Столичная птица

PDF

      СТОЛИЧНАЯ ПТИЦА
     
      Не было развития, в нашей потребиловке, хоть ты что хочешь делай. Вот Семён Гаврилов, наш закупщик, однажды и скажи:
      — Приказчик, граждане, у нас невозможный, оттого и нет развития торговли. И груб, и грязен и просчёты не раз замечались... Надо приказчика хорошего найти.
      А тут Молодцов ввязался.
      — Есть у меня на примете Кузнецов Емельян. Хотя он и столичная птица, но сейчас в Москве без работы. Думается, и на плёвый оклад пойдёт.
      Обрадовались мы, утвердили.
      Вскоре приехал наш новый приказчик, а правление записки по деревням пустило:
      «Не щадя затрат и сил на улучшение низового кооператива, что в Грязновке, нами выписан из столицы мастер своего дела и высокий спец — Емельян Иваныч Кузнецов, который приступил к исполнению своих торговых обязанностей. Просим граждан покупателей спешно убедиться в качестве товаров и приказчика. Ново! Толково! Приятно для глаз и для кармана! Вход в потребиловку бесплатный! В интересах публики просим не толпиться! Правление».
      И скажи ты, оказали те записки на граждан большое давление: потянулся народ со всех концов, в помещении толчея, — не продохнёшь.
      И действительно, смотреть занимательно, почище театров: ходит Емельян Иваныч за прилавком в поддёвочке сукна тонкого, на нём фартук белее снега, на рукавах нарукавники кожаные, на пальцах кольца, шапонька набекрень и чуб волной ниспадает... Загляденье.
      И не ходит он за прилавком, а будто плавает. И не отвешивает, а будто сами весы покупку откачивают.
      Скажут ему к примеру:
      — Отвесь-ка, Емельян Иваныч, полпудика мягкой.
      А он совочком раз-раз, в мешочек шварк-шварк, на весы бросит, будто играет:
      — Пожалуйте, гражданин. На пуды — полпудика-с, на килограммы — восемь кило, по советской точности.
      А уж ловок до чего — красота! И глаз намётанный и рука чутка. Насыплет в мешок, скажем, пшена, хоть не взвешивай: точка в точку. Из любопытства многие покупали: и не надо, а купишь.
      — Отвесь-ка, Емельян Иваныч, пять фунтов подсолнухов.
      И опять, как в театрах: пакетик расправит, совочком швырк-швырк.
      — Пять фунтов на фунты, на килограммы два кило, по советскому расчёту.
      Об заклад многие стали биться, которые недоверчивые:
      — Идёт на трёшку, что будет недовес?
      — Замётано.
      Только кто на недовес рассчитывал, — проигрывал постоянно. Говорю тебе, такого человека надо бы в театрах показывать.
      А на счётах щёлкать начнёт, тут уж многие шапки об земь бросали, потому что — не вытерпишь. Не считает, а будто кадриль на ложках отжаривает.
      Загремела наша потребиловка. За двадцать вёрст люди ездить не брезговали, катались, как на представленье. Шибко торговля пошла.
      А слушать Кузнецова — услада:
      — Вам чего, гражданочка, мыльца? Наше мыло кожи не дерёт, в бархат её полирует, белья не рвёт, при одном его виде грязь пугается, с бельеца смывается. Возьмите три фунтика, такой сорт производством прекращён, потому что убыточен для торговли.
      Он про всё очень обработанно говорил, как в газетах. А покупатель — гуще. А торговля — пуще. Обороты растут. Процветаем.
      И поди ж ты, какая оказия! Отпросился наш приказчик в Москву на побывку, — только мы его и видели. Ищи-свищи.
      Говорю тебе настойчиво: не ходил он за прилавком, а плавал. Ну, поплавал и нырнул.
      А вынырнул недалече: в трёх верстах от нашей потребиловки свою лавочку открыл и покупателя завлекает.
      Хозяйчиком оказался и над нашими правленцами подшучивает:
      — Я вам пример показал, как надо к по-купателю относиться, ну и с собой местное население ознакомил для рекламы...
      А в потребиловке нашей снова невозможный приказчик: и груб, и грязен и никакого обхождения.
     
     
      НАСТОЯЩИЙ АКТЁР
     
      В Заболотье событие: учительница организовала театральный кружок.
      Труппа была набрана на славу, а лучше всех, а первее всех Николай Петухов — шустрый парень, складный, понятливый.
      Учительница в восторге от Петухова:
      — У тебя, Коля, все данные, чтобы быть хорошим, настоящим актёром: и голос, и мимика, и движения... Только помни, что надо так играть, чтобы нельзя было игры от жизни отличить... Понял!.. Чтобы игра и жизнь сливались в одно целое... Понял?..
      — Как не понять... Ясно понял.
      Решили поставить «На бойком месте». Петухову дали роль пьяного купчика.
      На репетициях учительница то и дело покрикивала:
      — Ах, Коля, да пойми же ты, что ты и купчик и пьяный... Говори так, чтобы язык слегка заплетался, изредка пошатнись... Развязнее... Удали больше!.. Шири!.. Да держись же пьянее... Какой ты. право, непонятливый... Точно выпивших, не видал!..
      — Видеть-то видел, — смущённо отвечал Петухов, — а сам не пивал, не тянет.
      — А ты вообрази, будто ты в самом деле выпил... Настоящий актёр должен уметь перевоплощаться, уметь войти в роль. Понял?..
      И хотя Петухов неизменно повторял:
      — Как не понять!.. Ясно понял...
      Но, очевидно, у Петухова мало было развито воображение.
      — Кто её знает, чего ей надо, — ворчал Петухов, — всё не по ней, всё ей не так... Придирается.
      А учительница то и дело покрикивает:
      — Да гляди бессмысленнее! Сделай неуверенный жест рукой... Да пошатнись изредка... Какой же ты после этого актёр!..
      Долго мучился Петухов, даже угрюмым стал: хоть от роли отказывайся... А отказаться и обидно, и стыдно спектакль на носу, и роль свою Петухов на зубок знает. Разве откажешься!
      Опечалился Николай Петухов, а друг-приятель, Василий Навесов, пожалел по-хорошему, посоветовал:
      — Чудак ты, Колька, право!.. Хвати стаканчик — в самый раз сыграешь... Сразу в роль войдёшь!..
      Послушался доброго совета Петухов, хватил стаканчик: с непривычки сразу в голову ударило, а в ногах слабость...
      Зато репетиция прошла на славу. Учительница то и дело похваливала:
      — Ну, вот молодчина, Коля!.. Наладился!.. Ты сегодня прямо в ударе!.. Играешь превосходно! Как настоящий актёр.
      С этого и началось.
      На генеральной репетиции Петухов пропустил тайком два стаканчика и привёл учительницу-режиссёра в полное восхищение:
      — Да ты родился настоящим актёром...
      Только не надо перебарщивать...
      Перед спектаклем Петухов «дерябнул» три стаканчика и играл купчика вполпьяна.
      Успех был головокружительный. Несомненный...
      При каждом выходе Петухова зрители уже заранее разражались весёлым хохотом, и то и дело раздавались крики:
      — Ай да Колька!.. Валяй, Петухов!.. Разделывай!..
      — Поди ж ты, не пьёт парнишка, а какая ухватка!.. Ровно всамделишный пьяница!..
      — Потому талан ему даден... Смекалистый!..
      После этого и пошло. Исключительно для Петухова выбирались пьесы: поставили «На большой дороге», где Петухов играл спившегося барина... Поставили «Бедность не порок», где Петухов играл Любима Торцова. Поставили и противосамогонную агитку, где Петухов играл хлебороба-пьяницу.
      #Петухов был в зените сельской славы: его приглашали на вечеринки, всюду угощали самогоном, при встречах хитро подмигивали и вспоминали:
      — А здорово ты, Николаха, тогда на скамейку плюхнулся, хе-хе!
      — Нет, а как он тогда шапкой об земь шваркнет да как зачнёт... Складно до чего... Право, дух захватило...
      — Молодчина, Петухов!.. Валяй...
      — Тал ан ему даден... Без талана разве сыграешь!..
      Через год Коли Петухова нельзя было узнать: он превратился в заправского пьяницу и озорника.
      — Всамделишный! — усмехаются мужики. — Доигрался!
      — В роль вошёл... да не в ту.
     
     
      «НА ПОЛЬЗУ РЕСПУБЛИКИ»
     
      В кабинет начальника милиции города Пропадинска вошёл старый вор Брыкин, по прозванию Васька Шило.
      Всю жизнь честно проработал Василий Брыкин по своей специальности, а был он вор «что надо», ловкий, изворотливый, «засыпался» редко.
      Но незаметно подползла старость, стукнуло Брыкину полсотни годков, и вот он не у дел на родине, в глухом Пропади иске.
      — Вот что, Брыкин, — нахмурив брови, говорит начмилиции старому вору, — как ты лицо есть нетерпимое в столицах и вернулся на родину, помни, Брыкин, и знай: пора бросить свои замашки... Я здесь проделок этих твоих не потерплю, у меня всё на ладони — и город и население... Стыдись, Брыкин!..
      У Брыкина скорбное лицо, руки дрожат, дрожит и голос от волнения:
      — Правильно, товарищ начальник... Это я понимаю довольно хорошо. Сами возьмите во внимание, разве здесь по моим столичным специальностям работать возможно?.. Себя марать!.. Да и я у всех на виду, и остерегается меня всякий... Разве я в силах?.. Потому и вернулся на родину, с пользой для республики пожить охота...
      — Да ты по какой линии работал-то?... — улыбаясь, спрашивает начмилиции.
      — Я, товарищ начальник, всё перепробовал в своей жизни: был и моргенщиком на курортах и столичным домушником, в молодости на карманах работал, могу сказать, в своей профессии тонкий спец и стаж имею с 1902 года.
      — Так... так... Тем более, как ты есть теперь в моём ведомстве и под моим наблюдением... Предостерегаю!..
      — А у меня к вам просьба, товарищ начальник... Разрешите как вернувшемуся и не у дел спецу ловкость рук показать и своё искусство перед трудящимися элементами обнаружить... Уверен, что пользу принесу республике несомненную и исключительную.
      — Пользу, говоришь?.. Это похвально, Брыкин!.. Излагай свою программу без боязни, как я есть лицо рабоче-крестьянское, довериться мне можешь во всякое время... Садись, Брыкин.
      Брыкин плотно садится на стул и говорит неспеша:
      — Противу моей шанжировки и ловкости рук, товарищ начальник, трудно бороться, и по этой самой причине хочется мне искусство своё публично перед всеми гражданами обнаружить и разоблачить, что есть проворство рук, отвод глаз и воровские приёмы показать в здешнем рабочем клубе... Разрешите, товарищ начальник!..
      Начмилиции ещё более хмурит брови.
      А Брыкин вынимает из кармана плотно исписанный лист и отдаёт его начмилиции.
      Начальник читает:
      «Вернувшись на родину, известный вор т. Брыкин (стаж с 1902 г.), для пользы хозяйственников и предостережения всех граждан от краж и обманов, даст единственный в городе Пропадинске сеанс изумительной по красоте работы с разоблачением всех приёмов тайного искусства хищения и воровства. Он же, т. Брыкин, покажет ловкость тренированных рук, поразительную работ}’ с инструментами, подробности подходов и вовлечений граждан в невыгодную сделку путём отвлечения внимания через пособника. Ново. Интересно. Пользительно. Каждый гражданин, побывавший на сеансах, гарантирован при поездках в столицы и заграницы от подстерегающих его на каждом шагу жульничеств, подвохов и разнообразных мошенств, вредных для неопытного путешественника. Плата за вход 25 коп. Просят не остерегаться: за честное исполнение номеров ручаюсь. Старый вор и взломщик Брыкин».
      Внимательно проштудировав афишу, начмилиции долго ходит в раздумьи из угла в угол, курит и, наконец, обращается к Брыкину:
      — Конечно, это не предусмотрено декретами, но как я есть ответственное лицо, то и полагаю разрешить тебе исполнение означенной программы. Слушай, Брыкин: хотя ты и вредный элемент но, раз твоё искусство идёт на пользу республики, — разрешаю.
      Начмилиции размашисто надписывает на афише резолюцию и вручает афишу Брыкину. Старый вор кланяется и направляется к двери.
      Начмилиции бросает ему вдогонку:
      — Только помни, Брыкин, как ты есть постоянный вор, ещё раз предупреждаю, если при опытах случится кража или мошенническая проделка, отвечаешь ты... Понял?.. Тогда уж берегись!..
      Брыкин глубоко вздыхает и твёрдо говорит:
      — Выгоды нет, товарищ начальник... Ежели увлекусь, сразу опомнюсь: по городам республики предполагаю совершить турне... На честный заработок перехожу окончательно, потому как стремительность уже не прежняя, и зоркость не та. Хочу поработать на пользу республики.
     
      * * *
     
      Сеанс прошёл с огромным успехом: зал был переполнен. Зрители с интересом выслушали небольшой по размерам, но внушительный по содержанию, доклад Брыкина, внимательно наблюдали за целым рядом эффектно выполненных воровских приёмов, любовались быстротой и ловкостью рук, а «образцовый взлом кассы» вызвал бурю аплодисментов. На целый ряд вопросов был дан ряд точных ответов. Овациям не было конца.
      А на следующий день старый вор получил адрес:
      «Мы, местные воры, сказываем товарищеское спасибо Брыкину за показание многих приёмов, до сей поры бывших неизвестными ни одному из нас. Ещё раз благодарим и некоторыми приёмами непременно воспользуемся, как они очень удобны в таком плёвом центре, и здесь, действительно, нужна ловкость почище столичной в виде малолюдия. С почтением,
      Организация».
     
     
      ТЯЖЕЛОБОЛЬНАЯ
     
      Сельский врач со скорбным лицом, приоткрыв дверь в приёмную, устало вызывает:
      — Следующий!..
      В кабинет входит плотная краснощёкая женщина в романовском полушубке, в шерстяном платке и на обычный вопрос доктора «что болит» срывается с места:
      — На то ты и доктор, чтобы хворь мою разыскать, для того ты и приставлен! А скажу тебе, что замучила она меня, окаянная, и получилось у меня расслабление по всей... Как начала она меня донимать и кажинный день в избу ко мне шляться, так меня и стало схватывать... А вчера у меня руки-ноги отнялись, так я и повалилась, так и повалилась!.. Почернела даже вся...
      Врач молча суёт щебетливой больной градусник подмышку. Больная покорно держит руку на груди, и снова её речь льётся звонко журчащим ручьём:
      — Ты сам посуди, с ног ведь я от неё, прилипы этакой, сбилась!.. И чего-чего я ни делала, чтобы от неё отвязаться, куда ни совалась: царице небесной, матушке нашей заступнице, молебен служила, к бабке-знахарке воду отчерпывать за пятнадцать вёрст ездила, — нет помоги... Да разве от неё отвяжешься, от неотступной!.. Заезжий человек неприличного звания по руке за полтину высматривал, он самый меня и надоумил к тебе, батюшка Василь Петрович, обратиться... Так и сказал: «а поможет тебе, — говорит, — очкастый, брыластый, заклепистый!» Сразу догадалась: кому, думаю, и быть, как не тебе, Василь Петрович, один ты на всю округу такой сходственный.
      Доктор вынимает градусник:
      — У тебя температура нормальная...
      — И с чего бы это?.. А по делу надо быть распалению... Ты уж не оставь меня, Василь Петрович, окажи помощь, а уж я отблагодарю тебя, чем хошь: яичками или молочным, мучкой могу,.. Только избавь ты меня от мучительши моей каждодневной!..
      Доктор трёт виски, хмурит брови и машет рукой:
      — Сними кофту!..
      Больная покорно обнажает спину, доктор выслушивает и, зевая, говорит:
      — Да ты, матушка, здорова... Вот попей успокоительных капель...
      Больная неуверенно держит пузырёк в руке:
      — Спасибо тебе, Василь Петрович, за прояснительные капли, а только ослобони ты меня лучше совсем!.. Сам видишь, какая я расстройчивая... Писани, что тебе стоит, чтобы отстала она от меня совсем, настырная!.. А то душу из меня выматывает: придёт и зачнёт и зачнёт, даже в лот вгонит...
      — Кто?.. Что?.. — недоумевает доктор.
      — Да учительша наша, Вера Николаевна, всё она: требует, вишь, чтобы я ходила в школу на обучение грамоте... Придёт, — и сейчас срамить почнёт: не исполняешь, говорит, ты, Даша, заветов Ильича, а потому стыд и позор тебе... Преступница ты, говорит, перед ребятами из поколенья в поколение. Разные скорбные слова говорит... А только я на это несогласна: бей-режь меня, товарищи, нипочём не согласна! Пущай лучше штрафы накладают, а я на эту удочку не пойду!..
      Доктор в недоумении развёл руками.
     
     
      БЕЗ МЕРЫ И ВЕСУ
     
      — А только зря про нас, крестьян, слухи пущают, будто мы народ тёмный, к знахарям да к колдунам склонный...
      Оно, конечно, в семье не без урода: есть старики дурашливые, которые и к бабкам-знахаркам ездят воды отчерпнуть или, скажем, грыжу заговорить.
      Но только таких уже мало осталось, вымирают помаленьку и почти все у нас наперечёт...
      А к докторам всё же мы мало склонны и не очень им доверяем, на это опять же есть свои особые причины.
      Скажем, у нас в Исаеве: приедешь на докторский пункт, часа два в череду просидишь, войдёшь к доктору, а он чего?
      Конечно, стукает по тебе долго, градусы измеряет, в трубку внутренность слушает, даже прозябнешь весь, а только это нам ни к чему!..
      Пусть потешится, думаешь, наукой своей, пофордыбачится, лишь бы помощь дал...
      А он что?.. Даст тебе, скажем, капель, даже зло берёт: ни тебе хлебнуть ни тебе глотнуть!..
      Говорит серьёзно так:
      — По пяти капель три раза в день в отварной воде!..
      А то и смешнее ещё:
      — По три капли два раза в день!..
      Чудак, право: да нешто в трёх каплях может быть сила?..
      Даст на донышке, приедешь, конечно, домой, из пузырька в рот всё выльешь и даже какой в них вкус не поймёшь...
      Какая уж тут помога, разве только брюхо застопорит на время.
      А то бывает и того потешней: беленьких лепёшечек махоньких три штуки в бумажку завернёт, а сам строго так говорит:
      — Смотри, дядя Митрий, сразу не глотай, а по одной в день, когда уж невмоготу!..
      Забавник!.. Лепёшечка с горошину, какая в ней сила?.. Ни тебе хлебнуть ни
      тебе глотнуть!.. А тут: «по одной в день»!..
      За пятнадцать вёрст к нему ехал — три лепёшечки увёз, да разве это порядки?..
      Так вот по этим причинам к доктору у нас многие склонности не имеют и отстраняются.
      А вот объявился у нас в деревне Пафнутьевке практикант один, тот, действительно, в славу сразу вошёл.
      Ну, брал, это верно, деньги серьёзные: кто ни приди, — трёшка. Да ведь ежели у кого сильная боль, разве трёшки пожалеешь?.. Лишь бы на ноги встать.
      Вот практикант, тот, действительно, лекарства не жалел: на весиках не отвешивал, на капли не отмеривал, не скупился.
      — У меня, — говорит, — лекарства из-за границы идут первый сорт, крепкие и в любом количестве...
      Помню как сейчас, привезли к нему Вавилу Одоньева, он и смотреть на него не стал-
      — У тебя, — говорит, — болезнь неизлечимая, помирать тебе придётся через полтора года. Вылечить тебя нельзя, но успокоить можно.
      И верно, — отсыпал ему практикант порошок большой и говорит:
      Как занедужится очень, ты и возьми порошка на кончик ложки, да и глотай.
      Вернулся Одоньев домой, тут его и схватило; отсыпал он третью часть, запил водицей, полегче будто стало. Ну, раз, полегче, значит ещё можно глотнуть... Ещё хватил порошка, как будто ещё легче — ко сну стало клонить. И уж сонный допил он остатки порошка и заснул окончательно... Так во сне и помер!..
      Вот до чего крепкие порошки, шибко успокоительные, это тебе не лепёшка!..
      Удивился народ, густо пошёл к практиканту, потому доверять стал...
      К примеру Барашкин Степан — до чего его трясло, прямо-таки невыносимо: шкелет, а не человек!..
      Отсыпал ему практикант порошка не жалеючи. Глотнул Барашкин, и скажи ты: в голове стук у него пошёл, в ушах звон...
      И звонило и стучало две недели, — так из него порошок болезнь вышибал. Пластиной с месяц Барашкин лежал, к доктору возили, едва его отходил... Зато когда оживел, как рукой всю хворь сняло: перебил ведь её практикант!..
      А только дозналась милиция, обыск у практиканта произвели основательный, лекарства забрали, а практиканта увезли.
      Наш доктор при обыске был, сказывал:
      — Не лечил он вас, друзья мои, а травил!.. Ядовитые порошки без меры-весу отсыпал.., Краденые из аптеки.
      А только я не очень доверяю: знамо доктору не по нутру, раз всех больных практикант у него отшиб... Это кому понравится...
      Да вот про себя скажу, шибко я грудью маялся... Дал мне практикант порошка — кал и мел — смесь надо быть!..
      Хлебнул я того порошка в плепорцию, думал сдохну, до того все кишки вниз оттягивало... А только хворь наружу из нутра выбилась — сыпью всеГо охватило!..
      Вот и до сей поры маюсь. Если бы практиканта не увезли, я так полагаю, он живым бы манером сыпь с тела смахнул... Раз наружу выгнал, значит и смахнуть сумел бы.
      А теперь что?.. К доктору езжу, а он по три капли да по лепёшечке велит принимать.. Самую малость, ерундовину: ни тебе глотнуть ни тебе хлебнуть.
      — Ещё, — говорит, — недели три проболеешь!..
      Разве доктора перебить болезнь могут?.. Этого им не дадено; а что в трубки слушают, градусы узнают да молотком стучат, так ведь каждому свою учёность перед другими показать лестно.