«Воскресение. Повести. Рассказы»

DjVu

Когда-то князь Дмитрий Нехлюдов соблазнил, а потом бросил молоденькую Катюшу Маслову, тем самым толкнув её на путь грехопадения. Через десять лет Нехлюдов в качестве присяжного заседателя присутствует на суде, где слушается дело о похищении денег и отравлении. Среди подсудимых Дмитрий узнаёт обманутую им девушку. Маслова оказалась невиновной, но вследствие судебной ошибки её приговорили к четырём годам каторги. Видя несправедливость суда и чувствуя свою вину перед Катюшей, Нехлюдов нанимает адвокатов, пишет прошения о помиловании и отправляется в Сибирь, чтобы покаяться перед девушкой. На свидании он видит перед собой изменившуюся, «мёртвую» девушку. Но Нехлюдов не сдаётся и пытается возвратить её к жизни. С этого момента начинается «воскресение» душ обоих персонажей, возрождение в них духовного существа.
      В книгу также входят повести и рассказы об обороне Севастополя, о безуспешной попытке знатного князя сделать крестьян счастливыми, о трёх разных смертях — барыни, ямщика и загубленного дерева, о судьбе старого мерина по кличке Холстомер, о превращении блестящего гвардейского офицера в отшельника-праведника Сергия, о горце Хаджи Мурате, перешедшем на сторону русских, чтобы вместе с ними отомстить имаму Шамиля и освободить свою семью, и о судьбе поляков, сосланных в Сибирь после подавления восстания против Российской империи. — С. С.

      H. Ломунов
      ТОЛСТОЙ РАННИЙ И ПОЗДНИЙ. ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ
     
      Поэзия есть огонь, загорающийся в душе человека. Огонь этот жжет, греет и освещает... Настоящий поэт сам невольно и с страданьем горит и жжет других. И в этом все дело.
      Л. Толстой. Записная книжка. 1870 г.
     
      Уже первые произведения молодого Толстого — повести «Детство» и «Отрочество», кавказские и севастопольские военные рассказы, «Утро помещика» — убедили современников в том, что в русскую литературу пришел новый большой художник. Читатели и критики поверили в это раньше, чем сам Толстой, подписывавший свои первые повести и рассказы «Л.Н.» и «Л.Н.Т.».
      Повесть Толстого «Детство» появилась в журнале «Современник» в год смерти Гоголя, а двумя годами позднее там же была напечатана повесть «Отрочество». «...В 10-м «Современника»,— писал Тургенев одному из знакомых,— Вы найдете повесть Толстого, автора «Детства»,— перед которою все наши попытки кажутся вздором. Вот наконец преемник Гоголя — нисколько па него не похожий, как оно и следовало. Жаль, что цензура многое выкинула»1.
      Опустевший со смертью Гоголя «патриарший престол» отечественной литературы Тургенев без колебаний готов был передать молодому Толстому. «Лев Николаевич,— писал он,— стал во мнении всех в ряду наших лучших писателей — и теперь остается ему написать еще такую же вещь, чтобы занять первое место, которое принадлежит ему по праву — и ждет его»2.
      Первенствующее положение Толстою в русской литературе упрочилось с появлением его великих романов «Война и мир» и «Анна Каренина». Они принесли писателю сначала европейскую, а затем и всемирную известность и славу.
      «Львом русской литературы» назвал И. А. Гончаров автора «Войны и мира».
      Вслед за великим историческим романом Толстого появился его великий роман о современности. О нем восторженно писал Достоевский: «Анн& Каренина» есть совершенство как художественное произведение... с которым ничто подобное из европейских литератур в настоящую эпоху не может сравниться» Восхищаясь шестой и седьмой частями романа, Достоевский называл Толстого «богом искусства». В конце статьи об «Анне Карениной», помещенной в «Дневнике писателя» за 1877 год, Достоевский подчеркивал: «...Такие люди, как автор «Анны Карениной»,— суть учителя общества, наши учителя, а мы лишь ученики их»2.
      В заключительных главах романа «Анна Каренина» уже сильно звучат мотивы, которые предвещали крутой перелом во взглядах писателя, определивший направление и содержание его дальнейшего творчества. Духовный перелом этот, происшедший на рубеже 70-х и 80-х годов, сильно напугал и Тургенева и Достоевского. Им, как и многим другим современникам Толстого, казалось тогда, что он навсегда потерян для литературы.
      Весной 1880 года Тургенев ездил в Ясную Поляну и от имени юбилейного комитета пригласил Толстого принять участие в торжествах, связанных с открытием памятника Пушкину. Но миссия Тургенева неожиданно для него полностью провалилась: Толстой отказался участвовать в Пушкинском празднике. «Тургенева этот отказ так поразил,— пишет биограф Толстого,— что когда после Пушкинского праздника Ф. М. Достоевский собирался приехать из Москвы к Льву Николаевичу и стал советоваться об этом с Тургеневым, тот изобразил настроение Льва Николаевича в таких красках, что Достоевский испугался и отложил исполнение своей заветной мечты»3.
      Письма Достоевского к жене, отправленные тогда из Москвы, подтверждают это с полной очевидностью. «Сегодня,— писал Федор Михайлович,— Григорович сообщил, что Тургенев, воротившийся от Льва Толстого, болен, а Толстой почти с ума сошел и даже может быть совсем сошел»4.
      Незадолго до кончины Достоевский познакомился с письмами Толстого к его родственнице А. А. Толстой. В них автор «Анны Карениной» объяснял смысл пережитого им духовного переворота. Читая эти письма, Достоевский «хватался за голову и отчаянным голосом повторял: «Не то, не то!»
      Тургенев лишь на два с половиной года пережил Достоевского. В предсмертном тургеневском письме к Толстому есть такие строки: «Милый и дорогой Лев Николаевич! Долго Вам не писал, ибо был и есмъ, говоря прямо, на смертном одре... Пишу же я Вам собственно, чтобы сказать Вам, как <я был рад быть Вашим современником — и чтобы выразить Вам мою последнюю искреннюю просьбу. Друг мой, вернитесь к литературной деятельности!.. Друг мой, великий писатель Русской земли — внемлите моей просьбе!»1
      О запрещенной в России «Исповеди» Толстого Тургенев отозвался как о «вещи замечательной по искренности, правдивости и силе убеждения», хотя нашел, что ее автор отрицает и жизнь и искусство. Но и в это время Тургенев утверждал: «Толстой едва ли не самый замечательный человек современной России»2. Тургеневу хотелось верить, что в толстовской «Исповеди» выразился «кризис», какие уже случались с его другом и раньше, и он с ним справится, как справлялся в былые годы. Но этот новый «кризис» привел, как говорил сам Толстой, к перевороту в его миропонимании, к разрыву с дворянским классом, к которому писатель принадлежал по рождению и воспитанию, к переходу на сторону народа.
      «Новый» Толстой не был понят и принят критикой. Представители эстетической критики, еще недавно прославлявшие художественный гений автора «Войны и мира» и «Анны Карениной», после появления его «Исповеди» и трактата «Так что же нам делать?» заявили, что Толстой — моралист и проповедник убил Толстого-художника. Представители критики социологической заговорили о раздвоенности взглядов и творчества писателя, о разладе между Толстым-мыслителем и Толстым-художником. Так возникла легенда о «двух Толстых», получившая широкое распространение и в России и на Западе.
      В снискавшей на Западе большую популярность книге Эжена Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» не только утверждалась мысль о том, что существуют два Толстых — художник и социальный реформатор, но и предлагалось по-разному к ним относиться. В «позднем» Толстом Вогюэ увидел опасного пропагандиста идеи «уничтожения общественного зла посредством коммунизма»3.
      Миф о двух Толстых оказал влияние и на раннюю марксистскую критику. Г. В. Плеханов «делил» Толстого на «гениального художника и крайне слабого мыслителя» 4. Основным противоречием писателя он считал противоречие между художником-жизнелюбцем и моралистом-аскетом. С Толстым-художником, признавался Плеханов, ему радостно, а с Толстым-мыслителем «страшно». По его мнению, Толстой до конца дней чувствовал себя родовитым барином, совершенно равнодушным к судьбе народа.
      Дооктябрьская критика — русская и зарубежная — растерялась перед противоречивостью Толстого. II не удивительно! «Лев Толстой,— говорит Горький,— был самым сложным человеком среди всех крупнейших людей XIX столетия».
      Лишь гению В. И. Ленина оказалось под силу создать целостную концепцию мировоззрения и творчества Толстого. Она основана на анализе, характеристике и оценке всего наследия писателя — его художественных и теоретико-публицистических произведений. Ленин не отделяет Толстого-художника от Толстого-мыслителя, не противопоставляет и не «сталкивает» их. По верному замечанию Луначарского, ленинская оценка великого писателя «мпогостороння и диалектична»2.
      Ленин дал глубочайшую характеристику эпохи Толстого, определив ее исторические границы, содержание и направление ее развития. Это была эпоха подготовки народной революции в России. Благодаря гениальному ее освещению Толстым она выступила «как шаг вперед в художественном развитии всего человечества»3.
      В кричащих противоречиях мировоззрения и творчества Толстого В. И. Ленин увидел не капризы его собственной мысли, а отражение реальных противоречий эпохи.
      «Поздний» Толстой, которого буржуазная критика игнорировала, хоронила, обличала, ниспровергала, как могла, получил в статьях Ленина высочайшую и вполне заслуженную оценку, как и Толстой, написавший «Анну Каренину» и другие произведения «допереломной» поры его творчества.
      Авторы легенды о двух Толстых по сути дела перечеркивали всю вторую половину творческой жизни писателя, все, что он создавал в 80-е, 90-е и 900-е годы. Ленинская оценка наследия Толстого, «взятого как целое»4, помогает увидеть нерасторжимую связь всех этапов его жизненного и творческого пути, установить общее и особенное в его идейных и художественных исканиях, определявших переходы от одного этапа к другому.
      Читатель этой книги встретится с Толстым ранним и поздним — автором «Севастополя в декабре месяце», написанного в середине 50-х годов, и «Хаджи-Мурата», созданного в середине 900-х годов. Что общего в этих и других вошедших в книгу произведениях Толстого, между которыми лежат 30, 40, 50 и более лет?
      Нельзя ответить на этот вопрос, не попытавшись сопоставить раннее и позднее творчество Толстого,— чтобы увидеть начальный и заключительный этапы его большого писательского пути.
      Ранний Толстой представлен в томе двумя рассказами («Севастополь в декабре месяце», «Три смерти») и двумя повестями («Два гусара», «Утро помещика»). Каждое из этих произведений настолько примечательно, что они позволяют охарактеризовать едва ли не все главные грани творчества молодого Толстого.
      «Почти в каждом новом произведении,— говорит об их авторе Н. Г. Чернышевский,— он брал содержание своего рассказа из новой сферы жизни» В самом деле, жизнь Николеньки Иртенева, рассказанная Толстым в трилогии «Детство», «Отрочество» и «Юность», совершенно не похожа на жизнь героев его кавказских и севастопольских военных рассказов или героев повести «Казаки».
      Повести «Детство», «Отрочество» и «Юность», вместе с ненаписанной «Молодостью», должны были составить роман «Четыре эпохи развития». Становление, формирование характера Иртенева прямым образом связано с воздействием на него среды, меняющейся с каждой новой «эпохой» его жизни.
      Чернышевский отметил: «Как расширяется постепенно круг жизни, обнимаемой произведениями графа Толстого, точно так же постепенно разбивается и самое воззрение его на жизнь... С новыми лицами вносятся и новые симпатии в его поэзию,— это видит каждый, припоминая сцены университетской жизни Иртенева. То же самое надобно сказать о рассказе графа Толстого «Утро помещика»...»2
      И действительно, в сценах университетской жизни Иртенева из повести «Юность» с симпатией обрисованы его новые знакомые и друзья студенты-разночинцы. Показано здесь их умственное и нравственное превосходство над героем-аристократом, исповедовавшим кодекс человека comme il faut (светского человека, франц.). В «Утре помещика» вполне искреннее стремление молодого Нехлюдова облагодетельствовать своих крепостных крестьян выглядит как наивная мечта недоучившегося студента, который впервые в жизни увидел, как живет его «крещеная собственность».
      Очень высоко оценив трезвый реализм «Утра помещика», Чернышевский так охарактеризовал его особенности: «...граф Толстой с замечательным мастерством воспроизводит не только внешнюю обстановку быта поселян, но, что гораздо важнее, их взгляд на вещи. Он умеет переселяться в душу поселянина,— его мужик чрезвычайно верен своей натуре,— в речах его мужика нет прикрас, нет риторики, понятия крестьян передаются у графа Толстого с такою же правдивостью и рельефностью, как характеры наших солдат... В крестьянской избе оп так же дома, как в походной палатке кавказского солдата»
      Так Чернышевский определял степень демократизма или, говоря словами его соратника Н. А. Добролюбова, «степень народности» раннего толстовского творчества. Как видим, это была очень высокая степень: в середине 50-х годов никто другой из русских писателей не был удостоен подобной оценки на страницах некрасовского «Современника» — журнала, в котором, кстати сказать, были напечатаны все первые вещи Толстого.
      Сохранил ли писатель эту рано достигнутую им «степень народности» своего творчества? Да — и развил и углубил соответственно новым условиям русской жизни.
      Пройдут десятилетия. И Владимир Ильич Ленин скажет Горькому,, прочитав его книгу о Толстом: «И — знаете, что еще изумительно? До этого графа подлинного мужика в литературе не было»2.
      Чтобы отчетливее представить себе движение народной темы в более чем полувековом творчестве великого писателя, Горький сравнивал мужиков из «Утра помещика» и из романа «Воскресение» и находил, что мужик у Толстого растет: «...Это уже разные мужики, хотя бы только потому, что у вторых недоверие к барской философии еще более резко выражено», и это, подчеркивал Горький, «действительные, реальные мужики»3.
      В ранних произведениях Толстого беды крепостной деревни показаны так, что, как говорил Тургенев, становилась очевидным для всех безнравственность крепостничества п необходимость его отмены4. В позднем творчестве Толстого слышны могучие гулы «великого народного моря, взволновавшегося до самых глубин»5.
      «Севастополь в декабре месяце» открывает цикл толстовских рассказов о героической обороне Севастополя в Крымскую войну 1853—1855 гг.
      Народно-героическая, военно-патриотическая тема, начатая в толстовском творчестве севастопольскими рассказами, получила развитие на страницах «Войны и мира». Кавказские военные рассказы («Набег», «Рубка леса», «Разжалованный») и рассказы о Севастопольской обороне, поразившие читателей суровой правдой о войне, яркими образами русских солдат и офицеров, подготовили Толстого к созданию батальных сцен «Войны и мира» и, много лет спустя, «откликнулись» в военных сценах «Хаджи-Мурата».
      В севастопольских рассказах впервые Толстой применил тот метод психологического анализа, который был назван Чернышевским методом изображения «диалектики души». Особенность его состояла в том, что, показывая душевные переживания человека в трудные или даже опасные моменты его жизни, Толстой раскрывал весь «психологический процесс», со всеми переходами одного чувства в другое, со всей,быстрой и порою бессвязной переменой и путаницей мыслей. Так написаны «внутренние монологи» офицера Праскухина в рассказе «Севастополь в мае» и корнета Ильина в повести «Два гусара».
      Говоря о раннем творчестве Толстого, мы нередко употребляем слово впервые. Нельзя не сказать, что в повести «Два гусара» Толстой, как это замечено биографом писателя, «впервые на пятом году его литературной деятельности» дал чудесно написанный женский портрет. Героиня этой повести юная Лиза, привлекающая своей способностью «радоваться жизн*ью», чистой совестью, деятельным характером, заставляет вспомнить о Наташе Ростовой, как Турбины — отец и сын — заставляют вспомнить о Василии Денисове и Федоре Долохове из «Войны и мира». Разумеется, повесть «Два гусара» имеет самостоятельное значение. Но работа над произведением о той поре, «когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света», о «времени IBOO-x годов» (так сказано в начале «Двух гусаров») явилась первым обращением Толстого к эпохе «Войны и мира».
      Любопытна творческая история повести «Холстомер». В 1861 году Толстой написал первую редакцию, через два года пытался ее переработать, затем отложил надолго и в 1885 году создал новую редакцию повести. Исследователи, сопоставив первую п окончательную редакции «Холстомера», показали, что главное отличие состоит в резком усилении обличительного пафоса произведения. Если в первой редакции повести речь идет о владеющем людьми странном и противоестественном «чувстве собственности», то в ее окончательной редакции обличается «право собственности», его преступность и жестокость.
      Два этапа работы над «Холстомером» необыкновенно много дают для понимания перемен в умонастроении писателя, оказывавших глубокое влияние на его художественное творчество.
      В литературе о Толстом бытует мнение, что автор «Войны и мира» и «Анны Карениной» был по преимуществу художником-психологом, а творец «Воскресения» и других поздних произведений был прежде всего художником-социологом. Однако, при несомненном усилении гражданственных, социальных мотивов в позднем творчестве Толстого, он и в ту пору оставался глубочайшим сердцеведом. Свидетельством этого служат, в частности, его повести 80-х и 90-х годов «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Дьявол», «Отец Сергий».
      «Начал «Отца Сергия» п вдумался в него,— пишет Толстой в дневнике 1890 года.— Весь интерес — психологические стадии, которые он проходит».
      Драматическая история блестящего придворного князя Касатского, ставшего монахом-затворником и потом вернувшегося из монастыря в мир, рассказана с глубочайшим зондированием души этого гордого, самобытного человека, порвавшего путы сначала светской, а затем и церковной славы...
      Величайшим произведением позднего Толстого является роман «Воскресение», создававшийся на протяжении десяти лет, Наполненных поистине героической борьбой, которую писатель вел своим словом художника и публициста, стремясь, как он говорил, «поторопить наступление нового века».
      «...Страдание о несчастиях, несправедливости людей, о бедности их, о заключенных в тюрьмах, о злобе людей, об угнетении — все это действует на его впечатлительную душу и сжигает его существование»,— так в дневниковой записи 1881 года С. А. Толстая охарактеризовала настроение и самочувствие писателя в пору выхода в свет «Исповеди».
      Источником этих настроений служили картины русской жизни, какой она стала к началу 80-х годов. «Переполненная Сибирь, тюрьмы, войны, виселицы, нищета народа, кощунство, жадность и жестокость властей...» — перечисляет Толстой в письме к И. И. Страхову (июнь 1881 г.) причдны, толкнувшие революционеров-народников на убийство царя Александра II. Пройдет еще несколько лет, и Толстой сформулирует в дневнике «обвинительный акт» против самодержавия: «Думал: вот 7 пунктов обвинительного акта против правительства. 1) Церковь, обман суеверия... 2) Войско, разврат, жестокость, траты. 3) Наказание, развращение, жестокость, зараза. 4) Землевладение крупное, ненависть бедноты города. 5) Фабрики — убийство жизни. 6) Пьянство. 7) Проституция».
      Нетрудно увидеть, что все эти «пункты» легли в основу художественных картин романа «Воскресение». Они же определяют содержание основных публицистических произведений Толстого 80-х и 90-х годов. Это говорит об органической связи «Воскресения» с публицистикой писателя — связи, определившей открытую, прямую публицистичность многих страниц романа.
      Известно, что Толстому трудно давалась художественная форма его великих романов (15 начал «Войны и мира», 11 начал «Анны Карениной»). И «Воскресение» в этом смысле не было исключением.
      Еще в 70-е годы Толстого увлек замысел произведения о путешествующем по России человеке. Тогда он не был осуществлен. Толстой о нем вспомнил, выстраивая сюжет «Воскресения»: герою романа приходится много ездить п удается многое увидеть.
      В 70-е же годы Толстой задумал написать сказку-памфлет о дюлях (перевернутое «люди»), живших где-то в «неизвестной середине Африки». Путешественник, от лица которого ведется рассказ, изучает следующие стороны жизни дюлей: 1) Браки и семья, 2) собственность, 3) суды, 4) администрация, 5) торговля, 6) обучение, 7) наука, 8) религия. Путешественника поражает контраст условии жизни, в которых находятся «дюли работающие, то есть производящие что-нибудь новое посредством труда, и дюли разрушающие, уничтожающие». Неосуществленный замысел сказки о дюлях так же, как и неосуществленный замысел романа о человеке, путешествующем по России, нашел отражение в программе романа «Воскресение», вобравшей в себя многие творческие замыслы писателя.
      Сама русская действительность с ее все более обострявшимися противоречиями способствовала тому, что программа нового романа Толстого становилась все более масштабной. Пристально всматриваясь в крутую ломку всего старого уклада русской жизни, писатель пришел к выводу: «Революция экономическая не то что может быть. А не может не быть. Удивительно, что се нет». Эти слова появились в дневнике Толстого летом 1881 года, то есть в ту пору, когда в стране сложилась революционная ситуация, возникшая вследствие подъема и обострения классовой борьбы в деревне. И хотя реакции удалось тогда одержать победу, Толстой сохранил убеждение, что время неминуемой «развязки» приближается.
      Весной 1892 года Толстой писал своему единомышленнику и другу Г. А. Русанову: «Какая будет развязка, не знаю, но что дело подходит к ней и что так продолжаться, в таких формах, жизнь не может,— я уверен». Тому же Русанову, тремя годами ранее, Толстой доверительно сообщил о своем намерении написать о современности большое эпическое произведение, «роман, широкий, свободный, вроде «Анны Карениной», в который без напряжения входило бы все, что кажется мне понятым мною с новой, необычной и полезной людям стороны».
      Это признание Толстой через некоторое время дополнил, развил и конкретизировал в следующей дневниковой записи: «...Стал думать, как бы хорошо писать (теперь) роман de longue haleine (длинный, франц. Буквально: большого дыхания), освещая его тенерешним взглядом на вещи. II подумал, что я бы мог соединить в нем все свои замыслы, о неисполнении которых я жалею, все, за исключением Александра I и солдата: и разбойника, и Коневскую, и Отца Сергия, п даже переселенцев, и Крейцерову сонату, воспитание. И Миташу, и записки сумасшедшего, и нигилистов. И так мне весело, бодро стало».
      Толстой полагал, что роман «большого дыхания», посвященный современности, мог «поглотить» десять названных здесь сюжетов, в том числе и сюжет «коиевской повести», с которым исследователи обычно связывают весь начальный период работы Толстого над «Воскресением»2, считая ее «зерном» замысла романа.
      Известный судебный деятель сенатор А. Ф. Кони нередко знакомил Толстого с различными историями, которыми была богата его судебная практика. Рассказал он писателю и о деле проститутки Розалии Они, осужденной за кражу денег у пьяного «гостя». После суда к Кони пришел молодой присяжный заседатель (как выяснилось впоследствии, виновник падения Розалии) и сказал, что хочет жениться на осужденной. Как ни уговаривал его Кони отказаться от этого намерения, молодой человек был непреклонен, и только скорая смерть Розалии в тюремной больнице от сыпного тифа положила конец этой житейской драме. «Назидательный» ее характер увлек Кони, и он поведал о ней Толстому.
      Как уже было сказано выше, сюжет «Воскресения» вырос не из одного, а из многих «зерен». Нашла в нем свое место и «коневская повесть», послужив своеобразной «моделью» взаимоотношений главных героев романа (до их встречи на суде).
      О том, сколько сил ума и сердца вкладывал писатель в разработку творческой программы «Воскресения» и каким он себе представлял будущий роман, свидетельствует его дневник: «Как бы я был счастлив, если бы записал завтра, что начал большую художественную работу.— Да, начать теперь и написать роман имело бы такой смысл. Первые, прежние мои романы были бессознательное творчество. С «Анны Карениной», кажется больше 10 лет, я расчленял, разделял, анализировал; теперь я знаю, что что и могу все смешать опять и работать в этом смешанном...»
      Только очень наивный читатель может понять это признание так, что «Войну и мир» и «Анну Каренину» Толстой написал «бессознательно» и лишь впоследствии, пережив перелом в мировоззрении, стал «обдумывать» то, что он пишет. Достаточно прочитать его статью «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» (1869), чтобы увидеть, как глубоко и всесторонне была обдумана автором программа эпического произведения о «грозе двенадцатого года».
      Называя в дневнике свои великие романы плодом «бессознательного творчества», Толстой имеет в виду их «безрелигиозный» характер. Заметим, что в трактате «Что такое искусство?», увидевшем свет в один год с романом «Воскресение», все свои произведения, написанные до «Исповеди», Толстой относит к «безрелигиозному» искусству.
      Внимательный читатель заметит, что в приведенной выше дневниковой записи Толстого речь идет не о том только, что отличает «Воскресение» от «Войны и мира» и «Анны Карениной», а и о том, что их сближает и объединяет.
      До того как началась работа над «Воскресением», писатель, по его словам, более десяти лет «расчленял, разделял, анализировал» все, происходившее тогда в России. Об этом он подробно рассказал в трактате «Так что же нам делать?» и других публицистических произведениях 80-х годов.
      Для того чтобы создать художественное произведение о современности, Толстой должен был, по его словам, «все смешать опять и работать в этом смешанном». Художник-реалист не может создавать картины живой жизни, следуя законам ее научно-логического изучения. Воссоздавая картины живой жизни, он видит ее в цельном, нерасчлененном, «смешанном» виде, изображая людей и события такими, как они есть. Приверженность Толстого законам художественного реализма на всех этапах его творчества и связывает роман «Воскресение» с его предшествующими эпическими произведениями. Это их родство Толстой подтвердил и тем, в частности, что сказал о «Воскресении»: «Оно написано в моей старой манере».
      Эпичность «Войны и мира» (судьба народа и родины, как главный предмет изображения) и романная форма «Анны Карениной» (судьба главной героини в основе сюжета произведения) соединились в «Воскресении», образовав оригинальную художественную форму романа «широкого, свободного», «большого захвата», как ее называет сам Толстой в письмах и дневниковых записях.
      Когда мы читаем у Ленина, что «Толстой с огромной силой и искренностью бичевал господствующие классы, с великой наглядностью разоблачал внутреннюю ложь всех тех учреждений, при помощи которых держится современное общество: церковь, суд, милитаризм, «законный» брак, буржуазную науку» — мы прежде всего вспоминаем роман «Воскресение». И это понятно: ни в одном другом произведении Толстого — ни до «Воскресения», ни после него — не обнажены с такой глубиной и мощью социальноклассовые противоречия дворянско-буржуазного общества. В ярких и резкоконтрастных картинах и сценах сталкиваются и противопоставляются художником роскошная, построенная на корысти и лжи господская жизнь и полная нужды, лишений и всяческих притеснений жизнь трудового народа. Принадлежащие к высшей знати светские, военные, духовные и иные «превосходительства» охарактеризованы в романе, как люди «непромокаемые», то есть равнодушно-холодные, глухие к голосу совести, неспособные к состраданию и добру.
      Горестная судьба главной героини романа Катюши Масловой изображена как типическая судьба человека из низов. «История арестантки Масловой,— замечает писатель,— была очень обыкновенная история». Обесчещенная и брошенная Нехлюдовым, опа была выгнана на улицу его тетушками, у которых жила в горничных, и через короткое время попала в публичный дом. А потом — ложное обвинение в краже денег, суд, тюрьма и ссылка на каторгу. И только по дороге в Сибирь она встретилась с людьми, которые помогли ей вернуть утраченную ею веру в жизнь, в возможность найти свое счастье.
      Этих людей — осужденных царским судом революционеров — Катюша называет чудесными людьми. «Она,— говорит автор романа,— поняла, что люди эти шли за народ против господ».
      В «Воскресении» впервые в творчестве Толстого появляются образы революционеров. Писатель не скрывает своего восхищения их мужеством и героизмом, постоянной готовностью к самопожертвованию ради освобождения народа. Но он не скрывает также и того, что не сочувствует их методам борьбы за переустройство общества. Горький, резко критиковавший толстовское учение о непротивлении злу насилием, находил, однако, что «проповеднику пассивного отношения к жизни» Толстому «пришлось признать и почти оправдать в «Воскресении» активную борьбу». В. А. Поссе слышал, как Горький говорил, что в последней части «Воскресения» Толстой «с любовью обрисовал русских революционеров»2.
      Заметим, что в «Воскресении» изображены русские революционеры 70-х и 80-х годов — народовольцы и народники. Новое поколение участников русского освободительного движения — пролетарских революционеров — придет в литературу с Горьким, с его повестью «Мать» и драмой «Враги».
      Завершается роман «Воскресение» тем, что для воскресшей духовно и физически его главной героини начинается новая жизнь. А главного героя, князя Нехлюдова, Толстой заставил в финале романа обратиться к Евангелию, задумав позднее приобщить его к крестьянской жизни. (Летом 1900 года в дневнике Толстого появилась такая запись: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова».) Пусть этот замысел не получил осуществления, но он в высшей степени характерен для позднего Толстого.
      Роман «Воскресение» стал величайшим романом мировой литературы нс рубеже двух веков не только потому, что он написан рукой гениального художника, рядом с которым в Европе тогда, как говорил Ленин, поставить было некого 3, а и потому, что в нем был сконцентрирован такой колоссальный заряд социальной активности, какого до той поры не знало мировое искусство. Это почувствовали и отметили как прогрессивные, так и реакционные силы России и Запада.
      В феврале 1901 года по настоянию К. П. Победоносцева синод принял решение об отлучении Толстого от церкви, и тут же началась травля писателя в печати. Это было прямым ответом реакционного лагеря на появление «Воскресения».
      А вот один из первых откликов прогрессивного лагеря: «Вы,— писал В. В. Стасов Толстому 1 января 1900 года,— стоаршинной кистью нарисовали все начинающееся новое поколение людское наше», идущее «к новой жизни и на новые дороги — да еще как! ... И вот чем начинается столетие»1.
      В дореволюционной России роман Толстого печатался с громадными купюрами: из 123 глав романа лишь 25 оставил нетронутыми цензорский карандаш. Во французской газете «Юманите», когда ее редактором был Жан Жорес, «Воскресение» было опубликовано полностью. «Вандалы, которым пришелся не по вкусу антимилитаризм Толстого,— говорилось на страницах «Юманите»,— изуродовали «Воскресение». Мы же полагаем, что ... этот труд должен остаться неприкосновенным, каким он был выстрадан и пережит художником, его создавшим»2.
      Толстой работал над своим последним романом с особенным увлечением. «Воскресение» увлекало его не только масштабностью и серьезностью замысла («Многое важное надеюсь высказать. Оттого так и увлекаюсь»,— признается он в одном из писем 1898 г.). Роман увлекал его и новизной чисто художественных задач («.. В сущности же предаюсь любимому делу, как пьяница, и работаю с таким увлечением, что весь поглощен работой»,— признается он в другом письме той же поры).
      С таким же увлечением поздний Толстой работал над повестью «Хаджи-Мурат». Эта вещь создавалась писателем на таком же подъеме социальной и творческой его активности, как и «Воскресение». И то, что «Хаджи-Мурат» написан на историческом материале, ничуть не помешало Толстому поставить в повести наисовременнейшие и острейшие вопросы. А если говорить о художественной стороне, то нельзя не признать «Хаджи-Мурата» одним из самых новаторских произведений русской и мировой литературы начала XX века.
      В «Хаджи-Мурате» Толстой, по его признанию, стремился сопоставить «два полюса властного абсолютизма» — европейский, олицетворяемый Николаем I, и азиатский, олицетворяемый Шамилем. Оба эти властителя, а также их ставленники, используя любые средства, в том числе самые свирепые и подлые, разжигали национальную рознь и ненависть. Толстой называет «двумя главными противниками той эпохи» не народы — русских и горцев, а «Шамиля и Николая». Под жестокие жернова войны попадают и горцы разоряемых аулов, и добрый, простой!, отличный человек — русский солдат Петр Авдеев. Жертвой войны становится и главный герой повести.
      «Хаджи-Мурат» написан с предельным лаконизмом, не помешавшим художнику создать на редкость выпуклый, живой образ главного героя. «Есть такая игрушка английская peepshow: под стеклушком показывается то одно, то другое. Вот так-то показать надо человека Хаджи-Мурата: мужа, фанатика и т. п.». В этой дневниковой записи Толстого четко поставлена задача: раскрыть сложность характера героя повести. Но если в «английской игрушке» показывается «то одно, то другое» без всякой связи, то в толстовском герое взаимосвязаны разные стороны его характера, и положительные, и негативные («Как он был бы хорош,— говорит писатель о Хаджи-Мурате,— если бы не этот обман» — «обман веры»). Есть в нем, однако, сторона, доминирующая над всеми другими: «отстаивает жизнь до последнего». Сказано это о кусте полевого репья, раздавленного колесами. Но это сказано и о Хаджи-Мурате... Вот этим-то он более всего дорог автору.
      Прославлением мужества, стойкости, социальной активности примечателен поздний толстовский рассказ «За что?». С большой симпатией даны здесь образы Иосифа Мигурского, участника польского восстания 30-х годов минувшего века, и его жены Альбины. За попытку к бегству из ссылки Мигурский приговорен к тысяче палочных ударов и вечному поселению в Сибири. Жена Мигурского, Альбина, разделившая с мужем все тяготы его первой ссылки, поехала с ним и в эту вечную ссылку.
      Ненавидевший Николая I всеми фибрами души, Толстой говорил, что в рассказе «За что?» он выразил овладевший им «особый прилив нежности к польскому народу». С горячей симпатией и сочувствием великий писатель относился и ко всем другим угнетенным и порабощенным народам.
      Закончив рассказ «За что?», Толстой задумал написать большое художественное произведение о русской революции 1905—1907 годов. «Все больше и больше думается о значении дилеммы, разрешаемой революцией. Очень хочется написать»,— читаем мы в дневнике Толстого за 1906 год. Как и во все предыдущие десятилетия, так и в конце жизни писателя, работа над историческими замыслами сопрягалась с работой над произведениями о современности. В этом находит выражение то единство творческих устремлений, которое связывает в единую цепь все звенья долгого и сложного писательского пути Толстого.