DjVu

      I. Письмо от бабушки
     
      Мама стояла у окна и читала письмо из Кониковиц от бабушки. На последней странице было написано:
      «Привезите к нам Гонзика. Мы с дедушкой очень соскучились. Ведь он так давно у нас не был! Сливы в саду уже совсем мягкие, и яблоки созрели. А собирать их некому. Пунтя бегает по деревне и обнюхивает мальчишек — ищет Гонзика. Кот сидит на заборе и высматривает, не подъезжает ли Гонзик. Привезите мальчика хоть на несколько дней!»
      Мама тихонько засмеялась и обернулась к своему пятилетнему сынишке Гонзику. Сидя на полу, он строил что-то из кубиков. Мальчуган — настоящий крепыш: щёки румяные, вихры торчат во все стороны, а штанишки натянуты на животике, как на барабане.
      — Гонзик, — сказала мама, — бабушка пишет, чтобы ты приехал в Кониковицы.
      — Бабушка? — воскликнул Гонзик и кинулся к маме.
      Он выхватил из её рук письмо — ему очень хотелось самому прочесть, что пишет бабушка.
      — Пунтя ищет тебя по деревне, а кот дождаться не может, — продолжала мама, протягивая Гонзику письмо.
      — Пунтя?! А где тут Пунтя? — Гонзик искал своего верного друга, но никак не мог его найти среди чёрненьких крючочков, разбросанных по бумаге.
      — Вот Пунтя, — показала мама на несколько букв. Гонзику буквы не понравились. Они были совсем не похожи на рыжего Пунтю.
      — А кот? Он тоже здесь? — расспрашивал Гонзик. Авось кот будет лучше выглядеть! Нет! Гонзик был разочарован и котом в бабушкином письме.
      — Дедушкин кот чёрный, как сажа, — возразил он, — а у этого брюшко просвечивается. Он похож на жука, а не на кота!
      — Ах ты, мой маленький! — рассмеялась мама и хотела взять Гонзика на руки. — Ведь ты же ещё не умеешь читать!
      — Я уже не маленький, — решительно заявил Гонзик и не позволил взять себя на руки.
      Он тотчас принялся искать свою курточку, чтобы ехать к бабушке. Сядет в поезд и поедет. Сейчас же отправится в путь, нечего тут задерживаться!
      — Как хочешь, Гонзик, — серьёзно сказала мама. — Раз ты считаешь себя взрослым, поезжай к бабушке один. Я не могу отвезти тебя. Ты ведь знаешь, как много работы у нас в молочной. А папа вернётся со строительства только в воскресенье. Придётся тебе ехать одному.
      — Я не боюсь, — напыжился Гонзик, и его румяное личико просияло. — Возьму стеклянный шарик и палку да поеду к бабушке!
      Гонзик стал искать в карманах свой разноцветный шарик. Он им очень гордился, а все мальчишки на их улице завидовали ему. Гонзик считал, что без шарика он к бабушке ехать не может. Палка казалась Гонзику тоже совершенно необходимой. У всех знакомых мальчишек были палки. Значит, она нужна и ему.
      — Подожди, — остановила Гонзика мама, — не спеши! Нельзя ехать только с шариком и палкой! Я вечером всё приготовлю, уложу твои вещи в чемодан, и завтра поедешь.
      — А шарик? — спросил Гонзик.
      — И его положу!
      — А палку? — допытывался мальчик.
      — Палку придётся оставить дома: с ней тебя в поезд не пустят. Ещё кому-нибудь там глаза выколешь! — сказала мама тоном, от которого Гонзик сразу становился послушным.
      Но палки всё-таки было немножко жаль. Какой же он мальчишка без неё! Но что поделаешь? Придётся ехать к бабушке без палки. Ничего, там и так будет неплохо!
     
     
      II. В поезде
     
      Рано утром мама повела Гонзика на вокзал. Пассажиров было ещё очень мало. Мама посадила Гонзика в вагон и дала ему в руки чемоданчик.
      — Следи за чемоданом! — строго сказала мама. — Здесь у тебя запасная рубашка, полотняные туфли и пять носовых платков.
      — Знаю, — ответил Гонзик.
      — Из вагона один никуда не выходи! Подожди, пока за тобой придёт проводница. Я ей всё сказала, — продолжала мама.
      — Я сам найду дорогу к дедушке! — храбрился Гонзик.
      — Посмей только! — пригрозила мама. — Дедушка приедет на повозке встречать тебя. Я позвонила ему по телефону.
      — Дедушка! — радостно воскликнул Гонзик. — Дедушка приедет на повозке! Мама, ты уже иди, а то нам надо ехать! — выпроваживал Гонзик маму из вагона. Ему хотелось, чтобы поезд скорей тронулся.
      — Иду, иду, — сказала мама. — Я постою у окна, пока отойдёт поезд. — Она на самом деле ушла и закрыла за собою дверь.
      После ухода мамы Гонзику стало грустно. Он взял в руки чемоданчик, подошёл к окну, поджидая, когда мама покажется на платформе. А вот и она! Мама стояла гораздо ниже Гонзика, и ей пришлось поднять голову. Гонзик видел, что её губы шевелятся, но слов не разбирал.
      — Мама, что ты говоришь? — кричал Гонзик.
      Он сердился, что мама его не слышит, и ему не нравилось, что она сразу стала такая маленькая.
      Но мама уже не ждала, что скажет ей Гонзик. К маме подошла проводница. Она была в голубом костюме, и из-под форменной фуражки у неё выглядывали чёрные волосы.
      Проводница разговаривала с мамой. Время от времени они посматривали на Гонзика и смеялись. Мама не так весело как проводница.
      — Сейчас поедешь! — крикнула мама.
      На этот раз Гонзик расслышал её — мама крикнула очень громко. У Гонзика забилось сердце. Сейчас он поедет! Ему даже стало страшновато. По спине забегали мурашки. Ведь он поедет, а мама останется здесь!
      Гонзик видел, как проводница подняла руку и сразу убежала.
      — Чемоданчик! Где чемоданчик? — кричала мама на платформе.
      — Здесь, — ответил Гонзик и поднял чемодан, чтобы мама его видела.
      Он прижал нос к стеклу и с удовольствием высунул бы голову, чтобы быть поближе к маме. Но куда там! Стекло такое твёрдое!
      Поезд тронулся. Гонзика так тряхнуло, что он пошатнулся, но продолжал смотреть на маму. Она смеялась, хотя из глаз у неё капали слезы. Мама плакала! Гонзику показалось, что мама отодвигается куда-то назад, словно её отталкивают от него. Через минуту он её уже совсем не видел. Перед глазами пробегали незнакомые дома, а мама исчезла.
      Гонзику вдруг стало грустно. Он бы с радостью выскочил к маме и обнял её, но это было невозможно: мама осталась на платформе. Гонзик почувствовал себя очень одиноким, и на глазах у него выступили слезы. Ещё немного — и он заплачет.
      — Да что ты, сынок! Уж не собираешься ли плакать? — послышался весёлый мужской голос.
      Гонзик повернулся и полными слез глазами посмотрел на мужчину, который сел на лавочку напротив. У него был такой же большой нос, как у папы, и густые волосы.
      — Я не плачу, — важно ответил Гонзик и сел. Он вытер глаза и нахмурился. Не будет же он плакать перед взрослым!
      Чемоданчик Гонзик прижал к себе.
      — Куда ты едешь? — спросил незнакомый человек.
      — К дедушке, — ответил Гонзик и посмотрел в окно.
      — Ага... к дедушке, — сказал мужчина, не спуская с Гонзика глаз.
      — И к бабушке, — быстро добавил Гонзик. Он смутился, оттого что не сразу вспомнил о бабушке.
      — А как тебя зовут? — расспрашивал незнакомец, приветливо улыбаясь.
      — У меня два имени, — ответил Гонзик.
      — Так не бывает!
      — Бывает, — уверял мальчик. — Мама называет меня Гонзик, а когда в школе учительница вызывает — Ян Тихий, так это тоже я.
      — Ты ходишь в школу?
      — Да, — живо ответил Гонзик, — но только в школу для маленьких. Большие мальчики носят в школу книжки, а мы — завтрак.
      — Понимаю, — кивнул мужчина и громко расхохотался.
      — А вы куда едете? — смело спросил Гонзик.
      — На работу. Я работаю на железной дороге, понимаешь?
      — Ага. — Гонзик задумался.
      — Счастливого пути, Гонзик, — вдруг сказал железнодорожник и встал. — Мне пора выходить.
      — А я поеду ещё дальше, — гордо ответил Гонзик и подал ему руку.
      Железнодорожник пожал её.
      — Передай привет дедушке! — сказал он и ушёл. Гонзик вспомнил дедушку, и ему захотелось, чтобы поезд ехал быстрее. Может, нужно его немножко подтолкнуть? Но Гонзик не мог выйти из вагона, кроме того, он должен был держать чемоданчик. И поезд ехал так, как ему хотелось, но всё же вёз Гонзика к дедушке.
      Мальчик уже съел кусок хлеба с маслом и две булочки. Затем он заглянул под обе скамьи, не спрятался ли там кто-нибудь, и стал смотреть в окно. Гонзик заметил, что столбы возле железной дороги сначала становятся всё выше и выше, а потом опять уменьшаются. Он не мог понять, что с ними происходит. Затем он потянул за ремень окна и потрогал ручку двери. Но ничего не смог открыть.
     
     
      III. Дедушка везёт Гонзика
     
      Когда Гонзик уже начал скучать, прибежала проводница, с грохотом открыла дверь и крикнула:
      — Идём скорее, Гонзик, тебе выходить! Значит, он уже приехал к дедушке!
      Схватив проводницу за руку, он побежал к двери. Поезд остановился. Проводница спрыгнула, потом взяла Гонзика на руки и поставила его на землю.
      Гонзик стал озираться: где же дедушка? Он должен быть здесь со своей повозкой. Да вот и он. Лошадь испугалась поезда и шарахнулась. Но дедушка натянул вожжи и прикрикнул на неё, чтобы она стояла смирно. Рядом с дедушкой сидел Пунтя и яростно лаял. Ему что-то не понравилось, но Пунтя и сам не знал, что именно.
      — Дедушка! — воскликнул Гонзик и помчался к повозке.
      — Подожди минутку! — крикнул дедушка, поворачивая лошадь.
      — Пунтя! — позвал Гонзик большую рыжую собаку. Пунтя соскочил на землю и бросился прямо к Гонзику. Ткнул его носом, а потом завертелся вокруг него. Он очень обрадовался приезду Гонзика.
      — Гонзик, — спросил дедушка, — а где твой чемоданчик?
      Мальчик посмотрел на свою правую руку. Пунтя тоже посмотрел на неё. Но в правой руке ничего не было.
      Тогда Гонзик посмотрел на левую руку, и Пунтя посмотрел на неё. Но и в левой руке не было чемоданчика! И вправду обе руки были пустые!
      Гонзик до того испугался, что у него сердце замерло. Как он мог забыть чемоданчик в поезде? Мама предупреждала: надо смотреть за чемоданчиком, а он забыл о нём! Значит, мама не зря беспокоилась!
      Но чемоданчик всё-таки не уехал. Проводница услышала дедушкин вопрос, и не успел поезд снова тронуться, как она принесла чемоданчик. Гонзик прижал его обеими руками к груди, чтобы не потерять, и побежал к дедушке. А Пунтя за ним. Ему тоже хотелось что-нибудь нести. Поэтому он подобрал сухую ветку и бежал с нею вслед за Гонзиком.
      Между тем дедушка успокоил лошадь. Он поднял Гонзика вместе с чемоданчиком и посадил его в тележку, а сам сел рядом. Но и Пунтя не захотел оставаться внизу. Он бросил ветку и тоже взобрался на повозку. Там он до тех пор протискивался, пока не высунул голову из-под руки мальчика.
      — Пунтя! Чего тебе? — воскликнул Гонзик. Но Пунтя только довольно облизывался. Ему хотелось быть поближе к Гонзику, и теперь он своего добился.
      Гонзику тоже было хорошо. Он сидел на повозке рядом с дедушкой, в одной руке держал чемоданчик, под другую его толкал головой пёс, лошадка весело бежала, и повозка катилась. Все ехали в Кониковицы.
      — Вот ты и приехал один, — сказал дедушка и искоса бросил взгляд на Гонзика, улыбаясь в свои белые усы.
      — Да, — важно кивнул Гонзик, — поезд мчался, как чёрт!
      — А когда приедет мама? — расспрашивал дедушка. — Что же ты её не привёз?
      — Но тогда бы я не ехал один, — возразил Гонзик. — Мама приедет только в субботу.
      — Это хорошо, — успокоился дедушка.
      — Дедушка!
      — Что, Гонзик?
      — Чья это лошадь? Пунтю я знаю, кота тоже, а лошади ещё не видел.
      — Она кооперативная.
      — А что значит — кооперативная? — расспрашивал Гонзик. Такого слова он не знал.
      — Это значит, что у нас общий скот и мы все вместе ведём наше хозяйство. Это и есть кооператив. И лошадь тоже принадлежит нам всем. Я только взял её на сегодняшний день.
      — Дедушка, — задумался Гонзик, — а что ещё кооперативное?
      — Да вот хоть поле, — ответил дедушка и показал кнутом на расстилавшиеся вокруг нивы. — Видишь, всё это поля нашего кооператива.
      Гонзик смотрел на поля, которые тянулись по обе стороны дороги. Хлеб был уже убран, В одном месте пахали на тракторе, в другом работало несколько пар лошадей.
      — Есть у нас в кооперативе коровы, — продолжал дедушка, — и свиньи, за ними ухаживаю я, и куры, за которыми ходит бабушка.
      — Дедушка, — снова поднял голову Гонзик.
      — Что?
      — А Пунтя тоже кооперативный? Пёс, услышав своё имя, тихонько взвизгнул. Просто для того, чтобы Гонзик и дедушка знали, что он здесь.
      — Нет, Пунтя не кооперативный, — засмеялся дедушка.
      Пёс, слушая дедушку, тихонько тявкнул. Потом поднял уши и оскалил зубы. Казалось, он смеётся. Так оно и было. Пунтя смеялся, потому что смеялся дедушка. А Пунтя его любил.
      Гонзик заметил радость рыжего пса и стал с ним разговаривать. Рассказал ему о ребятах с их улицы и даже показал свой разноцветный шарик. Пунтя слушал и старался понять. Через минуту от рассказов Гонзика ему стало жарко. Он открыл пасть и высунул язык.
      За разговорами время в дороге летело незаметно, и скоро дедушка с Гонзиком и Пунтей приехали в Кониковицы.
     
     
      IV. Бабушка получает шарик
     
      Бабушка у Гонзика была уже старенькая. На голове она носила платок и снимала его, только когда ложилась спать. Гонзика она любила и, поджидая его, давно уже нетерпеливо поглядывала на дорогу.
      Наконец повозка въехала в деревню. Бабушка искала взглядом Гонзика. Да вправду ли он приехал? И тут же улыбнулась: Гонзик сидел на повозке. Сидел рядом с дедушкой и что-то кричал. А Пунтя лаял на всю деревню. Повозка с грохотом подкатила к воротам.
      — Летите как на пожар! — сердито ворчала бабушка, а сама улыбалась.
      Она была рада Гонзику. Мальчуган отлично выглядел. Волосы торчали у него, как у ёжика, а щёки горели румянцем.
      — Бабушка! Бабуся! — крикнул Гонзик и хотел соскочить.
      Но дедушка удержал его, и спрыгнул только Пунтя. Бабушкины куры испугались пса — разлетелись во все стороны и кудахтали, словно их режут.
      — Пунтя! Пошёл вон! — прикрикнула бабушка на рыжего пса, который вертелся вокруг её юбки.
      — Получай Гонзика, — сказал дедушка, протягивая ей мальчика прямо в объятия.
      Потом дед уехал на конюшню. Нужно было накормить лошадь и поставить на место повозку.
      — Мальчик мой! — нежно сказала бабушка, крепко обнимая Гонзика.
      — У меня есть чемоданчик, — похвастал Гонзик и сунул его бабушке прямо в лицо.
      — Ты, наверное, мне что-нибудь привёз, — засмеялась бабушка.
      Гонзик смутился. Ведь у него ничего нет для бабушки! Он стал быстро вспоминать, что у него в чемоданчике. Свою рубашку он бабушке дать не может ему нечего будет носить в Кониковицах, полотняные туфли будут бабушке малы, а носовые платки Гонзик берёг, как зеницу ока. Он их уже немало растерял, и мама его часто за это бранила. Но Гонзик всё-таки придумал, что подарить бабушке.
      — Бабушка, пусти меня, — потребовал он. Бабушка поставила внука на землю и с интересом посмотрела на него. Гонзик пошарил в кармане и вытащил оттуда шарик. Шарик так и блестел на солнце, сверкая всеми своими красками.
      — Вот, возьми!
      — Какой красивый! — удивилась бабушка и взяла шарик.
      — Ты можешь им играть, — посоветовал Гонзик.
      — Ох ты мой милый! — рассмеялась бабушка. — Лучше я его спрячу.
      Бабушка положила стеклянный шарик в карман юбки. Мальчику было немножко жалко шарика, но через минуту он забыл о нём.
      Гонзик погладил большого кота, который тёрся о его колени. Он был красавцем, этот кот: весь чёрный, только глаза жёлтые. И горели они, как лампочки. Кот потихоньку мурлыкал, вытянув хвост, как ореховый прут.
      Пунте не понравилось, что Гонзик гладит кота. Не любил он этого чёрного зверя. Пёс разозлился. шерсть на спине поднялась у него дыбом, и он залаял на кота: «Гав! Гав!» Кот испугался, зашипел и молнией промчался по двору. Пунтя бросился было за котом, да разве за ним угонишься! Кот вскарабкался на поленницу. А Пунте оставалось только лаять на него снизу. Его злило, что он не может добраться до кота.
      — Пунтя, оставь кота! Иди сюда! — позвал Гонзик пса.
      Пунтя перестал лаять, завилял хвостом и бросился к Гонзику. Он со всего размаха наскочил на бабушку и внука и едва не опрокинул их.
      — Пошёл вон! Противная собака! — воскликнула бабушка и повела Гонзика в дом.
      Они вошли в маленькую бабушкину кухоньку. Здесь всё сверкало чистотой большой стол в углу, деревянный пол, синяя кафельная плита и маленькое окно, заставленное цветами.
      — Как ты ехал в поезде? — спрашивала бабушка.
      — Я ехал один, — гордо вскинул голову Гонзик.
      — И не боялся? — забеспокоилась бабушка.
      — Чего мне бояться? Я уже больше... — Гонзик поискал глазами, с чем бы себя сравнить, — я уже больше стола!
      Гонзик был прав. Он был уже намного выше бабушкиного стола.
      — Верно! Растёшь не по дням, а по часам! — подтвердила бабушка. — Знаешь что? Раз ты такой большой, будешь спать один в передней горнице. Дедушка хотел перетащить туда свою кровать, да стоит ли?
      Спать одному в комнате!
      Гонзик сперва обрадовался, но потом ему что-то в этом не понравилось. Дома ночью рядом с ним была мама. Стоило позвать — и она откликалась. А здесь не будет никого! Только темнота кругом.
      — Хорошо, я буду там спать, — храбро ответил Гонзик. — Но пускай Пунтя спит со мной!
      — Что ты? Пунтя сторожит на улице!
      — Ну, тогда кот. Я буду спать с котом!
      — Кот спит на чердаке, на сене, — сказала бабушка. — И потом, ночью ты кота всё равно не увидишь. Ведь он чернее ночи!
      — Это верно! — Гонзик задумался. — Знаешь что, бабушка?
      — Что?
      — Тогда ты одолжи мне шарик! Он светится и в темноте.
      — Вот он, можешь его себе оставить, — протянула бабушка шарик. — Всё равно играть мне некогда, нужно идти на птичник.
      — Да ты, наверное, и не умеешь им играть, — добавил Гонзик.
      Сначала ему было неприятно отбирать у бабушки разноцветный шарик, но через минуту он рассмеялся — обрадовался, что подучил шарик обратно.
     
     
      V. На птичнике
     
      Гонзик открыл чемодан, вынул из него клетчатую рубашку, которую разрешалось пачкать, и надел полотняные туфли. Тем временем бабушка сварила ему яйцо всмятку, и Гонзик принялся за завтрак. Он разбил скорлупу и стал ложечкой есть яичко, откусывая хлеб. Оно так вкусно пахло, что и у Пунти разыгрался аппетит. Он положил голову на колени Гонзика и облизнулся.
      Гонзик заметил это и спросил:
      — Пунтя, ты тоже хочешь?
      Пунтя завилял хвостом, прижал уши и снова облизнулся. Это означало:
      «Да, очень хочу!»
      Гонзик отломил кусочек хлеба, положил на него немного белка и протянул псу. Пунтя сразу же проглотил.
      — Почему ты не жуёшь? — рассердился Гонзик. — Хлеб надо жевать... вот так.
      Гонзик показал Пунте, как надо жевать. Псу это понравилось, и он завилял хвостом. Но и следующий кусок проглотил сразу.
      — Ах ты обжора! — сказала бабушка. — Не давай ему, не стоит кормить собаку яйцом. А теперь, Гонзик, иди в сад. Там полно фруктов.
      Мальчик и Пунтя пошли в сад. Гонзик собрал в корзинку упавшие яблоки. Самое красивое, красное, он оставил себе. Когда мальчик надкусил яблоко, Пунтя пристально посмотрел на него. Гонзик дал ему кусочек. Пунте яблоко не понравилось. Он его немного пожевал и выплюнул. Сладкую сливу Пунтя жевал чуть дольше и, когда Гонзик стал его уговаривать, хотел было проглотить её, но чуть не подавился — слива застряла у него в горле.
      — Подожди! Не глотай! — крикнул Гонзик. — Ты забыл выплюнуть косточку.
      Но Пунтя кашлял и старался проглотить сливу. Он не понимал, о какой косточке говорит Гонзик.
      — Пунтя! Выплюнь косточку! — кричал Гонзик и показывал собаке, как это сделать.
      Но в этот момент Пунтя проглотил сливу вместе с косточкой и снова как ни в чём не бывало завилял хвостом.
      — Пунтя, ты даже не знаешь, что такое косточка! — рассердился Гонзик.
      Но тут же забыл об этом — бабушка позвала его на птичник. Гонзик пошёл, и Пунтя побежал за ним.
      Но бабушка прогнала собаку.
      — Оставайся дома, — строго сказала она. — Этого ещё не хватало! Всех кур перепугаешь!
      Пунтя поджал хвост и поплёлся домой. Он лёг на завалинку и с грустью смотрел, как за бабушкой и Гонзиком закрылась калитка. Бабушка и Гонзик прошли деревню и по тропинке вышли на окраину Кониковиц. Там находился птичник. Большой участок был обнесён проволочным забором, а посередине стоял длинный ряд низеньких каменных курятников. Вокруг них расхаживало много белых кур.
      Когда бабушка с Гонзиком открывали калитку, у них под ногами промелькнуло что-то рыжее, пытаясь прорваться вперёд.
      — Пунтя! — сердито крикнула бабушка и так резко обернулась, что у неё развязался платок. — Что я тебе сказала? Сейчас же ступай домой!
      — Бабушка! — стал просить Гонзик. — Оставь его здесь! Он будет тихо лежать у калитки.
      Ему было жалко собаку.
      Между тем Пунтя и вправду улёгся у калитки. Он по-собачьи улыбнулся Гонзику и виновато посмотрел на бабушку.
      Бабушка повела Гонзика к курятникам. Она показала ему, как там чисто и светло. Насесты были пустые — все куры гуляли во дворе. Только несколько кур сидели в гнёздах на яйцах.
      — Раньше так хорошо даже люди не жили, — сказала бабушка.
      — А почему? — удивился Гонзик.
      — Потому что тогда у нас были господа, а они о народе не заботились.
      — Хорошо, что теперь нет господ. Да, бабушка?
      — Конечно! Они нас порядком помучили, — вздохнула бабушка, открывая окошки.
      — Как здесь хорошо!.. — радовался Гонзик. — Бабушка!
      — Что?
      — Почему здесь все курицы белые?
      — Это породистые куры, — ответила бабушка. — Они дают много яиц, а у цыплят нежное мясо.
      С одного гнезда слетела курица. Она громко кудахтала и испуганно озиралась.
      — Видишь, Гонзик, — сказала бабушка, — она как раз снесла яичко.
      — Вот оно! — воскликнул Гонзик. — Я его дома съем. Гонзик положил яичко в карман. Оно было ещё тёплое.
      — Гонзик, этого делать нельзя! — строго сказала бабушка. — Оно кооперативное.
      — Хорошо, — вздохнул Гонзик и положил яичко обратно в гнездо.
      Между тем Пунтя спокойно лежал у калитки. И ничего бы не случилось, если бы несколько кур не обратило на него внимания. Они начали вытягивать шею и кудахтать — что за зверь там лежит? Пунте этот крик был просто противен. Он закрыл глаза, чтобы не видеть кур.
      Кудахтанье услышал большой белый петух и подбежал к Пунте. Теперь он рассердился. Петух прыгал вокруг пса, вытягивал шею и орал во всё горло. Пунтю это начало злить, но всё же он сдерживался. Повернулся на другой бок и уставился на забор, чтобы не видеть надоедливого петуха.
      Но петух это понял по-своему: он решил, что Пунтя боится его. Подошёл к Пунте ближе и клюнул его в ногу. Пунтя заворчал и тявкнул. Это означало: «Петух, не приставай ко мне, лучше уходи, не то я тебя разорву».
      Белый петух отскочил, но через минуту снова подошёл к Пунте. Опять клюнул, на этот раз в хвост. Пунте было больно, и теперь он уже не сдержался. Заворчал, вскочил и с громким лаем бросился на петуха. Пасть его сразу наполнилась белыми перьями. Петух заорал на всю деревню и помчался к курятнику, едва касаясь земли. Он растопырил крылья и, вытаращив глаза, кричал от ужаса.
      В этот момент бабушка вышла из курятника. Гонзик пошёл следом за ней. Бабушка сразу поняла, что случилось. Она схватила метлу и побежала к Пунте. Но пёс не стал её дожидаться. Он отстал от петуха, стремительно повернул назад и кинулся к калитке. Ему не хотелось знакомиться с бабушкиной метлой. К счастью, бабушка быстро запыхалась и остановилась. Она была уже старенькая и не могла догнать собаку.
      — Бабушка, — крикнул Гонзик, — я отведу Пунтю домой!
      — Иди, и чтоб этого негодяя я здесь больше не видела! — сердилась бабушка.
      Гонзик открыл калитку и выпустил Пунтю. А Пунтя фыркал, стараясь избавиться от застрявших в зубах перьев. Но у него ничего не получалось. И Гонзику пришлось ему помочь.
      — Пунтя, ты ведь не знал, что это кооперативный петух? — допытывался Гонзик. — Если бы знал, ты бы его не тронул.
      Пёс прижал уши и завилял хвостом. Видно, он был рад, что не загрыз проклятого петуха. Этого бабушка ему, наверное, не простила бы.
     
     
      VI. Упрямая коза
     
      В полдень дедушка пошёл за обедом в кооперативную столовую и взял с собой Гонзика. Дедушка нёс сумку с двумя кастрюлями, а внук шёл рядом. У окошечка кухни им пришлось немного подождать. Крестьяне относили свои тарелки в столовую, что была рядом, и там ели. Наконец подошла дедушкина очередь.
      — Сегодня три обеда, — сказал дедушка в окошечко.
      — А кто к вам приехал? — спросил из кухни женский голос.
      — Да вот наш внучек, Гонзик, — ответил дедушка и улыбнулся мальчику.
      Гонзик посмотрел наверх и прижался к дедушкиному колену. Тут в окошечке появилось раскрасневшееся женское лицо.
      — А ты съешь целый обед?
      — Съем, — кивнул Гонзик. С едой он всегда расправлялся храбро. Съедал столько же, сколько мама.
      — Вот так мальчик! — сказала женщина в окне. — А нашему кооперативу помогать будешь?
      — Я пойду с дедушкой, — решительно ответил Гонзик и посмотрел на деда.
      А тот добродушно погладил его вихры.
      — Ну, тогда я тебе дам прибавку, — раздался снова женский голос.
      Гонзик высоко поднял голову: он, правда, ещё не очень большой, но обед уже получает, как взрослый.
      Когда они возвращались домой, Гонзик побежал вперёд к калитке дедушкиного домика. Он хотел первым прийти к бабушке, распахнул калитку, вбежал во двор и... остановился. Во дворе стояла большая белая коза. У неё были загнутые рога и хвост, дрожащий, как осиновый лист. Она посмотрела на Гонзика, закивала головой и направилась прямо к нему. Гонзик испугался. Коза идёт к нему! И какие страшные у неё рога!
      — Дедушка! — закричал Гонзик, но не убежал, а остался на месте, не спуская глаз с козы.
      А она медленно приближалась, чуть-чуть опустив голову. Похоже было на то, что она хочет боднуть Гонзика. Мальчик видел, что рога у неё очень острые.
      — Дедушка! — снова позвал Гонзик, по-прежнему не двигаясь с места. Он боялся, что коза побежит за ним и боднёт его в спину.
      — Не бойся, Гонзик, коза тебе ничего не сделает! — крикнул дедушка.
      Он у ворот услышал, что Гонзик зовёт его, и поторопился к нему.
      Когда появился дедушка, Гонзик перестал бояться. Коза подошла к нему, понюхала его рубашонку, потом штанишки, опустила уши и отошла в сторону. Хвостик её развевался, как бумажный флюгер.
      — Она у нас озорная, эта коза, но, когда увидела, что ты не боишься, оставила тебя в покое.
      — Дедушка, — покраснел Гонзик, — а я...
      — Что — ты?
      — Я всё-таки немножко боялся!
      — Но это совсем не было заметно, — возразил дедушка. — И ведь ты не убежал.
      — Дедушка!
      — Ну что?
      — А почему она озорная?
      — Бодается и к тому ещё упрямая. Остановится где-нибудь и ни за что не хочет сдвинуться с места. Но я знаю, как с ней обращаться, — улыбнулся дед.
      — Как, дедушка? Скажи, как? — приставал Гонзик.
      — Я беру веточку акации, и коза идёт за ней, куда мне надо. Она больше всего любит листья акации.
      Между тем коза расхаживала по двору. Вот она отщипнула редкую травку, пожевала соломинку, лизнула стену, потом стала бодать дерево и наконец принялась объедать низкие кусты акации у забора. Ей захотелось достать верхние веточки. Она стала на задние ноги, а передними оперлась о забор. Своими сильными губами коза притягивала листья акации и быстро жевала их. Листья хорошо пахли и просто таяли у неё во рту. И вкус у них был особенный. Коза была довольна. Хвост дрожал у— неё, как флажок на ветру.
      — Посмотри на неё, — засмеялся дед. — Ей бы только добраться до акации.
      — Чья это коза? — спросил Гонзик.
      — Кооперативная. Она живёт у нас в свинарнике. Мы её молоком подкармливаем маленьких поросят.
      — А зачем она пришла к нам, раз она кооперативная?
      — Я забыл подоить её, вот она и пришла ко мне, — сказал дедушка и поманил козу.
      Коза быстро опустилась и мелкими шажками побежала мимо Гонзика в сени. Там она вскочила на старый стол и, поджидая деда, вытянула голову. Дедушка вошёл в кухню, отдал бабушке сумку с обедом, принёс подойник и тут же принялся доить козу. Она стояла как вкопанная, только сначала обнюхала стол и долго оглядывала голубоватую стенку. Гонзик удивлённо смотрел на козу и наконец не выдержал:
      — Дедушка, почему коза стоит на столе?
      — Видишь ли, Гонзик, у меня болит спина, вот я и приучил козу взбираться на стол, чтобы мне не нужно было нагибаться, — ответил дед, продолжая доить.
      Молоко лилось в подойник, и его становилось всё больше и больше. Вдруг коза ни с того ни с сего соскочила со стола и выбежала из сеней. Дедушка едва успел отодвинуть подойник, чтобы она его не опрокинула.
      — Вот такие шутки она всегда выкидывает! — рассердился дедушка.
      Только Гонзик хотел спросить, не побежит ли дедушка за козой, как бабушка позвала обедать. Гонзик решил ни о чём не спрашивать и пошёл на кухню. Ведь там его ожидал кооперативный обед, такой же, как для взрослого!
     
     
      VII. Гонзик пускает змея
     
      После обеда бабушка послала Гонзика играть с ребятами. Их было несколько: самый старший, Виктор, уже пионер; второй, поменьше, — веснушчатый Ферда и маленькая девочка, которую звали Терезкой.
      — Ты меня знаешь? — спросил Ферда Гонзика.
      — На нашей улице много мальчишек, — не задумываясь, ответил Гонзик: Зденек, Франта и Филипек. И есть ещё один, даже меньше меня. Но я не знаю, как его зовут.
      — Наверное, Славек, — уверенно заявила Терезка. — Его зовут Славек!
      — Да, Славек! — воскликнул Гонзик. — У нас есть палки, и мы ходим через парк...
      — А змея вы пускаете? — спросил пионер Виктор. У него дома был змей, и он любил пускать его в небо. Виктор уже пробовал вырезать из коры лодку, а во время каникул даже взялся строить самолёт. Лодка очень хорошо плыла по воде, но самолёт никак не хотел летать. Виктор твердо решил делать его заново.
      — Нет... змея не пускали, — ответил Гонзик, и ему стало обидно, что они дома не пускали змея.
      — Куда у них змею летать — ведь в городе даже неба нет! — презрительно сказал веснушчатый Ферда. — Там только дома и никакого неба!
      Гонзик никак не мог вспомнить, есть ли на их улице небо. Поэтому он хмуро посмотрел на веснушчатого мальчишку.
      — Небо есть везде, — решительно заявила Терезка.
      — Конечно, — кивнул Гонзик.
      Ему казалось, что Терезка знает всё. У неё было маленькое личико и большие голубые глаза. Они сияли, как две звёздочки.
      — Я принесу змея, — решил Виктор. — Запустим его.
      — Принеси! Пойдём в поле за деревню! — обрадовались дети.
      Больше всех радовался Гонзик. Ведь он ни разу не пускал змея! На картинке видел, а вот в руках никогда не держал.
      Виктор действительно принёс бумажного змея. У змея были нарисованы глаза, нос и рот. Смотрел он на детей, как живой, и был даже больше Гонзика. В поле Виктор понёс его сам. Ферда держал моток верёвки, а Гонзик нёс бумажный хвост. Он шёл так осторожно, точно хвост был стеклянный и мог каждую минуту разбиться. Терезка семенила сзади. Она не хотела видеть лицо змея — ей казалось, что его глаза всё время смотрят на неё.
      Дети прошли мимо кооперативной молотилки. Там люди сгружали с повозок снопы овса и подавали их на машину. Молотилка гудела, и Гонзик видел, как из её красного горла сыплется солома. Около машины уже стоял большой стог. Впереди у мешков работали двое мужчин. Они окликнули детей, но Гонзик не разобрал, что они говорят, — ему нужно было следить, чтобы ничего не случилось с хвостом змея.
      На другом конце поля Виктор подбросил змея кверху и побежал против ветра. Змей закачался и взлетел. Виктор быстро разматывал верёвку, и змей подымался всё выше и выше.
      — Смотрите, он смеётся! — возбуждённо воскликнул Гонзик.
      — Он не смеётся, — возразил Ферда, — а хмурится!
      — Неправда! Я его знаю, — решительным тоном вмешалась Терезка. — Внизу он хмурится, а наверху смеётся: на то он и змей.
      — Вот видишь! — ответил Гонзик и благодарно посмотрел на Терезку: какая умная девочка!
      Кто-то из работавших у молотилки позвал Виктора и попросил его принести воды — им очень хотелось пить.
      Виктор, который держал в руках верёвку, нерешительно посмотрел на обоих мальчиков. Которому из них доверить змея? Наконец он протянул моток Гонзику и строго сказал:
      — Хорошенько держи! Не выпускай моток из рук!
      — Ладно, — ответил Гонзик, и у него задрожали от вол-пения руки.
      И вот он держит верёвку, а к другому концу её привязан змей. Он поднялся уже так высоко, что нельзя было различить ни носа, ни рта. Змей лишь тихонько кивал головой и поворачивал хвост то вправо, то влево. Гонзик чувствовал в руках лёгкое подёргивание. Как это было прекрасно! Он готов был пускать змея до самого вечера!
      Когда Виктор ушёл, к Гонзику подошёл веснушчатый Ферда и тихо попросил:
      — Дай мне змея!
      — Нет, — отказался Гонзик.
      — На минутку, — клянчил Ферда.
      — Даже на минутку не дам! — ответил Гонзик. Он помнил, что ему наказывал пионер Виктор.
      — Я дам тебе перочинный ножик, — предложил Ферда и вытащил из кармана маленький блестящий ножик.
      Гонзик искоса посмотрел на него. Ножик ему понравился. Вот бы ему такой! Но Гонзик тут же вспомнил строгий голос Виктора и снова сказал Ферде:
      — Нельзя!
      — Но Виктор не увидит, — возражал Ферда. Ему очень хотелось подержать змея на такой длиннющей верёвке.
      — Гонзик должен слушаться Виктора, — строго сказала Терезка. Она сердито посмотрела на Ферду. Ферда разозлился и крикнул:
      — Если ты не дашь мне подержать змея, я тебя повалю на землю!
      — Попробуй только! — петушился Гонзик.
      Одним глазом он смотрел на змея, а другим поглядывал на Ферду.
      — Ну, так я запущу в тебя камнем! — крикнул Ферда и стал искать камень.
      Терезке эта угроза не понравилась. Она подбежала к Гонзику, расставила руки и заслонила его. Тогда Ферда, бросив камень на землю, злобно крикнул:
      — Ну и держите своего змея! И побежал обратно в деревню.
      Вскоре вернулся Виктор. Он взял моток в руки и спросил Гонзика:
      — Ну, как змей? Не пытался улететь от тебя?
      — Что ты! — важно ответил Гонзик. — Я держал его и не выпускал. Правда, Терезка?
      — Я смотрела на Гонзика, — подтвердила Терезка. — Он всё время крепко держал змея.
      — Вот и хорошо, — улыбнулся Виктор.
      Потом они втроём ещё долго смотрели на непоседу-змея. Он то взлетал кверху, то опускался, то кивал головой, то неподвижно застывал в воздухе. По-видимому, змей был доволен. Ему нравилось лежать на воздушной перине.
     
     
      VIII. Сон Гонзика
     
      Вечером в бабушкином доме было темнее, чем в комнате у Гонзика там, в городе. Куда ни посмотришь, всюду темно: и во дворе, и в хлеву, и в сенях, и в передней комнате, и за окном, и под столом, и за плитой. Только на кухне темнота не пугала мальчика — там горела электрическая лампочка. Кроме того, у плиты возилась бабушка, а дедушка за столом читал газету.
      Но Гонзика угнетала мысль, что он будет спать один. Он на минуту заглянул в переднюю горницу и убедился, что там очень темно. Гонзик просунул было голову в комнату, но сейчас же отскочил. А вдруг голова в такой темноте потеряется? Мальчик улучил момент и впустил в комнату Пунтю и чёрного кота. Пёс улёгся под кровать, а кот вскочил на шкаф и устроился там. Дедушка и бабушка ничего об этом не знали. Вскоре бабушка отправила Гонзика спать. Она взбила перины и уложила мальчика на кровать. Из-под перины выглядывало только его задорное личико.
      — Ты не будешь бояться? — спросила бабушка.
      — Нет, — ответил Гонзик, смеясь и прячась под перину. Ведь с ним были Пунтя и кот!
      — А шарик у тебя? — расспрашивала бабушка.
      — Вот он! — раскрыл ладонь Гонзик: на ней блестел красивый разноцветный шарик.
      — Ну, ты, наверное, быстро уснёшь, — добавила бабушка, выключила свет и тихо ушла.
      Гонзик хотел закрыть глаза, но они не закрывались. Словно их придерживала какая-то пружинка. Гонзик ещё некоторое время смотрел перед собой, но видел только темноту, и ему это не понравилось. Поэтому он повернулся на бок. Он думал, что там будет хоть немного света. Но и там стояла тёмная стена мрака. Гонзику стало грустно. Он шёпотом позвал Пунтю, думая, что пёс тоже тихонько ответит ему. Но где там! Пунтя громко залаял. Его было слышно во всём доме. Дедушка услышал лай и тотчас же пришёл, вытащил пса из-под кровати и выгнал его во двор. Пунтя шёл неохотно. Он всё время оглядывался и тихонько скулил. Однако ему ничего не помогло, и пришлось уйти.
      — Ступай сторожи двор! Там твоё место, — сказал дедушка, оглядывая комнату.
      И тут он заметил светящиеся глаза кота. Самого кота не было видно, но глаза у него горели, как две лампочки. Он забыл закрыть их и этим себя выдал.
      — А ты иди на чердак! — строго приказал дедушка и подождал, пока кот выйдет.
      И коту не хотелось уходить, но что поделаешь? Он тихо спрыгнул, прошмыгнул в дверь и забрался по лесенке на чердак. Там он ещё жалобно мяукал, но этого уже никто не слышал.
      Дедушка посмотрел на Гонзика. Ему показалось, что мальчик спит: глаза у него были закрыты, и он ровно дышал. Тогда дедушка тихо вышел. Некоторое время ещё слышно было, как он чем-то шуршал на кухне, а потом затих.
      Но Гонзик не спал. Он только не шевелился, чтобы не пришлось объяснять дедушке, как к нему попали Пунтя и кот. Глаза у Гонзика снова открылись, и ему стало ещё грустнее, чем раньше. Ведь теперь с ним не было ни Пунти, ни кота! Он лежал совсем один!
      Гонзик вспомнил о папе и маме. Только сейчас он почувствовал, как любит их. Чего бы он не отдал за то, чтобы они были поближе! Ведь мамочка такая добрая! Всё делает для Гонзика, а стоит ночью позвать её, как она сразу прибегает и спрашивает, чего он хочет. А теперь она так далеко — в городе! Гонзик расстроился и стал потихоньку звать:
      — Мамочка! Мама! Мама!
      Но мама не приходила. Вместо неё в комнату вошла бабушка. Она спала очень чутко и слышала каждый шорох в доме. Услышала и Гонзика. Бабушка подсела к нему на кровать и тихо спросила:
      — Гонзик, почему ты не спишь?
      — Да ведь я сплю, бабушка! — тоже тихо ответил Гонзик.
      — Хочешь к нам в кухню? — ласково предложила бабушка.
      — Нет, — отказался Гонзик.
      — Там ты быстренько уснёшь, — уговаривала бабушка.
      — Да нет же, — упрямился Гонзик. — Мне здесь хорошо. Не перебираться же на кухню, чтобы дедушка догадался, что он боится темноты!
      — Шарик у тебя? — спросила бабушка.
      — Да, — ответил Гонзик и сжал его в руке. Когда бабушка ушла, Гонзику уже было не так грустно. Под окном лаял Пунтя. Гонзик сжимал в руке шарик и вспоминал, как сегодня днём пускал змея. Мысли у него в голове стали путаться, и наконец он уснул.
      Но о змее он не мог забыть даже во сне. Гонзику снилось, что он стоит в большом поле и держит верёвку, на конце которой высоко-высоко покачивается змей. Казалось, что змей очень доволен.
      Вдруг случилось что-то ужасное. Хвост у змея оторвался и поплыл по воздушным волнам в неведомую даль. Сначала он был похож на белого дождевого червя и извивался так же, как червяк, потом стал совсем тоненьким и наконец исчез. Ничего не было видно, только под тучами мчался ветер. Разрисованная голова змея упала на землю. Без хвоста он не мог летать.
      Гонзик захныкал, а через минутку уже плакал, вздыхая и всхлипывая. От слез он проснулся.
      В комнату вбежали дедушка с бабушкой; яркий электрический свет ослепил Гонзика. Гонзик зажмурился и продолжал плакать.
      — Я хочу хвост змея! — громко крикнул он. Дедушка и бабушка переглянулись.
      — Чего он хочет? — спросил дедушка.
      — Не знаю, — ответила бабушка, озабоченно глядя на заплаканного мальчика.
      — Я хочу хвост змея! — кричал и всхлипывал Гонзик.
      — Какой хвост, какого змея? — удивлённо спросил дедушка.
      — Ему что-то приснилось, — объяснила бабушка и пощупала лоб Гонзика.
      Лоб был прохладный, мальчик был здоров.
      — Нет у нас никакого змеиного хвоста, Гонзик, — сказал дедушка.
      И только теперь мальчик расслышал его голос. Он открыл глаза, узнал дедушку, потом посмотрел на бабушку и её тоже узнал. Он увидел перину, разжал кулачок: вместо верёвки там был зажат разноцветный шарик. Теперь Гонзик понял, что с ним происходит.
      — Я пускал змея, — объяснил он дедушке. — Вдруг у него оторвался хвост и полетел всё дальше и дальше... — Гонзик ещё всхлипывал, но уже улыбался.
      — И улетел, — добавил дедушка, ласково глядя на своего заплаканного внука.
      — Это тебе приснилось, — нежно сказала бабушка и погладила растрёпанные вихры мальчика.
      Гонзику было приятно — казалось, что его гладит мама.
      — Я хочу спать, — заявил Гонзик. У него и вправду слипались глаза.
      — Спи, мой мальчик, спи, — прошептала бабушка и погасила свет.
      Дедушка тихо ушёл на кухню, а бабушка осталась с Гонзиком. Только убедившись, что он спит, она тоже ушла. А Гонзик крепко спал, и ему уже ничего не снилось.
      IX. Поросёнок Принц
      Рано утром Гонзик пошёл с дедушкой в свинарник. Только они открыли калитку, как за одной из деревянных загородок раздался поросячий визг.
      — Пойдём, Гонзик, — улыбаясь, сказал дедушка. — Я покажу тебе нашего Принца.
      — Принца? — изумился Гонзик.
      Как принц мог очутиться среди свиней?
      Дедушка молча подошёл к загородке, открыл её, и оттуда выбежал розовый поросёнок. Он был не больше бабушкиной скамеечки. Голова с плоским пятачком у него была опущена, а хвостик походил на узелок толстой верёвочки. Поросёнок прижался к дедушкиному сапогу и довольно захрюкал. Потом он понюхал полотняные туфли Гонзика, и они ему тоже понравились. Гонзик потянул его за большое ухо. Поросёнок пошевелил им, словно отгоняя муху.
      — Вот так принц! — засмеялся Гонзик.
      — Хорош? — улыбнулся дедушка. — Видишь, какая у него щетина!
      — Дедушка! А сколько у тебя принцев?
      — Только один, остальные — обыкновенные свиньи. Принц всюду ходит за мной следом. Посмотри, если я почешу ему спинку, он сразу ляжет на бок.
      Дедушка почесал поросёнка, а тот и вправду лёг, вытянув все четыре ножки и весело поглядывая маленькими глазками.
      — Принцы любят, чтобы им прислуживали, — заметил дедушка.
      — Я возьму его домой, — размечтался Гонзик, — постелю ему на кухне в уголочке...
      — Мама бы тебе за это всыпала! — рассмеялся дедушка. — Пойдём, я покажу тебе наших свиней.
      Дедушка водил Гонзика от одной загородки к другой. Там было много свиней. За одной загородкой — маленькие, за другой — большие, а за третьей прогуливались настоящие великаны. Уши у них свисали на глаза, и они тихо хрюкали. Гонзик их немного побаивался.
      — Это настоящие слоны! — сказал он с удивлением.
      — Ну, не слоны, хотя разжирели они порядком, — ответил дедушка. — Наш кооператив за них много получит.
      — Дедушка, а ты тоже что-нибудь получишь? — спросил Гонзик.
      — А как же, в конце года, — засмеялся дедушка. — Ведь я член кооператива.
      В глубине двора в загонах лежали большие свиньи с маленькими поросятами. Поросята повизгивали и бегали вокруг матерей, как цыплята вокруг наседки. Гонзику они очень понравились, и дедушка дал ему подержать одного поросёнка. Мать даже не шевельнулась, только поглядывала, не случилось ли чего-нибудь с поросёнком.
      — Летом мы не держим их в помещении, — рассказывал дедушка. — Пусть дышат чистым воздухом. Только зимой переселяем их в свинарник.
      — А им не холодно ночью?
      — Ничего, надо закаляться, — ответил дедушка и пошёл с Гонзиком к сараю.
      Там он отвязал козу, которая уже нетерпеливо озиралась, и выпустил её. Коза бросилась к Принцу и начала бодать его. Поросёнок завизжал и побежал к дедушке.
      — Что ты делаешь? Оставь его! — рассердился дедушка на козу. — Оставь Принца в покое!
      Коза, услышав сердитый голос дедушки, обиделась. Она высоко подняла голову и ушла. Её хвост торчал, как капустный листок. Со злостью она обдумывала, как бы ещё больше рассердить дедушку. Но ей ничего не приходило в голову. Поэтому коза вскочила на крышу деревянного хлева, а оттуда забралась на каменный забор. Это была для нее прекрасная тропинка! Она ходила по ней взад и вперёд и пробовала листья ближайших деревьев. Одни листья были сладкие, другие кисловатые, некоторые горчили, а у тех, что росли чуть повыше, был солоноватый вкус. У козы от гордости, что она ходит на такой высоте, шерсть на спине поднялась, а хвост опять дрожал, как флажок на ветру. Наконец дедушка увидел, куда она забралась, и снова рассердился.
      — Ступай вниз! — крикнул он ей через весь двор. Коза услышала и назло соскочила по другую сторону забора. Это было довольно высоко, так что она чуть не ударилась головой о землю, но всё обошлось благополучно. Теперь коза оказалась на площади и могла идти куда ей вздумается.
      Дедушка не обращал на неё внимания. Он знал, что она вернётся, и пошёл с Гонзиком готовить корм для свиней.
      X. Коза на дороге
      Коза немного попаслась в придорожной канаве, где было много вкусной и ароматной травы, надкусила одну травинку, фыркнула на другую, а третью только понюхала.
      По дороге проехал воз с клевером. Несколько стебельков упало на землю. Коза увидела красные головки посреди дороги и побежала к ним. Там был целый пучок вкусного, как мёд, клевера.
      Вдруг позади раздался автомобильный гудок. Это означало, что надо дать дорогу. Но коза заупрямилась. Что ей за дело до какой-то машины! Пускай едет по другой дороге, а она, коза, будет стоять здесь и не сдвинется с места.
      Машина остановилась, из неё выглянул пожилой мужчина в хорошо отглаженном костюме. С другой стороны открылась дверца, и на дорогу вышла женщина. На ней было лёгкое пёстрое развевающееся платье.
      — Что случилось? — спросил мужчина.
      — Коза! Прогони её, — ответила женщина.
      Мужчина раздвинул руки, подошёл к козе и закричал:
      «Кш-кш-кш!» Коза посмотрела на него, отвернулась и продолжала стоять как вкопанная.
      — Она не хочет уходить, — сказал мужчина.
      Женщина засмеялась:
      — Возьми её за рога и оттащи в сторону!
      — Да как же... — растерялся мужчина. — Лучше подождём, пока кто-нибудь придёт.
      С грохотом подъехал трактор с двумя большими прицепами. На нём сидели два молодых тракториста.
      — В чём дело? — крикнули они. — Почему вы остановились посреди дороги? Мы не можем ждать, у нас нет времени.
      — Коза... — отвечал мужчина в отутюженном костюме. — Здесь коза, она не хочет уходить!
      Парни слезли и подошли к козе. Они сразу её узнали. Да ведь это коза дедушки Яноуша! Трактористы знали, что его коза упрямая и силой с ней ничего не поделаешь. Один из них побежал в свинарник и сказал дедушке, что коза стоит на дороге и не хочет двинуться с места.
      — А вы не знаете, что делать? — удивился дед. — Вот я пошлю туда нашего Гонзика, и увидите, что коза пойдёт за ним.
      — Ну, так я побегу, — поднял голову Гонзик. Он как раз помогал дедушке размешивать помои для поросят.
      — Ты знаешь, что тебе надо взять с собой? — спросил дедушка внука.
      — Знаю, — ответил Гонзик.
      Во дворе он сорвал веточку акации и побежал на площадь. Люди на дороге удивились, что за козой пришёл такой маленький мальчик. Но через минуту они удивились ещё больше. Гонзик поднёс веточку к носу козы. Коза сразу забыла обо всём и понюхала веточку. Она сорвала с неё несколько листочков и потянулась за остальными.
      Очень уж они ей нравились. Прямо таяли на языке. Через минутку дорога была свободна, и люди могли продолжать свой путь. Мужчина в отутюженном костюме и женщина в развевающемся платье сели в машину и сразу уехали. Вернулись на свой трактор и молодые трактористы. Вскоре на дороге опять никого не осталось.
      В свинарнике дедушка отчитывал козу за её фокусы. Коза стояла перед ним, опустив голову, и слушала. Казалось, что теперь она будет вести себя хорошо. Но всё испортил поросёнок Принц. Он увивался вокруг дедушки, а это козу раздражало. Ей было немного завидно, что поросёнок всё время крутится вокруг дедушки. Коза разбежалась и хотела поддеть Принца на рога. Принц завизжал и спрятался за Гонзика.
      — Так вот ты какая! — рассердился дедушка. — Я тебя ругаю, а ты снова за своё. Иди под навес! Я тебе задам!
      Коза опустила голову и послушно пошла под навес. Дедушка грозился, но козе ничего не сделал. Только привязал её под навесом.
      Когда они шли домой, Гонзик с воодушевлением сказал:
      — Дедушка, когда я вырасту, я тоже буду ухаживать за свиньями. И у меня тоже будет коза и Принц. С ними так весело!
     
     
      XI. Гонзик идёт за обедом
     
      Бабушка послала Гонзика за обедом в кооперативную столовую. Положила ему в сумку горшочек для супа и большую тарелку для блинчиков. Да наказала Гонзику, чтобы он нигде не задерживался и нёс обед прямо домой.
      Итак, Гонзик отправился. В калитке к нему присоединился Пунтя, и они пошли вместе. В столовой Гонзик стал в очередь к окошку и не беспокоился, что его почти не видно. А Пунтя тем временем поджидал его у двери.
      — Сегодня три обеда, — сказал Гонзик, когда подошёл к окошку, и протянул сумку с посудой.
      Чья-то рука взяла сумку, и в окошко выглянула раскрасневшаяся женщина. Она широко улыбнулась Гонзику:
      — Это ты, Гонзик?
      — Да, я, — отвечал серьёзно Гонзик.
      — А что делает дедушка?
      — Чинит забор.
      — А бабушка?
      — Убирается. Завтра приедет мама, и бабушка моет пол.
      — И поэтому ты пришёл один! Придётся тебе опять дать добавку, — засмеялась женщина, и действительно, сумка с обедом, которую она подала Гонзику, была изрядно тяжела.
      Сумка пригибала Гонзика к земле. Но его это не смутило. Он наклонился на другую сторону и с сумкой и Пунтей вышел на улицу. У липы, посреди деревни, мальчик остановился немного передохнуть. Кроме того, его заинтересовало, что делается под липой: там на корточках, наклонив голову, сидел какой-то мальчик. Гонзик присмотрелся и узнал его: это был веснушчатый Ферда, он бросал в ямку шарики.
      — Гонзик, иди играть, — поднял голову Ферда.
      — Я несу блинчики, — отказался Гонзик.
      — Подумаешь! Меня бы блинчики не остановили, — вызывающе сказал Ферда.
      — А с кем ты играешь?
      — С тобой.
      Это было странно. Как Ферда мог играть с ним, если Гонзик стоял около сумки? Гонзик недоверчиво посмотрел на Ферду.
      — Что смотришь? — посмеивался Ферда. — Погляди! Вот кидаю я. — Ферда ловко вогнал шарик в ямку. — А теперь кидаешь ты, — сказал Ферда, но при этом так слабо ударил по шарику, что тот едва шевельнулся.
      — Неправда, я так не играю! — рассердился Гонзик. — Так бросают шарик только маленькие дети.
      — Ты так играешь!
      — Нет, не так.
      — Ну, тогда покажи как.
      Гонзик колебался — посмотрел на сумку, а потом опять на Ферду. Он знал, что надо сразу нести обед домой, но не мог позволить, чтобы его считали таким плохим игроком. Поэтому он поручил Пунте караулить сумку с обедом, а сам бросился к ямке. Гонзик вынул из кармана свой красивый стеклянный шарик, которым всегда выигрывал, и начал играть.
      — Какой у тебя красивый шарик! — позавидовал Ферда.
      — Красивый, — гордо ответил Гонзик. — А как он катится!
      И действительно, стеклянный шарик прекрасно катился, гораздо лучше, чем глиняные шарики Ферды.
      Едва Гонзик начал играть, как уже три шарика Ферды оказались у него в кармане.
      Тем временем Пунтя сторожил сумку. Это было для него очень трудной задачей. Ему прекрасно были видны блинчики на тарелке. Их аромат его преследовал. Но Пунтя был дисциплинированной собакой. Он знал, что к блинчикам нельзя притрагиваться. Поэтому, чтобы не видеть их и не чувствовать соблазнительного запаха, он нарочно повыше поднял голову. Но это мало помогало. Блинчики, казалось, пахли ещё сильнее. У Пунти потекли слюнки, он с трудом удерживался от желания всунуть голову в сумку и схватить блинчик. Но всё же этого не сделал. Он широко открыл пасть и высунул язык — немного помогло. Запах блинчиков уже не так дразнил его.
      А между тем около ямки с шариками случилось что-то ужасное. Ферда убедился, что стеклянный шарик всё время выигрывает. Тогда он схватил шарик, зажал его в руке и пустился бежать так, что только пятки засверкали. Через минуту Ферда скрылся среди домов.
      Когда Гонзик наконец пришёл в себя, у него уже не было прекрасного разноцветного шарика, стеклянного шарика, которому завидовали все мальчики.
      Бежать за Фердой Гонзик не мог — ведь ему надо отнести обед! Он уже должен быть с ним дома. Гонзик подошёл к Пунте. Пёс встретил его весёлым лаем. Он был рад, что не тронул блинчики.
      — Ну скажи, Пунтя, — пожаловался ему Гонзик, — зачем я играл? И шарик был бы у меня, и обед бы не остыл.
      Пёс бегал вокруг Гонзика и ещё громче лаял. Он говорил своему товарищу примерно так:
      «Не огорчайся, Гонзик! Ведь ты получишь свой шарик обратно. А обед? Суп бабушка разогреет, а блинчики вы съедите холодными. Но не забудь обо мне! Мне очень хочется попробовать блинчиков».
     
     
      XII. Гонзик вновь получает свой шарик
     
      После обеда бабушка с дедушкой пошли ненадолго на кооперативный огород и взяли с собой Гонзика. Они помогали огороднику собирать огурцы.
      Гонзик шёл по рядам вслед за дедушкой и высматривал пропущенные огурцы.
      Он нашёл уже несколько штук и каждый раз громко сообщал об этом.
      — Вот ещё один! — воскликнул Гонзик и поднял огурец над головой. — И какой толстый!
      — Дед, — засмеялась бабушка, — ты сегодня что-то плохо собираешь!
      — У Гонзика глаза лучше моих, — проворчал дед, недовольный замечанием.
      Вскоре Гонзик перешёл на бабушкин ряд. Вначале он ничего не мог найти, но наконец под большим листом увидел красивый зелёный огурец с жёлтым брюшком.
      — Нашёл! — закричал Гонзик. — Огурец спрятался от бабушки, а я его нашёл!
      — Бабушка, — усмехнулся дед, — ты сегодня что-то плохо собираешь!
      — Покажи, Гонзик, — сказала бабушка и посмотрела на огурец. — Как это я его не заметила? Где он был?
      — Здесь, под листом, — показал Гонзик. — Он спрятался, и его было не видно.
      — Да, у Гонзика и вправду глаза лучше наших, — сказала бабушка и взглянула на деда.
      Дед только улыбнулся в усы. Он, наверное, думал: «Значит, не только я один, бабушка тоже пропускает огурцы».
      В огород пришла группа ребят. Гонзик перестал искать огурцы и уставился на них.
      — Это школьники, — сказал дедушка. — Их привёл учитель Столарж.
      — У них тут участок, где они сами выращивают овощи, — пояснила бабушка.
      Гонзик узнал пионера Виктора, ему показалось, что здесь и маленькая Терезка. А кто там у забора? Не Ферда ли? Гонзик покраснел и открыл рот. Конечно, Ферда, который сегодня отобрал у него шарик!
      Гонзик не знал, как быть. Ему было стыдно за Ферду, и поэтому он никому не сказал о его поступке. Но свой шарик он хотел получить обратно.
      Бабушка заметила, что Гонзик всё время смотрит на ребят.
      — Иди к ним, — предложила она. — Иди, не бойся.
      Гонзик медленно направился к детям. Он не решался к ним подойти. Ведь это настоящие школьники. «Я им, наверное, помешаю». Больше всего Гонзик боялся учителя. Он выглядел совсем не так, как учительница из детского садика. Та была красивая и весёлая, а у учителя Столаржа были усы, и он казался строгим.
      «Узнает ли меня Терезка? — думал Гонзик, приближаясь к школьникам. — Если она меня не узнает, я сяду на дорожку и буду играть один».
      Но Терезка узнала Гонзика. Едва она увидела его, как её маленькое личико просияло, и она сразу подбежала к нему.
      — Гонзик! — окликнула она мальчика.
      — Мы собираем огурцы, — ответил он и показал на деда и бабушку.
      — Ты проиграл шарик, да? — с сочувствием спросила Терезка.
      — Какой шарик? — насторожился Гонзик.
      — Стеклянный, разноцветный!
      — Ферда у меня отобрал шарик! — рассердился Гонзик. — Мы играли, а Ферда схватил его... Там и Пунтя был, он сторожил блинчики... и Ферда убежал. Это мой шарик!
      — Я ему сразу не поверила! — деловито сказала Терезка. — Он показывал его в школе и хвастал: «Я выиграл его у Гонзика!»
      — Да, «выиграл»... Схватил и убежал!
      — Подожди, — прошептала Терезка. — Ты пока сделай вид, будто играешь, а я всё расскажу Виктору.
      Гонзик присел, нашёл три щепочки, подобрал несколько камешков и принялся строить на тропинке двор. А сам искоса поглядывал, что делается на школьном участке.
      Там Терезка шепталась с Виктором и ещё с одним пионером, постарше. Мальчики собирали помидоры и складывали их в корзины.
      Вскоре оба пионера поднялись и пошли на другой конец участка, где Ферда полол капусту. Гонзик видел, что мальчики стали ему помогать. А о чём они говорили, он не слышал.
      А в это время в построенный Гонзиком двор залез муравей. Мальчуган заметил его и хотел помочь муравью выбраться. Но муравей, видно, не понял его, и Гонзику пришлось открыть ворота. Только тогда муравей выбежал.
      Когда Гонзик поднял голову, перед ним стоял Виктор и протягивал ему стеклянный шарик.
      — Вот твой шарик! — тихо сказал малышу Виктор.
      — Виктор! — просиял Гонзик, схватил шарик, и тот мгновенно исчез в его кармане.
      — Иди к нам! — позвал его Виктор. — Поможешь нам собирать помидоры.
      Гонзик очень обрадовался. Ведь помидоры были такие красивые! Он их аккуратно снимал и осторожно укладывал в корзинку. Заметил Гонзика и учитель Столарж. Он спросил его о дедушке, похвалил за хорошую работу и пригласил в школу. Мальчик, конечно, согласился и стал работать ещё усерднее. Учитель оказался не таким строгим, как думал Гонзик. Он разговаривал с Гонзиком очень просто и смеялся совсем как дедушка.
      — Виктор, я завтра пойду в школу, — сказал обрадованно Гонзик.
      — Давай приходи, — смеялись мальчики.
      — Я тоже буду пионером?
      — Будешь, — кивнул Виктор.
      — И Терезка тоже?
      — И Терезка!
      — А Ферда? — насторожился Гонзик и перестал собирать помидоры.
      — Ещё не знаем. Нужно подумать, — ответили мальчики. Они подняли наполненную помидорами корзинку и понесли её.
     
     
      XIII. В школе
     
      На следующий день Гонзик действительно отправился в школу. Он тщательно вымылся и надел чистую рубашку. Бабушка хотела проводить его, но Гонзик не согласился. Ведь в деревне только одна школа, и он отлично найдёт её сам. Пунтя тоже хотел пойти с ним, но мальчик объяснил ему, что школа только для детей и Пунте негде будет сесть — там нет парт для собак. По деревне Гонзик шагал бодро. Он решительно открыл дверь школы и вошёл в тёмный коридор. И вот там-то у него ёкнуло сердце. Он колебался, идти ли ему. А что, если учитель забыл о нём? Вдруг он его выгонит? Наконец Гонзик набрался храбрости и нажал ручку двери.
      Но учитель Столарж не забыл Гонзика. Когда дверь открылась и показалось испуганное лицо мальчика, учитель пошёл ему навстречу, взял за руку и подвёл к первой парте.
      Гонзик увидел много ребячьих лиц. Все они улыбались, но он никого не узнавал.
      — Садись, — ласково сказал учитель, — и слушай, что я буду говорить.
      Гонзик сел и начал осматривать класс. Впереди стоял столик, за ним — две доски. На одной доске висела картина, на которой была нарисована большая кошка. Она была светлосерая, с большими усами и смотрела прямо на Гонзика. Казалось, что кошка вот-вот соскочит с картинки и пойдёт к нему.
      — Гонзик! — раздался тихий голос. Гонзик не знал, можно ли повернуть голову и посмотреть, кто это шепчет. Ведь в школе нельзя вертеться во все стороны.
      — Гонзик! — снова раздалось около его уха.
      Что делать? Гонзик незаметно перевёл взгляд с кошки на доску, потом на окно, где стояли красные цветы. И вот он уже смотрит на своего соседа.
      Гонзик был потрясён. Рядом с ним сидел Ферда! Ферда смотрел на Гонзика без всякой злобы. Глаза у него блестели, а веснушчатое лицо улыбалось.
      — Я уже давно хожу в школу, — прошептал Ферда.
      Ходил он в школу всего только неделю, но ему казалось, что уже очень давно.
      Гонзик хотел было сказать, что он в городе тоже ходит в школу, но в это время учитель постучал указкой по столу. Это означало, что все должны внимательно слушать. Понял это и Гонзик. Он тоже стал смотреть на доску.
      Учитель рассказывал о серой кошке на картинке. О том, какая она умная, как видит в темноте и умеет прятать когти. Гонзику это понравилось. Потом учитель спросил, какие у них дома кошки. И дети стали наперебой рассказывать. Кошки были у всех, и все любили играть с ними.
      «Ну что тут особенного? — подумал Гонзик. — У нас дома тоже есть кот, а глаза у него горят, как лампочки».
      — Жаль, что у нас кошка только на картинке, — сказал учитель. — Лучше бы иметь настоящую.
      — Я принесу! Я сбегаю! Наша кошка очень красивая! — хором кричали дети.
      Все вскочили и подняли руки. Каждому хотелось побежать домой за кошкой. Гонзик забыл, что он первый раз в школе, перестал стесняться и тоже вытянул руку и громко сказал:
      — У нас дома чёрный кот.
      Учитель услышал его. Он улыбнулся, подошёл к мальчику и погладил его по голове.
      — Сходи за своим котом, — сказал он.
      Гонзик вскочил и побежал домой. Ему даже не пришлось входить в комнату кот спал на пороге. Гонзик схватил его, прижал к себе и помчался с ним в школу. Кот вертел головой, а ноги его свисали почти до земли. Он хотел убежать, но Гонзик крепко держал его.
      Все дети в классе встали, им хотелось рассмотреть кота. Подумать только в классе живой кот! Такое событие! В классе была кошка, собака, была и корова, но на картинках. Они все смотрели на детей со стен, но не двигались. И вдруг посреди класса оказался чёрный кот. Он понюхал дверь, чихнул и стал бегать по классу, высоко задрав хвост.
      — Гонзик, сколько у него ног? — спросил учитель Столарж, указывая на кота.
      Гонзик встал и хотел ответить: четыре! Это было просто. Ведь он знал, что у каждого кота четыре ноги. Но Ферда шёпотом подсказал: «Пять». Гонзик заколебался, не зная, что сказать. Может быть, у этого чёрного кота и вправду пять ног? Возможно, что Ферда это лучше знает. Ведь он уже давно ходит в школу.
      — Пять, — ответил Гонзик так громко, чтобы все услышали.
      — Пять! — с весёлым смехом закричали дети. В классе поднялся такой шум, словно рушился дом. Кот испугался и выскочил в окно. Гонзик посмотрел ему вслед и увидел, как он скрылся среди сахарной свёклы.
      — Что ты сказал? — спросил учитель, когда шум в классе затих. — Пять ног?
      Не успел Гонзик и рта открыть, как Ферда вскочил и быстро сказал:
      — Гонзик и хвост сосчитал.
      Дети снова засмеялись. Гонзик расстроился и сел на место. Кроме того, он беспокоился о коте. Он вдруг подумал, что кот заблудится и не найдёт дорогу обратно. Только бы этого не случилось! Гонзик любил кота и не мог сдержать слез. Они катились по щекам и капали на парту. Гонзик всхлипнул.
      — Что с тобой? — спросил учитель.
      — Л вдруг он не найдёт дорогу домой? — сквозь слезы сказал Гонзик.
      — Ну, так иди за котом, — разрешил учитель и опять погладил Гонзика по голове. — И ты, Ферда, беги с ним. Оба мальчика вскочили и побежали к двери.
      — Гонзик! — окликнул его тоненький голосок. Гонзик оглянулся и увидел Терезку. Она была едва видна из-за парты, её блестящие глаза дружелюбно смотрели на него.
      — Не ходи далеко, — сказала Терезка.
      — Мы идём за котом, — ответил Ферда вместо Гонзика и подтолкнул его к двери.
      Весь класс смотрел им вслед и завидовал. Эти ребята будут гоняться за живым котом, а они должны сидеть в классе с нарисованной кошкой. После ухода Гонзика и Ферды с детьми уже трудно было справиться. Хотя они сидели в классе, но мысли их были далеко: там, где ребята ловили кота.
     
     
      XIV. В лес за котом
     
      Гонзик и Ферда вначале искали кота на участке сахарной свёклы за школой. Но участок свёклы был очень большой, а под каждый лист невозможно было заглянуть. У Гонзика скоро заболели ноги, и он рассердился на Ферду. Во всём виноват этот веснушчатый мальчик! Ведь кот испугался пяти ног, которые выдумал Ферда.
      Искали они и на соседнем, картофельном поле. Там ходить было гораздо легче. Мальчики вспугнули куропаток, и Ферда выстрелил в них. Он нацелился рукой, приговаривая:
      «Пиф, паф!»
      Но никого не застрелил. Куропатки чуть отлетели и опять сели. Вдруг из-под ног Гонзика выскочил большой заяц. И оба, Гонзик и заяц, испугались. Однако заяц быстро пришёл в себя и ускакал. Гонзик хотел побежать за ним, но запутался в картофельной ботве и упал.
      — Ты тоже хочешь бегать на четвереньках? — засмеялся Ферда.
      Гонзик ничего не ответил. Он зашиб колено и поцарапал лицо. На Ферду он рассердился ещё больше. Сколько раз этот мальчик обижал его, а теперь ещё насмехается!
      — Ну что, поймал кота? — опять засмеялся Ферда. Это было уж слишком. Гонзик был очень зол. Он стремительно обернулся, вихрем перепрыгнул через несколько рядов картошки и набросился на Ферду. Схватил его за плечи, повалил и начал колотить.
      — Я тебе покажу шарик! — кричал Гонзик.
      — Оставь! Пусти меня! — пищал Ферда и хотел вырваться, но это было не так легко: Гонзик крепко держал его.
      — — Я тебе покажу пять ног! — кричал Гонзик, продолжая тузить Ферду.
      — Пусти меня! Я тебе что-то скажу! — хныкал Ферда. Гонзик перестал сердиться, и ему уже стало жаль Ферду.
      Он отпустил его и медленно поднялся. Ферда тоже вскочил.
      Он утирал слезы и отряхивал штанишки.
      — Так что ты мне скажешь? — спросил Гонзик. Его голос ещё дрожал от злобы.
      — Нужно идти за котом в лес.
      — В лес? — удивился Гонзик.
      — Да, туда! — указал Ферда на кониковицкий лес. Это был небольшой лесок, росший на вершине низкого холма, но кот вполне мог спрятаться там.
      — Что ж, пойдём в лес, — согласился Гонзик и сразу отправился в путь.
      Ему очень хотелось пойти туда. Ведь он ещё никогда не был в кониковицком лесу.
      — А ты больше драться не будешь? — с опаской спросил Ферда.
      — Нет, — честно ответил Гонзик.
      Зачем ему было опять драться с Фердой? Гонзику казалось, что теперь он с Фердой в расчёте.
      Оба мальчика отправились в лес. Солнце светило у них над головой, и белые облачка плыли по небу. Возле дороги цвёл голубой цикорий, а в высокой траве стрекотали кузнечики. Мальчики дорогой вспугнули ласочку и долго следили за большой хищной птицей, кружившей высоко в небе.
      В лесу было очень красиво. Гонзик гладил зелёные подушечки мха, а Ферда сломал два прутика. Они хотели спугнуть чёрного кота и поэтому стучали прутиками по стволам деревьев. Но кот не показывался. То ли ему не хотелось слезать вниз, то ли его вообще там не было.
      Мальчики прошли хвойный лес и попали в буковый. Здесь земля была покрыта сухими листьями, которые шуршали у них под ногами. Гонзик с Фердой уже забыли про кота и погнались за белкой. Но белка быстро убегала от них, проворно перескакивая с одного дерева на другое. Наконец Ферда забрался на бук. Он загнал белку на самую вершину. Когда ему показалось, что он вот-вот схватит её, белка, похожая на меховую шапку, сделала длинный прыжок, пронеслась по воздуху и уцепилась за нижнюю ветку соседнего бука.
      — Гонзик, ты видишь её? Полезай наверх, туда! — кричал Ферда.
      Гонзик следил за прыжком белки. Он весь дрожал от желания поймать этого рыжего зверька. К счастью, ветки у бука начинались очень низко. Гонзик уцепился за них и быстро полез за белкой. Вот она уже совсем рядом. Белка смотрела на мальчика небольшими живыми глазками и, казалось, ждала, пока он приблизится. Но вдруг она шевельнула лапками и сразу оказалась на другой ветке, высоко над головой Гонзика. Затем опять стала поджидать, вертя головой и поглядывая, что сделает Гонзик. Гонзик, разумеется, полез за ней. Взбираясь на дерево, мальчик порвал штаны, но теперь было не до этого. Когда он поднялся выше, а белка вновь убежала, Гонзик понял, что ему не поймать её. Очень уж она была быстрая и ловкая. Гонзик предпочёл спуститься с дерева, а когда оказался на земле, стал искать Ферду.
      — Ферда! Где ты? — крикнул Гонзик несколько раз подряд. Но Ферда не отзывался.
      — Ну что ты прячешься, вылезай! — кричал Гонзик.
      Но и это не помогло. Ферда не отзывался, и Гонзик решил, что этот маленький веснушчатый мальчик заблудился в лесу.
      «Пора домой, — подумал Гонзик, — но я не пойду: не могу же я бросить здесь Ферду одного!»
      Гонзик хорошо помнил дорогу и прекрасно бы добрался до дому. Ведь отсюда была видна опушка букового леса. Пройти через хвойный лес тоже нетрудно. А потом по полевой дорожке рукой подать до Кониковиц. Но Гонзик чувствовал, что не должен уходить из леса. Мальчик забыл обо всех обидах и решил помочь Ферде. Он будет его искать до тех пор, пока не найдёт, и тогда они вместе пойдут домой.
      И вот Гонзик ходил по буковому лесу и звал Ферду. Он боялся, вдруг с мальчиком что-нибудь случится.
     
     
      XV. Вперёд за Гонзиком
     
      А между тем Ферда нарочно убежал из леса и оставил там Гонзика одного. Ему хотелось напугать Гонзика. Кроме того, Ферда думал, что если Гонзик вернётся домой поздно, его побьют. А он желал Гонзику только зла.
      Всю дорогу до Кониковиц Ферда бежал, а домой пробрался огородами, чтобы его никто не видел. Он уже было скрылся во дворе, но, к счастью, его заметила Терезка. Она вернулась из школы и теперь искала обоих мальчиков. А глаза у неё были острые, как булавки.
      — Ферда! — воскликнула Терезка.
      Ферда вздрогнул, но бежать было уже поздно.
      — Чего тебе надо? — спросил он, сбивая ногой крапиву.
      — Где Гонзик?
      — Почём я знаю? — равнодушно ответил Ферда и хотел идти домой.
      Но Терезка не пустила его. Она подлетела как вихрь и загородила ему дорогу.
      — Сейчас же говори, где Гонзик! — приказала она.
      — В лесу, — неохотно ответил Ферда.
      — А почему ты его там оставил?
      — Он погнался за белкой и не хотел идти домой!
      — Говори правду! В школе никто не будет с тобой водиться! — пригрозила Терезка.
      — Гонзик меня побил, и я пошёл домой один, — оправдывался Ферда.
      Но Терезка его уже не слушала. Она побежала в школу и всё там рассказала. Учитель Столарж удивился, что Ферда такой злой. Как мог он убежать из леса и оставить Гонзика одного? Старшие мальчики рассердились ещё больше. У них занятия должны были быть до обеда, но учитель отпустил их раньше. И все они пошли в лес искать Гонзика. Они были пионерами и хотели помочь своему маленькому товарищу. Вёл всех Виктор. За ним шла Терезка — ей нравился Гонзик.
      Всю дорогу до леса пионеры бежали. Терезка часто отставала, но мальчики каждый раз останавливались и поджидали её. Они любили эту маленькую девочку, хотя она только недавно начала ходить в школу.
      Хвойный лес ребята прошли очень быстро. Они звали Гонзика, но никто не откликался. В лесу было пусто. Только в густых ветвях шумел ветер и где-то вдали кричала сойка. Мальчики вошли в буковый лес. Терезка держалась поближе к Виктору. Он казался ей самым сильным и умным.
      В буковом лесу пришлось идти медленнее. Нужно было просматривать кусты и громко кричать. Но и там они не нашли Гонзика. Казалось, здесь нет никого, кроме деревьев. Не пробежит заяц, не запоёт птица. И белка куда-то скрылась.
      И всё-таки они отыскали Гонзика. Виктор и Терезка увидели его почти одновременно. Малыш лежал под большим буком на куче пожелтевших листьев и спокойно спал. Щёки у него раскраснелись, вихры растрепались, одну ногу он подогнул, в руке держал прут.
      — Гонзик! — вырвалось у Терезки.
      — Надо разбудить его, — сказал Виктор.
      Все радовались, глядя на спящего Гонзика, и тихо смеялись. Он казался им таким милым и близким. Хорошо, что они нашли мальчика. А ведь он такой маленький, мог совсем потеряться.
      — Гонзик, вставай! — громко сказал Виктор. Гонзик приоткрыл глаза и сел.
      — Ферда! — сказал он заспанным голосом.
      Мальчики засмеялись, а Гонзик посмотрел на Виктора.
      — Ты не Ферда, — поправился Гонзик и открыл глаза пошире.
      — Конечно, я не Ферда, — засмеялся Виктор.
      — Ты Виктор! — воскликнул Гонзик и вскочил. Он узнал Терезку и остальных школьников. Как он был счастлив! Он смеялся, хватал их за руки, радовался тому, что видит их, что они теперь вместе.
      — А где Ферда? — вдруг вспомнив что-то, забеспокоился Гонзик и посмотрел на Виктора.
      — Не беспокойся о нём, — ответил Виктор.
      — Ферда уже дома! — сообщила Терезка.
      — Никуда больше не ходи с Фердой! — предупредил один из пионеров.
      — Он плохой товарищ, — сказал другой.
      — Я думал, что он заблудился, — удивился Гонзик, — и искал его до тех пор, пока не уснул здесь.
      Из Кониковиц донёсся звон. Это сзывали к обеду. Дети переглянулись. В это время каждый из них должен был сидеть за столом. Не говоря ни слова, ребята отправились домой... Гонзик побежал за ними. Вид у него был довольно жалкий: ноги исцарапаны, колени ободраны, штаны в дырах, на лице несколько ссадин, и волосы торчат во все стороны.
      Короче, он выглядел так, словно дрался по крайней мере с пятью белками...
     
     
      XVI. Мама приехала!
     
      У деревни дети разбежались. Каждый хотел попасть домой вовремя. Ведь ни одна мама не любит, чтобы дети опаздывали к обеду.
      Не нравится это и бабушке Гонзика. Он это хорошо знал.
      Кроме того, его смущали царапины и разорванные штаны. Чем ближе он подходил к дому, тем больше казалась ему дыра в штанах. Гонзик шёл всё медленнее. В калитку он прошмыгнул, как мышка, и облегчённо вздохнул, не встретив никого во дворе. Мальчик тихонько прошёл по крыльцу, пригнулся, пробираясь мимо окна, и испуганно вздрогнул, когда в сенях что-то упало. Не дедушка ли идёт? Гонзик проскользнул мимо двери и осмотрелся, где бы спрятаться. Но ничего не увидел, кроме лестницы, приставленной к курятнику. Недолго думая Гонзик взобрался по ней, спрятался в курятнике и принялся наблюдать через щёлку, что делается на дворе.
      Сначала всё было тихо. Из приоткрытой двери дома вылез чёрный кот и важно пошёл но завалинке.
      Вдруг что-то зашумело, и кот скрылся на чердаке.
      «Вот, — подумал Гонзик, — я искал его в лесу, а он расхаживает тут, по завалинке!»
      Вскоре из сеней вышла бабушка, оглядела двор, заглянула в садик, посмотрела через калитку и опять вернулась домой. Гонзик видел, что она озабочена. Конечно, она искала его! Мальчик хотел крикнуть: «Бабушка, я здесь!» Но бабушка вошла в сени, и двор опять опустел. Только куры, ничего не замечая, расхаживали взад и вперёд.
      Вдруг одна из них, видно, что-то задумала и стала взбираться по лестнице. Может быть, она хотела снести яичко? Но, взлетев к двери, курица ужасно испугалась. Посмотрите, что это? Ведь под насестом сидит мальчик! Курица с криком слетела вниз, и остальные четыре сразу окружили её. Они удивлённо кудахтали, вытягивали головы кверху и растерянно собирались в кружок.
      Гонзик рассердился, высунул голову и закричал: «Кш, кш, кш!» Куры отбежали, но продолжали кудахтать.
      Открылась калитка, и во двор вошёл дедушка. Гонзик видел, что он несёт в сумке обед из кооперативной столовой. Мальчик сразу почувствовал мучительный голод. Ведь он с утра ничего не ел! От голода он готов был грызть насест, под которым сидел.
      За дедушкой вбежал в калитку и Пунтя. У завалинки он обогнал деда, заглянул в дверь и исчез в сенях. За ним вошёл и дед. Гонзик заметил, что дедушка тоже озабочен: он улыбается, смотрит в землю.
      На завалинке вновь показался Пунтя. Он уселся, вытянул нос и стал принюхиваться. Тут Гонзик уже не выдержал.
      — Пунтя!
      Пёс насторожился, вскочил и помчался к курятнику.
      Гонзик опять высунул голову и засмеялся. Пунтя обрадовался, стал прыгать и тихонько тявкать. Он даже попытался забраться в курятник по лестнице. Но у него ничего не получилось, потому что ноги у Пунти были длинные, а перекладины лестницы были поставлены близко друг к другу. Раз Пунтя не может залезть наверх, значит, Гонзик должен спуститься вниз. Он понял, что в курятнике долго не просидеть. Пунтя от курятника не уйдёт и всё равно его выдаст. Гонзик решил пойти домой и всё рассказать дедушке и бабушке. Ведь они ждут его.
      Он уже потихоньку шёл к двери, как вдруг открылась калитка и во двор вошла его мама. Сначала Гонзик опешил от удивления, но потом с криком бросился в мамины объятия. Как хорошо! Мама здесь! Он так крепко обнял её, что чуть не задушил. Приехала его золотая мамочка!
      Гонзик забыл обо всём, что случилось сегодня, вырвался из маминых рук и помчался в кухню сообщить о её приезде. Дедушка с бабушкой встали из-за стола и выбежали на крыльцо, чтобы обнять свою дочь.
      — Анечка, — говорила бабушка дрожащим голосом, — как хорошо, что ты приехала!
      — Входи, милая, входи! — приглашал дедушка, беря у неё из рук большую сумку.
      — А что, Гонзик хорошо вёл себя? — спросила мама, не снимая руки с вихрастой головы Гонзика.
      Гонзик напряжённо ждал, что скажут бабушка и дедушка. Ведь сегодня он вёл себя неважно! Да ещё никто не заметил дыры на штанах!
      — Что ты, конечно, хорошо! — ласково ответила бабушка. — Гонзик молодец, подтвердил дедушка. — Мальчики о нём говорят: «Он скоро пионером будет!..» Только из школы он не должен приходить поздно.
      — Разве Гонзик ходит в школу? — удивилась мама.
      — Сегодня я был там, — пояснил Гонзик. — На первой парте было свободное место, и я туда сел.
      — Завтра увезу тебя, а то папа соскучился, — сказала мама и пошла в сени вслед за бабушкой.
      — Вот ты уже и уезжаешь, — тихо сказал дедушка.
      — Дедушка, — повернулся к нему Гонзик, — ведь мы ещё целую ночь здесь пробудем.
      — Ну, ну, — кивал седой головой дед, проходя вслед за остальными в комнату.
      Бабушка уже постелила чистую скатерть и раздумывала, чем бы покормить дорогих гостей.
     
     
      XVII. Гонзик прощается с друзьями
     
      После обеда дедушка пошёл на кооперативный двор и вскоре подъехал на повозке. Задрав голову, лошадь прядала ушами. Дедушка остановился, и на козлы вскочил рыжий Пунтя. Ему хотелось поехать на станцию, но дедушка прогнал его. Пришлось Пунте соскочить, но он не унимался и всё время бегал вокруг повозки. Потом Пунтя отогнал чёрного кота, который пришёл понюхать деревянные колёса. Кот уселся на столбик у калитки и ждал, что будет дальше.
      Через минуту прибежал Гонзик. Кониковицкие дети увидели Гонзика и подбежали к нему. Они хотели с ним попрощаться.
      Виктор принёс Гонзику красивую лодочку, вырезанную из коры, а Терезка дала ему огромную грушу. Груша была похожа на маленький бочонок. Гонзик положил подарки на сиденье и стал шарить в карманах: что бы такое подарить ребятам? Но ничего не нашёл. Только разноцветный шарик. Гонзик переводил взгляд с Виктора на Терезку. Кому его отдать? Он бы с удовольствием отдал шарик обоим, но это невозможно. Нельзя же распилить шарик пополам!
      — На, Терезка, шарик, — сказал наконец Гонзик.
      — Не надо, Гонзик, — отозвалась Терезка. Она знала, как Гонзик любит свой шарик.
      — Возьми, возьми! И никому не отдавай его! — уговаривал её Гонзик. — Когда я приеду, я, может быть, его выиграю и отдам Виктору.
      — Спасибо, — засмеялся Виктор.
      Гонзик посмотрел на липы, которые росли посередине деревни. Кто это там стоит одиноко, печально глядя на Гонзика и собравшихся вокруг него детей?
      Это был Ферда. Гонзику стало жаль его.
      — Ферда! — закричал он на всю площадь. — Иди сюда! Ферда сразу прибежал. Он чуть испуганно взглянул па
      Гонзика, попытался было улыбнуться, но из этого ничего не получилось.
      — Ферда, — весело сказал Гонзик, — а та белка от меня убежала!
      — Она очень проворная, — ответил Ферда, и глаза у него блеснули.
      Гонзик показал ему грушу, полученную от Терезки, и лодку из коры. Ферда сразу покраснел, сунул руку в карман, вынул ножик и подал его Гонзику.
      — Это твой ножик, — сказал он тихо и приветливо посмотрел на Гонзика.
      — Ферда, оставь его себе, — отказывался Гонзик. — Я уже и так много получил!
      — Я дарю его тебе, — сказал Ферда.
      И Гонзику показалось, что Ферда вот-вот заплачет.
      — Бери, бери, — сказал Гонзику Виктор. — Ведь Ферда дарит тебе его от всего сердца. Да, Ферда?
      — Да, — кивнул тот.
      Тогда Гонзик взял ножик, посмотрел на него и положил в карман. И даже не видя его, всё время чувствовал, что у него в кармане есть что-то очень дорогое и красивое.
      — Ферда, — спросил Виктор, — хочешь сегодня пойти с нами на речку?
      — Хочу! — воскликнул Ферда и только теперь по-настоящему засмеялся.
      — Вы пойдете на речку, а я должен уехать! — вздохнул Гонзик.
      И верно, мама с бабушкой уже подходили к повозке. Дедушка сел на козлы и взял в руки вожжи. Бабушка подхватила Гонзика на руки и подала его маме.
      — Теперь нам будет скучно, — сказала бабушка.
      — Что ты, бабушка, — утешал её Гонзик, — я опять приеду. Не то Пунтя и кот тоже рассердятся!
      Бабушка не успела ответить. Дед крикнул на лошадь, и повозка тронулась. Пунтя залаял, кот замяукал, дети закричали: «До свиданья!», а бабушка утирала слезы. Она очень любила своего маленького внучка.
      Но ничего не поделаешь. Гонзику нужно было возвращаться домой.
     
     
     
     
     
     
      Богумил Ржига
      О самолетике «Стриже»
     
      Рассказ первый о любопытной девочке Анежке и о мальчике Войте, который ездил на своём стуле, на собаке Коциянке и на спине у вола Гулана.
     
      Когда в семье Томешовых родилась девочка, все очень обрадовались. Отец работал на кирпичном заводе, но в этот день он на работу не пошёл, остался дома. Долго он стоял, глядя на новорождённую, улыбался и подкручивал кончики усов.
      — Ждал я девочку, но не такую, — сказал он наконец себе под нос, — ведь она же чёрная, как цыганка.
      — Да что ты, она вовсе и не чёрная! — ответила мать и тихонько засмеялась. — А глянь-ка лучше на её носик, какой курносый!
      — И вправду курносый, — подтвердила бабушка, гостившая в это время у Томешовых. — Верно, страсть как будет любопытна.
      Эту девочку стали звать Анежкой. Маленькой она не осталась, росла, как и все остальные дети, становясь всё время чуть-чуть побольше. Сначала она выросла из пелёнок, потом из распашонок, потом стала бегать ножками. Правда, носик у неё так и остался курносым, и Анежка на самом деле становилась всё любопытнее и любопытнее. Она обращалась с вопросами к отцу и к матери, к собаке, даже к стулу на кухне и к лопате на дворе:
      — Почему днём светло, а ночью темно?
      — Что делает ветер, когда не дует?
      — Почему наш кот Розум весь чёрный? И почему, когда человек ходит, одна нога у него всё время отстаёт?
      — У тебя отстаёт, говоришь? — смеялся отец. — А у меня, наоборот, одна нога всегда перегоняет другую.
      Когда Анежке было три года, из деревни Кониклец снова приехала бабушка и стала помогать матери по хозяйству. Мать лежала в постели и не вставала. В сенях стояла новая коляска. Анежка не раз заглядывала в неё, приподнимая даже цветное одеяльце, но в коляске никого не было, она была пустой.
      Но вдруг однажды маленькая Анежка проснулась от испуга. Кто-то плакал, и девочка слышала, что это плакал ребёнок. Сначала она подумала, не кричит ли это она сама, и сразу же схватилась за зеркало. Но в зеркале она увидела, что рот её закрыт. Значит, это плакала не она.
      — Анежка, пойди сюда, — позвала её бабушка и показала на белый свёрточек в коляске: — У тебя родился братик.
      — Где он? — воскликнула Анежка и ринулась к коляске. Действительно, там лежала живая кукла, которая страшно ревела.
      — А почему он так кричит? — удивлялась Анежка.
      — Не нравится ему в пелёнках, хочет гулять.
      — Ну, так пусти его, бабушка, мы пойдём вместе играть.
      — Для игр у этого крикуна, — отвечала бабушка, — времени ещё хватит. Сейчас он должен лежать.
      Но Войта долго лежать не собирался. Мальчик этот был как заводной. Руки и ноги его не останавливались ни на минуту. Он двигал ими с утра до вечера. Когда Войта подрос, он больше всего полюбил кататься. Сначала на стульчике, а потом на собаке Коциянке. Собака сердилась на него. Ведь, когда на ней сидел Войта, она не могла вилять своим закрученным наверх хвостом.
      Однажды отец попробовал посадить сына на Вола Гулана. Волу Гулану показалось, что его кто-то щекочет, но он был так ленив, что даже и не оглянулся. Только махнул хвостом и хватил Войту прямо по голове. Мальчик рассердился и стал бить вола кулаком. Гулан этого почти не почувствовал, зато у Войты рука потом долго болела.
      Войте захотелось полететь, как летает шмель или воробей. Он залез на забор и прыгнул вниз. Но ничего из этого не вышло, хотя он и размахивал руками, как крыльями. Он только упал в крапиву и обжёг себе нос.
      — Ты летаешь, как наша старая гусыня, — смеялась над ним Анежка.
      — Сама ты гусыня! — защищался Войта. — Я летаю уже почти как птица.
     
     
      Рассказ второй познакомит нас с Пепиком Сламой, девяти лет, вместе с которым дети отправились на аэродром
     
      Анежка и Войта росли так быстро, что бабушка только диву давалась. Приходя к ним в гости, она всякий раз приговаривала: «Дети мои, да вы растёте, как на дрожжах!» Время бежало тоже быстро, и Войте уже исполнилось восемь лет, а Анежке одиннадцать. К несчастью, отец их умер, но мать любила их ещё больше, чем раньше. Они ходили в школу вместе с Пепиком Сламой, родители которого были из той же деревни, но жили получше Томешовых. У них было большое хозяйство и немало земли. Вол Гулан тоже был их, да, кроме вола, у них работала на поле ещё пара гнедых коней.
      Родители берегли Пепика как зеницу ока и ничего не позволяли ему делать.
      — Пепик! — напоминала ему мать. — Смотри не ходи по лужам, а то будешь кашлять.
      — Пепик! — грозил отец. — Смотри у меня, не играй с этим озорником Войтой. Он тебя отколотит, и у тебя будет на лбу шишка. Возьми лучше велосипед!
      Но Пепик Слама не любил велосипеда. Велосипед был новый, и он не умел ещё на нём ездить. Мать всё боялась, как бы сынок не разбился или не ободрал новую игрушку. И поэтому Пепику разрешалось только смотреть на велосипед или потихоньку водить его по двору. Велосипед действительно был хорош, прекрасно ехал, но сам Пепик шёл рядом. Вот и сегодня Пепик не долго играл с велосипедом: поставил его поскорее под навес, а сам пошёл в сад. Там он огляделся и — раз! — пролез через дырку в заборе, обежал кругом дома деда Козелки, работавшего сторожем на аэродроме, — и прямо к Томешовым.
      — Дети на улице, — сказала Войтина мать. — Слышишь, Коциянек лает? Они там с ним играют.
      — Слышу. А Анежка тоже там?
      — Да.
      — А Войта?
      — Тоже там, — сказала мать. — Там Коциянек, Анежка и Войта.
      Как только Войта увидел Пепика, он громко закричал. Коциянек залаял. А Анежка завизжала. Это было очень смешно, и Пепик Слама весело рассмеялся. Он так обрадовался, что видит живых детей и живую собаку!
      — Пепик! Пепик! — изо всех сил кричал Войта. Щёки у него горели, тёмные глаза блестели, а волосы на голове торчали торчком.
      — Пепик! — визжала Анежка. Она замахала обеими руками, и в воздух взлетела маленькая тележка.
      «Пепик!» — залаяла собака Коциянек, но хвостом не виляла. Он был закручен у неё наверх и напоминал улитку в раковине.
      — Что вы тут делаете? — спросил Пепик Слама. У него уже начинало звенеть в ушах.
      — Пойдём с нами на аэродром! — выпалил Войта.
      — Нет, на аэродром не разрешают, — отказывался Пепик.
      — А что там? Я там ещё никогда не была. — Анежка была готова идти куда угодно.
      — Дед Козелка нас, наверное, прогонит, — опасался Пепик.
      — Да он же глухой, ничего и не услышит. Мы пройдём тихонько, — перешёл на шёпот Войта.
      — Пошли, Пепик, пошли, — зашептала Анежка. — Давай, давай, пошли. Дедушка Козелка совсем глухой. Мы пройдём, никто и не заметит.
      Пепик Слама ещё колебался, но солнце так светило, начинались каникулы и Войта с Анежкой так загадочно улыбались, что Пепик сдался.
      — Ну хорошо. А что, если дедушка Козелка нас всё-таки увидит?
      — Не бойся, — ответил Войта, — мы с Коциянком умеем ползать. Как кошки.
      Собака услышала своё имя, высунула язык, заскулила и завиляла хвостом.
      — Ну да, это же только ты с Коциянком! А мы-то с Пепиком не умеем, перебила его Анежка.
      — Конечно, не умеем, — сказал Пепик и благодарно посмотрел на Анежку.
      — Ну, — допустил милостиво Войта, — может, вас и так не будет слышно.
      Они шли по полю гуськом. Войта впереди, за ним Анежка, и позади Пепик. Коциянек отыскивал во ржи разные дорожки и принюхивался к каждой мало-мальски заметной норе. Он хотел схватить за шубку какую-нибудь мышь, но ни одна из них почему-то не попадалась. Поэтому Коциянек немного сердился.
      Вскоре их родные Пеклы остались позади. Там прижались друг к другу дома Томешовых, Сламы и Козелки. Впереди расстилалась широкая долина, по которой протекала река Орлице. От подошвы холма простирался покрытый травой аэродром с двумя зданиями, одним большим и другим маленьким. Чуть подальше, за небольшим леском, торчали заводские трубы и башня костёла, а на чердаках под красными крышами поблёскивали стеклянные окошки. Там был город.
      Дети город даже не заметили. Они смотрели только вниз, на аэродром. По зелёному полю как раз разбегался самолёт.
      Вдруг он оторвался от земли и поднялся в воздух. Дети не сводили с него глаз. Особенно Войта.
      — Это аэроплан... а внутри сидит пилот! — кричал Войта, показывая руками и ногами, как управлять самолётом.
      Впрочем, так не сумел бы управлять даже лётчик Гейдук, который каждый день испытывал на аэродроме новые машины. Неподалёку был авиационный завод, трубы которого и виднелись вдали.
      — Смотрите, он летит над городом! — взволнованно кричала Анежка.
      Самолёт минутку покружил над крышами, но вдруг взметнулся к облакам и в один момент превратился в еле заметную точку.
      — Теперь побежали скорее на аэродром, пока пилота там нет! Посмотрим на самолёты! — скомандовал Войта. А Коциянек залаял.
      — Коциянек, потише! — умолял собаку Пепик Слама. Он тоже был взволнован, и собачий лай ему мешал.
      — Вот интересно! — обрадовалась Анежка. И ребята, один за другим, начали бегом спускаться вниз. Первым опять бежал Войта, рядом с ним Коциянек, потом бежала Анежка, высоко вздёрнув свой носик, и за ними Пепик, которому было немного не по себе. Ну и понятно: ведь они затеяли не пустяк!
     
     
      Рассказ третий о посещении ангара, когда вдруг захлопнулись ворота и дети не смогли выйти обратно
     
      Войта, Анежка, Пепик Слама и Коциянек почти дошли до аэродрома. Совсем близко был уже большой навес. Его вполне можно было бы назвать ригой, но на аэродроме это большое здание почему-то называли ангаром и прятали туда самолёты.
      Рядом с ангаром стоял ещё один домик, поменьше. Войта не знал, зачем он. Этого не знала даже Анежка, не говоря уж о Пепике.
      Дети остановились у дощечки, на которой было написано крупными буквами: «Посторонним вход воспрещён!».
      Анежка спросила Войту:
      — Войта, как ты думаешь, а мы посторонние?
      — Нет, — ответил Войта. — Ведь дедушка Козелка из нашей деревни. Раз дедушка не посторонний, значит, и мы не посторонние.
      — Пепик, мы посторонние? — снова спросила Анежка Пепика.
      Пепик задумался. Затем сказал:
      — Здесь мы чужие, а в деревне нет. Пойдемте домой. Лучше я вывезу велосипед.
      — Коциянек, правда ведь мы здесь не посторонние? — спрашивала Анежка собаку, виляющую хорошо закрученным хвостом.
      Коциянек тихо зарычал и два раза тявкнул. Потом он сел и заглянул в глаза Анежке. Значит, ему здесь нравилось и чужим здесь он себя не чувствовал.
      — Коциянек тоже думает, что мы не чужие. Пойдёмте дальше, — решила Анежка и повернула к ангару.
      — Ясно, пойдём, — охотно поддержал Войта.
      — Ну ладно, — согласился Пепик, — я тоже пойду с вами. И они пошли дальше. Впереди — Войта, рядом с ним — Коциянек, за ними — Анежка и, наконец, Пепик. Шли они совсем тихо. Слышен был разве только шелест какой-нибудь травинки, согнувшейся под их босыми ногами. И направлялись к ангару. Войта думал о самолётах, Анежка — обо всём на свете, а Пепик — о родительских наказах. Что бы ему сказала мама, если бы сейчас его увидела? И он так громко вздохнул, что Анежка даже испугалась:
      — Что случилось?
      — Правда, ведь из деревни не видно, что мы здесь делаем? Мама нас никак не увидит? — спросил шёпотом Пепик.
      — Нет, не увидит. Деревня ведь за холмом. Разве что увидишь через холм?
      — Конечно, — согласился Пепик. На сердце у него отлегло, и о матери он сразу же забыл. Дети дошли до задней стены ангара. Теперь они должны были обойти его кругом, потому что ворота находились с другой стороны. Здесь было несколько маленьких квадратных окон. До них дети не могли дотянуться. И поэтому заглянуть внутрь им не удалось. Войта с собакой Коциянком, Анежка и Пепик обошли ангар. Они надеялись, что никто их не заметил. Нигде не было ни одного человека. Как будто бы все люди с аэродрома улетели.
      Дети спокойно шли к воротам. Только у Коциянка уши стояли торчком, и он тихо рычал. Что-то ему явно не нравилось. Но Войта его даже и не слышал. Он так хотел поскорее оказаться около самолёта, что на собаку не обращал ни малейшего внимания. Здесь-то и сделал он промах, о котором ему потом пришлось жалеть.
      Ну вот, дети стояли уже у самых ворот ангара. Они увидели несколько самолётов. У самого близкого к ним было высокое шасси, и он смотрел на детей как-то очень строго. Ничто на нём не шелохнулось. Ни пропеллер, ни колесико шасси.
      — Видите? — воскликнул Войта и ринулся внутрь ангара.
      — Пошли! — позвала Анежка и побежала за ним.
      — Подождите, — попросил было Пепик шёпотом, но, увидев, что Войта с Анежкой не ждут, побежал за ними.
      Ему тоже хотелось видеть самолёт вблизи.
      Дети остановились у самолёта и стали разглядывать пропеллеры. Коциянек тем временем залез под самолёт и обнюхал колесики шасси. Когда это занятие ему надоело, он вернулся обратно к детям.
      Вдруг все услышали шум, и ворота ангара внезапно закрылись. Дети испугались, а Коциянек залаял.
      Что случилось? Кто запер ворота ангара? Как они теперь выберутся обратно?
     
     
      Рассказ четвёртый о том, как дети выберутся всё-таки из ангара и будут весело смеяться
     
      Дети прижались к воротам и с напряжением ждали, что же будет дальше.
      В ангаре было почти темно. Только задние окна пропускали немного света, но для всего помещения его явно не хватало. По углам была кромешная тьма.
      — Ага, вот я вас и поймал! — раздался голос деда Козелки, — Вот вернётся пан Гейдук, он с вас спустит штаны!
      Дед Козелка давно следил за детьми из окна соседнего дома. Когда они вошли в ангар, он быстро запер ворота. Нарушители порядка были пойманы! Дед был очень доволен собой.
      — Пан Гейдук, — зашептал Войта.
      Это был пилот, который испытывал новые самолёты. Замечательный человек! И чтоб он с Войты спустил штаны? Нет, этого не может быть.
      — Что будем делать? — также шёпотом спросила Анежка. Носик её уже не был поднят так высоко, и она уже не смеялась.
      — Я вам говорил! — упрекал тихонько Пепик. — Я ведь вообще не хотел идти с вами на аэродром.
      Пепик испугался больше всех. Подумать только — оказаться запертым в ангаре, да ещё в таком тёмном! Возвращения пилота Гейдука Пепик тоже немало страшился.
      — Разве вы не видели, что вокруг аэродрома везде объявления: «Посторонним вход воспрещён!»? — кричал дед Козелка за воротами. — Зачем вы сюда шли? Вот теперь и расплачивайтесь! Вы что думаете: я здесь просто так, что ли? Я сторожу аэродром!
      Пепик Слама не отрываясь смотрел в щёлочку в воротах и просил дедушку Козелку отпустить его. Он обещал ему даже сушёные груши. Пепик знал, что дед Козелка любит вареники с фруктовой начинкой, а начинку у них в деревне готовили как раз из сушёных груш. Но ничего не помогало. Дед Козелка Пепика не слышал, потому что действительно был сильно глуховат. Так он и не узнал, что ему обещают даже сушёные груши. И Пепик остался сидеть взаперти.
      — Пан Гейдук вот выдерет вас как Сидорову козу! — кричал снова старый Козелка, который был очень рад, что хоть раз ему удалось кого-нибудь поймать. — А потом я сам вас отведу в деревню. Пусть дома узнают, какие вы озорники.
      — Этого ещё не хватало! — Войта начинал уже сердиться на деда Козелку. Ну и что тут такого, что они вошли в ангар? Ведь они же ничего не сломали. Анежка даже побледнела, а у Пепика сразу глаза оказались на мокром месте.
      Он представил себе, что будет дома, когда старый Козелка приведёт его. Мать станет кричать, что он испортился, стал хулиганом...
      — Подождите, я знаю, что делать! — воскликнул Войта. — Мы вылезем через окно. Не дожидаться же нам на самом деле порки!
      Глаза у Войты горели решимостью, волосы воинственно поднялись торчком.
      — Правильно, мы вылезем через окно, — быстро согласилась Анежка, и носик её снова вздёрнулся.
      Она похлопала Пепика по спине, пытаясь его подбодрить, и позвала Коциянка. Коциянек прибежал и загавкал. Ему-то было всё равно. В ангаре ему нравилось не меньше, чем на улице.
      Ребята обошли самолёт и заспешили к окну. Но оказалось, что не так-то просто через него вылезть. Во-первых, оно было высоковато, и, во-вторых, кто знает, можно ли было вообще его открыть. Войта стал под окно, нагнулся, а Анежка взобралась ему на спину. На счастье, окно легко открывалось. Анежка пролезла через окно и спрыгнула. Пепику в окно лезть не хотелось. Он боялся, что не пролезет или упадёт, когда будет прыгать.
      — Не задерживай! — командовал Войта. — Лезь быстрее!
      — Пепик, не бойся, — звала с улицы Анежка, — я тебя поймаю в свой фартук.
      Пепик полез. Но он трусил и поэтому нечаянно лягнул Войту.
      «Погоди, ты за это ещё получишь!» — подумал Войта, но стерпел: ведь не могут же они оставить здесь Пепика!
      Еле-еле Пепик Слама пролез через окно. Он был толстый и неповоротливый. Он оцарапал себе ухо и разорвал штаны. Прыгнул он действительно Анежке в фартук. Но девочка, конечно, его не удержала, и он ушибся о твёрдую землю. Пепик разбил себе колено, левый локоть, а на лбу у него вскочила шишка. Но Пепик не плакал. Он был рад, что хоть выбрался из этого тёмного ангара. На солнце было так хорошо!
      Войта швырнул в окно Коциянка. Собака любила такие игры. Когда она летела по воздуху, хвостик ее, конечно, имел жалкий вид, но, встав на ноги, она его снова привела в полный порядок. Коциянек побегал немного туда-сюда и наконец свернулся в клубочек. Собака тоже чему-то радовалась.
      Наконец вылез и Войта. Ему пришлось на окно вскарабкаться самому. Но для Войты это не составляло никакого труда, он мог залезть куда угодно. Через окно он пролез ещё быстрее, чем Коциянек, и ловко спрыгнул прямо на ноги. Наконец он взобрался Анежке на плечи и снова закрыл окно.
      Дети тут же помчались прочь с аэродрома.
      Они пробежали мимо объявления «Посторонним вход воспрещён!» и стали взбираться на холм. Только на самом верху они на минутку передохнули и посмотрели вниз.
      — Здорово это мы сбежали от деда! — сказал Войта.
      — Вот он будет нас искать! — смеялась Анежка.
      — Может, пан Гейдук как раз собирается спустить с нас штаны, а нас и след простыл, — улыбался Пепик.
      Сегодняшнее происшествие теперь уже начинало ему нравиться. Всем вдруг стало очень весело. Коциянек радовался вместе со всеми, но, конечно, по-своему. Он рвал стебли подорожника и потом, громко фыркая, их выплёвывал.
      — Я знаю, что мы теперь будем делать! — закричал Войта и побежал к деревне.
      Анежка с Пепиком еле-еле поспевали за ним. Только Коциянек мчался как ветер и быстро обогнал даже Войту.
      — Войта, что ты хочешь делать? — еле вымолвила запыхавшаяся Анежка.
      — Мы будем ездить на велосипеде! — выпалил Войта. Щёки у него разгорелись, волосы, как всегда, торчали во все стороны.
      — Но, — сказал презрительно Пепик, — у тебя же нет велосипеда.
      — Конечно, нет. Мы будем ездить на твоём!
      — На моём нельзя, — сконфузился Пепик. — Мой велосипед можно только водить по двору.
      — Водить! Пепик только водит свой велосипед! — смеялись Войта с Анежкой.
      Пепик обиделся и перестал с ними разговаривать. Он скоро от них совсем отстал и пошёл другой дорогой.
      Когда Войта с Анежкой вернулись домой, мать послала их на огород полоть капусту. Коциянек выпил у кота Розума всё молоко и побежал за ними. Кот залез на крышу и там сердито фыркал. Но о молоке он скоро забыл и стал подкарауливать воробья, летающего неподалёку. Воробей был хитрый и близко не подлетал. Тогда коту это наскучило, он положил голову на крышу и уснул.
      Мать Пепика сразу заметила, что с сыном что-то произошло. Она развела руками и сказала:
      — Пепичек, да у тебя шишка на лбу!
      — Нет, — ответил Пепик и нахмурился.
      — И ухо поцарапано!
      — Нет, — сказал Пепик и нахмурился ещё больше.
      — И штаны у тебя разорваны! — ужасалась мать. — Бедняжка, что же случилось?
      — Я не бедняжка! — огрызнулся Пепик и убежал из кухни в сад.
      Там он залез на черешню, а этого он ещё никогда в жизни не делал. Он сидел на ветке, ел черешни, а косточки выплёвывал. Потом он решил, что надо хотя бы показать велосипед Войте с Анежкой! Ведь они его ещё как следует и не видели!
     
     
      Рассказ пятый о дедушке Козелке, который сначала курит перед ангаром, а потом выгоняет из него летучих мышей
     
      Дед Козелка долго стоял перед воротами ангара и держал в руке палку. Но у него заболели ноги, и он зашёл в дом за стулом. Дед сел на него и зажёг трубку. Он любил покурить, и бабушка за это каждый день его бранила. Но здесь бабушки не было, и дедушка вволю наслаждался. На языке он чувствовал аромат табака, а в сердце радость.
      Он всё время радовался тому, какой он хороший сторож. Как ловко он поймал двух негодных мальчишек, одну озорную девчонку и одну злую собаку! Вот Тоник Гейдук удивится!
      Покурив немного, дед Козелка спохватился. Ведь каждый порядочный сторож непременно должен быть сердитым. Он прикрыл трубку крышечкой, чтобы не погас огонь, и принялся снова ругаться:
      — Зачем вы ходили по ангару, а? Кто вас туда послал? Вы баловники, озорники эдакие и негодники! Подождите-ка, вот прилетит пан Гейдук, тогда узнаете, где раки зимуют. Он и говорить с вами не станет, всыплет как следует.
      Дед Козелка подошёл к самым воротам ангара и прислушался. Но ничего не было слышно. Во-первых, потому, что дед Козелка глуховат, а во-вторых, потому, что в ангаре действительно было тихо. Дедушка решил, что он уже достаточно побранил детей, и снова спокойно сел караулить. Приоткрыл крышечку трубки и сильно затянулся. Табак разгорелся, и дедушке показалось, что жить на свете одно блаженство. Он посмотрел на свои часы, которые были не меньше колесика от самоката, и смекнул, что через час бабушка принесёт ему обед. Дед задумался, чем это она сегодня его угостит, и ему очень захотелось картошки с грибным соусом. Ведь вчера он нашёл на аэродроме пять шампиньонов!
      Потом он снова вспомнил про свои обязанности сторожа и счёл своим долгом напомнить пойманным им озорникам об их участи. И дед Козелка начал снова кричать:
      — Вы, шалуны и неслухи! Я вас сам отведу в деревню и сдам вашим родителям. Пусть они пересчитают вам рёбрышки. Я покажу вам, как лазить в чужие ангары!
      Дед Козелка снова прислушался. Но ничего не услышал. Вдруг у него мелькнула мысль: а правильно ли он делает, оставляя таких озорников около самолётов?! Как бы они там чего не натворили! Он быстро погасил огонь в трубке, сунул её в карман и отодвинул задвижку ворот. Ворота загремели, распахнулись, и в ангар проник свет. Дедушка кинулся к самолётам. Против него стоял самолёт о высоким шасси. Он строго смотрел на дедушку и не двинул ни пропеллером, ни колесиком. Остальные самолёты также стояли совершенно спокойно, и ничто живое вокруг них не шелохнулось.
      — Где вы? Ну-ка, вылезайте! — кричал дедушка. Он сразу забыл и о трубке и о грибном соусе. Однако никто не отзывался и никто не вылезал. Дедушка начинал сердиться всерьёз. Этого только ему недоставало!
      — Тысяча чертей! — выругался дедушка. — Вылезайте сейчас же!
      Но, даже несмотря на эти грозные ругательства, дети не вылезали. Даже несчастный пёс Коциянек и тот не показался.
      Дедушка Козелка распалился и начал искать детей. Он облазил все тёмные углы, заглянул в кабины самолётов, посмотрел под крыльями и в шкафах с инструментами, раскопал одну кротовую нору и выгнал из-под крыши летучую мышь. Дедушка весь вспотел, руки у него дрожали, а ноги тряслись. Ведь он же своими глазами видел, как дети вместе с этой проклятой собакой вошли в ангар. И вдруг куда-то пропали!
      Неожиданно приземлился самолёт, и пилот Гейдук появился у ворот ангара. Это был совсем молодой пилот, даже усов порядочных у него ещё не было, под носом торчало всего лишь пять волосинок. По тому, как дед стращал им детей, можно было бы подумать, что он злой и мрачный. Но ничего подобного, лётчик Гейдук больше всего любил смеяться, и глаза у него горели не меньше, чем у Войты. Он сразу же окликнул дедушку:
      — Дедушка, что вы тут делаете? Что-нибудь случилось?
      — Да так, — ответил дед хмуро и махнул рукой, — крот меня извёл. Скоро всё изроет.
      — Да не беспокойтесь об этом. Ерунда. Кроты известное дело — всегда роют.
      — Да ещё летучая мышь, — жаловался дед. — Тоже приютилась в ангаре. Что ей здесь делать? Нагадит на самолёты, а кто должен потом убирать?
      — Не расстраивайтесь, дедушка, из-за какой-то там летучей мыши! Видите, погода хорошая, и скоро вам принесут обед, — утешал деда молодой лётчик.
      Дедушка перестал сердиться, но приключение с ребятами всё же не выходило у него из головы. Куда они делись? Дедушка решил никому ничего не рассказывать. И только вечером он начал незаметно выпытывать у бабушки:
      — Послушай-ка, какие новости?
      — Странный вопрос! — отвечала бабушка. — Да разве в деревне бывают какие-нибудь новости?
      — Ну, знаешь, — не сдавался дедушка, — ну... например, дети... знаешь? Скажем, Пепик Слама или эти озорники Томешовы с их собакой!
      — Нет, всё по-старому. Пепика я видела, как он сидел на черешне. Войта мне принёс молодой картошки, сказал, что для тебя. Анежка со мной поздоровалась, а пёс Коциянек как раз сейчас лает на кота. Или ты не слышишь?
      — Слышу, слышу, — кивал головой дед Козелка, хотя сам ничего не слышал.
      Он всё ещё не мог понять, как же всё-таки могли дети сбежать из ангара.
      — А я и не знала, что ты беспокоишься даже о собаках!.. — продолжала бабушка. — И не смерди здесь куревом!
      Дедушка нахмурился и вышел на порог. Вот уже пятьдесят лет он объяснял бабушке, что его трубка пахнет, а не смердит. Но всё было бесполезно. Бабушка заладила своё.
      Но что дед Козелка увидел на улице? Перед домом Томешовых Войта бросал Коциянку камешки, а собака бегала за ними. Войта смеялся, а Коциянек лаял.
      Дедушка Козелка нахмурился и вернулся в комнату.
     
     
      Рассказ шестой о чёрной кастрюльке, благодаря которой ребята предприняли новое путешествие на аэродром
     
      Недели две спустя у бабушки Козелковой заболели обе ноги. Случилось это внезапно, и она едва могла передвигаться по дому, не то чтобы дойти до аэродрома с обедом! А ведь дедушка Козелка должен был что-нибудь есть. Не мог же он оставаться голодным.
      Бабушка позвала Анежку и попросила её:
      — Девочка, сходи на аэродром с обедом! Дедушка уже, наверное, ждёт не дождётся своей чёрной кастрюльки. Здесь вареники с грушевой начинкой, дедушка так их любит!
      — Хорошо, — ответила Анежка и задрала свой любопытный носик ещё выше, — я отнесу дедушке кастрюльку.
      — Сходи, девочка, сходи. Я бы пошла сама, но ноги у меня болят. А ты найдёшь аэродром?
      — Найду. Надо ведь идти прямо через холм, правда? А дедушка где там находится? В большом доме или в маленьком?
      — В том, маленьком, — отвечала бабушка. — В большой ты не ходи. Там аэропланы. К ним допущены только пилот Гейдук и наш дедушка. Я сама их боюсь. Человек ведь не птица. И нечего ему летать!
      — А мне бы летать даже и не хотелось, — поддакнула бабушке Анежка и взяла кастрюльку с варениками.
      Уже сейчас она прямо сгорала от любопытства, что может получиться из сегодняшнего посещения аэродрома. Раз они понесут деду вареники, значит, можно будет им войти и на аэродром! Как же иначе? Ведь надо же им передать дедушке кастрюльку.
      Анежка зашла домой и сказала матери, что соседка посылает её на аэродром.
      — Бедняжка старая Козелкова! Что делает старость! Чем человек старше, тем больше страданий, — сказала мать. — А почему бы тебе и не сбегать на аэродром? Надо помогать старым людям.
      Анежка что-то шепнула Войте, а потом послала Коциянка за Пепиком. Коциянек пролез через дырку в заборе в сад Сламы и принялся яростно лаять. Пепик в это время доедал кнедлики с яблоками. Как только он заслышал Коциянка, сразу же положил вилку и отодвинул тарелку.
      — Что такое? — спросила мать. — У тебя болит живот?
      — Нет, — замотал головой Пепик.
      — Так что же у тебя болит? — не отставала мать.
      — Ничего, — отвечал Пепик. — Я хочу пойти в сад.
      — Ну пойди, пойди. Только не взбирайся на деревья. И не бегай, наставляла мать.
      Пепик выбежал в сад и кинулся к Коциянку. Собака заскулила, завиляв своим закрученным наверх хвостом. Это означало, что она вполне довольна жизнью. Потом она повернулась и бросилась к дырке в заборе. По пути она всё время оглядывалась — идёт ли за ней Пепик. Пепик, конечно, шёл. Он уже привык, что за ним посылают Коциянка.
      Дети всегда собирались на краю деревни. Войта с Анежкой были уже на месте, когда туда прибежали Пепик с Коциянком. Коциянек бросился было обнюхивать чёрную кастрюльку, но Анежка его отогнала. Собака облизнулась и села. При этом она пристально смотрела на кастрюльку. Все собачьи мысли вертелись вокруг неё.
      Анежка рассказала мальчикам о чёрной кастрюльке и о том, что можно снова пойти на аэродром.
      — Тра-ла-ла, тра-ла-ла! — пела Анежка.
      — Не знаю, — сказал Пепик, и лицо его побледнело, — у меня ухо едва зажило.
      — У нас теперь кастрюлька, — обрадовался Войта, — а раньше её не было.
      — Ка-стрюль-ка, ка-стрюль-ка! — пела Анежка и размахивала ею во все стороны.
      Вареникам угрожала опасность совершить полёт по воздуху. На счастье, они слиплись, и грушевая начинка не дала им рассыпаться. Коциянек напрасно сидел с открытой пастью, ожидая, что выпадет хоть один вареник.
      — Что ты понимаешь? — убеждал Пепика Войта. — Мы ведь теперь уже не посторонние. Мы же несём дедушке Козелке кастрюльку с варениками! Нас теперь нельзя запереть в ангар, нельзя даже выгнать, раз мы несём деду вареники!
      — Это правда, — ответил Пепик Слама и благодарно посмотрел на кастрюльку.
      Жаль, что её не было, когда они шли в первый раз. Не носить бы тогда Пепику шишки на лбу, даже и ухо бы он не поцарапал.
      Дети поднялись на холм, а потом быстро сбежали вниз, к аэродрому.
     
     
      Рассказ седьмой, из которого становится ясно, что если послушать деда Козелку, то на аэродроме ничего нельзя делать
     
      Дед Козелка уже давно высматривал чёрную кастрюльку. Он ходил между ангаром и маленьким домиком и всё время поглядывал на холм: скоро ли там появится бабушка с чёрной кастрюлей в руках? Лётчик Гейдук уже сидел и обедал, а дедушка Козелка всё ещё никак не мог дождаться.
      Вдруг кто-то показался на холме. Но это была не бабушка. Один человек, два, три. Да ещё что-то живое у них под ногами?
      Дедушка сразу догадался, кто это мог быть. Всё те же самые озорники из деревни, которые в последний раз так таинственно сбежали от него из ангара.
      Дедушка Козелка подумал, не обманывает ли его зрение. Он потряс головой, протёр глаза и посмотрел снова. Сомнений не было: это были они, он видел их вполне отчётливо. Чего им опять здесь нужно? Дедушка забыл даже о своём голоде, так он рассердился.
      Тысяча чертей, сломанный пропеллер, что же ему делать? Снова подкараулить их и запереть в ангар, как в прошлый раз? Да нет, пожалуй, не стоит. Номер тогда не удался. Дедушке даже жарко стало, так усиленно он думал.
      Наконец он придумал. Он позвал лётчика Гейдука и показал ему на стайку детей с собакой Коциянком.
      — Тоник, — сказал взволнованный дедушка, — посмотрите-ка вон туда.
      — Вижу, — крикнул молодой лётчик деду на ухо. — Там вам несут обед. Я вижу даже чёрную кастрюльку.
      — Ка-ка-кастрюльку? — переспросил дед. Ему сразу стало легче.
      Действительно, Анежка несла кастрюльку, а собака бегала вокруг неё.
      — Коциянек, отойди от неё! — ворчал сердито дед. Последнюю часть пути дети бежали бегом. Сегодня они совсем не боялись дедушку Козелку.
      — Бабушка вам посылает вареники, — весело сообщила Анежка, подавая деду кастрюльку. — Сама она не может прийти, потому что у неё ноют ноги.
      — Наверное, испортится погода, — сказал дед и открыл крышку кастрюльки. Там действительно были вареники.
      — Дедушка, — отважился крикнуть деду на ухо Войта, — нам можно посмотреть вон тот самолётик? — И он показал на машину, стоявшую посреди аэродрома.
      — Самолётик? — ответил дедушка. — Нет, нельзя.
      — А зайти в ангар можно? — кричала Анежка.
      — Нет, — опять не разрешил дед Козелка и сел есть. Он думал: «В последний раз вы надо мной как следует подшутили. Но сегодня я не спущу с вас глаз и ничего вам не позволю, хоть вы и принесли мне вареники».
      — А что здесь, собственно, можно? — крикнул нетерпеливо Войта. Этот загорелый мальчик с красными щеками, готовыми вот-вот лопнуть, начинал сердиться.
      — Ничего, — ответил строго дедушка и принялся за вареники. Они ему очень нравились. Он уткнулся в кастрюльку.
      — Ну, вот видишь, — сказал Пепик Войте, — какой же это аэродром? Здесь ничего нельзя.
      Всё это слышал пилот Гейдук. Он внимательно оглядел сначала детей, а потом собаку. Кроме Коциянка с его закрученным наверх хвостом, больше всех ему понравился Войта.
      — Ладно, ребята, пойдёмте со мной, — сказал пилот, — я вам всё покажу. И пса можете взять с собой.
      Дед Козелка так увлёкся своими варениками, что на детей уже не обращал никакого внимания. Пусть с ними Тоник возится сколько хочет. Разве дед мог возражать? Ведь на аэродроме командовал лётчик, а дед Козелка только сторожил.
     
     
      Рассказ восьмой, в котором пилот Гейдук знакомит ребят с двумя большими самолётами — «Аистом» и «Соколом»
     
      Сначала молодой пилот привёл ребят к ангару. Ворота были открыты, и ребята вошли. Только Пепик Слама остановился в воротах.
      Самолёты стояли в том же порядке, что и две недели назад. У самого близкого к ним были высокие шасси, и он смотрел на ребят и на пилота Гейдука очень строго.
      — Это «Аист», — показывал молодой пилот. — Мы называем его так по старинке. Хотя здесь стоит совершенно новая машина, значительно усовершенствованная. — Пилот Гейдук погладил его по крылу.
      — Смотрите, у него ноги на самом деле, как у аиста! — воскликнула Анежка.
      Самолёт очень походил на птицу. Войта тоже нашёл сходство. Только Коциянек ничего птичьего в нём не почувствовал. И Пепик как-то засомневался. Настоящий аист, всё-таки был намного меньше. Но Пепик промолчал, потому что стоял в воротах.
      — «Аист» — труженик, — продолжал пилот, — летает он медленно, но поднять может много.
      — Он поднял бы нас всех? — спросил Войта. Тёмные глаза его сверкали, а ноги так сами и бежали к самолёту.
      — Конечно, — ответил пилот и засмеялся.
      — И Пепика? — спросила Анежка.
      — Пепика тоже.
      — И Коциянка? — спросил Войта, ведь Коциянек был неразлучным другом ребят.
      — Коциянка тоже, — сказал пилот Гейдук. А ведь он знал, что говорил. Коциянек услышал своё имя и выскочил из какого-то тёмного угла. «Гав! Гав!» залаял он и подбежал поближе, чтобы все видели, что он здесь.
      — Ты знаешь, что полетишь с нами? — сказал Войта и погладил Коциянка по голове. Довольный пёс убежал опять в какой-то угол. Он искал везде хоть какого-нибудь зверька, которого можно было бы укусить. Сейчас от радости ему очень захотелось кусаться.
      — А это «Сокол», — показывал пилот, останавливаясь с детьми у другого самолёта.
      Самолёт был намного ниже, покатый, почти круглый, как яичко, и его шасси убирались в кузов.
      — Как, вы сказали, он называется? — переспросил от ворот Пепик, не расслышав названия самолёта.
      — А почему ты там стоишь? — спросил в свою очередь пилот, — Ведь ты можешь подойти сюда.
      — Да Пепик боится, — засмеялась Анежка.
      — Чего боится?
      — Да чтобы дедушка не запер ворота, — ответила Анежка.
      Но тут Войта так толкнул её в спину, что она даже охнула. Анежка сразу поняла, за что. Конечно, при пилоте она не должна была об этом заикаться!
      — Да нет! Зачем же! Зачем вдруг дедушке вздумается запирать ворота? удивился пилот. — Пепик, иди сюда!
      Пепик не знал, как быть. Он колебался. Оглядывался, медлил, но потом всё же подошёл. И всё же ворота продолжали его беспокоить. А что, если они всё-таки закроются? Лезть второй раз через окно Пепику явно не хотелось.
      — «Сокол» поднимает только двух человек, — объяснял пилот, — но летает быстрее ветра.
      — Не может быть! — удивлялся Войта, дотрагиваясь до пропеллера. — Он, кажется, крутится!
      — Быстрее ветра? — вертела головой Анежка.
      — Гм! — сомневался Пепик. — Разве самолёт может быть быстрее ветра?
      Вдруг в углу ангара раздался визг, рычание, пыхтение. Как будто бы дрался целый клубок собак.
      — Что это? — испугался Пепик и бросился к воротам. Он ангару всё-таки не доверял. Там происходили странные вещи. В тот раз закрылись ворота, а теперь что-то страшное происходит в углу.
      Пилот Гейдук и ребята стояли на месте и ждали. Клубка собак в углу ангара, конечно, не оказалось. Просто-напросто. обыкновенный пёс Коциянек поймал крота и не хотел его отпускать. Коциянек принёс его детям.
      — Крот! — засмеялся пилот. — Вот дедушка Козелка обрадуется! Он здесь гоняет его по крайней мере две недели!
      — Коциянек! — позвал Войта и погладил собаку. — Отнеси-ка крота деду.
      Коциянек побежал к старому Козелке, который сидел на траве за маленьким домиком. Он всё ещё не разделался со своими варениками. Да и понятно! Он ел их нарочно медленно, чтобы продлить удовольствие.
      Пёс принёс крота и положил его к ногам дедушки. Дед посмотрел на чёрного зверька и быстро подобрал ноги, боясь, наверное, как бы крот его не укусил.
      — Тысяча пропеллеров! — возмутился дедушка. — Как ты смеешь тащить ко мне такую падаль, когда я ем! Марш отсюда!
      Коциянек испугался. Испугался и крот, который был ещё жив. Какой-то миг и собака и крот стояли на месте, но потом опомнились и разбежались в разные стороны. Крот спрятался в ближайшую нору, быстро зарывшись, а Коциянек умчался к ребятам, которые в это время шли вместе с пилотом Гейдуком по полю. В ангаре они больше не задержались, потому что остальные самолёты были все одинаковые. Стояло там ещё несколько штук «Аистов» и «Соколов».
     
     
      Рассказ девятый о самолётике «Стриже», который детям понравился с первого взгляда
     
      Ребята вместе с пилотом Гейдуком и обиженным Коциянком приближались к маленькому самолёту. Самолёт был таким маленьким, что даже смешно. Скорее он был похож на большую осу. Тело его было тонкое, стройное, а брюхо прозрачное. Над крыльями виднелись головки с тонкими пропеллерами.
      — Это «Стриж», — сказал пилот Гейдук и положил руку на самолётик.
      «Стриж» сдвинулся с места и подскочил. Он был, наверное, чуть-чуть тяжелее перышка.
      — Ах! — вздыхал Войта, и сердце его при виде «Стрижа» чуть не выпрыгнуло из груди.
      — Это наше изобретение, — сказал молодой пилот и гордо улыбнулся. — Такого «Стрижа» не сумел создать ещё ни один завод в мире! Наши рабочие им очень гордятся.
      — Скажите, пожалуйста... — перебила его Анежка. Она хотела о чём-то спросить. Но её интересовало сразу так много вещей, что все они перепутались у неё на языке.
      И в результате она ни о чём не спросила.
      — «Стриж» поднимает только одного человека, — сказал молодой пилот, — но, может быть, в него вошёл бы ещё и Войта или ваш пёс Коциянек.
      Коциянек услышал своё имя и насторожил уши. Даже перестал обнюхивать шасси. Ему предлагают лезть в самолёт с этим молодым пилотом? Да нет, он и не подумает. Это же совсем чужой человек. Может быть, конечно, он и хороший, но Коциянек полетит только с Войтой. Войта — вот кто его настоящий хозяин! Собака подбежала к Войте и завиляла своим закрученным наверх хвостом.
      Но Войта в эту минуту Коциянка даже и не замечал. Щёки его горели, а руки не переставая гладили «Стрижа». Как же «Стриж» ему нравился!
      — Видите вот эту головку с пропеллерами? — показывал пилот Гейдук. — Когда я хочу подниматься прямо с места, я ставлю её вертикально, а когда хочу лететь вперёд — горизонтально.
      — Он-он-он... — заикался Войта, — не должен разбегаться?
      — Нет, «Стриж» летит без разбега. Сразу вверх!
      — Сразу вверх! На самое небо! — удивлялась Анежка.
      — Ну да, на небо? — сказал Пепик с сомнением. — Разве может какой-нибудь самолёт долететь до неба?
      Но что бы Пепик ни говорил, самолётик и ему нравился. Он не пугал его, как большие самолёты в ангаре. Наоборот, он казался каким-то совсем домашним, как, скажем, курица у них на дворе.
      — На небо не может, это правда, — смеялся пилот, — но кто из нас туда хочет? Я, например, ещё не собираюсь.
      — Я тоже не хочу! — кричал Войта.
      — Я тоже! — кричала и Анежка.
      — И я не хочу, — вертел головой Пепик, чтобы не подумали, что он хочет попасть на небо. Что ему там делать?
      Короче говоря, на небо не хотел никто. Коциянек промолчал, потому что это его не касалось. У собак, говорят, своё собственное небо, а о нём не было речи.
      — И этим вот самолётом может управлять малый ребёнок, даже меньше, чем Войта, — продолжал пилот. — Это совершенно нетрудно!
      — Не может быть! — удивлялся Войта. Он никак не мог поверить. — Малый ребёнок? Ещё меньше меня?
      — А собака? — спросила Анежка. — Пёс не может управлять самолётиком? Ведь наш Коциянек умнее Войты.
      Услышав это, Войта бросился на Анежку. Он поймал её и схватил за волосы. Оскорбление было слишком жестоким.
      — А мальчик побольше Войты мог бы управлять самолётом? — спросил Пепик, имея в виду себя.
      — Я говорю, что даже поменьше и то мог бы, — повторил пилот.
      — А можно было бы на нём долететь до школы? — спрашивал дальше Пепик.
      — Можно! — убеждал его пилот. — Ты поднялся бы у вас в деревне с огорода, перелетел бы холм, аэродром, лес, затем осторожно, чтобы не задеть, пролетел над заводской трубой, а потом полетел бы над Ножирской улицей. И был бы у школы. А там сел бы со «Стрижом» прямо на школьном дворе.
      — Вот хорошо! Сейчас я приду домой и скажу маме, чтобы она мне купила «Стрижа». Отдам все свои деньги из копилки! — обрадовался Пепик.
      Услышав это, Войта нахмурился. А Анежка даже онемела. У Томешовых никакой копилки с деньгами не было. Поэтому о покупке самолётика они и думать не смели.
      — «Стриж» не продаётся, — засмеялся пилот. — У нас пока лишь один такой самолёт.
      У Войты с Анежкой отлегло от сердца. Лица их опять прояснились. Хорошо, что «Стриж» не продаётся! Если его не могут купить они, пусть его не будет и у Пепика! Хватит, что у него есть велосипед!
      — Я покажу вам, как летает «Стриж», и возьму с собой Войту, — сказал наконец молодой пилот.
      Войта так и сиял от радости. Ведь он полетит на «Стриже»!
     
     
      Рассказ десятый о первом полёте Войты и о том, как их испугался школьный сторож Возаб
     
      Пилот Гейдук открыл дверки самолёта и предложил Войте:
      — Стань-ка за моё кресло. Нагни голову! И смотри, чтоб у тебя не закружилась голова или не стало плохо!
      Войта забрался за кресло, склонил голову, как велел ему пилот, и сказал:
      — Мне плохо? Да что вы! Мама говорит, что у меня желудок лужёный. — Глаза его при этом так и бегали по приборам.
      Было их там немного. Несколько рычажков, круглый измеритель скорости и две досочки с цифрами. Войта пытался угадать, зачем всё это нужно. Но так ничего и не отгадал. Тогда он решил, что будет больше толку смотреть на пилота Гейдука, когда они полетят.
      — Лужёный, говоришь? — засмеялся пилот и влез в самолёт. — Ну, тогда тебе не страшно.
      — Войта, — крикнула Анежка в дверку кабины, — застегни куртку, наверху холодно!
      Анежка была взволнована. Что же такое происходит? Войта полетит на самолёте! Девочка быстро повернулась на голой пятке. Будет что рассказать в школе!
      — Ну и пусть! — проворчал Войта, но куртку всё-таки стал застёгивать.
      Он застегнул одну пуговицу, потом другую. Но дальше дело не пошло. Петли там хотя и были, но пуговицы уже ни одной не осталось. «Хватит, — думал Войта, — всё равно теперь уж мне холодно не будет». Мальчик никогда не любил застёгивать куртку. Мать с ним всегда мучилась. Ему всегда было тепло. Даже когда была холодная погода.
      — Я не знаю, — сказал Пепик Слама и из осторожности тоже застегнул свою куртку на все пуговицы, — но говорят, что наверху очень холодно. — Хотя Пепик никуда не летел, но осторожность никогда не мешает: ведь могло стать холодно и внизу.
      Коциянек залаял, встал на задние лапы и просительно поглядел на Войту. Пасть его раскрылась, и показался красный язычок.
      — Коциянек! — кричал Войта. — Сюда нельзя! Ты подожди меня внизу! Для тебя уже не осталось места!
      Коциянек всё понял, опустился на все четыре лапы и убрал обратно язык. Хвостик он закрутил в хорошенький завиток и стал бегать вокруг самолёта. Обнюхал на поле несколько норок, и к его носу прилепился комочек глины.
      Пилот Гейдук включил мотор, и оба пропеллера завертелись. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. Они были похожи на два вентилятора. От них подул резкий ветер. Анежке этот ветер рвал юбку, у Пепика унёс шапку, а у Коциянка сорвал с носа кусок глины. Все трое сразу отскочили от самолёта.
      Анежка начала бояться за Войту. Хотя самолёт и был маленький, но пропеллеры его жужжали, как целый рой слепней.
      — Войта, — закричала Анежка и погрозила ему своим маленьким кулаком, слезай, а то я скажу дома!
      — Я бы, пожалуй, не полетел! — кричал Анежке Пепик Слама. — Посмотри, как у «Стрижа» трясётся брюхо.
      Но это продолжалось недолго. «Стриж» медленно оторвался от земли и стал подниматься всё выше и выше. На миг он закрыл от детей солнце. Анежка с Пепиком следили за его полётом с открытыми ртами, высоко задрав головы.
      Это было всё-таки чудесно!
      Коциянек сел на задние лапы и тихо завыл. Он, наверное, думал, что Войта больше никогда не вернётся.
      Тем временем Войта смотрел вниз на землю, которая медленно удалялась. Моторы самолёта гудели, но вообще в кабине и вокруг была тишина. Воздух казался мягким и тихим. Он охотно подымал самолёт всё выше и выше.
      Пилот оглянулся и увидел сияющее лицо Войты. Он тоже улыбнулся и показал рукой вперёд. Войта оторвал глаза от Анежки, Пепика и Коциянка, которые стали уже совсем маленькими, и посмотрел на головки пропеллеров. Пилот медленно переводил их в горизонтальное положение.
      Самолёт набирал скорость. Земля под ним убегала назад. Через несколько минут они были уже над городом и приближались к школе. «Стриж» начал спускаться. Головки пропеллера стояли опять вертикально, и самолётик медленно снижался. Лопасти пропеллера разгоняли воздух во все стороны.
      Войта слегка наклонился и пристально поглядел вниз. Школьный сторож Возаб как раз подметал двор. Это был хмурый человек, и детей он недолюбливал. Он непрестанно ворчал на них и даже не раз пытался отстегать плёткой.
      Войта видел, как Возаб поднял голову от своей метлы и внимательно следил за «Стрижом», который медленно приближался. Когда ветер от пропеллера завихрился уже около трубы, Возаб бросил метлу и помчался в школу. Он испугался, как бы это чудовище не село ему на голову.
      Войта рассмеялся, увидев, как сторож от испуга бежит сломя голову через весь двор. И молодой пилот засмеялся тоже.
      — Боится нашего «Стрижа»! — крикнул ему на ухо Войта. Пилот кивнул головой и двинул рычажком. Самолётик снова начал подниматься, чуть-чуть не долетев до земли.
      Когда они были уже высоко над школой, сторож Возаб выскочил снова на двор, и Войта увидел, что он держит в руке плётку. Сторож поднял её и стал грозить вслед улетающему самолётику. Видно было, что он с удовольствием стеганул бы разок-другой «Стрижа». Да, как говорится, руки были коротки. «Стриж» тем временем плыл уже между тучками.
      — У него этих плёток штук пять! — кричал Войта на ухо пилоту. — Но я его не боюсь.
      Пилот кивнул головой: мол, понимаю тебя. Однако Войта должен был всё-таки расстегнуть свои две пуговицы на куртке — так разогрел его школьный сторож Возаб.
      Пилот Гейдук показал на тучку, видневшуюся справа, и направил самолёт прямо к ней. Пропеллеры «Стрижа» врезались в туман, и Войта не видел уже вокруг себя ни зги. Потерялась земля, исчезло солнце, кругом были только тучи.
      Войте этот темный туман ни капельки не нравился.
      — Мы не заблудимся? — закричал он довольно громко. Пилот засмеялся и отрицательно замотал головой. И действительно, через минуту они вынырнули из облаков и полетели снова под сияющими лучами солнца. Снова над ними оказалось голубое небо, а под ними прекрасная, широкая земля.
      Войта даже затаил дыхание. Так ему всё это нравилось.
      — Я буду пилотом! — решил он наконец.
      — Ясно, — отвечал пилот Гейдук. — Смотри, как надо водить самолёт.
      И Войта смотрел. Вернее, он пожирал глазами всё, что было в самолёте. Он уже знал, как включается мотор, как самолётик может повернуть направо или налево, подняться или опуститься. Молодой пилот клал его ручонки на разные рычаги и учил, как надо управлять.
      — А Пепик всё равно не будет пилотом! — кричал Войта.
      — Почему? — спросил Гейдук.
      — Ведь он бы не сумел даже... даже, — заикался Войта. Он не мог сразу придумать, чего бы не сумел Пепик. — Пепик вообще ничего не умеет! — крикнул Войта наконец.
      Ему не хотелось, чтобы Пепик был пилотом, раз уж пилотом решил быть он сам.
     
     
      Рассказ одиннадцатый о том, как Войта снова встретился с Анежкой, Пепиком Сламой и собакой Коциянком
     
      Пепик Слама тем временем валялся в траве посреди аэродрома. Там же сидела и Анежка. У Коциянка на носу снова была куча грязи. Он без конца обнюхивал все кротовые норы, которые были поблизости. О Войте, исчезнувшем вместе с самолётом где-то за лесом, он совершенно забыл.
      Не то что Пепик с Анежкой. Те всё время смотрели на небо и ждали, когда самолётик покажется снова.
      — Нам что? — сказал Пепик Слама. — Нам можно смеяться. Ведь с нами ничего на земле не случится. — Он теперь был рад, что пилот Гейдук не взял его и собаку на самолёт.
      Но Пепику не пришлось долго смеяться. Скоро прибежал дедушка Козелка вместе со своей чёрной кастрюлькой. Только теперь кастрюлька была пустой. Все вареники тем временем переселились к дедушке в живот.
      — Тысяча чертей! — крикнул дедушка, увидев ребят. Ребята испугались и быстро вскочили на ноги.
      — Вот тебе кастрюлька, — набросился дед на Анежку, — а куда девался ваш вихрастый мальчишка?
      Анежка вместо ответа показала пальцем на небо.
      — Ишь ты! — рассердился дедушка. — Снова потерялся, улетел, испарился. Значит, опять за своё? Как тогда, в ангаре?
      — Нет, — ответил Пепик серьёзно. — Посмотрите, мы все здесь, даже Коциянек с нами. Только Войта улетел с паном Гейдуком.
      Анежка взяла в руки кастрюльку. Коциянек бросился было к ней, но унюхал только обыкновенную жесть. А жесть, как известно, собакам не особо по вкусу.
      Дедушка Козелка ничего не услышал из того, что сказал Пепик. Во-первых, Пепику дома запретили кричать, чтобы он не охрип. А во-вторых, дед и не хотел его слушать.
      — Так убирайтесь отсюда немедленно вместе с вашим псом! — прогнал их дедушка. — Быстро, быстро! Я не люблю, когда кто-нибудь посторонний приминает мне здесь траву.
      — Я вот пожалуюсь пану Гейдуку, — сказала Анежка. Она рассердилась и обиделась на деда. За что он снова их гонит? Коциянек сердился вместе с ней и поэтому лаял. На дедушку ничего не действовало. У Анежки всегда был пронзительный голосок, а Коциянек вообще шептать не умел.
      — Пан Гейдук летает неизвестно где, — кричал дед Козелка, — а сторожу здесь я!
      Что детям было делать? Они собрались и побрели с аэродрома. Взяли с собой чёрную кастрюльку и Коциянка. Обиделись они на всех сразу. Не только на деда Козелку, но и на «Стрижа», на пилота Гейдука и даже на Войту. Он летает себе где-то в поднебесье, а Пепик с Анежкой должны здесь выслушивать дедушкину ругань!
      Дети понуро поднимались на холм и мрачно хмурились.
      Вдруг над их головами появился самолётик «Стриж». Он сделал несколько кругов, а потом, будто бы спущенный на шнурке, сел на землю. Из самолётика выскочил Войта. Щёки у него раскраснелись, и шёл он как пьяный. Ему казалось, что земля качается под его ногами. Потом земля остановилась, и Войта сказал:
      — Мне уже теперь противно ходить! Летать куда лучше!
      — Но, но! — оборвал его Пепик и нахмурился ещё больше прежнего.
      — Как это ты нас заметил? — спросила Анежка. Её голосок дрожал от злости.
      — Сначала я увидел чёрную кастрюльку, а потом только тебя, — ответил Войта и улыбнулся.
      После такого ответа недалеко было и до драки. Анежка поставила кастрюльку на землю и набросилась на Войту. Пепик к ней присоединился, хотя ему и было запрещено драться. Коциянек время от времени кусал кого-нибудь за ногу. Ему было безразлично кого.
      Пилот Гейдук тем временем оторвался от земли, и его «Стриж» быстро полетел по ясному небу обратно на аэродром.
     
     
      Рассказ двенадцатый о том, как ребята учатся ездить на велосипеде Пепика Сламы
     
      Пепику было обидно, что Войта летал на самолёте «Стриже», а он, Пепик, должен был на него только смотреть. Утешало Пепика то, что у него есть новый велосипед. Он вывел велосипед из-под навеса. Куры шарахались в разные стороны, коза тоже убежала. Но Пепик хотел только одного: чтобы велосипед увидел Войта. Конечно, Пепик ещё не умеет кататься, но что за беда, он научится!
      На дворе было пусто, из окон никто не смотрел. Пепик подвёл велосипед к воротам — и раз, только его и видели! А теперь быстро под косогор, где Войта с Анежкой пасли гусей!
      Пыль стояла столбом на дороге — так бежал Пепик.
      — Пепик! У тебя велосипед! — ахнула Анежка.
      — Покажи! Дай-ка мне его! — закричал Войта, вырывая велосипед из рук Пепика.
      — Подожди! Как бы ты чего не сломал! — ужаснулся Пепик и побежал за Войтой.
      Но где там, разве Войту догонишь? Луг полого спускался вниз. На правой стороне был сосновый бор, на левой — густые заросли кустарника. Войта на бегу вскочил на велосипед и помчался вниз с быстротой ветра. Гуси перед ним разлетелись, как будто бы по ним стреляли. Сороки на деревьях подняли крик. Велосипед с размаху врезался в кусты, Войта упал. Пока он выбирался из зарослей и вытаскивал велосипед, прибежал Пепик. У него даже подбородок трясся, так он разволновался. И даже не знал, плакать ему или сердиться. Его прекрасный новый велосипед въехал на такой скорости в кусты! Наверняка теперь он весь поцарапан!
      — Войта, я тебе уже никогда больше ничего не дам! — гневно кричал Пепик, вырывая из рук Войты руль.
      — Хорошо. Будем теперь по очереди. Сейчас поезжай ты! — сказал Войта, и глаза его весело заблестели.
      Он хорошо знал, что Пепик не умеет ездить на велосипеде и очень хочет научиться. Ведь не будет же он дожидаться, когда станет взрослым!
      Расчёт Войты оправдался. Пепик по дороге совершенно успокоился, и наверху Войта с Анежкой посадили его на велосипед. Надо сказать, что это стоило им большого труда, потому что Пепик был довольно толст и неуклюж.
      — Ты не боишься? — спросила его Анежка.
      — Нет! — ответил Пепик, но его маленькие глазки испуганно бегали.
      Дети раскатили велосипед, и Пепик стремглав помчался вниз. Он пригнул голову и вцепился в руль. В кусты он влетел прямо головой. Прежде чем упасть на землю, переломал немало веток. Войта с Анежкой были уверены, что Пепик будет хныкать, но ничего подобного! Пепик сам поднялся, вытащил велосипед и захромал с ним наверх.
      — Велосипед подо мной как ошалел! Вот это мы летели! — сказал он весело, и на лице его появилась довольная улыбка: ведь всё-таки он проехал на велосипеде через весь луг!
      — Видишь, как ты умеешь ездить! — похвалил его Войта.
      И Пепик от гордости надулся, как индюк. Теперь пришла очередь Анежки.
      Анежка съехала медленно и около самых кустов остановилась. Она уже умела немного ездить, научилась во время переменок в школе. И теперь она обучала обоих мальчиков, объясняла им, как надо тормозить и поворачивать. Войта с Пепиком ездили как оголтелые, и их совершенно не смущало, что они оборваны и исцарапаны, что велосипед, как и следовало ожидать, ободран, что гуси сами ушли домой, что солнце уже почти совсем зашло за сосновый бор... Они ничего этого просто не замечали. Лишь бы научиться кататься на велосипеде! Войта ездил уже так, что мог бы прямо с луга отправиться на соревнования. Пепик ездил немного похуже, но и он теперь разминулся бы с грузовиком на шоссе.
      Вечером, возвращаясь домой, Пепик начал понемножку приходить в себя, и на него напал страх. Достаточно было только посмотреть на ободранный велосипед и на порванные штаны! И это он ещё не видел царапин на собственном лице! Напрасно Войта обещал покатать его на «Стриже», напрасно Анежка утешала его, что отца, возможно, нет дома.
      Отец дома был, была дома и мать. Они пришли в ужас при виде Пепика и его велосипеда. Мать рассердилась, а отец тут же отстегнул ремень и всыпал Пепику. Да так, что мать должна была защищать своего любимого сыночка. Пепик раньше всегда плакал, но сейчас он сжал зубы и не издал ни одного звука. Он сразу же залез в постель, засунул голову под подушку и даже там не заплакал. Несмотря на порку, он продолжал радоваться, что умеет ездить на велосипеде! Теперь ему не придётся больше водить велосипед по двору, как водят, например, козу. Он будет ездить на велосипеде совсем как взрослый!
     
     
      Рассказ тринадцатый о полете Войты, с собакой Коциянком и о том, как собака попала домой
     
      Дети ходили с обедом на аэродром каждый день. У бабушки Козелковой ноги болеть не переставали. Она была рада, что может послать обед дедушке. Однажды она послала ему томатный соус, другой раз — блинчики с повидлом, в третий раз — пшённую кашу. Но чаще всего бывали вареники, потому что их любил дедушка больше всего. С детьми дедушка продолжал оставаться строгим. Не подпускал их ни к ангару, ни к самолётам, стоявшим на поле. Он явно им не доверял. И всегда облегчённо вздыхал, когда они уже возвращались обратно с чёрной кастрюлькой.
      Всё это Войте не нравилось. Он всё время косился на «Стрижа». Ему так хотелось подойти к «Стрижу», но всякий раз что-нибудь да мешало. Чаще всего дед Козелка. Иногда это был пилот Гейдук, летавший теперь на «Стриже» каждый день. А порой мешали просто-напросто ворота ангара, куда запирали самолётик на ночь.
      Однажды дедушка сразу же после обеда уснул. Пшённая каша так его одолела, что голова его упала на грудь, ложка выскользнула из руки — и дедушка заснул глубоким сном. Анежка с ним разговаривала, а он даже и не слышал.
      Войте только этого и надо было. Он вскочил и помчался к «Стрижу». Самолётик одиноко стоял посреди аэродрома. Пилот Гейдук ушёл на завод, а дедушка сладко спал.
      За Войтой бежала Анежка, а по пятам за ней Пепик Слама. Только Коциянек немного замешкался. Ему нужно было доесть дедушкину кашу из чёрной кастрюльки. Когда там уже больше ничего не оставалось и даже ложка была дочиста облизана, тогда побежал и Коциянек вслед за детьми к самолётику «Стрижу». Но ещё чуть-чуть, и Коциянек опоздал бы.
      Войта уже сидел в самолёте и пробовал рычажки.
      — Анежка, — кричал Войта, — я тебя покатаю, хочешь? Он весь при этом сиял. Вот-вот и он взлетит на самолёте.
      — Пусть сначала Пепик, — кричала Анежка, — а я за ним! Но Пепику лезть в самолёт не хотелось. Он боялся одной мысли о том, чтобы подняться на такую высоту. А что, если случится несчастье и самолётик упадёт? Наверное, царапин наберётся побольше, чем от велосипеда! А сколько крику будет дома!
      Пепик вздохнул и сказал вслух:
      — Пусть сначала Коциянек, а я уже после него! И так получилось, что в кабину за спину Войты вскочил Коциянек. Сначала он всё обнюхал, а потом уже сел. Он был вполне доволен жизнью, потому что сидел за спиной Войты! Но, когда зарычал мотор, начал рычать и Коциянек. Он быстро огляделся по сторонам: где же эта злая собака, которая так громко рычит? Конечно, никакой собаки он не нашёл. «Стриж» начал потихоньку трястись, потом мягко раскачиваться, и вдруг какая-то невидимая сила подняла его вверх. Войта от волнения едва дышал, а Коциянек вовсю лаял. Он не мог понять, что с ним происходит. Его собачья конура никогда ещё с ним не летала. Потом он немного успокоился — ведь перед ним сидел Войта! А с Войтой Коциянек не боялся ничего.
      Одним движением руки Войта перевёл головку пропеллера в горизонтальное положение, и «Стриж» двинулся быстро вперёд. Войта направился в сторону дома. Ему было интересно, как выглядит деревня сверху.
      Он увидел её очень скоро. Самолёт летел, как настоящий стриж. Войта снова перевёл головку пропеллера, и «Стриж», тихо жужжа, стал спускаться над их избой. Чуть не задев крышу, он почти повис в воздухе.
      Войта смотрел вниз. Он увидел двор и тачку у ворот. «Мама, наверное, поедет за клевером», — подумал Войта.
      На крыше развалился кот Розум. Он не сводил своих сверкающих глаз с самолётика. Сначала он не знал, что ему делать. Он подкарауливал птицу, но та, что опускалась над домом, показалась коту Розуму всё-таки немного великоватой. Кот был не совсем уверен, смог бы он её укусить. Кроме того, эта большая птица как-то противно рычала. Поэтому кот Розум решил лучше пробежать крышу и скрыться в чердачном слуховом окне. Свой пушистый хвост он тащил за собой, как королевский шлейф.
      В то самое мгновение, когда кот Розум перебегал крышу, его увидел Коциянек. Он громко залаял, потому что они с котом Розумом не любили друг друга. Пёс хотел было даже выскочить из самолётика на крышу и разок куснуть Розума, но ничего не вышло: стена кабины хоть и была прозрачной, но выбраться Коциянку всё же не удалось.
      На двор вышла мать. Она прикрыла глаза от солнца и минутку пристально смотрела на «Стрижа», который висел в воздухе, как ёлочная игрушка. Войта испугался, как бы мать не узнала его, и поспешил подняться чуть повыше. Но мать, конечно, ничего и не подозревала. Ей и в голову не могло прийти, что в самолётике находится Войта, да ещё с Коциянком. Она вышла посмотреть на самолётик просто из любопытства. Потом взялась за тачку и поехала за клевером.
      Войта был счастлив, что он летает. Сверху так замечательно было всё видно! Но Коциянек отнюдь не разделял его радости. Он лаял, а по временам даже выл. Увидев избу Томешовых, он сразу же решил вернуться домой. В самолётике ему было не по себе. Он, Коциянек, хотел, чтоб у него под ногами была обыкновенная твёрдая земля.
      — Коциянек! — ласково звал его Войта.
      Но ничего не помогало.
      Пёс всё выл и выл. Ему захотелось во что бы то ни стало вниз и непременно домой.
      Пришлось Войте повернуть и пристать со «Стрижом» на лугу, чуть подальше их избы. Едва он приоткрыл кабину, как Коциянек пулей вылетел из неё. Он во всю прыть помчался домой и даже ни разу не оглянулся на Войту. Полёты, наверное, его больше уже не интересовали.
     
     
      Рассказ четырнадцатый о том, как Пепик летел на шасси самолётика «Стрижа»
     
      «Хорошо будет, — думал Войта, — если я вернусь на аэродром и покатаю Пепика или Анежку». И Войта быстро поднялся в воздух.
      Минутку покачавшись на воздушных волнах, «Стриж» стрелой полетел на аэродром. Перелетел поле, большой ангар, миновал спящего дедушку Козелку и сел неподалёку от Анежки и Пепика Сламы.
      — Посмотри, — сказал Пепик Анежке, — он уже здесь!
      — А где Коциянек? — сразу же спросила Анежка Войту. — Ты его где-то потерял.
      — Да нет! — ответил Войта и вылез из самолётика. — Коциянек уже дома. Я высадил его у нашего дома. Кто теперь полетит со мной?
      — Пепик! — закричала Анежка.
      Ей очень хотелось полететь, но всё-таки это удовольствие она оттягивала. Однако и Пепику лезть в самолётик не хотелось. Он посмотрел на небо и, подумав, что скоро он может оказаться где-нибудь под облаками, почувствовал, что ему становится плохо. Лучше уж он поедет на велосипеде. По крайней мере, всё время по земле.
      — Пепик? Какой Пепик? — спросил он вслух.
      — Да ты. Кто же иной? — воскликнула Анежка и засмеялась. — Я-то ведь не Пепик.
      — Это я и без тебя знаю! — набросился на неё Пепик. Делать было нечего, и он стал проверять, все ли пуговицы застёгнуты на его куртке. Всё было в порядке. Все они были на своих местах, в своих петельках.
      — Ну иди, иди, пока дедушка не проснулся, — звал Войта. — Я же тебе обещал!
      Пепик медленно побрёл к самолётику и тихонько вздохнул. Он вспомнил о матери. Как бы она причитала, если бы знала, что он, её Пепичек, поднимется сейчас в воздух! «И всё это потому, что я дружу с Войтой, — подумал Пепик. Мне уже из-за него попадало, когда мы учились кататься на велосипеде. А теперь я ещё должен лететь куда-то под облака! Ну, да ладно, — решил наконец он. Если что-нибудь случится, авось выпорют не меня одного. Войте достанется тоже!» И Пепик влез в самолётик, прижавшись к креслу Войты.
      — Закрой дверь! — сказал Войта и включил мотор.
      — Нет, — ответил Пепик, — пусть останется открытой, вдруг мне захочется обратно!
      — Ты что, с ума сошёл? — ужаснулся Войта. Долго он раздумывать не стал, наклонился и захлопнул дверки кабины сам. Мотор, как полагается, разогрелся. Пропеллеры стали рассекать воздух, и самолётик задрожал.
      Пепик весь побелел. Белыми стали не только его щёки, но даже и лоб. И он задрожал тоже. Пожалуй, даже ещё больше, чем самолётик. И не только задрожал, но и вспотел от страха. А руками прямо вцепился в спинку кресла Войты.
      «Стриж» поднимался в воздух. Под ним уже не было твёрдой земли, а только лёгкие воздушные перинки облаков. Самолётик тихонько раскачивался.
      — Подожди, — крикнул Пепик, — я хочу вниз! Войта только усмехнулся, а «Стриж» стал набирать высоту. «Пепик привыкнет, — думал Войта, — ведь мы только ещё оторвались от земли. Заберёмся-ка повыше! «Стриж» — не какой-нибудь воробей, чтобы летать у самой земли!»
      — Мне плохо! — крикнул снова Пепик и бросился к дверям.
      Он хотел во что бы то ни стало вылезть. На лбу у него выступили капельки пота, руки и ноги тряслись.
      — Давай обратно! — останавливал его Войта. Но Пепик всё-таки открыл дверь, быстро выскользнул и по железной перекладине соскользнул к колесикам шасси.
      — Пепик, что ты делаешь? — оцепенел Войта. Он испугался, что с Пепиком что-нибудь случится. Но страх его был напрасен. Пепик крепко держался за железную перекладину. Он, собственно, вклинился между этой перекладиной и колесом шасси. Только теперь он посмотрел вниз. И сразу же понял, что соскочить, конечно, невозможно. Они забрались куда выше заводских труб. Пепик держался теперь за колесо «Стрижа» ещё крепче. Решил ни за что на свете не отпускать его. Он даже перестал чувствовать тошноту. Свежий воздух струился вокруг его лица, и скоро Пепик окончательно опомнился.
      Но Войте полёты с Пепиком на шасси не нравились. Он стал спускаться. И вот самолётик уже сидел на аэродроме.
      — Пепик, почему ты летаешь на шасси? — кричала поражённая Анежка.
      — Мне так нравится, — ответил Пепик и, не теряя чувства собственного достоинства, слез. — Я теперь буду летать только так.
      — Только не со мной, — заметил Войта, который вылез тоже. — Мне не понравилось ни капельки.
      На дороге, приблизительно в получасе ходьбы, появился человек. Он был ещё еле заметен, но Войта его всё-таки увидел.
      — Посмотрите-ка, — крикнул он, — это наверняка пилот Гейдук!
      Все трое сразу же вскочили и помчались к ангару. Пепик на этот раз постарался не быть последним. Ему удалось обогнать Анежку. Они опять бежали гуськом. Только Коциянка на этот раз с ними не было. Но наверняка он в это время лаял где-нибудь дома на дворе и о полётах, вероятно, совсем забыл.
      Не медля ни минуты, дети взяли кастрюльку, стоявшую у ног деда Козелки, который всё ещё спал, промчались мимо объявления, гласившего, что «посторонним вход воспрещён!», и поспешили подняться на холм.
      — На «Стриже» мы добрались бы быстрее, — заметил Войта.
      — Ладно, ладно! — ворчал Пепик. — Ты лучше при мне о нём и не вспоминай.
      — А меня вы так и не покатали! — упрекала Анежка. Когда дети вернулись домой, больше всех обрадовался Коциянек. Он бегал вокруг них и весело лаял. Мать послала Войту с Анежкой за травой для кроликов, и Коциянек пошёл с ними.
      Дома мать оглядела Пепика с ног до головы и сказала:
      — Сыночек, тебе не плохо? Ты что-то бледный.
      — Да нет, что ты!
      — Ты не ездил на велосипеде?
      — Не ездил.
      — Как бы из твоей дружбы с этим хулиганом Войтой чего не вышло!
      — А что может выйти? — спросил Пепик и при этом с ужасом подумал: а что, если бы мать видела его подвешенным к самолёту? Вот было бы крику!
      «Я уже не такой хороший, как раньше», — вздохнул Пепик и побежал в сад, потому что заслышал лай Коциянка. Пёс звал его идти вместе с Войтой и Анежкой за травой.
      И Пепик пошёл.
     
     
      Рассказ пятнадцатый, как Войте приснился сон, будто он валит фабричную трубу и самолётик,, Стриж» падает в пруд
     
      Ночью Войте снился сон о самолётике «Стриже». Войта сидел в самолётике и собирался лететь. Мотор уже гудел, а колесики шасси вот-вот должны были оторваться от земли.
      Вдруг на аэродроме появился дед Козелка и помчался к самолету с палкой в руках. Вероятно, он хотел избить Войту. Но Войта только усмехнулся и нажал на рычажок. Пропеллеры завертелись, однако «Стриж» почему-то продолжал сидеть на земле. Войта испугался и нажал на рычажок ещё раз. Но даже и теперь «Стриж» не двинулся с места.
      Войта уже видел через прозрачную стенку самолётика злое лицо деда Козелки. Губы его двигались. Дед явно ругался. А палка описывала в воздухе круги.
      Войта понял, что дело плохо. Он весь сжался, как будто бы дедова палка уже обрушилась ему на спину. Но в это время подул сильный ветер, подхватил «Стрижа» и поднял его высоко в воздух. Дед Козелка остался внизу. Теперь он был похож на гнома. И толстая палка в его руках казалась уже прутиком.
      — Дедушка, тебе теперь до нас не добраться! — ликовал Войта и направил самолётик подальше от аэродрома.
      Но ветер словно разозлился на «Стрижа». Он подбрасывал его вверх, кидал вниз и потом снова вверх. Войта едва успевал смотреть на землю. Там качались крыши домов, улицы, сады и вдруг — о ужас! — «Стриж» наскочил па заводскую трубу. Кирпичи посыпались вниз, и она развалилась, будто карточный домик. Войта нагнулся и протянул руки. Он хотел было её поддержать, но где там! От трубы уже ничего не осталось. Войта отвернулся, закрыл глаза, ему страшно было посмотреть вниз. Но только он их открыл, как испугался снова. Теперь перед «Стрижом» была башня костёла. Красная крыша, над ней Медная луковица и наверху крест. И она тоже готова была рухнуть при встрече со «Стрижом».
      «Сверни! Сверни!» — кричал Войта башне. От страха ему стало жарко.
      И башня его послушалась. В последнюю минуту она наклонилась в сторону, и «Стриж» пролетел мимо неё. Войте стало легче. Он огляделся. Больше ни трубы, ни башни вокруг уже не было. «Стриж» миновал город. Ветер тоже унялся. Самолётик тихо жужжал и слегка покачивался в воздухе, как цветок колокольчика.
      Теперь самолётик пролетел над прудом. Войта подумал, не спуститься ли ему вниз к воде. Он хотел посмотреть, как там плавают рыбы. Что они будут делать, когда увидят «Стрижа»?
      «Стриж» летел в нескольких метрах над водой, и Войта глядел на воду. Когда же наконец он увидит карпа или щуку? Но рыбы сегодня словно вымерли. Они оставались где-то в самой глубине, а наверху волновалась одна вода.
      Но подождите-ка! Что это здесь всё-таки плывёт? Войта спустился со «Стрижом» ещё ниже. На рыбу, кажется, не похоже! Косматая голова, длинные уши, мордочка вверх! Да это же собака! Коциянек!
      У Войты даже заболело сердце, так он испугался за Коциянка! Как бы Коциянок не утонул! Войта не может оставить его в воде. Он должен его спасти. Но как?
      Войта приоткрыл дверки кабины, и вот в его руках оказалась уже кошёлка на длинной верёвке. Он спустил кошёлку вниз и закричал:
      «Коциянек! Коциянек! Лезь в кошёлку!»
      Коциянек залаял. Это означало, что он Войту заметил и его приказание понял. Ведь не останется же он внизу в этой противной воде, раз Войта наверху!
      Коциянек быстро забрался в кошёлку, и Войта услышал, как он заскулил от радости. Коциянек, не бойся, сейчас ты будешь в кабине!
      Войта тащил кошёлку изо всех сил, но не мог её даже сдвинуть с места. Как будто бы в ней был не Коциянек, а медведь. У Войты уже гудели руки, и весь он покраснел. Тяжесть была так велика, что тянула Войту вместе со «Стрижом» вниз.
      Войта испугался и начал просить:
      «Коциянек, что ты делаешь? Ведь ты нас искупаешь!» Но было уже поздно. Самолётик упал в воду и булькнул, как большой камень. Брызги разлетелись во все стороны...
      — Войта, Войта! Очнись! — будила мать сына. Он кричал во сне и размахивал руками, словно с кем-то дрался.
      — Войта, открой глаза! Не бойся! Это тебе всё снится! — Мать трясла Войту так долго, пока он не пришёл в себя.
      Он сел, протёр глаза и огляделся. Увидел сначала одеяло на постели, потом стул, на который он вчера повесил свои брюки, потом стол с клеёнкой и швейную машинку... За окном чернела тьма, а со двора доносился собачий лай.
      — Кто это лает? — спросил Войта.
      — Ну кто же? Коциянек, — ответила мать.
      — Ага! — засмеялся Войта и снова положил голову на подушку.
      Всё это ему только приснилось! Он лежит дома на постели, а Коциянек лает в своей конуре! И «Стриж» тоже наверняка спит теперь в ангаре па аэродроме!
      Войта хотел было рассказать матери, как он испугался за Коциянка. И губы его, казалось, уже задвигались, но язык будто одеревенел. Глаза крепко закрылись — Войта снова уснул.
     
     
      Рассказ шестнадцатый, в котором говорится о том, как дети идут с подарками к бабушке в деревню Кониклеце
     
      У бабушки, жившей в соседней деревне Кониклеце, был день рождения. Ей исполнилось семьдесят лет! Мать испекла пирог, насыпала в мешочек маку и связала крылья одному молодому петушку. Всё это были подарки для бабушки. Войта с Анежкой должны были отнести их в Кониклеце. Пепик Слама захотел пойти с ними. Решили взять с собой и велосипед, чтобы по дороге можно было прокатиться. О своём желании пойти к бабушке заявил также и Коциянек. Он даже танцевал от радости и время от времени заглядывал в сумку, где лежал связанный петушок. Коциянку, по правде говоря, не хотелось, чтоб дети тащили с собой петушка. Он даже раздумывал, куда бы его укусить. За крылышко или за ногу?
      Неподалёку от аэродрома дети встретили бабушку Козелкову, возвращавшуюся с чёрной кастрюлькой. Ноги у неё уже больше не болели, и она снова бегала с обедом, как перепёлка.
      — Куда идёте? — спросила бабушка с любопытством и оглядела всех по очереди.
      — Мы не идём. Мы едем на велосипеде, — сказал Войта и положил руку на руль, словно бы велосипед был его.
      — Мы несём бабушке в Кониклеце пирог и мак... — сообщила Анежка, показывая на сумку.
      — На одном велосипеде едете втроём? — удивилась бабушка Козелкова. — Да ещё с собакой?
      — А мы по очереди. Каждый проедет немножко, а потом садится и ждёт, когда подойдут остальные. Только Коциянек идёт всё время пешком, он на велосипеде ещё не научился, — объяснял Войта и тут же хотел вскочить на велосипед, чтобы показать бабушке, как он умеет ездить.
      Но Пепик его не пустил.
      — Теперь моя очередь! — запротестовал он. От негодования Пепик даже весь покраснел. — И велосипед мой!
      — Мне твоего велосипеда больше не надо. Поезжай на нём в Кониклеце сам, обиделся Войта.
      Он взял сумку с петушком и побежал вперёд.
      — Мальчики, перестаньте ссориться, — пыталась утихомирить их Анежка и поспешила за братом.
      А бабушка Козелкова думала: «Какие пошли теперь дети! Пешком уже не хотят ходить, будто у них ног нет! Скоро, наверное, будут летать по воздуху, как воробьи!»
      Ей, бедняжке, и в голову не приходило, что Войта уже летает на самолётике «Стриже». Правда, не как воробей. Но, скажем, как ворона. А этого, пожалуй, для обыкновенного мальчика вполне достаточно.
      Войта бежал впереди со связанным петушком в руках, за ним — Коциянек, а за собакой — Анежка. Пепик остался позади. Он особо и не спешил, так как хорошо знал, что скоро их догонит. Ведь у него же велосипед, и он умеет на нём ездить!
      Он приставил ладонь к губам и, как в рупор, закричал:
      — Войта, кто будет в Кониклеце раньше? Войта остановился, замахал сумкой, так что петушку показалось, будто он едет на какой-то куриной карусели, и ответил:
      — Не думай, что ты с твоим велосипедом!
      — Он у тебя едет, как тачка, — присоединилась к брату Анежка.
      Войта вспомнил о самолётике «Стриже» и заспешил прямо к аэродрому. Дед Козелка после обеда, наверное, спит, думал он, а пилот Гейдук обыкновенно в это время ходит на завод. Почему бы Войте и не слетать с Анежкой в Кониклеце? На самолёте они прилетят определённо раньше, чем Пепик приедет на своём велосипеде.
      Войте с Анежкой повезло: на аэродроме на самом деле никого не было. «Стриж» стоял посреди поля, как бы ожидая Войту.
      Не раздумывая ни секунды, Войта влез в кабину вместе со своей сумкой, в которой трепыхался связанный петушок. За ним втиснулась и Анежка. Она так быстро бежала за Войтой, что забыла о страхе. В одной руке у неё был узелок с пирогом, а в другой — мешочек с маком. Не хватало только Коциянка. Но этот хитрый пёс не хотел подойти к самолётику ни за что на свете. Войта его приманивал и так и эдак, Анежка его просила, оба его ругали, но Коциянек не шёл и не шёл. Он пристыженно прижал уши, убегая от детей, потом снова приблизился, но к самолёту всё-таки не подошёл. Вероятно, прошлый полёт остался у него в памяти!
      — Ну, тогда беги к Пепику! — рассердился Войта на Коциянка.
      — И поезжай с ним на велосипеде! — добавила Анежка, захлопывая двери кабинки.
      Войта включил мотор, самолётик задрожал. Анежка побледнела, выпустила из рук пирог и мешочек с маком и схватилась за спинку кресла Войты. Мотор рычал всё сильнее, самолётик почти подпрыгивал. Наконец он оторвался и спокойно поплыл в разогретом воздухе.
      Коциянек на аэродроме прильнул к траве и грустно смотрел вслед улетающим друзьям. Он теперь, видно, и сам был не рад, что испугался. Если бы этот самолёт хотя бы не рычал, как старый злой пёс!
      Потом Коциянек быстро вскочил, поджал хвост и помчался догонять Пепика. Раз уж нет Войты, то хорош будет и Пепик. Коциянек любил, чтобы вокруг него обязательно были люди! Догнал он Пепика где-то уже у самой реки Орлице.
      Пепик знал дорогу. Это было нетрудно. Дорога к бабушкиной деревне Кониклеце шла как раз по долине этой прекрасной реки.
     
     
      Рассказ семнадцатый о происшествии, которое случилось с Войтой и Анежкой по дороге в Кониклеце, и о том, как их встретила бабушка
     
      Самолётик «Стриж» быстро оказался над долиной. Войта расстегнул свою куртку и стал напевать песенку, — так приятно ему было лететь! Петушок в сумке, наверное, решил, что он снова попал в курятник, потому что вдруг перестал волноваться и уснул.
      Анежка оправилась от испуга и стала смотреть через прозрачное брюшко самолётика вниз. Там петляла серо-голубая река с зарослями вербы на берегах. Неподалёку от неё бежала желтоватая дорога. По склонам долины чернел лес.
      Анежке казалось, что и река, и дорога, и луг, и вся долина созданы для игр. Ведь всё было такое маленькое и хорошенькое.
      — Ниже! — кричала она Войте на ухо. — Лети пониже!
      Войта кивнул и стал спускаться вниз. Земля быстро приближалась. Уже можно было различить на деревьях каждый листок. Вода в реке волновалась, а по мели бродил аист.
      Самолётик перестал спускаться и снова устремился ввысь. Анежка увидела на берегу реки рыболова в соломенной шляпе на голове. Ей показалось, что он спит, потому что он подпирал голову рукой. Услышав над собой самолёт, рыболов испугался, вскочил, и шляпа его упала в воду. Рыболов не обратил на это никакого внимания и кинулся в кусты. Наверное, он со сна подумал, что это прилетел какой-нибудь дракон из сказок.
      Анежке это так понравилось, что она, начав смеяться, никак не могла остановиться. Даже слезы из глаз катились. Но самолётик плыл по воздуху всё дальше. Анежка увидела теперь высокий тополь со срубленной вершиной и на нём гнездо аиста. Она попросила Войту задержаться и подлететь поближе к гнезду. Она ещё никогда в жизни не видела сверху аистиного гнезда!
      Войта стал медленно спускаться и остановился над самым гнездом. Мотор тихо гудел, но самолётик почти не двигался. Как будто бы его кто-то повесил над гнездом.
      Анежка видела гнездо, широкое, как колесо от телеги. Оно было сплетено из веточек. Сидело в нём три аистёнка. Все они поднимали кверху свои клювы, словно ждали, что самолётик сбросит им какую-нибудь лягушку.
      Вдруг прилетел старый аист. Он стал около гнезда, одним глазом поглядывал на самолётик, и стал зло стучать клювом. Потом он пригладил мокрые от росы перья на зобу, дал одному аистёнку клювом несколько подзатыльников и полетел посмотреть, что же всё-таки это за штука так противно гудит над гнездом.
      Он подлетел совсем близко к «Стрижу». Шею он вытянул вперёд, а ноги тащились за ним, как две красные палки. Глаза его горели гневом. Войта на него почти не обратил внимания, а Анежка так перепугалась, что спряталась за кресло.
      Авось там аист её не заметит. Однако, подлетев поближе к пропеллерам, аист сам испугался. От них веял такой ветер, что, казалось, начинается страшная гроза. Аист вернулся в своё гнездо, собрал в кучу всех аистят и стал ждать дождя.
      Тем временем по дороге промелькнула тёмная тень, а за ней показалось что-то маленькое, на четырёх ногах. Анежка заметила и засуетилась:
      — Пепик едет! Пепик едет! И Коциянек! — кричала она Войте. — Вдруг он нас обгонит и приедет в Кониклеце раньше нас!
      Этого нельзя было допустить!
      Самолётик снова разогнался и полетел уже, как настоящий стриж. Долина уезжала у детей из-под ног так быстро, что казалось, у неё были колесики. У Анежки не было времени смотреть на Пепика. Наверняка он, бедняга, остался где-нибудь позади, и Коциянек вместе с ним! Куда там, разве за «Стрижом» можно угнаться на обыкновенном велосипеде! Да и собачьих четырёх ног здесь недостаточно!
      Самолётик летел над широким лугом. Гремел, как гроза, и всех пугал. На лугу пас коров незнакомый мальчишка. Коровы задрали хвосты и побежали к реке. Мальчишка испугался, сунул голову в копну сена и думал, что его никто не видит.
      Анежка опять смеялась до упаду.
      — Хорошо было бы всегда летать! — кричала она Войте на ухо.
      — Сейчас уже прилетим. Вон уже виднеется Кониклеце, — отвечал Войта.
      И действительно, они уже подлетали. Войта хорошо знал деревню и направился прямо к бабушкиному домику. Летел он теперь медленно. Над домом остановился и тихонько сел на бабушкин двор. Куры, конечно, разлетелись кто куда, гуси спрятались под навес, а бабушка? Та, бедняга, перепугалась до смерти. Она вышла на порог да так и осталась стоять, как статуя. Что за чудище село на её двор? Может, оно хочет унести бабушку вместе с её домом? И в довершение всех чудес из брюха этого странного зверя вдруг вывалились её внучата Анежка и Войта.
      Бабушка не поверила своим глазам! Она даже не заметила, что в руках у Войты сумка с петушком, а у Анежки — узелок с пирогом и мешочек с маком. Наверняка в этот момент она совсем забыла, что ей сегодня исполнилось семьдесят лет.
      — Дети! Мои дети! — воскликнула наконец бабушка и побежала к ним.
      Она быстро схватила их за плечи и втолкнула в сени.
      — Подождите здесь, а я сбегаю за народом! Она захлопнула за ними дверь, заперла её на ключ и выбежала на улицу.
      — Люди добрые, кто где есть, пойдите-ка сюда побыстрее! — кричала бабушка. — Помогите! Пресвятая богородица, да что же это село-то у нас на дворе?
      Но на улице никого не было, и из домов никто не выходил. Все ушли убирать пшеницу на кооперативном поле, и бабушка побежала туда.
     
     
      Рассказ восемнадцатый, как Пепик Слама освободит Войту с Анежкой из бабушкиного домика и как «Стриж» улетит
     
      Войта стучал в дверь, но дверь не открывалась. Ключ был в замке, да только с другой стороны. Анежка хотела в бабушкиной комнате открыть окно, но и из этого ничего не вышло. Окно, видимо, когда-то разваливалось, и бабушка прибила рамы гвоздями. Дети были как в тюрьме. И всё-таки Войта должен был вернуть «Стрижа» на аэродром раньше, чем пилот Гейдук или дедушка Козелка его хватятся! Войта также боялся, как бы кониклецкие жители не отняли у него самолётик! Но как же им с Анежкой всё-таки выбраться отсюда?
      Вдруг открылись ворота, и во двор вбежал сначала Коциянек, а вслед за ним и Пепик. Коциянек высунул язык и размахивал хвостом. Было похоже, что он тоже прибежал поздравлять бабушку с праздником!
      Пепик сразу же нахмурился, увидев самолётик на дворе. Всё-таки «Стриж» оказался быстрее, чем его велосипед! Он вытер пот, приставил велосипед к стене и направился к самолётику.
      — Пепик! Пепичек! — звал его Войта. И он так стукнул по стеклу, что оно едва не разбилось. Анежка тоже рвалась к окну.
      — Чего ты хочешь? — Пепик подошёл к окну и увидел распалённого Войту и побледневшую Анежку.
      — Открой дверь!
      — А зачем? — осторожно спросил Пепик.
      — Бабушка нас здесь заперла! — закричала Анежка. Пепик посмотрел на ключ, минутку подумал, а потом сказал:
      — Я за это не отвечаю. Бабушка вас и отопрёт.
      — Но «Стрижа»-то мы ведь должны вернуть на аэродром! — негодовал Войта.
      — Я полечу на «Стриже» сам! — заявил Пепик и стал застёгивать свою лёгонькую курточку.
      — Пепик! Не смей! — грозил ему Войта.
      — Ты разобьёшь самолёт! — сердилась Анежка.
      — Я ещё даже велосипеда не разбил, — отвечал с достоинством Пепик, направляясь к «Стрижу».
      — Но ты же не умеешь летать на самолёте! — визжала ему вслед Анежка.
      — На велосипеде я тоже не умел, а теперь ведь умею, — ворчал Пепик себе под нос.
      Он открыл дверь кабины, влез внутрь и сел на кресло.
      — Да ты же боишься «Стрижа»! — кричал Войта так, что у него покраснело всё лицо.
      Пепик это слышал, потому что двери кабины он, как всегда, за собой не закрыл.
      — Боялся, а может, теперь и не боюсь! — гудел Пепик и медленно потянулся к рычажку управления.
      Он стремительно его дёрнул и ждал, что «Стриж» сразу взлетит вверх. Для страховки он ещё раз взглянул на дверь, чтобы убедиться, действительно ли она открыта на случай, если ему вдруг снова станет плохо и он захочет сползти на колесо, как в прошлый раз.
      Но «Стриж» вверх не поднялся. Он даже не тронулся с места.
      Пепик попробовал другой рычажок. Но похоже было, что «Стриж» собрался на бабушкином дворе ночевать. Он не двинулся с места.
      Пепик ещё немного помучился с непослушным самолётиком, но потом вылез и пошёл договариваться с Войтой.
      — А ты возьмёшь меня с собой?
      — Возьму, — кивнул головой Войта, едва не разбив стекло. — Только не теряй времени!
      — А научишь летать?
      — Научу. Всему тебя научу, — обещал Войта. Наконец Пепик открыл дверь, и дети выбежали. Коциянек залаял в знак приветствия, бросился им навстречу и лизнул Анежкину ногу. Войта вскочил в самолёт, Пепик втиснулся за ним. Но, прежде чем закрылись двери, Пепик всё же успел крикнуть Анежке:
      — Привези велосипед в наш сад! И Коциянек пусть не путается у тебя под ногами.
      — Я знаю, — ответила Анежка и отскочила подальше от самолётика, к самым дверям бабушкиного дома.
      Пропеллеры завертелись, подул сильный ветер. Ветер рвал на Анежке фартук, а Коциянку трепал уши. Собаке это не нравилось, и поэтому она тихо выла у ног девочки.
      Самолётик медленно поднимался вверх, словно взбирался по невидимой лестнице. Через минуту его уже не было видно, а ещё через минуту и не слышно.
      Прошло ещё много времени, прежде чем появилась бабушка с толпой людей. Они приехали сюда на громоздкой телеге, на которой обыкновенно возят снопы. Тянула её пара гнедых лошадей.
      — Ну, где это чудовище? — спрашивал бабушку высокий, здоровенный человек, почти как гора.
      Это был председатель их кооператива, которого вызвала перепуганная насмерть «Стрижом» бабушка.
      — Да здесь вот стояло... как раз посерёдке, — показывала бабушка, и руки у неё тряслись.
      — А куда же оно девалось?
      — Да это был самолётик «Стриж», — сказала чинно Анежка. — Но Войта уже улетел. Он боялся, как бы на аэродроме не хватились самолётика.
      — Девочка моя! — воскликнула бабушка, которая заметила Анежку только сейчас. Она взяла её за плечи и поцеловала в лоб.
      — Самолётик! Ну конечно, я сразу так и подумал! Что ещё могло пролететь? засмеялся председатель кооператива, и остальные засмеялись вместе с ним.
      — Бабушка, мы тебе желаем в день твоего семидесятилетия много-много здоровья, а мама посылает тебе пирог... и мак... и петушка! — вспомнила Анежка и подала бабушке подарки.
      — Дети мои, — растрогалась бабушка, — вы вспомнили о старой бабушке... пирог... мешочек маку... и петушка! Я сейчас дам ему напиться, сердечному!
      — Бабушка, подождите, — остановил её председатель. — Мы тоже хотим вас поздравить. Желаем вам прожить в Кониклеце самое меньшее сто лет! Чтобы вы могли своими глазами увидеть, какие настоящие чудеса здесь ещё будут.
      И все обступили бабушку и стали сердечно её поздравлять. Коциянек лаял на всех, новый бабушкин петушок кукарекал, только велосипед Пепика стоял у стены без движения.
      О самолётике «Стриже» никто даже и не вспомнил.
     
     
      Рассказ девятнадцатый, как Войта с Пепиком встретят по пути другого «Стрижа» и как этому удивятся
     
      Самолётик «Стриж» с Войтой и Пепиком летел стремглав над долиной реки Орлице. Войта спешил на аэродром. Он ничего кругом не замечал, только придавал скорости. Зато Пепик смотрел во все стороны. Сегодня ему не было плохо, и поэтому Пепик видел всё: воз пшеницы, который тащили лошади, ребят, купающихся в реке, какую-то чужую бабушку, собирающую на опушке леса хворост.
      — Это интереснее, чем на велосипеде! — крикнул он Войте в ухо.
      — Вот видишь!
      — Я тоже буду пилотом! — сказал вдруг Пепик. Войта будет летать под небесами, а Пепик должен ходить по земле? Ну нет, дудки! И сверху всё гораздо виднее! Конечно, он когда-нибудь и приземлится с самолётом, но только ненадолго!
      — Пожалуйста, — ответил Войта.
      Сегодня ему было безразлично, будет Пепик тоже пилотом или нет. Лишь бы быть со «Стрижом» на аэродроме раньше, чем его исчезновение кто-нибудь заметит.
      — Войта, посмотри-ка! — крикнул вдруг Пепик и показал на маленький самолётик, летевший неподалёку от гнезда аиста.
      Он был как две капли воды похож на «Стрижа». Войта сначала испугался, но потом успокоился.
      — Да это же наш «Стриж»! — ответил он Пепику.
      — Наш «Стриж»? — с недоверием переспросил Пепик. — А кто же в нём сидит?
      — Ну, ты да я, — усмехнулся Войта.
      — Не понимаю. Если мы сидим здесь, как же мы можем сидеть в другом «Стриже»?
      — Да это нам только кажется, — спокойно и уверенно отвечал Войта. — Откуда здесь может взяться другой «Стриж», если на свете он всего лишь один?
      Пепика это объяснение никак не удовлетворило. Но он притих и стал следить за новым «Стрижом». Самолётик быстро приблизился, и Пепик разглядел, что в нём сидит не Войта и даже не Пепик Слама, а какой-то взрослый мужчина. И этот мужчина к тому же им грозит!
      — Войта! — испугался Пепик и снова показал приятелю на другого «Стрижа».
      — Пилот Гейдук! — ахнул Войта. — Он сердится на нас! Мы должны скорее вернуться на аэродром.
      И снова началось что-то страшное. «Стриж» так разогнался, что только ветер свистел у мальчиков в ушах. Долина Орлице убегала от них всё быстрее. Войте стало жарко от страха. Он думал, что, как только их самолётик приземлится на аэродроме, они с Пепиком выскочат и успеют убежать в деревню. Может быть, не придётся с пилотом Гейдуком даже и разговаривать!
      Только этот другой «Стриж» за ними летел, как оса за шмелём. Никак не хотел от них отстать.
      — Видишь, а ты говорил, что и в другом самолётике сидим мы с тобой, упрекал Войту Пепик. — А выходит, что там пилот Гейдук.
      — Ты что говоришь под руку! — сердился Войта. Нет, не нужно было брать Пепика в самолёт. Теперь он его только задерживает!
      Наконец Войта с Пепиком приземлились со «Стрижом» на самом конце аэродрома, довольно далеко от домика деда Козелки. Они чувствовали, что им сейчас здорово попадёт.
      Другой «Стриж» сел совсем рядом с первым, и из кабины выскочил пилот Гейдук. Он страшно хмурился и сразу двинулся к обоим мальчикам.
      — Кто вам разрешил лететь на «Стриже»? Он даже не походил сам на себя, так сердито и хмуро он смотрел.
      — Мы его только взяли взаймы! — опустил голову Войта.
      — Чтобы слетать к бабушке в Кониклеце, — объяснил Пепик, — на велосипеде это далеко, а пешком ещё дальше.
      — А вы не подумали о том, что вы могли бы разбить самолёт? Это первая опытная машина! На заводе над ней работали два года! — Пилот Гейдук не переставал хмуриться. Даже голос у него был какой-то необычный.
      — Войта летает почти как пилот, — ответил серьёзно Пепик.
      Войта при этом подумал, что Пепик, собственно, не такой уж плохой товарищ и при желании, пожалуй, мог бы стать пилотом. Вместо одного пилота в их деревне было бы сразу два!
      — А откуда взялся второй «Стриж»? — не удержался Войта.
      Он всё время думал, что на свете всего лишь один такой самолётик, а вдруг неизвестно откуда на аэродроме оказалось два.
      — Его только сегодня привезли с завода. Теперь в течение полугода мы испытаем по крайней мере штук десять. Знаете, сколько будет на аэродроме «Стрижей»! — сказал пилот уже более спокойно.
      Сразу было видно, как радуется он новым самолётикам. Но потом он вспомнил, что натворили мальчики, и снова нахмурился.
      — Забудьте о том, что вы летали на «Стриже»! — пригрозил он им. — А теперь идите домой, и чтоб я вас больше не видел! Дедушке Козелке я совсем запрещу пускать вас! Для того чтоб летать, у вас времени ещё хватит.
      Войта и Пепик грустно посмотрели на оба маленьких самолёта, опустили головы и пошли.
      Все говорили им, что у них ещё на всё хватит времени но мальчики этого не признавали. Они хотели летать на самолётике «Стриже» прямо завтра!
     
     
      Рассказ двадцатый о том, как дедушка Козелка снова сердится и как пилот Гейдук прекрасно летает на самолёте «Сокол»
     
      Дети всё-таки ходить на аэродром не перестали. Ни Войта, ни Анежка, ни Пепик Слама. Ведь пилот Гейдук летал теперь с утра до вечера. Он готовился к празднику. Ему хотелось показать рабочим с завода и всем людям из города и ближайших деревень всё, что можно делать на новых самолётах.
      Дети подолгу просиживали на лугу с задранными вверх головами. В воздухе гудел самолёт. Это был «Аист». Летел на нём пилот Гейдук. Самолёт стремительно падал вниз, потом снова набирал высоту, поворачивался через крыло и ложился на спину. Это было очень интересно. Только Коциянка ничего в воздухе не занимало. Он отыскивал норы и, фыркая, совал в них свой любопытный нос. Его закрученный наверх хвост дрожал, как перья на шляпе.
      Прибежал дедушка Козелка и набросился на детей:
      — Я вас здесь и видеть не хочу! Затеряетесь где-нибудь в ангаре или улетите на «Стриже», а мне потом расхлёбывать! Немедленно отправляйтесь домой! — Усы у деда стояли торчком. Концом палки он указывал на деревню.
      — Мы никуда отсюда не пойдём, — сказал Войта и остался сидеть на траве.
      — Мы смотрим на пана Гейдука, — показала головой Анежка, — ведь смотреть не запрещается.
      — И вообще, мы вовсе даже и не на аэродроме, — с достоинством заметил Пепик Слама, — мы просто сидим на нашем лугу.
      И действительно, луг, на котором сидели ребята, принадлежал Сламовым.
      — Я вас с луга не выгоняю, — вынужден был признать дедушка, — но чтоб на аэродром вы больше ни ногой! Лучше уж я вас здесь буду караулить. Это, пожалуй, надёжнее.
      Дедушка на самом деле присел на камень, лежавший на меже, и не спускал глаз с детей. Всё было сначала спокойно, только Коциянек не признавал никаких границ. Он часто забегал на территорию аэродрома, и дедушка всякий раз его прогонял. А что, если этот озорник влезет в «Стрижа» и как-нибудь его испортит! Да и кто знает, вдруг эта собака тоже как-нибудь ухитрится полететь! Дедушка Козелка уже никому больше не верил.
      Пилот Гейдук тем временем приземлился на аэродроме. И тотчас же снова пересел в подготовленный для полёта «Сокол». Минута — и он был опять уже в воздухе. Поднявшись, он убрал шасси.
      И снова началась в воздухе воздушная игра. Самолёт падал вниз, потом поднимался вверх, переворачивался, при этом одно крыло было наверху, а другое внизу. Наконец он даже перевернулся на спину и полетел головой вниз.
      Войта от напряжения едва дышал, а Пепик просто закрыл глаза.
      Ребята боялись, как бы пилот не перепутал аэродром. Вдруг он думает, что аэродром где-то наверху, а тот на самом-то деле внизу! Анежка следила за «Соколом», вытаращив глаза, и даже Коциянек, глядя на детей, сильно разволновался. Впрочем, перед его глазами только что мелькнула ласочка и спряталась в нору. Коциянек решил добраться до неё любой ценой, даже если б ему пришлось сточить все когти. И он начал так копать землю, что пыль поднялась столбом.
      Но с пилотом Гейдуком тем временем происходило что-то неладное. Казалось, что он хочет сесть, но он почему-то не сел. Только промелькнул у самой земли и сейчас же поднялся в воздух. Даже шасси не выпустил. Через минуту всё повторилось сначала. Опять казалось, что самолёт хочет сесть, но опять он только мелькнул над аэродромом, как молния, и снова высоко взлетел. И снова не выпустил шасси.
      — Не сломалось ли у него что-нибудь? — испугался дедушка и тревожно посмотрел вслед самолёту.
      — Он не может выпустить шасси! — воскликнул Войта. Брови у него сдвинулись, волосы на голове встали дыбом. Он знал, что без шасси пилот Гейдук не может сесть.
      — Иисус Мария! — крестился дедушка. — У него даже нет парашюта! Я ему всё время говорю: «Тоник, без парашюта подниматься нельзя», но где там!
      Дедушка Козелка вместе с детьми очень перепугался за пилота Гейдука.
     
     
      Рассказ двадцать первый о спасении пилота Гейдука, при котором отличаются Войта Томеш и Пепик Слама
     
      Пилот Гейдук снова спустился вниз поблизости от дедушки и ребят, и они увидели, как он им на что-то показывает. Ребята изо всех сил пытались его понять, дедушка тоже. Анежка даже немножко пробежала вслед за самолётом, но, конечно, его не догнала. Он снова был где-то уже под облаками.
      — Тоник просит парашют... что же ещё? — жаловался дедушка. — Но как же я могу его передать?
      — Я подлечу на «Стриже»! — сообразил Войта. — Привяжу парашют за верёвку, легонько прикреплю к шасси «Стрижа», и пилот на лету его схватит.
      — Ты глупый мальчишка, — нахмурился дед, — тебе даже запрещено ходить на аэродром! А на «Стрижа» не велено даже и смотреть!
      — Только у пилота Гейдука может кончиться бензин, и он разобьётся, раз самолёт не может выпустить шасси. — сказал серьёзно Пепик.
      — Что ты болтаешь? Кто разобьётся? — раскричался на Пепика дедушка.
      Но, когда он сам об этом подумал, то должен был признать, что Пепик прав. Нет, дедушка должен Тонику как-нибудь помочь! А так как дедушка сам летать не умеет, то придётся ему, видно, послать этого вихрастого мальчишку Войту! Раз уже он сумел долететь до Кониклеце и ничего с ним не случилось, наверняка он доставит и парашют Тонику. Вероятно, пилот Гейдук не будет сердиться, что дедушка пренебрёг его распоряжением никому не давать «Стрижа».
      — Ну, беги быстрее! — закричал дедушка на Войту и сам кинулся к ангару, где стоял «Стриж».
      Войта с Пепиком и Коциянком побежали за ним. Только Анежку эта затея слишком обеспокоила, и поэтому они осталась на месте.
      — Войта, — кричала она вслед младшему брату, — никуда не ходи! Я вот скажу дома!
      Но Войта и слушать её не хотел. Пилот Гейдук снова спустился вниз и показал на «Стрижа». Теперь они ясно это поняли. Он едва протянул руку и снова должен был подниматься.
      — Коциянек! Пошли домой! — приказывала Анежка хотя бы собаке.
      Коциянек послушался её и вернулся. Анежка не хотела на ангар даже и смотреть. Она боялась за Войту и стала плакать. Потом побежала, не оглядываясь на холм. Коциянек охотно бы её утешил, но не знал как. Поэтому он решил хотя бы не лаять.
      Дедушка тем временем привязал парашют к шасси «Стрижа», и Войта проскользнул в кабину.
      — Полетишь со мной? — обратился он к Пепику.
      — А что же ты думаешь, оставлю тебя одного? — оскорбился Пепик и влез вслед за Войтой в кабину.
      — Вы, мальчишки... — открыл было рот дедушка, но тут же снова закрыл. Сейчас на мальчиков нельзя было сердиться.
      Пропеллеры вертелись сначала медленно, но потом всё быстрее и быстрее. И от них шёл такой сильный ветер, что дедушка должен был спрятаться за угол ангара. «Наверное, Войта делает это нарочно», — пришло дедушке в голову. Но потом он вспомнил, что от пропеллеров всегда такой ветер, и стал смотреть, как самолётик поднимается. Парашют под ним болтался на длинной верёвке, как обыкновенный мешок.
      Войта взлетел на большую высоту. «Сокол» с пилотом Гейдуком летал под ним. Теперь Войта перевёл рычажок управления и стал набирать скорость. Нужно было, чтоб он летел так же быстро, как «Сокол». Пилот Гейдук сразу понял, что «Стриж» несёт ему парашют, и стремился до него добраться. Скоро это ему удалось. Он втянул парашют в свою кабину, отвязал его и тотчас же надел.
      — Уже у него на спине! — кричал Попик Войте на ухо. Войта снова стал спускаться вниз и благополучно приземлился со «Стрижом» па аэродроме. Мальчики были очень рады, что сумели помочь пилоту Гейдуку. Но у дедушки Козелки не было времени даже их похвалить. Он смотрел всё время вверх и ждал, что теперь будет. Мальчики смотрели вместе с ним. Но только через полчаса взлетел «Сокол» очень высоко, и пилот Гейдук выбросился с парашютом. Всё это время он безуспешно пытался выпустить шасси. Парашют болтался в воздухе, как какой-нибудь бумажный змей, медленно спускал пилота вниз и наконец опустился па аэродроме, недалеко от ангара. Самолёт его пролетел дальше, но скоро упал на поле и разбился. Дедушка огорчённо схватился за голову — ему было жаль «Сокола».
      Войта и Пепик побежали к упавшему пилоту. Они помогли ему выпутаться из шнурков парашюта и сели с ним в траву. Пилот был бледен, и руки у него дрожали.
      — Мальчики, — сказал пилот, — вы мне действительно спасли жизнь. Шасси так и не удалось выпустить. Жаль «Сокола». Но что было делать?
      — «Стриж» лучше «Сокола», — ответил Войта.
      — Я тоже скоро полечу на «Стриже», — неожиданно сказал Пепик, желая, видимо, знать, что теперь на это скажет пилот.
      — Я буду вас обоих учить... всему... — сказал пилот и начал с мальчиками тихонько о чём-то договариваться.
      Только это было так тихо, почти шёпотом, что никто бы ничего не разобрал, если бы даже и спрятался в высокой траве в пяти шагах от них. Войта и Пепик сначала открыли рты и вытаращили глаза. Потом рты снова закрыли и только кивали головами в знак того, что для пилота Гейдука они сделают всё на свете. На этот раз они даже не ждали, когда подойдёт дедушка Козелка, и так поспешно взобрались на холм, как если бы на них горели штаны.
      Анежка ждала их у деревни и страшно обрадовалась, увидев их в целости и сохранности.
      И пёс Коциянек их поджидал. Мама не любила, когда они возвращались домой поодиночке. Поэтому дети приходили вместе. И всегда захватывали с собой собаку.
      Только Пепик Слама должен был ходить домой один, и это часто бывало ому неприятно. Но сегодня у него было хорошее настроение. Он знал, что скоро научится управлять самолётиком «Стрижом». Ведь сам пилот Гейдук ему это пообещал!
     
     
      Рассказ двадцать второй о том, как всем стало известно, что Войта с Пепиком умеют управлять самолетиком «Стрижом»
     
      В воскресенье на заводской аэродром пришло много народу: рабочие с авиационного завода, люди из города, из деревни и множество детей. Пилот Гейдук должен был летать на всех самолётах, но больше всего на самом маленьком самолётике — «Стриже». Люди слышали молву, что этот самолётик взлетает прямо вверх, что может сесть даже на крыше, что с него на рыбалке можно ловить рыбу, — короче говоря, что в воздухе он как дома.
      — Это, можно сказать, наполовину машина, наполовину птица, — говорила о самолётике бабушка Козелкова.
      Она затащила с собой на этот праздник и свою соседку Томешову и другую соседку, Сламову, вместе с соседом Сламой. Пусть тоже посмотрят, какие чудесные машины дедушка Козелка охраняет на аэродроме! Войта с Пепиком были не очень этим обрадованы. Для них было бы вполне достаточно одной Анежки с собакой Коциянком. Но что оставалось делать? Они пошли из деревни все вместе и сели на траву неподалёку от ангара, рядом с вереницей самолётов. Дедушка Козелка ради Войты и Пепика их там оставил, всех же остальных зрителей он оттуда прогнал. Особенно от него доставалось детям.
      — Ещё упадёт, пожалуй, на вас крыло или пропеллер. Что потом скажете матери? — кричал дедушка.
      — Это правда, — поддакивал ему пан Слама. — Дети должны быть или дома на дворе, или в саду.
      Пилот Гейдук летал сначала на «Аисте». Машина шла тяжело, как будто бы у неё на спине был груз, но кружилась всё-таки вполне хорошо.
      Потом пилот продемонстрировал возможности «Сокола», и это было зрелище более весёлое. «Сокол» взвивался вверх, как будто бы хотел провертеть небо, падал вниз, как камень, летел на спине и выписывал в воздухе восьмёрки. Ему не мешало даже то, что шасси у него всё время были выпущены. Бабушка Козелкова закрывала глаза, чтобы не видеть такие страсти, Томешова рвала от волнения траву, а Слама сказал вслух:
      — Я этого не признаю. Всё это хорошо для птиц, а людям ни к чему.
      Но больше всего всем понравился всё-таки самолётик «Стриж». Пилот Гейдук сначала поднялся в воздух, потом стал летать, как бабочка, останавливался над ангаром и качал крыльями, потом летел к холму, как стриж перед дождём, тесно прижавшись к земле, и, наконец, повис над аэродромом, вылез на шасси и сделал вид, будто спит.
      Войта с Пепиком смеялись, люди аплодировали, Анежка кричала и Коциянек лаял. Только Слама опять сказал:
      — Лучше спать дома на постели.
      Наконец пилот Гейдук сел со «Стрижом» на аэродроме и ушёл в ангар. Войта в эту минуту кивнул Пепику, и они побежали. И сразу словно испарились. Этого не заметила даже Анежка, от которой обыкновенно ничего нельзя было скрыть Только Коциянку чего-то недоставало, но он не знал чего
      Некоторое время он помахивал своим закрученным наверх хвостом, потом сел и зевнул во весь рот.
      Войта с Пепиком хотели проскользнуть в ангар, но дедушка Козелка остановил их:
      — Мальчики, сегодня вы уж сюда не лазьте! Хватит с вас, что вы развлекаетесь со «Стрижом» в будни.
      — Дедушка, пустите их, — попросил из ангара пилот Гейдук. — Я их жду.
      Дедушка Козелка их, конечно, пропустил, но на остальных детей он продолжал ругаться так свирепо, что у него даже усы двигались. И перестал только тогда, когда из ангара вышел пилот Гейдук в сопровождении двух мальчиков в лётных костюмах. На головах у них были шлемы, а на глазах — солнечные очки. Дед Козелка, конечно, сразу догадался, кто это. Он остался стоять как вкопанный, рот у него открылся, а палка выпала из рук.
      Неужели эти два озорника будут выступать публично и докажут, что самолётиком могут управлять и дети? Что на это скажут их родители? Дедушке Козелке уж лучше теперь не возвращаться в деревню!
      Ну ясно. В один самолётик сел Войта Томеш, в другой — Пепик Слама. Самолётики поднялись в воздух, как пара куропаток. Все кричали, аплодировали, спрашивали друг у друга, что это за мальчики, которые так хорошо летают. Но никто этого не знал. Только Анежка сильно побледнела, а Коциянек тихо завыл.
      — Мне очень нравится, — сказала Томешова, — но нашего Войту в пилоты я бы никогда не отдала.
      — Лучше бы я мальчишку сразу убил, — ворчал Слама и думал при этом о Пепике. Его жена молча крестилась.
      — Это всё наш дед, — сердилась бабушка Козелкова. — Как это он допустил, чтоб летали дети?!
      Оба самолётика немного полетали над аэродромом. Казалось, что они играют в жмурки. Потом спустились и медленно стали летать над головами зрителей. Некоторые из них снимали шляпы, потому что боялись, как бы колёса шасси их не сшибли. При этом все видели, что обоими самолётиками действительно управляют небольшие мальчики. Взрослым людям очень захотелось купить такие самолётики. Несомненно они лучше мотоцикла или автомобиля. Для этого самолёта не требуется никакого шоссе, и он может сесть где хочет!
      Наконец самолётики сели в траву близ ангара. Из первого вышел Войта Томеш и снял шлем. Из другого появился Пепик Слама и тоже снял шлем. Дедушка Козелка видел, что это два шалуна из их деревни, но сердиться на них он уже не мог. Мальчики умели летать, а это было больше, чем умел дедушка. Он погладил себе усы, откашлялся и спросил серьёзно:
      — Войта, ты будешь пилотом, да?
      — Буду, дедушка! — воскликнул Войта.
      — Мы уже почти пилоты. Я тоже, — отозвался Пепик. Но неподалёку от ангара мальчиков ожидала другая встреча. Родители мальчиков испугались не на шутку. Как это возможно, чтоб двумя маленькими лётчиками оказались как раз Войта Томеш и Пепик Слама? Томешова плакала и обнимала Войту, как будто бы его только что спасли от потопа. Анежка сзади била его по спине, потому что ей о сегодняшнем полёте на «Стриже» ничего не было известно. А пёс Коциянек кусал его за ногу.
      У Пепика дела были ещё хуже. Мать упала в обморок, и её долго не могли привести в чувство. Зато отец Слама остался самим собой. Не задумываясь, он отстегнул ремень и тут же, около ангара, как следует всыпал сыну. Пепик держался, как подобает мужчине, и ни разу не крикнул. А когда отец его отпустил, он сказал бабушке Козелковой:
      — Всё равно мы с Войтой снова полетим! На одном только велосипеде ездить неинтересно!
      — Вот дела-то! Вот дела-то! — причитала бабушка Козелкова. — И почему только наш дедушка мне ничего не сказал!
      Так всем стало известно, что мальчики из деревни Пеклы умеют летать на самолётике «Стриже», и все, кроме отца Пепика, надеялись, что летать они не перестанут. И не только на это. Что рабочие выпустят ещё много самолётов и на них будут летать также и другие дети, подобно Войте и Пепику. И наверняка всё это исполнится. Ведь смелых ребят в нашей стране немало!
     
     
     
     
      Богумил Ржига. Адам и Отька.
     
     
      1
     
      Вот она, табличка у звонка — Владимир Сук. Это — дядя. Но Адам ещё не решается позвонить. И Отка тоже. Нельзя сказать, что они боятся, просто осторожничают. И весь вид их выражает напряжённость. Вот они отходят подальше от жёлтого дома и оглядывают его, весь целиком, до самой крыши. Ничего себе дом, четыре этажа, и слева точно такой же, и справа тоже. А над ними кусочек неба. Неужели здесь хватает такого кусочка, чтобы туда вошло всё? Солнце, и облака, и грозы, и туман, и дождь? Да и как вообще здесь люди узнают, когда собирается дождь?
      Адам и Отка Краловы приехали в Прагу из дальней деревеньки в Полабье. Как называется эта деревенька? Выкань. Ну все же её знают. Шоссе с чёрным асфальтом, несколько домиков с одной и другой стороны, садики и совсем рядом лес. А дальше тянутся поля, их видать отовсюду. В Адаме и Отке живут солнце и ветер, запах дождя и шум леса. Они умеют собирать дрова, топить, нянчить восьмимесячного братишку Яхима, качать воду, ездить на велосипеде, могут и корм задать курам, и побегать за собакой, покормить кроликов, быстро перелезть через забор, забраться на дерево и как следует подраться, когда есть с кем. Здесь, в Праге, они чувствуют себя как за границей.
      Надо, конечно, позвонить. Пусть тётя догадается, что они уже у дверей, она ведь знает, что они должны приехать. Сегодня или завтра, послезавтра или вчера. Когда точно, тётя не знает, и никак уж ей невдомёк, что они стоят прямо у дверей. Конечно, приехали они без Яхимки, братишку оставили в Выкане. Пока не вернутся родители, о нём позаботится пани Свободова, соседка, которая живёт напротив.
      Адам уже протягивает руку к звонку, но Отка ударяет по ней. Ей хочется знать, хорошо ли она выглядит. Выкань — это Выкань, деревня. Там можно выглядеть как угодно. А Прага — это город. В Праге надо выглядеть хорошо, производить впечатление.
      — Я не грязная?
      — Нет, — отвечает Адам, заботливо оглядывая коротенькое платьице сестрички.
      — Можно дать мне все восемь?
      — Да около того.
      — И на школьницу похожа?
      — Это уж наверняка.
      — Даже можно подумать, что я читать умею?
      — Никто не поверит, что не умеешь.
      — Ну, тогда ладно, — смеётся Отка.
      — Ты что смеёшься?
      — Да просто так. Радуюсь.
      — Чему?
      — Да, наверно, что я девчонка.
      Адам вертит головой. Правда, здесь нет ничего удивительного. В Отке словно живут сразу две или три девчонки. Вы только гляньте на неё, с каким невинным видом она улыбается, как щурит глазки, подмигивает, смеётся, вертит головой на месте не постоит ни минуты, вся в движении. Наверняка думает, что в Праге всякий обратит на неё внимание.
      — Ну чего ж не звонишь?
      — Видишь, уж поднял руку, — отвечает Адам.
      Он звонит раз, другой.
      Дети смотрят поочерёдно то на двери, то на ближайшие окна, но ничто не шелохнётся. И ни единого звука. Их дяди, Владимира Сука, пилота чехословацких аэролиний, нет дома. И его жены, Яны Суковой, кондуктора, тоже нет дома. Живут они вдвоём, без детей. — значит, таким образом, дома сейчас ни души. И Отка с Адамом в квартиру попасть не могут.
      Но деревенских ребятишек этим не испугаешь.
      Они садятся на каменную ступеньку и ждут. По улице ездят трамваи, мчатся автомашины, сплошным потоком спешат люди, и никто не удивляется, почему дети сидят на ступеньке. Прохожие только глянут на детей и идут себе дальше. Но около них останавливается тщедушный пёсик на тонких лапках и жадно обнюхивает их сандалии.
      — Это что, собака настоящая? — спрашивает Отка.
      — А ты разве не видишь?
      — Ну как же на таких лапках он может пробегать целый день?
      — Ему можно и полежать.
      — А тогда он зимой замёрзнет.
      — Отка, не болтай попусту.
      — Я только спрашиваю: в Праге собаки настоящие? — продолжает Отка и направляется сама звонить в квартиру: может, ей больше повезёт.
      Она звонит раз, другой, третий...
      А Адам, тот не трогается с места. Всё равно не откроют. Суковых нет дома. Но где они могут быть?
     
     
      2
     
      Дети смотрят на проходящие мимо трамваи, и им вдруг приходит в голову, что на каком-нибудь из них они могли бы заметить тётю Яну. Но им не везёт, не везёт настолько, что могло бы наконец и повезти.
      До каких же нор им ждать? Ведь так может продолжаться и до самого вечера? Нет, лучше они сядут в трамвай 22 номер и поищут свою тётю Яну, которая там продаёт билеты. Они её, конечно, сразу узнают. Она высокая, худая и похожа на их отца. Да и что странного, что тётя Яна на него похожа? Ведь она же его родная сестра. Только глаза у неё построже. И говорит она погромче, чтобы все её слышали.
      Только в трамвае продаёт билеты не их тётя, а совсем другая женщина. На их тётку она вовсе не похожа. Маленькая, кругленькая, и смеётся не переставая.
      Трамвай приехал на конечную остановку, на Белой горе. И все вышли. Адам с Откой направились на трамвайную станцию. Под крышу.
      Люди всегда ожидают трамвай под этой крышей, когда идёт дождь. Теперь у детей настроение немножко получше, мир кажется им здесь попросторнее. Над ними весёлое августовское солнце, за круглыми луковицами небольшого костёла виднеется лес. Адам кладёт свой чемоданчик на скамейку и быстро оглядывает все 22-е номера, которые теперь подъезжают один за другим. В любом из них может быть тётя Яна. Но Адам её так и не видит. А ведь он парень не промах.
      Каким должен быть настоящий мальчик?
      Прежде всего внимательным и наблюдательным, глаза его должны быть остры и проницательны. Затем он должен быть ловким, сильным и смелым. Руки его должны быть крепки, а ноги быстры и неутомимы. Должен он быть сообразительным, думать с быстротой молнии и заниматься сразу несколькими вещами. Только самому Адаму редко когда всё это удаётся. И чего совсем ему не удаётся — так это на уроках читать под партой и одновременно следить за тем, что происходит в классе.
      Проходит какое-то время, и трамваи больше не подъезжают.
      — Где-то авария, — предполагает диспетчер с усами, похожими на мышиные хвостики.
      Отка зевает не переставая, а Адам начинает сердиться.
      — Ты что зеваешь? — ворчит Адам.
      — А что мне делать?
      — Рассказывай сказку.
      — Какую тебе сказку?
      — Ну просто рассказывай что-нибудь.
      — Хочешь о клоуне? Только она коротенькая, ничего?
      — Ничего.
      — Сидит в одной клетке лев-отец, в другой — львица-мать, а в третьей львята.
      — А где же клоун?
      — Тот далеко.
      — Лев-отец ревёт, львица-мать ревёт, львята тоже ревут,
      — Почему ж они ревут?
      — Это уж я не знаю, — смеётся Отка. — Может, есть хотят, а может, сердятся на кого-нибудь. Тебе, наверное, лучше знать.
      — А где же клоун?
      — А тот уже ушёл.
      Адам думает о клетке со львятами и о глупом клоуне, который ушёл раньше, чем началась вся история. Но додумать он не успевает, потому что приходит диспетчер с усами, похожими на мышиные хвостики, и обращается к ним:
      — Ребята, чего вы здесь дожидаетесь?
      — Тётю, — говорит Отка. — Она ездит на 22-м.
      — А как её зовут?
      — Яна Сукова.
      «Сукова, Сукова», — размышляет диспетчер.
      — Яна Сукова, Яна.
      — Ну да, — улыбается диспетчер.
      — Что — да? — Отка в эту минуту прямо сгорает от любопытства.
      — Сукова на 22-м никогда не ездила и вряд ли будет.
      — А на каком же тогда?
      — Мне кажется, что на 20-м, — говорит диспетчер и бежит к трамваю, появившемуся на повороте.
      — В этом городе никто ничего толком не знает, — говорит Отка, и Адам соглашается с ней.
      Дети направляются обратно домой, то есть туда, где живут дядя с тётей, и всю дорогу мечтают, чтоб те уже оказались дома, И чем ближе они к цели, тем сильнее их надежда.
     
     
      3
     
      Снова они звонят в дверь, но по-прежнему никто не отзывается. А ведь звонок в исправности, он работает. Звонок звонит не переставая, но всё напрасно. Может, у тётки с дядей заложило уши и они ничего не слышат?
      Около детей останавливается пожилой мужчина и тихонько наблюдает за ними. Он смотрит, как они по очереди нажимают на звонок, видит, что дети всё больше и больше расстраиваются. Если б Адам с Откой оглянулись, они увидели бы глаза этого человека, смотрящие сразу в обе стороны, и подбородок, побритый только наполовину. И очень большой нос, куда больше, чем у других людей. В общем, грустное старое лицо и любопытные глаза, где чуть начинают светиться искорки радости. Пиджак на нём самый обычный, брюки замазанные, из сандалей весело выглядывают кончики пальцев.
      — Пани Сукова придёт только в шесть часов, — говорит наконец мужчина.
      Тогда дети оглядываются и видят всё, что могли видеть ещё минуту назад. В их глазах любопытство и нетерпение. Наконец-то они напали на человека, который что-нибудь может им сказать.
      — Чего вам стоять на улице, пойдёмте ко мне.
      — Пойдёмте, — тихонько соглашается Отка.
      — Хорошо! — громко говорит Адам.
      Они входят в соседнюю с Суковыми квартиру. Хозяйки здесь нет, и детей нет, и родственников никаких. На стенах ни одной картины, не видно ни одежды, ни занавесок. Всюду только одни часы, большей частью с маятником. Но есть и без маятника. С кукушкой. Правда, есть и без кукушки. Часы бьют, некоторые тихо, почти неслышно, другие громко. У одних циферблат разрисованный, у других совершенно белый. Одни будто бегут куда-то, а другие, наоборот, идут размеренно, не спеша. Одни будто говорят, что временем надо дорожить, а другие просто тикают, будто время в нашей жизни ничего не значит.
      — Я — часовщик Венцл, — представляется мужчина.
      — А я — Отка.
      — Я — Адам.
      — Видите, вас двое, — улыбается пан Венцл, — а я один. Один пью, один ем, один смеюсь. А это, знаете ли, не очень хорошо.
      — А у нас с Адамом один и тот же отец и одна и та же мать, — объясняет с удовольствием Отка, — и ещё один и тот же дядя и одна и та же тётя.
      — Это Суковы, только их сейчас нет дома, — дополняет Адам.
      — А чем занимается ваш отец?
      — Он — мастер пахоты, — говорит Адам.
      — Мастер Чехословакии, — дополняет Отка.
      — Пахоты? Какой пахоты? — не понимает пан Венцл.
      — Пан Венцл, вы что, газет не читаете? — удивляется Адам.
      — Только иногда, — признаётся часовщик. — Рядом с домом мне поставили будочку, и я всё чиню и чиню часы. Знаете, жизнь в городе больше зависит от точного времени, чем в деревне.
      — Да, пожалуй, — говорит Отка.
      — Наш отец выиграл соревнование в пахоте двойным плугом. Соревнование, которое было в Храштянах, — продолжает Адам, — а теперь он на соревновании в Югославии.
      — А-а-а! — восклицает пан Венцл. — И свой плуг он взял с собой?
      — Да, — кивает Адам, — и трактор тоже.
      — И нашу маму, — добавляет Отка.
      — А вы думаете, он там тоже выиграет?
      — Наверняка, — говорит Отка.
      Часовщик Венцл роется в сумке, достаёт бутылку и ставит перед Адамом и Откой по стакану молока, а потом кладёт ещё перед ними и по булке. Отке вдруг очень хочется есть, а Адам совсем умирает от голода. Он уже заранее знает, что молока с булкой ему мало. Вот сейчас он всё это съест, а голод всё-таки останется, так и будет бурчать в желудке.
      Старый часовщик показывает детям часы. У него длинные чувствительные пальцы, которыми он касается часов, влезая внутрь, но делает это так осторожно, что часы от удовольствия только мурлыкают и поспешно бьют, проявляя дружелюбие по отношению к своему хозяину. Адам вдруг замечает надпись: «Не трогайте маятники!» — и спрашивает:
      — А кто трогает маятник?
      — Да бывали такие, только это было давно, — улыбается часовщик. — Кто сейчас станет трогать маятник? Все люди уже знают, что трогать маятник нельзя.
      — А мне как раз очень хочется его потрогать, — пищит Отка.
      — Вот что значит ознакомиться с запретом, — смеётся часовщик. — Ну ладно, потрогай вот этот разрисованный маятник.
      Но Отке до маятника не дотянуться. И потом, где-то совсем рядом хлопают двери, слышатся шаги.
      — Пани Сукова пришла домой, — говорит часовщик.
     
     
      4
     
      — Дети, дети! — кричит тётя Яна и подбрасывает одного за другим вверх к потолку. Сначала Отку, потом Адама.
      — Нет, тебя не удержишь, — говорит она Адаму и быстро опускает его на пол... — Сколько у вас было в этом году цыплят?
      — Семнадцать, — говорит Отка, — но два цыплёночка заблудились где-то в лесу.
      — А как ваши кролики?
      — Скоро всё сожрут, — жалуется Адам.
      — А утки?
      — На уток хорёк набросился.
      — Боже мой! — запричитала тётя. — Да вы, наверное, забыли поставить капканы. Ну, а как маленький Яхимек?
      — Возьмёшь его на руки, так не орёт, — говорит Отка, — а отойдёшь от него, орёт во всё горло.
      — Значит, Яхимку вашего нелюдимым не назовёшь, — смеётся тётя.
      Её широкое добродушное лицо сияет, будто внутри зажглись электрические лампочки. Она родилась в Выкане и до сих пор очень любит свою деревню. Так и осталась деревенской женщиной, хотя не только живёт в городе, но и ежедневно целый день проводит в пражском трамвае. У неё очень приветливая и располагающая к доверию внешность. Да и сама она доверчива, сразу же рассказывает детям свою тайну, радующую её последние дни.
      — Дети, а вы знаете, у нас тоже будет маленький, и очень скоро, может быть уже на этой неделе. Как только отец вернётся из Египта. Дети замолкают. Молчат как в воду опущенные.
      — Вы что так на меня смотрите?
      — Я не смотрю, — говорит Отка, а сама краешком глаза оглядывает фигуру тётки. Нет, та как была худая, так и осталась,
      — Вы не думайте, будет самый настоящий малыш, вовсе не кукла, — объясняет тётка. — Малыш в пелёночках, будет по-настоящему орать, ну иногда, конечно, и замолкает, понимаете?
      — Понимаю, — кивает Адам.
      — Понимаю, — пищит Отка, а брови у неё так и лезут вверх от удивления.
     
     
      5
     
      Но дети знают и иную тётку по её приездам в деревню. Какую же? Бывает, глаза её прищуриваются, брови хмурятся, на лице появляется целый веер морщин и тётка выглядит совсем как чужая женщина, которая вот-вот примется ругаться, а то и драться. «Ах, Яна, Яна», — говорит в таких случаях отец, а мать, как правило, исчезает, отправляется разыскивать яйца или находит себе какую-нибудь работу в саду.
      И вдруг тётя Яна становится именно такой. Вся приветливость исчезает с её лица, как только узнаёт она о том, что дети были у часовщика Венцла.
      — Мне это не нравится, — говорит она строго. — Да и вообще мне кажется, что он хулиган или сумасшедший. Сами видели, у него полна квартира часов, а кому приятно это слышать?
      — Вот видишь, Адам! — И Отка с упрёком качает головой.
      — Ничего не вижу, — говорит Адам.
      — И раз уж мы заговорили об этом, — продолжает тётя, вся изменившись в лице, — то я сразу же вам наказываю: никого не впускайте в квартиру. Пусть стучат хоть целый день, пусть звонят или даже умоляют.
      — Мы никого не пустим.
      — Телефонную трубку не снимать, пусть звонит хоть полчаса.
      — Хоть полчаса, — повторяют дети.
      — Воду понапрасну не открывать.
      — Не будем.
      — К газу не прикасаться, будете варить себе на электрической плитке.
      — Хорошо.
      — Иначе произойдёт катастрофа. Что такое катастрофа, знаете?
      — Например, землетрясение, — приводит Отка как пример.
      — Ты рассуждаешь правильно, — хвалит её тётка. — Здесь мы не в деревне.
      — Мы в Праге, — хмуро замечает Адам.
     
     
      6
     
      И вот наконец ребята отправляются спать, ждут не дождутся, когда же придёт настоящая пражская ночь. Диванчик Адама поближе к окну, Отка лежит от окна подальше. Они слышат, как тётя Яна стелит себе постель и что-то ещё прибирает. Но уже её не видят. За окном темнеет. За стеной нежно, тихо бьют часы пана Венцла. Детям хочется спать, но уснуть они не могут.
      — Адам, — шепчет Отка.
      — Что?
      — Мне грустно, скажи что-нибудь.
      — Ну что тебе?
      — Давай вспомним деревню.
      — Давай. Вот наши ворота, наш забор, крыша наша и труба, огород и сад, и гвоздика, и наши лилии. И кошки. И куры. Наш Азор.
      — Я тебя слушаю, — говорит Отка. — А теперь ты посвисти, только шёпотом.
      — Да отстань, пожалуйста! — ворчит Адам, но всё-таки тихонько насвистывает. Он свистит, спрятав голову под одеяло, и похоже, будто он действительно свистит шёпотом.
      — Адам!
      — Чего тебе?
      — А тебе не кажется, что это странно?
      — Что?
      — Помнишь, когда должен был появиться Яхимек, то ведь мама но могла влезть в платье. Ты тогда заметил?
      — Ну конечно, заметил.
      — А как же вот сейчас с тёткой? Говорит, будет ребёнок, а сама худая. Ты что-нибудь понимаешь?
      Адам молчит и про себя удивляется, как он этого не заметил.
      — Тогда не понимаю, — произносит он с сомнением. — Да ты не обращай на это внимания. Радуйся, что мы в Праге.
      — Да, сегодня я что-то не очень радуюсь, может, завтра буду побольше, отвечает Отка и тут же засыпает.
      Адама это почему-то огорчает, но потом он засыпает тоже.
     
     
      7
     
      Утром ребят никто не будит. Тётя Яна ушла на работу, когда не было ещё шести часов. И всё-таки Адам с Откой просыпаются рано, может, потому, что не слышат деревенских петухов. Но вставать им не хочется.
      — Что-то я не могу встать, у меня, наверное, ноги отнялись, — говорит Адам.
      — А я встану, оденусь и пойду гулять. Может, опять придёт тонконогая собачка, — мечтает вслух Отка, но на самом деле вставать она не собирается, только блаженно потягивается.
      Наконец Отка с Адамом договариваются, что, пожалуй, им лучше поругаться между собой, тогда они рассердятся и вскочат. Отка начинает кричать: «Ты всё врёшь!» И Адам действительно выскакивает из постели и хватает Отку за волосы. Отка от него удирает. Из постелей вылезают таким образом оба. И потом минут десять над этим смеются. Но вдруг сразу же перестают смеяться. Адам замечает бумагу, вернее, записку, которую тётя оставила им в кухне на столе. Он читает, старательно разбирая каждое слово.
      «Вы оказались в семье, где любят порядок», — сказала им вчера вечером тётка, укладывая их спать, а теперь повторяет то же самое, наказывая, как они должны в этой семье жить. Всё довольно просто, только очень мало, что можно, и почти ничего нельзя. Дети могут сварить себе то, что они умеют: продукты находятся в холодильнике и в шкафчике, картофель в подвале, деньги в левом горшочке, в буфете. На улицу ходить не рекомендуется, лучше сидеть на диване.
      — Ну как? Слышала? — спрашивает Адам.
      — Слышала.
      — Что же будем делать?
      — Сначала оглядим дом. Надо же знать, где мы находимся, — говорит Отка.
      Суковы живут в новом кооперативном доме только полгода, Адам и Отка здесь впервые.
      — Ну, а потом?
      — Потом сварим себе что-нибудь.
      — А что?
      — Я, например, умею варить картофель с молоком.
      — Я помогу тебе, — соглашается Адам.
      И они идут осматривать подвал. Конечно, это совсем не такой подвал, как у них в деревне, где темно и сыро. А просто большое подвальное помещение, где люди хранят свои вещи. Или где делают что-нибудь по хозяйству. Скажем, стирают бельё, ремонтируют коляску, топят котёл или хранят какие-то вещи в чуланах. В длинном подземном коридоре, который проходит под домами, тихо и темно. Адам с Откой разговаривают между собой шёпотом и смеются неслышно, только показывая друг другу зубы, чтобы было понятно, что они смеются. Им почему-то кажется, что подвальную тишину нарушать нельзя. Они находят чуланчик Суковых и с удивлением останавливаются перед огромными обитыми железом дверями. Что там за ними? Может быть, там живут гномы или подземные феи?
      На этот вопрос нет ответа. И Отка с Адамом идут наверх к лифту. Адам читает табличку, где написано, что в лифт дети одни входить не должны. А Отка, та сразу же заговаривает с рослой девушкой с серебряными волосами. Девушка как раз открывает лифт и приглашает ребят войти. Отка входит, а Адам отказывается. Нет, он поднимется наверх раньше, чем лифт.
      — Как тебя зовут? — спрашивает девушка с серебряными волосами.
      — Отка, — отвечает девочка. — Мы здесь живём у Суковых.
      — Ты уже ходишь в школу?
      — Нет. Но мне, наверное, теперь уже придётся. Нельзя же не ходить в школу.
      — Ничего, всем приходится куда-нибудь ходить. Я вот хожу на работу, улыбается девушка с серебряными волосами, и Отка чувствует себя с ней на дружеской ноге.
      Отке даже кажется, что они подруги. Конечно, та немножко постарше, но Отке это не мешает. Она всегда больше любила взрослых, чем малышей, за исключением, пожалуй, братишки.
      Лифт наверху останавливается. Отка идёт по коридору, а девушка с серебряными волосами возвращается назад, на этаж ниже. Адам уже около лифта и дочитывает такую же табличку, какую он начал читать ещё внизу. По нему даже не заметно, что он спешил.
      Затем ребята вместе по лесенке забираются на чердак. Чердак как чердак, ничего особенного. Их больше не удивляет огромное, покрытое пылью помещение под черепичной крышей. Нет, но кое-что всё-таки привлекает их внимание. В полуоткрытом окне сидит огромный кот.
      — Такого кота я в жизни не видела, — говорит Отка.
      — Я тоже.
      — Сколько же ему лет?
      — Семь, не меньше.
      Отка ещё раз смотрит на семилетнего кота, зовёт его «кис-кис» и потом убегает за Адамом, который уже спускается вниз. Кот смотрит на них стеклянными глазами, не шевелясь.
     
     
      8
     
      Наконец Отка принимается за свои хозяйские обязанности — не Адаму же стоять у плиты! Она посылает Адама в подвал за картошкой, а сама собирается идти за молоком. Адама за молоком не пошлёшь, потому что это на другой стороне улицы. Ведь мальчишки и так бегают сломя голову, того гляди, попадут под машину. А Отка улицу перебежит как мышка — никто и не заметит.
      Адам отправляется в подвал, потому что не хочет ссориться с Откой. А Отка стоит на тротуаре и внимательно смотрит на проезжающие машины и трамваи, выбирая момент, чтоб перейти улицу. Но машины мчатся и мчатся, трамваи звенят, и Отка никак не может двинуться с места. Рядом с ней останавливается мальчик, чуть повыше Отки. Он минутку смотрит на девочку, а потом вдруг решительно заявляет:
      — Сейчас как дам тебе!
      Отка поворачивается, смотрит на нахального мальчишку и громко ему отвечает:
      — Да я тебя одним мизинцем повалю!
      Мальчик пялит на неё глаза, ничего не понимая.
      — Ты что, не знаешь, что такое мизинец? — насмешливо спрашивает его Отка, будто сочувствуя ему. — Это такой пальчик, — и показывает ему мизинчик, да такой маленький, что его едва видно.
      Мальчик с удивлением смотрит на свой мизинец на одной руке, потом на другой, потом поворачивается и проходит мимо Отки, будто вовсе её не видя.
      Но вот Отка опять слышит чей-то голос. На этот раз с приличной высоты:
      — Ты что, хочешь перейти улицу? Отка смотрит вверх и замирает. Перед ней огромнейший негр. С усами и удивительно белыми зубами.
      — Да, хочу, — кивает Отка и робко подаёт ему руку. Негр идёт так ловко, что ни одна машина их не задевает.
      И ни от одной не приходится им убегать. Так они и переходят на другую сторону. Отка даже опомниться не успевает.
      — Передавай привет папе с мамой, — говорит негр уже на другой стороне улицы.
      Отка забывает его поблагодарить, и она тут же начинает себя укорять, как только об этом вспоминает. Но вот она уже стоит в очереди за молоком, и думать ей об этом больше некогда, потому что подходит её очередь.
     
     
      9
     
      Дойти до чуланчика, где лежит картофель, для Адама сущий пустяк. Он представляет себе: вот он спускается вниз, проходит несколько шагов по тёмному коридору, открывает дверь, находит чулан Суковых и перекладывает несколько картофелин из ящика в сумку. Сколько же их взять? Семь штук или десять? Пожалуй, лучше десять. Сам он съест шесть да Отка штуки четыре. На самом деле получается всё иначе.
      В коридоре какой-то незнакомый мальчишка чистит свой велосипед. Возможно, даже и не чистит, а просто им любуется, ведь велосипед и так блестит: красный лак, металл и кожа. Мальчишка чуть побольше Адама. У него чёрные кудрявые волосы, но лицо почему-то бледное-бледное, как стена. Адаму становится не по себе, когда он видит его. Поэтому он идёт, стараясь не смотреть на мальчика, и всё-таки, проходя мимо, спотыкается о переднее колесо.
      — Где твои глаза? — спокойно говорит чёрный мальчишка.
      — Ты что-то сказал? — не сразу понимает Адам.
      — Это — мой велосипед.
      — А я разве его отнимаю?
      — Проваливай, — говорит странный мальчик. Адама всего трясёт от злости. Кровь бросается ему в лицо, волосы встают дыбом, а мысли так и путаются. Вот он сейчас положит сумку и даст волю рукам и ногам, тогда этому грубияну несдобровать. Это же не человек, а какая-то деревяшка, кукла с мочалкой на голове.
      Глаза Адама обладают удивительным свойством: они то увеличивают, то уменьшают предметы. И окрашивают их в самые разные цвета. Адам видит своими глазами мир то прекрасным, то совершенно отвратительным. Иногда этот мир твердо стоит на ногах, а иногда спотыкается на обе ноги. И выглядит совершенно кривым. То же происходит и с людьми. Этот вот тёмный мальчик в глазах Адама сейчас перекручен как червяк, да и весь коридор, скорее, похож на зигзаг.
      Ясное дело: сейчас Адам с ним драться не будет, потому что в пражском доме драться нельзя, но злость на этого мальчишку всё-таки остаётся. Ничего, он спрячет её подальше, чтобы всегда была под рукой, как только понадобится.
     
     
      10
     
      Адам задумчиво перебирает картошку. И похоже, не видит её. Достоинство деревенского мальчика оскорблено, к тому же надо думать о возвращении в квартиру. Ведь снова придётся проходить мимо этого чернявого мальчишки. Неизвестно, может, тот ему ещё влепит. Может, всё-таки придётся и подраться. Ведь этот чернявый наверняка будет задираться. Да, всё-таки может получиться драка. А Адаму драться не хочется, ведь он не у себя дома, а как-никак у тётки.
      Но всё происходит совсем не так. Адам входит с сумкой картошки в коридор и осматривается. Смотрит направо — ничего не видно, только тёмный коридор, смотрит налево — обитая железом дверь. Дверь чуть приотворена, виднеется электрический свет.
      Адам кладёт сумку на пол и сразу же обо всём забывает. Даже о драке, которая может произойти наверху. Жёлтый свет притягивает его как магнит. Что там такое? Что скрывается за тяжёлой дверью? Тогда он толкает дверь. Он должен войти внутрь. Вся его мальчишеская фантазия тянет его туда. Да и что может случиться? Каждая дверь куда-нибудь ведёт.
      Действительно, внутри ничего страшного. Просторное, грубо окрашенное помещение, такое большое, что хоть устраивай балы, если бы только пол был не таким шероховатым. Под потолком электрическая лампочка с простым абажуром, какая-то старая мебель, корыта, большой кусок телефонного кабеля, несколько умывальников, пять вёдер, чей-то сундук и три ящика. Что-то вроде склада. Любопытство Адама таится где-то в самом дальнем уголке его существа. Скажи кто-нибудь Адаму, что он любопытен, никогда бы не поверил. Но вдруг Адам вспоминает о задании принести картофель, вспоминает о неприятной встрече, которая ждёт его, и намеревается уйти. Но не тут-то было. Тяжёлые двери прямо перед его носом с грохотом закрываются, и огромная щеколда опускается.
      Адам оказывается в западне.
     
     
      11
     
      Но Адама не так легко испугать! Он стоит на месте и делает глубокий вздох. Воздух сюда проникает через вентилятор в потолке.
      Что же ему всё-таки делать? Прежде всего Адам испытает сам себя. Спокоен ли он? Да, спокоен. Есть ли у него терпение? Конечно, есть. И мужества хватит наверняка. Хватит ли у него изобретательности? Вне всякого сомнения. А раз у него есть изобретательность, то рано или поздно он отсюда выберется. Адам берётся за ручку, толкает дверь, простукивает стены, осматривает бетонный пол, лезет по лесенке к вентилятору, но пока всё безрезультатно. Спасения нет. Единственный выход — превратиться в муху и вылететь через щёлочку вентилятора. Только вот в муху Адам превратиться не может, и поэтому ему остаётся одно исследовать повнимательнее этот подвал.
      Кое-какая еда здесь, наверное, найдётся. Адам замечает бочку кислой капусты и три банки маринованных огурцов. Как долго он на этом может продержаться? Неделю или две? Адам решает, что еду он будет экономить. Только ему придётся взять себя в руки, потому что кислую капусту он любит с малолетства. В деревне он почти каждый день забирался в погреб и ел там капусту. И отдохнуть здесь есть где. Лучше всего можно устроиться в старом кожаном кресле, которое так и зовёт, чтобы на нём посидели. На ночь он постелит себе в корыте. Положит туда несколько матрацев, — вот постель и готова.
      Адаму приходит в голову, что теперь у него впереди уйма времени и нет никакого смысла сердиться, огорчаться или волноваться. Ни крики, ни слезы тоже не помогут. Любопытство придётся отбросить. Главное сейчас — проявить терпение и сохранить спокойствие. Только почему-то все эти мысли Адама не успокаивают. Он снова осматривает подвал, заглядывает во все углы, а сам всё следит краешком глаза: не подошёл ли кто к двери? Так проходит несколько минут, и Адам чувствует себя здесь чужим ещё больше, чем раньше. Его уже теперь ничто не интересует. Ни старое кресло, ни весы, которые здесь стоят в бездействии, ни старый заслуженный шкаф. Адам уже начинает сердиться на себя. И зачем он сюда зашёл? Такое могло случиться только с ним. Вечно он лезет куда не надо. Но ещё больше он сердится на того, кто его здесь запер. И кто это мог быть? Единственно, чернявый мальчишка, который наверху чистил свой велосипед. Почти наверняка это он! Кому ещё нужно запереть Адама и заставить сидеть за этой железной дверью? Никому. А что сейчас делает Отка? Заметит ли она, что у неё нет картошки? И что Адам куда-то пропал? Да так надолго. Почему Отка не идёт и не освобождает Адама? Ведь сам он не может этого сделать! Ей давно пора уже прийти, ведь она же его сестра, пора бы хватиться. Если б пропала Отка, Адам давно пошёл бы её разыскивать! Впрочем, этого не пришлось бы делать. Разве Отка пошла бы одна? Нет, побоялась бы. А вот Адаму, ему ничего не страшно. Он даже способен какое-то время жить здесь, в подземелье. Честное слово, способен? Точно! И тут Адам улыбается, настроение его улучшается, и он вдруг осознаёт, что прошло не так уж много времени. Отка, конечно, опомнится и начнёт его искать.
     
     
      12
     
      Отке нужна картошка, а картошки нет. Тут она замечает, что нет и Адама. Куда же он девался? Почему не принёс ей картофель? Отка, волнуясь, спешит в подвал. В подвале она действительно находит сумку с картофелем, но Адама почему-то нигде нет. Коридоры подвала пусты, Адам как под землю провалился. Отка чувствует себя в подвале маленькой и беспомощной. Ей становится страшно: вдруг она потеряется и тоже провалится куда-нибудь? Кто потом станет искать их обоих?
      Отка выбегает на улицу и бежит туда, единственно откуда может прийти помощь. К пану Венцлу, часовщику. Уж он-то знает, как себя вести в этом подвале. Пан Венцл приходу Отки обрадовался. Он быстро сметает с рукава металлические крошки и идёт вместе с Откой. Вернее, не идёт, а бежит, потому что Отка тоже бежит.
      — Единственно, где он может быть, так это в бомбоубежище, — говорит пан Венцл, когда они отходят от кладовки Суковых и не видят Адама в соседних помещениях. Пан Венцл берётся за железный запор, и двери открываются. Прямо перед ними стоит живой Адам.
      — Что случилось? — вдруг разревелась Отка.
      — Ничего, — отвечает Адам. — Кто-то здесь меня запер.
      — Ты ощупай себя. С тобой всё в порядке?
      — Мне никто ничего не сделал.
      — Вот пожалуюсь на тебя тёте Яне и дома тоже. — Отка плачет не унимаясь.
      — Ну хватит, Отка. Ничего не случилось, — говорит ей часовщик.
      Отка постепенно смолкает, но успокоиться никак не может.
      Конечно, Адам сам виноват. Зачем он пошёл в убежище? Кто ему велел? Ведь он сам туда пошёл, собственными ногами. Но наконец Отка вынимает из кармана носовой платок, даёт его Адаму и говорит примирительно:
      — Вот тебе платок, вытри мне слезы.
      Адам вытирает ей сначала левую щёчку, потом правую и внимательно при этом Отку оглядывает. Ему жалко зарёванную Отку, но он говорит ей совсем другое:
      — А правый глаз плакал у тебя больше, чем левый.
     
     
      13
     
      Вместе с часовщиком Венцлом Адам доходит до дверей дома. Убедившись, что Отки нет поблизости, мальчик шепчет:
      — Пан Венцл...
      — Что тебе?
      — Вы знаете, у этого мальчишки лицо белое, как стена, а волосы совершенно чёрные, и он чистит в нашем доме велосипед. Кто это такой?
      — Это Шара.
      — Бывает такое имя? Шара?
      — Он, что ли, запер тебя в бомбоубежище?
      — Не знаю, кто меня запер, но никак не удивлюсь, если это он.
      — Ладно, давай забудем об этом.
      — Ладно, — отвечает Адам и бежит за Откой.
     
     
      14
     
      Картофель варится, над крышкой сгущается пар, и дети сейчас смеются над тем, как Адам торчал в бомбоубежище, а Отка искала его. Теперь это им кажется простой игрой в прятки. И все события кажутся теперь прекрасными, интересными, красочными и захватывающими. Полумрак таинственности уже не страшит, а, скорее, даже привлекает. Ещё никак нельзя распознать руку, которая опустила щеколду; ещё труднее, конечно, установить, кому принадлежала эта рука. Но Адам уже может дать волю своему остроумию, может награждать таинственного незнакомца множеством ругательных и насмешливых слов, называть его и «пройдохой», и «мошенником», и «плутом», и «адским отродьем». Отка в восторге от всех этих слов, она очень любит всякие прозвища и негодует на себя, что не может вспомнить ни одного из них.
      Когда звонит в дверь почтальон, она открывает ему сама. Адама к двери она не подпускает. Что, если опять потеряется?! Почтальон оглядывает Отку и немного медлит. Эта девчушка кажется ему очень маленькой, и наверняка в голове у неё полно всякой детской чепухи. Почтальон легко узнаёт, что Отка гостит у Суковых и что она приехала из деревни. А знает ли пан почтальон, где находится деревня Выкань? Нет, почтальон этого не знает, разве можно знать все деревни страны? Правда, он сам тоже родом из деревни и так случается, что они с этой маленькой девчушкой быстро находят общий язык.
      — Какая у меня теперь жизнь? — жалуется ей почтальон. — На деревья я смотрю только в бинокль, а зайцев представляю себе красными.
      — Что вы! — смеётся Отка. — У нас зайцы, скорее, голубые.
      — Ну вот видишь, — ворчит почтальон, — а самое главное — каждый день мне приходится подниматься на верхние этажи, потому что люди, которые живут внизу, писем почти не получают. Все адресаты почему-то на верхних этажах. И все письма со срочной доставкой. Ты не знаешь барышню Терезу?
      — Может быть, и знаю.
      — Да, наверное, знаешь. У неё серебряные волосы.
      — Знаю, знаю. Сегодня она меня поднимала в лифте.
      — А сейчас её нет дома. Ты можешь передать ей вот это письмо? Наверняка от какого-нибудь кавалера.
      — Ладно. Я её покараулю и сразу же передам.
      Отка страшно довольна, что почтальон оказывает ей доверие, она кажется себе очень важной и письмо несёт как святыню. Адаму, конечно, она не разрешает на конверт даже и взглянуть, не то чтоб прочитать, что на нём написано. А Адам ведь грамотный, проучился в школе уже пять лет.
     
     
      15
     
      Впрочем, Адам занят своими делами. Звонит телефон. Адам сначала пугается, а потом оглядывается по сторонам. Кто должен подойти к телефону? Конечно, он. Отка разговаривает у дверей с почтальоном, тётя на работе, дядя где-то в Египте. Кому же, как не ему, снять трубку, если телефон звонит не переставая и с каждой секундой всё настойчивее? Телефон словно заставляет Адама ответить, пока на другом конце провода всерьёз не рассердились.
      Он робко приближается к телефону и прикладывает трубку к уху. Трубка к уху так и прилипает. И микрофон находится прямо перед губами у Адама. Только голос в трубке кажется в первую минуту неразборчивым, словно кошка мяукает.
      Адаму до сих пор разговаривать по телефону не приходилось. Но он видел, как это делают другие.
      Адам говорит:
      — Да!.. — А потом снова: — Да, прошу вас... — А потом снова: — Прошу.
      И наконец различает слова:
      — Ты что, дурак? Кого это ты всё время просишь? — Мальчишеский голос звучит задиристо.
      — Я разговариваю по телефону, — отвечает Адам, всё ещё растерянно. Ему пока невдомёк, что по телефону тоже можно ругаться.
      — Ну ты, скотина деревенская!
      — А чего тебе, собственно, надо? — собирается с духом Адам.
      — Здорово ты мне попался, а? — насмехается мальчишеский голос.
      — Я? — Адам начинает кое-что понимать.
      — Ты, конечно. Здорово я тебя запер, а?
      — Значит, это ты, Шара? Да?
      Никто не отвечает. На другом конце провода молчание.
      — Я тебя вижу. Ты — Шара.
      — Как ты можешь меня видеть, ты, деревенщина?
      — Смотри не попадайся мне!
      — Ты тоже смотри! А то так тебе поддам, что света белого не увидишь.
      — А я сделаю из тебя котлету.
      — Полетишь от меня. Спина — спереди, брюхо — сзади.
      — А ты, задира, охромеешь, окосеешь, окривеешь.
      Адам больше не может сообразить, что будет с Шарой, когда он его изобьёт.
      Но у Шары тоже, видно, не хватает дыхания, потому что на другом конце провода молчание. Адам ещё некоторое время прислушивается к тишине в трубке не долетит ли какое-нибудь запоздавшее словечко, — но тщетно. Тогда он кладёт трубку туда, где она всегда лежит.
      Трубка давно на месте, но Адам места себе всё ещё не находит. Ему, собственно, бросили перчатку, враг сказал:
      «Иду на вы». Где-то совсем рядом с Адамом живёт чернявый Шара и объявляет ему войну. Хорошо, что Адам хотя бы знает своего врага — раз уж он у него появился. Хуже было бы, если бы он его не знал. Ему пришлось бы тогда подозревать каждого мальчишку на улице.
      Адам понимает, что вообще-то без врага не обойдёшься. На Выкане им был Ежка Альтман, с которым они слышать друг о Друге не могут. А здесь вот Шара. Адаму он уже на первый взгляд противен, поэтому вызов он принимает с удовольствием. Хуже было бы, если б Шара его вообще не интересовал. Хорошо, что при мысли о Шаре он злится: значит, во время драки сил хватит.
      Вражда по телефону не привлекает Адама. Здесь нужно отбиваться только словами, а в этом он не очень силён. Лучше стать друг против друга и смерить противника вызывающим взглядом. А потом кинуться на него.
      Возвращается от двери Отка с письмом для Терезы взволнованная и счастливая своей миссией. И сразу же понимает, что с Адамом что-то произошло. Мальчику явно не по себе. Пальцы у него шевелятся, будто собираются кого-то схватить, а глаза блуждают где-то далеко.
      — Адам! — восклицает Отка.
      — Я уже знаю, кто запер меня в бомбоубежище.
      — Кто?
      — Да этот мальчишка с нашего этажа, Шара.
      — Я его не знаю.
      — Лицо белое, волосы чёрные.
      — Ну, этого так оставлять нельзя.
      — А сейчас вот он ругался по телефону.
      — У дяди я видела гантели, ты должен тотчас же начать тренироваться, говорит Отка, и глазки её светятся, как у ласочки. Она готова драться рядом с Адамом.
     
     
      16
     
      Тётка возвращается с дежурства такой, какой они её не любят: брови нахмурены, глаза щурятся, уголки губ опущены и вокруг глаз веер морщин. Она оглядывает детей, пробует водопроводные краны, гасит свет, щёлкая выключателями, кидает взгляд на посуду, вымыта ли она, проводит пальцем по шкафу, нет ли пыли, и только тогда снимает свою форму. А потом глотает таблетку, чтобы успокоиться, и надевает лёгкое платье.
      Платье светло-красное, без рукавов. Вид у тёти, наконец, становится домашним. Адам и Отка с облегчением замечают, что и лицо её проясняется. Словно та, другая, сердитая женщина куда-то исчезает и на её месте появляется любезная пражская тётя Яна с улыбающимся лицом.
      — Ну сегодня у меня был и денёк! — говорит она, всё ещё сердито. — Иногда бывает ничего, а сегодня пассажиров уйма, а мелочи ни у кого. Ни у одного человека. Я так рассердилась, что хотела больше не впускать в трамвай. Ну скажите, а что делали вы?
      — Ничего, — отвечает Адам.
      — А мы ходили за картофелем, готовили, — растерянно вспомнила Отка, но о Шаре ни гугу.
      — Я очень люблю, когда дома меня кто-нибудь дожидается, — говорит тётя и наконец улыбается самой приятной своей улыбкой. — Я уже жду не дождусь отпуска. Как появится малыш, мне дадут отпуск. За последние десять лет я порядочно устала.
      — Но малыш будет плакать, — сочувствует Отка.
      — Знаю, знаю, но я ему скажу: «Не плачь, ведь я твоя мама».
      — А как его назовёте? — спросила ничего не понимающая Отка.
      — Владимир. Владя. По отцу. Я вам уже показывала его бельё?
      — Нет, — ответила с интересом Отка.
      — Нет, — сказал без интереса Адам.
      Тётя идёт к бельевому шкафу, выдвигает верхний ящик и показывает детям рубашонки, распашонки, шапочки, колготки, пелёнки.
      Всё, что требуется для новорождённого. И всякую вещь она любовно поглаживает, а шапочку даже целует, а потом аккуратно всё складывает с таким вниманием и осторожностью, будто это парча, вышитая золотом.
      Дети смотрят на неё с удивлением.
      — Ну ничего, ничего, — вздыхает тётка. — Я этого мальчика люблю уже наперёд.
     
     
      17
     
      Часа в три все втроём они отправились в город. Тётя хочет показать ребятам Прагу. Не всю, конечно, а только часть её.
      — Там, у себя дома, вы знаете всю деревню, а здесь со всем городом сразу не познакомишься, и вы должны быть рады, что увидите хотя бы что-то, — говорит тётя.
      Но дети едва её слышат. Машины громыхают, трамваи дребезжат, да и прохожие не молчат. Адаму с Откой кажется, что людей на улице намного больше, чем утром.
      — В Выкане, можно сказать, на улицах почти ни души, а здесь все улицы всегда полны.
      Но прохожие детям вообще не мешают, только хорошо бы па улице было поменьше шума, и движение чуть помедленнее да и люди не так бы спешили. А то ведь так торопятся, что даже Адама с Откой не замечают.
      — Знаете, — кивает головой опытная тётя, — здесь стоит только повернуть голову, как сразу же увидишь что-нибудь невиданное. А в деревне верти не верти головой, всё равно ничего не увидишь.
      И кто бы мог подумать, что тётя настолько права! Да и вообще тётя Яна ведёт себя так, как и надлежит настоящей родной тёте. Она покупает Отке розовое платьице, да такое, что только в самый большой праздник можно надеть. Отка колеблется недолго и подарок принимает.
      — Ты ведь хочешь быть большой? Не правда ли? — говорит тётка.
      Платье Отке страшно нравится. Она кажется себе в нём какой-то незнакомой девочкой. На Адама тётка надевает новые сандалии, потому что его старые, говорит она, не может больше видеть. Но Адам почему-то недоволен. В своих старых он выиграл в Выкане бег с препятствиями — через забор, через канаву, через две вымоины и одну стену, которая стояла почти отвесно. Как ещё придётся в новых, когда дело снова дойдёт до бега с препятствиями, — неизвестно. Адаму это всё ясно, но как объяснишь тётке, которая никогда не была мальчишкой? И Адаму приходится избирать иную тактику: новые сандалии он тайком будет бить о каждый столбик, о каждый фонарь, чтобы они как можно скорее стали старыми.
      Тётка, конечно, не забывает и о себе. Точнее сказать, о своём будущем малыше. Она покупает серую коляску на высоких колёсах с непромокаемым матрасиком. Но самое интересное, при каждой покупке тётя жаловалась на дороговизну, а когда покупала коляску — выложила уйму денег без малейшего размышления, даже с довольной улыбкой. Правда, ребята всего этого уже не заметили: от хождений по магазинам они совсем выбились из сил. Адам даже почувствовал голод. И не какой-нибудь обычный голод, а такой, при котором подводит желудок. Отка сразу заметила это — уж как-никак, а Адама-то она знает — и сказала тётке, что Адаму хочется есть.
      — Ах, боже мой, — засмеялась тётка, — да пойдёмте куда-нибудь зайдём!
      В кафе самообслуживания каждый из них взял в руки жёлтый поднос, и они встали в очередь. Сначала взяли себе булки. Отка две, Адам целых пять штук, а тётя Яна только одну. Пока подошла их очередь и на подносе появилось по порции сосисок, Адам три булки уже съел. Всё правильно. Теперь на каждую сосиску было по булке. Уж что другое, а считать Адам умеет. И вдруг к тёте подходит пожилая дворничиха в оранжевой кофте:
      — Пани, а где ваш ребёнок?
      Тётка пугается и тотчас же начинает искать детей. Но Отка спокойно ест свою сосиску, а Адам давно уже всё съел. Но сидит рядом.
      — У вас коляска пустая.
      — Ах, вот что, — наконец-то понимает тётка и облегчённо вздыхает. — Да мы её только что купили. Малыша у меня пока ещё нет.
      — Ну тогда ладно, — говорит дворничиха, — а я уж было испугалась, не случилось ли чего с ребёнком?
     
     
      18
     
      Отка звонит в дверь барышне Терезе. Она несёт письмо, которое утром доверил ей почтальон. Срочное письмо. Барышня Тереза давно должна бы получить его, да только её всё не было дома. И Отка тут уж ничего не могла поделать. Теперь барышня Тереза слегка выглядывает из двери, показывая только голову с серебряными волосами. На ней стираное домашнее платье, а этого никто не должен видеть, потому что барышня Тереза всегда хочет быть очень красивой.
      — Барышня Тереза... — пищит Отка.
      — Ах, это ты, — смеётся Тереза и приглашает Отку войти. Гостья совсем маленькая, и ей можно показаться в любом виде. Отка озирается по сторонам, но соблюдает приличие. Всюду фотографии киноактрис и киноактёров. Они улыбаются ей со стола, со шкафа и стен. Только Отка этих кинозвёзд не знает. И думает, что всё это родственники Терезы.
      — Я принесла вам письмо.
      — Давай, — говорит барышня Тереза.
      Она разрывает конверт, быстро читает, но чем дальше, тем больше хмурится. Наконец она комкает письмо, по ней видно, как она сердится!
      — Больше никуда с ним не пойду.
      — С кем?
      — Да вот с тем человеком, что написал мне письмо.
      — А почему? — испугалась Отка. Ей очень неприятно, что она принесла плохое письмо. Но ещё больше неприятно, что Тереза не хочет больше никуда с этим человеком пойти. Отка любит, когда у всех всё в порядке.
      — Когда я где-нибудь бываю, каждый знает, где я. Только он один не знает.
      — Л может, и знает, — защищает его Отка.
      — Нет, не знает, — сердится Тереза. — Он всегда и везде спит: и в кино, и в кафе, и в трамвае.
      — А вам что же, приходится его будить?
      — Да, приходится.
      — А может, он ходит в ночную смену?
      — В какую там ночную, ведь он — монтёр.
      — Ну, тогда я вас понимаю, — соглашается наконец Отка.
      — Ну вот, — улыбается Тереза. — Значит, никуда с ним не пойду. И всё.
      — Но, барышня Тереза...
      — Тебе что, Отка?
      — А не будет вам скучно?
      — Не бойся, Отка, уж как-нибудь развеселюсь.
     
     
      19
     
      Снова вечер, дети засыпают на своих диванах, тётка ушла в ночную смену в своей серой форме. В ней она похожа на мужчину. С улицы раздаются тоненькие трамвайные голоса, где-то за стеной нежно бьют часы пана Венцла, торопят время, которое и без того никогда не останавливается.
      — Адам... — шепчет Отка.
      — Чего тебе?
      — Расскажи что-нибудь.
      — Что?
      — Да хоть что-нибудь. Я сама не могу ничего вспомнить.
      — Ну вспомни, как у нас в деревне идёт дождь.
      — Я как раз это и хотела...
      — Сначала одна капля упадёт на трубу, потом другая — на порог, немного погодя — на крышу, затем — на оконное стекло. Это дождь пробует, куда ему лучше падать. Вот и посылает свои капли на нашу избу, на двор, на сад, семнадцать тысяч капель. А потом всё падает, и падает, и падает: тра-та-та-та-та-та-та...
      — А нас он где застаёт?
      — Мы сейчас дома, только мне надо во двор.
      — Ты шапку возьмёшь?
      — Да, беру.
      — Адам, а дождь уже больше не идёт?
      — Падают последние капли, дождь кончился.
      — У нас есть, куда дождю падать, правда?
      — Да, конечно. На траву, на листья, на забор, на двор.
      — А здесь, в Праге, и падать некуда, правда? — Есть, тоже есть, только здесь каждая капля обо что-нибудь да разобьётся. Но ты уж спи.
      Отка закрывает рот и глаза. Ей и вправду хочется спать, только глаза почему-то всё открываются. А что это за сон с открытыми глазами? Вовсе и не сон. И что может тогда присниться? Ничего. Сон снится только во сне, когда никто ничего не видит. И Отке приходится развлекать себя, раз уж она не спит и раз уж ей ничего не снится.
      — Адам...
      — Что тебе?
      — Адам, ты ещё минутку не засыпай.
      — Ну что, рассказать тебе теперь, как падает снег?
      — Нет, а то мне самой станет холодно. Ты лучше скажи, как тётя Яна наперёд может знать, что у неё будет именно мальчик? Ну, как это она может знать?
      Адам задумывается, ему не хочется Отку разочаровывать, но он понимает, что объяснить это выше его сил.
      — Ну, не знаю... — признаётся он через минутку. А Отка очень рада, что и Адам ничего не знает.
     
     
      20
     
      Утром ребята встают, а тётя ещё блаженно спит. Ей надо наверстать то, что пропустила она ночью. Ведь ночной сон не обманешь. Дети это понимают и не собираются тётку будить. Адам берёт гантели и упражняется: раз-два, раз-два. Он прямо чувствует, как у него нарастают мускулы. Теперь ему не страшно повстречать Шару, этого противного мальчишку, Адам сам первый может кинуться на него и поддать ему жару. Только Шары поблизости нет, а у Адама уже начинают болеть от гантелей руки. Из кухни появляется Отка и говорит:
      — Умойся и получше причешись.
      — А зачем?
      — Пойдём в город.
      — Как же мы пойдём, ведь тётя Яна спит.
      — Поэтому и пойдём. Мы должны купить ей какой-нибудь подарок. Она-то нам вчера сколько всего подарила.
      — Понятно. Значит, и нам надо что-нибудь ей подарить, она такая добрая.
      — Хорошо, пошли.
      И вот Отка с Адамом сами отправляются в город. У Адама десять крон, потому что мать посчитала, что мальчику не так нужны деньги, как девочке, у Отки двадцать крон. За тридцать крон уже можно кое-что купить, не так ли?
      Но едва дети вышли на улицу, как Отка испугалась.
      — Что же нам делать? Видишь, и без нас сколько здесь народу!
      Но на улице и для них места хватило. Только вот куда идти? Адам идёт впереди, Отка сзади, останавливаются они только около витрин и всё приглядываются, где что продают. Решили положиться на случай, может, увидят всё-таки что-нибудь подходящее для тёти или для маленького Влади.
      И так оказались они у витрины детского магазина. Сразу всё было решено. Они купят ботиночки для маленького Влади, шерстяные ботиночки, которые можно завязывать вокруг ножек. Стоят они всего шестнадцать крон, значит, можно купить. Адам, тот отдаёт свои десять крон, а Отка — остальное. Она, конечно, понимает, что у Адама, собственно, не остаётся ни кроны, и потому предлагает в любое время дать ему в долг. Но Адам отказывается, он даже очень рад, что может больше не думать о деньгах. Отка в восторге от его великодушия и раздумывает, как же его всё-таки за это вознаградить.
      — Знаешь что, — говорит она с милой улыбкой, — я сначала хотела отдать тёте эти ботиночки сразу.
      — Ну и отдай, — не понимает Адам.
      — А теперь сделаем по-другому. Мы ботиночки разделим, ты отдашь один, а я — другой.
      — Ну, как хочешь.
      — Тогда у тёти от каждого из нас будет по ботиночку и она будет знать, что мы о ней и о Владе думаем оба.
     
     
      21
     
      Улицу переходили малыши из детского сада. И тут всё остановилось. Машины, трамваи, пешеходы и даже Адам с Откой. Малышей было не так уж много, но шли они очень шумно. Все что-то говорили, кричали, визжали. И все дети почему-то были на одно лицо; трудно было даже понять, где мальчик, а где девочка. Может, потому, что на них была одинаковая одежда, а может, и действительно они были похожи.
      Адам наблюдает за Откой. Та смотрит на детей широко раскрытыми глазами, вытягивает губы, смеётся, подпрыгивает, что-то кричит и вообще ведёт себя так же точно, как проходящие мимо малыши. Да и платье на ней подобающее, словно сшили его для Отки именно в этом детском саду.
      И вдруг случается то, чего Адам совсем не ждёт. Одна девочка протягивает Отке руку и тянет её за собой. И Отка вдруг теряется в толпе малышей, а Адам не успевает сделать ни шага. Сначала, правда, он и не собирался бежать за Откой. Чего бояться? Пусть Отка поиграет с малышами. Ведь ей всё время приходится быть только с ним. Это ни к чему: она может стать похожей на мальчишку. Адам ведь прекрасно знает, что Отке нравится быть девочкой. И вот Адам плетётся за малышами вниз по лестнице, к детскому саду. Он издали наблюдает за Откой, и этого ему вполне достаточно. Он видит, как Отка улыбается и жестикулирует, окружённая девчонками. И ему чуть обидно, что сестра ни разу на него не оглянулась. Когда дети начинают входить в ворота детского сада, Адам решается окликнуть Отку. Он подбегает поближе к воротам и кричит:
      — Отка! Отка!
      Но Отка и головы не поворачивает, настолько она увлечена разговором с двумя девочками, которые крепко держат её за руки. Воспитательница замечает Адама, подходит к нему и говорит:
      — Отойди отсюда, она тебя не знает.
      — Да это же наша Отка, — пытается объяснить Адам.
      — Среди наших детей нет ни одной Отки... — говорит воспитательница и поворачивается спиной к Адаму, пропуская последних детей в дверь.
      Адам смотрит на воспитательницу, как бы пытаясь убедить её взглядом, что не может оставить здесь Отку, что должен взять её домой, что он как брат отвечает за сестру, но воспитательница тоже уходит. И Адам остаётся на улице в одиночестве.
      И что же теперь? Что же теперь делать? Адам знает, что нужно что-нибудь предпринять. Он входит в пустую прихожую и прислушивается. Весь дом словно лихорадит, до него долетают приглушённые голоса детей, какая-то сумятица звуков. Дети смеются, считают до пяти, кричат, поют, декламируют. Адам пытается прочитать висящие перед ним таблички, но, пожалуй, было бы лучше, если б он вообще не умел читать. Здесь одни запреты, приказы, предостережения. И если на самом деле делать всё так, как здесь написано, то уж лучше стать невидимым иль раствориться. Ведь оказывается, даже войти сюда он не имел права. Адам должен был признать, что в такой обстановке вести какие-либо переговоры и затруднительно и бесполезно. Придётся ему сходить за подкреплением — иначе этой крепости не одолеть и Отку отсюда не вызволить. Но за каким подкреплением? Откуда ждать помощи? Конечно, от пана Венцла.
     
     
      22
     
      Пан Венцл сразу же всё понял, едва взволнованный Адам заговорил. Сегодня, правда, пан Венцл был небритым больше, чем когда бы то ни было, но зато в его глазах так и мелькали весёлые маятнички.
      Он оставил свои часы спокойно отбивать время, оставил и своих заказчиков, и пошёл с Адамом в детский сад. Строгая воспитательница сначала не поверила ему, стала спрашивать, а не хулиган ли Адам. Но когда присмотрелась к девочкам в своей группе, то сразу нашла среди них Отку. И как только она не приметила её раньше, ведь Отка же верховодила. То она танцует с одним мальчиком, то милостиво позволит потанцевать с ней другому. А девчонки, те так и вьются вокруг неё. Одна суёт ей собачку, лишь бы только добиться её расположение, другая — белочку, третья — жёлтую птицу. Отка ничего не замечает. Лёгким движением руки она отказывается от всех игрушек.
      Воспитательница подошла к ней и за руку вытащила её в коридор. Отка как могла сопротивлялась. Но, увидев в коридоре пана Венцла и Адама, сразу же пришла в себя.
      — Пан Венцл, пан Венцл! — засмеялась она радостно.
      — Вот дожидаемся тебя, — приветливо говорит пан Венцл.
      — Адам, и ты здесь, — улыбнулась ему Отка, словно не замечая, что Адам хмурится.
      — Наш детский сад и так переполнен, — говорит строгая воспитательница. Но если вы хотите к нам сюда отдать Отку, то мы её возьмём, она нам подходит. Я даже перепутала её с Аполенкой, которая сегодня не явилась. Только ваша Отка стоит пяти таких Аполенок.
      «Да это мне известно», — хмуро подумал Адам.
      — Спасибо, спасибо, — говорит пан Венцл и растерянно оглядывается, боясь, как бы чего не раздавить. — Дети приехали сюда только в гости, они скоро должны вернуться обратно в деревню.
      — Ну этого я не знала, — отвечает строгая воспитательница и провожает детей вместе с паном Венцлом до порога.
      Потом дети идут уже одни, а за ними поднимается по лестнице пан Венцл. Отка идёт и строит рожицы и ещё что-то бормочет себе под нос.
      — Ты что рожи строишь? — спрашивает её Адам.
      — А может, я ещё играю.
      — Отка, тебя там как будто подменили.
      — Ты что, — испугалась Отка, — посмотри на меня как следует! Да разве я не такая, как раньше? Не узнаёшь меня? Думаешь, это совсем не я?
      — Да нет, ты.
      — Так чего же ты тогда не смеёшься? Разве что-нибудь случилось? Мне здесь всё понравилось, жаль, что у нас нет такого детского сада в Выкане.
      — Ты как кошка: сразу везде приживаешься. А чего ты там всё-таки делала?
      — Да они мне всё давали какие-то игрушки, а я всё бросала.
      — И пела ты там тоже?
      — Нет, только рот открывала.
      — Подождите, дети, подождите, — говорит старый часовщик. Он останавливается и прислушивается к уличному репродуктору.
      Дети тоже хотят услышать, что заинтересовало пана Венцла. Но ничего не слышат.
      — Мне кажется, это вас разыскивают. Адам Крал и Отка Кралова — это ведь о вас?
      — Значит, тётя проснулась, — испугался Адам. Теперь им ничего не оставалось, как бежать побыстрее домой. Одна ступенька, вторая, третья... девятая, и вот они уже на своей улице. Пан Венцл так быстро не может. Одолев несколько ступеней, он останавливается и думает, как жаль, что он всё больше стареет.
     
     
      23
     
      Такой тёти они ещё не видывали! Она выглядела по меньшей мере как дракон. Глаза горят, и извергает она громы и молнии.
      — Сначала я обмётывала петли... Дети ни слова.
      — Потом я складывала бельё...
      Дети ни гугу.
      — Потом я уже и обед сварила. Дети опустили глаза.
      — А потом я позвонила в милицию. Детям хочется провалиться сквозь землю.
      — Наконец я вынуждена была искать вас по радио. Дальше молчать уже нельзя. Сначала это поняла Отка.
      — Тётя, ты знаешь, во всём виновата я. Просто я заблудилась.
      Но и Адама будто бы кто кольнул. Он тоже промолчать не может.
      — Тётя, во всём виноват я, это я не смотрел за Откой.
      — И куда же ты забрела? — в голосе тёти уже заметно любопытство.
      — В детский сад.
      — А ты не врёшь? Правду говоришь?
      — Честное слово, правду.
      — Тётя, честное слово.
      — Ну и ну, чтобы ребёнок сам забрёл в детский сад! Тётины строгие глаза изучают детей, так и впиваются в них взглядом. Кажется, они действительно не врут. Жаль, нет возможности заглянуть в их души. Дети не чувствуют себя виноватыми и, наверное, на самом деле не виноваты, но тёте всё же пришлось их ждать и беспокоиться. Поэтому она и рассердилась.
      Оказывается, они заблудились. Обидеть её, конечно, они не хотели. Тётя счастлива, что так хорошо всё кончилось, она ведь своих племянников очень любит. Отка догадывается, что гроза уже миновала, и потихоньку улыбается.
      — Ты что смеёшься, когда я сержусь? — взрывается опять тётка.
      И Отка понимает, что улыбается она не ко времени, и всё же находит выход из положения.
      — Тётя, а ты не знаешь, что мы тебе принесли!
      — Конечно, не знаю.
      — Адам даст тебе правый, а я левый.
      — Ну, что же это такое?
      — А это для Влади.
      — Для Влади, — смеётся наконец и тётка. Дети вытаскивают белые ботиночки, Отка левый, Адам правый. Они похожи как близнецы. Тётя видит не только ботиночки, она видит в них уже и ножки своего сыночка. Сначала в них он будет лежать, а потом и ходить. Её малыш.
      Тётя вдруг становится очень красивая и очень счастливая, хотя всего лишь минуту назад была такая несчастная. Ну что ей с этими детьми делать? Прежде всего их, конечно, надо накормить.
     
     
      24
     
      Поближе к вечеру вернулся пан Сук, дядя выканских детей, то есть муж их тёти. Высокий, красивый, и всё на нём аккуратное и красивое. Форма голубая, лоб высокий, а усы придают лицу какую-то особую прелесть. Дядя — пилот гражданской авиации, но походка у него и вся выправка военного человека. Наверное, потому, что он долгое время находился на военной службе. Адам так и чувствует, что он всегда ко всему готов: управлять машиной, управлять самолётом, в одну минуту рассердиться или как следует рассмеяться. Тётя всегда считала его немного легкомысленным, но кто знает, правда это или нет.
      Отка, попав в его объятия, тут же стала упрекать, где это он так долго был?
      — Где я был? Да в Египте.
      — А это далеко?
      — За морем.
      — А что ты там видел?
      — Ты спрашиваешь, что я видел в Каире, на улице?
      — Да.
      — Ну представь себе такую картину: один продаёт хлебные лепёшки на палке и что-то кричит, другой гонит осла и кричит ещё громче, третий нахваливает свои сырные лепёшки и отгоняет мух...
      — А что делаешь ты?
      — А я покупаю финики у одного мальчика, у которого глаза будто тарелки.
      — Для меня?
      — Для тебя и для Адама.
      — А где они?
      — В сумке.
      — Я тебе верю, — засмеялась Отка, — а ещё скажи, как по-египетски будет пять.
      — Ты хочешь сказать по-арабски?
      — Да.
      — Хамза.
      — Вот это здорово! — ликует Отка. — Я теперь в деревне буду кричать «хамза-хамза», и никто не поймёт, что это пять.
      — Кроме меня, — говорит Адам и старается заполучить своего дядю пилота Сука для себя. Ему так хочется расспросить о его работе, что он весь дрожит от нетерпения. Отка немножко поговорила, и хватит. Пусть уступит место ему.
      — Дядя, а управлять самолётом трудно?
      — Когда умеешь — нетрудно.
      — А на что приходится обращать внимание?
      — Нужно всё время знать, где находишься.
      — И всё?
      — Нужно знать, что наверху, а что внизу, где свет, а где тьма. Где можно сделать посадку, а где нет.
      — А бывает так, что тебе не хочется лететь?
      — Бывает.
      — Когда?
      — Когда у нас самолёт пустой.
      — Понятно, — сказал Адам. Но что всё-таки дядя имеет в виду? Наверное, дядя любит возить пассажиров и больше всего любит, когда самолёт набит битком. Что ж, Адаму это нравится и он поступал бы так же. Остаётся, правда, ещё один вопрос.
      — А ты никогда но падал?
      — Ещё нет, — ответил дядя спокойно.
      — Не смейте вообще об этом говорить! — кричит тётя, которая вроде и не слушает, а всё слышит. Хотя и находится сейчас на кухне.
      Через две минуты она приходит и уводит дядю в соседнюю комнату. Там дядя будет есть, а тётя рассказывать ему главные новости последних дней. Тётю Египет уже давно не интересует, теперь её больше интересует коляска, детское приданое и ожидаемый мальчик. Её мужа это тоже интересует. Он говорит об этом, даже набив себе рот. Но ведь когда человек ест, он всё равно может думать и радоваться тоже.
     
     
      25
     
      Дядя переодевается в гражданское платье и хочет повести детей осмотреть новое здание аэропорта в Рузине. Ничего подобного они ещё не видели. Всё здание из стекла. Сказочный аэропорт. Но почему дядя переодевается, снимает лётную форму? «Чтобы меня на аэродроме не узнали», — смеётся дядя и приглаживает рукой усы. Он хочет в обществе своих деревенских родственников выглядеть как можно лучше. А скоро он станет отцом, и тогда придётся ему следить за своей внешностью ещё больше.
      В красную автомашину они садятся только втроём. Тётя остаётся дома. Аэродром она уже видела, кроме того, ей нужно собираться в дорогу. Куда тётя собирается? Отка хотела было спросить, но не посмела, побоялась выглядеть слишком любопытной.
      Отка заявляет, что сядет только с дядей, потому что сзади, мол, она боится. И Адам спокойно отправляется на заднее сиденье. Они сразу попадают в беспорядочную вереницу машин. Но дядя прекрасно управляет, и вскоре они почти выбираются из толчеи. Пешеходы уступают дорогу, дядя тормозит и снова повышает скорость. Адам весь в напряжении. Отка молчит. Дядя смеётся. Небольшое приключение, ничего не поделаешь.
      Они оставляют машину около здания аэропорта. Здание великолепное, из стекла и стали. Мир открывается до самого неба, и человек здесь становится птицей. Но по сравнению с деревней здесь будто в самом воздухе разлито напряжение. Стеклянные двери распахиваются сами, дети не успевают до них и дотронуться. Они замирают, словно громом поражённые. Как это возможно? Неужели стеклянные двери сами знают, что они втроём хотят пройти? Дети немного успокаиваются только тогда, когда убеждаются, что стеклянные двери так открываются перед каждым.
      В огромном здании аэропорта ребятишки чувствуют себя маленькими и беспомощными. Правда, с ними дядя, который здесь не чужой. И пожалуй, даже один из самых главных. Ведь их дядя — капитан авиации. Адаму явно льстит положение их дяди, и он спрашивает:
      — Дядя, а что ты здесь можешь приказать?
      — Ничего.
      — Почему ничего? — не понимает Адам.
      — Да потому, что я не в форме.
      — Ну ведь ты и без формы капитан.
      — А во-вторых, потому, что теперь я полечу только через четыре дня.
      — Ну и ну! — покачивает головой Адам.
      Дядя сегодня на аэродроме такой же обычный человек, как и они, деревенские ребята. Даже не верится. Но, наверное, всё-таки правда, потому что на капитана Сука никто не обращает никакого внимания. А ведь в аэропорту полно людей. Одни, сразу видно, уже завзятые путешественники, другие — какие-то уж слишком беспокойные, все хотят как можно скорее улететь, а третьи — просто зеваки. Кроме того, по аэропорту бегает уйма служащих. Дел для них здесь полно. Кому-то нужна информация, кому-то купить билет, кому-то билет продать, кроме того, таможня, газеты, багаж, аэропорт нужно подметать, убирать... У киоска с лимонадом Отка вдруг видит барышню Терезу, и ей сразу нестерпимо хочется пить.
      Дядя подводит ребят к киоску с лимонадом, а барышня Тереза делает знак, что хочет, мол, что-то сказать. Отка тоже в ответ моргает глазами, что, мол, поняла.
      Дядя подводит ребят к балюстраде. Что они здесь видят? Аэродром с серыми бетонированными дорожками, которые ведут куда-то далеко-далеко, в непроглядные просторы. Там один самолёт поднимается, а другой, наоборот, садится. Другие прируливают к зданию аэропорта. Моторы ревут ужасающе. А между самолётами снуют машины: автобусы, грузовики, тележки с багажом. Толчея, в которой явно есть какой-то свой внутренний порядок, хотя на первый взгляд его и не понять. Наступает небольшой перерыв, неожиданная тишина, и поэтому ребята слышат, как радио вызывает капитана Сука в администрацию. Дядя качает головой и говорит детям:
      — Встретимся через четверть часа на этом же месте, — и показывает пальцем на полосочку, вымощенную ярко-бежевыми камнями.
      В эту минуту Отка начинает действовать. Она приказывает Адаму:
      — Ты иди за мной и делай вид, будто ты меня не знаешь. И следи, чтобы я не потерялась.
      — Ты что опять придумала? — настораживается Адам. Он не верит больше Отке, та и вправду может потеряться.
      Отка бежит к киоску с лимонадом и шепчется там с Терезой. Адам вспоминает, что они встречали эту барышню дома, около лифта, но сам к ней не подходит. Отка возвращается и велит Адаму спрятать билет в кино. Адам видит, что Отка снова вдруг начинает из себя воображать невесть что. Она вертится, крутится, строит глазки, будто ей все пятнадцать. Ладно, ладно, думает Адам, но о билете в кино даже и не спрашивает. К чему ему быть любопытным? Что он, девчонка? Проходит несколько минут, и Адам с Откой уже стоят на условленном месте террасы. Дядя приходит и говорит детям:
      — Всё-таки увидели меня, хоть я и переоделся в штатское.
      — А зачем тебя вызывали?
      — Переменили маршрут. Через три дня я должен лететь в Конакри.
      — Вот видишь, дядя, — говорит Адам, очень довольный, — без тебя всё-таки не могут обойтись. Некому лететь в Конакри.
     
     
      26
     
      Вечером дети быстро отправляются спать, но сон не приходит. Да это и понятно, после такого беспокойного шумного дня. Они ведь знакомились с Прагой и побывали даже в аэропорту. Для того чтобы детям уснуть, им требуется вспомнить что-то очень привычное, что-то совершенно домашнее, чтобы они успокоились.
      — Ты помнишь, Адам?
      — Что?
      — Как мы с Азором подбирались к беличьему гнезду.
      — К тому дубу у леса?
      — Ну да. Ох, тогда я и есть хотела!
      — Помню.
      — А какая тогда была погода?
      — Страшный ветер.
      — Да-да, помню. Азор тогда упал с первой же ветки.
      — И заскулил.
      — Он ведь почти как человек.
      — А наша кошка тоже.
      — Как охота погладить Азора!
      — А я бы лучше погладил кошку.
      И дети поглаживают одеяло, а это значит, что они скоро уснут. Адам почти уже совсем спит, а Отка только начинает дремать. Её гложет одна забота. Может, и зря, но всё-таки гложет.
      — Адам?
      — Чего тебе?
      — Ты думаешь, Владя будет больше, чем наш Яхимек?
      — Как же он может быть больше, когда он ещё не родился?
      — А может, будет лучше нашего Яхимки?
      — Ну, скажешь тоже! — рассердился Адам и даже приподнял голову. — Разве может быть кто-нибудь лучше нашего Яхимки?
      — Конечно, нет, — вздыхает Отка и засыпает. Адам думает, а ведь Отка умная девочка, во всяком случае для своих шести лет умная. Ну конечно, с ним, Адамом, ей пока не сравниться. Адам уже знает, как люди на свете живут. Не только дети, но и взрослые. Он всегда представляет себе, что бы сказал или сделал отец или дядя Сук на его месте, и потому он почти не ошибается. Эти мысли успокаивают Адама, он доволен сам собой и наконец засыпает.
     
     
      27
     
      Утром квартира Суковых выглядит как после землетрясения. Вся одежда на спинках стульев, все шкафы раскрыты, ящики выдвинуты, ковры перевёрнуты, кругом какие-то свёртки с едой и раскрытые чемоданы. Тётка бегает по квартире не останавливаясь, она волнуется, а рядом вышагивает хладнокровный дядя. Оба выглядят совершенно иначе, чем всегда. Отка их буквально не узнаёт. И Адам замечает в них что-то новое, только не знает что. Отке кажется, что тётя помолодела лет на десять. На ней короткая юбка и красивая кофта. Губы накрашены ярче, чем всегда, лицо покрыто кремом, и волосы причёсаны по-модному. И голос у неё стал немножко выше и мягче, как это бывает у молодых людей. Да и дядя тоже переменился, и немало. Он даже сбрил усы. И вообще, побрился так усердно и тщательно, что не видно ни одного волоска. На это обратил внимание и Адам и подумал: к чему бы всё это?
      Размышляя дальше, Адам должен был признать, что бритый дядя гораздо моложе, чем дядя с усами, и вид у него более весёлый. Да, вместе с усами у него исчезло с лица печальное выражение. Так что в глубине души Адам одобрил этот поступок дяди. У самого Адама усы ещё не растут. Но если вдруг начнут расти, он сразу же будет их брить. Зачем ему в свои десять или даже в одиннадцать лет выглядеть как дедушка? Тётя наконец зовёт детей на кухню.
      — Итак, дети... — начинает она торжественно и на миг замолкает.
      Дети чувствуют торжественность минуты и смотрят ей в рот.
      — Сегодня мы станем родителями.
      — Как мама, ты красивее, чем когда была просто нашей тётей, — дипломатично замечает Отка. Глаза у неё светятся будто у ласочки, и она гладит тётку по руке.
      — Дяде это тоже идёт, — добавляет Адам.
      — Мы поедем с отцом на Мораву и вернёмся завтра с нашим ребёночком.
      — На Мораву? — удивилась Отка.
      — На Мораву? — не меньше удивился Адам.
      — Одна мама уступает нам своего сыночка. У неё уже пятеро детей, и своего шестого она отдаёт нам.
      — Пятеро детей для одной семьи хватает, — рассуждает Отка.
      — Владя будет нашим приёмным сыном, но он об этом не узнает, вы должны мне сейчас пообещать, что никогда об этом ему не скажете.
      — Ну, тётя, это же разумеется само собой, — успокаивает её Адам.
      — А я лучше об этом вообще забуду, — говорит Отка.
      — Что ж, это ещё лучше, — соглашается тётка. — Мы его привезём и тут же все сразу забудем, что он с Моравы. С самого начала он будет наш.
      — А что нам делать, пока вы не вернётесь? — интересуется Адам.
      — Можете пойти и посмотреть Пражский град.
      — Вот было бы здорово!
      — А можете сходить к Прокопу на Петршин, — говорит тётка. Прокоп двоюродный брат детей из Выкани.
      — Но смотрите не заблудитесь и не попадите под машину, вы ведь знаете, какое здесь движение.
      — Да, мы уже видели, — соглашается Отка.
      — Но мы уже привыкли, — смеётся Адам.
      — И смотрите, чтобы ни один из вас не потерялся.
      — Мне больше не хочется теряться, — заявляет Отка.
      — И мне тоже.
      — Еда в холодильнике, постели останутся разостланными, окна оставьте открытыми. Вы ведь знаете: кран надо закрывать, не открывайте газ, в квартиру никого не впускайте. Ясно?
      — Ну хватит договариваться, — говорит дядя. — Тётя, на старт!
      — Тётя, на старт! — повторяет Адам.
      — Тётя, на старт! — смеётся Отка.
     
     
      28
     
      Пан Венцл в Пражский град детей одних не отпустил. Как такое им могло прийти в голову! Вот он закончит с часами, вставит колесико, чтобы оно не потерялось, и пойдёт с ними. В Пражский град он ходит часто и всё им там покажет.
      — Хорошо, — согласились дети.
      Адам смотрит на его ловкие пальцы и говорит:
      — Пан Венцл, вы, наверное, здорово разбираетесь в часах!
      — Ты думаешь? — смеётся пан Венцл.
      — А что вы ещё умеете?
      — Да больше ничего.
      — Ну, наверное, ещё что-нибудь умеете.
      — Умею жить в городе.
      — А что это значит?
      — Это значит: помнить лица и уметь знакомиться.
      — Но это мы в деревне тоже умеем, — говорит Отка. Она не видит в этом ничего особенного.
      — Ну, я не знаю, — говорит старый часовщик. — Может быть, и умеете, но докажите мне это здесь, в Праге.
      — Попробуем, Адам?
      — Ну давай, — соглашается Адам.
      Они идут пешком через Погоржелец, и с Градчанской площади перед ними открывается Пражский град.
      Чехи строили свой кремль в течение тысячелетия. Здесь увековечены труд и фантазия давних художников и ремесленников. Ворота, кованая решётка, мощёный двор, остроконечные крыши храма святого Витта, стрелы башен храма святого Иржи. Дети сразу же поняли, что это и есть Пражский град. Тут уж не ошибёшься.
      Только вот Отку больше, чем ворота в Пражский град, интересуют солдаты, которые здесь стоят. На глазах у них чёрные очки, и стоят они совершенно неподвижно. Может, не моргают даже. А ведь должны были бы, потому что без сомнения они живые. И вот Отка решает с одним из них познакомиться поближе. Она покажет сейчас пану Венцлу, на что способна девочка из Выкани. Отка подходит к солдату, осматривает его с головы до ног, от синей фуражки до вычищенных ботинок, и говорит:
      — Ты куда смотришь? Солдат ни слова.
      — Ты что, не видишь меня? Солдат опять молчит, не улыбнётся.
      — Да посмотри получше, я здесь, перед тобой.
      Солдат и бровью не ведёт, стоит будто статуя. Отка, разочарованная, возвращается к Адаму и к пану Венцлу. Она убеждена, что всему виной чёрные очки. Ведь солдат ничего не видит через них, и потому Отке не удалось с ним познакомиться. Пан Венцл вздыхает, а Адам смеётся. «Вот глупый, — думает Отка, — и чего он смеётся». И даже наступает ему на ногу. Адам незаметно для пана Венцла даёт ей подзатыльник.
      Потом они идут дальше. В другом дворе часовенка и чудесный фонтан. В третьем дворе перед ними вырастает храм святого Витта. Ребята задирают голову, чтобы увидеть его остроконечные башни. И как только удалось всё это построить? Отка ещё интересуется; не вьют ли там наверху свои гнёзда ласточки? Адам, тот считает, что скорее уж летучие мыши. Отка снова делает попытку с кем-то познакомиться. На этот раз с белокурой женщиной, которая ей понравилась. Только женщина почему-то отвечает на незнакомом языке, и Отка её не понимает. Теперь Отка начинает верить, что завести знакомство в Праге не так легко, как ей казалось.
      Мимо них проходит долговязый мальчишка и исчезает под аркой, ведущей на другой двор. Адам вздрагивает. Мальчишка с бледным лицом и чёрными волосами. Шара? Да, наверное, это он. У Адама с быстротой молнии мелькает мысль, что сегодня утром он не брался за гантели. Но он тут же успокаивается: разве он не набрался сил вчера во время вчерашней тренировки?
      — Подождите меня, — говорит он пану Венцлу и Отке. — Я сейчас вернусь.
      — Что случилось?
      — Да я увидел здесь одного знакомого.
      — Адам хорошо запоминает лица, — замечает пан Венцл, и Отку это замечание задевает. Пан Венцл, правда, не сказал, что Отка лиц не запоминает и в Праге не может ни с кем познакомиться, но и в похвале Адаму она чувствует намёк на свою неловкость.
      Только пан Венцл, оказывается, неправ. Адам догоняет мальчишку, загораживает ему дорогу, но едва тот ему бросает: «А ну, отойди», как Адам сразу же отходит. Это вовсе не Шара, а совсем другой мальчик, и вовсе даже не похож на него. Адам возвращается ни с чем, явно раздосадованный. Всем всё ясно. Всё написано у него на лице. Но Адам всё-таки вслух признаётся в своей ошибке: вместо знакомого он остановил незнакомого.
      — Да не расстраивайся, — успокаивает его Отка, — здесь всё по-другому. Не так, как у нас на Выкани. А больше всего мне нравится, что на Граде все ходят пешком.
      — Да, конечно, — ворчит Адам.
      — Дети, пойдёмте, мы ещё ничего как следует не осмотрели, — говорит пан Венцл и ведёт детей в храм святого Витта.
     
     
      29
     
      Когда ребята так находились, что у них заболели ноги, пан Венцл повёл их в ресторан. Ресторан этот назывался «Викарка». И нигде ещё им так хорошо не сиделось, как именно там, хотя стулья в ресторане были деревянными и жёсткими. Ребята были страшно довольны прогулкой по Пражскому граду, они побывали всюду, куда только можно было заглянуть. И все люди, с которыми Отка потом заговаривала, были к ней внимательны, отвечали ей.
      — Ну что, пан Венцл, разве этого мало?
      — Не мало, не мало, — кивнул пан Венцл и хотел было погладить себе бороду. Только сегодня он сбрил её и потому погладил голый подбородок.
      Адама пану Венцлу пришлось всё-таки утешать, потому что Адам в Пражском граде так никого и не встретил. И ни с кем не познакомился, хотя пытался это сделать, чтобы доказать, что он может вести себя как заправский пражанин. Встретил только одного Шару, да и тот оказался не Шарой.
      Пан Венцл теперь пытается внушить Адаму, что иногда поневоле всё складывается к лучшему: лучше некоторых людей не помнить, чем помнить, а некоторых хоть узнавать, да не замечать. «Что правда, то правда», — думает Адам и вспоминает о Ежке Альтмане из Выкани. Да и с Шарой, собственно, дело обстоит так же.
      Отка тем временем осматривает ресторан. На стенах картины из жизни старой Праги, люди за соседним столом тихо едят, слышно только, как звенят приборы.
      — Кашлять здесь можно? — спрашивает Отка пана Венцла.
      — Можно.
      — А говорить надо шёпотом?
      — Нет, можно и погромче.
      — Но кричать ведь тоже ни к чему, — говорит Адам. который слегка завидует Отке, что ей сегодня так везло. Правда, Адам тоже, наверное, мог бы познакомиться с незнакомыми людьми, если бы этого захотел по-настоящему. Но зачем? Вот уж совершенно не обязательно! Когда понадобится, тогда он и познакомится.
      Официант наливает им в тарелку суп. Суп так вкусно пахнет, от него идёт пар. Отка берёт в руки ложку и счастливо улыбается.
      — Никто-никто на свете не знает, где мы сейчас находимся, — говорит Отка. — Ни тётя, ни мама.
      — И ни один человек в Выкане, — продолжает Адам.
      — И не знают, что мы сидим сейчас за столом.
      — И нас обслуживают официанты.
      — Вас тоже, пан Венцл.
      — Да, да, — улыбается пан Венцл.
      — И мы едим суп.
      — И ещё смеёмся.
      — А вы тоже смеётесь, пан Венцл?
      — Да, тоже смеюсь, — соглашается пан Венцл, он действительно рад, что опять смеётся.
      — И что. мы будем есть... что же мы будем ещё есть?
      — Жаркое из телятины.
      — И нам понравится?
      — А что вам здесь на Граде больше всего понравилось?.. — спрашивает Адам.
      — Всё понравилось, — отвечает Отка без раздумий.
      — Всё, — соглашается часовщик Венцл, как будто сегодня видит Пражский град впервые... — Ты запомни это посещение, Отка, — добавляет он через минуту.
      Отка молча кивает, потому что у неё набит рот.
     
     
      30
     
      Отка оставляет Адама в кухне, а сама отправляется в автолавку. Это здесь рядом, в двух шагах, нужно только перейти улицу, всегда оживлённую и весёлую. Минуту Отка раздумывает: закрыть ей глаза и быстро перебежать или лучше дождаться, когда остановятся машины. Отка — девочка деревенская, сметливая, и что-то ей говорит, что надо подождать. И она ждёт, а потом переходит. И вот она стоит в автолавке, разглядывает молодого продавца, которому она должна передать билет в кино от барышни Терезы. Она сразу же узнаёт его по описанию Терезы. Да, это тот самый молодой человек, волосы у него спадают на лоб. Сам весь зарос, и весь вид действительно выражает торопливость. Он начинает кивать раньше, чем покупатель кончает говорить. Отка рассматривает его, стоя у касс. В эту минуту и он замечает девочку.
      — Ты кого-нибудь ищешь? — спрашивает он.
      — Вас, — отвечает Отка.
      — Серьёзно?
      — Я принесла вам билет в кино.
      — Вот это хорошо. Мне три дня как хочется сходить в кино.
      — А вы знаете, от кого билет?
      — Нет, не знаю.
      — От одной барышни.
      — А как я её узнаю?
      — Она будет сидеть в кино рядом с вами.
      — Слева или справа?
      — Справа, — осторожно говорит Отка, потому что эту подробность она как-то упустила из виду.
      — Ну смотри, чтобы была справа.
      — Лучше вы запомните, что у неё серебряные волосы.
      — Серебряные волосы я люблю, — смеётся молодой продавец. — Но откуда ты знаешь, что этот билет надо отдать именно мне?
      — Да ведь барышня Тереза говорила о вас.
      — И что же, она назвала тебе моё имя?
      — Да, — кивает головой Отка, но спохватывается, потому что никакого имени барышня Тереза вообще-то не называла.
      И зачем она всё-таки сказала неправду? Да разве это её вина? Нет, виноват сам продавец. Он всё время задавал такие глупые вопросы, что Отка даже устала. Потому и стала соглашаться со всем подряд. А поправиться не пришлось продавца позвали покупатели. Отка возвращается. Она очень рада, что уже отдала билет, но волнуется, как вся эта история кончится.
     
     
      31
     
      На Петршин ребята идут через старый монастырский сад. Пробираются туда по разрушенной стене, и в этом саду, где порядка до сих пор больше, чем беспорядка, сразу же начинают чувствовать себя как дома. Так уж в этих монастырских садах бывает: яблони и груши стоят стройными рядами, кое-где виднеются дисциплинированные птички на ветке, везде широкие дорожки, уже забывшие о монашеских сандалиях, трава, на траве ручные ужи, море сорняка, но воздух, как нигде, совсем деревенский. В согретом солнцем воздухе парит оса. Отка убегает от неё. Оса негодующе жужжит, но потом, словно опомнившись, улетает дальше. Каким ей кажется мир? Таким же радостным и приветливым, как и этим двум ребятишкам?
      — А кто больнее жалит? — спрашивает Отка. — Пчела или оса?
      — Оса, — отвечает Адам и вдруг замечает три мальчишеские фигуры, появившиеся на дороге.
      Адам тут же забывает о деревьях, траве и обо всём на свете. Он не ошибся: средний мальчишка — жгучий брюнет с бледным лицом — Шара. Сомнений нет — Шара, Адам начинает дышать медленно, а соображать быстро. Что ему делать?
      Пока ясно одно — как эта встреча должна кончиться. И всё же нужно позаботиться о достойном начале. Прежде всего пару слов надо сказать Отке, которая пока ничего и не подозревает.
      — Отка, — говорит придушенным голосом Адам, — это Шара, — и показывает подбородком на среднего.
      Отка пугается, бледнеет, но сразу же всё понимает.
      — Дай-ка ему разок!
      — Это я знаю. А ты следи за двумя другими.
      — Это он запер тебя в подвале?
      — Он, негодяй.
      — И он угрожал тебе по телефону?
      — Он.
      — Ну, припомни ему.
      — Держись сзади! — тихо отвечает Адам. От злости в ушах у Адама начинает звенеть, пальцы разжимаются и сжимаются, но больше всего меняются от злости его глаза. Адам смотрит на Шару в упор. От дружелюбия не осталось и тени, глаза выражают одно лишь презрение. А вскоре лишь вызов и враждебность. Теперь, пожалуй, можно и начинать.
      Адам собрал все свои силы. И те, которые он приобрёл в упражнениях с дядиными гантелями, и прежние, приобретённые во время колки дров и во время бега с препятствиями. Адам так остро ощущает несправедливость и обиду, что он обязательно должен что-то делать. Не обязательно, конечно, всегда драться, но на этот раз драться надо, потому что иначе нельзя. Конечно, он немного побаивается, но страх сидит где-то так глубоко, что его совершенно и не видать.
      Шара останавливается в пяти шагах от Адама и тоже смотрит на него в упор. Адам замечает, что Шара ещё больше побелел и ещё больше почернел. И глаза у него точно такие, как и думал Адам: дерзкие и вызывающие. Оба других мальчика остаются сзади.
      — Ну что, хочешь драться? — спрашивает Шара насмешливым голосом.
      — Да, драться, — говорит Адам и в эту минуту понимает: что начать должен он.
      И должен победить Шару. И, стискивая зубы, прищуривая глаза, весь напрягшись, Адам кидается на врага. С быстротой молнии он обхватывает Шару и бросает на землю. Но в это же время его бьют по голове и по ногам. Пока что Адам боли не чувствует. Но странное дело: на земле Шара оказывается не один, Адам падает вместе с ним. Наверху то Адам, то Шара. В этом чернявом мальчишке скрыта какая-то невидимая сила. Он крепкий, как брусок, и ловкий, как угорь. Удары так и сыплются, оба мальчика тяжело дышат, голые ноги мелькают на солнце. Товарищи Шары затаив дыхание смотрят на драку. Им больше хочется смотреть и не вмешиваться — такая хорошая, настоящая драка. Зато Отка бегает вокруг как злая белка, которую выгнали из норы. Сначала она не знает, как бы ей вмешаться и помочь Адаму. Но вдруг её осеняет: она выжидает момент, когда у обоих мальчишек ноги неподвижны, потому что они действуют руками, — и кусает Шару в ногу, кусает изо всех сил, так, чтобы было больно. Шара пугается и начинает кричать. От его крика пугается и Адам. Оба мальчика, как по приказу, перестают драться. Медленно поднимаются они с земли, и каждый идёт своей дорогой. К Шаре присоединяются два других мальчишки, а к Адаму Отка.
      — Ну ты ему и врезал! — торжествует Отка.
      — Он мне тоже! — по-деловому замечает Адам.
      — Прокопу мы ничего не скажем.
      — А зачем ему знать?
      — Тебе не больно?
      — Да вроде нет.
      — Может, тебе умыться? — говорит Отка и идёт с Адамом вниз к пруду.
      Вода после драки — великолепная вещь. Она сразу освежает. Адам отряхивает свою рубашку и разглаживает брюки. Постепенно у него и в голове, и в сердце всё успокаивается — так что на дороге к Петршину снова появляется обычный спокойный Адам. Отка — та успокаивается не сразу, она всё ещё думает о драке.
     
     
      32
     
      Им приходится пройти через немалые испытания, прежде чем они попадают наверх, на одиннадцатый этаж. Сначала они звонят, нажимая кнопку. В ответ раздаётся хриплый голос. Ни Адаму, ни Отке и в голову не приходит, что они должны общаться с этим голосом. Голос замолкает. Дети ждут, но безрезультатно. Немного посовещавшись, они звонят снова. Снова из шкафчика над их головой раздаётся голос, только более сердитый. Наконец Отке приходит в голову крикнуть: «Прокоп!»
      Голос умолкает, и снова — ничего. Но потом слышится звук лифта, двери открываются, и в них появляется Прокоп.
      — Адам, — кричит этот толстяк Прокоп, — Отка!
      — Почему ты нам не открывал?
      — Откуда же я знал, что это вы? Вам надо было ответить, сказать в телефон, это, мол, мы, Адам и Отка.
      — Всюду нужно говорить, кто мы, — вздыхает Адам.
      — Вы здесь не в деревне, вы в Праге, — говорит им двоюродный брат Прокоп и поднимает их в лифте наверх.
      Прокопа они хорошо знают, ведь он бывает у них в деревне, и им давно известно, что он страшный хвастун. Сам слушает всегда вполуха, но очень любит говорить: «Это я уже давно знаю», «Это не ново». Хотя на самом-то деле это и не всегда так. И всё не перестаёт повторять, что он, мол, самый умный в классе. А кроме того, у Прокопа на руках часы с секундной стрелкой. Завидует ли ему Адам? Пожалуй, нет. Но он тоже хотел бы иметь такие часы. О родителях Прокоп говорит с каким-то равнодушным выражением, будто ему до них нет никакого дела. А уж этого Адаму с Откой никак не понять. Что бы они сами без родителей делали? Правда, родителей Прокопа обычно не бывает дома, и чаще всего Прокоп остаётся дома один, но разве это даёт ему право так мало считаться с родителями?
      И на этот раз Прокоп дома один. Прежде всего он показывает Адаму с Откой вид из окна. Вернее, из трёх огромных окон. На Белую гору1, на Прагу и снова на Прагу. Город необозрим, людей совсем не видать. Они где-то там далеко внизу, торопятся, толкая друг друга, совсем незаметные, хотя на них и светит ослепительное августовское солнце. Оно светит всем вместе, а не каждому в отдельности, как иногда людям кажется. Освещает всю-всю Прагу и ещё дальше зелёные горизонты. Отка кажется себе птицей, только что вылетевшей из гнезда. А Адам спрашивает, как Прага выглядит отсюда ночью.
     
      1 Белая гора — историческое место на окраине Праги, где в 1620 году гуситы потерпели поражение.
     
      — Знаешь, сколько ночей я глядел на Прагу! — говорит Прокоп. (Похоже, что всю жизнь он только этим и занимался.)
      — Но ты скажи, какая Прага ночью?
      — Ты спрашиваешь о каких ночах — светлых или тёмных?
      — О тёмных.
      — О, знаю о каких. Такие ночи ты даже в Выкане не видел.
      — Ну, скажи, — говорит Отка.
      — Ты только послушай меня. Здесь ночь тёмная, как уголь, на небе ни звезды, тихо, как в костёле. И кажется, будто солнце никогда и не выйдет. Если в Праге вдруг погаснут все огни, будет очень страшно. Да, здесь ночи пострашнее, чем у вас.
      — Может быть, — говорит Адам, — но здесь не летают летучие мыши.
      — И не скулят собаки.
      — И хорьки не отправляются на охоту.
      — И нет здесь у вас ёжика.
      А потом дети рассказывают Прокопу, что они уже видели и пережили в Праге. Но о самом сильном своём переживании Адам молчит, потому что он не уверен, что с Шарой теперь всё кончено, что он победил его и все счёты сведены. И всё-таки имя Шары невольно вылетает у него. Наверное, это происходит потому, что Адам всё ещё не забыл о Шаре.
      — Шара? — удивляется Прокоп. — Ты знаешь Шару?
      — А ты что, тоже его знаешь?
      — Как же его не знать? Это начальник отряда ПЗВ.
      — А что такое ПЗВ? — спрашивает Отка.
      — Ну, отгадай.
      — Отряд помощи зубному врачу.
      — Отгадай ты, Адам!
      — Подразделение зловредных вредителей.
      — Нет.
      — Ну сдаёмся.
      — Отряд противозапретных вывесок. Его отряд собирает все вывески, на которых запреты, как, например: «По газонам не ходить», и склад таких вывесок находится в монастырском саду.
      «Ну, пожалуй, это занятный отряд», — думает Адам. Хочет он иметь что-нибудь общее с таким отрядом? Да, пожалуй, хочет, потому что и он не любит запреты. Только если б в этом отряде начальником был, конечно, не Шара!
      — А умеет Шара драться?
      — Ещё как!
      — А ты уже с ним дрался?
      — Да, всё уже позади, — смеётся Прокоп. «Ну, у меня тоже позади, — думает Адам. — Только что вот у меня впереди?»
     
     
      33
     
      Вечером дети врываются к пану Венцлу. Их привлекают его многочисленные часы, развешанные по стенам. Нежный и звонкий их перезвон. Не думайте, что они явились узнать, сколько времени. Тот, кто попадает к пану Венцлу, о времени не думает. Часы здесь поставлены так, чтобы они не мешали друг другу. Все часы бьют по очереди. Например, когда они бьют семь часов, то перезвон продолжается три четверти часа. Восемь отбивают тоже три четверти часа. И среди этих удивительных часов живёт одинокий пан Венцл. Отке его немного жаль, а Адам наверняка подружился бы с ним, если бы пану Венцлу было лет на пятьдесят поменьше. Сегодня дети хотят пригласить его к себе, чтобы было повеселее, раз уж им надо сидеть дома. Но пан Венцл отказывается.
      — Вы что, любите быть один? — удивляется Отка. Её в дрожь приводит только мысль о том, что ей пришлось бы оставаться одной.
      — Я уже так привык. Ем, когда мне хочется есть, сплю, когда мне хочется спать, а в остальное время работаю.
      — А на часы даже и не смотрите?
      — Только как на механизмы, я их очень люблю и могу ими заниматься целыми днями. Но знать, сколько времени, мне не надо. Меня это не интересует.
      — Значит, и время у вас бежит медленно.
      — Да, времени у меня хватает.
      — Ну, очень хорошо, — смеётся Отка. — Значит, мы вас не задерживаем.
      — Да, сейчас ни у кого нет времени на детей, только у меня есть. Но вот у меня нет детей.
      Пан Венцл улыбается, по нему никак не видно, чтобы он отвык от детей.
      — А как же мы?
      — Но вы-то здесь всего на несколько дней.
      — А почему всё-таки вы не хотите зайти к нам?
      — Потому что пани Сукова меня не любит.
      — А её нет дома.
      — Именно потому и нельзя, что её нет дома. Если бы она была дома, я бы охотно пришёл.
      Дети не понимают; почему пан Венцл такой упрямый, но долго об этом не раздумывают, не ломают голову. Отка вспоминает, что она ещё хотела потрогать разрисованный маятник. Она теперь дотрагивается до него и долго потом смотрит на свой палец. А Адама интересуют часы, похожие на куранты. Эти часы показывают не только часы и минуты, не только секунды, но и весь календарь, определяя каждый день. Показывают восход и заход солнца и даже определяют положение луны. Детям даже кажется, что пан Венцл вовсе и не часовщик, а звездочёт или астроном.
     
     
      34
     
      В десять дети стараются уснуть, но это им плохо удаётся. Отка почему-то время от времени дрожит, а у Адама засыпают руки, ноги, засыпает и живот, и грудь, и плечи, а голова никак не хочет уснуть. Он никак не может забыть о сегодняшней драке! Какую же великую ошибку он совершил, когда не наступил ногами на грудь Шары!
      — Мне как-то холодно, — жалуется Отка.
      — Тебе вовсе не холодно, просто ты тоскуешь.
      — А ты что-нибудь расскажи, может, я и согреюсь.
      — Вспоминай, если хочешь, вместе со мной о Ежке.
      — Ладно, давай.
      — Вот это противник! Он никогда за спиной обо мне ничего плохого не говорит. Обзывает только, когда мы встречаемся.
      — А как он тебя подкарауливает! Но, правда, кричит, когда собирается камнями бросаться. Чтоб ты спрятался!
      — Он дерётся только честно. И ни разу не напал на меня сзади, ни разу не подставил мне ножку.
      — А потом вам всегда обоим попадало: Ежке от пана Альтмана, а тебе от нашего отца.
      — Вот именно. Поэтому мы и не забываемся, — говорит Адам и чувствует, что так оно и есть на самом деле.
      Ежка Альтман — противник для него совершенно ясный. Адам его хорошо знает и понимает, чего можно от него ждать. А потому испытывает к нему даже что-то вроде симпатии, хотя ему всё время приходится за ним следить и думать, как бы в чём не промазать. Как бы тот его не опередил в этом состязании силы. Шара же для него совершенно непонятен. Адам не знает ни его характера, ни его друзей. Не знает даже, есть ли у него отец? В общем, он ничего не знает про Шару. Есть ли вообще кто-нибудь, кого он должен слушаться? Поэтому он должен быть готовым ко всему — и к честной драке, и к коварству. Вот Адам и не может уснуть. И ему очень хочется домой. Он чувствует себя здесь чужим.
      — Адам! — зовёт опять Отка.
      — Чего тебе?
      — Знаешь, о чём я думаю?
      — Нет.
      — Тётя поехала за ребёночком на Мораву, правда?
      — Да, она же нам об этом сказала.
      — А мы с тобой тоже с Моравы?
      — Да ты что! Мы из нашей деревни.
      — А ты откуда знаешь?
      — Я помню, как ты народилась. Очень хорошо помню! — Ну, я рада. А как ты народился, тоже помнишь?
      — Про себя нет.
      — Ну вот видишь!
      — Но мне даже и в голову не приходило, что я с Моравы.
      — Всё может быть. У тебя светлые волосы, а у меня нет.
      — Ну, мы дома спросим.
      — Правда, — Отка уже зевает, — придётся дома спросить.
     
     
      35
     
      Утро дети почти проспали. И просыпались они медленно. Где они? В Выкане? В Праге? Если бы они были на Выкане, то их встречало бы свежее утро, роса, а в Праге в окно светит только солнце. Кто знает, бывает ли когда-нибудь в Праге роса? Чтобы убрать постели, ребята выдумывают игру. Они говорят себе, что диваны — это огромные черепахи, которые задыхаются под одеялами. Громко крича, они сбрасывают их и убирают. Черепахи освобождены! Отка сразу же превращается в укротительницу. Вот она оживляет кресло, и оно становится львом. Оживляет ковёр, и он летит, как цапля, оживляет стеллажи с книгами, и вот перед нами слон, который любит читать, стул превращается в собаку, африканская маска и египетский бюст ещё во что-то. Дети вдруг замечают обстановку в квартире, а раньше они не обращали на неё никакого внимания. Теперь всё кажется им живым.
      — Ну, вот мы уже всё и прибрали, — смеётся Отка.
      — И теперь тётя может приехать вместе с Владей.
      — Но мы ведь ещё не наигрались, — жалуется Отка. — Придумай что-нибудь.
      Адам думает, думает, затем берёт ключ, который нашёл вчера, и говорит:
      — Пани, я продаю ключ.
      — Сколько стоит?
      — Сто семнадцать крон.
      — Слишком много, я до ста семнадцати, может, и недосчитаю.
      — Ну, тогда семнадцать крон.
      — Ну что же это за ключ, который стоит семнадцать крон?!
      — Он открывает все замки в дверях, в воротах, замки висячие и патентованные, стальные и никелированные.
      — Простите, но вы не читаете газет.
      — Как то есть не читаю, когда я читаю?
      — А там было написано, что с сегодняшнего дня все замки должны быть открыты. Ключей больше вообще не потребуется.
      — Отка, я сейчас тебя стукну, — говорит весело Адам и нечаянно смотрит в окно.
      Улыбка с его лица немедленно исчезает, потому что у табачной лавки, где продаются также и газеты, он видит сцену, которая сильно его волнует. Приземистая женщина даёт там подзатыльник черноволосому мальчику. А потом ещё один подзатыльник. Наконец она бросает ему пачку газет. Мальчик поднимает их и бежит по тротуару. Вот он уже затерялся в толпе.
      Ничего в этом нет особенного. Мать приучает к порядку своего сына. Но только ведь это не просто какой-то там мальчик, а его смертный враг — Шара.
      — Куда ты уставился? — спрашивает Отка и тоже подходит к окну.
      — Никуда, — отвечает Адам вдруг обрадованно. Наконец-то он хоть что-то знает о Шаре. Это — мальчишка, как любой другой, и, значит, дома ему тоже достаётся.
      — Адам, я тебя стукну, — заявляет Отка, и по её сверкающим глазам видно, что она так и собирается сделать.
     
     
      36
     
      Тереза вызывает Отку в коридор и громким шёпотом рассказывает ей, что было вчера в кино. Она беспокойно оглядывается, до сих пор негодуя и сердясь. Да ничего хорошего не было! Лучше бы уж он не встретился на её жизненном пути! И зачем только она влюбилась? Что, собственно, случилось? Да этот её герой в кино слишком громко смеялся, когда никто вообще не смеялся. Люди оглядывались на него, и Тереза прекрасно понимает, что они думали. Как можно смеяться, когда на экране не происходит ничего смешного? Ну разве можно ей с таким встречаться? Нет, нельзя. Даже если бы он был писаным красавцем, и разве можно за такого выйти замуж? Нет, и думать об этом не стоит.
      — Барышня Тереза...
      Тереза вопросительно смотрит на Отку. Серебряные волосы её слегка поблёскивают.
      — А вы не могли заткнуть уши?
      — Сначала я делала вид, что этого смеха я не слышу. Но потом чем дальше, тем больше я его слышала.
      — А забыть нельзя?
      — Всю ночь я хотела забыть об этом смехе, специально даже не спала, но ничего не получилось. Так ничего и не получилось. Всё время я слышала его смех.
      — Тогда, наверно, ничего не поделаешь, — уступает Отка.
      — Ничего не поделаешь. До сих пор я думала, что у меня у самой не хватает образования. Но по сравнению с ним я очень даже образованная. Отка, ты слушаешь меня?
      — Слушаю.
      — Ну что ж мне теперь делать? — говорит барышня Тереза несчастным голосом.
      Она смотрит на Отку и вдруг видит перед собой маленькую девчушку, которая ещё как следует и расти не начала. Видит детское личико, ещё совсем беззаботное. Тереза вдруг опомнилась: и кому это она всё говорит? Кому жалуется? Тон её меняется:
      — Вот это анекдот, не правда ли? Мальчик смеётся, а сам не знает над чем.
      — А я тоже очень люблю смеяться, — признаётся Отка.
      — Ну давай посмеёмся вместе, — говорит Тереза и смеётся так, что их слышно на четвёртом этаже. И Отка смеётся вместе с ней, смеётся звонким прерывистым смехом, будто сыплются монеты.
     
     
      37
     
      Почтальон подаёт Отке голубоватый конверт с разноцветной красно-сине-белой каймой. Чудесный конверт! И кроме того, это письмо спешное, доставленное авиапочтой из самой Югославии.
      — Это от наших, — ликует Отка, когда почтальон объясняет ей, сколь редкое письмо он вручает ей.
      Только вот конверт надписан на имя пана Владимира Сука, так что Отке с Адамом придётся сдержать своё любопытство, пока пан Сук не вернётся с Моравы. К счастью, ждать недолго, вот-вот они уже должны приехать. Но Отке просто письма мало, ей хочется чего-то ещё. Она любит письма вручать. Отка спрашивает почтальона, а нет ли какого письма для барышни Терезы. Оказывается, нет. Но у почтальона имеется какое-то официальное уведомление для пана Венцла. Отка довольна и этим. Но уведомлением завладевает Адам и сразу же отправляется в мастерскую к пану Венцлу. Адаму такое поручение очень кстати, потому что ему надо срочно поговорить с паном Венцлом.
      Пан Венцл, едва взглянув на уведомление, кладёт его на край своего стола под металлическую гирьку. Там таких писем много. Настольная лампа бросает резкий свет на детали разобранного будильника, который пай Венцл сейчас ремонтирует. Вокруг лежат мелкие инструменты, сейчас пан Венцл возьмёт их в руки и начнёт ремонт.
      Адам снова спрашивает пана Венцла о Шаре. И тот подтверждает предположение Адама. Да, мать у Шары вдова, она работает в табачном киоске, где продаются и газеты, в двух шагах от мастерской пана Венцла, старается держать мальчика в ежовых рукавицах, но удержать не может. Мальчик очень упрямый и делает что хочет. Пан Венцл уже натерпелся от него. Как? Да вот однажды Шара принёс в мастерскую чинить часы, которые нашёл где-то на свалке, но при этом всё хотел украсть у него табличку: «Не трогайте маятники». Подумать только, ну зачем ему понадобилась такая табличка! Адам улыбается во весь рот, он очень обрадован этим рассказом. Шаг за шагом он открывает загадки Шары. Сначала ему казалось, что этот мальчишка даже не мальчишка, а какой-то злой дух, связанный с подземельем. Потом он понял, что всё гораздо проще. Шара ест, пьёт и спит, как любой другой мальчишка. И как и все, ходит в школу, учит уроки, разносит газеты, моет посуду. И его мать, когда ей захочется, может побить его. Короче говоря, это обыкновенный мальчишка, хотя, может быть, он и отличается от других упорством, упрямством, изобретательностью, силой и ловкостью. Это Адам признаёт, в этом он сам убедился.
      — Пан Венцл, — говорит Адам и смотрит на старого мастера с просьбой в глаза.
      — Тебе чего?
      — А вы не могли бы подарить мне эту вывеску?
      — Бери, она мне уже давно не нужна.
      — Но Шаре-то вы её не отдали.
      — Потому что он хотел её взять сам, а тебе могу и отдать.
      — Спасибо вам.
      — Я даже не спрашиваю, что ты с ней будешь делать, потому что делать с ней, на мой взгляд, нечего.
      — Ну, это я уж придумаю.
      — Ну хорошо, придумывай, — кивает головой старый часовщик.
     
     
      38
     
      Настоящий базар и непередаваемая суматоха воцаряются в доме Суковых как только те привозят Владю. Квартира перевёрнута вверх ногами, возгласы приветствия, шум, разбросанная одежда. Крик малыша. Проходит некоторое время, прежде чем ребята привыкают к этому внезапному беспорядку.
      — Очень хорошо, что вы дома, — кричит тётя, — не придётся искать вас по радио!
      — Зачем же снова искать? — отвечает с достоинством Отка.
      Волосы у тёти теперь растрёпаны, от причёски ничего не осталось, но лицо сияет так, будто она выиграла миллион.
      — Пойдите взгляните на Владю, — предлагает тётя.
      — Да, посмотрите на Владю, — приглашает детей и дядя. И он весёлый, хотя глаза у него усталые.
      Но что дети видят? Малыша со сморщенным личиком, о котором ничего ещё сказать нельзя. Он даже и на ребёнка пока не похож.
      — Ведь он красивый? Правда? — спрашивает тётка.
      — Видали вы такого красавца? — продолжает дядя.
      — Да, красивый, — отвечает, соблюдая приличие, Отка.
      — Да, — невежливо отвечает Адам.
      — Скоро я ему покажу аэродром, — обещает дядя.
      — А я его сейчас перепеленаю, — говорит тётя и развязывает узелок с ребёночком.
      В пелёнках Владя кажется ещё меньше, а может быть, он и действительно меньше, чем надлежит быть малышу. Но это только кажется ребятам из Выкани. Новые родители ничего такого не замечают. Тётя собирается расстелить сухую пелёнку, но в руки берёт её неловко. И совсем уж неловко заворачивает Владю.
      — Тётя, пусти меня, — говорит Отка и сама берётся за пелёнку.
      Несколько ловких движений, и пелёнка там, где ей надо быть. Владя даже перестаёт пищать и робко моргает.
      — Отка, это просто замечательно! — хвалит её тётя. В эту минуту она даже не вспоминает, что Отка пеленала Яхимка, наверно, уже тысячу раз, если не больше. Ведь с весны мама ходила в поле каждый день.
      — Владя понял, что он дома. — Дядя делает новое открытие.
      — Скорей всего, — бормочет Адам.
      — Отка, погляди, правда, Владя похож на меня! — восклицает тётя. — Ты обрати внимание, и нос, и брови, и глаза. Неужели не видишь?
      — Я не умею различать, — говорит Отка.
      — Вот удивительно, — присоединяется Адам, хотя никто так и не понимает, что удивительно.
      — Мы должны сообщить всем друзьям и знакомым, что у нас — сын Владимир, говорит дядя, который любит всякие торжества.
      — А что вы здесь без нас делали? — спрашивает тётя.
      — Мы были на Граде.
      — И заходили к Прокопу.
      — Мы играли, наводили порядок.
      — У нас и минуты спокойной не было.
      — Я так устала, — говорит в заключение Отка.
     
     
      39
     
      А что принесло детям письмо из Югославии? Какие они получили приказы? Немедленно возвращаться в Выкань! Родители уже тоже спешат на самолёте домой, так что скоро они там встретятся и будут жить все вместе, как раньше. Яхимек наверняка уже скучает, а куры и кролики прямо голодают. Родители скучают о детях и думают, что дети тоже по ним скучают. Хватит уже бродить по свету.
      — А откуда они знают, что мы скучаем? — удивляется Отка.
      — Они думают, что мы Выкань так же любим, как и они.
      — Это правда, — задумывается Отка, — только им, наверное, ещё скучнее, потому что они от Выкани дальше.
      — Ну, не думаю.
      — Почему ты не думаешь?
      — Расстояние ничего не означает. Что пять километров, что тысячи километров. Всюду скучают одинаково.
      — Адам, я очень рада, что ты всё знаешь, — сверкает глазами Отка, она явно довольна.
      Только Адам знает не всё. Дядя продолжает читать письмо. В том селении, у Нового Сада, была буря, но не какая-нибудь особая, югославская, а самая обыкновенная, только сильная. Родители каждый день вспоминают о своей деревне и не могут уснуть даже на мягкой постели. И только в самом конце письма была одна-единственная строчка о том, что отец снова стал победителем в пахоте.
      После чтения письма дядя помолчал, и дети тоже притихли. Значит, Антонин Краль, тракторист из Выкани, умеет пахать лучше всех на свете.
      И в пахоте никто с ним не может сравниться. А ведь свет велик. Дети даже не могут себе представить, какой свет большой. Пахарей на нём хватает — в том числе таких пахарей, которые умеют хорошо пахать.
      Лучше всех знает мир дядя Сук, потому что он знает четыре части света. И всюду видел, как люди пашут землю, только он никогда не считал пахоту особым искусством. А теперь начинает об этом раздумывать. Ведь не всякая пахота как пахота.
      — Скажи, пожалуйста, — обращается он к Адаму, — когда происходят соревнования в пахоте, что там измеряют? На что обращают внимание?
      Адам смеётся. Ещё бы ему этого не знать! Ведь он же сын чемпиона мира!
      — Каждый получает по одинаковому куску поля.
      — Но это ясно, — кивает дядя.
      — Грядка должна быть одна к одной, все одинаковые, ровные, одинаковой глубины, одинаковой ширины, и нигде не должно быть видно жнивья.
      — Это я тоже понимаю.
      — Ты ещё о чём-то забыл, — добавляет Отка. — Очень важно, каков конец поля. Это всегда у отца хорошо получается. Ни одного уголочка не остаётся невспаханным.
      — Мне всё это кажется совсем не трудным, — смеётся дядя. — Но, наверное, я ошибаюсь.
      — У отца есть свой собственный плуг. Но летать, я думаю, всё же труднее.
      — Летать интересно, я очень люблю летать. А ваш отец, наверное, любит пахать, — говорит дядя Сук, и по нему видно, что именно так он и думает.
      — А меня вот очень радует Владя, — заявляет тётя, которая пахотой совсем больше не интересуется. — Вот сейчас накормим его и отправимся гулять. Надо же ему показать Прагу.
     
     
      40
     
      Адам свободен. А Отка с тётей составляют процессию, которая следует за коляской Влади. Вся процессия направляется в центр города. А дядя остался дома изучать какой-то иностранный язык, потому что всюду хочет понимать людей и объясняться с ними. Адам очень радуется своей свободе. Ему нужно кое о чём подумать. И к тому же у него есть свои планы: он собирался заглянуть в табачный киоск в надежде застать там одного Шару. Минуту назад он заметил его мать у входа в магазин самообслуживания.
      Пожалуй, Адаму следует подготовиться. Нужно бы принять вызывающий и недружелюбный вид. Но, с другой стороны, не к чему показывать, что он хочет драться. Адам вообще-то драться и не хочет. Значит, какой всё-таки у него должен быть вид? Бесстрашный. Да. И слегка насмешливый. А если Адам застанет Шару, когда тот будет помогать своей матери? Надо будет тогда дать ему понять, что придётся обслужить и его, Адама, если он того пожелает. А Адам и на самом деле пожелает, пусть Шара почувствует, что у Адама сейчас большая власть, чем у Шары. Вывеску, которую Адам взял у пана Венцла, он берёт с собой, хотя пока ещё и не знает, что он с ней сделает.
      И вот Адам входит в лавку. Это маленькое помещение, на прилавке стопки газет, сзади полки с пачками сигарет, на стенах плакаты. За прилавком Шара. Но Адам сразу же замечает, что и в табачной лавке Шара чувствует себя хозяином. Лицо у него замкнутое и чужое, в глазах ни малейшего испуга, выражение скорее внимательное, чем бдительное. Драться он не стремится, это видно сразу.
      Адам выбирает открытку и платит за неё. Шара берёт крону, спокойно возвращает сдачу, не теряя своего достоинства. Правда, голос его немножко приглушён и дышит он чуть прерывисто, как и Адам. Но Шара явно не растерялся. Это Адам должен признать. Чувство превосходства у Адама исчезает. Положение снова ноль-ноль. Враждебность у Адама постепенно тает, затаившись где-то глубоко внутри.
      Адам вспоминает о табличке, которую он взял у пана Венцла. Он вытаскивает её и ещё раз читает: «Не трогайте маятники». Табличка красивая, металлическая, белая эмаль с чёрной надписью. Он кладёт её на прилавок и говорит:
      — Смотри, что я тебе принёс!
      Шара смотрит на табличку, густо краснеет, и в глазах у него появляется какое-то робкое выражение, Адам теперь замечает, как у него отстают уши.
      — Я не могу её взять, — наконец отвечает Шара. ~ Ты не наш.
      — Подумаешь, не ваш, я ведь принёс вывеску не кому-нибудь, а тебе.
      — А почему ты мне её принёс? — насторожился Шара.
      — Потому что мы с тобой так здорово подрались!
      — Что ж, можно и ещё подраться! — Шара снова успокоился. Краска от лица отливает, и оно снова становится естественно бледным.
      — А я еду завтра домой, — говорит Адам. — Как приеду, тогда и подерёмся.
      — Ладно.
      — А вывеска?
      — Оставь её здесь.
      — Ну, до свидания.
      — До свидания!
      Адам выходит на улицу и только теперь немного успокаивается. Как странно, он больше смеётся, чем ругается. Впрочем, так и должно быть. Этот Шара, наверное, такой же, как Ежка Альтман. Наверное, и он всегда дерётся честно. А против такой драки ничего Адам не имеет. У настоящего мальчишки не могут быть только друзья. Наверняка будут и противники. Но только они должны быть такими, чтоб стоило с ними соперничать. И теперь ясно, что Шара может быть хорошим противником.
     
     
      41
     
      Тётя не хочет, чтобы первый вечер с Владей прошёл буднично, как самый обыкновенный вечер. Как можно отметить такое торжество? Она решает купить торт, сделать красивые бутерброды. Будет чай, фруктовый сок, а может, кто захочет и вина. Семья Суковых стала больше! А это надо отметить. Пусть об этом событии не забудут и дети из Выкани. Но, наверное, и этого мало... Отка считает, что на таком торжественном событии должны присутствовать и друзья. Тётя удивлённо смотрит на неё. О каких таких друзьях она говорит? Ведь они в своём доме почти никого не знают. Друзья с работы? Те живут далеко. Их они уже не успеют пригласить.
      Тогда Отка называет пана Венцла и барышню Терезу. Почему бы им не прийти? Это ведь не только друзья Отки я Адама, они также и тётины друзья. Только тётя об этом ничего не знает, у неё ещё не было времени поближе с ними познакомиться.
      — Пана Венцла? Хватит с меня его часов, — хмурится тётя, — а о барышне Терезе у меня своё мнение.
      — Ну почему бы нам их не позвать? — говорит вдруг дядя. — Пусть о нашем событии знает как можно больше людей. Пусть все знают, что сегодня нас стало на одного больше.
      — Хорошо, — соглашается наконец тётя.
      И вот приходит пан Венцл, чисто выбритый, в тёмном костюме и от этого ещё более старый. Он сначала извиняется за свои часы, что они так громко бьют, и обещает снять их со стены, которая у них общая... Места на других стенах у него ещё хватит. А если потребуется, он на время остановит все часы... если, например, маленький Владя не сможет из-за них спать.
      — Нет, что вы, что вы, — говорит тётя так любезно, что Отка даже не узнаёт её. — Пусть малыш привыкает к шуму с малолетства. Мы ведь в Праге, а не где-нибудь в деревне.
      — Мы его любим больше всех детей на свете, — заявляет дядя. — Но воспитывать его мы будем хладнокровно.
      Приходит и Тереза, и её серебряная голова сияет в квартире Суковых как ясная луна. Каждому с милой улыбкой она говорит что-нибудь весёлое. А тётю она навсегда завоёвывает тем, как забавляет Владю: она чирикает, мяукает, пищит и делает всё это так очаровательно, что малыш вдруг начинает проявлять внимание. Тёте даже кажется, что Владя улыбнулся, хотя это наверняка простой материнский самообман. Тереза успевает подморгнуть и Отке, а когда никто не видит, шепнуть, чтобы она о ней не беспокоилась. Завтра вечером Тереза снова идёт в кино. Её пригласил один молодой авиамеханик.
      — Ты знаешь, кто такой авиамеханик?
      — Нет, не знаю, — отвечает Отка.
      — Это как пилот, хотя и не пилот.
      — Ага, значит, он главный в самолёте, когда самолёт не летает.
      — Да, — вздыхает Тереза и берётся за бутерброд. Отка тоже берёт себе бутерброд и с радостью наблюдает, как пан Венцл разговаривает с её дядей, капитаном Суком. Оба держат в руках рюмки и смотрят друг на друга, будто знают друг друга сто лет и будут знакомы по меньшей мере до самой смерти. Отка вдруг вспоминает, что, возвращаясь с прогулки, она встретила Шару. До сих пор Отка всё удивляется этой встрече. Неужели она ещё ничего не сказала Адаму? Да, пожалуй, не рассказала. Теперь она бросается к нему.
      — Адам, — тянет его Отка за рукав. Адам поворачивает голову и вопросительно смотрит на неё, у него полон рот.
      — Я встретила Шару.
      — Ну и что?
      — Да ничего. Только я его носом к носу встретила.
      — Ну и что?
      — Да ничего. Только он больше не такой сердитый. Я думала, что, увидев меня, он будет хмуриться. А он смотрел на меня как ни в чём не бывало.
      — А ты что? Недовольна?
      — Да, я ведь всё-таки укусила его за ногу.
      — Ладно, эту драку предоставь мне.
      — Адам! — Голос Отки звучит угрожающе. — Ты что? Помирился с Шарой?
      — Откуда ты вдруг взяла? И дальше мы будем драться.
      — А что всё-таки случилось?
      — Я теперь знаю, что можно ждать от Шары.
      — А что ты можешь от него ждать?
      — То же самое, что от Ежки. Драку как драку. Ясную и честную.
      Тётка зовёт гостей к столу и спрашивает, чем их угостить? Спрашивает пана Венцла, Адама, Терезу, только об Отке забывает. Отка сначала обижается, а потом говорит сама:
      — А почему ты меня не спрашиваешь, что я буду есть?
     
     
      42
     
      Дети не знают, что им делать в последнюю пражскую ночь. На улице светло и шумно, на небе мириады звёзд. Как они доживут до утреннего отъезда? Проще всего было бы уснуть и проспать до самого утра, только сон почему-то не приходит. Дети считают до ста, чтобы немножко устать, не помогает. Считают до двухсот, трёхсот.
      — Адам, — говорит Отка, дойдя до трёхсот двадцати семи.
      — Что?
      — Тебе хочется домой?
      — Хочется. А ещё больше хочется увидеть папу с мамой,
      — А что они будут с нами делать, когда мы вернёмся?
      — Воспитывать, как и раньше.
      — Ты помнишь, как тебе записали замечание в дневник?
      — Не помню. — Адам не хочет об этом вспоминать,
      — Мама тогда сказала: «Нет больше нашего прежнего Адама. Его как подменили». А помнишь, потом в кухне тебя никто не замечал, никто с тобой не разговаривал. За ужином тебе не дали тарелки, и я даже не знаю, пошёл ты тогда спать или нет.
      — Знаешь, прекрасно знаешь. Сама принесла мне оладьи.
      — Потому что я боялась, что ты всю ночь будешь голодный.
      — А ты помнишь, как мама наподдала тебе на площади? Перед магазином? Когда ты всё время к ней приставала и просила шипучки?
      — Нет, не помню.
      — А ты ещё тогда ей сказала: «А всё-таки я тебя люблю».
      — Я и вправду её люблю.
      — Я тоже. Когда они меня ругают, я всегда думаю: «Ну, подумаешь, поругают и перестанут».
      — Я хочу домой, — заскулила Отка.
      — Утром поедем поездом.
      — А раньше нельзя?
      — Можно пойти пешком;
      — А мы не заблудимся?
      — Надо идти вперёд и вперёд, тогда не заблудимся.
      — И придём в Выкань...
      — Откроем калитку...
      — Войдём во двор...
      — А на пороге стоит мама...
      Дети так и не закончили свой разговор, потому что уже не слышали сами себя. Сон всё-таки пришёл, но даже и во сне они видели свой дом. Во сне им снились жёлтые подсолнухи, птичьи голоса в кронах деревьев, резкий аромат резеды, кусты смородины, лёгкий полёт голубей, запах расколотых поленьев, дыни в огороде, утренние голоса петухов. Дом напоминал о своих правах и снился им всю последнюю ночь.