DjVu

PDF

      КОГОТЬ ДИНОЗАВРА
     
      ЧУДЕСА, ДА И ТОЛЬКО!
     
      Корреспондент молодёжной газеты Алейников проснулся в номере улан-баторской гостиницы с предчувствием какого-то чуда.
      За дверью кто-то уже смеялся, кто-то напевал польскую песенку, а какой-то мальчишка радостно сообщал по-немецки на весь коридор, что чуть не проглотил зубную щётку.
      Слышался плеск воды, хлопанье полотенец. Утро шумело во все паруса!
      Алейников откинул мягкое верблюжье одеяло, спрыгнул на пол и выглянул в окно.
      Далеко за городом прохладным пламенем играли верхушки холмов. Солнце пробуравило среди них желобок и быстро заливало светом весь Улан-Батор. Золотисто-алыми становились городские кварталы: как бутоны, розовели на окраинах среди зелени дачные юрты…
      На площади у гостиницы шумно гонялись друг за другом монгольские ребята, которых он видел вчера на пионерском параде: одних в космической ракете «Монголия», других верхом на мохнатых монгольских лошадках…
      Чуть в стороне от ребят у памятника Сухэ-Батору прохаживался гость — седой коренастый генерал из Советского Союза, и на груди у него при каждом повороте вспыхивали две Золотые Звезды.
      А через площадь плавной, перекатывающейся походкой к гостинице приближался невысокого роста смуглый человек по имени Церендорж и уже издали махал Алейникову рукой.
      В окно гостиницы вливался упругий хвоистый воздух, а вместе с ним чувство чего-то необыкновенного, удивительного — как будто наконец подплываешь к далёкой стране и вот-вот покажется синяя полоска берега, а за ней поднимутся навстречу и засияют белые кварталы Гаваны, Бомбея, Сан-Франциско…
      Алейников даже покосил глазом на висевшую на стуле тельняшку. Чудо, казалось, поводило лёгким крылом совсем рядом.
      Собственно говоря, чудеса начали происходить с ним ещё неделю назад.
      Во-первых, в одни сутки он оказался в неслыханной от Москвы дали. Во-вторых, в несколько часов из бездетного холостяка превратился в папашу целой пионерской семьи!
      И всё случилось тогда, когда он ничего не ожидал. Да и кто ждёт подобных вещей?! Всю ночь Алейников сидел дома в Москве за рабочим столом и авторучкой «Паркер», подаренной знакомым капитаном, дописывал очерк о мальчике, который спас от браконьеров лосёнка. Он почти всё уже написал, но чувствовал, что не хватает ещё каких-то важных завершающих слов и они вот-вот должны появиться, как вдруг раздался телефонный звонок:
      — Вася, работаешь?
      Звонил редактор.
      — Работаю, а что?
      — А надо бы отдыхать! — сказал редактор.
      — Почему? — удивился Алейников, хотя была поздняя ночь. Ничего подобного от редактора он прежде не слышал.
      — Потому что завтра летишь в командировку.
      — Куда?
      — В Монголию!
      Алейников кончиком пера подцепил рыжеватый чуб. Это было невероятно!
      Ему случалось пробираться на машине по джунглям Индии, матросом подплывал он когда-то к берегам Панамы и к весёлым пальмам Кубы, подтягивался канатами к пропахшим рыбой причалам Японии. Но Монголия?!
      Перед глазами вдруг возникли жёлтые пески с караванами верблюдов и мохнатыми лошадками Пржевальского; араты, летящие с длинными шестами в руках на степных кобылицах, фантастический олгой-хорхой из рассказов путешественников.
     
      Это была сказка детства!
      «Время готовить тельняшку», — решил Алейников и спросил:
      — А что делать?
      — Написать очерк о наших комсомольцах, которые строят вместе с монгольской молодёжью новый большой завод — в степи, у самых гор. Об их дружбе. Ну, и обо всём интересном, что увидишь.
      И это было прекрасно! Ещё в детстве, с отцовских плеч он привык видеть и стройки, и дымки новых заводов и на всю жизнь полюбил их весёлый рабочий шум. Хорошо!
      Но тут редактор сказал:
      — Правда, есть ещё одно маленькое задание… На слёт монгольских пионеров летят наши ребята, целая делегация, а руководительница, работник пионерской организации, встретит их в Иркутске. Так ты возьми их… Идёт?
      «Ничего себе подарочек судьбы!» — подумал Алейников, но по морской привычке сказал:
      — Лады!
      Главное — впереди Монголия!
      И утром в его новеньком заграничном паспорте в графе «вместе с ним следуют» было написано: «дети» и вклеены четыре фотокарточки:
      Гены — победителя физической олимпиады,
      Светы — колоратурного сопрано из Еревана,
      Коли — старосты исторического кружка
      и грустной гимнастки Вики, остренькой, как складной ножичек.
      В аэропорту Василий Григорьевич окинул взглядом новую семейку, представился и кивнул на трап самолёта: «Пошли!»
      Полёт проходил нормально. Алейников предвкушал встречу с Монголией и посматривал за своими подопечными.
      Слева, в кресле 12а, он видел живой профиль и белобрысую макушку юного физика. В 12б лёгким барханчиком приподнимались волосы старосты историков. В 12в, положив туфельку на туфельку, о чём-то грустила юная гимнастка.
      В 12г на спинке кресла лежала его собственная, слегка лохматая голова. А справа, в 12д, кося чёрными глазами в иллюминатор, маленькая, словно Дюймовочка, «сопрано из Еревана» смотрела, как просто под ней пролетают тысячи километров с городами, лесами, дорогами… Только однажды, увидев горную цепь, она вскинула громадные ресницы и пренебрежительно сказала с лёгким акцентом:
      — Гори… Разве это гори?.. Вот Арарат!
      И вдруг, задремав, ткнулась носом Алейникову в плечо.
      Ребята поглядывали на него, он поглядывал на них и кивал:
      — Всё в порядке, ничего! — А сам думал: «Ничего! Только до Иркутска!»
      Правда, иногда его покалывало сомнение: «А вдруг не встретит?»
     
      Но в Иркутске прямо на посадочной площадке, словно вожатая на сборе, стояла маленькая крепкая женщина с косой, уложенной в корону, в остроносых туфельках на острых каблучках. И как только делегация спустилась по трапу, женщина крепко пожала Алейникову руку и представилась:
      — Людмила Ивановна!
      — Отлично! — сказал Василий Григорьевич. — Прекрасно! Вот ваш груз. В целости и сохранности. И счастливого вам пути!
      — А вы разве не в Монголию? — Глаза Людмилы Ивановны под очками удивлённо мигнули, и ребята с удивлением посмотрели на него: они ведь записаны к нему в паспорт!
      — В Монголию! — сказал Василий Григорьевич. — Конечно, в Монголию.
      — Ну и хорошо! Доедем все вместе! — сказала Людмила Ивановна.
      — Все вместе! — зашумели ребята.
      — Ну ладно! — согласился Василий Григорьевич, оглядывая семью. — Ладно, до Улан-Батора. — И отправился вместе со всеми на вокзал.
     
      НУ И СЕМЕЙКА!
     
      Поезд привычно мчался через леса и скалистые горы, неожиданно врывался в чёрные тоннели, а через минуту они отлетали назад, как отстрелянные ступени ракеты. Впереди снова волнами двигались зелёные сопки, по ним пробегали тени от дыма и облаков; шелестя золотой шелушицей, что-то пели придорожные сосны. И вся делегация чувствовала себя великолепно — что может быть лучше дальней дороги?!
      Правда, о чём-то грустила Вика. Зато Генка носился от окна к окну, из купе в коридор, всех теребил и то и дело взмахивал руками: «Смотрите!» Коля восторженно ловил глазами названия станций, и его пухлые губы изумлённо приоткрывались: «Здесь были декабристы! А это же тот самый Бабушкин, революционер!»
      Василий Григорьевич обнимал за плечи то одного, то другого. И если бы мог, обнял бы эту дорогу, холмы и сосны. Он любил просторы, полные вольных ветров, звуков, песен. И когда Светка начинала потихоньку напевать какой-нибудь мотив, он с удовольствием подтягивал лёгким баритоном оперные арии и песенки, а особенно эту, шопеновскую:
     
      А не для леса и не для речки —
      Для мое-ей любимой
      На моём крылечке!
     
      И все соседи по вагону выглядывали из своих купе и улыбались.
      Но ближе к ночи, когда в окна дохнуло глубоким таёжным холодом, скалы и леса исчезли в бесконечной тьме и от всего мира остался только стук колёс, — песни смолкли.
      Светка притихла. Она вдруг с тоской почувствовала, какая огромная эта ночь, какая бесконечная земля и как она, такая маленькая, неожиданно, в один день, оказалась так далеко — за тысячи километров от родного Еревана, где так хорошо охает бабушка и взмахивает руками мама. Как будто какой-то вихрь взял и зачем-то швырнул её в эти края.
      Она забилась в угол, и по её щекам побежали слёзы.
      А в это время за окном, у самых колёс, засверкало, засияло, затрепетало… Из-за скалы вывернулось и вспыхнуло под луной море, и Генка крикнул:
      — Ура! Байкал! Настоящий Байкал!
      Пассажиры бросились к окнам смотреть на знаменитое море, так что накренился поезд. Но Светка осталась на месте.
      — Света! — позвал Коля. — Ты что? Смотри! Байкал.
      Но она только отодвинулась дальше в угол.
      Василий Григорьевич удивился. А Людмила Ивановна сказала:
      — А ну-ка давай споём: «Славное море, священный Байкал…»
      Светка всхлипнула:
      — За-ачем мне этот Байкал? Зачем? У меня есть Севан…
      — Ха! Севан! — усмехнулся Генка. — Севан — вот, с горошину! А это Байкал… Самое глубокое в мире…
      — Что ти знаешь! Ти видел Севан? — сказала Светка.
      И она заплакала ещё сильней, потому что и Севан был так далеко…
      Людмила Ивановна всплеснула руками, но Василий Григорьевич всё понял: бывает ведь, что человек покажется себе таким заброшенным и одиноким.
      Он взял Светку за руку и сказал:
      — Прекрасное озеро Севан. Удивительное! Но Байкал обижать не нужно… Он ещё удивительней…
      И Светка, посмотрев на него, прижалась носом к стеклу.
      Ночь прошла почти спокойно, если не считать того, что вышедший посмотреть на сибирские звёзды Генка чуть не отстал от поезда. Василий Григорьевич втолкнул его в купе, чертыхнулся, но тут же с интересом посмотрел на провинившегося физика: он сам любил звёздное небо и уважал людей, которые знали толк в звёздах…
      А утром поезд выбежал в ровную степь, миновал озеро, по которому разгуливали флотилии уток, хотя станция по соседству называлась Гусиное Озеро, и остановился у границы.
      В вагон вошли пограничники. Высокий старшина оглядел ребят, посмотрел в паспорт к Василию Григорьевичу и спросил:
      — Ваши дети?
      — Конечно, — сказал Василий Григорьевич.
      — Все четверо?
      — Вся делегация!
      Старшина что-то смекнул и улыбнулся:
      — Так у вас, наверное, есть таланты?
      — А как же! — вступила в разговор Людмила Ивановна. — У нас тут даже колоратурное сопрано!
      — Не может быть!
      — Почему не может? — простодушно сказала Светка.
      — Так, может, послушаем концерт, а?.. — спросил вдруг старшина.
      — Конечно! — ответил Василий Григорьевич. — Это просто прекрасно — дать концерт на границе!
      Но Светка вдруг сказала:
      — Я не буду петь.
      — Как?! — опешил Василий Григорьевич.
      — Зачем я буду здесь петь? — уныло сказала Светка. К ней вернулось вчерашнее настроение. — Что здесь — сцена? И музыка… где?
      — Есть музыка, — живо сказал старшина н крикнул в окно: — Ковалёв! Баян!
      — Не буду я петь… — опять сказала Светка
      — Это же наши пограничники! — Людмила Ивановна сделала большие глаза и изумлённо покачала головой.
      Она бы спела сама, если б могла! Какое может быть настроение, когда здесь — граница!
      — Светка! — в один голос сказали ребята.
      — Зачем я буду петь? Меня никто не поймёт. Здесь нет ни одного армянина!
      — Это почему же? — спросил с любопытством старшина.
      — А что ему здесь делать, в такой степи? Нечего, — пожала плечами Светка.
      — Ну что ж, — сказал строго старшина. — Уговаривать мы, конечно, не будем. А армяне у нас тоже есть. И казахи, и украинцы, и белорусы. Все есть! Ковалев! — крикнул он солдату с баяном. — Где лейтенант Гаспарян?
      — Вчера улетел в отпуск в Ереван, товарищ старшина! — ответил солдат.
      — А Сореян?
      — В наряде!
      — Не может быть! — удивилась теперь Светка.
      — Может, — сказал старшина. — И делают они здесь то же, что все мы… Ковалев, ты откуда?
      — Из Киева!
      — А что здесь делаешь?
      — Охраняю государственную границу Союза Советских Социалистических Республик!
      — Вот как! — сказал старшина и вернул паспорт Василию Григорьевичу, который не знал, куда деться от стыда и неловкости.
      Целые бригады писателей и артистов из всех республик мечтают попасть на далёкие заставы, выступить, прочитать, спеть! А тут на тебе! И он только ходил по вагону и качал головой: «Ну и семейка! Нет, хватит! Только до Улан-Батора!»
      И хотя Светка чувствовала себя виноватой и смотрела так, будто пыталась что-то молчаливо объяснить, никаких объяснений на этот счёт Василий Григорьевич не принимал. Таких вещей он понимать не хотел! И повторил: «Только до Улан-Батора!»
      Но в Улан-Баторе он вдруг оказался в числе почётных гостей слёта и вместе со всеми смотрел с трибун Мавзолея на парад монгольских пионеров, вместе с тысячью ребят поднимался по тропе на вершину горы Зайсан к памятнику советским бойцам, которые на реке Халхин-Гол громили японских самураев…
      А сейчас он стоял у окна гостиницы и смотрел, как вдали наливались светом зелёные сопки, как вспыхивали на груди коренастого генерала Золотые Звёзды и как по площади Сухэ-Батора приближался к гостинице бывший знаменитый в Монголии футболист, ныне работник пионерской организации — человек по имени Церендорж.
      И чем ближе он подходил, тем предчувствие необыкновенного, охватившее Василия Григорьевича, становилось всё явственней.
     
      ВО-ПЕРВЫХ, ВО-ВТОРЫХ И В-ТРЕТЬИХ…
     
      — Сайн байну! Доприй день!
      На пороге номера возник улыбающийся Церендорж. Волосы торчали на его голове во все стороны, как чёрные сияющие лучики, глаза лукаво улыбались, и казалось, само смуглое монгольское солнышко — с галстуком на груди — произносит ласково: «Сайн байну! Доприй день!»
      Василий Григорьевич с интересом посмотрел на Церендоржа. Улыбался Церендорж как всегда, кланялся как всегда. Одет был в чёрный аккуратный костюм как всегда. И всё-таки волны чего-то необычного исходили от него и электризовали воздух.
      — Значит, так! — сказал Церендорж. — По-первых, заптракаем. По-пторых, идём в музей. А п-третьих…
      Слова у него выкатывались как-то выпукло, каждое отдельно, а звуки «б» и «в» часто превращались в «п», которое словно бы вылетало из маленькой весёлой пушки.
      — А п-третьих. — Церендорж наклонил голову вперёд, — вечером мы виступаем.
      — Кто? Где? — Василий Григорьевич вскинул брови.
      — Как где?! — Церендорж пожал плечами. Это разумелось само собой! — В государственном театре. Вика кувиркается. Света поёт.
      Конечно, дела делегации Василия Григорьевича уже не касались, он собирался на далёкую стройку, но это сообщение взволновало его: как-никак четыре физиономии были вклеены в его паспорт! А тут ещё сиди гадай, какой фокус выкинет колоратурное сопрано! Да и Вика что-то не в настроении…
      И Василий Григорьевич, надев пиджак, сказал:
      — Пошли!
     
      …Из комнаты, к которой подходили Василий Григорьевич и Церендорж, доносился шум.
      — Песёлый народ! — сказал Церендорж, открывая дверь, и пропел: — Сайн байну!
     
      Прямо против двери делал на стуле стойку белобрысый победитель физических олимпиад. Он, как и положено вундеркинду, стоял на голове, а вверху болтались его сандалии.
      Староста историков приглаживал чуб и прокашливался, будто перед докладом. Вика — в брючках — быстро складывалась, доставала пальцами носки лакированных лодочек. А Светка смотрела снизу вверх, как Людмила Ивановна, взмахивая руками, призывала ребят к вниманию:
      — Ребята! Нам предложили поездку по стране. Нужно же, наконец, решить, куда ехать!
      — Сейчас решим! — крикнул Генка и, красный от натуги, соскочил со стула.
      — Мы должны встретиться с пионерами. Куда поедем? — бодро спросила Людмила Ивановна. — В международный пионерский лагерь, в какой-нибудь город, в аил? — Она повернулась к Василию Григорьевичу: — Вы как считаете?
      — Куда решите, — сказал Василий Григорьевич и улыбнулся: — Здесь наши дороги расходятся.
      — Я думаю, — сказала она, — поедем в такое место, где можно будет…
      — …построиться и приветствовать всех пионерской речёвкой! — крикнул Гена и посмотрел на Вику, а Коля с удивлением взглянул на него.
      — Ну, и это не помешает! — Людмила Ивановна весело сверкнула очками. — А всё же? Может быть, по местам боевой славы? Как?
      Коля пожал плечами и посмотрел на ребят. Его вопрошающая, улыбка выражала готовность сделать всё, что решат остальные.
      — Только подальше! — сказал мечтательно Генка.
      — Конечно! — согласилась Светка.
      — А пока — заптракать и идти в музей! — объявил Церендорж и постучал по стёклышку часов.
      — А вечером выступать как следует в театре, — продолжил Василий Григорьевич. — Конечно, там главные слушатели не жители Еревана, а монгольские ребята, — и он взглянул на Светку.
      Она посмотрела на него огромными глазами и вдруг спросила:
      — А ви там будете?
      — Может быть! Посмотрим! Во всяком случае, до музея я с вами! — И Василий Григорьевич повернулся к Церендоржу. Да, его улыбка обещала сегодня что-то неожиданное…
     
      ТРИ ВОЛШЕБНЫХ СЛОВА
     
      Церендорж перекатывался с улицы на улицу так весело и легко, будто вёл впереди себя футбольный мяч. Волосы-иголочки угольками вспыхивали в алых лучах. Он покачивал головой и улыбался, радуясь тому, как наряден и праздничен его город. Зелёные холмы выдыхали свежесть и прохладу. Прохладой дышал утренний асфальт. На памятнике всаднику революции Сухэ-Батору играло солнце. Белые стены домов алели от лозунгов и плакатов, будто повязали пионерские галстуки.
      Все улицы были полны смуглых лиц, чёрных косичек, белых рубах и красных галстуков. Настояшнй праздник! Пионерский надом!
      А воздух! Вдохнёшь — и лети, скачи! Через горы, через любые пески. Делай какие хочешь чудеса!
      За Церендоржем стучала острыми каблучками Людмила Ивановна. Её корона-коса была торжественно вскинута. Она вела по Улан-Батору целую делегацию!
      Сзади с двумя монгольскими девочками в голубых халатах гимнастически точно ставила ногу Вика и раскачивала головой в такт песне.
     
      Но вот у здания с высокими колоннами, выкатив каменные глаза и надув шёки, встали гранитные львы. Церендорж придержал шаг, а догадливый Генка крикнул: «Прибыли!», взбежал по ступенькам, но, потянув к себе дверь, удивлённо оглянулся:
      — Закрыто!
      — Точно! — подёргав массивную ручку, озадаченно сказал Коля. Выражение весёлого недоумения вообще то и дело появлялось у него на лице, словно он удивлялся всему на свете. А его добрые глаза были широко открыты и, поблёскивая, замирали, будто перед ним облачком повисла какая-то загадка. — Закрыто!
      — Не может пить! — в тон ему произнёс Церендорж и тоже подёргал ручку. — Ну ничего! — Он повернулся на каблуках и исчез за домом.
      Через минуту-другую дверь тяжело открылась, и высокая темноволосая женщина приветливо пригласила гостей. А за ней показалась знакомая всем улыбка, и Церендорж простодушно обьяснил:
      — Псего три полшебных слова — и псё в порядке. Псё!
      — Какие ещё волшебные слова? — спросила Светка.
      Церендорж торжественно подтянулся и произнёс слова так, что они, выпорхнув, словно повисли на миг, как огни салюта:
      — Пришли советские пионеры.
     
      НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
     
      Музейная прохладная тишина сразу заиграла эхом. Будто в разных углах включили десяток охающих, вскрикивающих, шепчущих магнитофонов.
      Из-за поднятых штор вырвались и понеслись по залам лучи яркого, степного света. Они наполнили небом и облаками стёкла, стены, воздух. И большую картину, на которой перед ребятами вдруг возник Владимир Ильич Ленин.
      Он улыбался, но был сосредоточен и беседовал с молодым вождём революционных бедняков-аратов Сухэ-Батором, который и одет был, как араты, в яркий халат, застёгнутый слева направо, коротко острижен и горячо смугл от степного зноя.
      От лучей, наполнивших зал, казалось, что и там, в комнате у Ленина, по-сегодняшнему солнечно и тепло.
      На минуту ребята притихли.
      Вдруг кто-то шепнул:
      — Смотри! Пулемёт!..
      И все вскинулись, зашумели. И Коля, широко открыв глаза, вскрикнул:
      — Вот это да!..
      Под стёклами мерцали старой сталью клинки, с которыми когда-то конники Сухэ-Батора летели на врагов революции, чернели гранёные лимонки. А на бархате лежал маузер красного командира, при одном имени которого жирные ламы в старой Урге дрожали от страха…
      Василий Григорьевич потянулся за своей видавшей виды авторучкой: журналисту, который хотел написать о строительстве новой жизни, здесь было что взять на заметку.
      Генка уже старался привести в действие ствол самодельной партизанской пушки, которая ахала картечью по бандам самого Унгерна, но вовремя приметил одним глазом Людмилу Ивановну, укоризненно качавшую головой: «Ай-я-яй!», а другим — Светку, которая в соседнем зале, хлопая громадными ресницами, показывала на стену: «Вах!»
      Там, пуча глаза, висели страшные маски. Они обнажали окровавленные зубы, высовывали багровые языки. У одной вокруг головы белели человечьи черепа, у другой во лбу сверкали красные камни…
      Церендорж подошёл к Светке на цыпочках и, улыбаясь, спросил:
      — Нрапится?
      — Что ето? — Она передернула плечами.
      — Духи! — с усмешкой сказал он.
      — Какие?
     
      — Разные! Злые, — Церендорж показал на маску в черепах. — И допрые, — он мягко кивнул на соседнюю.
      — Ха! А почему добрый дух такой сердитый и показывает язык?
      — Сердится на злого! — сказал Церендорж. — Когда-то все монголы просили у него помощи.
      — Зачем? — удивилась Светка.
      — Чтобы повеял прохладный ветер, если злые духи сделают жару. Чтобы он принёс дождь, если злые пошлют засуху. Чтобы он дал хорошему человеку хорошего коня и верблюда…
      И вдруг Церендорж шутливо вскинул три пальца, будто бросил шепотку чего-то высоко в небо и подул вслед.
      «Пх! Сказки!» — подумала Светка и хотела спросить, что это он делает. Но тут из соседнего зала послышался испуганный Генкин крик. Ребята переглянулись, а Людмила Ивановна приложила к губам палец: «Тс-с-с!» Но, подойдя к двери, подалась вперёд и вскрикнула:
      — Не может быть!
      Вся делегация бросилась в соседний зал. И, едва переступив порог, Василий Григорьевич словно врос в пол всей своей крепкой фигурой. Нет, предчувствие еще никогда не обманывало его.
      На задних лапах, раскрыв гигантскую пасть, перед ним стояло допотопное чудище невообразимых размеров!
     
      БРОНТОЗАВРЫ, ИХТИОЗАВРЫ, ПАРЕЙАЗАВРЫ…
     
      Скелет гигантского динозавра опирался на жёлтые позвонки хвоста и могучие кости задних лап. Поступь их и теперь была такой хищной и тяжёлой, а продолговатый череп с громадными зубами смотрел из-под потолка так, что казалось, гигант и сейчас готов сорваться с места и броситься на жертву.
      Маленькие, как у ящерки, передние лапы ненужно болтались высоко под рёбрами, чуть не у потолка, но мощные зубы готовы были терзать добычу. Оставалось только настичь и придавить её когтистой лапой!
      — Тираннозавр! — почти шёпотом сказал Василий Григорьевич и обошёл вокруг постамента. — Настоящий тираннозавр!
      — Настоящий! — подтвердил Церендорж. — Их раскапывают здесь, в Монголии…
      — Экспедиция Ефремова! — вспомнил Коля.
      — Да… — сказал Василий Григорьевич. — Да! — И перед его глазами замелькали буксующие в пустыне автомобили экспедиций, летящие навстречу жгучие пески, учёные, вырубающие из окаменелых пород гигантские кости.
      Он давно, как о самом фантастическом плавании, мечтал о такой экспедиции. Много раз мальчишкой перечитывал он всё, что можно было найти в тихой библиотеке маленького степного городка. Вечерами крохотное пламя коптилки в холодной комнате высвечивало вдруг ошеломляющую историю Земли. Хотелось самому пройти по дальним пескам, прикоснуться к этим костям, словно окунуться в древние моря и ступить на берег, где бродили и плавали эти диковинные гиганты.
      И не отправься он однажды в дальний рейс матросом, наверняка гораздо раньше добрался бы до этих мест.
      — Тираннозавры… Это же здесь! — повторил он.
      — Не только тираннозавры. — с достоинством сказал Церендорж. — Есть ихтиозавры, есть бронтозавры, есть парейазавры, — и он стал загибать один за другим смуглые пальцы, будто перечислял животных из своего стада.
      — Так чего же думать! Это же здесь! — сказал Василий Григорьевич. Просторы Монголии начинались за окнами. Лицо его заострилось, как у пилота, вышедшего на цель.
      Людмила Ивановна покосилась в его сторону с настороженным любопытством. А Коля улыбнулся, и в его добрых глазах возник вопрос:
      — А если там побывать?
      — А что?! — мгновенно откликнулся Генка. — При современной технике! — И повернулся к Людмиле Ивановне: — Нам ведь предлагают поездку? Так надо принять решение!
      Людмила Ивановна посмотрела на Генку с каким-то озорным вниманием: дело принимало неожиданный оборот.
      — Едем к динозаврам!
      Церендорж, поджав губы, захихикал, и глаза его от удивления описали круг.
      — Но это — Гоби! — сказал он.
      — Ну и отлично! — воскликнул Генка. — Пески! Смерчи! Барханы!
      Щёки его зарумянились, зеленоватые глаза горели. Маленький, крепкий, он остановился напротив могучего ящера, будто бросал ему вызов. Тираннозавр, покачивая передними лапами, казалось, тоже с изумлением смотрел сверху на него и на всю эту взбалмошную делегацию. Из всех углов плезиозавры, парейазавры, терозавры разных пород потянули с картин к ребятам длинные шеи и удивлённые головы.
      Людмила Ивановна встала по стойке смирно, в глазах её замелькали сомнения, опасения, возражения — это же Гоби! — и, поколебавшись, она выставила вперёд ладонь:
      — Это невозможно!
      — Почему? — усмехнулся Генка. — Ничего невозможного!
      — А как же встречи с пионерами? А путешествие по дорогам боевой славы?
      — Но можно пойти и по следам научной! — нашёлся Генка. — Голосуем? — Он повернулся к Светке: — Ты как?
      — А почему я должна быть против? — сказала Светка. — Разве кто-нибудь из Еревана был у динозавров? Никто.
      — А ты? — он посмотрел на Колю.
      — А что я? — Коля, улыбаясь, ждал, как в школе: что скажут. Но тут мнения разделялись, и Коля немного виновато сказал: — Я хочу к динозаврам…
      — В Гоби! — крикнул Генка, будто победил в новой олимпиаде.
      Василий Григорьевич резко повернулся к Церендоржу:
      — Ну что?
      — Но ведь вы не с нами? — с усмешкой вспомнила вдруг Людмила Ивановна. — Вам теперь в другую сторону?
      — Ну нет! В этом случае наши дороги полностью совпадают! — Василий Григорьевич легко, по-флотски подвёл черту крепкой ладонью, тряхнув рыжеватым чубом. — Полностью.
      И тут же почувствовал, как Светка, схватив его руку, прижалась к ней щекой.
      — Значит, и в театр вы сегодня с нами пойдёте? — быстро спросила она.
      — Значит, пойду! — сказал Василий Григорьевич и посмотрел на Церендоржа: «Ну как?»
      Церендорж, озадаченно посмеиваясь, повертел головой и сказал:
      — А что? Можно попроповать… — Правда его «п» стреляло на этот раз не очень уверенно. — Но если… — он посмотрел в соседний зал, — если нам помогут допрые духи…
      — И три волшебных слова! — подсказала Светка.
      — …то, может пыть, что-то получится. — Последнее слово он произнёс почти твёрдо и улыбнулся, как будто сам почувствовал себя добрым духом.
      Людмила Ивановна окинула свою команду весело прищуренными глазами и тоже решительно махнула рукой: «Ну, ладно!» Главное, решиться!
      — Ура! — крикнул Генка. — Историческое решение принято! Экспедиция «Динозавр» отправляется в путь!
      Вокруг засмеялись.
      И только тоненькая Вика хмуро взглянула на гигантского ящера. Конечно, динозавр был совершенно ни в чём не повинен. Но у Вики для такого хмурого взгляда были свои причины.
     
      А ВСЕ ЭТОТ ДИНОЗАВР!
     
      Вика была лучшая в школе гимнастка. Ей ничего не стоило по-мальчишески с ходу завернуть солнышко, сделать кульбит, показать, под настроение, трюк на бревне. А когда упражнение на брусьях она заканчивала соскоком-сальто, все мальчишки скандировали: «Ви-ка! Ви-ка!»
      Вика спокойно оттирала от магнезии твёрдые маленькие мозоли и шла к скамейке. Эти восторги её не волновали. Гимнастикой она занималась между прочим. И всякий раз старалась поскорее выскользнуть из класса или спортзала хоть ненадолго в пионерскую комнату.
      Там на столе почти всегда лежал новый номер школьной газеты, которую она делала вместе с редактором, строгим и подтянутым Павликом из восьмого «Б», лучшим в школе горнистом.
      Вика любила рисовать. С детства она покрывала любой листок бумаги необыкновенными пейзажами, мужественными лицами моряков из романов Жюля Верна, рисовала героев со скрещенными на груди руками в лучах заходящего солнца и сама при этом сурово хмурила брови. Она изображала волны каких-то необыкновенных морей и словно уплывала по ним к неизвестному суровому берегу.
      От корреспондентов не было отбоя. Каждому хотелось увидеть свою заметку с Викиными иллюстрациями. И Вика готова была рисовать без конца. И весной, когда за окнами шелестят тополя. И в предновогоднюю суматоху, когда стёкла запушены инеем. Рисовать и слышать, как, редактируя заметки, ходит сзади немного сердитый Павлик, как он вдруг останавливается за спиной и, осторожно наклонясь, вглядывается в её рисунки. Казалось, что и краски становились тогда ярче, сочнее, и ей хотелось рисовать хоть тысячу лет!
      Она чувствовала себя старше всех своих одноклассников, да и гораздо старше девчонок, которые учились в одном классе с Павликом. Вика могла часами слушать звуки его горна. А если бы случилось чудо, то, может быть, и всю жизнь. И рисовать, и слушать. Ей казалось, что эти звуки распахивают какой-то удивительный мир. о котором она мечтала с детства.
      И Вика сделала чудо. Маленькое, но чудо. Своими руками. На конкурсе «Пионерской правды» их газету назвали одной из лучших. А редактора и художника наградили путёвками в Артек.
      По всем углам девчонки шептали:
      — В Артек… Чудеса!
      Учителя на уроках спрашивали:
      — Ну что? Значит, скоро в Артек? Чудесно!
      А Вика молчала. Она только смущённо хмурила брови и не могла дождаться конца учебного года. Иногда она влетала в спортзал, делала какой-нибудь сногсшибательный кульбит. Но всё больше рисовала. И казалось ей, проплывала сквозь недели, дни, уроки, мимо ребят, родных, соседей в удивительную страну «Артек», где собрались теперь все её прекрасные фантазии.
      Иногда она прислушивалась и всматривалась во что-то, что видела и слышала только она. Ей казалось, что она слышит звуки горна, который вскинул Павлик. И они вместе шагают под эти звуки в распахнувшуюся даль…
      И вдруг перед отъездом, перед самым отъездом, всё рухнуло. Её послали на слёт монгольских пионеров. Это было почётно. Но всю дорогу в поезде и в самолёте она хмурилась и, хотя летела в Монголию, видела впереди Артек и слышала звуки горна. Правда, на слёте она оживилась: и здесь многое напоминало об Артеке.
      Но теперь её собирались везти в пески, в голую пустыню, за какими-то мёртвыми костями! И с кем?
      «Светка? — она усмехнулась. — Малышка! Пятый класс! Генка? Хвальбушка! Ему бы только щегольнуть эрудицией. Коля? Улыбается по каждому пустяку. Ничего общего…»
      А ехать придётся. И всё из-за этого динозавра!
     
      ЭТО ЖЕ ГЕНЕРАЛ ДАВЫДОВ!
     
      Планы были обсуждены, решение принято. Надо было действовать. И Церендорж, кое-что обдумывая, уже покатился к выходу, но директор музея попросил делегатов оставить запись в книге почётных гостей.
      Генка оказался, как всегда, впереди и открыл толстый кожаный том. Коля, по просьбе ребят, сел к столу и взял ручку.
      И вдруг, пробежав предыдущую страницу, он откинулся на спинку стула:
      — Ребята!
      — Ты что? — спросила Светка, да и остальные, даже Вика, посмотрели на него с удивлением: в чём дело?
      — Читайте! — сказал Коля, показывая запись, сделанную твёрдым почерком.
      — Ну, читай! — сказал Генка и стал быстро читать сам, но от слова к слову внимательней и серьёзней: —
     
      «Большое солдатское спасибо за память о боевом братстве советских и монгольских воинов в дни суровых испытаний, о тех, кто не пожалел жизни в боях за свободу трудового народа. Будем всегда верны нашей дружбе. Для счастья. Для труда».
     
      — И дальше, читай дальше! — нетерпеливо подсказал Коля.
     
      — «Генерал-лейтенант Советской Армии, дважды Герой Советского Союза И. Давыдов», —
     
      дочитал Гена.
      — Ну и что? — сказала Светка. Она рядом с генералом поднималась вчера к памятнику на горе Зайсан и даже трогала его Золотые Звёзды.
      — Так это же генерал Давыдов! — вскрикнул Коля. Он и сам шёл вчера рядом с ним. Но если бы он только знал, что идёт рядом с генералом Давыдовым! Ведь у него к Давыдову было столько вопросов!
      Когда в школе решили создать книгу боевой славы отцов и дедов, Коля тоже отыскал дома в шкафу дедовы медали и орден Отечественной войны. А за что их вручили, никто не знал.
      Но рядом с наградами лежала фотография, на которой дед стоял вместе с другими бойцами возле заснежённого танка. Одни бойцы были в маскхалатах, другие в полушубках, и среди них сидел на броне коренастый танкист с Золотой Звездой Героя. А на обратной стороне снимка была карандашная надпись:
     
      «В центре — дважды Герой Советского Союза, ныне генерал-лейтенант И. П. Давыдов».
     
      — Раз они были в одной части и даже вместе фотографировались, генерал, наверное, знает, как воевал дед?
      — Конечно! — сказал Генка. — Надо искать генерала!
     
      ОБИДА
     
      Пока Церендорж отыскивал добрых духов, а Коля и Генка носились по гостинице и приглядывались, не вспыхнут ли где-нибудь генеральские звёзды. Светка в белых чулочках и синей юбочке совершенно спокойно прогуливалась по коврам прохладного вестибюля и ждала, когда ей скажут: «Пора!»
      Несколько раз выглядывала из номера Людмила Ивановна и спрашивала:
      — Ну что? Волнуешься? Репетируешь?
      Но Светка недоуменно пожимала плечами, зачем? Она и в Ереване пела без репетиции! И только когда очутилась на сцене, в театре, она вдруг почувствовала, как в груди что-то заколотилось. Нет, Светка и не думала волноваться. Просто ей захотелось хорошо спеть.
      Но вот она посмотрела сквозь щёлочку в кулисах и увидела ждущие лица монгольских ребят, пожилых партизан в орденах и в красных галстуках, а в первом ряду Генку, Колю, Людмилу Ивановну и — самое главное — что-то говорящего Василия Григорьевича, и ей захотелось спеть так, как она не пела ещё никогда. Она приподняла голову и тихо-тихо, про себя, попробовала голос — беззвучно, будто это не голос, а птенец затрепыхал крылышками. Вот он оттрепетал лёгкую мелодию, и Светка посадила его на место: «Получается! Летит!»
      Но птенец не захотел сидеть, а беспокойно толкнулся снова и где-то в глубине у самого горла сам отмахал беззвучно ещё одну мелодию. Он собирался начать третью, но тут ударил, легко зазвенел бубен, и по сцене в солнечных халатах, в новеньких сапожках-гутулах, пригнувшись, будто на лошадках, помчались монгольские ребята. Они ловко вращали нагайками, с удалью щёлкали по голенищам, а хор затягивал песню о просторах Монголии — и все в зале улыбались и раскачивались в её ритме. Потом в национальной борьбе закружились маленькие крепкие борцы. За ними красиво, но как-то грустно выполнила упражнения Вика.
     
      И вдруг Светка услышала свою фамилию, аплодисменты. Она вышла на сцену, едва приоткрыла рот, а голос сам еле слышно вылетел, затрепетал крыльями и превратился в красивую старую песню про добрую ласточку.
      И Светке вдруг показалось, что где-то в глубине зала поднимаются горы Армении, залитые заходящим солнцем. И что не её голос, а сама ласточка летит над горами и звонко-звонко взмахивает крыльями, радуясь свету и теплу. Оттого и в зале слышится такой нежный и звонкий звук, переливчатый, будто её взмахи.
      Но вот песня кончилась. Ласточка махнула крылом на прощание и с последним звуком улетела за горы… И тут весь зал закричал, зааплодировал. Улыбалась Людмила Ивановна, показывал большой палец Генка, и немного лукаво кивал Светке Василий Григорьевич. И оттого, что его энергичное лицо стало таким добрым и спокойным, а глаза говорили: «Ну вот, видишь, все понимают!» — Светке захотелось петь ещё и ещё. И что-нибудь специально для него! Она вспомнила, ту самую песенку Шопена, которую они пели вместе в поезде:
     
      А не для леса и не для речки…
     
      Светка допела уже до середины и взглянула на Василия Григорьевича, но вдруг заметила, что он её совсем не слушает. Василий Григорьевич смотрел на крепыша-монгола, сидевшего рядом, монгол смотрел на него, и они изумлённо хлопали друг друга по плечам, подталкивали и дёргали за пуговицы.
      Светка поставила звонкую точку в конце куплета и под шумные аплодисменты бросилась в зал.
     
      ВСЕ МОЖЕТ БЫТЬ
     
      Светка собиралась сказать всё! Разве так хорошо? Что это, по-товарищески? Но, добежав до первого ряда, вдруг растеряла слова и замигала.
      И Людмила Ивановна, и Генка, и Коля с любопытством смотрели, как Василий Григорьевич и монгол обнимались и встряхивали друг друга, будто друзья, которые не виделись долгие годы.
      — Пятнадцать лет!
      — Целых семнадцать! — поправил мужчина, и Василий Григорьевич встряхнул его снова.
      — Что ты делаешь? Осторожно! — раздался возглас появившегося рядом Церендоржа. — Разве так можно трясти заместителя министра!
      — Что?! — с изумлением спросил Василий Григорьевич. — Заместителя министра? — И он внимательно оглядел старого друга, с которым учился в Москве, жил в одном общежитии, обедал в одной студенческой столовой. — Вот это вырос! — И Василий Григорьевич похлопал его ещё раз по плечу.
      — Ну, пока я рос, — скромно сказал заместитель министра. — кое-кто весь мир исплавал. Колумб!
      И, уловив нужный момент. Церендорж сказал:
      — А теперь вот со всей командой собирается к динозаврам!
      Заместитель министра улыбнулся всей делегации, ласково потрепал Светкину макушку:
      — Гаспарян! — Но вдруг, сообразив, переспросил: — К динозаврам? Но это же Гоби!
      — И отлично! — сказал Василий Григорьевич.
      — Что такого? — сказала Светка, совсем забыв про обиду.
      — Но там скорпионы, змеи, волки!
      Людмила Ивановна прищурила глаза. А Генка и Коля переглянулись: вот это фауна!
      И заместитель министра, улыбаясь, сказал:
      — Ну что ж, если у Колумба такая крепкая команда, то можно попробовать, конечно.
      — И я говорю: можно попробовать! — быстро сказал Церендорж. Такой момент нельзя было упускать.
      — Ну что ж, надо поговорить с товарищами, — подумал вслух старый друг Василия Григорьевича и посмотрел на часы. — Ещё есть время!
      А Церендорж многозначительно подмигнул ребятам и вскинул вверх щепоткой пальпы:
      — Всё может быть! Вдруг и получится!
     
      НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
     
      Василий Григорьевич усмехался и то и дело покачивал головой. Нет, утро его не обмануло! День был удивителен!
      Да и вечер тоже.
      Над городом играли алые сполохи заката. Из-за гор по небу тянулись нити облаков. И казалось, что это поднимаются дымы от костров далёких несметных становищ. Откуда-то с юга накатывался на город свежий полынный дух вечерней пустыни. И Василий Григорьевич придержал шаг.
      — Вы чувствуете? Это запах Гоби!
      Светка со вкусом понюхала воздух и сказала:
      — Правда! И пахнет травкой — в шашлык кладут.
      А Людмила Ивановна улыбнулась и заметила:
      — И всё-таки безответственное это предприятие!
      — Почему? — вспыхнул Генка.
      — Риск! И никакой пионерской работы!
      Коля смотрел на небо, на горы и как бы между прочим сказал:
      — А что? Сделаем доклад о поездке. Что-то найдём для школьного музея…
      — Да просто посмотрим! Есть возможность увидеть то, что не увидишь нигде. Как же не посмотреть? — сказал Генка.
      — А где проведём пионерскую работу? — усмехнулась Людмила Ивановна.
      — В Гоби!
      — Да вы посмотрите на карту! Сплошь пустыня! Коричневое выгоревшее пятно!
      Этот возглас словно всколыхнул Василия Григорьевича. В самом деле: сплошное жёлтое, красное, коричневое пятно! Чудо! И он сказал:
      — Если едем — надеваю тельняшку! Представляете? Гоби, барханы, пески — и вдруг тельняшка! Одна на всю пустыню!
      Он посмотрел на небо, где загорались звёзды, и, щёлкнув пальцами, прочитал:
     
      Осенних звёзд несметные стада
      Монголка-ночь ведёт по небосклону…
     
      И, словно откликаясь на стихи, тысячи жемчужных точек поплыли отарами по небу, то возгораясь, то угасая среди сопок.
      Полночи делегация спорила: выйдет или не выйдет. Полночи сквозь сон прислушивалась к шёпоту добрых монгольских духов. Правда, порой в окне появлялась Генкина белёсая голова. Юный астроном проверял, нет ли незнакомых звёзд в древнем небе Монголии.
      А корреспондент молодёжной газеты, отдохнув часок, писал репортаж о пионерском параде, пока не заметил, что бумага у него на столе стала розовой от молодого солнца.
      Он выглянул в окно и сразу же увидел бегущего через площадь Церендоржа. Казалось, бывший известный футболист гнал в ворота гостиницы прекрасный голевой мяч.
      — Ну что? — крикнул Василий Григорьевич.
      — Псё! Три волшебных слова — и псё! — Церендорж влетел в комнату с портфелем в руках. — Скорей! Сейчас пудет машина. До отхода самолёта осталось сорок пять минут!
      В двери на секунду появился Генка, сзади него раздался шёпот: «Ну что?» — и в ответ понёсся Генкин крик:
      — Василий Григорьевич надевает тельняшку!
      — Не может быть! — вскрикнула Людмила Ивановна в другом конце коридора, вытерла мокрое лицо и бросилась собирать вещи.
     
      ЧУДЕСНЫЕ ШУТКИ ЦЕРЕНДОРЖА
     
      Двери в гостинице распахивались налево и направо.
      Василий Григорьевич шагал как Гулливер, а сзади него корабликами бежали члены делегации. И в коридоре слышался крик:
      — К динозаврам!
      Рядом, с рюкзачками на спине, спешили в международный пионерский лагерь польские харцеры. Они посторонились, едва успев спросить:
      — Куда?!
      — К динозаврам! — коротко ответил Генка.
      За харцерами торопились немецкие ребята в новеньких зелёных штормовках:
      — Гутен таг! Вохин? Куда?
     
      И Светка пожала плечами:
      — Конечно, к динозаврам.
      — Неужели в Гоби? — спросил кряжистый пожилой человек, который драил бархоткой ботинки.
      — К динозаврам! — крикнул Коля.
      И, только влетев в машину, хлопнул себя по щеке и выкатил глаза: это же был генерал Давыдов!
      Но машина уже мчалась по Улан-Батору. От фар отлетали солнечные зайчики. И Людмила Ивановна, придерживая очки, охала:
      — Неужели всё-таки к динозаврам?
      А из окна музея с завистью смотрел вслед экспедиции тираннозавр.
      Куда-то в сторону вместе с пьедесталом проскакал монументальный всадник, пронёсся мимо мост с автомобилями, автобусами, ишачками… Скрипнули колёса, и машина остановилась в аэропорту.
      На посадочной площадке сверкал крыльями большой турбовинтовой самолёт. Пилот ходил рядом и посматривал на часы: до отправления оставалось ещё несколько минут.
      Церендорж метнулся к аэровокзалу и скоро выкатился оттуда с сеткой, наполненной бутылками, на которых светились зелёные этикетки: «Нарзан».
      — Ну, псе!
      — А это зачем? — спросила Людмила Ивановна.
      — Так едем в пустыню! — сказал Церендорж.
      — А где же пионерские встречи?
      — В небе! — кивнул Церендорж.
      Людмила Ивановна резко выпрямилась — шутки должны тоже иметь предел! — и быстро побежала вверх по трапу.
      В салоне среди белоснежных кресел темнели ёжики, чёлки, косички монгольских ребят — в белых рубахах, красных галстуках. И всюду сверкали крепкие скулки, пахнущие солнцем, степью, стадами. Казалось, даже в самолёте облачком висел лёгкий аромат молока.
      И как только ребята увидели Людмилу Ивановну, почти разом запели на родном монгольском языке:
     
      А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер.
      Весёлый ветер, весёлый ветер!
     
      Людмила Ивановна всплеснула руками и в изумлении посмотрела на Церендоржа: да, кажется, этот человек в самом деле умел творить чудеса!
     
      ЗАЧЕМ ГОВОРИТЬ ГЛУПОСТИ?
     
      Это было прекрасно. Самолет летел навстречу весёлому ветру, синему небу, голубым облакам. В креслах сидели ребята с красными галстуками и пели по-монгольски песню об этом веселом ветре. Экспедиция подпевала им по-русски. И, помогая ребятам на своём авиационном языке, весело гудел мотор.
      Пионерский сбор, настоящий сбор в небе! Людмила Ивановна отбивала такт острым носком туфли и поглядывала то на Церендоржа: «просто волшебник», то на Василия Григорьевича, который явно чувствовал себя капитаном. Самолёт вибрировал как палуба. На груди у старого моряка уголком синели полоски тельняшки, и смотрел он в иллюминатор так, будто ждал, что вот-вот впереди засинеет и покатится навстречу море.
      Он смотрел на бегущие по трассе грузовики, на буровые вышки, вглядывался, не осталось ли где среди жарких песков троп Пржевальского и Козлова, и всё же чувство моря его не покидало…
      Но вот пионерские песни стихли, и самолёт затянул протяжную, монгольскую. Про барханы, про пески, про верблюжьи стада и овечьи отары. И про то, как спокойно могут спать пассажиры у него на борту.
      Людмила Ивановна, почесав переносицу, уронила голову на плечо. Волшебник Церендорж кивнул в дрёме раз, другой, виновато улыбнулся и плюхнулся подбородком внутрь пиджака.
      Вика ножичком сложилась в кресле и прислушивалась, как всё удаляются и удаляются звуки горна. Коля смотрел в окно, думал и не думал. Мысли его висели в воздухе неподвижно и не хотели шевелиться. Но всё, что делалось внизу, под крылом самолёта, он видел до последней травинки и показывал ребятам.
      Сначала ровно зеленели поля. Потом они заколыхались сопками, и среди сопок стали вспыхивать алые островки тюльпанов. А рядом, то сливаясь друг с другом, то друг от друга отрываясь, забелели облаками отары. Словно вышитые на скатёрке.
      Но вдруг скатерть пожелтела. Будто по ней прошлись раскалённым утюгом. Она побурела, покоробилась. И всё выше и выше, гребень за гребнем, полезли вверх горячие песчаные волны. Они раскалялись на солнце, сухой жар поднимался до неба, и самолёт начинал покачиваться в его стеклянных струях.
      Иногда внизу извивались старые караванные тропы, и Коля показывал их Светке и Генке.
      Но вдруг Светка, приподнявшись, сказала:
      — Смотрите, опять гори!
      — Арарат! — усмехнулся Генка.
      Светка обиженно отвернулась.
      — Зачем Арарат? — сказала она. — Что я, дурочка, что ли? Всё думаю, один Арарат на земле, да?
      Она летела и чувствовала, какая большая земля! Как много вокруг прекрасных рек, гор, городов! И всё это теперь словно умещалось в ней, будто она стала большой-большой. А её родная Армения сделалась маленькой и уютно светилась где-то в сердце. И летела она как ласточка из песни. Светке было очень хорошо в этом мире. Зачем говорить глупости?! Что, один Арарат на земле?
      Она хотела сказать об этом Генке, но увидела, что он наконец спокойно спит. Светка повернулась было к Василию Григорьевичу, но, подумав, что он тоже спит, вздохнула: «А всё-таки где сейчас Арарат?» — и тут же сама уснула.
     
      ЕДИНСТВЕННАЯ НА ВСЮ ГОБИ
     
      А Василий Григорьевич и не думал спать. Он просто притих и, прищурив глаз, наблюдал за очень весёлой картиной.
      Почти все в салоне спали или дремали. И тут, оглядываясь по сторонам, к кабине пилотов покатился невысокий большеголовый мальчуган.
      Он остановился у двери, приник к щёлке и стал руками повторять движения пилота, будто это он сам вёл самолёт. Вот он положил руку на штурвал, вот взял на себя рычаг…
      Но тут из кабины вышла строгая бортпроводница.
      Мальчишка схватился за живот и юркнул в дверь направо.
      Как только она скрылась из виду, он снова стал смотреть в щёлку, и вдруг его руки затрепетали, как крылья орла, парившего за иллюминатором.
      Проводница пошла обратно — и «орёл», опять схватившись за живот, метнулся в дверь направо.
      Проводница задержалась в рубке. Мальчишка снова выглянул, хлестнул себя невидимой нагаечкой по ноге, осмотрелся и собрался в третий раз пристроиться к щели, как вдруг девушка открыла дверь и протянула ему таблетки.
      Мальчишка рассмеялся, закачал головой и побежал на место.
      Впереди загорелось световое табло: «Пристегнуть ремни», и он, расставив руки в стороны, повёл ими вниз. Он шёл на посадку.
      Василий Григорьевич посмотрел в иллюминатор. Где-то вдалеке мягко светились снежные горы. Внизу желтело, краснело, темнело, совсем как на карте, плато.
      Вот показались несколько глиняных и кирпичных домиков. Они стали раскачиваться и быстро приближаться. Самолёт приземлился, подпрыгнул и побежал по горячей земле.
      И Василий Григорьевич пошире открыл треугольник тельняшки — единственной на всю Гоби! Он было затянул: «Жил отважный капитан…», но тут самолёт стал.
      Василий Григорьевич ещё раз выглянул в иллюминатор, и вдруг лицо его вытянулось.
      Нет, это было невероятно!
      Посреди одной из самых диких пустынь стоял человек в такой же, как у него, тельняшке!
     
      НАРЗАН ТОЖЕ ЕСТЬ!
     
      Да, недалеко от самолёта, среди коричневой, как на карте, пустынной земли стоял молодой человек в тельняшке. Выпуклые скулы его сверкали, как крепкие обточенные камушки. И как только Василий Григорьевич спрыгнул на землю, тот подошёл и протянул крепкую смуглую руку.
      — А! С нами едешь, Бата?! — обрадовался вышедший следом Церендорж и улыбнулся. — Моряк моряка видит издалека!
      Василий Григорьевич ещё раз подумал: «Откуда? Какие в Монголии моря?» Но, заметив и на своей тельняшке вопросительный взгляд Баты, решил: «Какая разница, кто откуда! Две тельняшки на Гоби — тоже неплохо. Один моряк — это моряк. А два моряка — экипаж!»
     
      Бата деловито поздоровался со всеми и кивнул на отмытый до блеска «газик»:
      — Можно ехать!
      К машине сразу бросился Генка, но Светка его остановила:
      — Ти куда? А вещи?
      — У меня всё со мной! — быстро ответил он и показал портфель.
      — Хм! Неужели тебе не будет стидно, если чемодан станет нести девочка?
      Генка заморгал, а Коля, привыкший присматривать дома за братишками, улыбнулся:
      — Уже всё в порядке!
      Он хотел взять чемоданчик и у Вики, но она, нахмурясь, отстранила его руку: не надо! И понесла вещи сама.
      «Газик» хрустнул колесами по щебню, промчал охотников за динозаврами первую сотню метров по гобийской земле и остановился возле побелённого дома, из раскрытых дверей и окон которого расплывался горячий дух жареной баранины.
      Остальные несколько домов посёлка будто плавали в знойном воздухе и, казалось, сами подпекались на горячем гобийском огне.
      А за ними в потоках воздуха растворялся большой голубой автобус, который куда-то увозил сошедших с самолёта монгольских ребят. Наверное, к родным кочевьям.
      Людмила Ивановна стала махать им вслед, за ней Вика и все остальные.
      У двери дома, встречая гостей, приветливо улыбались мужчины в строгих костюмах. Самый старший из них первым пожал всем руки и пригласил в дом за большой стол.
      — О, хурильте хол! Лапша с бараниной! — понюхав воздух, с удовольствием произнёс Церендорж.
      На столе дымились жаровенки с мясом, с печёными пончиками. А возле тарелок для гостей стояло по маленькому деревянному верблюду. От верблюдов, перебивая запах жаркого, сочился лёгкий аромат сандала.
      Церендорж сказал:
      — Наш дарга хочет сказать слово.
      Из-за стола поднялся пожилой мужчина и взял бокал:
      — Дорогие друзья! Я знаю, что вы, конечно, торопитесь к динозаврам. Но у нас сегодня в аймике большой день. К нам в первый раз приехали советские пионеры. Геологи были, монтажники были, а пионеры — в первый раз! (Тут Коля посмотрел на Людмилу Ивановну.) Раньше вы видели на картах просто жёлтое пятно, а теперь посмотрите на эту землю и расскажете друзьям, как живёт наша горячая Гоби! А чтобы вам было легче нести ваши воспоминания, вот вам в помощники эти маленькие верблюды. Пусть ваша дорога будет интересной. За дружбу!
      Он поднял бокал. А Церендорж, весело посмотрев на Светку, поднёс к бокалу три пальца и, прежде чем выпить, знакомо махнул ими вверх — будто отправил в воздух несколько капель.
      Тем временем, набив рот бараниной. Генка посматривал в окно и подталкивал Колю: «Скорей! Скорей!»
      Похлопав себя по животам, мальчишки выбрались из-за стола. И когда остальные тоже вышли во двор, они уже таскали к машине хозяйство экспедиции, а Бата ходил и проверял.
      Канистра с водой есть. Ящик с консервами есть. Мясо есть. Хлеб есть. Запасные баллоны есть. Бензин есть.
      — Нарзан тоже есть, — сказал Церендорж и улыбнулся.
      Экспедиция была готова к походу.
      Но тут председатель аймика, который приветствовал делегацию, сказал:
      — Кстати, можете посмотреть наш маленький музей. — И он показал на домик, стоявший в стороне от других.
     
      ДОМИК ИЗ СЕРОГО КИРПИЧА
     
      Дом из серого кирпича был похож на контору, в которой ни один порядочный динозавр расположиться не мог. И стоило ли терять здесь время, когда впереди были такие чудеса!
      Коля вопросительно пожал плечами.
      Генка сказал:
      — Какие-нибудь мелочи…
      Василий Григорьевич почти согласился с ним. А Церендорж, усмехаясь, смотрел на экспедицию со стороны.
      Но Людмила Ивановна снисходительно согласилась:
      — Ну ладно! Зайдём!
      Генка первым бросился в дом.
      У входа он остановился, лицо его вдруг вспыхнуло, и он шёпотом позвал:
      — Сюда!
      В маленьком помещении трудно было повернуться, но вся экспедиция втиснулась в него разом.
      На полу, на подоконниках, на стендах лежали предметы, в существование которых невозможно было поверить.
      Выставив зуб, смотрел вверх пустой глазницей череп какого-то гиганта, по камню тянулись отпечатки древних папоротников. Из-под стола выглядывала окаменелая черепаха, а маленький окаменевший крокодил всё ещё пробовал хлестнуть кого-то каменным хвостом.
      Между ножками стола громоздилась могучая кость, на которой обозначились зубы какого-то хищника. А на стендах кучкой лежали целые гроздья ядер — мелких и крупных, то в серой, то в рыжей, как глина, скорлупе.
      — Что это? — спросил Генка.
      — Это? — переспросил Церендорж и спокойно ответил: — Яйца динозапров!
      Маленький домишко, как бомба, был набит динозаврами! Ведь из этих яиц 70 миллионов лет назад могли вылупиться невиданные гиганты, взлететь птеродактили!
     
      Коля и Светка стояли у тумбы, на которой горстками высились цветные камушки. Но какие! На каждом из них виднелись то сколы, то зазубрины — для скребка, для стрелы, сделанные в пещере рукой первобытного человека. И Коля шептал:
      — Неолит, верхний неолит!
      Но самое главное, возле стены стояла громадная плита известняка, на которой был оттиснут метровый трёхпалый след динозавра. Да ради него одного, ради этого отпечатка стоило построить в музее целый павильон!
      — Ничего себе мелочи! — сказал Василий Григорьевич. — Вот это мелочи! — И он быстро повернулся к Церендоржу: — И всё это нашли здесь? Всё?
      — Псё! — сказал Церендорж. — Но наверное, что-нибудь ещё осталось…
      Нет! Больше ждать было невозможно. Каждому хотелось совершить какое-нибудь открытие. Вперёд, на поиски, в Гоби!
      Они подошли к машине и увидели Вику. Она тихо сидела в углу, обхватив руками колени.
      Людмила Ивановна удивилась. Светка всплеснула руками.
      — Ти что?! Тебя кто укусил?!
      — Такое пропустила! — рассердился Генка.
      Коля с сожалением посмотрел на неё.
      Но Василий Григорьевич, подумав, показал ей на сиденье рядом с водителем: «Будешь вперёдсмотрящей!», подождал, пока Вика молча перебралась, и сам устроился на её прежнем месте.
      Экипаж ждал рулевого.
      Наконец из дома вышел Бата, положил между сиденьями ружьё и патронташ, пристроил топор и лопату — дело пахло раскопками и охотой на динозавров. Постучал ещё раз ногой по баллонам — хорош! И, выкрикнув что-то по-монгольски, дал газ.
      — Что он сказал? — спросила Людмила Ивановна.
      — Полный вперёд! — ответил Церендорж.
     
      ЦАГАН УЛУ? НЭМЭГЭТУ? БАЙН ДЗАК?
     
      Домики посёлка словно бы оторвались от земли, закачались корабликами на волнах зноя и уплыли в пески.
      Всё впереди волнилось. Земля двигалась голубоватыми прозрачными волнами, камни и травы мягко колыхались, как на морском дне.
      «Газик» быстро одолевал расстояния, будто летел с волны на волну, и было совершенно неудивительно, что у него на борту сидели люди в тельняшках. Правда, когда зной расступался, камни становились блестяще-сухими и почему-то начинали двигаться. Будто старались соскользнуть с этой раскалённой сковородки. Но на них не обращали внимания: весь экипаж вглядывался в очертания выемок, колдобин, ямок, разглядывал их узоры. И каждый надеялся вот-вот увидеть след динозавра.
      Но среди песка качались только тонкие кустики, обмётанные песком. Церендорж, кивнув на них, сказал:
      — Хурмык! Осенью путет ягода! Пкусна!
      И однажды вдруг привстала и удивлённо покачала головой Вика: между кустами подпрыгнул и, поднимая пыль, пробежал толстый сурок.
      — Тарбаган! — засмеялся Церендорж. — Лови!
      Бата резко повернул руль и помчался за ним по кочкам. Но тарбаган, смешно дёрнув лапами, провалился в нору, оставив на песке след от толстого брюха.
      Следов динозавров пока что не было.
      — А где же мы будем их искать? — спросил вдруг Генка.
      Бата посмотрел на Церендоржа и сказал:
      — Нэмэгэту? Байн Дзак? Цаган Улу?
      Ребята переглянулись, услышав незнакомые названия. А Василий Григорьевич подвинулся ближе к Бате. Тот называл места знаменитых палеонтологических экспедиций Ефремова, обнаруживших целые скелеты ящеров. От одних этих слов кругом шла голова. В них хрипели, скрипели зубами и дрались, в них так и колотили хвостами тираннозавры, стегозавры, парейазавры!
      Но Бата показал глазами на север и, кивая, стал с азартом о чём-то говорить по-монгольски. Все смотрели то на него, то на Церендоржа. Церендорж и сам слушал Бату с удивлением, то поднимая, то опуская брови. Наконец он махнул рукой: «Стой!» — и сказал:
      — Там на сефере нашли такой польшой дракон: десять машин можно поставить рядом — такой длинный. Говорят, ходил по воде — хуп, хуп, хуп!
      — А, анкилозавр! — догадался Коля, и глаза его блеснули. Этого болотного ящера, который прятал в воду от хищников своё огромное тело, он хорошо запомнил по многим иллюстрациям.
      — Ещё были. Один с клювом, у другого рога. А самый польшой фесь в костяном панцире — как танк!
      — Рогатый — стегозавр! — улыбнулся Коля и выбросил перед глазами пальцы.
      Светка вздрогнула:
      — Фу! Ка-а-кой страх!
      — Ха! Разве это страх? — сказал Генка. — Это же для защиты, как у коровы! Травоядные! Вот в музее — это страх. Это зубы.
      — Как у злых духов! — сказала Светка.
      И вдруг она подняла глаза и, улыбаясь собственному открытию, сказала:
      — А я знаю, почему у духов такие зубы! Это нашли зубы динозавров и решили, что такие у духов!
      Все засмеялись. Коля удивился: «Вот это догадка», а Людмила Ивановна обняла Светку и воскликнула:
      — Ну и голова! Вот это голова!
      — Стойте! Стойте! — закричал вдруг Генка, и все наклонились к окну.
      — Что? Следы? — спросил Коля.
      — Стойте! — крикнул ещё раз Генка.
      Следов не было. На дороге он заметил какой-то камень, правда необычной формы. Но Бата и сам остановил машину, потому что впереди, на высохшем взгорке, поднимался островерхий пик, сложенный из камней.
      Церендорж выпрыгнул из «газика», сжал пальцы в кулак и сладко потянулся. Василий Григорьевич тоже потянулся, и вдруг оба рассмеялись, схватили друг друга за плечи и стали вертеться в борьбе.
      А Светка и Людмила Ивановна, вскрикнув, брезгливо поднялись на цыпочки: среди камней, поблескивая на солнце, шевелились, шелестели, потрескивали мириады каких-то пауков, скорпионов. Между ними, оглядываясь, пробегали коричневые ящерицы. На сотни километров вокруг — до самых далёких гор — шевелилось каменистое поле, окаймлённое лёгкими облаками.
      Одному Генке ни до чего этого не было дела. Он отбежал от машины и, подняв камень, восторженно прошептал:
      — Вот это да!
     
      НЕУЖЕЛИ НАЧИНАЮТСЯ ЧУДЕСА?
     
      На камне не было ни сколов, ни насечек, сделанных рукой первобытного человека. Но зато его край, острый, как снаряд, был обожжён космическим пламенем, бушевавшим вокруг него на тысячах звёздных километров…
      — Что там? — спросила, приблизившись на цыпочках, Светка и усмехнулась: — Фи, булижник!
      — Сама ты… — сердито посмотрел на неё Генка, но сдержался. Дилетантам эта находка ничего не говорила.
      — Подумаешь! — пробормотала Светка и, осмелев, пошла, оглядываясь по сторонам: мало ли вокруг камней!
      Генка хотел кого-нибудь окликнуть и показать находку, но глаза его не могли оторваться от поля. Казалось, оно шевелилось от таких же камней. Может быть, они падали сюда, на этот пустынный космодром, со звёздными дождями тысячи лет и никто их не видел…
      Между тем Церендорж показал на каменный знак и, взбежав к нему, сказал Василию Григорьевичу:
      — Это обо.
      Коля уже ходил вокруг него, рассматривал шелестевшие на ветру ленточки со странными письменами, осторожно трогал выглядывавшие из-под камней козьи рога, кусочки материи, шерсти и удивлялся:
      — А зачем это?
      — Чтоп било видно, что прошёл человек. Прошёл плагополучно через гори — положил камень. Шёл из храма — положил ленту. Нет ленты — положил косточку. Тысячи людей прошли — получилось обо. И в горах обо есть — доприм духам на память.
      — Ставили духам, а осталось людям, — сказала Людмила Ивановна, взбираясь на пригорок.
      — Да. Осталось людям! Люди шли, караваны шли. Польшая здесь дорога била… Дапно… — сказал Церендорж и посмотрел вдаль.
      И вдруг Бата ткнул в землю каблуком и сказал:
      — Чингиз-хан шёл!
      — Где?! — Коля повернулся к нему. — Здесь?
      — Да, — сказал Бата. — Вёл свои тумены, гнал пленных!
      Коля смотрел на Василия Григорьевича, будто хотел спросить: «В самом деле? Правда?»
      Ничего не надо было раскапывать, искать. Вот, прямо у ног, лежала дорога, по которой с горизонта, где сейчас караванами колыхались волны зноя, когда-то надвигалось, хрипело, гикало страшное войско Чингиза. Скрипели повозки, щёлкали бичи, трусили рысцой чёрные тумены, и среди дыма костров раскачивались на копьях конские хвосты!
      Дорога хрустела под миллионами копыт, ичигов, гутул…
      Лёгкий ветер и теперь поднимал вдали пыльное облачко, и могло показаться, что и сейчас вот-вот появится издалека караван. Коля уже всё это начинал слышать и видеть, и зрачки его стали такими большими и тёмными, будто в них вошла вся эта древняя дорога.
     
      — Гена! — позвал он. — Ген!
      Но Генка дороги не видел. В руке он сжимал удивительный, пропахший пустыней небесный камень и мечтал найти хотя бы ещё один — может, среди обо?
      Людмила Ивановна спросила:
      — Ну что там у тебя?
      — Метеорит! — сказал Генка.
      — Ну да? Покажи! Их ведь регистрируют в Академии наук…
      — Ну и что! И этот зарегистрируют! — сказал Генка. — Проверят и зарегистрируют. Не верите? Смотрите, вот этой стороной он летел к земле…
      — А это что? — спросила Светка, протягивая руку. У неё на ладони, облепленный кусочками глины, лежал халцедон, каких вокруг было много. Но весь он светился, и внутри у него крохотным озерком (может быть, уже тысячи лет?!) переливалась непонятно как попавшая туда вода с красной травинкой…
      Людмила Ивановна поправила очки, с недоверием взяла камни в руки и, посмотрев, стала их покачивать на ладонях, словно взвешивала какой перетянет…
      — А ну-ка, — сказал Василий Григорьевич, — что тут у вас? — И, вглядевшись, сощурил глаз: — Потрясающе!
      Камень с неба, озерко с древней водой, дорога, по которой шёл Чннгиз! И всё сразу?!
      Да, это уже начинались чудеса!
      И хотя Генке жаль было покидать это место, он энергично позвал:
      — Едем!
      — Куда торопиться? — спросила Светка.
      — К динозаврам! — Генка подтолкнул её в машину, потом пропустил остальных и захлопнул за собой раскалённую дверцу.
      И строгий Бата погнал катерок мимо древнего обо навстречу зною.
     
      ЛОШАДОК НАДО ПОГОНЯТЬ!
     
      Находки переходили из рук в руки.
      Людмила Ивановна удивлённо приговаривала: «Везёт людям!» Коля улыбался. И только Вика посматривала без интереса: «Игрушки» — и думала: «Ну что мне до этого…»
      «Газик» бежал быстро, легко — по бокам уже заколыхались припущенные жёсткой зеленью холмы, и Василий Григорьевич показал Церендоржу глазами на Бату:
      — Молодец. Где он плавал?
      — Ещё только сопирается, — рассмеялся Церендорж.
      — Куда?
      — На озеро Хубсугул! — Церендорж вспомнил прохладные волны самого большого в Монголии озера. — Где же ещё здесь можно плавать?
      — Хороший моряк выйдет! — сказал Василий Григорьевич. В этом деле он знал толк.
      — Конечно, выйдет! Вон как погоняет! — вставил Генка.
      Покосившись на него, Бата улыбнулся и, присматриваясь к верхушкам сопок, что-то засвистел.
      А Светка вдруг спросила Генку:
      — А кем ти будешь? — Глаза её смотрели с ехидством. — Спешишь, спешишь. Кто из тебя выйдет?
      — Радиоастроном. Физик. — Он это знал точно.
      — Так зачем тебе дннозаври? — удивлённо спросила она.
      — Во-первых, интересно! А во-вторых, найди сейчас хоть коготь динозавра, и я по нему скажу, когда этот зверь погиб!
      Вика бросила на него иронический взгляд.
      — Гадать будешь? — спросила Светка.
      — Ага! Радиоактивным способом.
      Светка замигала. Этого в пятом классе она ещё не проходила.
      — Может быть, мы откроем загадку быстрой гибели динозавров, — сказал Генка. — Почему они вымерли так быстро? Что произошло? Изменился в мире состав воздуха? Вспыхнула где-нибудь сверхновая звезда и убила их своим излучением? Или сместились магнитные полюса Земли?
      Мысль его работала живо, а лёгкий бег «газика» ещё подгонял её.
      Это был настоящий разговор. Людмила Ивановна кивнула, будто объявляя: «Вот что значит победитель физической олимпиады». А Коля, который был на целый класс старше товарища, посмотрел на него с уважением.
      — Такой маленький, а так много знаешь, — удивилась Светка. — Зачем?
      — До космоса далеко, а человек хочет в космос, — улыбнулся Церендорж.
      — Космос рядом, — возразил Генка и подбросил в руке камень. — Только знаем мы с гулькин нос. Мы ещё не имеем представления о том, какие вокруг нас проносятся космические сигналы. А если думать, что очень много знаешь, так остаётся сложить пальцы на животе и заниматься пузогрейством.
      Церендорж вдруг мелко захохотал.
      — Ты что? — спросила Людмила Ивановна.
      — Сопсем как ламы когда-то делали!
      — Как?
      — Насыплют холм, посадят наверху деревья, сделают маленькое озеро и лежат вокруг. Пальцы на животе сложат, в небо смотрят и фантазируют, будто в рай попали. Сейчас им в рот хурильте хол падать начнет!
      Людмила Ивановна улыбнулась.
      — Фантазировать хорошо. — сказал Генка. — Но все технические совершенства, которые фантасты приписывают инопланетянам. — искусственные планеты, искусственные города в космосе, космобусы — когда-нибудь мы будем создавать своими руками, сами. — В голосе его было столько убеждённости, что даже Вика оперлась локтем о спинку сиденья и посмотрела на Генку с интересом.
      А Людмила Ивановна засмеялась:
      — Ну уж у тебя всё — сами, сами!
      — А что? — к ней резко повернулся Василий Григорьевич. Брови его сдвинулись, и сразу обозначился резкий упрямый профиль. — Это же прекрасно! Человек всё должен делать сам! Думать сам, принимать решения сам; работать для всех и со всеми — но сам! Так я думаю, а? — Он повернулся к Коле: — Ты-то как думаешь?
      Коля вдруг растерянно замигал, оглянулся на Людмилу Ивановну. Он как-то не придавал особого значения тому, что думает он сам.
      — Я тебя спрашиваю. — настойчиво сказал Василий Григорьевич, приметив у Коли привычку оглядываться.
      — Я не думаю, я смотрю, — растерянно улыбнулся Коля. Он и вправду всё смотрел на каменистую горячую дорогу.
      — А кем думаешь стать?
      — Ну, наверное, историком. — Коля пожал плечами.
      — Тогда должен думать! — энергично сказал Василий Григорьевич. — Очень думать! Вот перед тобой дорога. Пока не думаешь — камни, песок. А чуть подумал — не просто дорога, а история! — Он быстро показал рукой вперёд, так что все привстали. — Вон спешат люди. Спотыкаются ноги об эти камни от горя, приплясывают от радости. Какая у них радость, какая беда? Но вот поднимает камень путник на путника. Сталкиваются отряды. Бегут одни, настигают другие. Льётся кровь. Зачем? Почему? Тут только подумаешь, и мысли потянут сквозь века. Как добрые лошадки. Тут что ни метр — целая диссертация. А историю нужно не только узнавать… — подмигнул Василий Григорьевич.
      — Историю нужно двигать, — подхватил Генка. И под обшнй смех он постучал камнем по лбу. — Лошадок надо погонять!
      Коля не обиделся. Он и сам, слушая Генку, волнуясь, чувствовал, как хотелось бы ему иметь свои мысли, управлять ими. Самому, не оглядываясь.
      И вдруг ему стало приятно оттого, что он об этом всё-таки подумал. Ему стало весело, он рассмеялся.
      — Ты что? — спросила Светка.
      — Лошадка побежала! — сказал Коля, и все засмеялись.
     
      МОЖЕТ ЖЕ БЫТЬ У ЧЕЛОВЕКА ТАЙНА…
     
      Все засмеялись. А Людмила Ивановна, гордая, что её подопечные не где-нибудь, а в пустыне Гоби ведут такие разговоры, вдруг мягко сказала:
      — Все говорят. Одна Вика у нас что-то молчит и молчит.
      — И в музее здесь не била, и на улицу не виходила, — сказала Светка и спросила: — Что с тобой?
      Вика покраснела. Ей казалось, что её никто не видит, никому до неё нет дела. Она сама по себе. Как островок! И то, что на неё снова обратили внимание, смутило её.
      — Скучает, наверное, — осторожно сказал Коля. Он тоже немного скучал. У него дома были два брата.
      — Влюбилась! — крикнул Генка.
      Вика покраснела ещё больше. В этом была и правда, и нет… Может, и правда, но какая-то не такая. И всё же эти слова задели Вику. Ей стало почти больно, у переносицы медленно собирались слёзы.
      — Ну и что ж? Всё может быть, — сказал Василий Григорьевич. — Но может быть, у человека просто какая-нибудь тайна. Может же быть у человека тайна?
      И Вика с удивлением и благодарностью посмотрела на него. Это вот было самое правильное! Конечно, тайна…
      И, еле заметно улыбнувшись, она почувствовала: ей стало легче и радостней. И оттого, что её не забывали, и оттого, что сейчас все придвинулись к ней.
      — Жаль только вот, что вокруг столько интересного, а ты ничего не видишь, — огорчённо произнёс Василий Григорьевич.
      Под колёсами захрустел горячий щебень, в кузов ударил жаркий воздух, и перед стёклами взлетели облака пыли.
      Вика вопрошающе — ну и что тут интересного? — ещё раз посмотрела на Василия Григорьевича, села поудобней, сжала обеими руками металлическую ручку и, почти приникнув лицом к стеклу, стала вглядываться в дорогу.
      Холмы сблизились, стали выше и резче, словно их края кто-то обрисовал тонкой кисточкой. И дорога побежала по ущелью рядом с запёкшимся дном пересохшей речушки.
     
      СКАЗКИ ЦЕРЕНДОРЖА
     
      Бата слегка нахмурился, сдвинул брови — на такой дороге надо быть внимательным, а Церендорж, мигая, заметил:
      — В Гоби псё может быть. — И, посмотрев на Светку, сказал: — Главное, чтоби рядом с человеком псегда пыли доприе духи! — И он сделал знакомое движение пальцами — вверх.
      — Зачем это? — спросила Светка.
      — Угощаю доприх духов, — простодушно сказал Церендорж. — Если хочешь, чтоби доприе духи были доприми, их тоже нужно угощать!
      Бата усмехнулся — он всё понимал по-русски.
      — Нам на пути могут попасться разные духи, — объяснял Церендорж. — Как узнаешь, где злые? Они хитрые, переоденутся доприми, станут льстить, заманивать. Надо угощать! — сказал он невероятно серьёзно.
      Вика иронично подняла бровь.
      Светка отмахнулась:
      — Ха! Сказки!
      — Ну, сказки! — согласился Церендорж. — Но какие! Хочешь, я тепе расскажу сказку?
      Светка секунду подумала: армянские она знала, русские тоже, а монгольские, конечно…
      Но тут её опередила Людмила Ивановна:
      — Расскажи, Церендорж!
      Он немного подумал, улыбнулся и, на мгновение смешно сморшив лицо, начал:
      — Ну вот, скажем, такая: «Едет по дороге на «газике» человек, а ему навстречу на такой лохматой лошадке…»
      Он замолчал. Впереди показались белые скалы, раздалось блеяние, вскрики, и навстречу, словно из мешка, вывалилось пыльное стадо коз и овец, а за ними из-за скалы высунула голову лохматая лошадка.
      Нет, без фокусов Церендорж жить не мог!
     
      ПАСТУШОК
     
      Сзади стада, сидя на невысокой лохматой лошадке, то и дело покрикивал и хлопал нагайкой маленький пастушок. Солнце раскалило горы до дыма, но на мальчике был потёртый кожушок, опоясанный взрослым кушаком, сбитые о камни сапожки.
      Остановив машину, Бата выглянул в окно и сказал:
      — Сайн байну!
      Мальчик придержал лошадку, с любопытством посмотрел на его тельняшку, быстро ответил и, заглянув в машину, приветственно кивнул.
      — Куда гонишь? — спросил Бата.
      — К отцу! — сказал мальчик. — Он погнал большой скот, а я — этот. Триста голов!
      — А далеко отец? — спросил Бата.
      — Утром погнал, — ответил мальчик, поглядывая на гостей исподлобья, и добавил: — Догонять надо.
      — А сколько тебе лет? — спросила Людмила Ивановна. Уж очень мужественно выглядел он на этой дороге.
      — Семь будет! — с достоинством сказал мальчик, и тёмное личико его приняло совсем взрослое выражение. — В этом году пойду в школу.
      Ребята переглянулись и высунулись из машины, протягивая ему значки. Мальчик неожиданно улыбнулся, сказал:
      — Баирла.
      — А как тебя зовут? — спросил Василий Григорьевич.
      Пастушок натянул уздечку, сказал:
      — Пасынджав, — и вдруг ударил лошадь в бока: — Некогда! Скот уходит.
     
      Бата что-то крикнул ему вслед. Пасынджав, повернувшись, по-взрослому показал нагайкой за скалы, в сторону дальних холмов, а сам поскакал вдогонку облаку пыли.
      Ребята снова переглянулись.
      — Такой маленький… — вздохнула вдруг Светка и сказала: — Мне даже стидно, что мы на машине, а он один на лошади. Волки здесь! — И она вспомнила белевшие недалеко от дороги верблюжьи кости.
      Коля нахмурился. Он тоже почувствовал что-то похожее на укор и сказал:
      — Да, он один.
      А Генка спросил:
      — Ну и что?
      — Конечно, ты в машине, — сказала Светка, — можешь тут себе о метеоритах думать!
      — А я бы и на лошадке думал, — вспыхнул Генка и подбросил в руке камень.
      Вика с досадой посмотрела на него: «Опять бахвалится…» Всё это время она с любопытством смотрела на маленького монгола. На то, как ловко он сидел в седле, как совсем по-детски улыбался — мальчишка! — и как вдруг преобразились его черты, когда он, привстав на стремя, взмахнул нагайкой и бросился вдогонку стаду.
      — Да, мужественный парень, — сказал Василий Григорьевич. — Необыкновенный!
      Церендорж пожал плечами:
      — Почему необыкновенный? И я такой был. Овцы пас, кони пас, песни пел. — И он затянул протяжную монгольскую песню.
      А Вика окинула взглядом его круглое добродушное лицо и невольно посмотрела в оконце вслед маленькому пастушку, словно готовилась нарисовать и эту дорогу, и твёрдые маленькие скулки, и сведённые, как у Баты, брови. Мальчик скорее походил на Бату.
      Церендорж сказал:
      — И Бата таким был! Все в Монголии раньше были. Каждый монгол был! Маленькие девочки зимой в пургу спасали ягнят, на руках несли. Ветер кругом гудит, — он нагнулся, будто пробивался сквозь пургу, наперекор снегам, — а девочки идут! Идут!
      Тут Бата, выглянув в окно, повёл машину влево, прямо по мягкому холму, на который показал Пасынджав, и все откинулись назад. А когда въехали наверх, впереди, на зеленом возвышении, увидели чистенькую юрту, похожую на белую тюбетейку, возле которой поднимался к синему небу лёгкий дымок.
     
      ЕЩЕ ОДНА ТАЙНА
     
      У юрты горел костерок, над которым висел котёл, издававший густой молочный запах. За юртой на привязи ходил стреноженный конь. А у входа в юрту стояла сухонькая старушка. Всё на ней блестело. Блестел голубой халат — кэле, блестели тоненькие косички от серебряной седины. И глаза мягко лучились морщинками, как два тихих добрых солнышка.
      Было так хорошо, что казалось, будто всё это возникло из какой-нибудь монгольской сказки, чтобы приютить усталых путников.
     
      Старушка и в самом деле открыла дверь, приглашая гостей.
      В мягкой войлочной юрте было прохладно.
      Правда, ничего сказочного в ней не было. У одной стенки темнел комод, у другой — деревянная кровать, а на полу лежала кошма с возвышением, посреди которой стояли чашки. А чуть подальше у комода — рядом с патефоном — поблёскивал новенький приёмник.
      — Батарейный! — сказал Генка.
      Старушка усадила гостей и принесла поднос, на котором дымились пиалушки с напитком.
      — Вкусный сутэ-цай! — похвалил Церендорж, прихлёбывая чай с овечьим молоком и солью.
      А хозяйка подошла к патефону:
      — Завести?
      Но Генка спросил:
      — А приёмник можно?
      Старушка огорчённо развела руками и стала что-то говорить, вертя на указательном пальце серебряное колечко. Казалось, поверни его, произнеси волшебное слово — и получится всё, что захочешь. Но старушка говорила, говорила, а колечко не слушалось её. И Церендорж перевёл:
      — Приёмник нельзя. На старом стойбище говорил, а здесь молчит.
      — Так надо проверить! — предложил Генка.
      Старушка, наклонив голову вбок, посмотрела на него с изумлением. Вика бросила укоризненный взгляд: «И чего попусту хвастать?» Но Церендорж рассудительно кивнул: «А что? Пусть попробует».
      Генка быстро пристроился с приёмником у входа в юрту, открыл заднюю стенку и, согнувшись, сунул голову в ящик, а старушка, привстав на цыпочки, смотрела из-за спины, как он, пыхтя, шарит в глубине руками, и вертела на пальце серебряное колечко.
      Вокруг собралась вся экспедиция. На вершине холма закурились из пиалушек несколько дымков. И только Вика, скрестив руки, наблюдала за Генкой исподлобья. Будущий астрофизик докладывал будто из космоса:
      — Так. Питание в порядке. Батареи целы. Динамик в норме.
      И вдруг, встряхнув корпус, он хмыкнул и сообщил:
      — Всё! Контактики! Во время переезда лошадка споткнулась. — И, вытирая лоб, сказал: — Паять надо!
      Старушка перестала вертеть колечко и повернула к нему сухонькое личико:
      — Что?
      — Олово надо, — деловито объявил Генка. — И паяльник!
      Вика усмехнулась. Старушка замигала, прикидывая, что это он сказал. А Бата молча подошёл к машине и через минуту, погромыхав перед Генкиным ухом, протянул ему жестяную банку из-под зубного порошка, а в костёр пристроил маленький медный паяльник.
      — Вот это дело! — обрадовался Генка и, открыв банку, передал её Вике, потому что у неё у одной руки были свободны. — Придерживай!
      Выхватив паяльник из огня, он окунул его в банку, и старушка снова привстала на цыпочки и, волнуясь, завертела колечко.
      Сначала из банки потянулся смоляной дымок канифоли. Потом под паяльником на месте серого комочка вдруг ожила и задрожала серебристая капля металла. Генка подхватил её уголком паяльника, быстро соединил два зачищенных проводка и посадил каплю на них. Потом он ещё раз прошёл по ним паяльником, вставил аппаратуру на место и вздохнул:
      — Всё.
      Щёки его зарумянились, будто на них запеклась молочная пенка.
      — Что всё? — недоверчиво посмотрела Вика.
      — Всё! — Генка закрыл стенку приёмника, повернул включатель, и из динамика потянулась протяжная монгольская песня.
      Старушка охнула, отпустила колечко, всплеснула руками:
      — Ой-я! — И весело, прикоснувшись к Генкиной взмокшей голове, запричитала: — Ой-я, ой-я!
     
      Она улыбнулась, пошла в юрту и, поискав в сундучке, вынесла Генке кожаные расшитые рукавички.
      — Вот ещё! — Генка смущённо замигал. Он хотел было воспротивиться, но, увидев осуждающее лицо Церендоржа — разве можно обижать?! — взял рукавички, поклонился: «Баирла!» — и, рассмотрев их, вдруг вложил в руки удивлённой Вики.
      — Зачем мне? — сказала Вика, краснея. — Вон отдай Светке.
      Но Светка вспыхнула:
      — Зачем мне? Что у нас в Ереване, холодно, что ли? Это тебе в Москве как раз.
      А Коля, слегка хмурясь, смотрел на Генку с улыбкой: от того так и веяло ветерком деловитости. Он всё мог сам!
      И, подумав, что бы и он мог сделать, Коля подхватил приёмник и, покряхтывая, понёс его на место.
     
      И ЕЩЕ ОДНА ТАЙНА
     
      Старушка всё слушала монгольские песни, вертела по привычке кольцо — оно было волшебным — и, к удивлению Вики и всех ребят, кивала:
      — Пасынджав будет рад. Любит радио!
      Но вот, посмотрев на часы, Генка повернул ручку. Зелёный глазок индикатора зацвёл, и где-то далеко-далеко женский голос сказал:
     
      — Московское время семь часов сорок минут. Здравствуйте, ребята. Слушайте «Пионерскую зорьку».
     
      И в знойный воздух понёсся чистый звук пионерского горна.
      Вика побледнела. Светка едва не выплеснула чай. В центре Гоби, среди пустыни, обозначенной на карте коричневым пятном, в маленькой юрте звучал горн Москвы! Он поднимал на зарядку, на работу, на пионерские дела, — в Москве только начиналось утро.
      Василий Григорьевич заулыбался, Людмила Ивановна рассмеялась: «Подумать только, а?»
      Радио передавало вести из пионерских дружин; потом ребята рассказывали об Артеке и о празднике монгольских пионеров, на котором была советская делегация…
      А делегаты отхлёбывали из пиал дымящийся солоноватый сутэ-цай. И Церендорж сиял, будто всё здесь происходящее подтверждало, что он действительно мастер на всякие чудеса.
      Генка повернул переключатель, и юрту сразу наполнил сильный, но мягкий голос певицы, исполнявшей известную оперную арию. Мелодия повторилась, голос зазвучал сильней…
      И вдруг Василий Григорьевич, поставив пиалу на кошму, тоже как-то мягко воскликнул:
      — Ха! Галя! — Он оглядел всех и сказал: — Вы слышите, это же Галя!
      — Какая ещё Галя? — ревниво спросила Светка.
      — О! — усмехнулся Василий Григорьевич, на секунду задумался и сощурил глаз, будто присматривался к чему-то радостному, счастливому, но уже далёкому-далёкому. Потом наклонился к Вике, сказал: — Да… это тоже маленькая тайна! — И подмигнул: — Но тайна, которую очень приятно хранить…
      И вместо рассказа, которого ожидала Светка, он, выходя из юрты вдруг запел:
     
      А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер.
      Весёлый ветер, весёлый ветер!
     
      И по лицам словно бы пробежал весёлый ветерок.
      Все выбрались из юрты и окружили Церендоржа, который разговаривал со старушкой. Она тем временем наливала в термос сутэ-цай для внука — погнал стадо не пообедав! — и успевала отвечать.
      Но вот Церендорж задал какой-то вопрос, старушка в ответ кивнула и вдруг сделала страшные глаза, а руки её стали рисовать в воздухе какие-то — ужас какие! — большие и длинные предметы. Скорей всего, кости динозавров.
      — Байн Дзак, — сказала она под конец и махнула рукой в сторону гор.
      — Баирла! — сказал Церендорж.
      — Баирла! — крикнули ребята и, услышав в ответ те же слова, пошли к машине.
      «Газик» уже пыхал у юрты бензином. И как только экипаж забрался в него, тронулся с места в новом направлении.
      А старушка отвязала коня, ловко вскочила в седло и, помахав гостям, поскакала в другую сторону.
     
      НОВЫЕ ФОКУСЫ ЦЕРЕНДОРЖА
     
      Было три часа дня. Всё вокруг притихло, замерло от жары. Но в душе у каждого участника экспедиции звенел утренний горн Москвы и призывал к действию.
      Людмила Ивановна сидела теперь рядом с Батой и всматривалась в даль. А Генка повернулся к Церендоржу и допытывался:
      — Ну что, скоро динозавры?
      Церендорж в изумлении качал головой:
      — Какой пистрий! В один день хочет уехать за миллионы лет назад! Ха!
      Машина медленно шла в гору, и справа виднелись уступы гор. На минуту Бата придержал руль и схватился за ружьё, но потом опустил его и тихо сказал:
      — Архары!
      По обрывистым склонам с камня на камень прыгали горные бараны. Они чётко вырисовывались на фоне скал и могуче несли свои рога, будто подталкивали ими горячее небо.
      — Хорошо прыгают! — сказал Церендорж. — Выбежит к пропасти и пниз головой — бряк! Думаешь, убился, а он упал на рога, покатился — и побежал!
      Сопка стала крутой и голой, как потёртый верблюжий бок. «Газик» задрал нос, и впереди осталось только синее небо, а по бокам, дёргая задними лапами, разбегались толстые тарбаганы.
      — Держись! — крикнул Бата и прижался к рулю. «Газик» покачнулся. Все охнули, но машина уже одолела высоту, прыгнула колёсами вперёд и покатилась по равнине.
      Ребята привстали. Земля была твёрдой, сухой, и по ней катились барханы. Они были мелкими, как рябь на воде, но от них курились волны зноя, и то тут, то там белели какие-то кости.
      Генка присвистнул:
      — Никаких ориентиров. Хотя бы один милиционер!
      — Ещё заблудимся! — сказала Светка.
      Церендорж посмотрел на Бату и засмеялся:
      — Монгол заплудится в пустыне? А?
      Бата весело пришпорил своего конька и вдруг запел песню о прохладном монгольском море, по которому мечтал плавать:
     
      О Хубсугул, о Хубсугул…
     
      И, словно бы на его призыв, из пустыни покатились настоящие синие волны.
     
      Сначала Бата спокойно держал свой штурвал. Но через некоторое время, открыв дверцу, стал всё чаще выглядывать из кабины и напряжённо смотреть по сторонам.
      Пустыня исчезла! Машина плыла среди настоящего моря. Серебристые волны с голубоватыми прозрачными верхушками плескались впереди и набегали с боков, а вдали то поднимались, то исчезали контуры белого города…
      Людмила Ивановна, сидевшая впереди, приподняла очки и спросила:
      — Что это?
      — Мираж! — сказал Генка.
      Василий Григорьевич придвинулся поближе к окну и с удивлением всматривался в совершенно ясные городские очертания. Разные миражи видел он и в Арктике, и в тропиках. Но такого!..
      Вон заколебался высокий отель… Дальше поплыла белая зубчатая крепость… А вот что-то тёмное — вроде памятника какому-то гранду. А там, дальше, — купол Капитолия. Нет, тут обмана быть не могло!
      — Почти Гавана! Потрясающе! — сказал Василий Григорьевич. Но через некоторое время, недоумевая, предположил: — А может быть, Бомбей…
      Бата с удивлением покосился на угол его тельняшки.
      Видения менялись одно за другим. Как будто какой-то гениальный архитектор никак не мог решить, что за город поставить на этом зыбком берегу и, изнывая от жары, на виду у всех перебирал один за другим разные проекты.
      Бата проезжал сквозь летучие города, по бокам всё катились волны, а впереди на пробке радиатора в какой-то странной пляске, как шаман, вертелся дымок и лихо постукивал гутулами…
      Потом вдалеке появились горы, и над ними прямо по воздуху прозрачный наездник погнал лёгкого прозрачного конька. А на вершине сопки возник орёл и замахал крыльями.
      Бата тряхнул головой и чуть замедлил ход.
      — Куда мы заехали? — спросила Светка.
      — К духам! — сказал Церендорж.
     
      Людмила Ивановна строго взглянула на него: не слишком ли много разговоров о духах? Ведь ребёнок ещё и вправду подумает о них.
      И, словно испугавшись сердитого взгляда, волны стали разбегаться, города схлынули, конь исчез.
      Но горы, сияющие вдали снегами, и зелёные сопки придвинулись. Дорога стала ровней, и все разом заговорили.
      — Голография! Просто голография! — крикнул Гена.
      — Что это? — спросила Светка, и Вика тоже вопросительно посмотрела на него.
      — Читать надо! Все газеты пишут!
      А Коля с широко открытыми глазами подумал вслух:
      — Будто пустыня вспоминает…
      — Что? — спросила вдруг Вика.
      — Как она была морем! — сказал Коля и обрадовался, как чётко это у него получилось.
      — Поэт! — сказала Светка.
      А Людмила Ивановна, вздохнув, заметила:
      — Чудеса, да и только! Полно чудес! — И засмеялась: — Не хватает совсем немногого.
      Церендорж улыбнулся:
      — Пионерской рапоты?
      Людмила Ивановна взмахнула руками: и как это он всё знает!
      — Можно устроить! — сказал Церендорж.
      — Где? Здесь?!
      — А что? — сказал Церендорж и спросил у Баты: — Сделаем?
      Тот пожал плечами: «Как хотите!»
      Церендорж потёр ладони и, плутовато поглядывая по сторонам, что-то прошептал. Бата тем временем приблизился к сопке, над которой вертелся орёл, объехал её, и под колёсами оказалась настоящая дорога.
      На сопке, подражая движениям орла, глядя из-под руки, закружился мальчишка. Впереди над дорогой возник красный транспарант со словами: «Добро пожаловать!»
      А дальше, как остановившееся видение, раскинулся палаточной городок. Заколыхались шатры, забелели тонкошёрстные юрты, появились цветные домики, и в небе на штоке мачты заполоскался красный флаг.
      Людмила Ивановна протёрла очки, близоруко прищурилась и посмотрела на Церендоржа. А Церендорж рассмеялся от всей души. Это было волшебство, к которому он действительно имел самое прямое отношение!
     
      ВИДЕНИЕ СРЕДИ ГОБИ
     
      Едва экспедиция въехала под голубую арку, как возле юрты вспыхнули золотом трубы, и в десять румяных щёк грянул туш. На выложенной из камушков линейке выстроилась пионерская дружина. Перед глазами Людмилы Ивановны так и заиграли три полосы: сверху блестела черная полоска ёжиков и косичек, посередине хрустела дорожка белых рубашек, а по ней бежал алый огонёк пионерских галстуков.
      Очень похожий на Бату молодой человек со значком мастера спорта скомандовал:
      — Лагерь, смирно! — и побежал к машине.
      На какой-то миг Людмила Ивановна опешила, но вдруг, прищурив глаза, весело повернулась к ребятам:
      — Делегация, на выход! — и ладно спрыгнула на землю. Подбородок вверх, руки по бёдрам, носки врозь. В таком случае она не сплоховала бы ни перед какими джиннами!
      В полминуты делегация выстроилась в одну шеренгу. Щурилась в улыбке Вика — она снова была в родной стихии! Грудь вперёд — стоял Коля. Правда, Генка всё ещё прилизывал ладонью золотистый чубчик, а Светка поправляла захваченный на всякий случай барабан…
      Начальник лагеря, вскинув в приветствии руку, отрывисто, как Бата, рапортовал, что пионеры гобийского лагеря построены для встречи с советскими друзьями. Людмила Ивановна отсалютовала и произнесла горячую — на всю Гоби! — речь, вручила барабан лучшему барабанщику лагеря, и на месте недавних видений среди юрт и палаток заплескалось, зашумело озерко смуглых лиц, улыбок, галстуков. Замелькали открытки, значки, марки.
      Начальник лагеря, улучив минуту, бросился к смущённому Бате, обнял и, похлопывая по тельняшке, стал за что-то укорять, выговаривать и качать головой.
      Скулы у обоих горели от жары, одинаковые глаза одинаково смотрели друг на друга. Казалось, Бата ругает Бату!
      — Пионерский дарга ругает младшего брата, — пояснил Церендорж. — Как не стыдно! Целый год не бил дома! Псё рапота и рапота!
      Но через минуту старший брат спохватился и воскликнул:
      — Большая программа!
      — Э, нет! Большая некогда! — возразил Церендорж. — Дорога большая! Но немного можно.
      — Сначала обед… — начал пионерский дарга.
      — Какой обед? — всплеснула руками Людмила Ивановна.
      — Сколько можно есть? — сказала Светка. Они только-только отдышались от завтрака.
      — Тогда, — вздохнул начальник лагеря, — сначала лагерь, потом концерт, потом кумыс.
     
      ВСТРЕЧА
     
      Василий Григорьевич ходил среди юрт, смотрел, как аккуратно застелены койки, как опрятно белеют столы, как много на них книг. Впору было действительно поверить, что это работа джиннов…
      Иногда он останавливался у края сопки полюбоваться волнистыми гобийскими далями.
      И, как это ни странно, ему казалось, что за ним всё время кто-то, усмехаясь, подсматривает.
      Он озирался по сторонам, но все вокруг занимались своим делом: Людмила Ивановна обходила линейку, Вике и Светке новые подружки показывали свои вышивки на гутулах, мальчишки с упоением натягивали монгольские луки.
      Только однажды, когда он стоял у фонтана, рядом вроде бы промелькнуло знакомое лнцо. Но он отмахнулся от этой мысли: знакомые в Гоби? Чушь!
      Между тем горн протрубил сбор, и две девочки, кланяясь, пригласили гостей в огромную голубую юрту.
      По стенам её в клубах пыли летели расписные кони, мчались верблюдицы, а за спинами юных всадников, как алые крылья, трепетали концы пионерских галстуков…
      В прохладной полутьме кругом сидели ребята. Будто поплавки, нетерпеливо поднимались и опускались их головы.
      И только в самом центре свободная скамейка ждала гостей.
      Ребята шумели, подталкивали друг друга, кого-то высматривали, и Церендорж сказал:
      — Спорят, кто начнёт программу.
      Но вот в круг вошли девочка и мальчик и, взявшись за руки, стали читать стихи про Монголию и Советский Союз. Им громко зааплодировали. Церендорж начал переводить, но Светка сказала:
      — Зачем? Всё понятно!
      — Ну и хорошо! — улыбнулся он и зааплодировал ещё сильней.
      Потом все хлопали быстрым акробатам.
      За ними — нарядным танцорам с луками.
      И вдруг, расставив руки, как снижающаяся птица, на сцену выбежал невысокий лобастый мальчишка. Он сделал круг, хлопнул себя ладонью в грудь, и зрители восторженно закричали.
      Начальник лагеря объявил:
      — Выступает Калыртэн.
      Мальчишка лукаво посмотрел в сторону делегации, подмигнул. Василий Григорьевич привстал со скамьи. Он готов был дать голову на отсечение, что это лицо ему знакомо. Конечно, знакомо.
      Он подтолкнул Церендоржа, но тот прошептал: «Тс-с-с!» — и, сложив на животе пальцы, притих в предвкушении удовольствия.
      Калыртэн произнёс два каких-то слова — в юрте примолкли — и вдруг зарычал так, что члены делегации переглянулись, а в зале раздался визг восторга.
      Он сделал шаг, махнул несуществующим хвостом. И всем стало ясно, что на прогулку вышел некто сильный и грозный.
      Калыртэн разыгрывал басню о том, как грубый тиран обижает в округе всех, кто попадёт под руку — и больших и малых. Перед ним заискивают, его боятся, его умоляют. И вдруг кто-то маленький, скорее всего зайчишка, смелостью и умом одерживает над ним победу.
     
      Руки мальчика то извивались и льстиво плыли навстречу властелину, то он превращался в волка — нет, скорее в тираннозавра! — и угрожающе заносил лапу, чтобы раздавить, смять, уничтожить!
      И когда Калыртэн, уже маленький храбрец, вытер о шкуру поверженного врага ноги, вывернул её наизнанку и отшвырнул в сторону, ликованию ребят не было предела. Поделом врагу!
      Это было необыкновенно! Перед глазами прошло, промелькнуло столько лиц, столько зверей. Целая драма! И всё это был один маленький Калыртэн!
      Зрители требовали артиста на сцену. Василии Григорьевич твердил:
      — Замечательно! Настоящий артист!
      — И всё понятно… — сказала Светка.
      — Та! Артист! — закивал Церендорж.
      — У него, наверное, и родители артисты, — предположил Коля.
      — Нет. У него нет родных. Папа бил шофёр — погиб. Случилась беда… Мама умерла. А вырастили его доприе люди и народная власть… Талант!
      Василий Григорьевич и сам рос без отца и без матери. И его тоже вырастили добрые люди и народная власть. И может быть, ещё поэтому он хотел сказать маленькому артисту что-нибудь очень хорошее, но вдруг заметил, что Калыртэн лукаво смотрит в его сторону.
      — Сейчас пудет сцена: «Калыртэн летит со слёта», — сказал Церендорж.
      Теперь Василий Григорьевич вспомнил.
      Но и вспоминать было незачем. Калыртэн всё показывал сам.
      Вот он раскинул руки и словно полетел вверх. И показалось, что вместе с ним все стали набирать высоту. Вот пассажиры стали жевать конфеты и ронять головы на ладони: голова — налево, голова — направо. Вот тоненькая, как струйка воздуха, прошествовала по салону стюардесса. И тогда Калыртэн встал и на цыпочках пошёл к кабине пилота смотреть, как летит самолёт.
      Руки его показывали, как широко раскинулись внизу пески, как переливались барханы и поднимались горы… Как в салоне все спали. И только один человек, на груди у которого были полоски, — Калыртэн показал на Василия Григорьевича, и все в юрте, посмотрев на него, засмеялись, — только он один смотрел Калыртэну вслед хитрым пришуренным глазом…
      Да! Это был прекрасный импровизатор. Он на ходу создавал целый спектакль! Но ведь импровизировать нужно было честно! И Василий Григорьевич вдруг подмигнул артисту и схватился за живот. Калыртэн захихикал и закружился волчком на сцене! Будто пошёл на посадку.
      Василий Григорьевич бросился в круг. Ему хотелось поблагодарить и обнять мальчишку. Но Калыртэн выскользнул и исчез. А Церендорж объявил, что сейчас будет выступать он — моряк и журналист Василий Алейников.
      Этого Василий Григорьевич совершенно не ожидал. Но, посмотрев на ребят, вдруг понял, что должен им что-то сказать! И он рассказал, как встретил в Гаване девочку, которая с пулемётом на плечах прошла с Фиделем через всю Кубу; как играл в Индии с мальчишкой, который спас от акулы друга; и как подружился в Африке с мальчуганом, который каждый кусок хлеба делил на всех своих друзей.
      Он видел, как смотрят на него Светка и Вика, как внимательно слушает Бата.
      — А сегодня я видел маленького пастушка, который гнал такое стадо! А вместе с вами только что видел такого артиста! Многих я видел ребят во многих странах и всегда думал: как это хорошо, что на земле такие хорошие дети. И если вы будете делать друг для друга только хорошее, то какой прекрасной будет наша земля!
      Светка вдруг встала и спросила:
      — Можно я спою?
      — Ещё бы! — воскликнул Церендорж. — Про ласточку?
      Светка пела. И так хорошо ей было оттого, что все слышат про её прекрасную землю, и что смотрит на неё добрыми глазами Василий Григорьевич и понимает всё-всё, и ей снова захотелось спеть для него его любимую песенку Шопена. Она уже хотела сама объявить об этом, но и тут снова, как в первый раз, ей помешали! Людмила Ивановна, сделав страшное лицо, крикнула:
      — Господи! Генка и Калыртэн дерутся!
      И вся делегация, а за ней Церендорж, Бата и пионерский дарга бросились из юрты.
     
      ВСЕ ЭТО ЗЛЫЕ ДУХИ!
     
      У самого входа, готовые лопнуть от натуги, хватаясь за рубахи и штаны, Генка и Калыртэн таскали друг друга из стороны в сторону. Глаза их зло посверкивали, а на подбородках и носах блестели капли пота.
      Мальчишки то подпрыгивали, как орлы, то целились друг в друга лбами.
     
      — Господи! — крикнула Людмила Ивановна и, едва не потеряв очки, вцепилась в их рубахи. — Не хватало еще международного скандала!
      Но Церендорж, весело топорща волосы, крикнул:
      — Стой, не надо! Пусть дерутся!
      — Как? — Широко расставив остроносые туфли, Людмила Ивановна замерла в позе укротительницы.
      — Очень хороший драка! — сказал Церендорж. — Монгольский национальный борьба!
      Но мальчишки уже отпустили друг друга, и Калыртэн, заправляя рубаху, обиженно сказал:
      — Он попросил — я показал.
      Веселый начальник лагеря умиротворённо махнул рукой:
      — Концерт хороший, встреча хорошая. Теперь обед хороший!
      — Какой обед? Надо ехать! Время! — И Церендорж посмотрел на яркое, но остывающее небо.
      — Куда ехать? — спросил начальник.
      — За динозаврами! — сказал Церендорж.
      А Бата махнул рукой на запад, где начинали синеть отливающие снегом верхушки далёких гор.
      — Зачем так далеко?! — сказал начальник. — Вот здесь, за лагерем, — он показал на сопку, — когда-то нашли вот такие отпечатки! — Он взмахнул руками. — Шофёр нашёл. Один отпечаток, другой! Отрезали и увезли.
      Это была совсем сногсшибательная новость!
      Динозавры бродили когда-то по территории пионерского лагеря!
      Вся экспедиция в мгновение разлетелась по окрестностям. А Бата и Церендорж, пошептавшись с начальником лагеря, двинулись куда-то своим путём.
      Но скоро все возвратились. Василий Григорьевич отряхивал от пыли брюки. Вика иронически усмехалась. А Светка, Генка и Коля пожимали плечами. Кругом были клумбы. Динозавры давно ушли. Следы увезли. Отпечатков никто не нашёл.
      Оставалась одна надежда на Церендоржа.
      И скоро он появился из-за юрты. Изо всех сил он тянул длинную верёвку, будто на ней упирался по крайней мере средней величины тираннозавр.
      — Ну пошёл! — крикнул Церендорж, и из-за юрты выбежала средней величины коза, которую подталкивал Бата.
     
      — А где же динозавр? — съехидничала Людмила Ивановна.
      — Ха! — всплеснул руками Церендорж. — Не поверишь! Злие духи. Псё злие духи. Вот, — показал он, — вел динозавра; пришёл, смотрю — сделали козу!
      Это уже было плохо. В дела экспедиции начали вмешиваться злые духи!
      Надо было торопиться.
      В это время две девочки поднесли к юрте большую чашку с ароматным кумысом и поднос, на котором, как маленькие юрты, светились перевёрнутые пиалы.
      — Ну хотя бы выпейте кумыс, — предложил начальник и посмотрел на «газик».
      — Кумыс можно! — сказал Бата, осушил одну за другой две литровые пиалы и побежал с канистрой к машине: ей тоже нужен свой кумыс.
      И пока ребята и взрослые нахваливали напиток, Бата, заливая бак бензином и подталкивая в «газик» козу, нахваливал духов, которые сделали доброе дело: затолкнуть динозавра было бы, конечно, куда труднее!
      Наконец он закрыл капот, обстукал баллоны и, посмотрев на часы, дал сигнал: пора!
     
      И СНОВА ДОРОГА…
     
      Весь лагерь высыпал на край сопки.
      Солнце висело ещё высоко, но лучи его уже летели наискосок, в спину провожавшим, и на склонах сопок перед «газиком» долго размахивали руками длинные тени, а одна тень всё подпрыгивала и пыталась взлететь, как орёл…
      Юрты лагеря отодвигались и быстро превращались в маленькие пиалушки на жёлто-зелёном подносе.
      Бата спустился с сопки на дорогу, потом вьехал в сухое русло реки и прямо по ней погнал машину вперёд. Сопки перекатывались с боков, как зелёные прозрачные волны, и, оглянувшись, Бата вдруг спросил:
      — А что, Василий Григорьевич, Гавана был?
      — Был, — улыбнулся Василий Григорьевич. Его начинало охватывать чувство простора.
      — И в Индийском океане был?
      — И в Индийском был.
      Бата лихо присвистнул: «Хорошо!», будто сам на миг окунулся в дальние моря. И вдруг, кивнув на сопки, сказал:
      — А здесь тоже когда-то океан был, акулы были! Зубы есть!
      Он запел, и в его песне снова заплескало прохладное и чистое слово «Хубсугул».
      — А зря мы так быстро уехали! — сказал Коля. — Надо было бы поискать ещё, покопать. Может быть, следы ушли куда-то вглубь.
      — Так в глубине их, может быть, и здесь полно, — сказал Генка.
      — Полно! — подтвердил Церендорж и посмотрел в окно на полосу гранита.
      — В граните не может быть! — сказал Коля. — Нужны песчаник и глина.
      — Это почему? — спросил Генка.
      — А очень просто. Вот здесь, наверное, текла когда-то колоссальная, как Амазонка, река. Пощипывали на берегах травку, хватали друг друга в воде динозавры, вверху парили птеродактили.
      Светка выглянула в окошко и посмотрела в небо. А Василий Григорьевич живо повернулся к Коле: историк начинал погонять лошадок!
      — Потом ящеры погибали, падали в воду, и их укрывало песком и глиной…
      — А может быть, по ним стреляли инопланетяне, — шутя сказала Людмила Ивановна. — В «Технике — молодежи» читали? В угольной глыбе нашли череп бизона, а в нём — дырка от пули!
      — Старая сенсация! — сказал Генка. — Выдумки! — И возразил Коле: — Динозавры падали не только в воду, но и на землю.
      — На земле их растаскивали всякие шакалы! А здесь упал, понесло к озеру или к морю, завалило песком или ракушками — и на миллионы лет.
      Это было убедительно. Все стали поглядывать в окна: не покажется ли где-нибудь в песчаном боку сопки ребро или череп какого-нибудь ящера…
      И только Вика снова сидела в углу, переживая что-то своё. Она гладила испуганную козу, которая на своём веку ни разу не была никаким динозавром. Вика видела своими глазами, как Бата и Церендорж выводили её из загона и, шлёпая по спине, произносили коварное слово «шашлык».
     
      ЕСЛИ ВСТРЕТИМ ДИНОЗАВРА
     
      Светку давно не посещали никакие грустные мысли.
      Она всматривалась в рыжие сопки и думала: «Неужели над ними когда-то плескалась вода?»
      Стены обрывов были горячими, сухими, но на их краях среди голубого неба колебалась в воздухе трава, совсем как на подводных скалах. И Светке казалось, что они всем экипажем движутся сейчас в глубине подводного ущелья в каком-то батискафе.
      Сопки вверху ворочали громадными боками и спинами, и ей совершенно чётко представлялось, что это переваливаются с боку на бок туши гигантских чудовищ, что где-то наверху они вытягивают из воды свои длинные шеи, а по берегам хлопают лапами среди болот огромные утконосы.
      Ей даже захотелось прокатиться на катере среди этих вытянутых шей и ужасных голов. И не было ни капельки страшно! Только бы сидели рядом вот так, в тельняшках Бата и Василий Григорьевич, пыхал от смеха Церендорж, спорили Коля, Генка и весело сверкали очки Людмилы Ивановны.
      Ни капельки не было бы страшно!
      Одно ей было непонятно, и она сказала:
      — Ящеры остались в реке, в море, на дне. А мы всё едем в гору.
      Дыхание гор уже чувствовалось в воздухе, и верхушки их всё чаще проглядывали между сопками.
      — А мировые катастрофы? А землетрясения? — крикнул Генка. — Сколько их было за миллионы лет! Всё летело вверх тормашками. Были вершины гор — стало дно океанов. Было дно — а вылезла вершина! Вот и карабкаемся!
      Светка на минуту задумалась. В голову ей пришло что-то интересное:
      — А если найдём окаменелого динозавра?
      — Этого не может быть, — сказал Коля.
      — Почему? Ведь нашли целого мамонта! — сказал Церендорж.
      — Это в мерзлоте. И всего через десять тысяч лет! — возразил Коля.
      — А черепахи, а крокодилы! — Церендорж быстро повернулся к нему: — Разве в музее не видел?
      — Так у них костяной панцирь! — Коля защищался хорошо. Голос у него стал тверже, глаза поблескивали.
      — Но ведь предполагают, что есть даже живой динозавр, — сказал Генка. — В Англии, в озере Лох-Несс.
      Вика усмехнулась:
      — Так ведь никто не нашёл…
      Но это было тоже не доказательство!
      Научный разговор между тем Светке надоел, и она, выглянув в окно, сказала:
      — Смотрите!
      Среди остывающего голубого неба в сопровождении нескольких собратьев помельче плыл удивительно пышный динозавр и медленно поворачивал полную ослепительного света голову… Ветерок разворачивал его, залетал в машину, и Людмила Ивановна, глядя на прекрасное облако, вдруг озорно спросила:
      — А вдруг выезжаем из ущелья, а навстречу динозавр, живой?!
      — Ха! — крикнул Генка. — Примем его в почётные пионеры!
      Очки у Людмилы Ивановны вспорхнули на лоб. Церендорж захихикал. Василий Григорьевич закачал головой и спрятал в карман блокнот.
      — Оседлаем! — сказал Коля. — И на верёвочке в Москву.
      — Представляю, — сказала Светка. — По улице Горького едет Генка верхом на динозавре…
     
      — Это ещё неизвестно, едет или нет, — сказала Вика.
      — Почему?
      — Потому что неизвестно, какой будет динозавр — сытый или голодный! — сказала Вика и прижала к себе голову козы.
      Все улыбнулись. Даже строгий Бата. А Церендорж всё ещё прыскал и качал головой: «В почётные пионеры!..»
      Настроение у всех пошло вверх. Может быть, сказался кумыс. А может быть, горный воздух, который становился всё прохладней и чище. Как будто добрые духи Церендоржа овевали дорогу и подгоняли в небе сияющего динозавра.
      Он плыл, не собираясь ни на кого нападать, и возле него, как маленькие ящерки, пробегали лёгкие мелкие облака.
     
      А МАЛЬЧИШКИ — ЖЕЛЕЗНЫЕ!
     
      Бата выехал по руслу из ущелья и вдруг, закачав головой, свистнул и показал направо:
      — Смотрите!
      За руслом лежала мрачная, серая степь. Но посреди неё жёлтым золотом светились сопки, за ними стояло чернильно-чёрное небо, по которому одна за другой пролетали молнии и, сверкая, неслись к земле ртутные нити дождя.
      А над сопками, над молниями, над чернотой, как сказочная юрта, поднималась невиданная радуга, и с каждой минутой краски её становились ярче и звонче, цветные полосы играли лучами и обдавали всё вокруг праздничным лёгким светом.
      Ребята в один голос крикнули:
      — Остановимся?
      Но Бата сказал:
      — Надо быстрей выбираться из русла!
      — Да, — согласился Церендорж. — Не то…
      «Газик» помчался быстрей, стал подпрыгивать на рытвинах, всё затряслось, задребезжало, и, подняв голову, тревожно закричала коза.
      Окна машины обдавало тяжёлой влагой, запахом полыни. Но дождь шёл в стороне, и было непонятно, чего спешить и тревожиться.
      Однако под колёсами захлюпало, забормотало, и наперегонки с «газиком» по руслу бросились тяжёлые ручьи. Справа в щелях и трещинах запульсировали, заклокотали и вдруг вырвались фонтаны коричневой настырной воды. Будто она скрытно подобралась по такырам, чтобы внезапно хлынуть на штурм своего старого жилища.
      Крыша «газика» едва поднималась над краем русла, и Бата то и дело открывал дверцу, чтобы рассмотреть дорогу.
      У колёс уже бушевала вода. Бата показал на неё Василию Григорьевичу, который тоже тревожно высматривал выход из этой ловушки:
      — Уир! Поток!
      — Ничего, должны успеть, — сказал Церендорж. — Дорога близко…
      Но на какой-то кочке «газик» подпрыгнул, будто тоже хотел посмотреть вверх, сорвался и соскользнул носом в яму. Колёса сползли с наезженной колеи и вертелись на колдобине, разбрызгивая мокрую глину.
      — История! — вздохнул Церендорж и сбросил ботинки.
      — Лопату! — крикнул Бата, прыгая из машины.
      — Копать? — спросил Коля.
      — Толкать, — сказал Василий Григорьевич, закатывая штанины, и соскочил почти в горячую воду.
      — Будем толкать историю, — согласился Коля. Здесь он тоже мог поработать сам! И прыгнул следом, а Генка вылез за ним.
      Бата и Церендорж уже упирались в радиатор. До колен ещё не доставало, но глинистая вода так и накатывала со всех сторон. Ручьи бросались из щелей в русло, как штурмовые отряды.
      Людмила Ивановна выглянула из дверцы, качнулась и влетела в поток прямо в своих остроносых туфлях. И тут же бросилась на подмогу.
      — Траву, траву! — крикнул Бата, но Генка и Коля уже рубили лопатой кусты и охапками заталкивали их под колёса.
      Бата и Василий Григорьевич налегали на машину — тельняшки на плечах вздувались буграми. Церендорж и Людмила Ивановна толкали её с боков. Но, едва приподнявшись, передние колёса тут же скользили вниз по глинистой жиже.
      Из машины выглядывали только Светка и Вика, не зная, чем помочь.
      — Выйдем! — сказала Вика. Ей было неловко смотреть, когда все вокруг работали.
      — Зачем? — растерянно спросила Светка. Ей тут было бы по пояс. — Мальчишки всё сделают!
      — Мальчишки! Они ведь тоже не железные! — возразила Вика, придерживая козу. И вдруг услышала, как, упираясь изо всех сил в радиатор и морща лоб, Коля сквозь зубы натужно сказал:
      — А мальчишки — они железные! — и ещё сильнее навалился плечом на радиатор. Это была настоящая работа!
      — Попробую-ка ещё задний ход. — сказал Бата.
      — А может, я? — предложил Генка: руки Баты здесь были нужней.
      — Ты? — удивился Бата.
      — А что? — крикнул Генка. — Традиция! — и с полусогласия Баты бросился за руль. — Взяли! — скомандовал он, включил мотор и выжал газ.
      «Газик» задрожал, пробуксовал и осел снова.
      Бата, Василий Григорьевич, Коля, Церендорж навалились спереди изо всех сил — колёса повернулись раз, другой, от них, как от реактивного двигателя, прыснула грязь.
      — Ну ещё! — крикнул Гена.
      Все вчетвером приподняли «газик» за перёд, толкнули, машина скользнула, покатилась назад и стала над ямой.
      — Пошли, пошли, пошли! — закричал Бага, толкая её дальше, и только через несколько метров скомандовал: — Стоп! — и стал ногами прощупывать дорогу.
      Людмила Ивановна вдруг в ужасе влетела в машину: потоком вместе с травой и камнями мимо колёс тащило каких-то насекомых и змей. На лице Василия Григорьевича отразилось смятение, и он стал растерянно ощупывать штанину, будто что-то случилось с ногой.
      — Что? — испугалась Людмила Ивановна. — Змея?
      — «Паркер», «паркер»! — сказал он, выворачивая карман. Посреди кармана зияла дырка, а авторучка фирмы «Паркер», обошедшая с ним весь мир, неслась теперь с потоком в неизвестном направлении.
      — Ха! — весело воскликнул юный физик. — Это же чудесно! Честное слово! Тут вам не какая-нибудь дырка в черепе бизона. Авторучка «паркер»! Сейчас воткнётся в какую-нибудь кость, и очередная экспедиция сделает сногсшибательное открытие! Во всех газетах мира появятся крупные заголовки:
     
      «Сенсация века! 70 миллионов лет назад динозавра убили инопланетяне, стрелявшие авторучками фирмы «Паркер»!»
     
      СЫН АКАДЕМИКА
     
      Бата осторожно нащупывал колёсами колею — было слышно, как баллоны растирают маслянистую почву. Но вот в обрыве открылся просвет, и «газик» вырвался из русла на сухую дорогу.
      Людмила Ивановна сидела босиком и переставляла с места на место туфли. Генка приглядывался к узорам, которые оставляли их остроносые подошвы.
      Девчонки с уважением смотрели на «железных» мальчишек. И Светка с неподдельным удивлением спросила у Генки:
      — Всё ты умеешь! И откуда такой?
      — А у меня отец академик!
      Людмила Ивановна вопросительно посмотрела на него, но он, наклонясь к Бате, уже выбирал с ним дорогу.
      Коза успокоилась — её тоже спасли от потока — и доверчиво позволяла Вике гладить себя по серебристой шерсти.
      А Коля и Василий Григорьевич одну за другой откупоривали бутылки с нарзаном из запасов Церендоржа.
      «Газик» всё ближе прижимался к горам, которые сначала спокойно голубели вдалеке, потом чётко обозначились на фоне неба — с прыгающими архарами, козлами, — а теперь встали над долиной. Вершины их начинали быстро краснеть, будто металл в огне.
      Наконец дорога пошла у самого их подножия и вынырнула в широкую долину, которая когда-то наверняка была огромным озером.
      Откуда-то вдруг потянуло ветром, а вместе с ним в машину отчётливо поплыл большой широкий шум.
      Бата с улыбкой прислушался.
      — Похоже на море… — неуверенно произнёс Коля.
      — Море! — подмигнул Бата и пришпорил «газик».
      И, вспоминая всё, что недавно случилось, Светка вдруг спросила:
      — Василий Григорьевич, а в море у вас бывало что-нибудь такое?
      Вика исподлобья посмотрела на его крепкие руки, на загорелое лицо и смущённо притихла в ожидании.
      Она чувствовала, как что-то с ней начинает происходить. И экипаж не казался ей уже совсем чужим. И старушкина юрта, и мираж, и лагерь в пустыне, и радуга — всё было не таким уж обычным.
      А то, что рядом сидел человек, который мог так просто вспомнить Индию, Японию, Гавану, вдруг удивительно приближало тот мир, о котором она мечтала… Вике показалось, что жалеет она об Артеке уже не так, как раньше, но признаться себе в этом не хотела.
      Василий Григорьевич, что-то припоминая, посмотрел на Светку, сказал, усмехнувшись:
      — Что-нибудь бывало…
      И сказал он это так, что все почувствовали, как здорово это «бывало», и каждому захотелось испытать что-то похожее.
      Неожиданно Бата затормозил у старой юрты. Недалеко от неё островком возвышался скалистый холм. По одну сторону холма на поляне чернело давнее кострище, а по другую — между гор — уходило вверх ущелье, в котором среди жаркого лета лежал лёд. В вышине по скалам прыгали горные козлы.
      — Ну вот, здесь будем отдыхать! — сказал Церендорж.
      — Отдыхать, когда рядом горы? — удивился Генка. И, помахав рукой — «привет!» — припустил вверх.
     
      СЮДА! СЮДА!
     
      Ущелье пробиралось среди потрескавшихся скал и осыпей щебёнки. Иногда над головой нависали утёсы. Но повсюду — то тут, то там — яркими пучками пробивалась молодая трава.
      Внизу рядом с тропкой тянулись языки тающего снега. Они горбились, вспучивались, и в их глубине открывались гроты. По краям льдин собирались капли, и тоненький ручеёк бежал вниз по дну провала.
      Ребята прыгали с камня на камень — за Генкой потянулась вся экспедиция. Людмила Ивановна взмахивала руками, призывая к осторожности, — они только что наткнулись на разбившегося когда-то козлёнка… Но ребята торопились, и лишь Светка то и дело оглядывалась на замыкающего шествие Василия Григорьевича. Тельняшка его была на месте.
      Но вот подъём кончился, и к ногам словно подкатилась мягкая зелёная площадка: отдыхайте, любуйтесь поднимающейся рядом вершиной! Она уже стала такой алой, словно кто-то внутри её вздувал кузнечные мехи…
      Светка, щурясь из-под ладони, посмотрела на вершину и сказала:
      — А ето что?
      На самой верхушке горы было сложено невысокое каменистое обо — наверное, его сложили благодарные путники.
      Из глубины обо вырывался язычок пламени, будто кто-то внутри его только что разложил костёр.
      — Интересно! — вскинулся Генка. — Надо посмотреть!
      И вместе с Колей, а за ними и Светка, они пробежали через влажный ледяной язык и стали взбираться вверх по осыпи.
      — Мальчики, мальчики! Подождите! — закричала Людмила Ивановна и стала карабкаться вслед за ними.
      Василий Григорьевич лёг на траву. Вика села рядом, обхватив колени, и они вместе стали наблюдать, как цепочкой — один за другим — подтягивается вверх отчаянная команда.
      Впереди всех лез Генка, за ним, иногда на четвереньках, карабкалась Светка. Она пыталась сдержать Генкину прыть:
      — Куда торопишься? К звёздам? Разве хорошо оставлять товарища на земле?
      Коля шёл последним. Он страховал ответственного работника пионерской организации и то и дело оказывал ему поддержку. Корона Людмилы Ивановны при подъёме то толкала голову вверх, то отбрасывала назад. А из-под каблуков быстрыми родничками выбрасывалась щебёнка. На долю белых туфель за этот день выпало тоже немало испытаний.
      Наконец альпинисты перевалили за край горы и, наклонившись над обо, вдруг разом закричали и стали размахивать руками: «Сюда! Сюда!»
     
      Вику охватило волнение. Взлетая из-за гор, прямые лучи солнца отбрасывали на сопки, на облака четыре гигантские тени. И перед нею словно бы вдруг ожили иллюстрации к книгам Жюля Верна и её собственные фантазии. Но этот необыкновенный, фантастический мир был теперь не где-то далеко, а рядом. И мужественными людьми, стоявшими на краю скалы в лучах заката, были не капитан Немо, не капитан Грант, а Светка, Генка, Коля и Людмила Ивановна.
      — Сюда! — махал Генка, и громадная тень, падавшая от него на розовое облако, тоже звала: «Сюда!»
      Но Вика покачала головой и задумчиво стала спускаться вниз.
     
      КАК КОНЧАЕТСЯ ВОЛШЕБСТВО
     
      Вика подошла к юрте. Пламя костра дышало уже во все стороны, и Церендорж зачем-то подбрасывал в него вместо дров камни. Бага рядом точил нож, а возле «газика» на привязи ходила коза и недоуменно поворачивалась к ним то одним, то другим боком.
      Звяканье ножа становилось всё назойливей. И Вика с грустью посмотрела на козу, которая вместе с ними еле вырвалась из потока и которую теперь собирались преподнести на ужин…
      «Ещё будут жевать и приговаривать: «Какой вкусный был динозавр!» — подумала она. Вика исподлобья бросила взгляд на Бату и Церендоржа — они занимались своим делом — и тихо подошла к козе.
      Вика погладила её, потрогала рога, и бедняга посмотрела в ответ такими глазами, будто понимала, какая горькая уготована ей судьба.
      Вику словно обожгло жалостью и вдруг, неожиданно для себя, она развязала верёвку и подтолкнула козу. Коза непонятливо глянула на неё, дёрнула рогами и, не торопясь, пошла вверх.
      Но едва она добралась до первых скал, как что-то поняла, ударила копытцами и побежала по уступам.
      Бата тем временем провёл пальцем по лезвию ножа, оглянулся и, вдруг подпрыгнув, с криком сорвался с места.
     
      — Ай-яяй! — закричал Церендорж.
      — В чём дело? — спросил, подходя к юрте, Василий Григорьевич, будто ничего не видел.
      — Как что? Злые духи! — крикнул Церендорж, показывая на верёвку. — Ужин убежал! — и припустил за Батой.
      Коза, увидев, что за ней бегут, припустила ещё сильней.
      Бата то крался яшерицей между скалами, то прыгал, как архар. Церендорж бежал, словно хотел догнать свой лучший мяч, но коза бежала гораздо быстрей…
      — Ха! — остановился наконец старый футболист и сказал: — Псё рапно сожрут фолки!
      — Пройдёт, знает дорогу! — плюнув, ответил Бата. Вытащив из машины ружьё, он побежал совсем в другую сторону.
      Церендорж изредка всё ещё поглядывал козе вслед и, потирая руки, произносил какие-то слова. Но коза не возвращалась. Волшебство кончилось.
     
      А ЧТО У ВАС?
     
      Из-за камня-островка послышался шум, и из ущелья вышли покорители вершины.
      — Что тут у вас? — спросила Людмила Ивановна.
      — Динозавр убежал, — с улыбкой сказала Вика, заметив на себе весёлый взгляд Василия Григорьевича.
      — Злие духи, — подтвердил Церендорж. — Заставляют нас кушать одни консерви.
      — А что у вас? — спросила Вика.
      — Не говорите! Пусть сами узнают! — крикнула Светка. И Коля, который почему-то вернулся без галстука, пропел:
      — «А у нас огонь погас — это раз, грузовик привёз дрова — это два…» — и рассмеялся, будто отгадал какую-то весёлую загадку.
      — А где Бата? — спросил вездесущий Генка.
      — Ха! Бата! — сказал Церендорж. — Пошёл на охоту. Думает, что так бистро псё получится…
      Где-то за скалами ударил выстрел, другой…
      — Правта, охотник он хороший. И места знает. Но вечер…
      Послышался ещё удар. По скалам ещё раз, ахая, прокатилось эхо — ткнулось в горы, и всё смолкло.
      А через полчаса захрустел, зашуршал щебень, раздались быстрые упругие шаги, и Бата сбросил со спины крупную тушу барана и несколько каких-то кореньев.
      — Давай огонь! — сказал он.
      И пока ребята собирали сухую траву и ветки саксаула, он освежевал тушу, приговаривая:
      — Будет мясо, будет суп!
      Что будет мясо, поняли все. Но откуда суп, когда ни кастрюль, ни мисок в машине не было?!
      Бата по-пастушьи выпотрошил и вымыл бараний желудок, набил его мясом и стал один за другим, выхватывая из костра, бросать внутрь раскалённые камни. Потом опустил туда несколько очищенных корешков, завязал мешок жилкой и, закопав в горячую золу, присыпал жаром.
      Между тем солнце завалилось за гору — только сизо-лиловая полоса ещё держалась на горизонте. Там, где была недавно радуга, загорелась звезда.
      Издалека снова донёсся рокот, и притихший Бата вслушивался в него, как вслушивается в шум волн моряк, давно не видевший моря.
      Наконец он разгрёб золу, вытащил мешок, развязал и, вдохнув вкусного пара, крикнул:
      — Миски! Ложки!..
      Девочки расстелили скатёрку. Генка принёс из машины посуду. Бата держал невиданную кастрюлю, а Коля разливал из неё бульон и выкладывал лучшие куски Людмиле Ивановне, Вике и Свете.
      Церендорж, подогревая аппетит, ходил рядом и приговаривал: «Пкусно! Сайн!»
      Над скалами, над древней долиной всё разрасталась и темнела ночь, и всё ярче и веселей становилось пламя весёлого, пахучего, шумного костра…
     
      ЛЮДИ, КАМУШКИ, МЕТЕОРИТЫ
     
      — Ну как, нрапится? — Церендорж доел мясо, выпил бульон и посмотрел на ребят: — Сайн?
      — Сайн! — ответили ребята хором. Им было приятно ответить монгольским словом: оно было как бы сродни и костру, и юрте, и всей огромной гобийской ночи.
      — Сайн! — сказал Церендорж, похлопал себя по животу и прилёг на кошму недалеко от костра, поближе к Василию Григорьевичу. Тот сидел на камне и, подбрасывая в костёр ветки саксаула, смотрел, как они начинают тлеть и наполнять воздух горьковатым ароматом.
      Наискосок от него сидела Вика. Обхватив ноги и упёршись подбородком в колени, она наблюдала за Василием Григорьевичем и старалась понять, о чём он сейчас думает. Её воображение рисовало за его спиной волны и дальние города. Ей казалось, что рядом с ним стоят и могут вот-вот подсесть к костру и смуглый мальчик из Индии, который спас друга от акулы, и девочка с пулемётом на плечах, прошагавшая вместе с Фиделем через всю Кубу. Словно бы их отделяло от неё только пламя костра…
      — Ну что, споём? — спросила вдруг Людмила Ивановна.
      Все промолчали, а Светка удивилась:
      — Зачем? И так хорошо… — и посмотрела на зыбкую от костра юрту, на яркие звёзды, плывущие над вершинами гор.
      — Хорошо. — произнёс Церендорж, совсем уже по-другому, умиротворённо, мечтательно и положил под голову руки. — Есть степь, есть звёзды. Хорошо. С ними никогда не бывает одиноко. Ты на них смотришь, говоришь, они на тебя смотрят, говорят, посылают сигнал…
      — Посылали! — уточнил Генка.
      — Почему посылали? Вот смотри — горят. — Церендорж показал вверх.
      Прямо над головой по хребтам гор начинало свой путь прекрасное созвездие: на охоту выходил звёздный охотник Орион, и звёзды — его пояс, палица, меч — сияли волнующим бессмертным светом.
      — Горят или горели, мы не знаем, — сказал Генка, — потому что свет вон от той звезды, от Бетельгейзе, идёт до нас шестьсот лет! И лучу, который мы сейчас видим, шестьсот лет. Но это что! Есть лучи, которые начали полёт, когда по земле ходили динозавры!
      — Как ти это считаешь? — пожала плечами Светка.
      — Компьютером! — Генка хлопнул себя по лбу, а Светка вздохнула:
      — Так зачем тогда посилать друг другу сигналы? Всё равно никто никогда ответ не получит. — Светка присела на корточки, похлопала по земле ладошкой и с горечью сказала: — Вот тут один на другом лежат миллионы лет. И динозаври, и стада, и люди… Миллионы поколений. Их следы ушли, и наши следы тоже уйдут. — Светка даже представила себе, как уходят следы от Генкиных сандалий, Колиных кед, остроносых туфель Людмилы Ивановны. — Зачем жизнь такая короткая? — спросила вдруг она и посмотрела на Василия Григорьевича. — Даже если кто-то там наверху есть, всё равно узнать не успеешь. Зачем тогда жить? Даже горы — были такие, а теперь вот они — пыль!
      Горы стояли, будто прислушивались к разговору, который вели люди у маленького огонька, у самых их ног. Они, наверное, уже тысячи раз слышали такие слова — о жизни, о себе — и в самом деле давно начали рассыпаться. Но им тоже интересен был этот разговор.
      — Ну, завела! — сказала Людмила Ивановна, вытягивая ноги после трудного похода, и засмеялась.
      Василий Григорьевич внимательно посмотрел на Светку и задумался. Его и самого часто мучил этот вопрос: «Неужели ничего не будет и меня не будет? Зачем же тогда всё?»
      Тревожил и в детстве, когда он смотрел на вечернее небо, и потом в долгие морские вахты, когда в рубке светились зелёные циферблаты, а за иллюминаторами качались и падали в море звёзды.
      Он вглядывался, бывало, в небо, и порой ему казалось, что вокруг летят сигналы с планет, которых, может быть, давным-давно не существует. И тогда он думал: «Зачем? Кому это нужно?» Но потом спорил сам с собой: «Ведь если разумные существа посылали сигналы даже миллионы лет назад, значит, они хотели сказать друг другу: «Мы — не одни, и вы — не одни! Не тоскуйте!»
      И от этого небо становилось своим, весёлым.
      Бывало, и он спрашивал: «Зачем жить?»
      Но после того как упал однажды за борт и тонул в море, а потом погибал среди льдов и выбрался — понял, как это хорошо — жить! Чтобы нести среди звёзд вахту, чтобы приплыть к родному берегу, сойти на родную землю и увидеть, как рады твои друзья тому, что ты вернулся и поёшь с ними песню…
      Вот о чём подумал Василий Григорьевич. Он повернулся к Светке и сказал:
      — Нужно жить друг для друга. Чтобы было хорошо тебе и хорошо людям, с которыми вместе ты живёшь. А если сможешь, то жить так, чтобы даже потом, даже, отыскав следы твоей жизни, человек тоже захотел бы совершить что-то прекрасное и прожить как следует.
      Светка прислушалась и, опустив руку в кармашек, сжала камень, подобранный утром в пустыне.
      — Разве не прекрасно, что до нас жили Спартак и Джордано Бруно, Ломоносов и Пушкин?!
      — Павлик Морозов и Олег Кошевой, — подхватила Людмила Ивановна.
      Ребята сдвинулись ещё тесней, и только Бата вставал иногда и подбрасывал в костёр ароматный хворост.
      — Это же великие люди! — сказал со вздохом Коля.
      — И любой человек, — сказал Василий Григорьевич, — любой может прожить хорошо. Вот, смотри, — он вдруг потянулся к Светкиной руке и, взяв халцедон, посмотрел сквозь него на огонь, — простой камень, а держит внутри себя своё море! Вот так бы и нам сохранить всё самое дорогое. Навсегда! И по нашей жизни узнают о жизни всего поколения…
      — Как по метеориту о планете! — ворвался в разговор Генка.
      — Ха! — привстал вдруг Церендорж. — А п жизни много таких метеоритов и камушков. — Он улыбнулся: —Живёт какой-нибудь старичок, старый, как камушек. Ворчит. Смотришь на него, думаешь: неинтересно! Стоит, смотрит, как машины едут, как перблюды идут. А он, может, пспоминает, какие штормы его били, какие волни качали…
      Вика вдруг вспомнила, что и в её доме было много старых камушков, которых она не замечала, но Светка перебила её мысль:
      — Я сама, как етот камушек. Только раньше в нём был один Севан, а теперь и пустыня, и Байкал, и Гоби!
      И все засмеялись.
     
      УЛЫБКА
     
      Горы ответили лёгким эхом и тоже рассмеялись. Они были старыми-старыми, и всё равно им хотелось жить, дышать ветром, снегом, любоваться звёздами и тысячи лет слушать разговоры людей у костра.
      — Да, — сказал Василий Григорьевич, — стоит жить! И есть зачем жить. Столько интересного! Мир полон чудес. — И он подвинулся к Вике.
      — Смотря где… — хмурясь, сказала она.
      — Ну хотя бы здесь, в песках!
      — Чудеса? — спросила Вика, ещё сопротивляясь тому, что уже начинала чувствовать и понимать сама, и сказала: — Кости, а не чудеса… — Она вдруг вспомнила уродливый пляшущий скелетик птицезавра из какого-то учебника.
      — Что ты понимаешь! — возмутился Генка. — Ты найди хоть коготок какого-нибудь динозавра, так на тебя завтра вся школа, пол-Москвы будут показывать: «Вон Вика, которая нашла коготь динозавра».
      — Конечно! — сказал Василий Григорьевич. — Но дело не в славе, а в чудесах. И здесь их полно. Только сумей увидеть!
      Он подбросил в костёр несколько веточек саксаула — там уже перегорали угольки, — положил вдруг Вике на плечо руку и спросил:
      — Хочешь, я прочитаю тебе стихи?
      Вика быстро подняла глаза. Ей показалось, будто весь его далёкий мир придвинулся к ней, и, не отрывая подбородка от колен, еле заметно кивнула: «Как хотите…»
      Василий Григорьевич встал, посмотрел на небо и спокойно, выделяя каждое слово, стал читать:
     
      Среди развалин, в глине и в пыли
      Улыбку археологи нашли.
     
      Коля насторожился: это было что-то своё, близкое, — он однажды ездил с кружковцами на раскопки. А Генка кашлянул:
      — Как это — улыбку? Это что — монета?
      — Включи получше компьютер! — сказала Светка.
      Василий Григорьевич сделал маленькую паузу и повернулся к Генке:
     
      Из черепков, разбросанных вокруг.
      Прекрасное лицо сложилось вдруг.
     
      Улыбкою живой озарено.
      Чудесно отличается оно
      От безупречных, но бездушных лиц
      Напыщенных богинь или цариц.
     
      Взошла луна. И долго при луне
      Стояли мы на крепостной стене.
     
      Ушедший мир лежал у наших ног.
      Но я чужим назвать его не мог.
     
      Ведь в этой древней глине и в пыли
      Улыбку археологи нашли.[1]
     
      — Прекрасно! — воскликнула Людмила Ивановна.
      Впереди голубовато мерцали горы. По их вершинам широко шагал красавец Орион, и звезда Бетельгейзе издалека светила своим древним светом.
      — Хорошо! — сказал Церендорж, пожевав губами, словно пробуя стихи на вкус. — Хорошо! — и улыбнулся. — Только нужно сопрать черепки!
      — Сначала надо найти, — подумала вслух Светка. — А где? — И она подбросила на ладошке маленькое обо из блестящих камушков.
      Василий Григорьевич повернулся к Вике и молча посмотрел на неё: «Ну что? Будем собирать улыбку?»
      Вика тоже ничего не сказала, а только ответила улыбкой: «Разве вы не видите сами?» Ей было необыкновенно хорошо оттого, что она чувствовала, как чутко дышит эта бесконечная пустыня, как живут и прислушиваются к звёздам эти старые горы, и оттого, что где-то на глубоком донышке этой гобийской ночи они сидят такой дружной экспедицией у маленького, как пионерский значок, костра и думают, и читают стихи. Все вместе. Все свои!
      Вике стало грустно — до слёз! — оттого, что эта ночь должна была кончиться, а костёр — угаснуть.
      Становилось прохладно. И Коля спросил у Вики:
      — Накинуть куртку?
      Вика едва заметно кивнула. Но Церендорж замахал руками:
      — Псё! Псё! Пора спать! Заптра польшой день, польшая дорога и, может быть, польшие осколки…
     
      МЕЛКИЕ НОЧНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
     
      В юрте было тихо. От стен исходило мягкое войлочное тепло и всё окутывало дрёмой. Чему-то усмехался во сне Бата. Рядом Василий Григорьевич вдруг пробормотал: «Жил отважный…», вздохнул и нырнул глубоко-глубоко…
      Но через час-другой в открытую дверь из ущелья потянул холодный снежный воздух. Вика почувствовала, что дрожит, и услышала, как кто-то заботливо поправил на ней одеяло.
      Светка сказала во сне:
      — Подвинься… Я тоже хочу к костру! — И вдруг недовольно заворчала: — Ну что такое? Какой ещё звер прошёл по моим ногам?
      Кто-то бросился к выходу — и всё затихло.
      В дверь влетали лучи янтарного света и освещали повязанную косынкой голову Людмилы Ивановны, чёрный Светкин затылок, будто монгольская луна присматривала, хорошо ли спят её гости, и довольно улыбалась: сайн, сайн…
      Но вдруг в юрте что-то случилось. Все разом дёрнулись, кто-то спросонья крикнул: «Кровать!», хотя никаких кроватей не было.
      Земля, словно на роликах, качнулась и вернулась на место… Потом второй, третий раз.
      Светка на четвереньках поползла по кошме к выходу.
      — Что ето?! — спросила она.
      — Шуточки Церендоржа, — сонно пробормотал Василий Григорьевич.
      Но Церендорж, потирая глаза, возразил:
      — Почему? К этому я никакого отношения не имею.
      Землетрясения в его чудесах предусмотрены не были.
      — Может быть, переберёмся подальше от гор? — спросила Людмила Ивановна тревожно: юрту тряхнуло ещё раз.
      — А, бивает! — сказал Церендорж, поворачиваясь на другой бок.
      Светка выглянула наружу, и из-за двери раздался её вопль:
      — Ой, что ето?!
      Все сорвались с места и увидели возле юрты острые трёхпалые следы, впечатанные в щебень.
      — Динозавр! — крикнула Людмила Ивановна. Она подпрыгивала на одной ноге и в суете не могла найти свои туфли.
      — Фонарь! — прошептал Василий Григорьевич.
      Этого не могло быть, но это было!
      В щебне, один впереди другого, шли совершенно отчётливые следы.
      Бата включил фары, лучи резанули по ущелью — и вся экспедиция увидела впереди Генку, который прикрывал глаза от света.
     
      — Что ти там делаешь? — сказала Светка, а Церендорж весело захихикал.
      Зачем было спрашивать, если и так всё было видно: Генка прикрывал глаза белой туфлей, острые носки которой точно совпадали с когтями динозавра. Физик фабриковал ложные научные факты!
      — Ну знаете! — обиженно сказала Людмила Ивановна.
      — Этим и занимаются астрофизики? Какие глупости! — Светка пожала плечами и вздохнула: — Ну ладно, печатал бы себе следы. Так зачем ещё было толкать землю? — И под общий хохот она полезла в юрту.
     
      ТАИНСТВЕННОЕ СЛОВО
     
      Проснулась Вика раньше всех.
      Она сунула ноги в лодочки, выбралась наружу и улыбнулась.
      И юрта, и долина, и горы наполнялись сочным розовым светом. Словно раскололи только что созревший арбуз. У юрты, под машиной, у костра вспыхивали десятки ярких камушков, будто тоже радовались утру.
      Вика оттолкнулась от земли, сделала сальто, прошлась колесом на руках, потом ополоснула из ручья лицо и, пригладив чёлку, быстро пошла к вершине, где вчера стояли ребята. Но не по ущелью, а прямо по холмам, от вершинки к вершинке.
      Сначала она взбегала легко, и ей было приятно чувствовать, какая она лёгкая, пружинистая. Потом подъём стал круче, на пути попадались каменные ребристые глыбы. И всё равно это было хорошо — рывком одолевать их, — такое у неё было настроение! Под ногами хрустели и рассыпались древние камни, но она их не замечала и только видела, какое впереди молодое небо.
      На секунду она оглянулась: юрта виднелась уже далеко внизу, но возле неё ещё никого не было. У холма проползало облачко тумана. И Вика быстро пошла дальше.
      Теперь идти стало трудней, захотелось остановиться ещё раз, но она только взмахивала чёлкой: «Остановлюсь у вершины!» И всё отталкивалась рывками, до тех пор, пока впереди, почти у неба, не показалось маленькое обо, из которого лёгкий горный ветер выдувал язычки пламени.
      Вика подняла голову и замерла. По её рукам скользили лёгкие прохладные лучи солнца. Они освещали цепи гор, и горы эти уходили далеко-далеко — неведомо куда. И так далеко всё было видно, что казалось, пробеги по этим вершинам до конца — и сразу за ними Москва, Красная площадь. А там, чуть ниже, — Артек, Чёрное море. Она даже почувствовала, что вот-вот услышит его плеск и протяжный лёгкий звук горна. Но звук раздался снизу:
      — И-ика-а! Ик-ка!
      И ущелье повторило: «И-ика-а! Ик-ка!»
      Это кричала Светка. Она, как крохотный мурашек, стояла возле юрты и смотрела вверх из-под руки. А рядом Коля и Генка делали зарядку.
      Вика махнула им: «Сейчас!» — и пошла вверх к каменному обо. Какой-то упрямый костерок всё выбрасывал из него язычки пламени.
      Вика подошла к обо и увидела, что это взлетают на ветру концы красных галстуков. Один, с маленькой штопкой, был Колин. А второй, его-то и приняли они вчера за огонь, был, наверное, оставлен монгольскими ребятами. На нём фиолетовым карандашом было написано какое-то слово.
      Вика взяла галстук в руки и прочитала: «Найрамдал».
      Она припомнила, что уже видела это слово в Улан-Баторе на транспарантах. Слышала во время выступления, потом ещё где-то. А теперь оно синело здесь, в Гоби, на пионерском галстуке, рядом с галстуком Коли…
      — И-ик-ка! — донеслось снова снизу.
      Вика посмотрела вниз: там, далеко-далеко, Бата раздувал огонь.
      Вика придавила край галстука камнем, потом ещё раз сделала лёгкую стойку — такое у неё было настроение! — и стала спускаться вниз.
      Посвистывал ветер, над соседней вершиной начинал свой полёт орёл. Вика повторяла, чтобы не забыть: «Най-рам-дал… Най-рам-дал», и внимательно смотрела вниз: ноги несли её всё быстрей, а камни становились круче, о каждый можно было споткнуться, и тогда катиться уже до самого дна…
      Вика придержала бег, почти сползла по леднику и наткнулась на Василия Григорьевича: сбросив тельняшку, он быстро растирал снегом руки, шею, грудь и весело ухал.
      Вика отдышалась, ей хотелось хоть немного, хоть чуть-чуть рассказать о рассвете в горах, о своём настроении, узнать, что такое «Найрамдал». Но её опередила Светка. Она подбежала, протянула руку и спросила:
      — Василий Григорьевич, а ето что такое?
     
      РАЗВЕ ЭТО НЕ ЧУДЕСА?
     
      На ладошке у Светки лежал камень. Он был плоский, как листок, а по его краю тянулись словно обкусанные щипчиками зубцы.
      Василий Григорьевич посмотрел на Светку:
      — Ты где это прихватила, в музее?
      — Ви что? — Светка покраснела и вскинула ресницы. — Что ви, зачем ви меня обижаете, что я…
      Василий Григорьевич и сам покраснел от того, что неловко сказал. Он и не думал её обидеть. Просто таких камней в музее лежало множество, и по нечаянности она могла взять.
      — Ну не сердись, ну извини! Но камень откуда?
      — Вон там их полно! — пожала плечами Светка и показала на каменный островок, который поднимался напротив палатки.
      Василий Григорьевич, подбежав к нему, закричал:
      — Да вы смотрите! Смотрите! — И он запустил руки в кучу камней — кремушков, халцедонов, отделанных рукой первобытного человека. — Каменный век! Целая мастерская…
      Скрёбла, кремни, наконечники стрел лежали прямо на земле под скалой, будто их только вчера оставили неизвестные мастера, хотя прошло уже десять тысяч лет! Вот здесь, у крохотного грота, в одеждах из шкур они сидели, здесь они тёрли камнем по камню…
      Василий Григорьевич поднял голову и вдруг на скале на уровне глаз заметил слабые штрихи. Он приподнялся, потёр их ладонью — штрихи проступили сильней; он потёр рукавом тельняшки — и по старому камню помчался дикий верблюд, выбитый рукой древнего охотника!
     
      — Ну что? — Василий Григорьевич повернулся к Вике: — Нет чудес?! — и снова запустил крепкую руку в кучу халцедонов. Здесь их было столько, что можно было вооружить первобытное войско!
      К камням босиком бежала Людмила Ивановна. Она взмахнула руками, будто собиралась что-то крикнуть, но её опередил Коля. Без всякого подвоха, искренне и горько он произнёс обычные её слова:
      — Не может быть!
      Ведь мог же и он, именно он, староста исторического кружка, открыть стоянку древнего человека, возле которой сидел всю ночь! А вместо этого потихоньку помогал Генке печатать следы динозавра…
      — Ну, видишь? — сказал Вике ещё раз Василий Григорьевич и высыпал ей в ладонь горсть камней. — А ты говорила!
      Но убеждать её больше было не нужно ни в чём. Она и сама хотела в дорогу.
      — А как же всё это? — растерялся Коля.
      — Сообщим в Академию наук, — сказала Людмила Ивановна.
      — Сообщим и зарегистрируем! — подмигнул Генка и похлопал себя по карману, в котором перекатывался камень, одолевший, может быть, миллионы звёздных километров.
      — Так что? — сказал Василий Григорьевич Церендоржу, который грыз баранье рёбрышко. — За динозаврами?
      — Ф общем, да! Правда, есть ещё одна маленькая останофка, — и он кивнул на Бату. — Целый год отца не фидел…
      — О чём речь! — сказал поднырнувший под руку Генка. — Уважать родителей — главный пионерский закон!
      Василий Григорьевич хлопнул его слегка по затылку и, польщённый знаком внимания, Генка спросил:
      — Собираться?..
      — Конечно! — сказал Церендорж. — А следы динозавра пудем забирать?
      Генка великодушно махнул рукой:
      — Оставим что-нибудь другим экспедициям!
     
      …ПЛЮС ТЫСЯЧА…
     
      «Газик» подбрасывало на колдобинах, попутным ветром в кузов заносило струи горячей пыли, запах стада, шерсть. Но кому до этого было дело!
      Участники экспедиции перебирали то подробности землетрясения, то нашествия динозавров, и кузов сотрясали такие взрывы хохота, что казалось, машина вот-вот разлетится, как лимонка.
      Но «газик» продолжал бежать возле самых гор, и два человека в тельняшках вглядывались в даль.
      Один, сжимая в руке наконечник от стрелы первобытного человека, высматривал в обвалах гор следы древних рек, зигзаги мировых катастроф, а другой просто вглядывался в горизонт, и в глазах у него вспыхивало волнение.
      Вика, обняв Светку, перебирала на её ладони халцедоны и слушала, как Генка объяснял Людмиле Ивановне и Церендоржу возможность существования многих цивилизаций. И всё было понятно!
      Сидят ночью в пустыне у костра люди — и кажется, никого больше в мире нет. Но стоит пройти десять — двадцать километров — ещё костёр! И ещё люди! А ещё дальше — целый пионерский лагерь. А за ним, дальше — тысячи светящихся городов!
      — Ты чего улыбаешься? Не веришь? — Генка вдруг повернулся к Коле.
      Но Коля смотрел на дорогу и улыбался чему-то своему: его мысли-облачка бежали вперёд и, кажется, впрягались в одну тележку. Сначала он думал о динозаврах, но потом вспомнил о дороге Чингиза. А тут ещё — на тебе! — прямо на пути и орудия, и рисунок первобытного человека! Облачка сбегались в хороший доклад на заседании исторического кружка.
      Правда, рядом с этими облачками его всё время сопровождало ещё одно — генерал Давыдов. И как получится с ним, Коля ещё не знал.
      Василий Григорьевич, взглянув на него, сказал:
      — Думаешь?
      — Ага, — кивнул Коля. И, смущаясь, не улыбнутся ли наивности его рассуждений, сказал: — Интересно! Пока не думаешь, не вспоминаешь историю, едешь вроде бы сам по себе, какой есть, совсем маленький. А подумал, вспомнил — и словно вырос, стал на тысячу лет старше! — Коля улыбнулся, хотя глаза его остались удивлёнными, глубокими. — Вот мне четырнадцать, а подумал, вспомнил историю, и тысяча лет прибавилась. Четырнадцать плюс тысяча — тысяча четырнадцать!
      — Ты смотри, как говорит! — поразился Василий Григорьевич.
      А Церендорж усмехнулся:
      — Так, шутя, и делаются великие выводы.
      — В этом-то и дело. — Василий Григорьевич хотел что-то объяснить, но его перебила Светка:
      — Это значит, мне почти три тысячи лет?
      — Почему же? — спросил Василий Григорьевич.
      — Мне двенадцать и Еревану две тысячи семьсот пятьдесят!
      — Сопсем старушка, — горько вздохнул Церендорж. И даже Бата захохотал.
      — Вот что значит шевелить парусами! — Василий Григорьевич хлопнул Колю по колену. — Помнишь, как у Пушкина:
     
      «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет…»
     
      А Церендорж сказал:
      — Вот что значит иметь хорошие паруса!
      Коля улыбнулся. У него и раньше были и паруса, и облака, и коняшки. Только не было рядом хорошего ветерка! И он посмотрел на друзей.
     
      СТАРЫЙ, БЫВАЛЫЙ КАМУШЕК
     
      Может быть, разговор о ветре и парусах потому и затеялся, что по равнине пробежал быстрый ветер, наполнил воздух лёгким молочным запахом, а вместе с ним навстречу опять поплыл протяжный шум, похожий на морской рокот.
      Бата на секунду осадил «газик», как осаживают коня, и выглянул в окно:
      — Море? — доверчиво спросила Светка.
      — Море! — подмигнул Бата, снова пришпорил и вдруг запел по-русски: — «По морям, по волнам…»
      Василий Григорьевич чуть слышно подтянул.
      Скоро впереди он увидел волны. Они бежали навстречу, вспыхивали на солнце — чёрные, серые, коричневые. Шумело море, полное ржанья, всхрапывания, вскриков — и в сторону «газика» поворачивались тысячи лошадиных голов. Лоснились спины, сверкали нагулянные бока. По всей долине шли табуны, а по бокам на быстрых лошадках скакали люди в тёплых халатах, взмахивали нагайками. Подъезжая к «газику», они вскрикивали:
      — О! Бата! Сайн байну!
      А впереди уже показались домики, юрты, повозки. Из них выбегали люди и размахивали руками:
      — Бата! Бата!
      Бата круто повернул за угол невысокого длинного дома и стал у крыльца.
      Возле лежавшего на земле верблюжонка сидели на корточках старик и маленькая, вся в косичках, девочка. Старик осматривал верблюжонку сбитую ногу, а девочка, успокаивая малыша, гладила его мягкие губы. Увидев Бату, она быстро поднялась и, широко раскрыв глаза, вскрикнула.
     
      Старик рассмеялся:
      — А, Бата! — Вымыл в ведёрке руки и опустил рукава. Он подошёл к сыну, посмотрел в лицо, похлопал по плечу: — Хорошо! — И стал здороваться с гостями.
      — Сейчас станет расспрашивать, — улыбаясь, предупредил Бата.
      — Как все старики, — сказала Людмила Ивановна.
      А Церендорж улыбнулся:
      — Обыкновенный старый камушек…
      Старик скосил глаза в сторону девочки и моргнул. Бата тоже живо кивнул ей: «Здравствуй». И, обрадованная тем, что на неё обратили внимание, девочка, посмотрев ещё раз на Бату, сорвалась с места.
      — Всё растёт, — сказал лукаво старик. — Спрашивает, где Бата.
      — Племянница, — объяснил Бата. — Обещал, когда вырастет, взять на Хубсугул и подарить часы.
      Приветливо кланяясь, несколько женщин пронесли в дом чан с кумысом, а девочка — дымящееся блюдо с пахучими поурсаками.
      Старик похлопал Бату по полосатой спине, кивнул на дверь, и Бата сказал:
      — Председатель приглашает.
      Едва гости сели за стол, девочка стала быстро разливать в пиалы кумыс, вопросительно поглядывая на Бату. А старик спросил:
      — Значит, едете?
      — Едем. — сказал Коля.
      — А куда?
      — За динозаврами, — коротко ответил Генка.
      — Как Ефремов? — сказал старик, покачав головой.
      Мальчишки переглянулись. Василий Григорьевич, удивлённый не меньше других членов экспедиции, спросил:
      — А вы, случайно, не видели Ефремова?
      — Случайно, встречал, — сказал отец Баты. — Кто здесь не видел? Здесь вся земля видела Ефремова! Вся земля — Ефремова…
      Мальчишки снова переглянулись. «Земля Ефремова»! Это звучало почти как «земля Санникова»!
      — Немножко его видел, — сказал старик и, потянувшись через стол, взял старую алюминиевую флягу, постучал по ней. — Вот, — сказал он, — немного сидели у костра, немного пили.
      — Так вы с Ефремовым ходили? В экспедицию? — спросил Коля.
      — Немного. — улыбнулся отец Баты. — Дорогу показывал.
      — К динозаврам?
      Старик улыбнулся.
      Несколько рук потянулись к фляге, будто на её чёрных боках можно было рассмотреть отблески давнего костра. А Светка, к общему удивлению, протянула:
      — Вот это камушек, ничего себе «просто камушек»!
      Церендорж усмехнулся и с гордостью сказал:
      — Он Сухэ-Батора видел. И Унгерна в плен брал.
      — Не может быть! — сказала Людмила Ивановна.
      А Коля попросил:
      — Так пусть расскажет, а?
      — Расскажите, дарга, — попросил Церендорж. — Просят.
      Но старик, усмехаясь, потёр седые брови и махнул рукой:
      — Долго рассказывать! Всю жизнь! — Он посмотрел на Бату. — Я тогда совсем молодой был. Моложе Баты. Стада пас, охотился. — И весело повторил: — Совсем молодой! — И опять посмотрел на сына.
      Маленькая племянница тоже посмотрела на Бату. Бата обнял её, потрепал косички, потом вдруг отстранился, окинул её взглядом, словно хотел сказать:
      «Ты почему не растёшь? Такая маленькая! От пола — вот-вот, вершок. Куда же тебе на Хубсугул?»
      Девочка быстро отодвинулась, сердито посмотрела на него, поджав губы, и хотела что-то ответить, но в это время старый дарга вздохнул:
      — Да, давно это было. А как было… — Он задумался, будто вспоминал, какие бури и штормы его бросали, какие ветры вокруг шумели. — Как было, надо спросить её! — И он провёл рукой по сабле, которая висела на стене. — Унгерн знал, самурай знал…
      За открытыми окошками и у дверей закивали — всюду стояли и сидели собравшиеся посмотреть на гостей и на Бату старики, толкались мальчишки. Курились из трубочек дымки. То и дело раздавалось ржание — мимо дома проезжали всадники и, улыбаясь, кивали в окошко.
      — Лучше скажите, как ехали. Всё было хорошо?
      — Хорошо! — сказал Церендорж, посмотрев на ребят. Потом уточнил: — Правда, немножко помешали злие духи! Один раз отвязали козу, второй раз устроили маленькое землетрясение… Кое-что было.
      — Да… Со злыми духами надо быть осторожными. Ну их! Лучше будем кушать и пить кумыс. — И председатель протянул Людмиле Ивановне большую пиалу, по серебряному ободку которой важно ступали красивые верблюды. — Ну, будем пить! — сказал председатель. — А злые духи — фу! — И он махнул на окно, за которым что-то звякнуло.
      Светка оглянулась — она сидела как раз у окна. И от неожиданности едва не выронила пиалу. Над ней нависала громадная верблюжья голова и шевелила толстыми мохнатыми губами, будто говорила: «А вот мы сейчас попробуем…»
     
      Светка вскрикнула и отскочила от окна. Вокруг засмеялись. Председатель улыбнулся:
      — Он добрый и очень любит катать гостей! — И, подойдя к окну, погладил по ноздрям белого верблюда.
      Верблюд вёл себя совершенно интеллигентно и только позванивал серебряным колокольцем, который висел у него на шее.
      — Фу! — вздохнула Светка. — А я так испугался… Так испугалась! — поправилась она и вдруг оторопело произнесла: — Тогда чего мы сидим? Надо идти кататься.
      Председатель окликнул:
      — Цагцурэн!
      Племянница Баты тряхнула косичками, сердито взглянула на своего молодого дядю и выбежала из дома. Спустя несколько минут, подъехав к окну на коне, за которым бежал рыжий верблюжонок, она что-то спросила.
      — Прокати друзей! — сказал председатель. Посмотрев на чашки с кумысом, он засмеялся: — Разве так пьют кумыс?
     
      КАК ПЬЮТ КУМЫС
     
      — Разве так пьют? — засмеялся председатель.
      И старые монголы зашумели, закачали головами, улыбнулись:
      — Монголы так не пьют. Вот Баирсайхан — тот сразу выпивает шесть пиал!
      — Восемь! — сказал кто-то из стариков. — Надо позвать Баирсайхана.
      Коля ещё сидел за столом и смотрел, как за окном какой-то худенький мальчишка помогал Генке взобраться на коня.
      Коле тоже хотелось прокатиться и на коне и на верблюде, но не мог же он огорчить пожилого человека, заслуженного партизана! И он стал пить вторую пиалу.
      — Всё! — вздохнул он и поставил пиалу на стол. — Как-никак второй литр!
      — А вот Баирсайхан… — сказал председатель, и Коля подумал: «Его и зовут-то Баирсайхан! И живот у него, наверное… Он выпьет!»
      И тут в дом вбежал тоненький мальчишка, который подсаживал Генку. Крепкие рёбра его ходили мехами. Он быстро кивнул — ему было некогда — и сразу взялся за дело. Наверное, он уже не раз демонстрировал перед гостями своё умение.
      Коля посмотрел на него и махнул рукой:
      — Ну, давайте и третью!
      Тяжело отдуваясь, он одолел ещё полпиалы и сдался:
      — Не могу!
      А отец Баты посмотрел на Баирсайхана — тот принимался уже за четвёртую — и улыбнулся Коле:
      — Мало, мало… А кумыс полезный, вкусный. — И вдруг сказал: — Сам генерал Давыдов хвалил.
      — Кто?
      У Коли едва не выпала из рук пиала.
      — Генерал Давыдов!
      — А вы разве и его знаете?
      — А как же! — сказал, откинувшись на стуле, старик. — Разве можно не знать своего друга? Халхин-Гол знал, на фронте под Москвой знал! — И обьяснил: — Мы туда танковую колонну вели. Бой был. Победа была. Шапками менялись. Давыдов мне танковый шлем дарил, а я ему лисью шапку. Молодые были. Как Бата! — И, потрепав сына по плечу, вздохнул: — Хорошо было!
      — А его дедушка тоже воевал вместе с генералом! — показал на Колю Церендорж.
      — И фотографировался вместе! — сказал Коля.
      — И я фотографировался! — воскликнул старый партизан. — У меня карточка есть… Бата!
      Подняв крышку старого сундука, Бата достал танкистский шлем, бинокль и маленькую старую фотокарточку.
      Снимок был потёртый, с пятнами, но от него так и дохнуло суровым давним временем. На гусенице танка в лисьей шапке сидел танкист с Золотой Звездой, с гармошкой в руках, а вокруг стояли и лежали на снегу люди в полушубках и в комбинезонах, и среди них монгол в танкистском шлеме и с биноклем на груди.
      Колиного дедушки на этой фотографии не было. Наверное, вместе с Давыдовым он воевал в другое время, на другом фронте. И Коля огорчился.
      — Не грусти! Иди пока, катайся, а дарга даст тебе адрес генерала, — сказал Церендорж. — Напишешь ему. Генерал тебе расскажет, как воевал твой дедушка. Генерал хороший человек. Иди катайся!
      Коля допил кумыс, посмотрел на Баирсайхана, который заканчивал свою четвёртую пиалу — он тоже слушал весь разговор! — и бросился из дома с криком:
      — Генерал Давыдов нашёлся!
      Под общий хохот Коля прижался к стенке. Мимо него задом наперёд, как Иванушка, пролетел на старой кобыле разгорячённый Генка. Следом за ним цокал копытами конёк Цагцурэн, за которым бежал трусцой верблюжонок, а сзади на белом, как айсберг, верблюде тряслись девчонки и Людмила Ивановна.
     
      — Ну, это мне академическое дитя! — восклицала Людмила Ивановна.
     
      ЭТО АКАДЕМИЧЕСКОЕ ДИТЯ!
     
      Пока Коля разговаривал с отцом Баты, Людмила Ивановна вышла на порог, около которого терпеливо ждал гостей прекрасный белый верблюд. Он, улыбаясь, грациозно поднимал гордую голову, будто спрашивал: «Неужели вы сомневаетесь? Разве я способен нанести обиду?»
      Едва маленькая Цагцурэн подала команду, он опустился на колени — и Людмила Ивановна, свесив ноги на одну сторону, уселась между горбами в красивое седло, по краю которого темнели белые бляхи с чеканными верблюжьими головами.
      Впереди села Светка, а сзади, обхватив Людмилу Ивановну, Вика.
      По взмаху Цагцурэн верблюд встал и пошёл красивым, интеллигентным шагом мимо Генки, которого подсаживали на старую добрую кобылку. Всем своим видом верблюд показывал, какую ценность несёт на своей высокой спине. Цагцурэн протянула Людмиле Ивановне уздечку, и гостеприимный верблюд побежал лёгкой трусцой по гостеприимной гобийской земле. Вокруг вздымали головы табуны коней. Как верблюжьи горбы, поднимались вдали горы. Качались удивлённые облака: ответственный работник центрального пионерского совета ехал верхом на верблюде среди коричневой гобийской пустыни! И оттого, что это была правда, Людмила Ивановна вдруг засмеялась и сверкнула очками:
      — Ну нет, девочки! Этого не может быть!
      Но, как известно, в Гоби могло быть не только это.
      В то самое время, когда Баирсайхан допивал четвёртую пиалу кумыса, Генка решил, что под ним прекрасный конь, достойный настоящего батыра на хорошем надоме, и взялся за дело с такой же решительностью, с какой брался за руль «газика».
      Он слегка ударил кобылку ногами в бока и покатил вровень с верблюдом и конём Цагцурэн.
      Все табуны смотрели на него! Люди поворачивали к нему головы, словно он отправлялся на Луну! И будущему астроному и физику показалось, что при такой скорости до Луны не доберёшься.
      Он ударил в бока сильней.
      Добрая кобылка покосила на него глазом: «Быстрей? Пожалуйста!» Генка подёргал поводья. Она посмотрела: «Быть может, ещё быстрей?»
      Заржав от восторга, кобылка перешла в галоп: будущий астроном вскрикнул, земля накренилась и полетела перед глазами.
      — Стой! — крикнул Генка и ударил лошадку в бока, но она понеслась быстрее гобийского ветра.
      Кобылка летела навстречу гудящему табуну, и Генка решил, что лучше своевременно покинуть «корабль». Он высвободил ноги, подпрыгнул. Но так как тренировки ему не хватало, то лишь развернулся на спине. Испуганная кобылка развернулась тоже и помчалась в обратную сторону.
      Людмила Ивановна, увидев своего питомца в таком положении, рванула поводья и бросилась на выручку.
      Впереди летел задом наперёд Генка, его догоняла Цагцурэн, за которой бежал маленький верблюжонок. А за ними, звеня колокольцем, спешил на помощь интеллигентный верблюд со своим экипажем.
      В этот момент и шарахнулся к стенке Коля, вышедший из дома.
      Церендорж кричал:
      — Держи!
      Бата включил мотор «газика»…
      Наконец Цагцурэн — не зря она была победительницей надома! — ухватила кобылку под уздцы. И бросила взгляд на Бату: «Разве дело в том, какого я роста?»
      Кобылка встала, а Генка, продолжая полёт, проехал ещё по её спине и упал на четвереньки. Рядом с ним легко остановился верблюд, и Людмила Ивановна, сдерживая гнев и слёзы радости, закричала:
      — Опять фокусы! Ты что, не можешь ездить нормально?
      Но будущий физик не растерялся:
      — Великий Лобачевский тоже ездил в молодости задом наперёд. И даже на корове!
      Может быть, это была правда. Но оставаться здесь дольше было опасно.
      — Едем! — сказала Людмила Ивановна.
      — Едем! — согласился Церендорж.
      Не хватало только Василия Григорьевича. Он куда-то исчез, и было удивительно, что он не принимал участия в этих весёлых событиях.
      — Сейчас найдём! — почти как Генка, сказал Коля. — Одну минуту!
     
      МЕЧТА СТАРОГО МАСТЕРА
     
      Василий Григорьевич не собирался уклоняться ни от каких приключений. Напротив, он очень хотел прокатиться на верблюде. Но, уступив место женской команде, отошёл за угол дома и подсел к маленькому седому старичку, который что-то напевал и водил ножичком по странному предмету.
      Василий Григорьевич стал присматриваться.
      В руках у старика вращался обыкновенный козий рог, но то, что делали с ним маленький резец и сухонькие руки, было занятно… В самом низу, на основании рога, с одной стороны были вырезаны горы, юрты, с другой — голова верблюда, а рядом — голова коня.
      Фигурки были похожи на знакомые сувениры, которые увидишь порой и на прилавке. Но нож старого мастера выделывал такие завитки, что из-под него вдруг возникали живые серебристые шерстинки, и через мгновение по живому боку вилась уже целая прядь. Казалось, животные дышат и только на какой-то миг сдержали дыхание. Головы их были повёрнуты кверху, и глаза весело смотрели в небо, будто кого-то, давно знакомого, спрашивали по-свойски: «Ну как там, в небе? Всё в порядке? Хорошо?»
      Вся верхняя часть рога изображала могучий вихрь, который возносил над стадами, над юртами, над пустыней какой-то стремительный предмет.
      Старик, улыбаясь, поглядывал на гостя и продолжал аккуратно водить ножичком по рогу.
      — Василий Григорьевич! — Коля наконец нашёл его и хотел позвать к машине, но, увидев рог, остановился.
      За Колей на своей лошадке появилась хмурая Цагцурэн. Она кивнула головой за угол: «Ждут!», потом нагнулась к старику, показала нагайкой сперва на фигурку, потом на Василия Григорьевича: «Подари».
      Старик развёл руками: «Кто дарит недоделанную работу?»
      Наконец все собрались у машины. Отец Баты протянул Коле конверт, на котором рядом с обратным адресом было написано знакомым почерком: «И. Давыдов», похлопал по тельняшке сына и спросил, поглядывая на солнце — оно было уже высоко:
      — Так куда?
      — На Байн Дзак! — сказал Церендорж.
      — О, Бата знает! — кивнул председатель. — Там динозавры были. — И вдруг, вспомнив, сказал: — Там один шофёр — как Бата — нашёл целую груду яиц!
      — Груду? — недоверчиво спросила Людмила Ивановна и вытянула руки, будто держала инкубатор, из которого высовывали на свет головы десятки будущих динозавров.
      — Баирта! — закричали ребята.
      — Баирта! — закивали старики, замахали руками, и коричневые лица залучились лёгкими морщинами.
      Позвенел колокольцем на прощание серебристый верблюд.
      Повернулись, как юлы, юрты.
      Прошумели морями гобийские табуны.
      Бата уже выезжал на каменистую равнину, когда к машине подскакала Цагцурэн, за которой всё бежал верблюжонок. Она нагнулась и отдала Бате бинокль — старый бинокль танкиста Давыдова.
      Потом заглянула в машину, протянула какой-то завёрнутый в шерстяную тряпицу предмет Василию Григорьевичу и, махнув плёткой, повернула коня. Но Бата остановил её, снял с запястья часы и положил ей в руку: «Носи!»
      Девочка вскинула счастливые глаза, засмеялась и, махнув плёткой, пришпорила коня.
      Бата посмотрел вслед, тоже засмеялся:
      — Сразу выросла! — и быстро погнал машину.
      Тогда и Василий Григорьевич развернул тряпицу и тихо охнул. Это был подарок старого мастера — козий рог.
      Весело была повёрнута над пустыней верблюжья голова, по-свойски косил глазом в небо мохнатый гобийский конек. А над юртами, над горами, над Гоби взлетал вверх из завитков козьего рога лёгкий космический корабль.
      — Монголия! — сказал Церендорж, постучав пальцем по рогу.
      Коля, глядя на него, вдруг улыбнулся тому, что даже на такой древней дороге среди пустыни становятся обычными совсем необыкновенные вещи.
     
      АЛЫЕ СКАЛЫ БАЙН ДЗАКА
     
      Дорога между тем продолжалась. Солнце раскалило плато. Но никаких видений и духов на этот раз в жаркой дымке не было. Лишь маленький бензиновый душок всё ещё приплясывал и раскачивался над радиатором.
      А каждому хотелось что-нибудь увидеть: долгожданный Байн Дзак был где-то рядом. И Светка спросила у Баты:
      — А можно взять бинокль?
      Генка схватил его первым и тут же получил лёгкий подзатыльник. Он повернулся к Светке:
      — Ты что?
      Но наткнулся на взгляд Людмилы Ивановны.
      — Ты думаешь, если ты сын академика, так тебе всюду можно скакать задом наперёд? — сказала Светка.
      — Во-первых, подзатыльник не педагогический метод. А во-вторых, откуда ты взяла, что мой отец академик?
      — Так ты же сам сказал!
      — Ха! В работе — да, академик! А так — шофёр московского такси!
      Экипаж весело рассмеялся, а Людмила Ивановна всплеснула руками:
      — Ну, это академическое дитя!
      «Газик», словно почувствовав на борту ещё одну родственную душу, запрыгал быстрей по горячей равнине. Он, как машина времени, летел из настоящего в прошлое. Из-под колёс бомбочками вылетали камни, шелестели сухие стебли полыни и саксаула да кое-где, глядя вверх, белели мёртвым блеском верблюжьи черепа. Теперь они уже начинали розоветь: в небе появились вечерние перистые облака.
      Вика дождалась очереди, посмотрела в бинокль и вздохнула: «Ничего…»
      И вдруг среди ровной степи Бага резко повернул руль.
      Колёса прошли над краем обрыва. И прямо под боком, справа, покатился вниз бесконечный, как море, откос, а по пескам на дно побежали сизые кустики саксаула…
      Солнце быстро погружалось в горизонт. Всё вокруг затлелось: лица, тельняшки Василия Григорьевича и Баты, белые Генкины волосы. А в чёрных волосах Церендоржа вспыхнули зловещие искры.
      Алыми стали песок, травы, шевелящиеся насекомые. И камни вдали горели алым холодным светом.
      Как будто всё вокруг превращалось в жуткую марсианскую пустыню. Воздух впадины словно наполнился алой влагой…
      «Газик» пробежал ещё сотню шагов — и внизу, на дне котловины, вспыхнули и задышали сильным, но умирающим жаром массивные, древние, как ящеры, скалы.
      Они поднимались умирающими островами одна к одной и всё ещё выбрасывали изнутри последнее древнее пламя.
      — Байн Дзак! — сказал Бата и качнул головой, будто хотел стряхнуть жаркие искры. Но уйти от этого огня было некуда. Весь мир. всё это страшное древнее дно уже тонуло в океане гобийского заката.
      Лучи, казалось, пронизывали не воздух, а настоящую воду, заполнившую снова эту глубь. И показалось, что оттуда, из-за этого огненного острова, вот-вот поплывут, потянут вверх гигантские шеи и головы страшные диплодоки, игуанодоны, ящеры.
      А Вике почудилось, что там, где около солнца темнеет маленькое облако, раскрывает крылья и всё растёт, растёт оживший каркающий птеродактиль.
      — Едем?! — сказал Василий Григорьевич.
      Бата показал на обрыв: круто, надо объезжать!
      И тогда, отодвинув Церендоржа в сторону, экспедиция бросилась мимо кустов саксаула вниз, к скалам. Впереди ныряла полосатая тельняшка Василия Григорьевича.
     
      БРАТЦЫ! ПОЛУНДРА!
     
      Всех охватила жажда поисков. Этот умирающий островок таинственного мира был начинён костями гигантов. Он был из песков и глин, которые принесла в древнее море гигантская река вместе с телами диплодоков, бронтозавров, анкилозавров! Это сюда опускались грызшие враг врага ящеры!
      Конечно, здесь уже бывали экспедиции. Конечно, искали и находили. Но этот песчаный лабиринт был неиссякаем!
      Скалы поднимались, как гигантские пылающие угли. Они были изрыты какими-то провалами и пещерами, их разъединяли ущелья, а соединяли маленькие узкие перешейки. И всё пылало, и всё, казалось, было раскалено.
      Но это казалось. И песок, и глина древней реки выдыхали последние остатки жизни.
      Экспедиция бросилась на поиски.
      Людмила Ивановна, водрузив, как женщины Африки, на голову большой полукруглый камень, несла его по узкой тропе. От камня слоями отходила скорлупа. Коля в глубокой расселине выковыривал похожую на позвонок глыбу. А Генка кричал из котлована:
      — Ребята! Кажется, черепаха! Гигантская! Вросла! Не вытащить!
      Но вот раздался чисто морской крик:
      — Братцы! Полундра!
      И все члены экспедиции бросились через трешины и канавы.
      У самого входа в этот пылающий лабиринт лежал хребет гигантского ящера. Было видно, как динозавр, изогнувшись, опускался на дно. Коричневые тёмные камни изгибались, и в них угадывались настоящие кости. Рядом лежали осколки помельче. Но ведь они тоже принадлежали этому динозавру! Вперёд!
      Это было какое-то безумие. Все, надрываясь, тащили кости — берцовые, грудные, черепные. И солнце, и заливающий всё последний алый огонь подгоняли своими лучами: «Берите! Это последние остатки ушедшего невероятного мира!»
      Изредка Коля и Светка оглядывались: почему не видно Вики? Но работы хватало всем, и оглядываться было некогда.
     
      НАД УМИРАЮЩЕЙ ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛЕЙ
     
      Пока палеонтологи в азарте разыскивали и тащили кости, Бата потихоньку вёл «газик» по краю древней впадины, в объезд. Напрямик даже на машине времени въезда в древний мир не было.
      Церендорж посматривал в бинокль. Он привык к монгольским степям и пустыням, но здесь на этом закате и к нему подкатывало чувство тревоги и тоски. Иногда он, правда, посмеивался: такими весёлыми ему казались искатели древностей.
      Но вот он снова поднял бинокль и, вскрикнув: «Ай-я-яй!» — передал его Бате.
      Бата посмотрел на скалы, завертел головой и быстро повернул машину вниз, почти напрямую.
      Наверху, среди осыпи, на крохотном выступе скалы стояла Вика. А остатки тропы быстро скатывались из-под её ног по склону…
     
      …Вика бежала к пылающему острову вместе со всеми, но не к его подошве, а наверх. Ей хотелось, как утром, взбежать легко, с маху, и окинуть оттуда взглядом весь этот угасающий мир.
      Она пробежала ложбинку, по узкому гребню взлетела на тропу. Но уже не радостная лёгкость, а какое-то незнакомое волнение подталкивало её вперёд. Кончиками пальцев она ухватилась за ломкий песчаный выступ, толкнулась по тропе лодочками — раз, два! — и выпрямилась. Прямо перед лицом поднималась багровая песчаная стена.
      Вика оглянулась.
      Солнце стало тёмно-красным и легло на пустыню. Оно словно специально показывало, как умирают миры и эпохи. Лучи отрывались от него последними пучками, и казалось, на уровне глаз плещет прозрачная алая вода, в которой еле заметно скользят неуловимые тени. Внизу, на дне, колебались последние папоротники и хвощи, а на горизонте медленно разрастались не то облака, не то крылья какой-то огненно-чёрной птицы.
      Неожиданно она услышала шорох.
      Прямо под ней, метрах в десяти, разваливались на угли потревоженные древние глыбы. Между ними, отрывая камень за камнем, ветвились кровяные, запёкшиеся трещины. И гребень, по которому Вика взбежала, откололся и вдруг рухнул.
      Под ногами остался крохотный выступ, и оттого, что песок ещё уходил вниз, ей показалось, что скала двинулась вперёд, ввысь и быстро несёт её навстречу закату.
      По спине пробежал озноб. Вика прижалась к стене и почувствовала шершавый, как наждак, песчаник.
      Не шевелясь, она повела глазами. Далеко слева остался обрывок тропы. Справа и сзади — стена. Вика затаила дыхание, потому что ей показалось, будто стена отталкивает её ударами в спину: тук-тук-тук!
      Может быть, до земли было не так далеко, но с каждой секундой весь этот простор разрастался, летел на неё, и казалось, что под ногами всё расступается бездна.
      Каждая травинка внизу накалилась, как электрическая спираль. Солнце побагровело до предела. Казалось, весь мир сейчас перегорит и рухнет.
      Но вот откуда-то послышался лёгкий шум, на дорогу выкатился запылённый маленький «газик», из которого вышел Церендорж. Он руками спокойно показал: «Не шевелись, тихо». И вся земля встала на место…
      Возле лица заструился песок. Вика подняла глаза, увидела над собой конец верёвки и услышала голос Баты:
      — Держись…
     
      Вика ухватила верёвку, оттолкнулась от выступа влево и поймала ногами край тропы. И не пошла, а, отпустив канат, почти съехала вниз по осыпи — прямо в руки Церендоржа.
      — Ух! — вздохнул Церендорж и махнул пальцами: «Псё, пролетело!» И, всё ещё волнуясь, сказал: — Ну, кажется, теперь с нами били доприе духи!..
      Вика посмотрела ему в глаза. На её лице промелькнули и испуг, и волнение, и ещё не осознанная благодарность. Но вдруг всё это схлынуло, ушло, и осталось только горькое, почти болезненное сознание вины.
      Вика поникла, опустила голову, но Церендорж по-доброму положил ей на плечо руку и, успокаивая, сказал:
      — Ну ничего… Бивает. Бивает. Било и улетело… — Он, словно что-то отгоняя прочь, махнул рукой в небо и позвал: — Пойдём! Слышишь, они там, наверное, викопали целого динозавра!
      Но Вика стояла на месте. У неё перед глазами снова вспыхивало чёрное солнце и умирали раскалённые стебли травы…
      Она наклонилась над рухнувшей глыбой, подняла тёмный камушек и зажала его в руке. Какая разница, что взять на память! Всё равно он был из того мира, где погибало это солнце, рушились скалы, падали динозавры.
     
      ФАНТАЗИЯ
     
      Кости громоздились под скалами, как порядочное обо.
      — Тут уже целый музей, — сказал Церендорж.
      — Да, пожалуй, хватит, — согласился Василий Григорьевич и с сожалением посмотрел на скалы: если бы мог, он увёз бы этот остров весь сразу! Он поднял на плечо обломок позвонка и зашагал к машине.
      Бата тем временем развёл маленький костёр, разложил на большом платке куски сухого сыра, баранину, бурцыги и, достав кожаное ведёрко, показал Коле на выложенный камнем колодец.
      Генка побежал вместе с Колей.
      Колодец был неглубоким. В нём еле-еле плескалась последняя, наверное, тоже древняя вода. А мимо колодца через всю долину, догорая, тянулась верблюжья тропа, по которой давно никто не ступал.
      Мальчики набрали воды и молча пошли обратно.
      Из глубины острова доносился тихий живой голос: «А не для леса, а не для речки…» Это возвращалась к машине Светка. Скалы её не удивляли. Она шла будто по древним улочкам Еревана, которому тоже было две тысячи семьсот пятьдесят лет. Это неподалёку от него лежали камни древнего государства Урарту. Она спокойно, как правнучка и внучка этого мира, шла по древнему лабиринту, и мальчишки слышали, как то возникает, то пропадает её лёгкий голос.
      А на краю брезента сидела Вика. Она что-то чертила камушком на песке. Коля поставил возле неё ведро и вдруг спросил:
      — Что это?
      — Так… — Вика пожала плечом.
      — Это целый проект! — воскликнул Генка.
      На песчанике, побуревшем от заходящего солнца, был резко прочерчен силуэт скал.
      Перед ними поднимался высокий прозрачный купол. А внутри на задних лапах высились фигуры, похожие на динозавров. Сбоку, у входа, рядом с пальмой поворачивал к людям голову гигантский динозавр, а над всем этим летела маленькая точка. Может быть, Генкин метеорит.
      — Неплохо, — подойдя ближе, сказал Василий Григорьевич.
      Правда, рисунок чем-то напоминал проекты из «Техники — молодёжи», но были здесь и своя рука, своя мысль.
      А Церендорж, наклонясь над рисунком как-то боком, пробормотал:
      — Это надо учесть! Надо иметь в виду!
      Солнце вдруг дрогнуло, расплавилось, по краям скал пробежала лёгкая ленточка огня — и всё сгорело, как будто древний мир с его видениями, чудовищами в последний раз вспыхнул и ушёл на дно.
      Только над горизонтом ещё багровел резкий безжалостный след. Но и он скоро пропал.
      А вокруг — над Гоби, над всей землёй — разлилась спокойная ночь. Небо пересек золотистый спутник. Над уютным костерком пронёсся и погас метеор. Загорелось буквой «W» созвездие Кассиопеи, и звёздный охотник Орион, застегнув богатый пояс, взялся за палицу.
      Экспедиция закончила ужин. Допила последний нарзан. И, пригасив костёр, Бата сказал:
      — Пора!
      Из-за горизонта, как золотая юрта, поднялась луна, и «газик» побежал вперёд, прямо к ней в гости.
      Усталые, взволнованные ребята молча всматривались в дорогу. Постепенно они начинали дремать. Правда, то и дело кто-нибудь ощупывал кости — на месте ли динозавр.
      А Людмила Ивановна обнимала ребят и восторженно говорила:
      — Неужели всё это никогда не повторится?
      — Почему? — сказал Генка. — Может повториться. Только не на земле.
      — Это как же? — спросил Коля.
      — Очень просто, — устало сказал Генка. — Вот видим же мы свет звёзд, которые давно умерли и погасли. А свет всё идёт. Так, может быть, наше изображение, как луч в кино, движется куда-то. И если залететь вперёд, обогнать, то можно увидеть и ночь в горах, и себя в Байн Дзаке, и даже динозавров.
      — Только надо обогнать время, — сказала Вика.
      А Коля покачал головой:
      — Нет, я не согласен. Это тогда всё время только и обгонять время, чтобы смотреть на самих себя. А жить когда? Тут на земле вон ещё сколько интересного!
      — Да, — подхватила Людмила Ивановна. — Столько посмотрели. В небе с пионерами встречались! В волшебном лагере в Гоби были! На верблюдах ездили! Динозавра нашли! И всё это Церендорж.
      — Почему Церендорж? — зевая, улыбнулся Церендорж. Волосы его от лунного света стали чёрно-золотыми.
      — А кто же? — спросила Светка.
      — Добрий дух!
      — Какой ещё добрый дух?!
      — Ревсомол! — весело сказал Церендорж, — Революционный Совет молодёжи!
      И, словно выполнив свой долг, Церендорж устало опустил голову на грудь.
      Только Бата и Василий Григорьевич — два человека в тельняшках — всматривались в дорогу и напевали: «По морям, по волнам…» Им было не привыкать к ночным вахтам.
     
      ТРИУМФ
     
      Полночи динозавр провёл возле маленькой пустынной гостиницы. Утром под прощальным взглядом Баты и удивлёнными взглядами пилотов перебрался в самолёт.
      А через несколько часов, вздымая на плечах монолиты доисторических костей, члены экспедиции поднимались по ступеням отеля «Улан-Батор», и ошарашенные интуристы, выстраиваясь по бокам, как швейцары, в один голос спрашивали:
      — Динозавр? Динозавр?
      И слышали гордый ответ:
      — Динозавр!
      Это был триумф.
     
      А Генка усмехался:
      — Вот когда пойдём по Москве!
      Через час Василий Григорьевич в отутюженном костюме и галстуке, пригласив всех к себе, сказал:
      — Кости — ко мне!
      — Зачем? — сказала Светка. — Мы их понесём вместе!
      Василий Григорьевич развёл руками:
      — Не получится. На вывоз динозавра нужно специальное разрешение. А вы сегодня отбываете в Москву. Вот телеграмма. Людмиле Ивановне нужно на пленум. Вике — в Артек, а тебе — на Всесоюзный концерт…
      — Какой концерт! — сказала Светка, и ресницы у неё дрогнули. — Я не хочу ни на какой концерт! Я хочу опять в Гоби! Чтобы все вместе! — И она вдруг прижалась к его руке щекой.
      — Что поделаешь, — сказал Василий Григорьевич, — надо.
      — А вы тоже с нами? — спросила Светка.
      — У меня ещё редакционное задание.
      — Зачем концерт, зачем задание! — всхлипнула Светка и всплеснула руками. — Мы хотим быть вместе! Там впереди граница, там такой Байкал, такая дорога!.. — Горькие слёзы покатились по её щекам.
      Церендорж улыбнулся и посмотрел на часы: скоро поезд. Здесь он ничего поделать не мог. И Генка сказал:
      — Ну, хватит. Надо понимать! Дело есть дело. Где твои чемоданы?
      Через несколько минут в комнате Василия Григорьевича на полу стоял монумент из древних костей.
      Вдруг вбежала Вика и, вытащив из кожаной рукавички маленький тёмный камень, положила его на край стола. Он ведь тоже был из Байн Дзака.
     
      «ЧТО ТАКОЕ «НАЙРАМДАЛ»
     
      Поезд ждал сигнала к отправлению. Проводники покрикивали на пассажиров. У третьего вагона оркестр играл туш отъезжающим на стройку студентам. Из пятого махала кому-то платочком отбывающая на гастроли известная монгольская певица. И только возле четвёртого вагона всё ещё не было порядка.
      Странные вещи происходят в жизни с людьми.
      Неторопливый Коля теперь всех торопил и с улыбкой выкрикивал:
      — Полторы минуты! — Мысли его летели вперёд — к генералу Давыдову.
      Расторопный обычно Генка хмурился:
      — Куда спешишь? Может быть, люди ещё не сказали всего, что надо.
      И действительно, Светке нужно было сказать что-то очень важное. Она всё просила Василия Григорьевича:
      — А может быть, поедете с нами? Хотя бы до границы…
      — Зачем? — улыбался он.
      Светка хмурилась и всё прижималась щекой к его руке.
      Вика тоже хмурилась и хотела многое сказать. Сказать, что обязательно приедет ещё в Гоби, с настоящей экспедицией, что в мире очень много чудес, и ещё многое-многое.
      Она вдруг повернулась к Церендоржу и спросила:
      — А что такое «найрамдал»?
      Церендорж открыл рот, но тут проводница сгребла девчонок в охапку, втолкнула в вагон, и монгол уже на бегу, похлопав себя и Василия Григорьевича по груди, сложил в воздухе обе руки и замахал ими:
      — Дружба! Это — дружба! «Найрамдал» — «дружба»!
      Вика закивала. А Светка высунулась из-под её руки и крикнула:
      — Василий Григорьевич, я буду петь, я спою. Слышите?
      — Конечно, будешь петь! Что за вопрос!
      Светка увидела, что он не понял. И со слезами повторила:
      — Я буду петь, я обязательно спою. — И громко объяснила: — На границе!
      И Василий Григорьевич, который ещё неделю назад не знал, как отбиться от этого неожиданно свалившегося на голову семейства, вдруг почувствовал, как не хочется ему расставаться ни с Викой, ни с Генкой, ни со Светкой, ни с Колей, ни даже с Людмилой Ивановной, которая, выглядывая из окна, поправляла свою корону и вздыхала:
      — Неужели уезжаем? Не может быть!
     
      КОГОТЬ ДИНОЗАВРА
     
      Ровно через неделю в знакомом уже номере гостиницы «Улан-Батор» Василий Григорьевич собирал вещи и напевал: «А не для леса и не для речки…»
      Выгоревшая тельняшка и удивительный козий рог уже лежали на месте, и Василий Григорьевич пристраивал рядом блокноты с командировочными заметками. Всё отлично укладывалось в очерк: и новый завод, который строили комсомольцы, и дела молодых трактористок, и ракета «Монголия», летящая ввысь над стадами по козьему рогу, и бинокль генерала Давыдова. И даже динозавр.
      Целый курган костей, историческая ценность, высился посреди номера и требовал:
      1. Упаковки.
      2. Крепких рук,
      3. Разрешения на вывоз.
      До посадки на поезд оставалось четыре часа, а за окном хлестал проливной дождь, и Василий Григорьевич озабоченно хмурил брови.
      В это время кто-то мягко подкатился к двери, постучал, и в номере засветилась добродушная улыбка Церендоржа.
      — Сайн байну!
      — Сайн байну! — кивнул Василий Григорьевич и сказал: — Ну, что будем делать? Добывать разрешение?
      — Да… Но может ныть, мы сначала покажем всё это рапотникам музея?
      Словно в его душу вселились духи сомнения!
      — Зачем? — спросил Василий Григорьевич. — Ты что, сомневаешься, что это такое? Ну извини! Разве не ты был с нами на Байн Дзаке?
      — Я был, — сказал Церендорж. — Но всё-таки мало ли что…
      — Что?
      Церендорж пожал плечами:
      — Псё бывает…
      Василий Григорьевич махнул рукой:
      — Ладно.
      И они побежали сквозь ливень в музей.
      В музее, где поднимался из праха ещё один гигант древнего мира, их встретил высокий молодой палеонтолог. Выслушав неожиданных гостей, он спросил:
      — Байн Дзак?
      Гости кивнули. Учёный повесил рабочий халат на какой-то доисторический рог, сказал:
      — Это может быть интересно, — и кинулся следом за ними.
      Ливень смывал с улицы всё живое. Косые вихри полосовали воздух. Ревущие потоки ввинчивались в асфальт. Но три человека, завернувшись в плащи, мчались к необыкновенным находкам.
      И едва они вошли в номер, палеонтолог шагнул к драгоценному обо, обошёл его со всех сторон, приподнял одну находку, другую, тонкое лицо его стало ещё тоньше, и он спросил:
      — А где кости?
      — Вот, — сказал в каком-то странном предчувствии Василий Григорьевич.
      — Но это не кости, — возразил учёный.
      — Как? — цепенея, спросил Василий Григорьевич.
      — Так, — улыбнулся палеонтолог. — Это тоже ценные вещи, но это камни, которые образовались на месте разных пустот. Это окаменели глина, песок, соли в тех местах, где лежали раньше кости. Это конкреции.
      — Не может быть! — прошептал Василий Григорьевич. — Не может быть!
      Это всё злые духи! Это они вселились в камни и прикинулись динозаврами, парейазаврами, стегозаврами! Это они, духи безумия и алчности, вселились в него самого и заставили таскать эти центнеры песка и глины! И всё это (он посмотрел на своего гобийского спутника и друга), всё это, в конце концов, шуточки Церендоржа.
      Бедный Церендорж развёл руками.
      — Да, даже самые опытные геологи очень часто ошибаются, — сказал в утешение палеонтолог.
     
      Но какое дело до геологов было ему, Василию Григорьевичу! Пусть себе ошибаются! Он не имел права ошибаться. Нужно было учиться, читать, знать!
      И Василий Григорьевич так ударил по столу кулаком, что на нём подпрыгнул какой-то предмет.
      — А это что? — Палеонтолог взял со стола оставленный Викой камень, потёр его и воскликнул: — Вот! Вот это настоящая находка! Видите в камне пятно? Настоящий коготь динозавра! — и он торжественно показал его своим спутникам.
      — Где? — спросил Василий Григорьевич.
      — Да вот…
      Внутри просматривался темноватый заострённый предмет.
      — Такой маленький коготь?
      — Да. — сказал палеонтолог. — Так ведь и динозавры были разные — и маленькие и большие. С шагающий экскаватор и с кенгуру… Да и в палеонтологии нет мелочей. Всё гигантское из осколков.
      Бывалый моряк опустил голову. Вот, читал стихи о черепках, учил других по крупицам собирать улыбку, а сам?! Одолела гигантомания, грандиозные черепа, глыбы! А ведь рядом лежало столько неприметных, но настоящих осколков, стоило только собрать!
      Что же делать? Что он теперь скажет Коле, Генке, Светке, Вике?
      А Церендорж так и спросил:
      — Что же ми скажем репятам?
      Молодой учёный сочувственно посмотрел на случайных коллег и кивнул:
      — Пошли!
      Тучи уже разбегались от города в стороны. Лучи снова освещали скачущего всадника Сухэ-Батора, пролетали над влажными волнами сопок.
      Дышалось легко. И спутники быстро оказались в музейной мастерской.
      На столах и под столами лежали глыбы глины, в которых желтели, белели громадные кости, раздробленные на мелкие пыльные крохи.
      — Вот из этих кусочков, — показал молодой человек, — мы собираем гиганта. Соберём, склеим, поставим.
      — И пусть жифёт, — разрешил Церендорж.
      — А это, — палеонтолог приподнял груду продолговатых серых предметов знакомых очертаний, — это яйца динозавра…
      Василий Григорьевич с надеждой протянул руки, но палеонтолог сказал:
      — Конечно, их дать я не могу.
      «Что же он привёл нас сюда? Слушать лекцию?» — подумал Василий Григорьевич.
      — Но это, — сказал палеонтолог и достал из ящика коробку, — это, учитывая ваше особое положение, я вам подарю. — И он открыл коробку.
      Из куска окаменелой глины полукругом торчали потрескавшиеся пластины серой яичной скорлупы.
      — Ну что ж, — вздохнул Василий Григорьевич. — И на этом спасибо. Баирта!
      — Баирта, — закивал палеонтологу Церендорж и пошёл провожать своего друга.
      — Ну, что тут поделаешь? Пивает, — рассуждал Церендорж.
      Но прийти в себя от такого потрясения было не так-то просто.
     
      И через час, уже в поезде, Василий Григорьевич, рассматривая коготь и несколько скорлупок, с насмешкой думал: «Ну и что я скажу? Динозавра нет, помахал хвостиком семьдесят миллионов лет назад. Вот оставил коготь и жалкие скорлупки…»
      И он, горько вздохнув, положил их на стол.
      Вагон качнуло, и на красную глину упал луч закатного солнца, такой же, как неделю назад на Байн Дзаке. В памяти Алейникова возникла долина, красные скалы, воздух, похожий на умирающую воду. И вдруг он схватил коробку и вздрогнул: «Это же бог знает что! Это почти невероятно».
      Он держал в руках пустое яйцо! Не просто окаменевшее заживо, а яйцо, из которого семьдесят миллионов лет назад, может быть, выбрался невиданный яшер и, печатая колоссальные следы, протащил по земле своё гигантское тело!
      Может быть, он стал пылью. Может быть, его нашли и это он смотрит сейчас из окна улан-баторского музея. Но может быть, он лежит ещё весь, с ног до головы, окаменелый где-нибудь в глубине Байн Дзака, Нэмэгэту, Далан Дзадагада и ещё есть возможность его найти! Найти и поставить в павильоне, который начертила Вика вот этим самым когтем на красной байндзакской земле!
      Значит, всё ещё впереди, значит, у него есть что сказать и что пожелать ребятам! Есть! Есть!
      И, успокоенный, Василий Григорьевич, положив сокровище в чемодан рядом с летящей по козьему рогу ракетой, присел в угол, задремал, и навстречу ему из какой-то доброй глубины поплыло улыбающееся лицо Церендоржа.