DjVu

      Как я познакомился с мальчиком Мареком Пегусом, которого на каждом шагу подстерегали приключения
     
      На нашей улице живёт тринадцатилетний гражданин. Знакомые ребята сказали, что зовут его Марек, а фамилия Пегус, что означает Конопатый. Учится он в шестом классе. Мальчика этого я уже давно заприметил. Может быть, потому, что физиономия его была сверх всякой меры усыпана веснушками, а может быть, потому, что он всегда имел озабоченный вид.
      Сначала я решил, что у него какая-нибудь неприятность или серьёзная неудача. Ведь даже у самых весёлых мальчиков бывают неприятности. То, например, заболит зуб или живот или потеряется авторучка, а то вдруг окажется, что младшая сестра изорвала ему тетрадь, или он сам порвал штаны о гвоздь; может быть, на него накричала мать или отец и, вместо того чтобы купить сыну велосипед, купили ему длиннющее, как сутана, пальто с широченными рукавами-раструбами, да ещё велят это пальто носить. Может, мальчик не получил денег на мяч, а получил двойку по арифметике, а может быть, змей, который он смастерил, не захотел вдруг взлететь и мальчишки подняли мастера на смех, а то бывает, что какой-нибудь задавака из старшего класса при всех вдруг рявкнет: «Эй, мелочь, катись отсюда!» А разве не обидно слышать такие слова мужчине, которому, как-никак, уже исполнилось тринадцать лет?
      Сколько на свете огорчений, которые могут отравить человека, как стрихнин, и вывести его из равновесия на целый день или, скажем, на полдня!
      Вот я и решил, что у Марека какая-то неудача… И его уныние вызвано одной из выше перечисленных житейских невзгод: пропажа, заусеница или тому подобная неприятность, вот он и ходит озабоченный и грустный. Но проходит день, второй, неделя, две недели, а у Марека тот же унылый вид. Сколько раз ни встречаю, всё та же кислая мина и невообразимые, невероятные веснушки.
      Тут я решил выяснить, в чём дело, и при первой же встрече спросил:
      — Почему у тебя всегда такой вид?
      Он как будто не понял:
      — Какой вид?
      — Унылый и озабоченный, мой мальчик.
      Он пожал плечами:
      — Вид как вид. Я всегда такой.
      — Не говори, Марек, глупостей, — сказал я. — Мальчик в твоём возрасте не может быть вечно озабоченным. У тебя нет для этого оснований. У тебя всё есть: и родители, и товарищи, и велосипед…
      — Есть велосипед и родители, — согласился он.
      — Может быть, тебя огорчают веснушки?
      — Ну вот ещё! К веснушкам я давно привык.
      — Ты здоровый, сильный парень, я видел, как ты положил на обе лопатки боксёра Бубу Первого, самого сильного мальчишку на нашей улице.
      — Правда, видели? — глядя на меня исподлобья, спросил Марек.
      — Видел.
      — Я ещё тогда был слабый: после гриппа, но вообще, конечно, я сильный, — хмыкнул он, но физиономия у него по-прежнему была мрачная.
      — Кроме того, мне известно, — продолжал я, — что ты провёл ряд удачных опытов, в результате которых тебе удалось устроить взрыв, на два часа отравивший всю атмосферу на нашей улице. Надеюсь, что, к нашему счастью, подобные случаи не повторятся?
      — Вы так думаете? — Марек в задумчивости вытер нос, но выражение его лица не изменилось.
      — Так в чём же дело, Марек?
      — Зачем спрашиваете? Вам всё равно этого не понять, будете только удивляться.
      — Ну-ну, посмотрим.
      — Что я могу сказать? Опыты, велосипед… Бубу положил на обе лопатки. Всё это лишь внешняя сторона явлений, так сказать, детали. А у меня на каждом шагу неудачи…
      — В этом, дружок, ты сам, наверное, виноват…
      — Честное слово, нет!
      — Так в чём же дело?
      — Вот именно, — пожал плечами Марек. — Просто я невезучий. Меня всегда преследует роковое стечение обстоятельств.
      — Роковое стечение обстоятельств? На вид ты мальчик вполне культурный, а веришь в какие-то роковые обстоятельства.
      — Вы этого не знаете. Вы даже не можете себе представить, какие у меня бывают жуткие приключения.
      — И ты ещё огорчаешься? Другие ребята только радовались бы приключениям!
      — Вряд ли, — ответил Марек. — Это совсем не то, что вы думаете. У меня приключения страшные.
      — Ну какие там у тебя страшные приключения? Насколько я знаю, на тигров в Бирме ты не охотишься и Антарктиду не осваиваешь.
      — Вот в этом всё и дело. Не осваиваю Антарктиду, не охочусь на тигров и вообще ничего особенного не делаю, а со мной всё же постоянно происходит что-то невероятное. Страшные приключения подстерегают меня на каждом шагу.
      — Ну, знаешь ли, очень трудно представить, чтобы в школе или дома тебя подстерегали страшные приключения.
      Марек соболезнующе усмехнулся:
      — Вам, конечно, трудно это представить. Но я же предупреждал, что такие приключения больше ни с кем не бывают, только со мной.
      — Ну, например?
      — Сейчас мне некогда объяснять… Спешу и школу, а потом… Вы всё равно не поверите.
      Я обиделся.
      — Ну хорошо, когда-нибудь в другой раз. Только вы должны дать честное слово, что не будете ни смеяться, ни удивляться. И нотаций читать мне не станете. Даёте честное слово?
      — Честное слово!
      — Ну, тогда до свиданья.
      «Странный мальчик, — подумал я, — но, по-моему, совсем не глупый».
     
      Приключение первое,
      или Страшные и невероятные события, из-за которых Марек Пегус не приготовил уроков
     
      Неделю спустя я неожиданно встретил Марека в Белянском парке, где ежедневно в двенадцать часов дня прогуливаюсь для успокоения нервов. Закутавшись в одеяло, Марек сидел на скамейке под фанерным слоном и ел яблоко.
      — Здравствуй, Марек, — сказал я. — Ты по-прежнему ходишь с кислой физиономией?
      — Как видите.
      — Опять приключилось что-нибудь страшное?
      — Конечно.
      — Что же именно?
      — Уроки готовил.
      Я с недоверием посмотрел на него. Что это он, смеётся надо мной?
      — Уроки готовил? — повторил я. — Что же тут страшного?
      — Хорошо, я вам расскажу, только помните уговор?
      — Помню.
      — Ну, тогда слушайте. Пока меня не нашёл отец, у нас есть ещё немного времени.
      — ОТЕЦ?
      — Ну да, отец. Вчера в восемь вечера я убежал из дому. Чесек Пайкерт дал мне одеяло, и я разбил лагерь на сцене летнего театра.
      — Убежал из дому?
      — Не беспокойтесь. Меня ещё не скоро найдут.
      — И тебя это ничуть не волнует?
      — Нога у меня болит. И потом мне уже надоело убегать. Сначала я собирался уплыть на лодке по Висле, но утром встретил в парке Чесека Пайкерта с товарищем. Они учатся во второй смене и пришли потренироваться в прыжках с шестом. Ну, мы поупражнялись в прыжках, а потом поспорили. Он сказал, что мне слабо спрыгнуть с крыши театра. Я спрыгнул и подвернул ногу. Из-за этого пришлось склониться к переговорам: Чесек Пайкерт побежал разведать обстановку в школе и дома. Всё оказалось в полном порядке. Дома обо мне страшно беспокоились. Мальчику, который сообщит, что со мной случилось, отец даже назначил вознаграждение. И написал такое объявление:
     
      Ну, Чесек ещё спросил, встретят ли меня с распростёртыми объятиями, если я вернусь домой, и не начнут ли перевоспитывать. Отец обещал, что встретит с распростёртыми объятиями и перевоспитывать не будет. Чесек прибежал рассказать мне об этом и спросил, вести ли дальнейшие переговоры. Я сказал, что да. Вот Чесек и побежал сказать, что я в Белянском парке под фанерным слоном, и посоветовал им захватить с собой тележку, велосипед или носилки, потому что я подвернул ногу. А кроме того, он должен получить сто злотых.
      — Марек! — возмущённо воскликнул я. — Неужели вы хотите выманить у отца сто злотых?
      Марек обиженно посмотрел на меня:
      — Ну, знаете! Награда нам принадлежит законно. И потом, мы вовсе не собираемся сами ею воспользоваться. Чесек хочет передать деньги родительскому комитету с тем, чтобы на них купили двадцать обедов для самых дохлых девчонок из нашего класса и накормили их дополнительно, сверхпрограммно и принудительно.
      — Почему же только для девчонок? — удивился я.
      — Видите ли, обеды эти не очень вкусные, а наши девчонки такие противные, что вполне заслужили, чтобы их накормили дополнительно.
      — Стало быть, вы хотите досадить девчонкам? Коварный же вы народ!
      — Но ведь девчонки ничего на этом не теряют. Разве плохо, что мы хотим их накормить? Это даже можно считать добрым поступком.
      — Но вы-то исходите не из добрых намерений!
      — Должны же мы как-то бороться с девчонками, — вздохнул Марек. — А потом, вы обещали не читать мне нравоучений.
      — Хвалить за такие поступки я тоже не могу.
      — Зачем хвалить, можно и ругать, только, пожалуйста, про себя. А то, как же я вам дальше буду рассказывать?
      — Ну хорошо, может быть, ты мне наконец объяснишь, почему убежал из дому?
      — У нас дома были такие страшные происшествия… Я не мог там оставаться.
      — Страшные?
      — Но ведь я вам говорил.
      — Говорить-то говорил, но, признаться, я не совсем понимаю… при чём тут приготовление уроков?
      — Вы только послушайте… Но, может, я расскажу вам сначала, как у нас дома обстоят дела. А дома у нас вот что делается. В комнате, где сплю я, спят ещё пан Фанфара — он выступает в ресторане — и мой двоюродный брат Алек, спортсмен, и комната наша выглядит очень чудно. В одном углу висит мешок для тренировки в бокс и перчатки Алека. Вся стена над его кроватью заклеена фотографиями соревнований, а в другом — саксофон и виолончель и на стуле развешан ковбойский костюм, в котором пан Фанфара выступает в ресторане.
      — Обстановка, конечно, не совсем обычная, но разве ты не можешь готовить уроки в другой комнате?
      — Нет. Правда, у нас есть другая комната, но там ещё хуже: там готовят уроки Ядзя и Криська, а я с девчонками не могу. Пищат, ссорятся, у меня от них сразу начинает голова болеть. Отец сказал, чтобы я занимался у себя в комнате, там всё же спокойнее. Днём, после двенадцати, Алек тренируется в клубе, а пан Фанфара надевает наушники и ложится спать, и отец говорит, что я могу спокойно готовить уроки. Но это всё же не так просто, честное слово! Особенно для человека, которого преследует злой рок.
      — Что ты болтаешь?
      — Ну, не рок, так всякая ерунда. Другие ребята тоже готовят уроки где придётся. У некоторых вообще нет своей комнаты, но уроки готовят… а со мной сразу должно что-нибудь случиться, хоть плачь! Взять хотя бы Корнишона, тому вообще некуда податься. Так он к товарищам ходит уроки готовить, а то сядет в автобус и ездит взад-вперёд — у него месячный билет — и в автобусе зубрит.
      — Как же это, Марек… а школьный красный уголок? Разве там нельзя заниматься?
      — Раньше можно было, а теперь нельзя. В красном уголке после занятий пожарники учат ребят играть на трубах. Они взяли над ними шефство и, чтобы ребята от скуки не начали хулиганить, учат их играть на тромбонах.
      — Это очень мило с их стороны.
      — Все так говорят, но уроки в красном уголке всё же готовить нельзя. Ребята, ничего, справляются, даже Гнипковский. У них в квартире четверо малышей… Ух и вредные! Целый день только и делают, что дерутся, да ещё жилец-цыган. Благо бы сидел и ничего не делал, так нет же, мастерит сковородки, и с утра до вечера стоит стук и звон. Но Гнипковский всё же как-то готовит уроки, а у меня дома как будто бы спокойно, нет ни малышей, ни цыгана, но стоит мне сесть за уроки, как сразу и начинается всякая ерунда. А вот вчера со мной такое приключилось, что я не выдержал. Сейчас расскажу всё по порядку.
     
      * * *
      Вчера пан Фанфара кончил свои упражнения немного позже, чем обычно. Был уже шестой час, когда он отставил саксофон, разделся, надел наушники и лёг в постель. Я сел за стол и принялся за уроки. Тут пришёл отец. Он, видно, собирался куда-то и на ходу застёгивал пальто. Вошёл и сразу задал свой любимый вопрос:
      — Марек, ты приготовил уроки?
      — Какие тут занятия, — разозлился я, — когда пан Фанфара всё время трубит над ухом? Неужели ты думаешь, что в таком шуме можно заниматься!
      — Нужно было заткнуть уши ватой.
      — От ваты свербит в ушах, и я не могу сосредоточиться. Даже пан Фанфара никогда не затыкает ушей ватой, а надевает наушники.
      — Значит, нужно было попросить у пана Фанфары наушники, — сказал отец, — у него, наверное, есть запасные.
      Я покачал головой:
      — Пан Фанфара никогда никому ничего не одалживает — ни наушников, ни виолончели. Сколько раз приходил к нему знакомый музыкант и просил одолжить виолончель, но пан Фанфара всегда говорил, что она испорчена. А сегодня он сказал, что если пан Цедур опять придёт за виолончелью, чтобы я как-нибудь его спровадил. Ну, наврал бы, что пан Фанфара заболел тифом и что… — Я хотел рассказывать дальше, но отец рассердился.
      — Хорошо, хорошо. Принимайся лучше за уроки. Я вернусь к восьми и всё проверю. С сегодняшнего дня буду проверять каждый вечер. Матери, конечно, это не под силу, но я за тебя, дорогой мой, возьмусь! Надоело краснеть перед учителями. Четыре двойки за четверть! Это уж ты хватил через край. Из-за тебя мать заболела, и её пришлось отправить в санаторий.
      Тут я не выдержал:
      — И вовсе не из-за меня, а из-за тёти Доры. Мама сама говорила, что во всём виноваты пилюли тёти Доры.
      Отец смущённо кашлянул:
      — Какое это имеет значение? Всё равно я тебя приберу к рукам. Хватит бездельничать. Понял?
      — Понял, папа.
      — Ну и отлично, — грозно сказал отец.
      Пробило шесть. Не знаю почему, но мне захотелось спать. Я зевнул и с тоской принялся листать учебники. Но тут раздался звонок, и я услышал громкие шаги и смех за дверью. В комнату ворвались четверо ребят с мячом.
      — Привет, Марек! — крикнули они. — Почему ты не идёшь на футбол? Собирайся скорей!
      — Никуда я не пойду: надо готовить уроки.
      — Вот ненормальный, он собирается готовить уроки! — загалдели они, стараясь перекричать друг друга.
      До чего же они громко орали!
      — Тише вы, — зашипел я, — разбудите пана Фанфару, он вам покажет.
      Только теперь они заметили, что в комнате кто-то спит, и на цыпочках подошли к пану Фанфаре.
      — А что это за тип на койке? — спросил Длинный Янек.
      — Это пан Фанфара, наш новый жилец.
      — А почему он днём спит? — спрашивает Янек.
      — А когда ему спать? — говорю я. — Ночью он выступает в ресторане, а утром упражняется на виолончели.
      — Он что, артист?
      — Артист.
      — А это что за щётки? — захихикал Длинный Янек и двумя пальцами взял с кресла усы пана Фанфары.
      Я сердито вырвал их у него из рук:
      — Никакие это не щётки, это усы пана Фанфары.
      — Усы? — удивлённо переглянулись они.
      — Пан Фанфара выступает в ресторане как мексиканец, ему необходимы чёрные усы…
      — И такая шляпа? — Длинный Янек надел сомбреро пана Фанфары и принялся рассматривать себя в зеркале.
      — Да, — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, — это называется сомбреро. Такая шляпа с широкими полями защищает лицо от южного солнца, а «сомбра» по-испански значит «тень».
      — Ага, — хмыкнул Длинный Янек, — шляпа что надо! Я видел такую в одном фильме. Эй, Марек, а почему твой Фанфара спит в наушниках, или это тоже по-испански?
      — Дурак! Он спит в наушниках, чтобы ничего не слышать. Иначе он не смог бы уснуть.
      — Он такой чувствительный?
      — Да, он очень чувствительный, — вздохнул я. — А теперь уходите.
      В ответ разбойник Янек схватил саксофон и пронзительно затрубил над ухом пана Фанфары. Пан Фанфара привскочил на постели, обвёл всех непонимающим взглядом и, как колода, снова повалился на подушки.
      — Лоботрясы, — закричал я, — убирайтесь!
      К счастью, их не пришлось выгонять, они сами испугались и удрали. Я сел опять за уроки, но едва успел написать в тетради дату, как за окном раздалось громкое кваканье. Я сразу догадался: это Чесек и Гжесек — они всегда меня так вызывают. Ну, думаю, пускай себе квакают сколько влезет. Я не двинусь с места. Должен же я наконец приготовить эти несчастные уроки. Смотрю, а они уже ставят свои копыта на подоконник. Я сижу, как пришитый. Чесек подошёл ко мне и спрашивает:
      — Ты что, Марек, оглох? Что же ты сидишь?
      — Проваливайте, — говорю. — Мне некогда. Я делаю уроки.
      — Перестань дурака валять, — смеётся Гжесек, — мы принесли блох. Ну, тех самых блох…
      — Блох?
      — Ну да, блох. Мы же должны завтра подбросить их семиклассникам. Ты что, забыл?
      Где там забыть! Всё правда. Был у нас такой уговор. Вчера на арифметике семиклассники напустили нам в класс майских жуков, и был страшный скандал: учительница подумала, что это наша работа. Вот мы и решили им отомстить… Но я притворился, будто ничего не помню.
      — Мы обыскали во дворе всех собак, — рассказы вал Гжесек. — У нас в пробирке сто пять блох. Больше не удалось набрать. Как думаешь, хватит? — И он сунул мне под нос стеклянную пробирку.
      — Пожалуй… пожалуй, хватит, — пробормотал я.
      — Как ты думаешь, не подохнут они до завтра? — засомневался Чесек.
      — С чего бы они вдруг подохли?
      — Ну, например, от голода.
      — Ничего, блохи народ закалённый.
      — А чем вы пробирку заткнули?
      — Пробкой.
      — Лучше бы ватой, — сказал я, — вата пропускает воздух.
      — Правильно, — обрадовался Чесек. — Давай вату. А ты, Гжесек, вынимай пробку, только смотри, чтобы блохи не выскочили.
      Что мне было делать. Я достал из аптечки вату и протянул Чесеку. Тем временем Гжесек безуспешно трудился над пробкой.
      — Не поддаётся, проклятая, слишком туго заткнули.
      — Дай сюда. — Чесек отобрал у него пробирку. — Марек, у тебя есть пробочник?
      Мне было уже всё равно, и я протянул ему штопор. Чесек начал энергично ввинчивать его в пробку, и вдруг — о ужас! — пробирка лопнула, стекло брызнуло на пол, и по комнате заскакали сто пять блох.
      — Что ты наделал? — не своим голосом крикнул Гжесек — Лови их, лови!
      — Вся комната в блохах, — простонал я. — Меня уже кусают!
      — И меня! — заверещал Гжесек.
      Мы лихорадочно принялись скрестись, но всё напрасно. Сто пять блох — это не шутка. Один Чесек не терял хладнокровия.
      — Перестаньте чесаться. Это не поможет. Давайте попробуем их переловить.
      Ползая на коленях, мы пытались поймать скачущих по полу блох.
      — Чтоб вы провалились с вашими блохами! — обрушился я на ребят. — Ну что за идиоты!
      — Это же была твоя выдумка, — нахально сказал Гжесек.
      — Моя? — Я чуть не задохнулся от возмущения. — Это Чесек.
      — Я? Я же советовал муравьёв, — нагло заявил Чесек. — А вы придумали блох.
      — Я просто пошутил, — усмехнулся Гжесек.
      — Ага, пошутил? А кто достал пробирку? Может, не ты?
      Не знаю, чем бы кончился наш спор. Ещё минута, и, наверное, началась бы драка, но тут вдруг пронзительно задребезжал звонок.
      — Кто-то идёт, — всполошился Чесек.
      — Это тётя Дора, — сказал я. — Тётя Дора всегда звонит как на пожар. Лучше уходите, пока не поздно. С тётей шутки плохи.
      Чесек и Гжесек уже кое-что слышали о тёте Доре. Они вскочили как ошпаренные и бросились к выходу. В дверях они столкнулись с тётей. Тётя Дора уставилась на них грозным взглядом, так что оба с перепугу были готовы сквозь землю провалиться.
      — Марек, здравствуй, как поживаешь, детка?
      — Так себе, тётя.
      Я поцеловал ей руку.
      — А это что за шантрапа? Опять привёл каких-то босяков! — Тётя замахнулась на Чесека и Гжесека зон тиком. — Ну, что вы уставились, убирайтесь! Из-за вас ребёнок заниматься не может.
      Чесек и Гжесек нырнули в дверь, а тётя снова повернулась ко мне:
      — Я всегда удивляюсь твоей матери, как она позволяет тебе водиться бог знает с кем. А где же родители?
      — Папа вышел, а мама уехала.
      — Уехала? — удивилась тётя. — Что ты говоришь, детка? Почему же я ничего об этом не знаю?
      — Мама поехала в санаторий, лечиться.
      — Что ты говоришь, Маречек! В санаторий! Ах, эти нынешние врачи! Я так и знала, что этим кончится. Если бы она, бедняжка, слушалась меня! Но твоя мать… Ты тоже что-то неважно выглядишь, детка. — Тётя внимательно посмотрела на меня. — Иди-ка сюда.
      Я в ужасе отпрянул.
      — Нет, тётечка, я совершенно здоров, это вам только кажется.
      Но от тёти не так-то легко было отделаться. Она прижала меня к стенке и вынула из сумки ложечку.
      — Не бойся, детка, покажи язык. Скажи: а-а-а…
      — А-а-а…
      Тётя энергично запихнула мне в горло ложку, у меня глаза полезли на лоб, и я поперхнулся.
      — Ну конечно, — кивнула она головой. — Опять миндалины увеличены. Это у тебя, детка, наследственное. Вы все такие болезненные.
      Но я её уже не слушал. Блохи принялись за меня с новой силой, и я не мог удержаться от почёсывания. Тётя это сразу заметила.
      — Почему ты так страшно скребёшься, детка? — заботливо спросила она. — У тебя зуд? А ну, подойди поближе…
      — Нет, ничего… Это я так.
      — Снимай рубашку!
      — Тётя, у меня уроки, — простонал я.
      — Здоровье прежде всего, Маречек. Раздевайся! — приказала тётя и, несмотря на мои протесты, стащила с меня рубашку. — А это что? — Она нацепила очки и с интересом уставилась на мою спину. — Какая-то гадкая сыпь и краснота. Немедленно в постель.
      В отчаянии я залез под одеяло, а тётка принялась ощупывать мой живот. Сначала было просто щекотно, и я захихикал, но потом тётя взялась за дело всерьёз и стало больно.
      — Ой, ой! — захныкал я. — Не давите, мне больно!
      — Вот видишь, больно, — обрадовалась тётя. — Не иначе как аппендицит. Это у тебя, Маречек, тоже наследственное. Но откуда взялась сыпь? Должно быть, какое-то осложнение. — Тётя вынула из сумочки таблетку и сунула мне в рот. — Прими на всякий случай. Сейчас мы измерим температурку. — Тётя Дора уселась поудобнее, достала термометр и сунула мне под мышку. Пока я держал градусник, она, поглядывая на часы, с недовольным видом осматривала комнату.
      — Как вы живёте… как вы живёте, детка! — вздохнула она.
      Неожиданно взгляд тёти Доры упал на спящего. Она надела очки и с минуту в тревоге присматривалась к нему.
      — А это что ещё за новая личность?
      — Наш жилец, пан Фанфара.
      — Наверное, какой-нибудь музыкант или клоун.
      — Артист, тётя.
      — Артист! — Тётя с укоризной покачала головой. — Какой у него неопрятный вид. Все артисты — неряхи. Скажи мне, он хоть умывается иногда?
      — Умывается.
      — По-моему, он болен, — заметила тётя.
      — На всякий случай, я дам тебе ещё таблетку.
      Она начала было рыться в сумочке, но тут произошло нечто удивительное. Тихонько вскрикнув, тётя вскочила и закружилась на одном месте.
      Я удивлённо вытаращил глаза:
      — Что случилось, тётя?
      — Со мной происходит что-то странное, — слабым голосом проговорила она. — Это какой-то кошмар. Наверное, я заразилась твоей сыпью… Извини, Маречек, но мне придётся уйти…
      — Уже кусают, тётя? — деловито спросил я.
      — Что ты сказал, Маречек?
      — На вас напали блохи, — у нас тут сто пять блох.
      — Что такое?
      — Да этот болван Чесек принёс блох, и они разбежались.
      — Блохи! — в отчаянии завопила тётя. — Ох… спасите!
      И со словами: «Умираю — блохи», упала на стул.
      Я вскочил с постели, отшвырнул термометр, выплюнул таблетку и забарабанил кулаками в дверь к сёстрам.
      — Ядзя! Криська! Спасайте тётю Дору!
      В дверях появились мои драгоценные сестрички.
      — Что случилось? — Они с тревогой смотрели то на меня, то на тётку.
      — Не видите? У тёти Доры обморок!
      — Ах, боже мой! Что с тётей? — Они бросились к тёте и стали приводить её в чувство. — Марек, беги за водой и валерьянкой.
      Когда я вернулся с водой и валерьянкой, они уже выводили еле живую от страха тётю Дору на свежий воздух.
      Я облегчённо вздохнул и сел за уроки. Записал условие задачи и стал обдумывать решение. Вдруг снова звонок. Не успел я подняться со стула, как в комнату гуськом вошли три боксёра с перчатками через плечо. Это были члены боксёрской команды Буба I с братом и Муха Чопек.
      — Привет, Марек, — сказал Буба I, — пан Алек назначил нам тренировку.
      — Алека нет дома, — буркнул я в ответ.
      — Ничего. Начнём без него, — сказал Муха Чопек, и все трое стали стаскивать спортивные костюмы. Вид у них был весьма решительный.
      Прежде чем я успел открыть рот, Буба II ударил по тренировочному мешку с такой силой, что мешок грохнул меня по голове. Я почувствовал, что вместе со стулом лечу в какую-то тёмную пропасть. Когда я пришёл в себя, то увидел, что надо мной с любопытством во взоре склонились Буба I, Буба II и Муха Чопек.
      — Совсем увял, — сказал Буба I. — Этот прямой тебе удался. — Он одобрительно похлопал Бубу II перчаткой по плечу.
      — Дай-ка воды! — скомандовал Муха Чопек, Буба I направился к столу и подал Мухе вазу с цветами. Муха выбросил цветы и вылил мне воду на голову. Я вскочил как ужаленный.
      — Негодяи! — закричал я, отряхиваясь. — Убирайтесь сейчас же!
      — Спокойно, малыш, не нервничай. — Буба I снисходительно похлопал меня перчаткой по лицу.
      Я с яростью оттолкнул его:
      — Эй, ты, убери лапы, а то как стукну!
      — Ну что же, малыш, попробуй.
      — На! — Основательно прицелившись, я дал Бубе в ухо.
      Буба I покачнулся от удара, отлетел к стене, но тут же оттолкнулся от неё и бросился в атаку. На минутку ему удалось прижать меня к стене, но тут я пришёл в ярость. Во мне взыграла кровь предков, бившихся под Грюнвальдом и Рацлавицами. Я ринулся в контратаку и ударил Бубу в челюсть. Буба пошатнулся, закачался, как пьяный, и рухнул на виолончель. Она разлетелась в щепки.
      Пан Фанфара вдруг открыл глаза и сел на постели.
      — Ударные, молчать! Пианиссимо! — пробормотал он и, в полном изнеможении упав на подушку, снова заснул.
      Мы замерли, в испуге уставившись на разбитую виолончель. Первым пришёл в себя Муха Чопек. Он наклонился над инструментом и с ужасом принялся его осматривать.
      — Всё в щепки.
      — Утиль, — буркнул Буба II.
      — Негодяи! — воскликнул я в отчаянии, чувствуя, что ещё немного — и я разревусь. — Он нам этого не простит. Это всё его имущество и… и… вообще… он говорил, что виолончель его жена.
      — Не волнуйся, — сказал Буба I, — у нас в доме живёт столяр — он склеит.
      — Думаешь, сумеет? — Насчёт этого у меня были большие сомнения.
      — Факт! — заверил меня Буба I. — Он даже пианино полирует. Отнесу ему этот ящик, и он склеит.
      — А успеешь вернуться до того, как пан Фанфара проснётся? — беспокоился я.
      Прежде чем Буба успел ответить, раздался звонок. Мы замерли в испуге.
      — Кто-то идёт, — шепнул Буба II.
      — А ну, ходу! — скомандовал Буба I.
      Он схватил инструмент и вместе с Бубой II выскочил в окно. Муха Чопек не успел. Он секунду озирался и наконец с решимостью отчаяния спрятался в футляр виолончели.
      В прихожей раздались шаги, и на пороге появился пан Цедур, коллега пана Фанфары, элегантный мужчина с пышной шевелюрой.
      — Как поживаешь, piccolo?[1] — приветливо махнул он мне рукой и огляделся. — А где же мэтр Фанфара… Ах, мэтр изволит почивать. — Пружинящим шагом он направился к постели. — Эй, Анатоль, ты всё ещё в объятиях Морфея? Вставай, лысый Аполлон!
      — Пожалуйста, не будите его, — подскочил я к пану Цедуру. — Пан Фанфара заболел. У него сыпной тиф.
      — Тиф, у такого ковбоя? — удивился пан Цедур. — Ты, наверное, шутишь, мой bambino.[2] Извини, мой мальчик, но я должен сказать ему пару слов по делу, не терпящему отлагательств, — на карту поставлены судьбы искусства.
      — Знаю, знаю, — сказал я, стараясь не подпускать пана Цедура к пану Фанфаре, — вы, наверное, пришли за виолончелью.
      — Угадал, bambino mio,[3] — ответил пан Цедур с изысканной улыбкой, стараясь отодвинуть меня в сторону. — Именно это привело меня к вашему бунгало.
      — Не выйдет, — сухо ответил я. — Виолончели нет.
      — Как это — нет? — поднял брови пан Цедур.
      — Нет… нет, — проговорил я, — потому что… потому что пан Фанфара отдал её склеить.
      — Склеить? — пан Цедур приободрился. — Что за чепуху ты мелешь, piccolo bambino!
      — Да, отдал склеить, — врал я уже напропалую, — потому что виолончель треснула вдоль и поперёк.
      — Да вот же она! — Пан Цедур вырвался из моих рук и подбежал к футляру. — Скажи своему maestro doloroso,[4] что я верну её, как только он выздоровеет. Тифозные не играют на музыкальных инструментах.
      — Не трогайте! — закричал я. — Пан Фанфара велел ничего вам не давать, вы и так обслюнявили у саксофона весь мундштук.
      — Так и сказал? О лысый diavolo![5] Это ничего не меняет. Виолончель для артиста — рабочий инструмент. Великий Паганини в порыве творческого экстаза три раза вдребезги разбивал свою скрипку. А тут… подумаешь — обслюнявили мундштук!
      Рассуждая таким образом, он всё ближе подходил к футляру, и не успел я опомниться, как он схватил его, поднял — и охнул:
      — Что за чёрт, как я ослаб!
      Он постоял в раздумье, потом попытался вскинуть футляр на плечо.
      — О, per Bacco![6] — громко воскликнул он. Футляр с глухим стуком упал на землю. В ту же секунду изнутри донёсся пронзительный вопль Мухи Чопека:
      — Ай, ай… спасите!
      Испуганный, пан Цедур отскочил от футляра.
      — Что это? Ты что-нибудь слышал, bambino mio? С минуту он прислушивался, потом подошёл и с опаской приоткрыл футляр. Оттуда вывалился Муха Чопек.
      — Ой… ой… моя нога! — завопил он и тут же выскочил в окно.
      Пан Цедур остолбенел от удивления.
      — Что это за шутки? — спросил он, вытирая лоб платком. — Пан Анатоль, видно, решил позабавиться? Ну, подожди, fratello mio,[7] я тоже умею шутки шутить.
      С этими словами он бросился к телефону и набрал номер.
      — Алло, «скорая помощь»?! Тяжёлый случай тифа… Анатоль Фанфара, саксо-виолончелист, улица Липовая, двенадцать. В доме Пегусов… Да, сыпной тиф. Полное беспамятство, с приступами буйного бреда. Кто вызывает? Цезарь Цедур — музыкант. — Он бросил трубку и погрозил пану Фанфаре. — Придётся объясняться со «скорой помощью», лысый Аполлон. А тебя я беру в свидетели, — бросил он мне и выбежал из комнаты.
      Я упал в кресло и уже не пытался раскрыть учебники. Я ждал звонка. И что вы скажете? Не прошло и минуты, как в дверь позвонили. На этот раз пришли двое. Знакомый парень из модельной мастерской — Теось и его товарищ в длинном плаще. Они влетели как бомбы.
      — Марек, взгляни, что у нас! Покажи ему, Горбач.
      Парень, названный Горбачем, откинул полу плаща.
      Блеснуло что-то металлическое. Я сделал вид, что мне и смотреть неинтересно. Но это их нисколько не обескуражило.
      — Мы смастерили бомбу, — объявил Горбач. — Не веришь? Посмотри. — И он вытащил что-то похожее на фляжку. — Настоящая бомба. Конструкция простая. Оболочка из алюминиевой фляжки, в серёдке пирогектатритол. Разнесёт любые стены. Давай фитиль, Теось!
      Теось с энтузиазмом полез в карман и вытащил тёмный провод.
      Горбач схватил его и начал лихорадочно прикреплять к фляжке.
      Это было уже слишком. Я вскочил со стула:
      — Что вы хотите делать?
      — Не бойся, — буркнул увлечённый своим делом Горбач. — Сейчас проведём небольшой опыт.
      — Здесь, в квартире?
      — Ну да. Мы решили опробовать её именно у тебя, потому что у вас самые толстые стены, — объявил Теось. — Старинный дом.
      — Вы что, с ума сошли? — Я схватил его за шиворот.
      — А ты не волнуйся, — успокаивал меня Горбач. — Наука требует жертв. Эйнштейн, например, ради науки последние штаны продал. А у нас эпохальное изобретение.
      — Убирайтесь! — закричал я. — Я не хочу стать жертвой…
      — Поджигай фитиль, Теось, — хладнокровно скомандовал его друг.
      Я подскочил к нему, но было уже поздно. Затрещал фитиль, побежала искра… Я ринулся гасить, но меня держали железной хваткой. Я с воплями вырвался.
      — Погасите, сумасшедшие!.. Спасите… спа… — Но тут мне сунули в рот кляп из платка.
      Как видно, у них всё было продумано.
      — Не дёргайся, уже поздно… считай, Теось, — буркнул Горбач, — при счёте «семь» дадим ходу. При счёте «десять» взорвётся.
      — Сумасшедшие… в постели… человек… — мычал я, но из-за кляпа ничего нельзя было разобрать.
      три…
               четыре…
                              ПЯТЬ…
                                          ШЕСТЬ…
      При счёте «семь» они толкнули меня к двери, но так неудачно, что я споткнулся о половик и растянулся во весь рост. Теось и Горбач свалились на меня.
      — Девять… десять… Мы погибли, не успеем! — взвыл Теось.
      Уставившись на фитиль, я замер.
      Фитиль догорел до конца, и вдруг… из бомбы потекла какая-то белая жидкость.
      Теось и Горбач, онемев, смотрели друг на друга.
      — Что это… не взорвалось, — побелевшими губами прошептал Теось.
      — Что это там течёт? — удивился Горбач. Они осторожно приблизились к бомбе.
      — Что-то белое. — Горбач окунул палец в лужицу, понюхал и облизал. — Попробуй! — подставил он палец Теосю.
      — Похоже на молоко, — сказал Теось. Горбач, вытаращив глаза, оторопело потирал лоб.
      — Что теперь будет… — простонал он.
      — Что с тобой? — забеспокоился Теось.
      Горбач вскочил как ужаленный.
      — Что будет… Я перепутал фляжки! Это отцовская фляжка с молоком…
      — А отец, наверное, пошёл с нашей бомбой на завод… — прошептал Теось.
      — Бежим скорее! — крикнул Горбач и бросился к двери.
      — Куда ты?
      — На завод! Отец обычно греет молоко в печи. А вдруг взорвётся?
      Они умчались как сумасшедшие.
      Я сидел за столом, подперев голову руками, и тяжело дышал. Не знаю, сколько времени я так просидел, как снова раздался стук в дверь. Но я не двинулся с места. Постучали ещё раз, потом дверь тихонько приотворилась и появилось длинное бамбуковое удилище, а вслед за ним — толстячок в резиновых сапогах. В руках он держал ведёрко.
      — Можно? — вежливо спросил он.
      — Нет… нет! — заорал я, вскакивая со стула. Вежливый толстячок, видно, не совсем меня понял.
      Деликатно прикрывая за собой дверь, он нежно проворковал:
      — Уроки готовишь… Только не отвлекайся, мой мальчик.
      И в ту же секунду, не замечая этого, заехал мне в лицо удилищем. Я отшатнулся и схватился за лицо.
      — Папа дом? — ласково спросил он. — Мы с ним должны условиться насчёт рыбалки. В воскресенье…
      Стиснув зубы, я замотал головой.
      — А… он ещё не вернулся, — просопел толстячок. — Ну ничего, я подожду. Ты только не отвлекайся, мой мальчик.
      Я сел за книжки. Рыболов, видно, решил устроиться поудобнее. Он потянулся за стулом и, нечаянно зацепив длинным концом удилища занавеску, разодрал её надвое.
      Огорчённый, он принялся поправлять занавеску и тут же другим концом удилища задел саксофон, который с грохотом покатился по полу. Я вскочил, чтобы поднять его, но добряк ласково удержал меня.
      — Не отвлекайся, не отвлекайся, мой мальчик. Поднимая саксофон, он умудрился смахнуть удочкой с буфета хрусталь и несколько тарелок. Я пришёл в ужас:
      — Может быть, вам лучше поставить эту удочку куда-нибудь в угол?
      — Ты совершенно прав, мой мальчик, — ласково согласился добряк, — я её прислоню к стене.
      Он бодрым шагом двинулся к стене, но по дороге зацепил люстру и разбил лампочку.
      — Что вы наделали?!
      — Не отвлекайся, мой мальчик, — просопел он, — сейчас я сменю лампочку.
      Вывернув лампочку из ночника у постели пана Фанфары, он пододвинул к себе стул.
      — Не надо! — крикнул я, предчувствуя недоброе. — Я сам вверну.
      — Не отвлекайся, мальчик, — улыбнулся добряк.
      С обезьяньей ловкостью он взобрался на стул, продавил сиденье, провалился и тут же вскочил. На плечах у него был обруч от стула. Я хотел ему помочь, но он запротестовал:
      — У тебя уроки, не отвлекайся.
      Громко сопя, толстяк выбрался из обломков и подставил себе второй стул, влез на него, стал на цыпочки. И не успел я опомниться, как он уже схватился за люстру.
      Люстра угрожающе закачалась и рухнула. Раздался страшный грохот и треск. В воздухе мелькнули ноги толстячка, и воцарилась мёртвая тишина.
      Я бросился к нему на помощь, но при этом перевернул стол и залил чернилами книги и тетради.
      Толстячок неподвижно лежал под обломками тяжёлой люстры. Я подбежал и в отчаянии дёрнул его за руку. Он открыл глаза и пробормотал:
      — Не отвлекайся, мой мальчик.
      Я не знал, что делать. К счастью, раздался звонок. В комнату вошли два санитара с носилками.
      — Где больной? От вас звонили в «скорую помощь»? — спросил первый санитар.
      — Да. Этого пана придавило люстрой.
      — А нам сообщили, что у вас кто-то болен тифом, — заметил второй.
      — Нет, тут только этот больной, — сказал я, — пожалуйста, заберите его.
      — Нет, тут должен быть кто-то с тифом, — упёрся второй санитар.
      Но первый только рукой махнул.
      Они унесли рыболова.
      Я сел на люстру и вытер лицо. Мне уже ничего не хотелось. Вдруг начали бить часы. Они пробили восемь раз, Я испугался, вскочил и выпрыгнул в окно. Теперь вы знаете всё.
     
      * * *
      — Ты, наверное, шутишь, Марек, — сказал я. — Неужели это всё так и было?
      — Вот вы и удивляетесь. А сами обещали, что не будете удивляться.
      — Что правда, то правда! — тяжело вздохнул я.
     
     
      Приключение второе,
      или Ужасные и невероятные злоключения Марека Пегуса в школе
     
      В тот день я встретил Марека Пегуса у самой школы. Он стоял у ограды с карманным зеркальцем в руках и внимательно себя разглядывал.
      — Ты что, любуешься собственным отражением? — спросил я.
      — Ничем я не любуюсь, просто смотрю, не появились ли у меня седые волосы, — ответил он, не прерывая своего занятия.
      — Не болтай глупости, — рассмеялся я. — Разве в твоём возрасте бывают седые волосы!
      — Папа говорит, что от огорчений можно поседеть. Вот я и смотрю, нет ли у меня седых волос. Вы же знаете, как мне не везёт. А сегодняшний день, пожалуй, был самым тяжёлым днём в моей жизни. С утра — одни неприятности: дежурство, именины нашей руководительницы, переростки. А тут ещё моё проклятое невезение…
      — А что это за переростки?
      — Да это наши второгодники, им бы надо быть в девятом, а может, даже в десятом классе, а они учатся вместе с нами в шестом. Они страшно сильные, глупые и злые. Теперь ясно?
      — Ясно. Но ты всё-таки расскажи всё по порядку.
     
      * * *
      С утра я был очень весёлый. Я всегда по утрам весёлый, то есть, как говорит пан Фанфара, оптимистически настроенный. Размахивая мешком для ботинок, я влетел в класс и сразу же заметил, что Зюзя, Люля и Гжесек о чём-то шепчутся. Я подошёл к ним:
      — Что за секреты?
      — У нас, Марек, большая неприятность, — сказала Зюзя.
      — В чём дело? — бодро спросил я.
      — Мы совсем забыли, что сегодня именины пани Окулусовой.
      — И у нас нет ни подарка, ни цветов, нет даже цветной бумаги, чтобы украсить класс, — прибавил Гжесек.
      — Забыли. Все забыли, — простонала Зюзя.
      — А вот и не все, — я не забыл!
      — Правда? — воскликнула Зюзя.
      — У меня даже есть подарок!
      — Врёшь!
      — Покажи!
      — Где?
      Они окружили меня со всех сторон.
      — Здесь, — указал я на мешок.
      — В мешке?
      — Да, в мешке. Смотрите. — Я развязал мешок и вытащил щенка.
      Весь класс пришёл в восторг.
      — Ох, какой смешной!
      — Просто чудо!
      — Покажи!
      — Как его зовут?
      — Тяпусь, — с гордостью ответил я.
      — Тяпусь, Тяпусь!
      — Мировой пёс!
      — Какой породы?
      — Это бульдог, — сказал я, — ему только две не дели, и его нужно кормить из бутылки.
      — Дай подержать.
      — И мне!
      — И мне!
      Ребята вырывали щенка друг у друга из рук. Воспользовавшись этим, Тяпусь удрал и принялся бегать по классу. Ребята за ним. Наконец его настиг Гжесек.
      — Давай сюда, — сказал и. — Надо его спрятать, а то ещё удерёт или нашкодит. Он ужасный проказник.
      Я сунул щенка в мешок.
      — Задохнётся, — беспокоилась Люля. — Не волнуйся: мешок дырявый.
      Я пошёл на своё место и сунул мешок в парту.
      В класс вбежал Чесек с красной повязкой дежурного на рукаве. Он нёс два больших рулона цветной бумаги.
      — Бумага! Бумага! — радостно закричали ребята. Казалось, всё шло на лад. Подарок достали, бумагу, чтобы украсить класс, тоже, но злой рок, преследующий меня всюду, был уже начеку.
      — Где Марек? — спросил Чесек. Я подошёл.
      — Марек, сегодня начинается твоё дежурство, — сказал он. — Я и так лишний день отдежурил. Держи повязку.
      Предчувствуя недоброе, я уныло нацепил повязку. Злой рок гнался за мной по пятам. Чем же иначе объяснить, что моё дежурство началось именно в день именин классной руководительницы? Физиономия моя вытянулась. Заметив это, Чесек похлопал меня по плечу:
      — Брось расстраиваться. Всего какую-нибудь неделю! Как-нибудь отдежуришь.
      — Да, но именины…
      — Ерунда, — махнул рукой Чесек. — Щенка принёс?
      — ПРИНЁС.
      — Где он?
      — Засунул в мешок и спрятал в парту.
      — Порядок. Следи только, чтобы он не удрал. А то при твоём невезении всё может случиться.
      — Я послежу.
      — Ну и не вешай нос! Подарок есть, украсим класс цветной бумагой, и всё в порядке. И поменьше думай о своём невезении. Начнёшь думать, и всё пропало.
      — Да, — вздохнул я, — но ты же знаешь, какой у нас класс. А я… На меня и так всегда все шишки валятся. Да ещё эти переростки. Ты ведь знаешь, на что они способны.
      — Не бойся, — утешил меня Чесек. — Пани Окулусову все любят. Даже переростки. Она у нас молодец, увидишь, никакой заварухи не будет. Главное, чтобы прошёл гладко первый урок с Пифагором да ещё с Колорадо. Только не связывайся с переростками! Вот, пожалуй, и всё. Да, чуть не забыл, помни о Папкевиче: он ест мел. А сейчас гони всех из класса! Будем делать гирлянды. Вот клей и ножницы. — Он вынул их из портфеля. — Нужно нарезать бумагу полосками… В два пальца шириной, потом склеить и скрутить. Гирлянды будут, как на балу.
      — А зачем нам эти… гир… гирлянды? — спросил я, шмыгая носом.
      — Гирлянды нужны. В седьмом — всегда гирлянды. А чем мы хуже?
      — Ну ладно, гирлянды так гирлянды, — сказал я, смирившись, и принялся выгонять всех из класса.
      Чесек мне помог, и всё сошло гладко.
      — А теперь за работу, — сказал Чесек. — Я только сбегаю к сторожу за молотком и гвоздями. Зюзя и Люля нам помогут.
      Он выбежал из класса, а я принялся нарезать бумагу.
      Однако не успел и выкроить первую полоску, как в класс вошёл переросток Здеб. Одну руку он держал в кармане, а другой — с загадочной улыбкой поглаживал подбородок.
      — Ты зачем явился? — строго спросил я.
      — Тебя, видно, давно не били, — ощетинился Здеб, — когда ко мне обращаешься, говори «коллега».
      Я решил с ним не связываться.
      — Простите, коллега, забыл. Коллега так редко стал приходить в класс.
      — Тепло, — зевнул Здеб, — да и скучно мне с вами, сопляками. Моё место в десятом классе. Понятно?
      — Понятно, — вежливо ответил я. — Как печально, коллега, что вам, несмотря на солидный возраст, приходится посещать наш класс.
      — Это всё из-за проделок Пифагора и дира, — так Здеб называл директора. — Они меня всегда нарочно спрашивают именно то, что я не выучил. Ну, хватит. Не имею привычки откровенничать с сопляками. Ты новый дежурный?
      — Да, коллега.
      — ПОБРИТЬ МОЖЕШЬ?
      — Побрить? — Я вытаращил глаза.
      — Ведь сегодня именины пани Окулусовей, должен же я быть выбритым?
      — Значит, коллега хочет, чтобы я его побрил?
      — Дежурные всегда меня бреют, — пожал плечами Здеб. — Это входит в их обязанности. Ты что, не знал?
      — Нет! Чесек ничего мне не говорил. А он тоже брил коллегу?
      — Конечно, брил! — прикрикнул Здеб. — И довольно неплохо. Ну, давай быстрей, времени мало.
      Здеб удобно развалился на стуле за кафедрой и развернул журнал «Панорама».
      — Ладно… — пробормотал я, — а чем я брить буду?
      — Прибор в ящике кафедры. Воду можешь взять из графина, если она свежая. Ну, начинай. Времени в обрез.
      Я вынул из ящика бритву, мыло, мисочку, полотенце и беспомощно замер перед Здебом.
      — Ну, что ты стал? — подгонял меня Здеб. — Завяжи полотенце!
      Я завязал.
      — Не так туго! Задушишь! — завертелся Здеб. Я поправил полотенце.
      — Воду!
      Я палил из графина поды в мисочку.
      — Мыло!
      Я намылил.
      — Бритву!
      Я схватил бритву и принялся его скрести.
      — Стой!
      Я остановился.
      — Что таращишься? — крикнул Здеб. — Не видишь, что она тупая? Наточи.
      — Как наточить?
      — На ремне! Есть же у тебя ремень на штанах?
      Я снял ремень и тут же почувствовал, что у меня падают штаны. Я подтянул их, но они снова сползли. Тогда, отчаявшись, я снял брюки, привязал ремень к ручке двери, как это обычно делает отец, и принялся точить бритву.
      Здеб нетерпеливо поглядывал на меня из-за «Панорамы».
      — Хватит! Брей! — скомандовал он.
      Я поспешно натянул штаны и начал скрести бритвой подбородок Здеба. Вдруг Здеб подскочил на стуле:
      — С ума сошёл!
      — Что случилось?
      — Ты меня порезал, сопляк! Опять по лицу пойдут прыщи! Боже мой… Сколько крови! Ну, чего ты стоишь? Скорее вату! Перевяжи! Ай… истекаю кровью! — застонал он.
      Я подбежал к аптечке, достал бутылочку йода и вату.
      — Сейчас я коллегу перевяжу, — пролепетал я.
      — Прыщи будут, — рыдал Здеб.
      Я намочил йодом клок ваты и прилепил его к подбородку клиента. Здеб взвизгнул и вскочил со стула:
      — Ой, мой подбородок! Что ты наделал, хулиган?
      — Сма… смазал йодом.
      — Что? Иод… Ну, погоди, я с тобой рассчитаюсь… Ой, мой подбородок… мой подбородок.
      С громким рёвом он выскочил из класса.
      Я вытер рукавом лоб и вздохнул с облегчением. Но передышка была недолгой. С шумом распахнулась дверь, и в класс вбежала Буба. Здоровенная, на голову выше меня дылда, воображающая себя кинозвездой. У меня душа ушла в пятки. Я с ужасом смотрел на Бубу, а она медленно подошла ко мне и с кинематографической улыбкой нежно взяла за подбородок.
      Я покраснел, по не посмел двинуться с места.
      — Ты сегодня дежурный, Марочек? — ласково спросила она.
      Я в испуге отшатнулся.
      — Да. А тебе что-нибудь нужно?
      — Догадайся сам.
      — Понятия не имею. — Я отступил ещё на шаг. Переросток Буба, заломив руки, стала в позу умирающего лебедя.
      — Маречек сделает Бубочке маникюрчик, — прощебетала она.
      Я остолбенел:
      — Я — маникюр? Ты что, с ума сошла?
      — Маречек так невежлив с маленькой Бубочкой. А если малютка его хорошенько попросит?
      — Не валяй дурака, — со злостью оттолкнул я её. — Тоже придумала.
      — Ты не очень-то задавайся, — Буба обиженно выпрямилась, — а то как тресну! Сегодня именины пани Окулусовой, и я должна иметь шикарный вид.
      — Но ведь пани Окулусова не разрешает покрывать ногти лаком, — попробовал отбиться я.
      — Красный лак — гадость, — пожала плечами Буба. — Это сейчас не модно. Я признаю только перламутровый. Он не сразу бросается в глаза… И вообще это тебя не касается. Садись и делай, что велят.
      — А я не стану! — закричал я. — Убирайся к чёрту, нам надо класс украшать. Понятно?
      — Что… — нахмурилась Буба. — Ах ты, сопляк! Буба решительно толкнула меня к скамье.
      Я хотел было улизнуть, но тут тяжёлой поступью вошёл в класс Пумекс II в боксёрских перчатках. Он взглянул на нас исподлобья и скомандовал:
      — Буба, мотай отсюда!
      Он говорил в нос, а если Пумекс начинает гнусавить, это плохой знак.
      — Не видишь, я делаю маникюр, — неуверенно улыбнулась Буба.
      — Мотай отсюда! — не глядя на Бубу, повторил Пумекс II совсем гнусаво, а это уже означало, что дело принимает скверный оборот.
      Прикусив губу, Буба собрала свои маникюрные принадлежности и ленивой походкой направилась к выходу. В дверях она обернулась и показала Пумексу II язык. Однако на Пумекса II это не произвело никакого впечатления. Он встал и смерил меня презрительным взглядом.
      — Новый дежурный?
      — Да, коллега.
      — Ты не кажешься мне слишком умным. Знаешь, кто я? — грозно спросил он.
      — Ко… коллега — переросток Пумекс, рекордсмен, — ответил я, чувствуя, что у меня подкашиваются ноги.
      — Неточно. Я — Пумекс Второй. — Он глянул на меня, как удав па кролика. — Пумекс Второй, чем и отличаюсь от моего брата Пумекса Первого из одиннадцатого, который мне в подмётки не годится. Повтори!
      — Коллега — Пумекс Второй, чем и отличается от своего брата Пумекса Первого из одиннадцатого, который коллеге даже в подмётки не годится.
      — Хорошо! Подсказывать умеешь?
      — Да, но…
      — Я спрашиваю, ты умеешь подсказывать физиологическим шифром?
      — Логическим… понятия не имею.
      — В таком случае… — Пумекс II снова уставился на меня, как удав на кролика, — тебе придётся получиться. Дежурные всегда подсказывают мне специальным физиологическим шифром. Итак, запомни сигналы. Тронуть лоб — значит «один», тронуть нос — «два», тронуть подбородок — «три», тронуть ухо — «четыре», надуть щёки. — «пять», скорчить рожу — «шесть», оскалить зубы — «семь», высунуть язык — «восемь», кашлянуть — «девять», зевнуть — «ноль», почесаться одной рукой — «отнять», почесаться двумя руками — «сложить», показать кулак — «помножить», показать два кулака — «разделить»…
      — Коллега шутит? Это всё я должен делать?
      — А кто? Дух святой? — насупился Пумекс II. — Давай, повторяй! Я сейчас проверю, всё ли ты запомнил.
      — Скорчить рожу — «шесть»… Скорчить рожу — «шесть»… — тупо повторял я.
      — Только про рожу и запомнил, — разозлился Пумекс II. — Ну и олух! Внимание, подаю сигнал!
      Он надул щёки, почесал обеими руками голову, потом оскалил зубы.
      — Ну, что я изобразил?
      — Обезьяну.
      — Эх ты, идиот, это же арифметическое действие.
      — Арифметическое действие, — поспешно повторил я.
      Пумекс окинул меня грозным взглядом.
      — Я сразу заметил, что у тебя слабый интеллект. Ну, ничего, — он достал из кармана листок бумаги, — вот список сигналов. Перепишешь и во время перемены вызубришь. Когда Пифагор меня вызовет, будешь сиг налить. Но помни, если ошибёшься, от тебя останется мокрое место, понятно?
      — По… понятно!
      — Ну так помни!
      Пумекс II ещё раз окинул меня грозным взглядом и для вразумления слегка двинул локтем под рёбра. Я отлетел к стене.
      Когда я поднялся, Пумекса уже не было, в класс вбежали Зюзя и Люля.
      — Ну, Марек, как у тебя дела, а то сейчас звонок. Ой, ты ещё ничего не сделал?
      — Это всё из-за переростков… — Я с отчаянием глядел на нетронутую бумагу.
      К счастью, в эту минуту в класс ворвались Чесек и Гжесек. В руках они держали свитки бумажных лент, накрученных на палки.
      Посмотри, что у нас! — закричал Чесек. — Готовые гирлянды.
      — Где вы их раздобыли?
      — Одолжили у семиклассников. У них тоже позавчера были именины. Я же говорил тебе… Сейчас займёмся. За работу, за работу, а то уже скоро звонок. Идите сюда, я объясню, что делать. — Чесек потащил нас к окну, где стояли горшки с пеларгониями. — Обернём горшки цветной бумагой и от каждого горшка протянем ленты высоко к двери. Такой балдахин получится — что надо. Правда, хорошо? Давайте действуйте, обёртывайте горшки.
      Все дружно взялись за дело, одного меня одолевали сомнения.
      — Ты думаешь, пани Окулусовой это понравится? — спросил я Чесека.
      — Ещё бы! Таких гирлянд ни в одном классе ещё не было. Чистая поэзия. Окулусова остолбенеет от восторга.
      — А по-моему, это будет выглядеть довольно дико, — сказал я, — дико и чудно. Почему ленты должны тянуться от двери к пеларгониям?
      — Дурень ты, дурень, — снисходительно улыбнулся Чесек. — Тут заложен глубокий смысл. Это значит, что, когда пани Окулусова заходит в класс, от её сердца, как от солнца, расходятся лучи, а мы, как эти пеларгонии, расцветаем в её лучах. Тут, брат, глубина и поэзия.
      — Ты просто гений. — Зюзя с изумлением смотрела на Чесека.
      — Замечательная мысль!
      — Тоже скажете, — польщённо засмеялся Чесек и поставил последний горшок на подоконник. — Готово. А теперь протянем все ленты через класс и прикрепим их над дверью.
      Чесек вручил мне палки с накрученными на них лентами.
      — Ну, чего ты ждёшь? Тащи их скорее! — крикнул он.
      Растерявшись, я бегом бросился к двери. Ленты натянулись, раздался глухой стук, девочки громко взвизгнули. Я оглянулся. На полу лежали разбитые горшки.
      — Что ты наделал! — крикнул в отчаянии Чесек.
      — Так ты же сказал — гащи скорее!
      — Надо было ленты по дороге развёртывать! Ведь ленты привязаны к горшкам. Пропали пеларгонии. Осёл ты, осёл. Такую идею загубил!
      — Что же теперь будет? — спросил я со страхом.
      — Собери как-нибудь землю и черепки. Прикроем их газетой.
      Сопя, я сгрёб в кучу печальные останки пеларгоний и вытер лоб.
      — А что с лентами делать?
      — Прицепим их над дверями и протянем к окнам, — не задумываясь, ответил Чесек.
      — Зачем?
      — Глупый, это будет означать, что сердце пани Окулусовой озаряет своими лучами весь мир.
      — Ну и ну! — удивился я. — Я бы за всю жизнь ничего подобного не придумал.
      Схватив ленты, мы подбежали к двери.
      — Подожди, мы тебя подсадим, — сказал Чесек. — Давайте молоток и гвозди. Только скорее, сейчас звонок.
      Ребята подсадили меня, и я взялся за дело. Я так нервничал, что несколько раз стукнул себя молотком по пальцам, но это всё пустяки но сравнению с тем, что произошло потом. Зазвенел звонок, и тут сразу — ну скажите, разве это не злой рок, — сразу же распахнулась дверь… Все, конечно, дали ходу. Ну, а я… можете себе представить, что было со мной. Я ссыпался сверху и так запутался в лентах, что никак не мог из них выпутаться.
      В класс вошёл Пифагор. Вошёл и замер от удивления. Потом надел очки, наклонился ко мне и спросил:
      — ЧТО ЭТО ТАКОЕ? ТЫ КТО?
      — Я… я дежурный, — пробормотал я, срывая с себя ленты.
      — Разве так должен выглядеть дежурный? — Пифагор вынул зеркальце и поднёс к моему лицу.
      Я был весь в земле, в волосах торчали обрывки цветной бумаги.
      — И вообще, — оглянулся вокруг Пифагор, — что это за маскарад?
      — Это… не маскарад, а именины пани Окулусовой, — стал объяснять я. — Мы хотели… потому что сердце пани Окулусовой испускает лучи, и мы… мы расцветаем в этих лучах, как гирлянды.
      — Что за вздор ты несёшь? — поднял брови Пифагор. — Марш на место!
      Я бросился на своё место, а Пифагор, сделав перекличку, вызвал к доске Гжесека.
      — Пиши, голубчик, — сказал он. — «В цистерну налили тысячу восемьдесят литров нефти»…
      Гжесек начал искать мел, но мела не было.
      — Почему ты не пишешь, голубчик? — насупился Пифагор.
      — Потому что нет мела.
      — Ну и порядки! — воскликнул Пифагор. — Дежурный, ко мне!
      Я подбежал. Пифагор, надев очки, окинул меня строгим взглядом.
      — Ну да… При таком дежурном этого следовало ожидать… Где мел, мальчик?
      — Не знаю, — испуганно ответил я, — перед уроком был. Наверное… наверное, опять Папкевич съел.
      — Что ты выдумываешь, голубчик! Разве люди едят мел?
      — Папкевич ест.
      — Папкевич, ко мне! — прогремел Пифагор. — Это правда, что ты съел мел?
      — Съел, — сокрушённо признался Папкевич. Пифагор ошеломлённо смотрел на него:
      — Какой ужас! Зачем ты это сделал?
      — Дежурный Пегус дал мне мел и сказал, чтобы я съел. Его очень забавляет, когда я ем мел.
      — Это неправда, он врёт… я…
      — Объяснения будут потом, голубчик, — раздражённо прервал меня Пифагор и повернулся к Папкевичу. — Итак, ты утверждаешь, что Пегус дал тебе мел, а ты послушно съел?
      — Не мог удержаться, пан профессор.[8] Когда мне дают мел, я всегда его ем. Не могу удержаться.
      — Но это же вредно! — испугался Пифагор. — Папкевич, ступай к врачу.
      — Хорошо.
      Папкевич поклонился и вышел.
      — Дежурный Пегус! — загремел Пифагор. — Где запасной мел?
      — У меня в кармане.
      Я начал судорожно выворачивать карманы. Из них выпала бритва Здеба и кисточка для бритья. Пифагор с любопытством вытянул шею.
      — Что это у тебя там, голубчик?
      Я протянул ему кисточку и бритву. Пифагор оглядел их со всех сторон.
      — Что это, мальчик?
      — Это… это кисточка и бритва, — пролепетал я. Пифагор нахмурился:
      — Стало быть, ты бреешься?
      — Я нет… я только…
      — Откуда же у тебя эти инструменты, голубчик?
      Я хотел сказать правду, но, перехватив грозный взгляд Здеба, опустил голову:
      — Я… я учусь на парикмахера.
      — Ах так, — ехидно улыбнулся Пифагор, — и, наверное, упражняешься на товарищах. Не можешь ли мне сказать, голубчик, кого ты сегодня брил?
      Я горестно оглянулся:
      — Я брил… брил коллегу Здеба.
      — Здеб, ко мне! — загремел Пифагор.
      С унылой перевязанной физиономией к кафедре подошёл Здеб.
      — Дежурный Пегус брил тебя сегодня? — спросил Пифагор.
      — Брил, пан профессор.
      — Как он мог брить? Ведь у тебя всё лицо перевязано?
      — Это как раз от бритья, пан профессор.
      — Он покалечил тебя бритвой?
      — Да, пан профессор.
      — Это чёрт знает что такое. Так вы ещё зарежете друг друга. Бритва в руках безумцев! — разбушевался Пифагор. — Неслыханно. Ну, это вам даром не пройдёт. Все эти инструменты я передам вашей классной руководительнице… А сейчас марш по местам! К доске пойдёт Пумекс.
      С парты поднялся Пумекс II. Проходя мимо, он больно стиснул мне плечо.
      — Решишь задачу номер девять, — сказал Пифагор и вручил Пумексу учебник.
      Прочитав задачу, Пумекс беспомощно потоптался на месте и принялся яростно подмигивать. Я притворился, что ничего не замечаю, но Чесек подтолкнул меня локтем. Пришлось приступить к подсказке. Я тронул лоб, нос, подбородок, высунул язык, показал кулак, скорчил рожу и оскалил зубы.
      Пифагор с изумлением уставился на меня, потом, как бы не веря глазам своим, надел очки и выбежал из-за кафедры.
      — Дежурный Пегус! Что с тобой? Я стремительно вскочил.
      — ДАВАЙ ДНЕВНИК.
      Я молча полез в парту. Мешок с Тяпусем упал на пол, и я с ужасом смотрел, как Тяпусь вылезает из мешка.
      — Мальчик, что всё это значит? Что с тобой?
      Я хотел всё рассказать и объяснить, но тут вдруг почувствовал, что кто-то щекочет мне ноги. В испуге я завертелся на месте, но всё равно не смог удержаться и громко рассмеялся.
      — Боже мой, успокойся!.. Что с тобой? — повторял не на шутку испуганный Пифагор.
      Но я не мог удержаться и хохотал всё громче и отчаяннее: Тяпа под скамьёй лизал мои голые икры, а я страшно боюсь щекотки. Напрасно я пинал его ногой. Проклятый пёс и не думал оставлять меня в покое.
      — Пегус, успокойся! Собирай книжки и ступай к врачу, — крикнул Пифагор.
      Продолжая хохотать, я наклонился за книжками, но Тяпа опередил меня. Он схватил зубами свисающий ремень и стащил ранен па пол. Я полез под парту и на четвереньках пополз вдогонку за Тяпусем.
      — Что случилось? Пегус, где ты? Куда ты исчез? — услышал я голос Пифагора.
      — Здесь, пан профессор! — крикнул я, вынырнув из-под парты в другом конце класса.
      Тем временем Тяпусь подбежал к кафедре. Пифагор сделал большие глаза.
      — Что всё это значит? Откуда здесь это четвероногое? Ловите его! — крикнул он и ринулся к кафедре. Все повскакали с мест и бросились ловить щенка.
      — Это недопустимо, это неслыханно! — бушевал Пифагор. — Дневник, я всё запишу тебе в дневник!
      Он опустил ручку в чернильницу и извлёк оттуда обрывок какого-то шнурка.
      — Это что ещё за шутки? Где чернила?
      Чесек подал мне бутылку чернил, я бросился с ней к кафедре, и тут в довершение всего перепуганный Тяпусь кинулся мне в ноги. Я упал и разбил бутылку.
      Когда я, весь измазанный чернилами, встал с пола, в класс входил директор, а за ним — пани Окулусова.
      — Что у вас за шум? — спросил директор.
      — Что тут происходит?
      — В классе какой-то странный ученик! — ответил Пифагор. — Он сорвал мне урок… Это неслыханно… Пегус, расскажи, что здесь было.
      Я подошёл с самым несчастным видом. Всё лицо у меня, наверное, было измазано чернилами, потому что со щёк стекали чёрные слёзы.
      Директор посмотрел на меня с ужасом:
      — Как ты выглядишь, мой мальчик?
      Пани Окулусова в отчаянии заломила руки:
      — МАРЕК,
                      ЧТО С ТОБОЙ?
      Я хотел ей всё объяснить, сказать, что я не виноват, что я очень её люблю, но что жизнь не такая простая вещь. Хотел всё рассказать, но от волнения не мог вымолвить ни слова.
     
      * * *
      Марек опустил голову:
      — Вот и вся история. Разве всё это не ужасно?
      — Ужасно, Марек, — сказал я изумлённо, — это даже невероятно!
      — Я так и знал, что вы не поверите. — Он вздохнул, подтянул на плечах ранец и поплёлся домой.
     
     
      Приключение ТРЕТЬЕ, самое главное,
      или Роковые последствия обыкновенного прогула, или Исчезновение Марека Пегуса
     
      После нашей последней встречи прошёл почти месяц. На дворе стало совсем тепло. Всё свободное от школы время ребята проводили на улице, только Марека среди них не было. Я уже стал о нём беспокоиться. Наконец — это было десятого июня — я встретил Чесека.
      — Скажи мне, как поживает Пегус? — спросил я. — Его что-то давно не видно.
      — Вы ничего не знаете? — вытаращил глаза Чесек.
      — Ничего не знаю.
      — Произошло несчастье!
      — Несчастье? — встревожился я. — Что за несчастье?
      — Вы помните, какой он всегда был невезучий?
      — Помню, но ты всё-таки расскажи, что случилось.
      — Марек исчез.
      — Исчез?! Ну что ты говоришь глупости! Как может человек вдруг исчезнуть?
      — А он исчез, — печально подтвердил Чесек.
      — Куда?
      — Неизвестно.
      — В милицию сообщили?
      — Сообщили. Только до сих пор нет никаких сведений.
      — Странно, очень странно. Ты должен мне всё рассказать.
      Я привёл его к себе и услышал совершенно фантастическую историю. Я не мог ему поверить и отправился к родителям Марека. Родители подтвердили рассказ. Более того — от Пегусов, пана Анатоля Фанфары и известного спортсмена Алека я услышал и другие, не менее ошеломляющие новости…
      С этого дня я стал внимательно следить за ходом событий. Но погодите, это уже целая повесть, и надо рассказать всё по порядку.
     
      Глава I
     
     
      Всё началось с обыкновенного прогула. — Странный субъект и паралитики. — Человек с лошадиной физиономией. — Чудеса со школьным ранцем.
      Началась эта история с весьма прискорбного случая во время урока естествознания. Впрочем, во имя нашей дружбы с Мареком о нём следовало бы умолчать. Но тогда рассказ потерял бы свою выразительность и многое вообще нельзя было бы понять. Итак, увы, приходится признать, что в этот день Марек сбежал с урока. Быть может, это случилось не совсем по его вине, но факт остаётся фактом. Мальчик совершил прогул.
      Причин было несколько. Во-первых, после долгих холодов и дождей наконец установилась дивная погода, такая погода, что просто невозможно выдержать. Человек сидит в классе, смотрит в окно и чувствует себя мухой на липучке. Что и говорить, такая погода очень опасная вещь. Во-вторых, в этот день на четвёртом уроке должна была быть последняя письменная работа по математике, а у Марека по этому предмету тройка, и он боялся, как бы на контрольной не поймать двойку. А в-третьих, урок естествознания проводился на свежем воздухе. Пан профессор Гонска повёл всех на зелёную травку в Лазенки[9] понаблюдать жизнь растений и животных.
      Ребята бросились искать кукушку, которая куковала где-то поблизости, и переросток Здеб сразу объявил, что надо сбежать.
      — Чего ради пугать птицу? — сказал он. — На Новом Свете[10] в зоомагазине можно увидеть сразу двух кукушек. Одну — в клетке, а другую — чучело. И в конце концов, что такое кукушка? В магазин на Мазовецкой поступили снасти. Если поторопиться, можно достать надувную лодку Она вся помешается в рюкзаке. Ей-богу, не вру! Нужно только сложиться. Пара злотых на брата, и лодка наша.
      — А что будет, если Гонска заметит?
      — Ничего… скажем, что заблудились.
      — Не поверит.
      — Ну тогда… тогда скажем, что Пегус свалился в воду и мы должны были его вытаскивать, сушить и отводить домой. Все же знают, какой он невезучий.
      В идеях, как обычно, не было недостатка. Мероприятие показалось заманчивым и вполне осуществимым, и все ребята решили дать ходу. По правде говоря, Мареку совсем не улыбалась эта совместная экспедиция. Он считал, что с его невезением всегда можно попасть в какую-нибудь историю. Кроме того, у него вовсе не было желания покупать надувную лодку, тем более для Здеба. От одной мысли, что он может оказаться в лодке с таким типом, как Здеб, его бросало в дрожь.
      Но как признаться в этом Здебу и товарищам? Они не только бы его не поняли, но, пожалуй, заподозрили в трусости. Нет, об этом ни в коем случае нельзя было говорить. И Марек поплёлся вместе со всеми.
      Однако вскоре ему пришлось пожалеть об этом. Здеб ещё не забыл историю с бритьём, ему тогда здорово влетело от Пифагора. Сколько он стыда натерпелся!.. Одним словом, у него был на Марека «зуб». Заметив, что Марек идёт со всеми, Здеб скривился и сказал:
      — А Пегус тут зачем? Видеть не могу эту размазню. С ним толку не будет. Уматывай, пока цел, а то из-за тебя и нам не повезёт.
      Ребята ничего не сказали, потому что все боялись Здеба. Только Чесек и Гжесек стали на сторону Марека.
      — Если Пегус не пойдёт, мы тоже не пойдём, — сказали они и отделились от Здеба.
      — ОБОЙДЁМСЯ И БЕЗ ВАС, — буркнул Здеб.
      Он повёл класс в одну сторону, а Марек, Чесек и Гжесек пошли в другую.
      — Мировые вы ребята! — Растроганный чутким отношением друзей, Марек шмыгнул носом. — Вам не обязательно идти со мной. Топайте со всеми. Не стесняйтесь.
      — Подумаешь, — пожал плечами Чесек. — Я и не хотел с ними идти. Здеб хвастун и дурак, и у меня вовсе нет времени с ним шататься. Велосипед собирать нужно, а то сезон начался, а он лежит на чердаке весь разобранный.
      — У меня тоже много дел, — откликнулся Гжесек. — Я уже давно собираюсь проявить плёнку и отпечатать карточки. Но, когда я прихожу из школы, ванная всегда занята, потому что у нас в квартире шесть жильцов. Один из них привёз грязи из Буска и целыми днями купается. Говорит — помогает от ревматизма. Сейчас только двенадцать часов, дома никого нет, так что я успею проявить плёнку и отпечатать фото.
      Таким образом, возле сквера Ворцелла они расстались. Марек остался один и не знал, что предпринять. Сначала он было решил отправиться домой, но, когда вспомнил, что в это время пан Фанфара упражняется па виолончели, домой идти расхотелось. К тому же мама отлично знала расписание уроков, и сразу начались бы расспросы.
      Нет, домой он не пойдёт. Марек купил полкило черешни, сел на скамью в боковой аллее сквера Ворцелла, положил рядом ранец и принялся за ягоды.
      Он сидел, ел черешню и вдруг заметил бегущего по аллейке школьника. Это был очень худой и бедно одетый мальчик. У него были смешно оттопыренные уши и большие испуганные глаза. Едва переводя дух от усталости, мальчик подбежал к скамье, на которой сидел Марек. Сняв с плеч ранец, он с облегчением швырнул его на скамью, расстегнул куртку и начал вытирать потный лоб. Внимательно присмотревшись, Марек заметил, что у мальчика очень старые, измученные глаза, точно ему не тринадцать лет, а сорок.
      «Какой странный парнишка, — подумал Марек. — Он, конечно, не из нашей школы, всех наших ребят я знаю. Не учится он, пожалуй, и ни в одной из школ нашего района, а то бы я его где-нибудь видел — на улице, на соревнованиях, в бассейне… Нет, я его вижу в первый раз. И на рукаве у него нет никакого значка. Откуда же он тут взялся? Да ещё с ранцем? Может быть, как и я, удрал с уроков?»
      — Ты из какой школы? — спросил Марек, выплёвывая косточку.
      Мальчик словно и не слышал вопроса.
      — Ты что, глухой? Я спрашиваю, из какой ты школы?
      Мальчик пожал плечами и молча принялся вытирать шею рукавом.
      — Ты что бежал как сумасшедший? За тобой кто-нибудь гнался?
      — Никто за мной не гнался, — грубо буркнул он в ответ и окинул Марека неприязненным взглядом.
      — Так почему же ты так бежал?
      — А что, нельзя? — огрызнулся мальчик.
      — Вот ты какой герой! — рассмеялся Марек.
      — А тебе, конопатый, это не нравится?
      — А ну, поговори ещё, я тебя живо успокою! — Весьма чувствительный в вопросах чести, Марек сжал кулаки.
      Однако, прежде чем он успел выполнить свою угрозу, странный мальчик как ужаленный сорвался с места и, молниеносно схватив ранец, бросился бежать.
      Марек удивлённо посмотрел ему вслед. Что случилось? Неужели он так его перепугал?
      Тут он заметил в аллее двух мужчин. Они шли гуськом, слегка наклонившись вперёд, не сгибая в локте правую руку. И, хотя на дворе стоял июнь месяц, оба были в рукавицах.
      На полдороге они переменили позу. Проделали в воздухе какие-то непонятные движения, и шли теперь, склонившись в левую сторону, с деревянно опущенными вниз левыми руками.
      «Паралитики», — подумал Марек и открыл рот от удивления. Никогда в жизни он не видел ничего подобного.
      Тем временем странный мальчик обежал вокруг аллейки и вдруг как ужаленный повернул обратно. Он хотел было проскользнуть между «паралитиками», но тут раздался зловещий звон. Мальчик вскрикнул, «паралитики» тоже вскрикнули.
      Только теперь Марек понял, что эти люди попросту несли большое прозрачное стекло и поэтому так странно выглядели. Странный мальчик тоже не заметил стекла и угодил в него головой. Стекло разлетелось вдребезги.
      Стекольщики подняли страшный крик. С руганью и угрозами, громко призывая милицию, они пустились вдогонку за мальчишкой. Вокруг собралась толпа.
      Мареку стало не по себе. Слишком много было здесь народу, того и гляди, встретишь кого-нибудь из знакомых, а то ещё милиция начнёт проверять документы или же, чего доброго, возьмёт его с собой в качестве свидетеля. Тогда всем станет ясно, что в двенадцать часов дня он, вместо того чтобы быть на уроке, прогуливался в сквере Ворцелла. Нет, уж лучше не рисковать! Марек надел на спину ранец и пошёл по аллейке. Пожалуй, лучше всего отправиться в кино. Просто так бродить не имеет смысла. Тем более что ранец сделался каким-то тяжёлым. К тому же было очень душно, собиралась гроза.
      Марек оглянулся — нет ли знакомых — и вздрогнул.
      В нескольких десятках метров от него из густых зарослей жасмина высовывалась чья-то длинная физиономия в тёмных очках.
      Марек почувствовал, что глаза за этими очками смотрят на него в упор. Нет, в этом сквере сегодня определённо творится что-то странное. То этот нервный мальчишка, то стекольщики, то жуткий тип в кустах. Всё время продолжая оглядываться, Марек прибавил шагу.
      Человек с лошадиной физиономией выскочил из кустов. Он был в бриджах и охотничьих сапогах. Беспокойно оглядевшись по сторонам и убедившись, что все заняты стекольщиками, он быстро двинулся вслед за Мареком. У него были такие длинные ноги, что один его шаг равнялся трём шагам Марека.
      У Марека забилось сердце. Что этому Очкарику от него нужно? Расстояние между ними всё укорачивалось. Раздумывать нечего, лучше сразу дать тягу…
      И Марек пустился бегом. Однако его не покидало ощущение, что человек с лошадиной физиономией следует за ним. Всей спиной он чувствовал его взгляд.
      И тут незнакомец окликнул Марека:
      — Эй, мальчик, подожди! Не бойся. Почему ты убегаешь? У меня к тебе важное дело.
      Но Марек так испугался, что, хотя ранец оттягивал ему плечи, как свинцовый, он помчался точно чемпион на стометровке. Ему повезло. Едва он выбежал на улицу Мицкевича, подошёл трамвай. Марек вскочил на подножку, хотя отсюда до дому было всего каких-нибудь триста метров. Но сейчас надо было во что бы то ни стало оторваться от Очкарика.
      Войдя в вагон и почувствовав себя в безопасности, Марек прильнул к окну. Ему хотелось видеть, что делает Очкарик.
      Вот он, запыхавшись, выбежал на улицу. В эту самую минуту кондуктор зазвонил, и трамвай тронулся. Очкарик припустил за ним бегом, хотел вскочить, но не успел. Он остановился, лихорадочно озираясь. Марек облегчённо вздохнул. Он уже собирался пройти вперёд, как вдруг заметил, что Очкарику удалось остановить такси. Несколько секунд спустя такси догнало трамвай.
      Приближалась остановка, но Марек не знал, как ему быть. Выходить или нет? «Не нужно бояться… не нужно бояться, — успокаивал он себя. — Здесь ведь улица. Столько людей! Не то что там, в сквере… Вон и милиционер стоит. А до дому всего каких-нибудь сто метров».
      Трамвай остановился. Марек выскочил и быстрым шагом двинулся к дому. На ходу он обернулся и снова задрожал. За ним по другой стороне улицы медленно ехало такси. К счастью, дом был уже рядом.
      Раскрасневшийся, потный, он ворвался на кухню.
      — Что случилось, что у тебя за вид? — воскликнула мать.
      В первую минуту он хотел рассказать ей обо всём: о прогуле, о странном мальчике, о стекольщиках, об Очкарике, который гнался за ним, — но побоялся. Если б не прогул! Нужно и о нём рассказать, всё равно мама догадается. Нет… это невозможно.
      — Почему ты так рано вернулся?
      — У панн Окулусовой совещание, и нас отпустили после трёх уроков. Мы ходили на экскурсию в Лазенки.
      — Отчего у тебя такой испуганный вид?
      — Да нет, это тебе только кажется… Ой, у нас на окне новые цветы?
      Делая вид, будто рассматривает цветы, Марек выглянул в окно. За окном стоял незнакомец и протирал стёкла очков.
      Марек отпрянул.
      — Что с тобой? — встревожилась пани Пегусова. — Может, ты заболел?
      Неожиданно раздался звонок.
      — Мама, не отпирай! — крикнул Марек и промчался мимо остолбеневшей матери в комнату пана Фанфары.
      Жилец, как обычно в эту пору, спал. Одеяло егомерно поднималось, слышалось мелодическое похрапывание.
      Марек запер дверь на ключ и припал к замочной скважине. В передней раздались шаги, потом отворилась входная дверь. Мать с кем-то переговаривалась.
      — Марек, к тебе пришли, — вдруг громко сказала она.
      Вместо ответа Марек спрятался за шкаф. В случае с чего можно выскочить в окно.
      Мать нажала ручку двери.
      — Марек, ты слышишь? Почему не открываешь? — Она громко постучала в дверь.
      Разбуженный стуком, пап Фанфара сел на постели, снял наушники, с минуту прислушивался, а когда стук повторился, надел халат и сказал:
      — Пожалуйста!
      Кто-то дёргал дверную ручку.
      — Заперто на ключ, пан Анатоль! — послышался голос пани Пегусовой.
      Пан Фанфара удивлённо поднял брови, он готов был присягнуть, что не думал запирать дверь на ключ, потом, качая головой, надел туфли и пошёл открывать.
      — Что такое? — спросил он, близоруко щурясь при виде человека с лошадиной физиономией. — Кто это? — Он рылся в карманах халата, отыскивая очки.
      В этот момент произошло нечто странное.
      Человек с лошадиной физиономией схватился за щёку.
      — Ах, забыл закрыть кран! — вскрикнул он, резко повернулся и, прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, опрометью выбежал из дома.
      Пани Пегусова и пап Фанфара долго не могли прийти в себя от изумления.
      — Ну и чудак, — наконец сказала пани Пегусова, — вдруг ни с того ни с сего убежал! Вы его знаете, пан Анатоль? У меня такое впечатление, что он вас испугался.
      — Я не рассмотрел его как следует… так, видел какую-то желеобразную массу, — сказал пан Фанфара. — Когда я без очков, мне всё вокруг напоминает желе.
      Прошу извинить меня, пан Анатоль. Дело в том, что этот человек непременно хотел видеть Марека, а Марек заперся.
      — Действительно, дверь была заперта на ключ, — близоруко щурясь, подтвердил пан Фанфара. — Но где же Марек?.. В комнате его нет.
      Марек вылез из-за шкафа.
      — Почему ты заперся от этого человека? Ты его знаешь?
      — ДА ЧТО ТЫ, МАМА!
      — Но ведь он хотел тебя видеть.
      — Наверное, ошибся…
      — Марек, скажи мне правду. Ты действительно не видел его раньше?
      — Видел один раз, на улице… он сел в такси и… и поехал за мной.
      — За тобой?
      — Да, поэтому-то я так и испугался… ведь я его совсем не знаю.
      — Кто это может быть, как ты думаешь?
      — Не знаю… наверное… наверное, какой-то сумасшедший.
      — Да, действительно этот человек вёл себя несколько странно. Но на сумасшедшего он не похож. У него вполне осмысленный и, я бы даже сказала, умный взгляд, — возразила пани Пегусова. — Я заметила это, когда он на минуту снял свои тёмные очки.
      — Прошу прошения, но, может быть, отложим этот разговор до другого раза, а сейчас я хотел бы уснуть. — Пан Фанфара снова надел наушники.
      Пани Пегусова и Марек вышли в переднюю.
      После полудня случилось новое происшествие. Чтобы проверить решение задачи, к Мареку, как всегда, прибежал Чесек. Марек вытащил из ранца тетрадь… Тетрадь была совершенно чистой, а он хорошо помнил, что ещё вчера, вернувшись из школы, решал в ней задачу.
      — Что случилось? — спросил Чесек, глядя на побледневшего друга.
      — Нет, нет, ничего… — пролепетал Марек. Потом он вдруг начал рыться в ранце. — Невероятно! Все тетради были даже не надписаны, а книжки новенькие и чистые, будто только что из магазина.
      — Это не мой ранец. Этот негодяй подменил мне ранец, — пробормотал он.
      — Кто? — спросил ошеломлённый Чесек.
      — Да так… один странный парень в сквере. Вот чёрт! Где же теперь его искать!
     
      Глава II
     
     
      Страшный сон Марека. — Ночные вопли пана Анатоля.
      В этот вечер Марек долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, но сон всё не приходил. Мысли о подменённом ранце и Очкарике не давали ему покоя. А когда он наконец уснул, его стали донимать страшные сны.
      Снилось ему, что он убежал из школы и оказался в большом, густом и тёмном лесу. Но едва он сделал шаг, из-за деревьев вышли какие-то странные типы в тёмных очках, с лошадиными физиономиями, правые руки у них были полусогнуты. Они шли цепочкой человек в двадцать, описывая вокруг Марека большой круг. И все были похожи друг на друга, как двадцать одинаковых оттисков… Они подошли совсем близко…
      «Надо бежать», — подумал Марек, но в какую бы сторону он ни бросался, тут же налетал на что-то твёрдое — раздавался звон стекла.
      Марек в испуге всё отступал и отступал назад, но вдруг услышал звуки виолончели. Значит, где-то здесь должен быть пан Фанфара. Оглянувшись, он увидел, что пан Фанфара лежит под скамейкой в наушниках и, продолжая спать, играет на виолончели.
      «Проснитесь, пожалуйста, проснитесь!»
      Пан Фанфара выглянул из-под скамьи:
      «Что случилось? Кто здесь?»
      «Разве вы не видите, мы окружены!»
      Пан Фанфара близоруко огляделся:
      «Тебе показалось. Я никого не вижу».
      «Да вы посмотрите!»
      «Не мешай мне, — сказал пан Фанфара. — Я хочу играть».
      Он снова лёг и принялся водить большим смычком по струнам.
      А люди со стёклами подходили всё ближе.
      Вдруг пан Фанфара вскочил на ноги и принялся в ужасе размахивать виолончелью, как огромной дубиной,
      ЛОВИТЕ ИХ!
                         ВОРЫ! БАНДИТЫ!
      НА ПОМОЩЬ!
                          СПАСИТЕ!
      Марек сел.
      Только теперь он понял, что это был сон, что он у себя в комнате и сидит на кровати. И, однако, не всё было сном, потому что пан Фанфара, стоя посреди комнаты, и в самом деле кричал и размахивал саксофоном. Должно быть, он только что вернулся из ресторана, так как был в пальто и шляпе.
      Алек тоже проснулся. Он сидел заспанный и, моргая глазами, смотрел на пана Фанфару.
      — Что такое, пан Анатоль? Вы разбили стекло.
      — Спасите, на помощь! Воры! — кричал пан Фанфара.
      Алек испуганно вскочил и схватил копьё. В это время в комнату вбежали отец, мать и обе сестры Марека.
      — Что тут происходит? — закричал пан Пегус. — Алек, что ты вытворяешь?
      Алек опомнился и пристыжённо поставил копьё к стене.
      — Да нет, ничего. Просто пан Анатоль разбил окно и шумит.
      — Пан Анатоль, как же так можно? — возмутилась пани Пегусова.
      — Скорей! — кричал пан Фанфара. — Скорей звоните и милицию. В комнате были воры! Они влезли в окно!
      — В комнате какой-то странный запах, — заметила пани Пегусова. — Но откуда вы взяли, что тут были воры? Может, вы выпили лишнюю рюмку?
      — Честное слово, я видел воров, — пробормотал пан Фанфара. — Ещё когда я был в прихожей, я услышал какие-то подозрительные шорохи и шарканье. Я быстро распахнул дверь в комнату и заметил у самой стены чью-то тень. «Стой!» — крикнул я, но тень нырнула в окно Я запустил в неё ботинком и поднял тревогу.
      — О боже, мой ботинок, — простонал Алек. — Почему вы не выбросили свой?
      — Как я мог свой ботинок выбросить, если он на ноге и зашнурован?
      — Езус Мария, вы разбили стекло, — простонала пани Пегусова.
      — Какое это имеет значение? — ответил пан Фанфара. — Я же говорю вам, что тут был взлом.
      Пан Пегус смотрел на него с недоверием.
      — А вы уверены, пан Анатоль, что не стали жертвой обмана зрения? Никаких следов взлома не заметно.
      — Уверяю вас, я видел тень.
      — Тётушка права, вы просто хватили лишнего, — сказал Алек.
      — Что? Я решительно отметаю подобные инсинуации. Вы, молодой человек, отлично знаете, что я не пью. Я убеждённый трезвенник и даже член общества борьбы с алкоголизмом.
      — Тем хуже, — заметил Алек. — Тётушка и дядюшка, не следует верить пану Фанфаре — всё это ему привиделось. Никого в комнате не было. Давайте лучше спать, и так вся ночь испорчена. Я перетренировался и с трудом засыпаю, а тут ещё этот малец всё время разговаривал во сне и вертелся, как вьюн. А когда в конце концов я заснул, поднял крик пан Фанфара. Вам надо пойти к доктору, пан Анатоль.
      Пан Анатоль не удостоил Алека ответом.
      — Конечно, был взлом, — сказал молчавший до сих пор Марек, — конечно, был взлом. Ведь я на ночь закрыл окно, а сейчас оно открыто.
      Алек засмеялся:
      — Окно открыл я.
      — Ты?
      — Мне было жарко и душно. Я перетренировался и не мог уснуть. И вообще, кто это спит в июне при закрытых окнах!
      — Так или иначе, — сказал пан Фанфара, — я бы посоветовал хорошенько проверить, нет ли пропаж. Хотя я, кажется, и спугнул мерзавцев, всё же они могли что-нибудь стянуть.
      — Проверить не мешает, — согласилась пани Пегусова.
      Все принялись осматривать вещи. Только Марек по-прежнему сидел в кровати. Какая-то ещё неясная мысль не давала ему покоя. Внезапно он вздрогнул. Ранец. А что, если воры хотели украсть у него ранец? Ну что за глупости! Зачем кому-то красть ранец? Можно ведь было просто прийти и сказать, что ранцы перепутаны, он бы охотно поменялся. Марек взглянул на этажерку, где на третьей полке всегда лежал его ранец, и облегчённо вздохнул. Ранец был на месте. Он открыл его и проверил, не исчезла ли какая-нибудь книжка или тетрадь. Нет, всё было в полном порядке. Новые, нетронутые книжки, чистые тетради.
      Марек положил всё обратно и только тогда заметил беспокойные взгляды родителей.
      — Зачем тебе вдруг понадобился ранец? — спросил отец.
      — Просто так.
      — Ты что-то от нас скрываешь, Марек!
      Отец подошёл к этажерке, с любопытством открыл ранец и заглянул в него. С минуту он перебирал книжки.
      — Что это значит? Это ведь не твои учебники! Чистые тетради. Ничего не понимаю.
      Марек больше не мог скрывать правды и сказал:
      — Я вышел из школы, по дороге зашёл в парк, ну и там мне подменили ранец.
      — Подменили ранец?! — поднял брови отец.
      Тогда Марек рассказал всё по порядку. И о нервном мальчике, и, о стекольщиках, и о человеке с лошадиным лицом. Только о прогуле он умолчал.
      — Какая-то очень странная история, Марек, — внимательно глядя на него, сказал отец. — И всё это было на самом деле?
      — Ну вот, я так и знал, что ты мне не поверишь.
      Пан Пегус повернулся к жене.
      — Опять какие-то дурацкие выдумки, — вздохнул он…
     
      Глава III
     
     
      Человек с птичьим лицом. — Рассеянный Вац возвращает ранец — Поездка в Млоцйны — Куда девался Марек? — Пан Фанфара переходит от слов к делу.
      Возвращаясь на следующий день из школы, Марек заметил возле ворот бедно одетого человека с маленьким птичьим лицом и впалыми щеками. Человек этот держал за руку мальчика с перевязанной головой. Мальчик показался Мареку знакомым.
      Сердце его забилось чаще. Да ведь это тот самый парень из сквера Ворцелла! Должно быть, он порезал себе уши, налетев на стекло, — вот почему голова у него забинтована. С человеком, у которого так сильно оттопырены уши, всегда может случиться подобная неприятность. В руках он держал ранец Марека, должно быть, хотел его вернуть. Марек догадался, что человек с птичьим лицом — отец мальчика.
      Марек остановился. Отец и сын подошли к нему.
      — Здравствуй, мальчик! — Человек с птичьим лицом улыбнулся беззубым ртом. Голос у него был писклявый.
      — Здравствуйте!
      — Ты, наверное, раздумываешь, кто мы и зачем пришли. Мой сынок Вац хочет вернуть тебе твой ранец и извиниться за ошибку. Он вчера очень огорчился, когда заметил, что нечаянно перепутал ранцы. Они такие одинаковые, наверное, с одной фабрики. Ошибиться нетрудно. Ты не сердишься?
      — Да нет, что вы… я понимаю, — пробормотал Марек, смущённый чрезмерной любезностью старика.
      — Как видишь, — продолжал тот, — мы бедны, но честны и сразу же подумали, что у тебя могут быть неприятности из-за тетрадей. Вац, мой дорогой мальчик, не спал всю ночь и не ел целый день, просто тает на глазах. Он такой впечатлительный ребёнок!
      Отец погладил сына по голове.
      «Впечатлительный ребёнок» и в самом деле выглядел сегодня хуже, чем вчера. На ушах у него теперь белела повязка, а многочисленные синяки на физиономии придавали ему ещё более жалкий вид. Но, как только отец отвёл от него взгляд, он тут же скорчил рожу и показал Мареку язык.
      — Ну, чего же ты ждёшь, Вац? — наклонился к нему отец. — Отдай мальчику его ранец, а мальчик отдаст тебе твои. Правда, Марек?
      — Да, конечно, — прошептал Марек, удивлённый тем, что человек с птичьей физиономией знает его имя. Впрочем, он тут же сообразил, что все тетради в ранце были надписаны. Стало быть, и удивляться нечему.
      Вац посмотрел на Марека исподлобья и сунул ему ранец так, точно собирался дагь хорошего тумака.
      — Проверь, Марек, всё ли на месте, — сказал человек.
      Марек заглянул в ранец. Всё было в порядке, даже самая большая ценность — марка нового негритянского государства Ганы — спокойно лежала на своём месте, в конверте.
      — Спасибо, — улыбнулся Марек, — вы меня так выручили. Возьмите, пожалуйста, ранец вашего сына.
      Старик взял ранец и, не заглядывая в него, пожал Мареку руку.
      — Ещё раз просим прощения: эти ранцы очень похожи…
      — Да, они совершенно одинаковые. Наверное, с одной фабрики.
      Марек был так обрадован, что улыбнулся даже этому отвратительному мальчишке, но у того по-прежнему была злая рожа.
      Впрочем, это нисколько не испортило Мареку настроения, и он возвращался домой, весело размахивая ранцем. Кто бы мог подумать, что всё кончится благополучно. Видно, пану Фанфаре этот взлом и в самом деле только померещился. Недаром же говорят, что у артистов богатое воображение. Никакого взлома не было. А если и был, он не имел никакого отношения к ранцу. С раннем всё в порядке, и ничего не пропало. Приходят же иногда дурацкие мысли в голову! Это всё из-за того, что у него совесть была нечиста. Но тут ему снова вспомнился перчила с лошадиной физиономией. Почему он гнался за ним? Почему установил слежку? А что, если это он забрался в комнату и пан Фанфара увидел, как он выпрыгнул в окно? Жаль, что Марек не рассказал об этом старику с птичьим лицом. Может, он что-нибудь объяснил бы? Может, он знаком с Очкариком? И про взлом нужно было рассказать. Интересно, как бы он отнёсся ко всему этому?
      Mарек оглянулся, но старика уже след простыл.
      После обеда Марек обо всём рассказал Чесеку. От Чесека у него никогда не было тайн. Рассказал и, пожалуй, хорошо сделал. Сразу стало легче на душе. Чесек справедливо рассудил, что незачем принимать всё это близко к сердцу. Это, мол, всё нервы. Под конец учебного года всегда нервы не в порядке… Он сам готов из мухи сделать слона. «Нервное переутомление», — сказал Чесек. И взял с собой Марека в Млоцины. Там один пижон продавал но дешёвке спиртовку, а Марек и Чесек собирались во время каникул совершить велосипедную экспедицию на Мазурские озёра, причём не как-нибудь, а совершенно самостоятельно. Такая спиртовка им бы очень пригодилась.
      Они вернулись из Млоцин уже под вечер и, как обычно, расстались у дома Чесека — он жил ближе. На прощание условились, что завтра Марек раздобудет у тёти Доры денатурат для спиртовки. У тёти Доры спирт имелся в большом количестве, она постоянно употребляла его для дезинфекции.
      — Смотри, не забудь! — крикнул вслед ему Чесек.
      — Есть! — ответил Марек и исчез за поворотом.
      Был уже девятый час, а в доме Пегусов всё ещё поджидали Марека к ужину. Пани Пегусова беспокойно выглядывала в окно, а пан Пегус расхаживал взад и вперёд по комнате, нервно потирая руки.
      — Так и есть, мальчишка что-то скрывает. Должно быть, вчера опять набедокурил.
      — Целый день у него было какое-то странное выражение лица, — заметила пани Пегусова.
      — Голову даю на отсечение, что вчера он убежал с урока. Всегда так. Что-нибудь натворит, а потом рассказывает свои невероятные истории. А куда он поехал?
      — У них какие-то свои тайны. Сразу же после обеда отправился на велосипеде к Чесеку, и вот до сих пор его нет. Где он теперь?
      — Да, попал в дурную компанию, — сказал пан Пегус, — Пока ты была в санатории, он страшно распустился! Помнишь, как он разбил вдребезги люстру, раздавил виолончель пана Фанфары…
      — Развёл в квартире блох, — вздохнула пани Пегусова. — А его выходки в школе в день именин пани Окулусовой? Какой это был позор!
      — Лучше не вспоминай, дорогая, это было так ужасно!
      — И всё Чесек его подговаривает. Теперь они помешались на велосипедах. Бог знает, куда они поехали, — вздохнула пани Пегусова.
      — Сейчас везде опасно. Всюду эти стройки, грузовики… автобусы, — добавил пан Пегус.
      — И сумасшедшие мотоциклисты.
      Так толковали между собой родители Марека; однако никто из них всерьёз не думал, что с сыном что-нибудь случилось. В конце концов сели ужинать, потому что голодный Алек то и дело заглядывал в кухню, а девочки слонялись, как сонные мухи. Того и гляди, уснут за столом.
      Молча поужинав, все тут же вышли из-за стола. Алек отправился к себе, девочки ушли в спальню. Отец уткнулся в газету, пробуя читать.
      Но, когда пробило десять, всем стало невтерпёж. Отец отложил газету. Мать прервала мытьё посуды.
      — Нет, больше не могу! — воскликнула она. — В это время он всегда уже был дома. Тимотеуш, ты должен что-то предпринять.
      — Пойду-ка я к Чесеку, — решил отец.
      Он надел шляпу и отправился на Дождливую улицу, где жил Чесек.
      Увидев пана Пегуса, Чесек удивлённо вытаращил глаза:
      — Что случилось?
      — Марек ещё не вернулся.
      — Не вернулся? Не может быть!
      — Не знаешь, что с ним могло случиться?
      — Не знаю…
      — Ведь вы вместе поехали на велосипедах.
      — Мы были в Млоцинах, но…
      — Когда вы вернулись?
      — В восемь, самое позднее в пять минут девятого.
      — Ты смотрел на часы?
      — Нет, но, когда я пришёл домой, по радио как раз передавали последние известия.
      — Где вы расстались?
      — Около моего дома. Я видел, как он поехал к себе домой.
      — И после этого ты его не видел?
      — НЕТ.
      Ни о чём больше не расспрашивая, пан Пегус отправился в милицию.
      — Не волнуйтесь, — сказал дежурный. — Мальчишка, конечно, найдётся — это спокойный район.
      Но что с ним могло случиться, почему его до сих пор нет?
      — Где-нибудь развлекается. Родители часто плохо знают, чем заняты их дети. Наверное, встретил какого-нибудь товарища и поехал к нему.
      — Обычно он никогда этого не делал…
      — Это ещё ни о чём не говорит. Когда-нибудь же он должен был это сделать.
      — Должен?
      — Ну, с каждым мальчишкой рано или поздно случается что-нибудь, чего от него никто не ожидает. К тому же вы говорили, что он попал в плохую компанию.
      — Так мы предполагаем.
      — Стало быть, нечего удивляться, если он разок вернётся домой попозже. У родителей бывают огорчения и похуже.
      — Ну… а вдруг несчастный случай? — волновался пан Пегус.
      — Сомневаюсь. О всех несчастных случаях нам сообщают. Пока никаких сведений не поступало.
      — А если об этом случае вообще никто не сообщит? Ну, если, например… тот, кто его…
      — Вы имеете в виду, что водитель, который его сшиб или переехал, мог сразу отвезти его в больницу? — подхватил милиционер. — Это бывает, но тогда нам сообщают из больницы. Правда, не сразу…
      — Вы говорите…
      — Да, не сразу. Если вы предполагаете, что произошёл несчастный случай, звоните в больницы. Может быть, он там.
      — А если нет…
      — Тогда позвоните нам. Начнём розыски. — Милиционер протянул руку исстрадавшемуся отцу. — Не падайте духом. Скорее всего, этот молодчик уже дожидается вас дома.
      Пан Пегус и сам надеялся на это… Но, увы, его ожидало разочарование. Марек всё ещё не вернулся.
      — Не иначе, как несчастный случай, — дрожащим голосом сказала мать и вытерла слёзы.
      Отец молча взял телефонную книжку.
      — Что ты хочешь делать, Тимотеуш?
      — Буду звонить в больницы.
      — Ты думаешь, что его на самом деле могли… переехать?
      Она схватила мужа за руку.
      — Нет, не думаю. — Пан Пегус погладил её руку. — Я… только так… для порядка.
      До полуночи они без конца обзванивали все больницы и станции «скорой помощи».
      Наконец пан Пегус отложил трубку и закрыл телефонную книжку.
      — Нигде его нет… стало быть, это не несчастный случай.
      Но от этого им не стало легче.
      — Могли и не привезти в больницу, не вызвать «скорую помощь», — хмуро сказал Алек. — Водитель, который его переехал, мог из страха перед ответственностью спрятать труп.
      — Алек, — прошептала пани Пегусова. — Как можно… О чём ты говоришь!
      — Я же не утверждаю, что именно так случилось. Я только предполагаю… вслух.
      — Пожалуйста, предполагай про себя.
      Алек опустил голову.
      — Не вижу другого выхода, — тихо сказал отец, — надо звонить в милицию.
      И он набрал номер отделения.
      В отделении обещали, что начнут розыски и позвонят, как только о Мареке поступят какие-нибудь сведения. Всю ночь в доме Пегусов никто не сомкнул глаз, но телефон молчал как заколдованный.
      В два часа ночи, как обычно, из ресторана вернулся пан Фанфара. Он очень удивился, что никто не спит. Когда ему рассказали о несчастье, пан Фанфара с минуту не мог произнести ни слова. Потом упал на стул и закрыл лицо руками.
      — Это был такой хороший… такой хороший мальчик, — шёпотом повторял он, — но не все его понимали, потому что ему всегда во всём не везло. Он старался поступать хорошо, а всё оборачивалось против него.
      — Вы причитаете, как на похоронах, — зарыдала пани Пегусова.
      Пан Фанфара замолк, но по-прежнему не находил себе места. Он вскочил со стула и принялся ходить по комнате взад и вперёд, от волнения то снимая, то надевая усы.
      — Это так опасно, — сказал он вдруг, останавливаясь перед паном Пегусом. — Боюсь, что он попал в какую-то тёмную историю. Ему ведь всегда ужасно не везло. И самое страшное, что во всём виноваты мы.
      — Мы? — воскликнул пан Пегус.
      — Мы были очень легкомысленны. Ведь Марек рассказывал нам о происшествии в сквере Ворцелла.
      — Вы думаете, что эта история… — лихорадочно прервал его пан Пегус, — что эта история имеет какую-то связь?..
      — Если действительно всё было так, как говорил Марек, если принять во внимание Очкарика и взлом, то история эта внушает мне опасения.
      — Вы думаете, что…
      — Это были тревожные сигналы, — поднял кверху палец пан Фанфара, — однако мы их преступно недооценили.
      Пап Фанфара снова принялся метаться по комнате. Его примеру последовал и пан Пегус. Так они метались около часу.
      Наконец пан Фанфара достал виолончель и заиграл грустную мелодию. Виолончель жаловалась, рыдала я плакала, как человек.
      — Перестаньте! — со слезами на глазах воскликну ла пани Пегусова. — Ваша виолончель плохо настроена, а мы и так расстроены.
      Пан Фанфара убрал виолончель — глухо, словно крышка гроба, захлопнулся футляр.
      — Вы правы, — сказал он матери, — сейчас не время играть, надо действовать. Я человек активный и приступлю к действиям.
      — Что вы хотите предпринять?
      Выражение его лица ещё больше взволновало Пегусов.
      — Иду на поиски моего друга.
      — КУДА?
      — Буду искать его всюду. Нельзя ждать. Надо действовать, надо использовать все средства.
      — А вы сумеете?
      — Я сделаю всё, что в моих силах, — спокойно объявил пан Фанфара.
      Убитые горем родители смотрели на него с надеждой.
      — Спасибо. — Пан Пегус пожал ему руку. — Вы замечательный человек, пан Анатоль, очень жаль, что мы вчера не послушались вашего совета… Только, прошу вас, не подвергайте себя опасности… может быть, милиция…
      В ответ пан Фанфара только усмехнулся и, пожав родителям Марека руки, покинул дом.
     
      Глава IV
     
     
      Чёрный велосипед у Вислы. — Гипотеза поручика Прота. — Сыщик Ипполлит Квасс. — Кто орудовал отмычками? — Тайна валерьянки. — В чём признался Алек.
      В семь утра в дом Пегусов ворвался Чесек.
      — Марек вернулся? — с порога спросил он.
      Родители Марека молчали.
      — Никаких сведений?
      — Никаких, — печально сказал пап Пегус.
      Чесек испуганно посмотрел на него:
      — Значит, он и вправду погиб?
      Тут раздался телефонный звонок. Все бросились к аппарату. Говорили из милиции. Возле Вислы в окрестностях Гданского побережья найден мужской спортивный велосипед марки «Балтика». Пана Пегуса вызывали в комиссариат речной милиции, чтобы установить, не принадлежит ли велосипед Мареку.
      — Как я его узнаю, — растерянно сказал жене пан Пегус, — таких велосипедов в Варшаве тысячи, а я не помню даже, какого он цвета. Скорей уж ты…
      — Я знаю только, что велосипед был чёрный, — сказала она.
      — Велосипедов много, и добрая половина из них — чёрные. Может быть, ты сможешь узнать велосипед Марека? — обратился пан Пегус к Чесеку.
      — Я не уверен, но, может быть, и смогу… У него на заднем колесе вентиль без колпачка, а вилка с правой стороны поцарапана — мы как-то наехали на дерево, а кроме того… кроме того… на передней шине круглая красная латка, я сам помогал Мареку ремонтировать, когда он «поймал гвоздя»…
      — Да, конечно, это велосипед Марека, — осмотрев в милиции «Балтику», сказал Чесек. Он хотел добавить что-то ещё, но, заметив, что пан Пегус побледнел ещё больше, умолк.
      — Где нашли велосипед? — тихо спросил пан Пегус.
      Поручик на мгновение заколебался.
      — Возле Вислы в окрестностях Гданского побережья.
      Пан Пегус закрыл лицо руками.
      — Боже мой, — прошептал он.
      — Не следует сразу предполагать самое худшее, — пробовал утешить его офицер, — мальчуган найдётся.
      — Теперь уже… почти ясно… почти ясно… что с ним произошло, — поднял покрасневшие глаза пан Пегус.
      — Это только улика, — покачал головой поручик, — она ещё ничего не доказывает… велосипед могли украсть… могли также… — Поручик снова заколебался.
      — Договаривайте, — напряжённо всматриваясь в его лицо, сказал несчастный отец.
      — Могли также умышленно подбросить, чтобы создать впечатление, будто мальчик утонул.
      — Вы думаете?
      — Это вполне правдоподобно. Я лично отвергаю мысль, что мальчуган там купался. Тогда нашли бы и одежду. Однако одежды нет. Да и вообще сомнительно, чтоб он вздумал купаться в полной темноте.
      — Ах, вы его не знаете, это такой озорник!
      — Нет, едва ли, — покачал головой милиционер, — меня лично больше интересуют искривлённые спицы колёс.
      — Вы думаете, это в результате несчастного случая?
      — Нет, тогда повреждения носили бы другой характер. Эти изогнутые спицы свидетельствуют только об одном: велосипед был слишком перегружен.
      — ПЕРЕГРУЖЕН?
      — На нём ехал кто-то очень грузный или вёз с собой большие тяжести. Камеры на камнях сдали, спицы искривились, ободья прогнулись.
      — Но в таком случае…
      — В таком случае сомнительно, чтобы на этом велосипеде вдоль реки ехал ваш сын. Сколько он весит?
      — СОРОК КИЛОГРАММОВ.
      — Это пустяки. По определению наших экспертов, нагрузка превышала сто килограммов.
      — Как же вы объясните исчезновение мальчуган?
      Милиционер барабанил пальцами по столу.
      — Это очень странная история, — нехотя признался он. — Пока трудно сказать что-нибудь определённое…
      — Но, может быть, у вас есть какая-нибудь гипотеза?
      — Да… у меня есть гипотеза, но это только так, предположение. Так вот… — Милиционер замолчал и обеспокоенно посмотрел на мертвенно-бледное лицо несчастного отца. Потом встал, вынул из аптечки маленький флакончик и ложку.
      — Почему вы замолчали? — спросил отец.
      — Я скажу, только вы прежде выпейте ложку этой жидкости.
      — Что это такое?
      — Лекарство для успокоения нервов.
      Пан Пегус проглотил ложку сладкой тошнотворной микстуры.
      — Так вот, очень возможно, что мальчуган был похищен, — закончил милиционер.
      Наступило минутное молчание.
      Если бы не милицейское средство, едва ли бедный пан Пегус мог бы спокойно выслушать эту страшную гипотезу.
      Широко раскрытыми глазами он уставился на милиционера.
      — Но почему… почему вы думаете…
      — Все свидетели показали, что мальчик в течение двух дней был чем-то озабочен и обеспокоен… опасался, что кто-то за ним следит. Потом факты. Тревожные факты. Ему подменяют ранец… После этого его разыскивает какой-то подозрительный тип… Мало того, кто-то пробирается в комнату ночью. И, наконец, утром ранец возвращают.
      — Вы говорите то же самое, что наш жилец, пан Фанфара.
      — По-видимому, у него есть способности к криминалистике, — улыбаясь, ответил поручик.
      — Однако какую цель могли преследовать похитители? Вряд ли это выкуп. Мы люди не богатые.
      — Вы задаёте решающий для следствия вопрос, — сказал поручик Прот, — если бы мы могли на него ответить, дело было бы уже почти раскрыто. Мотив преступления — вот что неясно во всей этой истории.
      — Но пока что вы его не знаете?
      — Сейчас идёт следствие, — сказал поручик Прот, давая понять, что разговор окончен. Но, взглянув на убитого горем пана Пегуса, мягко добавил: — Надо надеяться, что всё будет хорошо. Мы сделаем всё, что в наших силах.
      Все эти заверения, увы, не могли успокоить несчастных родителей. В доме воцарилось уныние.
      А тут ещё куда-то запропастился пан Фанфара. Как ушёл в три часа ночи на поиски мальчика, так до сих пор и не возвращался. Не явился он ни к десяти часам, когда обычно завтракали, ни к одиннадцати, когда, как правило, принимался за свои музыкальные упражнения.
      Наконец в двенадцать часов он вернулся, правда, без Марека, но в сопровождении пана Цедура.
      Пан Цедур, как всегда, был очень элегантен и сильно надушён. Он поспешил выразить своё сочувствие родителям.
      — Бедный piccolo bambino! Я глубоко потрясён una storia misteriosa.[11] Это был такой очаровательный мальчуган. Правда, несколько трудный. Но, будьте спокойны, мы не покидаем друзей в беде… Вот превосходный человек — homo perfetto, который доведёт дело до победного конца… — Пан Цедур обернулся и замер. — Где же он?
      — Маэстро всё время шёл за нами, — сказал пан Фанфара.
      В передней никого не было. Пан Цедур стремительно открыл входную дверь. На лестничной площадке стоял маленький, бритый, лысый, как колено, человечек с круглыми румяными щёчками. Он добродушно улыбался.
      — Вот он… — с облегчением вздохнул пан Цедур. — Что вы там делаете, мэтр?
      — Пользуюсь благоприятным случаем и исследую замок этих дверей.
      — И что вы установили?
      — Установил, что двери открывали отмычкой, — сказал человечек, — двери открывали отмычкой и к тому же не один, а несколько раз.
      — Отмычкой? Это немыслимо! — воскликнул пан Пегус. — И вообще, кто вы такой?
      — Представь меня, дружище, — обратился человечек к пану Цедуру.
      — Ах, простите… я был так озадачен открытием мэтра, что совсем растерялся… Вы разрешите? Вот и homo perfetto — величайший сыщик современности, маэстро Ипполлит Квасс.
      — Очень приятно, — тихо сказала ошеломлённая пани Пегусова, — хотя, к сожалению…
      — К сожалению, — закончил сконфуженный пан Пегус, — мы слышим о вас впервые.
      — Пан Ипполлит Квасс сейчас на отдыхе и занимается хореографическим искусством, — поспешно объяснил пан Цедур.
      — Ах, теперь я вспомнил! — воскликнул кузен Алек. — Так это вы раскрыли тайну тренировочной туфли в клубе «Спарта»? Как я рад, пан Иполит, что могу пожать вашу руку.
      Алек потряс руку сыщика.
      — Ты не совсем правильно произносишь моё имя, дружок, — заметил Ипполлитт Квасс. — В моём имени два «п» и два «л».
      — Простите… но такое имя я встречаю впервые.
      — Действительно, дружок, оно единственное в своём роде. Дело в том, что обстоятельства заставили меня изменить моё прежнее имя и фамилию.
      — Кто же мог вас заставить?
      — Триста двадцать восемь Иполитов Квасов. Именно столько их проживало в нашей стране несколько лет назад. Как раз в те годы я осуществлял наиболее интенсивную сыщицкую деятельность.
      — Не понимаю.
      — У сыщиков, мой мальчик, вообще тяжёлый хлеб, а у прославленных — тем более. Когда газеты стали прославлять меня, а бандиты преследовать, женщины окружили преклонением, а молодёжь забрасывала письмами, произошла страшная неразбериха, потому что я, дружок, умею менять внешность, как перчатки, и газеты прославляли, женщины преклонялись, молодёжь забрасывала письмами, а бандиты преследовали триста двадцать восемь Иполитов Квасов, которые жили тогда в стране. Потому что никто не знал, который из этих трёхсот двадцати восьми Иполитов Квасов и есть тот прославленный сыщик Квас.
      Неудивительно поэтому, что ни в чём не повинные триста двадцать восемь Иполитов Квасов забили тревогу и заявили протест против моей деятельности, которая подвергала их различным неожиданностям и даже опасностям. И вот для всеобщего успокоения я решил ввести дополнительные буквы в своё имя и фамилию, и с тех пор, дружок, меня зовут Ипполлитом Квассом.
      Алек хотел спросить ещё что-то, но сыщик уже принялся за дело и тщательно осматривал окно.
      — Милиция здесь работала? — спросил он.
      — Да, — кивнула пани Пегусова. — Сегодня утром, когда муж был в комиссариате, сюда приехала группа криминалистов. Они опыляли окно каким-то порошком, Осматривали его, фотографировали, а потом пошли в сад и там что-то разыскивали.
      — Вижу, — сказал Ипполлит Квасс. — Однако это напрасный труд. Если помните, в ту ночь была гроза, все следы под окном и на тропинке смыты дождём. Что же касается окна, то здесь все следы вы сами стёрли… Если не ошибаюсь, вы заперли окно сразу же, как только вор удрал.
      — Правда, мы не верили, что это был вор, но всё же боялись.
      — К тому же шёл дождь, — заметил Ипполлит Квасс.
      — Да, шёл дождь, и дул ветер.
      — Подоконник был наверняка мокрый, и вы его, как и полагается хорошей хозяйке, конечно, вытерли.
      — Вы угадали. Поскольку окно в эту ночь было открыто, подоконник и даже пол был мокрый. Мне пришлось всё вытереть тряпкой, а потом мы позвали стекольщика, чтобы он вставил новое стекло: ведь пан Фанфара разбил окно ботинком. Стекольщик тоже напачкал, и после него нужно было вымыть всё окно.
      — Да, — вздохнул Ипполлит Квасс, — я так и думал. Немногие умеют сохранять следы. Окно было дважды вымыто, следовательно, никаких отпечатков пальцев не будет. Это усложняет дело. Сомневаюсь, чтобы милиция могла здесь чем-нибудь помочь! К тому же большинство преступников, чтобы не оставлять никаких следов, работают в перчатках.
      — Что же нам делать? — спросил обеспокоенный Алек.
      — Попробуем действовать иначе, мой мальчик. Не первый раз мне встречается такое дело. На входных дверях имеются очень интересные следы отмычек.
      — Отмычек? — побледнел Алек.
      — Совершенно верно, отмычек… а это, дружок, свидетельствует о том, что вор мог войти в дверь, и он это проделывал неоднократно.
      — Неоднократно? — ужаснулась пани Пегусова.
      — Неоднократно. Об этом свидетельствуют следы, царапины и вмятины на замке… Имеются очень старые следы, довольно старые, посвежее и самые свежие. Вот так-то. — Глаза Ипполлита Квасса зловеще сверкнули. — Квартиру вашу навещали преступники, манипулирующие отмычками.
      — Отмычками… многократно… Это ужасно! — Чтобы не упасть, пани Пегусова прислонилась к плечу мужа.
      — Что меня удивляет, так это стиль всех этих манипуляций. Неужели появился какой-то новый, неизвестный мне вор-взломщик? — продолжал Ипполлит Квасс, рассматривая царапины на замке сквозь увеличительное стекло. — Так не работает ни один из известных мне взломщиков. Очень скверно, если в дело замешан какой-то новый, неизвестный мне преступник. Это было бы просто трагично.
      — Не может быть! — взволнованно воскликнул пан Цедур. — Ведь вы, maestro mio, знали их всех без исключения?
      — Жизнь идёт вперёд, дружище, а я вот уже несколько лет, как удалился на отдых и посвятил себя хореографическому искусству. За это время мог появиться новый преступник. Но не будем за бегать вперёд… Прежде всего проверим ещё одно чрезвычайно важное и, я бы сказал, решающее обстоятельство. Прежде всего мне хотелось бы, пан Анатоль, за дать вам один маленький вопросик.
      — Слушаю вас.
      — Давайте пройдём в вашу комнату, — сказал сыщик Квасс, пряча увеличительное стекло.
      Когда они оказались в комнате пана Фанфары, Ипполлит Квасс попросил его сесть и сосредоточиться, а сам открыл свой чемоданчик и стал вынимать оттуда различные флакончики с притёртыми пробками.
      — Вы утверждаете и настаиваете, пан Анатоль, что спугнули вора?
      — Да, утверждаю и настаиваю.
      — Прошу вас быть внимательным. Итак, вы вбегаете в комнату…
      — Вбегаю в комнату, — повторил пан Анатоль.
      — И видите в окне преступника…
      — Вижу преступника.
      — Нюхаете…
      — Нюхаю… но нет, я ничего не нюхал.
      — Однако же вы почувствовали какой-то запах?
      — Запах? — удивился пан Фанфара.
      — Сосредоточьтесь и постарайтесь вспомнить, чем пахло в ту минуту в комнате, — настаивал Ипполлит Квасс.
      — Действительно, — прошептал пан Фанфара, — в комнате был какой-то странный запах.
      — А не можете ли вы определить его поточнее?
      — Нет… пожалуй, нет… Впрочем, запах был какой-то непривычный.
      — Отлично, — сказал сыщик Квасс и неожиданно сунул под нос оторопевшему пану Анатолю маленький флакончик. — Не это?
      Пан Фанфара недоверчиво понюхал:
      — Приятно пахнет!
      — Я не спрашиваю вас, приятно ли пахнет. Мне важно знать, этот ли запах вы почувствовали, когда вошли в комнату? Если да, то мы имеем дело со знаменитым карманщиком доктором Богумилом Кадриллом.
      — Почему?
      — Это жасмин, а доктор Богумил Кадрилл всегда работает в визитке, обильно орошённой лучшими жасминовыми духами. Жасминовые духи — слабость доктора Богумила Кадрилла. Слабость заведомо опасная — доктор Богумил Кадрилл подвергает себя риску, но он не может отказаться от любимых духов. У каждого преступника есть какая-нибудь слабость. Итак, пан Анатоль, тот ли это запах?
      — Нет. Тот запах никак нельзя назвать приятным, — поморщился пан Фанфара.
      — Понимаю, — сказал Ипполлит Квасс и молниеносно сунул под нос пану Анатолю другой флакончик.
      Пан Анатоль с отвращением отшатнулся.
      — Нет, это не то. Как вы могли подсунуть мне такую гадость?
      — Может, это?
      — Нет, — поперхнулся пан Фанфара, — это аммиак.
      — А это?
      — Да, пожалуй.
      — Вы уверены? Нюхайте хорошенько! Пан Фанфара высморкался и принюхался.
      — Да, да, конечно, это тот запах.
      — Стало быть, валерьянка, — с триумфом сказал сыщик, но лицо его тут же помрачнело. — Валерьянка, — повторил он, поглаживая подбородок. — Нехорошо. Это значит, что в комнату проник Венчислав Неприметный. Иными словами, дело серьёзное. Венчислав Неприметный — самый коварный, самый ловкий и самый опасный представитель преступного мира… Что ему здесь было нужно? Зачем он приходил? — задумался Ипполлит Квасс. — Не нравится мне всё это… Ваш сынок, пани Пегусова, попал в какую-то скверную историю. Родители с ужасом смотрели на сыщика.
      — А вы уверены, — сказал пан Фанфара, — вы уверены, что это именно Венчислав Неприметный?
      — О, тут у меня нет никаких сомнений — валерьянка объясняет всё. Только Венчислав Неприметный носит всегда при себе валерьянку и перед каждой операцией принимает по тридцать капель. Другое дело — запах сливянки. Запах сливянки сразу указал бы на Альберта Фляша. Запах бензина на месте преступления недвусмысленно указал бы на коварного шантажиста Теофиля Боцмана. Он же Теофиль-Душитель, или Чернопалый. Он всегда орудует в чёрных перчатках и моет их в бензине, так как ему постоянно кажется, что они грязные. Но, поскольку в данном случае мы слышим запах валерьянки, об ошибке не может быть и речи. Диагноз только один — Венчислав Неприметный.
      — Вы так хорошо их всех знаете… — в ужасе пролепетала пани Пегусова.
      Ипполлит Квасс скромно улыбается:
      — Тридцать лет практики, уважаемая.
      — Вы тридцать лет были сыщиком?
      — Не только сыщиком… — Ипполлит Квасс печально задумался.
      — Пан Ипполлит долго практиковался среди преступников, чтобы приобрести необходимый опыт.
      — …Как это понимать? — испугалась пани Пегусова.
      — Некогда и я был преступником, уважаемая пани, однако после тяжёлого морального потрясения свернул с этой пагубной дороги.
      — Вы были преступником! О боже! — ахнула пани Пегусова.
      — Да, увы! Я был известным вором, но ещё двадцать лет назад свернул с дорожки злодеяний и с тех пор, борясь с мошенничеством, воровством и преступлениями, искупаю зло, которое когда-то причинил людям.
      — О… о… о… — От ужаса пани Пегусова не находила слов.
      — Это удивительно, — взволнованно сказал Алек. — Расскажите нам об этом подробнее!
      — Как-нибудь в другой раз, молодой человек. Сейчас некогда. Нужно спасать бедняжку Марека. Дело обстоит значительно сложнее, чем я предполагал. Подумаем, с чего начать.
      — Наверное, следует немедленно арестовать Венчислава Неприметного, — сказал Алек.
      — Вообще странно, что, так хорошо зная этого преступника, вы позволяете ему резвиться на свободе, — заметил пан Пегус.
      — Увы, — развёл руками Ипполлит Квасс, — чтобы арестовать Венчислава Неприметного, нужны улики. Ни один суд не может наказать его, не имея улик. А Венчислав Неприметный, как я уже говорил, принадлежит к числу самых ловких преступников и совершает кражи, не оставляя никаких следов.
      — А валерьянка? — спросил Алек.
      — Запах валерьянки не может считаться доказательством, юноша, и ни один суд не вынесет приговора на основе такой летучей улики. К сожалению, до сих пор я не имел случая собрать более вещественные доказательства. Дело в том, что за последние несколько лет я отошёл от своей основной профессии. Теперь я, так сказать, сыщик-пенсионер и всецело посвятил свой досуг хореографическому искусству…
      — Пан Ипполлит Квасс руководит школой бальных танцев на Карловой улице, — объяснил пан Цедур. — Именно там и состоялось наше знакомство.
      — Совершенно верно, я занялся вашим делом только ради моего друга пана Цедура, который, в свою очередь, обратился ко мне по просьбе друга Марека, пана Фанфары.
      Сказав это, Ипполлит Квасс встал с места.
      — Однако довольно слов, ближе к делу. Переходим в наступление. Есть только одно сомнительное обстоятельство, которое усложняет всё. Если в комнате был Венчислав Неприметный, то он безусловно проник в дом через окно. Ибо Венчислав Неприметный всегда пользуется окном. Кто же тогда открывал дверь? Ведь на замке явные следы отмычки! Как я уже сказал, ни один из знакомых мне преступников не мог оставить подобных следов.
      — И второе, — заметил пан Фанфара. — Зачем Венчислав Неприметный проник в комнату?
      — Это, пожалуй, ясно — чтобы похитить Марека, — шепнул пан Пегус.
      Ипполлит Квасс задумчиво покачал головой:
      — Всё это очень странно… Вы говорите, для того чтобы похитить Марека. Но ведь гораздо легче похитить мальчугана на улице! Венчислав Неприметный слишком умён, чтобы обременять себя такими визитами. Марек — не грудной ребёнок, которого можно взять на руки и вынести.
      — Может быть, преступника на улице ждали сообщники? — сказал пан Пегус.
      — Нет, ведь пан Фанфара как раз возвращался ночью из ресторана и никого не заметил. Не заметил он также автомобиля, в котором в таких случаях обычно увозят жертву. Трудно себе представить, чтобы Венчислав Неприметный хотел вынести Марека в мешке.
      — Как же, по вашему, обстоит дело?
      — Это дело словно клубок спутанных ниток. Нельзя одновременно тянуть за всё, они ещё больше запутаются и затянутся мёртвой петлёй. Нужно начать с одной ниточки. Начнём с Венчислава Неприметного. Отыщем его и установим за ним слежку. Думаю, что таким способом мы в конце концов найдём то укромное местечко, куда они запрятали Марека.
      — Но как отыскать этого Венчислава? — спросил пан Фанфара.
      — Это не так уж трудно… Вы ведь сами его отлично знаете, пан Анатоль.
      — Я?!
      — Венчислав Неприметный уже много лет коротает свои вечера в ресторане «Аризона».
      — У нас в ресторане? — воскликнул пан Фанфара, — Это невозможно! Насколько я помню, Марек описывал Венчислава Неприметного, как высокого, худого человека с лошадиной физиономией. Я такого не знаю.
      — А пан Ремигус Курилло? — улыбнулся Ипполлит Квасс, поглаживая лысину.
      — Пан Ремигус Курилло? Но это смешно! Пан Ремигус Курилло очень порядочный человек. Я каждый день играю с ним в шахматы.
      — Вы играете с Венчиславом Неприметным, — холодно сказал сыщик.
      — Но… у пана Ремигуса Курилло большая чёрная борода!
      — Правильно. Борода эта фальшивая. Венчислав Неприметный маскирует ею своё лошадиное лицо. Ведь никто не скажет о человеке с бородой, что у него лошадиная физиономия. Венчислав Неприметный снимает бороду лишь тогда, когда выходит на дело.
      — Это ужасно, — проговорил пан Фанфара. — Это ужасно… Ремигус Курилло — взломщик!
      — Теперь вам должно быть ясно, почему Венчислав Неприметный сразу убежал, увидев, что дверь в комнату открыл пан Фанфара. Он попросту побоялся, что пан Анатоль его узнает. Валерьянку принимать было негде, нервы у Венчислава сдали, и он убежал.
      — Всё это чрезвычайно интересно, маэстро! — возбуждённо воскликнул пан Цедур. — Я сегодня же отправляюсь с вами в «Аризону».
      — Не могли бы вы взять и меня с собой, пан Ипполлит? — взмолился Алек. — Может быть, и я на что-нибудь пригожусь.
      Ипполлит Квасс окинул взглядом мускулы молодого человека.
      — Хорошо, — сказал он, — пойдёте с нами. Итак, в восемь в «Аризоне».
      — Что это ты выдумал? — испугался пан Пегус. — Лучше не вмешивайся. Иметь дело с преступниками опасно.
      — Но, дядя!..
      — Пан Ипполлит, я категорически возражаю!
      — Не бойтесь, пан Тимотеуш, — улыбнулся Ипполлит Квасс, — это всего лишь небольшая разведка. К тому же Венчислав Неприметный пренебрегает таким вульгарным инструментом, как огнестрельное оружие. Венчислав Неприметный предпочитает, так сказать, поединок интеллектуальный.
      — Ну хорошо, — смягчился пан Пегус, — Но помни, Алек, в десять ты должен быть дома.
      — В одиннадцать, дядя!
      — Хорошо, самое позднее в одиннадцать, — поймав умоляющий взгляд Алека, согласился пан Пегус. — Вы присмотрите за ним, пан Ипполлит?
      Ипполлит Квасс кивнул. Вскоре он попрощался и вышел. На углу его догнал запыхавшийся Алек.
      — ПАН ИППОЛЛИТ!
      — Что случилось?
      — Я хотел вам сказать… — Алек смущённо опустил голову.
      — О чём ты хотел мне сказать, юноша? — Ипполлит Квасс проницательно взглянул на него. — Может быть, о манипуляциях с отмычкой?
      — Как вы догадались? — прошептал красный как рак Алек.
      Ипполлит Квасс только коротко рассмеялся.
      — Теперь мне ясно, почему ты жаловался на усталость, а также, отчего твои спортивные результаты так резко понизились. — Он вынул из кармана газету. — Ведь ты проиграл последнюю встречу…
      — Умоляю вас, не говорите об этом тётушке. Она не давала мне ключей и требовала, чтобы я все вечера проводил дома…
      — А ты вечерком любил вырваться на свободу и, когда все засыпали, вылезал в окно.
      — Гениально! — прошептал Алек.
      — И поэтому окно в вашей комнате никогда не было закрыто. Но, если тебе не удавалось вернуться раньше пана Фанфары, который всегда запирал на ночь окно, — путь был отрезан, и ты открывал дверь отмычкой.
      — Вы гениальный человек! — простонал Алек.
      — Не гениальный, а просто — умеющий думать.
      — Как вы обо всём догадались?
      — Это было не так уж трудно.
      Ипполлит Квасс вынул из кармана билет в кинотеатр на ночной сеанс и трамвайный билет.
      — Я нашёл это в кармане твоего плаща, юноша. Остальное — результат логического мышления.
      — Пан Ипполлит, я не развлекался, а работал. Мне хотелось накопить денег на мотоцикл, вот я и поступил билетёром в кино. По субботам сеансы кончаются в первом часу ночи, я не хотел об этом говорить тёте и дяде, они бы мне не позволили работать так поздно. Но это только до июля. В июле куплю мотоцикл, и с кино покончено.
      — Ловлю тебя на слове, юноша, — заметил Ипполлит Квасс.
     
      Глава V
     
     
      Ресторан «Аризона». — Алек не вернулся домой. — По следу Венчислава Неприметного. — Стальная западня.
      Когда Ипполлит Квасс в сопровождении пана Цедура и Алека в восемь часов вошёл в ресторан «Аризона», зал был уже переполнен и официанты с трудом пробирались между тесно сдвинутыми столиками. Концерт только что начался. На маленькую сцену вышел переодетый ковбоем пан Фанфара с саксофоном. Его встретили громкими овациями.
      Наши гости напрасно искали глазами свободный столик. Неожиданно перед ними, как из-под земли, вырос официант.
      — Пан Ипполлит Квасс? — осведомился он.
      — Да, это я.
      — С вашего разрешения, по просьбе пана Фанфары, для вас заказан столик.
      Ипполлит Квасс бросил полный признательности взгляд на сцену. Пан Фанфара улыбнулся и подмигнул ему с видом заговорщика.
      Сыщик и его товарищи заняли места возле столика у окна, заказали лимонад и с любопытством огляделись по сторонам. К несчастью, в эту минуту был объявлен антракт и начались танцы. Замелькали пары.
      — В такой толчее трудно будет кого-нибудь узнать, — сказал Алек.
      — Я пойду на разведку, — предложил пан Цедур.
      — Надо пригласить кого-нибудь танцевать, дружище. Если будешь просто так путаться между парами, наверняка обратишь на себя внимание Венчислава Неприметного. Это невероятно осторожный бандит. Малейшая оплошность, и всё пропало.
      Пан Цедур двинулся на поиски партнёрши. Почти все дамы были заняты, и он вынужден был пригласить весьма дородную особу, весившую, должно быть, не менее ста килограммов. Он вернулся на место весь потный, ноги у него подкашивались.
      — О, per Вассо!.. Per Bacco! Оценит ли когда-нибудь этот несносный Марек моё самопожертвование!
      — Ну, так что же, — нетерпеливо спросил Ипполлит Квасс, — удалось ли вам найти Венчислава Неприметного?
      — Да… пан Ипполлит, мои усилия были не напрасны: среди танцующих я заметил бородача, внешность которого соответствует вашему рассказу о Венчиславе Неприметном. Этот бородач танцует в другом конце зала и держится очень насторожённо. Я заметил, как он бросал беспокойные взгляды через плечо своей партнёрши.
      — Ну и отлично, теперь мы по крайней мере знаем, что Венчислав Неприметный находится в зале, — сказал довольный Ипполлит Квасс. — Давайте не терять его из виду.
      Музыка смолкла, танцующие вернулись к столикам.
      — Я должен узнать, где он сидит, — сказал сыщик.
      — Зал переполнен, carissimo mio.[12] Как вы это сделаете? — спросил пан Цедур.
      — Придётся пройтись по залу.
      — Это очень опасно, вы же сами говорили, что Венчислав Неприметный всегда начеку. Он может обратить на вас внимание, — сказал Алек.
      — Будьте покойны, легкоатлет.
      Ипполлит Квасс поднялся и направился со своим портфелем в туалет. Через минуту сыщик вышел совершенно преображённый. В одной руке он держал поднос с бутылкой вина, на другой у пего висела салфетка. Словом, он выглядел как заправский официант.
      Лёгким, танцующим шагом пан Квасс продвигался между столиками, делая вид, что обслуживает посетителей.
      — Он великолепен! — изумлён но прошептал Алек.
      Через несколько минут Ипполлит Квасс снова появился у столика.
      — Всё в порядке, — прошептал он. — Венчислав Неприметный сидит в том углу под зеркалом, спиной к залу. Таким образом он видит весь ресторан. Кроме него, за столиком сидят ещё несколько опасных преступников.
      — Что мы должны делать?
      — Осторожно наблюдать за тем углом зала. Этим займётся легкоатлет. Вы же, коллега Цедур, будете следить за входными дверями. Когда Венчислав Неприметный соберётся уходить, надо будет сразу же следовать за ним.
      Без пяти минут десять Алек подал сигнал:
      — Внимание! Венчислав Неприметный встаёт из-за стола.
      Через несколько секунд высокий бородатый человек направился к выходу.
      — Это он, — шепнул пан Цедур.
      — Совершенно верно. Запомните, как он выглядит. Начинается первый раунд! Выходим.
      Ипполлит Квасс поднялся со стула.
      — Рядом с рестораном стоянка такси, — шепнул он пану Цедуру. — Запишите номера всех машин, сядьте в одну из них, лучше всего в «Варшаву», и ждите.
      Пан Квасс снова взглянул на часы, было без трёх минут десять.
      Анатоль Фанфара, как обычно, вернулся домой около двух часов и удивился, что в комнате Пегусов всё ещё горит свет. Но ещё больше он удивился, когда в передней его встретили пани Пегусова и пан Пегус.
      — Что случилось? — спросил он. — Вы ещё не спите?
      Вместо ответа пан Пегус схватил его за руку:
      — Пан Анатоль, вы вернулись домой один?
      — Не понимаю, — поднял брови пан Фанфара.
      — А они?
      — Давно уже ушли.
      — Из «Аризоны»?
      — Да, из «Аризоны».
      — А Алек?
      — Алек пошёл с ними.
      — Куда?
      — Ну, наверное, домой.
      Супруги переглянулись. В их широко открытых глазах мелькнул ужас.
      — Пан Анатоль, — сдавленным голосом сказала пани Пегусова, — Алека до сих пор ещё нет.
      — Вы шутите, — встревожился пан Фанфара.
      — И он до сих пор не дал о себе знать. Мы ужасно беспокоимся.
      — Мы боимся, как бы с ним не случилось то же самое, что с Мареком.
      При упоминании о сыне на глаза пани Пегусовой навернулись слёзы.
      — Вы ведь знаете, пан Анатоль, что Алек сирота и мы стараемся заменить ему родителей, — сказал пан Пегус.
      — И любим его, как родного сына, — добавила пани Пегусова.
      — Алек не ребёнок, — заметил пан Фанфара. — Ему, кажется, уже двадцать лет.
      — ВОСЕМНАДЦАТЬ.
      — Восемнадцать? Так это же целый буйвол!
      — Ох, пан Анатоль. Восемнадцатилетние дети самые глупые. Самые неразумные, самые легкомысленные. Как ты мог, Тимотеуш, — с упрёком обратилась она к мужу, — как ты мог допустить, чтобы этот ужасный человек, этот сыщик, взял его с собой в «Аризону» для встречи с преступниками.
      — Вот я как раз и говорю, — загремел пан Пегус, — что никогда бы не допустил этого, если бы Квасс не обещал мне, что самое позднее в одиннадцать доставит его домой.
      — Нет, всё-таки что-то случилось, — прошептала пани Пегусова, — случилось что-то ужасное.
      — Не следует волноваться раньше времени, — пытался успокоить её пан Фанфара, — сыщик Квасс — старая лиса.
      — Так почему же он не вернулся?
      — Может быть, они напали на след и сейчас ловят преступников.
      — Ловят преступников? О боже, что вы говорите!
      — Всегда надо надеяться на лучшее. Быть может, они сейчас возвратятся вместе с Мареком.
      Долго ещё пан Фанфара успокаивал измученных Пегусов, наконец они легли спать, но и в эту ночь почти не сомкнули глаз.
      Посмотрим теперь, что же произошло с Ипполлитом Квассом и его друзьями. Как вы помните, было без трёх минут десять, когда сыщик Квасс и Алек вслед за Венчиславом Неприметным вышли из зала. Они заметили, что Венчислав Неприметный направился в гардеробную. Ипполлит Квасс дал Алеку знак, и они оба спрятались за большим фанерным щитом, изображавшим скачущего на мустанге ковбоя. Между кактусами и передними копытами коня в фанере были изрядные просветы, через которые можно было спокойно наблюдать за всем, что происходит в гардеробной. Ипполлит Квасс и Алек, припав к щиту, не спускали глаз с Венчислава Неприметного. Преступник взял в гардеробной плащ, тросточку, повернулся на одной ножке и, к удивлению Алека, вместо того чтобы направиться к выходу, пошёл в противоположную сторону коридора, где были расположены туалетные комнаты, гардеробная и подсобные помещения ресторана. Здесь он осторожно огляделся по сторонам, вынул из кармана ключ и открыл дверь с крупной надписью «Артистические уборные — посторонним вход воспрещён». Потом ещё раз беспокойно огляделся, достал из кармана бутылочку, несколько раз из неё глотнул и, точно кот, бесшумно и быстро исчез за дверью.
      Ипполлит Квасс кивнул Алеку и выскочил из своего убежища. Но не успел он добежать до дверей, как раздался скрежет ключа в замке, и лишь тошнотворный запах валерьянки свидетельствовал о том, что здесь только что был Венчислав Неприметный.
      — Нехорошо, — сказал Ипполлит Квасс. — Не нравится мне это. Похоже, что Венчислав Неприметный решил провести какую-то операцию в гардеробной или…
      — Что вы хотите этим сказать? — обеспокоенно шепнул Алек.
      — А может быть, он что-нибудь учуял?
      — Что вы собираетесь делать?
      Ипполлит Квасс таинственно улыбнулся.
      — Всё это, мой мальчик, я предвидел… — сказал он и вынул из кармана связку инструментов. — А сейчас — скорее за дело. Вот, юноша, твоё задание. Быстро выйдешь на улицу. В десяти шагах налево будут ворота. Через эти ворота пройдёшь во двор. Третье подвальное окно — окно гардеробной. Следи за ним. Очень возможно, что именно из этого окна и вылезет Венчислав Неприметный. В таком случае, юноша, ступай за ним следом. Со двора можно выйти на улицу только через ворота. На улице тебя будет ожидать такси с паном Цедуром. У пана Цедура записаны номера всех остальных машин, находящихся на стоянке. В одну из них наверняка сядет Венчислав Неприметный. Он всегда пользуется такси. Запомни, в какую машину он сядет, и жди меня. Впрочем, я постараюсь прийти туда раньше тебя. Но на всякий случай ты тоже должен быть там. Так сказать, для страховки. Только для страховки. Я немедленно начну слежку, а ты, легкоатлет, вернёшься домой, как я и обещал семейству Пегусов, ещё до одиннадцати. Запомни, что без меня вы не должны следовать за Неприметным. Ваша задача запомнить номер его такси, посмотреть, в каком направлении он уедет, и ждать, ждать… Это если меня не окажется на месте. Но я наверняка буду там. Запомни это, юноша. Ты всё понял?
      — Всё.
      — В таком случае, ступай на свой пост.
      Алек вышел, сыщик приник к двери гардеробной, прислушался и стал быстро подбирать ключи к замку. Вдруг погас свет. Прежде чем Квасс успел опомниться, на голову ему упало какое-то полотнище и удар по затылку свалил его на пол. Он почувствовал, что погружается в темноту.
      Алек осторожно пробрался во двор и, спрятавшись за чахлым деревцем возле мусорного ящика, принялся внимательно следить за тёмным окном гардеробной. Вдруг сердце его заколотилось, и он всем телом прижался к деревцу. Открылось окно подвала, из него выскочил Венчислав Неприметный. Оглядевшись и убедившись в полной безопасности, он спокойно зашагал к воротам. Алек двинулся за ним.
      В воротах юноша приостановился. На стоянке возле «Аризоны» были только три машины. В одной из них он заметил пана Цедура.
      Венчислав Неприметный подбежал к крайней машине, хлопнул дверцей, и машина тронулась. Но какой у неё номер? Какой номер? Алек напрасно всматривался в табличку. Она была так плохо освещена, что ни одной цифры разобрать не удалось.
      Алек подбежал к пану Цедуру.
      — Садитесь, — прошипел пан Цедур.
      — А где Ипполлит Квасс?
      — Он ещё не выходил.
      Алек забеспокоился. Такси с Венчиславом Неприметным быстро удалялось.
      — Садитесь же! — крикнул пап Цедур. — Дорога каждая минута!
      Алек вскочил в машину.
      — Следуйте за тем такси! — крикнул водителю пан Цедур.
      — Пан Ипполлит приказал мне ждать, — пролепетал Алек.
      — Не будьте ребёнком, bambino mio! Пан Ипполлит Квасс не хотел брать на себя ответственность за вас перед семьёй. Думаю, что вы достаточно взрослый, чтобы располагать своей особой. Ведь вы же не боитесь?
      — Нет.
      — Мы докажем сыщику, что способны на самостоятельные решения. Самое важное в конце концов не упустить преступников. Если бы мы сейчас не поехали, все следы снова были бы потеряны. Подумайте о бедном Мареке! Он ждёт нашей помощи, povero bambino mio![13]
      …Такси повернуло на трассу В—З,[14] затем друзья въехали на Шлёнский мост. Перед ними всё время маячило такси Венчислава Неприметного. Это был старый, разболтанный «Опель-Капитан». Четырехцилиндровая «Варшава», на которой ехали наши друзья, легко следовала за ним по пятам.
      Вот «Опель» свернул влево. Ещё поворот, и машина въехала на какую-то плохо освещённую улицу. Там «Опель» остановился, и Венчислав Неприметный выскочил.
      Пан Цедур остановил «Варшаву» и, указывая на удаляющийся силуэт Венчислава, шепнул Алеку:
      — Не теряйте его из виду. Я оплачу счёт и сейчас же последую за вами.
      Алек быстрым шагом двинулся вперёд. Венчислав Неприметный, не оглядываясь, торопливо шёл но пустой, засаженной деревьями улице, потом вдруг свернул в калитку парка.
      Теперь они шли между огромными старыми деревьями почти в полной темноте.
      — О, я едва не потерял вас, — услышал Алек за собой прерывистый шёпот пана Цедура. — Куда он идёт?
      — Наверное, где-нибудь здесь у него притон, — тихонько ответил Алек.
      — Накроем пташку в собственном гнёздышке, — прошептал пан Цедур.
      Между тем Венчислав Неприметный свернул с аллейки и продирался сквозь густые заросли, освещая себе путь маленьким фонариком. Если бы не фонарик, друзья наверняка потеряли бы его из виду. Следя за мигающим среди зарослей огоньком, они сохраняли надлежащую дистанцию.
      Внезапно перед ними выросла ограда из металлической сетки. Огонёк мелькнул по ту сторону ограды.
      — Как он сумел пройти? — удивился пан Цедур.
      — Должно быть, в ограде имеется какая-нибудь дыра, — тихо отозвался Алек. — Сейчас поищем.
      Ощупывая в темноте нижнюю часть сетки, Алек, нагнувшись, продвигался вдоль ограды.
      — Есть, — возбуждённо шепнул он. — Сюда, пан Цедур.
      Изрядно испачкав руки влажной землёй, друзья пролезли под сетку. Впереди, в каких-нибудь двадцати метрах, еле заметно мигал огонёк. Вокруг царил полный мрак. Ни звёзд, ни луны. Издалека доносились унылые отголоски грома. Пронёсся порыв душного ветра.
      — Будет гроза, — прошептал Алек.
      Так шли они ощупью за мигающим огоньком, и холодные ветки хлестали их по липу. Наверное, и Венчиславу Неприметному было нелегко пробираться — он шагал уже не так быстро. Теперь друзьям казалось, что огонёк горит не далее чем в пяти метрах от них. Нарастающий шум деревьев всё больше заглушал отзвуки шагов.
      Внезапно Алек ударился головой обо что-то твёрдое и нащупал рукой железный прут.
      — Какая-то ограда, — прошептал он, схватившись рукой за ушибленное место.
      — Левее возьмите, левее, — потянул его пан Цедур, — здесь есть проход.
      Ещё несколько секунд они двигались вдоль какой-то ограды из железных прутьев, потом раздался странный металлический лязг, скрипнула калитка и огонь погас.
      Друзья на мгновение замерли, но вокруг стояла тишина. Лишь где-то высоко над головой шумели деревья, а со стороны Вислы доносился какой-то глухой рокот.
      — Чего вы ждёте? — шепнул Алеку пан Цедур.
      — Я ничего не вижу, — отозвался Алек.
      — Идём прямо.
      Не успели они сделать и трёх шагов, как перед ними снова выросла железная решётка.
      — Загорожено, — изумился Алек.
      Они принялись вслепую ощупывать железные прутья и повсюду натыкались на решётку.
      — Кажется… — проговорил пан Цедур, — кажется, мы в клетке.
      Как бы в ответ огонёк снова сверкнул, на мгновение осветив ворота с большим замком и железные прутья, преградившие нашим сыщикам путь. Друзья молниеносно бросились к воротам, но они были заперты и закрыты на тяжёлый засов, открывавшийся с другой стороны. Обливаясь холодным потом, друзья переглянулись. Тут вдруг раздался чей-то отвратительный, издевательский смех. Свет погас. Хохот становился всё приглушенней и наконец затих.
      — Ничего не понимаю, — простонал Алек.
      — Чего тут не понимать? Мерзавец захлопнул дверь и ускользнул прямо у нас из-под носа.
      — Должно быть, он заметил слежку и решил нас одурачить.
      — Если не ошибаюсь, мы находимся в каком-то парке.
      — Ничего не поделаешь, пан Алек, придётся отступать.
      Ощупывая железные прутья, они поспешно повернули обратно, но через несколько шагов свободное пространство кончилось. Решётка как бы образовывала прямой угол.
      — Ничего не понимаю, — пробормотал Алек, — зажгите, пожалуйста, спичку.
      — Не знаю, остались ли у меня спички, — шепнул пан Цедур, — кажется, я всё израсходовал в такси.
      С минуту он нервно рылся в карманах.
      — Всего только три.
      — Всё равно зажгите. Мы должны ориентироваться в обстановке.
      Пан Цедур чиркнул спичкой по коробку. Маленький огонёк отодвинул темноту. Вытаращив от страха глаза, друзья огляделись.
      — Всюду решётка, — сдавленным голосом сказал Алек.
      — Мерзавец запер нас в клетке!
      — Это не клетка.
      — А что это за прутья?
      — Что-то вроде коридора, длинный коридор из стальных прутьев, такие устраиваются при вольерах для диких зверей.
      — Туннель из железной решётки?
      — Совершенно верно.
      — Боже… надеюсь, это не означает, что мы…
      — Увы, amico mio, боюсь, что это так…
      — Мы в зоологическом саду.
      — Правильно. Мы в зоологическом саду и заперты в стальной клетке. Негодяй поймал нас в западню, как крыс.
      Потрясённые, они умолкли.
      — Нет, это невозможно, — крикнул вдруг Алек, — нет… этого не может быть! — и яростно бросился вперёд.
      Через мгновение раздался тяжкий удар и стон.
      — Вы с ума сошли, bambino mio! — Пан Цедур поспешил к другу на помощь и нашёл его возле решётки. — Головой решётку не пробьёшь.
      Алек тихо тихо стонал.
      — Вы ведёте себя, как ребёнок, — сказал пан Цедур. — Надо запастись терпением.
      — Нет… нет… это невозможно… умоляю вас, ощупайте решётку, — стонал Алек. — Отсюда должен быть какой-то выход.
      Светя двумя оставшимися спичками, пан Цедур, прикусив губу, обошёл клетку.
      Выхода не было. Они находились в коридоре длиной в двадцать шагов и шириной в три шага. С двух сторон эта клетка была заперта дверцами из железных прутьев, и все попытки открыть их не увенчались успехом. Пан Цедур с мрачным видом вернулся к Алеку. Тот сидел, потирая ушибленную голову.
      — Ну, что?
      — Выхода нет.
      — Как же быть?
      — А никак. Придётся провести ночь в зоологическом саду, уснуть за железной решёткой. Это всё. Утром придут служители и выпустят нас.
      — Утром? Вы шутите! Неужели мы просидим тут всю ночь?
      — Другого выхода не вижу. Сейчас тут никого нет. Как-нибудь перетерпим, не так страшно, лишь бы не пошёл дождь. Небо заволокло, и потом, слышите… Опять этот рокот, это наверняка гром…
      Откуда-то издалека снова донёсся глухой рокот. Алек нервно засмеялся.
      — Алек, не надо… — успокаивал его пан Цедур.
      — Гром… гром… — хохотал Алек. И сразу оборвал смех.
      — Это вовсе не гром. Неужели вы всё ещё не понимаете? Это рычат львы. Да, рычат и мурлыкают львы. Они, должно быть, где-то по соседству… Слышите?
      Пан Цедур в ужасе прислушался. Алек оказался прав.
      ЭТО БЫЛИ ЛЬВЫ.
     
      Глава VI
     
     
      Клетка смерти. — Когда у львов разыграется аппетит — Ветер меняет направление. — Героический натиск пана Цедура или Пульверизатор в действии. — Всегда носите с собой туалетную воду «Семь чудес», производства артели «Передовик». — Мальчики с зеркалами.
      Впрочем, друзья не совсем ошиблись, предсказывая грозу. В полночь поднялся сильный, резкий ветер, и хлынул холодный проливной дождь. Из клеток стали долетать голоса животных. Шакалы выли, львы рычали, где-то зловеще хохотала гиена, кричали какие-то птицы.
      — Мы промокнем до нитки, — сказал пан Цедур.
      — Я уже дрожу от холода, а что со мной будет к утру, — прохрипел Алек. — Мы не можем здесь оставаться!.. Надо поднять тревогу, позвать на помощь. Кто-нибудь в конце концов нас услышит.
      Не дожидаясь ответа, он отчаянно завопил:
      — Спасите! На помощь! Спасите!
      Потом замолчал и прислушался. Слышно было, как шумит дождь, рычат звери… И ни единого человеческого голоса.
      Затем пан Цедур испытал силу своей глотки, но столь же безрезультатно. Так, с короткими передышками, они кричали часа два и за это время промокли и промёрзли до мозга костей. Наконец друзья окончательно охрипли, силы оставили их. Никаких надежд на скорое освобождение не было. Рёв растревоженных зверей заглушал все призывы.
      — Не очень-то ты годишься для роли сыщика, — простонал пан Цедур.
      — То же самое можно сказать и о вас, — буркнул Алек.
      — Я никогда не стремился к карьере сыщика. Я артист — гордо сказал пан Цедур, но голос его прозвучал довольно жалобно.
      — Однако это вам пришла в голову идея усадить меня в такси.
      — Я рассчитывал на твои спортивные способности, bambino mio!
      — Не выдумывайте, пожалуйста… Лучше крикните ещё разок, вы не так осипли, как я.
      — Я не осип? — возмутился пан Цедур и издал отчаянный вопль, напоминающий хрип недорезанного петуха. — Нет, единственное, на что я сейчас способен, — это сыграть на флейте.
      Он достал из-за пазухи флейту — полились тоненькие, жалобные звуки.
      Утро застало наших героев в полуобморочном состоянии. Иззябшие, обессиленные, они цеплялись немеющими руками за решётку и потихоньку что-то бормотали себе под нос. В ушах у них шумело, перед глазами мелькали чёрные и белые круги.
      Они даже не заметили, что служитель в брезентовом комбинезоне открыл дверцу. Только грозное рычание приближающихся зверей вывело их из забытья. Они подняли голову и увидели, что из приставленной к коридору железной клетки выбегают львы. Цепляясь за решётку и отчаянно хрипя, несчастные узники звали на помощь. Но из их уст вырывались лишь еле слышные стоны. Прежде чем служители зоопарка сообразили, в чём дело, львы ворвались в клетку, отрезав несчастным дорогу. Немедленно были открыты дверцы с другой стороны, но, пока ослабевшие узники пытались подняться на ноги, львы бросились к ним.
      Прошло пять секунд — пять секунд страшного напряжения. Служители замерли на месте — казалось, надежды на спасение нет. К счастью, львы только что позавтракали: равнодушно перепрыгивая через пана Цедура и Алека, они устремились в вольер. Как будто бы опасность миновала. Но тут старый лев Мамбо, почуяв запах человека, вдруг остановился у самого входа в вольер, словно раздумывая, как ему поступить с таким неожиданным угощением.
      Он негромко зарычал и тряхнул гривой. Услышав его призыв, львица Бригита, которая была уже по ту сторону решётки, вернулась и стала принюхиваться.
      — Боже… Сейчас они нас сожрут, — простонал Алек.
      — Притворимся падалью, — скомандовал пан Цедур и распластался на земле.
      Он вспомнил, что где-то читал об одном путешественнике, который, встретив медведя, прикинулся мёртвым, и медведь, обнюхав его, спокойно пошёл дальше.
      Припав к земле, друзья затаили дыхание. Пан Цедур считал секунды и грустно думал о том, что выглядит сейчас весьма неэстетично — лежит распластавшись, как лягушка, весь в грязи. И это он, самый элегантный музыкант Варшавы. На душе было грустно и горько. Он всегда думал, что умрёт на подмостках оперной сцены, среди блеска огней, цветов и восторженных криков зрителей. Умрёт, играя роль Неистового Роланда.
      Вдруг он заметил, что Алек открывает складной нож.
      — ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ? — прошипел он.
      — Буду защищаться, как Тарзан, — ответил спортсмен, — как царский гонец, заколовший медведя. Я дорого продам свою жизнь.
      — Свою, а при случае и мою! Спасибо тебе, giovinezza mia.[15] Спасибо за добрые намерения, но у меня нет ни малейшего желания сдавать свою душу на комиссию. Ты слишком неопытный купец, дорогой мой. А теперь покорнейше прошу спрятать этот перочинный ножик.
      — Я вижу, что к вам вдруг вернулся юмор.
      — Всегда в самые трудные минуты моей жизни я был весельчаком, amico mio! Иногда приговорённые к смерти веселятся перед казнью. Недаром говорят — юмор висельника. Думаю, что перспектива роскошной смерти в когтях этих палевых кошечек ещё больше может расположить человека к веселью.
      Весть о том, что в зоологическом парке в клетке со львами очутились двое молодых людей, с быстротой молнии облетела весь город, и толпы взволнованных зевак спешили увидеть зрелище, от которого кровь стынет в жилах.
      Из расположенной поблизости школы сбежали с уроков ученики. Со стороны Шлёнского моста бегом примчались две группы экскурсантов: крестьяне из Билгорая и служащие из Нового Сонча. Приехали пожарники с мотонасосом. Но директор зоопарка решительно запретил обливать зверей водой, боясь, что это их ещё больше разъярит. Наконец появилась милиция.
      Только родители Марека ни о чём не знали. Измученные многими бессонными ночами, под утро они забылись тяжёлым сном. Спали долго, и это было их счастьем. Если бы они, как обычно, включили радио, то услышали бы следующее сообщение:
     
      ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
      Сегодня в зоопарке произошёл трагический случай. В 6 часов утра, когда львов стали переводить из клеток, в коридоре между вольером и клеткой были обнаружены два человека в полубессознательном состоянии.
      Львы недавно позавтракали. Только этим можно объяснить тот факт, что несчастные жертвы не были тут же сожраны. Львы, однако, отказались перейти в вольер и… следят за своими жертвами. Есть опасение, что, как только хищники снова почувствуют голод, они тут же набросятся на несчастных. Все попытки выманить львов ни к чему не привели. Вызванная на место происшествия милиция предложила немедленно перестрелять зверей, однако это встретило решительный отпор со стороны специалистов-зоологов, утверждающих, что раненые львы в предсмертной хватке немедленно разорвут попавших в клетку людей. Милиция получила приказ стрелять только в случае крайней необходимости, то есть если львы перейдут я наступление.
      Внимание! Внимание! Срочно требуется опытный дрессировщик, который мог бы усмирить львов, вывести их из клетки и спасти людей.
     
      ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
     
      ТРЕБУЕТСЯ ДРЕССИРОВЩИК…
      Было уже восемь утра, а положение не изменилось. Посреди клетки, распластавшись, лежали Алек и пан Цедур, а возле выходов с обеих сторон сидели львы и, облизывая лапу, умывались.
      Пока что они были ещё сыты и спокойно занимались утренним туалетом.
      — Как вы думаете, — шепнул Алек, — почему нас ещё не съели?
      — Наверное, из-за блох, — простонал пан Цедур.
      — При чём тут блохи?
      — Сейчас наши кошечки воюют с блохами. Людьми они займутся потом. А может быть…
      — Что — может быть?
      — Может быть, это из-за ветра?
      — Из-за ветра?
      — Ветер сейчас дует с запада на восток, а львы сидят на оси север-юг, стало быть, не чуют нашего запаха. Он, так сказать, не раздражает их нёбо.
      — А… а если ветер переменится? — простонал Алек.
      — Тогда наши кошечки начнут волноваться. Несколько минут друзья лежали молча.
      — Кажется, ветер меняет направление, — пробор мотал вдруг Алек.
      Действительно, пан Цедур почувствовал, что если до сих пор ему дуло в лоб, то теперь начинает дуть в ухо.
      Львица Бригита вдруг перестала чесаться. Вытянув морду, она нюхала воздух. Запах человека дразнил ей ноздри.
      И тогда произошло то, чего все опасались. Грозно заворчав, львица не спеша поднялась с места.
      — Идёт к нам, — ахнул Алек.
      По сигналу подруги, поднялся и лев Мамбо. Мёртвую тишину нарушил зловещий рык. Люди замерли от ужаса.
      — Идёт к нам, — шепнул Алек, судорожно сжимая перочинный ножик, — почуяли запах… теперь конец…
      — Запах, — повторил пан Цедур и вдруг изменился в лице. Он встал на колени и начал поспешно рыться в карманах.
      — Что вы делаете? — пролепетал Алек, — Не двигайтесь! Ложитесь!
      Но пан Цедур не обращал на Алека никакого внимания. «Запах, запах», — повторял он побелевшими губами и вынул из кармана маленький пульверизатор для туалетной воды, который всегда носил с собой. Все замерли от удивления, а пан Цедур, сжимая дрожащей рукой резиновую грушу, принялся разбрызгивать в разные стороны туалетную воду, производства артели «Передовик».
      ПО ТОЛПЕ ПРОБЕЖАЛА ДРОЖЬ.
      — Безумец! — раздались голоса.
      — Страх лишил его рассудка!
      Между тем, взмокший как мышь, пан Цедур стойко продолжал своё дело с таким видом, словно в руках у него был не пульверизатор, а автомат.
      И тут произошло чудо.
      Львы дрогнули и, грозно зарычав, с отвращением отступили.
      Из тысячи грудей вырвался восторженный крик: «Браво!»
      — Надолго ли хватит? — с волнением прошептал Алек.
      — Уже последние капли, — отвечал музыкант.
      Громкоговорители не умолкали ни на минуту.
     
      ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
      Передаём последние известия! Последние известия из зоопарка. Львы предприняли атаку.
     
      ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
      Случилось чудо! Атака отбита. Атака отбита заключённым в клетку смельчаком.
     
      ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
      По имеющимся в нашем распоряжении данным, смельчаком, отразившим нападение львов, оказался Цезарь Цедур, известный музыкант и самый элегантный мужчина Варшавы. Внимание, внимание! Слушайте все! Слушайте все! Атака отбита при помощи пульверизатора с туалетной водой артели «Передовик». Всегда носите с собой туалетную воду «Семь чудес», производства артели «Передовик».
      Внимание, внимание! Последние известия из ЗООПАРКА! Последние известия из ЗООПАРКА! Туалетная вода артели «Передовик» в пульверизаторе пана Цедура уже на исходе! Сила распыления заметно уменьшилась.
     
      ИЩЕМ УКРОТИТЕЛЯ ЗВЕРЕЙ!
     
      ИЩЕМ УКРОТИТЕЛЯ ЗВЕРЕЙ!
      Внимание, внимание! Только что поступило новое сообщение. Пульверизатор пана Цедура перестал действовать.
      В толпе, собравшейся вокруг клетки, поднялась паника. Женщины, не выдержав страшного напряжения, падали в обморок. Мужчины смахивали слёзы. Милиционеры в последний раз проверяли оружие.
      А львы, грозно рыча, с двух сторон приближались к распластавшимся в клетке жертвам.
      Вдруг все заметили пробиравшегося сквозь толпу мальчика лет пятнадцати в харцерских[16] коротких штанишках и чёрной рубашке, рослого, плотного, с угловатыми чертами лица, с подстриженными под ёжик, а вернее под щётку, светлыми волосами. За ним следовал его товарищ, длинный и тонкий, словно жердь.
      — Пиридион, — обратился к товарищу мальчик а чёрной рубашке, — возьми того, слева.
      — Есть, шеф! — отозвался Пиридион.
      — Скорее, ради бога скорее! — крикнул мальчик в чёрной рубашке, заметив, что львы вплотную приблизились к жертвам. — Пропустите, пропустите!
      Люди расступились. Только теперь они увидели, что каждый из мальчиков несёт какой-то большой плоский прямоугольный пакет.
      Пробившись к клеткам, ребята сорвали обёртку и, вынув большие зеркала, показали их разъярённым зверям.
      — Сейчас же отойдите от клетки! — крикнул милиционер.
      Но тут случилось нечто такое, от чего даже милиция замерла в изумлении.
      Львы остановились словно вкопанные. Потом, как-то странно ворча, с любопытством приблизились к прутьям. Тогда оба мальчика сделали шаг по направлению к выходу из клетки. И — о чудо! Львы шагнули за ними. Ребята, всё так же показывая львам зеркала, сделали следующий шаг. Львы, как загипнотизированные, двинулись за зеркалами.
      Наконец харцеры довели их до выходов.
      — Запереть клетку! — крикнул остолбеневшим служителям мальчик в чёрной рубашке. — Немедленно запереть клетку с обеих сторон!
      Служители бросились к клетке. Через мгновение тяжёлые двери с обеих сторон были заперты. Люди в клетке оказались в безопасности.
      Толпа испустила громкое «ах!» и облегчённо вздохнула.
      А потом разразилась буря. С громкими криками радости люди ринулись на ребят. Каждому хотелось обнять героев, их принялись качать. Целый час ребят подбрасывали на руках. То и дело взлетая в воздух, они путешествовали по всему зоопарку. Только решительное вмешательство успевших к тому времени приехать врачей положило этому конец. Но громкие возгласы радости продолжали оглашать площадь.
     
      Глава VII
     
     
      Теодор. — Письмо сыщика Квасса. — Что открыл шахматный конь. — Фляжка и Пляцек.
      В подобной ситуации оказались также виновники происшествия, пан Цедур и Алек.
      Ликующая толпа ворвалась в клетку, и появилась опасность, что счастливо избежавшие львиных когтей молодые люди, того гляди, погибнут от рук человеческих. Каждому хотелось их разглядеть и потрогать, окончательно убедиться, что они и в самом деле живы и невредимы. В конце концов пришлось вмешаться милиции. Потеснив закупорившую вход в клетку толпу, милиционеры не без труда извлекли из неё пана Цедура и Алека. Оба так ослабели, что их пришлось вести под руки. Но не успели наши герои прийти в себя, как к ним подскочил поручик Прот из речной милиции.
      Памятуя о поговорке «куй железо, пока горячо», Прот буквально засыпал их вопросами. Но все его старания ни к чему не привели, так как оба узника были почти невменяемы. Алек, совсем как Тарзан, всё время издавал какие-то воинственные вопли, а пан Цедур, которого вели под руки два капрала милиции, то и дело пытался вырваться и заиграть на своей флейте.
      — Что вы делаете? — спрашивали его. В ответ он лепетал какую-то чепуху.
      — На льва свирепого воссядешь и на железном драконе ездить будешь. Послушай, дитя моё, звуки волшебной флейты, ах, к сожалению, ты не музыкален… Christianos ad leones.[17] Нет, нет! — кричал он испуганно. — Non sum christianus, Orpheus sum.[18]
      — Он захмелел, — раздались голоса.
      — Это нервное расстройство, — пояснил врач, — может быть, даже горячка, горячечный бред.
      Вдруг раздался чей-то пронзительный вопль.
      Испуганные женщины с визгом бросились врассыпную, а за ними, вырвавшись из рук капралов, рыча, как лев, мчался взъерошенный пан Цедур. Но силы вскоре его оставили, и, когда к нему подбежали милиционеры, он, обливаясь холодным потом, буквально повис у них на руках.
      В скором времени, однако, благодаря энергичным мерам врачей и поручика Прота, наши герои понемногу стали приходить в себя. Тут поручик Прот снова попытался выяснить, каким образом пан Цедур и Алек забрались в клетку. Но ни тот ни другой не изъявили желания отвечать на заданные вопросы. Обоим было стыдно признаться, что Венчислав Неприметный так ловко их одурачил. Потеряв терпение, поручик Прот наконец пригрозил, что вынужден будет взять их под арест за взлом клетки с целью грабежа. Тогда пан Цедур растерянно пробормотал, что они занимались научными исследованиями, а Алек добавил, что оба пишут сценарий для сенсационного фильма под названием «Восседание на льве свирепом».
      — Нет, bambino mio, — возразил пан Цедур, — название звучит иначе: «Укрощение страшного льва».
      — Совершенно верно, — согласился Алек, — «Укрощение свирепого льва»… Именно такое название…
      Поручик Прот удивлённо задвигал челюстями. Вдруг неожиданно появились оба мальчика. Держа в руках зеркала или, вернее, остатки зеркал, они пробивались сквозь приветствовавшую их толпу. При виде этого зрелища наши герои почувствовали новый прилив сил. Они бросились навстречу ребятам и принялись их целовать и обнимать.
      — Не надо! Не надо! А то люди расчувствуются и примутся нас качать, — сопротивлялся мальчик с волосами, похожими на щётку из рисовой соломы. — Пиридион, — дал он знак товарищу, — устрой представление, а мы тем временем дадим ходу.
      Жердеобразный Пиридион немедленно отошёл в сторону и, приводя в изумление многочисленных зрителей, стал ходить на руках, издавая при этом какие-то странные крики, напоминающие голоса болотных птиц.
      Пользуясь всеобщим замешательством, «рисовая щётка», пан Цедур и Алек выбрались из толпы и, поймав такси, поехали к Старому Мясту.[19] Пан Цедур пригласил мальчика в ресторан «Крокодил», съесть порцию мороженого.
      — В этой суматохе мы даже забыли спросить, как тебя зовут, bambino mio!
      Мальчик улыбнулся:
      — Меня зовут Теодор.
      — Теодор — мировое имя. Да здравствует Тореодор! — воскликнул пан Цедур, поднимая бокал лимонада. — Твоё здоровье, мальчик, гениальный bambino mio! А теперь расскажи нам, что это был за трюк с зеркалами? Такого приёма не описывает ни одно специальное пособие, а я, можешь поверить мне, bambino eroico,[20] прочитал немало книг о животных. Я даже лично знаком с доктором Яном Жабинским,[21] однако и этот maestro illustrissimo[22] никогда не говорил мне о подобном приёме укрощения львов.
      — О, это совершенно просто. Всё дело в том, что лев Мамбо и львица Бригита — цирковые артисты.
      — Артисты? — удивился пан Цедур.
      — Всё это очень просто. Прежде чем их продали в зоопарк, оба льва выступали в цирке. Среди прочих номеров они выполняли номер с зеркалами: смотрелись в зеркала и «танцевали», то есть, если дрессировщик делал шаг влево, они также шли за ним влево, а если он делал шаг вправо, они переступали вправо. В сущности, очень простое упражнение.
      — Ну хорошо, caporossa mio,[23] откуда ты об этом узнал?
      — Эти львы занесены в наш реестр.
      — В ваш?.. В чей реестр?
      Теодор улыбнулся:
      — Название вам ничего не скажет. Достаточно, если вы будете знать, что у нас есть отряд ребят, которые интересуются животными и специально изучают зоологию. Ребята эти знают всех диких животных зоопарка и всех цирковых. Нам было известно, что Мамбо и Бригита — львы из шведского цирка, которых продали в наш зоопарк потому, что они отличались удручающей ленью, слаборазвитым интеллектом и ничего не умели делать, кроме уже прискучившего зрителям номера с зеркалами. Один дрессировщик хотел обучить их новым номерам, но они съели его во время репетиций. Директор цирка не знал, что с ними делать, и решил продать в зоопарк.
      Сегодня утром, услышав по радио, что срочно нужна помощь, мы заглянули в реестр и молниеносно выработали план действий.
      — Стало быть, вы ведёте такой реестр?
      — Вынуждены вести. Наша сила основана на знаниях. Только тот, кто много знает, может помочь людям.
      Пан Цедур, моргая, с удивлением, словно на чудо, смотрел на сидящего перед ним мальчика. Внезапно он поднял брови и на мгновение замер. Его осенила гениальная мысль.
      — Сам бог посылает нам тебя, ragazzo eroico.[24] Кто-кто, но ты поможешь нам отыскать Марека Пегуса. Я чувствую в тебе талант сыщика, мой мальчик. До сих пор нам помогал Ипполлит Квасс, однако он таинственно исчез при невыясненных обстоятельствах. Есть опасение, что он попал в лапы бандитов.
      — Ипполлит Квасс?.. — Теодор нахмурился, и его удивительный ёжик стал ещё больше похож на щётку.
      — ТЫ ЕГО ЗНАЕШЬ?
      — Капитан Трёпка говорил мне о нём.
      — Капитан Трёпка? Неужели ты вёл какие-нибудь переговоры с милицией?
      Теодор кивнул.
      — Капитан Трёпка мой знакомый и иногда даёт мне указания.
      — Кто ты, собственно, такой, bambino mio? — с тревогой в голосе спросил пан Цедур. — Харцер, дрессировщик, циркач или сыщик?
      — И то, и другое, и третье, — буркнул Теодор. — Но об этом я не люблю говорить. Я Теодор, и кончено.
      — Возвращаемся к делу Пегуса… — несколько смущённо сказал пан Цедур.
      — Вы можете не волноваться. Мы уже два дня занимаемся этим делом.
      — Занимаетесь… а вас много? — заморгал глазами Алек.
      — Занимаемся, — холодно повторил Теодор. — Надеюсь, вы не думаете, что я всё делаю один. Сколько нас… неважно. Во всяком случае, много. Но если нам предстоит отыскать Марека, то, с вашего позволения, вопросы буду задавать я.
      Спустя час Алек вместе с Теодором постучались в квартиру Пегусов. Дверь открыла заплаканная пани Пегусова. Только минуту назад она узнала о страшном происшествии в зоопарке.
      — Алек! — воскликнула она, осыпая племянника поцелуями. — Скверный мальчик, что ты натворил?!
      Мгновение спустя домой вернулся пан Пегус. Он только что был в комиссариате, где ему сообщили, что всё закончилось благополучно и оба гражданина уже два часа как находятся на свободе.
      Алек, получив новую порцию упрёков от дяди, должен был в третий и в десятый раз рассказать о своём приключении, и только после этого ему удалось представить Теодора, который, снисходительно улыбаясь, спокойно стоял где-то сбоку.
      — Это Теодор, — коротко сказал Алек.
      Супруги с удивлением глядели на скромного мальчика в чёрной рубашке.
      — Теодор? — удивлённо повторил пан Пегус.
      — Я же говорил вам, дядя, что это и есть тот мальчик, который спас нас от львов.
      — Мальчик с зеркалом?
      — ДА, ИМЕННО ОН.
      — Но их, кажется, было двое?
      — Второй получил задание, и ему пришлось остаться.
      — Значит, ты Теодор… — повторил пан Пегус. — Дай же я тебя обниму! Спасибо тебе, отважный мальчик!
      — Отпусти, ты его задушишь, — сказала пани Пегусова, — а я хочу обнять его живого.
      Минут пять она обнимала Теодора.
      — Тётушка, отпустите его наконец, — вмешался Алек. — Теодор пришёл сюда по делу Марека.
      Услышав имя сына, пани Пегусова вздрогнула:
      — Ничего не понимаю.
      — Теодор обещал найти Марека, — объяснил Алек.
      — Это правда, мой мальчик? У тебя есть какие-нибудь сведения о нём?
      — Пока нет, но я слышал об этом деле. Мне рассказывал; Чесек. Вы знаете Чесека? Дело кажется очень интересным, и мы охотно им займёмся.
      — Вы? Кто это вы?
      — Я и мои… люди.
      — Мальчик, ты, наверное, шутишь… — поднял брови пан Пегус.
      — Не спрашивайте меня ни о чём, — прервал его Теодор. — Мы распутываем самые таинственные и подозрительные дела, разгадываем сложнейшие загадки, помогаем людям, попавшим в трудное положение, и поэтому должны сохранять инкогнито.
      — Ты рассуждаешь вполне разумно, юноша, — сказал пан Пегус, — однако мне кажется, мы не имеем права впутывать тебя в эту историю. Ведь это не игрушки.
      Теодор окинул взглядом комнату:
      — Ну ладно, в таком случае я буду действовать самостоятельно.
      — Мальчик, не совершай опрометчивых поступков! — испугался пап Пегус. — Я должен предупредить обо всём твоих родителей.
      — У меня нет родителей, я живу с двоюродной тёткой, но её целый день нет дома, она инвалид, и ей дали работу в киоске на Океньце.[25]
      — Ах так! — смутился пан Пегус. — Во всяком случае, это занятие не для детей. Ты должен вернуться к своим книжкам.
      — Я уже не ребёнок.
      — Не ребёнок? Извини, но сколько же тебе лет?
      — В июле будет пятнадцать.
      — Пятнадцать будет в июле, — ворчливо повторил пан Пегус. — Ничего не скажешь — солидный возраст.
      «Здесь дело решает не возраст, а природные способности» — так говорит пан Трёпка, а он в этих вопросах разбирается. Вы, конечно, слышали о капитане Каэтане Трёпке из экспериментального бюро Главной комендатуры милиции?
      — Это тот, что решает сложные уголовные дела?
      — Да, он распутал дело «Пристани Эскулапа», а также историю покушения на Анатоля Паттергорна.
      — Ты его знаешь? — подозрительно спросил пан Пегус.
      — Довольно хорошо. Я имел счастье помочь ему в одном деле, и с тех пор мы добрые знакомые.
      — И милиция позволяет вам заниматься такими делами?
      — У нас есть специальное разрешение; к сожалению, я не могу его вам показать, так как разрешение это секретное и мы предъявляем его только работникам милиции. Если же вы всё ещё не доверяете мне, позвоните в Главную комендатуру, вызовите капитана Яшчолта и спросите о Теодоре. Он подтвердит.
      — Нет, мы верим тебе, мой мальчик, но нам было бы очень жаль, если бы из-за нашего сорванца ты попал бы в какую-нибудь беду.
      — Этого не следует бояться. Мы работаем осторожно, и до сих пор нам чертовски везло. В конце концов, чего бы стоила жизнь без риска!
      — Ты пугаешь меня, мой мальчик.
      — Ради доброго дела можно пойти и на риск. Мы спасли жизнь десяткам людей, и без всяких потерь. Счёт окупается. Но пора перейти к делу. Есть ли какие-нибудь сведения об Ипполлите Квассе?
      — Никаких, — сказала пани Пегусова.
      — Даже письменных?
      — Ты думаешь, что сыщик Квасс мог что-нибудь написать?
      — Если бы его схватили, он, во всяком случае, постарался бы переслать письмо, — сказал Теодор. — А если обстоятельства заставили бы его уехать и скрываться, он сделал бы то же самое.
      — Никаких писем не было, — сказал пан Пегус.
      — Это ещё неизвестно, — сказала пани Пегусова, направляясь к почтовому ящику, — из-за всех этих происшествий мы уже дня три не вынимаем почты.
      Она открыла ящик, и оттуда выпало несколько писем. Пан Пегус, надев очки, быстро прочитал адреса и стал внимательно рассматривать голубой конверт.
      — Чей-то незнакомый почерк, — сказал он, распечатывая письмо. — Да, это от Квасса.
      — Можно посмотреть? — спросил Теодор. Пан Пегус молча вручил ему листок. Теодор прочитал:
      Привет почтенному семейству!
      Я на следу. Провожу небольшие наблюдения. Вскоре наш милый птенчик получит по заслугам. Милиции не сообщать ещё десять дней. Коротаю время с фляжкой. Изучаю шахматы. Из всех известных людям игр под солнцем нет игры лучше. С Пляцеком никогда не соскучишься.
      — Наконец хоть какая-то весточка, — облегчённо вздохнула пани Пегусова. — Слава богу, Ипполлит Квасс жив… А я так беспокоилась! Подумать только, какой бескорыстный человек. Ради нашего ребёнка он бросил свою хореографию, подвергается всяким опасностям!
      — Да, жив, — сказал пан Пегус, — и даже ведёт слежку. Вот почему он до сих пор не показывается.
      — Я знал, что Ипполлит Квасс не даст съесть себя с кашей, — ввернул кузен Алек.
      Один только Теодор, не говоря ни слова, внимательно рассматривал конверт.
      — К чему ты так присматриваешься, мальчик?
      — Удивляюсь! Удивляюсь, как это письмо успело дойти.
      — И в самом деле, — заметил пан Пегус, — я и не обратил внимания. Ведь пан Квасс исчез вчера в одиннадцать вечера…
      — А письмо уже дошло, — закончил Теодор. — Дошло, хотя сейчас только одиннадцать утра.
      — А почтальон приходит не раньше двенадцати, — сказала пани Пегусова.
      — Действительно, какая-то подозрительная история.
      Теодор достал лупу и стал разглядывать почтовую марку.
      — Это письмо поддельное.
      — То есть, ты думаешь, что его написал не Квасс? — спросил пан Пегус.
      — Не знаю, может быть, он, а может, и нет. Я не знаю его почерка. Несомненно одно — это письмо не было доставлено почтой.
      — Но марка…
      — Марка старая. На конверт наклеена старая почтовая марка.
      — Но ведь есть штемпель! — воскликнул пан Пегус. — На штемпеле дата — пятнадцатое июня, то есть сегодняшнее число!
      — Нет, там дата тринадцатое мая, — сказал Теодор. — Тройка плохо отпечаталась, она не чёткая и может сойти за смазанную пятёрку. А у римской цифры вместо единицы какое-то пятнышко. Это наверняка май, а не июнь.
      — Но зачем кому-то понадобилось посылать такое письмо?
      — В этом-то весь секрет! Боюсь, нет ли тут подвоха. Пан Квасс мог попасть в руки преступников. Преступники сфабриковали письмо, чтобы мы не беспокоились о его судьбе и не сообщали в милицию. Ведь к этому сводится содержание письма.
      — Похоже на это. Преступники сфабриковали письмо, которое будто бы написал Квасс, и бросили в наш почтовый ящик.
      — Нет ли у вас какого-нибудь образца почерка пана Квасса? Письма или записки, написанных его рукой? — спросил Теодор.
      — Кажется, нет, — сказал пан Пегус. — Насколько я помню…
      — У меня есть, — прервал его Алек. — Я попросил пана Квасса оставить автограф в моём блокноте. Сейчас посмотрим… Но при одном условии… — Алек залился краской.
      — При каком ещё условии? Что ты выдумываешь! — перебил его пан Пегус. — Показывай, и всё!
      — Нет… не могу, пан Квасс написал в моём блокноте специальное посвящение, и я могу показать его только при условии, что никто ни о чём не будет спрашивать.
      — Ладно… Ладно… — с раздражением сказал пан Пегус. — В конце концов нас интересует не содержание письма, а почерк пана Квасса.
      Алек вынул из кармана ключ, открыл свой ящик и вручил блокнот Теодору.
      — Вот, — показал он.
      Пан Пегус с любопытством заглянул в блокнот.
      Моему коллеге Алеку, открывшему тайну многократных взломов в небезызвестной квартире.
      Исполненный удивления
      — Что это значит? — поднял брови пан Пегус. — Ты тоже работаешь сыщиком? С каких это пор?
      — Дядя, ведь вы обещали ни о чём не спрашивать, — смущённо пробормотал Алек.
      Между тем Теодор, разглядывая в лупу каждую букву, внимательно сличал почерки.
      — Нет никаких сомнений, — наконец сказал он, — это тот же почерк. И, следовательно, сыщик Квасс собственноручно написал письмо.
      — Но в таком случае, что означает эта фальшивая марка? Зачем почтенному сыщику заниматься такими манипуляциями?
      Теодор улыбнулся:
      — Сыщик Квасс мог написать это письмо собственноручно, но не по своей воле.
      — Как это?
      — Кто-нибудь его заставил?
      — Преступники могли вынудить пана Квасса написать письмо, чтобы мы ничего не предпринимали и не заявляли в милицию о том, что он исчез. Странно только, что пан Квасс согласился написать такое письмо. Я всегда считал его стойким человеком, — задумчиво продолжал Теодор, — хотя, впрочем… — И он снова принялся разглядывать почерк.
      — Что — впрочем? — нетерпеливо спросил Алек.
      — Сейчас… сейчас, — пробормотал Теодор, не выпуская письма из рук.
      Он долго разглядывал его на свет. Потом пошёл на кухню и стал нагревать письмо над газом.
      — Нет… не то, не то… — повторял он, — и всё-таки… что-то здесь не так.
      Вернувшись в комнату, Теодор снова принялся перечитывать письмо, ведя при этом какие-то подсчёты. Родители Марека, Алек и пан Фанфара с удивлением следили за ним.
      Вдруг Теодор с радостным воплем вскочил со стула:
      — Нашёл! В этом письме зашифрованное сообщение.
      — Зашифрованное сообщение? — Все глядели на него с недоверием.
      — Да, посмотрите… Письмо состоит из семи строк. Первую и седьмую, содержащие обращение и подпись, я отбрасываю. Остаётся пять полных строк. Подсчитайте количество слов в каждой строке.
      Родители Марека, пан Фанфара и Алек склонились над письмом.
      — В самом деле поразительно! — выпрямился пан Фанфара. — В каждой строчке по восемь слов — это не похоже на случайное совпадение.
      — Не похоже! — возбуждённо сказал Теодор. — Как вы думаете, почему именно восемь? Какое это может иметь значение? Что сыщик Квасс хотел этим сказать? Ведь он, конечно же, делал это не случайно! Что означают восемь слов в каждой строке?
      Теодор обвёл присутствующих вопрошающим взглядом, но никто не шелохнулся.
      — Ну что могут означать восемь слов? — пожал плечами Алек.
      — Как это — что? — воскликнул Теодор. — Восемь шахматных полей в одной строке.
      — Шахматных полей? Ты спятил, мальчик! — удивился пан Пегус.
      — Предположим даже, что ты прав, — отозвался пан Фанфара, — но какой это имеет смысл, что, так сказать, из этого следует?
      — А то, — спокойно сказал Теодор, — что, если, начав с самого первого слова письма, то есть с буквы «Я», двигаться ходом шахматного коня вправо, а потом в самом низу повернуть влево, мы расшифруем следующее сообщение: «Я заточён фляжкой под Пляцеком».
      Пан Фанфара и Алек расхохотались.
      — Отличная шутка, мальчик! — трясся от смеха пан Фанфара. — Отличная шутка!
      — Это совсем не шутка… Это важное сообщение, — продолжал настаивать Теодор.
      — Важное? Нет, это чудесно: «Я заточён фляжкой…» — смеялся пан Фанфара.
      — «Фляжкой и под Пляцеком…» — Алек хохотал до слёз.
      — Действительно, мальчик, — сказал пан Фанфара, — получается как-то несерьёзно. Похоже, что тебя подвели фантазия и юный азарт.
      — Неужели вы не видите, — сказал Теодор, — что слова образовали фразу?
      — Но какую фразу, мой мальчик, фразу без смысла, я бы сказал, глупую фразу.
      — И всё-таки получилась фраза, — не сдавался Теодор.
      — Это чисто случайное совпадение.
      — Нет, — покачал головой Теодор.
      — Что же в таком случае означает, по-твоему, эта нелепая фраза?
      — Я как раз ломаю над этим голову, — задумчиво сказал Теодор. — Только бы мне расшифровать значение слов «фляжка» и «Пляцек»! А они должны что-то означать. Они должны означать что-то очень важное!
     
      Глава VIII
     
     
      Догадка эксперта Целестина — Пиридион действует — Три подозрительных типа у костёла Святого Базиля. — Сезам, откройся!
      В мужской одиннадиатилетке имени Линде началась большая перемена. Полтысячи мальчишек, вырвавшись на огромную, залитую солнцем площадь, огласили её такими громкими воплями, что в соседних домах жильцы поспешно захлопывали окна.
      Только четверо ребят не принимали участия в играх. Усевшись на скамейке под большим развесистым каштаном в углу спортплощадки, они низко склонились над исписанным клочком бумаги. Это были наши знакомые Теодор и Пиридион и два других мальчика, по прозвищу Пиноккио и Целестин.
      Тоненький, как прутик, Пиноккио казался не больше пятиклассника, хотя вместе с Пиридионом учился в восьмом. Целестин был толстый, высокий, с большими очками на носу; рядом эти два мальчика выглядели, как слон и комар.
      — Ну, Целестин, что ты об этом думаешь? — спросил Теодор толстяка, который, по-видимому, пользовался тут большим авторитетом.
      Целестин засопел и вытер толстой лапой лицо. Видно, от большого умственного напряжения его пот прошиб.
      — Фляжка… фляжка должна означать фамилию бандита, который схватил сыщика Квасса, — проговорил он наконец в нос.
      — В нашем реестре нет преступника с такой фамилией, — буркнул Пиридион.
      — А Альберт Фляш? — засопел Целестин. — Слышали об Альберте Фляше?
      — Правда! — Пиридион заглянул в толстую чёрную общую тетрадь. — Альберт Фляш уже год находится на свободе.
      — При своём дьявольском организаторском таланте он, наверное, сумел за это время сколотить новую банду, — задумчиво проговорил Теодор. — Но «фляжка» — это не Фляш.
      — Он не мог написать иначе, — сказал Целестин. — Бандиты заставили сыщика написать письмо, которое успокоило бы Пегусов, чтобы они не вздумали заявить в милицию о его исчезновении. А сыщик Квасс согласился, потому что это была единственная возможность переслать зашифрованную весточку о себе. Фамилию Фляша он не мог в письме назвать, бандиты такое письмо ни за что бы не пропустили. Неужели я должен объяснять тебе такие простые вещи?
      — Ну хорошо, а что же в таком случае означает «Пляцек»? Он написал, что сидит под Пляцеком.
      — Зашифрованное, название его местонахождения.
      — Это-то и я понял, — пренебрежительно усмехнулся Пиридион.
      Целестин вздрогнул, но его выпуклые рыбьи глаза не отрывались от письма.
      — Пляцек означает Яцек, — медленно проговорил он.
      — Как? Что ты сказал? — поднял брови Пиридион.
      — Пляцек — это Яцек.
      — Да почему?
      — Когда я был маленький, — вздохнул Целестин, — когда я был маленький, мама читала мне книжку под названием «О двух молодцах, укравших Месяц»…
      — Знаем, — сказал Пиноккио, — там действовали Яцек и Пляцек.
      — Ну и что из этого?
      — Как — что? — Пиноккио даже подпрыгнул от возбуждения. — Эти два мальчика были похожи друг на друга… как две капли воды. Их то и дело путали: Яцека называли Пляцеком, а Пляцека — Яцеком.
      — Да… — вздохнул Целестин, — именно поэтому мы и говорим, что Яцек — это Пляцек, а Пляцек — Яцек.
      — Великолепно, Целестин, — Теодор обнял толстяка, — теперь я всё понял. Ипполлит Квасс заключён под Яцеком.
      — Под каким это Яцеком? — пролепетал Пиридион. — Что с тобой, шеф?
      — Ты сегодня решительно не в форме, Пиридион, — улыбнулся Теодор. — Под Яцеком — это значит под Святым Яцеком. То есть под костёлом Святого Яцека.
      — Под костёлом Святого Яцека?
      — Это в твоём районе. В костёле, наверное, есть какие-нибудь подземелья или подвалы, и там бандиты держат Квасса. Может быть, костёльный сторож их соучастник.
      — Брось шутить!
      — Разумеется, это только предположение, но план действий теперь ясен. Пиридион! Ты с отрядом исследуешь подземелья Святого Яцека и немедленно позвонишь на командный пункт.
      Вечером того же дня Теодор принимал донесение на своём командном пункте, на улице Муэдзинов. Пиридион сообщил, что подвалы костёла обследованы. Подземелий нет. В подвалах монахи держат бочки с огурцами и квашеной капустой.
      Вместе с тем он сообщил, что возле костёла Святого Базиля замечены какие-то подозрительные личности.
      — Базиля? — воскликнул Теодор.
      — Да, Базиля.
      — Они входили в костёл?
      — Нет, исчезли возле костёла.
      — Ты уверен?
      — Я спрашивал тамошнего ксёндза и костёльного сторожа. В костёл никто не входил. Вообще это костёл небольшой, и его мало кто посещает.
      — С утра займите там посты, — сказал Теодор, — и установите, где проходят преступники. Я приду к вам около часа.
      — Есть, шеф. — Пиридион повесил трубку.
      На следующий день Пиридион со своим отрядом с утра занял наблюдательный пост у костёла Святого Базиля. Ксёндз был прав — в костёл никто не заглядывал. Около десяти часов сторож запер двери костёла и, тяжело вздыхая, побрёл к приходскому дому.
      — Пойдём и мы, — сказал Пиридиону Юрек Косма. — Костёл заперт, никто не войдёт.
      — Подождём до двенадцати, — ответил Пиридион, бросая мрачный взгляд на связку огромных ключей, которые вместе со сторожем постепенно исчезали из поля зрения… — Только, ребята, договор — постов не оставлять. Если вы будете стоять толпой и пялиться на костёльные двери, из нашей засады толка не будет.
      Томясь от скуки, ребята нехотя заняли свои посты под старыми каштанами. Чтобы поднять в разведчиках бодрость духа, Пиридион дал каждому по коробочке семечек, но это отнюдь не исправило положения. Ребята захотели пить, и Пиридиону пришлось отправиться за лимонадом. Возле киоска два лысеющих типа неторопливо прихлёбывали пиво, то и дело поглядывая на элегантные часы, украшавшие запястья их не слишком чистых рук.
      Один из них был широкоплечий, почти двухметрового роста детина, с расплющенным носом и большими, как у гориллы, лапами. Несмотря на зной, он не снимал чёрных перчаток, от которых попахивало бензином. Второй был косоглаз до такой степени, что при всём желании не удавалось угадать, в какую сторону он смотрит.
      Пиридион принялся было с любопытством разглядывать их, но тут же вспомнил приказ Теодора и четырнадцатый пункт устава, запрещающий привлекать к себе внимание во время исполнения служебных обязанностей на улице. Не желая, однако, терять обоих типов из виду, он старался как можно дольше задержался возле киоска. Долго рассуждал о том, что лимонад выдохся, разыскивал и пересчитывал мелочь, наконец попросил взвесить по пятьдесят граммов разных конфет, отсчитать поштучно ириски.
      Таким образом прошло не меньше десяти минут, но за всё это время ни один из типов не произнёс ни слова. Пиридион решил было, что вся слежка ни к чему, как вдруг из переулка показался запыхавшийся солидный дядя с бородой В руках у него был пухлый портфель. Увидев бородача, оба незнакомца тотчас же оставили пиво и двинулись за ним следом.
      На мгновение сердце в груди Пиридиона замерло. Они шли по направлению к костёлу Святого Базиля. Неужели… Но ведь костёл заперт. Ничего не поделаешь — нужно незаметно продолжать наблюдения.
      Таинственная троица нырнула в заросли сирени возле южной стены костёла и… исчезла из поля зрения.
      Пиридион издали подал знак ребятам, прятавшимся за каштанами. Они быстро подбежали к кустам и, осторожно раздвигая усыпанные цветами ветви, стали пробираться вперёд. Вдруг ребята остановились, к ним подбежал Пиридион.
      — Ну что? — запыхавшись, спросил он.
      Ребята смотрели на него круглыми от испуга глазами.
      — Исчезли, — проговорил Нудис.
      — То есть как? Куда исчезли? — прошипел Пиридион, раздвигая ветви.
      — Туда, — показал Нудис.
      — Не говорите глупостей, — сердито перебил их Пиридион, — как это они могли исчезнуть? Раствориться в стене?
      — Сказав это, он позвал ребят с постов в зарослях.
      — Вы видели, куда они пошли? — строго спросил он.
      — Кто «они», о ком ты говоришь?
      — Ну, об этих троих. Один такой здоровенный, чуть не в два метра ростом, атлет. Вы должны были его за метить.
      — Мы никого не видели.
      — Этого не может быть! Они шли вдоль стены! — воскликнул Пиридион. — Вы что там — спали?
      — Мы никого не видели.
      Ребята с удивлением смотрели на Пиридиона, не понимая, почему он сердится.
      — Я же говорил, что эти прохвосты испарились, — с удовлетворённым видом улыбнулся Нудис.
      — Глупости. Люди — не эфир.
      Пиридион подбежал к стене костёла и долго осматривал её.
      Внимание его привлекла довольно грубая ниша во внешней стене, а в нише — старый, растрескавшийся барельеф какого-то святого в рясе.
      Пиридион, нагнувшись, внимательно разглядывал землю. Увы, никаких следов не оказалось, потому что вдоль всей стены тянулся тротуар из плит песчаника шириной по крайней мере в два метра.
      Святой улыбался своими каменными глазами печально и как бы чуть насмешливо. Пиридион пожал плечами и сел на выступ у стены.
      Тут подбежал запыхавшийся Теодор.
      — Ну что? Накрыли этих типов? Говорите же! Пиридион с унылым видом поднялся с места.
      — Что случилось? Ускользнули?
      — Боюсь, что да.
      — Куда?
      — Понятия не имею.
      — Эх, вы, провалили задание, — прикусил губу Теодор, — зазевались, растяпы!
      Ребята опустили головы.
      — Нет, — громко сказал Пиридион, глядя в глаза Теодору. — Никто из моих людей не зазевался. В этом отношении я им целиком и полностью доверяю. Они могут поныть, поохать, у некоторых отвращение к умыванию, но на службе никогда не ротозейничают.
      — Ну ладно, — буркнул Теодор, — предположим, что они исчезли. Но вы можете, по крайней мере, указать, куда они исчезли?
      Никто не ответил. Ребята молча переглядывались.
      — Ну, смелее. Говорите, где они могут быть. Под землёй, в дереве?
      — В стене, — отозвался Пикколо.
      — В каком месте?
      — ЗДЕСЬ.
      — Где?
      — Там, где барельеф.
      — В этой нише?
      — ДА.
      Теодор подошёл к нише и тщательно осмотрел барельеф святого.
      — Нет, не может быть, — прошептал он про себя — и всё-таки… Понял! Теперь всё ясно! — вдруг воскликнул он.
      Пиридион и ребята смотрели на него с удивлением.
      — Ведь это барельеф Святого Яцека, — возбуждённо говорил Теодор. — Именно об этом Яцеке и писал сыщик Квасс. Это его он имел в виду, а я, дурак думал, что речь идёт о костёле Святого Яцека.
      — В таком случае, — проговорил Пиридион, — сыщик Квасс должен находиться где-то здесь поблизости, ведь он писал, что заключён под Яцеком.
      — Совершенно верно, — сказал Теодор. — Он где-то здесь, и те подозрительные личности, которых вы только что видели, наверное, могли бы кое-что об этом рассказать. Если мы узнаем, куда они исчезли, мы узнаем и где находится Ипполлит Квасс.
      — Но как узнать? — уныло спросил Пиридион.
      Теодор таинственно улыбнулся и вместо ответа спросил:
      — Есть у вас при себе проволока?
      — Разумеется, командир, — заявил Пиридион. — Мы всегда носим с собой соответствующие инструменты. Полный комплект, указанный в уставе. Пикколо, — обратился он к малышу, сгибавшемуся под тяжестью рюкзака, — давай сюда проволоку!
      — Стальную, медную или обычную железную? — деловито спросил Пикколо.
      — Можно стальную, — буркнул Теодор, — только скорее.
      Пикколо вручил ему проволоку.
      Все с любопытством смотрели на Теодора. Теодор отмотал кусок проволоки длиной в метр и, к удивлению ребят, сунул его конец в щель барельефа. Проволока вошла легко. Теодор всаживал и всаживал её, разматывая клубок. Потом вытащил обратно, аккуратно смотал и вернул клубок Пикколо.
      — Ну как? Теперь понимаете?
      Ребята, онемев, смотрели то на барельеф, то на Теодора.
      — Ты хочешь сказать, что там есть пустое пространство? — прошептал Пиридион.
      — Погреб? — ахнул Пикколо.
      — Думаешь, они скрылись в этом подвале? — спросил Пиридион.
      — Но как? — Пикколо широко раскрытыми глазами смотрел на Теодора. — Ведь в эту щель не пролезет даже мышь.
      — Как?.. — усмехнулся Теодор. — А вот как. С этими словами он схватил святого за руку и изо всех сил дёрнул вправо. Ребята замерли и в мёртвой тишине следили за движениями Теодора. Раздался скрежет, как если бы по твёрдому настилу тащили тяжёлую каменную глыбу. Вся правая часть барельефа дрогнула и сперва медленно, а потом вдруг легко сдвинулась; повеяло холодом подземелья. Ребята, тесня друг друга, с интересом смотрели на это чудо. Вскоре часть лысины святого, его правое ухо, монашеский капюшон, рука — словом, вся правая сторона отъехала в сторону. Перед ребятами открылось прямоугольное отверстие шириной около полуметра.
      Теодор с любопытством рассматривал нижний край отверстия.
      — Смотрите, смотрите! Всё устроено при помощи шарикоподшипников.
      Действительно, внизу в желобке холодно поблёскивали густо смазанные желтоватой мазью стальные шарики.
      — Тавот, — тоном специалиста отметил Теодор. — Всё очень ловко придумано. Кто бы мог догадаться, что здесь двери, — показал он, задвигая обратно каменный блок. — Посмотрите, как хорошо использованы все углубления, чёрточки и трещины в барельефе. Совершенно незаметно, что он состоит из двух частей и правая часть подвижна.
      Теодор взглянул на часы, потом сказал:
      — Нужны три добровольца. Дело опасное. Пойдём в логово врага. Кто вызовется?
      В ответ прозвучал единодушный протяжный крик. Все подняли руку.
      Теодор радостно улыбнулся.
      — Всех я взять не могу. Будем тянуть жребий. Пиридион, организуй это дело! Возьму только семерых.
      Пиридион вынул из кармана семь ирисок, смешал с мятыми конфетами и бросил в шапку.
      — НУ, ТЯНИТЕ ПО ОЧЕРЕДИ.
      Вскоре жеребьёвка была закончена. В числе счастливчиков, вытащивших ириску, оказались также Пиридон, Пикколо и Нудис.
      — И наверху нужны люди. — Теодор внимательно посмотрел на ребят. — Если мы до семи часов не выйдем, сообщайте в милицию. Кто согласен? Нужны три человека.
      — ВСЕ! — хором воскликнули ребята.
      — Хорошо, оставайтесь все. Только укройтесь так, чтобы не привлекать внимания. Пиридион, — обратился он к своему заместителю, — это дело ответственное, ты останешься с ними.
      — Я вытянул жребий, — запротестовал Пиридион.
      — Ты нужен здесь, — строго сказал Теодор. Но, видя огорчённое лицо друга, обнял его за плечи и тихонько добавил: — Если я погибну, ты должен будешь меня заменить.
      Пиридион закусил губу и больше не сказал ни слова. Теодор молча проверил электрические фонарики, шпуры, спички и остальное снаряжение.
      — А как у нас с продовольствием? — спросил он.
      — Плохо, командир, — ответил Пиридион. — Мы не думали, что экспедиция затянется. В наличии четыре манерки воды с вишнёвым сиропом и десять пачек печенья.
      — Обойдёмся, — буркнул Теодор. — У нас нет времени. Если мы отложим экспедицию, они спохватятся, и всё пропало.
      Через минуту ребята один за другим исчезли в тёмном проёме. Последним спускался Теодор.
      — Следи, чтобы здесь никто не шатался. До семи вечера всё должно оставаться в тайне. И не забудь задвинуть за нами плиту.
      Сказав это, он исчез.
     
      Глава IX
     
     
      В катакомбах. — К чему привела шутка Нудиса. — Тайна пустого саркофага.
      Ребята осторожно спускались по узкой, извилистой каменной лестнице, которой, казалось, не было конца.
      Теодор пробрался вперёд и, освещая путь фонариком, возглавил этот жуткий спуск в неведомую бездну. На лестнице он заметил окурок папиросы, немного дальше — спичку. Стало быть, здесь кто-то бывал.
      Когда они спустились ступеней на сто, коридор внезапно расширился в низкий округлый подвал с арочными сводами и низкой толстой колонной посредине. Возле стен стояли серо-белые каменные саркофаги. Одни открытые и пустые, другие с каменными крышками, на которых кое-где можно было разобрать надписи.
      XPИCTOФOPУC ЛАСКА, АРИАНУС,
      мортус 31 мая лета господня 1689
      медленно разбирал Теодор надпись на одном из надгробий.
      — Смотрите, гробы, — шепнул Пикколо.
      — Какое странное подземелье, — озирался Нудис, то и дело наклоняя голову, чтобы не стукнуться о слишком низкий для него потолок.
      — Здесь, наверное, хоронили монахов, — сказал Пикколо.
      — Нет, тут катакомбы ариан, — буркнул Теодор.
      — А это ещё что за типы?
      — Понимаешь… в старые времена были такие иноверцы, они носили деревянные сабли.
      — Зачем?
      — У меня сейчас нет времени объяснять. Спроси в школе учителя истории, он тебе расскажет.
      — А почему их хоронили в таких глубоких подвалах? — с опаской оглядываясь по сторонам, расспрашивали ребята.
      — Их не хотели хоронить на обычных кладбищах и вообще преследовали, они были вынуждены скрываться.
      Нудис попробовал поднять каменную крышку. Несколько ребят тотчас же бросились к нему на подмогу, и не успел Теодор опомниться, как крышка была открыта. Этот гроб не был пустым. Ребята с любопытством наклонились над ним и увидели коричневое сморщенное лицо и длинные усы. На покойнике была чёрная бархатная одежда.
      — Смотри, мумия, — шепнул Пикколо.
      — Это странно, — прикусил губу Теодор. — Если покойник превратился в мумию, значит, здесь очень сухо и есть какое-то движение воздуха… Чуете? — спросил он, оглядевшись.
      Ребята дрожали мелкой дрожью.
      — Что?
      — Да нет, ничего. Просто свежий воздух, — засмеялся Теодор.
      — Смотрите, такой глубокий подвал и никакой плесени. Наверное, хорошая вентиляция.
      — Ты думаешь, что имеется замаскированный выход? — спросил Нудис.
      — Наверняка! — убеждённо ответил Теодор. — Не могпи же эти типы раствориться в воздухе.
      — Может, они спрятались в саркофагах?.. — взволнованно шепнул Пикколо.
      — Тоже придумал, — пожал плечами Теодор. — Зачем бы им прятаться?
      — Ну, услышали, что мы идём, увидели свет и испугались.
      Теодор покачал головой.
      — Если хочешь, можешь, конечно, проверить саркофаги, а я займусь стенами. А ну, ребята, осветите стены. Нужно их выстучать и проверить, нет ли где щели.
      Ребята принялись за дело. Стены были сложены из тёсаного камня. Один блок тесно прилегал к другому. Ребята пообивали себе пальцы, выстукивая камень, но звук был слабый и глухой. Это означало, что никакого пустого пространства за стеной нет.
      Пикколо и Нудис попробовали было открывать саркофаги, но, кроме гробницы с мумией Христофора Ласки, ни один саркофаг открыть не удалось. Каменные плиты незыблемо лежали на своих местах.
      — Они, наверное, чем-то прикреплены, — мучаясь с крышкой, простонал Нудис.
      — Может, их изнутри кто-нибудь держит, — просопел красный от натуги Пикколо.
      — Глупости, — вытирая лоб, сказал Нудис. — Они намертво скреплены каким-то раствором. Держит как цемент. Зря стараемся.
      Нудис обеими руками оперся о надгробие. Внезапно ему в голову пришла занятная мысль. Он оглянулся на ребят, занятых выстукиванием стен, и кивнул Пикколо.
      — Эй, Пикколо, иди-ка сюда. Давай устроим ребятам сюрприз. — На губах у него играла коварная улыбка.
      — Сюрприз? — Глаза Пикколо засверкали. — Какой?
      — Смотри, тут есть пустые саркофаги. Ляжем в саркофаги и притворимся мумиями. Что, неплохо?
      — И они… они не будут знать, что с нами случилось… — шепнул взбудораженный Пикколо. — Начнут нас искать, а мы как выскочим, как заорём, вот будет цирк!
      — Только смотри, малыш, — предостерёг его Нудис, — поосторожнее, чтобы ребята не заметили.
      — Где им заметить! Видишь, водят носами по стенам. И потом, мы погасим фонарики.
      — Ну, давай. Ты прыгай в тот, направо, а я в этот, налево. Считаю до трёх. По счёту «три» прыгаем оба одновременно. Внимание, раз, два, три! — скомандовал Нудис.
      Они прыгнули одновременно.
      Пикколо плохо рассчитал прыжок и слегка ушиб колено. Прикусив губу от боли, он вытянулся в саркофаге. Так он пролежал несколько минут. Нудис не отзывался.
      — Нудис, как ты там? — шёпотом спросил он. — Я стукнулся коленкой, но уже прошло.
      Нудис не ответил.
      Пикколо вспомнил, что надо вести себя тихо, и замер. От лежания на твёрдом камне страшно ныли лопатки, и он время от времени осторожно их почёсывал. «Не так-то легко быть покойником», — благодушно подумал Пикколо и улыбнулся при мысли о том, как ловко они подшутили над ребятами.
      Так он пролежал ещё минуты три, когда вдруг услышал взволнованные голоса:
      — Где Пикколо?
      — Нудис! Смотрите, нет Нудиса.
      — Куда они девались?
      — Удрали.
      — Струсили.
      — Ну да, с чего это вдруг?
      — Давайте поищем.
      — Наверное, спрятались за саркофагами. Ребята разбежались в разные стороны.
      — Эй, глядите, — раздались голоса, — тут какая-то новая мумия.
      — Какой-то арианский ребёнок…
      — Посветите… А то ничего не видно.
      Подбежав с фонариками, ребята наклонились над гробницей. В этот момент оттуда выскочила маленькая фигурка. Все бросились врассыпную.
      — Стой, стой! — кричал Теодор. — Что с вами? Но ребята были уже на лестнице.
      — Мумия ожила… — в ужасе пролепетал Мрувка.
      — Ты что, спятил? Какая ещё мумия?! — крикнул Теодор.
      — Там… там в углу, — дрожащей рукой показывал Мрувка.
      — Да ведь это Пикколо, — сказал Теодор, с сожалением глядя на Мрувку. — Хорош отряд. Все сразу наутёк. Эй там, на лестнице, вернитесь обратно! Пик коло, что это за шутки? Где Нудис?
      — Нудис тоже мумия.
      — Что? Что такое?
      — Он лежит в том саркофаге, направо. Теодор засопел и смерил Пикколо уничтожающим взглядом.
      — Нудис, вылезай! — крикнул он. Нудис не отозвался.
      — Хватит шутки шутить! Забыли, что вы тут для серьёзного дела, а не для забавы? Выходи, Нудис. Заснул ты, что ли?
      Никто не отозвался.
      Теодор подбежал к саркофагу и замер от изумления — саркофаг был пуст.
      — Ты говорил, он спрятался здесь!
      — Да. А что? — удивился Пикколо.
      — Здесь никого нет.
      — Не может быть.
      Пикколо, а за ним и все ребята подбежали к саркофагу.
      — Что с ним могло случиться?
      — Смотрите, вот только пуговица осталась. Пикколо наклонился за чёрным кружком, но не мог дотянуться — саркофаг был слишком глубок.
      — Подожди, я достану. — Теодор хотел его оттолкнуть, но Пикколо быстро прыгнул в саркофаг.
      И тут произошло нечто странное. Нижняя часть саркофага с лёгким свистом провалилась под землю, приоткрыв на секунду чёрную пропасть. Ребята в испуге отскочили.
      Только Теодор остался на месте. Быстро осветив пропасть фонариком, он увидел круглые от ужаса глаза бедного Пикколо. Мальчуган судорожно цеплялся за каменную плиту, которая вместе с ним опускалась в бездну. В это же мгновение снизу донёсся пронзительный крик Нудиса. Потом всё стихло. Дно саркофага медленно вернулось на своё место.
      Ребята стояли затаив дыхание. Один Теодор улыбался.
      — Вот это здорово! У нас появился собственный лифт. Кто поедет со мной?
      Теодор поставил ногу на край саркофага. Никто не двинулся с места.
      — Что, страшно?
      — Слишком много впечатлений для одного дня, — пробормотал Мрувка.
      — Спуститься можно, — отозвался кто-то ещё. — Но как вернуться?
      — Хорошо, — сказал Теодор, — возвращайтесь все наверх. Я поеду один.
      Ребята хмуро потупились, но никто не тронулся с места.
      Теодор, не дожидаясь ответа, прыгнул в саркофаг и съехал вниз. На мгновение ему показалось, что желудок подступил к горлу — саркофаг двигался быстрее, чем скоростные лифты во Дворце культуры. К счастью, всё продолжалось не более секунды, лифт внезапно затормозил и накренился в сторону, вывалив Теодора на землю.
      Где-то рядом сверкнули огоньки двух фонариков.
      — Нудис, Пикколо, это вы? — спросил Теодор, хватая свой фонарик.
      — Так точно, командир!
      — Целы, невредимы?
      — Так точно! — вытянувшись в струнку, лихо отчеканили ребята, только голоса у них немного дрожали.
      — Что это за пещера? — спросил Теодор, оглядываясь по сторонам.
      — Какие-то подвалы, — пролепетал Нудис. — Можно задать вопрос?
      — Говори.
      — Ты… ты тоже съехал по ошибке, как я и Пикколо? Теодор покачал головой:
      — Это всё входит в план операции. Мы преследуем негодяев, которые похитили Марека Пегуса и заточили Ипполлита Квасса.
      — А… где остальные ребята? — спросил Пикколо.
      — Остальные… — Теодор кашлянул.
      — Они сюда не съедут?
      Прежде чем Теодор успел ответить, дно саркофага, со свистом разрезая воздух, снова съехало вниз — оттуда соскочили двое ребят.
      — Мрувка, ты здесь? — крикнул Нудис.
      — Едем все, как один, — бодро отвечал Мрувка. — Мы не могли оставить вас одних.
      Действительно, «лифт» поставлял всё новых и новых сыщиков.
      Теодор довольно улыбнулся.
      — Молодцы, ребята! Но два человека должны остаться у саркофагов как связные.
      Охотников не оказалось. Страх был преодолён, и ребята рвались к действию. Снова пришлось кинуть жребий. Выбор пал на Мрувку и Стефана Новака. Стиснув зубы, они молча вышли из шеренги.
      Только тут ребята вдруг подумали, что, собственно говоря, неизвестно — действует ли «лифт» в обратном направлении, то есть может ли он поднять их наверх, да и как его опустить.
      Задрав голову, ребята смотрели на узкий каменный туннель. Вверху уныло поблёскивало дно саркофага, освещённое фонариками.
      — Как же быть? — пробормотал наконец Пикколо. — Ведь мы… ведь мы теперь отрезаны.
      Теодор похлопал его по спине.
      — Как спустить лифт вниз? — испуганно спросил Нудис. — Мы совсем об этом не подумали!
      — Нужно было задержать его, когда он опустился в последний раз.
      Ребята испуганно смотрели на Теодора.
      — Что теперь с нами будет?
      — Нужно свистнуть лифтёру, — улыбнулся тот.
      — Ты шутишь?
      Теодор осветил фонарём стены шахты.
      — Посмотрите. Лифт действует, как блок. Он съезжает вниз под тяжестью пассажира, который попадает в саркофаг. Зато вверх его нужно тянуть за этот трос — Теодор показал на толстые стальные канаты, а также на укрытые в каменных ограждениях круглые блоки.
      — А как опустить дно саркофага вниз, если в саркофаге нет груза?
      В ответ Теодор потянул за трос, и — о чудо! — окованное поблёскивающей жестью дно саркофага начало медленно опускаться.
      — Неужели ариане придумали такое устройство? — спросил потрясённый всем увиденным Пикколо.
      Теодор снисходительно улыбнулся:
      — В те времена не пользовались стальными канатами. Присмотритесь к этому тросу! Точно такие тросы можно увидеть на любой стройке. — Теодор осветил его фонариком. — Смотрите, на блоке есть даже какая-то надпись: «X. Цегельский и K°. Познань». Похоже, что мерзавцы украли его с какого-нибудь завода или стройки.
      — У них, конечно, здесь свои тайники.
      — Возможно, тут скрывается какая-то банда.
      — Они, наверное, вооружены.
      — Тише, тише! Вдруг нас тут услышат!
      — А что, если они на нас нападут? Лицо Теодора стало серьёзным.
      — Мы должны держаться очень осторожно и действовать быстро. Я уже вам говорил, что это не забава. Mpувка и Новак, живее садитесь в лифт.
      Ребята молниеносно выполнили приказ.
      — ТЯНИТЕ! — крикнул Теодор.
      Четыре пары рук ухватились за трос. Вскоре Мрувка и Повак снова оказались наверху.
      — А теперь вперёд! — скомандовал Теодор.
     
      Глава X
     
     
      Окровавленная тетрадь. — Главный тайник. — Люди с горшком горохового супа. — Теофиль Боцман. — Веракоко.
      По широкому подземному коридору осторожно продвигались четверо ребят. Самый высокий из них, Нудис, должен был всё время нагибаться, чтобы не стукнуться головой о почерневшие, выложенные крупными готическими кирпичами своды. Коридор был чисто прибран, а по стенам в продолблённых желобках тянулись электрические провода.
      — Смотрите, тут даже электричество проведено!
      — У них непременно должно быть электричество, — сказал Теодор. — Иначе им вскоре не хватило бы воз духа. Здесь наверняка действуют электрические вентиляторы. Чувствуете движение воздуха?
      Действительно, лица ребят овевал лёгкий ветерок.
      Вскоре готический коридор привёл их к другому ходу, пересекавшему первый. Второй ход был на метр шире, потолок плавно переходил в круглый свод.
      Освещая путь фонариком, Теодор внимательно всё осмотрел.
      — Он совсем в другом стиле, — сказал Теодор, — должно быть, построен позже.
      — Разве коридор может иметь какой-нибудь стиль? — засмеялся Пикколо.
      — Всё имеет свой стиль, — буркнул Теодор, сосредоточенно разглядывая проложенные вдоль стены трубы. — Интересно, — заметил он, — эти трубы похожи на водопроводные.
      — Или на паровое отопление, — сказал Нудис. — Ты чувствуешь, как здесь тепло?
      — Смотрите, настоящий калорифер! — крикнул Кусибаба и помчался в глубь коридора.
      Ребята осмотрели коридор и убедились, что он тёплый.
      — Мерзавцы, у них тут все удобства, — сказал Теодор, — а посмотрите, как подмели! Чище, чем на Маршалковской.
      — Пойдём туда! — предложил Нудис. — Глядите, вон на песке их следы. Они сейчас, наверное, там.
      — Это отпечатки ступнёй одного человека, — сказал Теодор, — а тех мерзавцев было трое.
      — А вот и нет! Ясно видно, что следы разные.
      — Так только кажется. Это просто следы хромого человека, который к тому же бежал. Правая подошва отпечаталась довольно ясно, а левой он ступал только на пятку. Но это следы одного человека, а тех было трое, — повторил он.
      Ребята вернулись и пошли дальше по первому коридору. Однако не успели они сделать и десяти шагов, как Теодор дал знак остановиться.
      — Посмотрите, что там лежит у стены.
      Фонарик осветил какой-то грязно-белый предмет. Нудис бросился вперёд и поднял его.
      — Какие-то бумаги!
      — Наверное, документы, — шепнул Пикколо.
      — Нет… это тетрадь, — сказал Нудис, — она затоптана, измята и перепачкана, но это тетрадь, обыкновенная школьная тетрадь по польскому языку.
      — Покажи. — Пикколо вырвал у него тетрадь, с любопытством оглядел её… и вдруг замер.
      — О боже, — прошептал он, — здесь кровь… Страницы слиплись от крови.
      — Может, это тетрадь Марека? — выпалил Нудис. На мгновение все оцепенели.
      — Наверное, Марека, а то откуда здесь взяться школьной тетради, — простонал Пикколо.
      — Глупости, — прервал его Теодор. — У Марека не было с собой тетрадей. Он ведь ехал на велосипеде.
      — На обложке какая-то фамилия, — сказал Нудис, — только я не могу разобрать… посветите фонариком.
      Два фонарика направили свой свет на тетрадь.
      — Е… Ежи… Т… Трупик, — с трудом расшифровал Нудис.
      — Какой ещё Трупик, нахмурился Теодор. — Никогда такой фамилии не слышал. Дай-ка тетрадь. Туринс, а не Трупик, — сказал он. — Ежи Туринс из пятого класса.
      Теодор медленно просматривал окровавленные страницы.
      — Мне этот почерк знаком… Откуда я его знаю? — задумчиво повторял он.
      — Теодор, Теодор, посмотри! — раздался вдруг крик Пикколо.
      — Не кричи, а то нас накроют, — оборвал его Теодор. — Ведёте себя, как в школе на перемене. Что случилось?
      — Смотри, пулька, настоящая пулька… Посмотри, что я нашёл. — В руке у Пикколо поблёскивал маленький нестреляный патрон.
      — Револьверная, — сказал Пикколо, вручая патрон Теодору.
      — Нет, скорее всего, от пистолета. Калибр семь, — определил Теодор. — Где ты его нашёл?
      — Там, посреди коридора.
      — Откуда он здесь взялся?
      — Его мог обронить один из этих типов.
      — Обронить? — покачал головой Стась Кусибаба. — Так, ни с того ни с сего?
      — Патрон мог выпасть из кармана.
      Стась Кусибаба молча осматривал землю и стены.
      — Боже мой, — неожиданно воскликнул он, — смотрите, кровь!
      Пикколо и Нудис бросились к нему — на жёлтом песке под стеной темнели красные пятна.
      — Но… что означает эта кровь? — пролепетал Пикколо. — В кого-нибудь стреляли?
      — Не думаю, — сказал Теодор. — Гильз нигде не видно. Думаю, что разбойники, которых мы видели возле костёла, просто подрались здесь и расквасили друг другу носы. Один из них — хромой. Так вот, хромой убежал по тому широкому коридору, где следы. Во время драки он потерял тетрадь своего сына, а из кармана у него выпал патрон.
      — А зачем он носит с собой эту тетрадь? — спросил Нудис.
      — Это, наверное, тетрадь его сына, у воров ведь тоже есть дети, — сказал Кусибаба.
      — Хорошо, но зачем же он её сюда притащил? — настаивал Нудис.
      На этот вопрос никто не мог найти ответа.
      — Хватит спорить! — сказал Теодор. — Пошли.
      Они прошли ещё метров двадцать, потом коридор неожиданно свернул в небольшую пещеру, из которой в разные стороны расходились лучами узкие и низенькие ходы. Пять из них были тёмные, только в одном поблёскивал свет и было слышно слабое гудение электрического моторчика.
      — Теперь ни звука, — шепнул Теодор, — в любую секунду мы можем встретить бандитов.
      Пригнувшись, они быстрым ходом, гуськом двинулись по узкому коридору. Свет всё приближался; внезапно перед глазами ребят выросла стальная решётка. Теодор толкнул её.
      НО ОНА НЕ ДРОГНУЛА.
      — Заперта на колодку, — пробормотал он. — Это железная решётчатая дверь вроде тех, какие бывают в тюрьмах или сокровищницах.
      Все с любопытством прильнули к двери. Чем дольше ребята вглядывались в то, что находилось по ту сторону решётки, тем больше изумлялись.
      Коридор выходил в обширное, примерно тридцатиметровое помещение. От середины потолка в разные стороны лучами расходились готические нервюры, переходившие в толстые колонны, подпиравшие свод. В потолке, посередине, было просверлено отверстие — здесь висела яркая электрическая лампа. Всего поразительнее, однако, было то, что находилось внутри зала. Под стеной стоили в ряд три белых ящика, напоминавших холодильники. Возле них на больших, отливающих металлом столах сверкало что то жёлтое. У противоположной стены — ряд узких шкафчиков со странными замками, а в углу — одна возле другой — пять несгораемых касс. На матрасе в серую и зелёную полоску лежал какой-то давно не бритый, заросший чёрной щетиной человек в красном спортивном костюме. Он спал с открытым ртом и препротивно храпел. Рядом с ним примостился толстый бородач с подвязанной щекой.
      — Толстяк с бородой, которого мы видели в кустах возле стены, — заволновался Нудис, — это, наверное, его поколотили там, в коридоре.
      Теодор кивнул.
      — Посмотрите, сколько здесь холодильников! — удивился Пикколо.
      — Это не холодильники, а электрические печи.
      — Тут, наверное, подземная часовня.
      — Часовня? — удивился Стась Кусибаба.
      — Бандитская часовня, — таинственно шепнул Пикколо, и его подстриженные ёжиком волосы взъерошились ещё больше.
      — Ну, ты скажешь!
      — Видишь, вон фигура какого-то святого. Вся из серебра. А рядом разные золотые и серебряные сердечки, звёздочки… ну, как это там называется…
      — Разные дары.
      — Ну да, дары. А вон золотой крест, дароносица и чаши. Ой… сколько чаш! И все из серебра и из золота. На этой дароносице, наверное, драгоценные камни смотри, как блестят! Особенно тот большой, сверху. Это должно быть, самый настоящий бриллиант.
      Но Стась Кусибаба уже не слушал. Он глядел туда, куда показывал Нудис.
      — Гляди, гляди, командир, — сказал Стась, — сколько там часов, браслетов, и все золотые. Вон на том столе.
      Теодор приложил к глазам бинокль и внимательно оглядел стол.
      — Как вы думаете, где мы находимся? — тихонько спросил он.
      Ребята выжидающе смотрели на него.
      — Мы в самом главном воровском тайнике Я уже давно слышал, что где-то должен быть такой тайник, но никогда не думал, что увижу его своими глазами — шёпотом говорил Теодор. — Вон электрические тигли для переплавки серебра и золота. В тех шкафах, наверное, разные кислоты для очистки золота от примесей других металлов.
      — А зачем они переплавляют драгоценности — шепнул Пикколо. — Разве не жалко? Такая красивая дароносица, она, наверное, старинная. А перстни — королевские или княжеские.
      — Конечно, жалко, — сказал Теодор, — но воры не считаются с этим. Чем ценнее и стариннее вещь, тем она известнее, и тем труднее её продать. Поэтому они должны её переплавить или изменить так, чтобы никто не узнал.
      Человек в красном костюме вдруг заворочался, и Теодор умолк.
      На мгновение ребята замерли. Человек в спортивном костюме снова громко захрапел. Тем временем Теодор щёлкнул фотоаппаратом и сказал:
      — Мы слишком долго здесь торчим. Квасса, наверное, держат где-нибудь в другом месте. Надо исследовать остальные коридоры.
      — А если мы наткнёмся на бандитов? — спросил Пикколо.
      — Будем сражаться, — твёрдо сказал Стась Кусибаба.
      — Постараемся удрать, — улыбнулся Теодор. — Мы выполняем разведывательную службу и должны избегать всяких столкновений.
      — А если нельзя будет иначе?
      — Тогда другое дело, — тихо ответил Теодор.
      Ребята осторожно выбрались из коридора и вернулись к тому месту, где ходы лучами расходились в разные стороны. Тут они услышали чьи-то шаги и приглушённый говор. Теодор дал ребятам знак. Они спрятались в глубине ближайшего хода и припали к стене.
      Из пятого хода вышел атлетически сложённый человек в кожаной куртке. Пикколо толкнул Нудиса в бок.
      Нудис кивнул. Это был тот самый тип, которого они видели возле костёла.
      Он, сопя, тащил в руках пузатый горшок. За ним семенил маленький худой человечек.
      — Не нервничай, Боцман, — повторял он, догоняя верзилу в кожаной куртке. — Прошу тебя, не нервничай, кузнечик мой.
      — Отойди, Хилый, а то дам тебе, как Антосю Турпису — рявкнул басом верзила в куртке.
      — ПОЧЕМУ ТЫ ТАК НЕРВНИЧАЕШЬ?
      — Ну как тут не злиться? Я думал, меня вызвали, чтобы расквитаться с Венчиславом Неприметным. Наверху этот балбес Антось ничего мне не сказал, и, только когда мы спустились вниз, он стал скулить, что произошла ошибка и вместо Венчислава Неприметного схватили Ипполлита Квасса. Терпеть не могу вранья и халтуры. Я лично всегда действую честно. Тебе, Хилый, хорошо известна моя исключительная честность.
      — Совершенно верно, кузнечик мой, — пролепетал Хилый, — произошла достойная сожаления ошибка.
      — Вот за эту ошибку он и получил по зубам! — загремел Боцман. — Что это за дурацкие выдумки — притащили сюда сыщика, и я, Боцман, должен кормить его гороховым супом?
      — Ей-богу, я не виноват. Это шеф велел. Мы должны кормить его по очереди.
      — И до каких пор он будет держать тут этого дармоеда?
      — Шеф хочет у него кое-что разузнать.
      — Здесь таким типам не место, — продолжал злиться Боцман. — Тут работают. И вообще, какое мне до всего этого дело! Я работаю по золоту. А сейчас у меня отпуск. Понимаешь — отпуск. Полагается мне отдыхать или нет? Я хотел поехать подлечиться, в этих проклятых подвалах совсем подорвал здоровье!
      — Ты непременно должен поговорить с Квассом. Шеф вызвал тебя, чтобы ты с ним поговорил, никто из нас не может с ним справиться.
      — Какие могут быть с ним разговоры? Что это за новые методы? — прохрипел Боцман.
      — Это ты не прав. С Квассом надо обращаться вежливо. Шеф знает, что делает. Ипполлит Квасс очень влиятельный человек, у него везде связи. А кроме того и прежде всего, кузнечик мой, у Квасса большие, прямо-таки энциклопедические познания. Если бы наш шеф столько знал, мы бы давно были миллионерами где-нибудь в Каракасе, не говоря уже о Боготе, кузнечик мой.
      — Ты говоришь, что у Ипполлита Квасса энциклопедические познания? — оживился Боцман.
      — Совершенно верно, кузнечик мой. Он обладает энциклопедическими познаниями, и именно поэтому шеф хочет, чтобы ты с ним поговорил. Ты должен позаимствовать у него хотя бы крупицу знаний.
      — Позаимствовать?
      — Вот именно! Ну, хотя бы на букву «А».
      — На букву «А», — пробасил Боцман. — А если на букву «А» не удастся?
      — Ну тогда на букву «Б».
      — На букву «Б»… А если?..
      — Это неважно… Лишь бы ты хоть что-нибудь позаимствовал.
      — Ну ладно, — примирился Боцман. — А… а зачем вы посылаете меня к нему с гороховым супом?
      — Это манёвр политический, кузнечик мой. Чтобы укротить зверя, дрессировщик подходит к нему с хлыстом в одной руке и со жратвой в другой. Поэтому мы решили подойти к Ипполлиту Квассу с горшком горохового супа.
      — Почему горохового?
      — Гороховый суп — любимое блюдо Ипполлита Квасса. А кроме того, — понизил голос Хилый, — этот суп заправлен таблетками веракоко. Ты слышал, кузнечик мой, о таблетках веракоко?
      — Нет. А что это такое?
      — Это новейшее средство. Рекомендуется при нервных и психических заболеваниях, особенно когда больной находится в состоянии апатии. Оно сначала вызывает у него хорошее настроение, а затем потребность говорить, довериться, открыться, излить душу. Больной не может удержаться и говорит, говорит. А потом, высказавшись, часа через два засыпает.
      — Но ведь это опасно, — побледнел Боцман. — Где вы это взяли?
      — Шеф привёз из Америки. Во время последней поездки в Соединённые Штаты ему удалось стянуть веракоко прямо из аптекарского склада на Сорок Пятой Авеню в Нью-Йорке.
      — Это адски опасно, — испуганно повторил Боцман. — А что, как шеф всыплет эту веракуку в суп или в рюмку тебе или мне?..
      — Веракоко, веракоко, кузнечик мой…
      — И… и не приведи бог, если она попадёт в руки милиции, прокуроров, судов и вообще, так сказать, власти!
      — Не попадёт.
      — Кто может поручиться? — простонал Боцман.
      — Шеф всё предвидел. В случае провала — таблетки веракоко исчезают.
      — Каким образом?
      — Шеф носит в жилете голодную мышь. Эта мышь дрессированная. В случае опасности шеф только перекладывает таблетки из одного кармана в другой, и мышь немедленно их съедает. А что потом будет говорить мышь, не имеет никакого значения. Не правда ли, кузнечик мой?
      — Действительно, показания мыши уже не так опасны. Но почему вы даёте эту веракуку в гороховом супе?
      — У веракоко сильный специфический запах, и только гороховый суп может его заглушить.
      — Понимаю. Но почему, располагая таким сильным, таким великолепным средством, вы до сих пор не накормили им Ипполлита Квасса?
      — Дело в том, кузнечик мой, — вздохнул Хилый, — дело в том, что, несмотря на наши неоднократные уговоры и строгую диету, Ипполлит Квасс упорно отказывается от горохового супа.
      — Должно быть, что-то пронюхал.
      — Пожалуй, потому что каждый раз, когда ему дают горшок с супом, он с достойным удивления упорством обливает им сторожа, а горшок надевает на голову.
      — СЕБЕ?
      — Нет. Сторожу.
      — И вы хотите, чтоб я тоже это испробовал?
      — Все уже испробовали, кузнечик мой, теперь твоя очередь, — проскрипел Хилый и усмехнулся, при этом его длинный крючковатый нос снова коснулся подбородка. — Ну, пора в путь, иначе суп остынет, и тогда Квасс к нему не притронется. Он очень привередлив и капризен!
      Пробормотав какое-то проклятие, Боцман вздохнул и, засучив до плеч рукава комбинезона и рубашки, начал ощупывать свои мускулы, буграми ходившие под кожей.
      Хилый с уважением смотрел на эту пробную демонстрацию силы.
      — Поди-ка сюда, Хилый, — пробасил Боцман, хватая его за руку, — а ну, стань здесь, передо мной.
      — Что ты, кузнечик мой? — испугался Хилый.
      — Хочу провести небольшую репетицию. Проверить, удастся ли мне влить в глотку Квасса это пойло.
      Одним ударом он свалил Хилого на землю, сел на него верхом и, сжав одной рукой ему челюсти, протянул другую к горшку с гороховым супом.
      Под нажимом опытной руки Хилый раскрыл рот как рырыба. Боцман наклонил горшок с гороховым супом, но длинный, загнутый книзу нос Хилого делал такое кормление невозможным.
      Боцман захохотал громким басом и отпустил Хилого, который с писком вскочил на ноги.
      — Если бы не твой нос, хлебнул бы ты супчику…
      — Оставь, оставь меня… кузнечик мой, — отбивался от Боцмана Хилый, — так с коллегой не поступают!
      — Ничего, ничего, мой Хризостом, — Боцман похлопал Хилого по торчащим лопаткам. — Я просто пошутил.
      — Хороши шутки… Хороши шутки, кузнечик мой, ты меня чуть не задушил.
      — Зато теперь ты знаешь, каким способом я буду кормить Ипполлита Квасса, — захохотал Боцман. — Бери горшок. Пошли.
      Он тяжело поднялся с земли, спустил рукава, надел кожаную куртку, почистил бензином чёрные перчатки на руках и исчез в третьем коридоре. Следом за ним, ощупывая горло, мелким, неровным шагом ковылял Хилый с горшком в руках.
      Они ушли, оставляя за собой запах бензина и горохового супа.
     
      Глава XI
     
     
      Мудрый замысел Теодора и героический поступок Пикколо. — Ипполлит Квасс благодарит ребят, однако он проголодался.
      Теодор стиснул зубы, глаза его сверкали.
      — Ребята, — сказал он, — Ипполлит Квасс в страшной опасности.
      — Веракоко, — прошептали ребята.
      — Веракоко, — повторил Теодор. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Квасса накормили этим супом.
      — Но что делать? — шепнул Нудис.
      — У нас нет никакого оружия, — добавил Кусибаба.
      — Мы не сможем даже вызвать милицию, — сказал Пикколо.
      Теодор задумчиво смотрел под ноги.
      — Нужно найти выход, и немедленно.
      — Давайте уничтожим провода, — предложил Кусибаба, — свет погаснет, станет темно, и они не смогут накормить Ипполлита Квасса, даже если сумеют к нему пройти.
      — У них может быть с собой запасной фонарь! — возразил Теодор.
      — А что, если их заарканить с помощью лассо? — предложил Нудис. — Мы ведь бросали лассо на тренировках.
      — Не будь ребёнком, — поморщился Теодор. — Видел, какие у Боцмана мускулы? Даже если ты его схватишь, всё равно не сможешь удержать. Он разорвёт любую петлю. Надо придумать что-то похитрее.
      Теодор нетерпеливо сжимал кулаки.
      — Слушай, Пикколо, — сказал он вдруг. — У нас нет времени на размышления. Дорога каждая секунда. Немедленно беги за Боцманом. Догонишь и метров так с десяти бросай в него этими консервами. — Теодор поспешно вынул из рюкзака банку скумбрии в томате. — Когда Боцман обернётся, побежишь в нашу сторону, ясно?
      — Ясно, — застучал зубами Пикколо.
      — Боишься? — Теодор внимательно посмотрел на него.
      — Боюсь, — честно признался Пикколо.
      — Не сможешь выполнить задание?
      — Боюсь, но смогу.
      — Только целься как следует, — добавил Теодор. — И помни, нужно действовать тихо. Неизвестно, сколько здесь ещё этих бандюг.
      — Так точно, — шепнул Пикколо.
      — А теперь беги. Всё зависит от тебя.
      Пикколо убежал.
      Теодор с тревогой огляделся по сторонам. Возле стены лежало несколько чугунных труб, очевидно оставшихся после ремонта водопровода. Теодор вооружил ими ребят.
      — Становитесь по обе стороны коридора, — сказал он, подталкивая их к нишам.
      Затем он снял с плеч Кусибабы рюкзак, положил его посреди коридора, зажёг карманный фонарик и пристроил его поверх рюкзака.
      Кусибаба и Нудис с удивлением глядели на все эти приготовления.
      — Для чего ты это делаешь?
      — Это приманка, — скачал Теодор. — У меня нет времени придумывать что-нибудь получше, и я вынужден сочинять на ходу. Когда Боцман будет преследовать Пикколо, у пего па пути внезапно окажется странный рюкзак с горящим фонариком. Что сделает тогда Боцман? Остановится и наклонится, чтобы рассмотреть странные предметы, в худшем случае замедлит шаги. Тут мы должны оглушить его, повалить и отобрать пистолет.
      — А как быть с Хризостомом Хилым?
      — Хризостом Хилый бегает медленнее Боцмана, к тому же у него болит нога, он прибежит, когда боцман будет уже оглушён. Как-нибудь справимся и с ним. К тому времени мы успеем отобрать у Боцмана пистолет.
      — А если Хилый подымет крик и переполошит остальных?
      — Ничего не поделаешь! Тогда отступим вглубь третьего коридора, освободим Квасса и будем обороняться. В семь часов Пиридион сообщит о нас капитану Трёпке в Главную комендатуру. Трёпка немедленно начнёт действовать. До тех пор как-нибудь продержимся.
      Теодор умолк, так как послышался топот. Это бежал Пикколо, а за ним Боцман. Пикколо перепрыгнул через рюкзак и побежал дальше. Боцман был так разъярён, что, казалось, даже не глядел под ноги.
      У ребят перехватило дыхание. Если он будет всё время бежать в таком темпе, едва ли удастся в него попасть. Но запальчивость Боцмана имела свою хорошую сторону. Гигант вообще не заметил рюкзака и роковым образом споткнулся о него. С двух сторон на Боцмана обрушились удары. Он зашатался и, не издав даже стона, рухнул без сознания на землю.
      Нельзя было терять ни секунды. Издалека уже приближался Хризостом Хилый с горшком супа в руках.
      — Связать! — бросил ребятам Теодор. В то время как Кусибаба и Нудис опутывали гиганта верёвками, Теодор, торопливо обыскав его карманы, нашёл там связку ключей, бумажник и то, что ему больше всего в этот момент было нужно, — пистолет, запасную обойму и несколько патронов.
      Схватив оружие, он тут же направил его на подбегавшего бандита.
      Хризостом Хилый остановился и начал звать на помощь. К счастью, после проведённой Боцманом репетиции, Хилый совсем потерял голос и теперь еле слышно пищал.
      Ребята подбежали к нему.
      — Руки вверх! — скомандовал Теодор. — Молчать!
      Хризостом Хилый поднял вверх дрожащие руки и затих. Он то и дело бросал испуганные взгляды на Боцмана.
      — Связать голубчика! — приказал Теодор.
      Ребята бросились выполнять приказ.
      — Ноги тоже?
      — Нет. Только руки. Прихватим его с собой. И оставьте конец верёвки, чтобы удобнее было вести.
      В это время с другого конца коридора подбежал запыхавшийся Пикколо.
      — Молодец, Пикколо, ты сегодня отличился, — сказал Теодор. — Возьми эту посудину, и пойдём.
      Минуту спустя маленький отряд уже маршировал по узкому коридору. Впереди с фонариком и пистолетом в руке шёл Теодор, за ним, ведя на верёвке связанного пленника, — Нудис, за пленным шагал Стась Кусибаба с набитым рюкзаком — интендант отряда. Шествие замыкал маленький Пикколо с горшком горохового супа в руках.
      Пройдя около ста метров, они обнаружили в стене правой стороны железную решётчатую дверь.
      Теодор остановился, глянул сквозь прутья и улыбнулся.
      — Мы на месте, — шепнул Теодор, — это он.
      — Ипполлит Квасс! — крикнули ребята.
      Они подбежали к решётчатой двери и долго не могли ничего разглядеть. Внутри было темно, только над дверью горела едва заметная электрическая лампочка. Ребята направили за решётку сноп света карманных фонариков.
      В маленьком с низкими сводами подземелье, в углу, они увидели распростёртого на матрасе человека.
      — Ты думаешь, это он? — шепнул Нудис.
      Вместо ответа Теодор мотнул головой, показывая на Хризостома Хилого.
      Бандит был явно обеспокоен. Он глядел то на ребят, то на спящего и нервно моргал глазами.
      — Ипполлит Квасс! — позвал Теодор. Человек приподнялся и сел, кутаясь в одеяло.
      — Пан Ипполлит, — повторил Теодор, — мы пришли вас освободить.
      — Кто ты, мальчик? — слабым голосом спросил сыщик.
      — Меня зовут Теодор.
      — Теодор? — Сыщик вскочил с матраса. — Теодор? — удивлённо повторил он. — Стало быть, так выглядит Теодор?
      — Вы меня знаете?
      Ипполлит Квасс рассмеялся.
      — Я не был бы Ипполлитом Квассом, если бы не слышал о тебе, мой мальчик. Ты живёшь… Нет, этого я не скажу при таком негодяе, — повернулся он к Хризостому. Хилому. — Как это случилось, что ты… нет, это… невозможно… ты возвращаешь мне жизнь, мой мальчик! — Ипполлит Квасс отбросил одеяло в угол и, раскрасневшись, смотрел на Теодора. — Подожди, мальчик… может быть, ты настолько гениален, что добыл ключ от этой клетки?
      — Добыл. — Теодор вынул из кармана связку ключей.
      — Я редко чему-нибудь удивляюсь, мой мальчик, но ты заслуживаешь величайшего удивления… Однако вернёмся к делам практическим: нет ли у тебя чего-нибудь съестного, мой мальчик? Эти мерзавцы морили меня голодом.
      — Сначала мы вас выпустим.
      Теодор начал примерять ключи к замку.
      — Ключ с четырьмя большими зубчиками и тремя поменьше, — объяснял сыщик, — вот этот, совершенно верно, мой мальчик.
      Минуту спустя Ипполлит Квасс горячо обнимал ребят. Внезапно взгляд его упал на горшок с супом, который держал Пикколо.
      — И об этом позаботились, молодцы. Браво! — Он с радостным воплем вырвал горшок из рук мальчика.
      Бедняга должно быть, страшно проголодался.
      — Что вы делаете? Стойте! — испуганно крикнул Теодор. — Не прикасайтесь к этому супу! Этот суп заправлен таблетками верококо…
      Но Ипполлит Квасс не слышал. Сунув нос в горшок, он принялся жадно хлебать остывший суп.
      — Не ешьте этот суп, — крикнул Теодор, — вам нельзя его есть! Мы отобрали его у Боцмана! Боцман…
      — У Боцмана! — воскликнул Квасс, — Теофиль Боцман здесь?
      На лбу у него выступили капли пота, а руки покрылись гусиной кожей.
      — Вы вспотели…
      — Да, при одной лишь мысли, что Боцман должен был меня кормить! Это одна из самых свирепых и грубых бестий, каких только знает уголовный мир. Где он?
      — Оглушённый и связанный, лежит в мусорном ящике посредине третьего коридора.
      Сыщик облегчённо вздохнул, но ещё с минуту обмахивался платочком.
      — Я очень беспокоюсь за вас, пан Ипполлит, — встревоженно сказал Теодор. — Вы сразу набросились на этот суп, а он заправлен таблетками веракоко.
      — Веракоко? — поднял брови Квасс.
      — Вы знаете это средство?
      — Веракоко, Езус Мария! — побелевшими губами повторил сыщик. — Вы пришли вовремя. До сих пор я всеми силами сопротивлялся и не ел подозрительных продуктов, а теперь так изголодался и ослабел, что наверняка съел бы этот суп.
      — Даже если бы вы не захотели, Теофиль Боцман вас заставил бы, — сказал Теодор.
      — А вы не слишком много съели? — Пикколо с испугом смотрел, сколько же супа осталось.
      — К счастью, нет, — прошептал сыщик. — Веракоко в гороховом растворе действует только после семи ложек, а я съел примерно пять. Мне угрожает лишь некоторая болтливость, но я постараюсь сдержаться. Но мы тут беседуем, а главное ещё не сделано. Дорога каждая секунда. Нужно освободить Марека. Я обещал это себе, родителям и друзьям несчастного мальчика. Давайте проведём небольшое совещание.
     
      Глава XII
     
     
      Обзор деятельности шайки Альберта Фляша. — Как накормили Хризостома Хилого и к чему это привело. — Судьба Марека.
      — Итак, вы уверены, пан Ипполлит, — сказал Теодор, — что Марека Пегуса схватили те же самые люди, что и вас, то есть банда Альберта Фляша?
      — Какие тут могут быть сомнения, это яснее ясного. Теперь я знаю всё, кроме местонахождения похищенного мальчика. Ты, наверное, догадываешься, с чего всё началось?
      — Это нетрудно сообразить, — сказал Теодор. — Для переправки украденных ценностей в притон банда Альберта Фляша пользовалась услугами мальчиков со школьными ранцами. Ранцы ребят имели двойное дно или, вернее, особые тайники для драгоценностей. С виду же ранцы были самые обычные.
      — Совершенно верно, — подхватил Ипполлит Квасс, — таким образом, этот своеобразный транспорт в течение довольно продолжительного времени действовал безотказно. Ребят, доставлявших в ранцах драгоценности, называли в банде «осликами». Одним из таких «осликов» и был сын Хризостома Хилого. Так, кажется, прозвали этого бандита.
      — Вот этого? — вмешался в разговор Пикколо, указывая на связанного Хилого.
      Квасс кивнул головой.
      — Посмотрим, однако, как развернулись дальнейшие события. Жаба пожирает комара, но сама, в свою очередь, становится жертвой змеи. Такой змеёй для Альберта Фляша оказался Венчислав Неприметный, один из самых интеллигентных и самых опасных преступников Варшавы. С некоторых пор спокойствие Альберта Фляша было нарушено известиями о регулярном ограблении «осликов». Случаи ограбления повторялись всё чаще и чаще. Это были проделки Венчислава Неприметного, который, разгадав тайну «осликов», решил на этом деле поживиться. Предприятие доходное и сравнительно безопасное. Альберт Фляш пытался организовывать засады на Венчислава Неприметного и даже назначил награду за его голову, но Венчислав Неприметный был неуловим.
      Однажды Венчислав Неприметный подкараулил Ваца — сына Хризостома Хилого — и ждал только удобной минуты, чтобы отобрать у него ранец. Вац заметил опасность и пустился наутёк. Добежав до сквера Ворцелла, он решил, что обманул преследователя, и сел на скамейку, чтобы немного отдышаться. На той же скамейке сидел Марек Пегус. У Марека был точно такой же ранец, как у Ваца. Заметив преследователя, Вац снова бросился бежать, но впопыхах перепутал ранцы. По ошибке он схватил ранец Марека, а свой оставил на скамейке. Марек, конечно, ничего не заметил, но Венчислав Неприметный, зорко следивший за всем происходящим из-за кустов, сразу обратил на это внимание.
      Отсюда его внезапный интерес к Мареку. Преступник бросился за ним, чтобы отобрать ранец. На улице это оказалось невозможным. Тогда он решил следовать за Мареком до самого дома, чтобы узнать, где тот живёт.
      Ночью он прокрался в квартиру Пегусов, открыл тайник в ранце и забрал драгоценности.
      На следующий день Хризостом Хилый установил, что Вац перепутал ранцы. В ранце Марека Пегуса он нашёл его дневник, из которого узнал, в какой школе он учится и как его зовут. На следующий день он подстерёг мальчика возле школы и отобрал у него ранец.
      Представьте себе, каково было его разочарование, когда, открыв тайник, он убедился, что драгоценности исчезли. Что, старик, это тебе не понравилось? — Сыщик подмигнул сидевшему с унылой физиономией Хилому.
      Хризостом Хилый окинул его своим лисьим взглядом, но промолчал. Только нос у него, казалось, вытянулся ещё больше.
      — Не хочешь говорить, проглотил язык, а может, старые грешки вспоминаешь? — Пан Ипполлит нетерпеливо потянул за верёвку. — Ничего, у тебя будет время подумать о них в тюрьме…
      — Твёрдый орешек, — заметил Теодор. — А с виду такой тихоня.
      Сыщик глянул куда-то в сторону, и глаза его вдруг засверкали. Он хлопнул себя по лбу:
      — Гора с плеч, мой мальчик. Сейчас он заговорит. Запоёт так, что любо-дорого. Как мы об этом раньше не подумали!
      Сыщик схватил горшок с гороховым супом.
      — Что вы хотите делать? — спросил Теодор.
      — Угощу мерзавца супчиком, — прохрипел Квасс. — Если в эту бурду действительно добавили веракоко, то пташка запоёт.
      Сопя от волнения, сыщик Квасс подошёл к бандиту.
      — Отведай, голубчик, это блюдо. Суп, правда, уже немножко загустел, но из вежливости ты не сможешь отказаться. Бандит вскочил на ноги. В глазах его был ужас.
      — Ну-ну, братец, не капризничай, выглядишь ты неважно, и хороший супчик пойдёт тебе на пользу — уговаривал его сыщик Квасс, помешивая суп ложкой. — Не хочешь?
      — У меня язва желудка, — простонал Хризостом Хилый, — повышенная кислотность, катар.
      — Всё это меня мало волнует. Суп должен быть съеден. Впрочем, если ты сейчас же скажешь, где находится Марек Пегус…
      — Не знаю, ничего не знаю, — пролепетал бандит.
      — Ну вот, сам видишь, что без супчика нам не обойтись. Нельзя быть таким упрямым.
      — Он хочет выиграть время, — заметил Теодор. — Кормите его, кормите!
      — ЕШЬ! — Квасс подсунул бандиту ложку.
      — Не хочу. — Хризостом Хилый оттолкнул ложку.
      — Не хочешь? Ну так ничего не поделаешь. Эй, ребята, подержите кастрюлю. Нужно расшевелить этого скромника. Я найду средство улучшить тебе аппетит. — Он расстегнул бандиту ворот рубашки и начал деликатно щекотать его под подбородком.
      Хризостом Хилый сперва тихонько захихикал, как девочка, потом пронзительно захохотал во всё горло и принялся извиваться как угорь.
      Ребята, онемев, смотрели на сыщика, а тот с невозмутимым видом продолжал щекотать бандита. Примерно через минуту Квасс прервал это занятие и спросил, будет ли Хилый есть суп. Ответа не последовало. Тогда сыщик снова слегка пощекотал Хилого.
      — Всё, что угодно, только не это! — громко заорал бандит.
      — Съешь?
      — Съем.
      — Хлебай скорей, не то…
      Хризостом Хилый схватил горшок и принялся глотать холодную скользкую гущу. Он вздрагивал от отвращения, потел, как мышь в мышеловке, но торопливо ел.
      Ипполлит Квасс и ребята внимательно следили за ним.
      — А это средство быстро действует? — спросил Теодор.
      — Довольно быстро, — ответил сыщик. — Две таблетки вполне достаточная доза — результаты должны сказаться уже через пять минут. А может быть, и быстрее: ведь всё это предназначалось мне. Хилому хватило бы и одной таблетки.
      Через минуту Хризостом Хилый приподнялся, сел и заулыбался. На его бледном увядшем лице появился румянец, морщины как бы разгладились. Он улыбался всё шире, и его крючковатый нос почти касался подбородка. Неожиданно он начал подмигивать ребятам и наконец хлопнул сыщика по лопаткам.
      — Веракоко действует, — шепнул Теодор, не спуская с бандита глаз.
      Хризостом Хилый громко рассмеялся.
      — Ну и боялся же я, — хихикал он, пряча лицо где-то под мышкой. — А чего боялся? Зря боялся, кузнечик мой. Что, мы друг друга не знаем? — Он попытался обнять Ипполлита Квасса за плечи. — Все свои. Вы говорите, что на меня это действует. Совершенно не действует. Вы думаете, я проболтаюсь? Хе, вы ещё меня не знаете. Я только на вид такой субтильный, кузнечик мой. Нервы у меня слабые, а всё почему? Всё потому, что много в жизни видел огорчений. И как тут, кузнечик мой, не похудеть от огорчений, если на свете нет честности. Подумать только, вор крадёт у вора. Нет, такого в нашей специальности с самого сотворения мира не было… Не было, пока не появился этот хулиган Венчислав Неприметный. Какой пример для молодёжи и как вообще может развиваться наша специальность, если аморальность вкралась в наши профессиональные ряды!
      Хризостом Хилый разоткровенничался вовсю. Теодор и Ипполлит Квасс стали уже опасаться, что он примется болтать о вещах давно известных или же не имеющих значения. Но, видно, кража драгоценностей из ранца потрясла Хилого, и он сразу же заговорил о ней. В течение нескольких минут на голову Венчислава Неприметного сыпались отборнейшие проклятия. Хилый призывал Ипполлита Квасса, Теодора и всех остальных ребят в свидетели своей обиды и требовал от них сочувствия.
      — Сколько у меня из-за этого огорчений, кузнечик мой. Ведь ранец подменён, а этот хулиган, наш шеф Альберт Фляш, может подумать, что я устроил какую-то афёру с драгоценностями. И вот я всю ночь не сплю, кузнечик мой, утром бегу в школу и поджидаю этого щенка, то есть маленького Пегуса, забираю у него ранец, заглядываю внутрь, потрошу тайник, и — о ужас! — ценностей нет! Сражённый этим ударом, я рухнул на пол, около часа лежал без движения, и только через час чей-то звонок заставил меня встать. Это пришли люди от шефа. От ужаса у меня ноги приросли к полу, зубы стучали и я весь покрылся пупырышками, как гусь, которому хотят отрубить голову.
      Что потом было, кузнечик мой, я точно не знаю — стоило мне увидеть Альберта Фляша, как я снова грохнулся на пол. Посчитай, кузнечик мой, сам, сколько раз в этот день я падал? До сих пор у меня синяки.
      У ребят не было никакой охоты жалеть бандита, но Квасс объяснил, что, если они этого не сделают, Хризостом Хилый не уймётся и не успеет всё рассказать. Ведь препарат веракоко действует всего два часа. Волей-неволей ребятам пришлось выражать ему своё сочувствие.
      Старания ребят не пропали даром, бандит успокоился и продолжал свой рассказ:
      — Наконец шеф приказал поднять меня, посадить в автомобиль и отвезти к школе. По дороге мне растолковали, что я должен делать. Было решено похитить Марека Пегуса и выпытать у него, куда делось золото.
      Ждать пришлось довольно долго, наконец подъехали на велосипедах двое ребят. Сопляка Пегуса я сразу узнал. Кто-то из команды Альберта Фляша спросил его как пройти на какую-то улицу, а пока мальчуган объяснял дорогу, двое других подкрались, набросили ему на голову одеяло и втащили парня вместе с велосипедом в автомобиль. Машина тронулась. Потом шеф приказал Боцману бросить велосипед где-нибудь на берегу Вислы, чтобы все подумали, что Марек утонул. Мы всегда так делаем, кузнечик мой.
      — Так вот почему колёсные спицы так погнулись, — буркнул Теодор. — Боцману, должно быть, надоело нести велосипед, и он решил на нём проехаться. Велосипед Марека не выдержал двухсоткилограммовой тяжести. Спицы погнулись, руль вышел из строя, и Боцман грохнулся вместе с велосипедом.
      — Правильно, кузнечик мой, Боцман вернулся вне себя от ярости. Мне пришлось его даже перевязывать — он разбил колено о трамвайный рельс и здорово орал во время перевязки. Впрочем, кузнечик мой, отчасти он так орал по моей вине. Уж очень у меня дрожали руки — я ведь такой впечатлительный. А тут ещё из соседней каморки всё время доносились вопли этого сопляка Пегуса — Альберт Фляш лично взялся за его допрос.
      — Негодяй! — воскликнул Ипполлит Квасс — Так издеваться над ребёнком! Ты нам за всё заплатишь, бандит!
      У ребят невольно сжались кулаки.
      — Но, видно, мальчишка был так напуган, что не мог сказать ни слова, — неутомимо продолжал Хризостом Хилый, — только орал и плакал. В конце концов Альберт Фляш убедился, что сам ничего сделать не может, и прислал за мной. Надо сказать, кузнечик мой, что Альберт Фляш всегда высоко ценил мои педагогические способности. Я взялся за дело, как профессионал. Между нами говоря, кузнечик мой, Альберт Фляш просто жалкий дилетант. Дилетант, мазила и пьяница. Только благодаря своей физической силе и связям сумел он захватить над нами власть, кузнечик мой. А я, которого мать наградила шестью великими талантами, — талантом мимическим, педагогическим, хореографическим, геологическим, астрофизическим и воровским, — я, связанный орёл и недооценённый гений, вынужден быть у него на посылках и, как собачонка, мчаться на каждый зов. Итак, я помчался. Мальчишка был еле живой от страха и весь в синяках. Разве это квалифицированная работа! «Так нельзя, шеф, — сказал я. — Это вам вредно, смотрите, как вы вспотели и запыхались. Здесь нужно действовать профессионально, педагогически, в меру мимически и даже хореографически. Но прежде всего карманно».
      Следуя своему принципу, я, естественно, принялся за исследование карманов этого юного гражданина и среди других менее важных объектов нашёл дневник. Совершенно верно, кузнечик мой, дневник, в котором этот гражданин записывал все свои злоключения, — развеселившись, Хризостом Хилый захохотал. — Из этого дневника я всё и узнал. — Бандит снова захохотал. — Можно было обойтись и без допроса. Совсем просто, кузнечик мой. Стоило только заглянуть в карман…
      Когда мы из этого дневника узнали, что квартира Пегусов подверглась ограблению, сразу стало ясно что дело не обошлось без грязных рук Венчислава Неприметного. Немедленно было принято решение похитить Венчислава Неприметного или, как выразился шеф, осчастливить человечество: раз и навсегда вымести этот мусор на свалку.
      Все сведения об этом подонке уголовного мира уже давно собраны, нужны были только небольшие уточнения. Шеф денег не жалел, и уже на следующий день мы знали, что Венчислав Неприметный носит чёрную бороду и проводит вечера в ресторане «Аризона».
      Мы двинулись в ресторан и там установили тщательное наблюдение за человеком с чёрной бородой попивавшим в углу около зеркала кофе. Да, кузнечик мой пташка была почти в руках. Мы терпеливо ждали пока он выйдет, чтобы деликатно обезоружить и похитить его. Такие дела, кузнечик мой, всегда надлежит вести деликатно. Мы ведь не какие-нибудь хулиганы, а честные специалисты своего дела, нам не к лицу скандалы Мы терпеливо ждали, пока эта личность с чёрной бородой выползет из ресторана. Наконец около десяти часов он вышел из зала. Во главе с шефом нашей разведки Антосем Турписом мы двинулись за ним. Венчислав Неприметный долго торчал в холле, видно хотел спрятаться, и наконец начал орудовать отмычкой у двери ведущей в гардероб. Тогда Антось дал знак. Мы окружили этого типа и похитили его. Каково же было наше изумление, когда в автомобиле мы вдруг убедились, что похитили не Венчислава Неприметного, а известного сыщика Ипполлита Квасса.
      Ярость шефа не поддаётся описанию, а досталось мне. Ох, и всегда мне за всё приходится расплачиваться, потому-то я плохо и выгляжу, — жалобно стонал бандит. — Скажи по совести, кузнечик мой, разве что справедливо, чтобы я, одарённый шестью талантами, так скверно выглядел?
      — Боюсь, что мы от него больше ничего не узнаем о Мареке, — заметил Теодор.
      — Ничего не поделаешь, — вздохнул сыщик Квасс, внимательно наблюдая за Хилым. — Веракоко очень ценное средство, но всё же это всего-навсего аптечный препарат, мой мальчик, а не волшебное зелье. Приняв веракоко, человек становится очень говорливым, начинает откровенничать, стремится к задушевной беседе, но лишь о том, что его волнует. Если этот негодяй ничего не говорит сейчас о Мареке, значит, судьба мальчика ему безразлична.
      — Это ужасно! Теодор посмотрел на часы. — Через пять минут действие веракоко кончится, а мы ещё ничего не знаем. Необходимо немедленно что-то предпринять… Во что бы то ни стало надо добиться, чтобы он снова заговорил о Мареке.
      — Попытаюсь, — сказал сыщик.
      Квасс присел возле бандита на корточки и принялся гладить его лицо, редкие волосы и наконец запричитал:
      — Как тебя обижают, приятель! Ты всё так гениально придумал. И только бездарностью твоих коллег можно объяснить, что вместо величайшего прохвоста всех времён, самого аморального, испорченного и опустившегося вора, какого знало человечество, вы поймали меня! Ведь это ты открыл тайну ранца и разоблачил Венчислава Неприметного, этого мерзкого тунеядца, затесавшегося в трудолюбивую семью добропорядочных воров.
      Хризостом Хилый, зажмурившись, с умилением слушал эти похвалы и соболезнования, а когда Квасе умолк, судорожно схватил его руку и прижал к своему лицу:
      — Ох, говори, говори ещё, кузнечик мой!
      Квасс беспомощно посмотрел на Теодора.
      — Ради бога, — шепнул Теодор, — скажите ему что-нибудь, мы теряем последнюю надежду.
      — О, незаслуженно обойдённый, бесценный мастер, недооценённый жалкими бездарными ворами, о гений шести талантов! — Сыщик Квасс горестно поглаживал бандита по прыщавой физиономии, а Хилый жался к нему, как дитя к матери. — Разве они оценили твои заслуги? Ведь это ты решил поместить Марека Пегуса в конце четвёртого коридора, — сыщик Квасс многозначительно подмигнул, — не отпускать, а держать…
      Хризостом Хилый улыбался, не открывая глаз.
      — А держать… — Квасс в отчаянии смотрел на Теодора, он не знал, что говорить дальше, и только повторял:
      — Держать… держать… для того… чтобы… чтобы…
      — Чтобы он делал уроки за ваших детей, — закончил Теодор.
      Ипполлит Квасс удивлённо посмотрел на него.
      — Да, это была идея! — оживился Хризостом Хилый. — Кто ещё мог бы до этого додуматься. Скажи, кузнечик мой, разве могла кому-нибудь прийти в голову такая мысль?
      — Нет, приятель. Для этого надо быть детищем шести талантов.
      — У нас всегда были хлопоты с нашим потомством. Воспитать детей, дать им образование не так-то просто, особенно для людей нашей специальности. Наше трудное ремесло требует ежедневной учёбы и практических занятий с самых юных лет. Однако мы вынуждены посылать детей в обычные школы, так как иначе на нас обратили бы внимание, а это, как ты сам понимаешь, кузнечик мой, пагубно отражается на духовном росте наших детей. Мы ведь с самого рождения приучаем их вести себя скромно и тихо. А так как наша специальность требует, чтобы к ней готовились чуть ли не с младенчества, у детей наших остаётся очень мало времени на приготовление школьных заданий. Вот мы и решили использовать для этого Марека Пегуса. Каждый день с шести утра до шести вечера с получасовым перерывом на обед он готовит за наших детей уроки: решает задачи по арифметике, пишет сочинения на заданную тему, ведёт за наших детей тетради по географии, истории, биологии, физике и химии. Просто душа радуется, когда смотришь, как этот мальчик трудится на благо наших переутомлённых малюток.
      — Ты хочешь сказать, — воскликнул сыщик Квасс вне себя от возмущения, — что вы заставляете бедного мальчика по двенадцать часов в день готовить уроки за наших балбесов?
      — Да, — радостно воскликнул Хризостом Хилый, — по моя самая гениальная идея! Исключительно ценная идея, кузнечик мой! А какая экономия времени и сил! Ты только подумай, кузнечик мой, всю работу проделывает один-единственный мальчик — Марек Пегус, который сидит в клетке в конце пятого коридора…
      При этих словах из уст сыщика Квасса, Теодора и остальных ребят вырвался вздох облегчения. Все вскочили на ноги.
      Квасс бросил гладить Хризостома Хилого, Теодор схватил рюкзак, Нудис и Пикколо пустились бегом по коридору.
      — А ключи… вы забыли ключи! — крикнул никогда не терявший самообладания Кусибаба и, прихватив ключи, бросился ними.
      — Остановитесь! — скомандовал Теодор. — Вы что, с ума сошли? Хотите попасть прямо в лапы бандитам? Кусибаба, дай ключи! Прежде всего необходимо запереть этого мерзавца.
      Брошенный всеми, Хризостом Хилый ничего не понимал. Он хлопал глазами и жалобно скулил.
      — Что случилось? Почему меня никто не жалеет? Почему меня никто не жалеет?
      Теодор подал сыщику знак. Они подошли к Хризостому Хилому. Теодор нагнулся за верёвкой. Бандит понял, что с ним хотят что-то сделать, и попятился.
      — Почему меня никто не жалеет? Почему меня ни кто не жалеет? — повторял он и вдруг с жалобным воплем бросился в глубь коридора.
      — ЛОВИТЕ ЕГО! — крикнул в испуге Квасс.
      Но тут Хризостом Хилый зашатался, ноги у него подкосились, и он рухнул на колени. С минуту он ещё раскачивался, стукаясь лбом о землю, как мусульманин на молитве, потом опрокинулся навзничь и замер.
      Когда к нему подбежали ребята, он уже спал. Мальчики поспешно связали Хилому ноги и перенесли в камеру, где раньше томился сыщик. Ипполлит Квасс сам запер дверь на ключ.
     
      Глава XIII
     
     
      «Сдавайтесь — мы видим вас!» — Под обстрелом. — Таинственный голос в тылу. — Марек Пегус. — В ловушке. — Секрет белой штукатурки.
      — Это просто гениально, — с восхищением сказал сыщик. — Скажи, мой мальчик, как ты отгадал, что эти мерзавцы заставляли Марека готовить за их лоботрясов уроки?
      — Я вовсе не отгадал, — улыбнулся Теодор. — Я просто сделал такой вывод.
      — Каким образом?
      — Мы нашли тетрадь по-польскому языку, и я сразу узнал почерк Марека. А на обложке была обозначена фамилия ученика Ежи Турписа. Я забыл вам сказать, что бандит, по фамилии Турпис, был избит Боцманом в главном коридоре во время ссоры.
      — А где он сейчас?
      — Спит в сокровищнице.
      — Турпис спит в сокровищнице вместе с небритым караульным. Хилый заперт. Боцман лежит связанный в нише, — подсчитывал сыщик, — на нас могут напасть только три бандита: дежурный и два караульных — Косой и Слепой Тадь. Остальные бандиты сейчас наверху.
      — На нас никто не нападёт, — откликнулся Теодор.
      — Почему?
      — Мы пройдём по окружной линии.
      — По окружной? А что это такое?
      — Это внешний коридор. Он соединяет все пять внутренних коридоров, как шина колеса соединяет его спины.
      — Откуда ты знаешь о его существовании? — Квасс с удивлением смотрел на Теодора. — Ты там был?
      — Нет, мы проходили мимо.
      — Проходили? Когда? — спросили ребята.
      — А помните первый перекрёсток внизу? В том месте внутренний коридор пересекался внешним. Смотрите, вот как это выглядит. — Теодор начертил план.
      — Ты в этом уверен? — спросил Квасс.
      — Совершенно уверен. Я проделал маленький опыт, и он меня убедил.
      — Какой?
      — Сейчас я его повторю.
      Теодор достал из рюкзака свечку и зажёг её.
      — Вам ясно, пан Ипполлит? — улыбнулся он сыщику.
      — Отлично придумано! — воскликнул Квасс.
      Он схватил свечку и поднял её над головой. Пламя замигало и отклонилось в сторону.
      — Сквозняк. Движение воздуха, коридор без тупика. Браво, мой мальчик! — Ипполлит Квасс похлопал Теодора по плечу.
      — Обратите внимание на направление движения воздуха наверху, — добавил Теодор.
      — Воздух движется от конца коридора к началу, то есть в направлении центростремительном, — сказал сыщик Квасс.
      — Совершенно верно, — кивнул Теодор. — Из этого следует, что воздух в конце коридора теплее. В коридорах нет ни печей, ни обогревателей. Но, когда мы прямо от лифта подошли к перекрёстку, я заметил в поперечном коридоре трубы парового отопления. Его провели совсем недавно, потому что сурик на трубах был ещё очень свежий. А потом мы нашли даже калорифер. Как мы уже установили, из того конца коридора идёт тёплый воздух. Значит, коридор соединён с ходом, в котором стоят калориферы.
      — Или с пятым коридором, — добавил сыщик Квасс.
      — Скорее всего это так, — подтвердил Теодор, — ведь пятый коридор находится в той половине подземелья. Наконец, нашу гипотезу подтверждают следы Турписа. Мы помним, что Турпис, когда его побили, побежал по окружному коридору, а оказался в сокровищнице, в первом коридоре. Это значит, что ходы сообщаются. Достаточно посмотреть на рисунок.
      — Отлично, мой мальчик. Ты меня убедил. Этим путём мы доберёмся к Мареку, обойдя Косого, встретиться с которым я вовсе не мечтаю.
      — Остаётся ещё Слепой Тадь… ну и тот дежурный.
      — Слепой Тадь в это время отсыпается — он должен приступить к ночной службе в шесть вечера. А дежурный никогда не покидает своего поста. Не имеет права. Верь мне, мальчик, что во время моего вынужденного отдыха я не тратил времени даром, а старался узнать, как у них поставлено дело. Ну, друзья, хватит рассуждать, болтливость погубила не одно благое начинание. Вперёд.
      Минуты две спустя маленький отряд достиг внешнего коридора. Теодор не ошибся. Коридор сообщался с ходом, кольцом обегающим подземелье. Идя вправо по кругу, они добрались до железной калитки, ведущей в четвёртый коридор, — калитка была открыта, — а затем и до пятого коридора. И здесь железная калитка была открыта. Замирая от волнения, двинулись ребята в глубь хода. Если Хилый не соврал, Марек должен был находиться именно здесь.
      И действительно, не прошли они и тридцати шагов, как увидели яркий свет, падающий в коридор с левой стороны. Забыв о мерах предосторожности, ребята ускорили шаги. Внезапно свет погас.
      — Ложись! — крикнул Теодор.
      В ту же минуту во внешнем коридоре вспыхнул жёлтый столб света. Лучи прощупывали ход. Ребята пригнули голову. По потолку и стенам, словно щупальца, шарили лучи фонаря.
      — Всё пропало. Нас открыли, — охнул сыщик. Как бы в подтверждение раздался грозный голос:
      — Сдавайтесь, мы вас видим!
      — Врёт, ничего он не видит.
      — Станьте лицом к стене — руки вверх. Иначе немедленно открываем огонь!
      — Это Косой, мы погибли, — шепнул сыщик Квасс лежащему рядом Теодору и приподнялся на руках.
      — Не двигайтесь, — прошипел Теодор.
      — Ты сошёл с ума, мальчик! Они перестреляют нас, как зайцев, — застонал сыщик.
      Неожиданно с тыла донёсся чей-то незнакомый, чуть писклявый голосок:
      — Не двигайтесь. Сзади, в двух шагах от вас, коридор углубляется на полметра. Там две ступеньки. Ползите туда, и вы в безопасности.
      — Кто это говорит?
      — Марек Пегус.
      — Марек Пегус? Это ты, мальчик? — От волнения сыщик не мог больше произнести ни слова.
      — Марек! Здорово! — закричали ребята.
      — Ты где, Марек? — не вставая с места, спросил Теодор.
      — Сзади, в двух метрах от вас. Я заперт в камере. Теодор хотел сейчас же освободить его, но Марек запротестовал:
      — Подождите… не надо. Он будет стрелять. Отступайте, отступайте.
      — Считаю до трёх, — повторил Косой, — и открываю огонь!
      — Можешь открывать, — пробормотал Теодор и вслед за ребятами, как рак, ползком попятился назад. Оказавшись возле решётки, он сунул ключ в замок.
      Ещё секунда, и Марек оказался на свободе.
      — Ложись! — снова скомандовал Теодор.
      Над головами ребят затрещала автоматная очередь. Посыпался град мелких кирпичных осколков, рты и глаза запорошило пылью.
      — У него автомат, — пробормотал Теодор.
      — Что теперь будет? Что будет? — нервничал Квасс — Косой поднимет тревогу. Они зажмут нас в клещи.
      Теодор посмотрел на часы:
      — Теперь пять. Пиридион сообщит милиции только в семь Нам придётся обороняться по крайней мере два часа.
      Снова последовала очередь из автомата.
      — Может, притвориться, что мы убиты? — шептал Ипполлит Квасс. — Будем кричать, стонать, а потом замолкнем. Косой подумает, что мы мертвы, подойдёт ближе, и тогда мы легко с ним справимся.
      — Думаю, что он не так-то прост, чтобы попасться, на эту удочку, — ответил Теодор. — Он отлично знает, что не может в нас попасть, и стреляет только для устрашения, ждёт, пока не подоспеют остальные бандиты.
      — Сдаётесь? — послышался голос Косого.
      — Это ты сдавайся! — крикнул Теодор. — Наверху наши люди! Если мы не выйдем отсюда, они вызовут милицию. Ваш тайник открыт.
      Косой с минуту молчал. Видно, слова Теодора ошеломили его. Потом крикнул:
      — Врёшь! Никто наверху не знает, что вы здесь. Сдавайтесь, а то мы вас всех перебьём. Ни одна собак; не узнает, что с вами случилось.
      — Можешь позвонить своему шефу! — крикнул в ответ Теодор. — Пусть попробует спуститься в подземелье. Вход в часовню Святого Янека охраняют мои люди.
      — Хорошо, что вы мне это скачали, — с издёвкой крикнул Косой, — шеф передавит их, как клопов!
      — Не передавит. У нас эстафета через каждые десять метров от главной комендатуры милиции. Капитан Яшчолт живо с вами расправится.
      — Плевать я хотел на капитана Яшчолта, — буркнул растерявшийся бандит. — Прежде чем подоспеет милиция, от вас не останется и мокрого места.
      — Не мудри, Косоглазик, ничего ты не придумаешь, — засмеялся Теодор. — Лучше позвони шефу, расскажи ему, как дела, а то тебе здорово влетит.
      Наступила минута молчания. Должно быть, бандит раздумывал, как быть. Наконец сыщик и ребята услышали скрип плохо смазанных железных дверей, лязг металла и удаляющиеся шаги. Теодор с фонариком а руке поднялся к верхней ступеньке лестницы и осветил её. В конце коридора никого не было. Но зато тяжёлая железная калитка была заперта.
      — Ушёл, — проворчал Теодор.
      — И запер дверь.
      — Этого следовало ожидать.
      — Что нам делать?
      — Надо воспользоваться минутной передышкой и попытаться выбраться через другой конец коридора.
      — Бегом! — скомандовал Квасс. — Только быстрота и натиск могут нас спасти.
      Спотыкаясь в темноте и толкая друг друга, ребята со всех ног бросились вперёд. Зажигать фонари Теодор запретил.
      Но вскоре они наткнулись на преграду.
      — Железные прутья! — крикнул сыщик.
      — Тише, ради бога тише — нас всех перестреляют!
      Ребята, как по команде, припали к земле. Однако вокруг царила тишина. Теодор на мгновение посветил фонариком. Ни души. Путь преграждала железная решётка.
      — Нас заперли, — простонал Квасс.
      — С двух сторон.
      — МЫ В ЗАПАДНЕ.
      Теодор лихорадочно перебирал связку ключей, примеряя их к замку железной клетки. Ни один не подходил.
      — Я так и думал, — сказал отчаявшийся сыщик, — ключи от клеток только у охранников и дежурного. У Боцмана их не могло быть.
      — Тут не о чем раздумывать, — холодно сказал Теодор, — отступаем на новую позицию, к камере Марека. Там безопаснее всего. Это самое умное, что мы сейчас можем предпринять. Сюда, того и гляди, явится Косой или дежурный.
      Отряд отступил к камере Марека.
      Охваченные страхом и отчаянием, ребята молчали. Они, оказались в окружении, в пятидесятиметровом коридоре, в нескольких метрах под землёй. В любую минуту враг, может открыть огонь с фронта и тыла. Тогда останется только одно — отступить в камеру, где был заточён Марек, и обороняться. Но у них на всех один-единственный пистолет. А вдруг бандиты пустят в ход гранаты?
      Ипполлит Квасс закрыл лицо руками.
      — За свою жизнь я провёл немало операций, но ещё никогда не попадал в такую переделку. И всё из-за того, что одному сопляку вдруг захотелось удрать с урока.
      — Мне очень жаль, — покраснев от стыда, прошептал Марек, — я… я не хотел… не знал… Это всё потому, что мне всегда ужасно не везёт. Ведь столько ребят прогуливают, и ничего страшного с ними не происходит, а вот меня сразу же похитили.
      — Не сетуй, мой мальчик, на невезение, — печально ответил пан Квасс. — По крайней мере, ты научился готовить уроки и теперь, наверное, будешь получать пятёрки по всем предметам, а я теряю здесь своё доброе имя непобедимого сыщика.
      — Зато вы раскрыли самую большую и самую опасную воровскую шайку Варшавы…
      Сыщик, тяжело вздохнув, покачал головой:
      — Увы, мой мальчик, на этот раз большая часть заслуги принадлежит нашему другу Теодору и его ребятам. Но посмотри на него. И у него, бедняги, грустное лицо. Что с того, мой милый прогульщик, что мы раскрыли самую опасную воровскую шайку в нашей дорогой сто лице, ведь, если нас убьют, никто об этом не узнает…
      Ипполлит Квасс так растрогался, что из его свирепых, неустрашимых глаз впервые с незапамятных времён полились слёзы.
      При виде плачущего сыщика ребята тут же захлюпали носом… Если бы не Теодор, ещё минута, и в подземельях разразился бы дружный хоровой плач…
      — А ну-ка посветите сюда, — сказал он.
      Всхлипывая, Нудис и Пикколо достали из карманов фонарики и осветили Теодора.
      — С ума сошли! — разозлился Теодор. — Осветите стену.
      Встав на колени, он начал осматривать стены камеры.
      — Вы видите это место, пан Ипполлит? — спросил он, указывая на кусок оштукатуренной стены.
      Ипполлит Квасс перестал рыдать, вытер глаза большим клетчатым платком, заодно прочистил нос, вынул кармана брюк фонарик и направил сноп света на стену.
      — Действительно, мой мальчик. Действительно… Ты прав. Это заслуживает внимания.
      Марек Пегус и остальные ребята с удивлением смотрели на Теодора и сыщика. Что интересного те могли увидеть на стене? Стена как стена. Голая, грубо оштукатуренная, белая.
      Между тем пан Ипполлит вынул из кармана нож, который отобрал у Хризостома Хилого, и начал поспешно соскребать штукатурку.
      — Превосходно, мой мальчик… превосходно… — сопел он, вытирая лоб. — Да, ты прав, это шанс… это шанс… Браво! У меня слабое зрение, и я никогда бы не заметил, что штукатурка на стене не одинаковой белизны. Да, не подлежит сомнению, что здесь более поздняя кладка… Нужно проверить, что за ней. Мы ведь ничем, ничем не рискуем… мой мальчик.
      — Молоток! — крикнул Теодор.
      Всегда владеющий собой Кусибаба молниеносно схватил рюкзак.
      — У меня есть также долото, командир, — доложил он, вручая Теодору молоток.
      — ХОРОШО.
      Теодор очертил долотом внизу на стене прямоугольник, после чего, орудуя долотом и молотком, молниеносно сбил со стены штукатурку. Пан Ипполлит к тому времени уже успел соскоблить штукатурку с другой части стены. Из-под белого слоя появился кусок кирпичной кладки. Пан Квасс снова зажёг свой фонарик, надел очки, снова снял их и, уткнувшись носом в стену, принялся рассматривать кирпичи.
      Потом он повернулся к онемевшим ребятам и потёр руки.
      — Пожалуй, мы спасены… Что ты об этом думаешь? — обратился он к Теодору.
      — Да, похоже на это…
      Теодор смотрел на стену, где на тёмном фоне явственно выделялся прямоугольник из более светлого кирпича.
      Теперь все догадались. Глаза ребят блестели от радости.
      — Замурованный ход! — воскликнули они почти в один голос.
      Теодор ударил по кирпичам молотком, но стена держалась прочно. Тогда он взял долото и, приставив его к месту, где кирпичи были скреплены раствором, начал изо всех сил бить молотком. Посыпались осколки, стена треснула, с грохотом упало несколько кирпичей, и перед глазами собравшихся возник тёмный проём.
      Ребята издали радостный вопль.
      Но лицо Теодора оставалось озабоченным.
      Здесь нечем дышать. Боюсь, что это тупик.
      — Дружище, так или иначе другого шанса на спасение у нас нет, стало быть, мы должны воспользоваться тем, какой даёт нам судьба. За мной, ребята.
      Ипполлит Квасс, освещая дорогу своим фонариком, первым нырнул в чёрный провал.
     
      Глава XIV
     
     
      Страшное событие, нарушившее мирный сон доктора Ильдефонса Штулбы в медной ванне номер сорок девять. — Безумие в бане. — Негры под душем. — Просьба Теодора.
      В городской бане, в доме номер семнадцать по Беднарской улице, как всегда по субботам, была ужасная сутолока. Толпы стремящихся к чистоте граждан теснились в узких коридорах, подстерегая свободную кабину или хотя бы место под душем.
      Ванны брали штурмом. То и дело кто-нибудь стучал в тонкую фанерную перегородку и напоминал купающимся, что нужно поторапливаться. Какой-то нетерпеливый шутник даже схватил резиновый шланг и направил струю холодной воды в парную. Отчаянно вопя, любители парной разбежались по всей бане. Среди всеобщего веселья банщики, размахивая полотенцами, обезоружили шутника.
      Но все вопли, смех, плеск, стук и толкотня не могли нарушить спокойного сна доктора Штулбы, мирно дремавшего в ванне номер сорок девять. Доктор Ильдефонс Штулба принадлежал к числу постоянных и наиболее уважаемых посетителей бани. Именно поэтому ему была предоставлена возможность спокойно спать в медной ванне номер сорок девять, которая вот уже в течение семи лет по субботам находилась в полном распоряжении доктора Ильдефонса Штулбы.
      Для того чтобы переход ко сну совершался в наиболее благоприятных условиях, банщик погружал в ванну электрическую грелку, что позволяло сохранять постоянную температуру воды в течение всего периода дремоты доктора, то есть в течение трёх часов.
      Надо отметить, что ванна доктора Штулбы сильно отличалась от нормальных ванн, предназначенных для обычных посетителей бани. Ванна номер сорок девять была ванной служебной, в ней купались старшие банщики, да и то не все, а только те, которые пользовались особым доверием заведующего. Это была очень большая, глубокая и удобная медная ванна.
      В эту субботу, как и во все предыдущие в течение семи лет субботы, доктор Ильдефонс Штулба, погрузившись в ванну, блаженно вытянулся и заснул. Но тут вдруг произошло нечто из ряда вон выходящее. Под ванной раздался странный стук.
      Доктор Ильдефонс Штулба встрепенулся, протёр глаза и оглянулся, желая узнать, кто отважился нарушить его мирный сон. Никого, тишина. Он решил, что всё это ему пригрезилось, и, тяжело вздохнув, погрузился в воду, но стук раздался снова. Совершенно отчётливый, металлический стук и такой сильный, что вода в ванне пошла волнами. Доктор Ильдефонс Штулба выскочил из воды и склонился над ванной, пытаясь постичь причины этого необычного явления. Вдруг пять последних волос на его лысине от ужаса встали дыбом: ванна раза два плавно покачнулась, а потом задрожала мелкой дрожью. Мозаика паркета вздулась и осела, из провала высунулась СТРАШНАЯ ЧЁРНАЯ РУКА.
      Из горла доктора Ильдефонса Штулбы исторгся такой пронзительный вопль, что сердца всех посетителей бани замерли от ужаса. Забыв обо всём на свете он голышом выскочил из кабины и, всё так же пронзительно вопя, ринулся в толпу ожидающих.
      Банщики и посетители сначала остолбенели, а потом бросились к нему, чтобы узнать причину его ужаса. Однако доктор Ильдефонс Штулба ничего не мог объяснить.
      — Стучит в ванну, стучит в ванну! Чёрная рука, чёрная рука… — невнятно бормотал он.
      Все испуганно расступились, кто-то кинулся звонить в «скорую помощь», в милицию…
      Не успели они опомниться, как такие же полные ужаса вопли донеслись из душевой. Дверь распахнулась, и из душевой вырвалась толпа обезумевших от ужаса граждан.
      — Что случилось? Ради бога, что случилось? — стараясь перекричать шум, орал директор бани.
      — Паркет провалился.
      — Люди попадали в подвал.
      — Под баней взорвалась мина.
      — Нет, это негры!
      — Негры выскочили из подземелья.
      Директор кивнул стоящим с полотенцами в руках банщикам и вместе с ними кинулся в душевую. Но, заглянув в дверь, он тотчас захлопнул её.
      — Милицию, пожарную команду, — еле пролепетал директор и хлопнулся в обморок. У него было слабое сердце.
      Через несколько минут к бане подкатили две милицейские машины и две кареты «скорой помощи». Из карет выскочили санитары с носилками и смирительными рубашками.
      В бане их глазам представилась невероятная картина. Одетые, полуодетые и совершенно голые мужчины в ужасе метались по предбаннику.
      — Почему этих людей заперли? — спросил офицер милиции швейцара.
      — Согласно инструкции, гра… гра… гражданин по… по… поручик.
      — Какой инструкции?
      — Согласно инструкции при… при… приказано запирать в случае убийства или… или… или взлома.
      — Какого убийства? Кто убит?
      — Убит директор Плюй… ка, гра… гра… гражданин ка… ка… капитан.
      Убедившись, что с перепуганным заикой не договоришься, капитан обратился к банщику Цосю, жевавшему от волнения полотенце:
      — Что здесь происходит?
      — Точно сказать не могу, гражданин капитан, знаю только, что убит заведующий баней, провалился паркет и брошено несколько бомб в душевой зал и в ванну номер сорок девять, где спал доктор Ильдефонс Штулба. Больше я ничего не знаю.
      Тут как раз пронесли на носилках директора Плюйку. Он лежал с открытыми глазами и тяжело дышал.
      Увидев опоясанного фартуком доктора Штулбу, директор приподнялся на локтях и крикнул:
      — Банщики, за мной! В атаку, ура!
      И снова как подкошенный упал на подушку.
      — Отважный человек, — заметил капитан. — Колотые или огнестрельные раны?
      — Раны, — удивился санитар, — какие раны?
      — Тo есть как? Ведь на него напали убийцы?
      — Ничего подобного, это просто с перепугу. Заглянул в душевой зал и так перепугался, что сразу хлопнулся в обморок.
      Капитан вытаращил глаза и опрометью бросился в душевой зал. Резко распахнув дверь, он замер.
      Под душем зияла глубокая чёрная яма, а вокруг неё энергично мылись четверо негритят. Несколько поодаль возле стены, из ванны торчала голова. Смешная лысая голова старого негра в очках.
      — Капитан Яшчолт! — воскликнул самый высокий негритёнок, весело поблёскивая белками глаз.
      Капитан нахмурился:
      — Теодор! Ребята! Что вы здесь делаете?
      — Моемся. Мы выбрались из подземелья через старинный дымоход и слегка запачкались.
      — Теодор, — воскликнул Яшчолт, — это уж слишком! Где вы все пропадали?
      — Мы искали Марека Пегуса.
      — Вы — Марека Пегуса?
      — Это было довольно хлопотно, но всё же мы его отыскали. Вот он моется под третьим душем. Я велел ему как следует вымыться, а то в таком виде его даже родная мама не узнает.
      — Нет, это немыслимо, — удивился капитан — Ты не мог найти Марека Пегуса. Это не Марек Пегус.
      Негр в ванне повернулся и в подтверждение кивнул:
      — Это Марек Пегус.
      — А кто сидит в ванне?
      — Сыщик Квасс. — ответил Теодор.
      — Ипполлит Квасс! — воскликнул капитан — Пан Ипполлит, это вы?
      — Собственной персоной.
      — Теперь понимаю: значит, это всё ваши проделки. Куда вы таскали этих несовершеннолетних?
      — Этот вопрос следовало бы задать в обратном порядке, — кисло улыбнулся сыщик Квасс, — не мешало бы спросить, куда они меня таскали.
      — Как это понять?
      — Эти молодые люди вырвали меня из рук шайки Альберта Фляша.
      — Это ещё что за история?
      — Мы открыли главное убежище Альберта Фляша, — вытираясь спокойно ответил Теодор. — Поторопитесь, и вся шайка будет у вас в руках.
      — Если это окажется правдой, ты получишь медаль.
      — Большое спасибо, но лучше напишите нам всем оправдательные записки в школу, а то мы сегодня, пожалуй, не успеем приготовить на завтра уроков.