DjVu

      Солнышкин плывёт а Антарктиду
     
     
      КАЮТА ДЛЯ РОБИНЗОНА
     
      Пароход «Даёшь!» торопился на юг, к жарким тропическим водам. Перед ним вежливо раскланивались медузы, и молодые акулки, сворачивая налево и направо, почтительно уступали ему дорогу.
      Над мачтами качалось солнце, ныряло в каюты, и настроение у матроса Солнышкина было самое солнечное. Он усердно мылил стены каюты, в которой совсем недавно обитал драгоценный попугай бравого капитана, и вокруг разлетались радужные мыльные пузыри.
      Теперь попугай шатался со своим хозяином по Океанску, а Солнышкин смывал их следы и слушал доносившуюся с палубы песенку, которую сочинил матрос Федькин:
     
      Солнышкин окатывал переборки водой, и по ним золотистыми медузами расплывались солнечные пятна. Он представлял, как внесёт в каюту Таин чемодан и поставит на прежнее место, как она всплеснёт руками, а Марина скажет: «Молодец, Солнышкин!»
      Солнышкин засмеялся, и его руки забегали ещё быстрей.
      Наконец он вытер пол, отжал тряпку, выставил на палубу ведро и постучал к Марине в каюту.
      — Да-да, входи, Солнышкин! — сказала Марина, и Солнышкин улыбнулся: она узнала его стук!
      Он распахнул дверь.
      — Разрешите ваш чемоданчик! — попросил он, протягивая руки к Тае.
      — Зачем? — удивилась Тая.
      — Можете перебираться в свою каюту! Тая всплеснула руками, Марина хотела что-то сказать. Но Солнышкин уже подхватил чемодан и, высоко подняв голову, шагал к Таиной каюте.
      В коридоре торжественно посвистывал встречный ветерок.
      Через несколько шагов Солнышкин вскинул голову ещё выше: с противоположного конца коридора к нему приближался его друг, старый инспектор Океанского пароходства Мирон Иваныч, по прозвищу Робинзон.
      — Здравствуйте, Солнышкин!
      — Здравствуйте, Мирон Иваныч! — радостно кивнул Солнышкин. Но вслед за этим на его лице появилось лёгкое недоумение и на носу проступили крупные веснушки.
      В руке у Робинзона тоже был чемоданчик. Под мышкой торчала свёрнутая медвежья шкура, из которой внимательно поглядывал глазок подзорной трубы. И остановился Робинзон у той же самой каюты.
      — Кажется, эта каюта свободна? — спросил Робинзон.
      Солнышкин мигнул, не зная, что сказать. Он готовил каюту для Таи. Но не мог же он выпроводить и своего старого друга! Солнышкин покачал чемоданчиком и смущённо оглянулся.
      Марина и Тая остановились.
      Робинзон тоже качнул чемоданчиком и усмехнулся:
      — Вот так дела! Кажется, я забрёл не на своё место!
      Солнышкин готов был провалиться сквозь палубу. Он думал, что бы предпринять. Но сзади раздался голос Марины:
      — Что вы, Мирон Иваныч! На своё! Солнышкин исподлобья посмотрел на неё.
      — Но кажется, вы тоже направляетесь в эту каюту? — учтиво поклонился Робинзон, поглядывая на чемоданчик в руке Солнышкина.
      — Конечно! — сказала Марина.
      — Конечно! — подтвердила Тая. — Мы пришли посмотреть, как Солнышкин приготовил для вас каюту!
      — Неужели для меня? — лукаво спросил Робинзон. — Но зачем же тогда ваш чемодан?
      — А увидите, — сказала Тая.
      — Ну что ж, тогда прошу, — пригласил Робинзон. — Прошу! — И распахнул дверь.
      По переборкам струились солнечные блики. За иллюминатором перекатывались зелёные волны, а с лёгким сквознячком в каюту влетал громкий крик чаек.
      — Спасибо, Солнышкин! — сказал Робинзон и приподнял фуражку.
      — Молодец, Солнышкин! — сказала Марина. А Тая вынула из своего чемоданчика белую скатёрку.
      — Вот видите, — сказала она и одним взмахом накрыла ею стол.
      Солнышкину показалось, что всё вокруг наполнилось солнцем. Он готов был мыть и драить все каюты, все корабли, все флотилии на земле.
      И сверху раздался крик боцмана:
      — Солнышкин, ко мне!
     
      ЦИРКОВЫЕ ШТУЧКИ БОЦМАНА БУРУНА
     
      «Даёшь!» был чист, сиял, как ложки перед обедом. Но боцману Буруну не терпелось начать покраску. На кормовой стреле с кистью в руке сидел матрос Петькин. А на носовой стреле раскачивался матрос Федькин. Оттуда и доносились его песенки.
      Сам Бурун на коленках ползал по коридору с лупой в руке и приглядывался к палубе, высматривая царапины. У машинного отделения он чуть не прилип к палубе носом. Прямо перед ним краснело пятно с целый пятак, а рядом ржавело несколько закорючек вроде запятых. Красить, немедленно красить!
      Бурун крикнул!
      — Солнышкин! — и поднял вверх глаза. Солнышкин стоял перед ним. Он ждал любого, самого отчаянного приказа. И Бурун приказал:
      — Спать!
      Этого Солнышкин не ожидал.
      — Ты что, боцман? — удивился Солнышкин. Раньше он не замечал за Буруном любви к шуткам.
      — Спать! — сказал Бурун и вскинул брови. — Сейчас спать, а ночью красить. Чтоб не топтали. Раскатаем под зелень. — И боцман улыбнулся: — Как в цирке!
      Старый Бурун скучал по своим медведикам, которых оставил в Океанске. Ему всюду мерещился цирк, и, если бы мог, он превратил бы в цирковую арену весь пароход.
      Боцман приготовил ведро краски и пошёл в каюту, засыпая уже на ходу…
      Солнышкин тоже прилёг. Приказ! Но ему не спалось. Запахи краски кружили голову. Он видел, как из его рук выплывают разноцветные корабли и, поводя боками, идут к Антарктиде.
      Наконец за иллюминатором потемнело. В небе покачнулась звезда, за ней вторая, третья. И скоро тысячи звёзд приплясывали над огоньками парохода.
      На палубе смолкли разговоры. Сделав обход, захлопнул дверь лазарета доктор Челкашкин. Взялся за ключ рации Перчиков. И как только наверху затихла последняя песня Федькина, Солнышкин бросился в красилку.
      Ведро было полнёхоньким. Солнышкин три раза отдыхал, оглядываясь по сторонам. Но через несколько минут он уже макал кисть в ведро и размазывал краску по палубе.
      «Пусть старый поспит подольше, и всё будет как в цирке!» — думал Солнышкин.
      Палуба становилась ярко-зеленой.
      — Как ковёр! — говорил Солнышкин и добавлял: — И как мокрая трава в тайге.
      Палуба зеленела, словно луг после дождя. Не хватало только пения лягушек.
      Солнышкин водил из стороны в сторону языком и быстро пятился. Он оглянулся только тогда, когда его пятки упёрлись во что-то твёрдое. Сзади был трап! Солнышкин выплеснул на палубу остатки краски, растёр её и, выйдя из коридора, довольный, присел на краешек трюма.
      Выходила луна. Влажный ночной ветер дул ему в лицо, и Солнышкин, усмехнувшись: «Всё как в цирке», опустил голову…
      Он дремал наверху, боцман похрапывал в каюте.
      Сквозь сон до боцмана донеслись нежные запахи краски. Бархатной, зелёной! Рука боцмана сползла с одеяла и от лёгкой качки двигалась влево-вправо, влево-вправо.
      «Хорошо получается! — думал боцман. — Очень хорошо!»
      Ему снилось, что это он сжимает кисть и красит коридор. Но рука ударилась о край койки, и боцман вскочил: а ведь и в самом деле пора красить!
      Бурун нащупал ногами деревянные колодки и шагнул в коридор.
      Он хотел повернуться и идти направо, но его ноги не сдвинулись с места. Он попробовал оторвать их от пола, они не поднимались. Колодки намертво приросли к палубе.
      Ошарашенный Бурун вылетел из колодок, ухватился за фонарную решётку и, боясь опустить ноги, словно летучая мышь, повис под потолком. Пароходик подбросило.
      — Кажется, начинает покачивать, — заметил в рубке молодой штурман Безветриков, по прозвищу Тютелька в тютельку, который любил необыкновенную точность. — Полбалла есть!
      — Да, вы правы: на балл меньше или на балл больше! — согласился штурман Ветерков, по прозванию Милей больше, милей меньше.
      — Магнитит! — рассуждал боцман, качаясь взад и вперёд.
      В это время сбоку открылась дверь машинного отделения.
      — Ты что это раскачиваешь судно? — удивился машинист Мишкин.
      — Магнитит! — показал глазами на палубу Бурун.
      — Да ну? — ещё больше удивился Мишкин.
      Он нагнулся, приложил к палубе большой палец, и на нём оттиснулся толстый слой краски. «Магнитит», — усмехнулся Мишкин и закрыл дверь.
      Бурун косо посмотрел вниз, приподнял пятку, припомнил свой сон… Потом раскачался и, разжав пальцы, пролетел через весь коридор. Он ещё раз осмотрел палубу и опустился на ступеньки.
      А в десяти шагах от коридора, на краешке трюма, дремал Солнышкин. Над ним светили южные звёзды, а из его рук всё уходили к Антарктиде цветные корабли.
     
      НУЖНО ЗАКАЛЯТЬСЯ, ПЕРЧИКОВ!
     
      Солнышкин проснулся оттого, что кто-то больно ухватил его за щеку и тянул неизвестно куда. Он завертелся от боли. К щеке присохла кисть, которую он дёргал то вниз, то вверх.
      Солнышкин скатился к умывальнику и, пока спала команда, усердно оттирал краску.
      Когда захлопали двери кают, он вышел в коридор.
      У машинного отделения Бурун показывал Федькину и Петькину то на потолок, то на палубу, к которой примагнитились его колодки, и рассказывал приключившуюся с ним историю.
      — Неужели во сне? — спрашивал Петькин.
      — Сам удивляюсь! — говорил боцман.
      — А Солнышкин? — поинтересовался Федькин.
      — Солнышкин! — воскликнул Бурун. — Да он спал, как килька в банке!
      Солнышкин был доволен. Он сдерживал смех и думал, что бы сделать ещё такое неожиданное и приятное.
      — Ха-ха! — хлопнул он себя по лбу и посмотрел на каюту Робинзона. — Пока старик моется, наведу у него порядок!
      Он взялся за ручку, но кто-то тронул его за плечо:
      — Доброе утро, Солнышкин! — За спиной у него стояла Марина.
      — Доброе утро! — сказал Солнышкин и сунул руку в карман.
      — Ну, что ж ты стал? — улыбнулась Марина. — Ведь вместе будет быстрей!
      — Быстрей! — кивнул Солнышкин и приоткрыл дверь. В лицо ему едва не порхнуло полотенце.
      В каюте было ветрено и свежо. Робинзон любил песни морского ветра — и иллюминатор был распахнут настежь. Койка была строго заправлена, и от зари уголок подушки светился, будто ломтик арбуза.
      — Морской порядок! — сказал Солнышкин. — И хозяина уже нет.
      — А хозяин смотрит, скоро ли появится Антарктида, — сказала Марина, выглянув в иллюминатор.
      Робинзон стоял на палубе у борта и смотрел в подзорную трубу, будто искал что-то на горизонте.
      — Ну, до Антарктиды далеко! — возразил Солнышкин. — Впереди ещё Жюлькипур!
      — Далеко, а кое-кто к встрече с ней готовится сейчас. Вон у Пионерчикова вся каюта завалена книгами про Антарктиду, — сказала Марина. — Правда, нам это ни к чему. Мы ведь новые земли открывать не собираемся. Нам бы доставить груз — и домой.
      Но Солнышкин нахмурился: ничего себе! Штурману Пионерчикову книги к чему, а Солнышкину ни к чему?
      Минуты и секунды не шли, а летели, как брызги из шланга. Полдня Солнышкин то и дело бегал мимо книжного шкафа, в котором стояли тяжёлые тома энциклопедии.
      Он притащил в каюту столько книг об Антарктиде, что Перчиков поёжился, как от холода.
      — Ты это что? — спросил он, оторвавшись от радиоприёмника.
      Но Солнышкин плюхнулся на койку и открыл том, на боку которого золотом была оттиснута яркая буква «А». Через секунду он уже не слышал ни рокота волн, ни гула машины. Солнышкин шагал по сверкающей Антарктиде среди льдов и пингвинов, и перед ним открывались новые земли. Земля Перчикова. Земля Робинзона. Названия старых земель ему нравились не всегда. Подумаешь, Земля Королевы Мод! Уж лучше бы Земля Марины! Никакая королева туда и носа не показывала, а Марина плывёт к настоящей Антарктиде на настоящем пароходе!
      — Послушай, Солнышкин, нельзя ли потише? — сказал вдруг Перчиков, зашмыгав носом.
      Под пальцами Солнышкина так летали страницы, что у Перчикова от ветра начался насморк. Солнышкин на минуту остановился, потом махнул рукой и сказал:
      — Нужно закаляться, Перчиков! Впереди Антарктида!
      Он захлопнул книгу и направился к шлюпочной палубе. Там, у шлюпки, лежали два увесистых болта, с которыми Солнышкин упражнялся каждое утро. Правда, Перчиков под насторожёнными взглядами Буруна то и дело язвительно замечал: «Ты бы прихватил что-нибудь потяжелее! Ну хотя бы боцманский якорь!» Но Солнышкин не обращал на это внимания. Он поднимал болты, бицепсы наливались под кожей, играли, как крупные антоновки, горячий ветер обдавал грудь, а сердце выстукивало: «Так держать, Солнышкин!» Но сейчас Солнышкин вдруг изменил курс: на корме к шуму волн примешивался быстрый лёгкий стук. Это у камбуза заядлые игроки начинали игру в домино.
     
      БРИЛЛИАНТЫ, КОЛБАСНЫЕ, НЕБОСКРЁБЫ!
     
      Артельщик парохода «Даёшь!» лежал на койке и радостно хихикал. Пароход приближался к Жюлькипуру, покачивая боками, словно их щекотала тёплая тропическая вода. А Стёпке казалось, что палуба подпрыгивает вместе с ним от восторга: тысяча топазов, тысяча алмазов, тысяча рубинов!
      В руках артельщик держал потрёпанную книжку. Обложки у неё не было, первых страниц тоже. Но Стёпке они были совершенно ни к чему. Зато в тысяча первый раз он перечитывал одну и ту же страницу, и каждая буква на ней подмигивала ему, как драгоценный камень, а каждое слово позвякивало, как горсть золота.
      «Там, в одном из кварталов, у самого Жюлькипурского храма пираты зарыли свою добычу — тысячу рубинов, тысячу алмазов, тысячу топазов». Стёпка ещё раз перечитал эту строчку, и в глазах у него сверкнули алмазные фонарики. На книгу упали лучи заката, и страница заиграла рубиновым светом.
      — Тысяча рубинов! — воскликнул артельщик. — Да это же целая колбасная!
      И буквы на странице взвизгнули, как тысяча сосисочных поросят.
      — А почему колбасная? — спросил он сам себя и перевалился на другой бок так, что под ним хрустнула койка. — Какая колбасная? Тысяча колбасных! Тысяча небоскрёбов! Только бы добраться до Жюлькипура. — Он запустил пятерню под матрац, вытащил оттуда ванильный сухарь и перекусил его пополам. — А что мы сделаем с Перчиковым?-И он хрустнул новым сухарём. Сухари хрустели, как косточки. Артельщик вспоминал всех. — А, это вы, гражданин Моряков? А в чистильщики не хотите? Могу взять. Не хотите? Ходите безработным. — И он хрустнул ещё одним сухарём. — А-а, это вы, старый Робинзон? Вам очень подходит форма моего швейцара! Дайте только добраться до Жюлькипура! — Артельщик хрюкнул от удовольствия и, потянувшись, воскликнул: — Тысяча рубинов! Тысяча топазов! Тысяча алмазов!
      «Даёшь!» приближался к тропикам, и в лицо артельщику дули тёплые ветры Жюлькипура.
     
      СИГНАЛЫ НЕИЗВЕСТНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
     
      Ни Солнышкин, ни Перчиков, ни Моряков, конечно, не догадывались о нависшей над ними опасности. Солнышкин играл в домино, а коричневые от загара капитан и радист стояли на самом носу парохода. На тысячи миль вокруг них синел океан. Попутный ветер доносил с камбуза чесночный аромат котлет, над которыми колдовал кок Борщик. Порой судно вздрагивало, и тогда из рубки раздавался голос вахтенного:
      — Перчиков, попросите, пожалуйста, вашего друга обращаться с пароходом поосторожнее!
      Дело в том, что два дня тому назад, вечером, в радиорубку к Перчикову прибежал взволнованный штурман Пионерчиков:
      — Срочно включите локатор!
      — Минуту, — неторопливо сказал Перчиков, снимая наушники, в которых раздавалось его любимое «бип-бип-бип».
      — Скорее, — попросил Пионерчиков, — мне кажется, нас всё время кто-то преследует.
      Перчиков взглянул с иронией на юного штурмана, но, подтянув брючки и выйдя на палубу, насторожился. Его остренький нос вонзился в темноту. При свете луны среди волн действительно то появлялся, то исчезал неясный округлый предмет. Он быстро шёл на сближение с пароходом, и по бокам его бурлили светлые фосфорические полосы. У Перчикова перехватило дыхание. Здесь могли быть и не совсем приятные встречи.
      — Ну что? — крикнул Пионерчиков. — Я говорил!
      — Бежим! — бросился Перчиков к рулевой рубке. — Морякова наверх! Тревога!
      Но едва они взлетели на трап, пароход так подбросило, что Пионерчиков сел и, подскакивая, поехал вниз по ступенькам, а Перчиков задел головой штангу и, к изумлению штурмана, выпалил:
      — Ура!
      От удара в глазах у радиста стало так светло, что он сразу увидел кита. Это же Землячок! Кит, который однажды вынес Перчикова на спине с необитаемого острова, выпускал белый фонтанчик и нежно прижимался боком к пароходу после долгой разлуки. Делал он это не очень осторожно, и поэтому вахтенные просили Перчикова повлиять на кита.
      Но Перчикова сейчас волновало не это.
      В тот же вечер, когда появился Землячок, счастливый радист вернулся в рубку, настроил аппаратуру на привычный лад, и вновь из звёздных просторов к нему донёсся весёлый звук «бип-бип-бип».
      В открытую дверь было видно, как по небу среди звёзд быстро плывёт спутник, и Перчиков снова почувствовал себя в кабине настоящего космического корабля.
      Но скоро в наушниках раздался какой-то далёкий-далёкий звук, совершенно незнакомый и непривычный. Такого Перчиков не слышал за всю свою жизнь. Он замер и стал прислушиваться. Звук почти погас. Усмехнулся и погас. И вдруг повторился с новой силой, будто прорвался сквозь далёкие-далёкие миры. Звук напоминал что-то похожее на «дзинь-дзинь-дзинь».
      Перчиков бросился в рубку к Морякову:
      — Сигналы, непонятные сигналы!
      — Позвольте, позвольте! — воскликнул Моряков. — Уж не те ли, которые недавно приняли учёные?
      — Какие? — опешил Перчиков.
      — Разве вы не слышали сообщений радио? Короткие затухающие сигналы, сигналы других миров, других планет!
      И Моряков, распахнув дверь, кинулся в радиорубку. Перчиков трусцой побежал за ним. Сигналы были слышны!
      На второй день звуки повторились в то же самое время.
      — Если примем их в третий раз, — сказал Перчиков, — сообщим в Океанск!
      — В Академию наук! — воскликнул Моряков. — Подумать только, может быть, кто-то за миллионы километров подаёт сигналы всей Земле, всему человечеству, а слышим мы одни?! А их должны слышать все — в России, в Америке, в Англии!
      Вот о чём говорили Моряков и Перчиков на носу парохода «Даёшь!».
      — Да, Евгений Дмитриевич! — спохватился Перчиков, услышав об Англии. — У меня к вам просьба.
      — Я вас слушаю!
      — Не поможете ли вы Солнышкину подучить английский? Ведь скоро Жюлькипур!
      Даже в такое время Перчиков помнил о друге.
      — С удовольствием! — сказал Моряков. — С удовольствием! — И посмотрел сверху на Перчикова: — Но почему просите об этом вы?
      — А я хочу ему сделать сюрприз с помощью техники! — улыбнулся Перчиков. — Положил на ночь магнитофон под подушку, а утром проснулся — и сразу: «Гуд монинг!»
      — С удовольствием! — повторил Моряков. — О чём речь! — И посмотрел на часы: — Но кажется, нам пора?
      И они решительно направились к рубке. В этот самый момент с кормы сквозь шум донёсся крик Буруна:
      — Стоп! Стоп! Человек за бортом! Человек за бортом!!!
     
      ДУБЛЬ ШЕСТЬ!
     
      Спрятав под матрац заветную книгу, артельщик поднялся на палубу. От великих планов у него кружилась голова, волны несли его на своих плечах к Жюлькипуру, к городу небоскрёбов, базаров, харчевен. Стёпка сам чувствовал себя целым городом с колбасными, небоскрёбами, глаза его вспыхивали, как витрины в лучших ресторанах. Ключи от артелки сами приплясывали в руках, и пальцы искали, из кого бы тут навертеть колбас, а кого свернуть в рулет.
      Возле камбуза в воздухе вились три уютных дымка, мурлыкала гитара Федькина и на весь океан шлёпали костяшки домино. Там забивали в морского козла. Сбоку на трапе сидел Солнышкин и наблюдал за игрой.
      «Повеселитесь, повеселитесь», — подумал артельщик и подошёл к компании:
      — Сыграем?
      — В пару с Петькиным, — сказал Борщик, мешая домино и принюхиваясь: не горят ли на плите макароны.
      Стёпка запустил пятерню в кости и сразу с грохотом хватил ладонью о ящик. Везенье так и валило в руки!
      — Шесть — шесть! На всю капусту! Борщик от неожиданности приподнялся и замигал подпалёнными ресницами. Мишкин сощурился и, прикусив папироску, приставил камень сбоку.
      — Шесть — пять.
      — Правильно! — сказал Солнышкин, который болел за Мишкина.
      — Вас не спрашивают, Лунышкин, — сострил артельщик и так шлёпнул камнем по ящику, что белые точки едва не вылетели из камня. — Четыре — шесть!
      — Ну и разошёлся! — с интересом посмотрел на него Солнышкин.
      — А нельзя ли потише? — раздался за спиной артельщика сердитый голос.
      И на бак в полной форме выскочил штурман Пионерчиков с раскрытой тетрадью в руках. Он сочинял статью о делах юных моряков.
      Крик артельщика помешал ему думать в тот момент, когда в голову пришли великолепные слова, а теперь они из головы вылетели.
      Пионерчиков и без этого терпеть не мог артельщика.
      При каждой встрече он мечтал дать ему хорошего пинка. Но честь морского мундира и пионерский закон не позволяли распускать руки.
      — А может, сыграем? — повернулся к нему Стёпка, вскинув рыжую бровь.
      — Я в подобные игры не играю, — отчеканил Пионерчиков и сморщил лоб. Он старался вспомнить великолепные слова.
      — Дрейфите! — ухмыльнулся артельщик.
      — Кто?! — изумился Пионерчиков. Его обвиняли в трусости!
      Поставив ногу на край ящика, на котором сидел Борщик, он решительно взял камни из рук поражённого кока.
      — Пять — два! — ударил по столу штурман.
      — Отличный ход, молодец Пионерчиков, — сверкнул Стёпка тремя золотыми зубами и вбил очередную шестёрку с другой стороны.
      Мишкин присвистнул:
      — Стучу, еду!
      — А ну-ка, Петькин, подайте и мистеру штурману колясочку до самого Жюлькипура! — захохотал артельщик.
      Но Петькин уныло пожал плечами и выставил совсем другой камень.
      — Что делаешь?! — Артельщик толкнул Петькина ногой.
      Но было поздно: Пионерчиков удачно выставил следующий камень, а артельщик, замигав, споткнулся носом о собственную ладонь: «Еду».
      — Так, — сказал Мишкин, — у кого-то присох дупелёк. Рыба. — И он опустил камень на кон. С обеих сторон стояли четвёрки.
      — Считать очки, — сказал Пионерчиков. Федькин опустил гитару. Борщик забыл про макароны.
      Солнышкин соскочил с трапа.
      Все склонились над столом.
      И вдруг Пионерчиков насторожился:
      — А у кого дубль пять?
      Мишкин положил руки на стол. Петькин раскрыл ладони.
      — А вон он! — крикнул Солнышкин. — Вон! — И показал в рукав артельщика.
      — Какой дубль? — разжав пальцы, усмехнулся артельщик.
      И тут Пионерчиков почувствовал, как что-то, щёлкнув его по носу, полетело за борт. Он вытянул руку, будто ловил муху, но опоздал.
      — Там камень? — сказал Пионерчиков.
      — Хе-хе! Где камень? Проверьте!
      Это было уже делом принципа. Пионерчиков бросился к борту. Федькин вцепился ему в брюки, но тоненький штурман выскользнул из них и ласточкой полетел в океан. На секунду все в изумлении открыли рты и вдруг разом взвыли.
      — Человек за бортом! — кричал Бурун.
      — Круг! — крикнул Солнышкин и бросился за спасательным кругом.
      — Горим, горим! — заметался Борщик: на камбузе стреляли и дымились макароны.
      — Акула, акула! — заорал Федькин. И тут все увидели, как, переворачиваясь вверх брюхом, к штурману несётся громадная акула.
     
      СТРАННАЯ ТРОПИЧЕСКАЯ АКУЛА
     
      Навстречу Пионерчикову мимо «Даёшь!» стремительно неслось серое брюхо приготовившейся для броска странной тропической акулы.
      — Багром её, багром! — выпалил покрасневший Бурун и метнул вниз пожарный багор.
      Акула пронеслась мимо и приближалась к тому месту, куда нырнул юный штурман. Теперь Пионерчиков остался с хищницей один на один.
      — Пропал, — сказал Федькин.
      Но штурман вынырнул. В руке он победоносно сжимал дубль и собирался произнести обличительную речь, когда увидел, что пароход уходит. Возмущённый Пионерчиков помахал кулаком вдогонку и тут заметил летящую на него задранную акулью морду. Акула пыталась сорвать ему выступление! В запальчивости Пионерчиков так двинул её ногой, что морда мгновенно вогнулась, а во все стороны от неё полетели красные брызги. Правда, красными они были от заката, но Пионерчиков этого не видел. Он схватил хищницу за горло и с таким треском рванул, что из неё тут же со свистом вылетел дух.
      К этому времени «Даёшь!» дал задний ход, и все увидели, как в краснеющую с каждой минутой глубину опускается тело убитой акулы.
      Конечно, свысока трудно было разглядеть, что на её морде вышита буква «Т». А Пионерчикову тоже было не до этого.
      И только Тая вздыхала, глядя в воду: там тонул её любимый пододеяльник с красивой буквой «Т», который она выронила от испуга, увидев, как Пионерчиков прыгает за борт.
      — Шут с ним, с пододеяльником! — сказала она. — Главное — штурман жив, целёхонек.
     
      НЕКОТОРЫЕ НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
     
      — Стоп, машина! Шлюпку на воду! Моряков и Перчиков летели по трапу через три ступеньки. Солнышкин катил впереди себя спасательный круг, а Пионерчиков уже взбирался по штормтрапу, который держали Федькин и Бурун.
      — Что случилось, что это значит? — спросил Моряков.
      Но мокрый победитель акулы, перебросив через борт ноги, направился к артельщику и размахнулся так, что у Стёпки заранее взбухла щека и показалось, будто корабль накренился влево.
      Пионерчиков занёс руку. Пионерчиков развернул ладонь, он уже сам слышал звон горячего шлёпка. Но по пионерским законам и морским правилам этого делать не полагалось. И победитель акулы стукнул дублем о крышку канатного ящика.
      «Хе-хе, сдрейфил, — подумал артельщик. — Ничего, мы ещё себя покажем». И он покосился в сторону Жюлькипура.
      — В чём дело? — ещё раз громко спросил Моряков. Он нервничал: до приёма космических сигналов оставались считанные минуты, а на судне разгорался скандал.
      Корма была полна народу.
      — За борт артельщика! — кричал Мишкин. — Он травил Солнышкина.
      — Перчикова на необитаемый остров высаживал, — сказала Марина.
      — Макароны из-за него подгорели! — крикнул с камбуза Борщик.
      — И кроме всего, он мошенник, мошенник! — вспыхнул Пионерчиков, который до сих пор не оделся и держал в руках брюки.
      — Так-ак, — сказал Моряков. — Так. Что же мы с ним сделаем?
      — За борт его! — взмахнул кулаком Солнышкин. — А в лодку ему десяток сарделек и пять бутылок «Ласточки», как он когда-то Перчикову!
      Артельщик, как толстый барбос, прижался к стене. Кажется, наступало время расплаты. Команда ждала решения.
      Суровый Пионерчиков прошёлся по палубе и сказал:
      — Вынесем выговор!
      — За что? — взвыл артельщик, хотя сам чуть не обезумел от радости. Такое решение его устраивало.
      — Так выбросим или выговор? — Моряков обвёл глазами команду.
      — Выговор, — сказала Марина, — а ключи от артелки передать боцману.
      — Протестую! — загнусавил Стёпка. — Я протестую!
      Теперь-то он оставался на корабле. Ничего, лишь бы добраться до Жюлькипура, а там — он ещё поговорит с этими Перчиковыми-Пионерчиковыми. И вдруг, на удивление самому себе, Стёпка выпалил:
      — Я протестую! Я объявляю голодовку!
      — Что? — спросил Перчиков.
      — Что-что? — повторил Солнышкин.
      — Голодовку! — сказал артельщик и швырнул боцману ключи.
      — Ну и обидел! — захохотал Мишкин.
      — Врёт, — сказал Пионерчиков.
      — А вы, — повернулся на его голос доктор Челкашкин, — а вы зайдите-ка, пожалуйста, на минутку ко мне.
      — И ко мне тоже, — сказал Моряков и бросился в радиорубку.
      Солнце село, на небе горели звёзды, и вот-вот должны были раздаться далёкие таинственные сигналы. Сигналы космической цивилизации.
     
      СИГНАЛЫ КОСМИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
     
      Ночь была в тысячах мерцающих огней. Корабль тёрся щеками о бархатную темноту, за бортом мягко шелестела вода. Моряков любил такие часы. Тысячу раз он проходил под южными созвездиями, но всегда замирал перед этим небом и готов был снять свою капитанскую фуражку перед каждой далёкой звездой. Звёзды вежливо отвечали ему лёгким всплеском и заглядывали в рубку, словно просились в гости. Казалось, протяни руку — и какая-нибудь из них опустится на ладонь и начнёт удивительный рассказ.
      Но это, конечно, только казалось.
      Теперь звёзды должны были говорить в самом деле. И Моряков шёпотом спрашивал у Перчикова:
      — Ну что?
      — Молчат, — хмуро сдвинул наушники Перчиков.
      — А может, что-нибудь с антенной? — спросил Моряков.
      — Проверим, — сказал Перчиков и полез на стул, но руки его не дотягивались до потолка.
      — Становитесь на плечи, — сказал Моряков и подставил спину.
      Перчиков замигал.
      — Не валяйте дурака, Перчиков, дорога каждая секунда!
      Перчиков поставил ногу на могучее капитанское плечо и сразу услышал, как в наушниках затенькал далёкий угасающий звук. Перчиков едва не полетел на пол. Но удержался и продолжал слушать.
      — Поднимите выше.
      — Что? — затаив дыхание, спросил Моряков.
      — Выше! — сказал Перчиков. Капитан распрямился. Радист упёрся лбом в потолок и закричал:
      — Есть, есть! Понял, понял! — И, соскочив, он показал на иллюминатор: — Видите, взошла луна и появились сигналы.
      — Ну и что? — спросил Моряков.
      — Они отражаются от луны. А если к ней приблизить нашу антенну, если поставить её на носу, звуки усилятся! — живо объяснил Перчиков. — Ведь судно идёт носом к луне!
      — Гениально! — воскликнул Моряков. — Просто и гениально! — И с переносной антенной, растягивая за собой провод, он шагнул в темноту.
      На палубе стояла жара. Тут и там раздавались храпы. Протяжно посапывал сам океан. Моряков миновал мачту, перешагнул через Буруна, который ворочался с боку на бок и во сне умолял свою старуху: «Да хватит топить, жарко!» — и вдруг услышал крик Перчикова:
      — Есть! Есть!
      Капитану показалось, что он даже простым ухом уловил знакомый летучий звук. Он сделал ещё несколько шагов, но услышал разочарованный голос Перчикова:
      — Пропали… Пропали…
      И вдруг капитан увидел интересную картину. На фоне луны чётко обозначался силуэт Ветеркова, сидевшего на самом носу парохода. Молодой штурман облюбовал самое прохладное место на судне и, подставляя лицо освежающему ветру, намыливал щёки. В руке у него сверкала бритва. Штурман брился!
      «Сигналы так далеки, что даже лезвие бритвы может их пресечь», — испуганно подумал Моряков. Он хотел схватить Ветеркова за руку, но в эту минуту явственно услышал знакомое волнующее «дзинь». Молодой штурман провёл бритвой по щеке.
      — Отлично! — закричал из радиорубки Перчиков.
      Дзинь-дзинь!.. — повторилось снова.
      — Чудесно! Великолепно! — сообщил Перчиков, как только штурман коснулся подбородка.
      Но вот штурман закрыл бритву, и звуки пропали.
      — Позвольте, — сказал моряков так, что Ветерков едва не уронил кисточку от неожиданности, — позвольте ваш инструмент.
      — А, — улыбнулся штурман, — вы тоже хотите побриться? Пожалуйста.
      Моряков приподнял подбородок: щетина росла в тропиках, как бананы на плантациях. Капитан раскрыл бритву и с волнением провёл по щеке: дзинь-дзинь….
      Не веря себе, он коснулся щеки ещё раз.
      — Есть, есть! — закричал сверху Перчиков. Моряков провёл лезвием по подбородку, и в наэлектризованный воздух посыпался целый фейерверк звуков.
      — Ура! — снова закричал Перчиков.
      — А как вам кажется, на Марсе бреются? — спросил Моряков штурмана.
      — Возможно, — пожал плечами Ветерков, глядя, как Моряков срезает щетинку за щетинкой и начинает громко хохотать.
      И только Перчиков в рубке ничего этого не слышал. К нему летели космические радиограммы, в голове вертелись слова, которые он передаст в Академию наук: «Обнаружена внеземная цивилизация, осталось расшифровать значение сигналов!»
     
      БУДЬТЕ БОЛЬШИМ, СОЛНЫШКИН!
     
      Конечно, Солнышкин тоже пошёл бы с Перчиковым и Моряковым, но от возмущения он весь кипел. Концы его чубчика взвивались, как жаркие протуберанцы.
      — Подумаешь, выгнали из артелки! Нашли наказание!
      В запасе у Солнышкина было кое-что покрепче.
      Когда артельщик со злостью хлопнул дверью каюты, когда машина парохода затянула вечернюю песню, убаюкивая себя и команду, Солнышкин вытащил из подшкиперской громадную железную скобу. Прислушиваясь, он прошёл по сонному коридору и принялся подвязывать её над Стёпкиной дверью.
      — Пусть только выйдет! — приговаривал Солнышкин. — Пусть только покажется.
      Он уже видел, как судно просыпается от грохота. Это артельщик врезается в скобу лбом! Вот над океаном вспыхивает свет. Это из глаз артельщика вылетают шаровые молнии! Он уже слышал его испуганный голос.
      И голос раздался. Рядом. Правда, спокойный и тихий, но, узнав его, Солнышкин так быстро повернулся, что по нечаянности сам приложился лбом к скобе.
      — Добрый вечер, Солнышкин! — В дверях коридора стоял Робинзон и наводил подзорную трубу на его сооружение. — Что это вы конструируете? Часы?
      В коридоре раздавался чёткий, как бой часов, стук машины, и скоба раскачивалась от удара, подобно маятнику.
      Солнышкин промолчал и сдвинул брови.
      — Мне кажется, конструкция не совсем удачна! — с иронией заметил Робинзон. — Неважный, очень громоздкий маятник! Во-первых, пробьёт он всего однажды, а во-вторых, сделает даже доброго человека злым. — И он с улыбкой посмотрел на лоб Солнышкина, по которому разливалось багровое пятно. — А часы должны бить каждое утро! — взмахнул Робинзон трубой. — И каждое утро напоминать человеку, что нужно вставать и браться за добрые дела! Людям нужно делать добро, Солнышкин! — И он поднял трубу вверх, как восклицательный знак.
      Судно слегка кивнуло, словно соглашаясь с Робинзоном. Но у Солнышкина возникло сомнение.
      — А если это дрянной человек?! — сердито возразил он.
      — Что ж… Даже и для плохого человека иногда стоит сделать добро, — рассудил Мирон Иваныч. — Может, он станет лучше.
      — Ждите!
      — А если не поймёт, тем хуже для него. Дрянные дела сами приведут его к тому, чего он заслуживает. — Седые виски Робинзона строго сверкали, а глаза смотрели на Солнышкина серьёзно и задумчиво. — А вот если человек, — сказал Робинзон, — даже очень хороший человек начинает придумывать мелкие пакости даже очень плохим людям, он сам становится мелким. Людям надо делать добро, нужно быть большим, Солнышкин.
      Робинзон приподнял фуражку и, взяв трубу под мышку, пошёл в свою каюту.
      Солнышкин задумался и посмотрел вверх, где качалась ржавая скоба. Да, для доброго дела этот маятник, конечно, не годится. Теперь Солнышкин понимал это особенно хорошо! И хотя делать что-нибудь хорошее для артельщика Солнышкин пока не собирался, он сорвал скобу и, выйдя из коридора, швырнул её за борт. Там тихо плеснула вода, по ней снова побежала ровная лунная дорожка.
      И удивительно, но Солнышкин почувствовал себя так, будто стал чуточку выше.
     
      НОВЫЕ МЕТОДЫ ДОКТОРА ЧЕЛКАШКИНА
     
      Пока Моряков и Перчиков проводили свой выдающийся эксперимент, в каюте Челкашкина произошло событие не менее удивительное.
      К доктору постучал Пионерчиков.
      — Входите, садитесь, — пригласил Челкашкин и, усадив штурмана на вращающееся кресло, взял его за подбородок. — Смотрите мне в глаза, — сказал он.
      — Но я совершенно здоров, — предупредил Пионерчиков.
      — Проверим, — сказал доктор и взял молоток, при виде которого у юного штурмана сразу дёрнулась нога.
      — Нервишки! — сказал Челкашкин и показал пальцем на колено.
      — Это качает, — оправдывался Пионерчиков, хотя за иллюминатором стоял полный штиль.
      — Нервишки, — повторил Челкашкин и добавил: — Будем лечиться. Гипнозом.
      — Каким ещё гипнозом? — поднялся Пионерчиков.
      Он не верил в подобные сказки с самого детства. Но у доктора не было ни малейшего повода сомневаться в могуществе гипноза. Во-первых, об этом говорило множество медицинских журналов, а во-вторых, во время стоянки в Океанске доктор проделал два удивительных эксперимента. Прямо на улице, недалеко от пароходства, он заставил поверить собаку в то, что она кошка, а кошку в то, что она собака. Это могут подтвердить многие жители города, которые видели, как собака спасалась от кошки на дереве. Они же, кстати, видели и второй опыт доктора. В кинотеатре «Океанск» он загипнотизировал билетёршу, и она без билетов провела на очередной сеанс целую толпу мальчишек.
      И доктор сказал Пионерчикову:
      — Обыкновенным гипнозом.
      — На меня это не подействует, я в это не верю, — сказал Пионерчиков.
      Усики Челкашкина сдвинулись в улыбке.
      — Доказать? — спросил он.
      — Ну зачем хвастать, доктор?
      Теперь усики доктора дёрнулись от обиды.
      — В кого вас превратить? — спросил Челкашкин.
      — В кого угодно, — зевнув, разрешил Пионерчиков и положил ногу на ногу. — Только, пожалуйста, не в тигра и не в льва. А то ещё проглочу по нечаянности!
      — Чудесно! — Приблизился к штурману доктор и с расстановкой сказал: — Я превращу вас в барбоса!
      — Как хотите. Только учтите, что я не собираюсь ни рычать, ни лаять, ни становиться на четвереньки, — заявил Пионерчиков.
      — Вы чудак, штурман! Когда-нибудь ещё напишете об этом рассказ…
      Пионерчиков едва не взорвался. Он сочинял статьи, придумывал прекрасные слова, а ему предлагали писать о каких-то собаках!
      Но Челкашкин заглянул глубоко в зрачки Пионерчикова своими голубыми глазами, и у того по спине пошли мурашки. Штурман дёрнулся.
      — Ну, что же вы? — Челкашкин с усмешкой шевельнул правым усиком.
      Юный штурман выпрямился и уже с любопытством посмотрел доктору в глаза.
      — Представьте себе, что вы дворняжка. — Челкашкин поднял руку. — Нет? Не хотите дворняжкой? Ну, сенбернар. Великолепный сенбернар. Вы лаете: «Гав-гав!»
      Штурман пренебрежительно отмахнулся:
      — Но я не ла… Но я не лав…— Он поперхнулся. — Но я не гав…
      Пионерчиков подскочил. Он побледнел и хотел крикнуть, чтобы доктор прекратил эти шуточки. Но с языка сорвались непривычные звуки…
      Пионерчиков испугался. Он в отчаянии кинулся к доктору и взмахнул руками.
      — Не хотите? — остановил его доктор и улыбнулся добрыми ясными глазами. — Ну ладно, ладно. Вы человек. Вы говорите на настоящем человеческом языке. Дайте руку.
      Но Пионерчикову было не до этого. Он сорвался с места и выбежал из лазарета. Придя в себя, он приоткрыл дверь, чтобы выразить ещё раз своё возмущение, но, посмотрев в глаза Челкашкину, вдруг вскрикнул: «Гав!» — ив испуге бросился по коридору.
     
      УДИВИТЕЛЬНЫЙ УРОК КАПИТАНА МОРЯКОВА
     
      Звёзды перемигивались всё так же хитро и таинственно.
      Конечно, от космической неудачи носик Перчикова немного побледнел, но в запасе у радиста было множество дел на земле. Он тут же взял собранный недавно магнитофон и отправился к Морякову записывать для Солнышкина первый урок английского языка.
      Накинув полотенце на шею, капитан сидел перед мольбертом и держал в руке кисть. Он любил рисовать красивые суда, заморские гавани, чтобы их могли увидеть ребята из его далёкого городка. Его картины согласны были приобрести известные музеи, но Морякова это не привлекало. Зато в школе, где когда-то на старенькой скрипящей парте он рисовал паруса, теперь на стенах бушевали все моря и океаны. Стоило новичку войти в коридор — и на него обрушивались волны Бискайского залива, надвигались арктические льды, а между ними весело кричали ладные, яркие пароходики. Нет, не зря почти вся школа собиралась в дальнее плавание.
      Теперь Моряков взялся за портреты лучших людей с прославленного парохода «Даёшь!». И на полотне из облака пара возникало весёлое лицо в колпаке.
      — Борщик! — воскликнул Перчиков, войдя в каюту.
      — А что, похоже? Правда, похоже? — радостно сказал Моряков. И, сощурившись, посадил коку на нос маленькую розовую запятую. — Но не будем терять драгоценного времени, — сказал Моряков, бросив взгляд на магнитофон.
      — А может, лучше завтра? — спрятал магнитофон за спину радист.
      — Что вы, Перчиков, — сказал капитан, чуть-чуть выпятив губу и разглядывая исподлобья портрет. — Открывайте-ка ваш аппарат. Минуты, Перчиков, как раковины в океане. Одна пустая, а в другой в это время растёт маленькая жемчужина. Это ведь здорово, что растёт, а? — И, услышав, как зашелестела магнитофонная лента, Моряков сказал: — Гуд монинг, — и вежливо улыбнулся Борщику. — С чего же мы начнём наш урок? Пожалуй, мы поговорим с вами как джентльмен с джентльменом. Не так ли? — И капитан учтиво раскланялся. — Начнём с правил морской вежливости.
      Перчиков на цыпочках вышел в коридор и поднялся в радиорубку. А Моряков, легко работая кистью, продолжал на английском языке преподносить возникающему на холсте Борщику урок вежливости.
      Но неожиданно за дверью раздалось такое громкое «гав», что он едва не выронил кисть и бросился в коридор.
      На пороге, виновато переступая с ноги на ногу, стоял Пионерчиков.
      — Послушайте, Пионерчиков, — опешил капитан, — что с вами? Что за ребячество?! То вы прыгаете за борт, то лаете, как барбос! Как же вы станете капитаном?
      Пионерчиков покачнулся. Он хотел объяснить, что он тут ни при чём, что это гипноз, но только плотней сжал губы.
      — Вам, наверное, нечего делать, — сказал Моряков, взмахнув кистью.
      Пионерчиков собирался сказать, что у него есть дела, но снова прикусил язык.
      — Так вот, завтра утром проверите у Солнышкина урок английского. Ясно?
      Пионерчиков кивнул головой. А Моряков, вернувшись к Борщику, продолжил с ним джентльменский разговор.
      Пионерчиков, увидев, как капитан рисует Борщика и разговаривает с ним, будто с живым, потрогал свой лоб, вздохнул и отправился спать.
      А через несколько минут в каюту капитана спустился Перчиков, захлопнул магнитофончик и быстро удалился, пожелав Морякову спокойной ночи.
     
      ГУД МОНИНГ, СОЛНЫШКИН!
     
      Слова Робинзона оказали на Солнышкина удивительное действие. Мало того, что он почувствовал себя подросшим. Ему захотелось завтра же с утра сделать что-нибудь приятное своему другу Перчикову. Он подумал о том, как хорошо плывётся в тёплых водах их бравому пароходу, как уютно дремлется ему среди тропической ночи, и Солнышкину самому захотелось вздремнуть.
      Но прежде чем забраться под простыню, он поднялся в рубку узнать, далёко ли до Жюлькипура.
      — Миль двести, — определил Ветерков, выглянув в иллюминатор.
      — Ну нет, что вы! — возразил Безветриков. — Двести пятьдесят!
      — Двести, Солнышкин! — сказал Ветерков. — Воздух пахнет перцем!
      — Но ведь перцем от жюлькипурской кухни пахнет за двести пятьдесят миль. Об этом даже пишется в лоции! А вот соусом за двести!
      Солнышкин потянул носом, но, увы, таким морским нюхом он ещё не обладал. Зато фантазии у него было сколько угодно. И он услышал крики обезьян, щёлканье попугаев, шелест пальм и фрамбойанов. Горячий ветер раскачивал перед его глазами громадные банановые листья.
      Под их колыхание Солнышкин так крепко уснул, что не слышал, как пришёл Перчиков, как укрыл его одеялом и поправил подушку. Ему только приснилось, как из банановой пальмы неожиданно выглянул Моряков, вежливо поклонился и по-английски сказал: «Гуд монинг».
      Едва открыв глаза, Солнышкин улыбнулся. Ему захотелось чихнуть. Луч солнца бегал по кончику носа. Солнышкин спрыгнул с койки, высунул голову в иллюминатор и отскочил: прямо в лицо ему плеснула вода — хватит спать! За бортом, под самым иллюминатором, нырял Землячок и выбрасывал вверх фонтаны воды. Кит будил своего друга.
      Но радиста уже не было. Солнышкин, которому не терпелось сделать что-то хорошее, бросил верному киту кусок сахара. Кит наполовину вынырнул из воды, сделал настоящую стойку и, разинув пасть, поймал сахар. Пароход подбросило, и Солнышкин едва удержался на ногах.
      Солнышкин не поверил случившемуся. Но из воды на него смотрел маленький лукавый глаз. Кит ждал добавки.
      Солнышкин бросил второй кусок. В каюте звякнули стаканы, а из графина вылетела пробка.
      Сверкнув спиной, Землячок сделал бросок, которому позавидовал бы не один бывалый вратарь, и проглотил второй кусок.
      Солнышкин в восторге бросил третий кусок и закачал рыжей головой: кит снова делал стойку!
      Солнышкин хотел постучать боцману, но в это время за спиной скрипнула дверь. На пороге стоял юный штурман Пионерчиков. Тот самый Пионерчиков, который вчера поразил всю команду поединком с акулой. И пришёл он вовремя. Сейчас Солнышкин покажет ему фокус с китом!
      Но Пионерчиков, чуть-чуть заикаясь, спросил:
      — При-г-готовили урок?
      — Какой урок?
      — Английский.
      Солнышкин в неудомении пожал плечами, а Пионерчиков сказал:
      — Я так и з-знал, — и собрался уходить. Но вдруг Солнышкин задумался. Ему кивнула листьями пальма, показалось лицо Морякова. «А, гуд монинг», — вспомнил он и крикнул вслед штурману:
      — Гуд монинг!
      Пионерчиков с любопытством повернул голову.
      — С чего же мы начнём наш урок? — обратился к нему Солнышкин и сам удивился своему красноречию. — Пожалуй, мы поговорим с вами, как джентльмен с джентльменом. Не так ли? Начнём с правил морской вежливости. Послушайте, Пионерчиков, когда вы прекратите это мальчишество? То вы прыгаете за борт, то лаете. — Солнышкин в испуге попробовал остановиться, но слова продолжали вылетать сами: — Что с вами? Как же вы станете капитаном?
      Солнышкин прихлопнул ладонью рот. Он выставил вперёд руку и хотел объяснить, что это не он, это какое-то недоразумение! Но победитель акулы тоже почему-то зажал рот, нагнулся, как будто хотел боднуть обидчика, и побежал по коридору.
      Солнышкин сел на кровать. Он схватил подушку. И тут из-под неё выглянул маленький магнитофончик.
      — Вот чьи это штучки! — подскочил Солнышкин. Он натянул тельняшку и бросился искать Перчикова.
     
      МЕЛКОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ И КРУПНАЯ ПОТАСОВКА
     
      Возмущённый Солнышкин босиком летел вверх по трапам.
      Волны вспыхивали, словно на них устроили праздничный танец миллионы солнечных мотыльков. Но Солнышкин этого не замечал.
      — Мало ему шуток! Теперь потешается над друзьями!
      Чертыхаясь, он несколько раз стукнулся пальцами о ступеньки так, что по ногам брызнуло электричество, и выбежал к радиорубке. Но Перчикова там не было.
      То и дело подпрыгивая, Солнышкин помчался на корму. Несмотря на утро, палуба так накалилась, что пятки дымились.
      Он обежал всю палубу и наконец остановился и притих. Возле камбуза слышались весёлые голоса.
      — Вот это блины! — хвастался Борщик. — Встанет команда, проглотит их вместе с коком!
      — А вот сейчас, — послышался голос Перчикова, — сейчас Солнышкин проснётся англичанином.
      Было слышно, как радист жевал блин.
      — Как это? — спросил Бурун.
      — Как?.. — Перчиков не договорил.
      Из-за угла вылетел Солнышкин:
      — Подстроил и ещё хвастаешься?
      — Ваша светлость, а почему не по-английски? — усмехнулся Перчиков.
      — Это не по-товарищески! — крикнул Солнышкин, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. — Знаешь, что за такие вещи делают?
      Бурун и Борщик удивлённо переглянулись. Перчиков едва не выронил надкушенный блин.
      — Слушай, Солнышкин, иди выспись!
      — И пойду! — Солнышкин повернулся, но вдогон получил такую затрещину, что завертелся волчком. — Так ты ещё драться?! — В глазах Солнышкина вспыхнуло короткое замыкание.
      — Да ты что, спятил? — откликнулся Перчиков. Но и ему достался такой шлёпок, что загудели и небо, и земля, и палуба.
      Он схватил Солнышкина за руку. Но теперь на них обоих сыпались удар за ударом. Рядом, прикрыв лицо фартуком, вертелся Борщик, а Бурун на четвереньках влетел на камбуз, и оттуда торчали только его ноги. Кажется, на палубе начиналась такая потасовка, какой боцман ещё не видел.
      — Да хватит вам, хватит! — кричал он. А Солнышкин, уже забыв обо всём и не обращая внимания на удары, размахивал тельняшкой и хлопал ресницами. Вокруг с шелестом вспыхивали алые, фиолетовые, зеленоватые крылья. В воздухе переливалась радуга: это, горя чешуёй, над палубой пролетали десятки настоящих летучих рыб. Они взмывали из океана и, перелетев через борт, долго-долго парили над синевой.
      — Дождь, рыбный дождь! — сказал Солнышкин.
      Перчиков потёр ухо, Бурун открыл глаза, а Борщик, растопырив пальцы, бросился вперёд:
      «Лови! Держи!» — от него улетал великолепный завтрак для всей команды.
      Рыбы за бортом продолжали летать, сверкать, трепыхаться. И только иногда на поверхности океана показывалась громадная серая туша. Там, гоняясь за косяком, веселился Землячок, который устроил для друзей маленькое тропическое представление.
      Да, этого момента Солнышкин ждал с самого рождения! Он мечтал об этом, когда над Сибирью трещал мороз, а в маленькой печурке его бабушки пылали жаркие сосновые поленья.
      Он листал страницу за страницей, а бабушка вязала и не видела, как в их комнатке возникают океан, акулы, настоящая палуба и вокруг порхают летучие рыбы!
      Перчиков положил Солнышкину руку над плечо.
      — А я думал, это ты меня съездил, — смущённо почесав затылок, сказал Солнышкин.
      — За что? — спросил Перчиков.
      — Не знаю, — опять рассердился Солнышкин, — но зато по твоей милости я наговорил только что Пионерчикову немало гадостей.
      — Каких ещё гадостей? — удивился Перчиков.
      — Тех самых, которые вдолбил мне в голову твой магнитофон!
      — Ну, это ты поосторожней! — сказал Перчиков. Обижать такой замечательный аппарат он не мог позволить даже Солнышкину. — Я могу при свидетелях доказать, что это клевета.
      — Пожалуйста, — сказал Солнышкин.
      — Пожалуйста! — крикнул Перчиков. И вся компания отправилась к месту происшествия.
      Едва с магнитофонной ленты прозвучало «гуд монинг», Перчиков победоносно взглянул на друзей. Но когда магнитофон повторил вчерашний разговор капитана со штурманом, Перчиков виновато оглянулся, сдвинул на лоб беретик и притих.
      — А что, — спросил Борщик, — Пионерчиков и правду лаял?
      — Это его дело, — ответил Перчиков. — А вот то, что мои затеи дважды за один вечер погорели, как у Борщика макароны, это точно.
      Борщик заёрзал на месте, но промолчал. А радист выложил друзьям историю с сигналами внеземной цивилизации.
      — Да, с магнитофоном, конечно, вышел цирковой номер! — заметил Бурун. Ему приятно было вспомнить о цирке. — А насчёт цивилизации ещё ничего не известно. Сегодня слушали радио? Летающие тарелки объявились.
      — Где? — спросил Перчиков. Самолюбие радиста было задето. Он снова пропустил важное сообщение!
      — А в Америке, — сказал боцман. — И в океане.
      — Ерунда! — сказал Борщик. — Ерунда! Рыбы летают— это ещё можно понять. — И он потёр синяк под глазом. — А тарелки? Ерунда! Не видел!
      Однако весь этот разговор был утром. А вечером произошла история, которая заставила кока Борщика в корне изменить свою точку зрения.
     
      ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ КОКА БОРЩИКА
     
      Конечно, все помнят, как разжалованный артельщик, на удивление команде и самому себе, объявил голодовку. Он и представить не мог, к каким последствиям приведёт это необдуманное решение.
      Пока же Стёпка старательно голодал. Ни утром, ни вечером он не появлялся в столовой. И никто не слышал, как весело похрустывали сухарики и сахар в его каюте и то и дело раздавалось лопотание: «Тысяча рубинов, тысяча топазов, тысяча алмазов! Всех в рикши! Всех в бобики!»
      Но на второй вечер, запустив руку под матрац, артельщик замер. Там лежала только жалкая, замусоленная горбушка.
      Запасы иссякли, а впереди было ещё несколько дней пути.
      И вдруг Стёпка хихикнул и сам себе подмигнул: «Плавали — знаем!»
      Артельщик решил предпринять небольшую, но рискованную вылазку. Он приоткрыл дверь, выглянул в притихший коридор, и озираясь, заковылял к камбузу…
      Перемыв посуду и осмотрев свои владения, не притаилась ли где случайная муха, кок Борщик улёгся на корме рядом с Перчиковым и Солнышкиным. Хотя стало свежо, он по камбузной привычке обмахнулся полотенцем. Все вокруг были сыты, и заботливого кока беспокоил только Перчиков, который целый день не ел от огорчения. Было слышно, как у него попискивает в желудке.
      — Может, принести котлету? — изредка спрашивал Борщик, поглядывая на радиста.
      Но Перчиков движением указательного пальца отклонял все заботы кока.
      За бортом весело бежали волны, и в лад им торопились мысли Перчикова. Вокруг вспыхивали тысячи светлячков, и в голове Перчикова, как светлячки, загорались новые удивительные идеи.
      Солнышкин не чувствовал ни рук, ни ног. Целый день он красил с Буруном борт, и в его глазах плясали тысячи красок: зелёное море, голубое небо, жёлтые борта, и над всем этим парящие летучие рыбы. Рыбы и сейчас летели из темноты на свет, и, между прочим, у Солнышкина тоже начинала созревать одна небезынтересная мысль. Он собрался уже высказать её вслух, но Борщик снова заглянул в глаза Перчикову:
      — А может, компоту с сухариками?
      — Ну ладно, с сухариками давай, — согласился Перчиков, и Борщик побежал на камбуз.
      Он открыл дверь и остановился: среди ночной тишины коку послышалось, будто в углу раздался странный шорох. Борщик вздрогнул. За всю жизнь у него на камбузе не было не то что крыс, но и самого захудалого мышонка!
      Но шорох повторился. И именно там, где у Борщика стоял мешок прекрасных тонких булочных сухарей. Кок гневно скомкал фартук и с размаху запустил им в угол. Шлёп! И фартук врезался в глаз артельщику, сунувшего руку в мешок с сухарями.
      Артельщик схватил со стола что-то подвернувшееся под руку и метнул в дверь.
      В ту же секунду мимо Борщика с резким свистом пролетел таинственный белый предмет.
      К звёздам, едва не задев кока по носу, удалялась тарелка!
      Кок снова заглянул на камбуз, и тогда навстречу ему одна за другой вылетела целая дюжина тарелок. «Одна, вторая, третья…» — считал Борщик.
      Перепуганный насмерть артельщик бомбил своего преследователя.
      — Тарелки! Тарелки! — закричал Борщик, хватаясь за голову. Он уже не слышал ни шороха, ни кряхтенья артельщика, который с полной пазухой сухарей выкарабкался в боковую дверь и на четвереньках полз по трапу.
      На палубе поднялся настоящий переполох. Все смотрели на горизонт. Там выкатывалось яркое созвездие Южного Креста, и к нему, посвистывая, уносились маленькие белые точки.
      Перчиков бросился наверх, в штурманскую. Схватив бинокль, он направил его в сторону экватора. Сомнений не оставалось: три хорошо видимые тарелки парили над океаном, уходя в сторону Южной Америки.
      Нужно сказать, что в тот же вечер тарелки были замечены иностранными самолётами. Одна из них даже приземлилась на участке всеми уважаемого фермера, слегка задела его, и он видел, как из неё вышли два странных существа. Правда, чего не увидишь после того, как тебя треснет по лбу тарелкой! Но факт этот излагался в разных научных статьях. А точнее всего он записан в бухгалтерии океанского пароходства, где так и сказано: «За пропажу дюжины столовых тарелок высчитать из зарплаты кока Борщика 8 рублей 70 копеек».
      Это, конечно, мало кого интересовало, но именно с тех пор Борщик поверил в существование летающих тарелок.
     
      ВСЕГО ОДИН ПОВОРОТ КОЛЁСА
     
      Если бы кое-кто из моряков Тихого океана заглянул в рулевую рубку парохода «Даёшь!», он бы, конечно, обрадовался и удивился: у штурвала стоял старый инспектор океанского пароходства Мирон Иваныч, по прозвищу Робинзон. Но теперь в руках у него был настоящий штурвал. В открытые иллюминаторы врывался настоящий океанский ветер, и под сияющими тропическими звёздами настоящие волны поднимали и опускали судно.
      — Вы слышали об этой истории? — влетел в рубку Моряков.
      — О какой?
      — С тарелками.
      — Любопытно, — ответил Робинзон.
      — И что интересно, — заходил по палубе Моряков, — с камбуза пропало с полпуда сухарей. Рассказать кому-нибудь — не поверят. Ведь не прилетали же эти самые тарелочники к Борщику за сухарями? И почему вдруг пропали десять тарелок?
      — Хм-хм, — почесал лысинку Робинзон. — С сухарями, конечно, немного странно. И всё-таки это приятно.
      — Что? — Моряков был поражён. — Что пропали сухари? Что улетели тарелки?
      — Приятно, — пожал плечами Мирон Иваныч, — что есть ещё на земле чудеса!
      Старик не мог жить без чудес. На каждом шагу ему хотелось бы видеть чудо. И он размечтался, как, бывало, в своём домике на сопке, когда он думал о дальних плаваниях. Лево руля, право руля! Он так крутанул штурвал, что судно со свистом описало дугу вокруг своего собственного носа. Моряков отлетел в сторону. Робинзон удержался, но отчаянно смутился.
      Он даже не представлял, что без этого поворота колёса на палубе «Даёшь!» не случилось бы нескольких занимательных историй.
      Дело в том, что в это самое время толстый артельщик улепётывал по трапу к себе в каюту. Сухари покалывали бока. Он уже миновал тёмный коридор, когда неожиданный толчок швырнул его обратно, прямо под ноги доктору Челкашкину, который вышел из лазарета.
      — Что с вами? — наклонился к нему доктор.
      — Хе-хе… Немножко закружилась голова… Видимо, от голода, — промямлил артельщик и схватился за живот: как бы не вывалились сухари.
      Челкашкин посмотрел на него и пожал плечами:
      — Послушайте, милый, да вы опухли! Чёрт бы побрал вашу дурацкую голодовку!
      — Опух, опух, — сказал артельщик, поддерживая руками майку, чтобы не похудеть у доктора на глазах.
      — И признаки слабоумия, — заметил доктор, заглянув ему в глаза. — Немедленно в лазарет! Рыбку надо есть, рыбку. Побольше фосфора для мозга. А сейчас — ждать меня.
      Как только доктор вбежал по трапу, артельщик со всех ног бросился в каюту и, отшвырнув матрац, вывалил свои хрустящие трофеи. Едва он успел их прикрыть, к нему вошли Челкашкин, Петькин и Федькин и, подхватив под руки, повели в лазарет.
      «Ведите, ведите, — усмехнулся артельщик, — до Жюлькипура полежу без работы, пожую котлетки и пончики, попью компот. А там посмотрим, кто останется в дураках».
     
      КРЫЛЬЯ ПАРОХОДА «ДАЁШЬ!»
     
      За каких-нибудь полчаса «Даёшь!» вонзился в густую тропическую ночь. Стало так темно, что люди налетали на мачту или друг на друга. Поэтому на палубе то и дело возникали короткие яркие вспышки и раздавалось:
      — А-а! Чёрт возьми! Извините!
      — Простите, пожалуйста!
      И слышался шелест от потирания ушибленных мест.
      Но белый колпак Борщика хорошо виднелся у камбуза, и на его свет пробирался Челкашкин с очень важным делом. Кок всё смотрел на небо, где высоко среди звёзд мерцали прозрачные летучие облака…
      — Не видно? — спрашивал Солнышкин, который сидел рядом.
      «Нет», — хотел сказать Борщик, но его остановил голос вынырнувшего из темноты Челкашкина.
      — Борщик, вы знаете, что человеку нужен фосфор?
      — Зачем? — спросил кок, обмахиваясь полотенцем.
      Несмотря на темноту, жара была африканская.
      — Чтобы лучше работал мозг, — вмешался Солнышкин.
      — А я на свой не в обиде, — обиженно сказал Борщик, поправив колпак.
      — Но кое-кому, к сожалению, фосфора не хватает, — побарабанил пальцем по голове Челкашкин, — и было бы вообще неплохо, если бы по утрам мы ели свежую рыбку! Постараетесь?
      В другой раз кок просто бы швырнул полотенце о палубу, однако Челкашкин просил очень вежливо.
      Но где взять ночью рыбу, не знал даже бывалый Борщик.
      Солнышкин только и ждал этого момента. С самого вечера из-за шума с летающими тарелками он не мог высказать сверлившую его мысль. Над пароходом проносились целые косяки рыб. Нужно только задержать их на палубе!
      — Но как? — спросил удивлённый кок.
      — Плавали — знаем! — сказал Солнышкин. — Только бы раздобыть леску и крючки!
      И, переглянувшись, Борщик и Солнышкин отправились к Петькину.
      Через полчаса, после азартной торговли с известным рыболовом, они уже снова были на корме и под храп команды ряд за рядом натягивали между мачтой и камбузом увешанную крючками леску.
      От ветерка леска гудела, как струна, и словно в предчувствии замечательного улова напевала рыбацкую песню.
      Проверив, крепко ли завязаны узелки, Солнышкин добрался до двери камбуза и улёгся рядом с Борщиком. Он был доволен своей выдумкой и уснул, угадывая уже запах свежей рыбы.
      Но того, что случится, Солнышкин, конечно, не мог предугадать.
      Часам к пяти утра Моряков поднялся в рубку. Солнце уже проснулось и, пригладив макушку, вежливо кивнуло знакомому пароходу. Слегка потянулся и вздохнул океан. Навстречу солнцу пролетело стадо дельфинов, взметнулись вверх летучие рыбки. И тут Моряков почувствовал, что «Даёшь!» тоже рванулся вверх. Капитану почудилось, что от волны до волны пароход промчался по воздуху. Стоявший у штурвала Федькин поскользнулся и парил в невесомости. Штурман Пионерчиков, выглянувший в иллюминатор, чудом удержался.
      — А вам не кажется, что мы летим? — крикнул Моряков, хватаясь за воздух.
      Пионерчиков бросился на палубу. На его вахте с судном происходили вещи невероятные! Выбежав к шлюпкам, он собирался подать сигнал тревоги и вдруг застыл на краю шлюппалубы.
      Под ним, от камбуза до мачты, на крючках махали крыльями сотни летучих рыб. При каждом взмахе этой упряжки судно приподнималось и, почти не касаясь воды, проносилось над розовым туманом.
      — Не может быть, — сказал Пионерчиков. Но рыбы так ринулись вверх, что пароход опять подпрыгнул, и юный штурман, потеряв равновесие, полетел вниз.
      В этот момент разбуженный толчком Борщик открыл глаза и, слегка заикаясь, стал будить Солнышкина. Над кормой парили тысячи рыб, а среди них, на крючках, висел Пионерчиков. Штурман размахивал руками, будто дирижировал этим летучим ансамблем. У камбуза мгновенно собралась толпа. Борщик и Солнышкин бросились на помощь. Но Пионерчиков остановил их лёгким движением руки.
      Конечно, сначала штурман рассердился и был бы не прочь поскорее освободиться от крючков. Но вокруг собралось так много народа, а шелест крыльев так напоминал аплодисменты, что Пионерчиков почувствовал, как к нему приливает настоящее вдохновение. От этого полёта рождались такие слова, которые хотелось сказать всем. Он торжественно простёр над толпой руки, но рыбы так рванулись вперёд и так ударили крыльями, что юный штурман, не успев произнести ни звука, вылетел из своего френча прямо в объятия к Борщику и Солнышкину. Они опустили его на палубу и хотели расспросить, как он попал в такое положение, но Пионерчиков, забыв обо всём, помчался к себе в каюту записывать речь. Прекрасные слова не должны пропасть, когда-нибудь они ещё пригодятся!
     
      УСТАЛЫЕ ПЕРЕЛЁТНЫЕ ПТИЦЫ
     
      Целый час Солнышкин испытывал угрызения совести из-за этого происшествия. Но скоро аппетитное похрустывание (вся команда жевала румяную поджаренную рыбку) настроило его на жизнерадостный лад. Тем более что по судовому радио Перчиков от имени всего коллектива объявил своему другу и коку Борщику благодарность. Челкашкин хотел выразить свою признательность отдельно.
      И только Пионерчиков категорически отказался от прекрасного блюда. Его порция немедленно была отправлена в лазарет — тому, кто особенно нуждался в фосфоре.
      Что же касается самого изобретения, то Моряков не находил слов для похвалы:
      — Послушайте, Солнышкин, ведь это же просто гениально!
      «Даёшь!» летел вперёд на сверкающих крыльях. Над ним мчались облака. Из трубы струился дымок, и рыбы одновременно коптились, поворачиваясь то одним, то другим боком. Но едва Борщик снимал их, как на крючках повисали десятки новых и с новой силой тянули пароход вперёд. От парохода бежали белые чистенькие барашки, а навстречу ему уже неслись волнующие запахи тропических земель. И если «Даёшь!» слегка покачивался, то только от волнения. Судно приближалось к Жюлькипуру.
      Солнышкин натирал палубу так, что по ней разлетались солнечные зайчики. Время от времени он доставал из кармана кусок сахара и подходил к борту. Там среди волн фыркал Землячок, который прилежно делал стойку, ожидая угощения. Глядя на это, боцман, который поливал палубу из шланга, вздыхал:
      — Вот бы сейчас медведиков…
      Рядом с боцманом, закатав рукава, бодро налегал на швабру Робинзон. Старик не любил сидеть без дела. А к морской работе он, как известно, привык у себя дома, потому что никому не доверял драить палубу своей каюты. Он был в трусиках, и лысинку его прикрывала старая мичманка. Иногда инспектор отставлял швабру в сторону и, взяв с трюма свою трубу, задумчиво осматривал горизонт, словно что-то искал. Но океан был безупречно чист, и Робинзон, качнув головой, снова брался за работу.
      Неожиданно Солнышкин заметил, как на доске, которую он только что надраил до желтизны, возникла какая-то клякса. Он сердито потёр её шваброй, но клякса отползла в сторону, а за ней по палубе потянулись другие — широкие, быстрые, чёрные. Над мачтами грохнул гром. Солнышкин поднял голову, и прямо на него выплеснулся быстрый тропический ливень. Солнышкин втянул голову и бросился под навес, но ливень кончился. Солнышкин взялся за швабру — ливень ударил ещё сильней. По небу бежали тысячи туч, из каждой лил свой ливень. Над океаном повисли тысячи голубых, прозрачных ливней, и «Даёшь!» весело проходил сквозь них.
      Солнышкин приоткрыл рот. Бурун стал сворачивать шланг. А старый Робинзон подставил под дождь ладони и смотрел, как по ним барабанят капли настоящего тропического дождя.
      Дождь стал плотнее. Тучи сомкнулись. Наступила темнота. Ударила молния.
      — Под навес! — крикнул Бурун.
      Но Робинзон поглядел на край неба и сказал:
      — Смотрите, смотрите!
      Под тучами появилось серое облачко.
      — Летучие рыбы, — сказал Солнышкин, — догоняют Борщика.
      Робинзон, взяв трубу, покачал головой:
      — Нет, нас догоняют птицы. Усталые перелётные птицы. Слышите, как они кричат?
      Издалека действительно долетало еле различимое курлыканье.
      Солнышкин ладонью прикрыл глаза от дождя. Робинзон был прав: вдалеке медленно летела стая. Она то взмывала вверх, то словно проваливалась в воду. Над ней вспыхивали молнии.
      — Ей негде отдохнуть, и она не может нас догнать. Она нас не догонит, — вздохнул Робинзон.
      — Догонит! — решительно сказал Солнышкин и побежал к камбузу.
      К удивлению кока, который снимал с крючков копчёную рыбу, он схватил самый большой нож и одним ударом обрубил леску.
      — Ты что это сделал? — со слезами в голосе закричал Борщик. — Ты что же это сделал?!
      — Тебе всё мало! — сказал Солнышкин. — Всю кухню завалил рыбой и ничего не видишь!
      Пароход потерял крылья. Упала скорость.
      — В чём дело? — высунулся из рубки Моряков.
      — Птицы! — крикнул Солнышкин. — Слышите? Птицы! — В ушах у него всё раздавались птичьи крики.
      — Какие птицы? — Моряков вышел на крыло рубки, проговорил: — Это же аисты! — И скомандовал в машину: — Самый малый!
      В воздухе всё отчётливей слышались тяжёлые удары крыльев.
      Наконец из последних сил, поддерживая друг друга, птицы дотянулись до парохода и рухнули на палубу. Некоторые сели на борт и раскачивались, боясь упасть.
      — На помощь! — крикнул Робинзон. И команда бросилась на помощь.
     
      ДВА ЖЁЛТЫХ БЕРЁЗОВЫХ ЛИСТКА
     
      За Солнышкиным бежали Моряков и Борщик, Перчиков и Пионерчиков с толстой тетрадью под мышкой.
      — Их нужно укрыть, — сказал Моряков, сбрасывая с плеч тужурку.
      — На камбуз их, всех на камбуз! — предложил Борщик. У него было тепло и сухо.
      — Вот это правильное решение! — раздался над палубой писклявый голос. В лазарете открылось окошко иллюминатора, и высунулась пухлая голова артельщика. — Из них выйдет чудесное жаркое!
      Все на минуту опешили. Старый Робинзон мельком взглянул: не слышат ли этих слов птицы. Но птицы уже спали мёртвым сном. Только вожак на секунду тревожно поднял голову и тут же уронил её на палубу.
      — Что вы сказали? — спросил Моряков.
      — На камбуз, — хихикнул артельщик. — Я даже помогу ощипывать.
      — Ай-яй-яй, молодой человек! — закачал головой Мирон Иваныч.
      Но окно быстро захлопнулось: это Пионерчиков запустил изо всех сил в артельщика своей драгоценной тетрадкой.
      Никто не заметил, как прошёл дождь и снова выглянуло солнце.
      — Интересно, откуда они и куда? — спросил Перчиков. — Посреди океана…
      — Да… — сказал Моряков. — Их где-то прихватил шторм. Позади Япония, Китай… Откуда?
      А Мирон Иваныч, вытирая лысинку, улыбнулся:
      — Смотрите…
      На шее у вожака желтели два маленьких берёзовых листка. ;
      — Из Сибири! — крикнул Солнышкин.
      — Это почему же? Пожалуй, из-под Океанска, — предположил Моряков.
      — А может, с Украины, — вздохнул Борщик и потянулся за листком.
      Но Солнышкин дёрнул его за рукав:
      — Может быть, он взял его себе на память. — И Солнышкин погладил птицу.
      Снова стало так жарко, что от палубы пошёл пар. Чепчик Борщика и мичманка Робинзона задымились, как вулканчики.
      Птицы стали просыпаться. Вожак расправил крылья, прошёлся по палубе, взлетел, и вся стая стала подниматься за ним.
      — Стойте, стойте! — крикнул Борщик и бросился к камбузу. У кока не было, конечно, под рукой свежих лягушек, однако два десятка лучших рыбин он приготовил! Но птицы уже взлетели.
      — Что? Упустили жаркое? — крикнул сверху артельщик.
      Но на него никто не обратил внимания. Все смотрели туда, где, выстраиваясь клином, аисты расправляли крылья.
      На минуту они затерялись в облаке, но, вынырнув, сделали над пароходом круг.
      — Кивают! — крикнул Перчиков.
      — Они кланяются, — удивился Бурун.
      — Какое благородство, — сказал Моряков и помахал рукой.
      В это время что-то маленькое, едва заметное, закружилось над палубой.
      — Смотрите, смотрите! — крикнул Солнышкин, протянул руки, и в ладони ему опустились два жёлтых берёзовых листка.
      Он взмахнул ими, а Моряков посмотрел вслед улетающей стае и сказал:
      — Значит, рядом земля.
      И все услышали, как наверху артельщик с» многозначительной усмешкой повторил:
      — Хе-хе, значит, скоро земля.
     
      АРТЕЛЬЩИК НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ
     
      Стёпка ходил по лазарету. На столе перед ним лежали недоеденные рыбьи хвостики. А за иллюминатором занимался закат. Он горел, как персидские ковры на жюлькипурской барахолке, и, казалось, даже колыхался и хлопал на ветру.
      — Тысяча рубинов, тысяча алмазов! — Артельщик решил, что время выбираться из лазарета.
      Он тихо приоткрыл дверь и, сделав несколько шагов, носом к носу столкнулся с Робинзоном. Старый инспектор выбивал медвежью шкуру.
      «У, чтоб тебя мурманская селёдка слопала, и откуда ты взялся?!» — вздрогнул артельщик, но улыбнулся и пропел:
      — Разрешите помочь?
      Старик сдвинул фуражку на затылок и кивнул.
      Почему бы не разрешить человеку сделать что-то доброе?
      Артельщик взялся за край шкуры, тряхнул её раза два и уже посматривал, как бы половчее улизнуть, но сзади хлопнула дверь и рядом с ним раздался возмущённый голос Челкашкина:
      — Послушайте, голубчик, разве вас кто-нибудь выпускал? У меня адмиралы не разрешали себе подобных вольностей!
      — Хе-хе, — усмехнулся артельщик. — Извините, но меня просили помочь!
      Он ещё крепче ухватился за шкуру и сдул с неё несколько пылинок.
      — Мирон Иваныч…— Доктор повернулся к инспектору: — Как же так? Ну позвали бы меня!
      Челкашкин приподнял фуражку. Робинзон, наоборот, надвинул свою на брови, с интересом покосился на артельщика и сказал:
      — Прошу прощения!
      Он свернул шкуру и, взяв её под мышку, удалился к себе в каюту.
      — А вы, голубчик, за мной! — сказал Стёпке доктор и поманил его за собой.
      — А я не пойду! — буркнул Стёпка. (Но доктор только усмехнулся и распахнул перед ним дверь.) — Я здоров! — крикнул артельщик. — Я тоже хочу в город.
      — Чтобы вас выволокли на жюлькипурскую свалку, когда вы от голода потеряете сознание, — подмигнул Челкашкин. — Не выйдет! — Погрозив артельщику пальцем, он подтолкнул его в лазарет и щёлкнул ключом.
      Стёпка взвыл от злости. Перед ним на столе торчали рыбьи хвостики, а вдалеке уже загорался огнями тысячи рубинов торговый город Жюлькипур.
     
      ИСТОРИЯ КАПИТАНА МОРЯКОВА
     
      Солнышкин стоял в гладильной, поплёвывал на шипящий утюг и наглаживал стрелочки на брюках Перчикова. Вот так Перчиков поведёт ногой — и стрелка сверкнёт на солнце. Вот так — и она зашелестит в воздухе. После случайной размолвки Солнышкину очень хотелось сделать для друга что-нибудь приятное. Так вот, пока радист передавал радиограммы, его брюки готовились к завтрашней прогулке по великому торговому городу.
      В стороне, сидя в трусах на столе, старый морской бродяга Альфонсо-Мария-Тереза-Федькин исполнял такие мексиканские песни, от которых, казалось, мчатся по жилам львы и прыгают ягуары.
      А за иллюминатором уже возникал огромный город, подмигивал многочисленными огоньками, и каждый огонёк обещал какое-то занятное дельце. Огоньки вспыхивали и гасли, словно спорили друг с другом и торопились.
      Солнышкин посмотрел в иллюминатор и тоже заторопился.
      — Ого! Великолепно! Сразу видно, что на носу Жюлькипур! — сказал Моряков, наклоняясь, чтобы войти в гладилку. С плеча у него свисали громадные брюки. — Вы слышите шелест?
      Моряков поднял вверх палец. Солнышкин мигнул.
      — Нет? — Моряков удивился. — Так это же Солнышкин идёт по Жюлькипуру! Это же свистит воздух за его брюками. Слышите? Надо слышать, Солнышкин!
      Солнышкин снова плюнул на утюг и весело заработал.
      — А знаете, — торжественно сказал Моряков, — когда-то я первый раз тоже наглаживал брюки у этих самых мест… А вон там… видите здания?..
      На берегу среди высоких пальм светились две башни. На них по очереди вспыхивали и, сталкиваясь, гасли рекламы, будто нокаутировали друг друга, но, воспрянув, опять бросались в драку.
      — Так вот, там, — кивнул Моряков, — у меня случилась забавная история, хотя началась она совершенно обычно.
      Солнышкин хотел попробовать, горяч ли утюг, но забыл и поставил его на штанину.
      — Я был штурманом. Юнец! Моложе Пионерчикова! Вышел в город. Бананы — с луну. Пальмы. Попугаи. Непривычные улицы. И со всех сторон ко мне несутся рикши. Старики, мальчишки — бегом. Только садись! Я им говорю: «Извините, не могу, мы на людях не ездим».
      Солнышкин притих. Он не дышал и поэтому не слышал, какой ароматный дымок распространяется из-под утюга. Морякову же этот дым казался дымом воспоминаний. И он продолжал рассказ:
      — И вдруг вот у того самого здания появляется человек в пробковом шлеме и с ним дама и презрительно говорит: «Юному русскому штурману жаль денег. Я плачу за него!» Представляете? Это мне-то жаль денег! Он с хохотом садится с дамой на мальчонку. То есть, конечно, не на мальчонку, а в его тележку. Но какая разница?
      — Никакой! — возмущённо крикнул Солнышкин, передвинув утюг на другое место.
      — Меня бросило в краску. — Моряков заходил взад-вперёд. — Представляете положение?! Ехать на рикше я никогда себе не позволю, не сесть — тут же обвинят в жадности весь наш флот! Тогда я…— Моряков упёрся головой в потолок. Солнышкин тоже потянулся за капитаном, Федькин опустил на пол гитару. — Тогда я сказал: «Плачу вдвое больше, если этого джентльмена никто не повезёт!»
      — Занятно! — сказал Федькин.
      — Занятно! Если бы вы знали, что тут было! Свист, шум, визг. Но, — Моряков поднял палец, — ни один рикша не тронулся с места! Из банка вызвали такси, но дама желает только на рикше!
      — И что же? — нетерпеливо спросил Солнышкин.
      — Тогда в упряжку любезно бросились два молодых банковских служащих и побежали, стараясь обскакать друг друга.
      — Зарабатывали авторитет! — сказал Федькин.
      — Подхалимы! — крикнул Солнышкин.
      — Ну что вы, зачем же так отзываться об уважаемых людях Жюлькипура?
      — Уважаемых? — с негодованием спросил Солнышкин.
      — Конечно! — усмехнулся Моряков. — Ведь они теперь стали управляющими банков!
      — И что же дальше? — поинтересовался Федькин.
      — Я выложил все деньги тут же! Всю годовую штурманскую получку! И представьте, ни один рикша не позволил взять себе ни копейки.
      — А вы? — спросил Солнышкин.
      — А я тут же в харчевне заказал для всех двадцати по самому жирному тигриному хвосту в павлиньем соусе.
      Глаза у Солнышкина горели. Сердце пылало. Брюки дымились.
     
      ТОРГОВЫЙ ГОРОД ЖЮЛЬКИПУР
     
      Рано утром, едва «Даёшь!» потёрся носом о причал, Солнышкин сбежал по трапу. За ним следовал Перчиков. Брюки у него были с таким тропическим загаром, будто месяц пролежали на африканских пляжах. Воздух дымился от перечных и горчичных запахов. У Солнышкина защипало язык и защекотало в горле. Но он только выше поднял голову.
      Дыша этим воздухом, в бухте гордо выпячивали грудь десятки пароходов. В небе щеголевато развевались флаги всех стран мира, а из-за ворот порта уже доносились громкие голоса:
      — Бананы, лучшие в мире бананы!
      — Кокосовые орехи! Самые крепкие в мире! У ворот, под высокой королевской пальмой, задрав подбородок, стоял полицейский в коротких штанишках, и друзья прошествовали мимо него. Рядом с Перчиковым и Солнышкиным шёл Челкашкин, а за ним торопились Робинзон, Пионерчиков и Борщик с громадным свёртком под мышкой, в котором хранились самые вкусные бутерброды.
      В городе начинался большой торговый день. Каждый житель должен был что-то продать или что-то купить. В город тянулись купцы — рыжие, чёрные, красные. И скоро Солнышкин завертелся среди настоящего циркового шествия.
      — Крокодилы! Крокодилы! Покупайте их и не бойтесь никакого врага! — крикнул кто-то сбоку, и Солнышкин отлетел в сторону: рядом из ящика высунулись две крокодильи морды и вцепились ему в рубаху.
      Что-то больно щёлкнуло его по уху. Это сидевшая на голове у высокого индейца макака запустила в него вишнёвой косточкой. Он снова качнулся и налетел на торговца, который пропел прямо в лицо:
      — Покупайте попугая, и ваш язык может оставаться дома.
      Над ним хлопали крыльями два какаду и ругали друг друга самыми смешными словами.
      Вокруг жонглировали зеркалами, громко трещали трещотками. Торговцы фруктами подбрасывали бананы, ананасы, кокосы. Продавцы перца держали на весу такие жгучие мешочки, что из них едва не вырывалось пламя. А из маленьких улочек, уставленных, как шахматная доска, чёрными и белыми столиками, валили десятки дымков, и зазывали, хватая прохожих, горланили:
      — Варёные крокодилы!
      — Тигриный хвост с поросячьими пятачками!
      — Удав маринованный!
      — Удав фаршированный!
      Голова Солнышкина вертелась как волчок, а глаза весело бегали по сторонам: что бы купить? Зелёного крокодила? Или обезьяну? В кармане у него хрустели новенькие жюлькипурские доллары, выданные штурманом Ветерковым, и Солнышкину не терпелось их потратить.
      — С ума сошёл! — возмущался Перчиков, — Крокодила для бабушки! Да от него в Антарктиде и хвоста не останется!
      Среди этого невообразимого шума до Солнышкина донёсся крик:
      — Птицы, которые приносят счастье! Птицы, которые приносят счастье! Покупайте! Покупайте!
      Солнышкин усмехнулся: купить счастье! Но всё-таки решил взглянуть. Такую птицу своей бабушке он купил бы за что угодно!
      И вдруг сердце его больно и звонко ударило, как корабельный колокол. Он толкнул Перчикова.
      Под высокой пальмой в птичьем ряду вдоль клеток расхаживал длиннобородый торговец в белом тюрбане. Пальцы его вспыхивали от золотых колец. У ног сквозь решётку просовывал голову настоящий павлин.
      — Тебя ещё только павлин не клевал! — сказал Перчиков.
      Но Солнышкин подтолкнул его вперёд, к другой клетке, и оба, белея от негодования, в один голос спросили:
      — Где ты их взял?
      — Их поймали мои работники! — сказал торговец.
      — Твои работники!
      В клетке, прижавшись друг к другу, как попавшие в беду товарищи, сидели аисты.
      — Это наши! — сказал Солнышкин.
      — Наши, — подступили к торговцу Робинзон и Борщик.
      — Это бесчестно! — крикнул Пионерчиков. Он только вчера передал рассказ об их спасении в редакцию «Пионерской правды».
      Вокруг собиралась толпа.
      — Доллары, — потряс торговец пухлым кошельком, — и они будут ваши! Покупайте счастье! — закричал он изо всех сил. — Птицы, которые приносят счастье!
      Солнышкин заглянул в клетку. Птицы грустно и устало посмотрели на него, и только вожак, просунув сквозь прутья голову, постучал клювом в ладонь.
      — Доллары, — усмехнулся торговец и погладил увесистое брюшко.
      Солнышкин вытащил все свои деньги и так ударил рукой по клетке, что вся толпа вздрогнула. На плечах у продавцов замолчали попугаи, мартышки вытянули шеи.
      — Мало, — сказал торговец и спрятал деньги в карман.
      — Вот! — Клетка подпрыгнула. Это ударил своим кошельком Перчиков.
      Торговец опустил в карман и его деньги, потёр бороду:
      — Мало!
      Ещё четыре руки протянулись к торговцу. Но когда и эти деньги зазвенели в кармане, он сел на клетку, хитро сощурил маленькие глазки и сказал:
      — Ещё столько — и все в порядке!
      — Вот как! — крикнул Пионерчиков и нащупал рукой лежащий сзади на прилавке кокосовый орех.
      Продавец орехов схватил Пионерчикова за руку.
      — Деньги, деньги! — закричали испугавшиеся торговцы, потому что Перчиков взялся за банан, Робинзон подхватил ананас, а Борщик выдвинул поудобней увесистый пакет с чудесными ветчинными бутербродами.
      Команда «Даёшь!» вооружалась.
      В этот самый момент Челкашкин остановил друзей, подтянул рукавчики и посмотрел на торговца. Тот поправил тюрбан и хотел улыбнуться, но вдруг завертелся на месте, испуганно захлопал глазами и ухватился за клетку.
      Челкашкин опять с настойчивой улыбкой посмотрел на него. Торговец вежливо поклонился и попробовал отвести глаза в сторону, будто улыбка доктора чем-то ему угрожала. Однако, не выдержав, он весело взглянул на Челкашкина, подпрыгнул, рывком распахнул клетку с аистами и под пронзительным взглядом доктора помчался по торговому ряду, открывая на бегу клетки. Павлины, попугаи, аисты рванулись ввысь. Обезьяны прыгали на пальмы. Но мало того: подлетев к продавцу перца, торговец сунул нос к нему в мешок, яростно чихнул и, выхватив мешок из рук, швырнул его в воздух.
      В ту же секунду над толпой вспыхнуло алое облако и стало расплываться над Жюлькипуром. По улицам понеслось:
      — Апчхи!
      — Ап-чхи!
      — А-а-пчхи!
      — А-а-а-пчхи!
      Чихали звери и птицы. Чихало всё на земле и в воздухе. Толпа бросилась врассыпную. По улицам покатились орехи и ананасы.
      — Бежим! — крикнул Челкашкин.
      — Бежим! — крикнул Солнышкин.
      — Бежим! — крикнул Борщик.
      Отдав Солнышкину бутерброды, он помог подняться одному аисту, у которого слегка было помято крыло, и припустил в порт.
      Робинзон тоже поспешил в сторону парохода. А над Жюлькипуром всё расплывалось красное облако. Оно оседало в лавках и магазинах, разлеталось по коридорам учреждений. И жюлькипурцы хватались за носовые платки.
      Что произошло, никто не взялся бы объяснить. Только Пионерчиков, торопясь за Перчиковым и Челкашкиным, вдруг заглянул к доктору в глаза и увидел нечто такое, отчего ему страшно захотелось взвизгнуть и сказать: «Гав!» Но он лишь вздрогнул и, задохнувшись до слез, выпалил: «Апчхи!»
      …А через несколько дней по далёкой сибирской тайге, покрякивая от морозца, шли охотники. На бровях у них выросли белые сугробчики, на усах зазвенели сосульки.
      — Жмёт, — сказал один.
      — Поджимает, — подтвердил второй. И внезапно оба остановились. Высоко над собой они увидели птиц.
      — Есть! — сказал первый и стал целиться. Но птицы так крикнули, что он едва не выронил ружьишко. Навстречу зиме, курлыкая, летели аисты…
      — Видел? — спросил первый охотник.
      У второго от удивления с усов потекли ручейки.
      А на следующее утро, когда по засыпанному снежком посёлку ребята пошли в школу, школьный дворник вышел открывать ворота и от неожиданности сел в сугроб. На крыше школы, поближе к тёплому дымку, сидели три аиста. Как только дворник открыл дверь, птицы, зябко поводя крыльями, слетели вниз и под весёлые крики ребят вошли в школу.
      Объяснить этот удивительный факт тоже никто не смог. Но то, что птицы наконец нашли тёплый угол и чувствовали себя очень хорошо, могут подтвердить все ребята из сибирского села.
     
      КАК ПОЖИВАЕТЕ, ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО?
     
      Перчиков был поражён происшедшим и задумчиво потирал лоб. Пионерчиков, как уже было сказано выше, кое-что предполагал, но всё ещё боялся высказать свою точку зрения. А Челкашкин шёл, распахнув китель, весело посмеиваясь и что-то обдумывая. Не было только Солнышкина.
      Разыскивая его, друзья выбежали на широкую площадь, посреди которой возвышался мраморный дворец, а по бокам торчали небоскрёбы банков. Рядом, за набережной, начинался океан; он так сверкал, что казалось, катил не волны, а золото прямо в жюлькипурские кладовые.
      В то же самое время на площадь вступила удивительная процессия. Впереди неё два обнажённых по пояс гиганта торжественно несли двух дохлых кошек. Следом, увешанный звенящими колокольцами, мягко ставил ноги громадный слон, на котором под просторным балдахином восседал смуглый мальчишка. Его чалма так искрилась от алмазов, что несколько идущих рядом телохранителей то и дело вздрагивали от зайчиков в глазах.
      За слоном, поднимая облака пыли, ползла на коленях свита, а слева от него на курносом «джипике» чинно ехали два советника в погонах офицеров одной иностранной державы и в пробковых шлемах. В Жюлькипур спустился наследный принц одного из горных княжеств.
      — Вот это да! — сказал Перчиков и хотел подтолкнуть Пионерчикова.
      Пионерчиков на минуту оторопел, открыл рот и вдруг, замахав фуражкой, бросился к сидевшему на слоне мальчишке:
      — Как живёте, ваше высочество?
      — Прочь с дороги! — закричали телохранители.
      Слон остановился. К Пионерчикову подбежала стража, а сидящий наверху мальчишка указал на штурмана жезлом:
      — Чего хочет этот моряк?
      — Как же, ваше высочество, вы что, забыли? — удивился Пионерчиков. — Мы же в одном лагере отдыхали! В Артеке. Помните, помидоры в колхозе собирали, а вам ещё арбуз на трудодни выдали…
      Задрав носик, принц с насмешкой и презрением посмотрел на штурмана и взмахнул жезлом:
      — С дороги!
      Пионерчиков был оскорблён.
      — А ещё пьесу написали о нём! — не унимался штурман.
      Упоминание о пьесе, кажется, подействовало на принца. Во-первых, потому, что пьесу написали не о нём, достойном наследнике Солнца и Луны, а во-вторых, потому, что её написали о его злейшем враге.
      В стороне фыркнула машина. С сиденья приподнялся сухопарый офицер и сказал:
      — Ты оскорбил достойного из достойных, их высочество могли бы одним движением растоптать тебя, ничтожного, и бросить на съедение тиграм. (При этих словах слон многозначительно поднял и опустил ногу.) Но их высочество великодушны: они ограничиваются десятью ударами по пяткам за неразумные слова и приказывают купить тебе этих двух его любимых кошек.
      Слуги подняли дохлых кошек за хвосты, а свита налетела на Пионерчикова.
      Только теперь юный штурман, кажется, понял, что не каждый принц его знакомый, тем более хороший. Он сжал кулаки и повернулся к друзьям: слышал ли кто из них что-нибудь подобное?! Десять палок! Любимые кошки!
      — Держитесь, Пионерчиков! — крикнул Перчиков и ринулся к штурману.
      Но тут толпа шарахнулась, и на глазах у всех стали происходить вещи просто ошеломляющие. Стоявший смирно слон вдруг выхватил из машины советника в золочёном мундире и, перевернув в воздухе, затолкал его глубоко под сиденье. Потом он проделал то же самое со вторым советником и под возгласы разбегающейся свиты, обхватив хоботом принца, посадил его на советника. Подцепив кончиком хобота двух любимых кошек наследного принца, слон швырнул их ему на голову. Потом он сделал шаг вперёд и под общий ропот опустился на колени перед Челкашкиным. Пионерчиков смущённо приоткрыл рот. Он подскочил к доктору и шёпотом спросил:
      — Что вы делаете?
      — А ничего, — благодушно улыбнулся Челкашкин. — На этот раз я совершенно ни при чём! Сам удивляюсь! — И он, разведя руками, весело кивнул на болтающиеся в воздухе ноги советников.
      Но тут случилось кое-что, заставившее Челкашкина удивиться ещё больше: слон приподнял хоботом самого доктора, а за ним Перчикова и усадил их, одного за другим, к себе на спину.
      Пионерчиков было задумался, но слон хоботом подхватил его за штаны, сунул в корзину и рысцой побежал по улице. С его спины были видны проносящиеся мимо дома, широкая листва пальм и нежно дымящийся океан.
      Слон трусил рысцой среди разбегающейся толпы, а Перчиков смотрел, не мелькнёт ли где-нибудь рыжая голова Солнышкина.
     
      САМОЕ СТРАННОЕ ТОРГОВОЕ ЗАВЕДЕНИЕ
     
      Любой моряк, побывавший в Жюлькипуре, конечно, видел за громадами сверкающих банков целый океан бедных лачуг.
      Кажется, их загнал сюда жестокий шторм. Они теснятся здесь год за годом, их бока тихо тонут в земле. Нет здесь на прилавках ни гордых ананасов, ни ярких апельсинов, и только у ног какого-нибудь продавца зеленеют на циновке перья лука или петрушки.
      Вот среди таких лачуг по путаным улочкам, отстав от друзей, бежал Солнышкин со свёртком под мышкой. Ни Перчикова, ни Челкашкина, ни Пионерчикова нигде не было. Он проскочил через мост, под которым, как рыбы в проруби, толкались в грязной реке тысячи джонок, и остановился у какой-то маленькой лавки. Вся она была завешана циновками и, как жучками, разрисована иероглифами. Ни прочитать, ни отгадать! Солнышкин повертел головой. И вдруг странный чёрный кот потянул его за штанину, а появившийся из-за циновок грустный хозяин, тихо кланяясь, сказал:
      — Не хотите ли купить гроб? — и раздвинул циновки пошире.
      У стенки стоял десяток крепких гробов.
      Солнышкин взмок от жары и волнения, но по спине у него побежал холодок. В окнах лавки висели сушёные каракатицы, с крыши на верёвочках спускались сухие осьминоги и шелестели щупальцами у самого уха. Солнышкину стало не по себе. Он попятился и хотел припустить дальше.
      Но рядом с ним появился изящный белый пудель, вцепился в чёрного кота, а из двери противоположного дома раздался добрый старческий голос:
      — Чудесные собачки! Пгекгасные собачки!
      Дряхлый старичок в потрёпанном камзоле трижды повторил это по-английски, по-французски, по-русски и поклонился на все четыре стороны.
      «Узнаю у него, как пройти в порт», — подумал Солнышкин и перебежал через дорогу.
      На громадной вывеске были нарисованы породистый бульдог с оскаленными зубами и улыбающийся добрый пуделек.
      Старичок вежливо поклонился и, едва Солнышкин открыл рот, взял его под руку, увлекая в дом, причём Солнышкину показалось, что старичок очень близко наклонился к его свёртку и как-то странно лязгнул зубами. Но, ступив на порог, Солнышкин сразу об этом забыл. Перед ним открылся зал, сплошь заставленный собачьими будками. В будках вертелись лайки, шпицы, моськи; собаки метались, визжали, лаяли, грызли сухие корочки.
      А в центре зала на бархатной подушке, задрав морду, лежал слюнявый бульдог, около которого была тарелка с нарезанной колбасой. Перед ним, согнувшись, стоял старый лакей. А сбоку сидел, заносчиво вертя мордой, маленький плюгавый шпиц. Будьдог грыз фазанью лапку и так мрачно поглядывал на Солнышкина, что тому снова захотелось побыстрее спросить, как выбраться в порт. Но дальше произошло такое, что Солнышкин прикусил язык. Старичок рысцой подбежал к будьдогу и, поклонившись, ласково пропел:
      — Ваше собачье превосходительство, к нам пгишёл покупатель!
      — К нам пришёл покупатель, ваше бульдожье сиятельство! — поддакнул старичок, стоявший около бульдога.
      У Солнышкина на затылке вскочили пупырышки: будьдог перестал грызть фазанью ножку, подвинул к себе зубами тарелку и ударом лапы небрежно метнул вверх два куска колбасы. Оба старичка подпрыгнули и, открыв рты, по-собачьи клацнули зубами. Глаза у них жадно вспыхнули и тут же погасли.
      — Непонятно, — пробормотал Солнышкин, пятясь, — какой-то цирк!
      Бульдог злобно зарычал. Шпиц тявкнул.
      — Всё понятно! Всё понятно! — умилённо кланяясь, запел добренький старичок в камзоле. — Это не цигк, а тогговое заведение, но наши собачки есть и в цигке. Бывшая хозяйка оставила его сиятельству заведение в наследство. За вегную службу, за пгеданность. Но вегных товагищей он не забывает и сейчас. Вот видите?
      Лежавший перед бульдогом шпиц показал вставные зубы и, вскочив, трижды тявкнул.
      О том, что избалованным моськам порой достаются в наследство целые дворцы, Солнышкин иногда читал. Но чтобы собаки торговали собаками — да ещё своей породы, — о такой подлости он не слышал!
      Тем временем добренький старичок поймал ещё кусок колбасы.
      Второй старик бросил на него злой взгляд и тут же пропел:
      — Мы верой и правдой служили нашей хозяйке и будем служить хозяину! — Он тут же получил огрызок кости.
      — Добгому хозяину, щедгому хозяину, — сказал добренький старичок, и Солнышкину опять показалось, что он очень близко наклоняется к его пакету и по-собачьи втягивает воздух.
      — Посмотрите, какие у нас собачки! — подскочил второй старичок и тоже носом нацелился на пакет. — Вот у этого великолепная родословная.
      — У самой хозяйки такой не было! — подпел первый.
      — А это родная тётка его превосходительства!
      — А вот его двоюгодный бгатец! И пгодаётся по весьма сходной цене.
      В клетках, сидя у сухих корочек, злобно рычали на своего родственничка два бульдога.
      «У, лакеи!» — посмотрев на стариков, подумал Солнышкин и отступил назад, потому что носы обоих так и тянулись к пакету. И вдруг, споткнувшись, Солнышкин едва не сел на порог. Сбоку от двери стояла клетка, в которой, опустив лохматую голову, сидел большой, грустный пёс.
      — Не обгащайте на него внимания, — вскинулся добренький старичок.
      — Не обращайте, — поддакнул второй.
      — Этот пагшивый когабельный пёс сегодня бгосился на хозяина только потому, что он пгиказал сделать жагкое из какого-то пагшивого щенка, — пропел добренький, вежливый старичок и радостно, сладко добавил: — А если сегодня его не купят, так из него самого для нас сделают такое жагкое, какого не едала сама хозяйка.
      «Не едала сама…— хотел поддакнуть второй, но в зале поднялся такой лай, такой визг, что невозможно было что-либо разобрать.
      «Негодяи! — подумал Солнышкин. — Погубить корабельного пса такой смертью? Не выйдет!» И он сунул руку в карман за деньгами. Но ведь всё — до единой бумажки — осталось в кошельке у торговца птицами! И Солнышкин решился на отчаянный план.
      Обходя клетки, он приблизился к величественному хозяину и так зашелестел свёртком, что бульдог немедленно потянул носом. Его тоже тревожили ветчинные запахи, доносившиеся из пакета. «Его превосходительство» высокомерно поднял морду.
      Солнышкин прошёлся рядом второй раз. Бульдог, посапывая, приподнялся на передних лапах. Наконец, отойдя в сторону, Солнышкин сделал вид, что ищет деньги, и уронил пакет на пол. Из него вывалились великолепные бутерброды, приготовленные Борщиком. Оба старичка обалдело плюхнулись ничком на пол, а следом, описав в воздухе дугу, им на загривки опустился хозяин.
      — А нам хоть шкугочки, нам шкугочки! — ползая на четвереньках, приговаривали старички. Они вцепились друг в друга и уже ничего не видели.
      Солнышкин, открыв клетку, выпустил пса и бросился бежать из заведения. Следом за ними увязался шпиц, но так получил дверью по носу, что откинул задние лапки и упал в обморок.
      Солнышкин мчался по переулку. Ему казалось, что сзади раздаются свистки, но это свистели наглаженные вчера брюки.
     
      ВДОХНОВЕНИЕ ХУДОЖНИКА МОРЯКОВА
     
      От парохода «Даёшь!», как от флакона с духами, по всему порту растекались ароматы.
      Судно пополняло запасы провианта. На палубе белели новенькие ящики с жёлтыми, курносыми бананами, лимонами, из корзин торчали чубчики ананасов…
      Штурман Ветерков долго пересчитывал их пальцем, потом махнул рукой: штукой больше, штукой меньше — какая разница!
      Но кругленький Безветриков должен был знать всё точно. Он сбегал за арифмометром, пощёлкал ручкой и доложил капитану:
      — Полный порядок. Тютелька в тютельку! Моряков надел парадный китель и собирался нанести визит знакомому капитану бразильского парохода.
      У самого трапа он на минуту задержался, потому что вахтенный Федькин сказал:
      — Салютуют! Перьями салютуют! В городе раздался такой гул, будто там палили из сотни пушек. По всему небу, хлопая крыльями, разлетались птицы, цветные перья, пух и какое-то красное облачко.
      — Но это, это…— сказал Моряков и не договорил.
      Стуча каблуками, на причал, чихая, влетел растрёпанный Борщик, а за ним спешил старый инспектор Океанского пароходства. Мягкие волосы его развевались, глаза смотрели возмущённо и встревоженно.
      — Что с вами, Мирон Иваныч? — бросился навстречу Моряков.
      — Неприятности! Огромные неприятности! — сказал Робинзон, вытирая пот со лба.
      — Да что случилось?
      — Некогда, некогда! Нужно выручать ребят! — Робинзону казалось, что с ними стряслась беда, и он потянул Морякова в город.
      По дороге он рассказал обо всём, а когда дошёл до истории, случившейся на базаре, Моряков остановился:
      — Позвольте, позвольте! Они что же, торговали нашими аистами?
      — Конечно!
      — А вы освободили их?
      — Конечно! — сказал Робинзон.
      — Браво! Браво! — крикнул капитан и помчался вперёд.
      Его тень закрывала пол-улицы и головой доставала до конца квартала. Рядом торопилась маленькая тень Робинзона. Пальмы раздавались в стороны: капитан спешил на выручку своему экипажу.
      Но никого из команды «Даёшь!» на улице не было. Только на мосту, обсуждая недавние события, стояли пять английских матросов и один греческий адмирал, а на деревьях громко чихали обезьяны.
      Моряков остановился на минуту поразмыслить — и… до его слуха донёсся протяжный крик:
      — Картины! Самые лучшие в мире картины! Моряков приподнял голову. Робинзон потянул его вперёд, но из разместившегося под навесом салона снова донеслось:
      — Картины! Самые прекрасные в мире картины!
      Моряков торопился выручать товарищей, но речь шла о выдающихся произведениях искусства! И капитан, виновато сказав Робинзону «на одну минуту», направился к навесу, под которым у какой-то картины спорили несколько ценителей живописи.
      Маленький человек — хозяин салона — в нейлоновой рубашке с бабочкой на воротнике бегал, расхваливая стоящие на подставках два холста, по которым расплывались жёлто-зелёные пятна. Рядом лежал ящик с красками и кистями.
      — Но где же картины? — спросил осторожно Моряков.
      — Перед вами! — воскликнул человечек. — Прекрасные натюрморты. Вот бананы! — И он показал на холст, стоявший слева. — А вот фрукты! — И он показал направо.
      Робинзон весело хмыкнул. А Моряков прошёлся так, что вокруг салона на пальмах закачалась листва.
      — Какие сочные, какие волнующие краски! — восхитился человечек.
      — Это краски?! — остановился Моряков. — Да это же незрелая мазня…
      — Но ведь это бананы, — лукаво усмехнулся хозяин. — Они созреют, пока вы донесёте их до вашего судна!
      — Неужели созреют? — тоже с усмешкой спросил Моряков, ещё раз посмотрев на холсты.
      — Конечно! — шустро подмигнул капитану хозяин и взмахнул руками. От рукавов с треском посыпались искры, а бабочка на воротнике, кажется, затрепетала крылышками. — Разве вы не видите, что они хорошеют на глазах?! — И человечек во весь рот улыбнулся капитану.
      — В таком случае, — сказал Моряков, и в глазах его вспыхнули весёлые светлячки, — я покупаю эти картины.
      В толпе зашептались, а человечек по-деловому присвистнул и бросился заворачивать картины.
      — Но, — остановил его Моряков, — я не вижу подписи художника.
      — Момент! — воскликнул хозяин. — Он обедает в десяти минутах отсюда.
      — Я согласен! — сказал Моряков. И хозяин побежал туда, где за мостом чадили дымки многочисленных кухонь.
      Робинзон смотрел на своего воспитанника с явным неодобрением:
      — Вы что же, собираетесь потворствовать этому шарлатанству?
      — Мирон Иваныч! Мирон Иваныч…— всплеснул руками Моряков. Потом что-то шепнул Робинзону, дал несколько долларов, и старик, улыбаясь, вышел из салона.
      Присутствующие зашевелились.
      Моряков взял кисть и краски, шагнул к мольберту и на глазах у оторопевших зевак закрасил левый холст рыжей краской, а внизу нарисовал жёлтый-жёлтый банан. К нему тотчас стала подкрадываться вертевшаяся у ног обезьянка.
      В это время за спиной Морякова появился Робинзон с огромным кульком в руках.
      Моряков кивнул ему и принялся за вторую картину. Нет, он не чувствовал себя великим художником, но постоять за честное искусство считал своим долгом!
      Он нарисовал ветку, потом жёлтой краской наложил такой мазок, что толпа ахнула: на холсте появился ещё один банан, живой, полный солнца! Казалось, художник окунул кисть не в краски, а в солнечный луч.
      Толпа увеличивалась. Перед зрителями на холст так и сыпались алые гранаты и солнечные апельсины, яблоки и грейпфруты. Наконец капитан провёл кистью большой длинный штрих, и все увидели, как в глубине картины тяжело закачалась банановая гроздь…
      Моряков посмотрел на часы, подмигнул Робинзону и положил кисть и краски на место.
      И тут, расталкивая толпу, к Морякову пробился хозяин салона, за которым бежал создатель великих полотен.
      — Вот и подпись! — сказал хозяин и показал на художника. И вдруг взвыл: — Где картины? Где бананы?
      — Увы! — грустно сказал Моряков. — Они так быстро созрели, что нам пришлось их собрать. Вот, — сказал Моряков, а Робинзон под хохот толпы преподнёс художнику свёрток с бананами. — Один ещё остался, — заметил Моряков, показывая на картину. — Но и он, как видите, вот-вот дозреет.
      Хозяин посмотрел на Морякова, на кулёк, на жёлтый банан в углу пустого холста и тихо прислонился к двери.
      — А этот натюрморт действительно несколько похорошел, — сказал Моряков, показывая на второй холст, — и я его покупаю.
      — Но я его не продаю! — крикнул художник, удивлённый собственным талантом. Он протянул руку, чтобы схватить картину.
      В этот момент толпа шарахнулась и взревела: сквозь неё ломился громадный слон, на котором сидели Пионерчиков, Перчиков и Челкашкин, и протягивал к картине длинный хобот. Издалека слон увидел на картине свои любимые фрукты.
      Моряков взмахнул рукой, а Робинзон, подумав, подхватил картину, и они побежали по направлению к порту. Слон, помахивая хвостиком, затрусил за Робинзоном.
      На улице снова поднялся шум. Пять английских матросов и греческий адмирал с криком нырнули с моста в воду. Салон опустел. В углу сидел схватившийся за голову хозяин, а у картины вертелась маленькая обезьянка и всё пыталась сорвать с неё прекрасный спелый банан.
     
      ЧУДЕСА ПРОДОЛЖАЮТСЯ
     
      Большой торговый день Жюлькипура подходил к концу, и взволнованные событиями жюлькипурцы бросились к телевизорам.
      С экрана раздавались крики ужаса. Выловленный репортёрами греческий адмирал рассказывал, как он едва не утонул. Принц, вздрагивая, кричал о бешенстве своего лучшего слона.
      А в это самое время в лазарете парохода «Даёшь!» метался артельщик. Необычный шум торгового города всё больше будоражил его.
      — Тысяча рубинов! Тысяча топазов! Тысяча алмазов!
      Артельщик с размаху бросался спиной на дверь, но дверь не поддавалась.
      — Чтоб вас акулы сожрали! — выл Стёпка. Он был готов разметать всё вокруг. — Я вам покажу голодовку! — И артельщик со злостью начал глотать лекарства, которыми была набита аптечка Челкашкина.
      Сперва он проглотил успокоительные пилюли, и нервы его начали успокаиваться. Но потом он добрался до возбуждающих, и ярость хлынула ему в виски. Ноги сами стали подбрасывать артельщика кверху, головой в потолок.
      — Вот вам! Вот вам! — повторял артельщик. «Бом-бам! Бом-бам!…» — отвечала верхняя палуба.
      Но вот на палубе послышались шаги. Артельщик притих и, тяжело дыша, прислушался. К двери подходил вахтенный Петькин.
      — Петькин, отвори, — шепнул Стёпка.
      — Не положено, — отрезал Петькин.
      — На полчаса, — схитрил Стёпка. — Подышать!
      Петькин остановился и повернул ключ.
      Артельщик оттолкнул вахтенного и бросился вниз по трапу.
      Теперь только бы добраться до каюты, одеться — ив порт. Он открыл дверь в коридор и попятился: напротив его каюты стоял Солнышкин и, размахивая руками, что-то весело рассказывал боцману, Робинзону и Перчикову.
      Стёпка прикрыл дверь и оглянулся. У сходней сидел Федькин с гитарой. И этот путь был отрезан.
      Но зато, зато «Даёшь!» стоял, уткнувшись носом в корму пароходика, на котором в клетках вертелись обезьяны, медведи, тигры!
      Наступала ночь. По небу проносились уже падающие звёзды. И артельщик решился на риск. Он тихо, на цыпочках, прошёл по коридору с другой стороны и исчез в каюте Робинзона.
      Через минуту из неё вывалился чёрный толстый медведь и вразвалку потопал к носу парохода.
     
      ВЕСЁЛЫЕ ПЕСНИ БОББИ ПОЙКИНСА
     
      Бывалый матрос британского флота Бобби Пойкинс стоял на вахте и напевал любимую песенку:
      Никогда не плавал я
      По далёкой Амазонке…
      Правда, он-то побывал и на Амазонке, и в Австралии, ловил тигров и анаконд, и на языке у него приплясывали тысячи великолепных историй.
      Сегодня в полдень он с друзьми отправился в бар, чтобы за кружкой виски порассказать кое-что ребятам помоложе, а заодно отметить годовщину с той поры, как акула на виду у всех отхватила ногу их бравому капитану.
      И вдруг с ним самим произошла такая история, что ой-ой-ой! Вместо того чтобы сидеть и промывать горло бренди, он, известный ловец анаконд, впереди толпы бежал от слона и барахтался в жюлькипурской луже! Подумать только, завтра годовщина с той поры, как кит чуть не проглотил его любимого прадедушку, а он из-за этого слона ещё не успел выпить за ногу капитана! Пойкинс от досады крякнул. Но ничего, завтра он наверстает. Кстати, к завтрашнему дню подоспеет двадцать пятая годовщина с той поры, как он своими руками оторвал лопасть от винта вражеской подводной лодки. Эге, да тут можно будет заказать и торт на двадцать пять свечей! Бывалый матрос присвистнул от удовольствия. Вокруг плясала вода, в клетках посапывали медведи, урчал тигр.
      Но тут Пойкинс обернулся и вздрогнул. Из-за ближней клетки прямо на него смотрела хитрая морда чёрного медведя. Зверь переступал с лапы на лапу и решал, с какой стороны удобней обойти бывалого моряка.
      — Не выйдет, — сказал Пойкинс. — За такого медведя хозяин с меня самого сдерёт шкуру. И никакого торта в двадцать пять свечей!
      Он приоткрыл дверцу клетки и с маху попробовал загнать в неё медведя. Но тот так отскочил, что Пойкинс шлёпнулся на четвереньки.
      — Эге, да ты хитрить? — процедил сквозь зубы Пойкинс. — Ну, держись!
      Но медведь цапнул его за ногу и ринулся вперёд.
      — Так ты драться? Ты, братец, не знаешь, что Бобби Пойкинс был ещё и футболистом! — крикнул рассвирепевший моряк. И так двинул медведя по носу, что тот с криком влетел в клетку. Но и сам Пойкинс отскочил в сторону и сел. Медведь кричал по-человечьи! Нет, Пойкинс не ослышался и юбилея сегодня тоже не отмечал! Он опустился на колени, заглянул в клетку и откатился обратно с диким воплем: медведь потирал нос человеческой рукой!
      — Эй, Покинс, что с вами? — спросил сверху штурман.
      — Сэр, медведь… говорит, — не поднимаясь, произнёс ловец анаконд. — Он ругается!
      Штурман махнул рукой. Но друзья Пойкинса сразу почувствовали неладное. Бравые ребята видели, что в этом Жюлькипуре случаются диковинные вещи. И как только они подбежали к клетке, палубу огласили вопли, а бравые моряки кинулись в стороны. Чёрный медведь действительно чесал нос человеческой рукой!
     
      СТРАШНЫЕ ВОЛНЕНИЯ СТЁПКИ-АРТЕЛЬЩИКА
     
      Конечно, под медвежьей шкурой прятался одуревший от боли артельщик. Он сидел в клетке, а рядом с ним в страхе карабкался на стенку настоящий гималайский медведь, которого артельщик едва не придавил своей тушей. Но, убедившись, что новый сосед не предпринимает никаких агрессивных действий, медведь тихонько потянул носом и опустился на пол.
      Артельщик забился в угол. А мишка сделал шаг и обнюхал его.
      «Сожрёт, сожрёт!» — хотел крикнуть артельщик. Шерсть на шкуре начала подниматься дыбом. Но добрый гималаец подошёл поближе и лизнул нового товарища по несчастью.
      Он это сделал так ласково, что артельщик не выдержал: вцепившись в клетку, он посмотрел в ту сторону, где сверкал огнями жюлькипурский банк, и горько-горько всхлипнул.
      А между тем к маленькому английскому пароходику со всех сторон мчались жюлькипурцы. До чего же быстро распространяются слухи!
      — Оборотень! — кричали одни.
      — Он разорвал полкоманды! — ужасались другие.
      А хозяин зоопарка, взлетев на трап, кричал;
      — За любую цену, только нашему зоопарку! Великие планы рушились. И артельщик заплакал ещё громче.
      — Бобби, что он делает? — спросил сверху штурман.
      — Он рыдает, — прохрипел старый матрос.
      — Смотрите! Он в самом деле рыдает! — раздался над головой артельщика голос, от которого слезы покатились у него, как ручьи по палубе.
      — Он действительно рыдает! — воскликнул Моряков, который прибежал почти со всей командой. — Дайте-ка лампу!
      Капитан присел и чуть не выпустил лампу из рук. Прямо перед ним, вцепившись в клетку волосатыми руками и прижавшись к прутьям пухлой щекой, рыдал артельщик, которого участливо лизал большой гималайский медведь. А сзади него лежала знакомая Морякову медвежья шкура.
      — Артельщик! — крикнул Солнышкин.
      — Он уже куплен! — предупредил хозяин зоопарка.
      И тут случилось нечто неожиданное. Пионерчиков подскочил к доктору Челкашкину и, размахивая пальцем, яростно крикнул:
      — Всё это ваши штучки, всё это ваши эксперименты, я знаю!
      Челкашкин удивлённо пожал плечами.
      — Слушайте, штурман, что вы говорите? — вмешался Моряков. — Какие эксперименты?
      — Вы ещё ничего не знаете, — сказал Пионерчиков, который кое-что повидал за это время. — Ничего не знаете! — Открыв клетку, он помог выбраться заливающемуся слезами артельщику.
      Стёпка всхлипнул и вдруг, повернувшись, двинул ногой доброго медведя, будто тот был виноват во всех его бедах! Потом он побрёл за Пионерчиковым мимо потрясённого Бобби Пойкинса и ещё более потрясённого хозяина зоопарка, оставив в клетке гималайского медведя, который никак не мог понять, за что его ударил сосед и зачем он выбрался из такой чудесной шкуры…
      А через час «Даёшь!» уже проходил под пальмами Жюлькипурского пролива. Луна хитровато смотрела ему вслед, пахло бананами, где-то кричали обезьяны, и славный пароход летел в Индийский океан навстречу новым ветрам, новым широтам и новым приключениям.
      На земле Жюлькипура наступило привычное спокойствие. Породистый хозяин собачьей лавки торговал братьями и сёстрами. В художественном салоне дозревали новые натюрморты выдающегося художника. А в небе нокаутировали друг друга неоновые рекламы двух соперничающих банков.
      Все недавние события нашли отклик в местной газете. На её страницах даже появился портрет артельщика с подписью: «Необычайные эксперименты на палубе русского парохода».
      Кое в чём газета, конечно, оказалась права. Эксперименты были. Но о них мы расскажем чуть-чуть позднее.
     
      НОВЫЙ ПАССАЖИР СТАРОГО ПАРОХОДА
     
      В океане стоял полный штиль. Солнышкин лежал на шлюппалубе, в спасательной шлюпке, и слушал, как весело постукивает машина. Он по запаху чувствовал, какие сейчас прозрачные волны, какие на небе лёгкие облака, но окончательно просыпаться ему не хотелось. Сбоку, накрыв беретом лицо, спал Перчиков.
      Вдруг Солнышкин шевельнул ногой, засмеялся и сказал:
      — Перчиков, не дурачься!
      Ему никто не ответил. В лицо подул ветерок, мягко пригладил волосы, и Солнышкин хотел ещё вздремнуть, но дёрнулся от хохота и поджал ноги.
      — Перчиков, не трогай пятки!
      Но больше того! Кто-то взвизгнул и лизнул Солнышкина в лицо. Солнышкин сердито подскочил, открыл глаза.
      Вокруг зеленел океан, всходило солнце. Перчиков бодро посапывал своим остреньким носиком, а Солнышкина облизывал большой, добрый пёс, который недавно чуть не превратился в жаркое.
      Солнышкин едва не вскрикнул от восторга. Пёс жив, пёс рядом и вместе с ним плывёт в Антарктиду! И он толкнул Перчикова в бок.
      Перчиков приоткрыл глаз, чихнул и спросил:
      — Ты где его прятал? В каюте?
      — Да ты что! — воскликнул Солнышкин. — Он же сам прибежал!
      — И не показывался до отхода? — удивился Перчиков.
      — Конечно!
      — Так теперь тебя ни один капитан не выбросит, — сказал радист псу. — Знаешь морской закон? — И пёс так кивнул головой, что Перчиков попятился. — Ого! Но ты его всё-таки показал бы доктору. Для порядка, — сказал он Солнышкину и спрыгнул вниз.
      Солнышкин отправился в лазарет. Впереди него, завернув колечком хвост, побежал пёс. Солнышкин приоткрыл дверь лазарета, пропустил собаку вперёд.
      По трапу спускался Пионерчиков.
      — Доброе утро! — кивнул он Солнышкину. После вчерашних событий он придумывал новые слова о настоящем товариществе, которое даже из очень плохого человека может сделать очень хорошего. И кажется, к нему эти слова приходили.
      — Доброе утро, — ответил Солнышкин и прикрыл за собой дверь.
      Пионерчиков сделал несколько шагов по коридору, повторяя слова, и вдруг вздрогнул и замер от негодования: в лазарете у Челкашкина раздался громкий собачий лай. Пионерчиков обернулся и отлетел в сторону: прямо навстречу ему из лазарета выскочил большой, лохматый барбос. Вошёл Солнышкин, а выскочил барбос! Юный штурман побелел и, перескакивая через ступеньки трапа, помчался к Морякову.
      — Не верили? — крикнул он, распахивая дверь.
      — Что случилось? — спросил Моряков, у которого в руке жужжала электробритва. — Что случилось, Пионерчиков?
      — А то, — крикнул Пионерчиков, — что вашего Солнышкина превратили в обыкновенного барбоса!
      — Как? Кто? Зачем? — вскинул брови Моряков.
      — Для эксперимента! — крикнул Пионерчиков. — Ваш Челкашкин.
      Положив бритву, Моряков вышел из каюты. Внизу действительно раздавался воинственный лай. Капитан перешагнул через несколько трапов. Каюта Солнышкина была открыта, возле двери стояли ботинки, а около них сидел большой, красивый пёс.
      — Солнышкин, Солнышкин, — ласково сказал Пионерчиков.
      Пёс заворчал и приподнялся.
      — Только, пожалуйста, не сердитесь, — в некотором смущении произнёс Моряков, с любопытством вглядываясь в барбоса.
      — Что, хороший? — послышалось рядом, и из каюты выбежал весёлый, улыбающийся Солнышкин.
      Пионерчиков тихо прислонился к переборке. Моряков, качая головой, сморщился от смеха. Он взялся за сердце и смотрел то на Солнышкина, то на барбоса. А Солнышкин выкладывал капитану весёлую, почти сказочную историю.
      Наконец, переведя дыхание, Моряков сказал:
      — Ах, Пионерчиков, вам хочется отправить меня в лазарет?
      Капитан погрозил Солнышкину пальцем и пошёл в каюту, где на столе нетерпеливо жужжала электробритва.
     
      МЕЧТЫ СТАРОГО РОБИНЗОНА
     
      В самую жгучую жару Солнышкин заступил на вахту.
      «Даёшь!» так накалился, что из-под него валил пар, как из-под утюга. Но океан был прекрасен. Широкие волны слегка приподнимали судно, и Солнышкин замирал от радости полёта. Штурвал он уже держал получше любого Петькина.
      Всё было в порядке, и маленький бронзовый компас — тот самый компас, который подарил ему когда-то Робинзон, — на его руке тоже показывал: норд, норд! Всё правильно. Полный порядок. Рядом с Солнышкиным сидел пёс. Иногда он бросался к окну и, поставив лапы на подоконник, дружелюбно лаял. Это среди волн появлялся Землячок и, делая свечу, выпускал белый фонтанчик.
      — Подумать, какая удивительная привязанность! — говорил Моряков, прохаживаясь по рубке. — Кит провожает судно от Камчатки до экватора! Невероятно!
      При слове «экватор» у Солнышкина кружилась голова и сердце, как быстрый поплавок, взлетало и опускалось от волнения. До экватора оставалось несколько дней пути!
      Отойдя от окна, пёс завилял хвостом. По трапу застучали тихие шаги, и в рубку в одних трусиках и ботинках вошёл загорелый сухонький Робинзон. Моряков покосился. Даже Робинзону он не мог позволить так ходить по рубке. Подумать, вместо брюк — мятые трусы, вместо отутюженных штанин — волосатые ноги! Но старик, держа в руке спелый банан, был так увлечён какой-то мыслью, что Моряков только и спросил:
      — Что с вами, Мирон Иваныч?
      — Послушайте, Евгений Дмитриевич, что это такое? — поднял руку старик.
      — Помилуйте, Мирон Иваныч, банан, обыкновенный банан, — ответил Моряков, удивлённый таким пустяковым вопросом.
      — А что для вас в детстве значило обыкновенное слово «банан»? — посмотрел на него Робинзон.
      Моряков задумался.
      — Банан, — сказал он, — ну, банан, пампасы, джунгли…— И вдруг он улыбнулся: — И конечно, плавание, дальние страны.
      — А кокосовый орех? — прищурив глаза, спросил Робинзон.
      Моряков посмотрел вдаль:
      — Океаны, экватор, Африка, Австралия. — Голова у него закружилась, как у Солнышкина.
      — А вы помните стихи, Евгений Дмитриевич:
      Случайно на ноже карманном Найди пылинку дальних стран…
      — А как же! — воскликнул Моряков. И вскинул руку:
      …И мир опять предстанет странным, Закутанный в цветной туман.
      Он уже не замечал трусов Робинзона.
      — А если дать ребятам не пылинку, не орех, а целый дворец чудес, — сказал Робинзон, — с кокосами, с якорями, с пальмовыми рощами…
      — А что, это великолепная мысль! Великолепная, а, Солнышкин?! — воскликнул Моряков. — Разве у нас нет якорей? Разве мы не найдём кокосовых орехов?
      — Ах, Евгений Дмитриевич! — прошёлся по рубке Робинзон. — Если бы я мог, я подарил бы им целый необитаемый остров. — Он внимательно осмотрел знойный горизонт. — Целый остров!
      — С обезьянами, с попугаями, с пингвинами! — крикнул Солнышкин.
      Но Моряков грустно улыбнулся.
      — Ах, Мирон Иваныч, это уже фантазия! Фантазия! — повторил Моряков. Он мог поверить в летающие тарелки, но в неведомые острова Моряков не верил. Он когда-то и сам мечтал назвать какой-нибудь островок именем доброго старика, но…
      — Неужели ни одного? — спросил Робинзон.
      — Не может быть! — воскликнул Солнышкин.
      А сидевший мирно пёс, подпрыгнув, залаял.
      — Может быть, вы имеете возражения, — спросил, наклонившись к нему, капитан, — или собираетесь сами открыть необитаемый остров?
      Пёс бодро вильнул хвостом.
      — А вот для дворца мы кое-что подберём. Вот здесь. — И, повернувшись к висевшей на стене карте, капитан показал на крохотное пятнышко среди голубых пространств: — Видите этот коралловый островок? Мы будем проходить мимо него. И уж как-нибудь на денёк забежим. Забежим, Солнышкин?
      Побелевший от солнца и соли чубчик Солнышкина взметнулся кверху. Тряхнул ушами и залаял пёс.
      Коралловый остров! Но, как и старому Робинзону, Солнышкину очень хотелось открыть свой, хотя бы самый маленький, островок.
     
      СМОТРИТЕ! СМОТРИТЕ ВПЕРЁД!
     
      Наперекор всем географическим картам мира Солнышкин верил в удачу. Отстояв вахту, он отправлялся на бак и всматривался в убегающую полоску горизонта. Нос у него облупился, щёки зарумянились, как яблоки в духовке. Рядом с ним, положив на борт лапы, смотрел вперёд верный пёс. Они мечтали открыть необитаемый остров. Но остров играл в прятки. Порой на палубе появлялся Робинзон и, подняв трубу, исследовал небосклон. Но и ему ничего не удавалось обнаружить.
      А тем временем «Даёшь!» приближался к экватору, и, как положено, весёлый экипаж готовился к празднику Нептуна. На палубе начиналась суматоха.
      Правда, когда появится экватор, точно сказать никто не мог, так как на вахте стоял штурман Ветерков, по прозванию Милей больше, милей меньше, не придававший этому особого значения. А штурман Безветриков, по прозвищу Тютелька в тютельку, не терпел ошибок и в третий раз проверял верность своих расчётов.
      Пионерчиков командовал праздничным парадом.
      А Солнышкин всё стоял и смотрел, когда же появится эта линия, экватор, а вместе с ней — необитаемый остров. Но экватор не появлялся.
      Солнышкин решил вздремнуть. Он спустился в каюту, но только закрыл глаза, как к нему с лаем ворвался запыхавшийся пёс и, вцепившись в трусы, потянул Солнышкина по коридору. Прыгая по горячей палубе, Солнышкин вылетел на бак. У борта спокойно прохаживался Робинзон и посматривал в подзорную трубу.
      — Что-нибудь есть? — спросил Солнышкин.
      Робинзон поднёс к глазам трубу и невозмутимо произнёс:
      — Волны.
      Но Робинзон смотрел на корму, а пёс тянул Солнышкина к самому носу.
      Солнышкин приложил к бровям ладонь и, понизив голос, быстро сказал:
      — Трубу! Мирон Иваныч, трубу! Робинзон озадаченно протянул трубу. Заглянув в синее стёклышко, Солнышкин произнёс:
      — Есть!
      — Что? — поспешил к нему Робинзон.
      — Смотрите, смотрите вперёд! — сказал Солнышкин.
      Наклонившись к трубе, Робинзон взмахнул рукой и, подняв кверху указательный палец, тоже закричал:
      — Есть! Есть!!
      — Остров! — сказал появившийся рядом Федькин.
      — И необитаемый! — крикнул Солнышкин. Над горизонтом, среди широких синих волн, возникал и тихо покачивал листвой крохотный островок.
     
      МИЛЕЙ БОЛЬШЕ, МИЛЕЙ МЕНЬШЕ
     
      Моряков схватил бинокль, бросился к иллюминатору и увидел, как вдали действительно как бы всплывает остров. На вершине его, как укропчик, росла пальма, потом она стала как вершок молодой морковки… Моряков схватился за лоцию. Страницы так и зашелестели под его крепкими пальцами. И нигде, ни на одной из них не был обозначен этот маленький, поднимающийся на глазах кусочек суши! Сердце капитана забилось совсем как в юности. Прямо по курсу вырастал коралловый островок.
      — Лево руля! Команде к борту! Всем надеть брюки! — Моряков посмотрел, в брюках ли он сам, и кинулся в каюту одеваться! Не мог же он открывать новую землю без штанов! Следом за ним по каютам разбежалась вся команда.
      В рулевой остались штурман Безветриков и штурман Ветерков, который взял в руки штурвал.
      — Так, — прикинул на глазок Ветерков, — кажется, до острова с полмили?
      — Ну что вы! — удивился, вскинув голову, Безветриков. — Полная миля! Тютелька в тютельку!
      — Ну подумаешь — милей больше, милей меньше, — сказал Ветерков и добавил: — А всё-таки не больше, чем полмили.
      — Тогда давайте проверим по карте! — сказал Безветриков, который не мог терпеть малейшей неточности.
      — Пожалуйста, — согласился Ветерков, и Тютелька в тютельку бросился за картой и циркулем.
      — Вот, смотрите! — крикнул он уже с порога. — Вот наше судно. — И он ткнул в карту кончиком циркуля.
      — Но судно находится здесь, — возразил Милей больше, милей меньше и показал пальцем совсем в другое место.
      — Ну как вы не видите? — удивился Тютелька в тютельку. — Вот судно, а вот здесь, видимо, остров. Пожалуйста, посмотрите и на море…
      Оба штурмана вскинули головы, посмотрели в иллюминатор и, бледнея, встали на цыпочки: острова не было! Впереди без конца бежали и вспыхивали волны.
      В рулевую вошёл Моряков в полной форме, по пояс высунулся в иллюминатор и с криком:
      «Что произошло?» — побежал вниз по трапу.
      На палубе, размахивая руками, уже метались Солнышкин и вызванный им из рубки Перчиков. Открывать без друга необитаемый остров Солнышкин не мог. Но пока он бегал за радистом и надевал брюки, остров пропал. Солнышкин забрался на канатный ящик, но ничего не увидел. Он собирался бежать наверх, но сзади, с кормы, раздался иронический голос Робинзона:
      — Вы что-нибудь потеряли, Солнышкин?
      — Остров!!!
      — Ай-яй-яй, а вы оглянитесь, Солнышкин, — улыбнулся Робинзон, возле которого вертелся пёс, и протянул трубу: — Иногда стоит и оглянуться!
      Но уже и без трубы Солнышкин обнаружил пропажу.
      Пока Ветерков и Безветриков спорили, «Даёшь!» проскочил мимо острова.
      Моряков строго посмотрел на краснеющих штурманов и скомандовал:
      — Малый назад!
     
      НОВЫЙ НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
     
      Островок ждал своих открывателей. Казалось, пальмочка укоризненно машет листьями из стороны в сторону.
      — Шлюпку на воду! — крикнул Моряков. И едва шлюпка коснулась воды, Солнышкин слетел в неё прямо на выброске. За ним спустились Перчиков и Пионерчиков. А сбоку, по штормтрапу, сбегал Робинзон.
      — Вот вам и фантазия! — кричал он Морякову.
      Шлюпка просела. В неё ввалился артельщик, на корме примостился Моряков, а следом за ними прыгнул пёс.
      — Полный вперёд! — приказал капитан, и шлюпка помчалась к островку.
      Пальма была уже рядом, и Моряков скомандовал:
      — Приготовиться!
      Перчиков приготовился к швартовке. Солнышкин стал рядом с ним. И вдруг оба приоткрыли рты. С противоположной стороны, оставляя за собой белый шлейф пены, к острову приближался перископ, за ним появилась рубка подводной лодки, и в открывшийся люк высунулось плечо с офицерским погоном, а за ним чопорная голова!
      — Бобкинс, Гопкинс, вперёд! — выпалил офицер, и на остров, который чуть-чуть стал пониже, вскочили два матросика.
      — Позвольте, позвольте, но этот остров замечен моряком нашего судна Солнышкиным! — сказал Моряков на великолепном английском языке.
      — Это не имеет никакого значения! Его появление давным-давно предсказано нашими учёными, — вскинул голову офицер. — Здесь ещё год назад запроектировали строительство базы.
      — Базы? — спросил Пионерчиков.
      — Для сушки подмокших сапог! — уточнил офицер.
      — Но остров открыли мы! — крикнул Солнышкин.
      — Мы устроим здесь пионерскую лабораторию, и наши ребята будут изучать растущие острова! — сказал Робинзон.
      Экипаж «Даёшь!» объяснялся по-английски не хуже заправского шкипера.
      — Гопкинс! Бобкинс! Действуйте! — выпалил офицер. — Выкорчевать дерево!
      — Поосторожней! — с достоинством остановил их Моряков.
      Робинзон прыгнул на остров и обхватил пальму.
      — А может, его лучше продать? — предложил артельщик. — Ещё драться из-за него! — И вдруг, вскрикнув, он схватился за ногу, потому что в неё вцепился зубами пёс.
      В пылу спора никто не обратил внимания, как от горизонта к месту происшествия стал приближаться неясный округлый предмет. Над ним то и дело поднимался лёгкий сверкающий фонтанчик, а от боков откатывались в обе стороны упругие волны. И как ни странно, островок под ногами спорящих начинал слегка покачиваться.
      — И всё-таки открыли его мы! — пытался доказать своё Пионерчиков, — Его увидел Солнышкин!
      Солнышкин участия в споре не принимал. Он сунул руку в карман и вытащил кусок сахара, который держал про запас для Землячка.
      В тот же миг раздался такой удар, что шлюпка отлетела в одну сторону, лодка в другую, а из глубины показалась громадная голова кита, который делал стойку.
      Сам Солнышкин на минуту повис в воздухе и протянул вверх руки с воплем: «Держите!»
      На глазах у всех необитаемый остров вместе с Бобкинсом, Гопкинсом и Робинзоном рванулся ввысь с первой космической скоростью. И к общему изумлению, у него обнажилось днище самой обыкновенной бочки! Остров превратился в едва заметную точку и со свистом ринулся вниз.
      — Ложись! — крикнул Моряков.
      Остров пронёсся мимо и, взорвав фонтан брызг, исчез в глубине. Там забурлило, запузырилось. И на поверхность пробкой выскочила большая бочка, в которой росла пальма. Во время тайфуна её, очевидно, смыло в одном из прибрежных парков, и она гуляла по океану, обрастая травой и песком.
      Бочка качалась, как ванька-встанька, и паль-мочка, за которую крепко держался Робинзон, весело обдала брызгами команду «Даёшь!». Рядом фыркал старый друг Перчикова Землячок, фонтанчиком обмывая радиста, которому насыпалась на голову земля необитаемого острова.
      Бобкинс ещё летел, Гопкинс плевался и карабкался на лодку.
      Наконец команды разобрались по местам.
      — Где же ваша база? — крикнул Солнышкин офицеру, подтягивая к шлюпке «остров» с Робинзоном.
      — А как же предсказания ваших учёных? — съязвил Перчиков.
      — Бандиты, — пробормотал Пионерчиков.
      — Господа, мы имели в виду не этот остров, — откланялся офицер, голова его исчезла в рубке, люк захлопнулся, и через минуту над лодкой забурлила вода, скрывая всю компанию.
      Робинзон прыгнул в шлюпку, и Моряков скомандовал:
      — Полный вперёд!
      Вдруг пальма стала как-то оседать и уходить под воду.
      — В острове пробоина! — крикнул Солнышкин.
      Все оглянулись, а пёс прыгнул на корму и сунул в пробоину хвост. Течь прекратилась. Команда тронулась дальше.
      — Слушай, Солнышкин, а как зовут твоего пса? — спросил Перчиков.
      — Не знаю, — Солнышкин пожал плечами.
      — Он заработал себе отличное имя, — погладил пса Перчиков. — Мы назовём его Верный, идёт?
      — Конечно, — обрадовался Солнышкин, а пёс взвизгнул и хотел вильнуть хвостом, но спохватился. Он оправдывал своё новое имя.
      Остров плескался в воде и делал свои последние самостоятельные метры в океане. Солнышкин сиял. Он всё поглаживал пальму и поправлял корешки, чтобы не разбежались от течения. Ведь всё-таки это была открытая им земля, да ещё отвоёванная у захватчиков! Моряков тоже был доволен. Сбылась мечта Робинзона: это был остров, который можно не только подарить, но и доставить ребятам прямо во дворец. И не беда, что он мал, зато с его открытием связана такая большая история, которая есть не у каждого большого острова! И капитан уже думал, как он изобразит всё это на большом художественном полотне.
      Перчиков гордился Солнышкиным. Пионерчиков — всеми. И только артельщик злобно держался за штаны. Хотел подать добрый совет и — вот тебе на! — расплачивался собственными штанами.
      — А где же Землячок? — вдруг вспомнил Солнышкин, и все оглянулись, чтобы посмотреть на главного героя недавней битвы.
      Но кита рядом не было. А вдали среди солнечных всплесков взлетали несколько высоких фантанчиков, к которым постепенно приближался ешё один. Землячок встретил старых друзей. И никто из команды «Даёшь!» не видел его уже до следующей весны.
     
      ЧУДЕСА В ОКЕАНЕ
     
      Между тем Безветриков определил, что экватор уже остался за спиной. Штурман Ветерков не придал этому особого значения: какая разница где — милей дальше, милей ближе! Но жара наступила совершенно экваториальная и творила просто-таки чудеса.
      За час до обеда Борщик вынес на палубу остудить только что испечённые румяные кексы. Он поставил противень на табуретку, обмахнул его по привычке полотенцем и приоткрыл рот от удивления: по морю гуляли тоненькие, вращающиеся смерчи. Они прямо-таки вальсировали на голубой воде, ввинчиваясь верхушками в самое небо. «Даёшь!» проходил между ними, как между колоннами на балу. Кок от восторга сдёрнул колпак.
      И вдруг сзади него раздался пронзительный свист. Борщик оглянулся и остолбенел: один за другим его кексы взлетали вверх и исчезали в смерче. Кок бросился спасать их, но от кексов остался только запах.
      В это же время у сидевшего невдалеке на трюме Буруна прямо из-под рук улетучился гвоздь, который он вбивал в крышку канатного ящика.
      — Послушай, Борщик, ты видел? — изумился Бурун.
      — А вот ты видел? — Борщик взмахнул полотенцем.
      Через полчаса команда вышла обедать на палубу. Во-первых, потому, что сидеть в помещении было просто невозможно, а во-вторых, всем хотелось полюбоваться удивительным зрелищем.
      Смерчи изящно огибали судно. Кое-кто из команды бросал за борт завалявшиеся в карманах монеты, и они тут же уносились вверх в струе воздуха.
      Команда съела первое, уписала второе, и каждый взял в руки тарелку для третьего. Смущённый Борщик собирался уже беспомощно развести руками, но в это время к самому борту приблизился тонкий смерч и с ловкостью заправского официанта стал опускать каждому на тарелку чудесные дымящиеся кексы.
      — Замечательно придумано! — воскликнул Моряков.
      — Здорово! — сказал Ветерков, но в этот момент ему на тарелку со свистом шлёпнулся большой гвоздь.
      Штурман возмущённо протянул тарелку Борщику, требуя объяснений, но к нему, кружась, наклонился лёгкий смерчик, как бы извиняясь и желая засвидетельствовать, что Борщик здесь совершенно ни при чём. Затем Ветерков увидел, как его штурманская фуражка легко поднялась с головы, кивнула ему и через минуту уже плыла среди облаков на верхушке смерча, который кланялся из стороны в сторону, будто юный курсант на балу в морском клубе.
     
      ЖАРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
     
      После обеда старый Бурун, взяв банки с краской, позвал:
      — Солнышкин, за мной!
      Поставив ведро возле лебёдки, Солнышкин обмакнул кисть в краску и застыл на месте: прямо на глазах синий океан испарялся, и возле Солнышкина и над ним проплывали большие цветные облака. Он мог их потрогать, он шёл сквозь их разноцветные клубы. Вот впереди проплыло облако фиолетовое, как сирень, вот над головой вырос целый оранжевый букет, а вот большой алый облачный тюк опустился на плечи боцмана. Солнышкин в восторге замахал кистью.
      А по трапу на палубу спускался штурман Пионерчиков. В руке он держал листок и карандаш. После сегодняшних событий он решил написать настоящие слова о дружбе. Штурман прошёл по палубе от кормы до носа, взмахнул карандашом — и остановился: рядом Солнышкин красил облака! Он водил по ним кистью. А Бурун молча таскал их на себе. Штурман удивился. Штурман изумился. Ничего себе, нашли работку! Ну, украшать улицы, расписывать к празднику фасады домов — это дело другое! Но красить облака? Этого Пионерчиков понять не мог.
      — Смотрите, какая красота! — окликнул его Солнышкин и взмахнул кистью.
      — Мальчишество! — сказал Пионерчиков. — Нашли занятие! И краски не жаль!
      Солнышкин замигал, а Пионерчиков вдруг покраснел и, нахмурясь, прикусил язык: облако шло голубое, а краска на кисти Солнышкина была алой, как огонь.
      Облака всё плыли, плыли, как большие слоны, как маленькие пони и как далёкие неведомые острова.
     
      СТРАННОЕ ВИДЕНИЕ НА ПАРОХОДЕ «ДАЁШЬ!»
     
      Но самое главное произошло всё-таки к вечеру. Солнце краснело, цветные лучи становились упругими и распахивали горизонт, как в кинотеатре распахивают широкий экран.
      Солнышкин уже почти покрасил палубу и взялся за борт, как вдруг увидел, что прямо перед ним вдалеке возникает, как из кубиков, удивительный город. Вот появился один домик, вот, как гриб, вырос второй, подскочил третий, и в воздухе заколыхалась целая улица.
      По сторонам улицы заколебались стены, а далеко за ними задымилась пустыня с пирамидами! Но ведь пирамиды в Африке, а впереди были Австралия и Антарктида! Вон по улице пробежал погонщик с ишаком, а вон, подпрыгивая на одной ноге, проскакал мальчишка. Солнышкин даже протянул вперёд руку, но всё исчезло.
      — Мираж, — прошептал он, — настоящий мираж.
      Солнышкин повернулся, снова увидел дома. Вот сопка, вот лестница. Да это же всё знакомое! Это Океанск.
      И тут Солнышкину показалось, что рядом кто-то разговаривает. Он оглянулся. Перед кем-то изгибаясь, улыбающийся артельщик топтал свежевыкрашенную палубу.
      «Ты что идёшь по краске? Не видишь?» — хотел крикнуть Солнышкин. Но он только захлопал глазами и почувствовал, как чубчик у него начинает приподниматься. Перед артельщиком плавало почти прозрачное облако, в котором возникали такие знакомые черты, что ой-ой! По палубе, заложив руку за китель и величественно откинув голову, шагал почти прозрачный Плавали-Знаем. Тот самый Плавали-Знаем, который ещё недавно, во время своего капитанства, так досаждал Солнышкину и устраивал на пароходе такие весёлые дела, что целый флот рассказывал о них легенды.
      Тот же самый Плавали-Знаем. Только прозрачный нос, прозрачная щетина.
      Он важно прошёлся вдоль трюма и кивнул головой, словно говоря: «Да, прекрасные были времена…»
      — А какие были сарделечки! Какие сарделечки! — сказал артельщик.
      Плавали-Знаем, усмехаясь, с вызовом вскинул прозрачную голову.
      — А что они без вас? Ничего! Совершенно ничего! Мы с ними ещё рассчитаемся. Я знаю Одно дельце, — хихикнул артельщик.
      Но Плавали-Знаем его не слышал. Он прошёл мимо Солнышкина, проплыл сквозь борт, потом заколебался и растворился в воздухе. Артельщик завертелся волчком, бросился за ним и налетел на Солнышкина.
      — Чего топчешься? А ну-ка, крась после себя! — сказал Солнышкин и сунул в руку артельщику кисть.
      Но Стёпка, ничего не слыша, взбежал на бак и застыл у борта с протянутыми над океаном руками.
      Солнышкин помчался к боцману, но налетел на Пионерчикова:
      — Вы ничего не видели?
      Пионерчикову было не до него: он перебирал десятый вариант нового пионерского закона.
      Бурун возился в подшкиперской с канатами.
      Солнышкин побежал к Перчикову и рассказал ему обо всём случившемся.
      Перчиков спросил:
      — А ты не рехнулся?
      Солнышкин повторил всё, что видел и слышал, и показал на артельщика, который всё ещё стоял у борта, протягивая к океану руки.
      Призадумавшийся Перчиков сказал:
      — А впрочем, всё может быть. — И он ткнул пальцем в воздух: — Атмосфера сгущается.
      Да, атмосфера сгущалась. На краю неба уже собирались тёмные облака, готовые столкнуться лбами, и передняя туча вспыхивала внутри ярким, холодным пламенем.
     
      КАЛЬМАРЫ! КАЛЬМАРЫ!
     
      Судно окружила небывалая темнота. Только за бортом в чёрной воде, как бы спросонья, вспыхивали светляки.
      Стрелки барометров падали.
      — Задраить иллюминаторы! — скомандовал Ветерков, и все бросились по каютам.
      Солнышкин завинчивал гайки и сквозь стекло видел, как в глубине воды появляются громадные, светящиеся пятна.
      Внезапно воздух расколола такая молния, что «Даёшь!» подпрыгнул на месте, а все каюты озарились белым, слепящим светом. Солнышкин прирос к полу. Как будто громадное электрическое дерево взорвалось и провалилось в океан у него на глазах. Гигантские молнии вспыхивали и взрывались уже со всех сторон, и маленький «Даёшь!» нырял среди них, как жучок среди каких-то электрических джунглей.
      — Солнышкин, за мной! Федькин, за мной! — крикнул Бурун, и они бросились в подшкиперскую.
      — Брезент на корму! — командовал Бурун. — Конец на корму!
      И в этом грохоте и треске Солнышкин чувствовал себя как в самом горячем сражении. По нему били и стреляли залпами и одиночными снарядами, а он, живой и невредимый, тащил брезент, расправлял его и натягивал, карабкаясь на мачту. Рядом с лаем метался Верный.
      Когда на палубу хлынули первые потоки дождя, над трюмом возле камбуза уже висел упругий, крепкий тент.
      Солнышкин сел на груду канатов и смотрел, как устраивается на ночлег команда. Вот, накрывшись матрацем, пробежал Робинзон, вот мелькнул согнувшийся Федькин, за ним появился Моряков. Капитан бежал с мольбертом и красками. Пропустить такой момент? Такую яростную экваториальную грозу? Ни за что! Он расположился на краю трюма, прямо перед косыми струями дождя. И вдруг над ним что-то стремительно пролетело. Моряков приподнялся, и что-то шлёпнулось ему прямо на шею. Капитан, бледнея, крикнул:
      — Кальмар!
      При яркой вспышке все увидели, как в руке капитана шевелит щупальцами маленький извивающийся кальмар. Солнышкин даже не поверил. Без кальмара не обходилась ни одна в мире морская история!
      — Кальмар! Настоящий кальмар! — сказал Моряков.
      Но тут раздался голос Буруна:
      — Да разве это настоящий?! Вот тот, что у нас вытянул из артелки мешок муки и чуть не утащил бывшего артельного, тот был настоящий. Помните?
      — Ещё бы! — сказал Моряков, бросив кальмара Верному. — Ещё бы не помнить! Да и случилось всё почти в этих же местах.
      Все притихли. Кое у кого по спине побежал холодок.
      По брезенту стучал дождь.
      Справа и слева то и дело вспыхивали молнии, но грома не было.
      — А как? — спросил Солнышкин.
      — А вот так, протянул из-за борта щупальца — и в артелку, — сказал Моряков. — Это же какое щупальце — все двадцать метров!
      — Ну и что дальше? — нетерпеливо спросил Пионерчиков.
      — «Что»! Хорошо, что рядом оказались боцман и Перчиков. Перчиков его пригвоздил отвёрткой, а боцман по щупальцу топором.
      — А где щупальце? — спросил Солнышкин. Он не знал такого героического эпизода из жизни радиста.
      — А щупальце кальмар утащил в море! Никто не заметил, как во время этого рассказа артельщик отодвинулся подальше в угол. Правда, ключи от артелки были сейчас у Буруна, но всё-таки излишняя осторожность не помешает.
      — Но это ещё что! — воскликнул капитан. — Помните, Бурун, с английского судна в этих же местах они человека утащили?!
      — И тоже артельщика, — сказал Бурун. — Чуют, к кому в гости ходить!
      При этих словах артельщик отодвинулся ещё дальше и, нащупав рукой толстый манильский канат, обвязал его вокруг ноги. На всякий случай!
      Этого тоже никто не заметил, так как все смотрели за борт, где среди тёмной глубины всё вспыхивали и расплывались непонятные пятна.
      Наступила тишина. Среди шума дождя послышались лёгкие вздохи. Засопел Робинзон, всхрапнул Петькин. А Моряков взялся за кисти…
      — Ну, пошли убирать, — шепнул Солнышкину и Федькину Бурун.
      На корме лежала груда ненужных канатов.
      — Идём! — кликнул Верного Солнышкин. И, подхватив канат, они потащили его в подшкиперскую.
      — Раз-два, взяли! Раз-два, взяли! — шёпотом командовал Бурун.
      А в своём углу чутко спал артельщик. Сперва он тревожно ворочался и думал, не перебраться ли в каюту, но под шум дождя успокоился — на его ноге был крепкий узел! — и уснул. Он слегка посвистывал носом. Но вдруг вскинулся, открыл глаза, и зубы у него судорожно застучали. Канат шевелился! Стёпка, холодея, вцепился в него рукой, но в то же мгновение слетел с трюма.
      — Кальмар! Кальмар! — срывающимся от ужаса голосом завопил артельщик.
      Моряков бросил кисть, Пионерчиков вскочил с подушкой в руках, Петькин выглянул из-под одеяла. И при свете молнии команда увидела жуткую картину: по палубе, хватаясь за что попало, с воем катился артельщик.
      — Багор! — крикнул Моряков. — Берегись щупалец!
      Схватив пожарный багор, он кинулся на помощь артельщику. За ним сразиться с чудовищем летел Пионерчиков.
      Ни Солнышкин, ни Бурун, ни Федькин этого не слышали: они усердно тащили канат навстречу дождю и ветру.
      — Раз-два, взяли! — командовал Бурун и протаскивал канат метра на два вперёд. — Раз-два, взяли! — И канат снова продвигался на два метра с ещё большей скоростью.
      Но вот и сюда донеслись ужасные вопли.
      — Бежим! — крикнул Солнышкин.
      — Бежим! — сказал Бурун, хотя ключи от артелки были в его кармане. И все трое бесстрашно бросились на помощь гибнущему.
      — Где кальмар? — спросил Моряков. Бурун и Солнышкин заглядывали за борт.
      — Здесь, — простонал от ужаса Стёпка. — Здесь! — И похлопал себя по ноге.
      Моряков наклонился и увидел на Стёпкиной ноге завязанный двойным узлом манильский канат.
      — Послушайте, что же это? — тяжело дыша, спросил Моряков.
      — Самое обыкновенное хулиганство, — отчеканил Пионерчиков и посмотрел на Солнышкина.
      — Хулиганство! — взвыл артельщик.
      — А я при чём? — сказал Солнышкин. Он со всех ног бежал на помощь — и на тебе!
      За бортом сверкнула молния. Она осветила гневное лицо штурмана. Кажется, готовился скандал, но вдруг артельщик снова завыл и вцепился в Морякова. Моряков схватил багор, Пионерчиков и Солнышкин бросились к Стёпке. И тут все увидели Верного, который сердито продолжал тянуть верёвку. Старый корабельный пёс не терпел беспорядка на палубе.
      Пионерчиков замолчал. Моряков почесал в затылке, а Федькин промурлыкал:
      Что это, братцы, за пароход? Плавали, братцы, знаем!
      Артельщик, отвязывая верёвку, со злостью смотрел на своих спасителей. Он проклинал и их, и кальмаров. Он ещё отомстит тем, кто подстроил ему такую штуку!
      Между тем гроза кончилась. Небо прояснилось. Только за верхнюю звёздочку Южного Креста зацепилась небольшая туча и проливала дождь, пока не превратилась в маленькую радужную каплю.
     
      НОВЫЕ ИДЕИ РАДИСТА ПЕРЧИКОВА
     
      Утро началось прекрасно. Океан стал бархатно-зелёным, и вымытый дождём «Даёшь!» летел чистенький и новенький, как из магазина. Команда тащила на корму доски, брезент, боцман стучал молотком. Через час на палубе красовался новый плавательный бассейн. По шлангу, который наладил Мишкин, в него текла чистая океанская вода.
      С трюма уже прыгали, ныряли. А Солнышкин и Перчиков пристраивали рядом свой пальмовый островок, возле которого можно было позагорать. Рядом вертелся Верный и тихо повизгивал. Солнышкин забивал деревяшку в пробоину, которую островок получил при стычке.
      — Негодяи, — сказал Солнышкин. — Чуть не утопили!
      — Утопили бы — это ещё ничего, — сказал Перчиков.
      — Что значит «ничего»? — спросил Солнышкин.
      — Лучше утопить, чем позволить им организовать базу. Весь океан портят!
      С этим Солнышкин был согласен. Он вбил чоп и сел на трюм.
      — А что такое океан? — торжественно спросил Перчиков и сам себе ответил: — Это второй космос! — Его глаза засияли. — Это тайны глубин. Дельфины, киты, морские змеи! Это витамины и соли, металлы и электроэнергия. И всё это можно добывать уже сегодня!
      Океан тихо гудел, волны его величественно перекатывались, словно показывали свои богатства.
      — Хе-хе, пока это сделают — земля перевернётся, — раздался вдруг рядом голос артельщика. Он только что вылез из бассейна и развалился погреться на солнышке.
      — Не перевернётся! — сказал Перчиков.
      — И торговать ею тоже никому не позволим, — заметил Солнышкин.
      — А насчёт использования океана, — подскочил Перчиков, — я уже кое-что даже придумал. Про электрических скатов слышал?
      — Ещё бы! — Солнышкин кивнул головой.
      — Представляешь, одного из них помещаем в бассейне на корме, другого на носу, а провода от них подводим к динамо-машине! Один скат выпускает электрический заряд — мотор заводится, потом действует второй скат. Один — другой, один — другой. Электричество поступает в мотор, машина работает, пароход идёт — в ушах посвистывает!
      — А что, — загорелся Солнышкин, — здорово! — Он сказал это особенно громко. Возле бассейна стояла в купальнике тоненькая загорелая Марина, и Солнышкину хотелось именно сейчас совершить что-нибудь необыкновенное. — Давай попробуем!
      — Давай! — обрадовался Перчиков. Друзья, несмотря на жару, даже не стали купаться и бросились делать крюк для ловли скатов.
      — Только нужно сколотить небольшой бассейн, — спохватился Перчиков.
      — Подумаешь, — сказал Солнышкин. — Великое дело! Вон доски, гвозди, вон брезент.
      Скоро всё было готово, и они пошли к борту, на полубак, ловить скатов.
      А в тени пальмы, кося им вслед глазом, остался лежать артельщик, раздумывая, что бы такое весёленькое устроить этим радостным мальчикам.
     
      ОСТОРОЖНО. ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ!
     
      Часа полтора Солнышкин и Перчиков стояли с петлёй у борта. В зелёной глубине проносились серебряные рыбы, проплывали стебли морской травы и по-хозяйски поглядывали акулы: не торчит ли сверху нога какого-нибудь капитана. Но акулы друзей не интересовали. Им нужны были скаты. Наконец из глубины навстречу им стал планировать небольшой скат, величиной с подушку. Когда пароход поравнялся с ним, Солнышкин дёрнул верёвочную петлю и крикнул:
      — Тяни!
      — Осторожно, — сказал Перчиков, — триста вольт!
      Вытащив ската за хвост, они отнесли и опустили его в приготовленный бассейн.
      — Ну что? — спросил Перчиков. — Ещё? — Удача прибавила ему энергии.
      — Сейчас, только возьму у Борщика хоть по куску хлеба, — сказал проголодавшийся Солнышкин.
      — А я напишу плакат, — сказал Перчиков. — «Осторожно, высокое напряжение!»
      И, посадив у бассейна Верного, они разбежались в разные стороны.
      А на палубу выбежал штурман Пионерчиков. Он только что сдал вахту и, сбросив форму, торопился к бассейну, где раздавался весёлый галдёж и сверкали брызги.
      Вдруг он остановился. Слева от большого бассейна сиял изумрудной водой маленький.
      — Что это? — спросил Пионерчиков.
      — Хе-хе, — раздался вздох из-под пальмы. — Это, так сказать, индивидуальный.
      — То есть как — индивидуальный? — запальчиво спросил Пионерчиков.
      — А так. Солнышкин и Перчиков себе отгрохали. И ещё собаку вон положили сторожить, чтобы никто не купался, — пожаловался артельщик и скосил один глаз на зарычавшего пса, другой — на Пионерчикова.
      — Ну, мы их не спросим! — Пионерчиков терпеть не мог индивидуалистов. Теперь, даже если бы ему не хотелось купаться, он всё равно бы залез в бассейн! Им назло!
      — Хе-хе, смотрите, я предупредил, — сказал артельщик.
      Пёс заскулил и упёрся лапами в штурмана.
      — Пошёл! — оттолкнул его Пионерчиков.
      Верный, даже не обидевшись, с лаем бросился на него снова, но было поздно. Пионерчиков ласточкой прыгнул в бассейн. Вслед за этим раздался страшный треск, посыпались искры. Юный штурман, вылетев обратно, сделал в воздухе тройное сальто и плашмя шлёпнулся на палубу.
      — Убило! — выкатив глаза, заорал артельщик. — Пионерчикова убило!
      На крик со всех сторон бежала команда. Из большого бассейна вылетали купальщики.
      — Как убило? Кто убил? — кричали вокруг.
      — Солнышкин и Перчиков электрическим скатом. Опыты проводили, — развёл руками Стёпка. — А я предупреждал, я предупреждал! — И он сокрушённо закачал головой.
      — Дорогу! Дорогу! — крикнула Марина. Толпа расступилась: к месту происшествия спешил с чемоданчиком в руке Челкашкин. Он наклонился к штурману и сам себе сказал:
      — Шприц!
      Это слово произвело на штурмана удивительное действие. Пионерчиков открыл глаз, потом другой, сорвался с места и припустил в коридор. Вокруг него с треском разлетались быстрые искры. А пятки его мелькали ещё быстрей.
      Из коридора, с удивлением посмотрев на штурмана, бежали Перчиков и Солнышкин. В руках у радиста был плакат. Друзья готовились продолжать начатое дело. Но, увидев толпу, остановились.
      — Ага, вот вы! — Челкашкин взял чемоданчик и приказал: — За мной, к капитану!
     
      ПОЖАР
     
      Моряков ходил по каюте громадными шагами, бросая на Солнышкина и Перчикова сердитые взгляды. Он был так возмущён, что пароход покачивался от его шагов влево и вправо.
      — Подумать, — взмахнул капитан указательным пальцем, — чуть не убили своего товарища!
      — А кто его просил туда прыгать? — сказал Перчиков.
      — И пса посадили, чтобы не пускал, — добавил Солнышкин.
      — «Пса»! — рассердился Моряков и вдруг остановился: — Позвольте, а почему вы в таком виде? Почему не по форме?
      Челкашкин смущённо прикрылся чемоданчиком, так как из всего комплекта формы на нём были плавочки и фуражка. Солнышкин покраснел, а Перчиков выставил вперёд плакатик, на котором красовалось: «Осторожно, высокое напряжение!»
      — Да как вы смеете?! — возмутился Моряков. — Как вы можете шутить в такую минуту?
      Перчиков смутился. Он хмуро заявил, что это вовсе не шутка, но капитан сказал:
      — Хватит экспериментов! Марш на бак! Следить за морем и красить палубу!
      И хотя Солнышкин выкрасил её только недавно, друзья решили, что сейчас вступать в спор бесполезно. Тем более что они чувствовали себя виноватыми.
      — А ваш Пионерчиков тоже хорош! — разозлился Перчиков. — Уткнётся носом в свои бумаги и ничего не видит. Он, того и гляди, вылетит в море, а ты отвечай! И такая идея из-за него пропадает! — Перчиков хлопнул дверью и вышел.
      Идеи Морякову тоже было жаль, но он даже не подал виду. А Пионерчикова все не было. Моряков сердито приоткрыл дверь и вдруг услышал крик:
      — Горим! Горим! Шланги! По коридору тянулся дым.
     
      ЯРЫЙ ВРАГ КУРЕНИЯ
     
      Нужно сказать, что Пионерчиков был ярым врагом курения. И когда видел курильщика, с презрением уходил на другой борт или на другую сторону тротуара. А если у него в каюте лежала пачка папирос, то только для иностранных гостей. Но во всех фильмах и песнях в горькую минуту герои тянулись за папироской. А такой минуты, такого горького момента, как сегодня, у Пионерчикова ещё не было. В толпе около доктора Челкашкина стояла буфетчица Марина. Пионерчикову, конечно, не было до неё никакого дела, но оттого, что она видела, как он шлёпнулся и как побежал, рассыпая искры, Пионерчиков почувствовал себя несчастным мальчишкой. Нет! Надо становиться взрослым, пора браться за ум. И штурман взялся за папиросы.
      Но курить в каюте было как-то неловко. Волны от любопытства прямо толпой лезли в иллюминатор. И, потихоньку оглядываясь, Пионерчиков направился к туалету. Он закрыл дверь и, отставив папиросу в сторону, припалил её спичкой… Наконец он взял папиросу в рот и вдохнул дым. В глаза штурману словно забрались чёртики. На него напал такой кашель, что он закрыл ладонью рот. Так курить ему не нравилось! Он повернул папиросу другой стороной и стал в неё дуть. Из мундштука покатились голубые колечки дыма. Они расплывались, как волны. Штурман смотрел на них и в каждом голубом кружке видел себя мужественным капитаном с трубкой во рту. Голова тихо кружилась…
      А за дверью стоял боцман и с ужасом смотрел, как в коридор ползут клубы дыма. Бурун потянул дверь, но увлечённый штурман этого не заметил. Боцман подналёг плечом, но это не помогло. Тогда-то он и издал клич: «Горим! Горим! Шланги!»
      Пионерчиков повернулся. От него во все стороны посыпались искры, и он тоже закричал:
      — Горим!!!
     
      САМЫЙ ГОРЬКИЙ ЧАС ЮНОГО ШТУРМАНА
     
      В рубке замигали сигналы. Пожар. Боцман тащил брандспойт. Моряков командовал:
      — Ломать дверь! Там кто-то горит! И тогда из двери, весь в клубах табачного дыма, появился Пионерчиков.
      Бурун выпучил глаза.
      Моряков присмотрелся и, отогнав ладонью дым, спросил:
      — Пионерчиков, что это значит? Вы курите? В трубах испуганно зажурчала вода.
      — В туалете? — снова спросил Моряков. И Пионерчиков почувствовал, что самый горький час его наступил. Бурун, сворачивая шланг, сочувственно посмотрел на штурмана.
      — Та-ак, — сказал Моряков. — Так-ак… А я-то думал, вы будете капитаном. — И Моряков, горько усмехнувшись, пошёл к трапу.
      — Я буду капитаном, — вздохнул Пионерчиков. В горле у него скребло, будто туда сунули сапожную щётку.
      Но Моряков сурово оглянулся и сказал:
      — Сначала на вашем месте я бы пошёл и извинился перед Перчиковым и Солнышкиным.
      — За что?! — воскликнул штурман.
      — За то, что вы сорвали им великолепный опыт, — сказал Моряков. — За отсутствие обыкновенной внимательности!
      Он был так взволнован, что полчаса ходил по каюте. Потом достал из шкафа ящичек с сигарами, которые тоже держал для иностранных представителей, подумал и вышвырнул его в иллюминатор. Ящичек нырнул, вынырнул и быстро побежал вперёд за течением.
      В дверь постучали.
      — Войдите! — сказал Моряков.
      И в каюту, насупясь, вошёл Робинзон.
      — Ах, Евгений Дмитриевич, — сказал он, — что-то мне не по себе.
      — Да что вы, Мирон Иваныч, — забеспокоился Моряков. — Где Челкашкин? Вы у него были?
      — Челкашкин тут ни при чём, — сказал Робинзон. — Не могу видеть, как наказывают невиновных!
      Моряков тоже нахмурился и потёр ладонью затылок:
      — Эх, Мирон Иваныч, я и сам жалею. Но ведь чего не случается!
      Он хмуро выглянул в иллюминатор, потом улыбнулся и хлопнул в ладони:
      — А знаете, кажется, всё складывается неплохо!
      Несмотря на все события, океан сверкал. Солнышкин красил палубу, Перчиков чинил транзистор. А к друзьям, описывая круги, робко приближался Пионерчиков.
     
      «ТАК ЭТО ВЫ!» — КРИЧИТ ПИОНЕРЧИКОВ
     
      Пионерчикову начинать разговор с извинения было неудобно. Он несколько раз потёр ухо, потом посмотрел на море, на Солнышкина, на Перчикова и глухо спросил:
      — Что это за эксперимент вы там устроили, из-за которого меня чуть кондрашка не хватила?
      — Сначала надо спрашивать, а потом лезть, — сказал Солнышкин.
      — А человеку некогда голову от бумажек поднять, — сказал Перчиков и ввинтил в приёмник шурупчик. — А то кто же красивые слова и законы будет придумывать?!
      Это замечание задело Пионерчикова.
      — Если бы вас волновали пионерские дела, вы бы об этом тоже думали, — сказал он.
      — Вы думаете, только вы были пионером? — усмехнулся Солнышкин.
      — Во всяком случае, я был председателем совета отряда, — вспыхнул задетый за живое Пионерчиков.
      — Ну зачем же так скромничать? — заметил Перчиков.
      — Скромничать?
      — Конечно, вы умаляете свою роль. Вы ведь были председателем совета дружины, — подмигнул радист.
      — А вам откуда известно? — спросил Пионерчиков. Это было действительно так, но хвастать было не в его привычках.
      — А вы меня как-то вызывали на совет, — сказал Перчиков и ввинтил ещё один шурупчик.
      — Не может быть! Я вас раньше и не видел.
      — Видели! — сказал Перчиков. — Просто не замечали. Некогда было. А я вас ещё клюшкой по носу на хоккее съездил, на «Золотой шайбе».
      — Так это вы! — воскликнул Пионерчиков и бросился к Перчикову: — А что же вы не признавались?
      — А вы бы обиделись, — сказал Перчиков и, замигав, посмотрел на Пионерчикова.
      Но какие могли быть обиды! Посреди океана встретились два земляка, два товарища. Попробуйте сами встретить среди океана однокашника, да ещё такого, который съездил тебя когда-то по носу клюшкой, и вы поймёте, какое это счастье! От радости Пионерчиков сел на выкрашенную Солнышкиным палубу. Солнышкин отбросил кисть, Перчиков отставил приёмник. Все недавние недоразумения были забыты. И Пионерчиков сказал:
      — А бумажки — это и вправду ерунда! Но ведь охота придумать такие слова, чтобы всем захотелось сделать что-то хорошее, а может быть, и совершить подвиг.
      Солнышкин давно без всяких слов мечтал совершить настоящий подвиг, но сказал:
      — А ты бы написал стихи.
      Пионерчиков пожал плечами. Поэтом становиться он не собирался. Во-первых, на земле и так много поэтов, а во-вторых, он вовсе не хотел, чтобы его ругали школьники, которым зададут учить лишнее стихотворение из «Родной речи». Напечатают, а потом отдувайся на каждой улице!
      А в общем, им всем было очень хорошо. Небо синело без единого облачка. Солёный ветер овевал лица друзей. Они мечтали о подвиге.
      И в это время далеко-далеко, у горизонта, двадцатью градусами ниже экватора, появилось маленькое пятнышко.
      — Остров! — крикнул Солнышкин.
      — Нет, — сказал Перчиков, — это облако.
      — Человек за бортом! За бортом человек! — закричал Пионерчиков и, с трудом оторвавшись от крашеной палубы, бросился в рубку.
     
      МИСТЕР ПОНЧ, ЧТО ЗА ВСТРЕЧА!
     
      Это было невероятно. Среди пустынных волн Индийского океана ясно обозначилась фигурка, размахивающая руками.
      Перчиков в отчаянии схватился за голову: где-то неподалёку случилось кораблекрушение, и он не принял сигнал SOS! А Солнышкин метался по палубе. Настоящий аврал, настоящее кораблекрушение!
      Всё короче становилось расстояние до потерпевшего, и Перчиков с недоумением поворачивался к Солнышкину, а Солнышкин к Перчикову.
      Навстречу им бежал по волнам маленький аккуратный плотик под белым треугольным парусом. Впереди паруса, в креслице, сидел коричневый старичок, и, положив ногу на ногу, приветливо помахивал шляпой. В правой руке он держал бамбуковую удочку, на которой висел большой кусок солонины.
      На висках старичка сверкала морская соль, на ногах блестели надраенные ботинки. И — поразительно! — его плотик бежал против ветра и против течения…
      Но это было ещё не самое удивительное.
      Необычный мореход поравнялся с судном. Друзья ответили на его приветствие и ахнули, а Солнышкин даже выронил за борт кисть: плотик тащила в упряжке огромная акула. Кусок солонины манил хищницу, и подгонять её не было никакой надобности. Стоило отвести в сторону приманку, и рыба меняла направление вслед за ароматным куском.
      Трижды описав возле судна круг, плот подпрыгнул и остановился.
      На борту «Даёшь!» уже толпилась вся команда. И теперь посмотреть на странного мореплавателя торопился капитан Моряков. Но едва он подлетел к борту, как протянул вперёд руки и воскликнул:
      — Мистер Понч, что за встреча!
      — Мистер Моряков! — Привстал от удивления старик и так дёрнул удочкой, что едва не улетел следом: акула прыгнула за мясом.
      — Поднимайтесь же к нам! — торжественно пригласил Моряков и протянул Пончу руку.
      — Не могу, — сказал мистер Понч, показывая на упряжку.
      Без него акула утащила бы плот или сбежала сама, а рисковать плотом, таким «рысачком», ему, конечно, не хотелось.
      — Везёт же нам на встречи! — сказал Моряков.
      — Да, — усмехнулся Понч, — помните, как мы с вами встретились за мысом Доброй Надежды? Это, кажется, было лет двадцать назад.
      — И при каких обстоятельствах! — заметил Моряков. — Вы плыли, кажется, на последнем бревне плота.
      — О да! — сказал старичок и улыбнулся: — Мистер Борщик угостил меня тогда прекрасным салатом!
      Польщённый Борщик гордо посмотрел на всех и тут же выбрался из толпы.
      — Я помню, — сказал Моряков, — вы предприняли тогда плавание с очень интересной целью.
      — О, я просто доказывал, что в пятьдесят лет можно совершить кругосветное плавание в одиночку, — вспомнил мистер Понч.
      — Ого! — сказал Солнышкин и, навострив уши, придвинулся к самому борту.
      — А помните, как мы встретились с вами десять лет назад? — спросил Моряков. — У берегов Южной Америки?
      — Конечно! — воскликнул мореплаватель. — У мыса Горн! Ещё бы! Мистер Борщик угощал меня тогда щами! — И он так сладко вздохнул, будто не было ничего на свете вкуснее, чем щи, приготовленные Борщиком десять лет назад.
      — Кажется, вы тогда тоже доказывали что-то очень интересное? — припомнил Моряков.
      — О да! — сказал Понч и быстро приподнял удилище, потому что из воды слишком высоко высунулась акулья морда. — О да! — повторил он. — Тогда я доказывал, что можно совершить одиночное кругосветное плавание в шестьдесят лет. — И он отодвинул ногу: акула уже начинала пожёвывать башмак.
      — Вот это да! — застонал Солнышкин. — Вот это жизнь!
      Он уселся на борт и свесил вниз ноги. Солнышкин решительно был готов перебраться юнгой к старому мореплавателю! Но Перчиков ревниво посмотрел на него и втянул на палубу. Радист сделал это очень вовремя, потому что лошадка мистера Понча начала резво менять направление.
      — Теперь всё понятно! — Моряков повёл могучими плечами. — Сейчас вы доказываете, что все океаны можно пересечь и в семьдесят?
      — Вы угадали, мистер Моряков! — поклонился Понч.
      — А куда же вы сейчас держите путь?
      — К острову Тариора.
      — О! — воскликнул Моряков. — Так мы идём туда же. Давайте мы вас немного подбросим, вы отдохнёте.
      — Что вы! — закачал старик головой так, что с висков на ботинки посыпалась тонкая морская соль. Он аккуратно сдул её. — Это уже не будет считаться одиночным плаванием!
      — Но ведь это совсем немного, — попробовал убедить его Моряков.
      — Честность — до дюйма, — строго сказал Понч и посмотрел в глубину, как там ведёт себя его живая машина…
      Вода тихо плескала между брёвнышками плотика, ножки кресла мягко погружались в неё и тут же всплывали.
     
      «КОМАНДА, СМИРНО!» — ГОВОРИТ МОРЯКОВ
     
      В это время произошло нечто неожиданное.
      Дело в том, что не один Солнышкин был бы рад пуститься в дальний путь с Пончем.
      На борту парохода «Даёшь!» был ещё один человек, который мечтал о чудесах и необыкновенных странствиях.
      Из-за спины Морякова показалась седая голова и раздался голос старого Робинзона:
      — Мистер Понч, так, может быть, вы возьмёте с собой до острова одного пожилого джентльмена, который всю жизнь думал о таком плавании? — И Робинзон с улыбкой приподнял фуражку. — Мне кажется, ваше плавание только выиграет, если на плоту некоторое расстояние пройдут два семидесятилетних моряка.
      Понч с интересом посмотрел на Робинзона и, не колеблясь, сказал:
      — С удовольствием! Но всё зависит от капитана.
      Старый Робинзон повернулся к Морякову. Тот бросил взгляд на акулу, потом на Понча и махнул рукой:
      — С мистером Пончем куда угодно! Но Робинзон уже сбегал вниз по трапу с криком: «До встречи на острове!» Из кармана его кителя торчал окуляр подзорной трубы.
      В это время, расталкивая команду, к борту протиснулись Борщик и Пионерчиков с тарелками в руках.
      — Отведайте! — крикнул раскрасневшийся кок.
      — Я очень тороплюсь, — извинился Понч.
      — Ну хотя бы компот! — взмолился Борщик.
      — Ну, компот, пожалуй, — сказал мистер Понч. Качая от удовольствия головой, он выпил компот и положил в кружку косточки от ягод, чтобы не засорять океан: Понч гордился своей аккуратностью.
      Потом он поклонился экипажу «Даёшь!», благодаря за гостеприимство, и протянул акуле бамбуковую палку с солониной. Плотик тотчас же рванулся вперёд.
      — Стойте, мистер Понч! — крикнул капитан вслед. — Может быть, вы в чём-нибудь нуждаетесь?
      — Ровным счётом ни в чём, — махнул Понч шляпой. — Сегодня океан подарил мне даже коробку великолепных сигар.
      Старик показал на коробку, которую часа два назад вышвырнул в океан Моряков.
      Старый моряк ещё раз махнул рукой, повёл шестом, и плотик, как весёлый кузнечик, поскакал к горизонту.
      — Команда, смирно! — крикнул вдруг Моряков и подтянулся, выпятив грудь. — Перед такими стариками нужно стоять по стойке «смирно».
      И Солнышкин тоже вытянул руки по швам.
      — Слушайте, слушайте, мистер Понч! — спохватился вдруг капитан. — Но когда же мы встретимся?
      Старый мореплаватель придержал колесницу и, сделав в воздухе сальто, прокричал:
      — Лет через десять, в океане! Я надеюсь доказать, что это можно сделать и в восемьдесят. — И, перевернувшись ещё раз, он погнал к синему горизонту свою зубастую кобылку.
      Уже наступил вечер, а визит Понча никому не давал покоя. Петькин бурчал:
      — Задаром я бы ввек не поехал!
      — Дурак! — посмотрел на него Федькин. Солнышкин метался по палубе. Ему снова не повезло: Перчиков катался на ките. Робинзон едет на акуле, а он — на обычном пароходе. Солнышкину хотелось чего-то необыкновенного!
     
      ЧТО-ТО НУЖНО ДОКАЗАТЬ
     
      — Вот это да! — всё ещё вздыхал Солнышкин.
      — Вот это дед! — сказал Пионерчиков. — Такого можно занести и в Книгу почёта. Только вот то, что он третий раз доказывает одно и то же, это, по-моему, ерунда!
      — Ерунда?! — возмутился Солнышкин. — Да я бы проплыл десять раз. Зато все моря, все океаны! А, Перчиков? И один, кругом акулы, кальмары, штормы, а он один и ничего не боится!
      — Десять раз я, может, и не поплыл бы, — подумал вслух Перчиков, — но один раз в жизни что-то доказать нужно. Каждый человек что-то должен в жизни доказать.
      Из-за океана поднялась такая громадная луна, что Перчикову казалось: через десять минут пароход, как ракета, ткнётся в неё носом и можно будет вступить на лунный берег. «Но до лунного берега, — думал он, — надо ещё добраться! Это нужно ещё доказать!»
      Перед Пионерчиковым в воздухе носились тысячи прекрасных слов. Они проплывали рядом. Казалось, только дотянись — и они в руке. В руке! Но и это ещё требовало доказательства!
      Солнышкин не знал, что он будет доказывать, но ему хотелось доказать что-то очень хорошее. Большое и светлое, как луна, которая скользила за лёгкими облаками.
      — А доказывать нужно каждый день, каждый час, — решительно сказал Перчиков. — Вот хотя бы энергия моря! — Он ткнул пальцем за борт, посмотрел вниз и вдруг с воплем повис на борту.
      Солнышкин и Пионерчиков подбежали к нему: уж не кальмар ли вцепился радисту в носик? Но они и сами вскрикнули от восторга: вокруг парохода горели миллионы зелёных и голубых светлячков. Одни поднимались вверх, сверкали, а потом, как на парашюте, ныряли в глубину, и там становилось светло и уютно. Другие колебались на поверхности, будто вместе с волнами вежливо кланялись большому знаменитому пароходу. Южные моря приветствовали «Даёшь!» дружеским салютом.
      — Банки! Сачок и банки! — крикнул Перчиков. — И вы сейчас увидите такое зрелище…— Он даже присвистнул от удовольствия.
      Через десять минут Солнышкин и Пионерчиков тащили банки, а с ними Борщика, который никак не хотел расставаться с такой замечательной посудой!
      — Чудак, — сказал Перчиков, — смотри! — Он зачерпнул банкой воды, и на палубе, как маленькая ракета, загорелся ясный фонарик. — Смотри, вот тебе твои банки! — говорил Перчиков и ставил на палубу фонарик за фонариком. И в каждом из них, будто улыбаясь, покачивался большой и добрый огонёк.
      — Секунду, — сказал Перчиков. — Одну секунду!
      И все почувствовали, что он затевает что-то необычное. Радист бросился в рубку и протянул руку к рубильнику.
      — Что вы делаете? — спросил у радиста озадаченный Моряков.
      — А вот что! — крикнул Перчиков и выключил на палубе свет.
      И в тот же миг вся палуба осветилась волшебными огоньками, будто на палубе шёл какой-то очень весёлый карнавал. Команда расхватывала банки, а Перчиков улыбался: это только начало!
      — Что же это? — спросил Солнышкин, когда радист спустился вниз.
      — Это такие светлячки, — торжественно сказал Перчиков, — за которых жители ближайших островов отдают самые большие драгоценности. Ведь даже в этих морях они встречаются очень редко. Мы осветим ими весь пароход!
      — При таких светлячках можно делать любую операцию! — восхитился Челкашкин.
      — И ни одна мышь не заскребётся, если их поставить на камбузе! — сказал Борщик.
      «И можно писать стихи», — подумал Пионерчиков.
      — При их свете очень хорошо петь морские песни, — усмехнулся Федькин и, тронув струны гитары, завёл песню про то, как на далёком острове Таити жил с попугаем бедный негр Тити-мити.
      Словно большой светлячок, «Даёшь!» уютно покачивался под эту песню.
      А на трюме, под тентом, лежал бывший артельщик Стёпка. Он смотрел на зелёные огоньки и бормотал:
      — Милые светлячки, добрые светлячки! Это очень хорошо, что за вас платят самыми большими драгоценностями!
      Солнышкин любовался яркими огоньками из рубки. Он заступил на вахту и стоял у штурвала.
     
      ТЕПЕРЬ СВЕТИТЕ СКОЛЬКО УГОДНО!
     
      Ещё вся палуба нежилась в крепком, предутреннем сне, когда артельщик открыл глаза и приподнял голову. За бортом вода нашёптывала колыбельную и покачивала юный экипаж.
      Стёпка протёр глаза и осторожно стал пробираться между спящими. У камбуза он прихватил громадную банку, на цыпочках подошёл к борту и с досады плюнул. Хоть бы один порядочный светляк! Он трусцой подбежал к другому борту — там тоже было темно.
      — Драгоценности! Вот тебе драгоценности! — От злости он чуть не швырнул банку за борт. Но вдруг что-то смекнул.
      Рядом с Федькиным тихо, словно боясь его разбудить, мерцали два маленьких огонька. Артельщик подполз к банке, но огоньки зорко вспыхнули. «Тихо», — погрозил им пальцем Стёпка и, взмокнув от страха, запустил в банку пятерню.
      В руке что-то затрепыхалось. «Есть!» — весело ухмыльнулся артельщик. Но, раскрыв ладонь, он ничего не увидел. В потном кулаке светлячки не горели!
      Тогда артельщик опустил их в банку, и светлячки замерцали. «Ничего, загоритесь!» — пригрозил он и потрусил по каюте. Отовсюду лился мягкий зеленоватый свет.
      — Хорош, — сказал Стёпка и потихоньку стал вылавливать светлячков в свою банку.
      В каютах становилось темно. Но зато в его руках банка так засветилась, будто в ней кипело зелёное солнышко, и артельщик испуганно завертел головой. «Хе-хе, хватит, хватит света, — подумал он и, забежав к себе в каюту, бросил на банку старый фартук. — Теперь светите сколько угодно, пожалуйста!» Он ещё себя покажет! Закрыв дверь на ключ, Стёпка отправился в рулевую драить палубу.
     
      ЭТО НЕ ПОЖАР, СОЛНЫШКИН!
     
      Едва ступив на порог, артельщик услышал крик птиц, посвистывание ветра и голос Морякова:
      — Право руля, Солнышкин! Вы слышите эти крики?
      — Слышу, — ответил Солнышкин.
      — Это близко земля, это скоро рассвет, — сказал Моряков.
      Солнышкин повернул судно, и впереди по носу загорелась тонкая и быстрая полоска зари.
      Но острова пока не было видно.
      — Подтянитесь, — сказал Моряков, — скоро он появится, и мы увидим фуражку Мирона Иваныча!
      Солнышкин поднялся на цыпочки, слегка налегая на штурвал. И судно потихоньку начало просыпаться. Кое-кто слетел с трюма и стал потирать бока. Но Моряков этого не замечал. Начиналось чудесное утро. Рокот океана бодрил, и, несмотря на бессонную ночь, капитан был возбуждён.
      — Слышите гул, Солнышкин? Это разбивается прибой о коралловые рифы! Сегодня у нас будут такие кораллы, такие кокосы, такие раковины, которые украсят лучший дворец! Нужен только хороший нож, нужны рукавицы, и вы увидите, что такое подводный мир!
      Ветер раздувал за спиной Солнышкина невидимые крылья. Солнце слегка подмигивало ему. И не только ему, потому что разбуженные лёгкой качкой среди полного штиля в рубке уже стояли Перчиков и Пионерчиков. А на пороге с ведром и шваброй на редкость бодро и весело трудился Стёпка.
      — Возьмите своих товарищей, — сказал Моряков, — денёк поныряете — и музей Робинзона будет полон!
      Перед Солнышкиным, Перчиковым и Пионерчиковым распахивались глубины океанской лагуны.
      — Хе-хе, — приблизился к Морякову Стёпка. — А нельзя ли и мне понырять? Я буду хорошо работать, — заверил он, — очень хорошо.
      Перчиков скорчил гримасу, но Пионерчиков сказал:
      — Раз человек хочет поработать, почему бы не взять?
      — Конечно, — сказал Моряков. — Конечно. Но учтите: осторожность. Иногда в лагуну заходят акулы…
      Но какое это имело сейчас значение! Друзья готовы были кричать, как птицы. И Солнышкин закричал:
      — Смотрите, смотрите, там впереди пожар!
      — Это не пожар, Солнышкин, — улыбнулся Моряков, всматриваясь, не видно ли впереди Робинзона. — Это на острове пылают алые тропические цветы.
      — Но впереди клубится дым! — крикнул Солнышкин.
      — Это не дым, — сказал взволнованно Моряков. — Это поводят кронами могучие фрамбойаны!
      — Но ведь над ними взлетают искры!
      — Это не искры, Солнышкин, — сказал Моряков, — это просыпаются тропические птицы. Вы же слышите, как они кричат?
      Да, это кричали незнакомые птицы, а вдали зеленел лес, к воде опускались лианы, и ярко пылали цветы. Их озаряло солнце. Оно горело уже вовсю.
      Солнышкин правил прямо на остров.
      Но чем ближе становился берег, тем тревожнее всматривался в него Моряков. Над пароходом летали сотни чаек. Но ни мистера Понча, ни Робинзона на берегу не было.
      Едва смолк гул машины, а старый Бурун с грохотом опустил якорь, Моряков приказал:
      — Бот на воду!
     
      НОВОЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ СОБЫТИЕ
     
      Через несколько минут маленькая экспедиция уже сидела в боте. Солнышкин держал брезентовые рукавицы, Пионерчиков укладывал под скамью ножи.
      Марина, выглянув в иллюминатор, кричала:
      — Пионерчиков, привезите и мне кораллы! Только артельщик всё ещё спускался по трапу, прижимая к боку обёрнутую тряпкой банку.
      — Тащит всякое барахло, — возмутился Солнышкин.
      — Это не барахло, — хитровато, но удивительно вежливо сообщил артельщик. — Это, хе-хе, лекарство, которое выписал мне Челкашкин.
      — Ладно, садись, — нетерпеливо сказал Перчиков, и волны сами понесли бот навстречу стелющимся по ветру пальмам.
      Солнышкин, привстав, смотрел туда, где в белоснежном воротничке морского прибоя поднимался остров. Он думал, почему Марина попросила привезти кораллы Пионерчикова, а не его. Но это не мешало ему смотреть вперёд. В глубине, в синей прозрачной бездне, мелькали рыбы, а впереди, среди рифов, гудел и взрывался белый поток. Маленький бот быстро приближался к нему, и Солнышкин невольно старался поставить ногу потвёрже.
      — Держись! — вдруг крикнул Моряков.
      Могучая волна подхватила бот на самый гребень и швырнула вперёд. Солнышкин почувствовал, как правая нога оторвалась от днища, левая завертелась в воздухе, как на педали, и он полетел в пучину.
      Когда он вынырнул, на него пахнуло таким ароматом, будто Борщик открыл свои кастрюли с компотом. Бот бежал впереди Солнышкина по синей-синей воде, вокруг лежала настоящая лагуна. Со всех сторон светился белый коралловый песок. Среди упругих зелёных листьев желтели бананы и пылали цветы. А на берегу, размахивая руками, плясали десятки курчавых людей в юбочках из пальмовых листьев. Они кого-то ожидали.
      Солнышкин хотел взобраться на бот, но вдруг почувствовал, как под ноги ему поднырнуло какое-то животное. Он издал испуганный вопль и увидел, что летит к берегу на настоящей дельфиньей спине.
      На боте раздался смех, и по лагуне пронёсся лёгкий ветерок. Это облегчённо вздохнул Моряков. Он сразу понял, чьи это проделки. Конечно, все это устроил Робинзон: старик любит чудеса! Капитан расправил плечи и весело протрубил приветствие:
      — Иа ора на!
      Он подождал ответа и застыл в изумлении. И не только он. У притихшего Перчикова носик стал ещё острее.
      На берегу хором ответили:
      — Иа ора на, Перчиков!
      И бросились надевать венки на Солнышкина, которого дельфин уже вынес к берегу.
      — Вы что, бывали в этих местах? — удивлённо спросил Моряков. Сам он здесь был только юнгой.
      — Нет, — ответил Перчиков.
      — Так что же это значит? — спросил Пионерчиков.
      — Не знаю, — развёл руками радист и вздрогнул: прямо на него из воды лукаво смотрела дельфинья голова с удивительно знакомым розовым носом и нежно произносила: «Перчиков!»
      А на берегу Солнышкин снимал с себя гирлянды и тоже показывал туда, где сидел Перчиков. Едва бот ткнулся носом в песок и радист вышел на берег, на него полетели десятки венков. Толпа, смеясь, прыгала вокруг с весёлой песней:
      «К нам приехал Перчиков!» А вода закипала от дельфиньих спин.
      Наконец все притихли.
      К Перчикову подошёл старый вождь племени. Он был высок, необыкновенно толст и важен, но, прижав руки к сердцу, низко поклонился.
      — Да что же все это значит?! — воскликнул Моряков.
      Тогда из толпы вышел маленький лысый проповедник в белой сутане и с крестиком на груди. Он поклонился и сказал:
      — Это всё сказка…
      — Что? — спросил Моряков, уже совершенно ничего не понимая.
      — Я всю жизнь, — поднял глаза к небу старичок, — всю жизнь старался им доказать, что есть бог…
      Пионерчиков кашлянул, но из вежливости промолчал.
      — Я доказывал им это самыми красивыми словами, но тариорцы только смеялись и плясали, — прослезился старичок. — Они верили своим дельфинам, каждому их слову! А теперь поверили в Перчикова!
      — Кому поверили? — удивился капитан. Под его ногами мягко хрустнул песок.
      — Дельфинам! — всплеснул руками старичок. — Они давно говорят с дельфинами. А теперь дельфины принесли сказку, будто какой-то Перчиков спас их товарища. Вон того. — Проповедник показал на красноносого дельфина. — И островитяне поверили в Перчикова. Теперь нет бога, а есть Перчиков!
      — Но это не сказка, — подскочил Перчиков. Его голова едва выглядывала из цветов.
      — Это не сказка! — крикнул Солнышкин. И выложил всю историю, которая произошла с Перчиковым в далёких морях, совсем у другого острова.
      — Да, это не сказка! — вздохнул артельщик. Уж он-то знал, в чём тут дело.
      Моряков даже вспотел от волнения. Он не мог этому поверить, но рядом с ним из воды выскакивали дельфины, которые на десятки ладов посвистывали, покрикивали, потрескивали: «Перчиков, Перчиков!»
      Капитан махом разбил валявшийся на берегу кокосовый орех и от волнения осушил его до капельки.
      — Да ведь это же ценнейшие научные данные! — потряс он перед Перчиковым рукой. — Что же вы молчали?
      Но тут другая мысль остановила его: «А где Робинзон? Не терпят ли они бедствие с Пончем? Ведь можно попросить дельфинов разыскать их!»
      Вождь островитян только улыбнулся. Он повернулся к морю, что-то пропел, хлопнул в ладоши, и десятки живых быстроходных ракет ринулись вперёд, за рифы, на поиски старого Робинзона.
      А Перчикова и его друзей островитяне подхватили под руки и повели к зарослям цветов, на поляну. Молодые островитянки несли туда на банановых листьях жареных поросят, громадных красных омаров. На острове начинался весёлый пир.
      И только артельщик повернул в сторону.
      — Идём, — позвал его Пионерчиков. Но Стёпка схватился за живот и показал на банку с лекарством.
     
      ДРАГОЦЕННОСТИ СТЁПКИ-АРТЕЛЬЩИКА
     
      Конечно, каждому читателю понятно, что ушлый артельщик удалился совсем не для того, чтобы лечить живот. И конечно, не для этого он выудил ночью светляков из чужих банок.
      Пока на лужайке звенели протяжные песни, трубили раковины, он торопился набить карманы драгоценностями Тариоры. Нужно было только найти, у кого бы их выудить. Стёпка прогулялся между бамбуковыми хижинами, но не встретил ни одного человека.
      Все были на празднике. Только ветер колыхал громадные листья бананов. Правда, в одной из хижин кто-то заворочался, и артельщик дипломатично сказал: «Хе-хе». Но оттуда высунулось свиное рыло и дружелюбно ответило: «Хрю-хрю».
      Артельщик откатился в сторону и прислушался. Музыка и пляски были в самом разгаре.
      Вдруг над артельщиком что-то пронеслось, и неподалёку раздался удар, следом другой! Стёпка отлетел на верный десяток метров, словно катапультировался. И вовремя!
      На верхушке кокосовой пальмы родственник вождя рубил орехи для праздника.
      — Эй! — крикнул Стёпка и махнул рукой. Островитянин швырнул в него орехом: ему было совсем не жаль для гостя!
      Стёпка пригнулся и ещё раз махнул рукой.
      Громадный орех, как ядро, просвистел у самого уха.
      — Хватит! — зло заорал Стёпка.
      Но вдруг, опомнившись, он улыбнулся и, поманив островитянина пальцем, показал ему банку. Тот, отломив лист пальмы, приземлился, как на парашюте.
      Артельщик хихикнул: дело пошло на лад! Он приблизился к островитянину, пальцем прикрыл ему один глаз, а к другому быстро поднёс приоткрытую банку. Тот отпрянул, потом посмотрел на Стёпку и заглянул в банку ещё раз. Губы у него сразу вытянулись трубочкой, а глаза заблестели, как две лагуны.
      — Вот это дело! — подмигнул Стёпка и показал: — Я — тебе, ты — мне. — И, оглядываясь, он пощёлкал толстыми пальцами.
      — Пальму с кокосами, — предложил островитянин.
      Но Стёпка поморщился:
      — Нашёл чем удивить!
      — Свинью с поросятами, — показал пальцем на хрюкающее у хижины семейство раззадоренный родственник вождя.
      — У меня дома таких десять тысяч! — отмахнулся артельщик.
      Тогда, что-то сообразив, островитянин стукнул себя по лбу, радостно вскрикнул и помчался домой за самой большой на острове драгоценностью. Через минуту он вернулся с маленьким плетёным сундучком и потряс им перед ухом артельщика. Внутри что-то звякало, шелестело, будто пересыпающийся жемчуг.
      — Вот это другое дело! — причмокнул артельщик. — Это другое…— Он хотел приоткрыть крышку сундучка, но островитянин оглянулся и замахал руками. — Понятно, — сказал артельщик. Он сам сегодня полночи оглядывался.
      И, отдав счастливому островитянину банку со светлячками, Стёпка припустил к берегу. Над ним вприпрыжку бежали лёгкие облака, и оттого что у него в руках был тяжёлый сундучок, артельщик тоже чувствовал себя лёгким облаком среди пальм. А если ещё потрогать хоть один драгоценный камень, хоть одну жемчужину, он сиял бы, как само солнце!
      Артельщик приоткрыл сундучок, сунул палец. И в тот же миг ему под ноготь вонзилось что-то острое и жгучее.
      Он с воем швырнул сундучок на землю, и оттуда с гудом взметнулись крупные золотистые пчёлы. Обхватив руками голову, Стёпка бросился в банановую рощу. Он с треском продирался сквозь заросли. А драгоценности, за которыми он гонялся, звенели у самого его уха и никак не хотели отставать.
      Каждый раз, когда в него впивалось жало, он подпрыгивал и лягал пятками воздух.
      Внезапно артельщик рухнул в кустарник и замер. Обманутый рой словно споткнулся и заметался из стороны в сторону.
      «Ну, мимо! Мимо! — не дыша следил артельщик. — Дальше, дальше…— И, увидев, что пчёлы наконец взяли направление на звуки пира, ухмыльнулся: — Попробуйте, попробуйте, Солнышкин! И вы, Перчиков, тоже!»
      Но вдруг до его слуха донёсся какой-то гул, потом треск и крик Солнышкина:
      — Лови! Лови!
      «Узнали о светлячках! Разведали!» — решил Стёпка.
      Послышались удары барабана, охотничьи крики, и артельщик, не разбирая дороги, ринулся в дебри напролом.
     
      ГИППОПОТАМЫ
     
      Ещё минуту назад Солнышкин сидел на поляне и думал, как бы поскорее улизнуть из этого круга. Конечно, всё было здорово: и катание на дельфиньей спине, и кокосовое молоко, которое он пил прямо из ореха. Перед ним лопались на костре бананы, а листья банановых пальм овевали его, как опахало.
      Но в нескольких шагах шуршал песками белый коралловый пляж, синела прозрачная вода лагуны, сверкало тропическое небо. И Солнышкин, приподняв венки, из-за которых ему совсем не было видно Перчикова, подмигнул:
      — Пошли!
      Перчиков и сам мечтал улизнуть. Он не любил сидеть в президиумах. И он подтолкнул Пионерчикова:
      — Слушай, посиди за меня.
      Радист выскользнул из-под венков, ещё раз подтолкнул Пионерчикова, который смотрел, как на соседней пальме орудует клешнями взобравшийся на верхушку пальмовый вор, и наметил самый близкий маршрут.
      Но вдруг рядом с ним раздался крик, и на поляну, путаясь в сутане, выбежал старый проповедник. Глаза его от ужаса вертелись, как колёсики, а губы вздрагивали и лепетали:
      — Гиппопотам, гиппопотам!
      — Да где? — воскликнул Моряков.
      Это было невероятно: на островке в Тихом океане гиппопотам?
      В банановой роще действительно стоял невообразимый треск. И Моряков, а за ним вся команда и островитяне, хватая палки, с боевыми криками бросились вперёд.
      Гремели ореховые колотушки, трубили раковины, стучали палки. Целая армия охотников мчалась к банановой роще, где, отбиваясь от пчёл, орудовал толстый Стёпка. Он чувствовал себя сейчас не лучше, чем в медвежьей шкуре, но, конечно, не знал, что перепуганный священник обрядил его теперь в шкуру гиппопотама. Он только слышал, как за ним несётся толпа и раздаётся крик Солнышкина: «Лови! Лови!»
      Солнышкин, как всегда, летел впереди. Артельщик бросился в сторону, но споткнулся и вдруг над самым ухом услышал голоса Солнышкина и Перчикова:
      — Ну что, видел?
      В лицо ему ткнулись два вспотевших носа.
      — Кого? — спросил затравленный артельщик.
      — Гиппопотама.
      Так вот кого ловили, вот что за топот стоял сзади! Подскочив, Стёпка ухватился за висевшую над головой лиану, оттолкнулся и ринулся наугад — над рощей, над плантацией, не зная куда. Мало ему было пчёл, теперь ему не хватало только зубов гиппопотама!
      — Стой! — крикнул Солнышкин. — Подожди! — Он тоже схватился за лиану и понёсся за артельщиком.
      Сзади, хлопая себя по затылку, летел Перчиков, а внизу бежала вся шумная компания, над которой воинственно гудели пчёлы.
      Чем громче становился за спиной топот, тем быстрее летел артельщик.
      Бамбуковые стебли стукали его по лбу. Вокруг стоял грохот. Лианы цеплялись за ноги. Артельщик мчался, пока наконец не шлёпнулся в светлую воду лагуны.
      «Хватит рубинов, хватит топазов, хватит алмазов!» — думал он.
     
      НОВОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ ПЕРЧИКОВА
     
      Солнышкин выпустил из рук лиану, мягко приземлился на берег и обомлел.
      Под ногами, как снег на морозце, хрустел белый песок. Морские звёзды горели в прозрачной воде всеми цветами, и бегущие к ногам синие волны так и шуршали:
      «Ну, здравствуй, Солнышкин! Хорошо, Солнышкин?»
      «Хорошо-о!» — повторял гул океана. И ветры всех океанов, кажется, тоже спрашивали: «Хорошо?»
      Солнышкин сразу забыл про гиппопотамов и пчёл.
      Из воды вынырнула голова Перчикова. В одной руке у него был нож, в другой — громадная розовая раковина.
      — Там тысячи кораллов, там тысячи раковин для всех дворцов! — Глаза его были широко раскрыты.
      Солнышкин взял из бота нож и плюхнулся в воду. Прямо перед носом порхнули пузырьки, а у глаз повисли голубые быстрые капли. Солнышкин отогнал их рукой, и сквозь пальцы промчалась стайка голубых рыбёшек. Он попробовал их поймать. Но рядом появилась какая-то глазастая красная рыба. Она распустила золотистый плавник и, посмотрев на Солнышкина, поплыла в глубину.
      Солнышкин нырнул за ней.
      Он проплыл мимо громадного рака-отшельника, которого погоняла пышная оранжевая актиния. Потом проскользнул над важным усатым омаром. И впереди увидел язычки яркого пламени.
      Солнышкин прикрыл один глаз — костёр горел. Он прикрыл второй глаз — костёр продолжал гореть. Перед ним колыхался алый коралловый лес!
      Солнышкин выставил вперёд руки — и целый фейерверк рыб метнулся в стороны. Повсюду шевелились настоящие цветные букеты…
      Над ними парил Перчиков и протягивал руки к большой раковине.
      — Ну как? — подмигнул он Солнышкину.
      — Здорово! — крикнул Солнышкин и, давясь, вылетел наверх.
      — Нашёл где кричать! — засмеялся Перчиков и сам пробкой выскочил за другом.
      Но, видно, им понравилось разговаривать в воде, потому что оба тут же нырнули снова. Вода была прозрачнее воздуха.
      Солнышкин парил в воде, как дельфин. Он опустился возле кораллов и стал срезать ножом ветку за веткой. Это для музея, это для бабушки, это… Руки Солнышкина наткнулись на громадный, как факел, коралл. Солнышкин срезал его и, всплывая, поднял над собой.
      Алые капли повисли над головой…
      — Это… для Марины! — вздохнул Солнышкин, положил коралл в бот и нырнул.
      Перчиков трудился рядом. Он выносил наверх то громадную раковину, то звезду. Но бот был уже полон, и Перчиков махнул рукой: хватит!
      Солнышкин, будто в лохань, плавно опустился в громадную перламутровую раковину и смотрел, как над ним переливаются волны и нежно пульсируют медузки. А Перчиков, закинув ногу на ногу, присел напротив на поросший травой камень. Вдруг лицо у него странно изменилось, и он закусил губу: под ним оказался настоящий морской ёж. Теперь Перчикову хотелось открыть рот шире лагуны, но он молчал, чтобы не портить другу настроение. Однако Солнышкин и сам заметил, что Перчиков странным образом вращается по дну и пониже спины у него торчат четыре антенны, как у спутника. Нет, радист и здесь не мог обойтись без изобретений!
      А Перчиков уже с космической скоростью летел на берег мимо бота, в котором сейчас сидел артельщик. Стёпка решил начать новую честную жизнь и мирно глодал поросячью ножку, которую прихватил из котла на месте недавнего праздника.
     
      САМАЯ НАСТОЯЩАЯ АКУЛА
     
      Перчиков лёг под пальму. А Солнышкин, расставив ноги, стал рядом.
      — Тяни, только осторожно, — сказал Перчиков.
      Но предупреждения показались Солнышкину излишними. Лично он — под гул волн, шум пальм на коралловом острове — готов был перенести любую операцию.
      — Тяни, — крикнул Перчиков, — любуется ещё!
      Солнышкин выдернул из Перчикова иглы и опустился на камень, недоумевая, как это всё-таки его друга угораздило сесть на ежа! Но пока Солнышкин рассуждал, камень, на котором сидел он сам, встал на лапы и высунул из-под панциря голову. Сохраняя равновесие, Солнышкин взмахнул руками и завертел головой. Он ехал в море верхом на огромной черепахе!
      Стёпка оторопело отложил в сторону поросячью кость и приподнялся со скамьи. Он видел, как Солнышкин въехал в лагуну и, уцепившись за панцирь, нырнул вниз. Сквозь прозрачную воду было видно всё до песчинки. Вот черепаха проплыла мимо бота. Вот она прошла узким коралловым коридором и сделала круг над маленькой площадкой. Там было прохладно и сумрачно. На дне лежали обросшие травой старые тяжёлые триадакны, мерцали обломки перламутра. Солнышкин разглядывал их, быстро работая ногами.
      — Пусть плывёт! — решил Стёпка, снова посасывая кость. Теперь его не интересовали никакие морские диковинки и побрякушки. Он начинал новую, добрую жизнь!
      Но вдруг Солнышкин отпустил черепаху, нагнулся, и тут артельщик увидел, как у Солнышкина на ладони сверкнула радугой жемчужина. Невиданная жемчужина! С голубиное яйцо!
      Стёпкино сердце вздрогнуло и отчаянно заколотилось.
      Тысяча топазов! Тысяча алмазов!
      — Стой! — крикнул он Солнышкину, зажав в руке кость.
      В это время в сотне метров от бота Стёпка заметил громадную акулу; привлечённая мясным запахом, она всё ближе и ближе описывала круги. Но внизу сверкало такое богатство! И артельщик, забыв о страхе, ринулся в воду. В тот же миг Солнышкин был сбит с ног. Его завертело и закружило в водовороте.
      «Жемчужина!» — хотел крикнуть он, но только выпустил стайку пузырьков и следом за ними вылетел наверх. У самой поверхности он заметил, как мимо него с разинутой пастью ринулась вниз здоровенная акула. Хвост её, как наждак, прошёлся по пяткам Солнышкина, и он с ужасом увидел, как от хищницы отбивается танцующий в воде артельщик.
      — Перчиков, на помощь! — заорал Солнышкин, снова бросаясь с ножом в воду.
      Но, кажется, было поздно. Акула уходила в сторону. В зубах у неё были Степкины штаны, из которых торчала свежая обглоданная кость. Солнышкин поднырнул под задыхающегося артельщика и вынес его на плечах к берегу.
     
      ЦЕЛЫЙ ДВОРЕЦ ДЛЯ РОБИНЗОНА
     
      Всё это произошло так быстро, что Перчиков едва успел вскочить.
      — В чём дело? — крикнул он, глядя на Солнышкина.
      Солнышкин, отфыркиваясь, рассказал про акулу и про жемчужину. Перчиков удивлённо посмотрел на лежащего Стёпку, скользнул взглядом по его рёбрам: все рёбра артельщика были на месте.
      — А тебе не показалось? — усомнился Перчиков.
      — Что?
      — И кость, и твоя жемчужина?
      Солнышкин оскорбился. Показалось! Жемчужина, за которую можно построить целый дворец для Робинзона!
      — Именно такие и кажутся! — подмигнул Перчиков. — Особенно в воде. Преломление лучей — и готов обман зрения!
      — И акула тоже показалась? — налетел на радиста Солнышкин. — Если бы не Стёпка, видел бы ты меня сейчас рядом!
      — О-ох! — зашевелился вдруг артельщик, услышав своё имя. — Ох! — Открыв глаза, он схватился за раздутую щеку, и из носа у него брызнули струйки воды. Он сел и, посмотрев на Солнышкина, прогнусавил: — Жив, Солнышкин? — И снова схватился за щеку. Потом он застонал: — Ох, мои штаны, мои зубы!
      Нужно заметить, что, хотя на щеке у артельщика остался отпечаток акульего хвоста, зубы у него были на месте, и могло даже показаться, что один, довольно крупный, прибавился. А что касается штанов, то их действительно не было.
      Но Перчикова это не волновало. Прихрамывая, он сделал шаг в сторону, сорвал несколько банановых листьев и протянул артельщику. Симпатии к нему радист, конечно не испытывал, но уважал благородные поступки.
      — Ну, пошли, — сказал Солнышкин. Он готов был перевернуть всё дно, лишь бы только найти жемчужину.
      И Перчиков, взяв нож, бросился за ним в воду. Они снова проплыли над кораллами и стали тихо кружить у той самой площадки. Перчиков заглядывал под каждую раковину, Солнышкин ощупывал каждый осколок перламутра. Жемчужины не было.
      А хитрый артельщик, пританцовывая в пальмовой юбочке стряхнул с себя песок и что-то быстро повернул языком во рту.
      Вдруг песок захрустел. На пляже появились в венках Моряков и Пионерчиков. За ними на берег высыпали островитяне. Увидев их, Солнышкин вышел из воды. Он ещё раз пересказал всю историю и попросил капитана задержаться хоть на один день. Но Моряков молчал.
      — Да ведь это целый дворец для Робинзона! — воскликнул Солнышкин.
      — Во-первых, не для Робинзона, а для Мирона Ивановича, — сказал Моряков. — А во-вторых, нужно найти его самого, а потом уже думать о дворцах. Кажется, я слишком доверился вашим фантазиям: дворцы, дельфины, тарелки, плоты, жемчужины! И вот результат! — Неожиданно он рассмеялся и, повторив: «И вот результат!», протянул руки к лагуне: к берегу под весёлое хрюканье дельфинов катился плот, на котором размахивали руками мистер Понч и старый Робинзон.
      — Мы, кажется, чуть-чуть задержались, — улыбнулся мистер Понч.
      — У нас были причины, — сказал Робинзон. Из рукавов его кителя валил пар, и вокруг распространялся острый ароматный запах.
     
      ЛЕВО РУКАВ, ПРАВО РУКАВ!
     
      Ночь на плоту была великолепна. Сначала Робинзон прислушивался к плеску океана, и океан напевал старому инспектору свои самые добрые песни. О тёплых тропических ветрах, о неведомых берегах. Иногда он, правда, подбрасывал плотик, чтобы старик не заснул. Но Мирон Иваныч спать не собирался. Он думал о своих воспитанниках, которые плывут далёкими морями, и порой всплеск волны казался ему добрым дружеским приветом…
      Мистер Понч не мешал ему думать. Он слушал, как попискивает рядом транзисторный приёмничек. И лошадка мистера Понча вела себя очень смирно.
      Но на рассвете, когда старый Робинзон с разрешения Понча взял штурвал в свои руки, акула взвилась в воздух и потянула плот в сторону.
      — Мы, кажется, резко меняем направление! — сказал Понч и поторопился Робинзону на помощь.
      — Видимо, она ко мне не привыкла! — смутился Робинзон.
      Но Понча лошадка тоже не признавала.
      — Послушайте, уважаемая, посмотрите, какая прекрасная солонина! Будь я на вашем месте, я бы обязательно попробовал! — взмолился Понч, подсовывая акуле приманку. Но солонина привлекла её не больше, чем сытого кота съеденные вчера колбасные шкурки.
      Хищница придерживалась какого-то точно заданного курса. И чем дальше, тем она летела быстрей.
      — Такое впечатление, будто мы плывём над какой-то подводной рекой, — сказал Понч.
      — Да-да, — согласился Робинзон, — да-да. — И протянул Пончу подзорную трубу.
      За гребешками волн Понч увидел занятную картину: среди океана один за другим появлялись быстрые фонтаны, а около них клубились облака пара.
      — Интересно, — сказал Понч, направляя окуляр. — Интересно. — Но смотрел он не вперёд, а вниз.
      Акула мчалась по настоящей реке из ухи, глотая рыбные хрящики и крабьи лапки. А впереди булькала и пузырилась вода, будто там стоял гигантский котёл с ухой.
      — Лево руля! — крикнул Понч. — Лево руля! Но он опоздал. Акула махом перелетела через какой-то подводный барьер и так подпрыгнула, что вокруг разлетелись горячие брызги. Над плотом пыхнул пар, и всё пропало из виду. Робинзон ухватился за мачту. Понча он не видел и только слышал его восклицания:
      — Уха! Настоящая уха!
      Наконец пар улетучился, и на краю плота снова показался Понч, который пробовал из ложки густой рыбный навар.
      — Кажется, в этой ухе сварилась наша лошадка! — заметил Робинзон.
      Акула медленно опускалась в глубину, а плотик по инерции бежал вперёд.
      — Но целое озеро ухи, видимо, стоит этого! — заключил Понч, доставая маленькую солонку. Он потряс ею над дымящейся водой и потянулся за термосом, чтобы наполнить его ухой:
      Пончу предстояла ещё очень дальняя дорога.
      Вода вокруг забурлила, и струйки пара побежали веселей.
      — Ого, кажется, моя фуражка пахнет сейчас повкусней, чем камбуз у Борщика! — сказал, обмахиваясь мичманкой, Робинзон,
      — А подошвы моих ботинок могут быть самым вкусным блюдом в любом лондонском ресторане, — произнёс Понч и наклонился с термосом над кипящим озером.
      Плот качнулся. И рядом с Пончем ударил ввысь такой фонтан, что мореплаватель отлетел прямо в руки старому Робинзону.
      — Гейзер! — сказал он. — Настоящий гейзер. И кажется, нам пора немедленно выбираться. Мы находимся над кратером подводного вулкана!
      Да, теперь можно было явственно различить окружающие плотик края вулкана, которые едва выступали из-под воды.
      Озеро во многих местах начинало дымиться и клокотать.
      — Быстрей! — энергично сказал Понч. — Парус! Выровнять парус!
      Робинзон выполнил команду. Но ветра не было, и плотик тихо вертелся на месте. Положение становилось безвыходным. Наступила такая жара, что из рукавов струйками повалил пар.
      Робинзон хотел снять китель и вдруг, озарённый мыслью, сказал:
      — Мистер Понч, а почему бы нам не использовать паровой двигатель?
      — Но где же он?
      — Вот он. Китель. Обыкновенный китель!
      — Здесь, кажется, не до шуток, мистер Робинзон, — сказал Понч.
      — Но я не шучу. Смотрите! — Робинзон энергично снял свой кителёк и, распахнув, быстро его встряхнул.
      Из рукавов, как из выхлопной трубы, мгновенно вырвались два облачка.
      — А пожалуй, пожалуй! — подхватил Понч. — Подойдите к краю плота. Так!
      Робинзон распахнул китель пошире. Понч взмахнул парусом и погнал к Мирону Иванычу облако пара. Рукава кителя распрямились, из них ударили две паровые струи. Плотик качнулся и дрогнул.
      — Тронулись! Тронулись! — закричал Робинзон.
      Мистер Понч заработал парусом ещё быстрей, пар стал плотней, и плотик побежал к выходу из озера.
      Вода взбугрилась, заклокотала, и из глубины один за другим стали подниматься вверх горячие фонтаны.
      — Лево рукав! — скомандовал себе Робинзон, и плот увернулся от обжигающей струи.
      — Право рукав! — скомандовал через несколько секунд Понч.
      Гейзеры, шипя и взрываясь, били чуть не под облака. Но маленький плот ловко лавировал между ними. Он почти перевалил за жерло вулкана, когда Робинзон вдруг опустил китель.
      — Мистер Понч, кажется, вы хотели запастись ухой?
      — О да, — спохватился Понч, — одну секунду! — Он достал из кармана крохотную перечницу, потрусил ею над озером, потом взялся за солонку, но вдруг схватился за голову.
      — Что случилось? — тревожно спросил Робинзон.
      — Я ч-чуть, — задохнулся Понч: перчинка попала ему в нос, — я чуть не посолил озеро дважды.
      Потом он завернул крышку наполненного термоса и отчаянно чихнул.
      От энергичного рывка плот перевалил за кратер. И, к полной неожиданности стариков, его подхватило на спины появившееся откуда-то стадо дельфинов.
      Гейзеры взлетали и дымились далеко позади. Робинзон встряхнул китель и, надев, аккуратно застегнул его на все пуговицы. Понч снова сел в кресло и положил ногу на ногу. Дельфины неслись прямо к острову. Запахи ухи постепенно таяли, и вокруг всё больше пахло глубинной солью, йодом и вольными морскими травами.
      — Знаете, мистер Робинзон, — сказал Понч, прижимая к себе термос, — я вас буду всё время вспоминать.
      — Я вас тоже, — взволнованно ответил Мирон Иваныч.
      — Я охотно совершил бы с вами кругосветное плавание, — признался Понч.
      — И я с вами тоже, — мечтательно произнёс старый инспектор Океанского пароходства.
      — Так в чём дело? — воскликнул Понч. — Давайте отправимся сегодня же, сейчас!
      На это Мирон Иваныч ничего не ответил. Он смотрел, как вдали возникает берег, над которым уже поднималась могучая фигура Морякова.
     
      КАК ЖЕ ТАК, МИРОН ИВАНЫЧ?
     
      — Но как же вы теперь обойдётесь без вашей лошадки? — спросил Моряков, как только Понч закончил рассказывать эту маленькую историю.
      — О, за лакомый кусочек нам послужит ещё не одна пегая! — сказал Понч, кивнув на кусок солонины, и спрыгнул на песок.
      Следом за ним, высоко подняв голову, на берег сошёл Робинзон.
      — Теперь нам остаётся пополнить запасы фруктов, и мы можем отправляться в путь!
      Моряков исподлобья посмотрел на Понча, потом на Робинзона и спросил:
      — О ком вы говорите, мистер Понч?
      — О нас с мистером Робинзоном! Моряков был потрясён и обижен.
      — Как же так, Мирон Иваныч? — сказал он. Но Робинзон мягким движением руки успокоил его. Конечно, путешествие с Пончем было очень заманчивым, но он не собирался покидать товарищей. Просто мистер Понч поторопился принять за него решение.
      И когда увешанный бананами мореход сел в своё кресло, Робинзон обнял его на прощание. Понч понимающе кивнул головой.
      — Мистер Робинзон, — сказал он, — я буду вас помнить, и, если вы соберётесь в следующее плавание, вас на моём плоту всегда будет ждать лучшее место.
      Робинзон кивнул головой. Ему было грустно расставаться с новым товарищем и с пахнущим ухой плотиком, на котором он совершил маленькое, но удивительное плавание.
      — Ну что же, пора собираться и нам, — сказал Моряков.
      — А жемчужина? — подскочил Солнышкин.
      — Но её никто не видел, — сказал Моряков.
      — Никто не видел! — пробормотал Стёпка.
      — Я видел! — крикнул Солнышкин.
      — Но ведь нас ждут в Антарктиде! Что же нам дороже? — сказал капитан, окинув Солнышкина суровым взглядом.
      — Да, нас ждут люди, — прогундосил артельщик, держась за щеку.
      И Перчиков вспомнил, что раньше артельщик держался за другую. Радист внимательно посмотрел на Стёпку, но ничего не сказал.
      Экипаж взгромоздился на бот, полный раковин, звёзд, кораллов. Сверху положили венки, предназначавшиеся Перчикову, а сам Перчиков никак не мог вырваться из рук островитян. Наконец Пионерчиков втащил его в бот. Моторчик затарахтел, кашлянул. Моряков кивнул: «Тронулись!» Закачали верхушками пальмы, затрубили вслед раковины, рядом с ботом заскользили дельфины, крича: «Перчиков, Перчиков!»
      А на берегу среди своих неверующих островитян стоял маленький лысый проповедник, потирал ухо и не знал, за кого же теперь агитировать — за бога или за Перчикова.
      Волны летели мимо бота. И Солнышкин оглядывался на них. Там, где-то в глубине, оставалась жемчужина. Он видел её! Она лежала на его ладони! И ему было очень грустно — то ли оттого, что он не смог этого доказать, то ли оттого, что сзади, за спиной, исчезал первый в его жизни остров, над которым прощально вился лёгкий дымок недавнего праздничного костра…
     
      НОВЫЙ ВОЖДЬ МАЛЕНЬКОГО ОСТРОВА
     
      До парохода оставалось совсем немного, уже было хорошо видно, как на мостике размахивают фуражками Ветерков и Безветриков, когда Пионерчиков тронул Морякова за локоть и кивнул в сторону острова.
      — Окружают! — взвизгнул Стёпка и завертелся на месте.
      Из лагуны одна за другой быстро вылетали пироги, и в каждой подпрыгивали воины. Океан покрылся щитами, копьями и огласился криками:
      «Пер-чи-ков! Пер-чи-ков!»
      — Провожают, — сказал Солнышкин.
      Но всё это ни капельки не было похоже на проводы. Перчиков встал. Мотор от испуга замер.
      Пироги обошли бот и сомкнулись. Солнышкин посмотрел вокруг. Со всех сторон сверкало кольцо щитов и копий.
      Крики смолкли. С передней пироги поднялся грузный вождь островитян, что-то сказал на местном наречии и поклонился Перчикову.
      — Великий Перчиков, — перевёл появившийся тут же проповедник, — мы просим тебя быть нашим вождём!
      Перчиков заморгал. Ему везло! Губернатором его уже на одном из островов делали, вождём приглашают, осталось только попасть в председатели кабинета министров!
      — Я уже старею, — сказал вождь, — и очень прошу тебя занять моё место.
      — Но какой же я вождь! — усмехнулся Перчиков.
      — Да, ты ещё, конечно, очень худой, — покачал головой старый вождь (на этих островах стать вождём тощий человек не мог), — но мы для тебя будем каждый день жарить поросёнка в кокосовых орехах, и ты станешь важным и великим, как я! — И великий вождь, чтобы показать свою мощь, так подпрыгнул, что воины на другом конце пироги, взлетев вверх, едва не сели на копья своих товарищей.
      Моряков нахмурился. Артельщик крякнул от удовольствия. А Робинзон почесал за ухом. Положение становилось довольно острым. Только Солнышкин и Пионерчиков были уверены, что их друг скажет «нет», но Перчиков рассмеялся и сказал:
      — Да, я буду великим, как ты.
      — Предатель! — выпалил Пионерчиков. А Солнышкин дал другу такого пинка, что Перчиков тоже подпрыгнул.
      На обидчиков тотчас, нацелился десяток копий. Моряков вскочил, артельщик полез под скамью, но великий вождь островитян Перчиков великодушно махнул рукой:
      — Я их прощаю!
      Он еле сдерживался от смеха. Радист, конечно, не собирался бросать ни друзей, ни свою рубку, в которой так весело попискивали сигналы спутников. Просто он неожиданно обнаружил в себе дипломатические способности.
      — Я буду вождём, — сказал он, и над океаном пронёсся радостный вопль.
      Бот вдруг взлетел вверх: это дельдьфины подбросили Перчикова, как солдаты подбрасывают своего полководца.
      — Но сейчас я очень занят, — сказал Перчиков. — Каким бы я был вождём, если бы так просто бросил свой пост? (С этим доводом все согласились.) Поэтому, пока я плаваю, я должен назначить заместителя. — Он посмотрел на каждого из своих друзей.
      Все притихли. Артельщик всплеснул руками:
      — Это очень правильно — заместителя! — И во рту у него, кроме трёх золотых зубов, что-то ярко блеснуло.
      Но Перчиков этого не заметил, потому что Солнышкин показывал ему в это время кулак, а Пионерчиков, испугавшись, как бы не назначили заместителем его, — сразу оба!
      — Я оставлю заместителем тебя, — сказал Перчиков и посмотрел на старого доброго вождя островитян. — Ты будешь править островом и каждый день съедать вместо меня по жареному поросёнку!
      Старый заместитель был польщён. Он улыбнулся. Воины застучали копьями о щиты и разомкнули кольцо. Солнышкин сиял, Пионерчиков алел. И под шум океана дельфины вынесли бот прямо к борту «Даёшь!» откуда доносился лай: это лаял Верный, который всё время охранял островок Робинзона.
      Рядом с ботом летела пирога, нагружённая кокосовыми орехами и бананами. Лучшие воины острова провожали в дальнее плавание своего мудрого вождя и его друзей.
      Наконец старший из воинов передал Перчикову щит и копьё. И «Даёшь!» быстро покатился на юг, к Антарктиде.
     
      ВАЖНАЯ НОВОСТЬ ДЛЯ СОЛНЫШКИНА
     
      Конечно, рубка Перчикова была гораздо меньше прекрасного острова, но зато здесь в руках у радиста был весь мир. Перчиков сел к столу, включил аппарат, и со всех концов земли понеслось: точка-тире, точка-тире…
      «Сегодня из Океанского порта в героический Вьетнам ушёл пароход с подарками советских пионеров».
      «Юннаты колхоза „Крепкий аппетит“ вырастили дыню небывалой величины. Скоро на Выставке достижений народного хозяйства можно будет увидеть её макет. Сама дыня, к сожалению, не сохранилась. Она издавала такой соблазнительный аромат, что после долгих споров её решили съесть. Ели дыню всем колхозом два дня».
      Перчиков даже облизнулся. Тоже ещё юннаты! Не могли оставить полдыни для тех, кто в море!
      И он сердито потянул к себе следующую ленточку…
      «В Антарктиду пришла настоящая весна. Как нам сегодня сообщили, на побережье ледовитого материка высадился первый пингвиний десант…»
      Это было так здорово, что Перчиков не мог усидеть на месте. Сообщение было очень кстати! Он схватил ленту и помчался в каюту.
      Солнышкин укладывал под койку замечательные трофеи, и вся каюта была похожа на морское дно. На столе краснели ветви кораллов, у иллюминатора лежала великолепная гулкая раковина, а по палубе перекатывались орехи.
      Но главного трофея не было. Он затерялся на дне маленькой лагуны. И Солнышкин, вздыхая, рассматривал коралл, который привёз для Марины.
      — Грустишь? — сказал, входя, Перчиков. — А в это время поступают такие сообщения! — Радист подмигнул и протянул Солнышкину ленту.
      Солнышкин равнодушно взял её, но в следующий миг его руки забегали с быстротой телетайпного аппарата. Буквы на ленте чернели, как пингвины на снегу.
      — И мы увидим их? — крикнул Солнышкин.
      — Конечно! — без тени сомнения заверил его Перчиков. — Все пингвины Антарктиды будут у нас! — Он сунул руку в карман, словно там лежала Антарктида с пингвинами.
      В каюте стало светлей и просторней. Перчиков был доволен. Кажется, он утешил друга.
      — Подумаешь, жемчужина, — усмехнулся Солнышкин. — Разве в ней дело?
      Впереди сверкала Антарктида. Земля Перчикова. Земля Робинзона. Земля… Марины.
      И Солнышкин взял с койки алый коралловый куст.
      В каюте Марины никого не было. Солнышкин быстро положил ей на подушку свой подарок и вышел.
      Скоро он услышал стук двери, а потом радостный крик Марины:
      — Пионерчиков, вот так Пионерчиков! Солнышкин побледнел. Ему очень хотелось, чтобы Марина узнала, что Пионерчиков здесь ни при чём… Но не мог же Солнышкин сказать ей об этом сам! И он сердито ходил из конца в конец по палубе парохода, который летел к Антарктиде.
      А в одной из его кают сиял разукрашенный пчелиными укусами артельщик. Опухоль со щеки, правда, у него уже спала, но зато на груди появился целлофановый мешочек, в котором — хе-хе! — ярче всех Антарктид сверкала жемчужина величиной с голубиное яйцо.
     
      МИНУТА МОЛЧАНИЯ
     
      Тот, кто думает, что в плавании всегда и у всех прекрасное настроение, глубоко ошибается.
      Настроение кое у кого было совсем неважное. На берегу побывали не все. Борщик не взял рецепты новых блюд у островитян и не пополнил запасы для компота. Бурун не запасся орехами для своих медведиков. Челкашкин не собрал лекарственных трав и попросту не выкупался. Он проходил около стенгазеты, в которой Пионерчиков написал о поединке артельщика с акулой, и бросал язвительные взгляды:
      — Этой филькиной грамотой нас хотят успокоить, чтобы не плакали о прекрасном пляже! — И добавлял:— Ну ничего, мы ещё позагораем!
      А скорей всего, настроение у команды было таким из-за ужасного тумана, который забирался в рукава и под воротники, закладывал уши и носы, иллюминаторы и клюзы. Даже привычный к подобным неприятностям Бурун зло ворчал и отмахивался от него тяжёлой палкой. Каждые две минуты «Даёшь!» гудел, а в остальное время мрачно сопел и спотыкался.
      Чтобы не заблудиться на палубе, Солнышкин надел на руку старый бронзовый компас. Стало так холодно, что островок Робинзона с пальмой сам начал потихоньку подкатываться к коридору, и Солнышкин с Федькиным отнесли его в столовую, посадив рядом Верного.
      Солнышкин подтянул брючки и пошёл навестить Перчикова. Носик у великого вождя островитян совсем перестал светиться.
      Едва Солнышкин открыл дверь рубки, Перчиков приложил палец к губам.
      — Что? — тихо спросил Солнышкин.
      — Минута молчания, — сердито ответил Перчиков и плотнее прижал наушники.
      Со стенных часов Солнышкину погрозила остреньким пальцем быстрая секундная стрелка. Он притих.
      И как только окончилась минута, Перчиков набросился на него:
      — Ты что, не знаешь, что в это время нельзя разговаривать? Из-за тебя может погибнуть целое судно!
      — Из-за меня? — удивился Солнышкин.
      — Из-за твоей болтовни! — сказал Перчиков. — В эти минуты тонущий корабль передаёт сигнал бедствия. Он может быть таким далёким, что один раз его и услышишь. А попробуй услышать, когда кто-то бубнит тебе в ухо!
      — Но если пароход так далеко, то чем ему поможешь?
      — Как — чем?! — возмутился Перчиков. — Сообщим тому, кто ближе. И ему помогут. Вот и получается, что мы — самые далёкие — окажемся ближе всех. А если никого не слышишь, так и не сможешь помочь даже тому, кто возле твоего носа.
      Солнышкин хотел огрызнуться. Он поднял руку и вдруг заметил, что стрелка на его бронзовом компасе сделала лёгкий полуоборот. Будто он и вправду виноват и не видит у себя под носом чьей-то беды. Солнышкин поднёс компас к лицу — стрелка настойчиво вращалась, словно подавала сигнал тревоги. Солнышкин вышел на палубу.
      Вокруг было сыро, ноги скользили, как на катке, но никто из темноты не просил помощи. За бортом не слышалось ни одного крика, ни всплеска.
      Солнышкин вернулся в коридор, остановился и щёлкнул по компасу пальцем: «Спятил старик». Но стрелка компаса тоже остановилась и указала прямо на север — прямо на каюту Робинзона. Солнышкин постучал и приоткрыл дверь.
      В каюте мерцал свет и никого не было. В распахнутый настежь иллюминатор влетали первые снежинки и посвистывал ветер, как когда-то в Океанске, на сопке, в домике старого инспектора.
      — А, Солнышкин, здравствуйте! Солнышкин вздрогнул. Голос Робинзона доносился откуда-то из-под медвежьей шкуры.
      — Что с вами, Мирон Иваныч? — Солнышкин подошёл к койке и отвернул шкуру. Старик лежал тихий и грустный.
      — Ах, Солнышкин, — улыбнулся вдруг Мирон Иваныч, как угасающий светлячок, — что-то мне не по себе. Видно, старому катеру пора набок.
      — Что вы, Мирон Иваныч! — нагнулся к нему Солнышкин. (Унылая погода шепнула что-то на ухо и старому Робинзону.) — Может, позвать Челкашкина, Морякова?
      — Не надо, Солнышкин, они мне не помогут! — сказал старик, и за бортом по-собачьи взвизгнул ветер. — Жизнь заново не начнёшь. Да и не надо. А всё-таки жаль. Кое-что старый Робинзон опоздал…
      — Да что же вы опоздали? — запротестовал Солнышкин. — Остров открыли! Дворец будет! В Антарктиду плывёте!
      — Эх, Солнышкин, — огорчённо подмигнул Робинзон, — это верно. Но пока я мечтал о плаваниях и вертел стоявший на земле штурвал, кто-то пересекал океаны! — Тут Робинзон энергично сел и оттолкнул подушку. — А разве я не мог бы, как мистер Понч?
      — Конечно, могли бы! — Солнышкин в этом ни капли не сомневался.
      — То-то! — повысил голос Робинзон. — То-то! Нужно торопиться. В жизни нельзя опаздывать, Солнышкин! Чего было мечтать? — насмешливо спросил он сам себя. — Нужно было брать чемоданчик и идти хотя бы матросом…
      — Да что вы, Мирон Иваныч! — утешил его Солнышкин. — Это вы и сейчас успеете! И не только матросом…
      — Успею? — лукаво спросил Робинзон. — Это в семьдесят-то?
      — Конечно! А что? — сказал Солнышкин. — Это мы сделаем! Сделаем! — И, весело кивнув Робинзону, он быстро скрылся за дверью.
      Старик рассмеялся и опустил ноги на пол. Грустные мысли улетучились, и, хотя стрелки барометров по-прежнему предвещали дрянную погоду, чувствовал он себя бодро. Ему было интересно, что же предпримет Солнышкин.
     
      СЕКРЕТ БОЦМАНА БУРУНА
     
      Целый день Солнышкин разыскивал Буруна. Но боцман словно провалился. А поймать его вечером вообще было невозможно. Если кто-то его и встречал, он говорил: «Некогда, некогда» — и немедленно исчезал. Поведение боцмана становилось просто загадочным.
      Так вот, ночью, когда пароход уже покачивался от храпов, Солнышкин отстоял вахту и возвращался в каюту. Вокруг гудело, стучало, трещало. «Вот даёт!» — подумал Солнышкин. Антарктида уже дышала в лицо.
      Неожиданно раздался такой грохот, что Солнышкин присел на ступеньку трапа. И увидел занятную картину: по коридору, жонглируя кокосовыми орехами, бегал Бурун. Один орех вертелся у него на носу, другой — на указательном пальце. Но вот орехи покатились по палубе, и океан загудел с особенной силой… Боцман расстелил у стенки коврик и, став на четвереньки, сделал стойку на голове. Через минуту он отряхнул руки, потёр лысинку и, поглядывая на то место, где только что были его собственные ноги, ласковым голосом сказал:
      — Молодец, Мишенька, хорошо послужил, получай угощение!
      Направившись в каюту к Солнышкину и Перчикову, Бурун с оглядкой вытащил оттуда ещё один орех. Боцман репетировал номер: «Антарктический боцман Бурун с любимыми медведями».
      — Вот это да! Вот так угощение! — сказал Солнышкин.
      От неожиданности Бурун выронил орех и, подскочив, заработал ногами, как велосипедист.
      — Значит, угощаешься?
      У Буруна язык прилип к нёбу, но он всё-таки выдавил:
      — Это не я… Это Мишенька.
      — Хороший Мишенька, — сказал Солнышкин, оглядев Буруна с ног до головы. — Значит, воруешь, грабишь вождя островитян? — И, усмехнувшись, он свистнул: — Верный, Верный, Верный!
      Из столовой раздался лай. Боцман вцепился Солнышкину в руку:
      — Что ты! Я же для наших медведиков!
      — Знаем мы этих медведиков, — сказал Солнышкин и прошёл мимо.
      Только теперь Бурун почувствовал, что ради медведей совершил преступление. И перед кем?
      Перед друзьями! Чего бы он не сделал, чтобы орехи лежали снова на месте!
      — Солнышкин, прости! Прости, Солнышкин! — бросился боцман вдогонку. — Может, тебе что-нибудь нужно сделать, а?
      — Сделать? — Солнышкин остановился и посмотрел на боцмана. — А можешь ты сделать, — спросил он, — из одного человека настоящего матроса?
      — Конечно! — крикнул Бурун. — Послушай, — спохватился он, — а боцманом он стать не хочет? — Старый боцман собирался уходить в цирк и подыскивал себе замену.
      — Конечно, хочет, — сказал Солнышкин.
      — А где же он? — тихо спросил Бурун. И Солнышкин кивнул на каюту старого Робинзона.
      Боцман присвистнул от радости и сделал стойку на руках. Из Робинзона он был готов сделать самого адмирала!
      — Тогда пошли к нему! — сказал Солнышкин.
      — Пошли! — согласился Бурун, и оба, как по команде, повернулись налево.
      Но дверь каюты открылась, и на пороге появился старый инспектор.
      — Спасибо, друзья! — с улыбкой кивнул Робинзон и приподнял фуражку. Он слышал весь разговор. — Спасибо. — Старику была приятна дружеская забота. — Правда, становиться боцманом, — улыбнувшись, сказал он, — я думаю, мне не имеет смысла. Но матросскому делу у Буруна я подучусь охотно!
      И Робинзон ещё раз приподнял фуражку. Во-первых, его знания могли очень пригодиться юным морякам из будущего Дворца пионеров. А во-вторых, мистер Понч ещё не отменял предложения.
     
      НОВЫЙ ПОРТРЕТ СТАРОГО РОБИНЗОНА
     
      Пока Робинзон, Солнышкин и Бурун занимались в подшкиперской вязкой морских узлов, над палубой «Даёшь!» посвистывал ветер и носились хлопья крупного полярного снега.
      И когда все трое вышли на палубу, пароход походил на лёгкий новогодний сугроб. На поручни намерзал лёд. На винтах, издавая звон, висели сосульки. Но самая большая торчала под иллюминатором Морякова, так как капитан никогда его не закрывал.
      — Убьёт! — ахнул Бурун. — Кого-нибудь убьёт! Нужно немедленно срубить. — И, побежав в подшкиперскую, он вернулся с киркой и подвеской в руках.
      — Полезу я, — сказал Солнышкин.
      — Почему это ты? — хватая ртом снежинки, удивился Бурун, который очень хотел показать Робинзону настоящую морскую работу.
      — Потому что я моложе! — сказал Солнышкин.
      — Так, по-твоему, я стар? — повернулся к нему возмущённый Бурун.
      Снежинки испуганно отлетели от него в сторону.
      Кажется, готов был разгореться лёгкий скандал, но тут вмешался Мирон Иваныч:
      — Позвольте-ка мне взяться за это дело! — Старому Робинзону хотелось доказать, что он ещё тоже годится на серьёзное дело.
      — Вам? — спросил, мигая, Бурун.
      — Да! — Робинзон привычным движением взялся за кирку.
      А Солнышкин бросился наверх привязывать подвеску.
      «Даёшь!» взбегал с волны на волну. Капитан Моряков быстро ходил по рубке. Антарктическая прохлада бодрила его. Среди летящего снега ему то и дело виделись мужественные лица членов его экипажа, и капитану хотелось скорей взяться за краски. Именно таким — среди брызг и штормового ветра — Моряков мечтал написать портрет старого Робинзона.
      Он спустился в каюту, взял палитру, кисть и, напевая «Что это, братцы, за пароход?», направился к стоящему у иллюминатора холсту. Внезапно капитан пошатнулся. В иллюминаторе стоял великолепный портрет Робинзона! Моряков тряхнул головой, но видение не пропадало. Прекрасный портрет, выполненный рукой настоящего художника! Старик сидел среди красивых ледяных наплывов и работал киркой. В робе, с развевающимися от ветра волосами и брызгами на лице.
      — Неужели я его уже написал? — изумился капитан. — Интересно! — нахмурился он. — Вот только нос старику я, кажется, немного испортил!
      Моряков поднял кисть, взглянул исподлобья на портрет и посадил на переносицу старику алый мазок.
      Портрет вдруг мигнул и улыбнулся.
      Да, свежий воздух и вдохновение творили сегодня с Моряковым что-то невероятное! Он нагнулся к портрету поближе, и в это время старик вытер только что посаженное пятно. Портрет спорил с художником! И тут в иллюминатор просунулась настоящая живая рука.
      Моряков мягко упал в кресло. Минуту он посидел молча, а потом воскликнул: «Боже мой!» — и засмеялся. Но в следующую минуту он энергично поднялся:
      — Мирон Иваныч, не двигайтесь! Не двигайтесь! Это будет моё лучшее произведение!
      Внизу, приплясывая на снежном ветру, Солнышкин и Бурун вздыхали:
      — Интересно, что он так долго там делает?
      Робинзон скалывал лёд, а Моряков писал самое лучшее в своей жизни полотно.
      Сейчас оно висит в Океанском морском музее напротив входа.
      И когда бывалые моряки заходят туда, они вдруг останавливаются и говорят:
      — Здравствуйте, Мирон Иваныч! — И почти все удивляются, потому что не слышат ответа: до того, как уйти в плавание, старый Робинзон всегда был очень вежливым.
     
      НА ГОРИЗОНТЕ АЙСБЕРГИ
     
      Пионерчиков был в восторге от Перчикова. Отказаться от целого острова, проявить себя таким дипломатом, получить титул вождя племени и ни капельки не задрать нос! Это было по-пионерски. Это было по-товарищески. Пионерчиков просто влюбился в Перчикова и готов был делиться с ним любой радостью и печалью.
      Однажды вечером, когда Солнышкин и Перчиков под вой ветра перебирали кораллы, раскрасневшийся юный штурман вбежал к ним в каюту в сверкающей от снега шубе и крикнул:
      — Перчиков, я, кажется, напишу стихи!
      — Это здорово, — сказал Перчиков. — Но о чем?
      — Не о чём, а о ком, — возразил Солнышкин, и лежавший рядом Верный завилял хвостом.
      — О ком? — вдруг покраснев, спросил Пионерчиков.
      — Знаем, — усмехнулся Солнышкин. И пёс весело взвизгнул: он-то знал, кто угощал его каждый день вкусными косточками. Да и вся команда видела, как старательно помогает Пионерчиков буфетчице Марине наводить порядок и убирать посуду, но все только по-доброму улыбались: вот это по-пионерски!
      И лишь артельщик из-за угла как-то противно произносил своё любимое «хе-хе».
      — Ну и хорошо, что знаете, — вспыхнул Пионерчиков, — а я всё равно напишу стихи.
      — Правильно, — сказал Перчиков.
      — Я просто не знаю, что со мной случилось. — Глаза у Пионерчикова загорелись. — Но я бы для неё обошёл все океаны, я бы для неё показал такие фигуры на коньках!
      — Среди айсбергов, — заметил Солнышкин.
      — И среди айсбергов! Жаль, только, нет коньков!
      — И айсберга тоже! — ухмыльнулся Солнышкин.
      Но сказал он это явно преждевременно.
      Сверху раздался свисток вперёдсмотрящего, и сумрак озарился таким светом, будто в небе повис светляк в тысячу ватт. В каюте повеяло внезапным холодом.
      Прямо перед «Даёшь!» возник откуда-то громадный айсберг.
      — Осторожно! — кричал Моряков.
      Все выбежали на палубу. Солнышкин схватил копьё Перчикова и вонзил в льдину. Моряков уже упирался в неё руками и толкал вперёд. И только Пионерчиков, увидев у борта Марину, остановился, готовясь заслонить её от опасности, но наткнулся на сердитый взгляд и так налёг на льдину, будто в нём сидели сразу три Пионерчикова.
      Над пароходом навис самый настоящий антарктический айсберг.
      Он тихо покачивался в воде, словно рассматривая, кто это ему повстречался.
      Бока его были так отполированы, что могли заменить зеркало. Солнышкин видел, как в его копьё с той стороны упирается копьём такой же Солнышкин. Морякова толкает такой же Моряков, а Федькина — Федькин.
      И вот в этот-то момент в глубине зеркала Солнышкин заметил стоящих рядом Пионерчикова и Марину…
      Он ещё сильней налёг на копьё.
      Наконец айсберг остался позади. Тогда Солнышкин, посмотрев на Пионерчикова, сказал:
      — Всё ещё танцуете на айсберге? Жених и невеста!
      Пионерчикову сразу расхотелось писать стихи.
      — Солнышкин, Солнышкин! Вот этого я уже не ожидал, — закачал головой Моряков.
     
      «ЛАСТОЧКИ»? «СНЕГУРКИ»? «НОЖИ»?
     
      Солнышкин сбросил сапоги и, грустно шмыгая носом, пошёл греться поближе к машинному отделению, от которого тянуло теплом, как от хорошей домашней печки. Он прислонился спиной к горячей переборке и задумался.
      Ту-ту-ту… — постукивала машина. Ту-ту-ту… — постукивали у Солнышкина в голове горькие мысли. Ему хотелось пойти к Пионерчикову, извиниться и сказать что-нибудь очень хорошее. Но ведь не скажешь: «Пионерчиков, вы не жених и невеста»! Пионерчиков ещё больше обидится! Вот если бы рядом был магазин, пошёл бы, купил коньки и…
      До Солнышкина донёсся длинный весёлый звук: дз-з-з… — и из токарной мастерской, как из шланга, посыпались искры. В глазах у Солнышкина тоже сверкнули искры, и он бросился в токарку. Там стоял Мишкин. Он вытачивал какой-то болт, напевая федькинскую песню: «Плавали, братцы, знаем!» Перед ним, рассыпая метеориты, вертелись наждачные колёса, работал станок, гудела паяльная лампа.
      — Слушай, Мишкин, — сказал Солнышкин, — ты всё можешь выточить? — И глаза у него сверкнули, как новенькие, пахнущие маслом «снегурки».
      Огромный Мишкин выключил рубильник и удивился такому вопросу.
      — Пароход могу выточить! — сказал Мишкин и поправил берет. — Не веришь? — И он взял замасленными руками кусок болванки, будто именно из неё собирался сработать новенькое судно.
      Но Солнышкину не нужен был пароход.
      — А коньки можешь сделать? — спросил Солнышкин.
      — Собираешься установить антарктический рекорд? — захохотал Мишкин.
      — Не я, — сказал Солнышкин. И он поделился с машинистом своими печалями.
      — Ха-ха, нашёл печаль! — рассмеялся Мишкин. — Так это же дважды два! Тебе что — «ласточки», «снегурки», «ножи»?
      — Какие-нибудь, — усмехнулся Солнышкин.
      — Ну ладно, сделаем коньки марки «Даёшь!», — подмигнул Мишкин и запустил станок.
      Из-под резца на пол побежали горячие стружки. С их дымком незаметно улетучивались все грустные мысли Солнышкина и, как новенькие коньки, возникали бодрые, лёгкие, радостные… Всё звенело, грохотало и пело вместе с Мишкиным: «Плавали, братцы, знаем!»
      — Включай наждак, — сказал Мишкин и передал Солнышкину два горячих бруска. — Затачивай.
      Круги завертелись. Солнышкин приложил к ним полозья, и среди искр, как ракеты среди метеоритов, заблестели маленькие коньки необычной формы.
      Скоро ликующий Солнышкин вышел из мастерской со свёртком под мышкой. Он огляделся, открыл дверь в каюту Пионерчикова и положил свёрток прямо на кровать. Потом подумал и написал на бумаге: «Тысяча рекордов!»
      Солнышкин представил шумные трибуны стадиона, мерцающий лёд, на котором Пионерчиков выписывает самые фантастические фигуры, и внезапно сник. На одной из трибун он увидел Марину, улыбающуюся Пионерчикову…
      «Ну что ж… Пусть улыбаются, — вздохнул он. — Людям нужно делать добро. Пусть себе улыбаются. А у меня найдутся дела поважней». И он посмотрел в иллюминатор. Скоро должна была показаться Антарктида.
     
      ТРОПИЧЕСКИЙ ПЛЯЖ ДОКТОРА ЧЕЛКАШКИНА
     
      Обида, нанесённая Солнышкиным, не погасила энергии Пионерчикова. Наоборот, ему ещё больше захотелось сделать что-нибудь хорошее, ну хотя бы организовать весёлый концерт самодеятельности, который немного развлёк бы загрустивший экипаж. На другом судне для этого потребовался бы целый год. Но юный штурман плавал на знаменитом пароходе «Даёшь!».
      Через полчаса красный уголок был набит зрителями и артистами, как троянский конь греками, и каждому не терпелось броситься на сцену. Только Бурун и Робинзон оставались вдвоём возле подшкиперской: Робинзон вязал морские узлы и порой поглядывал в трубу на проплывающие вдали льдины, а Бурун готовился к цирковым выступлениям.
      Первым на сцену вышел Федькин. Он поправил усики, достал из кармана крохотную губную гармошку и объявил «Антарктический вальс».
      — Ишь ты, уже успел соорудить! — пробасил машинист Мишкин.
      Команда притихла. Но ко всеобщему недоумению, Федькин не стал играть, а направился к иллюминатору. Открыв его, он приложил гармошку к ободку, и в тот же миг в зал полилась удивительная мелодия. Зрители поднялись с мест. Солнышкин подлетел к иллюминатору. Никаких фокусов! За бортом вальсировали белые, зелёные, голубые льды, а в федькинскую гармошку весело дул свежий ветер.
      Перчиков заёрзал на месте. Это стоило записать на магнитофон! Пусть бы потом весь мир отгадывал, какой гений создал эту музыку.
      Но радист не мог отлучиться: следующим номером был танец туземцев с острова Тариора в исполнении вождя племени.
      Всё шло чудесно. Пионерчиков жалел, что сам он не может ничего показать. Вот если бы коньки, вот если бы лёд — он сейчас бы сорвал аплодисменты! И вдруг Пионерчиков вздрогнул: прямо на него из дверей смотрел доктор Челкашкин, как бы спрашивая: «А почему не пригласили меня?» Он появился в зале в тот момент, когда Перчиков вышел на сцену. И горячий танец вождя островитян напомнил ему, что не мешало бы позагорать под пальмами.
      — Я надеюсь, мне тоже можно выступить? — обратился к штурману доктор.
      — Как решит публика! — растерянно произнёс Пионерчиков. Лично он уже насмотрелся докторских выступлений!
      — Так разрешите? — спросил Челкашкин, закатывая рукава.
      — А чем вы нас порадуете? — спросил Моряков, сидевший в углу у окна.
      — Сеансом массового гипноза! — ответил доктор.
      — Пускай! — закричали в зале. — Пускай!
      — Неужели получится? — полюбопытствовал капитан.
      — Увидите! — ответил доктор. — Только кто же пойдёт ко мне в ассистенты? Может быть, вы? — спросил он у Пионерчикова.
      «Ну уж нет! Хватит!» Пионерчиков почувствовал, как в горле у него клокочет негодование, и бросился к выходу под добрую усмешку доктора. На это никто не обратил внимания. Тем более что ассистент тут же нашёлся.
      — Я! — крикнул Солнышкин и выбежал на сцену.
      — Только откройте, пожалуйста, все иллюминаторы, — обратился к зрителям Челкашкин и снял пиджак. — Жара невыносимая!
      Солнышкин открыл иллюминаторы.
      — Ну и зной! — снова сказал Челкашкин и вытер платком лысинку. — Мы что же, капитан, повернули снова к тропикам?
      В зале кое-кто тоже почувствовал жару. Моряков смущённо выглянул за борт и, расстёгивая громадный китель, пожал плечами:
      — Действительно, тепло. Курс тот же, но какие изменения в климате! Песок, пляж! Не может быть!
      — Может! — сказал Челкашкин. — В наше время всё может. Тут не гипнотизировать, а загорать надо.
      Сняв брюки, он подложил их под голову и растянулся на сцене.
      Стоявший рядом с ним Перчиков, повертев головой, сказал:
      — Кажется, я прибыл на свой остров. Пора приступать к правлению! — И, воткнув в палубу копьё, он улёгся рядом с доктором.
      В зале, вытирая платками щёки и лбы, зрители развешивали на спинках стульев пиджаки.
      Федькин сорвал с себя сингапурскую куртку. Антарктический ветер насвистывал ему знойную мексиканскую мелодию.
      А Солнышкину показалось, что вокруг него плещет вода лагуны и среди раковин что-то заманчиво мерцает…
      — Жемчужина! — И он нырнул со сцены. Но жарче всех стало Челкашкину. Гипноз подействовал на него самого так сильно, что у доктора от зноя с лопаток полезла кожица.
      — Здорово печёт! — сказал он и перевернулся на бок.
      В это же самое время в рулевой у штурвала Петькин сбросил штаны и рубашку, а два юных штурмана, потирая глаза, сказали в один голос:
      — Да ведь это же Гибралтар! Перед ними высилась громадная знойная скала.
      — Швартуемся? — спросил Петькин, которому страшно хотелось выкупаться. — Сколько до берега?
      — Милей больше, милей меньше, — перепутав всё на свете, сказал Тютелька в тютельку.
      — Да вот он! Тютелька в тютельку! — крикнул Милей больше, милей меньше.
      И «Даёшь!» сонно ткнулся носом в громадный айсберг. Петькин от толчка вылетел из рубки в воду.
      — Ну и жара! — крикнул он.
      А на баке, под айсбергом, расположились два старика. Бурун разлёгся в одних трусиках, чтобы подлечить старый радикулит. А Робинзон прохаживался в брюках и тельняшке и удивлялся обилию первоклассных пляжей посреди Антарктиды.
      — Хорошо припекает, — потягиваясь, сопел Бурун и потирал поясницу.
      — Можно бы даже чуточку попрохладней, — говорил Робинзон и прикрывал лоб своей знаменитой мичманкой.
      Теперь только не поддавшийся гипнозу Пионерчиков бегал в отчаянии по палубе. На беспечный пароходик со всех сторон надвигались холодные, грозные глыбы льда. Два айсберга, как небоскрёбы, сходились уже над ним, готовые раздавить его, а впереди лежало большое, сверкающее от солнца ледяное поле. Пока команда посапывала под горячим солнцем доктора Челкашкина, «Даёшь!» забирался в ловушку.
      Но вот, разомлев от тропических лучей, Челкашкин повернулся на другой бок и заснул. И в тот же миг все знойные видения разлетелись. Действие гипноза кончилось.
      Моряков в одних трусах выскочил на палубу, за ним бежал Солнышкин, и, потрясая копьём, подпрыгивал Перчиков. Кажется, наступало время подавать сигнал 808.
      И трудно сказать, чем кончилась бы эта книга, если бы Пионерчиков не показал лучший номер сегодняшнего концерта. Раскрасневшийся штурман бросился в рубку. Щёки его пылали, как два артековских костра, он крикнул в машину: «Полный назад!» — и судно отпрянуло, набирая расстояние для разбега. Впереди сверкал самый большой каток в мире, будто ждал самого большого рекорда. Пионерчиков стал к штурвалу и скомандовал:
      — Полный вперёд!
      «Даёшь!» разогнался и со свистом влетел на ледяное поле. Он сделал рывок, описал, как фигурист, гигантскую восьмёрку и, словно со стапелей, скатился в голубоватую воду. Айсберги качнулись, стукнулись лбами и, как от взрыва, разлетелись в разные стороны. Вокруг гремело и свистело, на лёд сыпались сверкающие осколки, и среди этого шума раздавался писк: это догонял свой пароход слетевший с палубы Петькин.
      Впереди, насколько хватал глаз, лежал, сверкая солнечными огнями, бесконечный белый материк. В глубь его далеко-далеко тянулись чёрные ручейки. Это шли на гнездовье большие королевские пингвины. Справа виднелись бульдозеры, тракторы, домишки, и навстречу пароходу бежали люди. А посредине высоко в небо поднимался могучий снежный хребет.
      — Антарктида! — закричал Солнышкин.
      — Брюки, брюки! — спохватился Моряков. А Пионерчиков всё стоял у штурвала и молча смотрел в иллюминатор. Так вот часто и остаются незамеченными мировые рекорды! Ну пусть бы видели даже не все, пусть бы его увидела одна Марина!..
      И только Челкашкин всё ещё продолжал посапывать под горячими лучами тропиков.
     
      САМЫЕ НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ
     
      В другое время такой номер не прошёл бы даром даже Челкашкину, но сейчас со всех сторон к борту «Даёшь!» мчались наперегонки полярники. Куртки их сверкали от инея, ушанки блестели. Впереди всех бежал начальник станции Полярников и кричал «ура!». Снег рассыпался и хрустел под его ногами. Полярников быстро, по-медвежьи вскарабкался по трапу и бросился к Морякову, протягивая крепкие руки. Но на полпути он остановился, охнул и замигал заиндевелыми ресницами.
      — Робинзон! Честное слово, наш Робинзон! — Сбросив шубу, он укутал в неё стоявшего в тельняшке старика и подбросил в могучих руках. — Мирон Иваныч, милый! — Он тоже был воспитанником старого инспектора.
      Начальник станции так долго обнимал старика, что Солнышкин успел привести себя в самый полярный вид. Он уже ходил у борта в бабушкином свитере, в фуфайке, сапогах и, щурясь, всматривался в белые ледяные поля. Они мерно поднимались и опускались вместе с волнами, а там, вдалеке, лежали неизведанные земли и ждали своего открывателя… Конечно, он не Амундсен и не Скотт, чтобы штурмовать полюс. Да и времени на это нет. Но покорить небольшой нехоженый участок Антарктиды и оставить на нём имена друзей он сможет.
      Уж это он докажет обязательно!
      …Солнышкин был готов к походу. Нужно было только выбрать время.
      Но тут до Солнышкина донёсся разговор, который заставил его насторожиться.
      Полярников наконец опустил на палубу Робинзона и обхватил Морякова.
      — Ну и здорово это ты, — сказал он, — здорово! Прямо через льды! Это может только Моряков. И правильно!
      — Во-первых, это не я, — отказался от похвалы Моряков, — а во-вторых, кажется, это не очень правильно.
      — А я говорю — правильно! — крикнул Полярников. — Вон погода какая. Сейчас ящиками только и жонглировать. Завтра кончать разгрузку, а послезавтра сматывать удочки! С попутным ветерком!
      Слова вылетали, как льдинки, и под ногами скрипел уже холмик снега.
      «Завтра, послезавтра!» — насупился Солнышкин. Молниеносный срок явно угрожал его планам: попробуй открой что-нибудь за один день!
      — Позвольте, но, кажется, скоро наступит ночь, — вмешался Робинзон.
      — Посмотрите на часы, Мирон Иваныч, — засмеялся Полярников и, сняв варежку, показал Робинзону на циферблат.
      Стрелки отмерили половину первого ночи. Но солнце лежало на льдах и совершенно не собиралось катиться за горизонт. Над Антарктидой сиял полярный день. А за торосами среди снегов поднимал три острые вершины высокий горный хребет.
      Это Солнышкина немного ободрило. Кое-что можно было ещё придумать!
      Пусть невозможно сейчас добраться до неизведанной земли. Но эти три вершины он одолеет. Пусть на карте не будет пока «земли… Перчикова». Но разве это плохо звучит: «пик Перчикова», «пик Робинзона», «пик… Марины»? Солнышкин затянул покрепче ремень и решительно одёрнул свитер.
      — Ну, за дело, за дело! — крикнул Полярников.
      И Солнышкин взялся на работу.
      Федькин подавал краном грузы. Моряков командовал: «Вира!», «Майна!», а Солнышкин с Полярниковым оттаскивали в сторону ящики и бочки. Рядом пыхтели Петькин и Бурун, трудились Ветерков и Безветриков. Робинзон помогал Пионерчикову укладывать ящики на вездеход.
      За каких-нибудь полчаса все так разогрелись, что под ногами стал подтаивать двухметровый лёд. Зато возле Федькина трещал такой мороз, что наконец лопнули гайки крана.
      Работа стала. Моряков рассердился. Полярников задумался. Но Солнышкин торопился, ему было некогда.
      — Лопату! — потребовал он, натянул варежки и, бросившись к борту, стал подгребать снег к пароходу.
      — Вот это смётка! — похвалил его Полярников, пропав на секунду в облаке пара, и заторопился на помощь.
      Через несколько минут у парохода поднималась великолепная снежная гора, и по ней на лёд летели бочки и мешки, корзины и ящики. На ящике с леденцами мчался вниз Солнышкин.
      — Берегитесь! — крикнул он, с ужасом заметив, что летит под ноги бегущим навстречу ему полярникам в одинаковых меховых комбинезонах и нерпичьих шапках. — Берегитесь!
      — Осторожно! — погрозил ему Полярников, представляя молодых людей Морякову. — Это наши соседи, представители американской фирмы холодильных установок. Изучают вопрос, как из антарктического мороза делать деньги. (Оба представителя согласно кивнули.) А вон их шеф: глава холодильной торговой фирмы доктор Хапкинс.
      Рядом с Моряковым, тяжело дыша, остановился настоящий меховой мешок, из которого блеснули маленькие глазки.
      Хапкинс едва поклонился, не вынимая рук из карманов. Это было не по-морски. Это было просто невежливо.
      Полярников отвернулся. Моряков кивнул и тут же отправился к борту. Солнышкин налёг руками на ящик и поехал дальше. Рядом с ним покатили бочку молодые представители фирмы холодильных установок.
      Глава фирмы остался на снегу один, как суслик у норы. Но глазки его быстро шарили по всем закоулкам среди ящиков. И вдруг они остановились, вспыхнули. А сам Хапкинс, распахнув объятия, энергично бросился вперёд с криком:
      — О, мистер Стёпка!
      Ворочавший ящики артельщик обернулся на крик и сорвал с затылка шапку:
      — Мистер Хапкинс!
      — Доктор Хапкинс, — поправил его управляющий фирмы.
      —Хе-хе, «доктор»! — весело хихикнул Стёпка. — Когда вы лет пять назад торговали в вашей лавочке в Сан-Франциско, вы не были никаким доктором. Помните, как вы меня чуть не ограбили?
      Хапкинс оглянулся и сказал:
      — Да, хорошие были времена… Вы привозили отличную контрабанду!
      Теперь оглянулся артельщик и прикрыл ладонью три золотых зуба.
      — Но, — вздохнул Хапкинс, — лавочки давно уже нет. Зато, — он важно вскинул голову, — есть торговые заведения в Сан-Франциско и Нью-Йорке, Чикаго и Рио-де-Жанейро!
      «Вот как!» — призадумался Стёпка и вдруг многозначительно спросил:
      — Хе-хе, мистер Хапкинс, забудем старое. Скажите лучше, сколько вы мне заплатите, если я вам кое-что покажу?
      — Ну, мистер Стёпка, десятка долларов я, конечно, не пожалею! — Хапкинс великодушно улыбнулся.
      — А если очень интересное?
      — Ну, сто долларов! — расщедрился директор торговой фирмы. Да и стоило ли скупиться со старым знакомым!
      — Ну, а если очень, очень интересное?
      — Ну, на тысяче наконец сойдёмся! — воскликнул Хапкинс: зря артельщик, наверное, не хвастает.
      — Посторонись! — раздался вдруг крик, и Солнышкин пролетел мимо разговаривающих на громадном ящике.
      — А если это будет более чем интересно? — приблизился к Хапкинсу артельщик.
      — Вы станете моим компаньоном, — с усмешкой сказал Хапкинс.
      Артельщик повернулся лицом к лежащему на льдине солнцу и приоткрыл фуфайку.
      Сунув внутрь нос, доктор Хапкинс покачнулся и прошептал:
      — Нью-Йорк! Сан-Франциско! Рио-де-Жанейро!
      На груди у артельщика в целлофановом мешочке сверкнула жемчужина, равной которой не видел весь мир!
      — Ну что? — спросил артельщик. — Сколько вы назовёте теперь?
      — Дайте подумать! — сказал Хапкинс, и глаза у него хитро блеснули. Ни за какие такие штуки он платить не привык. Доктор всегда находил способ опустить их в свой карман совершенно даром.
     
      СОЛНЫШКИН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ
     
      Утро встретило команду «Даёшь!» отчаянным морозом. Пар валил изо рта такими клубами, что ими можно было жонглировать. Стоило только зазеваться, и носы хрустели, как леденцы, а уши трескались, как морозные стёкла. Поэтому все работали с особенным усердием, и, когда Солнышкин поднялся наконец на палубу отдохнуть, большая часть груза лежала уже внизу.
      Моряков и Полярников не уходили ни на минуту.
      — Надо торопиться! — кричал Полярников. — К вечеру может разыграться пурга!
      «Надо торопиться», — тревожно подумал Солнышкин и оглядел горизонт.
      Солнце словно примёрзло хвостиком к льдинам и, сердясь, становилось всё красней и красней. Вокруг него вертелся и насмешливо посвистывал ветер.
      Маленькие пингвинчики сбивались группками и, как второклашки, толкали друг друга в бока, пробуя согреться. Но ни одного «императора», которого Солнышкин мечтал привезти для Дворца пионеров, здесь не было.
      — Ничего, за ледником их тысячи! — решил Солнышкин, потирая нос.
      Он взглянул на бронзовый компас. Стрелка неуверенно клонилась из стороны в сторону.
      «Колеблется старик», — подумал Солнышкин. Но впереди ярко горел величественный голубой ледник, а три вершины свысока смотрели прямо на Солнышкина: решится или нет? И Солнышкин вышел в путь.
      «Хе-хе, интересно, — подумал съехавший на ящике Стёпка, — интересно, куда это он смотрит? Что он там разглядел?» И решил не отставать. Не будь Солнышкина, вряд ли у него на груди покачивалась бы сейчас жемчужина. И артельщик двинулся за ним.
      Снег так скрипел под ногами, что ни тот, ни другой не заметили, как за ними отправился в путь ещё один искатель удачи. Он был в тяжёлой волчьей шубе. Ни Солнышкин, ни пингвины его, видимо, не интересовали. Но с артельщика он не спускал маленьких шакальих глазок.
      Сверкал снег, все трое быстро удалялись от парохода и становились похожими на больших чёрных пингвинов.
     
      ДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА. РУКУ
     
      Солнышкин бежал вперёд, как лёгкий маленький паровозик. Пар отлетал от него вправо, потому что слева, с океана, дул сильный ветер. Но скоро «паровозик» стал странно подпрыгивать и отбивать ногами «летку-енку». Треща на морозе, перед ним вырастали глыбы льда. Они сверкали и переливались цветными огнями, будто доказывали, что им тоже можно дать любое имя и вовсе незачем идти далеко. Но Солнышкину были нужны настоящие вершины. Он, покрякивая, торопился вперёд и думал, какую вершину лучше штурмовать первой… Ту, что справа, он назовёт именем Перчикова, среднюю, конечно, именем Робинзона, а ту, что слева…
      Солнышкин перепрыгнул через полынью и ткнулся носом в ледяную гору. Она, как волна, взлетала вверх, а где-то за ней поднимался величественный хребет с тремя вершинами. Ветер подталкивал покорителя гор и заранее трубил победу.
      — Вперёд! — крикнул Солнышкин сам себе и… скатился вниз. — Ничего, плавали! — сказал он, разбежался и с ветерком, как на коньках, промчался снизу вверх. — Есть! — Он вцепился пальцами в верхушку бугра, подтянулся и приоткрыл рот…
      Хребет вместе с вершинами отодвинулся километров на пять в глубь континента. А по всему белому пространству курилась позёмка, сквозь которую виднелись настоящие королевские пингвины, настоящие «императоры». Солнышкин подул на пальцы, ударил сапогом о сапог, но отступать не собирался. Жаль только, мало времени!
      Он уже свесил ноги вниз, готовясь к прыжку, как вдруг за его спиной раздался голос:
      — Хе, хе, Солнышкин, дай, пожалуйста, руку!
      Он повернулся. Сзади него с сизыми от холода щеками цеплялся за лёд толстый артельщик. Солнышкин удивился.
      Артельщик тоже торопился к хребту. Он протянул руку, и Стёпка, взобравшись, пропыхтел:
      — Я с тобой, Солнышкин!
      — К хребту?
      — Да! — кивнул артельщик. В последнее время он проявлял, хе-хе, удивительную заботливость и внимание.
      — Тогда быстрей! — крикнул Солнышкин. Они свесили с бугра ноги, и вдруг сзади опять раздался голос:
      — Гив ми ё хэнд!
      Солнышкин подпрыгнул и, балансируя на верхушке, открыл рот. Артельщик с удивлением выкатил глаза. Вверх по склону летел доктор Хапкинс, подыскивая слова для перевода: «Дайте, пожалуйста, руку».
      Солнышкин и Стёпка втащили его наверх.
      — И вы тоже? — косясь на доктора, спросил Стёпка.
      — Йес! Йес! — воскликнул Хапкинс.
      — Пошли! — скомандовал Солнышкин. Времени оставалось в обрез. Он приготовился к прыжку и вдруг замер.
      Пока он втаскивал наверх нежданных попутчиков, равнину захватила такая густая метель, что «императоры» виднелись в ней еле заметными тёмными пятнами. Они отступали от океана, как матросы, потерпевшие кораблекрушение. А волны холодного снега догоняли, захлёстывали и сбивали их с ног. Птицы шли, и казалось, у них нет сил выбраться на берег. Падали птенцы, а взрослые метались в поисках укрытия.
      — Сюда! — крикнул Солнышкин. — Сюда! Но сзади него за спиной раздался знакомый тревожный гудок. Солнышкин оглянулся. Там, у парохода, тоже наступала пурга. Она заматывала в снежный кокон кончик мачты и красный флажок. «Даёшь!» спрятал нос в сугробы. Теперь только за бугром, на котором стоял Солнышкин, оставался ещё тихий, скрытый от пурги уголок.
      А путь к хребту уже совсем исчезал за белой, беснующейся завесой.
      — Кажется, пора домой! — крикнул артельщик.
      «К вершинам, к вершинам!» — вздохнул Солнышкин, но вслух твёрдо сказал:
      — На помощь птицам. — И, держась за руку артельщика, бросился вниз.
      Артельщик ухватился за Хапкинса и едва не полетел в гущу пингвиньего лагеря.
      — Черт бы тебя побрал, — глотая снег, прохрипел артельщик, — в такой кутерьме не только ничего не найдёшь, но ещё потеряешь! — Он схватился за грудь.
      — На месте? — шёпотом спросил Хапкинс, протянул к нему руки.
      Стёпка испуганно отодвинулся и промолчал. Он уже подумывал об обратном пути, но его остановил крик:
      — Держи!
      Солнышкин поднимал тяжёлого пингвина. А вокруг него уже толкались десятки громадных белогрудых птиц с короткими чёрными крыльями.
      — Этого курятника мне только и не хватало! — проворчал Стёпка, передавая пингвина Хапкинсу, который так и дырявил своими глазками его фуфайку.
      — Быстрей, быстрей! — кричал Солнышкин попутчикам и подсаживал ещё одного пингвина. Руки закоченели, пурга била в лицо, и Солнышкину казалось, что у него внутри всё покрывается инеем, как кран у водопроводной колонки, но он не отходил от птиц.
      — У, чтоб вы провалились! — всхлипывал артельщик. — Скоро вы там кончитесь?! — И передавал пингвинов Хапкинсу. Но уходить без Солнышкина, с одним Хапкинсом, ему не хотелось.
      А Солнышкин всё торопил. Солнышкин торопился.
      Наконец стая была переправлена. Теперь оставался один вожак. Он стоял сбоку и смотрел, не потерялся ли кто-нибудь в этом вихре. Как капитан, он собирался уходить последним.
      — Пошли! — быстро сказал Солнышкин. Вожак стоял на месте. — Пошли! — Солнышкин тронул его за крылышко.
      Громадный пингвин уронил голову ему на плечо. Солнышкин тревожно наклонился к его груди и услышал, как там что-то колыхнулось тихо-тихо.
      — Держись! Держись! — прикрикнул Солнышкин. Он оглянулся и вздохнул.
      Там, за пургой, оставался хребет, оставались безымянные вершины, до которых он сумел бы дойти. Ни антарктического снега, ни мороза, ни ветра Солнышкин не боялся. Но оставить в беде погибающую птицу Солнышкин не мог.
      — Держись! — сказал он, взваливая пингвина на спину, и тут увидел, как из лап птицы выкатилось большое светлое яйцо. Оно было ещё тёплым и в лёгких пушинках.
      Солнышкин хотел было протянуть его артельщику, но передумал, опустил яйцо за пазуху, под свитер, и полез в гору.
      Снег всё злее впивался в лицо, голова звенела, как колокол, но Солнышкин поднимался вверх. Наконец он поднялся на верхушку торы, выставил вперёд ногу и… полетел в пропасть. Артельщик покатился за ним, а сзади, цепляясь за артельщика, делал сальто мистер Хапкинс.
     
      СОЛНЫШКИН ПРОДОЛЖАЕТ ПУТЬ
     
      Солнышкин высунул голову из сугроба и встряхнулся. Перед глазами мелькнули и пронеслись миллионы белых хлопьев. Рядом выбирался из снега артельщик, а чуть дальше ворочался снежный ком, из которого торчали руки мистера Хапкинса.
      — Яйцо! — вскрикнул испуганно Солнышкин, но провёл рукой по свитеру и успокоился.
      — «Яйцо»! Тут из самого чуть яичница не получилась! — ворчал Стёпка.
      — Идём скорей! — сказал Солнышкин. Он посмотрел на птицу и, сняв фуфайку, укутал в неё пингвина. Самому ему оставался бабушкин свитер.
      — Хе-хе, зачем торопиться? Лучше один выговор, чем две сломанные ноги, — отмахиваясь от снега, промычал артельщик. — Зачем т-т… — И вдруг он схватился за ворот. На шее болтался обрывок шнурка! Стёпка бросился к Хапкинсу. Но, нащупав что-то под рубахой, немного успокоился и заторопился за Солнышкиным. — Пошли!
      Мороз поджимал так, что коченели носы и на фуфайках трещали пуговицы. Солнышкин спешил к пароходу.
      — Держись! Там Челкашкин в два счёта вылечит, — подбадривал он пингвиньего капитана, не чувствуя, что птица становится тяжёлой. Он с трудом переставлял ноги и, конечно, не слышал разговора, который вели артельщик и бегущий за ним сугроб средней величины, говоривший голосом Хапкинса.
      — Мистер Стёпка, тысяча долларов, пока не выпала.
      — Нью-Йорк, Сан-Франциско, Рио-де-Жанейро! — прохрипел Стёпка и в страхе остановился: жемчужина соскользнула в штанину.
      — Теперь только пятьсот долларов, — пропел «сугроб».
      — Нью-Йорк и Сан-Франциско, — сказал артельщик и плотно сдвинул колени.
      — Сто долларов, — пропищал Хапкинс.
      — Сан-Франциско! — крикнул артельщик и вдруг подскочил, словно сойдя с ума.
      Ощупав штанину, которая выбилась из голенища, он взвыл и бросился назад. За ним, подпрыгивая на коротких ногах, помчался «сугробчик», в котором трудно было узнать директора крупнейшей торговой фирмы.
      — Пропала, пропала! — дрожал артельщик. Он упал на четвереньки и, принюхиваясь к следам, пополз, разгребая вокруг себя снег и льдины.
      У полыньи он остановился и схватил что-то сверкнувшее перед его глазами. Но в ту же секунду в его кулак вцепилась хваткая, вынырнувшая из метели рука.
      — Моя! — прохрипел артельщик.
      — Моя! — взвизгнул из метели мистер Хапкинс.
      Каждый тянул находку к себе, а пурга наметала вокруг снег, и брызги с океана обдавали всё растущий сугроб…
      А Солнышкин пробивался сквозь пургу и нёс на спине большую заснежённую птицу. На секунду он остановился отдохнуть и внезапно услышал, как под свитером что-то громко ударило: тук-тук-тук…
      Солнышкин замер. Толчок раздался снова, и там, где лежало пингвинье яйцо, хрустнула скорлупа, а в бок Солнышкину упёрся твёрдый острый клюв.
      Солнышкин запустил под свитер руку, и в пальцах у него затрепыхалось маленькое пушистое существо. Он услышал, как чисто и нежно пульсирует крохотное сердечко.
      «Живёт!» — улыбнулся Солнышкин. И хотя он очень устал и ему очень хотелось сесть, он ещё быстрей пошёл наперекор вьюге. Но вьюга постепенно меняла направление, кружила, и Солнышкин двигался за ней по невидимому снежному кругу.
      Сквозь снег на него иногда падали лучи садящегося солнца. Тогда на бесконечном снежном полотне возникала его огромная тень. И чем сильнее гудела и выше поднималась метель, тем больше эта тень разрасталась, тем быстрей она шагала по гудящим снегам Антарктиды.
     
      ПОМНИТЬ ТОВАРИЩЕЙ, ПАВШИХ В БОЮ!
     
      Пионерчиков мрачно бегал по коридору. Только недавно он вернулся на судно в чудесном настроении. Он побывал в домике у полярников. Он взял интервью у иностранных гостей. Судно разгрузили в рекордный срок! И это благодаря его другу Солнышкину! И вдруг — беда!
      Пионерчиков и Перчиков облазили все трюмы. Они заглядывали под ящики, под брезент и даже под льдины, но Солнышкина нигде не было.
      В воздухе раздавались тревожные гудки. Пионерчиков покусывал губы, а в голове у него стучали, складывались горькие и мужественные слова. Он совсем не думал о статьях, о законах и ничего не хотел придумывать, но слова сами настойчиво всплывали в голове.
      Внезапно он остановился. С камбуза неслись какие-то сладкие, совсем неуместные запахи. В трагическую минуту кок Борщик беззаботно варил компот! Пионерчиков подскочил к камбузу и захлопнул дверь. Борщик открыл её снова. Хоть это и Антарктида, на камбузе было жарко.
      — Прекратите! — крикнул Пионерчиков.
      Борщик удивлённо пожал плечами. Откуда ему было знать, что его сладкие запахи мешают складываться мужественным и горьким словам? Он хотел что-то ответить, но Пионерчиков вдруг выхватил из кармана клочок бумаги и огрызком карандаша написал:
      Помнить товарищей, павших в бою, Насмерть стоять за команду свою!
      Он прочитал эти строчки и от неожиданности вздрогнул: это были стихи! Самые настоящие стихи!
      Пионерчиков побежал к Перчикову в рубку и, схватив его за руку, снова прочитал только что родившиеся строчки.
      Перчиков взял бумажку, посмотрел ещё раз и повторил вслух:
      — «Помнить товарищей, павших в бою».
      — Да ты знаешь, что ты написал? — сказал Перчиков. — Это закон.
      — Почему? — спросил Пионерчиков.
      — Потому, — приблизился к нему Перчиков, — потому что настоящие стихи — это настоящий закон. От таких слов хочется сделать что-то хорошее!
      Он распахнул иллюминатор. И тут они увидели, как вдалеке, по горам, по равнинам, движется гигантская тень человека, на плече у которого лежит какой-то груз.
      — Солнышкин! — крикнул Перчиков.
      — Солнышкин! — подхватил Пионерчиков. И друзья выскочили из рубки.
      — Есть Солнышкин! — кричали они. И побежали одеваться.
      Пионерчиков открыл свою каюту, бросился к шкафу и заметил на кровати какой-то свёрток. На нём было написано: «Тысяча рекордов!» Штурман развернул бумагу, и перед ним сверкнули удивительные коньки необычной формы. Сердце Пионерчикова вздрогнуло и зазвенело, как утренний горн. Пионерчиков надел бушлат и выбежал на палубу.
      — Бот на воду! — крикнул он и полез вниз по трапу.
      Следом за ним спускался старый Робинзон, за которым с лаем летел Верный. Последним, натягивая ушанку, торопился Перчиков.
      — Пионерчиков, назад! Вернитесь! — раздался сзади голос. Это кричал Моряков. (Только что по его просьбе на поиски пропавших выехал сам Полярников.) — Это не шуточки, Пионерчиков!
      Но голос капитана потонул в порыве метели, уже скрывшей от глаз убегающий бот. Конечно, Моряков и сам бросился бы с ними, но оставить судно он не мог.
     
      ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?
     
      Пурга клонила Солнышкина с боку на бок, как маленькую разбитую лодчонку. Вокруг поднимались волны белого холодного океана, и вихри цеплялись за ноги, как тысячи снежных кальмаров. Солнышкин сделал неверный шаг — он уже не чувствовал ног — и споткнулся. Птица съехала со спины, и только тут он увидел, что глаза пингвиньего капитана уже покрыты белым морозным инеем…
      Стало совсем холодно. Стало так холодно, что даже сама метель взвизгнула от мороза.
      «Надо идти», — подумал Солнышкин, но его ноги примёрзли ко льду, как причальные тумбы.
      — Надо же идти! — крикнул себе Солнышкин, но голова устало сползла на грудь, и на чубчике закачалась льдышка.
      «Вот и всё, — прикрыв глаза, подумал он. — Вот тебе и океаны, и жемчужины. Вот тебе „пик Марины“ и „пик Перчикова“!
      Он протёр кулаком слипающиеся глаза и перед самым своим носом заметил стрелку компаса, которая, как ни странно, указывала: норд! норд!
      «Совсем спятил старый», — грустно усмехнулся Солнышкин…
      И тут у самого его сердца, под ребро, ударил маленький крепкий клюв — и Солнышкин очнулся: «А как же птенец?!» Он опустил руку под свитер, и в ладони у него зашевелилось маленькое пушистое существо. «Как цыплёнок, дома, у бабушки, — подумал Солнышкин, вспомнил свой дом, запах осеннего леса, и ему показалось, что он стоит на лесной дороге рядом с селом, будто ноги его окунулись в тёплую солнечную пыль и что вокруг шумит не метель, а яркая листва на деревьях.
      — Ничего, — сказал Солнышкин, садясь в снег. — Сейчас мы выйдем на дорогу. Вон уже село близко. Вон тракторы едут и лают собаки. А вот моторка тарахтит на реке.
      И действительно, рядом послышался шум мотора, а ещё ближе раздался гул трактора. Это с моря подходил бот Пионерчикова, а по льдам грохотал вездеход Полярникова. И скоро сквозь шум пробился незнакомый голос:
      — Да это же пингвин, мистер Полярников!
      — Но послушайте, господа, разве пингвины ходят в сапогах? — Полярников отвечал выглядывающим из вездехода представителям американской холодильной фирмы, которые отправились на поиски шефа.
      Солнышкин приоткрыл глаз и сквозь хлопья снега увидел над собой доброе лицо Робинзона. И в ту же минуту над его ухом снова раздался голос Полярникова:
      — Снегом! Трите его снегом!
      Щёки Солнышкина лизал Верный. Рядом стоял Перчиков. Он отогревал своему другу руки, а Пионерчиков оттирал Солнышкину уши снегом.
      — Ты на коньках? — спросил Солнышкин, но Пионерчиков только погрозил ему кулаком.
      Пока Солнышкин отогревался, все начали коченеть.
      — А где же Хапкинс и артельщик? — спросил Полярников.
      Солнышкин пожал плечами. Он так и не понимал, куда они делись.
      Но Верный, кажется, Это понимал. Он поднял уши, понюхал воздух и, направляясь к большому торосу у края полыньи, злобно зарычал.
      — Что с ним? -спросил Перчиков.
      — Не знаю, не знаю, — качнул головой Пионерчиков.
      Солнышкин тоже ничего не понимал. Пёс, рыча и нервничая, рыл снег и хватал зубами сугроб. Метель относила его в сторону, но он снова набрасывался на ледяную глыбу.
      — А ну-ка, позвольте, я посвечу фонарём, — сказал Полярников. В антарктическую стужу и днём приходилось на всякий случай носить фонарь. — Кажется, пёс бросается не зря! Там что-то есть.
      — Банка с эскимо, — рассмеялся кто-то из американцев.
      — Господа, это Антарктида! — сказал Полярников, и, словно подтверждая его слова, воющий заряд снега обрушился на замёрзших людей.
      Полярников направил луч фонарика на торос. Все прильнули носами к льдине и оцепенели: в глубине сверкающего льда, злобно вцепившись друг в друга и вырывая что-то из рук, леденели Хапкинс и артельщик. Представители морозильной фирмы вытянули шеи. Такого они не видели даже в самых громадных холодильных установках. Сухонький Робинзон как-то странно прищурил глаз, Полярников вздохнул. И все посмотрели на Солнышкина. Но Солнышкин и сам терялся перед зловещей загадкой.
     
      САМЫЕ СТРАШНЫЕ СЛОВА
     
      Моряков шагал по палубе, засыпанный снегом, как Дед Мороз, и мрачно всматривался в пургу. Борт парохода словно покрыли маленькие живые сугробы: это команда ожидала товарищей. Петькин, закутанный в тулуп, не терял времени, потихоньку ловил на удочку рыбу и относил на камбуз Борщику. Бывалый кок не жалел огня, он специально раскрыл дверь камбуза пошире, чтобы друзья могли по запаху точнее определить обратный курс.
      — Идут! — вдруг сказал Бурун, подставив стуже ухо. Ему послышалось вдалеке лёгкое тарахтенье.
      Моряков покачал головой. Он придумал самые страшные слова, которые он сейчас скажет этому мальчишке Пионерчикову.
      — Идут, — сказал снова Бурун.
      — Неужели? — насторожился Моряков.
      — Милей дальше или милей ближе, — сказал Ветерков, кутая горло, — но идут.
      Тютелька в тютельку промолчал, потому что ничего не слышал.
      Но Моряков уже бросился к борту. Среди льдин толкался маленький бот, на носу которого стоял Пионерчиков.
      — Да вы знаете что?! — крикнул ему Моряков.
      — Что? — спросил Пионерчиков, вобрав голову в плечи. Он ожидал чего угодно.
      Моряков взмахнул рукой, поднял вверх палец и тут увидел сидящего рядом с Перчиковым Солнышкина. Моряков вскинул вверх вторую руку и снова, но уже совсем по-другому, торжествуя, воскликнул:
      — Да вы знаете что?
      Пионерчиков ещё ниже опустил голову.
      И тогда Моряков сказал:
      — Вы, кажется, будете капитаном, Пионерчиков!
      Пионерчиков покачнулся. Этого он, конечно, не ожидал.
      — Но где же остальные? — уже сурово спросил Моряков.
      В это время к пароходу подкатил вездеход, и, прыгая с него на трап, представители холодильной фирмы сказали:
      — Превратились в мороженое!
      — Как это понимать? — удивился Моряков.
      — Так и понимать, — сказал Полярников, застёгивая тёплую собачью куртку.
      Следом за ним из вездехода вышел Робинзон.
      — Но что случилось? — спросил Моряков. И все снова повернулись к Солнышкину, который держал в руке маленького птенца. Но что Солнышкин мог добавить к тому, что видели все?
     
      ОНА ПРИНАДЛЕЖИТ СОЛНЫШКИНУ!
     
      Метель улеглась. Солнце снова лежало на льдинах как ни в чём не бывало.
      Моряков всё ходил по палубе.
      «Что же произошло? Из-за чего они могли поссориться?»— думал он, потирая пальцами лоб.
      — Так что же делать? — спросил Пионерчиков.
      — Разбить лёд! — сказал Бурун.
      — Но это невозможно! — воскликнул Полярников. — Это всё-таки не мороженое. Они так крепко вцепились друг в друга, что их не оторвёшь!
      — А что думает по этому поводу наш доктор? — спросил Моряков, глядя на Челкашкина. — Может, они оживут, если их разморозить?
      — Извините, — сказал Челкашкин, — но современная наука ещё не достигла таких высот. Придётся подождать, — подумал он вслух, — лет двадцать… И вообще я не собираюсь исцелять негодяев.
      — Но ведь вы же врач! Врач, а не судья! — повысил голос Моряков. — Ваш долг помогать любому человеку! Тем более то, что они негодяи, нужно ещё доказать.
      — Так в чём же дело? Что у них случилось? — вернулся к прежнему вопросу Полярников.
      И в это время, прорываясь сквозь толпу, на палубу влетел запыхавшийся Верный. Он быстро переступал с лапы на лапу, на боках у него звенели сосульки, а в зубах болтался целлофановый пакет. Пёс, рыча, бросил его к ногам Морякова. По палубе что-то покатилось. Моряков быстро наклонился, и на ладони у него замерцала удивительная жемчужина величиной с голубиное яйцо.
      Все изумлённо подались вперёд.
      — Позвольте, — нарушил тишину Челкашкин, потирая усики, — но это пакет от лекарства, которое я выписал артельщику.
      — Кому? — спросил Перчиков.
      — Артельщику, — подтвердил Челкашкин.
      — Тогда всё понятно! Всё понятно! — в возбуждении воскликнул Перчиков. Он сразу вспомнил маленькую лагуну, акулу и внезапно появившуюся опухоль на щеке артельщика. — Тогда всё понятно! Это жемчужина Солнышкина!
      Перчиков бросился сквозь толпу и схватил Солнышкина за руку. Он стоял в стороне, отогревая в ладонях маленького птенца.
      — Смотри! — крикнул радист, показывая Солнышкину на жемчужину.
      — А где вы её взяли? — спросил Солнышкин. Он до сих пор думал, что его жемчужина осталась в лагуне у далёкого маленького острова.
      Все замолчали, зато Верный завертелся и залился отчаянным лаем.
      — Теперь всё понятно, — сказал Моряков.
      — Понятно! — иронически закивали представители морозильной фирмы. Они имели в виду своего хозяина.
      А Робинзон, который стоял рядом с Полярниковым, грустно заметил:
      — Да, когда-нибудь человек приходит к тому, чего он заслуживает…
      Потом старый инспектор едва заметно кивнул Полярникову, и никто не обратил внимания, как он выбрался из толпы…
      Итак, артельщик и Хапкинс оставались в Антарктиде ждать новых достижений науки. Нужно только добавить, что во время одного из штормов льдина откололась от материка и отплыла в неизвестном направлении. А вскоре после этого некоторые суда стали встречать громадный айсберг, внутри которого можно было разглядеть две странные фигуры. Кто-то из моряков утверждает, что порой фигуры оживали и начинали злобно трясти друг друга. Некоторые даже слышали доносившиеся оттуда крики: «Моя! Моя!»
      Но это, конечно, относится к области фантазии.
      А между тем часы на пароходе «Даёшь!» точно показывали время отхода.
      Полярников обнял Морякова, попрощался с командой и быстро сошёл вниз по трапу, чему-то весело улыбаясь. На берегу уже собралась чуть не вся станция. Вверх летели шапки, рукавицы.
      И с каждой минутой всё увеличивались толпы пингвинов. Птицы толкались, подпрыгивали, словно хотели кого-то разглядеть, и махали вслед пароходу своими короткими крылышками.
      Боцман выбирал тросы. Антарктида оставалась позади.
      Солнышкин спустился в каюту. Ему было грустно. Так бывает всегда, когда прощаешься с далёкими землями. И всё-таки он улыбался. На одной руке у него сидел и с любопытством осматривал своё новое жильё маленький пингвиненок, а в другой руке ясным перламутровым светом сияла жемчужина. Не жемчужина, а целый пионерский дворец! Под ногами спокойно стучала машина, и глаза у Солнышкина начинали слипаться.
     
      О ЧЁМ, СОЛНЫШКИН. ДУМАЕШЬ?
     
      Но уснуть Солнышкин так и не смог. Он лежал с открытыми глазами и смотрел, как за иллюминатором бегут волны и качаются айсберги.
      — О чём ты думаешь, Солнышкин? — спросил снизу Перчиков.
      — О дальних морях, — вздохнул Солнышкин.
      — Чудак, — сказал Перчиков. — По дальним морям плывёт и на тебе: о дальних морях думает!
      — А ведь есть ещё самые дальние, — закрыв глаза, подумал вслух Солнышкин. — Кажется, посмотришь за горизонт — и увидишь одно, другое… Плыви, плыви, пока жизни хватит. Только нужно торопиться. В жизни нельзя опаздывать! — вспомнил он слова Робинзона и вдруг поднялся.
      — Ты куда? — спросил Перчиков.
      — Я ещё не отдал Мирону Иванычу жемчужину! — сказал Солнышкин.
      — Верно! — согласился Перчиков и подмигнул Солнышкину. — Но ведь это нужно сделать в торжественной обстановке.
      И Солнышкин не успел опомниться, как радист, сунув ноги в тапочки, побежал к Пионерчикову. Тот собирался писать статью для «Пионерской правды». Но все события антарктического рейса в маленькую заметку не вмещались, а слишком большая статья, да ещё с такими сложными фактами, была не для «Пионерки». И штурман потихоньку почёсывал карандашиком затылок.
      — Слушай, — крикнул ему Перчиков, — сейчас нам предстоит такая церемония, что без собственного корреспондента «Пионерской правды» не обойтись! — И, коротко рассказав обо всём, он заторопился в радиорубку.
      Скоро Перчиков объявил по радио:
      «Всем членам экипажа, свободным от вахты, собраться у каюты Мирона Иваныча!»
      И вслед за этим по всему пароходу из динамиков полились торжественные марши.
      В коридоре стала быстро собираться команда. Из машинного отделения выглянул Мишкин. Размахивая полотенцем, по трапу бежал Борщик. С блокнотом в руках спешил Пионерчиков, а за ним летели Марина, Тая и Челкашкин.
     
      ПРОЩАЛЬНАЯ ШУТКА СТАРОГО РОБИНЗОНА
     
      Каюта Робинзона была приоткрыта, из неё дул свежий, так любимый стариком ветерок. Моряков остановился и тихо постучал:
      — Разрешите? Отклика не было.
      — Позвольте, — сказал Моряков, открывая дверь пошире и заглядывая в каюту. — Вот так так! — воскликнул он, повернувшись к Солнышкину. — Здесь целая делегация, а Мирон Иваныч занимается такой работой!
      Солнышкин тоже переступил порог. Старик сидел в полумраке за шторками иллюминатора и, улыбаясь, сбивал с него киркой лёд. Команда удивлённо зашумела, но Мирон Иваныч не собирался слезать с подвески.
      — Ну, это уж никуда не годится, — обиделся Моряков. — Вы хоть скажите нам что-нибудь. — Он сделал шаг по направлению к старику и… остановился.
      Сильный ветер с шумом распахнул шторки, и вся команда так и привстала на цыпочки. Робинзона не было! Но вместо него, прикрывая собой настоящий иллюминатор, стоял написанный Моряковым несколько дней назад портрет. Старик на портрете улыбался, будто снова собирался стереть с носа лишнее пятнышко.
      Солнышкин и Моряков бросились к столу. Пионерчиков размахивал блокнотом и недоверчиво приподнимал штору, а из-под портрета выглядывала сложенная вчетверо бумажка, на которой было написано: «Команде парохода „Даёшь!“.
      Капитан развернул записку и прочитал:
      — «Дорогие друзья! Не сердитесь! Я остаюсь в Антарктиде. Ведь каждый в жизни должен доказать что-то интересное. Надеюсь, что наш островок благополучно приплывёт в Океанск к пионерам. А я постараюсь найти для них что-нибудь ещё. Попутного ветра! Крепко обнимаю. Не волнуйтесь.
      Ваш старый Робинзон».
      Внизу размашистым почерком было написано:
      «Не волнуйтесь!
      Ваш Полярников».
      С минуту поражённая команда стояла молча. Наконец капитан опустил руку Солнышкину на плечо и охнул:
      — Вот так старик! Вот это старик!
      — За такого старика надо поднять бокал! — громко сказал Мишкин.
      — Конечно! — поддержал его Борщик. — У меня к ужину как раз готов прекрасный компот!
      И все, шумно обсуждая событие, повернули к столовой.
      — Вот это старик! — приговаривал Моряков. У самого трапа он столкнулся с Безветриковым:
      — А вы что же, штурман? Пойдёмте ужинать.
      — А нам с Солнышкиным заступать на вахту, — сказал Безветриков. И он посмотрел на часы: — Да, ровно через пять минут, тютелька в тютельку.
      Солнышкин споткнулся.
      — Вот так оказия, — сдвинул брови Моряков и развёл могучими руками. — Но вахта есть вахта, Солнышкин! Закон! И потом, — рассудил Моряков, — по-моему, это даже очень хорошо! Для человека, мечтающего стать моряком, антарктическая вахта просто-таки подарок! А?
      — Конечно, — живо согласился Солнышкин и, опустив жемчужину в карман, пошёл в рубку.
      Едва он открыл дверь, Петькин, посмотрев на часы, крикнул:
      — Вахту сдал! — и бросился в столовую.
      — Вахту принял! — сказал Солнышкин и положил окрепшие ладони на рукояти штурвала…
      Льды разбегались от судна налево и направо. Солнышкин внимательно смотрел, как бы не столкнуться с каким-нибудь притаившимся айсбергом. Сейчас у него в руках были жизни стольких людей — Морякова и Перчикова, Ветеркова и Безветрикова, Федькина и Петькина, Буруна и Челкашкина, Таи и Марины, Борщика и Пионерчикова… И конечно, у него в руках была и его собственная жизнь, о которой он понемножку думал. В общем, всё получилось неплохо и с Антарктидой, и с жемчужиной, и с маленьким пингвином. Кое-что Солнышкин всё-таки доказал…
      Правда, когда он смотрел сквозь иллюминатор направо, ему становилось немного грустно: там, сверкая алыми снегами, оставался высокий безымянный хребет. Да, видно, вершины не сдаются так просто. Но разве это последнее плавание и разве он в последний раз в Антарктиде? Он ещё сделает подарок своим друзьям, и на карте континента появятся имена Марины, Робинзона, Перчикова…
      В это время раздался такой звон, что Солнышкин испуганно задержал в руках штурвал.
      Но волноваться не было причины. Это в столовой команда сдвинула бокалы с великолепным компотом Борщика.
      Среди ужина никто не заметил, как из столовой выбрался Перчиков. В коридоре было пусто, постукивала машина, только в самом конце, у трапа, кто-то прыгал на одной ноге. Это, вдруг вспомнив детство, играл в классики хвативший лишний бокал компота Пионерчиков. Он поманил радиста пальцем, но Перчиков торопливо прошёл мимо. Следом за ним, помахивая хвостом, бежал Верный.
      Начинались минуты молчания.
      Но прошла минута, вторая, третья, а радист всё не поднимался с места. В океане было спокойно. Но зато в наушниках опять раздавалось «бип-бип-бип». Где-то далеко в космосе продолжали свою весёлую перекличку спутники, мерцали звёзды, вращались планеты. И Перчиков прислушивался к их голосам.