DjVu

      Ледовые приключения Плавали-Знаем
     
      НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ КОРРЕСПОНДЕНТА РЕПОРТАЖИКА
     
      Корреспондент Североокеанского радио Репортажик летел по срочному вызову с Камчатки в Океанск на совещание весёлых корреспондентов. Пристегнувшись к креслу крепкими ремнями, он осматривался вокруг — не подвернётся ли и здесь, на высоте 10000 метров, что-нибудь весёленькое — и думал, чем бы удивительным потешить своих коллег. Мысли всплёскивали одна за другой, глазки Репортажика вспыхивали, как огоньки в табачной трубке, но тут же гасли.
      Рассказать, как при извержении вулкана в воздух взлетела целая гора консервных банок? Уже рассказывали! Или про то, как юнга Рыбкин поймал на удочку кита? Так об этом трубили во всех столичных газетах!
      Круглое лицо Репортажика растянулось в зевоте: вздремнуть бы. Он потянулся, взглянул в иллюминатор и приоткрыл в удивлении рот.
      Внизу, у острова Камбала, среди растущего на глазах ледяного поля семечком торчало маленькое судёнышко, вокруг которого расторопными мурашами бегали несколько фигурок и толкали судно то спереди, то сзади. Кто-то пробовал ворошить лёд багром. Кто-то разогнался и с таким звуком врезался в борт лбом, что Репортажику показалось, будто по самолёту шлёпнули из зенитки. Но ледяное поле не дрогнуло.
      — Всё! Сели! Зимуют! — крикнул Репортажик и потёр руки. — Вот это репортаж!
      — Вот это репортаж! — повторил он и вытащил из-под кресла пишущую машинку.
      Перед глазами, как на табло, мгновенно возникло название «Необыкновенная зимовка». Но тут же мысленно зачеркнув его, Репортажик заложил в машинку лист бумаги и стал энергично выстукивать указательными пальцами: «Ледовая эпопея у острова Камбала».
      «Самолёт летел на высоте 10000 метров. В салоне было тепло. Но за бортом стоял такой мороз, что хрустели отмороженные носы и уши…»
      Тут Репортажик остановился. О себе в этом репортаже тоже не надо забывать. Стоило отметить, что хотя он и не участвовал в этой эпопее, но всё-таки присутствовал! Ему тоже хотелось броситься вниз с парашютом, толкать в борт судно, катать по льду бочки, и он начал так:
      «Я летел на высоте 10000 метров. Впереди змейкой колебалась стюардесса, разносившая обед. Из чашек с бульоном струился пар, а за иллюминатором выл ветер. И внизу, среди льдов, окруживших пароход „Светлячок“, разворачивалась настоящая эпопея».
      Дальше снова затрещал мороз, захрустели уши и носы и началась героическая зимовка.
      Репортажик перечитал корреспонденцию, и едва к приземлившемуся самолёту подали трап, мимо работников аэропорта пронёсся энергичный румяный колобок с пишущей машинкой под мышкой и, сев в такси, помчался в сторону Океанского радиоцентра.
     
      СПАСИТЕЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ
     
      Пока предприимчивый Репортажик мчался в сторону радиоцентра в Океанске, у маленького острова Камбала неожиданно нахлынувший мороз действительно вытворял чудеса. Волны застывали мгновенно, как холодец на блюде, вмораживая в лёд беззаботный пароходец, по мостику которого бегал капитан и, свешиваясь через борт, кричал на корму: «Дружно!», а глядя на нос: «Взяли!»
      Полкоманды с разбегу бросалось на борт сзади, половина ухала спереди. Но морозец покрякивал, лёд поскрипывал, а поддаваться не поддавался: его становилось только больше — с мокрых матросских подбородков срывались капли и застывали у ног остренькими бугорками.
      — Ну всё, — вздохнул капитан и махнул рукой. — Всё!
      Он мрачно осмотрел горизонт. Льдина, разрастаясь, кружилась вместе с пароходом, будто готовилась к конкурсу бальных танцев, потом ткнулась краем в берег и примёрзла.
      — Сели! — сказал капитан. — Плавали, знаем! — И загрохотал по трапу сапогами — теми самыми сапогами, в которых несколько месяцев назад с попугаем на плече топал по палубе знаменитого парохода «Даёшь!».
      «Даёшь!», как известно, качался с Солнышкиным и Перчиковым у берегов Антарктиды, а Плавали-Знаем, подсчитывая выговоры, прогуливался по набережным Океанска. Правда, на какое-то время он забыл свою поговорку и даже согласился с тем, что кое-куда он не плавал, а кое-чего не знал, и купил себе стопку учебников…
      Но в это время в пароходстве возникла суматоха. На остров Камбала срочно требовалось доставить партию свежего кефира. А в Океанске не было ни одного свободного капитана: тот — у берегов Африки, другой — в Арктике, третий — в Антарктиде, И ни единого матроса на горизонте!
      И вдруг несколько инспекторов сразу увидели с балкона глядевшего в морскую даль бравого капитана! А в коридоре пароходства сошлись курсанты мореходного училища Барьерчик и Уточка.
      — Ныряешь? — спросил Барьерчик. Он мечтал поскорей отправиться в кругосветное плавание, сдал досрочно экзамены, и его крепкий лоб и подбородок так и тянулись навстречу будущим штормам.
      — Курсирую! — уточнил румяный Уточка, раскланиваясь налево и направо.
      — Ну-ну! — усмехаясь, кивнул Барьерчик.
      — Ну-ну! — с пренебрежением сказал Уточка и вскинул утиный носишко: в коридор влетел курсант Упорный, а из отдела кадров выбежал взъерошенный инспектор и, обхватив за плечи всех троих, закричал:
      — Выручайте, ребята!
      Через полчаса, простучав чёрными ботинками по трапу «Светлячка», курсанты в чёрных бушлатах вытянулись перед неожиданно вышедшим навстречу начальником их училища.
      — Товарищ начальник! — крикнул было Уточка, но начальник отмахнулся: «Начальник на судне один — капитан!»
      В городе он был известен и как композитор, песни которого распевали все курсанты, под чьи марши выходил на праздники весь Океанск. И сейчас композитор выбрался в отпуск, чтобы на простом рабочем пароходике окунуться в шум ветров, грохот волн и весёлую музыку команд. Звуки вокруг так и просились в его будущие песни!
      И через несколько часов, позвякивая бутылками, «Светлячок» торопился по океану. Сверкали спасательные круги, от борта к борту носились курсанты, а с мостика над морскими барашками весело раздавалось необыкновенно звонкое:
      «Плавали, знаем!» Рядом с капитаном, закатав рукава, поводил длинным носом боцман, на левой руке которого синело: «Дружба — закон моря», а на правой лучиком сияло: «Вася». Оба смотрели то на карту, то на горизонт и иногда перебрасывались короткими фразами:
      — Выгрузимся?
      — В срок. И не только выгрузимся! Загрузимся!
      — Чем?
      — Пустыми бутылками! Заберём до единой! — сказал капитан и усмехнулся: — И мы ещё докажем кое-что этим Солнышкиным, Перчиковым и Моряковым!
      Но последней бутылки пришлось ждать очень долго. Пока камбальчане попивали кефир, полетел первый снег, пока собирали бутылки, скрипнул первый мороз, а когда поднажал второй, оказалось, что одной бутылки не хватало. Детсадовец Соскин смотрел в неё, будто в подзорную трубу, как вокруг «Светлячка» нарастал сахарный лёд.
      И когда последний ящик с бутылками звякнул в трюме, вокруг парохода приплясывало такое ледовое поле, что к нему примерзали подмётки.
      Теперь Плавали-Знаем, спускаясь в кубрик, так грохотал сапогами, что бутылки в ящиках жалобно дребезжали.
      Всё! Всё! — качал головой капитан.
      И вдруг он остановился.
      Из маленького динамика на стене доносился бойкий знакомый голос:
      «Внизу было так холодно! Но экипаж маленького „Светлячка“ вёл борьбу за жизнь судна. Он не сдавался! Я видел, как он готовится к небывалой зимовке, и надеюсь ещё когда-нибудь рассказать о его настоящей эпопее!»
      Плавали-Знаем протёр ухо, глаза его сверкнули, как два восклицательных знака, и, щёлкнув пальцами, он рассмеялся:
      — Ах, Репортажик! Вот это Репортажик! Ну молодец! «Небывалая зимовка»!
      Это было спасение. И какое! В голове Плавали-Знаем пронёсся целый вихрь событий: зимовка на льдине! Самолёты! Встреча героев! Слава! «Челюскин», «Георгий Седов»!.. И «Светлячок»! Вместо выговора — настоящая слава!
      И капитан тут же выбил на машинке приказ: «В связи с невозможностью вырваться из ледового плена, объявляю открытой зимовку».
     
      УДИВИТЕЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПЛАВАЛИ-ЗНАЕМ
     
      «Светлячок» ещё вздрагивал от курсантских ударов, заиндевелые якорьки подпрыгивали в клюзах, а в кубрик к капитану бежали боцман и начальник училища. От обоих пахло морской травой, ветром, бодрым морозцем, но лица их были как две перепуганные тучки: сели!
      И вдруг, споткнувшись о порог, они изумлённо посмотрели на капитана: лицо его сияло, он был полон загадочного величия.
      — Ну, что? — спросил он ещё загадочнее.
      — Вмёрзли! — выпалил Васька.
      — Крепко? — спросил Плавали-Знаем.
      — Ещё не совсем, — сказал начальник училища. Румянец на его щёчках засиял ярче. — Ещё не совсем, — повторил он. — И есть маленькая идея…
      Плавали-Знаем перебил его:
      — Идея есть у меня!
      — Какая? — Васька пошмыгал носом в сторону камбуза.
      Плавали-Знаем вскинул вверх указательный палец:
      — Вмёрзнуть ещё крепче!
      Васька и начальник ошалело переглянулись и снова посмотрели на сияющего капитана: странные шутки!
      Плавали-Знаем с улыбкой наклонился к ним:
      — Славы хотите?
      — А кто не хочет! — Васька пожал плечами, хотя определённая слава о нём шла давно.
      — Смотря какой, — осторожно сказал начальник училища. От славы воспитателя он бы не отказался, от славы композитора — тем более!
      — Ну хотя бы славы зимовщиков! — сказал капитан.
      У Васьки брови полезли вверх. А начальник училища усмехнулся: «Мужественный товарищ! Хорошо шутит!»
      Но Плавали-Знаем многозначительно кивнул:
      «То-то…» — и вскинул голову:
      — Зимовка! Нужна необыкновенная зимовка! Такая, о которой сообщило радио!
      — А что! — согласился Васька. — Был бы компот!
      Начальник училища озадаченно почесал в затылке. Он собирался что-то сказать, но капитан опередил его:
      — Ваше дело — песни, моё — зимовка! «И в самом деле, — подумал начальник, — конечно, моё дело — песни». Здесь он только гость, и вмешиваться в капитанские дела с его стороны было бы бестактно.
      — Это может быть удивительная эпопея, — сказал Плавали-Знаем и подмигнул будущим зимовщикам: — Плавали, знаем! Может!
      С льдины снова донеслось: «Раз-два! Взяли!» Кто-то вскрикнул, врезавшись в борт лбом, — за иллюминатором вспыхнуло. И Плавали-Знаем рассмеялся:
      — С такими ребятами всё может быть! Свистать всех наверх!
     
      НАДО БРАТЬСЯ ЗА ДЕЛО
     
      Но свистать кого-либо не было необходимости. Уточка и Барьерчик выбивали ботинками по трапу известную курсантскую мелодию: «Семь часов — пора на ужин!», и с чёрных бушлатов во все стороны сыпался иней. Лобастый Барьерчик прикрывал ладонью фосфоресцирующую в темноте шишку, но бросал взгляд на дверь камбуза, откуда в морозную ночь уплывали дурманящие запахи щей, сваренных коком парохода «Светлячок» Супчиком.
      Курсанты ввалились в столовую и, увидев в руках тоненького седого кока дымящуюся супницу, хотели броситься к столу, но услышали бодрый голос капитана:
      — Ну как? Вмерзаем?
      — Вмерзаем! — в один голос ответили курсанты.
      Плавали-Знаем прошёлся по столовой и сказал:
      — Отлично!
      — Что отлично? — спросил суровый Барьерчик.
      — Вмерзаем! — весело сказал капитан. Курсанты посмотрели друг на друга, на энергично мазавшего горчицей хлеб Ваську, на озадаченного начальника, но прочитать на их лицах что-либо определённое было трудно. Васька ахал от горчичного огонька, начальник что-то прикидывал в уме, а Супчик сам застыл от неожиданности с дымящейся супницей. Слова капитана были куда удивительней, чем его, Супчика, щи.
      — Всё отлично, — повторил капитан, принимая супницу из рук изумлённого кока. — Значит, зимуем!
      Оба курсанта и Супчик разом спросили:
      — Как?
      — Необыкновенно! — сказал Плавали-Знаем. — Главное — необыкновенно. А остальное уже зависит от нас с вами. Надо вспомнить, как зимовали другие. Кого вы помните из зимовщиков?
      Чёрненький кудрявый Уточка хотел было сказать, что зимовка ему не нужна: ему светит место штурмана в рыбкиной конторе — у рыбачков на юге; но из желания блеснуть перед начальством выложил:
      — Ну, Амундсен.
      Начальник — хоть и был в отпуске — одобрительно кивнул.
      — Мало ли кого помним — Скотта, Седова, Нансена, — сказал Барьерчик.
      — Какие имена! А?! — Плавали-Знаем поднял вверх палец. — Какие люди!
      Не согласиться с этим было трудно. Это звучало!
      — А без зимовки кем бы они были? Уточка, присаживаясь к столу, мигнул: намёки капитана обещали кое-что поважнее штурманского места в рыбкиной конторе.
      Барьерчик хмуро опустился рядом, и курсанты заработали ложками. А Плавали-Знаем, что-то замурлыкав, мечтательно посмотрел сквозь переборку, услышал, как похрустывает у курсантов за ушами, и захохотал:
      — Хрустели от мороза! Да с такими носами и ушами мы выдержим любую зимовку! Выдержим! Плавали, знаем! — Он хотел было подцепить вилкой кусок мяса, но отодвинул тарелку и вслух подумал: — Надо браться за дело!
     
      НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ПЛАНЫ
     
      Обычно Супчик, сложив руки на фартуке, с удовольствием слушал весёлый хруст горбушек, посвистывание обсасываемых косточек, плюханье ложек, и не было для него в жизни музыки прекрасней, чем эта аппетитная симфония. Не было ничего дороже морской тельняшки и чести морского повара. Свои обеды он оценивал по особой штормовой шкале; аппетит 6 баллов, аппетит 8 баллов, аппетит 10 баллов! Нет, не было большего счастья, чем наблюдать, как вся команда дружно налегает на ложки-вёсла, как всё похрустывает в крепких молодых зубах, как поднимается настоящий флотский, штормовой аппетит.
      Но сейчас кок только озадаченно мигал. Надвигался шторм совсем иного рода! Над Супчиком, над всей командой прогремели слова: «Надо браться за дело!»
      — А мы чем заняты? — спросил Васька, посасывая кость.
      Плавали-Знаем посмотрел на него с негодованием и, помолчав, повернулся к экипажу:
      — Итак, что прежде всего нужно для настоящей зимовки?
      На минуту в столовой воцарилась такая тишина, что стало слышно, как за иллюминатором думают звёзды, а с острова донёсся собачий лай.
      Васька закричал:
      — Собаки! Нужны собаки! Какая без собак зимовка?!
      Супчик хихикнул, но Плавали-Знаем, торжественно загнув мизинец, сказал:
      — Правильно, у всех зимовщиков были собаки!
      — А что с ними делать? — спросил Барьерчик.
      — Что делать? — с усмешкой спросил Плавали-Знаем. Он уже почти летел на собачьей упряжке в нерпичьей шубе — как Амундсен!
      А начальник училища, тоже воскликнувший:
      «Что делать?!», услышал мелодию — звон упряжки, песню ветра и — шутить так шутить! — сказал:
      — Меха нужны, полярные меха! Шубы, шапки, унты!
      — Шубы, шапки, унты! — повторил Плавали-Знаем и загнул второй палец.
      — Лёд! — подавшись вперёд, крикнул Уточка.
      Плавали-Знаем с удивлением посмотрел на него. Но Уточка, задрав крепенький нос, объяснил:
      — Настоящий лёд! Айсберги, глыбы, торосы! И Плавали-Знаем, оценив всю важность предложения, загнул третий палец.
      — Солонинка нужна! — язвительно подумал вслух Супчик. — Зимовщики ели солонинку. А я — на тебе! — он всплеснул руками, — как назло, перед рейсом получил свежую говяжью ногу. Может, обменяем?
      Васька с тревогой посмотрел на него, и Супчик рассмеялся:
      — Шучу, шучу!
      — А при чём тут шутки? Обменять, и никаких разговоров! — приказал капитан.
      Кок, всё ещё не принимая приказания всерьёз, вздохнул:
      — Ружьецо бы для охоты…
      — Все великие полярники вели дневники, — заметил угрюмый Барьерчик, которому эта зимовка была как снег на макушку. Мечтал о кругосветке, а застрял у Камбалы!
      — Дневники, обязательно дневники! — Плавали-Знаем собрал все пальцы в кулак и, поднявшись над столом, подмигнул: — И вы увидите, наш «Светлячок» когда-нибудь поднимут на пьедестал!
      Он собирался сказать ещё что-то, но в это время дверь с грохотом распахнулась, и весь в клубах пара, стряхивая иней, в столовую ввалился курсант Упорный, который выполнял обязанности радиста, а сейчас в одиночку подталкивал «Светлячок» с кормы.
      — Кажется, есть возможность! — крикнул он. Но Плавали-Знаем широко улыбнулся и остановил его движением руки:
      — Есть, есть возможность! Как следует закусить и выспаться.
      — Но… — покраснел Упорный.
      — И никаких «но»! Ужинать и спать. Завтра начинается… — Он не договорил, что начинается, и открыл иллюминатор. Золотой ободок сверкнул, как рамка будущего портрета.
      В ночной синеве колыхалось ледяное поле. Рядом, на острове Камбала, помигивали наивные огоньки. Как спортсмены, по небесным дорожкам бежали спутники. Под ними торопились за рыбкой сейнеры. А над «Светлячком» пели ветры, и, сияя адмиральскими звёздами, поднималась Большая Медведица.
      Где-то на берегу лаяли камбальские собаки, не зная, какие необыкновенные события ждут их завтра.
      А на борту вмёрзшего в лёд пароходика человек в капитанской фуражке сказал:
      — Завтра начинаем с собак. Он сказал «завтра», хотя для себя и на сегодня оставил кое-какие необыкновенные дела.
     
      ВОДА, ВОДА, ВОДА…
     
      Едва команда «Светлячка» улеглась спать и в кубрике забулькала сонная тишина, Плавали-Знаем подошёл к Ваське и, тряхнув его за плечо, сказал:
      — Шланги — наверх, брандспойты, — наверх, сам — наверх!
      И всю ночь всей команде слышался сквозь сон шум воды, виделись штормовые волны.
      Барьерчику снилось, что зелёная волна перекатывает его через горизонт. Уточку крутило в зелёном водовороте, и он сам тащил себя вверх за кудри.
      А начальнику виделся океан. Он плыл по нему на новеньком пианино, одной рукой держа лакированный штурвал, а другой — выстукивал по клавишам какую-то булькающую мелодию. Ему страшно хотелось записать её на бумаге, но отпустить штурвал было ещё страшней.
      Но больше всех неприятностей эта вода доставила Супчику. Сначала ему снилось, что в котёл налилось очень много воды, суп получается жидким и Васька кричит: «Это же не супчик, это бульончик!» А потом раздался голос капитана:
      «Для славы надо работать!» А ему не нужна была слава. Был бы погуще суп, чтобы не сказали, что Супчик кормит хуже Борщика!
      А вода всё лилась, плюхала. И наконец, открыв глаза, Супчик скатился с койки и заорал:
      — Братцы, мы на дне!
      По иллюминаторам в самом деле катились зелёные струи, сквозь которые едва пробивались солнечные лучи.
      Команда бросилась в коридор, вышибла дверь и, вылетев на палубу, с криком пронеслась под уклон по сверкающему льду и вывалилась на поле. Моряки от удивления вытянули шеи: вместо вчерашнего уютного «Светлячка» перед ними задирало нос обросшее льдами судно. На вантах качался лёд, с мачт свисали сосульки, и влажный ледяной бугор, как осьминог, расползался с рубки по всей палубе.
      А на баке, рядом с мокрым Васькой, с брандспойтом в руках, стоял Плавали-Знаем и поливал судно водой.
      — Ну как? — спросил он ошарашенный экипаж.
      — Вот это да, вот это лёд! ~ воскликнул Уточка и пробежался вдоль «Светлячка».
      — Грандиозно… — сказал начальник. Хорошо или плохо — он промолчал, но всё равно это было грандиозно. Это, что ни говори, пахло настоящей зимовкой!
      Сбоку на льдине лежало стадо нерп и, задрав носы, таращило пуговичные глазки на небывалое зрелище. А вдали, на берегу, вокруг человека в милицейской форме толпился народ, смотрел на заледенелый фрегат, на пляшущую среди льда команду и качал головами.
      Плавали-Знаем усмехнулся. Слава уже летала над палубой «Светлячка». Нужно было стараться дальше.
      И через некоторое время толпившиеся на берегу жители Камбалы увидели процессию, которая направлялась от фантастического судна к острову.
      Экипаж «Светлячка» приступал к операции «Собака».
     
      ПЕРВЫЕ ШАГИ МУЖЕСТВЕННОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
     
      Впереди экспедиции со свёртком костей торопился Васька. За ним деловито шагал Уточка. В бушлате, с маленьким рёбрышком в кулаке топал Барьерчик. А замыкал шествие Супчик, в белом халате и колпаке, с завёрнутой в простыню громадной, как дубина, говяжьей ногой на плече.
      Снег хрустел под крепкими флотскими ботинками, а ветер перебрасывал на морозце крепкие морские слова.
      — Живём! — подлетал Васькин голос. — С каждого двора по собаке — и «Светлячку» упряжка!
      — А если на острове нет собак? — усомнился Барьерчик, которому эта затея не нравилась.
      — Тогда кто ночью лаял? Я? — отозвался Уточка. — Собаки есть. На каждом порядочном острове свои собаки! — заверил он.
      Не доходя до мыса Перчикова, искатели удачи, махнув друг другу на прощанье, рассыпались вдоль побережья и скрылись в ближайших проулках.
      Васька взбежал на курносый пригорок и осмотрелся. Восточный ветер развевал его сингапурские в клеточку брюки, прокуренные гаванской сигарой, и доносил носораздирающие запахи жареной рыбы. Аппетит разыгрывался на все десять баллов. Но необходимость подсказывала совсем другое направление — туда, где запахов было поменьше и любой порядочный Бобик, увидев щедрую кость, мог бы дружески повилять хвостом.
      Васька посмотрел налево, направо: посёлок состоял из одной длинной улицы с проулками, отгороженной сетями, на которых ещё болтались заскучавшие морские звёзды и старые рыбьи хвостики. Вдоль сетей двигались Барьерчик и Уточка. Нужно было торопиться: всем собак могло и не хватить.
      Васька увидел каменный дом, с порога которого смотрел большой серый мопс.
      — Настоящий вожак! — обрадовался Васька и уже зашуршал газетой, но пёс предупреждающе зарычал, и Васька махнул рукой: «Дурак, от собственного счастья отказывается!» И тут он заметил деревянный домик с собачьей будкой и, прохрустев по снежку, стал вытаскивать из свёртка приманку. — Ну и кость! — сказал он, привлекая к себе внимание. — Вот это кость!
      Он перенёс через забор ногу и вдруг, дёрнувшись изо всех сил, заорал во всю боцманскую глотку: «Кость! Ко-о-ость!», потому что ему в голень вцепился гревшийся под забором пёс, которому Васька наступил на хвост.
      — У, развели собак! — взвыл Васька и, услышав лязг зубов, бросился бежать. Вылетая из дворов, за ним катилась лохматая собачья свора. Васька пригнулся. На бегу, на минуту замешкавшись, он заметил застрявших в сетях Барьерчика и Уточку, услышал крик: «Помогите!», подумал:
      «Ну нет, каждый спасается как может». И, представив себе, что сейчас здесь будет твориться, припустил ещё сильней.
     
      ДЛЯ КИНО — ЧТО УГОДНО!
     
      Неожиданно для самого себя Васька проскочил в распахнутую калитку, из которой внимательно смотрел на гостя маленький чёрный кобелёк. А ещё внимательней — на кость в его руке.
      — Вот это умница, — сказал Васька, — вот это я люблю! — И протянул кость псу: — Самое вкусное отдаю!
      Едва кобелёк взял кость, боцман схватил его под мышку и бросился со двора. Но, не сделав и шага, он увидел приближающуюся фигуру в милицейской форме и, завертевшись волчком, влетел в стоявшую во дворе единственную на весь остров красную телефонную будку, которую на Камбале выгрузили по ошибке.
      К будке подходил единственный на весь остров сержант милиции Молодцов. И, побледнев от волнения, Васька стал набирать застрявший в памяти телефонный номер и усердно кричать:
      — «Светлячок»! «Светлячок»? Дайте капитана. Красный от мороза сержант остановился. Глаза его широко раскрылись от удивления.
      — Работает? Говорит?
      — А как же! — сказал Васька.
      — Так проводов-то нет! — сказал Молодцов.
      — Так беспроволочная, — сообразил Васька, — через спутник!
      Молодцов поднял глаза, посмотрел вверх и качнул головой:
      — Ну, кино!
      Сегодня он произнёс эту фразу уже второй раз. В первый раз она вырвалась у него, когда, заступая на пост, он увидел обрастающий льдом «Светлячок». А сейчас — у молчавшей десять лет телефонной будки.
      — Кино, и всё! — повторил он. И вдруг, обратив внимание на странный груз под мышкой у Васьки, спросил: — А зачем у вас мой кобелёк?
      Васька смущённо закрутил носом и вдруг выпалил:
      — Так для кино!
      На что Молодцов изумился уже бесконечно:
      — Так что, и вправду у нас на Камбале снимают кино? Вот зачем на пароходе устраивали такие декорации!
      — А вы не знали! Цветное, фантастическое, в двух сериях!
      Молодцов рассмеялся: «Вот это да! Кто бы подумал!» И замахал руками:
      — Берите Бобика! Если надо, мы вытащим всех бобиков в посёлке.
      Но почти все собаки острова сидели уже вокруг Васьки, высунув языки, и прислушивались. Теперь-то они кое-что поняли! И на мордах у всех было написано одно: почему это берут в артисты милиционерского Бобика? Сниматься в кино хотела каждая собака! Даже без косточки. Даже даром.
      — Берите, берите! — сказал Молодцов, счастливый оттого, что его Бобик станет первым на острове киноартистом, взял под козырёк и вдруг, насторожившись, быстро направился к замаячившей вдали какой-то подозрительной фигуре.
     
      ОШИБКА СЕРЖАНТА МОЛОДЦОВА
     
      Фигура с громадной дубинкой на плече росла с каждым шагом. И Молодцов на всякий случай решил зайти в тыл. Он обогнул дом, перепрыгнул через забор и налетел на Супчика, у которого со лба падали крупные капли, будто он целый день плясал у раскалённой плиты!
      — Супчик?! — сказал Молодцов. Супчика знали на Тихом океане так же хорошо, как Борщика.
      — Ага! — сказал кок.
      — А это что у вас? — Сержант с любопытством посмотрел на дубинку.
      — Нога! — сказал Супчик.
      — Что?!
      — Говяжья нога!
      — Так что вы с ней здесь делаете? — с интересом спросил Молодцов. Заподозрить в чём-нибудь кока, который приносил для команды даже собственную петрушку и укроп, не могли бы на тысячу миль вокруг.
      — Меняю на солонину! — сказал кок. — Нам на «Светлячке»…
      — На «Светлячке»? Для кино? — Молодцов приподнял фуражку, хлопнул себя по лбу. — Для кино будет всё!
      И, взвалив дубинку себе на плечо, зашагал прямо к маленькому дворику. Там вокруг высокого очкастого чудака ходили десятка два румяных ребятишек.
      — Привет детсаду! — крикнул Молодцов.
      — Привет! — закричали ребятишки. А один, вцепившись в шинель сержанта, закружился на нём, как на карусели.
      — Отставить, Соскин! — сказал Молодцов и, протянув чудаковатому директору детского сада руку, стал, к удивлению Супчика, что-то рассказывать про кино, про своего Бобика и про солонину. Он потряс в воздухе говяжьей ногой, и заведующий детсадом, который очень любил фантастические фильмы, сказал:
      — Поменять могу, только солонины не держим. Мясо — на консервы или на детскую питательную смесь. Есть «Малыш», есть «Крепыш». Что угодно?
      — Ну? — спросил Молодцов у кока. И Супчик, что-то обдумав, согласился:
      — Давайте смесь! «Крепыша» с «Малышом» вместе.
      Взвалив мешок с детским питанием на плечо, кок потопал к славному пароходу.
      — «Конечно, аппетит будет балла на три», — думал он, но для общего дела он был готов и на это.
     
      КТО СЫГРАЕТ ГЛАВНУЮ РОЛЬ…
     
      Нужно сказать несколько слов и о курсантах, которых Васька заметил в самом неуютном положении.
      Лай прокатился, как цунами, и курсант Барьерчик, выбираясь из сетей, отряхиваясь, краснел от стыда: «Ничего себе, нашёл горизонт!» — и недоумевал, как это он влип в такое пёсье дело.
      А курсант Уточка переживал, что не может его выполнить. Во-первых, когда думаешь, как бы собаки не достали тебя, не очень-то думается, как достать собаку. А во-вторых, все лучшие собаки достались Ваське!
      Хоть бы увидеть одного порядочного пса!
      Но тут распахнулось окно и какая-то юркая старушка со словами: «Пшёл, артист! Ишь блох нахватался!» — вышвырнула маленького курносого пса прямо Уточке на голову.
      — Пёс! — чуть не захлебнулся от радости Уточка. — Пёс!
      «Если поторопиться, и такая собака может сыграть в деле не последнюю роль!» — подумал он. И, подхватив бобика под мышку, уже выбрался из дыры, когда, выбежав на крыльцо, старушка пропела:
      — А котика не возьмёте? Тоже артист! — И вытащила из-под крыльца глазастого черного кота. Но Уточка отмахнулся: хватит артистов!
      Барьерчик промолчал. Он хмурился и краснел, и ему казалось, что вместе с ним хмурится и краснеет солнце.
      А Уточка бежал вприпрыжку, и ему казалось, что солнце бежит и подпрыгивает вместе с ним, словно и у него под мышкой ворочается и тявкает славный бобик.
      И никто не заметил, как насмешливо улыбнулся чёрный кот: «Посмотрим, кто ещё сыграет главную роль!»
     
      САМЫЕ ПРЕКРАСНЫЕ ЗАМЫСЛЫ
     
      Проводив задумчивым взглядом экспедицию, начальник училища вышел на лёд и спортивным шагом стал прохаживаться вдоль «Светлячка». Его делом были песни! Щёчки его попыхивали морозцем, надраенные ботинки издавали музыкальный скрип, а пуговицы на кителе сияли, как музыкальный взвод на праздничном параде. Воздух был полон звуков, и каждая снежинка — искрящихся нот.
      Бархатную мелодию излучали холмы Камбалы, загадочными нотками мерцал горизонт, хвостиком какой-то неясной мелодии казалась удаляющаяся экспедиция, а ветер носил вокруг столько звуков, что его можно было резать ножницами, как магнитофонную ленту: чик — и песня! чик — и другая!
      Весёлый композитор был сам полон музыки. Он подхватывал ноты на лету и записывал их прямо на снегу. А ветер, вырывая из-под рук, тут же начинал насвистывать. Композитор сиял от удовольствия.
      Искоса он поглядывал на берег — там собралась толпа камбальчан, и начальник думал: слушают!
      Более того, на краю льдины он заметил стадо нерп, которые, подняв головы, тоже подхватывали рождающуюся мелодию! Что нерпы музыкальны и любят слушать музыку, начальник знал, но, чтобы они пели, музыка должна быть очень стоящей! От гордости медные пуговицы на кителе композитора засияли чистым золотом.
      «А что, если создать „Концерт для нерп“? Вот так!» Он провёл по воздуху пальцем, тихо запел, но и эту мелодию мгновенно подхватил ветер.
      «Э, так не годится, все мелодии на ветер и ни одной в руках», — подумал начальник. Он протестующе вскинул руку и тут же смущённо убрал её за спину: на руке голубел маленький якорёк, вытатуированный по глупости в детстве. Начальник побежал к трапу, чтобы кое-что записать на бумаге, но остановился. На берегу кто-то крикнул:
      — Слышали? На «Светлячке» будут снимать кино!
      Щёки композитора от волнения вспыхнули, как брусничины.
      — Какое? — спросили в толпе.
      — Двухсерийное.
      — Ну да?!
      Начальник посмотрел на борт. Там, вытянув шею и оттопырив ухо, ловил каждый звук Плавали-Знаем.
      «Вот это новость! — думал начальник. — Кино!» В это верилось и не верилось! Не верилось, но хотелось верить! Но раз объявили по радио о зимовке, то почему про зимовку не снять кино?!
      «А раз кино, — подумал начальник, — значит, должна быть музыка, которую может написать он! Какое кино без музыки! А если хорошая, смотришь, могут дать премию. Какую? Будущую!»
      И начальник засмеялся, потому что сам себе вдруг придумал звание: «Лауреат будущей премии».
      И, взмахнув перед собой якорьком и улыбнувшись нерпам, будущий лауреат отправился в кубрик записывать песни — для нерп, для кино и для своих курсантов, которые возвращались из нелёгкого похода.
     
      ЛЮБАЯ СОБАКА ЗНАЕТ
     
      Уточка торопился к фантастическому судну, от которого на всю Камбалу разлетались лучи будущей славы и разжигали воображение. Курсанту казалось, что если поторапливаться, то можно оказаться не только штурманом у каких-то рыбачков. Кем, Уточка вслух не говорил, но представлял себя на мостике вместо важно прогуливавшегося Плавали-Знаем. «Удачу нужно ловить на лету!» — думал он.
      И вдруг на глазах у всей экспедиции Уточка как-то странно отбросил бобика в сторону и, дав себе звонкий подзатыльник, со всех ног припустил к «Светлячку».
      — Вот торопится! — усмехнулся Барьерчик.
      — Лучше помог бы! — крикнул Супчик, вскидывая поудобней мешок.
      И только Васька, окружённый толпой заискивающих мохнатых актёров, не обратил на Уточку никакого внимания. Он смеялся над тем, как ловко околпачил этого простака Молодцова.
      — Кино! — хихикнул он. — Беспроволочная связь! Вот чудак!
      Васька всю дорогу не закрывал рта, но вдруг рот его сделался ещё шире, потому что с борта «Светлячка» раздался голос бравого капитана:
      — Ну что? Что я говорил!
      — А что? — спросил Супчик.
      — О нас будут снимать кино.
      — Кто сказал? — спросил Васька, озираясь.
      — Все! — сказал Плавали-Знаем. — Любая собака на Камбале знает! Весь берег гудит!
      С берега действительно доносился гуд, и капитан сказал точь-в-точь Васькиными словами:
      — Фантастическое, две серии. Мохнатые артисты залились восторженным лаем.
      — Так что дел по горло, — сказал Плавали-Знаем и хотел добавить что-то ещё, но тут на палубу влетел Уточка, за которым прыгал чёрненький пёс.
      Подцепив его за шкирку, капитан восторженно сказал:
      — Какой пёс, какой прекрасный полярный… — вдруг он перекосился, крутанув ногами на месте, шлёпнул себя пониже спины, и от бобика оторвалось и бросилось по ветру на юг колючее чёрное облачко.
     
      ДЕРЖИСЬ, ВАСЯ!
     
      Каким путём (по воздуху, через какой-нибудь спутник или при помощи телепатии) разнеслась весть о съёмках фильма — значения не имело. Главное, что она наэлектризовала весь экипаж так, что между его членами потрескивали искорки.
      — А кто будет исполнять главную роль? — спросил Уточка.
      — Фильм фантастико-документальный, — уклончиво ответил Плавали-Знаем.
      — Какая разница! — воскликнул подпёкшийся на морозце композитор. — Главное — будет фильм!
      Он уже слышал, как с экрана летит его героическая музыка о льдах и штормах.
      А Васька подумал: Кино! Теперь все дружки в Океанске ахнут. В какую забегаловку ни зайди, только и услышишь: «Васька-то, а!»
      Вспомнив про забегаловку и Пирожковую площадь, Васька потянул носом и сказал:
      — А есть хочется!
      — До пупиков! — подтвердил Уточка. И все собаки, вытянув морды, азартно зевнули. Всем хотелось за стол, и все смотрели на Супчика. Даже молоденький месяц, висевший в посёлке над заступившим на вечерний пост Молодцовым, казался худеньким, проголодавшимся — Молодцов-то поужинал, а он нет, — и тоже смотрел вниз: ну скоро, Супчик?
      — Через полчаса! — пообещал кок.
      — Полчаса, — усмехнулся Плавали-Знаем. — За полчаса можно совершить что-нибудь и повеселее.
      — Что? — спросил с готовностью Уточка.
      — Одеть команду в меха!
      — Это в полчаса-то? — засмеялся Барьерчик. — С избы по шубе?
      — Зачем?! — сказал Васька и, подмигнув капитану, посмотрел на северную сторону острова, где на вертолётной стоянке, посинев от мороза, таращили окошечки три вертолёта и откуда пахло крепкими щами. — Могу сбегать! Три минуты!
      Там жили помощники рыбаков, дружные вертолётчики — любившие шутку люди.
      — Сбегать, когда рядом рвутся в бой прекрасные ездовые собаки? — с укоризной сказал Плавали-Знаем.
      — Так нет упряжи! — сказал Васька.
      — Есть идея, — сказал капитан и выдернул из-под бушлата ремень. — Снимай ремни!
      И через несколько минут вся — кроме Барьерчика — команда, поддерживая штаны, смотрела, как упряжка весёлых бобиков тащила к острову Ваську и капитана в компотном бачке, привязанном вместо нарт. Ездоки покрикивали: «Держись, Вася! Живей, братец!» — не замечая, что, сидя на снегу и дыша то на одну, то на другую лапку, с явной усмешкой фотографировал зрачками эту компанию чёрный кот, будто говоря:
      «Посмотрим, посмотрим…»
     
      ПОЧЕМУ МЕЛКИЕ?
     
      На вертолётной станции сквозь заиндевелое окошко сразу заметили приближение упряжки, в которой гарцевали два субъекта. И один из механиков сказал:
      — На бобиках, а как жмут!
      — Штаны держат. Одежду будут просить, — сказал другой. — Я этих киношников знаю. Как где съёмки, так им унты давай, шубы давай — хоть с себя стаскивай.
      — Выдать! — приказал приземлившийся командир. Он любил фантастические фильмы.
      И не успел Васька затормозить, а Плавали-Знаем крикнуть: «Здорово, орлы!», как открывший дверь механик спросил:
      — Декорации? Для двух серий?
      — Ага! — сказал Васька.
      — Сколько угодно! — сказал механик. — Только музейные!
      — Почему музейные? — спросил Плавали-Знаем.
      — Мамонты! — И механик кивнул в угол, где лежали списанные в расход лохматые, как мамонты, тулупы и унты.
      — Живём! — сказал капитан.
      — Берём! — крикнул Васька, обхватывая всю кучу.
      А ещё через несколько минут вертолётчики бросились вдогонку улепётывавшей упряжке, от которой разлетался весёлый парок. Унюхавший съестное Васька схватил вместе с одеждой куртку, в которой грелась кастрюлька с ужином для начальника станции. Механики кричали вслед про щи с косточкой и баранью отбивную, но крик этот терялся среди спокойных звёзд и посвистывающего морозного ветра. Упряжка летела изо всех сил к «Светлячку».
      — Налетай! — крикнул Васька, осадив прямо у трапа. — Расхватывай!
      Но начальник училища вежливо отказался. Современная форма сидела на нём как нельзя лучше и была привычней. И курсантам, несмотря на разницу во взглядах, она тоже добавляла гордости и самоуважения.
      — Ну как хотите! — крикнул Васька. — Было бы предложено! — И, взбежав по трапу, уже в унтах и шубе, просунул нос в столовую: — Ну что?
      — Порядок, — отрапортовал Супчик и метнул на стол семь оловянных тарелок, которые точно знали, где им остановиться.
      — А почему только мелкие? — спросил Васька.
      Но не всё на необыкновенной зимовке могло быть крупным. Вместо большого котла кок вытащил с камбуза маленькую кастрюльку и стал наляпывать на тарелки какую-то жижу.
      — Это что? — спросил Васька, и лицо его вытянулось.
      — Смесь! — сказал Супчик.
      — Какая смесь? — вскочил Васька.
      — «Крепыш», — сказал кок. — Питательная.
      — А говядина?
      Плавали-Знаем описал выпученными глазами вопросительный знак. Но кок пожал худенькими плечами:
      — Зимовка.
      — А что, — спохватился Плавали-Знаем. — Супчик прав! Ведь действительно — зимовка!
      Все почувствовали, что необыкновенная зимовка и в самом деле вот-вот начнётся, и кто-то из механиков сказал:
      — А скоро кончится топливо. Осталось до Океанска!
      — Нарисуют! — съязвил Барьерчик.
      — Как папа Карло! — захохотал Васька. — Дровишки и котелок.
      — А что, — вылизывая тарелку, сказал Уточка. — Я читал в каком-то журнале: у нарисованного костра становится теплей.
      — Если у художника есть настоящий огонёк, — заметил начальник.
      — Можно попробовать! — Уточка с готовностью кивнул.
      И Плавали-Знаем, прислушиваясь к вою ветра, сказал:
      — Валяйте! Проверим! — Идея ему понравилась.
      И Уточка пошёл в подшкиперскую выбирать самые горячие краски.
     
      ПЕРВОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЧЁРНОГО КОТА
     
      Поблагодарив Супчика за прекрасный полярный ужин, Васька поспешил в каюту и, вытащив из куртки кастрюльку, вылизал пюре и съел отбивную. Достав дневник, он прикусил карандаш, думая, что бы такое историческое записать сегодня.
      А Плавали-Знаем вышел на покрытую инеем палубу.
      Она сверкала. Стараясь изо всех сил, над мачтами «Светлячка» сияли звёзды. Внизу на привязи ворочались собаки. И великий зимовщик улыбнулся: сутки, только сутки со времени выступления Репортажика, а уже столько сделано! «Светлячок» — во льду. Собаки — в упряжке. Шубы — на плечах. А всего только сутки! И, обдумывая необыкновенные планы, капитан постукивал по льдине каблуком: держится!
      Вдруг он тревожно наклонился и постучал по ней пальцем — трещина? Завтра же поставить для прочности клёпки! Но улыбнулся: нет, царапина. И, поплевав на лёд, быстро её замазал.
      Всё звенело, потрескивало — казалось, сам мороз ставил над необыкновенными планами крепкие восклицательные знаки.
      «День, другой, третий — и мы ещё посмотрим, Солнышкин, чья Антарктида лучше», — рассмеялся Плавали-Знаем, вспомнив своего бывшего матроса.
      Но прошёл только день. А впереди была ещё ночь. Она гудела, посвистывала, поскрипывала от мороза. Ночь трудилась. И экипаж тоже не мог уснуть в предчувствии скорых событий.
      Курсант Уточка рисовал. Начальник училища ворочался с боку на бок, пытаясь поймать мелодию. Он уже уловил важный начальный звук и почти держал в руках следующий, но вместо этого вдруг на всю округу проскрипело: «Мяу!» И автор будущей песни смутился: какая-то ошибка! Но никакой ошибки не было. Именно в тот момент, когда композитор уловил счастливую ноту, ничего не записавший в дневник Васька швырнул в иллюминатор косточку отбивной. Она пролетела над упряжкой, отскочила от льдины и стукнула по лбу торчавшего на снегу чёрного кота, который тут же издал протяжное: «Мяу!» — и, схватив кость, с таким усердием впился в неё зубами, что заждавшиеся съёмок псы с лаем рванулись в погоню!
      Раздался лёгкий треск. Судно дрогнуло. Не совсем проснувшийся курсант Упорный схватился за ключ и под завывание ветра стал настойчиво выбивать:
      «SOS! SOS! SOS! ТЕРПИМ БЕДСТВИЕ РАЙОНЕ ОСТРОВА КАМБАЛА. „СВЕТЛЯЧОК“».
      Прилёгший отдохнуть в своей каюте Плавали-Знаем заворочался под тулупом. До его слуха донесся стук морзянки, но он отмахнулся: «Какой SOS! Какое „Бедствие“!» И скоро к завываниям метели прибавилось начальственное посвистывание, посапывание и похрапывание.
     
      ПРИКЛЮЧЕНИЯ БУДУТ, СОЛНЫШКИН!
     
      В это самое время из далёкого антарктического рейса, пропахший всеми ветрами и штормами, возвращался известный читателям бывалый пароход «Даёшь!». Бока его были потёрты льдами и плавниками акул, палуба посвечивала свежей краской. Экипаж торопился домой.
      Шелестели в каюте Перчикова экзотические магнитофонные плёнки, покачивались за бортом родные волны. И на мостике парохода стоял матрос Солнышкин в новенькой майке, на которой зеленела нарисованная весёлая пальмочка. А в руках у Солнышкина была новая кинокамера, которую только что во время стоянки в Японии подарили ему японские моряки за спасение свалившегося с причала мальчишки, о чём писали всё японские газеты. И Солнышкин торопился снять всё удивительное, чтобы в родном сибирском посёлке повеселить бабушку и школьных друзей.
      Но акулы и летучие рыбы остались в тропиках. Киты скрылись. И только родной ветер похлопывал бывалого моряка по румяным щекам.
      Потом быстро стемнело. И на небо крупными огнями посыпались родные созвездия. Вышел проветриться Орион, присмотрелся и козырнул:
      «Привет, Солнышкин!» Наклонилась Большая Медведица: «Эге! Да это же пароход „Даёшь!“. А кто это там, на мостике? Солнышкин? Привет, Солнышкин! Где это ты пропадал! В Антарктиде? Хорошо живёшь!» — И потопала дальше.
      А Солнышкин спустился по трапу и мимо Доски почёта, на которой рядом с серьёзными физиономиями Буруна и Перчикова сияла его — лучшего рулевого — улыбка, пошёл в каюту.
      — Ну что? — не отрываясь от какой-то схемы, спросил Перчиков. В руках у него был паяльник и пучок проводов.
      — А ничего! — садясь на койку, сказал Солнышкин. — Хоть бы что-нибудь весёленькое. Ни одного порядочного приключения. Возьмусь за учебник или пойду стирать тельняшку.
      — А тебе что, нужны только извержения, жемчужины, «летающие тарелки»? Да давай я сниму, как ты стираешь тельняшку или драишь палубу! Покажешь бабушке — так у неё слезы ручьями покатятся!
      — А я не хочу, чтобы бабушка плакала! — вспыхнул Солнышкин. Он так и представил себе поджатые бабушкины губы и слезы на маленьких ресницах.
      — Так от гордости, — сказал Перчиков. — А вулканы, острова, киты — всё это ещё будет. Приключения ещё будут, Солнышкин. Будь уверен! Без этого у нас не обходится.
      Вдруг Перчиков оглянулся.
      Дверь распахнулась, и в каюту вкатился на роликах симпатичный деревянный человечек в нарисованной голубой тельняшке, с синими, сияющими стёклышками в квадратной голове и произнёс:
      — Приключения ещё будут, Солнышкин! Он протянул радисту радиограмму, и Перчиков, отложив паяльник, стал быстро читать:
      «SOS! SOS! SOS! ТЕРПИМ БЕДСТВИЕ РАЙОНЕ ОСТРОВА КАМБАЛА. „СВЕТЛЯЧОК“».
      — Что там? — спросил Солнышкин. Перчиков прочитал радиограмму вслух, и Солнышкин вскочил с койки. Только что ему хотелось домой к бабушке. Но тут был чистый SOS! Люди просили помощь. И где?! У острова Камбала. Этот остров для Солнышкина и особенно для его друга кое-что значил.
      — Такие приключения! — сказал Перчиков.
      — Ничего себе приключения! — застёгивая бушлат, сказал Солнышкин. — Но это мы всё равно снимем! — И он хлопнул деревянного матросика по квадратному плечу.
      Перчиков рассердился:
      — «Снимем»! Сперва нужно помочь людям! А потом снимать!
      — И поможем, и снимем! — сказал Солнышкин вслед другу, который бросился с радиограммой будить капитана.
     
      КОГДА ДРУЗЬЯ В БЕДЕ
     
      Капитан Моряков и не думал спать. Он то ходил по каюте, то, наклонясь над столом, что-то измерял циркулем на листе ватмана и приговаривал:
      — Ай да Солнышкин, ай да голова!
      И был повод. Несколько дней назад во время разговоров в подшкиперской боцман Бурун вдруг вздохнул:
      — Ну, вот и всё. Скоро на пенсию. — И развёл руками: — И не один я, и наш пароходец, наверное, тоже.
      — Это почему ещё? — удивился Моряков.
      — Маловат, — сказал Бурун. — Куда ему, старику, тягаться с нынешними великанами!
      — Подумаешь мал! — возразил Солнышкин. — Может и подрасти!
      — Это как же? — удивился боцман.
      — Запросто! Разрезать судно пополам, вставить новый трюм, как плавучий вагон, а если будет мало — ещё один, соединить блоки гайками — и получай пароход. Не пароход, а целый плавучий поезд! Пришли в порт, отцепили вагон и пошли дальше. Гуляйте, братцы!
      — Гениально, — сказал Моряков. — Даже озноб прошёл по коже. Просто и гениально. Судно из блоков! Плавучий поезд!
      Это была настоящая конструкторская мысль! Только нужно было продумать и рассчитать, как всё это устроить на деле. И, отложив в сторону кисти, Моряков каждую свободную минуту выкраивал для нового проекта. Это же просто чудо, если устроить в масштабах страны! Пароход тот же, а грузов втрое больше! Ай да Солнышкин, ай да голова!
      Ветер влетал в открытый иллюминатор. С портрета на Морякова смотрел Робинзон, будто подмигивал своему ученику: «Думай, братец!» И Моряков думал.
      Но в дверь постучали, и, влетев в каюту, Перчиков протянул радиограмму. Моряков мигом пробежал глазами тревожный текст и спросил:
      — Когда приняли?
      — Пять минут назад, — сказал Перчиков. — И не я. Я бы не взял, плохая слышимость. Морячок отличился!
      — Морячок? — спросил капитан. — Значит, кроме нас, никто мог и не слышать?
      — Скорее всего, нет, — сказал радист.
      — Кроме Морячка, никто, — чётко раздалось из-за двери.
      — Немедленно сообщить в Океанск, — сказал Моряков. — Запросить указание и готовиться к спасательным работам.
      Он свернул в рулон чертежи и, перешагивая через несколько ступенек, бросился на мостик. А Перчиков помчался в радиорубку.
      — Что там, снова «тарелки»? — шепнул Борщик.
      — Где-то перевернулись? — спросил выскочивший из каюты с бочонком в руках Бурун.
      — Кого-нибудь опять высадили на Камбале, — усмехнулся доктор Челкашкин, отрастивший за это время бородку.
      Но тут появился деревянный человечек и, приложив к груди руку, сказал:
      — «Светлячок» в беде. «Светлячок» в беде.
     
      СЕРЬЁЗНЫЕ ДЕЛА ПАРОХОДА «ДАЁШЬ»!
     
      После того как команда парохода помахала на прощанье оставшемуся зимовать Робинзону, а доктор Челкашкин оттолкнул пяткой последний айсберг, «Даёшь!» взял курс на север и на палубе начались серьёзные перемены. Все углубились в дела. Солнышкин обложился учебниками. Он готовился к экзаменам в морское училище и втягивал в себя знания, как прекрасная аэродинамическая труба. Страницы энциклопедии так и щёлкали его по носу.
      Доктор Челкашкин запирался в каюте и на все недоуменные вопросы отвечал: «Некогда! Пишу диссертацию „Собачий нос и Северный полюс“». Пионерчиков писал статью о подвигах Солнышкина и временами очень серьёзно смотрел на посерьёзневшую Марину.
      Но серьёзней всех вел себя Борщик. Сварив борщ, добрый кок старательно дул в котёл, чтобы команда не ошпарилась во время обеда. А после того как однажды, пошмыгав у камбуза носом, Перчиков сказал: «Кажется, повернули к Зеландии. Пахнет бараниной с перцем и чесноком по-зеландски!», Борщик тоже стал принюхиваться возле каждого острова. И не просто принюхиваться, а записывать в особую тетрадку рецепты блюд, запахи которых доносил тропический ветер. Добрый кок хотел порадовать весь Океанск блюдами тропической кухни.
      Но когда подобные серьёзные дела кончались, у всех находилось время и для шуток. И только Перчиков жаловался:
      — Пошутил бы, да нет времени. Даже в шахматы сыграть некогда! — У него под подушкой хранилась шахматная доска, в которой до времени отдыхали вырезанные в антарктическом рейсе фигурки — киты, дельфины, пингвины, морские коньки.
      Он ждал, не донесутся ли какие-нибудь известия с острова, почётным вождём которого он считался до сих пор. Эфир был полон звуков, мир — происшествий. Рядом проплывали острова, страны. Мчались тысячи сигналов. И слушать за всех весь этот шумный карнавал должен был он, Перчиков. И кроме того, он обдумывал один важный шаг, одну радиограмму, о которой не говорил никому, кроме Солнышкина: он собирался в космонавты.
      — Нашёл бы себе заместителя, — сказал Солнышкин.
      — Некому доверить, — вздохнул Перчиков.
      — Сделал бы робота, — пошутил Солнышкин. — На суше их полно, в космосе сколько угодно. А морского — ни одного!
      Перчиков загорелся. Ответить он не ответил, но с той поры вообще стал появляться на палубе только для того, чтобы выудить у боцмана доску или кусок фанеры. Он пробегал мимо Борщика, быстро скрывался в радиорубке, и оттуда доносился то осторожный звук пилы, то нежный дымок канифоли, а иногда слышались какие-то странные разговоры.
      И однажды за Перчиковым из рубки вперевалочку выкатился какой-то деревянный человечек и, подъехав к красившему борт Буруну, произнёс:
      — Боцман дай, пожалуйста, краски. Бурун сел на свежевыкрашенную палубу. А человечек ласково повторил:
      — Боцман, дай, пожалуйста, Морячку краски. На штаны и тельняшку.
      И, готовый из-за каждой капли краски броситься в драку. Бурун протянул ему банку синей краски и кисти. Скоро деревянный матросик выкатился на палубу, сверкая яркой тельняшкой, синими глазами и синими брюками, подъехал к Морякову и сказал:
      — Я — Морячок. Прошу зачислить меня в экипаж и поставить на электропитание. А увидев Солнышкина, сказал:
      — Руку на дружбу, Солнышкин, — и протянул ему свою фанерную ладонь.
      — Чудеса! — сказал Челкашкин и спросил радиста: — На какой же энергии он работает?
      — На крепком флотском рукопожатии, — сказал радист.
      С этого момента Морячок исправно принимал за Перчикова радиограммы, а в свободное время объезжал на пароходе все уголки, пожимая морякам руки. Если рядом появлялся кто-то без дела, Морячок повторял: «Утечка полезного времени». Проезжая мимо Борщика, он шутил: «Борщик, где моя электрокотлета!» — и направлялся за своим любимым Солнышкиным, напевая: «По морям, по волнам…»
      Кроме того, Морячок отлично играл в шахматы и, выиграв партию у радиста, не раз приговаривал: «В три хода, в три хода, в три хода!» А если Перчикову было некогда, сажал напротив себя пингвина, тем более что на доске вместо пешек тоже двигались маленькие пингвины.
      Правда, пока ему пожимали руку, он весело повторял: «Всё впереди! Вся жизнь впереди!» Но ведь не будешь всё время заниматься рукопожатиями, и Морячок начинал вздыхать: «Всё кончено, всё кончено, всё кончено». Летели впереди облака. Шумели волны. Качались вдали пальмы. А Морячок вздыхал: «Всё кончено». Но стоило протянуть ему руку, и по палубе снова двигался радостный голубой Морячок, за которым топал маленький пингвинчик.
      Теперь Морячок стоял среди моряков, приняв в сложных условиях тревожную радиограмму, и сообщал:
      — «Светлячок» в опасности! «Светлячок» в опасности!
      — Кто? «Светлячок»? — крикнул Борщик и схватился за голову: на «Светлячке» плавал его лучший друг Супчик!
     
      НА ПОМОЩЬ СУПЧИКУ!
     
      Пальмовое настроение экипажа «Даёшь!» вмиг сдуло далёким криком SOS! Какие могут быть проекты, диссертации, энциклопедии, цирковые медведи, когда товарищи в беде!
      Пароход набирал скорость. Над ним со всех лап бежала Большая Медведица. В клюзах гудело. В шпигатах хлюпало. Вся команда толпилась у радиорубки, в которой Перчиков отстукивал радиограмму в Океанск: «В СУРОВЫХ ЛЬДАХ ОСТРОВА КАМБАЛА ТЕРПИТ БЕДСТВИЕ ПАРОХОД „СВЕТЛЯЧОК“. СЛЕДУЕМ НА ПОМОЩЬ. ЖДЁМ УКАЗАНИЙ». На секунду Перчиков задумался и выстучал подпись: «ВЕСЬ ЭКИПАЖ ПАРОХОДА „ДАЁШЬ!“»
      Команда притихла. Борщик хлюпал носом. Бурун, которого в Океанске ждали два билета на спектакль с его любимыми медведиками, сурово сжимал в руках крепкий, как снаряд, бочонок. Челкашкин нервничал, но ответа не было.
      — Ну, скоро ты там? — влетел в рубку Солнышкин.
      — Тише! — Крикнул Перчиков. — Тише! — И поднял палец.
      Из Океанска сквозь морозный воздух в рубку пробивались точки и тире. И, схватив карандаш, радист стал быстро записывать. Но вот он выключил приборы и бросился к капитану. Однако Моряков вместе со всеми ждал возле рубки и, взяв радиограмму, прочитал: «КАПИТАНУ ПАРОХОДА „ДАЕШЬ!“. КАПИТАНУ ПАРОХОДА „СВЕТЛЯЧОК“. ПРИКАЗЫВАЮ ЭКИПАЖУ „ДАЁШЬ!“ СЛЕДОВАТЬ ВЫРУЧКУ „СВЕТЛЯЧКА“ ИЗ ЛЕДОВОГО ПЛЕНА, КОМАНДИРОМ ЭКСПЕДИЦИИ НАЗНАЧАЮ КАПИТАНА МОРЯКОВА. НАЧАЛЬНИК ПАРОХОДСТВА ЮРКИН».
      — Ура! — закричала команда. — На помощь «Светлячку»!
      — Ура! — подпрыгнул Борщик. — На помощь Супчику!
      — На помощь друзьям! — сказал Моряков и приказал: — Матросу Солнышкину встать за штурвал!
      И через минуту волны за бортом заколыхались так, что кокосовые орехи в каютах запрыгали, как погремушки.
      Бурун готовил на носу крепкий буксирный трос. Челкашкин — для пострадавших медикаменты. Борщик выискивал рецепты лучших блюд. И сам пароход «Даёшь!» с небывалой скоростью летел на выручку к старинному другу «Светлячку».
     
      СПОРТИВНОЕ УТРО У ОСТРОВА КАМБАЛА
     
      Пока пароход «Даёшь!» бежал на помощь «Светлячку», Плавали-Знаем ворочался в своей каюте, изо всех сил сбрасывая с себя мамонтовую шубу. Ему было жарко, казалось, что он стоит среди горячего песка на берегу моря, а вокруг вспыхивают юпитеры, журчат кинокамеры и носятся похожие на Уточку носатые режиссёры.
      — Побыстрей, — сказал капитан. — Ну и жара!
      Он приоткрыл глаза, спросонья нащупал меховой сапог и потянул на ногу, но сапог залаял и отскочил в сторону. Плавали-Знаем сунул ногу в другой сапог, но сапог издал «мяу», и из него появилась кошачья голова.
      — Чёрт знает что за кино! Развели собак, сапоги мяукают! — сказал Плавали-Знаем, но, совсем открыв глаза, вспомнил: — Ха! Да у нас зимовка! — и высунул голову в иллюминатор.
      Разукрашенное морозцем румяное солнце сияло, будто собиралось на молодёжный кросс. Дома в посёлке горели стёклами и хватали форточками ветер, словно собирались, как молодые лыжники, съехать с горы. А маяк на краю острова красовался таким бодрячком, будто только что сделал на ветру сто приседаний и окатился холодной водой.
      «Кругом физкультура, а мои посапывают», — усмехнулся Плавали-Знаем. Его тоже охватил физкультурный азарт, и он направился в кубрик будить команду.
      Но вдруг, заглянул в столовую, в неожиданности отпрянул. Задней стенки у столовой словно и не бывало! Вместо неё пылал нарисованный костёр, возле которого в одних трусах с кистью в руке хлопотал Уточка.
      — Вот это да, — сказал Плавали-Знаем. Уточка в глазах капитана приобретал вес. — Что, греет?
      — А для чего стараемся! — сказал посиневший Уточка.
      — А ведь греет. Греет! — воскликнул Плавали-Знаем, прижимаясь шубой к батарее, тоже выкрашенной в горячий цвет. (И щёки отличившегося Уточки загорелись.) — Греет! — повторил Плавали-Знаем, сидя в шубе. Не зря ему снились тропические сны!:
      Увидев на рукаве красные отпечатки, он удивился: «Ты смотри, прижёг!» А услышав громкое «мяу», что-то вспомнил, вытащил из сапога чёрного кота и, улыбнувшись: «И тебя прижгло!», швырнул его в открытый иллюминатор.
      — Однако совсем жарко, — сказал он. — Пора будить остальных. Пусть погреются. — И крикнул: — Подъём!
      В столовую одна за другой стали просовываться взъерошенные головы, и Плавали-Знаем, показывая на костёр, пригласил:
      — Раздевайтесь! Можно позагорать!
      — И размяться! — откликнулся начальник, уже полчаса делавший зарядку.
      Барьерчик, принимавший воздушные ванны в любую погоду, насупил брови: «Не обошлись бы без умного приглашения!» — и стал разводить руки в стороны так, что по мускулам пошли жаркие пятна.
      — Греет! — кивнул на костёр Плавали-Знаем. — Огня хватает.
      — Краски много, — приседая, уклончиво ответил начальник. — Правда, не хватает искорки…
      — Уголька, — добавил Супчик.
      — Искорка! Подумаешь, искорка, когда вокруг столько огня! — рассмеялся Плавали-Знаем и скомандовал: — Теперь — на льдину и бегом марш!
      — А что, для здоровья неплохо! — сказал крепенький начальник Барьерчику.
      И к удивлению дрожащих собак, зимовщики стали бегать вокруг парохода.
      Плавали-Знаем поглаживал торосы и говорил:
      — Хорошо, хорошо.
      А на берегу, глядя в бинокль, закалённый сержант Молодцов качал головой:
      — Ничего себе репетиция! В трусах по льду океана! Нет, в киноактёры я не пойду. — Он навел бинокль на дрожащего Уточку, и ему показалось, что от холода вздрогнул весь остров.
      — Ну хватит, — хлопнул в ладоши Плавали-Знаем, — согрелись, остудились, теперь в воду. Есть среди нас моржи?
      И к общему изумлению, Васька, схватив шубу и заорав: «Я не морж! Я — нерпа», бухнулся в воду прямо в шубе.
      «Спортсмены» опешили.
      В ту же минуту в воздухе что-то просвистело и в край льдины впился дротик, за который Васька ухватился.
      Оглянувшись, все увидели на носу «Светлячка» кока Супчика с охотничьим луком в руках.
      Участия в спортивном пробеге кок не принимал. Он готовил полярный завтрак. И так как чувствовал себя виновным в отсутствии солонины, старался восполнить запасы при помощи охоты. Из обруча и старой верёвки он сделал лук, из проволоки несколько дротиков и, услышав крик «Нерпа!», выпустил в мохнатую фигуру стрелу, за которую теперь и ухватился вылезающий из воды Васька-мамонт.
      — Ну молодец, — сказал Плавали-Знаем коку, когда все собрались в столовой. — Отличился! — И, пропуская поближе к нарисованному огню вздрагивающего Ваську, велел Супчику: — Отличайся дальше!
      Взмахнув фартучком, Супчик прямо с камбуза ловким броском послал на стол одну за другой семь дымящихся тарелок.
     
      ОПЛОШНОСТЬ БОЦМАНА ВАСЬКИ
     
      Тарелки встали точно перед участниками физкультпробега.
      — Что, опять «Крепыш»? — сквозь зубы спросил Плавали-Знаем, и Супчик подумал, как бы тарелки в том же порядке не полетели к нему обратно. Но с достоинством ответил:
      — К вечеру один «Малыш» останется. И то хорошо.
      И команда торопливо принялась уписывать детскую питательную смесь.
      — В воде лучше, — сказал Васька.
      — Почему? — спросил Плавали-Знаем.
      — Камбала водится. Лови себе хоть руками, — сказал Васька и вдруг, почувствовав, что допустил оплошность, перевёл разговор на другую тему: — И чего там только нет — и морские ежи, и звёзды! Как игрушки! Хоть на ёлку вешай!
      Но было поздно.
      Глаза капитана на минуту остановились на Ваське, потом живо поехали по ожидавшей какого-то решения команде, и он сказал:
      — А почему бы зимовщикам не организовать рыбную ловлю? Разве кто-нибудь против? Никто! Хоть удочкой, хоть руками лови. — Плавали-Знаем посмотрел на Ваську. — И насчёт ёлки тоже очень хорошее предложение. Будем ловить ёлочные игрушки.
      — Так Новый год только через месяц!
      — Ну и что? А зимовать мы будем что — один день? И потом, почему бы не встретить Новый год заранее? Всё в наших руках, — усмехнулся Плавали-Знаем и, потерев руки перед нарисованным костром, подышал на них так, что изо рта повалил пар.
      — А кто будет собирать игрушки? — спросил Васька.
      — Конечно, человек с опытом! — мгновенно сориентировался Уточка, выставив вперёд утиный нос.
      — Без подводной маски туда не прыгнешь. А на меня ни одна маска не лезет! — сказал Васька.
      — Поможем, — сказал Уточка.
      — Натянем, — сказал Плавали-Знаем и, хлопнув Ваську по плечу, встал из-за стола.
     
      КАМБАЛА С ОСТРОВА КАМБАЛА
     
      Один за другим зимовщики скатились по трапу на лёд мимо лохматых актёров, которые терпеливо ждали съёмок, но были уже не прочь погрызть по хорошей косточке.
      — Ну, с чего начнём? — спросил Плавали-Знаем, оглядывая льдину.
      — С лунки, — сказал Васька, натягивая прихваченный за неимением маски старый противогаз, в котором Супчик иногда резал особенно злой лук. — Надо долбить лунку.
      — Долбить? — быстро спросил капитан. — Не пойдёт!
      Неожиданно он заметил падающий откуда-то сбоку яркий луч и под ним чёрного кота. Кот вертелся вокруг небольшого пятнышка в льдине, цапал его лапкой и, глядя вниз то одним, то другим глазом, нервно дёргал хвостом. Что-то кота привлекало.
      Плавали-Знаем с интересом посмотрел на него, сказал «брысь!» и плюхнулся на четвереньки. Кот недовольно фыркнул. Но Плавали-Знаем отодвинул его капитанской рукой, ткнулся в ледяное оконце лбом и, вскинув голову, стал быстро протирать лёд локтем.
      Ямка увеличивалась на глазах. Плавали-Знаем подышал на неё, вытер края носовым платком и, припав глазом ко льду, закачал головой. Внизу, как балерина на сцене, проплывала медуза, из травы щупальцами грозил ему осьминожек, а возле морских звёзд в траве мелькали такие мальки, что удивлённый капитан чуть не пробулькал «агу».
      И вдруг он весь изогнулся и махнул рукой:
      «Сюда! Сюда!» Так вот что так занимало кота! Внизу, на лысинке круглого камня, лежала камбала.
      — Сюда! — крикнул Плавали-Знаем, но, вспомнив, что лунка ещё не проделана, ударил в лёд каблуком. Команду осыпали брызги.
      — Крючок, крючок! — выпалил капитан.
      — Будет! — крикнул Уточка.
      Кот протестующе заурчал.
      Но Супчик, которому мысль заняться рыбной ловлей пришла ещё раньше, запустил в лунку сразу четыре лески с крючками, выточенными из зубьев сервизной вилки.
      — Так, — сказал Плавали-Знаем, снова припал глазом к лунке и схватился рукой за поясницу: падавший сверху луч начинал припекать.
      — Так, — повторил капитан: крючки прошли рядом с камнем. И вдруг закричал: — Не так, не так! Уходит, уходит. Ну что же вы?! — Он посмотрел на команду и разом, сорвав с себя шубу и унты, бухнулся в воду. Из воды вылетела ночевавшая на скале стая гигантских крабов и в ужасе бросилась прочь.
      Поднырнув под камбалу, Плавали-Знаем попытался схватить её за хвост, но скользкая рыбёшка, вильнув к свету, дёрнулась и в тот же миг вылетела наверх, подхваченная четырьмя крючками. Следом за ней в полынье появилась голова Плавали-Знаем:
      — П-поймали? — И, увидев камбалу на крючках, простучал зубами: — В хо-хол-лодиль-ник! Чтоб не испортилась.
      Схватив камбалу за жабры, Супчик потащил её к трапу мимо обиженного кота. А Плавали-Знаем, стуча зубами, повторил:
      — В холодильник! — И добавил: — Теперь меня!
      — В холодильник? — спросил Уточка.
      — Наверх!
      Но туловище его в лунку не пролезало.
      — За волосы его! — крикнул Васька. Уточка схватил капитана за волосы и рванул вверх. Лёд не поддавался.
      — Может быть, по часовой стрелке? — сказал начальник училища. И Уточка крутанул капитана по часовой.
      — О! — издал Плавали-Знаем протяжный звук.
      — Лучше ломиком, — посоветовал Васька, — только не по голове! Но с палубы прозвучало:
      — Не надо ломика!
      На борту «Светлячка» стоял сосредоточенный Барьерчик, а из его рук падал и упирался в льдину яркий горячий луч. Барьерчик повёл им вокруг капитанской головы, разрезая лёд словно лазером. Под лучом задымилась струйка пара, и через минуту капитан выкарабкался из полыньи с ледяным кругом на шее.
      Луч сверкал, как юпитер. Над капитанской головой разливалось сияние, и кое-кто на берегу говорил:
      — Кажется, уже снимают…
      Но Плавали-Знаем этого не слышал. Сунув ноги в унты и влезая в тулуп, он хотел спросить:
      «Где ры-ы-ы…», но голос его поехал вниз и пропал.
      — Ы… — сказал он ещё раз, и Уточка, посмотрев на капитана, повернулся к Ваське и скомандовал:
      — Молока! Немедленно молока! Васька удивлённо глянул на новоявленного начальника и качнул головой:
      — Как, откуда?
      — Хоть на вертолёте!
      И, размахивая резиновым хоботом, боцман погнал перепуганную упряжку к острову под удивительным лучом, о котором нужно сказать хотя бы несколько слов.
     
      БАРЬЕР И БАРЬЕРЧИК
     
      Известно, что у курсанта Барьерчика зимовка никакого восторга не вызывала.
      «Ничего себе, зимовочка», — думал он, ворочая скулами.
      Правда, увидев обросший льдами «Светлячок», курсант чуть было не сказал себе словами одной своей тётушки: «Выше себя не прыгнешь!» Но ему гораздо больше нравились слова его школьного учителя: «Бери выше! Написал контрольную на „четыре“? Подумаешь, барьер! Это так, барьерчик… Ищи барьер! Бери выше!»
      И что бы старательный ученик потом ни сделал, он говорил себе: «Подумаешь барьер! Это так, барьерчик…» За что, понятно, и получил соответствующее прозвище. Ему хотелось сделать что-нибудь такое, о чём весёлый учитель сказал бы: «Вот это барьер!»
      Теперь, мечтавший о кругосветном плаваньи, Барьерчик готов был сам столкнуть «Светлячок» с места. Только бы мелькнула какая-нибудь подходящая для этого мысль, ну хоть какой-нибудь лучик!
      И в тот момент, когда из лунки вынырнула голова закоченевшего Плавали-Знаем, Барьерчик заметил не лучик, а самый настоящий луч. Правда, природа луча вызывала сомнение, но из каких пустяков порой не появлялись на свет самые гениальные штучки! Случалось, из самых сущих пустяков!
      Луч бил из дырявой кастрюли, которую Супчик повесил на корме в надежде, что кто-то из машинистов приварит ей днище. Но вместо машинистов отлично потрудился Плавали-Знаем, заливая из шланга палубу. Вода в кастрюле превратилась в лёд, ветер обточил и превратил его в прекрасную линзу, а солнце пропустило сквозь неё тот самый луч, который заметил вдумчивый Барьерчик. Одно движение руки — и луч сверкнул с необыкновенной, может быть лазерной, силой!
      «Вот это дело, — подумал Барьерчик, прожигая лёд вокруг капитанской головы. — Лёд против льда!»
      Барьерчика не волновала возможность научного открытия. Зато он видел «Светлячок» идущим сквозь разрезанный лучом лёд! Дело было теперь только в кастрюле, в большой кастрюле, и Барьерчик, прокатившись по палубе, бросился к Супчику.
      По дороге, на секунду заглянув в кубрик, он открыл дневник и написал: «Кажется, я нашёл выход из ледового…», но сломал карандаш и побежал в столовую.
      В это время разрумянившийся от творившихся вокруг жарких дел композитор, подышав на пальцы, вытаскивал из кармана кителя бумагу, чтобы записать несколько звонких, как лёд, и решительных, как ветер, нот.
      Стоянка во льду, отсутствие движения словно бы затормозили на некоторое время все звуки. Но только что он сам видел, как под солнечным лучом лёд хрустнул, плеснула живая вода, и целая горсть нот так и зазвенела в ушах. Нужен был карандаш! Но карандаша не было. И, поднимаясь за ним на палубу, композитор думал про своих курсантов: «Какие ребята! Какие ребята! С такими не просто зимовать, а идти наперекор ветру, бороться с невзгодами, ломать лёд! Ломать!»
      Он забежал в кубрик, набросал в дневнике слова: «Вперёд, вперёд, ломая лёд!» И быстрым росчерком нанёс несколько решительных нотных знаков. Потом сунул тетрадку в карман и, размахивая рукой в такт мотиву, вышел на палубу, схватил стоявший у камбуза ломик и стал весело долбить лёд. Из-под ломика, как ноты, летели ледяные искры.
      Наконец начальник училища так поставил в мелодии восклицательный знак, что искры с ног до головы осыпали капитана.
      Капитан ткнул в лёд пальцем и гневно спросил глазами: «Что это значит?»
      — Что это значит? — гневно перевёл всё понявший Уточка и пронзительно посмотрел на своего недавнего учителя.
      — Получается! — сказал начальник. — Получается музыка! Почти как у Дунаевского! — И протянул тетрадку. Плавали-Знаем хотел отшвырнуть её в сторону, потому что начальник всё ещё долбил лёд, но вдруг провёл по тетрадке глазом, покачал головой и протянул тетрадь Уточке: «Читайте! „Вперёд, вперёд, ломая лёд!“ Лёд, который он так наращивал!»
      Плавали-Знаем осуждающе закачал головой, но, что-то вспомнив, еле слышно прохрипел:
      — Дневники — на проверку!
      Через несколько минут Уточка, над которым от усердия поднимался пар, вынес капитану стул и протянул несколько тетрадей.
      Открыв первую, Плавали-Знаем прочитал:
      1. Молочная смесь «Крепыш».
      2. Питательная «Малыш».
      3. «Крепыш».
      4. «Малыш».
      Под ложечкой у капитана засосало. Он открыл следующую тетрадь и мигом забыл о голоде, потому что увидел строчку, от которой брови его прыгнули вверх: «Кажется, я нашёл выход из ледового…»
      — Это чья? — Он помахал тетрадью.
      — Барьерчика! — живо ответил Уточка.
      Плавали-Знаем махнул было пальцем: «Барьерчика ко мне!», но тут услышал рокот, и брови его взлетели ещё выше. А все стоявшие на палубе так и приросли к месту.
      Прямо к судну рулил вертолёт. Под ним на стропах висела единственная на острове коза, которую Васька выпросил у хозяйки на главную козью роль, а шутники с вертолётной станции взялись побыстрее доставить.
      Под вертолётом, поспевая на бегущей упряжке, растрёпанный Васька держал одной рукой котелок, а другой доил дёргающуюся козу.
      Вертолётчики сверху подмигивали: чего только не сделаешь, желая увидеть на экране хороший фильм про собственный остров!
      Но скоро котелок был полон, вертолёт с козой отправлялся в обратный путь, а Васька махал вертолётчикам сорванным наконец противогазом.
     
      НУ ЧТО МОЖНО СДЕЛАТЬ ЕЩЁ?
     
      В минуту молоко закипело, и хлебнувший несколько целебных глотков капитан сказал:
      — Барьерчика ко мне!
      Постучав пальцами по тетрадке, он спросил у курсанта:
      — Так из чего вы нашли выход?
      — Из ледового плена, — доложил Барьерчик.
      — Значит, из плена… — с иронией сказал Плавали-Знаем. — И какой же это выход?
      И едва Барьерчик изложил свою мысль, капитан сказал:
      — Ерунда! Никакого выхода.
      — Может быть, и ерунда, — сказал Барьерчик. — Но без этой ерунды вы и сейчас бы болтали ногами в проруби. Стоит попробовать.
      Но в ответ услышал давно не звучавшее:
      — Плавали, знаем! А чтобы ваши знания пришли в порядок, почитайте денёк-другой «Навигацию». Полезно.
      — «Навигацию», «Навигацию», — сказал Уточка, подталкивая своего товарища к двери кубрика.
      — Ты что делаешь? — спросил Барьерчик.
      — Помалкивай, — шепнул Уточка. — Отзимуем, снимут кино! Финансы на бочку — и покупай брючата. А так сиди себе с заплатками на карманах. — И он подёргал Барьерчика за штанину, на которой светилась штопка.
      Барьерчик вскинул голову, сказал:
      — Лучше брюки в заплатах, чем совесть в дырах! — и захлопнул за собой дверь.
      А Уточка выкатил грудь и вскинул голову, будто почувствовал себя штурманом.
      — Как же так? — удивился наблюдавший эту сцену начальник училища. Он был смущён… Ведь лёд действительно под лучом ломался! Он это сам видел! Об этом звенела его песня — она и сейчас ещё доносилась откуда-то с края льдины, где лежали нерпы, будто музыкальные животные услышали его мысли.
      Но недавний ученик, которому он ставил пятёрки, сказал:
      — Песня — это одно, а навигация — другое. Вы тоже могли бы повторить «Навигацию»! — И, вложив в руки начальнику потрёпанный учебник, Уточка кивнул на кубрик и замурлыкал: — «Вперёд, вперёд, ломая лёд!»
      Начальник пожал плечами и отправился в кубрик. Может быть, он действительно чего-то не понимал, но вступать в дискуссии, когда в душе звенела песня, он не стал.
      А Плавали-Знаем, похлопав по тетрадям, сказал:
      — Дневников достаточно. — И, пройдя в столовую, постучал перед Супчиком пальцем: — Барьерчику никаких мисок! Ни одной кастрюли! Ни-ни!
      Супчик, не понимая, почесал в затылке и спросил:
      — А что делать с камбалой?
      — Уху! — решительно сказал Плавали-Знаем.
      Супчик развёл руками: одной камбалы мало.
      — Поджарить, — предложил Уточка.
      — Ещё меньше!
      — Компота давно не было! — вспомнил Васька.
      — А что? Компот! — сказал Плавали-Знаем. — Конечно, компот. Супчик спросил:
      — Из камбалы?
      — А что?
      — С сахаром или с солью?
      — Компот на первое, соль на второе, сахар на третье, — подумав, сказал Плавали-Знаем. И собрался уже на корму, чтобы ликвидировать хитроумный прибор Барьерчика, но едва вышел на палубу, зажмурился и спрятал голову в воротник: в глаза плеснуло светом.
      На перекладине мачты сидел чёрный кот и вращал лапкой бутылку. Ту самую, последнюю, кефирную бутылку!
      — Поставь! — крикнул Плавали-Знаем.
      Но кот вдруг так глянул вниз, что в воздухе прозвучало: «А кто взял мою рыбку?» «Слуховые галлюцинации», — подумал, оглядываясь, Плавали-Знаем и для верности спросил:
      — Какую рыбку?
      «Камбалу с камня», — послышалось снова. И кот опять пустил кефирной бутылкой десятки зайчиков.
      — Поставь! — приказал капитан. Но усатый так качнул бутылку, что у Плавали-Знаем на лбу заранее вспухла шишка.
      — Ну, старая шапка! Ну, драный воротник, я тебе покажу! — проскрипел Плавали-Знаем.
      И кот, оставив бутылку в покое, спрыгнул на ящик и, явно передразнивая Плавали-Знаем, стал с издёвкой пересчитывать лапой одну за другой кефирные посудины. И при этом щурился: «Посмотрим, кто кому покажет. Кто кому…»
      Капитан встряхнулся и увидел перед собой сверкающую мачту, которую Васька непонятно когда успел уже разукрасить морскими звёздами и ежами.
      «Ну вот и ёлка», — подумал Плавали-Знаем. И, залив из шланга трещины и выбоинки на льду, во всю грудь глотнул морозного воздуха и подмигнул сам себе и Уточке:
      — Ну, кажется, сделано всё! Ну что можно сделать ещё? Ну что? И Уточка сказал:
      — Больше — ничего!
      И ни один, ни другой не представляли, что может найтись человек, который бы придумал что-либо ещё.
      А между тем к острову со стороны океана приближалась какая-то блестящая точка. Скоро над Камбалой снова застрекотал вертолёт, и кто-то, обвешанный аппаратами, стал быстро спускаться по верёвочной лестнице.
      «Ну, вот наконец и кино!» — обрадовался Плавали-Знаем и увидел, как сквозь расступившуюся толпу к «Светлячку» спешит толстенький, очень знакомый человек.
     
      САМОЕ КОРОТКОЕ ИНТЕРВЬЮ
     
      Да, по льду Камбалы в сверкающей пыжиковой шапке торопился корреспондент Репортажик. Тот самый Репортажик, который первым сообщил миру о необыкновенной зимовке «Светлячка».
      Честно говоря, он чуть не забыл об этом сам, но услышал, как залетевший в Океанск рыбак за чашкой чая шепнул соседу:
      — А у нас на Камбале дела! Зимует «Светлячок», и про него снимают кино. Две серии!
      Репортажик бросился в аэропорт: он сделал открытие, он сообщил о зимовке, а снимать будет кто-то? Ну нет, он ещё кое-что сумеет сам!
      Под ногами Репортажика скрипела морозная пыль, и, щёлкая на ходу то одним, то другим фотоаппаратом, раскрасневшийся корреспондент спешил к ставшему известным в такой короткий срок «Светлячку».
      Сомнений быть не могло: на судне готовились к съёмкам. Пароход сверкал сказочным льдом: видно, декораторы поработали на славу!
      Несколько раз Репортажик споткнулся и отдёрнул ногу: лёд кое-где был прозрачным, и сквозь него глядела чёрная глубина.
      Откуда ни возьмись, к корреспонденту подлетела собачья упряжка, Васька помог забраться в странный возок, и в несколько секунд они оказались перед приветственно машущим рукой Плавали-Знаем.
      — А киногруппа здесь? — спросил корреспондент.
      — Ждём, — сказал капитан.
      Репортажик был первым! Он расстегнул магнитофон и протянул микрофон капитану:
      — Маленькое интервью. Что бы вы хотели сказать нашим слушателям об этой необыкновенной зимовке?
      При слове «интервью» Плавали-Знаем расплылся в улыбке, растерялся, от волнения приложил микрофон к животу. В желудке запело, и Плавали-Знаем смущённо замигал.
      Но Репортажик засмеялся и вскинул руку:
      — А что! Такого оригинального начала ещё не было ни у кого. Коротко, зато ясно! А остальное потом, в каюте или в столовой, за обедом, — по-свойски сказал корреспондент, привыкший к флотским угощениям, не замечая, что бравый капитан снова смутился.
      Васька кашлянул. От смущения, казалось, скрипнула дверь. И тут из-за двери показался старенький, но чистый колпак Супчика, и кок сказал:
      — Прошу на компот и блины.
      Почувствовав приближение гостя, гостеприимный Супчик испёк сковородку блинов из остатков питательной смеси и козьего молока. Корреспондент распахнул дверь: «Идём! Конечно, идём!» — и потянул капитана за рукав. Но ноги Плавали-Знаем и сами тянулись на блинные запахи, как Васькин нос.
     
      МАСШТАБЫ КОРРЕСПОНДЕНТА РЕПОРТАЖИКА
     
      — Ну, чем вы потчуете зимовщиков? — спросил Репортажик, опуская на пол магнитофон, аппараты и потирая руки.
      — Компотом, — сказал Супчик.
      — Из груш, яблок? — Репортажик предпочитал из абрикосов.
      — Из камбалы! — сказал Супчик. Репортажик захохотал.
      — Прекрасно! — Он любил флотский юмор и тут же вскинул висевший на груди аппарат, чтобы сфотографировать для газеты остроумного кока.
      — А рецепт есть? — спросил он.
      — А как же! — вмешался Плавали-Знаем. — Лично мой!
      — А какой же?
      — Сперва кипятим воду без камбалы, а потом с камбалой, — пояснил Супчик.
      — Так это же уха, — пожал плечами Репортажик.
      — Нет, — сказал кок. — Уха с перцем и солью. А эта без ничего.
      — Интересно, — сказал Репортажик. — Это что-то новенькое.
      — А у нас всё новое, — засмеялся капитан. — Лёд — новый, собаки — новые, ёлка — новая.
      Супчик внёс сковородку, на которой шипели тощенькие блины. И, заметив, что к ним протягиваются несколько рук, Плавали-Знаем схватил один и бросил его в рот. В ту же минуту он выкатил глаза, заахал: «Ах-ха, ах-ха, ах-ха!»
      Наконец отдышавшись и смахнув слезу, Плавали-Знаем сказал:
      — Блины тоже новые. — И, вспомнив, что первым надо было угостить гостя, подвинул к нему сковородку, но блинов уже не было.
      На дне супницы ещё плескалось немного юшки, в которой плавал крохотный камбалий хвост, и, подхватив двумя пальцами, Репортажик спрятал его в рот:
      — А знаете — ничего!
      Компот пользовался успехом. Нужно заметить, что после этого угощения у автора рецепта появилось ещё одно прозвище — «Компот из камбалы», которое стало звучать гораздо чаще, чем «Плавали-Знаем».
      Однако рассчитывавший на крепкий флотский ужин Репортажик сказал:
      — Запить бы это теперь нарзанчиком. И Васька готов был погнать упряжку в единственный на Камбале ларёк, но Плавали-Знаем развёл руками:
      — Зимовка…
      — Так чем же вы занимаетесь? — спросил Репортажик, подходя к нарисованному огню.
      — Носимся на собачках, — выпалил Васька.
      — Собираемся у камина, — сказал Уточка.
      — Переносим вертолётами коров, — сказал Плавали-Знаем.
      — Коз! — поправил Васька.
      — Можно и коров, — сказал Репортажик, который любил сделать из большой мухи маленького, но слона.
      — Мёрзнем, как Амундсен, — вздохнул Супчик.
      — Ну, у Амундсена всё промерзало насквозь, — сказал Репортажик и заключил: — А у вас хорошо! Хорошо! Но маловато размаха!
      — Маловато? А что сделали бы вы? — с усмешкой спросил Плавали-Знаем.
      — Я? — Репортажик на секунду задумался и решительно сверкнул глазами: — Ну хотя бы межконтинентальный шахматный радиоматч:
      «Светлячок» — «Антарктида».
      — А что? — согласился Плавали-Знаем. В этом действительно был размах. — Но нет шахматной доски, нет шахмат.
      — Доски?! — спросил Репортажик. — А это что? — И, распахнув иллюминатор, он показал на раскинувшееся за бортом ледяное поле.
      — А фигуры?
      — Из льда! — воскликнул Репортажик, удивляясь, как у людей не хватает фантазии. — Из льда!
      — Гениально! — сказал Уточка и тут же доказал, что фантазии у него хоть отбавляй: — Нужно только, чтобы и фигуры были достойны зимовки. На месте короля не просто король или какой-нибудь Посейдон, а…
      Репортажик вопросительно посмотрел на курсанта.
      — А, скажем, главный герой зимовки!
      — Оригинально! Стоит подумать. Стоит поискать!
      — Нашёл! — сказал Уточка, посмотрев на покрасневшего Плавали-Знаем. — Нашёл! — И бросился по трапу вниз выполнять замысел.
      — Может быть отличный снимок! — крикнул вслед ему Репортажик.
      А Плавали-Знаем вздохнул:
      — Да, есть ещё настоящие люди. А есть чудаки. Вбили себе в голову, что могут вырваться из «ледового плена». Начитались фантастических проектов! Так вот теперь сидят и учат «Навигацию».
      — Учат? Сейчас? — мгновенно откликнулся Репортажик.
      — Именно, — усмехнулся Плавали-Знаем.
      — Так что же вы не сказали сразу! «Учёба на зимовке» — прекрасный кадр!
      И, подобрав аппаратуру, Репортажик побежал в кубрик, где сидели над «Навигацией» курсант Барьерчик и начальник училища.
     
      ХОРОШО! ХОРОШО!
     
      Плавали-Знаем смотрел ему вслед и вспоминал, что же он хотел сделать из подсказанного размашистым корреспондентом.
      Из открытой двери, будто скрываясь от холода, в коридор влетела стайка снежинок, и капитан щёлкнул пальцами: «А! Вспомнил! У Амундсена в каюте всё промерзло насквозь! А разве мы хуже?» И, распахнув один за другим все иллюминаторы в столовой, он высунул нос наружу. За бортом разгорался такой мороз, что ошалелые бобики, сбившись в кучу, прятались под большого чёрного водолаза.
      «Хорошо берёт!» — подумал Плавали-Знаем. И увидел картину, от которой за ворот так и плеснуло теплом: внизу курсант Уточка вырубал из льдины фигуру, ещё незнакомую ни одному гроссмейстеру в мире.
      Под ударами кирки появлялись его, Плавали-Знаем, лоб, нос, подбородок, выставленная вперёд, как у покорителя полюса, нога…
      Плавали-Знаем разволновался, прошёлся по столовой. Стены вокруг обрастали мерцающими иглами инея. Всё становилось хрустальным. Шерсть на его воротнике поднималась дыбом.
      «Хорошо!» Он представил собственный газетный портрет (в заиндевелой шубе!) и, даже показалось, услышал стук морзянки: «Межконтинентальный радиоматч! „Светлячок“ — „Антарктида“.
      Стук был в самом деле, но несколько иной. Курсант Упорный, уловив какой-то звук, схватился за наушники, придержал ключ, который от мороза выстукивал SOS, SOS, SOS, и стал записывать прорывающиеся издали сигналы.
      Временами они глохли и падали льдинками вниз, но, казалось, сидевший под столом вездесущий чёрный кот, как фокусник, подбрасывал их лапами вверх и подмигивал: на место, на место. Из букв складывался такой текст, что даже Упорному не сиделось в кресле!
      А Плавали-Знаем слышал только звуки будущей славы. Он смотрел на обросшую инеем столовую, где, как в глубине пещеры, пылал костёр Уточки. Капитан протянул к нему руки, но от костра дохнуло холодом.
      «Вот это зимовка», — подмигнул сам себе Плавали-Знаем и подумал вслух:
      — Интересно, долго ли собирается корреспондент снимать моих учеников?
      Он вдруг выбил на весь «Светлячок» чечётку и направился в кубрик за Репортажиком.
     
      ИЗУМЛЕНИЕ КОРРЕСПОНДЕНТА РЕПОРТАЖИКА
     
      Курсант Барьерчик хлопнул об стол учебником, который перечитал сто раз ещё в училище! Нашли кого заставить учить «Навигацию»! Пятёрочника, сдававшего экзамены досрочно! И кто усадил? Утёнок, которому он сам на каждом экзамене писал десятки шпаргалок.
      — На каждом экзамене по десятку! — горько усмехнулся Барьерчик.
      — Ну, вы, конечно, преувеличиваете, — мягко произнёс начальник: он любил мир между своими учениками, но возмущение курсанта ему пришлось по душе. Это уже проявляется характер!
      — Преувеличиваю? Да у него и сейчас из карманов торчат шпаргалки. Как вермишель! А меня заставляют учить «Навигацию»!
      — Ну, повторить никогда не вредно, — сказал с улыбкой начальник.
      — Не вредно! Ну ладно — меня! Так ведь и вы влетели сюда учить «Навигацию»! А Уточка выслуживается, — сказал Барьерчик. — И перед кем? — Он насмешливо вскинул голову, выпучил глаза и повёл руками по воздуху, будто поливал из шланга мачты. — Великий мореплаватель! А мы с вами — мы ему помогали.
      — В чём? — спросил начальник.
      — Ловить тузиков, — сказал Барьерчик с презрением.
      Начальник промолчал. Тузиков он не ловил. Но как композитор — что и говорить! — мог подсказать курсантам кое-что толковое. Своей музыкой!
      — Стыд! — произнёс Барьерчик. — Шуточки! В это время открылась дверь и в кубрик вкатился с фотоаппаратом в руках Репортажик. Над ним сверкнула вспышка и щёлкнул объектив.
      — Отлично! — крикнул корреспондент, сразу взявшись за дело. — Прижмите учебник к груди. Вот так.
      — Учебник? — с усмешкой спросил курсант. — И покрепче?
      — Покрепче, покрепче! — появляясь в кубрике, благодушно пророкотал Плавали-Знаем. — Поучите и когда-нибудь ещё напишете воспоминания…
      — О том, как мы торчали во льду, когда была возможность вырваться из ледового плена? — спросил Барьерчик.
      — А что, разве такая возможность есть? — Репортажику сразу представился заголовок в полгазеты — «Из ледового плена».
      — Ещё какая возможность! — сказал Барьерчик и выложил корреспонденту свою идею.
      — Чепуха! Непробиваемый лёд! — сказал капитан.
      Но Репортажик ухватился за необычность идеи. Линза в кастрюле! И какая возможность прекрасного окончания эпопеи!
      — Чудесно! — крикнул он. — Если получится, это может быть даже очень здорово!
      — Здорово? Чудесно? — спросил Плавали-Знаем.
      — Конечно, — сказал Репортажик. — Я видел тонкий лёд своими глазами.
      — Так-так, — сказал капитан. — Так-так. Тогда загляните в учебник, пожалуйста, и вы. Поучите для сведения! — И вышел, захлопнув перед изумлённым Репортажиком дверь так, что зацепил его по носу.
     
      МЫ ЕЩЁ ПОСМОТРИМ!
     
      Но и на самого Плавали-Знаем неожиданно обрушился удар.
      Споткнувшись на трапе, в него буквально врезался вылетевший из рубки курсант Упорный. Но это был первый удар, за которым обрушился второй.
      — Радиограмма! — крикнул радист. И, схватив крупно исписанный бланк, Плавали-Знаем стал читать: «КАПИТАНУ ПАРОХОДА „ДАЁШЬ!“. КАПИТАНУ ПАРОХОДА „СВЕТЛЯЧОК“. ПРИКАЗЫВАЮ КОМАНДЕ ПАРОХОДА „ДАЁШЬ!“ СЛЕДОВАТЬ НА ВЫРУЧКУ „СВЕТЛЯЧКА“ ИЗ ЛЕДОВОГО ПЛЕНА. РУКОВОДИТЕЛЕМ ЭКСПЕДИЦИИ НАЗНАЧАЮ КАПИТАНА МОРЯКОВА».
      Плавали-Знаем вспыхнул, как ракета.
      — Хотят отнять славу! Такую славу! И кто? Солнышкин, Перчиков, Челкашкин! — Лицо капитана перекосилось от презрения, и он усмехнулся: — Ну ничего! Мы ещё посмотрим!
      В мерцающем от мороза пространстве раздалась команда:
      — Васька! Уточка! Ко мне!
      И скоро Васька и Уточка, перед которыми лежало расчерченное на шахматные квадраты поле, получили приказ: «Возводить укрепления!» — и, взяв ломики, принялись за срочную работу.
     
      ТАКОЙ ЗНАКОМЫЙ ГОЛОС
     
      Пароход «Даёшь!» выжимал последнюю скорость, по бортам вспыхивали разряды и дымилась вода.
      Дымилась вода, дымился утюг, которым дневальная Марина гладила простыни для пострадавших. Борщик колдовал над дымящимися котлами, и во все стороны, даже против ветра, разлетались такие ароматы, что, казалось, встречные льды поворачивали обратно, принюхиваясь, как собаки. Все торопились на помощь «Светлячку». Челкашкин раскладывал бинты, а боцман Бурун, сунув второпях под койку к горячим трубам свой дубовый бочонок, выбирал теперь на корме самый крепкий буксирный трос.
      Солнышкин стоял у штурвала, вглядывался вперед, и перед его глазами вспыхивали искорки.
      Где-то там, в жестоких льдах, замерзал «Светлячок». Солнышкину даже виделось, какой он крохотный и добрый: его хотелось взять в руки и прикрыть ладонями, как маленького пингвина в Антарктиде. На борту «Светлячка» люди ждали помощи. Что такое оказанная вовремя помощь, Солнышкин хорошо знал. И глаза его так и летели вперёд, как два спасательных круга.
      Дверь рубки была приоткрыта, и за ней стремительно пролетали созвездия. Рядом с Солнышкиным стоял Морячок, а сбоку с лапы на лапу переступал подросший пингвин. Он тоже готовился к встрече со льдами.
      Вдруг в рубку, странно моргая, ворвался Перчиков.
      — Ты ничего не видел? — спросил он у Солнышкина.
      — Что было на пути, всё видел, — сказал Солнышкин.
      — А вертолёт с козой видел?
      — Мне не до шуток, — нахмурился Солнышкин, — придумал бы что-нибудь поумней.
      — Так я видел! — вспыхнул Перчиков. — Как на экране. Впереди вертолёт, под ним коза и кто-то на бобиках!
      — Ну и ну!
      Солнышкин дёрнулся. В открытую дверь влетело облачко каких-то чёрных частиц и ужалило его.
      Солнышкин хотел отмахнуться, но, вытянув шею, вместе с Перчиковым уставился на дверь: за бортом гигантскими скачками неслось стадо испуганных океанских крабов. Перчиков схватил кинокамеру, но стадо пронеслось с невероятной скоростью и скрылось за горизонтом…
      Встревоженный Моряков выбежал из рубки с биноклем, посмотрел вперёд и сказал:
      — Да, там явно неблагополучно. Прибавить ход!
      — Быть может, цунами? — сказал Перчиков. А Верный отчаянно залаял.
      — Чует, — сказал Солнышкин.
      И только Морячок был в каком-то странном спокойствии. Солнышкин оглянулся и едва не выпустил штурвал — Морячок вдруг чётко сказал:
      — Утечка полезного времени.
      — Рехнулся ящик! — возмутился Перчиков и хотел похлопать его по бокам, но услышал:
      — У ящика есть имя. Ящик в полном рассудке. — И Морячок ещё громче повторил: — Утечка полезного времени.
      — А вообще, — рассудительно сказал Солнышкин, — если изобретателю снятся козы, то почему изобретению не чокнуться?
      — Не обижай Морячка, Солнышкин… И Перчиков, который хотел сказать роботу что-то обидное, смолчал, припомнив, что Морячок вёл себя всё время разумно. Прекрасно играл в шахматы. В радиорубку приносил от Борщика сухари, а боцман в нового матроса просто влюбился и приговаривал: «Ну и молоток! Не хуже медведиков!», потому что не умевший спать Морячок в свободное от вахты время брал швабру и начинал драить палубу.
      Морячок то молчал, то к чему-то прислушивался, поворачиваясь грудью к ветру. И вдруг, притопывая на месте, запел каким-то чужим голосом:
      Ровно в двадцать четыре часа Совершим кругосветку, ребята…
      Потом сказал: «Ах, я дурак!» — и попытался хлопнуть себя по лбу.
      — Совсем рехнулся! — удивился Перчиков и хотел выпроводить его из рубки, но тут вдали что-то засветилось, засверкало.
      Наблюдавший в бинокль Моряков скомандовал:
      — Малый ход! — И сказал: — Странно, очень странно…
      — Смотри, смотри! — крикнул Солнышкин. Но Перчиков и вся команда «Даёшь!» уже всматривались в ночную даль с тревожным недоумением: среди открывшегося ледяного поля возникала ледяная гора…
      — Включить прожекторы! — приказал Моряков, и под вспыхнувшими лучами перед участниками экспедиции за ледяной стеной засверкало обросшее сосульками фантастическое судно, на борту которого горбился какой-то мамонт.
      Но ещё удивительней было то, что стена — громадная ледовая стена — на глазах у всех продолжала расти, и не какие-нибудь кристаллы, а целые куски льда всё поднимались и поднимались вверх, будто кто-то возводил укрепления.
      Моряков нахмурил брови. Ничего подобного полярный капитан не видел даже в Антарктиде. Последняя стадия обмерзания!
      «Есть ли там кто-нибудь живой?» — подумал он. А стоявший на баке боцман Бурун, не дожидаясь команды и опередив всех, крикнул:
      — Эй, на «Светлячке», принимай буксир! И в ответ донёсся давно забытый, но такой знакомый голос:
      — Плавали! Знаем!
     
      ЛИЧНОЕ КРУГОСВЕТНОЕ ПЛАВАНИЕ
     
      Пока Моряков, Солнышкин и вся команда «Даёшь!» спешили на помощь погибающим, жизнь на «Светлячке» тоже не стояла на месте.
      Лауреат будущей премии порывисто исписывал нотами листок за листком. Репортажик бегал по холодному кубрику и хлопал себя рукой по голове:
      — Я его прославил! Я первый сообщил о зимовке! А он меня — учить «Навигацию»! — И Репортажик хлопнул себя ещё и учебником.
      — Так это ты сообщил? — спросил Барьерчик.
      — Я! — Репортажик похлопал ладонью по висевшему на груди фотоаппарату.
      — А как же ты о зимовке узнал?
      — Я сам видел, — Репортажик показал пальцем вниз.
      — Откуда?
      — С самолёта!
      — С самолёта? — Барьерчик горько засмеялся. — Он видел с самолёта, а мы тут лови собак и жуй компот из камбалы!
      И к удивлению задравшего голову Репортажика, курсант ударил учебником по столу:
      — Тогда учи «Навигацию»!
      Смущённый Репортажик захлопал ресницами, присел на край кефирного ящика, а Барьерчик, вышагивая метр туда, метр обратно, воскликнул:
      — Люди совершают кругосветку, воюют со штормами, а мы из-за этих банок-бутылок, — он посмотрел на Репортажика, — сидим среди дурацкого льда в этой каморе! — Он ткнул сапогом в звякнувший ящик.
      — Ну, мы тоже совершаем кругосветное плавание или кругосветный полёт, — сказал начальник.
      — Мы — кругосветное плавание? — Барьерчик с сожалением взглянул на него.
      — Да! — сказал начальник. — Совершенно точно! Каждый из нас в сутки совершает кругосветное путешествие — с кораблём, или с домом, или с кроватью. Мы и сейчас с льдиной и «Светлячком» совершаем оборот вокруг Земли — в двадцать четыре часа. И не такое уж это маленькое плавание. — Глаза начальника вспыхнули. — Дело только в том, что за это плавание мы успеем сделать. Один двадцать четыре часа проспит, другой — напишет песню. — Он нарисовал в воздухе пальцем музыкальный ключ. — Один сделает глупость, другой — открытие. Один кого-то предаст, другой — спасёт человечество. Один решит мировую проблему, а другой — не выучит дважды два. И всё это в двадцать четыре часа! Только нужно чувствовать, какое это важное плавание, и быть толковым капитаном! Слышите, как мы быстро плывём?
      Начальник прислушался.
      Барьерчик тоже загорелся. Ему показалось, что он видит бег звёзд, слышит, как летит «Светлячок», как вместе с ним летит вокруг Земли остров Камбала. Ему почудился невероятный полёт океанского ветра.
      Но через минуту Барьерчик угас и усмехнулся.
      В кубрике была тишина. Слышалось грустное звяканье бутылок и какие-то быстрые удары, будто по льду, с пыхтением, в несколько рук били ломом.
      — Вот мы и плывём с этой дурацкой льдиной, — сказал Барьерчик. — За двадцать четыре часа мы при помощи этого друга, — он кивнул на корреспондента, — наделали столько глупостей!
      — Но я не знал, что можно выбраться. Я немедленно напишу статью. Я докажу! — И Репортажик стал искать в кармане авторучку.
      Удары за бортом стали сильней и чаще. Барьерчик хотел выглянуть в коридор, но дверь оказалась запертой.
      — Нашёл первоклассников! — сказал Барьерчик. — Посадил под замок. Еще без обеда оставит! — И курсант стукнул в дверь кулаком.
      Но начальник вскинул вверх палец: «Тихо!»
      — Вы что, боитесь? — удивился курсант.
      — Я — боюсь?! — сказал начальник, но вдруг снова замахал руками и прислушался. — Тихо, тихо! — попросил он. — Получается настоящая песня! Сначала будет про бурю, про ветер — как у Дунаевского, а потом… потом вот так. — И он пропел:
      Ровно в двадцать четыре часа Совершим кругосветку, ребята!
      Только нужен инструмент.
      — Инструмент? — Барьерчик подумал, выставил на стол десяток кефирных бутылок и с усмешкой постучал по ним карандашом.
      — А что?! — Начальник быстро расставил их в каком-то порядке, провёл пальцем по горлышкам и, постукивая то по одной, то по другой, стал напевать бодрый мотив.
      Начальник напевал. Барьерчик прислушивался.
      А рядом сидел Репортажик и, хлопая себя по голове, причитал:
      — Ах, я дурак! Вот дурак!
      Это, кажется, были те самые слова, которые уловил незаслуженно обиженный Морячок.
      Звучали эти слова в кубрике «Светлячка» так громко, что заглушали удары лома и крики на льдине, где Плавали-Знаем, Васька и Уточка строили ледяные укрепления.
      А в кубрике стоял Барьерчик и смотрел то на ящик из-под кефира, то на иллюминатор так решительно, будто наконец задумал взять самый главный барьер если не в жизни, то в двадцатичетырехчасовом кругосветном плавании, которое он совершал на борту «Светлячка». Как ни странно, слова начальника запомнились и тревожили, а его мелодия, ещё до конца не ясная, начинала звучать и призывала действовать.
      Но вдруг курсант перевёл взгляд на дверь: внимание его привлёк всё приближающийся шум.
     
      ПЕРВАЯ ПОБЕДА ПЛАВАЛИ-ЗНАЕМ
     
      Полночи Плавали-Знаем ходил по баку «Светлячка» в своём полярном тулупе, качал головой и цедил сквозь зубы: «Захотели отнять славу! Ну нет, этот номер у них не пройдет. Не выйдет!»
      Наконец капитан отозвал в сторону Ваську и стал с ним шептаться, кивая то на клюз, то на лежавшую у ног доску.
      — Во! Вот это придумано! — захохотал в ответ Васька и показал большой палец.
      Но тут нос его повернулся сам собой, вытянулся по ветру, и собаки тоже быстро задёргали ноздрями. Со стороны океана крепко запахло украинским борщом с помидорами и котлетами в соусе! Пахло так вкусно, что собаки сделали колечком хвосты, будто говорили: «О!»
      «Так! Думают взять на борщ!» — усмехнулся Плавали-Знаем и, сдёрнув шапку, стал отгонять от себя ветер. Скоро он увидел силуэт приближающегося парохода, на носу которого рядом с Буруном стоял растрёпанный Борщик и, размахивая поварёшкой, кричал:
      — Супчик! Супчик!
      И из открывшейся двери камбуза раздалось радостное и удивлённое:
      — Борщик! Борщик подпрыгнул:
      — Жив, Супчик?!
      — Здравствуй, Борщик! — Счастливый Супчик махнул колпаком.
      Перекличку друзей заглушил хриплый голос Буруна:
      — Принимай буксир!
      И тогда-то в ответ прогрохотало на весь ледяной остров знакомое всем «Плавали! Знаем!».
      Уточка, подхватив буксир, протащил его по льду, подал Ваське, тот, весело подмигнув Плавали-Знаем, вместо того чтобы надеть трос на чугунную тумбу, зацепил его за валявшуюся на палубе доску и лихо махнул Буруну: «Давай!»
      — Самый малый! — прогремел в темноте голос Морякова.
      Трос стал натягиваться, и плутоватые физиономии Васьки и Плавали-Знаем тоже потянулись вперед.
      — Сейчас, сейчас, — прошептал Васька. И в тот миг, когда Плавали-Знаем в азарте наклонился посмотреть, как слетит канат, доска взвизгнула и, разорвавшись пополам, тяпнула его по макушке, а Ваську по лбу.
      — У! — завыли они в два голоса и завертелись волчком.
      Но, увидев, что «Даёшь!» уходит в море, утаскивая за собой канат, переглянулись и, потирая лбы, закричали:
      — Ура! Первая атака отбита!
      Правда, Васька вздохнул и растерянно замигал: такие вкусные запахи уплывали…
      Запахи уплывали, бобики жалобно взвизгивали, и Васька качал головой: «Двенадцать блюд! Десять баллов». Но Плавали-Знаем, хотя и его аппетит заводил бодренькую пластинку, торжествовал: «Атака отбита! Крепость выстояла!»
      Он даже замурлыкал песенку, которую напевал когда-то в молодости:
      Входит в порт моряк красиво,
      А куда рулит моряк?
      Он рулит неторопливо
      В бар, где рядом с кружкой пива
      Золотится красный рак.
      Спустившись в столовую, Плавали-Знаем расстегнул тулуп и, ухарски бросив на стол шапку, крикнул:
      — Супчик, «Крепыша»!
      — Кончился, — Супчик взмахнул поварёшкой.
      — Ну, клади «Малыша»!
      — И «Малыша» съели, — язвительно сказал Супчик, но с долей огорчения. Конечно, бывалый кок оставил кое-какие запасы на всякий случай, но, заглянув в кладовку, всплеснул руками: он нашёл там только отпечатки кошачьих лап.
      — И «Малыша» съели? — протянул Плавали-Знаем. — Ну и отлично! Отлично! — И, сыпанув в рот горстку соли, загрохотал в кубрик, откуда доносились звуки песен.
      — Отлично? — сказал сердитый Супчик. — Отлично? Так я тебе покажу отлично! — И, схватив с полки мешочек, он стал швырять через иллюминатор на лёд горсти крупной соли — так, как это делают в морозную погоду дворники.
      А Плавали-Знаем спустился в кубрик и, присаживаясь на ящик, спросил:
      — Что, поёте?
      — А кто-то в это время работает! — сказал вошедший следом Уточка, возводивший стену.
      — А мы поём! — сказал начальник училища.
      — Да не какие-нибудь кабацкие песни, — добавил Барьерчик.
      — А о чём же вы поёте? — уставился на него Плавали-Знаем.
      — О том, как люди борются со льдами и как они выберутся из них!
      — Выберутся… — Капитан грустно качнул головой и сказал: — Только что сюда приходился ледокол! Не слышали?!
      Все разом вскочили и бросились к борту, но Плавали-Знаем остановил их рукой.
      — Когда?! — крикнул Репортажик. Он прозевал такое событие!
      — Когда? — подхватил начальник.
      — Только что, — сказал Плавали-Знаем.
      — Ну и?! — спросили зимовщики разом.
      — Тянул! — сказал капитан, потирая лоб.
      — И хоть бы что! — Васька развёл руками.
      — Не вышло! — сказал Уточка. — Ушёл.
      — Так что единственный выход — зимовать. И зимовать как следует, ничего без меня не предпринимая. Пока не снимут фильм! — сказал Плавали-Знаем так решительно, что собравшийся протестовать Репортажик призадумался: «А может быть, я не такой уж дурак?»
      — Вернутся! — уверенно сказал начальник. — Вытянут! — И тут же подумал, что надо торопиться, надо встретить друзей новой песней.
      — Не выйдет, — сказал Плавали-Знаем, хотя знал, что раз пришли спасать — будут спасать, и надо что-то предпринимать. — Связались с Антарктидой насчёт матча? — озабоченно спросил он у Уточки.
      — Пока нет. Но шахматное поле готово. Осталось доделать фигуры, — сказал Уточка.
      — Тоже мне, двенадцать подвигов Геракла! — засмеялся, не выдержав, Барьерчик.
      — Мы не Гераклы, но подвиги будут! — ответил капитан.
      — Конечно, — сказал Васька, собравшийся было снять шапку, но, посмотрев на заиндевелые стены, нахлобучил её ещё крепче.
      — А сейчас мог бы совершить подвиг? — спросил вдруг у Васьки Плавали-Знаем.
      — А что?
      — Ну хотя бы сходить в разведку, узнать, что они там делают. — Он кивнул в сторону «Даёшь!».
      — Запросто! — сказал Васька, но тут же прикусил язык: к стоявшему невдалеке пароходу надо было добираться вплавь!
      — А вы? — Капитан посмотрел на Уточку.
      — Он всегда готов! — сказал Барьерчик.
      — Я готов, — сказал Уточка. — Только пусть поработает и тот, кто пел, пока мы трудились. — Он потянул из кармана платок, чтобы промокнуть трудовой пот, и на палубу посыпались шпаргалки по навигации.
      — »Трудились»… — с издевкой сказал Барьерчик.
      — Что это? — краснея за своего ученика, спросил начальник училища.
      Но в это время от парохода «Даёшь!» с ветром нахлынули котлетные запахи, все вздохнули, и Васька решительно встал: «Иду!»
     
      НАДО ДУМАТЬ!
     
      В заставленной раковинами и кораллами каюте Солнышкина и Перчикова шло шумное обсуждение недавних событий. Почему сорвался буксир? Почему не сдвинулся с места «Светлячок»? Тысячи всяких «почему?» вспыхивали и сгорали в воздухе.
      — Без должной подготовки! — сказал Моряков, виня только себя за то, что быстро пошёл на сближение со «Светлячком», не уточнив ледовой обстановки.
      — Но ведь всем хотелось вывести его из льдов побыстрей, — вздохнул Солнышкин. — И всё было по правилам…
      — Как в цирке, — сказал Бурун, сидевший у переборки, и вздохнул: в Океанске пропадал его билет на цирковое представление.
      — Что вздыхать, — сказал Борщик, остановившийся возле каюты с бачком картофельных очисток. — Завтра, как только подойдём к льдине, берём ведро борща, ведро котлет и первым делом…
      Не договорив, он тревожно замигал, и все переглянулись: за бортом послышался такой сладкий протяжный вздох, что бачок едва не вырвался у Борщика из рук. Верный вскинул уши и зарычал.
      — Чует нерпу, — сказал боцман, но для точности приложил ухо к переборке и прислушался: у этого острова не раз случались неприятности и с прошлой войны всплывали мины. Но всё стихло. И боцман снова сел на место.
      — На пенсию пора, медведики снятся, — подмигнул Перчиков.
      Вспомнив медведиков, экипаж зашумел, припоминая и гиппопотамов, и пингвинов, одного из которых гладил сейчас Солнышкин. И тропический компот, которым Борщик угощал Землячка и мистера Понча.
      Но Моряков прервал воспоминания:
      — Всё это хорошо, но надо думать, как спасти товарищей. Нужен план!
      — Пилой и ломиком! — сказал Перчиков.
      — Шуточки! — рассердился Моряков. — А дело может быть серьёзней, чем мы предполагаем!
      И хотя казалось странным, что на помощь больше никто не звал, успокаиваться не было никаких оснований. Капитан обдумывал план действий. Ломиться навстречу «Светлячку» — рискованно. Можно получить пробоину. Ещё раз брать на буксир? Может быть… Не вышло ночью — получится утром. Но надо знать толщину льда…
      — Разогнаться и напролом! Как в Антарктиде! — сказал Борщик и двинул бачком вперёд.
      — Во всяком случае, — сказал Моряков, — стоять всё время наготове и не упускать «Светлячок» из виду…
      Но рядом раздалось:
      — Утечка полезного времени… Моряков возмутился: «Выучили!», но Морячок, покачиваясь, забормотал чужим голосом:
      — Это будет необыкновенная зимовка, замечательное кино, сногсшибательный матч… — Потом сказал уже другим голосом: — А вообще на «Светлячке» хочется есть… — И вдруг запел: — «Вперёд, вперёд, ломая лёд!»
      Команда вновь переглянулась. Капитан удивлённо повёл в его сторону глазами. Не всё в бормотании деревянного матросика было лишено смысла. Что-то требовало разгадки…
      Перчиков пожал плечами, но Борщик, который хорошо понял, что на «Светлячке» хотят есть, крикнул:
      — План планом. А первое дело — утром на «Светлячок» борщ и котлеты!
      — Конечно, — сказал Челкашкин, — отдаю всю завтрашнюю порцию!
      — Я две, — сказал Перчиков.
      — А я за всю неделю! — крикнул Солнышкин.
      Тут в борт грохнуло, боцман, сорвавшись с места, побежал на палубу с багром, а Борщик выкатился с бачком.
      — Нерпа, — сказал он. — Нерпуша! — И, достав из кармана большую морковку, бросил её вниз. — Пусть закусит! — Но нерпа вдруг сказала: «Хап!» — и у кока вывалился из рук бачок.
      В ту же минуту какой-то мохнатый клубок, отвалив от борта, стал быстро грести к льдине. И коку показалось, что у нерпы обозначилось знакомое, очень знакомое человеческое лицо. Более того, он готов был утверждать, что нерпа вскарабкалась на лёд и направилась к трапу парохода «Светлячок».
     
      ВЕСЁЛЫЕ ИСТОРИИ В КУБРИКЕ «СВЕТЛЯЧКА»
     
      Понятно, что морковку и кастрюлю очисток на голову получил разжалованный из мамонтов в нерпы Васька. Подняться на палубу по заледенелому скользкому тросу он не смог и проторчал час в воде, прислушиваясь к тому, что происходило на борту «Даёшь!».
      В каюте Солнышкина так весело смеялись, что Ваське тоже захотелось в дружескую компанию, которая готова была отдать ему все котлеты за неделю вперёд! Он даже всхлипнул, не понимая, почему он сидит в воде, а не рядом с Борщиком.
      «Хватит! Хватит!» — подумал он и заплюхал к льдине, чтобы всё передать зимующей команде. Он, конечно, слышал слова про план, но гораздо больше его волновали рецепты Борщика.
      Васька взобрался на борт «Светлячка», отряхиваясь, как собака, влетел в кубрик и стал сбрасывать с себя мокрую одежду.
      — Ну, что там? — спросил Плавали-Знаем, чихая от одного Васькиного вида.
      — Р-р-расск-казывают ис-стории! — стуча зубами, выговорил Васька.
      — Интересные?
      — Чуть ухом не примёрз! — сказал Васька, влезая в шубу, распахнутую добрым Супчиком. — Особенно Борщик. Компотом угощал кита! Собирается к нам на помощь! С котлетами!
      От одной этой фамилии у всех защекотало в носу и потекли слюнки, а Супчик засиял от гордости за друга.
      — А может, и нам порассказать что-нибудь интересное? — спросил Плавали-Знаем.
      Обстановка для всяких историй подходила. За морозным иллюминатором взвизгивал ветер. Все сидели, зарывшись в тулупы.
      — Можно, — сказал Васька. — Как говорил кок Борщик…
      — Только без Борщика! — крикнул Плавали-Знаем. — Без Борщика!
      — Ну ладно. Без Борщика, — согласился Васька. — Можно без Борщика. Да там с нами Борщика и не было. Борщик тогда гулял в отпуске.
      Плавали-Знаем засопел.
      — Без Борщика, без Борщика, — предупредительно повторил Васька. — Сидели мы без Борщика на берегу моря в тёплую ночь.
      — В тёплую? — спросил Плавали-Знаем.
      — Ага!
      — Не пойдёт! Давай что-нибудь зимнее, полярное.
      Барьерчик усмехнулся. А Супчик, фамилия которого уже давно никого не волновала, сказал:
      — Зимнее есть у меня. Есть зимнее. — Он поправил колпак и вздохнул: — Зимовали мы как-то у острова Врангеля. Ребята пошли охотиться на медведя. А я разжёг печь и думаю:
      «Нажарю сейчас шашлычков, подрумяню лучок, ребят побалую…»
      — Рассказывай, рассказывай, — глотая слюнки, сказал капитан и даже подумал: «Зачем я здесь?», но опомнился и махнул рукой: — Рассказывай! Только без лука и шашлыков.
      — Почему без шашлыков? Почему без Борщика? — плаксиво закричал Васька. — Почему у Борщика — с шашлыками, а у нас — без шашлыков?
      — Нервы! — сказал Плавали-Знаем, поднимаясь с ящика. — Только что человек ходил в разведку, совершил подвиг и вдруг расхлюпался.
      — Какой подвиг? — закричал Васька. — Какой ещё подвиг? Вот я знаю, — он почти зашептал, — я знаю подвиг: на полярной станции в Антарктиде доктор сделал сам себе операцию. Ага! Сам себе! Единственный случай в мире!
      — Какую?
      — Аппендицит! Чик — и нету!
      — Ну да? — сказал Плавали-Знаем.
      — Точно! Вырезал! — И, вдруг сообразив, что за этим может последовать, Васька прикусил язык.
      Строчивший что-то в блокноте Репортажик сказал:
      — Я об этом читал. Здорово! С помощью зеркала. Чик — и всё!
      За бортом зашумел почти антарктический ветер, и Плавали-Знаем весело спросил:
      — А кто у нас медик?
      — Васька сейчас за медика! Бинты у него! — сказал Уточка, натягивая на кудри ушанку. — А я пошёл, у меня дела!
      — Работай, работай! — с усмешкой проводил его Барьерчик.
      — Ну, медик есть, — ещё веселее сказал Плавали-Знаем, — а зеркало мы найдём. — И подмигнул побледневшему Ваське: — Значит, сделаем! Зато какая слава: второй случай в мире!
      — А я не хочу! — закричал, вскакивая с места, Васька. — Аппендицит мой. И нужен мне ещё самому!
      — Да никто вас не тронет! — сказал начальник.
      — Я знаю! Я-то знаю! — пропел Васька.
      — Ничего, ничего, — довольный шуткой, напустившей страху, и успокаивая его, сказал Плавали-Знаем так просто, будто каждый день вырезал у себя по аппендиксу. И, напевая про кружку пива и красного рака, пошёл в рубку.
      — А у Солнышкина и Морякова какой-то план! — вдруг вспомнив, злорадно крикнул Васька вслед капитану.
      — План?
      Дверь под рукой Плавали-Знаем взвизгнула, как замёрзшая собака. Он, нахмурившись, вздохнул: «Да, теперь возьмутся, утром начнут» — и мрачно вывалился на палубу. Но едва он вышел на корму, глаза его полыхнули от радости, а ноги едва не выбили счастливую дробь: вода от мороза дымилась, пар поднимался столбом. И вокруг «Даёшь!», пока в каюте Солнышкина шли беседы, возникала мерцающая ледяная корка. Спасатели вмерзали сами!
      Правда, видавший виды капитан тут же подумал: «Всё равно возьмутся. Не вытащит этот — пришлют другой. Плавали! Знаем! Но за это время, — взбодрился он, — снимем кино, проведём замечательный межконтинентальный матч… А это уже совсем другой компот!»
      И он побежал на помощь к Уточке.
      В те же минуты, прохаживаясь в кубрике среди ящиков, Барьерчик думал: «Спасатели вернутся! Но ждать их, ничего не делая? Как бы не так!» Он кое-что ещё совершит к их приходу! Его луч кто-нибудь заметит. Заметит и поддержит! А не заметят — так он сумеет и сам! И курсант решительно сказал:
      — Ну, кто как, а с меня хватит! Пишите корреспонденции, сочиняйте песни, а я пошёл!
      Он взял ломик, открыл иллюминатор и собрался прыгать вниз, когда, к его удивлению, начальник подошёл к нему и с силой пожал мужественную руку. Он и сам пошёл бы на дело, но песню, которая звала бы людей вперёд, надо было закончить. Ещё немного — и он поможет и песней, и плечом, и ломом!
     
      СОЛНЫШКИН, К КАПИТАНУ!
     
      Морозная ночь сыпала на льдину стайки снежных блёсток, сонно бормотала какую-то колыбельную, будто старалась укачать до утра оба усталых парохода.
      Однако со стороны «Светлячка» — вернее, с двух его сторон — разносились звонкие удары. Да и на пароходе «Даёшь!» спали далеко не все.
      Солнышкин и Перчиков, хотя и забрались на час-другой в койки, успокоиться не могли. Они то и дело припоминали странные фразы Морячка, пытаясь их расшифровать. Что за «необыкновенная зимовка», «удивительное кино» и «межконтинентальный матч»? И что за песню пел Морячок? Загадка на загадке!
      Да и встреча с Плавали-Знаем кое-чего стоила. Здесь можно было ожидать любых чудес! И друзья вспоминали своё первое знакомство с островом Камбала. Перчиков — свою удивительную встречу с красноносым дельфином и путешествие на ките, а Солнышкин — поиски Перчикова. И оба, прислушиваясь к доносившимся из-за борта ударам, готовились к новым событиям.
      Только Морячок мигал синими глазками и вздыхал: «Хорошо, хорошо». Потому что вокруг действительно всё было хорошо. И звёзды за иллюминатором, и добрый разговор Солнышкина и Перчикова, которые сдружились на всю жизнь, и всё, что они говорили о незнакомых Морячку событиях. Всё было хорошо. Даже доносившаяся в каюту перекличка Верного с собаками:
      «Гав-гав! Чего морозите хвосты?»
      «Хотим сниматься в кино! Гав!»
      «В каком, гав-гав, кино?»
      «Цветном, двухсерийном!»
      «Ну и гав-гав! Ну и гав-гав!»
      Сквозь дрёму Солнышкину слышались призывные удары лома. И, едва открыв глаза — его теребил маленький пингвин, — Солнышкин бросился к иллюминатору.
      Их судно тоже стояло во льду. На нём, задрав вверх головы, нерпы намурлыкивали знакомый мотивчик…
      Каюта Солнышкина светилась, как новогодняя ёлка. На стену, на грамоту за покорение Антарктиды, на карту падал со стороны «Светлячка» яркий луч. Он вспыхивал, будто подавал сигналы: точка-тире, точка-тире!
      Солнышкин растолкал Перчикова:
      — Смотри!
      Но луч пропал, а с порога раздался голос Морячка:
      — Солнышкин и Перчиков, к капитану!
      Через несколько минут Моряков подтвердил план действий: связаться со «Светлячком», разведать ледовую обстановку. И друзья бросились выполнять приказания.
      Но тут произошло событие, которое, как говорят серьёзные люди, внесло в капитанский план некоторые коррективы.
      С парохода «Даёшь!», опередив всех, в переднике и новеньком колпаке спускался по трапу на лёд весёлый Борщик с двумя громадными кастрюлями, от которых поднимались клубы дразнящего пара.
     
      НЕОЖИДАННОСТЬ ЗА НЕОЖИДАННОСТЬЮ
     
      Добрый кок торопился накормить попавших в беду людей отличным завтраком. Он уже сошёл на льдину и пробовал, не разъезжаются ли ноги, когда с криком: «Борщик, осторожно!», словно стараясь предупредить о какой-то опасности, за коком стал спускаться Морячок.
      — Какие могут быть осторожности! — возмутился Борщик. — Там Супчик, может быть, исхудал до косточек, а он — «осторожно»!
      А из-за сложенных на палубе «Светлячка» снежных шаров за ним наблюдали хорошо знакомые глаза Плавали-Знаем и усмехались: «Послали! Борщика! Атаковать котлетами! Ну-ну…»
      Но вдруг глаза насторожились: прямо к крепостной стене за коком двигался какой-то странный ящик, замаскированный под матроса. «Это что? А вдруг ходячая мина? Конечно, мина!» — подумал Плавали-Знаем, и по спине у него поползли мурашки.
      — Ничего себе выдумки! — сказал он. — Ну ладно, Солнышкин, на ваши выдумки мы ответим своими.
      И, положив на один край лежавшей рядом доски кусок льда, Плавали-Знаем стукнул по другому ногой.
      Ледяной снаряд пролетел мимо Борщика и ухнул в кастрюлю с борщом.
      — Берегись, Борщик! — сказал Морячок. Рассерженный глупой выходкой, ничего не желая слушать, кок полез на ледяную гору.
      — Ага, вам мало, — сказал Плавали-Знаем. — Тогда получайте! — И он поддел плечом пирамиду снежных шаров.
      Борщик остолбенел: на его украинский борщ, на его котлеты с грохотом катилась снежная лавина! Кок бросился назад.
      И в тот же момент, раскинув деревянные руки и заслоняя собой Борщика, навстречу лавине вырвался Морячок.
      — В укрытие! — крикнул Плавали-Знаем и, ожидая взрыва, нырнул под ледяную стену.
      Но взрыва не последовало. Снежный ком ударил Морячка, перевернул его и, рассыпавшись, рухнул. Плавали-Знаем с опаской вылез из-за ледяной стены, отряхиваясь, подошёл к Морячку и выставил вперёд ногу, будто одержал ещё одну победу: и эта атака была отбита!
      — Ну, здорово, Борщик! — сказал он. Но Борщик его не слушал. Он наклонился над Морячком, который из последних сил прошептал:
      — Борщик, убери, пожалуйста, этот дурацкий рычаг.
      — Что, не нравится? — Плавали-Знаем рассмеялся, но неожиданно, взмахнув руками и задрав ноги, как акробат, сам полетел через голову.
      Жители острова Камбала в последнее время были свидетелями множества всяких фокусов. Но такого кульбита им видеть не приходилось.
      — Во даёт! Вот артист! — качали они головами, передавая друг другу бинокль сержанта Молодцова.
      Плавали-Знаем ввинтился ногами в воздух, крутанулся пропеллером и шмякнулся на лёд так, что в морозном воздухе на весь остров раздалось крепкое сочное «хряп!»
      — Взорвались! — крикнул капитан. — Взорвались!
      На льду, как два взрыва сразу, выросли Солнышкин и Перчиков.
      Они всё видели и только не могли понять, за что им и особенно Борщику оказан такой приём…
      Плавали-Знаем растерянно замигал, но вдруг заметил, как рядом с ним шарит чья-то рука.
      Он резко обернулся и увидел Ваську. Это боцман, скатившись по трапу, поддел своего капитана!
      — Ты что делаешь? — закричал Плавали-Знаем.
      — Спасаю котлеты!
      — Котлеты, — с презрением сказал Солнышкин, — лучше помог бы поднять Морячка. — Он показал на своего деревянного друга, над которым наклонился Перчиков. — Ничего себе, оказали встречу!
      — Случайность, Солнышкин, — сказал Плавали-Знаем.
      — Случайность? — Солнышкин насупился. Видел он эти случайности! Случайно сорвался трос. Случайно нерпы мурлычут пивные песенки, случайно валяются кастрюли Борщика и не может встать Морячок! Всё случайно!
      И тут Плавали-Знаем протянул вперёд руку, взмахнул пальцем и крикнул:
      — Между прочим, вон ваша территория! — И повторил: — Вон!
      Солнышкин остановился в недоумении: что означало это «вон»? Да и что значит «ваша территория»? Он вопросительно посмотрел на капитана, но тут же отвернулся и подошёл к Морячку, который жалобно смотрел вверх своими синими стёклышками.
      — Вот тебе и Морячок! — сказал Перчиков и, смахнув с колен снег, скомандовал: — Взяли!
      Подхватив Морячка, они зашагали к своему трапу. А Борщик, подняв кастрюли, погрозил ими выбежавшему на корму Супчику, Ваське и своре собак.
      — Потопали, потопали, — ухмыльнулся Плавали-Знаем. — И эта атака отбита!
      Но вдруг брови его поползли вверх, а в глазах вспыхнули тревога и удивление: у Солнышкина на боку раскачивалась новенькая японская кинокамера!
      Неожиданная мысль просто-таки боднула его: а что, если Солнышкин прибыл снимать фильм?!
      Плавали-Знаем даже не заметил, как на корме «Даёшь!» появилась крепкая фигура Морякова, и очнулся, только когда Моряков, помахав рукой, спросил:
      — Как будем сниматься?
      — По сценарию, — как-то странно ответил Плавали-Знаем, не сообразив, что «сниматься» для Морякова, как и для всех моряков, значило «уходить с места».
      — Сниматься по сценарию! Зимовать! — сказал Плавали-Знаем и вдруг предложил: — Может, зазимуем вместе?
      — Ничего себе предложение, ничего себе шуточки! — сказал Моряков.
      Но, подумав, не случилось ли чего с Плавали-Знаем на нервной почве, добавил спокойней:
      — Давайте сниматься сквозь лёд. — И пошёл в каюту, прикинув: «Кажется, всю работу надо немедленно брать на себя!»
      А Плавали-Знаем решил: «Всё ясно. Конечно, снимают. И название для фильма придумали: „Сквозь лёд“. Нет уж, пусть сначала снимут зимовку. Первая серия — „Зимовка“, а вторая — „Сквозь лёд“«.
      И, подойдя к Уточке, бывалый зимовщик распорядился:
      — Зимовку — в порядок, шахматную доску — в порядок, фигуры — в порядок!
      — Стараемся! — сказал Уточка и застучал киркой еще громче.
     
      СТРАШНЫЕ КРИКИ
     
      Перчиков и Солнышкин сидели у камбуза над молчавшим Морячком, на боках которого чернели ссадины. И Борщик, оттирая их краем нового фартука, горестно спрашивал хмурого радиста:
      — И не спасти?
      А Перчиков и Солнышкин перебивали друг друга:
      — Выручай их!
      — Помогай им!
      — Корми их котлетами! — сказал назидательно Челкашкин.
      — А они поблагодарят… носом об лёд! Перчиков погладил Морячка, а кок снова запричитал:
      — Бедолажка! Вахту любил! В шахматы играл! Неужели не спасти? — Он посмотрел на Перчикова.
      — Как?! — вспылил радист.
      — Может, питательным бульоном? — сказал Борщик.
      — Не мели ерунду! А хочется пофантазировать, так пиши себе книгу «Рассказы кока Борщика».
      «А что! Возьму и напишу! Такую — только странички оближешь!» — хотел сказать Борщик, но в этот момент Морячок зашевелился и произнёс:
      — Солнышкин, дай руку…
      Солнышкин сорвался с места: «Жив!» Он протянул Морячку сразу обе руки! За ним бросились остальные. А Морячок потянулся к Солнышкину и, поскрипывая, сел.
      Конечно, от снежного пинка ему досталось крепко. Но главное, в этой суматохе давным-давно никто не пожимал ему руки. А сейчас, после беды, к нему было протянуто столько дружеских рук, что глаза его засветились, и он сказал:
      — Всё впереди! Всё впереди!
      Друзья расшумелись, они вспомнили, что и в самом деле всё впереди: и Океанск, и встречи — с бабушкой, с цирковыми медведями, с домиком Робинзона!
      — Хватит! — крикнул Борщик. — Хватит с ними возиться! Снимаемся — и домой!
      — Лучше бы за это время привели ребятишек на экскурсию с Камбалы, — сказал Солнышкин. — Мы бы им с Морячком столько показали!
      Морячок засиял, но Челкашкин спросил:
      — А люди?
      — Нужны мы им тут! — сказал Перчиков. — Они и сигнала не подадут! Чем они там занимаются?
      И вдруг, словно отвечая ему, в коридор ворвался луч. Вспыхнул, погас, вспыхнул — будто снова что-то говорил. Все выбежали на палубу. Но луч пропал, и впереди за стеной замаячила шапка Плавали-Знаем. Солнышкин привстал на цыпочки, однако ничего, кроме старой кастрюли на корме «Светлячка», не увидел.
      — Что это значит? — спросил Челкашкин. Перчиков снова пожал плечами. А Морячок пропел: «Вперёд, вперёд, ломая лёд!» И Солнышкин сказал:
      — Вперёд так вперёд! — Взял лом и, так как ничего другого придумать не мог, стал быстро долбить лёд по направлению к «Светлячку».
      За ним вышли Перчиков, Бурун, Челкашкин и работали, пока с камбуза не раздался крик Борщика:
      — Пора бы и пообедать!
      Работники отправились в столовую, где весь коллектив «Даёшь!» уже хлебал щи и посасывал вкусные косточки. Гремя ложками, члены экипажа обсуждали план действий. Лёд поубавился, траншею наметили…
      Но когда они вышли на палубу, то ахнули так, что пароход качнуло: впереди сверкала ледяная ограда, за которой «Светлячка» не было видно. Недавно вырубленные льдины были ловко уложены в стену.
      Моряки терялись в догадках, как вдруг, перелетев через борт «Светлячка» и через искрящуюся стену, на лёд выбросился Васька и с криком «Караул! Спасите!» метнулся к команде «Даёшь!»
     
      ИНСТРУМЕНТЫ КОКА СУПЧИКА
     
      Пока друзья кололи лёд, Плавали-Знаем плутовато прохаживался по своей территории и даже орудовал ломиком, будто помогал со своей стороны. Но как только экипаж «Даёшь!» загремел ложками и вилками, бравый зимовщик дал команду, и Уточка стал быстро укладывать в стену вырубленные глыбы льда, которые на собаках подвозил Васька.
      — Ну, хватит! — сказал Плавали-Знаем, когда стена поднялась выше его шапки. — Теперь поработаем для кино и для матча.
      Ряд сверкающих фигур уже стоял у стены, но некоторых на доске ещё не хватало.
      — Сделаем! — сказал разгорячённый Уточка. Однако весело намекнул: — У нас есть и более экстренные дела.
      Плавали-Знаем вопросительно посмотрел на него.
      — Привязать покрепче собачек. Они так и рвутся на котлетные запахи. — Уточка кивнул в сторону «Даёшь!» и, схватив ледышку, запустил ею в чёрного кота: на виду у всей своры он грыз на ледяной стене баранье рёбрышко. А потом кивнул на Ваську, который принялся из пульверизатора чернить шахматные клетки. — Боцман мог бы давно совершить свой главный подвиг…
      Капитан поднял бровь и рассмеялся:
      — А, конечно, конечно! Вторая в мире! — И, похлопав Ваську по животу, взял его под руку: — Ну что, Вася, пошли?
      — Куда?!
      — За инструментом, к Супчику… — улыбнулся Плавали-Знаем.
      И в то же мгновение, рванувшись из мамонтовой шубы с криком «Караул! Спасите!», боцман «Светлячка» ринулся через ледовую стену, влетел в коридор «Даёшь!» и вдруг ещё громче заорал: «А! А!»
      Навстречу ему бежал Борщик, звякая двумя громадными сверкающими ножами.
     
      СНОГСШИБАТЕЛЬНАЯ РАДИОГРАММА
     
      Позвякивая наточенными в токарке ножами, ничего не подозревавший Борщик подходил к камбузу и думал, какую часть бараньей туши пустить на новозеландские котлеты. Услышав крик, он бросился навстречу Ваське, у которого при одном виде инструментов чуть не выскочили глаза.
      — А! — надрывался Васька.
      — А! — заорал Борщик, испугавшись Васькиного крика, и сел на пол.
      — В чём дело? — закричал вбежавший с командой Моряков. Васька замолк.
      — В чём дело? — переспросил Перчиков.
      — Васька! — развёл ножами Борщик.
      — А ты что? — Радист перевёл взгляд на Ваську: — Обидел Борщик?
      — Нет, — заныл Васька. — Плавали-Знаем! — И вдруг снова закричал: — Караул!
      Крик этот был слышен так далеко, что на острове Камбала вздрогнул даже повышенный в чине мужественный лейтенант Молодцов, но подумал: чего не бывает во время съёмок!
      — А что Плавали-Знаем? — спросил Перчиков.
      — Заставляет резать аппендицит.
      — Кого?
      — Меня! Себе вырезать аппендицит! — взвыл Васька.
      — Для чего?
      — Для кино и для славы!
      Кто-то покрутил пальцем у лба: свихнулся. Моряков пошёл в рубку, ему некогда было выслушивать всякую чушь, но Солнышкин сказал Ваське:
      — Пошли в каюту! Расскажи обо всём толково.
      И скоро, уписывая принесённую пришедшим в себя Борщиком похлёбку с пирожком, Васька выкладывал всё, что произошло на «Светлячке» в последнее время.
      — Шуточки! — сказал боцман. — Ничего себе шуточки!
      — Видали, захотел славы! Чарли Чаплин! Мерилин Монро! Джина Лолобриджида! — сказал Солнышкин.
      — Навуходоносор! Тиграт-Паласар! — возмутился Перчиков.
      — Компот из камбалы! — крикнул Борщик, оскорбленный издёвкой над бедным Супчиком.
      Теперь сразу стало понятно бормотание Морячка про выдающуюся зимовку, замечательное кино и про межконтинентальный матч. И Морячок, сияя оттого, что его наконец поняли, покатил в радиорубку.
      — Для славы, — захлюпал Васька. — Нужен ему мой аппендицит! А у меня никогда, никогда… — И вдруг, схватившись за бок, застонал и замотал головой.
      — Доктора! — крикнул Солнышкин. Мгновенно явившийся Челкашкин пощупал Васькин живот, осмотрел язык и сказал:
      — Срочную…
      — Операцию? — дрожа, спросил Васька.
      — Клизму, — сказал Челкашкин. Петькин и Федькин положили Ваську на носилки, и, выплывая из каюты, он простонал:
      — Доктор, а пирожок можно?
      — Сначала клизму, потом пирожок! — отчеканил Челкашкин.
      — Вот до чего довёл человека! — возмутился Бурун. — Славы захотел! Возил бы как следует кефир — вот тебе и спасибо, и слава!
      — Да! — сказал Перчиков. — Зимовщик! И кино, и матч! Не поверишь!
      Но тут вернувшийся в каюту Морячок протянул радисту перехваченную только что радиограмму: «АНТАРКТИДА. ЛЮБАЯ ПОЛЯРНАЯ СТАНЦИЯ. НАЧАЛЬНИКУ. ЭКИПАЖ ЗИМУЮЩЕГО ПАРОХОДА „СВЕТЛЯЧОК“ ВЫЗЫВАЕТ ВАС НА МЕЖКОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ ШАХМАТНЫЙ РАДИОМАТЧ. С ПРИВЕТОМ КАПИТАН ПАРОХОДА…»
      Сногсшибательная радиограмма пошла по рукам. Перчиков засмеялся:
      — Ну гроссмейстер, вот гроссмейстер! Межконтинентальный матч!
      — Ну ладно! — сказал Солнышкин. — Я ему сниму кино!
      — А мы с Морячком, — подмигнул Перчиков, — покажем матч!
      — В два хода! — весело крикнул Морячок.
      — Ну, в два — это слишком самоуверенно. Тому, кто сделает игру в два хода, дарю свои шахматы, — сказал Перчиков.
      Однако Морячок повторил: «В два хода» — и направился к доске, где стояли готовые к бою киты, морские коньки и пингвинчики.
      Перчиков бросился в радиорубку.
     
      ВОТ ЭТО КОТ! ВОТ ЭТО СЪЁМКА!
     
      Нужно сказать, что, прохаживаясь по палубе, Плавали-Знаем то и дело посматривал, не сверкнёт ли где на корме «Даёшь!» стёклышко кинокамеры, и, готовясь к съёмке, он то выкатывал грудь, то, поставив ногу на кнехт, вглядывался в горизонт и воображал, как всё это будет выглядеть на широком экране.
      Едва Солнышкин выбежал с кинокамерой на палубу, капитан принял красивую позу и стал картинно всматриваться в даль. Не хватало только подзорной трубы.
      Солнышкин ликовал. Ветер раздувал на его голове золотой костерок, и в глазах у него тоже вспыхивали колкие искорки. Он прекрасно видел, как Плавали-Знаем так и нырял в объектив, но нарочно водил камерой по самым дальним предметам — по облакам, по воронам на маяке, по фонарным столбам на Камбале.
      «Дразнит! — зло подумал Плавали-Знаем. — А всё равно будет снимать, никуда не денется!»
      И когда появившийся рядом с Солнышкиным Челкашкин крикнул: «Что ты делаешь! Кто так снимает! Найди точку и снимай!» — Плавали-Знаем улыбнулся: «Вот сейчас будет другое дело!»
      Но Солнышкин развёл руками:
      — Нет точки!
      «Как это нет?» — едва не крикнул Плавали-Знаем, покачиваясь от волнения.
      И вдруг Солнышкин радостно закричал:
      — Есть! Есть!
      — Что?
      — Точка! — крикнул Солнышкин и, вскинув камеру, быстро навёл её на мачту.
      Плавали-Знаем весь напрягся, глаза его покатились вверх за камерой и едва не взлетели от негодования: на перекладине, выгибая спину, прохаживался чёрный кот.
      — Брысь! — с натугой прошипел Плавали-Знаем, стараясь сделать это потише. Но кот, посмотрев на капитана, спрыгнул на палубу и прошёлся перед ним походкой морского волка.
      — Пшёл! — процедил капитан уже громче. Кот презрительно посмотрел на него сверху вниз, будто капитаном был он, поставил по-капитански лапу на кнехт и, выпятив грудь, стал смотреть на горизонт. Совсем как Плавали-Знаем.
      — Вот это кот! — крикнул Солнышкин. Он тысячу лет не видел котов, а это был всем котам кот!
      Камера глядела на кота, она стрекотала так, что Плавали-Знаем, не выдержав, вдруг крикнул:
      «Брысь!» — и, сорвав с головы шапку, запустил ею в соперника.
      Кот усмехнулся и направился к мачте. Плавали-Знаем бросился за ним, но кот в два прыжка оказался наверху, сшиб хвостом сосульку, и Плавали-Знаем, закрываясь рукой, прохрипел:
      — Ну, старая шапка! Ладно!
      — Вот это съёмка, это съёмка! — шептал Солнышкин, то и дело нажимая на спуск, но тут появился Перчиков, шепнул:
      — Дело сделано! Смотри!
      На «Светлячке» из радиорубки выбежал радист Упорный и, покраснев от волнения, протянул разъярённому капитану только что переданную Перчиковым радиограмму. Капитан заглянул в неё, протёр глаза и, не веря самому себе, прочитал: «КАПИТАНУ ПАРОХОДА „СВЕТЛЯЧОК“. ВЫЗОВ ОТВАЖНОГО ЗИМОВЩИКА ПРИНИМАЕМ ВСЕЙ СТАНЦИЕЙ. ФИГУРЫ К БОЮ. ПЕРВЫЙ ХОД СООБЩИМ. АНТАРКТИЧЕСКИМ ПРИВЕТОМ НАЧАЛЬНИК…»
      Подпись была неразборчива, но факт оставался фактом! Радиограмма была! Необходимо было действовать! Взмахнув бланком, Плавали-Знаем обежал палубу и, посмотрев на стоявших как ни в чём не бывало Солнышкина и Перчикова, усмехнулся: «Ну, что?»
     
      САМОЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ ЭХО
     
      Неожиданное сообщение будоражило капитана, как динамит в кармане. Оно могло разорвать на части! Плавали-Знаем не терпелось поделиться с экипажем победной новостью.
      Он ввалился в кубрик и, помахав радиограммой, гулко припечатал её на стол перед Репортажиком, который быстро писал документальную повесть «В ледовом плену», прикидывая, в каких газетах или журналах сможет её напечатать. И вдруг услышал голос капитана.
      — Вот, — прогудел Плавали-Знаем, — что вы теперь скажете? — И засмеялся: — Чья взяла?
      Носы Репортажика, начальника и Барьерчика сошлись в одной точке.
      — Прекрасно! — воскликнул Репортажик. Нет, всё-таки чутьё не подвело его с самого начала. Зимовка могла получиться на славу! Это Барьерчик сбил его с толку!
      — Странно, — ухмыльнулся Барьерчик. — Такое важное сообщение, что даже подписи не поставили…
      — Как же, как же не поставили? «Начальник». Разве мало? — сказал Репортажик.
      — Начальник чего?
      — Главное — начальник, — сказал с усмешкой начальник.
      Но Плавали-Знаем мягко поправил его:
      — Главное — матч! — И спросил: — Быть может, кто-то хочет принять участие?
      Репортажик, покосившись на учебник «Навигации», сказал:
      — В случае выигрыша сообщу по радио, но участвовать не могу! Я сел за повесть.
      — Я дописываю песню, — извиняясь, сказал начальник.
      — А я учу навигацию! — решительно отрезал Барьерчик.
      Но как только Плавали-Знаем хлопнул дверью, курсант мастерски взял барьер, нырнул в иллюминатор и, поплевав на ладони, снова взялся за лом. Он то плавил лёд лучом, то пробивал успевшую зарасти льдом полынью. В эти двадцать четыре часа он готов был перевернуть все льдины земли!
      В это же время, выглянув в иллюминатор, чтобы бросить на лёд очередную порцию соли, Супчик увидел луч, под которым таял лёд, и обомлел. Теперь-то он понял, почему Плавали-Знаем запретил давать кастрюли Барьерчику. Да для такого дела кок готов был выбить днище из самой любимой кастрюли!
      Он схватил мешочек с солью и бросился посыпать проплавленную Барьерчиком дорожку, незаметно для себя напевая: «Вперёд! Вперёд!…»
      А по другую сторону от «Светлячка», ныряя между глыбами льда, Уточка решал, какими фигурами лучше украсить шахматные клетки. Он осматривал очередную льдину, когда, распахнув шубу, к нему подошёл Плавали-Знаем и, повертев радиограммой, весело сказал:
      — Каково?
      Уточка ткнул в текст утиный носик и, перечитав снова, восторженно посмотрел на Плавали-Знаем: такого оборота не ожидал и он! Он тоже, правда, обратил внимание на незаконченную подпись, но всё-таки слово «Начальник» кое-что значило!
      — Ну как? — победно спросил Плавали-Знаем.
      — Прекрасно! — выдохнул Уточка.
      — Пора выдвигать фигуры! И вместе с Плавали-Знаем они принялись расставлять фигуры по клеткам. На место короля — фигуру со скрещенными на груди руками. На место слона — с брандспойтом, а на место ферзя — русалку с камбалой в руках! На клетках для пешек стоял целый ряд коротеньких Плавали-Знаем, которые свысока поглядывали друг на друга.
      Незаполненными оставались ещё несколько клеток. Но ледяные заготовки были под рукой, и Уточка заученными движениями стал тесать с удивительной лёгкостью.
      Дело шло. Фигуры выскакивали одна за другой. Кирка стучала, и, казалось, с обратной стороны возникало звонкое эхо.
      «Эхо, — думал Плавали-Знаем. — Ещё будет не такое — удивительное будет эхо».
      Эхо действительно было, потому что с обратной стороны «Светлячка» с весёлой песней долбил лёд Барьерчик. Он работал так, что скоро из-под лома брызнула вода, открылась полынья и на курсанта уставилась вынырнувшая нерпа и стала прислушиваться к новой песне, которую за иллюминатором напевал его начальник.
      Правда, в мелодию, как ни странно, откуда-то начинали врываться комические нотки. Откуда бы? «Может получиться даже музыкальная комедия, — обрадовался композитор. — Однако, — подумал он, — и в ней главной должна быть боевая песня, зовущая вперёд. „Вперёд, вперёд, ломая лёд!“«.
     
      ЗАМЕТНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
     
      Всего на несколько минут убегал Солнышкин в каюту перезарядить плёнку, но за это время на льду произошли большие перемены.
      Льдина вспыхивала радужным светом. Сверкая миллионами холодных искорок, на шахматном поле возле «Светлячка» высились десятки ледяных фигур в капитанских фуражках и надменно смотрели друг на друга. Между ними бродил чёрный кот и подмигивал Солнышкину.
      По другую сторону «Светлячка» приподнималась на ластах стая нерп, которыми из иллюминатора дирижировали две довольно знакомые руки. Солнышкину даже показалось, что сейчас зазвучит давно знакомая песня «Бури нас всех позовут», но нерпы пели другую хорошую песню — про кругосветное плавание.
      А на корме «Светлячка» вспыхивал чёткий ровный луч.
      Солнышкин взбежал выше, на мостик, и увидел крепыша в курсантской одежде, который наводил на лёд похожий на кастрюлю прожектор. В стороне от него сердитый кок Супчик лил из чайника на лёд кипяток и горстями сыпал из мешка крупную соль.
      — Вот это да! — сказал Солнышкин. Но это было не всё!
      От острова Камбала тянулась возглавляемая Молодцовым такая весёлая стайка пингвинов, что спасённый Солнышкиным пингвиненок, то и дело смотревший за борт, скатился по трапу и, переваливаясь с боку на бок, заторопился навстречу родным братьям. Следом за дружком на лёд бросился Морячок. Пингвинята окружили его со всех сторон, и каждый старался подержать за руку!
      Солнышкин посмотрел на Морячка, прошёлся взглядом по шахматной доске, на которую всё летели горсти соли, окинул глазом всю льдину и замигал: льдина напоминала что-то такое, о чём немедленно — просто мгновенно — захотелось доложить капитану. Это могло внести существенные поправки во все капитанские планы.
      Солнышкин бросился по трапу вниз, но капитан и сам уже выходил из каюты.
     
      ЧТО ЭТО ТАКОЕ?
     
      Моряков вышел в тельняшке, такой крепкий и стройный, что и Солнышкин от гордости за капитана выпрямился, как наполненный ветром парус. Капитан остановился у борта и в недоумении повернул лицо к сверкавшим ледяным истуканам:
      — Что это? Что это ещё за остров Пасхи?
      — Остров Плавали-Знаем! — сказал Солнышкин и в самых весёлых словах выложил капитану всё, что знал сам.
      — Не может быть! — сказал Моряков.
      — Ого! Ещё как может!
      — Ну и художества! Ну и Чарли Чаплин! Капитан в гневе прошёлся по палубе. Подумать только: люди отклонились от курса, отложили прекрасный проект, диссертацию из-за каких-то дурацких затей! Он метал громы и молнии.
      — Но и вы хороши! — Он сурово посмотрел на Солнышкина. — Всё шуточки да забавы. Кино, матч! А от вас можно бы ждать уже более масштабного решения.
      — А без шуточек нет флота, — сказал Солнышкин, которому как раз и не терпелось выложить кое-что масштабное.
      — Да? — уже веселей спросил Моряков, глядя на горизонт. — Ну что ж, раз случилась такая весёлая шутка, так и выход из неё попробуем найти весёлый! А? Хорошо бы иметь карту льдины!
      Солнышкина словно подхватило ветром. Через несколько минут он уже спускался по лестнице с мачты, размахивая листком из походного блокнота, на котором была вычерчена вся льдина с двумя пароходиками посередине. Её-то он и собирался показать капитану.
      — Молодцом! — Капитан посмотрел на карту.
      Льдина, как родинка, приросла к Камбале. Моряков собирался что-то сказать, но обратил внимание на приближающуюся стайку пингвинов, впереди которой вышагивали Молодцов и Морячок.
      Чем ближе цепочка подходила к пароходу, тем становилось понятней, что это не пингвины, а румяные детсадовские малыши. Моряков сурово посмотрел на них и уже во второй раз задал сегодня один и тот же вопрос:
      — Что это такое?
      — Дети!
      — При чём тут дети, когда команде предстоит решение таких важных вопросов! — Моряков взмахнул картой. — Одни помехи!
      Однако насчёт помех Моряков поторопился. Во-первых, снимают фильм у острова Камбала не каждый год. И Молодцов вёл детсадовцев на экскурсию: как-никак пароход прибыл из тропиков, в его каютах качались пальмы, сияли раковины небывалой величины. И во-вторых, встречи с малышами, как оказалось, могут принести пользу не только малышам, но и видавшим виды взрослым.
     
      ХОД ПЕРВЫЙ, ХОД ПЕРВЫЙ, ХОД ПЕРВЫЙ!
     
      Два десятка румяных, как снегири, малышей подрастали прямо на глазах, когда лейтенант Молодцов, оглянувшись, заметил, что один из них всё ещё сидит у берега и что-то ковыряет лопаткой.
      Молодцов оставил детвору под наблюдением антарктического пингвина и Морячка и, быстро вернувшись к Соскину, потянул его за рукав.
      Но через несколько минут Соскин снова отстал и стал ковырять лопаткой во льду.
      — Соскин, не ковыряй лёд! — строго сказал лейтенант и вытер ему платком нос. Но Соскин продолжал своё дело.
      — Соскин, не ковыряй лёд! — хором крикнули дети так, что эти слова долетели до обдумывающего будущий матч Плавали-Знаем, который уже поглядывал, как бы сфотографироваться рядом с детьми, да ещё с пингвином.
      Но, услышав, что Соскин ковыряет лёд, тоже погрозил пальцем и сказал:
      — Не ковыряй лёд, Соскин! — И сказал это так, что малышам показалось, будто два десятка ледяных истуканов тоже погрозили Соскину пальцем.
      А Моряков, смотревший в бинокль, вдруг заохал:
      — Молодец! Ну молодец, Соскин! — И приказал Борщику, у которого на камбузе кипело ведро компота и шипели пухлые, как сам кок, пончики: — Угостить детей! — А экипажу скомандовал: — Солнышкин, Перчиков, Бурун, Челкашкин — за мной!
      И едва все собрались в капитанской каюте, капитан положил на стол составленную Солнышкиным карту и ткнул в неё пальцем:
      — Что это такое?
      — Льдина, — сказал Солнышкин.
      — Крым! — крикнул удивлённо Бурун, заметивший то, что Солнышкин разглядел с самого начала.
      — Правильно! Крым! — подтвердил Моряков. Он не зря столько времени простоял на морозе в одной тельняшке: льдина по форме сразу ему напомнила жаркий Крым.
      — А это что? — и Моряков показал пальцем на узенькую полоску льда возле самого берега.
      — Перекоп! — крикнул Солнышкин. — Перекоп! — Любой школьник знал эту полоску земли, которую штурмовали когда-то красные бойцы.
      — Совершенно верно, — сказал Моряков. — Перекоп.
      Именно на Перекопе ковырял лёд своей маленькой лопаткой детсадовец Соскин.
      — Значит, что мы будем делать? — спросил Моряков.
      — Штурмовать Перекоп! — крикнул Солнышкин.
      — Ход первый, ход первый, ход первый! — пропел Морячок.
      — Именно! — сказал Моряков и словно рассек пальцем узкую полоску льда. — Рассечём перешеек и уведём «Светлячок» вместе с льдиной. Просто и гениально!
      — И весело! — крикнул Солнышкин. Чубчик его закачался радостным огоньком, а лицо загорелось, и Челкашкин бросил на него насторожённый взгляд.
      — Но мы и сами торчим в льдине, — сказал вдруг Челкашкин.
      — Обдумаем, — поднимаясь, сказал Моряков. — А пока — идём!
      — Идём! — Солнышкин подмигнул заглянувшему в дверь Борщику: — Освободим «Светлячок»! Спасём твоего Супчика!
      Он уже видел, как качается льдина, как свистят над «Светлячком» ветры и кричат чайки!
      — Идём! — сказал Челкашкин. — Идём все! Кроме Солнышкина.
      — Почему? — Солнышкин взвихрился. — Почему, кроме Солнышкина?
      — Потому что он весь горит, — сказал Челкашкин. — У него температура.
      «Это от волнения!» — хотел сказать Солнышкин, но, посмотрев в иллюминатор, что-то заметил и сказал:
      — Ладно, я остаюсь!
      «Солнышкин зря не останется», — подумал перехвативший его взгляд Моряков и сказал:
      — Он проведёт беседу с детьми.
      — Только подальше от них, у него тридцать семь и пять, — вмешался Челкашкин.
      Рядом раздалось весёлое потрескивание Морячка:
      — Беру детей на себя. Доверьте детей Морячку. Я останусь с Солнышкиным.
      — И я! — попросил Бурун, у которого была причина задержаться на судне.
      — И я! — сказал Борщик. Моряков кивнул: «Добро!».
      И через несколько минут на голубоватый лёд с парохода «Даёшь!» сошли несколько человек.
      Команда уже спускалась по трапу, когда вдруг выскочил Васька и, схватив ломик, закричал:
      — И я! И я иду с вами!
      «Не выдержали, — глядя им вслед, подумал Плавали-Знаем, — пошли менять вещички на „Крепыша“? Уж если пошли с Васькой — точно, добывать „Крепыша“.
      Он захохотал и стал обходить собственные ледяные изображения, похлопывая их со всех сторон и думая: «Скоро начнём игру», не зная, что игра, совсем другая игра, уже начата и первый ход сделан.
     
      ХОД ВТОРОЙ
     
      Солнышкину не давала покоя, его торопила одна мысль, одна картина — луч в руках курсанта!
      Он необыкновенно отчётливо представил себе его яркий свет и тут же услышал:
      — Ход второй, ход второй, ход второй! — Это — тоже совершенно чётко — сказал Морячок и, счастливый оттого, что ребята со всех сторон держали его за руки, запел: — «Вперёд, вперёд, ломая лёд!» — Казалось, он тоже связывал с этим лучом какой-то план.
      — Ломая-то ломая, — подумал вслух Солнышкин, — да как? Что я, Землячок? Поддел спиной, и готово?
      — Ход второй, ход второй! — крикнул Морячок.
      Солнышкин остановился. Какая-то мысль замерцала в слове «поддел». «Поддел… Поддел…» Он вдруг представил себе льдину, провёл по ней взглядом от лунки, которую выдолбил с друзьями, до лунки, которую успел заметить возле
      «Светлячка», мысленно опустил канат в одну и, протянув под водой, вытащил в другую… А там только бы надеть трос на кнехт «Светлячка» — полный вперёд!
      Лицо его запылало. Бравый матрос даже услышал голос капитана: «Ай да Солнышкин!» Он распахнул иллюминатор и выглянул.
      Луч из рук курсанта всё падал на лёд. И там, где Солнышкин только что мысленно намечал линию, пролегала проплавленная чёткая полоса, возле которой важно прохаживался чёрный кот.
      Повесив на шею Морячку кинокамеру, Солнышкин выбежал на корму и, сбрасывая одежду, крикнул:
      — Боцман! Буксир!
      — Куда ты? — запричитал Борщик.
      — Буксир! — повторил Солнышкин. Глаза у него горели.
      — Смажься маслом! Чтобы не простудиться! — крикнул Борщик и бросился за бутылью.
      — Простудиться?… — улыбнулся Солнышкин. — Это после Антарктиды! После ежедневной закалки холодной водой!
      Он подмигнул выбежавшему Морячку: «Будь что будет!» — и с верёвкой-выброской, к которой боцман привязал буксир, нырнул в прорубь.
      — Солнышкин! — крикнул Борщик, протягивая бутыль масла.
      Но Солнышкина уже не было. Над ним колыхалось матовое ледяное поле, кое-где темнели пятна — это лежали нерпы, потом на льдине зачернели два громадных восклицательных знака — в том самом месте, где стоял Плавали-Знаем, и Солнышкин, словно почувствовав себя Землячком, так поддел спиной льдину, что капитана подбросило. А перед Солнышкиным, за стайкой парящих медуз, уже разливалось голубое сияние — это курсант приводил в порядок свою ледяную линзу. Он навёл её на край полыньи и смотрел, не вынырнет ли к его учителю еще одна поклонница таланта.
      И вдруг из полыньи, жмурясь и вертясь во все стороны под лучом света, вылетела человечья голова.
      Барьерчик сел на кнехт, но голова сердито крикнула: «Держи!» — и на лёд вместо нерпы весь в пупырышках выбрался Солнышкин. Правда, под лучом он мгновенно обсох и согрелся, и только пятки пощипывало от холода.
      — Тяни, — шёпотом приказал Солнышкин и сам стал вытаскивать из воды буксир. Сообразив, в чём дело, Барьерчик потянул канат, с которого сбегали быстрые холодные капли.
      Плавали-Знаем видел, как Солнышкин прыгал в воду, но подумал: «Тоже за камбалой на компот? Поплавай, поплавай». Теперь он закачал головой: «Однако долго плавает! Наверное, большую камбалу взял на крючок. Борщик ждёт не зря!» — и направился посмотреть, не вынырнул ли Солнышкин с другой стороны. Но тут на всю акваторию в морозном воздухе прозвучали слова, бросившие капитана к шахматной доске. Откуда-то из Антарктиды отчётливо донеслось:
      — Слушайте наш ход!
     
      ЗАЧЕМ ТАК СЕРДИТЬСЯ?
     
      В тот самый момент, когда Солнышкин нырнул в прорубь, окружённый детворой Морячок быстро зашагал в радиорубку, открыл дверь, и ворвавшийся за ним Соскин крикнул:
      — Вот это да!
      На столе, рядом с аппаратурой, стояла шахматная доска, а на ней готовые к бою костяные киты, дельфины, пингвины, морские коньки.
      — Сыграем! — крикнул Соскин и посмотрел на малышей. Когда отец возвращался с путины, Соскин все вечера проводил с ним за шахматами.
      Малыши промолчали, а Морячок сказал:
      «Сыграем!» — открыл иллюминатор, и Соскин увидел перед собой громадную шахматную доску с ледяными фигурами, по которой прохаживался Плавали-Знаем в ожидании первого хода.
      — Идёт! — сообразил Соскин и, кивнув на лёд, сказал: — Только фигуры бить! По-настоящему!
      Морячок включил микрофон, и в воздухе раздалось:
      — Фигуры бить по-настоящему!
      — По-настоящему, по-настоящему, — согласился Плавали-Знаем, однако на миг задумался: как хорошо слышно из Антарктиды! Он забыл о Солнышкине, о «Светлячке». Начинался настоящий межконтинентальный матч!
      Соскин наклонился над доской, продиктовал первый ход, и облепившая Морячка детвора увидела в иллюминатор, как Плавали-Знаем продвинул по льду вперёд крепенькую сияющую фигурку. За первым ходом последовал второй, а на третьем Соскин сразу же смахнул у себя с доски чёрного пингвина белым и сказал:
      — Бито.
      Плавали-Знаем остановился перед фигурой на своём поле, почесал в затылке, а Соскин крикнул в микрофон:
      — Бито! Бито!
      И Плавали-Знаем двинул ломиком по фигурке так, что от неё во все стороны полетели брызги.
      Морячок засиял и махнул рукой детворе: «Не шуметь!»
      Через несколько минут разлетелась вторая ледяная фигура, а когда очередь дошла до третьей, Плавали-Знаем, переглянувшись с Уточкой, стал быстро отодвигать её в дальний угол.
      — Нечестно! — раздался звонкий голос. Схватив доску, возмущенный Соскин вылетел на верхнюю палубу.
      — Нечестно! — крикнул он. — Так мы не договаривались!
      — Что нечестно? — спросил Плавали-Знаем.
      — Я вашу фигуру бил морским коньком! — крикнул Соскин и потряс зажатой в пальцах фигуркой.
      Плавали-Знаем едва не сел на лёд. Так опростоволоситься! Он играл с каким-то малышом в то время, когда в эфире наверняка его искала Антарктида. Багровея, он показал пальцем в небо:
      — Вон! Вон!
      — Ну зачем же так сердиться? — сказал появившийся рядом Молодцов. — Всё было по-честному. Соскин парень серьёзный. Надо учиться играть. А идти мы и сами пойдём. Уже скоро тихий час.
      Лейтенант спустился по трапу, а за ним дети, окружив со всех сторон Морячка, тянули его к берегу Камбалы.
      — А пончики, пончики! — закричал выбежавший следом Борщик и стал рассовывать детям в руки горячие пахучие пончики.
      Во время этого матча, не замеченный капитаном, Солнышкин вернулся на палубу, оделся и побежал вслед за командой. На прощанье он помахал Борщику. Боцмана Буруна на палубе не было.
     
      ПОДАРОК БОЦМАНА БУРУНА
     
      Борщик не уходил с палубы по нескольким причинам. Во-первых, потому, что ему было приятно видеть, как дымятся в руках у ребят его пончики. Во-вторых, на льду находился Морячок, и имело смысл поглядывать, как бы с ним снова чего-нибудь не случилось. И в-третьих, на носу «Святлячка» наконец опять появился похудевший Супчик, и Борщик приглашал его в гости.
      А Буруна не было на палубе по одной-единственной причине. Он давно готовился к своему дню рождения и решил угостить экипаж на прощанье настоящей морской бражкой.
      Ещё на островах Фиджи боцман заложил в бочонок — в тот самый дубовый бочонок, с которым часто появлялся на палубе, — толчёных кокосовых орехов, ананасов, фиг, засыпал всё это сахаром и, закупорив, сунул под койку. А рядом посадил для охраны Верного. Поэтому-то пёс редко появлялся на палубе. Ночью он охранял остров старого Робинзона, днём — бочонок боцмана.
      Иногда боцман прислушивался к бульканью в бочонке, с удовольствием думая: «Шипит!» Иногда с ещё большей радостью: «Бурлит!» И представлял, как будет угощать друзей шипучим напитком. Правда, в последнее время пёс отсаживался подальше и почему-то поглядывал на бочонок с опаской.
      Дело в том, что во время аврала боцман подвинул заветный бочонок к горячим трубам и пузырьки внутри него стали собираться бунтующими, гудящими стайками. Трубы грели, крепкие пузырьки дружно толкались в стенки бочонка:
      «Раз-два, взяли!» — и собирались с силами, чтобы с грохотом выбить дно. Не хватало только хорошего удара, который сдвинул бы их с места. Сейчас бочонок уже задиристо гудел, как маленький, но крепкий вулкан, и встревоженный Верный, отыскав боцмана, потянул его за штанину.
     
      ПОПЛЫЛИ
     
      Солнышкин встретил команду Морякова, когда она уже была на обратном пути.
      — Дело сделано, — сказал капитан. — Но последний удар ломом будет ваш. — И он показал Солнышкину на совсем тоненькую полоску льда, которую оставили, чтобы юные экскурсанты могли вернуться домой.
      Солнышкин увидел шеренгу ребят, которые дружно шагали с громадными алыми раковинами и кокосовыми орехами в руках.
      Вместе с ними шёл к берегу Морячок, а сзади переваливался, будто нашёл наконец Свою родную стаю, спасённый Солнышкиным пингвин.
      Солнышкин хотел спросить, куда это они, но пингвин махнул крылышками, показал — туда, и побежал догонять малышей. А Морячок даже не смог помахать, потому что за руки его держали сразу несколько ребят, и он только мигал, не находя объяснения своему поступку.
      Скоро они скрылись за пригорком, а на берегу остался один непослушный Соскин. Солнышкин хотел уже взяться за работу, но Соскин опередил его. Он стукнул по перемычке каблуком — и громадная льдина оторвалась от берега, закачалась и поплыла.
      — Что, поплыли? — спросил удивлённо Молодцов. — Кино кончилось?
      Соскин свистнул, засмеялся на всю Камбалу и бросился удирать: за ним громадными шагами бежал Молодцов.
      — Кончилось, — сказал Солнышкин и, грустно посмотрев вслед пингвину и Морячку, пошёл к пароходу, на палубу, под которой в боцманской каюте, возле горячей трубы, набирался сил дубовый подарочек Буруна.
     
      ГЛАВНАЯ РОЛЬ ЧЁРНОГО КОТА
     
      Плавали-Знаем вдруг почувствовал перемену ветра, задрал нос и заметался: льдина плыла! Она превращалась в дрейфующую станцию.
      — Провели! Потеряют координаты! Сорвут матч!
      Он в волненье взлетел на палубу и разволновался совсем. На судне стояла подозрительная тишина. Чего-то не хватало.
      Он заглянул в кубрик — там не было Барьерчика. Зашёл на камбуз — там не было Супчика. Он хотел позвать Ваську и вспомнил — Васька сбежал.
      Он перегнулся через борт и пересчитал скулящих собак — одного бобика не хватало.
      В это время, глядя из рубки на сломанный перешеек, Упорный рассмеялся и сказал:
      — Поплыли! Так вот где была зарыта собака…
      — Собака? — вскинулся Плавали-Знаем.
      — Ну да!
      — Где?
      Упорный махнул рукой в непонятном направлении — к пожарному ящику.
      На красном пожарном ящике сидел чёрный кот, будто выбрал самое удобное для съёмки место.
      — Опять ты! — сказал капитан. — Ну держись!
      Он проворно схватил кота за шкирку, размахнулся и швырнул его за борт. Кот описал дугу и, влетев в открытый иллюминатор радиорубки Перчикова, издал перед микрофоном отчаянное «мяу!», на которое ринулась вся собачья свора. Льдина дрогнула. В каюте Буруна подпрыгнул и ударился о стенку бочонок. И в тот же момент рвануло так, что кота снова вытряхнуло из рубки на лёд, а Плавали-Знаем, слетев с палубы, плюхнулся около своего ледяного изображения, и льдина стала колоться.
      На «Светлячке» Барьерчик влетел на мостик и схватился за штурвал.
      А по коридору «Даёшь!» мчалась перепуганная взрывом команда.
      — Мина, мина! — кричал боцман.
      — Кровь, кровь! — кричал бежавший по коридору Борщик, и с его носа срывались красные капли.
     
      КРОВЬ КОКА БОРЩИКА
     
      Ещё несколько минут назад Борщик обнимал прибежавшего на угощение Супчика.
      — Борщик! — радовался Супчик.
      — Супчик! — улыбался расплывающийся от счастья Борщик. Он угощал друга пирожками, расспрашивал про компот из камбалы и советовал обо всём случившемся написать «Заметки кока Супчика».
      — Так никто не поверит, — сказал Супчик.
      — Пусть попробуют не поверить. Я тогда всё расскажу в «Рассказах кока Борщика».
      Он уже отпустил для голодной команды «Светлячка» пакет муки, бутыль масла, баранью ногу и провожал друга к трапу, но Супчик вспомнил, что на «Светлячке» кончилась соль, и спросил, не даст ли Борщик и соли.
      — Сколько угодно! — крикнул Борщик и выбежал с камбуза не только с солью, но с банкой любимого малинового варенья.
      Он уже протянул их Супчику: «Держи!» Но в этот миг над палубой пролетел кот, а в следующий — раздался взрыв, и пакет соли рванулся куда-то на льдину, а банка с малиной врезалась Борщику в нос.
      — Мина, мина! — кричал боцман.
      — Кровь! — кричал кок.
      — Шлюпки к спуску! Искать пробоину! Заводить пластырь! — командовал, пробегая по коридору, Моряков. Однако у каюты боцмана он остановился, принюхался и открыл дверь.
      По каюте, играя пузырями, плескалась бражка. Матрац и простыни прилипли к потолку, а в стенах торчали куски бочонка, который так и не дождался дня рождения своего хозяина.
      — Ничего себе мина! — сердито сказал капитан. — Цирковые номера!
      — Угощение… — краснея, пролепетал Бурун.
      — Ничего себе угощение!
      А кок всё продолжал кричать: «Кровь! Кровь!», и выбежавший с бинтом Челкашкин стал уже делать ему перевязку, но вдруг провёл рукой по лицу Борщика, лизнул палец и сказал:
      — Какая-то сладкая у тебя кровь, Борщик. Много варенья ешь.
      И кок покраснел ещё больше, чем старый Бурун.
      Но что касается «циркового номера», то он действительно получился. От взрыва, от рассыпанной соли, от собачьего лая суда качнулись, протянутый Солнышкиным трос ударил снизу по надрезанной Барьерчиком льдине, и, расколовшись пополам, она пошла дробиться на части.
      Мачты «Светлячка» шевельнулись, лёд на нём тоже дрогнул, раскололся, как скорлупа, — и маленький весёлый пароход, словно встряхнувшись, закачался на чистой воде. Шахматное поле, по которому на четвереньках полз получивший неожиданный мат Плавали-Знаем и прыгал Уточка, разлетелось на клетки.
      Ледяные фигуры качались, стукали друг друга лбами, и во все стороны, сверкая, сыпались ледяные искры.
     
      ТУДА! ИМЕННО ТУДА!
     
      Плавали-Знаем то цеплялся за ледяную фигуру, то пытался удержать ногой уползающий лёд. А мимо него с льдины на льдину прыгали лохматые артисты и отчаянно лаяли:
      «Гав-гав! Мёрзли зря! А кино не было!» Где-то на берегу сердитая старуха лупила свою собачонку и приговаривала:
      — Вся облезла! Будешь знать, как сниматься в кино!
      А льдины плыли и плыли. Пароходы двинулись в открытое море. И командир на вертолётной станции сказал:
      — Смотри, уходят. Наверное, закончили съёмки. Попрощаемся! — И, запустив винт, вертолётчики отправились вдогон.
      Оттуда-то, с вертолёта, и заметили Плавали-Знаем, который крепко обнимал похожую на него ледяную фигуру.
      — Смотри, играет до конца, — сказали вертолётчики, сбросили верёвку и, выдернув из примёрзших унтов ухватившегося за неё актёра, опустили на палубу «Даёшь!».
      Унты уплывали к острову Камбала, и Плавали-Знаем босиком бросился в рубку, но, увидев Морякова, закричал:
      — Стойте! Я попал не туда! А Моряков коротко сказал:
      — Туда! Именно туда! Прошу ко мне в каюту.
      Плавали-Знаем прошёл к нему, высоко вздёрнув голову, в одних носках, и громко захлопнул за собой дверь. Потом наступила тишина, среди которой слышались слова: «Стыдно, стыдно! А ведь могли бы учиться, могли бы!» И даже прозвучало: «Бывалый моряк…»
      Через какое-то время дверь очень тихо отворилась, и с потупленной головой, в моряковских шлёпанцах Плавали-Знаем вышел в коридор и направился на камбуз.
      А на доске объявлений появился полученный недавно приказ, кончавшийся словами: «Бывшего капитана „Светлячка“ от командования отстранить. Исполняющим обязанности назначить штурмана Барьерчика. Начальник пароходства Юркин».
     
      ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ
     
      Солнышкин стоял на корме с кинокамерой, снимая грандиозную картину крушения льдов. От заката всё вспыхивало, становилось жарким, алым — и льды, и чайки, и нерпы, весь океан.
      Солнышкин стал наводить видоискатель на «Светлячок», как вдруг перед объективом на палубе заплясала какая-то весёлая фигура, за ней вторая, и обе, размахивая руками, стали кричать:
      — Ура! Идём, идём!
      Это выбрались из кубрика закончивший песню начальник училища и Репортажик. Казалось, начальник дирижировал всем вокруг — и льдинами, и нерпами, и кораблями. Но, посмотрев на Солнышкина, он протянул руки и закричал:
      — Вот с кем мы споём! — Он узнал того самого юнгу, которого когда-то просил подрасти.
      Теперь и Солнышкину стало понятно, чьи это были руки и чьи это песни распевали даже нерпы.
      — Споём! Обязательно споём, Солнышкин! — кричал начальник. — В училище!
      Солнышкин развёл руками. Подхватить хорошую песню он был готов и сейчас, а в училище ещё надо поступить, надо готовиться, и он вздохнул:
      — Из-за ерунды потеряно столько времени! Целые сутки!
      — Ну не из-за такой уж ерунды, и не так уж много, — сказал за спиной Перчиков.
      — Всё, больше не возьмусь за такое пустое дело.
      — За какое?
      — Спасать дураков! — сказал Солнышкин.
      — Ха! — сказал Перчиков. — Во-первых, не все дураки, а во-вторых, возьмёшься! Сердце не выдержит!
      — Выдержит! — сказал Солнышкин. И тут он увидел встающую на дыбы льдину, по которой среди шахматных фигур метался на четвереньках какой-то малый в курсантской одежде. Фигуры раскачивались и стукали его по спине. Это был Уточка.
      — Человек за бортом! — крикнул Солнышкин.
      Бросив в низ висевший рядом спасательный круг и оттолкнув Перчикова, он перемахнул через борт сам и, прыгая с льдины на льдину, побежал к терявшему последние силы скульптору.
      — Давай руку! — крикнул Солнышкин. — Прыгай ко мне!
      Но Уточка только мигал, боясь оторвать руки от качающейся льдины.
      — Брось! — крикнул Солнышкин.
      Уточка вцепился в льдину ещё сильней. Ближняя фигура покачнулась и с размаху двинула своего создателя по самой макушке, зацепив краем Солнышкина. Изо рта Уточки только вылетело «пых», и он упал. А Солнышкин сказал «ох», но удержался, взвалил на себя курсанта и, перебираясь по льдам, понёс его к пароходу.
     
      БУДЕМ УЧИТЬСЯ, СОЛНЫШКИН!
     
      Солнышкин не слышал, как его подобрала шлюпка, как Перчиков и Борщик втащили его и Уточку в каюту.
      Он сидел в углу, привалясь к переборке, и так громко дышал, что Перчиков бросился за доктором: не случилось ли чего-нибудь у друга с сердцем?
      Но примчавшийся Челкашкин приложил к груди Солнышкина ухо, послушал и развёл руками:
      — Отличное сердце! Послушайте — там шумит тайга и гудит океан. — И кивком позвал радиста за собой: — Пойдемте, пусть отдыхает!
      А когда Солнышкин открыл глаза, перед ним дымилась поставленная Борщиком кружка компота, а рядом снова сидел Перчиков.
      В каюте было сумрачно. Наступил вечер, и в иллюминатор, будто спрашивая «Как дела?», заглядывала звезда.
      — Ну, как дела? — спросил Перчиков.
      — Порядок! Пора за учебники. Экзамены на носу? — сказал Солнышкин.
      — Учиться, учиться! — послышался рядом начальственный басок.
      В коридоре толпилось полкоманды и сверкали вспышки.
      Репортажик готовил срочный репортаж о Солнышкине в газету.
      А из-за двери вдруг донеслось:
      — Будем учиться. — И мимо со стопкой учебников в руках протопал Плавали-Знаем.
      — Но пока есть и другие дела! — сказал Перчиков и показал свежепахнущие ролики недавно проявленной киноплёнки.
      Солнышкин схватил их и стал рассматривать на свет.
      — Посмотрим? — спросил Перчиков.
      — Не посмотрим, а покажем! — сказал Солнышкин.
      — Кино? — спросил, заглянув, Плавали-Знаем.
      — Шуточки! — сказал Моряков. — Опять шуточки!
      — Так, масштабные шуточки! — крикнул Солнышкин, вскакивая. — На острове люди ждали кино?
      — Ждали! — крикнул Плавали-Знаем. — Ждали!
      — Тогда надо показать! — согласился Моряков. И друзья бросились на палубу.
     
      ВСЁ ВПЕРЕДИ!
     
      При помощи телепатии или просто сердцем уловили Солнышкин и Перчиков, что думали на острове Камбала, — неизвестно, но па берегу шёл разговор, очень близкий к их мыслям.
      — Хоть бы несколько кадров увидеть! — говорили в толпе, смотревшей вслед уходящим пароходам. — А то помогали, помогали.
      — А увидим — шиш! — сказал Соскин. И мохнатые артисты, которые тоже смотрели вдаль, поджав хвосты, обиженно заскулили.
      — Да, конечно, хотелось бы посмотреть, — сказал лейтенант Молодцов, надеявшийся увидеть на экране своего Бобика.
      Но в небе горели только звёзды. Топала Большая Медведица. А суда уходили.
      И вдруг на глазах у всех оба парохода резко изменили курс и, приблизившись к острову, остановились рядом с ним. На мачте «Светлячка» развернулся странный парус — это, по просьбе Солнышкина, Барьерчик и Упорный натянули большую простыню, а с кормы «Даёшь!», где Перчиков пристроил аппаратуру, на неё полетел длинный яркий луч.
      Сначала на экране появился заледенелый «Светлячок», потом на собаках по льдине промчался Васька-мамонт, и на палубе «Даёшь!» раздался радостный шёпот.
      — »Зимовка»! Первая серия! — Это почти кричал Плавали-Знаем. Он сидел среди зрителей в шлёпанцах на стопке книг, по корешкам которых ползли названия: «Родная речь», «Арифметика», «Навигация».
      Около него, потирая лоб, стоял Уточка, рядом весело хохотал Васька. Но скоро Плавали-Знаем притих и спрятал подбородок в телогрейку — на экране возникла льдина, сидя на которой Плавали-Знаем прогонял Солнышкина: «Вон!»
      Вслед за этим по полотну поползли белые шахматные истуканы. Они плыли, как остатки какой-то неизвестной цивилизации, сталкивались, бились лбами, и, прыгая по льдинам, на них лаяли собаки. У одного на макушке качался чёрный кот и быстро сигналил ехидным глазом: «Конец первой серии».
      Но вот собаки на экране бросились к детям, и Молодцов с берега закричал:
      — Смотрите, мой Бобик!
      Потом лейтенант сам пошёл по экрану впереди детей, рядом с ним заковылял пингвин, появился весёлый Морячок, навстречу друг другу, размахивая поварёшками, бросились Борщик и Супчик.
      И тогда с берега — с настоящего берега — донёсся крик Соскина: «Звук! Звук!» и все зрители на берегу тоже подхватили: «Звук!»
      — Споём! — предложил начальник училища: ему представилась отличная возможность озвучить этот сеанс своей новой песней.
      А Солнышкин удивился: какой ещё звук? Какие ещё нужны звуки? Рядом шумели волны, неторопливо приговаривала машина, и уже так близко была родная земля, что, казалось, за ветром слышался шум сосен, всплески таёжной речки и грустное «ку-ку» далёкой-далёкой кукушки.
      А навстречу катил океан с гулким хлопаньем парусов, с гудками пароходов, с весёлой перекличкой спутников. Весь мир от палубы до морозных звёзд был полон голосов. Они переполняли пространство, и от их говора хотелось работать, спешить на помощь людям, как Моряков и Перчиков, дружить, как обнявшиеся на экране Супчик и Борщик. Звуков было так много, что казалось, говорила каждая снежинка и звала куда-то самая крохотная звезда. Голоса звали, будили, торопили, и, волнуясь вместе с ними, сердце Солнышкина выталкивало сильные, ритмичные звуки, будто говорило: «Впе-рёд! Впе-рёд! Впе-рёд!» Вперёд к родной земле, вперёд в плавание, всегда и везде вперёд!
      Неужели никто этого не слышит? Он оглянулся.
      И в этой гулкой тишине что-то вдруг плюхнуло, потом от берега донёсся крик:
      — Подождите! Подождите!
      И, бросившись к борту, команда увидела, как, сидя на льдине и работая вёслами-руками, к «Даёшь!» гребёт невысокий человечек в нарисованной яркой тельняшке. Морячок догонял свою палубу.
      Кино кончилось, а лучи всё летели. Размахивал руками и что-то пытался петь начальник. Но его никто не слышал, так как вся команда под крики «ура!» поднимала на борт верного члена экипажа.
      А через несколько минут оба парохода, набирая скорость, быстро шли навстречу вольному океану.
      За штурвалом «Даёшь!» что-то напевал ставший на прощальную вахту Бурун.
      На штурвале «Светлячка» крепко держал руки Барьерчик.
      Выбросив с палубы шпаргалки, Упорный закрашивал в кубрике холодный Уточкин костёр — последний след небывалой зимовки.
      За бортом, сталкиваясь друг с другом, качались обломки льдин.
      А на носу «Даёшь!» стояли в обнимку Солнышкин, Перчиков и Морячок. Над ними, сообщая что-то таинственное и далёкое, молодо сигналили звёзды, всё сильней и сильней — совсем как молодой капитан — кричал о чём-то родной морозный ветер, и, словно расшифровывая их голоса, Морячок радостно повторял:
      — Всё впереди! Всё впереди! Всё впереди!