DjVu

      Глава первая НА ТРЕТЬИ СУТКИ
     
      — Милиционер ты или кто?! — строго спросил начальник. Он всегда так выражал свое недовольство подчиненным или затянувшимся расследованием.
      Инспектор поднял усталые и печальные глаза, вздохнул, сказал тихо:
      — Милиционер. Вторые сутки не сплю…
      — Третьи, — строго поправил начальник. — Только никого это не касается. Где ребята?
      Если бы Осипов знал где! Третьи сутки ищут. Милиция, группы дружинников, родители. Облазили все чердаки, подвалы, котельни, овощехранилища, частные гаражи. Прочесали на многие километры лес и болота. Прошли на катере по Волхову на юг и на север. Обшарили остров Люкки. Протралили Круглое озеро. Исследовали овраги, трубу под железнодорожным полотном.
      Осипов лично съездил на базу рыбаков-охотников, в топографический отряд на дальние торфяники, побывал в лесной избе. В избу можно было и не заходить, но Осипов даже спустился в подпол. Вешние воды залили все по щиколотку.
      Ничего утешительного или подозрительного не сообщили из деревень и поселков района. А молва растеклась по городу и краю, набухая досужими и страшными выдумками. Чем вздорнее и страшнее они были, тем больше, по тем же выдумкам, находилось свидетелей и доказательств. Но если и не началась эпидемия паники, то лишь потому, что все «достоверные» слухи противоречили друг другу.
      По россказням, дети утонули в трясине: засосало, пикнуть не успели. Дети действительно не пикнули, но утонули не в трясине, а в Круглом озере. Утонули, точно, да не в трясине, не в озере, а в реке: вода еще ледяная, свело судорогой — и концы в воду.
      Почему-то больше всего исчезновение детей связывали с водой. Но говорили и другое: якобы несчастные подорвались на бесшумной мине.
     
      Бывают бесшумные пистолеты, винтовки, но не мины. Поскольку никто а эти дни не слыхал взрыва, выдумали такую мину.
      А «мины» в Иришах — не пустой звук. Для этого достаточно войти в кабинет Осипова.
      Кабинет инспектора милиции похож на военно-исторический музей. На стенах развешаны образцы вооружения, нашего и немецкого, времен Великой Отечественной войны. Изъеденные черной ржавчиной и отсвечивающие вороньим крылом «шмейсеры» и «ППШ», русская «трехлинейка» в полной боевой исправности и тяжелый германский карабин с расщепленным цевьем, стволы с магазинными коробками, но без прикладов, пистолет парабеллум, револьвер, пулемет с дырчатым кожухом.
      На книжной этажерке — гранаты и мины всех форм и видов. Ребристая «лимонка», стальной цилиндр с длинной деревянной рукояткой, безобидная с виду консервная банка. Рыбьи тела ротных и батальонных мин с многоперыми хвостовыми стабилизаторами. Наземные мины: противопехотные, противотанковые, против еще чего-то.
      На полу снаряды. Осколочные, фугасные, бронебойно-трассирующие, с гильзами и без, малого и большого калибра.
      Время от времени Осипов передавал часть боеприпасов для уничтожения. Пулемет «максим» сдали в металлолом: слишком места занимал много. Бетонобойный снаряд тоже мешал, да не находилось охотников тащить со второго этажа сто килограммов взрывчатки и стали.
      Осипов и сам поражался себе: как он донес на горбу этакое страшилище?! Но не мог же он оставить в подвале стодвадцатиквартирного дома 205-миллиметровый снаряд…
      Тот, кто входил в кабинет Осипова, с интересом и опаской косился на смертоносную коллекцию вещественных доказательств и старался особенно не задерживаться.
      Начальник и тот проявлял недовольство:
      «Покончишь ты когда-нибудь с юными «трофейщиками» и этими ненаглядными пособиями? Милиционер ты или кто?»
      Что мог ответить Осипов? В Иришах два года стоял фронт, два года обстреливали, бомбили, взрывали горемычную землю. В болотистом грунте срабатывали не все запалы и детонаторы.
      Давали бы неразорвавшиеся боеприпасы ростки и всходы, вырос бы в Иришах гигантский арсенал. Не пороховая база — арсенал: и вооружения ведь полно. А снарядов, мин, бомб, гранат — за десять лет двенадцать с половиной тысяч извлекли и обезвредили солдаты-разминирователи. Пришлось их вызывать в Ириши. Первый командир саперного взвода уже батальоном где-то командует, второй — ротой, Январев же сначала лейтенантом приезжал, а недавно третью звездочку на погоны получил.
      Но все это начальнику и без Осипова известно. Да и мало ли несчастных и трагических случаев было в городе! В общем, есть от чего нервничать.
     
      — Не бывает бесшумных мин, — пояснил Осипов.
      — Это я и без тебя знаю. Ребята где? Милиционер ты или кто?!
      Не дождавшись ответа, начальник в сердцах захлопнул за собой дверь. На этажерке глухо звякнули гранаты.
      Армен Гарегинович Осипов был милиционером не только по званию и должности, но по призванию. Только сейчас не помогал и природный талант. Ребята как сквозь землю провалились.
      «Сирели [уважаемый, дорогой (арм.)] Армен… — мысленно заговорил с почтенным и мудрым Осиповым-вторым инспектор. У него такая была манера советоваться с самим собою. — Сирели Армен, мы их в лесу ищем, на чердаках, в подвалах, в болоте, под водой. А почему бы им под землю не спрятаться, а? Нашли старый блиндаж и…»
      «И в ус себе не дуют!» — сразу подхватил сирели Армен.
      Так быстро он соглашался с Осиповым крайне редко. Обычно они подолгу спорили, препирались, до ссоры дело доходило. А тут сразу: «И в ус себе не дуют!»
      Осипов пригладил черные восточные усики, хмыкнул и разложил на столе карту города с окрестностями.
     
      Такой карты ни у кого в Иришах не увидеть! Нарисованы на ней не только уже построенные дома, улицы, но и то, что еще будет. Генеральный план Иришей есть и в горсовете.
      На карте инспектора Осипова можно прочесть жизнь многих выдающихся иришан, которые еще не достигли совершеннолетия, но уже взяты на милицейскую заметку. Помечены «мемориальными» условными знаками и дома школьников и подростков, заинтересовавших Осипова по тем или иным причинам. И неблагополучные семьи…
      По этой карте можно запросто обойти все укромные и тайные места в городе: подвалы, чердаки, сараи на отшибе, заброшенные избы на окраине. Отмечены особо опасные места: не обезвреженные саперами земли, водовороты в реке, озерные омуты, топкие болота.
      В общем, замечательная карта, творение самого инспектора Осипова, его верный помощник. Есть у карты и подробнейшая «легенда», как называют пояснительную записку военные. Только он ее держит в памяти.
     
      Осипов разложил на столе карту и склонился над ней, как полководец. Вместе с ним уперся руками в стол незримый сирели Армен и потребовал:
      «Давай-ка, Армен-джан, сначала еще раз обойдем чердаки и подвалы».
      «Твой совет — закон для меня», — покорно согласился Осипов. И они мысленно пошли по городу, спускаясь в подвалы и взбираясь по пожарным лестницам на чердаки.
      В железобетонном подземелье дома № 8 на улице Мира стоял длинный верстак, искромсанный ножами и стамесками, заляпанный краской и универсальным клеем. Здесь мастерили пиратские парусники и военные корабли ученики и соратники капитана второго ранга запаса Гранитова. (Юных умельцев Гранитова, конечно же, именовали не иначе как «Дети капитана Гранта».)
      «Когда в этом городе выстроят Дом пионеров или Дом юных техников?» — ворчливо спросил сирели Армен, на что Осипов лишь плечами повел: это не в его власти.
      «Здесь их не может быть, — сказал сирели Армен, — в доме № 8».
      Не могло их быть и на чердаке соседнего дома. Там рыжий Петька устроил голубятню и в ущерб домашним заданиям торчал у крылатых любимцев с утра до ночи.
      «С перерывами на школу и еду», — педантично уточнил распорядок дня Петьки сирели Армен.
      «Совсем не занимается, — сердито заметил Осипов, — а экзамены на носу! Я его уже предупредил: останешься на второй год, велю дворнику закрыть твою голубятню».
      «Правильно», — коротко одобрил сирели Армен.
      В обширные подвалы дома № 12 на улице Первостроителей не могли попасть ни свои, ни чужие. После того как Осипов вынес оттуда 205-миллиметровый снаряд с полной начинкой и донным взрывателем, жильцы на общественных началах обшили все входные двери листовым железом и навесили по два замка, купленные вскладчину.
      А на проспекте Энергетиков и подвальные окошки зарешетили. Там, в подвале дома на проспекте Энергетиков, Осипов обнаружил кое-какое оружие, холодное и огнестрельное, ящик гранат, две цинки винтовочных патронов и фанерные коробочки с толовыми шашечками — противопехотные мины, вполне, впрочем, безобидные: фанера расслоилась и, главное, не было детонаторов.
      На Пионерской искать пропавших ребят не имело смысла. На Пионерской жил Миша Рахматулин, в прошлом самый завзятый «трофейщик», а теперь инвалид-семиклассник и ярый борец против любителей смертоносных кладов.
      «Стоп!» — задержал внимание Осипова сирели Армен. В доме № 5/2, угол Строителей и Нефтяников, жил В. Крахмалов.
      В. Крахмалов ходил в школу семь зим, учился в шестом классе и своекорыстно выдавал себя за «юного друга милиции». Под фальшивым флагом ЮДМ Крахмалов отнимал у ребят бутерброды, рогатки, гривенники на мороженое, противотанковые мины, пистолеты, с великим трудом очищенные от земли и ржавчины. Крахмалов славился наглостью и силой, а еще лисьей хитростью и, надо отдать ему должное, необычайной интуицией на «трофеи».
      «Не думай, что карабин с расщепленным цевьем, револьвер без барабана, пулемет «максим» и всевозможные боеприпасы, которые В. Крахмалов натаскал к тебе якобы совсем добровольно, — это все, что у него было. И есть!»
      «Не думаю, — ответил Осипов. — Но доказательств у меня нет!»
      «Найди! — прикрикнул начальственным голосом сирели Армен. — Милиционер ты или кто?!»
      Так они мысленно и шли по городу, пока опять не появился начальник:
      — Очередная версия. Из Ленинградского цирка сбежали бенгальские тигры. Пробираются на родину, а путь в Индию, как известно, лежит через Ириши.
      — Сколько тигров? — спросил за Осипова сирели Армен.
      — Три! Три: по одному на несчастного ребенка. Дальше… понятно?
      — Фантастика, — вместо «чушь бредовая» сказал Осипов.
      — Фантастика, — согласился начальник. — Позвони в цирк, проверь.
      Заказали Ленинград.
      — У Январева тоже ничего нового?
      Осипов покачал головой. От переутомления голова так болела, что казалось, все внутри сдвинулось с мест.
      В последние двое с половиной суток в городе и районе не зарегистрировали ни одного взрыва, не обнаружили ни одного взрывоопасного предмета.
      То, что саперы называют скромно «взрывоопасный предмет», может искорежить трактор, разрушить дом, убить человека. Или искалечить на всю жизнь, как Мишу Рахматулина.
      Никаких ликвидационных работ не проводили саперы, занятые подготовкой к взрыву развалин довоенного комбината.
      Длинно зазвонил телефон.
      Вместо ответа на вопрос Осипова о тиграх директор цирка захохотал, а потом съехидничал:
      — Розыгрыш не удался. Ты уже пятнадцатый, Сенечка!
      — Я не Сенечка.
      Осипов официальным голосом назвал себя.
      Директор долго извинялся, но о тиграх все равно ничего толком не сказал:
      — Проверял лично, товарищ старший лейтенант Осипов! Все на месте, то есть здесь их нет. Аттракцион «Бенгальские тигры — 73»…
      — Семьдесят три бенгальских тигра?! — не сдержал удивления Осипов.
      — Нет, — снисходительно пояснил директор, — тигров у Вани Брахмапутрараджкапурчанга всего пять, но программа новая, 1973 года. И работают они в данный момент в Ашхабаде, у меня гастроли начнутся с первого июня. Пожалуйста, если вы…
      — Спасибо, — опередил Осипов.
      — Пожалуйста, товарищ старший лейтенант.
      — Извините.
      — Пожалуйста. — Директор полностью успокоился и опять обрел властный голос. — Вообще такие случаи бывают. Иногда! Кое-где. Но лично от меня!… Еще никто!… Не убегал!
      Последние слова Осипов передал начальнику.
      — А от нас бегут! И найти их не можем. Милиционер ты или кто?!
      Осипов обиженно выпятил нижнюю губу, усики топорщились ежиком.
      — Поспи часок на диване, — помягчел начальник.
      — Пойду.
      — Ну проветрись.
     
     
     
     
      На проспекте Ленина Осипов остановился: куда идти?
      Направо — мосты, автомобильный и железнодорожный, за лесом — промышленная зона: электростанция, нефтеперерабатывающий завод. Еще дальше — прозрачный городок овощного тепличного совхоза. А там опять леса.
      Налево — не освоенная еще набережная будущих Больших Иришей.
      Осипов решил спуститься к Волхову и повернуть на юг, налево.
      По мосту двигались битумовозы. От них пахло пережаренными семечками, как от асфальта в знойный день.
      Громадины битумовозы с такой тяжестью наваливались на спину моста, что казалось, дуга его распрямляется. А когда снова с облегчением выгибается над Волховом, крякает, завидев следующую колонну автомобилей с горячими цистернами.
      Взойдя на мост, Осипов привалился грудью к широким перилам и постоял немного, любуясь знакомым и всегда милым его сердцу видом.
      Река широко и зеркально стелилась под двукрылым мостом и под другим, перепончатым, тоже ажурным, железнодорожным, который был взорван в войну и перегораживал сильную и глубокую реку косыми сетями ферм.
      За железнодорожным мостом виднелись серые корпуса ГРЭС, округлые головы нефтеперерабатывающих колонн завода, серебристые, курившиеся паром. Колоны выглядывали из-за леса батареей космических ракет, готовых к пуску.
      Высоченные, расписанные в полоску трубы ГРЭС и завода дымили лениво и негусто, а газосбросный факел совсем померк под ярким майским солнцем.
      Речная гладь изгибалась, тончала, низведясь до ртутно-сверкающей нити, и вовсе исчезала в лиловом просторе.
      Осипов перешел на другую сторону. И здесь постоял. Отсюда открывался город — белый, многоэтажный, новый, с иголочки. И представить себе невозможно, что всего десять лет назад, когда Осипов приехал в Ириши по комсомольской путевке, от довоенного поселка не было даже печных труб. То, что не могло сгореть, рассыпалось, истлело, вдавилось в податливую землю танковыми гусеницами и солдатскими сапогами. Два года фронт стоял, два года…
      Волхов не спеша катил свои густые воды, вихляя между пологими зелеными берегами с желтой кромкой, ласково обнимал таинственный остров Люкки и внезапно, крутым поворотом скрывался за Сосновым мысом…
      Встряхнув тяжелой головой, Осипов сошел с моста и, как решил заранее, спустился к воде.
      У мостовой опоры двое ребятишек удили рыбу.
      — Клюет? — поинтересовался Осипов.
      — Не-е, дядя Армен… Не нашли еще?
      Осипов выпятил губу и покачал отрицательно.
      — Не знаете, есть тут где-либо землянка, блиндаж, где можно трое суток отсидеться?
      — Не-е, дядя Армен. Что было подходящее, мы уже обсмотрели.
      — А Валеру Крахмалова не встречали? — неожиданно вспомнил о нем Осипов.
      — Барбоса? Не-е!
      — Он и в школу сегодня не приходил, — добавил второй.
      Что Крахмалов не был в школе, ничего особенного не значило: такое случалось с ним нередко, даже слишком часто. Но то, что Крахмалова-Барбоса за полдня не видели ни в школе, ни в городе, ни на берегу, настораживало.
      — А вы почему здесь? Тоже прогуливаете?
      — Не-е, дядя Армен, мы уже гуляем, экзамены начались.
      — Счастливчики! — И Осипов побрел по берегу.
     
      Вот теперь, пока Осипов медленно идет вдоль реки и внимательно всматривается в обрывистый берег, есть возможность заглянуть в историю.
      В стародавние времена, когда Волхов был единственной и главной магистралью на пути «из варягов в греки», между Ладожским озером и Господином Великим Новго родом поселился бедный смерд Кириш, Кирилл по-современному. С годами примкнули к его избе и другие избы, а главенствовала над всеми старшая дочь Кириша, Ирина. По именам отца и дочери и сложилось название «Ириши». Хотя утверждают, что только по имени дочери: Ирина, Ириша, Ириши. Только с незапамятных лет говорят не Ириши, а Ириши.
      Вокруг Иришей леса могучие, болота ягодные, река полноводная, а дорог никаких. И были Ириши глухой глухоманью. Но вот проложили рядом железнодорожный путь Ленинград — Москва, и началась другая жизнь. Построили деревообрабатывающий комбинат, вырос рабочий поселок, станция-минутка.
      «Минутка» потому, что поезда останавливались в Ири шах на одну минуту. Пассажирские, конечно. Товарные подолгу задерживались: пока их загрузят связками штакетника, тарной дощечкой, щепой для спичечных фабрик, табуретами, черенками для лопат, иной немудреной, но тоже нужной продукцией комбината.
      А потом началась война, Великая Отечественная. Фашисты блокадным кольцом обложили Ленинград. Только узкая горловина осталась, по ней и пролегла ледяная Дорога жизни через Ладожское озеро.
      Как ни старались враги перерезать горловину, насмерть задушить голодом Ленинград, ничего у них не вышло. Не дали советские воины замкнуть кольцо. Одиннадцать тысяч пятьсот героев жизнь за это отдали. Столько в Иришах и людей раньше не было.
      А после войны и ни одного не было.
      Единственно, что напоминало об Иришах — развалины комбината. И те сохранились лишь благодаря тому, что никто и ничего не мог с ними поделать. Ни киркой, ни ломом, ни танками.
      Железобетонные плиты перекрытий, надломанные колонны и балки, рельсы и двутавры, скрюченная стальная арматура толщиной в большой палец… Чем их возьмешь? Взрывчаткой разве!
      Известно было, что под цехами комбината существовали обширные подвалы. Сметливые работники «Плодоовощи» пытались приспособить их под хранилища, продолбили в двух местах шурфы, но каторжные труды оказались зряшными: внизу стояла вода.
      Прошло еще двадцать лет, и начали в Иришах возводить мощную электростанцию, завод по переработке нефти. И город.
      Теперь Ириши во всех атласах есть. Новых, конечно. И я еще расскажу вам немало об этом замечательном городе.
      А сейчас Осипов уже подходит к тому месту, где между Волховом и сверкающим большими окнами Домом Советов высятся руины комбината.
      Настал уже и их час. Саперы старшего лейтенанта Январева ведут подготовку, чтобы ликвидировать, как они говорят, наследие войны, раздробить неподъемные плиты и балки, встряхнуть аммоналом и толом черный холм. После и экскаваторы с бульдозерами справятся.
     
      Выйдя в створ Дома Советов, инспектор милиции Осипов замедлил шаги, остановился и после недолгого раздумья поднялся наверх, к саперам. Командир их, старший лейтенант Январев, тоже был здесь.
      Поздоровались, закурили. Январев по печальным глазам понял: ничего не известно. И не спрашивал. И Осипов ни о чем не спрашивал. Молчит Январев — значит, ничего существенного.
      — Управитесь за один раз? — Осипов кивком показал на дикое нагромождение металла и бетона.
      — Можно бы, да нельзя, опасно. По частям рвать придется. Ювелирная работа. Обещал, что в городе ни одно стеклышко не треснет. Сперва верх обрушим, потом шурфы пробьем. Тут же знаешь какие низы? Бетонные перекрытия, а под ними такие подвалища!…
      — Подвалища? — эхом повторил Осипов. — Вход появился?
      — Пока нет. Рванем разок — появится. — Январев вдруг подумал о том же и огляделся. — Да нет, — сказал он, успокаивая себя и Осипова, — мы проверяли. Все водой залито.
      — А выходы к реке? Были? Есть?
      — Были. Нету. Один вот тут, где мы стоим, примерно. Другой где-то там, в районе новых очистных был. Давно след потерян.
      — Лично убедился?
      — Не сам… Филимонов!
      Подошел коренастый солдат.
      — Слушаю вас, товарищ старший лейтенант, — доложил он тягучим голосом.
      — Ты берег разведывал?
      — Так точно, я, товарищ старший лейтенант.
      — Подземных выходов не видел?
      — Никак нет, товарищ старший лейтенант, не было такого!
      — А выемки? Щели? Трещины глубокие? — насел Осипов.
      — Ямок там полно, в берегу, — не обращая на милиционера внимания, отвечал своему командиру Филимонов. — И рытвин, и щуриных гнезд.
      — Тридцать лет прошло, — сказал Январев. — Осадка, дожди, половодья… Там же не метростроевские тубы, не кольца стальные — кирпичики. Да еще в местных грунтах. Давно в прах рассыпались.
      — Я все же пройдусь…
      — Дать тебе солдата в подмогу?
      — Не надо. Пока не надо, — отказался от помощи Осипов и опять спустился к берегу.
      Город кончился, вернее, не дошел еще в этот район. На берегу было ветрено и пустынно. И никаких следов. Полуденный дождь, сильный и короткий, загладил песок, а по бугру молодо зеленели кусты и майская трава. Осипов прошел метров триста и повернул назад.
      Выемки и промоины и намека не давали, что за ними кроется сколько-нибудь значительное углубление. Не в счет и черные пятачки птичьих гнезд.
      Осипов прошел метров триста и повернул назад.
      Январев опять не стал расспрашивать, предложил:
      — Могу подбросить. По пути.
      Осипов отказался.
      — Как знаешь. — И Январев улыбнулся.
      Улыбка у него обаятельная, с ямочками на щеках — не хочешь, а растаешь.
      «Наверное, Светлана Васильевна и не устояла перед такой улыбкой», — подумал Осипов и спросил:
      — Скоро свадьба?
      Январев еще обворожительнее заулыбался.
      — Скоро. Переживем трудный месяц май и… А потом — в отпуск, к морю.
      — Куда? — уточнил Осипов ревниво.
      — В Крым.
      — Ва-а! Какие там горы? Какое там море? В Мартуни поедете, на Севан. Мама вас как родных встретит! Знаешь, как моя мама готовит? Пальчики оближешь!
      «От одного запаха сыт будешь!» — восторженно подтвердил сирели Армен и украдкой вздохнул.
      Приглашение растрогало Январева:
      — Спасибо, дружище…
      — Потом обязательно спасибо скажешь! Я для вас специальный маршрут составлю, свадебный! Армению, Абхазию, Грузию — весь Кавказ увидите!
      Январев счастливо поулыбался, потом вдруг сказал с грустью:
      — Какой мне после отпуска маршрут предстоит, вот этого еще и писарь не знает.
      — Какой писарь?
      — Переводить меня будут.
      — Почему?! — горячо возмутился Осипов. Так хорошо сработались за три года, подружились. — Зачем?
      — Для пользы службы.
     
      Когда офицера отправляют на новое место службы, скажем, из Иришей в Ленинград, из Ленинграда на Чукотку — с повышением, с понижением, — в приказах всегда одно пишут: «Для пользы службы».
     
      — Для пользы?! Да ты здесь… Да разве служба в Иришах — халва с орехами?
      — Напомнил, — опять высветился ямочками Январев. — Одну минуту!
      Он сходил к машине, вытащил что-то из полевой сумки и, возвратившись, сказал, как мальчишка мальчишке:
      — Закрой глаза, открой руку.
      Осипов ощутил на ладони гладкую холодную тяжесть.
      — Теперь смотри! — с тихой гордостью разрешил Январев.
      В руке Осипова лежал немецкий бомбовый взрыватель.
      — Выхолостили, чистенький внутри, как скорлупа без ядрышка, — не столько успокоил, сколько похвалился Январев.
      На Осипова взрыватель не произвел впечатления: всяких штучек навиделся в Иришах.
      — Ты номер, номер посмотри!
      На нижнем ободке корпуса были выдавлены две цифры.
      — Сорок, — спокойно прочел Осипов.
      — Сорок! — непонятно заликовал Январев. — Заветный!
      Как Осипов сразу не вспомнил! Январев же столько раз рассказывал. Из огромного множества фашистских бомбовых взрывателей самые опасные под номерами 3, 17, 24, 40, 57, 67, 70. Номера дали немцы, а разгадали секрет каждого взрывателя наши. Разгадали ценою ранних седин, увечий, жизней…
      Старшему лейтенанту Январеву выпала участь обезвреживать и эти, заклейменные. Все, кроме сорокового.
      «Сразиться еще с «сороковым», — размечтался как-то Январев, — и — законченное высшее пиротехническое образование!»
      «Будь он проклят! — ответил тогда Осипов. — Ты и без смерти номер 40 ученый сверх меры!»
      Надо было поздравить с блистательной и трудной победой, но Осипов подумал о переводе и опять возмутился:
      — Они соображают, что делают?!
      — Соображают, дружище. Порядок есть, обязательное правило: не держать нашего брата сапера на активном месте больше трех лет подряд. Привыкаешь к опасности, инстинкт самосохранения притупляется, забываешь осторожность, ну и…
      Такие страхи рассказывает, а на лице улыбка.
      Осипов покатал в ладонях пустотелую безобидную железку с грозным номером 40.
      — Где добыл?
      — Ювелирно сработали, — только и сказал Январев. Он окинул взглядом развалины и добавил: — Выполню это последнее задание — и в отпуск, а там переквалифицируюсь в управдомы!
      «В управдомы не в управдомы, — подумал Осипов, — никто опытного и мужественного офицера не уволит из армии, но службу подберут другую».
      И еще он вспомнил любимую песню Январева:
      А для меня еще не кончилась война,
      А для меня судьба — еще вопрос.
      И провожает на задание жена…
      — Ничего, — серьезно сказал Осипов, — зато на службу, не на войну каждый день жена провожать будет.
      — Жениться еще надо! — засмеялся Январев. — Едешь или нет?
      Осипов опять отказался.
      Январев кликнул сержанта и двоих солдат — Филимонова и еще одного — и укатил на грузовике с красными флажками по бортам и черной угрожающей табличкой на бампере — «РАЗМИНИРОВАНИЕ».
      Машину эту знали в Иришах, как знали «санитарку», «летучку техпомощи», как все другие спецмашины.
      У школы Осипов встретил учительницу пропавших ребят.
      — Добрый день, Армен…
      — Отчество не обязательно. — Он предупредительно поднял ладонь и устало улыбнулся. — У вас для меня ничего нет?
      Учительница горестно покачала головой.
      Покачал головой и Осипов, выпятив слегка нижнюю губу. Привычка эта не красила, но и не портила его лицо, лишь придавала выражение детской беспомощности и доверчивости.
      — Совсем ничего? — с мольбой переспросил Осипов.
      — Нет… Разве что…
      — Что? — Взгляд Осипова стал острым и цепким.
      — Двоюродная сестра моей ученицы Люси Шибаловой — родители ее в леспромхозе работают — сказала, что видела одного иришского мальчика, кажется именно Антона, у себя в Сосновке. Но это было давно, до Дня Победы.
      — Что он там делал? Зачем приезжал? К кому?
      — Не знаю. Люся не знает. Она рассказала это просто так, вспомнила почему-то и рассказала.
      — Фамилия девочки?
      — Шибалова.
      — Нет, сестры из Сосновки.
      — Простите, но…
      — Где Шибалова живет?
      Учительница торопливо раскрыла сумочку. В блокноте у нее были адреса всех учеников.
      — И еще одно. Может быть, и это для вас важно…
      — Дорогая Светлана Васильевна, для меня сейчас все, абсолютно все важно! Говорите же.
      — Антон и Ростик просили Тараса Романенко… Это пионервожатый наш, он на заводе работает…
      — Да-да, — перебил Осипов, — знаю. Дружинник. О чем просили?
      — Разыскать ветерана боев за Ириши по фамилии на «К».
      Взрослых Осипов знал меньше, чем ребят.
      — И еще, Армен Гарегинович, ветеран «К» тоже заводчанин.
      Участник боев под Иришами, фамилия на букву «К», место работы — Иришский нефтеперерабатывающий завод. По этим данным найти человека не составляло труда.
      Осипов поблагодарил учительницу и заторопился в милицию.
      В паспортном столе и военкомате гражданина, который отвечал бы заданным трем условиям, определить не удалось.
      Осипов выехал в Сосновский леспромхоз.
      Как ни велико было нервное напряжение, но усталость взяла свое, и Осипов сразу задремал на жестком сиденье «газика».
     
      …От города до Сосновки езды не больше часа, и, пока Осипов спит, я расскажу вам, с чего и как качалась эта таинственная, хотя и сегодняшняя история. Но для этого потребуется целая глава.
     
     
     
      Глава вторая ДВЕ НЕДЕЛИ НАЗАД
     
      Незадолго до славного праздника Дня Победы у нового двенадцатиэтажного дома стояли двое: Градов Антон и Ростик Арсланов. Оба ученики 5-го «Б», оба худощавые и рослые, оба в легких нейлоновых курточках на «молнии». Ростик — в красной, Антон — в голубой, и «молния» поднимается уже только до груди: выше зубчики раздерганы и не все на месте.
      Ростик был в берете под цвет курточки, и придавленная черно-коричневая челка аккуратно прикрывала смуглый лоб почти до бровей, таких же черно-коричневых, густых, нависших над голубыми, как Антошина куртка, глазами.
      Васильковые глаза, пожалуй, больше подошли бы к льняным, слегка волнистым волосам Антона, но на его белом с ранними, уже нынешнего года веснушками лице, на котором розово лупился вечно обскребанный ногтем нос, глаза были карие и беспокойные.
      Оба, задрав головы, смотрели на пожарную лестницу.
      Антону пришла на ум замечательная идея: забраться на самый верх единственного в Иришах «небоскреба».
      Девятиэтажные «свечки» здесь не в диковину, а двенадцать этажей и вправду выглядят небоскребом.
      — С такой вышины видно на тысячу километров! — сказал Антон.
      Взглянуть с космической высоты на город заманчиво, но Ростик колебался. Отец строго-настрого предупредил его после родительского собрания, где Ростика очень хвалили за способности и успехи в учебе, но не очень за поведение: «Еще одна история, и на лето к морю не поедешь».
      Спокойно сказал, негромко. Он вообще никогда не кричит, но слово его железно.
      — Байпасишь! — презрительно разгадал колебания друга Антон. [Байпасить — на профессиональном языке нефтепереработчиков означает: еловчить, схитрить, увильнуть, пойти окольным путем, как нефть по отводной трубе — байпасу]
      — Ничего не байпашу… Давай, когда лифт пустят.
      — Пустили уже! Вчера еще.
      По делам строительства с Антоном не поспорить: отец — прораб и мать на кране работает.
      — Закрыли уже, наверное, — опять сбайпасил Ростик.
      — Закрыли! Сдадут дом комиссии, тогда закроют. Ни в какую не попадем. Разве что по пожарной лестнице?…
      Оба, как по команде, задрали головы. Пожарная лестница шла зигзагом от балкона к балкону, прикрытая узорчатыми решетками. Где-то у двенадцатого этажа лестница заканчивалась.
      — Дальше по веревке придется, — прикинул Антон. — Или скобы вбивать. Но лучше альпинистские костыли!
      Таких костылей и в магазине «Спорттовары» нет, скобы — пожалуйста, на любой строительной площадке…
      — Ладно, — сдался Ростик. — Пошли… Только если лифт работает!
      — Само собой, — немедленно согласился Антон. По пятилетней дружбе он знал: Ростика уговорить трудно, а там — не отступит, до конца пойдет за тобой и с тобой.
      Парадный вход отвергался сразу. Во-первых, еще полно строителей: сантехников, электриков, отделочников. Во-вторых, какой интерес входить в новый дом, как пенсионер какой-нибудь, через двери! Антон заранее присмотрел стремянку, выставленную малярами через окно.
      И рамы не закрыты, проветривают.
      Забраться в квартиру оказалось делом простым, никто и не заметил.
      — Снимай ботинки… — громко зашептал Антон.
      — Не услышат, мы на цыпочках, — также шепотом ответил Ростик. Задерживаться было опасно. В углу стояло ведро с клейстером и несколько рулонов обоев. В любую минуту за ними могли прийти люди.
      — Цыпочки! — передразнил Антон. — Зачем же полы грязнить? Их же опять мыть заставят.
      «Их» — означало строителей. А строители для Антона не чужие-посторонние.
      Ростик покорно расшнуровал ботинки. Так даже таинственнее: ни грязи, ни следов.
      Антон осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Никого, тихо. На всякий случай обуваться не стали.
      Кнопка лифта тотчас вспыхнула красным огнем, и через несколько секунд мальчики с облегчением отгородились пластиковым щитом от посторонних глаз.
      — Давай я, — сказал Ростик и нажал кнопку с цифрой «12».
      Лифт устремился вверх.
      — Что я тебе говорил! — уже не таясь кричал Антон.
      Ростику пришлось еще раз сознаться в правоте друга.
      Кабина мягко остановилась, двери с шипением раздвинулись.
      Перед ними стоял парень в разноцветном комбинезоне.
      — С приездом, новоселы!
      У Ростика похолодело под ложечкой, но Антон не растерялся, кивнул маляру в ответ и сразу же нажал на кнопку. Лифт провалился вниз.
      — Влипли… — дрогнувшим голосом прошептал Ростик и сунул ноги в ботинки.
      Кабина встала.
      — Живо! — заторопил Антон и потащил Ростика за руку.
      Они удачно прошмыгнули на лестницу и помчались наверх. Ноги елозили в ботинках, путались шнурки, но Ростик не отставал ни на ступеньку. К счастью, Антон удачно нажал кнопку: лифт опустился лишь до восьмого этажа, а четыре этажа, да еще два лестничных марша — пустяки.
      Чердак был высоким, головой не заденешь перекрытия.
      Обернутые алюминием трубы отопления на ножках-кронштейнах, будто серебристые чешуйчатые драконы, расползлись по всему чердаку.
      В наружных стенах зияли бойницами вентиляционные оконца без стекол…
      Ребята прильнули к ним.
      — Ух ты! — восторженно воскликнул Антон. — Краео-тища какая!
      Ростику тоже понравилось. Выше и подниматься незачем. Еще увидит кто…
      — Пошли! — опять заторопил Антон.
      Отсюда на крышу — два шага. Не два — пять, пять ступенек по железному трапу.
      Крыша оказалась плоской, огороженной низеньким кирпичным бортиком, словно палуба на верхнем капитанском мостике.
      А видимость — на тысячу километров! Как из космического корабля, наверное.
      — Ну?! — победно спросил Антон.
      — Здорово, — заулыбался Ростик. Смуглое лицо его прямо-таки светилось. Все опасения и страхи забылись. Не отпустят к морю, и здесь с Антоном лето прекрасно пройдет. С Антоном не соскучишься!
      — Завтра уже поздно было бы, — сказал Антон. — Государственная комиссия принимать будет. Не сунешься. А тот… — Он показал вниз, на такой же дом, который только начали строить. — А тот когда еще до крыши доведут!
      Второй двенадцатиэтажный поднимался пока до первых оконных проемов. Кран над будущим домом нависал стрелой, будто цапля над лягушонком.
      Антон приложил к белесым бровям руку козырьком и пристально вгляделся в остекленную кабину строительного крана: не мама ли там работает? Оттуда, из «стрекозиного глаза», тоже все прекрасно видно. Не единожды попадался…
      — Тут смотреть нечего, — произнес Антон, понизив голос. — Город как город.
      Он увлек Ростика на другую, безопасную сторону.
      И отсюда был виден город, прибрежная часть его. Крытые рубероидом, промазанные полосами битума крыши панельных и кирпичных домов, щедро выстекленные дома-«свечки», и, казалось, насквозь прозрачное управление стройтреста, и темная стремительная махина танка «Т-34» на гранитном постаменте, а правее за ним, через дорогу, за временным щитовым забором, звездным кругом наклонные стелы-знамена.
      За горбатым путепроводом и рыжим с робкой прозеленью лесом виднелись ГРЭС и завод.
      — А знаешь, какой вышины новая труба?
      — Сто восемьдесят, — небрежно кинул в ответ Антон.
      Высота внушительная, но мама каждый день почти на сорокаметровую высоту забирается.
      Антон покосился на «стрекозиную» кабину…
      — Пошли, оттуда еще поглядим.
      С южной стороны все так же величественно текла река и желто светились песчаные пляжи левобережья. За мрачными развалинами, Домом Советов и Дворцом культуры опять топорщился лесной массив.
      — Во-он там, где две березы срослись, Дом пионеров и школьников будет. Говорят.
      — Где-где? — выпучил карие глазищи Антон.
      — Видишь ель сохлую? Макушка вроде телевизионной антенны, пригнулась даже… Дальше чуть две березы в обнимку…
      — Ерунда! — отрезал Антон. — Дворец для нас выстроят там, где развалины. И не спорь! Кто лучше знает: самый первый прораб в Иришах или оператор, хоть и старший, отец твой?
      Спорить, конечно, не имело смысла.
      С Волхова задул ветерок. Посвежело. Антон внимательно осмотрел небо.
      — Опять тучи натянет. К вечеру наверняка дождь хлынет.
      — Похоже, — согласно кивнул Ростик.
      — У нас тут солнце шестьдесят пять дней в году.
      — В среднем, — уточнил Ростик. — А в Баку не меньше чем триста.
      Ростик сказал это просто так, но Антона задело.
      — Ну и сидел бы в своем Баку! И смотрел бы каждый день на свое солнце. Это даже неинтересно, когда каждый день с утра до вечера солнце печет. И грибы не растут. Им влага нужна, грибные дожди.
      — В Баку грибов нет. И леса нет…
      — То-то! А здесь на любой вкус: солнце, дождь, лес, грибы!
      — Там море…
      Против моря, конечно, ничего не скажешь. Море — это море. Антон никогда в жизни не бывал на море. А море…
      — А Волхов там есть?
      — Волхова нет.
      — И Волхова нет! — победоносно воскликнул Антон: сквитался за море. Тем более, море в Баку Каспийское, а оно, как всем известно, мелеет год от года. Скоро совсем, наверное, высохнет.
      Волхов — река вечная! По Волхову еще варяги в Грецию плавали. И древние славяне на веслах и под парусом ходили… Вот эпоха была! Никто в школах не просиживал. Кто в греки, кто куда ходил…
      Антон хлопнул Ростика по плечу и зябко передернулся от ветра:
      — Айда вниз, насмотрелись.
      Ростику тоже стало холодно.
      Только отошли от кирпичного фальшборта, сошли на три ступеньки, как где-то гулко прогремел взрыв. Ребята бросились назад, на крышу.
      За неразлучными березами, словно по волшебству, выросло высокое мохнатое темно-сизое дерево. Не дерево — громадный куст. Вырос и упал, будто подрубили его сразу. Лишь сизое облачко поплыло по небу, но и его подхватил волховский ветер, смял и развеял.
      Антон и Ростик молча переглянулись и сломя голову бросились к лестнице. Скорее вниз и — туда, к месту происшествия!
      Сверху до берез, казалось, рукой подать, а бежать пришлось километра полтора. Сразу согрелись, жарко даже стало. Примчались, а там и следов никаких. И людей нет. Но воронку отыскали. Неглубокая такая, а вода коричневая выступила. Вокруг свежие комья разбросаны веером. Рваные края воронки сизым дымятся, и взрывчаткой прогорклой пахнет.
      — Старшего лейтенанта Январева работа. — Антон сразу догадался, что саперы подорвали снаряд или мину. От бомбы такие ямы вырывает — ого-го!
      — Интересно, — сказал Ростик, — где они снаряд выкопали?
      — Этого добра тут полно, — небрежно ответил Антон. И опять съязвил: — В Баку неразорвавшиеся боеприпасы и днем с огнем не сыщешь!
      — В Баку не было фронта.
      — И фронта там не было!
      Нет, Ириши ни с каким другим городом не сравнить! Трофеи здесь не только по одиночке — целыми залежами попадаются.
      — Вот бы нам склад обнаружить! — размечтался вдруг Ростик.
      Антон глянул на него искоса и мрачно напомнил:
      — Находил кое-кто. Трое уже погибли, а Миша калекой на всю жизнь сделался.
      — Так я же не для себя. Найти, покачать солдатам, а они уничтожат их одним махом!
      — Это стояще, — солидно одобрил Антон, и в глазах его вспыхнул азартный огонь. Но тут же и погас. — Ну, найдешь один склад. Польза, конечно. Так сколько их тут, скопом и по отдельности, в земле спрятано! Все надо обезвредить. А то…
      Он остановился на полуслове и как-то странно посмотрел на Ростика.
      — Что? — удивился тот и оглядел себя. Ботинки и штаны в грязи и известке, а на куртке свежее пятно салатного цвета. Такой краской в новом доме панели на лестнице выкрашены. Ростик стал тереть пятно рукавом.
      — Бензином надо, — посоветовал Антон, а сам думал в эту минуту совсем о другом.
      Позавчера старший лейтенант Январев опять весь вечер с отцом говорил. Что-то они на карте смотрели, чертили.
      Отец здесь в войну саперной ротой командовал, каждый метр земли исползал и перещупал. Где траншеи копал, где минные поля ставил, где чужие разминировал.
      «Да, уцелела бы та схема…» — вздохнул отец.
      «Ну, — подхватил Январев, — тогда, Павел Кириллович, в два счета ликвидировали бы главные очаги, а мелочь и так выудили бы! Да, ту бы схему!…»
      О какой они схеме говорили, Антон не понял. Надо у отца выпытать. Только осторожно!
      — Что? — переспросил Ростик.
      Антон по— прежнему смотрел на него невидящими глазами, машинально поскребывая кончик носа.
      — Пока ничего, — будто очнувшись, сказал Антон. — Разведать надо.
      — Что разведать?
      — Что-что! Так тебе и выложи сразу все тайны!
      Но еще до того, как вышли на асфальт, Антон рассказал другу все, что знал и о чем подумал.
      — Только никому! — Антон пригрозил кулаком.
      — Не маленький, — заверил Ростик и, как человек обстоятельный во всех серьезных начинаниях, предложил: — Давай вообще зашифруем это дело.
      У них уже была практика. Все секретные операции имели кодовое название. Новую окрестили — «Ракета».
      Почему «Ракета», и сами не знали. Но какое это имеет значение? Главное — внушительно, звучно, таинственно и — еще главнее — совершенно секретно!
     
      Марь Петровна хворала, опять на уроки не пришла. Вместо нее — Светлана Васильевна. Ничего, но из новеньких: без году неделя в Иришах и сапоги резиновые еще не приобрела. Антон своими глазами видел, как старший лейтенант Январев на руках переносил ее через лужу. В новом микрорайоне, где для молодых специалистов красивое общежитие открыли.
      Изо всех окон глазели молодые инженерши и учительницы, чуть вниз не попадали! Люська Шибалова и близко не была, но рассказывала, что Светлану Васильевну за это на педсовете прорабатывали.
      Правильно сделали! Какой нормальный человек приедет жить в Ириши без резиновых сапог?
      Светлана Васильевна ведет русский язык и литературу, не самое любимое для Антона, хотя учительница — самая любимая! Не Светлана Васильевна, конечно, а Мария Петровна, или Марь Петровна, как зовут ее ребята.
      До четвертого класса, кроме нее, вообще никого не было. Очень это удобно! Одна учительница не вызывает к доске человека весь день. А когда их несколько, учителей? И для каждого нет ничего важнее своей науки, а ты — один на все, как Ломоносов! Или Леонардо да Винчи, которого недавно по телевизору показывали.
      Первое полугодие языку и литературе учила Марь Петровна. Потом приехала новенькая, но класс ни за что не захотел расставаться с Марь Петровной, даже к завучу и к директору ходили. Ну, и родители еще заступились.
      Только с весны стала Марь Петровна часто болеть и однажды сама привела в класс Светлану Васильевну, как наследницу. Грустный сначала урок был, потом ничего, даже весело стало.
      Домашние сочинения разбирали. На тему «Мой любимый герой».
      Светлана Васильевна сидела за столом, а Марь Петровна у окна, на стуле. Скромно так, тихо, изредка только вмешивалась.
      У Антона сочинение не очень вышло. Как его напишешь, если одновременно нравятся Чапаев, Матросов, Гагарин и тот артист, который советского разведчика играл в телевизионной многосерийке? В лицо Антон его очень даже хорошо знал, а имя забыл. Настоящее. Фашистское и сейчас помнит.
      — Что ж ты, — мягко упрекнула от окна Марь Петровна, — и фамилии героя своего не знаешь…
      Замечание, конечно, справедливое, только разве дело в имени? Главное, сам человек и что он сделал в жизни! Так Антон и сказал. Не про справедливость — про главное.
      — Верно, — подтвердила Марь Петровна и украдкой улыбнулась молодой наследнице. Пришлось и той согласие выразить.
      Сочиненно Ростика оказалось самым коротким, но не самым интересным. Зато Люська Шибалова накатала больше всех. Люська прямо-таки захлебывалась восторгом от своей героини, никак остановиться не могла. Вернее, не Люська, а тот, кто напечатал статью в «Советском экране». Оттуда, из журнала, Люська и перекатала все. В общем, конфуз получился, и Люська разревелась. У нее всегда глаза на мокром месте! И язык длинный…
      Марь Петровна опять на помощь пришла. Как сестра милосердия. (Это раньше так медицинских сестер называли. Давно, когда еще Севастополь обороняли от иностранных захватчиков в прошлом веке. История — это Антон любит!)
      Как всегда, лучшим сочинением оказалось Аленино. Но спорным. Новая учительница так и сказала: «Спорное». А почему спорное? На вкус и цвет товарищей нет: кому — что, кому — кто.
      — Светлана Васильевна, — тихо посоветовала Марь Петровна, — быть может, мы прочтем работу Алены вслух?
      Сама она, Марь Петровна, почти всегда так поступала. Во-первых, Алена сочиняет лучше всех в классе, во-вторых, каждый высказаться сможет.
      — Да-да-да, — поспешно согласилась новенькая.
      Ее только спросили, а она сразу: «Так точно!» Будто она солдат, а Марь Петровна — старший лейтенант Январев.
      И началось интересное и веселое.
      — «В повести «Тарас Бульба» я хотела бы быть похожей на Остапа»… — по-особенному прочла учительница и посмотрела на всех с таким выражением, что Люська Шибалова — глаза у нее уже высохли — так и прыснула.
      Антон мгновенно обернулся и пронзил ее испепеляющим взглядом. Но Люська — хотя бы задымилась!
      — «…Не внешне, — продолжила Светлана Васильевна, — а обладать душой и волевыми качествами Остапа. «Он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки: по крайней мере, никогда о другом не думал».
      Тут опять наступила короткая и выразительная пауза. Уму непостижимо, о чем мечтает ученица пятого «Б» класса, пионерка!
      — Это цитата, слова Гоголя, — мимоходом заметила Марь Петровна. И Светлана Васильевна стала дальше читать.
      — «Мне трудно выбирать качества, которые подходили бы для меня. Но настойчивость, прямодушие, мужество, верность дружбе хотелось бы иметь каждому. В «сборище безженных рыцарей» Остап имел доброту в таком виде, в каком он мог иметь ее в то суровое время. Ведь он был сыном своего века…»
      «Сын века», — повторил про себя Антон. Умная эта Алена, здорово сказала! И вообще девчонка — многим мальчишкам сто очков вперед даст. Не зря Антон называет ее по-мужскому — «Ален». И дружит, время от времени, когда с Ростиком в очередной ссоре.
      — «Умереть Остап сумел по-настоящему. Ведь и умереть надо уметь. Умереть как герой — совершить еще один подвиг».
      В классе сделалось тихо-тихо. Слышно, как Люська носом шмыгает.
      — Подвиг — это совсем не обязательно, когда кто-нибудь гибнет. Но герой тот, кто выполняет свой долг до конца. В военное, в мирное ли время, — ясно произнесла Марь Петровна.
      Bсе задумались.
      — Да, — подхватила Светлана Васильевна и даже вспомнила Максима Горького: — «В жизни всегда есть место подвигу».
      Антон чуть по лбу себя не стукнул: «Вот кого надо включить в операцию «Ракета»! Алена! Такой… Такая, если и умереть придется, умрет по-настоящему, героем!»
      Он быстро черканул записку для Ростика, но тут же изорвал бумажку на мелкие клочки. Никакой разведчик не пользуется бумагой, все в голове держит: приказы, планы, цифровые шифровки по десять страниц.
      До перемены осталось совсем ничего, можно дотерпеть.
      Дотерпеть… Знал бы тогда Антон, что в последний раз видит и слышит Марь Петровну…
      Не пришла Марь Петровна в школу и в этот день, а так надо бы! Опять сочинения разбирали…
      Антон отвернулся к окну.
      Через дорогу закладывали новый дом. Вернее, не закладывали еще, участок под него планировали. Бульдозер строгал землю. Работал он с перерывами. Сперва солдат с миноискателем обшарит весь участок, потом бульдозер срежет пласт, затем опять солдат землю выслушивает.
      Раздобыть бы такую вещь! Нацепил толстые наушники с проводами, взял в руки длинный шест с зеленой микрофонной коробочкой в обруче — и пошел! С миноискателем в Иришах можно стать знаменитым человеком!
      Стройный и приятный ход мыслей оборвался: Антон увидел за окном Барбоса, или, по школьному журналу, Крахмалова Валерия.
      Барбос объявился! Значит, сейчас там чего-нибудь найдут! У Барбоса нюх на трофеи. Отец рассказывал, что на фронте были овчарки, надрессированные на взрывчатку. Любую мину, фугас, шашку разнюхивали. Заиметь бы такую собаку! Или с Барбосом сговориться.
      Ну нет, от него лучше подальше! Барбос не только тебе не даст, но и у тебя отнимет. А зачем ему? Сам что хочешь откопает. Однажды пулемет «максим» нашел, из какого сам Чапаев белых строчил. Та-та-та-та-та! Тат!…
      — Антон! Градов!
      «Надо же, навечно запомнила!» — расстроился Антон.
      — Чего?
      — Не «чего», а «что».
      — Что?
      — Не стучи.
      Татакал Антон мысленно, но пальцами по-настоящему застучал по парте, сам не заметил как.
      Барбос, засунув руки в карманы, кружил вокруг участка. Прямо-таки по-собачьи. А вообще-то кличку «Барбос» ему за шапку дали — детский «летчицкий» шлем. Барбос его круглый год носит; завязки, наверное, еще в магазине оборвал, и наушники болтаются, как у лохматого пса.
      Примечательна у Барбоса и обувь. Носит он, опять же летом и зимой, кеды. Летом — на босу ногу, зимой — на шерстяной носок. Так что одно время прозвище двойное было — Кеда Барбос. Как имя и фамилия. Но «Кеда» не привилось.
      Когда— то Антон очень завидовал Барбосу. Шлем и на самом деле «настоящий летчицкий», как хвастается Барбос. Правда, без очков, без толстых наушников, без микрофончиков-ларингофонов, без всяких ремешков с пряжками, без еще чего-то, но как настоящий!
      Барбос в шестой класс ходит…
      — Градов!
      «Плохо быть известным человеком, задергают!»
      — Прочти домашнее задание.
      Антон с отчаянной завистью в последний раз глянул через окно на вольного Барбоса и опустил глаза. Задания он, конечно, не выполнил. Было бы оно человеческим: упражнение, задачки. Это списать у Ростика можно. Или у Алены. А тут — Сказка о Предложном падеже.
      — Не сделал, Градов?
      — Не сочинилось…
      Учительница легким неслышном шагом прошла по рядам.
      — А у тебя «сочинилось»?
      Она остановилась подле Алены. Тоже заметилась!
      Алена молча отдала тетрадку.
      Светлана Васильевна быстро пробежала глазами, потом вышла на середину класса и стала читать вслух:
      — «В некотором царстве, в Русском государстве жили-были шесть братьев Падежей. Они вместе правили языком. Правили дружно, строго и справедливо. И — без лишних слов. Только шестой брат, Предложный, вечно совался со своими предложениями. Надоел он старшим братьям, рассердились они на него и прогнали в один прекрасный день из Русского языка…»
      «Жили же люди с пятью падежами! — про себя позавидовал Антон. — Все-таки на один меньше зубрить…»
      — «Долго странствовал Предложный по разным странам, многому научился, поумневшим домой воротился. Сжалились над ним братья Падежи, опять приняли. Только условие поставили: придумать для себя определенные окончания во всех склонениях и больше не предлагать чего не следует…»
      «Вот это правильно», — мысленно отметил Антон и, обернувшись, подмигнул Алене: молодчина, мол. Та и не заметила — волновалась. Всему классу ведь сочинение ее читали.
      — «И придумал Предложный падеж окончания. Да не простые. В первом склонении окончание Е; но если слово оканчивается на ИЯ, то — И. Во втором склонении гоже Е, но опять же, если слово оканчивается на ИЕ или на ИЙ, то писать не Е, а И. Зато в третьем склонении всегда окончание И.
      Опять намудрил младший брат, но старшие промолчали».
      «А мы с тех пор и мучаемся, — вздохнул Антон. — Зубрим, когда Е, когда И писать». Он попробовал вспомнить правила и вдруг, к собственному удивлению, обнаружил, что сейчас, выслушав сказку, сразу запомнил их.
      Написал бы кто-нибудь всю грамматику, как сказку! Алену попросить надо… Но тут радостно прозвенел звонок, и Антон, мгновенно забыв о добрых и похвальных намерениях, первым выскочил из класса. Только и успел крикнуть:
      — Ростик, за мной!
      Ростик тоже наблюдал за бульдозером, солдатом и Барбосом; задерживаться не стал, выбежал следом.
      Барбос, на правах первооткрывателя, отгонял малышню:
      — Близко не подходить! Минировано.
      Разве такими словами отпугнешь? Еще сильнее захотелось ближе подойти. Можно бы в обход двинуть, да времени в обрез — перемена короткая.
      — Чего ты, — миролюбиво сказал Антон, — посмотреть нельзя!
      — А вот и нельзя!
      Барбос резко качнул головой, и желтые облезлые наушники смешно мотнулись из стороны в сторону. Антон не выдержал…
      — Посмейся мне еще! — пригрозил Барбос. — В два счета в милицию отведу!
      Сказал тоже — в милицию! Самого через день-два водят к старшему лейтенанту Осипову, дяде Армену.
      Замечательный, дядька! Только оружие и боеприпасы отбирает. И откуда он дознается, у кого что есть? Уж как Антон надежно схоронил противотанковую мину, ни одна живая душа не знала, а старший лейтенант выведал. Пришел в школу, отозвал в сторонку и тихо так, по-свойски попросил: «Пошли, Антоша, мину твою саперам передадим».
      Откажешь? Передали… Старшему лейтенанту Январеву. Из рук в руки. Благодарности не было, но отцу Январев обещал не говорить. И на том спасибо.
      — Сам не попадись! — дерзко ответил Антон.
      Барбос с сожалением посмотрел на окна учительской и еще глубже засунул руки в карманы.
      — Ладненько, — процедил он, — попадешься еще. В другом месте.
      Солдат размеренно водил миноискателем. Окажется под землей металл — сразу сигнал в ушах. Только слишком много всякого металла в иришской земле. Вот и сейчас: копнули осторожно лопаткой, а там не мина, не бомба, а ржавая банка из-под оружейного масла…
      И опять замер солдат…
      Что на этот раз обнаружил миноискатель, узнать не довелось, затрезвонил школьный звонок.
     
      В коридорах тихо, все за партами, а учительницы все еще не было. Мальчишки, которые сидели у окон, глядели, что делается на улице. Там ничего не делалось. Солдат-сапер воткнул в землю длинный стальной штырь с красной угрожающей табличкой «МИНЫ», и работа остановилась.
      — Опять что-то нашли! — возбужденно сказал Ростик.
      Антон ничего не ответил. Во-первых, и так ясно, во-вторых, этого следовало ожидать: Барбос — верная примета!
      Теперь уже весь класс прилип к окнам. Девчонки — пора бы и привыкнуть к таким вещам! — деланно повизгивали: «Ах, что теперь будет!» А ничего, закончится школьный день, опустеет двор, подъедет военный грузовик с флажками по бортам, и увезут мины за город, подрывать.
      Пока же бульдозерист запустил двигатель, поднял блестящий ножище и затарахтел куда-то на другой, уже обезвреженный участок. На минном поле работать нельзя, а без дола стоять тоже никакого резона.
      Так вот и начинается в Иришах каждый дом. Не земля, а пирог с толовой начинкой!
      Антон вплотную придвинулся к Ростику и шепнул в ухо: «Ракета». Затем подал условный сигнал Алене. Друзья отошли от окна и уселись рядышком.
      — Видели?
      Ростик пожал плечами: разумеется!
      — Надо действовать, — хмуро произнес Антон и почесал кончик носа.
      — А как? — спросила Алена.
      — Вчера… — начал Антон и смолк.
      Вошла Светлана Васильевна. Глаза красные, влажные. Плакала, что ли?
      Ребята с шумом и грохотом разбежались по местам, но учительница даже замечания никому не сделала, подождала, когда все усядутся, промокнула нос платочком и сказала дрожащим голосом:
      — Сегодня… сейчас… не стало Марии Петровны.
      Никто сразу и не понял ее. Как это не стало? Уехала куда-нибудь?
      Вдруг за спиной Антона кто-то громко всхлипнул. Антон оглянулся: Алена. Плачет, уткнулась в раскрытую книгу и плачет. В классе поднялся рев.
      Учительница пыталась успокоить ребят, но у нее у самой слезы по щекам текли. И может быть, и поэтому Антон возненавидел Светлану Васильевну. Чего она-то рыдает? Ей-то что их Марь Петровна! С первого класса, с первого звонка учила она Антона. И Ростика, и Алену — всех. Учила, радовалась, горевала… Да, доставалось ей кое от кого. Наверное, горести эти и надорвали здоровье…
      И Антон тоже в этом виноват. Как она переживала, когда у него противотанковую мину нашли! Просто-таки говорить не могла: «А если бы!… А если бы…» И дальше не может, только за сердце рукой держится.
      Если и плакать кому, так Антону, но слез не было, только пересохло в горле.
      Марь Петровна… Самая хорошая, самая добрая, самая умная на свете. Скольких людей она выучила! Директор нынешний и тот когда-то учился у Марь Петровны. И в войну делала она свое дело. Вокруг война шла, а она ребятишек учила в партизанской лесной землянке. Такое пережила, а теперь вдруг умерла… Где же справедливость на белом свете?!
      С этой, Светланой Васильевной, ничего ведь не случилось. Так чего же она-то слезы проливает?
      Антон из всей силы хлопнул ладонью по парте и выкрикнул диким голосом:
      — Замолчите вы!
      Это было так неожиданно, что стало тихо, даже у учительницы слезы остановились.
      — Да, да-да, — торопливо вытираясь платочком, заговорила она. — Ты прав, Антон. Прав. Ты прав, Антон. Успокойтесь, ребята, успокойтесь, дети.
      — Резревелись! — опять выкрикнул Антон, и сразу так сдавило горло, что голос сорвался и на глаза навернулись слезы. Антон не сразу и сообразил, что отвернуться надо.
      — А сам, сам! — шморгая, пропищала Люська Шибалова, и Антон выскочил из класса.
      Учительница что-то прокричала вдогонку, но он не остановился, выбежал на улицу и помчался не зная куда.
      Ноги сами привели к дому на Пионерской. Там, на втором этаже, жила Марь Петровна. Не жила уже, умерла…
      У подъезда скорбно переговаривались женщины и двое мужчин. Антон приостановился и тихо прошел дальше. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось.
      Очнулся он далеко за городом, на берегу Волхова. Опустился на бревно. По осени, наверное, выбросило, да так и осталось на суше, даже весенний паводок не смыл. А Волхов и не заметил утраты. Катит, волна за волной, на север, к легендарному Ладожскому озеру, переливается в Неву, течет через весь Ленинград и долгожданно впадает в Балтийское море, а там — в океан, в Вечность. А бревно, четвертованное тело могучего дерева, сгниет, рассыплется прахом, смоется дождями, исчезнет.
      А человек? Нет, человек не исчезает бесследно.
      Разве забудешь Марь Петровну? Кем ты ни станешь — рабочим, инженером, ученым, хоть академиком, — а писать будешь так, как научила тебя первая учительница.
      Алена, когда вырастет, непременно будет писательницей или учительницей. Скорее всего, учительницей. И сочинит для всех школьников грамматику, красивую и интересную, как сказка. Ребята будут ее читать и запоминать без всяких домашних заданий, сами. Потом тоже вырастут, и кто-то из них уже станет учить других. И так — бесконечно. Только зачем все-таки умирают люди? Жили бы вечно.
      Ах, Марь Петровна, Марь Петровна, зачем ты умерла! Твои ученики теперь как шелковые будут, образцово-показательные. И Антон — честное-пречестное! — ничем, никогда, ни за что не разволнует тебя, Марь Петровна…
      Опять сдавило горло и зависли на выгоревших ресницах тяжелые капли. Разбухли, скатились по щекам. И потекли, потекли…
      Антон уткнулся в колени, обхватил голову руками и расплакался, как девчонка, навзрыд.
      Потом он успокоился, но еще долго всхлипывал без слез.
      На востоке, за островом Люкки, сгущались темные тучи. Высвеченный солнцем лес просматривался на чернильном небосклоне до веточки.
      В войну небо над Волховом, наверное, всегда было фиолетовым и черно-синим, сплошь в огненных трещинах и разноцветных трассах. И небо и земля дрожали от страшного грохота.
      Сейчас далекие молнии проскакивали бесшумно, как стрелы варягов. Какие тогда сражения были! Ни пороха, ни тола, ни боевой техники. Мечи, копья, рукопашная…
      Антон сжал пальцы. С таким кулачком не повоюешь, разве что с мальчишками-сверстниками подраться… Он разжал пальцы.
      На ладонь упала тяжелая капля.
      Грозовая туча тяжелой наковальней нависла над самым Волховом. Все вокруг мгновенно потемнело, остров растворился в тумане, и черная вода сплошь забурлила кипятком.
      Антон вскочил на ноги и поискал глазами укрытие. Бежать бессмысленно — до косточек вымокнешь.
      За песчаным пляжем, в подмытом и обваленном береговом карьере, виднелись выемки и расщелины. Антон выбрал нишу пошире и поглубже на вид и через несколько прыжков забился в нее, как в нору. Дождь полил сплошным потоком, ветер захлестывал холодную воду в нишу, и Антон, скорчившись, плотнее и плотнее жался спиной к задней стене. Вдруг он почувствовал, что она подается. Он уперся ногами и еще поднажал…
      Стена провалилась.
      Антон упал навзничь, сверху на грудь и лицо обрушилась сухая тяжелая земля, и при свете молнии, едва прочистив глаза, он увидел над собой старый-престарый каменный свод.
      Все это произошло так быстро, что Антон не успел испугаться, а затем даже обрадовался. Тут уж никакой дождь не достанет! Да что дождь — бомба не пробьет! Это наверняка тайный ход в дот или сам дот, долговременная огневая точка. Амбразура выходила на реку, и ни один фашист не смел через Волхов сунуться. А может быть, это немецкий дот был. Наши разгромили его из пушек. Как дали бронебойными по железобетонному лбу с амбразурой! Потом дыру завалило землей, наросла трава, и даже Барбос не разнюхал.
      Эх, нет фонарика! И ни спички.
      «Ладно, запомним место, подмаскируем, с Аленой и Ростиком вернемся».
      Приняв такое решение, Антон пересел поближе к выходу. Неприятно одному в черном сыром подземелье сидеть. Кто знает, может, там, за спиной, не только трофеи, но и другие останки войны лежат. Находили уже всякое…
      Гроза неслась над землей с авиационной скоростью. Опять высветлился лес на острове, откипела вода в реке, лишь мутные пенистые водяные потоки спешили к Волхову. На темном мокром песке все шире оседал полосами намытый ливнем мусор, залепленный клочьями взмыленной пены.
      Антон вылез из своего укрытия, забросал вход ветками, снял ботинки и босиком припустил домой.
      В створе развалин комбината и Дома Советов Антон замедлил бег и остановился. Странно шумело. Не то под землей, не то в Волхове. Антон, вслушиваясь и напряженно вытянув шею, осторожно приблизился к обрыву.
      Метрах в десяти от береговой кромки со дна бил подводный гейзер. Река над ним вздувалась, лопалась, шумела.
      «Извержение! — мелькнула радостная мысль. — Но откуда здесь вулканы? В Иришах даже землетрясений не бывает».
      Донный фонтанище не иссякал. Будто выбили дырку в исполинской цистерне или подземном резервуаре.
      Антон завороженно глядел на невиданное явление, пока не продрог до косточек. И гейзер начал постепенно слабеть и гаснуть.
      Поверхность реки разгладилась, словно ничего такого и не было.
      Дома никто не отругал. Отец и мать еще не пришли с работы, а старшая сестра в командировку на месяц уехала. На практику. Она институт заканчивает.
      Вскоре пришел Ростик, портфель принес, сказал, что Светлана Васильевна и не рассердилась. Поняла, значит, состояние Антона. Но его почему-то это еще больше обозлило.
      О водяном извержении Ростик тоже понятия не имел, а таинственный ход заинтересовал его сразу. Договорились завтра же купить новые батарейки для фонариков и сходить после уроков. К тому времени и земля подсохнет, сейчас — раскисшую землю месить, а идти — не ближний свет.
     
      Пора белых ночей еще не наступила, но долгота дня стремительно увеличивалась и сутки казались длиннее.
      Всего две-три недели назад родители загоняли домой уже в восемь часов. Теперь и в девять вечера гуляй в свое удовольствие, никто не кричит на весь микрорайон: «Анто-он!», «Ростик, пора!», «Алена, совесть у тебя есть?»
      Кричат по-разному, а смысл один: «Марш домой! Спать!»
      Чудной народ взрослые! Поднимают с постели по будильнику, а укладывают по солнцу. Скорее бы учебный год кончился, тогда и вставать можно когда вздумается!
      Впрочем, наступили такие дни, что не залежишься. Город готовится торжественно отмечать Праздник Победы над фашистской Германией. На бывшей линии обороны устанавливают краном серые пирамиды надолб. Между виадуком-путепроводом и железнодорожной станцией заканчивают памятник с Вечным огнем.
      А зажгут его от пламени Пискаревского кладбища.
      Всемирно известное Пискаревское мемориальное кладбище — в Ленинграде. До него километров сто пятьдесят или того больше.
      — Как же довезут огонь? — засомневалась Алена.
      Они сидели втроем — Ростик, Антон и Алена — на косой насыпи путепровода и смотрели, как вмуровывают доски с высеченными именами павших героев Великой Отечественной войны.
      — Довезут, факелом, — успокоил Антон, — На военном бронетранспортере. Отец сказал.
      В этом деле Павел Кириллович Градов авторитет.
      На День Победы в Ириши съедутся со всех краев страны защитники Волхова, однополчане.
      — Вообще они не из одного полка, — уточнил Антон, — из целой дивизии.
      — «Однодивизиане» — ведь нет такого слова, — заметила Алена. И повторила нараспев: — Одно-о-дивизиане, дивизиане… Не земное слово, правда? Как «марсиане»,
      — Какое же оно не земное? — возразил Ростик. — Его же на Земле придумали, а не на Марсе.
      — Ладно, — прервал спор Антон, — мы что, грамматикой заниматься пришли сюда?
      Члены секретной группы «Ракета» примолкли. Сколько ни совещайся, а миноискатель не раздобудешь: в магазине не продаются, на свалке не валяются, в металлоломе не встретишь.
      — Если бы старший лейтенант Январев… — качал Ростик и сам же безнадежно махнул рукой: кто тебе военное имущество даст, боевую технику!
      — С Январевым не выйдет, подкатывался уже…
      — На чем?
      Вечно Алена в нутро каждого слова лезет!
      — На самосвале. На чем! Я ему идейку высказал: организовать дружину юных саперов. Есть же юные пожарники, дядя Армен с юными друзьями милиции возится, ЮДМ, а почему ЮДС нельзя?
      — И что Январев?
      Антон посмотрел на Ростика, вздохнул и отвернулся:
      — Посмеялся. Мне, говорит, и без дружины таких «друзей» хватает, только поспевай взрывчатку отбирать. А некоторые юные друзья, говорит, даже противотанковые мины домой тащат. И смотрит на меня выразительно. Счастье, что отец в тот момент в другой комнате был, не слышал.
      — А зачем к вам Январев приходил? — поинтересовалась Алена.
      — Первый раз, что ли! Отец же воевал тут, сапером причем. Да я уж рассказывал. Но вчера я знаете что выведал? — Антон пристально огляделся, кивком потребовал приблизиться и провозгласил: — Отыскался Ерофеев.
      Он сделал паузу. Но Ростик и Алена молчали, они и понятия не имели о Ерофееве.
      — Ерофеев! Санитарный инструктор. Тот самый, что вытащил отца из-под завала, спас ему жизнь! И знаете, где живет Ерофеев?
      — В Москве!
      — В Баку?
      — В Сосновке, — победоносно сказал Антон. — Под самым носом!
      Конечно, замечательно, что нашелся: санинструктор Ерофеев и что живет он совсем рядышком, но какое это имеет значение для операции «Ракета»?
      — До чего ж до тебя все туго доходит! — с искренней досадой произнес Антон. — Тут же, как ты выражаешься…
      — Ж-же-жа, — прожужжала Алена. — Следи за своей речью.
      И таким это учительским голосом, что Антон взбеленился:
      — Еще ты меня учить будешь! С тобой только в разведку ходить! Операция отменяется! Без вас обойдусь!
      — Ты прямо как девочка, — упрекнула Алена.
      Ростик молча потянул Антона за штанину и вынудил сесть.
      — Рассказывай.
      Антон повздыхал, посопел, поскоблил кончик носа и рассказал друзьям-соратникам все, что узнал про войну в Иришах, про секретную немецкую схему, про то, как ранили отца, а Ерофеев спас его. И про то, как умирал в блокадном Ленинграде его брат Алеша, от которого и фотокарточки не осталось.
      — Как же все это страшно было! — с болью сказала Алена.
      — А ты думала! — сказал Антон.
      Она ничего не такого не думала о войне. Но сейчас, словно сама пережив смерть Антонова братика, которого она никогда не видела, тяжелое ранение Павла Кирилловича Градова, гибель его боевых соратников, Алена была прямо не в себе.
      — И что сообщил Ерофеев? — нетерпеливо спросил сухими губами Ростик.
      — Ничего еще не сообщил, отец к нему в субботу собирается.
      Алена сидела скорчившись, как на морозе. Ее и в самом деле тряс озноб.
      — Замерзла? — участливо спросил Антон и потянул «молнию».
      — Не надо, — слабо повела рукой Алена, но Антон рыцарски набросил ей на плечи свою теплую голубую куртку.
      — Может быть, тот ход и ведет в тот блиндаж? — как бы самого себя спросил вслух Ростик.
      Они уже бегали к подземному тоннелю, обнаруженному в грозу Антоном. Метра через три от входа тоннель был забит слежавшейся землей и кирпичным крошевом. Попытались пробиться глубже, да куда там, голыми руками не возьмешь.
      — Толовую бы шашку добыть, — сказал Антон и зачесал кончик носа. — Рвануть — и проход сразу откроется!
      — Или обвалится окончательно, — Алена, видимо, немного уже отошла, но все еще пребывала в далеко прошедшем времени.
      — И то верно, — нехотя согласился Антон. — На шум милиция примчится и Январев…
      — Нас прогонят, а сами и найдут нашу схему, — печально добавил Ростик.
      — Вот что: надо немедленно ехать к Ерофееву!
      — Сейчас? — Ростик спросил серьезно: от Антона что угодно жди.
      — Сейчас поздно, неудобно человека будить. Завтра.
      — А школа? — напомнила Алена.
      — Без нас один день обойдутся! — бесшабашно ответил Антон.
      Его и решили командировать, одного. Не впервые прогуливает, в классе привыкли, пройдет незамеченно. А не явятся сразу трое или двое, хватятся наверняка. Рисковать же тайной операцией «Ракета» прямо-таки преступление. «За такие дела в войну под трибунал отдавали». Это Ростик сказал. (Сбайпасил, наверное!)
      Грозное рокочущее слово «трибунал» произвело впечатление.
      Потом еще порассуждали о странном подводном извержении в Волхове. Так и не выяснили, что это все значило, а к взрослым обращаться — опять риск. Что да где, да как ты там очутился, да что еще видел…
      Спустившись с насыпи, ребята приблизились к братской могиле.
      Рабочие уже ушли, и можно было пробраться за дощатый временный забор. Алена да и Ростик не выказали особого желания, но Антон… Разве его удержишь?
      — Осторожно только, — предупредил Антон, — цемент еще не схватился.
      Они медленно прошли под склоненными серо-каменными знаменами, не отрывая глаз от длинных, звездно мерцавших списков золотом по мрамору. Фамилий было так много, что и за час, наверное, не прочесть.
      — Глядите! — громко и возбужденно воскликнул Антон, и Ростик с Аленой даже вздрогнули от неожиданности. — Глядите…
      На одной из досок, в самом низу, сверкали буквы:
     
      — Он… — Алене опять страшно стало, но она не убежала, стояла в скорбном молчании рядом с друзьями.
      Прощаясь, Ростик посоветовал Антону:
      — Блокнотик возьми, записывай, чтоб не забыть ничего.
      — Само собой!
      Антон взял блокнот, шариковую ручку, учебники, тетради. Только безмозглый дурачок, срываясь с уроков, оставляет дома школьный портфель!
      …Повезло с первых шагов: Антон прибежал на остановку, когда автобус уже отправлялся, поэтому не пришлось торчать ни минуты на виду у всех, а в автобусе не оказалось ни одного знакомого. На всякий случай Антон стал на задней площадке и отвернулся к стеклу. Так он и доехал, не замеченный ни…
     
      Здесь я вынужден прерваться. «Газик» перекатился через последний дорожный мост у Сосновки, задний скат ухнул в глубокую выбоину, и машину так встряхнуло, что Осипов проснулся.
      Вот «газик» затормозил, и Осипов спросил у прохожего, где дом Ерофеева.
      Да, забыл сказать! Двоюродную сестру Люси Шибаловой зовут Маша, Маша Ерофеева.
     
     
     
      Глава третья НА ТРЕТЬИ СУТКИ
     
      Маша Ерофеева узнала Антона по фотографии сразу. Он самый, который приходил к дедушке, Ерофееву Семену Семеновичу. Маша запомнила его, мальчика, значит, и потому еще, что бывает в городе. И сестра ее двоюродная, Люся Шибалова, показала ей как-то на этого самого мальчика: «Я с ним учусь». С этим мальчиком, значит…
      — Дай, пожалуйста, напиться, — попросил Осипов, убирая в планшет фотокарточку.
      Вода была такая студеная, что заныл зуб. Давно полечиться надо бы, да все некогда.
      Когда Осипов вспоминал о зубном враче, его внутренний двойник — сирели Армен тихонько посмеивался: «Некогда ему! Бормашины боишься, трусишка!» — «Ничего не боюсь, — не очень, впрочем, твердо возражал Осипов. — И машина сейчас новая, безболезненная, не то что старая зубодробилка, а доктор зубной добрый человек и прекрасный специалист». — «Тем более! Так чего же ты боишься?» В этот раз Осипову отбиться было не трудно: «Не могу я к ней идти, пока ребят не найду». — «Да, да, — вздохнул сирели Армен. — Алена ведь ее дочь».
      Потирая щеку, Осипов поблагодарил Машу и отправился на Нижний склад. Ерофеев Семен Семенович работал в первую смену.
      Не заходя в двухэтажное правление Леспромхоза и миновав огороженный Верхний склад, Осипов спустился по песчаному склону к узкоколейке. По ней медленно, притормаживая, двигался мотовоз с бревнами на низких платформах.
      На переезде нетерпеливо сигналили шоферы лесовозов.
      Похожий на гигантские футбольные ворота кран в один мах перекладывал связки обессученных деревьев с платформ и автомобильных роспусков на дощатую эстакаду. Оттуда хлысты по одиночке скатывали на цепной транспортер для разделки.
      Кору с толстых комлей обдирали стальные фрезы окоривающего станка. Управлял им бородатый старик.
      Осипов поздоровался со всеми и остановил свой взгляд на старике:
      — Я к вам, Семен Семенович.
      Ерофеев не выказал никакого удивления, что к нему, будто к знакомому, обращаются. И не кто-нибудь — старший лейтенант милиции. Лишь выжидающе поднял на Осипова светлые глаза, заслезившиеся от дыма папироски. Дым ел и сурового мужчину, грозившего с жестяного щита денежным штрафом за курение на территории склада.
      — Здравствуйте, товарищ, — степенно отозвался Ерофеев.
      — Я к вам.
      — Ясное дело, ко мне, раз меня отдельно приветствуете.
      — Вас можно на несколько слов?
      — Можно. — Ерофеев обернулся и сказал через плечо женщине в цветастом платке, припорошенном мелкими опилками: — Потрудитесь-ка сами, я вот с товарищем…
      — Ох, — притворно вздохнула женщина, улыбаясь почему-то Осипову, — затаскали вас, как я посмотрю!
      — Ничего, — ответил довольным голосом Ерофеев. — Хуже, когда не помнит никто, вроде и войны Великой Отечественной не было и ты воевать не воевал.
      Он сунул папироску в ящик с песком, заботливо вдавил ее и, крякнув, поднялся по косым ступеням на эстакаду, к Осипову.
      Они пересекли дорогу, узкоколейку и уселись на низкую лавку у железной бочки, наполовину врытой в землю. Ерофеев достал пластмассовый портсигар, протянул Осипову. Тот поблагодарил и отказался: некурящий.
      — Тоже правильно, — похвалил Ерофеев и опять выжидающе поднял светлые глаза…
      Отвечал он с охотой и подробно.
      Да, вот на этом самом месте, почти в канун Дня Победы, сидел он с сынком своего бывшего командира Градова Павла Кирилловича. Да, этот самый и есть, что на карточке, Антоша… А что… стряслось чего-нибудь нехорошее?
      Осипов не стал сразу говорить: узнать приехал, а не рассказывать.
      …Похож, очень на отца похож Антоша. Только не сразу и не здесь признал, что Градов, Павла Кирилловича сын.
      — Я из Иришей, — волнуясь, заговорил Антон. — Градов, Антон.
      — Градов? — переспросил Ерофеев и заволновался.
      — Гладов. Вторая буква «лэ». Гладов.
      — А-а, — разочарованно протянул Ерофеев. — А то у меня ротный был, Градов Павел Кириллович. Вот объявился недавно, живой-здоровый, тоже в Иришах работает. Сколько раз бывал и думать не думал, что он тут.
      — Ну! Так я же, Семен Семенович… — воспрянул духом Антон. — Мы собираем материалы о героях Отечественной войны. Для…
      — Для школьного музея боевой славы, — подсказал Ерофеев. — Теперь это повсюду, хорошо, правильно это.
      — Вот! — подтвердил Антон. — Меня и послали к вам. Расспросить подробности.
      — Какие именно? Я ведь, товарищ Гладов, три фронта прошел.
      — Про Иришский и как вы спасли… этого… Гладова.
      — Градова, — поправил Ерофеев, — Павла Кирилловича. Только ничего я его не спасал, вытащил только и в санбат отправил. Обыкновенное дело. Санинструктором я воевал. Младший сержант… Теперь, ясное дело, в полной отставке. Да. Но, само собой, на фронте приходилось и с автоматом действовать. Помню, пошел раз немец в контратаку. Как раз на иришском плацдарме это было… Да, на иришском… Бомбил, обстреливал непрерывно, на рожон лез немец. Вовсю к Ленинграду рвался. Только не на таковских напал! Насмерть стояли мы. И вот пошел, стало быть, немец в контратаку…
      — Семен Семенович… — нетерпеливо перебил Антон Ерофеева. — Семен Семенович, вы про ходы-выходы расскажите! Из подвала которые, к Волхову.
      — А чего о них рассказывать, — равнодушно сказал Ерофеев. — Ну были: сточные, канализационные — всякие. Пользовались мы ими, не без того. Хорошие, скрытые хода. Выручали они нас не единожды. Я и ротного своего, Градова Павла Кирилловича, по такому ходу к Волхову вынес. Напрямую, через люк, уже нельзя было, обрушилось все от бомбы-пятисотки, да и обстрел продолжался. Так что другого пути и не было. Не очень, правда, удобный, когда раненого тащить. Тесноват.
      — А где, где этот выход?
      — Как где? А там и есть, только завалило его давно, пожалуй. Столько годов минуло.
      Антон трясущимися руками достал из портфеля тетрадку в клеточку и быстро, хотя и не очень точно, начертил широкий Волхов с островом Люкки посередине, изобразил черными прямоугольниками развалины комбината перед горсоветом, новую очистную станцию на юге.
      — Вот, Семен Семенович. Вот. Где тот выход? Не здесь?
      И он ткнул карандашом в правый берег Волхова между развалинами и очистной.
      — Я в картах не очень-то, — скромно произнес Ерофеев. — Да, на глаз ежели, то в самый раз там и есть. Было, точнее. Дай-ка тетрадочку. А контратаковал нас немец тут, повыше, стало быть нынешнего Дома Советов…
      Это было очень интересно. Как отбили очередную контратаку героические защитники Волхова. И в их числе Семен
      Семенович Ерофеев, санинструктор, сменивший сумку с бинтами и йодом на автомат ППШ с круглым железным диском… Но Антон уже ничего не воспринимал. Кое-как дослушал до конца, благодарно потряс руку Ерофееву и бросился к автобусной остановке…
      Осипов поймал себя на мысли, что и ему не терпится до мельчайших подробностей узнать прежде всего о подвальных помещениях комбината и подземных выходах к Волхову. Но Осипов не решился сбить Ерофеева с проторенной и привычной дороги воспоминаний. Да и воспитанный сирели Армен вовремя шепнул: «Перебивать старшего — грех и позор».
      …Уехал Антоша, вроде и не встретится уже никогда. Только на другой же день — суббота как раз выпала — явился дорогой гость, сам Градов Павел Кириллович. Посидели, как водится, допоздна, а после застолья Павел Кириллович увез Ерофеева и супругу его к себе. И ночевать оставил: все едино с утра в Иришах надо быть — однополчан встречать.
      Антона в тот вечер видел Ерофеев мельком. Признал, ясно дело, но виду не подал. Мол, со столькими красными следопытами беседовал, что все пионеры для него знакомые давнишние. И Антошка, шельмец этакий, ничем себя не открыл, только быстро-быстро под одеяло юркнул и с головой накрылся.
      Ерофеев раньше всех проснулся — привычка и годы немолодые. Прошел на кухню, устроился у окошка. Как у себя дома, в нательной рубахе, брюках, босиком. Посиживал, курил, развеивая ладонью сизый папиросный дым.
      Увидев Антона, он улыбнулся ему и поманил к себе.
      — Доброе утро, — виновато поздоровался Антон.
      — Утро доброе, товарищ Гладов, — добродушно ухмыльнулся Ерофеев и приложил к усам палец. — Молчу. Военная тайна, видать?
      — Да, — тихо-тихо ответил Антон, чувствуя, что уши горят так, что хоть водой заливай. — Извините, Семен Семенович. Так надо было…
      — Ясное дело. Надо — стало быть, надо. Не выдам, не бойся. А ты на батю своего очень даже сильно похожий. Постарше был бы, я бы тебя и в Сосновке сразу признал, а так, думаю откуда у Павла Кирилловича малец такой? Но похож, похож. И фамилия одной лишь буковкой разнится…
      — Семен Семенович… — Терять Антону было уже нечего. — Семен Семенович, какая фамилия, вы говорили, у того бойца, который с вами контратаку отбивал? На «К»?
      — На «К»? Были у нас, ясное дело, на все буквы и всех, наций. А в той контратаке, что я тебе рассказывал, действовал со мной… Этот, как же… Фу ты, склероз проклятый! Ну, этот… Вот вижу его прямо явственно, а фамилию никак! Да как же его?
      И тут появился Павел Кириллович:
      — Не спится, Семеныч?
      — Не спится, командир. Такой день предстоит, вроде бы заново ребят хоронить.
      — Да… — тоже вздохнул Градов и тоже опустил глаза.
      — Я потом, — поспешно проговорил Антон и юркнул в ванную.
      Теперь и сирели Армен не смог удержать Осипова.
      — Кто он, этот на «К»?
      — Хочь арестовывай, — вздохнул Ерофеев, — а опять запамятовал. Увидел бы, тогда еще, может…
      — Разве его не было на празднике?
      — В том и дело, не было. На курорте как раз лечился, в ваших местах, между прочим, на Кавказе.
      Человека с фамилией на «К» найти надо было во что бы то ни стала
      Самым ярким воспоминанием Ерофеева была контратака; подземные лабиринты, верно отслужившие в войну и не понадобившиеся для бесед и рассказов, давным-давно стушевались, размылись, как чернильный рисунок под дождем.
      Вот «К», тот не мог забыть все начисто: до войны лет пять или шесть на комбинате трудился.
      — И Градова самого, Павла Кирилловича, расспросите! Если чего и меня надо будет, товарищ Осипов, то я завсегда готовый. Как солдат и почетный пионер опять же!
     
      Пока Градов Павел Кириллович ругался с поставщиками, приструнивал нерадивых, громогласно распоряжался на объектах, было еще терпимо, но наступала пауза — и сердце сжималось, хоть криком кричи. Шесть лет не курил, опять задымил, папироса за папиросой.
      От никотина еще туже сердце поджимает, а вроде бы и некуда больше. Неужели и второго сына лишился? Первый от войны погиб, и второй, наверное, военного наследия жертвой стал. Куда он так бесследно пропасть мог?…
      Павел Кириллович заложил под язык белую таблетку из стеклянного патрончика, который тщательно скрывал от Жены, и опять закурил.
      По пути к строящейся школе Павел Кириллович — в какой раз за эти страшные дни и ночи — завернул в милицию.
      Старший лейтенант, к счастью, был у себя.
      — Пока ничего существенного, — сказал он.
      — А не существенного? — искательно заглядывая в черные глаза Осипова, спросил Градов.
      — Был у вашего однополчанина Ерофеева.
      — Он-то при чем?
      — Ваш сын седьмого мая ездил к нему, о войне выпытывал. Но не это сейчас главное. Вы никого не знаете из работающих на НПЗ однополчан с фамилией на букву «К»?
      Градов подумал немного и ответил отрицательно. Из старой гвардии один Русаков в Иришах остался.
      «Русаков? — сирели Армен прикрыл глаза густыми ресницами и несколько раз повторил эту фамилию, словно раскусывая ее и смакуя каждую буковку. — Русаков. Ру-са-ков. Русак. Ру-сак… Вслушайся, Армен-джан!»
      Осипов распахнул глаза и резко придвинулся к Градову.
      — Русаков, Русак! Вам не слышится в этом слове доминирующее «К»? РусаК. РусаКОВ! Лошадиная фамилия, помните, у Чехова? Лошадиная фамилия — Овсов. А тут звуковой обман. РусаКов. Такая фамилия, вполне вероятно, может запечатлеться, как на «К». РусаКов. Верно?
      — Возможно, — не очень уверенно поддержал рассуждения офицера милиции Градов. — Возможно… А Русакова что-то не видно, в отпуске был, теперь, очевидно, по делам убыл. Был бы здесь, пришел. Фронтовой товарищ, пришел бы.
      Осипов, ничего не говоря, завертел телефонный диск. Через несколько минут сообщили, что Русаков П. П. находится в командировке, сегодня-завтра должен возвратиться. Нет, в гостиницах он не живет. Русаков ночует обычно у своего однополчанина.
      — Кто в Ленинграде из ваших? — спросил Осипов.
      — Лукьянов, — не задумываясь, назвал Градов.
      Заказали по срочному Ленинград. Квартира Лукьянова не отозвалась. Наведя справки, дозвонились на фабрику.
      — Лукьянов ушел уже, — ответили. — Не очень давно, с полчаса как ушел. Смена его кончилась!
      Закончился рабочий день и в учреждении, куда был командирован Русаков.
      Осипов с сожалением отодвинул от себя телефонный аппарат и сказал, утешая и подбадривая Градова и себя:
      — Ничего, найдем, Павел Кириллович. С таким парнем, как ваш Антон, ничего непоправимого случиться не может. Найдем! Слово милиционера!
      «Не хвастайся!» — строго оборвал сирели Армен.
      «Надо же человека поддержать, сына потерял…»
      «Не потерял! Разве можно такие слова говорить?! Ты что, мертвым его видел? Утопленником? Тигром растерзанным? Бесшумной миной убитым?»
      «Нет…»
      «Так почему такие слова говоришь?! Надежду потерял, да? Тогда немедленно иди к начальнику и проси замену. Человек, потерявший надежду, не человек. И не милиционер тем более!»
      Сирели Армен как следует отчитал Осипова, тому и оправдаться нечем. Самое трудное ведь не перед другими — перед самим собою оправдаться.
      Прораб Градов, конечно, не слышал этот разговор, сидел, придавленный своим горем. Отрешенный взгляд его медленно скользил по кабинету, остановился на коричневом револьвере.
      На стволе и граненом барабане кое-где виднелись вороненые пятна, а деревянная рукоятка совсем даже сохранилась. Она-то, рукоятка, и пробудила внимание капитана запаса. Градов вдруг поднялся со стула, шагнул к стене и, не спрашивая разрешения, снял с гвоздика револьвер. Руки его затряслись.
      — Так это же, это… — начал он и задохнулся от волнения.
      — Что «это же»? — насторожился Осипов.
      — Мой это наган. Вот! — Градов показал на резную монограмму на рукоятке.
      — А почему здесь О.Х.?
      — Ораз Халитов.
      Осипов оттопорщил ежиком усы.
      — При чем же тут Ораз Халитов, Павел Кириллович?
      — Наган мой был, потом ординарец пистолет «ТТ» раздобыл, а наган сам таскал. Но не положено, передали другому командиру. Его потом убило, кажется. После меня уже.
      — Как после вас?
      Осипов вконец запутался.
      — После того, как меня ранило.
      — А как вас ранило, Павел Кириллович? Расскажите о войне!
      И Градов рассказал. Не про всю свою фронтовую жизнь, разумеется. О памятном бое в Иришах.
      Просторный блиндаж в бетонированном подвале полуразрушенного Иришского деревообрабатывающего комбината скупо освещали лампы из сплющенных артиллерийских гильз.
      Старший лейтенант Градов в накинутой на плечи, заляпанной подсыхающей землей плащ-накидке грелся кипятком и смотрел в карту.
      Солдаты, кто на чем, сидя и лежа, курили, пили, ели из котелков и консервных банок, придирчиво осматривали оружие. Подземелье жило негромкой и суетной вокзальной жизнью.
      Ординарец командира роты Халитов вырезал перочинным ножиком вензеля на прикладе. У него была страсть к таким вензелям. Он делал их на деревьях, на бревнах блиндажного наката, на эбонитовой рукоятке сигнального пистолета, гравировал кончиком лезвия алюминиевый котелок, крышку трофейного портсигара — всюду. Словно хотел увековечить свое имя.
      Допив кипяток, Градов с сожалением отставил еще теплую кружку и поднялся наверх.
      Наверху громыхало, ухало, выло. Где-то за разбитой железнодорожной насыпью, в лесной стороне, горела деревня. Пламя пожара озаряло ночное небо. Взлетали и рассыпались над черной землей ракеты. Они опускались вниз падающими звездами, догорали на брустверах траншей и окопов, с шипением тонули в холодной стремнине Волхова.
      Осторожно высунув из окопа голову в зеленой каске, Градов всматривался и вслушивался в тревожную фронтовую ночь.
      Туда разведчики прошли благополучно. Во всяком случае, не слышно было ни беспорядочной стрельбы, ни гранатных взрывов. Саперы проход сделали на совесть, в своем минном поле и в немецком, и в проволочном заграждении, довели разведчиков до чужих траншей. Но как там, за линией фронта сложилось? И удастся ли дойти обратно?
      Задание у разведчиков сложное: добыть «языка». Да не какого-то ефрейтора, обыкновенного фрица, а офицера, лучше — штабного. Надо во что бы то ни стало овладеть схемой вражеских полей с минами и фугасами. От этого зависит жизнь саперов Градова, судьба сотен и тысяч солдат, которым на рассвете подниматься в атаку, и судьба самой наступательной операции, судьба Ленинграда.
      Разведчиков все еще не было, и старший лейтенант Градов опять спустился в блиндаж. И опять склонился над картой. Придут разведчики или нет, добудут важные данные или не добудут — дорога пехоте должна быть свободна. Даже если поляжет, от командира до последнего солдата, вся саперная рота.
      О себе старший лейтенант Градов не думал. Только о приказе, который умри, а выполни в срок.
      Не станет Градова, плакать некому. С гражданской войны сирота. От жены третий месяц ни строчки. Наверное, померла или погибла от вражеского снаряда в блокадном городе, а маленький Алеша… Жена писала, как сынок, заморенный, высохший до косточек, умирал. Последним желанием Алеши, последними его словами были: «Мама, супику…»
      Не шоколадку, не апельсин — обыкновенный горячий суп…
     
      Да, друзья мои, Алеша Градов, восьми лет, уроженец Ленинграда, скончался от дистрофии 21 февраля 1942 года. Мать его, первая жена П. К. Градова, умерла позже. Точная дата не установлена: в блокадном Ленинграде смерть была обыденным явлением.
     
      …Разведчиков все не было, и старший лейтенант принял решение действовать. Медлить дольше нельзя было ни минуты.
      Градов упрятал карту в планшетку с потертой целлулоидной стенкой, проверил пистолет, автоматные диски, сунул в карман гранаты и только хотел скомандовать солдатам, как в длинном темном проходе раздался шум и топот сапог.
      Возвратились разведчики. С ними был перепуганный до немоты (когда у «языка» вытащили изо рта кляп, он все равно долго не мог произнести ни слова) обер-лейтенант. Командир разведчиков с треском выложил на дощатый стол тяжелый портфель.
      — Вот, — с гордостью сказал командир, — вся их штабная документация. А этот, — он кивнул на дрожащего как осиновый лист гитлеровского офицера, — скорее всего сам начштаба. Подробно поговорить с ним не удалось никто.
      Все в блиндаже громко рассмеялись, а старший лейтенант Градов облегченно вздохнул, будто центнер железного лома с плеч сбросил, и с нетерпением расстегнул никелированные замочки портфели из толстой черной кожи.
      Документы в портфеле — один важнее другого. И все совершенно секретные. Но главной и наисекретнейшей была голубая полотняная калька — схема заминированного района. Такая точная и подробная, что не требовались никакие переводчики и «языки».
      — Что с ним делать? — Командир разведчиков кивнул на пленного.
      — В штаб, — коротко махнул Градов и подозвал к себе командиров взводов.
      Пленного увели. Разводчики, усталые до невозможности, ушли отдыхать, а взводные и Градов сгрудились над бесценной трофейной схемой. И тут наверху загрохотало.
      — Хватились! — скупо рассмеялся Градов, но сразу помрачнел: артиллерийский обстрел сейчас был совсем некстати, пора приступать к боевой работе.
      — Ладно, — сказал Градов, еще немного послушав тяжелые взрывы, — побесятся и заткнутся.
      Но немцы не скоро перебесились. За артобстрелом последовал налет бомбардировщиков.
      Желтые языки гильзовых ламп заметались, как бабочки, обнажая толстые черные фитили. Со стен и бетонного перекрытия посыпались каменные осколки. Весь блиндаж, долговечное подземелье с метровыми стенами и потолками, вздрагивал и трясся, как при землетрясении.
      — Рассредоточиться! — приказал Градов, и почти следом за ого командой чудовищный взрыв погасил лампы и весь белый свет.
      Старшим лейтенант Градов пришел в сознание в медсанбате. Он был ранен в бедро и грудь, тяжело контужен, две недели не говорил и потом еще долго заикался.
      Когда он поправился, фронт ушел далеко на запад, ленинградские войска вступили на прибалтийскую землю, а Градова направили на Украину, и он много лет ничего не знал о судьбе боевых товарищей.
      — Значит, вы были ранены здесь… — Осипов торопливо выдвинул ящик стола и достал свою карту, но тут заглянул дежурный и велел срочно зайти к начальнику.
      — Посидите, — сказал Осипов.
      Из вежливости, наверное… Градов посидел, повздыхал горестно и тихо ушел.
     
      Осипов у начальника, и я еще успею рассказать о том, что было раньше.
     
     
     
      Глава четвертая НЕДЕЛЮ НАЗАД
     
      Барбос шел по пятам. Наградит же природа человека собачьим нюхом! Барбос даже облезлыми наушниками своего «летчицкого» шлема учуял, что Антон со своим неразлучным Ростиком и Аленой затеяли рискованное дело, непременно связанное с трофеями. Барбос шел за ними от самого дома. Его, конечно, заметили и всеми способами пытались отделаться от слежки. Зашли в книжный магазин, потолкались в универмаге. Прошли длинный, как школьный коридор, новый гастроном. Все здесь было развешано, запаковано, завернуто — бери сам, пожалуйста. И все новехонькое, сверкающее. Величественные белые холодильники еще пахли резиной уплотнителей, а не колбасой.
      В общем, ребята хитро сбивали со следа.
      Но каждому понятно: с лопатой и совком, хотя и завернутыми для конспирации в газетную бумагу, за покупками не ходят.
      — Давай вроде бы червей копать, — предложил отличный маневр Ростик, но Барбоса на мякине не проведешь!
      — Гы-гы, — заухмылялся он, основательно устраиваясь на днище перевернутой лодки, — рыбачки-дурачки! А куда ж вы складывать их будете?
      Поддел! Надо было напоказ баночку выставить…
      — Не твоя забота, — отпарировал Антон и побрел по берегу, ища какую-нибудь посудину. В таких случаях, как назло, ничего не найдешь! Не надо — только и спотыкаешься о всякие банки-склянки.
      А червей, между прочим, хоть на целую рыболовецкую артель. Тоже ведь ни к чему сейчас…
      Банку Антон отыскал, стеклянную, на три литра.
      — Гы-гы! Червей маринуют! — заиздевался Барбос.
      Дать бы ему! Трое на одного… Не честно. И — не справиться… А Барбос в одиночку против троих не сунется.
      — Ну чего ты увязался за нами? — крикнул Антон.
      — А вы куда с лопатками идете?
      — Тебе-то какое дело?
      — Зазвенело, вот и дело!
      — Бессмыслица! — презрительно фыркнула Алена.
      — Но-но, без оскорблений! — скорчил гримасу Барбос.
      Поговори с таким!
      Кончилось все тем, что пришлось возвращаться домой. А там известно: «Анто-он, уроки думаешь делать?», «Росит! Пора и честь знать». Алену никто не гонит заниматься, ой хорошо!
      Так и пропал день, а в субботу — всем классом на завод. На экскурсию и начихать можно, но тут не просто экскурсия. Шефы попросили помочь убрать территорию новой АВТ.
      АВТ — атмосферно-вакуумная трубчатка — установка, которая перегоняет нефть. А нефть как волшебная скатерть-самобранка, что угодно получить из нее можно — от вазелина до бензина. И битум для асфальта, и мазут для тепловых электростанций, и керосин, и дизельное топливо, «дизельку», как ласково говорят нефтепереработчики.
      АВТ — завод в заводе! Новая установка будет столько нефти перерабатывать, сколько, наверное, вся Россия при царе.
      Ростик не поленился, высчитал: на полученном за год бензином тысячи грузовиков могут тысячу раз обогнуть земной шар по экватору. Или доехать до Солнца и назад вернуться.
      Насчет Солнца, конечно, ерунда, в космосе только ракеты летают. Но к чему еще примеришь такие астрономические величины!
      Да, не зря отец Ростика, старший оператор АВТ, в заочном институте учится, хотя и техникум в Баку окончил.
      Антон протяжно вздохнул: «Вот люди! Школу кончил, техникум, теперь еще за институт взялся. Тут бы школу как-нибудь дотянуть! Из-за этой школы и раскопки никак не начать».
      — Дождемся… — тихо сказал Антон сидевшему рядом Ростику.
      Тот смотрел в окно автобуса и не сразу понял, чего они дождутся.
      — Дождемся, что Барбос раньше нас доберется.
      — Не могли же мы на субботник не поехать, — резонно ответил Ростик.
      До чего же он всегда прав, противно даже! А возразить нечего.
      — Завтра, — понизив голос, сказал Ростик, — с раннего утра.
      — Завтра! Соображаешь, что говоришь? Завтра же День Победы, забыл?
      Да, завтра в тоннель не попадешь. Митинг будет, торжественное открытие памятника. Из Ленинграда — это уже точно — на военном бронетранспортере доставят факел, зажженный от Вечного огня Пискаревского мемориального кладбища.
      Этого они не могли, не имели права пропустить.
      — Тогда в понедельник, — сказал Антон и замкнулся. Про себя он решил, что в понедельник, даже если придется пропустить все уроки до единого, он проникнет в бывший отцовский блиндаж.
      У заводских ворот ждал пионервожатый Тарас Романенко. Все быстро вышли из автобуса, разобрались по двое и прошли через турникет на территорию завода.
      Нефтеперерабатывающий завод похож на космодром. Под открытым небом на бетонированных, как стартовые, площадках стоят ряды алюминиево-серебристых колонн. Разного диаметра, разной высоты, но и самая малая колонна похожа на орбитальную ракету, готовую к запуску.
      По колонне и вокруг извиваются тоже серебряные трубы; верх закрыт шлемовым колпаком, будто ракетная головка; опора вроде стабилизаторов; снизу до самого верха — железные трапы.
      Бензином до сладкой одури пахнет, шипит и свистит пар. Вот-вот, кажется, нажмут в операторной кнопку «ПУСК» — и колонны со страшным ревом и громом рванутся ввысь.
      АВТ произвела на всех сильное впечатление, и Ростик, показав на самую высокую колонну, похвастался:
      — Как гагаринский «Восток»! Сила наш завод, правда?
      Он произнес «наш», как «мой», личный. Антона это задело. Они уже миновали сверкающие шары, прямо-таки марсианские сферы с неземным названием, «ЭЛОУ», установки, в которых с помощью электричества обессоливают нефть, и поравнялись с градирней. Над высокими железобетонными вазами клубились облака пара и шумело так, что приходилось кричать.
      — Ты еще в своем Баку сидел, когда мы завод строили!
      Строил, конечно, не Антон, а его родители. Отец лично руководил расчисткой площадки под завод, первые бараки в Лесном собирал. Конечно, без таких специалистов, как отец Ростика, тоже завод работать не будет…
      — Собственник выискался, — помирнее добавил Антон. За такие речи Ростик и схлопотать мог. Очень даже заслуженно! По разве дашь тумака на глазах у вожатого и учительницы?
      На территории АВТ работа уже кипела вовсю. Вообще-то она и не прекращалась. Третий год трудятся здесь строители, монтажники. У них и сейчас дел по горло. Нижние части колонн обкладывают кирпичом, заливают бетон на площадках; сверху сыплются, как ракетные хвосты, искры электросварок. Монтажники, в касках, широких ремнях с цепочками, вылитые штурмовики-десантники, шныряют по всем уровням ракетной «этажерки».
      Скоро пуск, дел у специалистов невпроворот, и до генеральной уборки руки не доходят. Вот и организовали субботник. Все свободные от вахт, инженеры и техники из управления, лаборанты — все на субботник вышли. И учащиеся технического училища здесь. Пригласили и подшефную школу.
      Впрочем, при чем тут шефы, подшефы? Завод — наш, общий, иришский, родной завод. Разве отойдешь в сторонку, когда заводу надо помочь!
      Антон, конечно, мечтал убирать железный мусор наверху, на эстакаде, что над насосной, но ребят отвели подальше от колонн, на задворки, к горизонтальным толстым цилиндрам теплообменников. Обидновато, но и здесь кто-то работать должен.
      Что получилось бы на фронте, если каждый солдат захотел бы наступать только на главном направлении? Да ничего хорошего! Бросились бы все по одной дороге, а фашисты зашли бы по оголившимся участкам в тыл и — раз! — отрезали от Волхова!
      Отрезали от Волхова… Да-да-да, немец тогда и хотел отрезать наших от Волхова, пошел в контратаку, а Ерофеев и другие отбили ее, контратаку… Что же еще Ерофеев рассказывал? Важное что-то. Но что? Какую-то он фамилию называл, на «К». Точно, на «К»! И вроде этот на «К» тоже до войны работал в поселке, на Иришском комбинате, и еще лучше Ерофеева знал все ходы-выходы.
      Вот кого найти еще надо. Кровь из носу, а найти! Этого самого, на «К». Ерофеев говорил, что «К» и сейчас в Иришах живет, даже на заводе работает. Точно! Вот о чем он забыл рассказать друзьям!
      Антон, бросив работу, зашептался с Ростиком и Аленой.
      — Теперь надо его найти — и все!
      — А фамилия? — переспросил дотошный Ростик.
      — На «К»!
      — Знаешь, сколько на заводе на «К»?
      — А сколько бы ни было! Не все, кто на «К», воевали!
      — Здесь воевали, — существенно уточнила Алена.
      Молодец! Не зря ее в операцию «Ракета» приняли!
      — Значит, так, — начал развивать план немедленного действия Антон, но подошла Светлана Васильевна.
      — Устали, ребята?
      — Нет! — за всех ответил Антон, и ему немножко стыдно сделалось. Все вокруг трудятся, а он совещание устроил.
      — Тогда — за работу! Ну-ка, помогите мне вон ту трубу оттащить!
      Антон с готовностью бросился на помощь.
      Марь Петровна, наверное, тоже так поступила бы. Мягко замечание сделала, так, что и не понял бы, что это замечание. А вот когда однажды Марь Петровну подменяла другая…
      «Тише, ребята! — Сама в ладоши прихлопывает. — Тише, ребята! Не мешайте ему! — Тычет в Антона: — Разговаривай, разговаривай! Как твоя фамилия? Градов? Разговаривай, Градов. Мы будем мешать тебе, Градов».
      И руин на груди сложила. Подняла на смех перед всем еще в дневник накатала сто слов.
      Нет, Светлана Васильевна другая, хорошая.
      Антон старался изо всех сил. Все ребята старались. Не наметили, как время обеда наступило. Только потные все стали, невеселые.
      Тарас Романенко отлучился ненадолго и возвратился с тучным пожилым человеком. Он отрекомендовался «кормильцем». Вернее, вожатый представил его так:
      — А вот наш кормилец. Ему слово! — Тарас рывком откинул смоляной чуб и шагнул в сторону.
      — Говорить нечего, — густым басом пророкотал «кормилец». — Обедать пора. — Он медленно оглядел чисто убранную площадку возле батарей теплообменников и удовлетворенно произнес: — Заслужили. Пошли.
      Идти пришлось недалеко, на другую сторону АВТ, в длинный щитовой барак, где временно помещалась рабочая столовая.
      Перед входом в столовую курили рабочие.
      — Сейчас, — сказал им «кормилец», — детей насытим — и шабаш.
      Когда потом, закончив работу, шли к проходной, столовой уже не было. На машины грузили последние щиты. Как в сказке прямо: только, кажется, сидели за столиками, уплетали вкусные щи и сосиски с капустой, и — раз, два, три — как не было барака!
      Исчезли с площадок и трапов последние леса, колонны-ракеты стояли во всей своей красе и мощи, позолоченные заходящим солнцем. Ах, как Антону хотелось подняться на самый верх самой большой колонны. И помахать сверху, как это всегда делают космонавты, выйдя из кабины лифта. Помашут, скроются в ракетном корабле и… «Поехали!» вперед, в космос!
      За воротами ждал заводской автобус. Все ринулись занимать сидячие места. В дверях возникла давка. Мальчишки жали изо всех сил, девчонки повизгивали. Светлана Васильевна безуспешно пыталась установить порядок.
      — Раз-два, взяли! — кричали расходившиеся мальчишки. Будто субботник продолжался.
      — Ой-е-ей! — тонко и жалобно пищала Люська Шибалова. — Ногу! Ногу!…
      — Ребята! Мальчики, мальчики! — урезонивала Светлана Васильевна.
      Разве остановишь? В дело вмешался вожатый. Он дружинник, самбист, захотел бы — вмиг раскидал всю ораву» Тарас не пустил в ход свои приемы самбо, а громко — даже те, кто уже успели забраться в автобус, услышали — сказал:
      — А ну-ка, девушки, отступитесь, пропустите мужчин!
      Девочки с облегчением — больно уж их надавили в дверях — отодвинулись. Только Люська Шибалова, воспользовавшись минутным замешательством, юркнула в автобус.
      Светлана Васильевна благодарно взглянула на Тараса и тоже громко сказала:
      — Все мужчины сели?
      А Тарас добавил:
      — Мужчины здесь стоят, женщин пропускают. А кто в автобус штурмом ворвался, тех я и не знаю, как называть.
      Антон и Ростик оказались в числе мужчин. Но, честно сказать, не потому, что были такими вежливыми.
      Надо переговорить с вожатым, попросить его помочь найти ветерана на «К». Поскольку же так вышло, что они оказались в числе немногих культурных, решили еще выше поднять свой авторитет. Не сговариваясь, вскочили в автобус и давай всех нахалов выталкивать:
      — А ну, выметайся!
      Не будь Тараса Романенко и Светланы Васильевны, наверняка потасовки началась бы, а так дело закончилось вполне мирно и даже весело. Автобус очистили от мальчишек, и девочки, одна за другой, сразу такие поважневшие, чинно усолись в кресла.
      Антона подмывало крикнуть, чтобы никто не занимал заднее место у окна, но сдержался. Если быть культурным и благородным, то уж до конца.
      — Вы что, совсем не хотите ехать? — спросила Светлана Васильевна.
      — Мы сейчас, мы только с Тарасом два слова… — пояснил Антон.
      — Хорошо, подождем.
      — Так в чем дело, орлы? — спросил Тарас, лихо откинув чуб.
      Антон кратко изложил просьбу.
      — И чтоб здесь, в Иришах, воевал?
      — Это обязательно, — подтвердил Ростик.
      — Попробуем, — пообещал Тарас. — На «К», значит?
      — На «К», — уверенно сказал Антон.
      — Одного-то я знаю. И до войны здесь работал, и воевал. Но фамилия у него другая, Русаков.
      — На «Р» не подходит, — с сожалением сказал Антон, но Ростик записал себе в блокнотик. В конце концов, Русаков мог помочь найти того, другого ветерана, который на «К».
      Обратно ехали без песен. Устали все-таки, все равно что весь день металлолом собирать. И бензином на заводе пахнет, даже у новой АВТ, которая еще только готовится принять первую нефть.
     
      Это был небывалый в Иришах праздник. Будто не когда-то, а сегодня, солнечным майским утром, ворвался с боем танк с гвардейским знаком и белыми цифрами на башне, развернулся на круглой площади и — с ходу влетел на гранитный постамент. Последний выстрел. Враг бежал.
      Танкисты мгновенно переоделись в штатское и смешались с освобожденными жителями. Без погон и ребристых шлемов воины сразу постарели на тридцать лет, но лица светились счастьем.
      Было много цветов. В руках освободителей, у постамента. Один букетик застрял между катком и гусеницей, а охапка нежных цикламенов, рассыпавшись на броне за башней, уже привяла. Словно через сетку над моторным отсеком еще струилось тепло, пахнувшее горелым маслом и дизельной.
      Смущенные, взволнованные фронтовики-ветераны отвечали на рукопожатия и приветствия, растроганно здоровались с однополчанами: обнимались, целовались, смеялись сквозь слезы. Такие уже немолодые, старые солдаты.
     
      Ах эти встречи друзей фронтовых! Заговорил о праздновании в Иришах, и прошлое нахлынуло, своих однополчан невольно вспомнил. С одними и после войны много лет вместе служил (я еще долго не снимал шинели), с другими жизнь сталкивала в самых противоположных краях необъятной нашей земли, с третьими… О них и о себе с печальной точностью предсказал поэт:
      Мы не от старости умрем,
      От старых ран умрем…
      Кто и не умер, но старые раны сработали миной замедленного действия.
      В двадцатую годовщину Победы съехались в Москву наши. И сели за общий стол бывшие солдаты, капитаны, полковники, а ныне рабочие, директора заводов, учителя, прорабы, врачи, писатели, ученые, военные, колхозники, заместитель министра СССР. А поразил и растрогал всех Фрол Иванович Белов. В 1950 году старшего сержанта запаса тракториста Белова скрутила тяжелая контузия, еще та, из -под Ельни. Белов ослеп на оба глаза. Вечная ночь, конец работе, жизни. Только не сдался наш одно полчанин — гвардия не сдается!
      Белов стал мастером на машинно-тракторной станции. Лучше, точнее его никто захандрившему мотору диагноз не поставит. И приемщика отремонтированных двигателей надежнее Белова нет. От его тончайшего слуха ни один, самый мало -мальский дефект не ускользнет. Как гово рится, дай бог каждому хорошему врачу-терапевту больного так понимать и чувствовать!…
      Прошли еще годы — и вдруг письмо-приглашение от однополчан. Трогательно, радостно и… горько. Видно, не прознали однополчане, какая беда с Фролом Ивановичем уже в мирное время стряслась. Но председатель колхоза, сам в прошлом фронтовик, твердо сказал:
      — Поедешь, Фрол. Однако хорошенько гляди там, запоминай все. Отчет от тебя потребуем с полным рассказом.
      Так на правлении и записали в решении — командировать механика Белова Ф. И. в столицу Родины, город Москву.
      До Архангельска машиной довезли, в самолет «Ил-18» посадили. Ну, а в Москве встретил солдата наш генерал.
      Вот…
      Извини, читатель мой, отвлекся я… Вернемся в Ириши.
     
      Над площадью у танка — праздничный гул и тонкий медовый звон боевых медалей.
      Заиграл самодеятельный духовой оркестр. Играл он старательно и неутомимо. Когда зазвучала фронтовая мелодия, ветераны запели о тех, кто командовал ротами, кто замерзал на снегу, пробивался болотами — обо всех, кто сражался за Ириши, за Ленинград, за Родину.
      Вдруг все смолкло. На широкой дуге моста показался зеленый бронетранспортер. Впереди и вслед ехали мотоциклисты в парадной форме.
      — Везут… — прошелестели голоса.
      Толпа заколыхалась и безмолвно двинулась наискось через дорогу к братской могиле.
      Из бронетранспортера сошли на землю офицеры и солдаты. Один из них нес в вытянутой сильной руке горящий факел. Но зажег Вечный огонь не краснощекий солдат, а седенький, болезненный на вид старичок в старомодном генеральском мундире, бывший командир Гвардейской Иришско-Берлинской Краснознаменной дивизии, Герой Советского Союза.
      Он не лучше других выступил на коротком митинге, а когда поднес факел к бронзовой чаше, заговорил и вовсе не торжественно, не громко, по-родственному:
      — Пускай вам светлее будет, ребята…
      И все услышали эти слова: так было тихо вокруг. Несколько пожилых женщин всхлипнули в голос, но тотчас зажали рты, запахнулись черными платками.
      Алена тоже заморгала, но Антон сжал ей локоть и оттащил подальше.
      Печальный ритуал закончился, но никто не торопился уходить. Людская толпа растекалась медленно и незаметно.
      — Пошли! — позвал друзей Антон.
      Они взобрались на насыпь путепровода и уселись на любимом месте.
      — Узнал что-нибудь? — спросил Ростик.
      — Пока нет. Вечером гости у нас будут.
      Среди гостей отца было много незнакомых до сегодняшнего дня людей и очень даже знакомых. К полному изумлению Антона, оказалось, что школьная уборщица тетя Клавдия — бывшая радистка и орденов у нее побольше, чем у некоторых мужчин.
      За столом пили и ели мало, все говорили, вспоминали, спрашивали. Кто-то недовольно, обиженно сказал:
      — А Петька Русаков не прибыл! Как же, начальником по снабжению заделался, не нам чета.
      Но нисколько голосов сразу отвели напраслину от Петьки Русакова. Не такой он, мол, чтоб фронтовое братство забыть. Старые раны его донимают, и лечится он сейчас в черноморском санатории.
      — Мог и прервать свою санаторию! — проворчал Ерофеев.
      Но и на это возразили: прервал, а вылететь не удалось, погода там нелетная. Специально телеграмму прислал, объяснил, поздравляет всех и целует. И просит задержаться: завтра хоть пешком, а прибудет.
      — Вот это на него похоже! — удовлетворился вполне Семен Семенович и оглядел друзей товарищей таким взглядом, будто не он, а другие засомневались в верности Русакова.
      Ерофеев увидел в дверях Антона и явно для него громко сказал:
      — А я, коряга склеротическая, совсем фамилию его запамятовал было. Убей, пополам распиливай — не вспомнить! Все на «К» придумывал!… — и еще раз обругал себя за старческое беспамятство.
      Все расхохотались, кто до слез даже, а Антон, вне себя от оглушительной радости, побежал искать друзей.
      Их не связывала окопная жизнь, но и они, Антон, Ростик, Алена, могли считаться боевыми друзьями.
      К Русакову решено было направить одного Антона: меньше подозрений. Русаков жил в одном доме с Барбосом, на одной лестничной площадке.
      Все обошлось, Антон не столкнулся с Барбосом.
      Пожилой человек с редкой седой прической и густым басом — Петр Петрович Русаков — подтвердил, что из обширных подвалов комбината были подземные выходы к реке. И не один, а два, если не три. Но два — это абсолютно достоверно. Первый шел напрямик, второй, точно для каких целей неизвестно, тянулся весьма далеко на юг, вверх по Волхову. Так что если для сброса сточных вод, то это сплошная глупость. Очистных сооружений ведь не было тогда. Вот между нынешней очистной станцией и Домом Советов когда-то и сообщался с берегом тоннель комбинатовского подвала.
      А подвалы были — половину цехов на случай войны перебазировать можно!
      — Не пришлось только, — вздохнул Русаков, — наземные корпуса разбомбили дочиста. И сейчас видно, что от них осталось. Зато подвалы пригодились, не зря в мирное время столько бетона и кирпича в землю вогнали. Самые надежные убежища на всем иришском плацдарме были. И люди там хоронились, и склады держали.
      — И склады? — едва сдерживая восторг, переспросил Антон.
      — И склады, — спокойно пробасил Русаков.
      Антон не стал дальше допытываться, чтобы не выдать себя полностью.
      — А тот, который напрямик, где?
      Русаков махнул рукой:
      — И месяца не прожил, разбомбили.
      «Да, — подумал Антон, — мой ход — единственный. И верный!»
      — А зачем тебе все это требуется? — подозрительно вдруг спросил Русаков.
      — Для истории! — честно и благородно ответил Антон.
      — Для истории? — все-таки засомневался Русаков. — Смотря для какой истории… Вы только не вздумайте докапываться туда. В такую «историю» влипнуть можете, что и город на воздух взлетит. Вдруг там, очень даже может быть, боеприпасы какие остались.
      «Так это же прекрасно!» — чуть не крикнул с восторгом Антон.
      — Понимаем, не маленькие, — соврал он, не покраснев.
     
      — И там полый склад боеприпасов! Сразу одним складом меньше. Представляете, как мы Январева обрадуем? «Вот вам один складик, а вот точная схема, где остальные искать!»
      — За такое дело и орден выдать могут, — с тайной надеждой разоткровенничался Ростик.
      И тут Алена так возмутилась:
      — Разве герои-фронтовики за ордена насмерть стояли?
      Глазищи — синие милицейские молнии, щеки — будто маковые лепестки налепили, а нос как обмороженный — белый-белый. И красные банты на золотых косах — туда-сюда, туда-сюда.
      И пошла, и пошла…
      — Ладно, — удержал ее Антон. — Об орденах спорить ни к чему. Никто и медали не даст, а выдать, — он потер сзади штаны, — очень даже запросто могут. По первое число.
      Алене такого не понять, но она девочка начитанная, знает по книгам, как выдают по первое число.
      — Тебя… секут? — с неподдельным испугом спросила. Хотелось Антону похвастаться, что секут его подсоленными березовыми прутьями, как при крепостном праве. Даже великого писателя Максима Горького родной дед сек!
      — Этого еще не хватало, — с достоинством сказал Антон. — По шеям выдать могут. Не без того.
      — Пошли, пока Барбос не объявился, — заторопил Ростик.
      За разговорами и спорами совсем забыли о такой опасности. Барбос, если не спит или не в школе, где он иногда бывает, вечно по улицам шастает.
      — Надо рассредоточиться, — командирским тоном сказал Антон. — Я берегом пойду, Алена — по этой стороне, а ты, Ростик, — по другой.
      — Ага, по другой, под самыми окнами у Барбоса!
      Об этом Антон и не подумал.
      — Ладно, через дворы. Сбор — за развалинами, где мы в тот раз червяков копали.
      Минут через двадцать встретились на берегу Волхова и, предварительно удостоверившись, что за ними никто не следит, бегом пустились по песчаной пляжной Трассе. Банты на косичках Алены метались красными бабочками.
      Листья на маскировочных ветках засохли и теперь лишь выдавали тайник.
      — Давайте сюда живой куст пересадим.
      Предложение Алены встретило единодушную поддержку. В конце концов, неизвестно, сколько дней и ночей придется расчищать тоннель, а Барбос, он не за горами живет.
      Поднявшись наверх, вырыли в лесу два кустика и посадили у входа. Теперь и настоящая собака не разнюхает!
      Троим работать было невозможно, двоим — тесно. Копали по очереди Ростик и Антон. Алене, как девочке, поручили дело более простое, но, наверное, ненамного легче — относить подальше выработанную землю.
      Через два часа все трое так упарились, что пот между лопатками потек, а завалу конца-края не видно.
      — Может, на сегодня хватит? — несмело предложил Ростик.
      — Уроки еще делать, — поддакнула Алена.
      — Эх, вы! — Антон умело сплюнул через щелочку в передних зубах. — Работнички! Выдохлись уже, заканючили.
      А у самого белый вихор потемнел и по щекам грязные дорожки не сохнут.
      — Пробьемся, тогда и передохнуть можно с чистой совестью.
      Ни Ростик, ни Алена не захотели пятнать свою чистую совесть. Но спустя еще два с половиной часа сдался и Антон.
      — Ладно, на сегодня хватит. Инструменты оставим здесь.
      — Может, еще кого-нибудь на помощь возьмем?
      Идея Ростика была заманчивой, и не впервые зашла речь об этом.
      — Возьмешь какую-нибудь Люську Шибалову, — сказал Антон, — она все подземелье от страха пропищит. И разнесет всю тайну как сорока.
      Тут, откуда ни возьмись, слетела на желтый песок длиннохвостая птица, застрекотала, корм стала выискивать. Все засмеялись.
      — Вот она и сама явилась, Люська!
      Потом из кустов ивняка вылетел рябчик и опять скрылся в зарослях.
      — Он сейчас почками и сережками питается, — со знанием дела сообщил Ростик. — А летом в лес переселится, за брусникой и рябиной.
      — Ты кого больше всех из птиц любишь? — спросила Алена.
      — Орла, — сказал Антон, хотя знал могучую птицу лишь по картинкам и чучелам.
      Ростик видел орлов, но ему по душе красногрудый снегирь.
      — Для меня снегирь почему-то на милиционера похож, — засмеялась Алена.
      И Ростику стало смешно, а Антон вдруг подумал о старшем лейтенанте Осипове. Вот до кого бы только раньше срока не просочилась их тайна!
      — Пошли, — сказал Антон, — нечего тут маячить.
      Они придирчиво осмотрели новую маскировку из живых кустов и остались довольны.
      Когда на другой день опять пришли к тоннелю, все как будто было нетронутым. И кусты вроде сразу прижились.
      Подсветили фонариком, нашли лопату. Совок почему-то присыпанным землей оказался. И вообще земли под ногами много.
      — Разве мы вчера не выгребли все? — уже предчувствуя недоброе, спросил Антон.
      Алена и Ростик ничего определенного ответить не смогли.
      Потом Антону показалось, что и проход углублен. Тут уж все поняли, что просто забыли, на чем вчера закончили работу.
      Когда и в следующий раз почудилось, якобы кто-то в их отсутствие продолжал начатое дело, каждый промолчал, дабы не вызвать на себя насмешек. Но перед уходом, не сговариваясь, оставили контрольные приметы: лопату положили острием к выходу и под совок, ведерко вдавили у стены завала.
      Явившись в тоннель в четвертый раз, Антон, Ростик и Алена, к великому своему огорчению и теперь уже обоснованной тревоге, поняли: кто-то работает в их отсутствие. И работает, честно признаться, неплохо: потайной ход углубился на пять шагов.
      — Что делать будем? — шепотом спросила Алена.
      В мрачном и сыром подземелье с полукруглым, выложенным из кирпича перекрытием говорить почему-то хотелось шепотом. Особенно теперь, когда обнаружились явные чужие следы.
      Совещание длилось недолго. Вероятнее всего, дело это рук Барбоса. Больше пронюхать некому: все предосторожности соблюдали и ни слова никому. Действовать надо как можно быстрее, пока Барбос или кто другой неизвестный первым не проник в подвал.
      Работали в тот день до ночи, до изнеможения, но так и не пробились до чистого тоннеля, а он должен был где-то уже свободным быть. Не могло же его от Волхова до подвала обрушить!
      — Завтра, — сказал Антон, тяжело дыша, — копать будем только понизу. И ползком проберемся, а работы будет меньше.
      Тот, неизвестный, согласился с разумным решением: отрывал не тоннель в средний человеческий рост, а небольшой лаз. Вероятно, самым правильным было бы выследить этого неизвестного, но это не удавалось сделать: до обеда — в школе, на ночь из дому не убежишь. И так косятся: «Куда каждый вечер пропадаешь?» — «К вечеру художественной самодеятельности готовимся, репетиции…»
      Встречаясь с Барбосом, Антон пристально заглядывал ему в собачьи глаза, но разве у такого пройдохи выведаешь что-нибудь, да еще по глазам!
      — Чего гляделки пучишь? — Барбос замахнулся, но не ударил, а так, приложил к груди свою лапу.
      Антон посмотрел на нее и понял: он! Под ногтями Барбоса бурые лунки. Вчера как раз глинистый грунт пошел, и у Антона на пальцах такие же отметины.
      Открытием своим Антон, конечно, немедленно поделился с друзьями. Что решить? Думали, гадали, ничего нового не нашли. Только копать, и побыстрее, опередить Барбоса. А Барбос — драться с ним нет смысла, в милицию не пожалуешься — пусть себе копает на общую пользу.
      Так и работали еще три дня, в две смены. До обеда — Барбос, один за троих, после обеда — трое: Алена, Ростик, Антон.
      А жизнь между тем шла своим чередом. Кончался учебный год. На дом задавали уже не так много, но выкликали к доске чаще. Светлана Васильевна, наверное, пыталась улучшить табель Антона, а делала только хуже для него. Ему сейчас в голову вообще никакие школьные мудрости не лезли, других забот хватало. Так, на четырех тройках, как на двойных колесиках, катился к последнему в этом году звонку.
      «В шестом поднажму, — утешал себя Антон. — Захочу — сразу даже в круглые отличники выскочу».
      Хорошо, что планы эти он про себя высказывал: со второго класса грозится в передовики выйти.
      На Светлану Васильевну Антон не обижался. Но она сама чуть все не испортила: вступила из самых благих побуждений в переговоры с родителями. Причем не к себе в школу вызвала, сама пришла. И не домой, а прямо на работу. Маму Антона искать ведь просто: задрал голову, увидел крановый журавль и двигай к нему. Светлана Васильевна так и поступила, пришла к матери на работу…
      Отец строго-настрого приказал после школы сидеть дома. Домашний арест как бы. В такое горячее, ответственейшее время!
      Нет, если уж начались неприятности, целой полосой пойдут. И дядя Армен, старший лейтенант милиции, подозрительно что-то заговаривать стал:
      — Как дела, Антоша?
      — Никак.
      — Так уж никак?
      Глаза у Осипова добрые, смеющиеся, но такие проницательные, насквозь видят.
      — Никак, — повторил Антон и скосил глаза.
      Осипов погладил черные усики и добродушно закончил:
      — Никак — значит, никак. А надо, чтобы хорошо шли дела, отлично шли.
      Разговор внешне нормальный, не придерешься, но в душе Антона он вызвал тревогу. Не иначе, как старший лейтенант Осипов вышел на след операции «Ракета», Теперь уже поджимали со всех сторон. Не день — каждый час дорог стал.
      Барбос, видно, разленился, надоело ему землю рыть. Наверняка ждет, когда другие проход доделают. Тогда он и появится, на готовенькое. Ушлый какой выискался!
      И решился Антон на последний шаг. Все равно сплошные неприятности! Одной больше будет.
      Антон решил бежать из дому. Не на Курильские острова, не в американский Клондайк, не в Севастополь и даже не в Ленинград. В тоннель. Будет копать день и ночь, день и ночь, а потом… победителей не судят!
      Ростик завертел шеей, поежился, в горле у него что-то забулькало. Сбайпасил, в общем. Антон и не рассчитывал, что Ростик убежит вместе с ним. Об Алене и говорить не приходится. И вдруг:
      — Тогда и я с тобой, Антоша.
      Вот тебе и девчонка! Нет, такую жертву Антон не мог принять. Мужчина должен оставаться мужчиной.
      Алена, конечно, стала доказывать всякими литературными примерами, что это даже не подвиг, а выполнение долга. Она и Джека Лондона вспомнила и, конечно же, декабристок.
      — Но они же ихие жены были!
      — Их, а не «ихие».
      — Вот! Пожалуйста! — разозлился Антон. — Она и в подземелье пойдет, чтоб грамматике поучать меня!
      — Я бы… — замямлил Ростик. — Но тогда, сами знаете… Не видать мне моря в этом году…
      — Тебя никто не просит, — пренебрежительно отмахнулся Антон. — Сиди себе, жди, когда в Баку отвезут в мелком Азовском море солиться.
      — В Каспийском, — осторожно поправил Ростик.
      — Ну в Каспийском! Все равно и оно мелкое, как лужа!
      Потом остыли, успокоились и помирились. Военный совет принял историческое решение: Антон составляет ударную передовую группу, Ростик и Алена — отряд обеспечения операции.
      Пока Антон после школы томился под домашним арестом, Ростик и Алена заготавливали продовольствие и средства освещения. Спальный мешок Алена тайком принесла из дому.
      К пятнадцати ноль-ноль мая месяца шестнадцатого числа все было готово. Но куда двинешься среди бела дня с громадным рюкзаком, набитым консервами, хлебом, кульком любимых Антоном соевых батончиков, пачкой свечой, флягой, термосом, скаткой из спального мешка, мотком бечевки на случай, если тоннель вдруг начнет разветвляться лабиринтом!
      В кармашке рюкзака лежали еще блокнот и шариковая ручка для, быть может, предсмертных записей Антона Градова. Возможно, останется он под землей на веки вечные, и будущие пионеры найдут когда-нибудь пожелтевший и полуистлевший блокнот ценой в 13 коп., прочтут ни бесценных листках волнующий документ одного подвига.
      Предысторию напишет Алена, все, с чего это началось, и всю-всю геройскую жизнь Антона до того момента, когда он скрылся в потайном ходе времен Великой Отечественной войны.
      Так все это было трогательно и волнующе, что Антон даже тайно пожалел о свеем решении. Ведь самое интересное случится после него!
      Здесь я опять нарушу плавный ход повествования. Все, что выяснилось в четвертой главе, было ведь неделю назад, а сегодня уже 20 мая, третьи сутки, как Антон с друзьями исчез. И если милиции не до сна и покоя, то каково несчастным родителям!
     
     
     
      Глава пятая НА ТРЕТЬИ СУТКИ
     
      Зинаида Васильевна Градова пришла на работу в темной косынке. Не потому, что окончательно потеряла надежду увидеть Антона. Никто не умеет так ждать, как мать.
      Самые терпеливые, самые преданные свыкаются с мыслью о потере. Мать не перестает ждать и через три, пять, двадцать лет. Сколько седых матерей и поныне выглядывают детей, не вернувшихся с войны…
      Во все века матери провожали сыновей на охоту, в море, на войну, в экспедиции. И не все сыновья опять стучались в свой дом, а матери до последнего часа жизни прислушивались к шагам у порога.
      Зинаида Васильевна и думать не могла, что уже никогда не увидит своего непутевого, нерадивого, шалопутного сына, причину множества неприятностей и стыда перед людьми, своего младшенького, кровинку свою родную… Нервы уже не выдерживали.
      Товарищи молча расступились перед ней, провожая сочувствующими, жалостливыми глазами. А она тихо подошла к своему крану, посмотрела вверх долгим взглядом. Вдруг объявится там, на высоте, Антон. Был такой случай: забрался, отчаюга, под самую кабину, стучит… Завтрак принес, что дома забыла.
      Она без слез, горестно помотала головой и, пересилив себя, взялась за поручни.
      Ее уговаривали взять отпуск за срой счет. Отказалась: «Дома совсем рехнусь». И Павел Кириллович не мог подолгу сидеть дома. На работе среди людей легче.
      Привычные стальные ступеньки в реберном ограждении показались бесконечными. Зинаида Васильевна с великим трудом добралась до низенького креслица в щедро остекленной кабине. Антон называл ее «стрекозиным глазом».
      Такой способный, быстрый на соображение и такой… Зинаида Васильевна опять помотала головой и с тайной надеждой долго-долго смотрела на Волхов, на извилистые желтые полосы берегов, на солдат, копавшихся среди развалин перед Домом Советов…
      Подошли первые панелевозы. Стропальщики цепляли крючья тросов за скобы в панелях, Зинаида Васильевна сдвигала рычаг, и тяжелая махина — готовый потолок на целую комнату — плавно отрывалась от низкой платформы.
      С каждой снятой плитой сплющенные колеса прицепа все округлялись, и сам он будто поднимался с колен.
      Время от времени Зинаида Васильевна с надеждой бросала взгляд на развалины. Вдруг там ее Антон появится!
      К обеду суета на развалинах прекратилась, и все замерло, пока не приехала запоздалая машина с красными флажками по бортам.
      «Согласованности нет», — подумала Зинаида Васильевна, но тут же и отступилась: у минеров дело особое. «Минер ошибается только один раз», — до сих пор вспоминает иногда, к слову, Павел Кириллович. Сам же всю войну со смертью сражался: кто кого.
      Теперь вот Январев, симпатичный такой, уважительный молодой человек, мужнино дело продолжает. Когда война кончилась, Январева, наверное, и на свете не было. Теперь Январев — офицер, а война для него — до сих пор с ней воюет.
      Подъехала еще военная машина с солдатами и милиция. Развалины оцепили.
      Опять взрывать будут. Бежит уже солдат, флажком размахивает: «Прекратить работы!» Каменщики еще туда-сюда, а с крана придется спуститься.
      Протяжно завыла сирена, засвистали милицейские дудки.
      Земля тяжело и приглушенно ухнула, голые бетонные колонны и ржавые балки надломились, как сучья, и попадали. Над поникшими развалинами вспучилось серое облако.
      Прошла минута, другая, пыль осела, и зазвенело многоголосое ребячье «ура». Откуда только и набежало их, ребятни! Вместо того чтобы отпугнуть, отогнать подальше, сирена, как пионерский горн, собирает всех.
      Был бы Антон, непременно примчался сюда…
      Январев с солдатами осматривали результаты взрывов.
      — Ювелирно, — сказал удовлетворенно. — Теперь за шурфы возьмемся. К вечеру кончить надо с этим объектом.
      Солдаты оцепления и милиционеры уехали, мальчишки разбрелись, а разминирователи приступили к бурению шурфов, узких глубоких гнезд для патронов с взрывчаткой.
      Новая серия взрывов образовала штольню, ее расчистили, расширили внизу наподобие колбы. Затем стали бурить горизонтальные каналы; они на дне расходились лучами во все стороны. По замыслу, проверенному строгими расчетами, взрывная сила должна вскрыть перекрытие подвала.
      Штольня была неровной, повсюду торчали острые концы стальных прутьев и шершавые изломы бетона.
      — Придется шнуром, — поразмыслив, решил Январев.
      Его поняли с полуслова: электрической подрывной машинкой не воспользоваться, огневым шнуром придется. Все заряды одновременно взрывать рискованно: строения близко. Электрические провода может оборвать от первого удара, штольню засыплет или сдавит. И придется опять долбить чертов бетон заново.
      Огневой шнур не подведет, не должен, если сделать все как положено. И очередность учесть. А то, чтобы заряды срабатывали через определенные промежутки времени, задача для опытного минера нехитрая: скорость горения пороховой жилы в шнуре — постоянная и известна.
      Пробурили двенадцать шурфов. Все двенадцать зарядов одинакового веса, а шнуры разной длины — от двадцати сантиметров и почти до метра. Длину каждого шнура Январев рассчитал лично.
      — Ювелирно сработаем, — заранее предсказал Январев. Заряды небольшие, детонацию вызвать не должны: расстояние между пакетами с толом достаточно.
      Взрывы на развалинах до завода не долетели. У проходной и на автобусной остановке напротив завода какие-то хлопки далекие раздались, а в цехах и на установках своего шума хоть отбавляй. Когда машинист паровоза спускает излишки пара, рядом кричать приходится. На установке стравливаемый пар шипит и свистит, как сто паровозов.
      Новая АВТ празднично дымила паром, сверкающая, нарядная, могучая, полностью готовая принять сырье. Момент этот торжественный, как спуск корабля со стапелей.
      На установке и в операторной царило радостное возбуждение. Отовсюду стекался народ. Рабочие самой счастливой вахты заканчивали последние приготовления.
      В двенадцать часов дня вход под эстакаду с насосами перегородили шелковой лентой.
      Заместитель министра, приехавший из Москвы, произнес короткую речь. Ему подали поднос с ножницами и бутылкой шампанского, но заместитель министра не стал реветь ленточку, а, оглядевшись, подозвал старшего оператора Арсланова и вручил ножницы ему.
      — Давай, рабочий класс. Тебе первое слово! — Он, видимо, не впервые встречался с Арслановым, потому что назвал его по-свойски: — Давай, Арслан!
      Арсланов — смуглое от природы лицо его почернело, будто он нефтью умывался в последние дни, — принял ножницы и шагнул к символической ленте.
      Под крики «ура» белоснежный фонтан шампанского с шипением обдал насос и бетонированный пол, заискрился холодным фейерверком.
      Все кричали «ура», обнимались, поздравляли друг друга с победой, как старые солдаты в день 9 Мая.
      Торжество быстро кончилось, все, кроме начальства и дежурной вахты, стали посторонними, а посторонним на действующей установке находиться возбраняется.
      Арсланов убежал в операторную, обошел панели с приборами и занял свое командирское место за полукруглым пультом управления.
      Волшебный процесс преображения нефти начался.
      — Когда закапает? — нетерпеливо спросил молоденький помощник.
      — Когда надо, — не оборачиваясь, ответил Арсланов.
      Теперь, когда все треволнения и суматоха предпускового периода были позади, началась обычная работа. Не совсем, конечно, обычная; установка новая, ее раскрутить надо, приручить, заставить трудиться на полную мощность.
      Теперь, когда началась настоящая работа нефтепереработчика, мысли Арсланова опять возвратились к сыну.
      Старший лейтенант Осипов, коротко постучавшись, вошел в кабинет начальника:
      — По вашему вызову…
      — Вот, — перебил его начальник, — Русаков Петр Петрович. У него для тебя есть кое-что. Полагаю, немаловажное.
      На диване сидел пожилой человек. У ног его стоял фибровый «командировочный» чемоданчик.
      — Я вас полдня разыскиваю! — воскликнул Осипов. — Все телефоны оборвал в Иришах и Ленинграде. Пойдемте ко мне! Там вас, кстати, один человек дожидается.
      Но Павел Кириллович Градов уже ушел.
      Милицейский «газик», блистая голубой молнией, мчался по набережной дороге.
      — Хоть под землей, а найду! — бормотал сирели Армен.
      Шофер привык к таким громким мыслям старшего лейтенанта, а сидевший позади Русаков подался вперед и спросил своим густым, тягучим басом:
      — Вы что оказать хотели?
      — Нет, ничего. Ничего, Петр Петрович. Значит, воевали здесь от начала до конца?
      — Так точно. Совместно со старшим лейтенантом Градовым. Пока его не ранило. А сынок Градова, Антон этот самый, про это и выспрашивал. У меня в душе сразу подозрение возбудилось!
      — Почему же не сразу пришли к нам или отцу не сказали?
      — Подозрение — это не улика. О том, что ребята пропали, я час назад в поезде узнал. Тогда и укрепился в подозрении своем, с вокзала — прямо к вам. С чемоданчиком даже. — И Русаков с досадой попомнил, что оставил его там, у начальника. — Ничего?
      — Не пропадет, — успокоил Осипов. — Не волнуйтесь.
      — Я не волнуюсь… Сердце теснит, когда мимо бывшего поля боя проезжаю.
      «Прощения проси!» — приказал сирели Армен.
      — Извините, Петр Петрович.
      — О чем разговор…
      — Скажете, где остановиться.
      — Пожалуй, лучше от очистных начать.
      Они вышли из машины у кирпичных зданий новой очистной станции и медленно двинулись назад по берегу Волхова.
      — А как он выглядел, выход? — спросил Осипов.
      — Обыкновенно выглядел. Обмурован, дверь железная. Так в мирное время, конечно, было. В войну от сотрясений обрушилось все, кольями укрепить пришлось.
      — А двери?
      — Про них не скажу, куда подевались. Но, помнится, когда после демобилизации, в сорок шестом, приехал сюда, выход нашел… Обвалился, конечно. А дверей не было уже.
      — И где же вы поселились?
      — Нигде. Шалаш соорудил, потом землянку отстроил, а там и избу срубил. Я ведь на железной дороге работал, другого дела тут не было. Дорога нам и помогала, стекло на окна дали. Кирпич на печи в поселке бывшем собирали. Кирпич же не горит, остался.
      — Петр Петрович, а тогда, в сорок шестом, вы не проникали в подвалы?
      — Нет, никто туда и попасть не пытался, водою все залито было. И взрывчатки тут в земле, сами знаете, сколько. Да и засыпан он был, вход. По кольям только и угадал то место.
      — Н-да, а сейчас и кольев не стало…
      — Откуда же им уцелеть?
      Осипов не ответил. Они прошли уже метров двести, но — ничего подозрительного. Небольшой обрывчик, ступенька. От подножия — косой песчаный спуск, наверху — трава, редкие кустики; беспомощно висят голые корешки.
      — А тот, глядите, бойкий! К воде поближе спустился.
      Осипов сразу и не понял, что Русаков имел в виду широкий куст, росший впереди не наверху, а под стенкой обрывчика. Куст как куст, жимолость или крушина, а может быть, и серая ольха, деревце вообще невысокое, часто похожее на кустарник.
      — И дальше бежать хочет, — сказал еще Русаков.
      Куст, действительно, будто стойку для дальнего разбега принял — нижние ветки подогнуты, как руки в локтях, и наклонился всем корпусом.
      — Похоже, — отозвался Осипов, и они тем же медленным шагом продолжали свой путь.
      Но вдруг словно кто-то подтолкнул Осипова в спину. «Быстрее!» — приказал сирели Армен. И с Русаковым произошло нечто подобное. Оба ускорили шаги, почему-то не спуская глаз с кустика.
      — Здесь! — вскричали они в один голос.
      Не надо быть ни ветераном, ни сыщиком-следопытом, чтобы понять: здесь.
      Кустик ольхи, рано зазеленевший и преждевременно подсыхающий, едва держался на своей единственной ноге. Кто-то, выползая ногами вперед, уперся резиновой подошвой и вывернул деревце, не успевшее прижиться на новом месте. На это отчетливо указывали широкий и пологий желобок, ребристые печати, углубления от ладоней.
      Русаков отложил ольхушку в сторону — и полностью открылась глазам черная дыра тоннеля.
      Первым полез Осипов, но вскоре вернулся.
      — Лопата нужна. Дальше — нора.
      Пока они шли понизу, шофер медленно двигался по дороге, и теперь машина стояла совсем близко.
      — Давайте я, -предложил шофер. — Мне с лопатой привычнее.
      Спорить с шофером не стали. Он в районе лет пятнадцать баранку крутит. Это теперь красота — асфальт, бетонка, гравий на худой конец — а не так еще давно Иришский район самый бездорожный во всей области был. Водители больше за черенок лопаты держались, чем за баранку.
      Шофер пропадал в подземелье довольно долго. Осипов уже беспокоиться начал. Промелькнула мысль послать Русакова к саперам, остановить работы, но надо было сначала убедиться до конца, прежде чем бить тревогу и мешать Январеву делать свое дело.
      Наконец появился шофер, с ног до головы измазанный красноватой глиной.
      — Вот, — сказал он, тяжело дыша. — А больше ничего нет и хода дальше нет, завал сплошной.
      — Барбос! — не сдержался от громкого восклицания Осипов. Он знал прозвища своих основных подопечных, но, конечно же, никогда не пользовался ими. А тут сорвалось, само вылетело.
      Шофер выкопал знаменитый «летчицкий» шлем.
      Русаков стянул с головы кепку. Осипов покосился на него:
      — Траур объявлять рано, — и указал носком сапога вниз. — Выполз он. По следам видно. А шлем свой, видимо, потерял.
      — Или посыпалось сверху, он и драпанул, — согласился шофер.
      — Дальше, значит, сплошной завал?
      — Сплошной, товарищ старший лейтенант.
      Наступила пауза, но ненадолго. Осипов принял решение:
      — В город.
      Вскоре Осипов уже звонил в квартиру Крахмаловых. Мать Валеры, увидев очень даже знакомое лицо, побледнела:
      — Опять?! Где? Что? Он же десять минут назад в булочную пошел! Сама послала. Придешь с работы, и хлеба никто не припасет…
      Осипов незаметно перевел дух. Следы следами, а случиться может всякое. А вдруг то были старые следы? И откопали лишь шапку, а Валерий Крахмалов лежит бездыханно под красным глиняным завалом… Какими словами скажешь об этом матери?
      Осипов незаметно перевел дух и спрятал за спину руку с «летчицким» шлемом.
      — Ничего не случилось! — ликующим голосом сообщил он. — Просто так зашел, узнать, почему Валерия не было в школе сегодня.
      — Опять! Ну скажите вы мне, Армен Георгинович, — она всегда выговаривала так его отчество, проще, — что с ним, иродом, еще делать? Отец каждую получку новый ремень покупает — и хоть бы хны!
      — Битьем ничего не добьетесь.
      — А чем же еще? Он же и вас, милицию, уже не боится!
      Они стояли на лестничной площадке, мать Валеры кричала на весь дом, и Осипов вовремя подумал, что Валера может снизу услышать их и скрыться.
      — Что-нибудь придумаем, — свернул разговор Осипов и откозырнув, быстро сбежал до второго этажа. Тут, на лесничной площадке, он и встретился с Барбосом.
      — Здравия желаю! -бойко приветствовал тот.
      — Здравствуй, Валера.
      Осипов привычно скользнул взглядом сверху вниз по долговязой фигуре и сразу отметил и пятна глины на коленках, и порыжевшие кеды, и непокрытую голову.
      — Что не по форме?
      — В каком смысле, дядя Армен? — уточнил Барбос, ввинчиваясь взглядом в глаза Осипова. Не впервые сталкивались, но всякий раз Валера сперва пытался сам у старшего лейтенанта выведать, что тому известно.
      Осипов без слов дотронулся до фуражки.
      — А-а, без шлема чего?
      — Да, без шлема.
      — А-а, а он… дома. — И у Валеры даже хватило присутствия духа пошутить: — Погода нелетная, дядя Армен!
      — И непролазная, — твердо глядя на Крахмалова, отчеканил Осипов.
      — В каком…
      В другое время Осипов, может, и дал бы в дурачка поиграть, но сейчас было не до психологических опытов.
      — В таком. — И он сунул под нос «летчицкий» шлем.
      — Товарищ старший лейтенант… — сразу заюлил Барбос. — Я…
      — Отнеси хлеб — и немедленно ко мне!
      — В отделение? — упавшим голосом спросил Барбос.
      — Сюда. Ждать здесь буду.
      Барбос кинулся выполнять приказ, но остановился и уныло спросил:
      — К нам заходили?
      — Заходил.
      — Тогда не приду.
      — Это почему еще?
      — Не пустят… без ремня…
      Осипов хотел заверить, что ничего такого не говорил матери, но вспомнил, что сообщил мимоходом о прогуле. Нашел время! И к чему? Еще раз взгреют, еще раз подкрепят дурную привычку лгать, изворачиваться. Не привычку, а характер уже.
      — Как же быть? — даже растерялся Осипов.
      — Не знаю, дядя Армен.
      Чутье у Барбоса изумительное!
      — Вместе пойдем?
      Барбос покачал головой. Он успел напялить шлем, и уши мотнулись из стороны в сторону.
      — Еще хуже будет. Вы что матери сказали?
      — Спрашивать все-таки буду я. Где ребята?
      — Какие?
      — Антон Градов с друзьями. Только не финти!
      — Не знаю. Честное слово, не знаю! Провалиться мне…
      — Что ты искал в подземном ходе?
      Пришлось Барбосу выложить все, что знал. Знал он, увы, не так много, как надеялся Осипов. Но и не так мало.
      Барбос выследил ребят, установил, что они ведут какой-то подкоп. Скорее всего, в подвалы бывшего комбината. А трофеев там, как всем известно, полно. Барбос тайно включился в работу. Рыли несколько дней, целую неделю, наверное. Потом Барбосу поднадоело это, решил подождать, пока они своими силами доберутся до трофеев. А тогда и он тут как тут: добыча пополам или…
      В общем, запустил это дельце Барбос, вспомнил, когда узнал об исчезновении кладоискателей. Он так и назвал троицу — Антона, Ростика и Алену — «кладоискатели». Узнав о побеге — а Барбос ни минуты не сомневался в том, что ребята сбежали из дому, — он сразу смекнул, куда именно, но подал на берег лишь на другой день.
      — Почему только на следующий день?
      — Занят был. В школу ходил.
      — Рассказывай. Все!
      Барбос выбрался на берег через сутки. Полез. Сначала почти во весь рост, потом ползком; дальше нору проделывали, экономили силы.
      — Да вы же знаете, какой там ход!
      — Знаю.
      Барбос пополз и добрался до тупика.
      — До старого тупика? — подчеркивая слово «старого», переспросил Осипов.
      — Вот этого не знаю, товарищ старший лейтенант. Но дальше — стоп. Ни тпру ни ну!
      Барбос полежал несколько минут, прислушался, пошарил инструмент.
      — Они лопату и совок там оставляли, не уносили домой.
      Инструмента не было, и Барбос попятился назад: развернуться в норе невозможно. Тут сверху и посыпалось!
      — Я, конечно, не очень чтоб напугался, но рванул.
      — И даже там, где в рост можно было, задом полз…
      — Ваша правда, товарищ старший лейтенант, — обреченно признал Барбос. — Но насчет кладоискателей — тут я вот на столько не виноват. Тут вы мне…
      — Да ничего я тебе! — Осипов махнул рукой, и лицо его выразило такое огорчение, что Барбос проникся сочувствием.
      — Но я все-таки считаю: они там!
      — Там? — с надеждой переспросил Осипов.
      — Там.
      — Считаешь?
      — Провалиться мне на этом месте!
      Тут они оба вспомнили о хлебе.
      — Пошли! — решительно сказал Осипов и ринулся через ступеньку на пятый этаж.
      Мать Крахмалова и опомниться не успела.
      — Извините, но он мне вот так нужен! В деле одном помочь!
      — Я быстро, мать! Помогу — и домой!
      Сунули авоську с хлебом и помчались вниз.
      Когда мать пришла в себя, на первом этаже хлопнула дверь подъезда.
     
      Саперы Январева прошли под землей двадцать три метра за час двадцать минут. Но добыли из-под земли только совок и лопату. Что это значило — думай как хочешь. Мнения разошлись.
      Январев считал: ребята убедились в безнадежности своей затеи и отступились. Осипов настаивал продолжать раскопки.
      — А если они не отступились?
      — А совок и лопата? Не руками же они землю рыли! — возражал Январев.
      — Они пробились до свободного участка, оставили инструмент и пошли налегке.
      — От места, где нашли инструмент, мы отрыли еще семь метров. Сплошной грунт с кирпичом вперемешку.
      — Но обвалиться могло и потом! — настаивал на своей версии Осипов.
      — Филимонов! — приказал Январев. — Сбегай наверх, проверь, нет ли осадки грунта над тоннелем. Направление — северо-восток.
      Осипов не доверил Филимонову ответственную задачу, пошел следом. И Январев не выдержал. Но и трое они ничего подозрительного не обнаружили. Никаких провалов, трещин, свежих впадин.
      — Дерн здесь толстый, крепкий, верхняя корочка могла и не нарушиться, — уже слабо возразил Осипов, а Январев считал разговор оконченным.
      — Ищи их в другом месте.
      — В каком?
      Январев пожал плечами.
      — Думаешь, я знаю, где в земле добро необезвреженное лежит? Ищем — находим.
      На эти слова Осипову возразить было нечего.
      — По местам, — скомандовал Январев, и солдаты забросили в кузов машины шанцевый инструмент.
      Осипов взял лопату и направился в подземелье.
      — Напрасно, — в последний раз попытался отговорить Январев. — И учти: через три-четыре часа будем взрывать. Из этой зоны всех выгоним. Тем более из тоннеля. Наверняка завалится, хотя взрывать будем ювелирно.
      Осипов ничего не ответил и исчез под землей.
      — Вот характер! — в сердцах воскликнул Январев. — Филимонов! Лопату, кирку — и помогать старшему лейтенанту!
      Филимонов целиком и полностью разделял мнение своего командира и лезть под хлипкую землю радости не выказал, но солдат есть солдат: приказано — выполняй.
      — Есть, товарищ старший лейтенант!
      — Фонарь аккумуляторный захвати, — посоветовал Январев.
      Ощущение было такое, будто вывалялись в болоте. Они давно разделись до пояса; по голой спине, груди, животу сползала на грязные брюки вязкая жижа — земля, замешанная на поте.
      — Перекурить бы, — попросил Филимонов.
      — Сейчас, дорогой. — Осипов вонзил кирку в плотную массу завала и с трудом выдернул ее обратно. Силы были на исходе. Аккумулятор и тот выдохся.
      — Без света останемся, — вяло предупредил Филимонов.
      — Сейчас… дорогой…
      Они еще поработали, но вскоре Филимонов затревожился:
      — Мокрость появилась!
      Кирка выдергивалась из грунта с подозрительным чмоканьем, и под коленями елозно стало.
      «В подвалах — вода», — напомнил сирели Армен.
      — Конец, — сказал Осипов.
      Они заторопились к выходу.
      Наверху нетерпеливо ждал солдат.
      — Приказаноосвободитьтерриторию! — закричал он во все горло длинной, без пауз, словесной очередью. Перезарядился и — короткой: — Взрыватьбудем!
      Лишь теперь Осипов посмотрел на часы. Они пробыли с Филимоновым под землей три с половиной часа. Даже не верилось. Но самое печальное — так ничего и не добились, ничего не выяснили. А сердце подсказывало: «Здесь они, здесь!»
      «Доказательства!» — потребовал сирели Армен.
      Доказательств не было. Только предчувствие, интуиция.
      «Факты нужны, вещественные доказательства».
      Лопата и совок подтверждали лишь слова Валеры Крахмалова: ребята копали здесь землю. Ну и что? Покопали, бросили.
      «И — мокрость!» — окончательно сразил Осипова сирели Армен словом Филимонова.
      Вода в Волхове еще холодная до ломоты в зубах, но Филимонов и Осипов настолько вымазались, что натягивать на себя одежду было просто немыслимо. И голышом до пояса на речном ветерке не постоишь. Громко охая, они наскоро обмылись и оделись. Филимонов тотчас побежал к развалинам.
      — Живее! — поторопил громогласный солдат. — Там ждут! Мне сигнал подавать надо!
     
      Ох, не торопись, солдат, не торопись сигнал подавать!… Ни ты, ни твой командир, старший лейтенант Январев, ни Осипов не ведаете, что…
      И вы еще не знаете, где наши бедные герои, что с ними. А они ведь совсем рядом, почти под нами!
     
     
     
      Глава шестая ТРОЕ СУТОК НАЗАД
     
      Антон пробудился в точно назначенное время. Если бы он в школу так просыпался! Без звона будильника, без тормошения, без стягивания одеяла. Знал, что в это утро будить его некому. Мама в ночной смене. Отец спит: пришел домой во втором часу ночи, срочный объект сдают.
      Антон пробудился точно в назначенное себе время, в пять часов утра. Он бесшумно оделся, бесшумно выскользнул из квартиры — не зря тренировался! — никто и не шевельнулся. Дальше было совсем просто: на улицах ни души. Ночная смена еще работает, утренняя еще зубы не чистит.
      Всю экипировку — рюкзак, дополнительный паек в целлофановом мешочке — с вечера незаметно спрятали в надежном месте, среди битого кирпича на развалинах у Дома Советов. Ночью туда никто не заглянет, а на рассвете никого в тех местах не будет. Так и вышло: Антон, никем не замеченный, забрал рюкзак, мешочек и берегом двинулся навстречу неизвестности и бессмертию.
      Антон часто оглядывался. Для полнейшей надежности решил было часть пути прошлепать по воде, но сам же и отговорил себя: хоть всю дорогу не то что по щиколотку — в Волхове двигайся, лодкой плыви, а к тоннелю все равно по суше подходить! А тут, как по спецзаказу, и дождик посыпал. Слабенький, но все следы замоет.
      Он в последний раз поднял глаза к небу, к солнцу. Но все вокруг было как за кисейными занавесками. Антон глубоко вздохнул и решительно шагнул к маскировочному кусту.
      Хорошо, что нервы у Антона железные. Не вскрикнул даже. В черной дыре тоннеля, как птенцы в гнезде, сидели Алена и Ростик.
      Вот это настоящие друзья, пришли проводить! Настоящие друзья всегда провожают. В море, на войну, в последний путь…
      — Мы — с тобой, — непреклонным голосом сказала Алена.
      — Да, — мужественно подтвердил Ростик.
      Антона чуть слезы не прошибли от избытка благодарности и восхищения своими друзьями, но он, как только сумел строго, наотрез отказался:
      — Не могу рисковать вашими жизнями!
      — А мы тобой можем рисковать?
      Вот тебе и байбасник Ростик Арсланов!
      — Мы — с тобой, — еще более непреклонным голосом повторила Алена. Если она дважды сказала что-нибудь, уговаривать ее — пустое дело, все равно на своем настоит.
      — Но у нас же и продовольствия только на одного! — еще посопротивлялся Антон.
      Ему молча показали два школьных портфеля, разбухших от съестных припасов.
      В конце концов, не без внутренней радости, Антон сдался. Конечно же, втроем веселее, надежнее и, безусловно, быстрее. Втроем они и за сутки, а то и до вечера управятся!
      — Вперед! — отдал боевой приказ Антон.
      Операция «Ракета» вступила в важнейшую и решительную фазу. И не было больше ни времени, ни возможностей для передумывания, для отступления, как нет у солдат ни причины, ни права сползти с бруствера в спасительное укрытие окопа после сигнала «Вперед!».
      Они прошли в рост, потом — на четвереньках, потом — ползком. Рюкзак пришлось наполовину освободить: он не пролезал в нору. Как бы Антон в одиночку справился с этим? А так — трое, шесть рук, боевое подразделение.
      Успех всегда сопутствует смелым и решительным. Они не поработали лопатой и двух часов, как перед ними открылся, теперь уже окончательно, длинный, черный, но совершенно свободный подземный ход.
      Взрослые в таких случаях на радостях обнимаются и целуются. Про такое в книгах пишут, в кино, по телевизору показывают. Спортсмены забьют мяч, загонят шайбу и то целуются-обнимаются! Как должны радоваться ученики пятого класса, никто не знает. Кричать «ура», подбрасывать шапки и береты, вскакивать ногами на парты? Наверное, так. Но не под землей.
      Они опять уложили рюкзак и, выставив яркие фонарики, быстро пошли вперед и вперед.
      Очевидно, в боевой обстановке строго следили за чистотой и порядком в тоннеле. И сейчас ничего под ноги не попадалось.
      Так они прошли с полкилометра. Лучи фонарей вдруг растворились, не встретив на своем пути ни стен, ни кирпичного потолка. Ребята остановились, уткнулись друг другу в спины.
      — Спокойно, — сказал Антон и поднял фонарик кверху.
      Белый кружок заскользил по бетонным сводам подвала.
      — Ура! — шепотом выдохнул Ростик.
      — Победа, — сказала Алена.
      — Спокойно, — повторил Антон, но он, наверное, ликовал в душе сильнее, чем его друзья. Ведь это он задумал операцию «Ракета», он нашел вход в тоннель, он решил довести дело до победного конца даже с риском для жизни, он командовал боевым поиском. Наверное, поэтому он и сказал лишь — «Спокойно».
      Они оказались в просторном подвальном зале с несколькими толстыми бетонными колоннами. Ничего заслуживающего внимания тут не было. Несколько полусгнивших ящиков, какие-то истлевшие и потому не распознаваемые комки и мусорные кучки. И всюду махровая пыль.
      Широкий, тоже сводчатый, проем вел в другое помещение. Антон сразу же собрался туда идти, но Ростик честно признался, что хочет есть. По правде говоря, все проголодались, а признался Ростик.
      — Ладно, — уступил Антон, — объявляю малый привал для завтрака.
      Подкрепились бутербродами и горячим чаем из термоса. После нелегких трудов, волнений и сытного завтрака потянуло ко сну.
      Антон даже головой помотал, сонный дурман отогнать.
      — Вперед. Потом отоспимся.
      И они обследовали еще одно помещение, и еще одно. Там уже встречалось кое-что существенное: погнутый рожковый магазин от автомата, винтовочные обоймы без патронов и сами патроны россыпью, ремень с солдатской пряжкой изумрудного цвета. Антон потер ее о шершавую стенку, и сразу заблестели латунные риски.
      Но все это было не то, ради чего они пробились в подземелье войны. А усталость такой тяжестью наваливалась, — не выпрямиться, не шагнуть. Ложись — и только.
      Алене уступили спальный мешок, Антон и Ростик в обнимку улеглись на коротенькой куртке Алены. Одеяло захватить не догадались. Впрочем, в нем и особой нужды не было. Подремлют с полчасика, обыщут оставшиеся залы, найдут что надо — и домой.
      — Спите спокойно, — обнадежил друзей Антон. — Разбужу через сорок пять минут.
      — Часы надо было взять, — пожалел Ростик.
      — Будильник! — посмеялся Антон. — Не проспим! Я себе во сколько назначу, минута в минуту просыпаюсь.
      И он рассказал, как сегодня встал точно в пять. Оказалось, что Ростик и Алена тоже безо всякого будильника пробудились.
      Больше они ни о чем не говорили, уснули как убитые.
      Антон не обманул — первым очнулся. Правда, если бы у них были часы, знали бы, что подъем объявлен не через сорок пять минут, а через сто шестьдесят пять. Но это уже не столь важно. Главное, вновь набрались сил.
      В подземелье было так тихо, что рычажок фонарика щелкал, как пистолетный курок, а мягкие подошвы, казалось, скребли цементный пол.
      Когда вокруг шум и грохот, сам начинаешь кричать, в тишине невольно переходишь на шепот. Ребята переговаривались вполголоса. Первое время они перешептывались, потом Алена сказала громко:
      — Почему мы шепчем? — и сама втянула голову: такой гул пошел.
      Когда стихло многократное эхо, Антон ответил:
      — Ясно почему? А шептать, конечно, не обязательно. Давайте просто разговаривать. Как на уроках.
      И они заговорили обыкновенными голосами.
      — Интересно, в классе заметили, что нас нет? — спросила вдруг Алена.
      — Нашелся кто-нибудь, выдал, — пренебрежительно сказал Антон. Смешно думать о школе, когда ты в двух шагах от великой цели! — Люська Шибалова сегодня дежурит.
      — Люся болеет, — вставил Ростик и вздохнул: Шибалова оправдается, у нее справка от врача будет, а что он скажет в школе, дома? Прощай мечта, поездка в Баку лопнула. Слово у отца — железно!
      — Меня, наверное, уже ищут… — взгрустнула Алена.
      Антон тоже в этот момент подумал о доме и родителях, но мельком, не до сантиментов сейчас.
      — Чего нюни распустили? Кто хочет, может возвращаться, никто не держит, путь открыт!
      «Ыт! Ыт! Ыт» — насмешливо повторило эхо.
      — Вперед, — сказал Ростик.
     
      Обвал произошел неожиданно и до обидного буднично. Не было ни вулканического грохота, ни землетрясения. Просто они вдруг услышали глухой шум. Длился он две или три секунды, и опять уши сдавила тишина, не слыханная ими ни разу в жизни.
      Антон не придал странным звукам никакого значения. Прошумело — и ладно. Даже зная, что их завалило, погребло заживо, он не смог бы представить, что никогда не выберется наверх. Ни сегодня, ни завтра, ни во веки веков…
      Трудно вообразить мир без себя. Ростик как-то вычитал из взрослой книжки вроде бы совсем понятные, но непостигнутые им слова: «Не смерть — небытие страшит». Он и сейчас не испугался, забеспокоился только: «Что за шум?» Алена же, такая храбрая наверху, явно струсила.
      — Что это? — опять перейдя на шепот, спросила она.
      — Ерунда, — отмахнулся Антон, — песок сыпанулся. Посвети-ка туда.
      Алена направила луч фонарика в дальний угол. Рука тряслась, и желтое пятно света приплясывало.
      Под сломанной крышкой (пальцы вдавились в прогнившее дерево, словно в губчатый паролон) лежала кобура, вспухшая от многослойной плесени и оттого еще более необычных размеров. В такой кобуре могла поместиться ручная пушка, если такие бывают. Антон сразу смекнул, что это.
      — Ракетница! — крикнул он в восторге и схватил ко буру.
      Брезентовая обшивка расползлась, но сигнальный пистолет был целехонек. Владелец успел перед смертью или ранением вычистить и смазать оружие на совесть. Даже воронение не везде облезло.
      — Значит, и все остальное здесь!
      Предположение Антона никак не вытекало из находки сигнального пистолета, но сам факт был выдающимся. Ростик и про море забыл.
      — Дай посмотреть!
      И у Алены страхи прошли. Фонарик светил ровно и неподвижно, как настольная лампа.
      — Смотрите, смотрите, иероглифы! — Ростик показывал на глубокие резные знаки на эбонитовой рукоятке.
      — Какие еще иероглифы! — фыркнул Антон. Вечно этот Ростик умничает. — Дай-ка сюда.
      Когда Антон тщательно вытер пистолет, все сразу увидели, что никакие не иероглифы, а русские буквы «О» и «X».
      — «ОХ»! — прочитала Алена.
      — «О» и «X», — поправил Ростик. — Инициалы. «О» — первая буква имени, а «X» — фамилии.
      — Так это же… — У Антона даже дыхание перехватило. — Это же ракетница самого Халитова! Папкиного ординарца!
      Ораз Халитов, Халитов О. С., последняя строка в мраморном списке братской могилы. Отец не один раз вспоминал, что Ораз Халитов везде и всюду инициалы свои вырезал.
      — Как в аптеке, — сказал Антон. Слова его совсем не вязались с дрогнувшим голосом. Просто он хотел выразить мысль: все точно, все сошлось.
      Ребята торжественно помолчали. А потом сразу заговорили, возбужденные и счастливые безмерно. Все сходилось, заветный блиндаж найден, цель — вот она, у ног. Тут где-то лежит целлулоидный планшет с важнейшим документом — картой вражеских минных полей. Тут!
      Три луча и шесть рук лихорадочно зашарили по захламленному и пыльному цементному полу. Обнаружились и другие реликвии: лампа из сплющенной артиллерийской гильзы, сдавленная алюминиевая кружка, россыпь патронов, лопатка, проржавленная до дыр, киркомотыга без черенка. И еще какие-то вещи, ставшие непригодными и неузнаваемыми.
      Время сделало свое дело. Даже стальную солдатскую каску не пощадило: внутренний ободок и ремень превратились в труху, вместо защитной окраски — шелушащаяся короста.
      — Может, и планшет сгнил? — выразил общую тревогу Ростик.
      — Ерунда, — не очень уверенно, но резко отверг капитуляцию Антон.
      — Хоть что-то осталось бы, — поддержала Алена.
      — Искать! — отдал приказ Антон.
      И поиск продолжался, но, к сожалению, так же безрезультатно.
      Все, кажется, перерыли и перещупали. Пластмассовую звездчатую пуговицу нашли, обломок напильника — кресало от фронтовой зажигалки, латунный поддон сигнального патрона. Видимо, Ораз Халитов здесь, в блиндаже, выбил бумажно-металлическую гильзу из широкого ствола ракетницы.
      Какой в последний раз в жизни подал он сигнал? К атаке? Вызвал огонь артиллерии? Указывал пехоте проход в минном поле?
      — Это тоже в музей сдадим, — сказал Антон и спрятал поддон в карман.
      Говорил он придыхая. Отчего-то трудновато дышать стало. И очень тепло сделалось. С облупленного носа капал пот. Воздух вроде погустел, темнота сплотилась. Белые ока фонариков пожелтели, Аленин и вовсе скис, весь свет — оранжевый червячок спиральки.
      — Сколько мы уже тут? — с тревогой спросил Ростик. — Уже ночь, наверное.
      — «Ночь»… — вяло передразнил Антон. — Думаешь, если здесь темно, так и на улице ночь?
      — Там сейчас белая ночь, — с грустью вспомнила Алена. И всем, Антону тоже, неудержимо захотелось увидеть белое небо, белую реку, белый город.
      — Ладно, — сказал Антон, — на сегодня хватит. И это бы унести.
      Про самое главное они забыли. Или сделали вид, что забыли. Документы ведь еще не нашли! Но так угнетающе было в черном подземелье, что всем неудержимо захотелось немедленно выбраться на воздух и солнце.
      Они собрали дорогие трофеи и двинулись на выход. Идти пришлось недолго. Стена из кирпича и земли преградила путь.
      В первое мгновение подумалось, что заблудились, сбились с дороги, но дорога-то была одна-единственная! И теперь ее не стало, единственной дороги обратно.
      Больше всех в этот раз перепугался Антон. Вот что значил тот странный шум! Завалены. Отрезаны. Погребены. Тоннель сплющился почти в самом начале, и неизвестно, на сколько: на метр, два, десять, до самого конца? Тут и солдатам не сразу откопаться, а им… Даже лопаты нет, только киркомотыга без черенка. Но и это — орудие!
      — Без паники! — как можно решительнее сказал Антон.
      Сам по себе, в душе он мог паниковать и трусить сколько угодно, даже нос от сумасшедшего страха в кровь изодрать. Но для Алены и Ростика он был командиром. Командир не имеет права выказывать личные тревоги и панические настроения. Кто же, кроме него, поведет людей вперед? В атаку, на штурм, на свободу!
      Алена громко всхлипнула, будто икнула.
      — Без паники! — прикрикнул Антон. — Воды выпей.
      — Во-ы нет! — икая, отозвалась Алена. — Только ки-ы-пяток в термосе-ы!
      — Воздух задержи. Будет тебе скоро вода.
      — Скоро? — с надеждой переспросила Алена.
      — Конечно! — совсем уже твердым голосом заверил Антон. И окончательно избавился от липкого, разоружающего страха, доводящего человека до безумия паники или черного предательства.
      Не всякий страх порождает трусость. Только страх за самого себя.
      Прежде всего надо было оценить реальную обстановку, взвесить возможное и невозможное, определить свои силы, составить план действий — и действовать.
      — А ну копни, — приказал Антон Ростику. Тот нес киркомотыгу. — И фонарь выключи. Экономить надо.
      Алена тоже щелкнула рычажком, хотя гасить уже нечего было, батарейка отслужила свой рабочий век. Антон вспомнил о свечах. Все-таки Ростик не такой безмозглый, сам сообразил купить.
      — Зажечь свечу.
      Алена мгновенно выполнила распоряжение.
     
      В трудную и опасную минуту каждый приказ командира воспринимается как спасительный.
      Нет ничего важнее в угрожающих обстоятельствах, чем твердый голос и твердая командирская рука. Только все должны повиноваться беспрекословно и с полным доверием.
     
      Фитилек постепенно разгорелся, вырос, пламя стояло вертикально. Ростик бил киркомотыгой и все оглядывался па свечу.
      — Чего ты вертишься? — спросил Антон. Ростик отложил кирку.
      — Безнадежно, — сказал он. — Наглухо завалило. Видишь: огонь даже не шевелится. Значит, и щелочки нет.
      — Щелочки! — передразнил Антон, но в глубине души позавидовал Ростиковой способности анализировать и логически мыслить. Прямо-таки Шерлок Холмс! А воду запасти в фляжках не дотумкал. — Щелочки! Стукнул пять раз киркой и сразу сквозняка хочешь?
      Он отстранил Ростика и сам начал долбить. Работа была нелегкой, но самое плохое — невольно оглядываешься на свечу. Не шелохнется, проклятая! Закоптила уже, а все сусликом торчит.
      От поверхностного слоя взлетала пыль и не садилась. Все начали кашлять. Вдруг пламя завиляло. Алена обрадовалась, но тотчас поняла: то Ростик пыль от лица отмахивает.
      — Потерпеть не можешь, — укорила она Ростика.
      — Передохнем, подумать надо, — в несколько приемов высказал Антон и, тяжело дыша, привалился спиной к холодной стене.
      Алена присела на корточки,— но внизу совсем дышать нечем было.
      — Пойдемте туда, — предложила она, — там больше воздуха.
     
      В бывшем блиндаже отца стояла та же затхлость и пыли не намного меньше: всю ведь с места взметнули. Уселись на цементный пол. Зажгли свечу. Идти с ней плохо: гаснет и свет слишком рассеянный. А на одном месте — лучше карманного фонаря.
      Они увидело это одновременно и одновременно вскрикнули. Огонь погас, но они увидели это. Алена заволновалась, три спички извела. Наконец вспыхнуло волшебное пламя. Ребята из предосторожности прикрыли ладонями рты.
      Трехцветный огонек наклонился, почти лег и плоской стрелой направился к обрушенному углу.
      — Там! — опять в один голос закричали все трое, и опять свеча погасла.
      Антон включил фонарик и бросился к завалу.
      — Кирку!
      Ростик со своим фонариком отправился за инструментом.
      Странно, но грунт у завала повлажнел. И кирка снизу мокрой стала. Рассуждать об этом некогда было, Ростик поспешил назад, к друзьям.
      Свеча зажглась в третий раз, и в третий раз пламя, как стрелка флюгера, повернулось по ветру. Никакого ветра здесь, конечно, не было, но воздух двигался. Значит, был у него выход куда-то!
      Антон с ожесточением отшвыривал обломки кирпича и цемента, смешанного с землей. Ростик с не меньшей энергией заухал киркой. Хватило их ненадолго.
      — Стоп, — хрипло сказал Антон. — Так не пойдет. И мешаем друг другу.
      Теперь долбили посменно. Один работал, другой отдыхал. Включилась и Алена. Мускулы у нее — не у каждого такие!
      Растаскали осыпь завала, углубились не меньше чем на целый метр, но никакого выхода не наметилось. И свеча поднимала свою огненную голову все выше и выше. Пламя стояло под углом, а не лежало горизонтально. И это, и густая пыль, почти не пробиваемая двумя фонарями и свечой, и усталость действовали угнетающе. Но ребята не пали духом.
      — Очень даже объяснимо, — сказал Ростик. Лицо его стало похожим на африканское. Алена с Антоном — не белее. — Проход есть, мы его сейчас забили немного.
      В голове у Алены гудело, она не очень поняла рассуждения Ростика, только неважно это. Главное — проход есть, существует.
      Фонарик Антона еле светился: совсем ослабела батарейка и пыль — густым облаком. Самому дышать нечем, словно засадили в мешок из-под цемента и завязали узлом.
      …Фонарик Антона угас. Ростику приказано свой беречь, хранить на самый крайний случай.
      …Все перемешалось, сдвинулось, раздробилось, застревало в памяти осколками.
      …В пыльной гуще, как в мутной воде.
      …Пламя опять чуть полозке, но свеча от этого тает прямо на глазах.
      …Киркомотыга потяжелела до невозможности — сто килограммов, не меньше.
      …Чувствуешь себя уже не в пыльном мешке, а в мешке с пылью. Рот, нос — все забито, заткнуто.
      …Пламя не светит, лишь показывает, как светящаяся компасная стрелка в темноте.
      …Кирка весит тонну.
      …Ростик ощупью принял кирку и, будто штыком, двумя руками ткнул из последних сил в черноту. Ткнул и не удержался на коленях, словно размахнулся вовсю — и мимо.
      Последняя, тонкая перегородка рухнула. Ростик вместе с киркой, земляным хламом, со всеми остатками добитой преграды упал вперед. Ноги — в бетонированной гробнице, живот — на обломках, а голова, руки — на свободе. На свободе!
      — Доконали! Ура! — закричал Антон.
      И Алена кричала «ура», тщетно пытаясь зажечь новую свечу. Наконец она загорелась, и все стало видно. Большую часть пыли вынесло из блиндажа. Сразу сделалось светлее, появилась возможность дышать.
      Ростик перелез через завал и попросил свечку. Фонарик потерялся — засыпало, наверное. Сейчас это не имело никакого значения. Путь открыт!
      Так им всем казалось. На самом деле, когда перебрались в следующее помещение и осмотрелись внимательно и почти спокойно, выяснилось, что они перешли из одного склепа в другой, правда более чистый и просторный, но сырой. На облупленных стенах, одна под другой, темная кайма. Верхняя — совсем черная. Вода была здесь долго, затем, очень медленно, уровень ее снижался, а метров с двух вода ушла быстро, за один раз. Ниже двухметровой высоты не было ни одной ватерлинии, только под ногами блестели в выбоинах лужицы и кисло несло стоялой водой.
      — Не может быть, не может быть… — вслух, но не сознавая этого, бормотал Антон, обыскивая мокрые углы.
      И Ростик, и Алена искали путь к спасению. Тщетно. Позади — ход обратно, в никуда, справа и слева — осклизлые монолиты стен, над головою железобетонное перекрытие с махровой плесенью, впереди наклонная, полушатром, плита в трещинах, со скрюченными пальцами торчащей стальной арматуры. С такой плитой и на поверхности никто уже тридцать лет справиться не в силах.
      Свеча горела спокойно, равнодушно, смиренно.
      — Не может быть, не может быть… — бормотал Антон и чувствовал: слабеет его командирская воля, тает надежда, опять через все поры вползает страх. И подгибаются колени, ватно обвисают руки, щиплет, уже не от пыли, глаза.
      — Пушка, — безрадостно сообщила Алена. — Две даже… Три.
      Куда им сейчас, в их безвыходности, в отчаянном и безнадежном положении, пушки? Их самих, наверное, никогда уже не откопают. Не только пионеры-следопыты, но и археологи… Антон и смотреть не пошел, с места не сдвинулся.
      — Это трубы, — раздался голос Ростика.
      — Канализация? — безучастно спросил Антон. Просто так, машинально, а в голове Ростика будто щелкнуло что-то и заработало вовсю.
      — Это канализация! — громче, но боясь еще чересчур обнадежиться, Повторил за Антоном Ростик. — По ней вода и ушла!
      — Так это же… — Антон воспрянул духом, кинулся к найденным Аленой трубам.
      Их было не три, а четыре, все обломанные. Нет, закраины гладкие, ровные и утолщенные, на самом деле схожие на ощупь с пушечными дулами.
      Ростик, пыхтя, раскачивал самую толстую трубу-ствол.
      — Они должны быть составными, — сдавленным от натуги голосом прокряхтел он.
      — Ага, — подтвердил Антон, тоже вцепившись обеими руками в другую трубу.
      Она подалась сразу и легко вытянулась. А Ростикова застряла, но ее удалось убрать, не к себе, а туда. И это было еще лучшим признаком.
      С последней, самой тонкой, так ничего не сделали, но это уже не играло роли. Вырез в стене был достаточным, чтобы пролезть в него, как в форточку.
      Свечное пламя вовсю тянулось к лазу, на волю.
      — Первым пойду я, — сказал Антон. — За мной — Ростик, потом — Ален.
      — Не хочу последней, — жалобным голоском протянула Алена и придвинулась ближе к выходу.
      Вот и связывайся с девчонками! Рано или поздно, но девчоночья натура все равно проявится. В другое время и в другом месте Антон высказал бы все, что думает о девчонках, но сейчас… И надо честно отдать Алене должное: она, не кто-нибудь, нашла эти ниспосланные чудом трубы. Нашла, когда Антон чуть совсем не запаниковал.
      — Первой сбайпасить хочешь? — все же не удержался от колкости Антон. Но колкость обернулась шуткой, остроумной и такой необходимой здесь.
      Алена и Ростик засмеялись. Впервые за несколько часов или суток. Они совершенно утратили чувство времени. И смеялись, будто и торопиться некуда.
      Смеялись не только потому, что Антон удачно сострил: новый трубный ход, как байпас в нефтепроводе, был выходом из тупика, обходом препятствия. Смеялись потому, что напряженные нервы, пережитые и еще не прожитые тревоги и страх требовали разрядки, послабления, хотя бы маленькой передышки.
      Они смеялись долго, значительно дольше, чем того заслуживала шутка.
      — Ладно, — первым утихомирился Антон. — Сперва пойдешь ты, Ален.
      Как ни почетно стать ведущим, но это гораздо труднее, чем быть замыкающим.
      — Я — второй, — отказалась от лидерства Алена.
      — Вам не угодишь, — опять чуть не рассердился Антон и пополз в неведомое.
      Следующее помещение, наверное, было очень большим: голос опять зазвучал неестественно громко, набатом загудел.
      И было жутко стоять в полном одиночестве в кромешной и гнилостной черноте неизвестно где. Из лаза, через который проник Антон, не пробивалось ни лучика.
      — Как там? — донеслось снизу.
      Антон наклонился и прокричал:
      — Давай, Ален! И свечку возьми!
      — А трофеи? — спросил Ростик.
      В самом деле, что делать с трофеями? Может быть, оставить пока, не тащить за собой? Если… Нет, они, конечно же, выберутся, непременно выберутся. Тогда можно будет запросто даже возвратиться знакомым путем за драгоценными реликвиями. Вот с ракетницей, с ней, заветной и завещанной, расставаться боязно. Вдруг пропадет? Завалит или другое что случится. Или проныра Барбос…
      — Ракетницу взять.
      — Хорошо, — отозвался Ростик, и зашуршало, засопело: Алена полезла.
      Пока разжигали огонь, переполз и Ростик.
      Новое помещение было похоже на заброшенный храм или возвращенный морем дворец. Возможно, дворец легендарной Атлантиды.
      Высота — потолка не видно и стен, кроме ближней. И — столбы, столбы, как колонны.
      Пламя свечи никуда не показывало, двинулись наугад.
      — Дышится легче, — выразила общее самочувствие Алена.
      Воздух здесь застоявшийся, слякотный, но его много, больше, чем в тех, заполненных пылью глухих боксах.
      Антон до рези в глазах вглядывался вперед.
      «Дворец Атлантиды» — Ростик его назвал — представлялся безразмерным. Но, увы, под землей, как и на земле, все ограниченно и конечно.
     
      Все, кроме многообразия жизни, познания мира и времени. Для них, погребенных заживо, и Время топталось на месте. Сама по себе родилась мера: очень долго, недолго, быстро. Ни суток, ни часов, ни минут, ни секунд. Они как бы опустились в тот доисторический слой, где первые разумные существа еще не дошли до понятия Времени, жили, сообразуясь с чередованием света и темноты.
      В подземелье темнота — непрерывная и постоянная.
     
      По недавнему счастливому опыту начали искать выход из дворца Атлантиды понизу.
      И здесь, как и по соседству, очень долго стояла вода. Естественно, сообщающиеся сосуды — помещения соединялись чугунными трубами.
      И здесь стены опоясаны темными осадками уровней, и здесь в трещинах и выбоинах зеркальные лужи.
      Одна оказалась не просто лужей.
      — Ой! — вскрикнул Ростик. Он поскользнулся и вступил в широкую, овальную лужу. Нога провалилась по щиколотку. Возможно, там было еще глубже, но Ростик упал на спину и нога выдернулась.
      Нейлоновая куртка непромокаема, а брюки из водонепроницаемой синтетики не шьют. Ростик промок с ног до живота. Его затрясло от холода.
      — Т-т-там к-к-ко…
      — Колодец, — догадался Антон.
      Ростик часто и мелко закивал.
      Весь инструмент остался сзади, да и что толку замерять глубину колодца. Ну колодец, водосбросный, нижний ведь, донный…
      Донный… На дне… Со дна!
     
      В жизни человека бывают не только звездные часы, но и мгновенные, как молния, звездные озарения. Антон раскрыл тайну донного гейзера в Волхове.
     
      — Это… Это не простой колодец. Это ход, выход к Волхову!
      Он и сам был потрясен своим научным открытием.
      Тридцатилетняя неустанная работа свободолюбивой узницы воды, подземные водоносные слои, вешние потоки, наконец, взрывы саперных зарядов и трофейных боеприпасов вблизи — все это постепенно раскачало громадную пробку, образовавшуюся от бомбового удара. И вот наступил момент, когда вода вытолкнула многотонную затычку и ринулась в Волхов, бурным, ликующим фонтаном воссоединилась с родной стихией. Это произошло на глазах ученика 5-го «Б» класса Антона Градова. Он стоял тогда на высоком берегу и…
      Нет, колодец — не выход к солнцу. Ни водолазного скафандра, ни акваланга даже…
      — М-м-маску с т-т-труб-б-б-кой хотя бы-бы-бы-б, — забубнил Ростик. Совсем закоченел, не простыл бы!
      — Снимай штаны, — скомандовал Антон.
      Ростик остолбенел и перестал трястись.
      — Я отвернусь, — сказала Алена.
      Пока мальчики выкручивали одежду, Алена внимательно глядела на стены, потолок. Когда свеча высоко над головой, в вытянутой руке, потолок просматривается.
      — Ребята… Ребята!
     
      Ясновидящая эта Алена! Недаром глаза у нее лучистые и синие, как море. На мамины похожи, а мама Аленина родилась на Балтике.
      Алена как-то рассказала забавную вещь. Оказывается, если по-правильному, то фамилия ее Виткявичюте, дочь Виткявичюса. А мама — Виткявичене, жена Виткявичюса.
      Здорово литовцы придумали! Сразу знаешь, кто кому кем приходится.
      Аленина мама зубной врач, стоматолог. Недавно в Иришской поликлинике поставили наиновейшую бормашину. Не чета старым, даже электрическим! У тех один звук в обморок валит, а трясет — будто отбойный молоток в рот сунули.
      Новая, чудо современной науки и техники, работает с тонким и нежным свистом. Двести тысяч оборотов в минуту! Насади пропеллер — взлетишь! А высверлить, пробурить не то что зубную кость — танковую броню возьмет! Наверное…
      Антон всерьез прикидывал, как, в случае чего, использовать новую бормашину для операции «Ракета». Специально в поликлинику сходил, решился, как некогда писали, «отдать на алтарь», отдать для общего дела здоровый зуб.
      Повязал щеку косынкой, лицо страдальчески скорчил и, охая, встал у дверного косяка стоматологического кабинета.
      Вышла сестра, помощница доктора. И спрашивать ничего не стала, слепому видно — с острой болью человек.
      — Проходи, мальчик.
      В великолепном кресле, космическом прямо-таки — вращается, поднимается, наклоняется, еще как-то качается, — в кресле под ярким лучом матового прожектора сразу, конечно, выяснилось: больной — мнимый.
      Доктор Виткявичене — как она сердечно засочувствовала сразу приятелю своей Алены! — насмешливо прищурив синие балтийские глаза, сказала:
      — Антон да Ален — два сапога пара. Моя тоже приходила, до тебя.
      Два зуба за одну тайну — плата великоватая; хорошо, что стоматологи понимают не только в зубах, но и в людях…
      А машина замечательная! Один только недостаток: не годится для подземного бурения, сжатым воздухом действует…
     
      — Ребята! — выкрикнула Алена, показывая свечой вправо и вверх.
      У потолка зияла черная дыра, щербатый пролом в стене. Не очень большой, но пролезть можно. Куда только?…
      — Я пойду, — сказал Ростик. Кто бы еще вчера, или позавчера, или… В общем, кто бы еще недавно подумал, что Ростик Арсланов такой отчаянный! Антон-то знал, что он настоящий парень! — Я пойду, — сказал Ростик. И пошел.
      Антон с Аленой переволновались, пока Ростик не прокричал им, что и как там. А там был такой же храм с колоннами, но совершенно сухой — ни лужицы. И не пыльный. Воздух, как дома после мойки полов.
      Антон живо подсадил Алену, на другой стороне ее принял Ростик.
      — Теперь ты! — позвал он.
      — Иду! — ответил возбужденным голосом Антон, да не так-то просто оказалось без плеча и руки друга перебраться в сухой храм. Очень уж высоко от пола черный пролом, и края острые, и силы не те.
      Попробовали связать поясные ремни. Коротко. А веревка вместе с рюкзаком где-то позади осталась…
      — Поищите чего-нибудь там!
      В храме оказались ящики с железными коробками. Ростик мигом опорожнил три ящика и перебросил их Антону. Дальше — привычное дело.
      Через минуту-две ребята были опять вместе.
      — Вперед, вперед, — заторопил Антон.
      Они ни на что не обращали внимания. Что-то попадалось под ноги; по обе стороны, за колоннами, — ящики штабелями.
      Они не отвлекались, не останавливались, спешили на волю. И опять — стена. Но пламя свечи вновь обрело волшебную силу: огненный палец указывал налево, затем направо.
      Антон шел впереди, держа свечу, как факел. Горячий стеарин жег пальцы, но Антон не чувствовал боли. Он был командиром и вел за собой боевой отряд. Ничего, что в отряде всего двое. Но какие люди!
      Алена и Ростик шли за своим вожаком вплотную, в затылок ему дышали.
      Ростик передвигался как завороженный. Глядел только на огонь. И ни о чем не думал. Ни о чем и ни о ком.
      Алена тоже смотрела на огонь — на огонь и вихрастую голову с тонкой шеей. Почему-то очень хотелось притронуться пальцами к этой шее с ложбинкой и сказать Антону что-нибудь хорошее, приятное. Сказать, что он очень похож в эту минуту на легендарного Данко.
      Антон внезапно остановился, и Алена уткнулась ему в спину.
      — Ты чего? — недовольно вскрикнула Алена. — Иди.
      — Пришли, — упавшим голосом отозвался Антон и медленно, не загасить бы, покрутил коротким огарком.
      — Все, — прошептал Ростик, в изнеможении опускаясь на пол.
      — Ничего не все, — возразил Антон и почти тем же безнадежным голосом: — Ничего не все.
      В третий раз сказать «ничего не все» Антон уже не смог. Алена расплакалась, за ней — Ростик, сдали и железные нервы командира. Все…
     
      Эге, дело совсем плохо, коль до слез дошло. Пора ускорить счастливую развязку!
     
     
     
      Глава седьмая. ТРЕТЬИ СУТКИ
     
      Солдат заставил Осипова отдалиться почти до кирпичного здания очистной станции и выстрелил в белесое ночное небо.
      Будто со дна морского, ринулась вверх светящаяся рыбина. Она слишком быстро поднялась со страшной глубины на поверхность и, мгновенно раздувшись, лопнула зеленым шаром.
      В ответ на сигнал из трех точек — с развалин, лесочка за Домом Советов, с лодки на реке — взлетели красные ракеты. Взлетели, вспыхнули ярко в вышине и, оставляя извилистый дымный шлейф, стали плавно опускаться.
      От очистных не было видно, что делается в центральной зоне подрыва. Минуты потянулись ленивой вечностью.
      Осипов прикрыл глаза или не прикрыл, сам не понял, но его сморил короткий и тревожный сон.
      Сон этот не однажды уже виделся ему. Не просто причудливая ночная фантастика — реальная быль, которую пережил и никак не мог забыть Осипов…
      Было это с год назад, в разгар белых ночей, когда не угадаешь, ночь ли кончается, наступает ли вечер. Осипов шел из милиции домой. Давно перевалило за полночь, а светло, как в пять часов после полудня.
      Навстречу, косо выбрасывая костыль, словно птица с подбитым крылом, поспешно ковылял Миша Рахматулин.
      — Дядя Армен! — крикнул он еще издали. — Я за вами. Думал, спите уже…
      Осипов сразу затревожился. Миша Рахматулин попусту не придет. Так и оказалось…
      Миша сразу отстал, а Осипов, не разбирая дороги, помчался во весь дух к лесу у Круглого озера.
      Он прибежал туда в самый раз. Повезло ребятишкам!…
      Семь или десять их, мал мала меньше, сидели полумесяцем на полянке. На широком низком пеньке, как на троне, восседал, расставив ноги, Барбос.
      Осипов загодя сменил бег на осторожный шаг и подкрался совсем незаметно. Он затаился в кустах всего в двух-трех метрах от Барбоса и, к ужасу своему, увидел в руке Барбоса молоток. А на траве между ног, обутых в замызганные кеды, лежала круглая железная коробка, чуть поменьше и толще жестянки, в которой хранят и перевозят кинопленку.
      В центре железной коробки пупырилась черная головка, нажимной взрыватель. Коробка была противотанковой миной.
      — Резьба у ее — правая, — поучал малышню Барбос. «У ее» — означало у него, у взрывателя, минного детонатора. — И выкручивать надо против часовой стрелки — отсюда туда.
      Барбос крутанул в воздухе молотком.
      — Счас мы это и сделаем. — И он замахнулся, чтобы косо ударить по взрывателю.
      А было тихо, птицы еще спали на ветках и в гнездах, и дымчатый серебряный свет белой ночи таинственно и ясно высвечивал сочную траву, заросшие бородавки кочек, темные кожистые листья и поблескивавшие от восторга и тайного страха глаза ребят. Осипов мог различить даже слюну, вытекавшую на подбородок из раскрытого рта Васи Пеночкина — первоклассника, соседа по лестничной площадке.
      Барбос замахнулся молотком, через мгновенье могло произойти непоправимое несчастье, и свидетелей, наверное, не осталось бы. Погиб бы и сам Осипов. А он остолбенел, не зная, что предпринять.
      Он боялся крикнуть и испугать Барбоса. От неожиданного ночного окрика тот мог не выпустить за спиной молоток, а, наоборот, опустить его, ударить по взрывателю. Или вскочить с пенька и ненароком наступить ногой.
      Минный взрыватель рассчитан на тяжелый танк, но кто знает, в какое состояние и во что за десятилетия превратились стальные пружины в болотной земле.
      Барбос замахнулся молотком, и не было у Осипова ни одного второго мгновения для обдумывания, для совета с сирели Арменом. Потом, позже, Осипов и сам не мог объяснить, почему он поступил так, а не иначе.
      Барбос замахнулся и, раздайся в ту секунду треск сучьев, швырнул бы молоток наземь и кинулся наутек. Швыряя, он мог попасть и в минный взрыватель.
      Барбос замахнулся молотком и услышал спокойный, несколько равнодушный даже голос:
      — Не так молоток держишь, Валера.
      — Чего? — переспросил машинально Барбос и, опустив до груди молоток, озабоченно посмотрел на него, а затем и оглянулся. — Почему не так?
      Он повернулся спиной к мине и держал молоток у живота. Осипов прыгнул из кустов, обхватил железной хваткой Барбоса и заорал:
      — Сидеть на месте! Всем!!!
      …Во сне было иначе. То есть сначала все шло, как было, а когда Барбос замахивался молотком, Осипова охватывал такой парализующий страх за детей, что он не мог ни двинуться, ни языком шевельнуть. И просыпался в холодном поту.
     
      Сейчас, на берегу Волхова, ему опять привиделся тот сон, и он опять покрылся испариной.
      Прошло уже минут десять или больше, но взрыва не произошло.
      — Почему они медлят? — охрипло после сна обратился Осипов к солдату. В глубине души он не хотел и боялся взрыва.
      — В нашем деле торопиться — убиться, — с непонятным удовольствием пояснил солдат. — Минер ошибается только один раз.
      От развалин не доносилось ни звука. Так, невнятные голоса вроде бы, но разобрать — ничего. Или чудятся голоса, ничего нет?
      — Медлят все же, — опять не выдержал Осипов, а сам тайно молил: «Не надо, Январев! Еще попытаюсь!»
      — Бикфордовым шнуром подрывают. Каждый поджечь, да в определенной очередности, да в укрытие отбежать… Время горения опять же долгое дело!
      Вой сирены долетел и до очистных.
      — Теперь ахнет! — сказал солдат, и сердце Осипова упало вниз.
      Через несколько минут земля слабо качнулась — и раздался дальний хлопок.
      — Сейчас остальные одиннадцать сработают! — горделиво объявил солдат. — Интервал — 60 секунд.
      Но и через 600 секунд ничего не сработало. Солдат забеспокоился, Осипов — еще больше.
      Послышались далекие голоса, множество голосов. И шум моторов, вой милицейской машины, сиплый сигнал «скорой помощи».
      — Куда?! Отбоя не было! — крикнул солдат. Но Осипов не оглянулся. Солдат побежал вслед за ним.
      Они выскочили на дорогу и за вторым поворотом увидели на развалинах толпу людей, машины, два бульдозера, автомобильный кран, которых прежде и близко не было. Что-то там случилось.
      Осипов не сомневался — что. Случилось чрезвычайное. И Осипов знал — с кем.
     
      — Ничего не все, — судорожно всхлипывая, сумел, наконец, и в третий раз сказать Антон. — Не может такого быть, чтоб ничего не было.
      В другое время Алена обязательно сделала бы замечание: что за тарабарщина — «не может быть, чтобы ничего не было»! Но сейчас, здесь, каждый понял это, как реальность спасения. Не может быть, чтобы не было никакого выхода!
      Они осмотрели и ощупали стены. Выхода не было.
      Вернулись назад, в помещение, похожее на храм. Здесь, по крайней мере, легче дышалось.
      В этот раз они произвели обследование по-настоящему. Ящики в штабелях были одинаковыми.
      Проржавленные гвозди ломались как спички. Вскрыли еще три ящика.
      Во всех лежали те же круглые жестяные коробки с пластмассовыми пробками. Антон сразу узнал их, у него уже была такая баночка…
      — Мины!
      Алена и Ростик зайцами отскочили в сторону.
      — Не бойтесь, они — противотанковые. И ногами встанешь, не взорвутся.
      Вывинтив пробку, Антон засунул в канал палец.
      — Без детонаторов. Безвредные совсем.
      От того, что мины без детонаторов и рассчитаны на танковый вес, ощущения безопасности не прибавилось.
      — Если уж они от той бомбежки не сработали, теперь и подавно не взорвутся.
      — Их тогда и не было здесь. Их после боев могли сюда сложить.
      Антон признал здравость суждения Ростика. Действительно, какие дураки будут сидеть на пороховой бочке! Мины наверняка потом спустили в подвал. Собирались вывезти со временем, да так и не собрались, погнали фашистов до самого Берлина. А после войны запамятовали. Потом все входы-выходы затерялись…
     
      (Между прочим, так оно и было в действительности!)
     
      Но как эти ящики в подвал попали? Каким путем?
      — Надо осмотреться, — со значением произнес Антон.
      Видимо, и Ростик рассуждал так же.
      Облазили храм еще раз. Ничего утешительного.
      — Ладно, — сказал Антон неунывающим голосом, — давайте пока пообедаем и обмозгуем, как быть. Выход есть! А консервы не потащим же обратно, верно?
      Против обеда никто не возразил. Устроились, как верховные жрецы. Приспособили ящики под стол и сиденья. И обедали словно в храме, при свечах.
      Ростик предложил разогреть мясную тушенку. Долго ли маленький костер разложить!
      — А дышать чем? — остановила его Алена. — И здесь — мины!
      — Мины только от детонации срабатывают, — профессионально объяснил Антон. — От огня тол просто горит, коптит, правда.
      Алена в процессах взрыва не разбиралась, и Антон с удовольствием выложил ей все свои знания по этому предмету. Минное дело — не грамматика!
      Ростик дополнял Антона. В общем, Алена уяснила, что динамит, тол и другие взрывчатые вещества возгораются не от пламени, как порох. Вообще, порох в открытом виде горит относительно медленно. И это не взрыв. Взрыв — горение со скоростью света.
      — Поменьше, — поправил Ростик.
      — Поменьше, — не стал спорить Антон. — Но тоже — ого-го! И такое горение-взрыв происходит только от детонации, от сильного сотрясения.
      Ростик задел коленом ящичный стол, свеча качнулась.
      — Ах! — невольно вскрикнула Алена.
      — Не бойся, — сказал Антон, — это разве то сотрясение? Детонация — как ударная волна от атомной бомбы!
      Теперь прояснилось. Про атомную бомбу все все знают.
      — Попала бы сюда бомба или снаряд. Или взорвали бы что-нибудь поблизости, тогда конечно…
      Все украдкой посмотрели на бетонный потолок.
      После обеда опять потянуло на сон. Наверное, наверху уже была ночь.
      При всей трагичности положения сидеть при свече и обедать за столом с минами было романтично. И, признаться по-честному, не очень хотелось сейчас возвращаться домой, где, конечно же, не ждет ничего приятного.
      Сидели на минах, обедали на минах и спать улеглись на минах.
      Спали они так долго, что потом даже приблизительно не могли определить, ночь ли, день ли там, наверху. Может быть, вечер, утро.
      — Чем позавтракаем? — спросил Ростик.
      — Погоди ты со своим завтраком, — сонным еще голосом отозвался Антон. — Дело сперва сделать надо. Главного-то мы не нашли.
      — Сначала бы выход найти, — робко напомнила Алена. «Найдем и выход!
      Но они не нашли ни документов, ни выхода из подвала. Положение становилось серьезным.
      — Вот что, — сурово произнес Антон, — надо подсчитать продовольственные ресурсы. Установим строгую норму, как в блокаду.
      Подсчитать оставшуюся провизию было несложно: две банки консервов, рыбная и мясная, нетронутый кулечек с соевыми батончиками, печенья две пачки, плавленый сырок, полбуханки хлеба. Плохо обстояло дело с водой — бутылка лимонада и остывший чай на донышке термоса. Хорошо, что забыли про лимонад, когда Алена заикала. Икота и так прошла, а драгоценная жидкость осталась нетронутой.
      — Воду экономить прежде всего! — приказал Антон. — Человек без пищи месяц прожить может, а без воды…
      Он не договорил, молчали и Алена с Ростиком. Все, наверное, подумали об одном и том же: неужели придется сидеть в подземном заточении месяц? Тридцать суток! Нет, дольше месяца: если растянуть продовольствие по блокадной норме, они могут прожить много-много дней, не дней — сплошных ночей…
      — Как у нас со свечками? — спросил Антон. Он все-таки не терял присутствия духа.
      Осталось четыре свечи и огарок.
      Антон задул огонек.
      — Совещаться и в темноте можно.
      На сердце стало еще тягостнее.
      — Я читал, — печальным голосом заговорил Ростик, — что в блокаду ленинградцы соблюдали «закон сохранения энергии». Люди старались меньше двигаться, экономили силы.
      — Ерунда! — отрубил Антон. Не такой у него был характер — сидеть сложа руки, покорно ждать конца.
      — Это правда, — сказала Алена, — но только не помогало. Даже наоборот.
      — Вот именно! Кто экономил себя, погибал еще скорее. Отец рассказывал, что в Ленинграде школы работали. В бомбоубежищах или просто на квартире где-нибудь. И те, кто учился, те выжили.
      — Не все, — грустно произнесла, будто подумала вслух, Алена. Ей вспомнился рассказ о маленьком Алеше Градове, который просил супа.
      Когда люди в одинаковом положении, у них и мысли совпадают.
      — Не все, — со вздохом подтвердил Антон. — Мой брат, например. Но он же не учился, его только собирались записать в школу, в первый класс…
      Тут все вспомнили школу, свой родной класс, учительницу.
      — Хотел бы я знать, — сказал Антон, — Светлана Васильевна переживает за нас?
      — А ты как думаешь! — сразу горячо вступилась Алена. — Она знаешь как болеет за нас? Думаешь, ей твои фокусы и грубости просто так, ничего не стоят? Люся видела, как Светлана Васильевна даже плакала. Из-за этого всего!
      Люська Шибалова, конечно, не авторитет. Люське Шиба-ловой насплетничать, что Антону сквозь щелочку в зубах на два метра плюнуть.
      Но все— таки Антон почувствовал себя виноватым.
      — Выйдем, больше не буду так. — В голосе его прозвучало раскаяние.
      — Прощения попросить надо, — с учительской строгостью сказала Алена. Когда она начинает говорить таким голосом, спорить и возражать бесполезно. И права ведь: надо признать свою вину перед человеком, если сам человеком хочешь быть.
      — Хорошо, — безропотно согласился Антон.
      — Только выйти еще надо…
      Как?
      Пробраться назад, к завалу, и пытаться продолбить выход к реке? А если тоннель обрушился на всю длину? Жизни не хватит на такую работу.
      Вскрыть бетонный потолок?
      — А если… — Антон и Ростик сказали это одновременно. И смолкли.
      — Что «если»?
      Мальчики не видели, но почувствовали, что Алена подалась к ним.
      — Нет, нельзя, — здраво отказался Ростик. — Сдетонирует весь склад.
      — Вы же говорили, что, когда далеко, не взрывается, — напомнила Алена. Она ухватилась за этот единственный выход.
      — Разве что… — раздумчиво заговорил Антон, — тоннель…
      — Конечно! — воскликнула Алена.
      И, как обычно, прекрасную идею погубил Ростик:
      — А где детонаторы взять?
      — Найти. — Голос Антона опять окреп. — Зажигай, Ален!
      — Мины?!
      — Свечу.
      — Они должны в комплекте храниться, — авторитетно заявил Антон. — Где мины, там и взрыватели. Только в других ящиках.
      Ящики с взрывателями, очевидно, поменьше минных. В штабелях лежали одинаковые ящики, деревянные, с планками для рук, с черными трафаретными цифрами и буквами непонятных индексов.
      Решили искать по размеру.
      Все ящики как близнецы.
      — Между штабелями могут быть. Или под низом, — высказалась Алена. Девчонка, ничего не соображает!
      — Кто же держит взрыватели под целой горой мин! — Антон говорил таким тоном, словно хранение боеприпасов его специальность. — Нашел в своей жизни одну-разъединственную противотанковую мину и уже завоображал неизвестно что.
      — В войну все могло быть, — упрямо сказала Алена.
      — В войну… — протянул Антон. И вдруг подумал, что они сейчас в настоящей военной обстановке. Враг отрезал их от своих, завалил все выходы, ждет, когда запросят пощады. А они не сдадутся! Ни за что! Как ленинградцы. — В войну, — еще раз сказал Антон, но уже иным голосом. — В войну знаешь как действовали? Или — или! И мы должны рисковать.
      Какому еще риску он собирался подвергать себя и своих товарищей? Во имя чего? Конечно же, во имя спасения, во имя свободы, жизни.
      — Лучше умереть стоя!
      Знаменитые эти слова Антон произнес с пафосом.
      Но их ведь никто и ничто не заставляло опускаться на колени. Они могли умереть здесь, в подземелье, стоя, сидя, лежа. Умереть от голода, от жажды, от нехватки кислорода.
      Странно, но дышалось совсем не трудно. Сырая затхлость, но дышать есть чем. Значит, откуда-то воздух все-таки проникает сюда!
      — Где-то есть щель, — как заклинание произнес Ростик.
      Вообще— то и Антон полагал так. Хотя, с другой стороны, выдышать весь кислород в таком громадном помещении сразу невозможно.
      — Давайте еще раз осмотрим.
      Осмотрели. Сожгли огарок и почти целую свечу. Неприступные стены, непробиваемый пол, несокрушимый потолок — и ящики, ящики, ящики.
      — Придется взрывать, — принял окончательное решение Антон. — Возражения есть?
      Возражений не было. Не было и детонаторов.
      — Переложим все штабеля, до последнего ящика, а найдем. Не может быть, чтобы ничего не было.
      — За такую некомплектность под трибунал отдать мало! — сурово сказал Ростик.
      Ему не перечили. Трибунал так трибунал. Где он только?
      — Дядя Армен Осипов нас наверняка ищет, — сказал Антон.
      Имя старшего лейтенанта милиции заключало в себе больше надежды, чем слово «трибунал».
      — Нас вся милиция ищет, — уверенно заявила Алена.
      — С собаками, не иначе, — не смолчал и Ростик.
      — А может быть, им уже Барбос все выболтал? — не без основания предположил Антон.
      Алена развила его мысль:
      — По радио объявили. Всем-всем! Если кто знает что-нибудь, немедленно явиться в милицию.
      — Так тебе Барбос и придет сам в милицию! — усомнился Ростик.
      — Приведут!
      — А кто знает, что он знает про нас?
      Ростик такой умный, что с ним просто трудно разговаривать!
      — Может быть, проберемся назад, к тоннелю? — неуверенно предложила Алена. — Вдруг там уже докопались?
      Решили, что не стоит: слишком уж путь тяжелый.
      Разлеглись на ящиках — еще поразмыслить — и незаметно для себя задремали…
      Странно: они много времени отдыхали, а силы убавлялись. Растаскивать тяжеленные ящики с минами становилось все труднее и труднее. Работали с большими перерывами, но работали. Другого дела не было, и не было другого способа вырваться из заточения.
      Перерывы все удлинялись. Совершенно исчезло представление о времени, даже первобытное; лишь непроницаемая темень и желтый светлячок стеариновой свечи.
      Свечи таяли на глазах. Таяла и надежда. Они еще стыдились признаваться в этом, но бодриться уже не могли.
      Голод не ощущался, только очень хотелось горячего: ненавистной с детства каши, опостылевшего дома супа. И — пить. Само сознание, что воды почти не осталось, вызывало жажду. Недоступного всегда хочется сильнее всего на свете!
      Экономили еду, воду, огонь. Свечи зажигали для работы и когда делили паек. Ели в темноте. И отдыхали, конечно, в темноте.
      …Антон лежал на спине, подложив под голову заскорузлые от грязи руки. Их теперь неделю отмачивать. Или в бензине мыть. После него, правда, кожа белеет и трескается. Впрочем, теперь это уже вряд ли играет роль…
      Можно не показывать вида перед Аленой и Ростиком, но себя не обманешь! Нет выхода. Нет…
      Неужели нет никакого выхода? Не может быть…
      Как же не просто отдавать свою жизнь, оказывается! Никак умирать не хочется…
      А герои, сложившие головы за товарищей, за народ, за Родину? Чапаев, Саша Чекалин, Зоя, Матросов — все они без сожаления отдали свою прекрасную жизнь.
      Нет, не без сожаления. Родиться второй раз невозможно — * у каждого только одна жизнь, и умирать никому не охота, но герои не о себе думают, не для себя совершают подвиги.
      Марь Петровна объясняла, что подвиг — это совсем не обязательно когда кто-нибудь гибнет. Вообще подвиги бывают не только на войне и, конечно же, человек не может сказать себе: «Стану-ка я бессмертным героем!» И стать, другим на зависть. Такого не бывает.
      Настоящие герои не считают, что свершили нечто необыкновенное. Да, трудно было, опасно, но — работа, долг. Герой тот, кто выполняет свой долг до конца.
      Как бы поступил на его, Антона, месте геройский человек? Наверняка не стал бы уповать на чужую помощь, рассчитывать, что другие за него долг выполнят!
      Антон спустил ноги, поднялся и, шаркая, на ощупь подошел к последнему, неразобранному штабелю с минами.
      Он взялся за планки верхнего ящика и потянул его на себя.
     
      Злая память у людей недобрых. Обыкновенно люди хранят в себе воспоминания о приятном или смешном. Наверное, поэтому, слушая ветеранов войны, можно подумать, что на фронте приключались лишь веселые истории, похожие на благополучные похождения бравого солдата Швейка.
      Добрая память вызывает не только желание рассказать о прошлом, но и побуждает хоть ненадолго «тряхнуть стариной». Отставные солдаты любят, как дети, пострелять из духового ружья в городском тире, бывшие водители — поменяться местами с шоферами, прорабы — взять в руки мастерок каменщика.
      Обычно прораб Градов Павел Кириллович, заслышав дальние взрывы, тайно завидовал молодому офицеру Январеву. До мурашек в ладонях хотелось крутнуть разок подрывную машинку или, прижав серную головку спички к черному свежему срезу огневого шнура, резко провести коробком, услышать тонкий свист горящего пороха, бережно отпустить шнур — и стремглав прочь.
      Прыгнуть в ровик, залечь за камень, нырнуть в крытую траншею и, жадно глотая воздух, с волнением ждать взрыва. Сколько тонн взрывчатки вздыбил над землей Градов за четыре года войны!
      Он знал, что сегодня Январев должен подрывать развалины в центре Иришей. И его потянуло к саперам. Только в этот раз стремления еще раз вдохнуть горький запах взрывчатки не было.
      Дело саперов предстояло довершить строителям. И не до «потряхивания стариной» было сейчас Градову.
      Пропал сын, пропал, как солдат, без вести.
     
      — В общем, Павел Кириллович, сделаем все в лучшем виде, — сказал Январев и улыбнулся, застенчиво и светло.
      Они стояли у входа в штольню, беседовали и смотрели, как окружают место подрыва солдаты и милиция. Извлеченные из земли смертоносные трофеи обычно уничтожали за городом. В этот раз все происходило на виду у всех, и от любопытных не было отбоя. Не каждый день в центре города поднимают навоздух железобетонные холмы!
      — Товарищи, граждане! — упрашивал через мегафон милиционер. — Не напирайте, отойдите подальше!
      Старший лейтенант Январев мог считать себя по праву опытным и бывалым разминирователем, но к Градову испытывал неподдельное почтение и чувствовал себя перед ним, заслуженным боевым офицером запаса, курсантом-стажером.
      — Да я и не сомневаюсь, — отвечал Градов. — Ни одно стеклышко в окне не треснет, думаю. Другое заботит: как нам дальше с этим «добром» быть? Вывозить? Сколько машин понадобится. И попробуй такие громоздкие штуки погрузить, мертвой хваткой сцепились.
      — Неудобные плиты можно потом, дополнительно расколоть. Две-три шашки на плиту — и порядок.
      — Этак неделю бабахать придется. И что за производительность? Каждый ведь раз оцепление ставить, разгонять всех. Вот если удастся перекрытие обрушить, другой коленкор. Тогда мы бульдозерами весь хлам под землю сбросим. Все равно от тех подвалов проку никакого, а так еще одну, последнюю добрую службу сослужат. Потом чернозема подбросим, озеленим. Тут же Дом пионеров и школьников запланирован.
      — Знаю, Павел Кириллович. Постараемся. Не в один, так в два, три захода пробьем перекрытия. Хотите взглянуть, как заряды разместили?
      — Давай, если надо.
      Саперы поработали на совесть. Градов на собственном опыте знал, чего стоит пробиться через пятиметровый железобетонный завал. Саперы добрались до крыши подвала, расширили внизу штольню так, что она похожа была теперь на колбу с длинным горлышком, но объемом — в многоместный дот.
      Внизу довольно свободно помещались двое.
      — Боковые шурфы, — пояснил Январев, сидя на корточках и посвечивая в радиальные каналы для взрывчатки, — по восемьдесят сантиметров, так что, по расчету, должны выломать круг диаметром метра четыре-пять.
      — Да, пожалуй, этак и получится, — поразмыслив, согласился Градов.
      Вспомнился наган, после стольких лет увиденный в кабинете милицейского инспектора. Градов тогда не удержался, покрутил барабан с пустыми патронниками. Потому, очевидно, он и вспомнил о нагане, что стоял сейчас в центре огромного барабана с гнездами, заполненными толом. И сработают толовые заряды не одновременно, а один за другим, как револьверные выстрелы.
      — Машинкой безопаснее, — сказал Градов, и Январев понял его без разъяснений.
      — Это точно, Павел Кириллович. Но боюсь, что после первого взрыва обвалится что-нибудь и запросто даже пересечет провод, а то и все остальные подводы. Шнуром в данном случае надежнее.
      — Я шнуром работать тоже любил, — признался Градов, и по ладоням забегали мурашки. — Ладно, — закончил он со вздохом, — полезли.
      Они выбрались на поверхность. Там ждали начальник милиции и лейтенант-пехотинец, командир взвода оцепления.
      — Старая гвардия инспектирует? — без улыбки пошутил начальник.
      Градов молча кивнул и поздоровался с ним за руку.
      — Пока ничего, — тихо, сочувственным голосом сказал начальник.
      Градов все так же молча кивнул еще раз.
      — Район оцеплен! — доложил лейтенант.
      — Добро. — Январев огляделся, подтянул ремень, засунул под него большие пальцы и отвел руки за спину, гимнастерку расправил. — Будем начинать. Сирену!
      Низко и хрипло, затем все выше и громче взвыла сирена. Все, в том числе и Градов, заспешили прочь.
      У шурфа остались Январев и сержант с мотком бикфордова шнура и жестянкой с детонаторами. Потом и они исчезли, скрылись под землей.
      Январев, сверяясь с таблицей, резал огневой шнур на куски разной длины. Желтые змейки с косыми угольно-черными срезами становились короче и короче.
      Сержант всовывал один конец шнура в свободную часть детонаторной трубки и обжимал, скрепляя их воедино.
      Внешне работа шла медленно и осторожно, но дело подвигалось быстро.
      Детонаторы с желтыми хвостами Январев сам вкладывал в гнезда зарядов. В той же последовательности, в какой нарезал шнур, от самого длинного до последнего коротыша, рассчитанного на пять минут — столько требовалось, чтобы выбраться из начиненной толом колбы и добежать до укрытия. С запасом, конечно.
      Укрытие для себя Январев выбрал под нависающей плитой в окраинной части развалин. Близко и вполне безопасно.
      — Нормально, — сказал Январев, удовлетворенный работой, и подмигнул, улыбнулся сержанту, но тотчас согнал с лица улыбку. Неуместна она сейчас, а подмигивать подчиненному и вовсе не положено.
      Первым вылез сержант. Январев тоже выбрался на поверхность, убедиться еще раз, что все в порядке, отдать последние распоряжения.
      Он забрался на сваленную утром колонну, прошел по ней, как по наклонному бревну, и огляделся вокруг.
      По часам — ночь, по небу — заря утренняя. Нежно-зеленый майский лес острова Люкки, опрокинувшись, купался в сине-розовом Волхове. По песчаным отмелям пустынных берегов бродили речные чайки. Вдали, у красных кирпичных стен очистной, ярко выделялся желтый «газик» милиции.
      «Осипов, — понял Январев и на какой-то миг засомневался в своей убежденности. — А что, если… Нет, такого не может быть. Не могли туда дети проникнуть. И вода же там, в подвалах».
      И опять лес, веселый кустарник, одинокие фигуры солдат оцепления. Ближе к домам цепь плотнее, милиционеры и солдаты через каждые двадцать, десять метров.
      На площадке перед Домом Советов густая толпа. Молчаливая, настороженная, ждущая. В открытом окне третьего этажа женщина в белой кофточке облокотилась на подоконник, смотрит сюда.
      Январев узнал ее. «Что она делает там, в горкоме партии?… Вызвали, очевидно. В школе как в армии: рядовой набедокурил, забот и неприятностей из-за него от взводного до генерала».
      Январев поднял руку до груди и помахал. Светлана Васильевна ответила. И от ее приветствия стало еще светлее вокруг, захотелось скорее разделаться с сегодняшней работой, освободиться, встретиться.
      «Скорее бы кончился трудный месяц май!»
      — Ракеты! — во всю силу легких крикнул Январев, и со всех сторон запретной зоны взлетели красные искрящиеся комья.
      Спрыгнув вниз, Январев молниеносно расстегнул и сбросил ремень с портупеей и стремительно направился к штольне. Филимонову он еще издали жестом приказал уходить в укрытие.
      Аккумуляторный фонарик Январев повесил на грудь. Светло, и руки свободны. Он придирчиво оглядел новый коробок, зажег, раз и другой, спички для проверки. Все нормально.
      Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, как на вышке перед прыжком в воду, и быстро, сноровисто, точно поджег все пороховые фитили. Со всех сторон засипели тонкие дымные струи.
     
     
     
      Глава восьмая. КОНЕЦ ТРЕТЬИХ СУТОК
     
      В двенадцати штабелях не оказалось ни одного ящика с взрывателями. Осталось переложить последний, у стены. Но на него надежды мало было, хотя Антон и бормотал изредка: «Не может такого быть…»
      Взрывателей не было. Ростику вспомнился «газик», который давно уже торчит на приколе возле кинотеатра. Машина как машина: кузов, сиденья, под капотом с жаберными щелями двигатель. И руль есть, и фары, и колеса. Недостает до полного комплекта одной-разъединственной штучки — резинового манжетика. Цена ему пятачок, а нету. И стоит-простаивает хорошая машина!
      А в жизни? Все, кажется, есть. Есть прекрасное Каспийское море, замечательный город Баку, дом, где ждут тебя на каникулы. Но нет одной трубочки, взрывателя, — и не видеть моря в этом году.
      В этом ли только? Может быть, никогда?…
      Опять всплыла запавшая в память прочитанная непонятная фраза: «Не смерть — небытие страшит».
      Что значит небытие? Когда нет тебя? Все есть, а тебя нет. Как сейчас. Там, наверху, есть город, завод, люди, а ты — в земле. Нет тебя. И не было будто.
      Был! Был и не стало. Что с бабушкой сделается, когда узнает! Сердце разорвется. Оно у нее такое больное, как у Марь Петровны было.
      Три сына бабушки, три дяди Ростика, погибли на войне. Вместо них пришли три извещения, три «похоронки». Теперь вот единственный внук, сын единственного оставшегося в живых сына, тоже уходит в небытие… Бабушка всегда предчувствовала: «Ты меня когда-нибудь в могилу сведешь, внук мой. Аллах свидетель».
      Ни в какого она бога не верит, нет его, а и был бы…
      Ростик насторожился.
      Кто— то зашаркал по цементному полу. Кто?
      Он хотел спросить, крикнуть: «Кто?» И не смог. Оперло дыхание.
      Алене все чудилось, что она не впервые здесь. Была. Давно. Во время войны, когда ее и на свете не было. Но здесь она уже была. Ее никто не замечал, а она все видела и запоминала.
      Сумрачный подвал с черными тенями вооруженных солдат, лампу из сплющенной гильзы, хмурое лицо командира саперной роты Градова. Он рассматривает немецкую карту и все время прислушивается.
      Вокруг фашисты. Не выбраться, не вырваться из блокадного кольца!
      «Не может быть, чтобы ничего не было», — твердит Градов, а выхода нет и нет. Но он — командир и должен найти выход.
      «Ораз, — зовет ординарца Градов, — дай ракетницу. И красную ракету».
      «Красных ракет нет», — отвечает Халитов О. С.
      «Почему? Не может быть такого. За такое под военный трибунал отдать мало!» — грозно говорит старший лейтенант.
      Халитов О. С. соглашается со своим командиром, но красных ракет нет. Ни одной.
      «Хорошо, — говорит тогда командир. — Заряди мое сердце».
      И начинает расстегивать полушубок на груди, чтобы вырвать сердце, как Данко из прекрасной легенды Максима Горького.
      Но тут появляются разведчики, которые могут пройти где угодно.
      Старший разведчиков отводит руки Градова от распахнутой груди.
      «Погоди, сапер, не спеши умирать. Умереть — не самое хитрое дело. Победить надо».
      И с этими словами достает из кожаного портфеля большой, как пушка, пистолет. Он такой большой, что волочится по полу, когда разведчик идет к штабелю с минами.
      Из— за широкой спины в полушубке Алена не видит, но слышит, как разведчик с шумом сдвигает тяжелый ящик. И сразу же гремят взрывы-выстрелы.
      Эхо заполняет подвал тугим громом.
      — Что это? Кто?! — почти разом закричали Антон, Ростик и Алена.
      Наверху грохотали взрывы, и все в подвале вздрагивало, как при землетрясении.
      Ребята сбились в кучу. Вместе не так было страшно.
      Вскоре все опять затихло, словно гроза пронеслась. Но солнце не выглянуло из черных туч. Казалось, стало еще темнее. И тише.
      — Что это? — дрожащим шепотом спросила Алена.
      — Это, это… — Ростик никак не мог совладать с собой.
      — Нас ищут.
      Антон думал, что он крикнул громко и радостно, на самом же деле сказал он эти слова тише Алены. Но мысль, что их ищут, пробиваются к ним на помощь, возвратила ему силы и волю.
      — Это нас ищут. Это к нам идут, — уверенно сказал Антон и потребовал зажечь последнюю свечу: — Огня! И — работать. За дело, ребята!
      И когда они опять взялись за дело, исчезли и страхи, и странные видения, и пагубное ощущение безысходности.
      Алена подсвечивала Антону и Ростику. Тени их и неподвижные тени от ящиков лежали на стене за штабелем. Вдруг Алена обратила внимание на то, что в одном месте тени обрывались по прямой. Не обрывались, а сливались с таким же черным прямоугольником.
      За последним штабелем скрывался ход в следующее помещение или выход на волю.
      Ребята лихорадочно снимали и откладывали в сторону ящики, пока не появилась возможность перелезть через последнюю преграду.
      На этот раз они ничего не взяли с собой, лишь Антон, скорее машинально, чем преднамеренно, сунул за пояс сигнальный пистолет с инициалами Ораза Халитова.
      Они торопились и шли вперед, не оглядываясь по сторонам. Да там ничего и не было заслуживающего внимания. Они шли по длинному ходу. Шли и — в какой раз! — опять уперлись в преграду.
      Антон посветил во все стороны. Неприступные железобетонные стены. Вверху и внизу — тот же серый камень.
      Спасение казалось таким близким, таким неоспоримым, что было вдвойне обидно и, как еще ни разу не было, страшно.
      — Конец… — удивленно прошептала Алена.
      — Теперь все, — тихим безразличным голосом приговоренного к смерти сказал Ростик, и плечи его сдвинулись.
      — Не хныкать!
      Антон оборвал их: ему еще мнилось, что не все потеряно, выход есть, еще чуточку — и спасены. Оборвал и сам опустился на пол, будто всю кровь из него сразу выпустили.
      Так они и сидели, молчащие, подавленные, обреченные, не способные даже на слезы.
      Антон не погасил свечу, от нее осталось меньше половины. Горячий воск стекал на пальцы и застывал, как на ледяных руках покойника.
      — Когда я вырасту, обязательно стану учительницей, — заговорила Алена доверительным голосом. И голос, и мечтания ее прозвучали настолько противоестественно, что Антон с Ростиком тревожно переглянулись: не рехнулась ли? — Как Марь Петровна и Светлана Васильевна. Только не в младших классах, а в старших. Литературу преподавать буду.
      Скажи она — арифметику или химию какую-нибудь, Антон утвердился бы в мысли, что девочка тронулась. Литература, русский язык — это для Алены.
      — А вы кем будете?
      Мало ли кем они собирались стать?…
      — Я хотел… — начал Ростик и сглотнул.
      — Не хотел, а хочу, — учительским голосом поправила Алена. — О будущем же говорим.
      «Какое будущее?!» — в сердцах чуть не крикнул Антон.
      Будущее. Конечно, о будущем думать надо. Мечтать, стремиться, добиваться! О прошлом нельзя забывать, но жить можно лишь будущим. А они носы повесили, разоружились, сдались без боя. Не они, Антон и Ростик, — Алена о будущем думает! И друзей своих из трясины безнадежности тащит. Как учитель, как командир.
      — Я строителем буду! — с вызовом сказал Антон. — А ты?
      Ростик давно все решил. Потомственный нефтяник, правнук, внук, сын нефтяника, Ростик тоже будет на заводе работать. К тому времени, когда он выучится на инженера, двадцатимиллионные АВТ придумают!
      — Ладно, — щедро пообещал Антон, — выстроим тебе двадцатимиллионку!
      — Только школу сперва окончить надо, — со значением произнесла Алена, — а мы тут сидим.
      И так это она произнесла, будто они нарочно в могиле отсиживаются.
      — Да, пора выбираться, — буднично сказал Антон и встал на ноги. Он поднял над головой огарок, посветил вокруг.
      Со всех сторон давил мрачный бетон. С потолка свешивались мертвенно-бледные лохмотья. Стены заплесневели лишь поверху.
      — Почему это так? — спросил Антон Ростика.
      Тот и сам уже обратил внимание на особое распространение грибка.
      — Сырости там больше, наверное…
      Сырость могла проникать из соседних, недавно еще залитых водой помещений, от подземных водоносных пластов, от болота, от дождей.
      Конечно, от дождя! Место здесь высокое, сухое. Болота, если и были, то в незапамятные времена, когда варяги еще в Грецию ходили. Значит, до поверхности земной рукой подать!
      Как только подать ее?
      — А это что?
      Глазастая же эта Алена!
      В дальнем верхнем углу чернело прямоугольное пятно. Антон шагнул ближе и сразу обнаружил скобы в стене. Первая торчала на уровне груди, последняя едва просматривалась в черном пятне.
      — Лестница! — исступленно закричал Антон. — Лестница!
      — Вверх! На небо! — подхватила Алена.
      Глупость, конечно: лестница в небо. Но сейчас ни Антон, ни умный Ростик, ни сама Алена не обратили внимания на дикую несуразицу — лестницу в небо.
      Лестница! Лестница есть! Есть выход! Лестницы же просто так не делают, в никуда.
      — Подсадите! — крикнул Антон и протянул Алене жалкий остаток свечи, но она прилипла к руке и так нестерпимо запекло, что Антон инстинктивно отшиб огарок.
      Последний, единственный источник света упал вниз, и Ростик, кинувшийся подсаживать Антона, наступил ногой…
      Воцарилась кромешная тьма. Так темно еще не было за все долгие часы, проведенные в подземелье. Наверное, потому, что в последние минуты своей жизни огонь был перед самыми глазами.
      Ребята обмерли. Ростик даже не оправдывался. Какие слова могут заменить живое пламя?
      — Что ты-ы наде-ы-лал? — заикала Алена.
      — Ладно, — мрачно остановил ее Антон. — Не вернешь. И не надо, может быть…
      Если бы! Сколько раз упирались в непреодолимую могильную стену. Кто знает, выведет ли железная лестница в небо. Что там наверху? Крышка люка, железобетонная плита, гора бомбового завала? Что?
      — Подсади. Ну! — прикрикнул Антон и ухватился за холодную липкую скобу.
      Первая скоба.
      Пальцы, ботинки скользят. Расстояние между скобами на дядей рассчитано.
      — Что?
      Третья скоба,
      — Что там?
      Пятая скоба.
      Антон поднимался все выше, выше. Наверняка уже выше потолка поднялся. Точно: рука не нащупала седьмую скобу, ее не было, кончилась лестница. Пальцы лихорадочно поползли по шершавой и осклизлой отвесности круглого люкового колодца.
      Антон поднял глаза и увидел… Не увидел — уловил, угадал слабый отблеск.
      — Что там?!
      — Свет! Небо!
     
      Не теряя ни секунды, Январев вскарабкался наверх и, пригнувшись по профессиональной привычке, побежал к наклонной плите.
      И тут откуда-то сверху раздался крик. Не крик — вопль, вырвавшийся, кажется, не из горла — из сердца;
      — Дети!!!
      Январев остановился так резко, что едва не упал. Он никогда не слышал таким Светланин голос, но почувствовал: это — она. И сразу посмотрел на распахнутое окно в третьем этаже.
      — Дети!… — кричала Светлана Васильевна, показывая рукой куда-то в сторону. Не куда-то — в сторону штольни.
      Январев не видел детей, не понимал, откуда они могли там появиться, но не раздумывая бросился назад.
      Из укрытия вдогонку за ним кинулся Филимонов. Подались вперед солдаты оцепления. Толпа загудела и качнулась.
      — Назад! — на бегу выкрикнул Январев. — Все назад!
      Филимонов поравнялся с ним перед самой штольней, но командир оттолкнул его и тоже крикнул:
      — Назад!…
      В последний момент Январев увидел выбравшегося наполовину из-под обломка плиты чумазого мальчишку. Он не признал, а догадался, что это Антон, сын прораба Градова.
      — Беги! — с яростью заорал Январев. Он схватил мальчишку за обе руки и выдернул, как травинку. — Беги!
      — Там!… — ошалело закричал в ответ Антон и судорожно затыкал пальцем под ноги: — Там… еще!
      — Что еще?!
      — Они! И там…
      — Беги! Взорвется!!! — совсем диким голосом заорал Январев и подтолкнул в спину мальчишку, но тот извернулся и намертво вцепился в гимнастерку.
      — Нельзя взрывать! Там мины! Целый склад!
      Январев на миг оцепенел, потом с силой оттолкнул от себя Антона и прыгнул в штольню.
      Подскочил Филимонов и силком уволок Антона от гибельного места.
      Они не отбежали и двадцати шагов, как позади глухо ударил подземный взрыв.
      — Ложись! — выдохнул Филимонов и прикрыл собою ребенка.
      Он был тяжелый, этот солдат, Антон заерзал, пытаясь высвободиться.
      — Лежи. Сейчас еще рванет!
      Но взрывов больше не последовало.
      Прошло несколько томительных минут, и сразу, будто обвал в горах, загудело, закричало, двинулось… Толпа прорвала жидкую цепь охранения, и сами солдаты, и милиционеры хлынули к месту катастрофы.
      Впереди всех бежал прораб Градов, но его оттерли, обогнали. Трудно сказать, чем бы это кончилось, многие покалечились бы на бетонных обломках с ржавыми крючьями арматуры. Но вдруг прогремел выстрел.
      Начальник милиции держал над головой пистолет.
      — Сто-о-ой!
      Все остановились. Охрана опомнилась и потеснила людей назад.
      Вскоре порядок был восстановлен. Саперы лихорадочно разбирали обвалившуюся штольню. Потом к ним присоединились рабочие.
      По указке Антона извлекли на свет Алену и Ростика. Они так и стояли втроем, никому сейчас не нужные и, казалось, забытые.
      Под грудой бетона остался в штольне старший лейтенант Январев. Он не успел разрядить один фугас, последний. Но последнюю свою боевую работу Январев выполнил до конца — и ювелирно.
      Филимонова колотило, он не мог работать и все повторял:
      — Толкнул меня: «Назад!» А сам — туда. Видно, не успел. Не все, видно, успел. Если бы все ахнули, мины бы те сдетонировали. Как пить дать. А он толкнул меня: «Назад!» А сам — туда.
      Маму Антона не остановили ни солдаты, ни милиция. Она ничего не видела от страха и горя.
      — Где он? Где?! Покажите мне его, хоть убитого! — страшным голосом причитала она. — Где? Где он?!
      — Здесь я, мама, — деревянным голосом сказал за ее спиной Антон. Он не плакал, не трясся — омертвел от пережитого.
      — Антошенька!…
      Мать бросилась к сыну, прижала к себе, исступленно обцеловала лицо, голову. Потом разрыдалась и отвесила такую затрещину, что Антон едва устоял на ногах.
      — Ирод окаянный!
      Отец, пробравшийся вслед за матерью, схватил ее за руки.
      Воспользовавшись моментом, Антон улизнул и смешался с толпой. Благополучно выбравшись из людской толчеи, хотел уже припустить подальше, но почти натолкнулся на Светлану Васильевну.
      Она сидела на камне, по-сиротски обхватив руками плечи, одинокая, потерянная. И такая она была сейчас несчастная, беззащитная, что Антон вспомнил свое обещание повиниться за все неприятности, которые причинил ей.
      — Светлана Васильевна, — хрипло сказал Антон, — извините меня…
      — Да, да-да, — механическим голосом отозвалась разнесчастная Светлана Васильевна, глядя как бы сквозь Антона.
      Неизвестно откуда появился старший лейтенант Осипов. На Антона и внимания не обратил, робко положил руку на плечо Светланы Васильевны.
      — Штольню сдавило.
      — Совсем?!
      Осипов протяжно вздохнул, выпятив губу; усы оттопорщились и запрыгали ежиком.
      — Работа не прекращается, — сказал он в утешение и ушел, так и не взглянув на Антона.
      Солдаты, милиционеры, гражданские работали с ожесточением. Подогнали бульдозеры и автокран, но им пока делать было нечего. И Антону тут нечего было делать. Зачем он только остался на свете!
      Он покосился на людей, толпившихся за линией оцепления, и подумал вдруг, что, сдетонируй подземный склад, многие из них пострадали бы. И все стекла в округе повылетели…
      Выходит, не зазря они все-таки рисковали?
      А Январев? Он не рисковал, не геройничал, выполнил служебный долг — и погиб героем. В мирное время!
      Антон же с друзьями… Где они? Антон спохватился, что бросил на произвол судьбы своих верных товарищей и родителей, потерявших от страха и переживания всякое самообладание. Материнской трепки испугался! Она же не со злости, мама…
      Ни Ростика, ни Алены уже не было. Увели. Раззвонили-раструбили телефоны новость по всему городу, от очистной до ГРЭС и завода.
      Куда— то и мать исчезла. Отец участвовал в работе, а мать исчезла. Антон даже наслаждение испытал бы сейчас от ее затрещин. И пусть бы все видели, пусть! Пусть!…
      — Ух ты, ракетница! — услыхал вдруг Антон над самой головой. Перед ним, будто тоже из-под земли вылез, стоял Барбос. — Где взял? — И он потянулся к сигнальному пистолету. Антон и забыл о нем. — Дай-ка поглядеть.
      Антон мгновенно выхватил пистолет и нацелился на Барбоса:
      — Уйди!
      И столько было отчаянной решимости в его голосе, что Барбос сразу отступил, как Антон перед ним когда-то.
      — Чего ты? И пошутить нельзя.
      — Нельзя, — отрезал Антон и, спрятав пистолет за пазуху, побежал к Волхову.
      — Все равно отберут! — крикнул вслед Барбос. — Ладненько, Осипову доложим!… — А кончил совсем по-взрослому: — С оружием не шутят. Не игрушки!
      Спустившись на береговой песок, Антон несколько минут раздумывал, потом направился к мосту, но вскоре изменил свое намерение и, стараясь быть незамеченным, юркнул в подъезд двенадцатиэтажного дома. Его уже заселяли, зайти в лифт не составляло никакого риска.
      Антон благополучно проник на чердак. Здесь его никто не видел, он же видел через бойницы все.
      В работу включились бульдозеры, мощными стальными щитами сдвигали в стороны обломки плит и колонн. Но зубастый ковш универсального трактора «Беларусь» ничего не мог поделать с бетонным крошевом завала. Сдавленную взрывом штольню раскапывали вручную, ломами и кирками.
      «Если он и живой остался, то все равно задохнется», — подумал Антон, и еще больнее стало за Январева. Такой человек погиб!…
      «Минер ошибается только один раз». Январев не ошибся.
      Ну почему так не везет в жизни? Стараешься, хочешь сделать хорошее, доброе, а все оборачивается себе и другим во вред. Сколько от него Марь Петровна натерпелась… А Светлана Васильевна?… Она с Январевым пожениться собиралась, и теперь — вроде солдатская вдова.
      Лучше умереть, чем встречаться с ней! Никогда она не простит ему своего Январева.
      А он простит себе? Лучше сейчас умереть!
     
      Антон не умер, а пристроился в теплом затишке и уснул, да так крепко, что когда встал и опять заглянул в бойницу, на развалинах перед Домом Советов было пустынно и безлюдно.
      Избегая нежелательных встреч, Антон сбежал вниз по черной лестнице. Он в мыслях не держал идти к развалинам, но потянуло туда неудержимо.
      Было, наверное, уже довольно поздно или совсем рано. На улицах ни мальчишки. И взрослых — один-два.
      Солнце присело на синий забор дальнего леса; передохнет — и опять кверху.
      Чем ближе подходил Антон к штольне, тем сильнее колотилось сердце. Все здесь неузнаваемо. Будто сработал вулкан, снес хаотические вершины; вместо них образовалась плоская чаша большого кратера. Сюда свободно могли въехать грузовики. На застывшем, словно лава, бетонном дне виднелись глубокие царапины гусеничных траков и отпечатки протекторов автомобильных скатов.
      Вход в шахту кратера был закрыт обломанной плитой. Антон обошел ее вокруг: ни щели, ни лазейки. Специально закрыли.
      Плита лежала как крышка люка, как надгробие. Антон постоял немного, скорбно наклонив голову над могилой героя, и тихо поплелся прочь от страшного и горького места.
      Странно, но есть не хотелось. Даже пить не хотелось. Просто все было безразличным. Не думалось ни о жизни, ни о смерти. Антон не собирался дольше скрываться от родных и знакомых, но домой не торопился. Шел себе по главной улице мимо домов и закрытых магазинов, без цели, без мыслей. А ноги, как это не раз случалось с ним, вели туда, куда надо было прийти.
      На поворотном круге у монумента с танком «Т-34» он срезал угол и близко прошел мимо дома, где жили Русаков и Барбос. Но Антон и не вспомнил о них. Подумал лишь почему-то: в этом доме почти все жильцы — заводчане.
      В таких домах свет зажигают раньше и гасят позже, чем в других, а многие окна плотно зашторены до полудня. Всегда определишь, кто в какую вахту работает: в первую, во вторую или отдыхают после трудовой ночи.
      Вдруг, одно за другим, вспыхнуло желтым светом множество окон, отворилась балконная дверь, выскочил мужчина в майке и восторженно закричал на всю улицу:
      — Закапало! Закапало!
      И скрылся, так же неожиданно, как появился.
      Не прошло и минуты, как из дома побежали мужчины н женщины — все торопились на дежурный автобус.
      Антон быстро пересек улицу Мира и укрылся за склоненными каменными знаменами братской могилы героев Великой Отечественной войны.
      В низкой чаше горел Вечный огонь. Было светло, на плитах с бронзовыми именами павших воинов играли отблески газового пламени.
      Антон присел на корточки напротив плиты, где последней в длинном столбце была высечена фамилия папиного ординарца, Халитова О. С.
      Сигнальный пистолет нагрелся за пазухой, и тяжесть его стала теплой и приятной. Казалось, что Ораз Халитов совсем недавно, уже после того, что произошло сегодня на бывшем поле битвы, после смерти Январева, вручил свое оружие Антону.
      Антон не заслужил такой высокой и почетной награды. Вот старшего лейтенанта Январева давно надо отметить орденом или оружием именным. Но он тоже погиб, старший лейтенант Январев. Со славой, как Халитов и его боевые товарищи. И ему почет и вечная память.
      Полагалось дать салют, но зарядить ракетницу было нечем. И хотя Антон знал, что в карманах нет даже бумажного пистончика, зашарил в брюках и куртке. Пальцы нащупали предмет, похожий на пулю. Антон вытащил кусочек мелка, посмотрел на него, вздохнул и, встав на колени перед наклонной плитой, дописал внизу еще одно имя:
      Он силился вспомнить его имя и отчество, но так и не вспомнил. Все называли старшего лейтенанта только по званию или фамилии. Наверное, и Светлана Васильевна называла его: «Январев». А может быть, коротко и ласково: «Январь, мой Январь…»
      Антон увидел Осипова, когда тот остановился в полушаге от него. Антон вздрогнул от неожиданности, хотел вскочить, бежать, но обреченно остался на месте. Осипов молча присел рядом.
      Боковым зрением Антон видел, что тот заметил приписку на священной плите. Первой мыслью было — стереть немедленно рукавом. Но все внутри восстало против этого.
      «Не сотру. Не сотру. И никому стереть не дам. Я потом краской напишу, зубилом вырублю!»
      — Дай мел, — сказал Осипов, и Антон, удивленный, повиновался.
      Осипов послюнил палец, убрал последние три буквы и опять дописал, но только две, без мягкого знака: «Январев».
      — Неважно у тебя с языком, — вздохнул Осипов и тихо попросил: — А теперь сотри!
      Антон замотал головой.
      — Сотри!
      Нижняя губа Осипова выпятилась. Лицо от этого приобрело выражение детской просительности.
      — Нет, — выдавил сквозь внезапные слезы Антон. — Он — герой.
      — Герой, — просто согласился Осипов. — Но зачем же, дорогой, хоронить героя, если он живой?
      Глаза сразу высохли, и пересохло горло.
      — Как… живой? — прохрипел Антон.
      — Контужен, но живой.
      — Так, так… штольню же сдавило!
      Люди не тотчас верят черным известиям — Антон не мог принять счастливую новость. Она была невероятной и такой сверхсчастливой, что сразу поверить в нее было трудно.
      — Сдавило. А он живой остался.
      — Но ему же дышать там нечем было! — все упрямился Антон.
      — Там — не было. Пролом образовался, и Январев в подвал спустился, где вы сидели раньше… Кстати, зайдите в отделение, вещи заберите.
      Антон все стоял на коленях, но уже не оспаривал инспектора милиции, смотрел на него обалдевшими глазами.
      — Так что жив и здоров наш герой Январев! — продекламировал Осипов. От радости, наверное, стихами заговорил.
      Антона прямо-таки подбросило. Осипов успел схватить его за куртку:
      — Куда?
      — К Светлане Васильевне!…
      — Знает уже, — успокоил Осипов и напомнил: — Вытирай.
      Но и теперь жалко было…
      — Почему им памятники только после смерти строят? — подумал Антон вслух.
      — Необязательно. Дважды Героям Советского Союза при жизни устанавливают.
      — Дважды… — протянул Антон. — А если он после второго раза не выживет?
      Осипов склонил набок голову и пристально заглянул Антону в глаза:
      — Опять что-нибудь?…
      — Нет! Нет! — горячо и честно запротестовал Антон. В это мгновение он искренне думал, что уже никогда, никогда-никогда никому в жизни не причинит неприятностей и горя!
      — Надеюсь, — сказал Осипов, подавая руку. И еще раз со значением повторил: — Надеюсь!
      Но вдруг отнял руку и прижал к щеке. Черные глаза сощурились от боли.
      — Зуб? — сочувственно спросил Антон. Инспектор милиции плавно закивал. — К доктору надо. Аленина мама знаете какой мастер? Высший класс! А бормашина у нее — двести тысяч оборотов в минуту. Турбинка! Ни капельки не больно!
      — Да? — с мучительным сомнением переспросил старший лейтенант.
      — Точно!
      Вот, собственно, и вся страшная история, которая приключилась в новом городе Ириши. Если автор и не ставит последнюю точку, то вовсе не для того, чтобы мораль читать. По-моему, и так все понятно.
      Просто и вам и мне интересно будет узнать, чем закончились испытания мощной нефтеперерабатывающей установки и что сталось с найденным в подземелье сигнальным пистолетом Ораза Халитова.
     
     
     
      Глава девятая ФАКЕЛ
     
      Казалось, собрался весь завод, весь город. Люди стояли напротив новой нефтеперерабатывающей установки, с трепетным нетерпением ждали первых капель бензина, первого продукта АВТ. Ждали, как ждут родители первого шага ребенка, как ждет крестьянин первых всходов на хлебном поле.
      Ждали первого продукта не только на Иришском заводе.
      Уже плавно съезжают с непрерывного конвейера автомобили и тракторы, спускают со стапелей корабли, выкатывают на взлетные полосы вертолеты и самолеты.
      Строители-дорожники уже готовят полотно под асфальт и ждут не дождутся горячих битумовозов, пахнущих жареными семечками.
      Ждут продуктов из нефти на фабрике красителей, ждут на биохимических заводах, где выращивают белок для птиц и скота, чтоб росли быстрее.
      Ждут продуктов из нефти на косметических фабриках и там, где делают лекарства.
      Ждут свое топливо космические ракеты.
      Скромно помигивая голубым фонариком, подъехал милицейский «газик». Из него проворно выскочил старший лейтенант с восточными усиками, затем, не сразу, высунулась взлохмаченная мальчишеская голова.
      — Вылезай, приехали, — подбодрил Осипов, но Антон еще помедлил. Домой идти он отказался наотрез: к чему лишние неприятности!… И нет ничего хуже маминых слез.
      С отцом заявиться — дело другое. Сдерживающая сила. И защита. А отец, как сам Осипов проговорился, на завод умчался. В новой АВТ и его труд есть.
      — Без отца не пойду, — упрямо сказал Антон.
      Осипов оттопорщил ежиком усы, покачал головой, подумал немного и принял решение:
      — Еще раз твоя взяла. Но — в последний! Поехали к отцу. Только ты голодный как волк, а?
      Удивительная сила в человеческом слове! Иной раз и глаза видят, и руки держат, а — никакого впечатления! Стоит же нужные слова произнести — все преображается.
      Антон не ощущал или забыл о голоде и жажде, но едва услыхал «голодный как волк», и гортань ссохлась мгновенно, и живот до самого позвоночника подвело.
      — Заедем домой, накормит тебя мама — и поедем.
      — Без отца не пойду.
      «Уступи», — шепнул сирели Армен. И Осипов сдался, в последний не в последний раз, но сдался.
      — В отделение, — приказал шоферу.
      Они пришли в тесную комнатушку. Пока хозяин выставлял из ящиков письменного стола термос и бутерброды, Антон горящими глазами осмотрел всю военную коллекцию.
      — А это видел? — похваляясь, сказал Осипов и положил перед Антоном наган с инициалами «О. X.». — Знаешь, что это и кому принадлежит?
      Антон молча кивнул и вытащил из-за пазухи драгоценный трофей. Появлению сигнального пистолета Осипов не удивился, но резьба на рукоятке остро заинтересовала его.
      — Так это же… — воскликнул он и приставил рукоятки нагана и ракетницы одна к другой.
      — Точно, дядя Армен. — Антон шмыгнул носом: так нестерпимо пахло вкусным и сытным, слюнки потекли.
      — Теперь твое дело в полном ажуре, — говорил Осипов, уплетая колбасу с хлебом с не меньшим усердием, чем Антон. — Представляешь, как отец обрадуется?
      В особенную отцовскую радость Антон не очень верил, но рот так плотно набит ветчинно-рубленой — языком не шевельнуть.
      — Точно, — ответил за него Осипов, разливая по стаканам крепчайший чай.
      Вначале казалось, что еды на пятерых, но и вдвоем управились быстро. Осипов задвигал ящиками письменного стола, в сейф зачем-то голову сунул. Нигде ни крошки. И термос опорожнился.
      — Н-да-а… — разочарованно протянул Осипов.
      Антону меньше нужно, да и досталось ему больше. Не по-честному разделил еду Осипов. Наверное, отвлекаясь от голодных мыслей, он и спросил гостя:
      — Куда на лето собираешься?
      У Антона ни бабушек, ни дедушек, не то что у Ростика…
      — А ребята где? — запоздало вспомнил Антон. — Ростик, Алена?
     
      По всем литературным правилам, для счастливого конца полагается немедленно собрать всех героев. Но посудите сами, могу ли я это сделать? Который час? Не глядите в окно. Небо в белые ночи обманчиво, до утра без электричества читать можно.
      Сейчас в Иришах три часа пятнадцать с половиной минут после полуночи. Алена и Ростик давно спят, а мама Ростика собирает сына в дорогу.
      Слово у отца Ростика железно. Как сказал, так и будет. Завтра же, точнее, сегодня уже Ростика отвезут на аэродром и отправят в Баку, к бабушке. «На все лето!» — приказал отец.
     
      — А ты бывал на море? — спросил Осипов. — У меня в августе отпуск. Поехали вместе, а? Ты когда-нибудь пробовал форель на вертеле? По-армянски — ишхан хоровац. Не еда — чудо! От одного вида и запаха сыт! А полить гранатовым соком, а?…
      Антон заморгал выгоревшими ресницами.
      — Гранатным?!
      Осипов засмеялся:
      — Гранаты — фрукты такие, южные. Попробуешь!… — И опять размечтался о любимых кушаньях: — Форель поливают гранатовым соком, а на гарнир — зелень.
      «Зелень — обязательно! — подтвердил сирели Армен, включившись в аппетитный разговор. — Укроп, перец… Кинза!»
      — А бастурму ел? Шашлык по-армянски, из маринованного мяса.
      «Вах! — причмокнул сирели Армен. — С баклажанами, луком… И кинза!»
      — А толма?
      — Мясной фарш в виноградном листе, колбаской! — Сирели Армен перестал скрываться и, позабыв об Антоне, предался с Осиповым вкусным воспоминаниям и мечтам.
      — Сейчас бы полную тарелку хаша!
      — Хаш долго варить, пять-шесть часов. И перед этим столько же говяжьи ножки и рубец промывать в холодной воде.
      — Да, хаш — долго. Я бы и от грибного супа с рисом не отказался.
      — Сунки апур, вах!
      — А воспи апур, с чечевицей, а?
      — Божественно! И на второе, — прямо-таки простонал сирели, — на второе — нров плав!
      — Да-а… Ничего не знаю вкуснее, чем плов с гранатами!
      Антон слушал сквозь дрему. Он был сыт, и никакие супы и пловы не волновали. Даже гранаты. Не только красные сочные плоды, наполненные, как шрапнелью, рубиновыми зернами, но и настоящие, с толовой начинкой. И снаряды, и мины…
      — Из мин в Армении ничего не готовят? — пробормотал Антон.
      Осипов засмеялся где-то далеко-далеко. И вдруг затряс плечо:
      — Поехали!
      С полным желудком ехать было куда веселее!
      «Газик» поднялся на путепровод. За лесом открылась заводская даль и дымящие трубы ГРЭС.
      На бледно-сиреневом небе оранжевым пламенем трепыхал факел.
      — Скоро второй зажгут, — сказал шофер.
      Ростик давно говорил об этом, со слов отца. Одна газосброска не справится, новая АВТ в три раза мощнее первой.
      В машине Антон опять задремал и не заметил, когда въехали на территорию завода, когда подкатили к АВТ.
      — Вылезай!
      Антон угрелся на кожаном сиденье и не сразу покинул уютную кабину. Выбираясь, ощутил под грудью тяжелый пакет. Осипов дал оружейное масло и ветошь, вдвоем они полностью разобрали пистолет, вычистили его, смазали и собрали опять. Как новенький стал. Дорогой подарок отцу будет, наверное.
      Найти отца в огромной толпе было не просто. Он сам нашелся, первым углядел Осипова: милицейская форма издали видна.
      — Вот, — законно гордясь, сказал Осипов, — как обещано. Живой и невредимый! Да еще с ценным подарком.
      Отец не бросился обнимать-целовать своего сыночка, но долго рассматривал его страдальчески-счастливыми глазами. Будто Антон с другого света вернулся!
      Слова о подарке или не дошли до сознания Павла Кирилловича, или он понял их, как сказанные об Антоне.
      — Что же ты с нами делаешь? — заговорил, наконец, Градов. — Когда ты, наконец, взрослым станешь?
      — Станет! — заступился Осипов, а какой-то рабочий со смешком добавил:
      — Только тебе, Кириллыч, от этого легче не будет!
      И опять Осипов защитил Антона:
      — Ничего, при всем при том он у нас герой!
      — Герой… — закивал Градов и, отвернувшись, долго высматривал что-то среди сверкающих, как баллистические ракеты, колонн установки.
      — Я не пошутил, — напомнил Осипов. — Сын к вам с ценным подарком.
      Градов насторожился:
      — Еще что-нибудь случилось?
      Но Антон уже вытащил из-под куртки бумажный пакет.
      — Это, — тихо произнес Антон, — я там нашел. — И тотчас поправился: — Мы нашли, втроем.
      Отец разворачивал пакет с такими предосторожностями, словно там была прыгающая мина-лягушка. Развернул, увидел ракетницу, удивился странному подарку, но, когда разглядел глубокие вырезы на рукоятке…
      «Даже ради только этого счастливого мига стоило долбить землю, голодать, мерзнуть, мокнуть, задыхаться в смрадном подвале, рисковать жизнью!…» — подумал Антон.
      — Пошел! — закричало сразу несколько голосов. — По-ше-е-ел!
      Из операторной выскочил человек в спецовке и скрылся среди колонн. Он быстро возвратился, победно держа над головой сверкающую хрусталем пузатую колбочку.
      — Ура!… Ур-ра!… — закричали все вокруг.
      И все пожимали друг другу руки, поздравляли, как будто одновременно появились на свет и сейчас праздновали всеобщий день рождения.
      Старший оператор Арсланов передал колбочку с самым первым продуктом девушке-лаборантке.
      От АВТ до центральной заводской лаборатории десять минут пешком, однако лаборантку усадили в директорскую «Волгу» и, как иностранного президента, торжественно повезли по заводской бетонке. Недоставало лишь мотоциклетного эскорта для полного сходства.
      Никто не расходился, ждали результатов анализа.
      К директору протиснулся начальник установки. О чем они говорили, не было слышно. И разговаривали они совсем недолго.
      — Есть кто из газоспасателей? — спросил директор.
      — Есть! — отозвался рабочий, который называл Градова «Кириллыч».
      — Зажечь факел!
      — Есть, товарищ директор! — по-военному отчеканил рабочий. И, в свою очередь, позвал, но совсем не по-военному: — Тарас! Романенко! Бегом за ракетницей!
      Градов взял рабочего за плечо и повернул к себе.
      — Что, Кириллыч?
      — Возьми этот, — сказал отец, протягивая ракетницу Ораза Халитова. — Проверенный. В боях.
      Рабочий— газоспасатель бережно принял пистолет, осмотрел его со всех сторон, откинул ствол, заглянул в широкий канал.
      — Полный порядок, — вставил Осипов, — лично проверял. С разборкой-сборкой.
      — Спасибо. Спасибо, — тихо ответил рабочий и хотел уйти, но задержался: — Откуда он у тебя, Павел Кириллович? Это же реликвия для музея.
      Градов подтолкнул вперед Антона:
      — Сын отыскал под землей.
      Двадцать четыре раза в эти сутки давал Антон слово больше никогда и ничего не вытворять, но как было удержаться сейчас от такого соблазна! Такой случай бывает один раз в жизни.
      — Можно мне с вами?
      В конце концов, имел же он право хотя бы посмотреть вблизи, как выстрелят из добытой такими лишениями и трудностями ракетницы! И не только он. Эх, нет ребят. Где-то они сейчас?…
      — Вообще не полагается, — отказал, но не совсем уверенно рабочий и вопросительно взглянул на Градова, потом на старшего лейтенанта милиции.
      Осипову, наверное, самому хотелось посмотреть, как воспламеняют новый факел…
      Взяли в машину и отца Антона.
      Ехать было совсем недалеко, с километр, а то и ближе.
      На невспаханном поле, освещенном факелом старой и пока единственной «газосброски», высилась вторая труба, черная, стальная, укрепленная растяжками, как корабельная мачта.
      Остановились поодаль от нее; все вышли из машины. Тарас Романенко наклонился к Антону и хотел что-то сказать, но заговорил начальник.
      — Раньше факел поджигали вручную. Мастаки были, с первой попытки поджигали. Да и сам я лихо метал. Обернешь промасленной паклей камень или гайку потяжелее, подожжешь — и-и-и! — Рабочий замахнулся пистолетом, будто гранатой. — Теперь вот техника военная срабатывает…
      Он плотно вогнал бумажный, с латунным поддоном патрон в ствол, поставил его на место, шагнул вперед, но вдруг вернулся и протянул, рукояткой, пистолет Градову:
      — Давай ты, Кириллыч. Как защитник земли этой, как первый прораб наш.
      И Павел Кириллович Градов не стал ни отказываться, ни прикидываться скромником, взял ракетницу, вскинул привычным, не забытым до сих пор движением руки — и выстрелил.
      Красный сноп пламени рванулся ввысь. Через мгновение на срезе и над трубой ярко вспыхнуло сине-оранжевое пламя. Большое, как облако, оно тотчас сжалось, уменьшилось и ровно заполыхало обыкновенным факелом нефтеперерабатывающего завода. Вокруг стало еще светлее, и совсем сделалось радостно и празднично, когда ракета в вышине расщепилась пятью красными звездами.
     
      Вот теперь уже окончательно всё.