DjVu

      Первое знакомство
     
     
      От железнодорожной станции до деревни добирались на колхозном грузовике. Шёл хлёсткий дождь. В небе погромыхивало. Мать сидела с шофёром в кабине. Санька вместе с отцом ехал в кузове под брезентом. Когда машину подбрасывало на ухабах, отец ворчал что-то нелестное по поводу здешних дорог. А сын молчал. Он всё ещё чувствовал себя глубоко несчастным и держался так, будто ему нет никакого дела ни до дороги, ни до лесов и сёл, мимо которых проезжала машина.
      Наконец грузовик остановился. Отец приоткрыл брезент, но светлее не стало: дождь и тёмные грозовые облака превратили сумерки в ночь.
      —  Здоро?во, агроном!  — прозвучал чей-то басовитый начальственный голос.  — С приездом!
      —  Здравствуйте!  — ответил отец.
      Потом кто-то большой, по-медвежьи неуклюжий, в широком дождевике с капюшоном на голове вырос над бортом грузовика, сгрёб Саньку в охапку и, прикрыв полой от дождя, внёс в дом.
      С тоской оглядел мальчишка комнату. Керосиновая лампа, подвешенная над столом, сразила его окончательно. «И телека нету!  — горестно подумал он.  — И приёмник не включишь!»
      Отошёл Санька в тёмный угол, присел на влажный, только что принесённый из машины тюк, прислонил голову к стене и неожиданно для себя заснул. Он не слышал, как втаскивали остальные вещи, как мать с отцом перенесли его на матрац, временно положенный прямо на пол.
      —  Умаялся вояка!  — произнёс отец.
      —  Ещё бы!  — ответила мать.  — С пяти утра трясёмся: то в поезде, то в машине!
      —  Молчал всю дорогу. Дулся…
      —  Привыкнет!  — уверенно сказала мать.
      Санька родился в городе. Его отец, Семён Крыльев, тоже был городским человеком. А мать выросла в деревне.
      После службы в армии Семён Крыльев устроился на работу в городской цветочный комбинат. Осенью послали его вместе с группой молодёжи в пригородный колхоз на уборку овощей. Днём Семён грузил тяжёлые ящики с картошкой, а вечером ходил в клуб на танцы.
      Там и встретил он молодую доярку Дашу Гусеву. К зиме они сыграли свадьбу, и Дарья, теперь уже Крыльева, перебралась в город.
      Родился и подрос Санька. Отец по-прежнему работал на цветочном комбинате, а мать была домохозяйкой. Она так и не привыкла к городу. И не без её участия решил Семён поступить на вечернее отделение сельскохозяйственного института.
      Всё это было уже позади. Вместе с дипломом агронома Семён получил направление в самый глухой уголок области. Жена не скрывала радости и с удовольствием готовилась к отъезду из города. Она знала, что в любом колхозе для неё найдётся дело.
      Зато Санька поднял настоящий бунт. Когда соединёнными усилиями отца и матери восстание было подавлено, мальчишка обиделся на родителей, ходил злой и насупленный, а в день отъезда не сказал ни слова.
     
      Заснул Санька на новом месте обиженный и огорчённый, а когда проснулся, в нём тотчас же пробудилось ничем не истребимое мальчишеское любопытство. Он приоткрыл один глаз и, вместо вчерашней горечи, почувствовал себя так, будто его ожидало что-то интересное, неизведанное.
      Было светло. В доме стояла незнакомая горожанину особая тишина. На полу рядом с матрацем лежала записка: «Еда на столе. Ешь. Нас не жди — мы пошли в правление. Мама».
      Санька прочитал записку, но сразу же забыл о ней. Быстро обежав две комнаты и кухню недавно срубленного дома, наполненного пьянящим запахом сосновой смолы, он выскочил на крыльцо. Его встретил тихий, тёплый ветерок. Из-за леса доносилось неторопливое урчанье тракторов. В деревне не было видно ни души. Колхозники, составлявшие одну из бригад большой сельхозартели «Новый путь», давно ушли на работу.
      Мальчишка огляделся. Вдоль дороги стояли дома, похожие друг на друга: слева — семь, справа — восемь. Кое-где за огородами чернели однооконные крохотные избёнки — бани. Неподвижно и гордо высились над колодцами «журавли». Деревня была обнесена изгородью в три жерди. Улицу с обоих концов замыкали ворота, соединённые с изгородью проволочными кольцами. Густой зелёный лес подковой, с трёх сторон, обступал деревню. Направо за воротами виднелись поля.
      «Как же она называется?  — подумал о деревне Санька и припомнил: — Усачи!»
      —  У-са-чи!  — повторил он.  — Выдумают же названьице!
      В голосе прозвучала ирония, но в душе он уже не испытывал прежней горечи ни от названия, ни от самой деревни. Слишком доброе было утро, чтобы чувствовать хотя бы маленькое недовольство.
      Ступил Санька босыми ногами на мягкую дорожную пыль и бодро зашагал к околице — туда, где виднелись поля и луга. Он не стал открывать ворота, влез на изгородь и спрыгнул на траву.
      Высоко над головой висели жаворонки. Жужжали пчёлы. Пестрели цветы. Зелёными брызгами во все стороны разлетались кузнечики. Санька погонялся за ними, постоял, запрокинув к небу голову, охваченный беспричинной радостью, перекувырнулся раз-другой и оказался у давно заброшенной заросшей силосной ямы.
      Она была наполнена дождевой водой. Мальчишка присел на краю и осторожно опустил ноги в яму. Вода показалась ему очень тёплой. Он удивился и пригнулся, чтобы достать до неё рукой. В эту минуту кто-то схватил его за шиворот и щёлкнул пальцем по затылку.
      —  Ты чего тут шаришь?  — раздалось над самым ухом.
      Санька стремительно вскочил на ноги. Перед ним стоял мальчишка. Круглая стриженая голова с толстыми, будто надутыми щеками, покатые плечи, чуть кривые ноги придавали ему сходство с самоваром. Оно усиливалось ещё и тем, что забавный паренёк стоял подбоченясь, выкатив грудь колесом. Но как он ни старался придать себе воинственный вид, от его фигуры веяло миром и добродушием.
      Сначала Санька сердито сжал кулаки, но, разглядев паренька, решил, что тот не из драчунов. И всё же боязнь показаться трусом заставила Саньку шагнуть вперёд. Презрительно оттопырив губы, он спросил для приличия:
      —  Что? Давно не били?
      Паренёк не успел ответить. Из деревни долетел приглушённый топот. Вздымая пыль, по улице неудержимым галопом неслась лошадь. Из-за домов наперерез бодро выскочил старик. Он кричал что-то, размахивая руками. Лошадь шарахнулась от него и продолжала мчаться к воротам.
      До ворот осталось метров десять, но лошадь, свернув с дороги, метнулась к забору, за которым была силосная яма.
      —  Взбесилась!  — крикнул Санька и бросился бежать.
      А лошадь на всём скаку перемахнула через изгородь и помчалась прямо на мальчишек.
      Санька в страхе зажмурился, втянул голову в плечи. Он не видел, как лошадь пробежала мимо и стремглав ринулась в яму. Над ней поднялась туча цветастых брызг. Одни упали вниз, а другие точно повисли в воздухе и закружились над водой. Крупная капелька с сердитым жужжанием долетела до Саньки. Он почувствовал жгучую боль, судорожно схватился за щёку и открыл глаза.
     
      Из воды торчала только голова лошади. Уши были прижаты. Нежные ноздри дрожали мелко и жалобно. Глаза чуть виднелись из-под распухших век. Пчёлы тучей летали над лошадиной головой.
      Паренёк, прикрыв руками лицо, бегал вокруг ямы, не зная, как помочь попавшему в беду коню.
      Подоспел старик.
      —  Тпру, Соколик! Тпру!  — крикнул он и ловко прыгнул на покрытую водой лошадиную спину. Сдёрнув с себя фуфайку, старик обмотал голову коня.
      Ещё одна пчела жиганула Саньку. Он присел и громко хлопнул по шее ладонью.
      —  Не бей!  — крикнул старик.  — Колхозные…
      —  Да! Не бей!  — огрызнулся Санька.  — Вам хорошо! Деревенских не кусают, наверно!
      Щека у него покраснела и стала припухать, шею жгло, как огнём.
      —  А ты не торчи тут без толку. Не маши руками, как мельница,  — ответил старик.  — Пчёлы этого не любят… Вовка!  — обратился он к пареньку.  — Слетай за ребятами! Да лопату прихвати. Соколика выручать надо! Сам отсюда не выберется.
      —  Я враз, дедушка Евсей! Ребята в штабе!
      Кривые ноги Вовки переметнулись через изгородь и замелькали по обочине дороги.
      Рой пчёл редел. Постепенно успокаиваясь, они летали вокруг пасечника, но не жалили его и одна за другой покидали поле боя.
      —  Набедокурил, проходимец!  — ласково приговаривал старик, поглаживая Соколика.  — Покупаешься, дуралей, до вечера — запомнишь, как пчёл дразнить!
      Конь виновато шевелил ушами, как будто понимал, что его ругают. Старик упёрся рукой о край ямы и, оттолкнувшись от лошадиного крупа, выскочил наверх.
      —  Дедушка, а почему они набросились на него?  — спросил Санька.
      —  Почему?  — переспросил дед.  — Дом свой охраняли — вот почему. На пасеке травка погуще. Она, поди, и приманила Соколика. Я-то отлучился. А изгородь старая — с прорехами. Он и пришагал в гости к пчёлам. А те духу лошадиного не терпят… Хорошо, догадался в воду кинуться, а то бы зажалили вконец… Животина всегда понимает, в чём спасенье… А тебя как звать-то?
      Санька ответил. Его голос прозвучал глухо, в нос. Распухшая щека мешала открывать рот, один глаз заплыл, но другой глядел бойко и задорно.
      —  Ты земельки приложи — полегчает,  — посоветовал старик и усмехнулся в бороду.  — Они, чертяки, знают, кого жалить,  — не любят чужих людей, особенно — дачников.
      —  Да никакой я не дачник!  — выпалил Санька.
      Дед удивлённо приподнял лохматые брови, хотел ещё спросить что-то, но к яме подбежали мальчишки. Четверым было, как и Саньке, лет двенадцать — тринадцать; остальным что-нибудь около десяти.
      На Саньку никто не обратил внимания. Мальчишки держались так, будто его и не было. Только Вовка, увидев распухшее Санькино лицо, спросил:
      —  Больно?
      —  Ерунда!  — беспечно ответил Санька.
      —  Вот что, гренадеры!  — сказал старик.  — Нужна уздечка, верёвка и толстые доски! Распорядись-ка, Мишук! А я пока спуск вырою.
      —  Вовка — за уздечкой и верёвками! Сёма Лапочкин и остальные за мной — за досками! Пошли! Бегом!  — скомандовал черноволосый красивый мальчишка с серьёзным лицом.
      —  Айда с нами!  — предложил Вовка.
      Санька раздумывал недолго. Отбросив горсть земли, которую прижимал к щеке, он побежал за ребятами.
      —  Не забудьте топор и гвозди!  — крикнул вслед старик.
      —  Не забудем!  — ответил Мишук.
      Когда мальчишки вернулись с досками, верёвками, уздечкой и топором, дед Евсей заканчивал рыть канаву. Она, прорезав край ямы, круто спускалась к самой воде.
      Санька выполнял все приказания Мишука. Это получилось как-то незаметно, само собой. Мальчишки безоговорочно слушались своего вожака. Подчинился ему и Санька, не успев подумать, на каком основании Мишук вдруг стал им командовать. Было не до раздумий. Ребята соединили доски поперечными перекладинами — получилось что-то вроде узкого трапа. Старик спустил его в канаву и стал толкать в воду, пока один конец не упёрся в дно ямы.
      Соколик нащупал копытом шаткую опору.
      —  Тпру! Рано!  — одёрнул нетерпеливого коня пасечник.
      Соколика взнуздали, продёрнули под брюхо верёвку.
      —  Давай!  — сказал дед Евсей и взялся за уздечку.
      Мальчишки потянули с двух сторон за верёвки, чтобы лошадь, ступив на доски не потеряла равновесия. Пасечник причмокнул губами Соколик взгромоздился на трап и под громкие крики ребят сделал отчаянный рывок. Обдав всех водой, конь выскочил наверх.
      Дед Евсей повёл Соколика к лесу, а ребята сполоснули испачканные глиной руки и лица и присели на траву. Санька почувствовал, что все восемь пар любопытных глаз уставились на него. «Сейчас начнут расспрашивать!  — подумал он.  — Кто, да откуда, да зачем явился в Усачи!»
      Но мальчишки не торопились расспрашивать Саньку. Они дружелюбно пересмеивались, поглядывая на его опухшее лицо.
      —  В городе-то небось пчёл нету,  — ни к кому не обращаясь, сказал Вовка.
      —  Откуда же им там быть!  — подтвердил Санька.
      —  Теперь будешь их знать!  — добавил Мишук.  — Ты ещё терпеливый… Другой бы завыл на всю деревню. Городские они все такие: чуть что — в слёзы. Был у нас тут один дачник, к тётке приезжал…
      —  Да какой я дачник!  — вспылил Санька.
      —  Эй! Усачи!  — крикнул кто-то от дороги.
      Мальчишки разом повернули головы. По траве к яме шли трое ребят из соседней деревни Обречье, которую в шутку называли колхозной столицей,  — там размещалось правление сельхозартели.
      —  Говорят, к вам новый агроном приехал с сыном?  — спросил один из обреченцев.  — Этот, что ли?  — Не слишком чистый указательный палец нацелился в Саньку.  — Ну и чучело!
      Все трое, увидев оплывшее Санькино лицо, захохотали.
      —  Так ты насовсем приехал?  — удивлённо спросил Мишук.  — И зимой жить с нами будешь?
      —  А куда ему деваться!  — продолжал мальчишка из Обречья.  — Отец-то все цветы в городе потравил! Выгнали!
      —  Что-о-о?
      Саньку подбросило, точно пружиной. А через секунду босые ноги обреченца, получившего увесистый удар, мелькнули в воздухе, и он шлёпнулся в траву. Но тут же упал и Санька — двое другие ребят свалили его и придавили к земле.
      Замелькали кулаки. Всё произошло так быстро, что усачи растерялись и несколько мгновений молча смотрели на потасовку.
     
      Первым очнулся Мишук. Он выкрикнул только одно слово:
      —  Сёма!
      Сёма Лапочкин, медлительный и грузный, не торопясь пошёл к дерущимся. Он был местной знаменитостью. В школьном медпункте в Обречье имелся силомер. И не только мальчишкам, но и не всякому взрослому удавалось довести стрелку силомера до той цифры, до которой плавно доходила она под пальцами Сёмы.
      Когда Сёма подошёл к мальчишкам, потасовка приостановилась. Обреченцы, не выпуская из рук яростно сопротивлявшегося Саньку, выжидательно посмотрели на Лапочкина. Они не знали, на чью сторону он встанет. Сёма сам ещё колебался и вопросительно взглянул на Мишука.
      —  Чего смотришь!  — крикнул тот.  — Он теперь наш — усач! Гони обреченских!
      Сёма выставил вперёд свои сильные руки, но работы для них не нашлось. Мальчишки оставили Саньку и отбежали к дороге. Оттуда посыпались насмешливые, оскорбительные слова. Досталось всем. Вовку обозвали ржавым самоваром. Мишука — чёрным попугаем, Сёму — безголовым бульдозером. Но самое обидное выкрикнул напоследок тот обреченский парень, из-за которого произошла драка.
      —  Усачи-трепачи! Бить своих ловкачи!  — гнусаво пропел он и добавил: — Вроде Димки-гармониста!..
      Санька не понял намёка. А обреченцы вдруг припустились наутёк. Они знали, что за такие слова их могут поколотить по-настоящему…
      Домой Санька вернулся неузнаваемым. Рубашка была разорвана. Брюки измазаны в глине. Болела шея, ныла спина. По перекошенному одутловатому лицу разошлись красные и фиолетовые круги.
      —  Ого-о!
      Этим восклицанием встретил сына отец.
      —  Кто же тебя так обработал?
      —  Пчёлы!  — буркнул Санька.
      —  А-а! Это ещё терпимо… Даша! Поди сюда.
      Мать ахнула, но, узнав, что сына ужалили пчёлы, успокоилась.
      —  Ничего!  — сказала она.  — Это даже хорошо! Теперь пчелиным ядом лечатся — к врачам специально ходят. А тут, пожалуйста, без всяких хлопот… Хоть каждый день.
      —  Спасибо!  — проворчал Санька.  — Я не больной…
      После обеда родители принялись развязывать тюки, мешки и узлы. Дом стал постепенно принимать жилой вид. Санька попытался было играть прежнюю роль обиженного, разочарованного человека. Но актёр он был неважный и потому не смог скрыть своей заинтересованности. А когда отец сказал, что Санькина спальня летом будет на чердаке, он даже захлопал от радости в ладоши. Иметь отдельную, пусть даже чердачную комнату — об этом в двенадцать лет и не мечтают!
      Санька быстро перебрал в уме все преимущества будущей спальни. Чердак — это уже что-то необычное. Туда можно попасть только снаружи — по приставной стремянке. Когда он уйдёт из дома, когда вернётся назад,  — никто и знать не будет!
      Оживившись, Санька стал помогать родителям распаковывать вещи.
      Отец приметил, что настроение сына изменилось к лучшему.
      —  Обнюхался уже?  — шутливо спросил он.  — И дружков, наверно, завёл? А дулся!..
      —  Всё равно, как вырасту, в тот же день уеду!  — упрямо ответил Санька.
      Он ещё твёрдо верил в это.
     
     
      Знакомство продолжается
     
     
      Из маленькой баньки, которая стояла в огороде Ивана Прокофьевича — секретаря колхозной парторганизации, вышла ватага ребят. Миновав грядки, они направились на деревенскую улицу.
      Они шли как всегда — двумя четвёрками: впереди старшие мальчишки, сзади — младшие. Всеми усачами командовал Мишук Клевцов, а у младшей четвёрки имелся ещё и свой, командир — Геня Соков. Ребята учились в одной школе, но в разных классах. Все были пионерами. На лето они объединялись в одно звено, а звеньевым вот уже третий год подряд выбирали Мишука. Его любили и уважали, хотя многим мальчишкам он казался излишне рассудительным и серьёзным. На сборах и собраниях Клевцов вдруг начинал говорить чужим, казённым языком. За это Мишука иногда называли попугаем. Но зато никто лучше Клевцова не мог организовать любое дело. Он хорошо знал мальчишек, умел подойти к каждому, и если давал поручение, то был уверен, что оно придётся по душе исполнителю.
      Летом звено работало в колхозе. Мишук вместе с бригадирами получал в правлении задание и каждое утро приходил с ребятами на работу.
      Сегодня усачи должны были окопать яблони в саду. По дороге они завернули во двор нового агронома.
      Санька встретил их радостным возгласом:
      —  Здоро?во! Залезайте ко мне!
      Он сидел на верхней перекладине высокой лестницы, приставленной к стене дома. В руке был карандаш. На уровне Санькиной головы чернело квадратное отверстие — вход в его спальню.
      —  Залезайте!  — повторил он и весело юркнул на чердак.
      Ребята по очереди забрались наверх и разместились кто на кровати, кто на бревенчатом полу.
      —  Ну, как дела?  — по-взрослому спросил Мишук. Санька скорчил пренебрежительную гримасу.
      —  Какие здесь дела? Вот в городе я бы с утра…
      Санька так и не сказал, что бы он сделал с утра в городе. Он только присвистнул, дав понять, что словами это выразить невозможно.
      —  После пчёл-то болит?  — заботливо поинтересовался Вовка.
      —  А-а! Чепуха!  — отозвался Санька.  — Пройдёт!
      —  А что это у тебя за план?  — спросил Гриша Лещук, указав на большой лист бумаги, лежавший на столе.
      —  Карта окрестностей!  — важно ответил Санька.
      Ребята окружили стол и стали рассматривать чертёж. Они узнали свою деревню — пятнадцать домов-квадратиков, раскиданных вдоль дороги и окружённых изгородью. За околицей виднелось голубое пятнышко — силосная яма с водой. Санька охотно давал пояснения.
      —  Я считаю,  — веско сказал он,  — уж раз где живёшь — эту местность надо знать как свои пять пальцев: где что растёт, где родник бьёт, а где озеро или река. Я в городе знал всё, даже что под землёй находится!
      В голубых глазах Гриши Лещука загорелась искорка.
      —  Под землёй?  — переспросил он.  — И что там?
      —  Как что?  — удивился Санька.  — Где труба с газом, а где электрический кабель или телефонный. У вас тут этого ничего нет!
      —  Ну-у!  — разочарованно протянул Гриша.  — Я-то думал!..  — И добавил: — А карта — это всё-таки здорово! С картой искать хорошо! Может, у нас за деревней…
      —  Золото?  — съехидничал Санька.
      —  А что ж такого? В Якутии алмазы нашли? Нашли!
      —  Хватит спорить!  — вмешался Мишук.  — Карта картой, а дело делом!.. Мы в сад идём. Зашли за тобой…
      —  В сад?  — воскликнул Санька и потянулся за брошенными под кровать ботинками.  — Я мигом!
      —  Яблони будем окапывать,  — добавил Мишук.
      Санька сердито швырнул ботинки и свистнул. У него в запасе было штук сто разных присвистываний — на все случаи жизни. Сейчас его свист выражал полное разочарование.
      А Мишук продолжал:
      —  В нашем звене — восемь человек. Я звеньевой. Ты будешь девятый. Мы тебя уже включили. А задание на сегодня такое: окапывать яблони.
      —  Ты эти штучки брось!  — Санька даже задохнулся от негодования.  — Я тебе что — рабочая сила какая-нибудь?.. С яблонями вы и без меня справитесь! Вот если что сложное попадётся,  — тогда приходите, консультация вам обеспечена!
      —  Консультация?  — переспросил Мишук.
      —  Да!  — гордо отрезал Санька.  — Мы за тем и приехали. Отец научит вас урожаи делать, мать подскажет, как молока побольше добыть, а я по всем другим вопросам!
      —  Хы-хы!  — хихикнул Геня Соков, но тотчас испуганно прикрыл рот ладошкой: младшим не разрешалось вмешиваться в дела старших.
      —  Он как кибернетическая машина!  — насмешливо произнёс Гриша Лещук.  — Ему, значит, вопрос, а он глазами, как лампочками, поморгает — и — трык-трык — готовый ответ!.. А через год от такой работы он станет марсианином, как в «Войне миров». Одна голова — огромная!.. Ни рук, ни ног!
      —  Ни рук, ни ног?  — грозно переспросил Санька.  — А это что?  — Он согнул руку и похлопал ладонью по мускулам.  — Бицепс называется! Видали, как я вчера раскидал ту троицу? Кто хочет попробовать? Садись!
      Санька кивнул головой на табуретку напротив себя и, поставив локоть правой руки на стол, с вызовом посмотрел на мальчишек.
      —  А что будет, если проиграешь?  — многозначительно спросил Мишук и подмигнул Сёме Лапочкину.
      —  Что хочешь!  — беспечно заявил Санька.  — Хоть яблони окапывать, хоть хвосты коровам заплетать!.. Садись любой!
      За стол напротив Саньки сел Сёма и неуклюже выставил руку. Только сейчас Санька заметил сильные, почти мужские пальцы Сёмы и широкую ладонь с загрубевшей кожей. Санька беспокойно заёрзал на стуле, но руки со стола не убрал.
      —  Ну, давай,  — лениво произнёс Сёма, и пальцы Саньки встретились с пальцами противника.
      —  Считаю!  — предупредил Мишук.
      Санька сгоряча не почувствовал боли, но у него заныло под ложечкой, когда он увидел налившиеся синевой кончики своих пальцев, зажатых в Сёминой руке.
      —  Раз!  — начал считать Мишук.  — Два!.. Три!
      И в то же мгновение рука Саньки оказалась прижатой к столу. Мальчишка не успел понять, как это произошло. Он с удивлением, как на чужую, посмотрел на свою ладонь.
      —  Э-э! Ты не по правилам!  — растерянно пробормотал он.  — Во-первых, начал раньше срока, а во-вторых… рывком!
      —  Считай сам,  — покорно ответил Сёма и принял исходное положение.
      Ребята стояли вокруг них и молчали. Они знали, чем всё кончится, и потому не испытывали спортивного интереса. А смеяться над Санькой не хотелось: слишком сконфуженным и растерянным было его лицо.
      Но гордость не позволила Саньке сдаться без боя. Он второй раз вцепился в неподатливые пальцы Сёмы, сам сосчитал до трёх и навалился на его руку, привстав со стула. Это было явное нарушение правил, но никто не запротестовал.
      Рука у Сёмы дрогнула и остановилась в вертикальном положении. Как Санька ни тужился, она стояла свечой.
      —  Теперь можно мне?  — спросил Сёма.
      Саньке ничего не оставалось делать, как кивнуть головой. И Сёма начал медленно без особых усилий пригибать его руку к столу. На полпути Санька безнадёжно махнул левой рукой и выдернул правую из Сёминой ладони.
      —  Хватит!  — буркнул он и подул на слипшиеся пальцы.
      —  Ну?  — как ни в чём не бывало спросил Мишук.
      —  Чего ну?  — огрызнулся Санька.  — Я — человек слова!.. Сколько там у вас яблонь?
      —  Сотни три будет.
      —  Насажали на мою голову!  — проворчал Санька и полез под кровать за ботинками.
      Колхозный сад раскинулся на пологом спуске к неширокой речке, прозванной Болотнянкой. Она вытекала из огромного непроходимого болота, которое тянулось на многие километры к востоку от деревни. В центре сада стоял обширный новый дом — детские ясли. Сюда по утрам со всех пяти деревень колхоза свозили крикливую детвору и оставляли её под присмотром нянек до вечерней зорьки.
      Когда звено Мишука подходило к саду, Санька услышал разноголосый гомон.
      —  Гренадеры воюют!  — объяснил Мишук.
      —  Кто-кто?  — переспросил Санька.
      —  Гренадеры… У нас всех ребят гренадерами зовут.
      —  Дед Евсей рассказывал,  — добавил Гриша Лещук,  — до революции из нашей деревни в гренадеры брали! Тут парни росли здоровенные как Дима-гармонист… или Семка, например!
      Санька оценивающе посмотрел на Сёму, на его руки, с которыми успел познакомиться, передёрнул плечами и спросил:
      —  А кто этот Димка ваш, гармонист?.. Вчера его тоже вспоминали…
      Ему не ответили, потому что из садовой калитки навстречу ребятам вышел председатель колхоза, за ним — Санькин отец. По обвислым, но очень широким плечам, по тяжёлой медвежьей походке Санька узнал в председателе того человека, который перенёс его из кузова машины в дом.
      Ребята поздоровались и с любопытством уставились на нового агронома. Тот оглядел мальчишек, весело подмигнул сыну и вдруг повернулся к председателю.
      —  Да вот же тебе, Павел Николаевич, рабочая сила!  — произнёс он, продолжая начатый в саду разговор.  — Уверен, что справятся. И лопаты у них наготове!..
      —  Сколько, по-твоему, земли нужно вынуть?  — спросил председатель.
      —  Ты об этом не заботься — к сенокосу успеют! И такой силос из разнотравья заложим!.. Я хоть и не животновод, но уверен: коровы жевать да похваливать будут! Я и место для траншеи приглядел — рядом со старой силосной ямой…
      Председатель подумал, посмотрел на ребят и спросил у них:
      —  Куда это вы, усачи, путь держите?
      —  Согласно наряду, Павел Николаевич!  — ответил Мишук.  — Яблони окапывать.
      —  Сколько ж в твоём звене голов буйных?
      —  Все тут… Девять!
      —  Так вот что, усачи… Временно будете звеном землекопов. А ещё такая вам задача… Агроному свет нужен. Сделайте в доме проводку. Не успели, когда строили…
      Не заходя в сад, ребята повернули обратно — к деревне.
      —  А я что говорил!  — ликовал Санька.  — Яблони окапывать — дело пустое! А траншеи — это как на фронте! Мужское занятие! Учтите — со мной на чепуху не пошлют!
      —  Сёма!  — очень торжественно произнёс Гриша.  — От имени звена пожми Саньке руку!
      Сёма Лапочкин повернул голову к звеньевому и, получив от него молчаливое одобрение, протянул Саньке широко раскрытую ладонь. Крыльев хотел увильнуть от опасного рукопожатия, но чувство мальчишеского достоинства толкнуло его навстречу Сёме.
      —  Ну и что?  — запальчиво крикнул Санька.  — Ну и жми!.. На!
      Сложив пальцы хитро — лодочкой, он вложил их в Сёмину ладонь и тотчас почувствовал, что кисть руки обхватил стальной обруч.
      —  Время есть?  — лениво спросил Сёма.
      Вовка замигал глазами, замотал круглой, как арбуз, головой, подсказывая Саньке, что времени у него не должно быть. Но тот с вызовом ответил:
      —  Ну… есть!..
      —  Давай тресть,  — спокойно предложил Сёма и начал трясти Санькину руку, всё крепче и крепче сжимая пальцы.
      Санька попробовал неожиданным рывком выдернуть свою руку, но где там! От резкого движения стало ещё больней.
      —  Ты не дёргайся,  — миролюбиво пояснил Сёма.  — Скажи: «Время кончилось» — и я отпущу.
      —  Да уж кончилось!  — выпалил Вовка.  — Кончилось!.. Не видишь, что ли!
      Сёма испытующе взглянул на Саньку. Голова у того беспомощно дёргалась в такт рукопожатию, но он молчал, сжав зубы. Тогда Сёма посмотрел на Мишука и спросил:
      —  Кончилось?
      Звеньевой кивнул головой, и Сёма выпустил Санькины пальцы. Они были белые и приплюснутые, будто лежали под прессом.
      Санька поспешно сунул руку в карман и окинул негодующим взглядом ребят. Это была решающая секунда. Если бы Санька заметил хотя бы одну усмешку или услышал всего одно обидное словечко, он бы ушёл. Но мальчишки и не думали смеяться над Санькой. В глазах у Вовки светилось явное сочувствие. Остальные ждали, когда Мишук скомандует двигаться дальше.
      —  Пошли!  — обыденным тоном произнёс звеньевой и тихонько хлопнул Саньку по плечу.  — Ты только в своих ботинках не вздумай копать — порвёшь! Я тебе старые сапоги дам.
      И Санька пошёл за всеми, удивляясь своей покладистости. Обида у него пропала. Осталось одно удивление: что за лапы у Семки? Любил Санька сильных людей. Только потому он и не рассердился на Сёму.
      Лапочкин шёл впереди. Санька засмотрелся на его загорелую, крепкую шею и случайно наступил ему на пятку. Сёма обернулся.
      —  Я нечаянно!  — буркнул Санька.
      Сёма улыбнулся и вдруг сказал одобрительно:
      —  Терпеливый ты.
      —  А тебе бы в цирке с такими ручищами!  — отозвался Санька.
      —  Мне и в колхозе хорошо.
      Они пошли рядом.
      —  Покажи-ка!  — попросил Санька и потянул к себе Сёмину руку.
      Долго рассматривал твёрдую рабочую ладонь, потом сказал с восхищением:
      —  Законная рука!.. Ты, наверно, в колхозе любого побить можешь?
      —  Своих не трогаю,  — ответил Сёма,  — а чужих могу.
      —  Я же тебе сигналил!  — вмешался Вовка, обращаясь к Саньке.  — Да ему только с медведями бороться!.. А ты полез!
      Санька не ответил.
      У силосной ямы, в которую вчера прыгнул Соколик, спасаясь от пчёл, ребята подождали агронома. По его указанию были вбиты колышки. Получился длинный вытянутый прямоугольник, в середине которого голубел большой квадрат с оплывшими углами — заброшенная силосная яма с водой.
      —  Ну, землекопы!  — сказал Санькин отец.  — Ни пуха вам ни пера!
      —  А откуда начинать?  — спросил Санька.
      —  Это вам прораб объяснит,  — ответил отец и кивнул на Мишука.
      Ребята остались одни.
      Дело было незнакомое: силосных траншей никто из мальчишек не рыл. А тут ещё яма с водой! Но Мишук не растерялся. Он разбил ребят на три группы. Самым сильным — Сёме, Саньке и Вовке — звеньевой поручил откачивать воду. Гришу с младшими мальчишками поставил на правое крыло будущей траншеи — снимать дёрн. А сам Мишук с двумя другими ребятами принялся за ту же работу на левом фланге.
      Все взялись за лопаты охотно и дружно. И каждый в душе согласился с Санькой: рыть траншею интереснее, чем возиться с яблонями. В саду требовалась осторожность: глубоко не копни — корни повредить можно. А здесь загоняй лопату хоть на весь штык и отрезай любой кусок земли, лишь бы силы хватило поднять его и выбросить на сторону.
      Поблёскивали отшлифованные лезвия лопат. Корни травы сочно хрустели. Земля легко резалась ровными чёрными ломтями.
      Вовка сбегал в деревню за вёдрами. Началось осушение ямы. Зачерпнув по два ведра, мальчишки шли к придорожной канаве и выливали в неё воду. Сёма легко справлялся с этой работой. Но Вовка и Санька вскоре почувствовали, что вёдра с каждым разом становятся тяжелее. А уровень воды в яме, казалось, ничуть не понижался.
      —  Сколько же её там!  — вырвалось у Саньки.  — Может, родник снизу бьёт?
      —  Место сухое,  — отдуваясь, возразил Вовка.  — Это от дождя… Внизу глина. Вот вода и стоит, а то бы давно ушла в землю.
      Работали часа три. Из воды, наконец, показалось верхнее ребро старой полусгнившей деревянной обшивки, сколоченной ещё до войны. Мишук объявил перерыв. Мальчишки расселись на досках, по которым вчера выбрался Соколик.
      —  Вёдер четыреста выкачали,  — сказал Мишук.  — Завтра к вечеру дно покажется.
      —  Завтра к вечеру?  — переспросил Санька.  — И всё вёдрами?.. Да разве это работа! Так предки — и те не делали! Я бы в городе за час всё осушил — до капельки!
      Гриша Лещук кашлянул и начал знакомым торжественным тоном:
      —  Сёма! А не пожать ли ещё раз усталую руку…
      Мишук строго посмотрел на Гришу, и тот послушно умолк.
      —  Вот что!  — сказал звеньевой.  — Можно на воду поставить других, а вас на траншею перебросить, раз уж вы упарились. Я нарочно подбирал сюда самых сильных…
      —  Мне и на воде хорошо,  — ответил Сёма.
      —  Я тоже никуда не пойду!  — крикнул Вовка.
      —  А я что — отказываюсь, что ли!  — вспылил Санька и бросил на Гришу сердитый взгляд.  — Я о механизации хотел сказать! Вы тут, в деревне, ничего не знаете! А механизация — железная штука! Работай одними извилинами, а руки и ноги отдыхают! Есть, например, центробежные насосы — они хоть озеро осушат! А вы вёдрами!
      —  У тебя есть предложение?  — холодно спросил Мишук. Санька сразу скис.
      —  Что тут предложишь?.. Вот если б в городе!..
      —  Ясно!  — подхватил Гриша Лещук.  — Там бы сразу прибыли центробежные насосы, шагающие экскаваторы, скреперы, бульдозеры — и пошло бы!  — Гриша помолчал и добавил уже без иронии: — То в городе… А ты здесь придумай — шевели извилинами, если руки слабые!
      Санька вскочил, но Мишук не дал разгореться ссоре. Он потянул его за штанину, заставил сесть и спросил у Гриши:
      —  А ты можешь придумать?
      —  Могу!
      —  Ну?
      Гриша похлопал рукой по доскам, на которых сидели ребята.
      —  Надо сколотить лоток и в него выливать воду,  — бегать с вёдрами к канаве не придётся!
      —  Принимаешь такую механизацию?  — спросил Мишук у Саньки.
      Тот посмотрел на доски, на луг, отделявший силосную яму от канавы, и вздохнул. Стало обидно, что неон додумался до этого простого способа. Очень не хотелось признавать, что Гриша дал полезный совет. Но Санька был честный парень.
      —  Это, пожалуй, мысля,  — неохотно согласился он.  — Можно попробовать малую механизацию… без автоматизации.
      В деревню послали команду Гени Сокова. Ребята притащили ещё две доски и гвозди. Сооружением лотков руководил Гриша. Доски попарно сколотили под прямым углом. Щели на стыках замазали глиной. У края ямы набросали земляную горку и укрепили на ней один конец лотка. Под другой конец, направленный к канаве, подвели второй лоток. А дальше до самой канавы прокопали неглубокий ровик.
      Сёма зачерпнул ведро, вылил воду, и ребята с радостными криками побежали вдоль лотков, стараясь не отставать от искусственного ручейка, заключённого в деревянные берега. Вода без задержек стекала вниз по жёлобу и, наполнив земляной ровик, устремилась в канаву.
      —  По местам!  — скомандовал Мишук и, подумав, добавил: — Третий здесь теперь лишний! Сёма, бери лопату — копать будешь!
      У ямы остались Вовка и Санька. Работа пошла быстрее. Поддевай воду ведром и тут же, не сходя с места, выливай её в жёлоб. Весело журча, вода торопливо бежала к канаве. Чтобы ручеёк не прерывался ни на минуту, мальчишки старались вовсю.
     
      —  Как там у вас?  — крикнул Мишук.
      —  Иде-ет!  — бодро ответил Вовка.
      —  А голова у вашего Гришки варит!  — произнёс Санька.
      —  Ещё как!  — сказал Вовка.  — Он иной раз такое загнёт! На выдумку ловчее его нету!
      —  Так уж и нету!  — усмехнулся Санька.
      —  А вот увидишь! Ты его ещё не знаешь!..
      К обеду к ребятам пришло неожиданное подкрепление. На дороге показалась лошадь, запряжённая в телегу с какой-то странной поклажей. Прежде чем ребята догадались, что это такое, женщина завернула коня к яме и крикнула:
      —  Усачи! Получайте! Новый агроном прислал!
      На телеге стоял поршневой насос. Его сняли, установили на краю ямы.
      Вовка сбросил рубчатый резиновый хобот в воду. Гриша приладил лоток к железному жёлобу помпы. Сёма и Санька встали по бокам, взялись за деревянные палки коромысла и качнули раз, другой, третий. В хоботе хрюкнуло, пискнуло, и вода, сердито фыркнув, вырвалась из насоса. Пенистый поток побежал вниз по лотку.
      —  Сила!  — восхищённо воскликнул Санька.  — А я что говорил! Это вам техника, а не вёдра допотопные! Про то я и толковал! Когда говорят, слушать надо!
      —  Сёма!  — произнёс Гриша.  — А не пожать ли…
      Но ему не дали докончить. Ребята громко рассмеялись. Санька на мгновение нахмурился, но потом и сам расхохотался во всё горло.
      После обеда порешили: как только яма будет осушена, все пойдут на речку купаться.
      Но план был нарушен.
      Когда показалось глинистое дно и в шланге зачавкало и захлюпало от попавшего вместе с водой воздуха, ребята побросали лопаты и подошли к помпе. Гриша заглянул в яму и приметил какой-то странный плоский холмик. Он был правильной формы и напоминал ящик.
      —  Смотрите-ка, клад!  — крикнул Гриша.
      Мальчишки столпились на краю ямы. Только такой выдумщик, как Гриша Лещук, мог подумать, что под слоем слежавшегося ила спрятан клад. А подумав, он заметил, что у холмика слишком чёткие очертания — такие не возникают сами.
      Дно вокруг было покрыто неглубокими лунками — заплывшими следами копыт Соколика. Плоский бугорок находился у самой стены, поэтому конь не наступил на него.
      —  Помоги!  — дёрнув Сёму за рукав, шёпотом произнёс Гриша и ухватился за лоток.
      Помогать бросились все, даже Санька. Две сколоченные доски, которые служили лотком, теперь превратились в наклонные сходни, соединившие край ямы с дном. Первым спустился Гриша. За ним полез Санька, но Мишук остановил его.
      —  Подожди! Может, там мина!
      О мине звеньевой подумал сразу же, как только увидел плоский холмик. Мишук и Гришу не пустил бы в яму, если бы в ней уже не побывал Соколик.
      —  Какая ещё мина?  — недоверчиво спросил Санька.
      —  Такая! Яма до войны выкопана!.. Осторожно, Гришка!
      Увязнув чуть не по колено, Гриша Лещук легонько водил ладонью по странному бугорку. Из-под ила и глины показалась ровная темно-бурая поверхность таинственного предмета. Гриша колупнул ногтем. Верхний мягкий слой легко поддался. Это была перепревшая в воде кожа. Под ней показалось гнилое дерево.
      —  Футляр какой-то!  — крикнул Гриша ребятам, замершим в выжидательных позах.
      —  Открой крышку!  — нетерпеливо потребовал сверху Санька.
      Гриша ухватился за угол облепленного илом предмета. Чмокнув, крышка приподнялась и осталась у него в руках. Бугорок исчез, под ним открылся маленький колодец с ржавой водой. Гриша не задумываясь запустил туда руку. И ребята увидели, как просияло его лицо.
      —  Что?  — не выдержал Санька.
      Гриша ничего не ответил. Он медленно вытащил из воды автомат. Под возбуждённые крики мальчишек Лещук выбрался со своим трофеем из ямы. Автомат пошёл по рукам.
      —  Фашистский!  — определил Санька и потянул за рукоятку затвора.
      —  Осторожно!  — предупредил Мишук.
      Санька отмахнулся от него. Затвор хоть и с трудом, но всё же отошёл назад. В стволе вместо патрона виднелась слежавшаяся грязь.
      —  Пустой!  — с сожалением произнёс Санька и, направив дуло автомата в землю, нажал на спусковой крючок. Затвор не двинулся.
      —  Боевая пружина не работает!  — пояснил Санька тоном знатока.
      —  Починим!  — воскликнул Гриша.  — Дай-ка посмотрю! Санька отдал оружие и, прыгнув на спущенный в яму лоток, крикнул:
      —  Где есть автомат, там должны быть и патроны!
      Очень уж хотелось ему хоть в чём-нибудь перещеголять Гришу. На этот раз Саньке повезло. Запустив руку в мутную воду, он к полному удивлению ребят вытащил один за другим пять магазинов, набитых патронами.
      —  Вот так нужно искать!  — произнёс Санька и, положив магазины в валявшуюся рядом крышку футляра, выбрался наверх.
      —  Ты починишь автомат!  — сказал он Грише.  — А я приведу в порядок магазины и патроны! И будет у нас скорострельное оружие! Законненько!
      Гриша почему-то не отозвался. Он пристально смотрел на гнилую крышку, обтянутую остатками сопревшей кожи.
      —  Знаете, что мы нашли?  — взволнованно прошептал он.  — Это же всё — Димы-гармониста!.. Это футляр для баяна!
      Гришина догадка ошеломила мальчишек. Один Санька ничего не понимал и потому рассердился. Ему думалось, что он станет героем дня. А тут опять какой-то Димка!
      —  Да скажете вы мне или нет, что за Димка-гармонист?
      —  Потом!  — ответил Мишук и уже сам приказал Грише и Сёме спуститься вниз и тщательно исследовать каждый сантиметр дна.
      Жидкую грязь и ил вычерпали вёдрами, вытащили из глины стенки и дно футляра. Больше в яме ничего не нашли.
      —  В штаб!  — коротко скомандовал Мишук, и мальчики побежали в деревню, прихватив с собой находки.
     
     
      Рождение тайны
     
     
      Снаружи это была обычная деревенская бревенчатая баня, которую топят по-чёрному. Но она носила гордое название штаба. И Санька, переступая порог, почувствовал непривычную робость.
      Внутри было чисто. Ни закопчённого котла для воды, ни груды растрескавшихся от огня камней, ни полка для любителей париться.
      Баней давно не пользовались. Посреди стоял стол. Вокруг — скамейки. На стене висел табель. Здесь Мишук ежедневно отмечал заработанные звеном трудодни. В углу виднелись какие-то сачки и палки. На узком подоконнике белела миска с солёными огурцами. Рядом лежала разрезанная на куски краюха хлеба.
      —  Откуда это?  — спросил Санька, принюхиваясь к вкусному огуречному запаху.
      —  Иван Прокофьевич принёс!  — пояснил Мишук.  — Хозяин бани.
      —  Зачем?  — удивился Санька.
      —  Чтобы по огородам не лазили,  — сказал Мишук.  — Были у нас такие!  — Звеньевой посмотрел на Вовку, который надул толстые губы и покраснел. Но Мишук не стал вдаваться в подробности.  — Перекусим!  — произнёс он.
      Мальчишки быстро разобрали огурцы и куски хлеба. Санька тоже не зевал и принялся уплетать за обе щеки. Такого аппетита у него давно не было.
      Мишук подошёл к подоконнику последним. Думал он, что ему на этот раз ничего не достанется: Иван Прокофьевич всегда оставлял восемь порций. Но и огурец, и кусок хлеба ждали Мишука. Секретарь колхозной парторганизации уже учёл, что в звене стало девять человек.
      —  А я так и не понял, за что вам такой харч подносят?  — произнёс Санька, с трудом приоткрывая набитый рот.  — В баню пустили, да ещё и кормят!
      —  Умный он — Иван Прокофьевич!  — ответил Мишук.  — Знает: после этого у любого человека совесть заговорит. Только подумаешь в чужой огород сунуться, а она — цап тебя за штаны и назад! Лучше всякого сторожа!
      Санька не поверил, но больше не расспрашивал.
      —  Бывает,  — неопределённо сказал он.  — Вы мне лучше про Димку расскажите.
      —  Ты его так не называй!  — строго произнёс Мишук.  — Он герой! И все мы верим в это! Он из нашей деревни и предателем быть не может!
      —  Как это так: то герой, то предатель?  — спросил Санька.
      —  А вот так!.. Люди всякое болтают, но мы верим, что герой, только доказать не можем!
      И Мишук рассказал то немногое, путаное и противоречивое, что было известно о Диме-гармонисте.
     
      В самом начале войны Дима Большаков остался сиротой. В тёплый полдень с запада показалось несколько фашистских самолётов. Шли они строем и пролетали в стороне от деревни. Но неожиданно один из стервятников отделился от эскадрильи, коршуном пронёсся над Усачами и сбросил бомбу.
      Соседи видели, как Дима с неразлучным баяном за спиной подбежал к дымящейся воронке. На этом месте только что стояла изба Большаковых. На беду мать и отец были дома…
      Через неделю из леса в деревню прибрели десятка два израненных бойцов — остатки сапёрной роты, попавшей в окружение. Передохнув, бойцы снова ушли в лес. Усачи оказались в тылу фашистских войск.
      Как жил эти годы Дима Большаков, никто толком не знал. В памяти у обреченцев и жителей соседних деревень сохранилось лишь одно воспоминание. Чаще всего мальчишку видели с пьяными полицаями, с фашистскими солдатами, ездившими по сёлам в поисках самогона. Где пахло спиртным — там почти всегда появлялся Димка-гармонист. Он не расставался с баяном. Многие слышали, как он наигрывал немецкие песенки по заказу захмелевших фашистов, которые уже чувствовали себя полными хозяевами.
      Вдруг на болоте за Усачами появился партизанский отряд. В Обречье взлетела на воздух изба, занятая полицаями. На дорогах стали подрываться на минах тяжёлые фашистские грузовики. Обрушился в реку мост на шоссейной дороге, проходившей в десяти километрах от Усачей. Поговаривали, что это работают попавшие в окружение сапёры.
      Местные жители считали болото непроходимым. Но фашисты всё же попытались устроить облаву. Зимой пригнали батальон солдат с тремя танками и двинулись в лес. Назад вернулись две машины и меньше половины батальона. Остальные остались в болоте: кто на минах подорвался, кого засосала трясина, не замерзавшая в самые лютые морозы.
      И снова поговаривали в деревнях, что взять сапёров врасплох не сумели. Слух подтвердился: партизаны продолжали действовать. Они появлялись неожиданно, и каждый раз в новом месте. Болото огромное — выходы в любую сторону. Риск попасть в засаду был невелик. Фашисты не могли держать под контролем всю береговую кромку, протянувшуюся на десятки километров.
      Тогда гитлеровцы в одну из ночей окружили деревни, расположенные вблизи болота, истребили жителей, а избы сожгли. Так вокруг партизан была создана «мёртвая зона». Входить в неё запрещалось. Нарушивших приказ ждала виселица.
      В «мёртвую зону» попала и деревня Усачи. На месте старого поселения, обжитого много веков назад, остались одни русские печи. Фашисты спалили дома, но расправиться с усачами им не удалось. Жители исчезли, как исчезли когда-то попавшие в окружение сапёры. Только Димку-гармониста видели несколько раз в Обречье. Но вскоре и он пропал. Да и партизаны больше ничем не давали о себе знать. Видно, и до них добрались фашисты.
      Кто же предал партизан? Невольно пришла мысль о Димке-гармонисте. Вспомнили, что ещё до войны он водил ребятишек за клюквой на болото. Не он ли и показал фашистам тайные партизанские тропы?
      И утвердилось бы мнение, что Димка Большаков — предатель, но тут в Обречье появилась старуха из Усачей. До войны она работала в колхозе сторожихой. В ночь, когда фашисты выжигали деревни вокруг болота, её в Усачах не было. Услышав, что говорили в народе о Димке-гармонисте, она вступилась за парня и рассказала, что Дима Большаков был партизанским разведчиком. Ходил он с баяном не для того, чтобы развлекать пьяных гитлеровцев. Футляр служил хорошей маскировкой. Иногда в нём был настоящий баян, но чаще Дима переносил в футляре взрывчатку.
      Недаром говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Все видели Димку-гармониста вместе с полицаями и гитлеровскими бандитами, поэтому слова старухи не могли до конца развеять дурную славу вокруг его имени.
      В 1946 году на месте сожжённых Усачей выросла новая деревня. Новыми были и жители — переселенцы из других областей. Ещё через год в Обречье судили бывшего полицая. Следователя очень интересовала судьба партизанского отряда, исчезнувшего в 1943 году. В связи с этим вновь заговорили о Димке-гармонисте. И полицай прямо заявил, что партизан предал мальчишка из Усачей. Он провёл гитлеровцев по болоту на сухие островины — в самый центр партизанского лагеря.
      Показания полицая проверить не удалось. К тому времени старуха из Усачей умерла. Правда, во вновь отстроенной деревне жил ещё один коренной усач — дед Евсей. Но он ничем не мог помочь следователю. За неделю до начала войны старик уехал в другую область к сыну. О событиях, которые происходили в Усачах в годы оккупации, дед Евсей ничего не знал.
      Полицая осудили, а история Димки-гармониста так и осталась не выясненной.
      Прошло много лет, но народная память крепка. Нет-нет да и вспомнят люди про эту историю. И снова разгорался спор.
      Одни утверждали, что мальчишка предатель, другие, ссылаясь на рассказ сторожихи, защищали земляка. Но среди подростков Дима Большаков имел самых горячих и убеждённых защитников.
      Кому приятно жить в деревне, в которой родился предатель? И мальчишки из звена Мишука горой стояли за своего односельчанина. Любое непочтительное слово о Диме Большакове воспринималось ими как кровная обида. Сколько ссор и драк было из-за этого!
      —  Мне нынешней зимой чуть зуб коренной не высадили!  — сказал Вовка.  — Неделю шатался, а потом ничего — окреп!
      —  Так вам и надо!  — выпалил Санька.
      Пока Мишук рассказывал эту историю, Санька сделал свой выбор, и Дима Большаков приобрёл ещё одного надёжного друга.
      —  Так вам и надо!  — с искренним негодованием повторил Крыльев.
      Всегда сдержанный и спокойный Мишук взъерошился:
      —  Что ты сказал? Повтори!
      —  А то и сказал!  — Санька выскочил из-за стола.  — Сколько здесь живёте, а ничего не знаете! Да я бы из-под земли раскопал! Я бы его жизнь по дням расписал, по минутам, чтоб все знали про героя!.. Димка свойский парень был! Никого он не предавал!.. Мы бы в такую деревню и не приехали! И вообще мальчишки не предатели! Это потом — жиреют и, бывает, становятся такими!.. Но это всё лирика! А предложение у меня вот какое: объявить поиск следов Димки-гармониста.
      —  Я — за!  — решительно сказал Гриша Лещук и встал рядом с Санькой.  — Я давно говорил: надо искать, да разве их уговоришь! Только и ответ: «Болото непроходимое… Мины. Взорваться можно…» — Гриша укоризненно посмотрел на Мишука.
      —  Разве болото высохло?  — спокойно спросил звеньевой.
      —  Пройдём болото!  — воскликнул Санька непререкаемым тоном.
      —  А мины?
      —  Обойдём мины!  — тем же тоном ответил Санька.
      Мишук был опытный вожак. Он чувствовал, что большинство мальчишек на стороне Саньки и Гриши. И всё же звеньевой решил высказать ещё одно возражение.
      —  Там есть гиблые места!  — понизив голос, зловеще произнёс он.  — Лосей и тех засасывает! Одни рога торчат, как кресты на кладбище!.. Нас туда ни за что не пустят!
      —  Раз рога торчат — значит, не глубоко!  — уверенно сказал Санька.  — А насчёт того, что не пустят — это ещё посмотрим!.. Ты слышал такое слово: «тай-на»?.. Это будет наша тайна! Никто и не узнает!
      —  Тайна девятки усачей!  — подхватил Гриша.
      —  А для безопасности…  — продолжал Санька,  — в лесу ведь всякое бывает… Медведь, например, или волк… Отремонтируем автомат! С ним ничего не страшно!
      Мишук знал, что существует строгий приказ: сообщать в милицию о найденном оружии. Но в этот момент он поддался общему настроению. А Санька, поощряемый вниманием и поддержкой всех мальчишек, ткнул Мишука пальцем в грудь:
      —  Ставь вопрос на голосование! А то мы и без тебя оформим дело!.. Ну?
      —  Кто за?  — неохотно спросил Мишук, чувствуя, что его власть поколеблена.
      Взметнулось восемь рук. Девятым поднял руку сам Мишук.
      Долго в тот вечер сидели ребята в штабе. Нашли для автомата укромное местечко под крышей бани, за балкой. Хотели туда же припрятать и патроны, но Мишук завернул магазины в тряпку и не выпускал из рук.
      —  Я их дома оботру и высушу!  — заявил он и ловко перевёл разговор на остатки футляра.
      Ребята внимательно осмотрели стенки и дно футляра. Кто-то протёр крышку тряпкой. Сопревшая кожа совсем отстала от дерева, и из-под неё вдруг выпала маленькая серебряная планочка. Она хорошо сохранилась, только почернела. Легко читалась дарственная надпись: «Пионеру Дмитрию Большакову — за активное участие в самодеятельности. Райком ВЛКСМ. 1940 год». Мальчишки догадались, что планка, которая когда-то украшала футляр, могла привлечь внимание фашистов, и Дима специально засунул её под кожу.
      Решили пластинку и остатки футляра спрятать вместе с автоматом. Санька, воспользовавшись случаем, попытался настоять, чтобы туда же положили и патроны… Но Мишук так и не уступил.
      Договорились, что каждый обдумывает дома план поисков Димы Большакова. И стали расходиться.
      Звеньевой попридержал Саньку за плечо.
      —  Поговорить надо!  — произнёс Мишук, когда остальные ребята вышли из огорода.
      Они сели рядом на пороге предбанника.
     
      —  Мужской разговор!  — предупредил Мишук.  — По-взрослому…
      —  Я по-другому разговаривать не умею!  — ответил Санька.
      —  Тогда скажи: ты признаёшь меня звеньевым? Или, может, сам метишь на моё место?
      —  Я?  — возмутился Санька.  — Больно мне это нужно!
      —  Смотри!  — продолжал Мишук.  — А то давай — завтра и выберем. Мне оно тоже не очень нужно.
      —  Ты не пыли, приятель!  — огрызнулся Санька.  — Я в городе дружиной мог руководить — и то всегда отказывался. А тут!..
      —  Значит, не хочешь?
      —  И не проси!
      —  Тогда перестань мешать!  — твёрдо сказал Мишук.
      —  Это я мешаю?  — с негодованием воскликнул Санька.
      —  Ты можешь выслушать спокойно?  — одёрнул его Мишук.
      —  Ну, валяй!  — с вызовом произнёс Санька.
      —  Только не перебивай!  — предупредил Мишук.  — И постарайся понять, о чём я говорю!.. Я это своими глазами видел!..
      Звеньевой не преувеличивал. Всё, что он рассказал Саньке, действительно произошло недавно — каких-нибудь два года назад.
      В болоте увязла отбившаяся от стада корова. Пастух пытался вытащить её, но подорвался на мине. Вызвали сапёров, которые и до этого уже не раз были в Усачах. Солдаты снова прощупали каждый метр кромки болота и обезвредили ещё две мины. Потом сапёры хотели пойти в глубь болота, но там начиналась такая топь, что пришлось вернуться назад. С тех пор к болоту никто не ходил.
      —  Выходит, по-твоему, надо отказаться от поисков?  — воскликнул Санька.  — Признаем, что Димка предатель — и точка!
      —  А лучше будет, если кто-нибудь из нас утонет или: подорвётся? Что ты этим докажешь?
      Санька не ответил. Полчаса назад всё казалось ему простым и ясным, а теперь его уверенность поколебалась.
      —  Но искать мы будем!  — сказал Мишук.  — Ты молодец, что предложил это дело! Только спешить не надо… Я ведь лучше тебя знаю наши места. Согласен?
      —  Ещё бы! Я здесь второй день!
      —  А я родился тут…
      Мишук помолчал, вспоминая что-то, а когда заговорил вновь, была в его тоне подкупающая простота.
      —  Батя у меня на Украине жил… Вернулся с фронта — ни кола ни двора… Мать и отец — мои дед и бабка — пропали неизвестно куда… Батя взял и махнул сюда, чтоб старое не вспоминалось. А оно всё равно вспоминается… Когда похоронили того пастуха, что на мину напоролся, батя неделю хмурый ходил…
      Мужской разговор закончился полным согласием. Санька обещал не подбивать ребят на поход в глубь болота. Поисками следов Димы Большакова решили заниматься только после работы, когда звено выполнит дневную норму.
     
     
      Новая находка
     
     
      На следующий день с утра ребята продолжали копать траншею. Работали усердно, а когда сделали короткую передышку, разгорелся спор. Всех волновал вопрос: каким образом футляр с автоматом и патронами очутился на дне силосной ямы? Мнения, разделились. Гриша Лещук считал, что Дима бросил футляр в воду в минуту опасности.
      —  Гнались за ним фашисты — вот ему и пришлось!
      —  Так только трусы поступают!  — возразил Санька.  — Димка бы не растерялся: вынул бы автомат и скосил всех гадов! У него же пять магазинов с патронами было!
      Санька говорил уверенно, словно давным-давно дружил с Димой и знал, как бы тот поступил, увидев за собой погоню.
      —  Может, его у ямы… убили, а футляр сам упал,  — произнёс Вовка.
      Досталось же ему за эти слова! Мальчишки не представляли себе, что Дима Большаков мог погибнуть так обыденно и бесславно у какой-то заброшенной силосной ямы. Предположение Вовки возмутило ребят, и они бы ещё долго отчитывали своего приятеля, но вмешался Мишук. Он не любил фантазировать и не строил, никаких догадок.
      —  Не знаю, как футляр попал в яму,  — рассудительно произнёс звеньевой.  — Но зато теперь ни один человек не скажет, что Дима — предатель!.. От кого он прятал автомат и патроны в футляре? Конечно, от фашистов!
      Мальчишки приумолкли.
      Никто раньше не подумал, что их находка снимает с Димы Большакова всякие подозрения. Серебряная планочка подтверждала, что футляр принадлежал ему. Значит, и оружие тоже его! Вместо баяна Дима в тот день нёс куда-то автомат.
      Но этого было мало, хотелось знать всё, что произошло с Димой Большаковым. И теперь пионеры верили, что раскроют тайну.
      В полдень, когда солнце нещадно припекало спины и плечи, Мишук разрешил сходить на речку. Вовка сбегал в штаб за сачками и колотушками.
      —  Зачем это барахло?  — удивился Санька.
      —  Рыбу ловить!  — ответил Вовка.
      —  Кто же попадётся в такие снасти?
      —  Щуки, плотва!  — невозмутимо объяснил Вовка.  — Бывает, и язя, а то и налима вытащишь. Но больше щуки… Много их в Болотнянке! Они даже на лягушку берут. Нацепишь её на крючок — а щука хвать! Так и дёрнет!.. Но с сачком лучше!..
      Узенькая речонка Болотнянка протекала недалеко от деревни. Туда и направились ребята по тропинке, которая пересекала широкую пожню — большой заливной луг, растянувшийся по обоим берегам.
      Весной, когда таял снег, Болотнянка вздувалась, до краёв заполняла русло и выливалась на пожню. Всё речное население спешило на простор. Щуки резвились в мелкой воде. Налимы, воровски изгибаясь, шныряли в затонувших зарослях прошлогодней травы.
      Но вода быстро спадала, и зазевавшаяся рыба оставалась на пожне. Щурята, язи, краснопёрки скапливались в лужах и ямах. Мальчишки за один день вылавливали несколько пудов рыбы. Для этого не требовалось особого уменья.
      Закатав штаны, ребята до тех пор месили ногами воду, пока очумевшая рыба не прибивалась к берегу. Здесь её хватали за жабры и бросали в корзину.
      Санька недоверчиво слушал рассказы Вовки о странной рыбной ловле. Но вскоре он убедился, что Вовка если и привирал, то самую малость. Когда стёжка вывела рыболовов на берег и они пошли вдоль речки, в воде то и дело слышался торопливый всплеск. От этого звука у Саньки ёкало в груди, а кто-нибудь из ребят с притворным равнодушием замечал:
      —  Щурёнок балует….
      Тропинка вышла к переправе. С одного берега на другой были переброшены три нетолстые жерди. Такие шаткие мостки в деревне называли лавами.
      —  Стой!  — сдавленно шепнул Вовка и замер, всматриваясь в тёмную торфяную воду.
      Ребята остановились и затаили дыхание. Вовка считался главным рыбаком. На рыбалке все подчинялись ему, даже Мишук.
      —  Щука стоит!  — тихо сказал Вовка,  — Мишук, готовь петлю!
      Звеньевой вытащил из кармана моток конского волоса, ловко связал скользящую петлю и передал Вовке.
      —  Где?  — спросил Санька.  — Не вижу ничего!
      —  У самой осоки,  — ответил Вовка.  — Справа от лавы!
      Но Санька не видел притаившуюся рыбину.
      —  Ты и сам, наверно, ни шиша не видишь!  — сердито буркнул он.
      Вовка промолчал.
      Он потихоньку подводил петлю под щуку. В этом деле нужна была большая точность и выдержка. Быстро поведёшь — спугнёшь. Промедлишь — тоже нехорошо: уйдёт щука в самый последний момент. Петля должна встать так, чтобы голова рыбы оказалась внутри волосяного кольца. Затем надо рывком захлестнуть петлю и выбросить добычу на берег.
      Всё шло отлично. Вовка мастерски подвёл петлю к самой щучьей голове. Ребята видели, как удавка медленно приблизилась к жабрам.
      —  Ну!  — жарко шепнул Гриша.
      Вовка вскинул руку вверх. Но мгновеньем раньше щука бросилась вперёд, и петля успела захватить только хвост.
      Тут и Санька увидел, наконец, продолговатое белое брюхо щуки.
      Петля вытащила её на воздух, но узкий хвост выскользнул из удавки. Щука ударилась боком о воду и скрылась.
      Мальчишки загалдели так, что с дальних берёз испуганно сорвались две вороны и, сердито каркая, улетели.
      —  Два кило!  — кричал Санька.  — Разиня! Эх, я бы!..
      —  Да не два, а полкило было,  — сказал Вовка и вздохнул.  — Пошли дальше.
      Но уходить отсюда не хотелось.
      —  Давайте здесь попробуем!  — предложил Мишук.  — Она далеко не уплывёт! Может, ещё попадётся!
      Он погрозил кулаком щуке и сбросил рубашку. Остальные тоже стали раздеваться.
      Вовка взял сачок и быстро распределил роли. Сёма возглавил загонщиков, вооружённых колотушками — длинными палками, на концах которых было приколочено по колобашке. Второй сачок получил Санька.
      —  Попробуй!  — сказал ему Вовка и предупредил: — Только делай всё, как я!
      Они вдвоём потихоньку спустились с берега в речку. Было неглубоко — вода не доходила до пояса. Сачки установили против течения поперёк Болотнянки, прижав нижний край обруча к дну. Первым встал Вовка, сзади, метрах в двух,  — Санька.
      Гриша и Мишук тоже влезли в воду рядом с Санькой и перегородили ногами протоки слева и справа от сачка.
      Пока ребята с колотушками занимали исходный рубеж, Вовка дал Саньке последние указания.
      —  Как только начнут баламутить воду колотушками, рыба бросится в нашу сторону. Но ты ничего не увидишь — муть поднимется. Тут чувствовать надо руками! Ударит что-нибудь в обруч или дёрнет за сетку — значит, есть! Выхватывай сачок и смотри!
      —  «Смотри!» — передразнил его Санька.  — Какая дура в мой сачок попадётся после твоего! Нарочно вторым меня поставил! Сам небось вперёд полез!
      —  А ты слушай, раз не понимаешь!  — прикрикнул Вовка.  — Хоть и не видно, а рыба всё же чует сачок. Которая поумнее, та обязательно обойдёт меня. Ну, а как обойдёт,  — обрадуется: всё, мол, ловушка сзади, теперь можно свободно улепётывать! Кинется со всех ног,  — и в твой сачок угодит! Понял?
      —  Посмотрим!  — отозвался Санька.
      Загонщики отбежали метров на десять вверх по Болотнянке и встали по обоим берегам речки.
      —  Начинай!  — крикнул им Вовка.
      Колотушки дружно врезались в воду. Шум поднялся невероятный. Во все стороны полетели брызги. Вода замутилась от ила, поднятого со дна. Ватага ребят, не переставая работать колотушками, постепенно приближалась к сачкам.
      —  У тебя есть что-нибудь?  — спросил Санька, чувствуя, что у него задрожали руки от напряжённого ожидания.
      —  Рано ещё!  — ответил Вовка охрипшим голосом,  — Налим — тот у самой колотушки идёт. Вот щукам, пожалуй, пора…
      И тут кто-то живой, сильный ткнулся под водой через сетку прямо Саньке в колено. Он вскрикнул от неожиданности и потянул сачок кверху. Когда нижний край обруча вышел из воды, небольшой щурёнок стремительным красивым броском переметнулся из сетки в речку.
      Санька взревел и со всей силы толкнул сачок вперёд, чтобы подцепить ускользнувшего щурёнка.
      —  Ставь на место!  — крикнул Мишук.  — Других упустишь!
      Но Санька вошёл в азарт. Он ничего не слышал и не понимал — пихал и пихал сачок вперёд, пока не упёрся обручем в чьи-то ноги. Это был Вовка. От толчка сзади он чуть не упал. Обернувшись, Вовка ухватился за Санькин сачок и вытащил его из воды. В сетке бился щурёнок.
      —  А-а! Попался!  — вскричал Санька.  — Не уйдёшь, голубчик! Я бы и ту щуку не упустил! У меня не попляшешь!
      —  Замолчи!  — одёрнул его Вовка.  — Бросай щурёнка на берег! Ставь сачок на место! Сейчас рыба навалом попрёт!
      Щурёнок полетел в траву. Санька отступил назад и вновь перегородил речку сачком. Мишук и Гриша снова встали по бокам и, высоко поднимая колени, затопали ногами по дну, чтобы рыба, которой удастся благополучно миновать Вовку, не прошла мимо второго сачка.
      Сёма со своей командой всё приближался. Вспененная илистая вода так и кипела под колотушками. Когда между передним сачком и загонщиками осталось метра два, Вовка быстро пошёл навстречу, толкая перед собой сачок. За шаг до того места, где колотушки бухали по воде, он привычным рывком выдернул сетку, в которой трепыхалась рыба, и выпрыгнул на берег.
      А Санька, хоть и старался во всём подражать Вовке, не смог справиться с сачком. Он наполнился илом и грязью и не хотел двигаться против течения.
      —  Вытаскивай!  — услышал Санька чей-то крик и рванул сетку вверх.
      Как назло, обод зацепился за что-то, Санька покраснел от натуги. Гриша и Мишук стали ему помогать. На поверхности воды показалась чёрная коряга. Вытянуть эту тяжесть на берег не хватало сил. А рыба так и сигала из сачка.
      —  Ну что же вы!  — в отчаянии завопил Санька, видя, как крупный налим лениво переваливается через обруч в речку.
      Вовка тоже заметил налима и прыгнул в воду. Ребята вчетвером выволокли на берег сачок вместе с прицепившейся к сетке корягой.
     
      Налим не успел удрать. Запыхавшийся и счастливый, Санька присоединил его к кучке рыбы, вытряхнутой из Вовкиного сачка.
      Налюбовавшись уловом, мальчишки пошли дальше, чтобы повторить облаву на рыбье царство в другом месте.
      Вскоре показался мостик, по которому проходила просёлочная дорога.
      —  Под тем мостом,  — сказал Вовка,  — щуки толстенные, как брёвна.
      —  Побежали туда!  — загорелся Санька.
      —  Не выйдет!  — ответил Вовка.  — Там глубоко — сачок не поставишь!
      —  Боишься?  — Санька насмешливо покосился на него.
      —  Глубоко!  — повторил Вовка.  — Не перегородить сачком!
      —  А за мостом?  — не сдавался Санька.
      —  Помельче.
      —  Вот и поставь там сачки, а мне дай колотушку — я тебе всех щук из-под моста выкурю!
      —  Ты хоть плавать-то умеешь?  — спросил Сёма.
      Никому другому Санька не ответил бы на этот оскорбительный вопрос, а Сёме он простил обидное сомнение.
      —  Спрашиваешь!.. Конечно, умею!
      —  Пойдём!  — коротко сказал Сёма.
      Он подал Саньке колотушку и, не оглядываясь, зашагал к мосту.
      Болотнянка делала крутое колено и, расширяясь, уходила в тень от бревенчатого настила. Вода под мостом была чёрная, как тушь. Тянуло холодной сыростью и прелью. Но рыба тут водилась крупная. Проходя по мосту, усачи часто слышали тяжёлый всплеск потревоженной щуки. По речке расходились широкие круги.
      Однажды Вовка видел, как на камешек под мостом села какая-то пичуга. Она набрала в клювик воды и запрокинула голову. В реке у камня метнулась длинная тень, высунулась зубастая пасть, схватила зазевавшуюся птичку и пропала. Колыхнулись листья кувшинок. На поверхность всплыли пузырьки воздуха. Больше ничто не напоминало о маленькой трагедии. И Вовке стало страшно. Может быть, поэтому он здесь никогда не ставил сачки, хотя не раз мечтал поймать щуку, обитавшую под мостом.
      Сегодня такой случай подвернулся. Вовка схватил сачок. Второй сачок взял Мишук, и ребята побежали за Сёмой и Санькой.
      Сразу за мостом речка была довольно широкой. Лишь метрах в десяти вниз по течению она становилась уже, но и там пришлось ставить сачки не друг за другом, а рядом. И всё же слева и справа у берегов остались неперегороженные протоки. Здесь Вовка расставил всех свободных мальчишек. Их ноги образовали в воде живой частокол.
      —  Дава-ай!  — долетело до Сёмы и Саньки.
      Они вошли в речку с другой стороны и забарабанили колотушками. Под ногами разъезжалось глинистое месиво. Было скользко, как на ледяной горке.
      Молчаливый Сёма сопел и напористо шёл вперёд. Молчал и Санька, стараясь не отстать. Так они и очутились под мостом.
      Старый бревенчатый настил навис над самой головой, заслонил свет и будто придавил ребят. Сверху сыпалась труха перегнившего дерева. А внизу вокруг голых ног, как щупальца спрута, обвивались скользкие водоросли.
      Санька яростно бултыхал колотушкой, стараясь заглушить в себе беспокойное чувство. Удары звучали под мостом глухо, как в бочке. Вода не мутилась, потому что палки не доставали дна.
      «Никого отсюда не выгонишь!  — подумал Санька, преодолевая противную дрожь.  — Тут и рыба, наверно, никакая не водится!»
      Но он ошибся. Впрочем, о своей ошибке он узнал уже потом, а сейчас до него донёсся отчаянный вопль, за которым последовал взрыв испуганных голосов.
      —  А-а-а… И-и-и… О-о-о!..  — летело над водой. У сачков что-то произошло.
      —  Чего это они?  — спросил Санька и посмотрел на Сёму.
      Тот только пожал плечами и заторопился, чтобы поскорее выбраться из-под моста. Заспешил и Санька, но поскользнулся, хотел опереться на колотушку, да не достал дна.
      Сёма обернулся, успел заметить уходящую под воду макушку кудрявой Санькиной головы и прыгнул к нему с таким всплеском, что эхо загуляло под настилом.
      Санька плавал хорошо. Он даже не испугался, когда ноги соскользнули и вода сомкнулась над его головой. Просто было неприятно погружаться в тёмную, холодную глубину. И если бы Сёма не поспешил ему на помощь, это вынужденное купанье ничем бы особенным не кончилось.
      Ho когда Сёма с шумом прыгнул за Санькой, тому показалось, что обрушился весь мост. Что-то опустилось ему на голову и сжало рёбра, а затем какая-то сила выдернула Саньку на поверхность.
      Раскрыв глаза, он в первую очередь со страхом взглянул вверх — на мост — и только потом увидел совсем рядом невозмутимо спокойное лицо Сёмы.
      —  Это ты?  — удивился Санька и, догадавшись, что Сёма его спасал, рассмеялся.  — Я ж сказал: умею плавать! Зачем полез?
      —  Мало ли…  — произнёс Сёма.
      —  А я думал — мост обрушился!  — признался Санька и снова задрал голову.
      Подгнивший настил опасно провисал между тремя стальными рельсами, перекинутыми с берега на берег и служившими опорой для брёвен.
      —  Мостик ещё тот!  — усмехнулся Санька.  — Нырять кому-нибудь придётся!.. И скоро! Как гружёная машина…  — Он замолчал. Глаза у него остановились, прикованные к крайнему рельсу.
      Сёма потянул Саньку за руку.
      —  Идём!
      Но Санька упёрся и молча продолжал смотреть вверх. Тогда и Сёма поднял голову. На нижней плоской грани рельса виднелись шесть букв: «Дим. Бол.».
      Санька присвистнул.
      —  Видишь?.. Димка Большаков!
      Сёма беззвучно приоткрыл рот. Теперь уже Санька схватил его за руку и потащил из-под моста. Сердце у Саньки так и прыгало в груди. Он готов был спорить с кем угодно, что буквы поставлены не случайно. «Тут что-то есть!  — думал Санька.  — Опять тайник!»
      —  Ур-а-а-а!
      С этим ликующим возгласом он выскочил из-под настила. Но поблизости никого не оказалось. Озадаченный, Санька прикрыл рукой глаза от солнца и увидел мальчишек. Они бежали прочь от моста вдоль речки и на ходу швыряли в воду камни, палки, комья земли.
      Не сговариваясь, Санька и Сёма бросились за ними и догнали у большого омута. Ребята стояли на берегу, пристально всматриваясь в воду. Но в тёмной глубине ничего не было видно. Вовка обернулся и на удивлённый Санькин взгляд ответил односложно, с горьким сожалением:
      —  Ушла…
      —  Кто? Куда?  — спросил Санька.  — Рыбёшка, что ли?
      —  Рыбёшка?  — обиделся Вовка.  — В-во какая рыбёшка!  — И он во всю ширь раскинул руки.
      —  Больше!  — горячо возразил Гриша.
      —  Смотри — протаранила!  — произнёс Мишук и показал Саньке прорванный сачок.
      Заговорили все разом, возбуждённо. И Санька с Сёмой поняли, наконец, что произошло. Старая громадная щука бревном ткнулась в сачок, прорвала сетку и выскочила на мелководье. Тогда и полетели в неё палки, камни — всё, что попалось под руку. Мальчишки гнались за ней до самого омута, пока щука не скрылась в глубине.
      —  И это всё?  — небрежно спросил Санька, когда ребята поутихли.  — Столько шума из-за одной щуки?.. Вот я вам сейчас скажу!.. Ахнете и закачаетесь! Я открыл новый тайник Димы Большакова.
      Санька обвёл всех глазами и остался доволен произведённым эффектом. Только Мишук был больше встревожен, чем изумлён. Санька по-своему истолковал выражение его лица. Ему подумалось, что звеньевой сомневается.
      —  Сёма! Подтверди!  — произнёс он.
      —  Надпись видел,  — Сёма кивнул головой.  — А про тайник не знаю.
      —  Не знаешь?  — возмутился Санька.  — А зачем же «Дим. Бол.» написано?.. Так просто, да?.. Делать было нечего, да?.. Залез Димка под мост и напильником дзык-дзык, да?
      —  Под мостом?  — переспросил Мишук и насторожился ещё больше.
      —  Под мостом!.. На рельсине!
      —  Знаешь, что под мостами в войну прятали?  — Мишук сделал страшные глаза.  — Ми-ны!..
      Предположение звеньевого так было похоже на правду, что горячие головы мальчишек поостыли. Один Гриша поддержал Саньку.
      —  По-твоему,  — сказал он Мишуку,  — Дима заминировал мост и тут же подпись свою оставил, чтобы фашисты сразу могли узнать, кто это сделал!
      Санька с благодарностью посмотрел на Гришу. Оживились и ребята.
      Конечно, Дима не поступил бы так опрометчиво! Никаких мин под мостом не могло быть!
      Оставив колотушки и сачки на берегу, все залезли под настил. С любопытством и волнением смотрели мальчишки на надпись.
      —  Неужели он напильником?..  — задумчиво произнёс Гриша.  — Ведь рельса-то стальная…
      —  Он же сильный был, как Сёма!  — ответил Вовка.
      —  А ты откуда знаешь?  — спросил Санька.
      —  От деда Евсея!
      Санька отметил про себя это важное обстоятельство, а вслух сказал:
      —  Надо послать в деревню за лопатами и ломами. Тут, наверно, такое запрятано!..
      —  А уговор?  — напомнил Мишук.
      —  Какой ещё уговор?  — удивился Санька.
      —  Норма!.. Мы её сегодня не выполнили.
      Санька плюнул в воду и вылез из-под моста.
      Его недовольство передалось всему звену. Траншею рыли вяло, без подъёма. Было около восьми часов, когда ребята с грехом пополам справились с дневным заданием. Пошли в штаб. И опять старенькая баня допоздна гудела от мальчишеских голосов.
      Иван Прокофьевич и его жена, возвращаясь с поля, услышали этот приглушённый гомон и остановились у крыльца своего дома.
      —  Парень-то у агронома заводной!  — сказал Иван Прокофьевич.  — Всего два дня здесь,  — и оба дня в бане, как в улье. Всполошил он наших ребят!
      —  Они все трое, видать, такие!  — добродушно ответила жена.  — Мать на ферме бунтует: подавай ей новые доильные агрегаты! Подожди — и агроном развернётся!
     
     
      Вынужденное безделье
     
     
      Саньке казалось в этот вечер, что стоит ему коснуться подушки — и он заснёт. Но, когда после ужина он забрался на чердак и залез под одеяло, сон отлетел. Лежал Санька с открытыми глазами и смотрел в чёрный дверной проём, испещрённый яркими звёздами. А мысли были далеко. Они вели Саньку по болоту к сухим лесистым буграм — островинам. Он бесстрашно шёл с автоматом на медведя, первым отыскивал таинственные партизанские тропы и с удивительной проницательностью указывал ребятам зарытые во мху мины.
      Фантазия разыгралась вовсю. Уставившись на мерцающие звёзды, он видел высокую гору, заросшую густым кустарником. Одинокий дымок курился над самой её вершиной. У костра сидел Дима Большаков. Юный партизан забыл тропу через болото и много лет прожил робинзоном на островине, поджидая, когда Санька выручит его. И вот она — долгожданная помощь!
      Заросший, грязный, в разорванной рубашке, Дима бежит навстречу мальчишкам, которых Санька провёл благополучно через топи и трясины…
      Поёжившись от жутковато-сладкого чувства, Санька блаженно улыбнулся. С этой улыбкой он и заснул, честно признавшись самому себе, что в деревне не так уж плохо.
      Но на следующий день Санька чуть не переменил своё мнение.
      Он проснулся от страшной зубной боли. Вчерашняя рыбная ловля не прошла даром. Не привык он долго бродить по воде и простыл. Зуб не просто ныл или болел. Нет! Саньке казалось, будто зуб зажали раскалёнными щипцами и дёргают что есть силы из стороны в сторону.
      Не видя перекладин стремянки, зажмурив от боли глаза, перед которыми вспыхивали лиловые и зелёные искорки, Санька спустился с чердака и мыча, как глухонемой, ворвался в дом.
      Мать накрывала на стол.
      —  Зуб?  — догадалась она, взглянув на сына, который руками придерживал щёку и мотал головой.
      —  Есть тут… больница?  — выдавил из себя Санька и тоненько застонал.
      —  Купался вчера?  — спросил отец и, не дождавшись ответа, добавил: — В городе надо было привести рот в порядок. Здесь больница далеко.
      —  О-о-о!  — простонал Санька, плюхнулся на стул и свесил голову к коленям.
      —  Ложись на кровать — пригрейся!  — посоветовала мать.  — Я сейчас грелку тебе налью, а в обед принесу шалфея… Пополощешь — оно и пройдёт к вечеру.
      —  К вечеру?  — взвизгнул Санька, и вдруг его прорвало: — Почему нет больницы?.. Что это — не Советский Союз? Заболел — значит, умирай?
      —  Ничего! Я думаю, ещё поживёшь!  — пошутил отец.
      Санька взвыл.
      —  И чего ребёнка дразнишь!  — недовольно заметила мать.  — Ложись, сынок! Пригрейся, потерпи…
      Санька свалился на кровать и прикрыл голову подушкой. Во рту у него творилось что-то невероятное. Тупая раскалённая игла сверлила челюсть и выворачивала её на сторону. Голова, казалось, распухла. Он даже не почувствовал, когда мать подсунула под щёку грелку, завёрнутую в полотенце, и не услышал, как ушли родители…
      В восемь часов звено Мишука собралось у силосной траншеи.
      —  Опаздывает!  — недовольно произнёс звеньевой видя, что нет Саньки.  — Начнём!  — сказал он ребятам.  — Ждать не будем!
      Прошло пятнадцать минут, двадцать… Саньки не было. Мальчишки работали молча, оглядываясь на деревню в надежде, что Санька, наконец, появится.
      Когда сделали перерыв и невесело расселись на куче выброшенной из траншеи глины, Вовка сказал, задумчиво рассматривая грязное колено:
      —  И задира, и хвастун, а какой-то он… С ним не скучно… И обижаться на него не хочется…
      —  Болен, может,  — как всегда отрывисто и коротко произнёс Сёма.
      —  Ничего не болен!  — возразил Гриша.  — Я знаю, где он!.. Под мостом! Откопает что-нибудь и будет хвастать!
      Это было похоже на Саньку.
      —  Если так!..  — Мишук не докончил угрозы.  — Вовка, слетай на речку! Не найдёшь — забеги домой! Узнай!
      Вовка убежал, а ребята снова взялись за лопаты, и каждый от души хотел, чтобы Саньки под мостом не оказалось.
      Прошло полчаса, прежде чем Вовка появился на деревенской улице. Он ещё издали прокричал что-то. Подбежав к ребятам, Вовка весело повторил:
      —  Болен!.. Зубы у него!
      —  Чему же ты радуешься?  — удивился Мишук, хотя и сам почувствовал какое-то облегчение.
      —  Значит, не виноват!  — простодушно объяснил Вовка.  — А болят — страсть как! Воет, точно бешеный!.. Ждёт обеда — мать шалфея обещала принести! Деревню кроет — страх! За то, что больницы нет!
      —  А ты ему объяснил?  — спросил Мишук.
      —  Ему объяснишь!  — воскликнул Вовка.  — Он и не слышит ничего: воет и ругается!
      Звеньевой посмотрел на мальчишек.
      —  Отпустим Вовку в Обречье?  — спросил он и добавил: — Только норму сбавлять не буду — придётся работать и за Саньку, и за Вовку!
      —  Отпустим!  — согласились ребята.
      И Вовка колобком покатился по дороге в соседнюю деревню.
      Ему посчастливилось: он застал председателя в правлении.
      —  Павел Николаевич! Меня звеньевой прислал!  — тяжело дыша, сказал Вовка, без стука влетев в комнату.
      Он нарочно начал со звеньевого. Строгий председатель не любил, когда колхозники без разрешения бригадира приходили в рабочее время в правление.
      —  Как траншея?  — спросил Павел Николаевич.
      —  Роем… Только у нас Санька зубами заболел!
      —  Санька? Это… А-а! Агронома сын?
      —  Да! Воет волком!
      —  Перекупался?.. С непривычки и заболел!  — Председатель хмуро посмотрел на Вовку.  — Вы там не в траншее, а в Болотнянке целыми днями сидите! Знаю я тебя, рыболова! Ты первый заводила, насчёт речки!
      У Вовки разгорелись глаза: он вспомнил про щуку.
      —  Вчера в-во какая!..  — начал он и осёкся.
      —  Проговорился!  — с укором произнёс председатель.  — А ведь звеньевой наказывал, наверно, чтоб ни-ни! А?.. Сего дня к вечеру заеду на вашу ударную стройку. С метром приеду! Сам обмерю! За недодел — по спинам! Внял? Этим же метром! А он у меня стальной!
      Вовка не отвечал — помаргивал белёсыми ресницами и сопел конопатым носом. Он не очень-то боялся Павла Николаевича. Все в колхозе знали, что председатель хотя и строг, но справедлив и чуток, особенно к ребятам.
      Павел Николаевич снял телефонную трубку и спросил:
      —  Зубы?
      —  Зубы!  — подтвердил Вовка и придвинулся к столу. Председатель положил трубку обратно на рычаг, в упор посмотрел на Вовку и вкрадчиво сказал:
      —  Ты присядь… Отдохни… Может, раскладушечку принести?
      Вовка отодвинулся, а Павел Николаевич показал на часы и внушительно произнёс:
      —  Время-то рабочее!  — И вдруг сердито крикнул, широко раскрыв совсем не злые глаза: — Футболь отсюда, пока цел!
      —  Про зубы не забудьте!  — напомнил Вовка, выскакивая за дверь…
      Санька не находил себе места. Он уже устал ругать деревню и теперь давал себе страшные клятвы, что никогда и ни за что не сунется больше в воду, что при первой возможности уедет обратно в город и будет жить обязательно рядом с зубным врачом. В ушах звенело и стреляло, и всё же он услышал, как к дому подъехала какая-то машина. В надежде на чудо Санька выглянул в окно и увидел белый фургон с красным крестом на боковом стекле и всю восьмёрку усачей.
      Он вспомнил, что Вовка говорил про какую-то «летучку». Но тогда Санька не обратил внимания на его болтовню — больных всегда успокаивают. А теперь нельзя было не верить: перед домом стояла настоящая «Скорая помощь». «Свезут к врачу!» — с облегчением подумал Санька и пошёл к двери.
      На крыльце ребята подхватили его под руки. Вовка надул щёку и пробарабанил пальцами короткий марш. Гриша открыл заднюю дверцу машины. Санька поднялся по железной лесенке и очутился… в зубоврачебном кабинете. В фургоне стояла привинченная к полу бормашина. На стенах висели белые ящички с гнёздами для инструментов и медикаментов. К кабине тянулись разноцветные электрические провода.
      —  Садись, мальчик!  — услышал Санька и без колебаний сел в кресло.
      Только сейчас он заметил тоненькую невысокую девушку в белом халате. «Не выдернуть ей! Замучает!» — ужаснулся он, но покорно раскрыл рот.
     
      Мальчишки насторожённо прислушивались снаружи к доносившимся звукам.
      В деревнях эту машину называли «зубной летучкой». Она регулярно раз в месяц появлялась в каждой деревне, а иногда приезжала по срочному вызову. Хозяйничала в «летучке» Дина Юдина — молодая девушка, только, что окончившая институт. Первое время колхозники ей не доверяли, но очень скоро убедились, что у «врачихи» лёгкая рука, что она выдёргивает зубы и ставит пломбы быстро и почти безболезненно.
      В «летучке» было тихо, лишь металлически позвякивали инструменты. Вовка дотянулся до окна и попробовал заглянуть внутрь фургона. Но ничего не увидел через матовое стекло.
      Прожужжала бормашина и тотчас умолкла. Из кабины выглянул шофёр, посмотрел на мальчишек и спросил:
      —  Ждёте? Сейчас начнётся!
      —  Что начнётся?  — не понял Вовка.
      —  Концерт!  — улыбнулся шофёр.  — Ваш дружок исполнит арию «Не тяни меня за зуб».
      —  А ему, может, и не будут дёргать!  — сказал Гриша.
      —  Будут!  — уверенно произнёс шофёр.  — Раз бормашина молчит,  — обязательно будут!
      Водитель оказался пророком. Не успел он предсказать Санькину судьбу, как раздался глубокий горловой звук. Санька выкрикнул всего один слог: не то «ма», не то «па», но сколько чувства было заключено в нём!
      Потом прозвучал мягкий успокаивающий голос:
      —  Всё, всё! Уже всё!.. Прополощи рот!.. Тут у тебя ещё два зуба шалят, но их подлечим в следующий раз. Хорошо?
      —  Ага! Ага!  — поспешил согласиться Санька.
      —  Дать тебе зуб на память?
      —  А ну его!..
      Зуб был выдернут, но болезнь ещё только начиналась. В тот день Санька так и не вышел из дома. К вечеру у него подскочила температура.
      Когда председатель колхоза на газике подкатил к силосной траншее, он застал на работе лишь восьмёрку усачей.
      —  Поредели ряды боевые!  — насмешливо произнёс он, грузно вылезая из машины.  — Что у него, все зубы подряд вытаскивают?
      —  Горло у него ещё прихватило!  — ответил Мишук.
      —  Рыбка, значит, подвела?  — усмехнулся Павел Николаевич и, вытащив из-под сиденья стальной метр, подошёл к траншее.  — Посмотрим, во что эта рыбка обошлась колхозу. Когда получили задание?
      —  Позавчера утром!  — ответил Мишук.
      Председатель спустился в траншею, измерил длину, ширину и глубину.
      —  Не хватает до нормы!  — сказал он Мишуку.
      —  А воду считали?  — спросил звеньевой.
      Павел Николаевич прищурился, окинул взглядом яму.
      —  Сколько вёдер?
      —  Миллион!  — выпалил Вовка.
      Председатель улыбнулся.
      —  Снимаю свои обвинения!.. А сейчас — кончай работу! Садитесь в машину — проведаем вашего больного!
      Ребята не ждали повторного приглашения. Набитый до отказа газик медленно въехал в деревню и остановился у избы агронома.
      Когда мальчишки, пропустив вперёд Павла Николаевича, вошли в комнату, Санька лежал под двумя одеялами и выстукивал зубами отчаянную дробь. Отец и мать ужинали.
      Ребята окружили кровать. Павел Николаевич присел к столу.
      —  Ангина?  — спросил он, кивнув на Саньку.  — Может, врача надо?
      —  Не надо!  — ответила мать.  — Я его болезни давно изучила. Горло слабое!.. Таблетки даю… Хорошо бы, конечно, мёду с молоком.
      —  Или ремня с пряжкой!  — добавил отец.
      —  Ты не серчай на парня!  — сказал председатель.  — Это у нас обычное дело. Бывает и со взрослыми. Сеть возьмут — и на озеро. Часов пять из воды не вылезают. А на следующий день — у кого живот, у кого горло!
      Павел Николаевич сунул руку в карман, достал карандаш, пачку бланков, аккуратно переложенных листиками копирки, и заполнил накладную.
      —  Звеньевой!
      —  Я!  — ответил Мишук.
      —  Пошли кого-нибудь к деду Евсею за мёдом.
      На пасеку с накладной и кувшином побежал Вовка.
      Павел Николаевич убрал карандаш, бланки и озабоченно покачал головой.
      —  Не возьму в толк!  — произнёс он задумчиво.  — В колхозной столовой уху как-то из плотвы сварили… Ого, какой крик поднялся: и горькая, и кости одни, и чешуя попадается! Чего только не болтали! Повара чуть в котёл не запихнули! А сами ту же плотву наловят — и едят за милую душу! Что это, по-твоему, Семён Егорович?
      Санькин отец уверенно ответил:
      —  Ловля рыбы — это спорт. А где спорт — там здоровый азарт. А где азарт — там всё сладко. Свари уху из одних жёлчных пузырей — будут хвалить!
      —  Пусть так!  — согласился председатель.  — Спорт, азарт — всё это хорошо! А возьми такую штуку… Заехал я сегодня в передовую бригаду — в Осиновец… Народ вроде сознательный. Лучшие в колхозе люди. Решил: дай поговорю насчёт одного дела… И поговорил! Раскричались, как вороны! Ухватились за свои избы намертво! Тронь — глаза выклюют!
      Павел Николаевич не преувеличивал. Разговор в деревне Осиновец произошёл бурный. И всё из-за того, что председатель намекнул: не пора ли, мол, расстаться со старыми избёнками. Он даже не предложил, а именно намекнул, что можно построить в одном месте современные типовые дома и переселиться в них всем колхозом. Была ещё у председателя думка о газе в баллонах и газовых плитах. Но ему и высказать всего не дали.
      Расстроенный уехал из Осиновца Павел Николаевич. Зато здесь — в избе у агронома — он высказался напрямик: верил, что горожане поймут его.
      Санька первый поддержал председателя.
      —  Ну и дураки эти… из Осиновца!  — прохрипел он чуть слышным голосом.  — Мы городскую квартиру на избу променяли — не побоялись, а они!.. Да я бы хоть сейчас!..
      —  Не с того края начал, Павел Николаевич!  — произнёс Санькин отец.  — В Осиновце народ оседлый. Там каждая изба — памятник родовой. Ты представь: в той избе прадед родился и помер, дед в ней мальчишкой в длинной рубахе без штанов бегал, отец в сосунках весь пол животом отполировал. Не так-то легко от такой избы отказаться! Другое дело у нас — в Усачах. Люди понаехали отовсюду, корешков у них в этой деревне нет. Ты бы с Усачей и начал! А мы тебя,  — отец подмигнул Саньке,  — поддержим! В других областях многие колхозники уже переселились в дома городского типа. Живут — не нарадуются!.. Поймут и в Осиновце.
      Санька приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но голос пропал совсем. Тогда он поднял над головой руку — проголосовал за дома городского типа и выразительно посмотрел на ребят: давайте, мол, и вы голосуйте.
      —  А корова и огород?  — баском спросил Сёма.
      —  А у нас ещё и поросёнок!  — добавил Мишук.
      —  А у нас — коза!  — подхватил Гриша.  — Её тоже с собой в квартиру?
      —  Видал?  — спросил председатель у агронома и повёл глазами в сторону мальчишек.
      —  Ничего, убедим!  — ответил Семён Крыльев.  — Меня финансовая сторона беспокоит… Не получится так, что кирпичные дома построим, заживём культурно, по-городскому, а на удобрения и технику деньги у государства просить будем? Да и земля у нас кислая. Гажи много потребуется. А за неё по три рубля за тонну платить придётся.
      —  А ты сверь дебет с кредитом!  — сказал Павел Николаевич.  — Заодно и нашей бухгалтерии помощь будет…
      Председатель ушёл. Ушли и мальчишки. А Санька всё никак не мог успокоиться. Он боялся, что возражения ребят и сомнение, которое высказал отец, заставят председателя отказаться от строительства новых, благоустроенных домов.
      —  Ты просто бюрократ!  — выдавил из себя Санька, метнув на отца негодующий взгляд.
      —  Больным ругаться не положено!  — ответил отец.  — И запомни: бюрократ и экономист — понятия разные.
      —  Про гажу какую-то выдумал!
      —  Не выдумал. Без неё на наших землях хороший урожай не вырастишь. А она дорогая. Найти бы свою!..
      Санька молчал, но не потому, что сказать было нечего. Не позволяло больное горло. Он безропотно принял от матери кружку горячего молока с мёдом и маслом, выпил, закрылся с головой одеялом и всю ночь бредил небоскрёбами, выросшими на берегу Болотнянки.
      Утром Санька чувствовал себя лучше, но температура держалась ещё несколько дней. Ему не разрешали вставать с кровати. Он не очень скучал, потому что усачи навещали его по очереди.
      Заходил Мишук, приносил Санькину порцию: огурец или квашеную капусту — в зависимости от того, чем Иван Прокофьевич угощал в тот день хозяев штаба. Объевшись мёдом, Санька с жадностью набрасывался на кислое. Но не только этим объяснялся его аппетит. Внимание ребят трогало его. Огурцы и капуста казались удивительно вкусными.
      О делах с Мишуком почти не разговаривали. Лишь однажды Санька спросил:
      —  Больше ничего не нашли?
      Мишук только по тону догадался, о чём идёт речь.
      —  Нет. Роем… Глина одна!
      —  А у моста?
      —  Не были.
      —  Пойдёте?
      —  Пойдём!
      —  Подождали б меня…  — сказал Санька и заглянул Мишуку в глаза.  — Я же быстренько поправлюсь! Раз-два — и готово! А?
      —  Да ты не бойся!  — улыбнулся звеньевой.  — Без тебя не пойдём! Некогда! Мы же за девятерых работаем. Еле-еле успеваем!
      Санька натянул одеяло до подбородка и задумчиво уставился в потолок. Они помолчали. Потом Санька сказал:
      —  Я отработаю… Поправлюсь — и так вкалывать буду!
      Больше почему-то он не мог произнести ни слова. Горло сделалось узеньким-узеньким, и Санька, усиленно заморгав ресницами, отвернулся к стенке.
      —  Спи… Поправляйся!  — услышал он голос Мишука.  — К мосту без тебя не пойдём, ребята так постановили!
      Когда Мишук ушёл, Санька сел на кровати, вытер пододеяльником мокрые глаза и сердито прошептал:
      —  С этой ангиной! Ослаб совсем, как девчонка!..
      Приходил и Вовка. Разговор с ним всегда получался непринуждённый. Болтали обо всём, но чаще — о рыбной ловле.
      —  А верно,  — спросил как-то Санька,  — что ты и в огородах ловить умеешь?
      Вовка покраснел.
      —  Было,  — смущённо сказал он.  — А думаешь — почему? Не от жадности! Просто интересно! Ночью ползёшь по крапиве — и хоть бы что! И боли не чувствуешь, точно она и не жжётся! Лазейку в заборе отыщешь…
      Вовка замолчал и посмотрел на Саньку.
      —  Договоривай, не бойся!  — покровительственно произнёс тот.
      Почувствовав в Саньке единомышленника, Вовка разоткровенничался.
      —  Я везде был!  — хвастливо зашептал он.  — Только к учительнице в огород не лазал! Давай вдвоём? Как поправишься..
      —  А что у неё растёт?  — спросил Санька.
      —  Не знаю!  — ответил Вовка.  — А какая разница? У неё волкодавище вокруг дома ходит! Проползём, чтоб он и не учуял,  — в-во здорово будет!
      —  Она из вашей школы?
      —  Ну да!
      —  К своим залезать неудобно.
      —  Какая она своя!  — возразил Вовка.  — Из неё двойки — как из сеялки — так и сыплются! Мы её пифагоровой штаниной зовём — она с усами!! Маленькие такие, седые на верхней губе… А волкодава я знаю: два раза кости ему носил — приучаю! Поправишься, махнём, а?.. С нашими не договоришься — боятся…
      Саньку подкупил презрительный Вовкин шепоток, которым он произнёс это словечко — «боятся».
      —  Меня волкодавом не испугаешь!  — сказал Санька.  — Выздоровлю — посмотрим!
      —  Только не проговорись!  — предупредил Вовка.
      Санька фыркнул и снисходительно улыбнулся.
      Встречи с Сёмой Лапочкиным отличались от всех других. С ним хорошо было молчать. Он садился на табурет возле кровати, опускал свои широкие ладони на колени и минуты через две спрашивал:
      —  Ну, как?
      —  Лучше!  — отвечал Санька.  — Скоро встану!
      —  Встанешь,  — соглашался Сёма и умолкал надолго.
      Молчание — тоже искусство. Сёма владел им в совершенстве. Помолчав минут пять, Сёма заявлял баском:
      —  Поправишься.
      Теперь соглашался Санька.
      —  Ну, я пошёл,  — после очередной паузы произносил Сёма и протягивал руку.
      Санька со страхом подавал свою, но Сёма без боли, мягко пожимал ему пальцы.
      —  Приходи ещё!  — просил Санька.
      Сёма молча кивал и уходил.
      Только раз он произнёс довольно длинную фразу:
      —  Если кто пристанет, скажи мне.
      Санька был польщён, но так и не понял, почему Сёма заговорил об этом. Вероятно, это было наивысшим проявлением симпатии.
      Самым интересным собеседником оказался Гриша. Санька знал немало всяких любопытных историй и происшествий, но перед неистощимым Гришиным запасом разных былей и небылиц он пасовал. На чём бы ни останавливались любопытные глаза Лещука, он тотчас припоминал что-нибудь, имеющее прямое отношение к этому предмету.
      Как-то Санька повернулся неудачно в кровати и локтем столкнул с табуретки кружку с отваром шалфея.
      Гриша поднял её и тут же удивил Саньку рассказами о саркоцефалусе — лечебном дереве Либерии, о японском цветке, который распускает бутоны накануне землетрясения и предупреждает жителей о надвигающейся беде, о местном «корне смерти» — цикуте, очень ядовитом болотном растении.
      —  А что такое гажа, знаешь?  — спросил Санька.
      —  Нет,  — признался Гриша.
      —  Узнай!  — попросил Санька.
      Гриша обещал узнать.
      В другой раз — это было уже в последний день болезни — они сидели вечером на крыльце. Санька всё ещё не терял надежды хоть в чём-нибудь взять верх и решил сделать это с помощью астрономии. Момент подвернулся подходящий: оба смотрели в небо, потому что за минуту до этого говорили о космонавтах.
      —  Ты можешь найти Большую Медведицу?  — задал Санька коварный вопрос.
      —  Ковш-то? Вот он!  — уверенно ответил Гриша и спросил в свою очередь: — Хочешь, я проверю, какие у тебя глаза?
      Санька сердито передёрнул плечами, но согласился.
      —  Посмотри на ковш,  — предложил Гриша,  — и найди среднюю звёздочку. Видишь? Она называется Мицар, а по-русски — Конь. Если у тебя глаза хорошие, ты обязательно догадаешься, почему её так назвали. Смотри лучше!
      Но сколько Санька ни вглядывался в далёкую звезду, сколько ни ломал голову, чтобы выйти из трудного положения, ничего не получалось.
      —  Армянская загадка!  — буркнул он.  — Названия на звёздах не пишут! Это тебе не реклама: «Ешьте мороженое!»
      —  А ковш?  — возразил Гриша.  — Не написано, а всем ясно, что это ковш! Так и Конь… Лучше смотри! И извилинами, как ты говоришь, шевели!
      Санька разглядывал звезду, пока не разболелась шея, но догадаться, почему она называется Конём, не мог.
      —  Видишь что-нибудь рядом? Совсем-совсем близко…  — подсказал Гриша.
      Это помогло. Санька приметил рядышком со средней звездой, ковша крохотную, слабо светящуюся точку.
      —  Вижу! Там две!  — воскликнул он.
      —  Молодец!  — Гриша хлопнул Саньку по колену.  — Их две! Вот и получается, что звезда на звезде сидит, как человек на лошади! Эту маленькую звёздочку так и зовут — Алькор, или Всадник, если перевести с арабского. Понял?.. Раньше так зрение проверяли: кто видит всадника, тот может быть воином. Выходит, мы с тобой годимся в воины!
      —  И откуда ты всё это знаешь?  — вырвалось у Саньки.
      —  Читал где-то!  — ответил Гриша.  — А вообще-то… разве запомнишь, откуда узнал или где научился? Вот ты… Кто тебя карту научил чертить?
      —  Никто. Просто люблю! Потому и умею.
      —  А я не умею!  — признался Гриша.  — Нет у меня такого… знаешь… чтоб посмотрел, а потом на бумагу перенёс.
      —  А я запросто! Взгляну — и как фотоаппаратом щёлкнул!  — оживился Санька.  — Память зрительная и глазомер! Подожди, я за лето всю местность на карту нанесу! У меня же знаешь сколько сделано!..
      Санька приврал. Сделано было мало. После первых двух дней он и не притрагивался к карте. Но сейчас он твёрдо верил, что начертит её до конца.
      —  Не карта! Аэрофотосъёмка будет!
      —  Ты бы побыстрей!  — сказал Гриша.  — Она пригодится! Искать без карты — всё равно что слепому за грибами ходить!
      Санька не понял.
      —  Чего искать?  — спросил он.
      —  Ха! Чего?.. Да Диму Большакова! Забыл! Места тут глухие, болоту — конца нет! Без карты по одному и тому же месту кружить будем! А знаешь, почему кружат люди?
      —  С дороги сбиваются — потому и кружат!
      —  Я не про то!  — возразил Гриша.  — Когда по степи идут без компаса или на лодке плывут в тумане… Хотят прямо, а их всё время в сторону заворачивает.
      —  Как же не заворачивать, раз ничего не видно?
      —  Не знаешь!  — с лёгким укором произнёс Гриша.  — Правая рука и нога сильнее, поэтому человек всегда влево заворачивает.
      —  Ерунда!  — не поверил Санька.
      —  Проверено!  — ответил Гриша.  — Левшу вправо тянет!..
      Забегали к Саньке и младшие усачи, но не по одному, а всей командой — вчетвером.
      Это была самая дружная часть звена. Сплотились мальчишки не случайно — так уж сложились обстоятельства. Два года назад, когда Мишука избрали звеньевым, Геня Соков и трое других малышей ещё не были пионерами. Их всё же приняли в звено, но поставили условие: в любом голосовании им предоставляется на четверых один решающий голос, и действительным он считается только тогда, когда внутри четвёрки нет разногласий.
      Время шло.
      Команда Гени Сокова получила красные галстуки, а несправедливость продолжала существовать. Зимой, в школе, все четверо были равноправными членами пионерской дружины. А летом приходилось довольствоваться одним голосом на четверых. Иногда команда Гени Сокова пыталась протестовать против нарушения демократии, но старшие мальчишки были неумолимы и пригрозили не считаться даже с единственным голосом.
      Это неполноправное положение сплотило ребят. Они и ходили вчетвером, и думали вчетвером, а вслух общие мысли высказывал Геня Соков.
      Последние дни команду младших усачей тревожило одно. Они понимали, что старшие всё-таки соберутся в поход на болото. А как с ними, с младшими? Что, если их не возьмут с собой? И Геня Соков пошёл на хитрость — решил заручиться поддержкой Саньки.
      В первый раз мальчишки принесли больному земляники. Во второй раз — мочёную прошлогоднюю клюкву, а разговор повели о морошке.
      —  Ты бы хотел морошки?  — спросил Геня Соков.
      Санька не знал такой ягоды, но сказал на всякий случай:
      —  Хочу!
      —  И мы хотим!  — со вздохом произнёс Геня.
      Дружно вздохнули и остальные мальчишки.
      —  А на болоте её — хоть лопатой загребай!  — продолжал Геня.  — Вот бы сходить туда!
      Санька так и не догадался, куда клонится разговор.
      —  Сходим!  — воскликнул он, чтобы обрадовать ребят.
      —  Все?  — быстро спросил Геня.
      —  Все!
      Мальчишки запрыгали от радости вокруг кровати.
      —  Потом не откажись!  — предупредил Геня Соков.  — А то верить тебе не будем!..
     
     
      Неожиданное подкрепление
     
     
      Наступил день, когда у силосной траншеи собралось всё звено.
      Санька держался степенно. Он не торопясь осмотрел траншею. Ребята хорошо поработали без него. От старой силосной ямы не осталось и следа. Вместо неё влево и вправо тянулся глубокий ров.
      —  Здо?рово?  — спросил Мишук и с гордостью кивнул на высокие отвалы земли и глины, возвышавшиеся по бокам траншеи.
      —  Рванули крепко!  — ответил Санька.  — А ну, поднажмём ещё!  — И он спрыгнул на дно рва.
      Навык — дело великое. Мальчишки уже привыкли работать лопатами. Траншея быстро углублялась. Санька тоже старался вовсю, но он пока не знал, почему так торопятся ребята.
      —  Что после обеда будем делать?  — спросил Мишук и как-то особенно посмотрел на ребят.
      Была у них договорённость: в день выздоровления Саньки сделать ему сюрприз — начать поиски под мостом.
      Все оглянулись на Саньку.
      —  Можно ещё поработать,  — самоотверженно произнёс тот.
      —  А можно и к мосту сходить,  — загадочно улыбнулся Вовка.
      —  Решай!  — сказал Мишук.
      —  Я — как все!  — ответил Санька.
      —  К мосту! К мосту!  — закричали ребята.
      После обеда мальчишки с ломами и лопатами пришли на речку. Про щуку на этот раз никто и не вспомнил. Все девять усачей забрались под настил и, пригнув головы, огляделись.
      Под мостом, как в погребе, было сумрачно. От воды тянуло холодком. Голоса ребят звучали насторожённо.
      Трудно искать, когда не знаешь, где и что надо искать. И Санька немножко растерялся, когда Вовка спросил:
      —  Что делать будем: копать иль нырять?
      —  Я думаю…  — неуверенно начал Санька.
      —  Есть!  — прозвучало под мостом.
      Это крикнул Гриша. Он стоял напротив Саньки на другом берегу и рассматривал что-то на земляном склоне.
      Все бросились к Грише. Санька тоже не раздумывал. Он плюхнулся животом в речку и в два гребка перемахнул её.
      Гриша держал в руке конец темно-зелёной медной проволоки. Второй конец уходил в землю.
      —  Дайте лопату! Лопату!  — вскричал Санька.
      Но копать не пришлось: Гриша легонько потянул за проволоку, и она, вспарывая сырой чернозём, побежала вверх — к настилу. На склоне берега под мостом осталась рваная бороздка. В руках у Гриши был теперь уже трёхметровый кусок проволоки. Другой конец вёл под самый настил. Гриша потянул ещё раз, но проволока больше не поддавалась.
      —  Оборвёшь!  — испугался Санька.  — Рыть надо, а не дёргать!
      Мальчишки посовещались. Как рыть?.. Проволока уходила под настил у среднего рельса. Нельзя же подкапывать центральную опору всего моста!
      —  Надо поднять одно бревно!  — предложил Гриша.  — Потом положим на место!
      Мальчишки высыпали на мост. Сёма поддел ломом крайнее бревно и выковырнул его из гнезда. Здесь было жилище целой армии разнокалиберных жучков. Они суетливо засновали туда-сюда, сердито поводя усиками. Тут же, в длинной вмятине от брёвна, виднелась и проволока. Узкой зелёной змейкой тянулась она к крайнему рельсу, на котором Дима Большаков оставил свою подпись, и уходила под второе бревно.
      —  Что я говорил!  — воскликнул Санька.  — Всё понятно! Где буквы — там и тайник!
      Теперь никто, даже рассудительный и осторожный Мишук, не сомневался, что эта старая проволока указывает путь к тайнику. Ничто не могло остановить мальчишек. Сёма втыкал лом между брёвен и откатывал их одно за другим к берегу.
      В воду падала грязь, слежавшиеся куски земли, обломки гнилого дерева, старые почерневшие щепки. Река неутомимо уносила прочь этот мусор.
      Ребята, позабыв обо всём на свете, стремились поскорее добраться до бревна, под которым на боковом рельсе Дима выпилил когда-то буквы.
      —  Давай!  — кричали мальчишки.
      И Сёма выворачивал и откатывал к берегу очередное бревно.
      —  Давай!
      От настила отделялось новое бревно.
      —  Давай!
      Лом легко входил между прогнившими брёвнами. Полоса нетронутого настила сужалась, а у того берега, откуда мальчишки начали поиски, мост представлял собой груду перевёрнутых кругляков, брошенных как попало на стальные перекладины.
      Сёма откатил ещё пару брёвен.
      —  Стой!  — крикнул Санька.  — Дошли, кажется!
      Он сел верхом на оголившуюся часть рельса, провёл рукой по обращённой к воде поверхности, нащупал буквы и предупредил:
      —  Под следующим бревном!.. Смотрите в оба!
      Сёма осторожно отковырнул бревно. Ни под ним, ни на нём ничего не было.
      —  Ещё одно!  — скомандовал Санька.
      Это бревно ничем не отличалось от всех других.
      Но Санька не был обескуражен. Посмотрев на разочарованные лица мальчишек, он сказал:
      —  Знаю! Внутри надо искать!.. Знаю даже что — записку или карту!
      —  Бумага истлела бы давно!  — возразил Вовка.
      —  А ты не слышал, как это делается?  — сердито раздувая ноздри, спросил Санька.  — Бумагу кладут в гильзу и забивают в дерево! Сто лет пролежит — и сохранится!.. Эх, топор бы!..
      Топора с собой не взяли.
      —  Ломом!  — сказал Гриша.  — Сёма, трахни! Надо бревно расколоть пополам!
      Сёма ударил остриём лома в самую середину бревна. Полетели гнилушки.
      —  Ещё!
      Сёма ударил второй раз. Что-то хрупнуло. Гнилое бревно разломилось на две части, но не вдоль, а поперёк. Один кусок с плеском упал в воду. Нетерпение ребят возрастало.
      —  Бей! Бей!  — кричали Сёме.
      Бревно глухо щёлкнуло и распалось, как орех, обнажив круглую и тоже прогнившую сердцевину лилового цвета. Мальчишки со всех сторон осмотрели и обе половинки, напоминавшие длинные корыта, и круглую сердцевину, но ничего примечательного не нашли. Потом Сёма расколол другое бревно. И опять ничего! Поиски зашли в тупик.
      Санька пихнул ногой остатки расколотых брёвен, и они плюхнулись в речку.
      —  Ты что, с ума сошёл?  — крикнул Мишук.  — А чем мы мост накрывать будем!
      —  Не этой же гнилью!  — ответил Санька.
      —  Да они и все такие!  — воскликнул Мишук, посмотрев на развороченный настил.
      Только сейчас мальчишки заметили, во что превратился мост. Наступила тишина. Ребята обменялись взглядами, которые выражали и разочарование, и страх, и полную растерянность.
      —  Сломали!  — тихо и удивлённо сказал Мишук и укоризненно взглянул на Саньку.
      —  А что!  — огрызнулся тот.  — Я и сейчас уверен: есть тайник.
      Это было сказано из упрямства. Никакой уверенности Санька не чувствовал. Наоборот, вся затея казалась теперь до глупости наивной. Что можно спрятать в настиле из нетолстых брёвен или на узких рельсах? Куда могла вести проволока, случайно зажатая брёвнами и присыпанная землёй?
      Остальные мальчишки думали то же самое. Но их беспокоило ещё и другое. Сломать мост — не шутка. Хотя по этой круговой дороге ездили редко, но всё же мост есть мост. За такие штучки по голове не гладят.
      —  Натворили!  — произнёс Гриша.
      —  Это ты со своей проволокой!  — сказал Санька.
      —  Я-я?  — переспросил Гриша.  — А кто первый про тайник болтнул?
      —  Хватит!  — прикрикнул на них Мишук.
      Хорошо всё-таки, когда над тобой есть командир, который обязан в трудную минуту принимать решение и брать на себя всю ответственность. Услышав окрик звеньевого, все мальчишки испытали облегченье.
      —  Попробуем уложить на место,  — сказал Мишук.  — Впятером! А вы…  — он повернулся к четвёрке младших усачей,  — дуйте домой! Чтобы и не видели вас тут!
      —  Почему?  — обиженным голосом протянул Геня Соков.
      —  Потому! Если что — уж вам-то дёры никак не миновать! Валяйте, валяйте!
      Мальчишки засеменили прочь от реки. А пятеро старших начали укладывать брёвна.
      С опаской, как тяжелобольных, переносили ребята гнилые кругляки и прилаживали их к сохранившейся части настила. А на душе было тревожно. Брёвна крошились под пальцами, прогибались под собственной тяжестью, поскрипывали и потрескивали.
      —  Обвалятся!  — угрюмо сказал Сёма.
      —  Держались же раньше!  — возразил Вовка.  — Мы их ещё земелькой притрусим и притопчем — никто и не разберёт!
      Санька с Гришей подняли и понесли к настилу ещё одно бревно. Оно вывернулось из рук, ударилось о рельсы и переломилось.
      —  Кончай!  — сердито крикнул Мишук.  — Первая же телега в реке будет.
      —  Западня получится,  — добавил Сёма.
      Мальчишки устало уселись на берегу.
      —  Брёвен новых надо напилить в лесу!  — предложил Санька.
      —  Так тебе и дали без наряда!  — возразил Вовка.
      —  Подождите!  — произнёс Мишук и прислушался.  — Никак едет кто-то?
      Из леса, откуда выходила дорога, пересекавшая Болотнянку, донёсся отдалённый шум мотора.
      —  Машина!  — прошептал Гриша.
      —  Что ей тут делать?  — сказал Вовка.  — По этому мосту на машинах не ездили!
      —  Председатель на газике!  — высказал догадку Мишук.  — Он такой — в любую дыру заглянуть может!
      Мальчишки вскочили на ноги. Им захотелось бросить всё и умчаться в деревню, подальше от этого злосчастного моста и председательского газика.
      Но из леса выскочил не газик, а «Волга». Солнце блеснуло в стёклах машины и осветило кузов с шахматной дорожкой на боку.
      —  Такси!  — крикнул Санька. Мишук перевёл дух.
      —  Значит, не из наших. Со станции! И кого сюда черти несут? Такси по большаку всегда ходят!
      —  Заблудились, наверно,  — предположил Гриша.
      Ребята с любопытством рассматривали приближающуюся светло-серую машину, залитую красноватым светом заходящего солнца. Сквозь стёкла было видно, что рядом с шофёром сидит девчонка в белом платье, с розовыми бантиками в косах.
      У разобранного моста водитель затормозил такси и, громко щёлкнув дверцей, вышел на дорогу.
      —  Эй! Вас разбомбили, что ли?  — спросил он у мальчишек.
      Ребята не ответили.
      Из машины появилась женщина. За ней — девчонка. Она скорчила смешную гримасу, сунула в рот кончик косички, рассмеялась и звонко крикнула, взглянув на Вовку:
      —  Смотрите, какой мяч! Футбольный прямо!
      В другой раз она получила бы отпор, но сейчас ребятам было не до неё. Они и радовались, что приехали не свои, и в то же время сожалели. Всё равно расплаты не миновать, так уж лучше поскорей!
     
      —  Как же мы теперь проедем?  — спросила женщина у шофёра.
      —  Умные люди здесь не ездят!  — крикнул Вовка.  — Скажите спасибо, что не провалились! А тебя бы я вытаскивать из реки не стал!
      Последнюю фразу Вовка адресовал девчонке и в подтверждение своих слов погрозил ей кулаком.
      —  Меня? Вытаскивать?  — Девчонка беззаботно рассмеялась и, ловко балансируя руками, перебежала на другой берег — к ребятам.
      Закинув длинные косы назад, она озорно надула щёки, передразнивая Вовку.
      —  Смотри, как бы тебе не попало!  — пригрозил ей Вовка и обругал: — Кукла косастая!
      —  Я не кукла!  — без обиды, но твёрдо сказала девчонка.  — Я — Катя! А тебя как зовут?
      Вовка презрительно отвернулся.
      —  Ну и не надо! И не говори! Подумаешь?.. А тебя как зовут?  — Катя бесцеремонно ткнула пальцем в Лапочкина.
      —  Сёма,  — спокойно ответил он.
      —  А почему все вы такие грязные и скучные?
      —  Работали,  — невозмутимо сказал Лапочкин.
      —  Работали?  — переспросила Катя.  — Вот это?..
      Она посмотрела на разбросанные брёвна и расхохоталась так, что ей пришлось сесть на гнилой кругляк.
      —  Катя!  — крикнула с того берега женщина.  — Узнай у мальчиков, где тут объезд и далеко ли до Усачей?
      —  Я сейчас, мамочка!  — откликнулась девчонка и по-птичьи закрутила головой, осматривая ребят.
      Глаза её, зелёные с искринкой, на секунду остановились на Саньке, а потом побежали дальше.
      —  Вот ты!  — сказала Катя и подошла к Грише.  — Во-первых, скажи, как тебя зовут, а во-вторых — где тут Усачи?
      —  Зовут Гришей,  — вежливо ответил Лещук.  — А Усачи рядом. И объезжать вам не надо. Если вещей немного, то пешком дойдёте. Полкилометра не будет!
      —  Мамочка! Отпускай машину! Пешком дойдём!  — крикнула Катя и снова обежала задорными зелёными глазами стоявших у разрушенного моста мальчишек.
      Санька подтянул брюки, поправил воротник рубашки, смахнул с колен начавшую подсыхать глину. Он не отдавал себе отчёта, почему вдруг занялся своим туалетом, и с негодованием отверг бы всякий намёк, что это каким-то образом связано, с присутствием Кати. Но когда она опять лишь скользнула глазами по его фигуре и обратилась к Мишуку, Санька почувствовал обиду и присоединился к надутому Вовке. Они отошли в сторону и сердито поглядывали на девчонку, которая засы?пала Мишука вопросами.
      —  Значит, вы мост ремонтируете? И трудодни вам за это платят?
      —  Ремонтируем!  — ответил Мишук и усмехнулся.  — А насчёт трудодней ещё неизвестно.
      —  Как же так?  — удивилась Катя,  — Работаете, а не знаете, будут платить или нет! Кто у вас главный? Он шляпа, наверно?
      —  Он и есть главный!  — сказал Гриша, кивнув, на Мишука.  — Звеньевой!
      —  Выходит, ты — шляпа!  — прощебетала Катя.  — Только я не верю, что вам разрешили мост ремонтировать! Вы сами что-нибудь придумали! Сознайся! Я никому-никому не скажу!
      Мишук нахмурился.
      —  Ты поменьше обзывайся! Раскричалась! Один у неё — мяч, другой — шляпа! И не суйся не в своё дело!
      Но Катя не смутилась и не обиделась. Она рассмеялась.
      —  Можешь и не говорить! Вижу, что мост сами испортили, а теперь боитесь, что попадёт! Но зачем? Скажи! Скажи, пожалуйста! Ведь интересно же!
      Взревел мотор. Такси развернулось и покатилось к лесу. Женщина подхватила два чемодана.
      —  Кто поможет?  — спросила Катя.
      Вовка демонстративно засунул руки в карманы.
      —  Извините, здесь носильщиков нет!  — съязвил Санька.
      Один Гриша подскочил к Катиной маме и взял чемодан. Сёма переглянулся со звеньевым и подхватил второй. Освободившись от груза, женщина осмотрела разбросанные брёвна и сказала:
      —  Молодцы! Вовремя разобрали это старьё! Наше такси могло бы провалиться… А вы сами из Усачей?
      —  Из Усачей,  — отозвался Гриша и спросил в свою очередь: — Вы к кому приехали?
      —  К Ивану Прокофьевичу. Знаете такого?
      —  Знаем!.. Доведём!
      И все пошли к деревне. Впереди с независимым видом шагали Вовка и Санька. Они посвистывали вразнобой, всячески подчёркивая полное безразличие ко всему, происходящему за их спинами. За ними шёл Мишук. Он с тревогой думал о мосте.
      Сразу же за Мишуком легко вышагивал Сёма с чемоданом на плече. В хвосте шли Гриша, Катя и её мама. Чемодан они несли по очереди и болтали без умолку.
      В вечернем прохладном воздухе звонкий голос девочки разносился по всей пожне, и мальчишки узнали, что Катя и её мама — родственники Ивана Прокофьевича и приехали к нему на лето отдохнуть.
      «Дачница!» — презрительно подумал Санька и сказал:
      —  Теперь от неё отбоя не будет!
      —  Ничего! Мы её живо отвадим!  — ответил Вовка, но и он понимал, что это будет нелегко: очень уж напористой была девчонка.
      А Катя вдруг вспомнила про мост и начала настойчиво выпытывать у Гриши, зачем понадобилось вскрывать настил, но тот ловко уходил от ответов.
      Когда до околицы осталось метров двести, ребята встретили младших усачей. Геня Соков нёс две пилы, а остальные тянули на верёвке бревно. Оно было тяжёлое, неровное и оставляло на тропке глубокие царапины.
      —  Генька!  — крикнул Мишук.  — Я тебя сейчас за уши оттаскаю! Тебе что приказано!
      —  А мы не маленькие!  — ответил Геня Соков.  — Были вместе — всем и отвечать!.. Бревно вот прихватили! Пригодится! И пилы…
      Мишук оглянулся на Катю и её маму. Они уже были близко.
      —  Пилы забрать — и бегом в штаб!  — приказал он, не желая продолжать разговор при посторонних.  — Бегом! Бегом!..
      Младшие умоляюще смотрели на звеньевого. Но, заметив чужих людей, они повернулись, как по команде, и рысцой побежали назад.
      В штабе собрались, когда совсем стемнело. Шли задворками, чтобы Катя не заметила. Разговаривали сначала тихо, но с каждой минутой спор становился горячее, и скоро осторожность, была забыта. Решали, где достать новые брёвна для моста. Мишук предложил честно покаяться во всём председателю колхоза.
      —  И про Диму Большакова рассказать?  — вскричал Санька.  — Выдать нашу тайну?
      —  А что с неё толку?  — ответил Мишук.  — От этих тайн и тайников — одна беда! Оружие храним незаконно? Храним! Хорошо ещё — пружина у автомата сломана, а то бы!.. Знаю я вас!
      Гриша незаметно подмигнул Саньке, и тот по хитрому блеску глаз догадался, что Лещук успел починить автомат.
      —  Мост разрушили? Разрушили!  — продолжал перечислять Мишук.  — Вот она — ваша тайна!
      —  А ты считал, что тайна — это пустячок?  — спросил Санька.  — Тайна — это штука тяжёлая! Она жертв требует! Сил требует!
      —  Что с тобой спорить!  — Мишук безнадёжно махнул рукой.  — Несёшь дурь всякую!
      Остальные мальчишки молчали. И Мишук допустил ошибку. Он подумал, что большинство на его стороне.
      —  Кто за моё предложение — руки!  — крикнул он.
      Ни одна рука не дрогнула и не сдвинулась с места. Наступила полная тишина. И вдруг во всю ширь распахнулась дверь. Из предбанника в штаб впрыгнула Катя.
      —  Мальчики!  — восторженно воскликнула она.  — Можете надеяться на мою помощь! А за меня не бойтесь — я умею хранить тайны!
      —  Ты… под… подслушала?  — хрипло спросил Вовка.
      Все громко и сердито закричали. Казалось, что мальчишки сейчас набросятся на Катю. Но она шутливо прикрыла уши ладонями, озорно улыбнулась, тряхнула косами и выскочила вон.
      Совещание звена, прерванное её вмешательством, закончилось очень быстро.
      —  Надо перенести штаб!  — сказал Вовка, когда ребята поутихли.  — Тут не работа!
      —  Перенесём,  — согласился Мишук и вяло спросил: — Переголосовывать будем?
      —  Незачем!  — возразил Санька.  — Всё ясно!.. Ты сам-то как? Всё ещё председателю сказать хочешь?
      —  Что я!  — Мишук вздохнул.  — Большинство…
      Санька подбежал к нему и дружески сгрёб за плечи.
      —  Так командуй, звеньевой!.. Голову выше! С нами не пропадёшь!
      —  Чего командовать! Приходите с утра к мосту — посчитаем, сколько брёвен потребуется, а потом поглядим… Но если… эта сболтнёт,  — на меня не думайте!
      —  Не сболтнёт!  — уверенно сказал Гриша.  — Не такая!
      Санька тоже почему-то верил, что Катя не выдаст их тайну. Он даже перестал обижаться на то, что она ни разу не обратилась к нему.
      Вернувшись домой, Санька не ложился спать, пока не нанёс на карту ставшие знакомыми изгибы Болотнянки, мост, дорогу и лес за речкой. У моста Санька вывел контуры машины с шахматной дорожкой на кузове. Рядом с такси он нарисовал зачем-то крохотную фигурку с длинными косами.
      Неожиданное появление Кати в Усачах стало настоящим событием. Хотя и по-разному, но о ней в тот вечер думали все ребята. В деревне среди подростков не было ни одной девчонки. Только у Сёмы и Вовки имелись сёстры, но они в счёт не шли — их ещё водили в детский сад.
      Катя была первой ласточкой.
     
     
      Чудеса
     
     
      На пожне лежала роса. Трава была седой. За мальчишками, спешившими к реке, оставалась сочно-зелёная полоса.
      В хвосте деловито шагала четвёрка младших усачей. Сегодня Мишук не погнал их домой. Звеньевой знал; если придётся заново строить мост, они не будут лишними.
      Дошли до брошенного вчера бревна. Вовка и Сёма ухватились за верёвку и поволокли его за собой.
      Тропинка вывела ребят к берегу. Болотнянка встретила их шумно: стая уток дружно поднялась над водой.
      Мальчишки остановились. Отсюда открывался прекрасный вид на речку со всеми её капризными изгибами и поворотами, на лес с зубчатым узором еловых макушек, будто выпиленных лобзиком в голубизне неба. Знакомая картина! И только мост нарушал привычные линии и краски. Издали он казался грудой больших старых поленьев, набросанных как попало поперёк речки.
      И ещё приметили ребята: на той стороне у моста виднелось какое-то продолговатое пятно. Оно напоминало уложенные в штабель стволы деревьев. Но это было слишком невероятно, чтобы можно было поверить своим глазам. И всё же предчувствие чего-то чудесного охватило всех. Ребята переглянулись и молча бросились к мосту. Не побежал только Сёма. Он поплевал на ладони, поправил на плече верёвку и один поволок бревно вдоль берега.
      А мальчишки всё бежали. Вот уже только развороченный настил отделяет их от чудом появившихся за ночь свежих брёвен, аккуратно распиленных на трёхметровые кругляки. Виден каждый сучок, каждая трещинка, а не верится!
      Ребята в нерешительности остановились у моста. Они боялись перейти на тот берег: вдруг всё исчезнет!
      —  Мальчики! Доброе утро!  — долетело из-за речки.
      На брёвна вскочила Катя.
      —  Это мой вам подарок! Настоящие деревья!  — Она притопнула туфелькой по гулкому бревну.  — Только условимся: я тоже буду искать Диму Большакова! Ладно?
      Так Катя стала героиней дня. Ей простили всё: и обидные словечки, которые сорвались вчера с её бойкого языка, и непрошеное вторжение в штаб. Как удалось добыть брёвна, она рассказала, захлёбываясь от восторга.
      —  Разрисовала я вас под конфетку!  — весело щебетала она.  — Говорю: «Какие у вас ребята! Сами мосты чинят! Только строительных материалов им не хватает!» Дядя мой — Иван Прокофьевич — удивился и не поверил. Но мама подтвердила. Тогда он позвонил куда-то по телефону, говорит: «Утром к тебе дед Евсей заявится за досками. Так ты ему скажи — пусть сначала два воза брёвен к мосту подбросит, на Болотнянку!.. Там ремонт наши парни затеяли!» Вот и всё! Ещё похвалил вас и говорит про мост: «Давно за эту гробину побаивался! Да руки не доходили!» Утром я сюда прибежала, а тот дед уже сгружает брёвна! Сердитый такой!.. Посмотрит на мост — да как заругается! Всё каких-то гренадеров вспоминал! Скоро со вторым возом приедет!
      Ребята слушали и удивлялись. Но Мишук не дал долго прохлаждаться. Выждав, когда Катя приумолкла, он ухватился за верхнее бревно и скомандовал:
      —  Взялись!
      —  Нет!  — крикнула Катя и легла поперёк брёвен.  — Объясните сначала, зачем мост разобрали, тогда получите!
      —  Ты же вчера всё подслушала!  — сказал Мишук.
      —  Про мост не поняла!  — призналась Катя.
      Пришлось показать ей надпись «Дим. Бол.» и объяснить в чём дело.
      Буквы произвели на Катю большое впечатление, а над поисками тайника она только посмеялась.
      —  Какой здесь тайник?  — сказала она.  — Тут столько людей ездят! Кто из вас придумал, что под мостом тайник?
      Все посмотрели на Саньку. Взглянула на него и Катя.
      —  А-а!  — произнесла она очень неопределённо.
      В этом протяжном «А-а!» Саньке почудилась усмешка.
      —  Ты, может быть, сквозь землю видишь?  — ехидно спросил он.  — Тебе, наверно, открыть тайник — что плюнуть!
      —  А я не плююсь!  — отрезала Катя.
      Ребята разделились. Одни сбрасывали с рельс старые брёвна. Другие оттаскивали их в сторону. Нашлась и для Кати работа. Измерив верёвкой расстояние между рельсами, она вместе с Гришей делала на новых брёвнах пометки, по которым Сёма с Санькой вырубали пазы, чтобы кругляки ровно и плотно ложились на стальные опоры.
      За этим занятием и застал мальчишек дед Евсей.
      Старик был рассержен не на шутку. После того как Соколик забрёл к пчёлам, дед Евсей решил залатать старый прохудившийся забор. Ему выдали накладную на доски. Старик в отместку за непрошеный визит на пасеку отыскал в конюшне Соколика, запряг его и ранним утром приехал на лесопилку. А получил он не доски, а брёвна со строгим наказом: выгрузить их у моста через Болотнянку.
      Дед Евсей ревниво относился к пасеке и не терпел пренебрежительного отношения к ней. А кладовщик, отпускавший брёвна, неосторожно заметил, что пчёлы подождут, мост важнее. Этого было достаточно, чтобы разозлить старика.
      Соколик сразу почувствовал, что дед Евсей не в духе.
      Старик погонял коня всю дорогу — и с первым и особенно со вторым возом. У моста он сердито осадил Соколика и, щёлкнув кнутом по голенищу, сердито закричал на ребят:
      —  Вози тут на вас, окаянных! Вроде дел у меня своих нету — хожу, лысину почёсываю! А как сладенького захочется, куда бегут? На пасеку!.. И мостишко-то этот доброго слова не стоит! По нему только черти по ночам катаются! Ан нет! Вези! Суньтесь теперь за мёдом! Не дам! Не-да-ам! Горлодёры…
      Ребята знали: раз старик заменил «гренадеров» на «горлодёров»,  — значит, не скоро успокоится. Но Вовка давно нащупал слабое местечко пасечника.
      —  Дедушка Евсей!  — елейным голосом произнёс он.  — Пожалей ты нас, бедных! Влопались мы с этим мостом, а ты ещё и на пасеку пускать нас не хочешь! А мы бы пришли не за мёдом, а просто так… Заборчик помогли бы чинить…
      Умел Вовка представляться этаким ласковеньким пай-мальчиком. Его лицо, круглое, щекастое, выражало в эту минуту полную покорность и готовность служить до гроба.
      —  Нужен мне твой забор!  — проворчал старик и тут же вновь сорвался на крик: — Сгружайте к еловой бабушке! Иль ждёте меня? Не дождётесь! Батрака наняли! Пальцем не пошевелю!
      Рассерженный дед отошёл от воза, уселся на берегу речки и полез в карман за кисетом.
     
      Мальчишки разгрузили телегу, а дед Евсей всё сидел, попыхивая самокруткой. Докурив до пальцев, он бросил окурок в воду, долго следил, как уносило его течением, потом встал и подошёл к Соколику.
      —  Спасибо, дедушка Евсей!  — крикнул Мишук.  — А насчёт забора — поможем!
      Старик не ответил. Он неторопливо выпряг коня, хлопнул его ладонью по крупу.
      —  Пшёл! Травяное брюхо!
      Соколик переступил через оглоблю, уткнулся мордой в пожню и вкусно захрустел травой. А пасечник вынул из телеги топор и посмотрел на суетившихся у брёвен ребят.
      —  Мишук!  — позвал он.  — Пошли кого-нибудь за проволокой… За амбаром валяется… Да не ту, что тонкая! В палец которая!
      Руки у деда Евсея были коричневые, сухие и, казалось, бессильные. И топор он подымал невысоко. Опускал без кряканья. Но лезвие глубоко уходило в дерево и звенело звонко, радостно, будто понимало, что работает мастер. Глаза у старика видели плохо. Но топор ударял точно по отметкам, сделанным Катей и Гришей, и с каждым разом от бревна отлетала жёлтая щепка.
      Когда команда Гени Сокова притащила из деревни два мотка толстой проволоки, дед Евсей показал, как надо прикреплять кругляки к рельсам. Он ловко, не хуже мальчишек, лазал по стальным балкам, быстро накидывал проволочную петлю и затягивал её коротким ломиком. Бревно, прихваченное проволокой с обоих концов, накрепко прирастало к рельсам. А рядом впритык ложился следующий кругляк.
      Мишук подсчитал, что на весь мост потребуется тридцать брёвен. А пока на рельсах лежало двенадцать штук.
      —  Добьём сегодня, дедушка Евсей?  — спросил он.
      —  Пустой загад не бывает богат,  — ответил старик.
      Мишук отозвал Катю, пошептался с ней, и она побежала в деревню.
      Звеньевой точно объяснил, в какой избе он живёт, где лежит хлеб, как открыть кладовку и какую взять кринку молока. Он предупредил, что дома никого нет. Но Катя решила продовольственный вопрос по-своему. Она не пошла в чужой дом, а забрала пшёнку и консервы из маминых запасов.
      К тому времени, когда у ребят засосало под ложечкой, у реки догорал костёр, а в кастрюле, которая стояла на угольях, булькала каша, приправленная мясными консервами.
      Плошка была одна, поэтому обедали по очереди. Первую порцию Катя торжественно поднесла деду Евсею. Старик снял кепку, пригладил волосы и сел на бревно с плошкой в руках. Лицо у него как-то помолодело, морщины стали не такие глубокие. Тронули пасечника забота и внимание. Ему давно никто не готовил и не подавал обед.
      Накормив младших усачей, Катя пошла с полной плошкой к Саньке, но на полпути свернула к Грише. Санька сделал безразличный вид, но что-то потухло в нём. И день для него стал уж не таким солнечным, и зелёная трава будто пожухла. Да и аппетит вроде пропал. Но когда Катя после Гриши, Сёмы и Вовки принесла Саньке его порцию, он проглотил её мгновенно. Кулеш был отличный, и только обида не позволила Саньке поблагодарить стряпуху.
      К вечеру новый настил соединил берега Болотнянки. Плотно пригнанные брёвна гофрированной плитой накрыли речку. Осталось обшить досками середину моста.
      Солнце уже коснулось острых макушек, когда дед Евсей вколотил обухом топора последний длинный гвоздь и выпрямился.
      —  Ну, гренадеры!.. Шабаш!
      Старик медленно прошёлся по мосту, постукал каблуком по настилу и остался доволен.
      —  Хоть на грузовике… Балки б только сдержали…  — произнёс он.
      А ребята молчали. Они впервые видели, как на пустом месте из каких-то разрозненных брёвен, кусков проволоки и гвоздей вырос настоящий мост. Он отливал светлой желтизной свежего дерева и казался удивительно стройным, лёгким и, главное, родным. Ещё утром кругляки и доски валялись в беспорядке на берегу, проволока ржавела за амбаром, гвозди пылились в ящике. А сейчас всё это соединилось и стало полезным и красивым.
      Ребята любовались и гордились; своим мостом. Он был для них великим открытием.
      —  Сила!  — произнёс Санька.
      —  Здо?рово!  — согласился Мишук.
      —  Работнички! Прошу к чаю!
      Это крикнула Катя. Оказывается, она прихватила с собой из дома заварку и сахар. Кастрюля вполне заменила чайник, а плошка сошла за чашку.
      У костра собрались все строители. Даже насытившийся за день Соколик решил подойти поближе к огоньку. Конь осторожно шагнул передними ногами на настил, постоял, пошевелил ушами и бодро застучал копытами по доскам.
      Его встретили восторженными криками — надо же было поприветствовать первого вступившего на мост «пешехода».
      —  Хорошая примета!  — сказал дед Евсей.  — Теперь мосту стоять и стоять! Добрая нога его обновила!
      —  А сколько лет стоял старый мост?  — спросил Гриша.
      —  Много!  — ответил пасечник и поднял лохматые брови.  — Его ещё перед войной построили… А раньше тут бродом ездили… Бывало, весной или осенью и вовсе не переправишься. Вот и построили Димкин мост…
      —  Димкин?  — переспросил Мишук.
      —  Так его раньше величали,  — добавил дед Евсей.  — Димкин мост… Сейчас никак не называют. Мост и мост — без имени и отчества.
      Ребята насторожились. Мишук придвинулся к старику.
      —  Но почему Димкин, а не Колькин?
      —  С чего ж ему Колькиным быть?.. Димка Большаков строил — ему и честь! Тоже вроде вас — гренадер. Собрал своих друзей, на станции рельсы выпросили, брёвен напилили — и построили… Исстари у нас в Усачах парни крепкие росли. Их в армию в гренадеры брали. А потом, когда в городах понадобились на фабриках трубы высокие,  — так их на трубы нанимать стали. Я сам не одну трубу в Петрограде клал… Ветер свищет, а ты под облаками кирпичиками поигрываешь… Внизу весь город — на пятаке царском уместится. Домишки крохотные… Урони кирпичину — она дюжину домов прихлопнет. Высота!.. Я, выходит, раньше Гагарина в поднебесье побывал.
      Ребят мало интересовали воспоминания старика. Его всё время прерывали, а он говорил и говорил о далёких днях своей молодости, о жене, застреленной кулаками в тридцатом году, о сыне-водолазе, погибшем на строительстве дамбы.
      С пчёлами не побеседуешь, потому и прорвало деда Евсея, соскучившегося на пасеке по людям.
      Ребята выпытали у старика всё, что он помнил о Диме Большакове. Узнали, что Дима любил бродить по лесам, окружающим деревню, что была у него самодельная карта, на которой он отмечал грибные и ягодные места. Когда дед Евсей упомянул о карте, Санька кашлянул, чтобы привлечь внимание ребят и напомнить про свою карту.
      —  А ещё были у него лыжи,  — сказал старик.  — Карта — само собой, а без лыж в болото не сунешься! Ружьишко тогда у меня имелось… На островинах в болоте тетеревов и глухарей — прорва! Непуганые. Пару раз ходили мы туда с Димкой… Лыжи на ноги — и пошлёпаем. Он впереди, я сзади… Лучше всех знал он болотные тропы… Теперь всякое о нём говорят… Только — брешут!.. Не верю! Одно слово — гренадер!.. Все усачи — гренадеры! А сама деревня почему так названа? Когда рекрутов выставляли — выстроятся, как один! В плечах — сажень косая! И усы! У каждого! И кверху загнуты! У меня тоже были… Пальцы квасом смочишь, возьмёшься за правую усину…
      Что делал дальше дед Евсей со своими усами, ребята не услышали. Из леса показался председательский газик.
      Мальчишки повскакали на ноги. Поднялся и дед Евсей.
      Машина остановилась у моста. Павел Николаевич вышел из газика, молча прошагал до середины настила, резко присел несколько раз, пробуя его крепость, и только тогда посмотрел в сторону ребят. Мальчишки ожидали похвал, но председатель не сказал ни слова и пошёл обратно — к машине. Сел за руль.
      Взревел мотор. Павел Николаевич высунул голову из кабины и крикнул:
      —  Евсей Митрич! Если провалюсь, деньги на венок с усачей соберёшь — под расписку.
      —  Езжай!  — добродушно, ответил старик.  — На козле своём проскочишь!
      Когда рубчатые шины газика медленно въехали на мост, ребята застыли. Это было серьёзное испытание на прочность. Но всё обошлось благополучно: машина спокойно прокатилась по мосту и остановилась среди мальчишек.
      Председатель обошёл усачей и каждому пожал руку.
      —  Магарыч с тебя, Павел Николаевич!  — сказал дед Евсей.
      —  Не возражаю!  — весело ответил председатель и обратился к ребятам: — Извините меня, товарищи строители! Думал — баловство… Траншея надоела — от работы отлынивают! Виноват, но… исправлюсь, как говорится! Садитесь, подвезу! Евсей Митрич, милости прошу — рядом со мной!
      —  Не могу!  — ответил пасечник.  — У меня тут и телега… И Соколика в конюшню спровадить надо.
      И тут Гриша — или это только показалось Саньке — переглянулся с Катей и сказал:
      —  Я с Соколиком управлюсь, а ты, дедушка, устал, поезжай!
      —  И я останусь!  — подхватила Катя.  — На лошади интереснее!
      Газик побежал по дороге, увозя деда Евсея, мальчишек и мрачного Саньку, который то и дело оглядывался назад, туда, где остались Катя и Гриша. На одном из ухабов машину подбросило и крепко тряхнуло. Санька ударился головой о спинку переднего сиденья, чертыхнулся и поклялся никогда больше не смотреть на эту противную девчонку.
     
     
      Набег и поход в Обречье
     
     
      Давно известно: стоит дать слово не делать чего-нибудь, как моментально захочется сделать именно это. Говорят, что у людей с сильной волей так не бывает. В таком случае, у Саньки воли не было ни на грош. Шея у него сама поворачивала голову в сторону Кати. Глаза то и дело косились на неё.
      Санька с утра рыл силосную траншею вместе со всеми ребятами и пытался разобраться в совершенно новых для него ощущениях.
      Подумать только! В городе этих девчонок — табуны! И хоть бы раз он снизошёл до мало-мальски дружеских отношений с одной из них! Он разговаривал с ними лишь на пионерских сборах, да и то снисходительным тоном. А в обычные дни Санька воспринимал девчонок как неизбежное, но совершенно ненужное окружение.
      «Это всё из-за Гришки!  — думал Санька.  — Если бы не он, я и не взглянул бы на Катьку! Очень она мне нужна! Просто обидно! Что я — хуже Гришки?..»
      —  Санька! Послушай-ка!
      Но Санька, занятый своими мыслями, не слушал. Тогда Вовка похлопал его по спине и прошептал на ухо:
      —  Может, сгоняем вечером в Обречье? Помнишь? К учительнице!..
      Санька помолчал, хотел сказать: «Нет!» — а сказал неожиданно для себя:
      —  Ладно!
      Почему он согласился? Зачем? Кто знает! Может быть, потому, что не отказался в первый раз — во время болезни. А может быть, потому, что это предложение застало его врасплох.
      Опасная вечерняя вылазка в Обречье отвлекла мысли. Предстоящую операцию требовалось обдумать со всех сторон. Уж если совершить набег, то красиво, без неприятных последствий! И Санька стал разрабатывать подробный план. Он постарался предусмотреть любую неожиданность. Конечно, остались неясными кое-какие мелочи, но уточнить их можно было только на месте. Например, овчарка. Вовка клялся и божился, что она и не тявкнет.
      —  Я же две кости ей принёс!  — уверял он.  — Она теперь что кошка — замурлычет от радости, когда меня учует!
      —  А меня?  — спросил Санька.
      —  Ты ж со мной!.. Она не дура! Поймёт! Овчарки — самые умные собаки!
      —  Посмотрим!  — сказал Санька.  — Если она не узнает тебя, я один приёмчик применю! Живо успокоится!
      Вовка навострил уши, но Санька не стал объяснять. Слышал он когда-то, что надо стоять спокойно и смотреть в глаза собаке, тогда она не залает и не укусит. Но как это сделать в темноте? Глаз-то не видно! Потому Санька и решил не вдаваться в подробности.
      После работы усачи обычно уходили домой, а потом собирались в штабе. Но сегодня Санька заявил, что не придёт в штаб.
      —  Отец просил помочь в одном деле,  — серьёзно сказал он.
      —  А мне велели печку побелить!  — тотчас добавил Вовка.
      Мишук распустил звено до завтра. И — странное дело — как только мальчишки стали расходиться, Санька испытал что-то похожее на сожаление. Это чувство усилилось, когда он вспомнил, что так и не успел расспросить об автомате. Всё некогда было: то мост, то ещё что-нибудь. А ведь Гришка дал понять, что автомат починен.
      —  Гриша-а! Подожди!  — крикнул Санька. По деревенской улице они пошли вместе.
      —  Что ты тогда подмигивал?  — спросил Санька.  — Починил?
      —  Очистил от грязи, смазал — пружина и заработала!
      —  И… стреляет?
      —  Как пулемёт! Только… Мишук зажал патроны и не даёт ни штуки! Говорит: «Разорвёт — отвечай за тебя!» Грозился председателю сказать, чтобы он забрал оружие!
      —  Трус несчастный!  — выпалил Санька.
      —  Да не трус он!  — возразил Гриша.  — Мозги у него вывернуты, и думает он не как все мальчишки! Но меня ему не перехитрить! Я знаешь что сделал?
      —  Что?
      —  Перепрятал автомат!
      —  Куда?
      Гриша не торопился отвечать.
      —  Ты что — мне не веришь?!  — воскликнул Санька.
      —  Тебе скажу! Но без меня не трогай!  — предупредил Гриша.
      —  И ты тоже!  — поспешно вставил Санька.  — Давай договоримся: пусть автомат будет нашим — твоим и моим, моим и твоим! И больше чтоб никто! А патроны мы выудим у Мишука!..
      —  Согласен!  — ответил Гриша.
      —  Ну? Где ж ты его спрятал?
      —  Под полом в штабе… Под третьей от окна доской… Не проговорись!
      —  Ты сам не проговорись! Особенно этой… Катьке!
      Гриша остановился и подозрительно посмотрел на Саньку.
      —  При чём тут она?
      —  Очень уж ты с ней… это… самое!  — Санька повертел в воздухе пальцами.
      —  А что ты так беспокоишься?  — прищурившись, спросил Гриша.  — Влопался в неё, что ли?
      Санька громко расхохотался. Пожалуй, слишком громко.
      —  Нашёл что сказать! Мне они надоели вот так!  — Санька провёл ребром ладони поперёк горла.  — В городе их — как травы! Так под ногами и снуют! Ходить мешают!
      —  Тогда и вспоминать о ней нечего!  — сказал Гриша.  — Мне она тоже… как… дождь на сенокосе!
      —  А про гажу узнал?  — вспомнил Санька.
      —  Ой, забыл!
      —  Узнай!  — буркнул Санька.  — Это что-то деревенское.
      И они разошлись не очень довольные друг другом.
      В сумерках на чердак к Саньке забрался Вовка, одетый во всё тёмное.
      —  Так незаметнее!  — пояснил он.  — Пошли!
      —  Подожди!  — шёпотом ответил Санька.  — Мои заснут — тогда! Сиди тихо!
      Вовка устроился на полу, а Санька потушил лампу и сел на кровать.
      —  Ты лёг, Саня?  — послышалось снизу.
      —  Лёг, мам!  — крикнул Санька.
      —  Спокойной ночи, сынок!
      —  Спокночи, мам!.. Спокночи, пап!
      —  Спи, спи!  — ответил отец.
      Санька поёрзал на кровати, чтобы родители услышали скрип железной сетки, и замер. Вовка терпеливо ждал.
      Потом они крадучись спустились по лесенке, выбрались за околицу и растворились в темноте.
     
      До Обречья было два километра. Когда мальчишки прошли больше половины, Санька спросил:
      —  Кость взял?
      —  С собой…
      Ещё минут десять они молча двигались по дороге. Нагретая за день пыль скрадывала шаги.
      Впереди пролаяла собака.
      —  Это не та?
      —  Может, и та,  — сказал Вовка,  — От нечего делать… Сидит, караулит и тявкает!
      —  Что она караулит?  — насмешливо спросил Санька.  — Может, в огороде, кроме крапивы, ничего нет!
      —  А вдруг там клубника!  — вкрадчиво произнёс Вовка.  — Тебе хочется ягод?
      Санька подумал. Нет, ему не хотелось клубники!
      —  Не очень!  — сказал он.
      —  И мне!  — признался Вовка.  — Я бы в этот огород и не полез! Из-за собаки всё! Интересно, когда сторожат, а когда открыто, тогда и пачкаться не хочется!
      Санька не ответил. Он рассуждал. В самом деле, какая сила тащит их в огород к учительнице? Усмехнулся Санька в темноте, удивлённый странностью своего и Вовкиного характера. Он даже попытался подвести под эту странность научную базу. «Так жили в доисторические времена!  — подумал он.  — Мужской инстинкт охотника и воина. Совершается обычный набег на соседнее племя!» Саньке стало беспричинно весело, и он быстрее зашлёпал босыми ногами по мягкой пыли.
      Домик Марии Петровны стоял пятым слева от дороги, сразу же за колхозным клубом. Окна в доме, да и почти во всей деревне не светились. Только из клуба доносился шумок, слышалась музыка — там ещё был народ. За клубом тарахтел движок.
      —  Картину крутят!  — сказал Вовка.  — Давай поскорей! Проскочить надо, пока сеанс не кончился!
      Но проскочить не удалось. Двери клуба распахнулись, и люди стали выходить на улицу. Вовка потащил Саньку в какой-то узенький проулок. Там они и присели под забором в тёмном углу.
      По дороге к Усачам прошли два человека.
      —  Переждём!  — шепнул Вовка.
      Но остальные не торопились расходиться. У многих были фонарики. Весёлые огоньки бегали туда и сюда по улице точно играли в пятнашки. Слышались крики ребятишек.
      —  Мальчики! Девочки! Спать пора!  — раздался у клуба властный голос.
      —  Она!  — шепнул Вовка.
      —  Кто?  — спросил Санька.
      —  Да учительница! Не понимаешь! Мария Петровна! Теперь долго ждать придётся — пока она не уляжется!
      Голоса притихли. Санька понял, что учительницу уважают и побаиваются.
      На дороге показался мальчишка с фонариком. Светлый зайчик метнулся вперёд — мимо проулка, в котором прятались Санька и Вовка. Потом, описав широкую дугу, луч умчался назад — к клубу. Мальчишка остановился, похлопал себя по ноге и крикнул:
      —  Шарик! Шарик!.. Домой!
      Откуда-то из придорожной канавы выкатился тёмный клубок и побежал следом за хозяином. Был пёс обычной дворняжкой, но всё же уловил косматым ухом подозрительный шорох и, повернув голову к проулку, повёл носом.
      —  Никак заметил!  — шепнул Вовка.
      —  Молчи!  — тоже шёпотом произнёс Санька.
      —  У тебя же… приёмчик!  — ответил Вовка.  — Попробуй! А?..
      —  Тихо!  — Санька зажал ему рот.  — Приёмчик! Понимать надо! Он на таких собак не рассчитан! Это же дворняга! Глупая как пробка! Ты ей смотришь в глаза, а она тебя — за ногу!
      Шарик ощетинил шерсть на загривке и с лаем бросился в проулок. За ним заскользил по земле светлый зайчик фонарика. Когда он коснулся Вовкиных ног, Санька понял, что им не отсидеться. Он вскочил и пнул подбежавшую собаку. Лучик фонарика переметнулся с Вовки на Саньку и на мгновение ослепил его.
      —  Усачи!  — удивлённо воскликнул обреченский мальчишка.
      Санька по голосу признал в нём одного из тех, с кем подрался у силосной ямы.
      —  Ребята-а-а!  — заорал мальчишка.  — Я усачей поймал! Сюда! Ко мне!..
      —  Где? Держи-и-и!  — долетело от клуба.
      —  Бежим! Не отставай!  — крикнул Санька и кинулся прямо на мальчишку.
      Шарик, заливавшийся лаем, шарахнулся в сторону. Его хозяин отчаянно завопил:
      —  Скорей! Скорей! Уходят!
      Но Санька был уже рядом. Он ударил кулаком по выставленному вперёд фонарику, вышиб его из рук мальчишки.
      —  Направо!  — крикнул Вовка.
      Санька повернул направо и помчался по дороге к Усачам.
      Пронзительно орали мальчишки. Кто-то свистел, Саньке показалось, что проснулась и высыпала на улицу вся деревня. Потом прозвучал уже знакомый властный голос учительницы:
      —  Что происходит? Что за свист?
      Свистеть и кричать перестали.
      —  Жми! Жми!  — сдавленно шептал сзади Вовка.  — У них велосипеды есть! Могут догнать!
      Довод был веский, и Санька быстрей заработал ногами. Больше мальчишки не услышали ничего — в Обречье стало тихо. Но они продолжали бежать, пока из-под дуба, одиноко росшего на обочине дороги, их не окликнули:
      —  Вы куда бежите, мальчики?
      Санька и Вовка испуганными зайцами перемахнули через канаву на противоположную обочину. И только здесь, поскользнувшись и свалившись в густую траву, Санька осознал, что ничего страшного не произошло, что спрашивала женщина.
      —  Г-г-гнались за нами!  — ответил Вовка и добавил, обращаясь к Саньке: — Вставай! Это не они!
      Возле дуба раздался весёлый задорный смех. Саньку обдало жаром: смеялась Катя.
      —  Я думала, вы смелые!  — долетело до Саньки.
      —  Ну, хватит!  — произнесла Катина мама.  — Посмеялась и довольно!
      Но Катя успокоилась не сразу.
      —  Идите к нам, трусишки!  — сквозь смех сказала она.  — Мы вас проводим до дому!
      —  Сама, смотри, не заблудись!  — зло выкрикнул Санька и, перескочив через канаву, побежал по дороге.
      Его гнал уже не страх. Стыд и обида несли его вперёд. «Подожди!  — думал он.  — Я покажу тебе трусишку! Ты ещё увидишь! Узнаешь!..»
      —  Отдохнём!  — взмолился Вовка.  — Ты как с цепи сорвался! Плевать на них!.. Эта косастая смеётся, а сама небось испугалась! Знаешь зачем они под дуб забрались? Услышали, как мы бежим, и струсили!
      Санька перешёл на шаг, но до самых Усачей оглядывался и ворчал какие-то угрозы.
      Показалась силосная траншея.
      —  Дома!  — произнёс Вовка, словно вернулся в деревню после кругосветного путешествия.  — Повезло нам: не попались! Обреченских учительница задержала! Слышал, как её боятся? Её и взрослые слушаются!
      —  Почему?  — спросил Санька.
      —  По привычке! Они ведь тоже у неё учились! Говорят, она ещё до войны сюда приехала. В колхозе полно её учеников! Старая, а злющая! Минус вместо плюса поставишь — всё: пара обеспечена!
      Санька повернулся к Вовке.
      —  До войны?
      —  Чего?  — не понял Вовка.
      —  До войны она приехала?
      —  Говорят… Я не видел! А в войну она на Урале жила, сама рассказывала…
      —  И больше в колхозе школ нет?
      —  А куда их? Одной хватает.
      —  Поздравляю!  — насмешливо произнёс Санька.  — Лопухи вы все до одного! И не простые, а развесистые! И ты — лопух!
      Вовка остановился, поражённый тем, что произошло с Санькой: то молчал всю дорогу и ничего не слушал, то вдруг ругаться начал! А Санька возбуждённо сказал:
      —  Завтра же пойдём к учительнице! Все пойдём! Вместе!
      —  Так тебе Мишук и пойдёт! Скажи спасибо, если он про нас не узнает!  — усмехнулся Вовка.  — Да и глупо! Такую ораву любой заметит! А овчарка лопнет от злости и всю деревню переполошит!
      —  Иди ты со своей овчаркой!  — добродушно ругнулся Санька.  — Дела есть поважнее! Если она приехала ещё до войны, то должна знать Димку Большакова! Дошло? А про огород забудь! Нашёл к кому лазать!
      Санька, посвистывая, пошёл к дому. Вовка как стоял, так и остался посреди дороги напротив силосной траншеи.
     
      На следующее утро Вовка и Санька выкинули фокус. Мальчишки ничего не понимали, когда увидели смешную пару. Взявшись под руки, Санька и Вовка торжественно подошли к траншее.
      —  Внимание!  — важно произнёс Санька.  — Когда будете качать, не поломайте нам ноги: они пригодятся. Вчера мы выяснили, что в колхозе есть ещё один человек, который хорошо знает Диму Большакова!  — Затем Санька небрежно добавил: — А теперь можете качать.
      —  Кто? Кто?  — закричали ребята.
      —  Кто?  — заинтересованно спросила Катя и подошла поближе.
      Но Санька игнорировал слова Кати полностью. Он и бровью не повёл в её сторону. Он обращался только к мальчишкам:
      —  Ваша учительница — Мария Петровна!
      —  В войну её тут не было!  — после короткого замешательства возразил Гриша.
      —  А перед войной?  — спросил Санька.
      —  Ах, вот зачем вы в Обречье ходили!  — воскликнула Катя.  — Неужели учительница так вас напугала? Бежали, как от волков!
      Санька предвидел этот коварный вопрос и по дороге к траншее научил Вовку, как ответить на него.
      Вовка, подражая Саньке, тоже не взглянул на Катю и сказал мальчишкам;
      —  На нас все обреченцы навалились! Собак даже натравили! А мы чуть их клуб не разворотили! Дрались н-на смерть! Я двоих…
      Видя, что Вовка увлекается и, завравшись, может испортить всё, Санька прервал его:
      —  В общем, есть такое предложение: сегодня после работы пойдём всем звеном в Обречье — к учительнице! Как, Мишук, поведёшь?
      —  Конечно! Это по-моему!  — ответил Мишук.
      Выполнив дневную норму, усачи выступили в поход. Шли той же дорогой, по которой бежали вчера Вовка и Санька.
      Сегодня ночные происшествия казались не столько страшными, сколько смешными. «Хорошо, что нам помешали забраться в огород!  — мелькнуло у Саньки в голове.  — А что Катька трусом обозвала — ничего! Я ей покажу, какой я трус!»
      Слева от дороги зеленел лужок. От него шёл пряный медовый аромат. Пчёлы деда Евсея густо летали над цветами. В воздухе висел лёгкий гул, словно высоко-высоко в безоблачном небе летел невидимый самолёт.
      Катя шла по обочине впереди мальчишек и собирала цветы. Она остановилась у дуба, окунула лицо в душистый букет, большой, как сноп, и крикнула, прислонившись к стволу дерева:
      —  Мальчики! Как жаль, что у вас нет фотоаппарата!
      —  Очень жаль!  — насмешливо сказал Вовка, подделываясь под её восторженный тон.  — Я просто плачу! Волосы на себе рву! Такая картина — и не снять… Ужас…
      Вспомнил Вовка, что как раз около этого дуба ночью произошла неприятная история, потому и нагрубил Кате.
      Но та не осталась в долгу.
      —  Конечно, жаль!  — повторила она.  — Фотоаппарат и вчера бы пригодился! Отличная была картинка!
      Катя рассмеялась, стрельнув глазами в сторону Саньки. Вовка не нашёл, что сказать. Но Санька не мог оставить без ответа этот выпад.
      —  Помолчала бы лучше, глупая!  — холодно произнёс он.  — Не понимаешь! Заваруха была серьёзная! Догнали б нас, так и тебе заодно всыпали!
      Катя выскочила из-под дуба, подбежала к мальчишкам и с поклоном протянула букет Саньке.
      —  Герою-защитнику! От меня и моей мамы!
      Санька отшвырнул букет в канаву. Катя взглянула на рассыпавшиеся цветы. Глаза у неё потемнели, но потом в них снова забегали озорные огоньки. Она опустила голову и посмотрела на Санькины ноги. Лицо стало озабоченным и немного испуганным.
      —  Ой! Что это у тебя?  — произнесла она и указала пальцем вниз.
      Все посмотрели туда же. Санька невольно переступил с ноги на ногу.
      —  На левой! На левой!  — тревожно сказала Катя. Санька растерянно приподнял левую ногу.
      —  А-а-а!  — разочарованно воскликнула Катя.  — Да это душа! Она у тебя так и сидит со вчерашнего дня в пятке!
      Мальчишки рассмеялись.
      Санька сначала похолодел, а в следующую секунду сжал кулаки. Сёма на всякий случай вышел вперёд и заслонил Катю, а Мишук строго сказал ей:
      —  Ещё такую штуку выкинешь — исключим из звена! Это тебе — первое предупреждение!
      —  Не буду!  — тотчас согласилась Катя.
      Она уже поняла, что её шутка получилась очень злой и обидной. Озорные огоньки в её глазах превратились в тёплые искорки.
      —  Давай мириться!  — предложила она Саньке и протянула руку.
      Санька обжёг Катю презрительным взглядом и пошёл вперёд.
      —  У-у! Косастая!  — прошипел Вовка и зашагал за Санькой.
      За ними потянулись и другие ребята. Гриша и Катя остались на дороге вдвоём.
      —  Ты не обижайся!  — сказал Гриша.  — Он парень ничего, только гордый больно и задавала!
      У самого въезда в деревню Обречье стоял председательский газик. Около машины Павел Николаевич разговаривал с Санькиной мамой.
      Увидев ребят, он дал пронзительный гудок и строго спросил:
      —  Почему не на работе?
      —  Норма выполнена!  — ответил Мишук.  — А сюда мы по своим делам!
      —  Проверю!  — пригрозил председатель и сказал Дарье Петровне: — Видала, свои дела завелись! Мост без спроса разломали!
      —  Мост?..  — Она взглянула на сына.
      —  Ну да… Гнилой, старый… На телегах опасались ездить!  — пояснил председатель.  — А построили — хоть на танке кати!
      —  Чем же ты недоволен!  — спросила она.
      —  А кто недоволен?  — удивился председатель и засмеялся.
      Они сели в машину и помчались по дороге на ферму. Дарья Петровна приветливо помахала ребятам рукой.
      Миновав клуб, пионеры подошли к светлому нарядному домику с невысоким редким забором. Между реек высунулась большая собачья голова с умными глазами.
      —  Плюс!  — крикнул Вовка.
      Пёс присел, без разбега перескочил через забор и с достоинством подошёл к Вовке.
      —  Видал?  — спросил тот у Саньки.  — По-омнит! Он днём шёлковый, а ночью — не знаю!
      —  А ты узнай!  — предложил Мишук.
      Вовка замолчал, сообразив, что сболтнул лишнее.
      Плюс обнюхал ребят и затрусил к калитке. Там он тявкнул пару раз. Открылось окно. Выглянула старая, седая, но ещё крепкая женщина.
      —  Здравствуйте, Мария Петровна!  — нестройным хором произнесли ребята.
      —  Здравствуйте, дети! Если ко мне,  — заходите!
      —  К вам!  — ответил Мишук.
      —  Заходите!  — повторила учительница и отошла от окна.
      —  Дети!  — проворчал Санька.
      Ребята поднялись на крыльцо и по одному прошли в дом. Мария Петровна усадила их за стол. Наступила неловкая тишина. Комната чем-то неуловимым напоминала класс, и Санька поёжился, как перед контрольной работой.
     
      —  У вас новенькие?  — спросила учительница.
      —  Да!  — ответил Мишук.  — Один насовсем. С нами учиться будет. А другая — на лето только… К осени уедет.
      Мария Петровна повернулась к Саньке.
      —  Как тебя звать?
      —  Санька!
      —  Такого имени не знаю!
      —  Александр Крыльев!  — поправился Санька и встал, как на уроке.
      —  Класс?
      —  Шестой окончил!
      —  Математику любишь?
      —  Люблю!  — соврал Санька.
      —  Сколько будет, если разделить единицу на ноль?
      —  Ничего!  — выпалил Санька, и уточнил: — Ничего — в смысле ноль!
      —  Не любишь!  — определила учительница.  — Но полюбишь! Это я обещаю твёрдо! Садись!
      Мария Петровна посмотрела на Катю. Не ожидая, когда её спросят, девочка встала и сказала:
      —  Катя Иванова.
      Ей повезло: Мария Петровна не задала ни одного вопроса. Она велела ей сесть и вызвала Гришу Лещука.
      —  Может быть, ты разделишь единицу на ноль?
      —  Будет бесконечно большое число!  — уверенно ответил Гриша.
      —  Докажи!
      —  Один разделим на одну десятую — будет десять, на одну тысячную — будет тысяча… Чем меньше делитель, тем больше частное. Если делить на ноль, частное будет бесконечно большим.
      Мария Петровна удовлетворённо кивнула головой.
      —  Сейчас меня!  — шепнул Вовка.
      —  Владимир Груздев!
      Вовка вскочил.
      —  Как твои задачи, которые ты обещал решить летом?
      —  Решаю, Мария Петровна! Честное слово, решаю!
      —  Покажи правую руку.
      Вовка растопырил пальцы. На среднем сбоку, в том месте, куда ложится перо, виднелось чернильное пятно.
      —  У меня больше вопросов нет,  — произнесла Мария Петровна,  — Я готова ответить на ваши.
      Ребята облегчённо вздохнули. Теперь можно было приступить к самому главному. И Мишук прямо спросил учительницу, знает ли она что-нибудь о Диме.
      Мария Петровна помнила всех своих учеников, где бы они ни находились.
      —  Славный был мальчик!  — сказала она.  — А в отношении слухов, я уверена — ложь! Кто знал Дмитрия, тот не поверит этой клевете!..
      Учительница надела на нос старомодное пенсне и посмотрела в окно, припоминая далёкие довоенные годы.
      —  Дмитрий был не в ладах с математикой… Мы не раз с ним ссорились, прежде чем он оценил её по достоинству. И с вами мира не будет, пока вы не почувствуете вкус к математике! В наше время…
      Мария Петровна села на своего конька и могла бы говорить о математике до самого утра, но, заметив, как поникли ребята, она понимающе улыбнулась.
      —  Ладно, не буду. Каникулы ещё не кончились… Только один пример — с тем же Большаковым.
      Это вполне устраивало ребят. И перед ними раскрылась маленькая страничка из биографии Димы.
      Большаков был из тех мальчишек, которые с ранних лет определяют свою будущую профессию. Он хорошо играл на гармошке, потом на баяне, но стать музыкантом не собирался. Дима твёрдо верил, что будет мелиоратором. В колхозе до войны не многие знали, что скрывается за этим словом. А из всех возможных мелиоративных сооружений в деревнях встречалось одно — канава. Почему у Большакова появилась тяга к этой профессии, никто не мог объяснить.
      Дима строил запруды на Болотнянке, делал стоки у коровников, установил на чердаке бак для дождевой воды и провёл трубу к умывальнику. И ещё он любил географию, а математику и физику учил кое-как: думал по-наивности, что эти науки мелиоратору не нужны. Мария Петровна не прощала пренебрежения к своему предмету и упорно воевала с Димой.
      Он постоянно носился с какими-то картами, а в седьмом классе удивил учителя географии подробным планом болота за Усачами. Географ похвалил Диму и поинтересовался, почему тот выбрал именно болото.
      Разговор происходил после уроков рядом с учительской комнатой. Подошла Мария Петровна, а Большаков горячо, убеждённо доказывал, что болото можно осушить. Для этого он и чертил карту.
      —  Как ты думаешь, сколько в болоте воды?  — спросила Мария Петровна.
      —  А это неважно!  — ответил Дима.  — Надо расширить и углубить русло Болотнянки — и вода сама вытечет постепенно!
      —  На сколько углубить и расширить?
      —  Чем больше, тем лучше! Скорее осушится!
      —  Значит, ты хочешь работать вслепую! Как крот!  — жёстко сказала Мария Петровна.  — Я предполагала, что ты задумал серьёзное дело! Можно было бы в правлении поговорить — земли колхозам очень нужны!.. А у тебя — пустая фантазия! Маниловщина! Цифры, цифры давай!
      И Мария Петровна отошла.
      —  Ничего не скажешь — правильное требование!  — произнёс учитель географии.  — Дело серьёзное, и подход серьёзный должен быть!
      Дима обиделся, но обида не заслонила главное. А оно заключалось в том, чтобы подкрепить свою мысль математическими расчётами. Задача непосильная для самого блестящего ученика седьмого класса, а тем более для Димы. Но он был настойчив и засел за учебники по геометрии и алгебре.
      В восьмом классе Большаков догнал ребят и даже ушёл вперёд — стал заглядывать в программу девятого и десятого классов. А на весенних экзаменах Дима второпях вместо квадратного корня написал на листке контрольной работы знак интеграла. Мария Петровна поняла, что её ученик добрался до высшей математики, и в порыве радости вывела жирную пятёрку с плюсом…
      —  Верю,  — сказала учительница усачам,  — если бы не война, Дмитрий сделал бы расчёты по осушению болота!
      —  А той карты… не сохранилось?  — спросил Санька.  — Иль, может, тетради какие?
      —  Карты у меня не могло быть, а тетради…  — Мария Петровна посмотрела куда-то вверх.  — Возможно… На чердаке. Там архив всякий… Давно надо бы разобраться!
      Ребята повскакали со скамеек.
      —  Разрешите, мы вам поможем!  — воскликнула Катя.
      —  Тихо, дети! Тихо! Я понимаю ваше нетерпение! Сейчас подымусь наверх и посмотрю, а вы пока идите в сад — погуляйте.
      —  А Плюс?  — спросил Вовка.
      —  Плюс верит людям и никогда на них не набрасывается.
      —  И ночью?
      —  Ночью он спит у моей кровати.
      Вовка и Санька смущённо переглянулись.
      Весь приусадебный участок Мария Петровна заняла под цветы. Особенно много было роз: красных, белых, чёрных — всяких.
      Ребята разбрелись по саду. А Плюс, как радушный хозяин, расхаживал между клумбами и будто показывал, где растут самые редкие сорта роз. Но цветы сейчас не привлекали ребят. Найдёт учительница что-нибудь или не найдёт — эта мысль волновала каждого.
      Ждать пришлось недолго. Архив у Марии Петровны был в порядке. Тетради учеников, устаревшие учебники, письма — всё это хранилось в большом сундуке, который стоял на чердаке с довоенного времени. Слой за слоем из года в год накапливались здесь всякие бумаги. На дне, среди пожелтевших тетрадей, Мария Петровна нашла контрольную работу Димы с жирной пятёркой и пару его тетрадок с домашними заданиями.
      Не трудно понять, с каким чувством прикоснулись ребята к этим тетрадям. На одной из них было написано: «Дмитрий Большаков, ученик 7-го класса Обреченской школы». Надпись на другой отличалась только классом — Дима перешёл в восьмой класс. Но внутри это были совершенно разные тетради. Первая пестрела поправками, сделанными твёрдой рукой Марии Петровны. Отметки не превышали тройки. Вторая отличалась чистотой. Помарки встречались редко, а к концу они совсем исчезли.
      Ребята больше рассматривали тетрадь восьмого класса. Она переходила из рук в руки. А вторая тетрадь, с двойками и тройками, осталась у Саньки. Он перелистал её до конца и на последней странице увидел странные знаки. В нижнем углу была нарисована ладонь с пятью пальцами, чуть выше — крутая горка с ёлками, ещё выше — что-то вроде дерева с большим кольцевым наростом на стволе. Все три значка соединялись пунктирной линией, которая тянулась до верхнего обреза страницы. Вдоль пунктира выше дерева было написано незнакомое слово: «белоус».
      У Саньки захватило дух. Кто-кто, а уж он-то в таких делах ошибиться не мог! Он сразу догадался, что это не простые рисунки. Пунктир — это тропа, а пальцы, горка и дерево с наростом — ориентиры.
      Санька захлопнул тетрадь и присоединился к остальным ребятам, которые рассматривали контрольную работу с жирной пятёркой.
      —  Это и есть интеграл?  — спросил Гриша, указав на завитушку, отдалённо напоминающую знак параграфа.
      Учительница что-то ответила, но Санька не слышал. Он думал о своём открытии. Убедившись, что никто на него не смотрит, Санька вырвал страницу с рисунками и спрятал в карман. Он решил пока никому не рассказывать о находке.
      Случайно рядом с Санькой очутилась Катя. Он с вызовом посмотрел на её косы, отошёл в сторону и подумал: «Ты узнаешь, где у меня душа: в пятках или… где ей положено!»
     
     
      «Были сборы недолги…»
     
     
      Всю следующую неделю Санька был безоблачно весел и чуточку задумчив. А о чём он думал — легко догадаться по песенке, которую он насвистывал: «Были сборы недолги…» Этот бодрый, зовущий вперёд мотив накрепко привязался к нему. Санька насвистывал его в траншее — во время работы, в штабе — на коротких сборах звена, дома — на чердаке, когда в сотый раз рассматривал знаки Димы Большакова. Песня окрыляла, и Санька бы полетел, но пока не знал куда. Знаки не поддавались расшифровке. Что скрывается за растопыренными пальцами и наростом на дереве? Что такое «белоус»? Где бегут пунктирные стёжки-дорожки и куда они ведут? Десятки вопросов — и ни одного ответа!
      Знаки стояли перед глазами и точно подмигивали Саньке, но не насмешливо, а по-дружески. Они будто говорили ему: «Думай, думай! Шевели извилинами!» И Санька верил, что разгадает их. Оттого и настроение было у него хорошее.
      Конечно, помогало ещё и то, что Катя перестала «колоться». Чуть заметное предпочтение она отдавала теперь Сёме. Молчаливый, всегда ровный, невозмутимый Лапочкин относился к ней как к мальчишке, только с косами и послабее. Мишук, например, приказывал Кате принести доски для обшивки траншеи, а Сёма молча, но с таким видом, что ни у кого не поворачивался язык возразить ему, подзывал её и давал работу полегче. Катя подавала ему гвозди, молоток, поддерживала доски, когда Сёма приколачивал их к стоякам, врытым в дно траншеи.
      Саньку не тревожила их дружба. Но стоило Грише подойти к Кате, как Санька начинал беспокойно вертеть головой.
      Много в жизни непонятного!..
      Катя дважды попыталась помириться с Санькой. Один раз, выбираясь из траншеи, она попросила его:
      —  Саша, дай руку!
      Санька нарочно не услышал её просьбу. Руку подал Гриша.
      В другой раз, узнав от ребят, что Санька чертит карту, Катя подошла к нему и спросила:
      —  А зачем тебе эта карта?
      Тут уж нельзя было сделать вид, что не слышишь, и Санька произнёс:
      —  Подлизываешься? Не выйдет! Вот когда узнаешь, где у меня душа,  — тогда и поговорим!
      —  Чудак!  — примирительно сказала Катя.  — Души у тебя нет совсем!
      Санька насупился. Это прозвучало как новое оскорбление.
      Катя добавила:
      —  Её ни у кого нет.
      В эту минуту Санька готов был отрицать всё, что скажет Катя, даже самое неоспоримое.
      —  Нет?  — переспросил он.  — А вот увидишь!
      И Санька отошёл, насвистывая «Были сборы недолги…»
      Но сборы затянулись. Знаки не торопились раскрывать свои секреты, хотя кое-что прояснилось. После долгих раздумий Санька сделал несколько правильных выводов. Если пунктир — тропа, то тропа незаметная. Только в этом случае нужны ориентиры, определяющие направление. Но ориентиры в густом лесу не видны. Значит, они находятся где-то на открытом месте, скорее всего — на болоте.
      Санька рассуждал дальше. Растопыренная пятерня — знак совершенно непонятный. Нарост на дереве — тоже что-то загадочное. А само дерево не вызывало сомнений. Оно было нарисовано с ветками и даже с листиками. Такое дерево, вероятно, росло где-нибудь на болоте. Но если один из ориентиров — настоящее дерево, то и другие знаки должны быть похожими на определённые предметы.
      Эти догадки требовали проверки. Потому Санька и насвистывал про сборы: он собирался побывать около болота. Разговоры о минах Санька не принимал всерьёз. Прошло столько лет — какие там мины! Если они и были, то болото давно засосало их! И потом — он не полезет в болото. Он только дойдёт до него и с берега посмотрит, не видно ли чего-нибудь, похожего на знаки Димы Большакова.
      Ребятам Санька ничего не сказал. Он боялся, что Мишук будет против этого плана. Санька мечтал о том счастливом часе, когда он вернётся с болота, соберёт усачей в штабе и удивит их новыми открытиями. Пусть тогда звеньевой попробует возразить! И Катя пусть увидит, кого она обозвала трусом!
      С этими мыслями и отправился Санька как-то вечером на пасеку к деду Евсею, чтобы разузнать, как пройти к болоту.
      Пасечник без сетки и рукавиц стоял около улья и прикреплял к нему какую-то коробочку, похожую на школьный пенал. Занятый своим делом, старик что-то бормотал про себя.
      Санька подошёл совсем близко и остановился, заинтересованный странной коробочкой.
      Пчёлы готовились к отдыху после трудового дня и были настроены миролюбиво. Мимо Саньки они пролетали не задерживаясь, а вокруг деда Евсея делали по два-три круга.
      —  Лети, лети!  — приговаривал старик.  — Крылья-то не казённые! Отдыхайте — налетались… А я вас от воровок сохраню.
      Старик помолчал, а потом спросил тем же тоном:
      —  Ты небось и не знаешь, что я делаю?
      Санька думал, что дед Евсей продолжает разговаривать с пчёлами. Но старик, не поворачиваясь, снова спросил:
      —  Слышь?
      И опять Санька не догадался, что дед обращается к нему.
      Гружённая мёдом пчела тяжело пролетела у самого Санькиного уха. Он невольно отклонил голову.
      —  Не дёргайся,  — сказал пасечник.  — Не дразни. Им спокойнее, и тебе безопасно.
      Санька растерялся и, глядя на острые стариковские лопатки, оттопыривавшие рубаху, смущённо произнёс:
      —  Добрый вечер, дедушка…
      —  Добрый, добрый,  — ответил старик.  — Отгадал, что я мастерю?
      —  Нет!
      —  Кутузку для воровок! Погляди!
     
      У летка был привязан деревянный ящичек. С одной стороны поблёскивало стекло, а сбоку виднелась дырочка.
      —  Для чужих пчёл,  — пояснил дед Евсей.  — Повадились, дармоедки! Летят и летят! Заберутся в улей — и к сотам, на готовенькое. Мёда наворуют — и домой, окаянные!
      —  А этот ящичек зачем?  — спросил Санька.
      —  Это и есть ловушка. Чужая пчела — она норовит не через леток в улей забраться, а через щель… Оно и понятно: боится! Воры всегда лазейку ищут! А тут вот дырочка в ящике… Видишь? Пчела туда заползёт, а обратно ей не выбраться. Бьётся о стекло, злится! День посидит взаперти, а вечером я её выпущу. И больше она на мою пасеку не прилетит. Учёная! Я её на путь истинный наставил: трудись, а не воруй!
      —  Как же ты узнаешь, которая чужая?
      —  А чего мне узнавать? Пчёлы сами за себя говорят… Раз в ловушке,  — значит чужая! Своя в ящик не полезет. Для неё леток есть! Зачем ей лазейку выискивать?
      —  А твои пчёлы на другие пасеки залетают?
      Это уже был не простой вопрос. Санька готовил незаметный переход к разговору о болоте.
      —  Не!  — серьёзно ответил старик.  — Воровок не держу!
      —  А на болото они летают или очень далеко?
      —  Две версты хорошей пчеле пустяк! А только делать там нечего — мох да клюква. А клюква с мёдом и рядом не лежала.
      —  Ты же, дедушка, про островины какие-то рассказывал. А там цветы, наверно.
      —  Куда махнул!  — удивился дед.  — До болота — две версты, до следовика — верста, а от него до первой островины — ещё две. Пять вёрст задарма крыльями махать?! Таких пустопорожних летунов между пчёл не водится!
      —  А следовик — это что?  — спросил Санька.
      —  Следовик-то? Камень. Большой — с избу! И след на нём: как в тесто пальцы вдавлены.
      Если бы вместо деда Евсея появился сейчас Дима Большаков, это чудо поразило бы Саньку ничуть не больше, чем слова старика. Санька не рассчитывал на такую удачу. Наверно, его лицо в эту минуту было очень странным, потому что дед успокоительно произнёс:
      —  Да ты не бойся… Камень как камень — лежит себе во мху и никому вреда не причиняет. Я ещё мальчишкой был, а он лежал. Болтали: архангел Михаил шёл по болоту, приустал, на камень рукой опёрся и след оставил… По праздникам ходили к болоту и на камень молились с берега. В трясину не лезли: хоть камень и святой, но боязно: засосёт — и никакого архангела не докличешься… А старики поумнее другое говорили. Может, тоже врали — не знаю. Будто давным-давно не болото, а озеро было. На одном берегу наш народ жил, на другом — чужие. Съедутся на челнах — и ну драться, топить друг друга. А потом порешили поделить озеро. Провели границу по камню — он и тогда из воды высовывался. Вырубили на нём руку — мир, мол, на веки вечные. Хорошо зажили! Наши приплывут ночью, оставят на камне свои подарки. Приплывут на другую ночь, а подарков уж нет — вместо них гостинцы с того берега лежат.
      —  А после?  — спросил Санька.
      —  После? Заросло озеро, заплыло. В болото превратилось. Люди породнились, и стал один народ — русский. А от тех времён только камень-следовик остался.
      Долго ещё дед Евсей рассказывал Саньке всякие легенды. Старик любил родной край и хорошо знал его. Но ничего похожего на дерево с кольцевым наростом он не встречал ни в лесах, ни на болоте. А про непонятное слово «белоус» Санька не спросил — опасался, что дед заподозрит неладное. Старик и так почувствовал что-то и на вопрос, по какой дорожке ходили раньше к болоту, неохотно показал рукой в сторону леса.
      —  Ты не вздумай,  — предупредил он.  — Её и не найдёшь — заросла. Никто не ходит в ведьмячье царство. Оттуда по ночам — то визг, то плач, то скрежет зубовный, а то и труба иерихонская! Услышишь — по коже мороз так и дерёт!
      —  В архангела не веришь, а в ведьму веришь!  — подзадорил старика Санька, надеясь выпытать ещё что-нибудь полезное.
      Дед Евсей вздохнул и сказал доверительно:
      —  Нет, Санюшка! И в ведьму не верю…
      —  А что ж тогда про визг и скрежет говоришь?
      —  Что слышал, то и говорю… Медведь кабана задерёт — вот и визг. Как шилом в ушах сверлит. А когда затрубит за лесом,  — это лось в беду попал. Провалился в окно на болоте — и кричит, зовёт, да таким голосом, что всё в тебе наизнанку выворачивается. Был бы помоложе, схватил бы верёвку — и туда.
      —  А мины?  — не вытерпел Санька.
      —  На доброе дело пойдёшь — на мину не наступишь.
      —  Мне говорили, что пастух у вас подорвался. А ведь он корову спасал!
      —  Не так было,  — возразил старик.  — Он не спасал, а испугался: недоглядел — отвечать за корову придётся! И понесла его нелёгкая в другую сторону. Вот и нарвался.
      —  Ну, а на фронте?  — не унимался Санька.  — Там на минах подрывались часто!
      —  Подрывались,  — согласился дед.  — Только на войне счёт иной. Там смерти выбирать некогда: косит и правого и виноватого. Слепа она и глуха на войне… А только и там правый да добрый верх берут.
      Лес за пасекой посинел. Стволы деревьев точно сдвинулись в сплошную стену. Сгущались сумерки.
      Санька слушал немудрёные рассуждения старика и смотрел на этот таинственный лес, по которому бежала где-то неприметная заросшая тропинка, ведущая к болоту.
      «Были сборы недолги…» — тихонько насвистывал Санька, возвращаясь домой.
     
     
      В разведке
     
     
      Принимать силосную траншею пришли Санькин отец и председатель колхоза.
      Ребята встретили их так, будто ничего особенного не произошло. Но они только внешне были спокойны и сдержанны, а на самом деле чувствовали небывалый прилив сил. Им казалось, что вместе они могут всё! Что-то крепкое, властное и бесконечно дорогое объединяло их сейчас.
      Санька испытывал раскаянье. Ему даже стало стыдно перед друзьями. Как обрадовались бы ребята, если бы он вдруг рассказал о рисунках в тетради, о камне-следовике! Собрались бы все в штаб, заперли дверь и долго обсуждали бы, как поступить. Осторожный Мишук сдерживал бы ребят. Гришка — тот голосовал бы за любое самое отчаянное предложение. Кричал бы и Санька, рассчитывая на молчаливое согласие Сёмы, на привязанность Вовки и даже на единственный голос команды Гени Сокова.
      Представив всё это, Санька заколебался. Было мгновение, когда он уже решил во всём признаться ребятам.
      Пока в Саньке происходила внутренняя борьба, председатель и агроном медленно шли по дну траншеи и придирчиво осматривали её. Ребятам бояться было нечего. Они честно выполнили работу и знали, что упрекнуть их не в чем,  — траншея сделана по всем правилам.
      Короткая заминка произошла на месте старой силосной ямы. Председатель многозначительно притопнул ногой, взглянул с каким-то загадочным выражением на Санькиного отца и постучал косточками пальцев по деревянной обшивке.
      Мальчишки замерли. Как раз тут был найден футляр с автоматом и патронами.
      —  Здесь?  — спросил Павел Николаевич, приподняв голову, чтобы видеть лица ребят, стоявших наверху.
      —  Ч-чего здесь?  — спросил Вовка — Здесь яма была,  — произнёс он с притворным безразличием.
      —  Я про яму и спрашиваю!  — сказал председатель и, ещё раз переглянувшись с агрономом, пошёл дальше.
      Всё, что было потом, заставило ребят забыть этот подозрительный случай. Председатель и агроном поздравили усачей с окончанием работ и долго считали, сколько вынуто кубометров земли.
      Один Санька запомнил двусмысленный вопрос и многозначительное переглядывание. Как раз это и вынудило его отбросить благие намерения — рассказать ребятам о своих открытиях. «Отец и председатель что-то знают!  — решил Санька.  — Надо торопиться! Некогда обсуждать со всеми! И автомат нужно перепрятать! Баня — разве это место…»
      —  Придётся вас премировать!  — сказал Павел Николаевич, закончив подсчёт кубометров.  — Но за вами есть ещё дельце! Помните? Два дня отдохнёте и…
      —  Электропроводка?  — вспомнил Мишук и подмигнул Саньке.
      —  Справитесь?  — спросил председатель.
      —  Справимся!  — весело закричали ребята.
      Кричал и Санька. «Два свободных дня!  — подумал он.  — Везёт! Завтра же махну на болото!»
      Спал Санька в ту ночь плохо: в голову лезли мысли одна приятнее другой. Камень-следовик он, конечно, найдёт сразу! Ведь на него с берега молились — значит, издали видно. А дальше… Дальше Санька знал, что делать! Он нанесёт на бумагу лес, болото, ориентиры, тропу. Придёт с картой в штаб, выложит её перед удивлёнными ребятами и скажет небрежно: «Я тут наметил, где искать следы Димы Большакова. Мишук, назначай, когда пойдём. Поведу я!» Тут он посмотрит на Катю, на младших усачей и добавит: «Команду Гени Сокова возьмём — я обещал! А девчонок брать не стоит. Места гиблые, зверья полно. Автомат надо прихватить. Мишук, выдай десять патронов! Я за всё отвечаю!»
      Подумав об автомате, Санька вспомнил, что стоило бы его перепрятать. «Не взять ли автомат с собой? По дороге бы и запрятал в лесу!..» Эта мысль понравилась ему. Смущало одно — договорённость с Гришей. Но тут же нашлось оправдание: «Перепрячу, а как вернусь,  — скажу и сведу на то место… Он радоваться должен: в лесу — не то что в бане! Никто не возьмёт!»
      Заснул Санька под самое утро, да и то часа на два.
      Рассвет только подкрадывался к деревне с востока, а Санька уже открыл дверь бани. На цыпочках подошёл он к окну, наклонился, просунул пальцы в щель и приподнял третью от стены половицу. Пахнуло сыростью. Санька посветил фонариком, ожидая увидеть волнующий блеск металла. Но автомата не было. Санька сунул руку под пол и пошарил под другими досками. Пальцы нащупали жестяную банку. Он оттолкнул её в сторону и присел на перевёрнутую половицу. Было обидно и не хотелось верить, что Гришка мог поступить так нечестно.
      Санька ещё раз обшарил неглубокое подполье и снова наткнулся на жестянку. Он хотел зашвырнуть её в самый дальний угол, но что-то заставило его открыть крышку коробки. Внутри лежала записка. «Автомат изъят по решению партбюро,  — с удивлением прочитал Санька.  — Захотите поохотиться — приходите, дам ружьё и патроны». Внизу стояла подпись Ивана Прокофьевича — секретаря колхозной парторганизации.
      Санька почувствовал облегчение. Лучше потерять автомат, чем веру в товарища. Но как они узнали? Может, Мишук рассказал?
      Так и не ответив на этот вопрос, Санька положил коробку с запиской под пол, подвинул доску на старое место и вышел из штаба в огород.
      Весело чирикали ранние птички. Утро несло с собой свежесть и бодрость.
      «Плевать!.. Обойдусь без автомата!» — подумал Санька и пошёл по задворкам к зеленеющему невдалеке лесу.
      Дорога вела мимо пасеки. Линялая рубашка деда Евсея уже виднелась среди пчелиных домиков. Санька свернул в кусты и под их прикрытием миновал пасеку.
      Лесную тропу он нашёл быстро. Не так уж она и заросла. Уплотнённая земля противилась натиску трав и мхов.
      В лесу стоял негромкий гомон. Шептались деревья. Дятел отбивал мерную дробь. Пернатые жители верхних этажей зелёного царства устроили утренний концерт.
      Солнце зажгло на верхушках деревьев яркие зелёные костры. Вниз, на тропу, оно ещё не светило. Но и здесь, в первом лесном этаже, всё пробудилось и радовалось утру. Вышли на работу рыжие муравьи. Зашевелилась кучка земли. Кто-то невидимый, но сильный, выталкивал наружу чёрный перегной.
      Санька топнул ногой — получился звонкий шлепок. Подземные работы прекратились. Хозяин норки решил переждать опасность. А лягушка, потревоженная шлепком босой ноги, выпрыгнула из-под кустика на тропу и снова нырнула в траву.
      Санька не чувствовал никакой тревоги. Он шагал и шагал, посвистывая про недолгие сборы, и два километра быстро остались позади. Чаща поредела. По бокам тропинки стали попадаться кочки, густо поросшие пучками колкой травы.
      Из-под ног вдруг взметнулась тетёрка и полетела над самой землёй. Санька услышал, как она с шумом опустилась где-то неподалёку в кустах.
      Ещё одна птица тяжело отлетела в сторону. Санька не любил охоту, и его сердце не дрогнуло. Он только подумал, что тут давно не гремели выстрелы, поэтому тетёрки и не боятся человека.
      Ещё сотня шагов — и перед Санькой раскинулось болото. Это была однообразная зелёная равнина. Он остановился, поражённый резкой сменой картины. В лесу под каждым кустиком, под каждым деревом кто-то щебетал, попискивал, постукивал, посвистывал. А над болотом висела густая липучая тишина. Здесь расстилалось однообразное мёртвое пространство. Взгляд скользил и ни на чём не мог остановиться. Лишь где-то далеко виднелись купы живой зелени, отрезанной от леса ровным покрывалом мхов. Ничто не двигалось на болоте, и всё настораживало. В самой неподвижности таилась какая-то опасность, а в тишине — тревога. Болото угрожало. Этот мёртвый мир давил и вселял безотчётный страх.
      —  Чего испугался?  — шёпотом спросил Санька, чтобы подбодрить себя.  — На то и болото! Ты думал, что это вроде танцплощадки? А ну, давай двигай дальше!
      Тропка, выйдя из леса, раздваивалась влево и вправо, берегом огибая болото. Санька решил направиться влево: эта тропка показалась ему более заметной.
      Чтобы не заблудиться, он шагнул к осине и надломил ветку. Деревце громко хрустнуло. Санька вздрогнул и посмотрел на болото. Оно было прежним — необозримым, неподвижным и чужим. Но Санька преодолел минутную робость и пошёл по тропинке, которая змеилась в прибрежных зарослях.
      Он заставлял себя думать о чём-нибудь приятном, но мысли не подчинялись ему. Как назло, вспоминались всякие страшные рассказы: о предсмертных криках лосей, провалившихся в трясину, о погибшем пастухе…
      «Тропку наверняка разминировали!» — успокаивал себя Санька, но каждый шаг вперёд давался ему с трудом. Очень хотелось повернуть назад и припуститься по лесной дорожке к деревне. «А камень? Прийти к болоту и вернуться ни с чем? Нет! Я должен его увидеть! Должен! Должен!  — твердил Санька.  — Увижу — тогда вернусь!»
      Впереди на болоте виднелась жиденькая цепочка карликовых деревцев. Казалось, что лес выслал в топь маленьких, но отважных разведчиков. Кривые низенькие осинки и берёзки бесстрашно вышли вперёд, вытянулись в цепочку и, нащупывая тонкими ножками дорогу, двинулись к середине болота. Они были предвестниками наступления неисчислимой зелёной рати, которая окружила трясину, готовясь завоевать безжизненные болотные пространства.
      Санька проследил глазами цепочку деревцев и заметил вдалеке темно-серое круглое пятно.
      «Камень!  — догадался Санька.  — Следовик!»
      Камень огромной кочкой возвышался над трясиной. Берёзки и осины тянулись как раз к нему. Болото здесь не казалось таким мрачным. Жиденькие деревца шевелили листвой, покачивали ветками. Это была жизнь. И Санька почувствовал себя увереннее. Он прибавил шагу, а потом побежал к зелёному мыску.
      Внезапно тропка расширилась. В неё влилась из леса другая дорожка, сплошь избитая острыми раздвоенными копытами. Здесь недавно прошло стадо диких свиней.
      Санька читал где-то, что кабаны, разозлившись, нападают на человека. Но у каждого мальчишки своё отношение к животным. Волков и кабанов Санька не боялся. Они представлялись ему обычными собаками и свиньями, только более осторожными, хитрыми и сильными. Санька даже обрадовался: значит, он не один в этой глуши, да и о минах теперь можно было не думать. После стада кабанов шагай смело: мин нет!
      Тропа привела Саньку к небольшому полуострову, узким языком вдававшемуся в болото. Отсюда и начиналась зелёная цепочка берёзок и осинок. Тропа сворачивала на полуостров, а дальше шла прямиком по трясине вдоль хилых деревцев. Следы раздвоенных копыт вели туда же.
      «Молиться они к камню ходят, что ли?» — подумал про кабанов Санька и улыбнулся, но не своей шутке, а оттого, что всё сложилось самым чудесным образом. Санька догадался: протоптанная тропа соединяла берег болота с островинами. Не к камню же на поклон ходили кабаны! Их тянуло другое — пища. А найти её они могли только на сухих лесистых возвышенностях, зелёные шапки которых виднелись на горизонте.
      Смело шагнул Санька на примятый мох. О возвращении в деревню он уже не думал. Подойти так близко и не побывать у камня, не пощупать его своими руками? Он не пропустит такого случая! Он и до островины дойдёт! Только б времени хватило!
      Санька посмотрел на солнце. Было часов двенадцать. «Если до камня километр, а до островины ещё два,  — считал он,  — то туда и обратно шесть. До деревни два — восемь… Два часа ходу! Чепуха! В три буду дома, а в пять назначу срочный сбор в штабе и…» Санька даже зажмурился, представив, какую бурю восторга вызовут его открытия.
      Тропка напоминала узкий выгон для скота. Деревца стояли то справа, то слева. Они, как жиденький забор, ограждали тропку с боков. Хлюпала вода под ногами. Рыжая жижа прорывалась сквозь мох и упругими фонтанчиками выдавливалась между пальцев. Санькины штаны скоро покрылись грязью. Он закатал их повыше и больше не останавливался.
      Следовик рос на глазах. Из большой кочки он превратился в бугор. А когда Санька подошёл ещё ближе, камень вымахал с избу. Тропа огибала его слева. И с этой же стороны отчётливо виднелась широкая ладонь, и пять растопыренных пальцев.
      Санька подбежал к каменной глыбе, остановился на секунду, разглядывая удивительный отпечаток, и осторожно, ощущая лёгкий озноб, вложил правую руку в гранитные пальцы.
      —  Здоро?во, ар… хангел!  — произнёс он, стараясь придать голосу шутливый оттенок, но слова прозвучали уважительно и робко.
      Время пощадило работу древнего скульптора. Сохранились линии, пересекающие ладонь, бугорки у основания пальцев. Это была рука труженика — мускулистая и добрая. Снизу камень порос мхом, а выше он был начисто оглажен ветрами и дождями. От него веяло теплом. Осмотрев следовик, Санька определил, что на него можно забраться. Высеченная рука послужила первой ступенькой. Над ней виднелись две выбоины. Несколько ловких движений — и Санька очутился на плоской макушке, нагретой солнцем.
      Отсюда, с трёхметровой высоты, было видно далеко. Но Санька вначале не смотрел по сторонам. Вползая на животе на вершину следовика, он заметил неглубокие выдолбленные в граните буквы. Вглядевшись, Санька узнал знакомую отметку — «Дим. Бол.» Он не удивился, а обрадовался, будто встретил верного товарища. Бережно обвёл Санька пальцем все буквы, выдул из углублений песчинки и семена, занесённые ветром, и только после этого посмотрел вокруг.
      Лес обступал болото и сзади, и слева, и справа. Впереди бугрилась кочками бесконечная топь, прорезанная тёмной линией звериной тропы. Эта дорожка вела к далёкой островине. Поросшая вековыми елями, она издали была похожа на горку с ёлками, нарисованную в тетрадке Димы.
      Санька принял новое открытие очень спокойно. «Вот она — горка!  — подумал он.  — А дерево с наростом будет на следующей островине! К дереву я не пойду,  — надо ребятам хоть что-нибудь оставить! Туда вместе отправимся. А до горки доберусь!»
      Он нащупал ногой выбоину в камне и стал спускаться, но вторая нога никак не могла найти опору. Руки заскользили по гладкой поверхности. Чувствуя, что сейчас упадёт, Санька оттолкнулся от следовика, спрыгнул на мох и, стараясь сохранить равновесие, попятился. Ноги наткнулись на что-то мягкое, и он плотно уселся на пружинистую подушку. Эта кочка стояла в метре от тропы между двух берёзок. Хилые деревца склонились над Санькой, протянули к нему ветки, точно хотели помочь подняться. Но он не торопился. Как в удобном кресле, сидел на кочке и смотрел под ноги. Такого он ещё не видывал. Мох был сплошь усеян клюквой. Казалось, кто-то только что просыпал её из корзины. Санька взял одну ягодку, но она крепко держалась на тонком, как ниточка, стебельке, который натянулся и вытащил за собой ещё несколько клюквин.
      А берёзки всё ниже и ниже склонялись над Санькой, пока одна из веток не коснулась его головы. Он посмотрел кверху. В этот момент что-то щёлкнуло под ним, будто в кресле лопнула пружина. Санькины колени поехали вверх. Так ему показалось, хотя ноги остались на месте, а сам он вместе с кочкой стал опускаться вниз. Санька почувствовал сквозь штаны холодную обжигающую воду. Ухватившись за ветку берёзки, он успел вскочить на ноги и испуганно прыгнул на тропу.
      Так Санька усвоил первую болотную заповедь: «Никогда не сходи с тропинки!»
      Он стоял и смотрел на то место, где только что сидел удобно и спокойно. Трясина вновь настраивала свою ловушку. Опустившаяся кочка медленно подымалась, принимая прежние очертания. Склонившиеся берёзки распрямлялись. Мох затягивал Санькины следы. Всё двигалось, как живое, хищное, бесформенное чудовище.
      Страх снова шевельнулся в Саньке. «Никакого архангела не докличешься!» — вспомнил он слова деда Евсея и подумал: «Метко старик сказал! С тропы больше ни на шаг!»
      Но болото приготовило для Саньки ещё один урок. Слишком долго простоял он на одном месте, потрясённый случившимся. Под ногами у него забулькало, зашипело, и Санька, подстёгнутый ужасом, инстинктивно бросился к камню. А от тропки во все стороны пошла по трясине ленивая пологая волна.
      Прижавшись спиной к следовику, Санька запомнил и вторую болотную заповедь: «Нельзя стоять даже на тропинке!» Передохнуть можно только тут, у камня, вокруг которого образовался неширокий пояс довольно плотной почвы. И Санька долго не решался покинуть его.
      «Лучше всего бегом! Одним духом!» — думал он, измеряя на глаз расстояние от камня до берега. На школьной спартакиаде Санька бегал и на три километра. Но там была хорошая ровная дорожка, а здесь — зыбкий пружинный матрац. «Зато не три, а всего километр!» — утешал себя Санька. «А как же с островиной?  — ехидно спросил тайный голос.  — Решил дойти, а теперь ноги задрожали?»
      Санька посмотрел на зелёную шапку островины и задумался. Он понимал, что идти одному в глубь болота неразумно. А тайный голос твердил одно: «Ты просто трусишь!» Санька видел, что за островиной на горизонте показалась туча, парило, как перед дождём. А голос неумолимо повторял: «Трусы всегда найдут отговорку!» Санька знал, что у него не хватит сил добежать до островины без передышки. А голос язвительно подсказывал: «Трусишка, а ты слышал что-нибудь про марш-бросок?»
      И Санька сдался. Отклеив спину от камня, он ступил на тропу и с отчаянной решимостью зашлёпал к поросшей елями островине. Он шёл, согнув руки в локтях, часто семеня ногами. Он весь отдался одной цели — безостановочному движению вперёд. Только вперёд! Он не смотрел ни на островину, ни на тучу. Глаза скользили по тропинке, выбирая место поровнее, посуше. Чтобы не сбиться с ритма, Санька в такт своим шагам тихо повторял:
      —  Марш-бросок… Раз-два! Марш-бросок… Раз-два!
      Босые ноги скользили. Сердито чавкал и брызгал грязью мокрый болотный мох. Вдруг чавканье усилилось и как-то раздвоилось. Санька делал шаг — мох хлюпал, и сразу же, точно эхо, долетало повторное хлюпанье и чавканье.
      Санька поднял голову. Ему навстречу по тропке двигалось что-то длинное, приземистое, резко отличающееся по окраске от окружающего болота.
      —  Ой!  — вырвалось у Саньки, и он остановился.
      Этот испуганный возглас был услышан. Длинная пёстрая живая лента, заслонившая тропу, замерла, насторожённо вытянув тупые морды. Солнце, висевшее на краю чёрной тучи, блеснуло на двух загнутых клыках. Клыкастая морда мотнулась из стороны в сторону и злобно хрюкнула.
      Перед Санькой стояли дикие свиньи, возвращающиеся в лес с островины.
      Вожак — старый клыкастый секач — хрюкнул ещё раз. Инстинкт подсказывал ему, что стоять на тропе опасно, и кабан снова двинулся вперёд. Дружно захлюпали по болоту остальные свиньи. Шли они плотным вытянутым стадом. Ничто не могло их остановить. На Саньку надвигался многоногий могучий таран, готовый всё опрокинуть и растоптать. Санька не помнил, как повернулся и побежал назад, как забрался на камень.
     
      Вожак, яростно сверкая налитыми кровью глазами, поравнялся со следовиком и, не останавливаясь ни на секунду, повёл стадо к берегу. Промелькнули длинные загнутые клыки, широкие спины, покрытые жёсткой щетиной, толстые ноги с острыми раздвоенными копытами.
      Добежав до берега, стадо кабанов скрылось в лесу.
      Санька шумно выдохнул воздух и заметил, как потемнело на болоте. Туча упрятала солнце и, постепенно разрастаясь, заняла бо?льшую половину неба. Налетел ветер, принёс первые капли дождя. Нагретый камень покрылся тёмными веснушками. Они быстро высыхали, но новые капельки падали чаще и чаще. Так начинается не ливень, короткий и обильный, а затяжной скучный дождь. Вокруг зашумело монотонно и тоскливо. В такую погоду хорошо спать в сарае на сене. А Санька лежал на камне один-одинёшенек под тёмным хмурым небом. Лежал и с опаской глядел на лес, укрывший кабанов, которые теперь не казались похожими на безобидных домашних свиней.
      «Сосчитаю до ста — и спущусь!» — решил Санька. Он уже не думал об островине. Внутренний голос больше не насмехался над ним, не называл трусом. Всему есть предел! Домой, в деревню, к ребятам — вот о чём мечтал Санька. И только боязнь снова встретиться с кабанами удерживала его на камне.
      Прежде чем он досчитал до ста, дождь разошёлся. Но Санька добавил для страховки ещё двадцать и только потом начал сползать вниз. Рубашка зацепилась за какой-то выступ, затрещала, брызнули оторвавшиеся пуговицы. Но Санька их не заметил. Он бросился к берегу по раскисшей болотной тропинке. Почувствовав, наконец, под собой твёрдую землю, он дал себе минутную передышку — огляделся, прислушался и побежал по прибрежной дорожке.
      А дождь всё поливал и поливал, неторопливый, нудный. Ветер лениво стряхивал капли с листьев, раскачивал еловые лапы. Слева лежало тяжёлое и угрюмое болото. Но Санька смотрел лишь вправо. Где-то здесь поблизости должны быть надломленная осинка и поворот на тропу, ведущую к деревне.
      Да вот, кажется, и она! В глубь леса уходила дорожка, но осины на повороте не было! Не та!..
      Санька побежал дальше вдоль берега, а в груди у него нарастало беспокойство: может быть, он уже проскочил свою метку?..
      Но вот ещё одна дорожка сворачивает в лес! И опять вблизи ни единой осины!
      Санька повертелся на месте, потом повернул назад. Он запыхался, ноги у него заплетались. Но он добежал до того места, откуда были видны и камень-следовик, и цепочка хилых деревцев. Здесь Санька остановился. «Не торопись!  — ободрял он себя.  — Иди теперь прочь от камня, иди медленно, шагом, и смотри вправо! Не сгорела же эта проклятая осина!» И он пошёл, внимательно вглядываясь в мокрые заросли.
      Потемнело ещё больше. То ли тучи сгустились, то ли наступал вечер — Санька не знал: он потерял представление о времени, но ещё храбрился и надеялся, что найдёт осинку с надломленной веткой.
      Три дорожки попались ему на пути. Все они вели от берега в лес, но ни на одном повороте не было Санькиной метки. Тогда он вернулся к средней дорожке и свернул на неё, оставив позади прибрежную тропинку. Он чувствовал, что делает не так, но бродить около болота было бессмысленно.
      Мрачный и мокрый лес проглотил Саньку, сомкнулся над его головой и обступил со всех сторон. Шлёпал по листьям дождь. Вокруг поскрипывало, булькало, шуршало. Пугающие звуки неслись отовсюду.
      Тропинка виляла то вправо, то влево. И за каждым поворотом в сумеречном обманчивом свете Саньке чудилось что-то страшное. Кусты казались лохматыми чудовищами. Корни превращались в толстых удавов. Пни напоминали притаившихся осьминогов.
      Но не эти ужасы сломили Саньку. Собрав в кулак всю свою волю, он шёл вперёд, пока не увидел просвет. Тут уж Санька не пожалел ног и вихрем вынесся из лесного тоннеля. Последняя ветка мокрой плёткой хлестнула его по щеке, и он очутился на краю болота.
     
     
      Снова вместе
     
     
      Ребята не сразу заметили отсутствие Саньки.
      Рано утром колхозники подвезли к готовой траншее силосорезку и для пробы пропустили через неё полвоза травы.
      Тарахтенье машины разнеслось по всей деревне. Сбежались мальчишки. Пришла Катя. Ребята вертелись около силосорезки, смотрели, как острые ножи превращают траву в сочную зелёную массу, спорили, сколько возов потребуется, чтобы доверху заполнить траншею.
      Был тут и Санькин отец. Он мял в руках изрезанную траву, даже нюхал её.
      —  Ты на язык попробуй!  — пошутил один из колхозников.
      —  Будем солить — попробую!  — серьёзно ответил агроном.
      —  Дядя Сеня, а Саша ушёл куда-нибудь?  — спросила Катя.
      —  С утра гоняет где-то!  — недовольно буркнул агроном.
      Мальчики покрутились у траншеи, потом начали расходиться.
      —  Кто видел сегодня Саньку?  — снова спросила Катя.
      Одни пожали плечами, другие отрицательно мотнули головой и разошлись: день-то у них был выходной!
      Вовка завернул к Саньке во двор и призывно свистнул, подняв голову к чердачной дверце. В тёмном проёме показался Мишук.
      —  Чего свистишь?  — сердито сказал он.  — Нету его! Думал — спит. Залез — нету!
      Мальчишки вышли на улицу и увидели Катю. Она тоже шла к Санькиному дому, но, заметив ребят, поспешно свернула в сторону.
      —  Ишь ты!  — усмехнулся Вовка.  — То лается, а тут скучно стало!
      —  Девчонки все такие!  — произнёс Мишук и добавил: — А вообще-то ни к чему эти выходные дни… Разбалтывают только! Вот где он всё время пропадает? Завтра с утра соберёмся — отменим второй выходной! Хватит одного дня! Согласен?
      —  Давай!  — ответил Вовка.  — Вместе веселее!
      —  Решили?  — оживившись, спросил Мишук.
      —  Решили!
      —  С утра?
      —  Ага!  — подтвердил Вовка. Но собрались усачи раньше.
      После обеда из-за леса поднялась туча. Заволокло всё небо, и пошёл обложной дождь. Всё стало одинаково серым и скучным. Нигде не было уютного местечка. И ребят потянуло в штаб.
      Шлёпая по лужам, пробежала по улице команда Гени Сокова. Катя увидела их из окна и, накрыв голову цветастым платочком, тоже пошла в баню. За ней — Вовка. Потом пришёл Мишук. Гриша и Сёма появились вместе: они встретились у калитки.
      В штабе сразу стало тепло и весело. Было бы ещё веселее, да не хватало Саньки. О нём думали уже все.
      —  Где его носит?  — произнёс Вовка.
      —  Дождь… Скоро придёт!  — уверенно сказал Гриша.
      Снаружи послышался какой-то шум. Ребята высыпали в огород. По Усачам ехал дед Евсей с досками. Старая шапка-ушанка прикрывала от дождя голову старика. Мокрая рубаха прилипла к сухоньким плечам. Пасечник бодро понукал Соколика. Настроение у старика было хорошее. Он получил со склада доски для забора. И не какие-нибудь бросовые горбыли, а прямые, как линейка, тесины!
      Увидев ребят, дед Евсей погрозил им вожжой и крикнул:
      —  Небось забыли? А кто обещал с забором пособить?
      —  Помним, дедушка!  — отозвался Мишук.  — Хоть сегодня! Вот дождь пройдёт…
      —  То-то!  — Старик поправил съехавшую на затылок намокшую шапку.  — А я думал — забыли… Санька тут ваш забегал. И хоть бы полслова про забор. Мол, помним,  — доставай, дед, доски, а мы тут как тут!
      Услышав про Саньку, мальчишки выскочили за калитку.
      —  Когда он был?
      —  Да вчера!  — ответил старик и чмокнул.
      Конь прибавил шагу.
      —  Вечером…  — долетело до ребят.  — Про болото всё расспрашивал… Любопытный, что белка!
      Ребята вернулись в штаб, молча уселись у стола и прислушались к однообразному шуму дождя.
      —  Мальчики!  — тихо и тревожно сказала Катя.  — А ведь он к болоту пошёл!
      Никто не возразил. После разговора с пасечником все подумали то же самое.
      —  Что же мы сидим?  — возмущённо воскликнула Катя.  — Он там… А мы!
      От волнения у неё перехватило горло, и она замолчала.
      —  А ты поплачь!  — грубовато произнёс Вовка и добавил: — Он из-за тебя в болото полез! Это ты его дразнила: «Трус, душа в пятках!»
      —  Чего привязался?  — сказал Гриша.  — Катя не виновата! Он и сам гусь хороший!
      —  Ты сам гусь!
      —  Хватит вам!  — строго прикрикнул Мишук.  — Вернётся — мы ему покажем!
      —  А вдруг не вернётся?  — вырвалось у Кати, и она умоляюще посмотрела на звеньевого.
      —  Подождём до вечера,  — сказал Мишук.  — Не придёт — пойдём искать. Деда Евсея попросим — он лес и болото хорошо знает.
      —  До вечера?  — спросил Геня Соков.  — А почему не сейчас!
      —  Помолчи!  — цыкнул на него Мишук.  — Уж вы-то ни сейчас, ни вечером искать не пойдёте!
      Младшие усачи беспокойно задвигались на скамейке. Один из них недовольно шепнул командиру:
      —  Чего лез? Может, взяли бы!..
      Геня Соков щёлкнул своего подчинённого по лбу.
      —  Помолчи! А то живо домой отправлю!
      В штабе на секунду стало тихо. Из-за стола медленно поднялся Сёма.
      —  Пошёл,  — произнёс он и двинулся к двери, и хотя Сёма не сказал, куда пойдёт, все догадались, что он решил идти к болоту.
      —  Стой!  — крикнул Мишук.
      Сёма остановился и так посмотрел на звеньевого, что тот понял: приказывать или спорить бесполезно.
      —  Подожди!  — изменив тон, сказал Мишук.  — Ты хоть возьми кого-нибудь… Зачем одному? И давай договоримся: только до болота — и обратно!
      —  Ладно,  — ответил Сёма и спросил у Вовки: — Пойдёшь?
      —  С тобой пойду!
      —  Возьмите и меня!  — попросила Катя.
      Вовка презрительно фыркнул.
      —  Пускай,  — сказал Сёма.
      По тропке, ведущей к болоту, никто из усачей не ходил с того самого дня, когда колхозники принесли в деревню подорвавшегося на мине пастуха. Да и не было особой нужды ходить туда. Лес в той стороне грибами не славился. Для охоты на болотную дичь у колхозников не оставалось времени. А ради клюквы не стоило рисковать.
      Но все знали, где эта тропа, и Сёма вскоре вывел на неё Вовку и Катю.
      —  По сторонам не рыскать,  — сказал Сёма, обращаясь к Кате.
      Больше не разговаривали. И настроение было не то, и надоедливый дождь не располагал к разговору. Поднялся ветер. Деревья закачались, заскрипели, обдавая ребят водой. Лес наполнился гулом, точно заработал огромный вентилятор.
      Катя посмотрела на сердитые разлапистые ели. «А ведь он — один!» — подумала она о Саньке. И ей стало страшно. Катя чувствовала себя виноватой: «И зачем я дразнила его!»
      Первую остановку Сёма сделал у вывороченной с корнем сосны.
      —  Кричи,  — сказал он Кате.  — У тебя голос звонкий.
      Та не поняла.
      —  Что кричать?
      —  Так и кричи: «Са-нька».
      —  Са-а-ша-а-а!  — пронзительно закричала Катя. Прислушались. Лес гудел строго и тревожно.
      —  Ещё,  — произнёс Сёма.
      —  Сашо-о-ок!
      Высокий голос Кати вплетался в лесной гул и придавал ему какую-то страдальческую нотку.
      —  Ещё,  — потребовал Сёма.
      —  Са-ашенька-а!
      Вовка усмехнулся и сказал:
      —  Ты ещё как-нибудь придумай! Разнежничалась!.. Поздно только!
      Катя печально посмотрела на Вовку. Она не обиделась. Она боялась, что Санька никогда не отзовётся.
      —  Теперь вместе,  — скомандовал Сёма.  — Раз… Два!
      —  Са-анька-а-а!
      Ветер подхватил их крик и унёс куда-то к Усачам.
      Ответа не было.
      —  Пошли дальше,  — сказал Сёма.
      Когда они вышли к болоту, дождь прекратился, но ветер разыгрался не на шутку. Он нёсся над трясиной и упругой стеной наваливался на лес, зачёсывая в одну сторону листья и ветви.
      —  Сашо-ок!  — крикнула Катя, но Сёма безнадёжно махнул рукой: ветер заглушал все звуки.
      Долго смотрели на болото. Оно было пустынно — мёртвая равнина. Казалось, что этот яростный напористый ветер вымел оттуда всё живое.
      Ребят волновал один и тот же вопрос: неужели Санька пошёл в глубь болота? Но если бы они произнесли этот вопрос вслух, он прозвучал бы по-разному. У Вовки в нём была бы не только тревога, но и восхищение. «Вот это парень! Я бы побоялся!» — честно признался он самому себе. Катя с ужасом думала: «Неужели он из-за меня? Только бы ничего не случилось! Пусть всё будет хорошо! А я больше никогда насмехаться над ним не буду!» У Сёмы были деловые мысли: «Если он в болоте, то придётся искать всей деревней. Втроём не найдёшь. Мы посмотрим только на берегу».
      Сёма указал на пенёк и сказал Кате:
      —  Сиди. Жди.
      Повернувшись к Вовке, он махнул рукой направо:
      —  Идём.
      —  Может, разделимся?  — предложил Вовка.  — Ты направо, а я налево! Скорее будет!
      —  Идём!  — требовательно повторил Сёма.
      Он не хотел отпускать Вовку одного, и они пошли вдвоём, а Катя осталась сидеть на пеньке.
      Ветер дул ей в лицо, но она смотрела на пустынное болото, пока не заслезились глаза. Катя прикрыла их и, как во сне, увидела Саньку. Он то проваливался в трясину, то бегал внутри круга, образованного минами.
      Катя больше не могла сидеть молча и ждать.
      —  Сашо-о-ок!  — крикнула она и испугалась.
      Подумала, что Сёма и Вовка могут услышать её и повернуть назад. Она теперь была убеждена, что Санька бродит где-нибудь как раз в той стороне, куда направились ребята. Но они не дойдут до него, вернутся, подумав, что она зовёт их. Кате послышались даже какие-то звуки, похожие на шлёпанье босых ног по грязи.
      Шлёпанье повторилось, но совсем с другой стороны. Катя порывисто обернулась. По тропинке бежал странный человечек в изодранных штанах, в мокрой, заляпанной илом рубашке.
      Это был Санька. Увидев Катю, он остановился и несколько раз повторил:
      —  Ты!.. Ты!..
      —  Я! Я!..  — отвечала Катя.
      Они стояли на грязной тропинке и смотрели друг на друга растерянно-счастливыми глазами.
      Санька провёл ладонью по лицу.
     
      —  Не плачь!  — сказала Катя.  — Ведь всё хорошо!
      —  Я не плачу!  — хрипло ответил Санька.  — А голос у тебя!.. Ты простыл?
      —  Нет… Я кричал долго звал…
      Вернулись мальчишки, встревоженные криком Кати. Вовка затормошил своего дружка.
      —  Где был-то, чудило!.. Катька тронулась со страха! Мишук шипит ужом! Ну и даст он тебе жизни!
      —  Цел?  — сдержанно спросил подошедший Сёма.  — Ну и ладно… Пошли.
      Он ничем не выразил своих чувств, если не считать дружеского шлепка по плечу, которым он наградил Саньку.
      А Санька молчал, расслабленный и счастливый. Так хорошо ему ещё никогда не было. Он улыбался беспомощно и виновато, как ребёнок.
      —  Пошли,  — повторил Сёма.
      —  Да подожди ты!  — воскликнул Вовка.  — Дай поговорить!
      —  Посмотри,  — Сёма взял Вовку за подбородок и заставил взглянуть на солнце.  — Садится.
      —  Ну и что?
      —  Мишук деревню всполошит.
      —  Деревню?  — встрепенулся Санька и мгновенно представил встречу с колхозниками, с перепуганными отцом и матерью. И откуда силы взялись у Саньки.  — Скорей! Скорей!  — заторопился он.  — Где тут дорожка к дому?
      Тропка оказалась совсем рядом. Присмотревшись, Санька увидел осинку с обломанной веткой. Он несколько раз пробегал мимо этого места. Но страх — плохой попутчик. Не заметил Санька свою метку.
      Когда лес остался позади и Сёма вывел ребят на пригорок, откуда была видна деревня, Мишук, Гриша и команда Гени Сокова шли на пасеку.
      За этот показавшийся очень длинным день усачи побывали везде, куда мог уйти Санька: в Обречье у Марии Петровны, на Болотнянке, на ферме у доярок. С каждым часом беспокойство за Саньку усиливалось. К вечеру мальчишки стали тревожиться и за ребят, отправившихся к болоту. Мишук решил больше не ждать. Усачи пошли посоветоваться к деду Евсею. Ещё несколько минут — и об исчезновении Саньки знала бы вся деревня.
     
     
      Судят ли победителя?
     
     
      Саньку судили.
      Главными обвинителями были Мишук и Гриша, который чувствовал себя незаслуженно обиженным. Ведь он рассказал Саньке, что починил и перепрятал автомат! А чем тот отплатил ему? Не только не предложил пойти вместе к болоту, но даже не намекнул на это!
      Оглядев грязного, измученного Саньку в мокрой порванной рубашке, на которой не осталось ни одной пуговицы, Мишук сказал:
      —  Отправляйся домой! Завтра разговор будет!
      Санька взмолился:
      —  Ребята! Я целый день вас не видел! Пойдёмте в штаб! Там что хотите со мной делайте! Ну, виноват! Не спорю… Зато я кое-что узнал!  — Он заискивающе смотрел на ребят.
      —  Что ты мог узнать!  — сердито произнёс Мишук.  — Радуйся, что на мину не наскочил! Тогда бы узнал!
      —  Нет, мальчики!  — сказала Катя.  — У него есть новости!
      После такого заявления Саньку не отпустили бы, если бы даже он сам просился домой.
      В штабе расселись чинно. Мишук поставил в угол табуретку для подсудимого. Остальные сели вокруг стола и уставились на Саньку.
      Всем своим покорным видом он вызывал не только жалость, но и симпатию. И грозная речь не получилась у Мишука.
      —  Это что же такое!  — на высокой ноте начал он. Санька хлюпнул носом и опустил голову, приготовившись терпеливо выслушать любые обвинения.
      Но Мишук запнулся, а когда заговорили снова, это была уже не речь.
      —  Ты нам правду скажи: будешь ещё… так делать?
      Санька вскочил с табуретки и прижал грязные руки к порванной рубашке.
      —  Никогда! Если хоть раз,  — то пусть хоть на мину!.. Я без вас никуда больше! Там одному невозможно! Я хоть и не трус… Кто скажет, что я трус?  — Санька посмотрел на мальчишек, на Катю и закончил: — Не трус, а боялся! Говорят, от страха седеют. Ну-ка, посмотрите: может, и я?
      Ближе всех сидел Геня Соков. Он привстал, взъерошил пальцами волосы на Санькиной голове и серьёзно сказал:
      —  Не-е… Они просто выгорели и грязные.
      —  Хватит в театр играть!  — воскликнул Гриша.  — Дело говори!
      Санька смутился.
      —  Почему в театр? Я думал — седые… Мне не видно было. А вот что шевелились — слово даю! Так и двигались, как тараканы в них ползали!
      —  Ты с самого начала говори!  — потребовал Мишук.
      И Санька начал с того момента, когда увидел в тетрадке непонятные рисунки. Он не скрыл ничего. Не мог скрыть. Неизвестно, как бы он поступил завтра, но сегодня он не произнёс ни слова, которое приукрашивало бы или искажало факты. Лишь одно опустил он — то, что было связано с автоматом. Тайна принадлежала двоим, и он не хотел открывать её без согласия Гриши. Но такой уж выдался вечер, что и этот секрет выплыл наружу.
      Рассказывая о своих приключениях, Санька видел, как разгорались глаза у мальчишек. Ребята переживали такое же волнение, какое испытал он сам. Перед ним сидели друзья, живущие его радостями и огорчениями. Разве таких обманешь ещё раз? Разве утаишь от них хоть капельку правды?
      «Скажу про автомат!  — решил Санька, но тут же подумал: — А Гриша? Его тоже ругать будут! Как бы выгородить его?»
      Рассказав о встрече с кабанами, Санька ловко вернулся назад — к разговору об автомате.
      —  Когда я их увидел,  — сказал он,  — жалко стало, что нет со мной автомата. А я хотел его взять.
      Мальчишки невольно посмотрели вверх — на балку, за которой были спрятаны остатки футляра и автомат.
      —  Нет его там, ребята!  — со вздохом произнёс Санька.
      Гриша шумно задвигал под столом ногами. Санька выразительно посмотрел на него и пояснил:
      —  Я его перепрятал! Положил под пол. А оттуда… Сейчас покажу.
      Он подошёл к окну, приподнял третью половицу и вынул жестянку.
      Записка Ивана Прокофьевича облетела стол. Она обрадовала одного Мишука. Оружие без его вмешательства ушло от ребят. «Теперь и патроны можно сдать!» — подумал он. Остальные расшумелись. Такой острой критики секретарь колхозной парторганизации не слышал даже на отчётно-выборном собрании.
      Не знали ребята, что Иван Прокофьевич в это время горячо защищает их интересы на заседании правления колхоза.
      Речь об усачёвских мальчишках зашла в конце — после того, как было принято решение: созвать в Усачах в ближайшую неделю общее собрание, чтобы обсудить вопрос о строительстве жилого дома городского типа.
      Уже стали расходиться, когда председатель спросил у Ивана Прокофьевича:
      —  Автомат сдал?
      —  А как же! Съездил специально!  — ответил секретарь.  — Кстати… Товарищи! Раз заговорили об этом… Задержитесь на пару минут!
      Заседание продолжилось.
      —  Автомат я сдал,  — повторил Иван Прокофьевич.  — А заодно попросил ещё раз прислать сапёров. Пусть делают, что хотят, но запрет с болота за Усачами надо снять! Сколько лет после войны прошло! Долго мы ещё с оглядкой по своей земле ходить будем? Да и запрет этот силу теряет! Парни растут! Не сдержишь их! Особенно твоего!  — Секретарь посмотрел на агронома.  — Такой заводила! И сам уйдёт, и других уведёт!
      —  Не пойму, зачем их в болото тянет?  — спросил Павел Николаевич.  — Лесов хороших мало? Или из-за этой истории с Большаковым?
      —  Все мы мальчишками были. Знаем: где запрет, туда и тянет!  — сказал Иван Прокофьевич.  — А с Большаковым… Пусть поищут. Дело важное — чести пионерской касается! Он учился в их школе, жил в Усачах. Я предлагаю помочь ребятам! Парни они хорошие. Траншею выкопали! А мост? Безотказные парни! Поощрять таких надо! Давайте снарядим мальчишек по всем правилам: чтоб палатки были, продукты, лошадь. Дадим проводника — того же деда Евсея. Он ещё крепок, да и места знает. И пусть с недельку походят по лесам, по болоту полазают!
      —  Ты займёшься этим?  — спросил Павел Николаевич.  — Организуешь?
      —  Займусь!
      —  Как, товарищи?  — обратился Павел Николаевич к членам правления.
      Никто не возражал.
      —  Порешили!  — сказал председатель.
      На этом заседание закончилось.
      Санька и его отец вернулись домой почти одновременно. Семён Крыльев, выпив кружку молока, лёг в кровать и заснул как убитый. А Санька Крыльев, хоть и устал зверски, уснуть сразу не мог. Не лес и не болото стояли перед его глазами. Он вспоминал заключительную речь строгого Мишука.
      —  Ты много узнал,  — выслушав Саньку, согласился звеньевой.  — Но если бы мне сказали, что я узнаю во сто раз больше, я бы всё равно не сделал, как ты. Я боюсь!.. Не мин и не болота… Я боюсь обмануть ребят! А ты считаешь это геройством! Зачем тогда ты лезешь к нам? Валяй один!
      —  Ребята! Этого не будет больше!  — произнёс Санька с такой искренностью, что даже Мишук поверил.
      И сейчас, лёжа в кровати на чердаке, Санька готов был повторить эти слова и поклясться, что сдержит обещание…
      Разбудил его громкий шум мотора. На краю деревни разворачивалась крытая брезентом грузовая машина. Из кузова выпрыгивали солдаты.
      Санька съехал вниз по приставной лестнице и хотел выскользнуть на улицу.
      —  Завтракать! Гулёна!  — крикнула из окна мать.
      Пришлось вернуться.
      На столе дымились оладьи. Отец макал их в присыпанную сахарным песком сметану.
      —  Пап, зачем солдаты приехали?  — спросил Санька.
      —  Из-за вас, ветрогонов!
      Санька удивлённо поднял брови.
      —  Пушка у вас, случайно, нигде не припрятана?.. Говори сразу: найдут — плохо будет!
      Отец шутил, загадочно поглядывая на сына.
      —  Да-а, спрячешь тут! Вы же следите за нами! Автомат выкрали!.. А ещё парторг называется!
      —  Выкрали? Помалкивай лучше, пока не попало!  — уже строго сказал отец.  — Очень умный стал! То-то на тебя жалуются! Смотри у меня, заводила!.. Говорят, всех мальчишек на штучки разные подбиваешь?
      Санька промолчал.
      —  Не вздумай к болоту ходить!  — заботливо произнесла мать.  — Пока солдаты не проверят,  — держись подальше! Там под каждым кустом мина сидит!
      —  Да врут, мам!  — воскликнул Санька и вдруг догадался, что? за солдаты приехали в деревню.
      Зажав в руке несколько оладий, он бросился к двери и крикнул уже из сеней:
      —  Спасибо, мам!
      Грузовик стоял у изгороди, а солдаты с миноискателями и лопатами ходили вдоль силосной траншеи. Там же шныряли возбуждённые усачи из команды Гени Сокова. Старших ребят ещё не было.
      Офицер с двумя звёздочками на погонах подозвал к себе Геню Сокова, внимательно посмотрел на него, улыбнулся и спросил с подходцем:
      —  Ты, конечно, всё знаешь. Это сразу видно! Скажи, пожалуйста, здесь вы нашли автомат?
      —  Автомат?  — переспросил он.
      —  Да-а, автомат. Наверно, и ещё что-нибудь нашли?
      Офицер наклонился и с располагающей улыбкой заглянул Гене в лицо. Мальчишка приоткрыл рот.
     
      —  Ну-ну! Смелей!  — подхватил лейтенант.
      —  Тикайте!  — крикнул Геня и прыгнул в сторону.
      Ребята испуганными воробьями разлетелись прочь от траншеи.
      Этот крик остановил и Саньку. Но, подумав, он всё же подошёл поближе. Приободрённые его присутствием, вернулись и другие мальчишки.
      Офицер погрозил Гене пальцем.
      —  Конспиратор! Может быть, ты скажешь? Вопрос относился к Саньке.
      —  Здесь больше ничего нет,  — сказал Санька.
      —  Где же это место? Только точно!
      Санька понимал, что скрывать незачем, и показал, где был найден футляр.
      Лейтенант подозвал бойцов с миноискателями. Пока солдаты «прослушивали» дно и стенки траншеи, пришли все усачи. Мишук собрал их у изгороди.
      —  Надо отдать патроны!  — предложил он.
      —  Конечно! На что они?  — поддержала его Катя и, повернувшись к Саньке, сказала: — Соглашайся!
      —  Я разве против?  — Санька смутился.  — Как решим, так и будет…
      —  Автомата нет — и патроны ни к чему!  — произнёс Гриша.  — А жалко!
      —  Надо было лучше прятать!  — воскликнул Вовка.  — Под крышей надёжнее было — не всякий полезет! Лежал бы и лежал.
      Санька молча проглотил упрёк. А Гриша не выдержал. Его давно подмывало выложить ребятам всю правду.
      —  Ты не скули!  — сказал он Вовке.  — Без тебя обидно! Если хочешь знать, я тут виноват! Санька и не дотрагивался до автомата! Это я починил и перепрятал его!
      Все посмотрели на Гришу — не шутит ли он.
      —  Ну, знаешь!  — начал было Мишук, но не договорил и, возмущённо махнув рукой, пошёл в деревню за патронами.
      Когда он вернулся, лейтенант уже знал о патронах. Получив магазины от Мишука, он спросил:
      —  Сознайся, парочку патрончиков оставил на память?
      —  Ни одного!  — сердито ответил Мишук.
      —  Ой ли?
      Мишук серьёзно посмотрел на лейтенанта, и тому стало неловко.
      —  Я к тому спрашиваю,  — пояснил он,  — что такие игрушки хороших следов не оставляют.
      Лейтенант засучил рукав гимнастёрки и показал глубокий рубец повыше локтя.
      —  Был мальчишкой, задумал зажигательную пульку из гильзы выковырнуть, а она взяла да меня самого ковырнула…
     
      Обследовав траншею, взвод сапёров направился за деревню. Ребята дошли с лейтенантом до тропки, ведущей к болоту.
      —  А вдруг они по островинам пойдут и без нас все разузнают?  — тревожно сказал Санька.
      —  Не пойдут!  — сказал Геня Соков.  — Я знаю! Лейтенант по карте смотрел и говорил солдатам, а я слушал… «Всё болото,  — говорит,  — никто минировать не стал бы… Будем искать на подступах и по кромке. Ну, и по тропкам, если они сохранились!»
      —  Работы на неделю!  — огорчённо воскликнул Санька.  — А то и на две!
      —  Хватит гадать!  — сказал Мишук.  — Вернутся сапёры, скажут, что мин нет,  — на другой же день возьмём выходной и пойдём в болото! А сегодня — работать! Вчера нагулялись! Пойдём к деду Евсею! Обещали забор починить — надо сделать!
      Пасечник встретил их радушно. Не так нужна была ему помощь, как чьё-то присутствие. Он уже заколотил одну дыру. Свежие доски желтели яркой заплатой, но ещё много прорех виднелось в ветхом заборе.
      Дед Евсей пошёл за сотами, чтобы угостить ребят мёдом. Воспользовавшись этим, Санька спросил у Мишука:
      —  Поговорим с дедом про болото? Может, ещё что-нибудь вспомнит…
      —  Попробуй!  — согласился Мишук.  — Ты теперь знаешь, что спрашивать.
      —  Дедушка!  — начал Санька, когда вернулся пасечник.  — А к нам сапёры приехали, в болото пошли!
      —  Слышал,  — сказал старик.  — Пускай. Дело доброе.
      —  Как думаешь, они всё болото пройдут или только по бокам?
      —  Вглубь им не пройти — топко.
      —  Ты же ходил! Сам рассказывал!
      —  Рассказывал,  — согласился дед Евсей.  — А ты плохо слушал. Я на лыжах ходил.
      —  Значит, зимой?
      —  Экий ты непонятливый!  — добродушно ответил старик.  — Не зимой, а летом.
      —  На лыжах?
      —  На лыжах.
      Ребята рассмеялись.
      —  Шутишь, дедушка!  — сказал Вовка.
      Пасечник пошевелил косматыми бровями и пояснил:
      —  На лыжах-то не только по снегу ходят. Бывают болотные лыжи — на них не провалишься.
      Болотные лыжи! Это что-то совсем неслыханное. Сёма и тот удивился. Ребята долго выпытывали, что это за лыжи, из чего они делаются и как на них ходят.
      Весь день только и разговоров было, что о лыжах. Они казались чудесным ковром-самолётом, который поможет об: следовать болото вдоль и поперёк.
     
     
      Новая профессия
     
     
      Наступило мирное, дружное время. Санька по-прежнему был заводилой. Но он теперь ничего не предпринимал без товарищей, не сердился, когда с ним не соглашались, не заключал тайных союзов.
      Ребята будто повзрослели. Они видели, как их пионерское звено становится хотя и маленькой, но настоящей колхозной бригадой, у которой есть свой особый счёт трудовых побед.
      Эти победы были у всех на виду. Например, силосная траншея. Проходя мимо неё, ребята обязательно сворачивали с дороги к силосорезке. Машина неутомимо пережёвывала траву, которую подвозили с лугов. Зелёная масса постепенно заполняла траншею. Усачи подолгу следили за работой. Было приятно стоять и смотреть, вспоминая недавнее прошлое. Здесь они, когда с охотой, а когда и без всякого желания, выбрасывали землю, откачивали воду. И не то чтоб не понимали, а просто не старались представить, что получится. А теперь они видели: их труд пошёл на пользу людям.
      Придёт зима, вскроют траншею и повезут корм на ферму. Летом на будущий год траншея опять будет служить колхозу. И так из года в год. А кто её вырыл? Они — усачи! Здорово!
      И мост — тоже здорово! Сколько лет прошло, а дед Евсей помнит, что старый мост строил Дима Большаков. Так же долго будут помнить, что новый мост строили мальчишки из Усачей.
      Теперь землекопы и плотники должны были превратиться в электротехников. В наряде, который получил Миша в правлении колхоза, председатель написал в графе «Задание» коротко и многозначительно: «Электрифицировать дом и хозяйственные пристройки агронома тов. Крыльева». На эту работу давалось три дня.
      —  И в один справимся!  — сказал Санька.
      —  В два,  — возразил Мишук.  — Гриша и Катя работать не будут — в командировку просятся.
      Санька обиделся.
      —  Как для меня, так — командировка!
      —  А теперь всё для тебя!  — внушительно произнёс Мишук.  — Силосную траншею для дяди копали? Командировка тоже для всех нас, по общему делу.
      —  Вместе поедут?
      Мишук улыбнулся.
      —  В разные места.
      Прежде чем приступить к работе, надо было запастись проводом, изоляторами и другим электрооборудованием. Чтобы от основной линии подвести ток к дому Крыльевых, требовалось установить два столба. Весь день ушёл на всякие хлопоты. Лишь к вечеру и столбы, и оборудование привезли из Обречья в Усачи. С этой же машиной приехал и Гриша.
      —  Приветик!  — усмехнулся Санька.  — Я думал, тебя в Москву откомандировали.
      —  В библиотеке сидел,  — ответил Гриша.  — Ботанику изучал. Завтра доклад вам сделаю.
      Санька удивился.
      —  Мы — за электротехнику, а он — за ботанику взялся!
      —  Пригодится… Завтра узнаешь! А Катя вернулась?
      —  Нет! Она танцы народов Севера поехала изучать!
      —  Совсем не танцы!  — Гриша засмеялся.  — В соседнем районе геологи работают. Катина мама — тоже геолог. Вот они и поехали вдвоём на консультацию.
      —  Ври дальше!  — проворчал Санька и, махнув рукой, отошёл от Гриши.
      Мальчишки сгрузили оборудование. Уже смеркалось. Мишук сказал, что работать начнут завтра с утра. Геня Соков предложил сбегать к деду Евсею. У него ночевали сапёры. И все усачи наперегонки побежали к пасеке.
      Лейтенант встретил ребят шутливым рапортом:
      —  Товарищи хозяева болот, лесов и всех окрестностей! За истёкшие сутки чрезвычайных происшествий не было! Обследована тропа между берегом и камнем с контурами человеческой руки и дальше — между камнем и высоткой, расположенной в болоте, а также сама высота. Обнаружены остатки оборонительных сооружений. Мин нет! Когда мы закончим,  — добавил он,  — обязательно сходите к камню — посмотрите. Очень любопытно! Надо будет в краеведческий музей сообщить…
      Лейтенант рассказал и об островине. Там сапёры нашли обвалившийся блиндаж и две заросшие ячейки для ручных пулемётов. Островина, вероятно, была форпостом партизанского отряда. Нацеленные на единственную тропу, пулемёты надёжно охраняли подступы к лагерю, который, наверно, располагался дальше — на других островинах. Они зеленели в глубине болота, но ни одной тропки, ведущей к ним, не было видно. Проход, конечно, существовал, но сапёры не стали его искать. Какие там мины! Непроходимая трясина надёжно ограждала островины, а минировать тайные тропы, известные лишь партизанам, было неразумно…
      На следующий день с утра Гриша опять ушёл в обреченскую библиотеку. Мишук разбил звено на две части. Санька с командой Гени Сокова делали проводку внутри дома, а Сёма Лапочкин и сам Мишук должны были вырыть ямы для двух столбов. Но они не успели приступить к делу.
      В деревню въехала машина с надписью на кабине «Геологоразведка». В кузове сидела Катя, придерживая длинную металлическую штангу, торчавшую над задним бортом.
      —  Мальчики! Принимайте аппаратуру!
      Усачи высыпали на улицу. Катина мама вышла из кабины, помогла удивлённым мальчишкам снять тяжёлую штангу и попрощалась с водителем. Машина уехала.
      —  Для турника?  — спросил Геня Соков, рассматривая четырёхметровую штангу.
      —  Это бур,  — сказала Катина мама.
      —  Гажу искать будем!  — не вытерпела Катя и взглянула на Саньку.  — Помнишь, ты про гажу у Гриши спрашивал? Теперь найдём — мама поможет!
      Никто из мальчишек ничего определённого про гажу не знал, а Санька впервые это слово услышал от отца. Пришлось Катиной маме прочитать ребятам короткую лекцию про агротехническую руду, необходимую для удобрения кислых почв.
      Санькин отец был прав. Привозная гажа стоила довольно дорого — от трёх до четырёх рублей за тонну. Стоимость складывалась из расходов на разведку, добычу и доставку этого удобрения. Если бы гажу удалось найти поблизости от колхоза, а ещё лучше — на его территории, её цена была бы невелика — копейки за тонну.
      Катина мама сказала, что гажа похожа на толчёный мел. Чаще всего она встречается около болот, ручьёв и озёр. Но гажа не лежит на поверхности. Нужно заглянуть в глубь земли метра на три. Вот для чего требовался бур, который привезли от геологов.
      —  Дали на две недели!  — предупредила Катина мама.
      —  А мы сегодня и начнём!  — воскликнул Санька.  — Электричество — потом!
      Мишук покачал головой.
      —  У нас наряд.
      —  Дом-то мой!  — возразил Санька.  — Поживём ещё две недели без света!
      Но звеньевой был неумолим.
      —  Хоть бы попробовать!  — с огорчением произнёс Санька.
      Попробовать хотелось всем. И тогда решили пробурить скважину там, где будет яма для столба.
      Бур с крепким черпачком-ложкой на нижнем конце установили вертикально. Санька и Сёма взялись за ручки — жимки — и стали крутить штангу. Ложка сразу же погрузилась в мягкую почву. И вся штанга, как огромный винт, стала углубляться в землю.
      Первый метр бур преодолел легко. Потом штанга пошла тяжелее. Саньку подменил Мишук. Только Сёма продолжал поворачивать жимки без отдыха. Бур на три метра ушёл вниз.
      —  Хватит, мальчики!  — сказала Катина мама.  — Не тратьте силы зря. У вас впереди много скважин.
      Штангу вынули. В ложке был чистый красноватый песок. Сёма растёр его на ладони, понюхал.
      —  Песок.
      —  Будет и гажа!  — уверенно заявил Санька.
      —  Будет!  — воскликнула Катя.
      —  Возможно,  — ответила мама.
      Бур внесли в сени Санькиного дома и больше не отвлекались. Весь день прикрепляли к стенам изоляторы, сверлили отверстия для электрических проводов, ставили выключатели, розетки, привешивали патроны для ламп. Вечером с помощью взрослых установили столбы. Работы хватило и на половину следующего дня.
      Часа в четыре из Обречья приехал на велосипеде монтёр. Внимательно проверил проводку, похвалил ребят и, забравшись на столб, подключил Санькин дом к общей электрической линии.
      Было ещё светло, но мальчишки зажгли в доме все лампы. Им казалось, что они никогда не видели такого яркого электрического света. Даже Гриша, который только что вернулся из библиотеки с какой-то книгой, прибежав к ребятам, забыл на минуту о своём открытии и вместе со всеми восторженно щёлкал выключателями.
      Когда радостное волненье улеглось, он положил книгу на стол, сел и гордо сказал:
      —  Я тоже не валял дурака! Слушайте!  — Гриша откашлялся и начал читать: «Он заметил, что нога его, опускаясь в грязь, сейчас же собирает туда, в ямку, воду. Так и каждый человек, проходя по тропе, спускал воду из мха пониже, и оттого на осушенной бровке, рядом с ручейком тропы по ту и другую сторону, аллейкой вырастала высокая сладкая трава…»
      —  Ты в затейники записался?  — насмешливо спросил Санька.  — Долго эта декламация продолжаться будет?
      —  Сейчас кончаю!  — ответил Гриша и повторил последнюю фразу: — «…аллейкой вырастала высокая сладкая трава бе-ло-ус».
      —  Что?  — воскликнул Санька.
      Гриша даже не посмотрел на него и продолжал читать:
      —  «По этой… траве можно было далеко впереди себя понять, где проходит тропа человеческая…»
      —  Как ты догадался?  — восхищённо спросил Санька.
      —  Читал когда-то. Потом забыл,  — сказал Гриша.  — А всё-таки в голове что-то осталось… Я белоусом бредить даже начал — всё вспоминал, где слышал это слово. Ну и нашёл! Это у Пришвина!
      —  Покажи!
      Гриша протянул книгу, но в это время стёкла в окнах тревожно зазвенели.
      Взрыв услышали не только в Усачах, но и во всём колхозе. Люди насторожились. Вспомнив о сапёрах, каждый пожелал им счастливого возвращения.
      Звено Мишука примчалось на пасеку в полном составе. Час прождали ребята, и он показался им бесконечным. Но вот из леса долетела походная песня. Запевала выводил знакомые слова о полевой почте.
      Дед Евсей широко и радостно улыбнулся, а ребята наперегонки бросились к лесу.
      —  Товарищи хозяева болот, лесов и всех окрестностей! Взвод выполнил поставленную задачу! Путь открыт! Смело ходите по свей земле!  — торжественно отрапортовал лейтенант и добавил: — Только в трясину не лезьте и на клыки кабанам не попадайтесь!
      Подробности ребята узнали уже на пасеке. Ещё несколько дней назад сапёры обнаружили в Болотнянке немецкий танк. Лейтенант поручил двум солдатам обследовать затонувшую машину, а остальные бойцы продолжали прочёсывать лес и болото.
      Танк весь был под водой, и только ржавый ободок откинутой крышки верхнего люка выходил на поверхность. Десятки раз ныряли сапёры вокруг танка. Они работали на ощупь в тёмной воде и выяснили, что в танке лежит почти весь боекомплект, а один снаряд даже загнан в ствол пушки.
      Посоветовались и решили взорвать танк со всеми снарядами прямо в речке. Этот взрыв и слышали колхозники расположенных вблизи деревень.
      —  Но мы не до конца довели дело,  — сказал лейтенант.  — Надеемся, что вы закончите.
      Ребята недоверчиво заулыбались.
      —  Вполне серьёзно!  — подчеркнул лейтенант.  — Железа там осталось — тонны! И на берег выбросило, и в воде есть… Будет время, запрягите лошадку — и туда! Место найдёте — не маленькие! О том, что металлолом нужен заводам, вы лучше меня знаете.
      Сапёры уехали. Запрет с леса и болота за Усачами был снят.
      В тот же вечер Иван Прокофьевич подошёл к штабу усачей, в котором проходило очередное совещание, и крикнул:
      —  Принимайте стройматериалы!
      Ребята выскочили в огород. Парторг снял с плеча четыре доски и пояснил:
      —  Это для лыж. Попробуйте! Если подойдёт древесина, получите на всех.
     
     
      Лыжи
     
     
      —  Гренадеры, смирно!  — Так дед Евсей встретил, ребят, когда они на следующий день пришли с досками на пасеку.  — Кончилась ваша вольница! Я теперь генерал над вами!
      Мальчишки подхватили шутку и закричали:
      —  Маршал!
      —  Генералиссимус!
      Старик довольно погладил усы.
      —  Ладно,  — сказал он.  — Не генерал и не маршал… Я старшина! Это поважней любого генерала!
      Пасечник словно помолодел за последние недели. Он сменил потерявшую цвет рубаху на новую гимнастёрку, которую подарил ему командир взвода сапёров. Дед Евсей и сам мог бы купить себе любую одежду, но не считал это нужным. Другое дело — подарок! Значит, оценили человека! И хотя гимнастёрка была великовата, старик носил её с удовольствием и, ложась спать, аккуратно расправлял складки, заутюженные ещё на фабрике.
      За гостеприимство сапёры наградили бы деда Евсея и брюками, но во всём взводе не нашлось новых, а поношенные дарить не хотелось. Из-под новенькой гимнастёрки у старика вылезали заляпанные воском и мёдом мешковатые штаны.
      Одёрнув гимнастёрку, дед Евсей спросил у ребят:
      —  С Иваном Прокофьевичем говорили?
      —  Говорили!  — ответил Мишук.
      —  Всё узнали?
      —  Всё! Только кто ещё с нами пойдёт,  — он не сказал. Не решено окончательно… Ты не слышал, дедушка?
      —  Кого назначат — тот и пойдёт,  — уклончиво сказал старик.  — Вот меня назначили — и иду! Потому — приказ!.. И не пошёл бы, а иду потеху вам справлять. И что с вами возятся? Помню, когда мне двенадцать было…
      —  Дедушка!  — перебил старика Вовка, зная, что сейчас пойдут бесконечные воспоминания.  — Ведь утонем в болоте без тебя!
      Пасечник посмотрел на благообразную Вовкину рожицу. На ней не было и тени каких-то других, невысказанных мыслей.
      —  Что верно, то верно!  — произнёс польщённый старик.
      Любил дед Евсей чувствовать, что он нужен людям, что без него нельзя обойтись. Хорошее чувство, светлое! Как раз оно и заставило уступить Ивану Прокофьевичу, который попросил пасечника возглавить поход по болотным тропам. Не стариковское это дело, но раз просят, значит, надо забыть о больной пояснице и о ногах, которые ноют по ночам. И пасечник согласился, проворчав почти то же самое, что и ребятам:
      —  И что ты с ними возишься, баловство разводишь? Помню, когда мне лет двенадцать…
      Иван Прокофьевич был более терпелив, чем мальчишки. Он выслушал старика до конца и сказал:
      —  Евсей Митрич, давай тогда вернёмся к прошлому! Согласен? Оденем наших парней в домотканые рубахи и…
      —  Это зачем?  — возмутился пасечник.
      —  Вот и я говорю: зачем? И не баловство мы разводим! Это поощрение за хорошую работу! Ребята-то у нас молодцы, умельцы! И поощрение им потому не простое, а хитрое, с начинкой. Болото — это не парк для прогулок. Сходят — и ещё кой-чему научатся, а ты вроде учителя будешь. Хотя бы лыжи, о которых ты говорил… Их ещё сделать надо! Вот оно какое баловство получается!
      «Лыжная фабрика» открылась под навесом, где старик мастерил новые и ремонтировал старые ульи. Первую доску он обстругал сам. Ребята стояли вокруг и внимательно смотрели.
      —  Уме-ельцы!  — ворчал дед, вспоминая разговор с Иваном Прокофьевичем.  — Вы мне рубанок да стамеску научитесь в руках держать!
      Старик не пользовался никакими измерительными инструментами. Левый глаз и толстый, как маленькое копытце, ноготь на большом пальце заменяли ему и линейку, и циркуль, и карандаш. Ногтем он делал пометки, проводил прямые и закруглённые линии. Объяснял отрывисто, но понятно.
      —  Болотная лыжа пошире снежной должна быть. И короче: лишняя длина ни к чему. По мху шибко не побежишь! Шагать надо, а не ехать. Носок загнуть покруче. С малым носом обязательно зацепишься. А как зацепишься,  — своим носом в болото уткнёшься!
      —  Чем же его загнёшь, нос-то?  — спросил Вовка.
      —  Это свой нос задирать не следует! А у лыжи загнём!  — ответил старик.  — На что у меня спина неразгибчива, а и то, как попаришься,  — полегчает… Парить лыжи будем… Носок к тому же потоньше делать надо — послушней станет.
      —  Способ… дедовский!  — вырвалось у Саньки.
      Он не хотел обидеть старика. Язык сам выболтнул это слово. Но пасечник не обиделся.
      —  Дедовский!  — согласился он.  — Надёжный!
      Иван Прокофьевич приказал сделать тринадцать пар лыж. Усачей было девять. С Катей и дедом Евсеем — одиннадцать. Кто же ещё пойдёт в поход? Иван Прокофьевич держал пока это в секрете, и ребята никак не могли догадаться. Но они не спорили и готовили лыжи на тринадцать человек.
      Верстак под навесом рядом с избой деда Евсея никогда не пустовал. Столярные работы выполняли трое: Сёма, Мишук и Вовка. Все остальные занимались другими делами. За пасекой, у колодца, ребята сложили из валунов печку, вмазали большой котёл и парили над кипящей водой заострённые концы досок.
     
      Дед Евсей сколотил станок: две обтёсанные плахи, между которыми была оставлена узкая щель. Распаренный конец доски вставляли в эту щель, а к пятке будущей лыжи привязывался груз. В таком положении доска высыхала. Получалась лыжа с задорно отогнутым кверху носком. Оставалось приделать ремённое крепление.
      Как-то к вечеру Иван Прокофьевич попросил ребят обежать деревню и напомнить колхозникам, что в восемь часов — собрание. Обычно всякие мероприятия проводились в Обречье — в правлении или в клубе. А в тот вечер колхозников из Усачей приглашали в избу секретаря парторганизации.
      —  Семейный разговор будет!  — пошутил он.  — Народ уже знает, но стоит напомнить… И вы приходите — это всех касается…
      В восьмом часу ребята пошли по домам собирать народ на собрание. Помог автобус универмага. Он остановился посреди деревни и призывно загудел, созывая колхозников.
      Распахнулась задняя дверь. Под потолком в автобусе зажглись матовые плафоны и осветили два прилавка. Слева у входа белела кабинка. Здесь закройщик принимал заказы на пошивку верхней одежды и выдавал готовые платья и костюмы.
      Первыми на зов гудка вышли женщины. Потом показались и мужчины. Ребята забрались в автобус и медленно прошлись по узкому проходу между прилавками. Товаров было много. Лежали рулоны разноцветной материи. На отдельной полке поблёскивала обувь. За стеклом искрились бусы, часы, кольца, серьги.
      —  Мальчики!  — сказала Катя.  — Смотрите!
      Она взяла с прилавка брюки защитного цвета и прикинула их на Саньку.
      —  Хорошие?  — спросила она.
      —  Мне не надо!  — грубовато возразил Санька.
      —  А деду Евсею надо!  — воскликнула Катя.
      Санька выхватил у неё брюки и уже сам прикинул их длину.
      —  Сколько?  — спросил он у продавщицы.
      —  Семь сорок!
      У меня полтора есть!  — сказал ребятам Санька.  — Кто богатый?
      —  У меня два!  — отозвалась Катя.  — Могу ещё у мамы попросить!
      Мишуку это предложение не понравилось.
      —  У мамы!.. Дома и я могу попросить! Надо на свои! Подарки на чужие не покупают! По копейке, а соберём!
      Видя финансовое затруднение ребят, продавщица спросила:
      —  Вы что — в колхозе не работаете? Трудодней у вас нету?
      —  Есть!  — сказал Мишук.
      —  Много?
      —  Хватит!
      —  На брюки хватит?
      Мальчишки зафыркали.
      —  Да мы весь автобус купить можем!  — сказал Вовка.
      Продавщица достала из-под прилавка чистый лист бумаги.
      —  На кого записать?
      —  На всех!  — ответил Мишук.  — У нас и трудодни общие! Так и пишите: звено усачей. В правлении знают!
      Звеньевой размашисто подписался внизу листа, и ребята, забрав покупку, с достоинством протопали к выходу.
      Начало собрания задержалось. Прибыл на газике Павел Николаевич. В избе Ивана Прокофьевича осветились окна. В большой комнате расставили скамейки.
      Наконец автобус с товарами уехал, и колхозники прямо с обновками вошли в дом. Здесь собралось всё население Усачей. Явился и дед Евсей. Не обращая внимания на удивлённые взгляды односельчан, никогда не видавших старика таким нарядным, он пробрался вперёд и, прежде чем сесть, несколько раз провёл по скамейке ладонью. Он был в новых брюках.
      —  Нарядился-то!  — ахнул кто-то.  — Будто за ордером на новую квартиру пришёл!
      —  Евсей Митрич!  — крикнул женский голос.  — Тебе какую: двух- или трёхкомнатную?
      —  Ему с залой для пчёл, а на крыше — оранжерею с цветами, чтоб далеко не летать!
      Дед Евсей слушал, слушал, а потом встал и повернулся лицом к собравшимся.
      —  У моих пчёл жильё привольное!  — сказал он.  — Один дом на каждую бригаду, и живут они, считай, при коммунизме. А мы после работы, что мыши, по своим норам разбегаемся! А мне она — халупа моя — опостылела! Сидишь один, как сыч сумеречный!
      —  Правильно, дедушка!  — не вытерпел Санька.
      В комнате зашумели. С этого и началось собрание. Дед Евсей, минуя вступительную часть, высказался по основному вопросу и нарушил план, тщательно продуманный председателем колхоза. Павел Николаевич хотел сделать обстоятельный доклад, но после пасечника ему не дали говорить.
      —  А сам переедешь в новый дом?  — спросил кто-то.
      —  Если пустите!  — ответил председатель.  — Но чтоб потом упрёков не было: председатель, мол, отхватил квартирку незаконно, вне очереди!
      Шутка несколько разрядила напряжённость, но вопросов было много и дельных, и наивных: что будет с огородами, с личным скотом, куда денут старые избы, что скажут другие бригады колхоза, кто будет строить дом. Павел Николаевич отвечал без запинки. Он всё продумал, предусмотрел.
      —  Избы,  — говорил он,  — разберём и построим общий двор для личного скота. Которые получше,  — оставим! Вот эту, например, нашего парторга… Откроем тут магазин без продавцов — за товары сами отвечать будем! Под огороды отрежем единый клин хорошей земли. А каменный дом заложим около сада с окнами на речку, с балконами! Каждой семье — отдельную квартиру! А в отношении других бригад не беспокойтесь. Деньги тратим общие — без их согласия правление на такие расходы не пойдёт! Согласие получено! Я убеждён, что через два — три года около сада вырастет многоэтажный посёлок, в котором будут жить все труженики нашей большой сельскохозяйственной артели!
      Пока председатель отвечал на вопросы колхозников, Санька и Катя вели агитацию среди мальчишек. Те соглашались, что большой каменный дом вообще-то лучше избы. И всё же им было как-то не по себе от мысли, что придёт день — и деревни исчезнут. Будут стоять восемь — десять домов, вмещающих в себя всё население колхоза.
      Часа три продолжалось собрание. Охрипший председатель поставил, наконец, вопрос на голосование.
      —  Давай, давай!  — зашептал ребятам Санька и высоко вскинул руку.
      Мишук нерешительно поднял свою. Остальные мальчишки не шелохнулись. Среди взрослых тоже не было единогласия. За новый дом проголосовали Санькины родители, дед Евсей, Иван Прокофьевич, отец и мать Мишука.
      —  Н-да-а!.. Напрасно, значит!..  — произнёс Павел Николаевич.
      Во втором ряду поднялся отец Сёмы Лапочкина.
      —  Не напрасно!  — сказал он.  — Дай нам, председатель, ещё несколько дней. Подумаем!
      Загремели скамейки. Продвигаясь к выходу, колхозники оживлённо переговаривались между собой. Только сейчас и начался настоящий спор, который должен был решить судьбу нового дома.
      Санька так рассердился на своих приятелей, что ушёл не попрощавшись. Но на следующее утро он вовремя появился на «лыжной фабрике» и весь день «пилил» мальчишек. Те больше отмалчивались. Наслушавшись и спокойных, и горячих разговоров, не прекращавшихся и после собрания, они вконец запутались. А Санька всё подливал масла в огонь.
      —  Почему к вам, в деревню, ехать не хочется?  — спрашивал он и отвечал: — Потому, что живёте не по-человечески!
      —  Сашок! Зачем ты так грубо!  — сдерживала его Катя.
      —  А ты не защищай!  — набрасывался на неё Санька.  — Сама уедешь осенью, а мне жить здесь!
      Мишук лишь изредка и очень осторожно вставлял своё слово в защиту общего дома, за что тоже получил от Саньки нагоняй.
      —  Какой робенький стал!  — возмутился Санька после одного из таких нерешительных замечаний.  — Звеньевой ты или кто? Есть у нас дисциплина или нет? Приказал — и конец!
      Споры о новом доме велись и в поле, и на ферме — везде, где сходились колхозники. Конца затянувшемуся обсуждению не было видно. И мальчишки не скоро бы перестали волноваться. Но когда тринадцать пар лыж выстроились у стены в штабе, мысли о новом доме сами отошли на второй план. Если и будет это переселение, то ещё когда! А в поход можно было выступать хоть завтра, хоть сейчас!
      Иван Прокофьевич огорчил ребят, назначив день выхода на послезавтра, а на завтра он объявил последний организационный сбор.
      Команда Гени Сокова пришла в штаб чуть не с солнышком. Всё как будто складывалось в их пользу. Никто пока не заикнулся о том, что их оставят дома. И лыж сделали тринадцать, и родители помалкивают. Но вдруг в самый последний момент что-нибудь изменится? Не знали они, чего стоили Ивану Прокофьевичу переговоры с каждой из четырёх матерей!
      К восьми часам подошли и остальные ребята. К удивлению мальчишек, Катя привела с собой маму. Потом к огороду подкатил председательский газик. Первым из него выскочил Плюс. Пёс брезгливо отряхнулся. Поездка в машине ему явно пришлась не по вкусу. Газик привёз Павла Николаевича, Ивана Прокофьевича и учительницу Марию Петровну. Одновременно к калитке подошёл дед Евсей.
      Мальчишки растерянно встретили многочисленных гостей.
      —  Чего застыли?  — весело спросил Павел Николаевич.  — Ведите в штаб!
      Все направились в баню.
      Председатель встал у стола, где обычно становился Мишук, и оглядел всех по очереди.
      —  Кажется, отсутствующих нет? Тогда распределим обязанности. Командиром назначается Евсей Митрич!
      —  Я!  — по-военному ответил пасечник и приподнялся со скамейки.
      —  Помощником будет Мишук Клевцов!
      —  Я-а!  — всё ещё растерянно произнёс звеньевой.
      —  Начальником по научной части,  — продолжал председатель,  — геолог Ксения Даниловна!
      Встала Катина мама.
      —  Я!
      —  Ну, а инспектором — Мария Петровна!
      Учительница поднялась и строго напомнила председателю:
      —  С правом вето!
      —  Да-да!  — подтвердил Павел Николаевич.  — Это непременное условие всего похода! Выдвинуто оно вашими родителями! Если Мария Петровна скажет «нет», никто не может отменить это решение. Оно окончательное и обжалованию не подлежит! Вопросы есть?
      Какие после этого могли быть вопросы у мальчишек? Они чувствовали, что всё получается не так, как бы им хотелось. Вместо девяти человек в поход отправлялось тринадцать. Против деда Евсея и Катиной мамы ребята возражений не имели. Но присутствие учительницы не обрадовало их.
     
     
      Болотными тропами
     
     
      Походную колонну открывал Плюс. За ним шёл дед Евсей с двустволкой Ивана Прокофьевича. Пасечник выбрал кружный, но зато удобный путь, по которому могла проехать телега. Во всём колхозе только дед Евсей знал эту дорогу, пролегавшую вдоль Болотнянки.
      Чуть поодаль тянул телегу Соколик. Ступал он почти бесшумно,  — дорога совсем заросла травой. Правила конём Катя. Рядом с ней сидела Мария Петровна в высоких резиновых сапогах. А сзади громоздилась довольно объёмистая поклажа: три палатки, котёл, полувёдерный медный чайник, лыжи, бур и вещевые мешки, туго набитые полученными на колхозном складе продуктами и собственными вещами.
      Катина мама шла за телегой вместе с мальчишками и как-то сразу завоевала их симпатию. Она двигалась легко, пружинисто, привычным размеренным шагом геолога. Да и сидевшая на телеге Мария Петровна теперь не казалась ребятам обузой. Во-первых, она пока ни во что не вмешивалась, не делала никаких замечаний, не приставала со своей математикой. А во-вторых, с нею был Плюс. Ради него мальчишки могли пойти и на большие жертвы. Какой же поход без собаки!
      Распорядок первого дня был такой. Отряд должен дойти до болота и разгрузить телегу. Вовка и Катя уедут на Соколике в деревню и сразу же возвратятся пешком назад. За это время остальные разобьют на берегу, временный лагерь и начнут бурить скважины. Уже все ребята знали, что гажа обычно встречается около источников и на дне высохших озёр и болот.
      Тихо поскрипывали колёса телеги. Белка, завидев Плюса, уронила шишку и рыжей молнией переметнулась с дерева на дерево. Гриша загляделся на неё и споткнулся о горку вырытой кротом земли. Расковыряв ботинком земляной холмик, Гриша спросил:
      —  Тётя Ксюша, а верно, что лисица помогла найти алмазы в Якутии?
      Ребята рассмеялись. Но Катина мама неожиданно поддержала его:
      —  Я тоже это слышала. Говорят, геологи заметили около лисьей норы голубую глину, в которой часто встречаются алмазы. Отсюда и пошло…
      Гриша взял горсть земли, поднёс к глазам. Катина мама тоже заглянула в его ладонь.
      —  Где мы стоим, когда-то был берег большой реки,  — сказала она.  — В половодье вода заносила сюда песок, глину, ил. Потом река обмелела, стала узенькой и превратилась в речку.
      Болотнянка протекала метрах в двадцати от дороги, посередине широкого луга.
      —  Это пойма. По-местному,  — пожня,  — объяснила Катина мама.  — А много лет назад вместо травы там росли водоросли — луг был дном реки.
      Санька шёл сзади всех. Ему мешала карта. Свёрнутая рулоном бумага не хотела слушаться хозяина. Чтобы нанести на карту какой-нибудь значок, приходилось звать на помощь. Охотнее всех помогал Геня Соков. Он придерживал край листа, стремившегося свернуться в трубку, и Санька начерно делал пометку.
      Это была не работа, а мучение. Санька сердился и нервничал: не любил он плестись в хвосте, но и от карты отказаться не хотелось.
      Пока мальчишки стояли у кротовой норы, Санька догнал их.
      —  В каком мы квадрате находимся?  — спросила Ксения Даниловна.
      Санька хотел показать карандашом точку на карте, но упругий лист выскользнул и выбил карандаш из руки.
      —  Ты бы сложил карту, чтобы нужный квадрат был наверху!  — посоветовала Катина мама.
      —  Мять неохота!
      —  Зато удобно. Это же рабочая карта, тут красоты не нужно. Можно я?
      Санька кивнул головой, и Ксения Даниловна быстро сделала из рулона гармошку. Квадрат с голубой лентой Болотнянки очутился наверху.
      —  Посмотри… Лучше?
      Санька взял карту, а Ксения Даниловна вытащила из кармана круглую коробочку и протянула её Саньке.
      —  Держи. С ним ещё удобнее.
      Это был компас.
      До болота было уже совсем недалеко, когда дед Евсей остановился. Встал и Соколик. Подошли мальчишки. У речки из осоки торчали какие-то чёрные зазубренные куски металла.
      —  Танк!  — вспомнил Гриша.  — Это же танк взорванный!
      Ребята сбежали с дороги на пожню. Обломки фашистского танка валялись по всему берегу. Взрыв был очень сильный. К тому же сапёры закладывали взрывчатку с таким расчётом, чтобы побольше осколков вылетело на берег. В траве и осоке валялись помятые шестерни, обрубленный конец пушечного ствола, обломки брони. Распластался покорёженный обрывок гусеницы. Крышка люка торчком вошла в землю. На этом диске было написано мелом: «Звену усачей от взвода сапёров».
      Мишук посовещался с дедом Евсеем. Они оба подошли к Марии Петровне. Получив её одобрение, звеньевой скомандовал:
      —  Тащи к дороге что полегче! С Соколиком обратно пошлём Сёму и Саньку! Они погрузят и отвезут часть металлолома в деревню! Остальное заберём потом! Быстро!
      Через полчаса у дороги выросла горка мелких металлических обломков.
      —  Кончай!  — приказал Мишук.  — Хватит на одну телегу!
      Отряд двинулся дальше. Впереди лес становился гуще. Дорога чуть приметно поднималась на небольшую возвышенность. Это была прибрежная гряда, за которой начиналось болото.
      Поднявшись на гребень, прорезанный неглубоким руслом Болотнянки, ребята очутились на краю болота. Оно лежало внизу — в котловине. Маленькое голубое оконце чистой воды виднелось слева, как раз в том месте, где прибрежная возвышенность понижалась и образовывала седловину. Из этого оконца и вытекала речка.
      Отряд подошёл к самому истоку Болотнянки.
      —  Когда-то тут была широкая и полноводная река,  — сказала Ксения Даниловна.  — Вместо мхов плескались воды глубокого озера. Потом уровень в нём понизился. Река обмелела, а озеро стало зарастать и превратилось в топкое болото. Но воды в нём ещё много — сток плохой. Берега у болота высокие, а русло у речки мелкое.
      —  А если прорыть поглубже?  — спросил Гриша.
      —  Вот об этом и мечтал Дмитрий Большаков!  — произнесла Мария Петровна.  — Чертил карту и думал, как осушить болото.
      —  Я не мелиоратор,  — сказала Ксения Даниловна,  — но и мне кажется, что это не пустая фантазия!
      Гриша скинул ботинки, вошёл в ручей и, поднатужившись, вытащил со дна камень. Вода зажурчала веселее. А может быть, это только показалось мальчишкам, но они зажглись. Ещё двое вошли в реку, ухватились за торчавший из воды валун и откатили его к берегу. Теперь уж, без сомнения, Болотнянка оживилась. Полоса мутной воды помчалась вниз, увлекая за собой хворостинки и листья, плававшие в болотном окошке.
      —  Сюда бы сапёров!  — сказал Вовка.  — Как бы рванули — вода бы водопадом пошла!
      —  Высохло бы болото!  — подхватила Мария Петровна.  — Зазеленели бы здесь поля! А ширь-то какая: конца-края не видно. И всё это пока не приносит людям никакой пользы!
      Ребята понимали, куда клонит учительница. Они сами видели, что Болотнянка могла бы стать быстрой и глубокой. Нужно только прорыть дно ручья. Вода не осилила каменистый прибрежный гребень, а человеку всё под силу! И тогда болото с каждым днём начнёт высыхать…
      —  Но на авось работать нельзя,  — сказала учительница.  — С умом, с расчётом… Может быть, одной Болотнянки будет мало. Возможно, придётся прорыть несколько искусственных каналов. Но этот труд окупится! Попробуйте представить, что даст колхозу осушение болота! Предположим, что оно круглое, а диаметр — тридцать километров. Это — семь тысяч гектаров! Тут вам и топливо, и удобрение, и новые посевные площади. Вы только подумайте!
      Семь тысяч гектаров! Эта цифра поразила ребят. Неужели они когда-нибудь подарят колхозу такой огромный кусок земли? Это не какой-то мостик через Болотнянку, не силосная траншея!
      И не было в ту минуту в звене ни одного мальчишки, которого не увлекла бы идея осушить болото…
      Телегу разгрузили на берегу Болотнянки — дальше лошадь не могла пройти. Санька с Сёмой завернули Соколика и поехали обратно. Им предстояло забрать по дороге часть металлолома, сбросить его в Усачах у штаба и пешком вернуться в отряд.
      —  Быстрей!  — крикнула Катя.  — Без вас обедать не начнём!
      Вот когда усачи оценили присутствие женщин, которые взяли на себя все заботы об обеде. Мальчишки только подвесили котёл на двух рогатинах с перекладиной, натаскали дров и наносили воды.
      Пока женщины хлопотали у костра, дед Евсей обучал мальчишек ходить по болоту на лыжах. Наука не сложная, а для тех, кто зимой катался на лыжах, и вовсе простая. Требовалось соблюдать три правила: не скользить по мху, а шагать, следить, чтобы лыжи опускались на поверхность болота всей плоскостью, и точно распределять свою тяжесть.
      Дед Евсей тряхнул стариной: он довольно бойко шлёпал по болоту, показывая технику ходьбы.
      —  Лыжи лыжами!  — покрикивал он.  — А главное — ноги! Как с берега сошёл, так считай, что отдыха не будет до островины! Хоть тысячу вёрст, а иди без остановки! Не терпит болото стоячих. Зазеваешься — хап!  — и проглотит!
      Часа через два из деревни вернулись Санька и Сёма. Все сразу же сели обедать. Пни служили стульями, колени заменяли стол. Над головой нависал шатёр еловых лап. Суп попахивал дымком и хвоей. Аппетит был зверский.
      —  Не еда, а потрясуха!  — воскликнул Санька.
      —  Что это такое!  — возмутилась Мария Петровна.  — Что за жаргон?
      —  Я хотел сказать: потрясающий суп!  — поправился Санька.
      —  А я хотела сказать, что тебе, Александр Крыльев, надо иметь переводчика!
      В «столовой» дружно захохотали и подсмеивались над Санькой до конца обеда. А потом Ксения Даниловна повела ребят в поиск. Пошли все, кроме деда Евсея и Марии Петровны. Сёма и Санька несли бур. Прибрежная тропа то приближалась к краю болота, то отдалялась от него и сворачивала в кусты.
      Первую буровую скважину заложили на ровной сухой площадке, поросшей бледно-серым ломким, хрустящим мхом. Здесь тоже раньше была трясина, а теперь вода отступила. Бур под собственной тяжестью ушёл вниз на полметра. Когда Санька с Сёмой взялись за жимки, штанга быстро погрузилась в торф на всю длину.
      Бур вытащили. В ложке, привинченной к нижнему концу, была темно-коричневая спрессованная масса перегнивших водорослей.
      Санька вытер лоб.
      —  Пусто! Тут гажой и не пахнет!
      —  А место хорошее,  — сказала Ксения Даниловна.  — Когда-то был залив со спокойной стоячей водой. Как раз то, что нужно для выпадания и оседания углекислого кальция. Только глубоко очень — бур не достал дна.
      До второй скважины штангу несли Мишук и Гриша. И опять, затаив дыхание, с надеждой смотрели усачи, как бур погружается в торф. Но и во второй, и в третьей, и в пятой скважине гажи не обнаружили.
      —  А вы как думали?  — улыбнулась Ксения Даниловна, взглянув на приунывших ребят.  — Геолог — профессия, конечно, романтическая. Но без труда романтики не бывает. Сегодня по плану — ещё две скважины… Или устали очень?
      Мальчишки устали, но никто не признался в этом.
      —  Хоть десять!  — храбрился Санька.
      —  Две!  — повторила Ксения Даниловна.  — Впереди два хороших места.
      —  Вы уже были здесь?  — удивился Мишук.
      Ксения Даниловна многозначительно переглянулась с Катей.
      Шестая скважина была в тот день последней. Её бурили не на берегу болота, а в густом кустарнике. Ксения Даниловна сказала, что на этом месте был небольшой водоём, который соединялся протокой с основным озером. Постепенно водоём зарос мхом, а теперь — и кустарником.
      Прорезав двухметровую толщу торфа, заострённая ложка бура вошла во что-то более твёрдое. Мальчишки сразу почувствовали это — штанга углублялась не так быстро.
      —  Вытаскивайте!  — сказала Катина, мама.  — Неужели повезло?
      Бур вытащили.
      —  Ура-а-а!  — завопил Санька.
     
      В ложке был белый порошок. Сёма растёр его на ладони, понюхал, сказал, будто много раз находил гажу и мог узнать её по запаху:
      —  Она!
      —  Гажа!  — подтвердила Ксения Даниловна.  — Но сколько её здесь?
      —  А сколько нужно для колхоза?  — спросил Мишук.
      —  Много. На каждый гектар шесть — семь тонн.
      —  Жаль, что лопаты с собой не взяли!  — сказал Санька.
      Он был готов хоть сейчас копать гажу. Но Катина мама объяснила, что до добычи далеко. Прежде всего надо узнать, какую площадь занимает пласт гажи и толщину её слоя. Для этого придётся бурить десятки скважин…
      Радостные, счастливые вернулись ребята к деду Евсею и Марии Петровне. Ужин ждал юных геологов. Когда они поели, усталость взяла своё. Ещё только смеркалось, а все уже спали вокруг костра. Зато проснулись рано — с восходом солнца. Дед Евсей доваривал на костре гречневую кашу.
      После завтрака пасечник повёл отряд вправо вдоль берега. Вскоре дошли до знакомого Саньке зелёного мыска, от которого протянулась к камню цепочка хилых осинок и берёз. Прежде чем ступить на кабанью тропу, сделали короткий привал и надели лыжи. Санька знал, что до камня-следовика можно идти и без них. Но таков был приказ пасечника, и никто не смел его не выполнить.
      Добрались до следовика. Дед Евсей не разрешил долго рассматривать на камне большие растопыренные пальцы. Безопасное расстояние до раскинувшегося вокруг камня мха было узкое — всем не разместиться.
      —  Не задерживайся!  — покрикивал старик.  — Не скапливайся! Придёте налегке — насмотритесь!
      Мальчишки с сожалением проходили мимо. И никто, кроме Саньки, не заметил спичечную коробку, лежавшую внизу у самого следовика. Он мог бы поклясться в том, что прошлый раз коробки здесь не было. Сойдя с тропы, Санька подхватил её и потряс. Внутри что-то перекатывалось. Он открыл коробку. Там лежали четыре пуговицы от его рубашки и записка:
     
      Парень, забери свои пуговицы!
      И запомни, что ты не герой, а глупец.
      Я скажу это всякому, кто без нужды пойдёт туда, где могут быть мины.
      Лейтенант Косарев
     
     
      Санька покраснел, торопливо засунул коробку с запиской в карман и быстро посмотрел по сторонам. Впереди чернел закопчённый бок котла. Он, как каска великана, целиком закрывал голову Сёмы. Сзади шла Катя. Она поправляла лямки вещевого мешка с привязанным к нему чайником и тоже не видела, как Санька поднял коробку.
      Преодолели большую половину пути. Плюс неожиданно остановился, пропустил вперёд деда Евсея, а сам побежал в хвост отряда, к Марии Петровне. Он будто почуял, что ей трудно.
      —  Ничего. Иди, иди!  — успокаивала его учительница.
      Но пёс не захотел отходить от неё ни на шаг.
      Катина мама предложила Марии Петровне разгрузиться — отдать вещевой мешок. Учительница отказалась от помощи. Не мешок мешал ей, а лыжи, но она так и дошлёпала на них до островины.
      Переход по болоту отнял много сил. Мальчишки не сразу приступили к оборудованию лагеря. Даже на осмотр островины они пошли после получасового отдыха.
      Дед Евсей зарядил ружьё и повёл ребят вверх по лесистому склону. Лес с этой стороны был хвойный.
      —  А на том склоне — дубы,  — вспомнил пасечник.  — Из-за них кабаны на островину повадились — желудями лакомятся.
      Под стройными мачтовыми елями ребята обнаружили обвалившийся блиндаж и подковообразные углубления, которые лейтенант назвал пулемётными ячейками. Отсюда, с высоты, тропа просматривалась до самого берега. Здесь два пулемётчика могли отразить атаку целого батальона.
      В другую сторону видимость была тоже отличная. Внизу лежало нехоженое болото. Ни одна тропа не нарушала унылого однообразия мхов. Виднелись три островины: две правые — поближе, а левая — далеко.
      —  На этих я бывал,  — сказал пасечник, указав вправо.  — Вдвоём с Димкой. А на ту и с ним не хаживал…
      —  А тропка туда есть?  — спросил Вовка.
      —  Никакой тропы и тогда не было,  — ответил старик.  — Не ходили туда ни люди, ни звери. Мы шли сначала вроде к этой — левой островине… А где-то посерёдке шест из мха торчал… Сгнила давно Димкина вешка. Около шеста сворачивали к правым островинам. Вёл-то он, а я больше сзади. По его следу и топал. Тут в сторону ни-ни! Есть такие зыбуны, что и на лыжах в тартарары провалишься…
      —  Дедушка, я у тебя про нарост на дереве спрашивал,  — сказал Санька.  — Может, ты сейчас припомнишь что-нибудь похожее? Как найдём это дерево, так и дорогу на островины отыщем!
      Старик недоумённо покосился на Саньку.
      —  Чего там в прятки играть!  — произнёс Мишук.  — Надо доложить нашему командиру обо всём!
      И Санька, помявшись, рассказал деду Евсею о знаках Димы Большакова и о своей вылазке в болото.
      —  Ах ты, блудник окаянный!  — Пасечник даже притопнул ногой от возмущения.  — Вот зачем ты меня обхаживал!
      —  Не ругайся, дедушка! Мне они уже всыпали за это!  — Санька посмотрел на мальчишек.  — А сегодня ещё раз попало. От лейтенанта!  — Он вытащил из кармана коробок.  — Нашёл у камня… Только им не рассказывайте!
      Санька показал под гору, где остались Катя и женщины, и подал деду Евсею записку. Старик прочитал её, и лицо у него подобрело.
      —  Ишь как искали! Аж пуговицы заметили! Ни единой, поди, мины в нашем краю теперь не осталось!!
      Мальчишки тоже с любопытством прочитали записку лейтенанта. Вовка спросил:
      —  Как же ты пуговицы поотрывал?
      —  Гнались бы кабаны за тобой, ты бы и штаны в болоте оставил!  — буркнул Санька.  — Это, наверно, когда на камень лез. Не помню!
      Рассказ о знаках Димы Большакова не помог. Дед Евсей никакого дерева с кольцевым наростом не видел и ни от кого не слышал, что белоус растёт вдоль болотных троп. Старик знал только луговой белоус — растение со щетинками и маленькими колосьями.
      Дед Евсей повёл мальчишек к дубам. Выбрав удобное место, ребята вернулись к женщинам, перетащили в дубовую рощу весь груз и под присмотром опытной в этих делах Ксении Даниловны разбили палатки.
      Весь день ушёл на устройство лагеря. А когда поужинали у костра и стали расходиться по парусиновым домикам, ноги, как и вчера, заплетались, а веки были свинцово-тяжёлые — хоть пальцами поддерживай.
      Последними по заснувшему лагерю прошлись Мария Петровна с Плюсом. Зачерпнув в ковшик воды, учительница залила угольки костра, заглянула в обе мужские палатки, прислушалась к спокойному дыханию и потом долго стояла под дубом.
      Утро пришло спокойное и ясное. Мальчишки проснулись и, ещё не протерев глаза, услышали где-то рядом, за брезентом палатки, потрескиванье костра.
      Пахло блинами. Тихо переговаривались женщины. Бодрые выскочили ребята из палаток.
      Лагерь ожил.
      И роща, и вся островина наполнились весёлым гомоном и движением. Блины исчезли за пять минут. И тут же, у костра, ребята принялись обсуждать план дальнейших поисков.
      Ещё в деревне условились не спешить и тщательно обследовать всё, что попадётся на пути. Поэтому сегодняшний день решено было провести на первой островине.
      —  А как мы её назовём?  — спросил Гриша.
      —  Еловая!  — не задумываясь, сказал Санька.  — Я и на карте уже написал! И у Димы Большакова на ней ели нарисованы.
      —  Почему у Димы?  — спросила Мария Петровна.
      Мишук положил руку Саньке на плечо и по-дружески попросил:
      —  Расскажи… А то неудобно получается…
      Пришлось Саньке снова вспоминать, как он нашёл в тетрадке чертёж Димы Большакова и как тайком от всех ходил по болоту. Шутка ли — третий раз признаваться в своей вине! Неприятные были минуты. И Санька с завистью подумал о тех счастливчиках, которые ничего не делают тайком от друзей и которым ни в чём не надо признаваться.
      Мария Петровна погрозила Саньке пальцем, а Ксению Даниловну заинтересовала болотная трава.
      —  Как ты её назвал?
      —  Белоус.
      —  Пожалуй, и я с этой травой встречалась… Искали мы руду. Двое чуть не погибли в трясине, и тогда местные жители показали нам отличного проводника по болоту. И, по-моему, ту траву тоже называли белоусом.
      —  Конечно,  — подтвердил Гриша.  — Пришвин врать не будет! Он эту природу наизусть знает! Надо поискать белоус вокруг островины.
      —  Здесь его нет!  — сказал Санька.  — Он дальше!
      —  А может, есть!  — возразил Гриша.
      Ребята заспорили. Санька доказывал, что белоус растёт за второй островиной. В тетрадке Димы между еловой горкой и деревом с наростом ничего, кроме пунктира, не было. А вот за деревом Большаков написал слово «белоус». Санька считал, что незачем терять время на поиски травы-проводника у первой островины, а надо хорошенько посмотреть, не видно ли какого-нибудь странного дерева на следующих островинах. Если оно найдётся,  — к нему и нужно идти по болоту.
      Когда высказались все, заговорила Мария Петровна. Она вернулась к началу разговора.
      —  Название Еловая утверждаем?  — спросила учительница.
      Возражений не было.
      —  Единогласно… А день сегодня проведём так,  — продолжала она.  — Побываем у камня-следовика. Потом часть ребят поищет белоус, а самые зоркие пусть осмотрят дальние островины. Возможно, им удастся заметить дерево с наростом.
      Для нетерпеливого Саньки эта программа была скучной, но с Марией Петровной не поспоришь. До обеда пришлось сходить к камню. А после обеда все поднялись на самую высокую точку островины — к разрушенному блиндажу. Здесь началось соревнование на зоркость. Договорились: кто первый увидит дерево с наростом, тот и придумает название новой островине.
      Видимость была хорошая. Справа за угрюмой равниной трясины возвышались две зелёные горушки, слева — одна. На эти три островины и смотрели ребята, стараясь отыскать ориентир Димы Большакова. Левую рассматривали больше других, потому что дед Евсей бывал на двух первых островинах.
      —  Бинокль бы!  — сказал Гриша.  — Дедушка, а у Димы не было бинокля?
      —  Не было,  — ответил пасечник.
      —  А если взять и пойти на островину без всякого ориентира?  — спросил Вовка.
      —  Провалишься.
      —  И на лыжах?
      —  И на лыжах!  — сказал старик и снова вспомнил, как он ходил по болоту за Димой Большаковым.
      Из слов старика выходило, что, пробираясь к правым островинам, они держали курс сначала на левую островину, доходили до вешки и лишь у неё сворачивали вправо. Путь до вешки был прямой. После поворота тоже шли как по линейке. Чуть свернёшь в сторону — и лыжи начинают продавливать мох. Ногой и не ступи — сразу провалишься!
      Санька внимательней всех слушал эти рассказы. Он представил вешку и вдруг подумал, что дело совсем не в ней. Её не увидишь издали в болоте. Не случайно Дима Большаков даже не нарисовал вешку в тетрадке. Скорей всего, она служила указателем поворота к правым островинам, а путь определялся большими заметными ориентирами. Один ориентир — Еловая островина, а другой — дерево с наростом. Но где оно?
      Ребята так долго смотрели вдаль, что зарябило в глазах, но ориентир не хотел показываться.
      —  Пошли лучше белоус искать,  — предложил Мишук.
      Это было весёлое занятие, и ребята согласились. На вершине остались двое: Санька и Катя. Вскоре они увидели, что мальчишки надели лыжи и разбрелись вокруг островины.
      —  Ничего не найдут!  — сказал Санька и спросил у Кати: — А ты почему не пошла с ними?
      —  Так!
      —  Тогда помогай!
      Санька развернул свою карту, а компас отдал Кате.
      —  Ты мне говори направление и расстояние до островин.
      —  Правая островина,  — произнесла Катя и, подумав, сказала: — Метров восемьсот… Юго-восток…
      Санька стал вычерчивать контуры правой островины.
      С болота долетали голоса. Где-то далеко прокричала птица. Вечерело. Над мхами подымалась лёгкая дымка. Но воздух оставался прозрачным. Он только уплотнился, потяжелел. Удлинились тени от деревьев. Островины словно приподняли зелёные шапки. Косые лучи солнца осветили стволы.
      А птица всё кричала, отрывисто и беспокойно.
      —  Как-то непонятно тут,  — сказала Катя.  — И красиво, и печально, как осенью. И одной остаться страшно. Как ты не побоялся…
      —  Сколько до центральной островины?  — перебил её Санька.
      —  Тоже метров восемьсот… А скажи, Саша… Неужели ты тогда из-за меня?
      —  Не только!  — буркнул Санька.
      —  Значит, из-за меня тоже? А я перетрусила — ужас!
      —  Сколько до левой?  — спросил Санька.
      —  Сейчас, только ты мне ещё вот что скажи: ты и на будущий год здесь останешься?
      —  А что?
      —  Да так!
      —  Ну и останусь! Здесь не хуже города будет! Хочешь знать — тут даже ванны в новом доме установят!
      —  Я не о том… Ты не будешь сердиться, если я летом опять приеду?
      —  А мне что — жалко, что ли? Даже интереснее…
      —  Интереснее?  — оживилась Катя.  — А почему?
      Санька отмахнулся от неё.
      —  Привязалась! Потому что ты не как все девчонки… Не пищишь и с мальчишками везде бродишь!
      Катя почему-то рассмеялась.
      —  Ты скажешь, сколько до левой островины или нет?  — рассердился Санька.
      Катя прикрыла рот ладошкой, посмотрела на островину сияющими глазами да так и застыла с немножко смущённым счастливым лицом. На одном из далёких деревьев, освещённых сбоку заходящим солнцем, виднелся какой-то нарост.
      —  Смотри!  — шёпотом произнесла Катя.  — А я загадала: если мы с тобой увидим, будет всё хорошо! И увидела! Смотри!
      Санька тоже разглядел странное дерево, на ствол которого будто надето что-то вроде колеса.
      —  У-са-чи-и!  — закричал он во всё горло.  — Ви-жу-у… Что я говори-и-ил?
      И снова все собрались на верху островины. Но мнения разделились: одни видели нарост, другие нет. Не видел его и дед Евсей. А через несколько минут нарост вообще исчез. Солнце опустилось ещё ниже, и ориентир снова стал невидимым. Хорошо, что Ксения Даниловна и Мария Петровна успели заметить необычное дерево. И судьба завтрашнего похода к островине была решена.
      Утром восемь лыжников по одному опустились с берега на мох. Дед Евсей впереди, сзади — Катина мама. Команда Гени Сокова и Мария Петровна остались в лагере.
      Нарост по-прежнему прятался где-то в густой зелени. Вероятно, издали его можно было видеть только под вечер, да и то всего несколько минут — когда солнце находилось невысоко над горизонтом, в каком-то определённом положении. Но Санька заметил вчера, что нарост виднелся на дереве, которое стояло слева. На левый край островины и ориентировался пасечник. Остальные шли по его следу.
      —  Ждём вас!  — долетел голос Гени Сокова.
     
      Ребята шли и чувствовали под ногами что-то живое, неустойчивое. Но лыжи держали отлично, и, когда первые сто метров остались позади, мальчишки перестали опасаться.
      —  На лыжах по самой трясучей трясине пройдёшь!  — крикнул Вовка.
      —  Не останавливайся!  — сердито сказал дед Евсей.  — Хвастать потом будешь!
      Болото было удивительно бедно растительностью — однообразные мхи. Даже кочки встречались не часто. На них топорщились какие-то колкие щетинки, зеленели листки клюквы, изредка попадался стебелёк морошки.
      Под ногами хлюпало. Пропитанный влагой мох легко проминался. Стоило чуточку задержаться, как на лыжи наплывала ржавая болотная жижа.
      Дед Евсей вёл отряд быстро. Старик и сейчас ещё не видел никакого колеса на дереве. Но вскоре все поняли, что идут правильно.
      Во мху лежала жердь.
      —  Димкина вешка!  — весело сказал пасечник.
      Старик приободрился и пошлёпал на лыжах дальше, а все остальные, проходя мимо вешки, невольно замедляли шаги. Когда-то эта жердь стояла торчком, но нижний конец сгнил, и она упала. Дерево обесцветилось от времени, стало серым, как обёрточная бумага. Мальчишкам хотелось рассмотреть вешку получше, но дед Евсей сердито покрикивал:
      —  Не стой! Не стой!
      Островина приближалась. Теперь уже и старик видел на дереве серый кольцевой нарост. Это была берёза. Она росла вбок, будто какая-то сила пригибала её к земле.
      Подошли ещё ближе, но прибрежные заросли заслонили дерево. Нетерпение ребят всё возрастало. Последние метры преодолели бегом. Сбросив на берегу лыжи, мальчишки пробились сквозь густой кустарник и выскочили на поляну. Берёза стояла в центре пёстрой от цветов лужайки. На ствол дерева было насажено большое каменное кольцо.
      —  Силища!  — воскликнул потрясённый Санька.  — Кто его туда надел?
      —  Жёрнов!  — узнал дед Евсей.  — А кто надел?.. Никто! Сама берёза надела. Проросла сквозь дырку и подняла жёрнов. Вот её и повело в сторону от тяжести…
      —  Силища!  — повторил Санька.
      —  Вы ниже посмотрите!  — тихо произнесла Катина мама.
      Под берёзой возвышался продолговатый холмик. К стволу дерева была прибита жестяная планка. Рука предусмотрительного человека сделала на ней надпись не карандашом и не краской, а ровными дырочками, аккуратно пробитыми гвоздём. Дырочки почти слились, перемычки перержавели и раскрошились, но слова ещё читались: «Партизан Дим. Бол. Погиб 09.11.43. Память о тебе не умрёт».
      Печальные вернулись ребята в лагерь.
      Цель была достигнута. Но никто не испытывал радости. Отправляясь в поход, ребята, конечно, не рассчитывали на чудо. В том, что Дима погиб, не сомневался никто. И всё же могила и надпись потрясли усачей.
      Остаток дня прошёл невесело. На островине не было слышно ни шуток, ни смеха. Говорить старались тихо. На болото и на ещё не исследованные островины поглядывали без прежнего волнующего чувства. Даже костёр не подбодрил ребят. Сидели вокруг и задумчиво смотрели в огонь.
      —  Завтра оградку временную поставим,  — сказал дед Евсей.
      —  Памятник бы…  — добавил Вовка.
      —  Памятник есть — жёрнов… Лучше не придумаешь,  — ответил старик.
      —  Да… Памятник удивительный,  — согласилась Катина мама.
      —  А мы и не увидим!  — жалобно произнёс Геня Соков.
      —  Увидите!  — возразила Мария Петровна.  — Завтра же сходим на могилку. Это наш долг!
      Мальчишки из команды Гени Сокова хоть и оживились, но приняли эти слова без обычной восторженности.
      Утро было пасмурное и хмурое, будто и у погоды испортилось настроение.
      Неторопливо позавтракали, забрали с собой еду, топоры, пилы, и весь отряд покинул островину. Плюсу Мария Петровна приказала остаться и сторожить палатки: пёс завяз бы в болоте.
      У могилы Димы Большакова всё было как вчера. Пестрели на поляне цветы. Шелестела, листвой берёза. Жёрнов козырьком прикрывал низкий земляной холмик. Краснела на белом стволе жестяная проржавевшая планка.
     
      Долго стояли вокруг могилы. Ребята думали о Диме, старались представить, как он выглядел, как разговаривал, как погиб. А Мария Петровна вдруг почувствовала какую-то тревогу за доверенных ей ребят. Хотя ей очень не хотелось огорчать усачей, но она решила, что больше никуда их не отпустит и как можно скорее выведет из болота.
      Ксения Даниловна тоже считала, что ребятам незачем подвергаться опасности. Судьба Димы Большакова выяснена. Что же ещё нужно? Узнать, что произошло с партизанским отрядом? Для этого пришлось бы идти дальше — в глубь болота.
      Катина мама отвела в сторону Марию Петровну. Они о чём-то посовещались, и учительница объявила отряду, что Ксения Даниловна отправится в разведку — на поиски белоуса, а остальные пока займутся оградкой вокруг могилы.
      Санька с завистью проводил глазами Катину маму. А та взяла лыжи и пошла к противоположному берегу островины.
      Болото здесь было не такое унылое. Кое-где росла осока. Мох, то зелёный, то светло-жёлтый, чередовался с голубыми оконцами чистой воды.
      Невдалеке тёмным массивом стоял лес — там был большой остров.
      Ксения Даниловна прошлась на лыжах у самой кромки берега, припоминая, как выглядит белоус, и неожиданно увидела знакомое растеньице. Чуть дальше стояли второй и третий стебелёк. Ещё не веря в удачу, Ксения Даниловна отдалилась от берега, а стебельки всё бежали и бежали в глубь болота — в сторону большого острова. Они, как крохотные маячки, указывали дорогу…
      Ребята закончили ограду, проверили лыжи, а Катина мама всё не возвращалась. Она пришла часа через три. Потерявшие терпение усачи уже собрались на берегу, обращённому к большой островине. Ксению Даниловну увидели издали и почувствовали, что она чем-то взволнована.
      —  Мамочка! Что случилось?  — крикнула Катя.
      Ксения Даниловна горестно махнула рукой. Когда она вышла из болота на берег, всех поразили её печальные потемневшие глаза. Руки нервно перебирали пучок травы.
      —  Белоус,  — сказала она.
      Но ребята поняли, что не это сейчас главное, что Катина мама принесла какую-то страшную весть.
      —  Я была в партизанском лагере,  — произнесла она наконец.  — Ещё одно ужасное преступление фашистов!..
      Ксения Даниловна вытащила из кармана куртки клеёнчатую тетрадь.
      —  Это журнал партизанского дозора… Здесь всего полторы страницы… Слушайте…
      «Девятое ноября. Двенадцать ноль-ноль. Похоронили Большакова. Был в разведке. Две огнестрельные раны. На рассвете с переднего поста его заметили на болоте. Был без памяти. Умолял кого-то достать автомат из ямы, бредил какими-то газами. Умер, не приходя в сознание.
      Два года назад Дима вывел нас из окружения и помог превратить болото в партизанский лагерь. Сумел войти в доверие к гитлеровцам и доставлял нам ценные разведданные. Он узнал, что гитлеровцы готовятся к расправе над местными жителями, и привёл к нам своих односельчан.
      Спи, маленький герой!..
      Четырнадцать ноль-ноль. Командир отдал приказ покинуть лагерь. Весь отряд убеждён, что Дим. Бол, не случайно говорил в бреду о газах. Противогазов у нас нет…
      На островине остаётся дозор — я и Кудрявцев. Наша задача — дождаться возвращения двух боевых групп, выполняющих задание, и вместе с ними идти на соединение с основными силами отряда.
      Семнадцать сорок. Возвратилась первая группа. Немедленно отбыла к месту нового расположения отряда.
      Девятнадцать ноль-ноль. Второй группы нет. Всё спокойно.
      Двадцать один ноль-ноль. Второй группы нет и не будет до утра: на болоте густой туман — не видно ориентиров. Придётся нам ночевать на островине.
      Двадцать три семнадцать. Островина подверглась артобстрелу. Взрывы снарядов необычно глухие. Туман густеет».
      Ксения Даниловна умолкла перед заключительной строкой, нацарапанной наспех нетвёрдой рукой:
      —  «Газы! Газы!.. Снаряды химические!.. Спасибо тебе, Дим. Бол., за товарищей!.. Мстите за нас, друзья!..»
     
     
      Возвращение
     
     
      К деревне подходили поздно вечером. Темнело быстро. Тропинки не было видно. Брели за дедом Евсеем, руководствуясь больше слухом, чем зрением. Каждый слышал впереди идущего и держался этого направления. Старик не сбивался с дороги, ориентируясь по каким-то невидимым для других приметам.
      Разговаривать не хотелось. Слова не могли выразить всех чувств. Встревоженные мысли подсказывали всё новые и новые подробности гибели двух партизан: разрывы химических снарядов, туман, смешанный с ядовитыми газами, ночное болото…
      Не страх, а большая недетская скорбь охватила ребят. Хотелось помочь кому-то, но как? Хотелось кричать, бежать куда-то, кого-то предупредить. Но вокруг были мир и тишина. Просвечивали сквозь ветки спокойные звёзды. Шептались листья.
      А где-то совсем рядом отдыхала родная деревня. Ей ничто не угрожало. Не угрожало потому, что много лет назад в болоте на островинах, в лесах, в полях, в городах — везде и всюду стояли насмерть советские люди, защищая будущее своей Родины.
      И скорбь уступила место благодарности. Ребята переводили дух, глубоко вдыхали прохладный лесной воздух. Они знали, что скоро, очень скоро будут дома, а все ужасы так и останутся там, в прошлом, остановленные мужеством павших…
      В ту ночь Санька долго рассказывал родителям о походе. Раньше, рассказывая о звене Мишука, о строительстве моста, о силосной траншее, Санька обычно пользовался местоимениями: они, у них. Теперь он всё чаще произносил: мы, у нас.
      Отец улыбнулся.
      —  Кто-то недавно клялся: «Как вырасту — в тот же день в город уеду!»
      Санька смутился и пробурчал:
      —  Посмотрим!.. Дел у нас много!  — Он стал загибать пальцы.  — Обелиск нашим партизанам поставить — раз! Болото осушить — два! Гажу достать — три!.. А её для нашего колхоза по семь тонн на гектар нужно! Понимаешь?..