DjVu

      Глава первая
      КАРП — РЫБА СИЛЬНАЯ И СМЕЛАЯ
     
      После звонка прошло уже пятнадцать минут, а учитель истории Сато всё ещё не появлялся. Это было необычным для аккуратного Сато-сенсея'. Староста шестого класса Дзиро, коренастый тринадцатилетний крепыш, круглолицый, с большими чёрными глазами, несколько раз уже выглядывал за дверь, но учителя не было видно. Тогда он решил подняться наверх, в учительскую.
      Прежде чем выйти из класса, он оглядел своих товарищей. Толстяк Синдзо, сын владельца большого продук-
      'Сенсей — по-японски «учитель».
      тового магазина «Дом журавля и черепахи», по обыкновению дремал. Его большая, похожая на тыкву, голова покоилась на парте.
      У доски важно прохаживался маленький плотный Такао. На кончике носа у него красовались очки близорукого Котаро. Он сердито щурил свои и без того узкие щёлочки глаз и осторожно ступал на кончики пальцев, точь-в-точь как классный воспитатель Гото.
      Спокойнее других вели себя Масато и маленький, вежливый Масахико, по прозвищу «Премного благодарен». Прозвище это закрепилось за ним ещё в первом классе, когда маленький Масахико, получив плохую оценку, поклонился учителю и сказал: «Премного благодарен».
      Гибкий и крепкий, как ствол бамбука, Масато был занят тем, что методично отсчитывал по затылку Масахико звонкие щелчки за проигранное пари. Зрители с интересом считали их и ждали, когда начнёт храпеть задремавший Синдзо. После каждого щелчка Масахико морщился и вздрагивал всем телом, словно кланялся Масато.
      Дзиро остался доволен классом. Все вели себя вполне прилично, не шумели, и можно было не опасаться появления классного наставника.
      Но прежде чем выйти, Дзиро на всякий случай попросил Масато:
      — Пока я сбегаю наверх, будь за старосту, последи за порядком.
      Он подмигнул удивлённо уставившемуся на него приятелю и вышел из класса.
      Маленький, юркий Масато был самым задиристым мальчуганом во всей школе, ловким на выдумки и известным драчуном. Роль блюстителя порядка, порученная ему, не обрадовала мальчика. Он обвёл класс недовольным взглядом, потом покосился на спящего Синдзо и тихо вздохнул. Он собирался рассчитаться с этим толстяком.
      Сегодня Синдзо нарушил запрет — обидел третьеклассника Тэйкити, который находился под покровительством Масато.
      Отец Тэйкити погиб на войне, его семья жила в страшной нужде, и школьники делились с вечно голодным Тэйкити своими далеко не обильными завтраками. Хилый, запуганный мальчик не мог постоять за себя, и его часто обижали старшеклассники. Даже трусливый Синдзо — и тот осмеливался задирать малыша.
      Драчливый Масато имел очень доброе сердце. Однажды, когда кто-то из школьников дёрнул за ухо Тэйкити и тот заплакал, Масато торжественно объявил, что отныне берёт малыша под свою защиту.
      Сегодня он увидел, как Синдзо во время перемены, проходя мимо Тэйкити, ударил его коленом.
      Звонок на урок помешал Масато проучить обидчика. Можно было бы сейчас воспользоваться отсутствием старосты, чтобы расправиться с толстяком. В кармане у Масато томились в коробочке дождевые черви, а за пазухой дремал ручной уж. Их можно было бы пустить в ход — засунуть червей за шиворот Синдзо, а под нос ему положить ужа. Вот была бы потеха! Но, увы, об этом теперь нечего было и думать. Староста, хоть и временный, должен вести себя соответственно своему званию.
      Масато пощупал коробочку в кармане, потом засунул руку за пазуху и снова вздохнул с сожалением.
      К нему на парту подсел худощавый Сигеру. Его прозвали «Лисичкой» не только за узенькое лицо с хитро поблёскивающими глазками, но и за уменье придумывать всякие проказы.
      — Слушай, Масато! — шепнул он, кивнув головой в сторону Синдзо. — Тебе не противно слушать, как храпит этот краб?
      — Будто завывает, — согласился Масато. — Я бы дав-
      но его разбудил, — признался он после некоторого молчания, — но, сам понимаешь, сейчас не могу. Должен следить за порядком.
      Сигеру сочувственно кивнул головой и подмигнул.
      — Может быть, мне прекратить это завывание? — спросил он.
      — Шум поднимется, — вздохнул Масато. — Тебе-то что, а мне от Дзиро влетит.
      — Я сделаю всё так тихо, что никому не влетит, — лукаво улыбаясь, сказал Сигеру.
      Заманчивое предложение поколебало стойкость его друга.
      Сигеру хихикнул в кулак и зашептал что-то на ухо Масато.
      — Пожалуй, не так плохо! — Масато заулыбался и смешно сморщил свой нос-пуговку. — Ладно, действуй! Только я ничего не вижу и не слышу. Я сплю!
      — Спи. Ты тут ни при чём.
      Масато, положив голову на руки, сквозь полуопущенные веки наблюдал за Сигеру. Тот взмахом руки поймал двух мух и на цыпочках приблизился к Синдзо. Толстяку, видно, снилось что-то приятное. Он безмятежно похрапывал, восторженно открыв свой широкий рот.
      Сигеру осторожно поднёс двух обезглавленных мух к носу Синдзо. Тот с шумом втянул в себя воздух, и мухи исчезли.
      Сигеру отскочил к своей парте и уткнул нос в книгу. В это же мгновение послышалось громкое чиханье, и стены класса словно содрогнулись от взрыва хохота.
      Масато вскочил и сделал строгое лицо, как полагается старосте, но, взглянув на Синдзо, не выдержал: Синдзо чихнул прямо в открытую склянку с тушью, и всё его лицо покрылось чёрными пятнами.
      Класс хохотал, а Сигеру стоял около Синдзо и покачи-вал головой. Потом наклонился к толстяку и участливо спросил:
      — Тебе, наверно, приснилось что-нибудь приятное? Какое-нибудь угощение видел?..
      Но Синдзо не успел ответить. Дверь резко распахнулась, и в класс влетел возбуждённый Дзиро. По его взволнованному виду все поняли, что случилось что-то необычное. Дзиро медленно подошёл к передней парте и, положив на неё руки, посмотрел на своих сверстников. Все примолкли и с недоумением уставились на старосту.
      Опустив голову, Дзиро тихо произнёс:
      — Мальчики, наш Сато-сенсей арестован!
      В классе воцарилась тишина. Все застыли на месте, и даже Синдзо перестал тереть своё лицо промокательной бумагой.
      — Вот уж не думал, что наш учитель... вор, — вдруг хмыкнул Синдзо.
      — Что ты сказал, жирный краб? — крикнул Масато и подскочил к Синдзо.
      Раздался звук пощёчины. Дзиро схватил за руку Ма сато и попытался оттащить его.
      — Чего дерёшься, оборванец? — кричал Синдзо и закрывал руками голову.
      — Смотри у меня! — Масато погрозил ему кулаком. — Я тебя ещё отделаю за такие слова...
      — А тебе что до Сато-сенсея? — раздался с задней парты тонкий голос Тада Хитоси. — Ишь какой храбрый выискался!
      Синдзо стал громко всхлипывать.
      — Что тут случилось? — услышали вдруг мальчики знакомый вкрадчивый голос, и в дверях показалась лысая, блестящая, как биллиардный шар. голова классного наставника Гото, по прозванию «Сова».
      Мальчики бросились на свои места. Стоявший у дверей Дзиро поклонился наставнику и спокойно произнёс:
      — Извините, пожалуйста, сенсей!
      Мальчики дружно поднялись из-за парт и приветственно склонили головы.
      Классный воспитатель прошёлся по классу, осторожно переставляя ноги, словно не был уверен в прочности пола под собой.
      Он медленно уселся за кафедру и повернул к школьникам своё узкое темножелтое лицо с широким приплюснутым носом, тонкими, плотно сжатыми губами и выпученными глазами.
      Глядя поверх мальчишеских голов, он спросил:
      — Что случилось и почему у тебя, Фудзита Синдзо, лицо заплакано и испачкано?
      Не поднимая головы, толстяк молча привстал из-за парты.
      — Я жду ответа, Синдзо.
      В классе стояла напряжённая тишина.
      «Ой, не миновать Масато наказания! — подумал Дзиро. — Сейчас Синдзо наябедничает».
      Но тот всё ещё колебался и боязливо оглядывался вокруг. Синдзо очень хотелось наказать своего обидчика, и он уже предвкушал удовольствие от того, что увидит сейчас растерянное лицо Масато. Но, к своему удивлению, он заметил в блестящих глазах врага насмешливые искорки, и взгляд его был так многозначителен, что Синдзо тут же понурил голову и, неожиданно для всего класса, сказал:
      - Сам виноват, сенсей. Я упал и опрокинул на себя тушь.
      — Дурак! — лаконично изрёк Гото
      Он пожевал губами и, убедившись в том. что Синдзо не намерен сказать что-либо в свою защиту, продолжал:
      — Значит, ты упал, опрокинул на себя тушь и к тому же нанёс себе пощёчину?
      Правая щека Синдзо была предательски пунцовой, Еле сдерживаемый смешок пронёсся по классу.
      Гото предложил Синдзо сесть на своё место и медленно сошёл с кафедры.
      — Всё это оттого, что у тебя расчётливый ум, Синдзо. Ты любишь рассчитывать, что выгодно и что невыгодно, любишь рассуждать.
      Сова окинул слушавших его детей внимательным, изучающим взглядом и стал прохаживаться вдоль переднего ряда парт.
      — У нас становится правилом слишком много рассуждать. Я бы позволил себе сказать, что этот вредный обычай, занесённый в нашу страну с Запада, и дал те печальные результаты, свидетелем которых является наш народ. И если наша нация снова мечтает о том, чтобы возвеличить себя, то первая заповедь, которую следует соблюдать вам, подрастающему поколению, — это не рассуждать, а выполнять волю наших правителей.
      Гото передохнул. Он сжал губы, наморщил лоб, словно с трудом старался что-то вспомнить.
      — Один из самых замечательных феодальных князей, Набэсима Мотосигэ, дети, учил: «Никогда не следует-за-думываться над тем, кто прав, кто виноват. Никогда также не следует задумываться над тем, что хорошо и что нехорошо. Спрашивать, что нехорошо, так же плохо, как спрашивать, что хорошо. Вся суть в том, чтобы человек никогда не вдавался в рассуждения». Понятно, дети?
      Гото остановился и обвёл своими выпученными глазами насторожившихся школьников. Класс чувствовал, что за вступлением последует сейчас главное.
      — Так вот, — неторопливо продолжал классный наставник, — вы уже, вероятно, слышали о том, что ваш
      учитель истории Сато арестован сегодня утром полицией... Я уже вам напомнил о том, что каждый добропорядочный подданный империи не должен заниматься рассуждениями. Хочу ещё заметить, что верных слуг нашего императора... — Гото торжественно поднял к потолку глаза и шумно втянул воздух сквозь зубы, — полиция не арестовывает.
      Классный воспитатель снова перевёл дух. Он хмуро и недоверчиво оглядел класс. Ему, несомненно, не понравились насупленные лица и угрюмые взгляды шестиклассников.
      Чем дальше вслушивался Дзиро в слова Гото, тем больше хмурилось его лицо и всё чаше вспыхивали недружелюбные искорки в его больших чёрных глазах.
      Перед мысленным взором мальчика встало лицо учителя с ласково прищуренными под стёклами очков глазами. Можно ли поверить тому, что говорил им Гото-сан?' Разве школьникам не известно, что не классный наставник, а их Сато-сенсей вызвался бесплатно обучать детей бедняков грамоте и три раза в неделю ходил пешком в дальнюю деревню Симадзу?.. Дзиро вспомнил прошлогоднюю историю с вдовой Хатаямы. Бедная женщина не в силах была переносить больше безысходную нужду и повесилась, оставив на произвол судьбы двух маленьких девочек — Такэ и Каору. Кто позаботился о девочках? Не богачи Ямада, Тада или Фудзита, а учитель Сато. Весь городок знает, что учителю не сладко живётся на нищенское жалованье, и все же дом, в котором он жил со своей ослепшей старушкой-матерью, стал и домом девочек-сироток.
      'Сан - приставка вежливости к фамилии. Соответствует «господину».
      Любили и уважали учителя не только дети.
      Дзиро недавно видел сам, как Сато-сенсей выступал перед рабочими на митинге. Это было за лесными складами, на окраине городка. Там собрались тогда все мужчины Одзи и земледельцы пригородных деревень. Учитель долго о чём-то им рассказывал, и все слушали его, затаив дыхание. А когда он кончил говорить, взрослые люди, как маленькие дети, подняли страшный шум, хлопали в ладоши и выкрикивали:
      — Американцы, убирайтесь домой!
      — Вон из Японии!
      ...Между тем речь классного наставника Гото продолжала безостановочно литься. Его выпученные глаза ощупывали школьников, словно старались проникнуть в мысли каждого из них.
      — В трудное время, которое переживает наша нация, — говорил классный наставник, — всякие смутьяны, пользуясь брожением умов невежественных людей, пытаются внести раздор в японскую семью. Спасти и сохранить её можете только вы, достойные потомки тех славных верноподданных, которые с оружием в руках возвеличили империю! — При этих словах Гото ласково взглянул на Хитоси. — Теперь, когда наши бескорыстные друзья — американцы помогают Японии занять достойное место, враги японской нации сеют семена недоверия к нашим правителям и друзьям. А разве враги наших друзей не наши враги?
      Гото замолк, скрестив руки на животе. После многозначительной паузы он возвысил голос:
      — Есть люди, которые хотят посеять в стране смуту и раздоры, подорвать веру в наших бескорыстных правителей, в наших искренних друзей — американцев, которые,
      подобно Сато, стремятся лишить японцев их воинственного духа. Эти люди являются преступниками, врагами японской нации!
      Гото закончил речь и, сняв очки, стал протирать их носовым платком. В классе стояла насторожённая тишина. И вдруг раздался звонкий, взволнованный голос Дзиро:
      Это неправда!
      Весь класс, словно пронизанный электрическим током, вздрогнул, и головы мальчиков повернулись в сторону вытянувшегося над своей партой Дзиро. Лицо у него было залито краской, широко открытые глаза возбуждённо блестели.
      Сова от растерянности долго не мог произнести ни слова.
      — Что такое? — наконец пробормотал он.
      — Это неправда! — ещё громче повторил Дзиро.
      — Что неправда? — почти шопотом переспросил классный воспитатель.
      — Сато-сенсей — честный человек! Никто не поверит, что он враг нашего народа, что он преступник, — прерывающимся голосом произнёс Дзиро. — В городе все старшие говорят, что Сато-сан желает добра людям. Он не хочет, чтобы нас заставляли друг друга убивать...
      Темножелтое лицо Совы позеленело. Медленно переступая ногами и прищурив глаза так, что зрачков почти не стало видно, он двинулся между рядами парт к старосте. Класс насторожённо затих. Дзиро продолжал стоять, не сводя злого, упрямого взгляда с приближающегося к нему наставника. И вдруг в классе послышался тихий топот, вначале разрозненный, робкий, но затем всё более дружный и размеренный. Мальчики сидели совсем не-
      подвижно, а топот всё усиливался — усиливался подобно нарастающему шуму прибоя.
      — Сато-сенсей — не преступник! — крикнул Масато и, глянув в сторону близко сидевших Сигеру и Такао, чуть слышно шепнул: — Карпы', вперёд!
      'Карп — сильная и смелая рыба, идущая всегда против течения, преодолевая водопады и пороги. В Японии карп — символ храбрости и мужества. В национальный «праздник мальчиков», празднующийся ежегодно 5 мая, обычно у каждого японского дома, и семье которого имеются мальчики, на шестах вывешиваются бумажные и матерчатые изображения карпов.
      Гото повернулся было в сторону Масато, но в это время раздалось с разных сторон:
      — Сато сенсей — патриот!
      — Сато-сенсей — честный японец!
      — Верните нам Сато-сенсея!
      Топот стал ещё громче.
      — Уходи, Сова!
      — Дохлятина!
      — Биллиардный шар!
      Гото стоял неподвижно, хватая ртом воздух. Затем, с необычным для него проворством, одним прыжком, подобно резиновому мячу, он выскочил из класса.
      Когда за воспитателем захлопнулась дверь, в классе на минуту наступила тревожная тишина. Но потом школьники вскочили со своих мест и все одновременно заговорили.
      — Мальчики, а ведь как дружно получилось у нас! — крикнул Масато.
      Он вскочил босыми ногами на парту и окинул сверстников торжествующим взглядом. Шею его обвивал уж, при одном виде которого толстый Синдзо содрогался.
      Приплясывая, Масато запел:
      Стайка дружная гольцов Разогнала рыбаков...
      Это послужило сигналом. С разных мест послышались возгласы:
      — Ну и жарко стало Сове!
      — Вылетел из класса, как пробка!
      — Побежал жаловаться!
      Сигеру выскочил на середину класса и заходил колесом, Синдзо, позабыв недавние обиды, потешно захрюкал поросёнком, а Такао устроился на кафедре и, умело подражая классному наставнику, неторопливо загнусавил:
      — Итак, господа, что есть хорошее и что есть плохое? Саа... Очень просто. Всё, что вы считаете хорошим, и есть плохое, а всё, что вы считаете плохим, есть хорошее. Понятно, господа? Повтори-к-а, Сигеру. Не знаешь? Нехорошо. А теперь скажите, что является неизменным и вечно постоянным? Синдзо! Не знаешь? Ай, как плохо! Неизменным является глупость. Уж кто-кто, а ты должен это твёрдо знать! Скажи отцу, чтобы зашёл ко мне вечером. Я с ним поговорю. Кстати, пусть захватит с собой свёрток с рисом... и свежей рыбки...
      Мальчики хохотали, а маленький Такао ещё усерднее выпячивал губы и крутил головой. Не смеялся только Хитоси. Исподлобья поглядывал он на веселящийся класс и тихо перешёптывался с группой своих приятелей.
      — Когда я затопал ногами, — сказал Масато, — мне показалось, что многие струсят и побоятся Совы. А вы будто сговорились все, молодцы!
      — Топать-то топали, — неуверенно глядя на Дзиро, сказал Синдзо, — а теперь, наверно, нам достанется.
      — А ты уж струсил? — рассмеялся Дзиро.
      Он подошёл к открытому окну и уселся на подоконник. Насмешливо поглядывая на толстяка, он добавил:
      — Если и впредь так дружно будем действовать, то и пугаться некого будет. Кто струсил — пусть уходит! Мы того и товарищем считать не будем. Пожалуйста!
      Дзиро головой кивнул на дверь. В классе раздались возгласы:
      — Зачем нам трусить?
      — Пусть отдадут учителя!
      — Нечего бояться!
      Из угла класса, где сидел Хитоси, мальчики услышали его голос:
      — А я хоть и не струсил, но всё равно ногами не топал. А вы хороши, нечего сказать, — выгнали классного наставника! Забыли про то, что непозволительно даже на тень учителя наступать...
      Одетый в клетчатую рубашку ковбойку и бархатные коричневые штаны гольф, тонкий, высокий Хитоси встал из-за парты, небрежно засунув руки в карманы.
      В классе стало тихо. Масато присвистнул и, растягивая слова, произнёс:
      — Вот ты какой!
      Все головы повернулись к Хитоси. Тот опустил глаза и, ни на кого не глядя, угрюмо добавил:
      — И впредь топать не буду. Порядочные школьники так не поступают. Не успеете вырасти, как пойдёте по дорожке Сато...
      Дзиро почувствовал, что кровь приливает к его лицу. Крепко ухватив руками край подоконника, на котором сидел, он нагнулся вперёд словно для прыжка:
      — А ты что же, Хитоси, по дорожке Совы хочешь пойти?
      — А хотя бы и так! — покосившись в его сторону, ответил Хитоси. — Разве Гото преступник, как твой Сато?
      И он с презрительной гримасой начал собирать свои книжки. Мальчики недоумённо глядели на Хитоси. Такой подлости они не ожидали даже от него.
      Хитоси с родителями приехал в городок на Одзпгаве сравнительно недавно. Его отец, богач Тада Хисао, был
      владельцем крупного оружейного завода в районе Осака. После капитуляции Японии, когда американцы конфисковали ряд военных японских предприятий, Тада поселился с семьёй в Одзи у своего брата-помешика. Недавно он уехал в Осака. Поговаривали, что он получил обратно свой завод от американцев и стал выполнять военные заказы. Хитоси нередко хвастался тем, что их семья скоро уедет из Одзи и ему не придётся больше жить среди фабричной черни.
      Вслед за Хитоси собрали свои книги его товарищи Ден-кити, Масасиге и Сабуро.
      — Идите, идите! А нам с Хитоси не по пути, — сказал Сигеру и усмехнулся. — Он важная птица. Каждый день сукияки 1 ест, а летом с мамашей на курорт ездит! Ну, а мы даже по праздникам мяса не едим.
      Хитоси остановился у дверей:
      — А тебе завидно? Что я, твоё ем?
      Окинув школьников презрительным взглядом, он громко рассмеялся и, вытащив из кармана шоколадную конфетку, положил её в рот. Серебряную бумажку он бросил иа пол.
      — А ты думаешь, что своё? — Сигеру приподнялся с парты и обвёл рукой весь класс: — Не только моё, но и Масато, и Такао, и многих других...
      — Правильно, ему не по дороге с нами! — поддержал приятеля Масато.
      — А мы его и не держим, — добавил Дзиро.
      Хитоси был уже у двери. При этих словах он решительно повернулся к мальчикам:
      Сукияки — куски мяса, зажаренные в сое с сахаром и овощами.
      — Нужно работать, как работает мой отец, быть таким же порядочным японцем, как он, тогда... тогда... — Хитоси стал заикаться. Он ударил кулаком по двери: — Тогда вы не будете такими завистливыми нищими, как Сигеру, Масато и Дзиро...
      Сигеру пожал плечами и спокойно сказал:
      — Можно подумать, что не рабочие
      работают у твоего отца, а он сам трудится с утра до вечера! Может быть, он сам выстроил ваш двухэтажный каменный дом и ты помогал ему при этом?
      Сигеру согнулся, делая вид, что несёт на спине камни. Хитоси повернулся и вышел, провожаемый громким хохотом. Вслед за ним из класса вышли его друзья. Но, желая оставить за собой последнее слово, Хитоси приоткрыл дверь и крикнул с перекошенным от злости лицом:
      — Что ж, кому- нравятся эти красные выкормыши, — он кивнул в сторону Сигеру и Масато, — пусть остаются!
      Тогда из-за парты поднялся Масато и, плюнув в ладонь, сжал кулак:
      Слушай ты, слизняк, уползай, здесь люди сидят...
      — Л если не уйду?
      Масато молча направился к дверям.
      Бродяги все вы и завистливые нищие! Вот вы кто! — сорвавшимся голосом крикнул Хитоси и захлопнул дверь
      — Ну что ж, мальчики, — сказал Дзиро, — геперь-то мы знаем, что за хитрая лиса этот Хитоси! Раньше все вокруг Сато-сенсея увивался, а теперь называет его преступником. А я не отступлюсь от нашего Сато-сенсея! Я не боюсь говорить об этом. А кто боится--пусть идёт за Хитоси!
      Но никто из ребяг не двинулся с места.
      — Послушайте, мальчики, — сказал Масато. — А что, если мы не будем уходить из класса в часы уроков Сато-сенсея?
      — Правильно! Пока его не возвратят!
      Все захлопали в ладоши.
      — А если нам пришлют нового учителя по истории? — спросил Сигеру.
      — Никто нам не нужен, кроме Сато-сенсея! — крикнул Дзиро. — Пусть возвратят нам его! Так я думаю, мальчики?
      Раздались крики:
      — Никого нам не нужно!.. Пусть возвратят Сато-сенсея!..
      Размахивая пустыми алюминиевыми и деревянными коробками для завтрака и оживлённо разговаривая, школьники неторопливо расходились по домам.
      Дзиро и его друзья медленно шли по улице. Они не могли расстаться, не обсудив ещё раз всё происходящее.
      Котаро поправил очки, сползающие на нос, и пробормотал:
      — Ну, а что же дальше будем делать?
      — А что, если... забастовать? — Масато топнул ногой. — Подговорить всех учеников не ходить в школу, пока не возвратят учителя!
      — Правильно! — воскликнул Сигеру. — Будем пока в лес ходить, на реку рыбу удить.
      — Всё это, конечно, очень хорошо, — протянул Котаро, — но только как же учиться будем?
      — Вот что, ребята, — сказал Дзиро: — пошли к нам! Расскажем всё моему брату Хейтаро. Он сейчас должен быть дома. Ладно?
      — Идём! — поддержали его Котаро и Такао.
      — Нечего впутывать взрослых в наши дела! — буркнул Масато. — Выругают ещё за непослушание...
      — А я за забастовку. Эх, и погуляли бы! — Сигеру взмахнул руками и присвистнул так, что у Масато за пазухой беспокойно закопошился уж.
      — Ты неправ, Масато, — сказал Дзиро. — Хейтаро ругаться не будет, а посоветовать может...
      Они подошли к дому Дзиро.
      Мальчики сняли в передней сандалии. Дзиро распахнул дверь, приглашая друзей в комнату.
      На полу за столиком напротив Хейтаро сидел его друг Имано. Они о чём-то тихо беседовали. Увидев Дзиро и застенчиво толпившихся за порогом его приятелей, Хейтаро приветливо кивнул им.
      Мальчики вошли и расположились вокруг столика.
      — Ну, в чём дело? — спросил Хейтаро. — Вижу, у вас что-то произошло. Выкладывайте!
      — Чрезвычайное происшествие? — сказал Имано и подмигнул Хейтаро.
      Ребята не заставили себя уговаривать. Все пятеро наперебой принялись рассказывать о случившемся.
      У Хейтаро были такие же, как у Дзиро, большие внимательные глаза, широкие брови и пухлые губы. Он был очень похож на Дзиро, особенно когда улыбался — так же морщил нос и показывал крупные белые зубы.
      Имано мальчики знали больше понаслышке. Взрослые рассказывали, что этот человек много лет провёл в тюрьмах. Он был «ака» — красным. Он боролся за то, чтобы бедняки могли есть рис, а не только видеть его во сне. У Имано не было семьи, и он жил одиноко, снимая угол у одного из рабочих лесопилки, на которой и сам работал. Очень давно, ещё когда он сидел в тюрьме, жена его
      и младший сын умерли, а взрослые дети разбрелись кто куда.
      Какое бы важное событие ни происходило в посёлке — забастовка ли рабочих лесопилки, демонстрация ли в день Первого мая, — оно всегда связывалось с именем Имано Его имя с уважением произносилось в домах одзийской бедноты.
      У него было суровое лицо, сплошь изборождённое морщинами. Но сейчас его прищуренные глаза вовсе не были строгими, а глядели тепло и ласково.
      Когда Дзиро, говоривший последним, кончил свой рассказ, Имано отбросил со лба седую прядь и тихо спросил:
      — Ну, а что теперь будете делать?
      Мальчики сразу притихли и уставились на Дзиро.
      — Мы ещё хорошо не подумали об этом, дядя Имано... — нерешительно начал Дзиро и взглянул на брата. — А что, если забастовать всей школой? Не выйдем на занятия, пока не вернут нам Сато-сенсея!
      — Бастовать? — удивлённо переспросил Имано и рассмеялся. — Смотри, Хейтаро, идут на смену нам!.. Только, по-моему, мальчики, бастовать не нужно, — сказал он серьёзно. Заметив тень разочарования, промелькнувшую на ребячьих лицах, он добавил: — Освободить вашего учителя не так просто. Ваша забастовка не даст нужного результата. — Он положил на стол свои большие жилистые руки. — Об этом уж мы, взрослые, позаботимся...
      — А мы что же, так и будем ждать? — сердито спросил Масато и тряхнул головой.
      — Ишь ты, какой горячий! — Имано улыбнулся и погладил Масато по голове. — Вам тоже дело найдётся! Вы поможете своему учителю, если будете продолжать то дело, за которое он боролся. Разве вы не знаете, что ваш учитель боролся против новой войны, боролся за то, чтобы
      оккупанты убрались из нашей страны? Вот это дело и нужно продолжать. Понятно?
      Мальчики переглянулись. Масато толкнул локтем Дзиро.
      — Понятно, дядя Имано. — Дзиро кивнул головой и посмотрел на своих товарищей. — Мы поговорим между собой...
      — Посоветуемся, — добавил Сигеру.
      — И начнём! — Масато ударил кулаком по колену.
     
     
      Глава вторая
      ЮНЫЕ "КАРПЫ" ВЫХОДЯТ В СВОЁ ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ
     
      Старый школьный сторож Симура вышел во двор и уселся на самом солнцепёке. Солнце приятно ласкало спину, грело старые кости.
      Ещё утром над маленьким городком Одзи толпились лохматые тучи, но в полдень выглянуло солнце, и воздух, пронизанный его лучами, снова, как и вчера, стал горячим, раскалённым. Слабый ветер метался по городку, ворошил жёлтые кучи опавших листьев и будоражил светлую гладь пруда. Однако он не в силах был освежить ещё по-летнему знойный полдень.
      Во дворе школы было безлюдно — шли уроки.
      Сидя в глубине школьного двора под персиковым деревом, Симура неторопливо плёл из ивовых прутьев ловушку для угрей. Он обещал своим любимцам первоклассникам сходить вечером к реке — показать, как ловят угрей.
      Дедушка Симура пользовался у малышей особым расположением, потому что никому не давал их в обиду. Малыши очень любили старика и, став старшеклассниками, сохраняли чувство привязанности к нему. Не зря
      шутили в школе, что у дедушки Симуры на двести лет вперёд расписаны приглашения на ежегодный «праздник мальчиков».
      Дедушка Симура являлся неизменным зрителем и советчиком детворы в их играх и забавах. Кроме того, он считался большим знатоком цветов. Пожалуй, он единственный в городке знал места на склонах Одзиямы'. где водятся редкие, диковинные цветы. Он не раз ходил со школьниками за дикими орхидеями с длинными, узкими листьями и желтоватыми в полоску цветами.
      Дедушка Симура знал и многое другое. Он мог посоветовать любителям рыбной ловли, как изготовить бамбуковые ловушки для тунцов, как сплести сети и поставить в реке заборы с западнёй. Как-то однажды школьники пешком отправились к берегу моря, и дедушка Симура пошёл с ними. Ночью, при свете зажжённых факелов, он показал мальчикам, как бьют острогой рыбу, спящую на дне между камнями.
      Дедушка Симура был незаменимым советчиком и для любителей птиц. Он был знаком со всеми повадками пернатых. Кто лучше его умел приучить баклана2 к рыбной ловле? Кто, как не он, мог помочь мальчикам поймать красивую красногорлую утку, гнездящуюся среди камышей на озере?
      1 О д з и я м а — название горы; яма — по-японски «гора».
      2 Б а к л а н — большая водяная птица, преимущественно приморская.
      Дедушка Симура прекрасно разбирался в птичьих голосах. Он, конечно, никогда не спутал бы звуки, издаваемые зябликом, с криком большой синицы, или тонкий писк королька со щебетом дрозда. Гуляя с мальчиками по лесу, дедушка Симура учил их распознавать птичьи дома: белые, построенные из берёзовой коры гнёзда зябликов, глиняные корзинки дроздов, широкую плоскую кочку, устланную травой, — дом журавля на болоте.
      Дедушка Симура, много лет назад похоронивший жену, жил совсем одиноко. Но он, как иногда случается с одинокими людьми, вовсе не был замкнутым ворчуном и брюзгой. Наоборот, он тянулся к детям, жалел их, а иногда даже угощал их сладким картофелем — бататом — со своего огорода. Он знал, почему Тэйкити и другие дети бедняков часто пропускали занятия в школе и особенно уроки гимнастики. «Чего смеёшься, жирный? — говорил он сыну лавочника Синдзо, если тот потешался над мальчиком, которому были не под силу упражнения на спортивных снарядах. — Посиди-ка на солёной редьке да рисовых отрубях — посмотрю, как бегать будешь!»
      Наклонив свою коротко остриженную голову над плетёнкой, дедушка Симура размышлял о событиях, происшедших за последние дни в школе, где он работал так много лет. Да, трудно жить сейчас порядочному человеку. Вот арестовали Сато-сенсея. А за что?
      Дедушка Симура любил учителя истории не меньше, чем школьники, и считал его самым умным человеком в городке. Когда Сато-сенсей бывало рассказывал на уроке что-нибудь из истории Японии, Симура стоял около двери и внимательно слушал.
      Учителя в шутку говорили, что дедушка Симура учится в школе экстерном.
      Однажды, остановившись, по обыкновению, у дверей шестого класса, где шёл урок истории, Симура услышал такой разговор.
      «Вот Масато спрашивает, нельзя ли образумить людей, которые хотят разжечь новую войну, — тихо сказал Сато-сенсей. — В том-то и дело, что образумить этих людей, которые хотят войны, не так просто. Война для
      них выгодна. От войны они становятся богаче. Что нужно делать, чтобы не было больше войны? Нужно, чтобы все народы громко заявили об этом. Если народы ие захотят воевать, то и войн не будет...»
      Симура внимательно прислушивался к этому необычному на занятиях разговору. Кто-то из учеников спросил:
      «А что мы, школьники, должны делать, чтобы не было больше войны?»
      «Вы тоже можете помочь в этом деле своим родше-лям, старшим братьям и сёстрам», — сказал учитель Сато.
      В конце коридора показался классный наставник Сова. По обыкновению, он шёл на цыпочках, вытягивая шею. Дедушка Симура тогда громко закашлял.
      «А теперь кто мне расскажет о нашествии хана Хуби-лая на Японию?» — услышал он громкий голос Сато и, успокоившись, тихо отошёл от двери.
      Когда Сато был призван в армию, дедушка Симура принёс ему свой старый пояс-талисман «сэннинбари». Этот пояс, прошитый тысячей женщин, из которых каждая сделала по одному стёжку красной ниткой, по поверью, предохраняет воина от вражеских пуль.
      Симура торжественно попросил учителя принять подарок и сказал, что пояс этот оградил его самого от пуль во время русско-японской войны. Симура не сомневался в том, что пояс так же послужит и Сато. Учитель усадил тогда старика за стол и напоил чаем.. Он был очень растроган вниманием.
      Но талисман школьного сторожа не уберёг Сато oi ранения...
      Размышления школьного сторожа были прерваны уборщицей Курнко.
      — Дедушка Симура! — крикнула она, высунувшись из открытого окна. - - Фурукава-сан приказал вам проследить, чтобы шестиклассники не оставались в классе после
      уроков, а потом зайти к нему. — Она поманила его рукой и зашептала: — Директор с Совой перепугались... Мальчишки-то опять в классе сидят, Сато-сенсея ждут! Директор говорит, что это бунт! А учителя все на стороне мальчиков.
      С этими словами тётушка Курико захлопнула окно и скрылась. Вздохнув, Симура направился в шестой класс.
     
      * * *
     
      В этот день урок истории был по расписанию последним, однако домой ушли только четверо — Хитоси и его друзья. Все остальные шестиклассники сидели на своих местах.
      В классе было тихо — ни шума, ни возни. Мальчики готовили уроки.
      На доске не красовалось рисунков, оскорбляющих глаз классного воспитателя. Она стояла без единого пятнышка, отливая мягким глянцем чёрного лака. Продолговатые мелки, сложенные аккуратной стопочкой, лежали в деревянном ящике. На полу — ни соринки, воздух в классе проветрен.
      Внезапно тишину нарушил шопот Дзиро:
      — Мальчики! В воскресенье взрослые пойдут по домам собирать подписи...
      — Ну и что? — нетерпеливо перебил его Масато. — Что ты придумал?
      Сигеру запрыгал на своей парте:
      — И мы тоже пойдём?
      — Тсс... Тише! — Дзиро многозначительно улыбнулся. — Так вот послушайте. Мы сегодня же должны написать и разнести родителям всех учеников письма-напоминания. Котаро, показывай...
      Котаро бесшумно выскочил на середину класса и развернул перед мальчиками свёрнутый в трубку лист бумаги:
      — Глядите!
      На нём был нарисован убитый японский солдат, одетый точно так, как на ярких плакатах, повсюду развешанных в городах, посёлках и на дорогах Японии, с призывом ко всем благомыслящим молодым людям вступать в резервный полицейский корпус. Солдат был в темносинем костюме с нарукавным знаком, в фуражке с коротким козырьком и высокой тульёй и с гербом, изображающим цветок вишни. Широко раскинув руки, воин лежал на земле, устремив искажённое ужасом лицо к небу.
      Вдоль правого края рисунка были начерчены иероглифы. Котаро прочитал вслух:
      — «Уважаемые родители ученика Фудзиты! Если вы не желаете, чтобы вашего любимого сына Синдзо постигла такая ужасная участь, подпишитесь под Воззванием о мире! Ученики начальной школы».
      Мальчики столпились около Котаро:
      — Молодец, Котаро!
      — Ну и здорово нарисовано! Как живой!
      — Тише! Сова услышит!
      — Мертвец-то как живой!
      — А Синдзо не похож, — сказал Масато. — Его если и убьют, он не скоро похудеет.
      Мальчики, зажимая рты, бесшумно смеялись. Вокруг Котаро началась весёлая возня.
      — Согласны? — спросил у товарищей Дзиро.
      — Согласны!.. Согласны!.. — зашептали вокруг.
      — Вот это будет настоящий омамори1 против войны! — крикнул Такао.
      'Омамори — дощечка, на которой выжжено название храма; считается магическим средством против всяких бед.
      Только Синдзо не разделял общего восторга.
      — А почему меня одного нарисовали, будто я убитый? — обиженно поджал он губы.
      Котаро слегка хлопнул толстяка по плечу и начал ему объяснять, что изготовит по рисунку трафарет, и тогда родителям каждого ученика будет послано отдельное письмо с именем их сына.
      Это не очень успокоило Синдзо.
      — Мать моя расплачется, если увидит меня мёртвым, — угрюмо начал толстяк. — Лучше, если ей послать другой рисунок..
      Его поддержал Сигеру. Лукаво сощурив глаза, он заявил:
      — Синдзо прав. Его надо нарисовать так, будто он сидит на поле боя живой и невредимый и торгует американскими сигаретами.
      — Мальчики! По местам! Сюда идут.
      Когда дедушка Симура открыл дверь класса, все уже сидели на местах, и он увидел своих любимцев прилежно склонёнными над книгами.
      — Дети! — сказал им Симура. — Господин директор приказал, чтобы вы шли домой. Урока не будет...
      — Разве, дедушка Симура, мы кому-нибудь мешаем? — удивлённо спросил Дзиро.
      А Масато вышел из-за парты и, подойдя к Симуре, серьёзно сказал:
      — Сегодня Сато-сенсея нет, а завтра, может быть, он и придёт. Мы уж лучше подождём его. Нам спешить некуда. Всё равно ведь он придёт, дедушка Симура!
      Ну, что скажешь сорванцам после этого?
      Не решаясь выразить своего сочувствия, Симура молча посмотрел на мальчиков и, поцокав языком, вышел из класса.
      У входа в кабинет директора он остановился.
      Дверь в кабинет была приоткрыта, и сторож увидел сердито расхаживающего из угла в угол Фурукаву. Напротив у стены стояли учителя — географ Аоки и математик Танака, а в глубине кабинета, за письменным столом самого Фурукавы, сидела в кресле мисс Уитни, учительница английского языка, и курила.
      Фурукава внезапно стал спиной к дверям, н Симура услышал его раздражённый голос:
      — Мне доверено руководство школой, и я предупреждаю вас в последний раз, господа, что не потерплю превращения её в гнездо красных! Прошу эго твёрдо запомнить.
      Аоки с побледневшим лицом и плотно сжатыми губами чуть отодвинулся от стены. Он хотел что-то сказать, но Фурукава замахал руками:
      — Я ещё не кончил. Пусть никто из вас не думает, будто я не осведомлён о том, что происходит в классах, и не знаю о тех опасных и вредных разговорах, которые вы ведёте со школьниками. Все вы заодно с этим смутьяном и заговорщиком Сато! Не вы ли говорили на днях шестиклассникам о том, что настоящие японские патриоты — это те, кто против возрождения японской армии и против пребывания в Японии чужеземных войск? А кто дал вам право. — Разгневанный директор на мгновенье замолк и осторожно взглянул в сторону мисс Уитни. — Кто дал вам право, — взвизгнул он, — непочтительно отзываться о наших покровителях? Кто, спрашиваю я?
      Гнев директора нарастал. Теперь он уже обращался к учителю математики. Тот спокойно стоял, заложив руки за спину.
      — А вы, Танака? Вы будете утверждать, что не пропадали вечно в доме у этого Сато н вместе с ним не читали эту коммунистическую отраву, газету сторонников мира — «Хэйва но коэ»?
      Танака выпрямился и, небрежным взмахом головы откинув со лба упавшие волосы, ответил:
      — Фурукава-сан, я горжусь тем, что являюсь другом честного человека. А что касается «Хэйва но коэ», то я её действительно читаю. Её читают сейчас во всей Японии. Её читают не только рабочие и крестьяне, но и профессора университетов, домохозяйки и даже буддийские монахи. Вот она!
      Он вытянул вперёд руку со свёрнутым в трубку желтоватым газетным листом, и директор при этом так резки отпрянул от неё, словно она могла его ужалить.
      — Будете раскаиваться! Вот увидите! — выкрикнул Фурукава и устало опустился в кресло.
      Аоки и Танака поклонились и вышли.
      Дедушка Симура счёл возможным войти в эту минуту в кабинет. При его появлении директор поднял голову. Лицо его было в багровых пятнах. Пересекающая морщинистый лоб голубая жилка резко вздулась и пульсировала. Он вытер лицо и шею клетчатым платком и, глядя мимо сторожа, спросил:
      — Ну что? Выполнили моё приказание?
      — Я им говорил, господин директор, — развёл Симура руками. — Но они ведут себя в классе вполне благопристойно...
      — Не ваше дело, — грубо прервал его Фурукава, — следить за благопристойностью учеников вверенной мне школы! Ваши обязанности — наблюдать за чистотой двора, своевременно звонить на уроки и запирать классные помещения, если уроков там нет.
      — К сожалению, господин директор...
      — Что «к сожалению»? — Голос Фурукавы снова сорвался на высокой, пронзительной ноте. — Что «к сожалению»? — повторил он, подходя вплотную к школьному сторожу.
      — Ученики говорят, что не будут уходить с уроков истории, пока господин Сато не вернётся в школу.
      — Что за чепуху мелешь? — воскликнул директор. — Они не могли говорить этого! — Фурукава схватил сторожа за пуговицу его форменной куртки. — Кто это сказал?
      Симура вспомнил круглое, как яблоко, лицо Дзиро, сосредоточенное и упрямое — Масато и, опустив под пронзительным взглядом директора глаза, ответил:
      — Да кто его знает... Их там много в классе, господин директор. Кричат они все хором... а в отдельности не разберёшь, кто именно.
      Директор подозрительно посмотрел на сторожа и снова зашагал из угла в угол.
      — Ну, как это вам нравится? — сказал он вслух сам себе, позабыв о присутствии Симуры и американки, продолжавшей невозмутимо курить. — Вот они, плоды воздействия этого смутьяна! Разве Гото-сан меня не предупреждал? Позор! — Он схватился за голову. — Теперь не избежать скандала. Я не сомневаюсь, что о моей школе будут говорить по всей префектуре, так же как о школе в Хирояме. — Он махнул рукой сторожу: — Идите. Я приму меры... Дело, конечно, не в одном Сато, — обратился он к американке, продолжая прерванный разговор. — Его влияние на молодёжь очень пагубно, но ведь в других школах нет Сато, однако и там... — И он осторожно покосился на собеседницу.
      — Вы слишком церемонно обращаетесь со школьниками. Вколачивать послушание надо не в голову, а... — Мисс Уитни взмахнула рукой. — Физическое воздействие пойдёт только на пользу мальчикам. Бунт в шестом классе надо подавить быстро и решительно.
      Фурукава беспомощно развёл руками:
      — Я никогда не был противником телесных наказаний, мисс Уитни. Я должен только немного подумать...
      Американка встала и, стряхнув пепел с сигареты на пол, процедила сквозь зубы:
      — Подумайте, мистер Фурукава, подумайте! Кстати, подполковник Паттерсон справедливо считает, что лучше отлупить школьника сейчас, чтобы не пришлось вешать его, когда он вырастет. Подумайте, только быстрее...
      Она щёлкнула пальцами и вышла из кабинета. Фурукава поклонился ей вслед.
     
      * * *
     
      Мать встретила возвратившегося из школы Такао у порога и послала его в храм Инари:
      — Сбегай купи омамори от детских болезней. У соседей девочка заболела, а с ней утром наша Аки-тян' играла...
      'Тян — ласкательная приставка к детским именам.
      Такао не очень хотелось идти в храм, который находился на самой окраине городка. Но ничего не поделаешь: у матери было очень встревоженное лицо.
      Широкие храмовые ворота вели к каменной лестнице. По мшистым ступеням Такао медленно поднялся вверх, на просторный, выложенный каменными плитами двор. Перед входом в главное здание храма, крытого красной черепичной крышей, стояла небольшая группа прихожан в благочестивых позах. В стороне, у позеленевших медных жертвенников, над которыми лениво вились струйки священных курений, безмолвно застыли несколько фигур. Около ящика с бамбуковыми палочками для гадания толпились бедно одетые женщины с детьми. За несколько бумажных иен гадальщик в чёрной шапочке и халате с гербом предсказывал всем желающим судьбу.
      Рядом с гадальщиком храмовый служка продавал омамори. Такао подошёл к низенькому прилавку. На нём лежали амулеты, предохраняющие от дурного глаза, пожаров, наводнений, болезней и приносящие счастье и здоровье.
      Такао не испытывал доверия к этим маленьким прямоугольным дощечкам. Он со вздохом подумал о том, что лучше бы на эти зажатые в ладони деньги купить клей и плотную цветную бумагу для змея, который каждый мальчик готовил к празднику. Но разве мать убедишь в этом! Он вспомнил её встревоженный взгляд и уныло уставился в прилавок, на котором в строгом порядке лежали омамори в бумажных пакетиках.
      Рядом с Такао у прилавка стоял старый, худой крестьянин, и храмовый служка вполголоса объяснял ему чудодейственную силу амулета. Лицо крестьянина было безучастно, он неподвижно смотрел куда-то поверх головы продавца. Такао обратил внимание на его оголённые до колен ноги. Темнобронзовые, со вздувшимися жилами и натянутыми мускулами, они сплошь были покрыты струпьями и волдырями — следами укусов пиявок и москитов. Нетрудно было догадаться, что это ноги человека, всю жизнь месившего ими болото рисовых полей.
      — - Возьмите этот омамори, он предохранит от неурожая, — предлагал служка.
      Крестьянин отрицательно покачал головой:
      — У меня их дома несколько штук.
      — Тогда какой же вам дать?
      — Есть ли у вас омамори от войны? — спросил крестьянин.
      И Такао с интересом заметил, как оживилось его лицо.
      — От войны?
      Столпившиеся сзади люди прижали Такао вплотную к прилавку. Они внезапно прекратили галдёж. Храмовый служка задумался.
      — Саа-а... — Он развёл руками. Глаза его торопливо начали перебегать с одного амулета на другой.
      Взгляды столпившихся вокруг людей напряжённо следили за ним.
      — Вот! — нерешительно приподнял он деревянную дощечку с замысловатой надписью. — Укрепляет взаимную любовь...
      Но старик упрямо качнул головой. Он снял широкополую соломенную шляпу, в тени которой только что стоял Такао, и ладонью пригладил редкие волосы на голове.
      — Видите ли, господин, наш староста уверяет, что скоро опять будет война, — доверительно сказал он служке. — И соседи просили меня купить омамори от войны. Разве нет у вас таких?
      Но служка уже отвернулся от старика и занимался с другими покупателями.
      Старик-крестьянин постоял ещё немного и разочарованно отошёл от прилавка. Последний раз окинув равнодушным взглядом храмовый двор, он медленно поплёлся к лестнице. Вслед за стариком от прилавка отхлынули остальные. Остался один Такао.
      — Что тебе, мальчик?
      Такао даже вздрогнул от неожиданности. Он так был поглощён разговором крестьянина и продавца, что забыл о цели своего прихода.
      — Омамори от детских болезней, господин! — вспомнил Такао и протянул служке деньги.
      Он не спеша отошёл от прилавка с зажатым в руке крохотным конвертиком из белой ворсистой бумаги.
      Спускаясь вниз по широкой храмовой лестнице, Такао продолжал думать о старике-крестьянине, который вместе со своими односельчанами ищет омамори от войны... Он вспомнил слова Сато, который говорил мальчикам, что если люди не захотят войны — её не будет. «Пусть каж-
      дый человек поставит свою подпись против войны! Пусть каждый отстаивает дело мира!»
      Неторопливо спустившись с последних ступеней, Такао остановился у ворот. Гладкие деревянные столбы, окрашенные красным лаком, как две большие руки поддерживали в воздухе поперечные брусья, плавно загнутые концы которых словно приготовились к взлёту...
      «А что, если людям, проходящим под этими воротами, — подумал Такао, — напомнить об омамори против войны?..» Он даже улыбнулся — так понравилась ему эта мысль. «Карпы», несомненно, одобрят её.
      Деловитый Такао измерил глазами высоту ворот. Лучше всех у них лазит юркий Масато, хотя и Лисичка-Сигеру от него не отстаёт... Но что же они напишут?
      Он отошёл в сторону от дороги и уселся под деревом, не сводя глаз с ворот.
      «А что, если написать примерно так: «Японец! Лучший омамори против войны — твоя подпись под воззванием в защиту мира».
      Наверху, на горе, ударили в колокол. Гулкий, протяжный звон неторопливо поплыл над городком, над маленькими деревушками, над залитыми водой квадратиками рисовых полей, в которых отражались облака.
     
      * * *
     
      Сделать всё, чтобы спасти Сато-сенсея! Но что предпринять? Что они, школьники, должны и могут сделать? Прошла уже неделя, как Сато арестован, а что они предприняли, чтобы помочь своему любимому сенсею?
      Эти мысли весь вечер теснились в голове у Масато.
      Он долго и беспокойно ворочался в постели; засыпал, вновь просыпался и прислушивался к шелесту ветвей. Лишь под утро, убаюканный ритмично застучавшим по крыше дождём, Масато забылся тревожным сном.
      Ему снилось, что, одетый полицейским, он беспрепятственно входит в угрюмое здание тюрьмы, спускается по узкой каменной лестнице в холодную сырость подземелья и долго бродит в одиночестве по длинному, мрачному коридору. Он знает, что сейчас или никогда они, «карпы», должны спасти учителя. Но где его искать? Где Дзиро, Сигеру, где все мальчики?..
      Масато проснулся, когда через окно в комнату только ещё пробивался сумрачный рассвет. Дождь кончился, и з тишине было слышно, как за тонкими стенами падают капли с карниза крыши на кучи сухих, опавших листьев.
      Потом Масато услышал хлопанье крыльев — во дворе завозились куры. Дребезжа на ухабах, по улице проехала арба. И, наконец, начало нового дня возвестил стук открываемых в домах деревянных ставней.
      Бесшумно ходившая по комнате мать раздвинула двери, и перед Масато раскрылась давно знакомая картина — крошечный дворик, покрытый лужами, почерневший бамбуковый забор и крыша храма, выглядывавшая из-за верхушек кипарисов и сосен. А за храмом в голубоватосерой туманной дали едва вырисовывалась суровая, оголённая вершина Одзиямы.
      Вместе с влажным утренним воздухом в комнату ворвались первые солнечные лучи. Сверкающими нитями они протянулись от самой вершины Одзиямы до блестящих, отсвечивающих золотом цыновок на полу.
      В доме мать вставала раньше всех. Она бесшумно вышла во двор, задала курам корм, принесла вязанку хво-
      роста и затопила очаг. Неслышно встал и отец. В комнате запахло табачным дымом, закашлялась сестра Осэки.
      Постепенно стали подниматься и малыши.
      Запрокинув руки за голову, Масато лежал с закрытыми глазами. Как же освободить учителя?
      Мальчики вчера сговорились, что каждый подумает и предложит свой план.
      Мысли и планы, самые противоречивые и несбыточные, роем заполнили его голову.
      Недолго думая он остановился на одном.
      «Начну сразу же действовать, — решил он. — Всё разведаю, продумаю до мелочей. В школу я сегодня не пойду, а после занятий забегу к Дзиро».
      — Масато, проспишь! — услышал он голос матери.
      Разостлав на цыновках простыню, она складывала
      в неё грязное бельё, собираясь идти стирать на пруд.
      Масато скорчил страдальческую мину. Голосом безнадёжно больного он прошептал:
      — Мама, мне очень плохо... Я не могу даже подняться..
      Обеспокоенная мать засуетилась вокруг сына. Она ощупала его лоб и щёки, приказала показать язык. В ре' зультате этого осмотра она убедилась, однако, что состояние здоровья сына не внушает особых опасений.
      Увидев, что мать колеблется, Масато стал действовать решительно. Упавшим голосом он с трудом выговорил:
      — Вчера я играл под лаковыми деревьями, и, наверно, на меня упали капли ядовитого сока... Но ты не беспокойся, мама. Я полежу немного, а потом встану и пойду всё-таки в школу.
      Расчёт оправдался. Встревоженная не на шутку мать сама стала уговаривать сына остаться дома.
      Когда она ушла, из-за ширмы появилась Осэки. Она покачала головой, сошурив свои большие насмешливые глаза:
      — Бедный мальчик! Значит, лаковые деревья? А может быть, ты соскучился по своим голубям? Кстати, я вспомнила, что брат моей подруги Офуми остался на второй год из-за этих голубей...
      Масато предпочёл отмолчаться, так как знал, что язык у сестры опаснее лакового дерева.
      Осэки собиралась не спеша: контора лесопилки начинала работу с десяти утра.
      «Хорошо было бы поскорее выпроводить её из дома! Как бы это сделать? А ведь ещё не так давно, — со вздохом подумал Масато, — эта задавака боялась моих кулаков. Жаль, что теперь другие времена».
      Ему не терпелось подняться с постели и приступить к своим делам.
      — Не опоздаешь на работу, Осэки? — спросил Масато.
      — У меня ещё много свободного времени, — лукаво усмехнулась Осэки. — А ты торопишься?
      Масато сделал вид, что не слышал вопроса.
      Стоя перед зеркалом, сестра не спеша, тщательно осматривала себя, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.
      Судя по всему, она не торопилась уходить. Тогда Масато решил применить самое верное средство. Он устало поднялся с постели, выпил чашку воды и подошёл к окну. Постояв возле него столько, сколько требовалось, чтобы не вызвать подозрений, он безразличным голосом произнёс:
      — Однако поздно сегодня Хейтаро пошёл на работу.
      Удар был верно рассчитан. Осэки быстро подбежала
      к окну:
      — Где ты видишь Хейтаро?
      — Да вот, только что постоял у нашей калитки и завернул за угол...
      Масато услышал за спиной усилившийся шорох кимоно. Когда он повернул голову, сестра уже надевала свои любимые сандалии с фиолетовыми плисовыми ремешками.
      — Масато, — торопливо сказала она, — на кухне жарится рыба. Не забудь покормить девочек. Тебе оставлена чашка бобового творога. Да смотри, чтоб Маро не обижал моего котёнка!
      Как только она вышла из дома, Масато вздохнул с облегчением, быстро оделся и вышел во двор.
      Ещё не успокоившийся ветер встряхивал ветви деревьев и обдавал Масато с ног до головы холодными капельками воды. Во дворе вместе с курами и голубями озабоченно копошились на земле около ещё не просохших луж его маленькие сестрёнки.
      Приставив свёрнутую ладонь ко рту, Масато тихо и протяжно свистнул. Из глинобитного сарая сейчас же показался уж. Обходя лужи, он быстро пополз к мальчику. Куры и голуби, тревожно озираясь, уступали ему дорогу.
      Масато занял позицию на лесенке, ведущей на голубятню. Оттуда хорошо просматривалась вся улица. Своё внимание он сосредоточил на каменном доме. Из этого дома ежедневно, ровно в десять часов утра, выходил маленький кривоногий человек с красным, как гусиный клюв, носом — новый начальник полиции.
      Спустя полчаса кривоногий начальник вышел из своего дома и направился вниз, к зданию поселковой полиции. Когда он исчез в дверях полицейского участка, Масато тщательно занялся изучением своего двора. Он осмотрел внутренность глинобитного окрая, отыскал в доме объёмистый соломенный мешок из-под риса и широкий брезентовый плащ. Все эти необходимые для выполнения
      его плана вещи он уложил под рухлядью е сарае и вышел на улицу.
      Масато направился к Дзнро, держась теневой стороны улицы. Он прошёл мимо проточного пруда, от которого чуть тянуло свежестью воды, и завернул в переулок, выхоливший к дому Дзиро. В недвижном горячем воздухе от только что проехавшей крестьянской арбы повисла пыль.
      Чтобы сократить путь, Масато не пошёл в ворота, а перемахнул через дощатый забор. Он оказался на крошечном огороде. При его внезапном появлении собака Дзиро, рыжая Тама, оставив своих щенят, рыча бросилась к нему. Но, узнав в незнакомце приятеля Дзиро, Тама остановилась и виновато завиляла хвостом.
      — Привет, Тама! — крикнул Масато, присев на корточки и подавая собаке руку. — Давай лапу! Не бойся, не укушу!
      Затем он ударил три раза в ладоши. Это был условный знак. Дзиро не показывался Подождав немного, Масато хлопнул ещё раз.
      Заколыхалась тростниковая занавеска, висевшая на открытых дверях, и появился школьный сторож дедушка
      Симура. Вслед за ним вышла мать Дзиро — тётушка Омицу.
      — Извините, — смутился Масато. — Я хотел узнать у Дзиро, какие уроки на завтра задали.
      — А ты что же в школу не пошёл? — спросила его гетушка Омицу, заслонив лицо ладонью от солнца.
      — Я болен... — тихо ответил Масато, исподлобья наблюдая за дедушкой Симурой. — Голова очень болит, п ходить трудно...
      Мать Дзиро сочувственно покачала головой, а дедушка Симура лукаво сморщил нос.
      — А прыгать через забор? — спросил он.
      Масато опустил голову и стал быстро поглаживать затылок. Этот жест у школьников обозначал: «не знаю» или «виноват».
      — Ах ты бунтовщик! — улыбнулся старик. — А як вам собрался. Мать или отец дома?
      — Нет их ещё, дедушка Симура. А зачем они вам?
      — Директор Фурукава собирает родителей шестиклассников. Не иначе, как из-за бунта вашего...
      — Ну и пусть собирает! — насупился Масато. — Только ничего ему не поможет. Пока Сато-сенсея не освободят из тюрьмы, мы...
      — Вот слышите, госпожа Хаяси? — усмехнулся школьный сторож. — И все они так, словно сговорились.
      — И что только происходит! — горестно вздохнула тётушка Омицу. — Говорю вчера Дзиро: «Выгонят тебя из школы. Не в свои дела нос суёшь. Ребёнок ты ведь ещё». А он мне в ответ: «Я не ребёнок. И всё, что в школе делается, касается меня».
      — Извините, пожалуйста... — Масато вежливо поклонился. — Мне бы Дзиро на минутку..
      — Дзиро убежал на речку, — сказала тётушка Омицу. — Как пришёл из школы, сейчас же ускакал.
      «Не иначе, как в «Грот карпов» собираются мальчишки», — подумал Масато и хотел было уже броситься к забору, но во-время спохватился и медленным шагом, степенно направился к воротам.
     
     
      Глава третья
      БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ Б ОДЗИ
     
      Там, где в Одзигаву впадает горный ручей, стоит в воде небольшая скала. Люди говорят, что эта скала — обломок Одзиямы, который в незапамятные времена оторвался от горы и скатился в реку. В течение многих столетий вода подтачивала скалу, и внутри её образовался небольшой сквозной грот.
      Этот грот мальчики избрали своим пристанищем и назвали его «Гротом карпов». Раньше в нём гнездились стаи птиц, и мальчикам пришлось выдержать не одно сражение с ними, прежде чем удалось выжить их оттуда.
      «Грот карпов» был базой. В нём можно было прятать рыболовные снасти, котёл для варки рыбы, луки со стрелами, связки сосновых веток для факелов и прочие необходимые вещи. В гроте удобно было устраивать тайные сборы и разрабатывать планы военных походов против других мальчишек. В зависимости от времени года «карпы» пробирались к скале то вплавь, то вброд. В половодье, когда оба входа в грот совершенно скрывались под водой, приходилось даже нырять, чтобы выплыть в лагуне внутри изъеденной течением скалы.
      Внутри грота всегда было сумрачно и тихо. Свет скудно проникал туда сквозь небольшие щели в скале и отражался в чёрной, как тушь, воде. Мальчики зажигали смоляные факелы, и тогда на стенах и низко нависшем неровном своде появлялись причудливые тени.
      Масато сразу догадался, что «карпы» находятся в своём убежище: из щелей скалы медленно выбивались струйки сероватого дыма.
      Подбегая к реке, Масато на ходу снял с себя одежду и, свернув её, вошёл в тёплую воду. Одзигаву в этом месте можно было перейти вброд — уровень воды у скалы доходил лишь до пояса.
      Внезапное появление Масато в лагуне было встречено приветственными криками и свистом собравшихся. Масато ответил тем, что стал бить рукой по воде. От поднятых брызг зашипел очаг, сложенный в углу. Масато с удовольствием потянул носом, уловив в дымном воздухе аппетитный запах ухи. В чёрной от копоти кастрюле пенилось и булькало варево из рыбы. Как всё это было кстати! Ведь чашка бобового творога и несколько ломтиков солёной редьки не могут насытить человека даже на полдня...
      Несмотря на царивший в гроте полумрак и едкий дым, от которого слезились глаза, там было очень уютно. Тихо плескалась вода, и, вторя ей, булькало в кастрюле варево. А главное, здесь были все его друзья — Дзиро, Сигеру, Такао, Котаро.
      — Почему не был сегодня в школе, Масато?
      — Где пропадал? Заболел?
      — Сейчас, сейчас всё расскажу! — Масато торопливо пробрался к очагу. — Я не заболел. Я придумал, как спасти сенсея!
      — Спасти сенсея? — переспросил его Дзиро, сидевший на корточках у очага. — Ну-ка, выкладывай.
      — Уж Масато, наверно, такое придумал!.. — протянул с восхищением Котаро.
      — Говори скорей, — крикнул Сигеру, — не тяни!
      Масато поудобнее облокотился о Сигеру, который
      лежал на связке камышей, и начал:
      — Прежде всего я выследил нового полицейского начальника, который каждый день ходит мимо нашего дома. Ровно в десять часов утра он идёт на работу, а возвращается уже затемно... Понятно?
      Так как это вступление не произвело ожидаемого впечатления на слушателей, Масато пояснил:
      — Очень важно знать, когда, куда и по какой дороге ходит человек, которого хотят похитить...
      Сигеру при этих словах так пронзительно свистнул, что маленький Такао вздрогнул и заткнул уши.
      — Кого же ты собираешься похищать? — спросил Ко-гаро с недоумением.
      — Как — кого? — удивился Масато. — Конечно, полицейского начальника!
      В гроте наступило молчание. Дзиро спокойно размешивал уху палочками.
      — Зачем нам твой полицейский начальник? — Сигеру фыркнул. — Подумаешь, драгоценность! Если он даже явится сам ко мне, я не стану пачкать об него свои руки.
      — Как зачем? — уже неуверенно продолжал Масато. — А через него разве нельзя освободить сенсея?
      Котаро захихикал:
      — Вот ты ходил на эти американские картины... и решил стать Чёрным Бобом — похитителем людей.
      Все захохотали, кроме Дзиро. Он попросил Масато изложить план до конца.
      Смех друзей смутил Масато. Он был уверен, что все придут в восторг от его плана.
      — Ну, говори, — сказал Дзиро. — Чего нахмурился?
      Масато стал неохотно рассказывать о своём плане. Он
      сводился к следующему: они, «карпы», подстерегут ночью возвращающегося домой полицейского начальника, схватят его, свяжут и, запихав в мешок, приволокут в грот.
      Здесь они заставят его написать приказ об освобождении учителя. Если начальник заартачится, можно будет попугать его чем-нибудь — например, накинуть ему на шею петлю. Как только он напишет приказ, сейчас же они освободят учителя и вместе с ним уедут из Одзи.
      — Всё это хорошо, — заметил Сигеру вкрадчиво, — только как бы полицейский начальник не задохнулся в мешке...
      Мальчики начали смеяться. Масато вскочил со сжатыми кулаками:
      — Трусы! Кому дать оплеуху?
      Дзиро спокойно подошёл к Масато и похлопал его по плечу:
      — Конечно, план интересный, но больше подходит для Чёрного Боба, чем для нас. Но в одном ты прав. С сегодняшней ночи мы начнём причинять неприятности этому полицейскому начальнику и всем, кто хочет отнять у нас нашего учителя. — Усадив Масато у очага, Дзиро продолжал: — Мы тут без тебя уже кое-что решили. Я знаю, что ты согласишься с нами. То, что мы задумали, — тоже довольно опасное дело.
      — Опасное? — невольно перейдя на шопот, спросил Масато.
      — Да. Мы пойдём ночью в храм.
      — В храм?.. — протянул удивлённо Масато.
      — Мы решили написать кое-что на воротах храма, — сказал Дзиро. — Сейчас я тебе всё расскажу. Но перед этим надо, по-моему, подкрепиться.
      — Конечно, надо подкрепиться! — раздались весёлые голоса.
      И шумная стайка «карпов» начала устраиваться вокруг кастрюли, над которой поднимался вкусно пахнущий пар.
      Котаро уже пообедал и собирался бежать к товарищам, когда у дверей его дома появился одноклассник, маленький вежливый Масахико. Он передал его матери аккуратно заклеенное письмо и, молча поклонившись, вышел. Мать Котаро долго разглядывала конверт, стараясь догадаться, от кого письмо. Но на конверте не было ни почтового штемпеля, ни обратного адреса.
      Котаро исподтишка наблюдал за матерью. Ему интересно было увидеть, какое впечатление произведёт на неё письмо-напоминание. Осторожно развернув вчетверо сложенный лист бумаги, она поднесла его поближе к свету.
      Лицо её выразило удивление, сменившееся растерянностью. Она быстро оглянулась на сына:
      — Что это, Котаро?
      Она вся вдруг обмякла и беспомощно опустилась возле сына на цыновку. По её морщинистым впалым щекам скатились две крупные слёзы.
      — Не надо, мамочка! — тихо сказал Котаро.
      Почувствовав на спине ласковую руку сына, мать заплакала по-настоящему. Она вспомнила в эту минуту два других конверта, полученных ею во время войны. В одном было извещение о том, что отец Котаро, военный моряк, «осыпался, как цветок», в бою у берегов Австралии, а в другом письме сообщалось, что её младший брат, лётчик, «разбился, как яшма», у границ Индии.
      — Ты тоже писал такие письма? — спросила мать.
      — Нам хочется, чтоб все родители поставили свои подписи против войны, — тихо ответил Котаро. — Лучше ведь получить такое письмо, чем...
      — Да ты у меня совсем ещё маленький, — улыбнулась сквозь слёзы мать.
      Посмотрев на неё, Котаро вдруг отвернулся, снял очки и вытер их о рукав.
      — Твои товарищи думают, что мы, матери, не хотим спасти своих тётей? И ты тоже так думаешь?
      Она встала и, подойдя к лакированной шкатулке, стоящей на полке в стенной нише, выдвинула верхний ящичек и вытащила пачку продолговатых листков. На этих листках, украшенных изображением белого голубя, стояли подписи; некоторые из них были скреплены личными печатками и отпечатками пальцев.
      — Видишь, Котаро, я не только подписалась, но п сама собираю подписи.
      Мальчик долго перебирал исписанные листки, молча опустив голову.
      Мать ласково наклонилась к нему и тихо спросила:
      — - Может быть, мой сын тоже хотел бы пойти с такими листками по домам нашего городка?
      Вместо ответа Котаро схватил руку матери и прижал её к своему лицу.
     
      * * *
     
      Котаро бежал по улице, как на крыльях. В самодельной зелёной папке, завязанной тесёмочками, лежал бланк для подписей под обращением о мире. Он прижимал папку к груди, словно боялся, что её могут отнять у него.
      Во всех домах его встречали с радостью. Хмурые лица людей теплели, и они пожимали ему руку, как взрослому.
      В некоторых домах ставили подписи не только хозяин и хозяйка, но и взрослые дети и родственники. А иногда и гости.
      Вот у него уже пятнадцать подписей!
      Их могло быть и больше, если бы не отец Синдзо —
      этот противный Фудзита. Он даже не впустил Котаро за порог своего дома. «Какая война, откуда война? — за-махал он руками. — Иди, иди, мальчик!»
      Котаро в раздумье остановился -перед бамбуковой изгородью, которая окружала прилепившуюся на самом краю оврага лачугу. Почерневшие от времени дощатые стены давно уже рассохлись и разошлись во швах. Свет, горевший внутри дома, жёлтыми пятнами пробивался наружу сквозь щели. От крошечной веранды, пристроенной к наружной раздвижной стене, остался только остов — несколько бамбуковых шестов. Крытая прессованной соломой кровля дома уже давно сгнила и была испещрена светлыми заплатами — обрывками цыновок, накрест прибитых к крыше тонкими жердями.
      В этой лачуге жила семья Хонды.
      Котаро приходилось бывать здесь не один раз. Старший сын Хонды — Таро учился вместе с Котаро. Маленький, застенчивый, с непомерно большой головой и большими ушами, мальчик получил от школьников прозвище «Фукудзин» — бог счастья. Прозвище это было ему дано словно в насмешку, так как семья его жила в страшной нужде. По этой причине маленький Таро редко посещал школу. Зимой, когда наступали холода, он особенно часто оставался дома: мальчик не имел тёплой одежды. Кроме того, Таро приходилось помогать в работе отцу. Вся семья Хонды плела сандалии, соломенные мешки под рис и верёвки для продажи на рынок. Когда Таро долго не появлялся в школе, Сато-сенсей посылал Котаро проведать его. Отец Таро, не старый ещё, но сильно сгорбившийся угрюмый человек, встречал Котаро не очень дружелюбно.
      — Иди, иди, мальчик, — говорил он. — Передай учителям, что прежде чем за книжку браться, надо чем-нибудь брюхо набить. Таро расписаться уже умеет, и на том спасибо...
      Вот почему, стоя сейчас перед порогом дома Хонды, Котаро колебался. Кто знает, как его встретит сейчас угрюмый хозяин лачуги... Преодолев наконец свою робость, Котаро тихо открыл дверь и поздоровался. Изнутри кто-то глухо откликнулся. Котаро невольно зажмурил глаза от нависшей в воздухе густой соломенной пыли. Сквозь неё едва видны были люди — все одинаково серые, хмурые. Вся семья — взрослые и дети сидели на полу и плели соломенные сандалии. У самого входа на коленях стоял Таро и ожесточённо бил солому деревянным молотком. При появлении Котаро он покосился в сторону отца и смущённо поздоровался с приятелем. Удивлённо вытаращили глазёнки на внезапно появившегося гостя и младшие сестрички и брат Таро.
      — Ты опять за тем же, Котаро? — не отрываясь от дела, спросил Хонда.
      — Нет, дядя Хонда. Я пришёл по другому, важному делу.
      — «Важному делу»! — усмехнулся Хонда. — По какому же, позволь узнать?
      Котаро раскрыл папку и вытащил оттуда бланк:
      — Поглядите! Я хочу попросить вас и тётушку Хонду поставить свои подписи... Это для того, чтобы не было войны...
      Хонда удивлённо покосился на мальчика и отложил в сторону сандалии, которые плёл.
      У него было широкое жёлтое лицо с резко проступающими скулами и лихорадочно поблёскивающие глаза.
      — Подписи, чтоб не было войны? — удивлённо переспросил Хонда и поднялся с пола.
      Котаро читал текст обращения, а Хонда внимательно глядел в лицо мальчику. Прекратили работу его жена и дети. Удивлённо приоткрыв рты, они не сводили глаз с мальчика в очках.
      Густая соломенная пыль, висевшая жёлтой пеленой, медленно оседала на пол. Воздух становился всё чище, и люди, как показалось Котаро, словно приблизились к нему, посветлели и выглядели не столь уж сумрачными.
      — Хорошее дело... — задумчиво сказал Хонда. Он развязал белый платок, повязанный вокруг лба, вытер им потное лицо и, вздохнув, добавил: — Я знаю, что такое война...
      — И я знаю, дядя Хонда, — опустил голову Котаро, — что значит остаться без отца. Лучше, если никто этого не испытает..
      В комнате стало так тихо, что слышно было, как сидевший на корточках Таро задумчиво сгребает ладонью осевшую на пол пыль.
      Хонда принял от сына кисточку и, обмакнув её в тушницу, старательно вывел свою фамилию и имя.
      — Спасибо, — сказал Котаро и поклонился.
      — А ей можно расписаться? — Хонда кивнул в сторону жены.
      — Ну конечно, можно! Тогда будет двадцать две! Двадцать две подписи!
      Котаро подпрыгнул несколько раз, но сразу же спохватился и принял солидный вид. Он поправил очки, сползшие на кончик носа, и медленно поклонился.
     
      * * *
     
      Масато готовил уроки. В доме было тихо: отец еше не возвращался с работы, мать ушла на лесопилку за щепками, а сестра пошла к подружкам.
      Вдруг с улицы донеслись крики и хохот.
      Масато подошёл к дверям, ведущим на веранду, и раздвинул их. По улице шли, раскачиваясь, два пьяных американца. Один из них, маленький, коротконогий сержант,
      уже не шёл, а волочился, крепко вцепившись в пояс другого — огромного рыжего верзилы. Временами сержант падал, и тогда другой, чуть нагнувшись, хватал его за шиворот и ставил на ноги.
      Глядя на них, Масато невольно улыбнулся. Чего только не вытворяют эти амеко! 1 Вчера, например, рассказывал отец, к магазину Фудзиты подъехала грузовая машина. Два американских шофёра предложили владельцу «Дома журавля и черепахи» яшик мясных консервов по недорогой цене. Один из них вытащил из кармана банку, вскрыл её и дал Фудзите попробовать. Тому консервы понравились, и он поспешил заплатить за все банки. Большой деревянный яшик втащили в магазин с помощью обоих американцев. На прощанье Фудзита поблагодарил шофёров и попросил в любое время дня и ночи привозить к нему такого рода товары. Когда шофёры уехали, Фудзита, усевшись на ящик, стал потирать руки от удовольствия.
      Вдруг он вскочил, как ужаленный, и отбежал в сторону, не сводя испуганного взгляда с ящика.
      — Мертвец! — прошептал бедный Фудзита, вытирая выступивший на лбу пот.
      — Пожалуй, это не мертвец... — произнёс побледневший приказчик. — Кто-то хрипит...
      Когда ящик наконец был вскрыт, оттуда вылез пьяный американский солдат. Увидев двух остолбеневших японцев, он пнул одного ногой, другому плюнул в лицо и ушёл пошатываясь.
      Фудзита и приказчик и не подумали задержать амеко. Они были рады, что он жив. Что было бы, если бы американец задохнулся?
      Амеко — презрительная кличка, данная японцами американским оккупантам.
      История с покупкой американца в ящике стала известна всему городу.
      Услышав стук калитки, Масато обернулся. Осэки вошла во дворик, поднялась на веранду и с шумом задвинула дверь.
      Масато посмотрел в окно. Пьяные американцы стояли у ограды их дома и перешёптывались. Потом один из них, рыжий, высокий, вдруг толкнул ногой калитку и, пошатываясь, вошёл во дворик. За ним поплёлся и другой.
      Пёс Маро выскочил из-под веранды и отрывисто залаял. Рыжий американец, подойдя к веранде, распахнул дверь. Увидев выскочившую из-за перегородки побледневшую Осэки, он подмигнул ей и прохрипел:
      — Алло, бэби! Плиз!
      Правой рукой он вытащил из кармана несколько бумажек и помахал ими. Его оттолкнул другой, с нашивками сержанта на рукаве. При виде Осэки его пухлая физиономия расплылась в улыбке. Но рыжий схватил его за шиворот и стал оттаскивать от веранды.
      — Как вы смеете врываться в чужие дома? — крикнула Осэки. — Уходите!
      Рыжий поднялся на веранду.
      Масато крикнул сестре:
      — Убегай через кухню к соседям!
      Надо было дать Осэки время, чтобы она успела добежать к соседям. Мальчик решительно преградил дорогу рыжему американцу.
      Одутловатое лицо рыжего исказилось от злобы. Бледные, водянистые глаза его стали колючими. Он заложил руки за спину и приподнял ногу, чтобы пнуть ею мальчика. Но в этот момент Масато тихо свистнул, и разъярённый Маро, вскочив на веранду, вцепился в ногу амеко. Ухватив собаку за загривок, американец швырнул её во
      дворик. Но в этот момент Масато, наклонив голову вперёд, бросился на рыжего. Этого прыжка амеко никак не ожидал. Масато попал головой в подбородок рыжего и одновременно ударил его коленом в живот. Тот охнул и покачнулся. Второй американец набросился на Масато.
      Мальчику показалось, что на его затылок обрушился большой камень. В глазах вспыхнуло оранжево-красное пламя, и он почувствовал, что проваливается в пропасть. Откуда-то издалека он слышал пронзительный крик Осэки: «Помогите!»
      Когда он очнулся, перед ним сидела на цыновке заплаканная сестра. Она гладила его голову и отгоняла взвизгивающего от радости Маро. На лбу Масато лежал пузырь со льдом.
      Вокруг тюфяка Масато сидели соседи — мужчины, женщины и дети. Они вполголоса переговаривались между собой. Какая-то женщина вздохнула:
      — Нет на них управы... Нельзя выходить на улицу!
      — Надо сидеть дома! — сердито ответил кто-то.
      — И в дома врываются, — сказал женский голос.
      Широкоплечий кузнец сказал сидевшему рядом
      сгорбленному старичку, своему отцу:
      — Наша полиция не принимает жалоб на амеко.
      — Надо пожаловаться их начальнику. Может быть, он.. -
      — Что ты, отец! — усмехнулся кузнец. — Это всё равно что жаловаться тигру на его тигрят.
      — Что же тогда делать? — недоумённо оглядывая присутствующих, спросил старичок. — Значит, будут входить к нам в дом и безобразничать, а мы будем молчать?
      — Не надо молчать! — вдруг крикнул Масато. — Амеко не знают приёмов джиу-джитсу... — Он взмахнул рукой, но сморщился от боли и простонал.
      Кузнец наклонился над мальчиком:
      — Лежи, лежи! Ишь, какой боевой! Конечно, не надо молчать. Надо нам держаться дружнее и теснее. И этим амеко надо дать понять, что им пора убираться домой.
      — А пока что наш учитель сидит в тюрьме... — сказал Масато и мотнул головой.
      — Сато-сан будет с нами! — Кузнец поправил пузырь со льдом на лбу мальчика. — Добьёмся!
     
      * * *
     
      Учительница английского языка мисс Уитни осталась довольна ответом Синдзо. Толстяк скороговоркой произнёс по-английски:
      — Як вашим услугам, май лэди, готов выполнить ваши приказания.
      Выговорив эту фразу, он заглянул в глаза учительнице.
      Сын владельца магазина всеми силами добивался расположения мисс Уитни. За сто баллов' по английскому языку отец обещал ему купить велосипед.
      'В японских школах принята 100-бальная система. 100 баллов соответствует пятёрке, 90 — четвёрке, 75 — тройке, а 50 — двойке.
      «Главное, — внушал Фудзита своему наследнику, — это английский язык. Всему остальному отец тебя сам со временем научит. А тот, кто не знает английского языка, теперь не человек».
      — Хорошо, Фудзита, уэлл!
      Мисс Уитни кивнула головой и сунула пальцы в накладной карман серой коротенькой юбки. Школьники знали, что в нём учительница хранит жевательную резинку и леденцы.
      — Вот, мальчики, как надо заучивать слова и предложения!.. Лови, Фудзита!
     
      Пунцовый от радости Синдзо на лету поймал продолговатую коробочку с жевательной резинкой и торжествующе оглядел класс.
      Мисс Уитни поднялась на кафедру:
      — Теперь, мальчики, раскройте учебник. Будем хором учить новые предложения из урока «Гостиница».
      Учительница раскрыла учебник и сама прочитала несколько предложений.
      — Понятно, мальчики?
      — Понятно! — хором ответили школьники.
      — Тогда начинайте!
      И мисс Уитни, окинув взглядом класс, занялась чтением какой-то книги.
      Школьники, сидевшие на передних партах, прилежно выкрикивали английские слова, не жалея ни сил, ни глотки. Сидящие во втором ряду могли уже так не стараться. В самом выгодном положении находились сидевшие позади. Эти молчали и, только лишь когда мисс Уитни поднимала глаза от книги, начинали беззвучно шевелить губами.
      До звонка оставалось не более десяти минут, когда мисс Уитни отложила книгу и обратилась к классу:
      — Сейчас, мальчики, мы вместе повторим ещё раз все предложения.
      Она прохаживалась между рядами парт и следила за тем, чтобы все повторяли за ней:
      — «Пожалуйста, сэр, вот ваша шляпа!», «О, мадам, вы очень великодушны! Премного благодарен», «Разрешите, я отнесу ваш чемодан в номер», «Вам угодно выгладить костюм?»
      Мисс Уитни вдруг остановилась возле парты, где сидел Сигеру.
      — Очень хорошо, — процедила она сквозь зубы. — Ты даже рта не раскрываешь!
      Сигеру мгновенно изобразил на своём лукавом лице страдальческую гримасу:
      — У меня зубы болят, госпожа учительница.
      — А ты? — обратилась она к рядом сидящему Масато.
      Масато привстал, опустив глаза.
      — Почему не отвечаешь? Не нравится английский язык?
      Масато поднял голову и в упор посмотрел на учительницу. Она стояла совсем рядом, и он увидел, что рот у неё далеко не такой пунцовый, как кажется издали. Небрежно наведённая на него краска не коснулась серо-фиолетовых кончиков губ. Слипшаяся от духоты пудра сползла со щёк и обнажила у рта мелкую сетку морщин. Только глаза у неё были естественные — светлосерые, холодные, выпуклые.
      — Мне нравится английский язык, госпожа учительница, — сказал Масато.
      — Если нравится, то почему же ты не учишь его?
      Масато скосил глаза в сторону Дзиро, словно ища
      у него поддержки. Дзиро сидел насупившись.
      — Не язык, а эти фразы мне не нравятся, — тихо произнёс Масато. — Как будто всех нас готовят быть лакеями, чистильщиками сапог и рикшами.
      — Вот ты какой! — Мисс Уитни вскинула брови. — А кем же ты собираешься стать в будущем? Может быть, доктором или инженером?
      Масато наморщил лоб и угрюмо пробормотал:
      — Не знаю, кем я буду, но только не лакеем.
      Учительница пристально посмотрела на Масато и стала говорить, отчеканивая каждое слово:
      — Всякий человек должен быть доволен своим положением и своим заработком. А тот, кто недоволен и стремится нарушить установленный порядок, делается бунтовщиком, и тогда ему надевают наручники. Понятно?
      — Всё равно не хочу быть лакеем! — буркнул Масато.
      — Ты с кем споришь, грубиян! — Мисс Уитни топнула ногой. — Будешь тем, кем тебе прикажут быть! Вон из класса!
      Класс затих, и слышно было лишь прерывистое дыхание Масато. Он торопливо собирал свои книжки.
      — Сядь, — внезапно переменила своё решение мисс Уитни. — Останешься после уроков и напишешь на доске пятьдесят раз фразу: «Я никогда не буду джентльменом», и пятьдесят раз эту же фразу наоборот. Пока не напишешь, не уйдёшь!
      Масато молча уселся за парту.
      Но учительница уже не могла успокоиться. Заложив руки за спину, она подходила то к одному, то к другому ученику.
      — Ты? — ткнула она пальцем в Котаро, чуть не попав ему в очки. — Может быть, ты хочешь быть инженером?
      Котаро смущённо погладил затылок.
      — Нет, госпожа учительница. Я не хочу быть инженером.
      — А кем?
      — Я- •. хочу сочинять стихи.
      — Сочинять стихи? — Мисс Уитни захохотала. — А ты, Дзиро?
      — Ещё не знаю кем, — ответил Дзиро, глядя прямо в глаза американке. — Но только не лакеем у иностранцев и не полицейским.
      У мисс Уитни задёргались губы.
      — Ты будешь красным. — Она сплела пальцы, изображая решётку: — Вот где ты будешь!
      Учительница подошла к Синдзо:
      — А ты кем собираешься стать, когда вырастешь?
      Синдзо вскочил и растерянно оглянулся. На него'были устремлены любопытные глаза товарищей. Ещё ответишь невпопад — засмеют.
      — Я, мисс учительница, — ответил с поклоном Синдзо, — к вашим услугам, пожалуйста... то-есть, простите... — Съёжившись под холодным взглядом учительницы, Синдзо ещё раз поклонился: — Я буду тем, кем вы мне посоветуете... если вам будет угодно...
      Послышался приглушённый смех, и в тот же момент за дверью раздался спасительный звонок.
     
      * * *
     
      Исписав всю доску фразами: «Я никогда не буду джентльменом» и «Джентльменом буду не никогда я», Масато с разболевшейся головой вышел из школы. Идти домой не хотелось, и мальчик отправился в школьный сад, к дедушке Симуре.
      Вместе со школьным сторожем он долго очищал от сорняков цветочные клумбы. Потом опустошил предложенную ему кастрюльку с бобовым супом и отвёл душу, рассказав старику о том, что произошло на уроке.
      Домой Масато возвращался, когда уже стемнело.
      На небе зажглись звёзды. В воздухе чувствовалась осенняя свежесть. Пахло влажными травами и скошенным сеном.
      «Почему это иностранцы хозяйничают на нашей земле, как им вздумается? Почему из тюрьмы до сих пор не выпускают Сато-сенсея? У кого и где японцам искать защиты?»
      Масато сжал кулаки. Как жаль, что он ещё не взрослый. Почувствовали бы они тогда и его силу!
      Он завернул за угол и прошёл мимо ярко освещённого двухэтажного дома Такахаси. Здесь обычно собирались
      иностранные офицеры, чьи подразделения стояли вблизи Одзи. Из открытых окон второго этажа неслась музыка, слышались женский смех и громкие голоса.
      Масато захотелось посмотреть, как проводят вечера у них в Одзи эти надменные чужеземцы. Он оглянулся. На площади перед домом никого не было, только у главного подъезда стояли американские «джипы».
      Сквозь стекло парадной двери мальчик увидел дремавшего на стуле японца-швейцара. Мимо него сновали молодые японки в белых колпачках и передниках, толкая перед собой никелированные столики на колёсах. Столики были уставлены бутылками и тарелками с едой.
      Масато тихо взобрался на выступ стены и заглянул в окно. В щель занавеса он увидел небольшой зал с большим столом посередине, за которым сидели американские военные. Они играли в карты. Масато собрался было спрыгнуть с выступа, когда его внимание привлекла одна из чужеземок. Она стояла, опираясь на спинку стула около радиолы, и курила. В её движениях, в том, как она вскидывала голову, мальчику почудилось что-то знакомое.. К ней подкатили столик с бокалами, наполненными вином. Она взяла бокал и, вставив в него соломинку, стала пить. Масато узнал её: это была мисс Уитни. «Вот так учительница!» — подумал он.
      Но в комнате были не только чужеземцы. Масато увидел Кадзуо, сына владельца лесопилки Ямады, военного переводчика Суму и старшего брата Тада Хитоси. Они сидели в креслах с американскими офицерами и курили сигары.
      Вдруг что-то зашуршало внизу. Масато соскочил с вы
      ступа и оглянулся. Он увидел за углом дома сидящего на корточках Тэйкити. В руке он держал длинные щипцы из бамбука.
      — А я думал... что собака, — прошептал Масато, — или американский полицейский. Ты почему так поздно здесь ходишь?
      — Собираю... — тихо сказал Тэйкити.
      — А что собираешь?
      — Около этого дома иногда можно кое-что подобрать... Иногда они выбрасывают в окно...
      Заметив в траве пустую консервную банку, он привычным движением зажал её щипцами и бросил в плетёнку, затем подобрал кожуру бананов и пробормотал:
      — Плохо, что во двор к ним нельзя... там около кухни большой цинковый ящик... Да во дворе бегают собаки: в прошлый раз порвали мне халат...
      Тэйкити встал и, взяв подмышку плетёнку, пошёл к соседнему дому — там тоже жили американские офицеры.
      Масато молча проводил взглядом сгорбленную фигурку в коротеньком халате.
     
      * * *
     
      Ещё в прошлом году ветер сорвал с крыши дома вдовы Уэды Тоёко кусок полусгнившей кровли, и в этом месте сейчас зияла дыра. Когда шёл дождь, вдова обычно подставляла под неё деревянное ведро. Но сегодня дождь начался на рассвете, когда все, кроме маленькой Умэ-тян, спали.
      Шестилетняя Умэ-тян, вдоволь отсыпавшаяся днём, услышала мягкие звуки падающих на цыновку капель.
      Скованная тяжёлым недугом, она не поднималась со своего дзабутона — подушки для сиденья, — на котором свободно умещалось всё её маленькое, истощённое тельце. Дзабутон этот был очень стар, из его давно порвавшейся
      зеленоватой обивки во все стороны вылезали клочья потемневшей ваты.
      Сумрачный рассвет уже пробивался в дом сквозь натянутую на окно бумагу, и Умэ-тян увидела на полу маленькую лужицу.
      Сначала она была почти незаметна на темножелтой цыновке. Капля за каплей лужица всё увеличивалась и наконец пустила крошечный ручеёк. Он весело побежал по ложбинке между двумя цыновками к спящему Тэйкити.
      Брат Умэ-тян спал прямо на цыновке, подложив под голову подушку, набитую бобовой шелухой. И мама тоже спала. Вот уже несколько дней, как ей стало совсем плохо; ночью она часто жалобно стонала и всхлипывала.
      Умэ-тян с трудом дотянулась до руки Тэйкити. Он сразу же проснулся и, увидев лужицу, взял тряпку — остатки изодранного на днях собаками халата — и вытер цы-новки. Но мать продолжала лежать в постели. Это было необычным для неё: она всегда поднималась раньше всех. Тэйкити подсел к её тюфяку. Лицо матери пылало нездоровым румянцем.
      — Мама, мамочка! — тихо окликнул её Тэйкити.
      Она с трудом приподняла опухшие веки и посмотрела
      на сына тяжёлым, затуманенным взором.
      — Воды... — с трудом сказала мать.
      Она попыталась приподняться, но тут же снова легла и закрыла глаза.
      Тэйкити молчал. Он смотрел на мать, и ему казалось, что её маленькое лицо стало ещё меньше, дыхание у неё было прерывистое, в горле что-то булькало.
      Тэйкити бросил взгляд в сторону сестрёнок Фуми и Умэ. Фуми спала, спрятав голову под рваным одеяльцем. Умэ, приоткрыв рот, прижалась шекой к своей любимой глиняной куколке. Бледная кожа на осунувшемся личике Умэ-тян словно просвечивала.
      В комнате было тихо. За окном продолжал идти дождь. Ветер врывался в комнату сквозь дыры в бумаге на окнах и входной двери. В углу над нишей обвалилась штукатурка, отверстие было заткнуто соломой; она тоже пропускала ветер.
      «Чем же их покормить сегодня! — подумал Тэйкити. — Вчера ночью ничего не удалось собрать... ничего, кроме одной банки с остатками паштета. Но его оказалось на дне слишком мало, а кожура бананов была испачкана табачным пеплом. Если мама заболела и не пойдёт стирать бельё, то в доме сегодня не будет никакой еды. Остаётся одно: пойти к Фудзите и попросить взаймы что-нибудь».
      Вспомнив маленькие, колючие глазки владельца «Дома журавля и черепахи», мальчик поёжился: «Обязательно выгонит. Что тогда делать?»
      Он ещё раз взглянул на пылающее жаром лицо матери и на сестрёнок и, потуже затянув пояс на халатике, вышел из дома.
      Небо над посёлком было обложено низко нависшими тучами. Они укрыли всю вершину Одзиямы, и сейчас, из-за тонкой сетки моросящего дождя, еле проступали обесцвеченные склоны гор.
      Прежде чем войти в магазин Фудзиты, Тэйкити долго топтался у входа. Чем бы разжалобить отца Синдзо?
      Толстого, коротконогого, краснолицего Фудзиту мало кто любил в Одзи. Особенно не любила его детвора бедняков, которую обычно посылали к Фудзите перед получкой попросить в долг бадейку соевого теста или бобов.
      В таких случаях владелец магазина никогда не забывал напомнить маленькому просителю о том, что по вине должников он терпит сплошные убытки и что все они неблагодарные свиньи и скоты...
      Фудзита был очень предприимчивым человеком. Он тайно покупал у солдат и офицеров иностранного гарни-
      зона пайковые консервы и сигареты и продавал их втридорога японцам. Кроме торговых операций, он извлекал большие барыши от посредничества по поставке детей владельцам текстильных фабрик, которым требовались такие рабочие, которым можно было бы платить вдвое меньше, чем взрослым.
      Фудзиты не оказалось в магазине. Приказчик, не удостоив мальчика взглядом, буркнул, что хозяин во дворе на складе.
      Переступив порог большого оцинкованного склада, Тэйкити в изумлении остановился. Все сказки, в которых рисовались богатство и изобилие, меркли перед тем, что предстало перед его взором.
      На полках вдоль стен всеми цветами радуги переливались консервные банки с иностранными этикетками, висели связки сушёных каракатиц и морской капусты, а кадки были наполнены пропитанными соей мелкими устрицами, лангустами и тонко нарезанными ломтиками баклажанов и редьки. А сколько здесь было такого, что Тэйкити видел впервые в жизни и не знал даже, как оно называется! Ему показалось, что он попал в сказочный дворец изобилия, огромный и бесконечный, как мир...
      Тэйкити жадно проглотил слюну. Только бы получить маленькую частицу того, что есть в этом складе, и тогда каким бы счастьем озарился их дом! Может быть, и маленькая Умэ-тян встала бы тогда на ноги. Ведь говорила же мама, что Умэ-тян может вылечить хорошее питание..
      — Чего тебе? — услышал он тонкий голос Фудзиты.
      Тэйкити вздрогнул и повернул голову. В глубине склада, за столиком, он увидел хозяина этих несметных сокровищ. Рядом с ним сидел какой-то незнакомый, хорошо одетый господин.
      — Добрый день, Фудзита-сан! — Мальчик отвесил низкий поклон. — Я Уэда Тэйкити...
      — Что нужно?
      — Мама моя очень больна. Два дня, как мы почти ничего в рот не брали. Сестрёнка моя Умэ тоже больна... — Тэйкити немного помедлил, собираясь с силами, чтобы сказать главное. Он ещё раз поклонился: — Мама очень просила в долг немного бобов... Как только она встанет, Фудзита-сан, обязательно отдаст наш долг...
      Тэйкити с замиранием сердца ждал ответа. Фудзита отвернулся, отсчитывая что-то на счётах.
      — Ничего не отпущу, — сказал он. — Так и передай своей матери. Иди. Видишь, я занят.
      Тэйкити постоял некоторое время, опустив голову, по-том медленно пошёл к выходу.
      — Подожди-ка! — вдруг раздался голос за его спиной.
      Фудзита начал что-то нашёптывать незнакомому господину. Тот молчаливо кивал головой и не спускал глаз с мальчика.
      — Подойди сюда, мальчик! — сказал незнакомец.
      Мальчик нерешительно подошёл к столу.
      — Сколько тебе лет?
      — Десятый год, господин.
      — Здоров? Трахомы нет?
      — Нет... Меня в школе осматривали недавно. Здоров.
      — Его мать вдова? — спросил незнакомец у Фудзиты.
      Тот молча кивнул головой.
      Незнакомый господин оглядел Тэйкити с головы до ног и покачал головой:
      — Уж очень тощ мальчонка. Явный дистрофик. А впрочем... — Он побарабанил пальцами по столу. — Да... Очень, конечно, плохо, когда отца нет и есть нечего. Вот что, Фудзита-сан, — незнакомец небрежно облокотился на стол: — отпустите малышу, что просит. Я заплачу.
      От неожиданности Тэйкити растерялся. Он даже забыл поблагодарить благодетеля.
      Когда Фудзита сунул мальчику записку к приказчику, на глазах у Тэйкити появились слёзы:
      — Большое спасибо, господин! Никогда не забудем вашей доброты! Спасибо!
      На глубокий поклон Тэйкити незнакомец ответил улыбкой, показав золотые зубы.
      — Иди, иди. Я проведаю твою больную мать. Может быть, смогу чем-нибудь помочь.
      — Вы неплохо обделываете свои дела, Нисио-сан! — заметил Фудзита после ухода мальчика.
      — Думаю, что вдове надо помочь.. Как вы считаете, согласится она уступить малыша?
      — Не сомневаюсь! — И владелец магазина восхищённо щёлкнул языком. — Против вашего уменья уговаривать не устоит даже статуя будды.
      — Такая уж у меня работа, — вздохнул Нисио. — Спрос на малышей всё увеличивается. Многие владельцы предприятий и помещики предпочитают малышей, потому что эти не будут учреждать профсоюзы и не решатся бастовать. Кстати, вы обещали порекомендовать мне ещё несколько мальчиков и девочек.
      — Сделаем, — сказал Фудзита, стуча счётами. — Всё сделаем, дорогой Нисио-сан! Не забудьте лишь о комиссионных!
      — За этим дело не станет! — Нисио кивнул головой.
      — Прошу только платить по твёрдому курсу, то-есть долларами. Обязательно долларами...
     
      * * *
     
      Вечером директор школы направился в гости к своему другу Ямаде, владельцу лесопилки.
      «Живёшь как в кратере вулкана, — думал он. — Каждый день засыпаешь без уверенности в том, что не про-
      енешься среди внезапного грохота извержения... Классный наставник Гото стоит за крутые и решительные меры,- заведующий учебной частью Ивамацу рекомендует осторожность...
      Послушать мисс Уитни, так надо вставить решётки в школьные окна и использовать учеников для слежки за их родителями. А все остальные учителя ненадёжны и, судя по всему, на стороне Сато. Как быть?»
      В передней Фурукаву встретила жена Ямады. На ней был парадный халат с фамильными гербами. Снимая обувь, перед тем как войти в дом, он услышал мощный бас хозяина, донёсшийся из столовой:
      — Фурукава-сан, пожалуйте!
      Толстый, с бритой головой Ямада восседал на подушке важно, как будда. Рядом с ним сидел незнакомый пожилой человек с широким, открытым лицом, умными, проницательными глазами и с коротко остриженной седой головой. При входе Фурукавы он вежливо поклонился, положив руки на колени. Ямада представил его:
      — Брат моей жены, господин Тояма, владелец текстильной фабрики в Ниигата. Знакомьтесь, пожалуйста!
      В комнате царил полумрак. В нише висела знакомая картина на шёлку — озеро и грустно склонившаяся к воде растрёпанная ветром ива. Перед картиной на бронзовой подставке — ваза с цветами.
      Хозяйка зажгла настольную электрическую лампу с абажуром в виде крохотного разрисованного зонтика.
      Тишина и уют, царившие в доме владельца лесопилки, а также невозмутимое спокойствие самого хозяина благотворно подействовали на Фурукаву.
      Узнав от Фурукавы о том, что произошло в школе, Ямада покачал головой:
      — Да, мы сейчас все ходим на острие ножа. Япония — страна землетрясений. Но, кажется, сейчас начинается самое большое землетрясение. И боюсь, что мы не удержимся на земле...
      — Время тревожное, — вздохнул Фурукава. — Но я думаю, что надо сохранить твёрдость духа. Я подавлю бунт! Выгоню зачинщиков!
      Директор выжидающе взглянул на владельца лесопилки. Ему хотелось узнать его мнение.
      — Сейчас пока воздержитесь от крутых мер, — сказал Ямада, посмотрев на Тояму. — Возьмите их на заметку, чтобы расправиться в более удобный момент.
      — А почему сейчас это неудобно? — удивился Фурукава. — Ведь они портят всю мою школу!
      — Потому, что Япония сейчас далеко уже не та, которой была в недалёком прошлом. Разве вы не видите, что она бурлит, как кипяток! А кому хочется подставлять лицо под горячие брызги?
      Госпожа Ямада бесшумно вошла в комнату. Опустившись на колени перед низким лакированным столиком, она взяла у.горничной поднос с тарелками и лакированными деревянными чашками.
      — Мне не совсем понятно, при чём тут моя школа? — недоумённо пожал плечами Фурукава.
      — Извольте, я объясню... Кушайте, пожалуйста!
      Взглянув на золотистую форель, жаренную на углях,
      хозяин чмокнул губами и взял костяные палочки для еды.
      — Дело в том, — продолжал он, — что неприятности, которые причиняет вам этот Сато, касаются не только вашей школы. Рабочие на моём предприятии уже грозят мне забастовкой, требуя освободить Сато. Имейте в виду, что наш городок Одзи тоже стал другим. Красные и здесь сви-
      ли себе гнездо. Вы ведь знаете, что Одзи стоит на одном из первых мест в префектуре по количеству собранных подписей за мир. И не хватает только, чтобы неосторожными действиями вы ещё больше обозлили родителей этих выкормышей Сато... — Помолчав немного, Ямада добавил: — Это движение за мир грозит нам серьёзными неприятностями...
      — Движение одураченных! — фыркнул директор школы. — Нечего опасаться баранов, не имеющих своего мнения.
      Тояма, до сих пор не проронивший ни слова, усмехнулся:
      — Ну, а меня, потомственного самурая, окончившего императорский университет в Киото, вы тоже назовёте бараном?
      Фурукава вопросительно взглянул на Ямаду, а тот сокрушённо развёл руками:
      — Да, действительно, как это ни прискорбно, наш уважаемый Тояма-сан — сторонник мира. Он не только сам подписался под воззванием, но и других агитирует! На Новый год он разослал всем знакомым свою визитную карточку с изображением белого голубя. Вы только послушайте, как он отзывается о коммунистах! Он считает их единственными спасителями национальной независимости Японии.
      — Да, — сказал Тояма. — Мне очень жаль, но это действительно так. В нашем ещё недавно столь славном отечестве подлинно патриотической партией оказалась сегодня партия коммунистов. — Тояма повысил голос: — Вы, господин Фурукава, разбираетесь в политических вопросах не лучше ваших школьников! А господину Ямаде не дорого наше отечество. Деньги — вот его отечество...
      — Слышите? — хихикнул Ямада, кивая головой в сторону родственника. — И это говорит хозяин текстильной
      фабрики! Он хотел торговать с Китаем, а американцы не разрешают. Вот он и стал почитателем белого голубя...
      Фурукава возвращался от владельца лесопилки с ещё более невесёлыми мыслями.
      Он быстрыми, неровными шагами шёл по узким пустынным улицам. В домах было темно, только горели на воротах фонари с фамилиями домовладельцев. Было тихо, и лишь когда налетал ветер со стороны Одзиямы, тревожно шелестели кроны деревьев.
      В доме Фурукавы горел свет. Когда он остановился у ворот, порыв ветра качнул низко свисавшую ветку сосны. Директор школы испуганно вздрогнул.
      «Нервы не в порядке», — мелькнуло у него в голове.
      Он вошёл во двор и постучал головкой трости в решётчатую дверь. И в этот момент он увидел на стене какую-то надпись. Он зажёг спичку и прочитал написанное мелом:
      «Сато-сенсей стоит за мир и за счастье Японии. Мы требуем: освободите нашего сенсея!»
     
     
      Глава четвёртая
      ТАЙНА ЯЩИКА
     
      Ночь выдалась безлунная, тёмная. Вряд ли в такую темень можно было кого-нибудь встретить по дороге к храму Инари, но Дзиро всё-таки предложил «карпам» идти к храмовым воротам по тропинке.
      Тропинка шла по откосу насыпи, проходившей между рисовыми полями. Мальчики двигались гуськом. Впереди шёл Дзиро. В руках он нёс бумажный фонарь, который из предосторожности был потушен. За Дзиро шли Масато, Сигеру и Котаро. Маленький Такао замыкал шествие, бережно прижимая к груди закупоренную банку с краской. Кисти нёс Масато.
      Со стороны моря дул тёплый, насыщенный влагой ветер. Он ворошил на полях созревшие рисовые колосья, и они издавали сухой, жёсткий шорох. Прислушиваясь к нему, Такао невольно ускорял шаги, стараясь не отставать от своих друзей.
      Что-то скользкое вдруг коснулось голой ноги Такао. Он вздрогнул и подпрыгнул, чуть не сбив с ног Сигеру.
      — Смотри, куда ноги ставишь! — прошипел тот.
      — Что случилось? — обернулся Масато.
      — Такао испугался чего-то, прыгает на людей.
      — Наверно, в него оборотень вселился! — рассмеялся Масато. — Или, может быть, боги предупреждают его...
      — Тихо! — строго сказал Дзиро.
      Сато-сенсей нередко беседовал с «карпами» о богах, оборотнях и прочих вещах, и его ученики знали, что всё это выдумки. Однако чем ближе подходили они к храмовым воротам, тем тревожнее становилось на сердце Такао. При каждом шорохе ему казалось, что кто-то невидимый неотступно следует за ним по пятам. Близость могил напоминала ему некогда слышанные рассказы о привидениях, о душах покойников, летающих над землёй в виде бледно-зелёных шаров, и о прочих страшных вещах.
      — А что, если боги существуют? Что они сделают, если мы разукрасим их священные ворота? — шопотом спросил Такао.
      — Ерунда всё это! — категорически отрезал Масато. — Богов нет. Сато-сенсей говорил нам об этом.
      — Правильно, — подтвердил Дзиро. — И оборотней тоже нет, а есть злые черти, вроде Ямады и Фудзиты... И вроде иностранных солдат...
      Когда мальчики ближе подошли к кладбищу, Такао втиснулся между Котаро и Масато: так было спокойнее.
      Мальчики подошли к воротам храма. Вокруг стояла глубокая тишина. Гора, вверх по которой уходила камен-
      ная лестница, была погружена во мрак. Лишь на храмовом дворе мерцало несколько маленьких огоньков.
      Дзиро осторожно оглянулся вокруг и засветил фонарь.
      — Начнём, мальчики! — тихо сказал он.
      Дзиро подставил спину Масато, а Такао — Котаро. Сигеру повыше поднял фонарь, привязанный к шесту, и протянул Котаро банку с краской. Но в это время Котаро дёрнул его за рукав.
      — Смотри! — шепнул он, кивнув головой в сторону храма.
      Расположенный на холме храм сливался с мраком. Только временами, когда сквозь тучи пробивался бледный луч луны, из густой, как тушь, тьмы возникали очертания изогнутой кровли да силуэты высоких сосен и криптомерий, застывших у низких стен, словно стражи.
      — Что такое? — Масато спрыгнул с плеч Дзиро на землю.
      Мальчики осторожно выглянули из-за столбов.
      Луна в это время опять скрылась, и в наступившей темноте «карпы» увидели два огонька. Огоньки мелькнули над лестницей, потухли и снова зажглись, приближаясь к храмовым воротам.
      Сигеру задул огонь в фонаре.
      — Скорее прячьтесь! — шопотом скомандовал Дзиро.
      Мальчики шарахнулись в сторону от дороги, в неглубокий ров, куда крестьяне спускали воду с рисовых полей. Сигеру опрокинул банку с краской, и пока искал ощупью на земле кисти, его друзья исчезли в темноте. Светящиеся фонари уже были совсем близко, послышались шаги... Сигеру, обхватив банку одной рукой, а в другой держа фонарь, прыгнул в кусты у дороги и стал спускаться по откосу к берегу реки. Он увидел силуэты лодок, вытащенных на песок. Подбежав к ближней лодке, он залез в неё.
      Это был обычный рыбачий кунгас с широкой кормой.
      Подняв голову над бортом, Сигеру увидел группу людей, идущих по дороге над берегом. Двое шли впереди, освещая дорогу электрическими фонариками. Иногда они тушили свет, останавливались и вытягивали головы, словно прислушиваясь к чему-то. За ними несколько человек с трудом тащили на руках продолговатый ящик..
      Всё это казалось необычайным и загадочным. Любопытство взяло верх над осторожностью, и Сигеру даже чуть привстал. Но в этот момент луч фонарика скользнул по валуну, у которого приткнули лодку, и осветил прибрежные камни. Сигеру мгновенно упал на дно, уткнувшись лицом в сети. До его слуха донеслись приглушённые голоса:
      — Тяжело. Давай положим ящик и передохнём.
      — Неженка! — презрительно фыркнули в ответ.
      — Неженка? Дай-ка мне твой фонарик, а ты потащи на себе эту штуку!
      Люди тихо засмеялись и, судя по шуршанью песка, опустили.ящик на землю.
      — Зря фыркаешь, Кадзуо, — произнёс кто-то миролюбиво. — Подарочек, конечно, тяжеловат...
      — Теперь уж не страшно. Доплывёт.
      Сигеру весь превратился в слух. Одно предположение быстро сменялось другим. Он старался разгадать, кто эти незнакомцы, откуда и куда направляются онн, что за таинственный ящик они несут. «Может быть, он наполнен крадеными драгоценностями? Или в нём изрубленный в куски труп убитого ими человека?»
      Сигеру решил: как только эти люди пройдут мимо него, он проскользнёт через дорогу к спрятавшимся приятелям, и они вместе предпримут что-нибудь.
      Только он успел об этом подумать, как услышал шорох в кустах, громкое сопенье — шаги приближались к лодке, в которой притаился Сигеру.
      — Какая же из них лодка Юдзи? — раздалось совсем близко.
      — Вон та, что за валуном...
      Сигеру вздрогнул. Он ясно представил себе, как сейчас эти незнакомцы подойдут к лодке, обнаружат его, и тогда... Вряд ли людям, перетаскивающим в глухую полночь таинственный груз, нужны свидетели. Крикнуть и позвать товарищей на помощь!* Они, наверно, сидят у дороги и ждут. Но что могут сделать несколько мальчиков против группы взрослых людей, к тому же, вероятно, вооружённых?
      Спотыкаясь о камни, люди приближались к лодке.
      Сигеру отодвинул в сторону сети и ударился головой о доску кормовой банки — сиденья на корме. Он нащупал в темноте четырехлапный якорь, ивовую плетёнку, в которую обычно набирают крабов, мокрые концы и паклю. Якорь и плетёнку он отодвинул в сторону, а сам с трудом вполз под банку. «В таких случаях плохо быть длинным», — подумал он. Пришлось скорчиться, подобрав ноги. На дне лодки стояла вода. Но сейчас не время было думать о неудобствах, только бы не нашли его.
      Он услышал голоса возле лодки:
      — Давай сюда... У кормы...
      — Ты влезай...
      Лодка качнулась. Кто-то влез в неё. Ящик положили у самого кормового сиденья... Сигеру оказался в полной темноте.
      Под днищем баркаса зашуршал песок. Толчок, ещё один — и лодка плавно заколыхалась на воде.
      Кто-то на берегу тихо сказал:
      — Желаю удачи!
      — Спасибо! — ответили из лодки.
      — Туши фонарь! — произнёс человек, сидевший у ящика. — Увидят с берега.
      В лодке наступила тишина. Только в уключинах ритмично скрипели вёсла и в такт им слышались всплески воды.
      Сигеру уже пришёл в себя. Он перестал дрожать, но сердце попрежнему билось учащённо. «Куда они едут? Наверно, далеко. Может быть, они решили напасть на какую-нибудь помещичью усадьбу? Но зачем тогда тащить ящик? Нет, наверно они уже ограбили и везут деньги и ценности. А вдруг будет погоня и начнётся перестрелка? И лодка пойдёт ко дну...»
      Сигеру нечаянно двинул согнутой ногой, скрипнула ивовая плетёнка. Сидевший у ящика перестал грести.
      — Что это там скрипит? — раздался его голос.
      В лодке воцарилась тишина. Сигеру затаил дыхание. Сердце его застучало ещё громче.
      — Греби! — сказал наконец кто-то. — Нобуо сегодня нервничает: ему везде что-то чудится... Не иначе как внутри у него скрипит.
      — А ты тоже храбрец! — ответил хриплый голос. — К старухе в гости плывёшь, а у самого в карманах целый арсенал, будто на войну собрался...
      — Ладно вам язвить! — произнёс строгий голос. — Подплываем. Держи левее мисоварни, к мосту на сваях.
      Сигеру не поверил своим ушам. Оказывается, вот куда! Он хорошо знал это место за мисоварней отца Такао. Там проходил неглубокий глинистый овраг, по краям которого лепились лачуги бедняков. Недалеко от оврага был дом Сигеру. Круглый год от оврага шло ужасное зловоние, так как в него спускались нечистоты чуть ли не со всего городка. Неужели эти люди собираются спрятать там свой ящик?
      Скрип вёсел в уключинах прекратился. Лодка мягко врезалась в илистый грунт; кто-то выпрыгнул на берег, чтобы подтянуть её. Лодка качнулась: ящик подняли и перенесли на берег.
      Сигеру услышал удаляющиеся шаги. Выждав некоторое время, он отодвинул ногой сеть и выполз из своего убежища. Он выглянул из лодки — вокруг никого не было. Тогда он вылез на берег и пополз в сторону мисоварни.
      Берег здесь был крутой, и Сигеру пришлось взбираться вверх на четвереньках. Несколько камней, лежавших на откосе, покатились вниз, шурша в траве. Сигеру замер, втянув голову в плечи, как черепаха. Где-то вдали пролаяла собака. Тихо застрекотала цикада. Сигеру быстро вполз наверх. В темноте он разглядел знакомые очертания мисоварни. Поднявшись на ноги, он побежал во весь дух к чёрным силуэтам сгрудившихся в кучу домиков. Одна только мысль владела им: скорее добраться до дома, разбудить отца, соседей и предупредить их о таинственных людях, высадившихся с ящиком.
      Сигеру не удивился, увидев издали свет в окнах своего дома. Он понял, что родители, обеспокоенные его долгим отсутствием, не ложились спать.
      На пороге он столкнулся с отцом и старшим братом Тосио. За ними толпились возбуждённые «карпы». Увидев Сигеру, все радостно загалдели.
      — Сигеру! — вскрикнула мать и бросилась к нему.
      Отец с тревогой и недоумением разглядывал мальчика.
      Тот был весь в грязи, куртка разорвана, волосы на голове в водорослях. С трудом переводя дыхание, размахивая руками, Сигеру заговорил шопотом:
      — Туда пошли какие-то люди... ящик у них... что-то нехорошее затеяли. Скорее туда...
      — Какие люди, какой ящик? — Отец сердито засопел, оглядывая подбежавших соседей.
      Захлёбываясь от возбуждения, Сигеру стал бессвязно рассказывать обо всём.
      — Как, ты говоришь, они сказали? К старухе плывут? — перебил его Тосио.
      — Один из них гак и сказал: «К старухе в гости плывёшь, а в кармане — целый арсенал...»
      — Так-так-так!.. — протянул Тосио и вдруг крикнул: — Скорее к дому Сато-сенсея!
      — Пошли! — решительно сказал отец Сигеру и вскинул на плечи топор, оказавшийся у него в руках. — А вы, мальчики, поднимайте соседей!
      Пока взрослые торопливо что-то искали в глинобитном сарае, «карпы» побежали по улочке, стуча в двери домов. В щелях ставней показался свет, послышался лай разбуженных собак, заскрипели отворяемые калитки и двери.
      — Воры? — испуганно спрашивали в потёмках. — Убили кого-нибудь?
      — Скорее! — отвечали им. — К дому Сато-сенсея!
      — Какие там воры! — раздался ворчливый голос. — У нашего учителя, кроме старухи-матери и приёмышей, имеются только старые книги да стоптанные сандалии...
      — Куда упрятали багор?
      — Бери топор! А ты палку! — раздавалось в темноте.
      На улочке заколебались огоньки зажжённых фонарей.
      запрыгали на стенах человеческие тени. Люди торопливо бежали к дому учителя, на ходу поправляя пояса на ночных халатах и громко переговариваясь между собой.
      В тот момент, когда Тосио и мальчики подбежали к калитке дома Сато, оттуда выскочили несколько человек и бросились через переулок к оврагу.
      — Стой! — заорали одновременно Дзиро и Масато.
      Все побежали за неизвестными. Вдруг грохнул выстрел, за ним другой: злоумышленники стали отстреливаться.
      — Ложись! — скомандовал Тосио.
      Все легли на землю и замерли, но выстрелов больше не было. Соскользнув по откосу в овраг, злоумышленники исчезли в непроницаемой тьме.
      — Удрали, — сказал кто-то. — В этой темноте не найдёшь их. И оружие с ними...
      — Пошли в дом Сато! — Тосио быстро поднялся с земли.
      Перед калиткой Сато уже толпились люди. Разбуженная шумом, слепая мать учителя открыла дверь.
      — Что случилось? Пожар? — тревожно спросила она.
      Она удивилась, когда ей сказали о каких-то подозрительных людях, только что выскользнувших из калитки её дома.
      Дворик был очень маленький, на обследование много времени не потребовалось. Никаких следов злоумышленников не было найдено. Вскоре появились приведённые кем-то двое полицейских. Они явно были недовольны тем, что нарушили их покой.
      — Какие там воры! — пробурчал один из них. — Приснилось кому-то... Разойдитесь по домам!
      — Как же... — насмешливо протянул отец Сигеру. — Может быть, и то приснилось, что стреляли в нас?
      В толпе засмеялись.
      — Зарежут не то что ночью, а средь бела дня, а полицейского не сыщешь!
      — Поменьше бы спали и за порядком следили!
      — Воров ловить не любят, — громко сказал Тосио, — а если бы здесь был митинг, то сразу же примчались бы на машинах...
      Полицейские начали сердиться. Один из них вдруг махнул дубинкой и гаркнул:
      — Довольно болтать! Разойдитесь!
      Тосио подошёл к матери Сато.
      — Позвольте заглянуть в кладовую, госпожа Сато, — сказал он.
      — Пожалуйста, — ответила старая женщина. — Сейчас принесу ключи.
      Но кладовая вовсе не была заперта. Возле дверей на земле валялся сломанный замок. Тосио поднял его и протянул полицейским. Те молча переглянулись.
      Дверь кладовой раскрылась с лёгким скрипом. Туда вошли полицейские, за ними Тосио, отец Сигеру и другие.
      Тосио высоко поднял фонарь, и его колеблющийся свет упал на беспорядочную груду сломанных кадушек, корзинок и черепиц. Из-за бидона с керосином выглядывал продолговатый, обитый жестью ящик, наполовину прикрытый старыми, рваными цыновками. Вероятно, тот, кто принёс сюда этот ящик, пытался замаскировать его, но не успел.
      — Вот этот ящик! — крикнул Сигеру, сев на корточки. — Он самый!
      Услышав его восклицание, полицейские оглянулись. Один из них нагнулся к мальчику и подозрительно спросил:
      — А ты откуда знаешь, чей это ящик?
      Но Сигеру не растерялся. Поднявшись, он спокойно сказал:
      — Я возвращался домой, господин полицейский, и видел, как какие-то люди несли его сюда...
      Полицейский ничего не ответил, а только спросил у старушки Сато, не было ли у них в кладовой ящика, обитого жестью. Та отрицательно покачала головой.
      Ящик вытащили во двор, открыли крышку и сдёрнули лежащий под ней кусок холста.
      — Оружие! — удивлённо вскрикнули столпившиеся вокруг ящика люди.
      Некоторые даже испуганно отпрянули назад.
      В ящике, аккуратно завёрнутые в промасленную бумагу и чистую ветошь, лежали винтовки, пистолеты, пачки патронов, гранаты и запалы к ним.
      — Вот так подарок нашему Сато! — усмехнулся отец Сигеру и покосился на полицейских. — Заберите это к себе. Вам ведь проще найти хозяина этого добра.
      Из темноты кто-то крикнул:
      — Как же, наверно вместе чай пьют!
      Один из полицейских оглянулся и грозно крикнул:
      — Кто там болтает? Язык попридержи!
      — Не понравилось! — ответил ему тот же насмешливый голос.
      Полицейский повернулся в ту сторону, откуда раздался голос, но в это время Тосио, ударив ногой по ящику, громко сказал:
      — Провокация!
      — Ребёнку и то ясно, что провокация!
      — Подбросили человеку в дом оружие, а потом обвинят в хранении!
      — Бандиты!
      К ящику протиснулся Имано, прибежавший с другого конца посёлка. Он уже был осведомлён обо всём.
      — Чистая провокация, — сказал он. — Учитель Сато в тюрьме, и надо что-нибудь приписать ему, чтобы сгноить его там. Вот и придумали эту историю...
      — Эй, ты, — грубо прервал его полицейский, — следи за своими словами! Нечего мутить народ!.. А ну, расходитесь все!..
      Но Имано будто не слышал этого окрика.
      — Не надо расходиться, — сказал он, поднимая руку. — Сейчас господа полицейские составят при нас протокол, а мы подпишемся.
      Полицейские переглянулись, и один из них пробормотал:
      — Отвезём ящик в полицию и там составим протокол.
      — В таком случае, мы все пойдём в полицию! — крикнул Имано. — Пойдём, товарищи?
      Столпившиеся вокруг ящика дружно поддержали его:
      — Пойдём!
      — Знаем мы их — замять дело хотят!
      — Не выйдет!
      Полицейские начали о чём-то перешёптываться, а потом один из них буркнул:
      — Ладно, составим протокол.
      Он пошёл в дом Сато за бумагой и чернилами.
      Подписав протокол, все стали расходиться.
      Тронулись по домам и «карпы». Они шли тесно сгрудившейся кучкой по обочине дороги. Сигеру был в центре внимания. Он чувствовал на себе восторженные взгляды приятелей, которые, затаив дыхание, слушали его рассказ.
      На этот раз никто не перебивал его. Никто не мог отрицать того, что Сигеру действительно проследил злоумышленников с ящиком и поднял тревогу. А что касается подробностей, то Сигеру излагал их по своему усмотрению.
      — И вот когда я побежал в гору, — говорил он, — один из них бросился за мной. Он выхватил револьвер, но кто-то из тех, что остались внизу, крикнул: «Возьми его живым!» — Сигеру сделал паузу, перед тем как эффектно завершить своё повествование. — Ив эту минуту я поскользнулся и упал. Злодей схватил меня за ногу... — Сигеру бросил взгляд на прижавшегося к нему Котаро и перешёл на свистящий шопот: — Ну, думаю... всё пропало, погиб. Но в эту минуту я нащупал под рукой камень, зажал его в кулак, вскочил и со всей силой ударил злодея по голове. Он вскрикнул и покатился вниз. — Сигеру показал, как он ударил злодея. — Поднявшись наверх, я оглянулся и увидел, что все побежали к упавшему и понесли его к лодке. С его головы капала кровь на песок...
      — Как же ты увидел? — спросил Масато. — Ведь было темно.
      Дзиро вдруг прыснул в кулак.
      — Увидел, — сказал Сигеру. — Они подбежали с электрическими фонариками... А я побежал прямо домой. Вот и всё!
     
     
      Глава пятая
      СОБИРАЮТСЯ ТУЧИ
     
      Дедушка Симура, очищая газоны от осыпавшихся жёлтых листьев, нечаянно задел плечом ветвь плюща, обвивавшего стену школы. Гвоздь, на котором висел её тяжёлый гибкий стебель, выскочил из своего гнезда, и плющ свалился старику на голову. Пришлось ему подтащить к стене лёгкую бамбуковую лесенку и, кряхтя, лезть наверх с упавшей лозой. Симура набросил ветвь на крюк от водосточной трубы, торчавший почти на уровне окна кабинета классного воспитателя. Он собирался слезать, когда услышал голос Гото-сана, донёсшийся из его кабинета.
      — Я знаю тебя, Синдзо, — вкрадчиво говорил Сова, — как вполне благовоспитанного мальчика, сына всеми уважаемых родителей...
      «Ну, начинается! — подумал Симура. — Сейчас начнёт распекать за какую-нибудь провинность».
      Но последующие слова Гото заставили старика насторожиться.
      — То, что ты мне сообщил сегодня о твоих товарищах, заслуживает внимания. Если за ними последить, то можно будет обнаружить застрельщика.
      — Мой отец говорит, — услышал Симура льстивый голос Синдзо, — что учитель Сато наверняка послан коммунистами, которые хотят продать за деньги Японию русским варварам.
      — Правильно, — сказал Гото. — Твой почтенный отец прекрасно разбирается в людях... Так прислушивайся, о чём говорят мальчики. Присматривайся, кто ими верховодит... Змея не ползёт без головы...
      — Я постараюсь, Гото-сенсей... Котаро говорил, что они сегодня собираются к ручью.
      — И Котаро в этой компании? — удивился Гото. —
      Лучший ученик... и с виду такой благовоспитанный... Мать у него врач. — Сова громко вздохнул. — Видно, не зря говорит пословица: «Ворона не может родить сокола». В роду у них ведь кто-то был прачкой..
      — Только Тада Хитоси порядочный мальчик, а остальные грубияны...
      — Не грубияны, а настоящие бунтовщики! — поправил его Гото.
      — Поверьте мне, Гото-сенсей, — поспешил сказать Синдзо, — что я тогда вовсе не топал ногами, как все. Мне пришлось только вместе с другими кричать... Если бы я молчал, мне после попало бы от всех.
      — Я знаю, что ты вынужден был тогда кричать.. Значит, договорились. Ты находись всегда вместе со всеми и прислушивайся. Только смотри не попадайся... чтоб тебя никто не видел, когда будешь идти ко мне.
      Вероятно, Синдзо собрался выйти из кабинета, так как Симура услышал предостерегающий голос Совы:
      — Одну минутку... Дай-ка я погляжу, нет ли кого в коридоре.
      Симура тихо спустился с лестницы, положил её в траву и уселся у ворот на скамье. Уже закуривая свою маленькую бамбуковую трубку, он увидел, как из дверей школы выскочил маленький, толстый Синдзо. Лицо его, залитое краской, было возбуждено, а маленькие глазки, вороватые, как у его отца, бегали во все стороны. Он осторожно оглянулся и, увидев, что перед домом никого нет, спокойно направился на школьный двор, откуда доносился мальчишеский гомон.
      — Порази меня небо, если этот маленький негодяй
      вскоре не заткнёт за пояс своего папашу! — пробормотал Симура и, кряхтя, медленно поплёлся с метлой вслед за Синдзо.
      На дворе было шумно. В одном углу на песчаной арене, обложенной зарытыми в землю соломенными кульками, Хитоси показывал своим друзьям приёмы борьбы. А в другом Дзиро, Масато и другие перебрасывались мячом. Сторож долго бродил вокруг шумной мальчишеской ватаги. Увидев, что Синдзо пошёл в сторону арены, старик подошёл к Дзиро, схватил его за руку и оттащил в сторону. Нарочно громким голосом, чтобы все слышали, он крикнул.
      — Негодный мальчишка, сколько раз я говорил, чтоб вы не бросали мячей здесь! Можете попасть в цветы под окнами учительской...
      — Что вы, дедушка Симура? — удивился Дзиро. — Никогда не попадали в цветы...
      — Слушай, Дзиро, — понизил голос старик. — Мне нужно сказать тебе что-то. Через некоторое время незаметно уйди. Я буду за воротами... Смотри у меня в следующий раз, а то пожалуюсь Гото-сану! — громко закончил старик и медленно поплёлся со двора.
      Дзиро недоумённо взглянул в сторону старика и, улыбнувшись, крикнул ему вдогонку:
      — Дедушка Симура, не сердитесь, будем осторожны!
      Как только Дзиро вернулся к своим друзьям, к нему подбежал Синдзо.
      — Придирается всё время этот старикашка, — сказал он вкрадчивым голосом. — Страшно злой1
      — Не злой, а строгий, — поправил его Дзиро. — Ведь ему жаль своих цветов, а я, видишь, чуть-чуть не попал.
      — Подумаешь, цветы... Всё равно они скоро все завянут. Слушай, Дзиро... — Синдзо взял его за пуговицу куртки. — Можно мне с вами сегодня пойти к реке?.
      — Конечно, можно. — Дзиро кивнул головой. — Сегодня туда пойдут все. Иди и ты.
      — Значит, я приду... — Синдзо хихикнул и потёр руки. — Я покажу место, где угри прячутся.
      Дзиро вспомнил, что сторож ждёт его, и быстро побежал к школьным воротам. Симура сидел на скамье за воротами. Он оглянулся, показал рукой, чтобы Дзиро подошёл поближе, и шепнул:
      — Ты хорошо знаешь этого Синдзо?
      — Ну, будто бы знаю...
      — Ну, а то, что он негодяй, ты знаешь?
      — Что вы, дедушка! Ну, жадный... врёт часто, но...
      — Вот что, Дзиро... — Старик вынул изо рта трубку и стал набивать её табаком. — Ты, конечно, можешь со своими товарищами думать, что старый хрыч Симура ничего уже не понимает, что вокруг него делается... но знай, что Сато-сенсей для меня всё равно что сын...
      — Я не понимаю, дедушка Симура... — недоумённо произнёс Дзиро. — Но при чём тут Синдзо?
      — Я не знаю, кто и что делает, чтоб Сато-сан снова был на свободе, — тихо сказал старик, — не знаю, кто вожак среди вас, но запомни, что этим делом очень интересуется Сова.
      И Симура рассказал Дзиро о подслушанном разговоре.
      — Ну и задам же я этому толстяку! — Дзиро топнул ногой. — Настоящий шпион!
      — Не надо... не показывай ему, что знаешь. Только предупреди всех. И меня не выдавать! Я ничего не слышал и ничего не говорил.
      — Не беспокойтесь, дедушка. Всё будет хорошо. Большое спасибо!
      Дшро поклонился, но, отойдя на несколько шагов, обернулся, скорчив лукавую физиономию:
      — А если... подстроить так, чтобы он сам признался?
      — Ну, это ваше дело. Я ничего не слышал и не говорил. Иди.
      Симура улыбнулся в усы и закурил свою бамбуковую трубочку.
     
      * * *
     
      Вода с шумом бурлила в своём каменистом русле. Сильные струи вымывали со дна ил и песок, и разводы пены над волнами отсвечивали бледной желтизной.
      — Мальчики, смотрите: карпы! — взвизгнул Синдзо, глядя в воду. Он лежал на большом валуне, опустив руки в воду.
      — Правда, карпы! — Котаро всплеснул руками. — Идут против течения!
      Подбежавшие к валуну мальчики увидели, как стайка молодых чёрных карпов, вслед за вожаком обходя подводные камни, упрямо взбирается вверх по течению.
      Несколько поодаль от засмотревшихся на рыб школьников стояли Дзиро, Масато и Сигеру.
      — Давай я, — шепнул Масато. — Я с ним спокойно поговорю, бить не буду.
      Дзиро недоверчиво покачал головой.
      — Говорить с ним не нужно. И бить тоже, — сказал Сигеру сощурившись. — Просто в воду окунуть...
      Дзиро махнул рукой и, подойдя к Синдзо, позвал его. Отойдя в сторону с ним, он спросил, глядя на него в упор:
      — Зачем ты пришёл сюда с нами? Говори честно.
      Толстяк удивлённо вскинул глаза, но, не выдержав
      взгляда Дзиро, стал рассматривать свои руки.
      — Как зачем? Вместе с вами... чтобы поиграть... — пробормотал он запинаясь.
      — Ты пришёл, чтобы шпионить, — медленно сказал Дзиро. — Вот зачем ты пришёл сюда!
      Синдзо замотал головой:
      — Нет... это неправда. С чего это ты взял?
      — Если не хочешь признаться, я тебе напомню. — Дзиро подошёл к нему ближе. — У кого ты был в кабинете во время большой перемены?
      Синдзо ещё ниже опустил голову и стал теребить поясок.
      — Мы могли бы тебя проучить сейчас, — сказал Дзиро, — но не делаем этого. Запомни хорошенько: если возьмёшься шпионить, то придётся поплакать тебе! Иди!
      Он отвернулся от Синдзо и пошёл к ручью. Ни на кого не глядя, Синдзо медленно поплёлся по тропе, которая вела к посёлку.
      Все молча провожали его взглядом.
      — Весь в папашу! — крикнул вдогонку Такао, подражая походке отца Синдзо.
      Масато шумно вздохнул:
      — Эх, жалко!.. Надо было немножко причесать его. Отучился бы шпионить на всю жизнь!
      — Ну, пора приниматься за дело! — Дзиро хлопнул в ладоши.
      Такао и Котаро притащили к самому ручью по вязанке хвороста и развели костёр. Мальчики торопливо уселись вокруг. Тучи комаров, носившихся над берегом, сразу же отхлынули от поднявшегося дыма.
      Дзиро оглядел всех собравшихся:
      — Так вот, давайте решим, как будем участвовать в сборе подписей. Хейтаро говорит, что лучше всего нам ходить вместе со взрослыми.
      — Правильно! — крикнул Масато, подняв руку. — Я пойду с матерью Сато-сенсея.
      — Нет, я пойду! — замахал руками Сигеру. — Я ближе всех живу.
      — А почему не я? — возразил Котаро. — Может быть, и я хочу и другие!
      — Бросим жребий! — предложил Такао.
      — Правильно, жребий! — поддержали его.
      Котаро набрал в шапку горсть прибрежной гальки.
      — Вот глядите! — Он показал мальчикам серый овальный голыш. — Кто вытащит его, тому и идти с матерью Сато-сенсея. Только брать с закрытыми глазами. По-честному.
      Все стали по очереди брать камешки из шапки. Голыш достался Такао.
      — Ну вот, никому не обидно! А теперь давайте решать, с кем пойдут другие, — предложил Дзиро, вытаскивая из кармана карандаш и листочек.
      Над вершиной Одзиямы зажглись звёзды. От воды потянуло прохладой. В ивовых кустах, густо разросшихся на противоположном берегу, замелькали светлячки. А «карпы» всё ещё сидели у костра.
      Задумчиво вглядываясь в багрово-жёлтые языки пламени, Дзиро говорил:
      —... Если летающий змей запустить с холма, он повиснет над самым храмом, над парком... Как удивился бы народ, собравшийся на праздник, если бы сверху вдруг посыпались листовки! А на них — иероглифы: «Освободите нашего сенсея!»
      — Здорово придумано! — Масато вскочил и захлопал в ладоши.
      Все тоже стали хлопать в ладоши.
      — А уж полицейские перебесятся! — воскликнул Сигеру. — И амеко тоже...
     
      * * *
     
      Проходя мимо высоких ворот особняка, в котором жил Хитоси, Синдзо замедлил шаги. Ворота были старинные, обитые медью и крытые черепичной крышей. Синдзо увидел во дворе Хитоси и его приятелей. Они играли в «волч-
      ки». На земле лежала подушечка, на которую играющие с размаху кидали маленькие железные волчки. Кружась, волчки выбивали друг друга с подушечки. Тот считался победителем, чей волчок оставался на арене.
      — Хитоси, можно мне с вами поиграть? — спросил Синдзо.
      Хитоси посмотрел на своих приятелей и кивнул головой:
      — Иди.
      Синдзо, не скрывая своей радости, быстро вбежал во двор.
      — А у меня земляные орехи! — объявил он, вытащив из кармана полную горсть. — Берите, мальчики!
      Это было необычно для жадного Синдзо. Хитоси понял, что он хочет задобрить их.
      — Ты почему не ушёл тогда с нами вместе из класса?
      Все четверо глядели на Синдзо исподлобья.
      «Вот бы сказать им о разговоре с Гото-сенсеем!» — подумал Синдзо. Но нет, нельзя: об этом никто не должен знать, кроме него и Гото-сенсея.
      — Может быть, тебе в компании Дзиро веселее? — ехидно спросил Масасиге. — Никто тебя не неволит. Иди.
      — Масато при всех отпускает ему оплеухи, — заметил Сабуро, — а он ходит за ним, как собачка.
      — Какие же они мне приятели? — тонким голосом протянул Синдзо. — А то, что я хожу с ними... это я так, для отвода глаз. Пусть думают, что я их друг. Я давно хочу отомстить им за всё.
      Хитоси подошёл вплотную к Синдзо и смерил его взглядом:
      — А что, если мы проверим тебя на деле?
      — Поручайте что угодно! — Синдзо ударил себя в грудь.
      Хитоси пошептался со своими приятелями и объявил решение:
      — Ты должен узнать и сказать нам, какие воздушные змеи готовят к праздничным состязаниям «карпы». Нужно во что бы то ни стало утереть им нос на празднике.
      Синдзо захихикал в рукав:
      — Можешь не беспокоиться, Хитоси. Змей Масато я уже видел, он ещё не готов... Я постараюсь сделать так, чтоб он не помешал твоему «дракону».
      — А как змей Дзиро? — спросил Хитоси.
      — Какой там змей! — Синдзо пренебрежительно махнул рукой. — Весь из бумажных лоскутьев. Дзиро в третий раз уже его переделывает.
      Хитоси ухмыльнулся с довольным видом:
      — Вот это хорошо! Ну ладно, давайте играть во что-нибудь страшное.
      В знак примирения он взял у Синдзо горсть земляных орехов.
      — В «корейскую войну»! — предложил Сабуро.
      — В «корейскую войну»! — поддержали его остальные.
      Эта игра была придумана Хитоси. В ней участвовал
      «партизан», которого ловили и «казнили». Роль «партизана» выполняли по очереди. На этот раз была очередь Сабуро. Он должен был спрятаться в саду для внезапных нападений на «американских солдат».
      Двор особняка, примыкавший к саду, был очень удобен для игры в войну. Перед домом росли кипарисы, каштаны и кусты шиповника и азалий, за которыми можно было прятаться.
      Сабуро скользнул в кусты и стал поджидать «американцев». По условиям игры, они должны были идти один за другим по дорожке, ведущей вдоль стены. «Партизан» внезапно набрасывался на них из засады, и тот, кого ему удавалось повалить, считался убитым.
      Сабуро пропустил Хитоси и Масасиге и, когда на дорожке показался Синдзо, решил напасть на него. Он быстро пополз между кустами и прыгнул на жертву. Схватив Синдзо за шею, Сабуро прошипел:
      — Ни слова, а то смерть!
      — Сдаюсь, господин партизан! — пролепетал Синдзо, подняв руки.
      — Что в карманах? — прорычал Сабуро. — Гранаты?
      Он засунул руку в карман «американца» и вытащил
      оттуда трофеи — горсть орехов.
      Но в этот момент раздался оглушительный рёв. Хитоси, Денкити и Масасиге, тихо подкравшиеся сзади, с криком «Бей корейцев!» набросились на Сабуро и сбили его с ног.
      У Хитоси была приготовлена верёвка. Пока Денкити и Масасиге связывали по рукам и ногам «партизана», Синдзо очистил карман Сабуро от орехов и заодно взял костяную свистульку.
      — Положи обратно! Не твоя! — закричал Сабуро.
      — Мёртвым свистульки не нужны. — Синдзо засунул свистульку в карман. — Вешать прикажете партизана, господин полковник?
      Хитоси оскалил зубы и показал на дерево:
      — Жаль, нельзя развести огонь — вокруг всё кишит партизанами, — а то подпалили бы пленного. Приказываю повесить!
      Масасиге стукнул каблуками и поднёс два пальца к виску. Потом сделал петлю, накинул её на шею Сабуро, а конец верёвки забросил на сук.
      — Завязать пленному глаза! — скомандовал Хитоси.
      Синдзо бросился выполнять приказание, но Сабуро
      ткнул его коленом в живот.
      — Не завязывайте! — крикнул он. — Я умру с открытыми глазами.
      Хитоси кивнул головой:
      — Ладно, кончайте!
      — Смерть корейцам! — крикнул Денкити и дёрнул конец верёвки.
      Сабуро высунул язык. «Казнь» была совершена.
      Когда стали развязывать «повешенного», Хитоси вздохнул с сожалением:
      — Жаль, что нельзя по-настоящему вздернуть... чтобы повисел на дереве. Как в той американской цветной картине, которую на прошлой неделе показывали.
      — Я тоже видел! — Синдзо с восхищением чмокнул губами. — Ох, интересно! Как их сперва гвоздями... потом щипцами, а потом вешают. Я ночью спать не мог...
      Хитоси презрительно фыркнул и сплюнул:
      — Эх ты, неженка! А я два раза смотрел... и ничего. И ещё раз пойду.
     
      * * *
     
      Масато сидел на корточках и держал на вытянутых руках каркас нового змея Дзиро. Сам Дзиро ходил вокруг него, в последний раз проверяя прочность крепления каждого узла.
      — Ну что ж, будем сегодня бумагой обтягивать? — спросил Масато.
      — Нет, завтра. Сегодня лаком каркас покрою.
      — Три дня до праздника осталось!
      — Успеем!
      Дзиро отобрал змея у Масато и осторожно положил его на верстак дедушки Симуры. На лето старик обычно выносил верстак из своей каморки и ставил у изгороди школьного двора. Все «карпы» могли свободно пользоваться его рубанками, молотками, сосновыми рейками и бамбуком.
      Рядом, за изгородью в школьном саду, возился дедушка Симура. Он терпеливо увещевал молодое деревце, упрямо растущее вбок, под широкие сучья старого клёна.
      — Не туда растёшь! — сердито бубнил сторож. — Не зря я тебя на привязь посадил. Только не упрямься! Вырастешь — спасибо скажешь старику. Не то, что некоторые... Чуть писать-читать научатся — и со стариком знаться не хотят...
      Масато толкнул локтем Дзиро и подмигнул ему. Тот рассмеялся и крикнул:
      — Дедушка Симура! Кого это вы там распекаете?
      Зашелестели раздвигаемые ветки, и мальчики увидели
      освещённое последними лучами солнца лицо школьного сторожа.
      — Мало ли непутёвых у меня! — ворчливо сказал старик. Потом он прислушался и кивнул в сторону: — Опять идут...
      — Кто? — спросил Дзиро.
      — Солдаты. Утром шли к морю, теперь назад идут.
      — Побежим, посмотрим за ворота! — заторопился Масато.
      — Ладно уж, пройдите в сад, — разрешил сторож. — Только чтоб ни одну ветку!..
      — Что вы, дедушка Симура! — в один голос воскликнули мальчики и ринулись в узенькую калитку.
      Школьный сад тщательно оберегался дедушкой Симу-рой. Здесь были рассажены правильными рядами молодые плодовые деревца. Между ними дедушка Симура вбил высокие колья и соединил их бамбуковыми жердями. Летом на этот каркас он натягивал сеть, которая предохраняла деревья от птиц. А во время цветения, чтобы предохранить цветы от ветра, на каркас с надветренной стороны дедушка Симура с помощью «карпов» ставил сплошной
      стеной ряды соломенных плетёнок. Сейчас аккуратно свёрнутая сеть и маты лежали под дощатым навесом.
      На верхушках самых высоких деревьев ещё не погасли последние лучи солнца, и туда со всего сада слетались воробьи. Свежий вечерний воздух был наполнен щебетом птиц.
      Дзиро и Масато молча прильнули к решётчатой изгороди. По шоссе двигалась колонна грузовиков, на которых ехали японские полицейские в шлемах и с автоматами. Рядом с грузовиками шли броневики. У края дороги стояли жители городка, угрюмые, насторожённые.
      Злой, порывистый ветер вдруг задул навстречу машинам. Он бросал в лица полицейским пригоршни мелкого песку. Они отворачивали головы и жмурились, заслоняли ладонями глаза от носящейся в воздухе пыли.
      «Джипы» с американскими офицерами, обгоняя колонны японцев, обдавали их вонью отработанных бензиновых паров. Японские командиры, которые ехали в автомобилях во главе своих подразделений, заслышав ещё издалека истошные звуки американских сирен, сворачивали вправо и почтительно козыряли американцам. Американские офицеры отвечали на приветствия небрежным кивком головы.
      Уже сгустились сумерки, и в наступившей темноте казалось, что по дороге ползёт, издавая грохочущие звуки, гигантская, многоглавая змея. Вспыхнули автомобильные фары, и их мертвенно-белые лучи стали назойливо вторгаться в тёмные дворики, в тихие дома сквозь затянутые бумагой окна.
      Войска проехали, а люди долго ещё не расходились. Поёживаясь от ночной сырости, поднимающейся с Одзи-гавы, они кучками толпились у деревянных изгородей дворов. Некоторые тяжело вздыхали, горестно покачивали головами. Другие хмуро переговаривались:
      — Опять начинают сначала. Опять у нас армия...
      — Пока что называется не армией, а резервным полицейским корпусом.
      — Ничего себе полицейские... с пушками и танками.
      Дзиро и Масато подошли к сторожу, сидевшему на
      скамье.
      — Дедушка Симура, а почему у этих полицейских шлемы такие же, как у американцев? — спросил Дзиро. — И куртки и штаны тоже такие же...
      Сторож выколотил трубку о скамью и пробурчал:
      — Потому что это японское пушечное мясо в американской обёртке!
     
     
      Глава шестая
      ЕСЛИ ВЕСЬ НАРОД ДУНЕТ — БУДЕТ ТАЙФУН!
     
      Хотя по времени года было уже пора клубиться облакам над оголённой вершиной Одзиямы, но дни стояли светлые, безветренные и знойные.
      В полдень над Одзи стояла удивительная тишина. Лишь время от времени её нарушали взвизгивание пилорамы, доносившееся с лесопилки, да крики перелётных птиц.
      Мужчины ушли на работу, а дети еше не вернулись из школы, и хлопотливые женщины городка занимались своими привычными домашними делами. Одни, присев на корточки перед очагами, раздували огонь, другие, раздвинув двери, убирали дома и проветривали цыновки, третьи с подвязанными сзади широкими рукавами кимоно полоскали на мостках у пруда бельё...
      Осеннее солнце жгло так нестерпимо, что даже в тени нечем было дышать.
      Опираясь правой рукой о плечо Такао, старая, слепая
      мать учителя шла по улочке квартала, где жили корейцы, а впереди, без умолку болтая, важно выступала маленькая Такэ-тян.
      — Бабушка, а вот дом старого Кима! Помните, как он не хотел отпустить вас, пока не напоил чаем? А меня горохом угостил... А рядом с ним живут Като. Мы у них ещё не были. Зайдёмте, бабушка?
      — Зайдём, Такао... Такэ-тян, тушь не пролила?
      Девочка протянула руку со склянкой, словно старушка могла её увидеть, и торопливо затараторила:
      — Что вы, бабушка?! Вот она — целёхонькая! Разве я маленькая?
      Пока госпожа Сато со своими провожатыми неторопливо шла по улице, из-за оград и раскрытых окон домов то и дело слышалось:
      — Добрый день, госпожа!
      — Заходите к нам!
      Маленькая, сгорбленная старушка с улыбкой кланялась в ту сторону, откуда слышались голоса.
      После всего пережитого во время войны, после событий в Хиросиме', старой женщине казалось, что теперь-то люди не будут больше воевать и никогда уже не повторятся ужасы последней войны. Но прошло несколько лет, ещё не успели отстроить дома, разрушенные американскими бомбами, как снова на улицах появились японцы, одетые в военную форму, а в газетах замелькали сообщения о готовящейся войне.
      'Хиросима — город в Японии, на который в 1945 году американцы сбросили атомную бомбу.
      Вот подрастают у неё внучки, подрастают у соседей мальчики. Неужели и их придётся оплакивать? Когда же будет конец этим жестоким войнам?
      Однажды Имано, работавший на лесопилке, собрал всех женщин городка и рассказал о движении за мир. Когда он рассказывал о том, как в далёком городе, в Европе, съехались из разных стран люди и решили собрать подписи людей, не желающих войны, многие слушательницы от радости даже прослезились. И тогда же мать учителя заявила, что сама будет ходить из дома в дом и собирать эти подписи.
      Имано она знала по довоенным годам, когда о нём впервые заговорили в Одзи. Госпожа Сато хорошо помнила стройного человека с открытым, смелым лицом, широким лбом и умными, строгими глазами. О нём говорили, что он чаще бывал в тюремных камерах, чем под крышей своей убогой лачуги. Коммуниста Имано глубоко уважали за честность, прямоту, неподкупность, за широкое, отзывчивое сердце и непримиримость к врагам народа.
      Когда началась японо-китайская война, Имано был впервые арестован. Он во всеуслышание заявил тогда, что эта война затеяна богачами для их собственной выгоды, а бедным людям она ничего не даст, кроме горя и ещё большей нищеты.
      После этого Имано долго не видели в Одзи. Появился он в начале тихоокеанской войны, поседевший, измождённый. Но тюрьма и долгие годы лишений не согнули этого человека. Вскоре после его приезда в городке стали появляться листовки, призывающие молодёжь рвать ака-фуда' и не проливать своей крови за интересы золотых мешков. И Имано снова был упрятан в тюрьму.
      Он возвратился в родной городок вместе с другими коммунистами лишь после капитуляции Японии. Жену и младшего сына он уже не застал в живых. Тяжёлые испытания и болезни источили их силы, и они не дожили до дня встречи с мужем и отцом.
      'Призывные повестки на военную службу.
      Учитель Сато, с глубоким уважением относившийся к Имано, немало рассказывал о нём своей матери. Он повторял ей слова Имано о том, что простым людям Японии нельзя падать духом, что они должны бороться за новую, счастливую жизнь.
      Имано стал тем человеком, к которому потянулось всё лучшее, что было в Одзи. Около него собирались все, кто желал бороться за мир, за свободу и независимость Японии.
      На другой день после ареста своего сына госпожа Сато пошла к Имано. Они долго сидели в тот вечер, и Имано рассказывал старой женщине о том благородном пути, который избрал её сын. Госпожа Сато изъявила желание помочь делу мира. Имано сказал:
      — Вы правы! Каждый честный человек — мужчина и женщина, старый и молодой — не может сейчас сидеть сложа руки. Если народы всего мира скажут в один голос: «Нет!» — то войны не будет. Её можем предотвратить мы, сотни и сотни миллионов простых людей.
      Госпоже Сато был выделен для сбора подписей небольшой участок — правая сторона корейской улочки...
      Вместе со своими помощниками — Такао и маленькой Такэ — старушка подошла к дверям убогой, покосившейся лачуги Като. Их встретила пожилая, с болезненным лицом женщина — жена Като. Госпожа Сато оставила гета 1 за порогом, и Такао осторожно ввёл её в дом. Комната, в которую они вошли, была небольшая — в шесть цыновок 2, с низко нависшим потолком и стенами, оклеенными пожелтевшей бумагой. На полу, на старых, потёртых цынов-ках, возились несколько совершенно голых малышей.
      1 Японская деревянная обувь.
      2 Площадь квартир в Японии измеряется количеством соломенных цыновок.
      При появлении гостей они притихли и удивлённо уставились на пришельцев.
      Пока госпожа Сато разговаривала с женой Като, Та-као, остановившийся у двери, разглядывал комнату. Посреди неё возвышалась старая железная жаровня с чугунным котлом. В котле что-то булькало, и из-под деревянной крышки вырывались тонкие струйки пара. У окна на полке, установленной в нише, стояли глиняные чайники, чашки и котелки — металлической посуды не было. В углу лежал соломенный мешок с древесным углём.
      Госпожа Сато положила на стол лист, разгладила его руками и сказала внучке:
      — Такэ-тян, тушь и кисточки.
      Госпожа Сато стала рассказывать жене Като, что даёт для дела мира каждая новая подпись.
      — Как же, понимаю, — кивала головой хозяйка дома. — Очень нужное это дело!
      Но когда мать учителя протянула ей кисточку, хозяйка вдруг отодвинулась от неё и испуганно залепетала:
      — Нет, нет, госпожа Сато! Я бы всей душой, но видите ли...
      Лицо старушки выразило изумление:
      — Как же, ведь вы только что были согласны со мной...
      Приложив руки к груди, жена Като взволнованно заговорила:
      — Поверьте мне, не могу я! Муж мне строго приказал не подписывать никаких бумаг... Его и винить в этом трудно...
      — Почему? — удивилась госпожа Сато.,
      Жена Като понуро опустила голову:
      — Нужда, всё нужда! Муж очень долго был безработным и сейчас боится потерять работу. Страх у него теперь постоянный. И всё из-за чего? Из-за нашей
      бедности. Стоит управляющему лесопилкой не так на него поглядеть, как муж мой всю ночь ворочается... Ему кажется, что его хотят уволить. Вот и приказал мне... быть осторожной. — Она поклонилась госпоже Сато и прошептала: — Извините, пожалуйста.
      Такао подошёл к госпоже Сато и что-то шепнул ей, та кивнула головой.
      — Простите, тётя, — сказал Такао. — Может быть, вы поговорите с Като-саном, когда он вернётся домой... Мы оставим вам листок для подписей. А вы после принесёте бабушке Сато.
      — Если так можно будет сделать... — Жена Като радостно засуетилась. — Я поговорю с мужем и с соседями... Я бы так хотела подписать ради детей наших! — Она поднесла рукав к глазам. — Надо спасти детей...
      Когда госпожа Сато подошла к домишкам, где жили корейцы, кто-то окликнул её:
      — Не к нам ли, бабушка?
      Из окна выглянуло приветливое лицо молоденькой кореянки.
      Старушка остановилась и, повернув в её сторону голову, вытянула руку со свёрнутыми подписными листами:
      — К вам, к вам!
      Кореянка выбежала на улицу и пригласила присесть госпожу Сато на скамейку у дома:
      — Одну минутку, бабушка. Я соберу всех, кто сейчас дома. Все наши обязательно подпишутся.
      Вокруг госпожи Сато, Такао и Такэ-тян стали собираться женщины и дети. Пришли и старики с длинными трубками. Из ближайшего дома вынесли столик, на котором Такао проворно разложил листы для подписей.
      Но в это время, грубо расталкивая людей, протиснулся вперёд какой-то мужчина в замшевой куртке, с гладко напомаженными волосами.
      Это был Тада, старший брат Хитоси. Лицо у него было красное, от него пахло виски.
      Он подчёркнуто вежливо поклонился и с издёвкой в голосе спросил:
      — Извините, господа, где тут у вас проводится подписка за мир? Давно мечтаю подписаться...
      Появившиеся вслед за ним хорошо одетые молодые люди загоготали. Корейцы, кто с недоумением, а кто с испугом, смотрели на этих пьяных молодчиков.
      — Что вам угодно? — строго спросила госпожа Сато.
      Такао, стоявший рядом с ней, прикрыл руками листы.
      — Вот что мне угодно! — сказал Тада, выхватил листы из-под руки мальчика, поднял их так, чтобы все видели, и изорвал в клочья.
      Приятели его громко хохотали. Маленькая Такэ-тян бросилась к бабушке и заплакала.
      — Что вы делаете! — выступил вперёд старик-кореец. — Ведь госпожа Сато вас ничем не обидела...
      Тада переглянулся с приятелями, те молча кивнули головами.
      — Ах ты пёс! — обернулся он к старику. — Кто разрешил тебе первым заговорить с японцем?
      Ударом ноги он повалил корейца на землю. Это был сигнал к побоищу. Кто-то грубо толкнул госпожу Сато и ударил по голове стоявшую рядом с ней молоденькую кореянку.
      — Бей корейцев! — раздались голоса молодчиков. — Бей красных!
      В воздухе засвистели бамбуковые палки.
      Тада и его приятели врывались в лачуги корейцев, рвали бумагу на дверях и окнах, выбрасывали на улицу одеяла из разноцветных лоскутков, подушки, набитые рисовыми отрубями, и глиняные горшки с соленьями...
      — Беги скорей на лесопилку, — шепнул Такао зна-
      комому мальчику-корейцу. — Я не могу бросить бабушку...
      С помощью нескольких кореянок он оттащил за угол забора потерявшую сознание госпожу Сато.
      Прозрачный воздух Одзи вдруг сотрясли прерывистые, тревожные гудки лесопилки.
      Над чёрной от копоти крышей кочегарки один за другим появлялись крутые завитки пара и быстро вспархивали вверх маленькими белыми облачками.
      Обычно прерывистые гудки сзывали население, когда городку грозило какое-нибудь бедствие — или занялись огнём деревянные тонкостенные дома бедноты, или покинула свои берега разбухшая после дождей Одзигава и устремилась в нижние кварталы Одзи.
      Но испуганные женщины и старики, сколько ни озирались вокруг, не могли заметить над крышами домов ни клубов чёрного дыма, ни ярких языков пламени.
      Одзигава была попрежнему спокойна. До осеннего праздника урожая, когда обычно с горных склонов несутся кипящие белой пеной дождевые потоки, оставалось не менее двух недель. В её светлой воде недвижно стояли буйволы и медленно размахивали хвостами, отгоняя мошкару. Хвосты покачивались плавно и размеренно, как маятники.
      А гудки на лесопилке не умолкали. Недоумение жителей всё возрастало. Они беспокойно переговаривались, некоторые поспешно снимали с верёвок бельё и задвигали ставни на дверях и окнах.
      Но вот деревянные ворота лесопилки распахнулись, и на улицу хлынула толпа возбуждённых рабочих. Размахивая кольями, они подбирали на ходу камни и бежали в направлении корейского квартала.
      — Погромщики бьют корейцев!
      — Проучить фашистов!
      — Сорвём провокацию!
      Услышав гудки, школьники, только что окончившие занятия, высыпали за ворота и увидели рабочих. Впереди бежал старший брат Дзиро — Хейтаро. Мальчики сразу узнали его.
      — Дзиро, сейчас же ступай домой! — крикнул Хейтаро, пробегая мимо.
      Мальчики повернули головы в сторону Дзиро.
      — Сам бежит на драку, а других домой гонит! — крикнул Масато и свистнул. — Наверно, там...
      Дзиро схватил Масато за рукав, провожая взглядом бегущих рабочих. После недолгого колебания он решился. Сняв с плеча сумку с книгами, он передал её стоявшему сзади малышу Тэйкити:
      — Держи! — и помчался за рабочими.
      — Держи! — крикнул Масато и бросил свой узелок с книгами другому малышу.
      Вслед за ними побежали и остальные старшеклассники.
      Когда мальчики прибежали на корейскую улочку, там уже шла потасовка между рабочими и погромщиками.
      — Мальчики, бьют брата Сигеру! — крикнул Котаро и побежал к деревянным мосткам, переброшенным через придорожный ров.
      Там отбивался от двух рослых хулиганов Тосио. По его лицу струилась кровь.
      Дзиро махнул рукой, и мальчики, подняв неистовый свист, ринулись с пригорка.
      Здоровенный молодчик с гладко остриженной головой повалил Тосио на землю; другой погромщик в это время с перекошенным от боли лицом тяжело поднимался с земли, держась за живот. Взглянув на упавшего Тосио, он вдруг вытащил из кармана нож. Но он ничего
      не успел сделать: Дзиро молча кошкой прыгнул ему на спину и схватил за шею. Погромщик покачнулся и выронил нож.
      — Убью! — прохрипел он, пытаясь отодрать руки Дзиро от своей шеи.
      Но в это время раздался крик Масато:
      — Вперёд, карпы!
      Он отбросил ногой валявшийся на земле нож. Мальчики ринулись на обоих погромщиков. Масато и Сигеру бросились под ноги того, в которого вцепился Дзиро. Остальные облепили другого, лежавшего на Тосио. К барахтающимся в пыли клубкам тел вскоре подоспели рабочие.
      ... Схватка завершилась победой рабочих. Фашистские молодчики в изодранных костюмах и вывалянные в грязи убежали под свист и улюлюканье собравшихся жителей Одзи.
      — А где же полиция? — крикнул кто-то.
      Раздались возбуждённые голоса:
      — До каких это пор будем терпеть бандитов?
      — Эти погромщики совсем обнаглели!
      — Да ведь полиция их оберегает!
      — Не проучить их, так среди белого дня зарежут! А полицейские виновных не найдут...
      — Они знают, кого оберегать, — сказал Тосио. Ему уже успели забинтовать голову. — Зато такого, как Сато, ни за что арестовали!
      — Пусть попробуют не выпустить! Голос Одзи тогда в Токио услышат!
      Небольшими группами рабочие медленно взбирались вверх, в нагорную часть посёлка. Не сговариваясь между собой, все направились к стадиону.
      Стадионом Одзи назывался пустырь, на котором играли по воскресеньям в бейзбол. Зрители обычно размеща-
      лись прямо на траве и камнях или расстилали на земле куски цыновок.
      Когда уже по-осеннему пожелтевшее поле заполнилось народом, Хейтаро, поднявшись на притащенный кем-то бочонок, поднял руку, призывая к вниманию, и громко объявил:
      — Друзья, предлагаем открыть митинг, посвящённый борьбе жителей Одзи за мир!
      Первыми захлопали в ладоши и засвистели школьники, устроившиеся на деревьях, окружавших стадион.
      У трибуны появился Имано, и стадион мгновенно затих. Он заговорил просто и задушевно — так, как обычно говорят у себя дома с близкими, в кругу друзей.
      — Тем, кто сидит там, наверху, — Имано кивнул головой в сторону каменных домов, где размещались американцы, — выгодно, чтобы среди простого народа жили вражда и недоверие. И это понятно. Когда народ не дружен, им легче править и понукать. Но те, кто надеется на вражду в нашей семье, глубоко ошибаются. Простые люди Одзи хорошо знают, кто их враг, а кто друг. Они знают, что враги и друзья делятся не по крови, не по национальной принадлежности и не по цвету кожи.. Те, кому это выгодно, хотят меня, например, уверить, что хозяин лесопильного завода мой друг и брат.
      На стадионе послышался смех.
      — Как хорёк друг курице! — крикнули из толпы.
      — Меня и вас хотят уверить, — продолжал Имано, — что заправилы концернов — наши братья. Вы только подумайте! «Братья», которым наплевать на то, что миллионы японцев едят траву вместо риса, «братья», которые продают нашу страну чужеземцам... — Голос Имано зазвучал громче и суровее. — А вот этот, — Имано показал рукой на сидящего в первых рядах пожилого человека в залатанной фуфайке, — огородник кореец Ким Дон Сек,
      честный труженик, — оказывается, мой враг. Почему же, спрашиваю я вас, Ким и миллионы таких же простых люден — мои враги, а кучка предателей нашего народа — мои друзья и братья? Почему нас хотят уверить в том, что китайцы и корейцы, желающие жить с нами в дружбе, наши враги? Почему нашими врагами называют русских людей, которые подняли знамя борьбы за мир и за дружбу простых людей во всём мире? Нет! У тех, кто хочет натравить нас друг на друга, ничего не выйдет...
      — Правильно, Имано!
      — Не выйдет!
      По стадиону прокатился грохот аплодисментов, на всех деревьях вокруг стадиона закричали «банзай».
      Имано поднял руку, и глубокая тишина снова повисла над полем.
      — Нас, простых людей, во всём мире неисчислимое множество. Мы — несокрушимая сила, и наша сплочённость и воля могут предотвратить новые войны. Если мы скажем войне «нет», то никакие силы не посмеют её вызвать, ибо что сильнее воли народа? Если весь народ дунет, то будет тайфун! Если весь народ топнет ногой, будет землетрясение! Если наш народ в Одзи скажет «нет!» и то же самое скажут в Токио и Осака, в Нью-Е1орке и Лондоне, в Германии, Египте, Аргентине, во всех странах мира, то кто будет воевать тогда?
      Раздались возгласы:
      — Прекратить войну в Корее!
      — Пусть амеко убираются из Японии!
      Тогда голос Имано зазвучал еше громче:
      — Наш Одзи, товарищи, только маленький городок в Японии. Не на каждой карте его найдёшь. Но и в Одзи тоже действует кучка предателей нашей нации, которые хотят запугать простых людей. Фашисты обнаглели до того, что среди бела дня избивают людей только за то, что
      они подают свой голос за мир.
      Фашисты гуляют на свободе, потому что им покровительствуют чужеземцы, а честного человека, настоящего патриота, учителя Сато, держат в тюрьме..
      — Освободить учителя! — зазвенели детские голоса с деревьев.
      — Свободу Сато-сенсею!
      Весь стадион загудел.
      — Долой предателей и их хозяев!
      — Амеко, вон из Японии!
      — Да здравствует мир!
      Имано снова поднял руку,
      и шум постепенно затих.
      — Вся вина учителя заключается в том, что он сказал: «Японцы не будут воевать ни за интересы своих правителей, ни за интересы их заморских хозяев. Японцы будут бороться за мир!» И, как все честные люди, Сато требовал прекращения грабительской войны против корейского народа. И за это он оказался в тюрьме. Но Сато не один, а всех нас в тюрьму не загонишь! Мы требуем освобождения Сато! Мы будем бороться до тех пор, пока не добьёмся его освобождения! Будем бороться до конца!..
      Дзиро, сидевший на большой ветке клёна, нагнулся к Масато:
      — Слышал? Рабочие будут бороться за сенсея!
      Он облизнул рассечённую губу и улыбнулся. Под глазом у него был большой синяк.
      — Сенсея освободят непременно, — кивнул головой Масато. На его щеке красовалась большая царапина. — Если весь народ дунет — будет тайфун!
      С соседнего дерева раздался голос Сигеру:
      — Смотрите, около трибуны сидят на траве учителя Аоки и Танака и хлопают в ладоши...
      Сигеру взмахнул рукой и чуть не сорвался с дерева.
      — Только сплочённостью мы можем добиться своего! — Имано потряс сжатым кулаком. — Мы не одиноки в нашей борьбе за правду, справедливость и мир. Мы идём плечом к плечу со всеми простыми, честными людьми всего мира. Мы идём вместе с великими народами Советского Союза и свободного Китая...
      Последние слова Имано были заглушены аплодисментами и криками:
      — Советскому Союзу банзай!
      — Народному Китаю банзай!
      Когда Имано закончил свою речь, у трибуны появился владелец магазина «Дом журавля и черепахи» Фудзита и, опираясь на трость, осторожно взобрался на бочонок.
      — Я не сомневаюсь, господа, — заговорил он тоненьким, дребезжащим голоском, кивнув подбородком в сторону Имано, — что этот человек умышленно ничего не сказал о нашем императоре и правительстве, потому что Имано — красный, и вся его речь — это коммунистическая пропаганда. Красные подрывают основы нашего государства и хотят поссорить нас с Америкой, которая помогает нам...
      — Тебе помогает толстеть, а не нам! — крикнул сидевший около бочонка пожилой рабочий и сплюнул.
      Со всех сторон раздались возгласы:
      — Нечего слушать этого кровососа!
      — Слезай, живодёр!
      С деревьев закричали:
      — Барсук! Барсук!
      На этом закончилось выступление Фудзиты.
      Внимание участников митинга привлёк настоятель
      местного буддийского храма. Маленький, сгорбленный старик в парчовой шапочке шёл, опираясь на плечо молодого монаха. Все поднимались и пропускали его вперёд.
      Жителям городка было известно, что престарелый настоятель не только подписал воззвание в защиту мира, но и призвал последовать его примеру всех своих прихожан.
      Но в тот момент, когда настоятель подошёл к трибуне, с западной окраины стадиона раздались крики:
      — Полицейские!
      Вслед за этим послышались свистки, и участники митинга увидели большую группу полицейских, спрыгивающих с грузовой автомашины.
      Несколько полицейских на мотоциклах подкатили к трибуне. За ними подъехал автомобиль.
      — Немедленно разойдитесь! — приказал полицейский начальник, сидевший в машине.
      Размахивая дубинками, его подчинённые окружили трибуну.
      Стадион взорвался гулом гневных голосов:
      — Где вы были, когда фашисты хулиганили?
      — Американские холуи!
      Полицейский начальник взмахнул рукой в белой перчатке, и полицейские бросились в первые ряды. Сидящий на клёне Дзиро увидел, как один из полицейских подбежал к настоятелю, замахнулся на него, но Имано и ещё несколько рабочих схватили полицейского и сбили его с ног.
      В это время Дзиро услышал крики внизу. Масато проворно, как обезьяна, стал подниматься вверх и уселся рядом с Дзиро. Внизу, угрожающе размахивая дубинкой и громко ругаясь, стоял сам «бегемот» — огромный детина, один из старших полицейских Одзи. О нём говорили, что он во время войны служил в жандармерии и избивал
      арестованных мокрыми полотенцами, свёрнутыми жгутом, отбивая им лёгкие.
      — Слезть немедленно! — гаркнул он, размахивая дубинкой. — А то стащу и переломаю все кости.
      Но Дзиро и Масато предпочли взобраться ещё выше. Тогда полицейский швырнул в них камень.
      — Иди сюда! — крикнули сверху. — Бегемот!
      Вокруг послышался смех мальчишек, сбежавшихся
      к дереву. На выручку приятелей поспешил Сигеру. Он подбежал к полицейскому и, изобразив на лице неподдельный ужас, крикнул:
      — Господин полицейский, я видел, как вон там, у самого овражка, упал и не поднимается... какой-то полицейский... Кажется, начальник! Туда все побежали.
      — Упал? Где? — рявкнул «бегемот» и помчался в ту сторону, куда показал Сигеру.
      Дзиро и Масато быстро соскользнули с дерева.
      — Что случилось? — спросил Дзиро, потирая ушибленную ногу.
      Сигеру ухмыльнулся и скорчил гримасу:
      — Ничего особенного... Бегемот поверил мне и решил немножко пробежаться. Надо удирать, а то он сейчас вернётся.
     
     
      Глава седьмая
      ПРАЗДНИК
     
      Уже с самого рассвета праздничный день обещал быть солнечным и спокойным. Небо было безоблачным, в лощинах таял туман, широкая гладь озера застыла, словно зеркало. Нежнорозовая заря позолотила верхушки священных криптомерий, и радостный щебет птиц возвестил начало дня. Птицы высоко взтстели в светлоголубую высь, чтобы первыми встретить восход солнца.
      Но вот из-за позолоченной кромки соснового леса брызнули солнечные лучи, и светлая кровля храма Инари блеснула, словно облитая расплавленным серебром.
      Начали просыпаться люди. Многие торговцы-разносчики, прибывшие в Одзи на праздник, спали тут же, в парке, на скамьях и на рогожных подстилках, придерживая руками колясочки, лотки и корзины с товарами. Некоторые разместились в пристройках храма, у священников.
      С первыми лучами солнца торговый люд зашевелился: начали раскрывать свои лотки и свёртки, выбирать места для торговли. По дороге, усыпанной галькой, вдоль больших развесистых деревьев и гранитных фонарей потянулись целыми семьями жители городка.
      День начался. В парке, окружавшем храм, зазвенели весёлые детские голоса, смех, песни. Торговцы стали зазывать покупателей криками и звуками гонгов, барабанов и трещоток. Дети прохаживались вдоль лотков и не спускали глаз с сушёных персимонов, нанизанных на палочки, засахаренных земляных орехов, рисовых лепёшек, обёрнутых в дубовые листья, печёных каштанов и прочих яств.
      В одном месте дети окружили бродячего торговца рисовых тянучек, созывающего покупателей глухими ударами гонга. Он снял со своего коромысла закрытые плетёнки и присел перед детьми на корточки. Живые, любопытные мальчишеские глаза следили, как он из небольшой трубки, обмазанной липким тестом, выдувает шарики и как эти шарики после нескольких ловких движений его пальцев превращались в крохотных собачек, лисичек, обезьянок и даже неуклюжих человечков. Рядом с бродячим торговцем тянучек сидел человек с наголо обритой, как у буддийских священников, головой. Сбоку возле него лежало несколько маленьких раскрытых мешочков с пёс-
      ком, окрашенным в различные цвета. Не глядя на них, он брал то из одного, то из другого мешка горсти песка и ловко рассыпал его по земле так, что перед зрителями возникала какая-либо картинка: деревенский домик у горного потока или битва двух драконов в облаках. Некоторые прохожие швыряли в его корзиночку смятые бумажные деньги или сигареты.
      А каких только игрушек не продавали на лотках и в лёгких, наскоро сколоченных лавчонках возле фонтана! Здесь висели на бечёвках квакающие лягушки, бабочки и стрекозы, размахивающие прозрачными крылышками, крошечные деревянные и плетёные сандалии, картонные крокодилы, черепахи, куколки и многоярусные башенки — пагоды; были тут и деревянные и жестяные самурайские мечи, револьверы и автоматы, танки и самолёты. В стороне на длинных бамбуковых шестах раскачивались ярко раскрашенные маски барсука, тигра, бородатого бога ада — Энма и горного демона — Тэнгу с длинным носом, с жадным взглядом и хищным оскалом. Тэнгу был поразительно похож на американского полковника Паттерсона, стоявшего со своим гарнизоном в Одзи. Гуляющие толпились возле этой маски и посмеивались.
      Среди них были Дзиро и Масато, который крепко держал за руку свою пятилетнюю сестрёнку Кимико: в такой толпе нетрудно было потерять её. Глядя на маску американца, Кимико заливалась смехом.
      К лотку с масками подошёл полицейский и, отозвав в сторону торговца, что-то сказал ему. Торговец покачал головой и снял маску горного демона с шеста. Встретив внимательный взгляд Кимико, устремлённый на маску, торговец спросил её:
      — Подарить тебе эту маску, барышня?
      Кимико испуганно замотала головой и спряталась за спину Масато.
      — Кому, дети, подарить эту маску? — Торговец оглядел толпу. — Никто не хочет взять? Даю даром — и то никто не берёт...
      Он схватил маску за длинный нос и, размахнувшись, швырнул за забор.
      — Вон из Японии! — крикнул Дзиро.
      Сзади в толпе засмеялись, но торговец испуганно замахал рукой и показал глазами на приближающихся полицейских. Толпа стала расходиться.
      Дзиро остановился возле тира. Он порылся за пазухой, за поясом халата, но денег не было.
      — Попробуем? — спросил Масато. — У меня осталось немножко денег.
      — Пробуй. Мне... расхотелось, — сказал Дзиро, приняв равнодушный вид.
      — Ну тогда погляди за Кимико!
      Масато подошёл к прилавку и, заплатив владельцу, взял лук и стрелу с обмотанным тряпкой концом. Мишенью служил маленький медный гонг с нарисованными на нём кругами. Масато оттянул назад тетиву и, прицелившись, пустил стрелу. Протяжный звук гонга возвестил о том, что стрела попала в цель.
      — Ловко!.. Молодец!.. — раздались одобрительные восклицания стоявших у тира людей.
      Масато повернулся к Дзиро с гордой улыбкой и протянул Кимико выигранный приз — осьминога из папье-маше с пружинами вместо ног. В это время к ним протиснулся из толпы гуляющих Котаро.
      — Мальчики, пошли скорее! — От волнения Котаро всё время поправлял очки. — Актёр будет представлять пляску тигра!
      Маленькая Кимико завизжала от радости и потянула брата за рукав. Они поспешили на полянку, где уже начиналось представление.
      Дружный хохот на полянке привлёк и степенных од-зийцев, которые только что устроились под развесистыми деревьями и вытащили из своих плетёнок домашнюю снедь. Они оставляли облюбованные ими места и присоединялись к зрителям. Прекратили свою игру в бейзбол две команды школьников, и даже перестали гоняться за стрекозами мальчишки с шестами, смазанными клеем.
      Комедиантов было трое. Двое играли на барабане и флейте, третий изображал тигра. На него был накинут жёлтый мешок, испещрённый поперечными полосами. Спереди — морда тигра из папье-маше и две матерчатые лапы с когтями, сзади висел хвост — кусок каната, обмотанный тряпками. Этим и оканчивалось сходство с тигром. Вместо задних лап тигра из-под мешка торчали человеческие ноги в красных штанах.
      Пока что «тигр» прохаживался на двух ногах и выдыхал дым из пасти.
      — Начинай!.. Пора!.. — нетерпеливо выкрикивали юные зрители.
      «Тигр» щёлкнул пастью, выбросил докуренную сигарету и под звуки барабана и флейты начал приплясывать, покачивая головой. Он подпрыгивал, хлопая одной ногой о другую и виляя задом. В заключение под дробный стук барабана «тигр» стал скакать на одной ноге, раскрывая огромную пасть, из которой выглядывали глаза и нос плясуна.
      Зрители наградили «тигра» дружными аплодисментами.
      — Понравилось? — спросил Дзиро у Кимико.
      Она кивнула головой и робко шепнула:
      — Очень! Такой страшный... Настоящий тигр!
      После полудня глаза гуляющих в храмовом парке
      были прикованы к голубому, безоблачному небу. Оно всё было заполнено подпрыгивающими, извивающимися и
      кувыркающимися змеями.
      Каких только змеев не было там! Были и белые, и голубые, и красные, с изображениями тигров, самураев и демонов; были и яккодакэ — в виде старинных кавалеров с усами и бакенбардами; руки их, запрятанные в рукава, напоминали крылья.
      Змеи вели ожесточённую борьбу за первенство в воздухе, стремясь перерезать друг у друга леер '.
      Отрезанные змеи, отлетев в сторону, падали вниз, а победители вступали в схватки с другими. А в вышине, почти у самого солнца, одиноко и гордо парил «дракон» Хитоси и словно с презрением взирал вниз, на возню мелкой мошкары.
      Многие ещё с прошлого года помнили змей Хитоси, Еышедший победителем на состязаниях в «Праздник мальчиков». Не один десяток соперников поверг на землю сильный и злой «дракон»; многие змеи так и не осмелились тогда вступить с ним в единоборство.
      И сегодня большинство вспорхнувших в воздух змеев кружилось и извивалось намного ниже этого властелина праздничного безоблачного неба.
      Змей Хитоси был огромный, квадратный; на жёлтом фоне чернел дракон с золотыми пятнами на чешуе, с длинными усами и огромной пастью. К змею были приделаны
      1 Бечева, привязь, к которой крепится змеи.
      длинные хвосты и глиняные свистульки; когда дул ветер, змей грозно гудел в воздухе.
      Сдерживая рвущийся с привязи змей, Хитоси стоял на холме в окружении своей свиты — Синдзо, Сабуро, Ма-сасиге и Денкити. Иногда он начинал медленно спускать «дракона», и тогда кувыркающиеся весёлые стайки маленьких змейков пугливо шарахались во все стороны, спеша подальше убраться от туго натянутого, как струна, леера, облепленного мелко истолчённым стеклом.
      — Что же это Масато боится поднять свою «чайку»? — захихикал Синдзо, заискивающе заглядывая в глаза Хитоси.
      — Подожди, ещё подымет, — хмуро ответил тот.
      — А хорошо бы... — Оглянувшись, Синдзо шепнул: — Две рейки я ему вчера незаметно надрезал...
      У Хитоси зло блеснули глаза:
      — Ну и трясогузка же ты!.. Помолчи, наконец!
      В это время Денкити, наблюдавший за воздухом, вскочил на ноги и крикнул:
      — Хитоси! Масато поднимает свою «чайку»!
      Действительно, с противоположной стороны холма
      в воздух стремительно поднимался змей Масато с изображением чайки, летящей над волнами. Змей шёл вверх, легко набирая высоту и быстро приближаясь к «дракону».
      Масато, побледневший, с плотно сжатыми губами, быстро развёртывал с катушки леер с рвущимся в воздух змеем.
      — Спокойно, спокойно, Масато! — сдерживал приятеля Дзиро, не спуская глаз с неба.
      Котаро, Сигеру, Такао и другие школьники с открытым ртом следили за тем, как маленькая «чайка» смело идёт на сближение с огромным «драконом». Многие взрослые тоже останавливались и задирали головы вверх.
      Синдзо вертелся волчком вокруг Хитоси и повизгивал от нетерпения:
      — Коси! Коси его скорей!
      — Отстань! — рассердился Хитоси. — «Коси да коси»! Сам знаю, когда и что делать! Не приставай!
      Со смышлёным Денкити Хитоси считался больше.
      — Натяни леер, Хитоси, — сказал тот. — Масато сейчас ослабил леер, набирая высоту, а ты быстро подведи к нему «дракона»...
      — Не надо спешить! — стараясь сохранить спокойствие, сказал Хитоси. — Я подпущу его ещё немножко и одним ударом подкошу.
      — Вот здорово! — не унимался Синдзо, подпрыгивая вокруг Хитоси. — Проучи этого хвастуна на весь Одзи!
      Но в это время стоявшие вокруг Хитоси оцепенели от неожиданности. Вместо того чтобы набирать дальше высоту, «чайка» изменила угол подъёма, и её леер лёг на леер «дракона». «Чайка» стала подпрыгивать в воздухе: Масато то дёргал, то отпускал свой змей, чтобы перепилить леером привязь «дракона». Казалось, участь змея Хитоси предрешена и через несколько секунд он будет отрезан и рухнет на землю.
      Растерявшийся Хитоси стал отпускать леер, чтобы уйти от «чайки», но в это время случилось то, что больше всего потом любил вспоминать Синдзо. Плавно парящая в воздухе «чайка» вдруг легла набок, дрогнула и, завертевшись, стремительно пошла вниз, рассыпаясь на куски.
      Восторгу приятелей Хитоси, особенно Синдзо, не было предела. Они подняли руки и заорали «банзай», стали прыгать и хлопать друг друга по спине. Синдзо скакал на четвереньках вокруг Хитоси, отчаянно визжа и подбрасывая вверх ноги.
      — И это всё благодаря мне! — кричал он. — Мне орден «Золотого коршуна»!
      Хитоси, конечно, был рад поражению противника. Но «дракон» с его толстым леером был ни при чём. Все, кто Внимательно следил за боем, должны были видеть, что «чайка» вовсе не была отрезана, а полетела вниз сама. Пусть это не настоящая победа, но всё-таки «дракон» остался в воздухе и будет считаться победителем.
      Хитоси с гордостью взглянул на реющего в голубом поднебесье «дракона» и усмехнулся.
      — Ох, умру! Лопну от смеха! — повторял между тем Синдзо, сидя на траве. — Завтра Масато, наверно, постыдится и в школу-то прийти! А если придёт, я подойду к нему и скажу: «Здравствуй, Масато! Ой, как жалко, что с твоим змеем случилось такое несчастье», и сделаю вид, что хочу заплакать. А он...
      — Хорошо получилось, — перебил его Хитоси и презрительно фыркнул. — А то они всё нас задирали. Теперь по носу получили и хвост подожмут.
      «Карпы» строили разные предположения, пытаясь отыскать причину неожиданного поражения «чайки». Они сидели на маленьком зелёном холме, а рядом с ними лежал в траве ещё один змей, с диковинными плавниками.
      Праздничная толпа шумела вдали, в храмовой роще, а здесь, на полянке, не было ни души. Только Такао, озабоченно придерживая очки, расхаживал по полянке, низко пригнувшись к земле. Он то скрывался в кустах, то ложился, пропадая в высокой траве, — выискивал, как следопыт, остатки «чайки». Масато сидел на траве, спрятав голову в коленях.
      — Не горюй, Масато! — уговаривал товарища Дзиро. — Сейчас запустим «карпа» с «почтальоном»'. Вот будет дело!
      'Приспособление на воздушном змее для сбрасывания с воздуха листовок, писем и т. д.
      Но Масато и слушать не хотел о «карпе».
      — Мальчики! — разнеслось вдруг над поляной, и «карпы» увидели бегущего со всех ног Такао. Очки подпрыгивали на его коротком носу. — Мальчики! Смотрите!.. — В руках у Такао был обломок змея. Он протянул его Масато: — Смотри! Это надрез. Совершенно ясно.
      Мальчики передавали друг другу рейку с обрывками бумаги, на которой нетрудно было заметить два ровных надреза, сделанных ножом.
      — Это сделал он, — сказал сквозь зубы Дзиро. — Или кто-нибудь... по его приказанию.
      Возмущённый Масато вскочил на ноги:
      — Был бы с нами Сато-сенсей — тогда никто, даже сам Хитоси, не осмелился бы сделать такую подлость!
      И он в отчаянии бросился на траву.
      — А помнишь, Масато, — сказал Дзиро после недолгого молчания, — как в прошлом году Хитоси подрезал моего «карпа»... я не выдержал и заплакал при всех... Сколько я труда вложил в него! А Сато-сенсей мне сказал тогда: «Никогда, Дзиро, в таких случаях не расстраивайся. Нельзя падать духом. Потерпел поражение — стисни зубы и готовься к следующему бою. Снова побьют тебя, а ты с ещё большим упорством готовься к новому бою, и так до тех пор, пока не добьёшься победы». Вот, Масато, что сказал мне тогда наш сенсей! Понял?
      — Понял! — кивнул головой Масато.
      — Значит, будем готовиться к новому бою?
      Масато нахмурил брови, потёр свой нос, похожий на пуговку, затем посмотрел вверх. Змей Хитоси попрежнему парил в небе, плавно колыхаясь. Масато скрипнул зубами.
      — Драться до победы! — произнёс он хриплым голосом. — Тогда давай снаряжать «карпа»!
      Судя по ровно вытянувшимся праздничным флажкам на столбах и ряби на озере, ветер был достаточно сильный
      и росный. Взяв в руки моток с леером, Дзиро выждал удачный порыв и крикнул Масато, державшему змей на вытянутых руках:
      — Давай!
      Масато легко выпустил «карпа» в воздух. Дзиро быстро повернулся лицом к ветру и пробежал шагов пятнадцать с леером в руках. Остановившись и задрав кверху голову, он весь просиял. За эти несколько секунд змей уже взобрался на приличную высоту.
      Хитоси и его приятели с удивлением глядели на нового противника, быстро поднимающегося в небо. Они не сомневались, что эго змей Дзиро. Со змеем такого же типа, но поменьше, Дзиро выступил на змейковых состязаниях в прошлом году.
      Змей напоминал огромную рыбу с темносерой чешуёй. Плавники его делали на ветру плавательные движения. Он был действительно похож на живого карпа, только что выпрыгнувшего из прозрачного горного потока.
      Сотни человеческих глаз пристально впились в небо. Замолкли даже голоса торговцев, расхваливавших свои товары. Кругом стало так тихо, что все вдруг явственно услышали разноголосый щебет многочисленных птиц.
      Дзиро, ни на кого не глядя, медленно продолжал отпускать леер. Он хорошо знал качества своего змея: «карп» был устойчив, подвижен и легко брал высоту. Сейчас, идя на решительное сближение с противником, важно было не ошибиться в ветре. По всем признакам, «карп» находился в струе сильного и ровного вегра. Леер был туго натянут и нигде не провисал.
      Что же намеревается предпринять Хитоси? Для какого манёвра готовит он своего «дракона»? Хитоси — опытный и сильный противник, хорошо умеет управлять змеем.
      Когда «карп» поравнялся с «драконом», Хитоси стал медленно сближать с ним змея. Но Дзиро, казалось, не зц-
      мечал надвигающейся опасности: он продолжал отпускать леер.
      Хитоси и его друзья заранее праздновали победу «дракона».
      — Куда он лезет ещё вверх? — кричал Денкити.
      — Дзиро и его «карп» обезумели от страха! — смеялся Хитоси.
      — Коси! Коси его! — вытаращив глаза, орал Синдзо.
      — А теперь ему и уйти некуда. Видишь? — уверенным тоном сказал Хитоси, ещё ниже опуская «дракона». — Сейчас начнём...
      Леер «дракона» лёг на леер «карпа» и упруго заскользил по нему. «Карп» задёргался. Казалось, всё было кончено. Зрители, затаив дыхание, ожидали развязки. Но борьба продолжалась... «Карп» перестал дёргаться. Он круто пошёл вниз, потом вверх. Не успел Хитоси опомниться, как его леер вдруг обмяк и стал падать вниз. «Дракон» стремительно взвился вверх, отрезанный от привязи, завалился набок, затем завертелся и полетел вниз.
      Все мальчики с криком помчались к месту его падения.
      Расправившись с противником, «карп» снова стал набирать высоту, чуть пошевеливая своими серебристыми плавниками и словно прислушиваясь к несущимся с земли аплодисментам и восторженным крикам людей.
      — Ну, вот и всё! — улыбнулся Дзиро, вытирая ладонью вспотевшее лицо. — Давай листовки!
      Он передал катушку с леером Сигеру и стал снаряжать «почтальон» с листовками.
      — Эх, мало написали! — вздохнул Масато.
      — Ничего, кто не прочтёт — от другого узнает, — рассудительно заметил Котаро.
      Все, кто гулял в этот день в парке храма Инари, могли любоваться гордо реющим в воздухе красавпсм-«кариом».
      Туго натянув леер, «карп» раскачивался из стороны в сторону, словно кого-то высматривал.
      Вдруг вверх по лееру «карпа», подхваченная ветром, заскользила какая-то коробочка. Она приблизилась к «карпу». ударилась об него и раскрылась. И тут, словно белые голуби, выпорхнувшие из широкой пасти «карпа», на землю посыпались бумажные листки.
      Их подхватывали на лету, вырывали друг у друга из рук и читали вслух:
      — «Требуйте освобождения Сато — честного патриота, любимого учителя всех детей Одзи, борца за мир!»
      Хитоси неторопливо возвращался домой. Рядом с ним, понуро опустив голову, плелись Сабуро и Масасиге. Денкити шёл поодаль по мостовой, независимо заложив руки в карманы и насвистывая что-то. Толстяк Синдзо ковылял позади Хитоси.
      Синдзо первым нарушил тягостное молчание:
      — А всё-таки здорово это они придумали — с листовками!..
      Вероятно, это было сказано сейчас некстати, так как Хитоси толкнул его локтем в голову и буркнул:
      — Болван!
      Синдзо обиженно поджал губы и сошёл с тротуара на мостовую.
      Некоторое время они шли молча. Вдруг Денкити ска зал, не обращаясь ни к кому:
      — Красиво получилось... бац по морде! И поделом!
      — Почему поделом? — Хитоси смерил его грозным взглядом.
      Денкити предусмотрительно отошёл в сторону и крикнул:
      — Потому что зазнался! Только и слышно было: «Мой «дракон» да мой «дракон»! Почему не позволил моему
      «золотому коршуну» подняться? Почему зря делал своего «зелёного чорта» Сабуро? А у них гляди как дружно! Одного побили — другой поднялся!
      — А ты уже на четвереньки встал перед карпами? — прошипел Хитоси. — Я им покажу скоро... такое устрою им...
      — Опять завёл! — Денкити скорчил гримасу.
      — Молчать! — гаркнул Хитоси замахнувшись. — Я им покажу! Я скажу отцу, и он выпишет из Токио...
      Денкити фыркнул и быстро побежал по улице. Перебежав мостик, он сложил ладони у рта и крикнул:
      — А ты попроси отца выписать из Америки! Пусть закажет змей с пушкой!..
     
      * * *
     
      В доме Ямады, в гостиной, меблированной на европейский лад, собрались гости: местная знать и несколько старших офицеров американского гарнизона в Одзи, во главе с подполковником Паттерсоном.
      В числе гостей были местный богач Фудзита, директор школы Фурукава и родственник Ямады Тояма — высокий, статный старик, который заметно выделялся из всей компании тем, что не лебезил перед иностранцами.
      Рядом с Паттерсоном сидела мисс Уитни, накрашенная ярче обыкновенного и одетая в японское кимоно, с круглым бумажным веером в руке.
      Подполковник Паттерсон уже порядком захмелел. Его большие, заросшие волосами руки то и дело шарили по столу, опрокидывали рюмки и бокалы, бесцеремонно залезали в блюда.
      Когда подали сукияки — тонкие ломтики куриного мяса, поджаренные в соевом соусе, — он осоловевшими глазами уставился в блюдо и спросил:
      — Приготовлено на саке?
      — На саке, господин Паттерсон, — учтиво склонил голову хозяин.
      — Это не годится. Своему повару-японцу я приказал подливать в соус не саке, а виски. — Он приподнял палочкой один ломтик и, наклонившись к тарелке, шумно втянул в себя воздух. — Плохо, мистер Ямада! Нет того аромата. Мой способ лучше. Думаю взять в Японии патент на американизированное сукияки!
      Подполковник заржал, обнажив испорченные зубы, и вытащил из заднего кармана брюк плоскую металлическую фляжку. Наливая из неё в свою тарелку виски, он предложил гостям:
      — Попробуйте, господа! Уверяю вас, очень вкусно. Если все японские блюда сдобрить американской приправой, то получатся шедевры кулинарии. Первые в мире!.. Что, не нравится? — Он рассмеялся, увидев, как поморщился Ямада после первого же куска сукияки. — Ешьте, ешьте, не гримасничайте! Привыкайте к нашей кухне!
      И, подмигнув Кадзуо, он принялся ложкой выхлёбывать из тарелки соус с виски.
      Сидя напротив подполковника, Кадзуо внимательными, преданными глазами следил за длинным, вытянутым, как у лошади, лицом иностранца. Казалось, эти челюсти не отдыхали ни секунды. Не переставая есть, Паттерсон разговаривал, смеялся, чавкал, курил и пил. Пил он не из маленьких, инкрустированных золотом чашечек, как все гости, а из бокала, предназначенного для прохладительного напитка «кока-кола».
      — Привычка, привычка! — закашлялся между тем Ямада, не в силах проглотить мясо, смоченное виски. У него спёрло дыхание и на глазах показались слёзы. — Наши японские желудки ещё не приспособились к американской приправе...
      Паттерсон, видимо, решил передохнуть. Он шумно отодвинулся от стола и закурил.
      — С некоторыми традиционными блюдами, господа, ещё можно примириться. Пусть себе одни жуют рис, другие — гаолян. Но что касается остального, то это уже глупые пережитки. Америка стала самой могущественной державой в мире именно благодаря тому, что пренебрегла патриархальными пережитками.
      При последних словах американец расстегнул мундир и забросил ноги на соседнее кресло.
      — Что вы понимаете под пережитками? — тихо спросил его сидящий напротив Тояма.
      — Что мы понимаем под пережитками? — Паттерсон выпустил густое облако сигарного дыма. — Всё то, господа, что устарело и уже не подходит к нашему веку атомной бомбы: государственные границы, суверенитет, национальные культуры, памятники старины и прочая чепуха... Американцы за новые, рациональные формы управления миром!
      — Жаль, что имеется немало народов, которые не захотят отказаться от этих предрассудков. Это доставит вам много беспокойства, господин Паттерсон, — сказал Тояма с улыбкой, и трудно было понять, сочувствует он ему или издевается.
      Американец испытующе посмотрел на Тояму и, отчеканивая каждое слово, сказал:
      — Кто не согласится с нами, тех мы заставим принять наш образ жизни! Надо действовать решительно, хватит миндальничать! Иначе весь мир захлестнёт коммунистическая стихия. — Помолчав, он многозначительно добавил: — И мы рассчитываем на помощь Японии. Но чтобы эта помощь была действенной, необходимо прежде всего навести должный порядок в вашем доме...
      Чем больше Кадзуо слушал американца, тем больше
      нравился ему этот человек. Он нравился ему своей хваткой, своей бесцеремонной откровенностью.
      Кадзуо тоже отодвинулся от стола и положил свои ноги в тупоносых ботинках на перекладину соседнего стула. Рядом в комнате завели радиолу. Мисс Уитни пошла туда танцевать в сопровождении офицеров.
      — Если бы не вы, — сладко улыбаясь, сказал Ямада, — Япония уже давно очутилась бы в руках красных. Видно, боги всё же оберегают нас...
      Паттерсон небрежно кивнул головой.
      — Самое важное, чтобы в это беспокойное время, — начал осторожно Кадзуо, — наши бескорыстные покровители не ушли с Японских островов, не оставили нас лицом к лицу с чернью.
      — Уйти из Японии? — Американец рассмеялся. — Да мы об этом и не помышляем... После того как мы уже столько вложили в вашу страну — уйти? Мы, американцы, — деловые люди и свои доллары на ветер не бросаем. Мы ждём богатого урожая от вложенных нами денег. Эти деньги японцы должны нам вернуть с лихвой.
      — Чем же мы вернём, если мы уже нищие? — развёл руками Ямада.
      — Чем? — Паттерсон наклонился над столом, опершись о него своими волосатыми руками, и приблизил к Ямаде побагровевшее от вина лицо. — Мы вооружим вас, и вы, японцы, должны установить американский образ жизни во всей Азии.. вплоть до Урала. Понятно? Хе-хе-хе! Надеюсь, вы извините меня за солдатскую прямоту. Я не дипломат и не люблю крутить...
      Когда гости разошлись, отец и сын ещё долго сидели за столом.
      — Мне нравятся эти люди, — сказал Кадзуо, — с ними чувствуешь себя спокойнее и увереннее. Нам многому надо у них поучиться!
      Ямада молча прохаживался по комнате. Остановившись в раздумье, он сказал:
      — Да, конечно, американец по-своему прав. Раз мы в проигрыше, мы и должны платить! Это известный закон... Слава небу, что у нас ещё есть чем платить, что у нас в достаточном количестве то, что сейчас котируется на американской бирже. Я имею в виду нашу молодёжь...
     
      * * *
     
      На лесном дворе лесопилки собрались рабочие. Они закончили работу, но не расходились по домам. Одни расположились на кучах стружек, другие — на пилораме. Хей-таро с товарищами забрались на груду сваленных сосен. Сосны были ещё влажные от дождя и приятно пахли смолой.
      Рабочие собрались, чтобы решить: продолжать работу или бастовать. Условия жизни рабочих с каждым месяцем становились всё тяжелее, цены быстро росли, а заработная плата оставалась прежней, штрафы увеличивались... А теперь стало известно, что владелец лесопилки принял военный заказ американцев и решил удлинить рабочий день ещё на два часа.
      Люди угрюмо молчали или вполголоса перешёптывались. Не так легко решиться на забастовку, когда дома большая семья, которую нужно кормить. Но и жить по-прежнему тоже нельзя. За ценами — не угонишься... Много ли соберёшь с крошечного огорода? Продержишься ли на одной ботве и ячменной похлёбке? О рисе и мечтать не приходится...
      На трибуне — куче сваленных досок — появился рабочий Исибаси, худой, измождённый человек.
      Исибаси кормил не только свою многочисленную семью, но и детей брата, сидевшего в тюрьме за кражу двух банок с консервами.
      После каждого слова он задыхался от сухого, острого кашля.
      —... Гонка вооружений, подготовка к новой войне — вот что сделало нашу жизнь, жизнь рабочих, невыносимой! Нам остаётся одно... — На лице Исибаси — нездоровый румянец. Кашель не даёт ему говорить, и он машет рукой: — Избрать стачечный комитет и предъявить требования!
      Раздались крики:
      — Правильно! Надо действовать!
      — Мы не скот, чтобы жрать рисовые очистки!
      — Хватит! Голодом морят, ни за что людей в тюрьмы бросают! Учителя Сато арестовали... Провокации устраивают... Когда конец этому?
      Возбуждение рабочих усиливалось. Имано встал и поднял руку, но в это время послышался вкрадчивый голос:
      — Не надо только горячиться. Давайте обдумаем всё...
      К трибуне не спеша пробирался маленький Кимура — браковщик леса. Позади него шли два его рослых молчаливых сына; они всегда неотступно следовали за отцом. На губах у Кимуры играла ласковая улыбка, у сыновей лица были замкнуты и неподвижны.
      — Зачем горячиться? — повторил Кимура. Он повернулся к рабочим и словно в недоумении развёл руками. — По-моему, надо сперва поговорить с господином Ямадой по-мирному и попробовать договориться. Не надо торопиться. Господин Ямада выслушает наши просьбы и примет во внимание...
      — Как же, примет во внимание! — раздался чей-то насмешливый голос. — Это тебя он принимает во внимание! Угощает на праздники...
      Кимура сделал вид, что слова эти к нему не относятся.
      Сыновья повернули свои одеревеневшие лица в сторону, откуда послышался голос.
      — Чем, скажите, пожалуйста, Ямада-сан хуже других хозяев? — продолжал Кимура. — Тем, что не может больше платить, чем вы требуете? У него тоже положение трудное... Ведь лесопилка — это предприятие, а не благотворительное общество. Как хотите, а я вам не советую бастовать, особенно в такое время, как сейчас... А что до учителя Сато, то властям виднее. Значит, есть за что, если посадили. А с ящиком оружия следует ещё разобраться... действительно ли подбросили ему, как говорят, или...
      — Подлец ты! — не выдержал Исибаси. — Гадина!
      — Нечего слушать хозяйского холуя!
      — Не ты ли и подбросил ящик-то? За деньги ты на всё пойдёшь!
      — Ему хозяин доски давал бесплатно — вот и купил его!
      Имано поднял руку, призывая к тишине. Шум возмущения постепенно утих.
      — Хочется бунтовать — бунтуйте. — Кимура показал пальцем на Имано: — Слушайте побольше смутьянов! Доведут они вас до беды... Пошли, сынки!
      — Постой, Кимура! — крикнул ему Имано. — Зачем уходишь? Мы тебя не гоним. Нам интересно услышать твою правду. Ты так и не сказал, почему мы не должны бастовать, почему хозяину трудно нам больше платить... Говори, пожалуйста!
      Кимура внимательно посмотрел на Имано, затем оглянулся на Хейтаро и других. На их лицах он не увидел насмешки: они были сосредоточенны и серьёзны.
      — Если хотите, то скажу... — Кимура откашлялся в кулачок. — Я так полагаю, что наш завод — это семья, а хозяин — отец, потому что он даёт нам работу. Семья должна быть дружной, тогда всем будет хорошо. Мне и
      вам платят столько, за сколько мы нанимались работать. А что касается военных заказов — какое наше дело? Это вас Имано и Хейтаро мутят... Было бы таких заказов побольше! Кому не нравится — никто не неволит, пусть уходит с лесопилки. Безработных только помани пальцем — сбегутся... Времена теперь тяжёлые. Надо подождать, когда лучше станет. И тогда господин Ямада разрешит вопрос в духе справедливости...
      — Ладно, хватит! — крикнул седой рабочий в очках и сплюнул. — Ты действительно гадина!
      — Хозяйский холуй!
      Кимура покраснел и стиснул зубы. Внезапно он протянул руку в направлении Имано и визгливо закричал:
      — Не слушайте его! Он — коммунист!
      — Я горжусь тем, что коммунист, — спокойно ответил Имано. — И об этом знают все... Товарищи! Вы слышали, что нам сказал Кимура? Он хочет, чтобы мы называли хозяина отцом и безропотно работали на него! Чтобы мы молчали, когда нас арестовывают за слова правды и когда фашисты заодно с полицией устраивают провокации против нас!.. — Имано на мгновение замолк и обвёл глазами притихших рабочих. — Кимура говорит, что надо затянуть пояс и терпеливо ждать, пока хозяин не станет справедливым...
      — Пока у черепахи не вырастут волосы, — раздался голос старика Мори.
      — Пока солнце не взойдёт с запада, — сказал Хейтаро.
      Рабочие засмеялись.
      — Или не будем ждать и начнём бороться? — спросил Имано. — Ждать или бороться?
      — Бастовать! — крикнуло несколько голосов.
      Кимура пытался что-то говорить, но его голос был заглушён шумом аплодисментов.
      Имано поднял обе руки вверх:
      — Итак, товарищи, решили! Будем бастовать!
      Лес рук дружно взлетел вверх.
      — В ближайшие дни все мы выйдем на демонстрацию. Пусть с нами выйдут наши дети, жёны, старики. К нам присоединятся лесорубы и углежоги Одзиямы, рыбаки Хага и крестьяне ближних деревень. Они поддержат наши требования...
      Хейтаро высоким сильным голосом затянул:
      Знамя народа, алое знамя...
      Все встали и запели свою любимую боевую песню.
     
      * * *
     
      — Вы задались целью разорить меня! — повысил голос Ямада. — Разве это требование здравомыслящих людей?
      Он сидел, развалившись в кресле, за огромным полированным столом из чёрного дерева, на котором стоял электрический веер. На стене за его кожаным креслом висел портрет: император — в очках, с отвислой нижней губой, с узкими покатыми плечами, и рядом с ним генерал Макартур, облачённый в длинный сюртук, высокий, с крючковатым носом, держащий в руке трубку.
      — Напрасно вы думаете, господин Ямада, что мы не здравомыслящие люди, — сказал Хейтаро, сидевший напротив. — Требования рабочих вполне справедливы.
      — Вы, господа, должны знать, — медленно произнёс Ямада, — сколько миллионов безработных в Японии были бы рады работать и за половину той платы, которую я плачу.
      Он обвёл испытующим взглядом сидящих перед ним представителей рабочих.
      Чуть прищуренные, под широкими бровями глава Има-
      но и две резкие складки возле его упрямо сжатого рта давали мало надежды на то, что этого человека можно переубедить.
      Ямада посмотрел на измождённое, хмурое лицо старика Мори. На Хаяси Хейтаро — вожака фабричной молодёжи — можно было совсем не смотреть: Ямада знал этого Хейтаро по прошлогодней забастовке.
      — Вы не представляете себе по-настоящему обстановку, в которой мы живём, — добавил Ямада и запустил электрический веер. — Только этим я могу объяснить ваши требования.
      Имано приподнялся со стула.
      — Господин Ямада, о какой обстановке рабочие должны ещё знать, если они влачат полуголодное существование! Вы не хуже нас видите, что цены на рис, бобы, рыбу и древесный уголь растут во много раз быстрее, чем наше жалованье...
      — Но и я тоже страдаю от дороговизны! — Ямада, улыбаясь, развёл руками. — И мои дела идут неважно...
      — Доходы у нас разные, Ямада-сан, — сказал Хейтаро. — А что касается ваших неважных дел, то мы знаем, что вы прикупили новые участки леса на западном склоне Одзиямы.
      — Однако осведомлённость у вас исключительная, — натянуто улыбнулся Ямада. — Но подумайте сами: если как владелец предприятия я не буду принимать мер к снабжению его сырьём, то оно остановится. В этом я также вижу важную сторону моей заботы о рабочих. И всё же, при всём моем желании увеличить заботу о них, я, к сожалению, не имею возможности принять ваши требования.
      — Кстати, господин Ямада... — Имано приподнялся. Рядом с ним встали Исибаси и Хейтаро. — Это ещё не всё, что рабочие велели вам передать...
      Владелец лесопилки выжидающе взглянул на делегатов и остановил мягкое жужжанье электрического веера.
      Пристально глядя в глаза Ямады, Имано продолжал:
      — У нас имеются сведения, что лесопилка выполняет американские военные заказы.
      В комнате стало тихо. Ямада откинулся на спинку кресла. Он, казалось, вникал в смысл сказанных Имано слов. Постепенно лицо его багровело, на лбу выступили капельки пота. Хриплым голосом он спросил:
      — А вам, собственно, какое дело, чьи заказы выполняет моё предприятие? Ваше дело — добросовестно работать и получать деньги за свой труд.
      Ямада с ненавистью взглянул на продолговатое лицо Имано с плотно сжатыми тонкими губами и немигающими прищуренными глазами, строго глядящими из-за стёкол очков.
      — Совсем не так, Ямада-сан, — тихо сказал Имано. — Рабочим далеко не безразличны судьбы нашей страны. Мы не хотим, чтобы снова горели наши города и селения, чтобы умирали ни в чём не повинные японцы. Поэтому рабочие не будут изготовлять то, что идёт для новой войны. Это наказ рабочих, господин Ямада!
      — Кто здесь хозяин? — вдруг заорал Ямада и хлопнул кулаком по столу. — Вы или я? У меня заказ государственной важности. Если бросите работу, я приму меры. Вы знаете, что такое саботаж в военное время?
      — По-моему, сейчас в Японии мирное время, — возразил Хейтаро.
      — А вам известно, что в Корее идёт война? И что Япония — передовая база снабжения американских войск? Поэтому сейчас в Японии военное время. Помните об этом!
      Имано почувствовал, как Мори взял его за руку повыше локтя, а Хейтаро придвинулся вплотную к нему.
      — Не угрожайте, господин Ямада, — спокойно сказал
      Имано. — Вы слышали требования рабочих. Подумайте. От своих требований мы не отступим ни на шаг.
      Не поклонившись владельцу лесопилки, все четверо молча вышли из кабинета.
      Незаметная, под цвет стен, вторая дверь вела из кабинета Ямады в комнату старшего сына. Кадзуо внимательно прислушивался к разговору, происходившему между отцом и делегацией рабочих. Когда рабочие ушли, он тихо приоткрыл дверь и молча просунул в кабинет свою коротко остриженную голову.
      — Я не помешаю тебе, отец?
      — Входи, — устало выдавил из себя Ямада.
      Оба молча закурили. Кадзуо видел, как тяжело дышит его отец, и решил подождать, пока он успокоится. Усевшись удобнее, Кадзуо стал чистить свою трубку серебряной лопаточкой.
      — Я удивляюсь, отец, как ты терпишь разговоры этих наглецов, — заговорил Кадзуо сквозь зубы. — На твоём месте я просто вышвырнул бы их на улицу.
      — Здесь горячиться нельзя, Кадзуо. — Ямада заставил себя говорить спокойно: отцу положено быть рассудительным. — Всё это не так просто, как тебе кажется. Пока ты сидел в плену, в Японии произошли большие изменения. Я понимаю, что к ним нелегко привыкнуть. Мне хотелось бы, чтобы ты прежде всего запомнил, что одной только силы теперь недостаточно. Теперь её надо сочетать с умом и хитростью. Ты не можешь успокоиться, наблюдая, что происходит в нашем старом Одзи. Ты возмущён митингами рабочих среди бела дня, их наглыми требованиями, разгуливаньем коммунистов на свободе. К сожалению, всё это происходит по всей Японии. Не нужно закрывать глаза на подлинную опасность, которая угрожает нашей нации. Но с этой опасностью нельзя бороться только
      силой. Разве можно успокоить бурное море выстрелами из ружья?
      — Что ж, по-вашему, делать, отец? Смириться? Рабочие наступают вам на горло, а вы делаете вид, что не замечаете этого.
      Кадзуо говорил тихо, не повышая голоса, но Ямада-старший видел, каких усилий стоило сыну сдерживать себя.
      — А что бы ты хотел, Кадзуо?
      Чтоб я их всех выгнал с работы и остановил лесопилку?
      — Хотя бы и так! — воскликнул Кадзуо. — Пусть дохнут с голоду!
      — «Дохнут с голоду»! — Ямада покачал головой. — А кто будет возмещать мои убытки?
      Кадзуо жестом показал на стоящие рядом стулья, на которых недавно сидели делегаты от рабочих:
      — Что, если нам убрать этих? У нашей «боевой группы» есть план... Только, отец, Сума на вас в обиде. Вы стали скупы...
      — Плевать мне на твоего Суму! — махнул рукой Ямада. — Дела делать не умеет этот Сума! Оружие подбросить не смогли! Опозорились на всю округу... Я не вижу толку в том, чтобы бросать деньги на ветер. «Боевая группа»! — Он фыркнул. — Спрятались, как улитки, и ждут чего-то. А тем временем рабочие уже взяли меня за глотку...
      Кадзуо сел напротив отца и тихо сказал:
      — То, о чём я хочу вам рассказать, имеет прямое отношение к лесопилке.
      Ямада-старший недоверчиво взглянул на сына и вытер платком шею.
      — Ну, говори. В чём дело?
      Кадзуо заговорил топотом. Безучастное вначале лицо Ямады стало понемногу оживляться. В глазах блеснуло любопытство. Выслушав сына, он ухмыльнулся и кивнул головой:
      — Неплохо придумано. Но не будет ли всё это опять шито белыми нитками?
      — Не беспокойтесь, отец. Этим делом занимается сам Сума. Всё будет сделано с ведома подполковника Паттерсона. А от вас требуются только деньги.
      — На такое дело можно дать! — Ямада-старший хлопнул себя по карману. — Но меня интересует, какова твоя роль в этом?
      Кадзуо улыбнулся и уклончиво ответил:
      — Я занят другими делами...
      Ямада привстал:
      — Слушай, Кадзуо, я бы не хотел, чтобы ты рисковал своей головой. С нас достаточно, что мы даём деньги. Понятно?
      Кадзуо молча наклонил голову.
      Глава восьмая ЗА ЖИР!
      В ночь под воскресенье Одзи, казалось, забылся необычным, тревожным сном. Кое-где из домов сквозь неплотно закрытые ставни пробивались узкие полоски света, и тогда бодрствующие полицейские крадучись приближались к окнам — не услышат ли они каких-либо опасных разговоров.
      Вот уже несколько дней, как по городку ползли слухи о готовящейся демонстрации рабочих.
      По главной улице с вечера группами прохаживались полицейские и доверенные лица. Они тщательно осматривали заборы и стены домов — нет ли листовок, надписей, призывов к миру. Наблюдение за этой улицей облегчалось тем, что она была хорошо освещена. Два ряда фонарей, висевших у домов, уходили светящимися гирляндами вдаль, где сливались в одно сплошное жёлтое пятно.
      Начальника полиции больше всего беспокоили тёмные улочки и переулки, и он, не доверяя полицейским, оставил среди ночи свою тёплую постель и сам вышел из дома проверить, всё ли в порядке.
      Совершая обход неподалёку от дома Хаяси, он заметил при тусклом свете луны чью-то мелькнувшую тень. При его приближении тень застыла на месте, а потом вдруг метнулась к охапке рисовой соломы, стоявшей во дворе Хаяси. Полицейский подкрался к открытой калитке дома и стремглав бросился на солому.
      Но тень принадлежала не человеку, а собаке Дзиро — Таме, устроившейся на соломе со своими щенятами.
      Ошеломлённая Тама вскочила на ноги и, взвизгнув от неожиданности, тут же крепко вцепилась в ногу полицейского, готовясь защищать не только дом своих хозяев, но и жизнь своих детей.
      Выскочившие на вопли пострадавшего трое Хаяси — отец, Дзиро и Хейтаро — с трудом освободили ревностного служаку от цепких зубов разъярённой Тамы.
      Выругав ради приличия собаку, Хейтаро отнял у неё большой кусок полицейской штанины и, извинившись, передал её владельцу. Тот махнул рукой и, не спуская глаз с собаки, пятясь назад, вышел со двора.
      Выйдя за калитку, он выругался:
      — Паршивая собака! Она должна лаять, а не бросаться молча...
      Хаяси-отец, погладив Таму, ответит:
      — Извините, пожалуйста, но та собака не лает, которая кусает...
      Трое Хаяси тихо рассмеялись.
      — Никак, отец, он у Тамы со страху кусок шерсти вырвал? — сказал Дзиро.
      — Уж так, сыны, заведено, — усмехнулся отец: — если собака грызёт собаку — у обеих рты полны шерсти.
      Вернувшись в дом, Хаяси-отец и Хейтаро вскоре заснули. Но Дзиро не спал. До рассвета оставалось не так уж много времени. На востоке посветлел горизонт, завозились за стеной куры, изредка доносились с улицы голоса прохожих — рабочих, возвращающихся с ночной смены.
      Дзиро тихо приподнялся с постели, оделся и на цыпочках выбрался во двор. Родителей он с вечера предупредил, что уйдёт на рассвете на рыбную ловлю. Прежде чем выйти со двора, Дзиро сквозь ограду внимательно оглядел улицу. На ней никого не было.
      Спустя некоторое время он стоял у дома Масато. Протяжно свистнув три раза, он спрятался за деревьями. Недалеко отсюда находился особняк начальника полиции и где-то вблизи могли быть полицейские. Выждав ещё немного, Дзиро снова издал протяжный свист. В ответ раздался короткий свист и тихо скрипнула калитка.
      Увидев приближающегося Масато с банкой и большой малярной кистью, Дзиро быстро пошёл вперёд.
      — А верёвки? — спросил Масато.
      — У Сигеру.
      Поминутно оглядываясь по сторонам, мальчики стали подниматься в сторону каменных глыб, громоздившихся у подножия горы Одзиямы, под выступающей голой скалой.
      Здесь «карпы» условились собраться сегодня на рассвете.
     
      * * *
     
      — Пожалуй, лучшего места и не придумаешь — всему городу видно будет, — сказал Дзиро, задрав голову вверх. — Ну что ж, мальчики, начнём подниматься.
      — Всё-таки немножко страшно, — признался чистосердечно Котаро, но, перехватив насмешливый взгляд Сигеру, поспешно добавил: — Ничего... как-нибудь вскарабкаюсь...
      — Посмотреть бы, как полицейские будут подниматься сюда, чтобы стереть нашу надпись! — рассмеялся Масато.
      — Давайте скорее, — заторопился Сигеру, разматывая верёвку, — а то скоро туман начнёт рассеиваться.
      — Туман продержится ещё не меньше часа, — сказал Котаро и с важным видом посмотрел на всех поверх очков. — Я не раз проверял по часам, сколько времени он держится в ложбине.
      Внизу весь городок плавал в предутреннем тумане. Только местами чуть заметно темнели трубы лесопилки, пожарная каланча и словно плывущая в волнах тумана плоская крыша храма Инари.
      Мальчики вошли в ущелье и стали подниматься по крутому склону скалы. Впереди лез проворный Сигеру. Он первым взобрался на выступ и привязал верёвку к основанию кривой сосны, которая росла прямо из расщелины. По этой верёвке его товарищи легко взобрались на выступ. Затем Сигеру залез на сосну, перебрался с ветки на верхний выступ и оттуда вскарабкался на плоскую вершину скалы, вплотную примыкавшей к соседней отвесной скале.
      Дзиро снизу бросил верёвку, и Сигеру привязал её к камню, похожему на могильный столбик.
      Все поднялись на площадку благополучно, только маленький Такао зацепился ногой за высохший куст виста-рии и выронил банку с краской, но Масато, стоявший внизу, успел подхватить её.
      Масато подошёл к краю площадки, осторожно заглянул вниз и отскочил назад:
      — Ой, как высоко! Голова кружится...
      Дзиро показал в сторону городка:
      — Надо торопиться.
      Мальчики увидели, как сквозь постепенно редеющим туман всё яснее проступают крыши домов и деревья.
      Сигеру засунул кисть в банку, помешал ею и протянул Такао. Тот взобрался на плечи Масато и начал выводить крупный иероглиф на соседней скале.
      — Потолще пиши, — сказал Дзиро хриплым от волнения голосом.
      Написав первый иероглиф, Такао спустился с плеч Масато и вывел второй иероглиф, пониже. Каждый иероглиф был такой же величины, как сам Такао.
      — Хорошо! — восхищённо воскликнул Сигеру и стал приплясывать.
      К нему присоединился Масато.
      — Снизу, из города, будет очень хорошо видно, — сказал Дзиро.
      Он взял у Такао кисть и написал ещё один лозунг, но в этой надписи буквы были уже не такими большими, как те, которые написал Такао.
      — Будет видно, если подойти поближе к горе, — сказал Сигеру.
      Полюбовавшись надписями, Дзиро скомандовал:
      — А теперь скорей вниз!
      Спустившись с горы, «карпы» направились к реке.
      Поёживаясь от утренней прохлады, мальчики попрыгали в воду.
      С вершины горы брызнули и рассыпались во все стороны золотистые нити солнца. С каждой минутой они всё глубже проникали в окутанные утренним туманом ложбины и пади, зажигая искры на покрытой росой траве.
      Снизу подул ветер, и от его порывов на залитых водой полях, жмущихся к горе, зашуршал созревший рис, заря: била и потемнела поверхность воды.
      Дзиро, жмурясь от удовольствия, подставил грудь под ласковые лучи солнца. Ему казалось, что всё его бронзовое от загара тело пронизано радостью и ощущением силы.
      Весёлая возня, визг и смех товарищей заставили Дзиро обернуться. На песке барахтались Масато и Сигеру, вокруг них бегали Такао и Котаро и выкрикивали что-то. Затем они тоже сцепились и повалились на песок.
      — Держитесь, карпы! Сейчас я вас!.. — крикнул Дзиро, готовясь к прыжку.
      Но в этот момент откуда-то донёсся голос. Дзиро быстро раздвинул разросшиеся у горного ручья кусты и выглянул из-за них. Кто-то быстро спускался по тропинке.
      — Мальчики! Сюда бегут! — крикнул Дзиро.
      «Карпы» мгновенно вскочили на ноги. Масато бросился к Дзиро и чуть не столкнулся с показавшимся из-за кустов Тэйкити.
      — Сюда идёт полиция... — тяжело дыша, сказал Тэйкити и показал в сторону холма с бамбуковой чащей.
      По узкой тропе, огибавшей холм, быстро двигалась группа людей. Среди них нетрудно было разглядеть квадратную фигуру «бегемота». Он быстро шагал впереди всех, размахивая дубинкой.
      — Полиция! — Сигеру тихо свистнул. — Молодец Тэйкити, предупредил во-время.
      — Неужели нас ищут? — шепнул Масато, когда они легли за большим камнем. — Узнали, что это мы сделали?..
      Полицейские молча прошли по тропе над берегом п скрылись за деревьями.
      — Кого-то ищут, — сказал Дзиро. — Можег быть, нас, а может быть, ещё кого-нибудь...
      Спрятав банки и верёвки в гроте, «карпы» побежали домой.
     
      * * *
     
      Несмотря на воскресный день, хозяйки встали рано, чтобы приготовить рис и соевый суп к утреннему завтраку. Они первыми заметили иероглифы на горе. На отвесном склоне, обращённом к городу, чуть пониже каменистой вершины отчётливо виднелись два белых больших иероглифа: «ХЭЙВА»'.
      'X э й в а — по-японски «мир».
      Каждая хозяйка поспешила сообщить об этом своему мужу и соседке, и через час почти все жители городка уже стояли у подножия горы.
      «Бегемот» пронзительно свистел и, задыхаясь от волнения, уговаривал людей расходиться по домам.
      Но никто не двигался с места. Взоры всех были устремлены вверх, на иероглифы:
      МИР
      А сбоку, помельче, было написано:
      СВОБОДУ САТО-СЕНСЕЮ!
      Люди не расходились. Одни молча покачивали головой, другие удивлённо и восхищённо щёлкали языком, третьи шопотом обменивались замечаниями и посмеивались.
      Сзади загудела сирена. К толпе подъехала полицейская машина; в ней стоял, держась за ветровое стекло, сам начальник полиции Хата.
      Он, прищурившись, смотрел вверх, шевеля губами, потом взмахнул рукой и хрипло заорал:
      — Немедленно разойдитесь! Вызвать пожарные машины!
      В толпе громко засмеялись. Кто-то крикнул:
      — Пожарная машина не поможет! Полезьте туда сами!
      — Пусть полезет бегемот!
      Раздались полицейские свистки, но их заглушили хохот собравшихся и аплодисменты.
     
     
      Глава девятая
      ДРУЗЬЯ ХРИЗАНТЕМНОГО ФЛАГА
     
      Бывший капитан японской императорской армии Сума любил предаваться воспоминаниям. В кармане брюк он всегда носил записную книжку. Это был обычный блокнот армейского образца в чёрном переплёте, которым снабжались офицеры японской армии. На обороте обложки был изображён земной шар с Японией в центре.
      Сума Синсуке любил иногда заглядывать в испещрённые скорописью странички своей записной книжки. Скупые её строки легко воссоздавали в воображении Сумы памятные ему картины из жизни военных лет. Стоило лишь раскрыть книжку — и перед ним вставали сухие, выжженные солнцем степи Чахара, плодородные долины Шаньдуна, угрюмые скалы Батаана и джунгли Гвадалканара.
      Сума Синсуке только что принял ванну и возлежал на тростниковой цыновке. Он стал перелистывать записную книжку.
      ...1938 год. 17 июня. Китайская деревня Наньгуан. Старик-учитель. Семь китайчат...
      Рассказывали, что помещики, сбежавшие из этой деревушки, спрятали свои драгоценности в храме, в бронзовых статуях богов. Наньгуан стояла в стороне от фронтовых дорог, и Сума отправился туда вместе с капитаном Уэно только на один день.
      Прибыв в деревню, они застали храм уже сожжённым, а фигуры богов исковерканными: за несколько дней до них в деревне уже побывали японские танкисты.
      Деревушка казалась вымершей. Уэно и Сума были злы, как собаки, из-за постигшей их неудачи. Возвращаясь назад, они зашли в деревенскую школу. Старик-учитель и семь малышей-китайчат при виде японцев задрожали от страха.
      — Что у вас было написано на стене? — заревел вдруг Уэно.
      Крик японца напугал ребят. Они заплакали. На стене виднелись очертания иероглифов. Их стёрли, но некоторые можно было разобрать: «... бей... разбойников!»
      Старик-учитель стал почтительно кланяться и уверять, что это помещение им предоставили только сегодня. Школа их сгорела при бомбардировке деревни.
      — Сфотографируем? — спросил тогда Уэно.
      Сума в знак согласия кивнул головой.
      — Ну ладно, старик, прощаем, — сказал Уэно по-китайски. — Выводи ребятишек на улицу, и я их сфотографирую.
      Он показал ему рукой на фотоаппарат, висевший на ремне, и вышел с Сумой на улицу.
      — Ну, Сума, покажи своё мастерство. Двумя взмахами...
      — Ладно, двумя взмахами, — согласился Сума.
      Старик-учитель объяснил малышам, что их будут фотографировать, и построил, как указал Уэно, в один ряд. Дети доверчиво улыбались, а на глазах у них ещё блестели слёзы.
      — Валяй! — подал команду Уэно.
      Сума, стоявший сзади детей, вытащил саблю из ножен и двумя взмахами начисто снёс семь детских головок.
      — Браво, Сума! — заорал Уэно.
      Старик-учитель пронзительно закричал. Уэно выстрелил ему в ухо...
      В комнате было тихо. Только за окном чуть трещали цикады и поскрипывал песок под ногами прохожего. Не слышно было за стеной и мягких шагов хозяйки. Вероятно, она решила, что квартирант заснул. Но Суме не хотелось спать. Он продолжал перелистывать страницы дневника. Лицо его, бесстрастное, словно высеченное из камня, оставалось неподвижным.
      ... 1942 год. Филиппины, Батаан, дорога на Коррехидор — дорога смерти... 1945 год. Остров Люсон. Хасега-ва. Капитуляция...
      Сума погладил графинчик с саке. Вино было ещё тёплое. Он налил в чашечку и выпил двумя глотками. И, снова повалившись на прохладную цыновку, Сума закрыл глаза.
      ...Пятидесятитысячная пленённая американская армия Макартура уныло плелась в Коррехидор, устилая дорогу своими трупами. Эту дорогу прозвали «дорогой смерти».
      Сума тогда был в составе конвоирующего отряда. Его командиром был пожилой майор Хасегава. Хасегава отбирал у пленных деньги, часы и зубы — их вырывал фельдшер по его приказу. Все ценности майор хранил в парчовом мешочке за пазухой.
      Когда американцы высадились на Филиппинах, часть майора Хасегавы после ожесточённого боя отступила в горы. Вскоре они оказались в окружении. Боеприпасы пришли к концу. Майор разделил свой отряд на мелкие группы и приказал всем пробиваться на запад.
      Хасегава и Сума шли рядом. Их группе удалось пробиться, но в живых осталось всего несколько человек. Однажды ночью, когда они пробирались меж скал около моря, над ними вдруг зажглась осветительная ракета и со
      всех сторон затрещали пулемёты. Хасегава и Сума спрятались в пещере и выползли оттуда, лишь когда стихли выстрелы.
      Дорога шла над обрывом. Хасегава, раненный в ногу, шёл медленно, опираясь на саблю. И вдруг- Сума подскочил к нему и повалил на землю, оглушив ударом кулака в голову; вытащил из-за пазухи майора туго набитый мешочек и засунул его себе за пояс. Затем приволок майора к краю пропасти и столкнул вниз.
      Он даже не услышал всплеска воды — настолько высок был обрыв. Оглянувшись, Сума быстро метнулся в сторону, в заросший высокой травой овраг. Он погрузился по шею в стоячую воду, покрытую густой зелёной тиной, и замер.
      Утром он вылез из оврага и, увидев вдали американских солдат, стал на колени и поднял руки...
      Вот что вспомнил, перелистав последние страницы своего дневника, Сума. Эту записную книжку он хранил в потайном ящике стенного шкафчика вместе с парчовым мешочком.
      Колокол в храме пробил восемь раз. Восемь часов. Сума подошёл к окну. За красными храмовыми воротами при слабых отблесках заката горы меняли свою окраску — становились лиловыми. Вечерний туман постепенно поднимался из долины вверх, полз по ложбинам, заполнял расщелины скал и лесные просеки, вырубленные углежогами, и скрадывал очертания стволов деревьев.
      По широким каменным ступеням, ведущим к храму Инари, шли молельщицы — несколько бедно одетых женщин. Одна из них вела за руку двух маленьких детей, третий болтался на спине. Женщина, повидимому, очень устала Она шла. с трудом переставляя ноги, и в такт её шагам чящий ребёнок на спине кивал свесившейся головкой.
      Сума закурил и уселся на подушке. План действия уже был продуман до конца: их «боевая группа», то-есть группа членов «Союза друзей хризантемного флага» ’, должна наглядно показать всем жителям городка свою силу. В Осака, куда он недавно ездил на оперативное совещание, ему говорили: «Хризантема может увянуть, если лишить её влаги». Сума знал, в какой влаге нуждается их хризантема. Американец Паттерсон в последнее время стал сомневаться в их полезности. Неудача с подброшенным оружием взбесила подполковника. Но ничего, скоро он сможет по заслугам оценить способности Сумы не только в качестве переводчика...
      В глубоко сидящих чёрных глазах Сумы мелькнули быстрые желтоватые искорки.
      — Если змее отсечь голову, она недолго будет извиваться...
      И перед ним явственно возникла крепко сколоченная фигура человека с серебряной, как снег, головой и с лицом, сплошь изборождённым морщинами. Коммунист Имано. Вожак одзийской черни.
      От сильной затяжки в рот попала противная табачная горечь. Сума сплюнул в полотенце жёлтую накипь, но лицо ничем не выдало отвращения, которое он ощутил.
      Арест Сато — первый удар по этой черни. Если прибрать к рукам Хата — начальника полиции — и заставить его энергичнее действовать, можно будет нанести второй удар — убрать Имано. Для хризантемы нужна влага. Друзья священного цветка должны её раздобыть. Этих друзей в Одзи становится всё больше. Незаметными под-
      «Союз друзей хризантемного флага» — «Кикуха-тадосикай» — крупнейшая современная фашистская организация в Японии, находящаяся под покровительством американских империалистов. Хризантема — эмблема императорской власти.
      земными ручейками стекаются они к нему из разных концов: их надо собрать воедино и пустить в одно русло. Итак, действовать!
      Сума сжал кулак. Он встал и начал ходить по комнате. Трубка давно погасла, но он продолжал держать её в крепко стиснутых зубах.
      Размышления Сумы были прерваны стуком в дверь. Он отодвинул её. За порогом стояли гости: Кадзуо, стройный юноша, Тада — старший сын местного помещика и крупного заводчика и школьный воспитатель Гото, который, по настоянию Сумы, был недавно принят в организацию. Сума придавал большое значение воспитанию подрастающего поколения. Пришедшие отвесили почтительный поклон хозяину. Он ответил коротким, быстрым поклоном — по-военному.
      В комнате царил уютный полумрак, горела лишь одна настольная лампа под жёлтым шёлковым абажуром.
      — Мне не хочется, друзья, чтобы за нашей мужской компанией ухаживала женщина, — сказал Сума, — поэтому позвольте сегодня мне выполнять обязанности прислуги.
      Неслышно двигаясь вокруг гостей, усевшихся на подушках у низенького столика, Сума неторопливыми движениями устанавливал перед ними подносы с тарелками, чашечками, графинчиками и костяными палочками для еды.
      Лакированные деревянные чашечки были наполнены бульоном с кусочками водорослей, а на блюдах лежали ломтики сырой макрели, тушёный угорь и трепанги в жирном китайском соусе.
      Когда первые три графинчика «угуису» 1 прекратили
      Угуису — соловей. Так называются в Японии графинчики для вииа со специально устроенными отверстиями; издают свист, когда из них льётся вино.
      своё пение, Сума посмотрел на разгорячённые лица приятелей и сказал:
      — Наши друзья и покровители недовольны нашей деятельностью... По этому поводу я и пригласил вас к себе. — Он многозначительно обвёл всех пристальным взглядом и, понизив голос, добавил: — Красные действуют. Их силы растут с каждым днём, а мы сидим сложа руки.
      — Страх испокон веков действует на людей благотворным образом, — сказал Тада. — Если развесить на стенах и заборах и разослать жителям угрожающие анонимные письма, то люди побоятся подписать эту прокламацию о мире...
      — Не страх, а смерть благотворно действует на людей, — перебил его Сума. — Не надо бояться крови. Нужно действовать любым путём. В войне, особенно с красными, дозволены все средства.
      Он вытащил серебряный портсигар, на крышке которого был выгравирован двуглавый дракон, и закурил американскую сигарету.
      — Я согласен с вами, — поддержал его Кадзуо. — Одзи давно уже нуждается... в хирургической операции. Красные до того обнаглели, что грозятся остановить завод моего отца и требуют выпустить Сато. Если сейчас мы не покажем всем силу нашего хризантемного флага, красная зараза охватит весь город.
      — А вы? — кивнул головой Сума в сторону Гото. — Что вы можете сказать?
      Гото наклонил лысую голову и вкрадчивым голосом произнёс:
      — Даже у нас в школе появилось осиное гнездо красных выкормышей, и они оказывают влияние на большинство школьников. Сорняк надо выполоть... и как можно скорее.
      — Всё ясно, — сказал Сума. — Значит, все согласны.
      Надо действовать. — Он помолчал и, посмотрев пристально каждому в глаза, спросил топотом: — Кого первого?
      Тада и Гото опустили голову. После недолгого молчания Кадзуо вытащил из рукава халата бумажку и авторучку и написал: «Хаяси Хейтаро».
      — Я согласен, — кивнул головой Сума и, взяв спички, сжёг бумажку. — С него можно и начать. Тем более, что он не внял предупреждению нашей боевой группы. — Он взглянул на Тада и Гото: — Ваше мнение?
      Оба в знак согласия наклонили голову. Тогда при всеобщем молчании Сума положил руку ладонью вниз на стол — условный знак, гласивший, что решение должно быть осуществлено бесповоротно. На руку Сумы сейчас же легла горячая рука Кадзуо, на неё — костлявые пальцы Гото, и на самом верху поставил свой кулак Тада.
      — Решаем второй вопрос. Кто?
      Прищурив глаза, Сума снова оглянул сидящих напротив него. Вот его глаза встретились с возбуждёнными, покрасневшими глазами Кадзуо, и Кадзуо выбросил правую руку вперёд. Сума одобрительно наклонил голову и спросил:
      — Кто пойдёт с Кадзуо?
      Он посмотрел на Тада, на его холёное лицо с розовыми, как у девушки, щеками. Не выдержав острого взгляда, Тада опустил глаза: он заметно колебался.
      — Кто ещё пойдёт? — тихо спросил Сума, продолжая смотреть в упор на Тада.
      Тот поднял голову и, проглотив с трудом слюну, молча кивнул головой.
      ... Когда гости надевали обувь в прихожей, Сума тихо шепнул Кадзуо:
      - — Тада не должен быть только наблюдателем...
      — Слушаюсь! — ответил Кадзуо и щёлкнул деревянными сандалиями.
     
      * * *
     
      В Одзи распространился слух о приезде нескольких маклеров-вербовщиков. В прежние времена вербовщики появлялись в Одзи и в окрестных деревнях обычно после наводнений, тайфунов и неурожая. Однако в последние годы они стали наезжать всё чаще и чаще, хотя здесь не было стихийных бедствий. Но зато крестьянам приходилось сдавать почти весь рис властям, которые передавали его американцам.
      У харчевни, где остановился один из вербовщиков, собрался народ — послушать, что скажет приезжий. Ждали долго. Наконец маклер вышел. Это был невысокий, юркий человек с плутоватым лицом, одетый по городскому. Он был красноречив, как уличный рассказчик, вкрадчив и хитёр, как старый лис, и настойчив, как торговец. Вербовщик сыпал шутками и, улыбаясь, сверкал золотыми челюстями.
      Он рассказывал, что в кафе и бары при американских военных базах в Йокосуке и Титосэ требуются здоровые и симпатичные девушки. А юноши могут неплохо заработать, если поедут на Формозу или в Корею — строить укрепления и выгружать военные грузы. Американцы платят не какими-нибудь иенами, а полноценными долларами.
      Небрежно раскрыв туго набитый бумажник, он вытащил из него зеленоватую бумажку с изображением чужеземца:
      — Вот, уважаемые, задаток. Могу сразу же дать — Он встряхнул ею, и люди услышали сухой хруст бумажки. — Плачу по курсу. Триста иен — один доллар!
      ... В эту ночь многие жители городка долго не ложились спать: они решали судьбу своих подросших сыновей и дочерей.
      Не спали и в доме Тэйкити. В комнате стояла насторожённая, угрюмая тишина. Слышно было, как потрескивал и шипел фитилёк в сурепном масле: электрический свет
      в доме давно уже выключили из-за долгов. Скрестив на груди руки, вдова склонила голову на грудь. Лежавшему на полу Тэйкити хорошо были видны слёзы на впалых щеках матери. Острая жалость к ней и к сестрёнкам сжимала сердце мальчика, и горький комок подкатывался к его горлу.
      — Думайте, госпожа Уэда, — слышал он вкрадчивый голос маклера, сидевшего в углу. — Я, конечно, понимаю чувства матери, но надо подумать о себе и других детях. Ведь вы расстанетесь с Тэйкити не навсегда. Семь лет — не такой уж большой срок. Деньги, которые вы получите за мальчика, помогут вам рассчитаться с долгами. Вас не выбросят из дома...
      Маклер говорил без умолку. Он то повышал, то понижал голос до шопота. Постепенно у Тэйкити начали слипаться глаза. Шопот убаюкивал его, и ему стало казаться, что никакого человека с золотыми зубами нет у них в доме, что это не голос доносится из угла, а шуршит соломой ветер. А завтра, когда встанет, он расскажет сестрёнкам о том, что ему снился человек, который хотел его купить...
      Тихие, беспомощные всхлипывания матери вывели Тэйкити из забытья. И снова сердце его так сжалось, что от боли захотелось крикнуть. Уткнуться бы сейчас головой в колени матери и поплакать, как он делал, когда был маленьким. Ему всегда становилось легче от одного прикосновения её ласковой руки.
      Завтра! Завтра он распрощается с матерью и сестрёнками, с домом, со школой, с дедушкой Симурой. Он, наверно, больше не увидит своих товарищей, не увидит Дзиро, Масато и других, реку Одзигаву, «Грот карпов»...
      Вспыхнув и зашипев в последний раз, погас фитиль. Мать продолжала безмолвно сидеть, опустив голову.
      Тэйкити лежал на цыновке с закрытыми глазами.
      Пусть мать подумает, что он спит. В комнате было тихотихо, и лишь за стеной шуршал ветер. Казалось, будто он запутался в листве придорожных деревьев и никак не может выбраться оттуда. А потом Тэйкити услышал шаги матери и шорох её кимоно. Она совсем близко остановилась возле него и ласково прикоснулась ладонью к его голове.
      Оттого, что мать гладила ему волосы, слёзы снова начали душить мальчика. Он стиснул до боли зубы, стараясь не плакать. Но вот на лицо ему упала одна, другая горячая капля. Тэйкити вздрогнул и больше уже не в силах был сдержаться. Он порывисто прижался к матери и дал волю слезам.
      Вербовщик пришёл за Тэйкити на рассвете. Солнце, которое вставало из-за гор, угадывалось лишь по жёлтому пятну, еле проглядывающему сквозь плотную завесу мутного неба. Сестрёнки ещё спали. Тэйкити не хотел их будить. Он постоял несколько минут у их изголовья, внимательно всматриваясь в их лица, а потом молчаливо взял свой свёрток — завёрнутые в фуросики школьные учебники, тёплую куртку покойного отца и бельё. Мать стояла неподвижно, устремив сухие, потускневшие глаза на сына. Перед самым уходом он низко поклонился ей, как кланяются почтительные сыновья, уходя в далёкий, очень далёкий путь.
      Глава десятая В РЫБАЧЬЕМ ПОСЁЛКЕ
      Дзиро с нетерпением ждал, когда брат вернётся с работы: Хейтаро собирался поехать на велосипеде в рыбачий посёлок Хага и обещал взять с собой Дзиро. Весь следующий день — воскресенье — они проведут у моря, в гостях у своих родственников.
      Но вскоре после того, как Хейтаро вернулся домой, к нему пришли Имано и старик Мори. Имано потрепал шершавой ладонью стриженую голову Дзиро:
      — Ну как, «бунтовщик»? Что теперь придумаете?
      — Пока ничего не придумали, — ответил, покраснев, Дзиро.
      — Неважные дела, — глухо сказал старик Мори, усаживаясь на цыновку. Он вытащил из-за пояса полотенце и вытер им шею. — Слышал новость?
      — Что случилось? — встревожился Хейтаро.
      Старик Мори неторопливо набил свою трубку мелко
      нарезанным табаком и искоса взглянул на Хейтаро.
      — Что случилось? — ворчливо переспросил он. — Пока ещё ничего не случилось. Но старый Мори предупреждал вас всех о том, чтобы не давать хозяину много времени на размышления. Эта хитрая лиса уже действует. Хочет нас одурачить.
      — Ямада послал Кимуру в город за безработными, — пояснил Имано.
      — За безработными? — Глаза Хейтаро сверкнули за стёклами очков.
      Дзиро сидел на пороге, держа на коленях раскрытую книгу, и внимательно прислушивался к разговору.
      Имано пододвинулся поближе к столику и положил на него свои большие узловатые руки.
      — Прежде всего, товарищи, спокойствие. Важно, чтобы рабочие лесопилки не были застигнуты врасплох. На что может рассчитывать Ямада? Только на то, чтобы запугать нас, взять измором. Он хочет пригнать безработных, чтобы показать нам, что сможет обойтись без нас. Но это просто угроза.
      — Нам надо знать, когда эти безработные прибудут в Одзи, — сказал Хейтаро.
      Старик Мори пожал плечами:
      — Вероятно, в течение того срока, который мы дали хозяину для ответа на наши требования.
      — Вот он и хочет дать ответ, — сказал Имано. — Когда мы объявим забастовку и не выйдем на работу, у него под рукой окажутся безработные.
      — Неплохо придумано, — глухо сказал Хейтаро, опустив голову на руки. — Что-то надо делать...
      — Ну, и осьминог проклятый! — стукнул старик Мори кулаком по столу.
      — А мы не пустим штрейкбрехеров на лесопилку, — сказал Хейтаро. — Мы засядем там, а женщины будут приносить нам еду.
      — Мы об этом уже думали, когда шли к тебе, — сказал Имано. — Но дело в том, что остаться на лесопилке мы можем только после того, как объявим забастовку, то-есть через несколько дней. А безработных могут пригнать раньше — в такое время, когда на лесопилке не будет рабочих.
      — Тогда надо выставить пикеты! — предложил Хейтаро.
      Имано покачал головой:
      — Пикеты из рабочих ставить нельзя. Этим мы покажем, что уже разгадали план хозяина, и тогда он постарается как-то иначе обмануть нас.
      — Это верно, — согласился Хейтаро. — Надо придумать что-нибудь другое...
      — Дядя Имано! — Дзиро вскочил и подбежал к взрослым. — Я придумал! Мы будем сторожить! Я соберу ребят... карпов.
      Рабочие переглянулись.
      — А ведь он прав, — сказал Имано улыбаясь. — Как ты считаешь?
      — По-моему, подходящий план, — сказал, вставая, Хейтаро. — А сейчас я поеду к рыбакам договариваться.
      Возле деревушки Мацумуры, вплотную прилегающей к окраине Одзи, Хейтаро сошёл с велосипеда. Соскочил с рамы и Дзиро.
      — Полюбуйся, что тут делается! — сказал Хейтаро.
      Дорога взбегала на невысокий холм, на котором было
      расположено деревенское кладбище. Они подошли к его обвалившейся ограде. При их появлении около десятка мужчин и женщин на мгновение подняли головы и молча продолжали свою работу. Они осторожно выкапывали урны с прахом покойников.
      Кладбище было крошечное. Могилы тесно жались одна к другой. Так же как и при жизни людей, покойникам была строго отмерена каждая пядь земли. У надгробий стояли покрытые зеленовато-коричневым мохом каменные фонари, скорбно шелестели своими игольчатыми ветвями криптомерии. Небольшой каменный будда с бесстрастно устремлёнными на мир миндалевидными глазами покосился на одну сторону и, казалось, вот-вот рухнет на землю.
      Рядом с поваленной кладбищенской оградой несколько крестьян с трудом стаскивали с могилы надгробный камень. Хейтаро прислонил велосипед к дереву и подошёл, чтобы помочь им. Дзиро последовал за ним. Крестьяне молча отодвинулись от одного края камня, и Хейтаро вместе с ними отнёс его в сторону. Дзиро смахнул с плиты комья земли и разглядел грубо высеченные на ней иероглифы — посмертное имя погребённого.
      — Что у вас тут происходит? — нарушил наконец молчание Хейтаро.
      Старик-крестьянин, который медленно выбрасывал из обнажённой могилы влажные комья земли, прекратил работу и поднял на Хейтаро воспалённые, слезящиеся глаза. Он вытянул свою грубую, похожую на потрескавшуюся кору старого дерева, руку и сказал:
      — Пришли в нашу страну и распоряжаются как хотят. Аэродром строят...
      Хейтаро и Дзиро посмотрели в сторону сжатой небольшими холмами долины, где ещё не так давно зеленели узенькие полоски рисовых полей. Теперь их безжалостно топтали и скребли, словно выворачивали живые внутренности земли, зелёные чудища-машины. Одни из них, похожие на лафеты гигантских дальнобойных пушек, с грохотом опускали свои металлические челюсти на землю и, впиваясь в неё огромными железными зубьями, словно слизывали зелёные бугорки посевов. Другие, вытянув длинные хищные лапы, описывали в воздухе полукруг и опускали на грунт свою огромную ладонь-ковш, загребая взрыхлённую землю. Словно надоедливые москиты, непрерывно жужжали моторы многочисленных «студебеккеров». Они подставляли под ковши свои кузовы и уходили, покачиваясь на рытвинах, наполненные остроконечными земляными горками. А в середине долины, там, где грунт уже был выровнен, американские солдаты стаскивали с машин стальные решётчатые щиты и укладывали их на землю. Пройдёт ещё один-два дня — и живая земля, ранее кормившая сотни людей, будет закована в железо и бетон.
      И Дзиро показалось, что сквозь рокот и скрежет многочисленных машин он слышит скорбные стоны родной японской земли.
      — Одну неделю только дали на сборы, — рассказывал старик-крестьянин. — А куда идти с женщинами и детьми?.. Помещику нашему беспокоиться нечего — за землю ему уплатили сполна. Захочет — новую купит. Да у него её и так хватает... В деревне Сугино все жители — арендаторы...
      — А урны почему выкапываете? — кивнул Хейтаро головой на вырытые могилы.
      Старик грустно покачал головой:
      — И покойникам нынче нет покоя. Холм, на котором кладбище, мешает им. Снести хотят... И рис не на чем сеять, и в могилу некуда лечь...
      Дорога шла у самого подножия гор, к которым жались крошечные крестьянские поля. Повсюду суходольный рис стоял уже созревшим. Его пожелтевшие свисающие кисти жалобно шуршали, вздрагивая от порывов ветра. Между рисовыми полями желтели полоски ячменя, склонялись колосья проса. Кое-где мелькали фигуры крестьян в широкополых соломенных шляпах. Они нагибались за каждой горстью злака и связывали в снопы сжатый рис.
      В дымчатых сумерках вечера сквозь пожелтевшую зелень проглядывали низко нависшие соломенные и тростниковые кровли деревенских домиков. По узким дорогам неторопливо шагали с коромыслами на плечах крестьяне.
      Притормозив велосипед, Хейтаро свернул на дорогу, ведущую вниз, к морскому берегу. Эта дорога была прорыта в скалистом грунте и окаймлена по обеим сторонам голыми темнобурыми валунами. Из-под самого колеса, мелькнув голубой грудкой, вспорхнула синица-рыболов. Она напомнила о близости моря. И действительно, вскоре перед братьями открылся простор мрачного, разбушевавшегося моря.
      Сидеть на жёсткой раме велосипеда было неудобно, но Дзиро этого не замечал: он был счастлив, что едет в Хага на весь воскресный день. Дзиро желал только одного — чтобы завтра выдался погожий день. Можно будет как следует поплавать и полазить по скалистым утёсам. Кто знает, может быть ему удастся обнаружить гнездо морских чаек или орла-рыболова... Вот удивились бы мальчики в Одзи, если бы он привёз птичьи яйца или ещё лучше —
      оперившихся птенцов! И надо собрать ещё немного ракушек и разноцветных камешков для Умэ-тян, больной сестрёнки Тэйкити.
      Поглощённый своими мыслями, Дзиро вздрогнул, когда Хейтаро внезапно остановил велосипед. Перед ними на столбе висела дощечка: «Проезд воспрещён».
      — Ничего не понимаю... — словно про себя сказал Хейтаро, вглядываясь в даль.
      Дзиро проследил за его взглядом и увидел вдали у обрыва знакомый маленький храм богини Каннон, окружённый группой стройных криптомерий. Но что это? Неподалёку от храма виднелись бараки, покрашенные в зелёный цвет, а рядом с ними торчали окутанные маскировочными сетями стальные хоботы орудий.
      — Значит, амеко устраиваются и на холме Бубенцов, — пробормотал Хейтаро.
      В воздухе послышался нарастающий рокот моторов, и со стороны моря показался большой американский самолёт. Он шёл как-то боком и низко-низко пролетел над храмом богини Каннон, чуть не задев верхушки деревьев. Когда он проплыл над их головами, Дзиро заметил, что один из винтов у него не вращается.
      — Видишь? — спросил он, задрав голову.
      — Вижу, — улыбнулся Хейтаро. — С моря летит. Наверно, корейцы всыпали... еле тащится. — Хейтаро резко повернул велосипед. — Ну, садись, Дзиро. Поедем другой дорогой!
      Почти у самого спуска к берегу кто-то окликнул их.
      — Сирасу? — обрадовался Хейтаро. — Куда направляешься?
      Перед ними стоял пожилой мужчина с загорелым высохшим лицом, закутанный в рваное жёлтое одеяло. В руках он держал коромысло.
      — За сучьями. Собираем по ночам, чтобы сторожа не
      видели... Младший брат? — кивнул он головой в сторону Дзиро.
      — Ну, как живёте? — спросил Хейтаро, предлагая ему сигареты.
      — Как живём? — невесело улыбнулся Сирасу. — Сам знаешь. Похвастаться нечем...
      — Скоро к вам нельзя будет подъехать.
      Сирасу усмехнулся:
      — Да, и к нам понаехали эти амеко. Хотят снести храм богини Каннон. Староста говорит, что на вершине холма Бубенцов у них будет пост противовоздушной обороны.
      — А другого места не могли найти?
      Староста говорит: место удобное, высокие деревья... А другие места оголённые.
      Сирасу нагнулся к Хейтаро и что-то прошептал ему.
      Лицо у Хейтаро расплылось в улыбке.
      — Молодцы, молодцы! — сказал он. — И меня не забудьте. Это ты придумал?
      Сирасу выпрямился, и глаза у него молодо блеснули:
      — Что ж, не зря солдатом семь лет отслужил.
      Прощаясь, Сирасу ласково положил свою руку на
      плечо Дзиро:
      — И у меня ведь такой парень есть. Главный мой помощник... До свиданья!
      Зябко поёживаясь, он стал подниматься в гору.
      Тяжёлые клубящиеся тучи всё ниже опускались на море. Потом сильный, порывистый ветер погнал их к берегу, к изъеденным штормами утёсам и скалам. Неистовый рокот нарастал на море. Оно легко взметало вверх гигантские темнозеленые валы, вспененные гребни которых, казалось, рвались в единоборство со свинцовым небом. Ветер со свистом срывал клочья белой пушистой пены и пригоршнями бросал их на прибрежный песок, на прижавшиеся к скалам домики рыбачьей деревушки.
      Построенные из случайных даров моря — выброшенных на берег полусгнивших досок, брёвен и листов фанеры, — эти лачуги дрожали, как в ознобе, от каждого порыва ветра. Их жалкие кровли жалобно стонали, словно старались высвободиться из-под тяжёлых камней, которыми были прижаты к стенам лачуг.
      Братья осторожно спустились к деревушке по узкой скользкой тропинке.
      Быстро темнело. Две женщины на берегу разводили костёр из валежника и высохшей морской травы. Этот костёр должен был служить маяком для тех, кто находился в море.
      На песке лежали широкодонные и тупоносые рыбачьи кунгасы. В сумерках они казались тушами диковинных чудовищ, выброшенных морем на берег.
      Хейтаро и Дзиро старались держаться ближе к скалистому откосу, спасаясь от холодных водяных брызг.
      Скорее бы добраться до харчевни Мураты! В такое ненастье, наверно, большинство рыбаков остались на берегу. Многих из них можно будет встретить в харчевне.
      Пройдя немного берегом и поднявшись по тропинке, устланной плоскими белыми камнями, братья оказались у бревенчатой харчевни. Под её крышей раскачивался пожелтевший бумажный фонарь. Тусклый свет освещал прибитую рядом с дверью фанерную дощечку, на которой было затейливо выведено охрой: «Милости просим! Дёшево! Вкусно!»
      Хейтаро поставил велосипед под навес, около кадок и соломенных кульков, и вошёл вместе с Дзиро в харчевню. Две масляные лампы плохо освещали комнату с земляным полом, наполненную густым табачным дымом, прогорклым запахом бобового масла и соевого теста. За столиками, уставленными глиняной посудой, сидели рыбаки. Одеты они были в старые, заплатанные рубахи; только у неко-
      торых сохранились зелёные солдатские куртки, сильно потрёпанные и побелевшие от впитавшейся морской соли.
      — Хейтаро! — раздался радостный возглас. — А это кто с ним? Никак, Дзиро? Конечно, он!
      Шлёпая соломенными сандалиями, к ним подошёл толстяк с лысой головой, хозяин харчевни Мурата. Рыбаки поднялись из-за столиков. На стенах зашевелились их тени.
      — Здорово, Хейтаро!
      — Откуда к нам в такое ненастье?
      Мурата усадил гостей под лампой, и рыбаки стали придвигать к ним свои столики. Остановившись за стулом Хейтаро, владелец харчевни принялся укорять его:
      — Совсем забыл нас! Уж месяц, как не видели тебя...
      Из-за бамбуковой занавески, на которой деревенский художник изобразил сверкающую своей белоснежной вершиной Фудзияму', показалась краснощёкая супруга владельца харчевни — госпожа Курико. Оба брата привстали со своих мест и поклонились ей.
      — Ну, что я тебе говорила! — воскликнула она, обращаясь к мужу. — Не веришь в приметы? Я ведь утром сказала, что будут сегодня дорогие гости. Не зря во сне видела тень птицы на ставнях...
      Мурата расхохотался.
      — Дорогих гостей, — обвёл он руками посетителей, — у меня и без твоих примет каждый день полно!
      — Не выгоните нас, госпожа Курико? — улыбнулся Хейтаро.
      ‘Фудзияма — вулкан в Японии.
      — Что вы, что вы! Мы всегда рады видеть вас. Так рады...
      — Будет тебе любезничать! — добродушно прервал её Мурата. — Видишь, люди озябли и проголодались. Дай им чего-нибудь погорячее.
      Через минуту перед братьями появились большие глиняные миски с дымящимся картофелем и квашеной ре диской.
      — Выпей чашечку тёплого саке, Хейтаро! — придвинул ему Мурата фляжку. — Пей, я угощаю.
      Хейтаро смущённо поблагодарил и выпил.
      — А этим я угощаю, — услышал Дзиро сзади голос госпожи Курико. — Сама пекла эти лепёшки. А тебе, Дзиро, ещё одно лакомство дам. За это ты мне потом расскажешь, как родители живут!
      Она поставила перед ними тарелку с лепёшками из рисового теста со сладкой начинкой, а около Дзиро — блюдечко с засахаренными бобами. Дзиро покраснел и нерешительно посмотрел на брата.
      — Ешь, ешь, — подбодрила его Курико. — Кто на ночь ест бобы, продлит себе жизнь на семьдесят пять дней.
      — Хейтаро, жду вас к себе в гости! Моя хозяйка рыбкой угостит... И ко мне зайди!.. И к нам! — послышались голоса.
      Через минуту Хейтаро сидел уже за соседним столом.
      Пока Хейтаро разговаривал с рыбаками, Дзиро оглядывал харчевню. На стене висела бумажная картина, изображавшая серебристую цаплю на пруду. Только цапля была вся чёрная от копоти. В углу, в большом, сложенном из камней очаге, ярким пламенем горели корневища какого-то дерева. Языки огня яростно лизали чёрные бока большого котла, висевшего на крюке. В маленькой стенной нише стояла статуя бога счастья — толстого Дайко-ку с мешком за спиной и деревянным молотком в руке.
      Сам Мурата чем-то напоминал этого доброго, улыбающегося бога с круглыми, выпирающими щеками.
      — Ну, договорились, — услышал Дзиро громкий голос брата. Хейтаро стукнул ладонью по столу: — Собирайте завтра своих!
      Старик Хомма подсел к Дзиро.
      — Молодец Мурата! — сказал он. — Сорок лет его знаю, а он не стареет! Так и кажется, что никогда стариком не будет.
      Л владелец харчевни между тем, осушив чашечку саке, запел тонким голосом:
      Если услышу,
      Что старость стучится в дверь,
      Крепко запрусь я;
      Крикну: «Нет дома меня!»
      Старость к себе не впущу...
      Все захлопали в ладоши.
      — Ну, а как ты живёшь, старина? — спросил Хейтаро, обращаясь к Хомме.
      — Как живём? — вздохнул тот. — Наш подрядчик Ивамура, сам знаешь, не человек, а спрут. Так и душит нас. Цену на рыбу всё сбавляет — спросу, говорит, нет. Врёт, конечно.
      — Вот, Хейтаро, смотри! — Худосочный, с воспалёнными глазами молодой рыбак Киси показал иа лохмотья, еле прикрывающие его грудь. — Стыдно на люди показаться! А попробуй — купи!.. Этот живоглот Ивамура всё тянет и тянет из нас жилы. Как за рыбу расплачиваться — начинает удерживать то за ссуду на ремонт кунгаса, то за сети... — Он безнадёжно махнул рукой: — Что рассказывать! Сам знаешь про нашу жизнь. Расскажи лучше, что в Корее слышно.
      — Верно ли, что американцам всыпали там? — раздался голос Сирасу, только что вошедшего в харчевню.
      Хейтаро отодвинул от себя опорожнённую миску и тарелку и вытер губы полотенцем.
      — Всыпали здорово, уже несколько генералов погибли. Американцы послали туда уйму войск, а всё ничего не получается. Влипли в историю...
      Мурата опасливо оглянулся по сторонам и вполголоса сказал жене:
      — Курико, выгляни за дверь: не шатается ли кто там? Наш поселковый полицейский любит иногда постоять под окнами чужих домов. За слушки-то ведь им платят! Глядишь, и в люди выбьется...
      — Скажешь ещё! — усмехнулась Курико. — Будет он у тебя стоять под окнами! Спит, небось.
      Но всё же она вышла на улицу. Резкий порыв ветра ворвался в комнату, задёргались язычки пламени в лампах. Вернувшись в дом, она сказала, что вокруг никого нет.
      — Видно, проучили их там, в Корее, — сверкнул глазами однорукий рыбак Сакаи, — если японцев хотят туда послать.
      — Дураков нет.
      — Нет, есть, — сказал Сирасу. — Говорят, навербовали в Ниигата и отправили тайком в Корею. И к нам в посёлок приезжали вербовать.
      — Кто приезжал? — спросил Хейтаро.
      — Многих вызывали в полицейский участок, — вмешался Хомма, — там сидел какой-то господин. Моих сыновей тоже вызвали и предложили записаться. Обещали большое жалованье, одежду, хорошую пищу...
      — Ну, а они как?
      — Мой старший так им и сказал: «С меня войны хватит», и, не попрощавшись, ушёл Я его, конечно, выругал, как отец...
      — За что же? — удивился Хейтаро.
      — А за то, что не попрощался. Надо быть всё-таки вежливым.
      Рыбаки рассмеялись.
      — Что делается на свете! — тяжело вздохнул Мурата. Он сидел рядом с Хейтаро, подперев голову руками. — Кругом только и разговоров, что о войне. Неужели опять будет война?
      Хейтаро задумчиво забарабанил пальцами по столу.
      — От нас зависит, чтобы её не было.
      — От нас? — недоверчиво спросил Мурата. — А в прошлую войну разве моего покойного сына спрашивали, хочет ли он воевать с китайцами?
      — Время теперь другое, — сказал Хейтаро. — И люди уже не те. От нас зависит — быть или не быть войне. Я, ты, он, четвёртый, десятый... если во всём мире не захотят войны, то американцам её не разжечь. — Хейтаро внимательно оглядел сосредоточенно слушавших его рыбаков и продолжал: — Имано вам рассказывал, как по всей нашей стране японцы горячо откликнулись на призыв к миру. Вот и мы должны дружнее взяться за дело мира. У вас были сборщики подписей за мир?
      — Были! В нашем посёлке все подписались.
      — А я попросил сборщика оставить мне бланки, — сказал хозяин харчевни. — Ко мне заходят из разных посёлков, и я всем предлагаю ставить подписи.
      — Хозяин, тебе надо на вывеске нарисовать белого голубя! — засмеялся Хомма.
      — А я нарисую на парусе! — крикнул кто-то из угла.
      Хейтаро кивнул головой:
      — Вот так же, как вы поддержали дело мира, поддержите и нас.
      Он рассказал о последних событиях в Одзи — об аресте Сато и о намечаемой забастовке и демонстрации рабочих лесопилки.
      Рыбаки внимательно выслушали Хейтаро.
      — Поддержите? — спросил он, оглядев всех.
      — А ты что, сомневаешься? — сказал Сирасу. — Завтра рыбаков соберём — сам поговоришь со всеми. Наши обязательно поддержат... — Он хлопнул ладонью по плечу Хейтаро.
      — - Ну, пошли, — скомандовал Хомма, — а то поздно уже, и ветер крепчает.
      Госпожа Курико стояла у двери и отвешивала поклон каждому из уходящих. После ухода гостей она потушила фонарь у входа и задвинула ставни на дверях.
     
      * * *
     
      Первые солнечные лучи, пробившись сквозь узкие щели ставней, медленно поползли по золотистым цыновкам и скользнули по лицу Дзиро. Он недовольно почмокал губами и, сморщив нос, приоткрыл глаза. Из-за дощатых стен доносился ласковый рокот угомонившегося за ночь моря. Дзиро вспомнил, где находится, и в одно мгновение вскочил и оделся.
      В доме все ещё спали. Из-за перегородки слышался богатырский храп Мураты. Дзиро тихо, чтобы никого не разбудить, отодвинул дверь и вышел на крошечный дворик. В лицо пахнуло неповторимыми запахами моря — свежим воздухом, напоённым морской влагой, и йодистыми испарениями водорослей.
      День просыпался лениво. Далеко на западе, над морем, стоял сизый клубящийся туман, на востоке всё светлее становились дальние горы. Постепенно розовели верхушки сосен и криптомерий, и птицы с радостным гомоном летели на озарённые первыми отблесками солнца места.
      Было время отлива. Чуть отступив от прижавшейся к скалам рыбачьей деревушки, море обнажило илистое дно и позеленевшие от мха скользкие подводные камни. Между ними кое-где бродили женщины и дети, собирая в плетёнки оставленные водой ракушки и мелкую рыбёшку. Рано поднявшиеся рыбаки уже развешивали для просушки сети.
      Подойдя поближе к воде, Дзиро увидел на камне мальчика с повязанным вокруг взлохмаченной головы белым полотенцем и в коротких заплатанных штанах. Ему на вид было лет четырнадцать. Он был очень худ, и под его обветренной, потемневшей кожей нетрудно было пересчитать все рёбра. На узком, с выпирающими скулами лице блестели сквозь щёлочки насторожённые глаза.
      Широко расставив ноги, мальчик внимательно всматривался в воду, держа в правой руке острогу.
      «Интересно, на кого он охотится?» — подумал Дзиро.
      Он торопливо закатал короткие штаны и осторожно ступил в тёплую воду. Близко от незнакомого мальчика торчал гладкий, словно отполированный, камень. Дзиро взобрался на него и тоже стал всматриваться в воду. Пучки кружевных водорослей плавно шевелились из стороны в сторону, пугая стайки снующих между ними красных рыбок.
      При появлении Дзиро мальчик с острогой даже не
      обернулся. Потоптавшись немного на камне, Дзиро наконец не выдержал и дружелюбно спросил:
      — Ты что ищешь?
      Мальчик с острогой скосил в его сторону глаза и буркнул:
      — А ты откуда взялся?
      Дзиро сказал, что приехал из Одзи, и спросил мальчика, как его зовут.
      — Сирасу Сиро, — сдержанно ответил молодой рыбак.
      — Сирасу? Я вчера видел твоего отца. Он знаком с моим братом Хейтаро.
      — Ты брат Хейтаро? — удивился Сиро и вдруг разговорился: — Замучил меня этот проклятый спрут! Я его уже поддел острогой, а он вырвался и спрятался под камень. Вот и жду его... Уж очень хочется поддеть его и домой принести.
      Дзиро обрадовался завязавшемуся разговору.
      — В этой воде очень трудно что-нибудь разглядеть, — сочувственно сказал он.
      — Разглядеть-то легко, выполз бы только. Нам не привыкать в воду смотреть, — тоном заправского рыбака сказал Сиро. — Конечно, лучше, если бы посветлее было... Солнце ведь только поднимается...
      Он кивнул головой в сторону сумрачных гор, из-за которых медленно вставало солнце.
      — Скоро выше поднимется, — заметил Дзиро, — и тогда легче будет найти спрута.
      Сиро покровительственно посмотрел на Дзиро:
      — Ты не знаешь его повадок. Сразу видно, что не рыбак.
      — Это верно, — смущённо сказал Дзиро. — У нас в Одзи нет моря.
      - — Скучно, небось, без моря?
      Дзиро кивнул головой и даже вздохнул:
      — Очень мне нравится море! Ты его тоже, наверно, любишь?
      — Привык... — Сиро махнул рукой. — Любишь не любишь, а нам без моря нельзя. Рыбаки мы... — Сиро неторопливо вытащил из кармана штанов бамбуковую трубку грубой ручной работы. — Теперь и закурить можно.
      В красной тряпице у него был табак — мелко искрошенные жёлтые листья какого-то растения.
      — Ты что, куришь? — спросил Дзиро.
      — Какой же рыбак не курит! А ты?
      Дзиро отрицательно мотнул головой:
      — Некоторые мальчики у нас в школе курят, но тайком, чтобы учителя не увидели, а я не курю.
      — Ты что же, в школу ходишь?
      — Хожу. А ты?
      Сиро опустил глаза и покачал головой:
      — Уже два года не учусь... Семья у нас большая, а отец больной. Кровь у него часто горлом идёт.
      — А школа у вас в посёлке?
      — Нет, в Исигата. Далеко отсюда.. Мальчики говорят, что школа теперь совсем развалилась. Её, наверно, перенесут в храм.
      Они помолчали.
      — А тебе очень хочется учиться? — тихо спросил Дзиро.
      — Очень! Но ничего не поделаешь... — Сиро выколотил свою трубку о камень и, спрятав в карман, грустно улыбнулся: — Потерпим. Отец говорит: «Как лучше заживём, опять в школу пойдёшь». Только придёт ли когда-нибудь такое время?
      У Дзиро вспыхнули глаза:
      — Придёт! Нам Сато-сенсей говорил! Придёт непременно, если все будут бороться за него. И тогда у всех
      японцев в доме всегда будет рис и все дети будут учиться... Сато-сенсей сейчас в тюрьме...
      — В тюрьме? — удивился Сиро. — За что же?
      — Конечно, не за кражу... Знаешь, как его любят у нас в Одзи! Все говорят, что в тюрьме он за то, что правды требует. Хочет, чтобы беднякам жилось хорошо и чтобы иностранные войска ушли из Японии.
      — Значит, он хороший человек, — сказал Сиро.
      — Очень хороший! В прошлом году хотели из школы исключить нескольких мальчиков. Родители у них очень бедные и не могли платить за ученье. Когда Сато-сенсей узнал об этом, уговорил других учителей, и все они пошли к директору и заявили, что оставят школу, если мальчиков исключат.
      — Хороший человек! — кивнул головой Сиро.
      Бирюзово-голубое море было безмятежно спокойным,
      только у берега одна за другой набегали волны прибоя. Взметнувшись на прибрежные камни гривами пушистой пены, они с тихим рокотом откатывались назад.
      Раздевшись, Дзиро с удовольствием запустил руки по самые плечи в горячий песок и подставил спину обжигающим лучам солнца. Когда волна набегала на берег, она окатывала его своими прохладными струями, чуть-чуть приподнимала и хотела повалить. А отступая, она пыталась утащить его с собой, но он крепко упирался ногами в податливый ил.
      — Море успокоилось, — сказал Дзиро.
      — Ненадолго, — бросил Сиро. — Лодки пришли с моря почти пустые. Иваси плохо ловится — значит, опять к непогоде.
      Он сидел на корточках и задумчиво перебрасывал из руки в руку разноцветную гальку. Помолчав, он тихо сказал:
      — Ты к нам почаще приезжай. У нас хорошо.
      — Ладно. А ты к нам в Одзи приходи.
      — Приду, если отец отпустит... — Сиро посмотрел на высоко поднявшееся солнце и вдруг заторопился: — Замешкался я с тобой... Мне домой пора. Отец ждёт... — Взглянув на огорчённое лицо Дзиро, Сиро добавил: — Если хочешь, вечером покатаемся на лодке, поплывём к утёсам. Я покажу тебе, как вяжут морские узлы...
      На этом приятели расстались.
     
      Хейтаро на весь день ушёл к рыбакам и не взял с собой брата. Дзиро остался один и с нетерпением ждал вечера. Он несколько раз ходил на берег, надеясь встретить там нового товарища, но Сиро всё не появлялся. Наконец Дзиро встретил его на тропинке, ведущей к деревне.
      — Ты куда? — окликнул он его. — Где твоя лодка?
      — Лодки нет, — тихо сказал Сиро. — Я очень спешу... Ты приезжай к нам в следующее воскресенье. — Он виновато улыбнулся — щёлочки глаз его совсем почти закрылись. — Прощай, Дзиро!
      Дзиро удивлённо уставился на товарища:
      — Как же так? Утром ты обещал покатать меня на лодке... Это не по-товарищески.., — В его голосе дрожала обида.
      — Понимаешь, Дзиро... — Сиро опустил свою лохматую голову, — не могу я сегодня. Случилось так, что всё переменилось. Мне обязательно нужно домой. Отец ждёт...
      — А что случилось?
      — Так... ничего...
      Дзиро пристально посмотрел на нового приятеля и покачал головой:
      — Ты что-то скрываешь от меня... Хочешь, пойдём вместе? Мой брат, наверно, сейчас у твоего отца..
      — Откуда ты знаешь? — испугался Сиро. — Я тебе не говорил этого. Отец настрого приказал мне...
      Сиро замолк, спохватившись, что сказал лишнее. Дзиро уловил это по его растерянному виду.
      — Да, я знаю, что Хейтаро у вас, и клянусь тебе, что мне ты можешь довериться. Скажи, что у тебя случилось?
      Сиро стоял, молча потупив глаза, и Дзиро понял, что он колеблется.
      — Клянусь, я никому не скажу!
      Дзиро протянул приятелю руку с согнутым мизинцем — знак клятвы. Сиро поднял голову и пробормотал:
      — Я и сам ещё толком ничего не знаю. Отец сказал, чтоб я вечером лодку приготовил и факелы. Поплывём ночью с бакланами рыбу ловить... Вот и всё. А почему не велено никому говорить — не знаю... И брат твой был у нас, когда говорили об этом.
      Ночью, при свете факелов, охотиться с бакланами на рыбу! Смел ли Дзиро когда-нибудь об этом мечтать? Ведь в Одзи все мальчишки с ума сошли бы от зависти!
      Он схватил Сиро за руку:
      — Уговори отца! Скажи, что я не помешаю вам.
      — Не знаю... — Сиро был в затруднении. — Отец сказал мне...
      Он оглянулся и увидел своего отца и Хейтаро. Они медленно шли по берегу.
      — Ни слова, о чём говорили, Дзиро! — шепнул Сиро.
      — Не беспокойся.
      — Купались? — подходя к мальчикам, спросил Хейтаро.
      Дзиро молча отвернулся.
      — Ты чего такой сердитый? — улыбнулся брат.
      Отец Сиро внимательно посмотрел на сына, потом перевёл взгляд на Дзиро и ухмыльнулся.
      — Не пора ли тебе, Сиро? — спросил он сына.
      — Бегу, отец! — ответил тот и бросил украдкой взгляд на насупленного приятеля. — До свиданья, Дзиро! Приезжай к нам!
      — Зачем же так рано прощаться? — спросил Хейтаро. — Уже надоели друг другу?
      Мальчики удивлённо переглянулись.
      — Вот что, Дзиро, — сказал Хейтаро: — одевайся и иди помогать Сиро. Поедем ночью рыбу ловить. Хочешь поехать с нами?
      Дзиро поднял на брата свои большие глаза. Рот его был приоткрыт.
      — Чего уставился? Поедешь? Только... — Хейтаро приставил палец ко рту, — никому ни слова.
      Оба мальчика всплеснули руками и, взвизгнув, стали носиться по берегу.
     
      Бакланы помещались в дощатой пристройке дома Си-расу. Окна в ней не было, и свет проникал через узенькую щель в двери. Но сейчас всё равно ничего не было видно — на улице уже стемнело.
      Сиро зажёг смоляной факел, и при его свете Дзиро разглядел внутренность каморки. Здесь были свалены полусгнившие сети, кисти и жестяные банки из-под краски, груда пакли, верёвки; стояла кадушка со смолой, на стенах висели облезшие от времени и солёной воды старые вёсла.
      Четыре баклана, нахохлившись, сидели на сломанном фанерном ящике. При появлении мальчиков они завозились и захлопали своими чёрными, чуть заострёнными крыльями. Только один, который был покрупнее и постарше, не проявил никаких признаков оживления. Он только зажмурил свои светлозеленые глаза, а потом вновь неподвижно уставился в одну точку.
      — Это Ичимару! — с гордостью сказал Сиро, поглаживая старого баклана по шее. — Посмотришь, как он глотает рыбу — словно дракон!
      Дзиро с любопытством разглядывал бакланов. Так близко ему никогда не приходилось их видеть. Он встречал их лишь издали, в ивовых зарослях на берегу Одзигавы, где у них были гнездовья. Он осторожно погладил Ичимару. На шее возле зоба птицы он нащупал кольцо из китового уса. Изогнувшись, птица ткнула своим чёрным крючковатым клювом мальчику в ладонь. Ничего в ней не обнаружив, она снова застыла.
      — Думает, что еду принесли! — рассмеялся Сиро. — Потерпи, Ичимару! Ночью поработаешь — и получишь за обед и за ужин.
      Ичимару вдруг вышел из оцепенения; он глухо закричал и захлопал крыльями. Вслед за ним закаркали молодые бакланы. Тогда Ичимару повернулся в их сторону и, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, направился к ним. Молодые бакланы тут же притихли, прижавшись друг к другу.
      Мальчики взяли на руки птиц и спустились к морю.
      Возле лодки возились рыбаки. Здесь, кроме Сирасу и Хейтаро, были ещё старый Хомма и однорукий Сакаи.
      Сирасу вынес из лачуги какой-то длинный свёрток и уложил его на дно лодки. Лодку оттолкнули. Под днищем заскрипела галька...
      — Что там? — спросил Дзиро у приятеля, кивнув головой на свёрток.
      Сиро нагнулся к его уху и прошептал:
      — Пилы!
      Дзиро недоумённо взглянул на Сиро, но промолчал.
      Лодка шла в открытое море мимо угрюмых утёсов. Было темно. Иногда из-за облаков выглядывала луна, её свет серебрил воду, и тогда Дзиро казалось, что несущаяся к лодке волна с белой гривой пены — это подводное чудовище с седой всклокоченной головой.
      Взрослые сидели молча. Хейтаро и Сирасу гребли, а Хомма и Сакаи попыхивали трубками. Когда вспыхнули и зашипели смоляные факелы, зажжённые Сиро, и отблески от пламени запрыгали на тёмной воде, бакланы радостно захлопали крыльями и закаркали: они почуяли добычу.
      — Глядите-ка, сколько народу сегодня вышло на ночную ловлю! — сказал Хомма, осматриваясь кругом.
      — Очень хорошо, что мы не одни, — сказал Сирасу.
      Дзиро оглянулся. Во всех направлениях на тёмной воде
      горели десятки огней.
      Сирасу бросил вёсла и перешёл на нос лодки.
      Привлечённая ярким пламенем факелов, рыба метнулась к лодке. Сирасу пустил Ичимару и молодого баклана в воду, держа в руках бечёвки.
      Через несколько мгновений в воде показалась голова всплывшего баклана, а в его клюве трепетала большая рыба. Ичимару не мог проглотить её из-за кольца на зобу. Сирасу дёрнул бечёвку, нагнулся вниз и подхватил Ичи-
      мару. Как только баклан оказался в лодке, Сирасу вытащил из его клюва рыбу и снова отпустил птицу на воду.
      А на корме лодки орудовал с бакланами Сиро. Дзиро с восхищением следил, как ловко управляет бечёвками Сиро. Он только и успевал отпускать с лодки и притягивать назад птиц-рыболовов. Ивовые корзинки быстро наполнялись серебристой рыбой.
      Потом Сиро разрешил своему приятелю заняться одним из бакланов, показав, когда надо отпускать, а когда тянуть к себе птицу. Дзиро оказался понятливым учеником.
      Втащив в лодку баклана и сдавив ему горло, он заставил птицу выбросить из клюва несколько мелких рыбёшек. Но в это время Сирасу крикнул:
      — Тушите факелы! Все!
      Сиро удивлённо оглянулся:
      — Тушить? Ведь только начали, отец!
      — Туши! — повторил приказ Сирасу. — Не за этим вышли в море...
      Он передал притихшим мальчикам бакланов и стал быстро грести длинным кормовым веслом. Он развернул лодку и направил её к берегу. Зашипели в воде потухшие факелы, замолкли бакланы — с них сняли кольца, и они смогли наесться мелкой рыбёшкой.
      Лодка взяла курс в сторону отмели с мелким, словно истолчённым, золотистым песком. Там уже давно запрещалось высаживаться рыбакам. Некогда оживлённый берег был теперь совсем пустынным и выглядел таким же мёртвым, как и храм богини Каннон, спрятавшийся на вершине холма Бубенцов, среди стройных вечнозелёных криптомерий.
      — Куда мы плывём? — тронул Дзиро за рукав старшего брата.
      — Видишь обрыв около храма? Туда ходить запрещено. Вот туда и плывём.
      Лодка мягко врезалась в песок, но от внезапного толчка каркнул Ичимару. Сирасу тихо скомандовал: '
      — Высадимся здесь!
      Сиро опустил птиц на дно, прикрыл их обрывком рыбачьей сети и взял кормовое весло.
      — Лодку разверни и не выпускай вёсла, — услышал Дзиро приглушённый голос Сирасу.
      Дзиро подсел поближе к приятелю, но Хейтаро, вытаскивая из лодки длинный свёрток, толкнул его локтем:
      — Пойдём, Дзиро! Наверху ты тоже будешь нужен.
      Песок на отмели был мягкий-мягкий. Казалось, что
      под ногами постланы цыновки.
      Рыбаки двинулись к обрыву. Впереди шёл Сирасу, за ним Хейтаро со свёртком, Хомма и Дзиро. Сакаи замыкал шествие.
      Рыбаки, хорошо знавшие здесь каждый бугорок, быстро нашли узенькую тропинку, ведущую наверх. Тропинка была вырублена в каменистом грунте, по ней было трудно идти, но Дзиро старался не отставать от взрослых.
      — Колючая проволока! — шепнул, обернувшись к мальчику, Хомма.
      Приподняв рукой колючую нить, Сирасу пропустил всех вперёд.
      Они добрались до вершины холма. До них явственно доносился мелодичный звон потока, срывающегося в море. Ключ выбивался из-под камней и протекал где-то совсем близко в узкой скалистой расщелине.
      Дзиро сделал несколько шагов и почувствовал, как ноги мягко погружаются в густой и влажный от ночной росы мох. Тёплая земля повсюду источала запахи сырости и перегноя. Шуршали под ногами опавшие иглы и хрустели высохшие сосновые шишки.
      Вокруг стояла глубокая тишина. Впереди угадывались строгие очертания заброшенного маленького храма, окру-
      женного, словно стражами, десятком молчаливых стройных деревьев.
      Присев на корточки над продолговатым свёртком, старый Хомма вздохнул и сказал, взглянув на криптомерии:
      — Не уберегли храм, значит и вам здесь делать нечего.
      Из-за облаков выглянула луна. Её свет осветил пилы,-извлечённые из свёртка.
      — Начнём отсюда, — показал Сирасу на две рядом стоящие криптомерии.
      Дзиро понял, для чего рыбаки взяли с собой пилы, для чего был придуман этот выход в море под видом охоты с бакланами. Амеко хотят использовать вершину холма Бубенцов, для того чтобы учредить пост противовоздушной обороны. Рыбаки спилят деревья, и тогда никакого поста здесь не будет.
      Сирасу отвёл Дзиро шагов на пятнадцать вперёд и сказал:
      — Стой здесь и смотри в оба! Как только увидишь кого-нибудь или услышишь шум, немедленно беги к нам. Понял?
      — Понял, дядя Сирасу!
      — Если нас застанут за этой работой, никому несдобровать. Смотри внимательно и чуть что — сразу же поднимай тревогу.
      Глаза мальчика постепенно привыкли к темноте, и он стал различать всё окружающее — стены храма, деревья, скалы и колючую проволоку, натянутую в несколько рядов на колья.
      До насторожившегося слуха Дзиро донеслось тихое жужжание пилы. Люди, сидевшие на корточках возле деревьев, были скрыты от него мраком, но он ясно себе представлял, как ожесточённо они сейчас работают. Пилы, послушные воле этих сильных людей, впивались своими
      острыми зубьями в рыхлую древесину криптомерии и выплёвывали струйки опилок.
      Раздался треск ломающихся сучьев и глухой шум падающего дерева. Вслед за этим застонало и свалилось второе дерево, а вскоре и третье.
      Вокруг всё было попрежнему безмолвно, только монотонно жужжали пилы да пел свою нескончаемую песню горный ручей.
      Было страшно. Казалось, что хитрый враг притаился где-то здесь, рядом, стоит за толстым, в два обхвата, стволом дерева и выжидает. В кармане штанов Дзиро нащупал свой перочинный нож и сразу почувствовал себя увереннее.
      Сзади, совсем близко, вновь послышался грохот свалившихся деревьев. Дзиро обернулся — и перед ним открылся широкий просвет. Вдруг где-то далеко раздался сухой треск выстрела, и вслед за ним всё кругом озарилось мертвенно-бледным светом.
      От неожиданности Дзиро даже зажмурил глаза. Высоко-высоко под облаками повисла светящаяся ракета. При её свете он увидел пустынное, далеко уходящее море, застывших у деревьев людей, стены храма...
      Первой мыслью мальчика было: «Бежать, бежать к обрыву!» Но на мгновение замолкшие пилы зажужжали с ещё большим остервенением. Дзиро прижался к столбу ограды и при гаснущем свете ракеты стал напряжённо всматриваться туда, откуда мог появиться враг. Но на широком склоне, заваленном валунами, никто пока не показывался.
      Два последних дерева с грохотом упали в обрыв.
      — ' Бежим! — торопливо крикнул Сирасу.
      Они начали быстро спускаться к морю. Пока люди бежали по мягкому песку, их лодка уже вынырнула из-за скал и подошла к берегу.
      — Молодец, Сиро! — воскликнул старый Хомма. — Настоящий рыбак!
      Люди быстро попрыгали в лодку. Сирасу схватил весло и, раскачиваясь всем корпусом, стал грести, направляя лодку к узкому проливу между скалами. В эту минуту с вершины холма раздался треск автоматных очередей.
      Лодка шла осторожно, прячась в тени утёсов. Люди молчаливо вглядывались в небо, на котором повисли светящиеся ракеты. Наконец они погасли одна за другой, и снова всё вокруг погрузилось во тьму.
      — Ну, кажется, всё, — сказал Сирасу. — Плывём к берегу!
      И вот из-за группы скалистых островков внезапно появились огоньки на берегу. Это был посёлок Хага.
      Увидев, что Сирасу тяжело дышит, Хейтаро подсел к нему и взялся за весло. Они стали грести вдвоём. Вскоре лодка с разбегу врезалась в прибрежную гальку.
     
      * * *
     
      Кадзуо стоял за толстым стволом дерева и, прищурившись, напряжённо вглядывался в даль. Тада лежал на траве в придорожной канаве и курил.
      — Почему ты думаешь, — спросил он, — что Хейтаро должен сегодня утром вернуться из Хага?
      — А когда же ему вернуться, если он должен явиться в первую смену? Если вчера вечером не приехал, то уж сегодня обязательно явится. — Кадзуо глухо рассмеялся. — Представляю, какая паника начнётся у красных, когда они узнают о нашей операции...
      — А что, если на этот раз его только попугать? — нерешительно сказал Тада.
      — Я тебя брал не для того, чтобы пугать его. Имей в виду: эти люди не из пугливых.
      — Может быть, предупредить его в последний раз?
      — Ты, кажется, трусишь? Пора приучаться к крови... Забыл, что наш главный говорил? Хризантема требует влаги.
      Кадзуо вытащил из-за пояса большой тёмный платок и повязал им лицо, оставив открытыми одни глаза. То же самое сделал и Тада.
      Они выглянули из-за деревьев на дорогу. Она обвивала холм, на котором стояла пагода, затем шла по берегу реки и исчезала у подножия горы, там, где из чёрного провала тоннеля двумя блестящими стрелами выползали железнодорожные рельсы.
      Было очень рано, лучи солнца ещё не пробивались сквозь листву деревьев. Неторопливо прохаживаясь по полянке, Тада вздрагивал, когда на лицо внезапно падали прохладные капли утренней росы. Погружённый в свои думы, он не замечал, как его ноги безжалостно топчут розовые и голубые колокольчики.
      Вдали на дороге блеснули спицы велосипедных колёс.
      — Едет! — дрожащим голосом произнёс Тада и схватил руку Кадзуо.
      Через минуту сидевшие в засаде увидели, что впереди велосипедиста сидит ещё кто-то.
      — Спокойно, Тада! — не поворачивая головы, шепнул Кадзуо. — Это, кажется, он. Но не один... Значит, ты зайдёшь сзади. На, выпей!
      Он быстро вытащил из заднего кармана брюк плоскую металлическую фляжку, отвернул пробку и, отхлебнув сам, передал её Тада.
      Совсем близко послышался шелест шин. Из-за деревьев, где стояли Кадзуо и Тада, уже можно было хорошо разглядеть лицо велосипедиста. Они не ошиблись: это был Хейтаро. А на раме впереди него сидел Дзиро. Кадзуо судорожно сжал в кармане револьвер, но, вспомнив слова
      Сумы о том, что надо всё сделать бесшумно, расстегнул куртку и нащупал за поясом костяную рукоятку ножа.
      — Придётся... бить двоих, — сказал он.
      Увидев лежащее поперёк дороги дерево, Хейтаро притормозил машину и соскочил с седла. Он передал Дзиро руль и удивлённо оглянулся по сторонам. Вокруг было безлюдно, тихо. Над дорогой молчаливо склонились деревья, рядом хрустнула сухая ветка, мягко шлёпнулась о землю сосновая шишка.
      Хейтаро приподнял велосипед, чтобы перетащить егс через сваленное дерево. Услышав вдруг позади чьи-то шаги, он оглянулся и увидел человека с закрытым лицом, в белом свитере. Впереди у сваленного дерева появился второй человек, тоже с закутанным лицом, в чёрной куртке.
      Хейтаро крепко сжал плечо Дзиро и шепнул:
      — Беги, я их задержу.
      — Никуда я не уйду! — сказал Дзиро. — У меня есть перочинный нож.
      — В чём дело? — громко спросил Хейтаро.
      — Положи на землю велосипед! — тоном приказания произнёс человек в чёрной куртке, стоявший на сваленном дереве.
      «Знакомый голос, — подумал Хейтаро, — но чей именно?»
      — Откройте лучше свои физиономии! — сказал Хейтаро. — Не валяйте дурака!
      — Ты опять рыбаков ездил мутить? — угрожающе произнёс незнакомец, стоявший на дереве.
      — Теперь-то мне понятно, с кем я имею дело, — усмехнулся Хейтаро. — Слушайте, вы, бандиты хризантемного флага, уходите с дороги! Я ведь не из пугливых...
      — Можешь не кричать. Здесь никто тебя не услышит.
      Дзиро, оглянувшись, увидел, что совсем близко над лесом поднимается синий дымок.
      «Углежоги рядом!» — мелькнуло у него в голове. Он заметил узенькую тропу, ведущую от дороги в лес. Толкнув локтем брата, он глазами показал ему на дымок. Хейтаро понимающе сжал ему руку и тихо сказал:
      — Беги во всю прыть вверх и зови людей!
      — Один не побегу, — прошептал Дзиро. — Тебя убьют.
      — Беги один! — приказал Хейтаро.
      Он скосил глаза в сторону и увидел у обочины дороги острый булыжник. Но его взгляд перехватил человек в чёрной куртке. Спрыгнув с дерева, он бросился на Хейтаро. Дзиро выпустил велосипед и выхватил перочинный нож. Но он не успел ничего сделать — кто-то сзади ударил его по голове и швырнул на землю. Чьи-то пальцы с силой сжали его горло. Чувствуя, что задыхается, Дзиро с силой ударил ножом по руке незнакомца. Тот вскрикнул и разжал пальцы. Вскочивший на ноги Дзиро увидел катавшихся по земле Хейтаро и человека в чёрном. У незнакомца в руке блестел широкий нож.
      — Помогите! Убивают! — закричал во весь голос Дзиро.
      Кадзуо, вцепившись одной рукой в горло Хейтаро, оглянулся. И в то же мгновение до его слуха донёсся прерывистый шопот Тада:
      — Скорее! Сюда люди бегут!
      Кадзуо с силой вырвал свою руку с ножом из цепких пальцев Хейтаро и собрался нанести удар, но вдруг острая боль пронзила его плечо. Нож в ослабевшей руке скользнул мимо цели и вонзился в ногу Хейтаро. Но тот в это время рванул с лица незнакомца повязку.
      — Вот ты кто! — крикнул Хейтаро, увидев лицо Кадзуо, и ударил кулаком ему в нос.
      Кадзуо вскочил на ноги и столкнулся с Дзиро. Тот весь изогнулся, закинув назад для удара маленький окровавленный ножик.
      Со стороны холма бежали люди. Кадзуо сильным ударом ноги сшиб мальчика и со всех ног бросился в лес.
      Впереди между деревьями мелькнул белый свитер Тада. Догнав его, Кадзуо прошипел:
      — Трус поганый! Мерзавец!
      Тада покачнулся от удара и поднял окровавленную руку.
      — Меня ранили... — сдавленным голосом сказал он.
      — Слюнтяй! — процедил сквозь зубы Кадзуо и ещё раз ударил Тада в лицо. — С мальчишкой не мог справиться! Из-за тебя и я чуть не погиб...
      Он быстро побежал вглубь чащи. Тада последовал за ним.
     
     
      Глава одиннадцатая
      ЗАБАСТОВКА
     
      Рана оказалась неглубокой, и Хейтаро, опираясь на палку, уже мог ходить по комнате. В течение дня его беспрерывно посещали соседи, рабочие лесопилки — всех возмутило нападение обнаглевших фашистов.
      — Полиция и эти молодчики — одна шайка! — сказал старик Мори. — Когда наша делегация явилась к начальнику полиции и заявила, что это дело рук Кадзуо и его друзей, Хата стал орать на нас, заявляя, что Кадзуо уже несколько дней нет в Одзи. Вот и попробуй найди правосудие...
      После смены пришёл Имано. Он был очень встревожен ранением Хейтаро, но, увидев его на ногах, успокоился.
      Имано подробно расспросил о поездке в Хага и о беседах с рыбаками, затем сообщил имевшиеся у него новости:
      — Из Симадзу приехали люди. Говорят, что готовы поддержать нас. Ждут сигнала...
      — Вот это дело! — обрадовался Хейтаро. — Не думал я, что они так быстро откликнутся на наш призыв.
      — Пора выставлять пикеты, — сказал Имано. — Вот-вот появится Кимура с безработными. Придётся воспользоваться помощью мальчиков.
      — Хорошо, я их соберу и проинструктирую. Карпы — боевые ребята.
      Уходя, Имано предупредил, что надо действовать быстро — первая партия безработных может прибыть завтра.
      — Г остей встретим, как надо. Не беспокойся! — улыбнулся Хейтаро и приподнял палку, на которую опирался.
      — По гостям и встреча! — рассмеялся Имано, махнув на прощанье рукой.
      Получив указания от Хейтаро, Дзиро выскочил из дома и вскоре привёл всех «карпов». Хейтаро объяснил им их задачу.
      — Ну, всё поняли? — спросил он.
      Мальчики весело переглянулись и дружно ответили:
      — Понятно, дядя Хейтаро!
      Дзиро добавил:
      — Не подведём!
      Хейтаро улыбнулся и обнял сидевших около него Масато и Такао.
      — От вас, мальчики, очень многое зависит, — сказал он. — Если оплошаете — забастовка может сорваться. Важно своевременно датб нам знать о появлении безработных...
      — Не проморгаем, дядя Хейтаро! — твёрдо сказал Масато.
      — Ну что ж, я уверен в вас. Действуйте!
      ... К лесопилке можно было пройти двумя дорогами — по магистральному шоссе и по главной улице Одзи. По совету Хейтаро, Дзиро разделил мальчиков на две группы. Одну из них возглавил он сам, другую — Масато.
      Мальчиков своей группы он должен был поодиночке расставить по главной улице, от буддийской часовни до обрыва у Одзигавы. Масато же со своей группой должен был патрулировать от задней глухой стены лесопилки до моста, выше обрыва. И тогда по какой бы дороге ни пошли безработные — «дозорные» могли их увидеть и по эстафете передать на лесопилку.
      Поезд на железнодорожный полустанок Ия, находившийся в шести километрах от городка, приходил в 8 часов вечера.
      Стоял тёплый осенний день. Высокое чистое небо радовало своей свежей голубизной. Лёгкий ветерок тихо шуршал в кронах деревьев и подметал на улицах жёлтые опавшие листья.
      Дзиро и Сигеру, оставив у часовни Такао, а вблизи магазина «Дом журавля и черепахи» Котаро, направились к кварталу богачей. На углу площади с фонтаном должен был остаться Сигеру.
      Они быстро шли по тенистой улице, обрамлённой двумя рядами деревьев. По обеим её сторонам, в оправе густо разросшихся садов, белели каменные особняки с нарядными зелёными и красными черепичными крышами. Улица была пустынна.
      Вдруг они услышали знакомый голос:
      — Что вы здесь шатаетесь, бродяги?
      Мальчики быстро оглянулись. В двух шагах от них стоял, заложив руки в карманы, Хитоси.
      Он вынырнул из-под свода каменной ниши своего дома и преградил им путь. Было ясно, что он хочет завязать ссору.
      Дзиро рванулся было к Хитоси, как вдруг увидел в глубине ниши двух сидевших на каменной скамье мужчин. Одного из них он знал — это был старший брат Хитоси. Другого, рослого человека, в костюме офицерского
      покроя и в высоких коричневых сапогах, мальчики видели впервые.
      И он и Тада небрежно развалились на скамье и курили.
      — Пошли, Сигеру! — сказал Дзиро.
      В присутствии старшего брата Хитоси завязывать драку было опасно. К тому же сейчас было не время заниматься такими делами. Мальчик трезво оценил обстановку. Сигеру небрежно засунул руки в карманы и с независимым видом шагнул в сторону, желая обойти противника.
      Но Хитоси, отступив на шаг, растопырил руки:
      — Стойте, негодяи! Убирайтесь, откуда пришли!
      И он бросил многозначительный взгляд на взрослых.
      — Кто это? — лениво спросил его брат.
      — Красные! Такие же, как и их братья! — звонко крикнул Хитоси. — Те, что в школе бунт затеяли...
      — Интересно!.: — протянул Тада и что-то шепнул человеку в военном костюме.
      — Драться хочешь, Хитоси? — угрюмо спросил Дзиро, сжимая кулаки.
      — Не драться, а вот что сделать с вами. — Хитоси плюнул на землю и растёр плевок ногой.
      — Драться надо по-честному! — сверкнул глазами Сигеру. — Ты бы позвал к себе на помощь ещё отца и мать... Уходи с дороги!
      Он решительно отвёл в сторону руку Хитоси и шагнул вперёд. Но в это время со скамьи поднялся Тада. Он при-
      слонился к дереву и швырнул в сторону Дзиро окурок сигареты.
      — Послушай, Хитоси, — лениво сказал он, — стоит ли связываться с этими красными выкормышами? Пусть они во всеуслышание скажут, что красные — это сволочь, и ползут себе дальше. Не забудь только, братец, на прощанье каждому из них плюнуть в глаза.
      Человек в военном громко расхохотался и подошёл к мальчикам.
      — Если, Хитоси, у тебя слюны не хватит, я добавлю, — сказал он.
      — Слышали, бродяги? — крикнул Хитоси. — Повторяйте, что мой брат сказал! На этот раз вам повезло!
      Дзиро и Сигеру переглянулись. Всё произошло в одно мгновенье. Дзиро ударил Хитоси в челюсть, а Сигеру толкнул головой в живот человека в военном. Тот охнул от боли и осел на плиты тротуара.
      — Вперёд, Дзиро! — задыхаясь, крикнул Сигеру.
      Мальчики понеслись по улице, не чувствуя под собой
      ног. Сзади донёсся крик Хитоси:
      — Держите! Воры!
     
      * * *
     
      Масато, опираясь о перила моста, внимательно всматривался в даль.
      Перед ним узкой серой лентой тянулось шоссе. Оно кружилось у подножия гор и по краю леса. Справа от долины виднелись железнодорожная насыпь и водокачка.
      Вот по дороге пронёсся велосипедист, за ним проехал крестьянин верхом на быке. Вдали появилась одинокая фигура паломника в круглой зонтообразной соломенной шляпе и с длинным посохом.
      Внизу, под ногами Масато, вспенивались возле каменных устоев моста водяные струи, и только их монотонный рокот нарушал царившую вокруг тишину.
      Вдали у горизонта вспыхнуло облачко пара и вслед за ним пронёсся глухой паровозный гудок. Пристально вглядываясь в даль, Масато увидел двигающуюся чёрную ниточку.
      — Поезд! Ну, скоро появятся..
      Время ползло убийственно медленно. Масато закрывал глаза, отсчитывал в уме минуты и снова смотрел вдаль. Но шоссе было попрежнему пустынным.
      Сколько же может потребоваться времени, чтобы люди, если они сошли с поезда, показались па склоне этого холма?
      И Масато снова отсчитывал минуты.
      Но вот наконец на дороге показались люди. Они шли тесной кучкой. Многие несли рюкзаки и узлы.
      Они! Немедленно передать сообщение эстафетой!
      Масато мчится в гору, мимо маленьких лачуг корейской бедноты. Старики-корейцы, с белоснежными бородами, с длинными трубками в зубах, удивлённо смотрят вслед мальчику. Куры, мирно бродившие у дороги, хлопают крыльями и разбегаются в разные стороны. Вот уже и красная часовня с оградой, сложенной из неотёсанных голубоватых камней. Если перемахнуть через неё — не придётся бежать лишних два квартала.
      Сердце мальчика учащённо бьётся, струйки пота стекают по лбу. Тяжело дыша, он не перепрыгивает, а переваливается через ограду и бежит по выложенному плитами дворику к калитке.
      Котаро уже издали увидел его.
      — Идут? — крикнул он.
      Масато, тяжело дыша, кивнул головой, и Котаро рванулся вперёд.
     
      * * *
     
      Пронзительный, неурочный гудок кочегарки собрал в течение нескольких минут всех рабочих лесопилки — тех, кто ещё работал, и тех, кто, отработав смену, был уже дома.
      Многие прибежали с узелками — со старым одеяльцем, подушечкой, с незатейливой домашней едой. Кто знает, как обернётся дело... Может быть, с лесопилки долго не придётся уходить.
      Рабочие столпились на дворе и у ворот лесопилки. Стоя на штабелях досок и на дровах, они внимательно смотрели на дорогу, по которой двигалась толпа безработных во главе с Кимурой.
      Хейтаро непрерывно курил, вытряхивал и вновь набивал свою трубку — он волновался. Имано, напротив, был спокоен и неторопливо расхаживал среди рабочих.
      Увидев стоявших в стороне «карпов», Имано подошёл к ним. Его глаза ласково блеснули.
      — Спасибо, ребята! — сказал он. — Молодцы! Но не пойти ли вам теперь домой? Кто знает, чем тут кончится...
      — Нет, дядя Имано, — в один голос заговорили «карпы», — мы тут побудем! Мы не помешаем!
      — А вдруг опять пригодимся? — сверкнул глазами Масато.
      — Выполним любое задание! — крикнул Дзиро. — Можете положиться на нас.
      — Если нужно будет, — Сигеру взмахнул рукой, — притащим сюда на верёвке даже начальника полиции!
      Мальчики рассмеялись.
      — Верю, верю! — Имано похлопал по спине стоящего рядом Масато. — Вы, я вижу, рвётесь в бой.
      Подошёл Хейтаро и весело подмигнул «карпам»:
      — Хотите посмотреть, что произойдёт?
      — Пусть останутся, если хотят, — сказал Имано. — Пора приучать их к жизни.
      — К жизни? — переспросил Хейтаро и внимательно посмотрел на мальчишеские лица. — Пожалуй, их уже приучили... это не маменькины сынки.
      Маленький, юркий Кимура показался на углу улицы, окружённый толпой безработных. Навстречу ему из ворот вышли пикетчики. Кимура остановился и приоткрыл рот.
      — Вот как... — прошипел он, оглядываясь вокруг.
      Потом вытащил из кармана платок и, сняв с головы чёрную фетровую шляпу, тщательно вытер потную лысину.
      При его появлении рабочие сразу прекратили разговоры. Стало так тихо, что слышно было тяжёлое дыхание безработных, стоявших в первых рядах с корзинками 11 рюкзаками.
      Рабочие, кто с любопытством, кто враждебно, разглядывали безработных. Это были худые, истощённые люди, прикрытые отрепьями. Большинство из них были босы, и лишь у некоторых на ногах ещё держались остатки соломенных сандалий. Многие месяцы, а быть может, и годы безработицы оставили на их лицах следы усталости и безнадёжности.
      Кимура подошёл поближе к воротам и, изобразив на лице радушную улыбку, тихо осведомился у одного из рабочих:
      — Не собрание ли у вас?
      — Почти угадали, господин Кимура, — сухо ответил тот.
      — Пожалуйста, продолжайте, — закивал головой Кимура. — Мы вам мешать не будем... — И, обернувшись к безработным, пригласил их следовать за собой.
      Однако протиснуться сквозь толпу рабочих, которые сомкнулись ещё теснее, им не удалось.
      — В чём дело? Почему не пускают? — раздались голоса в толпе безработных.
      Тогда Имано вышел вперёд и стал напротив Ки-муры.
      — В чём дело, Имано-сан? — У Кимуры начало багроветь лицо. — Почему не пропускают меня на лесопилку?
      — Вы можете пройти, а тех, — Имано кивнул головой в сторону безработных, — мы не пропустим.
      Кимура сложил руки на животе и оглянулся вокруг, словно призывая свидетелей.
      — To-есть как не пропустите? Кто вы такой? Кто дал вам право?..
      — Кто я, вы прекрасно знаете. А право дали мне — они! — И Имано указал на рабочих.
      — Это самоуправство! — вскипел Кимура. — Вы пожалеете об этом! Я буду жаловаться хозяину!
      — Можете жаловаться хоть императору, — вмешался в разговор Хейтаро, — только имейте в виду, что на нашу лесопилку посторонних мы не пустим.
      Из рядов рабочих послышались гневные голоса:
      — Одурачить нас хочешь? Не выйдет!
      — - Убирайся, пока цел, хозяйский холуй!
      — Что с ним разговаривать? Проучить его как следует...
      Кимура втянул голову в плечи и мгновенно скрылся в толпе.
      Безработные загудели, заволновались:
      — В чём дело?
      — Нас обманули!
      — Надо выяснить...
      Имано подошёл к безработным:
      — Спокойно, товарищи, сейчас всё объясним. Кто у вас старший?
      Гул голосов постепенно смолк.
      — Все мы тут старшие, — горько усмехнулся один из них, в поношенном солдатском мундире.
      — Товарищи! — загремел голос Имано. — Рабочие этой лесопилки предъявили владельцу требования о прекращении выполнения военных заказов, о повышении жалованья на десять процентов и выразили протест против ареста учителя Сато, патриота и сторонника мира...
      — Громче говорите! — крикнул кто-то.
      Из задних рядов стали проталкиваться вперёд.
      — Мы дали срок хозяину, — Имано повысил голос, — и объявили, что если наши требования не будут приняты, мы объявим забастовку. Чтобы её сорвать, наш хозяин пошёл на хитрость: решил набрать безработных и показать нам, что может обойтись без нас. Так он ответил на наши требования. Мы поэтому начинаем забастовку... — Имано обвёл взглядом безработных, столпившихся полукругом около него. — О себе мы рассказали. Теперь мы ждём, чтобы вы ответили: кто вы — обманутые хозяйским холуём люди или штрейкбрехеры, которые хотят сорвать нашу забастовку?
      Над толпой безработных пронёсся гул возмущённых голосов:
      — Где этот Кимура? Он совсем другое говорил...
      — Обманул нас!
      — Собака! Давай его сюда!
      - Безработный в солдатском мундире вышел вперёд и стал рассказывать рабочим о том, как Кимура вербовал их, предлагая поехать в Одзи:
      — Лесопилка завалена заказами, а рабочих в Одзи не хватает, — так объяснил нам Кимура. Вот мы и поехали. А если бы мы знали, что из нас хотяг сделать штрейкбрехеров, разве кто-нибудь из нас по-
      ехал бы! Верно я говорю, товарищи? — обернулся он к своим.
      — Мы голодаем, но мы не штрейкбрехеры!
      — Подлецами не будем!
      — Нас обманули!
      Рабочие лесопилки, выйдя из ворот, смешались с безработными.
      Имано отошёл в сторону с безработным в солдатском мундире. Хейтаро сел на корточки и стал беседовать с пришельцами.
      В домах уже зажигались огни. Повеяло вечерней цро хладой.
      — Что ж, товарищи, — сказал безработный в солдатском мундире, — пора и в обратный путь трогаться. Спасибо, небольшой задаточек получили: хватит на дорогу домой.
      — Никуда вы сейчас не поедете, — сказал Имано. — Успеете уехать с утренним поездом. А сегодня отдохнёте у нас. — Он оглянулся и, увидев Хейтаро, окликнул его: — У тебя готово?
      — Готово, товарищ Имано.
      — Ну тогда объяви!
      Чтобы перекричать гул голосов, Хейтаро рупором сложил руки:
      — Товарищи безработные, не расходитесь! Наши рабочие приглашают вас поужинать... Угощенье, правда, не богатое, но зато от чистого сердца.
      — А ты не скромничай, — громко сказал старик Мори, — угощенье неплохое! И ещё наши жёны приготовили для гостей кадки с горячей водой. Сперва помоетесь, а потом отведаете лапши. Лапшу Одзи с квашеной репой!
      — Лапшу стачечников! — крикнул Хейтаро.
     
      * * *
     
      Весть о предстоящей демонстрации долетела и до школы. На большой перемене шестиклассники обступили учителей Аоки и Танаку.
      — А мы как же? — спросил Дзиро. — Неужели взрослые не позволят нам идти с ними?
      — Как же нам не позволят! — воскликнул Масато. — Мы боремся за нашего Сато-сенсея.
      — Все пойдём, все! — сказал Аоки. — Только организованно.
      Аоки отвёл Дзиро в сторону и посоветовал ученикам изготовить транспарант, чтобы самим нести его на демонстрации.
      — А директор школы и наставник Г ото знают? — спросил, улыбаясь, Дзиро.
      — Знают, но боятся запретить, — сказал Танака. — Совсем растерялись.
      Мальчики долго спорили, кому писать лозунг с требованием об освобождении Сато-сенсея. И наконец, по предложению Дзиро, решили писать лозунг всей школой. Все ученики, кроме малышей-первоклассников, могли принять участие в этом деле.
      Сигеру принёс фанерный щит, и дедушка Симура приделал к нему древки. Котаро и Дзиро написали карандашом контуры иероглифов. А после уроков возле шита собрались все школьники.
      Во дворе выстроилась длинная очередь мальчиков. Каждый из них подходил к транспаранту, приседал перед ним на корточки, брал из рук Котаро кисточку и смачивал её в тушнице, где была разведена красная тушь. Каждый должен был сделать маленький мазок в пределах контура знака.
      Когда кто-нибудь пытался сделать кистью большой мазок, раздавался тонкий сердитый голос Котаро:
      — Не жадничай! Другим оставь!
      Дзиро сидел рядом с Масато и отмечал на клочке бумаги фамилии школьников, которые уже «расписались» на транспаранте.
      — Сто пятьдесят два! — крикнул Дзиро, когда все школьники поставили свои «подписи» и буквы на транспаранте были закончены. — Банзай!
      — Банзай! — прокатилось по школьному двору.
      Котаро, сидевший всё время на корточках, встал и,
      выпрямившись, потёр заболевшую спину.
      — Ну, кажется, закончили! — сказал он. — Самый красивый транспарант будет...
      Он вдруг замолк и с испугом посмотрел в сторону. К транспаранту двигались первоклассники — «головастики», как их называли. Они шли чинно, парами, держа друг друга за руки. Подойдя к транспаранту, они остановились; вперёд вышел один из них и, поправив пояс на халатике, потребовал кисточку.
      Дзиро и Сигеру не выдержали и расхохотались, увидев растерянную физиономию Котаро с очками, сползшими на нос.
      — Они испортят нам всю работу! — жалобно простонал он.
      Но Масато, к удивлению всех, стал на сторону «головастиков».
      — Как так — испортят? — Он сердито посмотрел на Котаро. — Они тоже японцы и любят Сато-сенсея. Они имеют право...
      Да они, понимаешь, измажут всё! - - чуть не плача, сказал Котаро. — Иероглифы все написаны, уже негде кисть прикладывать...
      - А пусть поверх написанного мажут, — предложил Масато. — Их же учат каллиграфии, они умеют держать кисточку.
      «Головастики» загалдели:
      — Конечно, умеем!.. Не испортим!..
      Справедливость в конце концов восторжествовала.
      Увидев, что его товарищи согласны с Масато, Котаро вздохнул и вытащил кисточку из-за пазухи.
      Масато стал по очереди подводить малышей к щиту, показывая, где надо сделать мазок.
      — Только осторожно, — ласково предупреждал он. — Я поручился за вас. Если кто-нибудь напачкает, я тому ноги оторву!
      «Головастики» старались изо всех сил. Взяв кисточку, каждый из них дул на неё, наклонял голову набок и рисовал, высунув от напряжения кончик языка.
     
     
      Глава двенадцатая
      СВОБОДУ САТО-СЕНСЕЮ!
     
      Всё новые и новые группы одзийцев стекались на площадь перед лесопилкой. Многие приходили с жёнами и детьми. У женщин из-за плеч выглядывали привязанные к спинам малыши.
      Пришли на площадь и жители корейского квартала. Появились владелец мисоварни, хозяин угольного склада, аптекарь, священник Одзаки. Пришёл даже глубокий старик Тогата — владелец рисоочистительного завода, живущий очень замкнуто. Он вышел в этот день на улицу со всеми своими сыновьями, дочерьми и внуками. Когда солнце близилось к зениту, со стороны шоссе показалась колонна крестьян из Симадзу. Завидя издали строящиеся ряды демонстрантов, они развернули и подняли транспаранты из соломенной рогожи: «Мир, свобода, независимость!», «Свободу борцу за мир Сато!», «Пусть иностранные войска уйдут из Японии!»
      Рабочие лесопилки встретили их радостными приветственными возгласами. Вслед за ними стали прибывать крестьяне из окрестных деревень — Мацуно, Сагаи и Такая. Спустились с Одзиямы лесорубы и углежоги.
      Подобно многочисленным ручейкам, стекались люди со всех сторон к центру рабочего городка, чтобы, влившись в русло главного потока, наполнить тихие улицы Одзи своим грозным рокотом.
      Сиро вынырнул внезапно из-за песчаного холма, спускающегося к болотам. Он бежал, спотыкаясь, и поминутно оглядывался, словно за ним кто-то гнался.
      Дзиро узнал его по лохматой, нечёсаной шевелюре.
      — Сиро! — крикнул он и побежал ему навстречу.
      Юный рыбак остановился, с трудом переводя дыхание.
      — Ты от кого и куда так бежишь, Сиро?
      — Потом всё расскажу, — быстро проговорил он. — Где Имано?
      — Имано здесь, рядом. Пойдём... Чего ты всё оглядываешься?
      Сиро махнул рукой и рассмеялся:
      — Гнался за мной один полицейский. От самой Мацу-муры. Только где ему меня догнать!
      — Полицейский? — удивился Дзиро. — За что же?
      — Не пропускают наших рыбаков в Одзи. Теперь очень строго следят за нами... после той ночи, когда мы были на холме Бубенцов...
      — А здорово мы тогда... — заулыбался Дзиро.
      Сиро перебил его:
      — Ну, а утром понаехали полицейские с американцами и такое учинили, что не расскажешь... — Сиро помолчал и, зло прищурив глаза, добавил: — Ну и взбесились они тогда! Место для противовоздушного поста мы им испортили. Сейчас хотят устраивать его возле посёлка Суги..,
      Сиро увидел в толпе Имано и бросился к нему.
      — Что случилось? Где рыбаки? — схватив за плечи мальчика, спросил Имано.
      Сиро быстро заговорил:
      — На шоссе у деревни Мацуно посты выставили. Велят обратно идти, в Ха-га... Грозятся... Вот Хомма и велел к вам пробраться и сказать...
      Подошли старик Мори, Хейтаро и ещё несколько рабочих.
      — А ты как же пробрался? — спросил Хейтаро.
      — Я маленький, — улыбнулся Сиро. — Проскользнул между ними и по полю побежал. Один полицейский погнался, но скоро отстал.
      — Много рыбаков собралось у Мацуно? — спросил старик Мори.
      — Пожалуй, больше ста человек. — Сиро осторожно тронул за руку задумавшегося Имано: — А если лодки спустить по Одзигаве к Мацуно? Хомма просил узнать...
      Имано поднял глаза на столпившихся вокруг него людей и вдруг хлопнул себя по лбу:
      — Лодки? А ведь хорошая мысль... Как, товарищи?
      — Хорошая мысль, — подтвердил старик Мори. — Десяток лодок мы наберём на берегу.
      Из-за спины Сиро выглянул Дзиро:
      — Разрешите нам, дядя Имано... Мы хорошо гребём...
      Имано вопросительно посмотрел на Хейтаро.
      А около Дзиро уже собирались «карпы». Они дёргали друг друга за руки и возбуждённо перешёптывались.
      — Справятся ли? — с сомнением протянул Имано.
      — Отчего им не справиться? — пожал плечами старик Мори. — Вниз плыть легко, а вверх по течению рыбаки с ними будут...
      А главное — на мальчишек никто сейчас не обратит внимания.
      Имано кивнул головой:
      — Ладно, действуйте!
      Чтобы не привлечь внимания полицейских, к Одзигаве
      направились сначала старик Мори и кореец Ким Дон Сек. Они должны были достать у знакомых прибрежных жителей лодки. Спустя некоторое время к реке пошла группа школьников с бамбуковыми удочками, плетёнками и ловушками. День обещал быть погожим, и каждый встретивший их мог подумать, что мальчики собрались на рыбную ловлю.
      Имано и Хейтаро встречали вновь прибывающих и указывали им места в колонне, выделяли старших по рядам, распределяли между демонстрантами флаги и транспаранты.
      Имано беспокоился за ребят и всё время поглядывал в сторону Одзигавы. Справятся ли они? Не случилось ли чего-нибудь? Он поминутно смотрел на часы. Но вот наконец на тропинке, ведущей к реке, показались рыбаки.
      Они шли разрозненными группами. Впереди шагали старик Мори и Сцрасу. Сбоку оживлёнными стайками носились «карпы». Они были уже без удочек и плетёнок.
      — Идут, идут! — радостно крикнул Имано и заторопился навстречу рыбакам.
      К нему протиснулся Сирасу:
      — Одно дело делаем! Сегодня — мы вам, завтра — вы нам. Молодцы карпы! — кивнул он в сторону школьников и широко улыбнулся. — Догадались лодки спустить ниже рисоочистительного завода. Оттуда мы преспокойно поднялись вверх...
      — Мы знали, кого посылать. — Имано подмигнул мальчикам. — Надёжная смена растёт...
      Сзади всё подходили новые группы рыбаков. Среди них были Хомма и Сакаи. Тяжело дыша, двигался Мурата, владелец харчевни. В одной руке он держал увесистую плетёнку, наполненную какими-то свёртками, а другой усиленно вытирал полотенцем обильный пот, выступивший на лице и шее.
      — Как Хейтаро? — спросил Мурата. — Мальчики говорят, что он уже здоров. Правда?
      — Правда, — подтвердил Имано. — Кстати, вот он и сам.
      Навстречу рыбакам шёл, опираясь на палку, Хейтаро. Оп слегка прихрамывал.
      — Здорово, товарищи! — Он помахал рукой. — О-хо, Мурата-сан тоже пришёл?
      Хозяин харчевни полез за пазуху и вытащил аккуратно свёрнутые листы желтоватой бумаги.
      — Получай, Хейтаро! — сказал толстяк. — Все бланки заполнены... Двести десять подписей! Последняя — священника Сираямы!
      — Вот это молодец! — просиял Хейтаро и, схватив руку толстяка, стал трясти её.
      — Руку вывихнешь! — взмолился Мурата и похлопал себя по животу. — А тут у меня совсем пусто...
      Хомма всплеснул руками:
      — Умираешь с голоду? Да ведь у тебя плетёнка полна еды!
      Владелец харчевни взглянул на плетёнку и облизнул губы.
      — Это для Хейтаро, чтобы скорей поправился. Жена строго-настрого приказала донести всё в целости. Но я, понятно, не буду сердиться, ести догадаются сами угостить своего родственника...
     
      * * *
     
      На широком школьном транспаранте, который несли мальчики в голове колонны, яркокрасной тушью было выведено:
      «Верните нам учителя Сато!»
      Временами с горы Одзи налетали порывы ветра, но Дзиро и Масато крепко сжимали древко руками. Рядом с ними шагали друзья, готовые их сменить. Когда впереди демонстрантов, возле магазина Фудзиты, вдруг вынырнула группа полицейских, к мальчикам с тротуара присоединились другие школьники.
      — Гляди, сколько их вылезло! — кивнул в сторону полицейских Масато.
      Сигеру оглянулся и гордо вскинул голову:
      — Нас больше!
      Он надвинул на самые глаза кепку и подтянул штанишки, словно готовился к драке.
      За школьниками в первых рядах шагали старик Мори, Сирасу, Имано, Хейтаро. Рядом с Хейтаро, придерживая его за руку, шла Осэки. Никогда еше в Одзи не участвовало в демонстрации столько людей.
      Колонна растянулась далеко-далеко, и её последние ряды сливались в сплошное, мерно колышущееся пятно. Над головами людей, над пожелтевшей листвой деревьев плыли красные флаги, голубые флаги с белым голубем посередине и транспаранты.
      Знает ли о демонстрации сам Сато-сенсей? Доносятся ли сквозь глухие тюремные стены грозные голоса людей, которые продолжают его дело? Знает ли он, что на улицах городка тесно сомкнутыми рядами идут сейчас не только жители Одзи, не только бастующие рабочие, но и крестьяне, и рыбаки, и дровосеки, и углежоги — все те, кому дороги мир, свобода и справедливость?
      Колонна демонстрантов медленно приближалась к цепи полицейских. Когда до них оставалось не более ста шагов, в первые ряды, впереди школьников, вышли Имано с группой рабочих лесопилки. Они взяли друг друга под руки, и, глядя на них, то же самое сделали и остальные. И от всех этих люден веяло такой непоколебимой силой, спокойствием и уверенностью, что полицейские, вооружённые дубинками и бомбами со слезоточивым газом, попятились назад.
      Впереди раздались чьи-то возгласы, свистки полицейских. Кто-то крикнул: «Вперёд, товарищи!», и запел высоким сильным голосом песню о мире. Припев, подхваченный сотнями голосов, вспорхнул над улицами посёлка:
      Хэйва, хэйва, хэйва О маморэ!'
      'Припев песни японских сторонников мира: «Мир, мир, мир защищай!»
      Впереди полицейские преградили дорогу демонстрантам. Они выкатили из-за угла несколько грузовиков и поставили их поперёк дороги. Но демонстранты пробирались между ними. Тогда полицейские пустили в ход резиновые дубинки; раздались звуки, похожие на хлопанье пробок: взрывались бомбы с газом. Но люди шли, ещё выше подняв знамёна и транспаранты. Они смяли цепь полицейских так же легко, как река, вышедшая из берегов, сметает со своего пути бамбуковые ограды.
      Демонстранты прошли мимо здания мэрии. Над волнующимся морем голов то и дело вспыхивали гневные выкрики:
      Свободу Сато!
      — Поддержим стачечников лесопилки!
      За мир!
      Снова все запели песню мира.
      Теперь к дому Ямады. скомандовал к го-го, — а потом к тюрьме!
      Сзади грохотали полицейские грузовики и мотоциклы, но пение демонстрантов заглушало этот грохот и свистки полицейских.
      Демонстранты пошли дальше по главной улице; грозный, шумный поток быстро увеличивался.
      Оказавшись за воротами городской тюрьмы, учитель Сато поправил узелок за спиной и всей грудью вдохнул свежий, мягкий осенний воздух.
      Отсюда, с холма, на котором стояла тюрьма, насторожённо вглядывающаяся своими зарешечёнными оконцами в раскинувшиеся внизу дома, учителю были видны весь городок и окрестные деревушки.
      Он стоял, оглядывая уже убранные крестьянские поля, окутанные туманами подножия далёких гор и гордую, суровую Одзияму. Он очень любил её. Сколько раз бродил он по её крутым, поросшим деревьями склонам, карабкался по темнозеленым мшистым утёсам и отдыхал возле прозрачных и искрящихся, как хрусталь, быстрых потоков!
      Скорей туда! Он пойдёт к Одзияме сегодня же, вместе со своими звонкоголосыми и отважными «карпами». Он
      очень соскучился по ним. Там, среди молчаливых валунов и утёсов, под кронами вечнозелёных сосен и пихт, он должен сегодня же рассказать о многом своим юным товарищам, этим смелым «карпам», которые уже вышли в своё первое большое, плавание.
      Сато спустился с холма и направился к своему дому.
     
      * * *
     
      «Карпы» строго выполняли установленное ими правило не уходить из школы в часы уроков учителя Сато. После того как директор распорядился запирать в эти часы их класс, мальчики собирались во дворе.
      Окружив плотным кольцом Масато, мальчики сосредоточенно слушали, как он неторопливо читал письмо, только что полученное от Тэйкити. Дзиро стоял за спиной Масато, всматриваясь в обрывки желтоватой бумаги, на которых аккуратным ученическим почерком выстроились иероглифы.
      Перед глазами Дзиро возник далёкий маленький островок со скалистыми берегами и длинный' тёмный барак, в котором маленькие невольники с утра до ночи потрошат рыбу и где спят вповалку после тяжёлого, изнурительного дня; крошечный дворик, куда перед сном им разрешают выйти на несколько минут, чтобы увидеть сквозь забор, утыканный гвоздями, пустынный берег и тёмное бушующее море...
     
      ... А к вечеру очень устаю, и хотя захватил с собой школьные учебники, так и не раскрыл их ни разу. Теперь учебников уже нет. Вчера мастер рылся в наших вещах и нашёл книжки под тюфячком. Он вытащил меня во двор и долго бил, потом разорвал книжки и выбросил в кадку с помоями. Сказал, что здесь надо работать, а не валять дурака. Хозяина я ни разу не видеч, а мастер очень злой, его кличка «Спрут», потому что если схватит за горло, то потом долго нельзя отдышаться. Даже больных гоняет на работу. На прошлой неделе у нас умерла девочка, её звали Кину-тян. Она проработала у нас не больше месяца. Говорят, что хозяин очень ругал Спрута, потому что за Кину-тян было заплачено перекупщику — господину Нисио. Только обо всём этом очень прошу ничего не говорить моей маме.
      Масато, ты обещал сделать маленькую тележку для Умэ-тян, чтобы она могла выезжать на ней во двор. Колёса от деревянного копя хотел мне дать Котаро. а гвозди — дедушка Симура. Сделай, пожалуйста, а мне напиши об этом. И напиши ещё, освободили ли Саго-сенсея; ему, наверно, очень плохо. Хуже, чем мне. Только пиши на имя тёти Такеути. Она работает у нас на засолке рыбы и очень жалеет нас, маленьких. Все письма мы шлём через неё, и она тайком приносит нам весточки из дома.
      Поклон всем мальчикам, и желаю всем здоровья и успешного ученья.
      Тэйкити
     
      Масато кончил читать, но головы не поднимал. Он продолжал вглядываться в бумагу. Котаро отвернулся в сторону и усиленно протирал платком стёкла очков.
      А тележку. Масато, сегодня же начнём делать! — произнёс Сигеру, вороша ногой песок.
      Масато ничего не ответил. Он поднялся и. ни к кому не обращаясь, тихо сказал:
      А что, если нам нанести хворосту матери Тэйкиги? Как мы делали это для матери сенсея... Вчера, когда..
      Он не закончил. Мальчики вздрогнули от внезапного, взволнованного возгласа Дзиро:
      Сенсей’
      Все повернули головы к воротам.
      Во двор, сопровождаемый дедушкой Симурой. входил
      учитель Саго, похудевший, бледный, давно не бритый и радостно улыбающийся.
      Мальчики бросились навстречу учителю:
      — Сенсей, банзай!
      Они тесно обступили его, протягивая к нему руки, и каждому хотелось оказаться к нему поближе, чтобы дотронуться до него, чтобы убедиться, что это не сон, что их сенсей живой, настоящий... Пожимая протянутые руки школьников, учитель тихо говорил:
      — Ну вот... и вернулся. А вы все здоровы? В тюрьме говорили, что вы участвовали в демонстрации. Поздравляю!
      Толпа мальчиков вокруг учителя всё росла и росла. Занятия в школе кончились, и дети, узнав о появлении Сато-сенсея, со всех сторон бежали к нему.
      — Ну что ж, мальчики, — сказал Саго, — завтра снова начнём заниматься, а сегодня давайте немножко погуляем.
      — Согласны!. Согласны!.. закричали со всех сторон.
      — Куда пойдём, сенсей?
      — А что, если пойти к горному ручью, навестить наших приятелей — отважных и весёлых карпов? -улыбнулся учитель.
      — К ручью!
      — К карпам!
      Предложение было встречено радостными криками. Только Синдзо, который стоял в стороне от шумной ватаги учеников, буркнул:
      — Гроза идёт...
      Все повернули головы в сторону Одзиямы. Над её вершиной нависли мрачные грозовые тучи. Они медленно ползли в сторону рекл.
      Ну что ж, мои маленькие карпы, - учитель обвёл
      всех взглядом, — ведь мы с вами, кажется, не боимся непогоды? Ну кто со мной, пошли!
      Мальчики гурьбой двинулись за учителем. Их провожал дедушка Симура с зажатой в зубах трубкой и, кивая головой, посмеивался.
      По дороге мальчики, перебивая друг друга, рассказали учителю о Тэйкити и об его письме.
      Далеко-далеко из-за гор, которые сливались с тучами па горизонте, послышались первые раскаты грома.
      — Возьмёмся за руки, мальчики, — сказал Саго и тут же взял за одну руку Дзиро, а за другую Масато. — А Тэйкити мы освободим!
      — Соберём деньги и выкупим! — крикнул Дзиро.
      — Сегодня же начнём собирать! — Масато поднял
      руку.
      Услышав весёлый гомон на улице, жители Одзи распахивали окна и двери и кланялись учителю, окружённому мальчиками.
      — А что, если мы споём? Можно, сенсей?
      — У нас получается настоящая демонстрация. — усмехнулся Саго. — Л что будете петь?
      Котаро сочинил «Марш карпов». Мы разучили эту песню.
      Учитель повернулся к Котаро. Тот покраснел и опустил глаза.
      Что ж, интересно послушать сочинение Котаро, — сказал Саго. — Начинайте, а я подтяну.
      Дзиро звонким голосом затянул:
      Мы любим свой край родимый,
      Полей изумрудных простор,
      Густые бамбуковые рощи И снега на вершинах гор!
      Сигеру взмахнул обеими руками, и хор мальчишеских голосов дружно подхватил слова припева:
      Мы любим нашу отчизну.
      Мы карпов весёлый рой!
      За мир. за свободу, за правду Бесстрашно идём мы в бой!
      Совсем близко над их головами блеснула молния, н над Одзиямой оглушительно прогрохотал гром. Мальчики запели ещё громче. Сато шагал, крепко держа за маленькие крепкие руки Дзиро и Масато. Он молчал, но весёлая, задорная песня отдавалась в его сердце.
      Мои маленькие, смелые карпы! тихо прошептал он. - Вы покинули тихую заводь, где ещё недавно резвились, и вслед за своими отцами и братьями вышли в своё первое плавание — против течения. Трудный, опасный, но благородный путь! Будьте стойкими, отважными, несгибаемыми! Счастливого плавания!
      А мальчики, отбивая такт ногой, громко пели:
      Мы знаем, что путь наш труден,
      Но нас не сломит беда:
      С нами отцы и братья,
      С нами все люди труда!
      Мы любим нашу отчизну.
      Мы карпов весёлый рой!
      За мир, за свободу, за правду
      Бесстрашно идём мы в бой!