DjVu

      Повесть о молодой французской девушке, которая участвует в нелегальной борьбе русских революционеров.
      Жена фабриканта Козлова привозит в Россию молодую француженку Ренэ в качестве гувернантки к своей дочери. Ренэ — внучка коммунара, — работая в богатом доме, должна наладить связь с подпольщиками-революционерами. О том, как знакомилась Ренэ с Россией 1908 — 1909 годов, и об участии её в нелегальной работе русских революционеров рассказывает Верейская в этой повести.
     
     
      1
     
      Весной 1908 года в одном из самых красивых садов Парижа на скамье сидела молодая дама, Лариса Петровна Козлова, и с беспокойством следила, как бы кто из играющих на аллее ребятишек не обидел её восьмилетнюю дочку.
      А Сонечке было скучно. Ей очень хотелось поиграть с детьми. Она несколько раз подбегала к ним и требовательно кричала:
      — Возьмите меня в игру!
      Дети не понимали, что она говорит, с недоумением смотрели на девочку и, смеясь, убегали.
      Сонечке надоело просить, она надулась и села на скамью рядом с матерью.
      — Зачем ты лезешь к ним? — раздражённо спросила Лариса Петровна.
      — А я хочу!
      — Это плохие дети!
      — Нет, хорошие! — упрямо сказала Сонечка. — Я хочу, чтобы они играли со мной!
      — Пойдём домой, Сонечка.
      — Не хочу домой!
      — Ну, пойдём в кафе. Возьмёшь пирожное со сбитыми сливками.
      — Не хочу в кафе!
      Сонечка вдруг вскочила и стремительно бросилась к маленькой группе детей, водившей на лужайке хоровод. Порывисто разомкнувчкруг, она решительно включилась в игру. Детишек это нисколько не удивило. Они продолжали весело кружиться, что-то пели, нестройно, вразброд. Высоко закинув голову, Сонечка тоже громко запела.
      — Сонечка! Сонечка! Ну что за несносный ребёнок! — с отчаянием прошептала Лариса Петровна.
      Она не заметила, как на край скамьи присела девушка и с любопытством следила за детишками.
      — Почему мадам не хочет, чтобы девочка играла? — с сильным французским акцентом спросила она по-русски.
      Лариса Петровна вздрогнула и обернулась. На неё смотрели ясные голубые глаза. Губы девушки дрожали от сдерживаемого смеха. Лариса Петровна надменно окинула девушку взглядом с головы до ног и отметила, что девушка одета очень скромно, но со вкусом.
      — А вам какое дело? — отрезала она.
      — О! Пардон, мадам! Я не хотела... — Девушка вскочила со скамьи и двинулась было дальше, но Лариса Петровна остановила её:
      — Постойте, куда же вы? Вы русская?
      — Нет, я француженка, — с достоинством ответила по-французски девушка, останавливаясь.
      — Но вы говорите по-русски?
      — Немного...
      — Вы... не сердитесь на меня, — быстро заговорила Лариса Петровна. Бедный костюм девушки навёл её, как ей казалось, на удачную мысль. — Я... ах, я так расстроена, если бы вы знали! — Голос Ларисы Петровны задрожал.
      — Почему, мадам? — сочувственно спросила девушка, вновь опускаясь на скамью.
      С лужайки донёсся звонкий смех. Ребятишки самозабвенно веселились. Хоровод распался, и они, что-то распевая, плясали кто во что горазд. Плясала, взявшись за руки с одной из девочек, и Сонечка и радостно смеялась.
      — Ах, моя девочка очень-очень больна! — простонала Лариса Петровна.
      — О! — удивилась девушка. — Смотрите, как она танцует.
      — Но нервы, нервы! Это всё нервное! — И Лариса Петровна, переходя на французский язык, торопясь и за-хлёбываясь, рассказала девушке о своей беде.
      — Ох, врачи ничего не понимают! Вот уже шесть лет каждый год я вожу Сонечку ко всем знаменитостям многих стран — и ни один не сумел вылечить ребёнка от неожиданных вспышек гнева, от болезненного упрямства. Они уверяют, будто девочка здорова. Виновато будто бы воспитание. Ну как это может быть? Разве плохо, если ребёнок всегда с матерью? А как быть с изучением языков? Невозможно же учить такого впечатлительного ребёнка сразу всем языкам! Девочку раздражает, когда она не понимает, о чём говорят. Теперь вот мы в Париже...
      Лариса Петровна не заметила, как Сонечка подбежала к ним. Поток её красноречия был прерван капризным криком:
      — Говори по-русски! Говори по-русски!
      — Хорошо, хорошо, только не плачь! Вот и тётя говорит по-русски!
      — Здравствуй по-русски, Сонечка! — Тётя протянула девочке руки.
      Сонечка затихла и уставилась на тётю. Лицо тёти было молодое, весёлое, и голубые глаза смеялись лукаво и задорно.
      — Ну? — И тётя наклонилась к Сонечке.
      Сонечка вдруг улыбнулась и доверчиво вложила свои руки в руки незнакомой тёти.
      — О! — Тётя подхватила её и посадила к себе на колени. — О! Какая хорошая девочка! — И она озорно затормошила Сонечку.
      Сонечка засмеялась и обняла девушку за шею.
      — Мама! — крикнула она. — Вот эту тётю я хочу взять себе!
      — О-о? — Девушка так изумлённо разинула рот, что Сонечка громко расхохоталась.
      — Вы волшебница! — воскликнула Лариса Петровна, хотя ей совсем не понравилось бесцеремонное обращение незнакомки с её дочкой. — Вы волшебница! Сонечка никогда не шла к чужим!
      — Тётя не чужая! — заявила Сонечка и ласково провела ладошкой по тётиной руке. — Тётя, вас как зовут?
      — Ренэ.
      — А фамилия? — спросила Лариса Петровна.
      — Кузнецов...
      — Кузнецова?! Русская?!
      Лицо девушки стало серьёзным, и она отрицательно покачала головой.
      — Папа был русский. Мама французская. Я французская.
      — Отец умер? — спросила Лариса Петровна.
      Ренэ кивнула головой.
      — Расскажите всё, всё о себе! Только по-русски, — попросила Лариса Петровна.
      — Пожалуйста, мадам, — с некоторым недоумением вежливо ответила девушка и рассказала, что матери она не помнит, а отец умер, когда ей было двенадцать лет. Живёт она с тётей. Она кончила школу...
      — И вы очень нуждаетесь? — делая грустное лицо, перебила её Лариса Петровна.
      — О нет, мадам! Мы сдаём одну комнату
      жильцам и даём домашние обеды. А я ещё умею шить и этим зарабатываю. Мы не бедные.
      На площади башенные часы пробили два раза.
      — О, два часа! — Ренэ бережно освободилась от Сонечки. — Я иду! Меня тётья ждёт делать обед.
      — Нет! Нет! — Сонечка вцепилась в платье Ренэ и затопала ногами. — Не хочу! Не уходите!
      — О-о? — изумлённо протянула Ренэ. — А мне надо, тётья ждёт!
      — Мы пойдём к тёте Ренэ вместе с ней! Можно? — обратилась Лариса Петровна к девушке.
      Та немного растерялась. Её взгляд скользнул по роскошному костюму красивой дамы.
      — У нас очень... очень просто, — пробормотала она.
      — Ну и что? — упрямо сказала Лариса Петровна. — Я хочу посмотреть, как вы живёте.
      Ренэ молча пожала плечами и опустила глаза. Сонечка схватила её за руку.
      — Пошли! — скомандовала она.
      ...В кухоньке скромной квартиры на третьем этаже небольшого парижского дома их встретила пожилая женщина. Увидев Ренэ в сопровождении роскошно одетой дамы и нарядной девочки, она смутилась.
      — Bonjour, madame, — как можно любезнее заговорила Лариса Петровна. — Nous somme venues...
      — Говори по-русски! — затопала было ногами Сонечка, но Ренэ обхватила её за плечи.
      — Пойдём играть, у меня кукла... — И она увлекла Сонечку в узкий коридор. Всё так же держа девочку за плечи, она мимоходом стукнула в одну из дверей, сразу приоткрыла её и быстро прошептала: — Не показывайтесь пока! — потом прикрыла дверь и ввела Сонечку в крохотную соседнюю комнату.
      — А где кукла? — требовательно спросила Сонечка.
      В это время в кухне Лариса Петровна, изо всех сил стараясь быть приятной, тараторила по-французски совершенно растерявшейся тётке Ренэ:
      — Ах, это сам бог послал мне вашу милую племянницу! Я в таком горе, вы себе представить не можете! Я уже брала к дочке несколько гувернанток, но они пробудут два дня, не выдерживают и уходят! Такое горе! Моя Сонечка не выносит, когда при ней говорят не по-русски, а все эти гувернантки... ни слова! А ваша Ренэ! Это же счастье! Она и по-французски и по-русски... А моя Сонечка...
      Тётя наконец обрела дар речи.
      — Pardon, madame, — перебила она свою гостью, — что же мы в кухне? Пройдите, пожалуйста, в столовую.
      Она сдвинула с плиты сковородку с начавшими уже подгорать котлетами и ввела Ларису Петровну в маленькую столовую.
      — А моя Сонечка, — бойко продолжала та, — сразу привязалась к вашей милой Ренэ! Я вижу, Ренэ из хорошей семьи, и вы такая славная... Вы знаете, мы очень богаты, а вы, я вижу, нуждаетесь! Уговорите племянницу согласиться идти в гувернантки к моей Сонечке! Я увезу её в Петербург, я буду ей хорошо платить! Я её одену с ног до головы у лучших портних Парижа. Вы ни в чём не будете нуждаться!
      Внезапно Лариса Петровна умолкла: взгляд её упал на два больших портрета, висевших в столовой.
      Лариса Петровна плохо разбиралась в человеческих лицах, но один из портретов поразил её. Со стены смотрел на неё человек лет двадцати пяти с крупными, резкими чертами лица, большим чистым лбом, плотно сжатыми губами и упрямым, волевым подбородком. Но особенно поразили глаза. Они смотрели гневно и требовательно. Казалось, человек вот-вот скажет какое-то веское, решающее слово, против которого никто не устоит...
      — Кто это? — тихо спросила Лариса Петровна.
      — Мой отец. Дед Ренэ, — сухо сказала хозяйка.
      — А... кто он был? — так же тихо спросила гостья, а сама подумала: «Или разбойник, или герой».
      — Рабочий, — последовал ответ.
      Лариса Петровна взглянула на второй портрет.
      — А это, конечно, отец Ренэ, — сказала она. — До него же Ренэ похожа на него!
      — Да, это отец Ренэ. Он был русский.
      — Это я уже знаю, — сказала Лариса Петровна, рассматривая типично русское открытое и светлое лицо с лучистыми голубыми глазами, совсем как у Ренэ.
      — Славный, — равнодушно сказала она и вернулась к прерванному разговору: — Так поговорите с Ренэ, прошу вас! Я обещаю вам: каждый год мы будем приезжать в Париж. Ах, я так люблю Париж! Вы будете видеться с Ренэ.
      Хозяйка опустила глаза.
      — Ренэ — взрослый человек. Ей восемнадцать лет. Она должна сама решать свою судьбу, — холодно сказала она.
      Час спустя в той же столовой за обеденным столом сидели четверо: Ренэ со своей тётей и двое русских мужчин. Один пожилой, солидный, с проседью в волосах и с окладистой бородой, другой совсем молодой. Шёл оживлённый разговор то по-французски, то по-русски, потому что тётка Ренэ плохо понимала по-русски, а молодой русский ещё почти не знал французского языка.
      — Нет, вы мне всё-таки скажите, Ренэ, почему вы нас
      не хотели показать этой фуфыре? Я видел в окно, как она уходила со своей девчонкой: настоящая фуфыра! — говорил молодой.
      — В самом деле, почему? — спросил пожилой. — И почему вы такая бледная, Ренэ? Кто эта дама? Что случилось?
      Ренэ глубоко вздохнула.
      — Мне не хотелось, чтобы она вас увидела, Борис. Да и вас, Сергей Сергеевич. Она нехороший человек.
      — Чудачка вы, Ренэ! — усмехнулся Борис. — Кем бы она ни была, что она мне может сделать? Здесь, в Париже? У меня же на лбу не написано, что я только что бежал из России по пути в ссылку. А если бы и было написано, я же здесь в полной безопасности. Царская полиция во Франции бессильна.
      — Конечно, Ренэ, — вмешался в разговор Сергей Сергеевич. — Вы ведь знаете, что я уже десять лет живу в эмиграции. Если бы царю удалось сцапать меня, я давно бы был на каторге.
      — Я всё это знаю, — Ренэ слабо улыбнулась, — но мне было неприятно, что она вошла в наш дом. И не хотелось, чтобы вы встретились.
      — Это дело ваше, но всё-таки что случилось, Ренэ?
      — Вы мне как-то рассказывали, — сказала Ренэ, — кто в России называется «чёрной сотней». Вот она, мне кажется, и есть «чёрная сотня».
      — Но зачем она была у вас? Что ей нужно?
      Ренэ украдкой глянула на тётку. Та сидела, низко опустив голову, и молчала.
      — Она хочет взять меня в гувернантки к своей дочке и увезти в Россию, — тихо сказала Ренэ по-русски.
      Наступило минутное молчание.
      — Вы очень тоскуете по родине, Сергей Сергеевич? — спросила Ренэ.
      — Очень, Ренэ.
      — Вот и я боюсь, что затоскую там...
      Борис вдруг вскочил из-за стола и взволнованно зашагал по комнате.
      — Нет, вы совсем чудачка, Ренэ! — воскликнул он. — Как не стыдно сравнивать?! Вы — свободный человек, вы в любой день можете вернуться во Францию! А мы? Мы — русские — вынуждены бежать со своей родины,
      вынуждены скитаться по чужим странам. А сунься мы домой, нам грозит каторга, а то и виселица!
      Тётка с тревогой следила за Борисом, горячо говорившим что-то, чего она не понимала. А Ренэ, побледневшая, напряжённая, тоже не спускала с Бориса глаз.
      Борис вдруг остановился перед ней.
      — Поезжайте, Ренэ! — страстно заговорил он. — Поезжайте! Вы много сможете сделать! Вы, как иностранка, живущая в черносотенном доме, будете у полиции вне подозрений. И вы можете служить связью между нами и работающими в подполье товарищами. Я дам вам один адрес... Поезжайте, Ренэ!.. Как я вам завидую! — Борис тяжело передохнул.
      Тётка, догадавшаяся, о чём идёт речь, закрыла лицо руками и горько заплакала. Ренэ бросилась к ней.
      — Ещё ничего не решено, тётя, не шйачь, — ласково сказала она.
      — Поедете? — еле слышно спросил Борис.
      — Надо подумать, — так же ответила Ренэ, поднимая тётку со стула, и, крепко обняв, увела её из комнаты.
      В дверях она оглянулась и спросила:
      — А вы здесь мою тётью беречь будете?
      — Как родную мать, — в один голос ответили оба.
      — Мне надо очень подумать, — повторила Ренэ.
      — Чёрт возьми! — воскликнул Борис, когда Ренэ с тёткой вышли. — А ведь Ренэ была права, что не показала нас этой особе! Вряд ли эта барыня взяла бы её, если бы знала, что в доме Ренэ живут русские революционеры!
      Вечером в своей комнатке Ренэ села за крошечный письменный столик, открыла ящик, достала небольшой портфель, а из него — фотографию отца, ту самую, с которой был увеличен портрет в столовой. Она долго всматривалась в дорогие черты, потом вынула сложенный вчетверо лист бумаги и стала медленно читать. Она давно знала наизусть всё, что там было написано, и всё же её глаза жадно впились в бумагу. Это было завещание отца.
      «Дорогая моя дочка!
      Я знаю, что жить мне осталось недолго. Заработанная в ссылке, в гиблых местах Сибири, чахотка скоро унесёт меня... Это завещание — единственное, что я могу оставить тебе.
      Ренэ! Помни всегда, что ты внучка парижского коммунара и дочь русского революционера!
      Люби свободу и ненавидь рабство и угнетение!
      Люби жизнь и людей и ненавидь всё, что мешает им быть счастливыми!
      Люби правду и ненавидь ложь! Люби труд и ненавидь праздность!
      Люби Родину! Твоя родина Франция, но люби и родину отца — Россию. Твой отец был лишён её. Когда ты вырастешь большая, при первой возможности съезди туда. Я хочу, чтобы ты полюбила умный, добрый, талантливый, но изнемогающий в рабстве у царизма русский народ.
      Твой папа».
      Ренэ, опустив голову, прижалась лбом к завещанию отца.
      ...Ренэ ни за что не хотела, чтобы Лариса Петровна ещё раз пришла к ним. Она обещала дать ответ на другой день в Люксембургском саду, на той же скамье, ровно в двенадцать часов дня. И вот они с разных сторон спешили к одному из прекраснейших мест Парижа.
      Обе волновались. Ренэ решила ехать в Россию. Лариса Петровна была ей глубоко неприятна, но Сонечку ей было жалко. Ренэ понимала, почему у девочки так истрёпаны нервы. С Сонечкой они поладят. И разве можно упускать такой случай исполнить завет отца?
      Волновалась и Лариса Петровна. Её расстроило письмо подруги, которое она получила вчера. Подруга права. Ведь действительно она молода, а жизни ещё не видела! Замуж вышла без любви, польстившись на огромное богатство пожилого фабриканта. Сейчас только и пожить! Подруга пишет, что в Петербурге сейчас так весело. А эта французская девчонка пленила Сонечку... Правда, немного обидно, и что-то вроде ревности копошилось в душе Ларисы Петровны, но... но подруга всё-таки права! Лишь бы эта девица не отказалась!
      Сонечка издали увидела Ренэ и бегом бросилась к ней.
      — Тётя Ренэ! Тётя Ренэ! — кричала она радостно, первая подбегая к скамье. — Тётя Ренэ, вы поедете с нами?
      Ренэ не ответила и поднялась навстречу Ларисе Петровне. Они поздоровались.
      — Ну? Как вы решили? — спросила Лариса Петровна. Она сразу заметила, как бледна девушка, и это обнадёжило её.
      — Погодите немного, мадам, — спокойно сказала Ренэ и обняла за плечи Сонечку.
      — Смотри, Сонечка! Видишь, вон две девочки в синих платьях играют в мячик. Они русские, поиграй с ними. Я им про тебя сказала.
      — Где? Вижу, вижу! — И Сонечка вприпрыжку поскакала к девочкам.
      — Что это за дети? — недовольно спросила Лариса Петровна. — Я не хочу, чтобы моя дочь играла неизвестно с кем!
      Ренэ сразу заговорила по-французски:
      — Простите, мадам! Это хорошие девочки, я их знаю. Я нарочно отослала вашу дочку. Нам с вами надо поговорить очень серьёзно, а по-русски мне это трудно.
      условия.
      — Вам мало жалованья, которое я предложила? — В голосе Ларисы Петровны прозвучала обида.
      — Нет, мадам, не то. Оплату моего труда вы назначили большую, и я постараюсь её заслужить, — с достоинством отвечала Ренэ. — Я надеюсь, что вылечу нервы вашей дочери л^чше врачей, но вы никогда не должны вмешиваться в то, как я буду её воспитывать. Вы согласны?
      — Но я же... я мать... — растерялась Лариса Петровна.
      — Я девочку у матери не отниму, — холодно сказала Ренэ, — но это моё главное условие.
      — А ещё что? — почти с испугом спросила Лариса Петровна.
      — Один день в неделю я должна быть свободна, полностью располагать своим временем, уходить куда захочу и никому не отдавать отчёта.
      — Но... но по воскресеньям у меня гости...
      — О, это безразлично! Пусть не воскресенье, а любой день.
      Лариса Петровна озадаченно молчала.
      Ренэ усмехнулась.
      — Мадам, вчера я попросила у вас сутки, чтобы подумать. Сегодня я предлагаю подумать вам. И ещё, — продолжала Ренэ, — если я не подойду вам, вы поможете мне вернуться во Францию.
      Последнее условие девушки вывело Ларису Петровну из оцепенения. «И верно! — мелькнула в голове мысль. — Если она не сумеет вести себя, дам денег на обратный путь и выгоню».
      — Хорошо, я подумаю, — сказала она. — Завтра в двенадцать встретимся здесь же.
      Ренэ вежливо поклонилась и быстро пошла по дорожке. Лариса Петровна глядела ей вслед. «А девица-то с норовом и себе на уме, — раздражённо думала она, — но чем я рискую? Выгнать-то недолго!»
      Ренэ всё ускоряла шаг. Ей необходимо было побыть одной. Подумать. Что ждёт её в этой далёкой, непонятной России?
      Курьерский поезд мчался сквозь ночь. Ренэ лежала на верхней койке в купе удобного международного вагона и думала, думала. Она с болью вспоминала милый Париж, слёзы тёти, грустные глаза Сергея Сергеевича и взволнованные последние напутствия Бориса.
      Завтра! Завтра они будут в Петербурге. Какой он, этот город? Похож ли на Париж? Сергей Сергеевич и Борис говорили о нём с восторгом и тоской.
      Как ей вести себя в доме, где, может быть, суждено долго прожить? Сумеет ли она выполнить своё обещание вылечить Сонечкины нервы лучше врачей? Девочка капризная, своенравная и избалованная...
      Но с Сонечкой они поладят! А вот с мамашей? И какой у Сони отец? Борис говорил: «Раз он богатый фабрикант, то, конечно, «чёрная сотня». Ренэ представляла себе Козлова каким-то дикарём с взлохмаченной бородой, с заплывшими глазами и большим сопящим носом.
      Потом Ренэ подумала о том, что оставила завещание отца в своём столике в Париже. Ей стало грустно, но... мало ли что может случиться в России, — а это было её
      самое дорогое сокровище. Она ведь помнит его наизусть. Ренэ мысленно повторила: «Помни всегда: ты внучка парижского коммунара. Ты дочь русского революционера... Полюби родину отца — Россию».
      Она глубоко вздохнула, улеглась поудобнее и заснула крепким и здоровым молодым сном.
      Утром Ренэ проснулась от капризного возгласа Сонечки :
      — А я так не хочу!
      — Не кричи! — остановила её мать. — Она ещё спит, не разбуди её!
      — А я так не хочу! — повторила Сонечка шёпотом.
      — Сонечка, дитя моё, — умоляюще зашептала мать, — ну какая она тебе тётя? Она — гувернантка. Такой же нанятый за деньги человек, как кухарка, как горничная. И я и папа будем называть её «мадемуазель», и ты должна называть так. Иначе перед знакомыми будет неудобно...
      — Пусть! Тётя Ренэ, тётя Ренэ, тётя Ренэ! — упрямо шептала девочка. — Тётя Ренэ, вот!
      «Начинается...» — подумала Ренэ, и ей вдруг стало весело. За окном сиял яркий весенний день. Она проснулась отдохнувшая, бодрая, все ночные тревоги ушли куда-то. Ренэ чувствовала себя молодой, полной сйл, полной жажды жить! Да, жить и бороться! А впереди столько неизвестного, столько интересного...
      — Я прошу тебя, — стараясь говорить строго, снова начала Лариса Петровна, — называй её...
      — Тётя Ренэ! — с торжеством перебила дочь.
      Ренэ с трудом сдержала смех, нарочно шумно вздохнула и заворочалась на койке.
      — Тётя Ренэ, вы проснулись? — крикнула Сонечка.
      — Проснулась! — Ренэ свесила голову с койки. — С добрым утром, мадам! С добрым утром, Сонечка!
      — С добрым утром, — суховато ответила Лариса Петровна.
      Ренэ легко соскочила вниз.
      — Тётя Ренэ, мы скоро будем в Петербурге, — сообщила Сонечка. — Знаете, тётя Ренэ...
      Но Ренэ перебила её:
      — Не надо, Сонечка, называть меня «тётя Ренэ»!
      — Вот! — обрадовалась Лариса Петровна. — И я ей то же говорю! Скажите ей, что она должна называть вас...
      — Просто «Ренэ»! — закончила за неё девушка. — Мы же с ней будем подругами! Правда, Сонечка?
      Лариса Петровна так и застыла с раскрытым ртом. Лицо её вытянулось. Зато Сонечка бурно бросилась на шею Ренэ.
      — Правда, правда, правда, — ликовала она, тормоша свою новую «подругу», — просто «Ренэ»!
      — Ну пусти, пусти, — смеялась та, — мне нужно ещё умыться!
      «Начинается, — в свою очередь подумала с раздражением Лариса Петровна, — что ещё преподнесёт мне эта особа?» Но она вдруг успокоилась: «Впрочем, что же?
      Ведь кухарку мы называем просто Аришей, горничную — Ольгой, дворника — Тимофеем. Ничего. Пусть!»
     
      2
     
      Поезд медленно подходил к перрону. В окно Ренэ увидела толпу носильщиков в белых фартуках, стремившихся скорее войти в этот роскошный вагон. Встречающие — нарядные господа и дамы — кому-то улыбались и приветственно поднимали руки. Сонечка, прижавшись лицом к окну, воскликнула:
      — Мама, смотри! Вон и папа!
      — Да, папа, — ответила мать.
      «Который же из них Козлов? — подумала Ренэ. — Неужели этот элегантный бритый господин, приподнимающий шляпу над гладко причёсанной головой и глядящий прямо в их окно?» Совсем он не похож на того Козлова, каким его представляла Ренэ! Девушку несколько удивило и то, что ни в возгласе Сони, ни в реплике матери она не услыхала особой радости.
      Вагон ещё не совсем остановился, когда несколько носильщиков ворвались в него. В коридоре толпились приехавшие.
      — Носильщик!.. Носильщик, сюда! — звали нетерпеливые голоса.
      — Сюда два носильщика! — властно распоряжалась и Лариса Петровна. И действительно, у одного носильщика не хватило бы рук вынести всё количество чемоданов, саквояжей и баульчиков, привезённых Ларисой Петровной.
      На перроне Ренэ отошла в сторону, пока Козлов здоровался с женой и дочерью. Её удивило, что Соня не бросилась на шею к отцу, а довольно равнодушно подставила ему щёку для поцелуя. Такой же холодной была и встреча супругов.
      — Тимофей! — крикнул Козлов, оглядываясь по сторонам.
      Подошёл человек в картузе, куртке и высоких русских сапогах.
      — Здравствуйте, барыня. С приездом! — И он чуть не в пояс поклонился хозяйке.
      — Здравствуй, Тимофей, — Лариса Петровна небрежно кивнула ему.
      — Здравствуйте, барышня. С приездом! — такой же низкий поклон отвесил слуга и Соне.
      — Здравствуй, Тимофей! — приветливо ответила Соня и протянула было руку слуге, но отец строго одёрнул её:
      — Соня!
      Девочка опустила руку и отвернулась.
      — Тимофей, вот квитанция от багажа. Получишь и привезёшь, — приказала Лариса Петровна, протягивая квитанцию.
      — Слушаюсь, барыня. — И слуга быстро удалился.
      Носильщики, нагруженные до отказа, терпеливо ждали в стороне.
      — Да, — спохватилась Лариса Петровна, — я вам не писала, что нашла в Париже и привезла гувернантку. Мадемуазель, познакомьтесь. Мой муж, Иван Павлович. А это мадемуазель Ренэ Кузнецова...
      — Вот как? — несколько удивился Козлов. — Приветствую вас, мадемуазель. — Он протянул Ренэ руку. — Вы русская?
      — Полурусская, полуфранцуженка, — опередила Лариса Петровна девушку. — Я вам дома расскажу, как всё случилось...
      Они уже шли по мрачноватому полутёмному вокзалу и через минуту ехали в четырёхместном экипаже по невзрачным улицам, примыкающим к Варшавскому вокзалу.
      Ренэ и Соня сидели на передней скамье. Соня притихла. Хозяева тихонько говорили между собой. Сердце Ренэ тоскливо сжималось. Всё, всё было такое чужое! Неужели весь Петербург такой же угрюмый и грязный, как эти узкие улицы? Чем же восхищаются Борис и Сергей Сергеевич?..
      А люди?! Странно!.. Поздоровались так, будто только вчера расстались... И почему она мужу говорит «вы», а слуге «ты»? Или в России обычай такой? Почему Соне не позволили поздороваться со слугой? Никогда русские друзья об этом ей не говорили!.. Как-то всё странно и мало понятно, и почему-то на душе так тоскливо-тоскливо...
      Огромная, роскошно обставленная квартира... В просторной столовой их ждал обильный и изысканный завтрак. Прислуживала за столом горничная Ольга — молодая женщина со строгим и каким-то непроницаемым лицом. Встреча её с хозяйкой и Соней прошла совсем так же, как встреча с дворником Тимофеем. У Ренэ было такое ощущение, какое часто бывает во сне, когда тебе кажется, что ты вся скована по рукам и ногам и тебе всё труднее дышится... Какой-то чужой, непонятный мир...
      Весь первый день в Петербурге прошёл для Ренэ незаметно. Она машинально разбирала Сонины и свои чемоданы. Под руководством Ларисы Петровны раскладывала бельё и платья по местам, а когда хозяйка ушла к себе, устраивалась в отведённой для неё комнате. Это была небольшая проходная
      комната перед детской — большой, светлой, нарядной, как игрушка.
      Соня, болтая без умолку, распахнула настежь шкаф со своими сокровищами — бесчисленными куклами, бархатными мишками и котами, кучей нарядных дорогих безделушек. Она радостно здоровалась с ними и поминутно вбегала в комнату Ренэ показать ей то одно, то другое.
      — Ой, как я рада, что опять дома! — громко кричала она из детской. — А почему вы такая грустная, Ренэ? Разве вы не рады, что приехали к нам?
      — Я не грустная, Сонечка, — отвечала Ренэ, — но ты ведь приехала домой, а я в совсем чужое место...
      — Почему чужое? — возмутилась Соня. — Ведь вы со мной! А мы же подруги, да?
      Ренэ не успела ответить. Осторожно скрипнула дверь за шкафом с игрушками в детской, ведущая в длинный коридор.
      — Тс-с, — шепнула Соня, хитро улыбнувшись Ренэ, — смотрите, чтоб мама не... — и, не договорив, она на цыпочках побежала в детскую.
      — Оленька, здравствуйте! — услышала Ренэ радостный шёпот Сони. — Оленька, как я рада, что дома!..
      — А уж я-то как рада! — ответил шёпотом голос, какого Ренэ никак не могла ожидать от сумрачной Ольги.
      — Оленька, а Ариша всё у нас? Не ушла от нас? — встревоженно спросила Соня. — Она, помните, говорила...
      — Да нет, барышня, — отвечала Ольга, — мало ли что она, говорит! Никогда она от вас не уйдёт! Как же мы с ней вместе ждали вас!
      — Ой, как хорошо! — Соня негромко хлопнула в ладоши. — Знаете, Оленька, мама говорит, что теперь часто будет ходить в гости, а что я буду с Ренэ... Вот хорошо-то! Я и буду бегать к вам в кухню!
      — А кого это вы привезли с собой? — заинтересованно спросила Ольга. — Что это за мамзель?
      — Это Ренэ! Мама хочет, чтобы я её называла мадемуазель, а я не хочу! Мы с ней будем подругами!
      — А если и она не будет вас пускать на кухню?..
      В столовой раздались шаги Ларисы Петровны.
      — Сонечка! — тихо позвала Ренэ. Шёпот сразу смолк. Соня распахнула дверь в комнату к Ренэ. Глаза её сияли.
      — Вы маме не скажете? — шепнула она и приложила пальчик к губам.
      Ренэ молча кивнула. «Боже мой!.. С чего же я начинаю воспитание?!» — мысленно воскликнула она и поспешно присела на корточки перед комодом, как будто укладывала бельё.
      — Как вы устроились, мадемуазель? — спросила Лариса Петровна, входя.
      — Благодарю вас, мадам. Очень хорошо, — вежливо ответила Ренэ.
      Лариса Петровна плотно закрыла дверь в детскую.
      — Месье очень интересуется вами, — заговорила она вполголоса. — Расспрашивал, откуда я вас взяла. Так имейте в виду, я сказала ему, что вы окончили специальное педагогическое училище и мне порекомендовал вас профессор...
      — Но это же не так! — воскликнула Ренэ. — Я окончила обыкновенный колледж, но в нём действительно нам преподавали и педагогику.
      Лариса Петровна пожала плечами.
      — Какая разница? Не всё ли вам равно! Мне надо было успокоить его, что вы — с солидной рекомендацией. Если спросит, так ему и скажите.
      — Я очень не люблю лгать, мадам, — вздохнула Ренэ, но тут же подумала: «Но я же всё равно расскажу ему свою выдуманную биографию...»
      — Какая же это ложь, мадемуазель? — засмеялась Лариса Петровна. — Вы педагогику проходили? Проходили! Ну и всё! И лекции читал профессор?
      — Профессор.
      — Я сказала ему, что забыла фамилию. А вы назовите. Договорились?
      — Хорошо, мадам, — улыбнулась Ренэ.
      — А как Соня? — спросила Лариса Петровна и прошла в детскую.
      — Зачем ты дверь закрыла? Что у вас за секреты от меня? — донёсся капризный крик Сони.
      Ренэ не стала прислушиваться к бурному столкновению в детской. Она думала о своём. Она повторила про себя свою биографию, сочинённую для неё Борисом, и вспомнила, что он не раз говорил ей: «В доме, где вы будете жить, ни одна душа не должна знать, кто вы такая!»
      Из детской донёсся громкий рёв Сони и истерические нотки в голосе её мамаши.
      — 0-ой... — протянула Ренэ, опускаясь на диван и инстинктивно зажимая уши ладонями. Да, нелегко будет ей в этом дбме...
      Первое письмо Ренэ к тётке.
      «Дорогая тётя! Вот уже несколько дней я в Петербурге. Я даже не знаю, с чего начать, столько впечатлений! Город очень красивый, но наш Париж прекраснее. Правда, река Нева изумительно хороша, гораздо лучше нашей Сены.
      Но я хочу о людях. Главное — о моих хозяевах. Хозяйку мою ты видела. Очень красивая, но глупая. Истеричная. С гостями любезна, с прислугой надменна. Меня, я это чувствую, терпеть не может. Но я её освободила от дочки, и она с азартом пустилась в светские удовольствия. Я ей нужна, и терпеть меня ей приходится. Сонечка с первых дней страстно ко мне привязалась. Девочка очень резвая и очень интересная. Мать портила её, как только могла, но всё-таки не испортила. Девочка по натуре очень умная„ добрая и необыкновенно наблюдательная. У неё есть удивительная способность — передразнивать взрослых — и большое чувство юмора, что я, как ты знаешь, очень ценю в людях. Я хочу полностью завоевать её доверие. Мы — «подруги». Матери она не уважает и с ней капризна и своенравна. В отсутствие матери — совсем другой ребёнок.
      Она очень общительна и тянется к детям. Но мадам запретила ей играть в садике во дворе и даже в прекрасном Летнем саду: вдруг она там станет играть со «всякими» детьми. И мы гуляем по улицам. Разумеется, девочке скучно. И я решила повернуть это дело по-своему: я же поставила условие! Удивительно, что она пригласила меня, — я же тоже «всякая»!
      Отца Соня боится. Но его боюсь и я.
      Вот о моём хозяине хочу написать больше. Он совсем-совсем не такой, каким я его себе представляла. Он уже не молод. Но ещё строен, даже красив. Всегда хорошо одет, всегда очень вежлив со всеми — от гостей до прислуги. Прилично говорит по-французски. Никогда не поднимает голоса. Но все его боятся. Все как-то сжимаются в его присутствии. Сжимаюсь и я. Сначала я не понимала почему. Но в один из первых дней он пригласил меня к себе в
      кабинет. Он очень любезно усадил меня в кресло, сам сел напротив, и вот тогда я увидела его глаза. И мне стало жутко. У него глаза пронзительные, умные и жестокие. Кажется, он видит тебя насквозь. Он улыбнулся. Но у него улыбаются только губы, а глаза всё такие же холодные и жестокие. Он сказал, что хочет ближе познакомиться со мной. Что он хочет знать, кому поручено воспитание его дочери. Он снова улыбнулся, на этот раз насмешливо, и сказал, что жена его о дочке забыла. А он сам очень занят, и ему некогда воспитывать Соню, но он рад, что теперь слышит чаще Сонин смех, чем Сонин плач. И потом стал меня расспрашивать, кто был мой отец. Спасибо Борису, что он для меня придумал биографию моему отцу! Борис
      догадался, что меня будут об этом спрашивать! Я и рассказала, будто папа из богатой дворянской семьи, что он приезжал учиться в Сорбонну. Когда у папы уже была я, а мама умерла, его отец разорился и умер, а вскоре умер и папа, и я осталась без средств. Мне кажется, что я всё рассказала очень правдоподобно. И он, кажется, поверил. Но спросил, почему я свободно говорю по-русски, — ведь отец умер давно, и я могла забыть язык. С кем я в Париже общалась из русских? И этот вопрос Борис предвидел! Я сказала, что часто шила на дому у богатых русских, которые воспитывали детей во Франции, и там со мной все говорили по-русски. Я очень боялась, вдруг он спросит, не дружила ли я с русскими политическими эмигрантами.
      Вдруг я покраснею! Но, слава богу, он не спросил. Потом он сказал, чтобы по всем вопросам о воспитании Сони я обращалась к нему, а не к мадам. Я сказала: «Да, месье». И он отпустил меня. Когда я вышла из кабинета и увидела себя в зеркало, я была очень бледная.
      Какое здесь всё чужое, тётя! Не знаю, скоро ли я привыкну. Но я помню папино завещание.
      Пиши мне почаще. Дай прочесть это письмо нашим друзьям, и пусть Сергей Сергеевич переведёт его Борису. Скажи Борису, что в первый свой свободный день я исполню его просьбу, и им обоим передай привет.
      Я очень люблю тебя, тётя, и скучаю по тебе.
      Твоя Ренэ».
     
      3
     
      Ренэ быстро шла по одной из линий Васильевского острова. С каким нетерпением ждала она своего первого выходного дня, а сейчас сердце её замирало от тревоги и неизвестности. Ведь может же быть, что светловолосая, ещё молодая, но седая Мара уже не работает в перчаточном магазине... У неё большая родинка на левой щеке и серые глаза, вспоминала Ренэ слова Бориса.
      Когда Ренэ скажет ей твёрдо заученную фразу — пароль, — Мара должна ответить тоже заранее условленной фразой... А вдруг эта Мара ответит не совсем так, что тогда делать Ренэ? Передать пакет? Или купить первые попавшиеся перчатки и уйти?.. Почему она не спросила -
      Бориса, как быть в этом случае!.. Правда, Борис дал ей ещё один адрес, но предупредил, что не уверен, что тот адрес не «провалился». Это значит, что тот человек, может быть, уже арестован...
      Но вот и магазин... Да, этот самый: два окна и дверь прямо с тротуара. Ренэ перевела дух. «Voyons!» — мысленно подбодрила она себя и толкнула дверь. Над головой звякнул колокольчик. Ренэ вошла. Перед прилавком стояли две нарядные дамы и выбирали перчатки, оживлённо совещаясь.
      — Я вам посоветовала бы эти, — любезно говорила им продавщица, — они очень хороши на руке.
      — Да, да, пожалуй. Дайте две пары.
      Ренэ отошла к витрине в другом конце маленького магазина и стала рассматривать перчатки. Сердце громко тукало. Да, да! Очень светлые волосы с проседью, серые глаза, на левой щеке под глазом крупная коричневая родинка! Да, да, это она!..
      Покупательницы ушли. Продавщица обратилась к Ренэ.
      — Что вам предложить, барышня?
      У Ренэ вдруг пересохло горло. Она с трудом глотнула слюну и хрипло сказала:
      — Мне нужны модные чёрные перчатки с белыми отворотами и на четырёх пуговках.
      Что-то на один миг мелькнуло в серых глазах продавщицы — не то испуг, не то удивление. Но она сразу ответила:
      — Простите, но такие перчатки совсем не в моде, мы их не держим.
      То самое! Та самая фраза!
      — Мара?.. — спросила Ренэ шёпотом.
      Продавщица молча кивнула головой.
      — Вы откуда? — спросила она вполголоса.
      — Из Парижа. От Бориса. Я привезла... — И Ренэ стала было открывать изящный маленький кожаный пор-фель.
      — Нет, нет! Не здесь! — жестом остановила её Мара. Её лицо вспыхнуло, и радостно блеснули глаза. — Пока скажите только... Он здоров?
      — Да. Он живёт в нашей квартире. У моей тёти...
      — Слава богу! — Мара глубоко передохнула. — Слушайте! Через полчаса вернётся хозяйка меня сменить.
      Я уйду на обед. Идите сейчас всё прямо — к Неве. Там увидите двух сфинксов. Между ними — гранитная лестница к воде. Спуститесь, увидите гранитные скамьи. Идите туда и ждите меня.
      Звякнул колокольчик. Вошла пожилая дама.
      — К сожалению, — сразу меняя тон, заговорила Мара, обращаясь к Ренэ, — сейчас таких перчаток у нас нет, но завтра они будут. Зайдите, пожалуйста.
      - Хорошо, я зайду. До свиданья. — Ренэ пошла к выходу.
      — Чем могу служить, сударыня? — обратилась Мара к покупательнице.
      Ренэ вышла на улицу и медленно пошла по направлению к Неве. Всё внутри дрожало мелкой дрожью, всё было как во сне, но ей хотелось кричать и петь от радости. Она тихонько рассмеялась. «Папа, дорогой папа, вот я уже на твоей родине, вот я уже узнала одну из девушек, о которых ты мне в детстве рассказывал. И я привезла ей что-то, что должно помочь твоему народу... Я не знаю, что в маленьком пакете, присланном Борисом, но я сейчас передам его этой чудесной женщине, а она ещё кому-то... Но я знаю, — она мне всё расскажет... Я буду
      помогать им — друзьям Мары, друзьям народа... твоим друзьям, папа...»
      Но вот и Нева! А вот и сфинксы смотрят друг на друга спокойными и загадочными глазами. Ренэ легко сбежала по широким гранитным ступенькам. Площадка. В каждом углу по гранитной скамье, отделённой от улицы высоким гранитным парапетом. Ренэ опустилась на правую скамью и замерла от восторга.
      У её ног быстро катились прозрачные волны Невы, с тихими всплесками набегая на мокрые ступени уходящей в глубину лестницы. А дальше шла могучая водная ширь, синяя-синяя, и кое-где на ней вспыхивали и растворялись ярко-белые пятнышки пены. А на той стороне реки, левее ряда красивых домов, высился на фоне густой листвы деревьев великолепный всадник на вздыбленном коне. А ещё дальше ослепительно сверкал на солнце купол Исаакиев-ского собора.
      «О, как это прекрасно!» — шептали губы Ренэ, и в груди что-то ширилось от новой, ещё никогда не изведанной радости...
      Она не заметила, как прошло время. Раздались шаги.
      — А вот и я! Вы не заждались?
      Ренэ не сразу пришла в себя. Она посмотрела на остановившуюся перед ней Мару и смогла только повторить:
      — Как это прекрасно!
      — Это прекрасно! — воскликнула и Мара и заговорила по-французски: — Это моё любимое местечко. Но... рассказывайте, рассказывайте скорей! И давайте сюда, что вы привезли.
      Мара огляделась вокруг. Они были одни на площадке под сфинксами. Ренэ открыла портфельчик и молча передала Маре небольшой плоский пакет, обвязанный розовой ленточкой.
      — Прочту дома, а теперь говорите! Как Борис?
      Много ли могла рассказать Ренэ о Борисе? Главное,
      он в безопасности, живёт со своим дядей, бежавшим из России десять лет тому назад. Её тётя заботится о них. Всё, что Мара хочет сообщить Борису, Ренэ будет писать тёте. Это он, Борис, убедил Ренэ ехать в Россию, хотя она и сама хотела... Но он так настаивал!..
      — А как же вы приехали? — спросила Мара.
      Об этом Ренэ могла рассказать гораздо больше! Живо и взволнованно поведала она Маре всю историю своего зна-
      комства с Козловой. Дала точную и несколько юмористическую характеристику и своих хозяев и их дочки.
      — Они, наверное, «чёрная сотня», да? — спросила Ренэ.
      Мара улыбнулась.
      — А вы понимаете, что это такое?
      Ренэ смутилась.
      — Думаю, что понимаю. Разве во Франции была не такая же «чёрная сотня», как у вас. Разве ваш царь...
      Мара быстро оглянулась. Никого около них не было. Она ласково взяла Ренэ за руку.
      — Милая девочка, — тихо сказала она, — вы прелестное существо с чистой душой и горячим сердцем, но вы ещё очень юны и очень наивны. И мне страшно за вас: будет ли вам по плечу наша жестокая действительность! Вам надо быть очень осторожной. Ведь в России многие знают французский язык.
      Ренэ посмотрела в глаза Маре.
      — Я внучка парижского коммунара и дочь русского революционера, — сказала она с гордостью, — и отец завещал мне помогать, быть вместе с его народом.
      Мара ещё крепче сжала руку Ренэ.
      — Но позвольте мне руководить вами. Я старше и опытнее вас, Ренэ...
      — А почему вы седая? — перебила Ренэ. — Вы же, наверное, немногим старше меня?
      По лицу Мары пробежала тень.
      — Мне двадцать семь лет, но я столько пережила... И ужасы русских тюрем и... и потерю мужа...
      — Он умер?
      — Его повесили...
      — 0-ой!.. — На глазах Ренэ выступили слёзы.
      — Ну вот видите, девочка! Вы ещё не умеете владеть собой, — Мара достала платок и осторожно вытерла глаза Ренэ, — а это необходимо, ерли хотите помогать. Не надо рассказывать о деде и отце всем и каждому!
      — Но вы же не «все и каждая»! — запротестовала Ренэ.
      — Вы видите меня в первый раз. Знаю, Борис вам говорил обо мне, и всё же надо быть осторожнее. Не торопитесь, Ренэ! Старайтесь пока делать своё дело: вырастите Сонечку хорошим человеком и делайте вид, что вы понятия не имеете о той жестокой борьбе, которая идёт в России. Вы должны быть вне подозрений, и ни один человек в доме не должен знать, кто вы такая...
      — Это мне и Борис говорил, — перебила Ренэ, — но вы не думайте, что я ничего не понимаю. Ведь моя бабушка так много мне рассказывала о том, как они с дедушкой жили при Наполеоне Третьем. Я всё помню!
      — Одно дело, Ренэ, слушать с чужих слов, другое дело — видеть своими глазами, — сказала Мара.
      — И вы мне покажете! — увлечённо воскликнула Ренэ.
      — Повторяю, девочка, не торопитесь. А пока вы сегодня напишете вашей тёте. И среди личных сообщений напишите так: «Передай привет Берте и скажи ей, что перчатки, какие она мне советовала, уже не в моде. Скажи, что я встретилась с Марией, её дела идут хорошо, в её магазине всё больше покупателей».
      Ренэ робко попросила:
      — А вы мне объясните, что это значит?
      — Борис поймёт, что я не арестована, что пакет получила и что наша организация растёт.
      — О! Как хорошо! А ответ на письмо, которое я привезла?
      — Оно, вероятно, адресуется не мне одной. Вы когда сможете снова прийти ко мне?
      — Только через неделю, — грустно сказала Ренэ.
      — Сегодня среда? В будущую среду приходите сюда в это же время. В магазин заходить не надо. И помните, Ренэ, мои советы! А теперь мне пора. — Она крепко пожала руку Ренэ и встала со скамьи. — Я пойду одна, а вы тут ещё посидите.
      Ренэ с восхищением посмотрела ей вслед. «Да, — ду-
      мала она, — я, должно быть, ещё глупенькая, наивная девчонка... Всё это гораздо сложнее и труднее, чем мне казалось. Но у меня теперь есть Мара. Умный, чуткий друг! И она научит меня!» — Ренэ решительно тряхнула головой и глубоко вздохнула.
      После встречи с Марой она долго бродила по незнакомым улицам, сидела в Летнем саду, стараясь успокоиться, и думала, думала. Да, ей надо многое узнать, многое понять. Мара правильно сказала: надо воспитывать Соню так, чтобы из неё не выросла «чёрная сотня». Ренэ подумала о Соне и улыбнулась, — она всё больше привязывалась к своей воспитаннице.
      В Летнем саду весело резвились дети. Конечно, хватит водить Соню по улицам! Она поговорит об этом с Козловым. Ренэ вспомнила холодные глаза фабриканта... Решится ли она обратиться к нему? А ведь Мара сказала: «Вы ещё не умеете владеть собой...» Вот, разговаривая с месье, она и будет учиться владеть собой!
      Совсем смеркалось, когда Ренэ вернулась домой. Идя по анфиладе комнат к детской, она услышала раздражённый голос Ларисы Петровны и капризные нотки в голосе Сони. Когда она вошла в детскую, Соня радостно бросилась к ней:
      — Ренэ! Наконец-то вы пришли!
      — Почему вы так поздно? — тоном выговора спросила Лариса Петровна. — Ребёнку пора спать ложиться, а без вас она не желает. Я измучилась с ней за сегодняшний день!
      — Извините, мадам, — сдержанно ответила Ренэ, — я обещала прийти к девяти, а сейчас половина девятого. Я уложу Соню вовремя.
      — Но она ничего не кушала! Она ждала вас ужинать.
      — Обещаю вам, мадам, что это не повторится, — сухо сказала Ренэ.
      — Вы будете возвращаться раньше?
      — Нет. Соня будет спокойно ужинать и ложиться в постель без меня. Правда, Соня?
      Наступило молчание. Соня так • и застыла с широко раскрытыми глазами. Лариса Петровна нахмурилась и уставилась на Соню. Она ждала, что скажет девочка. Ренэ, с трудом сдерживая улыбку, наблюдала за ними.
      Первым — привычным движением — Сони было сразу затопать ногами и громко закричать: «Не хочу!» или:
      «Не буду ложиться без Ренэ!» Но... она отлично понимала, что Ренэ не шутит.
      Гораздо сложнее была борьба в душе Ларисы Петровны. С одной стороны, она ревновала дочь к Ренэ, и жгучая ненависть к молодой француженке всё сильнее захлёстывала её. Неужели Соня послушается и согласится без скандала? Но, с другой стороны, она уже привыкла чувствовать себя свободной от девчонки-тирана и усиленно навёрстывала потерянные для весёлой светской жизни годы.
      Вот и сегодня она собиралась к одной из приятельниц. Ей и страстно хотелось, чтобы Соня подняла вопль и затопала ногами, — и так же страстно боялась она этого. А вдруг и Ренэ откажется от её дочки, как отказывались все гувернантки?! Лариса Петровна молча ждала, что будет.
      Молчала и Ренэ. Она знала: это первое испытание и для Сони и для неё самой.
      Молчание становилось напряжённым.
      Соня, глотая слёзы, переводила взгляд с матери на гувернантку и обратно.
      Наконец, когда она встретилась с взглядом Ренэ, та ласково улыбнулась и весело сказала:
      — Ну, я вижу, Сонечка, ты будешь кушать и ложиться спать без меня. Ты же большая!
      Соня, тихо всхлипнув, бросилась к ней, обхватила руками её за талию и, спрятав лицо в складках платья Ренэ, прошептала:
      — Буду, буду! Только не уезжайте в Париж!
      — О чём же плакать, глупенькая? Договорились? — и, обращаясь к Ларисе Петровне, она радостно сказала: — У вас очень хорошая и умная дочка, мадам!
      Лариса Петровна, ни слова не сказав, вышла из детской.
     
      4
     
      Прошла неделя. Ренэ она показалась бесконечной. Уходя из дому в среду, она напомнила Соне обещание поужинать и лечь спать, не дожидаясь её. Соня глубоко вздохнула.
      — Мне почему-то очень трудно быть послушной с мамой, — пробурчала она, слегка надув губы.
      — А мне очень легко уехать в Париж, — серьёзно возразила Ренэ. — Моя тётя сильно скучает по мне и в каждом письме зовёт домой.
      — Нет-нет! Только не в Париж! — Голос Сони задрожал.
      — Это будет зависеть от тебя, — твёрдо сказала Ренэ, уходя.
      Ренэ дала Соне задачу — вышить на салфетке цветок. Девочка сидела в детской и старательно вышивала, но скоро ей это надоело. Она бросила работу на стол и пошла бродить ко комнатам. В гостиной она остановилась и прислушалась. В комнате матери оживлённо разговаривали. Сонечка пошла на голоса. Дверь была приоткрыта.
      — Нет, вы вот эту прелесть посмотрите! — раздался радостно взволнованный голос Ларисы Петровны.
      — Боже мой! Наденьте, наденьте; как это сидит?
      — Обязательно! Мы хотим на вас посмотреть! — щебетали женские голоса.
      Сонечка подошла и заглянула в дверь: на диване и на креслах лежали мамины платья. Мама показывала гостьям парижские туалеты, а те, перебивая друг друга, выражали восхищение. Сонечка знала: это надолго. Может быть, мама забыла, что Ренэ нет дома?
      А что, если одной убежать в садик во дворе? Девочка бесшумно проскользнула в прихожую, отперла выходную дверь, не захлопывая прикрыла её и стремглав бросилась вниз по лестнице.
      Вот хорошо-то! Солнышко яркое, листья на деревьях такие блестящие, птички щебечут. Сонечка вбежала в калитку и остановилась. В садике она была не одна. На скамейке сидела старушка и что-то вязала; рядом с ней сидел мальчик с раскрытой книгой на коленях, а по ту сторону скамьи копошился другой мальчик.
      Что он там делает? Сонечка обежала кругом, да так и ахнула: мальчик лепил из глины медведя! Медведь был совсем как настоящий. Вместо глаз у него были вставлены угольки. Сонечка в восхищении стояла и смотрела.
      — Ну чего же ты? Читай дальше! — сказал мальчик, щёточкой счищая лишнюю глину с головы медведя.
      — А тут девчонка какая-то... — недовольно ответил его товарищ.
      Старушка оторвалась от вязанья и взглянула на девочку.
      — Батюшки светы! Да никак это хозяйская дочка? Сонечка?
      — Да, это я, — сказала девочка шёпотом, — только вы потише, а то вдруг мама услышит...
      — А ты что? Удрала от мамы?
      Сонечка кивнула головой.
      — Ренэ нет дома, мама гостьям платья показывает, вот я и убежала, — охотно сообщила она, — только вы маме. не говорите. Ой, какой медведь хороший! — Бросилась она снова за скамью. — Это ты сам сделал?
      — А то кто же? — сурово ответил мальчик. — Ты не мешай, нам Юрка сказку читает.
      Сонечка влезла одной ногой на скамью, перегнулась через спинку и заглянула в книгу.
      — Ты что это читаешь? У меня столько книжек, столько... Папа вчера мне смешную-смешную принёс! Мне Ренэ читала... Про барона! Он всё врал, всё врал, такой
      глупый, — без умолку болтала она.
      — Ну и что? — сердито перебил её мальчик, лепивший медведя. — «Столько книжек, столько книжек!» — передразнил он. — А у нас вчера кошка котят маленьких родила, вот!
      — Котят?! — Сонечка спрыгнула со скамьи. — Ой, покажи!
      — Вот ещё! Убирайся, я хочу сказку слушать! Юрка, читай!
      — Как я буду читать, когда она трещит, как сорока, — пробубнил Юрик.
      — Бабушка! Покажите котяток! Где они? — Сонечка решительно схватила старушку за руку и потянула со скамьи.
      — Ишь ты, бойкая какая! — засмеялась та. — А ну как мама хватится?
      — Я же сказала: мама занята. Она гостьям платья показывает. Это всегда бывает долго. Я котяток посмотрю и побегу домой. Ну пойдёмте! — Сонечка изо всех сил потянула старушку.
      — Ну что ты пристала! — рассердился Юрик. — Баба Степоша тоже хочет сказку слушать.
      Старушка решительно встала со скамьи.
      — Другой раз мне прочитаешь, — назидательно сказала она, — а Сонечка в кой-то веки на волю вырвалась! Пойдём, касатка, покажу.
      Сонечка взвизгнула было от радости, но спохватилась и зажала рот рукой.
      Вместе с бабой Степошей они спустились в подвал. После яркого солнца в подвале сразу показалось совсем темно.
      — Ой, я ничего не вижу!
      Баба Степоша зажгла свечу и присела в углу на корточки.
      — Ну, погляди. Вот они, котятки.
      В небольшом ящике на каком-то тряпье лежала кошка, а к её животу присосалось четыре малюсеньких бесформенных комочка. Старушка вынула одного. Кошка жалобно мяукнула.
      — Ну, гляди. Хорош?
      — А... они не играют? — разочарованно спросила Сонечка.
      Баба Степоша засмеялась и положила котёнка обратно.
      — Глупенькая ты! Они ж только вчера родились.
      — А когда они будут играть?
      — Вырастут — заиграют.
      Девочка внимательно огляделась.
      — А у вас это кухня? — спросила она.
      Дверь с шумом распахнулась, и на пороге остановились мальчики.
      — Чего вы тут так долго? — крикнул Вася.
      — А Сонечка нашим дворцом любуется. — И, чтобы переменить разговор, баба Степоша спросила: — А ну-ка расскажи, какие у вас гости?
      Сонечка озорно улыбнулась.
      — Хотите, покажу, какие мамины гостьи? Одна боль-шу-ущая, толстущая, всё пыхтит и говорит таким грубым голосом: «Бу-бу-бу-бу». А другая малюсенькая-малюсенькая и ходит скоро-скоро, а голосок у неё тоненький, вот такой: «Тю-тю-тю-тю».
      Это представление в лицах было так неожиданно и так выразительно, что все расхохотались.
      Сонечка, вдохновлённая успехом, продолжала:
      — А хотите, покажу, какой к папе дядя ходит? Вот такой! — Она выпятила живот, расставила ноги, задрала вверх голову, надула щёки и, переваливаясь, пошла по комнате.
      — Это кто же такой? — давясь от смеха, спросила старушка.
      — Мы с Ренэ назвали его «пузан», — увлечённо рассказывала Сонечка. — Он такой смешной, а иногда такой сердитый. Недавно я слышала, как он у папы в кабинете сердито кричал!
      — Что же он кричал? — заинтересовалась баба Степоша.
      — Разве разберёшь? Дверь-то закрыта... — Сонечка подумала. — Да, два слова я помню: «Нельзя миндальничать». Ренэ спрашивает, что это такое «миндальничать», Я и не знаю... Бабушка, а вы знаете, что это такое?
      Лицо старушки стало серьёзным.
      — Нет, Сонюшка, не знаю, — твёрдо сказала она. — А кто же такая Ренея?
      — Не Ренея, а Ренэ, — поправила Сонечка. — Она моя подруга. Мама велела мне называть её «мадемуазель», а я не хочу! Я называю Ренэ. Я её очень люблю!
      — Ишь ты! Французинка, что ли? Гувернантка твоя?
      — Не французинка, а француженка! И не гувернантка, а подруга! — запротестовала Сонечка.
      — Ну ещё, ещё кого-нибудь покажи! — приставали мальчики.
      — Показать, как Ренэ говорит?
      Сонечка скорчила серьёзную физиономию и медленно произнесла:
      — «Сонья, карошая дьевотшка...» И ей никак не сказать «мыло»! У неё выходит «милё». А я её учу.
      — А она не обижается? — спросила баба Степоша.
      — Нет, что вы. Она старается, старается, у неё не выходит, и мы смеёмся... Ой, — спохватилась Сонечка, — побегу!
      — Беги, беги, а то будет тебе на орехи, — заговорила баба Степоша.
      Вася схватил девочку за руку.
      — А ты придёшь к нам ещё? Приходи!
      — Приду! С Ренэ приду, можно? — весело согласилась Сонечка и, не дожидаясь ответа, выскочила из комнаты. Выбежали за ней и мальчики.
      — И ко мне приходи! — крикнул Юрик в дверях. — Я прямо над вами, этажом выше живу. Мой папа доктор.
      Баба Степоша осталась в комнате и задумалась. Лицо её было озабочено.
      — Не миндальничать... — тихо произнесла она.
      Баба Степоша поняла, какого «пузана» изображала
      хозяйская дочка.
      — Да, от этого пощады не жди, — сказал Алексей, когда вечером мать рассказала ему о неожиданном визите Сонечки. — Ты, мать, лучше девчонку больше к нам не пускай. Обозлится хозяин, неладно будет. Поважнее дела идут.
      — Как её не пустишь? Озорная — страсть! Разве что эта Ренея её к рукам приберёт. А какие дела поважнее, сынок?
      — Вот что, мать, подозрителен мне дворник Тимофей. Чует моё сердце, — следит за всеми, хозяину докладывает. Так ты с ним осторожнее.
      — О господи!.. А как на фабрике, Алёша?
      — Скрутил нас хозяин — ни охнуть, ни вздохнуть. Рты позатыкали, чуть кто неосторожное слово скажет, — в тюрьму. Рты заткнуты, а души человечьи-то никаким кляпом не заткнёшь! Всё равно на нашей стороне правда будет.
      — О господи, — старушка перекрестилась, — мне бы до этого дня дожить!
     
      5
     
      ...И вот снова два сфинкса, и ступеньки, уходящие вглубь, и площадка с гранитными скамьями, и тихо плещущие волны Невы...
      Ренэ пришла точно к назначенному часу. Она очень волновалась. В кармане элегантного парижского пальто лежало полученное вчера письмо от тёти. В письме, среди сообщений о парижских новостях, Ренэ не сразу поняла странную фразу: «Твои подруги Берта и Сюзанна шлют привет и просят передать, что сами напишут. А знаешь, я переменила молочницу, мне теперь молоко носит другая женщина».
      Ренэ была сначала озадачена. Никаких ни Берты, ни Сюзанны среди её подруг не было. И при чём молочница? Никакая женщина им никогда молока не носила... Вчера вечером Ренэ долго сидела над письмом, внимательно вчитывалась в него. Кто такие Берта и Сюзанна, она догадалась. Конечно, Борис и Сергей Сергеевич. Но при чем молочница?..
      Письмо написано знакомым мелким чётким почерком тёти. Ренэ заметила, что расстояние между строчками чуть шире, чем в обычных — очень убористых — письмах тёти. Мелькнула смутная догадка. Наверное, письмо предназначено не ей одной, но и Маре. Надо взять его с собой и показать Маре. Может быть, фраза о молочнице тоже какой-то пароль, которого она ещё не знает?
      На лёгкий стук Мариных каблучков Ренэ вскочила.
      — Спокойнее, девочка! — вполголоса сказала Мара по-французски, не подавая Ренэ руки. — Сядьте!
      Они уселись рядом.
      Ренэ начала взволнованно рассказывать о письме.
      — Говорите спокойнее, девочка, — ровным голосом повторила Мара. — Вы принесли письмо с собой?
      — Да. Вот оно. — Ренэ глянула на лестницу, достала из кармана письмо и протянула Маре. Та не спеша положила его в карман.
      — Вы его не посмотрите? — удивилась Ренэ.
      — Посмотрю дома. — Мара улыбнулась. — Или в нём какие-то секреты?
      — Что вы! Какой-то секрет только в одной загадочной фразе о какой-то молочнице. Никакой молочницы у нас не было. Вы что-нибудь понимаете?
      — Ну конечно, понимаю. Вам не жалко тётиного письма? Прочитав, я, вероятно, буду вынуждена его уничтожить.
      — Я его запомнила почти наизусть, — засмеялась Ренэ. — Но объясните мне, о какой молочнице идёт речь! Это пароль какой-нибудь?
      — Молочница ни при чём. Между строк что-то молоком написано. Надо подержать письмо над свечой — и буквы пожелтеют...
      — И вы мне расскажете, что написано? — тихо спросила Ренэ.
      — Не спешите! Всё в своё время.
      Ренэ нахмурилась. Было горько и обидно, что ей не доверяют...
      Мара ласково улыбнулась.
      — Милая девочка, — заговорила она, — когда-нибудь вы поймёте, что делается в этой чуждой для вас стране и почему мы должны быть осторожны. А сейчас расскажите мне: как идут ваши дела с воспитанницей, как с хозяевами?
      — Хорошо, — Ренэ покорно вздохнула. — Мои Козловы.
      — Помните: там, где вас могут услышать, не надо называть никаких имён, — перебила Мара.
      — Хорошо. Так вот, моя воспитанница чудесная девочка! Я к ней искренне привязалась, но ребёнок она, конечно, трудный.
      На гранитных ступеньках раздались тяжёлые шаги. Ренэ сидела лицом к лестнице, Мара спиной.
      — Не оглядывайтесь, — стараясь продолжать тем же
      спокойным повествовательным тоном, проговорила Ренэ. — В том углу на скамью сел человек. Я его знаю, это старший дворник моих хозяев. Надеюсь, он нас не понимает...
      — Эта встреча едва ли случайна, — оживлённо и весело заговорила Мара. — Поручено ли ему следить за вами, или он сам усердствует, но... — Лицо Мары на мгновение выразило напряжённую мысль, потом она быстро встала.
      — Проявляйте повышенный интерес к моим движениям. Я парижанка, представительница одной из самых модных портних Парижа, — быстро и как будто увлечённо говорила она. Руки её в белых лайковых перчатках так и скользили по её изящному тёмно-серому костюму, как бы во всех подробностях объясняя его фасон. Она отгибала воротничок, показывала, где делаются вытачки, а сама в это время говорила:
      — Отверните низ моего жакета, пощупайте подкладку. Итак, я приехала на днях из Парижа, привезла одной очень богатой даме туалеты, заказанные ею моей хозяйке, и сегодня вечером уезжаю обратно. О нашей встрече вы сами очень подробно расскажете своим хозяевам...
      — А где и когда мы встретимся? — спросила Ренэ, щупая подкладку, поднимая руки Мары и как бы разглядывая с интересом пройму и шов рукава.
      — Молодец! — одобрила Мара. — Теперь обойдите и посмотрите мой костюм со спины. Надеюсь, он в дамских туалетах мало понимает. Делайте вид, что вы его не узнали. Конечно, здесь нам встречаться больше нельзя. В следующую среду ровно в три часа приходите в большой магазин Гвардейского экономического общества на Большой Конюшенной улице1. Во втором этаже чулочный отдел. Я буду выбирать
      1 Ныне Дом ленинградской торговли.
      чулки, подойдите за тем же к прилавку. Одета я буду совсем иначе. А теперь... вон по Николаевскому мосту едет извозчик. Если он свернёт сюда, подзовите его.
      Мара вынула из кармашка на груди часики и испуганно вскрикнула:
      — Боже мой, я опаздываю! — И, наскоро пожав руку Ренэ, быстро взбежала по ступенькам.
      Взбежала за ней и Ренэ, продолжая что-то говорить по-французски и не глянув на человека на скамье.
      Извозчик трусцой съезжал с моста.
      — Вот счастье-то! — воскликнула Мара, указывая на него рукой.
      — Извозчик! — громко крикнула Ренэ.
      Увидев двух нарядных дам, извозчик погнал к ним лошадь и резко остановил её перед ними.
      — Невски... Садо-вая... — сказала Мара.
      — Угол Невского и Садовой, — объяснила Ренэ.
      — Пожалуйте! Полтинничек!
      Мара легко вскочила в пролётку.
      — Поезжай скоро! Мадам торопится!
      Ренэ помахала рукой,
      — Будьте спокойны, потрафим! — обрадовался извозчик, что с ним не торгуются, и хлестнул лошадь кнутом.
      — До свиданья! — крикнула Мара, оглянувшись, и тоже помахала рукой.
      Ренэ, улыбаясь, посмотрела ей вслед, потом повернула налево и медленно, прогулочным шагом пошла к мосту. В груди у неё буйно билось сердце и всё дрожало от нервного перенапряжения. Она далеко не была уверена, действительно ли это Тимофей, старший дворник в доме Козлова. Она ведь ни
      разу не видела его вблизи, но похоже, что это всё-таки был он...
      Итак, за ней следят... Что это — предосторожность Козлова, или он о чём-то догадывается? Или полиция велела своему шпиону следить за иностранкой?.. Всё может быть в этой малопонятной стране, где идёт борьба...
      У Ренэ перехватило дыхание. Она вдруг со всей ясностью поняла, что уже вовлечена в эту борьбу! Вовлечена, но она ещё многого не понимает... И постарается не обижаться, как обиделась сегодня, если Мара ей не расскажет, что она вычитала между строк тётиного письма.
      Ренэ медленно перешла через Николаевский мост, свернула на бульвар и там опустилась на скамью. Рядом сидела краснощёкая женщина в ярком сарафане с пышными белыми вышитыми рукавами и крупными бусами в несколько рядов на шее. На голове у неё был надет обшитый пёстрыми стекляшками кокошник. Женщина, тихо и сонно что-то напевая, слегка покачивала нарядную колясочку, в которой спал ребёнок. Ренэ уже не раз видела на улицах таких женщин и знала, что так в России наряжают кормилиц.
      «Неужели ей не холодно? — рассеянно подумала Ренэ. — Ведь уж близка осень, я уже в пальто...» И, совершенно неожиданно для себя, спросила:
      — Вам не холодно?
      Женщина вздрогнула и окинула Ренэ с ног до головы неприязненным взглядом.
      — А тебе что за дело? — грубо спросила она.
      — Так... — уронила Ренэ устало и смолкла.
      — Та-ак... — передразнила её женщина. — Ишь ты, краля какая! Вырядилась сама, а ей, видишь, любопытно, не холодно ли мне! — Голос женщины звучал резко. — Жарко мне, а не холодно... — Она сдержанно всхлипнула.
      — А что это такое — «краля»? — тихо спросила Ренэ.
      Женщина не ответила.
      — Скажите, — мягко начала Ренэ, — а с родителями этого мальчика вы тоже так говорите, как со мной?
      — Да, поговори с ними так! — вспылила кормилица. — В два счёта выкинут! А куда я денусь? Таких баб, как я, в деревне хоть пруд пруди. Жрать-то нечего. Своё дитё хоть погибай, а молоко у нас здоровое, барчукам на пользу. Вырядят нас, как чучело, а мы кланяйся да благодари! — И она снова всхлипнула.
      Ренэ стало мучительно жаль эту женщину.
      — Простите, я не хотела вас обидеть, — сказала она ласково.
      Женщина удивлённо посмотрела на неё.
      — Да ну тебя! — Она вскочила со скамьи. — Чудная ты какая-то и говоришь вроде непохоже.
      — Я не русская. Я француженка, — сказала Ренэ.
      — Да ну тебя совсем! — повторила женщина. — И чего ты ко мне привязалась, шут тебя знает! — Она порывисто встала и быстро покатила коляску по бульвару.
      Ренэ посмотрела ей вслед. Она понимала, что кормилица, вынужденная сдерживаться со своими господами, просто сорвала на ней зло, и Ренэ было не обидно, но грустно. Она знала, что и во Франции богатые дамы тоже берут кормилицу.
      «Правда, — подумала она, — там их так не наряжают, но чувствуют они всю несправедливость этого, должно быть, точно так же».
      И вдруг у Ренэ похолодело в груди. Она увидела: кормилицу остановил человек, сидящий на противоположной стороне бульвара через несколько скамеек от неё. Да, теперь сомнений не было: это козловский дворник. Он о чём-то спрашивал кормилицу и жестом приглашал её сесть на скамью. Но та досадливо отмахнулась и продолжала катить колясочку. Тогда он встал и пошёл рядом, явно о чём-то выспрашивая её. Кормилица остановилась, он тоже. Теперь он стоял спиной к Ренэ, а кормилица что-то говорила, раздражённо жестикулируя.
      Ренэ рассмотрела его. Чёрный картуз, короткая куртка, высокие сапоги — простой мужик. Конечно, он ничего не мог понять из её разговора с Марой! А что может сообщить о ней кормилица? Но, конечно, и о встрече с кормилицей надо дома рассказать самой...
      По проезжей части бульвара, звеня, приближалась конка. Лошади бежали бойко. Дворник не оглядывался. Ренэ быстро сбежала с бульвара по ступенькам на булыжную мостовую и на ходу вскочила на площадку.
      — Ай-ай-ай, барышня, так и голову сломать недолго, — укоризненно сказал пожилой кондуктор.
      Ренэ с трудом удержалась от смеха: через окно конки она увидела, как растерянно осматривался по сторонам дворник. Ей вдруг стало неудержимо весело. Была особая прелесть в том, что она понятия не имела, куда везёт её
      конка по этому незнакомому, прекрасному городу, и в том, что она так ловко удрала.
      Через неделю она встретится с Марой в таком месте, где ему трудно будет уследить за ней. А сегодня вечером — о, она сейчас уверена, что сумеет, — вечером она будет оживлённо рассказывать хозяевам о случайной встрече с парижской портнихой...
      Она совсем не удивилась, когда конка, миновав Исаакиевскую площадь, привезла её на уже знакомый Невский. Она вдруг почувствовала, что голодна. На углу Невского и Садовой она вышла и с аппетитом поела в «Квисисане». Весёлое настроение не покидало Ренэ. В ресторане ей довольно долго пришлось пережидать внезапно начавшийся дождь. Когда он утих и Ренэ вышла на мокрый тротуар, часы на высокой башне Городской думы показывали начало седьмого.
      Не спеша она вышла по Садовой на пустынное Марсово поле, прошла в опустевший Летний сад; дождь разогнал всех по домам. В прошлую среду она долго сидела в этом прекрасном саду, но тогда был тёплый и сухой вечер. Сейчас скамьи были мокрые, влажный песок на дорожках хрустел под ногами. Домой идти не хотелось. Со стороны Невы снова надвигалась низкая чёрная туча, подул холодный, сырой ветер.
      «Ну что ж, — подумала она, — зато как будет рада Сонечка, что я рано вернулась!» Ренэ прибавила шагу. Начала было сочинять свой рассказ о встрече с парижанкой, но беспечно тряхнула головой.
      «Не надо заранее придумывать, выйдет проще и естественней, если как бог на душу положит», — решила она.
     
      6
     
      Вся семья сидела за вечерним чаем, когда Ренэ вошла в столовую.
      — Добрый вечер! — весело сказала она.
      — Ренэ! — Сонечка выскочила из-за стола и повисла у неё на шее. — Как хорошо, что вы... — ликующе начала было она.
      — Соня, это неприлично. Сядь сейчас же на место! — строго прикрикнула мать.
      — Соня, за обедом так себя не ведут, — поддержала её Ренэ, освобождаясь из объятий девочки. — Сядь, Соня.
      Сам Козлов молчал, но Ренэ вдруг встретила его более чем обычно испытующий взгляд.
      «Ему уже всё доложено», — подумала она, и какое-то весёлое удальство вновь охватило её.
      — Садитесь пить чай, мадемуазель, — сухо пригласила Лариса Петровна.
      — Мерси, мадам, я недавно кушала, — вежливо отказалась Ренэ.
      — Ну, так посидите с нами, — Козлов с любезной улыбкой указал ей на её место за столом. — Вы, я надеюсь, хорошо провели свой свободный день?
      — О да, месье! У меня сегодня была встреча... очень, очень радостная встреча с моей... как это называется по-русски?.. Ах да — с моей земляничкой из Парижа!
      — С какой это земляничкой? — не поняла Лариса Петровна.
      — Мадемуазель, видно, хотела сказать «с землячкой»? — поправил Козлов.
      Ренэ залилась краской.
      — О, простите! Да, я спутала слова...
      — Ой, с земляничкой! — звонко расхохоталась Сонечка и захлопала в ладоши. Засмеялся, глядя на дочку, и Козлов. Довольно кисло засмеялась и Лариса Петровна.
      Смеялась и Ренэ. «О благодетельный смех, — думала она, — как ты помогаешь в трудные минуты!»
      — Простите, — повторила она, — я ещё плохо знаю по-русски...
      — Ой, не могу! С земляничкой! — заливалась Соня.
      — Соня, уймись! — махнул рукой на девочку отец. — Пусть мадемуазель расскажет нам про свою «земляничку»!
      Соня снова громко фыркнула.
      — Нет, месье, про землячку! — весело отозвалась Ренэ. — Эти слова так похожи... я спутала... (она действительно спутала, но как это вышло кстати). О мадам, — обратилась она к Ларисе Петровне, — как это было интересно! Она совсем незнакомая!
      — Где же вы познакомились? — спросил Козлов.
      — На улице... у Невы... Мне очень-очень нравится Нева! И я нашла такое красивое место! Там стоят два сфинкса... Написано: «Из древних Фив в Египте»... Там есть скамейки. Я села любоваться. И вдруг подходит
      дама... Молодая, очень нарядная. Нет, вы подумайте, мадам, — вдохновенно импровизировала Ренэ, обращаясь к Ларисе Петровне, — она говорит мне: «Простите, вы не из Парижа?»
      — По-французски говорит? — спросил Козлов.
      — Да! Я так удивилась! «Как, вы знаете, что я из Парижа?» А она говорит: «Ваше пальто». Помните, мадам, вы мне покупали пальто в «Maison La voilette». Эта дама говорит: «В Петербурге ни у кого таких пальто ещё нет». О, как я обрадовалась! Она только на днях приехала из Парижа. Она из очень модного ателье, привезла парижские туалеты. Одна богатая дама заказывает туалеты в том ателье. Мы говорили про Париж! Она мне показала, какие сейчас моды, я вам потом расскажу, мадам, а то месье это неинтересно... Я ей сказала, что я портниха, и она мне всё-всё объяснила, как шить модные воротники, совсем по-новому... Как я была рада говорить про Париж!
      — Главным образом о модах? — насмешливо спросил Козлов.
      — О месье! — несколько обиженно ответила Ренэ. — Ведь она портниха; я сказала, что и я портниха... Каждый говорит о своём деле.
      — Вы правы, мадемуазель, не обижайтесь, — с улыбкой сказал Козлов.
      «Оба поверили! — радостно подумала Ренэ. — А теперь надо и о кормилице». И тут инстинкт подсказал ей, в каком тоне надо в этом доме говорить о простом народе. Ренэ посмотрела на часы.
      — Соня, а в детской порядок? — спросила она.
      — Так вы же пришли раньше! — возразила девочка.
      — Всё равно. Уже вечер. Поди в детскую, сделай порядок.
      — Ну-у... — Соня надула губы.
      — Соня! — негромко, но строго сказал отец.
      Соня молча встала и, опустив голову, вышла из комнаты.
      — Нельзя так строго с ребёнком! — возмущённо зашептала Лариса Петровна. — Зачем вы треплете ребёнку нервы?
      Ренэ вся выпрямилась.
      — Мадам, вы помните наш уговор в Люксембургском саду? — с достоинством возразила она. — Мне кажется, сейчас Соня уже не такая нервная...
      — По-моему, тоже,- — серьёзно прибавил Козлов. — Мадемуазель правильно воспитывает Соню. Я уже давно не слышу ни рёва, ни топанья ногами.
      — Ещё бы! — еле сдерживаясь, воскликнула Лариса Петровна. — Мадемуазель всё время грозится уехать в Париж! Она пугает этим такого болезненного ребёнка...
      — Победителей не судят! — веско сказал Козлов и поднялся с места, чтобы уйти.
      — Простите, мадам, — быстро заговорила Ренэ, боясь, что хозяин уйдёт, — я нарочно отослала Соню. Я хотела спросить у вас и у месье...
      — О чём? — Козлов остановился.
      — Скажите, пожалуйста, — смущаясь, спросила Ренэ, — что значит слово «краля»? Это... не ругательное слово?..
      — Наоборот! — засмеялся Козлов. — Это значит то же, что «королева». Кралями называют молодых, красивых и нарядных женщин. А где вы слышали это слово?
      — На каком-то бульваре. Рядом сидела кормилица. Ведь к вечеру уже холодно, а она без пальто. Мне стало жалко, я спросила: «Вам не холодно?» А она со мной говорила так грубо, так грубо! И назвала «кралей». Я думала, она бранится... Я не хотела спросить при Соне...
      — Это вам не Франция, мадемуазель! — брезгливо сказала Лариса Петровна. — И охота вам была связываться с мужичкой! Это же простые мужички из деревни.
      — Конечно, это была мужичка, мадам! Фу, я больше никогда не буду! — с презрительной гримасой заверила Ренэ. — Разрешите, я пойду к Соне.
      «Всё хорошо! — думала она, идя в детскую. — Пусть они считают, что меня интересуют только моды».
      В детской Соня бурно бросилась ей на шею:
      — Что я вам расскажу, Ренэ! Что расскажу!.. — И, захлёбываясь, Соня рассказала о своём сегодняшнем похождении.
      — Знаете, бабушка там такая чудесная! И мальчики хорошие! Я им про маминых гостей и про «пузана»... Так они хохотали! Я обещала с вами к ним прийти! Пойдём, Ренэ? Да, пойдём? Там весело так! И котятки там есть, они скоро вырастут и будут играть!..
      Сонечка трещала без умолку и не замечала, как растерянно молчит Ренэ. А Ренэ была озадачена. Как быть?
      Одобрить и посмеяться вместе с Соней? Значит, толкнуть её на ещё большие сумасбродства...
      — Только ведь это наш с вами секрет, Ренэ! Ведь да, секрет? — Соня вдруг притихла и встревоженно заглянула в глаза Ренэ. — Вы никому не скажете?
      Ренэ засмеялась.
      — Ну конечно, это наш с тобой секрет! — воскликнула она. — Конечно, я никому не скажу. Только больше не убегай, а то вдруг мама узнает и рассердится. А к мальчикам мы как-нибудь пойдём вместе...
      Соня взвизгнула от радости.
      — А знаете, Ренэ, я ведь и вас им представляла.
      — Да ну? Как?
      — «Соньетшка карошая дьевотшка... Милё», — произнесла Соня с важным видом.
      — Ах ты!.. — расхохоталась Ренэ и, обхватив Соню за плечи, повалила её на диван. — Ну, посмей, посмей ещё дразнить меня! — И она затормошила девочку.
      — Ой, не щекочите! — захлёбываясь смехом, отбивалась от неё Соня. — Милё... милё... милё...
      — Это что такое?!
      Обе, растрёпанные, раскрасневшиеся от возни, не в силах оборвать смех, вскочили с дивана. В дверях стояла разгневанная Лариса Петровна.
      — Это что такое? Посмотрите в зеркало, мадемуазель, на кого вы похожи? А Соня? Соня, причешись сейчас же! Мадемуазель, чему вы учите девочку?
      — Мама, да мы же играем! — воскликнула Соня.
      — Pardon, madame, — сухо по-французски заметила Ренэ. — Меня учили ещё в колледже, что детям необходимо иногда повозиться. Это развивает в них силу и ловкость. Мы просто возились.
      Лариса Петровна ничего не ответила и вышла из детской. Несколько минут Ренэ и Соня молчали. Ренэ аккуратно пригладила растрепавшиеся кудряшки Сони, потом встала перед зеркалом и вынула шпильки из своей причёски. Её густые волосы рассыпались по плечам, и ''она стала медленно их расчёсывать, стараясь скрыть от Сони свою растерянность. Но Соня не спускала с неё глаз.
      — Я не люблю маму! — выпалила она вдруг.
      «Вот оно!.. Я этого ждала!.. — подумала Ренэ. — Как же быть?»
      — Что ты, Соня, — строго заговорила она, — как это можно — не любить маму!
      — Ну и что? — упрямо возразила Соня. — Я всё равно её не люблю.
      — Это стыдно, Соня! Маму надо любить! Она же так любит тебя... Она добрая!.. — Ренэ старалась говорить как можно убедительнее, но сама чувствовала, что убедительности не получается. «Ну какая из меня воспитательница?!» — с горечью подумала она.
      — Неправда, — сердито крикнула Соня, — она злая!
      — Не смей так говорить, Соня!
      Но Соня уже сорвалась. Она подбежала к Ренэ, встала перед ней и возбуждённо заговорила:
      — Злая, злая! За что она вас не любит?
      — Соня! Опомнись! Откуда ты взяла, что мама меня не любит?
      — Не любит! Не любит! Не любит! — уже исступлённо кричала Соня. — Зачем вы меня обманываете? Вы же сами знаете, что не любит... А вдруг... а вдруг... а вдруг она отправит вас в Париж!.. — Соня неудержимо разрыдалась и бросилась на диван, зарывшись лицом в подушки.
      Ренэ окончательно растерялась. С минуты на минуту в детскую могла войти Лариса Петровна.
      — Сейчас же перестань плакать, слышишь? — очень твёрдо сказала Ренэ, отрывая голову Сони от подушки. — Ты пойми, если сейчас придёт мама и увидит... понимаешь, что будет? Мне и правда придётся уехать!.. Успокойся сейчас же!
      Послышались торопливые шаги Ларисы Петровны. Ренэ рывком подняла Соню с дивана и быстро сунула ей в руки халатик.
      — Иди в ванную! Умойся! Скорей! Там переоденься, — шепнула она девочке.
      Соня мигом шмыгнула в маленькую дверку за шкафом, ведущую в ванную.
      — А где Соня? — ледяным тоном спросила Лариса Петровна, входя в детскую.
      — Пошла умываться. — Ренэ стелила кроватку Сони и не подняла глаз на хозяйку.
      — Могли бы подождать, пока я уеду, — раздражённо промолвила та. — Вы же знали, что я ещё приду.
      Когда нарядная Лариса Петровна с массивной ниткой жемчуга на шее и крупными жемчужинами в ушах снова
      вошла в детскую, Соня лежала в кроватке и притворилась спящей. Верхняя лампа была погашена, лишь в углу горел ночничок.
      — Как? Уже уснула? — удивлённо спросила мать.
      — Она очень устала, — шёпотом ответила Ренэ.
      С губ Ларисы Петровны готовы были сорваться злые слова: «Это вы довели её своей вознёй!» — но... надо же было показаться в жемчугах настоящей парижанке, — и Лариса Петровна, поцеловав Соню, кивком головы позвала Ренэ.
      В ярко освещённой гостиной она остановилась.
      — Ну как?
      — О мадам! Вы будете самой красивой дамой на вечере! — воскликнула девушка.
      Ренэ прошла с хозяйкой в прихожую, где ту ждала горничная Оля, чтобы помочь ей надеть манто.
      — Спокойной ночи, — снисходительно кивнула головой Лариса Петровна.
      — Мерси, мадам!
      Помедлив несколько минут, Ренэ вернулась в детскую. Она надеялась, что Соня уже в самом деле уснула. Но девочка сидела в кроватке, обхватив коленки руками и нетерпеливо глядела на дверь.
      — Отчего ты не спишь, Соня?
      — Мама вас не обидела? — спросила девочка.
      — Что ты выдумала? Мама очень мило пожелала мне доброй ночи... А тебе пора спать. Ложись сейчас же!
      Соня не двинулась.
      — А я вам хочу ещё что-то сказать, Ренэ.
      — Завтра скажешь. А сейчас спать, спать, спать! — И Ренэ решительно вышла в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Она упала в кресло, положила руки на стол и уронила на них голову.
      «Боже мой, что же мне делать?! — думала она в полном смятении. — Всё время играть, притворяться, лгать?.. Притворяться перед хозяевами, будто я заодно с ними... притворяться перед этим маленьким наблюдательным чертёнком?! Умная девчонка, она же всё замечает. Вот и сейчас... Мы же вместе с ней обманули её мать... Мы точно в заговоре... Девчонка очень скоро поймёт, что я глубоко презираю эту самую маму... А отец... Она же почувствует, что я боюсь этого папы не меньше, чем она!.. Как гневно она мне крикнула: «Зачем вы обманываете меня?!» Если
      она перестанет мне верить, как я смогу воспитывать её?.. Мне нельзя терять её доверие!.. Что же делать?! Оставить эту семью? Перейти на другое место? А Мара? И парижские друзья считают редкой удачей, что я именно в этом доме... Да, парижские друзья... милая тётя!.. Как я стосковалась о вас! Как там хорошо! Дома! В Париже!.. Как там всё легко, и просто, и ясно!.. Ни перед кем не надо притворяться, лгать, можно быть всегда, всегда самой собой!.. Боже мой, какая счастливая была я дома! А что... а что, если уехать домой?! Домой!»
      У Ренэ перехватило дыхание. Так ярко встали перед глазами их уютная маленькая столовая, портрет отца на стене... у стола её лучший друг, тётя... против неё сидит Сергей Сергеевич, а от окна к двери ходит Борис и с болью говорит о России... С потолка свисает с детства знакомая лампа под стеклянным абажуром... Светло в комнате, светло и ясно на душе...
      Поглощённая своими мыслями, Ренэ не услышала, как за её спиной открылась дверь. Она вздрогнула, когда Соня одним прыжком вскочила к ней на колени, поджала под себя ноги и натянула на них длинную ночную рубашку.
      — Соня, что это значит? Почему ты не спишь? — строго спросила Ренэ.
      — Я всё ждала, что вы ещё придёте...
      — Напрасно ждала. Я велела спать.
      — А я не могла! Я всё думала... Я сосчитала, сколько у нас комнат. Девять! А у бабушки, где я сегодня была, — одна... И там всё-всё, понимаете? Это же несправедливо. Почему так?
      Ренэ с трудом сдержала улыбку. «Что же, мне этой крохе о классовой борьбе рассказывать? Отмахнуться от этого нельзя».
      — Почему? — ответила она. — Да просто потому, что твой папа богатый, а эта бабушка бедная и не может платить за большую. квартиру. Ведь не только в сказке мы с тобой читали про богатого и бедного брата, в жизни то же самое.
      — Это несправедливо, — повторила Соня. — Бабушка хорошая, мне её жалко...
      — А мне всех бедных жалко, — серьёзно сказала Ренэ. — Вот когда ты вырастешь, мы с тобой и придумаем, как сделать так, чтобы было справедливо...
      Соня пытливо посмотрела в глаза Ренэ.
      — Правда?
      — Конечно, правда, — твёрдо ответила Ренэ. — Только, Сонечка, это пусть будет наш второй секрет. Хорошо?
      — Конечно, хорошо! — Глаза Сони сияли. — Я так люблю секреты!
      «И мне уехать отсюда?! Стыдись, Ренэ, глупая! — упрекала себя девушка, когда Соня крепко уснула. — Как я смалодушничала! Испугалась... внучка парижского коммунара, дочь русского революционера!.. Нет, я вырву Соню из этого болота!»
     
      7
     
      Мара, сошла с конки и быстро завернула в узкий и глухой переулок на самой окраине Петербурга. В этой просто одетой женщине в сером платочке на голове трудно было бы узнать изящную продавщицу французского перчаточного магазина. Дойдя до одноэтажного деревянного домика, она посмотрела по сторонам. Переулок был дуст. Мара вошла во двор и тихонько стукнула в одно из освещённых окон. Ситцевая занавесочка чуть отодвинулась, и через минуту дверь приоткрылась.
      В небольшой, бедно обставленной комнатке её уже ждали.
      — Простите, товарищи, я немного опоздала, — от быстрой ходьбы Мара запыхалась и перевела дух. — Товарищи! — заговорила она, — сегодня мы заниматься не будем. Тетради и книги оставьте на столе. Если явятся непрошеные гости, мы изучаем сомнительные гласные... Сегодня поговорим о другом. — Она лукаво улыбнулась. — Вы и не догадаетесь, что я привезла вам!
      — Что?!. Что?!. — всполошились все.
      — Я привезла вам большой привет от... — она умолкла и обвела всех сияющим взглядом, — от... угадайте! От Сокола!
      Радостный общий вскрик.
      — Выпустили?! Вернулся?! Где же он?!
      — Нет, товарищи, не «выпустили» и не «вернулся». — Мара покачала головой. — Он засел прочно... Но друзья по партии подготовили ему побег. Несколько дней он скрывался у верных людей, потом благополучно перебрался
      с чужим паспортом за границу. Там у него дядя эмигрант, уже лет десять живёт в Париже. Сегодня он прислал вес-точку о себе с молоденькой француженкой. Эту девушку привезла одна барыня в гувернантки к своей дочке.
      — Настоящая француженка? Из Парижа?
      — А вы её приведёте к нам?
      И посыпались вопросы.
      — Да, товарищи, это самая настоящая парижанка, — рассказывала Мара, — но она неплохо говорит по-русски, только с сильным акцентом. Приведу ли я её к вам? Когда-нибудь, должно быть, приведу. Но не сейчас! Её ещё надо познакомить с Россией. Наша жизнь ей малопонятна. Да и молода она, и наивна очень, совсем ещё цыплёнок, полный несмышлёныш. Но девушка она хорошая, и через неё нам будет легче сноситься с Соколом.
      — А не выдаст? — с тревогой спросил кто-то.
      — Нет, товарищ, — улыбнулась Мара, — это наш че-век. — Она пожала плечами. — Сознательно никогда не выдаст, но по наивности, по неведению может и подвести. Вот потому-то я её пока знакомить с вами не буду.
      — А как её фамилия? Как зовут?
      Снова посыпались вопросы. Мара слегка нахмурилась.
      — Тихо, товарищи! — сказала она с упрёком. — Забыли, чему учил вас Сокол? Никаких фамилий! Никаких адресов! И адреса и фамилии знают те, кому надлежит. А вы ещё... — она ласково улыбнулась и окинула взглядом собравшихся, — вы ещё только приближаетесь к революционной работе. Вам ещё учиться и учиться.
      — Тоже цыплёнки? Несмышлёныши? Как та французинка?! — дерзко выкрикнула совсем молоденькая девушка.
      Мара глянула на неё.
      — Вот видишь, — сказала она серьёзно,. — ты ещё и говорить грамотно не умеешь. «Цыплёнки» — такого слова нет. Говорят «цыплята». И правильно «француженка», а не «французинка».
      Девушка залилась краской и закусила губу. Все смотрели на неё с укоризной.
      — Ну ладно, — сказала Мара. — Вот вы все, товарищи, сейчас поймёте, почему вам надо ещё учиться и учиться. Ведь товарищ Сокол, предполагая, что его арестуют, передал мне ваш кружок как первичный, только начинающий...
      — Вроде приготовительного класса в школе? — весело и беззлобно спросил один из парней.
      — Нет, — улыбнулась Мара, — вы сейчас, пожалуй, уже второй, а то и третий класс школы. Вы уже многое узнали, многое поняли, и не далеко время, когда вы сами станете пропагандистами, сами станете создавать кружки. А сейчас послушаем, что пишет Сокол.
      Радостное «а-а-а!..» пронеслось по комнате, все подсели ближе к Маре и умолкли.
      Мара вынула из кармана несколько исписанных мелким почерком листков и положила их перед собой на стол.
      ...Мара дружила с Борисом с самой ранней юности. Они оба ещё с шестого класса гимназии вступили в подпольный марксистский кружок. Руководил кружком старший брат Бориса Андрей, студент университета, талантливый революционер и талантливый педагог. Был он одним из тех «вечных студентов», учёба которых не раз прерывалась арестами и ссылками.
      Он сумел внушить членам очень юного подпольного кружка правила конспирации и подпольной революционной работы, сумел вызвать в них стремление к науке, делился с ними своим опытом профессионального революционера. Довольно долго он благополучно вёл кружок. Сразу по окончании гимназии Мара вышла за него замуж. Было у них года три безоблачного счастья, — они глубоко любили друг друга. Оба продолжали подпольную революционную работу. Андрей вёл пропаганду в воинских частях. Однажды какой-то предатель донёс на него полиции, и Андрей, переодетый в солдатскую форму, был схвачен в казарме.
      В тот же день в квартиру Андрея и Мары ворвалась полиция, и, как ни искусно был у них замаскирован ящик с запрещённой литературой, полиция нашла его. Мара была арестована, долго сидела в одиночной камере и ничего не знала о муже. Лишь в ссылке она узнала, что военно-полевой суд приговорил Андрея к повешению и что его уже нет в живых...
      В одну из мучительных бессонных ночей она с такой яркостью вспомнила слова Андрея: «Если когда-нибудь один из нас погибнет, другой должен работать за двоих», — что стремительно села на койке. Сердце буйно билось. Она
      прижала руки к груди, стараясь унять его, и громко ответила :
      — Да, Андрей!..
      ... Вернувшйсь из ссылки, Мара разыскала уцелевших товарищей, они очень помогли ей, и так как она в совершенстве владела французским языком, то сумела поступить продавщицей во французский перчаточный магазин. Хозяева магазина, выходцы из Франции, знали о необычной судьбе своей подручной, и их это не смущало.
      Изящная, прекрасно воспитанная, говорящая по-французски продавщица их устраивала. Они предоставили ей одну из комнат своей маленькой квартиры и вскоре привязались к ней, как к дочери. Хозяин — пожилой, тихий и молчаливый — весь день кроил и шил перчатки в крошечной каморке при магазине. Его жена — весёлая и бойкая уроженка юга Франции — и молодая продавщица сменяли друг друга у прилавка. Магазин пользовался доброй славой у богатых барынь всего Петербурга, и дела его шли хорошо. Мара считала, что ей очень повезло.
      Борис, окончив университет, нашёл службу, отнимаю щую немного времени, и увлечённо вёл несколько нелегальных кружков на фабриках и заводах. Он знал, что рано или поздно неизбежно будет арестован, и потому в каждый кружок приводил кого-нибудь из достаточно подготовленных товарищей, чтобы в случае его ареста кружок не ‘остался без руководителя.
      Мару он ввёл в самый молодой из своих кружков под именем «товарищ Анна». Общая их скорбь о погибшем муже и брате сделала ещё крепче их юношескую дружбу. И когда Бориса арестовали, Мара принимала самое активное участие в организации его побега. Поэтому весть о благополучном приезде Бориса в Париж была для неё великой радостью. Письмо, привезённое Ренэ, было в значительной своей части личным — дружеским и родственным, — и Мара выписала из него на отдельные бумажки то, что он просил передать своим бывшим кружковцам.
      — Товарищи! — негромко сказала Мара, — кто-нибудь выгляньте за ворота... всё ли благополучно?
      Молодой рабочий, сидевший ближе всех к двери, выбежал из комнаты и через минуту вернулся.
      — Никого! Читайте, товарищ Анна!
      — _ «Дорогие товарищи и друзья! — начала Мара вполголоса. — Вот я наконец и на свободе, и вне опасности!
      Я рад верному случаю послать весть о себе. Надеюсь, товарищ Анна цела и сможет прочесть вам эти строки. Мне выпало на долю редкое счастье! По дороге в Париж я на несколько дней задержался в Женеве и познакомился с Владимиром Ильичём Лениным. Был на одном его докладе. Что это за человек! Сколько в нём мудрости, сколько силы и сколько человечности! Мы должны идти только за ним, товарищи, и он приведёт нас к победе! Посылаю вам некоторые выписки из работ Ленина...» — Мара окинула взглядом лица молодёжи.
      Все слушали затаив дыхание. Взволнованно и выразительно начала она читать проникнутые гневом и болью слова Ленина о невыносимой доле русских крестьян, об их разорении и прямом вымирании.
      — Правда! Всё правда! — прошептал кто-то из слушателей. — Читайте дальше!
      — Слушайте дальше, что писал Ленин о Кровавом воскресенье девятого января.
      Все снова затаили дыхание. И когда Мара кончила читать разящие слова Ленина об этом страшном дне, все повскакали с мест, все заговорили сразу. Это было ещё так недавно! И у всех был кто-нибудь из друзей и родных либо убит в тот день, либо ранен, либо арестован и сейчас томился в тюрьме или ссылке.
      Мара молча наблюдала за лицами. Побледневшие,
      взволнованные люди, не слушая друг друга, говорили каждый о своей боли, о своём негодовании. «Андрей! Андрей, — думала она, — видишь, мы с Борисом продолжаем борьбу! Мы будем бороться». Она с силой глотнула слюну, чтобы отогнать сдавивший горло комок, и властно хлопнула ладонью по столу.
      — Тихо, товарищи! — заговорила она. — Во-первых, не шумите, мы в доме не одни. А потом, слушайте, что дальше пишет Сокол. — Все сразу затихли. Мара читала: — «Ленин уверен, что пролетариат потерпел временное поражение в революции. У нас сейчас закалились многочисленные кадры революционеров. И вы, мои товарищи, в их рядах. Товарищи! Вы должны помочь нашей рабочей газете. И нам — эмигрантам — помочь! Пишите в газету решительно обо всём: о будничной своей жизни, о своей работе. Владимир Ильич считает, что «полиция далеко уже не в состоянии перехватить все письма». Так вот, прошу вас, пишите! Помогите нам держать с Родиной связь! И продолжайте упорно учиться, товарищи! Чем грамотнее будете вы, тем ближе наша свобода!
      Жму ваши руки. С товарищеским приветом. Сокол».
      ... Был уже поздний вечер, когда участники кружка стали по одному расходиться.
      Письмо Бориса глубоко взбудоражило всех, и Мара едва успевала отвечать на вопросы. Куда писать? Как писать? Можно ли о том, об этом? А вдруг напишешь неграмотно? Называть ли имена в письмах? Подписываться ли настоящим именем?
      Мара терпеливо объясняла. Договорились о дне следующей встречи. Всё написанное принести ей. Она сама перешлёт куда надо. Важно писать только правду! Имена хозяев, полицейских, предателей писать полностью. Своего имени лучше не подписывать: письмо может попасть в цензуру. Конечно, Ленин прав: проверять всю массу писем, идущих за границу, цензура не в силах. Большинство писем дойдёт по назначению.
      Когда Мара вышла, переулок был пуст, редкие газовые фонари горели тускло. В тёмной подворотне кто-то схватил её за руку. Она вздрогнула.
      — Товарищ Анна!.. Простите меня! — раздался девичий голосок. — Я правда совсем дура!.. Так глупо вам сказала про цыплёнков... Вы сердитесь? Да?
      Мара рассмеялась.
      — Нет, девочка, не сержусь. Но ты теперь поняла, как важно вам учиться, чтобы не быть «цыплёнками»?
      — Поняла! И я напишу. Про нашего мастера всё напишу!.. Спасибо вам, товарищ Анна! Только... если вдруг ошибки...
      — Ошибок не бойся. Главное, пиши правду.
      Девушка облегчённо вздохнула.
      — Напишу! Спасибо вам! — И она исчезла в темноте.
      Мара быстро шла по переулку и улыбалась. Она была
      очень довольна проведённым собранием кружка. Какая хорошая молодёжь! Она не сомневалась, что в следующий раз ей принесут не одно письмо.
      Впереди уже заблестели огни большой улицы и прозвенела конка, когда она услышала за собой торопливые шаги. Она замедлила ход. Может быть, запоздавший пешеход спешит на конку? Или... или это за ней?..
      Шаги приближались. Она не оглянулась. И вдруг чья-то сильная рука бережно взяла её под руку. Они приближались к фонарю. Мара медленно повернула голову и посмотрела в лицо неожиданного спутника.
      — Это я, — спокойно сказал мужской голос, — делайте вид, что мы давно гуляем.
      Мара молча кивнула головой. Она узнала его — это был рабочий, отец которого погиб на японской войне.
      — Вот что мне интересно, — негромко заговорил он, продолжая медленно вести её под руку. — Я работаю на фабрике Козлова и живу в его доме... Я не хотел говорить там при всех. Не о козловской ли гувернантке говорили вы? Её как раз недавно привезла Козлиха из Парижа...
      «Идиотка! — мысленно обругала себя Мара. — Разболталась!»
      — Почему это вас интересует? — спросила она.
      — Да уж очень похоже! — засмеялся её спутник. — Та как раз девчонка.
      «А может быть, это удача...» — подумала Мара и сказала вслух:
      — Да, это та самая. Бывают же на свете совпадения!
      — Я ведь не из пустого любопытства спрашиваю, — возразил он. — Вы её предостерегите, — мне подозрителен старший дворник Козлова. Он, правда, дурак и пьяница, но уж очень перед хозяином выслуживается. А может быть, и в тайной полиции служит.
      «Ага! Встреча под сфинксами!» — вспомнила Мара. Она искоса посмотрела в лицо своего спутника.
      — Можно задать вам вопрос? Я давно на собраниях кружка обратила на вас внимание. Почему вы всегда молчите? Сегодня я впервые услышала ваш голос... Вы кажетесь мне старше остальных кружковцев.
      — Так оно и есть. Мне двадцать пять лет, — спокойно ответил рабочий. — Я сам руковожу кружком на козловской фабрике.
      Мара даже остановилась, но он властно повлёк её дальше.
      — Вас это удивило? Я вам объясню. Начал я своё партийное образование в кружке товарища Сокола...
      — Сокола?! — изумилась Мара. — Ещё одно совпадение?!
      — Нет, — засмеялся он, — на этот раз вовсе не совпадение. Сокол сам привёл меня первый раз в этот кружок в тот день, когда передавал его вам. Вот с тех пор и хожу.
      — А зачем, раз вы уже далеко вперёд ушли? — удивилась Мара.
      — Поучиться у более опытного товарища. Так и Сокол советовал.
      — Ну вот ещё! Я же сама малоопытная!
      — Не прибедняйтесь, дорогой товарищ! Сокол говорил о вас, как о талантливом руководителе...
      — Постойте! — перебила Мара. — Как ваше имя?
      — Моё имя — товарищ Наум, — почти шёпотом ответил рабочий.
      — Так это вы и есть?! Сокол очень хорошо говорил о вас! Чего же вы от меня скрывались? — возмущённо спросила Мара.
      — Так мне Сокол советовал. Чтобы не смущать вас, пока вы ко мне привыкнете, — весело отвечал рабочий. — Вас это обижает?
      Мара не ответила. Она уже думала о другом.
      — Послушайте, — Мара понизила голос, — вас посылает мне сама судьба. У меня есть много оснований думать, что меня выследили... Когда нависнет надо мной реальная опасность, я постараюсь дать вам знать так или иначе. Вы получите записку. Одно слово «привет» с тремя восклицательными знаками. И тогда вы поведёте дальше этот кружок. Договорились?
      — Э-хе-хе... — усмехнулся он. — Это ещё вопрос, кто из нас с вами первый сядет. Вы не слышали о событиях на козловской фабрике?
      — Слышала смутно... А что у вас там?
      — Пристав Свирский заставил хозяина уволить с работы четырёх активных товарищей. Мы — рабочие — послали к хозяину делегатов с требованием вернуть их на работу, пригрозили забастовкой...
      — Время забастовок прошло, — грустно перебила Мара.
      — Проходит, — уверенно возразил он, — но не прошло. Тут совсем особый случай. Хозяин добивается большого государственного заказа. Забастовка сорвёт этот заказ, мы это хорошо понимаем. Понял и хозяин и пошёл на уступки: принял уволенных обратно. Свирский рассвирепел. Пока на фабрике тихо, но мы все начеку. Молчим, но решено: если под нажимом Свирского хозяин снова начнёт увольнения или полиция кого-нибудь арестует, — объявим забастовку по сигналу, без всякого предупреждения. И тогда мне поручено вести переговоры с хозяином. Понятно? Значит, либо пан, либо пропал.
      Они вышли на широкую людную улицу.
      — Всё понятно, — медленно произнесла Мара. — Пока вы, конечно, ничего об этой француженке не знаете.
      — Разумеется! — усмехнулся он.
      — В случае необходимости будем сноситься через неё... Ну, вот и конка подходит. В добрый час! — Мара приветливо протянула спутнику руку.
      — Спасибо! И вам — в добрый час! — Он крепко пожал руку Мары и бережно подсадил её на площадку конки. — А настоящее моё имя, — доверительно шепнул он ей в ухо, — Алексей Берёзкин.
      «Да... Кто же из нас первый сядет?..» — с горечью подумала Мара, усаживаясь в углу почти пустой конки.
      Конка гремела и покачивалась. Ехать Маре было далеко. Она только сейчас почувствовала, насколько устала. Но отдыхать ещё рано. Сегодня ночью ей предстояла ещё одна встреча с крупным подпольщиком. Надо было рассказать ему о надёжном месте для ящиков с оружием, которые вот-вот должны прибыть через финскую границу.
      Об этой работе Мары не знали ни члены её кружка, ни её хозяева-французы...
     
      8
     
      К великому огорчению Сони, Ренэ не смогла выполнить данное ей обещание — вместе зайти к Васе. После её неожиданного визита к Берёзкиным мальчики почти одновременно заболели скарлатиной. Андрей Петрович взял их в свою больницу и поместил в одну палату. Длительное пребывание в такой непосредственной близости ещё больше сдружило ребят. А Соне так хотелось пойти в гости к бабе Степоше!
      — Ни-ни! — сказала старушка, встретив Соню с Ренэ на улице. — И не думай! Ещё заразишься, избави бог! Вот кончится — как его? — ка-рантин, тогда может быть...- — Старушка не кончила и поспешно засеменила от них. Она вспомнила: ведь Алексей не велел приваживать озорную хозяйскую дочку.
      Зато частой гостьей Берёзкиных стала мать Юрика. Ежедневно забегала она к ним сообщить последние новости о ходе болезни мальчиков. Жгучая тревога за ребят, когда оба находились в тяжёлом состоянии, сблизила
      эти семьи. В те напряжённые дни, когда Андрей Петрович боролся за жизнь мальчиков, им хотелось быть вместе. Иногда Юлия Львовна сидела подолгу с бабой Степошей на койке, и обе молчали. Старушка мелко крестилась, беззвучно молилась, а Юлия Львовна с тревогой вслушивалась, не раздадутся ли на лестнице шаги мужа. Какую новость принесёт он?
      Но вот опасность миновала, и все вздохнули свободно.
      — Теперь только терпение! — говорил доктор. — Уже скоро возьмём их домой. Вы их и не узнаете! Выросли оба, повзрослели. А уж друзья какие — водой не разольёшь.
      А дни шли. Ренэ настояла — и получила разрешение от хозяина ходить с девочкой на прогулки в Летний сад.
      С первой прогулки они вернулись весёлые и оживлённые, но, войдя в гостиную, обе остановились и умолкли. Из столовой доносились громкие голоса, что-то истерически выкрикнула Лариса Петровна, но её сразу оборвал властный голос Козлова:
      — Замолчите, непутёвая вы женщина! Вы что же, не понимаете, в какое время мы живём?! Везде беспорядки, бунт, чуть не восстание...
      — А я тут при чём? — перебила Лариса Петровна.
      — Вы при том, что вы всё-таки мать! — не повышая голоса, заговорил Козлов. — И в такое время вы бросаете дочь целиком на эту девчонку!.. Чёрт знает на кого! Вам известно, кто она такая?
      У Ренэ перехватило дыхание. Догадался? Выследил?.. Соня взглянула на Ренэ и порывистым движением прижалась к ней.
      — Не вы ли сами были в восторге от того, как она воспитывает вашу дочь? Ну вот и радуйтесь теперь! — услышали они злобный голос Ларисы Петровны.
      «Знают!.. Знают!.. Что делать? Войти! Обнаружиться!» Ренэ окончательно растерялась, и, прежде чем она успела подумать о Соне, девочка сорвалась с места и бурей влетела в столовую.
      — Неправда! — крикнула она и по старой привычке затопала ногами. — Ренэ вовсе не «чёрт знает»! Ренэ хорошая, хорошая, хорошая!.. — И она громко разревелась.
      Ренэ бросилась за Соней и остановилась на пороге. Она сразу увидела лица своих хозяев. В первый момент оба опешили от неожиданности и умолкли. Лицо Козлова... Девушке стало жутко, когда она встретила эти хо-
      лодные, жестокие глаза. Сейчас в них горела лютая ненависть... К кому? К ней? К жене?
      «Будь что будет!» — Она сразу же взяла себя в руки.
      — Вы, мадемуазель, слишком рано вернулись с прогулки! — сухо сказал хозяин.
      Ренэ вспыхнула.
      — Простите, месье. Мы гуляли ровно два часа. Как всегда. Мы... пройдём в детскую. — И, обняв за плечи плачущую Соню, она повлекла её к двери.
      — Вы же... не «чёрт знает»! — всхлипывала Соня.
      — Подождите! Соня, перестань реветь! — Окрик Козлова был негромкий и как будто даже спокойный.
      Ренэ замерла на месте.
      — Вы долго нас подслушивали? — с усмешкой спросил Козлов.
      Ренэ вздрогнула, как от удара.
      — Простите, месье, — гордо сказала она, — мы не подслушивали. Мы только что пришли с прогулки.
      — Впрочем, — Козлов пожал плечами, — чем больше вы услышали, тем лучше. Вы, значит, уже поняли, в чём дело.
      — Нет... я не поняла, в чём дело, месье. — Что-то неприятно дрожало внутри, но она казалась спокойной.
      — А жаль, — усмехнулся хозяин. — Ну что ж, я вам всё объясню.
      — Нет! — Лариса Петровна вскочила с дивана. — Я поговорю с мадемуазель... сама.
      — Мы поговорим втроём, — чётко и раздельно произнёс Козлов. — Соня, иди в детскую. Мадемуазель скоро придёт к тебе.
      — Прошу! — Козлов подчёркнуто вежливо указал Ренэ на дверь в кабинет.
      С замирающим сердцем Ренэ прошла вперёд. За ней почти вбежала Лариса Петровна и остановилась у окна. Козлов вошёл последним и плотно закрыл за собой дверь.
      — Прошу! — он указал Ренэ на кресло.
      Она покорно села.
      «Догадались... поняли... выследили!.. Неужели я подвела Мару? »
      Козлов прошёлся по кабинету.
      — Ну-с, Лариса Петровна, — начал он насмешливо, — вы желали первая поговорить с мадемуазель. Пожалуйста. Мадемуазель здесь. Прошу!
      Лариса Петровна повернулась резким движением. Лицо её пылало.
      — Не издевайтесь! — зло крикнула она. — Вы отлично понимаете, что я с ней хотела говорить наедине. Говорите сами! — И она отвернулась к окну.
      — Мадемуазель, от вас будет многое зависеть, — начал Козлов и заговорил с нескрываемой злой иронией. — Мадам необходим длительный отдых от её непосильных трудов... А в Ялте как раз сейчас начинается так называемый бархатный сезон. И туда устремляется общество, среди которого так усердно «трудилась» всё это время мадам...
      «Да нет! Он не о том... не о том...» — радостно подумала Ренэ, и у неё невольно вырвался вздох облегчения Она не понимала, к чему клонит хозяин, но не всё ли равно? Главное — не о том!
      — Перестаньте насмешничать! — грубо оборвала его Лариса Петровна. — Теперь я буду говорить! — Она подошла и села в кресло против Ренэ. Её муж, с той же злой усмешкой, снова отошёл к окну.
      «Боже мой, как она ненавидит его, — подумала Ренэ. — Но что им от меня нужно? »
      — Мадемуазель, — начала Лариса Петровна, и вдруг, совсем как в Париже, в разговоре с тёткой Ренэ, голос её зазвучал заискивающе: — Мадемуазель, не слушайте, что говорит этот бессердечный человек... Мне и правда надо отдохнуть... этого требуют доктора... А у него на уме только дела и фабрика, у него нет сердца... И вот, мадемуазель, — стараясь улыбнуться как можно ласковее, продолжала Лариса Петровна, — теперь всё будет зависеть от вас!.. Вы знаете, как я люблю Сонечку!.. Я вижу, и вы любите её, мадемуазель! Отпустите ли вы меня полечиться? Возьмёте ли на себя полностью заботу о Соне? Мадемуазель, подумайте... поймите меня... — сладеньким голосом умоляла Лариса Петровна.
      Ренэ молчала. Она боялась выдать свою радость. Но в радость эту вдруг ворвалась острая боль: а выходные дни? А встречи с Марой? Отказаться от всего этого? Нет, ни за что! Но как же быть?..
      — Отчего вы молчите, мадемуазель? — холодно спросил Козлов.
      Он стоял у окна, скрестив на груди руки, и исподлобья глядел на неё.
      — Мадам... месье... — в серьёзные минуты Ренэ было легче говорить на родном языке, и она начала по-французски : — Мадам, ведь я не просилась к вам в гувернантки. Вы сами убедили меня ехать... Да, я полюбила Соню. Воспитываю её с радостью и, конечно, готова целиком посвятить себя ей... Но... — и Ренэ умолкла.
      — Но? Но что же?.. — так и впилась в неё Лариса Петровна.
      — Но, мадам, — медленно продолжала Ренэ, — вы сами знаете: Соня ребёнок трудный. А у меня тоже есть нервы, мадам. Вы можете спокойно оставить девочку на меня только в том случае, если мне будет разрешено по-прежнему отдыхать раз в неделю... Иначе я не выдержу. Как же быть? Мадам уедет. Месье занят весь день. На кого вы мне разрешите оставлять в эти дни Соню?
      Лариса Петровна взглянула на мужа, но он пристально смотрел на Ренэ.
      — А как вы проводите свои свободные дни, мадемуазель? Это не секрет? — спросил он по-французски.
      У Ренэ ёкнуло сердце, но она открыто посмотрела ему в глаза.
      — О месье! — воскликнула она. — Петербург такой интересный город! Я уже была в Эрмитаже, в музее Александра Третьего! Туда можно ходить без конца! И там я отдыхаю.
      — А знакомых вы ещё не приобрели? — спросил хозяин.
      У Ренэ снова ёкнуло сердце.
      — Нет, месье. Это трудно. Только один раз, я вам говорила, встретила я «земляничку», — и Ренэ весело улыбнулась.
      — А если так, — живо предложила Лариса Петровна, — почему бы вам в эти дни не брать с собой Соню?
      — Соня ещё маленькая, ей не по силам ходить столько, сколько хожу я. А главное — это же будет для меня не отдых!
      — Видите, Лариса Петровна, — съязвил Козлов. — Вот и новое осложнение!
      Но Лариса Петровна уже торжествовала победу.
      — Ну что же! — решительно воскликнула она. — Горничная Оля служит у нас не первый год. Она девушка скромная. Почему бы ей раз в неделю не побыть с Соней. Погулять с ней, вовремя накормить...
      - — Все' сомнения разрешены, — со злой иронией произнёс Козлов. — Ну что же, мадемуазель, вы свободны. А вы, мадам, извольте...
      Но Ренэ не слушала, что должна «изволить» мадам, и, прошептав: «Мерси, месье!» — быстро вышла из кабинета и плотно закрыла за собой дверь.
      Пока она бежала по анфиладе комнат в детскую, ей казалось, что её несут крылья, так радостно было на душе. Нет, разговор шёл не о том, не о том!.. Они ничего не подозревают!
      Услышав её шаги, заплаканная Соня выскочила из детской и бросилась ей на шею.
      — Что? Они ушлют вас в Париж? — сквозь слёзы бормотала она.
      — Да нет же, я никуда не уеду! Я буду с тобой всё время. Мама уезжает в Крым...
      — - Ой, правда?! — Соня подняла на неё залитое слезами лицо. — Мама... уедет?
      — Ну конечно, правда!
      — Ой, как я рада! Как хорошо! — И девочка запрыгала вокруг Ренэ.
      «Дорогая тётя, — писала вечером Ренэ, — у меня две большие новости. Одна лучше другой! Во-первых, моя мадам уезжает месяца па два в Крым, и мы с Соней будем свободны, свободны! Мадам едет... «лечиться». У неё «нервы».
      Вторая новость... О тётя! Я, кажется, совсем перестала бояться месье! Я случайно присутствовала при его разговоре с мадам по поводу её отъезда. Он был взбешён и не сумел скрыть этого от меня, дев-
      чонки! Девчонки, которая, по его мнению, «чёрт знает кто»!
      Ура, тётя! Я в восторге: чёрт-то знает, кто я, а вот ни он, ни она не знают обо мне ничего! Расскажи об этом моим подругам Берте и Сюзанне — они порадуются за меня.
      Мне вспомнилось: на одном из уроков психологии в колледже профессор сказал нам: «Когда человек теряет контроль над собой, он становится жалок». Так и случилось с моим хозяином. На несколько минут с лица егО\ спала постоянная непроницаемая маска — и девчонка «чёрт знает кто» вдруг поняла, что он вовсе не так страшен, как казался.
      А вот с Соней мне очень трудно. Как скрыть от этого умненького и наблюдательного чертёнка, что я всеми силами ненавижу её отца и глубоко презираю её мать? Не пойму, как мог у таких родителей появиться такой милый, добрый и чуткий ребёнок? У девочки чистое и горячее сердечко. И я с каждым днём привязываюсь к ней всё больше. Если у меня когда-нибудь будут свои дети, едва ли я буду любить их больше, чем Соню.
      Лгать я не могу, но она ещё слишком мала, чтобы ей можно было сказать правду. Как быть? А она всё хочет зшить, до всего допытывается. И мне приходится как-то лавировать. Трудно!..
      Твоя Ренэ».
     
      9
     
      Прошло несколько дней после отъезда Ларисы Петровны в Крым. У Ренэ наступил выходной день. Девушка ждала его с нетерпением. Утренний завтрак прошёл в молчании. Иван Павлович сидел мрачный, и Ренэ с Соней притихли. Ольга подавала кушанья с непроницаемым видом. Ренэ украдкой наблюдала за ней.
      Окончив завтрак, Иван Павлович не спеша вложил салфетку в серебряное кольцо и встал из-за стола.
      — Вы сегодня уходите, мадемуазель?
      — Да, месье.
      — Не секрет — куда?
      — О нет, месье. Я люблю гулять по городу, но сегодня
      5 Внучка коммунара
      65
      погода дождливая. Я ещё ознакомилась не со всеми музеями Петербурга. Пойду в музей.
      — Желаю успеха.
      — Мерси, месье.
      — Ну, а ты, стрекоза, — Козлов потрепал Соню по щеке, — не будешь капризничать?
      — Да, папа.
      Иван Павлович поцеловал Соню и уехал на фабрику. Через полчаса ушла и Ренэ, ещё раз взяв обещание с Сони, что она будет умницей.
      — Оля! — весело крикнула Соня, как только дверь за Ренэ захлопнулась. — Я побежала на кухню!
      — Сонечка! Мамаша не любит... — начала было Ольга, но Соня перебила её.
      — А мамаша в Крыму-у! А Ренэ позволила-а! — пропела она.
      В кухне толстая, добродушная Ариша сразу заключила Соню в объятия.
      — Красавица вы наша! Звёздочка вы наша! — приговаривала она, лаская девочку. — А мамзель не рассердится?
      — Ренэ ушла на весь день, — сообщила Соня, — и позволила мне прийти на кухню!
      — Да ну-у? Так-таки и позволила?
      — Ну конечно! Она хорошая, хорошая! — распевала Соня, вихрем кружась по кухне. — Ну, Ариша, угощайте меня!
      — Так вы же только что позавтракали!
      — Ну и что? А чай с патокой всегда могу!
      — Ну-ну! Садитесь к столу! И я с вами выпью.
      Сидеть в запретной кухне за столом с толстухой Аришей, пить чай с тягучей коричневой патокой, слушать Ари-шины нехитрые, но всегда очень смешные рассказы для Сони был самый большой праздник.
      Вошла Ольга и тоже села к столу. Она молча слушала болтовню Сони с Аришей и слегка улыбалась, но улыбка у неё была невесёлая.
      Вдруг Соня вскочила из-за стола.
      — Знаете, что я придумала! — Она захлопала в ладоши. — Пойду посмотрю котяток! Может быть, они уже играют?
      Ариша с Ольгой быстро переглянулись.
      — А чего бы и нет, — поспешно сказала Ариша. —
      Только негоже вам, барышня, одной туда идти. Оля с вами пойдёт. Идите, идите, ничего! — ласково сказала Ариша. — Видишь, сама судьба! — шепнула она словно окаменевшей Ольге.
      Ольга решительно тряхнула головой:
      — Ладно, пошли.
      Котята были ещё не очень тверды на ногах, но' уже пытались играть. Их неуклюжесть была особенно забавна. Соня сидела на полу на разостланной для неё бабкой Степошей чистой тряпке и, покатываясь со смеху, возилась с этими живыми игрушками.
      Кошка, доверчиво мурлыча, ласкалась, и поглощённая кошачьей семейкой девочка не слышала, о чём тихо шептались женщины, сидя рядышком на узкой койке в другом углу комнаты.
      — Пришла!.. — радостно шептала баба Степоша, ласково гладя Ольгу по плечу. — Наконец-то пришла, касатка! Стало быть, помириться с Алёшенькой решилась, — сияла улыбкой старушка.
      — Да мы же и не ссорились, бабушка Степоша, — вздохнула Ольга, — а только не могу я так... Я же ему твёрдо сказала: пусть бросит это дело...
      — Не бросит, касатка, — решительно возразила старушка. — Алёшка мой — кремень парень. «Не изменю, — говорит, — товарищам, нужен я им». А только любит он тебя, Оленька! Как душу свою, любит. И ты же, дурочка, его любишь! Меня, старуху, не проведёшь!
      — А я и не хочу проводить, бабушка Степоша, — шептала Ольга. — И не скрываю — люблю. И ему говорю, что люблю... Вся душа моя выболела, места себе не нахожу... А коли не сделает по-моему, не пойду я за него замуж!
      — Ну и дурочка! Чего же одной-то век вековать?
      — А и выйду за него, всё равно одной век вековать придётся... — Ольга глубоко передохнула и зашептала быстро и горячо: — Бабушка Степоша, ты же сама женщина, так пойми ж ты меня! Уж как я своего мужа любила! Душа в душу жили! А счастье разве было? Ни днём ни ночью нет. себе покою... Всё ждём: вот-вот полиция нагрянет. То обыски, тюрьма. Сколько сидел! Его посадят — и меня с работы гонят! Голодала... Через голод тот и сыночка потеряла! А как забрили Петю в солдаты... ударил его офицер, а он не сдержался, сдачи дал... ну и расстреляли... До сих пор сердце как когтями кто рвёт,
      когда вспомню... А хочется семьи, бабушка Степоша! Спокойной семьи хочется! Выйду за Алёшу, — какой же это покой?!
      Соне надоело играть, она притихла, и вдруг до слуха её донёсся тихий всхлип. Соня насторожилась. Видно, очень был животрепещущий разговор женщин — забыли обе о Соне...
      — Ну и будет семья, дурочка ты! — донёсся ласковый старушечий шёпот. — Вот ты меня бабой Степошей зовёшь, а тогда будешь мамой звать. А Васятка тебя мамой звать станет.
      — Моего сыночка покойного тоже Васей звали, — всхлипнула Ольга, — и было б ему тоже уже восемь лет... Согласился бы Алёша, Васятку как своего пестовала бы...
      — Хорошая ты, Оленька! — растроганно отозвалась старушка. — Вот придёт скоро Алёшенька, ты и скажи ему: согласна я, мол!..
      — Нет. Не согласна я так! — с тоской прошептала Ольга.
      До сознания Сони ещё не вполне дошло услышанное, но такая острая жалость к Ольге захлестнула девочку, что, не помня себя, бросилась она к Ольге и обхватила её шею руками.
      — Оленька!.. Миленькая!.. Не плачьте! — умоляла она, покрывая лицо Ольги поцелуями.
      Женщины растерялись, взгляд Ольги упал на часы-ходики на стене, и она в испуге вскочила на ноги.
      — Батюшки светы! Ведь сейчас барин придёт!
      Ольга схватила Соню за руку, они взбежали по лестнице и на площадке остановились.
      — Барышня, что слышали, никому не говорите, ради бога! Смолчите? — взволнованно зашептала Ольга. — Секрет это всё, Сонечка! Богом молю!..
      — Секрет?! — У Сони заблестели глаза. — Никому не скажу! Только вы, Оленька, миленькая, женитесь на Васином папе! Хорошо? — быстро шептала она. — А у меня уже много секретов! — прибавила она с гордостью.
      В этот день Ренэ встретилась с Марой в квартире одного видного петербургского врача. Они сидели на диване в уютной комнатке дочери хозяина, и Ренэ подробно рассказывала о своих переживаниях и о работе за неделю.
      — Мара, дайте же мне какое-нибудь настоящее дело. Я хочу активно работать, а не только сообщать в письмах какие-то мелочи, — закончила свой рассказ Ренэ.
      Брови Мары сдвинулись.
      — Глупенькая, наивная девчонка! Как же вы его представляете себе, это «настоящее» дело? Вы что же, хотите вот сейчас, сию минуту, развернуть красное знамя со словами «свобода, равенство, братство», пройти по Невскому с пением «Марсельезы», и вся Россия двинется за вами? Так?
      Ренэ, обескураженная, молчала и не сводила глаз с гневного лица Мары.
      — До развёрнутого знамени ещё далеко, Ренэ, — успокаиваясь, заговорила Мара. — А сейчас идёт черновая, кропотливая работа. Ежедневная, шаг за шагом, подготовка к революции. И вот те письма со вставками молоком, о которых вы с таким презрением говорите, в этой подготовке тоже играют огромную роль. Сегодня дам вам настоящее дело! Но сначала выкладывайте мне всё.
      — Я ещё задумалась, — немножко робея после гневной вспышки Мары, заговорила Ренэ, — какая в России глубокая пропасть между господами и простым народом. Точно две чуждых страны... У нас не так!
      Мара кивнула.
      — Вот это правильное наблюдение! Умница, что заметила, — заговорила она. — У вас во Франции была Великая революция, была Парижская коммуна. Правда, подлинных свободы, равенства и братства и у вас ещё нет, но всё же Франция к ним во много раз ближе, чем Россия. А мы ещё не отошли от крепостного права, от рабства. Я бывала во Франции и помню, как меня поражало: сидит на козлах извозчик и... читает газету! Наш народ почти сплошь неграмотен. Или такая сцена: сидит в кафе солдат, а рядом стоит офицер, и они дружески беседуют. У нас это немыслимо! И вот мы, революционеры, и стремимся к подлинной свободе, к подлинному равенству и братству между людьми.
      — Это мне много раз говорил мой папа, — сказала Ренэ. — А знаете, почему я об этом думаю? — И Ренэ подробно передала свой разговор с Ольгой. Когда она хотела поговорить с Ольгой по душам, та мягко отстранила её: «Не троньте меня, барышня. Какое вам до меня дело? Вы — господа, мы — слуги...»
      — Ох, Ренэ, Ренэ, — снова нахмурилась Мара, — до чего же вы ещё наивный ребёнок! А ещё хотите «настоящего дела». Я же вам говорила: в доме, где вы живёте, все — понимаете, все! — должны считать, что вы на той стороне пропасти! На господской стороне! Помните встречу под сфинксами? Теперь я с точностью знаю, что старший дворник ваших хозяев — шпион. А вы мне поручитесь, что эта ваша загадочная Оля не то же самое?
      — Что я наделала?! — в ужасе прошептала Ренэ. — Оля показалась мне такой несчастной... У неё какое-то горе...Ия совсем забыла, что... Мара, Мара, как же мне быть теперь?! — воскликнула она в полном отчаянии.
      — Успокойтесь, девочка, — невесело усмехнулась Мара. — Надо только впредь быть осторожнее. Ведь вы пока ей ничего не сказали. А что вы тоже работаете за жалованье, она и сама знает. Делайте только вид, что вы понятия не имеете ни о какой борьбе в России.
      Обе помолчали. Мара взяла руку Ренэ и, перебирая тонкие пальчики девушки, ласково заговорила:
      — Какая же вы истая француженка, Ренэ! Вы больше взяли от матери, чем от отца. Горячая, порывистая, и сердце у вас господствует над разумом. Мы, русские, суровее и сдержаннее. Особенно те, кто посвятил себя революции. Нам приходится ради нашего дела подавлять сердечные порывы. И, может быть, поэтому именно ваша сердечность и порывистость мне особенно привлекательны. Хорошая вы девочка, Ренэ.
      — Ещё очень-очень глупая! — жалобно протянула Ренэ.
      — А вот это мы сейчас посмотрим, — сказала Мара и достала из кармана лист тетрадочной бумаги. — Вот мне принесли несколько писем для отправки за границу. Одно из них покажу вам. Его писала совсем молодая девушка, вроде вас.
      Письмо было написано карандашом, крупным, неровным, но разборчивым почерком. Автор рассказывал о выматывающем двенадцатичасовом рабочем дне, о придирках и преследованиях мастера, о полуголодном существовании.
      Ренэ читала медленно и то и дело взволнованно перебивала себя:
      — Боже мой! До чего же это всё знакомо! Как будто я слушаю рассказ бабушки!.. Ведь совсем так жили французские рабочие при Наполеоне Третьем!.. Тот же непосильный труд, тот же голод, те же издевательства...
      — Какая страшная жизнь! — повторила она, дочитав письмо.
      — Ну, а теперь, — предложила Мара, — читайте его и сразу переводите вслух на французский язык.
      — Зачем? — удивилась Ренэ.
      — Переводите. Я объясню зачем.
      Наморщив лоб и водя пальцем по строчкам, Ренэ то и дело останавливалась, не найдя сразу нужного слова, но Мара не торопила её. Когда письмо было переведено, Мара сказала:
      — Это одно из самых ярких и выразительных писем, которые мне передали. Подлинник я сама отошлю в Женеву, авось дойдёт. Рисковать таким человеческим документом нельзя. Возьмите, это я переписала для вас. Вы впишете его в письмо к тёте по-французски и напишите, чтобы Борис переслал его сразу Ленину. Это будет гарантией того, что так или иначе текст дойдёт по назначению. Понятно?
      — Понятно! — выдохнула Ренэ.
      — Это, по-вашему, не «настоящее дело»? А?
      — Простите меня, Мара. Я правда очень глупая, — искренне вырвалось у Ренэ.
      — Нет, Ренэ, вы не такая уж глупая, — серьёзно возразила Мара. — Так мы с вами будем делать. Самые интересные письма, переданные мне, я буду переписывать для вас. Подлинники посылать сама, а вы в письмах к тёте будете вписывать французский перевод, и я буду спокойна за судьбу письма. Договорились?
      — Ну конечно! Спасибо, Мара!
      — Борис умница, — сказала Мара. — В последнем письме он прислал ряд надёжных адресов, по которым посылать письма. Много писем на один адрес вызвали бы подозрение у царской охранки. Часть этих адресов я дам вам. Имейте в виду: бросать эти письма надо в почтовые ящики в разных концах города.
      — Всё понятно! Спасибо, Мара! — с облегчением вздохнула Ренэ.
      — Теперь мне пора. — Мара поднялась с дивана. — Я пойду, а вы выходите после меня минут через десять.
      Вечером Ренэ была рассеянна и почти не слушала рассказ Сони о том, как весело прошёл сегодня день. Она
      думала о своём. Но, когда Соня заговорила об услышанном разговоре Ольги с бабой Степошей, Ренэ вся превратилась в слух.
      — Это болыной-болыпой секрет, — таинственно сообщила Соня. — И я никому не скажу! Только вам! И вы никому не говорите!
      — Но что же? Что Ольга? — торопила Ренэ.
      — У Ольги был мальчик и умер! А бабушка хочет, чтобы Оля на Васином папе женилась... И чтобы Вася её мамой звал!
      — А она что же?!
      — Не знаю... я не поняла... Только Оля плакала... А вы только ей не говорите, что я вам сказала! А я ни-кому-никому... Это секрет.
      — Сонечка! Я очень устала. Пора спать! — перебила Ренэ. У неё немного отлегло от сердца. Нет, Ольга, видимо, не то, чего боялась Мара.
      В эту ночь Ренэ просидела за письменным столиком очень долго. Ей хотелось как можно точнее перевести грустный рассказ о жизни молодой работницы в России.
     
      10
     
      Наступила петербургская осень. От Ларисы Петровны приходили коротенькие открытки с красивыми видами Крыма и сообщениями о том, что она хорошо отдыхает, поправляется, много времени сидит у моря, и нервы её понемногу успокаиваются.
      Ренэ не подавала вида Ольге, что узнала о ней от Сони. Она уговорила и Соню ни о чём не спрашивать Ольгу.
      — Понимаешь, — говорила она Соне, — секрет есть секрет. Если бы Оля хотела, чтобы мы о нём знали, она бы сама рассказала. А ты думаешь, ей приятно, что ты подслушала её секрет?
      Сознание, что у неё есть уже коллекция секретов, наполнило Сонино сердце гордостью. И только иногда, встречаясь с Ольгой, они украдкой понимающе улыбались друг Другу.
      Был у Сони ещё один секрет, которым она как-то поделилась с Ренэ.
      — Знаете, Ренэ... только никому не говорите! Я очень хочу, чтобы мама подольше-подольше не приезжала.
      Ренэ не нашлась, что ответить, и просто промолчала. Ей хотелось того же.
      ' Как-то в ясный осенний день, когда Ренэ с Соней выходили из квартиры, этажом выше хлопнула дверь, раздались голоса, и из-за поворота лестницы, прыгая через две ступеньки, выскочили мальчики.
      — А-а! — радостно закричала Соня, бросаясь им навстречу.
      — А-а-а! — так же радостно закричали мальчики.
      Юрик схватил одну из протянутых им рук Сони,
      а Вася другую. Все трое весело смеялись, говорили вместе и со всей силы трясли руки.
      Ренэ смотрела на эту радостную встречу и тоже смеялась.
      — Ну, будет, будет! — засмеялась и Юлия Львовна,' сбегая с лестницы. — Вы же друг другу руки вывихнете!
      — Ой, как я рада! Как я рада, что вы вернулись! — ликовала Соня, продолжая трясти руки мальчиков.
      — А нам-то как больница надоела!
      По лестнице гулко отдавался звонкий крик ребячьих голосов и смех женщин.
      — Рада познакомиться с вами! — Юлия Львовна протянула Ренэ руку.
      — О мадам!.. — смутилась девушка.
      — Вы гулять? — спросила Юлия Львовна. — Идёмте вместе! Мы, как всегда, в Летний сад; хотите?
      Двинулись все вместе. Ребята так и шли втроём, держась за руки, и занимали почти весь тротуар.
      — Смотрите, — смеялась Юлия Львовна, — все трое говорят одновременно и отлично слышат и понимают друг друга. А вы знаете, когда они впервые подружились?
      — Знаю, — отвечала Ренэ. — Соня убежала потихоньку к Васе...
      — Да нет! — воскликнула её спутница. — Много раньше. Они были ещё совсем малыши. — И Юлия Львовна рассказала о том, как лет шесть назад малыши впервые встретились в садике и мирно играли формочками Сони, как их дружную игру нарушил неистовый крик Ларисы Петровны: «Няня, немедленно отберите у чужих детей Сонечкины игрушки и продезинфицируйте их!» А какую истерику закатила двухлетняя Соня! Вот после этого все годы
      Лариса Петровна и возила девочку за границу ко всем знаменитостям.
      — Ну, этого Соня не может помнить! — сказала Ренэ.
      — Конечно, она не может. Да и мальчики не могут. Ая-то помню! Кстати, где Сонина мать? Что-то её не видно..
      — Уехала в Крым, — равнодушно ответила Ренэ. Она решила поменьше говорить о своей хозяйке.
      Они шли по набережной Невы и подходили к крутому мостику через Фонтанку.
      — Вот тут Фонтанка впадает в Неву! — сообщил Юрик.
      — А вот и нет! — запротестовал Вася. — Не впадает, а вытекает из Невы.
      — А вот впадает!
      — А вот вытекает!
      — А по-твоему? — в один голос спросили мальчики свою маленькую спутницу.
      — А я не знаю, — честно призналась Соня.
      — А вот глядите! — Вася наклонился через гранитный парапет.
      Все трое внимательно смотрели в воду. Вася плюнул, но плевок сразу исчез.
      — Нет, так вы ничего не узнаете, — сказала остановившаяся за спиной детей Юлия Львовна. Она раскрыла сумочку и достала три карамельки. — Содержимое возьмите в рот, а бумажки бросьте. Куда поплывут? Вот и увидите, кто прав.
      Фантики одновременно полетели в воду и быстро поплыли от Невы.
      — Что?! — Вася с гордостью посмотрел на Соню.
      — Вытекает... — грустно согласился Юрик.
      — Конечно, вытекает, — сказала Юлия Львовна, — и тебе, Юрий, стыдно этого не знать. Папа тебе показывал план Петербурга.
      Всё так же держась за руки, вошли они в широкие ворота Летнего сада. Навстречу им бросилась небольшая стайка мальчиков.
      — Наконец-то вы пришли! — кричали они и вдруг остановились.
      — А зачем с вами девчонка? — недовольно спросил один из мальчиков.
      — Это вовсе не девчонка! Она вроде мальчишки! — вступился за Соню Юрик.
      — Она с нами играть будет! — поддержал друга Вася.
      — Буду! Буду! Буду! — Соня прыгала, хлопая в ладоши. — Ренэ, да? — оглянулась она на Ренэ.
      — Будем играть в прятки! — крикнул старший мальчик, и вся компания бросилась бежать к памятнику Крылова.
      Юлия Львовна и Ренэ медленно пошли за ними.
      — Как я рада, что встретила вас! — искренне сказала Ренэ. — Мадам не разрешала ходить с Соней в Летний сад.
      — Ваша мадам верна себе, — сказала Юлия Львовна, когда обе уселись на скамью возле памятника.
      Они разговорились, как старые знакомые.
      — Я давно собираюсь зайти к вам, — говорила Юлия Львовна. — Наш Юрик способный, но лентяй несусветный. А у Васи большой художественный талант. Было бы преступлением не дать ему хода. Мальчики дружат между собой. Мы с мужем решили дать Васе образование наравне с Юрой. Вот увидите, — увлечённо воскликнула она, — Вася когда-нибудь прославит русское искусство! Для нашего лентяя совместная учёба большая польза, он невольно тянется за другом.
      — О мадам. Какое доброе дело вы... — начала было Ренэ.
      — Доброта тут ни при чём, — перебила её Юлия Львовна, — просто у нас материальные возможности больше, чем у Васиного отца. И не знаю, кто кого должен благодарить. Сейчас я обоих мальчишек готовлю в гимназию.
      Но мне очень бы хотелось, чтобы они изучали хоть один иностранный язык. Вы бы не согласились хоть раза два в неделю заниматься с ними?
      — О мадам! — Ренэ повернулась к Юлии Львовне и от волнения сразу не могла заговорить. — Я бы с радостью!.. Когда я училась в колледже, на уроках педагогики нам говорили, что очень плохо, когда ребёнок растёт и учится один. Ведь и Соня делала бы большие успехи, если бы я занималась с ними... Но что скажет месье?
      — А может быть, месье поумнее вашей мадам и поймёт, — сказала Юлия Львовна. — Не воспользоваться ли тем, что её нет, и не поговорить ли мне с ним?
      — Да. Только пусть лучше поговорит ваш муж, — предложила Ренэ.
      — Почему?
      — Мне кажется... — Ренэ замялась, — мне кажется, он судит обо всех женщинах по своей мадам.
      — Вы наблюдательны, мадемуазель, — засмеялась Юлия Львовна, — и, пожалуй, правы. Мы посоветуемся с мужем.
      Ивану Павловичу было не до домашних дел. Внешне он оставался тем же строгим, сдержанным и властным хозяином своей фабрики и своего дома, но внутренняя тревога грызла его. На фабрике становилось всё неспокойнее, и всё чаще Свирский доносил ему, сколько человек следует арестовать и сколько уволить с фабрики. Они обсуждали этот вопрос вместе. Но когда Козлов не так давно уволил нескольких «зачинщиков», рабочие возмутились и потребовали возвратить уволенных.
      Между тем фабрика только что получила выгодный государственный заказ, суливший огромные прибыли. Забастовка рабочих грозила большими убытками.
      И хотя Свирский настаивал на увольнении, сам хозяин был значительно умнее и дальновиднее полицейского и временно уступил рабочим.
      На некоторое время волнения как будто улеглись. Обозлённый уступчивостью хозяина, Свирский сделал всё, что мог, чтобы снова вызвать волнение на фабрике. Мастера боялись его и были у него в руках.
      Доносы, аресты, штрафы, притеснения усилились. Нарастала новая волна гнева.
      Как раз в один из таких напряжённых дней к Козлову пришёл доктор Красов.
      — Чем могу служить? — холодно спросил хозяин. — Прошу садиться.
      — Я пришёл к вам, Иван Павлович, как детский врач и как отец, — начал Андрей Петрович. — Мы с вами ближайшие соседи, наши дети одного возраста. Много лет я работаю с детьми и должен вам сказать, что для здоровья ребёнка, особенно для его нервной системы, очень вредно, если он растёт, развивается и учится без сверстников. Моя жена опытный педагог, она придерживается того же мнения. Сейчас мы готовим нашего сына в гимназию. Хочется, чтобы он хорошо знал хотя бы один иностранный язык. Вот нам и пришло в голову поговорить с вами о совместной учёбе наших детей. Если бы вы согласились, моя жена будет учить их чтению, письму, арифметике, а ваша гувернантка французскому языку. Что вы скажете на это?
      Нечто вроде удивления отразилось на непроницаемом лице Козлова.
      — Надо прежде всего поговорить с мадемуазель, — сухо сказал он.
      — Моя жена уже говорила с ней. Она согласна.
      — Вот как? — брови Козлова чуть поднялись. — Но я бы хотел сам с ней поговорить.
      — Разумеется. И тогда вы дадите ответ?
      Козлов кивнул утвердительно и встал с кресла. Андрей Петрович понял, что разговор окончен.
      Вечером, когда Соня спала, в комнату Ренэ постучала Ольга.
      — Барышня, барин просит вас в кабинет.
      У кабинета Ренэ остановилась. «Нет, я всё-таки ещё боюсь его», — подумала она и робко постучала.
      — Войдите. — Козлов жестом пригласил её сесть. — Мадемуазель, с вами говорила жена доктора Красова? — глаза Козлова смотрели в упор, холодно и испытующе.
      — Да, говорила.
      — Очевидно, мадемуазель, вам мало того жалованья, какое мы вам платим. Хотите подработать? Я могу вам прибавить, — спокойно сказал он.
      Ренэ вспыхнула до корней волос.
      — Почему месье всё на свете переводит на деньги? — вне себя от возмущения и обиды крикнула она по-французски. — У нас даже разговора не было о деньгах! Я хочу
      пользы Сонечке! Вы не знаете свою дочь, месье! Ей необходимо общество сверстников! Мадам Красова предлагает учить детей вместе... — Ренэ говорила быстро и возбуждённо, не отрывая взгляда от холодного лица хозяина. И, передохнув, прибавила: — Если месье разрешит, конечно.
      — Вы отлично знаете, что моя жена никогда бы не разрешила этого. — Козлов тоже перешёл на французский язык.
      — Да, знаю! — отрезала Ренэ. — Но ведь месье сам просил меня по вопросам воспитания Сони обращаться к нему, а не к мадам.
      — Лариса Петровна скоро должна вернуться, — сказал Козлов.
      — Месье сам просил обращаться только к нему, — упрямо повторила Ренэ, сделав ударение на слове «только».
      — Но вы с мадам Красовой договорились, даже не спросив меня.
      — Это вышло случайно... неожиданно... — немного растерялась Ренэ.
      — Та-ак... Что же, я вас не держу. Можете хоть сегодня переходить на работу к Красовым. Пожалуйста! — И Козлов выразительно указал Ренэ на дверь.
      — Что-о! А Соня? — еле выдохнула из себя Ренэ.
      — Что ж Соня? — Козлов пожал плечами и заговорил уже явно издевательски. — Красовы — люди со средствами, они могут очень хорошо платить. Вас это вполне устроит.
      — Опять деньги? — Ренэ окончательно потеряла власть над собой и, вскочив, исступлённо кричала прямо в лицо хозяину: — Вы жестокий, бессердечный человек! Разве вы можете понять, как Соня привязалась ко мне, а я к ней! И если вы выгоните меня... О, вы же хозяин, вам ничего не стоит выгнать, но Соня... — Ренэ задохнулась и без сил упала в кресло, закрыл лицо руками. Она еле сдерживала подсжупавшие к горлу рыдания.
      Козлов с минуту молчал. Ренэ сидела не отрывая рук от лица.
      — Браво, браво! — услышала она насмешливый голос хозяина. — Вы, мадемуазель, великолепно произнесли свой монолог. Совсем как трагическая актриса во французском театре. Вы не с мадам Красовой репетировали эту сцену?
      Новая волна возмущения и обиды захлестнула Ренэ. Она вскочила, готовая снова осыпать Козлова уничтожающими словами, но ненависть перехватила ей горло, и она
      не в силах была произнести ни звука. Она рванулась было к двери, но в это время в дверь постучали.
      — Кто там? — сердито крикнул Козлов.
      — Барин, вам телеграмма, — сказала Ольга.
      — Сейчас. — Козлов взял Ренэ за руку, властно посадил в кресло и, чуть приоткрыв дверь, взял телеграмму.
      Ренэ сидела тяжело дыша и смотрела на него. Она увидела, как краска сбежала с лица хозяина, потом оно стало медленно покрываться красными пятнами.
      — Вот!.. Не угодно ли... — Он подошёл и протянул Ренэ телеграмму.
      «Доктора находят надо ещё месяц полечиться Ялте прошу выслать телеграфом денег Лариса».
      Ренэ посмотрела на хозяина. Он как-то весь поник и, взяв телеграмму, устало произнёс:
      — Идите к себе, мадемуазель!
      Отяжелевшими ногами Ренэ прошла в детскую и села на стул возле кровати Сони. Девочка крепко спала.
      «Выгонит, — думала Ренэ, — конечно, выгонит... Соня... девочка моя... нас разлучат, и ты останешься одна в этом жестоком доме... А я-то клялась вырвать тебя из болота...» Ренэ закрыла глаза.
      Она не знала, сколько времени сидела вот так, плача, над спящей девочкой, когда услышала осторожный стук.
      — Да! — сказала она.
      Дверь открылась. Перед ней стоял хозяин. Ей показалось, что он постарел и осунулся с тех пор, как она вышла из его кабинета.
      — Мадемуазель, — заговорил он, и голос его звучал почти мягко, — я пришёл принести вам свои извинения. Считайте, что я просто хотел испытать вас. Поступайте так, как считаете лучше для Сони. Я доверяю вам свою дочь... — Голос его дрогнул. — Ведь у неё нет матери...
      — О месье, — Ренэ порывисто протянула ему руку, — и я прошу извинить меня. Я погорячилась...
      — Это хорошо, что вы умеете горячиться, — сказал он, пожимая руку Ренэ, и она впервые увидела на его лице печальную улыбку, — я завидую вам, мадемуазель. Забудьте то, что произошло. Спокойной ночи! — Он повернулся и быстро вышел.
      «Боже мой, боже мой, — с изумлением думала Ренэ, — оказывается, даже в таком страшном человеке есть что-то человечное!..»
      На другое же утро после бурного столкновения с гувернанткой Иван Павлович зашёл к Красовым и выразил согласие на совместные занятия детей.
      И вот Ренэ уже несколько дней с увлечением занималась с группой бойких и милых ребят, старавшихся изо всех сил друг перед другом.
      Занятия проходили в квартире Красовых. Комната Юрика — просторная и строгая — напоминала классную из «Детства и отрочества» Толстого. Два стола, полки с книгами, в углу чёрная классная доска, на стенах большой план Петербурга и огромная карта полушарий мира.
      Пока занимались порознь. Сонечка под руководством Юлии Львовны догоняла Юрика и Васю в чтении, письме и счёте. Ренэ помогала мальчикам догнать Соню по французскому языку.
      После занятий все вместе читали, играли, гуляли. Юлия Львовна, как опытный педагог, а Ренэ — просто в силу своей молодости — вели занятия живо и весело. Время проходило незаметно.
      Юрик не ошибался, говоря о Соне, что она «не девчонка, а вроде мальчишки». Соня никогда не любила играть в куклы, ей были по душе мальчишечьи игры с беготнёй, вознёй и даже борьбой. Всего этого она была лишена и теперь развернулась вовсю. Часто в самых бурных играх она была заводилой. И оба мальчика охотно приняли Соню в свою компанию и даже разрешали командовать собой.
      Таким же живым, как Соня, был и Юрик, но оба они незаметно для себя подпадали под влияние более уравновешенного и солидного Васи. Притихшие и серьёзные, они могли подолгу стоять за спиной Васи и смотреть, как он сосредоточенно рисует что-то в альбом или лепит из глины животных и смешных человечков.
      Дружба мальчиков не мешала постоянным спорам между собой. Соня обычно не принимала участия в этих спорах, многого даже не понимала, но молча внимательно следила за обоими. И когда спор готов был перейти в ссору, она вдруг повторяла последние слова того и другого, уморительно подражая басовитым, солидным интонациям Васи и взволнованным, наскакивающим репликам Юрика. Мальчишки невольно начинали хохотать, и всем троим снова становилось весело.
      Как-то раз Ренэ случайно услыхала разговор ребят.
      — Ты мне не веришь, а вот увидишь, — возмущённо и горячо говорил Юрик, — я буду знаменитым путешественником и найду такую страну, про которую ещё никто не знает.
      — Ну и что же, — уверенно сказал Вася, — а я всё равно буду скульптором! И Андрей Петрович говорит, что я буду скульптором.
      — Ну и будь! А я всё равно буду путешественником! — упрямо повторил Юрик.
      — А я кем буду?.. — услышала Ренэ растерянный вопрос Сони.
      — Ты? — Вася ответил не задумываясь: — Ты выйдешь замуж и больше не будешь никем.
      — Как это никем? — обиженно спросила девочка.
      — Почему никем? — на этот раз Юрик вступился за Соню. — Вот моя мама — учительница, а у папы в больнице есть доктора женщины!
      — А на что Соньке работать? Она же богатая, — уверенно сказал Вася.
      — А я не хочу быть богатой! — в восклицании Сони слышалось искреннее возмущение.
      — Смешная ты, — добродушно отозвался Вася, — тебя никто и не спросит, хочешь или не хочешь. Твой папа богатый, — значит, и ты будешь богатой...
      — Нет!.. — горячо начала было Соня, но Ренэ поспешно вошла в комнату. Дети сразу умолкли.
      ... Вечером Ренэ без труда удалось убедить Соню, что и она, когда вырастет взрослая, обязательно будет кем-нибудь. Кем? Ну, это они вместе решат.
      Не очень доволен совместным учением ребят был Алексей, отец Васи. Узнав о том, что к мальчикам присоединили хозяйскую дочку, он поморщился. Но Юлия Львовна сумела убедить его, что, кроме пользы для всех троих, ничего не будет.
      Было ли известно об участии в занятиях сына рабочего Берёзкина Ивану Павловичу? Этого никто не знал. Но и Красовы и Ренэ считали маловероятным, чтобы зорко наблюдавший за всем, что происходит в доме, старший дворник Тимофей не доложил хозяину.
      С того самого вечера, когда Ренэ накричала на хозяина, а полученная вовремя телеграмма неожиданно повернула всё по-иному, Иван Павлович был подчёркнуто вежлив. Он ни звуком не напоминал о случившемся, только иногда коротко спрашивал:
      — Как идут занятия, мадемуазель?
      И она так же коротко отвечала:
      — Очень успешно, месье...
      Каждую среду Ренэ аккуратно встречалась с Марой. Беседы их становились всё более продолжительными. Мара подробно и откровенно рассказывала о работе подпольщиков. Она доверяла Ренэ и передавала для перевода уже не одно, а два-три письма.
      Ренэ, переводя письма на французский язык, писала на дорогой, плотной бумаге розового, сиреневого или голубого цвета и вкладывала их в модные продолговатые конверты От нисем пахло тонкими парижскими духами. И действительно, царской охранке трудно было догадаться, что в этих роскошных конвертах, наполненных житейскими пустяками, вписана горькая и суровая правда о невыносимой жизни рабочего люда в царской России.:
      Мара приносила Ренэ самые яркие, самые сильные в своём гневе письма. Подлинники она сама посылала за границу в таких же роскошных конвертах. Ренэ, переводя эти письма, вспоминала слышанные в детстве рассказы своей бабушки о горькой юности её. «Да, да, — часто думала она. — Тогда я была ещё мала и глупа, и рассказы бабушки казались мне далёкой, давно прошедшей страшной сказкой... А вот здесь сейчас повторяется та же страшная сказка...»
      Она уже не просила у Мары «настоящего» дела. Она его делала.
      ...И вот сегодня настал день, когда Мара не пришла на свидание. Что могло случиться? Она так всегда аккуратна. Заболела? Или... страшно было подумать об этом «или»...
      Ренэ поехала в перчаточный магазин. Она решила войти как покупательница, и, может быть, ей удастся что-нибудь узнать.
      Звякнул над дверью знакомый колокольчик. В магазине было пусто, но сразу же в средней стене открылась зеркальная дверь. На пороге стояла незнакомая женщина с очень большими и живыми чёрными глазами.
      — Что угодно мадемуазель? — спросила она любезно.
      — Перчатки... чёрные, для осени, — сдерживая тревогу, попросила Ренэ.
      — Пожалуйста, мадемуазель. Замшевые? Они теплее, — сказала женщина, доставая с полки коробку.
      «Новая продавщица? Или хозяйка? — думала Ренэ. — Как узнать?»
      Черноглазая женщина, раскрывая коробку, пытливо посмотрела на Ренэ.;
      — Простите, мадемуазель... Вы не француженка? Вас зовут Ренэ?
      У Ренэ перехватило дыхание. Она почувствовала, что бледнеет.
      — О! Это вы! — вполголоса воскликнула женщина. — Пройдите сюда! — Она одной рукой подняла доску прилавка, а другой распахнула зеркальную дверь.
      «Что это?! Засада? Сейчас схватят?» — мелькнуло в мозгу Ренэ, но отступать было поздно. Она быстро прошла в зеркальную дверь.
      Ренэ стояла в маленькой, уютно обставленной комнатке без окон. В углу ковровая оттоманка, круглый стол, на котором горела настольная лампа под большим светлым абажуром, два голубых кресла. В другом углу топилась печка, и от неё шло в комнату приятное тепло. Из полуотворенной двери в следующую комнату полосой проникал дневной свет.
      Сквозь тонкую перегородку из магазина до Ренэ доносились женские голоса. Покупательница придирчиво выбирала перчатки, продавщица терпеливо снимала с полки коробку за коробкой.
      Ренэ ждала. Ноги её чуть дрожали, и она села в одно из глубоких кресел. Наконец покупательница ушла. В магазине стало тихо. И не успела девушка встать, как очутилась в бурных объятиях.
      — О Ренэ! Мы же с вами, — быстро шептала женщина по-французски, — как древние христиане в стране варваров... О, француженка, родная душа!..
      — Что с Марой? — не выдержала наконец Ренэ.
      — О, Мари, Мари! — Женщина заломила руки. — Мари знала, что вы можете сегодня прийти! Я ждала вас...
      — Вы хозяйка магазина? — спросила Ренэ.
      — Да, да, Мари оставила вам... — Она выскочила в магазин и сразу вернулась с небольшой коробкой. — Мари успела написать, — тараторила она, быстро шаря
      в коробке. — Я вот сюда спрятала... Вот!.. — Она подняла плотно уложенные перчатки. — Доставайте.
      Ренэ увидела клочок белой бумаги.
      — Она так спешила!.. — Хозяйка что-то торопливо рассказывала, но Ренэ не слушала. Она торопливо читала записки. В одной, без обращения и без подписи, Мара писала:
      «Я вынуждена на некоторое время скрыться. Надеюсь вернуться невредимой. Найдите в доме, где живёте; рабочего Алексея Берёзкина. Передайте ему вторую записку». Ренэ с удивлением прочла на второй записке одно слово: «Привет!!!»
      — Но что же случилось?! — испуганно воскликнула она.
      — Я же вам и рассказываю, а вы не слушаете! — И хозяйка, жестикулируя и сама себя перебивая, снова затараторила так быстро, что Ренэ едва успевала следить за её сбивчивым рассказом: — Я же и говорю: прибежала она домой взволнованная — ужас!.. Скорей переодеваться. Надевает всё самое нарядное, торопится, сама рассказывает. Шла тёмным переулком... Вдруг кто-то догоняет... схватил за руку, она испугалась, стала вырываться, а он вдруг электрическим фонариком ей прямо в глаза, она чуть не ослепла... А он только и сказал: «Ага!» Она вырвалась и бежать! Споткнулась, упала... Вскочила на ноги, а кругом тихо, будто никого и не было. Рассказывает мне, вот тут, в этой комнате... и сказала, что сегодня вы можете прийти... объяснила, какая вы, как мне вас узнать. Только стала писать записку, в магазине звонок... Выхожу, господин какой-то... молодой. Мужские перчатки спрашивает. Я показываю, стал выбирать — и так, будто между прочим, спрашивает: «А у вас была другая продавщица, такая высокая. Она ещё работает?» Ну, думаю, шпион! Знаю, ей всё слышно! Я и говорю: «Да, была, да недели две как уехала». — «Куда?» — «Не знаю, — говорю, — куда-то в провинцию, к родным. А вы её знакомый?» — спрашиваю. «Да, — говорит, — знакомый. Жаль, что не застал». Взял перчатки, первые попавшиеся, и ушёл. Я скорей сюда! А её и след простыл! Ушла! И записка эта на столе... и писать её не кончила... О Мари, где она сейчас?! — И хозяйка вдруг расплакалась.
      — Как же она ушла?! — холодея, спросила Ренэ. — Её же могли на улице схватить!
      — Oh, la-la! — Хозяйка хитро подмигнула. — Как бы не так! У нас во двор чёрный ход и насквозь выход на другую улицу.
      — А у вас... обыска не было? — прошептала Ренэ.
      — О нет! — Хозяйка гордо подбоченилась. — Не смеют! Мы не русские подданные!. Всё-таки как страшно жить в этой варварской России!
      — Зачем же вы живёте здесь? — вырвалось у Ренэ,
      Хозяйка презрительно пожала плечами:
      — А разве в России умеют шить перчатки?
      Ренэ не слушала. «Мара говорит, что я наивная, — думала она, — а эта женщина куда наивнее. Она, видно, не знает, что полиции известны все проходные дворы в городе. Мару могли поджидать и на другой улице...»
      А хозяйка без умолку тараторила:
      — Во Франции таких замечательных мастеров, как мой муж, хоть пруд пруди. А здесь его умелые руки на вес золота! Наши перчатки дороги, но зато... Oh, 1а-1а! — Она выразительно прищёлкнула языком. — Все шикарные дамы Петербурга — наши клиентки. Вот скопим денег и уедем на родину! В довольстве будем доживать век!
      Снова звякнул колокольчик. Хозяйка наспех вытерла слёзы и вышла в магазин. Ренэ продолжала сидеть, беспомощно уронив руки на колени,
      — Хуже всего неизвестность, — медленно проговорила Ренэ, когда хозяйка снова вошла в комнату. — Неужели она никак не даст знать о себе?
      — О, как мы ждём этого! — воскликнула хозяйка. — Но сегодня третий день... и ничего! Где она? Что с ней?
      Ренэ с трудом поднялась,
      — Простите, мадам... я пойду, — устало сказала она. — Разрешите, я ровно через неделю снова зайду. Может быть, вы что-нибудь будете знать.
      — О! Приходите когда угодно, мадемуазель! — воскликнула хозяйка. — Будем ждать вместе!
      Ренэ вышла на улицу и остановилась. Куда идти?,,
      Ноги сами понесли её к сфинксам, Она медленно спустилась по ступенькам. Начинался уже декабрь, но ни морозов, ни снега ещё не было. Мрачная, тёмно-серая Нева катила беспокойные волны За пеленой нависшего тумана почти не был виден противоположный берег,. Нестерпимая тоска и тревога сжали сердце девушки. Она вдруг почувствовала, что Петербург пуст, совсем пуст, что она одна.
      Одна в этом пустом и сумрачном городе. Давно ли сидели они вдвоём с Марой на этой скамье, и было так красиво, и на душе была такая буйная радость!
      Потом перед глазами встал Париж. Милый солнечный Париж! И маленькая комнатка... И письменный столик... в нём ящик... «Помни всегда: ты внучка парижского коммунара, ты дочь русского революционера...»
      — Помни всегда, — продолжала она вслух. — А сейчас разве не время вспомнить это?!
      «Мы, русские, суровые и сдержанные», — прозвучали в её ушах слова Мары. А разве в её жилах не течёт суровая русская кровь отца? Пусть она «истая француженка», но разве и кровь деда не была суровой, когда он стоял у стены кладбища Пер-Лашез и смело смотрел в глаза смерти и проклинал палачей?
      Надо что-то делать! Сразу, сейчас! Прежде всего разыскать Алексея Берёзкина, передать ему послание Мары.
      Не заходя домой, Ренэ спустилась по ступенькам чёрной лестницы и, не найдя в темноте звонка, постучалась в обитую войлоком дверь. Она ещё не знала, что и как скажет Алексею. Там видно будет... смотря по обстоятельствам. Записка Мары была зажата в руке. Дверь открыла баба Степоша.
      — А, барышня! Милости просим... — не без удивления воскликнула она.
      Ренэ остановилась на пороге озадаченная. Как быть?.. В комнате, под свисающей с низкого потолка керосиновой лампой, сидели за столом Алексей и... старший дворник.Тимофей. На столе стояла почти пустая бутылка водки.
      Алексей вскочил и молча поклонился Ренэ. Ренэ успела уловить тревогу, мелькнувшую в его глазах.
      — Простите, я помешала, — сказала Ренэ и сразу обратилась к бабе Степоше: — А я к вам, бабушка. Соне очень хочется иметь котёночка. Вы ей дадите одного?
      — Чего же она раньше думала? — старушка покачала головой. — Их всех у меня разобрали. Сказала бы она, я бы ей самого красивого оставила.
      — Ну, простите. Я ей скажу. До свидания! — Ренэ повернулась к двери. — У вас на лестнице так темно! Я чуть не упала... — жалобно произнесла она.
      — Я провожу! — Алексей прошёл вперёд. — Осторожно, барышня, тут порог. — И он протянул руку.
      — Спасибо! — Ренэ сунула ему в руку записку.
      Рука Алексея чуть дрогнула, когда он принимал
      записку,
      Ренэ стояла одна на полутёмной площадке. Света на лестнице ещё не зажгли, а во дворе уже сгущались сумерки. Качались в садике чёрные оголённые деревья. Пошёл дождь пополам с хлопьями мокрого снега. Куда деваться? Домой идти не хотелось. Разве сумеет она скрыть своё состояние от наблюдательной и пытливой Сони? Пойти некуда... И горькое чувство полного одиночества с новой силой охватило Ренэ,
      Она постояла несколько минут, потом медленно вышла во двор. Дождь усилился. Ренэ раскрыла зонтик и пошла бродить по улицам. Ей казалось, что она одна, одна в целом мире. Усталая, продрогшая, с мокрыми ногами, она вернулась домой, когда Соня уже спала. Она не помнила, как разделась, как уронила голову на подушку.
      Сон освежил её. Да, надо быть суровой и выдержан-
      ной. Прежде всего надо, чтобы никто не заметил её настроения. Особенно Соня. Не думать о Маре... пока!
      — Ренэ, вы уже встали?
      Радостный голосок Сони привёл Ренэ в себя. И она сама удивилась, как весело прозвучал её собственный голосз
      — С добрым утром, Сонечка! Вот и умница, что вчера легла спать, не дожидаясь меня,
      — А я ждала-ждала. Хотела не заснуть, а вдруг заснула! А где вы были так долго?
      — Случайно попала во французский театр, — живо ответила Ренэ и снова удивилась, как внезапно пришла ей в голову эта выдумка.
      День проходил как обычно. Гулять не пошли: сплошной массой валил мокрый снег и расплывался по улицам жидкой грязью. Вместо прогулки по просьбе будущего «знаменитого путешественника» Юрки стали изучать висевшую на стене карту земных полушарий. Ренэ так увлеклась этим первым за всю её жизнь уроком географии, что увлекла не только ребят, но и прибежавшую на шум Юлию Львовну.
      И тут началось самое интересное: Ренэ и Юлия Львовна стали весело экзаменовать по географии друг друга, и каждый раз, когда которая-нибудь из них не могла сразу ответить на вопрос, это вызывало бурный восторг ребят.
      « Эта девушка — прирождённый педагог!» — думала Юлия Львовна, ласково глядя на Ренэ.
      «Какая это чудесная женщина! — думала Ренэ о Юлии Львовне. — Как с ней легко!»
      Потом перешли к большому плану Петербурга. И тут Ренэ сразу стала ученицей наравне с детьми, — она ещё плохо ориентировалась в огромном городе,
      — Вот это большая Нева, — водила Юлия Львовна указкой по плану. — А вот и мостик на её набережной, где спорили Юрка с Васей о Фонтанке. Вот Невский, Садовая — это центр города. А вот это — Васильевский остров. Видите, он весь поделён параллельными улицами, они называются линиями. Пётр Великий собирался прорыть по ним каналы...
      О, как Ренэ хорошо знает эту часть Петербурга. Да, Третья линия... возле Большого проспекта... Мара, Мара, где ты?! У Ренэ с новой силой защемило сердце, и, чтобы скрыть свою боль, она поспешно заговорила:
      — Да, да! Эту часть города я знаю. Там на набережной два сфинкса... там очень красиво...
      — А-а, — расхохоталась Соня, — это там Ренэ встретила земляничку!
      — Как земляничку? — удивилась Юлия Львовна.
      — Ренэ, расскажите! — попросила Соня.
      И Ренэ рассказала легенду об удивительной встрече с «парижской портнихой». Ей доставляло удовольствие говорить о Маре... Пусть ложь, пусть выдуманную историю, но всё же о Маре!
      Все смеялись над перепутанными словами. Смеялась и Ренэ — и сама себе дивилась, откуда у неё такая выдержка.
      Как обычно, прошёл и ещё один день. И ещё один... Днём Ренэ старалась забыться, придумывала новые игры с детьми, разучивала с ними французские стихи и, кажется, никогда ещё не была так увлечена своей работой педагога.
      Но ночью!.. Ночи были мучительны. Уложив спать Соню и оставшись наедине с собой, Ренэ садилась в кресло и, обхватив голову руками, думала, думала...
      Переводить было нечего... Где Мара? Что с ней?.. Нет, как-то всё получилось не так, как надо. Недаром просила она «настоящего дела». Ей так хотелось ближе познакомиться с теми, чьи горькие письма она отсылала за границу! Она не раз говорила об этом с Марой, но та неизменно отвечала:
      — Милая девочка, как ни сочувствуете вы им, вы для них всё же иностранка. Человек из другого мира. Вы совсем правильно говорите по-русски, но акцент, акцент! Вы одеты в изящные парижские костюмы, но, надень вы хотя бы самое затрапезное платье, никто вас за русскую девушку не примет. Поймите, Ренэ, вы для дела как раз и ценны вашим очень парижским видом, вы вне подозрений.
      А Ренэ с тоской перебивала Мару:
      — Я же вам говорила о завещании отца! Помните: «Я хочу, чтобы ты полюбила русский народ...» И я уже полюбила его, Мара. Но... издали полюбила! Я же с ним знакомлюсь только по этим письмам. Дайте мне узнать его близко, лично, вплотную!
      — Имейте терпение, Ренэ, сейчас очень важно вам оставаться в тени, — ласково говорила Мара. — Ведь русский народ — не только рабочие. Есть ещё чудесная рус-
      ская трудовая интеллигенция. Революционная учащаяся молодёжь. Вот с ней я вас со временем познакомлю...
      — Почему со временем? — чуть не с отчаянием восклицала Ренэ. — Почему не сейчас?
      — Вам надо ещё немножко подрасти, Ренэ. В вас ещё много ребяческого, — серьёзно возражала Мара.
      ... Всё это вспоминалось Ренэ в долгие бессонные ночи. И вот Мара исчезла... Как-то всё не так пошло, как надо!.. Боже мой, ведь Мара была единственной ниточкой, связывающей её с русским народом. И вот Эта ниточка оборвалась... Правда, есть Алексей Берёзкин. Отец её ученика. Но как подойти к нему? Ведь для него она «ба^ рышня». Ведь и его, как Ольгу, она не сумеет убедить в том, что к ним она ближе, чем к «господам». Не чувствует она ни в нём, ни в Ольге доверия к себе. Иностранка! Но ведь она же наполовину русская!
      Юлия Львовна? Такая милая женщина! Но и она «из господ»! Ей не откроешь душу... А настоящие друзья далеко-далеко. В милом Париже. Уехать домой?.. Признать себя ни на что не способной?.. А завещание отца? А Соня? Соня, которую она полюбила, как младшую сестрёнку? Которую клялась вырвать из болота?
      Как тяжко чувствовать себя одной, совсем одной! Но утром Ренэ снова подтягивалась, и день проходил в напряжённой, увлекавшей её работе.
     
      12
     
      Воскресенье. До среды ещё целых три дня! И Ренэ не выдержала.
      — Знаешь, Соня, — сказала она утром, — я вчера потеряла перчатку. Хочешь, съездим купить мне перчатки? Я знаю хороший магазин.
      Хочет ли Соня? Об этом нечего было спрашивать! На извозчике они поехали на Васильевский остров. Слегка подморозило, за ночь выпал первый снег. От него светлее и радостнее выглядели улицы, воздух был лёгкий и бодрящий. Санного пути ещё не было, но слой снега заглушал грохот колёс по булыжной мостовой.
      Соня болтала без умолку, Ренэ рассеянно ей отвечала. Вот и Третья линия, вот и знакомая вывеска. Ренэ стоило огромных усилий казаться спокойной.
      — Соня, может быть, подождёшь меня на улице? Я ведь на минутку, — предложила она.
      — Ну нет! Я помогу вам выбирать! — решительно заявила Соня и первая толкнула дверь.
      Звякнул колокольчик. В магазине было пусто, но сразу открылась зеркальная дверь. Вышла... хозяйка. И Ренэ только сейчас поняла, как она надеялась, что выйдет Мара.
      Она предоставила Соне выбрать перчатки. Это наполнило гордостью Сонино сердце. Хозяйка раскрыла перед ней несколько коробок, и Соня с увлечением вытаскивала из них одну пару за другой, пока Ренэ и хозяйка, отойдя в угол, вполголоса делились своими тревогами.
      — Вот эти! — решительно заявила Соня, протягивая Ренэ светлые лайковые перчатки на лёгком белом меху.
      — Oh, 1а-1а! Прелестное дитя! — восхитилась хозяйка. — Она выбрала как раз то, что вам нужно в жестокую русскую зиму.;
      Ренэ была всё равно, какие перчатки.. Она расплатилась.
      — До свиданья, мадам, — сказала она, натягивая новые перчатки. — Я зайду к вам ещё в среду.
      Сегодня был для Сони настоящий праздник! Столько новых впечатлений! Она сама выбирала перчатки, потом вместе с Ренэ любовалась сфинксами, прочла надпись на них, и Ренэ обещала показать на карте и Египет и Фивы, откуда их привезли. Но самое интересное для Сони было на остановке у Николаевского моста. Они уже подходили к остановке, когда с грохотом и оглушительным звоном на мост промчалась конка, запряжённая тройкой лошадей. Лошади скакали галопом. Кучер держал вожжи в левой руке, а правой размахиВ'ал кнутом над спинами лошадей.
      На подножке передней площадки вагона стоял мальчик чуть постарше Сони. Одной рукой он держался за поручни, а другой неистово дёргал за верёвку висевшего над его головой колокольчика. Когда конка влетела на крутой подъём моста и лошади перешли с галопа на рысь, мальчик, на полном ходу соскочив с подножки, быстрым движением снял с крюка деревянный валёк, бросил его на спину лошади, вскочил на неё верхом.
      Лошадь круто повернулась и галопом понеслась обратно к остановке. Мальчик лихо сидел на ней, в такт, взмахивая локтями. А навстречу ему уже неслась с грохотом и звоном следующая конка.
      — Ой, как интересно! — У Сони блестели глаза. — Ренэ, поедемте на конке!
      — Хорошо, Соня. Поедем.
      «Что сказала бы мадам, если бы увидела!» — подумала она.
      Они подошли к остановке невдалеке от моста. Там ждали несколько человек и понуро стояли две лошади в хомутах и с вальками на спинах. С вальков свисали кожаные постромки. Двое мальчишек в суконных куртках и высоких сапогах боролись возле лошадей. Подъезжала новая конка, кучер крутил тормоз.
      — Подождёмте, Ренэ! Посмотрим!
      — Хорошо, Соня. Посмотрим.
      Конка остановилась. Один из мальчиков схватил валёк со спины лошади и, накинув кольцо на крюк у самой подножки, вскочил на подножку. Кучер отвинтил тормоз.
      — Но-о! — крикнул он и взмахнул кнутом. Лошади, напрягаясь, сдвинули конку с места. Мальчик изо всех сил затрезвонил, лошади рысью разогнались по ровному месту и галопом внесли конку на крутой подъём моста. Соня из-
      дали наблюдала, как и этот мальчик соскочил на полном ходу и верхом на своей лошади прискакал обратно.
      — Ой, как интересно! — радовалась Соня.
      — А вы что, барышня, это в первый раз видите? — спросил ожидавший конки пожилой человек в пенсне.
      — В первый раз, — ответила Соня. — А зачем это так?
      — Паре лошадей этого подъёма не одолеть, — объяснил он. — Вот и пристегивается третья — им на помощь. Понятно?
      — Понятно! — воскликнула Соня. — Вот счастливые эти мальчики, они целый день катаются верхом и звонят! Правда, Ренэ?
      Ренэ молчала. Лицо её было серьёзно. Человек в пенсне пристально посмотрел ей в глаза и вполголоса сказал:
      — Я вижу, что вы сумеете объяснить, как счастливы эти мальчики.
      Ренэ вспыхнула от неожиданности
      — Сумею, — твёрдо пообещала она.
      — В добрый час! — незнакомец как-то особенно тепло улыбнулся ей и вскочил в подошедшую конку.
      Конка тронулась. Незнакомец стоял на задней площадке и, улыбаясь, смотрел на Ренэ.
      — Спасибо! — неожиданно для самой себя крикнула Ренэ. Он снял шапку и поклонился. Конка умчалась. Соня удивлённо смотрела на Ренэ.
      — За что вы сказали ему спасибо?
      — За что? — переспросила Ренэ. Она сама ещё не понимала, за что. — Он хороший, вот за что... Поедем, Соня, я озябла стоять.
      Следующая конка умчала и их Прильнув к окну, Соня смотрела на скачущих лошадей, на мальчика, без удержу дёргавшего верёвку, видела совсем вблизи, как ловко соскочил он с подножки на ходу, снял валёк, бросил на спину лошади и поскакал обратно Это было похоже на весёлую игру.
      Весь день Ренэ помнила обещание, данное незнакомцу на остановке конки. Она так и не разобралась, почему сказала ему «спасибо», но знала, что оно вырвалось у неё от души.
      Вечером Соня долго сидела в комнате гувернантки Они вели большой, задушевный разговор.
      — Соня, — спросила Ренэ, — ты в самом деле думаешь, что эти мальчики очень счастливые?
      — Ну конечно же! — живо отозвалась Соня. — Вы подумайте, как это чудесно! Вот бы и мне так! Весь день кататься верхом на лошади, мчаться во весь дух на мост и звонить, звонить на всю улицу! И снова — хоп на лошадь — и скакать назад! Это же так интересно и весело! — У Сони блестели глаза.
      — Ты завидуешь им, Соня?
      — Мне хоть бы один денёк так покататься!.. Только, наверное, девочкам это не позволяют! — с искренним огорчением воскликнула Соня.
      Ренэ терпеливо выслушала восторги девочки.
      — А ты не подумала, Соня, что это работа? И работа тяжёлая! Каждый день с утра до вечера. В любую погоду: в мороз и жару, в дождь и метель... И не отойти никуда, ни спрятаться от дождя, ни убежать погреться! Ты это понимаешь? И ты не подумала, что эти мальчики должны идти на эту трудную работу. Что им некогда учиться в школе. Вот ты поступишь в гимназию, будешь учиться. А эти мальчики будут смотреть, как другие дети идут учиться, а сами будут звонить и скакать, скакать и звонить с утра до ночи. Это справедливо, по-твоему? Счастливые эти мальчики?
      Соня озадаченно молчала.
      — Ты просто об этом не подумала, Соня. Да?
      — Я... подумаю, — произнесла она наконец.
      Ренэ вдруг так ясно припомнились строгие глаза незнакомца: «Я вижу, что вы сумеете объяснить ей...» «Ну, а если бы не он, затеяла ли бы я этот разговор с Соней? — подумала она. — Не знаю... может быть, и нет!» И, не в силах сдержать себя, она зашептала Соне на ухо:
      — Помнишь, Соня, наш секрет: когда ты вырастешь, мы с тобой придумаем, как сделать так, чтобы всё было справедливо? Помнишь?
      — Помню, — шёпотом ответила Соня, — я никому об этом не скажу!
      — Так вот, я тебе скажу ещё один очень большой секрет. Уже сейчас есть такие люди, которые придумывают, как это сделать. А сделать это очень-очень трудно! И эти хорошие люди держат пока то, что придумывают, в большом секрете...
      Соня смотрела в глаза Ренэ:
      — Вы их знаете... этих хороших людей? — спросила она, затаив дыхание.
      — Нет, Соня, не знаю, — ответила Ренэ, — я только знаю, что они есть. Это наш с тобой самый большой секрет. Хорошо?
      — Самый большой секрет! — как эхо, повторила Соня.
     
      13
     
      С тех пор как исчезла Мара, Ренэ впервые заснула сразу, крепко спала всю ночь — и утром проспала.
      — Одевайся скорей, Соня! — торопила она. — Папа не любит, когда мы опаздываем к завтраку.
      Но, войдя в столовую, они увидели на столе только два прибора.
      — Садитесь кушать, — пригласила Ольга, внося блюдо с дымящимся завтраком. — Барин уже покушали и уехали на фабрику. Их рано вызвали туда, — сухо сказала Ольга и поспешно вышла из столовой.
      Соня принялась за еду, что-то весело болтая, но Ренэ не слышала. Ольга внесла кипящий самовар, поставила на стол.
      — Чай заварен, — коротко сказала она и снова поспешно вышла.
      Соня посмотрела ей вслед.
      — Оля сегодня какая-то особенно грустная, — шёпотом сказала она, наклоняясь к Ренэ.
      Не только Ольга была в этот день не такая, как всегда. Не таким, как всегда, был и Вася. Это сразу заметили и Юлия Львовна, и Ренэ, — Вася был рассеян и невесел.
      — Что с тобой, Вася? Ты, может быть, нездоров? — спросила его Юлия Львовна.
      — Нет. Здоров, — скупо ответил мальчик.
      Занятия как-то не ладились. Среди дня, как обычно, все разошлись на обед и послеобеденный отдых.
      В квартире Козловых стол был накрыт на три прибора. Но обедали вдвоём: Иван Павлович к обеду не приехал. Ольга подавала кушанья молча. Ренэ заметила, что глаза Ольги заплаканы. Притихла как-то и Соня. Давящая тревога висела в воздухе... «Что-то случилось», — подумала Ренэ.
      После обеда, как всегда, она уложила Соню спать и, убедившись, что та заснула, поспешила на кухню.
      Ольга помогала Арише мыть посуду. Когда Ренэ открыла дверь, обе замолчали, хотя из коридора Ренэ слышала их взволнованные голоса.
      — Что случилось, Оля? — Ренэ остановилась на пороге.;
      — Ничего ещё не случилось, барышня, — не поднимая на Ренэ глаз, ответила Ольга.
      — «Ещё»?.. Значит, что-то может случиться? Да?
      Ольга молчала и перетирала полотенцем тарелки.
      — Барышня, милая, шли бы вы к Сонечке, — ласково сказала Ариша, — ведь всё это до вас не касаемо.
      — Что меня не касается? — испуганно воскликнула Ренэ.
      — Вам-то это зачем, барышня? — уже не скрывая раздражения, отрезала Ольга. — Чего вы любопытные такие, всё. вам знать надо. Вам тут — в чужом пиру похмелье!
      — Оленька, не надо так, — с мягким упрёком остановила Ольгу Ариша. — Барышня не виноваты, что они для нас чужая...
      Это дважды повторенное слово «чужая», как ножом, резануло Ренэ. С губ её уже готов был сорваться крик: «Нет, нет, не чужая я вам! Я же с вами!» — но она с трудом сдержалась и, резко повернувшись, выбежала из кухни.
      — Ну, за что обидела человека? — снова упрекнула Ариша Ольгу, когда дверь за Ренэ захлопнулась. — Экая ты дерзкая, Оля.
      — Будешь дерзкая, когда вся душа выболела, — отозвалась Ольга с сердцем. — Чего она не в своё дело лезет?..
      — Горюешь раньше времени, — не очень уверенно промолвила Ариша.
      — Сама знаешь! Несдобровать Алексею! — И Ольга вбхлипнула.
      А Ренэ в это время стояла обескураженная, подавленная. «Чужая, — мысленно повторяла она, — чужая... И одна, одна! И самое ужасное то, что должна казаться им чужой! Ведь Мара сказала: «Ни один человек в доме, где вы живёте, не должен знать, кто вы на самом деле и на чьей стороне». Красовы... Какие хорошие люди, но и от них надо таиться. Они — господа и на стороне господ. Что я должна сделать, чтобы мне поверили, что я не чужая?»
      — Боже мой, — прошептала она вслух, осенённая внезапной мыслью, — так вот за что я крикнула «спасибо» тому человеку у конки! Он понял меня и поверил мне! Увидел первый раз в жизни — и поверил! Вот почему мне стало тогда легче на душе!.. «Я вижу, что вы сумеете...» — сказал он... Боже мой, как нужно человеку, чтобы ему верили!..
      Её вывел из задумчивости голос Сони:
      — Ренэ, вы тут? Я проснулась!
      Когда они поднялись к Красовым, Юлия Львовна встретила их словами:
      — А Вася-то действительно заболел. Пока Юрик спал, я ходила к ним. У Васи жар, и он не придёт заниматься.
      Она дала Юрику и Соне тетрадки и велела списывать из книги коротенькие фразы.
      — Сидите и пишите, — сказал она. — Старайтесь, чтобы было красиво и чисто. А мне надо посоветоваться с мадемуазель.
      «Она знает!» — подумала Ренэ и последовала за Юлией Львовной.
      Юрик и Соня услышали, как дверь из столовой в кабинет закрылась. Оба начали писать. Не дописав и до середины строчки, Соня критически посмотрела на свою работу, приподнялась и заглянула в тетрадь Юрика. Там в самом начале строчки красовалась клякса, а Юрик растерянно наблюдал, как клякса расплывалась.
      — Юрка, — зашептала Соня, — Вася вправду заболел?
      — Н-не знаю... — Юрик замялся.
      — А по-моему, нет! Это нам нарочно сказали. Знаешь, и Оля наша сегодня какая-то... — Соня умолкла.
      — А при чём Оля? — не понял Юрик.
      — Да нет... это я так... — До чего же Соне хотелось рассказать Юрику то, что она знала, но секрет — это секрет! — Знаешь что, — зашептала она, — сбегаем к Васе, узнаем! Пока твоя мама и Ренэ разговаривают. И сразу прибежим назад!
      — Мама рассердится... — Юрик вдруг вскочил коленками на стул и, приблизив лицо к самому лицу Сони, таинственно зашептал:
      — Там у Васи что-то... Я слышал, как мама пришла от них... Она думала, я сплю, а я уже проснулся... Мама что-то рассказывала Егоровне в столовой. Шёпотом, я не разобрал что... А только слышу, Егоровна говорит: «Ох беда, беда! Что с ними будет?!» Я спросил маму, а она мне говорит: «Вася заболел...» Соня, думаешь, она нарочно?
      — Конечно, нарочно! Побежим скорей! Загляни в кухню, где Егоровна! Скорей! — распоряжалась Соня.
      Юрик побежал на кухню. Соня ждала, вся охваченная тревогой,
      — Егоровны дома нет, — шепнул Юрик, чуть приоткрыв дверь из столовой. — Ты только тише!
      Соня бесшумно проскользнула за ним, и через несколько мгновений, перескакивая через ступеньки, они неслись вниз по чёрной лестнице...
      — Что случилось у Берёзкиных? — нетерпеливо спросила Ренэ, едва Юлия Львовна успела закрыть дверь.
      — Вы уже знаете? — удивилась та.
      — Я ничего не знаю! Но что-то случилось! Да?
      — Сядемте, мадемуазель, — Юлия Львовна усадила Ренэ рядом с собой на диван. — Потом я объясню вам всё, сейчас надо подумать, как бы скрыть это от детей? Но Вася знает!.. Такие события!..
      — Но что? Что?
      — На фабрике Козлова тяжело ранен Свирский. По-
      лицейский. Это тот самый, которого вы с Соней прозвали «Пузан».
      — Боже мой! — ахнула Ренэ. — Кем?! Как?!
      — Фабрика сегодня забастовала, — быстро заговорила Юлия Львовна. — Вы понимаете, что это значит? — Ренэ кивнула головой. — Рабочие бросили работу и собрались все во дворе фабрики. Свирский вызвал хозяина. Вместе вышли к рабочим... окружённые, конечно, городовыми^ Один из рабочих вышел из толпы вперёд и потребовал чтобы вернули уволенных товарищей и выпустили арестованных. Иначе будут бастовать. Свирский обрушился на него с бранью.
      — А хозяин? — замирая, спросила Ренэ.
      — Не знаю... Сведения пока глухие и неточные... Пока известно, что из толпы кто-то запустил булыжником. И... прямо Свирскому в висок! Тот упал. Ранен или убит, не знаю... увезли в больницу. Теперь вся фабрика оцеплена полицией, все выходы закрыты. Никого из рабочих не выпускают. Ищут виновного...
      Ренэ молчала, потрясённая.
      — Что может быть с Алексеем? — спросила она.
      — Всё может быть! Вам это трудно понять, объясню после... а сейчас как скрыть от детей? Я сказала, что Вася болен... Не надо Соню и Юрика пускать к нему. Детям незачем знать...
      — А Вася знает? — перебила Ренэ.
      — Столько же, сколько я, — отвечала Юлия Львовна. — Но молчать этот мальчуган умеет!
      — От Сони трудно что-нибудь скрыть, — с тревогой сказала Ренэ. — Такая наблюдательная девчонка!
      — Постарайтесь, мадемуазель! Главное, не пускайте её к Васе. Я Юрке запретила идти туда. Ну, а теперь пойдёмте к детям.
      Детей за столом не было. Не было их и в квартире. В прихожей висели их пальто, лежали на столике шапки.
      — Они убежали туда! — в ужасе воскликнула Юлия Львовна.
      Юрик и Соня остановились у обитой войлоком двери, Юрик дёрнул за ручку, но дверь оказалась запертой. Он привычно стукнул два раза кулаком.
      — Кто там? — раздался испуганный женский голос. Соне показалось, что это голос Ольги. Но сразу же щёлкнула задвижка. Дверь открыл,Вася.
      — Вы пришли!.. — воскликнул он не то испуганно, не то радостно.
      На мгновение стало очень тихо. Юрик с Соней вошли и остановились, не зная, что сказать. В комнате, скорбно подперев голову рукой, стояла Егоровна, на кровати сидели заплаканная бабка Степоша, рядом с ней Ольга и Ариша.
      В первый момент женщины опешили от неожиданности. Затем Ольга, Егоровна и Ариша бросились к детям.
      — Зачем вы здесь?! Кто пустил вас?! И ведь раздеш-кой, вы же простынете!.. Озорники, сейчас же домой!.. Соня, где же твоя мамзель?! Сейчас же по домам!
      Юрик и Соня стояли растерянные, оглушённые потоком испуганных выкриков, вопросов и упрёков.
      — А ну, по домам! — И Ольга, взяв детей за плечи, стала было толкать их к двери, но тут вдруг Вася, широко расставив руки, загородил им дорогу.
      — Тётя Оля, не трогайте их! — звонко крикнул он. — Они ко мне пришли!
      — Стойте, бабоньки, стойте! — Ариша раздвинула
      женщин, окруживших детей. — На дворе мороз, а они раз-дешками. Идите, ребятки, идите, погрейтесь! — И, обняв детей за плечи, повела их к пузатой железной печке.
      Первая опомнилась Соня.
      — Зачем нас обманули?! — возмущённо крикнула она. — Сказали, Вася болен, а он и не болен! Вася, почему ты не пришёл? — оглянулась она на Васю. — Почему?!
      — Почему? — требовательно крикнул и Юрик. — Я слышал, Егоровна говорила, у вас беда?
      Снова закричали все женщины, замахали на Васю руками. Ольга бросилась к Васе и что-то строго внушала ему, стараясь перекричать остальных. Из этого многоголосого шума до сознания Сони дошли чьи-то слова: «Не говори!.. Хозяйская дочка...»
      Не помня себя, Соня вырвалась из рук бабы Степоши, бросилась к Васе и, с силой оттолкнув Ольгу, схватила Васю за плечи.
      — Говори!.. Говори, что?!
      Ольга пыталась оттащить Васю от Сони, но Соня цепко держала Васины плечи. Всё это произошло так стремитель-
      но быстро, что женщины опомнились только тогда, когда услышали звонкий голос Васи:
      — А вот и скажу!.. На фабрике убили Свирского! А они не хотят, чтоб я с тобой дружил, потому что ты хозяйская дочка!,.
      Соня тихо ахнула и побледнела... На мгновение стало тихо. В этот самый миг в комнату вбежали Юлия Львовна и Ренэ с детскими пальто и шапками.
      — Мама... — Юрик застыл на месте.
      — Ренэ!.. — Соня бросилась к Ренэ и пошатнулась.
      — Соня! Что с тобой?! — уронив на пол пальто Сони, Ренэ схватила девочку на руки. Соня вся дрожала, и в её широко раскрытых глазах застыл ужас.
      — Вы им сказали?! — крикнула Юлия Львовна.
      — Я сказал! — Вася смело и открыто смотрел на Юлию Львовну с полной уверенностью в своей правоте.
     
      14
     
      Сонечка заболела. Вечером у её кроватки сидели Ренэ и доктор Красов. Оба молчали. Соня лежала с закрытыми глазами и дышала быстро и неровно. Андрей Петрович тихо поднялся со стула и глазами пригласил Ренэ за собой.
      — Не волнуйтесь так, мадемуазель, — шёпотом уговаривал он. — Простуда небольшая, в лёгких чисто, в горле чисто. Главное, конечно, в сильном нервном потрясении. У девочки с самого раннего детства безобразно трепали нервную систему. Это не могло не сказаться на здоровье ребёнка. Но организм крепкий, поправится.
      — Я очень боюсь за неё, — прижимая руки к груди, шептала Ренэ, — Если бы вы знали, как она мне дорога!
      — Знаю. — Андрей Петрович улыбнулся. — Всё знаю от Юлии Львовны. Какое счастье для Сони, что вы здесь.
      — Поймите, это первое в её жизни такое потрясение! Весть об убийстве! Мальчику, к которому она искренне привязана, запрещают дружить с ней!.. И эти слова «хозяйская дочка»... Она никогда об этом не думала! — взволнованно сказала Ренэ.
      Андрей Петрович не успел ей ответить.
      — Ренэ! — донёсся из детской слабый голосок.
      Ренэ бросилась в детскую. За ней вошёл и доктор.
      Соня лежала с открытыми глазами, они лихорадочно блестели.
      — Я хочу видеть Васю, — громко сказала она.
      — Что ты, девочка! Уже вечер, Вася, наверное, спать лёг, — Ренэ поправила одеяло.
      — Я хочу, чтобы пришёл Вася, — настойчиво, с тоской повторила Соня.
      — Но, Сонечка, пойми... — Ренэ не договорила, Андрей Петрович взял её за руку и отстранил от кровати.
      — Хорошо, Соня, — мягко сказал он и провёл ладонью по щеке девочки, — лежи спокойно, Вася придёт. — И он вышел, глазами пригласив Ренэ.
      — Я иду за Васей, — шепнул он, — пусть он даже и спит. Сделать это необходимо. Говорю вам как врач. — И он быстро вышел из комнаты.
      «А вдруг не придёт, вдруг его не пустят...» — с тревогой думала Ренэ, не отрывая глаз от воспалённого лица Сони.
      Андрей Петрович вошёл к Берёзкиным не постучавшись. Баба Степоша лежала, зарывшись лицом в подушку. Над ней склонилась Ольга и ласково гладила её по плечу. Вася сидел за столом.
      — Какие новости? — спросил Красов, остановившись на пороге.
      Баба Степоша не шевельнулась. Вася повернул к вошедшему побледневшее и осунувшееся лицо. Глаза его были сухи, а губы плотно сжаты.
      — Никаких, — глухо уронил он. — Папка не вернулся.
      — Многих выпустили с фабрики, — вполголоса заговорила Ольга. — Забегали к нам, рассказывали. Выпускают по одному... на кого нет подозрений... А скольких-то задержали, не отпускают нипочём. И Алексей тоже... Это ведь он выходил говорить со Свирским...
      — О-ох, Алёшенька... — простонала в подушку баба Степоша.
      — Баба Степоша, — Андрей Петрович подошёл к ней, — поймите, это же лучше: его же теперь не могут обвинить в том, что камень бросил он! А что известно о Свирском?
      — Покамест жив, гад, — жёстко сказала Ольга. — И хозяин с ним в больнице... небось со всего Питера докторов к дружку созвал.
      — Василий, — Андрей Петрович посмотрел на Васю, — надень пальтишко, пойдём со мной.
      — Куда? — мальчик поднял голову и удивлённо глянул на Красова.
      — Поговорить надо. Пошли!
      Вася покорно оделся.
      На площадке второго этажа они остановились.
      — Куда мы идём? — мальчик удивлённо смотрел на Красова.
      — К Соне, — сказал тот, пристально заглядывая в глаза мальчика. В них мелькнула растерянность, но он не отвёл взгляда.
      — А почему? — спросил он шёпотом.
      Андрей Петрович не ответил, продолжая внимательно следить за лицом Васи.
      — А что?.. Она... она захворала? — ещё тише спросил Вася, и искренняя тревога прозвучала в его голосе.
      Андрей Петрович с трудом скрыл вздох облегчения и заговорил с мальчиком, как со взрослым:
      — Да, Вася. Она захворала и хочет видеть тебя. И ты понимаешь, почему она хочет видеть тебя?
      Вася всё так же доверчиво смотрел в глаза доктора.
      — Да. Она хочет, чтоб я ей сказал, что не стану их слушаться. Да, Андрей Петрович?
      — Да, Вася. А ты вправду не станешь их слушаться?
      — Не стану! Она не виновата! Правда, Андрей Петрович? Ведь она не виновата, чья она дочка? — И Вася схватил Красова за рукав.
      Андрей Петрович улыбнулся.
      — Хороший ты парень, Вася! Конечно, она не виновата. И ты ей скажи, что ты ей друг и другом ей останешься. Скажешь?
      Вася вдруг смутился и опустил глаза.
      — Я не знаю... как сказать? Не выйдет у меня...
      Андрей Петрович понял.
      — Хорошо, Вася. Такие слова — это не мальчишечий разговор. А вы же с Юркой всё время твердите, что она не девчонка, а вроде мальчишки. Да?
      Вася снова поднял взгляд на доктора.
      — И верно! Она вовсе не как девчонка.
      — Ну, так скажи по-мальчишечьи. Как сумеешь. А она поймёт. Ладно? — Андрей Петрович поднял руку к звонку.
      Вася жестом остановил его.
      — А вы... а вы сами... будете тут же? — смущённо спросил он.
      — Дурачок, конечно, не буду! — засмеялся доктор. — Взрослым нечего торчать около детей, когда они по душам разговаривают. Только вот ещё что, если она спросит про Свирского, скажи, что жив, только легко ранен.
      — Звоните! — разрешил Вася.
      — Ну, вот Вася и пришёл к тебе! — Андрей Петрович наклонился над кроватью и взял девочку за руку. Лицо Сони посветлело.
      — Пришёл? Где же он? — Она поднялась на локте.
      — Лежи, лежи! — Андрей Петрович бережно уложил) её на подушку. — Вася, заходи сюда. А мы с вами, мадемуазель, пойдёмте! Не будем мешать им.
      Вася впервые попал в эту нарядную, похожую на игрушку комнату. Он несмело подошёл к Сониной кроватке. Вид девочки поразил его.
      — Ты... чего это?.. — растерянно заговорил он. — Никак и вправду хвораешь?
      Соня молча смотрела на него.
      — Ну и дура! — рассердился вдруг Вася. — Подумаешь, испугалась! Неужто я их слушать стану? Что я, маленький, что ли?
      — А при чём... что я хозяйская дочка?.. — встревоженно спросила Соня шёпотом.
      Вася презрительно пожал плечами.
      — Ну, бабы ведь! Зря языком треплют, ты их не слушай. Мы с Юркой и водимся с тобой оттого, что ты вроде и не девчонка. А хозяйская ли, не хозяйская... да ну их совсем! — Вася глубоко передохнул, и вдруг лицо его помрачнело. — А вот за батю моего, — доверительно зашептал он, — я и вправду боюсь!
      Соня порывисто села, обхватив коленки руками.
      — А что?! Что папа твой?! Какая у вас беда?..
      — Боюсь... арестуют батю. Ведь это он вышел от рабочих говорить со Свирским, — таинственным шёпотом сообщил Вася.
      — Свирский? !. Это которого убили?.. — замирая, спросила Соня.
      — Да и не убили вовсе! Так, чуть стукнули, — успокоительно ответил Вася.
      — А о чём твой папа с ним говорил?! Рассказывай! — приказала Соня.
      ... И вот всю ту голую и жестокую правду о богатых и бедных, о хозяевах и рабочих, которую Ренэ осторожно и исподволь старалась объяснить Соне, девочка узнала из бесхитростного взволнованного рассказа Васи...
      Когда через несколько минут в детскую вошёл Андрей Петрович, у него ёкнуло сердце.
      Не напрасно ли он разрешил эту встречу?
      Он знал: для здоровья Сони такая встреча необходима. Но то, что он увидел, испугало его.
      Соня стояла в кровати на коленках, приблизив к Васе побледневшее лицо с широко раскрытыми глазами, а Вася что-то быстро-быстро шептал ей на ухо.
      — Ну, хватит, дети! — спокойно, но властно сказал Андрей Петрович. — Поговорили, и будет. Соня, видишь, Вася как был, так и останется тебе другом. Верно, Вася?
      Соня как будто и не замечала его, а Вася поднял на доктора отсутствующий взгляд.
      — Довольно, Вася, — мягко повторил Андрей Петрович, — Соня устала, ей спать надо... Иди, Вася, домой!
      — Нет! Нет! — Соня схватила Васю за рукав. — Не уходи! Рассказывай!..
      — Нельзя, Соня! — строго сказал доктор и осторожно, но решительно заставил Соню лечь. — Вася к тебе завтра придёт, а сейчас спать, спать! Слышишь?
      — Вася, придёшь? — крикнула Соня.
      — Приду. Завтра. Ты сейчас спи! — И Вася быстро вышел из детской.
     
      15
     
      Соня лежала с закрытыми глазами; казалось, что девочка уснула. Ренэ осторожно вышла в свою комнату, оставив дверь открытой. Спать она не могла. Она понимала: всё, что произошло сегодня, нарушит так хорошо наладившееся мирное и дружное течение их жизни. Ей придётся отвечать Соне, но как объяснить ей события на фабрике?.. Как сложатся дальше отношения маленьких друзей?.. Как ей самой вести себя, если — что теперь очень возмож-
      но — хозяин не разрешит Соне продолжать учиться вместе с Васей?.. И что будет с Алексеем, с Васей?.. И с кем ей посоветоваться?.. Нет Мары, нет Алексея... Как она могла взять на себя такую ответственность — вылечить нервы Сони лучше врачей! И ведь ей уж казалось, что она достигла этой цели!
      — Ренэ! — донёсся из детской тихий голосок Сони.
      — Что, моя девочка? — Ренэ склонилась над кроваткой. — Почему ты не спишь? У тебя болит что-нибудь?
      — Нет. Не болит, — прошептала Соня. — Ренэ! Я вам что-то скажу... про наш самый большой секрет... помните?.. — Соня поднялась на локте, обхватив Ренэ за шею и зашептала: — Я знаю, есть люди... хорошие... они хотят, чтоб было хорошо... Помните?.. Вы сказали, что их не знаете... только что они уже есть... Помните?
      — Ну? И что же? — совершенно растерялась Ренэ.
      — А я... теперь знаю... — шептала Соня. — Хорошие люди... это... Васин папа... и другие рабочие... им очень плохо жить.. А мой папа... мой шапа... — И Соня вдруг всхлипнула.
      — Что твой папа?.. — Ренэ крепко прижала к себе девочку. «Что делать? Что делать? Что сказать ей?» — думала она в тревоге.
      — Мой папа... — всхлипывала Соня, — он может посадить папу Васи в тюрьму...
      — Вот и неправда! — возразила Ренэ. — Не плачь, девочка! Твой папа никого не может посадить в тюрьму! В тюрьму сажает полиция, а не папа. Это Вася напутал, он такой же маленький, как ты, и не понимает... Всё будет хорошо, ты сейчас засни, а завтра мы с тобой всё узнаем и обо всём поговорим...
      — Обо всём, Ренэ, правда? — с надеждой спросила Соня. — Я хочу про всё, про всё знать! — горячо воскликнула она. — И не хочу, чтобы мой папа обидел Васиного папу!
      — Успокойся, Соня! — Ренэ ласково говорила какие-то обнадёживающие слова, в которые сама не верила, и отошла от кровати только тогда, когда убедилась, что девочка уснула.
      «Что мне делать?! — в полном смятении думала она. — Наобещала, что всё будет хорошо! О чём узнаем завтра?! Если Свирский убит, как скрыть это от Сони? Как убедить девочку, что её отец ни при чём?.. Надо было во
      что бы то ни стало успокоить ребёнка, так просил доктор. Может быть, он сам сделал ошибку, позвав Васю?.. А если бы он не позвал Васю?.. Соня бы до сих пор металась и не спала... До чего же всё запуталось!..»
      Ещё не забрезжил поздний северный рассвет, как она услыхала быстрые шаги Ольги. «Доктор пришёл», — подумала Ренэ и, накинув платок, поспешила навстречу. В тёмной гостиной она остановилась: в прихожей вполголоса разговаривали.
      — Какие новости, Оля? — услышала она голос Андрея Петровича. — Алексей не вернулся?
      — Вернулся! — ответила Ольга. — Поздно вечером. Административная высылка в сорок восемь часов. В Тверскую губернию, на родину. На три года под надзор полиции. Андрей Петрович... — Ольга на мгновение запнулась. — Я ведь решила ехать с ним...
      — Правильно, Оля, молодец! — Голос доктора прозвучал ласково, но сразу тон его стал строгим: — Только, Оля, поймите раз и навсегда: не такой человек Алексей, чтобы сойти с принятого им на всю жизнь пути.
      — О, Андрей Петрович... неужто мне второй раз в жизни такую муку терпеть? — вздохнула Ольга.
      — Да, терпеть и помогать ему, а не мешать. А как Соня?
      — Не знаю. Обе ещё спят.
      — Придётся разбудить. Я в больницу спешу.
      Услышанный разговор поразил Ренэ. Так вот оно что!
      Андрей Петрович Ольге не «чужой». Она говорит с ним, как с равным! Он знает все их семейные дела, он свой в этой семье... Так на каком же он берегу пропасти? А Юлия Львовна? Или они те самые, о ком Мара...
      В дверь тихонько постучали.
      — Войдите, — негромко сказала Ренэ.
      — Доброе утро, — Андрей Петрович протянул Ренэ руку. — Ну как, утро доброе или недоброе?
      — Боюсь, что недоброе, доктор. Она вся горит. Ночью бредила. Она ещё спит.
      — Ничего. Вы мне поможете выслушать её.
      Пока девочке, ещё сонной, мерили температуру, оба молчали. Термометр показал почти тридцать девять. Доктор нахмурился.
      — Осторожно поднимите её, — сказал он. — Так-так-так! — зашептал он вдруг, и нотка радости прозвучала в
      его голосе. — Так... так... Хрипик... и тут хрипик... Поверните её боком... так... и тут... ну, слава богу! — И доктор с облегчением вздохнул.
      — Слава богу?! — изумилась Ренэ, бережно укладывая Соню.
      — Да, слава богу. Хрипы. Может начаться небольшое воспаление лёгких. А я заподозрил было менингит, симптомы были похожие... Сейчас главное — полный покой.
      — Вам легко говорить: покой! — перебила Ренэ. — Вы не знаете, что это за ребёнок! Она очнётся и потребует ответа! Что с Васиным отцом? Что с тем, в кого бросили камень? Она всё захочет знать!
      Андрей Петрович усмехнулся.
      — Да... девочка не из лёгких. Ладно! Скажете ей, что всё очень хорошо, все целы и невредимы...
      — А раненный камнем?
      — Скажете, что жив и здоров.
      — Это так и есть? — живо спросила Ренэ.
      — Нет. Он умер ещё вчера вечером. Соне это знать незачем.
      — О-ой... — негромко вскрикнула Ренэ.
      — Вам так жалко этого?.. — сухо спросил Андрей Петрович.
      — Да нет, не то! — отмахнулась Ренэ. — Но вы думаете, от Сони легко что-нибудь скрыть? Обмануть её?.. Ведь она слепо верит мне! Если я потеряю её доверие... Вы понимаете ли это, доктор?..
      — Очень даже понимаю, — серьёзно ответил Красов. — Но, мадемуазель, в нашей жизни иногда приходится многое скрывать... и много лгать. Ложь и я ненавижу. Но в данном случае, если вы бережёте Соню, вам придётся и скрывать и лгать. И вы это сделаете!
      — Доктор, доктор, вы даже не знаете, сколько мне приходится скрывать и сколько лгать!.. — неожиданно вырвалось у Ренэ. Испугавшись того, что сказала, она низко опустила голову.
      — Да? — тихо спросил Андрей Петрович и осторожно поднял опущенную голову девушки. Она не сопротивлялась и открыто поглядела ему в глаза. Андрей Петрович увидел измученное побледневшее лицо, красные от бессонной ночи глаза. — Нам надо откровенно поговорить, мадемуазель, — сказал он. — Мне кажется, мы поймём друг друга.
      На миг лицо Ренэ озарилось радостью, и сразу же сурово сдвинулись брови.
      — Вы не хотите довериться мне? — ласково спросил Андрей Петрович. — Может, быть, вы доверитесь Юлии Львовне?
      — Да... поговорить... — волнуясь, прошептала Ренэ. — Но я не знаю, кто вы... А вы не знаете, кто я. Я так одинока здесь... я так больше не могу... — закончила она почти с отчаянием.
      Андрей Петрович взял её руку:
      — Мы с Юлией Львовной знаем одно, что вы светлое, глубоко честное существо. А остальное вы нам доверите. Да?
      Красов вышел из квартиры Козловых и направился к Берёзкиным: предстоял разговор о Васе.
      Баба Степоша стирала. На полу лежал ворох белья. В углу сидел на лавке Алексей и, наклонившись, рылся в большой корзине. Вася, пригорюнившись, полулежал на койке.
      Андрей Петрович вошёл не постучавшись.
      — Здравствуйте, товарищи, — сказал он и подошёл к Алексею, протягивая ему руку. — Не рассказывайте, я уже всё знаю, а зашёл на минутку. Алексей Фёдорович, чем я мог бы вам помочь? — Он присел на край той же лавки. — Это всё с собой берёте?
      — Беру, — тихо сказал Алексей. — Кое-что придётся жечь!
      — Много?
      Алексей вынул со дна корзины небольшую пачку брошюр и с горечью стал перебирать. Андрей Петрович наклонился и заглянул в них.
      — Ни в коем случае не жечь! — спокойно сказал он. — Давайте их мне, всё цело будет.
      — Вот за это спасибо! — Алексей поднял на гостя усталые глаза.
      Андрей Петрович взял из вороха белья полотенце, завернул в него книги и подошёл к Васе.
      — А ну-ка, Василий, надень пальтишко. Сбегай к Юрке. Он очень тебя ждёт, — обратился Красов к мальчику. — А это передай Юлии Львовне.
      — Алексей Фёдорович, — он снова сел рядом с Алек-
      сеем, — поговорить с вами надо. Не хотим мы с Юлией Львовной отпускать Васю. У него так славно пошли занятия, с Юркой они такие друзья... Оставите его нам?
      — Как же так?.. — растерялся Алексей. Баба Степо-ша громко всхлипнула.
      — Слушайте, друзья мои, — мягко заговорил Кра-сов. — Ведь только до весны!.. Слушайте, у вас там места хорошие?
      — Ещё бы!.. Волга, леса... А только... Как же так?.. — бормотал Алексей.
      — Весной отправлю его к вам с Юркой и Юлией Львовной! На всё лето! И сам к вам в отпуск приеду. Вы нам подыщете чистенькую избушку. Идёт? Не надо отрывать Васю от учения! — убеждал Андрей Петрович. — Ну как, согласны?
      Алексей молчал. Баба Степоша плакала.
      — Бабушка, ведь могло быть хуже! — Андрей Петрович обнял старушку за плечи. — Ведь Алёшу и посадить могли. А то всего три года. И на свободе! У вас там в деревне есть кто?
      — Дочка с семьёй... Да у меня там и своя изобка, — всхлипывала она.
      — Утешайтесь тем, что могло быть хуже, — повторил Андрей Петрович, — сами знаете, в какое страшное время живём, — прибавил он с горечью. — Ну, мне пора. А вы тут обсудите всё, поговорите с Васей. И решайтесь!
      Из больницы Андрей Петрович домой вернулся поздно и застал жену в большой тревоге.
      — Отчего так долго? — спросила она. — Я никак не могла успокоить Юрку, так его взволновала эта история.
      — Я задержался у Сони. Она заболела, опасаюсь, что серьёзно, — ответил Андрей Петрович. — Я старался уверить мадемуазель, что это пустяки, но сам так не думаю. А как Юрка?
      — Волнуется за Васю...
      — Надеюсь, ты ему сказала, что Вася останется у нас? — перебил Андрей Петрович.
      Юлия Львовна радостно улыбнулась.
      — Как хорошо, Андрей! Мы с тобой даже не успели поговорить об этом, а оба решили одно и то же! Конечно, я Юрке это сказала.
      — Ещё вопрос... Надеюсь, ты Юрку не наказывала и не отчитывала за то, что он удрал к Васе?
      — Хотела наказать... и не смогла, — призналась Юлия Львовна.
      — Ия бы не смог, — сказал Андрей Петрович. — Ведь это была не шалость. Это настоящая дружба, Юля!
      — Да, настоящая дружба, — повторила Юлия Львовна. — Но задумал это бегство к Васе не Юрик, а- Соня. Он не решался, я ведь ему запретила ходить туда, — Соня настояла.
      — Вот как! — удивился Андрей Петрович. — Да, девочку будто подменили... Это, конечно, заслуга мадемуазель. Но знаешь... я в этой мадемуазель толком ещё не разобрался. Ты её ближе узнала. Соню она любит. Но во что она сама верит? Каким богам молится? Какие у неё интересы?
      Юлия Львовна высоко подняла брови.
      — Это удивительно, Андрей! — воскликнула она. — Как нам с тобой одновременно приходят в голову одни и те же мысли! Ведь и я хотела поделиться с тобой сомнени-
      ями об этой девушке! Меня она тоже интересует, и чего-то в ней я тоже не понимаю. Одно мне ясно: она прирождённый педагог. Но как может не быть в педагоге и тени любознательности?! Ни тени простого любопытства?! Неужели ей в голову не приходит, что козловский дом — это не вся Россия? Что кругом другая жизнь? Что страна изнемогает, страдает и борется? Неужели отголоски этой борьбы не доходят до слуха маленькой парижской портнихи?!
      — А ты не пробовала прощупать, что у неё за душой? — заинтересованно спросил Андрей Петрович.
      — В том-то и дело, что пробовала! — живо воскликнула Юлия Львовна. — Стоит мне, как бы невзначай, лёгким намёком коснуться вопросов политики, как я натыкаюсь на полное безразличие. Сразу отсутствующий вид... вид не то скучающий, не то абсолютно ничего не понимающий... И сразу заговорит о чём-нибудь другом.
      — Да. Тут какая-то загадка... Ладно, Юля! — Андрей Петрович обнял жену за плечи. — Мы с тобой как-нибудь выберем подходящую минутку и поговорим с ней начистоту. Тут что-то кроется. Но что?..
     
      16
     
      Как и предполагал Красов, у Сони было воспаление лёгких. Ренэ и днём и ночью не отходила от девочки и выполняла все указания врача. Ежедневно заходил и Козлов, но Соня, услышав голос отца, притворялась спящей. Иван Павлович, понимая, что здоровье дочери в надёжных руках, решил ничего не сообщать жене.
      За последние недели у него было много неприятностей: по делу Свирского полиция арестовала несколько человек рабочих, шло следствие. Заказ, суливший большие прибыли, был передан казной на другую фабрику. Пострадал не только карман, но и самолюбие фабриканта. А на фабрике царило недовольство, назревала новая забастовка.
      Прошла неделя. Утром в субботу Соня проснулась сразу и открыла глаза.
      В углу горел ночник, но дневной свет уже проникал сквозь спущенные занавески. Она сбросила одеяло и села в постели. И вдруг почувствовала, что болезнь прошла. Она весело и громко рассмеялась. Вбежала Ренэ.
      — Что с тобой, Соня? Доктор не разрешил вставать!
      — Я кушать хочу! — весело крикнула Соня.
      — Вот это чудесно! Сейчас принесу завтрак! — обрадовалась Ренэ. — Ложись, ложись, ты ещё слабая!
      В ответ Соня попыталась было попрыгать в кровати, но пошатнулась и упала обратно на подушки.
      — Ой! Голова кружится! — засмеялась она.
      — Лежи! Укройся! Я побежала за завтраком, умоемся после! — И Ренэ выбежала из детской. Она ликовала: Соня в первый раз захотела есть! Значит, всё хорошо! Какой сегодня счастливый день!
      — Ну, уж сегодня пусть мальчики придут! — крикнула Соня ей вслед. Но Ренэ уже вбегала в кухню.
      — Завтрак готов? Соня просит кушать! — радостно сообщила она.
      — Барышня! Разрешите, я ей сама снесу завтрак! — попросила Ариша.
      Соня лежала и улыбалась. Голова у неё кружилась, но чудесное ощущение возвращения к жизни не покидало её.
      Вошла Ариша с завтраком на подносе. Соня села и протянула к ней руки.
      — Здравствуйте, Ариша! И не стыдно? Пока я болела, хоть бы раз навестили меня!
      — Здравствуйте, барышня, милая! — весело отвечала Ариша, ставя поднос на стол. — Очень была я занята это время!
      — Ариша, правда, Оля женилась на Васином папе и уехала с ним в деревню?
      — Правда, барышня, — Ариша подошла к кровати.
      — А Вася? Тоже уехал?
      — Нет! Вася остался у господ Красовых, — успокоила её Ариша.
      — Ой, как хорошо! — снова закричала Соня. — Я хочу, чтобы мальчики сегодня пришли ко мне! Я же совсем здорова!
      — Положим, ещё не совсем, — раздался голос Андрея Петровича, и он вошёл в комнату. — На сегодня хватит тебе визита Ариши. Тебе нельзя утомляться, Соня.
      — Ну-у... — Соня недовольно надула губы.
      — Если будешь хорошо себя вести, обещаю тебе, что скоро придут мальчики. А сейчас кушай, а то остынет.
      — Ну-у... — снова протянула Соня, но тотчас же повеселела. — А кушать я очень хочу!
      — Вот это дело! — засмеялся Андрей Петрович.
      Вечером Ренэ сидела у постели Сони и глубоко задумалась, глядя на спящую девочку. И лицо было спокойно, и дышала Соня ровно и тихо. Сегодня Андрей Петрович весело сказал:
      — Ну, теперь она наша! А были моменты, когда я... — И он выразительно поморщился.
      Да, были моменты и у Ренэ, когда ей казалось, что жизнь Сони висит на волоске... Какой чудесный врач доктор Красов!.. Это он спас Соню... Тревога за жизнь Сони отодвинула на второй план все остальные тревоги и переживания Ренэ. От переутомления, от бессонных ночей у неё кружилась голова, мысли путались и ни на чём не могли сосредоточиться. Она закрыла глаза и не заметила, как задремала. Осторожный стук в дверь привёл её в себя. Ренэ прислушалась. Лёгкий стук повторился. Ещё не совсем очнувшись, она подбежала к двери, и сердце её буйно забилось: в комнату вошли Красовы.
      — Вы заснули, мадемуазель? Простите, мы разбудили вас... — сказал шёпотом Андрей Петрович.
      — Нет-нет! — быстро зашептала Ренэ. — Это так хорошо... так хорошо, что вы пришли... Я не слышала, как вы вошли...
      Юлия Львовна ласково обняла её за плечи и усадила рядом с собой на диван.
      — Простите, мадемуазель, — повторил Андрей Петрович, — вам надо отдохнуть, мы придём в другой раз...
      — Нет-нет!.. Мне надо поговорить с вами... Я знаю, кто вы!.. Вы — те, кого я хотела узнать... кого я хотела найти...
      — Кого вы хотели найти? — переспросила Юлия Львовна, вглядываясь в взволнованное лицо девушки.
      — Да-да!.. Я знаю, вы на этой, на хорошей стороне пропасти!..
      — Пропасти? — в один голос спросили Красовы. Андрей Петрович с тревогой заглянул в глаза Ренэ.
      — Ну да! — быстро зашептала Ренэ. — Ведь я же всё знаю! Я знаю, какая глубокая пропасть лежит между народом и господами!.. Вы — господа, но вы на этой стороне!.. Где ия... Скажите, да?!.
      — Вот как! Что же вы знаете? — спросил Андрей Петрович.
      — Да! Да! Я всё знаю! Потому что я... — У Ренэ перехватило дыха вне. Красовы с недоуменьем и тревогой
      переглянулись. — Я внучка парижского коммунара и дочь русского революционера! — внешне спокойно произнесла Ренэ вполголоса, но руки её вцепились в подоконник, словно она боялась упасть.
      — Вы?! — сорвалось изумлённо у обоих супругов.
      — Да. Я внучка парижского коммунара. И дочь русского революционера, — так же внятно и внешне спокойно повторила Ренэ.
      Юлия Львовна вскочила с дивана и бросилась к Ренэ.
      — Милая девочка! — воскликнула она. — Что же вы раньше молчали?!
      — Я же не знала, кто вы, — прошептала Ренэ, — и никто в этом доме не должен был знать, кто я. А сегодня я хочу сказать вам о завещании отца. Я помню его наизусть, — твёрдо сказала Ренэ.
      — Может быть, не сейчас? В другой раз? — мягко спросил Андрей Петрович. — Вам необходимо отдохнуть сейчас...
      Ренэ слабо улыбнулась.
      — Доктор, не будьте всегда только доктором, — сказала она, — я должна рассказать вам сейчас. Вы должны знать, какой он был!
      Андрей Петрович пытливо посмотрел на Ренэ.
      — Хорошо. Говорите.
      Словно загипнотизированная, Ренэ наизусть прочитала завещание своего отца. Закончив, она умолкла и продолжала сидеть неподвижно, всё так же уставившись в одну точку.
      — Доктор — всегда доктор, — улыбнулся Андрей Петрович, — и доктор говорит: на сегодня довольно. Юля, уложи в постель мадемуазель.
      — Нет-нет! — встрепенулась вдруг Ренэ. — Не называйте меня больше «мадемуазель»! Я — Ренэ! Вы же мне стали как родные! — И она прижалась к плечу Юлии Львовны.
      — Конечно, Ренэ! — Андрей Петрович провел рукой по волосам Ренэ. — Но доктор, который всегда доктор, всё же требует: Юля, уложи Ренэ в постель и посиди возле неё, пока она не заснёт. И останься подежурить ночь около Сони. Ренэ надо отдохнуть сегодня.
      — С радостью! — сказала Юлия Львовна.
      Ренэ бросила на доктора благодарный взгляд и, совсем ослабевшая, уронила голову на колени Юлии Львовны.
      — Вы были так близко... а я вас так искала... — еле слышно прошептала она.
      Андрей Петрович одними глазами подтвердил жене своё приказание и молча на цыпочках вышел из комнаты.
      Была уже глубокая ночь, когда Юлия Львовна задремала. Её разбудил лёгкий шум. Она открыла глаза. В дверях стояла Ренэ. Дайсе при слабом свете голубого ночника было видно, как блестят её глаза. На губах сияла счастливая улыбка.
      Юлия Львовна вскочила с кресла и, обхватив Ренэ за плечи, силой уложила её в постель.
      — Сумасшедшая девчонка! — зашептала она. — Вы простудитесь! Ипочему не спите? Вам велено спать.
      — Я спала как убитая! И выспалась! Я хочу говорить с вами! Сядьте около меня... — просила Ренэ.
      — Ни в коем случае, — строго пригрозила Юлия Львовна, — а то я пожалуюсь доктору!
      — Жалуйтесь! — весело отвечала Ренэ. — Он умный, он поймёт... Я такая счастливая сейчас, я должна рассказать вам всё!.. Поймите же, это рвётся из меня!.. Я так долго молчала...
      — Ладно! — Юлия Львовна присела рядом с Ренэ. — Бог с вами, говорите!
      — О! Как хорошо мне с вами! — Ренэ крепко обняла её.
      И заговорила...
      Взволнованно, спеша и перебивая сама себя, она рассказывала обо всём, что пережила за все эти месяцы: и о Маре, и об её исчезновении, и о желании иметь настоящее дело, и об этом мучившем её слове «чужая»...
      Юлия Львовна слушала её и не перебивала. Она поняла, что у девушки действительно накопилась непреодолимая потребность высказаться, излить душу перед близким человеком... «Глупенькая, молчала и перестаралась, — думала она, слушая Ренэ. — Молчала так, что я поняла, что она что-то скрывает. Неужели никто не почувствовал этого? Впрочем, кому в этом доме было дело до переживаний какой-то гувернантки».
      — А теперь вы!.. О себе!.. И тоже всё-всё! — Ренэ пристально посмотрела в глаза своей новой подруги.
      — О себе? — Юлия Львовна засмеялась. — Вам мало
      того, что мы с вами стоим на одной и той же стороне пропасти? Что мы единомышленники?
      — Мало... — серьёзно прошептала Ренэ.
      — Я поняла вас, — Юлия Львовна тоже заговорила серьёзно. — - Вам хочется знать, такие ли мы, как Мара. Да?
      Да!
      — Нет, Ренэ, мы не подпольщики... Мы обыкновенные люди. Таких уже много среди русской интеллигенции. Когда вспыхнет открытая борьба, мы все пойдём с народом. А пока Андрей Петрович, будучи доктором, приносит больше пользы, не уходя в подполье. Он бесплатно лечит бедных. Он добился того, чтобы в больнице, где он работает, не было отдельных палат для богатых и отдельных — похуже — для неимущих. Для него все люди равны. Когда в девятьсот пятом году шли бои на баррикадах, к нам приносили с баррикад раненых бойцов, и мы их выхаживали...
      — А вы? — спросила Ренэ.
      — А я помогаю мужу. А по воскресеньям хожу в воскресную школу и занимаюсь с кружком девушек работниц. Я учу их грамоте. Воскресная школа вполне легальная, разрешена правительством, и, конечно, я разговариваю с ними и о деле, если никто из присутствующих не вызывает подозрения. — Юлия Львовна снова засмеялась. — Ну, Ренэ, вот мы какие. Это вас устраивает?
      Утром К Красовым зашёл Козлов.
      — Доктор, — спросил он официальным тоном, — как вы находите Соню?
      — Все идёт хорошо! — весело ответил Андрей Петрович. — Можете успокоиться, ваша девочка вне опасности.
      — Я перед вами в неоплатном долгу, — тем же официальным тоном продолжал Козлов, — а вот пока... — И он протянул доктору солидный конверт.
      Андрей Петрович нахмурился и заложил руки за спину.
      — Я частной практикой не занимаюсь, господин Козлов, — сухо сказал он.
      — Но позвольте, — Козлов продолжал держать конверт в протянутой руке, — вы уделяете моей дочери столько времени. Каждый труд должен быть оплачен. Прошу!
      — Соня — Друг моего сына. Этим всё сказано. Или вы хотите, чтобы я отказался от лечения вашей дочери? — угрожающе спросил доктор.
      — Нет, — Козлов усмехнулся. — Я доверяю вам как врачу. Но ваш отказ от платы мне непонятен... и неприятен.
      — Нам с вами многое непонятно, Иван Павлович, — миролюбиво сказал Андрей Петрович, — мы с вами говорим на разных языках.
      Козлов хмуро посмотрел на него.
      — Возможно... Мне, например, непонятно ваше пристрастие к сыну рабочего Берёзкина.
      — А разве вы не знаете, что Вася Берёзкин — самородок? — спросил Андрей Петрович. — У него недюжинный художественный талант.
      Козлов презрительно пожал плечами.
      — Ваше дело. Я не могу запретить вам оставлять у себя сына крамольника... ведь его отец один из главарей беспорядков на моей фабрике. Вы это хорошо знаете.
      — Это меня мало касается, — в свою очередь пожал плечами Андрей Петрович. — Вася хороший мальчишка, большой друг моего Юрия, и мы с женой его полюбили, как родного.
      — Повторяю, это ваше дело. — Козлов на минуту умолк, словно колеблясь. — Но я бы не хотел, чтобы моя дочь была в этой компании. Я не знал, что ваш сын занимается... не один.
      Андрей Петрович покачал головой.
      — Боюсь, что вы поздно спохватились, Иван Павлович, — спокойно заговорил он. — Эта троица уже успела крепко сдружиться, и вряд ли будет легко оторвать Соню от этой дружбы. А главное, сейчас надо беречь душевную жизнь девочки от потрясений не меньше, чем её лёгкие от сквозняков. Советую об этом подумать, Иван Павлович.
      — Я подумаю, как быть с Соней, — сдерживая раздражение, медленно произнёс Козлов. — Я всё-таки не хотел бы...
      Андрей Петрович не дал ему договорить:
      — Пока никак. Она ещё слаба, и её нельзя утомлять. Но когда она окрепнет, я бы не советовал вам, Иван Павлович, препятствовать её встречам с друзьями. Сначала пусть навещают её на десять, пятнадцать минут, а там...
      — А там? — насторожился Козлов.
      — А там пусть всё пойдёт по-старому, — спокойно сказал Андрей Петрович. — И всё будет хорошо, поверьте.
      Когда Красов, проводив гостя, вернулся в кабинет, там стояла Юлия Львовна. Глаза её смеялись.
      — Я всё слышала из столовой, — весело сказала она. — Знаешь, на что всё это похоже? Как будто разыгрывается какой-то спектакль, а ты — режиссёр! — Она засмеялась. — Мальчишек подготовил, как им говорить с Соней. Обучил и Егоровну и Аришу. А сейчас дал хороший урок Сониному папаше. Молодец, Андрей! Ну, а мы с Ренэ сами хорошо знаем свои роли.
      — Спектакль... — невесело улыбнулся Андрей Петрович, — но ещё совсем не ясно, чем кончится пьеса.
     
      17
     
      Вечером, когда Соня уснула, а Ренэ и Красовы сидели в её комнатке и беседовали, Андрей Петрович спросил:
      — Ренэ, мы с женой сегодня старались припомнить, что мы знаем о Парижской коммуне. Должен сознаться, что знаем позорно мало...
      — Разве вы не учили истории? — удивилась Ренэ.
      — Учили. Но в гимназии на уроках истории учителя говорили нам очень элементарно и сухо об этих событиях во Франции. Да иначе они и не смели. В учебниках новой истории о Коммуне написано вскользь.
      — А серьёзных книг о Коммуне не пропустила бы в России цензура, — прибавила Юлия Львовна. — Вы, Ренэ, и не представляете себе, что такое царская цензура! Простое слово «свобода» — и то преследуется!
      — Но всё-таки?.. Всё-таки что же вы знаете? — спросила Ренэ.
      — Знаем, — сказал Красов, — что было это в 1871 году, когда Францией правил император Наполеон Третий. Шла война с немцами, и Париж был окружён. В Париже восстал народ, свергнул императора и создал республику, а после Наполеона правил в Париже Тьер...
      — Боже мой, — перебила Ренэ, — а вы знаете, каким был этот Тьер? О-о!.. Моя бабушка его не раз видела! Тьера называли в народе «карлик-чудовище». Маленький кривоногий урод... Сама злоба, сама жестокость! Мне было десять лет, когда умерла моя бабушка, но я, как сейчас, помню её рассказы!
      — Вот и расскажите нам! — в один голос воскликнули Красовы. — Вы же слышали о Коммуне от непосредственной участницы!
      — Всё рассказать... — Она улыбнулась какой-то болезненной улыбкой. — Всё рассказать ночи не хватит...
      — Ну хоть то, что особенно ярко запомнилось! — попросила Юлия Львовна.
      — Погодите. — Ренэ провела ладонью по глазам и остановилась посреди комнаты.
      Потом она вдруг снова встрепенулась и заговорила быстро и возбуждённо:
      — Дедушка в тюрьме... ведь все тюрьмы переполнены рабочими. Бабушка дома с тремя детьми... Голодные, озябшие... В доме ни куска хлеба, ни сантима денег. И вдруг дверь открывается и вбегает... дедушка! Народ восстал и открыл тюрьмы! Как бабушка обрадовалась! Бросилась к нему, а он весь оборванный, худой как скелет, а глаза горят, глаза радостные! Обнял их всех. «Милые мои, скорее на улицу! В Бурбонский дворец! Долой проклятого Наполеона! Да здравствует свобода!» Так, обнявшись, и выбежали из дому.
      А на улице!.. Толпы народа! Все бегут ко дворцу... Полиция попряталась! Из всех улиц выбегают всё новые толпы! Все кричат, все радуются! «Долой, долой императора!»
      Наполеона свергли, создали республику. Но Париж в опасности... Вот-вот немцы ворвутся в город. Армия разбита, тысячи и тысячи французских солдат в плену у немцев. Народ знает: если немцы побе-
      дят, снова будет проклятый Наполеон! Нет, нет, этого нельзя! И народ вооружается. Это национальная гвардия. Мой дедушка — национальный гвар-
      деец. Создаётся Коммуна!. И ведь сначала Коммуна победила! Да, победила!..
      Ренэ умолкла и передохнула.
      — Да. Помню, — сказал Андрей Петрович. — Коммуна продержалась' семьдесят два дня, а потом была разгромлена.
      — Но как, как разгромлена! — с болью в голосе воскликнула Ренэ. — Слушайте дальше!.. Богачи выбрали править Парижем Тьера! Это чудовище! Они ненавидели народ и боялись его и прежде всего решили разоружить национальную гвардию. А ведь у народа уже было оружие, и собственные пушки стояли на Монмартре. И вот... бабушка рассказывала...
      Ренэ снова закрыла глаза ладонью.
      — Мартовская ночь. Весь Париж спит. Спит и Монмартр. Но в Париже голод, хлеба не хватает, надо с ночи становиться в очередь к лавкам. Моя бабушка вместе с другими женщинами вышла из дому... Темно, холодно, ветер бьёт с ног. И вдруг бабушка видит... в потёмках во-
      зле пушек копошатся люди... Что там такое?.. Бросились женщины туда, а там солдаты пушки разбирают! Хотят увезти их по частям... Это Тьер подослал их... Ночью, как воры!
      Закричала бабушка, закричали и женщины, побежали будить мужей... А бабушка вцепилась руками в солдата: «Что ты делаешь, негодяй?! Хочешь наши пушки отдать немцам?!» А он: «Тише, тише, добрая женщина! Нам же приказано...» — «Не дам!» — кричит бабушка... Тут подбегают мужчины, схватились с солдатами! Бабушка услыхала, как уговаривает дедушка солдат: «Солдаты,вы же наши братья! Неужели предадите нас?!»
      Ведь солдаты тоже ненавидели Тьера! Что тут началось! Солдаты бросают пушки: «Нет, мы с вами, с вами!..» Бабушка об этой ночи не могла говорить без слёз! Солдаты и рабочие обнимают друг друга, целуются, руки жмут. «Да здравствует Коммуна!..»
      Ренэ умолкла и с минуту стояла, глубоко задумавшись.
      — Да, Коммуна победила! — начала она снова, но голос её звучал печально. — Как ликовал тогда народ! Какой порядок был в городе и какие новые, справедливые законы! Тьер испугался и бежал в Версаль, а за ним и все богачи удрали из города. Убежали в Версаль и все свои богатства увезли с собой. И никто их не останавливал! Французский народ, такой благородный, такой доверчивый, не ожидал, какое злодейство затеял Тьер.
      Мой дедушка уговаривал коммунаров: «Идёмте на Версаль! Арестуем их всех, им же нельзя верить!» Его не слушали. Думали, Тьер не посмеет. А Тьер с немцами — с самыми лютыми врагами! — заключил перемирие, чтобы задушить свой народ. Он выклянчил у немцев, чтобы ему вернули французских пленных. Он запер их в казармы. Солдат хорошо кормили, поили вином и рассказывали им небылицы про коммунаров! Будто все они воры и разбойники, будто они грабят парижан и надо от них спасать Париж!.. А ведь у многих из этих солдат были семьи в Париже... Запертые в казармах, они не могли знать правды!.. И они поверили Тьеру... Вот этих обманутых, озверелых людей Тьер двинул на Париж!..
      Ренэ опустила голову. Брови её страдальчески сдвинулись.
      — Не надо дальше вспоминать, Ренэ, — мягко сказал Андрей Петрович. — Вы и так устали.
      — Нет! Я расскажу вам всё, что слышала от бабушки! — решительно сказала Ренэ.
      — Парижане сражались как львы. Они все до одного были героями! Женщины и дети не отставали от мужчин. Бабушка была на баррикадах рядом с дедушкой. У неё на глазах убили сына, брата моей мамы. Коммунары защищали каждый переулок, каждый дом. Но они были необученные воины, а версальцы — военные. Солдаты не щадили ни женщин, ни детей... Париж тонул в крови... А потом... потом эта страшная майская неделя, когда у стены кладбища Пер-Лашез расстреливали коммунаров... Там погиб и мой дедушка. Когда он уже стоял под дулами ружей, он громко крикнул: «Да здравствует Коммуна!» — и упал... Это было тоже... на глазах у бабушки...
      Ренэ умолкла. Молчали и Красовы. Первым заговорил Андрей Петрович.
      — Мудрый человек был ваш дедушка, Ренэ, — за-
      думчиво сказал он. — Когда в России настанет революция, мы не должны быть доверчивы и так великодушны к её врагам.
      — А революция в России будет? — так и бросилась к нему Ренэ.
      — Будет! — уверенно сказал Андрей Петрович. — Ренэ, вы, наверное, не совсем понимаете, что происходит сейчас в России. В девятьсот пятом году царь задушил революцию, вернее, придушил, но задушить не смог. Пусть тысячи сидят в тюрьмах, но рано или поздно народ победит, завоюет свободу! А сейчас... к сожалению, кое-кто отошёл от борьбы. Кто разочаровался, а кто просто струсил. Но, Ренэ, дело революции не погибло. Много честных и верных людей, таких, как Мара, ведут работу.
      — Мара... Мара. Где-то она? — прошептала Ренэ.
      — Если жива, она даст нам знать о себе.
      — А может быть, и не жива? — ещё тише спросила девушка.
      — Всё может быть, — горько усмехнулся Андрей Петрович.
      Наступило молчание.
      Ренэ устало опустилась в кресло. Юлия Львовна взяла её руку и пожала.
      В столовой раздались шаги. В дверь постучали.
      — Войдите.
      Вошёл Козлов и остановился, увидав гостей.
      — Простите, пожалуйста, у вас гости... — начал он.
      — Здравствуйте, Иван Павлович, — перебил его Андрей Петрович, — мы ведь не гости. Я зашёл посмотреть Соню... Девочка может выходить гулять... жена забежала за мной...
      — Простите, я помешал, — сухо сказал Козлов. — А как Соня?
      — Всё хорошо, Иван Павлович, — ответил доктор, — и вы напрасно извиняетесь, нам давно пора домой. Спокойной ночи!
      — Спокойной ночи, — откланялся Козлов, — а я хочу взглянуть на дочку.
      — Пожалуйста! Она так сладко спит, — Ренэ пропустила Козлова вперёд, и оба подошли к кровати Сони. Козлов долго смотрел на спящую девочку.
      — Как она... похожа на мать... — еле слышно и как будто про себя прошептал он. — Мадемуазель, спасибо вам за неё! Спокойной ночи!
     
      18
     
      — Ну, что же они не идут?! Я жду-жду...
      Соня сидела в кровати, а Ренэ приглаживала щёткой её непокорные кудряшки.
      — Придут, сейчас придут, — успокаивала она Соню. — Они так соскучились по тебе!
      — А я-то как соскучилась!.. Мне так интересно, что Вася скажет про Олю? Он рад, что она будет ему мамой? Как вы думаете, Ренэ?
      — Это уж он сам тебе расскажет, — улыбнулась Ренэ.
      — Ну, что же они не идут?!
      Раздался стук в дверь.
      — Входите, входите, входите! — громко и радостно крикнула Соня.
      Дверь открылась, и быстрой походкой вошёл Сонин отец.
      Лицо Сони вытянулось.
      — Папа... это ты?.. — растерянно пробормотала она.
      — Здравствуй, дочка, — произнёс Козлов. — Не ждала папы? А кого ждала?
      — Мальчиков. Васю и Юрика. Они ещё ни разу не были у меня, а я очень соскучилась, — совсем просто ответила Соня.
      — Вот как... Хм... — Козлов оглянулся на Ренэ, отошедшую к окну. — Мадемуазель, а доктор разрешил?
      Лицо Ренэ залилось краской.
      — Месье, я не допускаю ничего без разрешения доктора, — сухо возразила Ренэ. «Вот принесла нелёгкая! — подумала она. — Лишь бы мальчики сейчас...
      И в эту самую минуту без всякого стука маленькая дверь из коридора распахнулась, в комнату с ликующим криком ворвались сияющие мальчики — и вдруг остановились как вкопанные. Не только улыбки, но даже румянец сразу сбежал с мальчишеских лиц.
      В руках Юрика были цветы. Вася держал маленького, вылепленного из глины кота.
      Ренэ в первый момент растерялась. Козлов окинул насмешливым взглядом мальчиков. Соня переводила испуганные глаза с отца на мальчиков.
      — Что же вы не входите, молодые люди? — изысканно вежливо прервал неловкое молчание Козлов. — Прежде всего не мешало бы поздороваться с хозяином дома, как вы думаете, молодые люди?
      — Здравствуйте... — еле слышно пробубнили в один голос мальчики.
      — Ну, что ж! Проходите к выздоравливающей, она вас очень ждала, — иронически улыбаясь, сказал Козлов.
      Мальчики беспомощно топтались на пороге. Ренэ опомнилась первая и бросилась им на выручку.
      — Цветы надо поставить в воду, — оживлённо заговорила она, подошла к мальчикам, взяв по дороге с туалета вазочку. — Юрик, сходи на кухню, налей воды.
      Она взяла из рук Юрика букет.
      Юрик схватил вазу и бросился из комнаты. Вася, сунув кота Ренэ, выскочил вслед за ним.
      Козлов, хмыкнув, посмотрел им вслед и повернулся к Соне.
      — Странные твои гости... — начал было он и умолк, встретив напряжённый взгляд Сони.
      — Папа! — вне себя крикнула она. — Ты злой, зачем ты испортил нам встречу? — И Соня горько заплакала.
      Ренэ бросилась было к ней, но в это время чуть приоткрылась дверь из коридора, в щель протянулась мальчишечья рука с вазой, наполненной водой.
      — Возьмите, пожалуйста, — донесся робкий голос Юрика.
      — Входите же! — крикнул Козлов и встал с кресла.
      Рука с вазой неподвижно торчала из приоткрытой двери. Козлов двинулся к ней, но Ренэ опередила его и взяла вазу. Рука исчезла, дверь захлопнулась.
      Ренэ обернулась. Перед ней стоял хозяин. Глаза их
      встретились. Лицо Козлова было искажено такой страдальческой гримасой, что девушке вдруг стало жалко его.
      — Месье, простите их, — умоляюще сказала она, — мальчики ведь просто застеснялись...
      — Не то слово, мадемуазель, — с кривой усмешкой перебил Козлов, — не застеснялись. Испугались. Я очень страшен, мадемуазель? Даже для собственной дочери страшен?
      — Вы... очень строгий, месье. — Ренэ трясущейся рукой старалась вставить цветы в вазу. Ваза была слишком полна, и вода выплеснулась прямо на ноги Козлову. — О! Простите, месье! — пробормотала она, когда Козлов отпрянул. — Я такая неловкая...
      — И вы меня боитесь! — вздохнул он.
      — Нет! — Ренэ подняла на него глаза и — неожиданно для самой себя — прошептала: — Вы очень несчастливы, месье... Я не боюсь вас... Подойдите к Соне, утешьте её!
      — Вы это сделаете лучше меня, мадемуазель. — В голосе Козлова прозвучала искренняя печаль. — Спасибо вам за всё!
      И он быстро вышел из комнаты.
      Соня продолжала лежать, утнувшись лицом в подушку. Плечи её вздрагивали.
      — Соня! Не надо плакать, всё уладится! — ласково сказала Ренэ, гладя голову девочки. Соня подняла на неё заплаканное лицо. Губы её дрожали. Глаза Сони поразили Ренэ. Такими она их никогда не видела, столько было в них негодования.
      — Я ненавижу его! — выкрикнула Соня. — Он злой, злой! И я теперь не верю, что он не обидел
      Васиного папу! Зачем меня обманывали?! Почему у Васи было такое лицо... такое... — И Соня снова громко расплакалась. — Теперь Вася не придёт ко мне! — с отчаянием выговорила она сквозь рыдания.
      - Что ты, Соня! Да я сейчас же приведу его к тебе! — поспешила Ренэ успокоить девочку.
      — Хорошо! Сейчас же! Приведите его... и Юрика! Сейчас же! — потребовала Соня.
      — Успокойся! Вытри слёзы! Мальчики, наверное, ещё в кухне, — Ренэ побежала, не веря в то, что говорила.
      На кухне мальчиков не было. У плиты стояла Ариша.
      — Что случилось? — встревоженно спросила она. — Мальчишки выскочили как ошпаренные! Вася сразу — шасть в дверь, а Юрка налил воды, отнёс — и назад. Я спрашиваю: что такое, а он махнул рукой да бегом. Что у них там вышло?
      — Плохо вышло, — чуть не плача отвечала Ренэ, — на хозяина наскочили...
      — Ай-ай-ай... Так нешто он сегодня дома? — всплеснула Ариша руками.
      — Как назло, дома!.. Ариша, голубушка, поднимитесь к Красо-
      — Попробую! Только вряд ли... — вздохнула Ариша, поспешно выходя на лестницу.
      вым, уговорите мальчиков сейчас же прийти! А я побегу к Соне: она плачет...
      чаться с... этим, — упрямо повторял Вася, каждый раз запинаясь перед словом «этим».
      — Но ведь Соня-то не виновата ни в чём! Соня же хорошая! — убеждал его Андрей Петрович.
      Но уговорить мальчиков сразу не удалось.
      — Ну и что? — твердил Вася. — Соня не виновата, что у неё такой батька. Я с Соней дружу. И буду дружить. Вот поправится, станет опять сюда ходить — и всё! А туда не пойду!
      — Ты подумай о Соне, — строго говорил Андрей Петрович, — думаешь, ей легко? Она сегодня весь день плачет. Не хочет видеть отца. Ради её здоровья ты должен пойти. Говорю это как доктор.
      — А если опять нарвёмся?.. — надув губы, говорил Вася.
      — Этого легко избежать, — сказала Юлия Львовна. — Сначала Юрик пойдёт один, убедится, что хозяина нет дома, а тогда пойдёшь ты. Ладно?
      — Я один не пойду! — решительно заявил Юрик.
      — Ну? И ты туда же? — улыбнулась Юлия Львовна.
      Вася тяжело вздохнул.
      — Что ж... пойду. Из-за Сони... если так надо...
      — Завтра же утром! Как только хозяин уедет на фабрику! — заключила разговор Юлия Львовна.
      А Соня действительно проплакала почти весь день. К вечеру у неё снова поднялась температура. Доктор, зайдя к ней, когда Ренэ укладывала её спать, твёрдо пообещал ей, что мальчики придут завтра.
      — Только чтоб папы не было! — твёрдо сказала Соня. — Это он выгнал Васиного папу с фабрики?
      — Откуда ты взяла? Они с Ольгой решили пожениться и уехали в деревню... — поспешно ответила Ренэ.
      — Это неправда! — громко крикнула Соня. — Зачем вы меня обманываете?! Все, все меня обманывают! Один Вася говорит правду!.. Какое у него было лицо, когда он увидел папу! Он ненавидит папу, и все рабочие его ненавидят, и я ненавижу! Он злой, злой, злой! — повторяла Соня, ударяя кулачком по подушке.
      — Успокойся, Соня! — Ренэ не на шутку встревожила бурная вспышка Сони. — Папа очень любит тебя...
      — Пусть любит! — жестоко воскликнула Соня. — Всё равно я его ненавижу!
      — Слушай, девочка, — Ренэ старалась говорить как можно спокойнее, — не волнуйся так и постарайся понять... А вот мне твоего папу жалко, ведь он очень одинокий...
      — Ну и что? — живо возразила Соня. — Ведь и мама его не любит! А только и мама сама злая, и я её тоже не люблю! — У Сони навернулись на глаза слёзы. — Зачем, зачем я родилась у них, а не у вас?! — вырвалось у неё с отчаянием.
      — Я бы не могла быть твоей мамой, — ласково сказала Ренэ, — я не настолько старше тебя. Когда ты родилась, я была ещё девочкой, как ты сейчас. Но хочешь, мы будем как будто сёстрами? Сёстрами — это значит ещё больше, чем подружками! Хочешь?
      — Хочу, — очень серьёзно ответила Соня. — Только тогда вы не должны никогда меня обманывать.
      — Хорошо. Не буду, — пообещала Ренэ. — Только об этом мы поговорим, когда ты совсем поправишься.
      — Можно? — раздался за дверью из коридора голос Юлии Львовны.
      — Входите! — крикнула Ренэ.
      Соня порывисто села в кровати. Неужели это Юрико-ва мама... и одна?!
      Нет, она была не одна. Она ввела обоих мальчиков, обняв их за плечи. Смущённые, они подходили к Соне.
      — Здравствуй, Соня... Не сердись на нас, что мы убежали, — без всякого выражения, как заученный урок, произнёс Юрик. Но Соня его не слушала, она не спускала встревоженного взора с лица Васи. И Вася улыбнулся ей бледной улыбкой.
      — Вася! Ты не сердишься на меня за то, что у меня такой папа? — Соня робко протянула ему руку.
      — А при чём тут ты? — искренне ответил Вася и крепко пожал её руку.
      Соня сразу просияла.
      — Здравствуй, Юрик! — вспомнила она и другого и протянула руку и Юрику. Теперь просиял Юрик.
      Юлия Львовна подала знак Ренэ, и они вместе вышли.
      Соня внимательно поглядела им вслед.
      — Вася, говори мне правду! Мой папа выгнал твоего с фабрики?
      Вася отрицательно покачал головой,
      — Нет. Хозяин батю не выгонял.
      — А почему твой папа уехал в деревню? Правда, что Оля на нём женится? Из-за этого они и уехали? А разве нельзя пожениться здесь?
      Вася пожал плечами и опустил глаза, не выдержав
      настойчивого взгляда Сони. Он молчал. Юрик густо покраснел. Это не ускользнуло от Сони.
      — Почему меня все обманывают?! — Соня говорила так же вполголоса, но почти задыхаясь от волнения. — Зачем большие врут детям?.. Помнишь, Юрка, ведь и тогда твоя мама нам неправду сказала, что Вася заболел! А я догадалась, что это неправда! А сейчас!.. Зачем же и вы?! Вася, ведь в тот день — помнишь? — ты мне сказал... сам сказал... что мой папа... и все богатые ненавидят рабочих, а рабочие их... Ведь сказал!
      — Сказал, — потупясь, подтвердил Вася.
      — А сейчас зачем врёшь? Говори правду!
      Вася поднял голову и посмотрел Соне прямо в глаза.
      — Я и сейчас не соврал. Хозяин не выгонял батю с фабрики. Это полиция его выслала в деревню. На три года!.. Ты чего? — повернулся он к Юрику, который дёрнул его за рукав. — Ты же видишь, она и так всё знает! А я врать не хочу! Не буду! Ты же первый удрал от хозяина... а она потом плакала.
      — Говори! Всё говори! — Соня схватила Васину руку и затеребила её.
      — А что ещё говорить? — Вася тяжело вздохнул. — Батя и тётя Оля уже уехали.
      — Ты должен её называть «мамой», — назидательно сказала Соня.
      — Не знаю... Если привыкну... А меня батя оставил у Юрки. А то там учиться негде, а я учиться хочу, а только... — И Вася вдруг запнулся.
      — Что только?
      — Очень я о бате скучаю... — прошептал Вася и отвернулся. — А ты поправляйся скорей, — тряхнул он головой, словно отгоняя грустные мысли, — а то неохота мне сюда ходить...
      — Так ведь его никогда дома нет! — воскликнула Соня. — Не знаю, чего он вчера вдруг вернулся!
      — Всё равно. Лучше, когда у Юрки... наверху!
      — Ладно! Я скоро поправлюсь, доктор велит побольше есть, я и буду есть весь день! — уже повеселев, заговорила Соня. — А вы мне больше врать не будете, ладно?
      — Не буду! — решительно сказал Вася.
      Юрик молчал. Он был очень послушный.
      — Ну, рассказывайте, что вы без меня делали! — уже совсем весело приказала Соня.
      С тех пор, как заболела Соня, для Ренэ особенно мучительны были завтраки, обеды и ужины, когда она вдвоём с хозяином сидела за столом в столовой. Усаживаясь, Козлов каждый раз спрашивал о здоровье и самочувствии Сони и о том, что говорит доктор. Ренэ подробно рассказывала. Потом наступало молчание, говорить больше было не о чем. Козлов казался погруженным в какие-то свои — очень невесёлые — мысли и, по-видимому, просто не замечал сидящей против него девушки. Ренэ видела, как он похудел и помрачнел за последнее время, будто сразу состарился и устал.
      Все дни после неожиданной встречи Козлова с мальчиками Ренэ было особенно тягостно сидеть против хозяина. Ренэ понимала, как тошно у него на душе сейчас, и то, что он молчал и явно избегал встретиться с ней глазами, вызывало в ней отвращение, смешанное с жалостью.
      Сегодня молчание было особенно тягостным. Через столовую прошла новая горничная. Видимо, кто-то звонил.
      — Кого принесла нелёгкая? — досадливо пробурчал Козлов.
      — Барин, две телеграммы, — сказала горничная, входя.
      Хозяин поморщился и взял из её рук телеграммы.
      — Одна вам, мадемуазель. — Он через стол протянул бумажный квадратик.
      — Мне?! — изумилась Ренэ, и у неё захолонуло сердце. С тётей что-нибудь?.. Она не знала, можно ли за столом вскрывать телеграмму. Но, увидя, как хозяин нервным движением сорвал заклейку, разорвала и свою и пробежала её глазами. В телеграмме было всего шесть слов, написанных французскими буквами: «Рады встрече шлём привет Мария Берта». Ренэ радостно вскрикнула. Её испугал невольно сорвавшийся вскрик, и она посмотрела на хозяина. Было ясно, что он ничего не слышал. Телеграмма ему была длинная. Дочитав её, он резким движением отодвинул тарелку и быстрыми шагами направился в кабинет.
      Ренэ было сейчас не до хозяина! Она снова перечла телеграмму и, также оставив недоеденный обед на столе, бросилась в свою комнату.
      «Мария Берта...» Берта — условное имя Бориса, а Мария... никакой Марии у неё в Париже не было!.. Мара в
      Париже!.. Мара спасена!.. Они там вместе!.. Боже мой, какое счастье!.. И какие они умники, что известили её об этом! О, Мара, конечно, понимала, как Ренэ тревожится после её внезапного бегства!.. Милая, милая Мара! Сегодня же надо написать письмо тёте...
      — Ренэ, вы тут? Вы уже пообедали? — крикнула Соня. — Идите ко мне!
      Ренэ с телеграммой в руке вошла в детскую. Соня в тёплом халатике лежала на диване. Она только что проснулась.
      — Ренэ! Вы чему-то рады? — спросила она, глядя на свою «сестричку».
      Ренэ рассмеялась:
      — Ах ты, мой всевидящий чертёнок! Да, я рада, рада! Смотри! — И она протянула телеграмму.
      — А кто это такие? — спросила Соня, прочитав.
      — Две мои подруги, — весело заговорила Ренэ, — Берта всё время живёт в Париже, а Мария на время уезжала. А вот теперь она вернулась в Париж. Я так за них рада!
      — А за себя? — спросила Соня, пытливо глядя в глаза Ренэ.
      Ренэ немного смутилась под этим взглядом.
      — За себя? — переспросила она. — Конечно, мне грустно, что я не с дими... Но ведь твоя мама обещала, что мы все летом поедем в Париж... Вот я их и увижу!
      — А-ах, мама!.. — с нескрываемой иронией протянула Соня. — Мама сколько хочешь может наобещать и ничего не сделает. Я её знаю. Она мне обещала скоро из Крыма вернуться, а до сих пор её нет! — И, лукаво улыбнувшись, Соня прибавила: — Хорошо, что нет! Хватит с меня папы! — И она тяжело вздохнула.
      — До чего всё сложно, — говорил Андрей Петрович, по своей привычке шагая взад и вперёд по кабинету. — Все трое ребят не в своей тарелке. Соня плохо поправляется, Юрка разрывается между ней и Васей, Вася, несомненно, очень привязан к Соне, но ходит к ней с опаской, — не хочет встретиться с Козловым, сама Соня, как только может, избегает разговоров с отцом и скрывает свою неприязнь к нему только по настойчивому требованию Ренэ, того и гляди, сорвётся и наговорит отцу дерзостей, Ренэ нервничает... Она держится молодцом, но девочка,
      конечно, это чувствует. Да, атмосфера у них в доме крайне напряжённая.
      — Да. И я не вижу выхода. Козлов мрачнеет с каждым днём, — вздохнула Юлия Львовна.
      — У меня явилась одна мысль. Вот выслушай, — начал было Андрей Петрович, но в эту минуту кто-то постучал в дверь.
      — Войдите!
      — Барин, к вам господин Козлов пожаловали, просят принять, — сообщила Егоровна.
      — Просите сюда, Егоровна... — сказал Андрей Петрович. — Не уходи, — быстро шепнул он жене, — побудь здесь, ничему не удивляйся и поддержи меня, если понадобится!
      Он распахнул перед гостем дверь. Козлов вежливо поздоровался с хозяевами. Его вид поразил обоих. Он как-то сник, казался тяжело больным. Андрей Петрович взял его за руку и бережно усадил в кресло.
      — Что с вами, Иван Павлович? Вы нездоровы или... ещё что-нибудь случилось? — участливо спросила Юлия Львовна.
      Козлов криво усмехнулся и посмотрел на Андрея Петровича.
      — Мне хотелось бы с вами наедине... — пробормотал он.
      — Разрешите моей жене остаться, Иван Павлович! — попросил Красов. — Если вам нужен мой совет, то я всегда, во всех случаях жизни, советуюсь с ней. — Он улыбнулся. — Женский совет часто мудрее мужского. Но если вы настаиваете... — И он оглянулся на уже направившуюся к двери Юлию Львовну.
      — Нет, нет, — быстро сказал Козлов, ' — не уходите. Да, женский совет... — Он снова горько усмехнулся. — Да... женщины бывают разные. Но я попрошу... это строго между нами...
      — Будьте спокойны, — в один голос ответили Кра-совы.
      — Доктор... я пришёл к вам... вы подняли на ноги мою дочь... — бессвязно начал Козлов. — Сейчас я снова о ней... хочу совета, врачебного совета...
      Козлов выпрямился, усилием воли взял себя в руки, и глаза его вдруг приобрели обычное холодно-непроницаемое выражение. Он заговорил почти спокойно, и голос его зазвучал жёстко:
      — Вы знаете, моя супруга ещё осенью уехала в Крым лечиться. Она задержалась там. Вот уже больше месяца приходят только телеграммы. Врачи требуют продления курса лечения... а она требует на это денег... Деньги я посылал, но писать бросил... Сознаюсь, я был взбешён... Да и не до того мне было...
      Он умолк. Молча ждали и Красовы
      — Так вот, — всё так же жёстко продолжал Козлов, — вы знаете, у меня и без того сейчас чёрная полоса. Беспорядки на фабрике. Из-за них сорвался крупный государственный заказ. Убийство Свирского. Большие неприятности в связи с этим. И тут вдруг ещё и тяжёлая болезнь дочери... Она и сейчас ещё не вполне поправилась, доктор? — Он с тревогой посмотрел на Андрея Петровича. Тот молча кивнул головой.
      — Наконец — ещё новое! — Козлов и не пытался скрыть волнения. — Оказывается, моя супруга уже месяц лежит в больнице» От меня скрывали... Оказывается, она каталась верхом и на полном скаку слетела с лошади.
      — Ой! — невольно вырвалось у Юлии Львовны.
      — Ушиб позвонков и головы, — продолжал Козлов, мельком глянув на Юлию Львовну. — Когда пришла в себя, умоляла не сообщать мне. От меня всё скрыли! И сама она, и «друзья» надеялись: обойдётся!.. И вдруг вчера вечером — телеграмма от главного врача больницы. Положение ухудшилось... положение серьёзное... врач просит приехать...
      — Иван Павлович, — мягко начал было Андрей Петрович.
      Козлов остановил его властным жестом руки.
      — Не надо, доктор. Прошу не утешать меня, мне этого от вас не требуется. Вопрос только о Соне. Я спрашиваю вас как доктора... и как отца... — прибавил он почти шёпотом.
      — Когда вы едете? — резко спросил Андрей Петрович.
      — Дня через два-три. Раньше не успею.
      Красов быстро взглянул на жену. «Ага, исчез человек, всплыл фабрикант», — прочла она в этом взгляде. Они без слов понимали друг друга.
      Андрей Петрович прошёлся по кабинету. Лицо его было сосредоточенно и строго.
      — Иван Павлович, — заговорил он решительно. —
      Соня ничего не должна знать. Девочка только начала поправляться, она много пережила из-за ваших фабричных неурядиц, о которых она и половины не знает. Эта новая травма сведёт на нет всю поправку. Ещё сегодня утром я решил серьёзно поговорить с вами о Соне. Хотел дать вам врачебный совет. — Он сделал сильное ударение на последнем слове. — Сейчас это будет не совет, а требование врача, если вы хотите, чтобы я отвечал за здоровье Сони. Её необходимо увезти отсюда. Вы понимаете, необходимо!
      — Куда увезти? — Козлов с недоумением смотрел на строгое лицо доктора.
      — Выслушайте меня внимательно, — продолжал Андрей Петрович. — Моя жена имела возможность за эти месяцы коротко узнать гувернантку вашей дочери мадемуазель Ренэ. Эта девушка, хоть и очень юная, заслуживает глубокого уважения и абсолютного доверия. Вы сами знаете, как ваша дочь к ней привязалась, и не станете отрицать, что Соня под её влиянием совершенно переродилась.
      — Это верно, — немного растерянно произнёс Козлов, — но к чему вы клоните?
      — Ни слова не говоря ей о болезни матери, — тем же требовательным тоном продолжал Андрей Петрович, — вы немедленно отправите Соню вместе с мадемуазель в Париж.
      — В Париж?! — ахнул Козлов.
      — Да. Девочке необходимо в корне переменить обстановку. Она очень впечатлительна, а тут ещё новое горе! На мадемуазель вы можете вполне положиться, она любит вашу дочь. Отправьте их в Париж на несколько месяцев... может быть, на год. Со своей любимой учительницей она поедет куда угодно!
      — Постойте... дайте мне прийти в себя...
      — Подумайте, Иван Павлович. Я убеждён, что даю вам правильный совет, и моя жена скажет вам то же.
      — О да! — решительно подтвердила Юлия Львовна, не без труда подавив улыбку. Она впервые услышала об этом проекте мужа, но сразу согласилась, что он прав.
      — Я... подумаю... — Козлов тяжело поднялся с кресла. — Благодарю вас за всё, доктор. — И, не попрощавшись, он, ссутулясь, пошёл к двери.
      Андрей Петрович проводил его до прихожей.
      — Как ты отнеслась на самом деле к моему совету Козлову? — спросил он у жены.
      — Ты прав, хотя... — Юлия Львовна глубоко вздохнула, — как мне жалко всех троих ребят! И как жалко расстаться с Ренэ!..
      — А мне, думаешь, не жалко? — возразил доктор. — Но надо подумать и о Ренэ, девушка же совершенно измучена.
      — Ты прав... — печально повторила его жена.
     
      20
     
      ... И вот снова мчится сквозь ночь курьерский поезд «Петербург — Париж». Мчится на этот раз с востока на запад.
      В двухместном купе международного вагона на верхней полке лежит Ренэ. Внизу мирно спит Соня. Но Ренэ не уснуть. Ей надо очнуться, прийти в себя после насыщенных событиями, переживаниями, спешкой и суетой последних предотъездных дней. Некогда было остановиться, задуматься, осознать всё, что происходит... Сейчас можно лежать спокойно, никуда не спешить и заново переживать всё только что пережитое... Привести свои мысли в порядок.
      ... С чего началось? Последние дни было трудно держать в руках Соню, страстно возненавидевшую отца! Не
      дать ей сорваться, не дать ей выплеснуть в лицо отцу эту ненависть! Как сложны были беседы с Соней, безудержно рвущейся к пониманию всего, что происходит. Не потерять доверия Сони и рассказывать ей правду, как-то смягчая всю мрачность и бесчеловечную жестокость российской действительности!..
      Помогали Красовы. О, какое счастье иметь рядом опытных старших друзей-единомышленников, к которым можно в любую минуту обратиться за советом!.. Ренэ улыбается, думая о них.
      В потолке горит задёрнутая синей шторкой лампочка; но света достаточно, чтобы убедиться, что Соня спит крепко и спокойно. Всё тихо, только стучат колёса. Мерно покачивается вагон, и под стук и покачивание можно во всех подробностях припоминать пережитое. И вот оно встаёт в памяти...
      Вчера утром сразу после завтрака хозяин вызывал её в кабинет. Ренэ понимает, что этот вызов как-то связан с полученной им телеграммой. Она чувствует, что разговор будет нелёгким, и сердце её замирает. Но, боже мой, как изменился месье за эту ночь! Видно, не спал. Лицо совсем серое, глаза красные... Ему трудно начать разговор...
      — Мадемуазель, — наконец произносит он. Голос его ровен и глух. — Я должен сообщить вам кое-что... Я получил вчера телеграмму... от жены. Она заболела в Ялте и просит меня приехать за ней... Я советовался с доктором Красовым. Он решительно против того, чтобы Соня это знала. Она ещё не совсем оправилась, и её надо беречь от тяжёлых впечатлений. И я прошу вас не говорить ей о болезни матери. Вы... сумеете скрыть от неё?
      — О месье, будьте спокойны! Но что с мадам?
      — Она больна. Но я с вами должен поговорить о другом... Доктор настаивает, чтобы Соню увезти прежде, чем я... привезу сюда её мать. Он советует отправить её сейчас же с вами... в Париж.
      — В Париж?! — У Ренэ и сейчас захватывает дух при воспоминании об этой минуте.
      — Да. В Париж. Ей надо сказать, что доктор советует показать её парижским врачам. Она этому поверит. — Хозяин криво усмехается. — Так вот, мадемуазель, вы берёте на себя увезти Соню? Утихомирить её нервную систему, расстроенную болезнью? Вы согласны, мадемуазель?
      Боже мой, ей сейчас никак не вспомнить, что ответил!
      она хозяину. Какие слова сказала? Она была слишком удивлена. Но ответ был, конечно, — да!
      ... Что дальше? Разговор с Соней. Соня тоже потрясена.
      — В Париж?! С вами в Париж?! Почему?! Зачем?!
      — Советует доктор Красов. Надо показать тебя парижским врачам...
      — Но доктор — сам чудный доктор! Зачем парижские?!
      Да, трудно было доказывать Соне необходимость Парижа и скрыть истинную причину... Но выход из положения нашёлся:
      — А ты разве не рада за меня? Я хочу увидеть тётю, подруг! Тебя с ними познакомлю! Ты не хочешь?
      Соня долго молчит, растерянная.
      — Мы едем ненадолго? Потом вернёмся, да? Я не хочу надолго уезжать от Васи и Юрика!
      — Конечно, скоро вернёмся, и всё пойдёт, как прежде! А если бы ты знала, как я рада!
      — Ну, тогда и я рада! Только ненадолго. А когда мы поедем?
      — Завтра вечером.
      Сумасшедший день спешки, сборы, беседы с Красовы-ми... Хозяин говорил: «Берите вещей поменьше. Всё там купите. Денег я дам вволю. И чтоб Соне ни в чём отказа не было... бедная девочка!..» «Нет, что-то человечное в нём всё-таки есть, — думает Ренэ. — Но что с Ларисой Петровной?»
      Ренэ спросила у Красовой:
      — Юлия Львовна, вы не знаете, чем больна мадам?
      — Нет, но знаю, что больна она тяжело и вызывает Козлова не она, а главный врач больницы. Только не проговоритесь Соне.
      — О! Ни в коем случае! Ведь Соня даже не знает, что отец едет в Ялту. Вы не знаете, когда он едет?
      — Вечером того же дня, когда едете вы. Как жаль расставаться с вами, Ренэ!.. Но другого выхода сейчас нет!
      — И мне больно... Я только что нашла вас — и сразу разлука. Но мы скоро вернёмся! Вы будете писать мне? И заставляйте мальчиков писать Соне.
      — Конечно, буду писать. А заставлять мальчиков, думаю, не придётся. Сами захотят, особенно Вася.
      ... Поезд сейчас отойдёт. У вагона стоят трое ребят. Как тогда — в их первую прогулку — мальчики держат. Соню за руки. Соня крепится, но слёзы готовы брызнуть из глаз. Мальчики оба глубоко опечалены, но стараются не показывать этого.
      Без конца повторяют обещание писать друг другу.
      — Скорей возвращайся, Соня!
      — Да я бы и не уехала! Везут!.. — Голос Сони дрогнул.
      Ренэ и Юлия Львовна стоят в стороне. Андрей Петрович не мог проводить, он в больнице. Сонин отец тоже занят предотъездными делами. Попрощались утром. Как было трудно настоять, чтобы Соня простилась с отцом ласковее! «Только для вас!» — сказала Соня и поцеловала отца.
      Третий звонок. Поезд мягко трогается. Мальчики бегут по платформе и машут руками.
      — Соня!.. Пиши!.. Приезжай скорее!..
      Так всегда и со всеми бывает: когда уезжаешь от близких людей, то сразу, под стук колёс и покачивание вагона, заново переживаешь все последние дни перед разлукой. И вот последний взгляд, последние улыбки за окном вагона. Поезд мчится, убегают назад за окном города и леса, поля и деревни, и вот уж мысль переключилась на то, что ждёт впереди!
      Так и с Ренэ...
      ...Париж!.. Месье взял обещание, что они с Соней устроятся в гостинице. Она выполнит обещание. В гостинице они будут ночевать, а весь день — у тёти! В милой, привычной маленькой квартирке, где висят портреты отца и деда... где её крошечная комнатка и письменный столик, и в нём... О, она помнит наизугть завещание отца... Тоже встреча
      после долгой разлуки! Тётя, Сергей Сергеевич, Борис... и Мара. Милая, каким-то чудом спасшаяся Мара! О, сколько надо рассказать друг другу!.. А как-быть с Соней? Она понимает французский, уже сама свободно болтает... Ведь Соня потребует познакомить её с Бертой!.. Придётся на многое открыть глаза пытливой девочке, но с Марой необходимо говорить наедине!..
      ... Стучат колёса, покачивается вагон. Ренэ лежит на спине и широко открытыми глазами смотрит на лампочку, завешенную синим шёлком. И с такой яркостью вспоминает такую же синюю лампочку тогда... много месяцев тому назад... Неужели тогда это была она?!
      «Папа! Дорогой! Вот я и начала выполнять твой завет! Я побывала на твоей родине, я узнала — правда, ещё мало — твой народ! И полюбила его. Начала помогать, правда, ещё очень мало. Это ведь всё впереди. Скоро вернусь в Россию и буду делать всё, что сумею!.. Теперь я уже совсем другая, чем та, которая ехала в Петербург. Тогда я была совсем глупая и ничего не понимала. Когда-то я слушала рассказы бабушки о Парижской коммуне... как сказку, очень красивую, но очень страшную. Теперь я своими глазами увидела, как живут рабочие в России... Страшно живут! Так же, как тогда во Франции! Но я верю так же, как верят лучшие русские люди, что и в России будет революция! Знаешь, отец, у меня уже есть друзья в России! Сблизиться с русскими рабочими мне мешал акцент. Русский язык я знаю хорошо, но этот ужасный акцент, с ним так трудно справиться! Но я справлюсь. Мне немного уже помогает в этом моя маленькая воспитанница Соня. Хорошая девочка, я люблю её как сестру. Если бы ты мог узнать её!..
      Папа! Если есть «тот свет» и если наши любимые могут оттуда слышать нас, то ты должен сейчас услышать меня! Как мне хочется открыть тебе всю душу... мне так не хватает тебя! И я говорю с тобой, как с живым. Знай, папа: я помню всегда, что я внучка парижского коммунара и дочь русского революционера!»
      ... Стучат колёса, покачивается вагон. По лицу текут слёзы. И так, с мокрым от слёз лицом, она засыпает молодым, крепким, счастливым сном.