Спасайся, кто может!..

DjVu

      Полный текст книги

      ЧАСТУШКА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ
     
      Младший научный сотрудник, или, короче говоря, «менесе», Алексей Грошиков тайфуном ворвался в кабинет шефа, крупного ученого, профессора, доктора наук.
      Разъяренный бык, недобитый тореадором, выглядел по сравнению с Грошиковым безобидным теленком. Задыхаясь, точно после приступа астмы, он с трудом выдавил:
      — Какая подлость! И вы, Николай Павлович, молчите!
      Шеф не на шутку встревожился:
      — Что случилось? Прошу, садитесь!..
      — Мне сидеть некогда! — непочтительно отрезал Грошиков, и его левая бровь полезла вверх — верный показатель того, что волнение достигло предела.
      Не зная, как успокоить своего «менесе», шеф предложил:
      — Валидол не хотите ли?
      Грошиков отрицательно помотал головой, но все же таблетку взял. Наступила пауза. «Менесе» стал дышать ровнее, левая бровь вернулась в исходное положение.
      — Успокоились, голубчик? Садитесь и расскажите, что стряслось.
      «Голубчик» Грошиков снова отказался сесть и снова начал на
      высоких тонах, после чего левая бровь опять поползла вверх.
      — Стряслось то, что нас с вами поносят на виду у всего города...
      — А вы толком, конкретнее...
      — Пожалуйста, могу конкретнее: наши добрые отношения кому-то — крстъ в горле...
      — А точнее нельзя ли? — Профессор, привыкший считать время не на минуты, а на секунды, терял всякое терпение.
      — Точнее? — повторил Грошиков.»» Извольте, сообщаю голый факт: Булкин из молекулярной лаборатории вчера вечером в городском сквере распевал похабную частушку. Собственными ушами слышал...
      — И что же вы собственным умом поняли? — Профессор откровенно поддел Грошикова, который и прежде уже не раз уличался в беспричинной панике. — Ну, пел?.. Ну, выпил по случаю праздника... Что же в этом страшного?
      — Страшное — в самой частушке! Она полна грубых намеков...
      — Намеки — еще не факт...
      — А вы послушайте, не то скажете... Вот она, записанная дословно, по свежим следам. — Грошиков вынул блокнот и, явно подражая Булкину, пропел на мотив «саратовских страданий»:
      Жизнь его — не шоколад,
      А сплошной кромешный ад:
      Чтобы вернрсть доказать И к начальству быть поближе,
      Лижет спину, лижет ниже —
      Дальше некуда лизать...
      — И это все? — спросил шеф, сохраняя невозмутимое спокойствие, достойное его высокого звания.
      — Вам этого мало? — опешил Грошиков. — А шоколад вам ничего не говорит?
      — Какой шоколад? — вытаращил глаза шеф, досадуя, что из-за пустяков его отрывают от важного дела.
      — Да тут же явный намек на мой подарок к вашему юбилею: фигурный шоколадный торт...
      — Вольно же вам принимать на свой счет...
      — Определенно и про меня и про вас... Помяните мое слово, частушка эта, как мина замедленного действия, взорвется на весь институт. Но будет поздно, мы станем посмешищем всего города...
      Чтобы отвязаться от настырного «менесе», шеф пообещал:
      — Ладно, ладно, я вызову Булкина, сделаю ему внушение...
      — И только? В таком случае, примите мое официальное заявление... Я требую действенных мер! Я этого так не оставлю...
      Грошиков помчался в местком. Однако председатель месткома Пташкин и слушать не стал:
      — Как чуть прижмет, сразу же в профсоюз! А задолженность по членским взносам кто погасит? Минин и Пожарский?
      Грошиков гут же уплатил за четыре месяца и даже внес вперед за пятый.
      — Теперь другая афиша, — повеселел Пташкин. — Так в чем дело?
      Грошиков по просьбе Пташкнна несколько раз вслух повторил
      крамольную частушку: предместкома все глубже вникал в ее преступный смысл, а затем под диктовку Грошикова записал ее на отдельном листочке и, задумавшись, многообещающе изрек:
      — Понимаю! Сочувствую! Налицо явное хулиганство! Тут бы на всю катушку показательный процесс. С общественным обвинителем... Это беру на себя... Как, говорите, фамилиё? Булкин? — спросил Пташкин и, сделав полоборота, стал рыться в картотеке. — Булкин? Булкин?.. Булкин в картотеке не значится... Должен огорчить, он на учете не у нас, а, должно быть, в другой профорганизации по месту прежней работы. Нам, так сказать, не подчиненный. Обидно... Но ничего, посоветуйтесь с юристом и — в народный суд.
      В юридической консультации Грошикову пришлось снова — в который раз! — поведать о фигурном шоколадном торте, преподнесенном шефу в день юбилея. Но юрист — и попался же такой дотошный крючкотвор! — требовал более вещественных и конкретных доказательств:
      — Взвесим факты аква ланцэ — беспристрастно. Ведь кто-то еще, кроме вас, мог подарить профессору такой же шоколадный торт. Предположим, мы де-юре докажем, что частушка посвящена вам, но кто еще, кроме вас, подтвердит, что именно ответчик Булкин ее исполнял? Свидетелей-то нет... Догадайся вы записать на магнитофон, тогда эо ипсо — тем самым мы легко, как говорится, антр ну, прижали бы ответчика к ногтю...
      Грошиков рвал и метал. Рвал черновики заявлений, как недостаточно насыщенные ядом и желчью. Рвал и в новых заявлениях подробно комментировал возмутительную частушку, пригвождая к позорному столбу и пасквилянта Булкина и всех, кто его покрывал.
      Грошиков рвал и метал. Рвал подметки, обивая пороги всевозможных инстанций, и метал испепеляющие молнии, которые, увы, ничуть не испепеляли Булкина.
      Не находя поддержки нигде в инстанциях. Грошиков искал сочувствия у случайных прохожих, у совершенно незнакомых людей.
      Он без конца повторял всем встречным злополучную частушку и тут же, на улице, в трамвае, в автобусе, приводил все новые аргументы своей незыблемой правоты.
      Работа над диссертацией, сулившая Грошикову кандидатскую степень и блестящую карьеру ученого, была заброшена. С любимой девушкой он рассорился. Не желая ее огорчать, он скрыл от нее конфликт с Булкиным, но та интуитивно почувствовала, что с Гроши-ковым творится что-то неладное.
      — Что с вами, Леша? — Она от всей души пожалела его. — Вы очень осунулись, опустились, не бреетесь, совсем захирели... Вы как заплесневелый шоколад...
      Одного только слова «шоколад» оказалось достаточно, чтобы привести Грошикова в шоковое состояние.
      — Ах, и ты, Брут! — горестно воскликнул Грошиков, его левая бровь взметнулась выше нормального. Не попрощавшись, Он выбежал на улицу.
      Любимая девушка, имевшая довольно смутное представление об истории Древнего Рима, никак не могла понять, почему Леша назвал ее, Берту, Брутом и почему так бурно реагировал на ее столь невин ное замечание.
      Вконец обескураженный, никого не замечая, Грошиков возвращался домой. И вдруг оцепенел: впереди него какие-то подростки распевали знакомую частушку, распевали лихо, задорно; хотя ее сокровенный смысл едва ли был им понятен.
      Жизнь его — не шоколад,
      А сплошной кромешный ад:
      Чтобы верность доказать И к начальству быть поближе,
      Лижет спину, лижет ниже —
      Дальше некуда лизать...
      Вот она, мина замедленного действия! Пакостные мальчишки! Грошиков остановил их и грозно прикрикнул:
      — Чего распелись? Что за безобразие!
      Мальчишки врассыпную. Грошиков погнался за ними. Ему не терпелось отодрать их за уши: не удалось наказать автора, так пускай хотя бы исполнителей коснется карающая десница. Но мальчишек и след простыл...
      Грошиков возвращался домой, сжимая кулаки в бессильной злобе. Левая бровь взобралась высоко на лоб. Он шел, погруженный в тяжелые думы: кто это злонамеренно распространяет в народе частушку, кто расставляет на каждом шагу эту мину замедленного действия?
      И ответа не находил...
     
      ЗОЛОТЫЕ МОЛОДОЖЕНЫ
     
      Заметили, какая нынче мода пошла? Молодожены, едва ихнему стажу сравняется пять лет, уже торопятся справить золотукГсвадьбу. Год семейной жизни засчитывают себе за десять. И, знаете, их можно понять. Если, не про вас будь сказано, муженек попадется особо вредный или женушка такая, прости господи, сварливая, с привети-ком, вроде той) что из сказки про Золотую Рыбку. Тут и года не выдержишь, запросишь у Рыбки убежища на самом дне морском.
      Матери-Героини у нас есть, Герои Труда — тоже, а вот женам и мужьям Героя не дают. За что, спросите, давать? Хотя бы за взаимное уважение или за выносливость и долготерпение. А почему, спросите? Ясно почему: на каких весах взвесишь этот самый героизм? К примеру, взять мою семью...
      Мы с Марусей прожили полвека, всякое у нас бывало — и грех мне на нее жаловаться. По всем показателям — старуха отличного качества. Один у нее неисправимый дефект: до смерти любиг во всем перечить. Ни за что не предугадаешь, какой фортель выкинет через минуту, чем тебя подкосит. Словом, крепкий мне попался орешек!
      И вот однажды подошел срок нашей золотой свадьбы. Не скоростной, не пятилетний, а настоящий — полувековой. Мне бы с учетом Марусиного характера проголосовать против этого юбилейного события, она бы тогда встала на дыбки и назло мне потребовала бы свадьбу. Я же оплошал и сказал без хитростей:
      — Справим, Марусенька, золотую...
      Старуха как вскинется, закипит-зашипит, словно чайник на плите:
      — Ты что, полагаешь, я у мамы дурочка? Мною, думаешь, можно вертеть, как угодно? Не выйдет номер) Ты, я знаю, нарочно, предлагаешь устроить золотую, а на уме имеешь другое: ждешь, что я заартачусь, откажусь. Нет, я тебе не доставлю такого удосольствия. Я бы сказала: «Да!» — но опять же — чему радоваться? Пятьдесят лет как один день тиранишь меня, изводишь. Для тебя, может, оно и праздник, а для меня?
      — Да я, Марусенька, с чистой душой... Люди уже знают, неудобно...
      — Неудобно штаны на голову надевать...
      Вечером пришли дети, внуки. Семейство у нас, слава богу, большое, ветвистое. Спасибо детям, поддержали... Меня? Конечно, Мару-сю! Они-то знали к ней подход. Битый час убеждали ее, золотая свадьба, мол, сплошной пережиток прошлого и вообще в смысле финансов — одно излишество. Маруся, как я и ожидал, обрушила на них беглый пулеметный огонь:
      — Раз в пятьдесят лет я могу себе позволить излишество... А пережитков у меня и без того много, одним больше, одним меньше...
      Старший сын, дважды доктор — по медицинской линии и по научной, еле заглушил пулемет:
      — Ладно, мать, пусть будет по-вашему!..
      Пока дети составляли список гостей и обсуждали распорядок мероприятия золотой свадьбы, старуха повела атаку с другого фланга:
      — Меня из списков приглашенных вычеркните! Без меня обойдется!
      — Тогда и без меня! — заявил я. — Заочная свадьба — в отсутствии жениха и невесты! Ни у кого еще такого не было!..
      — Свадьба без невесты — это все равно, что скрипка без смычка, — заметила внучка — студентка консерватории.
      — Жених и невеста — это ассортиментный минимум любой свадьбы, — добавил сын — директор универмага.
      — Не по закону! — вынесла приговор дочка-судья.
      Старуха еще пуще разъярилась:
      — Нашла чем пугать! Законом? Мы всю жизнь прожили в обход закона. Да знаете ли вы, что мы с отцом вашим как есть невенчанные! Уж коли на то пошло, и вы, получается, незаконные...
      И верно, мы с Марусей не отмечались ни у попа, ни в сельсовете.
      Сошлись, нои говорится, под честное слово. И ничего, как видите, полвека отмахали...
      — Да ты, мать, зазря волнуешься! Оформить в загсе? Только и делов? — распетушился я. — Завтра же, раз плюнуть, все обза-коню...
      И верно, спозаранку отправился в загс. Заведующий — молодой, хотя прйг бороде, ,для виду, должно быть, и для солидности — принял меня сочувствейно:
      — Что у вас, дедушка?
      — Беда, — говорю, — умня...
      — Направо по коридору, а пятую комнату.
      Я туда А там тётенька, крупнокалиберная по части масштабов, первым делом потребовала сЬрабку от врача.
      — Какая справка? Я еще ого-го, при полном здоровье, и жена...
      — Справка на покойника...
      — На какого покойника? — побелел я белее снега. — Я жениться...
      — Тогда вам в третью комнату!
      Высидел я в третьей комнате огромный хвост.
      — Пришел, — говорю, — исправить ошибку молодости...
      — Зарегистрировать новорожденного? Во вторую комнату, рядом!
      — Помилуй бог! Куда в мои годы новорожденные? Мне брак оформить... — и рассказал все как есть
      — Ну что ж, в таком случае оставьте заявление! Две подписи — жениха и невесты. Придете через месяц!
      — А пораньше?
      Брачный заведующий, не сходя с места, развернул среди меня разъяснительную работу:
      — Это вам чтр, в «Гастрономе» стол заказов?! Жениться не воды напиться. Для того и даден месячный срок, чтобы брачные стороны успели как следует взвесить, учесть, обдумать...
      — Да мы за пятьдесят лет все уже обдумали, вступаем в брак, можно сказать, окончательно и бесповоротно!
      А заведующий браками нй в какую:
      — Идите в исполком! Только он в силах порушить инструкцию...
      В исполком так в исполком... Иду, записываюсь на прием к заместителю, что командует загсами. Пришел в назначенный день. Выстоял, высидел сколько положено. Мне, надо сказать, повезло: заместитель попался умница, быстро раскумекал, что к чему:
      — Ваше заявление? На ближайшем исполкоме рассмотрим. Думаю, уважим...
      — Да, поймите, человек хороший, — взмолился я, — старуха всю плешь проест. У нас мероприятие золотой свадьбы срывается...
      Заместитель понял меня с полуслова:
      — У меня, — говорит, — у самого жена! Так и быть разрешу самолично.
      И тут же на официальном блаике наложил резолюцию: «Зарегистрировать вне всякой очереди, как аварийный случай».
      С заветной резолюцией бегу в загс.
      — Теперь другой коленкор! Приходите утром с невестой...
      Как на крыльях лечу домой. А Маруся вместо благодарности окатила меня ушатом ледяной воды:
      — Напрасны твои старания, ни в какие загсы-шмагсы я не пойду! Для того ли я пятьдесят лет прожила с тобой, нарушая законы! Не хочу я в загсе! Хочу во Дворец брачного сочетания! Чем я хуже Нинки Хвостовой из десятой квартиры?!
      Делать нечего, утром снова, как на казнь, поплелся в загс.
      — Где невеста? — строго спросил начальник по бракам, увидя меня одного.
      Запинаясь, изложил ситуацию.
      — Да-с, положение незавидное... Рад бы вам помочь, но Дворец мне не подчиненный...
      Пошел во Дворец — бывший особняк губернатора. Глаза разбежались от красоты! Мраморные лестницы, мраморные статуи, люстры одна другой краше, картины, как в музее. И заправляет этой красотой дамочка такая важная, строгая. Она меня сразу осадила:
      — Дворец обслуживав! исключительно первичные браки... Вы же, надо полагать...
      Своей грустной невенчанной историей я мог бы разжалобить во Дворце любую мраморную статую, не то, что дворцовую дамочку.
      — Как же мне с вами поступить? — вздохнула она. — В нашей практике такого не было. Да и очередь у нас, все браки на три месяца вперед расписаны...
      Показываю резолюцию исполкома. Нулевое впечатление!
      — Это для рядового бракосочетания, в загсе. Для нас оно недействительное...
      Возвращаться к Марусе ни с чем — страшно. Была не была, пошел в исполком. На мое счастье, у входа столкнулся с зампредом. Узнал меня, поздоровался:
      — Что, пришли на свадьбу приглашать?
      — До свадьбы, говорю, ой, как далеко! Скорее разводом пахнет, если не помбжете... — И доложил накоротке оперативную сводку событий. Зампред взял у меня старую резолюцию и надписал: «Во Дворец, товарищ Гусаковой М, И.». Для верности приложил круглую печать и пожелал счастья в личной жизни.
      Бегу изо всех сил во Дворец. Товарищ Гусакова М. И. приняла меня как родного, а резолюцию начальства к исполнению:
      — Что ж, сколько вам на подготовку к свадьбе?
      — Да мы пятьдесят лет готовились...
      — Ладно, так и быть завтра сверхурочно обвенчаем!
      Мчусь домой, а старуха совсем распоясалась:
      — Ты что, в своем уме?) Тебе лишь бы меня с рук сбагрить... Фату, спрашиваю тебя, мне нужно? Нужно! А подвенечное платье? Обручальные кольца? Цветы? Ты думал тихарем пройти? Никакой в тебе серьезности и понятия! Полвека воспитываю, а толку?!
      Взмыленный, на ракетной скорости лечу обратно во Дворец, упрашиваю, умоляю отложить церемонию. А их и умолять не пришлось.
      — Вот хорошо, что за ум взялись. Мы таких приветствуем, что берут срок на обдумыванием Ведь нам, поймите, важно не количество, а качество. Мы обязательство такое приняли: в вопросах брака не допускать брака!
      Я их успокоил:
      — Что-что, а за качество ручаемся! Брака не будет!
      ...Спасибо детям и внукам, спасибо моему завкому и Марусиному фабкому, если бы не они, я бы такой нагрузки не выдержал и определенно сыграл бы в ящик...
      Что вам еще рассказывать? Свадьба прошла по первому разряду. Не знаю, сколько осталось мне жить, но до конца дней не забыть мне свадьбы во Дворце. Посмртрели бы вы на Марусю! Я весь в черном костюме, в накрахмаленной белой сорочке, а вот рядом с Мару-сей я выглядел жалким цыпленком. И откуда у нее царственная повадка?! Павой, будто сама губернаторша, важно ступала по дворцовым коврам. Две правнучки, замирая от счастья — каким еще правнучкам довелось присутствовать на свадьбе своей прабабушки! — торжественно несли хвост ее подвенечного платья...
      Нам повезло, назначенная перед нами пара запаздывала, и нас провернули вне очереди. Когда надевали обручальные кольца, Мару-ся от волнения побледнела, я тоже тайком слезу обронил. Оно и понятно, не каждый день венчаешься... Представитель райисполкома, не глядя на нас, отмочил по бумажке речугу, заготовленную, должно быть, для опоздавшей пары молодых:
      «Дорогие молодожены! Поздравляю вас с законным браком! Вы находитесь у самого порога семейной жизни. Знайте, вас ждут не только бархатные дорожки, но и рытвины и ухабы. Пусть они вас не пугают. Живите мирно и дружно, помните слова поэта: «Любовью дорожить умейте!»
      Грянул оркестр, раскупорили шампанского, мы с Марусей на радостях расцеловались...
      Из Дворца десять машин цугом повезли нас в клуб, где мой завод и Марусина фабрика закатили пир на весь мир. Опять речи, тосты, крики «Горько!». По сумме поцелуев мы с Марусей в тот день перевыполнили все наметки на пятьдесят лет вперед.
      Сижу, слушаю речи, поздравления, принимаю подарки, кто-то меня целует, кого-то я целую. Но при всем том сижу как на иголках,
      все жду, какую еще каверзу выкинет моя новобрачная: при ее характере не может она спокойно усидеть Так оно и есть! Встает, стучит ножом по бокалу, берет себе слово:
      — Я самая счастливая на свете! Мне в жизни-ой как повезло, что встретился муж Тимофей Захарович... (Это, значит, я.) Вот такой, какой он есть — вздорный и взбалмошный, упрямый И своенравный, С капризами и причудами. Одним словом, крепкий орешек. Только и делал, чтр спорил со мной, перевил совсем, на белое говорил черное, и наоборот. Но я, как любящая жена, признаюсь, спуску не давала. Уступи я ему хоть в малости, вышел бы из извините за выражение, рохля, тряпка, а не боевой мужчина, каким сейчас видите его в натуре. И тот факт, что он ни в чем не соглашался со мной, оборачивался для нас обоих наилучшим образом, закаляя и его и меня. Как говорит наша правнучка Олеся: минус на минус давал плюс! Да, при всем честном народе скажу как на духу: мы оба с большими минусами, но зато к золотому юбилею нашей семейной жизни пришли с огромным плюсом. Спасибо же тебе, Тимоша, золотой мой молодожен, за науку, за семейный университет, что мы в дружном согласии прошли вместе с тобой! — обняла и крепко меня расцеловала.
      Все, кто был в клубе, уставились на меня, ждут ответного слова. А что я мог сказать? Что это она не меня, а свой портрет нарисовала. Но пререкаться да еще на золотой свадьбе — этого еще не хватало! И молчать неудобно. И я тогда сказал:
      — Целиком и полностью присоединяюсь к словам предыдущего оратора. Спасибо и тебе, Мария Федоровна, за науку, за наш общий плюс. А самая главная тебе благодарность и земной поклон за крепкий орешек, что мы дружно и успешно раскусываем цельных пятьдесят лет!
      Сказал и низко поклонился своей боевой подруге.
      Поди разберись после этого, кто из нас обоих больше Герой. Вот почему у нас даже заслуженным мужьям и женам не дают Героя... Ясно?..
     
      РОКОВАЯ ВСТРЕЧА
     
      Не знаю, как у вас, но для хозяев нашего города нет более увлекательного занятия — без конца менять названия улиц и переулков. И «доменялись» они до того, что у нас теперь появились сразу три Чистых и пять Лучистых улиц да два Светлых переулка.
      Важнейшие магистрали — Первую Чистую и Третью Лучистую — связывал самый темный в городе Второй Светлый переулок. Когда-то он действительно был светлым, пока несовершеннолетний форвард дворовой футбольной команды «Искра» в спортивном азарте не сшиб единственный в переулке фонарь. Восстановить столь мощный энергоагрегат оказалось коммунальникам не под силу. Вернее, сил-то было много, но руки не доходили, поскольку руки денно и нощно были заняты приколачиванием табличек с новыми названиями улиц и переулков.
      Второй Светлый был не только самым темным, но и самым узким переулком, а его еще больше обузили, как только там начали строить свои Новые Черемушки.
      И надо же было тому случиться, что двое командированных к нам товарищей почти в одно время вступили во Второй Светлый переулок — Иван Петрович Кукушкин со стороны Первой Чистой, а Петг Иванович Петухов — с Третьей Лучистой.
      Не успели они сделать и нескольких шагов, как их поглотила кромешная тьма. С чем бы сравнить ее, эту тьму? Во Втором Светлом было темно, скажем, ну, как в пирамиде фараона Хеопса или Тутанхамона... надцатого. (Какого точно не знаю, богёёь соврать, а под рукой нет личных дел фараонов с их анкетами.)
      Кукушкин и Петухов медленно продвигались впотьмах по деревянному настилу, прижимаясь вплотную к заборам строительных лесов.
      Была глухая осенняя пора, лил ничем не сдерживаемый дождь, именуемый для успокоения человечества кратковременными осад~ ками.
      Еще школьные задачники по арифметике справедливо заметили: путешественники, вышедшие из разных пунктов А и Б, рано или поздно встретятся в пункте В. Для Петухова и Кукушкина таким пунктом В был центр Второго Светлого переулка. Как и следовало ожидать, они здесь и встретились, точнее, столкнулись лбами. Будучи мужчинами дородными, они при столкновении нанесли друг другу довольно чувствительные ушибы местного значения.
      — Куда прешь? — взвыл от боли Кукушкин.
      — А у тебя что, глаза повылазили? — отпарировал Петухов.
      — Какое хамство! — еще пуще распалился Кукушкин.
      — От хама слышу! — не остался в долгу Петухов.
      — Я еще виноват! Вот свинья! — И, чтобы убедиться в том, что перед ним и впрямь свинья, которая только случайно затесалась в человеческое общество, Кукушкин щелкнул зажигалкой-пистолетом. Под порывистым ветром огонек тут же погас. Но молниеносная вспышка совершила чудо. Вместо того, чтобы ринуться на грубияна, Кукушкин бросился его обнимать:
      — Петушок?! Ты ли?
      — Какой я тебе Петушок? — отстранил Кукушкина Петухов.
      — Не узнал? Да я Кукушкин! Вместе учились... — Кукушкин еще раз щелкнул пистолетом-зажигалкой, осветив свое блинообразное лицо. — Неужели забыл, как мы...
      — Кукушка? Это ты? — искренне обрадовался Петухов, ощупывая в темноте громоздкие габариты своего друга детства. — Ну и вымахал!..
      — А ты, чувствую, тоже сверх всяких нормативов. Небось, за сто кило тянешь?
      — И не спрашивай!.. Ну и встреча! Настоящее кино!
      Если бы не проливной дождь, не слепая темень, однокашники тут же, в переулке, провели бы вечер воспоминаний, но... Но вместо того, чтобы вспоминать дела давно минувших дней, они рассыпались друг перед другом в извинениях.
      — Ты уж меня, слона, извини... — расчувствовался Петухов.
      — Нет, ты меня извини, — настаивал Кукушкин, — это я, как слон, навалился...
      — И не смей возражать! Со мною не впервые... Пру напролом, как бегемот...
      — Ладно, ладно, не будем ссориться. Если тебе так уж хочется, считай себя бегемотом.
      — Да я в переносном смысле. А ты рад стараться; сразу грубить: «Слон, бегемот!..» Сам ты бегемот!
      — А я, если на то пошло, не в переносном, а в прямом смысле. Ты и есть бегемот, чистый бегемот! Больше того, носорог! И в институте таким был...
      — Счастье твое, что спешу, не то сказал бы тебе по-русски,-кто ты есть! — Петухов хотел вспомнить какое-то очень резкое и обидное русское слово, но в горячую минуту так ничего и не пришло е голову, и он поневоле ограничился стандартной угрозой: — Катись, пока цел!..
      Кукушкин тоже не нашелся, что ответить, и оба покатились в разные стороны: один — на Первую Чистую, второй — на Третью Лучистую.
      ...Тем и закончилась эта роковая встреча. Друзья-однокашники после многолетней разлуки неожиданно встретились и так же неожиданно разошлись, как, говорится, в море корабли.
      А кто виноват, спросите вы, в этой мрачной истории, происшедшей во Втором Светлом переулке между двумя городскими магистралями?
      Расшалившиеся нервы? Необузданность характеров? Невоспитанность двух почтенных и уважаемых мужей с законченным высшим образованием? Или всему виной осенняя непогода?
      Ничего подобного! Ни то, ни другое, ни третье! Виновников надо искать, как вы, наверное, уже догадались, среди наших коммунальников. Замени они вовремя разбитый фонарь в потемневшем Светлом переулке, встреча друзей, к их обоюдной радости и к нашему общему удовольствию, кончилась бы в другом месте и в другой обстановке. И я бы там «на троих» вино-пиво пил и поднял бы тост за здоровье и успехи наших коммунальников.
     
      КАК СЕЙЧАС ПОМНЮ...
     
      Вечер памяти писателя Валерия Григорьевича Доева (Козодоева) собрал многих почитателей его таланта. Все намеченные по плану ораторы сидят за столом президиума и, пока председательствующий произносит краткое вступительное слово, сохраняют приличествующее случаю строго-печальное выражение лица.
      ВЕЛИКИЙ ПРОВИДЕЦ
      Слово для воспоминания получает драматург Орест Рышкин. Легкой, прыгающей походкой он направляется к трибуне, обводит долгим оценивающим взглядом аудиторию и, встретив кого-то из знакомых, едва заметно кивает головой, и начинает речь, которую впоследствии будут изучать биографы и Козодоева и Рышкина.
      — Я с удовольствием принял любезное приглашение выступить с воспоминаниями о незабвенном художнике слова Валерии Доеве.
      Кое-кому мои воспоминания могут показаться малозначительными, но наш долг, долг всех, кто сталкивался с Валерием Григорьевичем, скрупулезно собирать бесценные детали его биографии и сохранить для потомков его яркий, впечатляющий портрет. Находясь благодаря своему огромному таланту на самой вершине Олимпа, Валерий Доев никогда не чурался скромных собратьев по перу, не считал зазорным на равных общаться с малыми мира сего.
      Как сейчас помню, это было почти четверть века назад, я и не мечтал о литературном поприще. Положа руку на сердце, я стыдился своих наивных, буду, как на духу, откровенно-правдивым, стыдился беспомощно-слабых писаний. Я считал их детским лепетом, недостойным отвлекать чьего-либо авторитетного внимания. О Валерии Доеве, как о судье моих жалких творений, я не смел и мечтать. Но Валерий Григорьевич со свойственной всем большим людям чуткостью, даже не читая мои произведения, нутром почувствовал, что во мне что-то есть, и я с гордостью, без ложной скромности, могу воспроизвести этот исторический эпизод.
      Как сейчас помню, Валерий Григорьевич тихо, я бы сказал, даже бесшумно вошел в зрительный зал оперного театра, где впервые по возобновлении шла опера величайшего композитора всех времен и народов Петра Ильича Чайковского «Евгений Онегин», созданная по мотивам одноименного бессмертного романа принадлежащего перу солнца нашей поэзии Александра Сергеевича Пушкина. Валерий Григорьевич вошел в зал у направился прямо ко мне. Мы с ним не были знакомы. Я-то знал, кто он, а он едва ли имел представление обо мне, скромном, начинающем литераторе. Затаив дыхание, я с нескрываемым волнением ждал, что будет дальше.
      Характерным окающим голосом с характерной глуховатой хрипотцой, которая выдавала хроническую астму, которая впоследствии и погубила Доева, он попросил меня предъявить мой билет:
      — Пройти в театр по старому билету?! — воскликнул он удивленно. — Надо очень любить искусство, чтобы пойти на такой риск!.. — И, пристально посмотрев на ме?я, добавил: — Вы далеко пойдете, молодой человек!
      Валерий Григорьевич, который занял свое место в соответствии с директорской контрамаркой, оказался провидцем. С присущей ему щедростью он в тот вечер дал мне, бедному студенту, проникшему в театр по старому, использованному билету, путевку в жизнь, в искусство... Вскоре я написал пьесу «Фальшивый билет» и навсегда связал свою судьбу с театром. Я понял, что острые драматургические конфликты надо искать в жизни. Этого я не забуду до конца своих дней...
      Как сейчас помню, на нем был двубортный серый пиджак, который так знаком всем нам по фотографиям, ставшим теперь хрестоматийными.
      В. Г. ДОЕВ В МОЕЙ ЖИЗНИ
      Слово получает поэт Хризантемов. Он запрокидывает голову и, глядя в никуда, как бы предается воспоминаниям.
      — Выступать на вечере, посвященном Валерию Григорьевичу, для меня особенно волнительно. Да, да, именно вол-ни-тель-но! В моей творческой жизни и вообще в моей жизни, поскольку я не мыслю себе жизни без творчества, Валерий Григорьевич сыграл выдающуюся, я бы сказал, решающую роль. Встречи с Валерием Григорьевичем оставили неизгладимый след на моей биографии и прожектором осветили весь мой дальнейший путь.
      Как сейчас помню, мы встретились с ним на берегу Черного моря. Мне трудно объяснить, чем это было вызвано, но Валерий Григорьевич с первых же дней знакомства проникся ко мне безграничным доверием.
      Как сейчас помню, под тихий всплеск моря, что мне удачно, как мне кажется, удалось отобразить в поэме «Будем, как волны», мы собирали на берегу камешки, собирали сосредоточенно, в глубочайшей тишине. И тут неожиданно Валерий Григорьевич доверительно признался мне, что родился в 1890 году в Псковской губернии. По странному совпадению, я родился ровно девятнадцать лет спустя в Калужской губернии. Правда, он родился в декабре, а я в марте, все же этот факт оставил известный отпечаток на наших судьбах.
      Однажды мы заплыли с ним в море. Как сейчас помню, он был в синих шерстяных трусиках с вышитым якорем на левой стороне. Вдали от берега, вдали от любопытных взоров и ушей, Валерий Григорьевич доверительно посвятил меня в свою творческую лабораторию: он никогда не пользуется пишущей машинкой и все оригиналы пишет исключительно от руки. На это я робко заметил, что у меня такой жуткий почерк, что не только машинистки, но и я сам порой не разбираю написанное, а посему вынужден пользоваться машинкой.
      Собирание камней, как известно, настраивает на философские обобщения. В тот счастливый сезон мы набрали много камней.
      — Вот этот красивый камень не сам по себе стал красивым, его таким сделала упорная многолетняя шлифовка моря, — глубокомысленно заметил как-то Валерий Григорьевич.
      Эти проникновенные слова глубоко запали в мою душу. На всю жизнь я остался верен завету Валерия Григорьевича: не устаю шлифовать и шлифовать свои произведения. На личном опыте я убедился, чем больше их шлифуешь, тем лучше они становятся.
      Другое мудрое высказывание Ваперия Григорьевича, а именно: «Не все камни красивы своим внешним видом. Так и женщины», — сыграло решающую роль в моей личной жизни. В тот же курортный сезон я познакомился с Агнесой Федоровной. Она оказалась
      не только классной машинисткой, но и отличной женой. Валерий Григорьевич безмолвно одобрил мой выбор. Наш брак, как и предвидел Валерий Григорьевич, оказался счастливым. В знак признак тельности Валерию Григорьевичу я назвал сына и дочь Валериями.
      Как сейчас помню нашу последнюю встречу на каком-то литературном банкете. Мы сидели рядом. Валерий Григорьевич поднял стакан нарзана, чокнулся со мной и при этом доверительно вспомнил слова другого титана: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». Я принял это как эстафету, в чем может легко убедиться всякий непредубежденный критик...
      Я И В. Г. ДОЕВ
      Леонид Львович Оруд-Печенегов избегает выступать на творческих вечерах здравствующих писателей. Его туда и калачом не заманишь. Но стоит только знаменитому писателю смежить очи, как Оруд-Печенегов тут как тут, выступает на вечерах памяти и охотно делится воспоминаниями о частых встречах с покойным.
      Стенографическая запись воспоминаний Оруд-Печенегова выглядит так:
      «Я проживал в глухой провинции, в Борисолюбске, отрезанный от всего внешнего мира. Но надо было тому случиться, что у нас открыли несметные залежи нефти, и в Борисолюбск хлынули потоки писателей и художников. Приехал к нам, конечно, и Валерий Григорьевич. И первым делом пожелал встретиться со мной.
      — Вы, как абориген, будете моим гидом. Я давно слежу за вашим творчеством. Вы мне нравитесь...
      Надо ли говорить, как я был взволнован и польщен: неужели он читал мой роман «Нытики»? От смущения я покраснел, во рту пересохло. Валерий Григорьевич дружески похлопал по плечу!
      — Не краснейте, вы не девица...
      Наше знакомство переросло в настоящую дружбу, которая пре кратилась только со смертью Валерия Григорьевича.
      Вскоре с благословения Валерия Григорьевича я переехал в столицу, где, не обманув его надежд и упований, занял свое скромное место под солнцем».
      Далее оратор самым подробным образом разбирает свою литературную продукцию за последнее десятилетие, прослеживая благотворное влияние Валерия Григорьевича.
      Речь Оруд-Печенегова остается текстуально почти неизменной и на вечерах, посвященных памяти других видных деятелей литературы, с той только разницей, что имя Валерия Григорьевича заменяется Владимиром Владимировичем, Самуилом Яковлевичем, Константином Георгиевичем, смотря по обстоятельствам.
      И ничего, сходит. Опровергать некому...
     
      СПАСАЙСЯ, КТО МОЖЕТ!
     
      Наконец-то на экранах появился фильм, которого с таким нетерпением ждал советский зритель!
      Наша кинематография — не боюсь преувеличений — обогатилась произведением, бесспорно, поворотным, если не в истории всего кино, то в истории кинокомедии несомненно.
      Отныне сценаристам будет стыдно предлагать студиям сырые и серые, пресные и просто скучные сценарии кинокомедий. Режиссеры начнут выпускать одну за другой веселые, задорные, остроумные и смешные картины, полные изобретательной выдумки и блистательных жизненных наблюдений.
      В новых фильмах не будет места ни штампу, ни плоским остротам, ни ходульным героям!
      Всем этим мы обязаны сценаристу Евгению Дворянчикову и ре-жиссеру-постановщику Алексею Шамурину. Это они решительно и смело повели борьбу с получавшими постоянную прописку во многих кинокомедиях штампом и серостью и создали фильм «Спасите наши души!».
      Сюжет фильма «Спасите наши души!» прост и незатейлив. Сын председателя рыболовецкого колхоза влюблен в девушку. Он выводит ее имя на морском песке, на бортах рыбачьих лодок. А она? Она, конечно, делает вид, что он ей безразличен.
      Она — радистка грузового теплохода. Он — курсант мореходного училища. И, конечно, он попадает на теплоход для прохождения практики.
      Она принимает по радио позывные «SOS!... Спасите наши души!». В открытом море горит яхта «Элис», принадлежащая дочери английского промышленника Элис Мейсфилд.
      Кто из всей команды теплохода персонально спасает Элис Мейсфилд? Конечно, озорной и легкомысленный практикант! Иначе это не была бы кинокомедия, высмеивающая штампы!
      В скольких фильмах фигурировала гитара! Было бы непростительно, если бы авторы фильма пренебрегли этим музыкальным инструментом. Но в отличие от всех прочих гитар, надоедливо бренчавших на протяжении всей картины, гитара из фильма «Спасите наши души!» выбрасывается героем в набежавшую морскую волну. Правда, в Лондоне приобретается новая гитара. Притом, итальянская. Она, видите ли, нужна будет вездесущему боцману — он укроется за нею, дабы не смущать влюбленных: верные стандарту, они благополучно поцелуются в конце картины.
      Какой фильм обходится без дождя?! В фильме «Спасите наши души!» показан Лондон. Лондон без дождя — это не Лондон! А потому «героиня глядит в сад сквозь потоки на стекле».
      Путь сценария «Спасите наши души!» не был усыпан розами. Автора подстерегали невзгоды и коварные превратности судьбы. Сперва сценарий опубликовали в солидном, толстом журнале. В этом варианте действие первых кадров происходило в Ленинградском порту и теплоход назывался «Балтика». Сценарий явно предназначался для студии «Северокино». Но там не поняли глубокого замысла, заложенного в сценарии, и отвергли его.
      Автор был крайне обескуражен неудачей. В отчаянии он схватился за голову и... предложил сценарий, забракованный на Севере, Южной студии. Разумеется, при этом сценарий подвергся коренной переделке с учетом местных условий.
      Теплоход «Балтика» превратился в теплоход «Запорожец». Главный герой Георгий Маренич стал соответственно Юрко Цымбалю-ком. Радистка Ася именовалась уже Лесей. Матрос Садиков был переименован в матроса Дымчука. Боцман, у которого по напечатанному в журнале сценарию не было никакой фамилии, приобрел себе таковую, причем довольно звучную — Метелица.
      В северном варианте капитан, вызвав практиканта к себе, говорил ему:
      — Поглядите, товарищ Маренич, на Ленинград.
      В южном варианте автору пришлось все переделать. Эта содержательная фраза звучала теперь по-иному:
      — Поглядите, товарищ Цымбалюк, на Новороссийск...
      Попав на корабль, Цымбалюк (он же Маренич) руководит кружком по изучению английского Языка. В северном варианте Маренич диктует английскую фразу: Из четырех океанов Атлантический — второй по величине!» В южнбй варианте Юрко Цымбалюк диктует, естественно, другую фразу: «Ьдесса — один из крупных портов Черного моря».
      Нетрудно себе представить, как выглядел этот же сценарий, когда его забраковали на Юге, и автору пришлось предлагать свои услуги одной кавказской студии. Юрко теперь именовался Гогой, героиня — Сулико, корабль назывался «Казбек», а капитан, пригласив к себе практиканта Гогу Гогоберидзе, предложил ему, прежде чем покинуть Батуми,. в последний раз взглянуть на дальние очертания родных гор.
      Третий вариант также бесславно погорел. И тогда неутомимый автор создал четвертый и предложил четвертой студии. Четвертому варианту повезло. На четвертой студии его приняли с распростертыми объятиями. Особенно сильное впечатление произвели блестки остроумия, которые призваны были сделать фильм подлинно веселым.
      — Я так одинок, что скоро меня украдут цыгане, — говорил герой фильма на палубе корабля.
      — Я так покраснел, что в комнате стало значительно светлее! — говорил он же в особняке Мейсфилд.
      Четвертый вариант оказался самым счастливым — и фильм вышел на экран.
      После просмотра зрители долго не могли прийти в себя и, покидая кинотеатры, в один голос повторяли:
      — Спасайте наши души! Спасайся, кто может!..
      И это — лучшее доказательство того, что фильм дошел до сердца каждого!
      Постановщик А. Шамурин, выступая перед кинопремьерой, пытался преуменьшить значение своего фильма:
      — «Спасите наши души!» не такой уж плохой фильм. Бывают и хуже...
      Скромность, как известно, всегда украшала подлинный талант...
     
      СВЯТАЯ ПРОСТОТА
     
      Природа ликовала. Все цвело и благоухало. Воробьи проказничали. Цикады и сверчки без умолку трезвонили от переполнявших их чувств. А море смеялось. Чему оно смеялось, никто не знал и даже не догадывался.
      Это было в Ялте. В доме отдыха. В каком — не так уж важно.
      Задорная девчушка, ей было не больше двадцати лет, студентка Ленинградского университета, познакомилась на экскурсии с рано полысевшим кандидатом каких-то очень умных наук. Что их сблизило, трудно сказать. Девушке было интересно слушать глубоко эрудированного кандидата, который был напичкан знаниями, как Большая Советская Энциклопедия. Ему было приятно встретить столь внимательную и чуткую слушательницу, она часами могла его слушать, разинув рот.
      Утром на лечебном пляже они совершали бесстрашные заплывы. Но, заметьте, заплывали только до буйка, не нарушая дозволенных правил. Днем в организованном порядке вместе со всеми отдыхаю-
      щими совершали экскурсии по Боткинской тропе, а вечером ходили в курзал на бальные и модные танцы или же смотрели на открытом воздухе в кинотеатре «Чайка» новые фильмы двадцатилетней давности.
      Но, где бы они вечером ни были, всегда возвращались домой в точно положенное время и неизменно укладывались спать еще до отбоя. Оба, как видите, были весьма дисциплинированные, так что о легкомысленных лунных ваннах не могло быть и речи. Если бы существовали такие медали, их следовало бы наградить медалью «За лучший отдых». Вы скажете, что таких образцово-показательных курортников и днем с огнем не сыскать. А вот были такие. Можете поверить...
      Они бы так содержательно и культурно провели свой отпуск до самого конца, сердечно расстались бы, пообещав обязательно писать друг другу и не забывать часы, проведенные вместе на юге, если бы...
      Если бы однажды студентка совершенно невзначай не задала своему знакомому ученому мужу каверзный вопрос:
      — Если это не тайна, скажите, пожалуйста, сколько вам лет?
      — А вы отгадайте, — игриво ответил рано полысевший в науках кандидат.
      Девушка пристально взглянула на кандидата, как бы изучая все морщинки и складки на его усталом лице. Потом задумалась и сказала:
      — Если я не ошибаюсь, вам, должно быть, лет сорок пять... Я угадала?
      Такой простодушный ответ явно смутил и обескуражил кандидата очень умных наук. Он поспешил исправить неблагоприятное впечатление, какое произвел на девушку:
      — Вы плохой физиономист: вы ошиблись... Ошиблись ровно на тринадцать, лет.
      — Неужели? — искренне поразилась студентка. — В таком случае, скажу вам без лести: вы удивительно сохранились для своих лет! Вам никак не дашь пятьдесят восемь! Вы выглядите моложе!
      Больше они не встречались. А море по-прежнему смеялось...
     
      КОГДА В ЧЕРНОМОРСКЕ МАТЧ...
     
      Приезжайте летом в Черноморск и дождитесь там обязательно очередного футбольного матча. Вы не пожалеете. Футбольная игра в Черноморске — зрелище незабываемое.
      Еще на вокзале, когда поезд подходит к перрону, в перерыве между объятиями и поцелуями только и слышишь:
      — Билеты достала? Ну хотя бы пропуск?
      В парикмахерскую в эти дни лучше не заходить. Обычное десятиминутное бритье продолжается больше часа. Клиента досаждают самыми нелепыми и неожиданными вопросами:
      — Как, по-вашему, правый край?
      Клиент наивно полагает, что речь идет о правом виске, всматривается в зеркало и спокойно, как ни в чем не бывало, отвечает:
      — По-моему, все в порядке...
      Этих слов вполне достаточно, тобы тихая парикмахерская, расположенная на тихой улочке, вдруг стала ареной, где разыгрывается страшная буря, ураган, девятибалльный шквал. Потрясая бритвой, парикмахер готов наброситься на вас и, без сожаления, зарезать. Он громко на весь зал взывает к своему коллеге:
      — Слыхали, Григорий Михайлович? Они считают, что правый край в порядке... Смешняк!
      И горе клиенту, если Григорий Михайлович на этот раз почему-то вздумал отказаться от своей прежней точки зрения и не солидарен во мнении со своим «коллегой». Оба мастера бросают на произвол судьбы недомыленных клиентов и включаются в долго несмолкаемую дискуссию, которая еще больше разгорается с приходом третьего клиента.
      В вагоне трамвая вы можете услышать такой характерный диалог!
      — Собирался на операцию, но решил отложить. Волнуюсь за исход...
      — Но у вас же пустяковая операция. Чего волноваться?
      — Не за себя волнуюсь. За команду...
      И только двухстрочная заметка в местной газете объясняет все;
      «Завтра на стадионе «Волна», в городском парке, состоится футбольный матч между командами Черноморска и Северограда».
      Футбольный матч в Черноморске не простое событие. То, что творится в Черноморске в дни, предшествующие игре, только первая,) черновая репетиция грандиозного спектакля, в котором принимает участие весь город.
      Игра начинается в шесть часов вечера. Но атмосфера накаляется уже с утра. И никого не удивляет плакат на дверях мастерской «Металлоремонта» на центральной площади Черноморска:
      «Починка примусов, электробритв и проч. закрыта по случаю футбола».
      ...Все билеты были проданы за несколько дней до матча. Многотысячные толпы безбилетников прочно осадили стадион и избрали пять парламентариев к дирекции. Дирекция внимательно выслушала требование атакующей стороны и выразила готовность, правда, только частично, пойти навстречу, но тут категорически вмешалась милиция и категорически не разрешила пойти навстречу бунтующей публике. Тогда осадившие стадион безбилетники снарядили делегацию к начальнику милиции, на этот раз уже из двадцати человек, и начальник милиции капитулировал: разрешил продать две тысячи входных билетов, которые честно и бескомпромиссно были разыграны между алчущими и жаждущими.
      Не побывать на черноморском стадионе преступно. Это в самом деле замечательное сооружение, единственное в своем роде. Представьте себе, в центре старого парка раскинулся огромный ста-дибн, Откуда ? верхних трибун открывается прекрасный вид на Черное море.
      Не пойти на футбольный матч на черноморском стадионе вдвойне преступно... Это — зрелище исключительное. Оно едва ли может сравниться с тем, что испытывали зрители в римском колизее.
      На черноморском стадионе нужно следить не за тем, что творится на зеленом поле: игроки будут гонять мяч и без вашего участия. Необорот, повернитесь спиной к полю и наблюдайте за черноморским зрителем. Ничего более увлекательного, динамичного и драматичного вы в своей жизни не видели! Черноморский зритель — это совсем особенный зритель, не чета московскому, киевскому или даже тбилисскому, который сам, со своими многочисленными чадами, домочадцами, близкими и дальними родственниками, не пропускает ни одного матча с участием его родной команды, как бы далеко от Тбилиси она ни играла. Черноморские зрители превосходят всех вместе взятых болельщиков — их неспроста называют фанатиками.
      На стадионе тридцать пять тысяч зрителей — тридцать пять тысяч фанатиков. Все тридцать пять тысяч до тонкостей разбираются в футбольной игре и, конечно, дают тут же, по ходу матча, квалифицированные советы. Советуют и судят громко, во весь голос. Тысячи недорезанных на бойне волов, тысячи автомобильных и паровозных
      8дков, сведенных в один мощный хор, не могут воспроизвести той !ЛИЧботвбнной КДкбфдНйИ, какая царит на зрительских трибунах во время матча.
      Каждому игроку фанатик дает характеристики, скорые, точные и противоречивые, в зависимости от течения игры. Мнения и оценки быстро меняются, смотря по тому, как движется по полю любимый игрок.
      — Дубасов вышел и? формы! Сапожник! На мыло его!
      Но стоит на седьмой минуте тому же Дубасову забить первый и единственный гол в ворота противника, и тот же зритель не выдерживает:
      — Молодец Дубасов! Вот это удар!..
      Черноморцы бьют штрафной. Бьет Горохов.
      — Верный гол!,.
      Но Горохов промазал, и тот же истошный голос буквально вопит на весь стадион:
      — Калёчке дали бить!..
      Заметьте, не калеке, а «калёчке». Это звучит куда более презрительно и нещадно уничтожающе.
      Горящими, воспламененными глазами следит фанатик за игрой. Он поминутно вскакивает со своего места и, по существу, даже не сидит. Ожесточенно жестикулирует и орет нечто невразумительное. От волнения в горле пересыхает. На выручку приходит тут же рядом стоящая бутылка с фруктовой водой, предусмотрительно принесенная фанатиком из дому.
      Североградцы атакуют ворота Черноморска. Несколько хороших и крепких ударов. Фанатик, надрываясь, кричит:
      — Хорошо!..
      — Как хорошо? — недоумевает приезжий новичок. — Ведь это бьют ваших, черноморцев?!
      — Да, но зато наши теперь будут отбиваться... А отбиваться наши умеют...
      Кто не знает в Черноморске фанатика Юру Луну? Это ходячая футбольная энциклопедия. Юра помнит детали всех без исключения футбольных игр за все годы существования футбола в Черноморске, а в Черноморске в футбол играли задолго еще до революции. Как шахматист-профессионал запоминает тысячи ходов и вариантов, сделанных разными мастерами в разные турниры, так и Юра Луна помнит, какой игрок в каком матче промазал или, наоборот, продемонстрировал блеск и класс игры.
      Но королем фанатиков считается все же Сеня Боцман. При каждом выигрыше черноморской команды Сеня от избытка чувств покупает тут же у лоточников сотню бубликов и бросает их в воздух. А однажды Сеня Боцман настолько увлекся игрой, что кубарем скатился вниз по лестницам стадиона. За три дня до матча Сеня начинает к нему готовиться. Он наглухо запирается у себя в квартире, во избежание распространения инфекции никого не принимает и выходит из дому только в случае крайней необходимости. А если уж и выходит, то опасливо озирается по сторонам, особенно на перекрестках, как бы с ним чего не случилось, как бы на него не наехал проезжий транспорт — редкий гость на его тихой и малолюдной улочке.
      Поражение своей команды черноморцы переживают остро и болезненно. Черноморским футболистам лучше не показываться в городе на другой день после поражения: их подвергают всенародному остракизму. Больше того, каждый фанатик готов разорвать игрока черноморской команды на части, растерзать живьем. В каждом футболисте черноморец видит источник своего личного несмываемого позора.
      Весь город никак не мог успокоиться, когда черноморская команда два раза подряд потерпела поражение. В газетах, по радио, по телевизору, на улице, дома — на кухне и в столовой — только и разговору было, что о постыдном проигрыше. Секретарь городского комитета партии собрал у себя всю команду и задал один только вопрос:
      — До каких пор будете проигрывать?
      Следующий матч со столичной командой черноморцы сыграли вничью. И вот, наконец, игра с североградцами принесла черноморцампервую победу, которую суждено теперь смаковать, обсуждать и анализировать вплоть до следующей игры.
      Так что, если вам придется побывать летом в Черноморске, дождитесь там обязательно очередной игры в футбол, бы об этом не пожалеете!..
     
      ДОПОЛНЕНИЕ К СПИСКУ
     
      Официально такого списка нет. Но по твердому убеждению некоторых граждан, такой список, обязательный для всех редакций журналов и газет, крайне необходимо составить. И как можно скорее!
      Стоит опубликовать фельетон о каланче, сгоревшей на глазах у пожарной команды, как немедленно в редакции раздаются возмущенные голоса:
      — Как это вы посмели огульно охаять бесстрашных бойцов с огненной стихией?!
      Напрасно в таких случаях доказывав, что речь идет о конкретном факте, что у редакции и в мыслях не было умалять героизм «бесстрашных бойцов с огненной стихией». Протестующие остаются при своем мнении:
      — Нельзя подрывать авторитет пожарных, которые, не щадя жизни.
      Газета опубликовала заметку о враче-грубияне. И тут же последовал протест «группы» медицинских работников:
      — Это кладет пятно на всю врачебную корпорацию!.. Нельзя подрывать авторитет врачей... Это чревато...
      Если прислушаться к тому, что пишут и говорят защитники чести ведомственных мундиров, то ни в коем случае не следует критиковать в печати не только пожарных, врачей, но и милиционеров, стоящих на страже порядка (как после этого они смогут смотреть в глаза населению!), главных бухгалтеров, стоящих на страже советской копейки (почему их изображают бездушными сухарями, оторванными от жизни?), стоящих на страже бытового обслуживания завмагов (какой честный человек захочет после этого пойти в завмаги!) и т. д. и т. п.
      А вот из одного города пришла просьба дополнить «список неприкасаемых лиц» еще одной должностью:
      — Не сметь трогать юрисконсультов! Особенно тех, кто связан семейными узами с деятелями прокуратуры...
      Интересуетесь, чем мотивировали эту просьбу?
      Юрисконсульта (так и хочется сказать — юрисконсультшу, поскольку речь идет о женщине) консервного завода в том городе Марию Михайловну Арбузову уличили в неблаговидном поступке. Можно было бы, конечно, закрыть на это глаза и пройти мимо, но... Но почему, ежели такой же поступок совершает простой смертный, его и на собрании песочат и к позорному столбу пригвождают? В данном же случае ограничились тем, что на Марию Михайловну в стенном «Крокодиле» нарисовали карикатуру.
      Оскорбленная «юрисконсультша» тут же, не отходя от стенгазеты, настрочила заявление в прокуратуру, требуя привлечь редактора стенного «Крокодила» к уголовной ответственности за поношение ее юридического достоинства.
      Заявлению был дан ход, благо в прокуратуре работал следователем муж пострадавшей: как-никак рикошетом карикатура задевала и его персональную честь!
      Если бы инициаторы критического выступления против заводской юристки могли бы заранее предвидеть, к каким роковым последствиям приведет их неосмотрительное выступление на фронте сатиры, они бы тысячу раз взвесили все «за» и все «против» и, кто знает, может быть...
      Редактор заводского «Крокодила» и секретарь парткома консервного завода были вызваны в городскую прокуратуру. Каждого из них по отдельности прокурор пригласил к себе в кабинет, надеясь, что они признают ошибочность выступления в стенной печати. Но, увы, попытка «вправить мозги» не увенчалась успехом. И тогда прокурор предложил им письменно изложить свои объяснения. Следователь прокуратуры — муж пострадавшей — оказался бопее решительным и с места в карьер обрушился на секретаря парткома:
      — Как вы осмелились оклеветать мою жену?! Да вы знаете, что за это полагается? У нас клеветников не щадят!
      Вот какая история приключилась в городе, где критика неосмотрительно простерла свою десницу дальше, чем это положено, по мнению местных блюстителей мирного сосуществования граждан, независимо от их моральных устоев и их поступков. Даже страшно подумать: посмели задеть честь и достоинство неприкосновенной персоны следовательской супруги!..
      А ведь ничего подобного не случилось бы, будь обнародован официальный список лиц, каковые не подлежат осмеянию по линии сатиры. Тогда бы никаким «Крокодилам» — большим и малым — неповадно было бы лезть на рожон, онч бы заранее прекрасно знали, что им дозволено критиковать только от сих до сих... А выше не сметь!..
      Так что повторяем: необходимо как можно скорее составить обязательный для всех редакций газет и журналов список лиц, которых во избежание неприятных последствий ни в коем случае не рекомендуется подвергать освежающей критике. Список этот должен быть широким и представительным. В нем должны быть представлены все профессии, с которыми так или иначе повседневно сталкиваются труженики города и села.
      Пользуясь случаем, я убедительно прошу обязательно включить в список «неприкасаемых» и фельетонистов! Чем мы хуже жен следователей?! И нас тоже надо щадить!
      Со списком оно будет как-то спокойней. Ну, кое-где перехлестнешь, кое-где чуточку события исказишь — никто на тебя руку не поднимет. Потому, мы неприкасаемые!.. То-то же!..
     
      ТРУЖЕНИКИ МОРЯ
     
      До чего же хорошо отдыхать у Черного моря! Если бы человек жил в среднем сто лет и даже больше, ему никогда не надоело бы все сто лет и даже больше — из года в год — выезжать на отдых к Черному морю. Потому что это никогда не надоедает и не может надоесть.
      Каждый находит в отдыхе у Черного моря свои особые прелести; приезжая в очередной раз к морю, курортник нет-нет, а обнаруживает здесь какие-то приятные и радостные перемены.
      Что никогда не меняется и все же манит к себе своей первозданной красотой, — это Черное море! Родное, привольное, бескрайнее...
      И знаете, кто еще сумел сохранить себя от тлетворного влияния времени и ничуть не изменился? Культурник! Наш культурник — Валентин Михайлович!
      Едва я переступил порог санатория, куда я езжу уже надцатый год, как он сразу же охватил меня очередным культмероприятием:
      — Я хотел бы вас, персонально вас, пригласить на замечательную экскурсию! Предполагается поездка автобусом до Черного мыса. Остановка в Аркадии, у Голубого озера и у Муравьиной скалы. Обычно на каждый такой объект организуется отдельная экскурсия. Я же предлагаю, так сказать, комплексную экскурсию-концентрат. Три эксурсии вместо одной. Одним махом трех побивахом! (Ха-ха!) Экономия средств, времени, а главное, концентрация впечатлении.
      — А нельзя ли, Валентин Михайлович, поехать катером? Все-таки, знаете, виды с моря и прочее...
      — Фи! И как такое могло прийти вам в голову! Я ведь забочусь о вас же! На море и неудобно и неприятно. Укачает, и еся концентрация впечатлений пойдет на дно! (Ха-ха-ха!) Напрасная только трата времени и средств...
      Валентин Михайлович все-таки уговорил: я согласился на поездку автобусом. И вот на другой день, в самый разгар тихого часа, в палату врывается Валентин Михайлович:
      — Ура! Победа? Тридцать санаториев дрались за катер! И только я один получил катер!
      И он от всего сердца похвалил самого себя:
      — Вот что значит я!
      — А вдруг укачает, Валентин Михайлович?
      — И как это вам в голову могло такое прийти? Укачает? Вы что, маленький? Это же будет историческая поездка. Нам уже завидуют все санатории Черного моря. Какие, батенька, виды с моря! Ай-ай!.. Какая концентрация впечатлений! Укачаетесь...
      Я согласился на поездку катером. Но утром, когда, торопясь в порт, все давились .завтраком, выяснилось, что катер, только что вышедший из капитального ремонта, снова испортился. Валентин Михайлович стал меня успокаивать:
      — Это, знаете, к лучшему. Вдруг, знаете, на море шторм, то да се, медузы, дельфины. Вся концентрация впечатлений пропадет. Едем лучше автобусом. Так вернее...
      В конце концов мы поехали катером и всю дорогу вспоминали Валентина Михайловича: нас действительно укачало...
      После знакомства с Валентином Михайловичем я понял, какой непостижимо тяжкий труд быть курортником. Весь день заполнен до отказа какими-то процедурами. На первом плане, конечно,, море. Морем здесь обеспечивают без ограничения: море до завтрака, море после завтрака, море под вечер, перед закатом солнца, море ночью, при лунном свете.
      Сначала на лечебный пляж, потом на дикий.
      Моя давняя знакомая Матильда Витальевна поступает наоборот: сначала она отправляется на дикий пляж, где жарится до того, что в воздухе густо пахнет жареным и хочется забить тревогу,: вызвать пожарную команду. Лишь после этого Матильда Витальевна перебирается на лечебный пляж и доверяет дальнейший загар медицинскому контролю.
      — Не увлекайтесь солнцем! — предупреждает Матильду Витальевну пляжный врач. — Загорайте постепенно!
      — Как постепенно?! — с чувством огрызается она. — Я привезла с собой десять флаконов орехового масла — и, на тебе, не увлекаться
      солнцем?! Зачем же я тогда сюда приезжала? Я хочу обязательно загореть, и досрочно...
      Перед столь веским аргументом врач невольно умолкает.
      Когда загар доведен до кондиции, можно фотографироваться. Тут же, на пляже. С видом на море. Расходов почти никаких. Три карточки — всего 2 рубля. Не считая 7 рублей за починку часов, которые вы нечаянно окунули в воду во время съемки.
      Многие предпочитают сниматься группой. Приятно все-таки по приезде домой как бы невзначай, небрежно бросить своим родным и сослуживцам:
      — А это мы снимались во время двадцатибалльного шторма...
      — Неужели бывают такие штормы? — будет допрашивать вас какой-то скептик, но вы тут же его разобьете:
      — Конечно, бывают. И даже страшнее! — Скептик будет посрамлен. Он вынужден вам верить, ведь вы только что вернулись с Черного моря и к тому же предъявляете вещественное доказательство — фотокарточку.
      Потом с воодушевлением расскажете во всех деталях биографии своих сопляжников, с которыми за лето так сдружились, что решили запечатлеть их физиономии на веки вечные.
      Пройдет всего несколько дней, и все — на службе и дома — будут уже знакомы по фотографиям с вашими курортными друзьями, а потом, потом вы упрячете курортные карточки и случайно обнаружите их только зимой. И тогда вы похвалите себя за удачную мысль, которая пришла вам летом: сняться группой. Теперь, в зимний скучный вечер, вы нашли для себя интересное развлечение: угадывать и вспоминать, с кем это вас угораздило сняться на пляже?
      — Хоть убейте — не вспомню, что это за противная рожа?
      Целая неделя проходит в мучительных, но приятных догадках, пока наконец вы не вспомните, что несколько месяцев назад, летом, вы этой самой противной роже говорили:
      — Глаза у вас, как море. Вы загадочны, как море...
      Другая моя знакомая, студентка-курсовочница Вероника, предпочитает сниматься в одиночку. Она знает дорогу к сердцу пляжного фотографа дяди Яши.
      — У вас такие блестящие фото! Вы как художник! Снимите меня в морской пене!.. Как Афродиту.
      Заняв на прибрежной гальке выгодную позицию, Вероника выбирает красивую позу и подставляет свое загоревшее тело под налетевшую морскую пену. Получая квитанцию об уплате денег, Вероника тревожно интересуется:
      — Вы думаете, пена выйдет?
      — Все выйдет! Не сомневайтесь! Не такие пены снимали,..
      Через день дядя Яша вручает Веронике фотографии.
      — Вы перепутали — это не мои карточки.
      — Как не ваши? Купальный костюм с лебедем ваш?
      — Да... Костюм как будто мой... Но это определенно не я...
      — Как это определенно? Кто же тогда забрался в ваш купальный костюм? Моя бабушка, что ли? — невозмутимо острит дядя Яша.
      — А где же морская пена? — растерянно спрашивает Вероника.
      — Пожалуйста! Вот вы, вот пена! Что вам еще надо?
      — Вы же обещали снять меня в пене... Как Афродиту.
      — Я никаких Афродит не снимал. И за них не отвечаю. А то, что Иена от вас убежала, я не виноват. Стихия|..
      ...Не успеешь оглянуться, уже надо собираться в путь-дорогу. Обратный билет — это не самое сложное. О билете позаботится санаторий. О том, что курортник собирается домой, Легко можно узнать: он рыщет по Ялте, где бы купить ящик для фруктов.
      Но после покупки ящика муки не кончаются. Курортник Иван Иванович обращается за авторитетной консультацией к курортнику Петру Петровичу:
      — Как вы думаете, Петр Петрович, какие лучше возить орехи — сырые или каленые?
      — Кому что нравится.
      — Мне нравятся сырые...
      — Тогда покупайте сырые.
      — Да, но каленых на вес идет больше: они обезвожены.
      — Тогда покупайте каленые.
      — Но мне каленые не нравятся.
      — Покупайте сырые.
      — Но выгоднее-то каленые...
      — Тогда...
      Вы слушаете этот разговор и думаете, какое ангельское терпение у курортника Петра Петровича. Но через 10 минут тот же Петр Петрович консультируется уже у Ивана Ивановича:
      — Я, Иван Иванович, заказал ящик под виноград. Как вы думаете: не опасно ли возить виноград в закрытых ящиках?
      — Вы бы заказали ящик с дырками!
      — А если виноград от воздуха испортится?
      — Тогда не делайте дырок.
      А если без воздуха виноград сгниет?
      — Тогда сделайте дырки...
      — А если...
      Вы слушаете этот диалог и думаете, какое ангельское терпение у Ивана Ивановича.
      Трудно, ой как трудно быть курортником! И только забравшись на верхнюю полку плацкартного вагона, труженики моря обретают покой. Наконец-то они отдыхают, бестревожно и безмятежно отдыхают после месячного отдыха на курорте.
      До следующего года) До новой встречи на пляже.
     
      ПО ПРАВИЛАМ ХОРОШЕГО ТОНА
     
      Кто осмелится упрекнуть Михаила Федоровича Чернощека в невнимании к своим старым родителям?! Ни у кого не повернется язык сказать такое...
      Престарелые родители Михаила Федоровича жили на окраине большого украинского города в новом доме у сына. Жили и жили... Жить бы им под сыновним крылышком до ста двадцати лет и забот не знать! Но жизнь без забот — это общеизвестно — скучна и пресна. И горячо любящий сын решил нагрузить своих стариков посильными заботами.
      В один прекрасный день сын предложил родителям переселиться — в их же интересах — в сарай. Это только называется сарай, а на деле не сарай, а сказка! Воздуху — во! Чистый кислород! Можно сказать, кисловодский «Храм воздуха» в миниатюре!
      Старики переселились в сарай, а в дом заботливый сын впустил доходных квартирантов.
      Прошло немного времени. Любвеобильный сын места себе не находил, все не знал, какую еще проявить заботу об отце и матери.
      — Дорогая мамаша и дорогой папаша! Я бы посоветовал вам переменить обстановку. Для пользы вашего же здоровья... Самый прекрасный сарай, и то может надоесть... Что я предлагаю? Почему бы вам не переехать в районный центр, к моей сестрице, к вашей, значит, лочери? Не подумайте только, что вы мне надоели! Упаси бог! И в мыслях этого нет! Просто я рассуждаю так: сестра — многодетная, вот и будете с внуками нянчиться. Опять же и сестре подмога, и вам утеха...
      Родители и заикнуться не успели насчет материальной помощи, сын и тут упредил их:
      — Дорогая мамаша и дорогой палаша! Я для вас ничего не пожалею. Но сколько бы я вам ни помогал, вам все может показаться, что я вас обсчитал. А ваше спокойствие мне дороже всяких денег. Вот я и хочу посоветовать: подайте-ка на меня в суд. И будете спокойно получать все, что вам по закону присудят... И никаких кривотолков..
      Родители поделились у дочери в районном центре, а сын заселил «Храм воздуха» дачниками. Родственные узы с сыном отныне были скреплены исполнительным листом № 2-388.
      У меня нет абсолютно никаких оснований упревать кого-либо из областных или республиканских деятелей правосудия Ъ дурном воспитании. В переписке со стариками Чернощек они были исключительно вежливы, ни одно письмо не оставляли без внимания. Ответы их были неизменно благожелательны, и даже самый придирчивый критик не обнаружил бы в них и признака равнодушия.
      Едва только судьям Ивановского района большого украинского города стало известно, что им придется взыскать по исполнительному листу № 2-388 алименты с Михаила Чернощека, они любезно переслали исполнительный лист в суд Сидоровского района. Почему? По территориальности — по месту жительства должника.
      Сидоровские судьи оказались на высоте: они сочли неблагородным взыскивать алименты, поскольку, по их глубокому убеждению, эта честь по праву принадлежит суду Ивановского района. Почему? По территориальности — по месту работы должника. И милостиво вернули исполнительный лист в Ивановский суд. Но Ивановский суд не остался в долгу и... — догадываетесь? — да, да, переслал лист снова в Сидоровский суд. Почему? Неужели непонятно? По территориальности!
      А что делал в это время сын? Как благовоспитанный человек, он не посмел нарушить идиллическую алиментную беседу старших по положению и по возрасту людей. Он мог бы, конечно, погасить задолженность и впредь аккуратно пересыпать родителям деньги, но как, скажите, проявились бы тогда воспитание и хорошие манеры некоторых судебно-прокурорских работников?
      Надо отдать должное судьям: они совершали с исполнительным листом N9 2-388 обменные операции без каких бы то ни было намеков на бюрократизм и волокиту и в самые краткие сроки обстоятельно оповещали «взыскателей», то есть стариков, о местонахождении листа. Старикам ничего не оставалось, как делиться своей радостью с областной прокуратурой, с Верховным судом республики. А там понимали, что не ответить на письмо — все равно что не ответить пожатием на протянутую руку. И отвечали, как того требовали правила приличия.
      Из Верховного суда жалобу стариков почтительно переслали председателю областного суда:
      «Прошу проверить... О принятых мерах сообщите гр. Чернощек и Верховному суду».
      Из областного суда учтиво ответили начальству и — в копии, с той же благожелательностью — старикам:
      «Жалоба рассмотрена... Проверкой установлено... Алименты начислены...»
      Прокуратура большого украинского города была иегженее учтива и любезна: она отправила прбкурору Сидоровского района (а в копии старикам щ районный центр. Как же иначе!)... Вторичное письмо и другие документы Ь неполучении, алиментов. При этом вышестоящий прокурор рассыпался в комплиментах перед нижестоящим прокурором.
      «Горпрокуратуре известно, что Вами приняты необходимые меры по этому вопросу. Сообщите об этом инициаторам».
      Но старики Чернощек не поняли и не оценили тонкостей судебнопрокурорского этикета.
      — Как же так получается? — сетовали они. — И жалоба рассмотрена, и меры приняты, и алименты вроде начислены, даже инициаторами нас объявили, а толку? Один пшик, и ничего! Уж лучше бы по старой пословице: «Ты меня как хочешь зови, только хлебом накорми».
      Результаты ветхозаветного воспитания не замедлили сказаться. Старики бестактно потревожили покой столичнрго фельетониста: «Задолженность по алиментам до настоящего времени не погашается».
      А чем, собственно, может тут помочь фельетонист? Ни суды Ивановского и Сидоровского районов, ни прокуратуры этих же районов — никто из них и грубым словом не согрешил, их не назовешь бюрократами, волокитчиками. Не осуждать их, а восхищаться ими надо и вслед за Осипом, слугой Хлестакова, повторять:
      — Галантерейное, черт побери, обхождение!
      Читатель, наверное, заметил: весь фельетон от начала до конца выдержан на соответствующем уровне — никто особенно не обижен...
      Это раньше, несколько лет назад, уличить и обличить бюрократа было легче, чем выучить таблицу умножения. Не ответил на письмо, положил его в долгий ящик, замариновал ценное изобретение, нагрубил посетителю — ясно, перед тобой бюрократ, объект для фельетона!
      А как быть, когда бюрократ осуществил коренную перестройку и прикрывается сейчас надежной броней учтивости и внешней доброжелательности?
      Вот приходится перестраиваться и фельетонисту. Ничего не попишешь!..
     
      САМОЕ ДЕФИЦИТНОЕ
     
      Как-то случилось так, что на юге в разгар курортного сезона из торговой сети внезапно исчезли спички. Страстным курильщикам — зарез, да и домашние хозяйки недобрым словом поминали неповоротливый торговый аппарат.
      Но как бы там ни было, а спичечный кризис можно если не оправдать, то хотя бы объяснить. Спички вскоре появились в продаже, и о кризисе вообще забыли.
      Но вот чем объяснить, что кое-где наряду со спичками исчезли, стали дефицитными такие привычные слова, как: «Пожалуйста!»,
      «Спасибо!», «Простите!», «Будьте добры!». А ведь известно, что эти простые, вовремя сказанные слова не требуют особых затрат и усилий, но часто исцеляют лучше, эффективнее многих патентованных и разрекламированных лекарств.
      Кого из страдающих зубной болью не повергал в ужас один вид зубоврачебного кресла, на которое садишься, как на электрический стул. Но достаточно врачу, знающему и любящему свое дело, произнести одно-другое приветливое слово — и страх мгновенно исчезает. А через минуту врач демонстрирует артистически удаленный зуб, и ты искренне сожалеешь о том, что у тебя всего тридцать два зуба.
      Заметьте: врач-чудодей не проходил курсов художественного чтения, не кончал школы иллюзионистов или гипнотизеров. Просто он понимал силу и знал цену слову, прекрасно разбирался, какие слова печат, а какие калечат.
      Для того, чтобы больной хотя бы наполовину стал здоровым, надо прежде всего отвлечь его от недугов, надо сделать так, чтобы больной забыл, что он больной. А что мы слышим между ТеМ на курортах (и не только там!)?
      — Больной! Вы забыли сдать книгу в библиотеку...
      — Больной! Почему вы не записались на экскурсию?
      Правда, кое-где уже отказались от такого обращения. Но зато гражданин здесь перестал быть гражданином, а товарищ — товарищем:
      — Женщина! Вам в двенадцать часов на рентген!
      — Мужчина! Напоминаю, сегодня лекция...
      Неужели так трудно привить обслуживающему персоналу здравниц простой и вместе с тем уважительный стиль: называть отдыхающих по имени и отчеству? И уж подавно где-где, а в здравнице вовсе нетерпима грубость. Грубое слово порой так травмирует и калечит, что после него и вообще можно не встать.
      Вдова известного писателя, пожилая больная женщина, искренне восторгалась сервисом на курортах. Особенно ее умилили автокассы. Приезжаешь в дом отдыха или санаторий и... пожалуйста, заказывай любой билет на любой поезд! Никаких тебе хлопот и нервотрепки в очередях! Когда же вдова за пятнадцать дней до отъезда попыталась заказать билет, кассирша автокассы объяснила:
      — Нижних купейных на скорый нет...
      Вдова писателя, немолодая и к тому же больная, растерялась: взбираться на верхнюю полку ей явно не под силу:
      — А может, в мягком или международном?
      Кассирша смерила ее презрительным взглядом:
      — У вас на плечах что? Эти места для других санаториев!..
      Писательскую вдову откачивали валерьянкой, она весь день ходила, как оплеванная.
      С другой курортницей, жительницей Костромы М., стряслась беда: муж, который оставался дома, тяжело заболел. Однако телеграмму об этом адресату почему-то не вручили. И только когда пришла вторая телеграмма, первую обнаружили в архиве телеграфа. (Как видите, травмировать человека иногда можно молча, не прибегая к резким и грубым выражениям!)
      Гражданка М. наивно полагала, что с телеграммой о болезни мужа ей нетрудно будет вылететь домой. Она предъявила телеграмму в кассу агентства Аэрофлота. Там на нее посмотрели равнодушно и непонимающе:
      — Вот если бы ваш муж умер, тогда другой разговор, а так... — И кассирша развела руками...
      А в жизни, в быту кассирша, вероятно, милая и ласковая женщина, способная дарить близким друзьям улыбки в неограниченном количестве. В чем же депо? Она, видимо, не понимала, какую боль может причинить бездумно сказанная фраза...
      И еще один мелкий случай. Отдыхающую из Донецка вызывали на переговорную в шесть часов утра. Она попросила дежурную дома отдыха разбудить ее. Просьба скромная и выполнимая. Но дежурная была другого мнения:
      — А я вам не будильник!
      — Но ведь...
      — Поставьте у своей постели будильник!
      — Хорошо! Но если бы даже он у меня и был, я бы разбудила всю палату...
      — А я вам не будильник!!!
      Как будто бы произошло светопреставление, если бы дежурная, обязанная по службе провести бессонную ночь, тихо исполнила просьбу... Или, может быть, это подорвало бы ее авторитет и унизило ее в глазах окружающих?
      Но что спрашивать с кассиров и дежурных, людей, не обремененных высшим образованием, если подчас и диплом вуза не прививает элементарной вежливости.
      Лечащий врач запретил тучному и грузному курортнику спать после обеда. И тот исправно совершал послеобеденные прогулки по заданным врачом маршрутам. Однажды, совершив прогулку, он вернулся к себе в палату и натолкнулся на дежурного врача.
      — Почему не спите в гихий час?! — раскричался тот так, что разбудил чуть ли не весь санаторий, и, не дожидаясь объяснений, безапелляционно приказал: — Спать! И никаких!
      После чего, полный сознания своего величия, важно удалился. Еще бы, ведь он отстоял незыблемые устои внутреннего распорядка! Ну а то, что походя оскорбил пожилого человека, — так это сущий пустяк стоит ли из-за этого огорчаться...
      В медицинское учреждение на консультацию за тридцать с лишним километров с трудом приплелся тяжелобольной. По милости автобусного парка он несколько опоздал. Молодой врач, мечтающий о научной карьере, проучил нерадивого пациента:
      — Придете завтра! Сегодня смотреть вас не буду...
      И, гордясь своей принципиальностью, похвалился шефу:
      — В следующий раз больной будет пунктуальным!
      Но тут произошло неожиданное! Шеф, старый, заслуженный профессор, взорвался:
      — Да как вы могли? Вы врач!
      — Ничего с ним не станется! — непоколебим отстаивал свою позицию будущий ученый.
      К сожалению, такие эпизоды присущи не одним здравницам. Хватает их и в других местах.
      И если можно понять и, может быть, даже как-то оправдать временный дефицит спичек, то дефициту человечных, приветливых слов нет. никакого оправдания.
      Н этом месте предупредительный и тактичный, читатель перебьет мёня:
      — Извините, но не будете ли вы так любезны, не подскажете ли вы, каким образом ликвидировать дефицит на «пожалуйста», «спасибо», «прошу» и прочие такие слова?
      Охотно отвечаю, дорогой читатель!
      Боже вас упаси в административном раже объявить месячник вежливости или общегородской конкурс на звание «Королевы» или «Короля вежливости».
      Пожалуй, не помогут и детально разработанные памятки-инструк-ции, как вести себя на людях, на работе и дома.
      Не очень-то полагайтесь на словесные уговоры. Высокопарными фразами хамства не перешибете. Но не прибегайте к окрикам и приказам. Клин клином тут не выбьешь... Однако ни в коей случае не давайте никаких поблажек грубиянам, не подводите их под амнистию. Иной раз откровенного хама и грубияна не мешает и за грудки взять. В этих случаях действуйте в соответствии с мудрыми и ценными указаниями дедушки Крылова: «Там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить».
      И при всем том с ранних детских лет не скупитесь, а, наоборот, будьте щедры на добрые, идущие от всего сердца, хорошие слова, которые определенно принесут радость вашим родным, близким, соседям по коммунальной квартире, товарищам по работе и просто всем встречным людям.
      Вот и все, дорогой читатель! Извините за беспокойство! Спасибо за внимание...
     
      НЕОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО
     
      Все началось с гого дня, когда мы с женой, дочерью и зятем, подсчитав финансовые ресурсы — заработную плату плюс солидную премию, полученную за внедренное изобретение, плюс шестимесячный кредит, — купили в ближайшем универмаге холодильник, стиральную машину, пылесос, электрическую швейную машину и телевизор. Зять, кроме того, приобрел мотороллер, а также новейший фотоаппарат, который сам диафрагмирует, сам экспонирует и чути ли не сам снимает.
      В тот же вечер к нам пожаловали родственники и соседи. Они придирчиво осматривали каждый предмет, восхищаясь отделкой, и радовались вместе с нами. Все, кроме Сиделкина — соседа из нижней квартиры. Такой уж у него характер! Угодить ему невозможно. Нытик и брюзга, он всегда найдет повод, чтобы посеять сомнение, заподозрить всех и всё в подвохе и коварстве. Так было и на этот раз: пришел, окинул скептическим взглядом покупки и презрительно фыркнул:
      — Вам что, жить надоело? Не имела баба хлопот, да купила... Хлебнете горя!.. Вот увидите!..
      И в подтверждение своего мрачного пророчестве привел факты, которых у него всегда в запасе целые мешки. Видите ли, у них в учреждении чертежница Тюфтяева купила стиральную машину. И что же? В магазине стиральная машина еще кое-как крутилась, а дома застыла, будто ее туго спеленали. Тюфтяева взяла г такси — живет она за городом — и отвезла машину в гарантийную мастерскую. А там ей преподнесли сюрприз:
      Эапасных частей у нас нет... Попробуйте написать на завод, может, вам посчастливится. Мы писали — и все без толку...
      Тюфтяева по сей день пишет на завод, напоминает, а оттуда — ни гугу...
      — Так и плакали ее денежки, — ехидно хихикнул Сиделкин. — И сама она плачет горючими слезами, глядя на мертвый агрегат. До инфаркта себя довела...
      — К чему все это вы рассказываете, Никодим Петрович? — перебил Сиделкина мой зять.
      Сиделкин демонически усмехнулся:
      — Хе-хе!.. Хорошо, что вы купили фотоаппарат. Если он сработает после двухмесячного капитального ремонта, сделайте снимочки для витрины брака. И мотороллер пригодится, если только он вас выдержит, чтобы разъезжать по гарантийным мастерским... Хлебнете горя!.. Вот увидите!.. — И ушел, гордый сознанием, что посеял в наших душах здоровые семена сомнения и тревоги.
      Всю ночь мы не спали, прислушиваясь к верному рокоту холодильника. Бывалые люди говорят, что не так страшна смертная казнь, как ее томительное ожидание. Всю долгую ночь мы провели, как по боевой тревоге, ожидая: вот-вот холодильник набатно загудит и... взорвется.
      Утро застало нас бледными и осунувшимися. Шли дни. Холодильник продолжал мирно рокотать, и не думая вовсе взрываться. Жена блестяще освоила электрическую швейную машину. Зять на мотороллере благополучно добирался к себе в институт и так же благополучно возвращался домой. Я же с помощью пылесоса наводил в квартире блеск и глянец. И никаких катастроф.
      Более того, товароведы ГУМа, техники гарантийных ремонтных мастерских и многочисленные представители заводов окружили нашу семью трогательной, поистине родительской заботой.
      — Как работает холодильник? — чуть ли не через день интересовались по телефону из гарантийной мастерской. — Говорите, отлично? Сегодня ровно в 17.00 придем проверить...
      Как-то вечером к нам нагрянул директор завода телевизоров.
      — Хочу лично убедиться, каково качество изображения. Четкость что-то не на высоте. Завтра же пришлю вам другой экземпляр.
      Не стоит благодарности. Мы сами заинтересованы, чтобы не было никаких нареканий. Это наш долг...
      Утром, едва мы позавтракали, прибежал взмокший и растерянный главный инженер завода фотоаппаратов.
      — Тысячу извинений! Вы купили последнюю модель с автоматикой. Каемся, разрекламировали раньше времени. Предлагаем предыдущую модель. Гарантия полная!..
      А Сиделкин все не унималсявсе продолжал ворчать:
      — Это все для блезиру... Сплошная показуха! Поверьте моему опыту. Хлебнете горя...
      А мы и не ведаем этого горя. Нас не. мучают ночные кошмары, вроде закованного в смирительную рубашку холодильник» или забинтованной стиральной машины. Спим мы спокойно и безмятежно, чего желаем всем владельцам бытовых машин...
     
      ОТ АВТОРА. Эта юмореска, высмеивающая скептика и брюзгу Сиделкина, попала в настоящий сборник по недосмотру. Она была предназначена для сборника научной фантастики, посвященного вместе с другими рассказами бытовой технике ближайшего будущего.
      Автор приносит свои извинения доверчивым читателям за причиненные беспокойство и мистификацию.