Путешественники
в третье тысячелетие

DjVu

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ КНИГИ

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ПЯТИКЛАССНИКИ
     
      Глава первая. ГЕРОИ ПОВЕСТИ НАЧИНАЕТ ДНЕВНИК
     
      Я, ученик пятого класса Болыне-Соленовской школы Григорий Челноков, 1939 года рождения, сын казака Ильи Петровича Челнокова, погибшего в Великую Отечественную войну, начал этот дневник в пятницу, 12 января 1951 года, в 6 часов 11 минут вечера.
      Я решил сразу подписать свой дневник, чтобы не получилось как с автором древней повести «Слово о полку Игореве».. Так ведь до сих пор и неизвестно, кто написал о походе князя Игоря на половцев. Об этом мне рассказал старший брат Арся.
      Сегодня на уроке учитель Иван Фомич сказал, что в жизни нашей страны случилось важное событие: правительство постановило ускорить строительство Волго-Донского судоходного канала.
      Иван Фомич сказал, что канал хотели пустить в 1953 году, а теперь решено кончить работы на год раньше, чтобы весной 1952 года по каналу пошли пароходы. Мы все закричали от радости, а я кричал громче всех.
      Иван Фомич велел нам успокоиться и вести себя прилично, потому что мы — путешественники в третье тысячелетие. Мы ничего не поняли, а Иван Фомич сказал:
      — Через пятьдесят лет наступит 2001 год и начнётся третье тысячелетие нашей эры. Вам теперь по двенадиать-трина-дцать лет, вы доживёте до той поры и будете делиться своими воспоминаниями о нашем времени с внуками.
      Тут мы все захохотали: какие у пионеров и пионерок внуки? А потом я сообразил, что через пятьдесят лет я буду старенький, как наш сосед, дедушка Филимон, — значит, у меня будут внуки, и мне стало грустно. Я посмотрел на ребят и девчонок, они тоже запечалились.
      А Иван Фомич рассмеялся и сказал:
      — Что же вы носы повесили? Это когда ещё будет — полвека пройдёт до тех пор!
      Мы опять развеселились. Потом Иван Фомич стал заниматься с нами по истории.
      А я решил записывать всё, что увижу, услышу и узнаю интересного, — пусть читают внуки! Ошибки исправлять попрошу Арсю — он десятиклассник.
      13 января. Я показал Арсе то, что написал вчера. Ему, в общем, понравилось, только он сказал, что не надо обозначать час и минуту, когда садишься писать дневник. Так обозначают мореходы и путешественники, когда увидят что-нибудь замечательное, — например, неизвестный остров или извержение вулкана.
      Арся сказал, что у меня слишком часто встречается слово «сказал» и что надо разнообразить язык. Я спросил, как это делать. И Арся сказал... Вот — опять «сказал», так само и лезет! Ну, в общем, Арся говорил, что надо вставлять разные синонимы, то есть сходные по значению слова, — например.
      «выразился», «молвил», «высказался», иу и другие, — мне самому надо подыскивать.
      И лучше их ставить с разными добавлениями — например, «проговорил в раздумье», «гневно прогремел», «внезапно разразился речью»,
      «тяжко вздохнул», — это «создаёт настроение», как сказал Арся.
      И ещё Арся посоветовал мне прочитать «Повести Белкина» и стараться писать, как их автор. Тогда я спросил, пишет ли сам Арся, как Белкин. Брат обозвал меня дураком и ушёл. Почему?
      20 января. Я взял в школьной библиотеке и прочитал «Повести Белкина» и понял, почему Арся обозвал меня дураком. Оказывается, их написал Пушкин.
      Повести мне очень понравились, особенно рассказ про гробовщика, к которому пришли в гости мертвецы. Ух, я бы умер от страха! А про станционного смотрителя мне не понравилось: я люблю книжки со счастливым концом.
      Только мне, как Пушкину, не написать, да и Арся не напишет. Ладно, буду писать как умею.
      19 февраля. Целый месяц я ничего не записывал в дневник, всё ждал какого-нибудь большого события, но за целый месяц не случилось ничего особенного. Через нашу станицу проходят колонны автомашин, везут материалы для строительства, за Доном лесорубы сводят лес, какие-то люди ходят по берегам, составляют планы местности. А где же большие события?
      Я пожаловался Арсе, а он опять рассердился и сказал, что я совершенно ничего не понимаю, хоть и взялся писать дневник. Ведь великие события начинаются с маленьких, повседневных дел. Не за один месяц построится канал. А я должен наблюдать и записывать всё, что относится к строительству.
      Я думал и думал и под конец додумался, как из маленьких событий могут получиться большие. Вот я, например, сломаю перо на уроке — это ерундовое событие, за него только замечание от Ивана Фомича получишь. А если царю или президенту нужно подписывать мир или войну, а у него перо сломалось и его помощники не могут найти другого — это важное, большое событие, из-за этого царь не сможет подписать мира.
      21 февраля. Сегодня на уроке истории Иван Фомич рассказывал нам про канал.
      Оказывается, соединить Волгу с Доном люди задумали очень давно. Тогда можно было бы быстро проплыть из Каспийского моря в Чёрное или обратно.
      Но соединить Волгу с Доном очень трудно: между ними лежат горы Ергени. Чтобы прорыть канал в этом водоразделе, надо копать вглубь чуть не на 90 метров и вырыть уймищу земли.
      Царь Пётр Первый придумал, как это сделать проще. Он приказал соединить коротеньким каналом, всего километра в три, речки Камышинку и Иловлю. Камышинка впадает в Волгу, а Иловля — в Дон.
      Длинный и глубокий канал выкопать тогда было невозможно, потому что 250 лет назад ещё не было ни экскаваторов, ни бульдозеров, ни самосвалов. Землю долбили ломами и копали лопатами, а отвозили на ручных тачках и даже таскали в мешках.
      Самому царю Петру, наверное, некогда было за работой доглядывать, и он послал туда боярина Голицына.
      У боярина Голицына было целых 35 тысяч землекопов, а всё равно работа шла медленно. Строительство канала началось в 1696 году, и руководили им английские инженеры — своих у нас тогда не было. Но англичанам не хотелось, чтобы в России шло техническое развитие; им было интереснее эксплуатировать её как колонию.
      Три английских инженера сменились за несколько лет. Они были люди жестокие и безжалостные, избивали рабочих до полусмерти за малейшую провинность. Рабочие жили в плохих землянках, умирали сотнями и тысячами; кроме голода и холода, их косила лихорадка, тиф и другие болезни.
      Иван Фомич рассказал нам, что боярину Голицыну совсем не хотелось строить канал, потому что он был ленивый и без-
      ответственный, да ещё и религиозный. Он говорил так: «Дерзко было бы человеку соединять то, что всемогущий разъединил». «Всемогущий» — так раньше называли бога. Они думали, чудаки, что бог может всё сделать, а его вовсе и нет!
      Ну, в общем, этот Голицын не осмелился идти против бога, и у пего англичане всю работу завалили, а когда царь Пётр умер, то и вовсе о канале забыли.
      А после Петра почему-то пошли всё царицы, я толком и не помню, какая после какой была: две Екатерины, Анна, Елизавета, разберись тут! В общем, они наряжались, ходили по гостям, а делами не занимались, на министров надеялись.
      Потом царицы перевелись, и пошли цари: Павел, три Александра, два Николая... Я никак не могу понять, почему они не могли разными именами называться: только школьников путают!
      Но и при царях дело с каналом заглохло до самой Октябрьской революции.
      Советская власть давно бы построила канал, но сначала мешали гражданская война да разруха. А когда хозяйство наладилось, сюда уже приезжали инженеры на изыскания. Но вскоре началась Великая Отечественная война. Пришлось воевать, тогда и батя мой погиб. Я его не помню, а знаю по фотографии: он там молодой, весёлый, с большими чёрными усами, и сразу видать, что очень смелый.
      Зато теперь канал мы построим и никто нам не помешает!
      Когда мы шли из школы, Анка Зенкова сказала, что она читала про Петра Великого, будто он был царь-плотник. И тут мы заспорили, как это могло быть.
      Васька Таратута сказал, что он, наверное, по делам выдвигался, выдвигался и выдвинулся из плотников в цари. А Сенька Ращупкин сказал, то есть молвил, что нет, тогда не такое время было, чтобы из плотников в цари выдвинуться. Мы кричали до того, что чуть не подрались, а потом я предложил:
      — Чем спорить без толку, лучше пойдём и спросим у Ивана Фомича.
      Мы вернулись, и Иван Фомич сказал, что прав Сенька: Пётр стал царём потому, что был царский сын и ему так полагалось по наследству. А насчёт плотницкого дела — так он плотничать просто любил и у какого-нибудь старого плотника
      научился. И вообще царь Пётр был на все руки мастер, и это про него Пушкин написал стихи:
      То академик, то герой.
      То мореплаватель, то плотник,
      Он всеобъемлющей душой На троне вечный был работник.
      Мы пошли домой, и Сенька Ращупкин ужасно заважничал, что вышло, как он говорил.
      22 февраля. Я вчера весь вечер писал, писал, а уроков не успел сделать и сегодня по арифметике получил двойку.
      В нашем классе круглых отличников нет. Сенька Ращупкин, вожатый нашего звена, почти что отличник, только по русскому неважно занимается. А я по арифметике выше тройки не получаю, а изложения пишу хорошо, мне один раз Иван Фомич сказал, что у меня хороший слог. Я спросил:
      — Как же это? Ведь слог — часть слова с одной гласной?
      Иван Фомич засмеялся и сказал, что хороший слог, когда человек складно подбирает слова одно к другому, и что это у меня есть. Я обрадовался и рассказал Арсе, а Арся заявил, что я слишком много болтаю, а настоящего дела не делаю, лучше бы побольше задач решал.
      На задачах я сегодня и погиб, не спас и хороший слог, потому что русский язык и историю у нас преподаёт Иван Фомич, а арифметику Валентина Ивановна, и она очень строгая.
      Ну, теперь дудки! Сначала буду готовить уроки, а потом писать дневник.
     
      Глава вторая. ЧТО ТАКОЕ МИЛЛИОН И МИЛЛИАРД
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      3 марта. Ура! В Больше-Соленовскую приехал знатный экскаваторщик Анатолий Бурак!
      Он не просто какой-нибудь совершенно незнакомый экскаваторщик, а приходится нам сродни, он мамин троюродный брат: его дедушка и мамин дедушка были родные братья. Про дядю Толю пишут в газетах и объявляют по радио, потому что
      он даст очень большую выработку на экскаваторе, который называется «Большой шагающий».
      Теперь дядя Толя станет жить у нас. Мама будет о нём заботиться. Ей к этому не привыкать, она ведь давно работает нянечкой в детском саду и ухаживает за тремя десятками ребятишек.
      И вот мама сказала:
      — Пускай одним ребятёнком будет больше, уж всё равно.
      Дядя Толя посмеялся, что его назвали ребятёнком, и принялся отчитывать меня и Арсю за то, что мы не помогаем по хозяйству. Он обещал маме взять нас в руки.
      На работу дядя Толя будет ездить на собственной «Победе». Это займёт какой-нибудь час, а может, и меньше. И ещё дядя Толя обещал взять меня на экскаватор и показать, как он работает. (Вот опять получилось два раза «взять». Нелегко подбирать эти синонимы!)
      Дядя Толя хоть мне и дядя, но не совсем старый, ему двадцать девять лет. Он два года назад окончил Институт инженеров водного хозяйства в Москве и уже прославился как знатный механизатор. Он вынул своей машиной не то миллион, не то миллиард кубических метров земли.
      Сегодня ребята в классе только и говорят о том, какой я счастливый, что у нас будет жить знатный экскаваторщик Анатолий Бурак.
      4 марта. Ох, как мне попало за вчерашнюю запись! Её прочитал дядя Толя и прочистил меня с песком. Дядя Толя заявил, что я в математике полный профан и невежда, потому что путаю миллион с миллиардом.
      Я чуть не заплакал и с негодованием сказал, что если я получаю тройки по арифметике, так это ещё не значит, что меня можно обзывать профаном.
      — Ну как же можно перепутать миллиард с миллионом? Да знаешь ли ты, что миллиард в тысячу раз больше миллиона?
      — Кажется, знаю, — неуверенно пробурчал я.
      Дядя Толя горячо возразил:
      — Нет, ты не представляешь себе, что это значит — в тысячу раз! Вот слушай! Миллион, бесспорно, огромная величина. Я вынул машиной «ЭШ-14/65» миллион кубометров земли и затратил на это больше полугода времени. И если бы этот миллион кубометров земли погрузить в десятитонные вагоны, то поезд растянулся бы от Ростова-на-Дону до Ленинграда!
      — Ой-ой-ой! — закричал я. — А как это вы высчитали?
      — Простая арифметика, дружок, — ответил дядя Толя. — Но ты слушай дальше. Я У тебя прочитал про канал, который рыли землекопы под управлением «безответственного» боярина Голицына при царе Петре Первом. Так вот: то, что проделали тридцать пять тысяч петровских землекопов в три года, мой «Большой шагающий» может сделать в три месяца!
      — Ну, дядя Толя, этого не может быть! — заспорил я.
      Дядя Толя усмехнулся и проговорил:
      — Это нетрудно проверить. Ты много слышал о Цимлянском водохранилище. Оно будет такое большое, что его заранее прозвали морем. Так в этом огромном водохранилище будет только 12,6 миллиарда кубических метров воды.
      — Такой он громадный-прегромадный — этот миллиард? — удивился я.
      — А ты думал? — улыбнулся дядя Толя. — Это настоящий числовой исполин! Ты с лёгким сердцем написал, что я вынул не то миллион, не то миллиард кубометров земли. Так вот, трижды профан и невежда (тут уж я не стал обижаться!), для того чтобы вынуть миллиард кубометров земли, мне на «Большом шагающем» пришлось бы работать лет пятьсот!
      Действительно, я профан и невежда!
      Дядя Толя обещал со мной заниматься вечерами по арифметике. Я очень обрадовался этому. Надоело мне получать тройки да ещё выслушивать разные слова от Сеньки Ращупкина.
      Вечером того же дня. Хорошо, что сегодня воскресенье и у меня достаточно времени для дневника. Я сидел целое утро, записывал разговор с дядей Толей, а потом попросил его и Арсю прочитать. Сам ушёл в другую комнату и старался подслушать, что они будут говорить. Только они ничего не говорили, а несколько раз громко смеялись. Потом позвали меня.
      — В общем, у тебя выходит ничего, — важно проговорил Арся. — С синонимами, правда, не всегда получается удачно, но для начала неплохо.
      Арся ушёл, а дядя Толя стал заниматься со мной по арифметике. Он сказал:
      — Записывай такую задачу: «У машины «ЭШ-14/65»...
      Я перебил:
      — Дядя Толя, я не понимаю, что значит «ЭШ-14/65»!
      — «ЭШ» означает «экскаватор шагающий». Есть и другие экскаваторы, шагающие на своих ногах-гусеницах, а нашего гиганта недаром прозвали «Большим». Представь себе металлическую коробку вышиной с четырёхэтажный дом...
      — Такая большущая? — удивился я.
      — Она и должна быть такой, ведь это машинный зал экскаватора, где размещено множество сложных механизмов, необходимых для работы стрелы и гусениц. Число «14» означает, что ковш экскаватора за один раз захватывает 14 кубометров грунта, то есть 28 — 35 тонн земли, если считать, что один кубометр земли весит 2 — 2,5 тонны. Ясно?
      — Ясно. А 65?
      — Это длина стрелы экскаватора, его механической руки, в метрах. Сидя за доской управления, я могу протянуть руку моей машины дальше, чем расположено правление колхоза от вашего дома.
      — Вот это да! — удивился я.
      — Пиши дальше: «...Полный цикл работы занимает 55 секунд». Это означает, что за 55 секунд я зачерпываю ковш земли, поворачиваю стрелу, высыпаю грунт в отвал и снова подвожу ковш, куда нужно. Записал? «Узнать, сколько тонн земли вынет «ЭШ-14/65» за восьмичасовой рабочий день, если один кубометр земли весит 2,5 тонны».
      — Ох, это трудная задача, мне её не решить! — по привычке заныл я.
      Дядя Толя посмотрел па меня презрительно:
      — Я думал, ты просто лентяй, а ты, оказывается, ещё и трус!
      — Кто, я — трус? — возмутился я.
      — Конечно. Простого умножения и деления испугался. Соображай: кубометр земли весит 2,5 тонны, а в ковше 14 кубометров. Сколько весит ковш земли?
      — Ну, это легко, — ответил я и тут же помножил 2,5 на 14, получилось 35 тонн.
      Дядя Толя продолжал:
      — Сколько циклов сделает машина за час?
      — Это тоже нетрудно высчитать, — сказал я. — В часе 60 минут, а цикл продолжается 55 секунд... Эх, вот если бы ровно минуту... Знаю, знаю, не подсказывайте! В часе 60 минут, а в минуте 60 секунд, значит, 60 умножить на 60... 3600 секунд. Теперь делю 3600 на 55... Получается 65 и... дядя Толя, тут в остатке 25!
      — Не обращай на остаток внимания!
      Я продолжал:
      — За один цикл вынем 35 тонн, а за 65 циклов в 65 раз больше — значит, умножаю... Произведение 2275 тонн!
      — Правильно! — подтвердил дядя Толя, считавший в уме.
      — Ну, а теперь пустяки, — уверенно продолжал я. — За 8 часов в 8 раз больше — значит, 2275 тонн умножить на 8, получится... получится 18 200 тонн!
      — Верно. Молодец! А что же ты кричал, что задача трудная?
      — Я кричал? — удивился я. — Совсем она не трудная.
      — Нет, я, брат Грицко, вижу, что ты не такой плохой математик, каким прикидываешься, — промолвил дядя Толя. — Реши-ка ещё задачу без моей помощи: «Один цикл работы трёхкубового экскаватора «Уралец» занимает 24 секунды. Сколько земли вынет он за год двусменной работы, считая в году 300 рабочих дней и принимая вес кубометра земли равным в среднем 2 тоннам?»
      Я опять хотел закричать, что задача трудная, а потом сообразил, что она такая же, и схватился за карандаш, так как дядя Толя вдруг сказал:
      — Начал? Засекаю время! — и посмотрел на часы.
      Я умножал и делил, стараясь не ошибаться, и объявил:
      — 4 миллиона 320 тысяч тонн в год!
      — Верно! — сказал дядя Толя. — Время: 5 минут 13 секунд. Неплохо для первого раза!
      Потом дядя Толя велел мне проверить расчёт длины поезду, на который нагружен миллион кубометров грунта. Я сделал, и у меня вышло.
      — Что ж ты притворялся? — спросил дядя Толя. .
      — Ничего я не притворялся, а просто Валентина Ивановна задаёт неинтересные и непонятные задачи: «Путешественник вышел из города А в город В, а другой навстречу ему из города В в город А...» То ли дело ваши задачи: тут сразу видишь, что к чему и какая от них польза.
      — Научишься разбираться и с теми, — утешил меня дядя Толя.
      Мы с ним так подружились за этот вечер, что он предложил звать его не на «вы», а на «ты», потому что не такой уж он старый и солидный, и я должен смотреть на него просто, как на старшего товарища.
     
      Глава третья. БИОГРАФИЯ АНАТОЛИЯ БУРАКА
     
      Старенькие ходики, висевшие на стене, показывали десять вечера, когда Анатолий кончил заниматься с Гришей. Устало откинувшись на спинку стула, он долго смотрел на фотографию Ильи Петровича.
      — А ведь ты — точная копия отца, — сказал Анатолий.
      — Мама говорит, что мы с Арсей вылитые в батю, — согласился мальчик.
      Гриша Челноков, черноглазый и черноволосый, со смуглым красивым лицом, действительно очень походил на отца. Для своих двенадцати лет Гриша был рослым и крепким мальчуганом, его движения отличались живостью и проворством.
      Большой любитель чтения, Гриша снял с книжной полки «Школу» Гайдара и с увлечением углубился в неё.
      Анатолий Бурак разложил на столе толстые технические книги, рассматривал чертежи, делал выписки, считал на логарифмической линейке.
      — Дядя Толя, что ты делаешь? Неужели занимаешься? — спросил Гриша.
      — Да, Грицко, — ответил Анатолий, отрываясь от книг и потягиваясь. — Учусь, дружище!
      — А разве инженеры учатся? — в изумлении воскликнул Гриша. — Они же получили высшее образование — значит, всё кончили.
      — Всё никогда нельзя кончить, — возразил Анатолий. — Образование — вещь бесконечная. Наши предки хорошо это понимали и сложили пословицу: «Век живи — век учись».
      — Так это и мне придётся ещё учиться, когда я вуз кончу? Как же, держи карман шире!
      — Хочешь послушать, мальчуган, — ласково сказал Анатолий, — как мне пришлось добиваться образования? Ты тогда поймёшь, что вы с братом счастливчики, баловни судьбы.
      Гриша нетерпеливо закричал:
      — Расскажи, дядя Толя, а то ведь мы ничего о тебе не знаем!
      — Мудрено и знать, когда мы с твоей матерью за много лет едва ли тремя письмами обменялись. Так вот... Отца я лишился, когда учился в пятом классе: он погиб при обвале в шахте. Мать с трудом дождалась, когда я кончил семилетку, а потом сказала:
      «Ну, сынок, я тебя поставила на ноги, и теперь ты на меня не надейся, бо у меня силы уже не стало. Иди дальше сам!»
      И я пошёл. Поступил в шахту, где работал отец, был сначала коногоном, потом нагружал вагонетки. А учения не бросал. Поднимешься из шахты и вместо отдыха садишься за физику либо за алгебру. Глаза слипаются так, что хоть щепками подпирай, а ты повторяешь: «Куб суммы двух чисел равен...» И так-то, друг Грицко, с великой натугой одолел я десять классов вечерней школы и поступил в институт. Перешёл на третий курс, а тут — война!
      Ну,.понятно, книги в сторону, винтовку в руки. Навоеваться пришлось досыта. Попал я в танковые войска, и мой танк одним из первых ворвался в Берлин.
      — Вот ты, наверное, рад был, дядя Толя! — перебил Гриша, не удержавшись.
      — Радость была безмерная, но её омрачала гибель боевых
      товарищей, горечь тяжёлых поражений, пепел Сталинграда... Предлагали мне остаться в армии, я ведь до капитана дослужился, но решил продолжать учёбу...
      Вернулся я в родной посёлок, а он в развалинах, шахта затоплена, шахтёры — кто погиб во время оккупации, кто погиб на фронте, кто ещё не демобилизовался... Зашёл я в шахтком, а там дружок Васыль Кучеренко, — когда-то за одной партой сидели.
      «Что ж ты, друг Анатолий, говорит, родную шахту в беде бросаешь? Или, говорит, у тебя сердце не переворачивается глядеть, что тут подлые фашисты натворили?»
      Сердце у меня, конечно, переворачивалось, и взялся я за лопату да за лом, а потом и за отбойный молоток... Целый год в шахте проработал, прежде чем вернуться на институтскую скамью.
      Студенческую стипендию я всю отсылал маме, а сам жил случайными заработками. Артель таких, как я, бывших фронтовиков разгружала по ночам вагоны на московских вокзалах, — уголь, дрова, муку, что придётся... Лучше всего было разгружать овощи: нам платили картошкой или капустой, и тогда у нас в общежитии начинался пир...
      Вот так-то мы учились, Грицко, а ты говоришь...
      Гриша с уважением смотрел на рассказчика.
      Анатолий был среднего роста, но широк в плечах, с такой выпуклой грудью, о каких говорят: «На ней хоть железо куй». Белокурые волосы его слегка курчавились, а голубые глаза глядели на мир прямо и смело. Бывший танкист ходил по комнате, и стройная, подтянутая его фигура с двумя колодками боевых орденов и медалей на гимнастёрке точно вырастала в глазах мальчика.
      Бурак продолжал:
      — Я окончил институт в сорок девятом году, отказался от аспирантуры и попросился на Волго-Дон. Пройдя трёхмесячные курсы механизаторов, я получил под своё начало трёхкубовой экскаватор «Уралец». Ты подсчитывал его годовую производительность и убедился, что это машинка серьёзная. На ней, как говорится, можно горы своротить...
      Но не думай, что у меня дело сразу пошло как по маслу и что я в два счёта попал в знатные механизаторы. Нет.
      Когда рядом сидит инструктор и показывает, как работать, всё кажется очень просто. А станешь сам маневрировать рычагами управления, — и руки становятся неумелыми, чужими, хватаются не за то, что нужно, ноги нажимают на педали не в такт...
      Анатолий вдруг спохватился и взглянул на часы.
      — Эге, уже половина двенадцатого! Ну, достанется нам с тобой, хлопче, от мамы... Спать, спать, и никаких разговоров!
     
      Глава четвёртая. ПЕРВАЯ ЧЕТВЁРКА ПО АРИФМЕТИКЕ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      6 марта. Сегодня дядя Толя завёл разговор с Арсей о том, куда брат собирается после школы. Арся ещё с девятого класса решил после школы пойти работать на строительство канала: надо помочь маме, ей трудно одной растить нас. А мама сердится и говорит, что Арся должен учиться дальше, а она обойдётся без его помощи.
      Сегодня этот спор разгорелся снова. Дядя Толя поддержал Арсю, и они вдвоём начали уговаривать маму и доказывать, что Арся выбрал правильный путь. Дядя Толя сказал, что если Арся поработает годик-другой на строительстве, то ему учиться будет легче и из него выйдет хороший инженер.
      Мама больше верит дяде Толе, чем Арсе, поэтому она согласилась. Арся воспользовался этим и высказал желание поступить учеником на «Большой шагающий».
      Дядя Толя рассмеялся:
      — Ишь ты, какой прыткий! На «Большой шагающий» принимаются люди, проявившие себя на «Уральцах» и других машинах, а учеников нам по штату не положено.
      Арся огорчился и уныло спросил дядю Толю, куда же ему пойти.
      — Й думаю, хорошо бы тебе поступить на земснаряд. Там экипаж в три десятка человек. Получишь квалификацию, тогда подумаем и насчёт экскаватора.
      Арся принялся так благодарить дядю Толю, будто его уже приняли машинистом «Большого шагающего».
      9 марта. Ура, ура, ура! Получил первую четвёрку по арифметике! Вот это здорово, вот ловко, что к нам приехал дядя Толя!
      Дело это получилось так. Валентина Ивановна вызвала меня и задала задачу. Раньше я всегда пугался, долго и старательно вытирал доску, потом ухитрялся будто нечаянно раскрошить мел и подбирал крошки, потом не спеша записывал условие... Ну, словом, если я выкручивался на тройк-у, то считал себя счастливым.
      А сегодня я почему-то осмелел, наверное потому, что дядя Толя сказал, что я не такой уж плохой математик. Да’ и задача попалась вроде тех, какие мы с ним решали, только не про экскаваторы и грунт, а про каменщиков и кирпичи. И я её так здорово начал решать, что Валентина Ивановна удивилась и, наверное, поставила бы пятёрку, да только я при умножении ошибся, мне втемяшилось в башку, что семью восемь — пятьдесят четыре.
      Валентина Ивановна сказала:
      — Я тебя, Челноков, не узнаю, молодец! Но таблицу умножения, дружок, надо знать твёрдо, стыдно путать в пятом классе такие вещи!
      Я дал слово Валентине Ивановне, что выучу таблицу назубок, и она велела мне подать дневник и выставила красивую четвёрку.
      А как наше звено довольно! Вожатый Сенька Ращупкин вечно жаловался, что я своей арифметикой тащу всех на дно. Только теперь таблицу умножения надо вытвердить.
      Когда дядя Толя приехал с работы, я выбежал его встречать и сунул ему под нос раскрытый дневник. Он обрадовался, накинулся на меня, стал щекотать и повалил на землю, но мне на помощь пришёл Арся. Он как раз вернулся из школы, швырнул портфель на крыльцо и налетел на дядю Толю. Мы с Арсей повалили дядю Толю на спину и требовали, чтобы он сдался, а он дрыгал ногами, хохотал и кричал:
      — Так-то в этом доме обращаются со стареньким родным дядей?!
      Потом он вдруг неожиданно вывернулся и прижал нас к земле. Как это вышло, понять не могу: Арся очень силён, да и я в своём классе борец не из последних. Мы напрасно стара-
      лись. Железные руки дяди Толи пригвоздили нас к земле, и он приговаривал:
      — Узнаете, как иметь дело с бывалым танкистом!
      Мы все так хохотали и орали, что на крыльцо выскочила мама и прикрикнула на нас.
     
      Глава пятая
      КАК АНАТОЛИЙ БУРАК СТАЛ ЗНАТНЫМ ЭКСКАВАТОРЩИКОМ
     
      Через несколько дней Анатолий продолжил свой рассказ:
      — Я, помнится, остановился на том, как мне трудно было осваивать управление «Уральцем». Но «терпение и труд всё перетрут», да и армия дала мне трудовую закалку, и дело у меня стало налаживаться.
      И вот настал волнующий час, когда я впервые вступил на самостоятельную вахту и повёл своего «Уральца» в битву. Да, да, именно в битву! Вгрызаясь ковшом в рыжую грудь забоя, я представлял себе, что штурмую вражеские позиции.
      За первую свою вахту я вынул тысячу двести кубометров грунта.
      «Неплохо!» — сказал мой начальник.
      Но сделано было далеко не всё, что я мог. И тогда началась моя настоящая учёба. В свободное время я ходил на другие машины, присматривался к работе более опытных товарищей, а они охотно делились со мной своими «секретами». Как я понял, важнее всего было добиться непрерывности цикла.
      И на работе, и во время отдыха я всё время думал, как добиться непрерывности операций. Постепенно я приобрёл навык в работе и уже не думал о том, в какой последовательности нажимать рычаги или педали. Руки и ноги стали действовать автоматически, но мне далеко ещё было до мастеров ковша. И вот,.наконец, меня осенило: «Инерция! Надо использовать инерцию стрелы!»
      — А что такое инерция? — спросил Гриша.
      — Ну, как бы попроще тебе объяснить. Вот ты догоняешь товарища, а он свернул в сторону, и ты пробегаешь несколько шагов, прежде чем сможешь остановиться. Это и есть инерция.
      Как я применил инерцию движущейся стрелы? Я начал набирать ковшом землю на ходу, пока стрела ещё двигалась. Так я сразу убил двух зайцев: я не тратил энергии двигателей на то, чтобы погасить инерцию стрелы, и в то же время выигрывал драгоценные секунды, которые обернулись десятками и сотнями тонн выработки...
      — Здорово, дядя Толя! — закричал в восторге Гриша, подпрыгнув на стуле.
      — То же самое сказали и мои товарищи по работе, — согласился Анатолий. — Использовав инерцию стрелы, я также без задержки стал поднимать ковш, подводить его к самосвалу, разгружать и двигать обратно. Я упорно боролся со стрелкой секундомера, заставляя её отмечать всё меньшую и меньшую продолжительность цикла. Пятьдесят секунд... сорок пять... сорок... Здесь на моём пути встало неожиданное препятствие: самосвалы ие всегда успевали увозить выгружаемую мною землю. Ты, надеюсь, понимаешь, что если я дорожил каждой секундой, то так же должны были поступать и шофёры. Но не все из них болели за дело. Случались и неполадки, заторы. Как я негодовал, когда ковш повисал в воздухе: не было на месте очередного самосвала!
      Забил я тревогу, пошёл в партбюро участка, начали вместе думать, как этой беде помочь. И придумали. Решили организовать комплексные бригады, а это значит, что к каждому экскаватору прикрепили определённые машины на всё время работы. Шофёры начали строго следить за порядком. Разгильдяев и лодырей стали подстёгивать товарищи.
      После создания комплексных бригад землеройные работы на канале пошли быстрее.
      Дело стронулось с мёртвой точки, и я снова беспрепятственно мог выигрывать секунды. Тридцать шесть, тридцать четыре, тридцать три, тридцать одна, тридцать, двадцать девять с половиной... Ты понимаешь, Гриц, каждая последующая секунда давалась всё труднее и труднее. Наконец наступил великий день, когда учётчик торжественно объявил мою выработку за смену: три тысячи кубометров! В тот день я чувствовал себя так, словно выиграл решительное сражение. О моём рекорде написали в газетах, сообщили по радио...
      — Тогда и мы с мамой прочитали о тебе, — сказал Гриша, — и мама подумала, что этот Анатолий Бурак, возможно, и есть её троюродный брат, который пишет ей письма один раз в пять лет.
      — Да, это я и оказался, — улыбаясь, подтвердил Анатолий. — Помню, как я обрадовался, получив от твоей мамы письмо после многолетнего перерыва. Но письмо и опечалило меня: я узнал о гибели твоего отца...
      Ну, вот так-то я попал в знатные механизаторы, и руководство решило выдвинуть меня на управление «Большим шагающим». Нескольких человек — меня и членов будущего экипажа «ЭШ-14/65» — направили на Уральский завод тяжёлого машиностроения принимать машину, на которой мы будем работать. Мы пробыли там два месяца и вернулись на Дон в длиннющем поезде, который привёз части нашего великана. С нами приехал и конструктор «Большого шагающего» помогать собирать и осваивать машину.
      Тут нам, бывшим танкистам, артиллеристам, сапёрам, снова пришлось вспомнить фронт.
      В глухой степи были вырыты землянки, которые до боли в душе напоминали нам блиндажи. И там мы, прикалывая чертежи к доскам обшивки, вечером учились, а утром шли на монтажную площадку и коченеющими от мороза руками помогали монтажникам собирать «Большой шагающий».
      Трудные были месяцы, но сколько у нас было неисчерпаемой энергии!..
      Анатолий неожиданно щёлкнул племянника по лбу и сказал:
      — На сегодня довольно!
      — Так ведь суббота же! — взмолился мальчик. — Завтра можно подольше поспать.
      — А кто обещал нарубить в воскресенье дров на целую неделю? Или опять на мать эту заботу свалите?
      — Дров я нарублю, день-то большой.
      — Знаю я тебя! Полдня клюшкой лупить по снегу будешь, как в прошлое воскресенье, да ещё и уроки надо сделать. Нет. хватит, молодой человек, готовься ко сну.
      Грише готовиться ко сну не былонадобности — он ткнулся головой в подушку и мгновенно заснул.
     
      Глава шестая. «А ВОДЫ УЖ ВЕСНОЙ ШУМЯТ...»
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      13 марта. «Ещё в полях белеет снег, а воды уж весной шумят...»
      Иван Фомич не задавал учить наизусть это стихотворение Тютчева, а я его два раза прочитал и запомнил. У меня особенная память на стихи, совсем не такая, как на арифметику. То ли потому, что я стихи ужасно люблю, а арифметику не очень?
      Вот и это стихотворение про весенние воды мне страсть как нравится. Я могу подолгу стоять около говорливого ручейка и слушать, как он журчит, рассказывая, что бежит в да-лекий-далёкий край.
      Когда я был маленький, я любил устанавливать на таких ручейках водяные мельнички, а теперь не решаюсь — -ребята засмеют...
      Сегодня, когда я шёл в школу, на север протянула станица журавлей, и от их курлыканья на душе стало хорошо и почему-то немножко грустно. Я спросил Арсю, почему всегда бывает грустно, когда слушаешь журавлиный крик, а он сказал: наверное, потому, что человеку тоже хотелось бы мчаться за ними в небесной вышине, а обстоятельства не позволяют. Когда я вырасту, я обязательно буду много путешествовать.
      Сегодня получил по арифметике пятёрку!
      14 марта. В последние дни мы с Арсей стараемся побольше делать по хозяйству. Дядя Толя убедил нас, что взваливать все домашние дела на маму нельзя.
      В самом деле, наша мама хоть и не очень старая (ей сорок лет), но здоровье у неё плохое. Много ей пришлось перенести в жизни. И всё она вынесла твёрдо, без единой жалобы. Как бы трудно ни пришлось ей на работе, она приходит домой спокойная, отдыхает полчасика и принимается за хозяйственные дела.
      Теперь мы решили положить этому конец.
      К приходу мамы у нас вымыты полы и крыльцо, кадочка полна речной воды, дрова нарублены и сложены у печи. Мама ничего не говорит, но видно, что она довольна и благодарна нам, а ещё болыде дяде Толе.
      Доволен и дядя Толя. Он говорит, что всё это нам пригодится в армии и что очень полезно ещё поучиться стирать бельё.
      15 марта. Арся прочитал мой дневник с начала до конца, чтобы получить, как он выразился, «целостное впечатление».
      Я его спросил потом, получил ли он «целостное впечатление», и он ответил, что нет, не совсем: ещё мало написано, а вот когда будет страниц пятьсот, тогда можно будет судить.
      Арсю очень удивляет, как у меня, непоседы и вертуна (так меня называет мама), хватает терпения регулярно писать дневник.
      Я ответил брату, что читать интересные книги и писать дневник — единственные занятия, за которыми я могу долго сидеть. Вот уроки делать — другое дело...
      — Это я знаю, — засмеялся Арся и больно щёлкнул меня по лбу. — Ты вертун известный: пока уроки выучишь, двадцать раз отвлечёшься по всякому поводу и без повода.
      В общем, Арсе мой дневник понравился, и он даже сказал, что у меня отражены некоторые черты эпохи, но всё-таки ещё слишком часто попадаются одни и те же слова.
      И ещё он заметил, что я злоупотребляю словами «в общем» и «вообще». Если бы мой дневник попался в руки редактору, то по нему погулял бы красный карандаш. Я спросил у Арси, кто такие редакторы, и он разъяснил, что редакторы — это такие строгие люди, которые сидят в издательствах и выправляют произведения авторов. И редакторы ужасно не любят, чтобы повторялось одно и то же слово: если одно слово встретится на странице три раза, то они его два раза обязательно вычеркнут.
      Я спросил Арсю, откуда он это знает, и Арся со вздохом признался, что он посылал стихи в молодёжную газету, ему их вернули, и там всё было исчёркано красным карандашом.
      Наш Арся — поэт. Его стихи помещают в колхозной стенгазете, и парторг колхоза Андрей Васильевич Ращупкин просит Арсю писать торжественные стихи для праздничных номеров, а для обыкновенных — сатирические.
      Осенью в школу долго не завозили дрова, и Арся сочинил
      про это басню и расписал председателя как медведя-бюрокра-та. Вся станица ходила читать эту стенгазету и смеялась.
      Дрова подвезли, а председатель Мирон Андреевич встретил маму на улице и сказал ей:
      — Ты, тётка Анна, уйми своего критиканта, а то пусть он не обижается, ежели мы ему уздечку окоротим.
      — А что, товарищ Очеретько, неверно он про тебя написал? — -спросила мама, но председатель ничего не ответил.
      Мама говорит, что литературные способности перешли к Арсе от бати. Он тоже перед войной стихи для стенгазеты сочинял, только, конечно, у Арен стихи лучше: батя имел образование только за четыре класса, а Арся кончает десятилетку.
      Интересно, есть ли у меня литературные способности?
     
      Глава седьмая. ПРИКЛЮЧЕНИЕ В ДУБОВОМ БУЕРАКЕ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      18 марта. Весна идёт быстрыми шагами, и из-за этой весны я сегодня чуть не погиб. Дело получилось так. В общем, опишу всё подробно.
      Мы кончали завтракать, когда в комнату ворвался Васька Таратута. Он был без шапки, ярко-рыжие волосы растрепались.
      Он крикнул задыхающимся голосом:
      — Эй ты, Челнок! Хватит набивать трюм, побежим смотреть, как самосвал из ямы вытаскивают!
      Ребята прозвали меня «Челноком» с первого класса. Я на это обижался и дрался с ними, а они пуще дразнились — «лодкой», «баркасом», «плотом» и всякими другими судоходными словами. Я пожаловался Арсе, а он посоветовал:
      — Плюнь, не обращай внимания. Подразнятся и отстанут.
      Я так и сделал, — ребятам надоело придумывать разные
      слова, и остался за мной только «Челнок». Ну и что ж, раз фамилия такая. Антошку Щукина прозвали у нас «дедом Щукарем». Так и осталась за ним эта кличка, потому что он ещё и завзятый рыболов.
      Как только Васька сказал про машину, я мигом за дверь.
      Сбегая с крыльца, мы с Васькой успели отломить по хорошей сосульке. Сначала мы начали сражаться ими, как кинжалами, но они со звоном ломались, и мы поскорее сунули их в рот. Сосульки сосать у нас первое удовольствие.
      За нами увязался щенок деда Филимона Кубря. Он из породы сибирских лаек, рыжий, левое ухо у него стоит как и полагается, торчком, а правое, попорченное, висит, и от этого у щенка очень забавный вид, будто он всегда к чему-то прислушивается.
      Дед Филимон воспитывает Кубрю для своего сына — полковника, который служит в Свердловске и очень любит охоту.
      Мы пошумели на Кубрю, и он немного отстал, а потом опять затрусил следом.
      — Ладно, пускай бежит, — решил Васька, — а то, пока будем вожжаться с ним, самосвал вытащат.
      Самосвал засел за станицей, в здоровущей колдобине. Ребят там набралось полно, стояли и взрослые, но никто ничего не делал, а все советовали, и был такой шум, что ничего не поймёшь. Шофёр и два грузчика старались и так и этак, но у них ничего не выходило.
      Следом за нами пришёл дядя Толя. Он велел нам, ребятишкам, бежать в крайние дома и нести оттуда жерди, чурбаки, плахи. Мы наташили этого материала целую груду. Ну, словом, грузовик через полчаса вырвался из ловушки. Шофёр поблагодарил всех нас, и машина уехала своей дорогой, а дядя Толя велел чурбаки и доски разнести обратно, где взяли.
      Мы с Васькой поглядели друг на друга и расхохотались: грязь лепёшками налипла на штанах и на куртках, а физиономии были чёрные.
      — Знаешь, Челночище, если мы сейчас домой явимся, нам попадёт. Пойдём в степь, пообсохнем, и грязь сама отвалится.
      Мы .решили сходить к Дубовому буераку. Раньше там была дубовая роща, а в войну её вырубили, и от пеньков каждую весну идёт молодая поросль. Там течёт ручей. Русло ручья размыли вешние воды, и получился глубокий овраг.
      Мы прилегли на сухом пригорке возле буерака. Он до-верху был наполнен рыхлым зернистым снегом, покрытым тонкой ледяной коркой: это за ночь подмёрзла натаявшая вчера вода. Глубоко под снегом звенел ручей. Почти посередине оврага, чуть поближе к нам, на снегу лежала свалившаяся зимой с воза большая охапка сена.
      Васька Таратута лениво подставил солнышку другой бок и сказал:
      — Вот не полез бы я за этим сеном, хоть ты мне за это золотые горы сули... или даже пятёрку по русскому!
      Я расхохотался, потому что у Васьки с русским дело никогда не ладилось и из-за этого он даже просидел в третьем классе два года.
      За сухими стеблями бурьяна и татарника мелькнуло что-то рыжее, и мы увидели Кубрю. Он бежал, очевидно, по следам зверя и изредка потявкивал.
      — Поиск ведёт... — почему-то шёпотом сказал Васька.
      Щенок протрусил мимо, не обратив на нас внимания. Он подбежал к буераку и смело ступил на ледяную корку.
      И вдруг случилось несчастье: слабая корка наста подломилась, и Кубря ухнул в рыхлый снег. Торчало только ухо да хвостик. Щенчишка отчаянно пробивался к островку сена: он чуял, что там его спасение.
      Мы стояли затаив дыхание и так волновались, что сердце готово было выскочить из груди.
      — Подвигается! — вдруг крикнул Васька.
      Наконец Кубря стоял на спасительном островке и отряхивался.
      — Ура, ура! — дико заорали мы и вдруг смолкли.
      — Ура-то ура, — рассудительно выразился Васька, — а как его оттуда выручить?
      Кубря будто понимал, что мы о нём разговариваем, смотрел на нас умным печальным взором и тихонько повизгивал. Мы долго думали, что делать, и мне показалось, будто я придумал.
      Мы решили наломать бурьяну, дубовых веток и сделать из них настил, чтобы по нему подползти к островку.
      У Васьки был складной нож, и мы принялись за дело.
      Мы посоветовались, кому ползти, и я сказал, что мне: я меньше ростом и легче Васьки. Васька согласился.
      Я осторожно пополз на животе, стараясь как можно медленнее двигать коленями и локтями. Кубря радостно завизжал, увидев, что я иду на выручку, и хотел броситься навстречу, но Васька зыкнул на него страшным голосом:
      — Лежать!
      Дед Филимон обучил щенка слушаться этой команды, и Кубря тут же лёг на сено.
      Я полз и со страхом чувствовал, как сухие стебли бурьяна трещат и ломаются под тяжестью моего тела... И вот настил не выдержал, и я не успел глазом моргнуть, как оказался под снегом.
      Снег был холодный, пропитанный ледяной водой, а меня от страха мгновенно прошиб пот. Но потом я с радостью почуз-ствовал, что мои ноги упёрлись во что-то твёрдое, скорее всего в коряжину — их много валяется на дне буерака.
      Васька Таратута, видно, сильно испугался, но старался не показать этого и успокоительно махал мне рукой:
      — Ну как ты, Гришуха? Живой? Держишься?
      — Держусь, - — прохрипел я. — А только долго не простоять...
      Васька побежал разыскивать длинную палку, а я остался в ледяной каше, и холод начал растекаться у меня по телу, а в голове была одна дума, как бы не соскользнуть с коряги: ведь тогда я совсем утону в снегу...
      Пальцы ныли от напряжения, холода, и стоять с каждой секундой становилось всё труднее. Мне казалось, что прошли целые часы, как убежал Таратута, а мне он потом сказал, что вернулся через пять минут. Я уже совсем окоченел и обессилел, когда появился Васька с длинной палкой. У меня от радости сразу прибавилось сил, и я ухватился за палку.
      Васька Таратута в нашем классе самый сильный: он чемпион по борьбе и метанию молота. Васька тащил медленно и осторожно. Наконец я оказался вблизи берега.
      — Давай руку, Челночок! Держись!
      И одним рывком он выбросил меня на берег. Я весь дрожал как осиновый лист, у меня зуб на зуб не попадал.
      — Скидавай всё живо! Не разговаривай! — приказал Васька и отдал мне свою куртку и штаны.
      Сам, кое-как натянув мои выжатые штаны, он побежал искать доску — положить её на снег.
      — Грейся на солнышке! — крикнул он мне.
      Я очень обрадовался, что Васька не думает оставить здесь Кубрю. Мне стало легко и спокойно, и даже солнце как будто начало греть сильнее. Наконец появился Васька с доской.
      Доску мы пропихнули к сенному островку, и щенок промчался по пей с весёлым лаем.
      Потом мы пошли к деду Филимону, обсушились на тёплой печке и как ни в чём не бывало разошлись по домам. .
      Так были спасены от гибели двое: Кубря и я. Вот что значит иметь хорошего друга!
      Только бы мама ничего не узнала!
     
      Глава восьмая. СЛУЧАЙ НА УРОКЕ РУССКОГО ЯЗЫКА
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      23 марта. Я давно собирался написать пеподробнее про нашего классного руководителя Ивана Фомича.
      Когда мы перешли в пятый класс, то, по правде говоря, побаивались Ивана Фомича. Он седой, старый, ему уже лет под пятьдесят. У него нет левой ноги — потерял на войне. Нас сначала напугала его требовательность и строгость. Но потом мы увидели, что он совсем не такой строгий, как кажется.
      Для Ивана Фомича школа — всё. Его семья погибла во время оккупации. Он почти всё время проводит в школе, здесь готовится к урокам, проверяет тетрадки, читает. Только поздним вечером, когда гаснет огонь в окне учительской, мы знаем, что Иван Фомич ушёл домой.
      Убедились мы, что Иван Фомич очень справедливый, любимчиков у него нет. Если пятёрку поставит, то заслуженную, но и за двойки обижаться не приходится — их получаешь за дело. А двойки у Ивана Фомича получать очень неприятно: он так огорчается, что тебе становится стыдно. И только крайность, вроде интересной футбольной игры, заставит пойти на русский язык с невыученным уроком...
      Мы полюбили Ивана Фомича и за него, как говорится, готовы в огонь и в воду.
      Сегодня на его уроке произошёл такой случай. Мы занимались разбором предложений, и Васька Таратута стоял у доски, как вдруг дверь скрипнула и показалась голова нянечки Агафьи Васильевны.
      — Иван Фомич,- — сказала нянечка громким шёпотом, — там книги для библиотеки привезли, и шофёр не хочет дожидаться переменки.
      Иван Фомич поморщился: он не любит отрываться от урока. Но делать было нечего.
      — Челноков, Зенкова, идёмте со мной. А остальные занимайтесь разбором самостоятельно, да не шумите, не мешайте другим классам.
      Мы отсутствовали минут семь-восемь, а когда вернулись в класс, Васька Таратута возле классной доски ходил на руках, а все прочие глазели на него и ужасно хохотали.
      Физиономия у Васьки налилась кровью и была красная, как бурак, а рыжие волосы растрепались. Увидев учителя, Васька испугался, хотел встать, но рука у него подвернулась, и он грохнулся об пол, да так, что гул пошёл. Он, наверное, здорово ушибся, так как лицо у него скривилось от боли, и поэтому Иван Фомич наказывать его не стал, а только насмешливо молвил:
      — Сама себя раба бьёт, коли нечисто жнёт!
      Васька сконфузился, поскорее пошёл на место и постарался так сесть за парту, чтобы его не было видно, но так как он высокий и плотный, то это у него не получилось.
      После уроков Анка Зенкова сказала:
      — Отряд останется на внеочередной сбор!
      Васька Таратута понял, что это его будут обсуждать, и хотел удрать, но все, словно сговорились, посмотрели на него, и Ваське стало стыдно. Он притворился, будто ничего такого не думал, и плюхнулся на парту.
      Анка послала меня разыскать отрядного вожатого Лёню Чарухина и сказать ему про наш сбор и по какому он будет случаю.
      Но в девятом классе уроки ещё не кончились, и Лёня сказал, чтобы мы сами решали, а потом рассказали ему. Когда Васька услыхал, что вожатый не придег, он сразу повеселел, потому что Лёня очень строгий и за проступки от него здорово попадает.
      Члены совета отряда сели за учительский стол: Анка Зенкова, Гаранька Шумсков из первого звена и я. Мне Анка сказала:
      — Записывай прения, потом сделаешь статью для стенгазеты.
      Я начал отказываться, но Анка так посмотрела на меня, что я молча кивнул головой и поспешил достать карандаш и бумагу.
      Удивительные глаза у этой Анки: как посмотрит на тебя, то сразу припомнишь все свои грехи, и, если даже они никому не известны, кажется, что Анка всё равно про них знает: И она очень справедливая: зря не придирается, но если за дело, то будьте спокойны, пропесочит как следует. Первый проступок она прощает, если дашь слово, что исправишься; зато тех, кто обманет, Анка просто презирает, потому что пионер-ленинец обязан держать своё слово. А это не очень-то приятно, когда тебя презирает такая девчонка, как Анка Зенкова.
      — Таратута, выйди сюда! — сказала Анка.
      Васька, поёживаясь, выбрался из-за парты и встал перед классом.
      — Объясните, товарищ Таратута, почему вы нарушили дисциплину на уроке?
      Совсем скверно, когда Анка переходит на «вы». Васька это знал хорошо и начал жалобно оправдываться:
      — Я только и прошёл один разок взад-вперёд... Я собирался на место, а тут как раз Иван Фомич... Разве я знал, что он так скоро вернётся?..
      — Ты ври, да знай меру, — -не вытерпел Гаранька Шум-сков. — Какой там разок, когда ты нас минут пять смешил!
      — Ах, вот как, оказывается! А где же были вы, товарищ Шумсков, член совета отряда, — обрушилась на него Анка, — и староста пятого класса? Видимо, вы не отвечаете за порядок в классе?
      Кое-кто за партами фыркнул — уж очень забавно показалось, как Анкин гнев перешёл на Шумскова. Гаранька покраснел так, что уши сделались пунцовыми, и он забормотал:
      — Да я... да он... уж очень смешно было...
      — И с таким отношением к делу мы ещё решились вызвать на соревнование по дисциплине и успеваемости шестой класс? — возмущалась Анка.
      Тут выступил Сенька Ращупкин. Он принял часть вины на себя, потому что он звеньевой и должен был одёрнуть Ваську, а он тоже увлёкся его акробатикой и забыл про свою обязанность. Он даже вписал себе замечание в свою книжечку звеньевого. Этой книжечкой Сенька известен во всей школе.
      Там у него схема пионерской цепочки звена. Он записывает, кому даны пионерские поручения и кто их как выполнил.
      И много-много ещё всяких вещей в Сенькиной книжке: нормы на значок БГТО и что надо класть в уху (это он выписал из поваренной книги), номера рыболовных крючков и хронологическая таблица по древней истории, азбука Морзе и список футбольных команд, выступающих на первенство страны... Словом, всего не перечтёшь, что там есть у Сеньки.
      Но я отвлёкся в сторону и позабыл про обсуждение Вась-киного поступка.
      Ваське Таратуте стало жалко товарищей, которых он подвёл, и он заявил, что виноват он один, ему и отвечать.
      Тут вдруг встал Алик Марголин и попросил слова. Мы все удивились, потому что Алик неактивный и никогда не выступает на сборах.
      Алик сказал так:
      — Я не согласен с выступлением Таратуты. Выходит, каждый живёт сам по себе и сам за себя отвечает! Значит, мы неорганизованные? А зачем же мы тогда называем себя членами пионерской организации имени Ленина? Один будет безобразничать, а другие бесследно (Алик, наверное, хотел сказать «безучастно», но от волнения ошибся) проходить мимо?
      Вот так Алик! Робкий, а как хорошо сказал! Мы все ему захлопали, а потом он, сконфузившись от аплодисментов, добавил:
      — Я думаю, надо всему активу сделать замечание, а Тара-туту предупредить, чтобы это было в последний раз.
      Выступали и другие ребята. Все они присоединились к выступлению Алика.
      Так прошёл этот сбор.
     
      Глава девятая. «БОЛЬШОЙ ШАГАЮЩИЙ»
     
      Весна наделала много хлопот строителям канала. Несколько дней не появлялся в Болыне-Соленовской Бурак. Анна Максимовна, Арся и Гриша очень беспокоились, думали, что он заболел.
      Как-то днём, измученный, уставший, приехал Анатолий в станицу. Он рассказал про бедствия, которые натворила на канале весенняя вода.
      Снег таял с удивительной быстротой, мутные потоки неслись в котлованы шлюзов, в почти готовые участки канала и затопляли их до краёв. Насосы захлёбывались и не успевали откачивать воду — для них не хватало электроэнергии.
      Дороги превратились в грязевые реки, и грузовики стали. Только мощные гусеничные тракторы могли двигаться по ним.
      Но земляные работы не прекращались. «Большой шагающий» работал бесперебойно.
      Но вот почва под ним раскисла, и оператор, управлявший экскаватором, заметил, что громада экскаватора сползала с каждым оборотом всё ближе и ближе к выемке канала.
      Создалось очень опасное положение. Если бы экскаватор рухнул в канал, получился бы многомесячный простой. На строительстве не было такого мощного крана, чтобы поднять «Большой шагающий», пришлось бы разбирать и собирать его снова, а это работа на полгода.
      Анатолий отдал приказ крепить почву под машиной. Экскаваторщики подтаскивали тяжёлые брёвна, шпалы и глыбы камня и вбивали их под огромные металлические башмаки машины. После долгой и упорной работы, когда почва была достаточно укреплена, Бурак сел за пульт управления.
      И вот машина выбралась на твёрдую землю... Все точно ожили, пожимали друг другу руки.
      Несколько дней после этого Бурак не отлучался от «Большого шагающего», и, только когда миновала всякая опасность,
      он приехал в станицу. Наскоро поев, Анатолий лёг спать и спал без просыпу двадцать часов.
      Гриша воспользовался тем, что у Анатолия оказалось свободное время, и напомнил ему обещание рассказать про «Большой шагающий».
      — Помнишь, я говорил, — начал Анатолий, — что для перевозки «ЭШ-14/65» с Урала на Дон потребовался целый железнодорожный эшелон. Удивляться тут нечему: ведь эта махи-нища весит тысячу двести тонн, и даже вес каждого башмака, на который она опирается при ходьбе, равен тридцати пяти тоннам. Длина башмака — шестнадцать метров, а ширина два с половиной метра, его площадь больше площади вашего дома.
      — Ничего себе башмачок! — захохотал Гриша. — И быстро он шагает в этих башмачках?
      — Нет, ходок он неважный, — ответил Анатолий, — даже черепаха смело может соревноваться с ним на скорость. Немало времени пройдёт, пока наш «БШ» приподнимет своё огромное туловище, оторвёт от земли лапки и передвинет их вперёд на два метра. Словом, в час наш экскаватор проходит сто метров.
      — Не много же!
      — Ну уж не так и мало. За сутки он передвинется на 2,4 километра и вдоль всей трассы канала мог бы пройти своим ходом за сорок дней. Да и зачем нужна экскаватору большая скорость? Ведь это не поезд. Когда он выкопает близ себя участок канала, то передвинется на новый участок за какой-нибудь час.
      Анатолий рассказал, что механизмы «Большого шагающего» движутся сорока восемью моторами, общая мощность которых десять тысяч лошадиных сил. Это мощность машин большого океанского парохода!
      Гриша спросил, откуда берётся энергия для таких мощных машин. Неужели экскаватор работает на угле? Сколько же надо сжигать угля в топках его котлов!
      — Если бы «БШ» брал энергию от паровых котлов, он был бы так тяжёл, что не смог бы передвинуть себя ни на санти-метр._ Энергия к нему приходит издалека, от высоковольт-
      ной линии. Ты это сам увидишь, когда побываешь у меня в гостях...
      — А когда, дядя Толя? — встрепенулся Гриша. — Когда?
      — Ну, не так скоро. Может быть, летом... Ну хватит, не приставай больше ко мне. Никак не могу отоспаться после этого аврала.
      Анатолий лёг на постель и моментально уснул.
     
      Глава десятая. ЭКСКУРСИЯ НА КАНАЛ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      2 апреля. Вчера у нас был очень весёлый день! Мы ездили в экскурсию на канал!
      Директор школы Елена Николаевна выпросила у председателя колхоза Мирона Андреича два грузовика. Сбор отрядов пятого и шестого классов был назначен возле школы в шесть часов утра.
      Все пришли рано, а из нашего звена, по обыкновению, последним явился Алик Марголин. Конечно, у него болела голова, он принял таблетку пирамидона и ждал, когда подействует.
      — Подействовало? — насмешливо спросил Васька Таратута.
      — Не совсем, — признался бледный и худенький Алик.
      — Эх ты, Альфред — из таблеток винегрет! — задразнился Васька.
      Но я сейчас же оборвал его:
      — Что ты привязываешься к человеку! Небось, когда у самого голова болит...
      — А как она болит? — полюбопытствовал Васька. — Я вон как тогда башкой об пол брякнулся, аж -пол затрещал, и то ничего...
      Но этот разговор оборвал вожатый нашего отряда Лёня Чарухин и велел строиться.
      Мы построились в две колонны поотрядно, горнисты заиграли не совсем в лад, но очень громко, затрещали барабаны, красные флажки затрепыхались в воздухе, и ряды тронулись.
      Но, когда мы завернули за угол, к правлению, и увидели там грузовики, что тут началось! Ряды в один момент расстроились, и все как припустились бежать! Напрасно старшая вожатая, она же учительница географии Капитолина Павловна, вожатые отрядов призывали нас к порядку. Куда там! Всем интересно было влезть первыми и занять места на скамейках у бортов. Мы мигом обогнали девчонок и первыми примчались к подножке, но около неё уже стоял станичный чемпион по бегу Лёня Чарухин. Он строго поглядел на нас и распорядился:
      — Сначала садятся девочки! Девочки, становитесь в очередь, да без толкотни!
      И тут из девчонок сразу получился целый хвост.
      Мы отошли в сторонку, а Васька Таратута шепнул:
      — Не робей, ребята! За мной!
      Он обежал машину, а наше звено за ним, и мы мигом влезли в грузовик с другой стороны. Девчонки подняли страшный визг и начали возмущаться, но мы оттеснили их от левого борта и захватили лучшие места.
      Анка Зенкова сказала, что она поднимет это дело на совете отряда. Но это ещё улита едет — когда-то будет!
      Последним в наш грузовик влез Лёня Чарухин и объявил, что будет следить за порядком и нарушителей дисциплины станет высаживать — пускай остаются ни при чём.
      Сейчас я кончаю запись, так как поздно, и про то, что мы видели на канале, буду описывать завтра.
      3 апреля. Продолжаю про экскурсию. Ехали мы около часа, а погом нас высадили посреди степи и повели к какому-то длинному-предлинному бугру. Мы догадались, что это берег канала, и ждали, что за ним откроется и сверкнёт вода. Но ни капельки воды там не оказалось; мы увидели сухое дно, гладкое и твёрдое, и вымощенные камнем берега.
      И тут я заорал во всё горло, что это обман. Какой же это канал, если он без воды! И другие тоже закричали.
      Кайитолина Павловна подняла руку, чтобы мы замолчали, и сказала:
      — Это и есть канал, вернее ложе будущего канала. Когда всё будет готово, сюда пустят воду. Вы счастливцы: видите то, чего нельзя будет увидеть через год, — всё это закроется водой, кроме верхней части береговых откосов.
      В это время раздался смех. Оказывается, Васька Таратута сбежал по каменному берегу на дно и там выделывал всякие штуки. То представлял, будто ныряет, то изображал утопающего, то будто выплывал на поверхность воды. Мне это понравилось, и я тоже припустился вниз, а за мной и другие ребята.
      Но в это время наши шофёры задудели, чтобы всем собираться к машинам, и мы гурьбой полезли наверх.
      Мы проехали километра два и остановились: здесь началась, как объяснил участковый техник, «планировка откосов». Мы не поняли, что это значит, и техник сказал:
      — А вы подойдите поближе и посмотрите!
      Мы пошли к берегу канала, пробираясь среди огромных куч песка, щебёнки и штабелей грубо отёсанных гранитных плит.
      Вот бы где поиграть в прятки!
      Десятки рабочих покрывали ровные откосы слоем мелкого камня. Там, где это было уже сделано, каменную крошку уравнивали песком и щебёнкой, а другие рабочие прикрывали всё плотно прилегающими друг к другу гранитными плитами.
      — Видите, как у нас всё основательно делается, — сказал техник, подошедший с нами к берегу. — Здесь на спланированные откосы укладывается прочнейшая каменная одежда. А самую планировку вы посмотрите, когда пройдёте дальше, вон туда, где работает планировочный экскаватор.
      Мы долго шли мимо куч строительного материала, и вдруг перед нами оказался рельсовый путь. По рельсам вдоль берегов канала двигались многоковшовые экскаваторы. Обработав участок берега, экскаватор передвигается по рельсам дальше, а здесь начинают работать облицовщики.
      Техник попросил Капитолину Павловну собрать нас в кружок и стал рассказывать, а я, чтобы не позабыть, записывал некоторые названия и цифры в блокнотик, который ношу при себе с тех пор, как начал писать дневник. Техник говорил так:
      — Машина, которую вы, ребята, перед собой видите, называется многоковшовым экскаватором «МЭ-202». Она нашего, советского производства и изготовлена Киевским экскаваторным заводом. У неё сорок один ковш. Ковши составляют бесконечную цепь. Присмотритесь к её работе.
      Мы столпились у стёкол кабины: внутри неё за пультом управления сидел экскаваторщик. Он нажимал разные кнопки и поворачивал рычажки, и машина легко и точно выполняла его приказы. Где-то внизу гудели моторы, от которых работал механизм экскаватора. Эти моторы получают ток от кабеля, соединённого с линией электропередачи.
      Мы подошли к берегу и увидели, что ковши ползли по откосу, соскребая с него бугры и неровности. Ковши подхватывали срезанную землю и везли наверх, затем опрокидывались, и земля ссыпалась на широкую ленту, которая тоже двигалась. Это движущийся транспортёр. Он уносит землю за 20 метров от берега и выбрасывает в отвал...
      Там, где экскаватор уже заканчивал планировку откосов, ползали тяжёлые катки, выравнивая и выглаживая почву.
      Мы пошли дальше...
      Я больше писать не могу, ручка вываливается из пальцев. Ну и поход: два вечера про него писал, а всё не кончил...
      4 апреля. Сегодня первый день четвёртой четверти, а я получил по истории тройку, потому что вчера весь день гоняли футбол. Вечер я просидел за дневником и урок прочитал кое-как. Был неприятный разговор с вожатым звена Сенькой Ращупкиным. Он мне сказал:
      — Я не посмотрю, Челнок, что ты член совета отряда, и поставлю о твоей учёбе вопрос на звене. А если ты и дальше будешь подводить нас, вынесу на совет отряда и даже на совет дружины! Учти это!
      Я сказал, что учту, и тогда он от меня отстал, но записал мне замечание в свою книжку.
      Постараюсь сегодня кончить про поход: уроков в первый день задано мало.
      Вот, значит, мы пришли туда, где на прицепе у тракторов работали какие-то громоздкие машины. Капитолина Павловна сказала, что они называются скреперами. Эти скреперы издали чем-то похожи на громадных жуков.
      Про скреперы нам рассказал начальник участка инженер Никищин. Очень он смеялся, когда узнал, что мы — путешественники в третье тысячелетие.
      — Перед вами скрепер, построенный в Челябинске, — начал инженер. — Кстати, какой иностранный язык вы изучаете?
      — Английский, — бойко ответил Алик и тут же добавил,
      чтобы доказать свои знания: — Дзетейбл, дзе пыопил, йес, ноу, ай сник инглиш, хау ду ю ду!1
      — Довольно, довольно! — замахал руками товарищ Никишин. — Вижу, что знаешь, хоть в Лондон поезжай! Так вот, друзья мои, слушайте! Слово «скрепер» происходит от английского глагола «ту скрейп» — скрести, скоблить, очищать.
      К месту, где мы стояли, подошёл скрепер, возвратившийся с отвала.
      — Основную часть скрепера составляет большой ковш-лопата, вмещающий до шести кубометров, то есть двенадцать — пятнадцать тонн грунта, — говорил товарищ Никишин. — Но вы обратите внимание на конструкцию ковша. Он разъёмный. Задняя часть его значительно больше передней, она может отваливаться и нижним, очень острым краем врезается в землю.
      Инженер подал знак скреперисту, и задняя часть ковша действительно опустилась, а передняя немного приподнялась; когда трактор двинулся вперёд, нижний край ковша, как огромный нож, начал подрезать землю, деваться ей было некуда, и она полезла в ковш.
      Затрещала лебёдка, помещённая на тракторе, и прочными стальными тросами начала поднимать заднюю часть ковша; в то же время передняя стала слегка опускаться, и, лязгнув, они с-омкнулись. Мне стало немного жутко, да, видно, и не мне одному, потому что нервный Алик Марголин вздрогнул и сказал:
      — Брр... Как они защёлкнулись! Словно огромные челюсти допотопного чудовища. Попадёшь такому на зубы, он тебя перекусит, как соломинку. Ой, наверное, мне эти страсти приснятся сегодня ночью...
      Трактор двинулся, увозя за собой скрепер, и мы все наперегонки побежали за ним.
      Пока мы ходили по строительству, день незаметно склонился к вечеру, и надо было возвращаться домой.
      На прощание товарищ Никишин сказал:
      — Вы ознакомились с работой скрепера, и теперь, я думаю, вам понятно, что эта машина универсальная, она и копает, и выравнивает почву, и перевозит грунт, и делает насыпи. Производительность у неё пятьсот — шестьсот кубометров в смену.
      1 Стол, ученик, да, нет, я говорю по-английски, Здравствуйте!
      На таких строительствах, как наше, она может выполнять почти все земляные работы. Скрепер экономичен: его работа дешевле, чем работа экскаваторов, от которых ещё приходится увозить землю на грузовиках. А скрепер — сам себе экскаватор и сам себе грузовик. В общем, он, как говорится:
      Сам и пашет, сам боронит,
      Сам и сеет, сам и жнёт,
      Сам и песенки поёт!
      Мы дружно захлопали в ладоши весёлому инженеру, а Капитолина Павловна от всех нас поблагодарила товарища Никишина.
      Обратное путешествие прошло благополучно, только Сенька Ращупкин заснул по дороге, упал с лавки и до крови расшиб себе нос.
      Ф-у... Кончил с описанием этой поездки!
     
      Глава одиннадцатая. АЛИК МАРГОЛИН ГОТОВИТСЯ К ЭКЗАМЕНАМ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      15 апреля, воскресенье. Вчера вечером у нас с Арсей был разговор насчёт моего дневника. Арся опять читал его и сказал, что я могу скатиться в болото эгоцентризма. Я спросил, что это такое — эгоцентризм. Что такое эгоизм, я знаю. Оказывается, эгоцентрист — это тоже эгоист, только гораздо хуже. Эгоцентрист — такой человек, который думает исключительно о себе и считает, что весь мир существует только для него.
      Я спросил, почему Арся думает, что я могу скатиться в болото эгоцентризма. Он ответил: «Потому, что ты больше пишешь о себе, а не о ребятах. А ведь ты не один путешественник в третье тысячелетие».
      Про всех ребят класса я, конечно, не напишу, а про наше звено попробую.
      Сегодня я напишу про Алика Марголина, потому что он, по-моему, ужасно чудно готовится к экзаменам.
      Кажется, я ещё не писал о том, что Алик без памяти увлекается шахматами и поставил себе цель стать чемпионом мира, не больше, не меньше! И у него есть, как он выражается, календарный план.
      — В шестнадцать лет, — говорит Алик, — я должен стать перворазрядником, а в семнадцать — кандидатом в мастера, в восемнадцать — мастером, в двадцать — гроссмейстером, а вот когда буду играть матч с чемпионом мира на первенство, я ещё не наметил срок...
      На полке у Алика куча шахматных руководств, и, придя из школы, он первым делом принимается за решение шахматных задач.
      Хорошо или нет играет Алик в шахматы, я не знаю. Когда у нас в классе был шахматный турнир, он вышел на первое место. Но ведь нас обыграть ничего не стоит: мы только умеем передвигать фигуры, а что получится из того или другого хода, совсем не думаем.
      А в общем, из-за этого увлечения Алик Марголин сильно запустил учёбу. Особенно у него плохи дела по арифметике, истории и географии. Он думает отыграться в последней четверти и на экзаменах.
      — Я прочитаю каждый учебник от корки до корки пять раз! — заявил Алик. — Трудновато это, зато буду знать назубок!
      Мы удивились, и Сенька Ращупкин спросил:
      — Сколько же страниц придётся на каждый день?
      — Пятьдесят страниц! — гордо воскликнул Алик. - — А что вы удивляетесь? В обыкновенной книге я сто успеваю в день прочитывать!
      — Одно дело — книга для чтения, а другое — учебник! — возразила Анка Зенкова.
      — Зато я и норму взял вдвое меньше...
      Анка покачала головой, но спорить не стала, она подумала, что у Алика, может быть, что-нибудь и получится...
      Придя из школы, Алик нетерпеливо кричит:
      — Бабушка, обед готов? Скорее, скорее! Некогда мне, надо к экзаменам готовиться!
      Аликов отец работает в Арктике, мать заведует аптекой. Братьев и сестёр у Алика нет. Бабушке только и дела, что ухаживать за внуком, она его очень любит, считает необыкновенным мальчиком и слепо ему верит.
      Конечно, к Лликову приходу обед всегда готов. Алик, наскоро проглотив суп и котлетку, садится за учебник, а бабушка на цыпочках уходит на кухню.
      — Тише, тише! — говорит она соседям. — Аличка готовится к экзамену!
      Алик сидит один в комнате и глотает страницу за страницей то по арифметике, то по истории, то по географии. Всё у него начинает путаться. Голова начинает болеть...
      — Бабушка, бабушка! — плаксиво кричит Алик. — -Опять ты куда-то убрала уксус...
      — Сейчас-сейчас, миленький! — откликается бабушка и обвязывает Алику голову полотенцем, намоченным в уксусе.
      — Таблетки от головной боли есть?
      — А как же, всякие есть. Ты какие вчера принимал?
      За эти бесконечные таблетки Васька Таратута дал Алику обидное прозвище «Альфред — из таблеток винегрет». На прозвище Алик обижается, а лекарства всё-таки продолжает глотать, хотя его мама говорит, что это вредно, что лучше соблюдать правильный режим, тогда и голова не будет болеть. Аликова мама иногда отбирает у бабушки таблетки и уносит в аптеку, но бабушка через соседок достаёт опять, и дело идёт по-прежнему.
      Только поздно вечером Аликова мама, вернувшись из аптеки, со скандалом укладывает Алика в постель: оказывается, он недовыполнил норму на восемь страниц и у него срывается план...
      Утром Алик Марголин приходит в школу сонный, с тяжёлой головой, на уроках дремлет, получает двойки.
      Мы говорили Алику, чтобы он такую подготовку бросил, а занимался, как все. Он упорно отвечает:
      — Экзамены покажут, кто прав!
      Я так хорошо знаю, что делается у Алика дома, потому что в той же квартире живёт Каля Губина из нашего звена, и она в класс.е обо всём рассказывает.
      Из Кали Губиной, наверное, получится замечательная артистка: когда она рассказывает про семью Марголиных, она ужасно похоже изображает и Алика, и Аликову маму, и бабушку. Я просто удивляюсь, как это получается: вот у неё появляется Аликов взгляд, и складочка на лбу, и голос, как у него.
      Потом как-то вдруг у неё дрогнет и отвиснет нижняя губа, глаза сузятся, кожа на лбу соберётся морщинками — глядишь, а это уже бабушка, и говорит она старушечьим голосом...
      Даже сам Алик, когда смотрит на Калю, хохочет и говорит, что у неё получается здорово. Но он не обижается на Калю, а только твердит:
      — Ничего, ничего, ребята, подождём экзаменов!
      Он так уверен в себе, что мы начинаем думать: может быть, Алик действительно прав и изобрёл самый лучший способ подготовки?
      Ну что ж, увидим, экзамены не за горами!
     
      Глава двенадцатая. ПОЕЗДКА НА РЫБАЛКУ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      2 мая, среда. Наступили майские праздники. Вчера утром школьная дружина, как всегда, выстроилась на первомайскую демонстрацию. Перед колонной развевалось и похлопывало на ветру пионерское знамя, которому мы отдали салют.
      Мы проходили первыми перед трибуной, где стояли станичные. руководители. За нами шла колонна служащих и колхозники. У станичного совета на высоком столбе школьный радиотехнический кружок установил новый мощный репродуктор. Слышалась весёлая музыка, песни, крики «ура». Это из Москвы передавалось шествие демонстрации.
      Праздничный костёр провели вечером, в роще, на берегу Дона. Было очень весело, выступала школьная самодеятельность. И в эту ночь мы решили с ребятами рыбалить. Рыбалку опишу подробно: ведь скоро здесь не будет Дона, а разольётся Цимлянское море. На море рыбалка будет совсем не такая, как на реке.
      Лишь только окончились выступления, я побежал домой, взял удочку, одежду, провизию. Скоро подошли нагруженные вещами Васька Таратута и Сенька Ращупкин. Мы втроём направились к Антошке Щукину, который ж.ивет на самом берегу.
      Щукарь у нас главный рыболов. На этом деле он, как говорится, собаку съел. У него хорошая лодка, самые лучшие удочки и прочие рыболовные снасти.
      У Щукиных семья большая: Антошкина мать и четыре сёстры-школьницы, И всю эту «женскую бригаду», как её называет Антошка, он кормит рыбой не только весной и летом, но даже зимой.
      Щукарь ростом невысокий, но сильный: из нашего класса он уступает только Ваське Таратуте. И он ужасно спокойный: как его ни дразнят, Антошка никогда не лезет драться, только скажет наддедливому: «Эх ты, бала-бон, трещотка!», отвернётся и пойдёт. Арся говорит, что таких людей называют флегматиками.
      Конечно, у Антошки всё было готово: связка удочек, подсачек, червяки в полотняном мешочке с землёй, горшок с прикормом, сумка с провиантом.
      Когда мы подошли к лодке, из темноты послышалось пыхтение, и выкатилось что-то жёлтое, маленькое и юркое. Мы так и ахнули:
      — Кубря!
      Щенок деда Филимона подкараулил нас и незаметно прокрался за нами! С тех пор как мы спасли щенка от смерти в Дубовом буераке, Кубря совсем отбился от хозяина и нигде от нас не отстаёт.
      Мы принялись швырять в Кубрю кусками глины, щепками, и щенок нырнул в темноту. Уложили имущество, оттолкнули лодку, уселись.
      — На Верблюжий! — сказал Щукарь, берясь за вёсла. — Самое сазанье место.
      Верблюжий осгров находится километрах в четырёх выше станицы. Это излюбленное место наших ночных рыбалок.
      Антон начал грести, и на берегу послышался лёгкий шорох и пыхтение: Кубря бежал за нами.
      — Побежит, побежит, да и отстанет, — сказал Антошка.
      — Ты не знаешь этого настырного чертёнка, — хмуро отозвался я.
      Покуда мы плыли напротив домов, всё было ничего, а потом случилось вот что. За станицей, где Дон круто поворачивает направо, стоит на берегу избушка бакенщика Евстигнея Захарыча, а он рыболов почище Щукаря, и у него на берегу всегда сушатся сети. В эти сети, растянутые на кольях, с размаху вкатился наш Кубря. Запутался и давай рвать сети и лапами и зубами...
      Мы обмерли от страха. Евстигней Захарыч — казак хозяйственный и крутой: если поймает щенка, не развяжешься с ним за убытки. Хорошо ещё, Кубря разделывался с сетями втихомолку: не лаял, а чуть только повизгивал. Евстигней же, видно, по случаю праздника основательно хватил, спал и ничего не слышал.
      Щукарь взял поближе к берегу, чтобы в случае чего поскорее подхватить щенка в лодку и замести следы.
      Вот, слышим, наш герой вырвался из сетей и негромко, но победно взлаял.
      — Я т... тебе, подлая душа! — погрозился на него горячий Васька.
      А Кубря от радости пуще того подал голос.
      Мы ещё проплыли с полкилометра, и нам дорогу перегородил мелководный залив, уходящий в берег. Кубря, видно, сообразил, что обегать его чересчур далеко. А скорей всего, он ничего не соображал (нам на уроках биологии говорили, что у животных нет ума, только инстинкт), а увидел, что лодка от него уплывает, и кинулся в воду.
      В заливе воды было по колено (летом он совсем высыхает), и уж тут-то наш Кубря нашумел! Плыть ему вроде мелко, а по дну бежать глубоко. И вот он раз скакнёт, потом плывёт, опять скакнёт. Лапами по воде колотит, как водяная мельница колесом, аж до нас брызги долетают.
      Тут наш флегматик Антон не выдержал:
      — Да это что же. ребята, такое? — взмолился он. — Ведь он, щучий сын, сазанов по всему Дону всполошит! .
      Но вот, к счастью, отмель кончилась, и пошло глубокое место под яром, заросшим сверху малиной и ежевикой. Кубре нашему на яр, понятно, не выбраться было, и мы долго слушали, как он плыл за нами, тяжко пыхтя и сопя, еле-еле двигая лапами и, как видно, выбиваясь из сил.
      И мы тогда не выдержали.
      — Пропадёт щенчишка ни за грош! — угрюмо сказал Васька, но в голосе его слышалось восхишение непоколебимой собачьей верностью. — Подплывай к нему, Щукарь!
      Антошка послушно повернул лодку, а Сенька стал светить электрическим фонариком. Мы еле-еле успели. Когда Васька Таратута протянул к щенку руку, тот уже совсем выбился из сил. Васька едва успел схватить его за мокрую шерсть, поднял и положил на дно лодки у своих ног. Щенка била крупная дрожь: он немало времени пробыл в воде, а донская вода в это время года холодная!
      Мы с Васькой скинули с себя куртки и набросили на Кубрю. Васька сменил Антошку на вёслах, и мы поплыли дальше.
      Но вот большим чёрным горбом показался посреди реки Верблюжий. Мы причалили в укромном заливчике, постоянном месте наших остановок. Чтобы не пугать осторожных сазанов, мы устраиваем лагерь в ложбинке, за береговой чащей.
      Перенесли туда наш багаж и насобирали хворосту для костра. Кубря ещё лежал на берегу под куртками и грелся.
      Антошка. Васька и я собрались ставить за островом, в заливе. жерлицы. Сенька Ращупкин остался разводить костёр и варить кашу. Но только мы отчалили от берега, как Кубря стремглав бросился в воду и поплыл за лодкой.
      — Всех сазанов разгонит, подлая душа! — сердился Васька. — Ты держи его, Сенька, пока мы завернём за остров, а когда станешь разводить костёр, привяжи шенка к дереву.
      Сенька, опасливо поглядывая на Кубрю, взял мокрого шенка на руки и сел на пенёк, а мы снова отплыли. Но не успел Антошка три раза махнуть вёслами, как Кубря разразился отчаянно жалобным воем.
      Оказалось, что щенок совсем не знал Сеньку и рвался к нам. Пришлось мне остаться на берегу.
      Я вылез и взял у Сеньки щенка, он умолк и радостно завилял хвостиком. Когда вернулись ребята, расставив десяток жерлиц в заливе, каша была готова.
      Щукарь достал папиросу и важно закурил. Он угостил Ваську Таратуту, и тот тоже задымил. Антошку научили курить в прошлом году конюхи, когда он работал на колхозной конюшие подручным. Одни его уверяли для смеха, что рыболову надо курить, чтобы не кусали комары, а другие добавляли, что Антон — один казак в семье и не курить ему просто никак нельзя. И Антошка за то лето приучился курить.
      Васька баловался табаком ещё до возвращения отца из армии. Как-то Кирилл Семёнович поймал сына с папиросой, и так его выпорол, что Васька целую неделю не мог сидеть.
      — Если ещё раз попадёшься, пеняй на себя! — зловеще предупредил отец.
      Теперь Васька покуривает лишь тогда, когда уверен, что табачный запах выветрится до встречи с отцом.
      Мы с Сенькой Ращупкиным тоже как-то попробовали на рыбалке выкурить по папироске. Ух, и отрава же во рту после этого! Да ещё кашель начал бить. А из глаз слёзы... Мы закаялись заниматься этим делом.
      Каша оказалась на свежем воздухе такой вкусной, что мы её съели мигом.
      Щукарь после ужина собрался ставить донки и разбрасывать прикормку. Васька пошёл с ним, а мы с Сенькой преспокойно улеглись спать.
      Я проснулся оттого, что Щукарь толкал меня ногой в бок и однообразно тянул:
      — Вставай, Челнок! Вставай, вставай!
      Я продрал глаза, и мы общими усилиями подняли Таратуту и Сеньку Ращупкина. Звёзды уже померкли. Над рекой плыл лёгкий туман.
      Мы подошли к месту, где были воткнуты в берег Антошкины удилища. Антошка тихо свистнул: это у него означало удовольствие.
      — Будет дело, — шепнул он мне: — двух на месте нет!
      Я никогда не ставил удочки на ночь и не понимал, чему радоваться. Щукарь не стал мне разъяснять, а направился за Васькой к его удилищам.
      Васька взял первое удилище, осторожно вынул заострённый его конец из земли и чертыхнулся: на конце болтался кончик лески метра в два.
      — Ну и балабон! — сердито буркнул Щукарь. — Говорил тебе, не привязывай удилища!
      Теперь я понял, почему доволен был Антошка: у него два крупных сазана выдернули удочки и теперь гуляли с ними по реке. А что, если они ушли слишком далеко? Но я ещё не знал изобретательности Щукаря.
      С другой удочки Васька Таратута снял сазана килограмма на два: у этого не хватило силы порвать крепкую лесу. Добыча немного утешила Ваську.
      Антошка с одной из оставшихся удочек тоже снял небольшого сазана, с другой была сорвана насадка.
      — Ничего, ничего, — шептал Антошка, поёживаясь от утреннего холодка. — Сейчас за беглецами пустимся.
      Он вывел лодку из заливчика, вставил вёсла в уключины:
      — Кто со мной?
      Я стал спускаться в лодку, но проклятый Кубря был тут как тут. С весёлым повизгиванием он полез за мной. Антошка сделал страшное лицо и замахнулся на щенка шестиком подсачка. Нас выручил Васька: он подхватил Кубрю и понёс его в лагерь, а мы отчалили.
      Восток заметно светлел, но вода была ещё совсем тёмная. Антошка внимательно разглядывал поверхность реки. Вдруг он схватился за вёсла и начал быстро, но осторожно грести вверх по реке. Посмотрев туда, я увидел что-то белое: это плавало по воде полено. Щукарь правил прямо на него.
      Когда мы подплыли совсем близко, Антошка бросил полено в лодку, и я увидел, что от полена тянется крепкая бечёвка. Щукарь начал перебирать её, и скоро у него в руках оказался толстый конец удилища. Тут я понял Антошкину хитрость: сазан, конечно, не мог уйти далеко с тяжёлым поленом.
      — Ну, теперь смотри! — угрожающе прошипел Антошка. — Подсачек подводи с головы да не зевай!
      Щукарь поднял удилище с усилием, и большая рыба согнула его в дугу. Антошка действовал искусно; он водил сазана на кругах, и, наконец, сазан всплыл боком. Антошка подтянул его к лодке, а я удачно подвёл под него подсачек.
      Бросив сазана на дно лодки, Щукарь накрыл его своей курткой, чтобы он не слишком трепыхался.
      — Кило на четыре будет, — сказал Антошка с довольным видом. — А ты молодец, ловко подхватил его...
      Второе полено мы искали минут двадцать и нашли, когда совсем рассвело. Оно оказалось на полкилометра ниже Верблюжьего и почему-то стояло торчком. Антошка сомнительно покачал головой, и я почувствовал что-то неладное.
      Едва Антошка взял полено, как оно чуть не вырвалось у него из рук.
      — Ох, там и сазанище сидит... Силён, как конь! — пробормотал Щукарь.
      Я сел на вёсла.
      Ну и помучил же нас этот сазан! У меня вся рубашка стала мокрой, а Щукарь руки порезал о бечеву. Чуть удилище не сломалось. Антошка не давал леске ослабнуть, потому что, если она ослабнет, сазан мигом перехватит её своей твёрдой спинной пилой.
      — Врёшь, — пыхтел Антошка, подводя сазана к поверхности, — врёшь, не уйдёшь!
      И вот показалась огромная голова, величиной чуть не с морду порядочного поросёнка. На верхней губе сложенного трубкой рта извивались две пары толстых чёрных усиков, как присосавшиеся к губе червяки. Огромный спинной плавник прочертил воду.
      — Антошкй! — с отчаянием закричал я. — Он не влезет в подсачек!
      — Вижу, — прохрипел задыхавшийся Щукарь. — Правь на отмель!
      Она была недалеко, и я погнал туда лодку. Сазан покорно шёл за ней: он измотался в борьбе.
      Сазан оказался на мели, касаясь брюхом песчаного дна. Антошка, не раздумывая, плюхнулся в воду, на толстую сазанью спину. Борьба была непродолжительна, и громадная туша, покрытая темно-золотой чешуёй, перевалилась через борт, а потом влез и мокрый с головы до ног Антошка.
      Он весь дрожал от радости, хохотал, подмигивал мне. Я в первый раз видел нашего флегматичного Щукаря таким возбуждённым.
      Мы подплыли к острову и с торжеством вытащили добычу. Сенька и Васька были ошеломлены.
      — Ну что, балабоны! — хохотал Антошка. — Видали, как рыбу ловят? Килограммов на двенадцать вытянет!
      Когда дома свешали сазана, в нём оказалось одиннадцать с половиной килограммов.
      Кубря с любопытством топтался около большого сазана и нечаянно влез к нему на хвост. Великан взмахнул хвостом, щенок с визгом взлетел в воздух и шлёпнулся в золу погасшего костра. Сконфуженный нашим хохотом, Кубря забился в кусты и наблюдал за врагом круглым чёрным глазком.
      — Вот что, ребята, — сказал Антошка: — мы с Челноком отдохнём. Умаялись.
      Мы с Антошкой легли отдыхать, а ребята стали варить уху.
      Разбудили нас со Щукарем, когда было всё готово, и мы съели уху с величайшим аппетитом. Кубре досталась сазанья голова и большой кусок спины.
      Весело тронулись мы в обратный путь. Вот это была рыбалка!
     
      Глава тринадцатая. ТРУДНЫЕ ДНИ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      15 мая. Сегодня Алик Марголин отвечал по истории. У него во всех четвертях двойки, и Иван Фомич предупредил Алика, что будет спрашивать его за весь год.
      Так как Алик четыре раза промчдлся по учебнику (пять раз не успел), то не унывал и ждал вызова с уверенностью.
      Когда его спросили о греко-персидских войнах, он бойко начал:
      — Это дело было в древности. Афинский царевич Парис отдал богине Афродите яблоко раздора, и за это Афродита помогла, ему похитить жену персидского царя Дария, красавицу Елену...
      По классу пошли смешки.
      — Ребята, слушайте внимательно, — сказал Иван Фомич. — Марголин сделал новые исторические открытия.
      — Царь Дарий, — продолжал Алик, — собрал огромное
      войско и отправился в Грецию, чтобы взять Афины и отомстить Парису. Однако афиняне хорошо укрепили свой город, и Дарию пришлось осаждать его пять... нет, десять лет. После этого афинянам надоело сидеть в осаде, они выехали из города в деревянном коне и напали на Дария...
      Хохот в классе всё усиливался, а самоуверенный Алик окинул нас недоумевающим взором:
      — Не понимаю, что тут смешного! Ведь это не я выдумал, а как его... Геродот! Значит, греки разбили персов при Марафоне, и когда персы убегали, то начался марафонский бег, существующий до нашего времени. Бегут на дистанцию в сорок два с лишним километра...
      В классе творилось что-то невообразимое. Сенька Ращупкин от смеха уронил под парту книжку, куда собирался занести Аликову оценку, и лазил под партой на карачках, отыскивая её; Илья Терских захлебнулся и махал руками; Каля Губина хлопала в ладоши; а я громко свистел, хотя Щукарь награждал меня за это тумаками. Сплошной гул, вой и стон стояли над классом. Алик смотрел на всех удивлёнными глазами.
      Иван Фомич тоже не мог удержаться от смеха.
      — Двойка, которую я тебе ставлю, — сказал он, — пожалуй, даже слишком высокая оценка. Но я надеюсь, что ты поработаешь летом и осенью ответишь по-настоящему.
      Шмыгая носом, огорчённый Алик сказал:
      — Я теперь не так возьмусь за дело и уж действительно подготовлюсь, Иван Фомич, честное пионерское!
      Тут раздался звонок.
      Хорошо ещё, что Капитолина Павловна поставила Алику по географии тройку за год, а то у него дела были бы совсем плохие...
      25 мая, пятница. Сегодня у нас был письменный экзамен по арифметике. Я здорово волновался, когда получал листочек с условием задачи, но когда Прочитал её, то успокоился: задача оказалась лёгкая, и я сплавился с ней быстро.
      Ребята из нашего звена тоже решили. А наш марафонец (так мы теперь прозвали Алика), конечно, запутался в задаче. Когда мы вышли из класса, он достал из кармана бумажку с решением и показал нам. Ну и число у него получилось — не прочитать!
      Конечно, Алик получит двойку. У него осталась одна надежда на устный экзамен.
      28 мая. Сдавали письменный по русскому языку. Писали изложение отрывка «Поджог немецкой комендатуры» из романа Фадеева «Молодая гвардия».
      Кажется, я написал неплохо, но мне вспоминается, что я в слове «комендатура» поставил «а» вместо «о», и вышло «ка-мендатура».
      Для нашего звена, по-моему, этот экзамен прошёл благополучно.
      6 июня, среда. Экзамены кончились. За изложение я получил четвёрку из-за этой «камендатуры». Зато по устному мне поставили пять, я очень хорошо сделал разбор.
      Чуть не срезался Васька Таратута. Ему досталось разобрать предложение: «Вперёд без страха и сомненья на подвиг доблестный, друзья!»
      И вот ему с чего-то втемяшилось в голову, что «вперёд» — имя существительное, он так и заявил, но, к счастью, быстро поправился и сказал, что это наречие.
      — Правильно, — подтвердил Иван Фомич и поставил Ваське тройку.
      И вот теперь всё наше звено — шестиклассники, кроме несчастного Алика Марголина. Ему осенью сдавать два предмета: арифметику и историю. Вот к чему привела шахматная горячка!
      Теперь, друзья, вперёд без страха и сомненья: нас ждёт весёлое лето!
     
     
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ВЕСЁЛОЕ ЛЕТО
     
      Глава первая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАСИ ТАРАТУТЫ
     
      В станице Больше-Соленовской случилось происшествие: исчез Вася Таратута. Это обнаружилось вечером в субботу, 9 июня. Васина мать целый день не беспокоилась, думала, что сын ушёл в степь с Гришей Челноковым либо поехал на рыбалку с Антошей Щукиным. Встретив Челнокова и Щукина, когда те шли на Дон купаться, она забеспокоилась и вместе с ними пошла на реку. Но и там никто не видал Васи с утра.
      Думали, что он пошёл в поле к отцу поучиться работать
      на тракторе, но скоро приехал Кирилл Семёнович, и оказалось, что Вася и в поле не был. Мать ударилась в слёзы, а Кирилл Семёнович рассердился и сказал, что за это он распишет Ваське ремнём то место, на котором сидят.
      Оказалось, что и Кубря тоже исчез — видимо, вместе с Васей. Гриша Челноков долго не мог заснуть, всё старался сообразить, что могло случиться с Васей и со щенком.
      Он мог рано утром пойти купаться и утонул. Нет, Вася мог три раза без отдыха переплыть Дон, да и рубаха со штанами остались бы на берегу. И Кубря тогда не пропал бы.
      Мог отправиться с Кубрей охотиться на уток, а там с ним что-нибудь случилось. Но охота на уток в это время года запрещена, да у Васи и ружья нет.
      Так ни до чего и не додумавшись, Гриша уснул.
      На другой день Агафья Васильевна, мать Таратуты, ходила к священнику служить молебен за отрока Василия, и за это ей крепко попало от мужа. Участковый милиционер позвонил по телефону в район об исчезновении ученика шестого класса Василия Таратуты. Гриша Челноков бродил как неприкаянный, и тревога не давала ему покоя. Другие Васины товарищи тоже ходили унылые: ни работа, ни забавы не шли им на ум.
      Целый день о пропавшем не было никаких известий. Агафья Васильевна слегла от горя. Гриша Челноков уходил далеко в степь то в одну, то в другую сторону, но не обнаружил никаких следов исчезнувшего друга. Пятилетний Серёжка и трёхлетняя Наташка сбежали из дому искать братика Васю. Гриша перехватил их на выходе из станицы и отвёл домой.
      Вася Таратута появился только в понедельник. Часов в шесть вечера к стансовету подошёл грузовик, и из кабины вылез Вася, грязный, запылённый, в разодранной рубахе. В руках он держал Кубрю, который радостно повизгивал.
      Гриша был в это время в стансовете — узнавал у милиционера, не было ли звонка из района. Увидев друга, Гриша закричал ему:
      — Беги домой, там беспокоятся, мать даже заболела!
      Когда Агафья Васильевна увидела сына живого и здорового, она очень обрадовалась. Велела ему вымыться, переодеться, поесть и поскорее идти в поле, успокоить отца. Гри-
      ша тоже пошёл с ним: ему не терпелось узнать, где пропадал Вася. Кубря, конечно, побежал за ними.
      По дороге Вася рассказал свои приключения.
      Дело началось с того, что Васе захотелось съездить на Волгу, в Красноармейск, — посмотреть, как там строится канал. Машины из Болыпе-Соленовской в Красноармейск и обратно ходили часто, и Вася рассчитывал к вечеру вернуться. Так как денег у него было всего 37 копеек, то он решил проехать зайпем.
      Ранним утром в субботу Вася подошёл к чайной, где останавливаются машины. Там стояли два грузовика, и около них разговаривали шофёры, называвшие друг друга Мишуковым и Вертнпорохом. Вася присел на тумбочку, будто кого-то ждёт, а сам внимательно прислушивался. Из разговора он узнал, что машина Мишукова идёт в Красноармейск.
      Шофёры решили закусить перед отъездом и скрылись в дверях чайной. Вася торопливо огляделся и хотел нырнуть в грузовик, возле которого только что стоял Мишуков. Спрятаться было удобно: кузов пятитонки накрывал брезент. Вася уже ухватился за борт машины, как возле его ног появился Кубря, ласково потявкивая.
      Вася сообразил, что стоит ему влезть в грузовик, как Кубря подымет вой и непременно выдаст его. Оставалось одно: взять щенка с собой.
      — Иди сюда, чертёнок! — выругался Вася, подхватил щенка под мышку и скрылся под брезентом.
      В кузове в углу лежала груда пустых мешков. Вася примостился на них, прижав к себе Кубрю. Через минуту он уже спал, потому что ночь провёл почти без сна, боясь опоздать на первые машины.
      Сам того не подозревая, Вася совершил серьёзную ошибку, которая разрушила все его планы. Оказалось, что он влез в грузовик, на котором должен был ехать не Мишуков, а Верти-порох. Васю обмануло то, что, разговаривая, шофёры стояли не у своих машин.
      Убаюканный тряской, Вася спал часа три и не проснулся даже тогда, когда машина остановилась в Аксае, за сто километров от Болыпе-Соленовской.
      Вертипорох, весёлый чубатый парень, откинул брезент, чтобы взять мешки, и удивился, увидев непрошеных пассажиров.
      Он с трудом растолкал Васю, и тот, протирая глаза, бормотал спросонья:
      — Что, уже Красноармейск?
      Человек, сидевший с шофёром, тоже вылез, и Вася узнал в нём инженера Никишина. Никишин тоже узнал .Таратуту по высокому росту и ярко-рыжим волосам.
      — А, путешественник в третье тысячелетие? — сказал инженер. — Оказывается, в число твоих способов путешествия входит и проезд зайцем!
      Вася опустил Кубрю на землю и вежливо объяснил, что не может уплатить шофёру за проезд, так как денег у него всего 37 копеек, и спросил, как пройти к Волге.
      — К Волге? — изумился Никишин. — Отсюда до Волги, если идти прямиком, километров восемьдесят...
      — Так разве я не в Красноармейске? — в отчаянии закричал Вася.
      — Ты, милый друг, в Аксае! — сказал Никишин.
      Тогда-то и выяснилось, каким образом Таратута вместо Красноармейска заехал в Аксай.
      Глядя на огорчённое Васино лицо, Вертипорох и Никишин перестали улыбаться: положение у парнишки было незавидное.
      — Главное дело, дорога здесь просёлочная, по ней машины очень редко ходят, — объяснил Вертипорох. — Наш рейс случайный... Знаешь что, парень? Мы здесь пробудем три дня. Поживи с нами, а потом я тебя доставлю домой и даже не возьму твои тридцать семь копеек.
      Но Вася заупрямился: он решил немедленно идти обратно, рассчитывая, что, может быть, ему попадётся попутная машина. Он даже не согласился, чтобы Никишин телеграфировал Кириллу Семёновичу, что его сын в Аксае.
      — Мне от бати попадёт, — твердил Вася. — Нет уж, лучше мы с Кубрей пойдём.
      Никишин вынул из бумажника двадцать пять рублей и протянул их Васе, но тот стал отказываться и от денег. Тут инженер на него прикрикнул:
      — Ты что, хочешь с голоду пропасть и щенка уморить! Да и шофёру надо заплатить, если попадётся машина.
      Вася паял деньги, поблагодарил и отправился в обратный путь, даже не осмотрев Аксая.
      Напившись в речке воды, они с Кубрей тронулись в путь. День был жаркий. Васю и щенка мучила жажда. Кубря обжёг лапы и начал жалобно визжать. Вася взял его на руки и нёс всю дорогу.
      В общем, за этот день Вася прошёл километров тридцать пять. Провизия, взятая из дому, к вечеру кончилась, и Вася с радостью ощупывал в кармане двадцатипятирублёвку, данную ему Никишиным.
      Ночь путники провели в придорожном хуторе. Старушка колхозница накормила их и не взяла ни копейки. Она даже хотела снабдить их провизией на дорогу, но Вася отказался.
      Он дождался открытия продовольственного ларька, купил хлеба, банку консервов, две бутылки лимонаду, коробку спичек, папиросы.
      В это утро он еле-еле встал, так у него болели ноги.
      — Я сделал большую ошибку, — сказал он Грише, — мне не надо было накануне так спешить: при больших походах первые дни уходят на разминку.
      День опять был очень жаркий, солнце пекло вовсю. Вася выпил лимонад, пытался напоить Кубрю, но тому лимонад явно не понравился. Пришлось поить его у ручья. В пустые бутылки Вася набрал воды.
      К полудню парило невыносимо. Потом небо стало заволакивать мглой, издалека донеслись раскаты грома: приближалась гроза. Таратута знал силу степных гроз и, взобравшись на верхушку кургана, внимательно глядел во все стороны, надеясь увидеть жильё. Но напрасно: как только хватал глаз расстилалась глухая, безлюдная степь, где красными и жёлты
      ми пятнами бросались в глаза соцветия коровяка да неприхотливый типчак клонил к земле начинавшие желтеть метёлки...
      Только вдали, километрах в трёх-четырёх, виднелся землемерный знак, высокая решётчатая пирамида. Эти знаки называются тригонометрическими вышками (с их помощью составляются географические карты).
      Почему Вася припустился к вышке, он и сам не смог бы объяснить. Видно, ему казалось, что около этого творения человеческих рук он не будет чувствовать себя таким беспомощным и одиноким.
      Вокруг становилось всё тревожнее. Ветер пригибал к земле высокие стебли типчака и серо-голубоватой полыни, а небо покрылось тучами, сквозь которые ещё тускло проглядывало багровое солнце. Особенно жутко было глядеть на северо-запад: там поднималась чёрно-сизая туча, вся в белых клочьях.
      «Градовая туча», — подумал Вася и побежал во весь дух к вышке со щенком на руках.
      До вышки оставалось не более сотни метров, когда налетел вихрь. Густая пыль крутилась и залепляла глаза.
      Упали первые крупные капли дождя и серебряными шариками покатились по рыжей пыли дороги.
      Вася мчался под косыми струями дождя и, наконец, с облегчением нырнул за нижнюю опору вышки. Толстое бревно, почти вертикально вкопанное в землю, дало хорошую защиту.
      Вася положил сумку с провизией у ног и, всё ещё держа перепуганного Кубрю на руках, огляделся.
      Картина была не из весёлых. Над головой — уходящий далеко вверх переплёт балок, потемневших от степных ветров и дождей, а выше — низкие лохматые тучи, гонимые ветром. Кругом ни одного живого существа: ни зверька, ни птицы — всё попряталось в страхе перед грозой. Только от присутствия Кубри, в испуге прижимавшегося к нему тёпленьким дрожащим тельцем, Васе становилось легче, и он в первый раз порадовался, что щенок увязался за ним.
      Скоро по деревянным брусьям застучал град. Казалось, сотни барабанщиков выбивали беспорядочную частую дробь.
      Градины становились крупнее; к Васиным ногам подкатилось несколько штук величиной с грецкий орех. Вышка спасла Васю от ушибов.
      Град пронёсся довольно быстро, покрыв землю белой пеленой. Невдалеке извилисто сверкнула молния, и почти мгновенно раздался сухой, не очень сильный удар грома. Что было дальше, Вася не помнил. Смутно показалось ему, что неодолимая сила подняла его, швырнула прочь от столба...
      Очнулся он, когда день склонялся к вечеру. Небо очистилось от туч, и только вдали, на восточном краю, спускалась за горизонт гряда облаков, золотившаяся от солнечных лучей. Воздух был свеж и прохладен.
      Вася лежал на примятых стеблях полыни в десяти шагах от балки, за которой прятался, и ощущал во рту полынную горечь. Его рубашка оказалась разодранной пополам от ворота до пояса. Вася ощупал себя — нигде ни ран, ни ожогов. Он пошевелил ногами, приподнялся, встал — всё было в порядке.
      Вася обошёл вокруг вышки: она вдвойне оказалась его спасительницей — от града и от молнии. По брусьям спускался сверху и уходил в землю медный стержень громоотвода.
      Тут он понял, что случилось: молния ударила в вышку, пронеслась в почву по громоотводу, а его задела лишь слегка.
      Вася опять зашагал по дороге к родной станице. К закату рубаха и штаны высохли, но хуже дело обстояло с хлебом: он совершенно размок.
      И как же пустынна была степь! Вася отмахал от вышки километров семь, и нигде ни хуторка, ни полевого стана — дикие нетронутые места.
      Ночевать пришлось в овраге, близ дороги. К счастью, коробок спичек, хранившийся в кожаной Васиной фуражке, не подмок, и ему удалось развести костёр. А папиросы обратились в кашу, их пришлось выскребать из кармана. Вася обогрелся, поужинал консервами и мокрым хлебом, покормил щенка. Посидев возле угасавшего костра, Вася натаскал травы на кучу глины и стал устраиваться спать. Вдруг он почувствовал под боком что-то твёрдое и острое. Это оказался огромный, твёрдый и тяжёлый рог. Таратуте пришла в голову мысль, что, наверное, это ископаемый рог, и он сунул его в сумку — показать знающим людям.
      После грозы ночь была прохладная, Вася ворочался с боку на бок на своём неудобном ложе. Потом он заснул крепче, но под утро проснулся, будто от толчка. Кубри рядом не было.
      Вася вскочил, огляделся, увидел на мокрой почве следы щенка и пошёл по ним. Вскоре он заметил, что к следам щенка примешались другие, в которых он узнал следы волчонка. Ярый охотник, Кубря гнался за добычей прямо к логову волчицы.
      Вернувшись к лагерю, Вася схватил острый рог и помчался в конец оврага.
      Он бежал, размахивая рогом, свистел и кричал во всю мочь:
      — Ого-го! Ого-го! Кубря!.. Кубря!..
      Наконец до него донёсся едва слышный лай. Волчица, уже готовая кинуться на приближавшуюся добычу, услышав крики, бросилась прочь. Мальчик увидел, как она бесшумно мелькнула вдалеке, уводя с собой трёх детёнышей.
      Вася догнал и схватил Кубрю. Но и на руках щенок рвался вперёд и огрызался на своего спасителя — так велик был в нём азарт погони.
      И опять Таратута зашагал по дороге, подгоняемый голодом: провизия кончилась. Километров через пять встретился хутор. Вася разыскал продовольственный ларёк, но денег в кармане не оказалось. Очевидно, он потерял их на месте последнего ночлега. Он попросил в ларьке для Кубри несколько хлебных обрезков, а для себя просить было стыдно.
      Третий день достался, очевидно, Васе, солоно, потому что он не стал о нём рассказывать Грише, а сразу перешёл к тому, как его догнал грузовик. Это была машина Вертипороха. Рядом с ним сидел инженер Никишин.
      Машина остановилась, и Никишин закричал:
      — Э, да это наш путешественник! Всё ещё шагаешь?
      — Шагаю, — мрачно ответил Вася.
      Они посадили его в кабину, и через сорок минут путешественник оказался у стансовета.
      Дорогой Вася показал Никишину рог. Тот его долго рассматривал и улыбался, а потом сказал, что это вещь ценная — рог ископаемого носорога. Вася должен его сдать в районный музей. Там рог поместят в стеклянную витрину и внизу напишут крупными буквами: «Дар ученика 6-го класса Больше-Соленовской школы Василия Таратуты».
      Эта перспектива так понравилась Васе, что, рассказывая
      об этом, он улыбался от удовольствия. Грише захотелось поглядеть ископаемый рог, но оказалось, Вася спрятал его в секретное место, чтобы не стащили Серёжка с Наташкой.
      Пока Вася рассказывал свою историю, мальчики пришли на поле, где работал трактор Кирилла Семёновича. Вася предстал перед отцом со страхом: он узнал от Гриши, что Кирилл Семёнович обещал отодрать его. Но, к удивлению ребят, когда отец услышал короткий Васин рассказ (долго разговаривать было некогда) и узнал, что сын достойно вёл себя в затруднительном положении, он даже похвалил его. Ребята пошли домой, и Кубря семенил за ними с видом победителя.
      Гриша Челноков и Вася Таратута получили от деда Филимона подарок, о котором и мечтать не смели, — щенка Кубрю.
      Щенок уже давно признал хозяевами Гришу и Васю.
      Дед Филимон, видя, как обернулось дело, написал сыну-полковнику в Свердловск, и тот ответил так:
      «Желая без хлопот и забот получить хорошую собаку, я нарушил охотничье правило: если хочешь иметь преданного четвероногого друга и помощника на охоте, воспитай его сам!
      За это я и наказан: собака, ещё не видя меня, привязалась к другим, и я не хочу надрывать её сердце, разлучая с друзьями.
      А потому, отец, отдай Кубрю Васе и Грише с единственным наказом: беречь и любить щенка и вырастить из него хорошего охотничьего пса...»
      Получив это письмо, дед Филимон позвал ребят, и, когда они прочитали, очень обрадовались.
      — Как же подарок делить будете? — рассмеялся дед Филимон.
      — А зачем его делить! — удивился Вася. — Пусть Кубря пока будет общий, а потом сам выберет хозяина. Как он порешит, так и будет.
      Гриша согласился, хотя и понял тайный смысл Васиных слов: Вася был уверен, что Кубря предпочтёт его. Грише было немного обидно думать, что так может случиться: ведь щенка из буерака спасал он, Гриша, и при этом чуть не погиб.
      А пока мальчишки были страшно довольны, получив Кубрю в свою собственность.
     
      Глава вторая. ДЕДУШКА СКУРАТОВ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      13 июня. Вот так история вышла с ископаемым носорожьим рогом!
      Сегодня утром в район отправлялся колхозный грузовик с огурцами. Мы с Васькой попросили шофёра, дядю Романа, взять нас, потому что у нас важное дело. А дядя Роман наотрез отказал — подумал, что мы просто прокатиться захотели.
      Пришлось открыть секрет, и Васька показал ему ископаемый рог.
      — Если для науки, это другое дело! — сказал дядя Роман. — Науку я уважаю. Садись, ребята!
      Доехали мы без всяких приключений, и дядя Роман велел нам возвращаться быстрее.
      Когда мы пришли, районный музей был ещё закрыт, но какой-то седенький старичок как раз открывал дверь.
      Он и оказался заведующий, Никифор Антонович Скуратов.
      — У вас ко мне дело? — спросил он. — Входите!
      Мы вошли, и Васька с торжеством протянул заведующему рог.
      Заведующий не удивился и не пришёл в восторг, как мы с Васькой надеялись. Не торопясь он вымыл рог, вытер его тряпкой и стал рассматривать.
      — Это рог ископаемого носорога! — не вытерпел Васька.
      — Рог-то рог, только не с носорожьего носа, а с бычьей головы.
      Мы ошеломлённо молчали.
      — Да-с, молодые люди, — повторил заведующий, — это обыкновенный воловий рог, но в земле он пролежал довольно долго, со времени Николая Кровавого, как я полагаю.
      Васька обрадовался и сказал:
      — Значит, вы примете его как древность и повесите внизу дощечку?
      Но и на это Никифор Антонович ответил, что должен нас огорчить: рог он не примет и дошечки не повесит. Такие экспонаты не имеют никакой ценности.
      Нам стало очень неловко, и Васька вежливо сказал:
      — Извините за беспокойство! Мы бы не приехали, но надо мной, видно, подшутил один инженер, сказал, что это носорожий рог...
      А дедушка Скуратов сказал, что рад с нами познакомиться, и на память подарил нам наконечники скифских копий. Это вот музейцая ценность, а на вид какие-то обломки, покрытые зелёным налётом. Зато они пролежали в земле две тысячи лет...
      Мы с Васькой с восторгом схватили подарок. Заведующий долго рассказывал нам про скифов: где они жили, какие у Них были обычаи, какое оружие, какая посуда. Это было так интересно, что мы забыли про время, и вдруг вспомнили, что дядя Роман может уехать без нас, и заторопились на рынок.
      Дедушка Скуратов сказал нам на прощание:
      — Пусть мой подарок послужит основанием вашего школьного музея. Вы, ученики, в этом году можете и должны сделать многое: ведь Цимлянское море разольётся на тысячи квадратных километров и навсегда скроет от людей многие и многие остатки старинных поселений, древние курганы, где могут скрываться бесценные археологические сокровища. Организуйте бригады археологов, производите раскопки — великую пользу принесёте исторической науке! Обращайтесь ко мне за консультацией — я рад помочь вам в любое время...
      Мы распрощались с дедушкой Скуратовым и припустились на рынок. Дядя Роман ждал нас уже минут двадцать и очень сердился. Но, когда узнал, что мы опоздали по научной причине, успокоился, завёл мотор, и мы поехали.
      Дорогой мы решили, что обязательно организуем археологический кружок. Я попрошу нашу старшую вожатую Капитолину Павловну устроить сбор дружины и там поставить этот вопрос.
      Когда мы проезжали мимо ям, откуда брали глину для строек, Васька вынул из котомки воловий рог и швырнул его в яму.
      — Пусть полежит лет тысячу, — молвил он. — Тогда он станет настоящей древностью. Эх, надо бы на нём мою фамилию и имя вырезать! Пусть бы будущие археологи ломали голову, что за личность такая был Василий Таратута.
      — Они бы вообразили, что это был древнерусский витязь.
      сподвижник Ильи Муромца, и дрался с печенегами этим рогом! — сказали.
      Мы с Васькой долго хохотали. Так кончилась история с ископаемым носорожьим рогом.
      14 июня. Я пошёл к Капитолине Павловне насчёт археологического кружка, а она меня направила к Ивану Фомичу. Иван Фомич сказал, что надо собрать ребят, и я должен сделать доклад на сборе отрядов пятого и шестого классов, и дал мне книги по истории и археологии, отметил, где читать, и сказал, чтобы я принёс показать написанный доклад.
     
      Глава третья. СЕРЕБРЯНАЯ МЕДАЛЬ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      21 июня. В нашей семье произошли три важных события: Арся окончил школу с серебряной медалью и получил в подарок от дяди Толи мотоцикл, а я сделал доклад на сборе отрядов, и Иван Фомич меня похвалил.
      Теперь Арся может поступить без экзаменов в любой вуз. Я страшно рад за Арсю.
      Наутро после выпускного вечера к нам примчалась фельдшерица Дора Панфиловна. Арсю она не застала (они с дядей Толей уехали в Цимлянскую узнавать насчёт работы), а мама и я были дома. Дора Панфиловна сразу заговорила:
      — Правду мне сказала Матильдочка, что ваш сынок кончил с серебряной медалью?
      Матильда — дочка Доры Панфиловны, она плелась на тройках и еле-еле получила аттестат зрелости. По-настоящему её зовут Матрёной, а в Матильду она себя переименовала для шика.
      Мама ужасно гордилась успехами Арси, но ответила нарочно равнодушным голосом:
      — Да, но ведь это не такая невидаль: вот кабы золотую получил!
      А когда фельдшерица узнала, что Арся поехал устраиваться на работу, ей чуть дурно не сделалось.
      — Да где это видано, с медалью да па работу? — завопила
      Дора Панфиловна. — Заявление надо посылать в самый-са-молучший вуз, пока места для медалистов не успели расхватать!
      — Учиться ещё успеет, — будто равнодушно возразила мама. — Его и на будущий год примут, а потрудиться молодому человеку не мешает. Кстати, и мне поможет хозяйство поставить на новом месте.
      Ох, и молодец наша мама, ох, и хитрая! Недаром Арся называет её дипломатом. Сама вчера с Арсей чуть не до слёз спорила, чтобы он не поступал на работу, а ехал учиться.
      Второе важное событие в Арсиной жизни, на мой взгляд, стоит серебряной медали: дядя Толя подарил Арсе мотоцикл «ИЖ-49».
      Но до чего же скрытный дядя Толя, прямо ужас! Заказал мотоцикл в Ростове, чтобы доставили к нему на работу, а в станицу привёз вчера, к выпускному вечеру, и торжественно преподнёс Арсе. Арся чуть не заплакал от радости, получив такой подарок: он давно вздыхает о мотоцикле, да из маминой зарплаты не очень-то скопишь на него деньги!
      Мама побранила дядю Толю за то, что он истратил столько денег, и сказала, что плохо придётся станичным собакам, когда Арся станет учиться на мотоцикле. Она, конечно, пошутила, потому что Арся хорошо знает мотор: он три года занимался в школьном физическом кружке, и они даже разбирали мотор автомобиля. Но мы с Васькой решили на всякий случай продержать Кубрю несколько дней взаперти.
      Жаль только, что Арсин мотоцикл без коляски. На заднем седле можно ехать одному: либо мне, либо Ваське.
      Сегодня Арся поднял дядю Толю чуть свет, и они тарахтели на улице, а когда хозяйки стали ругаться, что они распугали всех кур и уток, то Арся с дядей Толей уехали в степь.
      По сравнению с Арсиными делами мой доклад, конечно, пустяк. А всё-таки я про него напишу.
      Ну и страху я натерпелся, когда вышел на трибуну в нашем актовом зале, а на меня уставились целых две сотни глаз! Да добро бы, смотрели школьники, а то были там и директор Елена Николаевна, и Иван Фомич, и Капитолина Павловна, и другие учителя... И уж ладно, если бы только учителя, а то сидел и председатель колхоза товарищ Очеретько и парторг Андрей Васильевич, Сенькин отец.
      В глазах у меня потемнело, и доклад вылетел из головы.
      Стою я дурак-дураком, а Иван Фомич ободрительно на меня глядит и говорит потихоньку:
      — Смелей, Челноков! Ведь ты же всё хорошо знаешь!
      Тут у меня будто выключатель какой в голове щёлкнул, и сразу всё осветилось. Я начал довольно тихо, а потом всё громче и громче:
      — В обширных южных степях нашей родины две тысячи лет назад кочевали скифы. Скифские поселения были распространены по всему Северному Причерноморью, и это могучее племя оставило в здешних краях многочисленные следы своего пребывания...
      Тут у меня пошло и пошло без передышки и запинки. Я даже прочитал четверостишие из Бунина (это мне, конечно, Иван Фомич посоветовал):
      Прибрежья, где бродили тавро-скифы,
      Уже не те, — лишь море в летний штиль
      Все так же сыплет ласково на рифы
      Лазурно-фосфорическую пыль...
      Словом, когда я окончил доклад горячим призывом создать археологический кружок и спасти какие ещё можно остатки далёкой старины, раздались дружные аплодисменты.
      В кружок записалось около тридцати человек. Сенька Ращупкин тут же сделал список на листке и вложил в свой неизменный блокнот. Не понимаю, как ему не надоедает всё записывать! И ведь никто его не заставляет. Старшая вожатая Капитолина Павловна очень хвалит Сеньку за эту книжечку и советует всем звеньевым брать с него пример.
      В бюро кружка выбрали трёх человек: Ивана Фомича, меня и Ваську Таратуту.
      Потом встал председатель колхоза Мирон Андреевич и сказал, что на время похода даёт нашему кружку коня с телегой, но только без конюха.
      Ребята захлопали ему ещё громче, чем мне, и закричали, что с конём они управятся сами: ведь они потомственные казаки.
      Иван Фомич сказал мне и Ваське Таратуте, что мы трое должны собраться, распределить обязанности и выработать план работы кружка.
      Скорей бы отправиться в поход!
      22 июня. Мама сегодня ходит печальная: прошло ровно десять лет с тех пор, как началась война и батя уехал в районный военкомат.
      Я не помню прощания с ним, мне было только два года, а Арся помнит хорошо. Он тогда перешёл во второй класс, и, если бы не оккупация, он кончил бы школу в прошлом году.
      Наше горе тем сильнее, что батя погиб за месяц до победы, на подступах к Берлину...
      К вечеру приехал Арся с дядей Толей. Арсю приняли работать на земснаряд, где капитаном товарищ Цедейко. Арся будет работать матросом.
      Я спросил с беспокойством, справится ли он с работой.
      — Постараюсь. Работа тяжёлая, но ведь силёнка и выносливость у меня есть...
      — Смотри не посрами честь семьи Челноковых! — приказал я шутливо.
      — Есть не посрамить честь семьи Челноковых, товарищ младший брат!
      Потом Арся сказал, что ежедневно ездить в Цимлянскую невозможно и потому он будет жить на земснаряде с экипажем, а домой станет приезжатьна воскресенье.
      Сейчас Арся и дядя Толя сидят возле мотоцикла, разговаривают о переключении скоростей, о тормозах, об электропроводке, копаются в моторе...
      Арся не отступится от дела, пока не изучит его как следует. Он уже заявил маме, что в понедельник поедет в район — сдавать экзамен на право вождения мотоцикла, а во вторник отправится в Цимлянскую — уже начнёт работать.
     
      Глава четвёртая
      ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ДОМЕ РАЩУПКИНЫХ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      23 июня. Перечитал я свой дневник. Опять получается, что пишу всё про себя да про Ваську Таратуту. Ведь предупреждал меня Арся от... (Забыл, как слово называется.) И вот я решил рассказать про Сеньку Ращупкина, тем более что с ним недавно случилась забавная история.
      Я уже писал, что Сенькин отец, Андрей Васильевич, — парторг нашего колхоза. Могу ещё добавить, что он знаток метеорологии, такой науки, которая изучает давление атмосферы, ветры, дождики и всё, что относится к погоде. Андрей Васильевич заведует гидрометеорологическим (вот какое длинное слово — 22 буквы!) постом. Этот пост — будка на открытом месте ращупкинского огорода. Она с решётчатыми стенками, в ней и около неё разные приборы. Сенька мне про них рассказывал, и я знаю, для чего они.
      В первую голову есть там уличный термометр, он помещён в тени, чтобы солнце его не нагревало. Есть барометр, показывающий давление атмосферы; давление атмосферы важно знать, оно связано с изменением погоды. Флюгер на высокой мачте показывает направление и скорость ветра. По-научному этот прибор называется анемометр. Прибор гигрометр определяет влажность воздуха, то есть сколько в воздухе содержится водяных паров. Есть ещё там дождемер. С его помощью измеряют количество осадков, то есть дождя и снега.
      В семье Ращупкиных хранится большая книга «Метеорологический журнал», куда они записывают четыре раза в сутки наблюдения за приборами, сделанные в определённые часы. Андрей Васильевич следит за этим строго. Если ему приходится отлучиться по партийным делам, записи делают либо Сенька, либо его старшая сестра, восьмиклассница, нет, теперь уже девятиклассница Кира.
      Очередная сводка наблюдений немедленно передаётся по телеграфу на областную гидрометеорологическую станцию, и там ею, вместе со многими другими, пользуются для предсказания погоды по области. А областные сводки идут в Москву, и по ним предсказывается погода на весь Союз.
      Сенька Ращупкин очень гордится тем, что принимает участие в службе погоды, и, когда передают по радио сводку погоды, он задирает нос, хочет показать, что тут без него дело не обошлось. У Андрея Васильевича много книг по метеорологии, и Сенька их читает, хотя, конечно, не всё понимает. Он переписал в свою знаменитую книжечку названия разных облаков по-латыни и щеголяет учёностью, особенно перед девчонками. Например, посмотрит на небо и заявляет:
      — Ого! Кумулонимбусы идут! Готовьте зонтики!
      И это значит, что собрались кучевые дождевые облака.
      Или:
      — Айда, ребята, в степь! Циррусы пошли на убыль, дождя не будет...
      Циррусы — это перистые облака. После таких слов девчонки смотрят на Сеньку с уважением, а он задаётся...
      Кроме метеорологических, Андрей Васильевич ведёт фенологические наблюдения. Он каждый год записывает, когда появилась первая травка, когда раскрылись почки на кустах и деревьях, когда появились первые ягоды и плоды, когда начали и кончили падать листья, когда вскрылся и замёрз Дон, когда прилетели скворцы и другие птицы, когда в первый раз закуковала кукушка, и всякое тому подобное. Эти записи Андрей Васильевич отсылает в Москву и говорит, что онЪ имеют большое значение для изучения родной природы.
      История, которая получилась с Сенькой Ращупкиным, как раз и вышла из-за метеорологии.
      У Андрея Васильевича есть старинная книжка, издания 1890 года (в том году ещё мой дедушка под стол пешком ходил!), под названием «Предсказание погоды», а написал её французский учёный Габриель Далле. Вот что Сенька вычитал в книжке Далле (я решил выписать, как там напечатано, по старому правописанию, со смешными буквами Ъ и i и с твёрдыми знаками на конце слов):
      «Весьма распространено повГрье, что мнопя животныя мо-гутъ служить для предугадывания погоды.
      Въ некоторыхъ местностяхъ употребляюгь следующий способ: берутъ лягушку или тявку и помещаютъ её въ склянку, вместимостью съ большой стаканъ, закрывая кускомъ полотна. Воду надо переменять — летомъ разъ въ неделю, а зимою разъ въ две недели. Если шявка остаётся на дне без движения, свернувшись в спираль, то это пред хорошей погодой; если она ползетъ вверх, то это к дождю; если ока кажется неспокойной — къ ветру; если она очень возбуждена и вылезла изъ воды — это къ грозе...»
      Сенька задумал проверить, так ли это. В озерке на берегу Дона он за полчаса наловил пиявок, штук двадцать пять, посадил в стеклянную литровую банку с водой и обвязал сверху марлей.
      А ночью случилась ужасная вещь. Пиявки прорвали марлю и расползлись по всему дому.
      Сенькина сестра проснулась ночью оттого, что почувствовала у себя на шее что-то мокрое и холодное. Она провела по шее рукой и закричала от страха. Потом она догадалась, что это Сенькина пиявка.
      Проснулась мать, зажгла лампу и сняла пиявку с Кириной шеи. Вдруг Кира закричала ещё сильнее: на постели оказалась ещё одна пиявка.
      Кирина мать обнаружила пиявку у себя на голове. В доме начался переполох. Вбегая в Кирину комнату, Сенька наступил босой ногой на пиявку, поскользнулся, упал и набил себе шишку на лбу.
      Пиявки обнаруживались в самых неожиданных местах: в крынке с маслом, в умывальнике, в Кириной коробке с духами, в горлышке чернильницы. А одна, здоровенная, особенно отличилась: залезла в батарейный приёмник. Утром приёмник отказался работать, пришлось его разобрать, и там нашли пиявку.
      Вспомнив указание Далле, что быть грозе, если пиявки возбуждены и вылезают из воды, Сенька решил, что в этот день будет не просто гроза, а целая грозища, вроде тропической. Поэтому он не поехал с нами на рыбалку, а мы очень приятно провели время при чудесной погоде.
      Женщины в доме Ращупкиных ещё три дня жили в страшной панике, с опаской брались за любой предмет, ожидая, что в нём спряталась холодная, скользкая пиявка...
      Сенька в пиявках разочаровался. Они не предсказывают погоду. Но в то же время он доволен: как-кикак, это положение он доказал путём научного эксперимента. Но у Далле написано, что по лягушкам тоже можно предсказывать погоду.
      Однако, когда Сенька заикнулся об этом, дома поднялся такой скандал, что от этого опыта пришлось отказаться.
      — Вот видишь, Челнок, — сказал Сенька с горькой улыбкой, — как женские предрассудки мешают двигать вперёд науку...
      Я думаю, когда Сенька Ращупкин вырастет, он станет учёным-биологом.
     
      Глава пятая. АТАМАНСКИЙ КУРГАН
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      24 июня. Когда я вчера списывал отрывок про пиявок по старому правописанию, мне в голову пришли разные мысли. Вот я переписал одиннадцать строчек и вспотел: до того трудно было следить, чтобы не наделать ошибок с этими «ятями» и «i» с одной палочкой. Мне стало жалко дореволюционных учеников, сколько им приходилось зубрить лишних правил. И у нас-то их хватает, а как они учились, несчастные?
      Я об этом сказал Ивану Фомичу (ходил к нему сегодня узнать, когда соберётся бюро археологического кружка), и он подтвердил, как трудно было учить правила про «ять» (он ведь учился до революции).
      Чтобы легче было запомнить слова с «ятями», из них составляли смешные стишки, и ученики их зубрили, например:
      БЪлый, бЪдный, блЪдный бЬсъ УбЪжалъ въ сосЬдшй лЬсъ...
      Иван Фомич сказал, что мы, теперешние ученики, должны быть благодарны советской власти за то, что она упростила трудное старое правописание. Я сказал, что мы, конечно, благодарны, но не мешало бы и у нас уничтожить кой-какие лишние, на мой взгляд, правила и знаки препинания, вроде точки с запятой. Я с этим знаком вечно путаюсь и не знаю, что ставить: то ли точку, то ли точку с запятой.
      Иван Фомич рассмеялся и сказал, что со временем это умение ко мне придёт.
      Расскажу теперь, что было на бюро археологического кружка. Председателем мы, конечно, выбрали Ивана Фомича, завхозом — Ваську Таратуту, потому что у него много солидности, а секретарём — меня.
      Начинать раскопки мы решили с Атаманского кургана. Он поднимается в степи, на нашей стороне Дона, километрах в десяти ниже по течению. Когда море разольётся, вода его скроет. Атаманским этот курган назвали потому, что во время гражданской войны красные казаки порубили там шашками станичного атамана Шумскова, деда нашего Гараньки.
      Атаман был очень жесток и привержен старой власти. Он многих погубил в станице, в том числе и моего дедушку Петра Анисимовича. За это и сам нашёл смерть возле старого степного кургана. Там настиг его наступавший красный отряд.
      У нас по станице ходят слухи, что в Атаманском кургане скрыт клад. Мать Антошки Щукаря, суеверная и религиозная Прасковья Антиповна, уверяет, что на этот клад наложено заклятие и что надо «знать слово», чтобы клад дался в руки. А если кто станет копать, не знающий «слова», то клад уйдёт в глубину и на месте кЛада покажутся всякие чудища.
      Есть в станице сумасшедший старик, немой дед Барабаш, так про него Прасковья Антиповна рассказывает, будто он ума лишился как раз из-за того, что отправился за кладом на Атаманский курган. Там он увидел такого страшного оборотня с четырьмя руками и одним глазом во лбу, что у него навек ум отшибло.
      Когда мы заседали, я сказал об этом Ивану Фомичу, а он рассмеялся и возразил: как же Прасковья Антиповна могла про это узнать, если у Барабаша ум отшибло и он тут же онемел от. страха?
      Бюро поручило завхозу Ваське Таратуте готовить всё необходимое к походу: палатки, ломы, лопаты и прочее снаряжение. Насчёт провианта мы постановили, чтобы Васька договорился с правлением колхоза.
      Выйти решили 2 июля, в понедельник.
      25 июня. Васька Таратута молодец! Он достал палатки для
      нашей экспедиции. Васька выпросил их у начальника строительного участка товарища Никишина.
      Когда Васька появился перед товарищем Никишиным, тот заулыбался:
      — А, рыжий-красный, человек опасный! Как дела?
      Васька поздоровался и обиженно спросил:
      — Зачем вы меня обманули?
      — Как я тебя обманул?
      — Вы сказали, тот рог — ископаемый носорожий, а он вовсе оказался бычиный!
      Товарищ Никишин захохотал и признался:
      — Я, по правде говоря, тоже думал, что он не носорожий, но мне хотелось увлечь тебя археологией. Кажется, это удалось: я слышал, что у вас в школе организовался кружок.
      Тогда Васька попросил у него на время две палатки для археологической экспедиции.
      Никишин вызвал кладовщика и велел ему найти на складе две поношенные палатки, которые можно отдать школе насовсем.
      Васька не знал, как и благодарить, а товарищ Никишин смеялся и говорил, что это расплата за превращение носорожьего рога в бычий.
      На складе Васькина радость померкла, так как палатки оказались с обтрёпанными краями и с дырками. Но потом Васька сообразил, что дырки можно зачинить.
      Вечером пришли на двор к Таратутам девочки из нашего кружка чинить палатки. Палатки были очень высокие, и мы решили их обрезать и материал пустить на заплаты. Получилось здорово! Особенно были довольны завхоз кружка Васька Таратута, председатель Иван Фомич и даже директор Елена Николаевна, потому что с этими палатками не страшно отправлять ребят в дальние экскурсии.
     
      Глава шестая. «БУНТ» В СЕМЬЕ ЩУКИНЫХ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      26 июня. Пока мы не отправились в археологическую экспедицию, я решил описать семью Щукиных.
      Я уже писал, что Антошкина мать, Прасковья Антиповна, очень религиозная и суеверная.
      Антошкин отец, Иван Никитич, вернулся с войны израненный и больной, и в семье всем верховодила Прасковья Антиповна.
      Перед тем как сесть за стол, Прасковья Антиповна требовала, чтобы все становились перед иконой и крестились, пока она громко читает молитву. А кто не очень низко кланялся, тем она давала подзатыльник. Тут поневоле поклонишься, потому что Прасковья Антиповна хотя ростом не вышла, а жилистая и сильная.
      Ивану Никитичу всё это не нравилось, но он вздыхал и терпел, потому что знал: если скажет что-нибудь не по нраву жене, она раскричится на целый день, а у него от этого начинались сердечные приступы.
      Прасковья Антиповна не позволяла своим детям вступать в пионеры, потому что в пионерах учат безбожию.
      Когда Иван Никитич два года назад умер, у Щукиных всё пошло по-другому, и зачинщиком перемен оказался Антошка, хотя учился тогда только в третьем классе. Он хотя и средний из детей, но ужасно упорный. Я думаю, ему передался материнский характер, а сёстры уродились в отца, такие овечки.
      Антошка стал говорить сёстрам, чтобы они не преклонялись больше перед религиозными суевериями, потому что из-за этого стали посмешищем всей школы.
      Старшие сёстры ответили, что давно не верят в бога и им тоже неприятно, что мать воспитывает их не по-советски.
      Однажды они устроили заговор: завтра с утра не становиться на молитву, а прямо садиться за стол.
      Наступило утро. Щукарь мне потом рассказывал, что он очень волновался, не за себя, а боялся, что подведут сёстры. Ему одному против матери не выстоять бы. Но сёстры не подвели. Когда самовар и посуда были на столе, Прасковья Ан-тнповна, как всегда, встала перед иконой и начала читать молитву. Как же она удивилась, когда дети сели за стол, даже не перекрестив лба, а старшая, Груша, преспокойно начала разливать чай.
      Сначала у Прасковьи Антиповны отнялся язык, а потом голос к ней вернулся, да ещё какой!
      — Это что же такое творится? — взревела она. — Негодники! Вой из-за стола, сейчас же на молитву!
      Антошка и сёстры, точно не слыша, продолжали пить чай. Тут разразился страшный скандал, и все дети ушли из дому.
      Антошка пришёл к нам, а сёстры разбрелись по подругам, твёрдо решив не возвращаться к матери, пока она не прекратит своё религиозное тиранство.
      Прасковья Антиповна отправилась на совет к попу Евти-хию. Что он ей насоветовал, неизвестно, но она держалась довольно-таки долго.
      Потомившись в одиночестве дней десять, Прасковья Антиповна оповестила старшую дочь через соседку Авдотью Кукушкину, что дети могут возвратиться. Приняв это известие за полную и безоговорочную капитуляцию, Антошка и его сёстры в тот же день вернулись домой.
      Когда они опять сели за стол не крестясь, мать зло посмотрела на них, но не вымолвила ни слова. Антошка и девочки вели себя благоразумно: не хвалились своей победой, не дразнили мать безбожными речами, и Прасковья Антиповна начала смиряться. А тут ещё Антошка принялся усердно рыбалить и притаскивал с Дона отборных сазанов, чебаков и сулу1.
      1 Чебаками на Дону называют лещей, а сулой - судака.
      Прасковья Антиповна не очень усердно работает в колхозе. От полевых работ она старается увильнуть и добивается нарядов полегче — например, поехать с каким-нибудь товаром на рынок, дежурить у телефона в правлении или, в крайнем случае, низать табак.
      Ей это, по большей части, удаётся, так как она постоянно жалуется на болезни и в доказательство приносит записки от Доры Панфиловны. А после этого у фельдшерицы на сковородке появляется жареный сазанчик либо чебак.
      Трудодней Прасковья Антиповна вырабатывает самый-пресамый минимум, чтобы только не отобрали приусадебный участок. Да с неё много и не требуют как со вдовы воина Великой Отечественной войны.
      Главный же прибыток в дом идёт от трудодней, что вырабатывают старшие сёстры Щукаря — Аграфена и Марья. Учатся они хотя и старательно, но средне, и ещё с пятого класса решили, что вуз ке для них и что, окончив школу, они останутся работать в колхозе. Если бы мать порвала с ними, то любая бездетная семья приняла бы их с удовольствием. Вот, думаю, почему смирилась Прасковья Антиповна.
      Прошло две или три недели. Снова сговорившись с сёстрами, Щукарь объявил матери, что он сам и Манька вступают в в пионеры, а Груша — в комсомол.
      Мать уже не скандалила, но пыталась отговорить детей. Выложила на стол старую, затрёпанную библию и стала читать оттуда даже ей самой непонятные предсказания.
      Когда это не подействовало, она отправилась в школу. Там она надоела всем, начиная с директора и учителей и кончая сторожихой. Побывала и у старшей вожатой Капитолины Павловны, и в комитете комсомола, и у председательницы родительского комитета Шумсковой и везде просила вычеркнуть её деточек из списков.
      — Из каких списков? — удивлялись все.
      — Да из тех самых, из безбожной пионерии и комсомолии, — со слезами поясняла Прасковья Антиповна. — Уж ладно, пускай состоят, уж я с этим смирилась, да ведь на страш-ном-то суде эти списки вперёд всего зачнут читать... И ввергнутся грешники, в них занесённые, в геенну огненную, где пламя неугасимое...
      И тут Прасковья Антиповна начинала горько-прегорько рыдать. Одни, слушая её, сердились, другие смеялись, но у всех сложилось мнение, что эта женщина не в полном рассудке.
      Еле-еле выпроводили гражданку Щукину из школы, а пека она была там, Антошка и его сёстры прямо со стыда сгорели.
      Дома Прасковья Антиповна заявила, что поедет в район и добьётся, чтобы её родных детей вычеркнули из погубительных списков. Тут Антошка с сёстрами окончательно взбунтовались и тоже объявили, что если она поедет в район, то только их и видела. Тем это дело и кончилось.
      Неудивительно, что, когда Прасковья Антиповна заметила у Антошки папиросу в зубах, она ничего ему не сказала. Курить, по её мнению, было совсем не таким страшным грехом, как не верить в бога или быть пионером.
     
      Глава седьмая. ЗЕМСНАРЯД
     
      Арсений Челноков с гордостью думал о том, как изменилась его жизнь за несколько дней после получения аттестата зрелости.
      Давно ли бегал в школу с портфелем в руке, а теперь он матрос земснаряда с новенькой трудовой книжкой в кармане. Давно ли Арсений, отправляясь куда-нибудь, шагал пешком по пыли или просился на попутные машины, а теперь он может вывести из сарая стального коня и мчаться по степной дороге, обгоняя грузовики.
      Нет, решительно жизнь казалась Арсению Челнокову прекрасной.
      Во вторник, 26 июня, Арсений встал очень рано. На столе стоял кипящий самовар, а на блюде красовалась гора пирожков с морковью.
      — Поёшь в последний раз, Арсюшенька, это твои любимые, — дрогнувшим голосом сказала Анна Максимовна, и на её добрых глазах показались слёзы.
      Арсений стал утешать мать, говорил, что до места работы всего-то четыре часа езды на мотоцикле и в субботу он приедет и снова будет есть пироги с морковью.
      Морковные пироги были гордостью Анны Максимовны, в глубине души она считала, что никому больше в станице не испечь таких ароматных, румяных, рассыпчатых пирожков. Кое-как Арсению удалось успокоить мать.
      Гриша ещё спал, когда Арсений обнял мать и сел на мотоцикл. По степи расходилось много дорог. Арсений расспрашивал встречных, и ему указали путь вдоль линии электропередачи. Подъезжая к Цимлянской, Арсений чувствовал сильную усталость (сказался недостаток тренировки).
      Вдруг он увидел над сухой степью пароход .с голубыми надстройками и капитанским мостиком. Было странно и непонятно, как он забрался в степь.
      Подъехав ближе, Арсений убедился, что это земснаряд и стоит он на воде, как пароход. Вблизи он уж не так походил на пароход, хотя нижняя палуба его была обнесена перилами, на них висели спасательные круги, а с нижней палубы трап
      вёл на верхнюю. Самое главное, что его отличало от парохода, это укреплённая на носу судна крепкая стальная рама, немного похожая на стрелу подъёмного крана, но гораздо короче по длине и шире в основании.
      Под носовой рамой, обнесённой перилами, что-то клокотало, бурлило и пенилось. Судно стояло, упираясь носом в яр, и вдруг кусок берега рухнул в воду, под стальную раму землесоса. Вода всплеснулась, продолжая клокотать, и, смешавшись с упавшим в неё песком, обратилась в жидкую грязь.
      С судна донёсся крик, заглушённый шумом машин. Это звал Арсения начальник земснаряда, указывая на лодку, стоявшую у берега. Через две минуты Арсений поднялся на нижнюю палубу, едва возвышавшуюся над водой.
      Когда он поздоровался, Сергей Лукич со смехом спросил:
      — Что ты корни пустил на берегу?
      — Осматривался. Всё такое новое, незнакомое...
      — Ничего, привыкнешь. Ребята у нас хорошие, дружные. Вот, кстати, твой непосредственный начальник, старший матрос первой вахты.
      Челнокову протянул руку коренастый краснощёкий парень в матросской тельняшке. На вид он был года на два старше Арсения.
      — Бугров Кузьма Ферапонтович. Будем знакомы.
      И он до боли сжал его руку. Арсений назвал себя. Кузьма спросил, показывая на мотоцикл:
      — Твой?
      — Мой,- — с гордостью ответил Арсений. — Дядя подарил, экскаваторщик, по случаю окончания школы.
      — Товарищ начальник, — сказал Кузьма, обращаясь к Сергею Лукичу, — разрешите свезти новичка на брандвахту, показать жильё.
      — Разрешаю, — сказал начальник. — Там он может и остаться до завтра.
      Арсений удивился:
      — Разве мне не здесь придётся жить?
      Цедейко, Кузьма Бугров и ещё два-три человека, стоявшие поблизости, разразились дружным смехом.
      — Если б тебе предложили жить на земснаряде, — молвил начальник, — ты сбежал бы отсюда.
      И в самом деле: под палубой гудели моторы, и от этого судно всё время дрожало мелкой равномерной дрожыо. Вдруг раздался сильный толчок, как бывает на лодке, когда налетишь на подводную корягу. Арсений испугался и подумал, что случилась авария, но капитан улыбнулся и небрежно бросил:
      — Такие аварии бывают у нас по сто раз в день. Это фреза наткнулась на корень.
      Арсению было непонятно, что такое фреза, и Сергеи Лукич провёл его к носу судна, к стальной раме.
      — Под этой рамой, — начал он, — укреплён мощный винт с огромными прочными лопастями в виде ножей. Это и есть фреза, или разрыхлитель. Он врезается в берег реки, разрыхляет, разрушает песчаные пласты, и в выемку врывается вода. Земснаряд роет русло канала. Но размытый песок не пропадает даром. Он служит важнейшим материалом для постройки плотины. Песок, смешанный с водой, называется пульпой. Пульпу всасывает вон тот широкий хобот и выбрасывает песок на берег. Понятно?
      — Понятно, — ответил Арсений, а Кузьма Бугров сильно толкнул его в спину и свистящим шёпотом добавил: «Товарищ начальник».
      — Понятно, товарищ начальник, — поправился Арсений.
      Цедейко улыбнулся, а Кузьма Бугров проворчал:
      — Приучаться надо к дисциплине: у нас как на военном корабле. Можно ехать с новичком, товарищ начальник?
      — Поезжайте.
      Матросы поплыли к берегу.
      Минут через восемь скорой езды на мотоцикле в заливе реки показалось большое сооружение — целый дом на металлическом понтоне.
      — Вот это и есть брандвахта, — сказал Кузьма. — Тут живёт экипаж нашего земснаряда. Жить тебе придётся вместе с Кирюшкой Угольковым, лебёдчиком. Парень он смирный, только храпеть здоров...
      — Мне чужой храп не помеха, я крепко сплю.
      — Ну смотри, — как-то сомнительно отозвался Кузьма.
      Арсений поднялся за ним по трапу внутрь брандвахты и по длинному коридору прошёл в маленькую двухместную каюту..
      Там было две койки, чистенько убранные; у изголовья каждой стояла тумбочка, в середине — столик, и перед ним стул.
      — Вот твоё место, — показал Бугров на левую койку. — Можешь располагаться со своим имуществом.
      Всё имущество Арсения помещалось в чемоданчике, который он привёз на мотоцикле: смена белья, несколько книг и тетрадок, готовальня, мыло, зубной порошок и щётка, носовые платки. Кузьма с уважением посмотрел на книги, взял одну из них.
      — Так. Повышаешь, значит, свою квалификацию... Это хорошо. — Он хлопнул Челнокова ладонью по плечу. — Нашему начальнику таких и надо. Он мне про тебя говорил. «Для меня, говорит, Челноков как матрос без интереса, и я б его не взял, кабы не надеялся, что он профессию освоит». Так как, парень, освоишь профессию?
      — Освою, Кузьма, обязательно освою.
      — Ну то-то! На данном этапе это для нашего земснаряда самое главное, — важно сказал Кузьма. — Товарищ Цедейко задумал превратить наш земснаряд в комсомольско-молодёжный — это раз; и у нас проводится совмещение профессий — это два. Почему такая потребность? На данном этапе (Кузьма повторял эти слова с особым удовольствием) на строительство беспрерывно поступает техника, а техникой управляют люди — значит, надо готовить кадры. За последние два месяца с нашего земснаряда на другие, вновь прибывшие, перешло четырнадцать человек, в том числе четыре электрика, пять поммехаников. На их место мы берём новичков и обучаем, а также сокращаем численность экипажа против штатного расписания.
      — Будь спокоен, Кузьма, не подведу, я комсомолец.
      — Ну, с тем бывай здоров, отдыхай до завтра, — попрощался Кузьма. — Да, насчёт обеда ты договорись с Финогенычем, здешним комендантом, он же и кок по совместительству. Идём, я тебя познакомлю.
      Финогеныч, бывший матрос, кряжистый старик с медалью на груди, принял нового матроса ласково и зачислил на довольствие. Для начала Финогеныч угостил Арсения порцией великолепного флотского борща и жареным судаком.
      Спать Арсений лёг пораньше и спал до полуночи. А в пол-
      ночь ему стало мерешиться что-то странное. Будто попал он па лесопильный завод, где мощные пилы с хрипом и свистом резали толстые суковатые брёвна. По временам хрип пил перемежался звучным бульканьем воды. «Зум-зум-зум» — шлёпались крупные водяные капли, потом пилы брали верх и яростно боролись с неподатливой древесиной.
      Когда Арсений окончательно очнулся ото сна, то понял, что это храпит его сосед, лебёдчик Кирюшка. Больше получаса Арсений выдержать не мог, оделся, сошёл на берег и пробродил до завтрака.
      Финогеныч созвал своих подопечных боцманским свистком, висевшим у него на груди. За столом Челноков познакомился с некоторыми другими членами экипажа и с секретарём комсомольской ячейки, носившим необычную фамилию Драх.
      В семь часов утра подошёл моторный катер и повёз на земснаряд первую вахту.
     
      Глава восьмая. ПЕРВЫЙ ЭКСПОНАТ ШКОЛЬНОГО МУЗЕЯ
     
      Начались трудовые матросские будни. Арсений Челноков не был изнеженным юношей, а всё-таки за время работы умаивался так, что ночью его не мог разбудить даже могучий храп лебёдчика Кирюшки Уголькова.
      Субботы Арсений ждал с нетерпением. Отработав свою смену с утра, он поехал в Болыне-Соленовскую.
      Мать была ещё на работе, его встретил Гриша. Стеснявшиеся излишних нежностей, братья пожали друг другу руки.
      В этот момент вошла Анна Максимовна. Маленькая, худощавая, лёгкая на ходу, она бросилась к старшему сыну. Потом принялась печь любимые Арсей пирожки с морковью.
      Арсений развязал привезённый с собой узелок с каким-то странным предметом, похожим на футбольный мяч. Нашёл он его, как-то гуляя по степи, в старом окопе. Это оказалась заржавленная немецкая каска, которая, видно, осталась здесь с войны. Стальная каска была набита слежавшимся песком, который с трудом удалось выскрести.
      Арсений хотел отвезти каску в район, но, узнав, что организуется школьный музей, отдал её Грише.
      Радости Гриши не было границ. Он сразу отправился во двор и начал отчищать каску от грязи и ржавчины песком.
      — Да кто же чистит музейные древности? — возмутился старший брат. — Ты бы её ещё в никелировку отдал, невежда!
      Гриша понял, что собирался сделать глупость, и признался в этом. Братья стали рассматривать каску.
      Арсений даже сочинил про неё стихи:
      Было злое время,
      Лезло вражье племя
      На Страну Советов десять лет назад.
      Загостились гости:
      Белые их кости
      Тлеют по оврагам, у шляхов лежат...
      В борозде на поле,
      На степном раздолье
      Выпахана каска с чёрным пауком —
      Жалкие остатки От упорной схватки,
      Где был кончен немец пулей иль штыком.
      Когда Гриша услыхал эти стихи, они ему понравились. Он решил, что это будет боевая походная песня отряда шестого класса, только Арся должен написать заключительный куплет. А музыку он попросит сочинить учителя пения Евгения Петровича.
      На следующее утро Гриша поспешил к Ивану Фомичу похвастаться своим приобретением для школьного музея.
      Иван Фомич любил, когда к нему приходили ученики.
      — А, Гриша! — ласково промолвил учитель. — Проходи, садись! Что это у тебя в руках?
      Гриша торжественно положил каску на стол и сказал, что этот первый экспонат дарит школьному музею его старший брат.
      — Первый? — Иван Фомич улыбнулся. — Это несправедливо по отношению к Таратуте. Ведь найденный им бычий рог положил начало идее школьного музея.
      — Так вы думаете, Иван Фомич, — перебил сияющий мальчик, — что первым экспонатом должен быть бычиный рог, что нашёл Васька?
      — Конечно, — подтвердил учитель.
      — Побегу к Ваське, вот он обрадуется!
      И Гриша, хлопнув дверью, умчался, на радостях забыв попрощаться с Иваном Фомичом и оставив драгоценный экспонат на столе.
      Васька мастерил на дворе для маленького брата жестяной пропеллер, который можно было бы запускать вверх.
      — Васька, ура! — завопил Гриша, врываясь на баз к Таратутам. — Твоя находка будет первым экспонатом в школьном музее!
      Таратута раскраснелся от удовольствия.
      — Это здорово будет, — солидно сказал он и вдруг огорчился: — Рог-то я выбросил...
      — А ты найди, — посоветовал Гриша.
      Вася помчался к правлению колхоза и успел застать грузовик, в который укладывали мешки с овощами. Шофёр Роман согласился взять Васю, когда тот заявил, что едет с научным заданием.
      Не доезжая районного центра, Вася слез и начал поиски. Точно он не помнил, куда швырнул рог, а ям там было много. Облазил их добрый десяток, пока не обнаружил свою драгоценность, и выбрался на дорогу, измазанный и усталый, но довольный. Его восхищала мысль, что рог будет выставлен в музее под номером первым, а под ним повиснет заветная дощечка с его именем и фамилией. Не довольствуясь этим, Вася вырезал на роге крупными буквами: «Василий Таратута» — п принёс рог на сохранение Грише Челнокову.
      Вторым номером решили записать наконечники скифских копий, подаренные ребятам Скуратовым. Немецкая каска пойдёт под номером третьим, а подпись под ней Гриша придумал такую: «Доставлено со строительства Волго-Донского канала матросом земснаряда Арсением Ильичом Челноковым».
     
      Глава девятая
      АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА РАСКОПКИ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      2 июля. Наконец наша экспедиция у цели! Добрались до кургана, поставили палатки. Пишу вечером. Ребята и девочки уже укладываются спать, так как день у нас сегодня выдался
      трудный. Начался он ссорой между двумя закадычными друзьями — Васькой Таратутой и Антошкой Щукарем. Васька встал рано и заторопился на конюшню за конём, а Антошка явился туда ещё раньше. Конюхи помогли ему запрячь коня, и Антошка уже уехал на сборный пункт — на школьный двор.
      Васька рассердился и побежал к школе. Мерин Воронко стоял там, недовольно помахивая чёлкой: девочки вплетали ему туда ленточки для красоты. Мы с Анкой Зенковой укладывали в телегу корзины и мешки с провизией, полученной из колхоза.
      — Как ты смел взять коня без моего разрешения? — заорал Васька.
      — А зачем разрешение? — спокойно возразил Щукарь. — Я конюх, моё дело снарядить транспорт.
      — Я тебя конюхом не назначал, — продолжал кричать Васька. — Сам буду за конём ухаживать, сам и кучерить буду!
      У них начался горячий спор. Если бы не подошёл Иван Фомич, кончилось бы дракой. Иван Фомич рассудил так: пусть Васька будет по совместительству кучером и конюхом, а для Щукаря найдётся другая обязанность.
      Тут подошла Капитолина Павловна, командир девичьей бригады, и велела заехать к Таратуте за палатками.
      Часов в шесть утра наша экспедиция тронулась в путь. Она имела внушительный вид: встречные удивлённо останавливались, кланялись учителям и весело глядели нам вслед.
      Впереди шла колонна мальчиков — восемнадцать человек — под предводительством Ивана Фомича. Мы предлагали Ивану Фомичу сесть в телегу, так как ему трудно идти с протезом, но он решительно отказался.
      — Когда устану, тогда и сяду, — заявил он.
      Колонна была построена по трое. В первом ряду шагали Иван Фомич, отрядный барабанщик Гаранька Шумсков и горнист Стёпка Шук. Гаранька барабанил, а Стёпка трубил, и под эту музыку шагалось очень легко.
      Я шёл во втором ряду с Сенькой Ращупкиным и Антошкой Щукиным. Щукарь сердито оглядывался и бормотал что-то невнятное — видно, ещё сердился на Ваську. У Сеньки на боку висела сумка с метеорологическими инструментами: он выпросил у отца термометр, барометр и гигрометр.
      На грудной кармашек он прицепил компас, болтавшийся, как медаль.
      Сенька глядел на небо и озабоченно бормотал:
      — Кумулостратосы собираются, как бы не кончилось дождём...
      Все мальчишки несли на плечах лопаты, как солдаты ружья. Лопаты можно было сложить ка подводу, но нам казалось, что так солиднее впечатление.
      Девочек было всего восемь; их вела Капитолина Павловна. У санитарок Кали Губиной и Нины Шук через плечо были надеты сумки с красным крестом.
      Сзади ехал на подводе завхоз, он же комендант будущего лагеря — Васька Таратута, подстёгивая ленивого Воронка. А за подводой трусил наш верный Кубря.
      Выйдя за станицу, мы поспешили отделаться от лопат и побросали их на телегу. Наш отрядный запевала Колька Нечипо-ренко завёл донскую походную:
      Грянул внезапно гром над Москвою,
      Выступил с шумом Дон из брегов...
      Мы дружно подхватили припев:
      Ай, донцы-молодцы!..
      Так с песнями прошли мы километра два, а потом порядок нарушился, колонны расстроились, и каждый шёл где хотел.
      Не торопясь, дошли мы до места, когда солнышко поднялось уже высоко.
      Невдалеке от Атаманского кургана начинался овраг, а по оврагу бежал прозрачный ручеёк. На берегу буерака под огромным осокорем на сухом пригорке мы разбили палатки.
      Это отняло порядочно времени. Обед, приготовленный девчоночьей бригадой, оказался необыкновенно вкусным. После обеда строгая Капитолина Павловна уложила всех на тихий час. Когда мы начали спорить, она заявила, что тихий час будет каждый день обязательно, а кто с этим не согласен, пусть сейчас же возвращается домой.
      В общем, за работу мы смогли приняться только в три часа дня. Было не жарко, так как кумулостратусы, как их называет наш учёный-метеоролог Сенька Ращупкин, закрыли почти всё небо.
      Прежде чем начать раскапывать курган, Иван Фомич велел фотографу нашей экспедиции Никите Пересунько сфотографировать курган с разных сторон. У Никиты аппарат «Зоркий». Он хорошо снимает, только карточки потом не дождёшься. Чаще всего Никита снимает Нинку Шук под тем предлогом, будто у неё фотогеничное лицо. А когда мы попросили объяснить это слово, Никита не смог этого сделать, а только сказал, что у всех знаменитых киноартисток фотогеничные лица. Вот и сегодня, снимая курган, Никита ухитрялся везде ставить на первый план Нинку, «для оживления пейзажа», как он говорит. Наши девчонки это заметили, шушукались и смеялись, а Никита делал вид, будто ничего не замечает.
      Илья Терских сел на раскладной стульчик и начал рисовать курган акварелью. Иван Фомич это одобрил, потому что Илья рисует замечательно. А мы с Васькой сказали ему, что если даже не найдём в кургане ничего, то его рисунок будет экспонатом нашего музея.
      Обследование кургана показало, что мы не первые явились сюда с раскопками: в разных местах виднелись старинные ямы, заросшие травой и с обвалившимися краями, но видно было, что никто из побывавших здесь ранее нас не довёл дело до конца.
      Мы начали раскапывать одну из ям, поглубже прочих и находящуюся ближе к вершине.
      Иван Фомич разбил нас на три двадцатиминутные смены. Мы зашумели, что если двадцать минут работать, а сорок отдыхать, то дело не пойдёт и лучше установить наоборот.
      — Ещё намахаетесь, — сказал Иван Фомич. — В работу надо втягиваться постепенно.
      В этот день мы сделали немного.
     
      Глава десятая. КОВАРНЫЕ ВЫХОДКИ МЕРИНА ВОРОНКА
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      3 июля, утро. У нас обнаружилась неприятность: мерин Воронко сбежал из лагеря. Васька Таратута очень расстроился: конь на его ответственности, а он за ним недосмотрел. Не дождавшись завтрака, Взська взял кусок хлеба и отправился с Кубрей разыскивать Воронка.
      Щукарь со злорадством сказал:
      — Пускай Васька-тараторка побродит по степи, узнает, почём фунт лиха!
      — Ты так же бродил бы, — отозвался я.
      Антошка лукаво рассмеялся:
      — Во-первых, у меня Воронко не ушёл бы, я знаю этого ехидного коня. А во-вторых, если бы и ушёл, я бы его сразу сыскал.
      — Где? — поинтересовался я.
      — А ты Ваське не скажешь? — подозрительно спросил Щукарь.
      — Не скажу, — опрометчиво пообещал я.
      - — Он всегда на колхозную конюшню убегает.
      Я сказал Антошке, что он плохой товарищ, что надо было предупредить Ваську.
      — А он — хороший? — обозлился Щукарь. — Мало того, что завхоз и комендант, ещё он же и кучером и конюхом хочет быть.
      Я, в общем, согласился с Антошкой.
      Тот же день, вечером. Сегодня мы порядочно углубили яму и расширили её, сделав края более отлогими, чтобы они не осыпались. Никита Пересунько несколько раз снимал нас, чтобы запечатлеть все стадии работ. Нинка Шук, как всегда, оказывалась на первом плане. Девчонки смеются, что у нас получится не коллекция снимков кургана, а коллекция портретов Нины Шук на фоне кургана.
      Обед, приготовленный под руководством нашей сёстры-хозяйки Анки Зенковой, — объедение. Потом Капитолина Павловна, как и грозилась, уложила нас спать. Мы, конечно, не спали, а лежали на сене, накрытом брезентом, и тихо разговаривали, найдём ли мы что-нибудь в кургане. А Васьки Таратуты всё не было. Пришёл он часов в шесть вечера, еле волоча ноги и без коня, сердитый и усталый. Таким же усталым выглядел и Кубря, потому что не мог же Васька таскать двадцать километров на руках здоровенного шенка.
      Мне стало Ваську очень жалко, и я решил передать ему про Воронка. Но Щукарь догадался о моём намерении и глаз с меня не спускал. Пришлось пойти на хитрость. Я тайком написал записку, свернул вдвое и обозначил наверху: «Передать потихоньку Таратуте». Эту записку я сунул Сеньке Ращупкину, и он сделал, как я просил.
      Васька пообедал и попросился у Ивана Фомича опять идти за конём.
      — Ну где ты его найдёшь на ночь глядя! — сказал Иван Фомич.
      — А я теперь знаю, где его искать! — возразил Васька и бросил злой взгляд на Щукаря.
      — Ну, если знаешь, так иди, — разрешил Иван Фомич.
      Васька снова отправился в путь.
      Ох, как на меня посмотрел Антошка! У меня аж мороз по коже пробежал!
      Я хотел оправдываться, но Щукарь презрительно отвернулся от меня. Мне стало грустно: вот и расстроилась ещё дружба между двумя товарищами из нашей четвёрки, и всё из-за этого проклятого транспорта!
      Поздним вечером. Васька Таратута прискакал на Воронке, когда совсем стемнело. Он так охаживал мерина плетью, что тот скакал галопом и весь вспенился. Так-то бывает в жизни: двое поссорились, а безвинная скотина в ответе. Хотя не такой уж он безвинный, этот мерин, со своей скверной привычкой убегать.
      Антошка Щукарь сделал вид, что не замечает Васькиного возвращения. Со мной оп тоже не разговаривает.
      Весело...
      4 июля, во время перерывов в работе. Назревали ужасные события, но, к счастью, всё разрешилось благополучно.
      Утром проклятого мерина снова не оказалось на месте, хотя Васька Таратута привязал коня к телеге.
      Когда Васька увидел, что Воронка нет, он так побагровел от злобы, что крупные веснушки на его лице показались белыми, и побежал разыскивать Антошку, в полной уверенности, что тот нарочно отвязал мерина. Щукарь взбеленился, услыхав такое обвинение.
      Дело клонилось к страшной драке, но между противниками появился Ахмет Галиев, председатель совета отряда седьмого класса.
      — Эй вы, петухи, в чём дело? — насмешливо спросил он.
      Васька и Антошка наперебой начали обвинять друг друга и так галдели, что невозможно было ничего разобрать. Наконец Ахмет понял причину ссоры.
      — Щукин не виноват! — веско заявил Ахмет. — Я видел, как было дело. У коня свалился недоуздок, и он припустился галопом. Я хотел разбудить Таратуту, а потом решил, что коня всё равно не догнать. Таратута, извинись перед товарищем за ложное обвинение.
      Васька сделал больше. Он шагнул к Антошке, пожал ему руку и тоном Анки Зенковой, когда она председательствует на сборах отряда, произнёс:
      — Товарищ Щукин! Поручаю вам принять должность заведующего транспортом экспедиции!
      Антошка вытянулся, лицо его просветлело.
      — Есть принять должность заведующего транспортом экспедиции, товарищ комендант! — браво отчеканил он.
      Все пошли завтракать довольные, кроме горниста Стёпки Щука, любителя скандалов. Переваливаясь с ноги на ногу, толстый Стёпка сердито ворчал:
      — Эх, знатная драка не состоялась...
      За завтраком мы трое, Васька, Антошка и я, сидели рядом и разговаривали самым дружеским образом.
      6 июля. Сегодня мы углубились больше чем на метр. Уходим вниз всё больше и больше. Приближаемся к уровню степи. Ух, и мозоли у всех на руках!
      Землю вверх поднимать стало очень трудно. Наши изобретатели во главе с Ахметом Галиевым соорудили блоки, и грунт подаётся вверх вёдрами и бадейками.
      Земля пошла твёрдая и какая-то железистая. Под вечер пришлось пустить в ход ломы. Мальчишки разбивали грунт ломами, а девочки накладывали лопатами в вёдра.
     
      Глава одиннадцатая
      ЛАГЕРНЫЕ БУДНИ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      7 июля. Сегодня случилась сенсация, как выражается наш корреспондент Ахмет, — происшествие со Стёпкой Шуком.
      Наш толстый горнист не очень любит орудовать лопатой. Уже со второго дня работы он всем надоел, показывая большие водяные мозоли на ладонях, и жаловался, что они не дают держать лопату. Конечно, его не освободили от копания, ведь и у других были такие же мозоли.
      Потом мозоли прорвались, затвердели и уже не стали мешать работе. Стёпка со вчерашнего дня повеселел и начал трудиться наравне со всеми. Но сегодня утром с ним случилось несчастье. Спускаясь в яму, когда ступеньки были ещё влажны от утренней росы, он поскользнулся и шлёпнулся на дно ямы.
      Мы захохотали: уж очень смешно он растянулся. Но вдруг мы все замолчали. Стёпка не смог встать и застонал:
      — Ой, нога, нога!..
      Мы с Васькой Таратутой хотели поднять Стёпку, но он так заорал, что к яме сбежался весь лагерь. Нинка Шук, когда узнала, что случилось с братом, ударилась в слёзы. Девочки стали, её утешать, а Капитолина Павловна с Калей Губиной спустились вниз.
      Капитолина Павловна хотела ощупать повреждённую ногу, но Стёпка закричал ещё пуще:
      — Не трогайте, умру!
      Иван Фомич рассердился и прикрикнул?
      — Умирай, только поскорее, а то мешаешь работать!
      После этих слов Шук притих и позволил вынести себя наверх. Его положили на ворох травы возле палатки, и Капитолина Павловна под бесконечные Стёпкины охи и вздохи ощупала его ногу.
      — По-моему, перелома нет, — неуверенно сказала она. — Может быть, растяжение? Отправить тебя, Стёпа, в больницу?
      Стёпка испуганно закричал, что он здесь будет поправляться, а дорогой его растрясёт...
      И вот все начали работать, а горнист лежал в тени палатки и читал книжку, которую раздобыла ему Нинка у девчонок. Наверное, он не очень страдает, потому что вид у него довольный, когда на него никто не смотрит. Но, как только к нему подходят с вопросом о самочувствии, Стёпка начинает охать и жаловаться, что нога невыносимо ноет. Однако на аппетите больного это не отражается: за обедом он съел всю свою порцию и попросил добавки.
      Сегодня мы углубили яму на полметра. Мы теперь работаем так: каждая смена полчаса копает, полчаса откидывает землю, полчаса отдыхает.
      Вечером. Антошка Щукарь решил поставить на ночь удочку на сома в Никиткиной яме.
      Яма эта находится в излучине Дона, недалеко от того места, где мы каждый день купаемся перед началом и после работ. В этой яме лет шесть тому назад утонул мальчишка Никитка. Он плохо умел плавать, и его затянуло в омут. Мы теперь предупреждаем нашего фотографа Никиту Пере-сунько, чтобы он был поосторожнее, а то его может постигнуть беда: наверное, в этом омуте тонут все Никитки. Пересунько сердится.
      Антошка выпросил у наших поварих кусок мяса и обжарил на костре.
      Ну и жерлицу соорудил Щукарь, я таких и не видывал! Бечёвка толщиной в мизинец и огромный кованый крючок.
      — Это мне дедушка Филимон подарил! — похвалился Антошка.
      Насадив мясо на крючок, Щукарь обмотал его крепкой суровей ниткой, чтобы сом не сдёрнул насадку. Потом рыболов закинул крючок б омут, а другой конец бечевы надёжно привязал к толстой ветке ивы.
      — Она будет гнуться, — пояснил Антошка, — и не даст рыбине оборвать лесу. Знаешь, какие сомы сильные!
      8 июля, утро. Сом наш!!!
      Чуть свет мы с Антошкой побежали на Дон, посмотреть, что с нашей жерлицей. Часть бечевы, которую Щукарь оставил на берегу, вся ушла в воду. Бечева была сильно натянута, а ветка ивы пригнулась до самой воды.
      — Сидит на крюке, — прошептал Антошка. — Теперь держись, Челнок!
      Ох, и достался нам этот сом! Некогда подробно описывать, как мы его тащили, или, пожалуй, как он тащил нас в воду. То, как мы весной водили со Щукарем большого сазана, — это детские игрушки! Вот сом показал нам класс борьбы!
      Всё-таки часа через полтора, когда и сом умаялся и мы умаялись, так что еле дышали, мы выволокли огромную рыбину на отлогий берег. Ростом сом оказался с Ваську Тарат.уту, а весу в нём, думаю, было больше двух пудов.
      Вот была ещё сенсация в лагере, когда мы торжественно явились туда с нашей добычей!
      Сом был немедленно отдан в распоряжение поварих, но к ним прикомандировали Щукаря, потому что из всех нас только он один мог разделать такую крупную рыбину.
      9 июля. Мы с Антошкой ходили героями, но потом нас стали даже поругивать. И это было неудивительно: второй день в лагере кормят рыбой. Уха из сомятины, сом варёный, сом жареный, сом маринованный, котлеты из сома, сомовье заливное... А далеко не все так любят рыбу, как мы с Антошкой. Впрочем, мы надеемся, что сом наконец будет съеден, досада пройдёт, а слава за нами останется.
      Наш горнист со своей больной ногой два дня провалялся на траве, читая книги. Вид у него прямо цветущий, круглые щёки ещё потолстели.
      Днём я случайно подслушал разговор.
      Отдыхая после смены, я лежал с другой стороны палатки. Вдруг послышался голос Васьки Таратуты (он спросил у Стёпки, как его нога).
      Стёпка тотчас заохал и начал жаловаться, что нога не даёт ему покоя, поёт просто страсть.
      — А я, да и наше бюро, мы уверены, что ты всё притворяешься, — злым шёпотом заговорил Васька. — И вот что я тебе скажу, балда ты ерусалимская: если не встанешь и не начнёшь работать, я с тобой такое сделаю!..
      Я не знаю, чем ерусалимская балда хуже обыкновенной, но Васькина ругань и угрозы, как видно, подействовали на Стёпку.
      Он сказал, что и сам хотел сегодня встать после обеда, потому что ноге стало лучше...
      — Ну смотри, — сказал Васька, — если ещё будешь лодырничать...
      После обеда Стёпка, хромая, прошёл несколько раз по лагерю, а потом взялся за лопату.
      Ну и симулянт Стёпка!
     
      Глава двенадцатая. ДРЕВНИЙ МОГИЛЬНИК
     
      Десятое июля стало знаменательным днём в календаре школьной археологической экспедиции.
      С самого утра юные археологи работали напряжённо. Вдруг удары ломов стали отдаваться очень гулко, словно били по пустоте. Иван Фомич просил ребят работать как можно осторожнее, и скоро, к общему восторгу, под грунтом показалась кирпичная кладка.
      Иван Фомич спустился вниз по ступенькам, которые были вырублены в одной из стенок шахты. Ребята осторожно снимали землю горсть за горстью, и вот перед ними открылся выпуклый кирпичный свод... Все, кто в это время были наверху, спустились к работавшим.
      — Древний могильник... — тихо сказал Иван Фомич и снял кепку.
      Все стояли в торжественном молчании, и вдруг это молчание нарушилось самым неожиданным образом: Таратута размахнулся и хватил ломом по кладке так, что полетели осколки кирпича.
      — Что ты делаешь, варвар? — страшным голосом закричал Иван Фомич.
      — Как — что? Открываю могилу!
      — Нет, — твёрдо возразил Иван Фомич, — могилу вскрывать пока не будем.
      Раздался общий хор разочарованных голосов.
      Иван Фомич объяснил, что если вскрыть могильник, то дело будет непоправимо испорчено. Для учёного-археолога каждая мелочь имеет громадное значение. Ведь археолог, взглянув на свод, на манеру кладки, сразу определит, какой эпохе, какому народу принадлежит найденный памятник. Далее, у каждого племени, был свой обычай класть тело покойника. Одни народы клали мертвецов головой к северу, другие — к югу, третьи — к востоку. Это было связано с их религиозными поверьями. Взглянув на положение скелета, археолог узнает, из какого племени происходил погребённый.
      — Можно сфотографировать, — заикнулся Сеня Ращупкин.
      — Если покойника не заслонит Нинка Шук, — сказала бойкая Каля Губина, и все захохотали.
      — Так же важно и расположение всех других вещей. Словом, вот что, друзья, — решительно закончил Иван Фомич, — я отправляю телеграмму в Академию наук, сообщаю о нашем открытии и прошу выслать руководителя работ, учёного-археолога. Возражений нет?
      — Нет! — дружно грянули ребята.
      — А нам что же, в станицу возвращаться? — спросил разочарованный Антоша Щукин.
      — Мы останемся здесь, — заверил Иван Фомич, и все обрадовались. — Будем охранять найденный могильник.
      Ребята как-то оробели при мысли о том, что у них под ногами могут сохраняться предметы, пролежавшие в земле тысячи лет.
      Вася Таратута грустно сказал:
      — А наш школьный музей?..
      — Найдутся экспонаты и для нашего музея, — утешил его Иван Фомич. — Не останемся с бычьим рогом и немецкой каской. Но ты меня отвлёк. Я хотел сказать, что стоит обследовать овраг... Капитолина Павловна, — обратился он к учительнице географии, — как вы полагаете, этот овраг древний?
      — Судя по его структуре, думаю, ему не меньше тысячи — полутора тысяч лет.
      — Вот и прекрасно, — обрадовался Иван Фомич. — У некоторых племён были приняты речные погребения. Они устраивали могилы в местах, которые весной заливались водой: в поймах рек, в лощинах и оврагах. Быть может, и этот буерак окажется в числе таких мест, тогда нам вдвойне повезёт...
      Иван Фомич составил телеграмму:
      «Москва, Академия наук, Институт истории материальной культуры. Срочно.
      Районе станицы Больше - Соленовской школьной археологической экспедицией раскопан нетронутый древний могильник. Не вскрывая каменного склепа, ждём немедленной присылки руководителя работ учёного-археолога.
      Председатель кружка учитель Тарасов».
      Гриша Челноков и Вася Таратута пошептались и подошли к учителю.
      — Иван Фомич, — сказал Вася, — нельзя ли послать телеграмму дедушке Скуратову?
      — Кому? — удивился Иван Фомич. — Ах, заведующему районным музеем. Правильно! Ведь это он натолкнул нас на мысль организовать кружок, и, кроме того, ему интересно присутствовать при вскрытии склепа.
      Иван Фомич тут же написал вторую телеграмму.
      Антоша Щукин засунул телеграммы и деньги в карман, вскочил на коня, -ударил его по бокам босыми пятками и лихо поскакал в станицу.
      Иван Фомич дал Никите Пересунько задание приготовить к приезду археолога снимки работ, проделанных до обнаружения свода могилы.
      После полудня ушли в станицу Никита Пересунько и Ахмет Галиев. Ахмет решил отправить сообщение об открытии могильника в областную молодёжную газету, юнкором которой он был.
      Ребята весь день бродили по оврагу, стараясь найти следы речного погребения, но ничего не нашли. Затем они всей компанией отправились на Дон, купались, стирали и сушили одежду у костров.
      Вечером в лагере состоялся концерт художественной самодеятельности.
      Нина Шук, Коля Нечипоренко и Сеня Ращупкин исполнили в лицах басни Крылова.
      Песню про Степана Разина «Есть на Волге утёс» спел Антоша Щукин. У него оказался красивый низкий голос.
      Гриша Челноков прочитал рассказ под заглавием «Спасение утопающих», про случай, который произошёл в станице в прошлом году.
      Каля Губина выступила с шутливой лекцией про метеорологию, где очень ловко подражала манерам и голосу Сени Ращупкина.
      Всем участникам концерта много хлопали, но особенно большое впечатление произвело выступление Ивана Фомича. Он прочитал стихотворение поэта Алексея Константиновича Толстого «Курган». Начинается оно так:
      В степи, на равнине открытой,
      Курган одинокий стоит;
      Под ним богатырь знаменитый В минувшие веки зарыт...
      Это было очень кстати! Слушатели невольно смотрели на курган, который величаво чернел на фоне багряной зари... А на востоке медленно выплывала из-за горизонта огромная круглая луна, озаряя молчаливую степь.
      Поэт рассказывал, как после пышной тризны певцы сулили славу умершему богатырю, играя на золотых гуслях:
      «О витязь, делами твоими
      Гордится великий народ!
      Твоё громоносное имя Столетия всё перейдёт!
      И если курган твой высокий Сравнялся бы с полем пустым,
      То слава, разлившись далеко,
      Была бы курганом твоим!»
      Все слушали затаив дыхание, а Иван Фомич продолжал задушевно и грустно:
      И вот миновалися годы.
      Столетия вслед протекли.
      Народы сменили народы.
      Лицо изменилось земли.
      Курган же с иысокой главою,
      Где витязь могучий зарыт.
      Ещё не сравнялся с землёю,
      По-прежнему гордо стоит.
      И витязя славное имя До наших времён не дошло.
      Кто был он? Венцами какими Своё он украсил чело?..
      Пустыми и напрасными оказались пышные предсказания певцов-баянов...
      Безмолвен курган одинокий...
      Наездник державный забыт,
      И тризны в пустыне широкой Никто уж ему не свершит!
      А слёзы прольют разве тучи.
      Над степью плывя в небесах,
      Да ветер лишь свеет летучий С курганов забытого прах...
      Иван Фомич кончил. Стояло глубокое молчание.
      После Ивана Фомича никто не решился выступить, весёлые песенки или остроты прозвучали бы странно.
      Только когда сгладилось впечатление от «Кургана», начались танцы под мандолину, на которой прекрасно играла Капитолина Павловна.
     
      Глава тринадцатая. ПРИЕЗД АРХЕОЛОГА
     
      Недаром накануне была такая алая заря. На рассвете обитателей лагеря разбудил ветер: он распахнул входную полу мужской палатки и хлопал ею, как пастух кнутом. Ахмет Галиев, вернувшийся ночью из станицы, поднял ребят.
      Ветер врывался в палатку через входное отверстие и угрожал сорвать её. Мальчики покрепче укрепили полы, прибив их к земле длинными прочными рогульками из веток осокоря. Несколько ребят пошли к женской палатке и тоже укрепили её.
      Это было сделано вовремя, потому что ветер усиливался с каждой минутой. Длинные разорванные клочья туч бешено неслись над землёй.
      Сеня Ращупкин ходил с крайне оза1боченным видом: барометр показывал 730 миллиметров, и это было грозным предвестием. И, конечно, Сеня не упустил случая блеснуть своими познаниями:
      — Нимбостратусы скрыли всё небо! В совокупности с низким давлением и восьмибалльным ветром это грозит ужаснейшим ливнем, возможно, с грозой.
      Брызнули первые капли дождя. Все бросились к палаткам, а Щукин и Таратута побежали к телеге, около которой был привязан Воронко, — накрыть коня попоной. Кубря потрусил за Васькой, но в это время невдалеке громыхнуло, и пёс опрометью кинулся обратно. Гриша и Сеня захохотали. Раскат грома раздался гораздо ближе, и Кубря, поджав хвост, бесцеремонно полез в палатку.
      Вдруг откинулась входная пола женской палатки, и оттуда с визгом высыпала гурьба девочек. Они спешили в мужскую палатку, и впереди всех бежала Капитолина Павловна, пряча под плащом мандолину. За ней прыгали санитарки Каля и Нина и другие девочки. Мальчики невольно разразились смехом, но, взглянув на строгое лицо учительницы, сразу осеклись.
      Капитолина Павловна сказала, что, по её мнению, удобнее во время грозы находиться всем вместе, тем более что медикаменты находятся в женской бригаде. Будто бинты и йод помогли бы, если бы кого-нибудь поразила молния. Нина и Каля имели при этом очень важный вид. Иван Фомич присоединился к мнению старшей вожатой, и девочки протиснулись в центр палатки.
      Начались разговоры о том, скоро ли приедет археолог и как пойдёт работа под его руководством. Но при каждом всё приближавшемся ударе грома собеседники вздрагивали и замолкали.
      Дождь всё усиливался и перешёл в ливень. Целые потоки катились по стенкам палатки, но брезент был так плотен, что внутренняя его поверхность оставалась сухой.
      Гроза прошла быстро, а ливень продолжался часа три. Когда утих его однообразный шум, ребята выбрались наружу.
      Степь, омытая дождём, глядела свежо и зелено. Ветер унёс тучи, проглянуло солнышко. Брошенные как попало лопаты, отполированные работой, отбрасывали ослепительных зайчиков.
      Воронко, увидев своего хозяина — Антошку, призывно заржал.
      Щукин подошёл к коню, погладил его по шее и сказал голосом, в котором звучала нежность:
      — Соскучился, глупыш? Напугался? Вот я тебя накормлю...
      Он начал прилаживать к морде Воронка торбу, но в это время подскочили двое кружковцев-пятиклассников, Костя Храмцов и Миша Лепилин. Они были страстными любителями лошадей.
      — Антоша! Можно, мы накормим? Мы всё сделаем... Овса засыплем... Ну, Антоша!
      Щукарь сдался.
      — Ладно, действуйте, трещотки! Только смотрите у меня, если что... — грозно добавил он.
      Счастливые ребята бросились к коню.
      Гриша, Вася и Антоша пошли к оврагу. На краю его уже стояли Иван Фомич и Ахмет. Овраг до краёв наполнился ревущим потоком.
      Ахмет вдруг тревожно обернулся к Ивану Фомичу:
      — А как наша шахта?
      Оказалось, что на дне ямы образовалось озеро.
      — Надо спасать могильник, — сказал Иван Фомич. — Если вода просочится сквозь кладку, она наделает беды. Мы ведь не знаем, насколько искусны были скифские мастера и прочны ли растворы, которыми они пользовались при каменных работах.
      Ахмет Галиев приложил рупором руки ко рту и зычно закричал:
      — Ребята, аврал! Начинаются водоотливные работы!
      Вася Таратута спустился по ступенькам шахты и плюхнулся в «озеро». Воды оказалось по колено.
      По откосам кургана взбирались ребята с вёдрами и бадейками. Засучив штаны, за Васей последовали несколько человек.
      Работа началась. Одни зачерпывали воду, а другие, находившиеся вверху, вытаскивали посудины и выливали на наружный скат холма.
      Через десять минут Иван Фомич распорядился сменить «водолазов», так как вода была очень холодной.
      На смену спустились другие ребята.
      Пришлось пойти и горнисту Стёпе Шуку, хотя ему совсем этого не хотелось.
      Часа через два работы воды стало так мало, что ведром она уже не зачерпывалась. Пришлось пустить в ход чайные чашки, кружки.
      И вот свод могильника показался снова лишь с кое-где поблёскивающими лужицами. Девочки вознамерились спуститься и вытереть лужицы тряпками, но Иван Фомич сказал, что это лишнее и что солнышко докончит работу.
      Так оно и вышло: к вечеру кладка совершенно просохла и, по-видимому, не пострадала.
      Изнывавшие от нетерпения члены археологического кружка наконец-то дождались учёного руководителя работ. В лагерь приехал Николай Сергеевич Кривцов, старший научный сотрудник Института истории материальной культуры.
      Увидев вдали колхозную подводу, ребята догадались, что едет долгожданный учёный. Мальчики и девочки ватагой ринулись вперёд и окружили телегу с криками «ура».
      Археолог, ещё молодой человек, весёлый, в круглых очках, с непокрытой кудрявой головой, был удивлён и растроган столь неожиданно горячей встречей. Он спрыгнул с телеги, улыбаясь, кланялся в ответ на приветствия, пожимал руки и представлялся, отрывисто выговаривая:
      — Николай Сергеевич Кривцов... Кривцов...
      Кружковцы столпились вокруг него, не зная, как отвечать,
      но их вывел из затруднения бывалый Ахмет, весной ездивший на слёт корреспондентов. Он солидно пожал руку археологу и представился:
      — Ахмет Галиев, заместитель председателя археологического кружка.
      Вася Таратута подмигнул Грише Челнокову, и в глазах его
      заискрилось веселье. Он поздоровался с археологом и солил-ным баском произнёс:
      — Василий Таратута, комендант лагеря.
      Ребята поняли игру, и посыпались звонкие титулы:
      — Герасим Шумсков, старшина ударно-музыкальной группы.
      — Антон Щукин, заведующий транспортом.
      — Калерия Губина, руководительница художественной самодеятельности.
      — Григорий Челноков, секретарь кружка.
      У приезжего археолога выкатились от удивления глаза, а его продолжали добивать:
      — Никита Пересунько, фотограф экспедиции.
      — Анка Зенкова, сестра-хозяйка.
      — Семён Ращупкин, заведующий бюро погоды.
      — Нина Шук, руководитель санитарной группы.
      Когда, наконец, ему пожал руку толстый Стёпа, важно проговорив: «Степан Шук, сигнальщик», то Кривцов уже не выдержал и раскатился заразительным хохотом, к которому присоединились и ребята.
      — Батюшки мои, сколько тут начальства! — хохотал археолог. — У вас что, в кружке человек триста?..
      — Нет, всего двадцать восемь, — возразил Ахмег Галиев.
      — Так кто же у вас работает, когда я сплошь вижу начальство? — удивился Николай Сергеевич.
      — Мы все работаем! — кричали ребята.
      — Это великолепно! — воскликнул археолог. — А то я, знаете, просто испугался, когда увидел столько руководящих товарищей...
      Снова начался хохот.
      Товарищ Кривцов познакомился с Иваном Фомичом и Капитолиной Павловной. Оказалось, что он имеет учёную степень кандидата исторических наук и выпустил несколько научных трудов по археологии. Телеграмма из Академии наук об открытии могильника застала его в Сталинграде, и он поспешил сюда.
      — Ну, а теперь, покончив с этими церемониями, взглянем, что вы тут наделали.
      И Николай Сергеевич, даже не переодевшись в рабочий костюм, поспешил в шахту, а ребята следовали за ним. Склонившись над кладкой, археолог тихо ахнул.
      — Что такое? — тревожно спросил Иван Фомич. — Мы что-нибудь напортили?
      — Нет, нет, совершенно напротив! — воскликнул Николай Сергеевич. — Меня поразило, как вы квалифицированно подошли к работам. Обычно люди стараются поскорее всё разрыть и свализают находки в кучу, чем их совершенно обесценивают...
      Ребят охватила гордость за своего учителя, который всё предусмотрел. Только Вася Таратута со стыдом смотрел на выбоину в кирпиче, которую сделал ломом.
      — День клонится к вечеру, вскрывать могильник опасно: вдруг ночью пойдёт дождь, — сказал археолог. — За дело примемся утром, если будет хорошая погода. Кажется, мне представлялся товарищ метеоролог? Каковы перспективы?
      Довольный Сеня зачем-то взглянул на компас, потом на небо и важно промолвил:
      — Нимбостратусы сменились циррусами, а барометрическое давление повышается, поэтому прогноз погоды благоприятен. Осадков не предвижу.
      — Я вижу, у вас дело поставлено по всем правилам. Полагаю, вы фотографировали производство работ? — спросил Николай Сергеевич.
      — Обязательно, — ответил Иван Фомич и попросил Никиту Пересунько принести альбом.
      Археолог принялся рассматривать снимки, но скоро на лице его выразилось удивление.
      — Кто эта девочка с длинной чёрной косой и санитарной сумкой на боку, которая везде красуется на переднем плане? — спросил Николай Сергеевич.
      — Вам лучше растолкует наш фотограф Никита Пересунько, — улыбаясь, ответил Иван Фомич.
      Археолог деликатно прекратил разговор на эту тему. Никита покраснел, а Нина Шук поторопилась спрятаться за чужие спины.
      Очень понравились Кривцову рисунки кургана и его окрестностей, которые сделал акварелью Илья Терских.
     
      Глава четырнадцатая. ЦАРЬ РОКСОЛАНОВ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      13 июля. Скорей бы за работу! Что-то откроется нам в древнем могильнике? Все ребята волнуются и встали чуть свет. Вдруг там окажется такое, чего ещё никто не находил. Вот будет здорово!
      Всех нас мучил вопрос, кто будет вскрывать могильник. Наши учителя и Николай Сергеевич ещё вчера вечером обсуждали это. Мы догадались об этом потому, что, когда я и Васька Таратута подошли к ним, они сразу замолчали.
      Потом Николай Сергеевич развернул маленькую записочку и громко назвал Ваську Таратуту, меня, Анку Зенкову, Ахмета Галиева и Антошку Щукаря.
      Послышались разочарованные вздохи.
      Археолог улыбнулся и сказал:
      — Нельзя же всем сразу. Но вы не огорчайтесь: придёт очередь и другим.
      Наскоро позавтракав, мы отправились к кургану. Николай Сергеевич стал спускаться с Иваном Фомичом вниз. За ними двинулся только что приехавший дедушка Скуратов и мы.
      Археолог сделал несколько снимков своим фотоаппаратом, а потом наша группа принялась осторожно разбирать кладку. Кладка оказалась очень прочной. Только часа через полтора мы проделали отверстие сантиметров в семьдесят, через которое можно было спуститься на верёвке.
      Чёрная дыра таинственно зияла перед нами. Кто же первый войдёт в усыпальницу? Ведь это очень интересно и всё-таки немножко страшно...
      — Есть в лагере какая-нибудь живность — кошка, собака, кролик? — спросил археолог. — Надо проверить, нет ли в склепе вредных газов.
      Мы с Васькой, конечно, не дали бы Кубрю для такой проверки, но, к счастью, накануне ребята поймали галку со сломанным крылом. Её опустили в могильник и через несколько минут она была поднята, ничуть не пострадавшая.
      Николай Сергеевич укрепил верёвочную лестницу и попросил Ивана Фомича первым осмотреть склеп.
      Правильно, что он поручил это нашему Ивану Фомичу, Иван Фомич с сильным электрическим фонарём начал спускаться, а мы легли на свод и смотрели в темноту.
      Вот склеп озарился ярким электрическим светом, и у нас вырвался крик изумления и восторга. На полу возвышалось каменное ложе, и на нём был скелет с руками, вытянутыми вдоль туловища. С правой стороны лежал меч, а с левой — копьё.
      Иван Фомич повернул фонарь в другую сторону, и показались лошадиные кости. Я сразу вспомнил «Песнь о вещем Олеге» Пушкина.
      Бедный конь пошёл в могилу за хозяином, которому верно служил при жизни.
      Виднелись какие-то вещи: седло, сосуды, сбруя... Мы так свесились вниз, что, наверное, свалились бы в склеп, если бы дыра не была такой узкой. Сверху до нас донеслись негодующие крики, и мы с неохотой полезли наверх, уступая место другим ребятам.
      Когда все побывали у отверстия, в склеп спустились Николай Сергеевич, Никифор Антонович Скуратов и Капитолина Павловна.
      Археолог при ярких вспышках сделал много снимков, фотографируя во всех подробностях содержимое склепа.
      Вместо обеда мы поели всухомятку, и работа началась снова. По приказу Николая Сергеевича были собраны покрывала и простыни, и он полез вниз.
      — Надо покрыть царя, чтобы кирпичная крошка и пыль не замусорили его державные кости...
      — Какой царь? Где царь? Разве там царь?! — закричали мы.
      Археолог рассмеялся:
      — А вы не видели на ложе царскую диадему около черепа?
      Так, значит, мы нашли могилу сарматского царя? Вот это ловко!
      Когда отверстие было расширено, нам позволили по два-трн человека спускаться в склеп и осматривать его, только ничего не трогать руками.
      Я попал в могильник одним из первых. Мне стало жутко, и дрожь пробегала у меня по спине, когда я думал, что по этому кирпичному полу, на котором я стою, человеческие ноги ходили в последний раз две тысячи лет назад.
      Мы глядели на скелет с его мощными плечевыми костями и длинными руками и представляли, как выглядел этот богатырь в жизни. А вдруг бы он ожил и схватил свой тяжёлый меч и копьё?..
      Николай Сергеевич обмахнул мягкой щёточкой диадему, и вделанные в неё красные, зелёные и голубые камни засияли своими гранями...
      — Этой вещи цены нет, — тихо говорил Николай Сергеевич, — и не потому, что здесь золото и драгоценности, а потому что это исторический памятник, по которому мы многое узнаем об искусстве далёкой эпохи, о мастерах, создавших такое чудо красоты...
      Николай Сергеевич обнаружил на золотом обруче диадемы буквы.
      Оказалось, как он нам сказал, на ней было написано на арамейском языке (это один из языков древнего Востока), что здесь погребён царь роксоланов — Барракег.
      Археолог с благодарностью пожал руки Ивану Фомичу, дедушке Скуратову, Капитолине Павловне, а нас с Сенькой Ращупкиным обнял так, что у нас кости затрещали.
      Подводы с упаковочными материалами в этот день не пришли. Вечером мы накрыли ветками осокоря отверстие в склепе, а сверху на случай дождя брезентом.
      А когда всё было кончено, мы после ужина собрались кружком, и Николай Сергеевич долго рассказывал нам про роксоланов.
      14 июля. Утром приехали посланные Мироном Андреевичем подводы.
      Привезли письмо на имя Ахмета Галиева из районной школы. Начиналось оно так:
      «Дорогой товарищ Ахмет Галиев!
      Прочитав в газете твою корреспонденцию о том, как вы организовали в школе археологический кружок и откопали могильник, просим поделиться опытом...» и т. д.
      Ахмет был очень польщён, побежал показывать письмо Ивану Фомичу и сразу сел отвечать.
      Ответное письмо получилось на двенадцати страницах.
      Писал он это письмо часа три и подписал так:
      «По поручению Бюро Археологического кружка Больше-Соленовской средней школы, заместитель Председателя Бюро, ученик 7-го класса Ахмет Галиев».
      После подписи он добавил, что, если товарищам понадобятся разъяснения, пусть они напишут, он ответит с большим удовольствием.
      Иван Фомич прочитал ответ и одобрил, только по привычке подчеркнул пять орфографических ошибок и расставил недостающие знаки препинания.
      Пока Ахмет писал, мы упаковывали находки. Драгоценную корону и прочие золотые вещи Николай Сергеевич обложил ватой, завернул в мягкую клеёнку, плотно засунул в плоский ящичек, а ящик спрятал в чемодан: эти вещи он лично отвезёт в Москву.
      Скелет царственного витязя с большим старанием уложили в длинный узкий ящик, напоминающий гроб. Этот ящик мы подняли наверх с трудом при помощи верёвок и блоков. Немало пришлось потрудиться.и с другими вещами, составлявшими загробное имущество царя Барракега.
      Только к вечеру закончили упаковку. Лагерь к тому времени был снят, палатки свёрнуты, всё погружено на телегу. Щукарь важно взял вожжи. Наш караван тронулся в обратный путь.
     
      Глава пятнадцатая. МАТРОС ЗЕМСНАРЯДА АРСЕНИИ ЧЕЛНОКОВ
     
      На следующий день после возвращения Гриши с раскопок приехал домой и Арсений. Он явился поздно, усталый. Мать, как всегда, хлопотала с ужином. Арсений поцеловал её и, застенчиво улыбаясь, сунул ей в руку пачку денег.
      — Вот, — пробормотал он, — сто шестьдесят три рубля. Осталось от первой получки...
      Анна Максимовна не поняла:
      — А... а зачем это мне?
      — Разве я не знаю, что ты еле концы с концами сводишь! — в свою очередь удивился Арсенин.
      Анна Максимовна заплакала:
      — Милый ты мой Арсюшенька, добрый мой мальчик! Лучше бы на костюм себе копил.
      Арсений нежно обнял мать:
      — Мама, родная... Неужели мне костюм дороже тебя? Зачем мне деньги? За питание заплачено, на работе у меня спецодежда, а костюм у меня ещё приличный.
      Мать и сын долго передавали друг другу деньги. Наконец Анна Максимовна положила их на полочку и снова всхлипнула:
      — Не дожил Илюша! Вот бы посмотрел, какой у нас большой сын! Мать кормит! Ну, бог с ними, с деньгами, пускай лежат, а если тебе на расход понадобятся, бери без всякого спросу.
      Арсений прочитал наизусть Грише окончание песни, которую начал сочинять в тот день, когда нашёл каску:
      Грязная орава Быстро удирала,
      Словно из Приволжья гнал её пожар, —
      После Сталинграда Задрожали гады,
      Соскочил невольно с них хмельной угар.
      Всем известно это:
      Из Страны Советов
      Орды интервентов выбрались с трудом.
      Им не счесть урона,
      Немцев миллионы
      На чужих кладбищах получили дом.
      Знай, страна родная,
      Мы, не забывая,
      Сохраним уроки тех суровых дней.
      Годы пролетели —
      Мы не ослабели
      И стоим на страже Родины своей.
      — Это у меня получилось послабее, — сказал Арсений, — но уж коли ты просил...
      — Ничего, ничего, — возразил Гриша, — отлично! Когда вернётся Евгений Петрович из отпуска, он нам положит песню на музыку, и у нас будет свой отрядный марш. Вот будет здорово, все остальные отряды будут нам завидовать!
      Гриша начал ьажно маршировать по комнате, ударяя себя по надутым щекам кулаками и стараясь подражать звукам барабана.
      Потом началась возня.
      После ужина братья, лёжа в постелях, долго разговаривали. Гриша расспрашивал Арсю о земснаряде, о работе. Тот начал увлечённо рассказывать, благо нашёлся внимательный слушатель:
      — Ты знаешь, земснаряды — могучая сила на стройке. Если бы Цимлянскую плотину (кстати скажу, это самая большая земляная плотина из всех, какие когда-либо строились) возводили по старинке землекопы с лопатами и тачками, то пятидесяти тысячам рабочих пришлось бы затратить на это десять лет...
      Гриша от восторга так забарабанил пятками по кровати, что из соседней комнаты послышался сонный голос матери:
      — Опять ты, вертун, никому покою не даёшь. И когда на тебя угомон придёт?..
      — Однако теперь век техники, а не примитивного ручного труда, — продолжал Арся. — На строительство нашей плотины направлено двадцать шесть землесосов. И эти двадцать шесть машин в течение шести месяцев должны выполнить десятилетний труд пятидесятитысячной армии землекопов и перебросить в тело плотины около двадцати семи миллионов кубических метров песка, по четыре миллиона пятьсот тысяч кубометров ежемесячно. Ты понимаешь, Гришук, узнав от Сергея Лукича эти цифры, я почувствовал к нашему земснаряду великое уважение: ведь он ежедневно заменяет многие тысячи землекопов! Внушительная машина наш земснаряд! Длина его тридцать метров, ширина девять с половиной метров, и весит он двести двадцать тонн. И. так как у него нет ни винта, нн колёс, ни двигателя для собственного хода, то на дальние расстояния его перевозит сильный буксир, а на короткие, в пределах забоя, он передвигается так: если надо переместить земснаряд на несколько десятков метров, мы, матросы, под командой лебёдчика Кирюшки Уголькова (это тот самый храпун, о котором я тебе рассказывал) отправляемся на лодке. Она снабжена ручным шпилем и лебёдкой. Вытащив якоря из грунта, мы завозим их куда нужно, прикрепляем к ним стальные тросы, и земснаряд подтягивается туда механическими лебёдками. Я уже не раз выполнял обязанности лебёдчика, пока, правда, как ученик.
      — А настоящим лебёдчиком будешь? — спросил Гриша.
      - — Думаю, что да, потому что Уголькова переводят на другой земснаряд. Но это, конечно, будет только мой первый шаг. А что, неужели я после десятилетки не смогу в течение нескольких месяцев «освоить», как говорит мой начальник Кузьма Бугров, профессию механика? Я понимаю, что это трудно, но у меня есть силы и желание, а главное — мне так нравится работа на земснаряде! Знаешь, наша могучая машина представляется мне иногда одушевлённым существом. Мускулы земснаряда — это его двигатели, расположенные под первой палубой, сердце — нагнетающие насосы, а мозг — надстройка или рубка, где помешается пульт управления. Это — укреплённая на стене большая мраморная доска с разноцветными кнопками...
      — Здорово! И он, земснаряд, сильный? — сонным голосом спросил Гриша.
      — Очень сильный! Он может работать день и ночь без устали, потому что его моторы получают свою энергию по кабелю от линии электропередачи. Их мощность очень велика, они вращают фрезу разрыхлителя, они же нагнетают гидросмесь в трубу пульповода. Как сердце гонит кровь по артериям, так и земснаряд мощными насосами проталкивает пульпу по трубам в плотину... А люди какие у нас! Конечно, люди, управляющие земснарядом, самое главное. Без них это огромное доброе существо было бы неподвижным, мёртвым... Самый важный человек на земснаряде — багермейстер, или просто багер, как мы его называем для краткости. Наш багер Мчеладзе — заместитель начальника и непосредственно управляет работой всех механизмов. У него есть помощники — три сменных багермейстера. В рубке земснаряда в течение всех трёх смен, ровно двадцать четыре часа в сутки, сидит перед пультом один из сменных багеров, управляющий работой фрезы и насосов; возле него телефон, по которому он может связаться с любой частью судна. Под палубой, в «аду», как мы его шутливо называем, работают «духи»: старший механик и три его помощника, сменные машинисты, мотористы... Я перечислил далеко не всю команду. Есть у нас лебёдчик, сменные электромонтёры, слесарь, электросварщик, матросы старшие и просто матросы. Эти две недели я работал как матрос, а во время второй вахты изучал управление лебёдками. Став лебёдчиком, я убью сразу двух зайцев: и получу квалификацию, и избавлюсь от страшного угольковского храпа. И к тому же...
      Арсений прислушался: с противоположной койки до него доносилось ровное дыхание Гриши.
      — Да ты, кажется, спишь? — спросил Арсений.
      Ответа не было. Старший брат улыбнулся и вскоре тоже заснул.
     
      Глава шестнадцатая. СЛАВА И ЕЁ ТЕНЕВЫЕ СТОРОНЫ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      16 июля. Уехал Николай Сергеевич, увёз царские и лошадиные кости и всё найденное в Атаманском кургане. Он обещал написать нам, но не скоро, так как ему придётся ехать на новые раскопки по крайней мере до конца сентября.
      Мы его спросили, получим ли что-нибудь из царской могилы для нашего школьного музея. Николай Сергеевич сказал, что сейчас он не имеет права что-нибудь нам выделить. Он понимает, что это не совсем справедливо, но таков порядок: не говоря о драгоценностях, даже незначительные предметы, разные обломки и черепки, должны быть тщательно описаны и исследованы — а вдруг они дадут что-нибудь новое для исторической науки. Мы повздыхали, но делать было нечего: научные интересы выше всего.
      Однако Николай Сергеевич утешил нас: в фондах музеев много дубликатов (предметов, находящихся во многих экземплярах) ; из них он лично составит для нашей школы хорошую коллекцию и вышлет её осенью, как вернётся в город.
      Ещё он как-то загадочно сказал, что наш кружок, возможно, получит другое хорошее поощрение. Интересно, какое?
      Все кружковцы провожали Николая Сергеевича.
      Прощание было очень сердечное. За несколько дней совместной работы мы успели полюбить археолога, а Сенька Ращупкин даже заколебался в выборе профессии и, кажется, готов сменить биологию на археологию.
      Вечером ко мне пришли Антошка Щукарь и Ахмет Галиев.
      Ахмет Галиев получил сегодня три письма из школ нашего района и соседних. В этих письмах ребята, прочитав в газете корреспонденцию Ахмета, просят поделиться опытом.
      Я поздравил его с тем, что он начинает приобретать известность, но Ахмет уже не казался таким восхищённым, как накануне.
      Ответы на письма он принёс показать мне, потому что Иван Фомич уехал в район по делам школы. Эти письма были уже не на двенадцати страницах, а только на трёх и были написаны карандашом под копирку.
      Письма оказались короткими, в них без всяких подробностей говорилось, как организовать раскопки, что брать в поход. Я сказал, что, по-моему, письма годятся. Ахмет спросил, нет ли у меня денег: на марки надо 1 рубль 20 копеек, а у него только 65 копеек. Мы с Антошкой собрали недостающие деньги, и Ахмет отправился на почту.
      Приходил Антошка Щукарь. Жаловался на мать. Сегодня Прасковья Антиповна бегает по станице и рассказывает, что в могиле лежали нетленные тела древних праведников, а когда их стали вытаскивать из могилы, тела, назло грешникам, потревожившим их, превратились в кости.
      — Ну что с мамкой делать? — в отчаянии спрашивал Антошка.
      Думали мы, думали, и я сказал, что единственное средство — нарисовать в колхозной стенгазете такую карикатуру на Прасковью Антиповну, чтоб ей по улице было стыдно пройти. Антошка согласился, хотя было видно, что ему это неприятно.
      17 июля. Мы вчера до ночи гоняли футбол, и я ещё спал, когда ко мне ввалился Ахмет Галиев. Лицо у него было бледное, расстроенное, а в руках он держал пачку разноцветных конвертов.
      — Вот!!. — крикнул он. — Четырнадцать штук!
      Я ахнул. Мне было смешно смотреть на отчаяние Ахмета.
      — Ну что ты так расстроился? Попишут-попишут, да и перестанут.
      — - Как бы не так! — сердито сказал Ахмет. — Это пока из ближайших школ... А сколько их в области! Послушай, Челнок, это всё вы с Васькой Таратутой затеяли, так выручайте — пишите вместе со мной ответы.
      Мне ужасно не хотелось браться за это дело, и я нашёл выход. У Нинки мать работает машинисткой в стансовете, и сама Нинка научилась печатать, у них дома есть пишущая машинка.
      Мы с Ахметом сочинили коротенькое письмо, странички на полторы, где сообщали самое главное о нашем кружке и о раскопках. Потом мы пошли к Шукам, и Нинка за три приёма отстукала письма, которые мы подписали так: «Члены Бюро Галиев и Челноков».
      На марки и конверты требовалось 6 рублей 30 копеек. У нас с Ахметом уже не было ни копейки. Нинка выгребла из копилки 3 рубля 80 копеек (она копила деньги на ленты к новому учебному году). Иван Фомич ещё не вернулся из района, и пришлось идти к директору Елене Николаевне. Она дала деньги полностью, а Нинкины велела вернуть обратно.
      Письма мы послали и теперь со страхом ждём завтрашнего дня. Что-то будет?
      18 июля. Ужасный день!
      Меня с утра подмывало узнать, сколько писем пришло сегодня, и я побежал к Ахмету.
      Отец и мать Ахмета были в поле, младшие ребятишки играли во дворе, а сам Ахмет сидел в полном отчаянии за столом, заваленным грудой писем.
      — Слушай, — возбуждённо обратился он ко мне, — а что, если мне немножечко сойти с ума?
      — Опомнись, Ахмет! — в испуге закричал я.
      — Да нет, я не взаправду... Просто написать всем, что у Ахмета помутилось в голове и он не может отвечать на письма...
      — Это не выход из положения... Знаешь, Ахмет, пойдём к Ивану Фомичу, он что-нибудь посоветует...
      Мы пошли к Ивану Фомичу и, к счастью, застали его дома — он вернулся вчера вечером.
      Ахмет взволнованно рассказал всю историю. Иван Фомич слушал и улыбался.
      Ну что же, хорошо, прекрасно, — сказал он, когда Ахмет кончил. — Движение за археологию развивается.
      Мы с Ахметом наперебой закричали, что нам не справиться с потоком писем. Сегодня пришло сто тридцать! А что будет дальше! Хоть трёх машинисток сажай за работу, и то не успеют!
      Иван Фомич сказал, что если мы выпустили джинна из бутылки, то сумеем и укротить его. И предложил послать корреспонденцию в газету.
      — Опять корреспонденцию? — с ужасом прошептал Ахмет.
      — Да, корреспонденцию, — рассмеялся Иван Фомич, — но такую, которая ответит на все присланные запросы. Она будет адресована всем, кто к нам обратился и кто ещё может обратиться...
      Мы сели втроём за работу. После трёхчасовых споров была составлена обширная статья, в которой мы изложили всё: как организовался кружок, как мы вели раскопки и что нашли в могиле царя Барракега.
      Корреспонденция была подписана: «Бюро Археологического кружка Болыпе-Соленовской средней школы».
      Иван Фомич пошёл в стансовет передать по телефону нашу статью в областную газету.
      Мы ждали Ивана Фомича на крылечке стансовета до тех пор, пока не была передана вся статья. Её обещали напечатать завтра в областной комсомольской газете.
      Ахмет от радости прошёлся по улице колесом, а Иван Фомич ему даже замечания не сделал. Он предупредил нас, чтобы письма, которые будут приходить, мы не бросали. Мы их переплетём в красивый альбом, и это будет хорошим экспонатом для нашего музея.
     
      Глава семнадцатая7 СИЛА ПЕЧАТНОГО СЛОВА
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      19 июля. Сегодня пришло шестьдесят семь писем, но это не испугало нас с Ахметом. Мы нумеровали письма, ставили дату получения и складывали в папку, которую дала Нинка.
      Васька Таратута заглянул к нам, но тут же ушёл тренироваться перед районной олимпиадой.
      Васька у нас спортсмен. Он занимается разными видами лёгкой атлетики, но больше всего любит метать молот.
      Метать молот его научил отец, Кирилл Семёнович, который до войны не один год был чемпионом области по этому виду спорта.
      Васька ещё в прошлом году хвалился, что для его возраста у него хорошие показатели. В этом году он надеется попасть на областную юношескую олимпиаду.
      О дальнейших своих планах Васька не говорит, но я по намёкам чувствую, что он мечтает о Москве. Прямо не знаю, как на это смотреть. Мы с Анкой говорили о Ваське, и мнения у нас разошлись.
      Если Васька выдвинется, то прославит нашу школу, и это будет хорошо. Но, с другой стороны, спортивные успехи могут так вскружить ему голову, что он не вылезет из двоек...
      Ну, да что там гадать, поживём — увидим.
      21 июля. Сегодня я сидел целое утро и придумывал тему для карикатуры на Прасковью Антиповну. Потом я позвал Ахмета, Ваську и Антошку и рассказал им. Ахмет с Васькой хохотали и сказали, что я выдумал здорово. Антошка молчал.
      Мы пошли к парторгу Андрею Васильевичу. Он одобрил нашу работу и обещал поместить в стенгазету, которая выйдет в воскресенье.
      Сегодня получили номер областной молодёжной газеты с нашей статьёй про раскопки. Надеемся, что теперь нам перестанут писать.
      22 июля, воскресенье. По правде говоря, я и не думал, что газета произведёт такое впечатление!
      Она была вывешена рано утром, и, как было условлено, Антошка Щукарь нарочно небрежным тоном сказал матери:
      — Сегодня новая стенгазета вышла. Есть слух — про тебя написано.
      — А что про меня писать? Али я лодырь или бракодел какой? — закричала Прасковья Антиповна.
      Любопытство погнало её к правлению. Антошка старался, чтобы мать увидела карикатуру пораньше, пока не было людей, — всё будет не так стыдно. Но перед щитом, где в застекленной витрине висела газета, уже собрался народ и слышался смех.
      Ахмет, я, Нинка и Илья Терских вертелись среди публики, чтобы услышать отзывы о нашей карикатуре. Вскоре подошли Сенька Ращупкин и Васька Таратута. Явился Щукарь с сёстрами. Они старались не попадаться матери на глаза.
      Прасковья Антиповна протиснулась к газете и ахнула, узнав себя на карикатуре, нарисованной Ильёй. Карикатура состояла из двух картинок. На первой было изображено, как к «праведным» телам подходят с носилками «грешники»: археолог Кривцов, учитель Иван Фомич, Васька-Таратута, Ахмет Галиев. На второй картинке были изображены уже одни скелеты, а над ними стоит Прасковья Антиповна, в ужасе подняв к небу руки.
      Наш Илья Терских высокий и тоненький, на щеках у него румянец, как у девочки, и вообще он очень скромный, но, когда дело доходит до карикатур, тут он беспощаден. И как он здорово рисует! Может изобразить любое выражение лица: и восторг, и страх, и радость.
      Прасковья Антиповна отошла от витрины со злым лицом. Повернувшись, она столкнулась нос к носу с Андреем Васильевичем и закричала высоким, неприятным голосом:
      — Это что же такое деется, граждане? Это за что же человека на позор выставляют? Вон как меня разрисовали!
      — Откуда же видно, что это вас нарисовали? — с притворным удивлением спросил Андрей Васильевич. — Подписей здесь нет.
      — А чего подписывать-то! — разразилась Антошкина мать. — Тут и к бабке ходить не надо, чтобы догадаться! Про святых мои ведь слова...
      Тут Прасковья Антиповна спохватилась и замолчала, но было уже поздно: в толпе грянул хохот.
      Прасковья Антиповна сбежала при неистовом смехе толпы. Думаю, она теперь прикусит язык! Вот она, сила печатного слова!
      В тот же день, вечером. Сегодня уехал от нас на новее жительство дядя Толя. Он давно поговаривал об этом — далеко стало ездить на работу. Мне очень жалко, что он уехал. С ним как-то было всегда весело, хорошо...
      Экскаватор дяди Толи всё перемещался к Красноармеиску, и теперь ему удобнее снять квартиру там. Так он и сделал.
      Правда, он обещал приезжать к нам по выходным дням, да уж это не то... Вот и Арся тоже обещал, а где он сегодня?
      Мне жалко расставаться с дядей Толей не только потому, что он в новом году стал бы подтягивать меня по математике, просто я очень привык к нему, он такой весёлый и добрый. Когда дядя Толя возвращался вечером, весь дом оживал.
      Теперь у нас сразу не стало ни Арси, ни дяди Толи, и долго ещё будет в нашем доме пусто и тихо...
     
      Глава восемнадцатая7 ПЕРЕСЕЛЕНИЕ СТАНИЦЫ БОЛЫПЕ-СОЛЕНОВСКОЙ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      23 июля. Вчера совершилось действительно великое событие в жизни нашей станицы: Болыпе-Соленовскую начали переносить на новое место! Ух, интересно!
      Подготовка к переселению началась давно. Не лёгкое дело перевезти за восемь километров станицу, где три тысячи жителей!
      Новое место для станицы выбрано комиссией в прошлом году. В неё входили стансовет, правление колхоза, уважаемые старики и представители из района: врач, землеустроитель, агроном, архитектор. А потом решение утверждалось на общем собрании.
      Было много споров. Одним хотелось поселиться у железной дороги, а другие предпочитали берег моря, потому что будет свежее воздух и легче поливать сады и огороды, а сообщение всё равно будет хорошее — летом катерами, а зимой, наверное, автобус пустят.
      Победили те, которые за море, — их оказалось больше. Я тоже за море, хоть меня никто и не спрашивал. А уж как обрадовался этому Антошка Щукарь, просто передать невозможно!
      Новое место выбрано на широком мысу, который с трёх сторон будет омываться морем.
      А сколько было споров насчёт распределения участков!
      Сейчас мы с Васькой Таратутой живём друг от друга далеко, а хотим быть соседями. Васька каждый день приставал к отцу, чтобы тот ставил баз рядом с Челноковыми. Он так долго надоедал Кириллу Семёновичу, что тот наконец согласился. Но, когда об этом прослышали Сенька Ращупкин и Антошка Щукарь, они тоже захотели поселиться рядом с нами. Андрей Васильевич не стал возражать, зато Антошкина мать упёрлась крепко.
      Пришлось Антошке пустить в ход главный козырь: он заявил, что Челноковы, Таратуты и Ращупкины поселятся на берегу и ему тоже надо ближе к воде, чтобы удобнее рыбалить. Тогда Прасковья Антиповна перестала сопротивляться.
      Мы очень волновались, ожидая решения, и только тогда успокоились, когда Андрей Васильевич сказал, что своими глазами видел на плане будущей станицы наши четыре участка, нанесённые рядышком и именно там, где мы хотели. Вся наша четвёрка пришла от этого известия в восторг.
      Потом по дворам ходила оценочная комиссия и записывала, кому какой ремонт надо сделать после переселения и какие потребуется материалы. Всё это пойдёт за счёт государства. Государство также оплатит стоимость построек, которые сейчас хоть и стоят, но для перевозки негодны.
      Наш дом почти новый, его батя поставил перед самой войной, и перевозить его будут целиком.
      Что у нас сейчас делается в станице! В одном месте с грохотом летит сверху тёс, подымая на земле тучи пыли: это хозяин разбирает крышу. По соседству курень уже разложен по брёвнышкам, и их укладывают на грузовики.
      У кого в семье больше работников, те управились раньше других, и грузовики, грохоча, везут их имущество. Мычат и упираются коровы, которых тащат на верёвках женщины и девчонки.
      Телята и молодые бычки скачут по улицам и усадьбам, где уже повалены плетни, квохчут и мечутся куры, не понимая, что происходит, а их с криками и шумом ловят ребятишки...
      Всюду царит оживление. Только дед Филимон был очень грустный. Он стоял на берегу и смотрел на станицу, и на заречные луга, и на островки, зеленеющие посреди Дона, и на песчаную полосу прибрежья. Он прожил здесь семьдесят лет,
      и ему грустно и тяжело расставаться с местами, где прошло его детство, и юность, и зрелые годы. Ведь скоро эти места навек скроются под многометровой толщей воды...
      В тот же день, вечером. Сегодня наше звено, да и все почти старшие школьники до позднего вечера занимались перевозкой школьного имущества. Я даже не думал, что его так много.
      Девятые и десятые классы упаковывали физический и химический кабинеты, где хрупкие приборы и стекло. Седьмые и восьмые перевозили биологический кабинет, библиотеку, географические карты. Нам, шестиклассникам, доверили то, что поломать довольно трудно: геометрические тела, классные доски, парты, столы.
      Нас всё ещё считают за маленьких!
      Школе выделили шесть грузовиков, и дело у нас шло как по конвейеру. На новом месте здание школы уже построено, хотя и не совсем окончено, и с первыми грузовиками туда уехала часть старших ребят. TaM они и остались с директором Еленой Николаевной — разгружали и размещали имущество, а в старой школе работами руководил Иван Фомич.
      Потом снимали электропроводку. Этим занимались члены физического кружка при свечах. Младшие классы уже разошлись, и осталась только наша дружная четвёрка. Старшие нас гнали, но мы упорно оставались до конца работ: ведь завтра нашу родную школу будут взрывать.
      Я понял чувства дедушки Филимона: трудно расставаться с тем, с чем сжился...
      24 июля.
      Чей курень так важно едет С самоваром на крыльце?
      Кто глядит с довольным видом И улыбкой на лице?
      Это Гришкн Челнокова В дальний путь спешит курень!
      Это Гришка так доволен,
      Что смеётся целый день!
      Эти стихи сочинил сегодня Арся, когда наш дом везли трактором на новое место. Есди кто подумает, что Арся про самовар на крыльце сочинил для рифмы, тот ошибётся: действительно, у нас на крылечке во время переезда дымил самовар.
      Когда наш дом подняли с фундамента домкратами и переместили на платформу, а трактор ещё не подошёл, мы с Арсей (он на сегодня взял выходной) разожгли самовар и поставили на крыльце.
      Так мы и ехали с самоваром, который дымил вовсю, а все встречные над нами хохотали.
      Когда мы отъехали километра два, земля под нами дрогнула, потом донёсся звук глухого удара. Мы с Арсей поняли: это был первый взрыв. Взрывали школу, и нам стало грустно.
      Переехали мы благополучно, и, оставив маму хозяйничать на новом месте, мы с Арсей поехали за коровой и курами.
      Возвратившись в станицу, мы договорились с Арсей встретиться под вечер, и я спрыгнул возле дома, где живут Марго-лины. Войдя в их комнату, я увидел такую картину.
      Бабушка сидела на туго набитом чемодане, придавливая крышку, а Аликова мать старалась защёлкнуть замки, но у неё ничего не выходило. Сам же Алик безмятежно сидел у стола, заставленного посудой, держал на коленях карманную шахматную доску и решал шахматную задачу.
      Меня страшно возмутил такой эгоцентризм, и я довольно сердито прикрикнул на Алика:
      — Не видишь, женщины не могут справиться с чемоданом
      Алик равнодушно взглянул на меня и продолжал бормотать:
      — Или всё-таки на d5? Ферзя тогда сюда, а чёрная ладья становится на f7...
      Бабушка, по обыкновению, тотчас вступилась за внука:
      — Что ты, Гриша, нападаешь на Алика? Не видишь, мальчик занят серьёзным делом.
      Потихоньку обругав Алика, я помог женщинам закрыть и увязать чемодан, придвинул к столу ящик для посуды, принёс с улицы большую охапку упаковочной соломы.
      Когда я уходил, Алик по-прежнему был углублён в решение задачи.
      От Марголиных я пошёл к Зенковым. Они живут в том же доме, в другой квартире. Анкина мать, заведующая почтовым отделением, была на работе. Анкин отец пропал без вести во время войны. Я застал дома только Анку и её бабушку. Анкина бабушка больная. Она доставляет дочери и внучке много забот.
      25 июля. Вчера не успел кончить про Зенковых, продолжаю сегодня.
      Анкина бабушка почти совсем не встаёт с постели, и за ней нужен постоянный уход. Хорошо, что она увлекается чтением. Она зачитывается старинными романами и бережёт их, как величайшую ценность.
      Перечитав десятки толстых книг, старуха начинает снова, так как к этому времени успевает начисто позабыть содержание первых романов.
      Когда я зашёл к Зенковым, Анка собирала вещи. Через несколько минут должен был подъехать грузовик за их имуществом, а мать не приходила со службы.
      Я стал помогать Анке, и скоро у нас всё было готово. Вещи, уложенные ещё с утра, я вынес в коридор; Анка одела бабушку. Та сидела на кровати и плаксиво жаловалась, что ей помешали читать на самом интересном месте. Потом Людмила Германовна стала жаловаться, что переезд наверняка обострит её болезни.
      У Анки уже показались слёзы на глазах, но, к счастью, под окнами загудел грузовик. Мы подхватили старушку под руки, с трудом свели с крыльца, усадили в кабину шофёра и поспешили за вещами.
      А тут Людмила Германовна завопила, что забыли взять её книги. Пока Анка успокаивала бабушку, я принёс сундучок с книгами.
      Анкас благодарностью посмотрела на меня.
      Бедная Анка! И в таких условиях ей приходится учиться!
      Я просто удивляюсь, как она ухитряется получать отличные отметки. Ведь, вернувшись из школы, она ухаживает за бабушкой, хозяйничает, готовит обед, моет посуду и только потом садится за книги...
      Много у Анки твёрдости в душе!..
      От Зенковых я отправился к ГЦукарю узнать, как там идут дела. Щукарь обрадовался моему приходу.
      Женская бригада Щукиных повезла разобранный курень на повое место, а Антошка караулил имущество. Он сидел па сундуке расстроенный: как теперь ловить рыбу? Каждый день
      за восемь километров не станешь ходить, да и лодку не оставишь без присмотра — уведут.
      Мне тоже стало жалко друга. К тому же рыбалка для него не просто развлечение. Он ведь кормит рыбой всю семью. Антошка всё время смотрел на ветхий курятник, который они решили не перевозить. Тронь его — он развалится. Антошка (вот выдумщик!) решил пока остаться в нём жить.
      Он сразу повеселел и крикнул:
      — Теперь это уже не курятник, а особняк Антона Щукина! За дело, Челнок!
      Я схватил лопату, он — метлу, и мы принялись чистить курятник.
      К приезду женской бригады курятник преобразился в помещение, пригодное для жилья. На крышу мы наложили свежей соломы, укрепили стенки, исправили дверь. На глиняном полу стояла железная койка, в углу примостился столик, а на стенку мы повесили полку с учебниками.
      Стало так уютно, что мне самому захотелось здесь пожить, и я обещал Антошке приходить к нему по субботам. Щукарь обрадовался и обещал научить меня рыбалить.
      Антошка уговорился с сёстрами, что они по очереди будут приходить сюда, приносить ему еду, а у него брать рыбу.
      Я побежал домой, а там меня ждал Арся. Он рассердился, что я задержался: ему одному никак не удавалось переловить кур. Вдвоём мы быстро справились с ними. Меня с куриными клетками Арся усадил на грузовик, а сам повёл корову.
      6 августа, понедельник. «Около двух недель продолжалось переселение станицы на новое место.
      Скучновато и чего-то не хватает на этом высоком мысу без воды. Да делать нечего, придётся потерпеть до весны, когда здесь заплещется море. А пока воду будем брать из колодцев.
      Колодцы нам соорудили важные: с дубовыми срубами, с крышками, с навесом в виде шатров. И на каждом вороте намотана блестящая цепь с новеньким ведром. У нас с дедушкой Филимоном (он опять наш сосед!) общий колодец, выкопанный на границе усадеб, а у Васьки Таратуты, который теперь живёт слева от нас, общий колодец с Сенькой Ращупкиным. На усадьбе Ращупкиных уже стоит гидрометеорологический пост.
      На новом месте станица словно помолодела, стала нарядная. Улицы прямые, дома стоят в линеечку, палисадники огорожены не кривыми, покосившимися заборчиками, а блестящим на солнце желтоватым штакетником. По улицам тянутся ровные ряды новеньких столбов, а вверху за блестящие фарфоровые изоляторы подвешены электрические провода. Во всех домах у нас электричество. Здорово, светло!
      Даже Прасковья Антиповна довольна. На старом месте электричество было только в школе, в стансовете, на почте и в других общественных местах. И скоро нам проведут радио!
      На центральной площади станицы размещены общественные здания: стансовет, правление колхоза, почта, универмаг., Немного подальше — наша школа, напротив неё — пустырь, где будет выстроен клуб (на старом месте у нас клуба совсем не было). И ещё — это уж просто чудо! — недалеко от центра, на берегу моря, отведено место под стадион. Там будет футбольное поле, площадки для волейбола и баскетбола, трибуны для зрителей, раздевалки для участников соревнований... Зимой футбольное поле будет превращаться в каток.
      Стадион будут строить школьники, а правление даст необходимые материалы. Вот заживём!
      Я эти дни копал целину около дома и делал грядки. Не легко это, но, когда мама пыталась помочь мне, я не разрешал ей. Вот если бы Арся был дома, мы бы живо управились вдвоём. Но он даже не каждое воскресенье является домой — видно, осваивает новую профессию.
      Все Арсины одноклассники разъехались поступать в вузы. Маму ужасно огорчает, что один Арся работает. А я успокаиваю маму и говорю, что цыплят по осени считают: может, эти ребята ещё вернутся, несолоно хлебавши.
      В субботу, выполняя обещание, отправился «на дачу» к Антошке Щукарю.
      Раньше Антошка не очень любил читать. Он и книгу-то в руки брал, лишь когда готовил уроки. Всё свободное время он либо рыбалил, либо занимался по хозяйству. Меня очень удивило, что он попросил принести ему что-нибудь почитать. У меня как раз была книга Гоголя «Вечера на хуторе близ Ди-каньки», которую я прочитал с великим удовольствием. Её я и захватил с собой.
      Щукарь очень обрадовался, увидев меня, да ещё с книгой. Он объяснил, что ему одному скучно «на даче», так как хозяйственных дел нет никаких, а рыбалка отнимает не всё же время. Вот Антошка и решил заняться чтением.
      Он с жадностью схватил книгу и начал читать предисловие, но вдруг разочарованно отодвинул книгу и сказал, что не будет читать сочинение какого-то пасечника. Что он может написать хорошего?
      Я захохотал над Антошкой и вдруг осёкся: вспомнил что п сам ещё недавно думал, что «Повести Белкина» написал Иван Петрович Белкин. И тогда я объяснил, что под видом пасечника эту книгу сочинил великий писатель Николай Васильевич Гоголь.
      Щукарь тогда выбрал самый короткий рассказ — «Пропавшую грамоту» — и начал читать. По поведению Антошки я понял, что рассказ ему понравился, потому что он часто вскрикивал:
      — Эх ты, ну и балабон-трещотка!
      Вечерело, а Антошка всё никак не мог оторваться от чтения.
      — Эх, балабон! — кричал он про гуляку-запорожца. — Нечистого испугался, ха-ха-ха!
      Деда он одобрил за то, что тот согласился помочь товарищу, и обругал, когда дед заснул...
      Напрасно я толкал Щукаря в бок и напоминал про рыбалку, он только отмахивался:
      — Отстань, трещотка! Тут самое интересное началось, а ты лезешь...
      Словом, удочки мы расставляли в полной темноте. Антошка спросил, все ли рассказы такие интересные.
      — Все! — гордо ответил я, точно помогал Гоголю их писать.
      — Так вот он какой, Гоголь... — уважительно протянул Щукарь.
      Мне стало ясно, что Антошка прочитает всю книгу, и это меня порадовало.
      Под Антошкиным руководством я поймал трёх хороших сазанов. Я убедился, как приятно водить на леске крупную рыбу, только сердце сжимается — боязно: вдруг она сорвётся.
      Утром, когда я пошёл домой, Щукарь уже сидел у шалаша с книгой в руках.
      Мама была очень довольна, что я принёс рыбы, и назвала меня кормильцем.
      9 августа. Антошка прочитал «Вечера на хуторе» и прислал ко мне сестру Таньку с наказом, чтобы я достал ему новую книгу, и обязательно Гоголя. Пришлось пойти в библиотеку и выпросить у Нины Сергеевны «Миргород».
     
      Глава девятнадцатая7 ПОЕЗДКА НА ЦИМЛЯНСКИЙ ГИДРОУЗЕЛ
     
      Вечером 10 августа к Челноковым приехал Анатолий Бурак. Он взял на субботу отпуск и решил устроить для Гриши и его приятелей давно обещанную экскурсию на Цимлянский гидроузел.
      Гриша выражал свою радость так громко, что на баз к Челноковым прибежали Сеня Ращупкин и Вася Таратута, и все трое пустились в пляс. Решили взять с собой Антошу Щукина и Аню Зенкову. Но оказалось, что в «Победе» могут уместиться только пятеро пассажиров. Таратута великодушно предложил:
      — Я не поеду, а остальные разместятся очень свободно. Мне, по правде говоря, не очень и хочется ехать...
      «По правде говоря», ему очень хотелось ехать и говорил он так, чтобы поехала Аня. Но другие тоже начали отказываться от поездки под разными предлогами.
      Анатолий долго слушал крики и препирательства мальчиков, наконец рассмеялся и сказал:
      — Ладно, заберу всех, раз вы такие дружные. Василия посажу рядом с собой, а прочие пусть размещаются сзади...
      Утром, лишь только начало светать, счастливая компания зтиснулась в «Победу». Только было Гриша хотел захлопнуть дверку, как откуда-то вывернулся Кубря и тоже полез в машину.
      — Ещё пассажир! — вздохнул Анатолий. — Ладно уж, возьмите этого чёрта, а то будет здесь целый день изнывать...
      Машина ехала вдали от Дона, вдоль берега будущего водохранилища. Здесь уже прокладывали асфальтированное шоссе. У дороги ещё виднелись следы боёв, гремевших здесь девять лет назад: незасыпанные траншеи и окопы, подбитые танки, до которых не дошла очередь отправить на переплавку, обрывки ржавой колючей проволоки. Над степью поднимались полуобвалившиеся крыши штабных блиндажей и солдатских землянок.
      На ложе будущего водохранилища работали бригады лесорубов. Они рубили огромные осокори, очищали местность от черёмухи, кустарников, а невдалеке от шоссе уже поднимались полосы молодых лесопосадок.
      Вася посмотрел в окошко и озабоченно проговорил:
      — Не нравится мне вон то облачко на юго-востоке...
      Вскоре облачко превратилось в тучу, и она приближалась
      с ужасающей быстротой. Туча скрыла солнце, и стало так темно, что дорога просматривалась с трудом.
      Анатолий свернул в степь и заглушил мотор. Яснее стало слышно, как снаружи воет ветер. В сумасшедшей пляске мимо проносились косматые кусты перекати-поля, сорванные ветром.
      И вот налетела лавина пыльного урагана. Казалось, будто вот-вот опрокинет машину.
      — Бушуй, злись! Недолго тебе здесь властвовать! — говорил Анатолий.
      После бури мотор завёлся с трудом.
      Счётчик показывал, что машина сделала от Болыне-Соле-новской 148 километров. Позади осталось много станиц, перенесённых со старых мест на берег будущего моря. Там были широкие улицы, большие здания школ, магазинов, правлений колхозов. Всё было покрыто серым налётом пыли. Когда море и леса укротят суховеи, а степи превратятся в поливные пашни, станицы заиграют яркой зеленью садов и нарядной окраской зданий...
      Машина приближалась к гидроузлу, й Анатолий стал рассказывать ребятам про будущее водохранилище.
      Площадь Цимлянского моря будет 2600 квадратных километров, длина 300 километров, и в самом широком месте от берега до берега 38 километров. И волны на нём в бурю будут такие, что пароходам придётся отстаиваться в специальных гаванях.
      Гриша толкнул Антона в бок:
      — Переплывёшь на своей лодке?
      Тот лукаво ответил:
      — Переплыву, только тебя грести заставлю!
      Он тоже толкнул Гришу в бок, и друзья захохотали.
      Анатолий сказал:
      — Мы начнём экскурсию с земснаряда...
      — С какого земснаряда? С того, где работает Арся? — спросил Гриша.
      — Конечно, с того самого, — улыбнулся Анатолий. — И, когда вы увидите громаду плотины, вы поймёте, почему её решили строить из песка, а не из железобетона. Ведь у неё длина тринадцать с половиной километров, вышина от пятнадцати до тридцати шести метров, а ширина такая, что по ней пройдут два пути — железнодорожный и автомобильный. Понадобилось бы столько бетона, что по всей стране заводы только и работали бы на Цимлянскую плотину...
      — А вон и земснаряд показался! — воскликнул Анатолий.
      «Победа» остановилась метрах в пятидесяти от берега.
      Экскурсанты мигом припустились наперегонки к реке. Анатолий вынул из багажника рюкзак, вскинул его за спину и двинулся за ними.
      Гриша подбежал к земснаряду первым вместе с Кубрей и, увидев на палубе около лебёдки Арсю, от радости заорал во всё горло: «Арсений!» — и приветственно помахал рукой.
      Экскурсанты иереправились на палубу землесоса, их встретил капитан, бывший однокурсник Анатолия.
      — Здравствуй, Сергей! — молвил Бурак. — Як тебе с молодёжной экскурсией. Это вот мой племянник. — Анатолий подтолкнул вперёд Гришу, и тот смущённо поздоровался. — Он брат твоего матроса Арсения Челнокова.
      — Матроса? — Цедейко рассмеялся. — Подымай выше, Арсений — уже лебёдчик! — Капитан крикнул: — Товарищ лебёдчик! Идите поздоровайтесь с друзьями!
      Пока Арсений и Цедейко обменивались рукопожатиями с экскурсантами, Гриша украдкой рассматривал брата. Тот не был дома всего недели три, но за это время он словно вырос,
      возмужал. На нём была просторная замасленная роба, из-под расстёгнутого ворота которой виднелась тельняшка. По секрету он шепнул брату, что осваивает профессию моториста.
      Знакомясь с Васей Таратутой, капитан с изумлением спросил:
      — Неужели вы тоже в шестом классе, молодой человек?
      Вася сконфузился:
      — Это я только ростом такой. В батю вышел, а лет мне всего четырнадцать...
      Посмеявшись над этим недоразумением, Сергей Лукич сказал:
      — Ну что же, ребята? Вы — наша смена, и с техникой надо вас знакомить. Присаживайтесь кто где сумеет. Я вам расскажу о работе земснаряда...
      В заключение Сергей Лукич сказал, что если бы на стройку бросить массу экскаваторов, бульдозеров, скреперов и грузовиков, и то на возведение плотины ушло бы не менее трёх лет.
      — Что же это означает, друзья мои? Да просто-напрссто, что из всех строительных машин земснаряд — самая производительная.
      Гриша вспомнил, что инженер Никишин расхваливал скреперы как самые экономичные машины, и подумал, что, наверное, каждый хвалит свою машину. Грише стало обидно, почему его дядя не защищает свой «Большой шагающий». И он с жаром вступился за экскаватор и начал доказывать, что, конечно, он за один час сделает больше работы, чем земснаряд. Сергей Лукич и Анатолий, слушая его сбивчивую речь, посмеивались.
      Когда он кончил, Анатолий сказал:
      — Мне приятно слышать, как ты хвалишь мою машину, а всё же ты, Гриша, неправ. Конечно, «Большой шагающий» перенесёт за час намного больше земли-, но ведь и мощность его механизмов намного больше, чем у земснаряда.
      Гриша понял свою ошибку.
      — Всякая машина хороша на своём месте, — рассмеялся Сергей Лукич. — Анатолий начал разрабатывать водораздел между Волгой и Доном, а что бы я там делал со своим землесосом, если там нет ни капли воды?
      — Ага, ага! — закричали ребята. — Значит, сдаётесь?
      — Ну вас совсем, — добродушно махнул рукой капитан. — Какая вы еше детвора! Но, я думаю, вы на досуге разберётесь и поймёте, что у каждой машины есть свои достоинства и свои недостатки, а такой универсальной машины, которая была бы хороша при всех обстоятельствах, человек ещё не изобрёл.
      — Я уже понял, понял! — закричал Гриша. — Затратив очень много труда, можно дерево срубить лопатой, а яму вырыть топором, а всё-таки деревья рубят топором, а ямы копают лопатой.
      Потом Цедейко повёл экскурсантов в машинное отделение и в надстройку, где помещается пульт управления.
      Когда Сергей Лукич поехал сдавать суточный рапорт, к ребятам подошёл комсомольский секретарь, паренёк с приветливым лицом, и отрекомендовался:
      — Костя Драх.
      Костя Драх выглядел таким молодым, что ребята чувствовали себя с ним просто и, не стесняясь, задавали вопросы.
      — Всё-таки трудно поверить, — сказала Аня Зенкова, — чтобы из жидкой грязи, бурлящей там под берегом, создалась колоссальная плотина, которая будет стоять века.
      Костя Драх рассмеялся:
      — А вы не верьте на слово, а посмотрите сами. Прогуляйтесь к картам намыва, и ваше недоверие рассеется. Вон он, пульповод! — Костя указал на берег, где, уходя вдаль, тянулась толстая чёрная труба. — Идите вдоль него и как раз доберётесь до карты намыва... Карта намыва, — пояснил он, — это такая площадка, которая заранее подготовлена к приёму подаваемого на неё песка.
      Экскурсанты двинулись вдоль пульповода. Он состоял из множества отдельных труб, соединённых между собой.
      Пульповод то поднимался на бугры, то спускался в лощины. Через овраги он перекидывался по мосткам. По этим же мосткам проходили и экскурсанты. Но вот на пути встретилось озеро. Здесь пульповод поддерживали подведённые под него плоты, почти затонувшие под его тяжестью.
      — Вот первое препятствие, — сказал Анатолий. — Как будем его преодолевать?
      — Пойдём по пульповоду, — предложил Сеня Ращупкин.
      — А я переплыву, — сказал Вася Таратута, — только ты, Сенька, перенеси мою одежду. Кстати, я искупаюсь...
      Он вмиг разделся и отдал свои пожитки Сене, а рюкзак взял Анатолий. Остальные тоже решили переплыть и тоже нагрузили на Сеню свою одежду.
      Анатолий с рюкзаком и Сеня Ращупкин с ворохом одежды зашагали по выпуклой поверхности пульповода, а Кубря, конечно, не упустил случая поплавать и бросился в воду, весело залаяв.
      Вдруг на середине перехода Сеня поскользнулся и с грудой одежды плюхнулся в воду. Поднялся фонтан брызг, и Сеня исчез под водой. Он, конечно, тут же вынырнул, и подоспевший Анатолий помог ему выбраться, но большая часть одежды плавала по воде, а ботинки пошли на дно.
      На Сеню, дрожавшего не от холода, а от испуга, накинулись все и начали бранить за нерасторопность. Только рассудительная Аня вступилась за беднягу.
      — Чем ругаться, — сказала она, — лучше одежду собирайте, пока не намокла. Кубря-то умнее вас!
      Действительно, Кубря с Васиной курткой в зубах плыл к плоту.
      Ребята бросились ловить свои пожитки, а за ботинками несколько раз нырнул Вася. Шли опять по трубе, в которой под босыми ногами шипела перегоняемая насосами пульпа.
      Глядя на унылое лицо Сени, ребята расхохотались.
      — А я нарочно упал, — сказал Сеня, — захотел наказать вас за то, что вы навалили на меня своё барахло.
      — Молчи, метеоролог! — оборвал его Таратута. — Так тебе и поверили...
      Добравшись до берега, ребята разложили мокрые вещи на солнышке, а сами развалились на травке. Анатолий предложил закусить, так как было уже за полдень. Все с великим удовольствием принялись за еду. Пока ели, одежда высохла — день был очень жаркий.
      Скоро пульповод начал подниматься. Он теперь лежал на козлах. Анатолий объяснил спутникам, что эти козлы называются эстакадой.
      — Мы приближаемся к карте намыва, — продолжал он. — Тут наглядно можно видеть, что землесос производительнее экскаватора. Он гонит разжижённый грунт по поверхности земли и поднимает его только там, где это действительно нужно. Переноска грунта земснарядами в три раза производительнее, чем та же работа, сделанная землеройными машинами. Да это и понятно: чтобы построить насыпную плотину, надо выкопать грунт и привезти его на место по железной дороге или в автомашинах, ссыпать, разровнять грейдерами или бульдозерами. Этого мало: сухая земля уплотняется плохо, надо её укатывать тяжёлыми катками, да не один раз, а много. Подсыплешь слой земли, и опять укатка...
      Экскурсанты поднялись на высокую ровную площадку, которая и оказалась картой намыва.
      Пульповод на карте намыва образовывал большое замкнутое кольцо, и из выпускных отверстий трубы с шумом и свистом хлестали по желобам потоки грязной жижи, разливаясь по обширной горизонтальной площадке. Тяжёлые песчинки оседали на плотине, вода стекала к середине площадки, здесь входила в колодцы и по подземным трубам стекала в Дон.
      Двое рабочих у желобов следили, чтобы песок поступал на карту намыва равномерно.
      — Кто-то из вас сомневался в прочности плотины, — сказал Анатолий. — А ну попробуйте!
      И ребята убедились, что почва здесь была так же крепка, как на бетонной площадке колхоза, где молотят хлеб. Они с изумлением смотрели друг на друга. Смеялись и подошедшие туда гидромеханизаторы.
      Экскурсанты двинулись дальше. Спустившись с площадки, они очутились среди экскаваторов и скреперов. Экскаваторы срезали верхний слой почвы, насыпали его в самосвалы, и те отвозили землю куда-то в сторону. Скреперы сами убирали вынутый грунт.
      В воздухе висела пыль. Ока скрипела на зубах, запорошила глаза, а Кубря из ярко-жёлтого превратился в дымчато-серого пса.
      — Смотрите, как готовится новая карта намыва, — сказал Анатолий. — Представьте себе, что плотину начнут возводить на чернозёме или на глине. Что получилось бы? Плотина рухнула бы, как дом без фундамента. Вот почему все верхние слои почвы снимают, пока не доберутся до мощного песчаного слоя, который когда-то отложили здесь воды Дона. Кое-где приходится углубляться для этого на пять-шесть метров. Представляете, какая это огромная работа, тем более что вынутую землю приходится увозить в сторону. Зато песчаная пульпа начинает осаждаться на песчаном основании, и между ними получается прочнейшее сцепление...
      Гриша с торжеством закричал:
      — Ага, ага! Наша берёт! Земснаряду не обойтись без экскаваторов! Что, попался, дядя Толя?
      Ребята его поддержали.
      — Эх вы, патриоты экскаваторные, — рассмеялся Анатолий. — Ладно, сдаюсь, ваша взяла!
      Экскурсанты двинулись в обратный путь. Анатолий повёл их на водосливную плотину — взглянуть на общую панораму гидроузла. Приходилось перелезать через огромные горы земли, спускаться в какие-то провалы, переходить лужи, огибать работавшие машины. Наконец они оказались у портальных кранов, которые видели ещё издали, подъезжая к строительству.
      Вблизи эти машины просто поражали своей величиной. Они были вышиной с многоэтажный дом, и, чтобы посмотреть на их верхушки, приходилось высоко задирать голову.
      С разрешения прораба экскурсанты поднялись на портал к кабине крановщика, и перед ними открылась панорама великой стройки. К ним подошёл свободный от вахты крановщик и начал объяснять. Он показал им трассу будущей плотины, уходившей в ту и другую стороны на несколько километров. Законченные или почти готовые карты намыва сменялись разрывами, на дне которых стояли экскаваторы и ползали скреперы. К плотине, как тонкие чёрные нитки, тянулись пульповоды, и трудно было поверить, что они на самом деле очень толстые.
      Внизу под краном расстилался огромный котлован, где в кажущемся беспорядке среди холмов земли и ям работало множество машин.
      Пятитонные самосвалы подвозили с бетонных заводов жидкий бетон в больших бадьях. Крановщики искусно подхватывали эти бадьи, подводили их к нужному месту и там опрокидывали. Бетонщики в заляпанных спецовках и резиновых сапогах особыми механизмами — пневматическими вибраторами — уплотняли уложенный бетон, чтобы он скорее затвердел.
      Ребята ещё долго любовались обширной картиной строительства, которая тянулась во все стороны, пока хватал глаз. Повсюду, как детские игрушечные домики, разбросались бетонные заводы, ремонтные мастерские, склады материалов, конторы прорабов...
      Крановщику пора было приступать к работе, и экскурсанты с сожалением спустились с портала.
      — Всё наше строительство можно охватить взором только с самолёта, так что не жалейте о том, что вы не всё увидели, — утешил их крановщик. — Жаль, конечно, что вы не можете посмотреть на всю эту картину ночью: вот когда у нас красота!..
      Услышав такие слова, ребята стали просить Анатолия, чтобы он согласился остаться здесь до ночи. Уж раз он сделал хорошее дело, так пусть доведёт его до конца... Они так неотвязно просили, что тот не выдержал и согласился.
      Летний день долог, до темноты оставалось ещё часа четыре. Щукарь предложил пойти купаться на озеро; там пробыли дотемна.
      Вернувшись на строительство, ребята с волнением ждали, когда зажгутся огни. Все опять поднялись на портал крана.
      В вечерней мгле уже ничего не было видно, когда вдруг, должно быть по сигналу, повсюду вспыхнули тысячи огней. Ребята ахнули от восторга. Да, такое зрелище стоило посмотреть!.. Повсюду огни, огни, бесчисленные огни... Ровными цепочками шли линии электрических фонарей, и, так как столбов не было видно, казалось, что фонари просто висят в воздухе. Цепочки фонарей шли вдоль плотины, вдоль каналов и дорог. Они сталкивались, перекрещивались, как золотые пунктиры, прочерчивали всю равнину. Светились окна мастерских и контор, светились стрелы экскаваторов и подъёмных кранов. Чем дальше к горизонту, тем гуще и мельче становились огни в непроглядной мгле ночи, и казалось, будто небо со своими звёздами упало на землю...
      А тут ещё вдоль плотины зажглись прожектора и бросили яркие снопы лучей, освещая десятки и сотни машин, работавших ночью с таким же напряжением, как днём.
      Усталые от множества впечатлений, экскурсанты заснули почти сразу, как влезли в машину.
     
      Глава двадцатая. ПРО РАЗНЫЕ ДЕЛА
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      13 августа, понедельник. Встретил на улице Ахмета Галиева. Иван Фомич уехал отдыхать на юг и обязанности председателя археологического кружка передал Ахмету.
      Ахмет сказал мне, что наш почин подхвачен, да ещё как здорово! Раскопки ведут десятки школ, старшие воспитанники детских домов, ремесленники. Уже сделали много ценных находок. Об этом пишет наша комсомольская газета.
      Здорово! А всё это началось после нашей статьи.
      17 августа. Вчера вернулся Иван Фомич. Я был у него, и он просил меня передать Алику Марголину, чтобы тот пришёл завтра в школу в 11 часов отвечать по истории.
      Иван Фомич после курорта чувствует себя хорошо. Спросил про Арсения. Очень одобрил, что он работает на земснаряде.
      А теперь Арся говорит, что не поступит в вуз, пока канал не построят. Он уже освоил специальность лебёдчика, готовится на моториста и надеется поступить на «Большой шагающий»...
      — Молодец ваш Арсений, настоящий молодец, — сказал Иван Фомич. — Дельным инженером будет, не белоручкой. Передай ему от меня большой привет.
      От Ивана Фомича я пошёл к Алику Марголину передать поручение.
      Аликова бабушка возилась с обедом на кухне, а сам Алик сидел перед большим столом, заваленным грудой номеров «Огонька», и решал кроссворд. Он задумчиво бормотал:
      — Тридцать три по горизонтали — горная система в Азии, семь букв, вторая буква «и», пятая «л». Что бы это такое могло быть?
      — Гималаи! — крикнул я ему в ухо, и он вздрогнул, так как не заметил моего прихода: настолько он был погружён в своё занятие.
      — А ведь верно, — сказал Алик и тут же вписал слово в клетки. — Как это ты сразу догадался?,
      — Географию надо учить! — наставительно заметил я и добавил: — И историю тоже, и прочие науки.
      Теперь Алик с шахмат переключился на кроссворды.
      — Детское увлечение! — говорит он про шахматы. — Знаешь, разочаровался я в них после того, как прочитал, что Капабланка пророчит шахматам ничейную смерть.
      Я не знал, кто такой Капабланка и что такое «ничейная смерть». Алик объяснил.
      Оказывается, Капабланка — чемпион мира по шахматам с 1921 по 1927 год. Вот он-то и сказал, что в наше время, когда каждый шахматист может в совершенстве изучить шахматную теорию, ни один игрок не сможет обыграть другого: всё время будут кончать вничью. А какой интерес играть, когда заранее знаешь, что получится ничья? Поэтому Алик и решил бросить шахматы.
      — Скучно, — сказал он, — всю жизнь быть прикованным к шестидесяти четырём клеткам. То ли дело кроссворды: от них какое развитие получаешь! Тут всякие слова надо знать: и математические, и исторические, и географические... Да, кстати, ты не знаешь, какое это слово: народ в Европе, семь букв, вторая «о», четвёртая «г». Целый час ломаю голову, ничего не выходит.
      — Болгары, наверное, — неуверенно сказал я.
      — Слушай, Челнок, ты прирождённый кроссвордист, давай решать кроссворды на пару.
      Я сказал, что не буду заниматься ерундой, что пришёл по делу. И передал ему, что сказал Иван Фомич. Но Алик продолжал разгадывать кроссворд. Я рассердился и решил его проверить по истории. Он немножко путал, но, в общем, отвечал неплохо. По арифметике с ним занималась Анка Зенкова. Алик жаловался, что она ему всё лето отравила.
      — Только и отдохнул, когда вы на раскопках были,. — жаловался он. — Назадает полтора десятка задач, и попробуй не решить! Да ещё уведёт в свою комнату и посадит под присмотр больной бабки. «Бабушка, скажет, вот этому мальчику надо задачи решать, потому что у него переэкзаменовка по арифметике. Поглядите за ним!»
      — А здорово Анка это придумала! — сказал я.
      Тут Алик усмехнулся:
      — Здорово, да только я её всё равно обдурил. Я наловчился к бабке не попадать: нарочно все задания дома делал! Ну, в общем, будь спокоен: арифметику я тоже сдам!
      Когда я уходил, Алик уже склонился над страницей «Огонька» и сосредоточенно шептал:
      — Двадцать пять по вертикали: ровная земная поверхность из семи букв, первая буква «р», четвёртая «н».
      Я понял, что новое увлечение так захватило Алика, что разубеждать его бесполезно, и, махнув рукой, ушёл.
      Когда я уходил, Алик сказал:
      — Не беспокойся, Челнок, сдам я и арифметику, — и опять склонился над кроссвордом.
      Ну что с ним будешь делать?
      18 августа все события сразу: Алик Марголин сдал переэкзаменовки, а Васька Таратута уехал на областную спартакиаду.
      Расскажу сначала про Алика. Я из любопытства пошёл в школу. Как я и предполагал, Алик по истории ответил Ивану Фомичу довольно прилично; тот был доволен и сказал, что если бы Алик и в году так занимался, то не имел бы летних неприятностей.
      И арифметику он сдал в этот же день. Валентина Ивановна его даже похвалила.
      На все устные вопросы Алик отвечал так бойко и уверенно, что Валентина Ивановна поставила ему пятёрку.
      — Надеюсь, будешь у меня теперь хорошим учеником, — сказала учительница.
      — Я тоже надеюсь, — ответил Алик и поспешил домой решать кроссворды.
      Чудной какой-то этот Алик! Как профессор.
      Васька Таратута поехал на областную олимпиаду. Он будет выступать по юношеской категории. Правда, ему ещё нет шестнадцати лет, но для него сделали исключение за его рост и силу, тем более что в районе он метнул молот на 29 метров 13 сантиметров.
      Уезжая, Васька хвалился, что обязательно займёт первое место по молоту на спартакиаде, и подмигнул мне, показывая своим залихватским видом, что без победы не вернётся. Я пожелал ему успеха.
      19 августа. Жара, пыль, слоняюсь, как сонная муха. На улицу идти не хочется. Читаю роман английского писателя Диккенса «Оливер Твист». Эта книга очень увлекла меня. Как жаль бедного сиротку Оливера, которым завладели воры и разбойники! Удастся ли ему вырваться от них?..
      Нетерпеливо жду Ваську Таратуту. С какими успехами вернётся наш спортсмен?..
      22 августа. Васька Таратута вернулся из Ростова с.ошелом-ляющим достижением: он занял на областной спартакиаде второе место по молоту среди юношей-легкоатлетов и его посылают в Москву, на спартакиаду народов РСФСР! Вот это номер!..
      Даже Кирилл Семёнович посмотрел на сына с невольным уважением и сказал:
      — Да, я вижу, парень, ты на ветер слов не бросаешь... Молодец, но смотри не зазнавайся!
      Кирилл Семёнович хорошо знает характер сына. Действительно, Васька начал хвастать своими успехами, говорил, как легко он одолел своих противников и как его восторженно встречали зрители и хвалили мастера спорта. А потом договорился до того, что теперь учение ему ни к чему, он и без того сделает блестящую спортивную карьеру...
      Хорошенькое дело! А что будет, если он и в Москве выйдет на одно из первых мест? Тогда совсем пропала школа...
      Думаю поговорить о Ваське на первом же заседании совета отряда.
      Начал читать рассказы Сотника. Вот это книга! Весёлая! Читаю сейчас «Гадюку». Забавная история приключилась...
      23 августа. Васька Таратута уехал в Москву. Хвастался перед отъездом — противно было слушать. Уехал он на станцию с попутным грузовиком и обещал прислать телеграмму о своих успехах.
      26 августа. Вместо телеграммы явился сам Васька Таратута. И явился не победителем, а в довольно жалком виде: его привезли с забинтованной головой.
      Дело это получилось так, насколько можно понять по сбивчивым Васькиным рассказам (а ему, понятно, не хочется открывать про себя всю правду). Дорогой он старался доказать свою удаль товарищам-спортсменам из областной команды.
      Первым прыгал с площадки вагона на ходу, либо мчался с чайником за кипятком, либо на станционный рынок — купить арбуз.
      Вот так-то он прыгал, прыгал, да и допрыгался. На небольшой станции, где-то между Горловкой и Константиновной, он прыгнул так, что разбил себе голову.
      Руководитель спортивной делегации как следует отругал Ваську, списал его из участников, дал деньги на обратный путь, выделил провожатого до дому, и кончились Васькины мечты о славной победе в Москве и о получении звания мастера спорта.
      Ваську довезли до Горловки, там ему сделали уколы от столбняка, забинтовали голову, и провожатый доставил Ваську в Болыне-Сояеновскую.
      Васька мрачен как туча, больше всего его угнетает молчаливое презрение отца, который даже не хочет с ним разговаривать.
      Мы думаем, что этот провал спортивной карьеры, пожалуй, пойдёт Ваське на пользу.
      31 августа. Завтра начало нового учебного года. Здравствуй, шестой класс, прощай, весёлое лето!
     
     
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ШЕСТИКЛАССНИКИ
     
      Глава первая. ПЕРВАЯ НЕДЕЛЯ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      1 сентября, суббота. Вот мы и шестиклассники! Учиться будем уже в новой школе. Сегодня утром мы с Сенькой Ращупкиным смотрели расписание. Сколько у нас новых предметов: алгебра, геометрия, физика. Как-то мы будем с ними справляться?.. Мы даже растерялись перед этими незнакомыми словами.
      Подошёл Васька Таратута с забинтованной головой. Наш спортсмен был очень весел.
      — Что вы, хлопцы, приуныли? — крикнул он.
      Новые предметы его вовсе не интересовали. Он даже сказал, что ему эти науки нужны, как собаке пятая нога. И врезался в толпу малышей, которые сразу расступились перед его внушительной фигурой.
      До звонка на урок оставалось минут пятнадцать, и мы пошли на улицу. Перед школой было оживлённо. С разных сторон шли матери с мальчиками и девочками — первоклассниками. Как робко и почтительно смотрели они на школьное здание, бережно прижимая к груди букеты цветов!
      Я вспомнил нашу старую школу, куда мама так же привела меня за руку пять лет назад. Был первый послевоенный год. На стенах не были ещё заделаны выбоины от пуль, парт не хватало, и приходилось тесниться по трое, тетрадки нам выдали из плохой серой бумаги... И всё-таки как мы любили свою старую школу с её низкими, тесными классами, с узкими коридорами! Жалко, что её больше нет. Сейчас виден из земли её фундамент. Через несколько месяцев и он навсегда скроется под волнамщ моря.
      Прозвенел звонок, мы вошли в класс и расселись по партам кто с кем хотел. Не было только Стёпки и Нины Шук. Ещё в начале августа они уехали из станицы: их отца перевели работать на другое место.
      Наш фотограф Никита Пересунько сидел мрачный как туча, и мы понимали, отчего он печален.
      Алик Марголин пришёл в класс, как всегда, за полминуты до звонка: у него болела голова, и он ждал, когда подействует принятая таблетка.
      Первым уроком по расписанию оказалась та самая загадочная физика, которая немного напугала нас с Сенькой.
      В класс вошёл высокий учитель с длинными седеющими волосами, зачёсанными назад. У него были небольшие подстриженные усики и узенькая бородка клинышком. Он носил пенсне на чёрненьком шнурочке, который был зацеплен у него за ухом. Зовут нашего физика Иннокентий Николаевич, а фамилия — Сафонов.
      Иннокентий Николаевич целый час очень интересно рассказывал, что такое физика и зачем она нужна людям. Физика изучает свет, теплоту, электричество, разные свойства тел... Оказывается, без физики нельзя понять, как устроены термометр, бинокль, электрическая лампочка и многие-многие другие приборы и инструменты.
      Сенька Ращупкин не выдержал и сказал, что он под руководством отца занимается метеорологией. Иннокентий Николаевич очень это одобрил и тут же дал Сеньке поручение — помогать ему готовить к уроку физические приборы, раз он умеет обращаться с барометром, гигрометром. Он сказал, что Сенька будет его ассистентом.
      Сенька, конечно, страшно возгордился, и все ему завидовали. Некоторые даже назвали его выскочкой, но, по-моему, это несправедливо: ведь Сенька не выдумал, что занимается метеорологией. Новое поручение он аккуратно занёс в блокнот на свою собственную страничку..
      На второй урок пришла Валентина Ивановна.
      Она сказала, что в этом году мы будем изучать сразу три математических предмета: арифметику, алгебру и геометрию. Все эти предметы серьёзные, и надо к ним относиться вдумчиво. Потом стали повторять старое.
      Валентина Ивановна вызвала Маньку Кукушкину. Манька нехотя встала. Она и так была длинная, а за лето ещё больше вытянулась и стала совсем нескладная.
      Учительница задала несколько вопросов, и тут оказалось, что Манька за каникулы успела перезабыть не только действия с дробями, но даже таблицу умножения путала.
      — Ой, Кукушкина, Кукушкина, — сокрушённо сказала Валентина Ивановна, — что же ты летом делала?
      — Что делала? — Манька задумалась, а потом сказала: — Кости откапывала... (По классу пошёл смешок.) Ещё купалась, загорала...
      — Вот кости-то ты, должно быть, откопала, а свои знания закопала...
      Все засмеялись.
      Так в журнале нашего класса появилась первая двойка.
      Ещё в этот день у нас были английский и история.
      По английскому мы тоже повторяли, потому что за лето многое перезабыли.
      Так прошёл наш первый учебный день в новом году.
      5 сентября. Горячий у нас был позавчера сбор отряда! Я записываю о нём только сегодня, потому что вчера и позавчера было задано много уроков.
      Мы должны были обсудить вопрос о подготовке отчётно-перевыборного собрания и составить план работы на первое полугодие. Но Сенька Ращупкин неожиданно предложил добавление к повестке дня: обсудить Ваську Таратуту.
      — А чего меня обсуждать! Что я такое сделал? — вскипятился Васька.
      — Ты, кажется, вообще не собираешься ничего делать, — спокойно возразил Сенька. — Я предлагаю обсудить тебя за вредные рассуждения, что тебе науки не нужны. Ты вообразил себя мастером спорта, а, по-твоему, мастеру спорта положено быть неучем? Мастеру спорта надо развивать только мускулы, а про мозги можно позабыть? Так, да?
      В общем, Сенька так здорово насел на нашего спортсмена, что тот отрёкся от своих неправильных взглядов, и его не стали обсуждать.
      Начали говорить о плане работы.
      Анка Зенкова сказала, что в плане на первом месте должны стоять вопросы дисциплины и учёбы, потому что главный закон юных пионеров-ленинцев — хорошо учиться.
      Затем выступил Алик Марголин. Он сидел на сборе и всё время заглядывал под парту: там у него был журнал с кроссвордом, но выступил Алик очень дельно.
      Он сказал, что на наших сборах мы только и обсуждаем отстающих да нарушителей дисциплины. А что толку? Сегодня он покаялся и надавал кучу обещаний, а завтра принимается за то же самое, потому что знает — ему всё сойдёт с рук. И потому наши сборы скучные, всякий старается с них улизнуть, и надо всех затаскивать на сбор за шиворот...
      — А что ты предлагаешь? — спросила Анка Зенкова.
      — Что я предлагаю? — переспросил Алик, хитро ухмыльнулся и скользнул взглядом по кроссворду. — Я предлагаю внести на наши сборы слово из семи букв, первая буква «и», четвёртая буква «е», шестая тоже «е». Не знаете, что это такое? Эх, вы! Ин-те-рес, вот что это такое! Если наши сборы будут интересны, если они дадут каждому пионеру занятие по душе, то и лентяи и нарушители подтянутся, и нам не придётся их без конца обсуждать!
      Предложение Алика всем понравилось, и класс невольно захлопал.
      Алик сконфузился и сказал, что сам он не может предложить никакого увлекательного дела, кроме кроссвордов...
      Все засмеялись.
      Анка просила подумать над выступлением Марголина и при обсуждении плана высказать свои соображения. Отчётно-перевыборное собрание решили созвать через десять дней.
      — А какой это будет день? — поинтересовался староста класса Гаранька Шумсков.
      Сенька Ращупкин заглянул в свою книжечку:
      — Четверг, 13 сентября.
      — Ой, — взвизгнула Манька Кукушкина. — 13-го числа сбор созывать, да вы с ума сошли! Это же несчастливый день!
      Класс разразился хохотом. Но Манька упрямо продолжала возражать против этого дня и заявила, что не придёт.
      Тогда Анка Зенкова сказала, что мы будем обсуждать Кукушкину за суеверие. Вряд ли это будет ей приятно! Большинством голосов (против одного) постановили собраться в четверг, 13 сентября.
      10 сентября. Наконец-то я увидел «Большой шагающий». Вот это махина!
      В субботу вечером приехал на мотоцикле Арся, и утром в воскресенье мы отправились к дяде Толе.
      Километров за 7 — 8 уже виднелась стрела экскаватора, а ковш издали показался мне не больше котелка, в котором Щукарь варит на рыбалке уху. Потом стало видно, как огромная решётчатая стрела со скоростью курьерского поезда несётся с грузом и опрокидывает грунт в отвал. Вдоль ложа будущего канала тянулся отвал высотой в несколько метров. Вокруг экскаватора поднимались тучи пыли, ревели моторы.
      Побывали мы и в машинном зале — поднялись по металлической лесенке. Ух, и страшно было вниз смотреть! Машинный зал высотой с четырёхэтажный дом. В нём множество всяких механизмов, распределительных досок, рубильников, счётчиков... Не легко, наверное, тут работать!
      Дядя Толя сидел за пультом управления в специальной кабине. Мы побыли около него немножко. Интересно, как он не перепутает, что надо нажимать! Будто автоматически он поворачивал то один, то другой рычаг, а ноги нажимали на педали. В большие стёкла хорошо было видно, как стрела чётко совершает свой цикл работы. Потом мы ушли из кабины, чтобы не мешать дяде Толе, и опять отправились в машинный зал. К нам подошёл механик и стал объяснять про разные механизмы и приборы, только я почти ничего не понял. Арсе хорошо, он знает физику и электротехнику. Ну ничего, когда-нибудь и я это постигну.
      Мне очень хотелось посмотреть, как «шагает» экскаватор, и я спустился по лесенке вниз, на землю. Арся остался с механиком в машинном зале. Я долго бегал вокруг экскаватора и наконец понял, как он передвигается.
      Оказывается, когда экскаватор работает, его лыжи подняты и корпус стоит на прочной стальной пяте. Когда же ему надо передвинуться на новое место, лыжи на своей подвеске выносятся вперёд и опускаются на землю. После этого корпус экскаватора, опираясь на лыжи, приподнимается вместе со стальной пятой и подтягивается вперёд, и затем всё начинается снова.
      Проходит он метра полтора в минуту и кажется на ходу очень неуклюжим, огромным древним животным, вроде тех, что у нас в биологическом кабинете изображены на таблице. Зато основную свою работу выполняет быстро, здорово. В общем, машина что надо!
     
      Глава вторая. ПЛАН РАБОТЫ ПИОНЕРСКОГО ОТРЯДА
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      14 сентября. Вчера был сбор. Выбрали новый актив и составили план работы отряда.
      Анка Зенкова, наш председатель совета отряда, сделала очень короткий, но интересный отчётный доклад. Все сидели и внимательно слушали, будто речь шла совсем не о наших делах. Чудно даже! Работу совета отряда признали только удовлетворительной, потому что не все звенья активно работали.
      Председателем собрания выбрали нашего старосту Гараньку Шумскова.
      Выборы прошли быстро и организованно. Анку Зенкову опять избрали председателем совета отряда единогласно. Она у нас бессменный председатель с третьего класса, и правильно. Умная она девчонка, организатор хороший и авторитетом у ребят пользуется.
      В члены совета отряда выбрали меня и Илью Терских. Меня — потому что я хорошо пишу протоколы собраний, а Илюшка здорово рисует для стенгазеты.
      Зато с избранием вожатого первого звена вышла заминка. Был выдвинут опять Колька Нечипоренко, но первое звено дружно выступило против.
      Мало того, что Колька плохо себя вёл на уроках, он требовал от членов своего звена, чтобы они ему подсказывали и давали списывать домашние задания, а кто отказывался, он подкарауливал на улице и лупил.
      Вожатым первого звена стала Каля Губина, хотя про неё Алик Марголин сказал, что она несерьёзная. Но члены первого звена отвергли это заявление, как основанное на личных мотивах. (Каля часто передразнивает Алика, как он готовит домашние уроки и решает кроссворды.)
      Алик встал и сказал, что это действительно ложное обвинение из семи букв, первая буква «к», шестая «т». И тут же сам расшифровал: «клевета».
      Вожатым второго звена снова единогласно выбрали Сеньку Ращупкина. Думаю, что тут главную роль сыграла его знаменитая книжечка звеньевого. Да и вообще он неплохой парень.
      После выборов стали составлять план работы отряда на первое полугодие.
      Новый совет отряда разместился за столом президиума, председатель и звеньевые надели знаки достоинства пионерского актива, но собрание поручили вести и далее Гараньке Шум скову.
      Каля Губина предложила, чтобы наш класс принял участие в школьном праздничном вечере, посвящённом Октябрьской революции.
      Потом я предложил поставить на сборе отряда доклад по борьбе с суевериями. Ведь у нас в классе есть суеверные люди. Например, Кукушкина, да и другие.
      Манька Кукушкина вскочила, красная от злости, и закричала:
      — И всегда буду говорить, что число 13 несчастное, потому что это правда, правда, правда!
      Шумсков строго сказал:
      — Прошу не перебивать оратора!
      Но Манька, не слушая, кричала:
      — Сегодня маманька поехала на базар продавать картошку с приусадебного участка, а ярлык на место не купила, думала, так обойдётся, а её оштрафовали на двадцать пять рублей. Вот вам и 13-е число!!
      В классе поднялся такой шум, что даже стёкла в окнах звенели. Когда все устали кричать и хохотать, Шумсков сказал:
      — Продолжай, Челнок, то есть товарищ Челноков, своё выступление.
      Я говорил, что есть у нас ещё такие, которые отказываются от задуманного дела, если им дорогу перейдёт женщина с пустыми вёдрами или перебежит чёрная кошка...
      Некоторые девочки и даже мальчики потупились: мои слова метко попали в цель. Да чего там, я не хотел назвать Ваську Таратуту, а он говорил мне, что, когда собрался ехать на столичную спартакиаду, ему перебежал дорогу чёрный кот деда Филимона. Васька покраснел и незаметно показал мне кулак: молчи, мол!
      Ещё многие девочки верят, что на экзамены надо надевать счастливое платье или тапочки...
      Тут меня перебил Лёня Чарухин и сказал, что у меня достаточно материала для доклада, и внёс предложение включить в план доклад о суевериях и поручить его мне.
      Все захлопали. Я молчал, потому что неудобно было отказываться, раз сам заговорил об этом.
      Васька Таратута, конечно, взялся организовать кружок лёгкой атлетики. Все мальчики это поддержали.
      Анка Зенкова предложила собирать всем отрядом материалы для большого альбома «Волго-Донской канал» и, когда альбом будет закончен, сдать его в школьный музей. Оформлять альбом взялись Илья Терских и наш фотограф Никита Пересунько.
      Галя Нехорошева, тихая, всегда молчавшая на сборах девочка, вдруг внесла предложение создать внеклассный кружок английского языка.
      Слушая все эти предложения, Анка наконец заявила:
      — А я вношу предложение прекратить внесение предложений.
      Все засмеялись, но её предложение приняли.
      Проект плана был утверждён единогласно при двух воздержавшихся — Нечипоренко и Кукушкиной.
      Алик Марголин торжественно заявил:
      — Вот это планчик: слово из семи букв, первая буква «к», шестая «т» — красота!
      Наша старшая вожатая Капитолина Павловна одобрила план и сказала, если мы его выполним, нам будет честь и хвала, и предложила его вывесить в пионерской комнате.
      — Эх, жалко, уехала Нина Шук, — вздохнул Никита Пересунько. — Она бы план перепечатала на машинке...
      Анка Зенкова сказала, что даст его переписать Кукушкиной: у неё почерк самый красивый в классе, и получится лучше, чем на машинке...
      Анка прямо дипломат! Манька Кукушкина только что воздержалась при голосовании плана, потому что обиделась за пункт о суевериях. А как её похвалили, она согласилась переписать план, и даже в трёх экземплярах. Да, у нашего председателя совета отряда надо поучиться, как работать и вовлекать ребят в общественную работу. Недаром её опять выбрали председателем!
      15 сентября. Сделал классу сообщение о поездке на «Большой шагающий». Ребята слушали с интересом.
     
      Глава третья. ВОСКРЕСНИК
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      17 сентября. Вчера я так умаялся, что еле дотащился до постели. У нас началось большое дело — стройка школьного стадиона. О школьном стадионе мы давно мечтали, да не бы-
      ло строительного материала. Парторг колхоза Андрей Васильевич надоумил нас разобрать фундаменты старых зданий (школы, магазина, стансовета), а кирпич использовать для строительства.
      Во время переселения станицы было не до перевозки фундаментов, они так и остались в земле.
      Комсомольцы старших классов решили устроить 16 сентября воскресник по разборке фундаментов и перевозке кирпича.
      Весть об этом быстро разнеслась по станице. Желающих участвовать в воскреснике оказалось много.
      Воскресным утром, по холодку, люди двинулись колоннами. Пришли многие колхозники.
      Наша школьная колонна имела очень внушительный вид. Шевелились на ветру красные флажки, серебряными голосами пели горны,
      И тут наш отряд грянул песню, ту самую песню — «Было злое время, лезло вражье племя на Страну Советов десять лет назад», которую написал Арся. Учитель пения Евгений Петрович сочинил к ней маршевую музыку, и мы её разучили.
      Мы шагали и пели, а сбоку весело скакал рыжий Кубря, тыкаясь в ноги мне, Ваське и мешая нам маршировать.
      Каждая бригада работала на отведённом ей небольшом участке.
      Через час за кирпичом подъехали грузовики. На площадке стадиона уже собрались три бригады сортировщиков и укладчиков. Были здесь и наши учителя. Как только с машин был свален кирпич, взялись за разборку. Цельные кирпичи укладывались в одни штабеля, половинки — в другие, мелочь отдельно.
      Работа шла быстро. Даже самые маленькие ребята работали. Доехав до Дона на грузовиках, они шныряли по местам бывших усадеб, подбирали обломки кирпича и камни и тащили к машинам.
      К вечеру все с трудом разгибали спины. На месте бывших фундаментов не осталось ни кирпичика, ни камешка, а появились ямы, а на площадке будущего стадиона образовался внушительный запас строительного материала. Скорей бы построить стадион!
      20 сентября, четверг. Английскому языку нас учит очень хорошая преподавательница, Эвелина Генриховна Мартынова. Судьба её необычна, нам рассказал о ней Иван Фомич.
      Эвелина Генриховна чистокровная англичанка. В годы первой мировой войны она работала сестрой милосердия в каком-то портовом госпитале и вышла замуж за русского моряка, лейтенанта Мартынова. Эвелина Генриховна переехала с мужем в Россию. После Октябрьской революции Мартынов сразу стал на сторону советской власти и храбро сражался за неё во время гражданской войны.
      Во время Великой Отечественной войны Мартынов уже командовал крейсером в чине капитана 1-го ранга. Он погиб в самом начале войны. Родственники приглашали вдову вернуться в Англию, но она отказалась. Россия стала для неё второй родиной.
      Когда Галя Нехорошева попросила Эвелину Генриховну вести у нас кружок английского языка, та с удовольствием согласилась.
      Сегодня состоялось первое занятие. Записалось около двадцати человек, в том числе вся наша пятёрка. Галю Нехорошеву мы избрали старостой кружка.
      Мы повторяли слова и правила, учились разговаривать друг с другом о самых простых вещах. Было много смеха над нашими ошибками. В общем, занятие кружка прошло весело. Чудно всё-таки, что в кружке кажется интереснее заниматься, чем на уроке. Почему? Наверное, потому, что отметки не ставят.
      22 сентября. Прочитал в областной газете «Молот», что воды Дона впущены в котлован гидростанции. Двинулся батюшка Тихий Дон! У нас в станице только об этом и говорят.
      23 сентября. В газете сообщено, что позавчера началось перекрытие русла Дона. Уроки не лезут в голову... Счастливец Арся, он там и видит всё своими глазами!
      Сегодня все наши строительные бригады в полном составе вышли на стадион. Кто разравнивал площадку, кто рыл котлованы под фундамент для спортивного зала, кто копал ямы для столбов будущей ограды... И во время работы только и разговоров было о том, что скоро под крутым берегом, на котором раскинулась наша станица, заплещется море.
      29 сентября. Сегодня Каля Губина предложила собраться после уроков всем желающим принять участие в Октябрьском вечере самодеятельности. Последним уроком была история, я сложил книги в сумку и собрался уходить, но Каля попросила меня зачем-то остаться. Сначала я даже возмутился и сказал, что артистом быть не собираюсь, но всё-таки остался.
      Народу собралось человек пятнадцать. Колька Нечипорен-ко, лихой плясун, заявил, что исполнит лезгинку. Антошка Щукарь вызвался спеть. Сенька Ращупкин сказал, что может показать фокусы. Васька Таратута хотел исполнить атлетический номер по поднятию тяжестей... Номеров получилось столько, что хоть отбавляй. Каля сказала, что общешкольная комиссия будет их просматривать и отбирать лучшие.
      Я всё сидел и ждал, когда Каля объяснит, зачем я тут понадобился. Наконец она заявила, что у ребят есть желание сыграть небольшую комическую пьесу.
      — Ну и играйте, кто вам мешает? — пробурчал я.
      — Мы бы сыграли, — продолжала Каля, — но беда в том, что нет подходящей пьесы. И вот я вношу такое предложение: сценку для нас должен написать Гриша Челноков!
      Все захлопали, а я обалдел от изумления:
      — Сценку? Я — писать сценку? Да что я, писатель?
      Калька ехидно рассмеялась и сказала, что все знают, что я могу, раз дневничище в сто страниц написал.
      Откуда они узнали? Я, конечно, продолжал отказываться, но ребята стали голосовать за Калино предложение.
      Подняли руки все, кроме меня, Антошки Щукина и Васьки Таратуты. Они, видно, сочувствовали мне.
      — Напишешь пьесу в порядке пионерской дисциплины, — строго сказала мне Каля и уже ласковее добавила: — Помни, Гриша, действующих лиц пять-шесть, а продолжительность сценки десять — двенадцать минут.
      Вот так здорово! Попал в драматурги в порядке пионерской дисциплины!
     
      Глава четвёртая
      РУСЛО ДОНА ПЕРЕКРЫТО НАВЕЧНО!
      (Письмо Арсения Челнокова)
     
      «Цимлянский гидроузел, 28 сентября 1951 года.
      Здравствуйте, дорогие мама и Гриша!
      Ну и события у нас на гидроузле! Перекрыто старое русло Дона, и я был свидетелем этих исторических дел! Домой приехать на воскресенье не смогу (много работы), поэтому и решил написать письмо. Знаю, что Гриша интересуется всеми делами строительства. Постараюсь написать подробно.
      В эти дни на гидроузел съехалось множество людей из Сталинграда, из Ростова, из Москвы, Ленинграда и других городов. Это были работники заводов, поставляющих строительству гидротурбины и разное оборудование, строители других больших гидростанций. Приезжал и Анатолий как представитель от экипажа своего экскаватора.
      Я днём был свободен, потому что работал в ночной смене (да, забыл самое главное: ведь я теперь моторист!), и пошёл с Анатолием на гидроузел.
      В котловане у железобетонной части плотины собрался многотысячный митинг. На бетонированном дне котлована, теснясь поближе к трибуне, наскоро сколоченной из досок, стояли тысячи людей в праздничных костюмах.
      После митинга радио объявило, что затопление нижнего бьефа котлована начнётся завтра днём.
      Строить плотину в русле реки, в воде, создало бы громадные неудобства. Поэтому железобетонную часть плотины стали возводить на суше, в километре от реки.
      Теперь, когда водосливная плотина и расположенный рядом рыбоход закончены, пришло время закрыть Дону старый путь и направить его воды туда, где они через несколько месяцев начнут вращать турбины гидростанции.
      Старое русло Дона перегородили каменной насыпью, так называемым банкетом. Для прохода воды у правого берега оставили проран — узкую щель, шириной всего в 80 метров. Через неё Дон прорывался сердито с шумом и рёвом, с большой быстротой.
      Анатолий ночевал у нас в кубрике. Как только рассвело, мы отправились на плотину. Там уже были сотни людей.
      С каждой минутой народу становилось всё больше, и каждый старался занять себе место получше. Люди теснились на краю плотины, на бетоновозной эстакаде и даже в верхней части котлована, на его склонах. Анатолия пригласили на площадку портального крана. Я тоже пошёл с ним.
      Все нетерпеливо ждали, и это нетерпение как будто разделяли и желтоватые воды Дона, наполнявшие верхний котлован: вздымаемые ветром, они плескались о бетонную стену плотины, точно ища прохода.
      Наконец во втором часу дня раздался долгожданный приказ начальника строительства, разнесённый по территории гидроузла огромными радиорупорами: «Открыть затворы донных отверстий!»
      Несколько мгновений — и из квадратных отверстий хлынули на серое бетонное дно котлована бурные потоки воды, А зрители приветствовали воду громовым рёвом. В воздух взлетали фуражки и кепки, дети выпустили десятки разноцветных шаров, взмывали стаи голубей...
      К вечеру глубина воды в котловане достигла уже четырёх метров, он раскинулся, как большое озеро, и на этом озере откуда-то появились лодки с гребцами.
      День 21 сентября особенно важен в истории канала: в этот день должно было начаться перекрытие старого русла. К счастью, я в этот день работал в утренней смене и смог присутствовать при замечательных событиях, которые начались во второй половине дня.
      Начался последний бой с Доном, бой в проране. Предстояло наглухо завалить проран и пустить Дон через водосливную плотину. Приготовления к этому шли давно. Через проран был наведён мост на прочных устоях, а в мосту проделаны отверстия, через которые будут сбрасывать камень на дно рекн. Огромные кучи камня были поблизости навалены на берегу. Повсюду водомерные посты, будки диспетчеров с телефонами, высокие столбы с сильными электрическими лампами, готовые к действию прожектора...
      Всюду слышался гул разговоров, крики участников перекрытия и множества зрителей, суетились кинематографисты, стремящиеся заснять интересные сцены, рокотали моторы грузовиков; раздавался невыносимо резкий грохот камня, высыпаемого ковшами экскаваторов в железные кузова самосвалов.
      А тут ещё зажглись тысячи огней, снопы света от прожекторов осветили и мост через проран, и готовую к отправлению цепь самосвалов, и толпы людей, копошившихся в районе прорана.
      Сигнал к началу битвы был подан в семь часов вечера, когда совершенно стемнело.
      Машины двинулись под музыку духового оркестра. Одна за другой выезжали они на мост, останавливались у люков и скидывали свой груз в воду.
      Дон сопротивлялся яростно. Проран был узок, каждая сбрасываемая груда камня стесняла реку, и река бешено билась, ревела, стараясь унести прочь ненавистную преграду.
      Работа шла с поразительной чёткостью: ни минуты, ни секунды простоя! Камень с грохотом валился в воду, поднимая высокий фонтан брызг, а место отходящей машины уже занимала следующая. Порожние машины, покидая мост, возвращались на этот берег по старой переправе, расположенной на 400 метров.ниже прорана, и тотчас опять становились на погрузку.
      Примостившись невдалеке от одной из каменных куч, я с жадностью наблюдал незабываемую картину покорения реки, как вдруг меня окликнул знакомый голос:
      — Арсюшка! Здорово!
      За стеклом кабины самосвала я узнал весёлое лицо моего приятеля Леньки Вертипороха. Он ждал очереди на погрузку.
      — Арсюшка, хочешь в кабину?
      Я, понятно, не заставил себя просить и через мгновение сидел рядом с Ленькой...
      Скоро за нашими спинами простучал каменный град; казалось, камни сыплются прямо на нас, и я невольно закрыл голову руками, а Ленька смеялся. Несколько минут — и мы сбросили свой груз в воду. Я заметил, что Дон сопротивляется уже слабее, — видимо, борьба становилась для старика непосильной.
      Вертипорох весело орал:
      — Го-го-го! Поддаётся батюшка Тихий Дон!
      Крики неслись и из других кабин. Весёлый гвалт стоял над рекой. Кричали и зрители, всю эту холодную ветреную ночь простоявшие на берегах. Кто же уйдёт от зрелища, которое, быть может, и увидишь один раз в жизни!
      К 4 часам утра 22 сентября перекрытие старого русла Дона окончилось. Вместо 35 — 40 плановых часов оно продолжалось всего 8 часов 50 минут. Вот как работают советские люди!
      Когда разгрузили последний самосвал, каменный банкет поднимался над рекой на два метра, и по нему уже ходили люди с одного берега на другой. Поблагодарив Леньку, я вылез из машины и тоже прогулялся по банкету.
      Дон был перекрыт, но не совсем наглухо: камни ложились не вплотную — между ними просачивалась вода.Тогда вдело вступили земснаряды: для них замыть эти дыры песком — несложное дело. Из пульповодов хлестали мощные струи песчаной смеси, заполняя отверстия в каменном банкете. И вот там, где было старое русло Дона, пролегла широкая насыпь, прочно соединившая левобережную и правобережную части тринадцатикилометровой плотины, а Дон пошёл туда, куда приказали люди.
      На этом я кончаю своё длинное послание, которое писал с перерывами. Времени свободного мало. Я «осваиваю» профессию помощника механика, а для этого много приходится заниматься. Много и общественной работы. Ещё занимаюсь физикой и математикой с Кузьмой Бугровым, который решил за эту зиму пройти шестой и седьмой классы. По другим предметам ему помогает Костя Драх. Кузьма — парень настойчивый, и я уверен, что он своего добьётся.
      Целую вас. Мама, обо мне не беспокойся! Работы много, но настроение прекрасное и здоровье превосходное.
      Ваш сын и брат Арся».
     
      Глава пятая. КРУЖОК ВЗАИМНОЙ ПОМОЩИ
     
      Учебные недели шли с их трудами, заботами, радостями и огорчениями. За несколько дней в журнале шестого класса появилось шесть двоек. Три двойки получил беспечный Коля
      Нечипоренко. Он не оставил своей прошлогодней привычки надеяться на подсказки, а пионеры повели борьбу с подсказками. Кукушкина получила двойку по геометрии. Пострадало и звено Ращупкина: из шести двоек две пришлись на долю Таратуты по алгебре.
      Был экстренно собран совет отряда и вызваны отстающие. Коля Нечипоренко не явился, и его заочно прикрепили к Илье Терских. Подтягивать Кукушкину поручили Алику Марголину, который стал самым сильным математиком в классе. А Вася Таратута на совет пришёл, но, встав перед столом во весь свой большой рост, упрямо заявил, что ни с кем заниматься не будет.
      — Ещё чего выдумали! — сердито говорил он. — Это чтобы на смех подымали? Скажут, такого здорового дядю на бую сире тащат... Да и всё равно никто мне не докажет, что минус на минус даёт плюс! Не верю я этому!..
      — Как не веришь, чудак? — уговаривал его Гриша Челноков. — Ведь это же наука!
      — Какая там наука! — не сдавался Вася. — Не наука, а просто мука...
      Так он и ушёл, не согласившись принять помощь от товарищей.
      — Ну, как же нам быть с Таратутой, Гриша? — спросила расстроенная Аня. — А что, если мы организуем кружок взаимопомощи, но чтобы о нём никто не знал?
      — А зачем это делать тайно?
      — Да ведь только так и можно завлечь в него Ваську Тара туту!
      — Верно! — обрадовался Гриша. — Васька больше всего боится насмешек, а если дело держать в тайне, он на это пойдёт...
      — Вот-вот! — продолжала Аня. — И надо, чтобы кружок начал действовать как можно скорее, а то Васька увязнет в двойках и не выкарабкается из них.
      — А кого примем в кружок?
      — По-моему, на первое время в нём должно быть немного членов. Ну, кроме Васьки, ты, я, Сенька Рашупкин, конечно...
      — Антошка Щукарь, — подхватил Гриша.
      — Антошку надо включить обязательно, — согласилась Аня. — У него неважно дело с русским письменным.
      — Значит, наша дружная пятёрка? — подвёл итог Гриша.
      — Получается так. Но это неплохо, мы ведь можем надеяться друг на друга... Собираться будем у тебя, Гриша.
      Решено было в первый раз собраться в понедельник.
      В воскресенье, во время работы на стадионе; Гриша Челноков тайком от всех сунул Васе, Сене и Антоше записки, предупредив таинственным шёпотом:
      — Раскрывать и читать только наедине.
      Ему было ужасно смешно наблюдать, как то один из них, то другой нырял за кирпичный столбик и выходил оттуда огорошенный.
      А записки были такого содержания:
      «Завтра в 6 часов вечера незаметно проберись в дом Челноковых. Будет обсуждаться очень важное дело. О приглашении никому ни слова!!!
      Молчание и тайна».
      На следующий день, едва наступил назначенный час, три тени одна за другой проскользнули по двору и тихо открыли дверь...
      — Входи, входи! — смеясь, приглашала Аня, которая пришла к Челноковым раньше.
      Мальчики с удивлением смотрели то на Гришу и Аню, то друг на друга. Видно было, что каждый думал, что окажется здесь один.
      Впрочем, скоро всё объяснилось. Аня Зенкова рассказала о задачах кружка.
      Замысел ребятам понравился. Только Вася Таратута спросил:
      — А если кто-нибудь увидит, что мы к тебе приходим?
      — Ну и что особенного? — возразил Гриша. — Все знают, что мы дружим и друг без друга — ни на шаг.
      Вася успокоился и с охотой согласился заниматься. Члены нового кружка тут же провели первое занятие по алгебре, учили правила, решали примеры, проработали с Таратутой умно жение отрицательного числа на положительное. Это он понял.
     
      Глава шестая. СУЕВЕРИЯ И ИХ ЗАЩИТНИКИ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      13 октября. Вчера на сборе отряда я сделал доклад о суевериях. Начал я с числовых суеверий, рассказал, что вера в «чёртову дюжину» - — число 13 — зародилась несколько тысяч лет назад и держится очень крепко до сих пор. Правда, у нас в Советской стране верят в это только самые тёмные и отсталые элементы (при этих словах Манька Кукушкина покраснела). За границей суеверных людей, боящихся числа 13, сколько угодно. В гостиницах, на пароходах и в поездах после двенадцатого номера сразу идёт четырнадцатый, потому что редкий «смельчак» согласится занять 13-й номер. (Услышав такие подробности, Манька Кукушкина повеселела: видно, обрадовалась, что у неё нашлись единомышленники по суеверию.)
      Наоборот, число 7 издавна считалось счастливым. В библии рассказывается, будто бог сотворил мир в семь дней. Считалось, что вокруг Земли находится семь хрустальных небес и к каждому небу прикреплена планета. Таинственное значение числа 7 доказывали ещё и тем, что в голове человека семь отверстий: два глаза, два уха, две ноздри и рот. (Тут все захохотали.) Я приводил ещё много примеров про числа и, по-моему, доказал, что вера в таинственные свойства чисел лишена всяких оснований (в дневнике написать всё полностью невозможно).
      А потом я перешёл к другой части моего доклада.
      Откуда взялся страх перед чёрными кошками, пустыми вёдрами и тому подобными нелепицами?
      Такие отсталые взгляды идут от древней религии. Мы ещё в пятом классе учили, что в древнем Египте были священными животными бык Апис, крокодилы, кошки... Возможно, что священными кошками были только белые, а чёрные считались нечистыми, приносящими беду, и потому их сторонились, избегали встречи с ними.
      Насчёт пустых вёдер и прочих предрассудков я тоже говорил.
      У древних народов были фетиши, такие предметы, которые будто бы обладали магической силой. Таким предметам поклонились, носили при себе, они были чем-то вроде маленьких домашних богов. Фетишами могли быть камни странной формы, изображения различных животных, вырезанные из дерева или кости, и тому подобное.
      Я сказал, что в капиталистических странах фетишизм распространён до сих пор очень широко. Например, английские и американские лётчики или гоншики-автомобилисты подвешивают к рулю фигурки слонов, бизонов, птиц, которые будто бы приносят счастье.
      — И вот, — продолжал я, — у нас некоторые девочки (девочки недовольно завозились на партах), а если говорить по правде, то и мальчики (общий гул, смешки) перед контрольными работами и особенно во время экзаменов ударяются в самый настоящий фетишизм. А что — разве это не фетишизм, — смело продолжал я, — когда Каля Губина уверяет, что в школу должна надевать обязательно жёлтые тапочки, потому что они счастливые, а когда она, по забывчивости, пришла в чёрных полуботинках, то получила двойку! И она в этих тапочках ходила в школу даже в мороз и доносила до того, что от них одни задники остались! Что такое для Кали жёлтые тапочки — фетиш или не фетиш?
      Каля вскочила и хотела что-то сказать, но сидевшая рядом Галя Нехорошева дёрнула её, и Каля села.
      — А Нечипоренко, который во время письменных контрольных держится левой рукой за сучок в парте, разве не превращает сучок в фетиш? (Шум в классе.) Только фетиш этот очень слабый, не спасает его от двоек. Надо поискать более могущественный...
      Класс разразился оглушительным хохотом, смеялись даже и названные мною фетишисты, а Колька исподтишка показывал мне кулак.
      — А я думаю, — продолжал я, когда ребята успокоились, — что хорошим фетишем мог бы оказаться учебник, если его с толком читать дома перед контрольной или экзаменом...
      Васька Таратута крикнул, чтобы я рассказал про пустые вёдра.
      — Я сказал, что для тёмных, верующих людей полные вёдра казались предвестием изобилия и всяких благ, а пустые, наоборот, предсказывали неурожай, голод и прочие беды. Но
      ведь смешно же в наше зремя, в век тракторов и комбайнов, верить в то, что, если Кирилл Семёнович Таратута, отправляясь в поле на своей машине, встретит бабку Шигонаиху с пустыми вёдрами, от этого в районе будет неурожай!
      Когда я кончил, долго хлопали и ребята и учителя.
      Потом стали выступать ребята. Первой взяла слово Каля Губина и сказала, что она, конечно, не фетишистка, но пусть тогда докладчик (то есть я) объяснит, почему же она в жёлтых тапочках отвечала хорошо, а в чёрных полуботинках срезалась?
      Я сразу как-то растерялся и этого факта объяснить не мог. Тогда меня выручил Иван Фомич. Он растолковал это так. Когда Губина пришла в школу с хорошо выученными уроками, случайно вышло так, что она была в жёлтых тапочках. Вот ей и показалось, что жёлтые тапочки счастливые. Уверенность при ответе — большое дело. Но когда Каля случайно пришла в чёрных полуботинках, то растерялась, потому что забыла надеть жёлтые тапочки, и из-за этого ответила на двойку, хотя, быть может, знала урок не хуже, чем всегда. Только так можно научно объяснить действие фетишей — счастливых тапочек и платьев.
      Манька Кукушкина решила защищать несчастливые свойства числа 13, но Иван Фомич легко разбил и её доводы.
      Иван Фомич предложил поблагодарить меня за хороший, содержательный доклад, и мне ещё раз похлопали.
      Когда почти все ребята разошлись, ко мне подошла Каля Губина. Я думал, что она опять заведёт разговор про фетишизм, но Каля неожиданно спросила, написал ли я пьесу.
      Вот тебе и раз! Я про пьесу совершенно забыл и честно признался в этом. Каля дала мне три дня сроку и сказала, что, если я не напишу, она будет говорить обо мне на совете отряда, как срывщике важного планового мероприятия.
      Я понял, что меня за это Анка не помилует, и стал жаловаться, что не знаю, о чём писать.
      — А вот же прекрасная тема... про эти самые фетиши! — сказала Каля. — Хоть меня изобрази, я не обижусь! А себя играть мне даже легче будет!..
      И Каля, повернувшись, убежала.
      Сюжет для сценки у меня теперь был, но я пошёл домой прямо какой-то обалделый. Мне казалось неловко выводить Калю на посмешище, особенно после того, когда она сама так великодушно предложила это сделать.
      Дорогой я нашёл решение. Сюжет, который предложила Каля, я возьму и даже назову сценку «Фетиш», но главным героем будет мальчик, и фетиш будет другой, и все обстоятельства другие.
      После этого у меня стало очень легко на душе.
      17 октября. Фу, наконец-то пьеса написана. Повозился с ней, а ведь всего-то шесть страничек! Как это драматурги пишут большие пьесы? Небось по целому месяцу за ними сидят!
      В пьеске речь идёт о мальчике, который среди десятка медных пятаков разыскивал счастливый, чтобы сдать экзамены без подготовки. Так как он всю последнюю четверть не учился, а только старался узнать, какой пятак счастливый, то и остался на второй год.
     
      Глава седьмая ЧТО ЖДЁТ КУРИЛЬЩИКА?
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      23 октября. Сегодня Антошка Щукарь и Васька Таратута навеки закаялись курить. И вовсе их никто не ругал и не уговаривал, а всё началось с опыта, который нам показала учительница биологии Фаина Петровна.
      Перед уроком биологии Антошка Щукин довольно смущённо признался мне, что вчера попался с папиросой в зубах Фаине Петровне.
      — Здорово ругала? — спросил я.
      — Да в том-то и дело, что нет. Только подозвала (папироску я, понятно, затушил и бросил) и сказала: «Щукин, мне для завтрашнего урока нужна хорошо обкуренная трубка. Можешь Достать?» Я сконфузился и ляпнул: «Я, Фаина Петровна, не трубку курю, а папиросы...» Она засмеялась: «Вижу, что папиросы. А трубку попроси у какого-нибудь станичника». Я сообразил, что трубку можно достать у деда Филимона, и сказал: «Хорошо, Фаина Петровна, принесу». Я пошёл, а она вдогонку мне ещё крикнула: «Смотри, Щукин, не вздумай протирать трубку, мне надо такую, чтоб она была не чищена!» Вот дело-то какое! Подвох?
      И я подумал, что подвох, а вот какой? Не знал.
      Наш разговор кончился, потому что вошла учительница. Она даже не поглядела на Антошку, и он вообразил, что Фаина Петровна забыла про вчерашний разговор. Но не тут-то было. Когда до конца урока оставалось минут пятнадцать, биологичка спросила:
      — Щукин! Трубку принёс?
      Антошка страшно покраснел, вышел из-за парты и положил на учительский столик чёрную прокуренную трубку деда Филимона. По классу пошли смешки.
      А Фаина Петровна подняла трубку, чтобы все её разглядели, и сказала, что сейчас покажет действие никотина на живые существа.
      Оказывается, никотин, входящий в состав табака, страшный яд. Ничтожной доли грамма никотина, введённой в желудок взрослого человека, достаточно, чтобы он потерял сознание.
      — Вы, может быть, спросите, — продолжала учительница, — почему не умирает курильщик? Ответ на это простой: в каждой папиросе он получает очень небольшую дозу никотина, но день за днём, год за годом его организм отравляется, в особенности лёгкие...
      Говоря о вреде никотина, Фаина Петровна взяла кусок толстой проволоки, обмотала его конец ваткой и принялась чистить мундштук трубки. Когда она вытащила проволоку, на ватке виднелась густая коричневая маслянистая жидкость, и мы ощутили острый запах табака с примесью какой-то горечи.
      — Это почти чистый никотин, — сказала Фаина Петровна. — Он оседает в канале мундштука из дыма, который втягивает в себя курильщик. За каждый раз никотина выделяется очень немного, но за две-три недели накапливается, как видите, достаточно...
      Потом Фаина Петровна попросила меня сходить в кабинет биологии и принести клетку с мышами.
      Я притащил клетку, и в классе опять начались смешки, а девчонки боязливо подбирали ноги, точно опасаясь, что мыши выскочат из клетки и набросятся на них.
      — Сейчас мы увидим наглядно действие никотина. Четверть капли никотина смертельна для кролика, а целая его капля убьёт большого щенка. Но мы не будем губить кроликов и щенков, а поставим опыт на мышах...
      Фаина Петровна лоеко вытащила одну из мышей, поразив своим геройством девочек. Она раскрыла мыши рот, ввела туда ватку, которой чистила трубку. Мышь вздрогнула и вытянула лапки.
      — Она подохла, — спокойно сказала учительница и положила мышь на первую парту, где сидели Каля Губина и Алик Марголин.
      Каля взвизгнула, а Алик хладнокровно рассмотрел мышь и, тронув её карандашом, удостоверился, что она мертва.
      Щукаря поразила мгновенная смерть от вещества, добытого из дедовой трубки. Васька Таратута потом сознался мне, что и у него на душе стало очень неприятно, хотя страх перед отцом заставлял его курить изредка.
      — Вот штука так штука, — протянул Сенька Ращупкин и стал что-то записывать в своей книжечке. Наверное, про опыт.
      Фаина Петровна достала из клетки вторую мышь и дала ей подышать над ваткой. Мышь замерла у неё в руке. Я подумал, что она тоже подохла, но, оказывается, она лишилась чувств, вдохнув пары никотина. Фаина Петровна сказала, что здоровье этой мыши будет подорвано. Потом спросила:
      — Ну как, ребята, убьём остальных мышей?
      Мы все закричали:
      — Не надо!
      Уж очень страшно было смотреть, как живое существо, получив ничтожную дозу яда, мгновенно погибает.
      — Теперь вы знаете, что такое никотин, — удовлетворённо заметила Фаина Петровна, и в это время кончился урок.
      Мы вчетвером вышли на улицу совершенно обалделые. Антошка повёл меня, Сеньку и Ваську в дальний угол двора, за поленницу, вытащил из кармана пачку «Беломора», с ожесточением смял, разорвал её и бросил между дров.
      — Довольно! — твёрдо сказал он. — Не хочу умирать, как те мыши. Если бы я знал раньше... Но понимаете, ребята, я читал про вред никотина, слышал по радио и всё не верил. Думал, так это, присочиняют, чтоб нас напугать. А тут всё на глазах, без обмана... — Он тревожно обратился ко мне: — Слушай, Челнок, как ты считаешь, я сильно подорвал своё здоровье?
      Я подумал и счёл долгом утешить Антошку:
      — Едва ли. Ты ещё молодой, крепкий. Да и куришь не так давно.
      — Всё-таки два года, — вздохнул Антошка. — Ну, да уж теперь на всю жизнь...
      Зная упорство Антошки и его твёрдый нрав, я понял, что теперь он действительно не станет курить.
      Васька Таратута заявил, что и он бросает это баловство. Так как он посвящает свою жизнь спорту, а спортсмену нужны здоровые лёгкие, то он присоединяется к Антошкиному решению и после уроков тоже выбросит пачку папирос, спрятанную от отца в укромном месте.
     
      Глава восьмая ПОСЫЛКА ИЗ МОСКВЫ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      24 октября. После уроков Анка Зенкова собрала расширенное собрание совета отряда для проверки выполнения плана.
      Сначала докладывали руководители кружков. Каля Губина сообщила, что подготовка к Октябрьскому вечеру идёт, индивидуальные номера готовятся, но с коллективным номером — постановкой пьесы — получилась задержка ло вине драматурга Челнокова.
      Вот вредная! Обязательно надо назвать «драматургом»!
      О том, как идёт работа над альбомом «Волго-Донской канал», докладывала ответственная Анка Зенкова. По её словам, с этим делом получились заминки из-за несознательности некоторых родителей, которые не позволяют своим детям вырезать картинки из журналов «Огонёк», «Смена», «Работница», «Пионер» и других под тем предлогом, что от этого журналы портятся и их комплекты утрачивают ценность.
      Постановлено: ответственной Зенковой усилить агитацию среди несознательных родителей, а если кто из родителей не позволит вырезать денные для нас рисунки, Никита Пересунько должен сделать с них фотографии.
      Я доложил, что доклад о суевериях сделал. Мне даже объявили благодарность.
      Потом обсуждали работу с отстающими.
      Почти три недели назад совет отряда прикрепил отстающую по математике Маньку Кукушкину к Марголину. За это время Кукушкина не только не исправила двойку, но получила две новые. Кукушкина сказала, что Марголин с ней вовсе и не занимается и ничего не объясняет. Задаст задачи решать, а сам садится за кроссворды. А как она решит, если ничего не понимает?
      Алик сказал, что не смог подтянуть Кукушкину, потому что у него не та бабушка.
      Все страшно удивились, а Зенкова строго спросила:
      — Что значит «не та бабушка»? Объясните толком, товарищ Марголин!
      Алик охотно объяснил:
      — Когда Зенкова меня подтягивала летом по арифметике, она мне тоже задавала задачи и сажала под надзор своей бабушки. А у неё бабушка такая... такая... прямо как тот трёхглавый пёс, который у древних греков подземное царство сторожил, — слово из шести букв, первая буква «ц», четвёртая «б», шестая «р» — ну «цербер»!
      — Прошу не выражаться про мою бабушку! — возмутилась Анка.
      — А я это не в обиду, — оправдывался Алик. — У такой бабушки не хочешь, а всё решишь. А у моей бабушки очень слабый характер: я ей сдам Маньку под надзор, а бабушка совсем за ней не смотрит, то на кухне стряпает, с соседками разговаривает, то за книжку возьмётся. Ну ясно, скажешь: «Не та у меня бабушка!»
      Алик так рассмешил всех, что ему вместо строгого выговора дали простой, а Маньку Кукушкину передали на буксир Шумскову.
      Колька Нечипоренко, как был при своих двойках, так и остался. Его шеф Илья Терских хотя и относился к делу добросовестно, но замучился со своим подшефным — до того тот
      ленив и неисполнителен. По предложению Кали Губиной решили, что, если Нечипоренко к 6 ноября не ликвидирует свои двойки, — не выпускать его с танцем на общешкольном вечере самодеятельности, хотя подготовка танца у него, не в пример учёбе, идёт хорошо.
      Колька обещал исправиться.
      Всех удивило, что Васька Таратута, который ни к кому не хотел идти на буксир по математике, сильно подтянулся, и получает иногда даже четвёрки. Мы-то, члены кружка взаимной помощи, знали, в чём дело, и ликовали. Но чего нам стоили его успехи! Хорошо, что у него такая голова, в которую знания вбить трудно, зато они там держатся крепко и не выскакивают оттуда, как у некоторых скорохватов.
      27 октября. Сегодняшний день надо обвести в календаре красной рамочкой: мы получили письмо от археолога Николая Сергеевича Кривцова. Он извиняется за долгое молчание и сообщает, что, по отзыву учёных, наша находка имеет громадную научную и материальную ценность. И ещё Николай Сергеевич послал нам посылку... В награду за наши труды, как он пишет, Институт истории материальной культуры договорился с московскими музеями, получил от них древние экспонаты из числа тех, что имеются в нескольких экземплярах.
      Интересно, что-то нам пришлют!..
      Ох, сколько было разговоров и предположений! Все гадали, что будет в посылке и каков окажется её вес. Я сказал, что в ней будет, наверное, килограммов шесть или семь, Ахмет Галиев думал, что десять, а Васька Таратута загадал на целый пуд, но его все подняли на смех: где это бывают посылки весом в пуд?
      Комната для музея у нас давно готова, но пока выглядит довольно сиротливо. Не так уж много там экспонатов: знаменитый бычий рог, с которого пошло всё дело, немецкая каска, которую нашёл Арся, альбом писем, полученных из других школ... Очень красят комнату развешенные по стенам прекрасные акварельные рисунки, сделанные во время раскопок Ильёй Терских. Висит на память о раскопках и та стенгазета, в которой мы продёрнули Прасковью Антиповну Щукину за религиозные сплетни.
      Но после начала учебного года в нашем музее появились и другие хорошие экспонаты, о которых я не писал ещё в дневнике.
      Дед Филимон Авдеич пожертвовал полное казачье обмундирование царского времени: фуражку, мундир с блестящими пуговицами, брюки с лампасами и даже сапоги. Костюм был в полной сохранности, но, когда его повесили на вешалку, он не имел никакого вида.
      И тут Ивану Фомичу пришла прекрасная мысль. Он сказал, что в Ленинградском Эрмитаже есть большая коллекция старых русских военных мундиров за двести лет, начиная с Петра Великого, и они надеты на восковые статуи. Издали их не отличишь от человека. Хорошо бы, сказал Иван Фомич, заказать такую восковую фигуру казака и обрядить его в этот костюм.
      Эта мысль пришлась по сердцу председателю Мирону Андреевичу. Он выделил деньги от колхоза, в Ростове заказали скульптуру, а Мирон Андреевич и Андрей Васильевич — такие хитрые! — дали скульптору фотографию Филимона Авдеича и попросили, чтобы фигура походила на него.
      Всё это было сделано тайком, знало только наше бюро, а мы держали тайну крепко.
      Вот было здорово, когда однажды вечером Иван Фомич пригласил деда Филимона в школу посмотреть разные редкости, и дед вошёл в музейную комнату и чуть не свалился с ног от удивления: перед ним стоял, браво вытянувшись, с рукой под козырёк, второй Филимон Авдеич, только чуть помоложе!
      Восторгу старика не было конца...
      Были и ещё новые экспонаты. Кое у кого на дне сундуков сохранились плакаты времён гражданской войны и даже отдельные номера газет. Владельцы этих драгоценных для нас экспонатов охотно сдавали их в наш музей.
      И всё-таки громадная комната, отведённая Еленой Николаевной под наш музей, была почти пустой. Что-то добавит нам посылка?..
      31 октября. Долгожданная посылка пришла! Извещение Иван Фомич получил не с почты, а с ближайшей станции железной дороги. Прислал её товарищ Кривцов по железной дороге (большой скоростью) по той причине, что в этой посылочке оказалось четыре больших ящика, общим весом триста одиннадцать килограммов!
      Мы обалдели от радости, а Васька Таратута задрал нос и ходит гоголем: вот тебе и не бывает посылок весом в пуд!..
      4 ноября. Пишу немного — некогда. Разбираем по вечерам полученные из Москвы археологические коллекции. И чего только там нет! А один экспонат — совершенно особенный. Опишу всё поподробнее, когда будет время.
      Дома сижу до полуночи, просматриваю получаемую на имя дяди Толи газету «Молот», чтобы вырезать статьи и фотографии про канал для альбома. Таких вырезок накопилась куча, их надо наклеить на ватманскую бумагу, обвести рамочками и сочинить красивые подписи. Благо ещё подписи и рамочки не моя забота — - их делает Илья Терских.
      Работа спешная: альбом надо сделать к празднику. Экспозиция музея тоже должна быть готова к 7 ноября, потому что в станице будут почётные гости из района. Работы масса — хоть разорвись!
      6 ноября. Дышится чуть посвободнее. Вырезки из газет закончил и сдал Анке. Теперь над оформлением работает тройка: сама Анка, художник Илья Терских и фотограф Никита Пересунько. Альбом получается что надо — я видел.
      Экспозицию музея тоже закончили. Кроме нашего бюро, в работе приняло участие много добровольцев, а без них нам ни за что бы не справиться, потому что экспонатов оказалось больше полутора тысяч.
      Большую помощь оказала Манька Кукушкина с её чудесным почерком. Я часто думаю: откуда у человека берётся талант? Вот Илья Терских рисует, а у Антошки Щукина выдающийся голос, Каля Губина — актриса, а у Маньки Кукушкиной — почерк. И какой почерк: не скажешь, что просто красивый, а какой-то изысканный, благородный, и смотреть на него приятнее, чем на печатные прописи. А девчонка-то какая — и ленивая, и довольно тупая, да вдобавок ещё и религиозная... И вот своим почерком она заработала почётное право писать каталог нашего школьного музея.
      Манька к делу отнеслась добросовестно. Зная, что может сделать ошибки, она каждое сомнительное слово проверяет в словарике или спрашивает у Ивана Фомича. И каталог у неё получается — прямо картинка!
      Ей же поручили писать карточки, которые будут подвешены под каждым экспонатом. Многие карточки готовы. Васька Таратута с гордостью останавливается перед карточкой, на которой красивым Манькиным почерком выведено:
      «Рог быка обыкновенного, bovis vulgaris, принесено в дар Василием Кирилловичем Таратутой».
      И кажется, что на всю нашу весёлую суматоху с застывшей улыбкой смотрит восковая фигура деда Филимона...
     
      Глава девятая. ОКТЯБРЬСКИЕ ПРАЗДНИКИ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      7 ноября. Утром состоялась праздничная демонстрация. День был холодный, но солнечный. На трибуне станичной площади стояли почётные гости, приехавшие из района: второй секретарь райкома Жуков и председатель райисполкома Безземельный, и наши руководители — председатель стансовета, председатель колхоза, парторг, директор школы, главный врач больницы и несколько почётных стариков, а среди них, конечно, дед Филимон.
      Мимо трибуны прошли три колонны. Первая была самая стройная — наша школа. Вторая — самая маленькая, служащие стансовета, почты, больницы и других учреждений. Третья — самая многолюдная — колхозники и колхозницы во главе с трактористом Таратутой, который нёс лозунг: «Оросив поля водами из нового канала, вырастим небывалый урожай!» И, кроме колонн, было ещё неорганизованное население — мальчишки и девчонки до семилетнего возраста. На приветствия руководителей эта мелюзга отвечала хотя и вразброд, но громче всех.
      После демонстрации начались спортивные игры и состязания на площадке стадиона, которую добровольцы-строители закончили к празднику и даже сделали одну трибуну. Там разместились почётные гости и старики.
      Праздник начался матчем футбольных команд девятого и десятого классов. Команда девятого класса «Комета» со счётом 8 : 5 победила команду десятиклассников «Авангард». Количество забитых голов вполне устроило всех болельщиков, которые каждый гол сопровождали яростными воплями, свистом и топаньем ног. И, конечно, опять больше всего усердствовало неорганизованное население.
      После футболистов выступали команды бегунов от пятого, шестого и седьмого классов. Команда шестого класса во главе с Васькой Таратутой показала наилучшие результаты и победила даже семиклассников. Мировых рекордов, конечно, ребята не побили, но, по отзывам знатоков, дали хорошие показатели.
      Получилось, правда, смешное недоразумение с Васькой Таратутой. Увидев его в составе команды шестиклассников, гости из района выразили удивление, думая, что это десятиклассник затесался в команду младших.
      Потом играли волейболисты.
      Спортивный праздник прошёл весело.
      В восемь часов вечера начался большой школьный концерт самодеятельности.
      Районные гости пришли в школу за час до начала концерта, чтобы посмотреть наш первый в области школьный музей. Они так и сказали Елене Николаевне (нашему директору), что и в станицу приехали ради этого.
      Гости вошли в музей, и два экспоната больше всего поразили их. Первый — это, конечно, восковой Филимон Авдеич, а второй... О втором я ещё не писал, а теперь расскажу.
      На длинном ложе, искусно сделанном под гранитную скалу, лежал, вытянувшись во весь свой громадный рост, скелет Барракега, царя роксоланов. Это копия, но всё равно здорово! Николай Сергеевич Кривцов заказал копию из гипса специально для нас. Нам казалось, что слепок был лучше подлинного скелета, и его не боялась даже трусливая Кукушкина.
      Царская корона и доспехи Барракега также были сделаны по образцу настоящих.
      Николай Сергеевич щедро вознаградил нас за труды: такому экспонату позавидовал бы музей любого областного города.
      Гости, узнав, что в музее находятся участники раскопок, долго расспрашивали нас.
      А потом товарищ Жуков похвалил педагогов и нас, ребят, за хорошее начинание и даже пообещал помочь музею деньгами, если это потребуется.
      Гости долго ходили вдоль стендов, осматривали скифское и сарматское оружие, татарские луки и стрелы, шлем витязя времён Димитрия Донского и многие другие экспонаты.
      Уходя, гости раскланялись с восковой фигурой деда, наказав беречь вверенное ему государственное имущество.
      Концерт прошёл с большим успехом. Он открылся выступлением школьного хора. Потом выходили певцы и декламаторы, танцоры. Щукарь спел «Есть на Волге утёс» и «на бис» ещё пел.
      Васька Таратута привёл всех в восхищение, поднимая тяжести.
      Колька Нечипоренко с большим блеском исполнил «лезгинку» и «казачок» под музыку балалаечного оркестра восьмиклассников.
      Очень большой успех, особенно у малышей, вызвали фокусы Сеньки Ращупкина. Он вышел в одежде восточного мага: в большой белой чалме, в тёмной мантии с наклеенными золотыми звёздочками, в туфлях с длинными, загнутыми вверх носами. На его смуглом лице (он умылся настоем из ореховых скорлупок) пролегали глубокие морщины, с подбородка свисала жиденькая козлиная бородка. Ребята прямо завизжали от восхищения, когда он появился на сцене.
      Сенька показал зрителям пенал с карандашами и ручками. Он вынул их из пенала и дал подержать сидевшим в первом ряду. Затем положил всё обратно, задвинул крышку, выдвинул её снова. Пенал был пуст... Ребята взвыли от восторга.
      Потом Сенька сделал вид, что ему нужен носовой платок. Он полез в карман мантии, долго и сердито там шарил, наконец вывернул карман, и оттуда, к восторгу зрителей вылетел живой голубь и уселся ему на голову. Больше в кармане ничего не было. Волшебник вправил карман обратно, хитро прищурился, погрозил пальцем в зрительный зал и снова вывернул карман. Платок был там!
      И остальные Сенькины фокусы произвели огромное впечатление.
      В заключение была показана сценка «Фетиш». Хотя все исполнители хорошо вызубрили свои роли, но я спрятался в складках занавеса с тетрадкой в руках, чтобы суфлировать на случай, если кто собьётся. Этого, к счастью, не случилось. Ребятам моя постановка очень понравилась.
      После концерта были танцы.
      9 ноября. В «Молоте» от 6 ноября помещена хорошая фотография: «Общий вид водосливной плотины Цимлянского гидроузла».
      Особенно хороши там шесть портальных кранов, которые выстроились вдоль плотины, как стадо жирафов с поднятыми головами и вытянутыми шеями. А ведь они и в самом деле походят на жирафов, только уж очень широко ноги расставлены.
      Я смотрел на фото и вспоминал жаркий августовский день и нашу экскурсию на гидроузел: палящую пыльную бурю, купание в озере, ночную панораму строительства... Хорошая была поездка!
      А сейчас уже перепадает снежок, ночью бывают морозы до 6 — 10 градусов, почва промерзает. Каково-то теперь работать строителям канала? Дядя Толя ни разу не был у нас после той экскурсии в Цимлянскую — наверное, очень занят...
      Фотографию я вырезал и отдал Анке Зенковой для альбома.
      16 ноября. Целую неделю не брался за дневник.
      Много времени отнимала работа кружка взаимопомощи. Она была мне очень полезна: с предпраздничной горячкой я запустил уроки.
      Ахмет Галиев написал большую корреспонденцию про наш музей для областной молодёжной газеты. Мы её читали на бюро кружка и кое-что добавили. В общем нам статья понравилась.
      Иван Фомич сказал, что у Ахмета есть журналистская жилка, и спросил, не боится ли Ахмет, что нас опять затопит поток писем.
      Ахмет ответил, что он теперь на этот счёт учёный, и, если такое случится, он сразу ответит на письма через газету.
     
      Глава десятая. БОЛЕЗНЬ ГРИШИ ЧЕЛНОКОВА
     
      В середине ноября в неурочный день домой заявился Арсений. Он заехал по пути на новое место работы: он перешёл работать на трёхкубовый шагающий экскаватор «Уралец». Намыв плотины земснарядом в Цимлянской заканчивался, и Арсений списался с Анатолием Бураком, чтобы тот узнал, нет ли свободной должности механика на экскаваторе.
      Капитан Цедейко дал Челнокову прекрасную рекомендацию, отметил его упорство в освоении профессий, исполнительность и аккуратность, общественную работу. Вскоре Арсения приняли сменным помощником машиниста на «Уралец», где начальником был Коршунов, первый наставник Бурака по работе на экскаваторе.
      На следующее утро Арсений уехал. «Уралец» Коршунова работал в районе шлюза № 4, примерно в тех же местах, где и «Большой шагающий», и Арсений надеялся часто видеться с Анатолием.
      Последние дни Гриша чувствовал себя неважно: его лихорадило, болело горло. К врачу он идти не захотел, надеясь, что всё пройдёт и так.
      Так это не прошло. Грише стало настолько плохо, что Анне Максимовне самой пришлось вести сына в больницу, а там его сразу направили в заразный корпус: у мальчика оказалась скарлатина.
      В дом Челноковых явились санитары под предводительством фельдшерицы Доры Панфиловны и всё перевернули вверх дном чистили, мыли, скребли, опрыскивали раствором карболки.
      Первые дни пребывания в больнице были тяжёлыми для Гриши. У него был сильный жар, он бредил. Мать очень беспокоилась о нём, приходила в больницу и утром и вечером узнавать о состоянии его здоровья.
      Старший брат и Анатолий Бурак, которым Анна Максимовна написала в тот же день, когда Гришу положили в больницу, тоже за него волновались. Почти каждый день Анну Максимовну вызывали к правленческому телефону: это Анатолий и Арся справлялись о здоровье Гриши. Арся каждое воскресенье самоотверженно месил грязь на своём мотоцикле и обязательно являлся в Больше-Соленовскую. Три раза они приезжали с Анатолием на его «Победе». В дни их приезда Гриша получал чудесные передачи: огромные пакеты с яблоками или мандаринами, банки с вареньем, мармелад, конфеты... Всеми этими сладкими вещами палата угощалась два-три дня, а потом ребята с нетерпением ожидали следующего воскресенья.
      Много радости приносили Грише посещения товарищей. В заразном отделении свидания не разрешаются, но ребята обходили это препятствие очень просто. Окно Гришиной палаты выходило на пустырь, и друзья быстро нашли туда дорогу. Под окном появлялись то Аня Зенкова с Калей Губиной, то Вася, Антоша, Сеня и другие ребята. Приходила даже Кукушкина.
      Когда Гриша поправился настолько, что мог ходить, он прилипал к окну, и они вели долгие немые разговоры через двойные рамы. Впрочем, важные школьные новости ребята сообщали ему записками.
      С Васей Таратутой обязательно являлся Кубря. Впервые увидев Гришу в окне, пёс так радостно взвыл, что Вася зажал ему пасть.
      Кубря, наверное, воображал, что Гриша выйдет к нему, и потому ждал терпеливо. Но, когда ребята стали уходить, а любимый хозяин не появился, Кубря поднял такой невыносимо жалобный вой, что Вася поспешил увести его.
      Так Кубря узнал дорогу к заразному корпусу и каждый день появлялся под окном. Садился на задние лапы, подымал морду к небу и начинал выть так пронзительно, что из всех дверей выскакивали нянечки и сёстры с мётлами и лопатами в руках.
      Кубря, не дожидаясь, когда его начнут бить, исчезал через дыру под забором. Дыру заделали, но он опять где-то нашёл лазейку... Пёс так извёл больничный персонал и больных своим воем, что Васе пришлось посадить Кубрю на привязь вплоть до Гришиного выхода из больницы.
      О Грише особенно заботился кружок взаимной помощи. Ребята переписывали условия контрольных, делали чертежи по геометрии и списывали доказательства теорем, присылали английские упражнения с переводом... В те дни Гриша особенно почувствовал, какое хорошее дело затеяла Аня Зенкова, когда задумала организовать кружок.
      Очень растрогали Гришу его друзья в один холодный день, когда под окном появилась вся четвёрка. Вася Таратута поднял к окну книгу, и на её переплёте сквозь морозные узоры Гриша прочитал: «Диккенс». Вася дал понять знаками, что эта книга для него. Гриша очень соскучился по чтению, хотя и прочитал несколько детских книжек из библиотечки заразного отделения. А тут Диккенс, его любимец, автор «Оливера Твиста» и «Давида Копперфильда»!
      Но Гриша знал, что обратно из больницы книгу не выпустят, и отрицательно закачал головой. Ребята почему-то рассмеялись, помахали руками и скрылись, а через несколько минут няня торжественно подала Грише книгу, на титульном листе которой он прочитал заглавие: «Чарльз Диккенс. Посмертные записки Пикквикского клуба».
      В книгу была вложена записка:
      «Гриша! Мы купили эту книгу в складчину и дарим её тебе, а вернее, заразному отделению, так как знаем, что её нельзя оттуда вынести. Иван Фомич сказал, что эта книга очень хорошая, и пусть она развлечёт тебя. Скорее поправляйся!
      Твои товарищи».
      Книга по заглавию сначала Грише не понравилась.
      «Наверное, что-нибудь про смерть или покойников...» — подумал он.
      Но едва только прочитал первые страницы книги, как она совершенно захватила его.
      Он читал и перечитывал её и так хохотал, что товарищи по палате не отступились от Гриши, пока он не прочитал им вслух. Сколько дней больничного заключения прошло для них незаметно за этой прекрасной, увлекательной книгой!
     
      Глава одиннадцатая. МУЗЕЙНЫЕ ДЕЛА
     
      Только после зимних каникул Грише Челнокову разрешили идти в школу. Он поднялся на крыльцо с каким-то странным чувством: всё было такое близкое, знакомое и в то же время
      какое-то новое... Двери показались ему ниже, потолки не такими высокими.
      В коридоре к другу радостно бросился Антошка Щукин.
      — Челнок, как ты вытянулся! — воскликнул он.
      И в самом деле: до болезни Гриша был одного роста с Антошей, а теперь стал выше на полголовы и смотрел на товарища сверху вниз.
      — Да, ты нам устроил сюрприз, — сказал Щукин-и загадочно добавил: — Но и для тебя есть сюрпризик, будь здоров!
      Антон раскрыл дверь класса, и Гриша ахнул от изумления: стены класса были увешаны картинами в красивых рамах.
      Откуда это? Чьи картины? Как они здесь появились?
      Но Щукин, не отвечая, с видом экскурсовода показывал то на одну, то на другую картину и говорил:
      — Это Сварог... Это этюд Пластова... Это портрет работы Герасимова...
      Гриша рассердился и крикнул:
      — Говори сейчас же, откуда вы их взяли, не то...
      — Поколотишь? — ухмыльнулся Щукин. — Силёнки не хватит... Да ладно уж, расскажу. — И приятель рассказал ему удивительную историю.
      Оказывается, статью Ахмета Галиева о музее Болыне-Соленовской школы перепечатала центральная комсомольская газета, и начиная с середины декабря в адрес школы стали приходить посылки из картинных галерей и музеев.
      Ленинградский Эрмитаж прислал из своих резервных фондов полтора десятка картин и этюдов. Третьяковская галерея из Москвы подарила старинные иконы и фотокопии с древних книг. Из Тбилиси и Черкесска получены образцы старинного кавказского оружия...
      — Ты помнишь, — захлёбываясь, говорил Антоша, — пушкинские стихи:
      Черкес на корни вековые,
      На ветви вешает кругом Свои доспехи боевые:
      Щит. бурку, панцирь и шелом,
      Колчан и лук...
      Всё это у нас теперь есть! Иван Фомич заказал в Ростове фигуру кавказского воина... Ты представляешь: с двух сторон у входа будут стоять донской казак и черкесский воин, когда-то непримиримые враги, а теперь — вернейшие друзья!..
      Гриша молчал. Эти новости его ошеломили. Довольный успехом «сюрприза», Щукин продолжал:
      — Наш музей далеко оставил за собой районный, и Никифор Антоныч подумывает перейти к нам на работу...
      — Ты смеёшься...
      — Вот ещё! — обиделся Антон. — Понимаешь, теперь одной комнаты нам совершенно недостаточно, и совет музея... да-да, не удивляйся, пока ты лежал, создан совет музея из двенадцати членов. Ахмета, Ваську и тебя тоже туда включили. Так, я говорю, совет поднял ходатайство перед районом, чтобы нам разрешили сделать пристройку, специально для музея. А раз так, понадобится штатный работник, и кого же найти лучше дедушки Скуратова?.. Ну, а до постройки музейного здания картины и прочие экспонаты размещают по классам. Нам, конечно, повесили самые лучшие. И знаешь, как мы их бережём! Пылинке не даём упасть!
      Дверь класса раскрылась, и влетела шумная ватага мальчишек и девчонок, которые ждали в коридоре, пока Щукин познакомит Челнокова с сюрпризом. Гриша еле успевал отвечать на рукопожатия, приветствия и дружеские окрики. Его совсем затормошили, но, к счастью, в класс важно вошёл ассистент физика Сеня Ращупкин с воздушным насосом, а за ним показался и сам Иннокентий Николаевич с ртутным барометром и анероидом.
      Первую половину урока Гриша просидел в каком-то тумане и ничего не слышал, что делалось вокруг.
      «Какие события! — думал мальчик. — Музеи и галереи страны шлют щедрые подарки нашей скромной школе... И ведь какие хитрые ребята — в записках об этом ни слова. А впрочем, это они сделали отлично, а то я изнывал бы от нетерпения в больнице!»
      В конце января для школьного музея пришла посылка из Воронежа: коллекция гравюр...
      По этому случаю собрался совет музея, на котором Гриша Челноков присутствовал в первый раз.
      Председателем совета был Иван Фомич, членами: директор школы Елена Николаевна, старшая вожатая Капитолина Павловна, учительница английского языка Эвелина Генриховна, председатель стансовета Ческидов, председатель колхоза Очеретько, парторг Андрей Васильевич Ращупкин, знаток живописи, главврач Георгий Петрович Биват, Филимон Авдеич и трое школьников.
      Совет составил письмо к районным организациям, где настаивал на скорейшей постройке музейного здания.
      Председатель станичного совета Ческидов сказал, что сам отвезёт это письмо в район и надеется, что там помогут.
     
      Глава двенадцатая. ВОДА ПРИШЛА!
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      4 февраля. Больше двух с половиной месяцев я не брался за дневник: болел, а потом надо было нагонять класс. Теперь мои учебные дела начинают поправляться. Сегодня гГолучил пятёрку по истории и четвёрку по физике.
      А в каком состоянии мой дневник! После дезинфекции клеёнчатые корки тетради покоробились, на бумаге подтёки и жёлтые пятна, чернила во многих местах расплылись, и трудно прочитать, что там было написано. Жалко, испортили дневник! Говорят — инфекция, а какая там в дневнике инфекция!
      Чтобы Арся не обвинял меня в эгоцентризме, скажу, что у нас в классе отстающих сейчас нет. Подтянулись и Манька Кукушкина с тех пор, как её вовлекли в общественную работу, и даже наш танцор Колька Нечипоренко. Это потому, что в нашем отряде во втором полугодии открылся ещё один кружок — танцевальный, и руководить им поручили Кольке, но с условием, чтобы у него не было двоек. Колька парень способный, только лентяй, и это условие он легко выполнил. Теперь готовит к майскому празднику такие номера, которыми хочет всех удивить.
      Мы пытались подсмотреть их репетиции, но они задёргивают окна занавесками, а замочную скважину затыкают бумажкой.
      6 февраля. Вода идёт! Вода идёт! Идёт, идёт!
      Как рассказать о нашей радости словами? Нет таких слов...
      Постараюсь спокойно описать это великое событие в жизни нашей станицы.
      Первой увидела воду мать Щукаря, Прасковья Антиповна. У них, как и у нас, баз стоит на берегу будущего моря. Выйдя за ворота, на будущую набережную, Прасковья Антиповна взглянула на заснеженные луга и заметила тёмную полосу, резко граничившую с белым снегом. В первый момент она не поняла, что это такое, но потом догадалась: вода!
      Прасковья Антиповна понеслась по улице, стучала всем в окна и истошным голосом кричала:
      — Море к нам идёт! Море, море, море!!!
      Люди, полуодетые, выскакивали из домов и тоже восторженно кричали.
      Весть мгновенно разнеслась повсюду, и скоро с крутого склона сбегали на луг сотни людей. Иные бежали с вёдрами и бадейками, а товарищ Ческидов успел забежать в стансо-вет и нёс станичное знамя, которое хлопало на ветру.
      Стоит ли говорить, что члены команды бегунов шестого класса примчались к воде первыми. Но всеобщая радость была так велика, что даже старики и старухи немного отстали от нас. Вот это бежали!
      Вода плескалась перед нами, тёмная, холодная, неприветливая на вид... Но это была наша вода, наше родное море, на берегу которого нам теперь жить!
      Люди входили в воду, черпали её пригоршнями, бадейками, вёдрами, пили... Ребята принялись брызгать друг на друга, но взрослые сурово прикрикнули на нас и угомонили.
      И вот в торжественном молчании мы стояли и смотрели на море, по воле советских людей пришедшее в сухие степи, которые оно, быть может, покрывало сотни тысяч лет назад.
      — Поднимается! Идёт! — раздались радостные голоса.
      И действительно, море поднималось. Медленно, незаметно, сантиметр за сантиметром оно наступало на сушу, навечно погребая её под своими волнами. Мы простояли на берегу полчаса, пока не наступило время идти в школу.
      Весь день люди толпились у воды. Одни приходили, другие уходили. Ставились водомерные шесты. Старики рассчитывали, что вода подойдёт к станице дня через два.
      Учебный день в школе, конечно, пропал. Мы больше смотрели в окна, благо они выходят на море, чем в тетрадки или на классную доску. Учителя сердились, старались увлечь нас уроками, а потом махнули на всё рукой! Что поделаешь, такой день бывает один раз в тысячу лет!
      Когда уроки кончились, все классы хлынули на луга, а педагоги... пошли туда же!
      К вечеру полоса воды значительно приблизилась к станице.
      7 февраля. Как только я проснулся, первым делом кое-как оделся и выбежал за ворота.
      Вода была за полкилометра от нас, всего только за полкилометра. Вдруг я заметил, что на море чернеет лодка и на ней двое...
      Я взглянул: перед домом Щукиных не было лодки. Так и есть — Антошка с Васькой катались по Цимлянскому морю! Катались первыми, без меня. Я рассердился и помчался к берегу.
      — Это называется друзья?! — с негодованием закричал я.
      — Мы тебя не стали звать, Челнок, — сказал Антошка, — потому что ты после болезни...
      — Вспомнили! Я уж забыл и думать! Нет, это не по-товарищески!
      Васька велел мне садиться на нос лодки и укутаться потеплее.
      Мы покатались ещё, но недолго — надо было идти в школу.
      Посматривая во время уроков в окна, мы видели, что тёмную гладь воды бороздили уже несколько лодок. Но мы трое были очень довольны: мы-то поплавали по Цимлянскому морю первыми!
      Ничего, мы ещё себя покажем!
      9 февраля. Вода стоит под нашим берегом, точно и век тут стояла! Как-то странно, однако, и непривычно взгляду, когда выйдешь на улицу и перед тобой открывается огромное водное пространство, у которого чуть виден противоположный берег. Почти как на настоящем море! Я читал, что в некоторых местах Цимлянское море достигнет ширины 35 — 40 километров. У нас здесь оно гораздо уже, но всё равно здорово!
      Вода подступила к станице и продолжает прибывать. Антошкину лодку пришлось перенести выше и заново её укрепить.
     
      Глава тринадцатая. СНОВА НА ВЕРБЛЮЖЬЕМ ОСТРОВЕ
     
      В дневниковой записи от 7 февраля Гриша Челноков обронил загадочную фразу: «Мы ещё себя покажем!»
      Действительно, Гриша и его три неразлучных друга «показали себя» — взбудоражили станицу, принесли много тревоги своим близким.
      Случилось это так. Антоше Щукину вздумалось побывать на острове Верблюжьем, где ребята были на рыбалке в прошлом году в майские дни, и посмотреть, ушёл ли остров под воду. Гриша Челноков, Вася Таратута и Сеня Ращупкин с жаром ухватились за это предложение.
      И вот ранним воскресным утром 10 февраля четверо друзей отправились в поход. Тепло оделись, взяли провизии. Антоша захватил зимние удочки и коробку с блеснами. Как и следовало ожидать, в тот момент, когда ребята отвязывали лодку, появился Кубря и прыгнул в неё. Теперь это был не тот глупенький щенок, который в прошлом году рвал сети бакенщика Евстигнея. Это был взрослый пёс ярко-рыжего цвета, гроза станичных кошек, страстный охотник, по-прежнему преданный Грише и Васе.
      До Верблюжьего острова лодка дошла довольно быстро. Оказалось, что Верблюжий ещё не весь исчез под водой — в центре осталась узкая полоска, на которой возвышался видимый издалека огромный дуб.
      По руслу Дона плавали льдины: это пришедшая снизу вода взломала лёд на реке и подняла его на поверхность.
      Антон выбрал подходящее место, где решили остановиться; ребята опустили большие камни вместо якорей и принялись удить. Но лов был неудачным, клёва не было.
      Рыболовы подумывали уж пуститься в обратный путь, как вдруг налетел ветер. Он поднялся неожиданно и усиливался с каждой минутой.
      Антоша с тревогой поглядел на волны, которые начали чувствительно покачивать лодку.
      — Ребята, — закричал он, — до берега нам не доплыть — перевернёт! Будем отстаиваться!
      Они мигом подняли камни и в несколько ударов вёсел очутились у полоски земли на острове.
      — Ребята, — сказал Антоша, когда непосредственная опасность миновала, — я думаю, островок зальёт. Давайте подтащим лодку к дубу.
      Тащить её по снегу вчетвером было легко. Лодку поставили с подветренной стороны дуба, и Антон привязал её к стволу.
      Ветер усиливался, выл и ревел.
      — Скучное дело, ребята, — заявил Вася. — Хоть пожевать чего-нибудь. — И он достал торбу с провизией.
      Антоша остановил его руку, когда он полез в сумку.
      — Вот что, балабоны, — сказал он. — От скуки жевать не будем. Есть станем в два часа и разделим провиант так, чтобы хватило на три дня...
      У ребят от этих слов похолодело на сердце.
      — Да неужели мы здесь просидим три дня? — воскликнул испуганный Сеня Ращупкин.
      — Я ничего не знаю, но на море всякое бывает. И ведь нас здесь искать не будут: мы никому не сказали, куда отправляемся.
      — Ну что ж, на море как на море... Посмотрим, какое оно — это море! — с фальшивой бодростью сказал Вася и убрал сумку, к великому разочарованию Кубри, который уже облизывался в ожидании подачки.
      Прошло с полчаса. Ветер бушевал, дуб стонал, падали сломанные ветки. Испуганным взорам ребят волны казались никак не ниже двух метров.
      — Как медленно идёт время! — вздохнул Сеня Ращупкин.
      — Стойте, ребята! — воскликнул Гриша. — Мне пришла отличная мысль: я буду рассказывать «Посмертные записки Пикквикского клуба».
      Ребята оживились:
      — Давай, давай!..
      И Гриша начал подробно пересказывать содержание романа, которое ещё свежо было у него в памяти.
      Как ни увлеклись ребята похождениями весёлого мистера Пикквика и его друзей, однако заметили, что вода подходит всё ближе и ближе...
      Вот последний клочок суши скрылся под тёмной водой, и лодку начало покачивать. Видно, дело было не в одних волнах: ведь уровень Цимлянского моря всё повышался, оно каждый день принимало в своё ложе новые десятки миллионов кубических метров воды.
      В два часа по Васиным часам мальчики поели. Вася получил в подарок на областной олимпиаде отличные наручные часы — «пылевлагонепроницаемые, с противоударным устройством», как было написано на задней крышке, со светящимися цифрами и стрелками. Вася этими часами гордился и страшно берёг их.
      Поели они очень скромно и остались полуголодными. Кубре дали кусок хлеба и картофелину.
      Время шло к вечеру.
      Пошёл снег. Буря не стихала, ветер начал менять направление, и в лодку стали заплёскиваться брызги воды. Мало-помалу её накапливалось столько, что приходилось отчерпывать через каждые полчаса.
      Стемнело. Раньше была надежда, что ветер к ночи утихнет, но он дул всё так же свирепо, обдавая мальчиков крупными хлопьями снега.
      Ребята сидели по двое на скамейке, плотно прижимаясь друг к другу. Даже неугомонный Кубря утих: с залитого водой дна лодки он перебрался на кормовую лавочку и улёгся там, свернувшись клубком. Мальчики завидовали Кубре: ему было тепло в пушистой шубе. Антон и его друзья уже примирились с тем, что придётся провести ночь в лодке, но они заметили, что с каждым разом отчерпывали всё больше воды. Потом единственный черпачок работал беспрерывно, переходя из рук в руки. А вода в лодке не только не убавлялась, а прибывала. Не помогло и то, что за борт полетели камни, заменявшие якоря.
      — Плохо, ребята, — глухим голосом сказал Антон. — В лодке открылась течь.
      Всё стало понятно. Ведь лодка несколько месяцев лежала на берегу, рассохлась, а ребята поехали, не проконопатив и не засмолив её. Над ними нависла угроза гибели. Когда лодка затонет, они недолго продержатся в ледяной воде...
      Все угрюмо молчали. И вдруг Вася заорал изо всей мочи:
      — Ребята, я знаю! Надо забираться на дуб!
      — Это легко сказать... — мрачно возразил Антон.
      — Нет, влезем! Давай верёвку!
      Антоша озябшими, негнушимися пальцами отвязал одну из верёвок и протянул её Васе.
      — Теперь, ребята, главное — соблюдать равновесие, — сказал Вася. — Выкупаться в такую погоду — последнее дело.
      Была освобождена широкая средняя скамейка. Вася встал на неё, примерился. Прямо над головой, метрах в двух от дуба отходил толстый горизонтальный сук. Держа в руке один конец верёвки, Вася начал перебрасывать другой конец через сук. Верёвка была мокрая, тяжёлая, путалась, но наконец Васе удалось перебросить её через сук.
      И вот оба конца очутились в Васиных руках.
      — Ну, ребята, считайте, что дело сделано, — сказал он устало и добавил извиняющимся тоном: — Я минутку отдохну, чего-то устал очень...
      — Да отдыхай, чудак, хоть десять!
      — Десять некогда, — серьёзно возразил Вася.
      Он встал, обернул концы верёвки вокруг кистей, чтобы они не выскользнули у него из рук, откинулся всем корпусом назад и, упираясь ногами в ствол дуба, полез вверх.
      Через несколько секунд сверху донёсся радостный возглас:
      — Готово, братишки! Сижу на суку, как ворона, жду вас в гости!
      Вниз спустился конец верёвки. Гриша помог Антоше обвязать вокруг пояса Сеню Ращупкина, и Вася втащил его наверх. Затем туда постепенно подали сумку с провизией, вёсла, Кубрю, и Антон велел подниматься Грише.
      — А ты? — заикнулся Гриша.
      — Лезь, не разговаривай, балабон-трещотка! — обозлился Щукин. — Не знаешь, что капитан покидает гибнущее судно последним!
      Гриша обвязался верёвкой и очутился на ветвях дуба.
      «Нелегко будет просидеть тут всю долгую зимнюю ночь», — подумалось ему.
      Антон ещё долго возился внизу. Наконец послышалось:
      — Тащите!
      Вася и Гриша потянули, передав Кубрю Сене. Тащить было очень неудобно. Оказалось, что Антон держал в руках вторую верёвку и скамейки, которые ухитрился вынуть, стоя ногами на бортах тонувшей лодки.
      — Помост будем строить, — равнодушным током сказал он, словно речь шла о пустяках, — Мы ведь не птицы, не высидим на ветвях всю ночь.
      Немного отдохнув и поразмявшись, чтобы согреться, ребята принялись за дело. Оставив Кубрю у Сени, они работали втроём, но главным распорядителем был Щукин. Отыскав два толстых сука, отходивших от ствола почти параллельно, они клали на них вперемежку вёсла и доски на некотором расстоянии друг от друга, и Антон привязывал их крепкими рыбачьими узлами, на что был великий мастер.
      Получился довольно широкий и длинный настил, на котором могли лежать четверо.
      Потом Антон нарезал перочинным ножом несколько охапок дубовых веток и накрыл ими настил.
      — Вот так-то, балабоны, — сказал он, — это вам не на ветках по-грачиному сидеть.
      Покончив с устройством помоста, ребята взглянули вниз. Лодка, которая до того выделялась чёрным пятном на более светлой воде, исчезла. Все невольно вздрогнули...
      — Ладно, — сказал сурово Антон, стараясь не выдавать своих чувств, — давайте ложиться, ребята...
      Они улеглись, тесно прижимаясь друг к другу, а сверху вместо шубы положили Кубрю.
      — Спать нельзя, ребята, — серьёзно предупредил Вася. — Хоть мороз и невелик, а всё-таки...
      Какой бесконечно длинной показалась ребятам эта ночь! Их клонило в сон. Они то и дело ворочались с боку на бок, чуть ли не поминутно спрашивали у Васи время, и тот
      терпеливо отвечал, посмотрев на светящиеся стрелки циферблата:
      — Одиннадцать сорок семь... Одиннадцать пятьдесят четыре... Двенадцать шесть...
      — Да онн стоят, наверное, твои «пылевлагонепроницаемые»! — раздражённо кричали Гриша или Сеня. — Небось забыл их завести?
      — - Ну да! — обижался Вася. — Просто время Медленно течёт...
      Чтобы развлечься, они рассказывали сказки и разные истории, читали стихи, спрашивали друг у друга английские слова и даже попробовали петь...
      К счастью, часов с трёх ночи ветер начал утихать. Волны начали быстро спадать, ветви дуба уже не шумели над головой, а чуть слышно шептались. Снег прекратился, небо прояснилось, а с прояснением усилился мороз...
      Забрезжил мутный зимний рассвет. Ребята так перезябли, что еле двигали руками и ногами и даже говорили, лязгая зубами.
      — Вот что, друзья,- — сказал Вася. — Мы долго не выдержим... Есть только одно средство спастись... Давайте поедим, надо подкрепить силы, а то вовсе пропадём...
      Вася разделил оставшуюся провизию на порции, самую маленькую взял себе, а самую большую дал Кубре. Сначала ребята удивились, а потом поняли, почему он так сделал.
      После еды стало теплее. Вася поднял Кубрю на руки и повернул его головой к обозначившемуся берегу, до которого было не меньше километра.
      — Смотри туда, Кубря, — приговаривал он ласково, но твёрдо. — Домой, Кубря, домой, домой... Ты понимаешь меня: домой, домой, домой!..
      Он много раз повторял это слово, одно из тех немногих слов, которые пёс знал твёрдо.
      Кубря в ответ махал хвостом и облизывался.
      И вдруг Вася размахнулся и швырнул Кубрю в тёмную воду. Пёс взвыл от негодования и обиды и, подплыв к дубу, начал царапать когтями ствол, пытаясь влезть обратно.
      — Домой, Кубря, домой, домой! — строго кричал Вася, указывая рукой на дальний берег.
      И пёс понял! Он внезапно повернулся и, загребая лапами воду, поплыл в указанном направлении.
      Ребята не сводили глаз с жёлтого пятна, быстро удалявшегося от дуба по спокойной веде...
      — А вдруг он не доплывёт? — усомнился Сеня Ращупкин.
      — Кто, Кубря не доплывёт? — гордо переспросил Вася. — Доплывёт! Уж если он в прошлом году щенком столько проплыл... Я бы его раньше послал, да боялся, что он в темноте заплутается, не найдёт берега...
      Теперь, когда последнее средство к спасению было пущено в ход, оставалось только ждать. Кубри уже не видно было в свинцовой воде.
      Вася засёк время по своим «пылевлагенепроницаемым»:
      — Семь часов пятьдесят пять минут. Через полтора часа можно ждать помощи, но не раньше.
      Эти полтора часа показались длиннее всей ночи. Ребята закоченели. Лучше других себя чувствовали атлет Таратута и Антон Щукин — рыболов с детства. Вдвоём они тормошили ослабевших Гришу и Сеню, растирали им руки и ноги, а те еле слышно просили оставить их в покое.
      Зоркий Антоша первым разглядел близ берега, в направлении станицы, тёмные пятна.
      — Едут! — завопил он. — Балабончики, трещоточки мои, за нами едут! Не подвёл Кубря!
      — Такой пёс да подведёт! — с великой гордостью отозвался Вася.
      Тёмные пятна приближались быстро. Скоро можно было различить три большие лодки на веде и розвальни, спешившие по берегу. Впереди лошади мелькало яркое жёлтое пятнышке — верный пёс Кубря.
      Через десять минут под дубом выстроилась целая флотилия. Здесь были Кирилл Семёнович Таратута, Андрей Васильевич Рдщупкин, Груня Щукина... На корме другой лодки возвышалась солидная фигура главного врача больницы. Глядя на Гришу Челнокова, он грозил ему пальцем.
      Радость подкосила Гришу, и он потерял сознание. Ребят спустили с помоста с большей осторожностью, сняли с них сырые, промёрзшие пальто и закутали в тёплые одеяла. Им дали по кружке крепкого горячего кофе из больничного термоса (Грише его вливали в рот из чайной ложечки).
      Антоша очень волновался насчёт затонувшей лодки и не соглашался без неё уезжать, пока Андрей Васильевич не уверил его, что за лодкой будет послано.
      В станице спасённых встретили десятки людей. Всем уже было известно, что рыжий пёс Кубря ворвался в дом тракториста Таратуты, схватил Кирилла Семёновича за брючину и с рычанием потащил к двери.
      Надо сказать, что о мальчишках никто не беспокоился и не думал их разыскивать. Они так часто ночевали друг у друга, что Анна Максимовна думала, что Гриша у Таратуты, Ращупкины считали, что Сеня у Челноковых. Тревога могла начаться только на первом уроке, когда всех четверых не оказалось бы в классе.
      Кирилл Семёнович выбежал на улицу, увидел, что щукинской лодки нет на месте, и понял, в чём дело. Спасательная экспедиция была снаряжена быстро.
      Когда ребят вынесли из лодки, Кубря метался возле Гриши и Васи и выражал неистовую радость оглушительным лаем.
      Аня Зенкова пришла к Грише вечером и упрекала его за то, что мальчики нарушили первое и главное правило дружной пятёрки — «один за всех и все за одного». Если бы они сказали ей, куда поехали, помощь подоспела бы гораздо раньше. Спорить Гриша не стал: Аня была права.
      Когда ребята появились в школе (к счастью, никто из них не заболел), их стали дразнить «потерпевшими крушение» и острили, что «под Челноком челнок затонул». Потом за щукинской лодкой съездили рыбаки и привезли её в станицу.
     
      Глава четырнадцатая. ПЕРВЫЕ КАТЕРА В ЦИМЛЯНСКОМ МОРЕ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      16 марта. Давно я не брался за дневник, приходится налегать на уроки. Мы решили, чтобы при переходе в седьмой класс ни у одного члена кружка не было троек.
      Посылки для музея всё продолжают приходить. Недавно от одного инженера получена замечательная коллекция старинных монет. Он написал, что сам родом донской казак и хочет, чтобы наш музей стал лучшим в крае.
      Мы опубликовали ему благодарность в областной молодёжной газете. Ахмет Галиев надеется, что, прочитав об этом, другие собиратели, может, тоже что-нибудь нам пришлют.
      5 апреля. Законопатили и просмолили Антошкину лодку. Мы все четверо работали рано утром и по вечерам. Сегодня вечером мы ездили на место бывшего Верблюжьего острова, снять со старого дуба помост, на котором мы спаслись.
      Тогда он был высоко над водой, а теперь поднимался на какой-нибудь метр, и, глядишь, скоро его затопило бы, если бы мы не сняли. Скамейка и вёсла понадобились Антошке.
      Погода была хорошая, и наша прогулка вышла очень приятней, не то что тот раз...
      6 апреля. Состоялся первый воскресник по возведению пристройки для нашего школьного музея. Участников было много — и взрослых и школьников. Рыли котлован под фундамент.
      18 апреля. В Цимлянское море отправлен с низовьев Дота караван водаков 1 с ценными породами промысловых рыб: лещем, сазаном, судаком.
      ...В этом году в Цимлянское море будет выпущено 200 тысяч штук ценных промысловых рыб. («Молот», 17 апреля, № 92).
      Эту корреспонденцию я выписал специально для Щукаря.
      Антошка, прочитав её,, чрезвычайно обрадовался. Он признался мне, что зимой им пришлось трудновато: рыбная ловля не поддерживала семью, а раньше это было немаловажное подспорье в хозяйстве. Я понимаю, почему Антошка молчал: он ужасно гордый и боялся, что их станут жалеть, да ещё, пожалуй, и помогать.
      Но теперь пришла весна, с весной пришло под станицу море, и Антошка снова налаживает свои снасти. Накануне нашего разговора Щукарь выудил большого судака неподалёку от станицы, на яме, которую он заприметил ещё по сухопутью.
      27 апреля. Корреспонденция про канал.
      1 Водак — специальная баржа с прорезями в боках; употребляется для перевозки живой рыбы.
      Первые катера в Цимлянском море
      Пос. Ново-Солёновский.
      Вчера железнодорожники гидроузла спустили в Цимлянское море два первых моторных катера для буксировки барж со строительными грузами.
      («Молот», 26 апреля, № 100).
      Вот это да! По нашему морю уже ходят катера и пароходы!
      Мы довольно скромно готовимся к первомайскому празднику. Исполнители повторяют номера из прежних выступлений в Октябрьскую годовщину и под Новый год.
      Сейчас усиленно занимаемся. Нас даже освободили от участия в воскресниках по постройке здания музея, а мы всё-таки приходим туда часа на два, на три.
      Иван Фомич, Эвелина Генриховна и доктор проводят на постройке много времени.
      28 апреля. Вчера Анка Зенкова, Каля Губина и Манька Кукушкина под руководством Эвелины Генриховны одевали восковую фигуру черкеса, полученную из Ростова.
      Горца одели по пушкинскому «Кавказскому пленнику». На горце бешмет с газырями, перетянутый поясом с серебряными украшениями, а за поясом кинжал в богатых ножнах. Поверх бешмета накинута косматая бурка, на голове чёрная папаха, на ногах мягкие сапоги. Черкес стоит в воинственной позе, положив правую руку на рукоятку кинжала, за спиной у него старинное длинноствольное ружьё...
      А напротив — с другой стороны двери — бравая фигура донского казака в мундире и брюках с лампасами, в ферменной фуражке...
      Картина получилась — прямо залюбуешься!
      2 мая. Первомайский праздник прошёл весело. Была демонстрация, а вечером концерт самодеятельности, но так как повторялись все старые номера, я о нём писать не буду.
      14 мая. Щукарь наладил рыбалить по ночам и ранним утром, и у семьи дела опять пошли на поправку.
      Антошка разведал все места вблизи станицы, знает, где какая глубина, где отмели, где ямы, где керяжник на дне. Это ему помогает находить стоянки рыб.
      У берега, в небольшой заводинке напротив их база, Щу-
      карь постоянно выбрасывает крошки, остатки от обеда, рыбьи кишки. Он прикормил мелочь, и достаточно забросить туда после заката намётку два-три раза, как живцов хватает на всю ночь.
      Антошка ставит десяток жерлиц на пескаря и ерша, а сам засыпает в лодке с опущенным якорем. Ночью он просыпается, объезжает жерлицы, снимает пойманную рыбу, поправляет насадки и опять спит.
      А едва забрезжит рассвет, Щукарь ждёт лещевого клёва. Третьего дня он поймал двух лещей с добрый поднёс величиной.
      Молодец Антошка!
     
      Глава пятнадцатая. ВОЛГА ИДЁТ НАВСТРЕЧУ ДОНУ
     
      Работы на канале подошли к концу: две могучие реки, разъединённые в продолжение тысячелетий, двинулись навстречу друг другу.
      Корреспонденция ТАСС из Красноармейска, 23 мая:
      К 12 часам дня были закончены последние приготовления на главном сооружении — первом шлюзе, расположенном у входа в канал. Не дожидаясь, когда донская вода подойдёт к воротам верхней головы шлюза, строители решили пропустить в канал волжскую воду и тем самым ускорить встречу двух великих рек.
      В 12 часов 45 минут по сталинградскому времени заместитель начальника «Волгодонстроя» отдал распоряжение начальнику земснаряда № 322 начать затопление нижнего подхода шлюза. Мощная струя воды ударила в нижнюю часть железобетонной причальной стенки. У ворот шлюза образовался грандиозный фонтан, брызги которого достигали вершины 59-метровой триумфальной арки, поднявшейся над камерой шлюза. Огромная чаша подхода быстро наполнялась.
      Как только нижний подход будет заполнен до уровня Волги, земснаряды разберут земляную перемычку, и волжские воды пройдут через камеру первого шлюза до ворот второго шлюза. Здесь произойдёт встреча Волги и Дона.
      («Молот», 24 мая.)
      Арсению Челнокову выпало большое счастье присутствовать при соединении двух великих рек — Дона с Волгой.
      «Уралец» Коршунова работал на водоразделе, и экипаж экскаватора мог наблюдать эту волнующую картину.
      Днём 24 мая была разобрана искусственная перемычка у водораздела, и вода из Варваровского водохранилища хлынула к заградительным воротам девятого шлюза, который ещё был пуст (там заканчивались последние доделки). Девятый шлюз — это первый шлюз волжского склона. Донская вода перешагнула через Ергени. В последующие дни она пошла к Волге самотёком, не очень быстро, но уверенно спускаясь по так называемой Чапурниковской лестнице.
      В ночь на 31 мая была гроза, прешёл сильный дождь. Строители посмеивались:
      — Небесная канцелярия тоже вносит вклад в общее деле.
      Гроза и дождь не остановили работ. Минута соединения рек приближалась.
      Утро настало пасмурное, моросил дождичек. Арсений Челноков и его товарищи из экипажа «Уральца» отправились к участку канала между вторым и первым шлюзами, где, как уже было известно, встретятся воды Дона и Волги.
      Туда же спешили тысячи зрителей. Они прибывали на катерах и пароходах по Волге, подъезжали на автобусах, грузовиках и легковых машинах, жители окрестных станиц приходили пешком. Разноголосый гул, смех, громкие разговоры слышны были вокруг... И опять, как во время перекрытия русла Дона, любопытные занимали самые выгодные места, взбирались на мосты, на крыши домов. Предстояло ждать несколько часов, но это их не смущало. Многие нацеливались фотоаппаратами, выбирая места для съёмки, другие уже щёлкали затворами.
      Приехал духовой оркестр из Сталинграда. Музыканты как всегда начали продувать трубы, и резкие медные звуки разнеслись в воздухе, создавая атмосферу большого праздника.
      Веды Дона прешли через канал между третьим и вторым шлюзами и заполнили второй шлюз. Волжские веды ждали в камере шлюза № 1.
      Всё замерло в ожидании. Вдруг начали рассеиваться тучи, и первые лучи солнца осветили взволнованные лица зрителей, арку над волжским входом канала, молодые аллеи и цветники, окаймляющие канал...
      Из раскрытых ворот второго шлюза хлынула донская вода. В то же время волжская вода показалась из первого шлюза. Но между потоками ещё стояла временная земляная перемычка, в которой накануне было промыто отверстие. Волжская струя, круша остатки перемычки, устремилась к донской воде. Два потока встретились и, пенясь, закружились в водовороте. Это было в 1 час 55 минут по московскому времени.
      На дно канала, туда, где должны были встретиться две реки, заранее спустились десятки людей, среди них много мальчишек. И теперь волны омывали их ноги. Но они не торопились покидать ложе канала, беспечно стояли в воде, бродили туда и сюда. Мальчишки с радостными криками окунались в воду и поднимались мокрые...
      Оркестр играл Гимн Советского Союза.
      Это были прекрасные, незабываемые минуты. Арсений Челноков гордился тем, что и его, пусть маленькая, незаметная доля труда есть в этом грандиозном сооружении, которое будет жить века.
      Вода в канале поднималась быстро, и люди выбирались из него со смехом и шутками. Помедли они ещё немного, и им пришлось бы плыть.
      Между первым и вторым шлюзами открылось освещённое солнцем спокойное зеркало воды, готовое принять первые суда из Волги.
      Так соединились навечно воды Дона и Волги.
      В начале июня из Цимлянского моря в Дон уже двинулись теплоходы. Первое судно — теплоход «Строитель» — прошло по соединительному судоходному каналу 3 июня. А через несколько часов началось встречное шлюзование, и из Дона в Цимлянское море буксирный пароход повёл баржу и дебаркадер для одной из пристаней.
      6 июня произошло ещё одно большое событие на канале: в 9 часов 30 минут утра по московскому времени Цимлянская гидроэлектростанция дала первый промышленный ток!
     
      Глава шестнадцатая
      ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ
      (Из дневника Гриши Челнокова)
     
      9 июня. Экзамены окончены!
      Наша дружная пятёрка поработала на славу. Во время подготовки мы собирались и утром и вечером. Вставали в семь часов утра, работали до двенадцати, затем три часа отдыхали и опять занимались до восьми часов вечера.
      Своё обещание — перейти в седьмой класс без троек — члены кружка выполнили. Анка Зенкова и Сенька Ращупкин — круглые пятёрочники, у меня четвёрки по геометрии и физике, у Антошки и Васьки пятёрок и четвёрок поровну.
      Учителя довольны нашим классом: у нас не оказалось отстающих. Даже те, кто всегда переползал с переэкзаменовками — Манька Кукушкина, Алик Марголин, Валька Антропова, — все перешли в седьмой класс.
      Капитолина Павловна относит это за счёт хорошей пионерской работы.
      И вот впереди — новое лето!
      Планы на лето у нас такие.
      Мы с Васькой Таратутой хотим изучить трактор под руководством Кирилла Семёновича. Сенька Ращупкин хотел с нами, но Кирилл Семёнович забраковал его, потому что он оказался слабосильным. Сенька решил изучать метеорологию и завладел отцовскими книгами по этому вопросу. Сенькины мать и сестра в панике: боятся, как бы он не принялся за эксперименты вроде прошлогодних, с пиявками...
      Щукарь готовится к рыбной ловле и целые дни проводит возле лодки: переоборудует скамейки, пристраивает какие-тс ящики, сбоку приделывает плавучие садки для рыбы.
      Его старшие сёстры будут работать на скотной ферме, а младшие — управляться с огородом. Вообще семья Щукиных очень дружная, только мать с детьми всё не ладит из-за своих религиозных предрассудков.
      Анке Зенковой выпало на долю скучное занятие — ухаживать за больной бабушкой. Жалко Анку. Невесёлое ей предстоит лето.
      29 июня. Когда наступили летние каникулы, я хотел кончить свой дневник, а потом решил, что это неправильно. Раз я начал писать о канале, то нужно о нём закончить. Нет, дневник продолжать я буду, тем более что развёртываются такие события...
      13 июля. Все — и взрослые и ребята — очень рады, что каналу присвоено имя Ленина. Я даже решил переписать в дневник этот Указ.
      УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
      Согласно предложению Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) присвоить Волго-Донскому судоходному каналу имя В. И. Ленина и именовать его — «Волго-Донской судоходный канал имени В. И. Ленина».
      Москва, Кремль. 10 июля 1952 г.
      (Выписано из газеты «Молот», 11 июля 1952 г.)
      27 июля, воскресенье.
      А сегодня появилась корреспонденция «На Цимлянской плотине» — о рыбоходах. Я показал её Щукарю. Он был в восторге от этого. Правда, это интересно. Вот что значит техника! И рыбу на лифте поднимают!
      Щукарь посоветовал мне переписать эту корреспонденцию в дневник.
      На Цимлянской плотине
      ...Особый интерес у всех, кто приезжает на плотину, вызывает рыбоход, построенный рядом с гидростанцией. Он выдаётся вперёд метров на сто с лишним и представляет собой своеобразный бетонный тоннель, над которым возвышается далеко видимая башня, облицованная белыми плитами.
      Строители создали самый крупный в мире и самый совершенный по конструкции рыбоход, заботясь о том, чтобы Цимлянское море было не только судоходным, но и рыбоводным. Иаправляясь на нерест против течения, рыба, подойдя к плотине, будет попадать в специальный низовой лоток у входа в подъёмник. Её привлекут сюда и постоянный поток встречной воды и приманки в виде сильных электроламп, установленных в ночное время возле тоннеля.
      С помощью специального шлюза, лифта и других приспоспблений в подъёмнике рыба поднимется на много метров вверх и попадёт в Цимлянское водохранилище.
      Пос. Ново-Солёновский. («Молот», 24 июля)
      Вскоре я услышал о награждении особо отличившихся работников Волго-Донского канала имени В. И. Ленина. Огромная радость схватила меня, когда я узнал, что награждён и экскаваторщик Анатолий Бурак!..
      Вот здорово! Как я рад за него! Как бы я хотел быть в этот момент рядом с дядей Толей, от всей души поздравить его, обнять, расцеловать... я сразу побежал во весь дух в детский сад и сказал маме. Она тоже очень обрадовалась.
      А потом я вернулся к приёмнику и уже не отходил от него. Радио рассказывало, что сегодня с утра десятки тысяч сталинградцев и строителей канала и множестве гостей со всей страны (и даже из стран народной демократии) двинулись в Красноармейск.
      Поезда и речные трамваи переполнены, по шоссе движется множество автомашин.
      К двум часам дня на громадной площади у берега Волги, где стоит статуя Сталина, собралось больше 100 тысяч человек.
      Митинг открыл секретарь Сталинградского обкома партии.
      Первым от имени правительства и Центрального Комитета партии выступил министр речного флота СССР. Он говорил о великом значении канала для нашей страны, о том, как быстро его построили с опережением всех ранее намеченных сроков. Он также сказал, что великие стройки коммунизма свидетельствуют о миролюбии советских людей.
      Следующим оратором был начальник строительства Волго-Дона. Он рассказал о том, как беззаветно трудились строители Волго-Дона, чтобы в срок выполнить задание партии и правительства.
      Весёлый смех и аплодисменты вызвало появление на трибуне донского казака Климова из колхоза «День урожая». Диктор сказал, что товарищ Климов поднялся на трибуну с огромным снопом пшеницы нового урожая. Товарищ Климов от имени всего донского казачества благодарил партию и правительство за заботу о народе.
      Выступали и другие ораторы.
      Когда кончался митинг, в воздухе появились эскадрильи самолётов: праздник открытия канала как раз совпал с Днём Военно-Воздушного Флота.
      А на Волге начался парад судов речного флота. Длинной вереницей шли один за другим расцвеченные флагами пароходы и катера, давая приветственные гудки.
      Как бы я хотел быть там, на этих празднично украшенных берегах, среди ликующих толп народа! Но там нет даже Арси, который внёс бы в мой дневник полный отчёт обо всём происходящем. Арся уехал в Москву, поступать в институт. Счастливец!
      Я скучаю, зато мама ходит страшно довольная. Её мечта сбылась: Арся, её любимец, уехал получать высшее образование.
      9 часов вечера. Ура, ура, ура!
      Час назад пришла из Москвы в стансовет телеграмма от Николая Сергеевича Кривцова. Товарищ Кривцов телеграфирует, что наш археологический кружок за раскопки прошлого лета получил премию — поездку в Москву по Волго-Донскому каналу. Для нас забронированы места на теплоходе «Радищев», который идёт в Москву из Ростова.
      Что за удивительный человек этот Николай Сергеевич! Мало того, что он прислал нам чудесную коллекцию древностей, так ещё и организовал для нас такую восхитительную экскурсию! Теперь я понимаю слова, которые он довольно таинственно сказал в прошлом году, что наша деятельность и помимо коллекции получит хорошее поощрение. Значит, он тогда уже задумал устроить эту поездку, но ни словом не обмолвился до самого конца.
      Я кончаю писать; надо собираться. «Радищев» придёт завтра. Мама гладит мне рубашки, штопает носки, печёт пирожки на дорогу.
      , И во всех домах, где есть наши «археологи», идёт ужасная суматоха...
      Не знаю, что будет с бедной Анкой Зенковой: больная бабушка связала её по рукам и по ногам. Неужели Айке не придётся отправиться в такую замечательную поездку? А ведь я знаю её: она не захочет оставить беспомощную старуху без присмотра.
      28 июля. Самая важная новость сегодняшнего дня — с Анкиной поездкой всё уладилось! Её мама взяла на две недели раньше очередной отпуск. Анка примчалась ко мне утром сияющая и побежала собираться. У девчонок ведь сборы сложные, не то что у нас: разные юбки, блузки, ленточки, брошки и прочая чепуха...
      Мы уже десять раз бегали на пристань узнавать, когда придёт «Радищев». Говорят — во второй половине дня. Ведь точного расписания пароходного движения ещё нет.
      С нами поедут Иван Фомич и Капитолина Павловна.
      Да, забыл ещё записать. У нас оказалось два лишних места, вместо Стёпки и Нины Шук. Мы на бюро кружка обсудили и решили предоставить эти места Елене Николаевне и Эвелине Генриховне.
      Пять часов вечера. Вдали показался «Радищев». Мимо окон нашего дома спешат на пристань нарядно одетые мальчишки и девчонки с чемоданчиками в руках. Спешу и я, забегу только в садик проститься с мамой.
      Новую тетрадь в хорошем переплёте, авторучку и бутылочку чернил (их подарил мне Арся перед отъездом) кладу в чемодан. Я решил вести дневник во время путешествия особенно подробно — и в путь!