«Взрыв»

PDF

      СТРАНА МУЖЕСТВА

      Эта страна называет себя Страной Юга. Так переводится на русский язык слово «Вьетнам». Каждый день вы слышите это слово по радио, читаете его в газетных заголовках. В него, в это короткое и звонкое, как удар гонга, слово с тревогой и надеждой вслушивается сегодня человечество. Вьетнам никого не оставляет равнодушным. Для честных людей повсюду на земле он символ мужества и борьбы, для американских генералов и миллионеров — упорно не пролезающий в горло ком, предмет ненависти, злобы.
     
      *
     
      Включая свои магнитофонные записи, сделанные во Вьетнаме, я как будто снова оказываюсь в стране моих друзей. Свист шрапнельных бомб, взрывы ракет, треск пулеметов, грохот зенитных батарей… И жуткий хор реактивных двигателей. Горько думать, что все это еще продолжается, что эта страшная музыка все еще лютует над рисовыми полями.
      Сегодня, как и много веков назад, Вьетнам вынужден защищать свою жизнь и честь с оружием в руках. Мир рос, перекраивалась его политическая карта, менялось оружие, а Вьетнаму приходилось лишь менять формы борьбы за свободу. Завоеватели — китайские, французские, японские, американские — приходили, сменяя друг друга, в эту небольшую тропическую страну, чтобы завоевать ее, сделать своей вотчиной. Временами казалось, что положение колонизаторов прочно, что судьба Вьетнама решена. Китайские феодалы, которые пытались поработить этот гордый народ еще с третьего века до пашей эры, хотели даже отнять у него имя. Захватив страну, они назвали ее Аннам (Аньнань), что означало «Умиротворенный Юг» пли «Усмиренный Юг». Но «усмирить» вьетнамцев никому не удавалось. В памяти народа навсегда запечатлены имена героев, возглавлявших борьбу за независимость. И сегодня он воздает должное простому рыбаку Ле Лою, который в XV веке разгромил китайских захватчиков, и сегодня повсюду во Вьетнаме можно услышать песни о Куанг Чунге, отразившем очередное нашествие с севера.
      Во второй половине прошлого века страной завладели французские колонизаторы. Вьетнам стал колонией Франции. Но ин на минуту не прекращал вьетнамский парод борьбы против колониального гнета. Эта борьба приняла организованный характер, стала более смелой и решительной, после того как в 1930 году была создана Коммунистическая партия Индокитая. Немало еще пришлось испытать горя вьетнамскому пароду, прежде чем в этой стране победила Августовская революция 1945 года — наследница нашего Октября. 2 сентября 1945 года была провозглашена Демократическая Республика Вьетнам — первое социалистическое государство в Юго-Восточной Азии.
      Казалось, сбылась вековая мечта вьетнамского парода о независимости, о мире, о спокойном труде. Но французские колонизаторы не захотели примириться с потерей страны, которую они грабили и эксплуатировали столько десятилетий. Они начали против ДРВ агрессивную войну.
      Почти девять лет молодая республика оказывала героическое сопротивление агрессорам.
      21 июля 1954 года в Женеве на совещании СССР, ДРВ, США, Англии, Франции, Китая и других заинтересованных государств были подписаны соглашения о прекращении военных действий во Вьетнаме, Лаосе, Камбодже.
      Женевские соглашения принесли мир измученному Вьетнаму. Мир после долгой, изнурительной войны. Соглашения предусматривали прекращение военных действий, создание временной демаркационной линии несколько южнее 17-й параллели. На территории Северного Вьетнама власть передавалась ДРВ, на Юге — временно администрации и вооруженным силам Франции, а затем — местным властям. В июле 1955 года предполагалось начать консультации представителен обеих частей страны о всеобщих выборах.
      Соглашения предполагали скорое объединение страны путем переговоров между самими вьетнамцами, без иностранного вмешательства.
      Однако создание единого, мирного, независимого и демократического Вьетнама противоречило планам американского империализма, который мечтал занять в Индокитае место французов, превратить этот район в военную, экономическую и политическую базу своей агрессии в Азии. Именно поэтому вашингтонские стратеги и изобрели диктатора Нго Дннь Дьема и незадолго до подписания женевских соглашений доставили его из Америки специальным самолетом в Сайгон, сделав его премьером, а затем президентом.
      И Нго Дннь Дьем, выполняя волю американских хозяев, делал все, чтобы сорвать женевские соглашения. Он открыл кампанию террора против патриотов — участников войны Сопротивления, уже в 1954 году стал преследовать всех, кто выступал- за мирное объединение Вьетнама, утверждая, что борется «против разбойников». Скоро в число «разбойников» он включил весь парод Южного Вьетнама и повел против него настоящую войну.
      С помощью американских советников он разработал план превращения всего Южного Вьетнама в огромный концентрационный лагерь, стал создавать так называемые «стратегические деревни». Крестьян сгоняли с насиженных мест, создавали военизированные поселения, окруженные рвами и колючей проволокой. Утром крестьян выводили работать на поля, вечером заголяли в «стратегические деревни». В самих деревнях были созданы так называемые отряды «ополчения» — вооруженные группы молодчиков под командованием полицейских или военных. Это делалось для того, чтобы подавить любой протест, любое недовольство режимом Дьема, чтобы вьетнамским патриотам негде было укрыться от карателей. Вскоре крестьяне, которые не желали жить в стратегических деревнях — за колючей проволокой, стали оказывать сайгонскому режиму организованное сопротивление.
      Затем образовался Национальный Фронт Освобождения Южного Вьетнама, который сплотил вокруг себя патриотических представителей всех слоев населения страны. Нго Дннь Дьем, а затем его преемники на сайгоиском троне стали «приглашать» американские войска для того, чтобы подавить народное движение. А вернее, как сказал один из прогрессивных американских журналистов, «США сами пригласили себя во Вьетнам, чтобы сохранить ими же созданный, марионеточный режим в Сайгоне».
      Не в силах справиться с народом Южного Вьетнама, Соединенные Штаты стали день ото дня увеличивать количество своих войск и вооружений в этой стране, проводить политику так называемой эскалации, то есть постепенного расширения агрессии против вьетнамского народа. В августе 1964 года американская военщина перенесла боевые действия и на территорию Демократической Республики Вьетнам.
      Мне много раз приходилось бывать в этой стране, видеть ее и строящей будущее, и бьющейся за него с оружием в руках. Да, мир был кратким мигом в ее истории. Но как много было сделано за эти десять лет! Задымили трубы первых новостроек, руки юношей и девушек стали привыкать к мастерку и стамеске, зажглись огни электростанции в Уонгби, стал выпускать первоклассные станки Ханойский механический завод, заработал угольный карьер Дэонай, запестрел флагами разных стран огромный Хайфонский порт… И вот уже стали затягиваться военные раны, и на карте будущего начали проступать контуры социалистической экономики.
      Я не забуду факельного шествия в Хоигае, когда шахтеры отмечали выполнение плана, а жены их, накрыв праздничные столы, шли с песней за строем и блики факелов озаряли их счастливые лица. Я никогда не забуду старого художника у мольберта в крошечном ханойском дворике, который писал широкое полотно — «Мир во Вьетнаме».
      И никогда не забыть мне первого налета американской авиации, который застал меня в городе Донгхое, первых бомб, первых раненых и убитых. Помню первый сбитый «скайрейдер» и дрожащие губы американского летчика, место приземления которого первыми обнаружили мои коллеги — вьетнамские журналисты. Опи поймали пирата и доставили его в одну из частей Народной армии.
      Капитан Люэн сказал мне в Тхапьхоа: «Действия американцев привели к тому, что США превратились в общего врага всего вьетнамского народа. Они ведут войну и против Юга и против Севера. И Север и Юг вправе объединиться в борьбе против общего врага». Логике этого капитана возразить попросту нечем. И когда я, листая американские журналы, вижу самодовольных американских генералов и офицеров, склонившихся над картой, снятых во Вьетнаме на фойе пальмовых и банановых листьев, мне вспоминается тот вьетнамский капитан в шлеме с маскировочной сеткой, усталый, спокойный и решительный. Я как будто слышу голос моего друга: «Что делают здесь эти люди, за тысячи километров от своей Америки? Что нм нужно от нас, деловитым, здоровым, сытым? Чтобы горе искажало лица женщин с обгоревшими малышами на руках?.. Чтобы дымились руины наших городов? Чтобы все мы умерли от голода и бомб?»
      Да, американцы здесь агрессоры, разбойники, палачи. Не вьетнамцы обстреливают и бомбят Нью-Йорк и Чикаго, а американцы бомбят и обстреливают Донгхой, Винь, Ханой. Этот простой, как кирпич, упрямый, как пружина, факт невозможно опровергнуть. Американские империалисты лицемерно заявляют повсюду, что они не воюют во Вьетнаме против мирного населения, что бомбардировки ДРВ направлены лишь против «военных объектов» — против «бетона и металла», а не против людей.
      Вместе с другими журналистами из разных стран я видел превращенные в руины больницы и школы, сожженные дотла бамбуковые хижины, осиротевших детей, школьников, расстрелянных американскими летчиками, изрешеченные пулями автобусы на «Дороге мандаринов», как называют иногда по-старому шоссе, пересекающее весь Вьетнам с севера на юг.
      Страшные следы, которые оставляют во Вьетнаме американские пираты, поразили даже специального корреспондента «Нью-Йорк тайме» Гаррисона Солсбери. Он писал в одной из корреспонденций, что «вид подвергшихся бомбардировке районов Намдиня знаком каждому, кто видел разрушенный Лондон, опустошенный Берлин или Варшаву, сметенные с лица земли Сталинград и Харьков».
      Но вьетнамский народ никому еще не удавалось поставить на колени. Свидетель тому — история. Война не застала врасплох этих мужественных людей, не вызвала среди них паники и растерянности. Привыкшие к ратному труду, они защищают свою родину храбро, умело, самоотверженно. Их мужество — спокойное, неторопливое, выкованное веками, но неизмеримо более глубокое, чем когда-либо. Ведь сегодня они защищают не только Вьетнам, но и его Августовскую революцию, не просто жизнь, но новую социалистическую жизнь.
     
      *
     
      Я рассказываю о Вьетнаме очень немного, ровно столько, сколько нужно, чтобы читатель вошел в эту книгу, как в уже знакомый дом, быстрее понял бы своего вьетнамского сверстника.
      Во Вьетнаме живет около 30 миллионов человек. Примерно 18 из них — в ДРВ. Основная народность — кинь — собственно вьетнамцы. Но в стране обитает множество национальных меньшинств — мыонг, мяо, тан, маи, ао-та… На юге есть кхмеры, лаосцы. В городах много китайцев.
      Основная сельскохозяйственная культура — рис. Его собирают по нескольку урожаев в год, заботливо высаживая вручную каждый стебелек. Колонизаторы всех мастей оставили в наследство стране потрясающую бедность. Ей, этой бедности, объявил войну социалистический строй, утвердившийся в ДРВ, ее стремится преодолеть и Национальный Фронт Освобождения Южного Вьетнама, который контролирует большую часть территории страны к югу от 17-й параллели.
      Население Вьетнама исповедует множество религий — буддизм, католицизм, конфуцианство. Среди крестьян распространена религия каодай, которая чтит чуть ли не всех богов — Будду, Христа, Магомета, Конфуция — и среди святых которой — французский писатель Виктор Гюго. Но большая часть верующих — буддисты. Во многих буддийских храмах народ уже в древности заменил позолоченных истуканов-богов скульптурами своих полководцев, борцов за независимость.
      Самый радостный, веселый и всеобщий праздник во Вьетнаме — Тэт, новый год по лунному календарю. Лунный календарь не совпадает с современным, и поэтому начало Тэта приходится на одни из дней с конца января до середины февраля. Тэт продолжается три дня. Повсюду сверкают огни иллюминации. По улицам ходят толпы нарядных люден, и в руках у каждого ветка или небольшое деревце с цветами персика. Персик ежегодно зацветает к началу Тэта. Повсюду гремят хлопушки — петарды. В парках и просто на улицах болельщики наблюдают петушиные бон.
      Города в основном застроены двух-трехэтажнымп домами с палисадниками и зелеными жалюзи. Деревни — бамбуковыми хижинами с крышами из соломы, утопающими в тени пальмовых и банановых листьев. Страну пересекают, большей частью в широтном направлении, десятки спокойных и могучих рек. Многие мосты через эти реки были взорваны еще во время войны с французами. Шоссейные дороги обычно зажаты с двух сторон рисовыми полями.
      Вьетнам — страна художников и поэтов, удивительно тонких и своеобразных. Причем это относится не только к профессиональным художникам слова и кисти, но и почти к каждому в Стране Юга. Своп стихи о родине, о любви, о нежной прозелени риса, о сумраке джунглей, о товариществе и смелости читали мне зенитчики в минуты боевого затишья, студенты, приехавшие в Ханой учиться из далеких деревень, школьники, занимающиеся по ночам при свете коптилок из стреляных гильз, и даже торговцы фруктами у переправ. Это были тихие и вместе с тем звонкие стихи с дрожащими, как камертон, строками, напоенные простыми и чистыми человеческими чувствами. В них всегда присутствовал глубокий, лирический взгляд на мир и жизнь.
      Это же ощущаешь и слушая стихи профессиональных поэтов. Вот стихотворение поэта Нам Ха, очень характерное для сегодняшней вьетнамской поэзии:
     
      Мы сидим у костра.
      Пахнет свежестью, дымом и супом.
      Тихо стелется ночь
      но скалы крутолобым уступам.
      Мы сидим и молчим,
      нам слова не нужны никакие.
      Крик предутренней птицы,
      будто возглас услышал с реки я.
      Будто праздник, и в джунгли
      пришли на пикник мы,
      и к природе родной
      с бесконечной любовью приникли.
      И над нами плывет
      так спокойно и тихо луна,
      будто не было взрывов,
      будто только приснилась война.
      Братья, братья, куда
      этот льется ручей и куда
      потянулись эти джунгли
      сплетеньем ветвей?
      Кровь повсюду течет
      по земле моей милой и доброй,
      бьют людей, нм ломают и руки,
      и ноги, и ребра. Только души тверды.
      Их не могут враги искалечить.
      Тяжесть этой борьбы
      наши выдержат сильные плечи.
      И покуда враги еще здесь,
      мы — солдаты, будет крышею нашей
      лишь небо, где месяц рогатый.
     
      Кажется, что чувство прекрасного — врожденное чувство почти у каждого вьетнамца. Солдаты и ополченцы часто дарят вам сувениры, изготовленные их руками, — выгравированные на дюралевых пластинках (деталях сбитых американских самолетов) пейзажи. Лаконичные, пронизанные светом и радостью. Пожалуй, любой школьник может из двух-трех веточек бамбука сотворить прекрасного оленя, застывшего в стремительном прыжке, или мудрого и немного сонного буйвола.
      В любой ханойской или хайфонской лавчонке посетителя удивляет разнообразие художественных изделий. Несколько кусочков высушенного бананового листа на черном картоне — и воображение моментально угадывает девушку с коромыслом. Несколько витков тонкой проволоки — и на вас смотрит большая пучеглазая стрекоза. Вдохновение тысяч безымянных мастеров древности превратилось в народную традицию, которой освящено во Вьетнаме ремесло и искусство. Поражает изобретательность авторов, обилие материалов, из которых создаются изделия художественного ремесла. Не случайно и художники-профессионалы владеют многими видами техники, создают шедевры не только с помощью масла и акварели, по и с помощью лака, шелка, древесной коры и листьев. Живописью по лаку, например, Вьетнам славится не первый век. Лаком покрывают деревянную пластинку многими слоями, затем наносят гуашью рисунок и снова покрывают пластинку лаком. А потом долго трут пластинку шерстяной тряпкой, пока не проступит рисунок, удивительно новый, свежий, как богатырь, искупавшийся в волшебном водоеме.
      Да, вьетнамцы любят свое искусство, хорошо понимают, что оно — часть борьбы народа за жизнь и свободу, чувствуют кровную связь между прошлым и настоящим. В нем предельно ярко отражается облик страны, то задумчиво-грустный, то экзотически пестрый и яркий, то суровый и строгий.
      Улица большого города, исполосованная безжалостным солнцем. Старик с седенькой, в несколько волосков бороденкой продает улиток. Крошечные и пестрые, как морские камешки, улитки. На мешке с улитками — стакан, доверху наполненный этим лакомством. Точь-в-точь как у нас на рынке семечки. Пожилая женщина разложила на циновке связки огромных и сердито шевелящих усами крабов. Рядом — гора каких-то диковинных ярко-зеленых плодов. Старушка вяжет букеты огромных влажных роз.
      Большой город Вьетнама… Тучи велосипедистов медленно плывут, омывая одинокие островки автобусов и машин. Велосипеды, как правило, низкие, с. двумя седоками. Что только не возят на них вьетнамцы! Огромные мешки с фруктами, свисающие по обе стороны багажника, детскую коляску и даже… письменный стол.
      А по дорогам страны идут прыгающей походкой (так удобнее, когда несешь тяжесть) женщины с коромыслами, на которых две корзины. Иногда в одной из них — груда бананов или манго, а в другой в качестве противовеса — годовалый малыш. Все они в широких черных брюках и в коричневых куртках (их красят соком растения) — не то что горожанки. Те поверх брюк надевают в мирное время красные, лиловые, оранжевые платья с разрезами вдоль бедер.
      Идет воина. По нескольку раз в день истошный вопль сирен смывает людей с улиц в щели, траншеи и окопы. Ими изрыт весь Вьетнам — не только городские улицы, по и обочины шоссейных дорог.
      Вьетнам… Очереди трассирующих снарядов прошивают небо. Серебристые «скайхоуки» пикируют на крестьянские хижины. Столбы огня и дыма. Вьетнам… Одинокий стук деревянных башмаков по словно вымершей из-за дневной жары улице. Вьетнам… Мальчуган, с изумлением разглядывающий пойманную цикаду. Вьетнам… Отряд патриотов пробирается через ночные джунгли, чтобы совершить смелый налег на американскую базу…
      Бесстрашным, мудрым и неожиданным предстанет перед тобой Вьетнам, когда ты прочтешь эту книгу.
      А. Тер-Григорян
     
     
      В ЮЖНОМ ВЬЕТНАМЕ
     
     
      Нгуен Лий
      У ПОДНОЖИЯ ГОРЫ НГЕ
     
      Лон перепрыгнул через изгородь и спрятался за деревьями. Да, это каратели, переодетые крестьянами. Их пятнадцать, и они идут прямо к его дому.
      Забытая соломенная шляпа осталась лежать на траве. Дон помчался домой, сначала через рощу — лучше не попадаться нм на глаза, — а потом напрямик через поле, потому что каратели были уже совсем близко от дома.
      Но они все же опередили его.
      — Где тебя черти носят? — раздался злобный окрик, едва он, запыхавшись, вбежал во двор.
      — В поле был…
      — Где мать?
      — На рынок пошла…
      Солдаты втолкнули его в дом.
      — Сиди здесь и не вздумай поднимать крик, — пригрозил старшин.
      Лон увидел у него в руках глиняную кукушку — свисток, которым подавали сигналы партизанам.
      Неужели догадался? Похоже на то, потому что все, что можно было заподозрить как «сигнальные средства вьетконговцев»1 — дырявый жестяной бачок, бамбуковая колотушка, пустые консервные банки, — было уже извлечено из углов и свалено посреди комнаты.
      1 Вьетконговцы — так южновьетнамские власти и американцы называют патриотов.
      А ведь перед тем как уйти в горы, мама сказала:
      «Если что случится, свисти в кукушку, чтобы я слышала. Вернусь ночью, со мной придут товарищи из Фронта»2.
      2 Национальным Фронт Освобождения Южного Вьетнама.
      Поздно, поздно, уже ничего нельзя исправить. Лон смотрел на коричневую свистульку, глянцевито поблескивающую на ладони у старшего. Кукушка точно в чем-то упрекала мальчика. А что он сейчас может сделать?!
      Лои перевел взгляд на гору Нге, видневшуюся в раскрытую дверь. Она так близко. Эх, помчаться бы сейчас туда! Громко закричать, засвистеть самому! Успеть предупредить своих, а там пусть эти солдаты делают с ним что хотят…
      Время шло. Чем ближе к вечеру, тем настороженнее вели себя солдаты. Особенно усердствовал старший, со скрюченной, как у креветки, спиной — его подстрелили в одной из последних «экспедиций». Он ни на минуту не спускал с Лона глаз.
      Нужно скорее что-то придумать.
      Если солдаты останутся здесь, они схватят мать Лона и бойцов Фронта.
      Лон вынул из ящика вылинявший «национальный» флаг и сунул его под нос старшему:
      — Учитель говорит, что, когда приходят солдаты, ученики нашей школы должны приветствовать правительственную армию и вывешивать флаг. Можно мне выйти его повесить?
      — Скажите пожалуйста! Папаша твой был смутьяном, нам пришлось применить к нему «закон 10-59»1 и отправить к праотцам, а они с матерью приветствуют правительство! Знаю я тебя, хочешь подать сигнал вьетконговцам! Пошел на место! — заорал старший и скомкал льняное полотнище.
      1 «Закон 10-59» — закон о смертной казни патриотов.
      Лон мысленно усмехнулся — так его, этот флаг!
      Между тем красное солнце, еще только что висевшее круглым шаром, неумолимо сползало за гору Нге…
      Время, когда крестьяне возвращаются с базара, давно прошло, а мать Лона все не появлялась. Старший снова придирчиво допросил мальчика. Но Лон хорошо помнил наказ матери.
      — Мама ушла на рынок. Говорила, что зайдет к бабушке запять денег и, если будет поздно, останется там ночевать, — твердил он.
      Старший подозвал к себе одного из солдат, и они о чем-то посовещались за дверью. Вскоре старший вернулся, чиркнул спичкой и зажег лампу. По его приказу другой солдат, долговязый, с синим шрамом на левой щеке, связал мальчика парашютным шнуром.
      «Ну и пусть связывают, — подумал Лон, — зато лампа горит». Теперь, когда станет темно, мать увидит ее и все поймет. У них было условлено с матерью, что зажженная лампа — тоже сигнал. И глядя на танцующий, радостно подпрыгивающий язычок пламени, Лон даже подумал, что, наверное, сегодня вместо их старой лампы сюда прямо из сказки прилетела волшебная лампа, чтобы спасти маму и ее друзей.
      Пусть же огонь ее станет таким большим и ярким, чтобы еще с гор его можно было заметить!
      Но старший велел задуть лампу. Наверное, догадался.
      В доме сразу стало темно и тихо. И страшно — ведь лампа горела совсем недолго и было еще слишком светло, чтобы ее можно было заметить.
      Значит, только показалось, что опасность миновала. Она, оказывается, притаилась и ждет.
      Лои закрыл глаза. Надо обмануть врагов, увести их из дома. Он наконец придумал, как это сделать. Поборов охвативший его страх, он подполз к часовому:
      — Дяденька, больно, снимите веревки… Что велите — все сделаю…
      Старший пулей подлетел к нему. Ласковым голосом он пообещал мальчику американскую авторучку и тысячу пиастров если он поведет их туда, где сегодня состоится «тайное собрание вьетконговцев». О том, что сегодня должно быть собрание, донесли агенты. Чтобы Лои поверил его обещаниям, старший ослабил веревки.
      — Раньше я часто ночью ходил на рыбалку и как-то видел в манговой роще много людей; наверное, они опять там, если сегодня собрание, — сказал Лои.
      — Где это?
      — За Каменным прудом, покажу, если хотите…
      Старший задумался, потом вышел с одним солдатом посоветоваться. Однако, вернувшись, он ничего не сказал. Лои решил, что ему не поверили.
      Но через каких-нибудь полчаса старший снова подошел к нему:
      — Поведешь пас туда. Найдем вьетконговцев — я тебя отпущу и даже награжу. Нет — пеняй на себя…
      Руки Лону оставили связанными, хотя несколько ослабило веревку. Справа от него шел долговязый со шрамом, слева — еще один солдат.
      Было уже поздно. Они шли по широкой дороге, которая вилась между полями. Была и другая дорога, по краю поля, но Лон пе повел по ней. Там обычно ходила мать и бойцы Фронта, оттуда, в случае чего, можно было легко уйти в горы.
      Лон привел солдат к холму, сплошь заросшему густым кустарником и деревьями. Здесь он сделал вид, что дальше идти боится, и остановился.
      Черневшие впереди заросли как будто двигались, шевелились.
      Старший отдал приказ разбиться на группы по два-три человека и прочесать местность. Заросли, конечно, оказались пустыми.
      «Хорошо, что удалось их перехитрить и заставить «поохотиться» впустую, — подумал Лон, — хоть немного да отомстил!» Он оглянулся туда, где был его дом, и вдруг вспомнил, что забыл проследить, осталась ли в доме засада. Теперь он то и дело тревожно оглядывался, стараясь в темноте сосчитать идущих позади солдат. Пересчитал три раза и похолодел от страха — не хватало троих.
      Значит, засада. Ему представилось, как мать вместе с бойцами Фронта подходит к дому н, ничего пе зная, идет прямо на ружья врагов.
      — Что плетешься? Может, назад захотел? Помни, что я сказал! — подтолкнул его дулом автомата старший.
      Пошли через заросли сахарного тростника. Лон нарочно избрал этот путь — пусть будет побольше шума. Эх, если бы они стали стрелять! Хватило бы и одного выстрела, чтобы там, на горе, услышали и всё поняли. Но старший, как назло, ни разу не скомандовал «огонь!», все только «приготовиться!» да «приготовиться!». Конечно, они не дураки, огонь не откроют, понимают, что после этого можно сразу прекращать попеки.
      Напрягая все силы, Лон незаметно старался ослабить веревку, стягивающую руки. Наконец это ему удалось. Теперь достаточно было небольшого рывка, чтобы окончательно освободиться.
      Мальчик поднял голову и посмотрел на звезды — они как будто смеялись над врагами и подбадривали его. Но позади было много солдат…
      Теперь он повел группу через луг. Траву только недавно скосили, и острая стерня больно колола босые ноги.
      Место было знакомым, сюда он обычно в поисках наживки забегал перед рыбалкой. Здесь уже было слышно кваканье лягушек на пруду; скоро и манговая роща.
      Лон всем своим видом пытался показать, что дрожит от страха. Он остановился и не хотел идти дальше, точно там впереди было что-то вселявшее в него ужас.
      Несколько солдат тут же подскочили к нему и, подталкивая, пошли рядом.
      Лон постепенно замедлял шаг, и само собой получилось так, что солдаты, идущие теперь одной шеренгой, оказались впереди него. Рядом оставался только долговязый со шрамом.
      Роща была уже совсем близко. Солдаты передвигались теперь ползком. Долговязый, видимо, не отличался большой храбростью. Выставляя вперед карабин, он прижимал голову к земле.
      Лон оглянулся — позади никого не было. Последним рывком он освободил руки. А солдаты продолжали ползти к зарослям…
      Решающий момент наступил. Тревожно забилось сердце. Лон собрал всю свою храбрость и бросился на ползущего рядом долговязого. Не дав ему опомниться, он вырвал у него карабин, громко крикнул «огонь!» и что есть духу бросился бежать.
      Раздался грохот выстрелов. Обманутые командой солдаты палили по зарослям. Выстрелы заглушили крики долговязого.
      Лон стрелой мчался прямо в горы. Когда долговязого услышали и стали стрелять вслед беглецу, мальчик был уже далеко.
      Добравшись до горы, усталый и вконец измученный, Дон уснул. А когда проснулся, то первым делом подумал не о том, что завтра их дом сожгут, а о том, что стрельбу, конечно, слышали и теперь его мама и бойцы Фронта спасены.
      И еще — о карабине, который держал в руках. Карабин оказался таким новеньким, легким и маленьким, точно был сделан специально для него. Лона.
     
     
      Фан Ты
      В ЗАРОСЛЯХ САХАРНОГО ТРОСТНИКА
     
      Ут, что ты там делаешь, разбойник?
      Из зарослей выглянуло и тут же снова спряталось испуганное мальчишеское лицо. Ут, это действительно был он, увидев Шао, полицейского из их деревин, хотел было броситься наутек, но понял, что поздно.
      — Значит, это ты крадешь сахарный тростник? Хорошо же! Вот скажу матери, пусть всыплет тебе как следует!
      Ах, вот что! Все дело, оказывается, в сахарном тростнике. А он-то подумал, что этот Шао уже обо всем дознался. Ут, не таясь больше, вышел из зарослей и забрался на спину мирно пасущегося буйвола.
      — Не трогал я вашего тростника!
      — Молчи лучше. Я уже давно за твоими проделками слежу, кроме тебя сюда больше некому лазить.
      — Да честное слово, не я! Пусть у того, кто ваш тростник крадет, руки-ноги отсохнут, язык отвалится, пусть он кожурой подавится! — Ут стегнул буйвола н, величественно проплывая на своем «корабле» мимо полицейского, запел: — Руки-ноги пусть отвалятся, кожурой он пусть подавится…
      Шао погрозил ему вслед, поправил ружье на плече и на всякий случаи решил заглянуть в заросли, проверить.
      Следы Ута четко отпечатались на земле. «Негодный мальчишка, повадился красть сахарный тростник. Потом, наверное, сидит с приятелями и грызет целый день. Сам в детстве этим занимался — по чужим плантациям лазил, — думал Шао. — Меня не проведешь. Все эти штучки я знаю».
      Вдруг следы Ута потерялись. Полицейский потоптался на месте и уже хотел вернуться назад, по неожиданно оступился. Дерн под его ногой сдвинулся в сторону, и он увидел небольшую свежевырытую ямку. Шао наклонился над пей и…
      — Дядя Шао! — раздалось за его спиной.
      Он оглянулся. Рядом стоял неизвестно откуда взявшийся Ут.
      — Дядя Шао, бегите скорей, в ваш сад забрался буйвол!
      — Не морочь мне голову. Отвечай лучше, что ты здесь спрятал? Украл что-нибудь?
      Он ткнул ружьем в ямку. Что-то звякнуло.
      — Не трогайте! — крикнул Ут, сжимая кулаки.
      — Скажите пожалуйста! Он мне запрещает!
      — Да, запрещаю!
      — Ага, здесь какая-то коробка, — не обращая внимания на мальчика, продолжал полицейский. — Это и есть твои награбленные сокровища?
      — Это не мое, — услышал он в ответ. — Это принадлежит революционерам, и если тронете — вам смерть.
      Шао отдернул руку от коробки, точно обжегшись.
      На побледневшем лице Ута была написана отчаянная решимость.
      «Мальчишке всего четырнадцать лет, — мелькнуло в голове Шао, — а туда же — связался с вьетконговцами». В коробке могли быть гранаты, и полицейский невольно отступил на шаг.
      — Значит, с коммунистами водишь компанию! Стой спокойно, побежишь — буду стрелять! — пригрозил он Уту.
      — Только попробуйте, головы вам тогда не сносить, — тихо ответил мальчик, сверкнув глазами.
      Почему мальчишка так уверен в себе? Может, в деревню уже пришли вьетконговцы? Наверняка это так, иначе чем объяснить его наглость? И, наверное, их много, раз они появились средь бела дня, ничего не побоявшись. Ну нет, с него, с Шао, этих встреч с вьетконговцами хватит. Однажды они уже гнались за ним: на его каске хорошо заметен след их пули…
      Ут тем временем вынул из ямки жестяную коробочку, достал из нее какой-то сверток и поднял его высоко над головой:
      — Здесь листовки! Листовки революции. Если вы такой храбрый, ведите меня в полицию, а вечером партизаны окружат село, вас схватят и рассчитаются с вами за все!..
      — Ладно, проваливай, пес с тобой, я тебя не видел…
      — Никому не скажете?
      — Ладно уж. Шагай…
      — Сами шагайте…
      Шао поспешил убраться с опасного места. Если этот молокосос с вьетконговцами, значит, все село за них. Шао не боялся Ута, по боялся сотен, тысяч глаз, которые, как ему казалось теперь, следят за ним отовсюду. Где бы они ни появились, эти вьеткопговцы, народ идет за ними. Наверное, послали Ута на разведку, а сами тем временем окружили село. Что же теперь делать? Как спастись? Бумажку бы какую оградительную… Да, ведь Ут сказал, что это листовки. Вот что ему нужно! Листовку, листовочку, всего одну листовочку!..
      Шао снова бросился в заросли. Он искал Ута. Услышав шорох слева, кинулся туда: Ут, стоя на коленях, снова закапывал свою коробочку.
      — Ут, мальчик, — запинаясь, бормотал Шао, умоляюще протягивая к нему руку, — дан мне листовку, одну, только одну, очень тебя прошу, дай, пожалуйста, может, есть какая, написана некрасиво, которая тебе не нужна… Ну что тебе стоит, дай листовочку, только одну… Прошу…
     
     
      Фам Хо
      СУД
     
      Когда полицейский вернулся с дежурства, оказалось, что его сын Хок ушел собирать арахис, который он потом продавал маленькими пакетиками. Значит, можно спокойно пропустить рюмочку-другую — ведь только сегодня за обедом отец и сын поссорились из-за этого. В последнее время они вообще часто ссорились…
      Полицейский вынул из кармана небольшую бутылку виски с яркой наклейкой — американское. Этикетка показалась ему очень красивой, бутылка просто кричала, чтобы ее поскорее откупорили. Вдруг послышался быстрый топот босых ног, и в дверях появилась взлохмаченная голова мальчишки.
      — Иди сюда, Лыой, иди, — поманил полицейский. — Ну, что скажешь?
      — Ровно в десять они будут там…
      — Это точно?
      — Да, точно…
      — А если нет?
      — Можете тогда спустить с меня семь шкур, как обещали…
      — Ладно, молодец.
      Полицейский вытащил из кармана начатую начну сигарет «Кэмел».
      — Бери, ты заслужил.
      Мальчишка молча засунул сигареты в карман драной куртки и тут же исчез.
      Теперь можно было и выпить — на радостях. Да и как не радоваться! Дело в том, что неподалеку от дома, где жил полицейский, почти на самом берегу моря, находилось кладбище партизан и солдат, погибших в годы Сопротивления1. Для властей кладбище было предметом постоянного беспокойства, а стоявшие над могилами обелиски с золотой звездой на красном фоне — настоящим бельмом в глазу.
      1 Война Сопротивления. — Эту войну вел вьетнамский народ против французских колонизаторов (1946 — 1954).
      Уже давно приказано принять все меры к тому, чтобы сровнять кладбище с землей. Полицейский, стреляный воробей, прекрасно понимал, в чем дело, — начальство знает, что эти могилы напоминают жителям о Сопротивлении, о свободной жизни в Северном Вьетнаме.
      Сперва власти попытались нанять бандитов, чтобы те учинили на кладбище разгром. Под предлогом «наведения порядка» потом можно было бы убрать все эти обелиски куда-нибудь подальше. Но люди, живущие неподалеку, оказались удивительно несговорчивыми. «Здесь лежат наши дети, — говорили они, — мы никому их не отдадим».
      Бандитам так и не удалось ничего сделать, и теперь, после нескольких стычек с местными жителями, они боялись нос туда показать.
      На кладбище постоянно поддерживались чистота и порядок. Неизвестные руки каждый день чистили и подметали все дорожки, приносили на могилы свежие цветы. Власти устроили там уже несколько облав, но поймать никого не удавалось. И вот теперь снова был получен строгий приказ — во что бы то ни стало найти и арестовать неизвестных, которые следят за порядком на кладбище.
      И сегодня полицейский радовался потому, что он сделал верный ход — на днях ему удалось завязать знакомство с Лыоем.
      Узнав, что Лыой заядлый курильщик, полицейский дал ему пачку сигарет, потом предложил и деньги. Лыой сторонился полицейского, но, увидев деньги, не устоял.
      «Плохо только, — думал полицейский, — что мальчишка необычайно труслив — скажет слово и тут же бежит прочь сломя голову. Боится, конечно, но кого? Вот что узнать бы!.. Ладно, — решил полицейский, — только бы сегодня удалось кого-нибудь поймать, а тогда все станет ясно».
     
      Полицейский спрятался в кустарнике метрах в пятидесяти от кладбища, так что оно все было у него перед глазами. Он припомнил то, что сообщил Лыой, — не много, но пока и этого достаточно, — потом перевел взгляд на полосу пляжа. Мальчишка говорил, что, перед тем как войти на кладбище, они прячутся в зарослях на берегу.
      Ожидание затягивалось. Наконец полицейский поднялся н, обходя издали опасные заросли, стал спускаться к морю. Когда он подошел к кладбищу совсем близко, так, что стали видны ровные ряды обелисков, ему почудилось, будто это не обелиски, а живые люди сидят и совещаются между собой. Казалось, что все вокруг — трава, обелиски — притаилось и следит за каждым его шагом.
      Он уже готов был повернуться и бежать отсюда, как вдруг увидел — у обелисков лежат свежие цветы, много цветов… Значит, они уже побывали здесь! «Ну, Лыой, держись, я тебе покажу, как обманывать». А пока придется собрать букеты — беда, если завтра увидит начальство.
      Он нагнулся, чтобы поднять цветы с одной из могил, и вдруг имя на обелиске точно обожгло его: «Фам Чи Зунг». Фам Чи Зунг! Да ведь это его друг, тот, что погиб в пятьдесят втором… С тех пор многое изменилось… Полицейскому показалось, что он чувствует на себе взгляд мертвого друга. Он поспешно схватил цветы и стал метаться по кладбищу, стремясь побыстрее собрать все. Но страх не отступал, казалось, мертвецы встают из могил и идут прямо на него…
      Дома, чтобы успокоиться, пришлось допить всё виски. Потом он взял велосипед — предстоял обычный ежедневный обход участка. В одном глухом, заброшенном месте, в зарослях недалеко от пляжа, полицейский услышал неясный крик. Решив, что это место сбора какой-нибудь шайки, полицейский углубился в заросли — вдали от злополучного кладбища он чувствовал себя значительно смелее.
      Их было шестеро — шестеро мальчишек. Один сидел на большом камне, четверо стояли, шестой сидел прямо на земле. Всю группу ярко освещала луна.
      Полицейский спрятался за двумя раскидистыми деревьями, росшими вплотную друг к другу. Отсюда ему было видно и слышно все, что происходило.
      В мальчишке, сидевшем на камне, он с удивлением узнал своего сына Хока, а в том, что сидел на земле, — Лыоя. Хок
      подал какой-то знак, четверо мальчишек осмотрели окрестности и доложили, что все спокойно.
      Тогда Хок повернулся к Лыою, видимо продолжая прерванный разговор:
      — Ты знаешь, что это за место?
      — Нет…
      — Я напомню: на этом месте когда-то Народная Армия устроила засаду против врагов. Теперь вспомнил?
      — Да…
      — Мы — заместители Народной Армии. Отвечай, почему вчера, когда отряд поручил тебе помочь бабушке Тхань, ты не пошел на задание, а удрал в кафе есть пирожки? Откуда у тебя деньги? Где взял сигареты «Кэмел»?
      Лыой испуганно смотрел на Хока — он не знал, что каждый его шаг известен ребятам. Полицейский тоже испугался — а что, если Лыой выдаст?
      — Говори, где взял сигареты? — продолжал допрос Хок.
      — Не скажу.
      Полицейский знал, что Лыой боится его угроз: «Если расскажешь — упрячу в самую дальнюю тюрьму!» А для Лыоя не было ничего страшнее, чем расстаться с родным городом, морем и друзьями.
      — Значит, ие скажешь, откуда сигареты?
      — Одни дяденька подарил, на улице…
      — Просто взял и подарил?
      — Он потерял платок, а я нашел и отдал, он за это подарил.
      Хок поднялся с камня:
      — Врешь ты все! Думаешь, нас проведешь? — И медленно, отчеканивая по слогам, бросил ему в лицо: — Предатель! Мы всё знаем, потому и сказали тебе, что сегодня начнем в десять, — продолжал он. — Что, сорвалось? Ты вступил в наш отряд, чтобы идти за революцией, а теперь предал нас!
      Полицейский слушал, и слова сына напомнили ему о Сопротивлении, о том, как он участвовал в нем, охраняя безопасность района, напомнили о нынешнем позоре — ведь он служит полицейским, он верный пес американцев и южновьетнамских марионеток.
      А там, в глубине зарослей, мальчик, его сын, поднявшись во весь рост, говорил:
      — Думаешь, пойдешь за ними и будешь сыт и с сигаретами? Нет! Скоро им всем конец и тебе вместе с ними!
      Потом, помолчав, обратился к друзьям:
      — Ребята, кто хочет сказать?
      — Исключить его!
      — Выгнать и пе принимать больше!
      — Отлупить как следует, чтобы помнил.
      — Исключить! — решил Хок. — Он больше не наш. Сотрите знак — он пе имеет права его носить.
      Двое ребят схватили Лыоя, опрокинули на спину, задрали куртку и наклонились над ним.
      — Все? — спустя некоторое время спросил Хок.
      — Все, ничего не осталось, — ответили мальчики.
      Лыой плакал, плакал громко, надрывно.
      — Оставайся здесь! — приказал Хок. — Теперь ты чужой. /Можешь делать все, что хочешь! Не искупишь вину — обратно пе примем. Это приказ Революционной Армии. А донесешь — тебе же хуже будет. Понял?
      — Понял… — ответил Лыой, вытирая слезы.
      Только теперь полицейский вспомнил о своих обязанностях. Их надо арестовать, задержать! Но как же тогда сын? Там, в зарослях, Хок уже отдал приказ:
      — Разойдись!
      Мальчики подобрали корзины с арахисом, брошенные неподалеку под деревом, и разбрелись. Последним уходил Лыой, опустив голову и вытирая слезы.
      Полицейский медленно возвращался домой. Перед глазами у него стояло все, что сейчас произошло. В ушах звучал гневный голос сына: «Предатель!»
      Полицейский снова вспомнил годы Сопротивления. Люди
      называли его тогда Бай-Алло. Бан — его имя, а «Алло» прибавляли потому, что он в рупор оповещал о приближении вражеских кораблей. Со своего наблюдательного поста он постоянно смотрел вперед, в море… Когда умерла жена, у него на руках остался маленький сынишка… После заключения мира многие из его друзей уехали в Северный Вьетнам. А он остался…
      Он вспомнил первые дни повой южновьетнамской власти. Ему пригрозили, что рассчитаются за «коммунистическое прошлое». Он испугался и согласился стать полицейским — где бы ни работать, лишь бы своим вреда не приносить. Но вышло иначе.
      И дома его не покидали те же мысли. Хоку известно, что если Лыой выдаст их отряд, им несдобровать — их расстреляют. Почему же он не боится? И другие мальчишки, друзья сына, — почему они не боятся?
      Полицейской лег и стал ждать, когда вернется Хок.
      Наконец послышались его шаги. Тихонько скрипнула дверь, пропустив немного лунного света, и тут же закрылась. Хок поставил корзину с орехами на стол и прошел в боковую комнату, где всегда спал. Оттуда донесся скрип кровати и стук открываемого окна, затем наступила тишина.
      Полицейский тихонько встал, подошел к столу и заглянул в корзину — там были только аккуратные кулечки орехов. Он прошел в комнату сына и, стоя рядом с кроватью, долго вглядывался в лицо спящего мальчика. Только теперь он заметил, как сильно вырос его сын, и ему показалось даже странным, что мальчик позволял отцу бить и ругать его. И тут он понял — мальчик скорее готов был вынести побои, чем делать так, как велит отец.
      С тех пор как он стал полицейским, Хок часто ссорился с ним. Однажды, узнав, что отец избил седого старика, он сказал: «Не думай, что если у тебя кулаки, то тебя кто-то боится». А ведь сын еще пе знал всего!
      Полицейский вспомнил, что рассказывал Лыой (он ни разу не назвал имен, а говорил только «они», «ребята»): они приходят на пляж, рисуют на песке гору и флаг со звездой, рисуют корабли, солдат. «Это наши, — говорят они, — уже наступило объединение, и наши пришли сюда…»
      Мысли о Лыое напомнили, зачем он ждал возвращения сына. Полицейский приподнял майку сына и на его худенькой груди, там, где бьется сердце, увидел большую букву «Р», нарисованную красной тушью.
      Мальчишки носили этот знак на сердце, он напоминал им, что они — отряд Революции. «Он не достоин больше носить наш знак», — сказал Хок о Лыое там, на берегу.
      Темное продолговатое лицо полицейского, обычно такое холодное и равнодушное, сейчас выглядело жалким. Все коммунисты, которых он когда-либо арестовывал и которых потом пытали и убивали — рабочий с соседней улицы, кузнец из предместья, продавщица овощей и много-много других, — прошли перед его глазами. У него закружилась голова, и он присел на крап постели сына, точно пытаясь обрести в нем поддержку.
      Не первый раз его сын с друзьями, ничего не боясь, приносят цветы на могилы бойцов. И они делают что-то еще более важное. Так все вокруг — весь родной город, весь Юг. Коммунисты, патриоты не сдадутся никогда — на их стороне правда. Их не упрятать в тюрьмы, не убить. Новые бойцы встают на место погибших и становятся все сильнее, потому что они — народ. Но как парод потом отнесется к таким, как он, полицейским? И в лицо ему ударили ненависть и презрение в голосе сына там, на берегу: «Предатель!»
      Забылся он только к рассвету, а когда проснулся, сына дома уже не было. Первое, что полицейский увидел, заставило его нахмуриться. В углу у порога лежала та самая начатая пачка сигарет «Кэмел» и несколько смятых бумажек — деньги.
     
     
      Тхань Фыонг
      БОЕВАЯ ХИТРОСТЬ
     
      Зик уже подходил к ручью, как вдруг увидел, что брод переходит вражеский отряд. Его схватили.
      — Ты должен был видеть здесь отряд вьетконговцев, он только что прошел… Покажешь дорогу — получишь награду. Понял? — сказал старший.
      — Отряд?.. Я не знаю… Да, кажется, проходили какие-то… — нерешительно протянул мальчик.
      — Вот-вот! Это они и есть! Куда они шли?
      — Они поднялись в горы. Боюсь, что вы не сможете их нагнать. Там крутой подъем… — начал было, запинаясь, Зик.
      — А ну, живо! Вперед!
      Зик слышал, как, тяжело отдуваясь, за ним следом карабкаются в гору враги. Вот наконец и то место, где со всех сторон на тропу нацелены замаскированные стрелы. Зик резко ударил рукояткой тесака по бамбуковому рычагу, а сам юркнул за каменную глыбу. Длинные, остро отточенные стрелы со свистом пронеслись мимо. Три солдата, корчась, упали на землю. Те, кто шел позади, бросились врассыпную и тут же угодили в ямы-ловушки с острыми шипами на дне. Паника поднялась невообразимая. Когда вспомнили о «проводнике», Зика уже и след простыл. Несколько солдат бросились в погоню. Но вскоре навстречу им полетели новые стрелы. Это Зик нажал на другой рычаг, спрятанный в густых зеленых зарослях. Враги вынуждены были отступить…
     
      Вечером на собрании командир партизанского отряда обнял Зика и сказал:
      — Карательный отряд противника отступил, потеряв десять человек ранеными и убитыми. И все это без единого выстрела с пашей стороны. Молодец, Знк, ты храбрый и находчивый мальчик. Выражаю Зику благодарность и предлагаю наградить его. Ну. Зик, говори — что ты хочешь в награду?
      — Я слышал, что в наших краях есть четыре самых храбрых бойца Армии Освобождения и у всех первая часть [(меня — А. Хочу, чтобы вы разрешили мне носить приставку «А».
      — Хорошо! Пусть так я будет! — зашумели все вокруг.
      Отныне жители этих мест называют маленького смельчака — А Зик.
     
     
      Нгуен Лай
      А ЛОНГ
     
      Вот уже целую неделю не прекращался ливень. Даже дни стали казаться заметно короче, и в полдень было так же сумрачно, как на заходе солнца. Тучи со стороны моря все надвигались и, словно огромные серые шляпы, тяжело опускались на вершины гор. Временами порывистый ветер разгонял по небу похожие на крылья ворон обрывки туч. Растерзанные, они постепенно блекли, светлели, но проходило несколько часов, и затяжные приступы дождя снова обрушивали на горную деревню потоки воды, будто там, наверху, кто-то лил и лил из громадного глиняного кувшина.
      Река никогда еще не бушевала так свирепо. Ее шум напоминал рев изголодавшегося тигра. Две верши, искусно сплетенные А Лонгом из бамбука, не простояли в воде даже половины сезона: их сорвал и унес этот пенящийся вал. Он подбирался уже к самому дому А Лонга. Рядом с домом, на пологом берегу, где был посажен маниок1, гордо и упрямо высилось дерево, но сейчас под напором ветра и воды его ствол заметно накренился в сторону.
      1 Маниок (маниока) — кустарниковое растение, клубни которого употребляются в пищу.
      В этот вечер А Лонг коротал время у огня, на котором грелась вода. Он задумал сплести новые верши, еще более красивые и прочные, чем те, которые унес ручей. Мальчик ловко раскалывал бамбук на тоненькие щепки, а затем аккуратно обстругивал их, чтобы они получались круглые, как прутья.
      Неожиданно послышались шаги — это вернулся с собрания отец. Поднявшись по лестнице, он вошел в дом, снял с головы зеленый, блестящий от дождя банановый лист, молча подошел к огню, присел на корточки и снял крышку с кастрюли. Вода еще не закипела, только едва начинала пузыриться. Глаза у отца ввалились, вид был очень усталый. А Лонг, видя, что отец весь промок и, наверное, проголодался, отложил нож в сторону.
      — Кукурузу я уже размолол и намочил, сейчас засыплю в кастрюлю. Мигом сварится. Ты не беспокойся!
      Он тут же поднялся и подошел к жернову. В желобе из бамбуковых стволов, по которому вода из верхнего ручья по
      ступала прямо в дом, лежала размолотая кукуруза. Взяв из воды несколько пригоршней, А Лонг высыпал кукурузу на большой банановый лист. Прикинув, он хотел добавить еще немного, во на его плечо неожиданно легла тяжелая рука отца.
      — И этого хватит, сыпок. Больше не надо.
      А Лонг удивленно взглянул на пего:
      — Почему? Разве я кладу больше, чем обычно? Посмотри — столько же, сколько на завтрак.
      Отец грустно улыбнулся и посмотрел на сына:
      — Ты еще ничего не знаешь, сыпок. Там в долине, внизу, где живут кини1, — страшное наводнение. Среди населения очень много жертв. Но больше всего людей гибнет за колючей оградой, куда их силой согнали американцы. Эти изверги охраняют все выходы, чтобы никто не смог спастись от наводнения. А за теми, кому удается прорваться через колючую проволоку, они охотятся на самолетах. Люден расстреливают с воздуха, по ним бьют из пулеметов. Много лодок и плотов потоплено. Погибших не сосчитать… — Голос отца дрогнул. — В последние два дня партизаны, несмотря ни на что, отстреливаясь от самолетов, гонят плоты по воде, чтобы доставить продовольствие пострадавшим. Слышишь грохот там за горами? Это не гром. Это артиллерия и самолеты. Понял, сынок?
      1 Кини и тхыонги — вьетнамцы; первые — жители долин, вторые — горных областей Вьетнама.
      Отец замолчал. А Лонг прислушался к гулу канонады, доносившемуся из долины. Еще вчера ему казалось, что это далекий гром. Отец продолжал:
      — Работники Национального Фронта Освобождения о многом рассказали нам на собрании. Из разных деревень пришли люди, чтобы послушать их. Кини там, в долине, а мы, тхыонги, здесь, в горах, все вместе боремся против американских агрессоров. И беды и радости у нас общие. Решено, что каждая семья отложит по горсти кукурузы, по клубню маннока. Каждая деревня соберет продовольствие и отошлет его коням. Нужно сделать все, чтобы у них была еда, одежда, чтобы их спасти от смерти. Американцы свирепствуют, потому что знают, что мы скоро выгоним их. А сейчас они больше всего боятся, чтобы кипи не получили помощь продовольствием!
      А Лонг засыпал отца вопросами:
      — Неужели это правда? Ты все это слышал на собрании, да? Значит, много погибло людей от наводнения, от американских пуль… И дети?
      Отец кивнул. А Лонг помрачнел и молча опустился на пол, словно его придавила какая-то тяжесть. Теперь он ясно различал гул канонады.
      В кастрюле шипела вода, выплескиваясь через край, по А Лонг не обращал на это никакого внимания. Потом, словно очнувшись, он встал, всыпал в кипяток подсохшую кукурузу, подбросил в огонь хвороста и обернулся к отцу, собираясь еще о чем-то его спросить. Но тот, захватив тесак, уже спускался по лестнице.
      Дождь почти совсем прекратился. Дым стлался к самой земле, и клубы его, опускаясь на воду, постепенно таяли внизу за поворотом реки.
      Отчетливо доносились удары тесака, которым отец рубил бамбук. От кастрюли струился ароматный пар. А Лонгу очень хотелось есть, по мысли его по-прежнему были далеко-далеко, там, в долине, где сейчас голодают кипи. Ему хотелось спросить отца о судьбе ребят из деревень Н. и 3. — не погиб ли кто среди них от наводнения пли от американских пуль?
      А Лонг долго сидел, задумчиво глядя перед собой. Взгляд его остановился на бамбуковой трубке с солыо, висящей в кухне. Да, теперь у них соли достаточно. А раньше, всего каких-нибудь три урожая назад, когда здесь были американцы и солдаты марионеточной армии, какой ужас творился в этих местах! Тогда у А Лонга с отцом не было ни крупинки соли. Жители горных деревень мечтали о ней, как птица чирок о зернышке старой кукурузы. В те тяжелые времена работники Национального Фронта Освобождения, кини, тайно доставляли в горы соль, распределяя ее по числу детей в каждой семье. Они рассказывали детям тхыонгов о том, что ребята, живущие на берегу моря, в стратегических деревнях1 экономили каждую щепотку соли и вместе со взрослыми тайком, пробираясь через колючую проволоку, минуя «волчьи ямы» с острыми шипами, приносили эту соль в горные деревни.
      1 Стратегические деревни — южновьетнамские населенные пункты, превращенные американцами в концентрационные лагеря.
      А Лонг все это помнил очень хорошо. Да вот еще совсем недавно друзья из долины прислали в их пионерский отряд несколько кип белой бумаги и такие красивые черные грифельные доски. Раньше А Лонг писал кусочком угля на полосках, сделанных из высушенного лыка молодых побегов бамбука. Чтобы смыть написанное, ему каждый раз приходилось бежать к речке. А теперь у него была своя грифельная доска и пачка бумаги, такой белой, как облака на небе. Эти подарки нравились А Лонгу больше всего на свете. Он думал о ребятах из долины, приславших бумагу, и сердце щемило от жалости и беспокойства за них. Неожиданно у самой лестницы раздался шум — отец бросил на землю охапку бамбуковых стволов.
      — Сынок! Подай мне нож! — крикнул он.
      А Лонг выглянул во двор и позвал отца:
      — Иди поужинай сперва.
      — Не успею. Скоро наши понесут продовольствие киням. Я еще должен быстро сплести корзину, понял?
      Не мешкая, А Лонг протянул ему нож.
      — Значит, ты хочешь сплести корзину? — Мальчик посмотрел в сторону горных вершин, тающих в сумеречной мгле. — Скоро стемнеет. Вы пойдете ночью? А с кем ты пойдешь?
      — Пойдем, конечно, ночью. Нас много пойдет из деревин. — А где ты возьмешь продовольствие для киней?
      — Об этом уже побеспокоилось местное отделение Фронта. Возьмем сначала с наших складов. А потом добавим из своих личных запасов…
      А Лонг невольно посмотрел в ту сторону, где на участке пионерского отряда росло около двухсот кустов маниока.
      — Взгляни, не готова ли кукуруза? — окликнул его отец. — Насыпь в бамбуковую трубку, да поскорей — пора собираться. Меня, наверно, уже ждут…
      А Лонг был уверен, что пойдет вместе с отцом. И вдруг такая неожиданность!
      — Разве ты… не берешь меня с собой? — Голос А Лонга сник, хотя он и старался не показать, что огорчен.
      — Нельзя. Ты останешься дома.
      А Лонг часто заморгал, словно в глаза ему попал дым.
      — Это почему же нельзя? Я ведь сильный, запросто ношу по четыре большие трубки с водой и по горам быстро лазаю. Одну-то уж корзину с продовольствием я всегда бы донес.
      Отец, не повышая голоса, спокойно и твердо ответил:
      — Я сказал — нельзя. Ночью идти трудно. Пойдут только взрослые. Об этом говорили на собрании. Детям идти не разрешено.
      А Лоиг, помолчав немного, вновь обратился к отцу дрожащим от обиды голосом:
      — Вы не цените нашу работу. Конечно, эти колья в ловушках, которые вы вбиваете, калечат американцев. А разве они меньше боятся тонких колышков из бамбука, которые выстругиваем мы? Потому-то враг и не лезет к нам в деревни, что боится. Разве вы не видите этого? Если взрослые могут нести груз и идти куда нужно, так почему же мы не можем? А то, что говорили на собрании, — это неправильно.
      А Лонг горячился, и отец, возражая ему, отвечал все строже и решительней. Вскоре вокруг совсем стемнело, и огонь в кухне стал от этого еще ярче. Прыгающие отблески пламени освещали блестящие черные глаза и хмурое лицо А Лонга.
     
      *
     
      Сотни факелов ярко вспыхнули по всей деревне. Живая река огня протянулась вдоль берега, устремляясь по направлению к продовольственной базе районного отделения Национального Фронта Освобождения.
      Как только эта огненная нить скрылась за последним поворотом, А Лонг закрыл глаза. Но ему не спалось. Ночь была тихая. Мальчик хорошо слышал, как на другом берегу речки возится старый питон. Из хлева доносилось сонное похрюкивание свиней. А Лонгу казалось, что они решили поиздеваться над ним. А Лонг приподнялся и стал вглядываться в ночную темноту. Что это? Вот странно! Ведь взрослые все ушли из деревни, а там, за террасовым участком, в домах горит огонь. Может быть, его друзьям-пионерам И Кронгу, А Вуку, А Шану тоже не спится? Можно себе представить их волнение. Наверно, ждут не дождутся утра, когда можно будет пойти на базу, как сказал, уходя, отец… Теперь уже А Лонг никак пе мог усидеть на месте. Он должен был немедленно убедиться, что его друзья тоже собираются утром в поход.
      А Лонг резко вскочил на ноги, взял длинный факел, зажег его от тлеющего огня, привязал нож к поясу, спустился вниз по лестнице и направился прямо туда, где в домах мерцали огни.
      Черное, затянутое тучами небо нависало почти над самой его головой; вдали, у самых высоких вершин, откуда брала исток речка, все еще блистали молнии, раздавались раскаты грома. Видимо, там еще бушевала гроза с ливневым дождем. А Лонг шел поперек горного склона. При каждом порыве ветра факел вспыхивал с новой силой, и свет пламени рассекал густую тьму, отбрасывая в стороны колышущиеся тени. А Лонг шел быстро, хотя иногда по привычке останавливался, низко наклоняя к земле факел, и проверял, не забыл ли он, где для непрошеных гостей натянуты стрелы, а где приготовлены западин с каменными обвалами…
      Он благополучно добрался до дома И Кронга. Зайдя со стороны кухни, он громко позвал друга. Но «Дрозд» не ответил. А Лонгу почему-то казалось, что голос его друга в точности как у дрозда…
      Тогда он пересек русло небольшого высохшего ручья и приблизился к дому А Шана. Но и того не оказалось на месте. Только маленькая обезьянка А Шана, развалившись у лестницы и почесывая за ухом, таращила на мальчика глаза.
      Что все это могло значить? Неужели они ушли вместе со взрослыми? Просто невероятно!
      В раздумье А Лонг стоял у лестницы дома А Шана. Только что где-то рядом громко квакали лягушки, но теперь, ослепленные светом, они замолчали.
      Но что это? До слуха А Лонга донеслись голоса. Он тут же пригнул факел еще ниже к земле, чтобы сквозь темноту лучше рассмотреть дом А Вука. Так оно и есть! Там собрались все — И Кронг, А Шан и А Вук. Резко стряхнув пепел, А Лонг высоко вздернул факел над головой и, размахивая нм что есть силы, бросился напрямик через рисовое поле. Приближаясь к дому А Вука, он уже ясно различал голос каждого из друзей. Радость захлестнула сердце А Лонга. Когда он подошел к лестнице, сверху его заметил И Кронг:
      — Это ты, А Лонг? А мы уже собирались к тебе. Вот здорово! Слушай, а как ты узнал, что мы все здесь? Ну и молодчина! А мы тебе корзину сплели, видишь? Утром возьмем маниок с нашего участка и пойдем к кпням.
      А Лонг взбежал наверх, забыв даже погасить факел. Он наклонился и стал внимательно рассматривать корзины, сплетенные друзьями.
     
      *
     
      На рассвете, когда пропели петухи, корзины были уже наполнены маниоком с пионерского участка, и четверо друзей собрались у дома А Лонга.
      Прежде чем отправиться в дальний путь, А Лонг по давней привычке попросил друзей еще раз проверить лямки корзин, поглубже спрятать в чехлы ножи.
      Дорога была ему хорошо знакома. Идти по ней не так уж трудно, как говорил отец. Но все-таки в душу мальчика закралось сомнение.
      Попросив товарищей подождать его, А Лонг, как белка, вскарабкался по лестнице, оставил в кухне нож и взял вместо него большой тесак.
      Спустившись обратно, А Лонг присел на корточки, продел руки в лямки корзины, потом, подавшись всем телом вперед, встал на ноги, поправил за спиной ношу и сказал:
      — Двинулись!
      Дождь перестал моросить, но тучи, все такие же черные, низкие, как и раньше, мрачно ползли по небу. Гул канонады из долины не прекращался, отдаваясь многократным эхом в ущельях. И Кроиг, А Шан и А Вук шли позади уверенно шагавшего А Лонга, который за всю дорогу не проронил ни слова.
      Вскоре они миновали выровненный участок земли. Еще недавно здесь была расположена так называемая «зона процветания», куда американцы насильно сгоняли народ из окрестных деревень.
      Потом ребята начали спускаться с горы. Шум бурлящей воды стал теперь ближе. Однако с каждым шагом А Лонг все яснее улавливал какие-то новые странные нотки в этом звенящем гуле.
      Не было слышно, как брызги и пена ударяются о мост, перекинутый на ту сторону. А вдруг моста уже нет? Неужели сорвало течением? Значит, эта взбесившаяся река не только затопила долину, принеся неисчислимые бедствия киням, она еще хочет преградить путь жителям гор?
      Но А Лонг пока ничего не говорил своим друзьям. Он только оглянулся на А Вука, который был ближе всех к нему, и быстрее зашагал к берегу.
      Прямо перед А Лонгом клокотала вода. Она поднялась уже высоко и была желто-бурого цвета, как дым после взрыва бомб, сброшенных американскими самолетами. Но самое главное — моста не было! Путь оказался прегражден.
      Пока было неясно, как они смогут перебраться на тот берег, но, во всяком случае, никому из ребят не пришло в голову вернуться обратно.
      Не решив еще, что делать, А Лонг подошел к И Кронгу:
      — Неужели мы струсим перед этой рекой? Слушай, И Кронг! Пойдем вверх по течению, глянем, нет ли подходящего места для брода. А вы пока оставайтесь здесь и никуда не уходите… Хорошо?
      А Лонг обвязался вокруг пояса веревкой и спустился в воду. Другим концом веревки обвязался И Кронг, шедший за ним по берегу.
      Ребята отошли уже далеко от сорванного моста, но А Лонгу так и не удалось найти брод. В конце концов он остановился, крикнул другу, стараясь перекричать шум воды:
      — Эй, И Кронг! Я могу еще поискать, но это бесполезно. А выше течение будет еще сильней. Слышишь! — А Лонг выбрался на берег. — Надо возвращаться. Но не падай духом, что-нибудь придумаем.
      И Кронгу вовсе не хотелось возвращаться так быстро, и он недовольно проворчал:
      — Рано ты сдаешься. У американцев бомбы и газы, и то мы с ними справляемся, а тут, подумаешь, речка…
      Мальчики побрели обратно, но вскоре А Лонг отстал. Он то и дело оглядывал ветки больших деревьев по обоим берегам реки. Пройдя немного, он остановился под разлапистой кроной зеленых листьев. В этом месте ветви деревьев на противоположных берегах реки густо переплетались над самой водой. Наконец-то А Лонг увидел то, что ему надо! И план действий мгновенно созрел. Он опрометью бросился к товарищам и, подбежав, крикнул:
      — Ребята, я знаю, как перебраться на тот берег! Хватит вам рассиживаться! Сейчас мы мигом будем там!
      И он горячо стал объяснять свой план.
      — Ну как? — спросил он наконец. — Если согласны, тогда И Кронг и ты, А Вук, срубите три длинные и крепкие лианы. — А Лонг вынул из-за пояса тесак и протянул его И Кронгу. — Держи, пригодится. Вода шутить не любит, ищите самые длинные и крепкие лианы.
      Бурлящий вал нес по течению какой-то мусор, бревна, бамбуковые щепки, и когда все это ударялось о каменные пороги, о стволы затопленных деревьев, то раздавался оглушительный треск. А вода все прибывала и прибывала…
      Пока И Кронг и А Вук ходили за лианами, А Лонг и А Шан перетаскивали корзины к тому дереву, которое приметил А Лонг.
      Закончив работу, А Лонг громко и протяжно крикнул. И тут же в ответ раздался крик И Кронга. Прошло несколько минут, и где-то уже совсем близко, за каменным валом, послышался его смех:
      — Эй, А Лонг! Эй, А Шан! Смотрите, какие лианы!
      Обрадованный А Лонг бросился к нему, перескакивая через большие камни.
      И Кронг и А Вук держали за концы пепельно-серые лианы, толстые, как рука в запястье, и длинные, как черные змеи. И Кронг бросил своп лианы на землю и стал хвастаться:
      — Ты только посмотри, какие отличные лианы! И прятаться-то они умеют, как старые змеи. Но что может спрятаться от моих глаз и глаз А Вука?
      А Лонг присел, внимательно рассматривая место среза у каждой из лиан. Потом он взял одну из них и забросил другим концом в воду, чтобы убедиться в ее длине. Лиана достигла противоположного берега. А Лонг не улыбался, но глаза его выдавали радость, ничуть не меньшую чем у И Кронга.
      — Ну что ж. Эта лиана как раз годится, чтобы протянуть ее между деревьями, — сказал он.
      — Все это так, по как ты сумеешь попасть на тот берег? — задумчиво произнес А Шан.
      И ребята с тревогой посмотрели на высокие гребни волн среди бурлящей стремнины.
      — Как перебраться? Посмотрите на эти ветви, — ответил А Лонг. — Я полезу сюда… потом сюда… потом перелезу на эту ветку… Вы не беспокойтесь. Я мигом…
      Длинные и черные от загара руки А Лонга выписывали в воздухе какие-то замысловатые фигуры, когда он объяснял свой план.
      А Лонг каждому дал задание. А Вук, нарезав из бамбукового лыка продолговатые полоски, перевязывал ими для большей прочности корзины. И Кронг из гибкого тростника мастерил круглое кольцо, похожее на те серебряные ожерелья, какие носят девушки в деревне. А Шан тщательно обстругивал шершавую поверхность лиан. А Лонг камнем разбивал их концы, чтобы они стали мягкие, как веревка. Так их легче будет потом привязывать!
      Когда А Вук стянул бамбуковым лыком последнюю корзину, И Кронг на радостях схватил какой-то камень и с силой швырнул его в воду. На этом, можно сказать, все подготовительные работы были закончены.
      А Лонг прочно закрепил один конец самой длинной лианы за корни дерева, а другой конец привязал к веревке, обмотанной вокруг пояса, и начал карабкаться вверх по стволу. Достигнув самой большой и прочной ветки, протянувшейся над водой, он ступил на нее. Вначале лиана провисала свободно, но потом, когда он попал в густые сплетения сучьев, она стала цепляться и запутываться. А нужно было, чтобы она всегда шла по прямой, не путаясь в кроне деревьев, чтоб ее можно было потом натянуть над водой. А Лонг ломал голову над хитросплетением ветвей, перелезал с одного места на другое, иногда возвращался обратно, чтобы освободить запутавшуюся лиану в опять, цепляясь руками и ногами, продвигался вперед. Ребята, оставшиеся на берегу, знали, что А Лонг лучше
      всех лазает по деревьям, не хуже чем обезьянка А Шана, по все же здорово волновались за друга. А Лонг уже перебрался на большую, изогнутую, как трубка для курения, ветку дерева, стоящего на противоположном берегу. Пепельно-серая лиана провисала над водой и тянулась вверх за А Лонгом. Она качалась из стороны в сторону, а волны, словно злясь, высоко взмывали вверх, пытаясь сбить и утащить ее за собой. А Лонг поднялся еще выше, совсем скрывшись в зеленых дебрях кроны, но друзьям его хорошо была видна лиана, и они по пей определяли продвижение друга. Вот лиана стала спускаться ниже, ниже и, словно оборвавшись, резко упала на землю. Это А Лонг спрыгнул на большой камень с нижней ветки дерева.
      — Ура! А Лонгу ура! Он уже там! Ура-а-а!
      А Лонг, слыша крики своих друзей, подал рукой знак И Кронгу. Тот отвязал конец лианы, продел в нее кольцо из тростника и снова прочно привязал к корням. Затем А Лонг изо всех сил натянул лиану, вырывая ее из цепких объятий воды, и, несколько раз обмотав вокруг корней, намертво привязал к дереву. Ровная, как струна, лиана протянулась с одного берега иа другой, бросая вызов взбесившейся реке. Еще раз внимательно проверив, крепко ли привязана лиана, А Лонг осторожно ступил в воду. Уцепившись рукой за лиану, он начал перебираться через речку. Течение подхватило мальчика, но ничто не могло оторвать его от спасительной лианы.
      И Кронг уже привязал с обеих сторон тростникового кольца по лиане, когда А Лонг выбрался на берег. С него ручьями текла вода.
      — Замерз? — спросил его А Шан. — Устал, наверно?
      Но А Лонг, улыбаясь, ответил:
      — Ничего! Лишь бы вовремя доставить наш маниок килям. — И, подтащив одну из корзин поближе к И Кронгу, он стал трясти и дергать ее, проверяя прочность. Но все было в порядке — ни один клубень маниока не упал на землю.
      — Молодец, А Вук! — сказал А Лонг товарищу. — Ты мастер на все руки.
      А Вук, счастливый, рассмеялся. А Лонг присел на корточки и лентами из бамбукового лыка привязал корзину к кольцу. Ему захотелось проверить, как она будет держаться на воде, и он оттолкнул ее от себя по натянутой лиане. Вода тут же набросилась на корзину, стала ее тормошить, и брызги полетели во все стороны. Но в конце концов корзина уравновесилась, а кольцо, когда его тянули за привязанную к нему лиану, легко скользило по основной лиане, протянутой на тот берег. Пробный опыт удался. И Кронг вытащил корзину обратно и широко улыбнулся другу.
      — Ну, А Лонг, здорово ты все это придумал! Теперь я мигом переберусь на ту сторону.
      Но А Лонг возразил ему:
      — С непривычки тебе будет трудно. Ведь туда еще нужно перетащить и одну из лиан… Давай я пойду! — И, привязав свободный конец лианы к своему поясу, он снова вошел в воду.
      Упершись ногами в большой камень, А Лонг стал тащить на себя корзину. Словно огромная рыба, попавшаяся на удочку, корзина дергалась на поверхности воды. На самой середине высокая волна захлестнула ее и вместе с ней притопила лианы. Но А Лонг напрягал все свои силы. Лавируя между набегавшими волнами, он яростно натягивал лиану, подтаскивая корзину все ближе и ближе к берегу, и она уверенно взрезала гребни волн. На той стороне И Кронг постепенно отпускал в воду свою лиану, так, как это делают рыбаки с леской. Еще немного, и мокрая насквозь корзина, следуя уверенным движениям А Лонга, покорно опустилась у его ног.
      Увидев это, И Кронг и А Вук подняли радостный крик. Даже всегда молчаливый А Шан не мог сдержать своих чувств. Он кидал камни в нахмуренную воду и громко кричал:
      — Бум-бум! Эй, А Лонг! Корзина уже там… бум-бум… на том берегу… Это корзина А Шана… Сейчас моя и все другие корзины будут там… Скоро кипи получат маниок… бум-бум!..
      Неугомонный рев воды и радостный крик ребят оглашали всю округу.
     
      *
     
      На востоке, в районе продовольственной базы, вражеские самолеты-разведчики кружились над джунглями, выслеживая снабженческие отряды, но, встречая повсюду ответный огонь партизан, взмывали выше, прячась за черные тучи. С тон же стороны ветер часто доносил гул канонады.
      Отец А Лонга получил задание возглавить группу в двадцать человек, вернуться к речке и срочно навести новую переправу. Те, кто уходил, передали остающимся на базе крестьянам свои корзины с кукурузой и рисом, выбрали самые большие и острые тесаки и, привязав их к поясам, быстрым шагом двинулись в путь по узкой извилистой тропинке. Вскоре группа миновала участки джунглей, которые американцы выжгли ядохимикатами, затем пробралась сквозь густую чащу и снова прибавила шагу. Крестьяне шли тихо, как ходят в засаду партизаны против карательной экспедиции врага. Пройдя отрезок пути, равный по расстоянию слышимости двух криков взрослого человека, группа во главе с отцом А Лонга начала подъем на невысокий холм. Отсюда уже были хорошо видны желтоватые воды реки и слышен их нарастающий гул. Отец А Лонга сказал:
      — Прошлой ночью мост еще стоял. А утром, видно, и его снесло. Вот проклятущая вода!..
      Откуда-то сзади донеслись голоса. Но отец А Лонга быстро продолжал идти вперед, не обращая на них внимания. Потом, уже начав спускаться по склону, он еще раз услышал обрывки какого-то разговора. Думая, что это переговариваются между собой те, кто идет в самом конце цепочки, отец А Лонга вновь не придал этому никакого значения. Но тут шагавший за ним крестьянин остановился и громко сказал:
      — Эй! Там, у подножия холма, кто-то есть. Слышите, смеются? Наверно, пришли из деревни.
      Отец А Лонга остановился и прислушался:
      — Да-да, слышу, действительно смеются. Но ведь они должны были как-то перейти речку! Выходит, мост уже па-
      веден? Кто бы это мог быть? Вот молодцы! Надо посмотреть, кто это.
      И вместе с другими он стал спускаться вниз по откосу.
      Вдруг раздался чей-то голос:
      — Смотрите! Да ведь это же ребята из нашей деревни! Вон А Лонг, А Шан, И Кронг и еще кто-то четвертый… никак, А Вук! Вот сорванцы!
      Отец А Лонга даже приостановился от удивления. А остальные поспешили к ребятам.
      — Вот так дела! Эн, ребята, откуда вы? Уже наведен мост? Есть мост, да? Кто его смастерил для вас? Как вы очутились здесь?
      Ребята очень обрадовались и, забыв об усталости и тяжести за спиной, помчались навстречу своим односельчанам. И Кронг прибежал быстрее всех и сразу стал тараторить:
      — Откуда там мост? Его и в помине нет! Но мы все-таки перебрались на эту сторону… А как, знаете? Это все А Лонг придумал, он молодчина!
      Отец А Лонга смеялся, ласково глядя на И Кронга. Но, пе поверив сказанному, с сомнением покачал головой:
      — И Кронг, ты что-то говоришь не то. — И, повернувшись к А Лонгу, спросил: — А ну, скажи, кто сделал мост, по которому вы прошли?
      Не успел А Лонг ответить, как вмешался А Вук:
      — И Кронг прав, моста там пет. Все придумал А Лонг. Он отправил нас за лианами. А сам забрался на дерево и протянул лиану на ту сторону. По этой лиане мы протащили корзины, а потом сами, как эти… как рыбы, перебрались.
      — А ведь ребята правду говорят, — сказал отец А Лонга. — Посмотрите на корзины — они мокрые. Молодцы, ребята. Идите на базу, а нам нужно до вечера успеть навести переправу. Пошли.
     
     
      Ань Дык
      СЫН
     
      Этой ночью супругам Ба не спалось.
      Ба сидел на циновке, опершись спиной о столб, поддерживающий крышу. Рядом примостилась жена. Оба молчали.
      Было уже поздно. За сторожевой вышкой то и дело раздавались выстрелы. Но в стратегической деревне это не в новинку, и никто, казалось, не обращал на них внимания.
      После долгого молчания Ба решительно хлопнул ладонью по циновке:
      — Ладно, мать, хватит. Пошли спать.
      Лицо жены страдальчески сморщилось. Она ничего не ответила, но когда муж поднялся и пошел к своей лежанке, она громким шепотом остановила его:
      — Как ты решил, когда ему идти?
      — Скоро. Но точно пока не знаю. Нужно сначала договориться с солдатом Ту. Мальчику лучше уходить в его дежурство.
      — О господи! — не сдержала жена вырвавшегося вздоха.
      — Господь тут ни при чем, он тебе не поможет. Больно вы, женщины, скоры на слезы. По-твоему, будет лучше, если
      Чунг останется здесь и они заберут его в солдаты? Так, что ли?
      Женщина молчала, вытирая рукой слезы. Она хорошо знала характер мужа: если он что-нибудь надумал, его не переубедишь.
      Уже почти полмесяца разговоров только и было что о Чунге, их единственном сыне. Муж как-то сказал, что Чунгу нельзя здесь дольше оставаться, он должен уходить, а на ее вопрос «куда?» приглушенным голосом ответил:
      «К тем, кто борется за освобождение. — И настрого наказал: — Смотри только, никому ни слова, — беда, если об этом узнают. Даже Чунг ничего пока не должен знать. Я все сам улажу, а твое дело — позаботиться о том, чтобы у мальчика все было наготове. Почини, что порвано из одежды. У нас отложено двести пиастров, не вздумай их тратить — дадим ему с собой».
      «Да как же мы без сыночка будем жить!» — заплакала женщина.
      «Знаю, мать, знаю, — вздохнул он, — один он у нас с тобой. Но что поделаешь, того и гляди, упекут пария в солдаты. Сама должна понимать, что лучше ему уйти. Ружье ему все равно придется взять в руки. Так пусть оно будет направлено на предателей.
      В тот раз, слушая мужа, она дрожала от страха. В стратегической деревне, где рыщут, как шакалы, полицейские, вряд ли можно слушать такое спокойно. Потом, после долгих размышлений, она поняла, что муж прав.
      Чунг их единственный сын. Скоро ему семнадцать. Так не сидеть же сложа руки и ждать, пока его заберут в солдаты! Муж прав. Но она боится. Страх до сих пор не покидает ее. Ведь сын-то один-единственный. Семнадцать лет назад она родила его, услышала его первый крик. Тогда тоже была война. Вместо акушерки у нее была медсестра из Освободительной армии. Пеленки тоже дали солдаты. Они с мужем тогда бедные были — только-только перестали батрачить, еще и одевались-то в мешковину. На следующий год революция дала им два мау земли, жизнь наладилась, они смогли вырастить сына. И вдруг все кончилось. Три месяца назад пришлось проститься с этими двумя мау, которые уже успели стать ей дорогими. Штыками солдаты южно-вьетнамского диктатора загоняли крестьян в стратегические поселения. Солдаты разрушали дома, чтобы никто не смел остаться в деревне. Пришли и за ними. Один из солдат залез на крышу их дома и стал ее ломать. Ба стащил его оттуда за ноги. Четверо солдат избили Ба прикладами до полусмерти и приволокли в поселение. Ее с сыном тоже пригнали. А здесь как в тюрьме. Живешь под постоянной угрозой штыка и пули. Но не это самое страшное. Страшнее всего то, что Чунга в любой момент могут забрать в солдаты. Это похуже штыка, похуже пули.
      «Революция дала нам землю, и мы смогли вырастить Чунга. А теперь его заберут в армию и заставят стрелять в солдат революции. И это наша плата за добро?!»
      Так говорил муж. Она с мужем не спорила. Всю последнюю неделю тапком собирала сына, готовила в дорогу. Но сердце
      болело, обливалось кровью. Да и как было не болеть: откуда знать — может, больше никогда не увидит она своего мальчика.
      С лежанки доносилось хриплое дыхание спящего мужа. Она тоже было прилегла. Но спать не могла и широко открытыми глазами смотрела прямо перед собой в темноту.
      Полежав немного, она поднялась и долго прислушивалась к ровному дыханию сына. Тихонько дотронулась до его руки, потрогала крепкие мышцы. На ощупь отыскав корзину с шитьем, стоявшую рядом, поднялась, зажгла лампу и стала зашивать его порванную рубашку. Слезы застилали глаза…
      Время от времени раздавались выстрелы: это стреляли охранники. Около дома го и дело замирали чьи-то шаги — полицейские делали обход.
      Тишина. В стратегической деревне она совсем иная, чем в обычной. Эта тишина настораживающая, мрачная, зловещая.
      Мигают прожекторы на четырех сторожевых вышках, мигают, как глаза дикого зверя… Их свет вырывает из темноты рогатки колючей проволоки, отражающиеся в воде глубокого рва, который опоясывает деревню.
     
      *
     
      — Вот и все, о чем я тебе хотел сказать. Ну как, пойдешь? — рассказав свой план сыну, спросил Ба.
      Чунг не ответил, только искоса взглянул на отца.
      — Ну что, может, боишься?
      Чунг вздрогнул.
      — Не. боюсь, — сказал он. — Только почему это я должен идти ночью? Почему нельзя днем? Чего мне бояться?
      — Как — чего? Чтобы тебя не увидели. Ночью уйти легче. Я уже говорил с солдатом Ту; послезавтра он заступает на дежурство на главной вышке, он даст тебе уйти. Стрелять начнет для виду, когда отойдешь уже далеко. А я подниму крик, что ты ушел из дому тайком…
      — Но если я уйду, они не оставят вас в покое.
      — О нас не беспокойся. Самое главное — ты уходи. Ну, а если мне еще раз прикладами достанется, уж как-нибудь стерплю. Лишь бы ты ушел…
      Чунг сидел не шевелясь, только ресницы беспокойно дрожали. О предстоящей дороге думалось с радостью, но к ней примешивалась горькая тревога о доме. Чунг думал о том, что, когда он уйдет, некому будет собирать хворост для матери, о том, как она будет плакать и тосковать по нем. Думал и о том, как станет бойцом и когда-нибудь вернется и освободит всех пленников стратегической деревни… Ведь ему тогда не страшны будут никакие охранники! Колючую проволоку он сорвет и втопчет в землю и с охранниками сумеет справиться! Тех, кто помогал крестьянам, таких, как солдат Ту, отпустит, но остальным от расплаты не уйти.
      — Когда придешь туда, нужно будет очень стараться, — продолжал отец. — Понял? Придется переносить трудности, заранее тебя предупреждаю. Если удастся попасть в армию — очень хорошо, но если пошлют связным, тоже соглашайся. Выполняй все, что тебе поручат. Понял?
      «Понял, понял… Сколько можно повторять одно и то же?» — думал Чунг. Он давно уже все знает. Ясно, участвовать в революции трудно, но разве же он трусит? Совершать длинные переходы, пробираться незамеченным через реки, поля — все это он уже не раз пробовал. И голодать несколько дней может. Пожалуй, голод — это самое паршивое. Но Чунг твердо решил, что будет ничем не хуже других.
      Взгляд его скользнул по колючей проволоке, по высокому забору вокруг стратегической деревни, который еще не успели достроить, и уперся в реку и зеленую бамбуковую рощицу за полем. Там село Михьен, оно совсем рядом с тем селом, где он родился и вырос. Он перейдет реку, полем дойдет до рощицы. Он уже тренировался, четыре раза переплывал реку и не уставал. А уж поле-то он перебежит одним махом. Чунг был спокоен — он знал, что все это ему удастся без труда.
      — По самое главное… — снова начал Ба, видя, что сын сидит и вглядывается куда-то в даль.
      «Опять самое главное», — подумал Чунг.
      — …самое главное — ты должен быть смелым, — продолжал отец. — Мы побеждаем благодаря нашей решимости. По тому-то их солдаты и бегут от наших…
      Рассуждения отца казались Чунгу несколько наивными, но он не стал спорить. Ему и так часто доставалось за споры — у отца был горячий характер. Но Чунг никогда не сердился на него. Он знал, что отец любит их — его и маму. Вот мама, та совсем другая. Она всегда о чем-то хлопочет и все старается, чтобы Чунгу было хорошо. Когда он уйдет, ока будет плакать. Чунг опять пожалел, что в семье он единственный ребенок. Была бы у него сестренка, маме теперь было бы легче.
      Мать хлопотала на кухне, оттуда доносился удивительно вкусный запах. «Наверное, жарит креветки», — подумал Чунг. Это его самое любимое кушанье. Давно он их не пробовал. Когда они жили в своей деревне, Чунг их ел часто. Он научился ловить креветок в канале и приносил домой сразу по нескольку десятков. А сегодня утром мать еле упросила полицейского, чтобы он разрешил выйти за креветками на базар.
      У дверей послышались чьи-то шаги. Чунг выглянул и увидел полицейского. Тот стоял перед домом, широко расставив ноги и глубоко засунув руки в карманы брюк.
      — Сегодня вечером явиться всем на ученье. Будете учиться, как вести пропаганду среди вражеской армии!.. Вымерли все, что ли? Почему молчите? — гаркнул он, не услышав ответа.
      — Я дома, — ответил Ба, но не вышел.
      — Почему сразу не отвечаете? Повторяю, сегодня вечером занятия. Вы должны понять политику президента Нго и агитировать тех, кто ушел к вьетконговцам… — проорал полицейский и неожиданно добавил совсем другим тоном: — Что-то вкусное готовите?
      — Рис у нас вышел, так мы решили немного креветок поджарить.
      — Ого! Немного креветок! Хорошо живете!
      — Да, ничего живем… — пробормотал Ба.
      — Ну-ну, помолчи лучше! — грубо оборвал его полицейский и сразу ушел.
      После еды Ба велел сыну принести чернильницу и ручку, а самого поставил стеречь дверь, чтоб никто не застал его врасплох.
      Ба считал, что нельзя отправлять сына с пустыми руками. Долг отца — сказать что-то, перед тем как передать своего единственного сына революции. Он взял ручку, обмакнул перо в чернила. Какое-то теплое чувство поднялось в нем. Почти такое же, как тогда, когда давным-давно он приветствовал знамя на праздниках или когда зажигал свечи в день памяти погибших. Предательски покраснели веки, ручка в руках задрожала. Долго он просидел, не двигаясь, раздумывая, с чего начать. Не часто ему приходилось писать письма. Что же сказать, чтобы все стало ясным, чтобы люди, которым он пишет, лучше поняли его, его мысли и чувства? Начать, решил он, надо так: «У нас только один мальчик»… Нет, нехорошо. В письме к солдатам революции называть сына мальчиком, как дома, — не годится. «У нас только один сын»… Да, нужно начать именно так.
      Ба сидел сгорбившись и старательно выписывал каждую букву. Когда Чунг кашлял, а это служило сигналом, что кто-то приближается к дому, Ба поспешно прятал бумагу под циновку. Потом снова продолжал писать. Только к вечеру письмо было закопчено.
      Поужинали быстро. Тетушке Ба было не до еды; едва подняв чашку, она с тяжелым вздохом опускала ее на место. Чунг тоже ел нехотя. Только сам Ба ел, как всегда, спокойно и размеренно.
      — Ешь, сынок, мать для тебя старалась. Сегодня ты последний раз ужинаешь с нами, — ласково сказал он сыну, видя, что тот ничего не ест.
      Тетушка Ба заплакала. Отодвинув от себя чашку, она встала и отошла в сторону, продолжая тихонько всхлипывать. Чунг через силу проглотил немного и поднялся.
      — Мама, не плачь. Тебе бы радоваться, что я буду там… Ну ладно, уже стемнело. Где мои вещи?
      — Вот, возьми… — Мать протянула ему одежду, завязанную узелком в ее платок.
      От платка веяло таким знакомым запахом. Сердце Чунга сжалось, он отвернулся, стараясь скрыть слезы. Он будет в Освободительной армии и, где бы ни пришлось ему побывать л что бы ни пришлось изведать, будет хранить материнский платок. И ему будет казаться, что мать всегда рядом.
      А она, подойдя к сыну, сунула ему в руку маленький пакет:
      — Это деньги, спрячь, пригодятся…
      Чунг заглянул в пакет и увидел четыре кредитки по пятьдесят пиастров. Он взял одну, а остальные протянул матери:
      — В армию ведь иду, зачем мне это…
      Мать настаивала. После долгих уговоров Чунг согласился взять еще одну кредитку.
      Вернулся отец, который куда-то уходил сразу после ужина.
      — Я был у солдата Ту, обо всем договорился!
      — Можно идти? — поднялся Чунг.
      — Нет, пусть совсем стемнеет. Возьми-ка вот… — Ба протянул ему письмо: — Спрячь получше, как придешь — отдашь дяде Таму, он должен быть сейчас в Михьене. А нет, так отдай бойцам или партизанам. Выходи прямо через ворота, там солдат Ту, бояться нечего. Перейдешь через реку — услышишь выстрел. Не пугайся — это он будет стрелять. Когда доберешься до сада, по тропинке не ходи, иди по каналу — на дороге набили кольев, там пройти нельзя…
      Через час Чунг вышел из дому. Отец постарался сдержать себя, не смотреть вслед уходившему сыну. Когда Чунг оглянулся, он увидел только мать, одиноко стоявшую у дома. Он звал, что она плачет…
      Ворота, через которые осуществлялся вход и выход в стратегическую деревню, и в самом деле были не закрыты. Чунг тихонько толкнул одну створку, юркнул в нее и быстро пошел прочь. Скоро он перебрался через последний ряд колючей проволоки — и оказался на свободе. Забросив узелок на плечо, он что есть духу помчался через поле. Дул сильный ветер, и было прохладно. Чунгу казалось, что сам воздух здесь уже не такой, как в деревне. У реки Чунг снял одежду, сложил ее в узелок и, подняв его высоко над головой, вошел в воду. Как и обещал отец, он услышал выстрел, когда был уже у противоположного берега. Он вылез на берег, оделся. Обернувшись в сторону своей стратегической деревни, увидел яркий прожектор на сторожевой вышке, мелькающие огоньки карманных фонариков и понял, что его ищут.
      Была уже поздняя ночь, когда Чунг добрался до сада. По совету отца, он снова снял одежду и прыгнул в оросительный канал. Здесь воды было только по грудь, и Чунгу пришлось согнуться, чтобы скрыть под водой все тело. Пройдя немного, он услышал окрик:
      — Кто идет?
      — Я…
      — Кто «я»?
      — Я… из стратегической деревни, разрешите мне выйти…
      Зажегся карманный фонарик, потом еще один. Двое на берегу направили на канал дула ружей. Луч фонарика уперся прямо в лицо Чунга, заставив его зажмурить глаза. Кто-то из тех двоих сказал:
      — Один человек… Мальчик.
      — Из стратегической деревни? С тобой еще кто-нибудь есть?
      — Нет, я одни.
      Чунг вылез на берег канала, быстро оделся и спросил о дядюшке Таме.
      — Тама сейчас нет, — ответили ему. — Здесь стоят армейские. У тебя дело? Нам его доверить можешь?
      Поколебавшись немного, Чунг кивнул:
      — Могу.
      — Тогда иди за нами!
      Следом за одним из своих провожатых Чунг вошел в дом. Часовой зажег лампу и разбудил командира:
      — Разрешите доложить: мальчик из стратегической деревни.
      — Где мальчик?
      — Здесь, — собрав всю свою храбрость, четко ответил Чунг. — Он достал из кармана письмо отца и протянул командиру. — Отец велел отдать письмо дяде Таму, а если не встречу его, то партизанам или бойцам.
      Командир взял письмо, придвинулся поближе к лампе. Корявые фиолетовые буквы, одна больше, другая меньше, расползались в разные стороны:
     
      С уважением к братьям Освободительной Революции.
      У нас с женой только один сын. Нас заставили жить в стратегической деревне. Раньше революция дала нам землю, и мы жили очень хорошо. Я всегда был очень благодарен революции и партии. Сейчас мой сын (он отдаст вам письмо) вырос, и я не хочу, чтобы его забрали в солдаты и заставили стрелять в революцию. Я не хочу, чтобы так было. Поэтому мы с женой отправляем нашего сына защищать революцию, защищать дело партии. Научите его, чтобы он стал человеком. — мы с женой будем этому рады,
      С уважением
      Нгуен Ван Ба, бедняк.
     
      Рядом с подписью остался след от пальцев — большого и указательного, вымазанных в саже и кокосовом масле.
      Командир подошел к Чунгу, положил руки ему на плечи. — Значит, это тебя отец прислал?
      Чунг смущенно кивнул.
      — Мне уже говорил о тебе товарищ Там. Оставайся пока. Может быть, пойдешь с нами. Сейчас уже поздно, завтра поговорим. Полог над моей постелью широкий, залезай туда и ложись спать.
     
     
      Тхань Фыонг
      ДЕМОНСТРАЦИЯ
     
      Солнце поднималось все выше. По дороге в Куи-нён шла колонна демонстрантов. Первым во главе отряда детей шел Тханг. Дети, крепко взявшись за руки, решительно двигались вперед. За ними шли остальные, в основном женщины.
      Когда колонна подходила к Дап-да, навстречу ей со штыками наперевес вышли солдаты марионеточной армии.
      Тханг скомандовал:
      — Не останавливаться, ребята! Только вперед!
      Вдруг резкая боль пронзила правую руку мальчика. Тханг покачнулся, с трудом устояв на ногах. Левой рукой он пытался зажать рану. Среди демонстрантов раздался крик:
      — Тханг ранен!
      Продолжая зажимать рапу левой рукой, мальчик зубами разорвал рубашку и подвязал раненую руку. Тханг старался идти, не сбавляя шагу. Мужество юного демонстранта вдохнуло еще большую решимость в колонну. Солдаты сначала отступили, но потом перегородили дорогу грузовиком и приволокли откуда-то стол, видимо собираясь использовать его как трибуну для своих агитаторов. Но первым на него успел вскочить Тхапг.
      — Вы говорите, что защищаете парод, — обратился он к солдатам, — В пашен деревне разрушено более трехсот домов, мон родители погибли, все, что было, сгорело… Я пришел, чтобы спросить вас об этом… Почему вы прострелили мне руку? — Голос его был решительный и твердый. Тханг поднял вверх правую руку, залитую кровью. — Люди! Смотрите! Вот так они нас жалеют! .
      Тханг покачнулся. Он терял сознание. Его подхватили. Колонна, как грозный вал, ринулась вперед. Солдаты спешно вскочили на грузовики, и машины умчались по дороге.
      К демонстрантам присоединялись все новые и новые люди. Они двинулись к городу Куп-лён.
      Борьба продолжалась, она будет продолжаться до победы…
     
     
      Анъ Хоанг
      ВЗРЫВ
     
      1
     
      На улице уже зажглись огни, когда Туан подходил к своему дому. Он быстро свернул в темный переулок, похожий на узкую и длинную траншею. Дорога, вся в рытвинах, была скользкой после дождя.
      Дом, где жил Туан, стоял в самом конце мрачного безымянного переулка, каких здесь, в рабочем квартале, возникло немало. И почти из каждого дома кто-нибудь служил в «национальной» армии Дьема1. Селились здесь один бедняки, которые с трудом зарабатывали себе на жизнь. Среди них были портовые грузчики, землекопы на строительстве военного аэродрома в пригородной зоне, могильщики на кладбищах…
      1 Нго Динь Дьем — южновьетнамский диктатор. Убит и 1963 году.
      Квартал всегда был погружен в мертвую тишину. Взрослые уходили на работу, но и детей на улицах не было видно. Если им и захотелось бы выйти поиграть, то сделать это было очень трудно: родители закрывали двери на ключ, а в тех домах, где оставались старики, то и дело слышались окрики, едва дети ступали за порог.
      Как-то холодно и мрачно было здесь. Квартал ненадолго оживал лишь по вечерам в те минуты, когда взрослые возвращались с работы. Тогда то там, то здесь радостно кричали дети, встречающие родителей, слышалась ругань какой-нибудь женщины, у которой пропала кастрюля, висевшая на заборе; раздавался сухой кашель старика, который, как все считали, болел туберкулезом…
      Жизнь этих семей была очень трудной. Женщины, возвращаясь поздно вечером, должны были в спешке заниматься домашними делами: варить рис, купать детей, стирать… В одиннадцатом часу, прежде чем погасить лампы и улечься спать, по всему кварталу начинали молиться, и этот монотонный шепот, казалось, плыл от одного дома к другому, возвещая о том, что окончился еще один безрадостный день…
      Все привыкли называть этот квартал Новым. Конечно, нового на самом деле здесь ничего не было. Старые крыши, покрытые листьями кокосовой пальмы, тесно прижимались одна к другой и уже совсем потеряли красивый золотисто-коричневый цвет. Ливни и зной сделали свое дело: листья покоробились и скрутились, напоминая взлохмаченные, нечесаные волосы.
      Как быстро летит время! Туан поселился здесь три года назад, в 1959 году. Тогда ему было трудно понять, почему отец из центра города переехал сюда, в этот бедный квартал. В первое время Туан был очень подавлен такой переменой в их жизни и не переставал сердиться на отца. И в самом деле, скольких друзей он сразу потерял. Разве он мог забыть заядлого футболиста Коу или Нгуена, по прозвищу Цапля, который всегда при встрече с Туаном лез в драку. А сколько было других ребят! Туан никак не мог забыть их!.. Но хуже всего было то, что ему пришлось бросить школу…
      Тогда, в первый же день после переезда, Туан расплакался: «А где я буду теперь учиться?»
      Отец посмотрел на сына, потом отвел глаза в сторону и долго молчал. Казалось, он что-то обдумывает про себя. Туан переспросил еще раз, но ответа не было. Отец сидел не шевелясь, он даже не согнал мухи, севшей ему на лоб. Туан хотел было еще раз спросить, но побоялся рассердить отца.
      Да, в последнее время характер отца очень изменился. Это случилось после того, как за матерью приехали полицейские на машине и увезли ее. Отец тоже куда-то ушел и не возвращался три дня. Туан остался один и все ждал и ждал родителей. Когда вернулся отец, Туан разрыдался. Отец тоже плакал, и слезы медленно катились по его щекам. Потом он сказал:
      — Ну вот что, сынок! Нам с тобой нужно перебираться в другое место…
      И вот они в Новом квартале. Туан уже несколько дней подряд спрашивает отца, где он будет теперь учиться, но отец только хмурится в ответ. Однажды, когда мальчик снова задал свой вопрос — сердце его при этом глухо стучало, он боялся вызвать гнев отца, — тот неожиданно притянул к себе сына, прижал к груди и тихо погладил по голове. А потом сказал:
      — Ты должен пожертвовать школой. Мне очень больно за тебя, по ничего другого я сделать не могу. Ведь ты уже умеешь и читать, и писать, и считать. Пока и этого хватит…
      Туан вновь разрыдался, а отец слегка оттолкнул его от себя и сказал:
      — Ну, зачем капризничать… Если будет время, я сам научу тебя тому, что знаю…
      Туан отошел, вытирая слезы рукой.
      Они жили в доме супругов Шау. У них был сын примерно одного возраста с Туаном. Звали его Тхань, и он здорово был похож на Нгуена-Цаплю — такой же худой и высокий, но все же более спокойный, чем его старый друг.
      Когда Туан впервые появился в их доме, Тхань во дворе колол дрова. Заметив Туана, он продолжал свою работу, время от времени поглядывая на мальчика. Что-то озорное было в выражении его глаз, будто он спрашивал: «Ну что, так ты, значит, поселишься в моем доме?» Туан так это и понял и поэтому молча кивнул ему головой: «Да!»
      Дядя Шау работал шофером такси. Обычно он по целым дням не бывал дома и возвращался очень поздно.
      Тетя Шау тоже все время занималась своими делами, и у нее очень редко выпадали свободные минуты. Каждый день ин свет ни заря она была уже на ногах и начинала возиться в кухне. Утром она варила суп с клецками и уходила продавать его на базар. Часов в девять-десять утра Туан вновь видел тетушку Шау, которая торопилась домой с коромыслом на плечах. Потом она затевала стирку, потом молола зерно. Когда все зерно бывало размолото, солнце уже обычно отбрасывало косые длинные тени.
      К этому времени домой возвращался Тхань, который работал в ближайшем кафе. Тхань как-то похвастался Туану, что уже больше года работает в кафе уборщиком. Каждое утро, продав газеты, Тхань торопился в кафе, где его ждала грязная посуда и неубранные столы. После обеда он мчался домой, чтобы хоть немного поспать. Его будили около пяти вечера. К этому времени тетя Шау уже успевала приготовить ужин, а Хоа, младшая сестренка Тханя, начинала тормошить брата, громко крича ему в ухо, чтобы тот скорее просыпался.
      Наскоро поев, Тхань вновь убегал из дому. Иногда его деревянный ящик был набит пачками сигарет и спичек. Иногда в этот ящик он складывал сапожные кремы различных цветов и щетки. По вечерам Тхань вертелся около баров, возле дансингов. Когда он возвращался домой, Туан уже спал…
      У Тханя было много младших братьев и сестер. После него старшей была Хоа, потом шли братишки Конг, Вьет и сестричка Нам. А самому маленькому, Тхангу, едва исполнился год. Он уже начинал ходить, неуклюже переваливаясь, как утенок, и часто шлепался на землю.
      В первый день их встречи Тхань, закончив рубить дрова, подошел к Туану и стал знакомиться. Он сразу же сказал, что ему двенадцать лет и что он умеет зарабатывать на жизнь.
      Туан удивленно смотрел на него.
      — Ну, а что ты умеешь делать?
      — Да все! — ответил Тхань, открыв в широкой улыбке свои щербатые зубы.
      — Врешь!
      — Почему? Я правду говорю. Ну, слушай. Продавать газеты — раз, убирать столы — два, чистить обувь — три, продавать сигареты — четыре, грузить уголь на пароходы — пять, таскать повозки — шесть! — И он снова широко улыбнулся. — То-то же! Вот видишь, я все умею!
      Прошло немного времени, и Туан убедился, что Тхань говорил правду. Он на самом деле был мастером на все руки. Пилить, стругать доски, резать из жести полоски и делать из них всякие коробки — ну, в общем, все умел делать этот Тхань. И каждый раз, видя, как тот занимается чем-то новым, Туан проникался еще большим уважением к нему.
      Благодаря Тханю Туан со временем тоже кое-чему научился. С начала прошлого года Туан стал уличным продавцом газет, потом освоил профессию чистильщика обуви и тоже начал работать в кафе.
      Туан рассказал Тханю о своей маме, о том, как полицейские схватили и увезли ее…
      — Значит, — сказал Тхань, — у тебя нет матери, так? А у меня есть родители, и выходит, что хоть мы и живем трудно, а я счастливее тебя.
      — Только очень уж бедно вы живете! — вздохнул Туан. — Да еще столько малышей в доме…
      — Мои родители хоть и бедные, но добрые, ты не думай…
      — Ты тоже славный парень, Тхань! — сказал Туан. Он хотел еще что-то добавить, но слова будто застряли у него d горле.
      — А я хоть и не все еще о тебе знаю, но мне здорово жаль тебя, Туан! — Тхань замолк на минуту, о чем-то размышляя, потом продолжал: — Вначале здесь тебе все будет непривычно, а потом это пройдет. А чем занимается твой отец?
      — Отец — рабочий.
      — Рабочий? — радостно вскрикнул Тхань, которому сразу понравился дядя Нам, отец Туана.
      Тхань улыбнулся Туану, но вдруг лицо его стало серьезным. Широко открыв глаза, он уставился на Туана, как на диковинку. Туан даже смутился:
      — Ты чего вылупился?
      — Я тебе не верю! — Тхань покачал головой. — Ненавижу врунов… Я бы тебе сказал, да боюсь — обидишься.
      — Ну, давай говори. Чего уж обижаться!
      Тхань колебался. Но Туан прямо смотрел ему в глаза, как бы требуя: «Говори!»
      — Ну ладно, скажу… Слушай, Туан! Вот ты будто сын рабочего, а выглядишь чистюлей. Принц ты, вот ты кто!
      Туан покраснел. Слово «принц» больно укололо его, хотя он и обещал не сердиться. Честно говоря, он не понимал, что значит это слово, но, судя по всему, что-то нехорошее.
      — Я сказал правду. Мой отец — рабочий, понял? — Голос у Туана дрожал.
      Тогда Тхань произнес:
      — Я верю тебе. Наверно, твой отец мастер своего дела и у него была хорошая работа.
      Этого Туан как раз и не знал, ведь он не представлял себе даже, где теперь работает его отец. Он стал напряженно припоминать. Однажды, когда еще с ними была мама, она сказала, что отец работает в мастерской Тё-Куан. Но когда он спросил об этом отца, тот ответил, что больше там не работает. В последнее время он, кажется, работал в какой-то фирме по продаже вин.
      — Я слышал, что отец работает на нескольких работах. Он все умеет, так же как и ты. Он хороший рабочий…
      У Тханя весело заблестели глаза, он рассмеялся, а Туан добавил:
      — А то, что я хорошо одет… Ведь я у отца один-едниствеиный, а вас вон сколько в семье!..
      — Пожалуй, что так, — кивнул Тхань, — ты попал в самую точку. Мы бедно живем. Мне жалко маму, поэтому я и пошел так рано работать. Помню, в первый раз убежал из дому продавать газеты. Знаешь, какой шум был. Когда вернулся и рассказал обо всем маме, она и ругала меня и плакала. А вечером пришел отец, ему все рассказали, но он только рассмеялся. А я-то боялся, что мне от него влетит! Потом он подозвал меня и спросил: «Кто научил тебя этому?» Я ответил: «Да никто. Вижу — матери тяжело, вот и решил помочь. Мон друзья тоже ведь работают». А отец возьми и скажи: «Ну и молодчина! Смелый ты парень!» Я переспросил: «А что, по-твоему, значит быть смелым?» Он объяснил, что это значит не бояться трудностей, а прямо идти вперед, не сдаваясь и не отступая.
      Рассказывая эту историю, Тхань то и дело улыбался. По его мнению, продавать газеты — очень увлекательное и интересное занятие. Все тебе известно — где, что и как проводит. Ну, а потом, хоть и устанешь, носясь по улицам как угорелый, но зато можешь вволю поболтать с друзьями. Соберутся газетчики где-нибудь вместе, сядут и давай друг другу рассказывать новости, которых в газетах нет. Можно много интересного узнать. Особенно любили ребята поговорить о военных столкновениях, о налетах партизан на посты, о разгроме дотов. В пригороде по ночам часто слышалась стрельба, но ведь газеты об этом ничего не сообщали…
      Видя, что его новый друг одет в какие-то старые лохмотья, Туан однажды достал из чемодана трикотажную рубашку.
      — Держи!
      Тхань испуганно посмотрел на него. Рубашка была совсем еще новая! От нее даже пахло нафталином. Вначале он взял ее, но потом раздумал и вернул обратно.
      — Не хочешь? Может, поискать что-нибудь другое?
      Туан потащил его за руку к чемодану и стал вытряхивать из пего одежду:
      — Берн, что нравится…
      — Нет. Спрячь все обратно. Я пе возьму ничего.
      Честно говоря, у Тханя глаза разбегались: столько здесь было красивых вещей. Но Тхань подумал: «Я ведь весь день ношусь по улицам, ни учиться, пи гулять пе хожу, так зачем мне наряжаться!»
      А Туан никак не мог понять, почему его новый друг отказывается от подарка.
      — Ну посмотри на эту рубашку! Это мне мама сшила. Правда, пачкается быстро… А вот эти уже ношеные, — ты не думай, я не хочу дарить тебе старое…
      Тхань мотал головой. Ему хотелось бросить все и убежать. Но Туан удерживал его за руку и в конце концов всучил ему светло-зеленую рубашку. Отказаться было уже никак нельзя, и Тхань принял подарок. Но прошел день, другой, третий, а он все пе появлялся в обновке. Не выдержав, Туан спросил:
      — Тхань, а где рубашка?
      — Вот, на мне, — показал Тхань на рубашку, что была на нем, и удивленно посмотрел на Туана.
      — Да нет. Я спрашиваю о той рубашке?
      — А, о зелененькой, да? — догадался Тхань. — Ты что, хочешь взять ее обратно?
      — Нет, зачем же? Но почему ты ее не носишь?
      Тхань покраснел и отвел глаза в сторону.
      — Ну, отвечай! Почему?
      — Ты не сердись, я ее отдал…
      — Отдал? Кому?
      — Ты, может, знаешь Ута, который газеты продает? Он из очень бедной семьи, вот я и отдал…
      Туану было немножко досадно, но в то же время Тхань начинал нравиться ему все больше и больше. Вот уж действительно добрый парень! Туан вспомнил слова матери: «Бедные всегда помогают друг другу…» Так и Тхань — у самого латка на латке, а новую рубашку отдал другу.
      — Хороший ты парень, Тхань, понял!
      — Чем хороший? — удивился Тхань. Он все еще считал, что эта рубашка принадлежит Туану.
      — Я знаю, что говорю, Тхань! Ты хорошо относишься к друзьям. А та рубашка была последней, которую сшила мне мама. Я ее даже не надевал. Ты мне нравишься, вот я и подарил ее тебе.
      — Тебе жалко, да? — быстро спросил Тхань.
      — Да что ты? Если б было жалко, я бы и не давал…
      Тхань закивал головой, а потом, неожиданно положив руку на плечо Туана, сказал:
      — Ты тоже… очень хороший.
      Так пронеслись три года. Туан сильно изменился. Теперь он тоже умел зарабатывать на жизнь. Так же как и Тхань, он бегал продавать газеты и убирал в кафе. Но в последние месяцы газеты не очень-то расходились, потому что в них не писалось о том, что интересовало читателей.
      Отца почти никогда не бывало дома. Он приходил очень поздно, каждый раз расспрашивал сына о разных делах, но никогда не вспоминал о своем обещании учить сына дома. Как-то Туан решился напомнить отцу о его обещании. Отец погладил сына по голове и улыбнулся:
      — Ты же знаешь, как я занят! Пусть уж дядя Шау займется твоим образованием…
      Туан терпеливо ждал… Дядя Шау был тоже всегда занят, и мальчик не решался надоедать ему.
      Прошло уже много времени, и Туан подумал, что дядя Шау обо всем забыл. Но вот однажды он позвал Туана и Тханя и начал «урок истории». Дядя Шау рассказал о том, что еще не так давно Вьетнам был оккупирован французами. Народ жил очень плохо, но никогда не прекращал борьбы. Французские колонизаторы находились во Вьетнаме свыше восьмидесяти лет, и все это время против них вспыхивало одно восстание за другим. Но эти восстания жестоко подавлялись. До тех пор, пока не была создана коммунистическая партия Индокитая. А потом…
      Дядя Шау рассказал и о юных героях, таких, как Чан Куок Тоан, например. Ему было шестнадцать лет, когда враг с севера напал на страну. Это было очень давно. Легенды рассказывают, что Чан Куок Тоан создал свою армию и на знамени написал боевой призыв.
      В годы войны Сопротивления против французских колонизаторов славный Ким Донг, бывший связным, совершил не один подвиг и погиб как герой. В те же годы в Сайгоне сражался пионер Ле Ван Там. Он облился бензином, поджег себя и взорвал крупный военный склад врага. А в горах Тай-Нгуена широко был известен храбрый партизан — мальчик, по имени Зюк…
      Потом дядя Шау сказал:
      — Диктатор Нго Динь Дьем — это гончая собака на службе у американских агрессоров. Он ни за что не хочет, чтобы Вьетнам был мирно объединен. Раньше — французы, а теперь американцы хотят покорить Вьетнам. Ну, а Дьем, как все предатели, продал свою страну иностранным грабителям. Вот поэтому народ поднимается, чтобы бороться против своих врагов…
      Туан хорошо запомнил этот первый урок.
      Как-то вечером дядя Шау вернулся с работы в очень плохом настроении. Он не сразу лег спать, а о чем-то долго перешептывался с тетушкой Шау. Уже была глубокая ночь, даже ящерица за перегородкой перестала возиться. Но дядя Шау все еще не ложился спать. До слуха Туана сквозь сон долетели отдельные слова и обрывки фраз:
      — Несчастный мальчик… не нужно ему говорить…
      Потом он услышал голос тети Шау:
      — А это точно?
      — Да, — ответил дядя Шау. — Днем я был у связных. Группу раскрыли.
      — Предательство?
      — Пока неизвестно… А его… вот несчастье!
      Туан услышал, как тяжело вздохнула тетя Шау. Из этого отрывочного разговора он почти ничего не понял. Но вдруг что-то тревожное промелькнуло в мыслях, мальчика охватило беспокойство. Туан не знал, что случилось, но кажется, произошло большое несчастье. Да вот и отца кет уже целую неделю. Еще вчера Туан спросил у дяди Шау, не знает ли он, куда мог отец уйти так надолго. Дядя Шау помолчал, а потом как-то туманно ответил:
      — Он уехал в одну провинцию. Будет через неделю. А если задержится, значит, на пароходе поехал в Камбоджу.
      Прошла, вернее, пронеслась еще одна педеля. Отец Туана все не возвращался. Последние ночи Туан во сне часто видел свою маму. Вновь, как в то утро, полицейские подъезжали на машине, чтобы арестовать ее. Он тогда гулял на улице. Вдруг у их дома остановилась закрытая серая машина и несколько полицейских ворвались в дом. Туан бросился за ними, но от дверей его отогнал дубинкой полицейский. Потом появилась мама в наручниках, и ее повели к машине. Она шла медленно и искала глазами сына. Дубинка в руках полицейского раскачивалась из стороны в сторону. Туан хотел броситься за мамой, но не решился. Он стоял как вкопанный, до боли закусив губу. И хотя ему было больно и страшно за маму, он в ту минуту все же не плакал. Только к горлу подкатил какой-то комок…
      Однажды вечером, вернувшись с работы, Туан решил поговорить с тетей Шау. Она молола зерно во дворике.
      Увидев насупленные брови Туана, тетушка Шау сразу обо всем догадалась, но все же спросила;
      — Что тебе, Туан?
      — Тетя! — Слезы душили Туана. — Это правда, что мой отец арестован?
      Женщина остановила жернова, подняла фартук и не торопясь вытерла пот с лица, чтобы хоть как-то скрыть свое волнение. Лицо ее побледнело. Потом она подозвала мальчика поближе и села вместе с ним на скамейку.
      — Ну… ну, успокойся… А кто тебе это сказал?
      — Вы от меня скрывали, но я сам все узнал. Сегодня об этом пишут газеты и фото отца есть. Там говорится, что схвачен один вьетконговец.
      — А может, он просто похож на твоего отца? Фамплия-то названа?
      — Нгуен Ван Вун.
      — Вот видишь, отца же зовут Нам Лау…
      — Не обманывайте меня, тетя. Вот газета. Разве я не знаю своего отца? Вот родинка справа, большая, как горошина, а глаза? Да что там говорить…
      Тетушка Шау поняла, что теперь Туану известно все. Стараясь не волноваться, она спросила:
      — Что здесь написано?
      — Что мой отец опасный вьетконговец.
      — Опасный вьетконговец… — повторила задумчиво тетя Шау. — А ты понимаешь, что значит Вьетконг?
      — Конечно. Раньше я об этом уже спрашивал у отца и у мамы. Вьетконговцы — это патриоты, которые борются против американцев и Дьема.
      Тетя кивнула головой, а потом сказала:
      — Ступай в дом. Никому об этом ни слова. Вечером никуда не ходи. Я расскажу тебе, чем занимался твой отец.
      В этот вечер тетушка Шау, укачав младших ребятишек Вьета, Нама и Тханга (Хоа и Конг сами ложились спать), села за починку их одежды и начала свой рассказ.
      После ареста мамы отец Туана продолжал подпольную работу. Помимо создания подпольных ячеек из рабочих различных предприятий, он руководил работой среди жителей Нового квартала и особенно среди переселенцев-католиков. Когда полиция напала на след подпольщиков, мать Туана была арестована. В их старом доме в то время находилась явочная квартира городского отделения Национального Фронта Освобождения. Каждый день к ним приходили какие-то лица, которые спрашивали маму. Они оставляли ей, как портнихе, заказы, потом мама прятала этих «заказчиков» на чердаке, а сама садилась за швейную машину.
      Туан хорошо помнил лестницу, которая стояла у них дома. Мама обманывала его, говоря, что это никому не нужная старая вещь. Правда, одно время отец действительно работал маляром и ему нужна была складная лестница. Кроме нее, в доме то там, то здесь стояли банки из-под краски с воткнутыми в них кистями. Однажды под вечер Туан, вернувшись, застал какую-то незнакомую женщину, которая в эту минуту спускалась с чердака по этой самой лестнице. А через час нагрянули полицейские и перевернули весь дом. Они пересмотрели все бумаги, тетради, учинили обыск даже в спальне. Были перерыты все чемоданы, шкафы…
      Потом такие неожиданные обыски в их доме участились. Мама научила Туана, если вновь появятся «эти собаки», отвечать им коротко: «Я еще маленький, только учусь. Не знаю. Спросите об этом у моей мамы…»
      Туан понял, что мама была подпольщицей. А за отцом он пока ничего не замечал, потому что отец всегда был где-то занят и очень редко бывал дома.
      В тот раз, когда мама проводила незнакомку через калитку, Туан дождался ее во дворе и спросил:
      «Так ты прятала подпольщицу, да?»
      «Тише! Что ты кричишь?»
      «Они ее не схватят?»
      «Не болтан! А тебе ее жалко?»
      «Жалко…»
      «Почему?»
      «Потому, что она, как и ты… против американцев и Дьема».
      Мама улыбнулась и погладила его по щеке:
      «Ты умница, сынок! А ты знаешь, почему эта женщина против американцев и Дьема?»
      «Знаю, мама».
      «Ну скажи!»
      «Американцы — грабители. Дьем — продажная шкура, он слушает американцев. А они с помощью Дьема хотят сорвать мирное объединение страны, убивают наш народ, патриотов…»
      «Кто тебя научил?»
      «Папа! А в школе учителя бубнят, что нужно «быть признательным президенту Нго». Надоело их слушать!»
      «И ты спорил с учителями?»
      «Нет, папа говорит, что главное — знать, что к чему, а пререкаться нельзя. Ведь так можно себя выдать!»
      Мама рассмеялась:
      «Молодец, сынок! Пусть они там говорят себе что вздумается. Ну ладно, пди садись за арифметику. А если кто придет и будет спрашивать, отвечай, что ничего не знаешь…»
      И вот теперь, слушая рассказ тетушки Шау о подпольной работе отца, Туан как наяву представлял себе все события, произошедшие в их старом доме.
      Он не плакал, а только молча кусал губы. Ему стало до боли жаль своих родителей. Три года прошло после ареста мамы, но никаких вестей от нее до сих пор нет. А может, ее уже и нет в живых. Теперь они схватили отца. У полиции было много улик против него. Наверно, эти собаки сильно били его перед тем, как вынести свой приговор. Туан вздрогнул, представив, как по лицу отца сбегают струйки крови на его блузу.
      Тетушка Шау закончила свой рассказ. Пятеро детей спали вповалку на дощатом пастиле. Туан потянулся, откинувшись на спинку старого плетеного стула. Он больше ни о чем не думал и рассеянно посмотрел в сторону переулка.
      Ночь была темная и мрачная. Ветер тихо шелестел в сухих листьях кокосовой пальмы. Тетушка Шау сочувственно посмотрела на мальчика:
      — Ты уже взрослый и понимаешь, что делали для своей родины твои родители. Будь храбрым, сынок… таким же, как и они…
      Тетушка Шау впервые назвала его «сынок». От этого у Туана будто что-то перевернулось в сердце, истосковавшемся по материнской ласке. Он только еще крепче сжал губы, стараясь не расплакаться. Но слезы помимо воли побежали по его щекам…
      Прошло время. Отец Туана совершил побег из тюрьмы и ушел в освобожденные районы. Вечером Шау остановил свое такси у кафе, где работал Туан, и сообщил ему эту радостную весть.
      Туан был счастлив. Глаза его так и сияли, он стал что-то громко и весело насвистывать.
      — Эй! — Услышав его громкий свист, из-за двери выглянул удивленный дядюшка Лай, хозяин этого жалкого кафе. — Что с тобой? Прекрати свист немедленно!
     
      2
     
      Тхань, держа под мышкой свой старый ящик со множеством отделений, набитых сигаретами, уже подошел к двери, но обернулся и еще раз сказал сестренке Хоа:
      — Когда вернется Туан, пусть идет к кинотеатру «Казино», запомнила?
      Хоа только что закончила стирку. Отряхивая руки от мыльной пены, она сказала:
      — Запомнила! Все учишь!
      Тхань погрозил ей кулаком:
      — А забудешь и испортишь нам дело — смотри у меня! — И, чтобы проверить се, снова спросил: — Повтори! Куда должен пойти Туан?
      — Забыла.
      — Хватит шутить. Так где мы с ним встречаемся?
      Хоа, притворяясь, что не расслышала, взялась за штопку. Брат начал сердиться:
      — Слышишь, что я говорю?
      Хоа вздернула вверх подбородок, так что ее коротенькая косичка упала за спину, и рассмеялась:
      — Да слышу же! Ишь какой злюка! Вот возьму и ничего не скажу Туану, тогда будешь знать!
      Тхань по опыту знал, как справиться с сестренкой. Лино его стало серьезным.
      — Брось баловаться, отвечай! — И, подражая голосу отца, когда тот беседовал с жителями поселка, Тхань серьезно произнес: — Речь идет об очень важном деле!
      Теперь Хоа уже не улыбалась. Испугавшись, она медленно, по слогам повторила:
      — У… кино… театра… «Казино», верно?
      — Правильно, молодец!
      Тхань вышел из дому. Сегодня вечером действительно у них важное дело, а не просто прогулка. Уже более шести месяцев Тхань по поручению своего отца выходил на связь с вышестоящей подпольной организацией. Первое поручение ему было дано вскоре после ареста отца Туана. Что такое «вышестоящая организация», где она находится, Тхань не представлял. В его задачу входило являться на условленное место, передавать письма, получать документы. Место встреч постоянно менялось. Один раз — у кинотеатра, в другой раз — в магазине. Иногда на стадионе или на выставке…
      Тхань даже растерялся, когда отец дал ему поручение. Дело в том, что еще раньше он вступил в подпольный пионерский отряд «Борьбы за освобождение» имени Ле Ван Тама. И скрывал это и от отца и от матери. С начала 1962 года он между работой то продавца газет, то чистильщика обуви распространял листовки Национального Фронта Освобождения. Часто ему приходилось взбираться на высокие деревья и вывешивать знамена прямо в городе. В умении лазить по деревьям он уступал, пожалуй, только шимпанзе. Все эти дела — и листовки, и знамена, и дежурства, и многое другое — поручались в отряде ему, и все это он выполнял успешно. А когда Тхань начал работать связным у отца, то заниматься делами в пионерском отряде ему стало намного труднее. И не потому, что он ленился или не старался, а просто времени стало в обрез. Об одном Тхань всегда вспоминал с удовольствием: о том, что втянул в работу отряда своего ближайшего друга Туана.
      Говоря точнее, ему не представляло особого труда это сделать. Мама ведь тоже говорила, что Туан — настоящий сын своего отца и что все беды, которые обрушились на его голову в связи с арестом родителей, только подтолкнули его к решению самому участвовать в подпольной работе.
      А вскоре Туан стал выполнять поручения подпольной организации. Вначале в группе Тханя был только Туан. Через несколько месяцев к ним присоединился Ви — мальчишка, которому Тхань дал кличку «Око». Он был сыном тетушки Бай Чынг, дом которой стоял в начале переулка. Мать говорила, что отец Ви погиб по вине Дьема. Семья тетушки Бай Чынг, как и многие другие семьи католиков, переселилась сюда, поверив красивым обещаниям Нго Динь Дьема устроить их жизнь. Но Дьем обманул переселенцев. На месте не оказалось ни жилья, ни земли, ни скотины. Повсюду царили голод, нищета и болезни. Несколько младших детей в их семье умерли прямо в лагере для переселенцев. Натерпевшись вдоволь горя, мать вынуждена была пойти искать работу. Но глаза ее с тех пор никогда не просыхали от слез.
      Как рваная одежда никогда не станет новой, так и лишения в их семье никогда не сменялись достатком. А потом отца насильно взяли в «национальную» армию, и он погиб во время одной из карательных экспедиций в лесах Тан-Нгуена в конце пятьдесят девятого года.
      Ви на первый взгляд казался тихим и смирным, но на самом деле был отчаянным сорванцом. Еще до переезда Туана в этот переулок Тхань и Ви несколько раз дрались между собой, и все из-за пустяков. Ви никак не понимал, почему в поселке к нему так плохо относятся. А Тхань обозвал его «Оком» просто так, ради шутки. Кто бы мог подумать, что мальчик затаит в душе обиду за это. И они дрались. Но потом помирились и даже стали друзьями.
      Ви ходил по вечерам продавать арахис. Со своей старой заржавевшей коробкой под мышкой он носился по улицам, частенько крутился у стадиона, бродил по зоопарку. А дома помогал делать все, что было в его силах: молол рис, очищал и жарил арахис, смотрел за малышами. Его мама с первого же дня, как поселились в Новом квартале, не снимала с плеч коромысла: с утра до вечера она продавала на улицах вареный рис и чай прохожим.
      В отряд Ви вступил после того, как его «сагитировал» Туан. Темнота темнотой, он тогда не умел ни писать, ни читать. А через три месяца, благодаря Туану, который по вечерам после работы забегал к другу, Ви научился читать газеты. Радость его была безмерной; ведь теперь он узнавал столько новостей, сколько раньше ему и не снилось. И все, что сообщалось в газетах, было ему в диковинку.
      У него один за другим возникали вопросы, с которыми он не переставал надоедать Тханю и Туану: а почему газеты рабочих закрываются? Почему в официальной прессе то и дело пишут о «победах над Вьетконгом»? Правда ли это? А раз неправда, значит, сайгонские газеты все врут?
      Туан помогал другу постепенно разобраться во всех тех вопросах, с какими еще недавно сам обращался то к отцу, то к матери. Друзья часто встречались и подолгу разговаривали обо всем, мечтали о будущем. Ви рассказывал, что родина его в провинции Хай Зыопг и что он очень скучает по родным местам. Рисовые поля там широкие-широкие, кругом много пагод и костелов. Туану же хотелось как можно скорее увидеть маму и отца. Тогда бы они вместе смогли навестить бабушку, которая, как говорила мама, уже старая — ей больше восьмидесяти лет. Жила она где-то в Центральной части Южного Вьетнама. А когда Вьетнам будет объединен, Туан уговорят родителей поехать на поезде в Ханой.
      Туан сказал:
      — Вот будем, Ви, хорошо работать, и все наши мечты сбудутся. Наш отряд носит имя Ле Ван Тама. Нам всегда нужно помнить о его подвиге и быть достойным его…
      Однажды вечером Тхань и Туан, едва они успели вернуться с работы, услышали резкий и протяжный свист. Это Ви вызывал их на встречу.
      Тхань и Туан выбежали в переулок. Лицо Ви сияло от радости.
      — А что у меня есть! — воскликнул он.
      — Что? — в один голос спросили его друзья.
      Глаза Ви стали совсем круглыми, он вплотную приблизился к ребятам и прошептал:
      — Граната!
      От удивления Тхань и Туан даже присели.
      — Откуда? — после недолгого молчания спросил Туан, сдвинув брови.
      Ви стал объяснять:
      — Вы думаете, это шуточки, да? Знаете, как с пей опасно! Того и гляди, рванет!..
      И он тут же без передышки принялся со всеми подробностями рассказывать, как ему удалось раздобыть гранату.
      Уже больше недели Ви каждый вечер крутился у военной казармы, расположенной в северном пригороде. Он продавал зам арахис и постепенно завел знакомство с несколькими солдатами. Поначалу он вертелся только у ворот, а потом, набравшись храбрости, зашел на территорию казармы. Не теряя ни минуты, Ви быстро осмотрелся по сторонам, стараясь запомнить каждую мелочь. И, конечно, от его внимания не ускользнуло, где стоит оружие и лежат гранаты…
      Два дня назад он уже хотел было выполнить свой план, но так и не решился. Ведь за всю жизнь он еще ни у кого ничего не украл! Дома мама всегда держала деньги в незакрытом ящике шкафа: знала, что дети никогда не дотронутся до них. И теперь, задумав взять гранату, похожую на плод манго, Ви растерялся. Руки предательски дрожали. Глаза в беспокойстве бегали по сторонам, он ежесекундно оборачивался, боясь, что кто-нибудь увидит. Да и как тут не переживать, не волноваться — уж если его схватят, то, как говорится, ему не сносить головы! И Ви струсил. Но уже вечером, вернувшись домой, он стал ругать себя за нерешительность, — ведь так или иначе, а рисковать придется!
      В конце концов он решился. Прошлым вечером, улучив момент, когда солдаты пили вино, закусывая арахисом, и играли в карты, Ви шмыгнул в помещение и в мгновение ока очутился в нужной ему комнате. Именно здесь был склад оружия. Зажав в руке гранату, он весь задрожал от радостного волнения. Потом спрятал ее на дно коробки под тряпку, пожалев, что арахис почти весь продан и нечем гранату замаскировать. Нужно было немедленно уходить…
      В этот самый момент где-то рядом хлопнула дверь. Ни жив пи мертв, Ви спрятался в темный угол, за входную дверь, и притаился.
      Ожидание было мучительным. Чья-то голова в солдатском шлеме заглянула в склад. Ноги почти не держали Ви, коленки задрожали еще сильней.
      «Опять этот Ту забыл закрыть склад!» — пробормотал солдат почти над самым ухом Ви. Голова скрылась, и дверь тут же сильно захлопнулась. В замочной скважине несколько раз щелкнул ключ. Шаги кованых башмаков удалились…
      Ви бросило в пот, он растерянно смотрел по сторонам. Значит, ловушка! Что же делать? Конечно, солдаты его обнаружат и схватят… А тогда… Ви вспомнил маму, младших братишек и сестренок. Подумал о Тхане и Туане… Ви проклинал себя.
      Вскоре, однако, его растерянность прошла, и он стал собираться с мыслями. Во всяком случае нельзя сидеть здесь сложа руки в ожидании, пока схватят. Надо искать выход…
      Первым делом он начал обшаривать стенки — нет ли какого-нибудь окна. Но склад был наглухо закрыт со всех сторон. «Как же мне выбраться?» — мелькнула мысль, и вновь тревожно застучало сердце. Ви закусил губы, чтобы не расплакаться, но слезы было не так просто сдержать. И опять он вспомнил маму. Наверно, уже сейчас, не дождавшись его, мама все выглядывает ему навстречу.
      «Нет! Во что бы то ни стало, а выход надо найти!» Он вытер слезы, поднялся и еще раз обошел комнату. Вот это да! На этот раз в дальнем углу он нащупал стоявшую там лестницу! «Вот и все!» — мелькнула радостная мысль. Ви опустил коробку на пол и тщательно приставил лестницу к стене. Ну и темнота, хоть глаз выколи. Он осторожно стал на первую, потом на вторую перекладину, слегка попрыгал на ней. Нормально. Выдержит.
      Вверху был квадратный люк, ведущий на чердак. Но для Ви лестница была короткой, и нужно было напрячь все силы, чтобы дотянуться до потолка. Ви спустился на пол за коробкой, закинул ее на чердак, а потом влез сам. На чердаке он почувствовал себя намного спокойней. Оказывается, крыша казармы была сложена из черепицы, вот же везет! Разобрать ее не стоило большого труда. В общем, ясно. Но постой, постой! А как же спуститься с крыши вниз?
      Радость, которая только что обожгла его сердце, мгновенно погасла…
      Ви перестал рассказывать. Тхань, жадно слушавший рассказ друга, нетерпеливо воскликнул:
      — Ну чего тянешь? Давай дальше! Как же ты оттуда выбрался?
      Ви, довольный, улыбнулся:
      — То-то же! Уметь надо! Так вот, думал я, думал и ничего не мог придумать. Потом вдруг вспомнил, вроде бы на шкафчике в складе лежал моток веревки. Сил никаких не было, а пришлось опять спускаться вниз.
      — И что, нашел веревку? — радостно спросил Туан.
      — Конечно… А то, может, я бы сейчас с вами не разговаривал.
      — А солдаты не видали? — спросил Тхань.
      — Так они же пьянствовали!
      Помолчали. Потом Туан сказал:
      — Группа выносит тебе благодарность. За смелость. Но не обижайся, ругать тебя все же придется. Прежде чем идти на такое опасное дело, нужно всегда посоветоваться с группой. Случись что, мы могли бы тогда прийти тебе на помощь, разве не так?
      Ви почувствовал, что его ругают для формы, а в то же время и хвалят. Он был и смущен, и, главное, радостно взволнован. Ну что ж, ругают его правильно. Но ведь смелость свою он доказал! А не рисковать, так эту гранату, похожую на плод манго, только бы и видели!
      Тхань молчал. Раньше он был старшим в группе, но, став связным у отца, передал руководство Туану.
      — А где сейчас граната? — тихо спросил Туан.
      — Спрятал у своего дома. Я закопал ее в землю. Она в коробке…
      Тхань вытаращил глаза:
      — Ты что! Нужно срочно откопать, иначе испортится…
      — Испортится? — искренне удивился Ви. — С чего бы это? Ты не выдумывай! А если мама узнает? Знаешь, какая она! Опасно… А граната лежит себе в коробке, завернутая в тряпку. Сколько масла я туда залил, знали бы, так не спорили…
      Ви говорил убедительно. Тхань подумал, что, может, так оно действительно лучше. А где ее еще можно спрятать? Повернувшись к Туану, он спросил:
      — Ну, а ты что скажешь?
      Туан не торопился с ответом, молча обдумывая все, как взрослый.
      — Пусть пока там полежит. Вечером встречусь с руководством и доложу. Как вы думаете, что, если попросить разрешения использовать гранату нам самим? Бросим ее куда надо, а?
      У Ви даже глаза заблестели от радости. Тхань тоже повеселел и торопливо сказал:
      — Если Ви не умеет бросать, поручите это мне…
      Вечером того же дня Туан отправился на встречу с. руководителем отряда. На этой неделе место встреч было у открытого кафе «Белый аист». Ровно в восемь появился руководитель. Это был молодой человек в летнем костюме европейского покроя из японского хаки и в белых кожаных полуботинках.
      Внешне он походил на журналиста или на спортсмена.
      Склонившись со щеткой над его ботинками, Туан докладывал о том, как Ви раздобыл гранату. Руководитель, казалось, был увлечен своей газетой, но иногда, чтобы лучше слышать мальчика, подавался немного вперед, стараясь не упустить ин слова. Потом Туан спросил:
      — Какие будут указания?
      Молодой человек рассеянно смотрел, как в стакане лимонада поднимаются вверх пузырьки. Пальцы его слегка постукивали по столу. Туан успел заметить легкую тень улыбки на сто губах. О чем он думал в эту минуту? Скоро обувь будет вычищена до идеального блеска. И тут, словно желая убедиться, хорошо ли справился мальчишка со своей работой, молодой человек наклонился.
      — Завтра в четыре, — прошептал он, — начало улицы Хынг Дао. Книжный магазин «Новая культура». Спросишь у продавщицы новую книгу правил игры в настольный теннис. Ответ: «Подождите минутку, посмотрю, есть ли еще».
      Это был, как всегда, обычный пароль. Место встречи менялось. Туан ждал, что будет сказано еще, но руководитель рассчитался с ним и поднялся.
      На следующий день, как было условлено, Туан направился на улицу Хынг Дао. Там он легко нашел книжный магазин. За прилавком сидела очень красивая девушка. Посетителей было мало. Какой-то молодой человек в очках просматривал книги в шкафу. 11 что он там выбирает так долго, скорей бы уходил! А продавщица его ничуть не торопила; она сама погрузилась в чтение какой-то книги, никого и ничего не замечая вокруг.
      Туан остановился у витрины и посмотрел на свое отражение. Сегодня он был похож на школьника. Розовая рубашка, сшитая еще мамой, стала немного тесновата, но это ничего. Белые брюки, хоть и потертые кое-где, выглядели вполне прилично.
      Улица была пустынной. Ничего подозрительного. Туан спокойно вошел в магазин. Он подошел к продавщице и сказал:
      — Мой брат Хай посоветовал мне зайти сюда купить новую книгу правил игры в настольный теннис… У вас еще есть?
      Продавщица оторвала глаза от книги и взглянула на Туана. Ему показалось, что девушка слегка побледнела. В ее глазах он прочел удивление. Потом она ласково ответила:
      — Подождите минутку, посмотрю, есть ли еще. Вам новую книгу?
      — Новую!
      Молодой человек в очках все еще находился здесь, внимательно разглядывая книжные полки, и на вошедшего мальчика не обращал никакого внимания. Но и книг никаких он не спрашивал и не покупал! Туан искоса взглянул в его сторону еще раз, и у него даже перехватило дыхание: продавщица шла прямо к тому человеку. Они о чем-то переговорили между собой. Спустя минуту, девушка вернулась и улыбнулась Туану:
      — Это наш товарищ, иди за ним…
      Парень в очках приблизился к Туану и тихо сказал:
      — Пошли. Мы будем идти и беседовать.
      Уже через минуту Туан понял, что этот товарищ — новый руководитель, который будет вместо Хая, их старого пионервожатого. Хай ушел на другую работу. Услышав об этом, Туан даже немного опешил. Ведь только вчера он видел товарища Хая, и тот ничего ему не сказал.
      — Товарищ Хай передает всем ребятам большой привет. Вы все в группе номер три, да?
      — Да.
      — Меня зовут Хиен. Я пятый в семье, поэтому можешь называть меня и Намом1.
      1 Нам — по-вьетнамски «пятый».
      — А продавщица, она тоже новый работник, да?
      — Нет, она работает давно.
      — А как ее зовут?
      Хиен посмотрел на Туана, словно был недоволен вопросом: уж слишком любопытен этот мальчик. Но, пройдя несколько шагов, он ответил:
      — Зовут эту девушку Ле Ха. Впрочем, мы зовем ее Ут.
      Руководитель неожиданно повернулся к Туану и спросил о гранате, которую раздобыл Ви. Туан обо всем подробно рассказал, не забыв и о просьбе группы.
      — Ну, а обращаться вы с ней умеете? — спросил Хиен.
      — Да пустяки. Бросишь — и она взорвется, разве не так?
      Хиен рассмеялся:
      — Не так-то все просто, как кажется. Но трудного тоже ничего нет. Прежде всего — смелость. Чтобы бросить гранату, нужна тренировка. Нужно научиться обращению с ней. А без этого никак нельзя…
      Туан расстроился не на шутку. Надо же, забыл спросить Тханя, умеет ли он обращаться с гранатой?! Ну конечно, умеет, ведь он сказал Ви, что нельзя хранить гранату в земле!
      — Есть в нашей группе один, он в этом разбирается, — в голосе Туана прозвучали настойчивые нотки.
      Руководитель ничего не ответил. Взяв Туана за руку, он перешел с ним на другую сторону улицы. Здесь было много прохожих. Недалеко находился рынок. В глубине улицы показались черные машины с американскими флажками. Опи быстро пронеслись мимо под пронзительный вой сирены. Увидев американцев, развалившихся в машинах, Туан вспомнил слова Тханя: «Если нам только разрешат, ух и устроим же мы катавасию в баре «Осенняя луна»!»
      Туану хотелось сказать об этом Хиену, но вокруг было много посторонних. У поворота в какой-то темный переулок Хиен придержал Туана за рукав:
      — Ты возвращайся. Встретимся там же, в магазине.
      Видя, что руководитель ничего не говорит о гранате, Туан спросил:
      — Значит, граната остается у нас или ее нужно отнести к сестре Ут? — И тут же добавил: — Мы с ребятами хотели устроить этим обезьянам веселый ужин в баре «Осенняя луна»… Об этом я уже говорил товарищу Хаю.
      Хиен все еще не отпускал руку Туана. Помедлив немного, он сказал на прощание:
      — Терпение. Получу разрешение — тогда поговорим.
     
      3
     
      Когда Туан вернулся домой, Тханя уже не было. Хоа сказала:
      — Брат будет ждать тебя у входа в кинотеатр «Казино»…
      Туан достал из кармана пирожок и протянул Хоа:
      — Это тебе. — Потом, вытащив из другого кармана небольшой сверток, добавил: — А это малышам.
      Хоа прижала к груди подарки Туана. Тханг уже спал, а Конг, Вьет и Нам еще не вернулись с прогулки. Хоа решила дождаться их.
      — Ты совсем сегодня расщедрился! — сказала она Туану.
      Туан заулыбался и хлопнул себя в грудь:
      — Получил деньги от хозяина. А ты почему не ешь? Пирожок свежий, с яйцом и мясом, знаешь какой вкусный!
      Хоа на это ничего не ответила, а только повторила:
      — Ты иди к кинотеатру… Брат тебя ждет…
      — Что еще передавал мне Тхань?
      — Он сказал, что это очень важно.
      Туан быстро переоделся, захватил с собой ящик со всеми принадлежностями для чистки обуви и быстрым шагом направился к месту встречи. При выходе из переулка вдруг вспомнил о Ви и решил позвать и его.
      Мама Ви была дома, она чистила арахис.
      — Это ты, Туан? А Ви нет, он уже ушел.
      — Один ушел или с кем-нибудь?
      — С Тханем куда-то умчались.
      Туана охватило беспокойство. А вдруг это «важное дело» и есть как раз выполнение давно задуманного плана взрыва в американском баре? Неужели все совершится без него!
      Несколько дней назад, после встречи с руководителем, Туан пересказал своим друзьям Тханю ч Ви, как нужно пользоваться гранатой. Особенно тогда разгорячился Ви. Он тут же несколько раз порывался уйти «на дело». Туан вынужден был строго предупредить его, что в случае нарушения дисциплины он поставит вопрос об исключении Ви из отряда. Это несколько охладило его пыл, но тем не менее все эти дни Ви возвращался к этим разговорам, все надоедал Туану, требуя, чтобы тот немедленно связался с руководством и еще раз запросил разрешения. Туан впервые видел, как заплакал Ви, когда он сказал ему об излишней горячности.
      «Ты должен меня понять, Туан! Ведь по вине янки и Дьема погиб мой отец», — сказал тогда Ви.
      Туан взволнованно ответил:
      «А я что ж, по-твоему? Ведь они арестовали моих родителей! Я их тоже ненавижу!»
      Туан шел все быстрее. Из окон, витрин на тротуар падал свет — желтый, синий, красный. Эта хаотическая игра разноцветных бликов чем-то походила на джазовую музыку, доносившуюся из соседнего бара. В ушах гулко отдавались торопливые шаги прохожих, резкий стук деревянных сандалий. Мимо промчалась пустая повозка. Спереди на козлах покачивался красный фонарь. Лошадь натужно фыркала, разбрызгивая пену, белую, как растаявшее мороженое. Кнут то и дело свистел в воздухе. Звонкий стук копыт удалялся все дальше и дальше в ночную темноту.
      Миновав этот шумный участок пути, Туан вскоре увидел яркий свет у входа в кинотеатр «Казино». Не сбавляя шага, он шел прямо на свет, ничего вокруг себя не замечая. Вдруг чья-то рука легла на его плечо:
      — Почему так поздно?
      Вздрогнув от неожиданности, Туан остановился. Это был Ви, который, видно, его уже давно ожидал здесь.
      — Где Тхань?
      — Вертится у «Осенней луны»…
      Ну вот! Значит, все правда. Значит, Ви и Тхань сговорились сегодня бросить гранату в бар, где развлекаются американцы!
      Туан схватил Ви за руку:
      — Где граната?
      Лицо Ви выразило крайнюю степень удивления:
      — Ты что? Какая граната?
      — Да твоя, похожая на манго!
      Ви растерялся. Потом отрицательно покачал головой:
      — Она все там же, на своем месте.
      — Не врешь?
      — А ты меня все подозреваешь?
      — Моя обязанность предупредить. А я-то думал…
      — Что думал?
      — Думал, что вы решили нарушить дисциплину и сегодня использовать гранату.
      Ви слегка улыбнулся:
      — Ошибаешься. А если бы и сегодня, то разрешение ведь уже имеется… Ну вот что, иди скорее к Тханю, тогда все поймешь. Мне поручено быть здесь и ни шагу в сторону.
      Бар «Осенняя луна» находился совсем рядом. Увидев Туана, Тхань сразу же заговорил о деле:
      — Скоро начнется. Сегодня наши старшие братья и сестры решили «поужинать» здесь, понял? «Обезьян» тут куча. Ты подменишь меня, будешь продавать сигареты и наблюдать вот за этим участком улицы. Ви дежурит подальше. Это поручение нашей группе, ясно?
      — Кто поручил? И откуда ты знаешь, что собираются здесь делать старшие братья и сестры? — спросил Туан, которому пока еще не все было ясно.
      — Я и сам толком не понял. Но сегодня, когда я вернулся с работы домой, к отцу пришли двое — парень и девушка. Он был в очках. А девушка такая красивая. Похоже, что недавно поженились. Когда у них с отцом разговор закончился, они позвали меня и все это поручили…
      «Наверно, это были Хиен и Ут», — подумал Туан. Хотя мало ли людей носят очки? Тхань говорит, что это были работники городского отделения Национального Фронта Освобождения. Туан тут же вспомнил о женщине, которую раньше мама прятала на чердаке в их старом доме.
      — А как их зовут, ты не знаешь?
      — Нет.
      — Странно.
      — Вот именно, что странно. Раньше я никогда их не видел…
      В баре заиграл джаз, и их чуть не оглушила эта пронзительная музыка. Американцы валили валом, таща за собой нарядно разодетых девиц. Туан искоса разглядывал публику, и тут его дернул Тхань:
      — Вот это да! Смотри, вон та девушка, что сегодня была у нас… Видишь, в том углу бара?
      Туан внимательно посмотрел в указанную сторону. Ошибки быть не могло. Да, это Ут, продавщица из книжного магазина на улице Хынг Дао. Здесь, под разноцветным освещением, она казалась еще красивее. В своем нейлоновом платье мягкого тона она заметно выделялась среди профессиональных танцовщиц, каждую из которых Тхань хорошо знал в лицо.
      Туан смотрел на Ут, но она не видела его. Ут говорила по-английски с каким-то типом, наверное с американским офицером. Он был высокого роста, с коротко подстриженными рыжими волосами; его пестрая рубашка с коротким рукавом была вся покрыта рисунками всевозможных птиц. Этот верзила, сидя на высокой табуретке у стойки бара, нахально уставился на Ут, вытаращив свои пьяные глаза… И вдруг он тяжело подался вперед и грубо схватил ее своими лапищами. Девушка что есть силы стала отбиваться от него…
      В баре погас свет, и шум усилился. Американцы в дальнем углу бара, отшвырнув стулья, повскакали с мест. Слышались крики, смех…
      В груди Туана закипела злость. Эти янки ни в грош не ставят вьетнамцев! Он до боли прикусил губу: ему было жаль девушку Ут…
      — Ну, чего застыл на месте? Давай иди, иди! — поторопил его Тхань.
      Туан побрел на указанное ему место, а перед глазами все еще стояла сцена в баре. Вот уж действительно, эти янки — свора диких собак! Вторглись в чужую страну, да еще так нагло себя ведут! Туан мысленно ругал их последними словами, даже глаза прищурил от злости. «Но ничего, еще немного, и мы им покажем».
      Музыка в баре не прекращалась. Истошно завывал тромбон, и словно взбесилась труба. Ударник просто безумствовал, и казалось, что тяжелые капли тропического дождя обрушивались на крышу из жести. Музыка набирала темп, потом перешла в сплошной грохот.
      В баре зажглись синие огни. Танцы были в самом разгаре…
      В этот момент в прямоугольнике маленькой двери появился человек в одежде официанта и помахал Тханю рукой. Тхань понял, что это связной, который звал его в бар.
      Оглянувшись, Туан заметил, как в бар входит Тхань, и зависть сжала ему сердце. Значит, Тханю больше повезло в этот вечер. И почему его не позвали туда, чтобы и он смог увидеть, как эти обезьяны взлетят на воздух? Пришлось, однако, утешать себя тем, что дежурство на улице тоже немаловажное дело… Но все же в баре, конечно, будет интересней…
      Туан уже подошел к тому месту в начале улицы, откуда ему предстояло вести наблюдение. «Место отличное», — оценил он, осмотревшись по сторонам.
      Кроме нескольких полицейских, куривших у главного входа в бар, там шныряли какие-то в штатском. «Наверняка шпики», — решил Туан и стал напряженно думать, что делать, если вдруг сейчас раздастся взрыв.
      — Эй, мальчик! Почем сигареты? — окликнул его чей-то знакомый голос.
      Товарищ Хпен! Он был с каким-то незнакомцем, и оба они, как музыканты, несли на плечах черные футляры.
      — Вам сигареты?
      Хпен подмигнул:
      — У тебя есть пачка «Принцессы»?
      — Конечно, есть!..
      Получив сигареты, Хпен протянул Туану деньги и, не дожидаясь сдачи, тут же ушел вместе со своим спутником, сказав, что они и так уже опаздывают.
      В руке Туана были деньги Хпена. Он стал внимательно рассматривать бумажку и вдруг заметил в углу написанную карандашом фразу: «Внимательно следи за п.». Конечно, «п» означало «полиция». Прочитав приказ, Туан небрежно засунул бумажку в карман. Только теперь он понял, насколько важное у него поручение, Хнен до тонкостей все заранее обдумал, наметив весь план, и, в частности, установил наблюдательный пост на том месте, где сейчас находился Туан.
      Туан смотрел вслед Хиену, который только что вошел в бар вместе со своим спутником. Они прошли в ту же маленькую дверь, что и Тхань с официантом…
     
      4
     
      Тхань сгорбившись сидел в зале и чистил обувь какому-то американцу. Время от времени он исподлобья посматривал во сторонам, изучал обстановку в баре. Разноцветные лампочки горели в полнакала. Только что закончился очередной танец, но музыка не утихала, и каждый удар барабана гулко отдавался в ушах. Просто невыносимо! Внутри от волнения все горело. Еще бы! Ведь ему впервые поручалось «в тесном взаимодействии» со старшими участвовать в таком деле, как взрыв в американском баре.
      Тхань несколько раз мысленно повторил то, что ему предстоит сделать. После первого взрыва он должен бросить гранату. А потом сразу же провести девушку-подпольщицу через запасную дверь, показанную ему официантом…
      Руки его машинально водили щетками по ботинкам американца, а мысли были целиком переключены на план операции. Больше всего Тхань боялся что-нибудь забыть…
      Волнение росло. Тхань напряженно ловил каждый звук и каждый шорох в баре. Барабан, казалось, лопнет от натуги. «Обезьяны» после каждого танца шумно бросались к столам, и опять пили вино, и опять раскатисто хохотали…
      В груди уже не горело, а просто нестерпимо жгло. Ну когда же? Когда это начнется?
      Тхань представил себе, что станет твориться в баре после взрыва. Вот будет паника! Еще бы, ведь все произойдет так неожиданно… Интересно, погаснет ли свет? Ну и грохоту будет! Говорят, взрывная волна может отбросить куда угодно, так что нужно быть осторожным.
      Тханю было н, страшно и радостно. Он не забывал о гранате, которую при входе вручил ему официант. Граната была небольшой, с утиное яйцо. Она отлично помещалась в ладони, — уж если бросишь, то в цель обязательно попадешь. А цель Тхань уже присмотрел. Там, слева, в углу бара, сидела куча этих обезьян…
      Тхань взглянул на американца, которому чистил обувь. Тот небрежно потягивал вино и больше ни на что не обращал внимания.
      Сапожные щетки Тханя ловко скользили по кожаному верху башмаков. И вдруг ноги американца будто свело в судороге. Ослепительная вспышка озарила бар, полоснув ярким светом по стенам. Огромный кусок черной ткани, служивший фоном на эстраде, словно парус, полетел вместе с гирляндами разноцветных лампочек.
      В этот миг раздался оглушительный взрыв. Тхань уцепился за свой ящик, секунда растерянности, и он был на полу. Совет, данный ему сегодня товарищем в очках, — лежать плашмя — пригодился. Американец, сидевший перед ним, резко вскрикнул, дернулся всем телом и тяжело осел вниз…
      Сверху посыпалась штукатурка. Погас свет. Музыка замолкла. Публика в панике металась между столами. Раздавались крики американцев, женщины пронзительно визжали…
      Страх уже прошел. Тхань осторожно приподнялся. Теперь необходимо срочно приступить к выполнению задания. Кругом было темно, как в глубокой пещере. «Самый раз швырнуть гранату», — пронеслась мысль. Он мгновенно вытащил гранату из кармана брюк, поднес ее к губам и зубами вырвал чеку… В запасе осталось несколько секунд, и вдруг он почувствовал дрожь в руках. Бросать? Но куда? В дальнем углу грохнули подряд еще два взрыва. Это подстегнуло Тханя. Слева, где-то у эстрады, испуганно орали американцы…
      Тхань не помнил, как он бросил гранату… Вспышка… Взрыв! Истошные вопли…
      Тхань бросился в узкий проход между двумя отдельными номерами. В темноте было трудно найти дорогу. Чья-то тень проскользнула мимо. В последнюю секунду по светлому платью он узнал девушку-подпольщицу… Тхань бросился ей вдогонку. Ведь он обязан провести ее!
      В дверях он на мгновение задержался. Да, это та самая дверь, которую ему показал официант! Девушка выбежала на тротуар. Тхань что есть силы стремглав помчался ей вслед. Там впереди должен быть Ви!
      Девушка бежала так быстро! И вдруг она, споткнувшись, чуть не упала вперед и задержалась на месте. Что с ней?
      Сердце Тханя екнуло от испуга.
      Нет! Она не споткнулась! Она просто сняла туфли на высоком каблуке! И тогда с противоположной стороны раздался свисток. Полиция! Один из полицейских тут же пустился наперерез девушке. У Тханя лихорадочно застучало в виске, вихрем пронеслись мысли: «Где Ви? Он должен ждать на углу! Как спасти девушку?» Тханю казалось, что он летит вперед. И вдруг откуда-то вынырнул Ви. Сам черт не угнался бы за ним! Втянув голову в плечи, он бросился между девушкой и полицейским.
      — Вправо! — Тхань успел схватить девушку за руку и, не сбавляя хода, резко свернул в переулок.
      В эту же секунду полицейский агент в белом костюме вбежал на тротуар. И в тот же миг в него с полного разгона врезался Ви!
      Нет! Этот тип не случайно наткнулся на Ви, это Ви встретил его ударом головы в живот! Тяжело поднимаясь с земли, тот гаркнул грубое ругательство.
      Ви, почесывая ушибленную голову, нашелся что сказать ему в ответ и, не дожидаясь, пока агент приведет себя в порядок, рванулся с места.
      — Держите его! — завопил потерпевший и сам первый же бросился вдогонку за Ви, позабыв о беглецах, которые уже успели скрыться в переулке.
      Ви мчался что было сил, уходя от преследовавших его полицейских. Он вспомнил о гранате на дне корзинки, болтавшейся у пего где-то сбоку. Конечно, Ви ее взял с собой, обманув и Тханя и Туана! Все эти дни, когда Туан рассказал о премудростях гранаты, Ви только и бредил ею, мог вслепую разобрать и собрать ее, если нужно…
      Теперь Ви на ходу открыл корзинку, и рука нащупала холодный металл. Еще движение, и чека осталась между зубов. Те трое были все ближе и ближе, они почти настигали Вс. Кто-то из них крикнул:
      — Стой, говорю! А то будет хуже!
      Ви, не обращая на это внимания, мчался как угорелый. После нового рывка он, выиграв у полицейских метров десять, неожиданно обернулся и метнул гранату. Она ударилась о край асфальта, по инерции покатилась, и тут грянул взрыв. Ви отчетливо слышал, как сразу после этого, почти одновременно, раздался отчаянный крик полицейского, бегущего впереди. Двое других упали на дорогу, заорав на всю улицу:
      — Граната!
      Ви приостановился — он хотел посмотреть, что произошло. Раненый агент корчился на земле. Ви едва успел перевести дыхание, как с противоположной стороны, чуть поодаль от того места, где он остановился, донеслись трели свистка. Задерживаться здесь было бы просто глупо, и Ви шмыгнул в переулок, успев услышать одиночный пистолетный выстрел.
      «Теперь стреляй сколько влезет!» — подумал Ви, убегая в темноту.
     
      После взрывов пластиковых мин1 в баре «Осенняя луна» Туан весь ушел в догадки, что там сейчас делает Тхань. Очнувшись, он вспомнил о своей задаче наблюдать за полицейскими, и глаза его снова впились в улицу.
      1 Пластиковые мины широко применяются американскими агрессорами в Южном Вьетнаме. Партизаны, захватывающие американское оружие, том числе и эти мины, используют их против врага.
     
      Он отлично видел все, что произошло потом. Тхань мчался вдогонку за Ут. Ви удалось преградить дорогу полицейским, которые бросились наперехват девушке. И Ви увлек троих агентов за собой в противоположную сторону…
      Ох и здорово переживал Туан за своего друга! Ви с трудом уходил от погони. В этот поздний час прохожих уже почти не было, иначе можно было бы скрыться в толпе. Туана так и подмывало броситься на выручку товарищу. Он заблаговременно запасся несколькими камнями, и тут ему пришла мысль — швырнуть их в полицейских! От испуга они хоть на минутку, но задержались бы! Хоть чем-то помочь Ви уйти от преследования! Но как быть со своим поручением? Ведь он здесь поставлен для встречи Хиена! Тхань тогда все уши прожужжал о его, Туана, задаче. Нет, покинуть пост просто невозможно, и все! Ну, Ви! Ну, поднажми еще чуть-чуть. Эй, Ви! Как ни жаль, но я не могу нарушить дисциплину. Скоро появится Хиен!..
      И в тот же момент в дальнем конце дороги блеснула молния. Эхо взрыва, отраженное домами, прокатилось по улице. Что там? Руки Туана беспомощно обвисли. Что с Ви? Туан задрожал от волнения. Ведь он же не знал, что у Ви есть граната.
      Туан до боли в глазах напряг зрение — и вот чудо! Маленькая фигурка Ви мелькнула в клубах дыма! Значит, цел! Но что же он? Почему остановился на месте, а не удирает?
      Одновременно со взрывом совсем рядом кто-то промчался мимо Туана. Туан резко обернулся и сразу узнал Хиена. На плече у пего был все тот же черный футляр. В направлении Туана быстро приближалась откуда-то вынырнувшая еще одна группа полицейских. Они гнались за Хиеном! Но, услышав позади себя взрыв, полицейские остановились как вкопанные. Недалеко от места, где произошел взрыв, один из агентов упал, а двое других упали плашмя на тротуаре. Полицейские, гнавшиеся за Хиеном, застыли посреди улицы и растерянно мотали головами. Что они собираются делать? Куда побегут?
      За Хиеном или за Ви? Туан, закусив губу, нащупал в кармане круглый камень. Пора! Один из полицейских выстрелил из пистолета. Но Ви успел скрыться в переулке. Ну молодчина! Туан, тесно прижавшись к стене, быстро проскользнул к повороту улицы. Хиен был уже далеко. Все в порядке! Наверное, Хиен спрячется у кого-то из своих знакомых. Туан изо всех сил размахнулся и бросил камень в полицейских. Не долетев до них, камень звонко ударился и поскакал.
      — Берегись! Граната!
      Полицейские бросились кто куда. Один тут же грохнулся плашмя на дорогу, другие дико заорали. Теперь уж Ви наверняка убежит!
      Камень, подпрыгнув в последний раз, замер, но «взрыва» так и не было!
      Все эти события, начиная от взрыва в баре, произошли в какие-то считанные минуты. Шум привлек внимание местных жителей. Из ломов стали показываться люди. Прохожие в панике разбегались по сторонам. Слышались полицейские свистки. Туан, кинув второй камень в том же направлении, бросился наутек…
      В это же время Тхань бежал с девушкой-подпольщицей по таким переулкам, где сам черт сломал бы ногу. Наконец, выскочив на тихую улицу, он сбавил шаг. Только теперь девушка узнала в нем того самого мальчика, с которым сегодня виделась в Новом поселке в доме товарища Шау.
      С трудом переводя дыхание, она улыбнулась:
      — Ну вы, ребята, просто молодцы!
      У Тханя от похвалы еще сильнее раздулись ноздри. Он никак не мог отдышаться от быстрого бега.
      Потом они свернули в маленькую улочку. Впереди шел Тхань, неся сапожный ящик. Девушка в такт ходьбе размахивала своей нейлоновой сумкой.
      «А как там дела у Ви и Туана? — вспомнил вдруг Тхань. — Этот Ви действительно отчаянный парень! Вот уж находчивость гак находчивость! И откуда это у него? Подумать, так
      вроде всегда такой медлительный и нерасторопный. Если б не он, Тханю вряд ли удалось бы выручить эту девушку. Но что с Ви? Схватили ли его тогда? Скорее всего, что нет. А вдруг схватили? И что это был за взрыв? Кто мог бросить гранату? А Туан? Помог ли он скрыться Хнену или нет?» Все эти мысли обуревали Тханя, но ответа пока быть не могло.
      А вот уже и пригородный район. Погони не было. И никто их не задержал! Остановившись у какого-то дома, девушка попросила Тханя уйти вперед. Вскоре она догнала его. Теперь она была одета в рабочую одежду и выглядела совсем иначе. Вот это осторожность! Даже помада с губ была стерта! Такая быстрая смена декораций чем-то напомнила Тханю театр, в который он иногда пробирался зайцем. Он усмехнулся.
      — Чему ты улыбаешься?
      Тханю было неловко ответить, что она напоминает ему одну из героинь пьесы, которую он видел в театре. Он избежал ее взгляда и покачал головой…
      — Нет… Да, вот я думал… Вы и ваши товарищи такие… талантливые, прямо артисты. Я и не думал, что тот товарищ, который был вместе с вами сегодня у нас дома, будет вечером играть в джазе, ну, а вы сами…
      Девушка тихо засмеялась:
      — Все это нужно для нашей работы…
      А потом спросила:
      — Ну, скажем, ты понял, зачем я переоделась сейчас? Нет? А разве мы с тобой не за городом и скоро не будем в рабочем поселке? Зачем, чтобы на тебя обращали внимание?..
      Тхань от удивления заморгал ресницами. Так вот в чем дело! Понятно.
      Вот и знакомый переулок. Такой узкий и длинный и такой темный!
      В доме тетушки Бай Чыиг горел свет.
      — Тетушка Бай! — крикнул Тхань. — Ви уже вернулся?
      — Я уже дома! — высунул голову Ви.
      — Это ты? — радостно вскрикнула девушка.
      — Я!
      Она крепко пожала ему руку:
      — Ты молодец, мальчик…
      — А давно ты вернулся? — спросил Тхань.
      — Да только что!
      Подойдя к другу вплотную, Тхань шепотом спросил его:
      — Слушай! Что там был за взрыв? Полицейские бросили гранату?
      Ви смущенно улыбнулся:
      — Нет, это я бросил… Будешь меня ругать, я признаюсь, виноват. Обманул тебя сегодня. Но если бы не та граната! Она спасла меня. Когда вы оба свернули в переулок, за мной устроили погоню. Вот тогда она и пригодилась… А Туан бросил камень в полицейских. Он здорово меня выручил!
      Услышав новое имя, девушка едва удержалась, чтобы не спросить, кто этот Туан. Она сразу подумала о мальчике, который приходил в магазин на связь с новым руководителем пионерского отряда, Хиеном…
      — Туан еще не вернулся, а? — спросил Ви у Тханя.
      — Не думаю. Но по плану он может и задержаться в городе…
      — А зачем?
      — Да кто его знает! — уклончиво ответил Тхань; он не хотел, чтобы Ви знал, что Туан должен до конца выяснить обстановку и еще обеспечить отход Хиена.
      — А как дела у старших? Что-нибудь случилось?
      — Нет…
      Ви смотрел на девушку, желая заговорить с ней, но не решался.
      — Ты о чем-то хочешь спросить? — ласково сказала она, взяв его за руку.
      — Нет… А эту ночь вы будете в нашем поселке?
      — Да… Я теперь долго буду жить здесь, вместе с вамп.
      Сказав это, она почувствовала себя как-то неловко. Такие замечательные ребята, но работа есть работа, и она, конечно, не может сказать нм правды. Рано утром ее здесь уже не будет. Товарищ Шау, отец Тханя, отвезет ее на машине в город на улицу Хынг Дао.
     
      Уже на следующий день все сайгонские газеты опубликовали сообщение о ночном взрыве в баре «Осенняя луна».
      Журналисты, видимо, приложили все свои способности. И чего только они не написали! Это событие обросло множеством самых мелких подробностей, рассчитанных на любопытных читателей. Конечно, цензура Дьема в министерстве информации многое вырезала. Прежде всего было запрещено сообщать о потерях среди американцев, которые и назывались-то не иначе как «иностранцы»…
      Уже с рассвета Туан и Тхань сидели у ворот типографии. Когда принесли газеты, Туан быстро схватил свежий номер. Интересующее его сообщение было на первой же странице под заголовком, набранным крупным шрифтом:
      «Взрыв в баре «Осенняя луна».
      «Ранено и убито много иностранцев».
      «Ведется расследование. Главный преступник арестован».
      Читая информацию, можно было подумать, что журналист сам находился в ту ночь в баре и вел репортаж непосредственно с места событий.
      Туан аккуратно уложил свою пачку газет в сумку, и два друга, схватившись за руки, разом встали с земли. Туан подумал о Ви. Он, наверное, еще спит. Вот если бы сейчас он прочитал газету, то-то бы обрадовался. Глаза его наверняка стали бы еще более круглыми. А газеты сегодня быстро разойдутся. Но один номер все-таки нужно оставить для Ви как награду. Туан хотел сказать об этом Тханю, но тот уже приступил к работе:
      — «Газета «Тин Мой»! Взрыв в баре «Осенняя луна»…
      Его звонкий голос был слышен далеко вокруг…
     
     
      В ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ
      РЕСПУБЛИКЕ ВЬЕТНАМ
     
     
      Суан Шать
      ПИСЬМО ОТЦУ
     
      о том, что папа собирается еще раз пойти в армию, Минь услышал в тот день, когда на лугу у самой их деревни поставили зенитки.
      Минь не знал, когда папа первый раз был в армии. Миня тогда на свете еще не было. Папа рассказывал, что он тогда целых девять лет воевал. Наверно, девять лет — это очень много. Ведь сколько уже времени прошло, а Миню только восемь недавно исполнилось…
      Деревня, где живет Минь, стоит на берегу реки. А на другом берегу — завод. Он выкрашен розовой краской и похож на дворец. Зенитки поставили по эту сторону, как раз напротив завода. Минь вместе с друзьями теперь часто бегает к зенитчикам посмотреть, как они учатся. Когда один боец махнет красным флажком, остальные, те, что стоят возле зенитки, вертятся вместе с ней на круге. А ствол у зенитки как хобот у слона. То вверх поднимется, то вниз опустится.
      Минь спросил папу:
      — Когда же зенитки будут стрелять?
      — Не знаю, сынок.
      — Вот бы скорее посмотреть, как из зениток огонь вылетает!
      У папы лицо сразу стало серьезным:
      — Нет, сынок, лучше бы уж им совсем не пришлось стрелять.
      — Почему?
      — Потому что это случится, когда прилетят американские самолеты, а если они прилетят, они будут бросать бомбы. Ладно, учи уроки.
      Минь сел за стол и стал делать уроки, но подумал, что бойцы, наверное, тоже хотят, чтобы прилетели настоящие самолеты. Потому что стрелять целый день в деревянный самолет не очень-то интересно. Зачем тогда настоящие зенитки? Нужно будет спросить у самих бойцов.
      На следующий день, придя из школы, Минь сказал:
      — Папа, я знаю: враг очень жестокий. Если американская бомба упадет на наш дом, то вот сейчас есть дом, а потом его не будет.
      Отец искоса посмотрел на Миня. Очень странно посмотрел, по ничего не сказал, наклонился над счетной книгой кооператива. До ухода в армию ему нужно было ее проверить.
      Значит, скоро папа уедет. Говорил, что поедет куда-то далеко. Минь не понимал, почему папа не может остаться с теми бойцами, которые возле деревни. Ведь это так близко от дома. Взрослые любят все запутывать. Здесь у Миня есть знакомый боец — дядя Мат. Дом дяди Мата тоже далеко отсюда, у самого моря. На море всегда большие волны, и от них шум, как на току, когда обмолачивают рис. И поля там не зеленые, а белые. Это поля соли. Поэтому, сказал дядя Мат, в тех краях все соленое и слезы у людей тоже соленые.
      — Поплачьте, пожалуйста, я попробую, — попросил тогда Минь.
      Дядя Мат долго смеялся, до слез. Но почему-то сказал, что ла этот раз они сладкие, а не соленые.
      Миль рассказал об этом папе. И папа тоже смеялся, а потом взял мел, нарисовал на доске карту Вьетнама — конечно, не так красиво, как учительница, — и сказал:
      — Сейчас американцы обстреливают морской берег. Я поеду как раз туда. Буду сбивать американские самолеты, которые летят со стороны моря, чтобы они не долетели до нашей деревни. Так что придется твоему знакомому пострелять по деревянному самолетику.
      Когда папа собрался в дорогу, в дом пришло много народу. Он со всеми попрощался за руку. Кроме мамы. А Миня крепко обнял и стал целовать. Никогда так долго не целовал. Потом ушел, и дом сразу опустел. Мама тоже ушла — пошла провожать.
      Минь остался одни. Сел на землю возле дверей и стал смотреть на стрекозу, которую папа поймал ему. Стрекоза была привязана к ниточке. Она жужжала и кружилась над самой землей, потом запутала нитку, ткнулась в ногу Миня и успокоилась. Минь посмотрел на деревце у ворот и вдруг вместо одного увидел три. И вдруг почувствовал, что его слезы тоже немножко соленые.
      Посидев еще немного, Минь поднялся и вошел в дом. С уголка орденского свидетельства, висевшего на стенке, на пего смотрел папа. Рядом висел папин бидон. Старый, погнутый, с маленькой дырочкой на боку. Папа говорил, что эго след от пули. Он брал с собой бидон в прошлый раз на войну. Лишь сиял бидон со стены и спрятал. Так будет лучше. Ведь папа говорил, что бидон — ре-ли-кви-я. А на войну, наверное, всегда уходят на девять лет. Вдруг бидон за это время потеряется? Тогда Мишо может и влететь.
     
      …Прошло не так уж много времени после отъезда отца. как на деревню налетели американские самолеты. За несколько дней до этого у дома Миня вырыли убежище. Сидя в убежище. Минь, конечно, не мог видеть, как бойцы стреляли по настоящим самолетам.
      Они с мамон как раз обедали, когда услышали вой снарядов и взрывы. Мама скорее потащила Миня в укрытие. Там они и сидели. Мама прижала Миня к себе, и руки у нее дрожали.
      Через несколько дней американцы прилетели снова. Теперь мама оставила Миня в убежище одного, а сама куда-то убежала.
      Конечно, Минь недолго оставался там. Он вылез и побежал к своему другу Тину.
      Тин сидел на дереве и смотрел, как вылетает огонь из зениток. Он размахивал руками и рассказывал, какие наши храбрые. Минь стоял, слушал и потихоньку отряхивался от земли — как бы Тин не заметил, что он все время просидел в убежище. Вдруг Минь услышал, что мама зовет, и побежал домой.
      Мама была очень сердита.
      — Куда ты убежал, почему не слушаешься?
      — Ты тоже убежала. А Тин сидит на дереве и смотрит, как из наших пушек огонь вылетает.
      — Не смей больше так делать, — сердилась мама. — Тин — непослушный мальчик, вот скажу его отцу, чтобы всыпал ему хорошенько. Это дело старших — стрелять, а маленькие должны сидеть в убежище.
      Мама и Минь до самого вечера сердились друг на друга. Только вечером мама ласково спросила:
      — Минь, ты знаешь дядю Мата?
      Минь гордо ответил:
      — Дядя Мат — мой самый лучший друг. Ага, теперь я все знаю, — закричал он, — ты меня посадила в убежище, а сама бегала смотреть, как стреляют!
      — Стрелять — дело старших, маленьких детей оно не касается.
      — Дядя Мат про меня спрашивал?
      — Да. Сказал, чтобы ты, как только услышишь гул самолетов, бегом бежал в убежище.
      Однажды Минь сидел в убежище и слушал, как грохочут выстрелы и взрывы. Теперь он уже умел различать, когда стреляют свои, а когда американцы.
      Вдруг Минь услышал неподалеку крики и какую-то беготню. Он вылез наружу — что случилось?
      — Сбили! Сбили! Американец упал!
      Минь тут же помчался к Тину, но того уже и след простыл. Тогда Минь побежал на шум и крики, которые доносились с края деревни, однако часовые, девушки из ополчения, остановили его:
      — Живо отсюда! Дети должны сидеть дома.
      И почему всюду столько часовых?
      Откуда-то появился весь взмыленный Тин. Увидев Миня, он вытаращил глаза и щелкнул его по лбу:
      — Эх ты, ничего не знаешь, сидишь в земле как крот. Наши американца поймали, он с парашютом прыгнул. Твоя мама сама его повела, шла сзади с ружьем, я видел, он такой длиннющий, этот американец.
      Потом Минь пошел к зенитчикам и стал искать дядю Мата. Но его нигде не оказалось. Минь спросил у одного из бойцов.
      — А где дядя Мат?
      Боец этот не улыбался, как дядя Мат, и был совсем неразговорчивым. Запнувшись, он ответил:
      — Его больше нет…
      — Он вернулся домой, да? Я знаю, это очень далеко, там море и там мой папа.
      Боец промолчал, потом спросил:
      — А ты, наверное, Минь?
      — Ага…
      Боец вынул из кармана маленький серебристый самолетик. — Дядя Мат делал его для тебя из обломка сбитого американского самолета…
      Минь очень обрадовался подарку.
      — Дядя Мат мой самый лучший друг, — сказал он бойцу. — Знаю. Хочешь, теперь я буду твоим другом?
      — Ага…
      Там, где служил отец, часто летали американские самолеты. Отец вместе с другими бойцами храбро сражался, чтобы не пропустить врага к родным местам. Отец помнил, что он обещал сыну, и старался выполнить свое обещание. Но пришло известие о том, что американцы бомбили деревню, где остались Минь и мама. Отец очень волновался. Вскоре он получил письмо из дому. Эго было первое письмо, которое написал ему сын.
     
      Здравствуй, папа. Папа, ты пропустил американские самолеты, и они прилетели к нам. Ты не видел их, что ли? Наверное, ты как раз тогда спал. Но ты не беспокойся, наши бойцы их всех уже сбили. Мама с ружьем вела длиннющего американца. А мы с ребятами носили бойцам воду. Я носил в твоем бидоне, он был дырявый, но мы с ребятами заделали дырку. Папа, ты бей врагов, а о бидоне не беспокойся, ладно? Вообще я должен сам носить бидон, но ребята сказали, что нужно дать поносить каждому, а то будет не по-социалистически. Мы завариваем в бидоне зеленый чай. Бойцы очень любят чай. Мама меня почти каждый день спрашивает: «Ты скучаешь по папе?» Она смешная, все забывает, что про это она меня уже столько раз спрашивала. В нашем классе стало меньше на два ученика. Теперь нет Хоа и Донга, помнишь, они приходили к нам? Их убили американцы с самолета. Папа, отомсти за Хоа и Донга. У нашей курицы теперь много цыплят. Я сделал под деревом для них убежище. У меня рука уже устала писать.
      До свиданья. Минь.
      Передаю привет всем бойцам, которые воюют вместе с моим папой.
     
      Отец был очень взволнован. Минь не знал, что потом, во сне, отец видел, как сын подносит к его губам старый бидон с водой. Отец пьет эту воду и вдруг начинает расти. Он все растет и растет и становится огромным, выше самой высокой горы. Он протягивает руки к морю и посылает навстречу вражеским самолетам беспощадные огненные стрелы. Они разят вражеские самолеты, и, вспыхивая, те сразу же превращаются в пепел…
      Август, 1965
     
     
      Шао Чук
      РАССКАЗ ЗЕНИТЧИКА
     
      Мы сидели возле моста, молва о котором уже давно ходила по всей стране.
      Сколько раз американская авиация принималась бомбить его! И все бесполезно!
      Американцы сбрасывали на мост фугаски и осколочные бомбы, обстреливали из ракетных орудий, но зенитчики всегда были начеку и ни одна бомба, ни одна ракета не попала в цель.
      Оба берега вблизи моста были изрыты глубокими воронками. На краю одной из них и расположились мы с командиром зенитной батареи.
      Спускались сумерки.
      Река тихо струилась внизу. По поверхности воды медленно плыла зеленая ряска.
      Женщины и дети из соседнего кооператива вылавливали ее длинными шестами: ряска служила хорошим удобрением для полей.
      — Вы же знаете, Джонсон бомб не жалеет, — сказал зенитчик. — Но мы все равно выстоим, и парод наш не простит этого…
      Я посмотрел туда, куда он указал рукой. На месте кирпичных домов темнела груда развалин…
      Сумерки сгущались, и огонек сигареты в руке моего собеседника мерцал в темноте, как светлячок.
      — Мы очень дружны с местным населением, — продолжал он. — Особенно с детьми.
      И он мне рассказал: не бывает дня, чтобы к ним на батарею не пришли пять девочек-пионерок.
      Они носят воду из колодца, помогают бойцам варить обед, кипятить чай.
      И как приятно в знойный день у раскаленного орудия выпить чашку ароматного чая!
      Однажды ударила гроза. Ураганный ветер сорвал палатки зенитчиков. Их одежда и постели попали под проливной дождь.
      Дежурные в лагере не справлялись с бедой. А на батарее никто не мог помочь им: враг мог появиться в любую минуту.
      И вдруг бойцы увидели, что со стороны деревни к ним бегут человек двадцать ребят. Они быстро натянули в лагере палатки.
      Оказалось, что ребята захватили с собой сухую одежду для бойцов, а их промокшую собрали потом и унесли сушить в деревню.
      Когда дожди зарядили надолго, дети каждый день устраивали на батарее «обмен» — приносили сухую одежду, а мокрую уносили с собой…
      — А недавно был вот какой интересный случай, — продолжал зенитчик. — Американские самолеты один за другим пикировали на мост. Налет был одним из самых длительных. Здорово нам, зенитчикам, пришлось поработать! Бой продолжался более получаса. Но не успел убраться последний американский бомбардировщик, как на батарею примчались двое мальчишек с носилками. Подбежали ребята ко мне, докладывают:
      «Прибыли за ранеными!»
      Я испугался за них — ведь они могли погибнуть — и строго сказал:
      «Кто вам разрешил нарушить противовоздушную дисциплину?»
      Один из них тут же возразил мне:
      «Разрешите доложить! Мы — связные взвода народной самообороны».
      Вот ведь какие бесстрашные ребята! Тогда я сказал им уже помягче:
      «Товарищи связные, у нас на батарее все живы и здоровы!»
      Ребята переглянулись между собой:
      «Значит, все в порядке?»
      Услышав утвердительный ответ, они бросились обратно, забыв на радостях даже попрощаться, и долго еще были слышны их смех и крики…
     
      Я посмотрел на своего собеседника. Он задумчиво улыбался. Взгляд мой невольно скользнул по мосту.
      При слабом свете луны мост выглядел громадным, словно эта темная стальная махина всем своим видом хотела показать, что с такими защитниками ей никакие самолеты не страшны.
     
     
      Ван Тхиен
      СОН
     
      Было раннее утро. Со стороны шоссе показался огромный транспортный грузовик. Он подъехал к дому девочки На и остановился под защитным навесом из бамбука.
      Из машины вышел водитель. Совсем еще молодой, высокий и смуглый, в пропахшем бензином комбинезоне. Он дружески улыбнулся девочке.
      — Ты здесь живешь? — Голос у него был ласковый, с мягким, приятным выговором.
      — Да…
      — А папа с мамой дома?
      — В поле. Дома только мы с братиком.
      — Можно мне отдохнуть у вас? — спросил шофер.
      Девочка смущенно молчала.
      — Ну как, можно? — переспросил он.
      — Ага… Вы один?
      Шофер чиркнул спичкой и закурил.
      — На прошлой неделе американцы обстреляли мою машину под Тхань Хоа. Помощника ранило в ногу, и его пришлось отправить в госпиталь. А вчера вечером снова налетел америкапец. Посмотри-ка сюда, видишь? — И он показал следы пуль на дверце кабины.
      — Ой! — тихонько вскрикнула девочка.
      Маленький Ти, ее братишка, ничего не понимая, таращил глазенки на шофера.
      — Дядя, — спросила На, — а что вы возите на своей машине?
      — Много всего вожу, девочка. Книжки, тетрадки, мыло, одежду, керосин… Мало ли что понадобится тем, кто живет у границы.
      Теперь он стал расспрашивать На о ее житье-бытье. Девочке нравилось, что шофер такой веселый и разговорчивый, и она перестала его стесняться. Рассказала, как недавно бомбили школу, как вешали «фонари» — осветительные ракеты — и обстреливали шоссе, рассказала о том, что не успела еще купить всех учебников для пятого класса, и о том, что ни разу в жизни не каталась на машине…
      И тут На заметила, что глаза у шофера совсем слипаются.
      — Вы очень хотите спать?
      Сказала — и самой сразу стало стыдно за такой глупый вопрос. Как не хотеть спать, если он не спал всю ночь!
      Шофер кивнул головой:
      — Очень хочу. Я уже несколько месяцев не спал ночью. Но сначала мне нужно немного повозиться с машиной.
      Он вытащил инструменты, поднял капот и принялся за дело.
     
      *
     
      Девочка накормила свиней, высыпала на циновку рис сушиться, прибрала в доме. Ти, наигравшись с котенком, заснул в своем гамаке.
      Солнце уже поднялось высоко, когда Baн — так звали шофера — вошел в дом.
      Девочка заварила свежий душистый чаи, приготовила постель.
      — Пожалуйста, — сказала она, — отдохните здесь.
      — Спасибо тебе, девочка, — улыбнулся шофер. — Глаза у меня сами закрываются.
      Он лег и сразу заснул. Наверно, разбудить его теперь было бы очень трудно. Л девочка, как на грех, не спросила: как быть, если прилетят американские самолеты, будить его или нет?
      Девочка все думала, что делать, если прилетят самолеты, и тут вдруг издалека донесся их приглушенный гул. На быстро подхватила спящего Ти на руки и потащила в убежище, вырытое за садом. А сама спряталась рядом за деревьями, наблюдая. куда полетят самолеты.
      Три серебристых самолета с длинными клювами и крыльями-стрелами словно высматривали добычу. Близко подходить они, видно, боялись, потому что недавно зенитчики подбили здесь один бомбардировщик. Самолеты покружились и улетели. Девочка подождала, пока они совсем скроются, и отнесла брата в дом.
      Так маленький Ти и дядя Ван даже не узнали, что прилетали американские самолеты.
      Девочка тихо подошла к кровати, на которой спал шофер. Он крепко слал. Руки у него были все в масле. Наверное, так устал, что не смог как следует отмыть. На вспомнила, как он сказал ей, что не спал ночью уже несколько месяцев. Она представила себе, как машина дяди Вана бежит ночью по извилистой дороге и то тут, то там зияют на ее пути воронки от бомб…
      — Би-би, би-би, машины-корабли…
      Девочка вздрогнула, выбежала из дому и увидела Тео, приятеля Тп. На подскочила к озорнику и схватила за руки:
      — Ти спит, иди домой, поиграй там.
      — Ладно, пусть спит, я поиграю с тобой, — хладнокровно заявил Тео.
      — Мне некогда, у нас гость, иди домой.
      — A-а, я знаю, дядя шофер…
      — А если знаешь, так и беги быстрей. Он спит, а ты кричишь.
      — Больше не буду, — пообещал Тео.
      — Сказали тебе, иди домой Ти проснется, сам к тебе придет.
      — Чего ты меня гонишь? — обиделся Тео.
      Ушел он на цыпочках, но за воротами снова затянул свое:
      — Би-би, би-би, машины-корабли…
      Не успела На справиться с Тео, как проснулся Ти и заплакал, не найдя рядом сестры.
      Девочка мигом подбежала и закрыла ему ладошкой рот: — Здесь я, здесь, тише.
      — Куда ты ушла? — хныкал Ти.
      — Тише, тише, дай дяде Вану поспать, — ласково уговаривала она.
      Тут Ти вспомнил, что на кровати отца спит дядя Ван, и тихо сказал:
      — Дядя Ван, дядя шофер?
      На наклонилась к братишке и зашептала:
      — И сегодня ночью, и завтра ночью, и еще много-много ночей дядя Ван не будет спать. Ночью он ездит. Знаешь, сколько народу ждет его машину, ведь она везет такие нужные вещи. В следующий раз он привезет их в нашу деревню. И тогда папа купит тебе теплую курточку, хорошо?
      Услышав о новой, теплой курточке, Ти окончательно проснулся. Отец как-то пообещал ему такую курточку, но теперь все говорит «подожди» да «подожди».
      — Сестричка, — спросил Ти, — а скоро будет курточка?
      На вздохнула — обманула, теперь выкручивайся.
      — Скоро, — ответила она, — дней через пять…
      Ти растопырил пальцы и стал считать:
      — Один день, два дня…
      — Ладно, тише, — сказала На. — Сейчас лучше поиграй. Можешь построить игрушечный домик из щепочек. Только, пожалуйста, не шуми и не кричи.
      Одному играть было скучно, и Ти снова скоро прибежал в дом. Увидел, что На уже приготовила обед, и сразу же захотел есть. На сварила суп из креветок. Он был такой вкусный, что Ти потребовал еще прибавки, но сестра строго сказала, что остальное для дяди шофера, и Ти успокоился, хотя это был его любимый суп.
      Ти вспомнил, что недавно через их деревню проходил отряд бойцов и тогда мама приготовила им точно такой же суп. Он очень понравился бойцам. Ладно, пусть дяде побольше останется. Когда мама и папа об этом узнают, они похвалят детей. Папа все время говорил, что у шоферов «жизнь висит на волоске». А мама, когда американцы бросают осветительные ракеты, очень боится за шоферов. И говорит, что если бы нужно было отдавать свой рис шоферам, каждый согласился бы голодать.
      Девочка видела, что дядя Ван не ел утром, когда приехал. А взрослые говорят, что если ночью не спать, то потом очень хочется есть. Может быть, у дяди Вана не было риса?
      Одно ясно — дядя Ван лег спать голодным. На почувствовала себя очень виноватой перед ним.
      Снаружи послышался смех и топот чьих-то быстрых ног.
      — Сиди здесь, я выйду посмотрю, чтобы ребята не трогали машину, — сказала На, выбегая из дому.
      Но никто машину дяди Вана уже не трогал. Ребята разбежались. Девочка На забралась на подножку и заглянула в кабину. Там висел маленький мешочек с рисом и рядом с бутылочкой рыбного соуса лежала небольшая охапка хворосту. Значит, рис у дяди Вана был, но он так хотел спать, что лег не поев.
      — На, где ты? — кричал Ти.
      «Вот раскричался!» — испугалась На. И вечно он кричит, когда сестры нет. Словно его кто-то украсть хочет. На вбежала в дом — ничего, все хорошо, дядя Baн спит.
      Ти смотрел, как сестра возится на кухне.
      — Ты подогреваешь обед для дяди Вана? — спросил он.
      — Да, чтобы все было готово, когда он проснется. Встанет и сразу поест.
     
      Уже давно миновал полдень. Скоро должны были вернуться с поля папа с мамон. А дядя Ван все еще спал. Огонь на кухне весело горел, рис был белый-белый. На не знала, понравится ли дяде Вану суп из креветок. Но уж если поправится, то она к вечеру наловит их еще больше!
      — На, сестричка, самолеты!
      Ти тряс ее за плечо. Она прислушалась. И правда, самолет. Но девочка нисколько не испугалась. Здесь часто летали американские самолеты-разведчики, и она научилась отличать шум их моторов от низкого гула бомбардировщиков. Не будить же человека по пустякам.
      — Знаешь что, — сказал Ти, которому любимый суп из креветок не давал покоя, — когда дядя Ван будет есть суп, ты дашь мне совсем немножко?
      Январь, 1966
     
     
      Ван Тхиен
      СМЕЛЫЕ ДРУЗЬЯ
     
      Утром, вернувшись из школы, Нам увидел на стене рядом с папиной винтовкой еще одну винтовку и патронташ. Он тут же пошел искать маму.
      Мама была на кухне.
      — Эта винтовка дяди Тнонга, — сказала мама, — смотри никуда не уноси, вдруг самолеты прилетят…
      — А дядя Тнонг ушел за песком, они строят склад для удобрений, да?
      Мама кивнула головой.
      — Вот здорово! — радостно воскликнул Нам. — Значит, он только вечером придет. Вот здорово!
      — Что тут у вас за шум? — послышался со двора голос отца.
      Нам смущенно замолчал.
      Тогда мама громко, чтобы услышал муж, сказала сыну:
      — Ну, что ты на винтовку заришься? Посмотри на себя — сам меньше винтовки, а все норовишь не отстать от взрослых. Стрелять по самолетам не твоего ума дело. На то есть отряд самообороны. А теперь ты с этим Ту зачастил на стрельбище…
      Что бы опять задумали?.. — Потом обратилась к мужу: — Может, ты поручал ему что-нибудь?
      — Нет, ведь он же еще не в отряде!
      — Тогда зачем ему туда ходить?
      — Ему нравится смотреть, как стреляют по самолетам.
      — Прямо горе, — тяжело вздохнула мама. — Вот уж не знала, что у меня такой храбрец в доме… А ты тоже, нет чтобы поругать сына…
      — Да пусть себе ходит, к делу привыкает. Ему уже пятнадцать, через год можно и в отряд.
      Мама что-то проворчала в ответ и вышла.
      Слова отца очень обрадовали Нама. Несколько дней назад он вместе со своим закадычным другом Ту по тревоге побежал на огневую позицию. Но отец их прогнал. Нам часто просил у отца винтовку, но тот никогда не давал. Когда же отец куда-нибудь уходил, Нам потихоньку брал винтовку и бежал с другом в ближний лесок «пострелять» — патронов-то у них не было…
      «А вот мать не понимает меня. Мне бы самому хотелось стрелять по американцам. Последний раз, когда прилетали самолеты, я так ин разу не стрельнул. А все стреляли. Ничего, вот сегодня дядя Тнонг оставил свою винтовку. Если будет налет, попрошу отца дать мне ее. Я и Ту дам стрельнуть разок…»
      — Папа, знаешь что…
      Нам только раскрыл рот, как вдруг ударил гонг. Тревога! И тут же гул реактивных самолетов заполнил небо, будто кто-то там завертел огромные жернова…
      Отец быстро схватил свою винтовку. Нам вскочил на кровать и сорвал со стены винтовку и патронташ дяди Тнонга. Отец молчал. Нам радостно бросился за ним во двор…
      Они бежали через поле. Над головой пронеслась группа реактивных самолетов, описывая в воздухе дугу, чтобы пойти в пике. Винтовка отца уже лежала на бруствере траншеи. Щелкнул затвор… Нам повторил движения отца. В груди словно стучал молот. Глаза впились в головной самолет, который уже шел вниз.
      — Крикну — тогда стреляй! — скомандовал отец.
      Самолет стремительно несся вниз. На холме, где стояла батарея, ударили зенитки, застучал пулемет.
      — Огонь!
      Нам нажал на спусковой крючок. В плечо сильно стукнуло прикладом. Это был первый выстрел в его жизни. А вдруг попал?
      Самолет промчался над самой головой. Бомбы одна за другой разорвались впереди, подняв столбы дыма. Бруствер несколько раз качнуло, сверху посыпалась земля. Нам потрогал голову рукой. Ничего, все в порядке…
      — Спокойней! — крикнул отец. — Приготовься! Идет второй…
      Нам подтянулся поближе к отцу. Прицел заскользил вслед за самолетом.
      Реактивная машина оставляла за собой дымную дорожку в небе.
      — Готовсь!.. Огонь!
      Отец и сын выстрелили почти одновременно. Нам посмотрел вслед улетающему самолету: не подбит ли? Бомбы рванули теперь позади траншеи. Отец крикнул:
      — На позицию, быстро!
      Подхватив винтовку, Нам помчался вслед за отцом. Тяжелый патронташ тянул вниз. Нам подтянул пояс повыше. Навстречу нм бежал дядя Лам. Отец приказал отдать ему винтовку. Нам не осмелился возражать и молча протянул ее дяде Ламу. Жалко, конечно, но что поделать? Все-такп два раза он уже стрельнул. А теперь — подносить патроны другим! Отец и дядя Лам юркнули в боковую траншею. Нам побежал прямо на пулеметную точку дяди Ни и дяди Дыка. Подбегая к месту, он увидел, что дядю Ни уносят две санитарки Линь и Тхык. По-видимому, его ранили тяжело. Рубашка на спине была сильно порвана, красным пятном проступала кровь.
      Следующий самолет с вытянутыми назад крыльями пролетел с таким бешеным ревом, что будь здесь кто-нибудь со слабыми нервами — обязательно потерял бы сознание. Нам успел заметить, как две черные бомбы оторвались от его крыльев. В тот же миг пулемет дяди Дыка дал длинную очередь. Внезапно появился новый самолет, и на землю полетели ракеты. Пулемет заглох. Что с дядей Дыком? Нам что есть духу помчался к пулемету. Дык был ранен! Он сидел в какой-то странной позе, упершись головой в земляную стенку траншеи. Даже винтовка, стоящая рядом, была перепачкана кровью. Нам соскочил вниз. Через секунду нога раненого была перехвачена носовым платком, но кровь не останавливалась. Что делать? Одежда, и его и дяди Дыка, была вся в земле, на перевязку она, конечно, не годилась… А майка!.. Нам только сегодня надел ее. Он вытащил из-за пояса край майки и обеими руками рванул…
      Перевязка уже закончилась, но дядя Дык все не приходил в себя. Как же вытащить его из траншеи, да еще такой глубокой?.. Вдруг за спиной раздался взволнованный голос Ту:
      — Дядюшка Дык ранен?
      Ту спрыгнул на дно траншеи. Он едва переводил дыхание.
      — Давай я…
      Скоро они очутились наверху.
      — Я сильней тебя, — сказал Ту, — ты лучше подержи винтовку.
      Ту подставил плечо и ловко перевалил себе на спину дядю Дыка. Вот где пригодилась тренировка! Значит, не зря они ходили на учения отряда…
      — А как же пулемет? — спросил Нам.
      — Не волнуйся, сейчас прибудет новый пулеметный расчет, ясно? — крикнул Ту, но рев самолетов почти заглушал слова.
      У Нама опять была винтовка, но остановиться, чтобы вести огонь, он просто не имел права. Нужно сопровождать раненого, а вдруг что-нибудь случится с Ту. Нужно быть готовым к замене его в любой момент. Главное сейчас — спасти дядю Дыка.
      — Теперь давай я… — потребовал Нам.
      Видя, с каким трудом Нам взвалил себе на спину раненого. Ту, тяжело дыша, сказал:
      — Вот через три года… у тебя… будет хватать силенок… тогда и в армию примут…
      Нам спросил его:
      — А где ты был все это время? Пострелять удалось?
      — Сидел в траншее… Услышал, что у пулеметчиков есть винтовка, вот и побежал сюда…
      — Ничего, скоро мы с тобой… постреляем вот из этой…
      Сзади них уже строчил пулемет.
      — Вот видишь, Нам, все в порядке!
      Через несколько минут они вошли в хвойный лес. Огонь не прекращался. Раздались крики: «Есть! Горит!» Нам и Ту дружно подхватили: «Ураа!»
      Прибыв на место, Нам и Ту получили задание позвать на помощь запасных санитаров. На позицию им теперь уже не вернуться. Нам, передавая винтовку дяди Дыка другому товарищу, сказал:
      — Отомстите за рапы дяди Дыка и дяди Ни!
      За два часа боя было сбито три американских реактивных самолета. Наступила удивительная тишина.
      Нам и Ту сбегали домой, принесли два чайника. Перебегая от одного окопа к другому, они наливали крепкий горячий чан бойцам отряда самообороны.
      — Спасибо, ребята, чай отличный, — хвалили бойцы.
      Солнце поднималось все выше. Стояла изнурительная жара. Люди обливались потом. Все напряженно готовились к новому бою. Нам и Ту даже забыли про голод. Мальчики бегали за водой, за рисом, чистили винтовки, носили ящики с патронами, ходили в лес за ветками и листьями для маскировки траншей и окопов, раскручивали мотки проводов для связистов… Самые трудные дела вызывался делать Ту, он был старше и сильнее, но Нам часто вступал с ним в спор…
      Из деревни стали подходить жены, матери и сестры тех, кто находился сейчас на позиции. Они приносили еду, воду. А двум мальчикам, которые крутились здесь же, женщины предлагали что-нибудь вкусненькое. Нам и Ту взяли только по одному початку вареной кукурузы.
      Высоко-высоко послышался звук американского самолета-разведчика. На земле уже заканчивалась подготовка к встрече непрошеных гостей.
      Для подкрепления прибыли новые подразделения, вызванные за шесть-семь километров отсюда. Успели вернуться и те, кто с утра ушел за песком.
      Земля ощетинилась стволами винтовок, пулеметов, нацеленных в небо…
     
      *
     
      Около трех часов дня американские стервятники вновь нахлынули черной стаей. Они одни за другим неслись к земле, сбрасывая свой смертоносный груз. Земля дрожала от этого остервенелого воя самолетов и оглушительных разрывов бомб.
      Дядя Нюан словно слился с пулеметом, наводя прицел на пересечение с линией полета самолета. В тот момент, когда самолет вот-вот должен был войти в прицел, пулеметчик нажимал на гашетку. Рядом, подавая ленту с патронами, стоял Зуе, второй номер расчета.
      В небо взметнулся огромный столб грязи и рухнул вниз прямо на пулеметное гнездо. Дядя Нюан вынужден был прекратить стрельбу. Вдвоем с Зуе они быстрыми и точными движениями стали очищать пулемет и патроны от грязи.
      Вдруг они услышали, что к ним кто-то бежит по ходу сообщения. Это были Нам и Ту.
      — Я мигом, сейчас принесу масло и шомпол! — крикнул Нам.
      Дядя Нюан не успел даже голову повернуть, как Нам уже исчез. Скоро он вернулся. Пулемет вновь стал в строй.
      Потом дядя Нюан спросил у ребят:
      — Кто из вас принесет запасной ствол?
      Вызвались оба. Дядя Нюан назначил Ту.
      Из-за вершины горы выскочил самолет и пошел на бреющем полете. Длинная очередь встретила эту «стальную ворону», и огонь вспыхнул прямо у нее под брюхом. Нам хлопнул дядю Нгоана по спине:
      — Смотрите, горит! Дым! Падает! Ура-а дяде Нюану!..
      Ствол пулемета раскалился. Гильзы падали в сторону, иногда ударяясь в ноги дяди Нюану, так что в нескольких местах кожа даже покраснела от горячего металла. Ту подоспел как раз вовремя с запасным стволом, взятым им у другого пулеметного расчета.
      Двое взрослых и два подростка были увлечены боем. Пулемет работал четко, без перебоев. Лента с вычищенными патронами подавалась легко.
      — Это отец послал тебя с Ту к нам, а? — спросил Нама дядя Нюан.
      — Мы сами! — коротко ответил Нам.
      Ему показалось, что дядя Нюан удивленно посмотрел на них.
      Пулемет уверенно ловил в прицел новую цель…
      Всего в этот день было сбито пять самолетов. Нам и Ту сами видели, как они, объятые пламенем, падали вниз. А сколько их уже нашли себе могилу на героической земле Нге-ана!1
      1 Нге-ан — одна из провинций Демократической Республики Вьетнам.
      Уже спустились сумерки, а Нам все еще продолжал собирать в ящик стреляные гильзы. Ту помогал связистам чинить линию связи. На столбах висели обрывки проводов.
      Лишь поздно вечером друзья вернулись в деревню.
     
     
      Бун Хиен
      ПЕСНИ ТЫЛА
     
      В воскресенье отец сел на велосипед и отправился туда, где жили теперь в эвакуации его мать и дочка.
      Дочка — ее звали Ханг — сидела и толкла для бабушки бетель1. Увидев отца, она сразу забыла обо всем, выбежала навстречу и потребовала, чтоб ее прокатили на велосипеде. Он посадил ее на раму и сделал большой круг перед домом.
      1 бЕтель — листья перечного кустарника, которые смешивают с пряностями и жуют.
      — А где же мать, почему не приехала? — спросила бабушка, хотя прекрасно знала, что они договорились приезжать поочередно.
      — Эту неделю она в ночной смене, — ответил отец.
      Он роздал привезенные из города гостинцы — дочке и детям хозяйки дома, где они жили. Справился у бабушки, допила ли она лекарство, не болят ли у нее колени; спросил, как добираются до столовой — столовая была далеко, — не устают ли, ведь сейчас почти все время дожди. Спросил о других эвакуированных — детях сотрудников их учреждения, о Туане, сыне товарища Шаня: по-прежнему ли он не слушается и убегает играть на реку.
      Ханг, прижавшись к отцу, таращила круглые черные глазенки и так вертела головой во все стороны, что ее черные, остриженные под кружок волосы-то и дело взлетали.
      По раскрасневшимся щечкам и беспокойному ерзанью отец догадался, что дочке не терпится что-то рассказать. У Ханг всегда была наготове какая-нибудь «история», без этого не обходилась ни одна встреча.
      То она рассказывала о том, как младший сын дядюшки Дыка надел солдатскую каску, такую же «замаскированную», как у самого дяди Дыка, то о том, как Бонг, сын тетушки Быой, пас буйвола на рисовом поле, а буйвол поел ростки и «кооперативные дяди» ругали Бонга. Она никогда не видела этих «кооперативных дядей», но говорила о них так уверенно, точно о давних знакомых.
      Раз, когда отец взял ее на руки, она отодвинулась от него насколько могла и после непродолжительного разглядывания заявила:
      «А у тебя в глазках — Ханг. — Тут же последовало умозаключение: — А в моих глазках — ты!»
      В другой раз, когда приезжала мать, Ханг, выбежав вприпрыжку ей навстречу, выпалила важное сообщение:
      «Мама, у бабушки скоро будет новая кофта!» — чем немало удивила и мать и бабушку, которые не могли ничего понять.
      Тогда она прибавила для ясности:
      «Шелковая кофта…»
      И только тогда они догадались, в чем дело. Бабушка помогала хозяйке дома кормить шелковичных червей. По ночам у нее часто бывала бессонница, и тогда она вставала и тоже давала им корм. Теперь коконы были уже большие — золотистые, красивые. Как-то раз старшая дочь хозяйки сказала ей:
      — Без ваших забот они не были бы такими чудесными. Вот снимем коконы и обязательно подарим вам шелку на блузку.
      Всякий раз, возвращаясь от дочки, отец и мать привозили новые «истории» Ханг и, улыбаясь, соглашались друг с другом в том, что их забавная малышка все больше взрослеет.
      Отец то и дело поглядывал на Ханг. Ее круглые глазенки приняли озабоченное выражение, щечки раскраснелись. Было ясно, что она уже просто не в силах хранить в себе очередную «историю». Но она почему-то не стала ни о чем рассказывать, а вместо этого неожиданно похвалилась:
      — Папочка, я научилась танцевать. Посмотри!
      Она подбежала к корзинке, в которой лежали ее игрушки, и вынула оттуда два розовато-лиловых цветка. Зажав между указательным и средним пальцами каждой руки по цветку, так что их чашечки слегка отклонились назад, девочка начала танцевать. Маленькие ручки то округло изгибались, то упирались в бока, ножки мелко семенили на цыпочках. То приседая, то вновь поднимаясь, Ханг запела в такт танцу:
     
      Красная крыша на школе,
      Зеленые ветки над ней…
     
      Однако тут же началось какое-то неясное бормотание, всех слов, видно, она не знала, и ничего нельзя было разобрать, кроме:
     
      …ветерок разнесет нашу песню…
     
      В конце снова стало понятно:
     
      Мы нарисуем
      на красном флаге яркую звезду.
     
      Некоторые слова девочка забавно растягивала. «Наверное, научилась этой песне у кого-нибудь из своих друзей и подражает им», — решил отец и похлопал в ладоши.
      — Молодец, внученька, — похвалила бабушка. И напомнила: — А теперь песню про рис…
      — Я спою! Я! — перебила ее Ханг и даже запрыгала от нетерпения, наверное испугавшись, что бабушка успеет спеть раньше.
      Начала она, не разбирая, где начало и где конец, прямо с середины:
     
      Мать, поможешь сыну уложить рюкзак… —
     
      но тут же в задумчивости остановилась.
      — Наоборот! Ох, умора… Да наоборот же… — смеялась бабушка, вытирая выступившие от смеха слезы.
      Ханг быстро поправилась:
     
      Сын, поможешь маме уложить рюкзак,
      Проводить отца в далекий путь…
      В армию везет отец бойцам
      Много риса, ты не позабудь…
     
      При слове «рис» она широко открыла ротик, нижняя губка в усердии оттопырилась, показав кончик розового язычка и ровные беленькие зубки. То ли слово уж было такое трудновыговариваемое, то ли «правила пения» этого требовали.
     
      Будет рис у армии теперь…
     
      Отец смотрел на дочку и чувствовал, как в нем поднимаются какие-то давно забытые воспоминания. Он как будто уже слышал где-то эту песню, видимо, это было давно, очень давно, много лет тому назад…
     
      …победят американского врага.
     
      Он все еще силился вспомнить, где он это слышал, а Ханг уже кончила свою песню и замолчала. Пришлось спять подломать в ладоши.
      Ханг, весело улыбаясь, склонила головку к плечу:
      — Ловко я спела?
      Отец засмеялся, привлек девочку к себе, крепко обнял:
      — Нужно сказать не «ловко», а хорошо. Хорошо, доченька, очень хорошо. Кто тебя научил этой песенке?
      — Бабушка…
      И тут он вспомнил. Это была незатейливая песня времен прошлого Сопротивления. Столько времени прошло, а мать все еще помнит ее и вот теперь научила девочку, даже догадалась заменить «французского врага» на «американского врага».
      Ханг тем временем уже вертелась около бабушки и, держа ее за руку, просила:
      — Бабушка, научи меня еще песенке, я папе спою!
      — Хорошо, хорошо, завтра научу, — улыбалась та.
      Но не гак-то легко было от Ханг отделаться, она не отставала:
      — Нет, не завтра, сейчас. Ну бабушка…
      — Забыла, все забыла, ничегошеньки не помню. Ночью вот вспомню и завтра тебе скажу. Много есть еще всяких песенок. Пойдем лучше к тете Быой, — предложила она девочке.
      — Зачем?
      — Купим яиц, накормим папу.
      Ханг вприпрыжку побежала за бабушкой.
      Отец смотрел им вслед — бабушке и внучке.
      Старушка, совсем сгорбленная, шла медленно, тяжело переставляя ноги. Ханг решительными шажками бодро семенила рядом.
      Теперь он вспомнил все. Эта песенка, которую только что спела Ханг, была той самой, которую раньше, бывало, Минь и Туэ, его племянницы, пели для бабушки. Они были тогда такими же малышками, как сейчас Ханг, может, немного постарше. Бабушка обычно водила их гулять по деревне, как сейчас водит Ханг. Девочки жили у бабушки, потому что мама у них рано умерла, а их отец — старший сын бабушки — воевал в армии Сопротивления. И тогда уже бабушка была старенькой, хотя еще ходила прямо. Как быстро промчались эти четырнадцать-пятнадцать лет… Уже подросло новое поколение. Старость согнула спину матери, но разум ее остался по-прежнему ясным, и была она все такой же доброй, заботливой и ласковой…
      После обеда отец велел Ханг лечь спать. Девочка покорно улеглась п, чтобы показать свое послушание, крепко зажмурила глаза. Только блестящие реснички предательски подрагивали. Долго, конечно, она выдержать не могла. Уже через несколько минут она потихоньку придвинулась к бабушке и жадно слушала, о чем говорят взрослые.
      Отец рассказывал об американце Морисоне, который сжег себя в знак протеста против войны во Вьетнаме. Здесь не было радио, но бабушка не пропускала никогда последние известия, которые в деревне читали на площади в рупор, и уже знала об американце. Добавились лишь кое-какие подробности. Зато Ханг слушала раскрыв рот и то и дело перебивала отца:
      — А кто унес дочку этого дяди домой? Папа, а сколько той девочке лет? У нее есть сестричка? Мама ее унесла, да?
      Она успокоилась только тогда, когда окончательно убедилась, что домой «ту девочку» забрала собственная мама. Но тут же у нее появился новый повод для волнения:
      — Этот дядя американец? Хороший американец? Он был против тоже американцев? А почему?
      Отец старался подобрать простые и доходчивые слова, которые разъяснили бы его маленькой дочке этот, с ее точки зрения, сложный и запутанный вопрос. Он видел, что это действительно мучает Ханг. Достаточно было взглянуть на ее упрямо сдвинутые бровки в неестественно расширенные глаза, чтобы понять, что это так. Для девочки эта история была сложной, очень сложной, и ей необходимо было во всем разобраться и определить к этому свое отношение.
      По-видимому, усилия отца увенчались успехом, потому что в конце концов Ханг заявила:
      — Мне жалко этого дядю, хорошего американца… Л плохих американцев я не люблю, я их ненавижу!
      И с жаром стала агитировать бабушку принять ее точку зрения:
      — Бабушка, а ты тоже их не любишь? А хорошего дядю тебе жалко?
      — Да, детка. Я тоже ненавижу плохих американцев — они наши враги. А хороших американцев мне жалко, как и тебе.
      Бабушка наклонилась к девочке, погладила шелковистую головку.
      Еще немного — и отцу пришлось собираться в обратный путь. Начинало смеркаться.
      Ханг опять уговорила отца прокатить ее. Сделав круг, он остановился у ворот, снял девочку с велосипеда и передал бабушке.
      — Хочу домой… Папа, забери меня домой, я спою маме песенку… — жалобно тянула Ханг.
      Пришлось задержаться и успокаивать ее. В конце концов она согласилась остаться — она была послушной девочкой, — но потребовала:
      — Тогда ты спой маме мою песенку!
      Отец, рассмеявшись, кивнул.
      Когда он добрался до города, было уже совсем темно. Он вдруг с удивлением почувствовал, что совсем не устал. Потому ли, что дул приятный прохладный ветерок? Или потому, что за думами не заметил длинного пути?
      На улицах уже зажглись фонари. Их светлые полоски-лучики, обгоняя друг друга, разбегались из-под колес велосипеда. Перед глазами всплыло маленькое личико дочки, ее лукавые глаза и сгорбленная фигура матери…
      Воспоминания разом нахлынули на пего. Думалось о давнопрошедших днях и днях, которые скоро наступят, о молодости и о старости; о тех, кто далеко, и о тех, кто рядом с нами; о тех, кто сражался, и о тех, кто сражается…
     
     
      Ле Тоан
      «МАЛЕНЬКАЯ, ДА УДАЛЕНЬКАЯ»
     
      В предутреннем небе мягко серебрился месяц, похожий на матовый от росы серп, оставленный с вечера на лугу. Весенняя ночь досыпала последние минутки. Вот-вот покажется солнце.
      В это утро жители деревни проснулись раньше обычного. Далеко вокруг слышались гулкие удары барабана, доносившиеся со стороны диня1.
      1 Динь — место общих собраний.
      Дунг открыл глаза и посмотрел в противоположный угол, где стояла кровать младшей сестренки, но Чнем в доме уже не было.
      — Чнем! Ты что так рано встала?
      Он выглянул во двор, но сестры нигде не было видно. Вдруг потянуло ароматом клейкого риса. Значит, Чием успела приготовить завтрак. В кухне рядом с подносом, на котором дымился рис, стоял походный ранец. Дунг сел и еще раз внимательно огляделся по сторонам. Эх, Чнем, Чнем, останешься ты теперь одна… Все эти последние дни Дунг переживал за свою четырнадцатилетнюю сестренку. И не кто иной, как она сама успокоила его. Вчера вечером, уже перед сном, Чнем серьезно сказала: «Брат Дунг. ты обо мне не беспокойся. Разке я остаюсь одна? Здесь и соседи, и друзья, и весь кооператив, — чего ж волноваться? Мы в пионерском отряде решили: будем работать и за себя, и за наших старших братьев, уходящих в армию…» И вот сегодня она встала еще затемно, чтобы спеть и рис отварить, и ранец уложить ему в путь-дорогу. А сейчас, наверное, уже в деле.
      — Эн, Дунг! Ты готов? — позвали его с улицы.
      — Сейчас выхожу…
      Сказав это, Дунг перекинул через плечо ранец. Переступая порог, оглянулся на родной дом и зашагал по дороге. Вновь призывно застучал барабан.
      У ворот диня Дунг увидел Чнем с коромыслом на плечах. Она несла воду к двум большим кастрюлям, из которых струился аромат крепко заваренного чая. Вслед за Чнем бежали ребята.
      — Чнем! Погоди!
      — Чнем! Неужели тебе пе тяжело? Эн, Чнем!
      Во дворе полным ходом шло приготовление к проводам молодежи в армию. Народ все прибывал. Дунг остановился в сторонке и смотрел на свою сестру. «Недаром люди зовут ее «Маленькая, да удаленькая», — подумал он.
      Вдруг кругом стало тихо-тихо. Начался митинг.
      Первым на трибуну поднялся председатель кооператива, за ним выступили представители партийной организации, молодежи, женщин. Призывникам вручались подарки. Барабан гремел вовсю, но аплодисменты почти заглушали его.
      — Дорогие дяди и тети, дорогие братья и сестры! — услышал вдруг Дунг голос Чнем и увидел, что она стоит на трибуне. — Сегодня мы провожаем в армию наших старших братьев. Мы обещаем, что будем еще лучше учиться и постараемся заменить вас, дорогие старшие братья, в труде…
     
      *
     
      Пришло время уборки урожая. Кажется, давно ли провожала Чнем своего брата. Они шли тогда через поле, где только-только началась посадка риса. И вот уж подоспела пора снимать урожай…
      Ночь была лунной. Во дворе кооперативного склада работало несколько групп на обмолоте риса.
      Дау со своими пионерами тоже был здесь. Работа кипела вовсю. Дау запел куплеты о том, что как ни беснуются американцы, им не сорвать уборку урожая.
      Чнем работала у большого вентилятора на просушке риса. Ей нравилась песня. «В одной руке — серп, в другой — винтовка»… При лунном свете Чнем казалась такой же взрослой, как девушки, с которыми она работала. Голова ее была повязана такой же черной косынкой, как и у них. Блузка на спине была мокрой от пота. Руки ее ритмично вертели ручку вентилятора, описывая быстрые круги в воздухе. Пожилые крестьянки, приносившие рис в корзинах, переговаривались между собой:
      — Чнем такая маленькая, а как работает!
      — Да, она работает лучше всякого взрослого. Я давно обратил внимание. Она и серпом орудует здорово! Ни одного колоска не пропустит…
      Все жители деревни Фу-ли любили маленькую Чнем. С того дня, как Дунг ушел в армию, Чием все делала одна. А дел хватало! И школа, и работа в кооперативе, и домашнее хозяйство. В доме у нее всегда было чисто, на огороде — полный порядок. А ведь ухаживать за свиньей да за двумя десятками кур тоже хлопотное дело!
      Бросив ручку вентилятора, Чием побежала в склад, взяла корзину и тут же очутилась у рисовой горки. Засучив повыше рукава блузки, она присела на корточки. Освещенный луной рис казался серебром, осыпающимся под руками Чием. Корзина быстро наполнялась. Откуда ни возьмись, вдруг появился Дау и помог ей поднять корзину.
      — Полегоньку, Чием! Смотри, надорвешься!
      Чием быстро пошла к складу, ловко неся корзину на голове.
      Когда она вернулась, Дау сказал:
      — Хватит тебе, отдохни. Или давай я наберу тебе полкорзины, а то и впрямь надорвешься!
      — Ну да! Разве я слабее других?
      И, заставив Дау насыпать полную корзину риса, она быстро отнесла ее на склад.
      В это время подошел председатель кооператива.
      — Хороший у тебя отряд, Дау. Вот какие побеги дает старый бамбук! Чнем, Доан хоть и носят еще красные галстуки, а на самом деле уже настоящие члены кооператива. И учатся хорошо, и работают здорово. Просто приятно на них смотреть!
     
      *
     
      Чнем просыпалась очень рано. Прежде всего она садилась за уроки. Потом убирала в доме, шла кормить кур, свинью. К этому времени солнце уже светило вовсю.
      Но сегодня Чпем встала еще раньше обычного. Наспех причесавшись, она схватила коромысло с ведрами и побежала к колодцу.
      Деревня еще спала. Ночные тени прятали от глаз дорогу. Чнем уже два раза сходила к колодцу, но так никого и не встретила!
      Когда она в третий раз поднимала наверх черпак с водой, кто-то громко окликнул ее:
      — Это ты, Чнем? Зачем тебе столько воды спозаранку?
      По голосу она узнала пионервожатого Дау. А сам он почему встал так рано? Может быть, у него ночное дежурство?
      — Это я! А вы откуда?
      Дау уже подходил к колодцу с винтовкой за спиной.
      — С дежурства. А ты будешь красить форму солдатам, да? Ну, много ваша группа уже сделала? Сколько же у тебя одежды, что ты набираешь столько воды?
      — Не так уж много! А перед этим я брала воду для огорода. Есть у меня одна грядка, просто диво, такая зеленая! А почему я за ней так ухаживаю, знаете?
      — Может, решила поучиться у ребят из Винь-лама, а?
      — Как вы угадали? Мы тоже хотим начать у себя пионерское движение: «Грядка овощей — подарок бойцам». Ведь это будет хорошо, правда?
      — Конечно! Ты молодец, Чнем!
      — Ну, мне пора… Пойду…
      Чнем подняла коромысло и быстрым шагом направилась к дому. Воду она вылила в большой котел, стоящий на печи, потом разожгла огонь. Засыпала в воду порошок шафрана. Огонь разгорался все сильнее, освещая круглое личико девочки, сидящей у печки. Чнем уставилась в одну точку, думая о чем-то своем.
      Она вспомнила рассказ председателя кооператива о гибели отца. Однажды, это было во время прошлой войны, в деревню ворвался отряд французов. Они жгли дома, убивали крестьян. Отца схватили в тот же день. Его пытали — ведь он был партийным работником. По он никого по выдал. Перед расстрелом он крикнул в лицо палачам:
      — Вам не удастся покорить наш народ!
      Его расстреляли у ворот диня; небо было затянуто дымом пожарищ…
      А потом погибла и мама. Она, как и другие женщины, помогала армии. Однажды мама с группой народных носильщиков ушла в джунгли с грузом патронов и больше не вернулась… Чнем ничего этого не помнит. Она была совсем маленькой…
      Чнем сидела, обхватив руками коленки, и смотрела не мигая на языки пламени.
      Она не заметила даже, как закипела вода. Потом быстро сняла крышку, и густой пар ударил вверх. Запах шафрана был таким приятным. Чпем бросилась в комнату и тут же вернулась, неся охапку одежды и пузырек зеленой краски. Половину пузырька она вылила в воду и хорошо перемешала ее палкой. Потом брала каждую вещь в отдельности и опускала ее в котел. Пот струйками сбегал по ее лицу, по она продолжала работать. Солнце уже поднялось высоко. По дороге гурьбой прошли дети, звонко распевая песню про храброго и стойкого бойца. Чнем думала о брате. Что делает Дунг в эту минуту? Что-то нет от него писем. А как на Дунга похож Хау из зенитной батареи! Когда Хау давал форму Чнем, то попросил:
      «Будешь свободной, покрась немного зеленым, чтобы сбить американца с ориентира».
      Кто-то вошел во двор. Чнем обернулась:
      — Это ты, Доан? Так рано?
      — Ну вот еще, рано! Скажи лучше, когда ты сама встала! Давай вместе, быстрее справимся…
      — Давай!.. Ты вот что, отжимай, а я заварю зеленый чай в этой кастрюле.
      — Ты что, зачем же такую большую кастрюлю чаю?
      — А мы в ней замочим одежду, чан закрепит цвет, попятно?
      — А кто тебя научил?
      — Зенитчики. Ты ведь не ходила с нами за одеждой…
      Работа у девочек спорилась. Две подружки старались не отстать друг от друга.
      — Доан! А давай подготовим самодеятельность к двадцатому июля. Выступим в воинской части…
      — Хорошо, Чием!
      — А знаешь, меня наши подшефные августята2 всё просят повести их на батарею. Они хотят выступить там. Слышишь, где-то поют. Все репетируют. Я тут с ними недавно разучила одну песню…
     
      1 20 июля — День международной солидарности с Вьетнамом.
      2 Августята — дети младшего возраста, члены августовского отряда (по названию Августовской революции во Вьетнаме 1945 г.), будущие пионеры.
     
      Обе подружки прислушались. Детские голоса довольно слаженно пели знакомую песню про храброго бойца.
     
      *
     
      В один из воскресных дней Чием нарвала побольше чая и отправилась на базар. Еще ни разу она не брала на продажу так много чая. Ей хотелось выручить больше денег на подарки бойцам острова Кон-Ко. Газеты каждый день писали об этом героическом острове, о стойкости его гарнизона, отбивающего все атаки американцев. И не так уж далеко этот остров от мест, где жила Чием. На лодке и то можно добраться. Прошлой ночью с той стороны доносился гул жаркого боя. Бойцы твердо стоят на передовой, защищая и ее, Чием, мирный сон. А что же купить им в подарок? Ну конечно, и сигареты тоже. Дунг писал недавно, что «наши однополчане — отличные ребята, все до последней сигареты делят между собой, читают друг другу письма из дома…» Чием вытащила письмо, которое вчера написала бойцам острова Кон-Ко. В нем она писала, что «хотела бы стать птицей, чтобы на своих крыльях доставить это письмо и подарки вам, дорогие старшие братья…»
      И вдруг все вокруг засуетились, базар наполнился тревожным гулом. Вражеские самолеты вторглись в небо Винь-линя…
     
      *
     
      Прошло несколько дней. Пионерский отряд работал на переноске кирпича. Кооператив решил расширить и отремонтировать несколько построек. Чием видела, как к Дау подошел Хау и они о чем-то оживленно стали говорить между собой. Проходя мимо, Чием поздоровалась с Хау.
      — А, Чием! Здравствуй, здравствуй… — Хау улыбнулся. — Мы здесь с вашим пионервожатым как раз говорили о тебе и о твоих друзьях. А тебя особенно хочу похвалить от имени нашей батареи, от имени нашей первичной организации Союза трудящейся молодежи… Молодец, Чием!
      Чием не ожидала, что о ней здесь шла речь да еще что ее похвалят от имени бойцов. Она покраснела и не нашлась ничего ответить, кроме как:
      — Да что ж я… такого сделала…
      Хау серьезно посмотрел на нее:
      — Я пришел не только, чтобы хвалить тебя, но и чтобы учиться у вас. Ведь то, что делаешь ты и твои друзья, то, как вы живете, для нас имеет очень большое значение. Вы вдохновляете нас своей энергией и радостью, особенно в те минуты, когда сталкиваешься лицом к лицу с врагом… Да ты не смущайся, ишь ты какая!..
      Чием топталась на месте, теребя от волнения кончики красного галстука.
      — Ну, я пойду… — тихо сказала она. — До свидания.
      Когда Чием скрылась за бамбуковыми зарослями, Хау посмотрел на Дау и улыбнулся.
      — Хорошая девочка! Правильно ее называют у вас в деревне — маленькая, да удаленькая!