DjVu

      Глава 1. «ХОТУ-НЕ-ХОТУ»
     
      Дверь в подъезде была раскрыта настежь. Топая ногами, грузчики спускали по лестнице пианино, подвесив его на лямках.
      Путаясь у них под ногами, носился по ступеням лохматый щенок Рыжик: это его хозяева из 17-й квартиры переезжали в новый дом.
      Лифт сновал вверх и вниз, спускал чемоданы, стулья, полки.
      Родион, в теплой куртке и лыжных штанах, и его мама, в джинсах и свитере, похожая на мальчишку, ожидали лифт на площадке. С ними была широкая детская коляска. В ней спали два укутанных человечка — Филя и Тиля.
      Мама сказала Родиону:
      — Может быть, сбегать попросить, чтобы сделали перерыв, мы с малышами спустились бы… — Она покачала коротко стриженной головой. — Нет, не будем мешать, пусть уж скорей заканчивают.
      Вдруг с верхнего этажа раздался рёв:
      — Хоту-у еха-ать!!! Не хоту жда-а-ать!!!
      — Опять Некотуха даёт концерт, — сказала мама Родиона.
      Эту девочку родители назвали Ариадна. Но за упрямый нрав и вечные «хоту-не-хоту!» бабушка Ариадны зовёт её Некотуха.
      И ведь что удивительно: Ариадна давно все буквы выговаривает и букву «ч» тоже; говорит и «чашка» и «черепаха», а «хочу» и «не хочу», как в раннем детстве — «хоту» и «не хоту».
      Бабушка Ариадны считает, что это просто упрямство.
      Родион крикнул, задрав голову:
      — Некотуха, потерпи! Мы все ждём лифта!
      Но эта девочка не умела терпеть. Все терпели: перевозка вещей — дело серьёзное. Медленно шёл сверху старый музыкант, он нёс футляр со скрипкой. Он вежливо сказал Родиону, который стоял на пути:
      — Разрешите вас потревожить, молодой человек.
      Здороваясь с мамой Родиона, приподнял берет, обнажив седой венчик волос. Заглянув в коляску, улыбнулся:
      — Растут новые Чайковские!
      Тут всех оглушил обиженный лай Рыжика.
      — Опять облаивает скрипку! Уйми этого дуралея, — сказала мама.
      Родион схватил Рыжика в охапку, а старый музыкант пошёл вниз.
      — Удивительно чувствительный пёс, — сказал он.
      Старый музыкант повторяет это с того случая, когда Рыжик побывал у него в гостях. Глеб Сергеевич жарил себе котлету. Они съели её пополам. А потом к Глебу Сергеевичу пришёл ученик, но едва он провёл смычком по струнам скрипки, как Рыжик задрал голову и заскулил.
      — Ты, милый друг, думаешь, что поёшь? — спросил старый музыкант. — Но увы, мы не можем заниматься под такое музыкальное сопровождение. Пойди-ка погуляй.
      С тех пор Рыжик, увидев скрипичный футляр, облаивает его.
      — Да замолчи ты, недопёсок! — сказала, тяжело всходя по лестнице, толстая аптекарша; в аптеке все ребята покупают у неё аскорбинку. — Замолчи, прошу тебя! — И Рыжик послушался.
      Потом, шагая через две ступеньки и припадая на хромую ногу, быстро поднялся знакомый всем ребятам Василий Игнатьевич. Был он худой, резкий в движениях. При каждом шаге на его лбу вздрагивал седой чуб, а из-под чуба весело и зорко посверкивали светлые глаза.
      — День добрый всей компании! Схожу проверю, скоро ли у них эта петрушка кончится? Людям лифт нужен.
      Самому Василию Игнатьевичу лифт никогда не нужен. Он взбирается на этажи, на палку не опирается, носит её под мышкой. И отшучивается: «Движение — залог здоровья!»
      Ребятам Василий Игнатьевич нравился потому, что никогда не унывал. Кто-то из детей заболеет — он зайдёт проведать:
      — Знаешь, для чего болячки существуют? Чтобы с ними расправляться. Действуй! Глотай, что прописано, полощи, терпи горчичники.
      А сам купается зимой в проруби и состоит в секции «моржей».
      В ногу его ранило на фронте. Бабушка Ариадны рассказывала, что раньше работа у него была трудная и смелая. Верхолазом он был. Натягивал провода на высоковольтных линиях передач — от мачты к мачте, через леса и горные перевалы, чтобы ток от электростанций шёл в новые города: на заводы и фабрики.
      Василий Игнатьевич доказал, что повреждённая нога в работе ему не помеха. Но никому не признался, что был ранен в грудь навылет, а перед самой победой засыпало его тяжёлой землёй от взрыва бомбы. После того голова часто болела и кружилась. Василий Игнатьевич не хотел сдаваться, любил на высоте работать, но врачи дознались, велели искать дело на земле.
      И уже много лет учит он ребят в ПТУ своей профессии — изоляторы крепить, провода укладывать на железные плечи мачт. Высота коварна, неумёхам ни одной промашки не простит. Всё надо предусмотреть заранее: инструмент разложи, чтоб был под рукой, ремень безопасности пристегни. Он учит завтрашних высотников в классах и мастерских, на земле. Но когда начинается практика и влезают они на столбы и мачты, не он, а другой, молодой наставник, работает с ними на высоте.
      — Наш Василий Игнатьевич остаётся на земле, как орёл с подбитыми крыльями, — говорила бабушка Ариадны. Очень она уважала Василия Игнатьевича.
      Его уважали все жители их дома и потому сообща избрали председателем домового комитета. Знали, что он человек справедливый, никаких непорядков не потерпит. Возвращался Василий Игнатьевич из училища рано, и тут начиналась у него вторая работа: все заботы жильцов были его заботами.
      Сейчас, когда он прошагал наверх, мама Родиона сказала:
      — Ну, теперь лифт будет.
      Но не успел председатель добраться до нужного этажа, как снова раздалось: «А я хоту-у!», тотчас хлопнула дверь лифта, и он с тихим жужжанием пришёл на этаж Родиона.
      Дверь открылась. В лифте приехал шкаф. Рядом стояла девочка. Растрёпанные косицы торчали из-под мехового капора. Она заявила:
      — Я сама привела лифт! Одну меня он не везёт: я лёгкая, а со шкафом повёз. Как его вставили, пошли за другими вещами, я в кабину и уехала!..
     
      Она улыбнулась во весь рот, в нём вместо выпавших молочных зубов, уже росли два новых, широких, как лопаты.
      — И не стыдно? — спросила мама Родиона. — Ты людей обманула!
      — Мы быстро! — затрясла косичками Ариадна, и они совсем растрепались. Ариадна поправила их. — Они сами растрёпываются. У меня, как у мамы, кудряшки упрямые, из-за них даже капор на макушку съезжает.
      Мама Родиона рассмеялась:
      — Ох, если бы только кудряшки были упрямые…
      Они ввезли коляску в лифт, нажали цифру «1» и поехали вниз.
      Во дворе стоял огромный крытый грузовик, в него грузили мебель. Грузчик заглянул в коляску, увидал два розовых носика.
      — Двойняшки! Одинаковые! — улыбнулся он.
      — И совсем не одинаковые, — обиделась Ариадна. — Тиля соску сосёт, а Филя выплёвывает!
      Родион терпеть не мог всяких споров, он потащил Некотуху за собой, и они повезли малышей на детскую площадку.
      Площадка близко от их дома. Выйдешь со двора на улицу, повернёшь по своему тротуару налево, минуешь шесть домов, и вот она — детская площадка. Тут на притоптанном снегу всё крутилось, качалось, скрипело: карусели, качели, качалки.
      Пока Родион смотрел, куда поставить коляску, Ариадна взобралась на деревянную горку, оттеснила ребят и на корточках съехала вниз. Вскочив, влезла на трапецию, повисла:
      — А я вон куда залезла!
      Из игровой избушки высунулся Витька Воробьёв, по прозвищу Балабол. Он жил в соседнем с Родионом подъезде и учился уже в третьем классе.
      — Ну и что-о? — спросил он скучным голосом.
      «Всегда он своим «ну и что?» людям настроение портит», — подумал Родион. Но Ариадне никто настроения не испортил. Она пела:
      — А я выше все-е-ех! — и махала ногами, пока валенок не слетел с ноги. — А я босая! — похвасталась она.
      Нога была не босая, а в пушистом носке, но всё равно нельзя же было ступить ею в снег. Родион сунул Некотухину ногу в валенок.
      — Эй ты, нянька, нянька! — заорал из оконца Балабол. От пронзительного крика двойняшки заворочались, личики у них сморщились и они дружно заревели.
      Это уж известно: дружно они только ревут. В остальном — несхожие. Филя — худенький, вертун, то и дело улыбается беззубым ртом — всем, кто заглянет в коляску. Соску он не признает, выплёвывает. А Тиля-толстяк соску посасывает сосредоточенно. Каждого, кто склонится к коляске, рассматривает долго и серьёзно. Папа называет его «исследователем».
      Родион сунул в их ревущие рты соски с голубыми колечками, они зачмокали и заснули. Тиля с соской, у Фили соска на подушке.
      Родион огляделся: где же Ариадна?
      Тут из избушки выскочил Балабол, его шапка вылетела вслед за ним. На бегу он нахлобучил её на голову. А из дверцы победно вышла Ариадна. Капор стоял на макушке, косицы воинственно торчали.
      — Будешь дразниться, ещё не так получишь! — крикнула она.
      — Ну и что-о? — незлобиво ответил Балабол. — Когда твой отец меня на мотоцикле покатает, тогда не буду дразниться.
      — Фигушки! — сказала Ариадна. Она гордилась папиным мотоциклом. И хотя бабушка называла его «драндулетом» и «тарахтелкой», Некотуха хотела, чтоб, уезжая на работу, папа сперва три раза промчался вокруг двора, и чтоб был треск и шум, и чтоб из всех окон на него смотрели.
      Но папа, никого не тревожа, выводит мотоцикл на улицу «за рога», как говорит бабушка, а на самом деле за руль.
      А Родион сказал:
      — Он всех покатает, когда растает снег и не будет скользко.
      — Подумаешь, задавала эта Некотуха. Её, что ли, мотоцикл? — ворчит Балабол. Впрочем, через минуту они уже втроём вскакивают на карусель и крутятся вместе.
      На площадку зашла мама Родиона, сказала:
      — Срочно ухожу. Вернусь — заменю тебя, ты сядешь за уроки.
      — Подумаешь, уроки могут и подождать, — говорит Некотуха.
      — Не могут, — отвечает Родион. Он старше Ариадны на целый год, ходит в школу, в первый класс. А Некотуху бабушка даже в детский сад не пускает.
      — Я же не старая бабка, чтобы дома зря сидеть, — говорит она, — я бы ещё поработала на своем заводе, да вот человек народился — внучка. Я на пенсию ушла, чтобы её воспитывать… — И непременно добавляет: — Я двадцать лет мастером работала, сколько молодых рабочих воспитала, все меня слушались… — И тут она разводит руками и удивлённо произносит: — А эта — нет!
      «Эта» — значит Ариадна.
      «Откуда взялся у девочки такой наперекорный нрав?» — удивляется бабушка. Мама и папа Ариадны — люди трудовые, дисциплинированные. Их портреты вывешены на заводской Доске почета. По вечерам мама учится в институте, скоро будет инженером, как и папа.
      А бабушке почтальон приносит письма от её учеников. Они теперь работают в разных краях, а не забывают своего мастера. В шкафу у бабушки хранятся грамоты, где золотыми буквами отпечатаны благодарности за безотказный труд, безотказный — значит, даже от самой трудной работы она не отказывалась.
      А её маленькая внучка вместо первого слова «мама» сказала «не хоту». Так и пошло с тех пор: «Спать не хоту!», «Мыться не хоту!». Однажды, когда Ариадна была гораздо меньше, Родиона потрясло: бабушка умыла ей лицо, а она встала на четвереньки и давай тереться носом и щеками об пол, чтобы опять измазаться, и кричала: «Не хоту!»
      — Ну, Родион, — сказала тогда огорчённая бабушка, — ты человек рассудительный, одна надежда на твоё хорошее влияние.
      А мама Родиона рассмеялась, потрепала русые вихры сына:
      — Тут ещё надо разобраться — кто на кого будет влиять.
      — Как — кто на кого? — удивился Родион. — Конечно, я на Некотуху, она ни за что не заставит меня тереться носом об пол.
      И началась у них с Некотухой дружба.
     
      Глава 2. ВСЕ И РЫЖИК
     
      Дом у них большой. Десять этажей. С улицы сквозь арку ворот слышно, как проносятся машины: ж-жих, ж-жих.
      А во дворе свои звуки. Стучат клюшки, ребята гоняют шайбу. На деревьях каркают вороны. Из форточки пятого этажа летит стук пишущей машинки. Это мама Ариадны печатает свою работу, «диплом» называется. Родион сколько раз видел: её пальцы летают по клавишам, машинка стрекочет, непокорные кудряшки Ариадниной мамы, точно такие, как у её дочки, прыгают над круглыми очками…
      А ещё во дворе из-за дощатого забора слышны звуки стройки: урчит бульдозер, тарахтит компрессор. Там растёт дом-громадина.
      На стройке у Ариадны и Родиона есть знакомый крановщик, дядя Валера. Его рабочее место в кабине, высоко в небе. Он поднимает тяжёлые грузы: то стену несёт с окнами (в стёклах отражаются облака и крыши), то лестницу тащит со ступенями, только без перил.
      Дядя Валера — человек весёлый и молодой. Иногда, в обеденный перерыв, он приходит к ребятам.
      — Здравствуйте! Вот он я!
      И гоняет с мальчишками шайбу. Он высокого роста, поэтому шутит:
      — Мы с моим краном двоюродные братья.
      От дяди Валеры ребята знают: когда кран тащит груз вверх, надо с земли кричать: «Вира! Вира помалу!» На строительном языке это значит: «Подымай! Подымай осторожно!» А когда груз опускают, кричат: «Майна!» — значит: «Давай, принимаю!»
      Сейчас зима, темнеет рано. Ребята ещё гуляют во дворе, когда дядя Валера зажигает на кране свет, направляет вниз белый сноп лучей. Он освещает стройплощадку и край двора, снег кажется голубым, а тени под скамейками становятся густо-синими.
      Если крановщик замешкается, ребята кричат:
      — Валера-а! Зажига-ай! Пора-а!
      И свет загорается. Радуются ребята, им веселей играть. Радуются даже вороны: они думали, что уже ночь, устроились на ветках спать, а от света проснулись и каркают.
      Но сейчас ещё белый день. И вороны каркают по-дневному. Особенно громко — ворона Тетёха возле подъезда № 2. Тут в дверях устроена торговля молоком, сладкими детскими сырками. Тетёха пронзительно глядит на продавщицу Тамару Васильевну и требует, чтоб её угостили. Исхитрится и то клювом яйцо продолбит, то сырок утащит.
      Даже семь кошек, которые всю зиму живут в подвале, где проходят горячие трубы, не позволяют себе такого, как эти нахальные вороны. Вот почему тётя Тамара часто просит:
      — Ребятки, посторожите мой товар. Я пока отнесу молоко по квартирам, — и идёт разносить молоко старым и больным.
      Ариадна и Родион бегают, машут руками, отгоняют ворон. Всегда Ариадна бежит впереди, а Родион позади. Почему?
      Она быстрая девочка. Пока он обдумывает какое-нибудь дело, Ариадна — раз! — и уже сделала. Хорошо ли, плохо ли — зато быстро!
      Но иногда Ариадна вдруг остановится, замрёт и к чему-то прислушивается.
      — Слышишь? — спрашивает она Родиона.
      — Что слышу?
      Много шумов вокруг: легковушки по улице проносятся, грузовики грохочут, скребок лёд скребёт.
      — Ты не слушай всё по отдельности, ты всё вместе, — объясняет Ариадна. — Получается такой смешной шум, как музыка. — Она оттопыривает губы: — Фрр-Фрр-чх-х-х, это на стройке грузовик, а вороны в ответ: «карр, карр!» А тётка об железную канистру железным ведром стучит — бумм-бумм, как в большой барабан. Правда, смешно?
      — Обыкновенный разный шум, — отвечает Родион. — Всё ты выдумала про музыку.
      Она не выдумала. Просто она так слышит. И ей обидно, что Родион не хочет слышать, как она.
      А Родион огорчается: почему она не любит то, что любит он? Цифры! Родион очень быстро считает, быстрее всех в классе.
      Никто его до школы не учил. Сам научился. Считал всё подряд. Машины, которые стоят вдоль тротуара, колёса на них. И сколько осталось колёс, когда уехал шестиколёсный грузовик. Родион сосчитывал. И хотя он был тогда ещё маленький, однажды задал папе задачу. Специально придумал такую, потому что папа у него учёный зоолог, изучает зверей и птиц:
      — Пап! Сколько получится, если от девяти верблюдов отнять семь ослов и прибавить пять полосатых зебр и одного попугая?
      Папа очень удивился:
      — Ну, брат, с тобой не соскучишься! — и объяснил сыну, что с чем можно складывать и что от чего отнимать.
      Но это было уже давно. Теперь Родион быстро складывает и вычитает длинные числа и знает наизусть всю таблицу умножения.
      Родиону считать весело, чем труднее — тем интереснее. Поиграть бы в цифры с Ариадной! Но она упирается: «Не хоту!» — и до десяти считает только вперёд, а обратно — от десяти к единице — не может. Зато она прыгает через скакалку лучше всех во дворе. Вот и сейчас скачет, хотя всем известно, что зимой, в шубе, прыгать жарко и тяжело. Подпрыгнула и шлёпнулась на ледяном гребешке. Вскочила:
      — Все равно буду!
      Родион взял скребок и стал соскребать лёд.
      Прошёл по двору председатель Василий Игнатьевич, весело сказал:
      — Работник! Хвалю.
      Самое доброе у него слово — работник.
      Вдруг две рыжие лапы упёрлись в живот Родиона, и весёлая щенячья морда лизнула его в щёку.
      — Рыжик? — удивился Родион. — Разве ты не уехал со своими хозяевами?
      Рыжик мотал хвостом и улыбался зубастой пастью.
      Ариадна перестала скакать. Испуганно сказала:
      — Они его, наверное, забыли!
      — Точно, забыли, — огорчился Родион. — Отвезти бы его к ним, вот бы обрадовались!
      Некотуха пулей помчалась в другой край двора, к дворнику Гайше Ивановне, которая посыпала наледь песком.
      — Тётя Гайша! Вы не знаете, на какую улицу, в какой дом они переехали? Ну, которые из 17-й квартиры?
      — Знаю, — ответила тётя Гайша. — Улица Седьмая Парковая, дом семь и квартира семь. Это далеко, в метро надо ехать. А тебе на что?
      — Надо! — Ариадна подбежала к Родиону: — Всё! Поехали в метро!
      Рассудительный Родион возразил:
      — В метро одних детей не пускают, надо с кем-нибудь.
      Ариадна фыркнула, как кошка, и затараторила.
      — Кто один? Ну кто-кто-кто? Ты со мной, я с тобой, и с нами Рыжик! Что ли, нас трое меньше, чем один взрослый?
      Здорово она сообразила.
      — Ладно, — согласился Родион. — Зайдём к твоей бабушке, скажем, что мы быстро.
      — Нетушки! — Ариадна потянула его от подъезда. — Пока они заволнуются, мы уже вернёмся. Мы бегом.
      — А пятачки для метро? — вспомнил он.
      — У меня есть девять пятачков, мы с бабушкой коллекцию собираем, никак не соберём, всё время тратим. Да пойдём же!
      Ариадна стащила с платьица розовый пояс, привязала его к ошейнику Рыжика, и они втроём помчались со двора.
     
      Глава 3. БЕЗ НАМОРДНИКОВ ВХОД ЗАПРЕЩЁН
     
      На улице привычно шумели автомобили. Гудели моторы, шелестели по снегу шины.
      Ребята спустились в подземный переход. Теперь машины шли над их головами, а здесь было тихо и таяли снежинки, залетевшие с улицы.
      На другой стороне проспекта находилось метро.
      Ариадна вытащила из кармана шубейки два пятачка, чтоб опустить их в автомат и пройти к бегущему вниз эскалатору, но женщина-контролёр строго сказала:
      — Дети! Почему без провожатого?
      — Мы все с провожатыми! Он меня провожает, я его, а Рыжик нас двоих! — смело заявила Ариадна. — Мы без намордника, но он не кусается.
      Однако контролёр сказала:
      — С собаками вход в метро категорически запрещён…
      Внизу шумели подземные поезда. А Родион и Ариадна грустно топтались у входа. Рыжик поглядывал на них, словно спрашивал: «Что делать?»
      А делать было нечего. Контролёр зорко следила, чтобы никто без пятачка, а тем более с собакой, не проскользнул в метро.
      И вдруг… Кто сказал, что чудес не бывает? Бывают чудеса! Рыжик рывком натянул поводок и стал рваться вперёд. Потому что из-под земли на эскалаторе выехала сюда наверх та самая жилица из 17-й квартиры, которая забыла Рыжика.
      Ребята радостно бросились навстречу.
      — Мы к вам Рыжика везём! Вы его нечаянно забыли!
      Пёс, повизгивая и улыбаясь, прыгал на задних лапах, оставляя передними мокрые следы на дублёной шубке хозяйки.
      — Женщина с детьми и собакой, вы мешаете движению пассажиров, отойдите в сторону! — громко предупредила контролёр.
      Они отошли к газетному киоску, и здесь хозяйка Рыжика, оттирая следы на пальто, недовольным голосом сказала:
      — Кто вам втемяшил в голову, что мы его забыли! Мы его оставили. У нас в новой квартире полы покрыты лаком, а собака клацает когтями, поцарапает пол. Нет, нет, он нам совершенно не нужен. Я вернулась не за ним, а за абажурчиком, который забыла.
     
     
     
      И она заторопилась к выходу и исчезла.
      Родион сказал:
      — Никакое это не чудо. Просто за абажурчиком вернулась.
      Из газетного киоска высунулся пожилой продавец.
      — Бывают же такие злые люди, — сказал он. — Возьмут щенка для забавы, а потом бросают бездомного и голодного. Пока его собачники не заберут… Вам «Смену»? Пожалуйста! — Это он уже ответил какому-то покупателю и протянул ему журнал.
      — А я не хоту, чтоб бездомный и голодный! И чтоб собачники забрали! — Ариадна топнула ногой, и на её ресницах качнулись слёзы.
      — Мы его спасём, — сказал Родион, нахмурив брови. Вообще-то у Родиона бровей почти не было, но когда он их хмурил, у него сразу делался грозный вид.
      Они вышли на улицу, купили на Ариаднины пятачки три порции мороженого. Одну — Рыжику. И гладили его, пока он ел, хотя он и подварчивал, стерёг своё мороженое.
      Потом бросили в урну три обсосанные палочки и пошли домой.
      Внизу Тамара Васильевна стала ахать и охать:
      — Бросили собаку? Да разве это люди? Это нелюди! — и развернула для Рыжика сырок. Сырок он съел, помчался вверх по лестнице и стал около своей 17-й квартиры.
      Родион позвонил. Рыжик, поскуливая, царапал лапами под дверью, надеялся, чудак, прорыть подкоп в каменном полу.
      Открыл незнакомый мужчина.
      — Кого вам, ребята?
      — Здравствуйте, — сказал Родион. — Знаете, собаки очень привыкают к своему дому.
      Ариадна перебила:
      — Вы не бойтесь! Мы будем сами водить его гулять.
      — И приносить еду, — прибавил Родион.
      Но тут из-за ноги мужчины вылез чёрный кот. Увидев пса, он взгорбил спину, шерсть на загривке стала дыбом. Глаза его загорелись злобными зелёными огнями. Он высунул длинную лапу и вмиг ударил Рыжика по уху. Пёс взвизгнул и отступил.
      — На место, Барс! — Мужчина развёл руками. — Сами видите, Барс никого не допустит в свои владения.
      Огорчённые, они поднялись на седьмой этаж. Открыла дверь бабушка Ариадны, оглядела всех троих, сразу всё поняла. Вынесла на лестницу две сосиски и, глядя, как Рыжик их уплетает, вздохнула:
      — Я бы его взяла. Но наша соседка по площадке не выносит собак и начнёт скандалить.
      Тут эта соседка и выглянула из своей двери:
      — Никаких собак! А то как вызову собачников и сдам!
      И Ариадна, Родион и Рыжик пошли вниз. На пятом этаже Родион постоял перед своей квартирой. Он подумал: сейчас мама скажет, что в нашем семействе трое детей и черепаха — и без собаки забот полон рот.
      — Ну, чего стоишь, звони, — поторопила Ариадна.
      — Они его бросили, — сказал Родион, и мама увидала полные надежды глаза сына.
      — У него нет теперь никакого дома, — тихо добавила Ариадна.
      — Понятно. — Мама тряхнула стриженой головой. Она посторонилась, пропуская всех троих в прихожую.
      — Возьми, Родион, этот выстиранный половичок, положи его вон в тот угол и налей своему хвостатому симпатяге супчику в синюю миску. Это будет его место и его собственная миска.
     
      Глава 4. БЫЧОК НА ВЕРЁВОЧКЕ
     
      И стало их трое — Ариадна, Родион и пёс Рыжик. А если считать Филю и Тилю в коляске, то пятеро. А их считать, конечно, надо, потому что каждый день после школы Родион гуляет с ними два часа на детской площадке, и Ариадна с ними, и Рыжик.
      Дуют холодные ветры, все дети закутаны, завязаны шарфами, а у Родиона уже второй день куртка то и дело сама распахивается. Мороз холодит живот, забирается под школьную форму, и чья-нибудь чужая мама или бабушка застёгивает его. А через минуту куртка опять распахнута. Хотя шарф на шее затянут. Да что же это такое? Никто не мог понять. Потому что никто не слышал, как Ариадна тихонько просила:
      — Родион, покажи ещё раз свою звёздочку!
      А мама Родиона догадалась.
      — Ариадна, — сказала она, — Родион у нас уже второй день октябрёнок. Правда, красивая у него звёздочка?
      — Очень, — пылко ответила Ариадна. — Я всё время хочу на неё смотреть.
      — У меня к тебе просьба, — сказала мама, — любуйся ею дома, а не на прогулке. Или ты хочешь, чтобы он простудился и я не выпускала его гулять?
      — Не хоту! — решительно ответила Ариадна.
      С тех пор куртка перестала «сама» распахиваться. Вот и сейчас Родион гуляет застёгнутый, как все дети. Зашла на площадку мама Родиона, попросила:
      — Ребята, съездите с коляской в булочную, купите батон и половинку ржаного. Вот тебе деньги, Ариадна, ты сама войдёшь и купишь, а Родион тебя подождёт, чтоб от малышей ни шагу.
      Они повезли коляску по тротуару. Только на минуту остановились у ворот стройки. Родион прочитал вслух новый плакат, почти без запинки:
      — РОДИТЕЛИ ВОСКЛИЦАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК НЕ РАЗРЕШАЙТЕ ДЕТЯМ ИГРАТЬ НА СТРОИТЕЛЬНОЙ ПЛОЩАДКЕ ЭТО ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ ВОСКЛИЦАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК. — Потом он посмотрел в щёлку, сказал: — Отсюда совсем не видно кубиков.
      — Каких кубиков? — удивилась Ариадна.
      — Таких огромных, с ушами.
      — Кто с ушами?
      — Да кубики эти. Кран их подцепляет за все четыре уха и тащит наверх. Я из своего окна видел. И ничего не понял. Что за кубики.
      Ариадна засмеялась:
      — Я как взгляну, так сразу разгадаю, что за кубики.
      — Так они ж непонятные, — сказал Родион. — Без окон, без дверей.
      — Отстань со своими кубиками, — отмахнулась Ариадна.
      Они пошли дальше. Малыши сладко спали в коляске. Рыжик, закрутив хвост кольцом, гордо выступал впереди.
      У аптеки Ариадна остановилась.
      — Зайдём, купим аскорбинку. Двоим сразу больше дадут. И аптекарша мне резиновые колечки подарит, на косички надевать.
      Родион мотнул головой — пусть одна зайдёт, он от ребят ни шагу.
      — Не хоту одна.
      И вот уже тёплым хлебным духом потянуло из булочной.
      — Давай, кроме хлеба, купим бубликов, — предложила Ариадна. — Такие, чтоб маковые точечки у них не осыпались. Их надо выбирать обязательно вдвоём. А если там очередь, мы скажем: «У нас дети, дети, дети в коляске!» — и нас пропустят. Это ж одна минуточка! А коляску посторожит Рыжик, мы его за поводок привяжем.
      Маковые точечки пошатнули твёрдость Родиона.
      — Ну, если только на минуту, — проворчал он. И вслед за Некотухой вошёл в булочную, а Рыжика крепко привязал к коляске.
      Булки, батоны разные, чёрные хлеба — толстые бока, палочки-выручалочки в хрустящих пакетах, сухари ванильные, пряники мятные… А вот и бублики румяные, маком присыпанные.
      Очередь движется быстро, кассовый аппарат — чирк-чирк, выскакивают светящиеся цифры. Что вам, дети? Нам — хлеб и бублики!
      Вот и всё. Купили. Разве мы долго? Мы очень быстро.
      Вышли на морозную улицу. Где ж коляска? У Родиона душа в пятки ухнула. И следов от колёс нет, и от собачьих ног нет: снег на тротуаре ещё утром соскоблили.
      Ариадна в ужасе глаза зажмурила.
      — Ты беги в ту сторону, а я в эту! — скомандовал Родион.
      Но она всё перепутала и побежала вместе в ним.
      И вдруг они увидели на углу толпу.
      С разбега Родион протиснулся меж чьих-то локтей, увидал коляску и спящих в ней братцев.
      — Это мои дети! — крикнул он, схватившись за ручку.
      — Это наши дети! — И Ариадна уцепилась за коляску.
      А из-под коляски виновато глядел Рыжик, он поджал хвост и дрожал мелкой дрожью.
      Поднялся ужасный шум. Все говорили вместе: «Плохо вы за детьми смотрите!», «Нельзя таким несмышлёнышам детей доверять!».
     
     
      — Их Рыжик сторожил!.. — стараясь быть храброй, вздрагивающим голосом сказала Ариадна.
      — Хорош сторож, курам насмех! — закричала востроносая тётка из их дома. — Увидел кошку и коляску за собой уволок. А если бы на перекрёсток вывез, под машины? Хорошо, тот парень остановил, ему спасибо скажите!
      — Нужно мне их спасибо, как щуке зонтик… — услышали Ариадна и Родион сердитый голос Балабола. Пятясь, он протолкнулся сквозь толпу и удрал. А Родиону стало так страшно за малышей, что слёзы из глаз выжгло.
      Мужчина наклонился к Родиону:
      — Ты что ж коляску на тормоз не поставил?
      От волнения Родион даже ответить не смог. Забыл про тормоз.
      Родион и Ариадна повезли коляску к дому. А востроносая тётка крикнула им вслед:
      — Это девчонка его в булочную увела. Он за нею как бычок на верёвочке!
      «Бычок на верёвочке» прямо-таки потряс Родиона. Он шёл нахмуренный и всё думал и думал: «Папа говорит, что у человека должна быть сила воли. А где моя сила воли? Я, значит, просто бычок на верёвочке, куда потянут, туда и пойду?»
      Родион рассказал маме и папе всю правду про историю с коляской. Ну, не совсем всю. Он не сказал про бычка на верёвочке.
      Мама разволновалась, папа рассердился.
      — Всё! — сказал он. — В наказание — никуда не уходить со своего двора.
      — Что ж делать, Родион, если я не могу обойтись без твоей помощи, — вздохнула мама. — Ты старший сын — моя надежда и опора.
      Конечно, как маме без его помощи? Ей нужно и в магазин, и обед приготовить, и постирать. С кем же ей малышей отправить гулять, как не с ним?
      И стали они опять гулять во дворе.
     
      Глава 5. ПОСТОРОЖИ ДА ПОКАЧАЙ!
     
      Вообще-то во дворе тоже много интересных дел. Конечно, нет каруселей, но зато Родион с Ариадной слепили высокого снеговика, голову ему приделывали со скамейки. И ещё вместе с другими ребятами построили снежную крепость.
      Проходит неделя, проходит другая, гуляют Ариадна и Родион с малышами в своём дворе, и всё бы хорошо, да вот что плохо: стоит им появиться, как разные мамы и бабушки пододвигают к Родиону коляски со своими детьми. Только и слышишь:
      — Родиончик, ты человек серьёзный, на тебя можно положиться. Погляди за Тимошенькой, я в булочную сбегаю.
      Или:
      — Родион! Ты всё равно со своими близнятами. Если Илюшка заревёт, ты ему сунь соску в рот и покачай. Он уснёт.
      Ариадна бегает по двору с другими ребятами, а Родион качает какого-нибудь маленького крикуна, а ему ведь тоже хочется и бегать, и лазать по сугробам, и гонять шайбу.
     
     
     
      Жильцы дома проходят мимо по своим делам, по-доброму поглядывают на него. Одна лишь востроносая тётка ворчит, проходя мимо Родиона:
      — Стоит тут столбом!..
      А взглянув на Ариадну, опять ворчит:
      — Носится без толку, хоть бы минуту на месте постояла!..
      Тут как раз бабушка Ариадны шла с сумками из магазина. Услышала её и спрашивает:
      — Вы, соседушка, не с левой ли ноги сегодня встали? Всё вам не так! Тот не стой, эта не бегай!
      Соседка совсем озлилась:
      — Вот и девчонка у тебя наперекорная растёт потому, что ты такая же.
      — Может, и потому! — гордо ответила бабушка.
      Вечером, когда Родион уже лежал в постели, он услышал, как мама сказала:
      — У нас во дворе эти мамы и бабушки совесть потеряли: привязали Родиона к коляскам. Он у нас человек обязательный, всё сделает, что попросят. Но ведь он не старая нянька, а мальчик. Достаточно того, что он в школе сидит за партой и дома за уроками. Филя и Тиля спят, он мог бы побегать, а тут ещё три-четыре крикуна…
      Папа подумал и ответил:
      — Ладно, давай переведём его обратно на детскую площадку…
      Ура! Сегодня Родион и Ариадна опять пойдут на свою любимую площадку. Уж скорей бы Родион пришёл из школы!
      Вот он и явился, видно, что спешит: на ходу снимает ранец. А вот уже и выходит из квартиры. Но без Фили и Тили.
      Ариадна поджидает его у лестницы.
      — А почему ты один? Разве мы не пойдём на площадку?
      — Оказывается, я ещё не пришёл, — сообщает Родион. — Я шарф в школе забыл. Мама говорит: «Сбегай, а то затеряется в раздевалке».
      — Вот ты такой! — смеётся Ариадна. Проводит лопаткой по перилам, они тарахтят. — Шум-гам-тарарам! — радостно поёт она и под такой аккомпанемент они бегут вниз. До выходной двери осталось всего семь ступенек.
      — Подсади меня на перила, — попросила Ариадна.
      — Опять? Нетушки! У нас в школе, если кто по перилам съедет, его к директору водят и даже родителей вызывают.
      Ариадна насмешливо сморщила нос:
      — Так ведь если увидят… А нас никто не видит. Ну подсади!.. Один и последний разочек съеду, и больше никогда в жизни! Ну пожа-алуйста.
      Удивительное слово «пожалуйста». У всех людей оно просто вежливая просьба, а у Ариадны… У неё это волшебный ключик. Как пропоёт жалостливо «пожа-алуйста!», прямо деваться некуда, кажется, скала и та не устояла бы, двинулась ей навстречу.
      — Давай скорей! — торопит Ариадна. — Будешь три года думать!
      А ему некогда три года думать, ему за шарфом бежать надо. «Ладно, в последний раз», — подумал Родион. Он поскорей подсадил её на перила и на всякий случай, чтоб не упала, влез тоже. И они вмиг съехали.
      А внизу, где перила кончались, стояла пустая детская коляска. Они оба ввалились в коляску, она закряхтела всеми железными суставами и перевернулась. Родион и Ариадна оказались на каменном полу.
      Ариадна живо вскочила:
      — Скорей убежим, как будто не мы её перевернули!
      Родион с досадой поставил коляску: опять он как «бычок на верёвочке». Теперь, наверно, сломали чужую коляску…
      Присев на корточки, он осмотрел все колёса. Одно ему не понравилось: оно качалось.
      Он вытащил из карманов всякие железяки, проволоки, винтики, гаечки — чего только не было в его карманах! — и стал возиться с колесом.
      Входная дверь открылась, обдуло ребят морозным воздухом.
      Мимо них прошагал Василий Игнатьевич. Он спешил по неотложным председательским делам в какую-то квартиру, где нужна была его помощь. Приостановился, спросил Родиона:
      — Ты что тут колдуешь, приятель?
      Родион смутился:
      — Просто так… колёса проверяю…
      — Ладненько, — отозвался председатель и зашагал дальше.
      А Родион вдруг скомандовал Ариадне:
      — А ну иди гулять! Нечего безобразничать в подъезде!
      Ариадна возмутилась:
      — Когда захоту, тогда и пойду!
      И стояла, и смотрела, пока он не кончил ремонт и не сунул железки в карман. Не отставая от него ни на шаг, она пошла с ним во двор. Но Родион свернул к воротам.
      — Ты куда?
      — Я же тебе сказал, что я ещё не пришёл!
      Скоро он возвратился в шарфе и весёлый-развесёлый. Потому что в школе с шарфом случилась история. Родион его, наверно, уронил, а какой-то озорник закинул шарф на люстру. Шарф висел под потолком, а гардеробщица сердилась. Она сказала Родиону:
      — Явился не запылился? Беги к завхозу, пусть тащит лестницу.
      Но тут один длиннющий десятиклассник влез на плечи другому длиннющему десятикласснику и достал шарф. А Родиону пригрозил:
      — Ещё раз потеряешь, мы тебя самого на люстру посадим!
      — Верхом! — рассмеялась Ариадна, выслушав рассказ. — Будешь как лампочка там!
      — Буду! — на бегу ответил Родион: он уже мчался домой рассказать маме про шарф, забрать коляску с малышами и идти гулять.
     
      Глава 6. МЯЧ В ВОРОТА НЕ ПРОШЁЛ!
     
      Ну вот наконец и площадка. Как они давно здесь не были! Как соскучились по весёлому шуму, горкам, качелям и каруселям!
      Маленьким братцам тут тоже нравится, они дрыгают ножками так сильно, что коляска ходуном ходит.
      А вот и Витька-Балабол. Здесь, здесь он. Бросил ранец в снег и давай пинать твёрдый снежный ком, бывший когда-то головой снеговика, и приговаривать: «Пассовочка, пассовочка». Тут же он влез на трапецию и, заглядывая оттуда в коляску к малышам, стал кукарекать. А они и рады. Таращат на него глазёнки.
      Возвращаясь с работы, пришёл на площадку Василий Игнатьевич, в неизменном кожушке, палка под мышкой.
      — Здорово, богатыри! Петух горластый вас не оглушил? — Вытащил из кармана блокнот и шариковую ручку: — Сейчас запишем, хозяева, какие у вас непорядки.
      Закрутил карусель на большую скорость. Ребята со всей площадки сбежались, вскарабкались на неё. Председатель тоже проехал с ними круг:
      — Ну, что будем писать?
      Все наперебой закричали, что карусель скрипит и качается.
      Балабол с трапеции всех перекричал:
      — Запишите, что карусель орёт, как бешеный осёл. Её надо смазать!
      — А я думаю, пора новую ставить, — ответил Василий Игнатьевич. А про осла записал или нет — неизвестно.
      В качалку для маленьких он подсадил крохотную девочку. А на больших качелях сам раскачался так высоко, что седой чуб взлетал, ему, наверное, было хорошо, потому что, когда качели летели вниз, председатель приговаривал: «У-ух!» — и улыбался. Морщины его словно разгладились, и Ариадна удивлённо сказала Родиону.
      — Гляди, он стал как молодой.
      Но Балабол крикнул председателю:
      — Качели только для детей!
      — Да я проверяю, — ответил председатель. Но с качелей сразу слез, лицо у него сделалось смущённое, и все морщины вернулись обратно.
      А Балабол всё задирался:
      — Вы проверяйте в доме. А тут вас не касается.
      Председатель покачал малышовую качалку, записал, что надо срочно прибить скамеечку, а потом ответил:
      — А меня, приятель, всё касается. Все дома и все дворы, вся планета, а тем более — микрорайон. И все люди.
      — И я тоже, да? — опять задиристо спросил Балабол.
      — И ты тоже, — серьёзно сказал председатель.
      Он сел на корягу, по которой малыши любили лазать, воткнул палку в снег, поглядел кругом: малышня крутилась, качалась, бегала, копала снег, возила грузовички.
      — Сколько всякого интересного для вас понастроили, — улыбнулся он. — Смотреть весело. А мы тут в Москве росли без игрушек.
      — Ка-ак? Без одной-единственной? — Ариадна остановилась рядом с ним.
      — У Нюры, моей сестрёнки, вместо куклы был кулёчек, обвязанный бечёвкой. Она его баюкала, песни ему пела. У старших мальчиков нашего двора был мяч, из тряпок сами сшили, а мы — малыши — обходились деревянной чуркой.
      — А почему вам настоящих игрушек не купили? — спросила Ариадна.
      — Не было тогда в магазинах игрушек. Только недавно Красная Армия разбила беляков, и столько понадобилось всего важного для народа — и машин, и металла, и обуви, — не до игрушек было. — Он засмеялся. — Ничего, зато каждый ребёнок знал: революция победила, значит, и игрушки будут…
      — А вы тоже геройски воевали с беляками? — спросила Ариадна.
      — Я ж тогда маленьким был! — ответил председатель. — Отец мой воевал. А я пошёл на войну уже через много лет, когда фашисты напали на нашу страну.
      — И мой дед был на фронте, — сказал Родион.
      — А моего деда фашисты убили, — подал голос Витька-Балабол.
      Ариадна поглядела на морщины председателя, спросила с сомнением:
      — Значит, вы тоже маленьким были?
      — А как же! — засмеялся председатель.
      Балабол вмешался:
      — Вы что ж, и в футбол играли той чуркой деревянной?
      — Конечно. Правда, футболом мы его не называли, чурку гоняли в одни ворота, а я был лучшим отбивалой, вратарём значит.
      Балабол вмиг скатился с трапеции:
      — Поглядим, какой вы вратарь! — И никто оглянуться не успел, как он наподдал ногой твёрдый снежный ком.
      Родион прыгнул, перехватил этот ком, крикнул:
      — Нечестно! Ты ему и встать не дал! — Он объяснил Балаболу: — Он тогда мальчишкой был, а теперь инвалид войны. Дурак ты, вот кто.
      — А пусть не хвастает, — ответил Балабол.
      Василий Игнатьевич встал у коряги.
      — Вот теперь я на ногах, мы на равных. Давай ещё раз! Мне самому интересно: сохранилась вратарская реакция? — И он упёр руки в колени, как вратарь перед воротами.
      — Не надо! — испуганно попросила Ариадна.
     
     
      Но Балабол изо всех сил ударил по твёрдому кому. Василий Игнатьевич метнулся наперерез, но негнущаяся нога задержала рывок, и тогда, упав, он грудью накрыл «мяч».
      — Поймал! — крикнула Ариадна. А Родион бросился к председателю — помочь ему встать. Ариадна скорей подала палку. Василий Игнатьевич поднялся. Лицо его было бледно.
      — А мяч-то не прошёл, — улыбнулся он Балаболу. — Будем продолжать?
      Балабол вдруг закрыл лицо рукой, отвернулся и зашагал прочь.
      Ариадна спросила:
      — Почему он заплакал? Он не плакал, даже когда его большие мальчишки поколотили…
      — Погоди, Витя Воробьёв! — Сильно хромая, председатель догнал его. — Так не пойдёт. Надо уметь и проигрывать тоже.
      — Я не из-за мяча… — глухо ответил Витька. — Я не потому.
      Он не знал таких слов, чтоб объяснить, как ему сейчас плохо, всё получилось не так. Когда он запустил снежный ком в сидящего председателя, это была шутка, недобрая, но шутка, это был озорной вызов: «Я тебя сейчас разоблачу, не хвастай!»
      Но Василий Игнатьевич принял вызов. И победил. Ценой… ценой боли. Витька же это видел… Никогда не испытанный стыд терзал его.
      — Я не из-за мяча, — повторил он.
      — Знаю, — ответил председатель. — Поняли друг друга, и хорошо. И чтоб ни одной слезы больше. — Он дружески встряхнул Витьку за плечи. — А пуговицу кто пришьёт? Ты мужчина или нет? На одной нитке болтается. У каждого солдата есть иголка и катушка.
      — Пришью, — ответил Витька.
      В это время Ариадна вдруг залезла за коляску и, сидя на корточках, стала толкать Родиона, сигнализируя: прячься!
      На площадке появилась молодая мама, она везла своего малыша в коляске, в т о й с а м о й!
      — Нашли слесаря? Укрепил он вам колесо? — спросил председатель.
      Молодая мама удивлённо пожала плечами:
      — Знаете, я ему даже не звонила, слесарю. Коляска вдруг сама исправилась.
      — Сама? Вот и отлично, — сказал председатель и весело стрельнул глазами в Родиона.
     
      Глава 7. «ЗИМНЯЯ СКАЗКА»
     
      Сегодня солнечный зимний денёк. На площадке полным-полно ребят. Ариадна съехала с горки, уселась на бревно, где верхом сидел Родион.
      — Вдруг бы Филя и Тиля сейчас куда-нибудь уехали с твоей мамой, а мы куда-нибудь пошли бы! — размечталась она.
      Только Родион собрался спросить: «А куда?», как пришла мама. Оказалось, ей нужно везти малышей в детскую поликлинику. Она забрала коляску с Филей и Тилей, и они уехали.
      Ариадне понравилось, что её желание сразу исполнилось. Она заулыбалась своим щербатым ртом (у неё уже росли четыре зуба, вместо молочных, выпавших) и заявила:
      — По щучьему велению, по моему хотению, исполнись моё второе желание. Хоту, чтоб музыка заиграла!
      И представьте, музыка заиграла!
      Может быть, она играла и раньше. Но сейчас в доме рядом распахнулось окно на солнышко, и музыка вырвалась на улицу. В этом полуподвале, где горели лампы дневного света, временно размещалось музыкальное училище.
      И когда открывались из классов форточки или окна, к прохожим сквозь грохот машин прорывались голоса скрипок, флейт или неуверенные, спотыкающиеся звуки рояля. Потому что играли ученики.
      Но сегодня чьи-то пальцы бегали по клавишам не спотыкаясь, а скрипка пела уверенно. Звуки сплетались в прекрасную музыку.
      — Хоту туда! — заторопилась Ариадна, и они побежали.
      Музыка привела их к окну полуподвального этажа. Окно было открыто внутрь, а снаружи перед ним, в глубоком приямке, лежал снег. Приямок обычно был накрыт решёткой, но сейчас решётка стояла сбоку у стены: наверно, дворник собрался вытащить снег да и ушёл.
     
     
      Солнце освещало класс. Был виден чёрный рояль с поднятой крышкой. «Какой крылатый», — подумала Ариадна. По клавишам бегали тонкие руки девушки. А спиной к окну стоял скрипач и играл на скрипке. Ариадна и Родион сразу узнали его по седому венчику волос — это был старый музыкант с 8-го этажа.
      — Ты мне загораживаешь, — шепнул Родион Ариадне.
      — А я сама хоту глядеть! — Она оттолкнула его, он её немножко подвинул, и они оба свалились в приямок, в снег.
      Музыка оборвалась. Прозвучал испуганный девичий голос:
      — Ой, Глеб Сергеевич, кто-то упал!
      Чьи-то руки втащили ребят в класс, в тепло. Ариадна пронзительно закричала:
      — Не хоту-у!
      — Хочешь не хочешь, сударыня, а что ж теперь делать, если надо? — твёрдо спросил знакомый старческий голос.
      — Здравствуйте, — смущённо проговорила она.
      — Снимайте скорей пальтишко и куртку, я их высушу на батарее, — хлопотала девушка. А под ногами ребят уже расплывался оттаявший снег. — Вот вам стулья, дорогие гости.
      — Надюша, — сказал старый музыкант, — им так хотелось послушать музыку, что они свалились с тротуара. Я это ценю.
      — Прямо бухнулись! — засмеялась Надя.
      — Раз они такие любители музыки, — сказал он, — прорепетируем ещё раз. Хотите?
      — Хоту! — Голос у Ариадны был пронзительный, старый музыкант даже почесал в ухе. А Родион не ответил. Он не знал — любит он музыку или нет. Военные песни, которые они пели с папой, он любил, это точно.
      Старый музыкант взял скрипку и объяснил:
      — Эта музыка называется «Зимняя сказка». Великий композитор Чайковский написал её для оркестра. А мы с Надюшей выступаем в школах и на стройках вдвоём, без оркестра. И я переложил отрывки из «Зимней сказки» для двух инструментов, для рояля и скрипки. Вот мы вам с Надюшей это и сыграем.
      Он приложил скрипку к плечу, и зазвучала удивительная музыка. Без слов она рассказывала про заснеженные поля, про зимние дороги, по которым мчатся кони, запряжённые в сани, про снег, падающие хлопья, про лёд, сковавший реки…
      И вдруг Ариадна заёрзала на стуле и громко сказала:
      — Нетушки! В этом месте не про зиму, а про лето.
      Музыка оборвалась. Старый музыкант удивился:
      — Это же «Зимняя сказка»! Где ты тут слышишь про лето?
      — Вот тут! — Ариадна подошла к роялю и, осторожно тыкая пальчиком, подобрала кусочек мелодии.
      Старый музыкант удивился ещё больше:
      — Ты учишься музыке, девочка?
      Ариадна помотала косичками:
      — Не-е. У нас пианино нету.
      Он тоже наиграл на рояле мелодию, которую подобрала Ариадна. Задумался. Ещё сыграл. Сказал:
      — Может быть, девочка, тут не лето, а такой солнечный зимний денёк, как сегодня?
      — Нет, — заспорила Ариадна. — Тут солнышко светит, и цветы расцветают, и снег уже растаял, это лето, лето! — Глаза у неё блестели, она не отходила от рояля.
      Старый музыкант опять задумался:
      — Тогда, может, это воспоминание о лете среди зимы?
      — Нет, — громко сказала Ариадна. — Я хоту, чтоб было лето!
      — Она спорит с самим Чайковским, — засмеялась Надя.
      Но старый музыкант сказал серьёзно:
      — Девочке с таким музыкальным слухом нужно учиться музыке. Я поговорю с твоими родителями… У меня есть фортепьяно. Начнём с Надюшей тебя учить.
      Родион обрадовался: здорово, Некотуха будет учиться музыке!
      — Не хоту учиться! Хоту сразу играть, как Надя, — заспорила Ариадна.
      — Да ты знаешь, девочка, сколько я училась, пока стала играть как сейчас? — сказала Надя. — Шесть лет после уроков ходила в музыкальную школу. А потом ещё четыре года занималась здесь, в училище…
      — Шесть и четыре — десять лет! — сосчитал Родион.
      Глеб Сергеевич сказал:
      — Да. Надюша окончила училище с отличием и пришла к нам работать.
      — Работать? А не играть? — удивилась Ариадна.
      — Глупенькая! Играть — это и есть моя работа! — Надя засмеялась. — Я аккомпанирую ученикам Глеба Сергеевича, будущим скрипачам. Мне так повезло, что я попала к Глебу Сергеевичу в класс! Я у него учусь понимать, чувствовать музыку.
      Глеб Сергеевич укладывал скрипку в футляр.
      — Не прячьте её! — воскликнула Ариадна. — Вы почему больше не играете про лето?
      — Про зиму, — поправил он. — Не играем, потому что ты нас перебила. А теперь уже поздно, надо класс закрывать.
      Надя взяла шубу с батареи, встряхнула. Ариадна обиделась:
      — Ка-ак? Уже уходить? Насовсем?
      — Пора, — ответил Глеб Сергеевич.
      Родион натягивал куртку.
      Но тут случилось такое, чего никогда не видал этот класс, где обычно занимались серьёзные студенты.
      Ариадна опустилась на четвереньки и с быстротой ящерицы ускользнула под рояль. Она обхватила руками его толстую деревянную ногу и закричала:
      — Не хоту! Не пойду! — А рояль над нею отозвался гулким эхом.
      Старый учитель был потрясён. Он наклонился к Ариадне и спросил изумлённо:
      — И до каких пор ты собираешься тут сидеть?
      — До самой ночи… — Ариадна всхлипнула. — Пока вы не сыграете всю музыку до конца. — И опять рояль откликнулся ей своей гулкой глубиной.
      Старый музыкант распрямился, взглянул на Надю:
      — Понимаешь, она так хочет слушать музыку, что я согласен играть. Но с условием, если они оба будут слушать молча. Или эта девочка не умеет молчать?
      Оказалось, что Ариадна молчать умеет.
      Они с Родионом слушали до конца, до самой последней ноты. Когда музыка кончилась, Родион удивился, что Ариадна не вскакивает, не прыгает, не болтает. Она тихо подошла к роялю, долго смотрела на молоточки, на молчащие, туго натянутые струны.
      А старый учитель внимательно глядел на Ариадну и думал: «Вот девочка, зачарованная музыкой. Жаль, что она не хочет учиться. Подождём, пусть подрастёт немножко…»
      Родион видел, как Ариадна, став на цыпочки, дотянулась и осторожно тронула золотую струну. Струна отозвалась долгим звуком, и Некотуха молчала, пока звук не растаял в воздухе.
     
      Глава 8. «КУБИКИ»
     
      Родион ещё не пришёл из школы. Ариадна гуляет одна. Как назло, никого из ребят во дворе нет. Ариадна разговаривает с Рыжиком. Спрашивает, какая кошка из подвала ему больше нравится: рыжая или белая с черными пятнами? Рыжик слышит слово «кошка» и носится с лаем по двору, вспугивая голубей.
      Ариадна разговаривает с вороной Тетёхой. Тетёха сидит на фонаре, глядит жадным блестящим глазом на детские сырки.
      — Я тебе! — грозит ей Тамара Васильевна.
      — Только попробуй, сунь сюда клюв! — грозит Ариадна.
      «Карр…» — отвечает Тетёха. С нею тоже не больно поговоришь.
      Тамара Васильевна снимает с маленького грузовика коробки с молоком и кефиром. Ей помогает шофёр и дядя Валера, у него обеденный перерыв. Он спрашивает у очереди:
      — Разрешите мне первому?
      — Пожалуйста! — отвечает очередь. Он срезает углы с пакетов, выпивает подряд три пол-литра молока. Обтирая губы, удивлённо глядит на свою каску, висящую на поясе. В каске мяучит маленький рыжий котёнок.
      — Нашёлся! — радуется его хозяйка. — Как ты сюда попал?
      А из-за покупателей глядят озорные глаза. Ариадна!
      — Ну, заяц, погоди! — Дядя Валера вмиг поймал её, высоко поднял и, несмотря на её весёлый визг, стал крутить вокруг себя. — Два витка вокруг земного шарика, три витка. Запущу на Марс!
      — И меня! И меня! — закричали маленькие мальчишки. Дядя Валера подхватил их тоже.
      — Вышли на траекторию! Невесомость! Пять витков, шесть… — Сдвинул с рукава чью-то ногу, взглянул на часы. — Всё! Приземление! — и опустил ребят на планету Земля.
      Только ушёл дядя Валера, как вернулся из школы Родион.
      — Я пятёрку получил по математике! — сообщает он Ариадне и мальчишкам. — Вы можете сосчитать, сколько ног у трёх кур? А сколько углов у пятиугольника? Ладно, помогу, только ранец отнесу.
      Тамара Васильевна надевает белый фартук, раскладывает товар. Ариадна развлекает её разговорами. Объясняет, как играют гаммы, все клавиши нажимают по очереди. Показывает, как надо перекладывать пальцы, чтобы её маленькой руки хватило на восемь клавиш. Она поёт: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до…» — от низких толстых звуков вверх, к тоненьким, и обратно.
      — Так-так-так, — соглашается Тамара Васильевна, занятая своим делом. — Значит, ты теперь учишься музыке? Хорошо.
      Ариадна трясёт косичками, и капор лезет на макушку.
      — Не-а, я перестала. Меня мама ругает, и папа ругает, и бабушка — зачем бросила музыку? А я всё равно не стала ходить. Надя не хочет научить сразу играть быструю музыку, а заставляет играть медленно, каждой рукой отдельно, и в ноты глядеть, и считать всякие хвостатые восьмушки. А сама-то играет — не считает. И в ноты не глядит.
      — Сразу ничего не даётся, — отвечает Тамара Васильевна.
      — А я хоту сразу!
      Подходят женщины, спрашивают:
      — Сметана есть?
      — Есть, — отвечает Ариадна.
      — Яйца есть?
      — Есть, — опять отвечает Ариадна.
      — Девочка, да помолчи ты, пусть продавец ответит!
      А Тамара Васильевна говорит:
      — Она всё правильно отвечает. Что вы к ребёнку придираетесь? Ну-ка спой, девочка, что-нибудь, пока я товар разложу.
      — Я все песни знаю! — хвастает Ариадна и поёт «Калинку». Но Тетёха каркает во все воронье горло, требуя угощения. За её карканьем пения не слышно, и Ариадна уходит.
      Родион встречает Ариадну уже на лестнице. Она озорничает. Тянется к чужим звонкам, но достать не может.
      — Подними меня, пожа-алуйста!
      Он знает, что поднимать не надо. Но ему тоже нравится, как звонят звонки, каждый на свой лад. Один поёт, как птица. Другой выговаривает: «Дзинь-дзинь», будто здоровается: «Добрый день!»
      Родион поднимает Ариадну, она звонит, и оба убегают по лестнице.
      — Кто там? Кто звонил?! Безобразники! — летят вслед голоса.
      А один старик, кашляя, сказал:
      — Разве это дети? Бесчувственные ихтиозавры, а не дети.
      Ариадна смеётся, зажимая рот рукой:
      — Здорово мы их переполошили. Так им и надо! — И ускакала.
      Родион не спешит спускаться. Ему надо обдумать: за что так и надо? Ему нравилась игра — звонить и удирать, а теперь оказывается — они ихтиозавры, да ещё бесчувственные? «Всё получилось не так, — сердится на себя Родион. И решает бесповоротно: — Больше не будет по-Некотухиному. Теперь я буду на неё влиять».
      Приняв решение, Родион успокаивается и уже думает совсем про другое. Во дворе он сообщает Ариадне новость:
      — У меня в комнате темно, будто ночь. Мама занавеску заколола булавкой. Придётся делать уроки с лампой.
      — Почему? — удивляется Ариадна.
      — Кран на стройке мешает, моя голова всё время туда поворачивается. Вчера грузовики опять привезли громадные кубики. Кран их снимал на землю. Что за кубики?
      Ариадна фыркнула как кошка:
      — Будешь думать сто лет! Я как взгляну — сразу пойму!
      Побежала, отодвинула доску, где дядя Валера пролезает. Ариадна вмиг переступила нижнюю перекладину забора. Родион схватил её за руку.
      — На воротах написано: «Родители, не пускайте детей на строительную площадку — опасно для жизни…»
      Но она вырвалась. Никаких родителей рядом не было. Родион почувствовал, что от опасности Ариадну может спасти только он. Он даже забыл, как сильно ему хотелось поглядеть на кубики. Он должен быть рядом с Некотухой.
      И Родион шагнул вслед за нею.
     
      Глава 9. МАЙНА-ВИРА!
     
      Перед ними высился строящийся дом, а на земле, совсем рядом, тут, стояли большие кубики без окон, без дверей.
      — Видишь, наверху у них по четыре железных уха…
      Никто Родиону не ответил. Он оглянулся. Ариадна исчезла.
      — Некотуха! Где ты?
      — Хихоньки-хахоньки! — Она высунула голову из-за кубика и сообщила: — Двери у них есть, да ещё и окна! Иди сюда скорей!
      Людей не было видно. Ребята обошли один кубик, второй, третий. Все оказались с дверями, в двери — стеклянное оконце. Двери были заперты и запечатаны пломбами.
      — Ну и что это? — спросил озадаченный Родион.
      — Как посмотрю внутрь — сразу догадаюсь, — сказала Ариадна.
      — Каждый дурак догадается, если увидит что внутри, — рассердился Родион. — Хвастунья ты…
      — Вот если бы дверь открылась! — размечталась Ариадна.
      Удивительная это была девочка! Только задумает желание, и — как в сказке! — оно исполняется. Они услышали шаги и мужские голоса, отскочили и спрятались за бочку. К кубикам подошли трое. Первый — солидный, в шляпе и пальто. Двое — в рабочих стёганках, оранжевых жилетах и касках, как у крановщика — Валеры.
      Один из тех, что в каске, сказал:
      — Вот они, санблоки с вашего завода. Мы без вас их не распечатывали («Ага, — подумал Родион, — значит, кубики по-строительному называются «санблоки». Понятно? Не понятно»).
      — Вижу, товарищ прораб, — ответил тот, что в шляпе. Родион знал, что «прораб» — значит «производитель работ», очень важный человек на стройке. Прораб сказал:
      — Теперь мы в вашем присутствии распечатаем санблоки и убедимся, что всё в них в порядке. Зачем нам поднимать их наверх с недоделками? Проверим на земле. А если что не так, составим акт, и пусть вас за бракованную продукцию оштрафуют.
      «Наверное, акт — что-нибудь страшное», — подумал Родион, потому что тот, кто в шляпе, эту шляпу поднял и платком вытер лысину. Вспотел. Взволновался, видно. А прораб продолжал:
      — Санблоки распечатает бригадир комсомольской бригады Владимир Владимирович. Приступай, Володя.
      А бригадир Володя предложил:
      — Сейчас все подряд распечатаем, проверим. Если порядок, дам команду поднимать.
      Мужчина в шляпе сорвал с двери пломбы, бригадир Володя открыл дверь, и они оба вошли внутрь кубика. Их голоса слышались гулко, как из бочки.
      — Бум-бум-бум, — тихим басом передразнила их Ариадна.
      — Я ж гарантировал, что всё в порядке, — сказал представитель завода, выйдя из кубика. И они пошли дальше, открыли второй, третий кубик.
      Ариадна скакнула вперёд, к открытой двери кубика, и её шаги раздались в гулкой глубине.
      Родион перепугался: «Залезла внутрь! Да мало ли что с ней там случится! Ещё неизвестно, может, санблоки электрические? А вдруг её там током дёрнет?» Ноги уже несли его вслед за нею.
      Они оба стояли теперь в кубике и оглядывались, изумлённые. Снаружи, на строительной площадке, всё было серое и чёрное. Серая цементная пыль лежала на грязном снегу. В колеях, продавленных тяжёлыми бульдозерами, стояла чёрная вода и плавали осколки грязно-серого льда.
      А тут стены блестели, облицованные белоснежной плиткой. Над ванной и раковиной поблёскивали серебром краны. И белей белого снега была ещё одна белая посудина с белыми боками.
      Кубик оказался сверкающей чистотой, уже готовой ванной комнатой.
      Ариадна покрутила серебряный кран, вода не пошла.
      Родион сообразил: трубы ещё не подключили. Нельзя же с длинными трубами, полными воды, наверх тащить.
      Опять послышались шаги и голоса. Ариадна шепнула:
      — Бежим скорей!
      Но было уже поздно. Уверенная рука накрепко закрыла дверь. Теперь свет проникал только сквозь оконце.
      И прозвучала команда бригадира Володи:
      — Эй, на кране! Цепляй!
      И далёкий голос дяди Валеры ответил:
      — Даю-у! Держи-и!
      И стукнули о крышу тяжёлые крюки, спущенные крановщиком.
      — Есть! — крикнул бригадир. Его шаги простучали вокруг стен, и было слышно, как он цеплял крюки к железным «ушам».
      — И-и-и-и… — тоненьким голосом запищала от страха Ариадна.
      — Тихо! — шёпотом приказал Родион, и она замолчала.
      — Вира, вира помалу! — крикнул бригадир за стеной. Закряхтели, натягиваясь, тросы, пол качнулся, и стены качнулись, и маленькая белая комната стала плавно подниматься вверх.
      — Ай-яй-яй, мамочки-и! — пропищала Ариадна. — Ма-амочки…
      Но Родион, хотя тоже был очень испуган, сказал ей:
      — Теперь не хныкай, а терпи. Сами залезли.
      А кубик поднялся высоко. Если бы дотянуться до оконца, Ариадна и Родион увидали бы внизу крышу своего десятиэтажного дома с телевизионными антеннами, и свою улицу, и бегущие крошки-машины.
      Кран повернул длинную шею. Теперь кубик завис над верхним этажом, где в квартире без крыши уже стояли стены между комнатами. Крановщик стал осторожно спускать санблок на приготовленное для него место. Туда уже подведены трубы, по ним скоро придёт горячая и холодная вода и в ванную, и в душ, чтобы могли купаться маленькие и взрослые жильцы будущей квартиры.
      На этаже, пока открытом небу, снегу и ветрам, молодые парни и девушки, в оранжевых жилетах, монтажники и сантехники, у которых очень ответственная работа — они ставят в доме все трубы, батареи отопления, все ванны и души, — они, приговаривая «майна-майна помалу», приняли кубик в свои руки и помогли ему стать на место.
      И когда кран пошёл за следующим санблоком, все эти отважные люди, которые не боятся никакой высоты, вдруг замерли от испуга.
      Потому что из санблока, как из глубины пещеры, донёсся к ним тоненький, пронзительный крик:
      — Ай-яй-яй, мамочка-а!
      — Открывайте скорей! — заговорили монтажники и сантехники, сбежавшиеся на крик. — Да скорей, скорей же!
     
     
      Когда распахнули дверь, увидали плачущую девочку. Она сидела на корточках в белой ванне, уцепившись руками в красных рукавичках за края. И увидали мальчика, который стоял ни за что не держась, широко расставив ноги, как моряк на качающейся в шторм палубе.
      И тогда один из монтажников, наверно самый главный, потому что он был с усами, сказал:
      — Приехали? Пожаловали? Вылезайте, горе-космонавты!
      — Ой, мамочки-и!.. — на всякий случай ещё раз пропищала Некотуха.
      Усатый строго сказал:
      — Да нет уж. Тут не только мамочкам-папочкам отвечать придётся за такое безобразие, а всей нашей бригаде. И ведь надо же, такое чепе на стройке! Невиданное чрезвычайное происшествие! Да вы понимаете, какая опасность вам грозила? Никому, даже нам, строителям, охрана труда не разрешает подниматься на кране. Да мало ли что может случиться! Крюк может сорваться, трос заесть — и ни туда ли сюда, пока отремонтируют, вам висеть! А если ураган налетит! Бывает, что и кран повалит! Конечно, редкий случай, а всё же может быть.
      Все вокруг молчали. Ариадна всё так же сидела в ванне на корточках, капор стоял на макушке, торчали растрёпанные косицы.
      Глядя на строгого усатого монтажника, Родион сказал, не опуская глаз:
      — Это я виноват. Только я один.
     
      Глава 10. БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ
     
      Неприятности были большие. Под вечер бригадир Володя и крановщик дядя Валера пришли к папе и маме Родиона. Рассказали, что после смены на собрании бригаде крепко влетело. Потому что, если дети смогли забраться в санблок и кран поднял их на высоту, значит, нет у бригады зоркого контроля, плохая она хозяйка. И отобрали у бригады почётное Красное знамя, и лишили премии.
      Родион пришёл домой, когда разговор был уже в разгаре. Он стоял в прихожей и видел, как мама волновалась, кусала губы, а папа накрыл ей руку своей ладонью, словно сказал: «Держись, я с тобой».
      А у Некотухи дома разговор был такой важный, что мама перестала печатать, прибежала, села на диван рядом с высоченным дядей Валерой и вдруг показалась Ариадне такой маленькой и беззащитной со своими кудряшками и огромными круглыми очками, что Некотухе захотелось плакать. А бабушка Ариадны сказала:
      — Мы их ростам, мы и в ответе.
      Больше Некотуха ничего не слышала, папа закрыл дверь.
      Когда гости ушли, Ариадна взглянула в его рассерженное лицо и сразу поняла: сейчас будет разговор про ненавистное «нельзя».
      — Дочка, когда на светофоре зажигается красный свет, что он значит? — спросил папа.
      — Стоп, идти нельзя! — удивилась Ариадна. При чём тут светофор?
      — А ты через него, как дурная коза, перепрыгиваешь, — добавила бабушка.
      Пришёл Родион, сердитый. Мама только что сказала ему:
      — Я уверена, ты вслед за Ариадной полез на стройку и в санблок. Ты же старше! Правду сказала мне соседка, что ты бычок на верёвочке!
      Про бычка обидно. Сейчас на прогулке Родион раз навсегда заявит Некотухе, что не станет слушаться её.
     
     
      Но Ариаднин папа не пустил их гулять.
      — Погоди, Родион, у нас серьёзный разговор… Нет такого закона, дочка, «хоту-не-хоту». Ты сама его выдумала. Мало ли что тебе захотелось, в голову взбрело? Вот из-за твоего дурацкого «хоту» людей премии лишили!
      — Ты ей скажи просто: нельзя лазать, куда нельзя, — заспорила бабушка. — Мала ещё понимать про премии.
      — Отлично поймёт, — возразил папа. — Помнишь, в магазине она захотела, чтобы ты ей немедля купила того лупоглазого мишку. А у тебя денег не хватило. Какой рёв она подняла! А эти ребята из бригады, дочка, мечтали на свою премию — кто маме посылку послать, кто лыжи купить, кто на теплоходе по морю поехать. И всё сорвалось из-за того, что наша «принцесса» сказала своё дурацкое «А я хоту!», и полезли вы оба с Родионом, куда нельзя, и всем сделали плохо. — Папа посмотрел на нахохленную Ариадну. — Короче говоря, не умеете людям ни в чём помочь, так хоть не мешайте им!
      Бабушка заступилась за Родиона:
      — Родион много помогает своей маме.
      — Я тоже помогаю, — обиделась Ариадна. — Я бабушке на даче ступеньки мыла.
      — Да почему же бабушке? — возмутился папа. — А ты по ступенькам не ходишь, по воздуху летаешь?
      Бабушка улыбнулась: вспомнила, как было дело.
      «Внученька, — сказала она летом на даче, — начинай мыть с верхней ступеньки».
      «А я хоту с нижней!» — ответила Ариадна. Вымыла, полезла с тряпкой, полной воды, на вторую, третью, и вся грязь с них потекла вниз, на чистую ступеньку.
      «Нет уж, — взмолилась тогда бабушка, — такое мытьё мне не в помощь. Ступай играй!»
      Ариаднин папа сказал ребятам:
      — И не воображайте, что, помогая взрослым, вы делаете великое одолжение. Взрослые всё для вас делают, всё! — и ушёл в ванную бриться.
      Сквозь незакрытую дверь в зеркале стало видно, как он кисточкой намыливает щёку.
      — И для меня делают? — удивилась Ариадна.
      — А как же? — спросил намыленный папа из зеркала. — Кто наш дом построил? А кто куртки ваши тёплые сшил? А книжку кто сочинил и картинки нарисовал? Всё — взрослые.
      — И мороженое они делают! — радостно откликнулась Ариадна.
      Папа, подняв двумя пальцами нос, бритвой снял пену с губы. Из зеркала он сказал бабушке:
      — Когда только вырастут? Когда поймут, что всё прекрасное делается человеком?
      Ариадна запрыгала и запела:
      — Я чело-чело-чело, прекрасный человек!
      — Дурашка ты, вот кто! — откликнулась бабушка.
      Папа вошёл в комнату, прижимая полотенце к выбритому лицу.
      — К сожалению, дочка, ты пока ещё не совсем человек.
      — Почему не совсем? — Она перестала прыгать. — Вот у меня голова с кудряшками, как у мамы, и нос, как у всех людей, и две ноги, и две руки. И я уже считаю до двадцати и не пропускаю девятнадцать. Правда, Родион?
      Родион кивнул: правда, не пропускает.
      — Ну чего, чего, чего мне ещё не хватает? — наступала Ариадна на папу.
      — Человечности, дочка, вот чего не хватает, — ответил папа.
      — Какой ещё… человечности? Не знаю, что такое!!! — обиженно крикнула Ариадна.
      А бабушка сказала:
      — Кто в квартиры без толку звонит, покоя не даёт? Больных людей заставляет с постели вставать? А может, там весточку ждут от сына или от внучки? Или письмо важное, заказное, с марками. Откроют дверь — и никого нет.
      Ариадна исподлобья поглядывает на бабушку. Запало Некотухе в голову письмо — важное, заказное, с марками.
      — Бабушка! А внучка им напишет обязательно?
      — Напишет. Как же иначе?
      Родион решал в голове трудную задачу: как же так? От одного и того же дела одним людям весело, а другим плохо? В задаче не было цифр, потому ответ быстро не получался.
      — До свидания, я ушёл, — одевшись, сказал папа Ариадны.
      Некотуха вдруг прибежала за ним в прихожую.
      — Папа, а как люди помогают людям?
      Папа удивился: серьёзный вопрос.
      — По-разному, — ответил он. — И малая помощь нужна. И такая бывает помощь, что спасает жизнь человеку. — Он попросил бабушку: — Мама, расскажи им, пожалуйста, ту старинную легенду. Пусть наша Ариадна узнает, как она стала Ариадной.
      — Я и так Ариадна, — заспорила Некотуха.
      Но двери за папой закрылись.
      — Только я по-своему буду рассказывать, не по книжке… Пошли на кухню, мне надо обед готовить, — позвала бабушка.
     
      Глава 11. КАК АРИАДНА СТАЛА АРИАДНОЙ
     
      Бабушкины руки проворно работали, и она не спеша вела свой рассказ:
      — Жил-был в давние-предавние времена правитель города Афины Эгей. И родился у него сын Тесей. Рос мальчик не у отца во дворце, а далеко в горах. Жил там вместе с матерью у деда.
      Подрастал Тесей, и дед учил внука всякому труду и всякому умению, чтоб стал он хорошим работником и славным воином.
      Когда минуло нашему Тесею шестнадцать лет, никто в округе не мог с ним сравниться по уму и красоте и по меткости в стрельбе.
      Вот тогда мать привела его к могучей скале и сказала:
      — Сдвинь скалу, под ней спрятан отцовский меч и золотые его сандалии. Возьми их и иди к отцу — повелителю Афин.
      Толкнул Тесей скалу и легко сдвинул её с места. Взял меч и сандалии и отправился в путь.
      Ох и трудный был тот путь, ребятки, ни в сказке сказать, ни пером описать. Уж сколько подвигов совершил Тесей, всех не припомню. В жестоких битвах победил он великанов, злобных разбойников и людоедов, которые мешали людям жить.
      Однако самый главный его подвиг был впереди, — сказала бабушка. Она вытерла руки, села к столу. — Пришёл наш Тесей в Афины и увидел, что все жители там печалятся. Он спросил, в чём беда. И узнал, что с острова Крита, от критского могущественного царя, прибыли послы за данью. А дань эта страшная: должны Афины через каждые девять лет посылать критскому царю по семь самых прекрасных юношей и по семь девушек. А там, на острове Крите, пленников запирают в огромный дворец Лабиринт, из которого нельзя найти выхода. И в глубине того Лабиринта живёт Минотавр — чудовище с туловищем человека и с головой быка. И пожирает пленников.
      Задумал наш Тесей смелый план: решил взойти вместе с пленниками на корабль, поплыть с ними на остров Крит и убить страшного Минотавра.
      Но не удалось Тесею пронести на корабль свой меч, и, как все пленники, он поплыл безоружным.
      Пристал корабль к берегу, высадили всех юношей и девушек, и Тесея нашего, и погнали к критскому царю. А он приказал немедля всех отправить на лютую смерть в Лабиринт.
      Но приметила юного героя Тесея царская дочь Ариадна. Сразу полюбила его и решила спасти…
      Некотуха вмешалась:
      — Тоже Ариадна, как я? — спросила она.
      А бабушка продолжала свой рассказ:
      — И вот, в тайне от злого отца, Ариадна дала Тесею острый нож и клубок ниток. И шепнула:
      «Как втолкнут вас в Лабиринт, запрут двери, ты привяжи конец нити от клубка у самого входа».
      Так он и сделал. Привязал конец нити и смело пошёл по запутанным, глухим переходам Лабиринта в самую его глубину. А клубок в его руке меж тем всё разматывался.
      В глубине пещеры бросился навстречу Тесею разъярённый Минотавр, с громадными рогами. И начался у них смертный бой. Много раз нападал Минотавр, но Тесей отражал его удары ножом Ариадны. И наконец вонзил нож в самое сердце чудовища.
      Когда рухнул Минотавр замертво, пошёл наш Тесей обратно, держа путь по спасительной нити Ариадны. По ней вышел он из Лабиринта и вывел на волю всех афинских девушек и юношей.
      А у входа встретила его Ариадна, радостная и счастливая…
      Бабушка посмотрела на ребят — они слушали, не сводя с неё глаз.
      — Вот, внученька, когда ты родилась, мама и папа всё думали, каким бы красивым именем тебя назвать. Вспомнили эту легенду и решили: «Назовём дочку Ариадной. Пусть будет такая же добрая, заботливая и сообразительная. Пусть помогает людям…» — Бабушка вздохнула: — Только не получилось из тебя Ариадны, а получилась Некотуха.
      — Нет, получилось, получилось! — воскликнула Ариадна. — Просто я не та Ариадна, а другая, но тоже хорошая!
      Родион сказал:
      — Наша Ариадна правда хорошая. Просто пока ещё никто об этом не догадался. Потому что — так говорит моя мама — эта девочка как залезет в бутылку с узким горлышком, так вылезти не может.
      — В бутылку? — удивилась бабушка. — В какую бутылку?
      — Да, — подтвердил Родион. — Такая невидимая бутылка с узким горлышком, Некотуха туда как залезет — всё! Попалась. Вылезти не может. И ей самой там очень-очень плохо.
      Выслушав всё это, бабушка подумала-подумала и попросила:
      — Вот ты, Родион, и помоги ей. Ты старше и октябрёнок, — значит, ответственный человек.
      Он молча кивнул головой.
      И бабушка положила перед ним и Ариадной по очищенной морковке.
     
      Глава 12. ЧТО ТАКОЕ СОБЕСЕДОВАНИЕ?
     
      Нелегко помочь Ариадне: как с её языка слетят «хоту» или «не хоту», так она вроде в плен к этим упрямым словам попала. И с места не сдвинешь, и не уговоришь сделать иначе.
      Об этом думал Родион сейчас и потому прозевал шайбу, она влетела в его ворота.
      Потом он прозевал вторую, потому что думал про жильца, который назвал их с Ариадной ихтиозаврами. Кто такие ихтиозавры, Родион узнал от папы. Это древние вымершие животные. Они жили очень давно, когда людей на Земле ещё не было. И представьте, черепаха Акулька, которая живёт у них в кухне, и даже просто ящерица — потомки ихтиозавров, значит, родственники, которые родились потом.
      Думая об этом, Родион вынул из своих ворот третью шайбу и в задумчивости задал папе странный вопрос:
      — А могли ихтиозавры звонить в звонки?
      Родион сам удивился, как из него выскочил такой глупый вопрос. А папа даже играть перестал:
      — Какие ихтиозавры? Какие звонки? Думай, что говоришь! Ты ведь большой парень.
      Родион смутился: «Почему я такое ляпнул? Когда жили ихтиозавры, звонков ещё не было. Ясно, старик обругал нас ихтиозаврами, потому что мы с Ариадной поступаем без всякой… этой… человечности. Конечно, откуда у ихтиозавров человечность!»
      — Да очнёшься ты или нет? — спросил папа.
      Родион очнулся, и его красный вратарь ловко отбил шайбу, которую послал в его ворота папин синий нападающий.
     
     
      Всё это происходило не во дворе, а у Родиона дома. Ему подарили настольный хоккей. Хоть он и настольный, папе и Родиону удобнее играть на полу. Мама отметила: неизвестно, кто больше увлекается игрой — сын или папа. И сердилась: когда просит папу сходить в магазин, его не оттащишь от игрушечного стадиона.
      Вот и сейчас она стояла над хоккейным полем нагнувшись, уперев руки в колени, обтянутые джинсами, поворачивала стриженую голову вслед летящей шайбе.
      — Мам, ты за кого болеешь? — спросил Родион.
      — За вас обоих.
      — Так не бывает.
      И вдруг мама закричала:
      — Го-ол!
      Это красный нападающий Родиона забил шайбу в папины ворота.
      — Ну ладно, хватит играть, у меня нет для обеда ни одной картошки!
      И папа ушёл с сумкой. А Родион вспомнил: бабушка Ариадны звала украшать ёлку.
      В квартире у Ариадны пахло хвоей. Пушистая ёлочка стояла на табуретке, макушка упиралась в потолок. Ариадна с мамой ушли куда-то. Украшал ёлку папа, стоя на стуле. Бабушка подавала игрушки из коробки и ворчала:
      — Всегда ты споришь. Просила — привяжи ёлку.
      — А чего её привязывать, она и так крепко стоит на крестовине.
      Папа увидал Родиона:
      — А-а, пришёл помогать? Доставай игрушки.
      Родион подал синий шарик.
      — Вон туда, на левую ветку, вешай! — скомандовала бабушка.
      — Шарику здесь лучше! — Ариаднин папа повесил его справа.
      — Вот и опять ты споришь, — рассердилась бабушка. — Ариадна вся в тебя, такая же наперекорная.
      Родион удивился. Его мама с папой никогда не спорят.
      Ариаднин папа поторопил:
      — Родион, что ты там закопался? Я на работу опоздаю.
      А Родион вытащил из коробки золотую змейку, она зацепилась за что-то, вдруг спружинила, хлопнула Родиона по лбу и вытянула за собой другую змейку, серебряную.
      Бабушка обрадовалась:
      — Вот они, красавицы, мои стружечки! — и бережно их обтёрла. Они засверкали в дневном свете. — Я их, Родиошенька, с тех пор храню, как на заводе токарем работала. Эти стружечки мне — дорогая память.
      — Правда, что дорогая, — усмехнулся Ариаднин папа, обвивая стружкой колючую ветку. — Уж такая дорогая эта толстуха — стружка, что стране от неё одни убытки. Сколько металла она зря сжирала. — Он вдруг повернулся к Родиону. — Представь, Родион, что ты работаешь в цеху, ты — токарь.
      — Я токарь? — удивился Родион.
      Папа Ариадны взял у него из рук мохнатую гирлянду.
      — Да! Ты токарь. И тебе дали заготовку, вот такую большую металлическую болванку, болванищу… Не подумай, я её не ругаю. Заготовки болванками называют, пока они не обработаны. И вот нужно тебе из большой болванки выточить вот такую малую деталечку — с желобочками, с нарезочкой. Ты знай стараешься, стачиваешь лишний металл. А стружка из-под твоего резца куда идёт? Куда? В отходы, в переплавку, в огонь! Горы стружки со всех заводов. Миллионные потери для народного хозяйства!..
      — Да он ещё считать до миллиона не умеет! — перебила бабушка.
      — Умею, — сказал Родион.
      — Вот видишь, мама, мужик с головой растёт. Всё, Родион! А если отливать заготовку точно по размеру? Для токарной обработки остаётся самая малость…
      — Малость! — задиристо возразила бабушка. — Зато самая тонкая, самая точная работа!..
      Ариаднин папа сказал победно:
      — А скоро добьёмся производства и вовсе без отходов! Так что стружку свою, мама, сдавай в музей. — И повесил слоника мимо ветки. Хорошо, что пластмассовый, не разбился.
      — Ах, в музей? — Бабушка опять рассердилась. — Ах, не нужна? Ну ладно! — И к огорчению Родиона, стала сдирать стружку с ёлки. Но и стружка крепко обхватила ветку. Бабушка дёрнула сильней, и непривязанная ёлка накренилась. Ариаднин папа пытался поймать её, но она, царапаясь ветками, повалилась на пол.
      — Доспорились? — вбегая в комнату, воскликнула мама Ариадны. — Как маленьких, нельзя одних оставлять! Что за мать с сыном, вечно спорят!
      Из-за маминой спины глядела перепуганная Ариадна.
      Пока папа поднимал ёлку, она звенела разбитыми бусами и осколками шариков.
      — Только стружечки не разбились, — грустно сказала Ариадна.
      Бабушка молча подмела осколки.
      Мама Ариадны сняла меховую шапку. Её кудряшки были заплетены в лохматые косички-рожки, точно как у Некотухи.
      — Мы намаялись, находились, без ног пришли, а тут у вас такая катавасия! — Мама Ариадны села на диван и вытянула ноги, а дочка села рядом и тоже вытянула ноги. — Хоть отдохнуть минуточку, — сказала мама.
      Но только сели, прибежала соседка из верхней квартиры. Она работала в школе.
      — Что вы сидите? — воскликнула она. — А кто будет вашу Некотуху в школу записывать? Через час собеседование начнётся. Уже комиссия собралась…
      Мама разволновалась: почему собеседование? Его весной должны проводить!
      — Может быть, предварительное, не знаю. А только вы поспешите, — сказала соседка.
      Бабушка и мама совсем расстроились:
      — И ребёнок усталый! И голодный! И обед не готов!
      — Поджарю-ка я ей яичницу, — сказала бабушка и ушла в кухню.
      — Не хоту, — мрачно сказала Ариадна. Никому. Сама себе.
      Родион взглянул на неё и понял, что она ужасно испугана. Откуда ей знать, что это за непонятное со-бе-се-до-ва-ние?
      Он погладил её косички.
      — Не бойся, Некотуха. Это совсем не страшно. Собеседование — значит, с тобой побеседуют. Учителя будут спрашивать, а ты им — отвечать.
      Бабушка прибежала со сковородкой, стала засовывать яичницу Ариадне в рот, ложка за ложкой.
      — Не хоту, — приговаривала Ариадна.
      Потом Ариадну потащили мыться, потом поставили на стул, мама надела на дочку юбочку, в которой было, наверно, сто складочек. А пока натягивали на Ариадну белый свитер через голову, а значит — через глаза, уши и нос, из глубины свитера слышалось:
      — Не хоту, не хоту!
      Бабушка заплела внучке косицы потуже, а мама навязала прозрачные, как мотыльки, банты.
      — Ну вот, — сказала бабушка, — теперь ты у нас девочка как девочка. Приятно посмотреть.
      — Не хоту, — жалобно и тихо сказала Ариадна, оглушённая всей суетой и спешкой.
      Мама просила:
      — Прошу тебя, доченька, когда зададут тебе вопрос, не выпаливай, что в голову придёт, а подумай и толково ответь.
      Бабушка тотчас заспорила:
      — Не в институт поступает, в «нулёвку». Какие уж вопросы премудрые? Распрекрасно ответит.
      Родион надел куртку и шапку, стал внизу у подъезда. Он решил: «Пойду с Некотухой на собеседование, чтоб ей не было страшно, всё время буду рядом с нею».
     
      Глава 13. БУТЫЛКА С УЗКИМ ГОРЛЫШКОМ
     
      И вот они идут все втроём.
      — Ты только не бойся, — сто раз повторяет бабушка.
      — А она ни чуточку не боится, — отвечает Родион. — Правда?
      Ариадна молчит.
      В школе, в вестибюле, народу видимо-невидимо. Бабушки, мамы, папы, дедушки снимают со всех детей куртки, пальтишки, поправляют на девочках банты.
      К ужасу бабушки, Ариадна вдруг сдёрнула свои банты.
      — У тебя же косички распустятся! — взмолилась бабушка.
      — Не хоту, как у девочек, хоту, как у мальчиков!
      И повела огорчённая бабушка вверх по лестнице свою внучку с косичками, которые превратились в лохматые хвостики.
      На втором этаже в коридоре, куда выходили двери многих классов, стояли скамейки. Всех пригласили сесть. Все ждали. Открылась дверь из 1 «В» класса, вышла седая учительница в очках. Улыбнулась:
      — Меня зовут Анна Дмитриевна. Я ваша будущая учительница. Надеюсь, мы подружимся. Сейчас я буду вызывать всех по алфавиту, начиная с буквы А. Первой пойдёт на собеседование Антонова Лена.
      Вместе с Антоновой Леной встали её бабушка и дедушка, но Анна Дмитриевна остановила их:
      — Нет-нет! Прошу ожидать здесь.
      И беленькая девочка с белым бантом смело вошла в класс одна.
      Родион с бабушкой грустно переглянулись: значит, их тоже не впустят и они ничего не услышат?
      Через несколько минут Антонова Лена вернулась весёлая и ушла вместе с дедушкой и бабушкой. А в класс вызвали мальчика, потом ещё мальчика, потом девочку, и ещё и ещё девочек.
      — Почему всех раньше, а меня потом? — обиделась Ариадна.
      — Наша с тобой фамилия Яковлевы, значит, мы самые последние по алфавиту, — объяснила бабушка.
      — А я не хоту!
      Всех вызывали и вызывали, и все потом уходили домой. Ариадне так надоело ждать, что она уже и на скамейку влезла, и под скамейкой ползала.
      Когда в коридоре больше никого не осталось и наконец назвали её фамилию, Ариадна уже так извертелась, что сама устала, и бабушка и Родион изнервничались.
      Ариадна пошла в класс. Бабушка грустно смотрела внучке вслед, потому что хвостики её растрепались, завитки лезли на лоб и торчали на макушке, нарядная синяя юбочка оказалась вымазанной мелом (наверное, под скамейкой был растоптан), а один белый гольфик сполз вниз гармошкой.
      Вот такая встрёпанная Ариадна ушла в класс, и дверь закрылась.
      И тогда Родион, потеряв свою медлительность, сорвался с места, подскочил к двери и стал смотреть в замочную скважину.
      — Некрасиво подглядывать, — сказала в коридоре мама, уводившая домой последнего мальчика.
      Родион и сам знал, что некрасиво. Но он так волновался за Некотуху («Хоть бы она ответила на все вопросы! Хоть бы её приняли в школу!»), что не мог оторваться от замочной скважины. Он увидел: за столом сидели две учительницы и учитель, они смотрели на встрёпанную Ариадну и улыбались.
      Родион приложил к скважине ухо и услышал:
      — Скажи, девочка, какие книжки ты читала?
      — Никаких не читала, — ответила Ариадна.
      — Как же так — никаких? — удивилась молодая учительница.
      — Мне папа, мама, бабушка и Родион читают.
      — А какие книжки ты любишь? — спросил учитель.
      — Новые, — ответила Ариадна. — Старые уже рваные.
      — Разве ты не знаешь, что книжки рвать нельзя? — спросила пожилая учительница Анна Дмитриевна.
      — Знаю, — сказала Ариадна. — Но я забыла.
      «И не рвёт она книжки, всё выдумала, и зачем только?» — тревожился Родион за дверью.
     
     
      Если он смотрел в скважину, то не слышал, что говорили учителя, а когда прикладывал ухо, то ничего не видел. «Ладно, буду слушать», — решил он.
      — Скажи нам, сколько будет два ореха и ещё три ореха? — спросили за дверью.
      Некотуха ответила неприветливо:
      — Четыре.
      Родион ахнул: ведь знает, что три и два получается пять. Он сколько раз считал с нею на её пальцах!
      Он не замечал, что в волнении царапал пальцами дверь, почти как Рыжик. Только Родион царапал не внизу, а около ручки.
      И вдруг стало ему слышно громко. Учительница Анна Дмитриевна сказала:
      — Девочка просто устала ждать, пока её очередь дойдёт. Потому она немного капризничает. Мы ей сейчас поможем…
      В щель он увидел, что седая учительница подошла к Некотухе.
      — Раскрой обе ладошки. Кладу на одну ладошку — два леденца! — И положила. — А на другую — три! — И тоже положила. — Сколько у тебя леденцов?
      Комиссия оглянуться не успела, как Ариадна слизнула языком один леденец и задиристо ответила:
      — А вот и четыре! Пятый не считается. Он уже растаял.
      И комиссия дружно рассмеялась. Все учителя поняли, что если Ариадна сказала «пятый растаял», значит, она отлично сосчитала, что два и три будет пять.
      А молодая учительница покачала головой:
      — Ну и подарочек для классного руководителя будет эта упрямица. — И спросила: — Девочка, кто изображён здесь на портрете?
      Родион увидел, что учительница показывает на портрет Мичурина, и сразу успокоился. Потому что совсем недавно папа Родиона рассказывал им двоим про стелющиеся яблони, выращенные учёным Мичуриным. Его яблони дают плоды и на дальнем Севере, где раньше они вымерзали. А теперь их стелющиеся ветки всю долгую зиму, как тёплым одеялом, укрыты снегом, и летом на них вызревают яблоки.
      «Ну ответь, Некотуха, ответь! — мысленно торопил Родион Ариадну. — Ты же знаешь!»
      Она взглянула на портрет и ответила упрямо:
      — Какой-то старик.
      В классе наступила тишина. Родион исстрадался за дверью. «Учителя думают, что она ничего не знает. Они же не догадываются, что ей самой сейчас плохо, она залезла в ту невидимую бутылку с узким горлышком и не может вылезти…»
      — Ариадна Яковлева, — услышал он голос учителя, — спой нам, пожалуйста, твою любимую песенку.
      Петь Ариадна любила. Она знала много песен. Пусть она сейчас споёт ту самую, которую часто пела вместе с бабушкой: «Полюшко-поле, полюшко широко поле, едут да по полю герои, да Красной Армии герои…» Родион неслышно, где-то глубоко внутри себя пел, подсказывая Ариадне песню: «Ну пой же, пой, Некотуха!»
      И вдруг услышал:
      — Чижик-пыжик, где ты был?.. — резким голосом Буратино пропела Ариадна и… всхлипнула. Родион увидел, как слёзы накипают на её ресницах.
      «Теперь уж учителя рассердятся и совсем прогонят её из класса!» — с ужасом подумал Родион.
      Седая учительница сняла очки, протёрла их, сказала:
      — Ладно, маленькая, иди отдохни. Мы с тобой поговорим в другой раз. — Она положила руку на макушку Некотухи, проводила её до дверей, и Родион отскочил в сторону.
      Ариадна вышла. Родион подлетел к ней и закричал. Никогда раньше он не кричал на неё и вообще ни на кого не кричал.
      — Ты что??! Ты что??! Не знала, что ли, кто на портрете?
      — Мичурин, — шмыгнула носом, тихо и покорно сказала Ариадна, — тот, у кого яблони спят под снегом…
      — Ты что, песни другой не знала? Только дурацкий «пыжик»? — наступал Родион, такой злющий, что готов был поколотить её.
      И Ариадна, всхлипнув последний раз, вдруг запела своим пронзительным голоском для него одного, чтоб ему доказать:
      — Ага! — перебил Родион. — Знаешь ведь!
      Она продолжала петь всё громче, доказывая ему, а может быть, потому, что песня помогала ей вылезти из проклятой упрямой бутылки, в которой ей было так плохо:
      Они с папой любили эту песню, и Родион им всегда подпевал.
      Сейчас, когда она пела, глаза её сияли и слёзы высохли.
      Не видели ни Родион, ни Ариадна, что в открытой двери класса стояла и слушала их Анна Дмитриевна, а за нею появились улыбающийся учитель и молодая, очень удивлённая учительница — вся комиссия целиком.
      Бабушка Ариадны пробиралась к ним между скамеек, которые стояли вкривь и вкось, как оставили их ушедшие по домам ребята.
      — Простите уж нас, — сказала бабушка Анне Дмитриевне. — Такой вот в нас сидит бес упрямства.
      — Ничего, — утешила её учительница. — Это пройдёт.
      А на другой день на двери школы был вывешен список детей, которых осенью примут в «нулёвку». В нём на самом последнем месте (потому что в алфавите Я — последняя буква) стояли фамилия, имя: ЯКОВЛЕВА АРИАДНА.
      — И ничего не на последнем! — весело объявила Ариадна. — А на первом с конца!
     
      Глава 14. ОКАЯННАЯ ТЕТЁХА
     
      В доме случилось происшествие. Мама Родиона, когда ходила в магазин, купила для Анны Максимовны восемь диетических котлет.
      Анна Максимовна две поджарила на обед, а остальные про запас в вязаной сумке вывесила за форточку, на холод.
      На другой день глянула она за окно: там висит сумка, пустая, разорванная, из неё только обрывки бумаги торчат.
      Расстроилась Анна Максимовна и спустилась на лифте к продавщице Тамаре Васильевне жаловаться на ворон. И все покупатели, как услышали рассказ Анны Максимовны, стали говорить, что вороны — ворюги и что по утрам спать не дают, каркают. А мужчина, у которого под тополем стоят «Жигули», вышел из подъезда с ведром и щёткой, стал смывать с машины безобразные вороньи следы.
      Председатель Василий Игнатьевич, тоже ожидавший молока, сказал:
      — Надо насчёт ворон посоветоваться с наукой, принять меры.
      Востроносая тётка заявила:
      — Взять охотничье ружьё и перестрелять!
      И тогда старый музыкант, он только что стал в очередь, сказал неожиданно твёрдо:
      — Нет, нет, только не убивать. Зачем птиц убивать? — и освободил пуговицу пальто от зацепившейся за неё вязаной сумки.
      Востроносая тётка ехидно спросила:
      — Что ж мы теперь кланяться будем воронам? Улетайте, сударыни вороны, с нашего двора?
      — И попросим, — за старого музыканта ответил папа Родиона. — Попробуем поговорить с ними на их языке.
      Все в очереди засмеялись, никто не поверил. А Родион поверил, потому что папе всё известно про животных и птиц: может быть, он действительно умеет разговаривать на их языке?
      …Через неделю, под вечер, когда птицы, устроившись на ветках, уснули, жильцы стали выглядывать на лестницу, потому что откуда-то изнутри дома неслось карканье не одной, а многих ворон. Потом они разом замолкли.
      Откуда вороны в доме? Кто-то из жильцов даже проверил — не на чердак ли залетели? Но и там было тихо.
      Рассказали председателю, какая странная история была в подъезде. Он ответил туманно:
      — Полагаю — пристрелка, подготовка к наступлению.
      Никто ничего не понял.
      Ариадну и Родиона ребята пытались расспрашивать: что у них в подъезде случилось? Но Родион отвечал: «Не знаю», а у Ариадны был заговорщический вид, она поджимала губы, будто боялась, что неосторожное слово выскочит изо рта. И Балабол предложил Родиону редкую марку взамен «вороньей тайны» или фингал, что значит — синяк, выбирай что хочешь.
      Когда Родион и Ариадна повезли на площадку малышей, мама Родиона увидала, что их провожает целая компания. Мама догнала коляску.
      — Что за почётный эскорт?
      — Эскорт, это когда много мотоциклов провожают автомобиль какого-нибудь важного иностранного гостя, — объяснил Родион Ариадне.
      — Вы тарахтите громче мотоциклов, мешаете детям спать. Ступайте-ка все от коляски подальше, — распорядилась мама.
      Ариадна вздохнула:
      — Ещё целых два дня терпеть до воскресенья…
      И вот наступило воскресенье. Утро было как утро. Голуби расхаживали по заснеженному двору. Вороны каркали. Тетёха сидела на своём наблюдательном пункте, ждала Тамару Васильевну: не знала ворона, что сегодня выходной день.
      Мужчина из третьего подъезда отмывал свои «Жигули», ругая ворон. В общем, было тихое воскресное утро.
     
     
      И вдруг из подъезда вышел папа Родиона в толстом свитере, без шапки. За папой Родион нёс на голове перевёрнутую табуретку. За Родионом шла Ариадна, она прижимала к груди плоскую картонную коробку, несла осторожно, словно это был хрустальный ларец, старалась не споткнуться, не поскользнуться.
      Папа поставил магнитофон на табуретку. Посмотрел на своих помощников — Ариадну и Родиона:
      — Звук ставим на самую большую громкость? Так?
      — Так, — ответили они.
      — Внимание! Готовность номер один. Пуск! — И папа нажал кнопку.
      Что тут началось — ни словами сказать, ни пером описать.
      Началось карканье невидимых ворон. Карканье неслыханной силы. Каждому человеку, даже не знающему вороньего языка, было понятно, что это не просто карканье — это крик тревоги, ужаса, сигнал опасности. Если перевести на человеческий язык, он значил: спасайтесь! Спасайтесь!
      Тетёха ответила магнитофону перепуганным криком и взлетела.
      И все вороны с мусорных контейнеров, с деревьев, треща крыльями, чёрной тучей поднялись в воздух. Тревожно каркая, они кругами носились над двором, над балконами, над крышей. Они летали в такой панике, что потеряли несколько перьев.
      Почему они продолжали кружиться над двором? Может быть, надеялись, что опасность пройдёт?
      Но нет. Ленточку плёнки, на которой был записан вороний сигнал тревоги, папа Родиона склеил в кольцо, а у кольца, как известно, нет конца. Тревожный крик повторялся вновь и вновь.
      И тогда чёрная туча ворон стала редеть, их оставалось всё меньше: отрываясь от стаи, они улетали.
      И улетели.
      Тогда папа выключил звук.
      Вокруг табуретки с магнитофоном уже собрались жильцы. Все что-то спрашивали у папы. А востроносая тётка всё ещё ругала ворон, хотя их уже не было.
      О чём был взрослый разговор, Родион плохо слышал, потому что вокруг него был свой отдельный шум. Ребята наседали на него:
      — Знал! И не сказал?! Спрашивали тебя как человека!
      Ариадна защищала Родиона изо всех сил, кулаками и локтями. Но никто не обращал на неё внимания.
      Тогда она закричала:
      — Это его папы тайна!
      Взрослые обернулись на её крик, увидели осаждённого Родиона и сражающуюся Ариадну.
      — Ариадна права, ребята, — сказал папа Родиона. — Я просил моих помощников никому ничего не рассказывать.
      — Чтобы вороны не узнали раньше срока? — ехидно спросила востроносая тётка.
      — Нет, — ответил папа. — Просто не люблю говорить заранее о ещё не готовой работе. Для эксперимента нужно было прослушать в научной лаборатории много плёнок с записью птичьих голосов, птичьих разговоров. Да, да, птицы по-разному разговаривают на своих языках с птенцами, с друзьями или врагами. И по-разному предупреждают своё птичье племя об опасности. Из всех записей на плёнку вороньих сигналов тревоги я выбрал самый убедительный. И вот он хорошо сработал. А вороний концерт у нас в подъезде — это была просто проба, репетиция. Так что вы уж не ругайте нас…
      А председатель домового комитета поглядывал вверх на деревья и говорил с удовольствием:
      — Вот и решили задачу. Посоветовались с наукой и решили. Не стреляли, не убивали, а поговорили с воронами на их языке, и они убрались восвояси.
      — И куда ж они теперь? — спросила Ариадна.
      Ей вдруг стало жаль ворон, которых прогнали. Она подумала, что в весёлой музыке, которая ей слышна, а Родиону — нет, в музыке, куда вливаются все звуки города, будет недоставать смешного вороньего карканья.
      — Пристроятся где-нибудь в парке, подальше от жилья. Гнёзда навьют, а пищу в контейнерах с отбросами всегда найдут, — ответил папа.
      Кончился разговор, и стало тихо на миг.
      И в этой тишине откуда-то неподалёку раздалось одинокое, грустное: «Каррррр…»
      Все обернулись и увидали: на сугробе, распластав одно крыло по снегу, сидела Тетёха. Наверно, в панике она металась над двором и разбила крыло о провода или антенну.
      «Карррр…» — грустно повторила Тетёха.
      И востроносая тётка, забыв, что только что ругала нахальных ворон, запричитала:
      — Ах ты, матушка моя! Она ж теперь летать не сможет! От стаи отбилась. Куда ж ей теперь деваться, раненной?
      Вынув из сумки хлеб, она покрошила крошки Тетёхе под клюв.
      Родион взглянул на папу, а папа на Родиона:
      — Думаю, мама не будет нас ругать, а? Пусть Тетёха поживёт у нас, пока я залечу ей крыло. Надеюсь, черепаха Акулька и Рыжик перетерпят её общество?
      Вечером, в постели, полусонная Ариадна шептала и считала, загибая пальцы. Наконец сообщила бабушке:
      — У Родиона теперь много народу живёт: Родион, Филя, Тиля, мама, папа, Рыжик, черепаха Акулька и ворона Тетёха. Целый оркестр. Только Акулька молчит.
      И уснула.
     
      Глава 15. КТО ЗВОНИТ В ДВЕРЬ?
     
      Ариадна проснулась. За окном было уже светло, потому что время повернуло к весне. Но зима ещё не отступала, за ночь снег выбелил крыши и балконы. Бабушка говорит: «Солнце — на лето, а зима — на мороз».
      Из кухни пахло оладьями. Ариадна, в ночной пижамке, нечёсаная, отправилась на кухню. И остановилась в изумлении.
      На сковороде шкворчали оладьи. Но бабушка! Держа в руке нож, отвернувшись от плиты и глядя в окно, бабушка…
      Ариадна глазам своим не поверила. Вскидывая ноги в клетчатых тапочках, бабушка бежала на месте. Пучок на её затылке прыгал.
      — Бабушка! Ты что?! — крикнула Ариадна.
      Бабушка оглянулась, вмиг перевернула ножом оладьи, чтоб не пригорели, сказала непонятное: «Третий круг!» — и опять побежала, вытягивая шею, высматривала кого-то во дворе.
      — Бабушка! Ты… куда бежишь? — спросила Ариадна.
      — Всё! — решительно сказала бабушка. — По переулкам пусть бегут без меня. — И сняла сковородку с огня. — Куда я могу убежать от кастрюль и сковородок? Иди умывайся и причешись.
      Но Ариадна смотрела в окно. Там вокруг двора гуськом бежали люди, кто в тренировочном костюме, кто в куртке или пальто. Впереди — председатель. На бегу почти не заметно было его хромоты. В открытую форточку долетал его голос:
      — Шире шаг! Не горбиться! Раз-два, бежим!.. — Команды вылетали из его рта вместе с облаками пара.
      За ним бежал папа Родиона, он держал голову высоко, и Ариадна подумала: «Наверно, чтоб очки не соскочили». За папой Родиона неловко, но очень старательно бежала толстая аптекарша («Трюх-трюх!» — подумала Ариадна) и потом — разные жильцы.
      — Каждое утро, перед работой бегаем, — сказала бабушка. — Для зарядки. Ты вытерла руки? А то цыпки будут.
      Ариадна повесила полотенце в ванной и вернулась.
      — Бабушка! — сказала она с сомнением. — Но ты ведь бабушка. Разве бабушки бегают?
      — И бабушки и дедушки бегают, как миленькие, — ответила бабушка. — Председатель объявление повесил: «Движение — залог здоровья! На утреннюю пробежку все!» Гляди, какой хвост. Сейчас убегут по переулкам…
      — А ты?
      — Что я? Не могу я по переулкам… Вас без завтрака оставлю. Бегу на месте.
      — Я подрасту, буду завтрак готовить, а ты бегай, — пообещала Ариадна, уплетая оладьи. — Ладно?
      Днём, возвращаясь из школы, Родион притащил тяжёлый ранец. Из-за «Жигулей» выскочила Ариадна, за ней — двое маленьких мальчишек. Она командовала:
      — Шире шаг! Раз-два, бежим! Движение — залог здоровья!
      Налетев на Родиона, забуксовала.
      — Мы уже два круга пробежали! А чего у тебя ранец такой пузатый?
      — Гляди, чего нашёл! — Родион вытащил из ранца два детских ксилофона. Они были похожи на отрезки железнодорожного пути. Одна шпала — клавиша оторвалась и висела. — Из детского сада выбросили, старые. Починю — Филя и Тиля будут стучать ложками.
      — И я хоту ложкой, — сказала Ариадна.
      Родион понёс свои богатства домой. А когда вернулся, сообщил:
      — А у нас сегодня все октябрятские звёздочки решили — после школы помогать старым и больным людям и ветеранам.
      — А чего делать? — спросила Ариадна.
      — Приносить хлеб из булочной, газеты доставать из ящика.
      — Мы можем! — обрадовалась Ариадна. — Мы ж своим маме и бабушке покупаем хлеб.
      — А учительница сказала: «Уж если возьмётесь, так смотрите, чтоб люди понапрасну не ждали». Понятно?
      — Понятно, — согласилась Ариадна. — Давай прямо сейчас начнём?
      — Давай.
      На четвёртом этаже Родион поднял Ариадну, она позвонила. Послышалось шарканье шлёпанцев, старческий женский голос:
      — Кто там названивает?
      — Это мы!
      Из-за неснятой цепочки на них поглядел сердитый глаз.
      — Опять, бесстыжие, в звонки трезвоните? Напишу заявление в домовый комитет, будете знать, как людей зря беспокоить!
      — Мы не зря, не зря! — Ариадна и Родион крепко вцепились в ручку двери. — Мы вам помогать пришли!
      — Интересно, что за помощники такие будут? — звякнула цепочка, и старая худенькая женщина, укутанная шалью вокруг поясницы, стала на пороге. — Так какие помощники?
      — Мы будем вам каждый день хлеб носить, — объяснил Родион.
      Ариадна помалкивала. Потому что эта старушка на днях стащила её с перил, куда она пыталась забраться.
      Родион сказал:
      — Вы нам дайте сумку и деньги и скажите, что купить.
     
     
      — Ладно. Попробуем. — Старушка вынесла сумку, дала Ариадне, а монеты — Родиону. — Зовут меня Анна Максимовна. Купите один ситничек и четвертушку ржаного. Сколько дадут сдачи?
      — Восемь копеек, — тотчас ответил Родион, взглянув на монетки.
      — Ну ступайте, коли так! — Она собралась закрыть дверь. Но Ариадна крепко вцепилась в ручку:
      — Это вы… вы ждёте письмо от внучки? Заказное, с марками?..
      — Не жду. — Анна Максимовна удивлённо посмотрела на Ариадну. — У меня нет внучки.
      — Совсем нет?
      — Совсем, — ответила Анна Максимовна.
      Ариадне стало жаль старушку, у которой нет внучки. И Родион подумал: «Наверно, плохо человеку жить на свете одному-одинёшеньку».
      Потом они позвонили ещё в две квартиры, и две бабушки с малышами на руках попросили купить им по два рогалика…
      Дней пять они уже приносили старым людям хлеб, как вдруг однажды повстречали в воротах Балабола.
      — Чего это вы тащите? — спросил он.
      — Хлеб старым людям, — объяснил Родион.
      — Ха-ха! — загоготал Балабол. — И кто вам поручил? Снеговик с морковкой?
      — Мы сами! — сердито крикнула Ариадна. — А председатель нас похвалил.
      Василий Игнатьевич был во дворе, услышал, что говорят о нём, и подошёл:
      — Что у вас тут приключилось?
      — А ничего! — Балабол наладился удрать.
      — Он, наверное, тоже хочет за хлебом ходить, — сказал Родион.
      — Вон как? — Василий Игнатьевич посмотрел на Балабола. — Чтоб каждый день и без отговорок? Очень сильно вдруг захотел?
      Балабол заёрзал. И как это председатель угадал, что ему, Витьке, вовсе неохота носить хлеб, а просто пришла охота позадираться.
      — Да ладно, — милостиво разрешил он. — Взялись, так пусть уж носят. Я уж если за что берусь, так железно…
      И осекся. А вдруг председатель уже знает, что вчера продавец, Тамара Васильевна, попросила его, Витьку, сложить к стене пустые коробки, он ответил: «Бу… сде…», что на дурацком языке значит «будет сделано», а сам удрал.
      И ещё, как назло, вспомнилось, что вчера председатель шёл с их учительницей по школьному коридору. Вообще-то он часто бывал в школе, узнавал у директора, какая помощь нужна от родителей. А может, учительница пожаловалась, что ребята потребовали от Балабола исправить двойку, а он не торопится? А может, рассказала, как он дежурил с Ивановым: только начали убирать класс, Балабол пошёл в буфет за пирожками и не вернулся…
      — Идите, ребята, не морозьте хлеб, — сказал председатель и повернулся к Балаболу. — Ты мне скажи, разве интересно жить на свете Балаболом? Тебя ещё как-нибудь зовут?
      — Зовут, — мрачно ответил Балабол. — Витька я, Воробьёв.
      — У меня есть к тебе предложение, Витя, — сказал председатель, и не стало больше смешинок в его взгляде. — Давай, не откладывая, вот с этой минуты, держать слово. Так, чтобы оно стало делом. И тогда, обещаю тебе, люди будут тебе доверять…
      — Мне-е? Ха-ха! — заёрничал Балабол, стараясь увести глаза, чтобы не увидел председатель, как встревожил, словно крапивой обжёг его, Витьку, этот непрошеный, нежданный разговор. Ему люди будут доверять? Да его до сих пор только ругали — и тётка, и учителя, и ребята. А он всё больше озлоблялся: «Раз вы так, значит, и я буду так и ещё хуже» — и ни разу не задумался, что сам-то ничем не заслужил доверия. Всё стало ему как с гуся вода. И думал он про всех: «Только притворяетесь хорошенькими…»
      Но сейчас ему сделалось неспокойно от слов председателя, от его серьёзного и доброго взгляда. И чтобы сбросить с себя это неспокойствие, Витька перешел в атаку:
      — А малышня, что ли, все обещания выполняет? Что, этот Родион — такой особенный, правильный?..
      — Не особенный, — спокойно сказал председатель. — Просто хороший человек. Обещания выполняет, да и Ариадна учится у него. — Василий Игнатьевич поправил на Витькиной ушанке меховое ухо, торчавшее вверх, спросил: — А ты почему, между прочим, во дворе оказался, когда уроки у третьеклассников ещё не кончены?
      — Да у нас… это… приехали зубные врачи. Всем зубы проверяют…
      — Отлично, что проверяют, — ответил председатель.
      — Так ведь лечат! — выпалил Балабол сердито.
      — Так и спасибо им, — сказал председатель.
      — Да-а, спаси-ибо-о!.. — заканючил вдруг Балабол. — Я думал, у них с собой бормашины нет. Как бы не так! Они у них складные, в маленьких чемоданах. Этим бормашинам ка-ак шеи вытянули да иголки вставили, так оказалось — самые настоящие!
      Председатель наконец всё понял:
      — И ты удрал?
      — Ага, — сознался Балабол. — Я бормашины боюсь больше всего… — Он ждал, что председатель сейчас над ним посмеётся.
      А председатель сказал:
      — Я её тоже боюсь.
      Балабол поднял на него глаза, полные недоверия и любопытства.
      — Вы?! Боитесь?! Небось просто так говорите…
      — Я тебе правду говорю: боюсь. Но не бегаю от неё. Надо — значит, надо. Я её даже на фронте боялся.
      — На фронте? Бормашину? Там не бормашины, а пушки и танки!
      — А вот так, — сказал председатель. — Бои, понимаешь, идут. Атаки. Наши и вражеские. А у меня зуб проклятый разболелся. Ну, мочи нет никакой. И, как стемнело, послали меня в машине раненых сопровождать в медсанбат. Сказали: «Тебе там и зуб вытащат…»
      Разгрузили раненых, пришёл я к зубной докторше. Она молодая, красивая, а я на одну щёку опух, чуть не вою от боли. Прошу: «Товарищ военврач! Выдерните его к чёртовой бабушке!» — «Откройте рот!» — приказывает. Посмотрела: «Не буду, говорит, выдирать. Вылечу». И взялась за бормашину. Я вспотел от страха. А она смеётся: «Неужели, говорит, бормашина страшнее, чем фашистский танк? Признавайтесь, сколько гранатами подбили?» — «Что ж, подбивал, было дело…»
      А у неё у самой на груди медаль «За отвагу», сама боевой человек. «Открой, говорит, рот, сиди смирно и тверди себе: «Эка невидаль — боль. Перетерплю — и всё!» И перетерпел…
      — Да-а, — сказал Балабол. — К такому доктору я тоже пошёл бы.
      — Убило её, — сказал председатель. — А я вот жив остался. И сколько раз был ранен, под ножом хирурга лежал, а всё её слова вспоминал: «Эка невидаль — боль. Перетерплю — и всё!»
      Балабол помолчал, потупившись, повернулся и зашагал прочь. К воротам. На улицу. В школу.
      — Так, — сказал довольно председатель, глядя ему вслед.
     
      Глава 16. ТОВАРИЩ МОРЖ
     
      В воскресный морозный день на улице возле дома Балабол встретил председателя. Василий Игнатьевич спешил. Через плечо у него была надета спортивная сумка, на ногах — меховые бахилы.
      — Здравствуйте, — поздоровался Балабол.
      — Здравствуй, Витя Воробьёв, — ответил председатель. — Ну, как поживает твой зуб?
      Витя открыл рот, оттянул щёку, показал пломбу.
      — Залечил? Правильно. Больно было?
      Балабол глянул хитро.
      — Эка невидаль — боль, — сказал он, — перетерпел — и всё!
      Председатель поглядел на клюшку, которую Балабол нёс, как ружьё, на коньки, привязанные к ней.
      — На лёд?
      — На лёд, — ответил Воробьёв.
      — А я в чисту воду, поплавать в Москве-реке, — сказал председатель.
      Улица была в морозной дымке, холод пощипывал щёки.
      Балабол потёр красный от стужи нос. Он вспомнил разговоры, будто председатель — «морж», в любой мороз купается в проруби.
      «А может, всё врут. И председатель шутки шутит, воображает: «Вот, мол, дурачок, сейчас поверит».
      И он дерзко сказал:
      — Подумаешь! И я могу нахвастать, что в проруби плаваю!
      Они стояли друг перед другом, и при каждом слове изо рта у них вырывались облачки пара. Морозный румянец выступил на чисто выбритом, изрезанном морщинами лице председателя.
      — Что ж, — сказал председатель, — хочешь убедиться? Сбегай предупреди тётку, и — поехали.
      — Да ей наплевать, хоть я совсем пропаду, — отмахнулся Балабол. — Она всегда ругается: «Хоть бы ты пропал!»
      — Пойди и предупреди, что уехал со мной, — повторил председатель.
      …Ничего из этого путешествия не запомнил Балабол. Он боялся до дрожи в коленках, что председатель его, Витьку, в прорубь окунёт.
      — Я н-ничего не взял с собой, — подрагивая зубами, предупредил Балабол, когда спускались к Москве-реке.
      — Чего не взял?
      — П-полотенце…
      — Чудак ты, право!.. — засмеялся Василий Игнатьевич.
      И только на заснеженном льду реки, в морозной дымке, Воробьёв Витя понял, что никто его в прорубь совать не будет и даже близко не подпустит. Он стоял вместе с другими, тепло одетыми зрителями, отгороженный тросом от тёмной воды, над которой клубился пар. А «моржи» в одних лишь плавках, босые, по ступеням, прорубленным во льду, уходили в тёмную воду. Целый отряд закалённых, не боящихся стужи спортсменов.
     
     
      Василий Игнатьевич был среди них, он улыбнулся дружески ему, Воробьёву Вите, а через секунду оказался в воде и, работая сильными руками, поплыл, отфыркиваясь, наслаждаясь плаваньем, как будто летом.
      А когда он вышел, покрасневший и бодрый, Витька заметил на его дымящихся плечах незамерзающие капли. И ещё он увидал на его груди и на спине стянутые, как жгуты, тёмные рубцы от ран.
      — Товарищи моржи, быстрей! — скомандовал тренер.
      — Жди меня тут, — кивнул председатель и, как все, босыми ногами по снегу побежал в строй «моржей» к теплушке…
      Потом ехали домой. И сколько Василий Игнатьевич ни обращался к нему с разговором, Воробьёв Витя отвечал односложно, а то и невпопад, мигая короткими ресницами.
      — Не раздумал стать моржом? — спросил Василий Игнатьевич.
      — Не-е. Буду.
      — Долго придётся готовиться, приучать постепенно тело к холодной воде. Под руководством тренера.
      — Капли не замерзают, — сказал Витька невпопад.
      Председатель засмеялся:
      — Ты какой-то ошалелый, на себя не похож. Может, замёрз?
      Витька не ответил. Он отвернулся и стал смотреть на отражение председателя в вагонном стекле. Он хотел бы смотреть на самого председателя, но глубокое, непривычное смущение мешало ему.
      — Так, может быть, ты всё же замёрз ждать там, на реке?
      Витька опять не ответил. Да не замёрз он, нет! Он сам не мог бы объяснить, что с ним случилось. Не замёрз. Наоборот. В лютый морозный день в нём что-то стало оттаивать, давным-давно захолодавшее, с тех пор как не вернулся отец, а мать отдала его, Витьку, насовсем к тётке. От него, ещё малого, скрыли, что отец погиб при аварии на стройке, а он плакал горько, думая, что отец обманул его, обещал вернуться и не вернулся.
      И не стал он верить никому. Научился жить с ледышкой в груди. И дерзил, оберегая свою ледяную крепость.
      Сегодня он поверил. Слову, которое не расходится с делом.
      Поверил следам от сквозной раны. И рукам, непрошенно застегнувшим его куртку.
      Сегодня всё, что захолодало в его мальчишеском сердце, вдруг подтаяло, сдвинулось и стало исчезать куда-то. И сделалось ему, Витьке, всё вокруг по-новому непривычно, и трудно, и весело, и желанно.
      И так он захотел, чтоб этот человек был рядом. Всегда. Чтобы не исчез, как его отражение, высветленное мелькающими в тоннеле метро фонарями.
      Витька повернулся к председателю и встретил его внимательный, обращённый на него, Витьку, взгляд… Василий Игнатьевич предупредил:
      — Нам сейчас выходить, Витя.
      Уже во дворе, открывая дверь в их общий подъезд, тронул Витькино плечо:
      — Занеси домой клюшку и коньки. Я тебя жду. Пообедаем вместе. Захвати тетради. Разберёмся с математикой.
     
      Глава 17. НИТЬ АРИАДНЫ
     
      Ариадна стояла на первом этаже у лифта, где кнопка вызова светилась красным огоньком. Это значило, что лифт занят, идёт вверх или вниз внутри сетчатой шахты. Слышалось его ровное гудение.
      Ариадна стала нажимать на кнопку и раз, и два, и десять.
      — Когда красный свет — нажимать нельзя! — возмутился Родион.
      — А я хоту! — И продолжала тыкать пальцем в кнопку.
      И вдруг красный огонёк погас и тихое гудение прекратилось.
      Но нигде на этаже не стукнула железная дверь. Значит, никто из лифта не вышел, никто никуда не доехал.
      — Ой, я его сломала, он застрял! — испугалась Ариадна и потащила Родиона за руку. — Скорей удерём! А то влетит!
      Но Родион высвободил руку.
      — Удирать не буду. — Он встал на цыпочки и надавил другую кнопку, на стене. Рядом была решётка, и сейчас же из неё сказали:
      — Слушаю вас.
      — Мы сломали лифт, — громко сказал Родион.
      — Уши вам надрать! Адрес? — спросили из решётки. Родион назвал.
      — Кто вызывает?
      — Не говори, — шепнула Ариадна.
      — Родион Андреев, — ответил Родион.
      Сказали:
      — Механик сейчас в доме двадцать пять, как освободится, сразу пришлю. — И голос отключился.
      Родион увидал, что Ариадна глядит на него во все глаза.
      — Ты чего? — удивился он.
      — Какой ты храбрый! — ответила Ариадна.
      — Я храбрый? — ещё больше удивился он.
      Откуда-то сверху, сквозь сетчатую стену лифтовой шахты, раздался приглушённый стон. Глаза Ариадны расширились от испуга:
      — Слышишь? Слышишь? Там в лифте кто-то стонет. Бежим, а то знаешь как влетит!
      И снова тихий стон раздался сверху.
      — Ну побежим! — толкала Ариадна Родиона. — Сейчас придёт механик, спасёт того, кто там застрял. Пожалуйста…
      Родион словно и не слышал её. Он бросился вверх по лестнице, перепрыгивая ступени, и наконец увидел кабину лифта, неподвижно висевшую между третьим и четвёртым этажами. Сколько Родион ни дёргал за ручку, дверь шахты не открылась.
      За железной сетчатой дверью, выше, виднелась дверь застрявшего лифта. Родион знал: она не запиралась. Если бы просунуть палец сквозь сетку и толкнуть ту дверь, она откроется. Но как дотянешься, когда кабина висит выше площадки?
      Он услышал позади железный гром. Обернулся. Ариадна катила к нему пустое мусорное ведро, которое стояло у чьей-то двери.
      — Я придумала! — Она поставила ведро вверх дном. — Влезай!
      А он и не знал, что Ариадна прибежала сюда вслед за ним.
      Влез. Сунул палец в сетку. Но палец был короток, не достал.
      — Сейчас! — Ариадна тянула из кармана прыгалку. Ручка прыгалки была толстовата, но всё-таки пролезла сквозь сетку и толкнула дверь.
      Одна створка распахнулась. Только одна. Потому что в другую упиралась нога сидящего на полу человека.
      Это был старый музыкант. Он сидел с закрытыми глазами, судорожно хватая ртом воздух. Тяжело, рывками поднималась и опускалась его грудь.
      — Душно… тяжко… — задыхаясь, вымолвил он.
      — Надо вызвать «скорую помощь»! Я позвоню из нашей квартиры! — Родион побежал наверх, с лестницы крикнул: — Не отходи от него, не оставляй одного!..
     
     
      Некотуха стояла на ведре, чтобы быть ближе к старому музыканту, и сквозь сетку говорила без умолку самые добрые, ласковые слова, какие бабушка находила для неё, когда Некотуха болела.
      Но все слова уже кончились, а Родион не возвращался. Она запела колыбельную, мама Родиона всегда пела её своим малышам.
      Старый музыкант слушал и заставлял себя не стонать. Проходили минуты, но казалось, что тянутся часы. Колыбельная кончилась, и тогда Ариадна запела без всяких слов мелодию из «Зимней сказки», которая с того дня, как они с Родионом свалились в снежный приямок, жила в её памяти.
      — Ты не бойся, деточка… Просто сердце… очень болит. Я лекарство забыл…
      — У моей бабушки есть лекарство для сердца! — воскликнула Ариадна и спрыгнула с ведра. — Только вы подождите, пожалуйста, не умирайте, я сейчас принесу! — Это она кричала уже на бегу.
      На пятом этаже навстречу Ариадне из своей квартиры выбежал Родион, за ним — его мама.
      — Я тебе не велел уходить! — рассердился Родион. — Мы по телефону «скорую помощь» вызвали и лекарство несём.
      Это было удивительно: Родион бежал… с удочкой.
      «Зачем удочка, когда зима?» — мелькнуло в голове Ариадны. У висящего лифта мама Родиона, поднявшись на цыпочки, сказала в глубину кабины:
      — Голубчик, Глеб Сергеевич, сейчас, сейчас вам станет лучше. Вот лекарство, вот оно… — она показала ему стеклянную трубочку с крохотными белыми таблетками. — Вам не надо дотягиваться. Родион придумал: мы к удочке привяжем, просунем сквозь сетку…
      Секунды бежали, мамины пальцы привязывали трубочку леской к удилищу, но трубочка выскальзывала из лески.
      Ариадна вмиг подлезла рукой под свой капор, стащила с косицы чёрное резиновое колечко, перекусила его, чтоб оно стало не круглым, а длинным, как нитка, и ловко привязала трубочку с лекарством.
      — Я сама, сама! — И стала проталкивать удочку сквозь тесную ячейку сетки. Гибкое удилище уходило всё глубже в кабину, и вот оно коснулось щеки старого музыканта, его закрытых век.
      Ослабевшей рукой он нащупал конец удилища, тяжело дыша, открыл зубами пробку и прижал трубочку к губам.
      Никто не видал, как выкатились ему под язык две крохотные таблетки. Но зато все увидали, как произошло чудо. Настоящее чудо. Старый музыкант глубоко вздохнул и открыл усталые глаза. Тихо сказал:
      — Спасибо вам, мои милые…
      А лестница уже наполнилась стуком шагов, голосами. Прибежали врачи и санитары в белых халатах — это приехала «скорая помощь». Прибежал механик, он что-то сделал, и лифт тихо пошёл вниз, стал у площадки, и сетчатая железная дверь послушно открылась.
      В кабине доктор опустился на колено, расстегнул сорочку на груди больного и долго слушал сердце.
      Потом Глеба Сергеевича осторожно уложили на носилки.
      Быстро поднялся по лестнице председатель. С тревогой спросил врача:
      — Как он? Как состояние?
      — Лучше, — ответил доктор. — Был сердечный спазм, возможно от духоты в лифте. Сейчас ритм сердца налаживается. Счастье, что сразу дали нитроглицерин да ещё догадались, как сквозь сетку просунуть.
      — Это наши ребята, — сказала мама Родиона.
      Механик вмешался:
      — Повезло, что кабина старой конструкции, толкни — откроется. В новых лифтах двери раздвигаются автоматически, застрял между этажами — без вызова механика не откроешь.
      Доктор наклонился к больному:
      — Теперь вам нужен полный покой. Повезём в больницу. Отлежаться надо, полечиться.
      — Нет, нет, пожалуйста, нет… Я отлежусь дома и все лекарства буду глотать!.. — заволновался старый музыкант.
      Доктор возразил:
      — За вами уход нужен. И покормить, и нам, врачам, дверь открыть. Кто это будет делать? Вам вставать пока нельзя. А человек вы одинокий.
      — Я не одинок, — ответил старый музыкант. — Со мною фронтовой друг.
      Василий Игнатьевич взял руку товарища.
      — Доверьте, доктор, — попросил он. — Одного не оставим ни днём ни ночью. На работе отпуск возьму. Все ваши предписания выполним.
      Мама Родиона горячо поддержала:
      — Мы поможем и сготовим, и накормим.
      Доктор снова послушал сердце.
      — Ну что ж, всё идёт неплохо. Перебоев нет. Пожалуй, соглашусь на домашний режим. Каждый день будем приезжать, проведём курс лечения.
      — Да, да, спасибо, — сказал Глеб Сергеевич.
      Санитары подняли носилки и осторожно понесли наверх.
      Вдруг все услышали, что Ариадна горько всхлипывает.
      — Ты что расплакалась? — спросила мама Родиона.
      — Потому что… — рыдания сотрясали её худенькие плечи, — это я сломала лифт, я сама. Сто раз нажимала кнопку, а она потухла насовсем. И лифт застрял. И Глеб Сергеевич заболел, а если бы я не сломала…
      Механик перебил её:
      — Не плачь, девочка. Ты озорничала с кнопкой, кнопку и сломала. А лифт остановился сам по себе, совпадение вышло. — Он обернулся к председателю: — Я сигнализировал начальству, что пора на ремонт ставить.
      Старый музыкант пошевелил рукой. Председатель наклонился к другу и увидал в его пальцах рваное резиновое колечко, какие надевают на пузырьки с лекарством.
      — Тебе оно мешает? Дай выброшу.
      — Нет, — улыбнулся старый музыкант. — Я его сохраню на память. Оно не просто рваное колечко, это — нить Ариадны.
      — Не моя, не моя, бабушка мне его дала! — заспорила Ариадна.
      Она всё-таки была ещё маленькая и не поняла, какой глубокий смысл вложил старый музыкант в свои слова. А он вспомнил легенду про царевну Ариадну, чья нить спасла жизнь Тесею.
     
      Глава 18. СУДАРЫНЯ ОСА
     
      И вот началась у них — у взрослых и детей — общая забота и общая работа. Все по очереди дежурят у старого музыканта. Доктор сказал, в какие часы ему нужно отдыхать, а в другое время — пусть будет весело, это полезно. Даже Рыжику разрешено приходить.
      Мама Родиона иногда привозит сюда близнецов. Они сидят в коляске, привязанные ремешками, чтобы не вывалились, и стучат погремушками.
      А сегодня Ариадна принесла клетку с певчим дроздом. Дрозда подарил ей папа Родиона. Такая удивительная птица! Повторяет всё, что слышит. Ариадна, смеясь, рассказывает Глебу Сергеевичу: вечером её папа пришёл домой и спрашивает: «Разве мама дома?» — «Нет её», — ответила Ариадна. «А кто ж на машинке печатает?» А это дрозд. Наслушался за день, как мама на машинке стучала, и давай трещать горлышком, выстукивать, точно как по клавишам.
      — А ты кнопку нажимаешь? — спрашивает Родион Некотуху.
      — И я нажимаю, и бабушка.
      Глеб Сергеевич очень удивился:
      — Какая кнопка? Это ж не заводная птица, а живая!
      Ариадна и Родион так долго хохотали, что даже Рыжик стал на них лаять. Наконец, отдышавшись, объяснили, что кнопка на магнитофоне. В придачу к дрозду папа Родиона поставил дома у Ариадны магнитофон. Как только дрозд распоётся или разговорится, надо сразу включать плёнку. Запись нужна папе для научной работы.
      Ариадна поёт дрозду:
      «Чьи вы? Чьи вы?» — повторяет дрозд.
      — Чрезвычайно музыкальная птица! — Старый музыкант улыбается. — Может быть, её надо покормить?
      Глеб Сергеевич очень добрый человек. Ариадна считает, что даже слишком добрый. Однажды, это было давно, летом, он купил у Тамары Васильевны молоко и забыл у неё на столике очки.
      — Снеси их ему, — попросила Тамара Васильевна Ариадну.
      Он благодарил за очки, ввёл Ариадну в комнату, сказав, что не может принимать даму в прихожей. Её насмешило, что она, оказывается, дама. Как раз в эту минуту в форточку влетела оса и села на футляр со скрипкой.
      — Убейте её, она кусается! — закричала Ариадна.
      А Глеб Сергеевич, осторожно махая газетой, чтоб не задеть прозрачных крыльев, обратился к осе:
      — Будьте любезны, сударыня оса, вылетайте на волю.
      И она улетела.
      А он, протирая очки, сказал, словно самому себе, а не Ариадне:
      — Ненавижу убивать, не-на-ви-жу…
      Ариадна помнит, как скакала тогда вниз по лестнице и смеялась, повторяя: «Будьте любезны, сударыня оса!» И рассказала это всем ребятам во дворе, и все решили, что он чудак…
      Конечно, чудак! Вот он сейчас уронил ложку на Рыжика, приложил руку к сердцу и сказал псу:
      — Извини меня, приятель, великодушно…
      Рыжик лает, но не из-за ложки. Просто в дверь звонят. Родион бежит открывать. Пришла Надя. Она часто приходит к своему учителю. Рассказывает новости. Оказывается, новый дом для музыкантов уже готов, туда переехали и музыкальная школа, и музыкальный институт, и вот-вот перевезут наше музыкальное училище…
      Ариадна взрослые новости слушала невнимательно, потому что, рассказывая, Надя тихо наигрывает на рояле. Ариадна не может оторвать глаз от ее рук.
      Но вот пришла мама Ариадны, принесла обед в судках.
      — Скорей, Глеб Сергеевич, кушать.
      Ариадна подаёт ему ложку и бутылку с микстурой, он сам себе наливает и послушно глотает, даже не морщится.
      Позже придёт к Глебу Сергеевичу бабушка Ариадны, она встретит медсестру, которая приходит делать укол.
      По вечерам возле рояля ставится раскладушка, приходит ночевать председатель Василий Игнатьевич:
      — Все свободны. Я заступаю на ночную вахту.
      Глеб Сергеевич понемногу поправляется, доктор разрешил ему уже сидеть в кресле и даже недолго ходить по комнате.
      — У вас хорошие помощники, — говорит доктор, — не соседи, а одна дружная семья.
      В какой-то день, когда в форточку задул февральский ветер, Глеб Сергеевич стал подниматься из кресла:
      — Надену-ка я свой старый свитер.
      — Мы сами на вас наденем свитер! Где он? — закричала Ариадна. — Вам ещё нельзя вставать!
      — Ну и голосок у тебя, командирша, как у грачонка! В шкафу свитер, на верхней полке, — подсказал Глеб Сергеевич.
      Родион открыл шкаф, поставил стул, на него вмиг влезла Ариадна.
      — Я сама!
      Справа висело знакомое ребятам пальто. И два пиджака, серый и чёрный. А на полке, поверх стопки белья, лежал тёплый свитер.
      — Нашла! — Ариадна не спешила слезать. — Гляди, сколько на чёрном пиджаке орденов и медалей.
      — Ух ты! — Родион тоже их потрогал. — И все боевые! Гляди — «За победу над Германией», и «Красная Звезда», и орден Славы, и ещё…
     
     
      Ариадна обернулась к старому музыканту:
      — А я сразу догадалась. Это Василий Игнатьевич повесил к вам в шкаф свой пиджак. Он ветеран войны, вот какой заслуженный.
      Глаза Глеба Сергеевича засветились улыбкой.
      — Да, — сказал он. — Василий — храбрый воин. Горжусь нашей с ним многолетней дружбой.
      — Во, как я здорово догадалась! — хвасталась Ариадна.
      Они вдвоём стали надевать на Глеба Сергеевича свитер. Он протягивал им руки и своим мягким, добрым голосом говорил:
      — Спасибо, дружочек, да я уж и сам смогу, спасибо…
      Раздался звонок в прихожей. Родион открыл дверь.
      — Здорово, горе-космонавты!
      Вот уж кого не ожидали ребята встретить здесь! Пришёл крановщик дядя Валера. Глеб Сергеевич обрадовался ему, спросил, как дела в бригаде.
      — Всё! — ответил Валера. — Дом закончили, переходим на другую стройку.
      — А кран? — не выдержал Родион.
      — Э, спохватились! Кран сам себя размонтировал, значит — разобрал на составные части, и уже собирает сам же себя на новой стройке.
      — Сам себя? Как это?
      — Ну, под руководством монтажника, конечно. Однако сам, такая у него конструкция, он — как робот.
      Ребята подбежали к окну. Позавчера ещё над стройплощадкой поднимал свою жирафью шею кран, а сейчас его и в помине нет.
      Растяпы, прозевали такое событие!
      Валера посочувствовал:
      — Мы не знали, что вы заболели, а то бы сразу пришли, может, какая помощь нужна… Ребята, вся бригада, в общем, вспоминают ваш и Надин концерт.
      — Вот они, мои помощники, — кивнул на Ариадну и Родиона старый музыкант. — Всё, ребятишки, спасибо, можете идти.
      И, получив по апельсину, ребята убежали.
      На лестнице Родион вспомнил:
      — Некотуха, кричи «ура», завтра наш класс идёт с учительницей на мультики в кино, и мне на тебя дали билет.
      — Ура, ура-ра!.. — обрадовалась Ариадна.
      Назавтра, когда после школы Родион забежал за Ариадной, бабушка сказала:
      — Ушла погулять Ариадна и тебя встретить. Как же ты мимо неё пролетел?
      — Ладно, я её сейчас найду.
      Но во дворе Ариадны он не нашёл. И на площадке её не оказалось. Может, пока он бегал, она домой вернулась?
      — Не возвращалась, нет, — взволновалась бабушка. — Погоди, я вместе с тобой. Где искать? Куда бежать? — Она повязывала платок, и руки её тряслись от волнения.
      Они пошли по улице. В аптеку заглянули, в булочную. Нет Ариадны. Увидали телефон-автомат.
      — Отцу позвоню, пусть скорей приезжает.
      Бабушка сунула монету и только успела сказать:
      — Сынок! Ариадна пропала! — как тут же бросила трубку мимо рычага, и трубка повисла на шнуре, качаясь, из неё что-то кричал Ариаднин папа. А бабушка со словами «Ариаднин поясок!» выскочила из будки. Родион сидел на корточках на тротуаре и крепко держал Рыжика. На шее у Рыжика болтался оборванный, грязный розовый поясок.
      — Оборвал поводок, удрал от неё, — дрожащим голосом говорила бабушка. — Да вставай, Родион, что ты сидишь!
      Но Родион не встал. Он крепко держал лохматую лапу. Глядя в блестящие, преданные собачьи глаза, он говорил:
      — Ариадна! Ариадна!
      При звуке знакомого имени Рыжик, выражая свою любовь, усиленно разметал хвостом снег.
      — Он же ничего не понимает, лопоухий! — простонала бабушка.
      Но Родион повторял настойчиво: «Ариадна, Ариадна!» — и внезапно пёс воспринял имя Ариадна, как команду. Впервые за свою щенячью жизнь он вдруг, как взрослая собака, поставил крепко уши. Вскочил. Родион едва успел схватить за короткий поводок, как Рыжик натянул его, увлекая мальчика за собой.
      Родион на бегу повторял требовательно, как приказ:
      — Ариадна, Ариадна! Ищи!
      Нет, Рыжик вовсе не был ищейкой, и он не взял след. Но знакомое имя входило в него и тревожило, торопило, звало… Он потянул Родиона за угол, в переулок. Бабушка, постепенно отставая, старалась не упускать их из виду.
      В конце переулка, уцепившись в столбик резной чугунной решётки, отвернувшись от прохожих, стояла Ариадна.
      Из-за решётки, из открытых форточек нового семиэтажного дома неслась музыка.
      Дом весь звучал. Как высокий корабль, он посылал в волны городского шума свои позывные — тонкими горлышками флейт, густыми голосами виолончелей, гудением контрабасов, быстрыми трелями фортепьяно. А в первом этаже неуверенно пиликала скрипка; смычок в чьих-то неумелых пальцах без конца повторял одну и ту же музыкальную фразу, спотыкался, замолкал и повторял снова.
      Ариадна стояла, замерев. Она даже не услышала, как подбежал Родион, запыхавшись, стал рядом:
      — Некотуха! Мы же на мультики опоздали! Я тебя искал-искал!..
      А Рыжик, заглядывал ей в лицо, он хотел объяснить, как терпеливо ждал её рядом, привязанный к решётке. Но когда из нижней форточки запиликала скрипка, он не смог выдержать, заметался, и поводок лопнул.
      Подбежала бабушка. Нет, она не стала ругать Ариадну. Она прижала к себе её голову в меховом капоре. Она сняла варежки с её рук, и оттирала зазябшие пальцы, и дышала на них — ведь они так долго держались за холодную решётку.
      — Внученька, нашлась, родненькая моя…
      Ариадна уткнулась лицом в бабушкино пальто.
      — Бабушка, я не потерялась… Я подошла на нашей улице к тому окошку, где музыка… А там рояля больше нет, и маляры потолки красят. Они сказали — все переехали давно, а наш класс только вчера вечером перевезли… И ещё сказали: «Ты сбегай, девочка, новый дом близко, в переулке. Ты его сразу найдёшь, потому что он весь играет и поёт…»
      С треском подъехал мотоцикл, стал как вкопанный. Папа Ариадны поднял очки на шлем, слез со своего синего, сверкающего коня.
      — Нашлась? Я всё кругом объездил, пока догадался, где искать.
      — Я не терялась… — стала объяснять Ариадна, но бабушка прервала её:
      — Вот, не хочет учиться. А как же зовёт её музыка!.. Зовёт…
     
      Глава 19. КОГО МЫ ПРОПУСТИЛИ?
     
      Председатель шёл с работы. Он был серьёзный и усталый. Увидал Ариадну и Родиона, подошёл:
      — Вот какая просьба, ребята, помогите мне в одном важном деле. — Он вынул из кармана листок бумаги и шариковую ручку. — Будете хлеб разносить, узнавайте в квартирах, где живут ветераны войны. Ты, Родион, человек грамотный, запишешь без ошибок фамилии, имена и отчества.
      — А зачем? — вместе спросили они.
      — Нужно список уточнить. Кстати, у булочной машина со свежим хлебом уже разгружается. Запах — на всю улицу!
      — Ну, скорей! — Ариадна стала подталкивать Родиона. Всегда ей казалось, что он слишком медленный человек.
      Но Родион задержался возле Василия Игнатьевича:
      — А можно мы вас к себе в список запишем?
      — Нельзя. Я из другого подъезда. Там ребята меня и запишут. Например, Витя Воробьёв, вот он из школы идёт.
      Витя Воробьёв шагал, перекинув сумку через плечо. Глянул хитро:
      — Приветик! А у меня четвёрка по математике.
      — Так держать! — по-моряцки ответил Василий Игнатьевич.
      — Есть! — счастливо откликнулся Витя. — Сумку отнесу, вернусь.
      Председатель, улыбаясь, смотрел ему вслед.
      — Он какой-то не такой, — промолвила Ариадна.
      — Правда, не такой, — согласился Родион. — Чего это с ним?
      — Всё в порядке, ребята, — сказал председатель. — Давайте забудем глупую кличку Балабол.
      — Забудем, — тотчас пообещал Родион.
      — А почему? — спросила Ариадна.
      — Потому, — ответил председатель, — что он больше не Балабол, а Витя Воробьёв. Человек научился слово держать. Ну давайте скачите в булочную.
      Ариадна и правда скакнула к воротам, потом обернулась и ни с того ни с сего заявила:
      — А мы ваши ордена видали! В шкафу!
      — Нет у меня орденов. Одни медали. Давайте, действуйте.
      Родион на ходу засунул бумагу и ручку в карман.
      Василий Игнатьевич и без списка знал всех ветеранов, что живут в доме. Но думалось ему: пусть ребята познакомятся с ними поближе. Ведь как они считают, ребята? Старики да старухи, и всё. И знать того не знают, как они работали, как воевали, чтобы сегодняшним детям жилось хорошо…
      Вернулись Ариадна и Родион из булочной. В каждой квартире Родион вытаскивал бумагу и ручку и спрашивал: не живут ли здесь ветераны войны? И представьте, старик, который их назвал ихтиозаврами, оказался командиром орудия. «Артиллерия — бог войны», — сказал он с гордостью, и Родион записал его первым в список.
      Поглядев на них через цепочку, открыла дверь Анна Максимовна. Взяла свой бублик и ржаной, поблагодарила. Спросила:
      — А что у вас за бумага с каракулями?
      — Ничего не с каракулями, — обиделась Ариадна. — Мы записываем всех ветеранов войны. Пойдём, Родион…
      — Так вы и меня запишите, — сказала Анна Максимовна. — Что я, пулемётчица гвардейского полка Анюта Петрова, награждённая пятью медалями, для вас не ветеран? Постойте-ка! Зайдите в квартиру.
      Шаркая шлёпанцами, она подвела их к рамке на стене.
      Это была большая фотография. В группе бойцов у костра, обняв пулемёт худенькими руками, сидела девушка в пилотке, с медалями на груди.
      — Вот она я! — сказала Анна Максимовна.
      Родион и Ариадна переводили взгляд со снимка на неё: сквозь густую паутину её тонких морщин проступало далёкое сходство с юным, девичьим лицом.
      — Это… вы? — в изумлении выдохнула Ариадна.
      — Вы! Вы! — Родиону почудилось, что сейчас, как в телевизоре, люди на фотографии оживут, задвигаются. Тот боец докрутит свою цигарку. Остановившийся дым от костра станет подниматься к веткам деревьев. А пулемётчица Анюта отнимет от пулемёта руки, потянется, засмеётся и вскочит на ноги, обутые в тяжёлые солдатские сапоги…
      Но ничто не двинулось, фотография осталась фотографией. Родион глядел на старенькую Анну Максимовну, изумляясь тому, что она и та девушка — это один человек.
      Своё изумление он не смог выразить словами и спросил самое простое:
      — Вы, значит, из пулемёта умеете стрелять?
      — Умею, — засмеялась Анна Максимовна. — Давай записывай меня в свой список: Петрова Анюта… нет… Анна Максимовна. Квартира номер…
      — Мы и так ваш адрес знаем, — сказала Ариадна.
      — Подвиньтесь-ка, ребята! — Это поднялась по лестнице почтальон. — Получите заказное, — сказала она Анне Максимовне. — Вот тут распишитесь, пожалуйста.
      Пока Анна Максимовна расписывалась, почтальон с удивлением разглядывала конверт:
      — Чудаки, марок наклеили десять штук… — И вдруг воскликнула: — Да вы что? — и подняла письмо над головой. Потому что Ариадна и Родион, подпрыгивая, старались выхватить конверт.
      — Нам отдайте, нам! Оно неправильное! — кричали они.
      — Ну нет, раз оно мне, значит, мне. — Анна Максимовна забрала письмо, распечатала и пробежала по строкам глазами. — Чем же оно неправильное? Все тут замечательно написано. — И стала читать вслух: — «Раз у вас совсем нет внучки, мы сами будем писать вам письма, как будто мы ваши внуки. И будем к вам приходить, чтоб вам было веселее. И что надо — помогать…»
      — Нечего тут поправлять, только один мягкий знак пропустили, так я его вставлю…
      — Нет! — заспорила Ариадна. — Надо вписать, что вы ветеран войны, что пулемётчица…
      — Мы ж тогда не знали, — добавил Родион.
      — Чудаки вы, право, чудаки, — ответила Анна Максимовна. — Да разве ж, если бы я не ветераном войны была, мне не нужно было ваше письмо? Очень нужно, очень! — горячо сказала она. И продолжала читать вслух: — «Анна Максимовна! Пожалуйста, сразу напишите нам ответ и пришлите заказное письмо с марками…» — Анна Максимовна засмеялась: — Зачем же писать письмо? Вот — я, вот — вы. Я вам сейчас ответ скажу.
      — Устно? — спросил Родион.
      — Устно, конечно. Спасибо вам за ласку и заботу. Спасибо, внуки мои дорогие.
      Председатель во дворе вешал на доску объявление. Кнопки сгибались. Витя Воробьёв их распрямлял.
      Родион протянул Василию Игнатьевичу список, сказал с огорчением:
      — Совсем короткий, два ветерана.
      — Кого-то вы пропустили.
      — Никого, — заспорила Ариадна. — Только к Глебу Сергеевичу не зашли, у него есть хлеб. Так он ведь не может быть ветераном войны.
      — Вот как? — удивился председатель. — Почему ж не может, а?
     
     
      Ариадна передразнила старого музыканта:
      — «Извини, друг Рыжик, я наступил тебе на хвост!», «Будьте любезны, сударыня оса…». Как же он мог воевать? — И тут Ариадна сообщила самое главное, из-за чего старый музыкант уже, конечно, воевать не мог: — Он сам мне сказал: «Ненавижу убивать. Не-на-ви-жу».
      — А фашист бы его — тррр! — Витька Воробьёв сжал в руках воображаемый автомат и дал очередь.
      Они все трое удивились, почему председатель долго молчит. Почему возле губ легли резкие складки. Сердится?
      Но не сердито, а очень мягко сказал он:
      — Глупые вы, глупые… неужели думаете, что хоть один советский солдат любит убивать? Ни один, поверьте мне. Враг вынудил нас взяться за оружие. Вы же знаете, не мы пришли в его страну, а он ворвался к нам, жёг, разрушал, расстреливал.
      Василий Игнатьевич оглядел притихших ребят:
      — А Глеб Сергеевич, друг мой Глеб, воевал, воевал бесстрашно и мужественно. Сам командующий вручал ему орден Славы… И все ордена, что вы видели в шкафу, — это его собственные награды.
      Василий Игнатьевич присел на скамью, обеими руками опёрся на палку.
      — Хотите, расскажу, как мы с ним познакомились?
      — Хотим, хотим! — наперебой ответили ребята.
      И услышали такой рассказ.
     
      Глава 20. КАК ВОЕВАЛА МУЗЫКА
     
      — Вот как дело было. Приехала в наш полк концертная бригада на грузовике. Пятеро было артистов. Среди них Глеб Сергеевич, совсем молодой скрипач (да мы все тогда были молодые). На опушке леса опустили борта машины, вот вам и эстрада, пели для нас, играли, плясали, очень мы радовались.
      А когда заиграл скрипач, вдруг команда:
      — Воздух! Всем рассредоточиться! Артистов — в укрытие!
      Значит, летят вражеские самолёты. И началось… Грохот, огонь, рвутся бомбы, земля, можно сказать, дыбом встаёт… А когда улетели, наступила тишина, слышим, скрипка играет. Не из блиндажа, не из укрытия, из леса, что ли? Не поймём.
      Сестричка Таня перевязывает мне ногу, осколком поранило, а я, хоть чертовски больно, всё головой верчу: да где ж скрипач?
      И увидал: сидит наш музыкант на краю свежей воронки от бомбы. В её земляных стенах ещё кое-где обожжённые корни курятся, а он играет, тут свой концерт продолжает. Лицо, руки чёрные от дыма, от земли, на лбу кожа рассечена, и кровь ползёт в глаза. Сестричка перевязала и его.
      В тот день артисты уехали от нас, а дня через четыре Глеб вернулся. Один. Исхудалый, оборванный, почерневший лицом. И совсем седой. Седой в двадцать лет. Так быстро седеют от горя, ребята…
      Все его товарищи погибли в пути, под вражеским обстрелом. Глеб уцелел чудом. У колёс сгоревшей машины подобрал засыпанную землёй скрипку. С нею и пришёл к нашему командиру полка:
      — Дайте оружие. Буду бить врага.
      Стал, как мы, солдатом. Бил фашистов. У костра иной раз пела нам его скрипка. Ехала она вслед за нами в обозе. Когда разведчики брали «языка», Глеб на допросах был переводчиком, он знал немецкий.
      Скоро Глеб снова обратился к командиру. Задумал он одно дело… Командир доложил о его предложении командующему. А командующий сказал:
      — Добро. Действуйте.
      И вот по ночам стал выходить наш Глеб на «ничейную» полосу. Это значит — между нашими и немецкими окопами… Вы представьте только, ребята: вокруг чёрная тьма, враг — вот он, того гляди, чужая сигнальная ракета всё осветит и нащупает Глеба немецкий снайпер…
      Микрофонов не было у нас. Установили рупор на палке. Перед ним Глеб и играл. Играл музыку Бетховена, Баха. Всех не помню. А потом обращался к немецким солдатам: вы, мол, в злой гитлеровской солдатчине забыли о славе своей страны, о её великих музыкантах и поэтах.
      — А мы помним, — говорил он. — И музыку вашу и ваши книги. Фашисты жгут их на кострах, а мы бережём для ваших и наших детей. Общие у человечества дети, общая о них должна быть и забота… Не верьте гитлеровской болтовне, будто мы убиваем пленных.
      Это, ребята, были не просто концерты, а боевое опасное дело. И многие немецкие солдаты, что сдавались в плен, вспоминали, как слушали по ночам нашего Глеба…
      Так воевала и побеждала знакомая вам «скрипочка». — Председатель улыбнулся. — Да, та самая, на которую села «сударыня оса»… Так что, братцы, вносите поскорей Глеба Сергеевича в свой ветеранский список…
      Тут услышали они смех Ариадниной бабушки. Она возвращалась из магазина, нагруженная сумками.
      — Вы что же это повисли на человеке, дайте ему отдохнуть, — сказала она. Но Василий Игнатьевич привлёк к себе всех троих ребят:
      — С ними я не устаю.
      — Бабушка! Смотри, какое мы важное человеческое дело сделали, — похвасталась Ариадна, употребив любимое бабушкино слово. — Мы всех ветеранов в список записали, Василию Игнатьевичу помогли.
      — Прекрасно, — одобрила бабушка, — а меня интересует, кто же будет другие важные человеческие дела делать — через скакалку скакать, снежками кидаться, по двору носиться?
      — Тоже мы! — весело ответили Ариадна и Родион. А Витя Воробьёв солидно прибавил:
      — За этим дело не станет. — Он взял из рук бабушки тяжёлую сумку, Родион взял другую, поменьше, Ариадне же досталась самая маленькая, которую бабушка называла непонятно: редикюль.
      Что ли, она в ней раньше редьку носила: редьки куль? Оказалось, в нём — редикюле — лежали ключи от квартиры. Пока бабушка их вытаскивала, Родион, как всегда, приподнял Ариадну к звонку, но она вывернулась из его рук.
      Встала на цыпочки.
      Потянулась.
      И — позвонила.
      Потому что, оказывается, она уже подросла.
     
      Глава 21. СОЛНЕЧНЫЕ ИСКРЫ
     
      Весенний, весенний, весенний день…
      Воздух звенит капелью. От талых брызг летят солнечные искры. Шумные ручьи бегут вдоль тротуаров. Они рушатся вниз, в сточные решётки; падая, струи сворачиваются хрустальными жгутами, и на стенах домов играют отсветы.
      Где-то открыли и моют окна, на них вспыхивают ослепительные зайчики, их солнечные сигналы подхватывают стёкла машин.
      Близнецы Филя и Тиля сидят в коляске друг против друга.
      Звон и стук из коляски несётся необыкновенный. Потому что в руках близнецов, в рукавичках, зажаты ложки. Братцы в восторге колотят ими по ксилофонам. Вертун Филя под музыку, сидя на подушке, прыгает, хохочет, норовит ударить ложкой ещё и по клавишам брата, а то и по лбу ему. А толстяк Тиля ударит разок по клавише и послушает. Опять ударит, опять послушает.
      — Играй же, играй, толстяк! — торопит его мама. Сегодня она гуляет с малышами во дворе. Ариадна крутится рядом.
      Ей нравится стук и звон, летящий из коляски. Нравится, что всё сегодня звучит, звенит. Воробьи купаются в лужах. Стряхивая с перьев капли, чирикают так громко, словно в их горлышках бьют крохотные звонкие бубны.
      В промытом оттепелью воздухе ясно раздаются шаги, голоса, смех. На тёплом ветру скребутся и стучат друг о друга ветки с туго сжатыми почками, обещают, что скоро вспыхнут зелёным светом новорождённые листья. Нет! Ещё не скоро! Внутри водосточных труб грохочут обвалы. Это тает и рушится последний лёд. Снизу он вылетает, рассыпается осколками по асфальту. И падают, разбиваясь, подтаявшие сосульки: длинь-день-день!.. Их ледяные голоса поют Ариадне, что это ещё не настоящая весна, а предвесенний звонкий день.
      Но разве могут петь сосульки и голые ветки? Разве могут петь безмолвные солнечные зайчики, и шелестящие шаги прохожих, и ветер? И молотки кровельщиков, бьющие по железу на крыше? Разве могут петь молчаливые стёкла, вспыхнувшие под солнцем?
      Наверное, не могут. Но для Ариадны всё поёт сегодня.
      А вдруг на улице слышно ещё лучше? Она выходит из ворот. Все звуки и солнечные сигналы города, проснувшегося от зимы, сливаются в такую радостную, многоголосую, такую сильную музыку! Она переполняет сердечко Ариадны и рвётся из него…
      Ариадне невозможно больше молчать, ей нужно скорей поделиться со всеми этой радостью: музыкой, завладевшей ею. Может быть, это песня?
      Она начинает петь во весь голос прямо тут, на улице, так громко, что бородатый мужчина говорит ей:
      — Что ты, что ты, девочка! Горло простудишь!
      Она замолкает. Совсем не из-за простуды, при чём тут простуда? Просто ей не удаётся одним своим голоском спеть разом всю музыку, которая звучит вокруг и в ней самой.
      И вдруг Ариадна догадывается: её надо сыграть на рояле, ведь в нём столько голосов! Надо тронуть клавиши, и голоса сразу проснутся и зазвучат. И тогда сложится и зазвучит её музыка. Скорей.
      — Девочка! Разве можно людей расталкивать? Куда ты несёшься сломя голову?!.
      Она бежит по залитому солнцем тротуару, сворачивает в свой двор, в подъезд. Входная дверь захлопывается за нею с грохотом, Ариадна бежит вверх по лестнице…
      Родион только что вернулся из школы и спешит к Ариадне, а она, оказывается, тут как тут, и он на бегу схватывает её в охапку.
      — Некотуха! У меня такая новость!
      Но она отчаянно рвётся из его рук.
      — Да погоди, Некотуха! Слушай, что скажу. Дом рядом с нашей школой начали перестраивать, делают классы.
      Но она словно ничего не слышит, вырывается и даже колотит его, чтоб отпустил. Он не замечает ударов.
      — Знаешь, что там будет? Твоя «нулёвка»! — Родион ликует, что дарит Ариадне такую радостную важную новость.
      Но Ариадна кричит:
      — Не хоту! Не буду! Это не моя «нулёвка»!
      И он отпускает её, растерянный.
      — Не моя! Не моя! — кричит Ариадна уже сверху, через перила. — Я люблю другую школу, которая вся играет и поёт! — И она убегает.
      Он, огорчённый, слушал, как затихают её шаги: значит, не будет он ходить вместе с Некотухой в школу, не будет носить её ранец?..
      Василий Игнатьевич, поднимаясь по лестнице, услышал крик Ариадны, увидал нахмуренного Родиона, понял: человек страдает.
      Он обнял его, легонько встряхнул:
      — Ну-ка, парень, улыбнись!
      И сам улыбнулся так дружески, что и Родион улыбнулся в ответ. Он думал: «Ничего, гулять всё равно будем вместе».
      А Некотуха мчалась наверх. Вот дверь её, Ариадниной, квартиры. Мимо!
      Она не чувствует под собой ног, она не бежит вовсе, а летит, как ласточка, подхваченная весенним тёплым воздухом.
      Восьмой этаж… Ариадна колотит в дверь обоими кулаками. Ей открывает Надя. С удивлением глядит вслед Ариадне, которая, не поздоровавшись, потеряв в прихожей капор, сразу прорывается в комнату.
      Старый музыкант сидит в кресле у окна. Оборачивается на стук и топот. Внимательно, молча следит, как маленькие, нетерпеливые руки откидывают крышку рояля, ложатся на клавиши.
      Глеб Сергеевич неслышно встаёт, пододвигает ей сзади круглую скамеечку, и она, сама того не замечая, садится. Надя снимает с неё пальто. Когда стягивают рукава, Ариадна послушно отдаёт одну руку, потом другую, но руки сами возвращаются на клавиши.
      Ариадна нажимает одну из них. Робкий звук раздаётся в ответ. Она вслушивается в то, что принесла с собой, и, повинуясь этому, никому не слышному, нажимает другую, третью клавишу.
      Отклонив голову набок, Некотуха пальцем подбирает только ей слышный мотив. Она хмурится, топает ногой.
     
     
      И вдруг Ариадна опустила руки, и они беспомощно повисли вдоль её худенького тела.
      — Что ты? — спросила Надя. — Почему ты перестала играть? Ведь уже складывается песенка…
      — Нет! Нет! Нет! — в отчаянии крикнула Ариадна. — Она не получается! Она у меня совсем тоненькая, одна-одинёшенька! А на самом деле она не такая. Я ведь слышала… У неё много голосов, она сильная, дружная… А я не могу… Ничего не могу…
      И Ариадна заплакала.
      Старый музыкант погладил её встрёпанную голову.
      — Она совсем не одинокая, не слабая. Она сильная и радостная. Вот сейчас сама услышишь. Играй.
      Но Ариадна только мотала головой и всхлипывала.
      — Играй, Ариадна! — требовательно повторил Глеб Сергеевич. — Музыканту нельзя быть нюней. Никаких слёз! Играй! — приказал он.
      Ариадна подчинилась силе, прозвучавшей в голосе учителя. И вдруг солнечный дождь звуков рассыпался вокруг Ариадниной мелодии, зазвучал в лад с нею. Это побежали по клавишам быстрые Надины руки.
      И ещё один голос подхватил и повёл песню Ариадны. Старый музыкант, прижав подбородком к плечу скрипку, гибким, уверенным движением вёл смычком по струнам.
      Теперь у песни Ариадны стало много голосов, и лицо Ариадны просияло.
      Глеб Сергеевич смотрел на счастливую девочку и понимал, что сегодня случилось очень важное: в её сердце, в её маленькие пальцы вошла музыка.
      А когда всё отзвучало и стало тихо в комнате, Ариадна молча поднялась, отодвинула круглую скамейку и подошла к учителю.
      Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться к нему, такому высокому, чтоб он услышал всё и чтоб понял всё, всё…
      — Я хочу! — Она даже не заметила, что впервые произнесла слово правильно. — Хочу! И пускай отдельно правой и левой… И медленно… хоть сто раз повторять… И пусть считать вслух и хвостатые четвертушки и восьмушки… — Она говорила торопливо, сбивчиво, боясь, что её прервут, помешают высказать всё, что бушует в ней. Она сказала: — Я хочу в ту школу, которая вся поёт и играет… Я буду стараться очень, очень…
      Он сразу всё понял и ответил:
      — Значит, будем заниматься. Будем работать!..