Глава шестая

За оживлённым разговором приятели просидели до самого утра и опустошили не одну бутылочку вина. От придуманного Бекешей героя Подберёзкин пришёл в полнейший восторг. Он разглядывал изображение так и сяк, прищуривался и радостно смеялся как ребёнок.

— Послушайте, Бекеша, — восклицал он, — давайте придумаем ему имя! Для такого симпатяги, для массового героя, имя — первое дело. Без имени он пока ещё никто и ничто. «Имя», согласитесь, это в сущности синоним слова «популярность».

Воплотив идею с результатом, превзошедшим его ожидания, Бекеша приобрёл некоторую важность.

— Что ж, я непрочь придумать имя, — соглашался он, причмокивая после каждого выпитого глотка. — Только я уже перебрал, кажется, всё что можно, да что-то всё не то…

— Ах, бросьте, такое нужно брать с наскока, не задумываясь. Должно быть коротко и звучно, чтобы — как будто ночью, в центре города, вспыхнули гигантские неоновые буквы. Что-нибудь этакое… БАМС!.. БУМС!.. ТРАМС!.. РЕКС!.. ПЕКС!.. ФЕКС!.. ой, это что-то не туда… Фукс… Бакс… Макс… Макс. Да-да, Макс. Бекеша! Это же Макс, понимаете? Вот что было нужно!..

— Да, Макс это в точку, — согласился Бекеша. — Как будто с этим именем и родился.

Они чокнулись, выпили и некоторое время молча смотрели на поставленное ребром под настольной лампой изображение жука. Бекеша взял самый толстый фломастер и вывел у него под ножками: «МАКС». Молча полюбовавшись результатом, оба снова выпили по стаканчику.

— Он, конечно, Макс, это дело решённое, но только, вам не кажется, что имя уж больно затасканное, — счёл всё-таки необходимым внести некоторую критику Бекеша. — Куда ни плюнь — везде найдётся какой-нибудь Макс.

— А, бросьте, — небрежно отмахнулся Подберёзкин. — Этот ваш других подомнёт. Мало ли было Дональдов до утки, Микки до мауса или Ген до крокодила?

— Да, наверное вы правы, — согласился Бекеша. — Если мой пойдёт в тираж, других не вспомнят.

— Пойдёт, не сомневайтесь. Поверьте, у меня на это дело особый нюх. Вы думаете, я сам не пытался придумать героя на все времена? Чиполлино и Буратино у меня не получились, а вы смогли. Поразительная, редчайшая удача! Кстати, что вы собираетесь теперь с ним делать?

— С этим? — Бекеша любовно поглядел на своё творение. — Ещё не знаю. Мультик… может быть.

— Погодите, я вам придумаю под него литературную основу. Ведь изображение — ещё не больше чем символ. Чтобы он зажил своей жизнью, должен поколдовать литератор… Надеюсь, вы не будете возражать против моего скромного участия? В конце концов вы можете заказать текст нескольким авторам и выбрать лучший…

— Нет… — Бекеша с трудом опомнился от блаженного дурмана. — Нет! О чём вы говорите, Виталий Титович! Кто же ещё кроме вас! Напишите рассказ, а после мы из него что-нибудь сделаем. Главное, чтобы у него появился характер, привычки, умения и слабости… профессия, в конце концов. Вы у него будете вроде как вторым родителем.

— Нет, нет, на родителя я не потяну, моя роль гораздо скромнее, что-нибудь вроде троюродного дяди или крёстного…

— Не скромничайте, Виталий Титович, я знаю все ваши таланты. Наливайте, наливайте ещё…

Они просидели за столом до утра и потом долго не могли распрощаться у калитки, потому что Бекеша порывался проводить Виталия Титовича до его дома, а тот его не выпускал. Наконец оба расцеловались и разошлись по своим постелям.

Рождение звезды состоялось.

Вдова, служанка и управляющий расселись в креслах. У дверей встал бравый ординарец Кузьма, а сержант, отправившийся куда-то выполнять поручение г-на инспектора, ещё не возвратился.

Макс встал у письменного стола, и все обратились к нему, готовые слушать.

— Господа, — заговорил он. — Проведённое мною расследование показало, что у каждого из вас были причины желать смерти Пантелеймона Расторгуева.

На лице вдовы отразилось удивление, на лице служанки — страх, на физиономии управляющего — возмущение.

— Вы, госпожа Расторгуева, — Макс повернулся к вдове, — были заинтересованы в смерти мужа хотя бы потому, что он завещал вам этот дом и пожизненное содержание. Стать богатой и свободной — чего ещё может желать для себя молодая и красивая жужелица? Прошу вас, молчите, я только высказываю предположения. Вы не могли любить мужа хотя бы потому, что знали о его близких отношениях с радужницей Анной Масловой. (Аннушка сказала «ах!» и схватилась за грудь.) Кроме того, у вас самой имелась в запасе мимолётная, но перспективная в случае смерти мужа интрижка с неким молодым и внешне привлекательным щелкуном. Не отрицайте! Об этом знали все в доме, знал и ваш супруг. На завтра у него была назначена встреча с нотариусом, и нетрудно предположить, что господин Расторгуев намеревался внести очень нежелательные для вас изменения в своё завещание. Узнав, что у него не осталось ничего, кроме долгов, он отложил завещание, потерявшее всякий смысл, и вместо этого написал предсмертную записку. Подожди убийца всего несколько секунд, и водолюб застрелился бы сам — какая обидная накладка! Ведь эти секунды обернутся для кого-то из присутствующих здесь пожизненным заключением.

Вдова с презрительным видом затолкала сигарету в мундштук и прикурила. Макс повернулся к горничной.

— А тебе, Аннушка, негоже смотреть на барыню, словно ты её готова сейчас же скушать. Ты ведь тоже могла убить хозяина из своих интересов. Сиди! Разве барин не говорил тебе по секрету, что уже частично изменил завещание в твою пользу? Молчи! Но вот на днях ты узнала, что молодая жена хозяина беременна. Какой удар! Если она беременна от законного супруга, завещание несомненно будет переписано, в пользу будущего ребёнка, для того и вызван нотариус. Времени нет: ты должна расправиться с хозяином раньше, чем они встретятся. Ты приходишь к нему в кабинет, ласками отвлекаешь внимание и…

Аннушка с криком ударилась коленями об пол и заголосила:

— Не губи! Не бери греха на душу! Не убивала я, не убивала! Он убил! — она указала на Красавцева. — Его штиблеты барыня признала!..

Макс с осуждением покачал головой:

— Да ты, голубушка, я вижу, мастерица подслушивать. Сиди уж лучше, молчи.

Он повернулся к управляющему, который всем своим видом показывал, что происходящее не касается его ни коим образом.

— Теперь что до вас, господин Красавцев. Несомненно, это ваши штиблеты с модными металлическими вставками видела госпожа Расторгуева за несколько секунд до выстрела. Однако перепуганная жужелица не смогла бы так детально запомнить вашу обувь, если бы уже не видела её раньше. Я даже возьму на себя смелость предположить, что при иных обстоятельствах мадам видела ваши штиблеты в то время как вы, Красавцев, находились без штиблет…

Амалия Викторовна издала протестующий гневный возглас. Макс не обратил на это внимания.

— Знаете, — продолжал он, — садовник рассказал мне, что точно такие следы, какие мы нашли под окном кабинета, он уже не раз видел под окном спальни мадам Расторгуевой.

— Это наглая ложь! — воскликнула жужелица. — Мерзавец, он ответит за клевету!

— Впрочем, обстоятельства вашей личной жизни останутся на вашей совести, мадам. Но какой же мотив для убийства мог быть у вас, господин Красавцев? Ни для кого не секрет, что в вопросах дела шеф доверял вам как самому себе и не раз прилюдно обещал оставить вам предприятие после своей смерти. Никто не сомневался, что эта воля покойного отражена в завещании. Но фирма терпит сокрушительные убытки, она на грани банкротства, хозяин всё чаще говорит о самоубийстве. Его последняя надежда — груз, который должен прибыть в порт этой ночью. Теперь решается всё: или торговый дом одной операцией возвращает себе утраченные позиции, или он полностью разорён. Это вопрос жизни и смерти. И в этот решающий момент Красавцеву (или, возможно, его сообщнице) приходит в голову чудовищная идея — позвонить хозяину и сообщить о гибели всей партии товара.

— Простите, господин инспектор, но, как я уже говорил… Меня самого ввели в заблуждение, — заметил Красавцев. — Какой-то анонимный звонок, возможно конкуренты…

— И, конечно, в момент смерти хозяина вы сами находились в десятках вёрст отсюда.

— Запись телефонного разговора подтверждает это. Не так ли?

— Не совсем так, господин Красавцев. Ведь вы могли позвонить сюда из любого другого места, где есть телефонный аппарат, — например, с автозаправки, находящейся всего в полуверсте отсюда. Затем вы могли припарковать где-то поблизости автомобиль и под покровом темноты приблизиться к окну кабинета. Убедившись, что ваш гнусный план не сработал, и хозяин жив, вы забрались через окно в кабинет, застрелили его, а затем вложили в его лапку револьвер.

— Нет! — Красавцев вскочил со своего места. — Нет! Я его не убивал!

— Не кипятитесь, ведь это пока всего лишь предположения. Доказательств нет, улик не достаточно. Подождём немного и как знать, вдруг доказательства сами придут сюда к нам…

— Нет, — тяжело дыша, уселся в кресло щелкун. — Нет, я его не убивал. Я только хотел…

— Ну, ну, договаривайте, чего же вы хотели. Вы хотели убедиться, что ваш гнусный план сработал, и он застрелился, а он, такой-сякой, оказался жив? И тогда вы его убили, ведь на карту поставлено слишком многое. На карту поставлено не только дело, но и всё состояние Расторгуева, потому что… Потому что Амалия Викторовна беременна не от своего мужа, а от вас!..

Вдова вскрикнула и лишилась чувств, Красавцев обхватил голову и застонал:

— Нет, нет, не убивал…

Послышалось фырчанье мотоцикла, в кабинет вошёл сержант и вручил инспектору протокол дознания.

— Господин Красавцев, а вот и недостающее доказательство. Это, — Макс помахал листком, — показания служащего той самой бензоколонки, от которой до места преступления всего несколько минут езды на автомобиле. Муравей безоговорочно опознал по фотографии щелкуна, звонившего из автомата незадолго до полуночи. Следствие закончено, господа. В убийстве купца первой гильдии Пантелеймона Ивановича Расторгуева обвиняется, — Макс поднял лапку, чтобы указать на преступника, а сержант отстегнул от пояса наручники… — Обвиняется…

В этот торжественный и страшный момент скучающий Кузьма надавил плечом на дверь, и зажатый им в щель сушёный смородиновый орех с треском разлетелся.

Все вздрогнули, Кузьма сделал испуганные глаза и, пятясь, удалился.

Однако это незначительное происшествие, кажется, разительным образом повлияло на поведение старшего инспектора. Мгновение он стоял чем-то озарённый, потом глаза его дико сверкнули и он решительно развернулся на сто восемьдесят градусов, к разом вжавшейся в кресло вдове.

— В убийстве купца Пантелеймона Расторгуева обвиняетесь вы, Амалия Расторгуева, его жена! — воскликнул он неожиданно для всех, указывая лапкой на вдову.

Та побледнела как смерть, силясь что-то сказать, сделала протестующий жест и потеряла сознание.