Антон Павлович Чехов

Безнадёжный

Председатель земской управы Егор Федорыч Шмахин стоял у окна и со злобой барабанил по стеклу пальцами. Медленность, с которой часы и минуты уходили в вечность, приводила его в злобное отчаяние... Два раза ложился он спать и просыпался, раза два принимался обедать, пил раз шесть чай, а день всё ещё только клонился к вечеру.

Вид, расстилавшийся перед глазами председателя, казался ему серым и скучным. Сквозь голые деревья запущенного сада виднелся крутой глинистый берег... На пол-аршина ниже его бежала выпущенная на волю река. Она спешила и рвалась, словно боялась, чтобы её не вернули назад и не заключили опять в ледяные оковы. Изредка на глаза Шмахина попадалась запоздавшая белая льдинка, тоже спешившая без оглядки.

— Сесть бы на эту льдину да куда-нибудь... к чёрту...

По берегу, понурив голову, широко шагал сторож Андриан с длинной острогой в руках и, то и дело останавливаясь, устремлял свой скучный взор на реку. Около деревьев ходила чёрная корова и обнюхивала прошлогодние листья... Вся эта маленькая картина вместе с Шмахиным и его усадьбой была покрыта, как большой мохнатой шапкой, тяжёлыми, неподвижными облаками, но от неё так и веяло весной... Шмахину же было скучно и душно. Стоял он перед окном, глядел на постылую картину и вспоминал, что под вечер у непременного члена Ряблова составляется винт, что у Марьи Николаевны в этот день празднуется рождение её Петечки... Поезжай он в одно из этих мест, он и не заметил бы, как прошло бы скучное время... Но как было ехать, если разлившаяся река затопила все дороги и если усадьба была окружена цепью зажор и оврагов, полных воды? Шмахин чувствовал себя, как в тюрьме... Долго стоял он перед окном... Наконец мысль, что у Ряблова сели уже без него винтить и что у Марьи Николаевны уже сидят за чаем и толкуют про холеру и Герат, стала невыносимой. — Тьфу! — послал он по адресу погоды, отошёл от окна и сел за круглый стол.

На столе около лампы и пепельницы лежал альбом. Шмахин миллион раз уже видел этот альбом, но от скуки притянул его к себе и в миллион первый раз стал рассматривать карточки. Пред его глазами замелькали сестрицы, полинявшие тётеньки, офицер с тонкой талией, бабушка в белом чепце, отец Ефимий с матушкой, какая-то актриса в трико, он сам, покойница-жена с болонкой на руках... Взор его на минуту остановился на жене... приподнятые брови, удивлённые глаза, тяжёлый шиньон, брошка на груди — всё это вызвало в нём воспоминания...

— Тьфу!

Часы пробили половину седьмого. Шмахин поднялся с дивана, прошёлся из угла в угол и без всякой цели остановился посреди комнаты.

«На станции ежели сидишь и ждёшь, — подумал он, — то всё-таки надеешься, что вот-вот поезд придёт и ты поедешь, а тут и ждать нечего... без конца... хоть вешайся, чёррт... Поужинать, что ли? Нет, рано ещё, и трескать не хочется... Покурю покуда...»

Идя к жестянке с табаком, он взглянул в угол и на круглом столике заметил шашечную доску.

— Нешто в шашки поиграть? А?

Расставив на доске чёрные и белые костяшки, Шмахин сел у круглого столика и стал играть сам с собой. Партнёрами были правая и левая руки.

— Ты так пошёл... Гм... Постой, братец... А я этак! Лладно-с... увидим-с...

Но левая рука знала, чего хочет правая, и скоро сам Шмахин потерял счёт в руках и запутался.

— Илюшка! — крикнул он.

Вошёл высокий, худой малый в потёртом, засаленном сюртуке и в рваных сапогах с барскими голенищами.

— Ты что там делаешь? — спросил барин.

— Ничего-с... на сундуке сижу...

— Поди в шашки партию сыграем! Садись!

— Что вы-с?.. — ухмылялся Илюшка. — Нешто можно-с?..

— Поди, болван! садись!

— Ничего, мы постоим-с...

— Говорят — садись, ну, и садись! Ты думаешь, мне приятно, ежели ты будешь дубиной торчать?

Илюшка нерешительно и продолжая ухмыляться сел на край стула и застенчиво замигал глазами.

— Ходи!

Илюшка подумал и сделал мизинцем первый ход.

— Вы так пошли... — задумался Шмахин, прикрывая рукой подбородок. — Так-с... Ну, а я этак! Ходи, тля!

Илюшка сделал другой ход.

— Тэк-с... Понимаем, куда ты, харя, лезешь... Понимаем... Как, однако, от тебя луком воняет! Ты этак, а я... этак!

Игра затянулась... Шмахину повезло на первых же порах... он брал шашку за шашкой и лез уже в дамки, но соображать и вникать в игру мешала ему одна неотступная мысль...

«Приятно вести борьбу и победить человека равного, -думал он, -человека, который в общественном смысле стоит с тобой на одной точке... А какой мне интерес Илюшку побеждать? Победишь его или не победишь — один чёрт: никакого удовольствия... О, взял шашку и улыбается! Приятно барина обыгрывать! Ещё бы! Луком воняет, а небось рад старшему напакостить!» — Пошёл вон! — крикнул Шмахин.

— Чево-с?

— Пошёл вон!! — крикнул Шмахин, багровея. — Расселся тут, тварь этакая!

Илюшка выронил из рук шашку, удивлённо поглядел на барина и, пятясь назад, вышел из гостиной. Шмахин взглянул на часы: было только без десяти семь... До ужина и до ночи оставалось ещё часов пять... В окна застучали крупные дождевые капли... В саду хрипло и тоскливо промычала чёрная корова, а шум бегущей реки был так же монотонен и меланхоличен, как и час тому назад. Шмахин махнул рукой и, толкаясь о дверные косяки, поплёлся без всякой цели в свой кабинет.

«Боже мой! — думал он. — Другие, ежели скучно, выпиливают, спиритизмом занимаются, мужиков касторкой лечат, дневники пишут, а один я такой несчастный, что у меня нет никакого таланта... Ну, что мне сейчас делать? Что? Председатель я земской управы, почётный мировой судья, сельский хозяин и... всё-таки не найду, чем убить время... Разве почитать что-нибудь?»

Шмахин подошёл к этажерке, заваленной книжным хламом. Тут были всевозможные судебные указатели, путеводители, растрёпанный, но не обрезанный ещё журнал «Садоводство», поваренная книга, проповеди, старые журналы... Шмахин нерешительно потянул к себе нумер «Современника» 1859 года и начал его перелистывать...

— «Дворянское гнездо»... Чьё это? Ага! Тургенева! Читал... Помню... Забыл, в чём тут дело, стало быть, ещё раз можно почитать... Тургенев отлично пишет... мда...

Шмахин разлёгся на софе и стал читать... И его тоскующая душа нашла успокоение в великом писателе. Через десять минут в кабинет вошёл на цыпочках Илюшка, подложил под голову барина подушку и снял с его груди раскрытую книгу...

Барин храпел...