Антон Павлович Чехов

МСТИТЕЛЬ

Фёдор Фёдорович Сигаев вскоре после того, как застал свою жену на месте преступления, стоял в оружейном магазине Шмукс и Ко и выбирал себе подходящий револьвер. Лицо его выражало гнев, скорбь и бесповоротную решимость.

«Я знаю, что мне делать... — думал он. — Семейные основы поруганы, честь затоптана в грязь, порок торжествует, а потому я, как гражданин и честный человек, должен явиться мстителем. Сначала убью её и любовника, а потом себя...»

Он ещё не выбрал револьвера и никого ещё не убил, но его воображение уже рисовало три окровавленных трупа, разможженные черепа, текущий мозг, сумятицу, толпу зевак, вскрытие... С злорадством оскорблённого человека он воображал себе ужас родни и публики, агонию изменницы и мысленно уже читал передовые статьи, трактующие о разложении семейных основ.

Приказчик магазина — подвижная, французистая фигурка с брюшком и в белом жилете — раскладывал перед ним револьверы и, почтительно улыбаясь, шаркая ножками, говорил:

— Я советовал бы вам, мсье, взять вот этот прекрасный револьвер. Система Смит и Вессон. Последнее слово огнестрельный науки. Тройного действия, с экстрактором, бьёт на шестьсот шагов, центрального боя. Обращаю, мсье, ваше внимание на чистоту отделки. Самая модная система, мсье... Ежедневно продаём по десятку для разбойников, волков и любовников. Очень верный и сильный бой, бьёт на большой дистанции и убивает навылет жену и любовника. Что касается самоубийц, то, мсье, я не знаю лучшей системы...

Приказчик поднимал и опускал курки, дышал на стволы, прицеливался и делал вид, что задыхается от восторга. Глядя на его восхищённое лицо, можно было подумать, что сам он охотно пустил бы себе пулю в лоб, если бы только обладал револьвером такой прекрасной системы, как Смит и Вессон.

— А какая цена?— спросил Сигаев.

— Сорок пять рублей, мсье.

— Гм!.. Для меня это дорого!

— В таком случае, мсье, я предложу вам другой системы, подешевле. Вот, не угодно ли посмотреть? Выбор у нас громадный, на разные цены... Например, этот револьвер системы Лефоше стоит только восемнадцать рублей, но... (приказчик презрительно поморщился)... но, мсье, эта система уже устарела. Её покупают теперь только умственные пролетарии и психопатки. Застрелиться или убить жену из Лефоше считается теперь знаком дурного тона. Хороший тон признаёт только Смита и Вессон.

— Мне нет надобности ни стреляться, ни убивать,- угрюмо солгал Сигаев. — Я покупаю это просто для дачи... пугать воров...

— Нам нет дела, для чего вы покупаете,— улыбнулся приказчик, скромно опуская глаза. — Если бы в каждом случае мы доискивались причин, то нам, мсье, пришлось бы закрыть магазин. Для пуганья воров Лефоше не годится, мсье, потому что он издаёт негромкий, глухой звук, а я предложил бы вам обыкновенный капсюльный пистолет Мортимера, так называемый дуэльный...

«А не вызвать ли мне его на дуэль?— мелькнуло в голове Сигаева. — Впрочем, много чести... Таких скотов убивают, как собак...»

Приказчик, грациозно поворачиваясь и семеня ножками, не переставая улыбаться и болтать, положил перед ним целую кучу револьверов. Аппетитнее и внушительнее всех выглядел Смит и Вессон. Сигаев взял в руки один револьвер этой системы, тупо уставился на него и погрузился в раздумье. Воображение его рисовало, как он размозжает черепа, как кровь рекою течёт по ковру и паркету, как дрыгает ногой умирающая изменница... Но для его негодующей души было мало этого. Кровавые картины, вопль и ужас его не удовлетворяли... Нужно было придумать что-нибудь более ужасное.

«Вот что, я убью его и себя,— придумал он,— а её оставлю жить. Пусть она чахнет от угрызений совести и презрения окружающих. Это для такой нервной натуры, как она, гораздо мучительнее смерти...»

И он представил себе свои похороны: он, оскорблённый, лежит в гробу, с кроткой улыбкой на устах, а она, бледная, замученная угрызениями совести, идёт за гробом, как Ниобея, и не знает, куда деваться от уничтожающих, презрительных взглядов, какие бросает на неё возмущённая толпа...

— Я вижу, мсье, что вам нравится Смит и Вессон,- перебил приказчик его мечтания. — Если он кажется вам дорог, то извольте, я уступлю пять рублей... Впрочем, у нас ещё есть другие системы, подешевле.

Французистая фигурка грациозно повернулась и достала с полок ещё дюжину футляров с револьверами.

— Вот, мсье, цена тридцать рублей. Это недорого, тем более что курс страшно понизился, а таможенные пошлины, мсье, повышаются каждый час. Мсье, клянусь богом, я консерватор, но и я уже начинаю роптать! Помилуйте, курс и таможенный тариф сделали то, что теперь оружие могут приобретать только богачи! Беднякам осталось только тульское оружие и фосфорные спички, а тульское оружие — это несчастье! Стреляешь из тульского револьвера в жену, а попадаешь себе в лопатку...

Сигаеву вдруг стало обидно и жаль, что он будет мёртв и не увидит мучений изменницы. Месть тогда лишь сладка, когда имеешь возможность видеть и осязать е плоды, а что толку, если он будет лежать в гробу и ничего не сознавать.

«Не сделать ли мне так,— раздумывал он. — Убью его, потом побуду на похоронах, погляжу, а после похорон себя убью... Впрочем, меня до похорон арестуют и отнимут оружие... Итак: убью его, она останется в живых, я... я до поры до времени не убью себя, а пойду под арест. Убить себя я всегда успею. Арест тем хорош, что на предварительном дознании я буду иметь возможность раскрыть перед властью и обществом всю низость её поведения. Если я убью себя, то она, пожалуй, со свойственной ей лживостью и наглостью, во всём обвинит меня, и общество оправдает её поступок и, пожалуй, посмеётся надо мной; если же я останусь жив, то...!»

Через минуту он думал:

«Да, если я убью себя, то, пожалуй, меня же обвинят и заподозрят в мелком чувстве... И к тому же за что себя убивать? Это раз. Во-вторых, застрелиться — значит струсить. Итак: убью его, её оставлю жить, сам иду под суд. Меня будут судить, а она будет фигурировать в качестве свидетельницы... Воображаю её смущение, её позор, когда её будет допрашивать мой защитник! Симпатии суда, публики и прессы будут, конечно, на моей стороне...»

Он размышлял, а приказчик раскладывал перед ним товар и считал своим долгом занимать покупателя.

— Вот английские системы, недавно только получены,— болтал он. — Но предупреждаю, мсье, все эти системы бледнеют перед Смит и Вессон. На днях — вы, вероятно, уже читали — один офицер приобрёл у нас револьвер системы Смит и Вессон. Он выстрелил в любовника, и — что же вы думаете?- пуля прошла навылет, пробила затем бронзовую лампу, потом рояль, а от рояля рикошетом убила болонку и контузила жену. Эффект блистательный и делает честь нашей фирме. Офицер теперь арестован... Его, конечно, обвинят и сошлют в каторжные работы! Во-первых, у нас ещё слишком устарелое законодательство; во-вторых, мсье, суд всегда бывает на стороне любовника. Почему? Очень просто, мсье! И судья, и присяжные, и прокурор, и защитник сами живут с чужими жёнами, и для них будет покойнее, если в России одним мужем будет меньше. Обществу было бы приятно, если бы правительство сослало всех мужей на Сахалин. О мсье, вы не знаете, какое негодование возбуждает во мне современная порча нервов! Любить чужих жён теперь так же принято, как курить чужие папиросы и читать чужие книги. С каждым годом у нас торговля становится всё хуже и хуже,— это не значит, что любовников становится всё меньше, а значит, что мужья мирятся со своим положением и боятся суда и каторги.

Приказчик оглянулся и прошептал:

— А кто виноват, мсье? Правительство!

«Идти на Сахалин из-за какой-нибудь свиньи тоже не разумно,— раздумывал Сигаев. — Если я пойду на каторгу, то это даст только возможность жене выйти замуж вторично и надуть второго мужа. Она будет торжествовать... Итак: её я оставлю в живых, себя не убиваю, его... тоже не убиваю. Надо придумать что-нибудь более разумное и чувствительное. Буду казнить их презрением и подниму скандальный бракоразводный процесс...»

— Вот, мсье, ещё новая система,— сказал приказчик, доставая с полки новую дюжину. — Обращаю ваше внимание на оригинальный механизм замка...

Сигаеву, после его решения, револьвер был уже не нужен, а приказчик между тем, вдохновляясь всё более и более, не переставал раскладывать перед ним свой товар. Оскорблённому мужу стало совестно, что из-за него приказчик даром трудился, даром восхищался, улыбался, терял время...

— Хорошо, в таком случае... — забормотал он,— я зайду после или... или пришлю кого-нибудь.

Он не видел выражения лица у приказчика, но, чтобы хоть немного сгладить неловкость, почувствовал необходимость купить что-нибудь. Но что же купить? Он оглядел стены магазина, выбирая что-нибудь подешевле, и остановил свой взгляд на зелёной сетке, висевшей около двери.

— Это... это что такое?— спросил он.

— Это сетка для ловли перепелов.

— А что стоит?

— Восемь рублей, мсье.

— Заверните мне...

Оскорблённый муж заплатил восемь рублей, взял сетку и, чувствуя себя ещё более оскорблённым, вышел из магазина.