СОДЕРЖАНИЕ

Тит Макций Плавт

(сер. III в. до н. э. — 184 до н. э.)

С середины III в. до н. э. заметен упадок греческой литературы. Примерно в это же время получает развитие литература римская. Она по-своему отразила все периоды римской истории, равно как и своеобразие римского общества, которое прошло во многом те же этапы, что и греческое, однако уже на более высокой стадии. Для Рима характерны дальнейшее развитие рабовладельческого строя, накопление богатства и расслоение общества, разделение его на классы; обострение противоречий между знатью, патрициями и бедняками, плебсом; разорение мелких собственников; распад полисов и переход от республиканской формы правления к империи, а в сущности, к военной диктатуре. Исподволь назревшие противоречия, неумолимый кризис рабовладельческой системы, нравственный, моральный упадок, восстания рабов и нашествие варваров — все это в конце концов привело к крушению Римской империи. Внешне могущественная, а внутри пораженная неизлечимыми недугами, своим распадом она предопределила судьбы многих других империй.
История Рима — это прежде всего непрекращающаяся экспансия, захваты все новых и новых земель на Западе и на Востоке, расширение его границ. Постоянные войны делали из римлянина прежде всего солдата. Кроме того, и интенсивное развитие торгово-денежных отношений наложило в дальнейшем отпечаток на формирование таких отличительных черт римлянина, как деловитость, практицизм, что, в свою очередь, сказалось на римской культуре и литературе.

Практицизм дает себя знать и в римской философии, в которой главное внимание уделялось не общим проблемам, а конкретным вопросам, прежде всего этике и морали, поведению человека. Римская мифология значительно беднее греческой. Римские боги не столь многочисленны и разнообразны, как греческие. Нередко среди римских богов находят параллели олимпийским небожителям. Так, Марс, первоначально бог плодородия, а затем бог войны, соответствовал Аресу; Венера, первоначально богиня весны и садов, затем — любви и красоты — Афродите. Верховным богом римлян был Юпитер, а его женой — Юнона, они выполняли те же функции, что у эллинов Зевс и Гера.

Долгое время бытовало несправедливое мнение, что, дескать, римская литература лишена оригинальности, что она не более чем бледная копия литературы греческой. Однако на самом деле римская литература самобытна, отмечена своими специфическими особенностями.

Во-первых, римская литература писалась на латинском языке и тяготела к жанрам, связанным с практической жизнью. Так, эпос считался самым высоким жанром, а потому служил для прославления государства, императора. Театр в значительной мере утратил свою воспитательную функцию и имел главной целью развлечение. Широкое развитие получило красноречие как жанр, наиболее достойный римского аристократа, участника прений в сенате. Популярностью пользовались и сочинения историков, призванные показывать героические деяния и победы Рима. Во-вторых, Рим был конечно же тесно связан с греческой литературой и культурой. Римские писатели Плавт, Менандр, Вергилий, Овидий, Гораций, Сенека использовали сюжеты греческой литературы, ее формы и художественные приемы, но творчески перерабатывали их для решения своих, скажем так, национальных задач. Не случайно великий римский поэт Гораций призывал учиться у классиков: «С греческими образцами не расставайтесь ни днем ни ночью». В-третьих, римская литература отразила более поздний по сравнению с греческой исторический этап, когда происходил распад гражданского общества, а личность все явственнее противостояла государству. Отсюда особое внимание к внутреннему миру личности, к ее переживаниям. Этим объясняется особая популярность римской литературы в эпоху Возрождения.

В среде ученых приняты разные варианты периодизации римской литературы. Возможно деление ее на два главных этапа. Первый — литература эпохи республики. Она представлена прежде .всего драматургами Плавтом и Терен-цием, работавшими в жанре комедии, замечательным поэтом-лириком Катуллом, Цицероном, мастером красноречия, внесшим неоценимый вклад в развитие латинской прозы. Второй этап — это эпоха империи. Здесь опять-таки выделяется конец республики и начало империи, золотой век или «век Августа». Здесь представлено целое созвездие имен, среди которых Вергилий, Гораций и Овидий. Другой важный период — серебряный век (I в. н. э.), когда творили и драматург Сенека, а несколько позднее сатирик Ювенал, мастер малой формы Марциал, баснописец Федр. Среди поздних римских писателей наиболее заметная фигура — Апулей, автор знаменитого романа «Золотой осел».

В то же время при всех замечательных художественных достоинствах и достижениях римская литература в лице ее лучших мастеров, творивших, скажем прямо, в условиях несвободы, все же несла на себе печать «вторичности» и уступала греческой в глубине эстетического анализа, в масштабности и художественной правде.

Среди ранних римских писателей, безусловно, самым значительным был драматург Плавт, произведения которого приобрели позднее ми-,ровую известность. Его предшественники, первые римские писатели: поэт Ливии Андроник, драматург Гней Невий, его современник трагик и поэт Энний находились в сильной зависимости от греческих образцов. Да и в самом Риме, особенно в аристократической среде, наблюдался процесс «эллинизации», увлечения всем греческим. Плавт же в своем творчестве отразил процесс укрепления самобытных черт римской литературы.

Настоящее его имя было Тит Марк, а Плавт, «плоскостопный»,— прозвище. Биография его малоизвестна. Возможно, он трудился на мельнице, потом стал работником сцены. Был плодовит, сохранилась 21 его комедия: «Амфитрион», «Кубышка» (или «Комедия о горшке»), «Раб-обманщик», «Близнецы», «Вакхиды» и др. Плавт работал в жанре «комедии паллиаты» (от слова «паллиум» — плащ). Актеры в ней были облачены в греческий плащ. Одновременно в Риме бытовала и «комедия тоггата», где актеры выступали в римской тоге.

В сюжетах Плавта, заимствованных зачастую из новоаттической греческой комедии, обнаруживаются характерные ситуации и привычные персонажи: подкинутые дети, ловкие гетеры, девушки, проданные в рабство, находчивые рабы. Нередки у Плавта комбинированные сюжеты из разных произведений, этот прием называется «контаминацией». При этом Плавт ориентировался на широкие демократические слои римского плебса. В его комедиях присутствует и буффонада, и буйное веселье, и грубоватый юмор, в сочетании с музыкальным сопровождением это придавало его комедии сходство с современным водевилем или опереттой. Плавт смешивал в пьесах греческие и римские элементы: герои носят греческие имена, однако действие происходит в Греции, но почему-то на римских улицах, к тому же тут действуют некоторые римские законы, в диалогах присутствуют римские поговорки,  а на пирушках подают римские кушанья.

Хорошо знавший законы сцены, Плавт давал благодарный материал для актеров, его пьесы были сценичны, имели успех, долго не сходили с римской сцены. Плавт создал целый ряд выразительных образов. Это — Псевдол, раб из комедии «Раб-обманщик», помогающий своему господину, образ, который, трансформировавшись, «пройдет» через всю мировую драматургию, напомнив о себе чередой находчивых слуг: Скапе-на у Мольера, Труффальдино у Гольдони и Гоцци и Фигаро у Бомарше. Это скупец Эвклион в комедии «Кубышка», который окажется надежным звеном в цепи персонажей, олицетворяющих разные виды скаредности: Шейлок в «Венецианском купце» Шекспира, Гарпагон в «Скупом» Мольера, Гобсек и папаша Гранде у Бальзака, Скупой рыцарь у Пушкина. Можно упомянуть и «хвастливого воина» в одноименной комедии, наделенного «говорящим» именем Пир-гополиник, что означает победитель крепостей и городов, похваляющийся своими придуманными подвигами.

Плавт оставил значительный след в истории мировой драмы. Его сюжеты использовали Шекспир («Комедия ошибок» по мотивам комедии). Им интересовался А. Н. Островский, в архиве которого найден неопубликованный перевод пьесы Плавта «Ослы». Русский критик Н. А. Добролюбов еще в бытность студентом Педагогического института в Петербурге написал серьезную работу о драматургии Плавта.

ХВАСТЛИВЫЙ ВОИН

Комедия (ок. 205 до н. э.)

В этой комедии главное не сюжет, а герой, «хвастливый воин». В старые времена в Греции профессиональных воинов не было, были ополченцы. А потом, когда война стала профессией, то появились лихие наемники, которые шли на службу к кому угодно, хотя бы на край света, по большей части погибали, а кто не погибал, тот возвращался на родину разбогатевший и зычно хвастался чудесами, которые он видел, и подвигами, которые он будто бы совершил. Такой враз разбогатевший хвастливый воин-грубиян стал в комедиях постоянным персонажем.

У Плавта его зовут именем Пиргополиник, что значит «Башнеградопобедитель». Он сидит пред своим домом и следит, как слуги чистят его доспехи— «чтоб ярче солнца!». При нем прихлебатель по кличке Хлебогрыз, они вдвоем считают, сколько врагов уложил Пиргополиник в своих походах: кого в Скифии, кого в Персии, всего семь тысяч, и всех за один день! А то еще в Индии он одной левой перебил слону руку, то бишь ногу, и то ударив лишь вполсилы! И вообще, какой он герой — и богатырь, и храбрец, и красавец, и как женщины его любят!

На самом же деле он мошенник, трус, развратник. Об этом сообщает публике его раб по имени Палестрион. Палестрион служил в Афинах у одного юноши, а тот любил одну девушку. Когда юноша был в отлучке, вот этот самый Пиргополиник обманом похитил эту девушку и увез сюда, в город Эфес. Палестрион помчался предупредить господина, но в пути его схватили пираты и продали в рабство этому же Пиргополинику. Впрочем, ему удалось-таки переслать весточку прежнему хозяину; тот приехал в Эфес, поселился по соседству с воином у доброго старичка и тайно видится с любимой. Вот на сцене дом воина, а вот дом старика, они рядом, и между ними умный раб легко соорудил потайной ход.

Все бы неплохо, но другой раб воина подглядел за свиданием влюбленных, и старичок сосед очень встревожен: не устроил бы буян воин ему погрома. «Ладно, — говорит Палестрион, — выдумаем, будто у его девушки была в Афинах сестра-двойняшка, вот она-то и поселилась со своим любовником у тебя, старик». Что же касается свидетеля, то его можно запутать и запугать: с него ведь и спрос, если недоглядел. В самом деле, пока соглядатай спешит с доносом, девушка, пробравшись по тайному ходу, оказывается уже дома и обрушивается на злополучного доносчика как на клеветника; а потом, снова перебравшись к соседу, она уже показывается открыто и под видом собственной сестры милуется с юношей, а у глупого раба голова совсем идет кругом.

Старик сосед не против такого розыгрыша, так что юноше-афинянину даже неудобно: столько хлопот из-за него! «В таких делах я рад помочь, — отвечает старик, — я и сам еще падок до красавиц, а они до меня: воспитанный, остроумный, любезный — настоящий эфесец!» — «А что ж до сих пор холост?»— удивляется юноша. «Свобода превыше всего!» — гордо заявляет старичок. «Что правда, то правда!» — подтверждает раб. «А как же без детей? — удивляется юноша. — Кто же о тебе заботится?» — «Что ты! — отмахивается старик, — ни один сын не будет так внимателен и обходителен, как дальние родичи, надеющиеся на мое наследство: они меня на руках носят!» — «А это и к лучшему, что ты не женат, — говорит раб. — Найди-ка ты гетеру, красивую и жадную, и выдай за свою жену...» — «Это еще зачем?» — удивляется старик. «Пусть она прикинется, будто по уши влюблена в Пиргополиника и будто передала мне для него вот это твое кольцо...» — предлагает юноша. «Ничего не понимаю, но верю тебе: бери, делай что хочешь», — решает старик.

Герои без труда договариваются с гетерой; раб является к Пиргополинику, предлагает ему кольцо, расхваливая соседку, расписывая ее любовь. Воин, конечно, верит: как в него не влюбиться? Теперь, значит, нужно только отделаться от похищенной им афинянки, чтобы новая красотка не ревновала. Пожалуй, даже хорошо, что здесь по соседству появилась ее сестра: воин решается передать ей свою любовницу с рук на руки, да еще щедро одарить, чтобы помалкивала, а рабу Палестриону за услуги дать свободу и отправить с ними провожатым. Появляется юноша, выдавая себя за доверенное лицо матери обеих девушек; воин отдает ему свою афинянку, та изображает великое горе: ах, как тяжко ей расставаться с таким красавцем и богатырем! Юноша с подружкой, рабом и подарками благополучно уплывают в Афины.

Добродетель восторжествовала, но порок еще не наказан. Однако и этого ждать недолго. Выступает гетера и разыгрывает, как задумано, жену старика, влюбленную в Пиргополиника. Тот послушно следует на свидание с нею в соседский дом. Там на него набрасывается старик хозяин с крепкими рабами: «Как ты смеешь, окаянный, подъезжать к моей жене? » Его хватают, колотят, точат нож, чтобы выхолостить на месте; с громкими воплями воин откупается от расправы большими деньгами и, «обмякши от побоев», удирает с позором. «Я обманут, я наказан — но, увы, заслуженно! Всех распутников бы этак: стало бы поменьше их. Ну, теперь домой! А вы нам, зрители, похлопайте!» Такой моралью заканчивается комедия.

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Теренций

(ок. 195—159 до н. э.)

Римский комедиограф Теренций был родом из Карфагена, за что получил прозвище Афр, африканец. В качестве африканского раба попал в Рим к сенатору Теренцию Лукану, который заметил его дарование, дал образование и затем отпустил на волю. Написал шесть комедий, которые ставились при его жизни. Как и многие ранние римские писатели, находился под сильным влиянием греческих образцов. В частности, Теренций, используя сюжеты «новоаттической комедии», брал и обрабатывал их. Четыре его комедии («Андринянка», «Сам себя наказывающий», «Евнух» и «Братья») — это переработки пьес Менандра. За что он даже получил прозвище полу-Менандр. В отличие от Плавта, ориентированного на широкого демократического зрителя, любившего буффонаду, бурное веселье, грубоватые шутки, Менандр, писавший для образованной верхушки римского общества, тяготел к серьезности, психологизму и философичности. Его взгляд на мир — гуманный, уравновешенный, что нашло отражение в его знаменитом афоризме: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Тематика его пьес — отношения семейные, любовные, проблемы воспитания.

В комедии «Братья» в образах Демеи и Ми-киона представлены не только два полярных характера, сурового Демеи и либерального Ми-киона, но и два разных принципа воспитания, «жесткого» и «мягкого». Если «жесткость» зачастую приводит к противоположным результатам, то и чрезмерная снисходительность неприемлема для автора пьесы. Он склонен расценивать любые крайности как пагубность, ибо видит истину в приверженности к золотой середине, полезной в любых сферах человеческой жизни, в том числе и в воспитании. Философия золотой середины была близка многим римским писателям, например Горацию, Ювеналу.

БРАТЬЯ

Комедия (пост, в 160 до н. э.)

Вечная тема: поздним вечером отец в тревоге поджидает дома где-то задержавшегося сына и бормочет себе под нос, что нет больших волнений, чем родительские...

Старик Микион родных детей не имеет. У его же брата Демеи — двое сыновей. Одного из них, Эсхина, усыновил Микион. Воспитывает юношу в рамках разумной дозволенности и полного доверия. Демея часто упрекает его за это.

И вот как раз сын Демеи Ктесифон влюбляется в арфистку Вакхиду, которая пока является собственностью сводника Санниона.

Благородный Эсхин, умный и энергичный (правда, при случае и сам не прочь гульнуть и повеселиться), сурово приструнивает этого стяжателя: Саннион его побаивается. И есть основания для этого.

Более того, дабы оградить брата от слишком уж серьезных упреков, часть его грехов Эсхин принимает на себя, реально рискуя нанести ущерб своей репутации. И эта братская самоотверженность трогательна.

Сир, раб Микиона, очень предан хозяевам: выручает их и словом и делом. Помогал он воспитывать обоих юношей. Кстати, сообразительный Сир принимает самое активное участие и в «укрощении» корыстолюбивого сводника Санниона.

И снова традиционный сюжетный ход: в свое время Эсхин обесчестил хорошую девушку Пам-филу. У той уже приближаются роды, И честный Эсхин готов принять на себя все заботы отцовства: он ни от чего не отрекается.

Но мнимые его грехи (он, как помните, часто прикрывал своего непутевого брата Ктесифона) повредили его отношениям с невестой и ее родней: Эсхину просто отказано от дома.

Все же общими усилиями родственников, друзей и преданных слуг истина и мир будут восстановлены. Но это еще впереди.

Кстати, и в такой ситуации рабы частенько оказываются умней и человечней некоторых господ. А уж находчивей — так уж всегда!

Демея все больше убеждается, что брат его лаской и добром добивается большего, чем он — строгими ограничениями и придирками.

Благодаря дружескому содействию Эсхина и Сира легкомысленный Ктесифон весело проводит время с певичкой. Их чувства искренни и поэтому вызывают симпатию зрителей. Но это, понятно, волнует его отца Демею. Поэтому в особо критические моменты преданный Сир умело выпроваживает его подальше от места любовных свиданий сына.

Чтобы проверить надежность чувств Эсхина, его отец рассказывает о женихе-родственнике из Милета, который готов забрать Памфилу вместе с ребенком. Тем более что Эсхин в свое время легкомысленно (чтоб не сказать — непозволительно) тянул со сватовством: все уже улажено и родня невесты поверила, что он не столь уж виноват, как твердила молва. И молодая мать поверила тоже.

Уплатив двадцать мин своднику за певичку, Микион решает и ее оставить в доме — веселей будет жить!

А все еще ворчащего Демею он увещевает: каждый имеет право жить так, как привык, если, конечно, это не слишком мешает окружающим.

И Демея меняется прямо на глазах! Еще недавно — суровый и надменный, он становится приветлив даже по отношению к рабам. И в порыве чувств велит слугам снести забор меж двумя домами: пусть двор будет общий, чтобы свадьбу играть широко, сообща, и тогда невесте не придется идти в дом жениха, что в ее нынешнем положениибыло бы уже нелегко.

И наконец, тот же Демея предлагает Микиону даровать свободу преданнейшему рабу Сиру. А заодно — и его жене.

Ю. В. Шанин

Публий Вергилий Марон
      (70—19 до н. э.)

В истории римской литературы выделяется период в высшей степени плодотворный, который называют золотым веком. Он падает на конец I в. до н. э. и начало I в. н. э., в основном совпадая со временем правления императора Августа (30 до н. э. — 14 н. э.). Октавиан, победивший Антония, положил конец гражданским войнам в Риме, за что и получил титул Августа (что означает «величественный», «божественный»). Он считался первым гражданином, прин-цепсом, но фактически являлся уже императором, его режим, принципат Августа, означал переход от республики к империи. Август был опытным, осторожным и ловким политиком, который стремился консолидировать, укрепить римское общество, предотвратить кризисные явления и особенно нравственное разложение. Он придавал большое значение религии, боролся с «распущенностью», пытался восстановить «обычаи предков», героический дух старого Рима.

Август стремился поставить литературу на службу государственной политике, активно поддерживал писателей, укреплявших его идеологию. Друг Августа Меценат богач, эпикуреец по своим философским воззрениям, собирал у себя в доме кружок прозаиков и поэтов, оказывал им материальную помощь, но при этом откровенно старался направить их деятельность в русло, угодное императору. Имя Мецената как покровителя искусств стало с тех пор нарицательным.

Особого расцвета достигает в это время поэзия. Ее высшим достижением стало творчество Вергилия, величайшего римского поэта, создателя героико-мифологической поэмы «Энеида»; Горация, поэта-лирика, автора эподов и величественных од, среди которых выделяется ода «Я воздвиг памятник», оказавшая влияние на Державина и Пушкина; Овидия, «певца любви», автора «Метаморфоз»; Тибулла и Проперция, мастеров элегии. В это же время творил и Тит Ливии, крупнейший историк, прославлявший героическое прошлое Рима. Следует признать, что этим писателям приходилось и приспосабливаться к режиму, и льстить Августу. Но главными моментами их творчества остаются правдивое, жизнеутверждающее содержание и высокое художественное мастерство.

Величайший римский поэт Вергилий родился в семье зажиточного землевладельца неподалеку от Мантуи. В пятнадцать лет он переехал в Рим, где учился в школе вместе с племянником Цезаря — Октавианом, будущим императором Августом. Хотя Октавиан был на шесть лет моложе Вергилия, они были знакомы, что позднее сыграло немалую роль в судьбе поэта, который, таким образом, получил доступ в высшие круги римского общества. Но Вергилия не влекла светская жизнь, он много занимался самообразованием, изучал философию, особенно эпикурейскую, любил уединение, большую часть времени проводил в поместье под Неаполем. «Средь бурь гражданских и тревоги», в обстановке острой политической борьбы в Италии, Вергилий погружался в мир поэзии. Он входил в кружок литераторов, возглавляемый другом Августа Меценатом. Когда поместье отца было конфисковано в пользу Октавиана, Вергилий обратился за содействием к своему школьному другу, и тот поместье вернул. С тех пор Вергилий испытывал чувство безграничной благодарности к покровителю.

Его первое сочинение — книга эклог «Буколики», воспроизводящая жанр пастушеских идиллий греческого поэта эпохи эллинизма Фе-окрита, воссоздавала идеализированную мирную и счастливую жизнь селян. Книга понравилась Октавиану, желавшему содействовать возрождению италийского крестьянства, страдавшего от войны. В IV эклоге, как считается, Вергилий предсказал рождение некоего младенца, который принесет мир на землю, иными словами, речь' идет о явлении в мир Иисуса Христа. Позднее, в средние века, Вергилия объявили первым христианским поэтом. В дальнейшем, по совету Мецената, Вергилий написал книгу «Ге-оргики», земледельческую поэму дидактического характера, в которой, выразив свою любовь к земле, в яркой, художественной форме воспроизвел различные виды крестьянского труда, такие, как земледелие, виноградарство, пчеловодство, скотоводство. Эта книга принесла Вергилию успех, славу и милости Октавиана.

В дальнейшем почти десять лет жизни Вергилий отдает написанию «Энеиды», которую замыслил как национальную исторйко-мифологи-ческую поэму. Август, будучи заинтересованным в создании национальной эпопеи, следил за работой Вергилия, поддерживал поэта, силы которого подтачивала и в конце концов рано свела в могилу тяжелая болезнь — туберкулез. Вергилий намеревался возвеличить Рим, Римское государство, Октавиана Августа, а его поэма должна была стать для римлян примерно тем же, чем «Илиада» и «Одиссея» Гомера стали для эллинов. Начальные строки поэмы: «Я пою брань мужа, который... был много кидаем по земле и по морю... и многое претерпел на войне» — указывают на основную проблематику произведения. Гомер был для Вергилия образцом: первые шесть песен, повествующие о странствиях главного героя Энея, напоминали «Одиссею»; вторые шесть песен, рассказывающие о его участии в войнах на территории Италии, у стен Рима, — «Илиаду». Перекличка с Гомером заметна во многих эпизодах «Энеиды». Поэма Вергилия была глубоко тенденциозна: она воспевала римскую старину в духе идеологии Августа, а Эней — троянец, ставший основателем Римской державы, благочестивый и мужественный, выполнявший волю богов, — служил наглядным подтверждением главного политического тезиса: римляне должны быть владыками на Востоке и на Западе.

Но Вергилий не был слепым апологетом Августа. Он показывал, как преданность Энея, его следование долгу, подчинение себя интересам государства калечили жизни других людей.

Приносятся в жертву их чувства, как это происходит с Дидоной, фигурой глубоко трагической. «Энеида» отмечена высокими художественными достоинствами: она ясна по композиции, каждая песня — яркий эпизод, исполненный драматизма; героем руководит божественный промысел; большую роль играют оракулы, знамения, вещие сны; стиль поэмы — взволнованный, патетический; поэт любит ситуации мелодраматические, не могущие оставить читателя равнодушным (таковы гибель Лаокоона и его сыновей; любовь Дидоны; подвиги Ниса и Эври-ала; мужество амазонки Камиялы). Блистательный стиль Вергилия, его стих, изящный, порой афористический, сделал поэму одним из высших образцов римской поэзии. В римской школе по нему учились латинскому языку, вместе с тем, сравнивая поэмы Гомера и «Энеиду», замечаешь известную нарочитость, «заданность», отличающую манеру римского поэта. Вергилий был очень популярен в средние века, в то время как многие другие античные авторы, «нехристианские», находились под запретом. Данте избрал Вергилия, своего любимого поэта, проводником по загробному миру. В России большим поклонником Вергилия был В. Я. Брюсов, отдавший почти 20 лет переводу «Энеиды». Последний перевод «Энеиды» выполнен С. А. Ошеровым.

ЭНЕИДА

Героическая поэма (19 до н. э.)

Когда на земле начинался век героев, то боги очень часто сходили к смертным женщинам, чтобы от них рождались богатыри. Другое дело богини: они лишь изредка сходили к смертным мужам, чтобы рождать от них сыновей. Так, от богини Фетиды был рожден герой «Энеиды» — Эней.

Поэма начинается в самой середине пути Энея. Он плывет на запад, между Сицилией и северным берегом Африки — там, где как раз сейчас финикийские выходцы строят город Карфаген. Здесь-то и налетает на него страшная буря, насланная Юноной: по ее просьбе бог Эол выпустил на волю все подвластные ему ветры. «Тучи внезапные небо и свет похищают у взгляда, / Мрак на волны налег, гром грянул, молнии блещут, / Неизбежимая смерть отовсюду предстала троянцам. / Стонут канаты, и вслед летят корабельщиков крики. / Холод Энея сковал, вздевает он руки к светилам: / «Трижды, четырежды тот блажен, кто под стенами Трои / Пред очами отцов в бою повстречался со смертью...»

Энея спасает Нептун, который разгоняет ветры, разглаживает волны. Проясняется солнце, и последние семь кораблей Энея из последних сил подгребают к незнакомому берегу.

Это Африка, здесь правит молодая царица Дидона. Злой брат изгнал ее из далекой Финикии, и теперь она с товарищами по бегству строит на новом месте город Карфаген. «Счастливы те, для кого встают уже крепкие стены!» — восклицает Эней и дивится возводимому храму Юноны, расписанному картинами Троянской войны: молва о ней долетела уже и до Африки. Дидона приветливо принимает Энея и его спутников — таких же беглецов, как она сама. В честь их справляется пир, и на этом пиру Эней ведет свой знаменитый рассказ о падении Трои.

Греки за десять лет не смогли взять Трою силою и решили взять ее хитростью. С помощью Афины (Минервы) они выстроили огромного деревянного коня, в полом чреве его скрыли лучших своих героев, а сами покинули лагерь и всем флотом скрылись за ближним островом. Был пущен слух: это боги перестали помогать им, и они отплыли на родину, поставив этого коня в дар Минерве — огромного, чтобы троянцы не ввезли его в ворота, потому что если конь будет у них, то они сами пойдут войною на Грецию и одержат победу. Троянцы ликуют, ломают стену, ввозят коня через пролом. Провидец Лаокоон заклинает их не делать этого — «бойтесь врагов, и дары приносящих!» — но из моря выплывают две исполинские Непту-новы змеи, набрасываются на Лаокоона и двух его сыновей, душат кольцами, язвят ядом: после этого сомнений не остается ни у кого. Конь в городе, на усталых от праздника троянцев опускается ночь, греческие вожди выскальзывают из деревянного чудовища, греческие войска неслышно подплывают из-за острова — враг в городе.

Эней спал; во сне ему является Гектор: «Троя погибла, беги, ищи за морем новое место!» Эней взбегает на крышу дома — город пылает со всех концов, пламя взлетает к небу и отражается в море, крики и стоны со всех сторон. Он скликает друзей для последнего боя: «Для побежденных спасенье одно — не мечтать о спасенье!» Они бьются на узких улицах, на их глазах волокут в плен царевну Кассандру, на их глазах погибает старый царь Приам — «отсечена от плеч голова, и без имени—- тело». Он ищет смерти, но ему является мать-Венера: «Троя обречена, спасай отца и сына!» Отец Энея — дряхлый Анхис, сын — мальчик Асканий-Юл; с бессильным старцем на плечах, ведя бессильного ребенка за руку, Эней покидает рушащийся город. С уцелевшими троянцами он скрывается на лесистой горе, в дальнем заливе строит корабли и покидает родину. Нужно плыть, но куда?

Начинаются шесть лет скитаний. Один берег не принимает их, на другом бушует чума. На морских перепутьях свирепствуют чудовища старых мифов — Скилла с Харибдой, хищные гарпии, одноглазые киклопы. На суше — скорбные встречи: вот сочащийся кровью кустарник на могиле троянского царевича, вот вдова великого Гектора, исстрадавшаяся в плену, вот лучший троянский пророк томится на дальней чужбине, вот отставший воин самого Одиссея — брошенный своими, он прибивается к бывшим врагам. Один оракул шлет Энея на Крит, другой — в Италию, третий грозит голодом: «Будете грызть собственные столы!» — четвертый велит сойти в царство мертвых и там узнать о будущем. На последней стоянке, в Сицилии, умирает дряхлый Анхис; дальше — буря, карфагенский берег, и рассказу Энея конец.

За делами людей следят боги. Юнона и Вене-. ра не любят друг друга, но здесь они подают друг другу руки: Венера не хочет для сына дальнейших испытаний, Юнона не хочет, чтобы в Италии возвысился Рим, грозящий ее Карфагену, — пусть Эней останется в Африке! Начинается любовь Дидоны и Энея, двух изгнанников, самая человечная во всей античной поэзии. Они соединяются в грозу, во время охоты, в горной пещере: молнии им вместо факелов, и стоны горных нимф вместо брачной песни. Это не к добру, потому что Энею писана иная судьба, и за этой судьбой следит Юпитер. Он посылает во сне к Энею Меркурия: «Не смей медлить, тебя ждет Италия, а потомков твоих ждет Рим!» Эней мучительно страдает. «Боги велят — не своей тебя покидаю я волей!..» — говорит он Дидоне, но для любящей женщины это — пустые слова. Она молит: «Останься!»; потом: «Помедли!»; потом: «Побойся! Если будет Рим и будет Карфаген, то будет и страшная война меж твоими и моими потомками!» Тщетно. Она видит с дворцовой башни дальние паруса Энеевых кораблей, складывает во дворце погребальный костер и, взойдя на него, бросается на меч.

Ради неведомого будущего Эней покинул Трою, покинул Карфаген, но это еще не все. Его товарищи устали от скитаний; в Сицилии, пока Эней справляет поминальные игры на могиле Анхиса, их жены зажигают Энеевы корабли, чтобы остаться здесь и никуда не плыть. Четыре корабля погибают, уставшие остаются, на трех последних Эней достигает Италии.

Здесь, близ подножия Везувия, — вход в царство мертвых, здесь ждет Энея дряхлая пророчица Сивилла. С волшебной золотой ветвью в руках сходит Эней под землю: как Одиссей спрашивал тень Тиресия о своем будущем, так Эней хочет спросить тень своего отца Анхиса о будущем своих потомков. Он переплывает Аидову реку Стикс, из-за которой людям нет возврата. Он видит напоминание о Трое — тень друга, изувеченного греками. Он видит напоминание о Карфагене — тень Дидоны с раной в груди; он говорит: «Против воли я твой, царица, берег покинул!..» Но она молчит. Слева от него— Тартар, там мучаются грешники: богоборцы, отцеубийцы, клятвопреступники, изменники. Справа от него — поля Блаженных, там ждет его отец Анхис. В середине — река забвения Лета, и над нею вихрем кружатся души, которым суждено в ней очиститься и явиться на свет. Среди этих-то душ Анхис указывает сыну на героев будущего Рима: и Ромула, основателя города, и Августа, его возродителя, и законодателей, и тираноборцев, и всех, кто утвердит власть Рима над всем миром. Каждому народу — свой дар и долг: грекам — мысль и красота, римлянам — справедливость и порядок: «Одушевленную медь пусть выкуют лучше другие, / Верю; пусть изведут живые из мрамора лики, / Будут в судах говорить прекрасней, движения неба / Циркулем определят, назовут восходящие звезды; / Твой же, римлянин, долг — полновластно народами править! / Вот искусства твои: предписывать миру законы, / Ниспроверженных щадить и ниспровергать непокорных».

Это — дальнее будущее, но на пути к нему — близкое будущее, и оно нелегкое. «Страдал ты на море — будешь страдать и на суше, — говорит Энею Сивилла, — ждет тебя новая война, новый Ахилл и новый брак — с чужеземкой; ты же, беде вопреки, не сдавайся и шествуй смелее!» Начинается вторая половина поэмы, за «Одиссеей» — «Илиада».

В дне пути от Сивиллиных Аидовых мест — середина италийского берега, устье Тибра, область Лаций. Здесь живет старый мудрый царь Латин со своим народом — латинами; рядом — племя рутулов с молодым богатырем Турном, потомком греческих царей. Сюда приплывает Эней; высадившись, усталые путники ужинают, выложив овощи на плоские лепешки. Съели овощи, съели лепешки. «Вот и столов не осталось!» — шутит Юл, сын Энея. «Мы у цели! — восклицает Эней. — Сбылось пророчество: «будете грызть собственные столы». Мы не знали, куда плывем, — теперь знаем, куда приплыли». И он посылает послов к царю Латину просить мира, союза и руки его дочери Лавинии. Латин рад: лесные боги давно вещали ему, что дочь его выйдет за чужестранца и потомство их покорит весь мир. Но богиня Юнона в ярости — враг ее, троянец, одержал верх над ее силой и вот-вот воздвигнет новую Трою: «Будь же война, будь общая кровь меж тестем и зятем! <...> Если небесных богов не склоню — преисподних воздвигну! »

В Лации есть храм; когда мир — двери его заперты, когда война — раскрыты; толчком собственной руки распахивает Юнона железные двери войны. На охоте троянские охотники по ошибке затравили ручного царского оленя, теперь они латинам не гости, а враги. Царь Латин в отчаянии слагает власть; молодой Турн, сам сватавшийся к царевне Лавинии, а теперь отвергнутый, собирает могучую рать против пришельцев: тут и исполин Мезенций, и неуязвимый Мессап, и амазонка Камилла. Эней тоже ищет союзников: он плывет по Тибру туда, где на месте будущего Рима живет царь Евандр, вождь греческих поселенцев из Аркадии. На будущем Форуме пасется скот, на будущем Капитолии растет терновник, в бедной хижине царь угощает гостя и дает ему в помощь четыреста бойцов во главе со своим сыном, юным Паллантом. А тем временем мать Энея, Венера, сходит в кузницу своего мужа Вулкана, чтобы тот сковал ее сыну божественно прочные доспехи, как когда-то Ахиллу. На щите Ахилла был изображен весь мир, на щите Энея — весь Рим: волчица с Ромулом и Ремом, похищение сабинянок, победа над галлами, преступный Катилина, доблестный Катон и, наконец, торжество Августа над Антонием и Клеопатрой, живо памятное читателям Вергилия. «Рад Эней на щите картинам, не зная событий, и поднимает плечом и славу, и судьбу потомков».

Но пока Эней вдалеке, Турн с италийским войском подступает к его стану: «Как пала древняя Троя, так пусть падет и новая: за Энея — его судьба, а за меня — моя судьба!» Два друга-троянца, храбрецы и красавцы Нис и Евриал, идут на ночную вылазку сквозь вражеский стан, чтобы добраться до Энея и призвать его на помощь. В безлунном мраке бесшумными ударами пролагают они себе путь среди спящих врагов и выходят на дорогу — но здесь на рассвете застигает их неприятельский разъезд. Евриал попадает в плен, Нис,— один против трехсот — бросается ему на выручку, но гибнет, головы обоих вздеты на пики, и разъяренные италийцы идут на приступ. Турн поджигает троянские укрепления, врывается в брешь, крушит врагов десятками, Юнона вдыхает в него силу, и только воля

Юпитера кладет предел его успехам. Боги взволнованы, Венера и Юнона винят друг друга в новой войне и заступаются за своих любимцев, но Юпитер мановением их останавливает: если война начата, «...пусть каждому выпадет доля / Битвенных бед и удач: для всех одинаков Юпитер. / Рок дорогу найдет».

Тем временем наконец-то возвращается Эней с Паллантом и его отрядом; юный Асканий-Юл, сын Энея, бросается из лагеря на вылазку ему навстречу; войска соединяются, закипает общий бой, грудь в грудь, нога к ноге, как когда-то под Троей. Пылкий Паллант рвется вперед, совершает подвиг за подвигом, сходится, наконец, с непобедимым Турном — и падает от его копья. Турн срывает с него пояс и перевязь, а тело в доспехах благородно позволяет соратникам вынести из боя. Эней бросается мстить, но Юнона спасает от него Турна; Эней сходится с лютым Мезенцием, ранит его, юный сын Мезенция Лаве заслоняет собою отца, — гибнут оба, и умирающий Мезенций просит похоронить их вместе. День кончается, два войска хоронят и оплакивают своих павших. Но война продолжается, и по-прежнему первыми гибнут самые юные и цветущие: после Ниса и Евриала, после Палланта и Лавса приходит черед амазонки Камиллы. Выросшая в лесах, посвятившая себя охотнице Диане, с луком и секирою бьется она против наступающих троянцев и погибает, сраженная дротом. Видя гибель своих бойцов, слыша скорбные рыдания старого Латина и юной Лавинии, чувствуя наступающий рок, Турн шлет гонца к Энею: «Отведи войска, и мы решим наш спор поединком». Если победит Турн — троянцы уходят искать новую землю, если Эней — троянцы основывают здесь свой город и живут в союзе с латинами. Поставлены алтари, принесены жертвы, произнесены клятвы, два строя войск стоят по две стороны поля. И опять, как в «Илиаде», вдруг перемирие обрывается. В небе является знамение: орел налетает на лебединую стаю, выхватывает из нее добычу, но белая стая обрушивается со всех сторон на орла, заставляет его бросить лебедя и обращает в бегство. «Это — наша победа над пришельцем!» — кричит латинский гадатель и мечет свое копье в троянский строй. Войска бросаются друг на друга, начинается общая схватка, и Эней и Турн тщетно ищут друг друга в сражающихся. толпах.

А с небес на них смотрит, страдая, Юнона, тоже чувствуя наступающий рок. Она обращается к Юпитеру с последней просьбой: «Будь что будет по воле судьбы и твоей, — но не дай троянцам навязать Италии свое имя, язык и нрав! Пусть Лаций останется Лацием и латины латинами! Троя погибла — позволь, чтоб и имя Трои погибло!» И Юпитер ей отвечает: «Да будет так». Из троянцев и латинов, из рутулов, этрусков и Еван-дровых аркадян явится новый народ и разнесет свою славу по всему миру.

Эней и Турн нашли друг друга: «сшиблись, щит со щитом, и эфир наполняется громом». Юпитер стоит в небе и держит весы с жребиями двух героев на двух чашах. Турн ударяет мечом — меч ломается о щит, выкованный Вулканом. Эней ударяет копьем — копье пронзает Турну и щит и панцирь, он падает, раненный в бедро. Подняв руку, он говорит: «Ты победил; царевна — твоя; не прошу пощады для себя, но если есть в тебе сердце — пожалей меня для моего отца: и у тебя ведь был Анхис!» Эней останавливается с поднятым мечом — но тут взгляд его падает на пояс и перевязь Турна, которые тот снял с убитого Палланта, недолгого Энеева друга. «Нет, не уйдешь! Паллант тебе мстит!» — восклицает Эней и пронзает сердце противника; «и объятое холодом смертным / Тело покинула жизнь и со стоном к теням отлетает».

Так кончается «Энеида».

М. Л. Гаспаров

Публий Овидий Назон

(43 до н. э. — ок. 18 н. э.)

Этот, по словам Пушкина, «певец любви», происходил из старинного «всаднического» рода. Он родился в городе Сульмоне, получил хорошее образование в Риме, готовил себя к адвокатской деятельности и считался блестящим оратором и декламатором. Но верх одержала все же тяга к поэзии, проявившаяся в ранние годы. Дебютировал он сборником элегий «Любовные элегии»; главная героиня, муза поэта, выведена под именем Коринны, древней беотийской поэтессы. Овидий изображает себя идущим в цепях за колесницей Амура. Другая книга Овидия — «Ге-роиды» — стихотворные послания мифологических героинь к своим мужьям и возлюбленным, с которыми они пребывают в разлуке. Демонстрируя проникновение в женскую психологию, Овидий фантазирует, что могли бы написать Медея — Ясону, Дидона — Энею, Пенелопа — Одиссею, Федра — Ипполиту. Широкую известность приобрела и его книга «Наука любви», пародийный дидактический трактат о том, как следует добиваться успеха на любовной ниве. Трактат адресовался как мужчинам, так и женщинам. Овидий «наставляет», как находить предмет любви, как добиться его расположения, как любовь удержать. В подобной шутливой манере написана и вторая книга, противоположного содержания, «Средства от любви». Она содержит советы безнадежно влюбленным, причем самый надежный -- это поскорее найти новую возлюбленную. Овидий был уже известным поэтом, немолодым человеком и, казалось, баловнем судьбы, когда в его жизни произошла катастрофа: в 8 г. н. э. император Август велит ему отправиться в изгнание. Причины сей немилости до сих пор не вполне ясны; выдвигаются разнообразные версии. Официально поэт обвинялся в «безнравственности», в том, что его произведения, дескать, подрывали усилия императора, направленные на укрепление морали, семейной жизни. Овидий был сослан на берег Черного моря в город Томы (ныне Констанца), что на территории современной Румынии. Вдали от Рима, привычной обстановки и друзей Овидий страдал, жаловался на судьбу, это нашло отражение в его поэтических книгах «Скорбные элегии» и «Письма с Понта». Он обращается к друзьям, к императору с просьбой облегчить свою участь. После смерти Августа у Овидия затеплилась надежда на возвращение в Рим. Он отправлял письма к новому императору, Тиберию, как известно, обладавшему большими познаниями в литературе, но безуспешно. Овидий так и умер в изгнании.

В городе Констанце в Румынии возвышается памятник Овидию Назону с надгробной надписью, эпитафией, сочиненной им самому себе: «Я здесь лежащий, я тот, кто шалил, любовь воспевая, / Даром погублен своим. Имя поэта Назон, / Ты же» мимо идущий, коль сам любил ты, промолви: / «О, да будет легка праху Назона земля».

Главное произведение Овидия — «Метаморфозы» («Превращения»), поэма, состоящая из 15 книг, — бесценный кладезь мифологических сюжетов (их около двухсот), каждый из которых завершается «превращением» богов и людей в . животных, растения, минералы, источники, реки, созвездия. Начинается поэма, а все события разворачиваются здесь в хронологическом порядке, первым превращением хаоса в землю и завершается превращением Юлия Цезаря в комету. Благодаря Овидию читатели получили изящно и красочно изложенные мифы, ныне всемирно известные: о Дедале и Икаре, об Орфее и Эври-дике, Филемоне и Бавкиде, о Нарциссе и многие другие. Римская мифология, главным образом сказания, связанные с римскими праздниками, получила воплощение в книге Овидия «Фасты» («Месяцеслов»).

Овидий был исключительно популярен в эпоху Возрождения. Сюжеты его «Метаморфоз» перерабатывались в новеллы, в либретто опер и балетов. В России его очень любил Пушкин. Находясь в южной ссылке, в частности в Бессарабии, недалеко от тех мест, где когда-то тосковал римский поэт, Пушкин сочувственно вспоминал его судьбу (стихотворением «К Овидию», в поэме «Цыганы»). В стихотворении «Желания» Пушкин писал: «В моих руках Овидиева лира, / Счастливая певица красоты, / Певица нег, изгнанья и разлуки».

МЕТАМОРФОЗЫ

Поэма (ок. 18 н.э.)

Слово «метаморфозы» значит «превращения». Было очень много древних мифов, которые кончались превращением героев — в реку, в

гору, в животное, в растение, в созвездие. Поэт Овидий попробовал собрать все такие мифы о превращениях, которые он знал; их оказалось больше двухсот. Он пересказал их один за другим, подхватывая, переплетая, вставляя друг в друга; получилась длинная поэма под заглавием «Метаморфозы». Начинается она с сотворения мира — ведь когда Хаос разделился на Небо и Землю, это уже было первое в мире превращение. А кончается она буквально вчерашним днем: за год до рождения Овидия в Риме был убит Юлий Цезарь, в небе явилась большая комета, и все говорили, что это вознеслась на небеса душа Цезаря, который стал богом, -г- а это тоже не что иное, как превращение.

Так движется поэма от древнейших к новейшим временам. Чем древнее, тем величавее, тем космичнее описываемые превращения: мировой потоп, мировой пожар. Потоп был наказанием первым людям за их грехи — суша стала морем, прибой бил в маковки гор, рыбы плавали меж древесных ветвей, люди на утлых плотах умирали от голода. Только двое праведников спаслись на двухвершинной горе Парнасе — праотец Дев-калион и жена его Пирра. Схлынула вода, открылся пустынный и безмолвный мир; со слезами они взмолились богам и услышали ответ: «Материнские кости мечите себе за спину!» С трудом они поняли: общая мать — Земля, кости ее — камни; они стали метать каменья через свои плечи, и за спиною Девкалиона из этих камней вырастали мужчины, а за спиною Пирры — женщины. Так явился на земле новый человеческий род.

А пожар был не по воле богов, а по дерзости неразумного подростка. Юный Фаэтон, сын Солнца, попросил отца: «Мне не верят, что я твой сын: дай же мне проскакать по небу в твоей золотой колеснице от востока до заката!» — «Будь по-твоему; — ответил отец, — но берегись: не правь ни вверх, ни вниз, держись середины, иначе быть беде!» И пришла беда: на высоте у юноши закружилась голова, дрогнула рука, кони сбились с пути, в небе шарахнулись от них и Рак и Скорпион, на земле запылали горные леса от Кавказа до Атласа, закипели реки от Рейна до Ганга, ссохлось море, треснула почва, свет пробился в черное царство Аида, — и тогда сама старая Земля, вскинув голову, взмолилась Зевсу: «Хочешь сжечь — сожги, но помилуй мир, да не будет нового Хаоса!» Зевс грянул молнией, колесница рухнула, а над останками Фаэтона написали стих: «Здесь сражен Фаэтон: дерзнув на великое, пал он».

Начинается век героев, боги сходят к смертным, смертные впадают в гордыню. Ткачиха Арахна вызывает на состязание богиню Афину, изобретательницу тканья. У Афины на ткани — олимпийские боги, Посейдон творит для людей коня, сама Афина — оливу, а по краям — наказания тех, кто посмел равняться с богами: те обращены в горы, те в птиц, те в ступени храма. А у Арахны на ткани — как Зевс обернулся быком, чтоб похитить одну красавицу, золотым дождем для другой,, лебедем для третьей, змеем для четвертой; как Посейдон превращался и в барана, и в коня, и в дельфина; как Аполлон принимал вид пастуха, а Дионис — виноградаря, и еще, и еще. Ткань Арахны не хуже, чем ткань Афины, и Афина казнит ее не за работу, а за кощунство: превращает ее в паука, который висит в углу и вечно ткет паутину. «Паук» по-гречески — арахна.

Зевсов сын, Дионис-виноградарь, чудотворцем идет по свету и дарит людям вино. Врагов своих он наказывает: корабельщики, перевозившие его через море, решили похитить такого красавца и продать в рабство, — но корабль их останавливается, пускает корни в дно, плющ обвивает мачту, с парусов повисают гроздья, а разбойники изгибаются телом, покрываются чешуей и дельфинами прыгают в море. А друзей своих он одаряет чем угодно, но- не всегда они просят разумного. Жадный царь Мидас попросил: «Пусть все, чего я коснусь, становится золотом!» — и вот золотой хлеб и мясо ломают ему зубы, а золотая вода льется в горло расплавленным металлом. Простирая чудотворные руки, он молит: «Ах, избавь меня от пагубного дара!» — и Дионис с улыбкой велит: «Вымой руки в реке Пактоле». Сила уходит в воду, царь снова ест и пьет, а река Пактол с тех пор катит золотой песок.

Не только юный Дионис, но и старшие боги появляются меж людей. Сам Зевс с Гермесом в облике странников обходят людские села, но грубые хозяева гонят их от порогов. Только в одной бедной хижине приняли их старик и старуха, Филемон и Бавкида. Гости входят, пригнув головы, присаживаются на рогожу, перед ними столик с хромой ножкой, подпертый черепком, вместо скатерти его доску натирают мятой, в глиняных мисках — яйца, творог, овощи, сушеные ягоды. Вот и вино, смешанное с водой, и вдруг хозяева видят: чудо — сколько ни пьешь, оно не убывает в чашах. Тут они догадываются, кто перед ними, и в страхе молят: «Простите нас, боги, за убогий прием». В ответ им хижина преображается, глинобитный пол становится мраморным, кровля вздымается на колоннах, стены блещут золотом, а могучий Зевс говорит: «Просите, чего хотите!» — «Хотим остаться в этом вашем храме жрецом и жрицею, и как жили вместе, так и умереть вместе». Так и стало; а когда пришел срок, Филемон и Бавкида на глазах друг у друга обратились в дуб и липу, только успев молвить друг другу «Прощай!».

А между тем век героев идет своим чередом. Персей убивает Горгону, превращающую в камень взглядом, и когда кладет ее отсеченную голову на листья, то листья обращаются в кораллы. Ясон привозит из Колхиды Медею, и та превращает его дряхлого отца из старика в молодого. Геракл бьется за жену с речным богом Ахе-лоем, тот оборачивается то змеем, то быком — и все-таки побежден. Тесей входит в критский Лабиринт и убивает там чудовищного Минотавра; царевна Ариадна дала ему нить, он протянул ее за собою по путаным коридорам от входа до середины, а потом нашел по ней дорогу обратно. Эту Ариадну отнял у Тесея и сделал своей женою бог Дионис, а венчик с ее головы он вскинул в небо, и там он засветился созвездием Северной Короны.

Строителем критского Лабиринта был умелец афинянин Дедал, пленник грозного царя Миноса, сына Зевса и отца Минотавра. Дедал томился на его острове, но бежать не мог: все моря были во власти Миноса. Тогда он решил улететь по небу: «Всем владеет Минос, но воздухом он не владеет!» Собрав птичьи перья, он скрепляет их воском, вымеряет длину, выбирает изгиб крыла; а мальчик его Икар рядом то лепит комочки из воска, то ловит отлетающие перышки. Вот уже готовы большие крылья для отца, маленькие для сына, и Дедал учит Икара: «Лети мне вслед, держись середины: ниже возьмешь — от брызг моря отяжелеют перья; выше возьмешь — от жара солнца размякнет воск». Они летят; рыбаки на берегах и пахари на пашнях вскидывают взгляды в небо и замирают, думая, что это вышние боги. Но опять повторяется участь Фаэтона: Икар радостно забирается ввысь, тает воск, рассыпаются перья, голыми руками он хватает воздух, и вот уже море захлестывает его губы, взывающие к отцу. С тех пор это море называется Икарийским.

Как на Крите был умельцем Дедал, так на Кипре был умельцем Пигмалион. Оба они были ваятелями: про Дедала говорили, что его статуи умели ходить, про Пигмалиона — будто его статуя ожила и стала его женой. Это была каменная девушка по имени Галатея, такая прекрасная, что Пигмалион сам в нее влюбился: ласкал каменное тело, одевал, украшал, томился и наконец взмолился к богам: «Дайте мне такую жену, как моя статуя!» И богиня любви Афродита откликнулась: он касается статуи и чувствует мягкость и тепло, он целует ее. Галатея раскрывает глаза и разом видит белый свет и лицо влюбленного. Пигмалион был счастлив, но несчастны оказались его потомки. У него родился сын Кинир, а у Кинира дочь Мирра, и эта Мирра кровосмесительной любовью влюбилась в своего отца. Боги в ужасе обратили ее в дерево, из коры которого, как слезы, сочится душистая смола, до сих пор называемая миррою. А когда настало время родить, дерево треснуло и из трещины явился младенец по имени Адонис. Он вырос таким прекрасным, что сама Афродита взяла его себе в любовники. Но не к добру: ревнивый бог войны Арес наслал на него на охоте дикого вепря, Адонис погиб, и из крови его вырос недолговечный цветок анемон.

А еще у Пигмалиона был то ли правнук, то ли правнучка, по имени то ли Кенида, то ли Кеней.

Родилась она девушкой, в нее влюбился морской Посейдон, овладел ею и сказал: «Проси у меня чего угодно!» Она ответила: «Чтоб никто меня больше не мог обесчестить, как ты, — хочу быть мужчиной!» Начала эти слова женским голосом, кончила мужским. А в придачу, радуясь такому желанию Кениды, бог дал ее мужскому телу неуязвимость от ран. В это время справлял многолюдную свадьбу царь племени лапифов, друг Те-сея. Гостями на свадьбе были кентавры, полулю-ди-полулошади с соседних гор, дикие и буйные. Непривычные к вину, они опьянели и набросились на женщин, лапифы стали защищать жен, началась знаменитая битва лапифов с кентаврами, которую любили изображать греческие скульпторы. Сперва в свадебном дворце, потом под открытым небом, сперва метали друг в друга литыми чашами и алтарными головнями, потом вырванными соснами и глыбами скал. Тут-то и показал себя Кеней — ничто его не брало, камни отскакивали от него, как град от крыши, копья и мечи крошились как гранит. Тогда кентавры стали забрасывать его стволами деревьев: «Пусть раны заменятся грузом!» — целая гора стволов выросла над его телом и сперва колебалась, как в землетрясении, а потом утихла. И когда битва кончилась и стволы разобрали, то под ними лежала мертвая девушка Кенида.

Поэма близится к концу: про битву лапифов с кентаврами рассказывает уже старый Нестор в греческом лагере под Троей. Даже Троянская война не обходится без превращений. Пал Ахилл, и тело его вынесли из битвы двое: мощный Аякс нес его на плечах, ловкий Одиссей отражал наседающих троянцев. От Ахилла остался знаменитый доспех, кованный Гефестом: кому он достанется? Аякс говорит: «Я первый пошел на войну; я сильнейший после Ахилла; я лучший в открытом бою, а Одиссей — лишь в тайных хитростях; доспех — мне!» Одиссей говорит: «Зато лишь я собрал греков на войну; лишь я привлек самого Ахилла; лишь я удержал войско от возврата на десятый год; ум важней, чем сила; доспех — мне!» Греки присуждают доспех Одиссею, оскорбленный Аякс бросается на меч, и из крови его вырастает цветок гиацинт, на котором пятнышки складываются в буквы «AI» — скорбный крик и начало Аяксова имени.

Троя пала, Эней плывет с троянскими святынями на запад, на каждой своей стоянке он слышит рассказы о превращениях, памятные в этих дальних краях. Он ведет войну за Лаций, потомки его правят в Альбе, и оказывается, что окрестная Италия не менее богата сказаниями о превращениях, чем Греция. Ромул основывает Рим и возносится в небеса — сам превращается в бога; семь столетий спустя Юлий Цезарь спасает Рим в гражданских войнах и тоже вознесется кометою — сам превратился в бога. А покамест преемник Ромула, Нума Помпилий, самый мудрый из древних римских царей, слушает речи Пифагора, самого мудрого из греческих философов, и Пифагор объясняет ему и читателям, что такое превращения, о которых сплетались рассказы в столь длинной поэме.

Ничто не вечно, говорит Пифагор, кроме одной лишь души. Она живет, неизменная, меняя телесные оболочки, радуясь новым, забывая о прежних. Душа Пифагора жила когда-то в троянском герое Евфорбе; он, Пифагор, это помнит, а люди обычно не помнят. Из людских тел душа может перейти и в тела животных, и птиц, и опять людей; поэтому мудрый не станет питаться мясною пищей. «Словно податливый воск, что в новые лепится формы, / Не пребывает одним, не имеет единого вида, / Но остается собой, — так точно душа, оставаясь / Тою же, — так говорю! — переходит в различные плоти».

А всякая плоть, всякое тело, всякое вещество изменчиво. Все течет: сменяются мгновения, часы, дни, времена года, возрасты человека. Земля истончается в воду, вода в воздух, воздух в огонь, и снова огонь уплотняется в грозовые тучи, тучи проливаются дождем, от дождя тучнеет земля. Горы были морем, и в них находят морские раковины, а море заливает когда-то сухие равнины; иссыхают реки и пробиваются новые, острова откалываются от материка и срастаются с материком. Троя была могуча, а нынче в прахе, Рим сейч'ас мал и слаб, а будет всесилен: «В мире ничто не стоит, но все обновляется вечно».

Вот об этих вечных переменах всего, что мы видим в мире, и напоминают нам старинные рассказы о превращениях — метаморфозах.

М. Л. Гаспаров

Адонис — имя семитского происхождения. История об Адонисе изложена в «Метаморфозах» далеко не полностью, но именно рассказ Овидия стал источником последующего развития образа в европейской литературе.

Овидий представляет А. прежде всего как идеал красоты. Его любит сама Венера. Любовь Венеры и А. изображена как ничем не омраченная идиллия. Овидий не использовал главную культовую версию мифа, согласно которой Афродита и Персефона оспаривали друг у друга право быть с А., а Зевс разрешил их спор, присудив А. часть года проводить с Афродитой, а часть — в царстве Персефоны. Устранив Персе-фону (а также и других персонажей общепринятой версии, в частности Ареса), Овидий упрощает внешнюю сторону сюжета, но насыщает его внутренним драматизмом. Вместо соперничества богинь любви и смерти сама любовь изображается неразрывно связанной со страхом, что смерть отнимет любимое существо. Венера боится хищных зверей, которые могут встретиться А., и просит его охотиться только на зайцев и ланей. Но ее увещевания тщетны, а страх не напрасен: А. гибнет от клыков дикого вепря. Рыдающей над его телом Венере остается одно утешение, которого у нее не отнимут богини судьбы Мойры, — увековечить память о возлюбленном ежегодным плачем по нему (намек на учреждение культа А.). Кровь из ран А. Венера превращает в цветок анемон («ветреницу»), недолго цветущий и алый, как кровь, — символ его роскошной, но быстротечной юности.

Актеон — персонаж 3-й книги «Метаморфоз», сын дочери Кадма Автонои, охотник, превращенный Дианой (Артемидой) в оленя и растерзанный собственными собаками. Существовало несколько вариантов мифа, по-разному объясняющих причину гнева Дианы. Все они так или иначе связывали гибель А. с оскорблением, которое он нанес богине. Овидий использует версию, согласно которой А. наказан не за сознательное преступление, а за невольный проступок: во время купания Дианы он случайно видит богиню обнаженной. Чтобы свидетель ее наготы не мог рассказывать о виденном, Диана превращает его в животное. В отличие от обычной Овидиевой метаморфозы, которая строится на уподоблении результата исходному облику или состоянию, метаморфоза А. основана на отрицании того, чем он был. Диана отняла у него способность речи, изменила форму ушей, шеи, придала рога и т. д., «лишь одна оставалась душа его прежней». Вместе с обликом и роль его меняется на противоположную: из охотника А. превращается в дичь. Сцена завершается рассуждением о том, была ли Диана справедлива в своем гневе и оправданна ли ее месть. Овидий оставляет этот вопрос без ответа, как бы давая понять, что истинную причину трагедии следует искать не здесь: она кроется в родовом проклятии, висящем над всеми потомками Кадма.

Арахна — персонаж 6-й книги «Метаморфоз». История А. известна только в изложении Овидия и относится к ряду сюжетов о соперничестве людей с богами (ср. в «Метаморфозах» мифы о Марсии и Ниобе и др.). А. из лидийского города Гипепы, первая среди людей в искусстве ткачества, бросает вызов Минерве (Афине). Та вступает с А. в состязание. Каждая из соперниц начинает ткать покрывало, помещая на нем изображения мифологических сюжетов, которые должны служить обоснованием ее правоты. Аргументация Минервы сводится к назидательным примерам наказанной человеческой дерзости— на покрывале вытканы фигуры людей, которых боги лишили человеческого облика за попытку соперничать с ними. Покрывало А. тоже посвящено метаморфозам, но не людей, а богов, принявших звериные обличья ради того, чтобы соблазнить земных женщин. Защита А., таким образом, построена на «обличеньи пороков небесных». К моральной правоте (боги коварно ведут себя со смертными и потому не заслуживают благочестивою отношения) добавляется успех в самом предмете спора: мастерство А. не уступает искусству Минервы. Разгневанная богиня не может этого отрицать, но и признать не желает. Она рвет ткань А. и бьет соперницу челноком. А., не снеся позора, вешается, но Минерва вынимает ее из петли и превращает в паука. Таким образом, история повесившейся ткачихи двояко отражена в образе паука, вечно висящего на сплетенной им самим паутине. Миф об А. — единственный у Овидия случай спора смертного с богом, в котором притязания спорящего обоснованны. Возможно, с этим связано некоторое снижение образа Минервы: превращая А. в паука, она, подобно смертной колдунье, прибегает к «Гекатиным зельям», в то время как обычно для того, чтобы метаморфоза совершилась, достаточно одного желания божества.

Гиацинт — сын спартанского царя Амикла (по другой версии мифа — Пиера и музы Клио), возлюбленный Аполлона. Состязаясь с Г. в метании диска, Аполлон нечаянно убил его и, чтобы увековечить память о погибшем, создал из его крови пурпурный цветок.

В «Метаморфозах» история Г. стоит, с одной стороны, последней в ряду мифов о любви Аполлона (ср.: Дафна, Коронида, Кипарис), и в ней отчетливее всего проступает общая для них схема: любовь Аполлона против его воли несет гибель смертным. С другой стороны, эта история рассказана Орфеем, и в ней можно усмотреть аналог его собственной трагедии — потери Эвридики: любимый гибнет из-за оплошности любящего.

Гибель Г. — роковая случайность. Момент смертельного удара описан очень подробно. Согласно распространенной версии мифа, Г. убил из ревности влюбленный в него Борей, направив ему в лицо брошенный Аполлоном диск (ср. Лукиан. «Разговоры богов»). Овидий, естественно, обходится без этой подробности: она нарушила бы его схему. Возникновению цветка из крови Г. предшествует сравнение умирающего отрока с вянущим цветком — типичный для Овидия прием реализации сравнения в метаморфозе (ср., например, рассказ о Гелиадах во 2-й книге).

Если Дафна после метаморфозы стала атрибутом своего губителя — Аполлона и тем только прославилась, то гиацинт — именно творение Аполлона, не просто цветок, но еще и скорбная песнь. Г. превращен Овидием в символ искусства, рождающегося из утраты, несчастной любви.

Дафна. В греческой мифологии существует несколько версий, различным образом связывающих Д. с Аполлоном. Все они так или иначе объясняют происхождение лавра как атрибута Аполлона (греч. daphne — лавр). Гея сделала Д. своей прорицательницей в Дельфах, которыми владела до Аполлона (Павсаний. «Описание Эллады»; в этой же главе сказано, что первый храм Аполлона в Дельфах был выстроен из лавра). Диодор отождествляет Д. с пророчицей Манто, дочерью Тиресия, принесенной в дар Аполлону. Кроме того, Д. была известна как нимфа — дочь Геи и бога реки Ладон в Аркадии (Павсаний) или Пенея в Фессалии. Последний вариант принимает в своей обработке мифа Овидий. Безответная любовь Аполлона к Д. — месть Купидона, которого Аполлон оскорбил, пренебрежительно отозвавшись о его искусстве стрелять из лука. За это Купидон пронзил его стрелой, внушающей страсть, — золотой, с крючком на конце, а в Д. пустил стрелу, изгоняющую страсть, — с тупым свинцовым наконечником. Победитель Пифона, без промаха разящий своими смертоносными стрелами, Аполлон оказался бессилен перед стрелой резвого шалуна Купидона. Его не спасает и открытое им самим искусство врачевания — «любви никакая трава не излечит». Он преследует Д., пытаясь расположить ее к себе мольбами и жалобами, но непреодолимый страх гонит нимфу прочь. Наконец в изнеможении она молит Пенея о защите, и бог превращает нимфу в лавр (Овидий, по-видимому, первым вводит эту подробность: в других источниках Д. поглощает земля, и на этом месте затем вырастает лавр). Детальное описание этой метаморфозы многократно использовалось в изобразительном искусстве.

Девкалион и Пирра. В греческом варианте широко распространенной в мифологиях народов мира легенды о всемирном потопе Д. выступает аналогом ветхозаветного Ноя, ассирийского Утнапиштима и др. Полностью миф изложен у Аполлодора и Овидия. Д., сын титана Прометея, женатый на своей двоюродной сестре П., дочери Эпиметея, царствовал во Фтии. Когда Зевс решил истребить погрязший в пороке человеческий род и наслал на землю потоп, он пощадил только двух праведников — Д. и П. По Аполло-дору, Д. заранее сделал ковчег и вложил в него припасы по совету Прометея (ср. подготовку к потопу в ветхозаветной легенде и ее восточных аналогах). Овидий убирает эту подробность: когда начался потоп, Д., как и все вокруг, сел с П. в лодку, которая и уцелела одна из всех по воле богов. Пристав к горе Парнас, Д. и П. помолились местным нимфам и Фемиде и обратились к ней с мольбой о возрождении человеческого рода. На это богиня дала указание, сначала повергшее их в недоумение и трепет: покрыв головы и распоясав одежды, бросать за спину кости .«великой матери». Д. предположил, что «великая мать» — это земля, а ее кости — камни. Все еще не веря догадке, они принялись кидать камни через спину на свои следы. Камни, брошенные Д., превращались в мужчин, а те, что кидала П., — в женщин. Таким образом, человечий род возродился из земли — подобно тому, как первый человек был создан Прометеем из глины. Овидий всячески подчеркивает эту связь, называя Д. Прометидом и «образцом людей», так как в акте воссоздания человечества Д. оказывается одновременно и моделью, и осуществителем процесса.

Дедая и Икар. В мифе об Икаре Овидий разрабатывает одну из своих основных тем — губительность для человека всяких попыток выйти за пределы положенного ему природой, преодолеть человеческий жребий.

Афинский мастер Д., способный творить чудеса своим искусством, долгое время жил на Крите. Там он, среди прочего, построил лабиринт, в который царь Минос заключил Минотавра. Пожелав вернуться на родину, Д. не получил на это позволения Миноса и тогда задумал небывалый способ бегства: он сделал для себя и своего сына И. крылья из скрепленных воском птичьих перьев, чтобы перелететь через море. Но в воздухе отрок И. «начал веселиться отважным полетом», забыл о наставлениях отца и слишком приблизился к солнцу. Воск растаял, крылья распались, и И. упал в море, которое вместе с телом погибшего получило и его имя. Миф об И. сходен с мифом о Фаэтоне. В изложении обоих сюжетов Овидий многократно подчеркивает это сходство. Оба героя гибнут из-за своей юношеской горячности и неопытности; обоих влечет «стремление к небу»; смерть обоих — результат опрометчивости горячо любящих отцов. Когда Д. привязывает к плечам сына крылья, у него дрожат руки и «увлажняются ланиты», подобно ему, Феб (Гелиос) тяжело вздыхает в предчувствии горя, помогая сыну взойти на колесницу. Как и Феб, Д. дает сыну бесполезные наставления о том, как вести себя в небе и каким знакам-созвездиям следовать, чтобы не сбиться с дороги. Потеряв сына, Д. проклял свое искусство; бог солнца после гибели Фаэтона «отказался служить Вселенной».

Кадм — персонаж 3—4-й книг «Метаморфоз», основатель Фив, столицы Беотии; отец Агавы, Семелы, Ино, Автонои и Полидора. С именем К., переселившегося в Грецию из Финикии, связывался приход в Грецию финикийского алфавита. После похищения Европы Агенор, отец К., финикийский царь, послал К. ее отыскать, запретив возвращаться без сестры. Не найдя ее и не имея права вернуться домой, К. вопрошает Дельфийского оракула, где ему поселиться. Аполлон приказывает ему идти за неподъяремной коровой и основать город там, где она ляжет (греческое слово «корова, beus, связывалось с названием Беотии). Дойдя вслед за коровой до места будущих Фив, К. сражается с живущим там драконом (змеем), посвященным Аресу (Марсу). Побежденный дракон, умирая, предрекает К., что и сам он превратится в змея. Чтобы у нового города были жители, Афина (или Арес) приказывает К. посеять драконьи зубы — из них вырастают вооруженные воины, которые сразу начинают убивать друг друга, пока не остается всего пятеро самых сильных и храбрых (по другим версиям, эту резню вызвал К., бросив в них камень). От пятерых «спартов» («посеянных») произошло население Фив (эта легенда — яркий пример представлений об автохтонном, т. е. из самой земли, происхождении людей). Овидий лишь упоминает свадьбу К. и Гармонии — дочери Ареса и Афродиты. У других авторов (Пиндар) и в иконографической традиции эта свадьба — один из главных связанных с К. сюжетов, эмблема счастливого брака, как такового. На ней (как и на свадьбе Пелея и Фетиды) присутствуют боги; они дарят Гармонии ожерелье и плащ. Свадебные песни поют сами Музы. Мотив «счастья», связанный с их свадьбой, приводится у Овидия в мрачной тональности: он говорит, что о счастье человека нельзя судить до дня его смерти, и переходит к рассказу о судьбе их детей и внуков. Как беспомощный и несчастный свидетель гибели своих (вольно или невольно оскорбляющих богов и наказанных ими) потомков К. постоянно фигурирует и в трагедиях.

Кипарис — сын Телефа, любимец Аполлона. Нечаянно убив прекрасного оленя, к которому был нежно привязан, К. в горе решил сам умереть. Боги исполнили его просьбу (чтобы ему было позволено «проплакать вечное время») и превратили его в «дерево печальных» (кипарис, как и тополь, относился к числу деревьев, символизирующих траур). В «Метаморфозах» рассказ о К. помещен перед песней Орфея, утратившего Эвридику. Кипарисы завершают перечень деревьев, которые явились слушать «богорожденного певца». Помимо траурной символики рассказ о К. выполняет и еще одну функцию — он служит прелюдией к песне Орфея, посвященной отрокам— любимцам богов. Как и К., всех их постигает одинаковая участь — внезапная гибель и превращение в растение.

История К. объединяет два типа метаморфозы— метаморфозу оплакиваемого (ср.: мифы о Левкотое, Гиацинте) и метаморфозу оплакивающего (ср.: Гелиады, Ниоба, Исмениды и др.). Превращением К. в дерево увековечен и плач по нему Аполлона, и его плач по убитому оленю.

Марсий — первоначально фригийский речной бог; греки изображали его в виде сатира. Ему приписывалось изобретение флейты. С ним сравнивает Сокрдта Алкивиад (Пир): Сократ так же безобразен и зачаровывает людей речами, как М. — музыкой. По другой версии, флейту изобрела Афина, но, увидев, как игра на ней искажает ее лицо, бросила ее и прокляла того, кто ее подберет (Овидий. «Фасты»). В этой истории отражено представление о флейте как об оргиастичес-ком инструменте, несовместимом с гармонией, спокойствием, достоинством и противоположном воплощающей эти ценности кифаре. Еще резче эта идея выражена в истории о гибели М.: он противопоставлен богу гармонии и ясности, кифареду Аполлону.

У Овидия она стоит в ряду историй о состязаниях смертных с богами. М. вызвал Аполлона на музыкальное состязание и проиграл. В наказание Аполлон содрал с него кожу. Его оплакивали нимфы, «братья-сатиры» и пастухи — их слезы слились в реку, получившую имя М. Превращение слез в реку — та метаморфоза, которая связывает этот сюжет с основной темой поэмы.

Овидий не упоминает о дерзости М. (поскольку эта тема уже исчерпана в рассказах о Ниобе и Арахне в той же книге и в рассказе о М. подразумевается), не останавливается на контрасте между уродством М. и красотой Аполлона (этот мотив подробно развит Апулеем, а сосредоточивается- на детальном изображении его мучений (подробно описано лишенное кожи тело М.).

Мидас — фригийский царь, сын Горгия и (согласно одной из версий, принятой и в «Метаморфозах») Кибелы. Овидий излагает две наиболее известные истории о М.

В первой мы видим М. гостеприимным хозяином. К нему приводят связанным цветочными путами Силена — старик спьяну отбился от свиты Диониса и был пойман местными проказниками. Силен — товарищ М. по орфическим таинствам. Царь устраивает в его честь пир, длящийся десять дней и ночей, после чего возвращает его Дионису. Последний на радостях, что его любимец вернулся цел и невредим, предлагает М. любую награду. М. не стесняется в выборе: он желает, чтобы все, к чему он ни прикоснется, обращалось в золото. Получив желаемое, М. радостно возвращается домой, по дороге испытывая силу «пагубного дара» и предвкушая новое пиршество, и только тут понимает свою ошибку: он обрек себя на участь Тантала. М. вновь спешит к Дионису и просит освободить его от «прельстительной напасти». Бог посылает его к источнику Пактол и велит омыться в нем и тем самым смыть «вину» (состоящую, очевидно, в безрассудной неумеренности). М. выполняет приказание, после чего Пактол становится золотоносным, а сам царь, навсегда утратив страсть к роскоши, поселяется в лесах в обществе Пана.

Выпутавшись из одной беды, М. еще раз становится жертвой собственной глупости. Пан самонадеянно вызывает Аполлона на музыкальное состязание. Назначенный судьей Тмол объявляет Аполлона победителем, и с его решением соглашаются все, кроме М., который предпочитает кифаре Аполлона дудку Пана. Но отсутствие музыкального вкуса наказуемо: Аполлон дает М. ослиные уши взамен человеческих. М. постоянно носит высокую шапку, чтобы скрыть позор. Об этом знает только слуга, который его стрижет. Слуга мучается, не в силах молчать, но и не смея разгласить секрета. В конце концов он освобождается от бремени неразделенной тайны тем же способом, каким обыкновенно обращаются с сокровищем, если не могут найти ему немедленного применения, — зарывают его в землю. Выкопав ямку, он нашептывает в нее историю о господских ушах и засыпает ее землей. Но через некоторое время на этом месте вырастает говорящий тростник: колеблемый ветром, он выдает окрестным жителям зарытую тайну.

Трагикомичность фигуры М. и всего сюжета, шутливый тон изложения совершенно необычны для «Метаморфоз» с их эпической серьезностью, глубокой психологической разработкой характеров и преобладающей трагедийностью. Особенно неожиданным кажется на первый взгляд место эпизода в композиции поэмы — он помещен после сцены гибели Орфея, одной из самых трагических во всем произведении. Но именно резкость этого контраста и позволяет видеть в нем соблюдение традиции классической (греческой) трагедии: трагическая трилогия обычно завершалась жанрово сниженной, грубовато-комедийной драмой сатиров. Рассказ о М. и представляет собой образец такой сатировской драмы, замыкающей трагедию внутри эпической по своим формальным характеристикам поэмы.

Нарцисс. В рассказе о Н. Овидий использовал малоизвестный этиологический миф, придав ему метафизическое наполнение и создав образ, который получил бесчисленные аллегорические и символические воплощения в позднейшем европейском искусстве.

Миф сохранился также в пересказе мифог-рафа августовской эпохи Конона и у Павсания. Канва его такова: Н. был сыном речного бога Кефиса и нимфы Лириопеи (ее имя по-гречески означает «лилиеокая»; оно впервые появляется у Овидия и, возможно, введено им как поясняющая подробность: растение нарцисс относится к семейству лилиецветных).

Н. отличался необыкновенной красотой; его любви домогались многие, но он надменно отвергал всех. За это его покарала Немезида (Овидий упоминает ее под именем Рамнузии); а по Коно-ну — Эрот. «Пусть же полюбит он сам, но владеть да не может любимым!» — такова была просьба отвергнутых Н. нимф, исполненная Немезидой. Н. увидел в ручье свое отражение, влюбился в него и умер, исчахнув от тоски. Собравшиеся хоронить его не нашли тела: на месте, где оно лежало, вырос шафранный цветок с белоснежными лепестками — нарцисс (ботаники называют его Narcissus poeticus). В изложении Конона отсутствует мотив влюбленности в отражение: Н. убивает себя после того, как влюбленный в него юноша закалывается его мечом. Пав-саний приводит историю о любви Н. к собственному отражению, но скептически замечает: «это сущая чепуха, чтобы человек, достигший такого возраста, когда может быть охвачен любовью, не мог разобрать, где человек, а где человеческая тень». И тут же вспоминает другое предание — о том, что Н. любовался своим отражением, тоскуя по умершей сестре, в которую был влюблен.

Овидий строит свою интерпретацию именно на том, что казалось чепухой рациональному Павсанию и заставляло искать более «правдоподобные» объяснения. Отражение объединяет в себе философские категории «иного» и «тождественного»; их несовместимость и одновременно нерасторжимость в «едином» составляет метафизический конфликт, который может быть разрешен только в исчезновении этого «единого», т. е. в смерти.

Ниоба — персонаж «Метаморфоз», фиванская царица родом из Лидии, жена Амфиона. Она оскорбила Латону (Лето) тем, что кичилась перед ней, матерью всего двоих детей (Аполлона и Артемиды), своей многодетностью (по разным версиям, у нее было от 3 до 20 детей, сыновей и дочерей). В наказание Аполлон убил ее сыновей, а Артемида — дочерей. Сама Н. превратилась в скалу. Ее история — пример одновременно и наибольшей дерзости, и наибольшего горя. В «Илиаде» ее историю Ахилл рассказывает Приаму — в этой версии у Ниобы шестеро сыновей и .шесть дочерей; после смерти они девять дней лежат непогребенные (поскольку в камень превращены все жители города), их хоронят сами боги.

Трагедии Эсхила и Софокла на этот сюжет не сохранились.

В «Метаморфозах» Овидия рассказ о Н. стоит в ряду других историй о дерзких людях, бросающих вызов богам. Н. соревнуется с Лато-ной в многодетности так же, как Арахна с Афиной — в ткаческом искусстве, а Марсий с Аполлоном — в музыкальном. Переход от Арахны к Н. мотивирован тем, что до свадьбы они были подругами; но наказание землячки не научило Н. смирению. Начало истории о ней Овидий строит по образцу рассказов об отказах почитать Диониса как новое божество. Дочь Тире-сил, пророчица Манто, объявляет фиванцам, что Латона требует себе поклонения. Возмущенная Н. запрещает своим подданным почитать Латону, говоря, что она ничуть не меньше заслуживает поклонения, и перечисляет свои достоинства: род (она дочь Тантала, что делает — по мнению Латоны — ее нечестие наследственным), царская власть, богатство, красота. Главный же довод — семеро сыновей и семь дочерей. Н. говорит, что счастлива и что ее счастье гарантировано числом детей — если кто из них и умрет, все равно останется больше, чем у Латоны (мотив роковой уверенности в своем счастье, — ср. Поликрат, Крез). Из страха перед Н. фиван-цы молятся Латоне шепотом. Оскорбленная Латона жалуется своим детям — Аполлон, божество внезапной смерти, прерывает ее: «Перестань говорить! Замедляешь ты жалобой кару». Вместе с Дианой (Артемидой) они отправляются в Фивы. Далее следует подробное описание гибели сыновей Н. и Амфиона: смерть застает их за мирными спортивными развлечениями — борьбой и верховой ездой. Младший сын молит о пощаде — Аполлон дарит ему легкую смерть. Узнав о смерти сыновей, Н. негодует на то, что «права их (богов) так велики». Амфион кончает с собой. Н. потеряла все прежнее величие, но не гордость — хороня сыновей, она снова оскорбляет Латону: «У несчастной больше осталось, / Чем у счастливой тебя». При этих словах Диана начинает убивать стоящих тут же дочерей. Только перед смертью младшей Н. смиряется и просит ее пощадить, но убита и младшая. Неподвижно сидящая около еще не похороненных сыновей и только что убитых дочерей, Н. превращается в камень — Овидий описывает ее метаморфозу как реализацию метафоры «окаменеть от горя». Ее, ставшую мраморной, вихрь уносит на родину в Лидию. Завершается рассказ описанием лидийской скалы, «поныне еще источающей слезы». Образ Н. в скалах Сипила был известной в античности достопримечательностью.

Персей — греческий герой, сын Данаи и Зевса, предок Геракла. Отцу Данаи, царю Аргоса Акрисию, была предсказана гибель от руки сына Данаи; он заточил дочь в башню, но Зевс проник туда в виде золотого дождя. Когда Даная родила сына, П., Акрисий, не поверивший в отцовство Зевса, посадил Данаю и П. в ящик и пустил по волнам. Мать и сын благополучно доплыли до острова Сериф. Там их принял у себя рыбак Диктис, брат царя острова Полидек-та. Даная не захотела стать женой Полидекта, тот решил, что без сына она будет сговорчивее, и отправил П. за головой Медузы Горгоны, т. е. на верную гибель. Медуза — одна из трех сестер Горгон, живущих на западном краю мира, единственная из трех — смертная, вместо волос у нее змеи. Взор Медузы превращает все живое в камень. Или Гермес и Афина, или нимфы Серифа дали П. волшебные предметы (шапку-невидимку, чудесную сумку и крылатые сандалии), или он получил их с помощью трех сестер Грай (это старшие сестры Горгон), живущих около Горгон и имеющих на троих один глаз и один зуб, которыми владеют поочередно. Успешно выполнив поручение и на обратном пути освободив Андромеду, П. вернулся на Сериф, превратил Полидекта в камень (с помощью головы Медузы) и вернулся с Данаей в Аргос. Предсказание оракула сбылось: участвуя в погребальных играх, Персей метал диск и нечаянно убил своего деда Акрисия.

В «Метаморфозах» Овидцй рассказывает о подвигах П. Он появляется в повествовании, уже владея головой Медузы, и поэтому с самого начала служит источником превращений (всего живого в камень). Добыл он голову Медузы так: украв у Грай глаз (во время передачи от одной сестры к другой), он смог пройти мимо их жилища к дому Горгон. По дороге к дому он видит обращенных в камень людей и животных. Пользуясь своим медным щитом, как зеркалом, чтобы избежать прямого взгляда на Медузу, П. отрубает ей, спящей, голову. Из ее крови рождаются два сына (от Посейдона): великан Хрисаор (букв. «Златомеч») и Пегас («крылатый конь»). На обратном пути высоко (как туча) летящего П. ветры проносят над Ливией (Северной Африкой) — капли с Горгониной головы падают вниз, с тех пор эта местность полна ядовитых змей; ветры же приносят П. на крайний запад к титану Атланту, стерегущему сад Гесперид. П. просит у него приюта, Атлант, боясь за яблоки, отказывает. П. в отместку показывает ему голову Медузы — Атлант превращается в огромную гору. В этом случае Овидий описывает не обычное окаменение, а метаморфозу по архаической схеме, устанавливающей соответствие между частями человеческого тела и природного мира (эта схема лежит в основе многих превращений поэмы): волосы стали лесом, плечи и руки горными хребтами, голова — горной вершиной, а камнем — только скелет. Так Атлант стал поддерживать небо.

Пигмалион — кипрский царь, влюбившийся в им самим вырезанную из кости статую, которая ожила и стала его женой Галатеей. Главная тема рассказа Овидия — оживание статуи, представленное как метаморфоза и описанное в соответствии с типичной для Овидиевой метаморфозы двухчастной схемой: за предысторией, содержащей обоснование превращения, следует само превращение, которое, как правило, совершается (или, по крайней мере, описывается) не моментально, а как последовательный, состоящий из отдельных стадий процесс. В первой части рассказа (до превращения) подчеркивается жизне-подобие статуи: «совсем как живая, / Будто бы с места сойти она хочет». «Как живая» — стандартная похвала для картины или статуи; античная художественная критика провозглашала принцип правдоподобия основной целью искусства и сохранила множество рассказов об изображениях, принимаемых за действительность (птицы клюют нарисованные ягоды, конь ржет, увидев лошадь на холсте, и т. д.), Галатея-статуя в этом смысле еще совершеннее: ее жизнеподо-бие обманывает не стороннего наблюдателя, а самого создателя. П. обращается со статуей как с настоящей женщиной: одевает ее, дарит подарки, разговаривает с ней, целует. Сравнение статуи с живой женщиной подготавливает метаморфозу-оживание, но, по Овидию, для того чтобы статуя действительно ожила, необходимо вмешательство богини. П. просит Венеру «дать ему жену, подобную той, что из кости», и по воле Венеры статуя оживает.

Пирам и Фисба— персонажи 4-й книги «Метаморфоз». Живущие в Вавилоне в соседних домах П. и Ф. любят друг друга, но родители обоих против их брака и запрещают им видеться. Они находят в стене между домами щель и переговариваются через нее. Прощаясь, они вынуждены целовать не друг друга, а стену — и соединяющую, и разделяющую их. Они договариваются бежать, встретившись за городом у шелковицы, растущей около гробницы Нина (муж Семирамиды, основатель Ассирийского царства). Ф. приходит первая -7- к могиле подходит львица, только что задравшая быка, поэтому с окровавленной пастью. Ф. убегает, теряя плащ, львица раздирает его, марая кровью. П. находит его, решает, что Ф. погибла, и закалывает себя мечом — брызнувшая кровь окрашивает ягоды шелковицы. Ф. возвращается, видит умирающего П. и свой окровавленный плащ, понимает, что произошло, и закалывается тем же мечом. Перед смертью она просит у богов, чтобы ягоды шелковицы так и остались темными. Перемена цвета ягод шелковицы (его превращение) — тот элемент рассказа, который оправдывает введение этой истории в ряд метаморфоз. Изложение Овидия окрашено ироническими тонами; так, брызнувшую кровь П. он сравнивает с фонтаном, бьющим из лопнувшей водопроводной трубы.

Филемон и Бавкида — персонажи 8-й книги «Метаморфоз». История о них рассказана как пример необходимости благочестия. Юпитер и Меркурий, приняв человеческое обличье, пришли во Фригию; все отказали им в гостеприимстве, кроме Ф. и Б. — всю жизнь проживших вместе бедняков. Они принимают богов скромно, но радушно. Только увидев, что вино на столе чудесным образом не иссякает, они понимают, что перед ними боги, и хотят принести им в жертву своего единственного гуся. Боги это запрещают и объявляют старикам, что вся местность будет наказана за безбожие и только они спасутся. Ф. и Б. поднимаются в горы и видят, что все внизу затоплено водой и только их хижина невредима и на глазах превращается в храм. Они просят в награду права стать служителями этого храма и умереть в один день. Они умирают одновременно и превращаются в дуб и липу, растущие от одного корня. Завершает рассказ сентенция: «Праведных боги хранят: почитающий сам почитаем».

Гостеприимство в традиционных обществах является религиозным долгом; отсюда распространенный сюжет о просящих приюта богах в человеческом виде. Овидий излагает этот сюжет как малую вариацию всемирного потопа (о котором рассказал в 1-й книге, см.: Девкалион и Пирра): во всей местности только двое праведников, все остальные в наказание утоплены.

Эхо— персонаж 3-й книги «Метаморфоз». Овидий разделил историю превращения горной нимфы в эхо на две части: сначала нимфа лишается собственного голоса, затем — тела. Это позволило связать рассказ о ней с сюжетом о Нарциссе.

Способность самостоятельно говорить Э. утратила по воле Юноны. Месть ревнивой богини настигает не только тех, с кем ей изменяет Юпитер, но и их сообщниц (ср. в «Метаморфозах» историю Галантиды). Пока Юпитер развлекался в горах с нимфами, Э. отвлекала Юнону «предлинною речью», и та отомстила, сделав ее голос «коротким», так что Э. «на слова не могла не ответить, / Но не умела начать».

За этим следует вторая часть трагедии — гибель от любви. Э. влюбляется в Нарцисса — еще беззаботного отрока, разбившего немало сердец. Она повсюду следует за ним, вторя его словам, но не показываясь ему на глаза. Изумленный Нарцисс зовет невидимого обладателя голоса. Э. появляется, желая обнять его> но он убегает, крича: «...лучше умру, чем тебе на потребу достанусь!» И Э. повторяет: «тебе на потребу достанусь». В этой перекличке — двойная ирония. Фраза предвещает гибель Э., отвергнутой Нарциссом, и его собственную смерть от любви к самому себе. Трагедия «отраженно звучащей» Э. предвосхищает трагедию Нарцисса.

Отвергнутая Нарциссом, Э. умирает. Ее смерть описана как метаморфоза, хотя формально таковой не является (впрочем, согласно пифагорейской теории переселения душ, лежащей в основе всей поэмы, всякая смерть есть метаморфоза). Э. исчахла от тоски — «остались лишь голос да кости». Потом кости стали камнями (превращение, обратное мифу о Девкалионе и происхождении человеческого рода из камней, называемых «костями земли»). Нимфа превратилась в эхо. Прежде чем окончательно смолкнуть, его замирающий звук раздается в поэме ещё раз — в сцене смерти Нарцисса: на его «прости!» самому себе— «прости!» ответила Э.

Луций Апулей

(ок. 125 — ок. 180)

Древнеримский писатель. Всемирно известен своим авантюрно-аллегорическим романом в 11 книгах «Метаморфозы» (другое название — «Золотой осел») со вставными новеллами, в их числе сказка об Амуре и Психее. Ему же принадлежат сборник отрывков из риторических речей «Флориды», трактат «О божестве Сократа» и др.

МЕТАМОРФОЗЫ

Луций — главный герой и рассказчик романа. Образованный, хорошего происхождения молодой человек, родом из Коринфа, Л. приезжает по делам в Фессалию — область в Греции, известную колдовством. Несмотря на множество рассказов о жертвах магии, он хочет проникнуть в ее тайны. Л. заводит в доме, где поселился, роман со служанкой Фотидой, узнает от нее, что ее хозяйка — настоящая колдунья, и умоляет дать ему мазь, с помощью которой хозяйка превращается в птицу. Фотида путает снадобья, и Л. превращается в осла. Его похождения в ослином виде представляют собой череду мучений (его избивают, поджигают, хотят кастрировать, вспороть брюхо и т. д.); он попадает в самые разные места (логово разбойников, на мельницу, в пекарню), наблюдает самых разных людей — разбойников, пастухов, развратных жрецов сирийской богини, наказанных работой на мельнице рабов, бедного огородника и т. д.

Последнее испытание, которое предстоит Л., — во время игр в Коринфе публично совокупиться с отвратительной преступницей; Л. стыдно стать предметом непристойного любопытства, он не хочет прикасаться к этой женщине, и ему страшно умереть (вдруг во время любовных объятий на них напустят хищного зверя). Отвращение к любопытству, сладострастию и желание спастись от смерти вызваны конкретной ситуацией, но одновременно (в аллегорическом плане романа) являются теми самыми чувствами, которые приводят человека к религиозному спасению. Л. является сама Изида и объясняет, как во время праздника в ее честь найти розы (съев которые он обретет человеческий облик) — их будет нести жрец, которого она предупредит о Л., явившись во сне. В благодарность за спасение Л. должен весь остаток жизни посвятить Изиде. Л. снова делается человеком, проходит посвящение в таинства Изиды, затем и Озириса. Жрец Изиды объясняет ему смысл того, что с ним случилось: став «рабом сластолюбия (заведя роман с Фотидой), ты получил роковое возмездие за несчастное свое любопытство (желание разузнать тайны колдовства)». Превратившись в осла, он попал в сферу действия «слепой» и «свирепой Судьбы», губительной случайности; перейдя под покровительство Изиды, он переходит к «зрячей Судьбе». Сферой действия «слепой Судьбы» названы не только фантастические беды Л.-осла, но и вообще жизнь людей, не посвященных в религиозную мудрость.

Психея — персонаж вставной сказки в романе Апулея «Метаморфозы». Эту сказку рассказывает старуха разбойница попавшей в плен к шайке девушке Харите. П. (букв, «душа»), младшая из трех царевен, так прекрасна, что ей начинают поклоняться как новой Венере. Настоящая Венера оскорблена и просит своего сына, Амура, отомстить за нее: пусть П. влюбится в самого убогого и жалкого из людей (намек на одно из платоновских описаний Эроса (Амура) в «Пире»). Отец П. в это время получает от Аполлона повеление относительно П.: он должен поставить ее на высокий обрыв, откуда ее возьмет в жены ужасное крылатое существо, которого боятся даже боги (традиционно в античной поэзии описание власти Амура-эроса). Плачущим родителям П. говорит, что надо было плакать, когда ее назвали Венерой, а сейчас уже поздно. С вершины скалы ее уносит Зефир и опускает на цветущий луг. Она попадает в пустой дворец, ночью приходит невидимый ей муж (Амур); П. жалеет сестер, которые считают ее погибшей, и упрашивает Амура перенести их во дворец. Она признается сестрам, что ни разу не видела своего мужа, те ей завидуют и поэтому уверяют, что ее муж — чудовище, которого она должна убить. П. берет лампу и бритву, но, подступив к ложу, видит прекрасное божество. Она не может насытить свое любопытство, рассматривая его; горячее масло из лампы капает на спящего Амура — тот просыпается, укоряет ее за нарушение обещаний и исчезает. Венера наконец узнает, что сын ее обманул и влюбился в соперницу, вместо того чтобы наказать: она запирает Амура, а П. приказывает найти. Ее ловят, приводят к Венере, которая жестоко ее наказывает, а затем дает П. задания: разобрать кучу гороха, пшена и т. д. (ей помогает муравей); принести шерсть бешеных золотых овец (ей помогает тростинка); принести из подземной реки Стикс воды (ей помогает орел). Последнее задание — принести в баночке «немного красоты» богини загробного мира Прозерпины. В отчаянии П. хочет прыгнуть с высокой башни, но башня дает ей совет, как выполнить поручение, и наказывает ни в коем случае баночку не открывать. На обратном пути П. ее открывает — оттуда вылетает сон, она засыпает сном мертвых, но ее спасает Амур и снова укоряет за любопытство. Амур упрашивает Юпитера разрешить ему брак с П. — тот соглашается. П. принимают в число бессмертных, и она рождает Амуру дочь — Наслаждение.

Сюжет этой сказки принадлежит к числу распространенных фольклорных схем (красавица выходит замуж за мнимое чудовище, не имеет права его видеть, нарушает запрет, муж исчезает, она его ищет), но в античной литературе засвидетельствован только у Апулея. Это самый длинный из вставных рассказов, помещенный в самой середине книги. Его основные мотивы явно связаны с историей Луция: незаконное любопытство — испытания — спасение. Уже в античности эту сказку понимали как аллегорию, толкуя ее по-разному (например, три сестры — это плоть, ум и душа и т. д.).

СОДЕРЖАНИЕ