На главную Тексты книг БК Аудиокниги БК Полит-инфо Советские учебники За страницами учебника Фото-Питер Техническая книга Радиоспектакли Детская библиотека

К списку: sheba.spb.ru/lit/index.htm

Алексей Михайлович Ремизов 18771957

Неуемный бубен — Повесть (1909)

Диковинный человек Иван Семенович Стратилатов. Молодым начал свою судейскую службу в длинной, низкой, закопченной канцелярии уголовного отделения. И вот уже минуло сорок лет, и много с тех пор сменилось секретарей, а он все сидит за большим столом у окна — в дымчатых очках, плешь во всю голову — и переписывает бумаги. Живет Иван Семенович на квартире в доме дьяка Прокопия. Служит ему Агапевна, безропотно, верою и правдою. Да — старая, за что ни возьмется, все из рук валится, и храпит как фельдфебель, и по всем углам, у печки, за шкапом, черствые хлебные корки сложены, — копит зачемто. Согнал бы Стратилатов Агапевну, но всетаки и представить себе не может, как бы расстался он со старухою: прижилась Агапевна в дому, Агапевну все углы знают.

Был когдато и женат Стратилатов. Глафира Никаноровна — женщина тихая, кроткая. И все бы ничего. Да назначили об эту пору в суд нового следователя: молодой, игривый, и фамилия та же: Стратилатов. Раз на именинах у Артемия, старого Покровского дьякона, среди всяких шуток послышалось Ивану Семеновичу чтото в пьяном углу, да о Глафире Никаноровне: «Эх, чего зря говоришь, по уши врезалась она в Стратилатова». Выронил Иван Семенович вилку: представился вертлявый следователь. Вылез он изза стола, без шапки — домой. Ворвался бешеный и с порога: «Вон, вон из моего дому!» В тот же год и следователя кудато перевели, да и Глафира Никаноровна у своей матери жить осталась, тихая, кроткая. Одному оставаться в доме невозможно: и скучно, и за домом присмотр нужен. Тутто и определилась к Ивану Семеновичу Агапевна.

В суд Стратилатов приходит первый. С утра лучше не беспокоить его: в двенадцать секретарь потребует исполнений по предыдущему дню. Как огня боится Иван Семенович секретаря Лыкова, хоть носом и чует: пускай Лыков — законник, аккуратен как немец, а всетаки — шушера, революционер. И только секретарь уедет с докладом, Стратилатов становится неистощим: всякие приключения, всякие похождения исторические жарит он на память, пересыпая анекдотцами, шутками, и все горячее, забористее, словно в бубен бьет. В канцелярии — кто хохочет, кто сопит, кто взвизгивает: «Неуемный бубен!»

Впрочем, средь судейских чиновников один Борис Сергеевич Зимарев — помощник секретаря и непосредственный начальник Стратилатова — за умение свое точно и верно определить древности, коих Иван Семенович большой любитель, снискал у него искреннее уважение и даже дружбу.

Были и другие друзья у Ивана Семеновича, да все люди оказывались сомнительные. Приходили будто пение его слушать, Стратилатов ведь и на гитаре мастер, — один художник из Петербурга и жить остался, да и регент Ягодов не за просто так. Чудом Иван Семенович от них отделался. Теперь же — только для Зимарева Бориса Сергеевича после чаю поетиграет.

Однажды летом на именинах у Артемия, старого Покровского дьякона, увидел Стратилатов его племянницусиротку Надежду, такую тоненькую, беленькую, — и переполнилось его естество. И лето, и осень, и всю зиму ухаживал. И спать перестал, все ворочается. Знакомая вмешалась. Уговорила молоденькую. Тутто и погнал Стратилатов Агапевну со двора.

Скоро уж все знали, что есть у Стратилатова Надежда и что живут они как в настоящем браке. Сходились чиновники из всех отделений суда — поздравить, похихикать да и просто глазком взглянуть. Стратилатов и отшучивался, и дулся, а потом вышел из себя:

Надежду на место Агапевны взял, не более того. Подняли его на смех, ведь улики налицо! Да тут еще случай...

За поздней обедней к Всехсвятской церкви народ стекается дурочку Матрену послушать. Рассказывает она как дети — радостно, запыхавшись — из житий и Евангелия. А при Стратилатове — как раз возвращался он от поздней обедни — нескромный сон рассказала. Захохотал народ, во всю мочь гоготал дьякон Прокопий, Иван Семенович выругался, плюнул — и прочь. А дьякон со смехом: «А твоя Надерка шлюха гулящая!» — «А вот я тебя, дьякон, застрелю». Иван Семенович быстро зашмыгал к дому и тут же — обратно, с большим грузинским пистолетом, украшенным тонкою резьбою. Все притихло. Иван Семенович целится, кажется, вотвот спустит курок. Дьякон вдруг задрожал, высунул язык и словно на перебитых ногах пошел прочь. А на следующий день съехал Стратилатов, в угоду Надежде покинул дьяконский дом, перебрался на новую квартиру к соседу Тарактееву.

Тут разговорам и насмешкам конца бы не было, да умы от него отворотил полицмейстер Жигановский. Решил монашек женского Зачатьевского на чистую воду вывести. Сел в корзину как кавалер — их по ночам монашки к себе на окна подымали. Да как глянули они в корзинку — со страха и выпустили веревку, и убился Жигановский до смерти. А тут еще: чиновник на спор тридцать девять чашек чаю выпил, взялся за сороковую, глаза выпучил, да вдруг как хлынет вода из ушей, изо рта, из носа — и помер. И еще среди бела дня гимназистка Вербова, исполняя приговор местного революционного комитета, застрелила по ошибке вместо губернатора отставного полковника Аурицкого. В ту же ночь арестован был и секретарь Лыков. Стратилатов торжествовал: ведь давно знал, что неподкупный и неуклонный Лыков, державший голову повыше самого прокурора, — революционер.

И в канцелярии Лыков не сходил с языка. За разговорами и не заметили, что в один прекрасный день Иван Семенович не явился в канцелярию. Хватились только через три дня. Зимарев отыскал Агапевну. После изгнания своего приютилась старая неподалеку от Ивана Семеновича, чувствовала: быть беде! И впрямь, совратил полюбовник, Емельян Прокудин, Надежду, ушла она с ним, да и полный воз добра нахапали. Ухватил Прокудин и укладку с серебром. Стратилатов — не отдает, ну тот его и «дерзнул».

В больнице Стратилатов все жаловался: «Кабы не болен, прямо бы в суд пошел». Сам забинтованный, на койке лежит — ни повернуться, ни руку поднять. Рассказывали, мучился перед смертью, томился. А ушел без наследников. Вещи назначили к распродаже. И пока жила при них Агапевна. Совсем полоумной стала старуха: приляжет ночью на лежанку, а не лежится, все ей слышится, будто Иван Семенович кличет: «Агапевна?» — «Я, батюшка».




Крестовые сестры Повесть (1910)

Петр Алексеевич Маракулин сослуживцев своих весельем и беззаботностью заражал. Сам — узкогрудый, усы ниточкою, лет уже тридцати, но чувствовал себя чуть ли не двенадцатилетним. Славился Маракулин почерком, отчеты выводил букву за буквой: строчит ровно, точно бисером нижет, и не раз перепишет, зато после — хоть на выставку неси. И знал Маракулин радость: бежит другой раз поутру на службу, и вдруг переполнит грудь и станет необыкновенно.

Враз все переменилось. Ждал к Пасхе Маракулин повышения и награду — а вместо того его со службы выгнали. Пять лет заведовал Петр Алексеевич талонными книжками, и все было в исправности, а затеяли директора перед праздником проверять — чтото не сходится. Говорили потом — кассир, приятель Маракулина, «подчислил». Пытался доказать Петр Алексеевич, что какаято тут ошибка, — не слушали. И понял тогда Маракулин: «Человек человеку бревно».

Прогулял лето без дела, позаложил вещи, пораспродал, сам пообдергался. И с квартиры пришлось съехать. Поселился Петр Алексеевич в Бурковом доме, напротив Обуховской больницы, где бродят люди в больничных халатах и мелькает красный крест белых сестер, С парадного конца дома живут богатые: и хозяин Бурков, бывший губернатор, и присяжный поверенный, и доктор медицины, и генеральша Холмогорова — «вошь», процентов одних ей до смерти хватит. С черного — квартиры маленькие. Тут и сапожники, и портные, пекаря, банщики, парикмахеры и кого еще только нет. Здесь и квартира хозяйки Маракулина, Адонии Ивойловны. Она — вдова, богатая, любит блаженных и юродивых. Летом на богомолье уезжает, оставляя квартиру на Акумовну, кухарку. По двору любят Акумовну: Акумовна на том свете была, ходила по мукам — божественная! Из дома она — почти никуда, и все хочется ей на воздух.

Соседи у Маракулина — братья Дамаскины: Василий Александрович, клоун, и Сергей Александрович, что в театре танцует, ходит — земли не касается. А еще ближе — две Веры. Вера Николаевна Кликачева, с Надеждинских курсов, бледненькая, тоненькая, массажем зарабатывает, хочет на аттестат зрелости готовиться, чтобы поступить в медицинский институт, а учиться трудно до слез, и ночью воет Вера, словно петлей сдавленная. Верочка, Вера Ивановна Вехорева, — ученица Театрального училища. Верочка нравилась Маракулину. Танцевала хорошо, читала с голосом. Но поражала ее заносчивость, говорила, что она великая актриса, кричала: «Я покажу, кто я, всему миру». И чувствовал Маракулин, это она заводчику Вакуеву показать хочет: содержал год, а надоела — отправил в Петербург, учиться на тридцать рублей в месяц. Ночью билась Верочка головой о стену. И Маракулин слушал в исступлении и всякую «вошь» проклинал.

На лето все разъехались, а осенью — не вернулась Верочка. После видели ее на бульваре, с разными мужчинами. На ее месте поселилась Анна Степановна, учительница гимназии, — мужем обобранная, обиженная, брошенная. Осенью туго всем пришлось. Клоун Василий Александрович упал с трапеции, ноги повредил, Анне Степановне жалованье оттягивали, у Маракулина — работа кончилась. И вдруг — вызов ему из Москвы, от Павла Плотникова. Самто Маракулин московский. Ехал — вспоминал.

В те далекие годы Петр много возился с Пашей, и Плотников его слушался как старшего. И позже, когда взрослый Плотников пил и готов был выкинуть все что угодно, только Петр Алексеевич мог унять безудержного приятеля. Подумал Маракулин и о матери, Евгении Александровне: на могилу надо сходить. Вспомнил ее в гробу, — ему было тогда десять лет, виден был ее крест на восковом лбу изпод белого венчика.

Отец Жени служил фабричным доктором у отца Плотникова, часто брал ее с собою. Насмотрелась Женя на фабричную жизнь, душа переболела. Взялась помогать молодому технику Цыганову, что для фабричных чтения устраивал, книжки подбирала. Раз, когда все сделала, заторопилась домой. Да Цыганов вдруг бросился на нее и повалил на пол. Дома ничего не сказала, ужас и стыд мучили. Себя во всем винила: Цыганов «просто ослеп». И всякий раз, когда приходила к нему помочь, — повторялся тот вечер. И молила его пощадить, не трогать, но он не хотел слышать. Через год исчез Цыганов с фабрики, вздохнула было Женя, да тут точьвточь произошло то же самое и в другой раз, только с братом ее, юнкером. И его молила, но и он не хотел слышать. А когда через год брат из Москвы уехал — молодой доктор, помощник отца, заменил брата. И три года она молчала. И себя винила. Отец, глядя на нее, тревожился: не переутомилась ли? Уговорил поехать в деревню. И там в Большой пост на Страстной неделе во вторник ушла она в лес и молилась три дня и три ночи со всею жгучестью ужаса, стыда и муки. А в Великую пятницу появилась в церкви, совсем нагая, с бритвою в руке. И когда понесли плащаницу, стала себя резать, полагая кресты на лбу, на плечах, на руках, на груди. И кровь ее лилась на плащаницу.

С год пролежала в больнице, чуть заметный шрамик остался на лбу, да и то под волосами не видно. И когда знакомый отца, бухгалтер Маракулин Алексей Иванович, объяснился ей — решилась, рассказала все без утайки. Он слушал кротко и плакал, — любил ее. А сын помнил лишь: мать была странная.

Всю ночь не заснул Маракулин, лишь раз забылся на минуту, и приснился ему сон, будто Плотников уговаривает: лучше жить без головы, и режет ему шею бритвой. А приехал — горячка у Плотникова: «головы нет, рот на спине, и глаза на плечах. Он — улей». А не то — король заполярного государства, управляет всем земным шаром, хочет — влево вращает, хочет — вправо, то остановит, то пустит. Вдруг — после месячного запоя — узнал Плотников Маракулина:

«Петруша, хвостпрохвост...» — и, шатнувшись к дивану, завалился спать на двое суток. А мать — плачет и благодарит: «Исцелил его, батюшка!»

Когда очнулся Павел, потащил Маракулина в трактир, там за столиком признался: «Я в тебя, Петруша, как в Бога верую, не заладится в делах — имя твое назову, — смотришь, опять все постарому». И таскал за собой, потом — на вокзал проводил. Уже в вагоне вспомнил Маракулин: так и не успел на могиле матери побывать. И какаято тоска хлынула на него...

Невесело квартиранты встретили Пасху. Василий Александрович выписался из больницы, ходил с трудом, будто без пяток. Вере Николаевне не до аттестата — доктор посоветовал кудато в Абастуман отправляться: с легкими неладно. Анна Степановна с ног валилась, ждала увольнения и все улыбалась своею больной страшной улыбкой. И когда Сергей Александрович с театром условие заключил о поездке за границу, других стад звать: «Россия задыхается среди всяких Бурковых. Всем за границу надо, хоть на неделю». — «А на какие мы деньги поедем?» — улыбалась Анна Степановна. «Я достану денег, — сказал Маракулин, вспомнив о Плотникове, — тысячу рублей достану!» И все поверили. И головы закружились. Там, в Париже, найдут они все себе место на земле, работу, аттестат зрелости, потерянную радость. «Верочку бы отыскать», — схватился вдруг Маракулин: сделается она в Париже великою актрисой, и мир сойдет на нее.

По вечерам Акумовна гадала, и выходила всем большая перемена. «А не взять ли нам и Акумовну?» — подмигивал Сергей Александрович. «Что ж, и поеду, воздухом подышу!»

И пришел наконец ответ от Плотникова: через банк перевел Маракулину двадцать пять рублей. И уехал Сергей Александрович с театром за границу, а Веру Николаевну и Анну Степановну уговорил поселиться с Василием Александровичем в Финляндии, в ТурКиля, — за ним уход нужен.

С утра до вечера ходил Маракулин по Петербургу из конца в конец, как мышь в мышеловке. И ночью приснилась ему курносая, зубатая, голая: «В субботу, — стучит зубами, смеется, — мать будет в белом!» В тоске смертельной проснулся Маракулин. Была пятница. И поледенел весь от мысли: срок ему — суббота. И не хотел верить сну, и верил, и, веря, сам себя приговаривал к смерти. И почувствовал Маракулин, что не вынесет, не дождется субботы, и в тоске смертельной с утра, бродя по улицам, только и ждал ночи: увидать Верочку, все рассказать ей и проститься. Беда его водила, метала с улицы на улицу, путала, — это судьба, от которой не уйти. И ночь мотался — пытался Верочку отыскать. И суббота наступила и уж подходила к концу, час близился. И пошел Маракулин к себе: может, сон иное значит, что ж у Акумовны он не спросил?

Долго звонил и вошел уж с черного хода. Дверь в кухню оказалась незапертой. Акумовна сидела в белом платке. «Мать будет в белом!» — вспомнил Маракулин и застонал.

Вскочила Акумовна и рассказала, как полезла утром на чердак, белье там висело, да ктото и запер. Вылезла на крышу, чуть не соскользнула, кричать пытается — голоса нет. Хотела уж по желобу спускаться, да дворник увидел: «Не лазь, — кричит, — отопру!»

Маракулин свое рассказал. «Что этот сон означает, Акумовна?» Молчит старуха. Часы на кухне захрипели, отстукали двенадцать часов. «Акумовна? — спросил Маракулин. — Воскресенье настало?» — «Воскресенье, спите спокойно». И, выждав, пока Акумовна угомонится, взял Маракулин подушку и, как делают летние бурковские жильцы, положив ее на подоконник, перевесился на волю. И вдруг увидел на мусоре и кирпичах вдоль шкапчиковларьков зеленые березки, почувствовал, как медленно подступает, накатывается прежняя его потерянная радость. И, не удержавшись, с подушкой полетел с подоконника вниз. «Времена созрели, — услышал он как со дна колодца, — наказание близко. Лежи, болотная голова». Маракулин лежал в крови с разбитым черепом на Бурковом дворе.

Алексей Михайлович Ремизов 1877-1957

Неуемный бубен - Повесть (1909)
Крестовые сестры Повесть (1910)

ПРОСТОЙ ТЕКСТ В ZIP-е:

КАЧАТЬ

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

  ВЕРНУТЬСЯ К СПИСКУ  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Занимательные и практические знания. Мифология.


      Академик Б.А. Рыбаков восстановил функции этой богини. Макошь - богиня итогов хозяйственного года. Мать урожая. Мать счастья. Ее соседство с русалками-ви-лами связывает Макошь с водой. Анализ двойника Макоши - Пятницы, полуязыческой богини русского Севера, также подтверждает связь Макоши с целительными источниками, священной земной влагой. Культ Пятницы связан со всяким благополучием и счастьем домашним. Она — покровительница полей и скота. Ей посвящали первый сжатый сноп. И Макошь, и Пятница — покровительницы женских рукоделий, прядения, а также торговли.
      Макошь - богиня судьбы. Ее образ запечатлен на Збручском идоле, представляющем собой пантеон восточнославянских богов догосударственного периода, в виде рога изобилия.
      праздники в честь Макопш "проводились еженедельно по пятницам, ежемесячно, особенно в осеннюю пору - на рубеже лета и зимы". На вышивках русского Севера запечатлены мифологические сюжеты восточного славянства, и центральный персонаж этих композиций - женская фигура больших размеров, которая именуется Макошью или Великой богиней. Вышивками украшались полотенца, на которых подносили хлеб-соль; полотенца служили вожжами свадебного поезда; на полотенцах опускали гроб с покойником в могилу. Полотенцами украшали "красный угол", завешивали ими иконы. Ими также украшали деревья в священных рощах.
      Проводы Масленицы, Зимы у русских справлялись с деревом, украшенным бубенчиками, разноцветными лоскутьями, и деревянной куклой, что соответствовало умиранию бога растительности, а воскресение его подразумевалось. Масленица у славян мужское божество, поэтому в некоторых местах еще в XIX в. возили пьяного мужика, который обязан был представлять Масленицу. Возможно, праславяне также имели бога умирающей и воскресающей растительности. Имя его забыто. Возможно, это Масленица.
      На 1, 9 и 25 марта закликали весну песнями, где упоминалась Великая богиня, но не Макошь, а Лада -богиня земного летнего плодородия.
      Благослави , мати, Ой мати Лада, мати, Весну закликати.
      В славянско-русских обрядах Великая богиня Макошь сосуществует с двумя другими богинями, одна из которых обеспечивает прорастание зерна и носит имя Ляля, а другая обеспечивает урожай, и зовут ее Ладой. Хотя часть функций Великой богини Макошь переходят к Ладе в сфере плодородия земного, она не утрачивает своих позиций вплоть до нашего времени, оставаясь единственной и самой значительной фигурой на севернорусских вышитых полотенцах.

 

К списку: sheba.spb.ru/lit/index.htm

 

На главную Тексты книг БК Аудиокниги БК Полит-инфо Советские учебники За страницами учебника Фото-Питер Техническая книга Радиоспектакли Детская библиотека


Борис Карлов 2001—3001 гг.