Глава восьмая
НА ПРОСТОРАХ АДРИАТИКИ
На солнечном берегу, неподалёку от синих пенистых волн и песчаного пляжа, на горячих ветрах раскинул пёстрый шатёр кукольный театр. На балконе расположились разодетые клоунами музыканты. Они дули в трубы и флейты, били в барабаны и литавры. А их, стоя внизу, перекрикивал зазывала, приглашавший почтеннейшую публику на представление. Десятка два зевак, задрав головы, столпились около кассы, в нерешительности ощупывая в карманах медные деньги.
Шустрик и Мямлик стояли на пустынном пляже, у самой воды, и щурили глаза на яркое полуденное солнце. Внезапный переход из тёмного промозглого леса на ослепительный берег их на пару мгновений ошарашил.
— Пойду искупаюсь, — решил наконец Мямлик. — Чёрт его знает что у него на столе, свинство какое-то, варенье что ли… Теперь вот песок липнет… Поразительно, до чего неряшливы эти игрушечные серийные маньяки; настоящий людоед гораздо симпатичнее, честное слово.
— Будто ты видел настоящего, — сказал Шустрик.
— В одном фильме был людоед, довольно приличный. Интеллектуал…
— В кино актёры, а не людоеды.
— А здесь по-твоему кто?..
Мямлик залез в воду и стал купаться в лазурном, с белой пеной, морском прибое. Он кувыркался, нырял, фыркал и что-то радостно, в превосходных степенях, выкрикивал.
Когда ему надоело купаться, он позволил волне вынести себя на мокрый песок, поднялся и сказал:
— Подобно богине красоты и любви рождаюсь из морской пены. Прекрасный и бесстыдный в своей ослепительной наготе.
Шустрик, в отличие от своего, условно говоря, резинового друга, был сделан из сверхпрочной стали. Он хотя и не боялся воды, но обычно ухаживал за собой другим манером. Сначала он протирал внешние поверхности спиртом или одеколоном, затем полировкой, а после — бархаткой.
— Ну что, грязнуля, — сказал Мямлик, несколько раз присев и махнув руками, разминаясь и поскрипывая от чистоты. — Похоже, что мы в «Золотом ключике».
— Это где? — спросил Шустрик.
— Это, надо полагать, в Италии. Тому назад лет двести или триста.
— Что будем делать?
— Делать нам тут по большому счёту нечего. Тут уже работает товарищ из нашей редакции…
— Буратино и Мальвина, — подсказал Шустрик.
— Даже двое.
— Полезем дальше?
— Полезем. Только знаешь что… Пойду дёрну напоследок за бороду этого… который с плёткой.
— Карабаса Барабаса? — подсказал Шустрик.
— Его.
— А вообще-то за что?
— Так, фальшиво играет. Не понравился.
И Мямлик решительно направился к театру.
— Погоди, — поспешил за ним Шустрик. — Я тоже посмотрю.
Карабас Барабас сидел в кладовой за дощатым столом и хлебал борщ из огромной миски. Мясо он доставал руками, мазал горчицей и ел, громко чавкая. Затем он откусывал батон, вытирал руки о завязанную на шее салфетку и снова брался за деревянную ложку. Большая часть его бороды была упрятана под салфетку, а на той части, которая была выше, висела капуста.
Шустрик и Мямлик залезли на стол и подошли к миске. Директор театра продолжал есть как ни в чём не бывало, поглядывая на человечков без признаков испуга, тревоги или даже любопытства. Друзья переглянулись: по опыту они ожидали совершенно другой реакции на своё появление.
Карабас закончил свою нехитрую трапезу, отодвинул миску, утёр пасть, отбросил салфетку и рявкнул:
— Пьеро!
Вошла бледная кукла с подрисованными слезами и волочащимися по полу рукавами.
— Откуда… эти?
Пьеро запрыгнул на табурет и оттуда стал разглядывать незнакомцев.
— Увы, не знаю!
Карабас раскатисто икнул и цыкнул зубом.
— Если кто-то принёс на продажу, то они мне не подходят. Какой идиот сделал их такими маленькими? Публика не разглядит их даже с первого ряда. Если только… этот пьяница Джузеппе не принёс их в счёт долга. Тогда придётся забрать маленьких уродцев в труппу; денег он всё равно никогда не заплатит.
Карабас растопырил руки и сгрёб человечков себе под нос.
— Да… — покачал он головой, — это до каких чёртиков нужно допиться, чтобы придумать такое… Один железный, а этот… из глины?.. Сизый Нос не дал ему даже просохнуть. Голос есть?
Шустрик попытался разъяснить возникшее недоразумение:
— Голос есть, но дело в этом, произошла ошибка, мы не… — он не договорил, потому что Карабас зажал его в одном огромном кулаке, а Мямлика в другом.
— Если голос есть, будут работать, — сказал он и встал из-за стола. — Будут изображать карликов. Ведь у моих артистов, у моих карликов, — могут же у них быть свои собственные карлики!..
Карабас оглушительно расхохотался и повесил Шустрика на гвоздь — прямо разинутым ртом. Размякшего на жаре Мямлика он попросту с размаху насадил спиной на другой гвоздь, торчавший из стены.
— Этого, из глины, надо будет подровнять и хорошенько обжечь в печке… — сказал напоследок директор кукольного театра и убрался прочь.
| 
