Бормашина

Утром того же дня в здании НКВД на Литейном-4 по селекторной громкой связи прозвучал голос полковника Ежова:

— Майора Кизяка ко мне в кабинет.

— Майор Кизяк по вашему приказанию прибыл.

— Неплохо выглядите, Александр Сулейманович. Как здоровье вашей драгоценнейшей супруги? Давно ли вы её навещали?

— Спасибо, ей уже лучше. Вчера её перевели из госпиталя обратно в камеру.

— Не благодарите; скоро вы сможете её увидеть.

Уголки рта майора Кизяка опустились, лицо вытянулось. Он настороженно, исподлобья взглянул на командира. Тот выдержал паузу и рассмеялся.

— Нет, нет, вы неправильно меня поняли. Я только хотел сказать, что ваши подозрения не подтвердились. Этим делом занимался Зубов, ваш товарищ, вы ведь знаете его методы... Он убедил меня, что ваша жена не владеет ни одним из иностранных языков. То, что она бормочет во сне, скорее всего невнятное произношение русских слов. Отправьте её на месяц в наш санаторий и сделайте хороший подарок.

— Спасибо, товарищ полковник.

— Что у вас в отделе? Агент Странник соблюдает условия сотрудничества?

— Так точно. Вчера приходил с подборкой июньских материалов самиздата.

— С облавами не перестарайтесь. Лягут на дно, нормы выработки снижать не буду.

— Понимаю вас. Учту.

— Королёв много себе позволяет, как их там... «Мать». Отец у него, видите ли, особа приближённая к императору. Не моги дотронуться. Попробуй подобраться с другого края. Кто у них всё это организовывает... ну, помещение там, билеты...

— Есть администратор, Ливинштейн.

— Ливинштейн, отлично. Поработай с ним прямо сегодня. Если на эту грёбанную «Мать» будет что-нибудь конкретное и не липа, я отправлю материалы прямо к Коршунову. Не люблю когда в статистике появляются неприкасаемые. А супругу свою забирай и вези домой.

— Слушаюсь. Разрешите идти?..

Свой первый настоящий барабан Саша Кизяк получил в летнем пионерском лагере. Сначала барабанщиком в их отряде был другой мальчик. Он шёл впереди строя с гордо поднятой головой, и палочки в его руках послушно плясали над пластиковой поверхностью. Этот мальчик показывал Саше разные приёмы игры и разрешал упражняться на барабане сколько он хочет.

Однажды, во время купания, Саша задержался на берегу и спрятал барабан далеко в кустах, потом перебежал в сторону от этого места, плюхнулся в воду и смешался с остальными ребятами.

Инструмент не нашли, и мальчика строго наказали.

Вскоре Саша принёс барабан в отряд и рассказал, как отнял его у местных мальчишек. При этом рубаха его была разорвана, а лицо выпачкано грязью.

Уже восхищённые взгляды девочек были для него достаточной наградой. С этого дня он стал отрядным барабанщиком.

Миновав большой барабан в полковом оркестре благодаря наличию военной кафедры в институте Физкультуры, к своим восемнадцати годам Кизяк овладел целой ударной установкой, играя на ней в студенческом вокально-инструментальном ансамбле. И, самое главное, Александр давно и успешно продвигался по комсомольской линии.

По окончании института Кизяк был направлен на работу в райком, а вскоре перешёл и в горком комсомола.

И вот наконец настало такое время, когда Александр должен был занять пост первого секретаря. В этот день, приуроченный к круглому юбилею комсомольской организации, в Большом концертном зале собрались видные партийные и комсомольские деятели, спортсмены и передовики труда, заслуженные работники искусств и ветераны. Программа была следующая:

1. Отчёты секретарей райкомов.

2. Отчёт и. о. Первого секретаря горкома ВЛКСМ (Ал. Кизяк).

3. Напутственное слово товарища из ЦК.

4. Праздничный концерт.

Пока тянулись отчёты, Александр сидел в президиуме. В животе у него пели трубы, а руки дрожали. От того, какое впечатление он произведёт на товарища из ЦК, зависело его назначение и дальнейшая карьера. А ещё, в первом ряду сидела красивая девушка, его невеста, вместе со своими родителями — очень, очень влиятельными людьми...

Наконец Александр услышал свою фамилию и, не чувствуя ног, под приветственные аплодисменты подошёл к микрофону.

— Товарищи! — начал он хорошо поставленным голосом, серьезно и торжественно.— Неуклонно возрастающий авторитет партии ставит перед комсомолом всё новые и новые задачи по совершенствованию знаний и навыков у нас, молодых,— строителей будущего, строителей коммунизма!

После этой хорошей фразы у Александра была запланирована небольшая пауза, после которой должен был последовать взрыв аплодисментов.

Но этого не произошло. За секунду до взрыва, в момент торжественной паузы, когда на лицах заслуженных товарищей появилась одобрительная улыбка, когда лицо невесты засветилось гордостью, а довольные родители скосили на неё глаза, в этот самый момент произошло ужасное, нелепое, невероятное и совершенно непоправимое: и. о. Первого секретаря горкома комсомола пукнул.

Громкий, неприличный звук был многократно усилен посредством чувствительных микрофонов и выдан в зал мощными динамиками.

Зал содрогнулся и застыл словно парализованный. Товарищ из ЦК, сидевший в президиуме, выронил ручку с золотым пером, она упала на сцену и разлетелась. Невеста в первом ряду потеряла сознание.

В глазах у Александра потемнело, он закрыл лицо руками и быстрыми шагами почти выбежал за кулисы, а затем через служебный выход на улицу.

Пронизанный насквозь леденящим ужасом, он не в состоянии был о чём-либо думать. По телу струился холодный пот, в висках стучало так, что голова была готова лопнуть от напряжения.

Прошло два года. Александр Сулейманович осунулся, похудел, лицо его стало одутловатым. Теперь он жил в Петрограде и работал учителем физкультуры в интернате для трудновоспитуемых.

Однажды в пивной к нему подсел приличного вида мужчина и, чуть заметно улыбаясь, проговорил:

— А ведь ты, Саша, сильно изменился.

Александр Сулейманович мутными глазами посмотрел на незнакомца.

— Не узнаёшь... А ведь мы с тобой учились в одном классе. Помнишь Ваньку Зубова?

Александр вдруг вспомнил тихого мальчика, когда-то учившегося с ним в одном классе. Ничем не примечательный в коллективе сверстников он запал в память благодаря одному случаю.

Как-то раз Саша Кизяк, желая порисоваться перед девочками, из-за пустяка влепил физически более слабому Ване звонкую затрещину. Мальчик не полез в драку, но только закрылся руками и взглянул на обидчика так, что тому стало не по себе.

К концу дня Саша забыл о случившемся и вместе с одноклассниками возвращался из школы. Когда он, оторвавшись от группы, свернул в свой переулок, Ваня Зубов нагнал его сзади и изо всех сил ударил ему между лопаток огромным, зажатым в кулаке, гвоздём. Саша закричал как сумасшедший и побежал.

Испуг заставил его скрыть правду от родителей, но с тех пор он усвоил на всю жизнь одну полезную истину: остерегайся того, кто не ответил на твой удар...

И вот он, Александр Кизяк, уже взрослый, но ещё молодой человек, небритый и нетрезвый, сидел перед этим самым Ваней Зубовым, хорошо одетым, холёным мужчиной, пахнущим одеколоном и парикмахерской.

Зубов раскрыл скрипящий кожаный бумажник, засветив пачкой крупных купюр, справился по какой-то своей памятке, поднял глаза на Александра и проговорил:

— Остальное подождёт. Пойдём отсюда.

Через четверть часа они сидели в отдельном кабинете спецресторана, Зубов держал в руках огромную раззолоченную карту и делал заказ. Официант, стилизованный под русского полового, записывал и услужливо повторял: «Да-с, так точно-с, будет в лучшем виде-с...».

Зубов налил в гранёные рюмки водку из запотевшего графина, они выпили по первой, и Зубов сказал главное:

— Должен тебе признаться, Саша, что наша сегодняшняя встреча не случайна.

Прошло много лет. Кизяк стал майором НКВД и уже третий год возглавлял отдел Рок-музыки, наркомании и гомосексуализма на Литейном-4.

День начался с короткого разговора у Ежова, потом он забрал и отвёз домой свою жену, а потом назначил встречу администратору подпольной рок-группы «Мать» Ливинштейну.

Комната номер двести тринадцать районного исполкома была специально оборудована для такого рода неофициальных встреч. В деле разрабатываемого объекта были подколоты самодельные билеты, фотографии, показания агентов и свидетелей. При умелой подтасовке всё это вместе взятое могло потянуть на статью, и Кизяк решил взять Ливинштейна на пушку: застращать и заставить дать подписку нештатного осведомителя. Сначала отвлечь и позволить расслабиться, а потом сразу, как обухом по голове...

Ливинштейн постучал в дверь ровно в девять. Это был низкорослый прилизанный юноша в очках, клетчатом костюме и щегольских лаковых ботинках. Его физиономия выражала полнейшее отчаяние.

Для начала Кизяк завёл отвлекающий разговор о рок-музыке, в которой ничего не смыслил. Материалы для подобных бесед Александр Сулейманович черпал из служебной брошюры: «Массовая культура. За кулисами шоу-бизнеса».

Ливинштейн слушал его с видимым интересом и даже изредка поддакивал или шептал, как бы про себя, с негодованием: «Что делают, что делают!..».

Затем Кизяк сделал паузу и внимательно посмотрел на собеседника. Ему вдруг показалось, что разговор уже не получился. Что именно не сошлось, он ещё не понимал, но что-то было неправильно... Пора было нанести главный удар.

Кизяк положил на стол дипломат, зловеще лязгнул замками и, глядя Ливинштейну в глаза, выложил перед ним компрометирующие материалы.

Последовала пауза.

— Сгною!!! — неожиданно заорал майор и стукнул по столу кулаком с такой силой, что треснуло покрывавшее его стекло.

Ливинштейн схватился за сердце, повалился со стула на пол и остался лежать, неуклюже раскинув руки.

Это был удар ниже пояса. Кизяк растерялся и испугался не на шутку. Смертельный исход, даже во время допроса обвиняемого, мог иметь для дознавателя очень неприятные последствия. Подобное же происшествие во время рутинной вербовки осведомителя означало конец его карьеры.

— Эй... — Кизяк бросился на колени и похлопал лежавшего по щекам.— Эй, ты...

Реакции не последовало.

Схватив со стола пустой запылившийся графин, Кизяк выбежал из комнаты.

Ливинштейн быстро поднялся, сгрёб в дипломат лежавшие на столе бумаги и вышел следом. С той разницей, что повернул в противоположную сторону пустого коридора.

Через несколько мгновений вернулся Кизяк с наполненным водой графином. Не обнаружив ни Ливинштейна, ни бумаг ни своего дипломата с секретной документацией, он издал возглас отчаяния, выронил графин и схватился за голову.