Егор Булычов и другие

      ПЕРВЫЙ АКТ

      Столовая в богатом купеческом доме. Тяжёлая громоздкая мебель. Широкий кожаный диван, рядом с ним — лестница во второй этаж. В правом углу фонарь, выход в сад. Яркий зимний день. Ксения , сидя у стола, моет чайную посуду. Глафира , в фонаре, возится с цветами. Входит Александра в халате, в туфлях на босую ногу, непричёсанная, волосы рыжие, как и у Егора Булычова.
      Ксения. Ох, Шурка, спишь ты...
      Шура. Не шипите, не поможет. Глаша — кофе! А где газета?
      Глафира. Варваре Егоровне наверх подала.
      Шура. Принеси. На весь дом одну газету выписывают, черти!
      Ксения. Это кто — черти?
      Шура. Папа дома?
      Ксения. К раненым поехал. Черти-то — Звонцовы?
      Шура. Да, они. (У телефона.) Семнадцать — шестьдесят три.
      Ксения. Вот я скажу Звонцовым-то, как ты их честишь!
      Шура. Позовите Тоню!
      Ксения. До чего ты дойдёшь?
      Шура. Это ты, Антонина? На лыжах едем? Нет? Почему? Спектакль? Откажись! Эх ты, — незаконная вдова!.. Ну, хорошо.
      Ксения. Как же это ты девушку-то вдовой зовёшь?
      Шура. Жених у неё помер или нет?
      Ксения. Всё-таки она — девушка.
      Шура. А вы почему знаете?
      Ксения. Фу, бесстыдница!
      Глафира (подаёт кофе). Газету Варвара Егоровна сама принесёт.
      Ксения. Больно много ты знаешь для твоих лет. Гляди: меньше знаешь — крепче спишь. Я в твои годы ничего не знала...
      Шура. Вы и теперь...
      Ксения. Тьфу тебе!
      Шура. Вот сестрица шествует важно. Бонжур, мадам! Комман са ва? (Как дела (франц.) — Ред.)
      Варвара. Уже одиннадцать, а ты не одета, не причёсана...
      Шура. Начинается.
      Варвара. Ты всё более нахально пользуешься тем, что отец балует тебя... и что он нездоров...
      Шура. Это ты — надолго?
      Ксения. А что ей отцово здоровье?
      Варвара. Я должна буду рассказать ему о твоём поведении...
      Шура. Заранее благодарна. Кончилось?
      Варвара. Ты — дура!
      Шура. Не верю! Это не я — дура.
      Варвара. Рыжая дура!
      Шура. Варвара Егоровна, вы совершенно бесполезно тратите энергию.
      Ксения. Вот и учи её!
      Шура. И у вас портится характер.
      Варвара. Хорошо... хорошо, милая! Мамаша, пойдёмте-ка в кухню, там повар капризничает...
      Ксения. Он — не в себе, у него сына убили.
      Варвара. Ну, это не резон для капризов. Теперь столько убивают...
      (Ушли.)
      Шура. А если бы у неё красавца Андрюшу ухлопали, вот бы взвилась!
      Глафира. Зря вы дразните их. Пейте скорее, мне здесь убирать надо. (Ушла, унося самовар.)
      (Шура сидит, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза, руки — на затылке рыжей, лохматой головы.)
      Звонцов (с лестницы, в туфлях, подкрался к ней, обнял сзади). О чём замечталась, рыжая коза?
      Шура (не открывая глаз, не шевелясь). Не трогайте меня.
      Звонцов. Почему? Ведь тебе приятно? Скажи — да? Приятно?
      Шура. Нет.
      Звонцов. Почему?
      Шура. Оставьте. Вы — притворяетесь. Я вам не нравлюсь.
      Звонцов. А хочешь нравиться, да?
      (На лестнице — Варвара.)
      Шура. Если Варвара узнает...
      Звонцов. Тише... (Отошёл, говорит поучительно.) Н-да... Следует взять себя в руки. Надобно учиться...
      Варвара. Она предпочитает говорить дерзости и пускать мыльные пузыри с Антониной...
      Шура. Ну и пускаю. Люблю пускать пузыри. Что тебе — мыла жалко?
      Варвара. Мне жалко — тебя. Я не знаю — как ты будешь жить? Из гимназии тебя попросили удалиться...
      Шура. Неправда.
      Варвара. Твоя подруга — полоумная.
      Звонцов. Она хочет музыке учиться.
      Варвара. Кто?
      Звонцов. Шура.
      Шура. Неправда. Я не хочу учиться музыке.
      Варвара. Откуда же ты это взял?
      Звонцов. Разве ты, Шура, не говорила, что хочешь?
      Шура (уходя). Никогда не говорила.
      Звонцов. Гм... Странно. Не сам же я выдумал это! Ты, Варя, очень сердито с ней...
      Варвара. А ты слишком ласков.
      Звонцов. Что значит — слишком? Ты же знаешь мой план...
      Варвара. План — это план, но мне кажется, что ты подозрительно ласков.
      Звонцов. Глупости у тебя в голове...
      Варвара. Да? Глупости?
      Звонцов. Сообрази сама: уместны ли в такое серьёзнейшее время сцены ревности?
      Варвара. Ты зачем сюда спустился?
      Звонцов. Я? Тут... объявление одно в газете. И лесник приехал, говорит: мужики медведя обложили.
      Варвара. Донат — в кухне. Объявление — о чём?
      Звонцов. Это, наконец, возмутительно! Как ты говоришь со мной? Что я — мальчишка? Чёрт знает...
      Варвара. Не кипятись! Кажется — отец приехал. А ты в таком виде.
      (Звонцов поспешно идёт вверх, Варвара — встречать отца. Шура в зелёной тёплой кофте и в зелёном колпаке бежит к телефону, её перехватил и молча прижал к себе Булычов, за ним идёт поп Павлин, в лиловой рясе.)
      Булычов (сел к столу, обняв Шуру за талию, она гладит его медные, с проседью, волосы). Народа перепортили столько, что страшно глядеть...
      Павлин. Цветёте, Шурочка? Простите, не поздоровался...
      Шура. Это я должна была сделать, отец Павлин, но папа схватил меня, как медведь...
      Булычов. Стой! Шурка, смирно! Куда теперь этот народ? А бесполезных людей у нас и до войны многовато было. Зря влезли в эту войну...
      Павлин (вздохнув). Соображения высшей власти...
      Булычов. С японцами тоже плохо сообразили, и получился всемирный стыд...
      Павлин. Однако войны не токмо разоряют, но и обогащают как опытом, так равно и...
      Булычов. Одни — воюют, другие — воруют.
      Павлин. К тому же ничто в мире не совершается помимо воли божией, и — что значит ропот наш?
      Булычов. Ты, Павлин Савельев, брось проповеди... Шурок, ты на лыжах бежать собралась?
      Шура. Да, Антонину жду.
      Булычов. Ну... ладно! Не уйдёшь, так я тебя — минут через пяток — позову.
      (Шура убежала.)
      Павлин. Выровнялась как отроковица...
      Булычов. Телом — хороша, ловкая, а лицом — не удалась. Мать у неё некрасива была. Умная, как чёрт, а некрасива.
      Павлин. Лицо у Александры Егоровны... своеобразное... и... не лишено привлекательности. Родительница — откуда родом?
      Булычов. Сибирячка. Ты говоришь — высшая власть... от бога... и всё такое, ну а Дума то — как? Откуда?
      Павлин. Дума, это... так сказать — допущение самой власти к умалению её. Многие полагают, что даже — роковая ошибка, но священно-церковно-служителю не подобает входить в рассуждение о сих материях. К тому же в наши дни на духовенство возложена обязанность воспламенять дух бодрости... и углублять любовь к престолу, к отечеству...
      Булычов. Воспламенили дух да в лужу и — бух...
      Павлин. Как известно вам — убедил я старосту храма моего расширить хор певчих, а также беседовал с генералом Бетлингом о пожертвовании на колокол новостроящегося храма во имя небесного предстателя вашего, Егория...
      Булычов. Не дал на колокол?
      Павлин. Отказал и даже неприятно пошутил: «Медь говорит, даже в полковых оркестрах — не люблю!» Вот вам бы на колокол-то хорошо пожертвовать по причине вашего недомогания?
      Булычов (вставая). Колокольным звоном болезни не лечат.
      Павлин. Как знать? Науке причины болезней неведомы. В некоторых санаториях иностранных музыкой лечат, слышал я. Тоже и у нас существует пожарный, он игрой на трубе пользует...
      Булычов (усмехаясь). На какой трубе?
      Павлин. На медной. Говорят, весьма большая труба!
      Булычов. Ну, если — большая... Вылечивает?
      Павлин. Будто бы успешно! Всё может быть, высокопочтеннейший Егор Васильевич! Всё может быть. В тайнах живём, во мраке многочисленных и неразрешимых тайн. Кажется нам, что — светло и свет сей исходит от разума нашего, а ведь светло-то лишь для телесного зрения, дух же, может быть, разумом только затемняется и даже — угашается.
      Булычов (вздыхая). Эко слов-то у тебя сколько...
      Павлин (всё более воодушевлённо). Возьмите, примерно, блаженного Прокопия, в какой радости живёт сей муж, дурачком именуемый невегласами...
      Булычов. Ну, ты опять, тово... проповедуешь! Прощай-ко. Устал я.
      Павлин. Сердечно желаю доброго здоровья. Молитвенник ваш... (Уходит.)
      Булычов (щупая правый бок, подошёл к дивану, ворчит). Боров. Нажрался тела-крови Христовой... Глафира!.. Эй...
      Варвара. Вы что?
      Булычов. Ничего. Глафиру звал. Эк ты вырядилась! Куда это?
      Варвара. На спектакль для выздоравливающих...
      Булычов. И стёклышки на носу? Врёшь, что глаза требуют, для моды носишь...
      Варвара. Папаша, вы бы поговорили с Александрой, она ведёт себя отчаянно, становится совершенно невыносимой.
      Булычов. Все вы — хороши! Иди! (Бормочет.) Невыносимы. Вот я... выздоровлю, я вас... вынесу!
      Глафира. Звали?
      Булычов. Звал. Эх, Глаха, до чего ты хороша! Здоровая! Калёная! А Варвара у меня — выдра!
      Глафира (заглядывая на лестницу). Её счастье. Будь она красивой, вы бы и её на постелю себе втащили.
      Булычов. Дочь-то? Опомнись, дура! Что говоришь?
      Глафира. Я знаю — что! Шуру-то тискаете, как чужую... как солдат!
      Булычов (изумлён). Да ты, Глафира, рехнулась! Ты что: к дочери ревнуешь? Ты о Шурке не смей эдак думать. Как солдат... Как чужую! А ты бывала у солдат в руках? Ну?
      Глафира. Не к месту... не ко времени разговоры эти. Зачем звали?
      Булычов. Доната пошли. Стой! Дай-ко руку. Любишь всё-таки? И хворого?
      Глафира (припадая к нему). Горе ты моё... Да — не хворай ты! Не хворай... (Оторвалась, убежала.)
      (Булычов хмуро улыбается, облизывает губы. Качает головой. Лёг.)
      Донат. Доброго здоровья, Егор Васильевич!
      Булычов. Спасибо. С чем прибыл?
      Донат. С хорошим: медведя обложили.
      Булычов (вздохнув). Ну, это... для зависти, а не для радости. Мне теперь медведь — не забава. Лес-то рубят?
      Донат. Помаленьку. Людей нет.
      (Входит Ксения. Нарядная, руки в кольцах.)
      Булычов. Ты что?
      Ксения. Ничего. Ты бы, Егорий, не соблазнялся медведем-то, куда уж тебе охотиться.
      Булычов. Помолчи. Нет людей?
      Донат. Старики да мальчишки остались. Князю полсотни пленных дали, так они в лесу не могут работать.
      Булычов. Они поди-ко с бабами работают.
      Донат. Это — есть.
      Булычов. Да... Баба теперь голодная.
      Ксения. Слышно — большой разврат пошёл по деревням...
      Донат. Почему разврат, Аксинья Яковлевна? Мужиков — перебили, детей-то надобно родить? Выходит так: кто перебил, тот и народи...
      Булычов. Похоже...
      Ксения. Ну уж, какие дети от пленных! Хотя, конечно, ежели мужчина здоровый...
      Булычов. А баба — дура, так ему от этой бабы детей иметь неохота.
      Ксения. У нас бабы — умные. А здоровых-то мужиков всех на войну угнали, дома остались одни... адвокаты.
      Булычов. Народу перепорчено — много.
      Ксения. Зато остальные богаче жить будут.
      Булычов. Сообразила!
      Донат. Цари народом сыты не бывают.
      Булычов. Как ты сказал?
      Донат. Не бывают, говорю, цари народом сыты. Своих кормить нечем, а всё хотим ещё чужих завоевать.
      Булычов. Верно. Это — верно!
      Донат. Нельзя иначе понять — для какого смысла воюем? И вот бьют нас, за жадность.
      Булычов. Правильно говоришь, Донат! Вот и Яков, крестник, тоже говорит: «Жадность всему горю начало». Он — как там?
      Донат. Он — ничего. Умный он у вас.
      Ксения. Нашел умника! Дерзкий он, а не умный.
      Донат. От ума и дерзок, Аксинья Яковлевна. Он там, Егорий Васильевич, дезертиров подобрал человек десяток, поставил на работу, ничего — работают. А то они воровством баловались.
      Булычов. Н-ну, это... Мокроусов узнает — скандалить начнёт.
      Донат. Мокроусов — знает. Он даже рад. Ему — легче.
      Булычов. Ну, смотри...
      (Звонцов сходит сверху.)
      Донат. Медведя, значит...
      Булычов. Медведь — твоё счастье.
      Звонцов. Разрешите предложить медведя Бетлингу! Вы знаете, он оказывает нам...
      Булычов. Знаю, знаю! Предлагай. А то — архиерею предложи!
      Ксения (усмехаясь). Вот бы поглядеть, как архиерей в медведя стреляет.
      Булычов. Ну, я устал. Прощай, Донат! А что-то нехорошо всё, братец мой, а? Как я захворал, так и началось неладное...
      (Донат молча поклонился, уходит.)
      Булычов. Аксинья, Шурку пошли мне. Ты чего мнёшься, Андрей? Говори сразу!
      Звонцов. Я по поводу Лаптева...
      Булычов. Ну?
      Звонцов. Мне стало известно, что он связался с... неблагонадёжными людьми и на ярмарке в Копосове говорил мужикам противуправительственные речи.
      Булычов. Брось! Ну какие теперь ярмарки? Какие мужики? И что вы все на Якова жалуетесь?
      Звонцов. Но ведь он как бы член нашей семьи...
      (Шура вбегает.)
      Булычов. Как бы... Не очень-то вы его... своим считаете. Он вот и обедать по воскресеньям не приходит... Иди, Андрей... После расскажешь...
      Шура. На Якова ябедничал?
      Булычов. Это — не твоё дело. Сядь сюда. На тебя тоже все жалуются.
      Шура. Кто — все?
      Булычов. Аксинья, Варвара...
      Шура. Это ещё не все.
      Булычов. Я серьёзно говорю, Шурёнок.
      Шура. Серьёзно ты говоришь — не так.
      Булычов. Дерзкая ты со всеми, ничего не делаешь...
      Шура. Если ничего не делаю, так в чём же дерзкая?
      Булычов. Не слушаешь никого.
      Шура. Всех слушаю. Тошно слушать, рыжий!
      Булычов. Сама — рыжая, хуже меня. Вот и со мной говоришь... неладно! Надобно тебя ругать, а не хочется.
      Шура. Не хочется, значит — не надо.
      Булычов. Ишь ты! Не хочется — не надо. Эдак-то жить легко бы, да нельзя!
      Шура. А кто мешает?
      Булычов. Всё... все мешают. Тебе этого не понять.
      Шура. А ты — научи, чтобы поняла, чтобы мне не мешали...
      Булычов. Ну, этому... не научишь! Ты что, Аксинья? Что ты всё бродишь, чего ищешь?
      Ксения. Доктор приехал, и Башкин ждёт. Лександра, оправь юбку, как ты сидишь?
      Булычов (встаёт). Ну, зови доктора. Лежать мне вредно, тяжелею от лежанья. Эх... Улепётывай, Шурёнок! Ногу не вывихни, гляди!
      Доктор. Здравствуйте! Как мы себя чувствуем?
      Булычов. Неважно. Плоховато лечишь, Нифонт Григорьевич.
      Доктор. Нуте-ко, пойдёмте к вам...
      Булычов (идя рядом с ним). Ты давай мне самые злые, самые дорогие лекарства: мне, брат, обязательно выздороветь надо! Вылечишь больницу построю, старшим будешь в ней, делай что хочешь...
      (Ушли. Ксения, Башкин.)
      Ксения. Что сказал, доктор-то?
      Башкин. Рак, говорит, рак в печёнке...
      Ксения. Ух ты, господи! Что выдумают!
      Башкин. Болезнь, говорит, опасная.
      Ксения. Ну конечно! Всякий своё дело самым трудным считает.
      Башкин. Не во время захворал! Кругом деньги падают, как из худого кармана, нищие тысячниками становятся, а он...
      Ксения. Да, да! Так богатеют люди, так богатеют!
      Башкин. Достигаев до того растучнел, что весь незастёгнутый ходит, а говорить может только тысячами. А у Егора Васильевича вроде затмения ума начинается. Намедни говорит: «Жил, говорит, я мимо настоящего дела». Что это значит?
      Ксения. Ох, и я замечаю — нехорошо он говорит!
      Башкин. А ведь он на твоём с сестрой капитале жить начал. Должен бы приумножать.
      Ксения. Ошиблась я, Мокей, давно знаю — ошиблась, Вышла замуж за приказчика, да не за того. Кабы за тебя вышла — как спокойно жили бы! А он... Господи! Какой озорник! Чего я от него не терпела. Дочь прижил на стороне да посадил на мою шею. Зятя выбрал... из плохих — похуже. Боюсь я, Мокей Петрович, обойдут, облапошат меня зять с Варварой, пустят по миру...
      Башкин. Всё возможно. Война! На войне — ни стыда, ни жалости.
      Ксения. Ты — старый наш слуга, тебя батюшка мой на ноги поставил, ты обо мне подумай...
      Башкин. Я и думаю...
      (Звонцов идёт.)
      Звонцов. Что, доктор — ушёл?
      Ксения. Там ещё.
      Звонцов. Мокей Петрович, как — сукно?
      Башкин. Не принимает Бетлинг.
      Звонцов. А сколько надобно дать ему?
      Башкин. Тысяч... пяток, не меньше.
      Ксения. Экий грабитель! А ведь старик!
      Звонцов. Через Жанну?
      Башкин. Да уж как установлено.
      Ксения. Пять тысяч! За что? А?
      Звонцов. Теперь деньги дёшевы.
      Ксения. В чужом-то кармане...
      Звонцов. Тесть согласен?
      Башкин. Вот, я пришёл узнать, согласен ли.
      Доктор (вышел — берёт Звонцова под руку). Ну-с, вот что...
      Ксения. Ох, порадуйте нас...
      Доктор. Больной должен лежать возможно больше. Всякие дела, волнения, раздражения — крайне вредны для него. Покой и покой! Затем... (Шепчет Звонцову.)
      Ксения. А мне почему нельзя сказать? Я — жена.
      Доктор. О некоторых вещах с дамами говорить неудобно. (Снова шепчет.) Сегодня же вечером и устроим.
      Ксения. Что это вы устроите?
      Доктор. Консилиум, совет докторов.
      Ксения. Ба-атюшки...
      Доктор. Это — не страшно. Ну-с, до свидания! (Уходит.)
      Ксения. Строгий какой... Туда же! За пять минут пять целковых берёт. Шестьдесят рублей в час... вот как!
      Звонцов. Он говорит — операция нужна...
      Ксения. Резать? Ну, уж это — нет! Нет, уж резать я не позволю...
      Звонцов. Послушайте, это — невежественно! Хирургия, наука...
      Ксения. Плевать мне на твою науку! Вот тебе! Ты тоже невежливо говоришь со мной.
      Звонцов. Я говорю не о приличиях, а о вашей темноте...
      Ксения. Сам не больно светел!
      (Звонцов, махнув рукой, отошёл прочь. Глафира бежит.)
      Ксения. Куда?
      Глафира. Звонок из спальни...
      (Ксения идёт вместе с ней к мужу.)
      Звонцов. Не во время заболел тесть.
      Башкин. Да. Стесняет. Время такое, что умные люди, как фокусники, прямо из воздуха деньги достают.
      Звонцов. Н-да. К тому же революция будет.
      Башкин. Это я не одобряю. Была она в пятом году. Бестолковое дело.
      Звонцов. В пятом был — бунт, а не революция. Тогда крестьяне и рабочие дома были, а теперь — на фронтах. Теперь революция будет против чиновников, губернаторов, министров.
      Башкин. Если бы так — давай бог! Чиновники хуже клещей, вцепятся, не оторвёшь...
      Звонцов. Царь явно не способен править.
      Башкин. Поговаривают об этом и в купечестве. Будто мужик какой-то царицу обошёл?
      (Варвара на лестнице, слушает.)
      Звонцов. Да. Григорий Распутин.
      Башкин. Не верится в колдовство.
      Звонцов. А — в любовников — верите?
      Башкин. На сказку похоже. У неё — генералов — сотня.
      Варвара. Глупости какие говорите вы.
      Башкин. Все так говорят, Варвара Егоровна. Я всё-таки полагаю, что без царя — нельзя!
      Звонцов. Царь должен быть не в Петрограде, а — в голове. Кончился спектакль?
      Варвара. Отложили. Приехал какой-то ревизор, — вечером эшелон раненых будет, около пятисот. А места для них нет.
      Глафира. Мокей Петрович, вас зовут.
      (Башкин ушёл, оставив на столе тёплый картуз.)
      Варвара. Что ты с ним откровенничаешь? Ты же знаешь, что он шпионит за нами для матери! Картуз этот он лет десять носит, жадюга! Просален весь. Не понимаю, почему ты с этим жуликом...
      Звонцов. Ах, оставь! Хочу занять у него денег на взятку Бетлингу...
      Варвара. Но я же тебе сказала, что всё это устроит Лиза Достигаева через Жанну! И обойдётся — дешевле...
      Звонцов. Надует тебя Лизавета...
      Ксения (из комнаты мужа). Уговорите вы его, чтобы лежал! Он там ходит и Мокея ругает... Ах, господи!..
      Звонцов. Поди ты, Варя...
      Булычов (в халате, в валяных туфлях). Ну, и что ещё? Несчастная война?
      Башкин (идя за ним). Кто же спорит?
      Булычов. Для кого несчастная?
      Башкин. Для нас.
      Булычов. Для кого — для нас? Ты же говоришь: от войны миллионы наживают? Ну?
      Башкин. Для народа... значит...
      Булычов. Народ — мужик, ему — всё равно: что жить, что умирать. Вот какая твоя правда!
      Ксения. Да — не сердись ты! Вредно тебе...
      Башкин. Ну, что вы? Какая же это правда?
      Булычов. Самая настоящая! Это и есть правда. Я говорю прямо; моё дело — деньги наживать, а мужиково — хлеб работать, товары покупать. А какая другая правда есть?
      Башкин. Конечно, это — так, а всё-таки...
      Булычов. Ну, а что — всё-таки? Ты о чём думаешь, когда воруешь у меня?
      Башкин. Зачем же вы обижаете?
      Ксения. Ну, что ты, Варя, глядишь? Уговори его! Ему лежать велено.
      Булычов. Ты — о народе думаешь?
      Башкин. И — при людях обижаете! Ворую! Это надо доказать!
      Булычов. Доказывать нечего. Всем известно: воровство дело законное. И обижать тебя — незачем. От обиды ты не станешь лучше, хуже станешь. И воруешь — не ты — рубль ворует. Он, сам по себе, есть главный вор...
      Башкин. Это один Яков Лаптев может говорить.
      Булычов. Вот он и говорит. Ну, ступай. А взятку Бетлингу не давать. Довольно давали, хватит ему на гроб, на саван, старому чёрту! Вы что тут собрались? Чего ждёте?
      Варвара. Мы ничего не ждём...
      Булычов. Будто — ничего? Когда — так, идите по своим делам. Дело-то у вас — есть? Аксинья, скажи, чтоб у меня проветрили. Душно там, кислыми лекарствами пахнет. Да — пускай Глафира квасу клюковного принесёт.
      Ксения. Нельзя тебе квасу-то.
      Булычов. Иди, иди! Я сам знаю, чего нельзя, что можно.
      Ксения (уходя). Кабы знал...
      (Все ушли.)
      Булычов (обошёл вокруг стола, придерживаясь за него рукой. Смотрит в зеркало, говорит почти во весь голос). Плохо твоё дело, Егор. И рожа, брат, у тебя... не твоя какая-то!
      Глафира (с подносом, на нём стакан молока). Вот вам молоко.
      Булычов. Тащи кошке. А мне — квасу. Клюковного.
      Глафира. Квасу вам не велят давать.
      Булычов. Они не велят, а ты — принеси. Стой! Как по-твоему умру я?
      Глафира. Не может этого быть.
      Булычов. Почему?
      Глафира. Не верю.
      Булычов. Не веришь? Нет, брат, дело мое — плохо! Очень плохо, я знаю!
      Глафира. Не верю.
      Булычов. Упряма. Ну, давай квасу! А я померанцевой выпью... Она — полезная. (Идёт к буфету.) Заперли, черти. Эки свиньи! Оберегают. Похоже, что я заключённый. Арестант... вроде.
      Занавес
     
      ВТОРОЙ АКТ
     
      Гостиная Булычовых. Звонцов и Тятин — в углу, за маленьким круглым столом, на столе бутылка вина.
      Звонцов (закуривая). Понял?
      Тятин. По чести говоря, Андрей, не нравится мне это...
      Звонцов. А — деньги нравятся?
      Тятин. Деньги, к сожалению, нравятся.
      Звонцов. Ты — кого жалеешь?
      Тятин. Себя, разумеется...
      Звонцов. Есть чего жалеть!
      Тятин. Всё-таки, знаешь, я сам себе — единственный друг.
      Звонцов. Ты бы не философствовал, а — думал.
      Тятин. Я — думаю. Девица она избалованная, трудно будет с ней.
      Звонцов. Разведёшься.
      Тятин. А деньги-то у неё останутся...
      Звонцов. Сделаем так, что у тебя будут. А Шурку я берусь укротить.
      Тятин. По чести сказать...
      Звонцов. Так, что её поторопятся выдать замуж и приданое будет увеличено.
      Тятин. Это ты... остроумно! А какое приданое?
      Звонцов. Пятьдесят.
      Тятин. Тысяч?
      Звонцов. Пуговиц.
      Тятин. Верно?
      Звонцов. Но ты подпишешь мне векселей на десять.
      Тятин. Тысяч?
      Звонцов. Нет, рублей! Чудак!
      Тятин. Мно-ого...
      Звонцов. Тогда — прекратим беседу.
      Тятин. А ты... всё это серьёзно?
      Звонцов. Несерьёзно о деньгах только дураки говорят...
      Тятин (усмехаясь). Чёрт возьми... Замечательно придумано.
      (Входит Достигаев.)
      Звонцов. Рад, что ты, кажется, что-то понимаешь. Тебе, интеллигенту-пролетарию, нельзя в эти лютые дни...
      Тятин. Да, да, конечно! Но — мне пора в суд.
      Достигаев. Чем ты расстроен, Степаша?
      Звонцов. Мы — о Распутине вспомнили.
      Достигаев. Вот — участь, а? Простой, сибирский мужик — с епископами, министрами в шашки играл! Сотнями тысяч ворочал! Меньше десяти тысяч взятки — не брал! Из верных рук знаю — не брал! Вы что пьёте? Бургонское? Это винцо тяжёлое, его за обедом надо пить, некультурный народ!
      Звонцов. Как вы нашли тестя?
      Достигаев. А — чего же его искать, — он не прятался. Ты, Степаша, принёс бы стаканчик мне. (Тятин, не торопясь, уходит.) А Булычов, надо прямо сказать, в плохом виде! В опасном положении он...
      Звонцов. Мне тоже кажется, что...
      Достигаев. Да, да! Это самое. И при этом боится он умереть, а потому — обязательно умрёт. И ты этот факт — учти! Дни нашей жизни такие, что ротик разевать нельзя, ручки в карманах держать — не полагается. Государственный плетень со всех сторон свиньи подрывают, и что будет революция, так это даже губернатор понимает...
      Тятин [входит]. Егор Васильевич в столовую вышел.
      Достигаев (берёт стакан). Спасибо, Степаша. Вышел, говоришь? Ну, и мы туда.
      Звонцов. Промышленники, кажется, понимают свою роль...
      (Идут — Варвара, Елизавета.)
      Достигаев. Московские-то? Ещё бы не понимали!
      Елизавета. Они пьют, как воробушки, а там Булычов рычит слушать невозможно!
      Достигаев. Почему Америка процветает? Потому, что там у власти сами хозяева...
      Варвара. Жанна Бетлингова совершенно серьёзно верит, что в Америке кухарки на рынок в автомобилях ездят.
      Достигаев. Вполне возможно. Хотя... наверное, вранье. А ты, Варюша, всё с военными? Хочешь быть подполковником?
      Варвара. Ух, как старо! Вы о чём мечтаете, Тятин?
      Тятин. Да... так, вообще...
      Елизавета (перед зеркалом). Вчера Жанна рассказала мне анекдот изумительный! Как цветок!
      Достигаев. А ну, а ну — какой?
      Елизавета. При мужчинах — нельзя.
      Достигаев. Хорош цветок!
      (Варвара что-то шепнула Елизавете.)
      Елизавета. Муж! Ты тут будешь сидеть до дна бутылки?
      Достигаев. А — кому я мешаю?
      Елизавета (Тятину). Вы, Стёпочка, знаете псалом: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста»?
      Тятин. Что-то такое помню...
      Елизавета (берёт его под руку). Вот эти, все — они и есть нечестивые грешники, а вы тихий юноша для луны, любви и прочего, да? (Уводит.)
      Достигаев. Экая болтушка!
      Варвара. Василий Ефимович, мать и Башкин вызвали тётку Меланью.
      Достигаев. Игуменью? У-у, это зверь серьёзный! Она будет против фирмы Достигаев и Звонцов, она — против! Она за вывеску — Ксения Булычова и Достигаев...
      Звонцов. Она может потребовать деньги из дела.
      Достигаев. Маланьиных денег — сколько? Семьдесят тысяч?
      Звонцов. Девяносто.
      Достигаев. Всё-таки это — куш! Личные или монастыря?
      Варвара. Как это узнаешь?
      Достигаев. Узнать — можно. Узнать — всё можно! Вот — немцы, они знают не только число солдат у нас на фронте, а даже — сколько вшей на каждом солдате.
      Варвара. Вы бы серьёзно что-нибудь сказали...
      Достигаев. Милая Варюша, нельзя ни торговать, ни воевать, не умея сосчитать, сколько денег в кармане. Про Маланьины деньги узнать можно так: имеется дама Секлетея Полубояринова, она — участница нощных бдений владыки — Никандра, а — Никандр — всякие деньги любит считать. Кроме того, есть один человек в епархиальном совете, — мы его оставим в резерве. Ты, Варюша, возьми переговори с Полубояриновой, и ежели окажется, что деньжата — монастырские, ну, — сами понимаете! Куда это красавица моя ускользнула?
      Глафира. Просят в столовую.
      Достигаев. Спешим. Нуте-с, пошли?
      Варвара (будто бы зацепилась подолом за кресло). Андрей, помоги же! Ты ему веришь?
      Звонцов. Нашла дурака.
      Варвара. Ах, какой жулик! С тёткой я придумала неплохо. А что с Тятиным?
      Звонцов. Уломаю.
      Варвара. С этим надо торопиться.
      Звонцов. Почему?
      Варвара. Да ведь после похорон — нужно будет долго ждать. А у отца — и сердце слабое... Кроме того, у меня есть другие причины.
      (Ушли. Навстречу Глафира, смотрит вслед им с ненавистью, собирает посуду со столика. Лаптев входит.)
      Глафира. А вчера был слух, что ты арестован.
      Лаптев. Да ну? Это, должно быть, неверно.
      Глафира. Всё шутишь.
      Лаптев. Есть — нечего, да — жить весело.
      Глафира. Свернёшь башку на шуточках-то.
      Лаптев. За хорошие шутки не бьют, а хвалят, стало быть, попадёт Яшутке за плохие шутки.
      Глафира, Мели, Емеля! Там, у Шуры, Тонька Достигаева.
      Лаптев. Брр, её — не надо!
      Глафира. Позову Шуру — сюда, что ли?
      Лаптев. Дельно. А как Булычов?
      Глафира (гневно). Какой он тебе Булычов! Он — отец крёстный твой!
      Лаптев. Не сердись, тётя Глаша.
      Глафира. Плохо ему.
      Лаптев. Плохо? Постой, постой! Голодно живут приятели мои, тётя Глаша, не достанешь ли муки, пуда два, а то и мешок?
      Глафира. Что же — воровать у хозяев буду для тебя?
      Лаптев. Да ведь уже не первый раз! Всё равно — и раньше грешила, грех — на мне! Ребятам, ей-богу, кушать охота! Тебе же в доме этом за труд твой принадлежит больше, чем хозяевам.
      Глафира. Слыхала я эти сказки твои! Завтра утром Донату будут отправлять муку, мешок возьмёшь у него. (Уходит.)
      Лаптев. Вот спасибо! (Сел на диван, зевнул до слёз, отирает слёзы, осматривается.)
      Ксения (идёт, ворчит). Бегают, как черти от ладана...
      Лаптев. Здравствуйте...
      Ксения. Ой! Ох, что ты тут сидишь?
      Лаптев. А надо — ходить?
      Ксения. То — нигде нет его, то вдруг придёт! Как в прятки играешь. Отец-то крёстный — болеет, а тебе хоть бы что...
      Лаптев. Заболеть надо мне, что ли?
      Ксения. Все вы с ума сошли, да и других сводите. Понять нельзя ничего! Вон, слышь, царя хотят в клетку посадить, как Емельку Пугачёва. Врут, что ли, грамотей?
      Лаптев. Всё возможно, всё!
      Глафира. Аксинья Яковлевна, на минутку.
      Ксения. Ну, что ещё? Покоя нет... о, господи... (Ушла.)
      Шура (вбегает). Здравствуй!
      Лаптев. Шурочка, в Москву еду, а денег нету — выручай!
      Шура. У меня тридцать рублей...
      Лаптев. Пятьдесят бы, а?
      Шура. Достану.
      Лаптев. Вечером, к поезду? Можно?
      Шура. Да. Слушай: революция будет?
      Лаптев. Да она же началась! Ты — что, газет не читаешь?
      Шура. Я — не понимаю газет.
      Лаптев. Спроси Тятина.
      Шура. Яков, скажи честно: что такое Тятин?
      Лаптев. Вот те раз! Ты же почти полгода ежедневно видишь его.
      Шура. Он честный?
      Лаптев. Да... ничего, честный.
      Шура. Почему ты говоришь нерешительно?
      Лаптев. Мямля он. Мутноватый такой. Обижен, что ли.
      Шура. Кем?
      Лаптев. Из университета вышибли со второго курса. Работает у брата, письмоводителем, а брат...
      Шура. Звонцов — жулик?
      Лаптев. Либерал, кадет, а они вообще жуликоваты. Деньги ты Глафире передай, она доставит.
      Шура. Глафира и Тятин помогают тебе?
      Лаптев. В чём?
      Шура. Не финти, Яшка! Ты понимаешь. Я тоже хочу помогать, слышишь?
      Лаптев (удивлён). Что это ты, девушка, как будто только сегодня проснулась?
      Шура (гневно). Не смей издеваться надо мной! Ты — дурак!
      Лаптев. Возможно, что и дурак, но всё-таки я хотел бы понять...
      Шура. Варвара идёт!
      Лаптев. Ну, я её не желаю видеть.
      Шура. Идём... Скорей.
      Лаптев (обняв её за плечи). В самом деле — что с тобой?
      (Ушли, затворив за собой дверь.)
      Варвара (слышит, как щёлкнул замок двери, подошла к ней, повертела ручку). Это ты, Глафира? (Пауза.) Там есть кто-нибудь? Таинственно... (Быстро уходит.)
      (Шура тащит за руку Доната.)
      Донат. Ну, куда ты меня, Шурок...
      Шура. Стой! Говори: отца в городе уважают?
      Донат. Богатого везде уважают. Озоруешь ты всё...
      Шура. Уважают или боятся?
      Донат. Не боялись бы, так не уважали.
      Шура. А — любят за что?
      Донат. Любят? Не знаю.
      Шура. А — знаешь, что любят?
      Донат. Его? Как сказать? Извозчики — как будто любят, он с ними не торгуется, сколько спросят, столько и даёт. А извозчик, он, конечно, другому скажет, ну и...
      Шура (притопнув ногой). Ты смеёшься?
      Донат. Зачем? Я правду объясняю.
      Шура. Ты стал злой. Ты совсем другой стал!
      Донат. Ну, где уж мне другим быть! Опоздал я.
      Шура. Ты хвалил мне отца.
      Донат. Я его и не хаю. У всякой рыбы своя чешуя.
      Шура. Все вы — врёте.
      Донат (понурясь, вздыхая). Ты — не сердись, сердцем ничего не докажешь.
      Шура. Уходи! Слушай, Глафира... Ну, кто-то лезет... (Спряталась в драпировку.)
      (Входит Алексей Достигаев, щёголь, в галифе, шведской куртке, весь в ремнях и карманах.)
      Алексей. Вы всё хорошеете, Глаша.
      Глафира (угрюмо). Приятно слышать.
      Алексей. А мне — неприятно. (Встал на дороге Глафиры.) Не нравится мне хорошее, если оно не моё.
      Глафира. Пропустите, пожалуйста.
      Алексей. Сделайте одолжение. (Позевнув, смотрит на часы.)
      (Входит Антонина, несколько позднее — Тятин.
      Шура. Ты, кажется, и за горничными ухаживаешь?
      Антонина. Ему — всё равно, хоть за рыбами.
      Алексей. Горничные, если их раздеть, ни в чём не уступают барыням.
      Антонина. Слышишь? Он теперь всегда говорит такое, точно не на фронте жил, а в кабаке...
      Шура. Да, раньше он был такой же ленивый, но не такой храбрый на словах.
      Алексей. Я — и на деле.
      Антонина. Ах, как врёт! Он — трус, трус! Страшно боится, что его соблазнит мачеха.
      Алексей. Что ты сочиняешь? Дурочка!
      Антонина. И отвратительно жадный. Ты знаешь, я ему плачу рубль двадцать копеек за тот день, когда он не скажет мне какой-нибудь гадости. Он — берёт!
      Алексей. Тятин! Вам нравится Антонина?
      Тятин. Да. Очень.
      Шура. А — я?
      Тятин. Говоря правду...
      Шура. Ну да, конечно, правду!
      Тятин. Вы — не очень.
      Шура. Вот как? Это правда?
      Тятин. Да.
      Антонина. Не верь, он сказал, как эхо.
      Алексей. Вы бы, Тятин, женились на Антонине. Мне она надоела.
      Антонина. Какой болван! Уйди! Ты похож на беременную прачку.
      Алексей (обняв её за талию). Ох, какая аристократка! Не гризе па ле семиачки, се моветон (это дурной тон (франц.) — Ред.)
      Антонина. Оставь меня!
      Алексей. С удовольствием! (Танцует с ней.)
      Шура. Может быть, я совсем не нравлюсь вам, Тятин?
      Тятин. А зачем вы хотите знать это?
      Шура. Надо. Интересно.
      Алексей. Ты что мямлишь? Она замуж за тебя напрашивается. Теперь все девицы торопятся быть вдовами героев. Ибо — паёк, ореол и пенсия.
      Антонина. Он уверен, что это остроумно!
      Алексей. Пойду по своей стезе. Тонька, проводи меня до прихожей.
      Антонина. Не хочу!
      Алексей. Мне нужно. Серьёзно, идём!
      Антонина. Наверное, какая-нибудь глупость.
      Шура. Тятин, вы — правдивый человек?
      Тятин. Нет.
      Шура. Почему?
      Тятин. Невыгодно.
      Шура. Если вы так говорите, — значит, вы правдивый. Ну, теперь скажите сразу: вам советуют свататься ко мне?
      Тятин (закуривая, не сразу). Советуют.
      Шура. А вы понимаете, что это плохой совет?
      Тятин. Понимаю.
      Шура. Да, вы... Вот не ожидала! Я думала, вы...
      Тятин. Скверно думали, должно быть?
      Шура. Нет, вы... замечательный! А может быть, вы — хитрый, да? Вы играете на правду? Чтобы околпачить меня?
      Тятин. Это мне — не по силам. Вы — умная, злая, озорная, совсем как ваш отец; по совести говоря — я вас боюсь. И рыжая вы, как Егор Васильевич. Вроде пожарного факела.
      Шура. Тятин, вы — молодец! Или — страшная хитрюга...
      Тятин. И лицо у вас — необыкновенное...
      Шура. Это — о лице — для смягчения удара? Нет, вы хитрый!
      Тятин. Думайте как хотите. По-моему, вы обязательно сделаете что-нибудь... преступное! А я привык жить кверху лапками — знаете, как виноватые кутята...
      Шура. В чём виноватые?
      Тятин. Не знаю. В том, что кутята, и — зубов нет, укусить не могут.
      Антонина (входит). Дурак Алёшка страшно больно дёрнул меня за ухо. И деньги отобрал, как жулик! Знаешь, он сопьётся, это — наверное! Мы с ним такие никчемушные, купеческие дети. Тебе — смешно?
      Шура. Тоня, — забудь всё плохое, что я тебе говорила о нём!
      Антонина. О Тятине? А — что ты говорила? Я не помню.
      Шура. Ну, что он свататься хочет ко мне.
      Антонина. Почему это плохо?
      Шура. Из-за денег.
      Антонина. Ах, да! Ну, это — свинство, Тятин!
      Шура. Жаль, не слышала ты, как он отвечал на мои вопросные слова.
      Антонина. Варумные слова (warum (нем.) — почему? — Ред.). Помнишь «Варум» Шуберта?
      Тятин. Разве Шуберта?
      Антонина. Варум очень похоже на птицу марабу, такая мрачная птица... в Африке.
      Шура. Что ты сочиняешь?
      Антонина. Я всё больше люблю страшное. Когда страшно, то уже не скучно. Полюбила сидеть в темноте и ждать, что приползёт огромный змей...
      Тятин (усмехаясь). Это — который был в раю?
      Антонина. Нет, страшнее.
      Шура. Ты — занятная. Всегда выдумываешь что-нибудь новое, а все говорят одно и то же: война — Распутин — царица — немцы, война революция...
      Антонина. Ты будешь актрисой или монахиней.
      Шура. Монахиней? Ерунда!
      Антонина. Это очень трудно быть монахиней, нужно играть всегда одну роль.
      Шура. Я хочу быть кокоткой, как Нана у Золя.
      Тятин. Вот как вы говорите! Ф-фу!
      Шура. Мне — развращать хочется, мстить.
      Тятин. Кому? За что?
      Шура. За то, что я — рыжая, за то, что отец болен... за всё! Вот когда начнётся революция, я развернусь! Увидишь.
      Антонина. Ты веришь, что будет революция?
      Шура. Да! Да!
      Тятин. Революция — будет.
      Глафира. Шура, приехала мать Мелания, Егор Васильевич хочет принять её здесь.
      Шура. Ух — тётка! Бежим ко мне, дети! Тятин, — вы очень уважаете вашего брата?
      Тятин. Он мне — двоюродный.
      Шура. Это не ответ.
      Тятин. Кажется — родственники вообще мало уважают друг друга.
      Шура. Вот это — ответ!
      Антонина. Бросьте говорить о скучном.
      Шура. Вы очень смешной, Тятин!
      Тятин. Ну, что ж делать?
      Шура. И одеваетесь вы смешно.
      (Ушли. Глафира отпирает дверь, скрытую драпировкой. В дверях, куда ушла молодёжь, — Булычов. Медленно и важно входит игуменья Meлания, с посохом в руке. Глафира стоит, наклоня голову, придерживая драпировку.)
      Мелания. Ты всё ещё здесь трёшься, блудодейка? Не выгнали тебя? Ну, скоро выгонят.
      Булычов. Ты тогда в монахини возьми её, у неё — деньги есть.
      Мелания. А-а, ты — здесь? Ой, Егор, как тебя перевернуло, помилуй бог!
      Булычов. Глаха, закрой двери да скажи, чтоб сюда не лезли. Садись... преподобная! Об каких делах поговорим?
      Мелания. Не помогают доктора-то? Видишь: господь терпит день, терпит год и век...
      Булычов. О господе — после, давай сначала о деле. Я знаю, о деньгах твоих говорить приехала.
      Мелания. Деньги не мои, а — обители.
      Булычов. Ну — всё едино: обители, обидели, грабители. Тебя чем деньги беспокоят? Боишься — умру — пропадут?
      Мелания. Пропасть они — не могут, а не хочу, чтоб в чужие руки попали.
      Булычов. Так, вынуть хочешь из дела? Мне — всё равно — вынимай. Но — гляди — проиграешь! Теперь рубли плодятся, как воши на солдатах. А я не так болен, чтобы умереть...
      Мелания. Не ведаем ни дня, ни часа, егда приидет смерть. Завещание-то духовное-то написал?
      Булычов. Нет!
      Мелания. Пора. Напиши! Вдруг — позовёт господь...
      Булычов. А зачем я ему?
      Мелания. Дерзости свои — оставь! Ты — знаешь, слушать их я не люблю, да и сан мой...
      Булычов. А ты — полно, Малаша! Мы друг друга знаем и на глаз и на ощупь. Деньги можешь взять, у Булычова их — много!
      Мелания. Вынимать капитал из дела я не желаю, а векселя хочу переписать на Аксинью, вот и — предупреждаю.
      Булычов. Так. Ну, это — твоё дело! Однако в случае моей смерти Звонцов Аксинью облапошит. Варвара ему в этом поможет...
      Мелания. Вот как ты заговорил? По-новому будто? Злости не слышно.
      Булычов. Я злюсь в другую сторону. Вот, давай-ко, поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе.
      Смолоду много бито, граблено,
      Под старость надобно душ`а спасать...
      Мелания. Ну... что ж, говори!
      Булычов. Ты вот богу служишь днём и ночью, как, примерно, Глафира — мне.
      Мелания. Не богохуль! С ума сошёл? Глафира-то как тебе по ночам служит?
      Булычов. Рассказать?
      Мелания. Не богохуль, говорю! Опомнись!
      Булычов. Не рычи! Я же просто говорю, не казёнными молитвами, а человечьими словами. Вот — Глафире ты сказала: скоро её выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это — зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него первый сорт. Конечно, я — грешник, людей обижал и вообще... всячески грешник. Ну — все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.
      Мелания. Ты не предо мной, не пред людьми кайся, а пред богом! Люди — не простят, а бог — милостив. Сам знаешь: разбойники, в старину, как грешили, а воздадут богу богово и — спасены!
      Булычов. Ну да, ежели украл да на церковь дал, так ты не вор, а — праведник.
      Мелания. Его-ор! Кощунствуешь, слушать не буду! Ты — не глуп, должен понять: господь не допустит — дьявол не соблазнит.
      Булычов. Ну — спасибо!
      Мелания. Это что ещё?
      Булычов. Успокоила. Выходит, что господь вполне свободно допускает дьявола соблазнять нас, — значит, он в грешных делах дьяволу и мне компаньон...
      Мелания (встала). Слова эти... слова твои такие, что ежели владыке Никандру сказать про них...
      Булычов. А — в чём я ошибся?
      Мелания. Еретик! Подумай — что лезет тебе в нездоровую-то башку? Ведь — понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя — значит, бог от тебя отрёкся.
      Булычов. Отрёкся — а? За что? За то, что я деньги любил, баб люблю, на сестре твоей, дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрёкся? Эх ты... ворона полоротая! Каркаешь, а — без смысла!
      Мелания (ошалела). Да что ты, Егор? Обезумел ты? Господи помилуй...
      Булычов. Молишься день, ночь под колоколами а — кому молишься, сама того не знаешь.
      Мелания. Егор! В пропасть летишь! В пасть адову... В такие дни... Всё разрушается, трон царёв качают злые силы... антихристово время... может — Страшный суд близок...
      Булычов. Вспомнила! Страшный суд... Второе пришествие... Эх, ворона! Влетела, накаркала! Ступай, поезжай в свою берлогу с девчонками, с клирошанками лизаться! А вместо денег — вот что получишь от меня — на! (Показывает кукиш.)
      Мелания (поражена, почти упала в кресло). Ох, негодяй...
      Булычов. Глафира — блудодейка? А — ты? Ты кто?
      Мелания. Врёшь... Врёшь... (Вскочила). Мошенник! Издохнешь скоро! Червь!
      Булычов. Прочь! Уходи от греха...
      Мелания. Змей... Дьявол...
      Булычов (один, рычит, потирает правый бок, кричит). Глафира! Эй...
      Ксения. Что ты? А Меланья-то где?
      Булычов. Улетела.
      Ксения. Неужто опять поссорились?
      Булычов. Ты надолго уселась тут?
      Ксения. Дай же ты мне, Егор, слово сказать! Ты совсем уж перестал говорить со мной, будто я мебель какая! Ну, что ты как смотришь?
      Булычов. Валяй, валяй, говори!
      Ксения. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятёк у себя, наверху, трактир устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера семь бутылок красного выпили да водки сколько... Дворник Измаил жалуется — полиция одолела его, всё спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день — трактир. Ты что голову повесил?
      Булычов. Валяй, валяй, сыпь! Молодой, я — любил в трактире с музыкой сидеть.
      Ксения. Малаша-то зачем приезжала?
      Булычов. Врать, Аксинья, ты — не можешь! Глупа для этого.
      Ксения. Чего же это я соврала, где?
      Булычов. Здесь Маланья приехала по уговору с тобой о деньгах говорить.
      Ксения. Когда же это я уговаривалась с ней, что ты?
      Булычов. Ну — ладно! Заткни рот...
      (Оживлённо входят Достигаев, Звонцов, Павлин.)
      Достигаев. Егор, послушай-ко, что отец Павлин из Москвы привёз...
      Ксения. Ты бы лёг, Егор!
      Булычов. Ну, слушаю... отец!
      Павлин. Хорошего мало рассказать могу, да, по-моему, и хорошее-то — плохо, ибо лучше того, как до войны жили, ничего невозможно выдумать.
      Достигаев. Нет, протестую! Не-ет!
      (Звонцов шепчется с тёщей.)
      Ксения. Плачет?
      Достигаев. Кто плачет?
      Ксения. Игуменья.
      Достигаев. Что же это она?
      Булычов. Идите-ко, взгляните, чего она испугалась? А ты, отец, садись, рассказывай.
      Достигаев. Интересно, от какой жалости плачет Маланья.
      Павлин. Великое смятение началось в Москве. Даже умственно зрелые люди утверждают, что царя надобно сместить, по неспособности его.
      Булычов. С лишком двадцать лет способен был.
      Павлин. Силы человека иссякают от времени.
      Булычов. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома.
      Павлин. Это — было. Действительно — радовался народ.
      Булычов. Что же такое случилось? Вот и Дума есть... Нет, дело не в царе... а в самом корне...
      Павлин. Корень — это и есть самодержавие.
      Булычов. Каждый сам собой держится... своей силой... Да вот сила-то — где? На войне — не оказалось.
      Павлин. Дума способствовала разрушению сил.
      Елизавета (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете?
      Павлин. Ну, что это, какой вопрос.
      Елизавета. А где мой муж?
      Павлин. Был здесь.
      Елизавета. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла. )
      Булычов. Отец...
      Павлин. Что скажете?
      Булычов. Всё — отцы. Бог — отец, царь — отец, ты — отец, я отец. А силы у нас — нет. И все живём на смерть. Я — не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.
      Павлин. Вы, Егор Васильевич, — успокойтесь...
      Булычов. А — на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну — успокой... отец! Покажи силу!
      Павлин. Почитайте священное писание, библию, например, Иисуса Навина хорошо вспомнить... Война — в законе...
      Булычов. Брось. Какой это — закон? Это — сказка. Солнце не остановишь. Врёте.
      Павлин. Роптать — величайший грех. Надобно с тихой душой и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь.
      Булычов. Ты примирился, когда тебя староста, Алексей Губин, обидел? Ты — в суд подал на него, Звонцова адвокатом пригласил, за тебя архиерей вступился? А вот я в какой суд подам жалобу на болезнь мою? На преждевременную смерть? Ты — покорно умирать будешь? С тихой душой, да? Нет, — заорёшь, застонешь.
      Павлин. Речи такие не позволяет слушать сан мой. Ибо это речи...
      Булычов. Брось, Павлин! Ты — человек. Ряса — это краска на тебе, а под ней ты — человек, такой же, как я. Вот доктор говорит — сердце у тебя плохое, ожирело...
      Павлин. К чему ведут такие речи? Подумайте и устрашитесь! Установлено от веков...
      Булычов. Установлено, да, видно, не крепко.
      Павлин. Лев Толстой еретик был, почти анафеме предан за неверие, а от смерти бежал в леса, подобно зверю.
      Ксения. Егор Васильевич, Мокей пришёл, говорит: Якова ночью жандармы арестовали, так он спрашивает...
      Булычов. Ну, спасибо, отец Павлин... за поучение! Я ещё тебя... потревожу. Позови Башкина, Аксинья! Скажи Глафире — пусть каши принесёт. И — померанцевой.
      Ксения. Нельзя тебе водку...
      Булычов. Всё — можно. Ступай! (Оглядывается, усмехаясь бормочет.) Отец... Павлин... Филин... Тебе, Егор, надо было табак курить. В дыму — легче, не всё видно... Ну, что, Мокей?
      Башкин. Как здоровье, Егор Васильевич?
      Булычов. Всё лучше. Якова арестовали?
      Башкин. Да, ночью сегодня. Скандал!
      Булычов. Одного?
      Башкин. Говорят — часовщика какого-то да учительницу Калмыкову, которая Александре Егоровне уроки давала, кочегара Ерихонова, известный бунтарь. Около десятка будто.
      Булычов. Все из тех — долой царя?
      Башкин. У них это... различно: одни царя, а другие — всех богатых, и чтобы рабочие сами управляли государством...
      Булычов. Ерунда!
      Башкин. Конечно.
      Булычов. Пропьют государство.
      Башкин. Не иначе.
      Булычов. Да... А — вдруг — не пропьют?
      Башкин. А что ж им делать без хозяев-то?
      Булычов. Верно. Без тебя да без Васьки Достигаева — не проживёшь.
      Башкин. И вы — хозяин...
      Булычов. Ну, а как же? И я. Как, говоришь, они поют?
      Башкин (вздохнув). Отречёмся от старого мира...
      Булычов. Ну?
      Башкин. Отрясём его прах с наших ног...
      Булычов. По словам — на молитву похоже.
      Башкин. Какая же молитва? Ненавидим, дескать, царя... дворец...
      Булычов. Вон что! Н-да... черти драповые! (Подумал.) Ну, а тебе чего надо?
      (Глафира принесла кашу и водку.)
      Башкин. Мне? Ничего.
      Булычов. А зачем пришёл?
      Башкин. Спросить, кого на место Якова поставить.
      Булычов. Потапова, Сергея.
      Башкин. Он тоже в этих мыслях — ни бога, ни царя...
      Булычов. Тоже?
      Башкин. Позвольте предложить — Мокроусова. Он — очень просится к нам. Человек грамотный, распорядительный.
      Глафира. Каша простынет.
      Булычов. Полицейский? Воряга? Чего же он?
      Башкин. Теперь в полиции опасно служить, многие уходят.
      Булычов. Так. Опасно? Ах, крысы... Ладно, пришли Потапова. Завтра утром. Ступай... Глаха — трубач пришёл?
      Глафира. В кухне сидит.
      Булычов. Съем кашу — веди его сюда. Что это — как тихо в доме?
      Глафира. Наверху все.
      Булычов (пьёт водку). Ну — и ладно. Ты что... приуныла?
      Глафира. Не пей, не вреди себе, не хворай ты! Брось всё, уйди от них. Сожрут они тебя, как черви... заживо сожрут! Уедем... в Сибирь...
      Булычов. Пусти, больно...
      Глафира. В Сибирь уедем, я работать буду... Ну — что ты здесь, зачем? Никто тебя не любит, все — смерти ждут...
      Булычов. Перестань, Глаха... Не расстраивай меня. Я всё знаю, всё вижу! Я знаю, кто ты мне... Ты да Шурка, вот это я — нажил, а остальное — меня выжило... Может, ещё выздоровлю... Зови трубача, ну-ко...
      Глафира. Кашу-то съешьте.
      Булычов. Чёрт с ней, с кашей! Шурку позови... (Остался один и жадно пьёт рюмку за рюмкой.)
      (Входит Трубач. Он смешной, тощий, жалкий, за плечами — на ремнях большая труба в мешке.)
      Трубач. Здравия желаю вашему степенству.
      Булычов (удивлён). Здорово. Садись. Глаха, затвори дверь. Вот какой ты...
      Трубач. Так точно.
      Булычов. Н-ну... неказист! Рассказывай, как лечишь?
      Трубач. Лечение моё простое, ваше степенство, только люди привыкли питаться лекарствами из аптеки и не верят мне, так что я деньги вперёд прошу.
      Булычов. Это ты неплохо придумал! А вылечиваешь?
      Трубач. Сотни вылечил.
      Булычов. Не разбогател, однако.
      Трубач. На добром деле не богатеют.
      Булычов. Вон как ты? От каких же болезней вылечиваешь?
      Трубач. Все болезни одинаково происходят по причине дурного воздуха в животе, так что я ото всех лечу...
      Булычов (усмехаясь). Храбро! Ну-ко, покажи трубу-то...
      Трубач. Рубль заплатить можете?
      Булычов. Рубль? Найдётся. Глаха — есть у тебя? Получи. Дёшево берёшь.
      Трубач. Это — для начала. (Развязал мешок, вытащил басовую трубу.)
      (Шура прибежала.)
      Булычов. Самовар какой... Шурок, — хорош целитель? А ну-ко, подуй!
      (Трубач откашлялся, трубит, не очень громко, кашляет.)
      Булычов. Это и — всё?
      Трубач. Четыре раза в сутки по пяти минут, и — готово!
      Булычов. Выдыхается человек? Умирает?
      Трубач. Никогда! Сотни вылечил!
      Булычов. Так. Ну, а теперь скажи правду; ты — кем себя считаешь — дураком или жуликом?
      Трубач (вздохнув). Вот и вы не верите, как все.
      Булычов (посмеиваясь). Ты — не прячь трубу-то! Говори прямо: дурак или жулик? Денег дам!
      Шура. Не надо обижать его, папа!
      Булычов. Я не обижаю, Шурок! Тебя как звать, лекарь?
      Трубач. Гаврила Увеков...
      Булычов. Гаврило? (Смеётся.) Ох, чёрт... Неужто — Гаврило?
      Трубач. Имя очень простое... никто не смеётся!
      Булычов. Так — ты кто же: глупый или плут?
      Трубач. Шестнадцать рублей дадите?
      Булычов. Глаха, — принеси! В спальне... Почему шестнадцать, Гаврило?
      Трубач. Ошибся! Надо было больше спросить.
      Булычов. Значит — глупый ты?
      Трубач. Да нет, я не дурак...
      Булычов. Стало быть — жулик?
      Трубач. Да и не жулик... Сами знаете: без обмана — не проживёшь.
      Булычов. Вот это — верно! Это, брат, нехорошо, а — верно.
      Шура. Разве не стыдно обманывать?
      Трубач. А почему стыдно, если верят?
      Булычов (возбуждённо). И это — правильно! Понимаешь, Шурка? Это — правильно! А поп Павлин эдак не скажет! Он — не смеет!
      Трубач. За правду мне прибавить надо. И — вот вам крест! некоторым труба помогает.
      Булычов. Верю, — двадцать пять дай ему, Глаха. Давай ещё. Давай все!
      Трубач. Вот уж... покорно благодарю... Может, попробуете трубу-то? Пёс её знает... как она, а ей-богу — действует!
      Булычов. Нет, спасибо! Ах, ты, Гаврило, Гаврило! (Смеётся.) Ты... вот что, ты покажи, как она... Ну-ко — действуй! Да — потолще!
      (Трубач напряжённо и оглушительно трубит. Глафира смотрит на Булычова тревожно. Шура, зажав уши, смеётся.)
      Булычов. Сади во всю силу!
      (Вбегают Достигаевы, Звонцовы, Башкин, Ксения.)
      Варвара. Что это такое, папаша?
      Ксения. Егор, что ты ещё затеял?
      Звонцов (Трубачу). Ты пьяный?
      Булычов. Не тронь! Не смей! Глуши их, Гаврило! Это же Гаврило-архангел конец миру трубит!..
      Ксения. Ой, ой, помешался...
      Башкин (Звонцову). Вот видите?
      Шура. Папа, ты слышишь? Они говорят — с ума сошёл ты! Уходите, трубач, уходите!
      Булычов. Не надо! Глуши, Гаврило! Светопреставление! Конец миру... Труби-и!..
      Занавес
     
      ТРЕТИЙ АКТ
     
      Столовая. Всё в ней кажется сдвинутым со своих мест. На столе неубранная посуда, самовар, пакеты из магазина, бутылки. В углу чемоданы, один из них разбирает монастырская служка Таисья в острой шлычке (головной убор — Ред.), около неё — Глафира, с подносом в руке. Над столом горит лампа.
      Глафира. А надолго мать Мелания к нам?
      Таисья. Не знаю я.
      Глафира. Почему она у себя на подворье не остановилась?
      Таисья. Не знаю.
      Глафира. Тебе сколько лет?
      Таисья. Девятнадцать.
      (Звонцов на лестнице.)
      Глафира. А ничего не знаешь! Что ты — дикая какая?
      Таисья. Нам с мирскими не велят говорить.
      Звонцов. Игуменья пила чай?
      Глафира. Нет.
      Звонцов. Возьми, подогрей самовар, на всякий случай.
      (Глафира уходит, взяв самовар.)
      Звонцов. Что там вас — солдаты напугали?
      Таисья. Солдаты-с.
      Звонцов. Чем же они напугали?
      Таисья. Корову зарезали, пригрозили поджечь монастырь. Простите. (Ушла, унося груду белья.)
      Варвара (из прихожей). Слякоть какая! Ты тут с монашенкой беседуешь?
      Звонцов. Присутствие игуменьи в нашем доме неудобная штука, знаешь ли?
      Варвара. Дом ещё не наш... Что, Тятин согласился?
      Звонцов. Тятин — осёл или притворяется честным.
      Варвара. Подожди. Кажется, отец кричит... (Слушает у двери в комнату отца.)
      Звонцов. Хотя доктора и утверждают, что он — в своем уме, но после этой дурацкой сцены с трубой...
      Варвара. Он и не такие сцены разыгрывал, хуже бывало. Между Александрой и Тятиным наладились, кажется, приятельские отношения?
      Звонцов. Да, но — ничего хорошего я в этом не вижу. Сестрица твоя хитрая штучка, от неё можно ожидать... весьма серьёзных неприятностей.
      Варвара. Жаль, что ты не сообразил этого, когда она кокетничала с тобой. Впрочем, это тебе было приятно.
      Звонцов. Кокетничала она со мной, чтобы позлить тебя.
      Варвара. Ты огорчён? Ну, Павлин лезет. Повадился!
      Звонцов. Духовенства — избыток у нас.
      (Входят, споря, Елизавета, Павлин, затем — Mокей.)
      Павлин. Газеты же, по обыкновению, лгут! Добрый вечер!
      Елизавета. А я вам говорю, что это неправда!
      Павлин. Установлено вполне точно: государь отказался от престола не по доброй воле, а под давлением насилия, будучи пойман на дороге на Петроград членами кадетской партии... Да-с!
      Звонцов. Что же отсюда следует?
      Елизавета. Отец Павлин — против революции и за войну, а я против войны! Я хочу в Париж... Довольно воевать! Ты согласна, Варя? Помнишь, как сказал Анри-катр: (Генрих IV (франц.) — Ред.) «Париж лучше войны». Я знаю, что он не так сказал, но — он ошибся.
      Павлин. Не настаиваю ни на чём, ибо всё колеблется.
      Варвара. Нужен мир, мир, отец Павлин! Вы видите, как ведёт себя чернь?
      Павлин. Ох, вижу! А что наш больной? Как с этой стороны? (Прижимает палец к переносью.)
      Звонцов. Доктора не нашли признаков расстройства.
      Павлин. Это — приятно! Хотя доктора безошибочно находят токмо одни гонорары.
      Елизавета. Какой вы злой! Варя, Жанна приглашает нас ужинать.
      Башкин. Арестованных выпустили, а полиция страдает.
      Павлин. Да, да... Удивительно! Чего хорошего ожидаете вы от событий, Андрей Петрович, а?
      Звонцов. Общественные силы организуются закономерно и скоро скажут своё слово. Под общественными силами я разумею людей, которые обладают прочным экономическим...
      Варвара. Слушай-ко, Жанна приглашает нас... (Отводит его в сторону, шепчет.)
      Звонцов. Ну, знаешь, это меня ставит не очень удобно! С одной стороны — игуменья, с другой — кокотка...
      Варвара. Да — тише ты!
      Башкин. Андрей Петрович, тут — Мокроусов, — знаете, помощник пристава?
      Звонцов. Да. Что ему надо?
      Башкин. Он службу бросает по причине опасности и просится к нам, в лес.
      Звонцов. Удобно ли это?
      Варвара. Подожди, Андрей...
      Башкин. Очень удобно. Лаптев теперь загнёт хвост и бунтовать будет. Донат — сами знаете — человек неподходящий и тоже сектант, всё о законе правды бормочет, а уж какая тут правда, когда... сами видите!
      Звонцов. Ну, это чепуха! Мы присутствуем именно при начале торжества правды...
      Варвара. Да подожди же, Андрей.
      Звонцов. И справедливости.
      Варвара. Вы чего хотите, Мокей?
      Башкин. Я — чтобы нанять Мокроусова. Егор Васильевичу я предлагал.
      Варвара. Что же он?
      (Звонцов, нахмурясь, отошёл прочь.)
      Башкин. Определённо не высказался.
      Варвара. Возьмите Мокроусова.
      Башкин. Может — взглянете на него?
      Варвара. Зачем же?
      Башкин. Для знакомства. Он — здесь.
      Варвара. Ну, хорошо...
      (Башкин идёт в прихожую. Варвара пишет что-то в записной книжке. Башкин возвращается с Мокроусовым; это — человечек круглолицый, брови удивлённо подняты, на лице — улыбочка, но кажется, что хочет крепко выругаться. В полицейской форме, на боку — револьвер, шаркает ножкой.)
      Мокроусов. Честь имею представиться. Глубоко благодарен за честь служить.
      Варвара. Очень рада. Вы даже в форме, а я слышала, что полицию разоружают.
      Мокроусов. Совершенно верно, в естественном виде нам по улице ходить опасно, так что я — в штатском пальто, хотя при оружии. Но сейчас, по случаю возбуждения неосновательных надежд, чернь несколько приутихла, и потому... без шашки.
      Варвара. Когда вы думаете начать службу у нас?
      Мокроусов. Мысленно — я уже давно покорный ваш слуга. В лес готов отправиться хоть завтра, я одинок и...
      Варвара. Вы думаете, надолго это — этот бунт?
      Мокроусов. Полагаю — на всё лето. Потом наступят дожди, морозы, и шляться по улицам будет неудобно.
      Варвара (усмехаясь). Только на лето? Едва ли революция зависит от погоды.
      Мокроусов. Помилуйте! А как же! Зима — охлаждает.
      Варвара (усмехаясь). Вы — оптимист.
      Мокроусов. Полиция — вообще оптимисты.
      Варвара. Вот как!
      Мокроусов. Именно-с. Это от сознания силы-с.
      Варвара. Вы служили в армии?
      Мокроусов. Так точно. В бузулукском резервном батальоне, имею чин подпоручика.
      Варвара (подавая руку). Ну, желаю вам всего хорошего.
      Мокроусов (целуя руку). Сердечно тронут. (Ушёл, пятясь задом, притоптывая.)
      Варвара (Башкину). Кажется, он — дурак?
      Башкин. Это — не грех. Умники-то — вон они как... Им дай волю, так они землю наизнанку вывернут... Как — вроде — карман.
      Павлин (Башкину, Елизавете). Духовенству обязательно нужно дать право свободной проповеди, иначе — ничего не получится!
      (Глафира, Шура выводят под руки Булычова. Все замолчали, смотря на него; он хмурится.)
      Булычов. Ну? Что молчите? Бормотали, бормотали...
      Павлин. Поражены внезапностью...
      Булычов. Что?
      Павлин. Зрелище человека ведомого...
      Булычов. Ведомого! Ноги у человека отнимаются, вот его и ведут! Ведомого... Мокей — Яшутку освободили?
      Башкин. Да. Всех арестантов освободили.
      Звонцов. Политических.
      Булычов. Якову Лаптеву свобода, а царя — под арест! Вот как, отец Павлин! Что скажешь, а?
      Павлин. Неискушён в делах этих... но — по малому разумению моему — сначала осведомился бы, что именно намерены говорить и делать эти лица...
      Булычов. Царя выбирать. Без царя — перегрызётесь вы все...
      Павлин. Воодушевлённое лицо у вас сегодня, очевидно преодолеваете недуг?
      Булычов. Вот, вот... преодолеваю! Вы, супруги, и ты, Мокей, оставьте-ко нас, меня с Павлином. Ты, Шурёнок, не уходи.
      (Башкин ушёл в прихожую. Звонцовы и Достигаевы — наверх. Минуты через две Варвара, сойдя до половины лестницы, слушает.)
      Шура. Ты — ляг.
      Булычов. Не хочу. Ну что, отец Павлин, ты насчёт колокола — что ли?
      Павлин. Нет, заглянул в надежде увидеть вас в лучшем положении, в чём и не ошибся. Но, конечно, памятуя щедрые и великодушные в прошлом деяния ваши, направленные к благолепию града сего и храма...
      Булычов. Плохо ты молишься за меня, мне вот всё хуже. И неохота платить богу. За что платить-то? Плачено немало, а толку нет.
      Павлин. Жертвы ваши...
      Булычов. Постой! Есть вопрос: как богу не стыдно? За что смерть?
      Шура. Не говори о смерти, не надо!
      Булычов. Ты — молчи! Ты — слушай. Это я — не о себе.
      Павлин. Напрасно раздражаете себя такими мыслями. И что значит смерть, когда душа бессмертна?
      Булычов. А зачем она втиснута в грязную-то, тесную плоть?
      Павлин. Вопрос этот церковь считает не токмо праздным, но и...
      (Варвара — на лестнице — смеётся, прижав платок ко рту.)
      Булычов. Ты — не `икай! Говори прямо. Шура, — трубача помнишь, а?
      Павлин. В присутствии Александры Егоровны...
      Булычов. Это — брось! Ей — жить, ей — знать! Я вот жил-жил, да и спрашиваю: ты зачем живёшь?
      Павлин. Служу во храме...
      Булычов. Знаю я, знаю — служишь! А ведь придётся тебе умирать. Что это значит? Что значит — смерть нам, — Павлин?
      Павлин. Вопрошаете... нелогично и бесплодно! И — простите! Но уже не о земном надо бы...
      Шура. Не смейте так говорить!
      Булычов. Я — земной! Я — насквозь земной!
      Павлин (встаёт). Земля есть прах...
      Булычов. Прах? Так, вы, мма... Так вы это, что земля — прах, сами должны понять! Прах, а — ряса шёлковая на тебе. Прах, а — крест золочёный! Прах, а — жадничаете...
      Павлин. Злое и пагубное творите в присутствии отроковицы...
      Булычов. От рукавицы, от рукавицы...
      (Варвара быстро ушла наверх.)
      Булычов. Обучают вас, дураков, как собак на зайцев... Разбогатели от нищего Христа...
      Павлин. Озлобляет вас болезнь, и, озлобляясь, рычите, подобно вепрю...
      Булычов. Уходишь? Ага...
      Шура. Напрасно ты волнуешься, от этого хуже тебе. Какой ты... неугомонный...
      Булычов. Ничего! Жалеть — нечего! Ух, не люблю этого попа! Ты гляди, слушай, я нарочно показываю...
      Шура. Я сама всё вижу... не маленькая, не дура!
      (Звонцов на лестнице.)
      Булычов. Они, после трубача, решили, что я с ума сошёл, а доктора говорят: врёте! Ты ведь докторам веришь, Шура? Докторам-то?
      Шура. Я тебе верю... тебе...
      Булычов. Ну, то-то! Нет, у меня разум в порядке! Доктора знают. Действительно, я наткнулся на острое. Ну, ведь всякому... интересно; что значит — смерть? Или, например, жизнь? Понимаешь?
      Шура. Не верю я, что ты сильно болен. Тебе надо уехать из дома. Глафира верно говорит! Надо лечиться серьёзно. Ты — никого не слушаешь.
      Булычов. Всех слушаю! Вот знахарку попробуем. Вдруг — поможет? Ей бы пора прийти. Грызёт меня боль... как тоска!
      Шура. Перестань, милый! Не надо, родной мой! Ты — ляг...
      Булычов. Лежать — хуже. Лёг — значит — сдался. Это — как в кулачном бою. И — хочется мне говорить. Мне надо тебе рассказать. Понимаешь... какой случай... не на той улице я живу! В чужие люди попал, лет тридцать всё с чужими. Вот чего я тебе не хочу! Отец мой плоты гонял. А я вот... Этого я тебе не могу выразить.
      Шура. Ты говори тише, спокойнее... Говори, как, бывало, сказки мне рассказывал.
      Булычов. Я тебе — не сказки, я тебе всегда правду говорил. Видишь ли... Попы, цари, губернаторы... на кой чёрт они мне надобны? В бога — я не верю. Где тут бог? Сама видишь... И людей хороших — нет. Хорошие редки, как... фальшивые деньги! Видишь, какие все? Вот они теперь запутались, завоевались... очумели! А — мне какое дело до них? Булычову-то Егору — зачем они? И тебе... ну, как тебе с ними жить?
      Шура. Ты не беспокойся обо мне...
      Ксения (идёт). Александра, к тебе Тоня с братом пришла и этот...
      Шура. Подождут.
      Ксения. А ты — иди-ко! Мне с отцом поговорить надо...
      Булычов. А мне — надо?
      Шура. Вы — не очень много — говорите...
      Ксения. Учи, учи меня! Егор Васильевич — Зобунова пришла...
      Булычов. Шурок, ты потом веди их сюда, молодёжь-то... Ну, давай Зобунову!
      Ксения. Сейчас. Я хочу сказать, что Лександра подружилась с прощелыгой этим, с двоюродным братом Андрея. Сам понимаешь: это ей не пара. Одного нищего приютили мы, так он — вон как командует.
      Булычов. Ты, Аксинья, совсем... как дурной сон, — право!
      Ксения. Бог с тобой, обижай! Ты бы запретил ей амурничать с Тятиным-то.
      Булычов. А ещё что?
      Ксения. Мелания у нас...
      Булычов. Зачем?
      Ксения. Несчастие с ней. Солдаты беглые напали на обитель, корову зарезали, два топора украли, заступ, связку верёвок, вон что делается! А Донат, лесник наш, нехороших людей привечает, живут они в бараке, на лесорубке...
      Булычов. Заметно, что ежели какой человек приятен мне, так он уж никому не приятен.
      Ксения. Ты бы помирился с ней...
      Булычов. С Маланьей? Зачем?
      Ксения. Да — как же? Здоровье твоё...
      Булычов. Ладно. Давай... помирюсь! Я ей скажу: «И остави нам долги наша».
      Ксения. Ты — поласковее. (Ушла.)
      Булычов (бормочет). «И остави нам долги...» «Яко же и мы оставляем...» Кругом враньё... Ох, черти...
      Варвара. Папаша! Я слышала, как мать говорила о Степане Тятине...
      Булычов. Да... Ты — всё слышишь, всё знаешь...
      Варвара. Тятин — скромный человек, он не потребует большого приданого за Александрой и очень хорошая пара для неё.
      Булычов. Заботливая ты...
      Варвара. Я присмотрелась к нему...
      Булычов. О ком ты заботишься? Эх вы... черти домашние!
      (Идут Мелания, Ксения, в дверях остановилась служка Таисья.)
      Булычов. Ну что, Малаша? Помиримся, что ли?
      Мелания. То-то. Воин! Обижаешь всех... ни за что ни про что...
      Булычов. «И остави нам долги наша» — Малаша!
      Мелания. Не о долгах речь. Не озоруй! Вон какие дела-то начались. Царя, помазанника божия, свергли с престола. Ведь это — что значит? Обрушил господь на люди своя тьму смятения, обезумели все, сами у себя под ногами яму роют. Чернь бунтуется. Копосовские бабы в лицо мне кричали, мы, дескать, народ! Наши мужья, солдаты — народ! Каково? Подумай, когда это солдаты за народ считались?
      Ксения. Это вот всё Яков Лаптев доказывает...
      Мелания. Губернатора власти лишили, а на место его нотариус Осмоловский посажен...
      Булычов. Тоже толстый.
      Мелания. Вчера владыко Никандр говорил: «Живём накануне происшествий сокрушительных; разве, говорит, штатская власть возможна? От времён библейских народами управляла рука, вооружённая мечом и крестом...»
      Варвара. В библейские времена кресту не поклонялись...
      Мелания. А ты помолчи, умница... евангелие-то в одном переплёте с библией. А крест есть — меч! Туда же! Владыко-то лучше тебя знает, когда чему поклонялись. Вы, честолюбцы, радуетесь падению престола. Не обернулась бы радость в горькие вам слёзы. Егорушко, мне с тобой надо бы глаз на глаз поговорить...
      Булычов. Эдак — опять поругаемся мы с тобой? Однако — можно и поговорить, ну — после! Сейчас лекариха придёт. Выздороветь хочется мне, Малаша!
      Мелания. Зобунова — лекариха знаменитая. Докторам — далеко до неё! А потом ты бы с блаженным Прокопием поговорил...
      Булычов. Это — которого мальчишки Пропотеем зовут? Жулик он, говорят?
      Мелания. Ну, что ты, что ты! Как это можно! Ты прими-ко его...
      Булычов. Можно и Пропотея. Мне сегодня что-то лучше... Только вот ноги... Веселее будто. Всё что-то смешно... смешным кажется! Зови знахарку, Аксинья.
      (Ксения ушла.)
      Мелания. Эх, Егорий... много ещё в тебе... осталось!
      Булычов. Вот то-то и есть, что много...
      Ксения [входя]. Она говорит, чтобы все ушли...
      Мелания. Ну, надо уйти...
      (Все ушли. Булычов, усмехаясь, гладит бок, грудь. Входит Зобунова. Незаметно, однако так, чтобы было замечено, она, кривя рот, дует в правую сторону от себя, правая рука прижата к сердцу, а ладонью левой, как рыбьим плавником, отмахивается. Остановилась, провела правой рукой по лицу.)
      Булычов. Это ты — чертям молишься?
      Зобунова (певуче). Ой вы, злые недуги, телесные печали! Отвяжитесь, откачнитесь, от раба божия удалитесь! В сей день, в сей час, отгоняю вас по всю жизнь крепким моим словом во веки веков! Здравствуйте, благомилостивый человек, по имени Егорий!..
      Булычов. Здравствуй, тётка! Это ты чертей отгоняла?
      Зобунова. Что ты, роженый, разве с ними можно дело иметь?
      Булычов. Надо, так можно! Богу — попы молятся, а ты — не поп, ты должна — чертям.
      Зобунова. Ну, что это какие страхи ты говоришь! Про меня только глупые рассказывают, будто я с нечистой силой знаюсь.
      Булычов. Ну, тогда у тебя, тётка, толка не будет! Попы богу за меня молились, бог — отказался, не помогает мне!
      Зобунова. Это ты шутишь, дорогой человек, это ты потому, что не веришь мне.
      Булычов. Я бы поверил, если бы ты от чертей пришла. Ты ведь, конечно, знаешь, слышала; я распутный, с людьми — жестокий, до денег жадный...
      Зобунова. Слыхала, да не верю, что ты пожалеешь дать мне добрую денежку.
      Булычов. Я, тётка, великий грешник, и богу дела нет до меня. Отрёкся бог от Егора Булычова. Так что, если ты с чертями не знакома, иди, выкидыши девкам делать! Это — твоё ремесло, так?
      Зобунова. Ой, верная слава про тебя, что ты — напористый, озорной человек!
      Булычов. Ну? Чего соврать хочешь? Валяй!
      Зобунова. Врать не обучена. Ты скажи-ко мне: что у тебя болит, как болит, где?
      Булычов. Живот. Сильно болит. Вот здесь.
      Зобунова. Видишь ли... только ты не говори никому, ни-ни!
      Булычов. Не скажу. Не бойся.
      Зобунова. Есть недуги — жёлтые и есть — чёрные. Жёлтый недуг его и доктор может вылечить, а — чёрный — ни поп, ни монах не замолят! Чёрный — это уже от нечистой силы, и против него — одно средство...
      Булычов. Сразу: пан или пропал? Так?
      Зобунова. Средство это — дорогое!
      Булычов. Конечно! Понимаю.
      Зобунова. Тут действительно с нечистой силой надобно дело иметь.
      Булычов. С самим сатаной?
      Зобунова. Ну, не прямо с ним, а всё-таки...
      Булычов. Можешь?
      Зобунова. Только ты — никому ни словечка...
      Булычов. Иди к чертям, тётка!
      Зобунова. Погоди-ко...
      Булычов. Иди прочь, а то ушибу...
      Зобунова. Ты послушай-ко...
      Глафира (из прихожей). Тебе сказано — уходи!
      Зобунова. Что это вы какие...
      Булычов. Гони её, гони!
      Глафира. Туда же, ведьмой притворяешься!
      Зобунова. Ты сама — ведьма! Ишь рожа-то... Эх вы... Ни сна вам, ни покоя!
      (Ушли.)
      Булычов (оглядывается, вздыхает). Ф-фу...
      (Входят Мелания, Ксения.)
      Мелания. Не понравилась Зобунова, не угодила?
      (Булычов молчит, глядя на неё.)
      Ксения. Она — тоже нравная. Захвалена, зазналась.
      Булычов. Малаша, — как думаешь: у бога живот болит?
      Мелания. А ты — не дури...
      Булычов. У Христа, наверное, болел. Христос рыбой питался...
      Мелания. Перестань, Егор. Что ты меня дразнишь?
      Глафира. Она денег просит за беспокойство.
      Булычов. Дай, Аксинья! Ты, Малаша, извини, я — устал, пойду к себе. С дураками — хуже всего устаёшь. Ну-ко, Глаха, помоги...
      (Глафира уводит его. Возвратилась Ксения, вопросительно смотрит на сестру.)
      Мелания. Притворяется он сумасшедшим. Притворяется...
      Ксения. Ой ли? Где уж ему...
      Мелания. Это — ничего! Пусть играет. Это против него же обернётся, если духовное-то завещание судом оспаривать надо будет. Таисья будет свидетельницей, Зобунова, отец Павлин, трубач этот, да мало ли? Докажем, что завещатель не в своём уме был...
      Ксения. Ох, уж не знаю, как тут быть...
      Мелания. Вот я тебя и учу! Эх ты... Выскочила замуж! Я тебе говорила — выходи за Башкина.
      Ксения. Ну... Когда это было! А он-то какой был орёл... Ты сама завидовала.
      Мелания. Я? Ты что? Очумела?
      Ксения. Ну, что уж вспоминать...
      Мелания. Господи, помилуй! Завидовала! Я?
      Ксения. Как — Прокофья-то? Может — не надо?
      Мелания. Почему это — не надо? Призвали, уговорились и — вдруг не надо! Ты — не мешай мне! Иди приготовь его да приведи. Таисья!
      (Таисья выходит из прихожей.)
      Мелания. Ну, что?
      Таисья. Ничего не узнала я.
      (Ксения ушла.)
      Мелания. Почему?
      Таисья. Не говорит она ничего.
      Мелания. Как это — не говорит? Ты должна была выспросить.
      Таисья. Выспрашивала я, а она — фыркает, будто — кошка. Ругает всех.
      Мелания. Как ругает?
      Таисья. Жуликами.
      Мелания. За что же она?
      Таисья. С ума, говорит, хотите свести человека...
      Мелания. Это она тебе сказала?
      Таисья. Нет, Пропотею, блаженному.
      Мелания. А он — что?
      Таисья. Он всё прибаутки говорит...
      Мелания. Прибаутки?.. Ах ты... лапоть! Он — блаженный, прорицает, дура! Сядь в прихожей, не уходи никуда... В кухне был ещё кто-нибудь?
      Таисья. Мокей...
      Мелания. Ну, ступай. (Подходит к дверям комнаты Булычова, стучит.) Егорий, блаженный пришёл.
      (Идёт, сопровождаемый Ксенией и Башкиным, Пропотей, в лаптях, в длинной, до щиколоток, холщовой рубахе, со множеством медных крестов и образков на груди. Страховиден: густые, встрёпанные волосы, длинная, узкая, редкая борода, движения резки и судорожны.)
      Пропотей. Ух, накурено! Душа задыхается...
      Ксения. Тут, батюшка, никто не курит.
      (Пропотей гудит, подражая зимнему ветру.)
      Мелания. Ты — погоди, дай выйти...
      Булычов (его ведёт под руку Глафира). Ишь ты, какой... явился!
      Пропотей. Не бойся. Не страшись. (Гудит.) Всё тлён, всё пройдёт! Жил Гриша, лез выше, стукнулся в потолок, — чёрт его и уволок.
      Булычов. Это — про Распутина, что ли?
      Пропотей. Вот — низвергнут царь, и погибает царство, иде же царствует грех, смерть и смрад! Гудит метелица, гудит распутица. (Гудит. Указывая посохом на Глафиру.) Дьявол во образе женском рядом с тобой отгони.
      Булычов. Я те отгоню! Болтай, да знай меру. Маланья, это ты, что ли, обучила его?
      Мелания. Что выдумываешь? Разве безумного можно научить?
      Булычов. Похоже, что можно...
      (С лестницы бежит Шура, за нею Антонина, Тятин. Постепенно сверху спускаются Звонцовы, Достигаевы. Пропотей молча чертит палкой в воздухе и на полу. Стоит задумчиво, опустив голову.)
      Шура (подбегая к отцу). Это что ещё? Что за представление?
      Мелания. А ты — молчи!
      Пропотей (как бы с трудом). Не спит еретик, а часики — тик да тик!.. Кабы — бог... да — кабы мог... да я — не плох, да, да! А — чья беда? Играй, сатана, тебе — воля дана! Стукнула полночь... спел петух ку-ка-ре-ку... тут — конец еретику...
      Булычов. Складно тебя научили...
      Мелания. Не мешай, Егор, не мешай!..
      Пропотей. Что делать будем?.. Что скажем людям?
      Антонина (с сожалением). Он — не страшный... Нет!
      Пропотей. Убили гниду — поют панихиду. А может, плясать надо? Ну-ко, спляшем и нашим и вашим! (Притоптывает, напевая, сначала — негромко, затем всё более сильно, и — пляшет.) Астарот, Сабатан, Аскафат, Идумей, Неумней. Не умей, карра тили — бом, бом, бейся в стену лбом, лбом! Эх, юхала, юхала, ты чего нанюхала? Дыб-дыб, дым, дым! Сатана играет им! Згин-гин-гин, он на свете один, его ведьма Закатама в свои ляжки закатала! От греха, от блуда не денешься никуда! Вот он, Егорий, родился на горе...
      Шура (кричит). Прогоните его!
      Булычов. Вы что... чёрт вас... испугать меня хотите?
      Звонцов. Надо прекратить это безобразие...
      (Глафира подбегает к Пропотею, он, не переставая кружиться, замахнулся на неё палкой.)
      Пропотей. Их, эх, ох, ах! ух-чух, злой дух...
      (Тятин вырвал палку из руки Пропотея.)
      Мелания. Да ты — что? Да ты — кто?
      Шура. Отец, прогони всех... Что ты молчишь?
      Булычов (машет руками). Погоди... погоди...
      (Пропотей сел на пол, гудит, взвизгивает.)
      Мелания. Его — нельзя трогать! Он — в наитии... в восторге!
      Достигаев. За такие восторги, мать Меланья, по шее бьют.
      Звонцов. Вставай и уходи... живо!
      Пропотей. А — куда? (Гудит.)
      (Ксения плачет.)
      Елизавета. Как это он ловко... в два голоса!
      Булычов. Идите... прочь, все! Нагляделись...
      Шура (топая на блаженного). Уходи, урод! Стёпа — выгоните его!
      Тятин (берёт Пропотея за шиворот). Идём, святой... вставай!
      Таисья. Он сегодня не больно страшно... он гораздо страшнее умеет это делать. Кабы ему вина дали...
      Мелания. Ты — что болтаешь? (Бьёт её по щеке.)
      Звонцов. Как вам не стыдно?
      Мелания. Кого? Тебя стыдно?
      Варвара. Успокойся, тётя...
      Ксения. Господи... Ну, что же это?
      (Шура и Глафира укладывают Булычова на диван, Достигаев внимательно рассматривает его. Звонцовы уводят Ксению с Меланией.)
      Достигаев (жене). Едем домой, Лиза, домой! Булычов — нехорош! Весьма... И демонстрация идёт... Надобно примкнуть.
      Елизавета. Как это он гудел, а? Ничего подобного не воображала...
      Булычов (Шуре). Всё это — игуменья придумала...
      Шура. Тебе нехорошо?
      Булычов. Она... Вроде панихиды... по живому...
      Шура. Скажи — нехорошо тебе? Послать за доктором?
      Булычов. Не надо. А насчёт царства паяц этот от себя махнул... Кабы — бог да кабы мог, — слышала? Не может!
      Шура. Всё это надобно забыть...
      Булычов. Забудем! Ты взгляни — как, что они там... Глафиру не обидели бы... Чего на улице поют?
      Шура. Ты не вставай!
      Булычов. И погибнет царство, где смрад. Ничего не вижу... (Встал, держась за стол, протирает глаза.) Царствие твое... Какое царствие? Звери! Царствие... Отче наш... Нет... плохо! Какой ты мне отец, если на смерть осудил? За что? Все умирают? Зачем? Ну, пускай — все! А я — зачем? (Покачнулся.) Ну? Что, Егор? (Хрипло кричит.) Шура... Глаха — доктора! Эй... кто-нибудь, черти! Егор... Булычов... Егор!..
      (Шура, Глафира, Тятин, Таисья, — Булычов почти падает навстречу им. За окнами — густо поют. Глафира, Тятин поддерживают Булычова. Шура — бежит к окну, открывает его, врывается пение.)
      Булычов. Чего это? Панихида... опять отпевают! Шура! Кто это?
      Шура. Иди сюда, иди... смотри!
      Булычов. Эх, Шура...
      Занавес
      1931 г.