ИДИОТ

Конец 1867 года. Князь Лев Николаевич Мышкин приезжает в Петербург из Швейцарии. Ему двадцать шесть лет, он последний из знатного дворянского рода, рано осиротел, в детстве заболел тяжёлой нервной болезнью и был помещён своим опекуном и благодетелем Павлищевым в швейцарский санаторий. Там он прожил четыре года и теперь возвращается в Россию с неясными, но большими планами послужить ей. В поезде князь знакомится с Парфеном Рогожиным, сыном богатого купца, унаследовавшим после его смерти огромное состояние. От него князь впервые слышит имя Настасьи Филипповны Барашковой, любовницы некоего богатого аристократа Тоцкого, которой страстно увлечён Рогожин.

По приезде князь со своим скромным узелком отправляется в дом генерала Епанчина, дальним родственником жены которого, Елизаветы Прокофьевны, является. В семье Епанчиных три дочери — старшая Александра, средняя Аделаида и младшая, общая любимица и красавица Аглая. Князь поражает всех непосредственностью, доверчивостью, откровенностью и наивностью, настолько необычайными, что поначалу его принимают очень настороженно, однако с все большим любопытством и симпатией. Обнаруживается, что князь, показавшийся простаком, а кое-кому и хитрецом, весьма неглуп, а в каких-то вещах по-настоящему глубок, например, когда рассказывает о виденной им за границей смертной казни. Здесь же князь знакомится и с чрезвычайно самолюбивым секретарём генерала Ганей Иволгиным, у которого видит портрет Настасьи Филипповны. Её лицо ослепительной красоты, гордое, полное презрения и затаённого страдания, поражает его до глубины души.

Узнает князь и некоторые подробности: обольститель Настасьи Филипповны Тоцкий, стремясь освободиться от неё и вынашивая планы жениться на одной из дочерей Епанчиных, сватает её за Ганю Иволгина, давая в качестве приданого семьдесят пять тысяч. Ганю манят деньги. С их помощью он мечтает выбиться в люди и в дальнейшем значительно приумножить капитал, но в то же время ему не даёт покоя унизительность положения. Он бы предпочёл брак с Аглаей Епанчиной, в которую, может быть, даже немного влюблён (хотя и тут тоже его ожидает возможность обогащения). Он ждёт от неё решающего слова, ставя от этого в зависимость дальнейшие свои действия. Князь становится невольным посредником между Аглаей, которая неожиданно делает его своим доверенным лицом, и Ганей, вызывая в том раздражение и злобу.

Между тем князю предлагают поселиться не где-нибудь, а именно в квартире Иволгиных. Не успевает князь занять предоставленную ему комнату и перезнакомиться со всеми обитателями квартиры, начиная с родных Гани и кончая женихом его сестры молодым ростовщиком Птицыным и господином непонятных занятий Фердыщенко, как происходят два неожиданных события. В доме внезапно появляется не кто иной, как Настасья Филипповна, приехавшая пригласить Ганю и его близких к себе на вечер. Она забавляется, выслушивая фантазии генерала Иволгина, которые только накаляют атмосферу. Вскоре появляется шумная компания с Рогожиным во главе, который выкладывает перед Настасьей Филипповной восемнадцать тысяч. Происходит нечто вроде торга, как бы с её насмешливо-презрительным участием: это её-то, Настасью Филипповну, за восемнадцать тысяч? Рогожин же отступать не собирается: нет, не восемнадцать — сорок. Нет, не сорок — сто тысяч!..

Для сестры и матери Гани происходящее нестерпимо оскорбительно: Настасья Филипповна — продажная женщина, которую нельзя пускать в приличный дом. Для Гани же она — надежда на обогащение. Разражается скандал: возмущённая сестра Гани Варвара Ардалионовна плюёт ему в лицо, тот собирается ударить её, но за неё неожиданно вступается князь и получает пощёчину от взбешённого Гани. «О, как вы будете стыдиться своего поступка!» — в этой фразе весь князь Мышкин, вся его бесподобная кротость. Даже в эту минуту он сострадает другому, пусть даже и обидчику. Следующее его слово, обращённое к Настасье Филипповне: «Разве вы такая, какою теперь представлялись», станет ключом к душе гордой женщины, глубоко страдающей от своего позора и полюбившей князя за признание её чистоты.

Покорённый красотой Настасьи Филипповны, князь приходит к ней вечером. Здесь собралось разношёрстное общество, начиная с генерала Епанчина, тоже увлечённого героиней, до шута Фердыщенко. На внезапный вопрос Настасьи Филипповны, выходить ли ей за Ганю, он отвечает отрицательно и тем самым разрушает планы присутствующего здесь же Тоцкого. В половине двенадцатого раздаётся удар колокольчика и появляется прежняя компания во главе с Рогожиным, который выкладывает перед своей избранницей завёрнутые в газету сто тысяч.

И снова в центре оказывается князь, которого больно ранит происходящее, он признается в любви к Настасье Филипповне и выражает готовность взять её, «честную», а не «рогожинскую», в жены. Тут же внезапно выясняется, что князь получил от умершей тётки довольно солидное наследство. Однако решение принято — Настасья Филипповна едет с Рогожиным, а роковой свёрток со ста тысячами бросает в горящий камин и предлагает Гане достать их оттуда. Ганя из последних сил удерживается, чтобы не броситься за вспыхнувшими деньгами, он хочет уйти, но падает без чувств. Настасья Филипповна сама выхватывает каминными щипцами пачку и оставляет деньги Гане в награду за его муки (потом они будут гордо возвращены им).

Проходит шесть месяцев. Князь, поездив по России, в частности и по наследственным делам, и просто из интереса к стране, приезжает из Москвы в Петербург. За это время, по слухам, Настасья Филипповна несколько раз бежала, чуть ли не из-под венца, от Рогожина к князю, некоторое время оставалась с ним, но потом бежала и от князя.

На вокзале князь чувствует на себе чей-то огненный взгляд, который томит его смутным предчувствием. Князь наносит визит Рогожину в его грязно-зелёном мрачном, как тюрьма, доме на Гороховой улице, во время их разговора князю не даёт покоя садовый нож, лежащий на столе, он то и дело берет его в руки, пока Рогожин наконец в раздражении не отбирает его у него (потом этим ножом будет убита Настасья Филипповна). В доме Рогожина князь видит на стене копию картины Ханса Гольбейна, на которой изображён Спаситель, только что снятый с креста. Рогожин говорит, что любит смотреть на неё, князь в изумлении вскрикивает, что «...от этой картины у иного ещё вера может пропасть», и Рогожин это неожиданно подтверждает. Они обмениваются крестами, Парфен ведёт князя к матушке для благословения, поскольку они теперь, как родные братья.

Возвращаясь к себе в гостиницу, князь в воротах неожиданно замечает знакомую фигуру и устремляется вслед за ней на тёмную узкую лестницу. Здесь он видит те же самые, что и на вокзале, сверкающие глаза Рогожина, занесённый нож. В это же мгновение с князем случается припадок эпилепсии. Рогожин убегает.

Через три дня после припадка князь переезжает на дачу Лебедева в Павловск, где находится также семейство Епанчиных и, по слухам, Настасья Филипповна. В тот же вечер у него собирается большое общество знакомых, в том числе и Епанчины, решившие навестить больного князя. Коля Иволгин, брат Гани, поддразнивает Аглаю «рыцарем бедным», явно намекая на её симпатию к князю и вызывая болезненный интерес матери Аглаи Елизаветы Прокофьевны, так что дочь вынуждена объяснить, что в стихах изображён человек, способный иметь идеал и, поверив в него, отдать за этот идеал жизнь, а затем вдохновенно читает и само стихотворение Пушкина.

Чуть позже появляется компания молодых людей во главе с неким молодым человеком Бурдовским, якобы «сыном Павлищева». Они вроде как нигилисты, но только, по словам Лебедева, «дальше пошли-с, потому что прежде всего деловые-с». Зачитывается пасквиль из газетки о князе, а затем от него требуют, чтобы он как благородный и честный человек вознаградил сына своего благодетеля. Однако Ганя Иволгин, которому князь поручил заняться этим делом, доказывает, что Бурдовский вовсе не сын Павлищева. Компания в смущении отступает, в центре внимания остаётся лишь один из них — чахоточный Ипполит Терентьев, который, самоутверждаясь, начинает «ораторствовать». Он хочет, чтобы его пожалели и похвалили, но ему и стыдно своей открытости, воодушевление его сменяется яростью, особенно против князя. Мышкин же всех внимательно выслушивает, всех жалеет и чувствует себя перед всеми виноватым.

Ещё через несколько дней князь посещает Епанчиных, затем все семейство Епанчиных вместе с князем Евгением Павловичем Радомским, ухаживающим за Аглаей, и князем Щ., женихом Аделаиды, отправляются на прогулку. На вокзале неподалёку от них появляется другая компания, среди которой Настасья Филипповна. Она фамильярно обращается к Радомскому, сообщая тому о самоубийстве его дядюшки, растратившего крупную казённую сумму. Все возмущены провокацией. Офицер, приятель Радомского, в негодовании замечает, что «тут просто хлыст надо, иначе ничем не возьмёшь с этой тварью!», в ответ на его оскорбление Настасья Филипповна выхваченной у кого-то из рук тросточкой до крови рассекает его лицо. Офицер собирается ударить Настасью Филипповну, но князь Мышкин удерживает его.

На праздновании дня рождения князя Ипполит Терентьев читает написанное им «Моё необходимое объяснение» — потрясающую по глубине исповедь почти не жившего, но много передумавшего молодого человека, обречённого болезнью на преждевременную смерть. После чтения он совершает попытку самоубийства, но в пистолете не оказывается капсюля. Князь защищает Ипполита, мучительно боящегося показаться смешным, от нападок и насмешек.

Утром на свидании в парке Аглая предлагает князю стать её другом. Князь чувствует, что по-настоящему любит её. Чуть позже в том же парке происходит встреча князя и Настасьи Филипповны, которая встаёт перед ним на колени и спрашивает его, счастлив ли он с Аглаей, а затем исчезает с Рогожиным. Известно, что она пишет письма Аглае, где уговаривает её выйти за князя замуж.

Через неделю князь формально объявлен женихом Аглаи. К Епанчиным приглашены высокопоставленные гости на своего рода «смотрины» князя. Хотя Аглая считает, что князь несравненно выше всех них, герой именно из-за её пристрастности и нетерпимости боится сделать неверный жест, молчит, но потом болезненно воодушевляется, много говорит о католицизме как антихристианстве, объясняется всем в любви, разбивает драгоценную китайскую вазу и падает в очередном припадке, произведя на присутствующих болезненное и неловкое впечатление.

Аглая назначает встречу Настасье Филипповне в Павловске, на которую приходит вместе с князем. Кроме них присутствует только Рогожин. «Гордая барышня» строго и неприязненно спрашивает, какое право имеет Настасья Филипповна писать ей письма и вообще вмешиваться в её и князя личную жизнь. Оскорблённая тоном и отношением соперницы, Настасья Филипповна в порыве мщения призывает князя остаться с ней и гонит Рогожина. Князь разрывается между двумя женщинами. Он любит Аглаю, но он любит и Настасью Филипповну — любовью-жалостью. Он называет её помешанной, но не в силах бросить её. Состояние князя все хуже, все больше и больше погружается он в душевную смуту.

Намечается свадьба князя и Настасьи Филипповны. Событие это обрастает разного рода слухами, но Настасья Филипповна как будто радостно готовится к нему, выписывая наряды и пребывая то в воодушевлении, то в беспричинной грусти. В день свадьбы, по пути к церкви, она внезапно бросается к стоящему в толпе Рогожину, который подхватывает её на руки, садится в экипаж и увозит её.

На следующее утро после её побега князь приезжает в Петербург и сразу отправляется к Рогожину. Того нет дома, однако князю чудится, что вроде бы Рогожин смотрит на него из-за шторы. Князь ходит по знакомым Настасьи Филипповны, пытаясь что-нибудь разузнать про неё, несколько раз возвращается к дому Рогожина, но безрезультатно: того нет, никто ничего не знает. Весь день князь бродит по знойному городу, полагая, что Парфен все-таки непременно появится. Так и случается: на улице его встречает Рогожин и шёпотом просит следовать за ним. В доме он приводит князя в комнату, где в алькове на кровати под белой простыней, обставленная склянками со ждановской жидкостью, чтобы не чувствовался запах тления, лежит мёртвая Настасья Филипповна.

Князь и Рогожин вместе проводят бессонную ночь над трупом, а когда на следующий день в присутствии полиции открывают дверь, то находят мечущегося в бреду Рогожина и успокаивающего его князя, который уже ничего не понимает и никого не узнает. События полностью разрушают психику Мышкина и окончательно превращают его в идиота.

Как поставили Ф. М. Достоевского в БДТ

В 1957 году начинаются первые репетиции "Идиота" в Большом драматическом театре Ленинграда. Главный режиссер театра Г.А. Товстоногов писал об этом: "О постановке "Идиота" я думал давно. Задолго до того как пришел в Большой драматический театр. Естественно, что в моем воображении поселился свой Мышкин. Он занял прочное место в моих планах. Но он еще не был реальностью. Первое, что показалось мне знакомым, в никогда не виданном артисте Смоктуновском, – это его глаза. У своего Мышкина я видел такие глаза – открытые, с чистым взглядом, проникающим вглубь".

Сам персонаж предстоит перед нами как человек ниоткуда. Потребность в таком герое, наверное, была. На экране появился фильм "Человек ниоткуда", с молодым тогда Сергеем Юрским. Заявку теме на этот раз дает серьезный драматический театр. Первоклассный театральный режиссер, первоклассный актерский ансамбль, долгие годы оттачивающий свое мастерство в основном на советском репертуаре. Была государственная премия за "Оптимистическую трагедию". Нужно ли было рисковать, ставить что-то другое, а тем более Достоевского? Театр решается на это, и Георгий Товстоногов назначил на роль Мышкина замечательного артиста Пантелеймона Крымова, но продолжал искать. Театровед Ольга Ерошина отмечает: "Товстоногов прекрасно знал и неоднократно использовал эффект появления нового лица, за которым не тянется шлейф предыдущих персонажей… Мышкин и по режиссерскому замыслу должен был именно явиться, возникнуть из ниоткуда".

А ведь также возвращался к нам Федор Михайлович Достоевский. Да, из ниоткуда возвратились к нам тогда ценности: вера, Церковь, Бог. Уже тогда, в XIX веке, человек мог выйти к людям лишь истерзанным и больным. Истекающим кровью и уязвленным всеми ранами, на которые оказалось способно садистское и изуверское зло: тюрьмы, следствия, лагеря, войны, пытки. Он является нам в XX веке. Они стояли непреодолимой стеной на пути человека к вере, к идеалу "положительного прекрасного человека". О человеке в те годы не принято было вспоминать. Одного шага гениального актера оказалось достаточно, чтобы все это взломать. У сидящих в зале было ощущение, что они услышали откуда-то издалека древнюю фразу: "Се человек…". Самым удивительным для многих оказалось, что этот незнаемый, пришедший из ниоткуда персонаж стал чудом узнаваемым, непонятно – каким образом и как. Казалось бы, актер сделал все, чтобы не впасть в "благостность", не показаться "херувимчиком". Однако для всех это было сравнимо с ощущением Пришествия. Многие не могли отвести взора от его глаз. Именно глаза – воображаемый центр лица Мышкина; его прозрачные глубокие глаза. Актер сам о себе пишет: "Ребенок с печальными и умными глазами". Спектакль начинается с движения. Сначала это движение в вагоне, а затем в городе, но рядом с телесным передвижением, мы все время чувствуем внутреннее движение героя, жизнь духовную. "Радость возвращения", возвращение после катастроф. Целое поколение людей тогда возвращалось, кто с фронта, кто из тюрем и лагерей. Они ничего не имели и ни на что не претендовали. С таким-то человеком ставит нас с глазу на глаз режиссер и актер. Он чудом выжил, побывал на краю бездны, жил на пределе человеческих возможностей и вот он чудом перед нами; прошел через все круги ада: быть может, это был фронт, плен, концлагерь, побег, партизанский отряд… Только для жизни ему не оставляли места и то само, что он остался жив – было чудо. Это открытие моментально пронзало сердце зрителя. Радость возвращения дополнялось радостью встречи [1].

Самое удивительное в этой встрече было то, что люди, не бравшие в руки Евангелия, не имеющие понятия о богословских тонкостях, забывшие о Церкви, шедшие казалось бы к ясной коммунистической цели, вдруг ясно слышат в себе голос: "А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете. Фома сказал Ему: Господи! Не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через меня" (Ин. 14, 4-6). От картины к картине артист прочерчивает этот путь. Д.М.Шварц писал о проходах Смоктуновского-Мышкина: "Когда князь Мышкин проходил по авансцене один (такая мизансцена была установлена Г. А. Товстоноговым на протяжении всего спектакля, между картинами) и, внезапно пораженный мыслью, останавливался и смотрел в зал, как бы спрашивая у каждого из нас ответа, тут был шок, именно то "замирание", что выше аплодисментов, смеха, плача..".

Трудно идти за Богом и в наши дни. Трудно и страшно идти в атаку. Смоктуновский знал это из личного опыта. Как страшно переступить черту жизни и смерти, как близок трагический финал. Режиссер много времени отрабатывал жесты, походку, весь сценарный план героя. Он делает шаг на сцене так, словно ступал по зыбкой почве, нащупывая землю. За этим скрывалась сокровенная душевная жизнь, проявляемая в движении. Как часто он и общается со своими собеседниками на сцене, отвечая не на слова, а на то, что стоит за ними. Это создавало ощущение странной двойственности контакта с людьми: постоянной погруженный в себя, слушающий какой-то внутренний голос, и в то же время Мышкин слышал и воспринимал собеседника с абсолютной полнотой. Какое-то внутреннее присутствие делало его прозорливым, и это присутствие можно понять в контексте Евангелия, а именно: "Где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду между вами". Здесь было не двое, а целый зал, который с замиранием сердца слушал реплики героя. Лишенный всех регалий и даже тени власти, этот человек имел способность повергать зрительный зал в полнейшую тишину, обладал такой властью над зрителем везде, где бы ни выступал. Артист постепенно "пропитывается ролью", входил в то самое состояние "измененного сознания", которое с необходимостью видоизменяет и психику актера.

Господь вышел к своим ученикам "дверями затворенными". Все было, казалось, против Него: кованые мечи, панцири в римских доспехах, власть Понтийского Пилата и ненависть соплеменников. Все было против Него и сейчас – полное торжество тотального атеизма, но вдруг Мышкин вступает на сцену, и двери сердец открываются ему нараспашку. Актер замечал в своих тетрадях: "Не вноси себя в роль", но эта роль сама властно вмешивалась в физику и психику артиста. "Я не был в этой роли лишь "самим собой", я ушел от себя к нему, к Мышкину, и этот образ помог мне найти, обрести такое понимание и образ персонажа, и самого себя, которого может быть не было раньше".

Мы знаем, что актер через Мышкина пришел к вере. А потому понятна реакция зала, которую ничем иным объяснить невозможно: зрители заливались слезами, в зале слышались рыдания, а каждая реплика актера встречалась в гробовой тишине. Униженные, оскорбленные, измученные невыносимой жизнью люди, ощутили в своих душах дыхание рая! Счастье обретения даже единой его частички ни с чем не сравнимо. Зрители, приходившие на это представление, реально ощутили прикосновение Откровения. Было реальное ощущение освобождения, грудь дышала во всю мощь, спины распрямлялись – это было обретение утраченного достоинства человека. "Не гайками, не винтиками, ни пружинами" выходили из стен театра зрители, а Людьми, ощутившими единение в вере. Оказывается, люди, прошедшие через нечеловеческий опыт войны, лишений и гонения, сохранили в себе огромный запас духовной силы.

Поразительно свидетельство участника Великой Отечественной войны: из кратера воронки юный фронтовик должно быть впервые в жизни обратился к Богу. Это же молитва непритязательна, но искренняя, как у царя Давида.

"Не знаю, Боже, дашь ли Ты мне руку?
Но я Тебе скажу, и Ты меня поймешь.
Не странно ль, что среди ужаснейшего ада
Мне вдруг открылся свет, и я узнал Тебя.
А кроме этого мне нечего сказать.
Вот только, что я рад, что я Тебя узнал…"


"И вот, хоть до сих пор я не был Твоим другом,
Позволишь ли Ты войти, когда приду?
Но… кажется я плачу, Боже мой
Ты видишь, со мной случилось то, что ныне я прозрел".

(Рядовой Александр Зацена, 1944. Письмо написано ночью, перед боем, ставшим для него последним).

О многом говорит эта непроизвольная цитата из молитвы Святителя Иоанна Златоуста перед Св. Причащением: "Вечери твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника меня прими, не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи во Царствии Твоем".

Опыт поколения раскрывает нам и тайну свершений, которые пришлись на это время: победа в страшной войне, восстановление народного хозяйства, гигантские стройки. Атеистическое руководство страны не знало, что делать с этим порывом к Богу. Об открытии храмов в правительство обращались не десятки, а сотни людей, без страха ставившие свои подписи под ними. В феврале 1960 года на торжественном собрании, посвященном Дню советской армии, Святейший патриарх Московский и Всея Руси Алексий I поверг в оглушительную тишину партактив страны, когда заявил о роли Православной Церкви в великой Победе. Ответные меры были приняты тотчас. Росчерком пера Хрущев начинает гонение на Церковь, закрывает храмы, монастыри, священники подвергаются гонению.

Куда же направить неиспользованную энергию? Объявляется кампания освоения целинных и залежных земель. Но и там от Бога уйти невозможно. Вышедший из лагеря карагандинский старец Силуан создает мощную православную общину и многих в этих необжитых местах обращает к вере. Необходимо было создавать такую альтернативу, которая уравнивала тщеславного человека с Богом. Началась кампания по освоению космоса. В истерическом крике Хрущева, встречавшего первого космонавта, видим всю меру безумного вызова Богу: "Гагарин в космосе побывал, а Бога не видал!". Из деревенской глуши словами пастыря обличается правитель: "Бога человекам невозможно видети, на Негоже не смеют чини ангельские взирати: Тобою же Всечистая, явися человеком Слово воплощено, Егоже величающее, с небесными вои, Тя ублажаем" (9-я песнь канона 6 гласа).

Тяжело формировался образ князя Мышкина в исполнении Смоктуновского. Роза Сирота, вспоминала процесс работы: Смоктуновский настойчиво в последний период работы над ролью требовал: "Скажи, какой он? Дай форму!". Репетиции шли нервно. Он мучительно искал пластику, а я не могла, да и не хотела форсировать рождение этого таинственного существа, уж очень необычен и многообещающ был зародыш… Вдруг появился странный наклон головы, необычайный ракурс, вывернулось колено, беспомощно повисли руки, нервно задрожал голос – родился Мышкин и стал жить по своим неведомым законам. В тетрадях Смоктуновского появился общий совет по строительству роли: "Самое главное удовольствие зрительного зала – угадывать. Входит одним – выходит другим: закон каждой сцены". Поразительное свидетельство актера: вопреки всем законам сценического искусства: не только весь спектакль, а каждая сцена вызывала катарсис. Здесь реализуется мечта писателя, заключенная в цитате Евангелия о зерне: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Евангелие от Иоанна, 12-24).

Создатели спектакля оставили интересное воспоминание, как трудно пробирались к главному зерну роли. Все отмечали, что в Мышкине Смоктуновский сыграл человека-катализатора, который всюду, где ни появится, ускоряет течение событий, меняя накал происходящего, позволяет окружающим раскрыться с неожиданной стороны. Писавшие потом о спектакле будут пользоваться библейской символикой, говоря о Мышкине-Смоктуновском. Возникает образ весны, света, души, принявшей смертные муки, искупление греха. В пометках Смоктуновского в последней картине появляются слова: "казнь человека", "грех", "душа". Сам по себе артист скажет: "Мышкин изменил меня чисто человечески".

Но и в церковных песнопениях Лазаревой субботы в Постной Триоди, мы слышим подобное восклицание "Смирения моея души тяжкий камень лютаго уныния отвали Христе, и воздвигни мя от гроба нечувствия в славу Твою Слове". В своем письме к Смоктуновскому Г.А.Товстоногов пишет о той великой роли, какую в жизни обоих сыграл спектакль "Идиот".

В появившихся почти одновременно с премьерой в БДТ "Идиотах" – в театре Вахтангова и на киноэкране, Н.Гриценко и Ю.Яковлев создали свои варианты образа князя Мышкина. При очевидном несходстве обеих трактовок, Гриценко и Яковлев совпадали в главном: оба играли Мышкина добрым, слабым человеком. Гриценко больше подчеркивал болезненность князя, Яковлев – его доброту и благость. Но в обоих вариантах князь Мышкин был реальным земным человеком, одним из тех, кого можно встретить на улице или в зрительном зале.

Иннокентий Смоктуновский играл человека небывалого, невозможного. На сцене БДТ жил и действовал свободный человек. Он поступал, как подсказывал внутренний голос, не заботясь, как это соотносится с нормами и правилами существования. Он жил, не подчиняясь жизненному укладу, но и не борясь с ним. Он жил вне и помимо. Шел по жизни, не касаясь земли. Пришелец из неведомых миров, существо абсолютно иноприродное, с другой группой крови, с "иным составом генов".

Зрительский успех спектакля "Идиот" был грандиозным, непредставимый для страны победившего атеизма. Смоктуновскому писались письма, телеграммы, вырванные страницы дневников; писали люди, для кого встреча с Мышкиным стала событием личным. Писали студентки, оклеивающие стены общежития портретами актера. Привыкшие видеть во время больших праздников портреты правителей, мы впервые встречались с такой безоглядной популярностью, которая открылась перед актером. Словами вдовы Михаила Булгакова Елены Булгаковой можно оценить творческий подвиг актера: "Все слова мне кажутся жалкими, чтобы выразить то наслаждение, которое я испытала вчера, глядя на князя Мышкина. Любимого князя Мышкина, о котором я думала, что никто и никогда не сумеет быть им, а вы сумели".

Мышкин стал для актера чем-то большим, чем роль, даже чем любимая роль. Известно изречение, что иногда произведение мастера отделяет одну эпоху от другой. Роль Мышкина стала не только переломной в судьбе актера Иннокентия Смоктуновского, но и в судьбе отечественного театра второй половины XX века. Изменения в жизни всего Отечества стали ясны именно на премьере "Идиота" в БДТ 31 декабря 1957 года. Спектакль Товстоногова открыл новую страницу в истории БДТ, но мы можем смело сказать, что оно было высоко общественно значимым событием не только для России, но и всего мира. Без этого мы не поймем огромной популярности произведений Федора Михайловича Достоевского, которая не снижается и поныне. Вспоминаются толпы людей, ночами дежурившие по городам страны, в ожидании очереди на подписку полного собрания сочинений писателя. Не хлеб, не колбаса двигала тогда людьми.

Как-то актера спросили: "Вы кого-нибудь из актеров ставите вровень с собой?" – "Нет". "Когда это чувство появилось?" – "С момента рождения Мышкина. Такой тишины в зрительском зале, такой власти над зрителем, какую я испытал в Мышкине, и в Париже, и в Ленинграде, и в Лондоне, я не знаю ни у одного актера". А ведь как сам он был далек от власти.

Актер сознавался, что его жизнь делится на две половины: до "Идиота" и после него. Правильнее было бы сказать нам – свидетелям этой эпохи, что наша жизнь делится на две половины: до Достоевского и после него. Каждый, проживший годы разрушений и гонений, боли и скорбей, согласится со словами старца архимандрита Тавриона Рижского (Батозского) из монастыря в Елгаве: "Вы пассажиры корабля, но даже щепка от него, за которую вы успеете схватиться, будет для вас спасительной". Так и сейчас, продвигаясь к Церкви и вере, мы держим в своей руке уже не только томики Достоевского, эпизоды из его книг, впечатления от встречи с его героями, но само Евангелие, и потому надеемся, что это будет для нас спасительно.

Священник Николай Епишев, г.Старая Русса