|
Эталонный образец пьесы в жанре «чернуха 90-х» (спектакль хороший, памятник своему времени).
Алексей приезжает в провинциальный город Шипиловск, чтобы начать работу на химкомбинате. Квартирует он у матери «придурковатой» девушки Ольги. За странность и некрасивость получила Ольга кличку от соседских мальчишек — «Мурлин Мурло». Ольга влюбляется в Алексея, а он, новый «мессия», решивший нести «разумное, доброе, вечное» в невежественные массы, глумится над её любовью и насилует Ольгу.
Алексей Винокуров:
...всем лучшим в своих пьесах Коляда обязан своему актерству, и всем худшим — тоже ему. Пьесы его насыщены разными словечками, физиологичностью, эмоциональным экстремизмом — все это очень выгодно для актеров. Коляда как актер знает, чего актеру нужно. Речь персонажей всегда экспрессивна, в простоте никто слова не скажет. Вот типичный пример того, как у Коляды герои разговаривают: “Ах, пардон, ек-макарек, не представилась! Инна Зайцева! Советский Союз! Впервые без намордника... Пойдем, вмажем. Спать ляжем. Сопли распустим, никого не пустим” (“Мурлин Мурло”).
Все тут, извините, про мать, или про дерьмо, или “про это” — но в самых грубых формах. Скажете, это только так, субстанция речи. Не совсем. Не только субстанция, но и экзистенция. Проще говоря, содержание, сущность. То есть дерьмо в этой художественной системе — это и просто дерьмо, и окружающие условия, и чуть ли даже не конечная цель существования героев.
Герои, кстати сказать, тоже не покрыты стыдливым флером загадочности. Герои — средняя провинциальная публика, то, что принято называть простым народом. Вероятно, публика эта сильно осточертела Коляде (который, к слову, сам провинциальный житель и всю эту среду, видимо, знает отлично).
Основной тон существования героев — истерика, зависть, ненависть, физиологическая мерзость во всех ее видах. Описаны организмы — физические и психические, но почти нет душ. Горький тоже про социальное дно писал, но как-то иначе. Говно не становилось там всеобъемлющим символом. У Горького все-таки люди изображены. А у Коляды люди в людях только иногда проглядывают, для придания, что ли, повествованию некоторой оптимистичности. По большей же части это все крысы с “дебильными харями”.
Предел мечты для таких — быть собакой у миллионерши заграничной. “Посикаю, покакаю на улке, потом она меня в руках пожулькает — мы довольны обе... Этим блядским собачошкам миллионерш, которые по телевизору, я завидую пуще смерти” (“Полонез Огинского”).
“Такова жизнь”, — скажет нам Коляда. Это, может быть, и так. Но таковая жизнь, будучи таковой, не становится предметом искусства.
|
