Парень из нашего города

Саратовский парень Сергей Луконин летом 1932 года уезжает из районного города в далекий Омск, в танковую школу. В Саратове остается его невеста, Варенька, вскоре ставшая актрисой. В 1936 году Сергей отправляется на войну в Испанию. Ранение, плен, побег и вновь учебные бои, а впереди — июнь 1941 года…

      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
     
      КАРТИНА ПЕРВАЯ
     
      1932 год. Конец лета. Волжский город. Старая докторская квартира. Столовая. Двери во внутренние комнаты. Большое окно, за ним дерево. По нему видно, что это второй этаж. В глубине за круглым столом Анна Ивановна раскладывает пасьянс.
     
      Анна Ивановна. Опять не сходится. К чему бы это? (Задумывается.)
     
      В окне появляется голова Петьки.
     
      Петька (глядя вниз, тихо). Нет ее. Только тетка.
     
      Анна Ивановна поворачивается. Голова Петьки исчезает, а немедленно появляется голова Сергея.
     
      Сергей. Анна Ивановна!
      Анна Ивановна (вздрогнув). Да. Что вы? Вы с ума сошли! Вы упадете!
      Сергей. Ничего. Я на пожарной лестнице. Анна Ивановна! Вари нет?
      Анна Ивановна. Нет, нет еще. Слезьте, ради бога!
      Сергей. Ну, я потом зайду.
      Анна Ивановна. Только уж, пожалуйста, с парадного.
      Сергей. Хорошо. (Скрывается.)
      Анна Ивановна (задумчиво). Увезет он Варвару. И глазом моргнуть не успеем. (Смотрит на карты.) Оттого и не сходится.
     
      Входят Аркадий и Женя.
     
      Аркадий. Здравствуйте, тетушка!
      Женя. Анна Ивановна, здравствуйте!
      Аркадий. Где наша сестра?
      Анна Ивановна. Не пришла еще.
      Аркадий. Где наш уважаемый двоюродный брат?
      Анна Ивановна. Петя опять пропал с утра. Он берет пример с тебя. Мне это надоело. Три раза подогревала тебе обед.
      Аркадий. Обед? Сейчас пообедаю. Хотя погодите, я ведь, кажется, уже обедал.
      Анна Ивановна. Где ты обедал?
      Аркадий. Вы не помните, где я обедал, Женечка?
      Женя. Вы, Аркадий Андреевич, обедали в клинике. И я с вами обедала.
      Аркадий. Верно. И я еще пиво опрокинул. (Анне Ивановне.) Оказывается, я обедал в клинике. Будем чай пить. Видите, Женечка, я вас не только подбирать препараты сюда вожу, а еще и чай пить. С вареньем. Вы любите варенье?
      Женя. Да. Вы меня уже раз сорок спрашивали об этом.
      Аркадий. Сорок раз? Вот видите, какой я заботливый. Тетя, дайте ей побольше варенья. В детстве все любят варенье.
      Анна Ивановна. А сегодня были пельмени.
      Аркадий. Были пельмени? Ужасно! Но я был занят.
      Анна Ивановна. Меня это не интересует.
      Аркадий. Вот видите, Женечка, меня в этом доме в грош не ставят ни тетя, ни сестра, и вообще никто. А я доцент. Ведь я доцент, Женечка?
      Женя. Анна Ивановна, Аркадий Андреевич правда был занят. У него сегодня была очень трудная операция.
      Анна Ивановна (значительно). А у меня тут была Любовь Сергеевна.
      Аркадий. Все равно, тетя, я не женюсь на вашей Любовь Сергеевне.
      Анна Ивановна. И очень глупо сделаешь.
      Аркадий. Может быть. Но жениться… Как, по-вашему, Женечка, жениться мне на Любовь Сергеевне?
      Женя. Не знаю.
      Аркадий. Как мой практикант и друг, вы могли бы в такую трудную минуту дать мне совет.
      Женя. Не знаю. Как хотите, Аркадий Андреевич.
      Аркадий. Нет, не женюсь. Она слишком красивая. А я видите какой? Нос — и вообще. Выйдет замуж, а потом скажет: будь благодарен. Не хочу я ей быть благодарным. Не женюсь. Верно, Женечка?
      Женя. Верно. Нос.
      Аркадий. Что — нос?
      Женя. Неважный у вас нос. Длинный.
      Аркадий. Ну вот видите, тетя. Все против моей женитьбы. Даже Женечка.
      Анна Ивановна. Ну, конечно, тебе чей угодно совет дороже моего. Ты бы еще у Сергея Ильича спросил совета.
      Аркадий. А что вы так сердито? Опять Сережка что-нибудь натворил?
      Анна Ивановна. Натворил? Нет, он просто сел вчера против Любовь Сергеевны и спросил ее, зачем она сюда ходит, все равно он не разрешит тебе на ней жениться.
      Аркадий. Так и сказал?
      Анна Ивановна. Так и сказал.
      Аркадий. Молодец! Вот что значит — друг!
      Анна Ивановна. Я боюсь, что скоро этот твой друг увезет из этого дома твою сестру.
      Аркадий. А что, разве есть какие-нибудь тревожные симптомы?
      Анна Ивановна. Не знаю, может быть, у вас так принято. Сегодня, чтобы спросить, дома ли она, он забрался в окно. Теперь, чтобы сделать предложение, он, должно быть, влезет через трубу, а чтобы жениться, он просто разберет стену и увезет Варвару. Бог знает что!
      Аркадий. А вы не делайте вид, что возмущены. В глубине души вам же все это правится.
      Анна Ивановна. Мне?
      Аркадий. Вам. Вас же самих в тысяча восемьсот девяносто восьмом году, когда вы были актрисой, гусар через окно похитил. Не спорьте, сами рассказывали. Видите, я даже год запомнил. И Сережка вам нравится. Он вам напоминает того гусара. Ну вот, вы даже покраснели.
      Анна Ивановна. Влезать в окно только для того, чтобы спросить, дома ли? Нет, я тревожусь за Варю.
     
      Вбегает Варя.
     
      Варя. Что тут говорят о Варе? Наверное, опять говорят, что она душечка, да?
      Аркадий. Нет.
      Варя. А что еще можно сказать о Варе?
      Аркадий. Очень многое. Во-первых, что она ленивая девчонка и сегодня опять проспала и, наверно, опоздала в свой театральный техникум.
      Варя. Да, но она так бежала.
      Анна Ивановна. Во-вторых, что она сегодня опять не поздоровалась со своей теткой.
      Варя. Я утром поздоровалась.
      Анна Ивановна. Не заметила.
      Варя. Когда вы еще спали.
      Анна Ивановна. Когда я спала?
      Варя. Нет, когда я спала… То есть… Ну, в общем, запуталась. (С реверансом.) Здравствуйте, тетя! Ну, в чем я еще виновата?
      Женя. Я видела, как ты сегодня опять вела за собой по улице сразу четверых молодых людей. Один нес твой портфель, другой — косынку, третий — берет, четвертый — сумочку.
      Анна Ивановна. Сразу четверо? Нехорошо!
      Варя. Я не виновата, они сами шли. Я предпочла бы идти с одним.
      Аркадий. А с кем, позвольте спросить?
      Варя. С принцем. Как все хорошие девочки, я придумала себе принца. И очень люблю его.
      Аркадий. Между прочим, этот твой принц сегодня влез в окно и спрашивал, дома ли ты.
      Варя. Правда? Молодец! (Спохватившись.) Постоите, а о ком вы говорите, кто влез в окно?
      Аркадий. Сережка.
      Варя. А… А я думала — принц.
     
      Пауза.
     
      Тетя, а я вам что достала!
      Анна Ивановна. Что?
      Варя. Дюма. «Еще десять лет спустя, или Виконт де Бражелон». Здорово, а?
      Анна Ивановна (с деланным равнодушием). Спасибо.
      Варя. Тетя, не делайте при гостях вид, что вы больше любите Льва Толстого. Все же знают; Дюма, шпаги, плащи — это же ваша стихия.
      Анна Ивановна. Вечно ты, Варвара… Где книга?
      Варя. Нет, я сначала посажу вас в кресло, дам вам ваше пенсне, и тогда… «Еще десять лет спустя, или Виконт де Бражелон». (Делает воображаемый выпад и, взяв Анну Ивановну под руку, уводит ее в другую комнату. Через секунду возвращается.) Вот что значит уметь обращаться с детьми. Теперь могу сообщить вам потрясающую новость.
      Аркадий. Непременно потрясающую?
      Варя. Непременно. Иван Григорьевич переходит в Москву в Малый театр, и знаешь, что он обещал? Он обещал зимой или весной меня и Зойку Петрову, как самых способных, перевести туда в театральное училище. Это будет великолепно. Варя соберет весь свой роскошный гардероб, а ее длинный брат понесет ее большой чемодан к московскому поезду. А через десять лет по городу развесят афиши — гастроли В. Бурминой или даже В. А. Бурминой. И все будут спрашивать, какая же она из себя, эта В. А. Бурмина, и вдруг увидят Варю…
      Аркадий. Ты так радуешься, как будто уезжаешь завтра, а не через полгода.
      Варя (задумчиво). Когда мне чего-нибудь очень хочется, мне всегда кажется, что это будет завтра. (Прохаживается.) Женька! У меня тут с Аркадием мужской разговор будет.
      Женя. Хорошо, я сейчас уйду.
      Аркадий. Женечка, вы пока достаньте препараты. Я сейчас тоже приду.
     
      Женя выходит в кабинет.
     
      Ну, что за страшную тайну ты имеешь мне сообщить?
      Варя (обнимает его), Аркаша, я его так люблю. Тебе больно, да?
      Аркадий (с трудом поводя шеей). Нет, ничего. Если я выживу, то потом расскажу ему, как ты его любишь.
      Варя. А все-таки мне хочется ехать учиться в Москву, в театр, даже если он не поедет. Значит, я его не люблю?
      Аркадий. Нет. Это просто значит, что ты становишься большой, Варька! Если веришь в себя, надо ехать в Москву и ни о чем не думать и не жалеть.
      Варя. Мне очень хочется объяснить это Сереже, но я боюсь, что вдруг он не поймет и обидится.
      Аркадий. Поймет. И потом, если он тебя и вправду любит, ты можешь уезжать хоть за тридевять земель, расставаться хоть на пять лет, он все равно до тебя доберется.
      Варя. Вечно ты его хвалишь. Если бы мы жили на Востоке, ты бы уже давно ему меня в жены продал!
      Аркадий. Конечно. Я и так удивляюсь: что он тебя не увозит? Нанял бы карету, а ты бы связала простыни и к нему вниз через окно. И венчаться. А я бы, как брат, в погоню. Но только так, для виду, догонять бы не стал: шут с вами, венчайтесь. (Уходит в кабинет.)
     
      Стук в дверь. Входит Володя Гуляев.
     
      Варя. А, Володенька! Володя. Здравствуй.
      Варя. Что ты? Ты же собирался зайти завтра?
      Володя. Да, но видишь ли… Я хотел с тобой поговорить.
      Варя. О чем?
      Володя. О Сергее. Только ты можешь на него повлиять. Он сегодня опять черт знает что натворил в институте.
      Варя. Опять?
      Володя. Да. И на этот раз его собираются выгнать.
      Варя. Что же он сделал?
      Володя. Ну, он, как всегда, конечно, считает, что ничего особенного.
      Варя. Ну, а все-таки?
      Володя. Его послали для практики читать литературу в девятую группу. Ну, он один час почитал им о Достоевском, а в начале второго вдруг сказал: «Знаете что, ребята? Достоевский, конечно, гениальный писатель, но лично я его не люблю. Поговорили о нем — и хватит. Пойдемте лучше до перемены в волейбол погоняем. Только никому ни звука!»
      Варя. Ну?
      Володя. Ну и гоняли до перемены. Потом, конечно, все узнали. Ты скажи ему, а то ведь этому просто конца нет. Его выгонят — и все.
      Варя. Да, я скажу. Ну, что еще?
     
      Пауза.
     
      Володя. Я шел мимо кино. Там идет новый, звуковой фильм «Путевка в жизнь». Я взял билеты.
      Варя. Что-то не хочется, Володенька…
      Володя. Почему?
     
      Стук в дверь. Входит Сергей.
     
      Сергей (подойдя к Варе). Здравствуй, Варя. (Смотрит на Володю, потом медленно подходит к нему и говорит что-то на ухо.)
     
      Володя отрицательно качает головой.
     
      Варя. Что ты ему сказал?
      Сергей. Так, ничего, пустяки. (Опять что-то шепчет на ухо Володе.)
     
      Володя, покраснев, снова отрицательно качает головой.
     
      Варя. Сейчас же скажи, что ты там шепчешь?
      Сергей. Я хотел ему тихо, а он… В общем, я ему говорю, чтоб он шел. Чего он тут сидит?
      Варя. С ума ты сошел, уходи сейчас же!
      Сергей. Видишь, говорят тебе — уходи, ну и уходи!
      Варя. Я не ему.
      Сергей. Ему, ему. Ну, что же ты, иди, иди, потом объяснимся. (Решительно выпроводив Володю за дверь, возвращается.)
      Варя. Сейчас же убирайся вон, я не позволю, чтоб у меня дома…
      Сергей. Чего ты не позволишь? Ты что, хочешь, чтоб он тут сидел? Так я сейчас побегу, верну его. Только правда хочешь?
      Варя (нерешительно). Нет…
      Сергей. Ну так в чем же дело? Я его уже три раза предупреждал, чтоб не ходил. Нечего ему тут делать. Что он, в самом деле, ходит?
      Варя. Дружит со мной — вот и ходит.
      Сергей. Дружит? Это он только так из трусости говорит. А на самом деле ухаживает за тобой. Да, да.
      Варя. Но ведь ты тоже ходишь?
      Сергей. Я? Я — другое дело. Я так прямо и говорю, что ухаживаю, а потом возьму и женюсь.
      Варя (растерянно). То есть как это? Возьмешь и женишься? А я вот возьму и не пойду за тебя замуж.
      Сергей. А я подожду.
      Варя. А я и потом все равно не выйду.
      Сергей. А я еще подожду.
      Варя. Никогда не выйду.
      Сергей. Выйдешь.
     
      Пауза.
     
      Я тебя знаешь как люблю? Я для тебя что угодно могу сделать. Даже глупость. Хочешь, сейчас со второго этажа прыгну?
      Варя. Нет, не хочу.
      Сергей. Жаль, а то бы прыгнул.
      Варя. Вечный ты хвастун. Женюсь, прыгну!
      Сергей. Хвастун? Ну что ж, пожалуй, верно. (Подходит к окну.) До скорого свидания. (Помахав рукой, прыгает.)
      Варя (подбегает к окну). Сумасшедший! (Смотрит в окно, потом быстро идет к двери.)
     
      В дверях появляется Сергей.
     
      Сейчас же убирайся вон отсюда. Сумасшедший.
     
      Пауза.
     
      Ты не ушибся?
      Сергей. Нет. Во-первых, не так уж высоко. А во-вторых, две недели предварительной тренировки тоже что-нибудь да значат.
     
      Пауза.
     
      Ничего, не бойся, каждый день не буду прыгать. Скоро уеду.
      Варя. Куда уедешь?
      Сергей. Куда? Ну, ладно, семь бед — один ответ. На, читай. (Протягивает ей бумажку.)
      Варя (читая). Танковая школа. Омск… Ой, как, далеко. Сережа, зачем, когда ты это решил?
      Сергей. Давно, Варенька, еще месяц назад.
      Варя. И все время молчал!
      Сергей. Так я же не знал, примут ли. Опять бы вы все кричали, что я хвастаюсь.
      Варя. Но тебе еще не скоро ехать, да?
      Сергей. Завтра.
      Варя. А как же я? (Спохватившись.) Так вдруг и так далеко… Ты же говорил… Как же ты можешь…
      Сергей. Могу, Варенька. И уехать могу, и потом приехать за тобой, увезти тебя к себе. Все могу.
      Варя. Сережа…
      Сергей. Что?
      Варя. Останься.
      Сергей. Нет. Поеду. Я давно этого хочу.
      Варя. Мне трудно здесь будет без тебя.
      Сергей. Хорошо.
      Варя. Что ж хорошего?
      Сергей. Хорошо, что трудно, — значит, любишь меня.
      Варя. Уезжай куда хочешь. Мне все равно. Я тоже уеду.
      Сергей. Куда?
      Варя. В Москву. В театр… учиться. Уеду и думать о тебе забуду!
      Сергей. Значит, в Москву? Ну, что ж, кончу школу и приеду за тобой в Москву.
      Варя. Никуда ты не приедешь.
      Сергей. Приеду. Приеду и увезу тебя.
      Варя. Сережа, уйди, скорей уйди, а то я в тебя чем-нибудь брошу.
      Сергей. Бросай, все равно приеду и увезу.
      Варя. Сейчас же уходи, слышишь? Или ты завтра никуда не едешь, или сейчас же отсюда уходишь.
      Сергей. Все наоборот. Завтра я уеду, а сейчас не уйду.
      Варя. Ну, так я уйду. (Выбегает в наружную дверь.)
      Сергей (кричит ей вдогонку). Варя! (Снова садится в кресло.)
     
      Вбегает Петька.
     
      Петька. Что с Варькой? Она, как ненормальная, прямо по перилам, чуть меня не сшибла.
      Сергей (после паузы). Где у вас бумага и конверты? Быстро.
     
      Петька, порывшись на этажерке, подает бумагу и конверт. Сергей, присев к столу, пишет.
     
      Петька. Что, поссорились?
     
      Сергей кивает.
     
      А ты когда едешь, завтра?
     
      Сергей кивает.
     
      Здорово!
      Сергей. Как ты думаешь, придет она меня проводить, а?
      Петька. Придет! Покажи бумажку.
     
      Сергей протягивает бумажку.
     
      Здорово. Печать со звездой. Это всегда так, печать со звездой?
      Сергей. Да.
      Петька. А на сколько едешь?
      Сергей. На два года.
      Петька. А потом?
      Сергей. Командиром буду.
      Петька. А чего командиром?
      Сергей. Бригады.
      Петька. Сразу бригады?
      Сергей. Ну, не сразу. Но скоро.
      Петька. А как же Варя?
      Сергей. Кончу школу, приеду и женюсь.
      Петька. А она вдруг возьмет и тут за другого выйдет?
      Сергей. Не выйдет.
      Петька. А если тут к ней опять Володька Гуляев ходить будет, мы с ребятами ему ноги переломаем. Ты только слово скажи.
      Сергей. Не надо. Сама прогонит.
      Петька. А если не прогонит, мы переломаем, ладно?
      Сергей (улыбнувшись). Ладно. Вот что. (Вкладывает листок в конверт.) Если завтра я Варю не увижу, в общем, если она не придет меня проводить, ты ей это послезавтра отдай. Понял?
      Петька. Понял. А ты запечатать-то забыл?
      Сергей. Это принято так, не запечатывать. Правило хорошего тона. Значит, доверяешь тому, кто письмо передает — и не запечатано, а все равно не прочтет. А если прочтешь — убью, понял?
      Петька. Понял.
     
      Пауза.
     
      А ты еще не уходишь?
      Сергей. Нет еще. А что?
      Петька. Так просто спросил.
      Сергей. Насколько я понимаю, господина дипломата интересует мой велосипед. Он стоит в передней. В вашем распоряжении есть десять минут.
      Петька. Я только три круга по двору. (Исчезает.)
      Сергей (сидит задумчиво, потом подходит к двери кабинета, стучит и приоткрывает дверь). Аркаша! На минуту.
     
      Входит Аркадий.
     
      Аркадий. Ну, что слышно?
      Сергей. Получил. Завтра еду.
      Аркадий. Значит, это уже не тайна. Целый месяц хранил ее честно и притом бесплатно. Цени меня!
      Сергей. Ценю. Хотя, судя по сегодняшнему, кажется, лучше было сказать ей это заранее. Она тут мне такое устроило…
      Аркадий. Кстати, где она?
      Сергей. Убежала.
      Аркадий. Ей-богу, хоть бы увез ты ее с собой. И тебе хорошо, и мне легче.
      Сергей. Она мне тут наговорила… Ничего, Аркаша, не горюй, еще увезу когда-нибудь.
     
      Пауза.
     
      Ну, вот я и уезжаю. Да, все хорошо. Только время, время…
      Аркадий. Что — время?
      Сергей. Уходит. Двадцать два года — не шутка! «Товарищ Луконин, в порядке комсомольской дисциплины. Стране нужны педагоги!» Дисциплина дисциплиной, а в институт пошел все-таки зря. Не повезло. Двадцать два, а к тридцати человек — или уже человек, или нет. Одно из двух. Суворов, знаешь, к тридцати годам кем был? Хотя нет, Суворов как раз нет, он к тридцати годам даже полковником не был. Но это не важно, он не был, а я буду.
      Аркадий. Опять хвастаешься?
      Сергей. Нет. Просто верю. Знаешь, Аркаша, когда на параде знамена проносят, красные, обожженные, пулями простреленные, у меня слезы к горлу подступают. Мне тогда кажется, что за этими знаменами можно всю землю пройти и нигде не остановиться.
     
      Пауза.
     
      Говорят, многие мечтают на родине умереть, а я нет. Я, если придется, хотел бы на чужой земле, чтоб люди на своем языке — на китайском, на французском, испанском, на каком там будет, — сказали: «Вот русский парень, он умер за нашу свободу». И спели бы не похоронный марш, а «Интернационал». Он на всех языках одинаково поется.
     
      Пауза.
     
      Ты только не смейся, Аркаша. Я понимаю, — конечно, смешно. Еще формы не надел, а уже и полководец, и если погибну…
      Аркадий. Я не смеюсь. Я верю. Только боюсь, что трудно тебе будет в армии.
      Сергей. Почему?
      Аркадий. Так. Школьные воспоминания. Нелепый ты человек. По старой привычке натворишь там бог знает чего, а ведь в армии этого не прощают.
      Сергей. В армии… Нет, в армии я… В общем, усидишь!
      Аркадий. Ну, что же, тем лучше. Когда поезд, вечером?
      Сергей. Вечером. Придешь?
      Аркадий. Конечно.
     
      Пауза.
     
      Придем, придем, помирю вас еще раз, так и быть.
      Сергей. Думаешь, придет?
      Аркадий. Думаю? Я все-таки как-никак старший брат.
     
      Входит Варя.
     
      Варя. Ты еще здесь? Уходи сейчас же, или я опять уйду.
      Сергей (молча поглядев на нее). До свидания, Аркаша. Значит, завтра. (Остановившись в дверях, Варе.) Завтра проводить придешь, два года ждать будешь, а потоп замуж за меня выйдешь, а иначе…
      Варя (резко). Что иначе?
      Сергей. А иначе… Очень плохо мне будет жить, Варя. Не делай иначе. (Быстро выходит.)
     
     
      КАРТИНА ВТОРАЯ
     
      Через два года. Осенние маневры в танковой школе. Задняя стена избы. Палисадник, завалинка. Начальник танковой школы Васнецов, командир роты и курсант Гулиашвили, все в кожанках, в походном снаряжении.
     
      Васнецов. Значит, вы приказали искать брод, а Луконин повел машину напрямик, через мостик, в результате чего произошла авария?
      Командир. Да, я приказал искать брод, потому что считаю, товарищ начальник школы, что такие временные мостики непригодны для прохода танков.
      Васнецов. Ну, я этого, положим, не считаю. Но, так или иначе, вы ясно и четко приказали искать брод?
      Командир. Да, точно.
      Васнецов. Кто видел, как это произошло?
      Командир. Вот, вызвал курсант Гулиашвили.
      Васнецов. А Луконина вызвали?
      Командир. Да, сейчас явится.
      Васнецов. Ну, расскажите, Гулиашвили. Вы видели?
      Гулиашвили. Да, товарищ начальник школы. Луконин повел головной танк через мостик у мельницы. Мост обрушился. Глубина два с половиной метра. Луконин и башенный стрелок выскочили, а механик-водитель… Я считаю, товарищ начальник школы, что если бы не Луконин, то водитель погиб бы.
      Командир. Если бы не Луконин, то водитель вообще бы не попал в воду.
      Васнецов. Подождите. (Гулиашвили.) Почему водитель мог погибнуть?
      Гулиашвили. Он внизу захлебнулся. Луконин три раза нырял с опасностью для жизни. Открыл люк и вытащил водителя. Я думаю, товарищ начальник школы, что это подвиг, если человек может такое сделать… Я очень прошу, товарищ начальник школы, чтобы вы учли это…
      Васнецов. Товарищ Гулиашвили…
      Гулиашвили. Я не могу не просить за друга… Вы извините, товарищ начальник школы.
      Васнецов. Товарищ Гулиашвили! Мы с вами не в семилетке, а в военной школе. Я вас вызвал не для того, чтобы вы друзей выгораживали. Понятно вам это?
      Гулиашвили. Понятно, товарищ начальник школы.
      Васнецов. Что вы еще можете рассказать?
      Гулиашвили. Ничего, товарищ начальник школы, я только хотел вам сказать, что такой человек, который с риском для жизни…
      Васнецов (безнадежно махнув рукой, прерывает его). Вы свободны. Можете идти, отдыхайте.
     
      Гулиашвили выходит и, встретившись по дороге с Сергеем, делает ему ободряющий жест.
     
      Сергей (в кожанке, в туго нахлобученном шлеме). Явился по вашему приказанию, товарищ начальник школы.
      Васнецов. Вы получили от командира роты приказ искать брод?
      Сергей. Да, товарищ начальник школы.
      Васнецов. Вы его выполнили?
      Сергей. Нет, товарищ начальник, школы.
      Васнецов. А вы знаете, что маневры — это почти война?
      Сергей. Да, знаю.
      Васнецов. За невыполнение приказа двадцать суток ареста. В шесть здесь будет адъютант, явитесь к нему, скажете, что я приказал отправить вас на машине в город на гауптвахту! Повторите.
      Сергей. Явиться к адъютанту, передать, что вы приказали отправить меня на гауптвахту. Разрешите идти?
      Васнецов. Нет. Теперь объясните, почему вы не выполнили приказа?
      Сергей. Я думал, товарищ начальник школы, что маневры — это почти воина, а если бы я искал брод, как приказал товарищ командир, то я бы не успел выполнить задачу. Я считаю, что легкие танки могут на большой скорости проскакивать такие мосты.
      Васнецов. Может быть, но раньше надо было проверить, попробовать.
      Сергей. Я много раз просил об этом товарища командира, но он не разрешал. (Пошатнувшись.) Я решил на свой страх.
      Васнецов. Что с вами?
      Сергей. Ничего, товарищ начальник школы. Волнуюсь. Не рассчитал, не выдержал мост.
      Васнецов (командиру). Пойдите скажите, чтобы, мне подали машину, — поеду посмотрю.
      Командир. Есть. (Уходит.)
      Васнецов. Ну, что еще можете сказать?
      Сергей. Все, товарищ начальник школы.
      Васнецов. А почему вы не говорите, как спасли водителя?
      Сергей. Я считаю, что это не относится к делу.
      Васнецов. Ну, а как все-таки вы его спасали?
      Сергей. Сказать по правде, здорово спасал.
      Васнецов. Ко всему еще и хвастаетесь!
      Сергей. Я не хвастаюсь, товарищ начальник школы. Так и было. Я первый пловец по всей Волге; если бы не это, никогда бы его не спас. Очень трудно. Люк тяжелый. Три раза нырял. (Опять пошатнувшись.) Могу идти?
     
      Пауза.
     
      Васнецов. Слушайте, Луконин, вы все-таки понимаете, что вы наделали?
      Сергей. Понимаю.
      Васнецов. Нет, не понимаете. Если вам показалось, что ваш прямой начальник поступает неверно, боится выжать из танка все, что из него можно выжать, вы должны были подать рапорт мне, и я бы с вами сам попробовал — могут проходить наши танки по таким мостам или не могут.
      Сергей. Могут.
      Васнецов. Я тоже думаю, что если все рассчитать, то могут. Но это вас никак не оправдывает.
      Сергей. А я не оправдываюсь.
      Васнецов. А теперь что я должен: под суд вас отдать, поставить вопрос о вашем пребывании в партии? Вы вели себя как мальчишка. Угробили машину. Чуть не убили людей. Новаторство в нашем деле связано с кровью, зарубите себе это на носу. Тут не место для мальчишеских выходок.
      Сергей (глухо). Товарищ начальник школы!
      Васнецов. Ну?
      Сергей. Я вас очень прошу… Я даже не могу подумать о том, чтобы… Армия для меня — это все. Вся жизнь. Я знаю, я виноват во всем, но если мне будет позволено, я докажу, что это случайность, сто раз рассчитаю и докажу, что танки могут все. У нас даже еще не понимают, что они могут делать! Все. Я не за себя прошу, это очень важно. Потом делайте со мной, что хотите, хоть под суд. Только позвольте мне доказать.
      Васнецов (задумчиво). Не знаю, что с вами делать.
     
      Входит командир.
     
      Командир. Машина готова.
      Васнецов. Сейчас. Идите.
     
      Командир уходит.
     
      И это перед самым выпуском из школы… Мне будет очень жаль, если придется вас отчислить. (Встает.) Но боюсь, что все-таки придется… (Уходит.)
     
      Сергей в изнеможении опускается на завалинку. Стаскивает шлем и сжимает руками голову. Голова у него забинтована, сквозь бинт проступают пятна крови. Тихо входит Гулиашвили.
     
      Гулиашвили. Что, дорогой, плохо?
     
      Молчание.
     
      Что с тобой, дорогой?
      Сергей (с трудом подняв голову). Это ничего, пройдет. А вот все остальное плохо, Вано, очень плохо.
      Гулиашвили. Что, все объяснил начальнику?
      Сергей. Все. Почти все. Ты понимаешь, какая глупость. Ведь прошел бы танк. Он не потому рухнул, что мост не выдержал, а потому, что застрял посреди моста, бензинопровод засорился. Чертов сын водитель, три раза его спрашивал: «Проверил?» — «Проверил». Убить его мало за это.
      Гулиашвили. Объяснил начальнику?
      Сергей. Нет.
      Гулиашвили. Водителя пожалел?
      Сергей. Пожалел? Я жалею, что из воды его вытащил. Что его жалеть… Я ему такое устрою, когда с гауптвахты выйду. А начальнику — что ж говорить? «Я не виноват — водитель виноват!» А я где был? Где я был, когда сто раз самому надо было проверить?
     
      Пауза.
     
      А танки все равно еще будут через такие мосты перелетать и через рвы будут прыгать. Все будут делать. Только вот я этого, пожалуй, не увижу.
      Гулиашвили. Почему, дорогой?
      Сергей. А потому, что выгонят меня из армии, вот почему.
     
      Молчание.
     
      Тридцать три несчастья у меня сегодня, Вано.
      Гулиашвили. Еще несчастье?
      Сергей (протягивает письмо). На вот, почитай.
      Гулиашвили. От нее?
      Сергей. От нее.
     
      Молчание.
     
      Гулиашвили (возвращая письмо). Да, скучное письмо. Полную отставку тебе дают, дорогой…
      Сергей. Да. (Задумчиво.) Да… (Спохватившись.) Почему отставку, кто тебе сказал?
      Гулиашвили. Русским языком написано.
      Сергей. Мало ли что написано. Ясно, соскучилась, два года не видала. Письма редко пишу — вот и соскучилась. А я часто писать не люблю. Часто писать — скоро забудет.
      Гулиашвили. Ну, а редко писать — тоже забудет.
      Сергей. Не забудет.
      Гулиашвили. Так вот же, в письме…
      Сергей. А я тебе говорю, мне все равно, что в письме. Пусть что хочет пишет, все равно приеду в отпуск в Москву и увезу ее.
      Гулиашвили. Хорошо. Вместе поедем, вместе увозить будем. Возьмешь с собой?
      Сергей. Возьму.
     
      Пауза.
     
      Эх, Вано, чего бы я не дал, чтобы сейчас в Москву попасть хоть на день, хоть бы одним глазком посмотреть, как она там. Театральное училище… Знаешь, она красивая. Наверно, ходят там всякие кругом. Дай письмо. (Проглядывая письмо.) Ничего особенного. Ну, скучает. Ну, письмо как письмо. Обыкновенное письмо.
     
      Молчание.
     
      (Смотрит на часы.) Сейчас к адъютанту надо идти.
      Гулиашвили. Зачем?
      Сергей. На губу садиться. Двадцать суток. Плохи мои дела, Вано. Как думаешь, отчислят меня из школы, а?
      Гулиашвили. Что ты, дорогой!
      Сергей. Да брось ты утешать меня! Правду говори, как думаешь?
      Гулиашвили. Правду? Не знаю, дорогой, боюсь, что отчислят.
     
     
      КАРТИНА ТРЕТЬЯ
     
      Лето 1936 года. Военный городок где-то в Средней Азии. Квартира Сергея. Двери прямо в переднюю и на веранду. За столом Сергей в форме старшего лейтенанта и Полина Францевна Сюлли. На стене большая карта Европы.
     
      Сергей (читает). «Ces plaines desertiques ne permettent pas Pavancement rapide des troupes. Vu d’absence complete d’arbres naturels celles-ci sont toujours a la merci d’une attaque imprevue de l’adversaire». (Захлопывает книгу.) На сегодня довольно. Хорошо?
      Полина Францевна. Хорошо.
      Сергей. Как ни говорите, Полина Францевна, а я, по-моему, делаю огромные успехи.
      Полина Францевна. Вы бы подождали, пока я это скажу.
      Сергей. Нет, правда, я, ей-богу, молодец.
      Полина Францевна. Ну, если считать, что это первый урок после вашего отпуска…
      Сергей. Вы только подумайте, какое прилежание! Человек два года не был в отпуску — и что он берет с собой в московский поезд?! Он берет с собой учебник французского языка, и, вместо того чтобы спокойно пить пиво в вагоне-ресторане, он с тоской смотрит в окно и зубрит неправильные глаголы: je fais, tu fais, il fait, nous faisons, vous faites, il font.
      Полина Францевна. Меня очень растрогало, когда вы захотели брать уроки французского. Все занимаются английским, говорят — нужнее.
      Сергей. И правильно говорят, я тоже занимаюсь английским.
      Полина Францевна. Да, но вы и французским.
      Сергей. А мне все нужно, Полина Францевна. Иностранные языки — все еще может случиться, они еще могут перестать быть иностранными. Вы знаете, когда я смотрю на карту, мне почему-то нравится только та часть ее, которая покрыта красным цветом.
     
      Пауза.
     
      Вы не скучаете по родине, Полина Францевна?
      Полина Францевна. Скучаю? Нет, я ее вспоминаю. Далеко. Очень далеко. Я ведь родилась в Тулузе.
      Сергей. Тулуза — ну, что ж, это хороший город.
      Полина Францевна. Да, узкие улочки, старые дома с черепичными кровлями.
      Сергей. Металлургические заводы, железнодорожный узел. Что еще? Да, аэродром Трансъевропейской компании.
      Полина Францевна. Аэродром?
      Сергей. Когда вы там жили, его еще не было. Он с тридцатого года.
      Полина Францевна. Вы все знаете!
      Сергей. География входит в число предметов, которыми я интересуюсь. Впрочем, это не тайна, все это можно прочесть в любом справочнике. А вот какие там дома… Вы говорите, с черепичными кровлями?
      Полина Францевна. Да.
      Сергей. Красивые?
      Полина Францевна. Да, очень.
      Сергей. Это недалеко от испанской границы.
      Полина Францевна. Да, близко.
      Сергей. А вы никогда не бывали в Испании?
      Полина Францевна. Нет. Только много раз хотела. Но у меня ни разу не было достаточно денег. Говорят, Мадрид очень красив…
      Сергей. Был. Сейчас там бои.
      Полина Францевна. Да, я сегодня опять читала в «Правде». Его бомбят почти каждый день. Опять война. Какой это ужас! Хорошо хоть, что она достаточно далеко от нас.
      Сергей. Война никогда не бывает достаточно далеко от нас.
      Полина Францевна. Что вы этим хотите сказать?
      Сергей. Пока ничего.
     
      Пауза.
     
      А все-таки тоскуете по родным местам?
      Полина Францевна. Не знаю. Это было так давно, слишком давно, Сергей Ильич. Если бы мне тогда было хорошо, я бы не уехала в чужую страну гувернанткой. Боже мой, сколько богатых и холодных домов, сколько чужих и скучных людей. А если люди были немножко лучше, то они старались для меня это сделать немножко похожим на настоящий дом, — и тогда бывало еще хуже…
      Сергей. А сейчас?
      Полина Францевна. Сейчас? Сейчас нет. В этом военном городке никто не старается сделать вид, что здесь мой дом. И, может быть, поэтому я сама все больше чувствую, что я дома. Мне приятно, что меня вызывает полковник и говорит: «Товарищ Сюлли, доложите командованию о вашем плане командирской учебы». И я докладываю ему о своем плане командирской учебы. А вы… только не сердитесь, Сергей Ильич…
      Сергей. Что мы?
      Полина Францевна. Вы все очень хорошие, хотя у всех у вас ужасное произношение, и я не знаю; может быть, там где-нибудь на маневрах вы суровые командиры, но у меня на уроках вы, наверно, вспоминаете школу и ведете себя как дети. «Полина Францевна, а можно — мы лучше будем десятый параграф, там с картинками, интересней». Как дети. Было даже несколько случаев, когда мне поверяли свои сердечные тайны.
      Сергей. Вот как?
      Полина Францевна. Но, по-моему, этих слов любви не было ни в одном из параграфов, которые я вам задавала.
      Сергей. Да, я выучил их по личной инициативе. Здорово выучил, да?
      Полина Францевна. Да, но вот только произношение…
      Сергей. Вот и она тоже так сказала: «Да, но вот только произношение…»
      Полина Францевна. Она? Кто она?
      Сергей. Жена моя. (Спохватывается.) Умоляю, не выдавайте меня. Молчите! Друзья никогда мне не простят, если узнают.
      Полина Францевна. Что случилось, Сергей Ильич?
      Сергей. Вы, наверное, слышали, что я поехал в Москву за невестой?
      Полина Францевна. Да. Но я боялась спросить, вдруг…
      Сергей. Никаких «вдруг». Все в порядке. Я на ней женился.
      Полина Францевна. Ну, что ж, поздравляю вас, прекрасно!
      Сергей. Конечно, прекрасно! Но только… Я обещал друзьям, что устрою тут роскошную свадьбу, я знаю, они ужа приготовили подарки, и вдруг… Но что я мог сделать! У нее тоже свои друзья в Москве и тоже упрямый характер, и мы сыграли эту роскошную свадьбу не здесь, а там.
      Полина Францевна. Да, здесь будут огорчены. Капитан Севастьянов сказал мне по секрету, что он специально настрелял сорок перепелов и отправил их на холодильник.
      Сергей. Вот видите. Они просто убьют меня. Вы должны хранить полное молчание.
      Полина Францевна. Хорошо. Но чем это может помочь вам?
      Сергей. Как чем? Они же тогда ничего не узнают. Я согласился играть свадьбу в Москве только с тем условием, что мы и здесь тоже будем играть свадьбу. Это даже интересно — две свадьбы. Не со всяким бывает. Но только полная тайна. Слышите, Полина Францевна?
      Полина Францевна. Хорошо. Тайна. А когда приезжает ваша жена?
      Сергей. Завтра. Если бы вы знали, что это за девушка!
      Полина Францевна. Очень хорошая?
      Сергей. Хорошая?! Это мало сказать! Когда она улыбается, то я готов достать ей луну с неба, только бы она улыбнулась еще раз.
      Полина Францевна. Вы так влюблены, Сергей Ильич, что даже — только, пожалуйста, не сердитесь — чуть-чуть поглупели.
      Сергей. Поглупел? Наверно. Я сегодня утром выстроил роту и делал поверку. Но вместо «равнение напра-во!» мне хотелось крикнуть: «Знаете, ребя-та, а ведь она меня любит! Она ко мне приезжа-ет!»
     
      Пауза.
     
      Все бросила, Полина Францевна. Москву, театр — и едет одна сюда ко мне, в нашу Тмутаракань, в глушь. Вот какая девушка. Она говорит, что если есть талант, то всюду можно играть, а если еще я буду сидеть в первом ряду партера, то, значит, вообще все хорошо. Я только боюсь, что теперь все время буду сидеть в первом ряду партера. Как вы думаете, а?
     
      Стук в двери.
     
      Кто там?
     
      Глухой бас: «Почта!»
      Сергей отворяет дверь. В дверях стоит Варя в летнем платье, без всяких вещей.
     
      Варя. Товарищ Луконин, вам из Москвы посылка. Примите и распишитесь. (Бросается к нему на шею.)
      Сергей. Ты же должна была завтра, как же ты? Мы тут собрались тебя встречать.
      Варя. Хорошо. Я завтра поеду обратно на вокзал и сделаю вид, что только что приехала, а вы сделаете вид, что меня встречаете. Ладно?
      Сергей (смеясь.) Ладно!
      Варя (на ухо). Кто эта тетя?
      Сергей. Ах ты, боже мой! Полина Францевна, познакомьтесь.
      Полина Францевна. Сюлли.
      Варя. Варя. Он мне рассказывал о вас. Значит, это вы, бедная, страдаете от его ужасного произношения?
      Полина Францевна. Нет, почему же… Сергей Ильич…
      Варя. Только не защищайте его. Все равно я давно знаю, что он ленив, упрям и… что-то еще… я забыла. Сережа, напомни, что ты еще?
      Сергей. Еще я дурно воспитан.
      Варя. Да, и еще он дурно воспитан. Но все-таки я его люблю, а это главное!
      Сергей. Где же твои вещи?
      Варя. Я по дороге взяла носильщика.
      Сергей. Ну?
      Варя. Ну, и он идет, наверно, по лестнице, бедняга, сгибаясь под тяжестью моих чемоданов. (Открывает дверь.) Носильщик!
     
      Голос: «Иду!»
     
      Варя. Дай ему сколько-нибудь, Сережа.
     
      Сергей достает деньги, и в эту секунду в дверях появляется нагруженный чемоданами Аркадий.
     
      Сергей. Аркаша!
     
      Обнимаются.
     
      Молодец! В такую даль — это, брат, не шутка.
      Аркадий. Брат? Это, конечно, не шутка. Быть братом — это, как видишь (показывает на чемоданы), тяжелая профессия». Но все-таки сестра, плохая, но сестра. Пришлось провожать. Если бы ты жил поближе — не поехал бы. Но я решил, что поезда сюда и отсюда все равно идут так долго, что я могу провести в них свой отпуск.
      Сергей. Знакомься, Аркаша.
      Аркадий. Здравствуйте, Бурмин.
      Полина Францевна. Сюлли.
      Аркадий. Так это вы…
      Варя. Тс!
      Аркадий. Что такое?
      Варя. Не надо. То, что ты хотел сказать, я уже сказала.
      Аркадий. А что я хотел сказать?
      Варя. Ты хотел пожалеть Полину Францевну за то, что она мучается с Сережиным произношением.
      Аркадий. Да, сознаюсь, мне пришла в голову эта мысль.
      Варя. Тебе всегда приходят в голову мои мысли. Лучше распакуй чемодан. На это ты еще способен.
      Сергей. Я вижу, тобой по-прежнему помыкают.
      Аркадий. И не говори. Пока я был доцентом, меня еще как-то жалели, теперь я — профессор, из меня сделали носильщика, а когда я стану академиком, меня, наверно, совсем превратят в мальчика на побегушках. Раньше мы хоть бегали пополам с Петькой, но с тех пор, как Петька удрал из дому…
      Сергей. А где он?
      Аркадий. Не знаю. Удрал куда-то на Памир с геологической экспедицией.
      Сергей. Молодец!
      Аркадий. Шалопай!
      Сергей. А что Женечка, как она?
      Аркадий. Кончила институт. Уехала в Астрахань. Весной.
      Сергей. Это я знаю. Я спрашиваю, как она? Пишет?
      Аркадий. Иногда.
      Сергей. Значит, все по-прежнему? Эх ты!
      Аркадий. Я категорически прошу тебя…
      Сергей (перебивая). Эх, профессор, профессор… Учить тебя да учить!
      Полина Францевна. Я пойду, Сергей Ильич!
      Варя. Ни за что! Вы хотите меня оставить на растерзание этим двум обезьянам? Они ведь через минуту забудут обо мне и начнут вспоминать, как они подкладывали пистоны под стул учителя грамматики. Нет, вы непременно должны остаться. Сережа, а где же твои хваленые друзья? Где твой Гулиашвили, где твой Севастьянов? Я немедленно хочу их видеть!
      Сергей. Сейчас я им позвоню.
      Варя. Я сама позвоню. Какой номер у Гулиашвили?
      Сергей. Четыре — семнадцать.
      Варя. Его зовут Вано?
      Сергей. Да.
      Варя (в телефон). Четыре — семнадцать. Вано? Здравствуйте, Вано. Я говорю. Нет, вы меня не знаете. Нет, не видели. Нет, и я вас не видела. Но это не важно. Я хочу вам назначить свидание. (Прикрыв трубку.) Он спрашивает, интересная ли я, — как по-твоему?
     
      Сергей кивает.
     
      Да, я очень интересная, ей-богу. Вот и Сережа тоже кивает, что интересная. Какой Сережа? Сережка, он тебя не знает! Ах, знаете? Ну, бегите, бегите! (Вешает трубку.) А Севастьянова какой телефон?
      Сергей. Не надо. Ему Гулиашвили скажет. А если ты позвонишь… Нет, не надо.
      Варя. Почему?
      Сергей. Ты его испугаешь. Он у нас робкий. Испугается женского голоса и убежит в степь до утра на охоту.
      Полина Францевна. Правда, капитан Севастьянов очень застенчивый человек.
      Варя. Неужели? Ну, слава богу, будет рядом хоть один застенчивый человек. Мне так надоели хвастуны. Если бы вы только знали, Полина Францевна, какой он хвастун!
      Полина Францевна. Ну, что вы…
      Варя. Разве он вам не клялся, что через год будет знать французский язык лучше вас?
      Полина Францевна. Нет… правда, Сергей Ильич обещал вначале изучить язык за месяц.
      Сергей. Я просто тогда не знал, что на этом языке все слова произносятся иначе, чем пишутся.
      Варя. Аркаша, а ну давай учиним семейный допрос. Полина Францевна, как тут вел себя без нас этот мальчик? Довольны ли им старшие?
      Полина Францевна. Да, очень. Я слышала, как Алексей Петрович недавно очень хвалил его.
      Варя. Кто это — Алексей Петрович?
      Сергей. Наш полковник. Он правда хвалил меня?
      Полина Францевна. Да, очень.
      Сергей. Странный человек. Сначала чуть не выгнал меня из школы, потом, когда переводился сюда, вдруг взял с собой. В глаза бранит, за глаза хвалит.
      Варя. Он, кажется, просто знает твой характер.
     
      Стук о дверь. Входит Гулиашвили. Он, как и Сергей, в форме старшего лейтенанта.
     
      Гулиашвили (обнимая Сергея.) Поздравляю, дорогой, с приездом красавицы невесты.
      Варя. Вы даже на меня не посмотрели.
      Гулиашвили (зажмурившись). Не хочу смотреть, и так знаю, что красавица. Мой друг другой привезти не мог. (Открывая глаза.) Ну, конечно, красавица!
      Варя. Все-таки здравствуйте.
      Гулиашвили. Здравствуйте. Поздороваться можно потом, сначала в глаза посмотреть надо. (Смотрит на Варю.) Хорошие глаза. В такие глаза час посмотреть — потом умирать не страшно! (Аркадию.) Гулиашвили.
      Аркадий. Бурмин.
      Гулиашвили. С ней приехал? Брат?
      Аркадий. Брат.
      Гулиашвили. Не такой красивый, но похож. Когда свадьба?
      Сергей. Завтра.
      Гулиашвили (Аркадию). Ну, значит, нам с тобой, дорогой, сегодня ночь не спать, как завтра лучше гостей угостить — думать.
     
      Входит Севастьянов.
     
      Севастьянов. Можно?
      Сергей. Входи, Севастьяныч, знакомься!
      Севастьянов. Севастьянов.
      Варя. Варя.
     
      Севастьянов здоровается с Аркадием и молча смотрит на Варю.
     
      Ну, что вы на меня так смотрите?
      Севастьянов. Вот вы какая.
      Варя. Что, не нравлюсь?
      Севастьянов. Нет, что вы, я только хотел сказать, что вы мне рисовались совсем в другом облике.
      Варя. В каком же другом облике?
      Севастьянов. Сергей Ильич мне сказал, что вы актриса, и я вас рисовал себе несколько солидней и почему-то брюнеткой. Приехали играть в наш театр?
      Варя. Да, и четырех ребят с собой притащила, скоро приедут.
      Севастьянов. Какой больше репертуар предполагаете играть, современный или классический?
      Сергей. Ну, конечно. Погибла Варька. Севастьянов, прекрати культурную беседу.
      Гулиашвили. Ты лучше, дорогой, спроси ее, любит ли она перепелов!
      Севастьянов. Да брось ты!
      Гулиашвили. Нет, погоди. (Варе.) Как вы, любите перепелов?
      Варя. Перепелов?
      Гулиашвили. Да. Это птички такие. Капитан Севастьянов вам в подарок их сорок штук настрелял, целое свадебное ожерелье. Он считает, что сорок перепелов — лучший подарок для молодой девушки.
      Севастьянов. Перепел, конечно, птица невидная, но в смысле охоты… (увлекаясь) охотничья птица, стоящая. Ее так не возьмешь, ее нужно со смыслом брать, на нее утром надо идти с самого рассвета.
      Гулиашвили. Теперь насчет охоты целый трактат будет. Ты нам, дорогой, их жареных — и на стол, а как ты их там стрелял, это твое личное дело… (Сергею.) Где завтра ужин будет? На веранде?
      Сергей. Я думаю.
      Гулиашвили (Аркадию). Пойдем, дорогой, стол мерить, как гостей сажать, чтобы локтям тесно не было. Пойдем, капитан. Пойдем, Полина Францевна.
      Варя. И я с вами.
      Гулиашвили (задерживая ее в дверях). Нет! Стол как женщина, на него надо вечером смотреть, когда он красивый. Сережа, скажи ей, не слушаться тамады — самый большой грех на душу брать. (Выходит вслед за остальными.)
      Сергей (после молчания). Ну вот, Варька! Наконец мы и вместе.
      Варя. Как я боюсь проговориться, что мы уже женаты…
      Сергей. Да, уж лучше до завтра не проговариваться. Ребята подарки тебе приготовили. Очень ждали.
      Варя. Очень ждали? А ты как? Тоже очень ждал?
      Сергей. Я? Никуда я тебя больше не отпущу, Варька. Слышишь, никуда!
      Варя. А я вдруг возьму и уеду.
      Сергей. Не уедешь.
      Варя. Это смотря как держать будешь.
     
      Сергей крепко обнимает ее.
     
      Ну, если так будешь держать, тогда не уеду.
     
      Звонок телефона, один, другой, третий.
     
      Сергей (неохотно отпустив Варю, подходит к телефону. В трубку). Да, я, товарищ майор. Явиться к полковнику? Есть. Есть. Да, у меня. (Вешает трубку. Кричит.) Вано!
      Варя. Что такое?
      Сергей. Ничего, придется уйти на полчаса. Наш неугомонный полковник опять, наверно, будет нас пилить за подготовку к ночным учениям. (Кричит.) Вано!
     
      Входит Гулиашвили.
     
      Гулиашвили. Ну, что такое, дорогой? Что за крик? Тамада не может работать в такой нервной обстановке.
      Сергей. Полковник вызывает. Пошли.
      Гулиашвили. И меня тоже?
      Сергей. Тоже. (Изображая Васнецова.) «Товарищ Луконин, я вызвал вас, чтобы еще раз обратить ваше внимание на материальную часть». Сейчас, Варька, мы быстро, он только еще раз обратит наше внимание на материальную часть, и — мы обратно, одна нога там, другая — здесь. Скажи Аркаше, чтобы он пока твой чемодан распаковал. Иди к нему. (Открывает дверь, ведущую на веранду.)
      Аркадий (появляясь в дверях). Иди сюда, тут капитан про охоту рассказывает. Я, кажется, уже почти понял, как надо стрелять этих перепелов.
     
      Варя выходит на веранду.
     
      Гулиашвили (надевая фуражку). Что случилось? Почему так срочно?
      Сергей. Кажется, тебе придется принимать мою роту.
      Гулиашвили. Что?
      Сергей. Кажется, удовлетворили мое ходатайство.
      Гулиашвили (кивнув на карту Европы, где в Испании флажками отмечено положение на фронтах). Туда?
      Сергей. Кажется, да.
      Гулиашвили. А как же она?..
      Сергей. Она? Да… И все-таки… Все-таки, знаешь, Вано, вдруг бывает такая минута в жизни, когда уехать дороже всего. (Кивнув на дверь, за которой скрылась Варя.) Всего. Даже этого.
     
      Сергей и Гулиашвили выходят.
     
     
     
      ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
     
      КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
     
      Начало весны 1937 года. За кулисами еще не окончательно оборудованного театра в военном городке. Антракт. Маленькая актерская уборная. Варя, в старинном глухом черном платье, в гриме, перед зеркалом поправляет парик. За дверью голос: «Можно?»
     
      Варя. Да.
     
      Входит Севастьянов, держа в руках завернутый в бумагу букет.
     
      Севастьянов. Здравствуйте, Варвара Андреевна! Разрешите преподнести по случаю дня рождения.
      Варя. Что это?
      Севастьянов. Цветы.
      Варя. Цветы? Так рано?!.
      Севастьянов (развертывая пакет, в котором несколько зеленых веточек). Во всяком случае, нечто напоминающее.
      Варя. Спасибо! Где вы их достали?
      Севастьянов. Я в пяти знакомых домах все горшки на подоконниках обстриг. Что было! Только и спасся тем, что за каждую веточку по зайцу обещал в выходной с охоты принести. Знаете, сколько тут зайцев! Пятнадцать зайцев тут.
      Варя. Сумасшедший! Дайте я вас расцелую! (Целует его.) Нате платок, вытрите, всего измазала!
      Севастьянов. Вы извините, что такие вот веточки…
      Варя (взяв его за портупею и снизу вверх глядя ему в глаза). Севастьяныч, милый, если бы вы только знали, что такое для меня сейчас эти ваши веточки.
     
      Пауза.
     
      (Взглянув на портупею.) У Сережи тоже такая. Висит у меня. Он уехал, а она висит.
      Севастьянов (пытаясь переменить разговор). Вы превосходно играли сегодня, Варвара Андреевна. С большим чувством.
      Варя. Не надо, Севастьяныч. Вы очень смешно всегда успокаиваете меня: как только я о Сереже, вы сейчас же о моей игре. Ничего. Мне сегодня просто приятно вспомнить о нем. Что он вот сейчас, в эту минуту, делает, как вы думаете?
      Севастьянов. Не знаю, Варвара Андреевна. Но полагаю, все в порядке.
      Варя. Не знаете? Никто этого не знает. Ну, ничего. Мы его, когда вернется, спросим, что он в эту минуту делал. Только надо запомнить: сегодня пятое марта. А сколько времени?
      Севастьянов. Двадцать один пятьдесят.
      Варя. Десять… Он приедет, мы его непременно спросим, да?
      Севастьянов. Да, конечно, я вот даже в блокнот запишу. (Записывает.)
     
      Вбегает Гулиашвили.
     
      Гулиашвили. Варя, дорогая! Все рыдали. Сам рыдал. Играла, как этот, как его, забыл кто, но ты лучше. Дай ручку, поцелую. (Целует ей руку.) Уже успел тебе свой веник подарить! Ботаник! А мой подарок не здесь — мой подарок у меня дома! Хороший стол, такой стол, чтоб за гостей сам смеялся. Всех позвал. Жениха твоего позвал, злодея позвал. Маму позвал. Папу позвал. На сцене ссорились — за столом все хорошие, все вместе будем. Такой день рождения тебе устроим!
      Помощник режиссера (показываясь в дверях). Варвара Андреевна, вы лучше сами посмотрите, какое вам там реквизиторы кресло поставили. А то опять я виноват буду. (Исчезает.)
      Варя. Сейчас! Спасибо, Вано. Вы после спектакля сюда за мной зайдете, да? (Выходит.)
      Гулиашвили. Почему грустная?
      Севастьянов. Вот взяла меня за портупею. Вспомнила, где он сейчас, говорит… А я, что я ей скажу?
      Гулиашвили. Что ей скажешь? Надо сказать ей, дорогой, что он сейчас сидит где-нибудь, не спит, ее вспоминает, улыбается…
      Севастьянов. Да, но…
      Гулиашвили. Что но? Он не улыбается, да? Мы с тобой не думаем, что он сейчас улыбается? Мы не думаем, а она пусть думает! Что ты думаешь, дорогой? Такой веселый человек Гулиашвили — ему только бы за стол сесть, бокал поднять?
     
      Пауза.
     
      Я тебе велел розовый мускат купить?
      Севастьянов. Я белый купил.
      Гулиашвили. Как белый! Она розовый любит, она белый не любит.
      Севастьянов. Ну, пустяк, все равно.
      Гулиашвили. Нет, дорогой, пустяк, но не все равно. Такой пустяк. Сережа здесь был бы, не забыл бы такой пустяк.
     
      Пауза.
     
      Один пустяк заметит, другой пустяк заметит, что его рядом нет — заметит. Нельзя, чтоб замечала.
     
      Пауза.
     
      А друзья что такое, знаешь? Во Владивостоке на плечо посадил, сюда пешком принес.
     
      Пауза.
     
      Поезжай, дорогой, где хочешь достань!
      Севастьянов. Да где же? Поздно уже.
      Гулиашвили. Где хочешь. Пошли, дорогой!
     
      Гулиашвили и Севастьянов уходят. Входит Полина Францевна.
     
      Полина Францевна. Варвара Андреевна! (Садится в выжидательной позе.)
     
      Входит Варя.
     
      Варя. Здравствуйте, Полина Францевна!
      Полина Францевна. Вы меня растрогали сегодня. Вы играли с такой грустью, с такой тревогой, что я вспомнила свои молодые годы.
      Варя. Правда? Я очень старалась сегодня. (Оглядывается.) А где же Вано, где Севастьяныч?
      Полина Францевна. Я их встретила. Они сказали, что скоро будут. Они очень хорошие. Они так хлопочут о вас, как будто ваш Сережа уехал бог знает куда, на войну.
      Варя. Да, они очень хорошие.
      Полина Францевна. Он все еще на этих танковых курсах в Бобруйске?
      Варя. Да.
      Полина Францевна. Вы мне говорили, что он там на три месяца, а уже восьмой.
      Варя. Да, он писал, что задерживается.
      Полина Францевна. Скучаете?
      Варя. Да, очень.
      Полина Францевна. Ну, ничего. Наверно, эти курсы скоро кончатся, и он приедет.
      Варя (рассеянно). Да, наверно.
      Полина Францевна. Он у вас очень хороший, очень-очень. Я еще давно, когда только начала учить его французскому языку, подумала, что женщина, которая выйдет за него замуж, будет очень счастливой женщиной.
     
      Варя вдруг лицом судорожно прижимается к ее груди.
     
      Ну, что с вами такое?
      Варя. Нет, ничего. Так, просто устала, наволновалась.
      Полина Францевна. Да, у вас сегодня была очень волнительная роль. Я сама сидела и волновалась.
      Варя. Полина Францевна, душенька, слышите, уже первый звонок, опоздаете, бегите. А после спектакля поедем вместе к Вано, они хотят там мой день рождения праздновать.
      Полина Францевна. А я-то вам зачем?
      Варя. Нет, обязательно, я без вас не поеду. Вы такая спокойная. Когда я бываю с вами рядом, мне тоже кажется, что все хорошо… (пауза) там, на курсах в Бобруйске.
      Полина Францевна. Ну конечно же, хорошо. Смешная вы девочка. (Выходит.)
     
      Варя беспокойно прохаживается. Входит Васнецов.
     
      Варя. Наконец-то, Алексей Петрович. Я так вас ждала.
      Васнецов. Вы прислали мне записку, чтоб я непременно зашел.
      Варя. Да. Простите. Я знала, что вы на спектакле… Алексей Петрович!
      Васнецов. Да, я вас слушаю.
      Варя. Я уже не та девочка, которая приехала сюда прошлым летом. Вы мне все можете сказать. Там, где он сейчас, — там очень опасно, да?
      Васнецов (внимательно поглядев на нее). Да, быть может.
      Варя. Уже восемь месяцев. Но я сначала хоть получала письма. Правда, в них ничего не было: ни что, ни где, ни как. Но он писал, что жив, здоров. А это ведь самое главное.
     
      Пауза.
     
      Нет, я не буду вас спрашивать, Алексей Петрович. Я знаю, об этом нельзя спрашивать.
      Васнецов. Нет, почему же. То, что я смогу вам сказать, я скажу.
      Варя. Что с ним? Уже пятый месяц ни звука. Что случилось? Если вы знаете, лучше расскажите мне сейчас. Если он не вернется, этого ведь от меня никто не скроет.
      Васнецов. Далеко. Письма долго идут.
      Варя. Но ведь раньше доходили.
      Васнецов. Вы можете мне верить или не верить, но для вас будет лучше, если вы поверите моему чутью старого солдата. Я знаю Сергея Ильича не первый год, и мне всегда казалось, что он родился в сорочке. Такие, как он, проходят огонь и медные трубы. И ничего, выживают. Про меня в молодости тоже так говорили. И вот жив. Сорок восемь. Все будет хорошо. Жена солдата в это верить должна. Без этого вам жить нельзя, понимаете?
      Варя. Понимаю. Я очень хочу вам верить, Алексей Петрович. Очень хочу.
     
      Пауза.
     
      Вам нравится, как я сегодня играла?
      Васнецов. Да, очень.
      Варя. Это хорошо. Я очень хочу хорошо играть. Особенно сейчас, когда он там. Мне тогда кажется, что он каждый спектакль сидит передо мной в первом ряду партера. Мне кажется…
     
      Входит Гулиашвили.
     
      Гулиашвили. Добрый вечер, товарищ полковник! Варя, совсем забыл, с дороги вернулся, эта старушка, она твою маму играет, она, кажется, мяса не кушает?
      Варя. Да, у нее катар. А что?
      Гулиашвили. Как что? Надо ей что-нибудь диетическое сделать.
     
      Пауза.
     
      Товарищ полковник, день рождения. (Показывает глазами на Варю.) Приехали бы?
      Васнецов. Поздравляю. Простите, не знал. Боюсь, что не смогу. А поздно засидитесь?
      Гулиашвили. Непременно.
      Васнецов. Ну, если Варвара Андреевна со мною тур вальса согласится пройтись, то к концу подъеду.
      Варя. Конечно, Алексей Петрович.
     
      Звонки.
     
      До свидания, мне на сцену. (Выбегает.)
      Гулиашвили. Никаких известий, товарищ полковник?
     
      Васнецов отрицательно качает головой.
     
     
      КАРТИНА ПЯТАЯ
     
      Низкая комната в полуразрушенном доме. Стопы сложены из больших камней. Полутьма. Единственный свет идет из угла, где в очаге тлеют ветки. За наполовину разбитым и чем попало заткнутым окном идет снег. Посреди комнаты стол. За ним сидит офицер в трудно определимой в полутьме форме. Дверь распахивается, в нее врываются снег и ветер. Входит человек в плаще, отряхивается.
     
      Офицер. Вы заставляете себя ждать, господин переводчик.
      Переводчик. Простите. Дьявольская погода. Тут, наверно, много лет не запомнят такого снега. Совсем как в России.
      Офицер. В России? Неужели двадцать лет эмиграции не вышибли ее у вас из памяти? Все еще вспоминаете нашу Россию?
      Переводчик. Мою? Если б она была моя! Я просто говорю, что снег. Зачем вы приказали мне явиться?
      Офицер. Вы мне сейчас будете нужны. Вам, кажется, предстоит встреча с соотечественником. Час тому назад мы взяли в плен танкиста.
      Переводчик. Знаю. Мне сказали солдаты. Но разве он русский?
      Офицер. Не знаю. Во всяком случае, у него русское упрямство. Он целый день просидел в разбитом танке. Потом вышел с пистолетом. Когда его окружили, он хотел застрелиться, но только ранил себя. Его взяли, когда он был без сознания. Я велел привести его в чувство и прислать сюда.
     
      Пауза.
     
      Да, весьма возможно, что он русский.
     
      Дверь распахивается. Солдаты вводят в комнату неизвестного. На нем кожаные штаны, сапоги. Обгоревшая и разорванная рубашка. Черное лицо, обмотанное грязными, прокопченными бинтами, из-под которых торчат выбившиеся клочки волос.
     
      Переводчик (подойдя к неизвестному, в упор.) Ну, как, приятно вам встретить здесь соотечественника?
     
      Молчание.
     
      Ну, что вы молчите? Небось удивлены, вдруг здесь встретив соотечественника, а?
      Неизвестный (глухим голосом). Je ne vous comprends pas.
      Переводчик. Ах, вы не понимаете? (Офицеру.) Он не понимает по-русски. Может быть, вы француз, а? (Подходит вплотную.) Но только откуда у вас тогда эта рязанская морда? Бросьте валять дурака! Слышите?
      Неизвестный. Je vous ai deja dit, que je ne vous comprends pas.
      Переводчик. Опять не понимаете! Так, значит, вы француз?
     
      Молчание.
     
      Alors, vous seriez francais?
      Неизвестный. Oui.
      Переводчик. Откуда же вы, француз?
     
      Молчание.
     
      Et d’ou etes-vous?
      Неизвестный. Je suis de Toulouse.
      Переводчик. Так, хорошо. Ну, и где же вы там жилы, в вашей Тулузе?
     
      Молчание.
     
      Eh bien! Dans quelle rue habitiez vous dans votre Toulouse?
      Неизвестный. J’ai toujours demeure rue des Marrons.
      Переводчик. Около старого моста?
     
      Пауза.
     
      Celle qui se trouve pres du vieux pont? N’est-ce pas?
      Неизвестный. Non, il n’y aucun vieux pont.
      Переводчик. Ах, там нет никакого старого моста… Вот как. Вас не собьешь. Вы даже знаете улицу. Но произношение? Неужели вы думаете меня уверить, что у француза может быть такое произношение? Вас, наверно, обучали французскому языку где-нибудь в Нижнем Новгороде, а?
      Неизвестный. Je vous repete, que je ne vous comprends pas.
      Переводчик (выходя из терпения). Да вы будете со мной говорить или нет? Я тебя русским языком спрашиваю.
     
      Молчание.
     
      Vas tu parler russe a la fin?
      Неизвестный. Puis ce que je vous dis, que je ne connais pas le russe.
      Переводчик. Не знаешь русского языка? Ну, а такое слово, как расстрелять, ты знаешь по-русски?
     
      Молчание.
     
      Может, начнешь понимать, если я тебя расстрелять прикажу!
      Неизвестный (спокойно, пожав плечами). Je ne vous complends pas.
      Переводчик. Mais tu seras fussile! Ga tu le comprends?
      Неизвестный. Maintenant j’ai compris.
      Переводчик. Да я… (Задохнувшись от ярости, машет рукой солдатам.)
     
      Солдаты выводят неизвестного. Молчание.
     
      Офицер. Итак, встреча с соотечественником не состоялась.
      Переводчик. Я дам руку на отсечение, что он русский.
      Офицер. К сожалению, генерал хотел бы, чтобы он признался в этом сам. Но он не признался. И, значит, он не русский. А что думаете вы — на это всем наплевать.
     
      Пауза.
     
      Пожалуй, чтоб не было лишних неприятностей, лучше расстрелять его здесь, не отправляя в штаб. Да, конечно… Пойдите распорядитесь.
     
      За сценой выстрел.
     
      Переводчик. Кажется, там уже распорядились.
     
      За сценой еще несколько выстрелов.
     
      Офицер (вскакивая). Нет, что-то не то.
     
      За сценой опять выстрел, еще и еще. Грохот. Свет гаснет.
     
     
      КАРТИНА ШЕСТАЯ
     
      Через два с лишним года. 1939 год. Лето. Обстановка первой картины. Гулиашвили, Женя, Аркадий, Анна Ивановна. За роялем Севастьянов. Анна Ивановна поет гусарский романс.
     
      Анна Ивановна.
      Варя (появляясь из внутренних дверей). Тетя, кофе готов!
      Анна Ивановна. Цикорий положила?
      Варя. Ну конечно. Идемте, идемте.
     
      Все проходят во внутренние комнаты. Звонит телефон. Женя и Аркадий задерживаются.
     
      Женя (в телефон). Профессора Бурмина? Сейчас.
      Аркадий (в телефон). Да, конечно, только так. Гипс. Да, неподвижную повязку и груз. Да, завтра заеду сам. (Вешает трубку). Пойдемте, Женечка.
      Женя (садясь на диван). Нет.
      Аркадий. Почему?
      Женя. Не хочу.
      Аркадий. Неудобно все-таки, друзей провожаем. Я как-никак хозяин. Пойдемте, неудобно.
      Женя. Неудобно? А уже целую неделю обещать поговорить со мной и молчать — это удобно? Сядьте!
      Аркадий (садясь). Ну?
      Женя. Вы обещали объяснить, почему вы не хотите отпустить меня из клиники.
      Аркадий. Для вашей же пользы, Женечка, честное слово. Вы были на практике три года, да?
      Женя. Да.
      Аркадий. Зачем же, только что приехав, опять уезжать? У вас здесь научная работа. Чем вам плохо?
      Женя. Плохо.
      Аркадий. Почему?
      Женя. Плохо. Я не могу так больше, потому что… Не могу, я хочу уехать.
      Аркадий. К вам здесь все прекрасно относятся.
      Женя. Все?.. Нет, я уеду.
      Аркадий. Вы просто капризничаете. Скажите лучше прямо, что у директора клиники скверный характер, что вам не нравится его нос…
      Женя (вставая). Если бы вы хоть раз попробовали поговорить со мной серьезно…
      Аркадий. Когда шутишь, веселей жить, Женечка. Я не хочу, чтобы вы слушали мои скучные рассуждения.
      Женя. А я хочу! Я хочу… Ничего я от вас не хочу! (Хлопнув дверью, выходит во внутренние комнаты.)
      Аркадий (после паузы подсаживается к роялю; барабаня одним пальцем, напевает).
      Сафонов (появляясь в дверях). Тут товарищ командир велел ждать с такси. Так я предупреждаю: счетчик включенный.
      Аркадий (рассеянно). Ну так выключите.
      Сафонов. Что значит — выключите?
      Аркадий. Ну так включите.
      Сафонов. Что значит — включите?
      Аркадий. Ну что же вы хотите?
      Сафонов. Вы ему скажите, что счетчик.
      Аркадий. Хорошо, я скажу.
     
      Сафонов выходит.
     
      Гулиашвили (выходя из внутренних дверей). Почему сидишь, дорогой? Нехорошо, пойдем.
      Аркадий. Что, Женя прислала?
      Гулиашвили. Ты не сердись. Она мне тихо, на ухо.
      Аркадий. Сейчас. Сядь, посидим немножко.
      Гулиашвили. Не могу, дорогой. Нельзя сидеть. Всю жизнь просидеть можно. Пойдем. Красивая девушка зовет. Нельзя не идти. Смелым надо быть!
      Аркадий. Ты все забываешь, что я не военный.
      Гулиашвили. Когда за счастье воевать — все военными должны быть, дорогой. Ты меня слушай. Я плохих советов не даю.
      Аркадий. Но зато ты даешь так много хороших, что жизни не хватит все их выполнить. Машину водить я, по-твоему, должен, ходить на футбол — должен. С тех пор как все вы здесь, я только и слышу, что я всегда что-нибудь должен. У тебя слишком кипучая энергия, Вано. А я тихий штатский человек. Дай мне отпуск, а?
      Гулиашвили. Хорошо, дорогой, вот уедем…
      Аркадий. И верно, вы ведь завтра… Да… война такая вещь, даже до послезавтра остаться не попросишь…
      Гулиашвили. Какая война, дорогой?
      Аркадий. Ну, не знаю. Когда я читаю в газете, что у озера Буир-Нур мы вчера сбили тридцать семь самолетов, то мне, извини, все-таки кажется, что это война. Вы едете по Казанской дороге. Иркутск, Улан-Удэ, Чита, и вообще я немного знаю географию. Ведь география — это не военная тайна?
      Гулиашвили. Безусловно. Пойдем — последний тост за географию.
     
      Из-за двери слышен голос Анны Ивановны, поющей сердцещипательный романс.
     
      Слышишь, все веселятся. Анна Ивановна опять романсы поет. Пойдем.
     
      За окном гудок машины.
     
      Ой! Совсем забыл, дорогой, меня же нетерпеливо ждет любимая девушка.
      Аркадий. Все это время?
      Гулиашвили. Да, дорогой. Я боюсь, что она уже потеряла терпение. Сказал, задержусь на минуту, а сижу уже целый час.
     
      Входит Сафонов.
     
      Сафонов. Товарищ командир, я уже потерял терпение. Таксомотор не может больше ждать. Сказали на минуту, а сидите уже целый час.
      Аркадий. Это твоя любимая девушка?
      Гулиашвили. А чем плоха? Нет, шучу! Правда, очень тороплюсь на свидание, Аркаша. (Сафонову.) Сейчас, дорогой. Сам за руль сяду, тебя в пассажиры возьму. За одну секунду доедем.
     
      Сафонов мрачно молчит.
     
      Что делать, дорогой, когда кругом друзья, все забываю. (Идет к внутренним дверям, останавливается.) Нет, не буду прощаться. Гости — такие люди: один уходит — все уходят. До свидания, дорогой.
      Аркадий. До завтра.
      Сафонов. Товарищ командир…
      Гулиашвили. Иду, дорогой, иду…
     
      Из внутренних дверей выходит Сергей. У него наполовину седая голова, петлицы майора, на гимнастерке ордена, в руках две чашки с кофе.
     
      Сергей. Что же, вам сюда прикажете подавать? Ты куда?
      Гулиашвили. Очень спешу, дорогой, в штабе увидимся. Таксомотор (показывая на Сафонова) не может больше ждать. Видишь, какой нетерпеливый у меня таксомотор. (Выходит вместе с Сафоновым.)
      Сергей. Ну, а ты что тут сидишь? Заболел?
      Аркадий. Хуже.
      Сергей. Заскучал?
      Аркадий. Да…
     
      Молчание.
     
      Не знаю, как потом будет, Сережа, а пока на свете на девять складных людей непременно попадается один нескладный, то есть не то что вообще нескладный, я не жалуюсь, — мне даже вон вчера черт знает откуда, из Австралии, письмо прислали, по моему методу операцию сделали — благодарят. Нет, это все хорошо, а вот… Как ты думаешь, если вот семь лет дружишь с человеком, а потом вдруг признаешься ему в любви, он ведь рассердится, скажет, что же ты все семь лет думал?
      Сергей. Да, непременно рассердится. Боже мой, как ты все-таки глуп, неслыханно глуп. (Передразнивая.) «Женечка, как по-вашему, жениться мне или не жениться? Женечка, почему меня не любят женщины?» А она не знает, почему тебя не любят женщины. Понял? Не знает и знать не хочет.
      Аркадий. Почему?
      Сергей. Потому что она сама женщина и сама тебя любит.
     
      Пауза.
     
      Нет, я чувствую, что без моего вмешательства тут не обойдется.
      Аркадий. Ради бога, не вздумай сказать ей.
      Сергей. Непременно скажу. (Хлопнув его по плечу.) Ничего, надейся на меня. Завтра же займусь устройством твоей свадьбы.
      Аркадий. Завтра?
      Сергей. Ну, не завтра, когда вернусь…
      Аркадий. Когда вернешься… Знаешь что? Вот я смотрю сейчас на твое довольное лицо и думаю: будет ли когда-нибудь такое время, когда тебе больше захочется сидеть дома, чем ехать?
      Сергей. Нет, не будет. Я люблю, когда меня посылают. Ей-богу, Аркаша, мы часто забываем, какое это счастье — каждый день знать, что ты нужен стране, ездить по ее командировкам, предъявлять ее мандаты. Я еще мальчишкой поехал первый раз от пионерской организации, потом меня посылал райком комсомола, потом райком партии, потом мне выдавали предписания со звездами на печатях: «Для выполнения возложенных на него особых заданий». Но почему-то всегда хотелось, чтобы там писали немного иначе: «Для выполнения возложенных на него особых надежд». Это лучше, верно?
      Аркадий. Верно-то верно. Но война есть война, и это все-таки тяжело и опасно. Я слышал, что там иногда убивают.
      Сергей. Да, но знаешь, Аркаша, «тяжело, опасно» — это мы все думаем, когда едет кто-то другой, а когда тебе самому говорят — поезжай, ты нужен, — ты уже ничего не думаешь, кроме того, что ты нужен. И тебе скажут — и ты поедешь, и у тебя никаких других мыслей, кроме того, что ты нужен, не будет.
      Аркадий. Не знаю. Может быть.
     
      Из внутренних дверей выходят Варя, Женя, Анна Ивановна, Севастьянов.
     
      Севастьянов. Нет, пора, пора. Вот если бы Анна Ивановна нам еще один гусарский романс спела, тогда бы не выдержал, остался. Как это там:
      Спойте еще, Анна Ивановна. Пронзает сердце, ей-богу.
      Анна Ивановна. Вы льстец, Петр Семенович. Пронзает сердце… Вот когда я была кокет в труппе у Зарайской, тогда правда пронзала.
      Варя. А где Вано?
      Аркадий. Уехал.
      Сергей. Севастьяныч, у тебя, наверно, записаны завтрашние дежурства на погрузке. У тебя всегда все записано. Мы с шести сорока или с семи, а?
      Севастьянов. Да. Кажется, с семи. (Перелистывая записную книжку.) Подождите… Это верно, у меня всегда все записано, у меня тут… Варвара Андреевна, забыли мы с вами уговор, — правда, больше двух лет прошло, — но все-таки спросим его, а?
      Варя. Что спросим?
      Севастьянов. Спросим его, что он делал пятого марта тысяча девятьсот тридцать седьмого года в двадцать один пятьдесят?
      Варя. Да, верно, что ты делал в это время?
      Сергей. Почему именно в это время?
      Варя. Мы как раз в эту минуту о тебе вспоминали и решили спросить, когда ты вернешься.
      Сергей. Пятого марта, пятого марта… В твой день рождения?
      Варя. Да, помните, Севастьяныч, я тогда играла спектакль. Было холодно, метель. Вы мне принесли веточки… Ну, что же ты делал пятого марта вечером?
      Сергей. Пятого марта вечером… я занимался французским языком. Впрочем, что я тогда делал, это не так уж важно, а вот что тогда делал один мой очень хороший знакомый, я, пожалуй, могу рассказать.
      Анна Ивановна. Ну, что же делал ваш очень хороший знакомый?
      Сергей. У него, как и у меня, — не правда ли, какое странное совпадение? — был тогда тоже день рождения жены. Но ему не повезло. Как раз в то время, когда я занимался французским языком, он попал в плен. Вы говорите — в десять? Ну да, примерно в это время его повели на расстрел.
      Анна Ивановна. Кошмар!
      Сергей. Совершенно верно, Анна Ивановна, кошмар. Но когда моего знакомого повели на расстрел, он вдруг услышал очень далекий, но очень знакомый звук, ему показалось, что это танки. В это время в стену дома недалеко от него ударил снаряд — раз! И еще — два! Он вырвал винтовку у одного, ударил ею другого. Кругом рвались снаряды, так что всем было не до него. И он побежал навстречу танкам. Говорят, в тот вечер он поставил мировой рекорд в беге на один километр по пересеченной местности. Ну, вот и все, что делал мой очень хороший знакомый пятого марта вечером.
      Севастьянов. Молодец твой хороший знакомый. Однако мне окончательно пора. Жаль, что вы, Анна Ивановна, именно здесь живете, а то проводил бы вас, честное слово!
      Анна Ивановна. Да, очень жаль, Петр Семенович, очень жаль, что вы не встретились на моем жизненном пути лет сорок тому назад. Впрочем, вас тогда, пожалуй, еще не было на свете.
     
      Севастьянов уходит.
     
      Варенька, помогла бы мне со стола убрать.
      Варя. Сейчас. (Уходит с Анной Ивановной.)
      Женя. Я тоже, пожалуй, пойду.
      Сергей. Куда так рано?
      Женя. Завтра еще увидимся. И прощаться будем. До свидания, Аркадий Андреевич.
      Аркадий. Я провожу вас, Женечка.
      Женя. Что с вами, Аркадий Андреевич? Откуда вдруг такая галантность? Не надо, она к вам не идет. А потом, я боюсь, вы по рассеянности поведете меня куда-нибудь не в ту сторону или совсем потеряете. До свидания, Сергей Ильич. (Уходит.)
      Сергей. До свидания!
      Аркадий (после паузы). Видал?
      Сергей. Видал. Ну, что видал? Что видал? Беги скорее за ней!
      Аркадий. Как?
      Сергей. Очень просто. (Хватает со стола сумочку.) Скажи — сумочку забыла.
     
      Аркадий выбегает и тотчас возвращается.
     
      Аркадий. Да это ж Варина!
      Сергей. Не важно, скажешь — спутал. Беги!
     
      Аркадий, взяв сумочку, выходит. Некоторое время Сергей один. Входит Варя.
     
      Варя. А где Аркаша?
      Сергей. Послал его Женю догонять. Нет, не решится. Пройдет пять шагов и вернется. Нет в нем этой решительности. (Улыбнувшись и обняв ее.) Не то что во мне, да?
      Варя. Да. А знаешь, вот ты завтра уезжаешь, а мне все равно не хочется думать об этом… Знаешь, о чем я сейчас думаю?
      Сергей. О чем?
      Варя. Как мы с тобой первого сентября поедем в отпуск, на Кавказ, и пойдем пешком по Военно-Грузинской дороге. Утром будем просыпаться, а кругом горы. И все время вместе. Хорошо, да?
      Сергей. Красота!
      Варя. Первого сентября сядем в поезд. На Кавказ он ведь утром отходит?
      Сергей. В одиннадцать.
      Варя. И мне не нужно будет тебя провожать, махать платком. Я сама сяду и поеду. А платками пусть машут другие. Пусть. Не все же мне.
      Сергей. Я, наверно, сейчас уеду не очень надолго…
      Варя. Не надо, Сережа. Ты же сам не знаешь, на сколько. Не смей меня утешать — рассержусь.
      Сергей. Ладно.
      Варя. Я тебя люблю за то, что ты такой, я бы другого не любила. Да, ждать, ждать, пускай ждать, но зато, когда мы вместе… Да, я люблю эту жизнь, она и есть самая настоящая. А другой никакой не хочу… Слышишь? Не смей меня утешать.
     
      Пауза.
     
      Тебе надо было идти?
      Сергей. Да, я в округ, ненадолго.
      Варя. Я еще посижу у Аркаши, а потом поеду домой.
      Сергей. Я позвоню.
      Варя. Хорошо. Ну, иди же скорей, а то опоздаешь.
     
      Сергей, обняв ее, быстро идет к двери. Сталкивается с Аркадием, выходит.
     
      Аркаша!
      Аркадий. Что?
      Варя (обняв Аркадия, сквозь слезы). Все неправда, все неправда, не хочу, чтобы уезжал. Каждый день хочу его видеть, каждый день, каждый день, чтоб всегда со мной…
     
     
     
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
     
      КАРТИНА СЕДЬМАЯ
     
      Очень низкая большая землянка — командный пункт. Замаскированная щель в стене. Низкий деревянный стол. У стен — земляные выступы, заменяющие скамейки. В углу у нелепого телефона — телефонист. Гулиашвили наблюдает за боем в перископ. У него забинтованы кисти обеих рук. Заглушенная землей, все время издали слышится артиллерийская канонада.
     
      Гулиашвили (отрываясь от перископа). Почему не идут, ты мне скажи, почему танки не идут? Сколько времени от майора сведений нет?
      Телефонист. Час.
      Гулиашвили. Где майор, ты скажи, где майор?
      Телефонист (показывая рукой вперед). Там, наверно, где же ему быть.
      Гулиашвили. Я не вижу, что он там, там танки вперед не идут, там его нет. (Смотрит в перископ.) Пошли! Пошли, дорогой, пошли. Куда ты пошел? В ров попадешь, завязнешь! Налево иди, налево, газу дай, еще газу! Правильно, дорогой! (Телефонисту.) Соедини.
      Телефонист. Зенит! Зенит! Говорит Глобус. Глобус говорит. Глобус. Семьдесят седьмой, Зенит мне дай… Не отвечает? Связь порвана, товарищ капитан.
     
      По ходу сообщения входит Васнецов, в форме комбрига, и несколько штабных командиров (в одном из них можно узнать бывшего командира роты из второй картины). Связисты несут телефоны и тянут провод.
     
      Гулиашвили (рапортуя). Начальник штаба первого батальона капитан Гулиашвили. Батальон выполняет ваше задание.
      Васнецов. Где майор?
      Гулиашвили. Лично повел в атаку третью роту вместо убитого капитана Горбаченко.
      Васнецов. Так. (Смотрит в перископ.) Хорошо. (Отрываясь от перископа.) Здесь будет мой командный пункт. Телефоны! Быстро! (Садится за стол и, стащив с головы кожаный шлем, вытирает лицо.) Чаю! Все отдам за кружку чаю.
     
      Дневальный подает ему кружку с чаем и газеты.
     
      Телефонист. Командующий у телефона.
      Васнецов (беря трубку). Да, Глобус слушает… Да, прервана была… Командный пункт менял… Да, поближе. Взята Зеленая сопка… Песчаную? Скоро возьмем. Первый батальон атакует… Майор Луконин. Да, лично. Есть, сообщу.
     
      Входит танкист.
     
      Танкист. Товарищ капитан! (Замечая комбрига.) Товарищ комбриг, майор приказал сообщить: высота Песчаная взята, пехота закрепляется, танки выходят из боя.
      Васнецов. Хорошо. Можете идти.
     
      Танкист уходит.
     
      (Телефонисту.) Соедините с девяткой.
     
      В блиндаж входят Сафонов и танкист, держа под руки Сергея, он без чувств. Сажают его на лавку, снимают шлем и расстегивают на груди кожанку. У Сергея совершенно черные, прокопченные лицо и руки.
     
      (Вставая.) Что случилось?
      Сафонов. Ничего, товарищ комбриг, обморок. Товарищ майор три часа из танка не вылезал. Ему с самого начала снаряд попал — пушку и пулемет разбило. Так он просто гусеницами их все время давил. Вот вывел танк, на воздух вышел — и…
      Васнецов. Ранений нет?
      Сафонов. Нет, товарищ комбриг.
      Васнецов. Ну и хорошо. Повыше голову положите, как следует.
      Телефонист. Девятка у телефона.
      Васнецов (в телефон). Песчаная сопка взята, товарищ командующий.
      Сафонов (Гулиашвили). Здорово он их покрошил. Семь грузовиков раздраконил. Одну штабную машину легковую догнал — прямо через нее, граммофонную пластинку из нее сделал. Неважная скорость у их машин!
      Сергей (приходит в себя; заметив Васнецова, пошатнувшись, встает). Товарищ комбриг, задача выполнена. Песчаная сопка взята. Разрешите сесть?
      Васнецов. Садитесь. Чаю ему налейте!
     
      В землянку двое красноармейцев вводят третьего, молодого парня без каски, с рыжими волосами; мы с трудом можем в нем узнать Петьку. Он без оружия, его винтовку держит один из красноармейцев.
     
      В чем дело?
      Красноармеец. Из автобата, товарищ комбриг, послали команду на поддержку пехоте. Все в атаку пошли, а он лег за бугор и остался.
      Васнецов. Так…
     
      Его прерывает телефон.
     
      (В телефон.) Да, я — Глобус. Переносите огонь на рубеж, южнее высоты Песчаной. Скорее!
     
      Сергей внимательно смотрит на Петьку. Судя по выражению их лиц, оба узнали друг друга.
     
      Сергей. Товарищ комбриг, разрешите, я с ним займусь.
     
      Васнецов, не отрываясь от телефона, кивает. Сергей, с трудом поднявшись, отводит Петьку в угол.
     
      Ты что же, сукин сын? Ты знаешь, что с тобой теперь надо сделать?
      Петька. Испугался.
      Сергей. Я знаю, что ты испугался. Я спрашиваю, что теперь с тобой надо сделать?
      Петька (почти шепотом). Знаю — расстрелять.
      Сергей. Эх ты, волжанин! Из оружейной слободы. Не было там таких трусов. До тебя не было и после тебя не будет.
     
      Пауза.
     
      И ты не будешь.
      Петька (механически). Испугался.
      Сергей. Отдайте ему винтовку.
     
      Петька растерянно принимает винтовку.
     
      Отведите его к капитану Синицыну, скажите, что я приказал дать ему флаг, и пусть первым пойдет в атаку и воткнет флаг на высоте. Повторите приказание.
      Красноармеец. Отвести к капитану Синицыну и сказать, что вы приказали дать флаг и чтоб воткнул на высоте.
      Сергей (тихо Петьке). Иди. И если убьют, то умрешь как человек. А если останешься жив, то будешь жить как человек. Понял?
      Петька. Понял.
      Сергей. Идите, выполняйте приказание.
     
      Красноармейцы и Петька уходят. Сергей опять устало опускается на лавку.
     
      Пороховые газы, вот черт, прямо голова раскалывается. Сафонов, полей воды.
     
      Сафонов из фляжки льет ему на голову воду.
     
      (Отряхиваясь.) Вода — большое дело! (Задорно.) А ров-то мы все же с ходу перескочили!
      Васнецов. Значит, все-таки прыгают?
      Сергей. Прыгают. (Шутливо погрозил кулаком своему бывшему командиру роты.)
      Гулиашвили. А говорил — не прыгают!
     
      Смех.
     
      Васнецов (в телефон). Кто прорвался?.. Спокойней, медленней говорите, тогда я вас быстрей пойму… Японцы прорвались? А где вы были?.. Резерв бросьте!.. Бросили? Хорошо. Дам все, что есть. (Бросает трубку.) Полуэктов!
      Командир. Я, товарищ комбриг.
      Васнецов. Надо срочно что-нибудь бросить на помощь Филатову. Комендантский взвод собрать… Шоферов с машин снять, дать гранаты и патроны, писарям тоже. В роте связи свободные есть?
      Командир. Десять человек.
      Васнецов. Тоже дать гранаты и патроны. Отправляйтесь, собирайте. Сводную роту поведет… (Медленно оглядывает присутствующих.)
      Сергей (вставая). Я, товарищ комбриг.
     
      Васнецов, словно не слыша, еще раз оглядывает всех.
     
      Я, товарищ комбриг.
      Васнецов. Сводную роту поведет майор Луконин. Левей Филатова у Песчаной прорвался батальон противника. Задержать во что бы то ни стало! Поняли?
      Сергей. Понял.
      Васнецов. Выполняйте!
      Сергей. Есть. (Идет к двери.)
     
      Его задерживает Сафонов.
     
      Сафонов. Товарищ майор, разрешите с вами?
      Сергей. Гранаты есть?
      Сафонов (с силой хлопая себя по набитым карманам). А то как же, товарищ майор!
      Сергей (вздрогнув от этого жеста). Тише ты. Взорваться захотел?
     
      Сергей и Сафонов уходят.
     
      Васнецов. Еще чаю. (Телефонисту.) Соедините с Филатовым. (Гулиашвили.) Вы слышали, что Луконин этому трусу сказал, которого приводили?
      Гулиашвили. Сказал, чтобы винтовку ему дали, сказал, пусть первым флаг в сопку воткнет.
      Васнецов. Ну и как полагаете, воткнет?
      Гулиашвили. Думаю, товарищ комбриг, что если не убьют…
      Телефонист. Филатов у телефона.
      Васнецов. Майора Луконина вам послал. Сейчас будет… Уже? Как уже? Ну хорошо, вместе жмите. (Бросил трубку.) На грузовики посадил, и за две минуты… (Гулиашвили.) Что видно?
      Гулиашвили. Левей Песчаной еще одну батарею выдвинули.
      Васнецов (командиру). Мой танк здесь?
      Командир. Здесь, товарищ комбриг.
      Васнецов. А еще сколько здесь?
      Командир. Еще три.
      Васнецов. Приготовьте. И мои приготовьте. Живей!
      Гулиашвили. Товарищ комбриг, разрешите мне туда, к Луконину?
      Васнецов. Что?
      Гулиашвили. Товарищ комбриг, я говорю…
      Васнецов. А вы не говорите. Я вам сам все скажу, когда будет нужно.
     
      Пауза.
     
      Ну как ожоги-то, зажили?
      Гулиашвили. Заживают.
      Васнецов. Да, не думал я вас тогда живым встретить, а вот видите — заживают. Ну что там?
     
      Гулиашвили смотрит в перископ. В землянку вбегает связной. Он в кожанке, без шлема, голова повязана окровавленным бинтом.
     
      Связной (задыхаясь). Товарищ комбриг! Песчаная сопка… еще держится… Противник идет в контратаку. Во время штыковой атаки майор Луконин убит.
      Васнецов (встает, опершись руками на стол, говорит очень громко, почти кричит). Кто вам сказал, что майор Луконин убит? Вы что, сами видели?
      Связной. Нет, я не видел, но мне сказали, все видели…
      Васнецов. Неправду вам сказали. Майор Луконин не убит. Майор Луконин только ранен. Вы слышали?
      Связной. Да, товарищ комбриг.
      Васнецов. Вместо раненого майора Луконина команду над сводной ротой примет капитан Гулиашвили. Отправляйтесь.
      Гулиашвили. Есть, товарищ комбриг! (Уходит.)
      Васнецов (другому командиру). Пусть водитель заводит мой танк. Быстро! (Надевая шлем, на секунду останавливается, говорит тихо, ни к кому не обращаясь.) Убит… а?
     
     
      КАРТИНА ВОСЬМАЯ
     
      Спустя месяц. Степь. Задняя стена госпитальной палатки на самом краю расположения полевого госпиталя. У палатки сидит Сергей и строгает палку. На одной ноге у него сапог, на другой — носок и тапочка. Сергей скучным голосом напевает что-то под нос, видимо, уже в сотый раз одно и то же. Входит Сафонов.
     
      Сафонов. Здравствуйте, товарищ майор!
      Сергей. Здравствуйте, Сафонов. Как вы сюда попали?
      Сафонов. Нелегально, товарищ майор. Капитан Гулиашвили вас проведать послал. «Съезди, говорит, Сафонов, проведай».
      Сергей. Нет, неправда, не так он сказал. Он, наверно, сказал (подражая Гулиашвили): «Почему, дорогой, мы здесь, а он там? Поезжай, дорогой, посмотри, дорогой, как он там живет, передай тысячу поцелуев». Так он сказал?
      Сафонов. Точно, товарищ майор.
      Сергей. Ну, как там у вас в батальоне? Где стоите?
      Сафонов. За Баин-Цаганом, у левой переправы.
      Сергей. Значит, на отдыхе.
      Сафонов. Точно, товарищ майор.
      Сергей. Слышал я — седьмого и восьмого тяжелый бой у вас был.
      Сафонов. Да. Теперь Петренко командир первой роты.
      Сергей. А Стасов?
      Сафонов. Убили восьмого.
      Сергей. Может, ранен только. Меня вон ведь тоже похоронили.
      Сафонов. Сам видел. Как вы, тоже вылез из танка, пехоту стал поднимать — и прямо в грудь, на месте.
      Сергей. Да, Сафонов, так близко я от смерти побывал, что теперь, кажется, вовсе никогда не умру.
      Сафонов. А как себя чувствуете, товарищ майор?
      Сергей. (пробуя плечо). Плечо ничего. Грудь тоже ничего, а вот нога. На одной ножке к вам не прискачешь.
     
      Пауза.
     
      Все мне было некогда вас спросить, Сафонов, у меня память на лица. Я ведь вас где-то раньше до фронта видел.
      Сафонов. Видели, товарищ майор. У вас вроде именин было, а я к вам с такси приезжал за капитаном Гулиашвили.
      Сергей. Верно, помню.
      Сафонов. А вот капитан вид делает, что не помнит: он на меня сердитый, что я ему тогда баранку покрутить не дал. А мне нельзя было давать, нас за это милиция греет. Вы ему при случае разъясните, что я не мог. Хорошо?
      Сергей (улыбнувшись). Хорошо, разъясню. Ну, как тут после такси?
      Сафонов. Прекрасно, товарищ майор. Никаких правил уличного движения, ни тебе красного цвета, ни стоп, ни правых поворотов. Красота. Правда, стреляют иногда. Но я этот звук так расцениваю, как будто просто баллон спустил.
      Сергей. Так что ж, просто справиться обо мне приехал?
      Сафонов. Да, скучают без вас в батальоне.
      Сергей. Скучают…
     
      Пауза.
     
      Так и сказали, значит: справиться, как жив-здоров. А не говорили тебе (снова подражая Гулиашвили): если ногами шевелит, посади в машину, привези сюда, а?
      Сафонов. А не выдадите, товарищ майор?
      Сергей. Не выдам.
      Сафонов. Говорили. Если, мол, здоров, то намекни, а если болен, ни звука. Я считал, поскольку вы больной…
      Сергей. Тоже мне доктор нашелся… А то мне их без тебя не хватало. Они у меня знаешь где сидят, доктора! Вот здесь. Я бы уже давно отсюда удрал, да тут главный врач — суровая личность. Зверь просто. Слова ему не скажи!
     
      Пауза.
     
      Ну, ладно. Уеду я сегодня отсюда, поняли?
      Сафонов. Есть, товарищ майор.
      Сергей. Сейчас вечерний обход будет. А часочка через полтора подъедете потихоньку — и поедем. Только поближе подъезжайте, а то ходить-то я еще не очень.
      Сафонов. Можно, товарищ майор. Впритирочку машину подадим. (Улыбнувшись.) Как счетчик-то: выключать или если быстро, то можно не выключать?
      Сергей. Быстро, быстро, можете не выключать.
     
      Входит Аркадий в белом халате поверх военной формы, с полотенцем с руках, подозрительно смотрит на Сафонова.
     
      Аркадий. Вы откуда? Почему без разрешения на территории госпиталя?
      Сергей. Товарищ военврач, это ко мне из части навестить приехали.
      Аркадий. Навестить? (Смотрит вдаль.) А машина ваша?
      Сафонов. Моя, товарищ военврач.
      Аркадий. Итак, вы, значит, навестили?
      Сафонов. Да, товарищ военврач.
      Аркадий. Ну, навестили — и поезжайте. Товарища майора волнуют визиты, особенно если с визитом приезжают на машине. Поезжайте.
      Сафонов (подмигивает). До свидания, товарищ майор.
      Сергей (тоже подмигивая). До свидания. Передайте: как выпишут, так приеду.
      Аркадий. Какая-то подозрительная покорность — выпишут, приеду.
     
      Сафонов уходит.
     
      Сергей. Конечно, покорность, — ты же теперь начальство. И притом — суровое. За что на водителя набросился?
      Аркадий. Знаем эти визиты. Сначала навестили, а потом увезли. Предупреждаю; если попробуешь — догоню, свяжу и обратно на месяц. Ну, как себя чувствуешь?
      Сергей. Выписал бы, а?
      Аркадий. Отстань.
      Сергей. Я знаю, почему ты не хочешь: тебе просто приятно иметь под рукой родственника.
      Аркадий. Товарищ майор…
      Сергей. Да, товарищ военврач.
     
      Пауза.
     
      А помнишь, Аркаша, Саратов… Тишина… Клиника… Странно, да?
      Аркадий (присаживаясь). Да как тебе сказать? Иногда еще странно… Хотя, впрочем, этот госпиталь — еще не война. Сто верст от фронта. Я еще ни одного выстрела не слышал. Вот война кончится, тогда, я надеюсь, нас, врачей, на автобусе вдоль фронта повезут в экскурсию. Вот здесь, скажут, все это происходило, отсюда к вам везли тех, которых вы потом чинили, лечили, зашивали. И мы будем удивляться всему, как самые настоящие штатские люди.
      Сергей. Значит, ни одного выстрела не слышал?
      Аркадий. Нет.
      Сергей. Ну, а бомбежки? Я, например, их, честно говоря, боюсь. А для тебя они, значит, уже не в счет.
      Аркадий. Бомбежки? Да как тебе сказать? Когда первая была, у меня на очереди к операционному столу восемнадцать человек лежало, некогда было пугаться. А потом привык. Черт его знает, пожалуй, ты прав — война меняет человека, заставляет понять, что в жизни важно, а что — мелочь.
      Сергей. Верно, Аркаша. По себе могу сказать — ох, не любят люди умирать. Но если уж умирать, то хотят умирать за что-то самое важное. И на войне, когда смерть перед глазами, забываем все наши обиды, неудачи, неурядицы, все, что можно забыть, забываем. А помним только то, чего забыть нельзя. Что помним, за то и умираем.
      Аркадий. Да, ты прав. Как ни верти, хоть и делал все, что мог, а уже много людей у меня здесь на руках умерло. И странное дело: другой человек у тебя на руках умирает, а ты чувствуешь, что ты жил не так, как надо. Нет, не так я жил, совсем не так. Я здесь почувствовал, что ничего в жизни откладывать нельзя. Ни любви, ни дружбы, ничего. И знаешь что?
      Сергей. Догадываюсь.
      Аркадий. Да, я о Жене. Ты сто раз прав. Когда я вернусь, больше ни одного дня этой ерунды… В первый же день все ей скажу, и пусть решает.
      Сергей. Первые умные слова, которые я слышу от тебя за пятнадцать лет знакомства.
      Аркадий. Хорошо, смейся. Я уже написал ей письмо с объяснением в любви.
      Сергей. Молодец! И послал?
      Аркадий. Нет, завтра пошлю. Я хотел тебе показать.
      Сергей. Мне? Зачем?
      Аркадий. Ну, все-таки у тебя опыт. У Варьки лежит, по крайней мере, два пуда твоих писем.
      Сергей. Неужели два пуда? Хотя, за столько лет… Но они все одинаковые: «Варька! Жду! Хочу видеть! Скорей! Варька! Жду! Хочу видеть! Скорей!» Тебе от меня будет мало проку.
      Аркадий. Ничего, все-таки почитай.
      Сергей. Ну, ладно, давай.
     
      Аркадий передает ему письмо. Вбегает врач.
     
      Врач. Товарищ военврач!
      Аркадий. Что такое?
      Врач. Из авиаполка приехали за вами. Там над аэродромом воздушный бой был. Ихних несколько, но и наш один — капитан. Боятся, не довезут сюда его без операции, на месте просят.
      Аркадий. Машина готова?
      Врач. Они на своей.
      Аркадий. Едем! (Сергею.) Я через час приеду, зайду, договорим. (Уходит.)
      Сергей (проводив его взглядом, развертывает письмо, проглядывает его). «Я давно люблю тебя»… Правильно, молодец!
     
      Издалека слышится чья-то песня. На сцене темнеет. Полная темнота. Когда снова появляется свет, в степи уже сумерки. Сергей опять в прежней позе строгает палку. Время от времени Сергей прислушивается. Входит Сафонов.
     
      Сафонов. Что прислушиваетесь, товарищ майор? Я без гудка, тихо, с конспирацией.
      Сергей. А я, Сафонов, не к вашему гудку прислушиваюсь.
      Сафонов. Я думал, меня ждете. Что, раздумали?
      Сергей. Нет, сейчас поедем. Я тут только дождусь, мне нужно… Вы пойдите к машине, посидите еще полчасика.
      Сафонов (пожав плечами). Есть, товарищ майор. Только ночь будет, растрясу я вас по кочкам.
      Сергей. Ничего. Идите.
     
      Сафонов уходит. Сергей опять прислушивается. Входит врач.
     
      Что, товарищ Антоненко, все еще не приехал Бурмин?
      Врач. Нет еще. Из чего у вас палочка, товарищ майор?
      Сергей. Из пропеллера.
      Врач. И ехать-то ему всего десять километров… Обход надо делать… Из пропеллера, говорите?
      Сергей. Да, тут недавно во время бомбежки одна их птичка в землю уткнулась — вот принесли мне кусок пропеллера. А то ведь здесь на триста верст ни одного порядочного дерева нет!
      Врач (разглядывая палку). Ох, и терпение у вас!
      Сергей. Ну, это когда как.
     
      Пауза.
     
      Что ж, Бурмина-то нет, а?
      Врач. Может, начальнику по телефону звонили, пойду спрошу.
      Сергей. И правда, сходили бы.
     
      Врач уходит. Долгое молчание. Сергей рассеянно строгает палку. За сценой слышны голоса. Сергей прислушивается. Встает. Голос Аркадия: «А я вам говорю — сюда!» Двое санитаров вносят на носилках Аркадия. Он очень бледен. Рядом с носилками идет врач.
     
      Аркадий (хриплым голосом). Отстань, тебе говорю. Не хочу я под брезентом… Здесь положите.
     
      Санитары ставят носилки.
     
      Под голову повыше.
     
      Ему подсовывают что-то попавшееся под голову.
     
      Врач. Может, попробовать извлечь?
      Аркадий. Что там извлечь! Что я, ребенок, что ли! Не знаю… когда… Сережа, скажи ему, чтоб отстал! (Врачу.) Будешь ковырять, а что толку? Отстань, дай три минуты пожить спокойно.
      Врач. Аркадий Андреевич, может быть, все-таки…
      Аркадий. Ну, жалко вам меня, ну, понимаю, но глупости-то зачем предлагать? Ведь видите сами… Сережа…
      Сергей (наклоняясь над ним.) Аркаша, как?
      Аркадий. Так. Шляпы. Нашему сделал операцию, стал пленного перевязывать, — так, шляпы, маузер у него взяли, а другой, маленький, в комбинезоне, не заметили. Всадил, — вот прямо когда нагнулся над ним. (Замечает вопросительный взгляд Сергея, обращенный к врачу.) Все, Сережа, все. Ты что его спрашиваешь? Ты меня спроси, я же лучше знаю. Он ординатор, а я профессор.
     
      Пауза.
     
      Везти сюда не хотели, боялись, а я велел. Тебя видеть хотел. Нагнулся над ним… а он… Пристрелили его, так и надо.
      Сергей. Аркаша, ты не дури, слышишь! (Врачу.) Ну, что вы стоите! Сделайте же что-нибудь.
     
      Врач за спиной Аркадия делает безнадежный жест.
     
      Аркадий. Ничего он не может. Я только по дороге, что не доеду, боялся. А сейчас… Почему опять голову опустили? Поднимите.
     
      Сергей поднимает его за плечи.
     
      Сторожить не буду… удерешь теперь, да?
     
      Пауза.
     
      Что молчишь? Знаю… удерешь… Письмо прочел?
      Сергей. Прочел.
      Аркадий. Изорви. Пусть не знает, а то еще хуже. Изорви, слышишь?
      Сергей. Слышу.
      Аркадий. Нагнулся к нему, а он… Ты их…
     
      Долгое молчание.
     
      (Почти шепотом.) Это хорошо, что бреда у меня нет. Повыше… Выше… (Запрокидывает голову.)
     
      Сергей медленно опускает его на носилки. Врач и санитары снимают фуражки. Долгое молчание. Сергей, встав, рукавом стирает с глаз слезы, оглядывается на врача и санитаров.
     
      Врач. Я скажу начальнику, что родным вы напишете.
      Сергей. Напишу.
     
      Санитары поднимают носилки и молча уходят вместе с врачом.
     
      (Механически, не замечая их ухода, повторяет.) Напишу. Напишу. А что я им напишу?
     
      Входит Сафонов.
     
      Сафонов. Ну, как, был обход, товарищ майор?
      Сергей. Был.
      Сафонов. Хирург-то вас не задержит?
      Сергей. Теперь не задержит. (Смотрит себе на ноги.) Сапог у вас нет каких-нибудь?
      Сафонов. Есть, только старые, ношеные, они вам просторны будут.
      Сергей. Вот и хорошо. (Поднимает палку и, прихрамывая, идет вслед за Сафоновым.) Разобьем их, Сафонов?
      Сафонов. А то как же, непременно разобьем, товарищ майор!
      Сергей (угрюмо). Разобьем их! Чтоб и праху от них не осталось! Чтоб в урнах домой везти нечего было!
     
     
      КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
     
      Вечер следующего дня. Степь. Наполовину зарытая в землю машина — «эмка». В глубине палатка. За сценой женский голос поет последние слова какой-то арии. Аплодисменты. На заднем плане видны фигуры расходящихся после концерта бойцов. Входят Севастьянов и Гулиашвилн.
     
      Севастьянов. Что же ей говорить?
      Гулиашвили. То же самое, дорогой: вызвали к командующему, уехал па три дня. И коротко, и на правду похоже.
      Севастьянов. Не поверит.
      Гулиашвили. Хорошее известие будет — правду скажем, а пока нельзя.
      Севастьянов. Когда Сафонова послали?
      Гулиашвили. Вчера в девять. Два дня. Не знаю, что и думать, дорогой. Хорошо думать — не могу. Плохо думать — не хочу.
      Севастьянов. Боюсь, проболтается кто-нибудь.
      Гулиашвили. Если я не проболтаюсь, никто не проболтается.
     
      Входит лейтенант.
     
      Лейтенант. Товарищ капитан, артисты в палатке, ужинают. Какие будут приказания?
      Гулиашвили. Сейчас покушают, потом спать лягут. Утром в машину посадим, на другое место повезем. Куда им завтра?
      Лейтенант. В политотдел.
      Гулиашвили. В политотдел свезем. Пойдем посмотрим, как кушают. (Направляются к выходу.)
     
      Навстречу идет Варя.
     
      Куда? А кушать?
      Варя. Я не хочу, я потом…
      Гулиашвили. Нельзя потом. Сейчас вернусь — уговорю.
     
      Лейтенант и Гулиашвили уходят.
     
      Севастьянов (сажая Варю на крыло «эмки»). Это наша с Сережей штаб-квартира. Комаров всех выкурим и спим в ней ночью. Если скучно — радио заводим, там радио есть. Хорошо вы пели. Испытал я удовольствие. И читали тоже хорошо.
     
      Пауза.
     
      Этот толстенький смешные рассказы читал, — он что, новый в труппе?
      Варя (рассеянно). Да. Что вы спросили?
      Севастьянов. Я спросил: этот толстенький — новый в труппе?
      Варя. Да, новый. Комик.
      Севастьянов. Вы что, значит, с самолета — и прямо к нам?
      Варя. Нет, мы уже утром в политотделе были, а потом у зенитчиков. У нас ведь свое расписание. Мне просто повезло, что в первый же день — сюда.
      Севастьянов. Очень большое наслаждение приносят бойцам такие концерты.
      Варя. А мы так и подумали. Пошли в политуправление округа и сказали: «Ваша бригада на фронте, мы тоже хотим туда свою бригаду послать». Вот и приехали. Правда, наша бригада немножко меньше вашей, всего пять человек.
     
      Входит Гулиашвили.
     
      Гулиашвили. Зато какие люди!
      Варя. Я, когда пела, смотрела — у вас много новых лиц, а знакомые не все. Где капитан Стасов? Я ему письмо от жены привезла.
      Гулиашвили. Нет его. Погиб.
      Варя. А она посылку хотела — и опоздала. Я видела, как она по платформе бежала, когда поезд уже тронулся.
     
      Молчание.
     
      Вано, где Сережа?
      Гулиашвили. Я же русским языком сказал тебе, что его в штаб армии вызвали.
      Варя. Петр Семенович, это правда?
      Севастьянов. Безусловно. Он тут безусловно если не завтра — послезавтра будет, — сами убедитесь.
      Гулиашвили. Ну, подумай сама, Варя, зачем я тебя обманывать буду? Сама увидишь, сама спросишь, — сам тебе скажет — правдивый человек Вано!
      Севастьянов. Ну, что вы волнуетесь, Варвара Андреевна?
      Варя. А я не волнуюсь, я просто должна сегодня видеть Сережу. Непременно сегодня.
      Гулиашвили. Ну, а если завтра… нет, я, конечно, понимаю…
      Варя. Нет, Вано, ты не понимаешь, ничего не понимаешь. Я должна его видеть, потому что…
      Гулиашвили. Что потому что? Ну, говори же, что потому что? Я так не могу…
      Варя. Мы были в политотделе утром, и там… там…
      Гулиашвили. Что там? Что там? Или я сейчас пойду звонить туда… что там?
      Варя. Там не знали, что я… и при мне сказали, что Аркаша погиб.
      Севастьянов. Как погиб! Как он мог погибнуть? Глупости там болтают! Не верь им!
      Варя. Они сказали, что профессор Бурмин погиб при исполнении обязанностей и что надо кого-нибудь вместо него. Вместо него… Аркаша… Но ведь он… я же думала, что увижу его, а оказывается, тогда последний раз был на вокзале, а я не знала, что последний, я шутила с ним, что он смешной очень в военной форме. И над Сережей тоже шутила, что он так долго меня обнимает, что проводники боятся — увезет с собой без билета. Но его я увижу! Увижу! Да?
      Севастьянов. Конечно, Варвара Андреевна, конечно, увидите.
      Варя. Я попрошусь и поеду туда, где он, хоть на один час. Мне разрешат?
      Гулиашвили. Конечно, разрешат.
      Варя. Вы не сердитесь, что я так. Я… я сейчас буду совсем в порядке. Там у вас ужин, я тоже пойду ужинать. Со всеми.
      Гулиашвили (обняв ее за плечи, идет с ней к палатке). У меня апельсин есть. Любишь апельсин?
      Варя (механически). Да.
      Гулиашвили. Сейчас тебя провожу, схожу — принесу.
     
      Варя и Гулиашвили скрываются в палатке.
     
      Севастьянов (один, кричит). Левшин!
     
      Входит танкист.
     
      Сейчас «эмку» заправьте, поедете в полевой госпиталь, найдете» Сафонова, из-под земли достанете и узнаете, что с майором. Идите.
     
      Входит Гулиашвили.
     
      Гулиашвили. Даже не знаешь, что говорить ей. Мы живы, а Аркадий убит. Что с ней делать?
      Севастьянов. Прежде всего достать апельсин, ты же за ним пришел.
      Гулиашвили. Апельсин? Какой апельсин? Нету у меня никакого апельсина!
     
      Прихрамывая, опираясь на палку, входит Сергей, за ним Сафонов.
     
      Сергей. Кто тут апельсинами торгует, а?
      Гулиашвили (обнимая его). Дорогой! Вырос, красивый стал, не узнать.
      Сергей. Ты на меня смотри, чего ты в гимнастерку-то уткнулся?
      Гулиашвили. Так. Ближе рассматриваю. Возьми его, Севастьянов, — что он, в самом деле, такой красивый — плакать хочется.
     
      Сергей молча обнимается с Севастьяновым.
     
      Севастьянов. Что долго ехал?
      Сергей. Растряс он меня вчера ночью, сегодня у летчиков полдня отлеживался. Потом в штаб являлся… Сафонов, похищение благополучно окончено, теперь идите выполняйте свои прямые обязанности. Машину в укрытие заведите.
     
      Сафонов уходит.
     
      Ну, как тут у вас, Севастьянов?
      Севастьянов. Третий день отдыхаем.
      Сергей. События какие?
      Севастьянов. События? Есть тут для тебя одно событие. Пойдем, капитан, пришлем ему это событие.
     
      Севастьянов вместе с Гулиашвили направляется к палатке.
     
      Сергей. Куда вы?
      Гулиашвили. Сейчас, дорогой, одну минуту.
     
      Оба скрываются в палатке, Сергей стоит в некоторой растерянности. Из палатки выходит Варя.
     
      Варя (вглядывается, бросается на шею Сергею). А мне сказали, что тебя вызвали куда-то.
      Сергей. Соврали. Ранили меня. В госпитале был…
      Варя. В госпитале?.. В каком? В том, где… в том, где Аркаша?
      Сергей (с запинкой). Нет, не в том. В другом. А что?
      Варя. В другом…
      Сергей. А что ты, что ты так… как-то…
      Варя. Нет, я ничего.
      Сергей (заглядывает ей в глаза). Всё такие же. Только вот что: слезы — это ни к чему, Варька.
      Варя. А сам?
      Сергей. Мне можно. По слабости здоровья. Я же ранен был.
     
      Пауза.
     
      Как ты попала?
      Варя. Я не одна. Мы впятером от театра по всем частям поедем.
      Сергей. А я вот возьму и в своей части тебя оставлю. Придется им вчетвером дальше ехать, а?
      Варя. Не оставишь.
      Сергей. Я бы оставил… Тридцать семь атак у меня тут было, Варька. Тридцать семь раз тебя перед этим вспоминал. Два экипажа у меня сменилось. А я, вот видишь…
     
      Входит Сафонов.
     
      Сафонов. Машина поставлена, товарищ майор.
      Сергей (быстро отстранив от себя Варю). Хорошо, можете идти.
     
      Сафонов уходит. Варя снова хочет прижаться к Сергею, но он отодвигается.
     
      Не нужно, Варенька, не нужно.
      Варя. Почему?
      Сергей. Нельзя. Вот ты приехала ко мне к одному. Такое счастье! А тут у всех жены далеко. А им завтра в бой. Трудно им на нас с тобой смотреть.
     
      Пауза.
     
      Если все тихо будет, я к тебе на Хамардабу на целый день приеду! Вы ведь там, наверно, будете, в политотделе.
      Варя. Наверно.
      Сергей (другим тоном). Вы что там в палатке-то делали, ужинали?
      Варя. Да. Мы хотели сразу ехать, но Вано сказал, чтоб поужинали и заночевали, а утром обратно.
      Сергей. Утром? Неправильно он вам сказал.
      Варя. Почему неправильно?
      Сергей. А потому неправильно, Варенька… (на секунду крепко прижав ее к себе, снова отпускает) потому неправильно, что это передовая, и никто и никогда не знает, что здесь может случиться через час.
     
      Пауза.
     
      Сейчас подадут вам после ужина машину — и поедете.
      Варя. Сережа, я должна была тебе… Я не могу так, не поговорив…
     
      Пауза. Из палатки выходит Гулиашвили.
     
      Сергей. Товарищ капитан, прикажите подать машину и сейчас же отправьте товарищей актеров в политотдел. Там будут тревожиться, если они не приедут сегодня…
      Гулиашвили. Товарищ майор, мы уж тут…
      Сергей. Товарищ капитан, повторите приказание.
      Гулиашвили. Подать машину, отправить товарищей актеров в политотдел.
      Сергей. Выполняйте.
     
      Гулиашвили, козырнув, уходит.
     
      Варя. Сережа! Сергей. Да.
      Варя. Трудно мне уезжать.
      Сергей. Верю, Варенька, верю. Я постараюсь к тебе скорей, как можно скорей.
      Варя. Не только это трудно, трудно потому, что…
     
      Гудок машины.
     
      До свидания, Сережа.
      Сергей (пристально глядя на нее). Варя, ты что-то знаешь и молчишь. Что ты знаешь?
      Варя. Я… Ты тоже знаешь. Да? Я не хотела… Но, значит, ты сам знаешь.
      Сергей. Да. (Обнимает ее.) Я не мог. Сказать — и потом отпустить тебя. Не мог.
      Варя. Сейчас я уеду. Сейчас. Я узнала еще утром. Он всегда был… Был, был… Не могу этого слова…
     
      Входит Севастьянов.
     
      Севастьянов. Варвара Андреевна, вас ждут.
      Варя. Сейчас. Иду. Сережа, я не тревожусь за тебя, слышишь? С тобой ничего не может быть и не будет.
     
      Сергей хочет обнять ее.
     
      Не надо, ты же ко мне скоро приедешь. Дай руку. Вот так. Крепче… Разве так жмут? Крепче, еще крепче, так. На счастье. (Вырвав руку, убегает.)
     
      Сергей пробует побежать за ней, но нога подвертывается, и он, хромая, добирается до «эмки», садится на крыло. Прислушивается. Шум отъезжающей машины. Молчание. Входят Гулиашвили и Севастьянов.
     
      Гулиашвили (сухо). Ваше приказание выполнено, товарищ майор.
      Сергей. Ну, что ты обиделся? Не понял разве? Садись! Севастьяныч!
     
      Гулиашвили присаживается рядом. Севастьянов залезает внутрь «эмки» и начинает настраивать радио.
     
      А ведь неспроста вы уже три дня отдыхаете, когда другие дерутся.
      Гулиашвили. Я то же думаю, дорогой.
      Сергей. Я по дороге обогнал понтонный батальон. Они очень торопились к переправе. По-моему, в воздухе попахивает последним штурмом. И наша бригада… Словом, у меня есть нюх, я, кажется, правильно выбрал день, чтобы приехать сюда.
      Гулиашвили. Очень правильно, дорогой. Так правильно, как будто, ты за сто верст увидел, как командующий приказ пишет.
      Сергей. Уже есть приказ?
      Гулиашвили. Не знаю. Но я сегодня видел комбрига — у него было очень интересное лицо. Как будто он очень хочет что-то всем сказать, но пока не может.
     
      Пауза.
     
      Видал новые машины?
      Сергей. Видал.
     
      Из «эмки» слышится танцевальная музыка.
     
      Попробуй Европу поймать, Севастьяныч.
      Севастьянов. Трудно. Все время глушат друг друга. Вот слышишь?
     
      Слышен треск. Тишина. Опять треск.
     
      Гулиашвили. Ничего не сделаешь, дорогой, война. На земле война — в эфире война.
     
      Врывается резкая военная музыка. Слова немецкой военной песни. Топот солдатских сапог. Голос немецкого диктора: «Wir ubertragen aus Krakov. Es marschieren augenblicklich unsere Soldaten auf den Strassen der uralten Stadt Polen».
     
      Сергей. Немцы вступили в Краков. (Переводит.) «Наши солдаты маршируют по улицам древнейшего города Польши».
      Голос диктора: «Es ist die Stadt die jemals die uralte Hauptstadt Polen gewesen ist».
     
      Сергей. «Этот город когда-то был столицей Польши».
     
      Голос диктора: «Dies Stadt, die sechshundert tausend Einwohner hafte…»
     
      Сергей. «Этот город, в котором было шестьсот тысяч жителей»… Довольно, выключи.
     
      Севастьянов выключает радио. Молчание.
     
      Здорово здесь, в Монголии, чувствуешь расстояние, а?
     
      Пауза.
     
      Конечно, все эти Беки и Рыдз-Смиглы — дрянь и авантюристы, но когда я думаю о польских солдатах, просто о людях… Честное слово, надоело слушать, как эти фашисты маршируют по Европе…
     
      Вбегает Сафонов.
     
      Сафонов. Товарищ майор!
      Сергей. Что?
      Сафонов. Только самый конец поймали.
      Сергей. Какой конец? Чего конец?
      Сафонов. Указа. Я на рации был. Только включили и слышу: «Одиннадцать — красноармейца Якимчука Ивана Петровича. Сейчас мы передавали Указ Верховного Совета о награждении званием Героя Советского Союза участников боев в районе реки Халхин-Гол». Товарищ майор, разрешите «эмку» взять, я съезжу во второй батальон, может, там на рации все поймали.
      Сергей. Если поймали — сами сообщат.
      Сафонов. Нет терпенья, товарищ майор. Разрешите, за вас же интересуюсь!
      Сергей. А что вы так за меня интересуетесь?
      Сафонов. Я слышал, товарищ майор, что из нашей бригады…
      Сергей. А вы слухам не верьте. Поняли?
      Сафонов. Понял.
      Сергей. Можете идти.
     
      Сафонов уходит.
     
      (Взволнованно прохаживается, говорит ворчливо себе под нос.) Слышал он! Я тоже, может быть, слышал.
      Гулиашвили. А хочется поверить, дорогой.
      Сергей. Конечно, хочется. Что я, каменный, что ли?
      Гулиашвили. А знаешь, Сережа, все-таки здорово это придумано, дорогой, что будут ставить бюст героя там, где он родился. В том городишке, где играл в «казаки-разбойники» и гонял голубей, стоит твой бронзовый бюст, и все мальчишки города хотят быть похожими на тебя. Они проходят мимо твоего бюста и говорят: «Это же — парень из нашего города!» А про себя думают: «а чем мы хуже?»
     
      Входит мотоциклист.
     
      Мотоциклист. Товарищ майор! Пакет из штаба бригады. (Передает пакет, вынимает из кармана кожанки газету.) А это из политотдела. Приказали лично вам передать. Срочный выпуск фронтовой газеты. Разрешите ехать?
      Сергей. Можете ехать. (Разрывает пакет.) К двадцати одному — на исходные позиции. Значит, правильно. Штурм. Севастьянов! Начинайте выводить нашу роту. Пойдете головным.
      Севастьянов. Есть. (Уходит.)
      Сергей (Гулиашвили). Вы начнете через пять минут следом за ним.
      Гулиашвили. Дорогой! В этой газете Указ, непременно Указ о героях. Из нашей бригады — ты. Я точно знаю. Посмотри.
      Сергей (складывает газету вдвое, потом вчетверо, решительно засовывает ее под кожанку, застегивает пуговицу). После боя прочту.
      Гулиашвили. Ну, как же ты, дорогой? Идти в бой, не зная: вдруг — да, а вдруг — нет.
      Сергей. Ничего, злей буду.
      Гулиашвили. А если…
      Сергей. Что — если? Если убьют? Да? Так эти «если» в нашей с тобой жизни уже десять раз были и еще сто раз будут. О них думать — воевать разучишься. (Дотрагивается рукой до кожанки, там, где под ней спрятана газета.) Здесь не только те, что дожили: здесь ведь и те, что не дожили. Победу одни живые не делают. Ее пополам делают: живые и мертвые. А война еще только начинается.
      Гулиашвили. Начинается? Последний штурм, дорогой.
      Сергей. Последний штурм? Чего? Зеленой сопки на реке Халхин-Гол? Ты сегодня плохо слушал радио, Вано.
      Гулиашвили. Почему плохо?
      Сергей. Плохо. Ты сейчас о последней сопке думаешь, а я — о последнем фашисте. И думаю о нем давно, еще с Мадрида. Пройдет, может быть, много лет, и за много тысяч километров отсюда, в городе… в общем, в последнем фашистском городе поднимет этот последний фашист руки перед танком, на котором будет красное, именно красное знамя. И вылезет из танка танкист и усталой рукой вытрет с лица пот. Кто это будет? Кто вылезет? Ты? Или я? Или не ты и не я, а кто-то совсем другой? Всякие будут «если». Только победа будет без «если». Просто будет — и все. (Смотрит на часы.) Иди, Вано, и выводи свою роту, я замыкаю через пять минут.
     
      Гулиашвили уходит.
     
      (Бессознательным движением расстегивает пуговицу кожанки.)
     
      Долгая пауза.
     
      (Снова застегивает пуговицу.) А все-таки, кто же там вылезет из танка?
     
      Пауза.
     
      И все-таки, я вылезу. Я. Сам.