Что такое история

DjVu

      Полный текст книги

      Глава 1. ОТ МИФА К НАУКЕ
     
      Для того чтобы лучше понять сущность, содержание и основные черты современной исторической науки, необходимо хотя бы коротко рассказать о пути, пройденном ею до сих пор. Как известно, именно исторический подход к любому явлению помогает раскрыть его сущность.
     
      РОЖДЕНИЕ ИСТОРИИ
      Элементы истории в форме песен и легенд прослеживаются в глубокой древности у всех народов. Постепенно из этих элементов складывался связный рассказ, повествование о реальных событиях, расставленных во временной последовательности.
      Важнейшей из предпосылок для возникновения связного повествования о прошлом явилось осознание времени как непрерывного и необратимого процесса. Понимание это постепенно углублялось. Изучение детской психологии показало, что у ребенка оно возникает лишь на определенном этапе физического и умственного развития. Причем вначале представления ребенка о времени не очень отчетливы: прошлое для него — это все то, что было раньше настоящего. Лишь постепенно оно дифференцируется, и то, что было вчера, отделяется от того, что было позавчера. По-видимому, сходный путь к пониманию времени должен был проделать и древнейший человек: наблюдения этнографов над народами, которые задержались на ранних ступенях общественного и культурного развития, подтверждают это.
      Архаическое понимание времени сильно отличается от нашего и поэтому может показаться странным и непонятным. Например, события прошлого — отдаленного и близкого — в глазах древних людей легко могли меняться местами. Вообще за пределами настоящего и совсем недавнего прошлого они ориентировались весьма приблизительно. Кроме того, у них отсутствовало понимание линейности времени, его движения и необратимости. Известно, что наши предки связывали смену циклических фаз луны, солнца и звезд с постоянным возвращением и повторением определенных событий. Для первобытного человека вместе с луной исчезало и время. Затем оно возвращалось или возрождалось — уже в ином, «очищенном» виде. Ритуальные пляски имели целью вернуть луну на место и с ней вернуть время. Когда колдун совершал обряд заклинания над умирающим месяцем, он был убежден, что такими действиями помогает месяцу возродиться. Он воспринимал время как повторяющуюся реальность, а свои действия рассматривал как необходимое условие повторения этой реальности. Настоящее казалось простым повторением того, что уже было, и только поэтому имело значение.
      Обряды и ритуальные действия, которыми сопровождались все важнейшие события в жизни человека — рождение, брак, смерть и т. д., имели целью воссоздание реального прошлого, представлялись повторением какого-то события, в котором участвовали боги и герои. В то же время обряды и ритуалы связывали прошлое с настоящим. Это отвечало убеждению людей в неизменности существующего, в его постоянном повторении.
      Другой чертой архаического сознания был его мифологический, религиозный характер: реальное прошлое, даже сравнительно недавнее, незаметно переходило в легенду и на каждом шагу смешивалось с нею. Религия освящала настоящее, связывая его с прошлым, и таким образом поддерживала преемственность взглядов и институтов.
      Служители культа сделали знание прошлого своей привилегией. При их поддержке правители окружали свое происхождение легендой, возводили свою родословную прямо к богам и полумифическим героям и этим укрепляли свое господство.
      Архаическое представление о времени было вполне естественным для общества, где изменения происходили очень медленно, почти незаметно для современников. Ощущение изменчивости окружающего возникло в результате ускорения ритма общественной жизни,
      Важную роль в осознании хода времени сыграло изобретение письменности: она позволила людям дольше сохранять в памяти реальные факты, как бы удлинила прошлое и более резко отделила его от легенды. Конечно, письменная история не могла возникнуть сразу. Как справедливо заметил известный немецкий ассиролог Г. Винклер, «письменной традиции должен был предшествовать длительный период, в течение которого научились формулировать мысль для передачи ее в письменной форме и затем связно ее излагать. Чтобы письменные свидетельства стали возможными, надо было пройти эти этапы»
      Историческое повествование возникло вначале в форме летописных записей. Эти записи преследовали вполне практические цели: сохранить в памяти народа все то, что тогда казалось существенным и важным. Так, храмовые записи в Древнем Египте фиксировали наблюдения за небосводом и разливами Нила, что имело жизненное значение для страны, земледелие которой зависело от этих разливов. Секрет письменности долго оставался монополией служителей культа. В их среде ранее всего и начали писать летописи. Многие из летописцев были искренне убеждены в том, что их дело — служение богу. Вот как- в драме Пушкина монах излагал свой взгляд на задачи летописания:
      ...В часы,
      Свободные от подвигов духовных,
      Описывай, не мудрствуя лукаво,
      Все то, чему свидетель в жизни будешь:
      Войну и мир, управу государей,
      Угодников святые чудеса,
      Пророчества и знаменья небесны...
      В действительности летописцы, разумеется, вовсе не являлись бесстрастными наблюдателями: они были неразрывно связаны с жизнью современного им общества, отражали интересы определенных классов того времени.
      История как самостоятельный жанр литературы возникла в Древней Греции на рубеже VII и VI вв. до н. э. Греческое слово «история» («рассказ») имело два значения — широкое и узкое. В широком смысле история означала вообще всякое описание. Аристотель под историей понимал систематическое изложение сведений о природных явлениях: его описательная зоология носила название «История животных», а ученик Аристотеля Теофраст свою описательную ботанику озаглавил «История растений». В узком смысле под историей понимали рассказ о том, что имело место в прошлом.
      Развитию исторического жанра способствовали рост торговли и установление международных связей, а также активная общественная жизнь Древней Греции. Ранние историки — они получили наименование логографов (от слова «логос» — «слово») — излагали главным образом историю отдельных городов или местностей. Большое внимание они уделяли фактам тогдашней политической и экономической жизни, войнам и дипломатии. Пересказывая мифы, логографы пытались истолковать эти мифы рационально. Один из наиболее известных логографов Гекатей Милетский (ок. 546 — 480 гг. до н. э.) писал: «Я хочу рассказать здесь о том, что мне кажется правдой» 2. Впрочем, это ему не удалось.
      Первым крупным историком Древней Греции был Геродот из Галикарнаса (между 490 и 480 — 425 гг. до н. э.), который свое сочинение посвятил главному событию той эпохи — греко-персидским войнам. Геродота от его предшественников отличали обширные географические познания и разносторонние интересы: он подробно описывал различные народы, их быт, нравы и институты. Широта и полнота этих сведений дают ученым основание считать Геродота и первым серьезным этнографом.
      Геродот не только описывал факты, он пытался проникнуть в глубину явлений, в частности, проследить характерные черты, отличающие цивилизации Греции и Востока; причину греко-персидских войн он искал в противоположности этих цивилизаций. Глубина мысли, умение облечь свой рассказ в великолепную литературную форму обеспечили Геродоту почетный титул «отца истории».
      Следующий шаг в развитии жанра исторического повествования сделал младший современник Геродота — Фукидид (ок. 460 — 395 гг. до н. э.), автор «Истории Пелохоннесской войны». Политический деятель и участник войны, Фукидид решительно отвергал ссылки на рок и вмешательство богов в дела людей, объявляя это суеверием: будучи учеником софистов, он, подобно им, скептически относился к религии. На первое место Фукидид выдвигал точность и достоверность повествования, признавая, что это сопряжено с большими трудностями, прежде всего из-за ненадежности свидетельских показаний. «Люди, — отмечал Фукидид, — перенимают друг от друга предания о прошлом одинаково, без всякой критики», причем на их рассказ оказывают влияние их симпатии, а память людей ненадежна. Поэтому каждый из них излагает события по-своему, искажая правду. Исходя из этого, подчеркивал он, «я не считал согласным со своей задачей описывать то, что узнавал от первого встречного, или то, что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других после точных, насколько возможно, исследований относительно каждого факта, в отдельности взятого»
      Много внимания точности рассказа уделял и Полибий (ок. 201 — ок. 120 гг. до н. э.), автор сорокатомной «Истории». Полибий важнейшей задачей истории считал поиск и изложение причин событий и явлений. «Ибо простое описание происходившего, — писал он, — тоже интересно, однако оно не поучает: изучение истории становится плодотворным, лишь когда рассказ дополнен изложением причин»4.
      Греки отводили истории важное место, считая, что она учит людей на основании прошлого опыта. Полибий называл историю «учительницей жизни». Дионисий Гали карнасский (I в. до н. э.) высказал иными словами эту же мысль, когда заявил, что история — та же философия, но оперирующая примерами.
      Таким образом, греческие историки значительно расширили круг своих интересов, углубили анализ причин событий прошлого, сделали попытку положить в основу рассказа точные наблюдения и во всех этих отношениях далеко опередили другие народы.
      Однако при всем том греческая историческая мысль страдала и серьезными недостатками. Основную задачу истории греки все-таки усматривали в собирании фактов прошлого и их простом пересказе: история должна была продлить воспоминание, оживить его по аналогии с памятью отдельного человека. «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение, и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались безвестными, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом», — такими словами начинает свое повествование автор «Истории»
      Считая историю одним из видов искусства наряду с поэзией, музыкой и танцами (Клио, дочь богини памяти Мнемозины, считалась музой истории), греки придавали очень большое значение форме исторического рассказа. Аристотель утверждал: историк и поэт «различаются тем, что первый говорит о действительно случившемся, а второй — о том, что могло случиться. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории: поэзия говорит о более общем, история — о единичном» 6. Фукидид, критикуя своих предшественников, подчеркивает, что они стремились в первую очередь вызвать у слушателей интерес, а не добраться до истины. Однако даже Фукидид, больше, чем другие, заботившийся о точности излагаемых фактов, прибегал в своем труде к такому приему, как сочинение пространных речей от имени действующих лиц. В них он излагал те мысли и соображения, которые, по его мнению, должны были ими руководить.
      Кроме того, на представления греков сильное влияние оказывала вера в то, что рок, судьба, сверхъестественные силы постоянно вторгаются в человеческую жизнь. От влияния мифологизма не избавился и Фукидид, самый последовательный скептик.
      Греческая мысль не порвала и с идеей циклического развития, развития по замкнутому кругу. Фукидид, излагая причины, побудившие его взяться за перо для изложения войны между пелопоннесцами и афинянами, писал, что его историю «сочтут достаточно полезной все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем, могущем по свойству человеческой природы повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде»7. «В греческом уме, — отмечает французский исследователь, — полностью отсутствует идея изменения человечества во времени и через посредство времени, идея его свободы и изменения посредством собственной деятельности» 8. События не имели для греков индивидуальности, т. е. места во времени: отсюда характерная черта греческой историографии, удивляющая нас, — полное отсутствие дат и точной хронологии событий.
      Историография Древнего Рима явилась продолжением греческой традиции, и римские историки сами признавали это. Греческий историк Лукиан Самосатский (ок. 120 — 180) в своем произведении «Как следует писать историю» высмеивал своих римских современников за то, что они стремятся подражать Фукидиду, не владея его искусством, и обвинял их в невежестве. В действительности римские историки не только восприняли важнейшие достижения греков в этой области, но сделали известный шаг вперед: они более точно датируют факты и события, больше внимания обращают на хронологию. В то же время в их работах при объяснении происходившего по-прежнему решающую роль играют рок и воля богов, а достоверные факты причудливо переплетаются с легендами. Тацит (ок. 50 — ок. 120) много места отводит чудесным знамениям и явлениям природы. Римские историки не пошли дальше греков и во взглядах на задачи истории: в ней они продолжали видеть увлекательный рассказ, материал для нравственных поучений. Дальше этого историческая мысль античных рабовладельческих обществ не продвинулась.
      В целом же античность явилась важным этапом в развитии истории, и современная европейская историография является прямой ее наследницей. Письменные памятники неевропейских народов — Китая, Индии, доколумбовой Америки, Ближнего и Среднего Востока — свидетельствуют о развитии у них исторического мышления, однако европейская мысль слишком поздно познакомилась с достижениями этих цивилизаций, чтобы они оказали на нее сколько-пибудь заметное влияние.
      Период, Наступивший послё падения Рима, характеризовался медленным развитием производительных сил и политической раздробленностью. В жизни общества господствовала традиция, преклонение перед стариной. Церковь и светские князья искали в старине основание для своей власти. Все имущественные права и привилегии покоились на старинных документах, древность считалась самым сильным аргументом.
      Церковь, опираясь на традицию, цепко владела умами людей. Она преследовала всякие нововведения, всякое проявление независимости мысли, и в особенности скептицизм. Решительно осуждая «язычество», она добивалась полного разрыва с античностью.
      В культуре феодального общества истории отводилась весьма скромная роль — подкреплять догматы церкви, политику феодальных правителей. Хронист Ордерик Виталий (1075 — ок. 1143) в своей «Церковной истории» так определял задачи историка: «В историческом труде все должно быть изложено во славу творца и подлинного руководителя всех вещей. Ибо предвечный создатель и поныне непосредственно направляет всю историю чудесным образом» 9. Средневековый историк и схоласт Иоанн Сол-сберийский (ум. в 1180 г.) высказывал мнение, что история необходима, поскольку «зрелище прошлого помогает нам... понять планы и намерения бога» 10.
      В этих условиях история влачила жалкое существование «служанки теологии». Авторитет Библии считался непререкаемым, и сомневаться в ее положениях было опасным. По Библии сверяли все факты прошлого и строили историческую хронологию, ее авторитет оказывал влияние даже на крупные умы. Так, видный французский историк Ю. Скалигер (1540 — 1609) в своей работе «Восстановление хронологии», опираясь на свидетельства Библии, установил, что божественный акт сотворения мира произошел точно в 3947 г. до рождения Христа. Даже гениальный астроном Иоганн Кеплер (1571 — 1630), занявшись вопросом о дате сотворения мира, стремился данные астрономии Согласовать с данными Библии и сделал вывод, что бог сотворил мир в 3992 г. Из авторитета Библии еще в середине XVII в. исходил Ньютон, который в своем труде «Хронология древних царств» лишь передвинул дату сотворения мира на 500 лет ближе к нашему времени.
      Господство церковных догматов отрицательно сказывалось на развитии науки, в том числе и истории. Авторы средневековых хроник, как правило, без тени сомнения описывали чудеса, таинственные явления и «небесные знаки», самые нелепые вымыслы. Они серьезно передавали свидетельства «очевидцев» о том, как ангелы уносили в небо праведников, о различных чудесных исцелениях, превращениях и т. п. Поскольку сомневаться в религиозных догмах было опасным, приходилось изыскивать лазейки. Средневековый хронист Гвиберт, аббат Ножанский (1053 — 1124) в своей истории крестовых походов нашел выход: он поделил все чудеса на «истинные», т. е. получившие одобрение церкви, и ложные, т. е. не получившие такого одобрения.
      Историки призывали своих коллег говорить только правду. «Лживый историк обрекает на погибель и свою репутацию и свою бессмертную душу» и, — писал Иоанн Солсберийский. Однако на деле исторические труды были полны вымысла. В качестве примера можно привести работы двух крупнейших историков XII в. — англичанина Джеффри Монмаутского и немца Оттона, епископа Фрейзингенского. Первый в своей «Истории британских королей» не только некритически пересказал легенды о мифическом короле Артуре и его рыцарях, но от себя уснастил их вымышленными подробностями. Такими же мифическими фактами полна «История двух государств» Оттона, которая, между прочим, считается шедевром средневековой историографии. Оттон повторяет господствующие церковные легенды о происхождении папской власти, утверждая, что папа является прямым наследником римских императоров. Он не умеет отделить важные события от второстепенных, местные восстания путает с нашествиями варварских племен, а в его списке римских императоров числятся мифические персонажи — Янус и Сатурн. Основная идея хроники Оттона — показать бренность и суетность светского мира. В последней книге хроййКй автор описывает будущий конец мира и наступление царства божия. Следует заметить, что епископ Оттон, как и Джеффри, принадлежал к числу самых образованных людей своего времени. Он учился в Париже и стоял в центре общественной и политической жизни. Что же можно сказать о произведениях монахов, кругозор которых ограничивался монастырем, а знания — священным писанием!
      Нет ничего удивительного в том, что такая история вызывала недоверие. Французский ученый и писатель Пьер Бейль в XVI в. утверждал, что в истории «нет ничего, кроме предрассудков, личных интересов и партийности... Нет большего мошенничества, чем то, которое можно совершить с помощью исторических памятников» 12. А великий Декарт в своем «Рассуждении о методе» (1639) заявил, что историки вообще никогда не говорят правды. Такие суровые суждения по адресу истории и историков, конечно, имели под собой почву.
      В центре внимания средневековых историков стояли представители господствующих классов, на страницах их сочинений действовали императоры, короли, князья церкви, полководцы, богатые горожане. Соответственно крайне ограничен был и круг вопросов, которые интересовали историков: в основном это события политической жизни — войны и завоевания, дипломатическая деятельность и законодательство, смена королей и династий, борьба людей и групп за власть. Все, что выходило за эти рамки, — жизнь и труд широких масс, экономика, быт и т. п., т. е. самые важные стороны жизни феодального общества, — упоминалось лишь случайно.
      Господствовал упрощенный взгляд на задачи истории: ее по-прежнему рассматривали как простую память и собрание прецедентов на все случаи жизни и деятельности. Изучение и знание истории представлялось особенно важным и даже прямо необходимым для политиков и правителей, а поскольку занятие политикой в те времена было привилегией владетельных лиц, историю нередко именовали «наукой князей». Изучение этой науки составляло часть обязательной программы обучения в знатных и владетельных семьях. Еще в конце XVI в. знаменитый французский историк и богослов Ж. Воссюэ в своем «Рассуждении о всемирной истории», развивая эту мысль, заявлял: «Если даже история бесполезна для других, то князю ее чтение необходимо... Если опыт дает ту мудрость, которая ведет к хорошему управлению, то нет ничего более полезного для ее приобретения, чем сочетание повседневного опыта с примерами, взятыми из прошлых столетий» 13.
      Жанр исторического повествования пользовался в средние века большой популярностью, а распространение грамотности расширило круг читателей и еще более повысило значение занимательности. Историки средних веков продолжали смотреть на историю прежде всего как на увлекательное повествование. Они заверяли своих читателей, что сообщают им «только интересное», только вещи, «приятные для слуха». Гуманист XV в. Леонард Бруни усматривал главную пользу от чтения истории в том, что оно помогает выработать хороший стиль и дает величайшее удовольствие. В руководствах по овладению «искусством истории», которые стали появляться в средние века, авторы не проводили никакого различия между историей и художественной литературой. Историк XVI в. Випера-но в своей «Книге о писании истории» характеризовал историю как «разумный и украшенный рассказ»; он рекомендовал авторам сочинений на исторические темы избегать и устранять из своего повествования все неприятное и устрашающее 14.
      При всем том было бы неверно рассматривать эпоху средних веков как период полного застоя. В действительности умственный прогресс продолжался, историческая мысль развивалась. Ее важнейшим достижением в это время была дальнейшая разработка концепции исторического развития. Правда, она еще облекалась в религиозноэсхатологическую форму, однако уже знаменовала начавшийся отход от идей круговращения или цикла.
      Наиболее последовательно средневековую концепцию развития разработал Августин, епископ гиппонский (354 — 430), получивший от католической церкви титул «Блаженного» и причисленный ею к лику святых. В своем основном произведении «О граде божьем», написанном в 412 — 426 гг., Августин поставил задачей опровергнуть обвинения, выдвинутые против христианства. Его противники захват и разграбление Рима в 410 г. варварами объясняли наказанием богов за отход от старой религии. Августин считает это осуществлением божьего замысла, направленного на создание государства избранных людей, т. е. христиан. По мнению Августина, мир состоит из двух обособленных государств — божьего и земного: первое воплощает истину и справедливость, второе — жестокость и насилие. Сначала малочисленное и слабое, государство божье после пришествия Христа становится могущественным, так как в него входят все христиане. История земных, светских государств — это история разбоя и несправедливости. Но дни их сочтены. Рим — одно из последних земных государств. Он выполнил свою задачу — объединение всего мира — и после этого должен был погибнуть. Возвышение и усиление церкви, говорит Августин, предсказывает близкую и окончательную победу государства божьего. Августин воспринимал исторический процесс как развитие.
      Средневековая мысль выдвинула также идею общности всего человечества. Единство человеческого рода в христианском понимании значительно шире, чем в античной концепции. Все люди равны перед богом: такова церковная аксиома. Правда, это равенство не распространялось на «язычников», но принятие христианства открывало и им путь к спасению.
      Таким образом, в целом эпоху средних веков неверно считать шагом вспять в развитии исторического мышления. Крупные умы средневековья были хорошо знакомы с достижениями античной философской и научной мысли, в особенности с трудами Платона и Аристотеля. Взгляды христианства на мир и природу находились под сильным влиянием идеалистической философии неоплатонизма. Средневековые юристы перерабатывали, приспосабливая к новым условиям, понятия и нормы римского права. Средневековые историки и хронисты долго пользовались латинским языком, во всем подражая древним. Прокопий (ок. 500 — 564), автор «Истории моего времени», пытался подражать Геродоту и Фукидиду; франкский историк Эйнгард (770 — 840) в своей «Жизни Карла Великого» рабски копировал Светония, заимствуя у него не только общее построение работы, но стиль и даже отдельные выражения. Были восприняты и многие приемы исторического повествования древних авторов.
     
      ПРЕВРАЩЕНИЕ ИСТОРИИ В НАУКУ
      Первые века нового времени (XVI — XVIII) отмечены значительным прогрессом производительных сил и большими успехами человеческого разума. Именно в эти столетия возникли предпосылки для превращения истории в науку.
      Важнейшей для этих предпосылок было раскрепощение мысли. Научное знание несовместимо с религиозными догматами, оно не может мириться с готовыми ответами и ссылками на авторитет Библии и Евангелия. Наука начала наступление на предрассудки и суеверия. Френсис Бэкон (1561 — 1626) высмеивал попытки построить научное познание мира на первой Книге бытия и на откровении пророка Иова. Заявив, что наука развращена смешением ее с суевериями и теологией, он выдвинул лозунг тщательной проверки догматов путем эксперимента. Итальянский ученый Марчелло Мальпиги (1628 — 1694), много сделавший для изучения анатомии человеческого тела, отмечал, что все войны нанесли меньше вреда науке и искусствам, чем такой метод изучения, который опирался не на непосредственное наблюдение, а на авторитет церкви и религиозных догм.
      Всесилие церкви было самым серьезным препятствием для развития науки, и наука вступила с нею в борьбу. Эта борьба была трудной и долгой, и история приняла в ней активное участие.
      Большую роль в этой борьбе сыграли итальянские историки-гуманисты. Ратуя за возвращение к идеалам античной культуры, они мечтали о превращении истории из служанки богословия в чисто светское знание, отвергали веру в чудеса, в «потусторонние силы», которые якобы вмешивались в деятельность человека и в ход истории. С особым рвением гуманисты занялись поиском и изучением сочинений древних авторов.
      Лоренцо Валла (1407 — 1457) подверг сравнительному анализу 20 различных списков сочинений Тита Ливия, чтобы определить подлинный текст, наименее испорченный переписчиками. Гуманисты разработали технику восстановления первоначального текста документов, выявления искажений, вставок и ошибок. Они первыми стали строго отделять собственный текст автора сочинения от заимствований и цитат, введя систему отсылок. Гуманисты сделали значительный вклад в разработку методов исторической критики документов, хотя в своих собственных работах были не всегда достаточно последовательны: увлечение античностью побуждало их порою слепо верить любым свидетельствам, если они исходили от античных авторов.
      Гуманисты, изучая рукописи, в частности церковные, обнаружили в них много подделок и фальсификаций. Особенный шум вызвало разоблачение Лоренцем Валлой подделки, получившей наименование «Константинова дара», поскольку на ней покоились притязания папы на светскую власть. Этот документ повествовал о том, что якобы один из последних римских императоров Константин, крестившийся в 313 г., отказался в пользу папы от своей власти в Риме и перенес резиденцию в Константинополь: это делало папу как будто бы «законным» наследником власти римских императоров. На основании подробного и убедительного анализа документа, его языка и структуры, Валла показал, что документ составлен в канцелярии папы не ранее VIII в., и назвал его «грубым и глупым подлогом». Разоблачение вызвало, разумеется, гнев Рима. Инквизиция заочно приговорила Валлу к смертной казни на костре. Впрочем, король Неаполя, который покровительствовал ученому, отказался его выдать, и дело было прекращено.
      Историки приняли активное участие и в известном социально-политическом движении той эпохи, которое получило название Реформации. Лютер и его сторонники поставили под сомнение многие документы, на которых покоились права и догматы католической церкви. Английский историк Роберт Барнс (1495 — 1540) под руководством Лютера начал издание серии «Биографии римских епископов», где приводились факты, рисующие в неприглядном свете политику Рима, произвол пап, их многочисленные преступления.
      Крупнейшим трудом реформатской историографии явилась вышедшая в 1559 — 1574 гг. в 13 томах «Церковная история, изложенная по столетиям» (в литературе она известна под названией «Магдебургские столетия» по месту ее издания). Инициатором издания и автором его плана был историк Матиас Флациус (1520 — 1575); подлинное имя этого славянина из Иллирии — Матвей Власич. В книгах изобличались преступления римской церкви, раскрывались ее многочисленные подделки и фальсификации. В таком же духе была составлена французским протестантом Жаном Крепеном и «Книга мучеников» (1554), в которой он рассказал о преследовании католическими властями людей, критиковавших догматы церкви.
      Для защиты авторитета церкви за перо взялись историки противоположного лагеря. Под руководством кардинала Цезаря Барония (1538 — 1607), директора Ватиканской библиотеки, в 1588 — 1593 гг. было издано 12 томов «Церковных анналов», в которых отстаивались права Рима и в свою очередь разоблачались пороки и преступления сторонников Реформации.
      Идейная борьба эпохи Реформации имела два результата — прямой и косвенный. Прямой заключался в ослаблении влияния католической церкви, ликвидации ее безусловного господства над умами. Косвенный результат состоял в публикации многочисленных исторических документов и материалов, которыми обе стороны — католическая церковь и сторонники Реформации — старались подкрепить свои утверждения. Эта полемика получила наименование «войны документов».
      Освобождение мысли от безраздельной власти церкви, развитие критического отношения к освященным религией догматам позволили внимательнее всмотреться в окружающий человека мир и его развитие.
      Мы уже видели, что в умах людей очень долго господствовало представление о неизменности мира: им казалось, будто мир и общество не развиваются, а как бы движутся по замкнутому кругу, а поэтому все на свете постоянно повторяется — ив жизни отдельного человека, и в жизни общества. Это представление было широко распространено еще в начале нового времени. Крупный мыслитель и политический деятель Возрождения Николо Макиавелли (1469 — 1527) утверждал, что будущее поддается предвидению, поскольку народы всегда вдохновлялись одними и теми же желаниями и страстями. В своем Сочинении «Рассуждения по поводу первых десяти декад Тита Ливия» он высказывал мнение, что все народы проходят последовательно одни и те же этапы: за монархией следует тирания, она сменяется олигархией, затем наступает демократия, которая влечет за собой анархию, а последняя заставляет вернуться к монархии и цикл возобновляется. Аналогичным образом рассуждал и младший современник Макиавелли, флорентийский историк Гвиччардини (1483 — 1540), который в своих «Заметках о делах политических и гражданских» писал: «Дела прошлого освещают будущее, ибо мир был всегда один и тот же; все, что есть и будет, уже было в другое время, а бывшее возвращается, только под другими названиями и в другой окраске; но узнает его не всякий, а лишь мудрый, который тщательно его наблюдает и обдумывает» 15.
      Не менее антиисторична, чем мысль о циклическом движении мира, мысль о всеобщем регрессе; люди были долго убеждены в том, что «золотой век» в жизни человечества остался позади, что в отдаленном прошлом люди не знали болезней, жили по сто лет и более и что вся история человечества есть ухудшение и деградация. Вероятно, эти представления и породили легенду о жизни Адама и Евы в раю и о их изгнании. Наука давно уже показала неосновательность подобной наивной идеализации прошлого, однако отголоски ее порой и теперь еще проскальзывают в мышлении людей, не освободившихся от влияния религии.
      На смену этим антиисторическим представлениям постепенно приходила идея развития во времени, идея изменчивости мира как закона существования всего окружающего, как одного из условий этого существования. Для того чтобы такая идея укрепилась, необходимо было прежде всего ощутимое ускорение темпов развития общества и его производительных сил, наглядное ускорение темпов жизни. Ее распространение совпало по времени с успехами материального производства, техники и науки, с развитием новых, буржуазных отношений. Свой наиболее полный и законченный вид она получила в идее прогресса, выдвинутой поздними гуманистами и затем буржуазными просветителями XVIII в.
      15 Фр. Гвиччардини. Сочинения. М., 1934, стр. 208.
      Одним из первых европейских мыслителей идею прогресса сформулировал французский юрист и историк Жан Боден (1530 — 1596), автор книг «Метод легкого изучения истории», «О государстве» и др. Боден отвергал распространенную мысль о «золотом веке» человечества в отдаленном прошлом и высказывал предположение, что человечество прогрессирует, что от дикости и варварства оно пришло к цивилизации. Боден говорил, что «природа кажется подчиненной закону вечного возвращения, так что все вещи как бы вращаются в круге», однако он считал это возвращение иллюзорным: каждый видимый нами возврат на деле представляет собой новый шаг вперед16. Идею прогрессивного развития более последовательно изложил французский писатель и публицист Бернар де Фон-тенель (1657 — 1757).
      В своей книге «Свободное рассуждение о древних и современных людях» он оспаривал распространенное убеждение в превосходстве древних людей, их учреждений и их искусства над современными, в деградации человечества и полагал, что некоторые современные ему произведения искусства вполне можно сопоставить с античными.
      Увереннее идею прогресса человечества развил итальянский философ Джамбаттиста Вико (1668 — 1744). В труде «Основания новой науки об общей природе наций» он прямо заявил, что прогресс общества является законом, хотя и признал, что прогресс не всегда идет по прямой линии, может задерживаться и даже на какое-то время приостанавливаться.
      Наиболее отчетливое выражение идея прогресса человечества получила в эпоху Просвещения, в частности в трудах французского экономиста Тюрго (1727 — 1781), считавшего, что способность к совершенствованию — важнейшее свойство человека, что именно она отличает его от остальной природы, от мира животных и растений. Главная сфера, в которой проявляется закон прогресса, по мнению Тюрго, — умственная жизнь. Другой деятель Просвещения — Кондорсе — утверждал, что «человеческая способность совершенствоваться бесконечна» и, поскольку природа не поставила никаких пределов этому прогрессу, возможности человека й человеческого общества неисчерпаемы 17.
      Идеологи Просвещения, выражая интересы поднимающейся буржуазии, выступали с острой критикой феодального мировоззрения и подчеркивали закономерность исторического прогресса. Они полагали, что первоначальный толчок всему дает верховная сила, которая, правда, в дальнейшем уже более не вмешивается в события, предоставляя им идти предназначенным путем. Это был компромисс, позволявший веру в бога под его различными названиями совмещать с признанием существования в мире закономерности.
      Правда, идея прогресса в том виде, в каком ее выдвинуло Просвещение, страдала известными слабостями. Она носила упрощенный характер: прогресс, как правило, представлялся простым прямолинейным движением, восхождением с одной ступени на другую. Кроме того, идеологи Просвещения, исходя из идеалистических взглядов на историю, не видели реальных причин прогресса, приписывали его только успехам человеческого разума.
      Постепенно историки подходили к более глубокому пониманию своих задач. Донаучная история, как уже говорилось, не задумывалась над этим вопросом и ограничивалась простым пересказом событий и фактов, стремясь лишь облечь его в увлекательную форму. Как правило, историю именовали памятью человечества.
      Сравнение истории с памятью человечества имеет, конечно, основания. Знание прошлого для общества так же необходимо, как и для отдельного человека. Следовательно, сохранение в памяти событий прошлого занимало и всегда будет занимать видное место в работе историка. Однако на практике историк не только стремится собрать и пересказать факты, но и отыскать и передать своим современникам ценный опыт прошлого, извлечь из него уроки. Недостаток донаучной истории заключался в том, что этот опыт и уроки толковались слишком упрощенно: как правило, все сводилось к поучениям морального характера.
      Так, средневековый историк Беда Достопочтенный (673 — 735) заявлял, что история — это «собрание примеров, побуждающая подражать добрым поступкам и остерегаться дурных» 18.
      Слабость донаучной истории состояла и в том, что она на каждом шагу искала прямые аналогии между настоящим и прошлым. История представлялась поэтому огромным «складом», где каждый мог найти прецедент для любого факта и явления настоящего. Между тем в жизни общества ничто не повторяется, а если некоторые явления в определенных отношениях имеют какие-то черты сходства, то в других отношениях они совершенно различны. Забывая об этом, обращая внимание главным образом на сходство, мы рискуем неверно понять и истолковать настоящее. Знание прошлого в таких случаях может оказаться не только бесполезным, но даже вредным.
      Лишь в XV в. были сделаны первые попытки глубже взглянуть на задачи истории. Так, Лоренцо Валла высказал мысль о том, что «из истории проистекает в наибольшей степени и познание природы, и познание человеческого поведения, словом наибольшая часть всего содержания науки» 19. Жан Боден подчеркнул, что эта дисциплина, в сущности, включает в себя все другие науки. Немецкий историк Кекерман (1571- — 1609) в своем сочинении «О природе и свойствах истории» заявил: «История есть объяснение и познание вещей единичных, или инди видуальных, и служит она для того, чтобы из них мы могли познать и уразуметь общее» 20. Еще более полно ту же мысль о роли истории как метода познания мира сформулировал французский историк начала XVIII в.: «Знать — это понимать вещи в их принципах. Знать историю — это понимать людей, составляющих ее сущность, здраво судить об этих людях. Изучать историю — это значит изучать мотивы, мнения, страсти людей с тем, чтобы проникнуть в их поступки, наконец, для того, чтобы понять все их заблуждения, неожиданные действия. Одним словом, это значит понимать в других людях самого себя» 21.
      Таким образом, историки постепенно приходили к выводу, что их задача состоит не только в пересказе происходившего, но и в объяснении и выявлении его смысла. Если долгое время историки полагали, что вполне достаточно простого изложения предшествующих тому или иному событию фактов, то в дальнейшем они взялись за поиски прежде всего объективных факторов, влияющих на развитие и жизнь общества.
      Ранее всего обратил на себя внимание климат. Догадки о важной роли климата высказывал еще Аристотель в своей «Афинской политии», где он говорил о влиянии, которое на людей оказывает, например, близость моря или пустыни. Мысли аналогичного порядка развивали Гиппократ, Платон, Плиний и др. В средние века это положение довольно подробно разработал арабский историк Ибн Хальдун (1332 — 1406), автор семитомной «Книги назидательных примеров по истории арабов, персов, берберов и народов, живущих с ними на земле». В двухтомном введении к этому сочинению он утверждал, что решающее значение для развития общества имеет географическая среда, и выдвигал предположение, что обычаи и учреждения каждого народа находятся в определенной зависимости от способов добывания им средств к существованию.
      Впрочем, Европа ознакомилась с гениальными догадками арабского историка только в XIX столетии.
      Наиболее подробно идею о влиянии климата на общество изложил Монтескьё (1689 — 1755), который в зависимость от климата, почвы и других естественногеографических факторов ставил различные формы правления и духовной жизни народов. Немецкий ученый Гер дер (1744 — 1803) в труде «Идеи к философии истории человечества», пытаясь набросать общую историю человечества и установить законы, управляющие его развитием, также видел в географии основной фактор, определяющий национальный характер народа и все остальные явления его истории: так, политическую раздробленность Италии он объяснял гористым ландшафтом страны, а отсталость Азии — однообразием ее природы (!?).
      В XVIII в. внимание историков привлекли и другие факторы развития общества, в частности экономические процессы. Естественно, ранее всего к этим вопросам обратились в Англии, где уже с середины XVIII в. в экономике произошли глубокие изменения, позднее получившие наименование промышленной революции. Шотландский историк Джон Миллар (1735 — 1801) в книге «Наблюдения о различиях общественных состояний» утверждал, что на общество оказывает влияние, помимо климата, численность населения и т. д. Происхождение власти Миллар связывал с возникновением собственности и ее неравномерным распределением. Другой шотландский ученый, Адам Фергюссон (1723 — 1816), подчеркивал значение социальных противоречий и конфликтов в развитии общества и признавал закономерность революционных изменений. Адам Смит (1723 — 1790) в своем известном «Исследовании о природе и причинах богатства народов», вышедшем в 1776 г., законы развития общества выводил уже из всей совокупности экономических условий.
      В XIX в. были открыты более значительные факторы, влияющие на функционирование общества.
      Для превращения истории в науку необходимо было разработать методы исследования. Наука начинается с достоверного знания: она строго отделяет подлинные факты от вымысла и требует их тщательной проверки. Ее девиз — опора на строго проверенные данные. И эта проверка должна быть тем строже, чем «очевиднее» кажется явление. В естественных науках важные открытия нередко делались в тех случаях, когда подвергались сомнению самые общепринятые «истины». Первые догадки о важности тщательной проверки и о трудностях на этом пути высказал еще Фукидид, но систематическую разработку научных методов исторической критики начали, как уже говорилось, гуманисты. За ними последовала и католическая церковь. Она оценила тот факт, что старые и подлинные документы могут служить мощным орудием борьбы и психологического воздействия, и поставила на широкую ногу разыскание старых материалов, их анализ и публикацию. С особым усердием этим занялся монашеский орден бенедиктинцев. Центром его работы стал богатый монастырь Сен-Жермен-де-Пре во Франции, располагавший огромными коллекциями старинных документов. Каждый из них монахи, предупреждая критику, сопровождали анализом происхождения, подлинности и пр. Работу этого рода стимулировала так называемая конгрегация св. Мавра, созданная в 1619 г. для усиления дисциплины среди монахов бенедиктинского ордена.
      Крупнейшим историком школы «мавристов» был Жан Мабильон (1632 — 1707), составитель многотомных публикаций источников по истории ордена бенедиктинцев С комментариями и примечаниями.
      Мабильону принадлежит и первый обобщающий труд, посвященный методам критики исторических документов, «Шесть книг по дипломатике» (1681), где дан систематический обзор всех технических приемов, имеющих целью установить точную дату написания документа, его подлинность и т.. д. Появление этого труда знаменует собой рождение новой исторической дисциплины, получившей наименование дипломатики, т. е. науки о текстах.
      Конкурентами бенедиктинцев выступили иезуиты, создавшие свое собственное общество для публикации документов. Центрами их деятельности стали Клермон и Антверпен. Крупнейшим историком этой группы и ее главой был Ян Болланд, который начал в 1643 г. многотомное издание житий святых (это издание продолжается и в наше время). По его имени этот центр получил название «Общество болландистов».
      Мавристы и болландисты — так называемые эрудиты — продолжили разработку методов исторической критики документов. Они усовершенствовали приемы, которые позволяли устанавливать дату происхождения документа, выявлять подлинный текст, отделять от него позднейшие вставки, распознавать всякого рода фальсификации. И хотя сами мавристы и болландисты, исполненные религиозного рвения, ставили своей целью защиту и пропаганду догматов церкви, методы, разработанные ими, оказались в конечном счете орудием борьбы против религии. Английский философ Томас Гоббс (1588 — 1679), опираясь на эти методы, подверг анализу тексты священного писания: выявив явные несообразности и противоречия в тексте так называемого пятикнижия (или книги Моисея), он убедительно доказал, что эта книга принадлежит не одному автору, а нескольким. Его работу продолжили другие.
      Основная слабость эрудитов заключалась в том, что они ограничивались внешним, т. е. только текстуальным, анализом и ставили своей целью лишь выявление подлинного текста: подлинность они целиком отождествляли с достоверностью. В действительности это далеко не так: каждый документ имеет свою историю, его составляют люди, которые руководствуются определенными мотивами. Задача так называемой внутренней критики установить эти мотивы, характер данного документа, причины его появления. Приемы внутренней критики были разработаны на протяжении XVII — XVIII вв. усилиями многочисленных исследователей.
      Итак, постепенно оформлялись основные элементы научной истории: более глубокое понимание ею своих задач и разработка строго научных методов исследования исторических свидетельств. Слияние этих элементов привело к превращению истории в науку.
      Когда произошло это слияние, т. е. когда родилась история как наука? На этот вопрос ответить не так просто: само понятие «наука» не является неизменным. Ф. Энгельс указывал:
      «Теоретическое мышление каждой эпохи, а значит и нашей эпохи, это — исторический продукт, принимающий в различные времена очень различные формы и вместе с тем очень различное содержание» 22. По мере развития общества наука по-разному понимала свои задачи и решала их различными методами. При этом неизбежно изменялось и понимание самой «научности». Сказанное относится и к истории. «Логическая структура языка и формы исторического объяснения, — справедливо замечает советский историк и социолог И. С. Кон, — сами глубоко историчны. Если в XVIII в. историю писали иначе, чем сейчас, то это объясняется особенностями исторического развития. В зависимости от характера запросов данного общества, класса меняется предмет исследования, а также смысл употребляемых понятий и форм исторического объяснения» 23.
      Это обстоятельство делает понятным возникновение споров о дате происхождения науки. Один крупный советский ученый в 1969 г. утверждал, что «наука, построенная на точном опыте, на точном рассуждении, существует каких-нибудь четыреста лет». По его мнению, до этого науки быть не могло, поскольку не было строгого метода — и в результате наряду с гениальными прозрениями возникали и фантастические домыслы24. Такие утверждения решительно оспорил другой видный ученый, который, ссылаясь на работы Евклида и Гиппократа, заявил, что наука существует очень давно, она была уже в Древней Индии и Китае. «Математика, — писал он, — как наука, построенная на точном рассуждении, насчитывает никак не четыреста, а примерно две тысячи четыреста лет» 25.
      Для того чтобы разрешить этот спор, следует уточнить его предмет. Наука вообще, конечно, существует тысячи лет, однако как опытное знание, исходящее из глубокого понимания важности своих задач и применяющее строгие методы исследования, она возникла сравнительно недавно. Еще позднее появилась научная история, вероятно, не ранее конца XVIII или начала XIX в.
      Возникновение научной истории не означало, что уже с этого момента она стала единственной формой познания прошлого: наряду с историей как научным исследованием продолжают существовать различные формы вне-научного и донаучного исторического сознания. История как социальная наука, развивающаяся в условиях классовой борьбы, не может не испытывать на себе ее сильного влияния. Историческая наука сама оказывается полем идеологической борьбы, порождающей различный подход к изучению прошлого, различные школы и направления. Передовые исторические концепции, объясняющие исторический ход развития новых общественных отношений и его перспективы, являются мощным идейным оружием борьбы классов. Ярчайший пример этому — исторические труды основоположников марксизма-ленинизма.
     
      МАРКСИЗМ-ЛЕНИНИЗМ И ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА
      Марксизм ознаменовал революционный переворот во всех науках об обществе, в том числе и в исторической науке. Он воспринял все лучшее и передовое, чего история достигла к тому времени, и поднял историческое мышление на новую ступень: в марксистской историографии наиболее полно и последовательно осуществлены научные принципы исторической науки.
      Огромным достижением марксизма явились открытие и разработка материалистической диалектики и материалистического понимания истории. Последнее представляет собой, как указывал В. И. Ленин, «последовательное продолжение, распространение материализма на область общественных явлений» 26.
      В основе исторического материализма лежит положение о том, что общественное сознание определяется общественным бытием. К. Маркс в сжатом виде сформулировал сущность этого открытия в предисловии к «К критике политической экономии» (1859 г.): «В общественном производстве своей жизни, — писал он, — люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» 27.
      Разработка исторического материализма имела огромное значение для развития исторической науки. История впервые получила последовательно научную методологическую основу. Выяснив основные закономерности в развитии общества, исторический материализм поднял историю на уровень подлинной науки. Характеризуя слабости и недостатки домарксистских учений об обществе, В. И. Ленин писал: «Во-1-х, они в лучшем случае рассматривали лишь идейные мотивы исторической деятельности людей, не исследуя того, чем вызываются эти мотивы, не улавливая объективной закономерности в развитии системы общественных отношений, не усматривая корней этих отношений в степени развития материального производства; во-2-х, прежние теории не охватывали как раз действий масс населения, тогда как исторический материализм впервые дал возможность с естественноисторической точностью исследовать общественные условия жизни масс и изменения этих условий» 28.
      К. Маркс и Ф. Энгельс установили, что общество в своем развитии проходит определенные фазы, или стадии, которые они назвали общественно-экономическими формациями.
      Наиболее активным элементом общества являются материальные производительные силы. Непрерывно развиваясь, они вступают в противоречие с существующими производственными отношениями, которые сковывают их развитие. Обострение этого противоречия ведет к социальной революции, в ходе которой старая общественно-экономическая формация заменяется новой, где устанавливаются производственные отношения, соответствующие уровню развития производительных сил. Так, первобытнообщинный строй сменился первым классовым обществом — рабовладельческим. Его заменил феодализм, который в свою очередь уступил место капитализму. Капитализм — последняя общественно-экономическая формация, основанная на эксплуатации одного класса другим. Ею завершается предыстория человечества. На историческую арену выходит коммунистическая формация.
      Таким образом вся предшествующая история представляет собой историю возникновения и гибели общественно-экономических формаций.
      Движущей силой развития общества является борьба классов. «...История, — писал В. И. Ленин, — есть ряд эпизодов классовой борьбы» 29.
      Развитие общества осуществляется посредством деятельности людей, которыми движут самые различные устремления. Это порождает крайне сложные формы общественной жизни. «Марксизм, — пишет В. И. Ленин, — дал руководящую нить, позволяющую открыть закономерность в этом кажущемся лабиринте и хаосе, именно: теорию классовой борьбы» 30.
      Мысль о разделении общества на классы высказывали еще А. Смит, Д. Рикардо и другие экономисты. Они поставили вопрос об экономических причинах разделения общества на классы, а французские историки периода
      Реставрации показали, как борьба классов проявлялась на практике. Однако только К. Маркс и Ф. Энгельс дс конца раскрыли причины деления общества на классы и показали роль классовой борьбы в развитии общества.
      «Что касается меня, — писал К. Маркс в 1852 г., — то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою... То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов» 3i.
      Противники материалистического понимания истории пытаются оспорить эти положения, не останавливаясь перед их искажением. Чаще всего они обвиняют марксизм в том, что он якобы отрицает роль идей в истории и все сводит к экономике. Поскольку надстройка зависит от базиса, говорят они, то, следовательно, марксисты не могут интересоваться идеологией: ведь достаточно создать экономический базис — и все остальное автоматически приложится. Подобные взгляды свидетельствуют лишь о полном непонимании или нежелании понять марксизм, который, напротив, уделяет большое внимание идеям и подчеркивает их огромную роль в истории. В одном из своих писем Ф. Энгельс в 1890 г. так разъяснял позицию Маркса в этом вопросе: «... Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни... Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты — государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей...
      Мы делаем нашу историю сами, но, во-первых, мы делаем ее при весьма определенных предпосылках и условиях. Среди них экономические являются в конечном счете решающими...
      Во-вторых, история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств» 32.
      Таким образом, марксизм отнюдь нельзя упрекнуть в недооценке роли идей и вообще надстроечных явлений.
      Фальсификаторы марксизма — а вкупе с ними и некоторые его вульгарные «истолкователи» — утверждают, что для марксистов якобы не существует никаких проблем, ибо основоположники марксизма открыли уже все основные закономерности развития общества, решив таким образом все и навсегда: остаются лишь частности — новые документы, новые факты, но в целом развитие исторической науки для марксизма якобы уже завершено и на все вопросы у него имеются готовые ответы.
      Подобные представления — пародия на марксизм. В. И. Ленин еще в 1899 г. в статье «Наша программа» писал: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное; мы убеждены, напротив, что она положила только краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни» 33. В. И. Ленин призывал марксистов творчески изучать исторический процесс, подчеркивая, что марксизм вырабатывает научные методы подхода к решению вопросов истории, открывает широкий простор для творческого поиска.
      Сила марксизма именно в том, что это живое, непрерывно развивающееся учение, далекое от всякого догматизма. Не стоит на месте и марксистский метод: по мере развития науки он также все время обогащается и развивается. Благодаря этим качествам марксизм успешно разрешаеФ трудности, которые возникают перед науками.
      Открытие основных законов, управляющих движением общества, позволило марксизму по-новому, глубже и шире, определить задачи истории как науки. К. Маркс показал, что знание прошлого является могучей силой в руках человека, орудием не только познания мира, но и его преобразования. К истории целиком относится то, что Маркс в «Тезисах о Фейербахе» сказал о философах: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»34. Эта мысль дает нам важнейший ключ к пониманию. целей подлинно научной истории: не только познать явления п процессы прошлого, но, выявив законы, управляющие этими явлениями и процессами, сознательно использовать их в целях переделки самого мира.
      Марксизм по-новому поставил вопрос об изучении экономических процессов. Домарксистская историография давно начала интересоваться экономическими процессамп, однако этот интерес был довольно поверхностным. К тому же буржуазные историки усматривали главную движущую силу экономического развития в идеях. Марксизм показал, что в жизни общества определяющую роль играют развитие производства и классовая борьба. Буржуазная экономическая история, с большим опозданием подойдя к изучению широкого круга явлений экономики, по-прежнему пытается анализировать ее развитие в отрыве от классовой борьбы.
      Не менее важным было обращение марксизма к истории народных масс. Некоторые прогрессивные историки, с симпатией относившиеся к трудящимся классам, уделяли известное внимание их быту, изучали народное творчество и народное искусство, черпали здесь материал для своих работ. Однако в целом домарксистская историография рассматривала народные массы лишь как пассивную силу, своего рода «фон» общественной жизни. Марксизм показал, что в действительности трудящиеся массы, составляющие подавляющее большинство населения, играют решающую роль в жизни общества: именно они своим трудом делают возможным существование общества, а их борьба определяет его развитие. Поэтому подлинная история не может игнорировать их положение, их интересы и — что самое важное — их борьбу. Разумеется, изучение историками жизни, труда и борьбы народных масс сопряжено с немалыми трудностями, поскольку основные источники, в особенности литературные, всегда освещали жизнь, быт и интересы только господствовавших классов. Однако научная история не может не искать путей к решению этой проблемы. И она их находит.
      Исключительно важным был вклад марксизма в разработку методов исторического исследования. Домарксистская научная критика источников, несмотря на все свои технические достижения, страдала весьма существенным недостатком: она искала в источниках проявление только личных интересов и поэтому стремилась выявить лишь те «смещения» в показаниях свидетелей, которые отражали влияние этих личных интересов.
      Марксизм показал, что за личными интересами людей стоят интересы социальных групп и классов данного общества. Таким образом, марксизм значительно углубил понимание исторического источника и его критики. Как пишет советский специалист в области источниковедения, «марксистско-ленинское источниковедение отличается от буржуазного принципиально иным подходом к источнику как к историческому явлению, которое может быть правильно понято и истолковано лишь в связи с теми конкретно-историческими условиями, в которых он возник» 35. Марксистский метод научной критики исторических источников позволяет историку глубже вникнуть в структуру источника, полнее и правильнее его понять.
      Марксизм открыл также путь к пониманию тех влияний, которые воздействуют на историка, что позволяет по-новому поставить вопрос о научной объективности исторического знания.
      Работы В. И. Ленина в области истории, как и в области других наук — философии, политической экономии и др., знаменуют новый этап развития этих наук. «На рубеже двух исторических эпох, на основе нового историче-
      85 О. М. Медушевская. Теоретико-методологические проблемы источниковедения и современная буржуазная историография. — В кн.: «Вопросы методологии исторической науки. Труды Московского государственного историко-архивного института», т. 25. М., 1967, стр. 105.
      ского опыта, изучения борьбы международного рабочего класса и национально-освободительного движения народов Ленин творчески развил и обогатил учение Маркса. Ленинизм — это марксизм новой исторической эпохи, эпохи империализма и пролетарских революций, перехода человечества от капитализма к социализму и строительства коммунистического общества. Ленинизм — вечно живой источник революционной мысли и революционного действия» 8в.
      В. И. Ленин отстоял марксистскую историческую науку от нападок буржуазных критиков и ревизионистов, от нападок всех, кто выступал против материалистического понимания истории, кто отрицал закономерность исторического развития и прогресса, кто объявлял, что прошлое вообще непознаваемо.
      В. И. Ленин сделал крупнейший вклад в разработку теоретических вопросов исторической науки. Ленинская теория отражения дает ключ к решению одной из самых сложных проблем, о которую споткнулись буржуазные философы и теоретики исторической науки — проблемы исторического познания. Исходя из марксистского понимания практики, В. И. Ленин указал, что «вся человеческая практика должна войти в полное „определение4 предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку» 37.
      В. И. Ленин углубил вопрос о методах исторического исследования. Раскрывая сущность марксистского подхода к изучению прошлого, он писал: «Метод Маркса состоит прежде всего в том, чтобы учесть объективное содержание исторического процесса в данный конкретный момент, в данной конкретной обстановке, чтобы прежде всего понять, движение какого класса является главной пружиной возможного прогресса в этой конкретной обстановке» 38. Придавая большое значение историческому подходу к каждому явлению, В. И. Ленин отмечал: «Самое надежное в вопросе общественной науки и необходимое для того, чтобы действительно приобрести навык под-
      88 «О подготовке к 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Постановление Центрального Комитета КПСС». М., 1968, стр. 4 — 6.
      37 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 42, стр. 290.
      38 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 26, стр. 139 — 140.
      ходить правильно к этому вопросу и не дать затеряться в массе мелочей или громадном разнообразии борющихся мнений, — самое важное, чтобы подойти к этому вопросу с точки зрения научной, это — не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь» 39.
      В. И. Ленин настойчиво предупреждал против весьма распространенной ошибки — взгляда на историю как груду разрозненных фактов без выяснения их связей и закономерностей развития.
      «В области явлений общественных, — подчеркивал он, — нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Подобрать примеры вообще — не стоит никакого труда, но и значения это не имеет никакого, или чисто отрицательное, ибо все дело в исторической конкретной обстановке отдельных случаев» 40. При этом он говорил о необходимости всестороннего рассмотрения любого явления: «Мы никогда не достигнем этого полностью, — писал он, — но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения» 41.
      В. И. Ленин развил одно из важнейших положений марксистской науки — положение о социально-экономических формациях; в частности, он показал, что в рамках любой формации определенное время сохраняются уклады, характерные для предшествовавших формаций. Ленин дал также глубокий анализ империализма — нового и последнего этапа в развитии капитализма, выявил его основные особенности и вскрыл закономерности перехода от капитализма к социализму.
      В работах В. И. Ленина мы находим блестящие образцы применения марксистского метода. В. И. Ленин дал глубоко научную и строго обоснованную периодизацию исторического процесса в новое время, углубил марксистское учение о революциях и о роли народных масс в истории: он показал, что степень революционных изменений
      39 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 67.
      40 В. Я. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 30, стр. 350.
      41 Я. Я. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 42, стр. 290.
      находится в прямой зависимости от участия народных мадс и от их активности.
      Крупнейшим вкладом в марксистскую историографию стали работы В. И. Ленина, посвященные конкретным проблемам исторического процесса, в частности: истории революций, социалистического и рабочего движения, тактике революционной партии рабочего класса.
      В. И. Ленин отметил огромное значение национально-освободительных движений и их роли в борьбе рабочего класса против империализма, разработал учение о справедливых и несправедливых войнах, показал пути революционной борьбы против империализма. Революционная практика полностью подтвердила все основные положения, выдвинутые В. И. Лениным. Они нашли воплощение во внутренней и внешней политике, которую проводит Коммунистическая партия Советского Союза на всех этапах развития Советского государства.
      Могучее влияние марксизма-ленинизма на историческую науку сказывается сегодня на каждом шагу. В наше время ни один серьезный историк, даже враждебно относящийся к идеям марксизма, не может игнорировать его подход к задачам исторической науки, его понимание предмета истории и его методы исторического исследования.
      Глава 2 НАКОПЛЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ ЗНАНИЙ
      Слияние воедино отдельных элементов научного знания, приведшее к возникновению исторической науки, открыло путь для стремительного прогресса в изучении прошлого и для дальнейшей эволюции науки. В процессе накопления ею знаний и совершенствования методов исследования изменялась и она сама, приобретая новый вид.
     
      УСПЕХИ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
      На протяжении XIX и XX вв. историческое знание достигло больших успехов. Этому способствовала благоприятная обстановка. Во второй половине XVIII в. развитие капитализма в Европе шло стремительными темпами. Французская буржуазная революция конца XVIII в. ускорила его. Все новые страны и народы втягивались в орбиту мирового обмена.
      В политической сфере это было время подъема буржуазии, которая уверовала в свою силу и не опасалась за свое будущее. На этой почве возникла характерная для той эпохи атмосфера общественного оптимизма. Немецкий историк Б. Нибур в одной из лекций в 1829 г. так ее обрисовал: «По всей Европе в те годы распространилось чувство прогрессивного движения, хотя кое-где медленного, но верного... В целом тогда царило убеждение, что все становится лучше. И никто не сомневался, что все человеколюбивые проекты будут осуществлены на практике» 4.
      Эта атмосфера оказалась чрезвычайно благоприятной для развития наук вообще и исторической науки в осо-
      1 В. G. Niebuhr. Geschichte des Zeitalters der Revolution, Hamburg, 1845, S. 83,
      бенности. Поднимавшаяся и крепнувшая буржуазия искала в прошлом объяснение своих успехов и аргументы против власти потомственной аристократии, с которой она боролась.
      Росту общественного авторитета истории способствовала и ее важная роль в политическом развитии Европы. К концу XVIII в. складывание национальных государств и наций в Европе еще далеко не завершилось: наряду с обширными централизованными государствами — Испанией, Англией и др. — на континенте существовали мелкие и мельчайшие феодальные и полуфеодальные княжества. Под влиянием французской буржуазной революции и наполеоновских войн усилилось национальное чувство, а с ним и стремление к национальной независимости. Процесс консолидации наций ускорился. История участвовала в этом процессе, поскольку она позволяла нации лучше узнать себя и свои возможности: в прошлом любого народа имеются ценные достижения, факты, которые подкрепляют его веру в свои силы. Таким образом, она оказывалась орудием самоутверждения нации. Это всегда особенно важно для тех народов, которые борются за свое освобождение от чужеземного ига: в истории они ищут аргументы в пользу независимого и самостоятельного существования, черпают силы для борьбы.
      В середине XIX в. история, по словам советских ученых, «казалось, достигла своего расцвета и заслужила широкое признание в обществе» 2. Французский историк пишет, что история стала «царицей наук», высшим авторитетом в глазах общества: у нее искали ответа на важнейшие вопросы духовной и общественной жизни. «Вся культура ожидала ее суда. В один день она заняла место, которое ранее занимала философия, и стала выступать в роли руководителя и советчика. Хозяйка секретов прошлого, история, подобно придворным генеалогам, несла человечеству диплом о его благородстве, восстанавливала картину его триумфального шествия»3. «Властная, самоуверенная Клио, — подтверждает английский историк, — вытеснила религию и философию как богиня, которой мы преклонялись»
      В эти десятилетия историческая наука испытала процесс демократизации. Во всех странах мира, начиная с Европы, преподавание истории постепенно вошло в обязательную программу школьного обучения. Исторические знания широко распространились в массах, что колоссально расширило круг читателей исторической литературы. Исторические темы все чаще стали привлекать внимание художников.
      Большую роль в развитии исторической науки сыграли изменения в архивном деле. До XIX в. в архивах хранились лишь немногие документы, да и те были рассеяны. По мере складывания крупных государств и усложнения функций государственной власти объем хранимой документации возрастал. В 1567 г. в Испании был создан центральный государственный архив. В XVII в. в Италии появилось первое руководство по архивному делу. Дальнейший шаг в архивном деле был сделан во Франции в эпоху революции: в организованном тогда национальном архиве были собраны документы различных ведомств, а также материалы, конфискованные у частных лиц. Республика объявила все эти материалы достоянием нации и открыла их для граждан. Вслед за Францией доступ в архивы стали открывать и другие страны. Началась работа по выявлению, упорядочению и изданию архивных материалов. Первым крупным предприятием этого рода, ставшим образцом, явилась начавшаяся в 1826 г. публикация «Памятников по истории Германии», которая продолжается и поныне.
      Реорганизация архивного дела, концентрация материалов в одном месте и доступность их для исследователей открыли перед исторической наукой огромные возможности и повлияли на исторические исследования. Отныне историки могли в своих работах опереться на документы, что придавало их утверждениям больше достоверности и доказательности.
      Введение изучения истории в школе потребовало значительного числа учителей-историков и для их подготовки стали создаваться специальные кафедры. Позднее появились и профессиональные исследователи. Эта профессия
      G. Barraclough. History in a Changing World. London, 1954, p. 1.
      долго не давала средств к существованию, и люди, не располагавшие иными доходами, были вынуждены заниматься историей в свободное время. На протяжении XIX в., с увеличением числа читателей исторической литературы, историки получили возможность жить на доходы от издаваемых книг. К концу XIX в. в ряде стран стали возникать специальные исторические исследовательские институты, хотя еще долго основным источником жизни для историков оставалось преподавание. Постепенно во всех странах сложились кадры специалистов-исто-риков. Росло число книг и журналов по различным разделам исторического знания, рассчитанных как на специалистов, так и на широкую публику. История превратилась в самостоятельную отрасль науки.
     
      ВГЛУБЬ И ВШИРЬ
      Развитие исторической науки шло в различных направлениях: она исследовала все более глубокие пласты минувшего, все большее число стран и народов попадало в сферу ее интересов, все новые стороны жизни общества привлекали ее внимание.
      Еще в начале XIX в. исторические знания в хронологическом отношении не простирались далее эпохи античной Греции, все остальное было покрыто плотным туманом, в котором лишь тут и там виднелись крошечные островки отрывочных сведений. В географическом отношении все знания ограничивались Западной Европой. Сведения о внеевропейских странах, главным образом о Ближнем Востоке, были почерпнуты из священных книг и носили скорее мифологический характер. Узок был и крут вопросов, которыми занимались историки.
      В XIX в. все коренным образом изменилось. Без всякого преувеличения можно сказать, что основная сумма наших теперешних сведений о прошлом получена за последние полтора столетия.
      Нижняя хронологическая граница наших знаний стала быстро продвигаться в глубь веков, когда приступили к тщательному изучению материальных остатков прошлого, добытых путем раскопок. Немалую роль сыграли в этом гуманисты, которые с XV в. начали систематические поиски памятников античного искусства.
      Настоящей сенсацией было открытие в 1711 г. древнеримского города Геркуланума, засыпанного пеплом при извержении Везувия в 79 г. В 1748 г. последовало открытие Помпей, где раскопки дали особенно богатый материал, а в 1750 г. — Пестума. С этого времени раскопки стали вестись систематически, а в начале XIX в. возникла специальная отрасль исторического знания, названная археологией. Находки археологов позволили восстановить многие факты прошлого. В середине XIX в. французский исследователь Буше де Перт открыл древнюю стоянку человека. Его утверждение о том, что обнаруженные камни, носившие следы грубой обработки, — орудия, изготовленные людьми в очень далеком прошлом, вначале встретили с недоверием. Однако вскоре подобные находки были сделаны и в других местах и было доказано их искусственное происхождение. В наше время археология значительно расширила область поисков и одновременно усовершенствовала свои исследовательские орудия. Очень ценные результаты дает аэрофотосъемка: она позволяет увидеть следы древнего пейзажа, исчезнувших строений, древние системы землепользования и орошения полей. Изобретение акваланга открыло для изучения огромную область, прежде недоступную человеку. Археологические методы исследования применяются не только в отношении древних, но и более близких эпох. В частности, большие успехи ныне делает промышленная археология, изучающая ранние этапы промышленного развития — старые заводы, шахты и т. п.
      В XX в. область археологических исследований охватила все континенты земного шара. Находки, сделанные при этом, позволили восстановить картину жизни многих цивилизаций прошлого.
      Чрезвычайно расширились и географические интересы исторической науки. Усиление связей между странами и народами поставило задачу создания всемирной истории, истории всего человечества. Эта идея была выдвинута давно; название «всемирная» или «универсальная» история встречалось еще у Полибия, а затем в средние века у историка Евсевия. Однако вплоть до нового времени в это понятие вкладывался не географический, а хронологический смысл. Так, Ж. Боссюэ в своем уже упоминавшемся сочинении подчеркивал, что стремится вскрыть божественную водю в истории человечества.
      Первую попытку написать подлинно всемирную историю человечества, т. е. всех народов земли, предпринял Вольтер. В «Краткой всемирной истории» (ее первое издание, вышедшее в 1756 г., называлось «Опыт о нравах и духе народов») он поставил перед собой задачу нарисовать картину политического и культурного развития всего человечества.
      Осуществлению этого замысла наряду с недостатком сведений о внеевропейских народах мешало также непонимание исторического единства человечества. В мышлении европейцев долгое время господствовал европоцентризм — убеждение в том, что все важные события в жизни человечества протекали только в Европе. Более того, некоторые европейские историки даже высказывали мнение, что народы, живущие за пределами Европы, вообще не развиваются и потому не имеют своей собственной истории. Исходя из этого, они долго видели в Европе основную движущую силу исторического процесса, а историю других народов начинали только с того момента, когда там появлялись европейцы. Лишь в последние десятилетия историческое знание за рубежом стало преодолевать этот европоцентристский взгляд. Западноевропейские историки все яснее осознают ошибочность и вред такого узкого и ограниченного подхода.
      Препятствием на пути к созданию всемирной истории являются также националистические тенденции, которые выражаются в стремлении поставить какую-либо страну или ее народ в центре мировой истории и умалить роль других стран и народов. Так, например, немецкие фашисты утверждали, что «тевтонская раса» — единственная движущая сила мировой истории, избранная «раса господ», и хотели присвоить себе право распоряжаться судьбами других народов. Недалеко ушли от них некоторые американские историки с претензией на «исключительность» США, их народа, якобы призванного вдохнуть новую жизнь в «старую Европу». Эту «исключительность» пытаются обосновать различными способами. В частности, американский историк Ф. Тернер утверждал, что наличие «свободных территорий» на западных границах английских колониальных поселений в США (Тернер игнорировал права на землю подлинных хозяев американского континента — индейцев) явилось условием для развития в США политической свободы и демократии
      якобы характерных для этой страны. Теория Тернера была подвергнута уничтожающей критике, однако до сих пор она сохранила в Америке свое влияние 5.
      В наши дни аналогичные идеи национальной исключительности выдвигаются в Китае. Китайский народ противопоставляется народам Запада. Маоистская пропаганда утверждает, что народы Запада ничего не внесли в мировую цивилизацию, они только заимствовали культурные достижения Китая, что Китай явился колыбелью мировой цивилизации6. Этот «китаецентризм» направлен на оправдание агрессивных целей внешней политики маоистов.
      Тематика исторической науки длительное время ограничивалась событиями политической жизни, а в центре внимания историков стояли привилегированные классы общества. Это объяснялось тем, что трудящиеся массы долго не принимали прямого участие в политической жизни и влияли на нее лишь косвенно. Кроме того, имущие классы оставляли после себя наибольшее количество свидетельств: все письменные материалы — хроники, мемуары, дипломатические документы — повествуют именно об их жизни. Сами историки занимались только этими классами, другие слои общества их не интересовали. Экономика казалась им слишком «низкой», слишком «банальной», чтобы ее изучать. Столь же мало внимания они уделяли жизни и быту народа: он представлялся им безликой массой. О фактах, выходящих за рамки политической истории, в исторических сочинениях упоминалось лишь изредка и мимоходом и только в тех случаях, когда это было совершенно необходимо для понимания событий.
      Преобладание политической тематики в работе историков многим казалось вполне естественным. Английский философ и историк Давид Юм (1711 — 1776) утверждал, что в центре истории находятся «возникновение, возвышение, расцвет и гибель великих империй». По мнению другого английского историка Эдуарда Гиббона (1737 — 1794), главным предметом исторического изучения являются «войны и управление общественными делами».
      5 См.: Я. Я. Болховитинов. О роли «подвижной границы» в истории США. Критический анализ концепции Ф. Тернера. — «Вопросы истории», 1962, № 9.
      6 См.: Г. В. Астафьев и А. Л. Нарочницкий. Лжеистория на службе великодержавных замыслов Пекина. — «Новая и новейшая история», 1973, № 1.
      Один из крупнейших буржуазных историков XIX в. Леопольд Ранке (1795 — 1886) во главу угла в своих исследованиях ставил историю дипломатических отношений. Капитальный труд английского историка Г. Галлама (1777 — 1859) носит название «Конституционная история Англии от восшествия Генриха VII до смерти Георга III».
      Правда, некоторые исследователи давно уже указывали на неудовлетворительность такой истории, на ее чрезмерную узость. Еще в конце XVI в. французский историк Л. Попленьер мечтал о создании «совершенной истории», которая осветила бы все стороны жизни человеческого общества. Но более отчетливо об этом заговорили в XVIII в. историки французского Просвещения. Вольтер в своей «Краткой всемирной истории» высказал убеждение, что историк должен наряду с описанием деятельности пап и королей уделять внимание экономической, культурной и социальной жизни народов.
      Однако за рамки чисто политических вопросов историческая наука выходила медленно. В 1796 г. Арнольд Геерен в труде «Размышления о политике, связях и торговле главных народов древнего мира» предпринял попытку изложить историю торговли в Персии, Финикии, Вавилонии и Греции, но акцент он сделал на вопросах, связанных с государственной торговой политикой. Преобладающий интерес к государству и его роли в экономиче-4 ской жизни заметен и в работах представителей так называемой немецкой экономической школы В. Рошера (1817-1894), Г. Шмоллера (1838-1917) и др.
      Необходимым условием развития экономической истории являлось расширение круга источников, привлечение новых видов материалов: статистических данных о ввозе и вывозе, производстве и торговле и т. д. Постепенно изучение экономической истории стало приобретать углубленный научный характер. В круг интересов исторической науки включались все новые аспекты экономической жизни — промышленное производство, сельское хозяйство, финансы и пр. В наше время экономическая история стала важной отраслью исторической науки. Историки, работающие в этой области, издают свои специальные журналы, регулярно собираются на совещания и конференции, в том числе международные. Экономическая история выработала свои специфические приемы исследования.
      Внимание исторической науки привлекло и развитие культуры. Пионером в этой области явился немецкий искусствовед Иоганн Винкельман (1717 — 1768). В «Истории искусства древности» он подверг основательному историческому анализу древнегреческое искусство, указав на его глубокую связь с природными условиями страны и с государственным устройством. Швейцарский историк Якоб Буркхардт (1818 — 1897) продолжал изучение истории культуры, он даже утверждал, что она должна превратиться в главную тему исторической науки. Постепенно историки культуры стали исследовать самые разнообразные стороны духовной жизни общества.
      Позднее всего буржуазные историки обратились к изу-нию самой важной и самой сложной сферы жизни общества — социальной. Под влиянием марксизма они включили в область социальной истории проблемы, связанные с бытом трудящихся масс, всегда составлявших большинство населения.
      Активизировалось изучение истории рабочего класса и революционных движений в различные эпохи, и марксисты в этой области, естественно, уже много лет неизменно занимают ведущее место. Советские историки создали ряд капитальных трудов по этим вопросам, в частности по истории рабочего класса как до 1917 г., так и в последующие годы, по истории революционных идей и движений в России в XIX и начале XX в., по истории крестьянских выступлений в разные эпохи.
      В результате усилий нескольких поколений историков за последние полтора века накоплено огромное количество самых различных сведений о жизни общества и накопление их продолжается. Конечно, несмотря на уже проделанную гигантскую работу, в нашем знании о прошлом имеется еще немало «белых пятен», но это понятно: прошлое необозримо и его познание бесконечно.
      Таким образом, историческая наука непрерывно расширяет сферу своих интересов. Ныне она стремится исследовать все стороны и области жизни общества и общественного человека. С полным правом можно сказать, что нет такого вопроса, события или процесса в жизни общества, который бы ее не интересовал.
      Из сказанного очевидно, как глубоко ошибается тот, кто, познакомившись с историей в процессе плохого школьного преподавания, искренне полагает, что это — простой набор фактов, имен и дат й вся задача ее изучения — зубрежка. Такая история действительно не имеет ничего общего с наукой, которая непрерывно расширяет область своих исследований и развивается сама.
      Современная историческая наука подобно другим наукам продолжает открывать и накапливать новые надежные данные, уточняет их и систематизирует, наступает на неизвестное, отвоевывая у него все новые участки.
      При этом историческая наука не только накапливает данные и приводит их в систему. Она устанавливает их взаимосвязи, находит закономерности в развитии событий. Систематизация уже известного — сведение воедино и новая группировка — позволяет посмотреть на вещи под иным углом зрения, нередко дает возможность обнаружить в них нечто, ускользавшее ранее от наблюдения, и таким образом получить новые результаты.
      Историческая наука наших дней, как мы видели, очень широко понимает свой предмет. Однако каждая наука имеет определенные области, в которых сосредоточены ее основные интересы. Какова сфера основных интересов исторической науки?
      Нередко отвечают так: ее сфера — прошлое. Это, конечно, правильно, но не точно: все прошлое не может входить в сферу ее занятий, ибо оно слишком обширно. Как известно, прошлое космоса, земли, растительного и животного мира изучают другие специальные науки — геология, палеонтология и др. Видимо, на долю истории приходится лишь какая-то часть прошлого.
      Большинство историков сходятся на том, что предметом исторической науки является в первую очередь жизнь человеческого общества во всех ее проявлениях. Именно так ее определяет «Советская историческая энциклопедия»: «Наука, изучающая развитие человеческого общества во всей его конкретности и многообразии, которое познается с целью понимания его настоящего и перспектив в будущем» 7.
      Однако общество состоит из отдельных людей, и история общества — это в сущности история составляющих его людей. Человек — продукт общества, изменяющийся вместе с его развитием. Общество нельзя понять в отрыве
      7 «Советская историческая энциклопедия», т. 6. М., 1965, стр. 577-578.
      от жизни составляющих его индивидов: и то, и другое теснейшим образом связано, образует единое целое. Поэтому, изучая общество, историческая наука не может не изучать отдельных людей. Конечно, общество — это вовсе не простая сумма составляющих его человеческих единиц, а нечто иное, качественно отличающееся от них. Этого не понимают многие буржуазные ученые. Так, английский философ Д. С. Милль утверждал: «Соединяясь в общество, люди не превращаются в нечто другое, обладающее другими свойствами... В общественной жизни люди обладают лишь такими свойствами, которые вытекают из законов природы отдельного человека и могут быть с ним сведены. Сложение причин есть всеобщий закон общественных явлений» \ В действительности законы, определяющие жизнь общества как целого, отнюдь не всегда совпадают с теми, которые управляют поведением отдельных людей. Для правильного понимания тех и других необходимо применить марксистский метод диалектического материализма.
      Но сказав, что предметом исторической науки является прошлая жизнь общества и общественного человека в их тесной связи, это еще не значит, что мы охватили все содержание исторической науки. Ведь жизнь общества и общественного человека изучают и другие науки общественного цикла — социология, политическая экономия, социальная психология и др. Могут сказать, что, в отличие от исторической науки, эти дисциплины изучают общество и человека в настоящем. Однако граница между прошлым и настоящим в значительной мере условна, она все время смещается. Кроме того, все науки об обществе постоянно вынуждены обращаться к прежним этапам в развитии своего объекта, ибо любое явление в жизни общества трудно, а порой даже и невозможно изолировать от его прежних состояний. Многое в этих явлениях объясняется их прошлым. Из этого следует, что все общественные науки, в сущности, также до известной степени являются науками историческими. Поэтому сводить предмет истории лишь к прошлому общества и общественного человека нельзя: такое определение будет не точным.
      8 Д. С. Милль. Система логики силлогистической и индуктивной. СПб., 1899, стр. 173,
      По-видимому, специфику предмета, которым занимается историческая наука, следует искать не в том, что она изучает, а скорее, в том, как она изучает, как подходит к изучению. В отличие от других наук об обществе, история изучает человека и общество в их развитии и свое главное внимание направляет на исследование тех изменений, которые происходят в различных разрезах жизни общества. Ее интересует, какие этапы прошли общество и общественный человек именно в своем развитии, какие сдвиги происходили в условиях существования общества и человека и как вместе с тем изменялись они сами. Конкретная история этого процесса изменения и является предметом исторической науки.
     
      СЕМЬЯ ИСТОРИЧЕСКИХ НАУК
      Неизбежным следствием развития исторической науки явилось ее дробление на отдельные специальности. Наука накопила такое количество фактов о различных эпохах и народах, что усвоить их одному человеку стало не под силу. Сегодня даже для ориентации в этом необозримом океане фактов, имен, дат и явлений необходимо обращаться к специальным справочникам. Дробление и специализация науки привели к тому, что в настоящее время специалисты в одной области истории порой довольно туманно представляют себе, чем занимаются их коллеги в других областях и как они работают.
      Кроме того, изучение отдельных проблем и эпох требует привлечения особых источников, а для работы над ними необходимы не только особые навыки, но и специальные познания. Так, для исследования экономической истории нужно знать промышленное производство, финансы и т. д.; для исследования духовной культуры — искусство, литературу и пр.
      Специализация исторического знания идет в первую очередь по хронологическому признаку: не считая археологии, выделившейся в особую научную дисциплину, имеются разделы истории первобытного общества, древнего мира, средних веков, нового и, наконец, новейшего времени (современной истории). Рубежи между этими дисциплинами не очень отчетливы и в значительной степени условны. Так, водоразделом между историей древности и средних веков обычно считают падение Римской империи. Еще менее точным является водораздел между эпохой средних веков и новым временем: его проводят то по так называемым великим географическим открытиям конца XV в., то относят к XVI в. В советской исторической науке рубежом между средними веками и новым временем принято считать XVII в., когда вырисовываются контуры развивающегося капитализма, точнее английскую буржуазную революцию середины этого века. Рубежом между новой и новейшей историей принято считать 1917 г., когда в России произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, положившая начало новой эре в жизни человечества.
      Наряду с дроблением исторической науки «по вертикали» идет ее дробление «по горизонтали», т. е. по тематике исследования. В настоящее время историки специализируются в области экономической истории, истории политических учреждений, истории внешней политики, военной истории, истории рабочего движения и т. д. В связи с возникновением все новых и новых направлений исследования происходит еще более дробная специализация. Для отдельных дисциплин существуют особые издания и журналы, для обсуждения специальных проблем устраиваются международные совещания.
      Однако и на этом дробление исторической науки не заканчивается: идет еще разделение по географическому принципу. Большинство историков изучают какую-либо одну страну, и лишь изредка автор в своих работах охватывает более широкий географический регион.
      Наряду со специализацией ученых по сферам исследования, идет специализация их по функциональному принципу. Так, значительная группа историков занята преподаванием истории в средних и высших учебных заведениях. Определенную специфику имеет популяризация исторической науки. В области преподавания и популяризации исследователи в настоящее время чаще обращаются к широким темам. Впрочем, как преподавание науки, так и ее популяризация обычно совмещаются с исследовательской работой.
      Для иллюстрации многочисленности направлений исторической науки можно привести список тех комиссий, которые работали во время XIII Международного конгресса исторических наук, проходившего в Москве 16 —
      23 августа 1970 г. Это были комиссии сравнительной истории, морской истории, славянских исследований, истории церкви, истории городов, исторической демографии, истории представительных и парламентских учреждений, истории прессы, истории социальных движений и социальных структур, иконографии, нумизматики и др. Наряду с комиссиями работали и другие организации специалистов — международные федерации и ассоциации по истории права, по экономической истории, истории римского искусства, изучению Ренессанса и многие другие. Советские исследователи специализируются также по истории общественной мысли, истории рабочего движения, истории КПСС и другим направлениям.
      Разделение труда среди ученых-историков, являясь прогрессивным моментом и способствуя дальнейшему развитию науки, в то же время чревато и определенными опасностями: этот процесс ведет к сужению интересов ученого и грозит ограничить его кругозор. Замыкаясь в кругу частных вопросов, обрывая нити, которые связывают различные сферы деятельности человечества и периоды его существования, историк рискует утерять из виду общие связи между явлениями и не понять того места, которое данный частный вопрос занимает в общем контексте. Специализация, призванная дать более точные знания, может их обесценить. Исследователь рискует превратиться в «ученого муравья», который выполняет свою часть работы, не догадываясь о том, что представляет собой целое. Как нисал Козьма Прутков, полнота специалиста, подобно флюсу, односторонняя. Бернард Шоу по этому поводу саркастически заметил: ученые, стремясь узнать как можно больше о все меньшем объекте, в конце концов дойдут до того, что будут знать все... ни о чем. Это, конечно, шутка в духе Шоу, но в ней — глубокий смысл.
      Ученые уже давно поняли эту опасность. Что касается историков, то французский исследователь А. Берр (1863 — 1954) еще в конце XIX в. начал борьбу против разобщенности между отдельными отраслями исторического знания. Для регулярного обмена идеями он создал в 1900 г. специальный исторический журнал под названием «Обзор исторического синтеза», в котором публиковались статьи по самым различным историческим проблемам, представляющим интерес для всех историков. Работу в
      этом направлейии продолжал JI. Февр (1878 — 1956) и М. Блок (1886 — 1944), которые выступали за тесное сотрудничество историков различных специальностей и для пропаганды этого сотрудничества создали журнал «Анналы» (с подзаголовком «Экономика, общество, цивилизации»), выходящий и в настоящее время. Формой сотрудничества историков различных специальностей являются международные конгрессы и совещания, симпозиумы и пр., созываемые для обсуждения различных проблем. Важное значение для развития науки имеют коллективные труды, издаваемые по широким темам исторического знания. Примером такого сотрудничества ученых различных отраслей исторического знания является десятитомная «Всемирная история», изданная в СССР в 1955 — 1965 гг.
     
      СПЕЦИАЛЬНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ДИСЦИПЛИНЫ
      В связи с разработкой технических вопросов исторического исследования и методов работы над отдельными видами источников возникла особая группа вспомогательных или точнее — специальных научных дисциплин.
      Центральное место среди них занимает источниковедение, которое исследует природу источника, его отношение к исторической действительности, отражение в нем исторических событий и фактов, а также приемы работы над ним. Среди этих приемов наиболее важное место принадлежит критике источника: процедуре, которая обеспечивает получение из него наибольшего количества надежных сведений о прошлом, позволяет заметить в нем все существенное и заслуживающее внимания.
      Критику источника часто делят на внешнюю и внутреннюю — впрочем, это разделение условно. Внешняя критика направлена на определение подлинности документа или свидетельства — выяснение происхождения, датировки, выявление более поздних или чужеродных вставок и различных искажений. Критика внутренняя направлена на выявление ценности и надежности данного источника и сведений, которые в нем заключены, для того чтобы уверенно пользоваться этими сведениями. При этом всегда необходимо выяснять, что именно свидетель данного события видел на самом деле, а что он привнес от себя, вольно или невольно. Для этого нужно опреде-
      лить отношение данного свидетеля к происходившему, понять его психологию. Подлинный факт останется за вычетом из показаний всего того, что свидетель внес в них от себя. Процесс этот сложен и требует определенных навыков. Специальные исторические дисциплины можно распределить на две группы: первая исследует главным образом технику изучения различных источников, вторая разрабатывает более общие вопросы.
      В первой группе важное место занимает дипломатика, или наука, изучающая исторические документы, прежде всего публично-правовые акты, с целью установления их подлинности, степени достоверности, времени составления и т. п.
      Термин «дипломатика» (от слова «диплом», как в старину называли юридические акты) ввел в науку историк-эрудит XVII в. Мабильон, большой знаток древних актов. Появление этой дисциплины было связано с чисто практическими целями. Документы такого рода подтверждали важные права и притязания, в частности право собственности, и поэтому возникала необходимость установить их подлинность. В истории вопрос о подлинности сохранил свое значение, и историки продолжают прилагать много усилий для дальнейшей разработки методов определения подлинности. В наше время предмет дипломатики расширился: она занимается всеми документами, в которых зафиксированы экономические или политические сделки, договоры и пр. Дипломатика выявляет происхождение различных актов, изучает их содержание, форму и пр., стремясь извлечь максимум фактического материала для понимания прошлого 9.
      Поскольку официальные документы, как правило, снабжались печатями, появилась потребность исследовать и их подлинность, проследить эволюцию формы, влияние на нее традиции, расшифровать символический язык печатей и т. п. Так возникла специальная наука о печатях — сигиллография (или сфрагистика).
      В XVII в. предметом изучения стали знаки государственной почвы; изучением почтовых марок занимается историческая филателия.
      9 См.: С. М. Каштанов. Предмет, задачи и методы дипломатики. — В кн.: «Источниковедение. Теоретические и методические проблемы». М., 1968, стр. 138 — 139.
      Необходимость найти дополнительные свидетельства для датировки и определения подлинности старинных документов заставила историков заняться изучением истории производства бумаги, в частности так называемых филиграней, т. е. знаков, которые в прошлом ставили на бумаге, а иногда ставят и теперь ее изготовители. Знакомство с этими знаками облегчает установление подлинности старых документов.
      Значительная часть исторических источников написана от руки: в связи с этим историки занялись исследованием форм и методов начертания букв, выявлением сокращений и пр. Наука, изучающая древнее письмо, называется палеографией. Расшифровка древних письмен требует специальных знаний. В частности, большую трудность представляют сокращения: в средневековой письменной латыни их существовало до 15 тыс. Поскольку для изучения письменности необходимо хорошее знания языков, палеография разделилась на более узкие отрасли: существует палеография славянская, греческая, латинская, египетская и пр. Характер записей зависит от материала: помимо бумаги, которая в Европе появилась только в XV в., материалом для письма служили также восковые таблички, пергамен, т. е. очищенная шкура животных, главным образом телячья. Специальной отраслью палеографии являются папирология, возникшая в XX в. Многочисленные находки папирусов в долине Нила позволили восстановить некоторые важные произведения античности, которые считались навеки утерянными, например «Афинскую конституцию» Аристотеля.
      Особую ветвь палеографии представляет собой эпиграфика, которая изучает надписи на зданиях, могилах и пр. Такие надписи иногда оказываются единственными письменными свидетельствами, оставшимися от давних времен. Зачастую это копии или краткое изложение более пространных документов, нередко официального характера. Надписи тщательно собираются и публикуются.
      Надписи как исторический источник не утратили своего значения и в наше время. Например, надписи, найденные на стенах Брестской крепости, помогли уточнить продолжительность ее героической обороны. Многие факты из истории движения Сопротивления во Франции, Дании и других странах стали известны именно благодаря тщательному изучению надписей.
      Медали и монёты различных эпох и йародоь изучает нумизматика. Металлическая монета появилась в бассейне Средиземного моря с VII в. до н. э. Очень рано монополию чеканки монет взяло на себя государство, которое гарантировало их вес и качество. Найденные в захоронениях деньги позволяют выявлять развитие торговых связей в самой отдаленной древности. Монеты и медали в качестве исторического источника имеют значение при изучении любой эпохи. Характер выпускаемых монет и медалей, материал, из которого они изготовлялись, их форма и рисунок — все это проливает свет на различные стороны политической, экономической и социальной жизни.
      Геральдика исследует гербы: их происхождение, символику, внесенные в них изменения. Так, важные стороны истории революции и Советской власти нашли прямое и косвенное отражение в символике герба нашей страны.
      Во второй группе специальных исторических дисциплин, разрабатывающих более общие вопросы исторического исследования, важное место занимает историческая география. Эта дисциплина, собственно говоря, находится на стыке двух наук — истории и географии — и сочетает методы и приемы, используемые обеими. География всегда была близка к истории. Жизнь человека невозможно изучать вне ее связи с окружающей средой. Академик Б. А. Рыбаков справедливо говорил в 1963 г. на совещании историков: «...Отрыв от географического фактора — это отход от реализма, изучение общества вне той среды, которая влияла на его формирование» 10. Географические условия навязывают человеку формы его деятельности и существования, они могут воздействовать и на структуру общества, в особенности на ранних стадиях его развития. По мере совершествования орудий производства, по мере прогресса производительных сил роль географической среды слабеет, общество становится более независимым от природных условий, но до конца освободиться из-под их власти не может. Было бы ошибочным возводить географические условия в главный фактор истории. В то же время было бы ошибочным и игнорировать их вовсе. Задача истории состоит в том, чтобы в каждом конкретном случае выявлять действительный характер взаимодействия между средой и обществом.
      10 «История и социология». М., 1964, стр. 59.
      Составной частью исторической географии является историческая картография, которая служит не только для иллюстрации географических явлений, но является и орудием исторического исследования.
      В числе специальных исторических дисциплин второй группы следует назвать хронологию, которая изучает различные приемы исчисления времени. Люди с древнейших времен учитывали смену сезонов и длительность года, но по-разному расчленяли его на более дробные единицы — дни, недели и месяцы. Для выяснения точной даты исторического события требуется знать календарь, принятый в стране в ту или иную эпоху. Например, в мусульманском мире отсчет годов ведется от переселения Магомета и его сторонников из Мекки в Медину (так называемая хиджра — 622 г.). В ряде других стран Востока имеются свои собственные способы исчисления лет. Кроме того, в некоторых странах в отдельные периоды действовали особые календари. Так, во Франции в 1793 г. был введен революционный календарь, он действовал до 1805 г.
      Специальная дисциплина — метрология — исследует меры веса и длины, принятые у различных народов в различные времена, и устанавливает соотношение между ними и современными системами.
      Одна из старейших исторических дисциплин — генеалогия — выявляет происхождение отдельных семейств и фамилий, родственные связи между ними.
      Особая дисциплина — ономастика — изучает имена собственные. В свою очередь она подразделяется на топонимику — науку о происхождении географических названий — и антропонимику — науку о происхождении имен и фамилий. Изучение собственных имен весьма важно для истории. Географические названия удерживаются на протяжении тысячелетий, несмотря на отдельные видоизменения. История имен и фамилий также проливает свет на прошлое.
      К специальным дисциплинам относятся и другие отрасли исторического знания: археография (наука об издании источников), архивоведение, текстология и пр.
      Каждая из специальных дисциплин накопила огромное количество материалов, разработала собственные приемы, изучение которых требует времени и особой подготовки.
     
      «БЕГСТВО» ОТ ИСТОРИИ
      В ходе своего развития на протяжении последних полу-тора-двух веков историческая наука заняла прочное место в ряду наук. Ею занимается во всем мире большая армия людей, которая продолжает расти. Благодаря усилиям этой многочисленной армии исследователей объем наших знаний о прошлом непрерывно возрастает, они становятся все более точными, глубокими и надежными. Выявляются новые факты, известное обрастает неизвестными ранее деталями, становится яснее роль отдельных личностей — картина прошлого становится все богаче.
      Прогресс исторического знания выражается также и в росте новой литературы по истории — исследовательской, учебной и популярной. Еще в середине XIX в. новые книги по истории за год исчислялись единицами; в наши дни они появляются на свет десятками тысяч. При этом, как показывает статистика, доля литературы на исторические темы в общей массе печатной продукции увеличивается, что свидетельствует о росте интереса широкой публики к истории. Этот интерес особенно заметен в нашей стране, где книги на исторические темы раскупаются немедленно — даже очень серьезные многотомные труды. Об этом интересе говорит и приток абитуриентов на исторические факультеты высших учебных заведений. Несомненный интерес к истории замечается и за рубежом: об этом единогласно говорят многие наблюдатели. Люди хотят лучше и полнее узнать прошлое, чтобы понять настоящее, они верят в прогресс исторического знания и его возможности.
      Тем не менее в некоторых кругах за рубежом существует неверие в историческую науку. В литературе и публицистике ряда западных стран порою открыто высказывается мнение, что историческое знание не надежно и не точно и не может быть таковым, что оно представляет собой лишь иллюзию знания и наши попытки проникнуть в прошлое обречены на провал. Наше знание прошлого, пишет американский историк, это «как бы окно, открытое в ночь: мы видим далекие огни, слышим отдаленные голоса и ничего больше»и. Другой американ-
      11 7. В. Saunders. Historical Interpretations and American Histori-anship. Ohio, 1966, p. 34.
      ский историк на этом оснований заявляет: «История бесполезна» 12. Возникла тенденция к умалению роли и значения исторической науки.
      По свидетельству английского историка Дж. Плама, подобные настроения затронули ученых и его страны: «Очень немногие профессиональные историки, — говорит он, — видят в истории нечто большее, чем профессию или предмет преподавания; немногие еще верят, что история может информировать, учить, оживлять, облагораживать, делать более богатым общее наследие человечества... Все меньшее число историков верит в то, что их искусство имеет какую-либо социальную цель, какую-либо функцию в координации человеческих усилий и человеческой мысли... По-видимому, — с грустью заключает он, — историки прониклись пораженчеством» 13. Этого же мнения придерживается французский историк Ж. Ур: «История, — говорит он, — не только далека от науки, но, я бы сказал, противостоит науке, является в известном смысле ее противоположностью» 14.
      Падение веры в историю сказывается и на отношении к ней официальных учреждений. Американский историк JI. Готтшок жалуется: «Когда правительства хотят получить совет по поводу социальных проблем или по вопросам планирования, они идут к ученым политических наук, социологам или экономистам, но редко обращаются к историкам» 15. Ассигнования в США на развитие исторической науки составляют ничтожную сумму в сравнении с затратами на другие науки. «История, — пишет английский историк, — ценится в наши дни меньше, чем ранее, ее уже более не считают руководительницей в самых важных областях человеческой деятельности» 16.
      Подобные высказывания не совсем новы: они имели место еще в конце XIX в. Однако в наши дни значительно возросло их число и усилилась резкость их тона.
      Таким образом, перед нами явный парадокс: в период, когда научное познание прошлого стало делать наибольшие успехи и когда перед человечеством возникли особенно трудные проблемы, вера в историю за рубежом явно упала. Чем это объясняется?
      Главную причину следует искать в общей духовной атмосфере буржуазного общества: неуверенность буржуазии в своем господстве, ее страх перед будущим отражается и на ее отношении к прошлому. Именно в этом заключается причина пессимизма, релятивизма, воинствующего антиисторизма, который захлестнул Западную Европу и США. Американский историк П. Смит откровенно признает это. В наши дни, говорит он, исчезла прежняя уверенность в могуществе человека, столь характерная для эпохи Просвещения: она сменилась «чувством человеческого бессилия перед лицом своей собственной психики и проблемами социального и политического устройства. По мере того, как власть человека над природой возрастала, его власть над самим собой уменьшилась» 17. Американский историк подметил характерные черты идеологии современной буржуазии, однако неправомерно распространил их на все классы. Подобно Смиту, западно-германский историк Р. Виттрам также склонен отождествлять настроения буржуазии со взглядами представителей всех классов общества.
      Констатируя аналогичные признаки, американский философ Г. Мейергоф объясняет их так. Люди, пишет он, долгое время надеялись, что, «поняв природу и историю, человек не будет ее жертвой, а создаст свое собственное разумное царство, станет в конце концов хозяином своей истории». Руководствуясь этим идеалом, люди попытались заменить христианство новой «светской религией», религией разума. Эти попытки не удались. «Крах этой светской религии оставил тяжелый след на всей современной культуре. Человек, по-видимому, утерял ключи к разуму и одновременно господство над своей историей. Эта двойная потеря способствовала тому, что появилось убеждение: история, как писал Шекспир, исполнена шума и ярости, но она лишена смысла». Автор говорит о «растущем понимании бессмысленности истории»18. Мотив бессмысленности истории часто звучит в литературе Западной Европы и США.
      17 P. Smith. Historians and History. N. Y., 1964, p. 236.
      18 H. Meyerhoff. Philosophy and History in Our Time. N. Y., 1959, p. 9, 22.
      Падение влияния истории сопровождается возрождением и усилением влияния различных реакционных, в частности теологических концепций. Реакционные историки открыто утверждают, что только бог придает истории смысл, что спасение человечества — в познании бога. Большую роль начинают играть идеалистические концепции истории, в моду входят средневековые схоласты и теологи — такие, как Августин Блаженный и Фома Аквинский. Реакционный французский философ и писатель Ж. Маритен в книге под названием «Философия истории» утверждает, что историей управляет бог. История, по словам автора, — «это вовсе не проблема, подлежащая решению, а таинство, которое можно лишь созерцать» 19. Западногерманский историк К. Россман подчеркивает: «Библейская история сотворения мира в настоящее время представляется нам более истинной, чем все научные знания» 20.
      Особенно решительным нападкам подвергается в настоящее время идея исторического прогресса. «Прогресс в истории, — заявляет современный буржуазный английский историк Д. Эльтон, — представляет собой в значительной мере ценностное суждение и личное дело... Прогресс и необходимость — это доктрины, которые невозможно вывести из изучения истории, их можно лишь привнести в нее» 21.
      Итак, главная причина «бегства от истории» некоторых историков за рубежом коренится в упадочной духовной атмосфере буржуазного общества. Однако, помимо этой главной прйчины, важную роль в кризисе современной буржуазной исторической мысли играет и другой момент, а именно — реальные трудности, которые связаны с познанием прошлого и которые коренятся в сложной природе прошлого, в специфичности методов его изучения. Эти трудности поставили буржуазных философов и историков в тупик и побуждают некоторых из них заявлять, что объективное познание невозможно.
      В марксистской литературе достаточно много написано о духовном кризисе буржуазного общества, гораздо меньше внимания уделено гносеологическим вопросам. Историки-марксисты, разумеется, не разделяют неверия в историю, но они не могут оставить без ответа те высказывания, которые касаются важных вопросов этой науки.
      Следует учесть еще и то, что в своих нападках на историческое познание буржуазные идеологи ставят под сомнение основные вопросы науки, и в том числе вопрос о познаваемости прошлого — иначе говоря, отрицают право истории на существование в качестве науки. Мимо таких утверждений мы не можем пройти: мы обязаны вступить в спор и доказать, что наши убеждения о познаваемости прошлого, наш исторический оптимизм опираются не на «добрые пожелания», а на прочную научную основу.
      Такая полемика должна пойти на пользу самой науке. В ходе этой полемики марксистская историческая наука будет развиваться далее и крепнуть. Ведь хорошо известно, что марксизм — это вовсе не догма, которую надо просто заучить, не готовый рецепт для решения любых проблем, а живое учение, метод творческого подхода к их решению.
      Вступая в полемику с буржуазной историографией, историки-марксисты обязаны не только указывать на ошибки, но и выяснять их причины. Блестящий образец такой полемики — борьба В. И. Ленина против философского идеализма. Он писал: «Философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное, iiberschwengliches (Dietz-gen) развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный. Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм философский есть (вернее и кроме того) дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного п о-знания (диалектического) человека» 22.
      22 В. Я. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29» стр. 322. 60
      В свете этой глубокой мысли В. И. Ленина очевидно, что некоторые концепции буржуазных историков только на первый взгляд выглядят как странные и непонятные заблуждения: при ближайшем рассмотрении они оказываются либо отражением — подчас в иррациональном облачении — каких-то важных моментов в процессе познания, либо реакцией на трудности этого познания.
      Дело в том, что историческая наука, опираясь на ту же методологию, что и другие отрасли знания, и добиваясь получения столь же точных и надежных сведений в своей области, отличается от них известными особенностями, которые мы и рассмотрим в следующих главах.
     
      Глава 3
      ИСТОРИК ЗА РАБОТОЙ
     
      Специфические особенности исторической науки и применяемых ею методов исследования проистекают из особенностей предмета, который она изучает. Каждая наука имеет дело со своим собственным объектом, наделенным особыми чертами. «Предмет — движущееся вещество, — писал Ф. Энгельс. — Различные формы и виды самого вещества можно познать опять-таки только через движение; только в движении обнаруживаются свойства тел; о теле, которое не находится в движении, нечего сказать. Следовательно, природа движущихся тел вытекает из форм движения» 4.
     
      ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ
      Одна из важных сторон истории — собирание и изучение фактов, этих элементарных клеток реальности. Они являются как бы материалом, из которого строится научное знание. В своем отношении к фактам историческая наука ничем не отличается от других отраслей знания. Историк всегда заинтересован в том, чтобы найти какие-либо новые, не известные ранее факты. Обнаружив эти факты, он сначала подвергает их тщательной проверке, анализу и сопоставлению прежде, чем включает в систему знаний. Свои теории он строит только на фактах, ибо знает, что любая концепция, не подкрепленная конкретным материалом, ровно ничего не стоит.
      Между тем факт, с которым имеет дело наука, представляет собой отнюдь не простое явление.
      При всей кажущейся простоте он чрезвычайно сложен и противоречив в своих особенностях, характеристик
      1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 563.
      ках, специфичности. Следует также помнить о тесной связи, которая существует между фактом и обобщением. «В системе научного познания, — пишет советский философ, — факт тесно связан с теорией. Она влияет на его констатацию, а не только истолкование, она направляет научный поиск, установки исследователя» 2. На эту связь указывал еще Д. С. Милль, когда он писал, что «единичные факты, на основании которых мы вырабатываем наши индуктивные обобщения, едва ли могут когда-либо до-быться одними наблюдениями»: в каждом акте, который мы называем наблюдением, имеется, по крайней мере, одно умозаключение, т. е. обобщение — от ощущений к присутствию предмета, от признаков — к представлению о целом предмете 3.
      Историки не сразу оценили сложную природу факта и его тесную связь с обобщением. Факт долго им представлялся чем-то предельно простым и самоочевидным. Задача исследователя казалась им весьма элементарной: она ограничивалась выявлением и собиранием фактов. Недооценивая тесную связь между личностью исследователя и фактами, они полагали, что ученый может оставаться в стороне, предоставляя фактам самим «говорить за себя», а простое собирание фактов почти автоматически ведет к открытию истины. Исходя из этого, они относились к обобщениям с известным недоверием и даже опаской.
      С этим взглядом было связано убеждение многих историков в том, что факты существуют независимо от обобщений. Да, они действительно существуют независимо от обобщений, но без обобщений невозможна их правильная реконструкция в сознании историка.
      Некоторые авторы, правильно подчеркивая трудности точной передачи факта, впадают в ошибку, когда противопоставляют факт и обобщение. Факт без обобщения остается немым. Любое изложение факта в той или иной степени является уже его обобщением.
      Для правильного понимания природы исторического факта необходимо обратить особое внимание на этот вопрос. Первые шаги в изучении природы факта были сделаны еще в конце XIX в., но влияние неокантианства и прагматизма помешало верному решению проблемы. В результате на смену прежним упрощенным взглядам пришли другие, однако они оказались столь же ошибочными. Широкое распространение получил взгляд на факт, как на явление чисто психическое. Французские историки Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос заявили, что «воображаемые историком факты строго субъективны» 4. Исходя из этого, они считали, что факт становится историческим не в силу своей природы, а в зависимости от того, как он познается, — его якобы создает историк. Так, заседание сената для участников не будет историческим фактом: оно станет таковым лишь в том случае, если его будет изучать историк 5. Это, конечно, чистейший идеализм.
      Идя далее по этому пути, американский историк К. Беккер позднее вообще отверг реальность исторического факта, высказав мысль, что факт существует только в воображении историка: в действительности, писал он, факт — это «всего-навсего символ, простая формулировка, являющаяся обобщением тысячи и одного простейших фактов». Исходя из этого, Беккер назвал исторический факт «иллюзорной и непостижимой вещью» 6. Как мы видим, Беккер одновременно усомнился в существовании исторического факта и отождествил его с обобщением. Современный французский историк ставит все точки над «и», когда пишет: «Теперь мы знаем, что на свете и в истории фактов не существует» 7.
      Таким образом, в процессе изучения понятие исторического факта подверглось радикальному пересмотру. Представители буржуазной науки не внесли ясности в этот вопрос, но лишь еще более запутали его. Здравый человеческий рассудок не может примириться с идеей о нереальности факта, эта идея ему кажется абсурдом. Но для того, чтобы этот абсурд опровергнуть, необходимо вскрыть его происхождение.
      4 Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос. Введение в изучение истории.
      СПб., 1899, стр. 175.
      5 Там же, стр. 49.
      6 С. Becker. What are Historical Facts? — Цит. по кн.: И. С. Кон. Философский идеализм и кризис буржуазной исторической науки. Критические очерки философии эпохи империализма. М., 1959, стр. 238 — 239.
      7 J. Hours. Valeur de l’histoire. Paris, 1960, p. 55.
      Дело в том, что исторический факт, хотя и имеет много общего с любым другим, обладает и некоторыми своеобразными чертами. Первая особенность исторического факта заключается в его необычайной сложности. Каждый самый простой исторический факт можно рассматривать с разных сторон. Так, открытие Америки Колумбом — это страница из истории поисков морского пути в Индию и развития мореплавания, момент в долгой борьбе за гегемонию на морях между Испанией и Португалией, результат внутренней борьбы в Испании, эпизод из биографии Колумба, наконец, начало завоевания Америки. Облик исторического факта меняется, он поворачивается к исследователю различными гранями в зависимости от подхода к нему, от целей историка, его взглядов, от контекста, в котором находится данный факт, и т. д. Можно сказать, что, поскольку существует бесконечное множество различных подходов к историческому факту, он, по существу, неисчерпаем. При этом в некоторых случаях отдельные стороны исторического факта даже оказываются в определенном противоречии. Так, нападение вестготов на Рим в 410 г. было одновременно и ударом по Римской империи, началом ее конца, и первым шагом в становлении новой социально-экономической формации: на смену рабовладению шел феодализм. Оценка такого противоречивого факта — дело сложное.
      Важная особенность исторического факта заключается также и в его теснейшей связи с другими фактами. Обособление отдельных фактов, изъятие их из контекста, из той ткани, в которую они вплетены, сопряжено с трудностями во всех науках. Однако в науках естественных, несмотря на эти трудности, многие факты можно все-таки изолировать и рассмотреть в отдельности. В общественных науках эта процедура гораздо сложнее и, главное, опаснее, поскольку в результате такой операции нарушаются связи данного факта с тем социальным контекстом, в котором он имел место, и сам факт подчас теряет смысл.
      Кроме того, следует учесть, что историк сталкивается с бесконечным разнообразием фактов: перед ним явления экономической, социальной, политической, духовной жизни. В каждой сфере факты имеют свой особый вид, значение, характер и вес. Они могут быть случайными или, наоборот, типичными. Одни из них незначительны, дру-
      гие оставляют после себя заметный след. Одни факты представляют собой эпизоды, другие — процессы. Мы объединяем их все под одним названием — исторический факт, но историку необходимо классифицировать их и распределить по степени важности, чтобы показать место каждого в историческом процессе.
      Положение осложняется тем, что в роли исторических фактов нередко выступают не только реальные явления действительности, но и искаженные представления о них, скажем, легенды и вымыслы. В качестве примера можно привести так называемую легенду о Наполеоне, возникшую во Франции после его смерти. Многие французы, разочарованные порядками Реставрации, идеализировали образ покойного императора, забывая о том, что в реальной жизни он был жестоким угнетателем, а его политика стоила народу Франции огромных жертв. И хотя эта легенда имела очень мало общего с исторической правдой, она сыграла огромную роль в политической истории Франции последнего столетия.
      Еще одна черта исторического факта (и многих фактов, изучаемых другими науками) заключается в том, что он сочетает в себе индивидуальное и общее. Изучение фактов во всех науках служит для выявления общего, для установления связей между ними и поисков закона. Но в отношении к самим фактам между историей и другими науками имеется существенное различие. Во многих науках, например в химии, физике и других, после установления связей, выявления общего, сам факт, его индивидуальные свойства, его положение в пространстве и времени уже не представляют интереса. В своем индивидуальном виде факты живут здесь лишь до тех пор, пока не сделан вывод, не установлен закон, после этого они сливаются с миллионами других фактов, исчезают из поля зрения ученого. Можно сказать, что они существуют как бы вне времени, играют для этих наук как бы вспомогательную роль. Экспедиция Эддингтона, направленная в 1919 г. в Африку для наблюдения полного солнечного затмения, установив искривление луча света, подтвердила расчеты А. Эйнштейна и, таким образом, доказала правильность основных положений теории относительности. В истории науки это было важным событием, но для самой физики ни место экспедиции, ни ее точная дата не имеют существенного значения: важен лишь результат
      этой экспедиции, подтвердившей факт искривления света в поле тяготения.
      В отличие от физики, исторический факт имеет свое собственное индивидуальное лицо и не понятен вне места и времени.
      Возникает существенный вопрос: повторяются ли факты и явления в истории? Если мы будем рассматривать какой-либо факт во всей совокупности его индивидуальных черт, во всей его конкретности и полноте, то мы придем к заключению, что другого такого же факта в таком же виде никогда в истории не было и быть не могло. Однако можно посмотреть на дело и иначе. Изучая факт, мы можем на время отвлечься от его индивидуальных черт и особенностей и поставить его в ряд с другими явлениями сходного порядка; в таком случае без особого труда найдем для него в прошлом более или менее близкие аналогии. Чем выше уровень абстрагирования от конкретных условий существования данного факта и его черт, тем больше мы найдем аналогий. Взятие Бастилии имело место в истории только один раз — и это событие уникально, неповторимо. Но в каждой народной революции были свои бастилии, которые восставшему народу приходилось брать с бою.
      После всего сказанного очевидно, каким наивным упрощением была продиктована вера историков в полную объективность представления людей об исторических фактах. Историк ищет факты, отбирает только некоторые из бесчисленного множества, оценивает их. Извлекая те или иные факты из небытия, он включает их в некую систему, придавая им то или иное значение: таким образом, факт хотя и является объективной реальностью, существующей независимо от историка, в то же время в его отражение в уме историка может быть внесен известный субъективизм. Историк, конечно, не «творит» факты, но его роль не следует игнорировать.
      Мы уже упоминали о том, какое огромное значение при исследовании фактов имеют обобщения. Их всегда надо сверять с новыми фактами. Стремление к слишком поспешным обобщениям порой ведет к возникновению поверхностных концепций, которые рассыпаются при первом же соприкосновении с фактами. Однако, осторожно оперируя обобщениями, не следует их противопоставлять фактам: на деле они неотделимы. Предварительная гипо-
      теза, т. е. обобщение, необходимо на всех этапах исследования — при выявлении фактов, при отборе того, что относится к делу, при их оценке и т. д. Обобщение зависит от фактов, но и факты до известной степени зависят от обобщения.
     
      ЗАКОН В ИСТОРИИ
      Как уже говорилось, наука отличается от других видов духовной деятельности тем, что наряду с познанием фактов действительности стремится проникнуть в сущность явлений, установить между ними связь и в конце концов вывести наиболее общую формулу этих связей в виде закона.
      Сказанное относится и к истории.
      Буржуазная историческая наука в своем отношении к законам прошла несколько стадий.
      На протяжении почти всего XIX в. среди историков преобладала вера в то, что законы истории объективны. При этом под влиянием позитивизма законы движения человеческого общества отождествлялись с законами природы: различий между ними не видели. Американский историк-позитивист Э. Чэни утверждал, что «человеческая история, подобно движению светил, направляется неизменными и независимыми законами», действие которых столь же неотвратимо, как действие закона тяжести или органической эволюции. Он говорил, что историей общества управляют шесть законов: преемственность, изменчивость, независимость, демократия, согласие между людьми и моральный прогресс. Английский публицист У. Бэджот полагал, что основным фактором в истории общества является закон морального прогресса человечества. Г. Спенсер считал, что в мире действует один закон — дифференциации: все простое непрерывно усложняется. Американский социолог JI. Уорд «открыл» в жизни общества два закона: «закон присвоения» и «закон стремления человека к максимальной выгоде». Таким образом, позитивисты возводили в ранг универсальных законов правила поведения определенной группы людей, т. е. буржуазии, в условиях определенной формации, т. е. капитализма. Их попытки открыть универсальные законы оказались неудачными.
      Подобные неудачи породили у многих историков чувство пессимизма: они сделали вывод, что, следовательно, вообще никаких законов в жизни общества не существует.
      Видный немецкий исследователь древнего мира Э. Мейер писал: «В течение моих многолетних исторических исследований мне не удалось открыть ни одного исторического закона, да и в сочинениях других историков мне до сих пор не попадались такие законы» 8.
      Эти убеждения получили особенно широкое распространение среди зарубежных историков в новейшее время. Американские историки Ч. Бирд и А. Фагтс в докладе, представленном в 1946 г. Обществу историков США, заявили, что обнаружить общие законы в истории невозможно, ибо историк изучает лишь индивидуальные «события и личности», а поэтому обобщения, которые он делает, имеют лишь ограниченное значение. «Не может быть исторических законов», — категорически писал в 1952 г. английский философ К. Поппер 9. До сих пор, по словам английского философа И. Берлина, «не были сформулированы не только какие-либо общие законы исторического развития, но хотя бы относительно достоверные принципы, исходя из которых историки могли бы дедуцировать (зная начальные обстоятельства) либо то, что последует в будущем, либо то, что произошло в прошлом». Описывая факты прошлого, историк, по мнению И. Берлина, делает обобщения и дает объяснения, руководствуясь только собственной интуицией 10.
      Мы видим, что, как и в понимании факта, буржуазные историки и философы, начав с упрощенного взгляда на законы развития общества и потерпев здесь ряд неудач, пришли к отрицанию законов, заявив, что их изучение не входит в задачу исторической науки. Эту мысль в конце XIX в. подробно развил и попытался обосновать немецкий философ неокантианец В. Виндельбанд. Он считал, что история, в отличие от наук о природе,
      8 Э. Мейер. Теоретические и методологические вопросы истории. Философско-исторические исследования. М., 1904, сто. 30.
      9 К. Popper. Open Society and its Enemies, vol. 2, London, 1953, o. 264.
      10 Цит. по кн.: J. Berlin. History and Theory. — «History and Theory». 1960 — 1961, vol. 2, JSfe 1, p. 6 — 7, 30,
      исследует только единичные и неповторимые факты. Исходя из этого, Виндельбанд именовал историческую науку «описательной» (идиографической) в отличие от всех других наук, изучающих законы. Такое противопоставление истории всем другим наукам принято многими буржуазными историками и нередко повторяется в литературе. Разумеется, и среди них имеются люди, не согласные с таким делением и признающие существование закономерностей в жизни общества.
      Виндельбанд, конечно, заблуждался, отвергая поиск законов в истории. Историк не только описывает факты, но ищет связи между ними. В то же время он стремится восстановить прошлую действительность во всей ее конкретности, а эту конкретность придают ей отдельные факты. Обязанность ученого, писал известный английски# историк XIX в. Т. Маколей, — «сделать прошедшее настоящим, приблизить отдаленное», «вызвать наших предков со всеми их особенностями языка, нравов, одежды; провести нас по их жилищам, посадить с ними за стол, обшарить их старомодные гардеробы, объяснить нам употребление их тяжеловесной домашней утвари» и.
      Основываясь на этом стремлении истории к конкретности, многие буржуазные историки утверждают, что именно изучение неповторимых фактов и является главной и единственной целью исторической науки, что она занимается только фактами, а выводы из них ее не интересуют.
      Это, конечно, неверно. Историк занимается не только восстановлением фактов, он хочет их понять и объяснить. Обобщение присутствует в любом историческом исследовании, на всех его этапах. В тех случаях, когда по каким-то причинам обобщение данным ученым не доведено до конца, другой исследователь все равно должен вернуться к обнаруженным фактам, чтобы раскрыть их существо и сделать необходимые выводы. Таким образом, повышенный интерес истории к фактам вовсе не делает ее наукой описательной. Поиск законов в их конкретном проявлении занимает центральное место в работе историка. Неудачи, которые постигли буржуазных историков и философов в их попытках открыть и познать законы об-
      11 Г. В. Маколей. Полное собрание сочинений, т. I. СПб.. 1860, стр. 111.
      цественного развития, объясняются Вовсе не тем, что этйх законов якобы не существует, а тем, что они имеют более сложный характер и проявляются в иной форме, чем законы в природе.
      Сходство между ними ограничивается тем, что всюду законы носят объективный характер, т. е. не зависят от желания и воли людей. Ф. Энгельс писал: «В природе (.поскольку мы оставляем в стороне обратное влияние на нее человека) действуют одна на другую лишь слепые, бессознательные силы, во взаимодействии которых и проявляются общие законы. Здесь нигде нет сознательной, желаемой цели: ни в бесчисленных кажущихся случайностях, видимых на поверхности, ни в окончательных результатах, подтверждающих наличие закономерности внутри этих случайностей». Иначе обстоит дело в обществе. «...В истории общества, — продолжает Ф. Энгельс, — действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, стремящиеся к определенным целям. Здесь ничто не делается без сознательного намерения, без желаемой цели» 12.
      Это обстоятельство придает иной характер причинно-следственной связи между отдельными явлениями. В неживой природе эта связь относительно проста и понятна. Сдвигая камень при обычных условиях, мы можем с полной уверенностью предсказать последствия нашего действия, ибо камень повинуется только законам тяготения и инерции. Лакмусовая бумага всегда одинаковым образом реагирует на присутствие кислоты. Поэтому в мире природы, когда нам известны все факторы, влияющие на предмет, мы в состоянии точно предсказать последствия нашего вмешательства и довольно точно их объяснить.
      Сложнее положение в обществе, где действуют люди — существа, наделенные волей и желаниями. «Ис-гория, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс, — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» 13. Однако каждый человек идет к своей цели различными путями. «Все, что приводит людей в движение, — подчеркивает Ф. Энгельс, — должно пройти через их голову» 14. А это значит, что между стимулом, действующим на человека, и его реакцией на этот стимул лежат индивидуальные особенности, свойственные данному человеку, его взгляды на предмет. В зависимости от личного характера, социального положения в обществе и пр. каждый человек по-разному воспринимает явления, по-своему их оценивает и истолковывает, по-своему на них реагирует: один будет восхищаться тем, что другого оставит равнодушным или даже возмутит. Наконец, один будет действовать, а другой останется пассивным. Таким образом, внешний стимул и реакция на него человека находятся не в непосредственной связи, как в неживой природе; между ними лежит довольно длинная цепочка связей. И хотя действия и реакция людей подчиняются определенным закономерностям, это относится лишь к массе: действия каждого отдельного человека мы не можем предсказать точно, даже если знаем все факторы, которые на него влияют. Если историк хочет понять поступки отдельных людей, он должен проникнуть в их внутренний мир, выявить особенности их психики. Для этого нет иного пути, кроме внимательного изучения представлений, взглядов, убеждений и предрассудков — словом, всего, что могло оказать влияние на восприятие людьми окружающего, а затем и на их действия.
      Значит ли это, что историей управляют воля и желания людей? Отнюдь нет. Ф. Энгельс писал в 1890 г.: «... Имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая — историческое событие» 15.
      Как видим, марксизм отвергает идеалистический взгляд на историю и отводит решающую роль материальному производству, но при этом вовсе не упускает из виду роль субъективного фактора, в чем упрекали его противники, плохо его понявшие или не пожелавшие понять. Говоря о том, что действия отдельных людей направляются прежде всего материальными условиями, марксизм учитывает, что эти условия отражаются в уме людей, преломляются в соответствии с их общественными и личными интересами, желаниями и представлениями; конечно, это не означает, что воля и желания людей накладывают на все происходящее печать случайности.
      15 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 37, стр. 395.
      Как известно, то, что кажется случайным с одной точки зрения, с другой — оказывается результатом действия закона. Землетрясение, возникшее в данном месте, кажется нам простой случайностью, но оно является закономерным результатом определенных тектонических процессов в земной коре, и только незнание всех деталей этих процессов мешает нам совершенно точно предсказать их действие в будущем. Оливер Кромвель умер внезапно. Это была чистая случайность. Но смерть Кромвеля повлекла за собой события, приведшие в 1660 г. к реставрации Стюартов. Реставрация выглядит как результат чистой случайности. Однако она явилась закономерным результатом определенного соотношения классовых сил в Англии той эпохи. Ф. Энгельс называл случайными такие явления и факты, «внутренняя связь которых настолько отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что ее не существует» 1в.
      Г. В. Плеханов писал: «... Последней и самой общей причиной исторического движения человечества надо признать развитие производительных сил, которым обусловливаются последовательные изменения в общественных отношениях людей. Рядом с этой общей причиной действуют особенные причины, т. е. та историческая обстановка, при которой совершается развитие производительных сил у данного народа и которая сама создана в последней инстанции развитием тех же сил у других народов, т. е. той же общей причиной.
      Наконец, влияние особенных причин дополняется действием причин единичных, т. е. личных особенностей общественных деятелей и других „случайностей44, благодаря которым события получают, наконец, свою индивидуальную физиономию» 17.
      Из этого проистекает одно важное обстоятельство, давно уже обратившее на себя внимание: результаты общественной деятельности людей зачастую не совпадают с ее целями. В этом проявляется объективный характер законов. Причем законы, действующие в обществе, как уже говорилось, отличаются от тех, которые действуют в жизни отдельных людей.
      Поскольку многие явления в жизни общества — результат действия множества людей, законы общественной жизни представляют собой, в сущности, статистическую закономерность — особый вид закономерности, определяющей движение множества однородных объектов: все науки прибегают к этому методу объяснения и предсказания явлений. Статистическая закономерность не дает возможности предвидеть действия каждого отдельного элемента общности, т. е. каждого человека, однако она позволяет с известным приближением предсказать поведение той совокупности, в которую они входят.
      Еще одна черта законов общественной жизни — та, что в каждый данный момент в обществе действует ряд закономерностей. Поскольку общество представляет собой многоплановый организм, в котором одновременно происходят процессы на различных уровнях — в экономике, политической надстройке, в духовной сфере, — и поскольку все эти процессы имеют свои особенности и темпы их различны, то в обществе, наряду с общими законами, действующими на протяжении больших исторических эпох и социально-экономических формаций, действуют также более частные. Это, разумеется, усложняет картину исторической действительности и затрудняет выявление общих тенденций.
     
      ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОЗНАНИЕ
      Итак, объект, которым занимается историческая наука, обладает рядом особенностей. Естественно, познание его также должно иметь свои специфические черты.
      На сущность и характер исторического познания в разные времена смотрели по-разному. В XIX в. влиятельный тогда позитивизм отрицал специфику исторического познания и полностью отождествлял его с познанием вообще. Огюст Конт считал, что во всех науках на смену «метафизике», как он презрительно именовал теорию, придет «позитивное», т. е. положительное, знание, опирающееся только на факты, и история в этом отношении не будет исключением: методы исследования, разработанные для изучения природы, можно будет целиком
      Применить к изучению функционирования общества и деятельности человека. Сходную позицию занимает и современный неопозитивизм: его представители — Э. Нагель, К. Поппер и др., — хотя и не отрицают специфики познания общественных явлений, вытекающей из характера самого общества, в то же время полагают, что общие принципы научного познания полностью применимы и здесь.
      Отголоском этих взглядов является такое мнение: поскольку история — такая же наука, как и все другие, то различия между нею и этими науками в целях и подчас в методах не существенны. Они объясняются «недоразвитостью» истории: это — слабости роста. В дальнейшем, утверждают сторонники этих взглядов, история обязательно встанет на тот путь, который уже прошли в своем развитии науки о природе, воспримет полностью все их методы и в конце концов ничем не будет от них отличаться. При этом они пытаются даже апеллировать к К. Марксу, ссылаясь на предисловие к первому тому «Капитала», где он писал: «Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественноисторический процесс» 18. Толкуя эти слова расширительно, они говорят, что Маркс, усматривая в истории «естественно-исторический процесс», не видел между науками существенных различий.
      Такой вывод совершенно не справедлив. Внимательное чтение Маркса, сопоставление отдельных высказываний Маркса и Энгельса об истории не дает оснований полагать, что они недооценивали специфику исторической науки. Что же касается цитированного места, то оно скорее всего направлено против идеалистических и волюнтаристских концепций исторического процесса: указание на его «естественноисторический» характер должно в данном контексте подчеркнуть объективный характер законов, управляющих развитием общества. Именно так толкует это место советский философ В. А. Хотякова в своей интересной книге «Человек и история»: по ее мнению, выражение «естественный» в данном случае «противостоит прежде всего пониманию законов как продукта разума людей. Оно указывает на то, что законы истории, так же как и законы природы, является не вымышлей-ными, а реальными, действительными связями, объективными по своему реальному характеру» 19. Аналогичным образом эти слова толкует и болгарский философ Н. Ири-баджаков: по его мнению, фраза Маркса «означает, что этот процесс подчинен и управляется законами, которые так же объективны, как и природные законы» 20.
      Во второй половине XIX в. по этому вопросу была высказана точка зрения, которая не только подчеркивала специфику исторического познания, но прямо противопоставляла его естественнонаучному. Г. Риккерт, М. Ше-лер и другие философы заявляли, что история — «наука о духе» — радикально отличается от естественных наук — «наук о природе», и между их методами нет ничего общего. Наиболее последовательно этот взгляд был развит в работах немецкого философа и историка В. Дильтея, который утверждал, что, в отличие от естественных наук, история изучает вовсе не объективный мир, а воплощение субъективных установок, целей, планов и мотивов. Поэтому, если естественные науки ставят перед собой задачу описания и объяснения, то история стремится лишь к «пониманию», т. е. интуитивному проникновению в психику людей прошлого через непосредственное «сопереживание».
      Только такое сопереживание, повторяющее мотивы и чувства, которыми руководились участники событий прошлого, может, по мнению Дильтея, вскрыть подлинное содержание происходившего.
      Такой подход, конечно, весьма ненадежен. Он поможет выяснить лишь субъективные мотивы поведения исторических личностей, даже тех или иных общественных групп людей, но не способен вскрыть глубокие объективные причины и закономерности развития.
      Познание социальных явлений и процессов, пишет советский философ В. С. Швырев, «является частным видом научного познания вообще и подчиняется его общим категориям и закономерностям». Одцако, продолжает он, это не дает оснований полностью их отождествлять, ибо общие закономерности: научного познания «специфическим образом преломляются в сфере социального познания» 2\
      Проблема познания — одна из труднейших в философии. Буржуазная философская мысль так и не смогла с ней справиться. Ключ к правильному ее решению дает лишь ленинская теория отражения. В. И. Ленин показал, что познание не является мертвым, пассивным зеркальным отображением объективного мира: наше познание носит активный, творческий и диалектический характер, представляет собой не одновременный акт, а процесс. «Отражение природы в мысли человека, — писал В. И. Ленин, — надо понимать не „мертво14, не „абстрактно44, н е без движения, пе без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их» 22.
      Сущность процесса познания состоит в том, что в этом процессе между объектом и познающим субъектом, т. е. человеком, возникают определенные отношения. Познавая объективный мир, наблюдая происходящие в нем явления, мы воспринимаем их не пассивно, а накладываем на них ряд уже готовых представлений, выработанных ранее и усвоенных нами. Наш мозг — не чистый лист бумаги, на который ложатся восприятия: это аппарат, который перерабатывает каждую частицу информации, классифицирует ее и распределяет по готовым ячейкам. Именно этим объясняется тот факт, что иногда люди видят в объективной действительности вовсе не то, что в ней на самом деле было, а лишь то, что они с самого начала хотели или надеялись в ней увидеть, и, с другой стороны, не замечают того, что было, если это противоречило их представлениям и идеям. На восприятие людей решающее влияние оказывают среда, классовые, политические, экономические интересы, господствующие этические нормы, психологические предпосылки, личные симпатии и антипатии. «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» 23, — писал В. И. Ленин.
      Влияние среды, личных и других интересов ощущается всегда, в том числе, разумеется, и в исследовательской работе, на всех ее этапах.
      Историческое познание отличается тем, чго историк более непосредственно ощущает на себе давление взглядов своей эпохи, общественной среды и различных интересов, чем, например, физик или химик. Впрочем, и они не свободны от этого давления. Поэтому различие здесь не качественное, а скорее количественное.
      Другая особенность исторического познания состоит в том, что в нем обязательно присутствует аксиологический, т. е. оценочный момент. Исследуя химические или физические свойства вещей, явления в мире природы и т. п., которые не затрагивают прямо интересов исследователя, он может оценивать эти свойства объективными мерилами — такими, как структура, атомный вес, строение молекул и т. д. На заре научной химии, когда эти мерила еще не были выработаны, существовало деление газов на «хорошие» (например, кислород) и «плохие» (например, углекислый газ).
      В истории дело обстоит сложнее в силу характера ее объекта. Прошлое, которое познает историк, являясь в какой-то степени его собственным прошлым, отнюдь не чуждо ему, оно тесно связано с интересами его времени, его класса и его личными интересами. В истории мы имеем дело с людьми, а там, где люди, — неизбежны общественные и личные симпатии и антипатии, которые влияют на оценку. Всматриваясь в побуждения людей, изучая их поступки и последствия этих поступков, историк не может обойтись без оценок, а в оценки вносит свое отношение к ним.
      Поняв эти особенности исторического познания, буржуазные философы и историки пришли к убеждению, что историк должен полностью отвлечься от своих интересов и симпатий, отказаться от своей классовой принадлежности и принадлежности к своей эпохе и говорить о прошлом вполне беспристрастно, «добру и злу внимая равнодушно», стремясь лишь точно излагать все факты и явления. Это убеждение выразил консервативный немецкий историк JI. Ранке (1795 — 1886), который потребовал от историков писать «так, как это действительно было». Однако понимание того, что было, Ранке свел к пересказу официальных актов Прусской монархии.
      Будучи не в силах осуществить эту рекомендацию Ранке, буржуазные философы и историки объявили, что объективное познание в истории вообще недоступно, что
      здесь господствует субъективность, которую они понимают как личный произвол, и поэтому история не может считаться наукой. От одной ошибки — убеждения в том, что историк может не занимать никакой позиции, — они пришли к другой ошибке — отрицанию возможности научного исследования истории.
      Ошибки эти объясняются смешением некоторых элементов субъективности в работе историка с субъективизмом, т. е. его личным произволом. В действительности это совсем разные вещи. Исследователем обычно руководит не его личный вкус, а в первую очередь объективные интересы его класса и воззрения его эпохи. Это сказывается и на выборе темы исследования, и в подходе к ней, и в той перспективе, которую он избирает, наконец, в отборе материалов своего наблюдения и их истолковании. При обилии и разнообразии материалов такой отбор неизбежен и обязателен: историк вынужден отбирать только то, что считает наиболее важным, определяющим, типическим. В этом отборе, как и в других аспектах исследования, известный элемент субъективности неизбежен. Однако его не следует преувеличивать и, тем более, смешивать с личным произволом. В этом убеждает нас изучение любых исторических трудов: мы всегда можем определить эпоху, в которую действовал данный историк, круг его интересов и классовую направленность его труда. Польский историк Ц. Бобиньска совершенно правильно говорит по этому поводу: «Для марксиста границы любой проблемы и ее периодизация вовсе не являются произвольным делом историка, который будто бы вправе изменять их по своему вкусу. Настоящая история, по мнению марксиста, должна соответствовать объективной закономерности подлинных событий, отражать ее правильно, следовать ее внутренней структуре. Конструкция историка должна быть возможно более адекватной внутренней структуре изучаемого явления» 24.
      Что же такое объективность ученого и насколько она возможна в исторической науке? Этот вопрос является центральным, вокруг него шло больше всего споров. Для буржуазных историков проблема объективности стала настоящим камнем преткновения.
      24 С. Bobinska. Hystoryk, fakt, metoda. Warszawa, 1964, str. 53 — 54.
      Если под объективностью понимать стремление при исследовании любого явления и изложении его результатов к постижению и адекватному отражению действительности, то такая объективность историку доступна в той же степени, что и ученому в любой другой области. Он может и обязан замечать и добросовестно фиксировать различные стороны действительности, которые наблюдает. Блестящий образец такой объективности дают нам труды К. Маркса, в частности его «Капитал».
      Однако, если под объективностью понимать беспристрастность, то такая объективность недоступна ни историку, ни ученому в любой области. «... Ни один живой человек, — указывал В. И. Ленин, — не может не становиться на сторону того или другого класса (раз он понял их взаимоотношения), не может не радоваться успеху данного класса, не может не огорчаться его неудачами, не может не негодовать на тех, кто враждебен этому классу, на тех, кто мешает его развитию распространением отсталых воззрений и т. д. и т. д.» 25
      Такое сознательное отношение к интересам своего класса марксисты называют партийностью. Историческая наука является наукой партийной. «... Материализм, — писал В. И. Ленин, — включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы» 26. Только тот ученый, который опирается на передовые идеи своего времени, исходит из интересов передового класса, способен глубоко проникнуть в сущность происходившего и происходящего, лучше и правильнее его оценить. Марксистский подход к исследованию предполагает сочетание партийности и объективности. Теория марксизма, по словам Ленина, «соединяет строгую и высшую научность (являясь последним словом общественной науки) с революционностью, и соединяет не случайно..., а соединяет в самой теории внутренне и неразрывно» 27.
      Это происходит потому, что марксизм-ленинизм выражает позицию самого передового общественного класса — рабочего класса, способного яснее всех других классов вскрыть противоречия современной действительности и перспективы грядущих перемен в пользу социализма. Классовый, партийный подход к исследованию — основное условие правильного понимания исторического процесса и его подлинно научного анализа. Отход от партийности грозит привести к искажению действительности.
     
      ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК
      Промежуточным звеном между историком и реальностью, которую он исследует, является источник. Наше знание прошлого проистекает из оставленных им следов, т. е. главным образом из источников.
      Открытие нового источника нередко проливает свет на какую-то малоизвестную проблему прошлого, заставляя иногда менять наши старые представления. Самая большая удача исследователя — открытие целой группы новых источников. Такой удачей была находка берестяных грамот в Новгороде в 1951 г., которые позволили иначе взглянуть на культуру Древней Руси.
      Иногда новые факты исследователь может извлечь и из старого источника. Когда ученые заинтересовались историей экономического развития и обратились к уже известным материалам юридического характера, они открыли в них данные, не замеченные ранее, и это помогло им глубже понять эволюцию имущественных отношений.
      Большое внимание, которое историки уделяют поискам, изучению и обработке источников, а также их публикации и комментированию, объясняется местом, которое занимает источник в работе историка. От количества и качества привлеченных источников в значительной степени зависит и ценность исторического исследования.
      Развитие исторической науки теснейшим образом связано с расширением круга исторических источников и совершенствованием способов их анализа.
      Список материалов, которые могут служить источником информации о прошлом, непрерывно увеличивается в результате прогресса в технике фиксации. После создания письменности важными вехами было изобретение бумаги и книгопечатания, а ближе к нашим дням — фотографии, кинематографа и магнитной записи.
      Однако решающим фактором расширения круга источников всегда был прогресс самой исторической науки — расширение ее интересов и улучшение методов научного исследования.
      До тех пор, пока историков занимала лишь политическая жизнь, главное место среди источников отводилось таким материалам, как законодательные акты, дипломатические документы и пр. В дальнейшем, когда историческая наука начала все больше интересоваться экономической, духовной, социальной жизнью, были привлечены другие источники. Для изучения экономической жизни пришлось обратиться к различным хозяйственным документам, счетам, распискам, бухгалтерским отчетам и пр. Для изучения духовной жизни понадобились произведения литературы и искусства, данные других наук. Возникновение интереса к социальным явлениям заставило взяться за изучение жилищ, предметов быта и т. п.-словом, всего, что могло пролить свет на повседневную жизнь народа той или иной эпохи.
      Параллельно совершенствовались и методы изучения источников, что позволяло глубже вникать в их содержание.
      Соответственно с расширением круга материалов, которые могут служить историческим источником, расширялось и само понятие источника.
      Историки долго были убеждены, что источником могут служить только письменные свидетельства, все остальное, по их мнению, не заслуживало доверия. JT. Ранке категорически заявлял: «История имеет дело с письменными остатками». Исходя из этого, ученые полагали, что историю любого народа можно начинать лишь с того момента, когда появляются записи. Они считали, что устный рассказ якобы слишком зависит от личности рассказчика, который всякий раз вносит в него изменения и поправки, а это делает такой источник ненадежным, и только письменная фиксация придает сведениям определенность. В этом недоверии к устному источнику еще не так давно сходились многие специалисты.
      В то же время были такие историки, которые полагали, что легенды, песни, сказания и пр. могут служить ценным свидетельством, поскольку позволяют проникать в сущность явлений прошлого, не оставивших после себя других следов. Известный советский историк Ё. Д. Греков, подчеркивая значение такого источника, как былины, писал: «Былины, — это история, рассказанная самим народом. Тут могут быть неточности в хронологии, в терминах, тут могут быть фактические ошибки, но оценка событий здесь всегда верна и не может быть иной, поскольку народ был не простым свидетелем событий, а субъектом истории, непосредственно творившим эти события» 28.
      В последние годы эта точка зрения получила подтверждение благодаря изучению фольклора народов, не имеющих письменности, в частности африканских. Ученые установили, что у этих народов устная традиция носит гораздо более устойчивый характер, чем полагали: изложение ведется при точном соблюдении строго выработанных канонов, изменяется в пересказе очень мало. Конечно, использование произведений устного народного творчества требует большой осторожности и внимательного анализа. Но это, как мы сейчас увидим, относится ко всем источникам вообще, в том числе и к письменным.
      В результате постепенного расширения крута тех материалов, которые дают историкам информацию о прошлом, само понятие источника приобрело очень широкий характер: в сущности, ныне под историческим источником понимают все то, в чем отложились любые свидетельства о прошлом. Крупнейший советский специалист по этому вопросу академик М. Н. Тихомиров определил источники, как «все остатки прошлой жизни».
      Давно уже прошло также то время, когда историки принимали все свидетельства источника за чистую монету. Современная историческая наука исходит из аксиомы, что показания любого источника требуют тщательной проверки. Это относится и к так называемым нарративным источникам, т. е. рассказам свидетелей и очевидцев, и к документам, которые ныне занимают все более важное место в исследованиях.
      Следует также учитывать и то обстоятельство, что источник представляет собой некое связное целое и его можно понять лишь в совокупности всех его частей и элементов (как правило, это сведения о самых различных явлениях в экономике, социальных и политических отношениях) и, кроме того, в определенном контексте. Приступая к изучению любого источника, нужно тщательно выяснить его происхождение, мотивы, руководившие его составителем, и т. п. Так, например, известное сочинение древнеримского историка Тацита «Германия», служащее ценнейшим источником для изучения быта древних германцев и их общественного устройства, было составлено так, чтобы подчеркнуть простоту быта германцев, их личные достоинства — доблесть, честность и т. п. — и обличить пороки римской верхушки. Для того чтобы правильно понять факты, сообщаемые Тацитом, необходимо принять во внимание цель этого сочинения, учесть, что где-то автор сгущает краски, излагает факты несколько односторонне.
      То же самое можно сказать о легендах и сказках, которые останутся для нас непонятными вне контекста, т. е. без знания идеалов, верований, взглядов эпохи, которые нашли в них отражение.
      В этом общем контексте следует рассматривать язык и фразеологию источника. Историк должен стремиться восстановить тот смысл, который в каждое слово вкладывал автор, учитывая при этом, что значение слов не остается неизменным.
      Нельзя забывать также о том, что между фактом и его отражением в источнике всегда стоит свидетель, который занимает определенное место в структуре общества, имеет свои взгляды и наделен индивидуальной психикой. Все факты объективной действительности перед тем, как отложиться в источнике, проходят через его индивидуальное восприятие, и это неизбежно налагает на них определенную печать.
      Необходимо учитывать и ограниченную способность человека к наблюдению вообще. В силу того, что наблюдение является результатом направленного внимания, мы замечаем обычно не все, а лишь то, что нам интересно. Мы можем, к примеру, ежедневно в течение многих лет совершать один и тот же путь по улице, не запоминая ни одного дома на этом пути.
      На способность наблюдать и вспоминать виденное оказывают влияние и многие психические и физические факторы — настроение наблюдателя, степень его утомления и пр. Ненадежность наблюдения иллюстрирует следующий эпизод, Имевший место на одном из конгрессов психологов в Геттингене. Организаторы конгресса устроили инсценировку: во время заседания в зал вбежал человек в костюме клоуна, за ним гнался другой с пистолетом, завязалась борьба и человек с пистолетом выстрелил. Все это продолжалось 20 секунд. Когда участникам конгресса было предложено описать происшедшее, то оказалось, что во всех описаниях были многочисленные ошибки, искажения и даже прямой вымысел29. Напомним, что в зале сидели профессиональные психологи, имевшие большой опыт наблюдения и фиксации явлений, события развертывались у всех на глазах, и, однако, наблюдатели не могли дать точного описания происшедшего. Это показывает, как не просто излагать события.
      То, что говорилось о показаниях свидетелей, с известными ограничениями относится и к документам, даже таким, казалось бы, объективным, как материалы экономического характера: все они несут на себе печать влияния господствующих норм и понятий, взглядов общественной среды, класса и социальной группы. Возьмем для примера такие «беспристрастные» документы, как долговую расписку или опись имущества: автор расписки исходит из убеждения в том, что взятый долг следует вернуть с процентами и считает это вполне нормальным, а потому дает расписку не на ту сумму, которую получил в долг, а на ту, которую обязан вернуть с начислением процентов; в опись имущества господствующий взгляд на относительную ценность различных вещей побуждает вносить одни вещи и не упоминать о других.
      Критического отношения требуют и материалы фотосъемки, кинодокументы и магнитная запись: всем известно, как много в снимке зависит от места съемки, ракурса и других обстоятельств. Изображение и звук поддаются ретуши, накладкам и т. п.
      Таким образом, в каждом источнике имеются элементы субъективности, которые переходят и на факты, отраженные в нем. Источник всегда в той или иной степени окрашен личным отношением. Исследователю приходится проделывать большую и кропотливую работу, чтобы «очистить» факты от налета субъективности и выявить подлинное явление.
      29 См.: И. Г. Герасимов. Научное исследование. М., 1972, стр. 183.
      Трудности, которые возникают перед исследователем при обращении к источнику, породили в среде буржуазных ученых скептическое отношение к историческому свидетельству, мнение о его полной ненадежности.
      Широкое распространение получил взгляд на источник, как на чисто психическое явление. Крупный русский дореволюционный историк А. С. Лаппо-Данилевский утверждал, что все источники, в том числе и материальные, являются «продуктами человеческой психики»30. Разумеется, каждое произведение искусства или литературы, созданное человеком, каждая вещь, сделанная его руками, несет на себе следы психической деятельности, однако в них имеется и объективное материальное содержание, которое позволяет историку с уверенностью судить о технике производства в ту или иную эпоху, о социальной и классовой структуре общества и т. д. Помимо истории, все науки, исследующие человеческое общество как в прошлом, так и в настоящем — экономика, социология и т. п., — имея дело с человеком, изучают его через аналогичные источники, в том числе его собственные свидетельства, и получают объективное знание.
      Некоторые буржуазные историки спекулируют также на неполноте и недостаточности источников. Они говорят, что о каком-либо знании и понимании прошлого не может быть речи, так как до нас доходит слишком мало следов. Вот что пишет американский историк JI. Готтшок: «Люди, которые наблюдали прошлое, увидели только часть того, что имело место, и зафиксировали только часть того, что они запомнили; из того, что было ими зафиксировано, сохранилась только часть; до историка дошла часть того, что было зафиксировано, но только часть этого заслуживает доверия: а из того, что заслуживает доверия, не все нам понятно; и, наконец, только часть понятого можно сформулировать или рассказать». При этом, прибавляет он, «у нас нет никаких гарантий, что дошедшее до конца этого пути представляет собой как раз самое важное, самое крупное, самое ценное, самое типичное и самое долговечное из прошлого» 31. Таким образом, Готтшок изображает путь, который проходят сведения о прошлом, как своеобразную систему фильтрации: после каждого цикла ее остается все меньше и меньше материалов.
      Конечно, невозможно оспаривать тот факт, что не все данные о прошлом доходят до нас. Однако Готтшок и другие сгущают краски, рисуют слишком мрачную картину.
      В действительности разрушительное влияние времени не следует преувеличивать. Этому влиянию противостоят другие факторы, которые, напротив, способствуют сохранению следов прошлого. Конечно, отдельные частные факты могут оказаться утраченными, однако наиболее существенные явления и процессы, как правило, фиксируются в свидетельствах как письменных, так и материальных и, следовательно, всегда имеются шансы, что сведения о них дойдут до потомства.
      Кроме того, следует иметь в виду и следующее обстоятельство: благодаря распространению культуры следы деятельности человека и источники, как правило, дополняют друг друга, восполняя недостающие свидетельства.
      Развитие исторической науки свидетельствует о том, что наше знание прошлого становится все более точным и надежным.
      Некоторые буржуазные историки пытаются доказать, что, изучая прошлое, мы в сущности имеем дело не с действительным единством, а лишь с его разрозненными частями, и в результате не можем охватить целого. По словам русского религиозного философа и историка JL П. Карсавина, исторические источники это «обрывочные остатки прошлого, переживающие себя в настоящем и связующие нас с тем единством, в которое они входили прежде». В результате фрагментарности наших источников, говорит Карсавин, истинное знание прошлого невозможно 32.
      Однако такой пессимизм совершенно не оправдан, наука во всех областях преодолевает трудности, связанные с разрозненностью, фрагментарностью данных.
      Не следует преувеличивать и роль субъективности в историческом источнике. Марксизм, вскрыв зависимость показаний свидетелей и очевидцев от среды, эпохи и классовых интересов, впервые позволил поставить изучение источников на строго научную основу.
      32 Л. П. Карсавин. Введение в историю (теория истории). Пг., 1920, стр. 37-38.
      Таким образом, историк, который применяет научные методы изучения и критики свидетельств прошлого, стоит на прочной почве. При этом следует подчеркнуть, что в науке понятие критики лишено того отрицательного смысла, который иногда вкладывают в него: в науке под критикой понимают совокупность приемов, направленных на выявление ценности источника. Задача научной критики состоит в том, чтобы, вскрыв различные недостатки и пробелы в его показаниях, лучше его понять и восстановить его подлинный смысл и характер. Известный скептицизм является иногда полезным орудием исследования. В частности, он оставил заметный след в развитии русской исторической науки. «Скептическая школа» — М. Т. Каченовский (1775 — 1842) и его ученики — подвергла критическому анализу и пересмотру традиционную историографию, в которой подлинные события смешивались с легендами. Хотя многие утверждения Ка-ченовского не оправдались, его критика дала толчок ряду исследований.
      Умеренный и здоровый скептицизм, далекий от безоговорочного принятия любых свидетельств, не имеет ничего общего с полным недоверием и необоснованным огульным отрицанием, с произвольным гиперкритицизмом. К такому огульному отрицанию пришел французский историк Жан Ардуэн (1646 — 1729), который поставил под сомнение всю древнегреческую и древнеримскую литературу, объявив их выдумкой средневековых монахов.
      Подлинно научное отношение к источникам предполагает отказ как от некритического взгляда на них, так и от необоснованного скептицизма.
      Естественным свойством человеческого ума является доверие к окружающему: к этому побуждает присущее людям и вполне естественное уважение к сложившимся авторитетам. Кроме того, следовать традиции, идти по проторенной дороге всегда легче, чем отыскивать свои пути, на каждом шагу анализируя и проверяя свои наблюдения и поступающую информацию. Этим, по-видимому, и объясняется тот факт, что выработка научного, т. е. критического отношения к свидетельствам о прошлом, потребовала, как мы уже видели, длительного времени.
      Все науки придают большое значение методам познания, постоянно ищут новые и совершенствуют старые.
      В истории долго господствовало мнение, что процедура исследования здесь очень проста: нужно лишь взять источник и извлечь оттуда всю истину о прошлом. Французские историки Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос писали в 1899 г., что история как наука — это «не что иное, как обработка документов» и успехи ее зависят только от совершенства и тонкости методов источниковедческой техники. Таким образом, историческое исследование и разработка источников, т. е. источниковедение, ими полностью отождествляются.
      Подобная точка зрения ошибочна по той причине, что прошлое познается не только из источника. В самом деле, извлекая из источника сведения о различных фактах, поступках людей, явлениях и процессах, ученый сверяет их с тем, что знает о таких же или подобных фактах и явлениях, и решает, насколько они правдоподобны. Одновременно на основании уже имеющихся знаний он восполняет неизбежные пробелы в источнике: ведь свидетели нередко о многом умалчивают, в частности о том, что им кажется самоочевидрым и банальным, а на деле чрезвычайно важно для понимания происходившего. В неменьшей степени предварительное знание необходимо при изучении сложных явлений и процессов, которые не поддаются непосредственному наблюдению.
      Знание, независимое от источников, польский историк Е. Топольский называет «внеисточниковым»: его дают как наши собственные наблюдения над окружающим, так и различные науки 33.
      Значительную роль во внеисточниковом знании играет так называемый здравый смысл, т. е. догадка, основанная на простом наблюдении, размышлении и на личном опыте. Этот опыт в рациональной форме отнюдь не противоречит научному знанию, а в некоторых случаях удачно его дополняет. Пренебрегать указаниями здравого смысла никогда не следует ни в какой науке, в том числе и в истории. Многие историки высказывают мнение, что для успешного занятия исторической наукой наряду с такими данными, как общая культура, умение критически мыслить, способность понять другую эпоху и т. д. особенно важен жизненный опыт. Исходя из этого соображения, английский историк Р. Пэйрс утверждает, что начинать научные занятия в области истории вряд ли целесообразно ранее, чем в 25 лет.
      Признавая важность здравого смысла, не следует, однако, и преувеличивать его значение, как это делают некоторые ученые, в частности русский дореволюционный историк В. С. Иконников. В своем известном труде «Опыт русской историографии» он заявлял, что исследовательские приемы в области истории «вообще очень просты и элементарны. В основе их лежит здравый смысл» 34.
      Эту же мысль высказывал крупный американский историк С. Морисон: «Историческая методология — не что иное, как здравый смысл, приложенный к данным обстоятельствам» 35. Ошибочность подобных утверждений заключается в том, что в них здравый смысл как бы противопоставляется усложненным методам научного познания.
      Между тем сам по себе здравый смысл недостаточно надежен. Характеризуя его, Ф. Энгельс писал: «... Здравый человеческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования» 36. Здесь он может вступить и нередко вступает в прямое противоречие с действительностью: так, здравый смысл долго не мог примириться с тем, что, вопреки явной «очевидности», Земля вращается вокруг Солнца. Французский философ и поэт Поль Валери говорил: «Здравый смысл — это интуиция совершенно частного свойства. Ежедневно науки озадачивают его, ставят в тупик, мистифицируют... Отныне к здравому смыслу взывает только невежество» 37. Советский философ А. И. Ракитов, справедливо возражая против пренебрежительного отношения к здравому смыслу, в то же время подчеркивает его существенные недостатки. Отличие здравого смысла от научного знания, по мнению А. И. Ракитова, состоит в том, что «наука дает нам знание законов, тогда как здравый смысл располагает лишь сведениями о предметно-ориентировочных связях и явлениях». Кроме того, науку, по его словам, отличают «высокая точность и строгая определенность» 38. Именно поэтому чрезвычайно важно наличие во внеисточниковом знании другого компонента — данных различных наук. Можно с уверенностью сказать, что качество любого исторического исследования находится в прямой зависимости не только от широты культурных интересов его автора, от его личного опыта и пр., но и от информированности его в области самых различных наук. А это диктует необходимость для историка основательной общей и специальной подготовки, а также знания языков. Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос считали обязательным для историка читать, по крайней мере, на двух языках, не считая, разумеется, родного.
      Сказанное не означает, что монополией на занятие историей владеют только люди с дипломами. Любители всегда играли большую роль в развитии всех наук. Им принадлежат крупные изобретения. Историю также часто обогащали любители: в частности, одно из крупных открытий последних десятилетий — расшифровка крито-ми-кенских надписей — сделано не профессиональным историком, а английским архитектором Майклом Вент-рисом.
      Таким образом, важно не то, кто сделал историческую работу, а как он ее сделал. От каждого, кто в наше время берется за историческую тему, следует требовать глубокого знания предмета и техники исторического исследования.
      В рамках настоящей работы нет необходимости и возможности рассматривать сложный и трудоемкий процесс исторического исследования, в котором большую роль играет характер поставленной проблемы, личность самого ученого и т. д. Мы ограничимся здесь тем, что отметим лишь наиболее важные его черты.
      38 А. И. Ракитов. Анатомия научного знания. Популярное введение в логику и методологию науки. М., 1969, стр. 19 — 20.
      Одним из главных элементов исследовательской работы является наблюдение: во всех науках оно представляет собой основной источник наших сведений о процессах и событиях. Научное наблюдение для его плодотворности должно удовлетворять ряду важных требований: оно должно быть «преднамеренным», т. е. служить определенной заранее намеченной задаче, планомерным, целенаправленным, активным и систематичным 89. Как известно, при любом наблюдении, например, солнечного затмения, ученые самым тщательным образом заранее разрабатывают всю его процедуру, стремятся сделать его возможно более точным, очень строго фиксируют каждый его момент и этап. Яркий образец преднамеренного наблюдения — эксперимент, т. е. искусственное воспроизведение тех или иных явлений, например в физике или химии: вся процедура эксперимента продумывается и тщательно фиксируется. При желании любой ученый может не только ознакомиться со всеми деталями проведенного эксперимента, но и провести его сам.
      Изучая материалы — документы, свидетельства и т. п., — историк, в сущности, также занимается наблюдением. Но наблюдение в истории носит косвенный характер: исследователь изучает то, что уже не существует. Канули в вечность условия, в которых развивались события, нет людей, которые принимали в них участие, исчезли с лица земли древние города, целые цивилизации. Есть только свидетельства непосредственных участников исторических событий, которые не выбирали ни момента событий, ни своего места в них. Кроме того, участники часто видят отдельные стороны происходящего — далеко не всегда самые важные — и не всегда могут дать спокойную и трезвую оценку.
      Поскольку, говоря о наблюдении, мы упомянули об эксперименте, здесь уместно сказать об этом подробнее. Существует мнение, что основное отличие истории от наук о природе заключается в том, что история лишена возможности ставить эксперименты, поскольку исторические явления неповторимы. Это не всегда верно. Неправильность представлений о неповторимости исторических явлений мы уже отмечали и возвращаться к этому нет нужды. Но науки о природе тоже не всегда могут воспроизвести свой объект, например, землетрясение. В тех случаях, когда объект не удается воспроизвести, все науки прибегают к созданию модели, т. е. изолируют и искусственно воспроизводят не все явление, а лишь его отдельные элементы.
      В истории, как уже говорилось, изоляция отдельных элементов предельно затруднена: вся специфика исторических явлений состоит именно в сочетании их неповторимых черт. Таким образом, исторический эксперимент возможен лишь в тех случаях, когда достижима изоляция хотя бы некоторых элементов исторического прошлого. Один такой эксперимент был организован еще в конце прошлого века: исследователи воспроизвели обстоятельства знаменитой Саламинской морской битвы между греками и персами (480 г. до н. э.). Этот эксперимент был полезным: он позволил уточнить численность кораблей, которые с обеих сторон принимали участие в битве, и пересмотреть данные Геродота.
      Совсем недавний эксперимент — путешествия известного норвежского ученого Тура Хейердала сначала по Тихому океану на бальзовом плоту «Кон-тики», а затем по Атлантическому океану на папирусном судне «Ра». В том же духе был проведен и эксперимент уже упоминавшегося американского исследователя С. Морисона, который в 1939 — 1940 гг. повторил путешествие Колумба. Подобно ему, Морисон начал свой путь в Палосе (Испания). Руководствуясь судовым журналом Колумба, он достиг Западного полушария и установил точность записей и наблюдений великого мореплавателя. Все это были типичные научные эксперименты.
      Следует заметить, что наряду с подобными (так сказать, практическими) экспериментами, наука знает еще и другой тип эксперимента, а именно: умственный или мыслительный, проводимый в воображении исследователя. Такие эксперименты широко практикуются во всех науках, например, в физике. Галилей, мысленно оперируя идеально ровной поверхностью и идеально круглым паром, не существующими в природе, открыл закон инерции и составил формулу свободного падения тел в пространстве.
      Такого рода умственные эксперименты мы встречаем а в историческом исследовании. По мнению А. И. Ракитова, они представляют собой «в некоторой степени искусственный, но вполне эффективный прием логического и эмпирического контроля и оценки законов», обнаруженных в процессе исторического исследования40.
      Мы видим, что возможность проведения эксперимента в историческом исследовании не исключается вообще, однако на практике она, разумеется, крайне ограничена.
      Широкое распространение в исторической науке получил сравнительный (компаративный) метод. Обнаруженные ученым аналогии позволяют выявить сходство данного явления с другими и его особенности. Очень плодотворные результаты сравнительный метод дает при сопоставлении жизни различных народов.
      Конечно, использование метода аналогии чревато и определенными опасностями, но это отнюдь не сводит на нет его значение. Знание опасностей помогает их преодолеть.
      Один из наиболее распространенных методов исторического познания — генетический, т. е. основанный на анализе одного и того же объекта в различных фазах его развития. Этот метод является непременным требованием диалектического и исторического материализма. Он служит в истории и для восстановления событий и процессов прошлого. Последние познаются по их последствиям или ретроспективно, т. е. от известного идут к познанию неизвестного. К. Маркс подчеркивал, что познание через последствия необходимо, поскольку эти последствия содержат в себе все предыдущие этапы развития. «Анатомия человека, — писал он, — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намеки более высокого у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно. Буржуазная экономика дает нам, таким образом, ключ к античной и т. д....Можно понять оброк, десятину и т. д., если известна земельная рента...» 41
      Знание последствий прошедших событий дает историку известные преимущества перед их современниками; ему легче выделить наиболее важное, отсеяв второстепенное. В то же время надо учитывать и известные опасности, сопряженные с ретроспекцией. Например, рассматривая ранние этапы жизни крупного деятеля прошлого, мы склонны в самых незначительных фактах его поведения усматривать важные намеки на будущее, искать в них нечто такое, что уже тогда должно было отличать его от других, хотя на деле для этого нет ровно никаких оснований: возникает тенденция «подгонять» факты реальной жизни под известные нам последствия. Так рождаются исторические легенды о событиях и людях.
      Вот что пишет по этому поводу английский историк Д. Эльтон: «Поскольку мы знаем, как двигались события, мы склонны предполагать, что они должны были двигаться обязательно только в этом направлении и считать известный нам результат как бы „правильным44. Первая тенденция освобождает историка от его главной обязанности — что-либо объяснять: неизбежное не требует объяснения. Другая тенденция делает его нудным апологетом совершившегося и побуждает его видеть прошлое лишь в свете настоящего» 42.
     
      ВЗАИМНОЕ ОБОГАЩЕНИЕ НАУК
      В поисках новых методов исследования история обращается к опыту других наук: ни одна научная дисциплина не может развиваться в изоляции. При этом, как показала практика, их развитие идет особенно плодотворно на стыке двух или более дисциплин. В свое время первые шаги в разработке исторической критики документов были сделаны на стыке истории и филологии.
      Наиболее интенсивными оказались связи истории с другими науками, изучающими общество, — социологией, этнографией, социальной психологией и др. Их сближению способствовало то, что они все изучают один и тот же объект.
      В последние годы история снова более всего сблизилась с социологией. Эти дисциплины всегда стояли рядом: еще не так давно даже шли споры об их отличии. В самом деле, водораздел между ними не очень отчетлив, и их задачи нередко переплетаются. Конечно, со-
      42 G. Elton. The Practice of History. London, 1967, p. 99.
      циология обращает основное внимание на функционирование общества и его отдельных элементов, а история интересуется в первую очередь процессами изменений. Однако социолог не может игнорировать изменений во времени, которые испытывает его объект, а историк не может не интересоваться его функционированием. Естественно, что обе науки долго были почти неразличимы, а когда окончательно разделились — что произошло не ранее начала XIX в. — долго обменивались между собой идеями и методами исследования.
      В начале XX в. между ними сложились своеобразные отношения. Напомним, что именно в это время в среде буржуазных историков появились сомнения в существовании законов общественного развития, упал интерес к изучению закономерностей и широких проблем: в этом отразился кризис буржуазной исторической науки.
      В то время как историки все чаще стали обращаться к частным и второстепенным проблемам, социология выступила в роли обобщающей науки, принявшись разрабатывать общие вопросы теории исторического процесса. Немецкий социолог П. Барт прямо объявил, что социология — это наука о теории исторического процесса. Исторической науке социологи отводили подсобную и вспомогательную роль простой собирательницы материала для своих теоретических построений.
      Как это ни странно, но многие историки согласились с таким «разделением труда». Так, немецкий буржуазный историк, социолог и экономист В. Зомбарт усматривал различие между обеими науками в том, что история отвечает на вопрос: «Что случилось однажды?», а социология — на вопрос: «Что повторялось?» Иначе говоря, он соглашался с тем, что наиболее важная функция исторического знания, делающая его наукой, — изучение повторяющихся явлений и исследование закономерностей — является задачей не истории, а социологии. Еще откровеннее ту же мысль высказал крупный бельгийский историк А. Пиренн: на Международном конгрессе историков в Брюсселе в 1923 г. он заявил, что между социологией и историей такое же различие, как между теорией экономики и ее историей. Таким образом, он считал историю чисто эмпирическим знанием. Влияние этих взглядов можно обнаружить в буржуазной историографии даже в наши дни: общие законы истории нередко именуются «социологическими». Как справедливо замечает советский историк Ю. Кахк, «в практике буржуазной науки социологией нередко называют все те более содержательные исторические исследования, авторы которых не ограничиваются описанием, а стараются дойти до выяснения общих тенденций и закономерностей» 43.
      Таким образом, социология теряла вкус к изучению конкретного, а история — к обобщениям. Это оказалось вредным для обеих дисциплин.
      В последние годы положение заметно изменилось. Социология, отказавшись от прежних претензий, передвинула центр своих интересов в область тщательного изучения узких участков действительности — внутренних связей в обществе, функционирования социальных институтов и т. п. Так называемая конкретная социология занялась изучением использования свободного времени, влияния различных факторов на производительность труда, отношений людей в малых группах и т. д. Эти исследовательские усилия оказались весьма плодотворными и дали большой практический эффект. Одновременно у социологов повысился интерес к развитию социальных процессов во времени, т. е. к истории. Крупный американский социолог Р. Миллс прямо заявил, что социология, заслуживающая уважения, — это историческая социология.
      С другой стороны, тенденцию к сближению с социологией проявила и историческая наука. В последнее время она все чаще от изучения событий переходит к изучению процессов, пытаясь восстановить картину функционирования социальных организмов (иначе говоря, приближается к социологическому анализу, становится наукой социологической). Одновременно некоторые буржуазные историки проявляют повышенный интерес к общим проблемам исторического процесса, к обобщениям, к поискам закономерностей. Историки-марксисты всегда интересовались этими вопросами. Взаимопроникновение социологии и истории побуждает особенно внимательно следить за развитием исследований в обеих сферах, заимствовать идеи и методы исследования.
      43 Ю. Кахк. Нужна ли новая историческая наука? — «Вопросы истории», 1969, № 3.
      Усилившиеся контакты между обеими науками оказались полезными для исторической науки. В частности, социология способствовала дальнейшему расширению круга источников исторической науки. Дело в том, что социологи не ограничиваются теми материалами, которые уже имеются, например официальной статистикой, так как последняя не может ответить на некоторые важные вопросы, возникающие в процессе исследования, в частности на вопрос о подвижности населения и т. п. Социологи дополняют ее различными массовыми опросами и анкетами: они как бы создают новые источники. Таким образом, социология оказывает помощь исторической науке по двум линиям: она расширяет круг наших источников и в то же время предлагает новые методы их ооработки.
      Эмпирическая социология внесла много нового в понимание функционирования современного общества, она исследовала мотивацию поведения, открыла значение так называемых социальных ролей и заставила историков посмотреть на деятельность общественного человека под новым углом зрения.
      Выступая за тесные связи и сотрудничество истории и социологии и подчеркивая их плодотворность, советский ученый JI. М. Дробижева справедливо указывает, что, в частности, «использование результатов конкретносоциологических исследований поднимает теоретический уровень и практически-познавательное значение исторических работ, позволяет представить во взаимодействии те явления и факты, которые кажутся на первый взгляд изолированными» 44.
      Положительное влияние контактов между социологией и историей сказалось на терминологии. Вслед за социологами историки должны были уточнить многие понятия, выработать более точную систему обозначений и формулировок для избежания туманности и многозначности.
      В немалой степени обогащают историю ее связи с другой наукой — психологией, в первую очередь социальной психологией. Для изучения деятельности людей совершенно пеобходимо понять законы психологии, выяснить мотивы, которые определяли отношение людей к
      44 Л. М. Дробижева. История и социология. М., 1971, стр. 24.
      происходившему и побуждали их к действиям. В этом цлане особенную важность приобретает изучение представлений людей об окружающем, того, как складывался в умах предшествовавших поколений образ внешнего мира и как он, в свою очередь, обусловливал восприятие происходящих на их глазах событий и явлений общественной жизни.
      Почвой для сближения между обеими дисциплинами явился исторический подход к человеческой психике. Историки долго считали психику человека чем-то неизменным или почти неизменным, во всяком случае изменяющимся очень медленно, на протяжении тысячелетий. Им казалось, что человек античной эпохи и средних веков видел, ощущал и понимал окружающее совершенно так же, как человек нашего времени, что людей любой исторической эпохи приводят в движение одни и те же интересы, чувства и страсти.
      Аналогичные взгляды господствовали долго и среди психологов: последние исходили из мысли, что основные законы человеческого сознания и мышления неизменны, что во все времена в их основе лежали одни и те же процессы восприятия и мышления, независимые от окружающих условий.
      Наблюдения поколебали эту идею. Работы советских психологов, в особенности JI. С. Выготского, изучавшего развитие детей, еще в 20-е годы показали, что восприятие ребенка не остается неизменным: с возрастом изменяется псилогическая структура познавательных процессов, а с ними изменяются и те межфункциональные отношения, которые обусловливают познание. Под влиянием изменений во внешней среде происходят существенные сдвиги в мышлении людей и в их психологии. Это доказали исследования, проведенные в 30-е годы. Стало очевидно, что при анализе мышления и психики нельзя отвлекаться от внешнего мира и от уровня развития социальной среды. Это сразу придало психологии исторический характер.
      Со своей стороны историческая наука обратилась к изучению тех изменений, которые происходят в социальном сознании на протяжении исторических эпох. В ряде работ советские историки подвергли анализу особенности психического склада и мышления людей в древнейшие времена, в период античности, в средние века и в
      эпоху Возрождения45. В этих работах прослежены некоторые особенности восприятия окружающего, специфика ощущений, мышления и т. д.
      Эта проблематика нашла отражение и в зарубежной историографии. Пионером в ее изучении за рубежом был голландский историк Я. Хейзинга, который еще в 1932 г. посвятил специальное исследование анализу психологии европейцев в эпоху средневековья. Хотя в его работе некоторые черты средневековой психологии очерчены слишком категорично, в целом она дает представление о существенных отличиях психологии средневекового человека и нынешнего.
      Почти одновременно во Франции вышла работа Ж. Лeфевра, посвященная крестьянскому движению в период французской буржуазной революции: автор подверг анализу пастроения крестьян и показал характер и происхождение так называемого великого страха, который объял дворянство перед лицом мощных крестьянских выступлений и имел важные политические последствия.
      В последующие годы и особенно после второй мировой войны эта тематика стала разрабатываться значительно шире. Во Франции возникла школа исторической психологии, которую ныне возглавляют Ж. Мейерсон и Ж. П. Вернан, испытавшие, по их собственному признанию, сильное влияние марксизма.
      Французский исследователь Р. Мандру, изучая социальную психологию французов XVI — начала XVII в., показал, что восприятие людей той эпохи в ряде существенных моментов значительно отличается от нашего: в частности, оно было более аффективно окрашено, сфера чувств была более тесно слита со сферой мышления, эмоции проявлялись более бурно и непосредственно, групповые связи носили более тесный характер и т. д.
      Большой вред подлинной науке наносит стремление некоторых историков за рубежом подменить классовый анализ социальной психологии биологическим, поиски в поступках людей подтверждения фрейдистских концепций.
      45 См.: Б. Ф. Поршнев. Социальная психология и история. М., 1966; Е. М. Штаерман. Мораль и религия угнетенных классов римского общества. М., 1962; А. Я. Гуревич. Категории средневековой культуры. М., 1972.
      Для изучения социальной психологии в историческом разрезе историкам пришлось искать новые источники и по-новому использовать уже известные. Я. Хейзинга опирался в основном на произведения литературы и искусства. Но этого недостаточно: психология человека, характер его мышления находят проявление в любом творении человека. «Все человеческое, — пишет Ж. Мейер-сон, — объективируется и проецируется в творениях, весь физический и социальный опыт и все то, что в этом опыте и через этот опыт выступает как состояние или функция аспекта анализа реальности, аспекта мысли, желания, чувства, личности — все наиболее абстрактные идеи и наиболее интимные чувства» 46.
      Такой подход позволяет расширить круг источников, в том числе использовать и такие, которыми историки до сих пор пренебрегали, например жития святых. Действительно, огромная часть материала, приводимая в произведениях этого рода, представляет собой чистый вымысел и совершенно неправдоподобна. Однако, как показал В. О. Ключевский еще сто лет назад, внимательное их изучение может бросить свет на жизнь, мышление и психологию эпохи. Авторы житий дают — порой между строк — ценнейшие сведения о жизни, быте своего времени, наконец — и это особенно важно — в их рассказах можно проследить тогдашнюю манеру мыслить.
      Третья научная дисциплина, с которой история в последние годы чрезвычайно сблизилась, — это этнография («народоведение»). За рубежом эту дисциплину именуют этнологией, а в странах английского языка — социальной, или культурной, антропологией (в отличие от антропологии физической, изучающей физические особенности отдельных народов).
      Изучение эволюции этнических общностей, изменений их во времени сближает этнографию с историей. Советская этнография всегда считала себя исторической наукой. Но зарубежная этнография долго игнорировала временной аспект в жизни этнической общности и не сразу подошла к пониманию своей близости к истории. Так называемая функциональная школа в центр внимания поставила изучение социальной структуры отдельных этнических общностей — племен и народностей — с точки зрения того, как «работают» отдельные ее элементы, как функционирует это целое. Опыт показал, что такой подход, хотя и очень важный, недостаточен: вне времени понять что-либо в жизни общества невозможно. Проблема развития неизбежно должна была возникнуть в практике этнографии. Неудивительно, что вопреки теоретическим декларациям функционалистов, исторический момент в работах этнографов стал появляться все чаще, взламывая абстрактно созданную схему социального механизма.
      Против антиисторизма функциональной школы выступил ряд ученых. По мнению известного австрийского этнографа Р. Гейне-Гельдерн, исторический подход явно берет верх в английской этнографии и является характерным для большинства этнографов европейского континента. Особая дисциплина «этноистория», возникшая на стыке двух наук, соединяет подход и методы их обеих.
      Исторический подход, несомненно, обогатил этнографию пониманием того, что любая этническая и социальная общность представляет собой явление динамическое, немыслимое вне развития.
      Если контакт с историей оказался полезным для этнографии, то в свою очередь и история извлекает пользу из контактов с этнографией, из знакомства с ее важнейшими достижениями в области теории и метода. Указывая на выгоды, которые сулит обеим дисциплинам их тесный контакт, французский ученый А. Дешан писал: «История дает этнологии чувство движения, а этнология дополняет историю знанием локальных обществ, позволяет понять исчезнувшие цивилизации» 47.
      Среди многих направлений современных этнографических исследований, представляющих интерес для исторической науки, можно назвать в первую очередь изучение обычаев, верований и представлений, их роли в функционировании социально-этнических общностей. Этнография позволила углубить изучение этих явлений. Достижения этнографов оказались чрезвычайно полезными для историков. Историческая наука, например, всегда живо ин-
      47 Н. Dechamps. Ethnohistoire: buts et methodes. — «Revue histo-rique», 1966, oct.-dec., p. 305,
      тересоваласъ мифами и верованиями, отыскивая в них отражение как духовных ценностей эпохи, так и материальных условий. Этнография показала, что мифы не только отражают действительность, но и играют активную роль в нормальной деятельности социальных систем и институтов, в сохранении существующих социальных отношений. Такое понимание роли мифов открыло перед историками возможность глубже проникнуть в духовную жизнь прошлого, лучше понять некоторые явления в этой сфере, которые ранее не поддавались рациональному объяснению, например, колдовство как социальный институт. Этнография также показала, что рациональное истолкование мифов как простых аллегорий действительности не раскрывает полностью их содержания: хотя мифы и легенды появляются на реальной почве существующего, они возникают не прямо, а опосредованно, и понять их можно, лишь исходя из всей совокупности тогдашних представлений об окружающем мире как определенной целостной системе.
      Большое значение для истории имеют ее контакты с науками необщественного цикла. История использует данные географии, геологии и палеонтологии для изучения древнейших эпох человеческой истории. Биология и медицина помогают историкам выяснять возраст и физическое состояние давно умерших людей по их останкам в захоронениях. Физика, разработав способ радиоуглеродного анализа, помогает уточнять датировку древних находок. Аналогичную помощь в датировке оказывает дендрология — отрасль ботаники. Химия часто помогает консервировать и восстанавливать письменные документы.
      Разумеется, история не только заимствует у других наук, но в свою очередь оказывает им содействие. Говоря об общественных науках, Д. Эльтон справедливо указывает: «Историк также может многому их научить. Он может помочь им понять важность многоплановости там, где они строят схемы, выяснить взаимосвязи, которые узкая специализация мешает заметить, помогает понять, что объект, с которым они имеют дело, — человеческие существа». Воспринимая от других социальных наук точность и широту обобщений, история в то же время «может отплатить свой долг, прививая строгое отношение к свидетельствам и отучая от плохо обоснованных обобщений... Изучение истории служит важной задаче, когда
      она предупреждает от излишней уверенности и отучает от манеры рассматривать мир в свете точных категорий и статистики, от манеры мыслить жаргоном» 48.
      В настоящее время сотрудничество истории с другими науками протекает по разным линиям — все науки заимствуют друг у друга многое и в области методов, и в области понятий и проблем. По мере дальнейшего развития сотрудничество ведет к созданию новых научных направлений и даже новых дисциплин. Но результатом может быть и некий синтез, поднимающий историческую науку на новый более высокий уровень.
     
      ИЗМЕРЕНИЕ В ИСТОРИИ
      В процессе работы историку нередко приходится высказывать положения, которые нуждаются в количественном доказательстве. Так, например, мы говорим о том, что определенные взгляды получили в свое время «широкое распространение», — такое утверждение желательно обосновать цифрами. В ряде случаев историческая наука прибегает к этому, в частности при изучении демографических процессов, в экономической истории, где имеются данные о производстве, торговле и т. п. Но в ряде случаев, не располагая точными данными, мы ограничиваемся уклончивыми заявлениями, говоря о «преобладающей тенденции» или «о значительном числе сторонников». Вот какими словами один из американских историков рисует общественные настроения в США к концу гражданской войны между Севером и Югом: «Растущее число людей по обе линии фронта начинало все меньше верить своим вождям и предпочло бы компромисс или даже поражение, чтобы прекратить борьбу. Война оказала влияние не только на несогласных, но и на огромное большинство населения, которое до сих пор считало ее неизбежной и надеялось, что все придет к благополучному концу». Совершенно очевидно, что подобного рода утверждения автора нуждаются в более точных определениях.
      Марксизм всегда придавал большое значение аргументированности научных положений, широко используя статистику при характеристике вопросов общественной жизни. В работах основоположников марксизма-ленинизма мы находим примеры блестящего использования данных официальной и фабричной статистики, различных парламентских комиссий и правительственных учреждений. В. И. Ленин во многих работах продемонстрировал образец использования официальной и земской статистики. «Социально-экономическая статистика, — писал он, — одно из самых могущественных орудий социального познания...» 49. При характеристике явлений политической жизни он прибегал к количественным оценкам. Так, в частности, в статье «Аграрный вопрос и силы революции» В. И. Ленин подверг анализу состав Государственной думы и на этом материале вскрыл классовый характер кадетской партии и ее политики.
      Тенденция к точным количественным характеристикам явлений преобладает в современном научном мышлении. В этом отношении оно решительно отличается от мышления доиндустриальной эпохи, которое удовлетворялось приблизительными оценками. Известный английский археолог О. Лэйярд (1817 — 1894), изучавший древности Ближнего Востока, приводит типичный пример такого мышления. Он цитирует письмо, полученное им от местного турецкого чиновника в ответ на просьбу археолога дать ему некоторые сведения о местной торговле и численности населения. Вот что писал этот турецкий чиновник: «Мой знаменитый друг, радость души моей. То, о чем ты просишь, трудно исполнимо и ненужно. Хотя я прожил здесь всю жизнь, но никогда не считал дома и не интересовался числом жителей. А что одни из них грузят на своих ослов, а другие кладут на дно своих лодок, меня не касается. Относительно прошлого этих мест: один лишь Аллах знает о количестве нечистой пищи, которую неверные съели здесь до того, как сюда пришел меч ислама. Нам этого знать не надо. О, душа моя, не занимайся вещами, которые тебя не касаются» 50.
      В наши дни наблюдается стремление к определенности любого утверждения: мы всегда ищем количественные оценки, и то, что не подкреплено цифрами, нам кажется недостаточно доказанным. Эта тенденция особенно заметна в науках, получивших наименование точных, и прежде всего в физике. Английский физик лорд Кельвин (Уильям Томсон, 1824 — 1907) писал: «Если то, о чем вы говорите, вы можете измерить и выразить в цифрах, значит вы что-то об этом знаете; но если вы не можете его измерить, не можете выразить в цифрах — значит, ваше знание имеет тощий и неудовлетворительный характер. Может быть, это начало знания, но вы вряд ли продвинулись в вашем размышлении об этом до уровня науки» 51.
      Развитие всех наук в последние десятилетия отмечено проникновением в них математических методов и количественных измерений. Это относится не только к наукам о природе, но и к наукам об обществе и человеке: социология, психология, антропология и многие другие науки ищут пути к количественному выражению своих наблюдений. Возрастает эта тенденция и в исторической науке, в которой все более широкое распространение получают методы квантитативного, т. е. количественного, анализа явлений.
      Раньше всего на квантитативный путь вступила экономическая история. Она, в сущности, всегда имела дело с измеримыми величинами: объем торговли, урожай, доходы, размеры промышленного производства поддаются исчислению и без количественных оценок вообще не понятны. Развитию экономической истории способствовало также наличие статистических материалов, рисующих экономические процессы и экономическую жизнь общества. В последнее время историки-экономисты обратили внимание на изучение таких вопросов, как техника, организация промышленного производства и сельского хозяйства, структура ремесла и т. п. Историкам-экономистам удалось пролить яркий свет на многие стороны экономической жизни прошлого, значительно обогатить наши знания и уточнить их.
      Количественные методы историки широко применяют и при изучении социальных явлений прошлого: истории рабочего класса и рабочего движения, крестьянских выступлений и пр. Русские ученые — А. Н. Савин, Е. А. Косминский и др. — привлекли данные английских архивов для изучения английского крестьянства в средние века: его социальной структуры, имущественного расслоения и т. д. Некоторые выводы, основанные на статистических подсчетах, стали прочным достоянием науки. Советский ученый И. Д. Ковальченко, опираясь на многочисленные архивные источники, на основе обильного статистического материала проследил процессы расслоения среди русского крестьянства первой половины XIX в., выявил тенденцию к усилению помещичьей эксплуатации. Советские историки Ю. Кахк и X. Лиги нарисовали убедительную картину экономического положения крестьянства Эстляндской губернии конца XVIII — начала XIX в.
      Советский историк Ю. Л. Бессмертный раскрыл внутренние процессы в среде французского дворянства Северной Франции конца XII — начала XIII в., показал его экономическое положение и проанализировал социальную структуру 52.
      Интересные результаты дало применение количественных методов в области изучения революционных и национальных движений. Так, советские историки исследовали состав участников революционного движения в России в XIX в. Польские историки установили численность и состав участников революционного и национально-освободительного движения в Польше и на Украине 53.
      52 И. Д. Ковальченко. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М., 1967; Ю. Кахк, X. Лиги. К вопросу об экономическом положении и феодальных повинностях крестьян в Эстляндской губернии в XVIII в. (Опыт применения электронно-счетных машин в историческом исследовании). — «Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1962». Минск, 1964; Ю. Л. Бессмертный. Некоторые проблемы истории дворянства в Северной Франции конца XII — начала XIII в. — В кн.: «Французский ежегодник. Статьи и материалы по истории Франции». М., 1967.
      53 См.: В. А. Дьяков. Деятели русского и польского освободительного движения в царской армии 1856 — 1865 гг. (биобиблиогра-фический словарь). М., 1967; В. С. Антонов. К вопросу о социальном составе и численности революционеров 70-х годов. — В кн.: Общественное движение в пореформенной России». М., 1965; Т. Lepkowsky. Spoleczne i narodowy aspekty powstania 1831 roku na Ukrainie. — «Kwartalnik historyczny», 1957, № 6; S. Krol. Cytadela warszawska — X pawilion-carskie wi§ziennie polityczne (1833 — 1856). Warszawa, 1969.
      Делаются попытки использования количественных методов и в области политической истории, в частности для установления состава избирательных учреждений. В Англии большая группа историков занимается изучением состава английского парламента за длительный отрезок времени. На основании архивных материалов восстанавливаются детали биографии каждого депутата, уточняются данные о его социальном происхождении, имущественном положении, деловых и прочих связях. В своей совокупности эти материалы позволяют с большой точностью представить себе состав парламента и характер его политики. Аналогичную работу начали проводить и в США 54.
      Распространению квантитативного метода способствовало наряду с успехами математики также появление электронно-вычислительной техники. То и другое — математика и ЭВМ — оказали влияние и на работу историков с источниками.
      Историки, которые ищут количественных показателей в источниках, сталкиваются с двумя трудностями: для эпох отдаленных эти сведения слишком скудны и фрагментарны, а для новейших периодов истории чудовищны по своим объемам. Математика и ЭВМ помогают решить обе задачи — использовать скудные материалы прошлого и справиться с массой материалов новейшего времени.
      Первая трудность преодолевается применением современных статистических и математических приемов обработки и анализа, в частности статистических приемов выборки. «Математическая теория выборки, — пишут А. Г. Аганбегян и В. Н. Шубкин, — позволяет по некоторым предварительным данным (которые легко получить) установить оптимальный размер выборки при нужной степени достоверности результатов исследования. В современной статистической науке детально разработаны также методы отбора объектов выборочного исследования, позволяющие по выборочным данным полно и дифференцированно представить генеральную совокупность» 55.
      54 См.: Н. А. Ерофеев. JI. Нэмир и его место в буржуазной историографии. — «Вопросы истории», 1973, № 4.
      55 А. Г. Аганбегян и В. Н. Шубкин. Социологические исследования и количественные методы. — В кн.: «Количественные методы в социологии». М., 1966, стр. 27.
      Вторую трудность можно преодолеть с помощью ЭВМ, сильно облегчающих работу историков с материалами, количество которых столь велико, что для исследования их понадобились бы невероятные чисто механические усилия и немало времени. Электронно-вычислительная техника освобождает ученого от долгих и утомительных подсчетов, она позволяет ему охватить гораздо более обширный статистический материал и использовать не какие-то отдельные, выборочные сведения, а все данные, относящиеся к этому вопросу.
      Плодотворность и перспективность использования ЭВМ доказаны успехами в области демографических исследований. Проблема народонаселения в силу ее важности и остроты, как известно, в последние годы привлекла к себе особое внимание. Перед исторической наукой встала задача выяснить сложные законы, управляющие его ростом и движением в прошлом.
      Изучение истории демографических процессов опиралось долгое время на материалы национальных переписей населения, которые давали достаточно точный и обширный материал для суждения о его численности, составе и движении. Однако всенародные переписи населения ограничивались Европой и Северной Америкой, да к тому же начались в лучшем случае в конце XVIII в. Для расширения сведений о движении населения были привлечены дополнительные материалы, прежде всего церковные книги, в которых велась регистрация браков, рождений и похорон (в некоторых странах Западной Европы эти материалы восходят к XV в.). Но этот источник дает сведения чисто локального характера, которые носят отрывочный и неполный характер. Отсюда недоверие к ним историков.
      На помощь историкам пришли современные методы математического анализа и статистики. Они позволили перебросить мостик от разрозненных и частных сведений к более общим явлениям и дали возможность построить довольно точную модель состава населения, учитывая возрастной состав, принадлежность к определенному полу, изменения в возрастной характеристике браков в отдельные периоды, плодовитость браков и пр., а затем сделать выводы, имеющие вполне определенное количественное выражение. Применяя методы математического анализа, историки научились использовать и другие материалы, в частности родословные книги отдельных фамилий; в некоторых странах, например в Англии, такие книги ведутся издавна. Анализ этих данных дал ценный материал для суждения об общих тенденциях движения населения. В результате историческая демография в настоящее время с большой точностью определяет численность и состав населения Западной Европы, по крайней мере начиная с XV — XVI вв. и, что еще важнее, делает шаги к изучению движения населения в неевропейских странах. Все это позволяет науке продвинуться и в изучении общих демографических закономерностей.
      Говоря о количественных методах исследования в исторической науке, следует упомянуть и о так называемом содержательном анализе, который был применен социологами для количественной характеристики результатов различных массовых опросов и анкет, прежде всего закрытых, т. е. таких, в которых отвечающему предлагается лишь сделать выбор между отдельными вариантами ответа. Этот метод был использован историками при исследовании некоторых материалов, в особенности массового характера, например, прессы. Применение количественных методов имеет еще и то значение, что" требует точных формулировок: подсчитывать можно лишь то, что сформулировано точно и однозначно.
      Успехи применения квантитативных методов и вычислительной техники в науке внушили большие, в значительной степени преувеличенные надежды. Некоторые наиболее горячие приверженцы количественных методов за рубежом заявили, что историки должны отказаться от изучения всего того, что не поддается количественному выражению: превращение истории в «науку цифр», по их мнению, автоматически решит и все методологические ее трудности. История станет одной из разновидностей естественных наук. Эти планы пытается осуществить на практике так называемая клиометрия (одно из направлений буржуазной экономической истории), которая признает в истории только статистику и на этом основании предлагает изгнать из нее такие понятия, как классы и классовая борьба. Подобные идеи представляют собой реакционную утопию. Попытки изучать историю общества, игнорируя классовую борьбу, обречены па провал.
      Кроме того, далеко не все явления и процессы, происходящие в обществе и интересующие нас, вообще поддаются измерению, да и для того, чтобы подсчитать, историк должен располагать материалами, а они нередко отсутствуют. При этом, чем далее от нас отстоят события, которые изучает историк, тем скуднее источники и, следовательно, тем с меньшей определенностью можно о них судить.
      Наконец, следует иметь в виду и особый характер социальной статистики: количественные данные, которыми оперируют социальные науки, имеют принципиально иную природу, чем те, на которые опираются науки естественные. Главная особенность социальной статистики состоит в том, что она всегда носит более или менее приблизительный характер. «Социальная статистика, — справедливо замечает советский историк В. А. Дьяков, — никогда не претендовала и не претендует на абсолютную точность, да от нее такой точности и не требуется. Даже статистика, базирующаяся на результатах новейших переписей населения или специально проводимых в наше время конкретно-социологических обследований, очень далека от абсолютной точности» 56.
      В статистике самое главное — исходные позиции составителя. Данные одного и того же статистического обследования могут оказаться различными в зависимости от исходных посылок. Так, например, при анализе имущественного состава населения получаются совсем разные результаты в зависимости от того, какой уровень дохода мы возьмем для определения групп. Игнорирование этого правила и некритическое отношение к статистике может лишь дискредитировать количественный метод, так как, создавая впечатление строгой объективности, цифровые данные могут служить прикрытием для субъективности и произвола. Отец кибернетики Норберт Винер, возражая против такого использования экономистами количественных методов, писал: «Подобно тому, как некоторые отсталые народы заимствовали у Запада его обезличенные, лишенные национальных примет одежды и парламентские формы, смутно веря, будто эти магические облачения и обряды смогут их сразу приблизить к современной Культуре и технике, — так и экономисты принялись облачать свои весьма неясные идеи в строгие формулы интегрального и дифференциального исчисления» 57. Поэтому, приветствуя применение математики и современной вычислительной техники в историческом исследовании, мы должны подчеркнуть, что это не решает проблем исторической науки и не снимает ее трудностей.
      Подводя итоги, следует сказать, что сегодня историческая наука располагает довольно большим арсеналом методов исследования, хотя ни один из них не следует абсолютизировать.
     
      РЕКОНСТРУКЦИЯ ПРОШЛОГО
      Все описанные этапы исследовательской работы историка — сбор материала, его изучение, анализ, систематизация и т. д. — завершаются решением главной задачи, а именно — реконструкцией прошлого. Эта задача сопряжена с немалыми трудностями. Первая из них заключается в том, что историк имеет дело, в сущности, лишь с разрозненными частями прошлого, своего рода обломками, которые следует расставить по своим местам. Вторая состоит в том, что какая-то часть прошлого, не отраженная в источниках, навсегда останется для него неизвестной. Материалы, которыми располагает историк, пишет JI. Готтшок, «в своей совокупности не представляют объект изучения в целом, но лишь часть его, а целое, давно исчезнув, существует лишь в той мере, в какой его может воссоздать неполное и постоянно меняющееся понимание историка». Исходя из этого, Готтшок считает, что история — «лишь та часть человеческого прошлого, которая поддается сознательной реконструкции на основании имеющихся свидетельств и косвенных данных 58.
      Прежде историки восполняли существующие пробелы без сомнений и колебаний: они просто «дорисовывали» недостающие звенья в картине прошлого, — как отдельные детали, так порой и целые части. Это делало границу между историческим трудом и художественной прозой весьма относительной, часто неразличимой.
      Современная историческая наука в подобных целях выдвигает предположения различной степени достоверности и изученности, догадки и гипотезы. Они не являются выдумкой или домыслом, но степень их обоснованности различна. Одни из них абсолютно точны и достоверны, другие прямо вытекают из проверенных и точных свидетельств, третьи связаны с фактами лишь косвенно. Это же относится и к самим фактам и свидетельствам, на которых построено историческое исследование. Все материалы, находящиеся в распоряжении историка, и, соответственно, все его утверждения располагаются по степени своей аргументированности и обоснованности как бы в широком диапазоне между двумя крайними полюсами: на одном из них лишь строго обоснованные факты, ставшие аксиомой, на другом — гипотетические.
      Таким образом, научная книга по истории отличается от ненаучной или донаучной не тем, что в первой содержатся лишь строго проверенные факты и выводы и вовсе нет недостаточно проверенных и обоснованных утверждений, а тем, что факты строго отделены от предположений, окончательно доказанное — от того, что еще предстоит доказать. Внешним средством такого различения. является так называемый научный аппарат, т. е. система примечаний; взглянув на примечания, читатель может сразу определить степень доказательности каждого утверждения, оценить точность установленного факта, отличить предположения или догадки от фактов.
      Итак, историк воссоздает прошлое, но какое? То, что имело место в действительности, или нечто совсем иное? Конечно, он не может воссоздать абсолютно все, что было, и в силу тех трудностей, о которых мы уже говорили, и в силу того, что у него вырабатывается собственная, особенная манера видеть и понимать то, что было.
      Некоторые буржуазные историки на этом основании категорически утверждают, что историк не просто вое-, создает историческое прошлое, а творит его. Говоря, что историк «творит представление о прошлом», западногерманский ученый Т. Шидер подчеркивает, что слово «творит» он понимает не в переносном смысле, а в буквальном 59. Согласно этому взгляду, историк оказывается творцом исторического процесса.
      Разумеется, это неверно. Роль историка в воссоздании прошлого не следует преувеличивать. Хотя он стремится воссоздать прошлое, опираясь не только на реальные свидетельства и материалы, но и на помощь своего воображения, это воображение не подменяет факты, а лишь помогает глубже понять их значение и связь между ними.
      Конечно, реконструкция прошлого, к которой стремится отдельный историк, не может быть единственной целью исторической науки в целом, последняя, как уже говорилось, ставит своей задачей раскрытие общих связей между событиями, выявление закономерностей. Но реконструкция — необходимая часть этой задачи.
      Прошлое, которое воссоздает историк, не является полной и абсолютно точной копией прошлой действительности: в каком-то отношении оно будет беднее, чем то, что было, ибо источники, находящиеся в распоряжении историка, всегда в чем-то ограничены. Однако в других отношениях оно окажется более отчетливым, чем в реальности, ибо историк знает о происшедшем больше, чем современники. Ссылаясь на это, бельгийский историк Ж. Дондт даже утверждает, что прошлое, воссоздаваемое историком, реальнее, чем действительностьв0. Нет необходимости опровергать это ошибочное утверждение. Для нашего проникновения в прошлое, для полной его реконструкции и понимания всегда имеются известные границы. Ф. Энгельс подчеркивал относительный характер исторического познания61. Прогресс исторической науки заключается в том, что она, подобно другим наукам, все время стремится к углублению нашего знания и от неполного, относительного знания движется к более полному, абсолютному.
     
      Глава 4
      ИСТОРИЯ И ОБЩЕСТВО
     
      Характеристика исторической науки останется неполной, если мы не присмотримся к роли, которую она играет в жизни общества.
     
      СОЦИАЛЬНАЯ НАУКА
      Герой повести А. Франса «Преступление Сильвестра Боннара» — старый чудак, одержимый страстью к собиранию древних рукописей и мельчайших фактов прошлого. Все окружающее его не интересует, он бесконечно далек от него. В этом образе отразился взгляд на историю как на занятие, далекое от жизни. Западногерманский историк Р. Виттрам так излагает эту точку зрения: «Мы, историки, занимаемся странным делом: мы живем в городе мертвых, мы окружены тенями, мы следим за ушедшим» \
      Эти представления ошибочны. В действительности прошлое связано с настоящим. В жизни общества, как и в природе вообще, ничто не проходит бесследно. Люди прошлого оставляют на всем, что их окружало, явственную печать своей деятельности. Мы говорим на языке, который создавался предшествующими поколениями, смысл многих слов и выражений нам становится понятнее, если мы знаем условия, в которых они возникли. Мышление человека, как и его физиология, — результат длительного развития. Современный быт, формы семьи и общения между людьми, общественные институты — все, как правило, состоит из элементов, оставшихся от прошлого. Поэтому занятие историей означает, в сущности, изучение того, как возникло все то, что нас окружает.
      Это — не бегство от жизни, а особый путь проникновения в нее.
      Историческая наука является социальной, т. е. общественной, поскольку она изучает общество. Но она социальна и в другом смысле, поскольку принимает деятельное участие в жизни общества, отчетливо выражая его сознание — все то, что общество, его отдельные классы в данную эпоху думают, чувствуют, во что верят и о чем мечтают. Будучи отражением общественного бытия, общественное сознание запечатлено в искусстве, мифах, народной мудрости, нормах права и в политической жизни. Известная часть этих проявлений общественного сознания приводится в систему и отражается в науке, в политической и правовой идеологии и т. д.
      Историческая наука чрезвычайно чувствительна ко всему, что волнует общество и его отдельные классы, и очень активно участвует в формировании общественного сознания.
      Некоторые буржуазные ученые пытаются убедить нас в том, что историк должен руководствоваться исключительно интересами «чистой науки» и стоять в стороне от интересов классов и партии. Так, английский историк Д. Эльтон призывает при изучении прошлого решительно отказаться от поиска связей между ним и настоящим. Занятие историей, говорит он, означает прежде всего сознательный отказ от настоящего, т. е. от сегодняшних проблем. Эту же мысль доказывает английский философ М. Оукшотт. Историю надо изучать только ради нее самой, утверждает он, прошлое не имеет якобы никаких контактов с настоящим, его «безжизненность» и «неподвижность» — это вовсе не пороки, которые следует изжить, а, напротив, благодетельные достоинства.
      Эти взгляды, вытекающие из отрицания социальных функций исторической науки, ошибочны. Мысль о «независимости» историка от общества — не что иное, как утопия. В действительности он не может изолироваться от общества, если даже захочет: как уже говорилось, влияние эпохи, класса, среды отражается на каждом этапе его работы — на выборе темы исследования, его подходе к ней, отборе фактов, их освещении и объяснении. И если мы внимательно присмотримся к трудам историков любой эпохи, даже самой отдаленной, то всегда обнаружим в них отклики на важнейшие проблемы, волновавшие людей и общество того времена, а также явственное отражение классовых интересов и симпатий автора.
      Впрочем, нередко разговоры о «нейтралитете» представляют собой всего лишь пропагандистский прием в идеологической борьбе.
      «В современном мире идет ожесточенная борьба двух идеологий — коммунистической и буржуазной. Эта борьба — отражение в духовной жизни человечества исторического процесса перехода от капитализма к социализму» 2. Историческая наука является полем этой идеологической борьбы. Реакционные историки в наше время не всегда решаются выступать открыто в защиту угнетения и эксплуатации. Однако, проповедуя нейтралитет, они на деле продолжают, хотя и посредством более утонченных методов, искажать и приукрашивать прошлое капиталистической системы. Переписывая кровавую историю колониализма, они пытаются обнаружить «благодетельные» последствия хозяйничанья капиталистов в колониях. Некоторые американские историки в розовых тонах изображают рабство негров и плантационную систему. Последыши фашизма в ФРГ стараются реабилитировать Гитлера.
      Только марксистская историческая наука, выступающая с позиций революционного пролетариата, последовательно и до конца стремится раскрыть всю правду о прошлом. Пролетариат, носитель самой передовой идеологии, не заинтересован в замалчивании или искажении фактов прошлого.
      Прогрессивная историческая наука решительно разоблачает все отсталые и реакционные взгляды и теории, вскрывая их происхождение и сущность. Марксистская историческая наука ведет борьбу как против антикоммунизма, так и против правого и «левого» ревизионизма в понимании исторического процесса. История оказалась на передовой линии ожесточенной идеологической борьбы, которая идет в наши дни между крепнущим социализмом и отживающим капитализмом.
      Изучая закономерности развития общества, марксистская историческая наука всегда подчеркивала, что она служит делу коммунистического строительства, борьбе трудящихся против капитала, реакции и милитаризма. Показывая неизбежность победы нового, прогрессивного строя, она одновременно умножает силы трудящихся в их борьбе. А. Грамши, говоря о необходимости для итальянских коммунистов знать историю Италии, подчеркивал: «Если писать историю прошлого, значит творить историю настоящего, то великой исторической книгой будет та, которая сегодня помогает развивающимся силам все больше познавать самих себя и благодаря этому становиться все более активными и действенными» 3. Поэтому нет ничего удивительного в том, что коммунисты придают особое значение изучению истории. Основоположники марксизма-ленинизма всегда уделяли ей большое внимание, много занимались ею и оставили нам в своих работах блестящие образцы научно-исторического анализа. Именно изучение истории общества, глубокий научный анализ капиталистической общественно-экономической формации позволили основоположникам марксизма-ленинизма обосновать историческую необходимость слома буржуазного государства и замены его новым, государством диктатуры рабочего класса, имеющим цель построение социалистического общества.
      Высокую оценку роли исторической науки дал Центральный Комитет КПСС и в известном постановлении от 14 августа 1967 г. «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве». В этом документе перед историками поставлена задача «более действенной и всесторонней разработки крупных теоретических проблем, создания обобщающих трудов по актуальным вопросам развития общества и современного научного знания, дальнейшего повышения качества и эффективности научных исследований». В нем также были указаны важнейшие направления науки, которые требуют особого внимания.
      Постановление ЦК КПСС оказало благотворное влияние на прогресс исторических исследований в нашей стране. Расширилась их тематика, повысилась актуальность, двинулась вперед разработка ряда важных проблем.
      Однако у советских историков остаются и нерешенные вопросы. На совещании историков в марте 1973 г. в их работе были отмечены и некоторые ошибки. Следовательно, необходимо дальнейшее повышение идейно-теоретического уровня исторических работ на основе марксистско-ленинской методологии, строгое соблюдение классового, партийного подхода к оценке событий и явлений прошлого, усиление наступательной борьбы против антинаучных, ревизионистских концепций.
      В советском обществе историческая наука активно участвует в жизни общества. Предпринимая свои исследования, советские историки всегда стремятся ответить на важные и актуальные вопросы, поставленные жизнью.
      Что историки понимают под актуальностью исторического исследования? Этот термин в науках технических и естественных означает близость к важным задачам дня, практическую применимость для их решения. Впрочем, и здесь, как показывает опыт, далеко не всегда весьма актуальные вопросы встречали всеобщее понимание и поддержку.
      В истории определение актуальности сопряжено с еще большими трудностями, а нередко и разногласиями. Порой актуальное звучание приобретают работы, в свое время не привлекшие к себе внимания. Чтобы можно было правильно и по достоинству оценить важность и актуальность исторического исследования, нередко бывает необходимо известное время. Актуальными подчас оказываются такие вопросы и темы, которыми историки занимаются давно и которые казались решенными. В новой обстановке прошлое часто поворачивается новыми, незамеченными ранее сторонами и мы начинаем видеть то, чего ранее не замечали. Каждое поколение открывает в прошлом что-нибудь новое для себя. Постоянное возвращение к сделанному, пересмотр его отражают поступательное движение науки, ее неуклонное стремление к полному знанию.
      Для историка-марксиста актуальность той или иной проблемы определяется в первую очередь тем, в какой степени она способствует лучшему пониманию современного общества и человека, показывая в их прошлом, а следовательно — ив них самих, какие-то неизвестные ранее стороны. В конечном счете наибольший общественный резонанс получают те исторические труды, авторы которых сумели лучше других понять основные тенденции духовной жизни своего времени и ярко их выразить.
      А это определяется не столько талантом автора или удачей, а тем, насколько он интересуется современностью и участвует в решении ее проблем.
      Существуют две ошибки в понимании актуальности исторического труда. Одна из них — представление, что лучшему пониманию настоящего может помочь только такой труд, в котором рассматриваются явления прошлого, сходные или во всяком случае сопоставимые с настоящим.
      Разумеется, говоря о сравнении прошлого с настоящим, мы отнюдь не имеем в виду простые и вульгарные аналогии. Но некоторые историки понимают это именно так. В частности, испанский философ-идеалист Ортега-и-Гасет заявлял, что история представляет собой науку о современности в самом строгом и самом актуальном смысле. Сходную мысль высказывает современный английский историк Д. Барраклаф, утверждающий, что всякая история, которая что-то означает, является современной историей. Хотя оба указанных автора отмежевываются от упрощенного понимания исторических аналогий, однако их высказывания приводят именно к такому пониманию. В утрированном виде эта концепция получила довольно широкое распространение в США под названием «презентизма» (от латинского слова «презенс» — «настоящее»). Презентисты прямо отождествляют изучение прошлого и настоящего и призывают подчинить историческую науку практике сегодняшнего дня, конъюнктуре. Презентизм выражает стремление реакции поставить историческое знание на службу своим классовым интересам. Аналогичный подход к истории и ее задачам мы наблюдаем в современном Китае: официальная китайская пропаганда заявляет, что изучение всемирной истории имеет смысл лишь постольку, поскольку помогает понять «пролетарскую революционную линию» Мао Цзэ-дуна, в частности оправдать взятый им антисоветский курс. Такой взгляд привел к деградации исторической науки в КНР.
      Подобный поверхностный, конъюнктурный подход к задачам исторического исследования отнюдь не помогает лучшему пониманию настоящего. Для того чтобы увидеть это настоящее в новом свете, историк должен оставаться на почве подлинно научного историзма, т. е. не упускать из виду своеобразие конкретного прошлого, его отличие от настоящего, стремиться во всех явлениях различать
      как общее, так и единичное, неповторимое. «Обнаруживая повторяемость в истории, — пишет советский исследователь, — сталкиваясь со все теми же потребностями и проявлениями человека, мы глубже понимаем структуру и функционирование общества, законы его движения. Сталкиваясь же с различием и многообразием форм жизни человека в другие периоды или в иных цивилизациях, культурных регионах, мы вернее постигаем свою собственную самобытность, наше место во всемирно-историческом процессе. Таким образом, равно необходимо знание общего и индивидуального, единства и разнообразия» 4.
      Из этого следует, что исторические работы помогают пониманию настоящего, не только показывая сходное, но и совсем непохожее — подчас именно это стимулирует мысль.
      Другая ошибка в понимании актуальности — отождествление ее с хронологической близостью к нашим дням. В действительности актуальным историческим исследованием может быть работа, посвященная любому явлению прошлого, даже самого отдаленного. Характерный пример — известная книга академика Б. Д. Грекова «Киевская Русь», вышедшая в 30-е годы. Монография Б. Д. Грекова базировалась на результатах работы советских историков по изучению социально-экономических формаций. Продолжая это изучение, автор показал как своеобразие социально-экономического строя Киевской Руси, так и те его черты, которые являются общими для данного этапа в развитии общества. В то же время Б. Д. Греков убедительно опроверг человеконенавистнические вымыслы фашиствующих историков, объявившие все «неарийские» народы, в том числе и славянские, неспособными к самостоятельному развитию, показал высокий уровень материальной и духовной культуры Древней Руси. Вопросы, поставленные в книге Грекова, оказались чрезвычайно актуальными, хотя в ней рассматривались события, отстоявшие от нас на тысячу лет.
     
      ИСТОРИЯ И ВОСПИТАНИЕ
      В жизни общества история играет важную роль и как орудие педагогического воздействия, как воспитательница ума и чувств. Историческое знание представляет собой один из важнейших компонентов общечеловеческой культуры и при отсутствии этого компонента образование человека никак не может считаться полным. Поскольку школа ставит своей задачей дать полное образование, история стала обязательным предметом школьной программы. Определенный запас исторических знаний необходим каждому из нас в повседневной жизни, ибо мы на каждом шагу черпаем из прошлого факты, аргументы, сравнения и т. д. Чем больше этот запас, тем легче мы понимаем собеседника и книгу, тем богаче наши собственные мысли, полнее наша аргументация.
      Изучение истории способно также привить уму определенные качества, которые невозможно приобрести иным путем. Среди этих качеств на первом месте — чувство историзма, т. е. понимание того, что все в мире находится в движении и развитии и вне времени не существует. Восприятие мира в движении способствует преодолению консерватизма — слепой некритической привязанности к старому, привычному вне зависимости от его ценности. Историческое образование может развить широту взглядов на окружающее, выработать умение понять чужое, незнакомое. Именно эти качества истории как орудия образования побудили в свое время Н. Г. Чернышевского написать: «Можно не знать, не чувствовать влечения к изучению математики, греческого или латинского языков, химии, можно не знать тысяч наук, а все-таки быть образованным человеком, но не любить истории может только человек, совершенно неразвитый умственно» 5. Конечно, эти слова не следует понимать как недооценку других наук, в том числе математики или языков: Чернышевский лишь подчеркивал особое место истории в системе общего образования.
      Прогрессивные историки — исследователи и педагоги — всегда учитывали большие возможности своей науки и решительно выступали против попыток использовать ее
      5 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 15-ти томах, т. II. М., 1949, стр. 546.
      для пропаганды отсталых, реакционных взглядов и всякого рода мифов.
      Но, участвуя в развитии ума, история в неменьшей степени может служить также орудием воспитания чувств. Все науки в той или иной степени оказывают воспитывающее воздействие на чувства. Так, география, рассказывая о своей стране, в то же время учит не только лучше ее знать, но и любить. Биология не только способствует углублению знаний об окружающей природе, но и учит ее оберегать. Исторические знания особенно сильно воздействуют на мир чувств. В истории мы встречаем драматические эпизоды, неожиданные ситуации, необыкновенные судьбы, здесь перед нами люди — их мечты, тревоги, удачи и трагедии; все здесь волнует ум и чувства. Это обстоятельство придает рассказу о прошлом сильный эмоциональный заряд. Недаром историческая тематика издавна привлекает к себе внимание художников. Богатство сюжетов предоставляет педагогу неограниченные возможности для воздействия на духовный мир, взгляды и нравственные убеждения слушателей и читателей. Он может в прошлом найти иллюстрации к различным философским и нравственным положениям, придать самым абстрактным идеям жизненность и полноту, а вместе с тем и большую убедительность.
      Советская историческая наука использует эти возможности для воспитания широких народных масс (и в особенности подрастающего поколения) в духе беззаветной преданности идеалам коммунизма, в духе ненависти ко всякому угнетению и эксплуатации. Она внушает уважение к великим достижениям труда и разума, к произведениям духовной культуры, воспитывает любовь к своей Родине и к своему народу. А показывая вклад других народов в развитие материальной и духовной культуры, она учит уважать эти народы и таким образом служит воспитанию интернационализма. Рассказывая о жизни и борьбе трудящихся, советская история развивает классовое сознание, прививает молодежи гражданские чувства и высокие моральные принципы советского общества.
      Способность воздействовать на чувства проистекает из того факта, что в исторической науке, несомненно, содержатся элементы искусства. На это неоднократно указывали многие историки. Известный исследователь Древнего Рима Т. Моммзен (1817 — 1903) даже заявил, что история вообще стоит ближе к искусству, чем к науке. В еще более категорической форме эту мысль сформулировал английский историк Д. Тревельян (1876 — 1972). В статье, опубликованной под характерным заглавием «Клио — муза истории», он утверждал, что история — это искусство, а задачи историка совпадают с задачами литератора, и поэтому древние греки вполне справедливо причисляли историю к разряду искусств наряду с поэзией и музыкой. Что касается элементов научного исследования, то они, по мнению Тревельяна, играют в работе историка незначительную роль. «Даже в тех случаях, — писал он, — когда перед нами явление, факты которого хорошо известны, например Французская революция, мы не можем точно изучить психологию всех двадцати пяти миллионов людей, биографии и мотивы которых — за исключением каких-нибудь нескольких сот или тысяч — погребены во мраке полного забвения. Поэтому никто и никогда не может дать полный или целиком правильный очерк Французской революции». Следовательно, делал вывод Тревельян, «в своих самых важных чертах история является не научной индукцией, а догадкой, основанной на воображении относительно наиболее правдоподобных обобщений» 6.
      Тревельян намеренно заострял свой тезис. Его полемические стрелы были направлены против тогдашних тенденций полностью приравнять историю к естественным наукам. В частности, он имел в виду английского историка Д. Бери, который как-то заявил, что история представляет собой только науку и ничего более. Этот спор между сторонниками различных взглядов на историческую науку неоднократно возобновлялся и позднее. Затрагивая важные проблемы исторической науки, он не утратил значения и в наши дни.
      В утверждениях Тревельяна о некоторых совпадениях между историей и искусством есть рациональное зерно. Однако он ошибался, умаляя роль научного мышления в историческом исследовании и называя историю «догадкой, основанной на воображении». Понимая под воображением, как следует из контекста, не что иное, как вымысел, он шел так далеко, что отвергал принадлежность истории к науке.
      6 G. М. Trevelyan. Clio a Muse. London, 1912, p. 37.
      Это, разумееФся, неверно: воображение необходимо вб всех науках. Воображение — это разновидность интеллектуальной смелости, которая позволяет проникать в неведомое. Одной осторожности, трудолюбия и терпения недостаточно для того, чтобы увидеть то, чего не видел еще никто. Человек, лишенный такого творческого воображения, вряд ли может стать настоящим ученым, точно так же, как художником или писателем.
      В известной доле воображения нуждается и историческое исследование. Воображение здесь необходимо для того, чтобы перенестись умственным взором в другую, отличную от нашей эпоху и обстановку, понять мысли, чувства и представления, столь далекие от наших, перевести их на язык настоящего. Без воображения невозможно даже найти связь между различными явлениями. Наконец, воображение совершенно необходимо и для завершения исследовательской работы над исторической проблемой — для реконструкции прошлого. Воображение играет роль на всех этапах работы историка-исследо-вателя.
      Однако воображение в историческом исследовании занимает не такое место, как в искусстве. Художник дает полную волю своему воображению. Историк же должен быть верен фактам и держать воображение в строго ограниченных рамках. «В том-то и заключается трудность условий исторического таланта, — писал В. Г. Белинский, — что в нем должны быть соединены строгое изучение фактов и материалов исторических, критический анализ, холодное беспристрастие с поэтическим одушевлением и творческой способностью сочетать события, делая из них живую картину, где соблюдены все условия перспективы и светотени»7. Воображение историка, говорит Д. Эльтон, это «воображение, находящееся под контролем знания и учености», и историк «обязан подчинять свое воображение контролю, который исходит от науки» 8. Советский историк А. В. Гулыга справедливо замечает: «Сила исторических образов в их достоверности. Когда читатель твердо убежден, что ему рассказывают о подлинных событиях, то повествование приобретает особую
      7 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VII. М., 1965, стр. 52 — 53.
      8 G. Elton. Op. cit., p. 87.
      эмоциональную действенность. Достоверность выступает в качестве не только научной, но и своеобразной эстетической категории, которая присуща лишь историческому повествованию и отсутствует в произведении художественном» 9. Таким образом, воображение в историческом исследовании не имеет ничего общего с вымыслом.
      С вопросом об элементах искусства в истории связана и проблема языка исторических произведений. Задача создания «живой картины», о которой говорил Белинский, требует соответствующей формы изложения. Живость и яркость языка никогда не вредили существу дела в научном труде, и крупные ученые во всех областях умели самые сложные мысли излагать ясно, просто и понятно, в особенности, когда они обращались к широкой аудитории. Тяжелый, неповоротливый язык — отнюдь не свидетельство научности. Еще А. И. Герцен издевался над манерой изложения, которую некоторые считают обязательным признаком учености. Каста ученых, писал он, «окружает науку лесом схоластики, варварской терминологии, тяжелым отталкивающим языком. Так огородники сажают около гряд своих колючее растение, чтобы дерзкий, намеревающийся перелезть, сперва десять раз укололся и изорвал свое платье в клочки» 10.
      Конечно, форма научных сочинений не может существовать в отрыве от их содержания: она должна находиться в единстве с хорошо продуманной идеей. Погоня за эффектом только снижает уровень научного труда.
      При этом не следует упускать из виду, что язык точных наук отличается от языка искусства. Они преследуют различные цели: первый предназначен в основном для передачи информации, а задачи второго — наряду с информацией создать у читателя при помощи словесных средств определенное эмоциональное состояние. Язык исторического труда в какой-то степени решает обе эти задачи.
     
      ЗАЧЕМ НУЖНА ИСТОРИЯ?
      Когда-то был распространен взгляд, что человеку, оО-ществу полезны только некоторые отрасли знания, например, химия или геология, а другие, например, математика или философия — лишь удовлетворяют любознательность, но непосредственной пользы не дают. Отсюда возникло деление наук на «прикладные» и «чистые».
      Такой взгляд на науку совершенно устарел. Старое разделение наук, хотя и применяется, однако утратило первоначальный смысл. Так называемые «чистые» (их теперь называют «фундаментальными») науки ставят своей задачей выявление и изучение основных законов природы и общества, а «прикладные», используя эти законы природы и общества, участвуют в создании материальных ценностей. Но и такое деление наук в значительной мере условно. В наше время, когда наука стала непосредственной производительной силой общества, в сущности, все области знания являются прикладными и все различие между ними состоит в том, что одни обещают приложение в будущем, другие — непосредственное приложение.
      Видный советский физик Д. И. Блохинцев считает, что часть наук об обществе принадлежит к категории фундаментальных и. Это может быть отнесено и к истории, которая исследует основные закономерности в развитии общества. Конечно, история может ставить перед собой и частные задачи чисто практического характера. Так, работа историков по разысканию старинных карт и их расшифровке помогла установить расположение древних ирригационных сооружений в Средней Азии. Это дало немалую практическую пользу, облегчив разработку схемы новых каналов. Однако главная функция исторической науки лежит не в утилитарной плоскости: она заключается в том, что, давая богатый материал для сравнения, она позволяет лучше понять настоящее во всем его своеобразии, служит орудием его познания. Ведь сравнение — важный путь всякого познания. Кроме того, поскольку будущее — это результат прошлого и настоящего, то, изучая историю, человек пытается приоткрыть завесу,
      11 См.: Д. Блохинцев. Пропорции в науке. — «Наука и жизнь», 1974, № 6.
      отделяющую его от будущего. «Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, — говорил В. Г. Белинский, — чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло нам о нашем будущем» 12.
      Изучение настоящего и перспектив развития оставалось мало эффективным до тех пор, пока в его основу не легло понимание исторического процесса как закономерного развития общества. А открытие основных законов, управляющих этим развитием, ознаменовало превращение истории в науку.
      Основоположники марксизма, внимательно наблюдая современное им общество, открыли важнейшие законы его функционирования и прежде всего роль классов и классовой борьбы в прошлой и настоящей жизни общества. Опираясь на это открытие, они показали возможность коренным образом преобразовать общественную систему, создав на месте строя, основанного на угнетении одного класса другим, разумный и справедливый строй. Они показали также, что существует и та сила, которая способна осуществить эту грандиозную задачу, — самый передовой класс современного общества, рабочий класс.
      Таким образом, научное изучение общества, изучение его истории позволило основоположникам марксизма понять закономерности общественного развития не только в прошлом, но и в настоящем и даже в будущем, указать пути к преобразованию общества. Угнетенное человечество давно мечтало о лучшем будущем, но только научный коммунизм превратил эту мечту в реальную перспективу и указал пути к ее осуществлению. Глубокое понимание закономерностей общественного развития позволило от туманных мечтаний перейти к научному руководству обществом, не только точно предвидеть тенденции его движения, но, опираясь на знание объективных законов, направлять его к достижению намеченных целей.
      Факты последнего столетия подтвердили огромную силу марксистской исторической науки как орудия познания, предвидения и управления общественным развитием. Великая Октябрьская социалистическая революция, победа Советского Союза в Великой Отечественной войне, создание мировой социалистической системы, рост сил социалистического лагеря и ослабление капитализма, крах колониализма и многие другие факты последних десятилетий представляют собой блестящее осуществление на практике научного предвидения основоположников научного коммунизма и показывают, какую силу дает научное знание законов истории.
      Блестящий пример этому — история Коммунистичеческой партии Советского Союза. История нашей партии — важнейшая общественная наука. Изучение ее вооружает людей знанием законов общественного развития, законов классовой борьбы, законов построения социализма. Изучение истории ленинской партии рождает у советских людей чувство гордости своей Родиной, ее великим народом, рождает творческую энергию для построения коммунизма, укрепляет веру трудящихся всего мира в победу социализма.
      Коммунистическая партия Советского Союза всегда уделяла первостепенное внимание развитию общественных наук, в том числе истории, рассматривая их как научную основу руководства обществом. XXV съезд КПСС внес богатый вклад в дальнейшую разработку теоретических вопросов общественного развития, он «подвел итоги теоретической деятельности партии после XXIV съезда, исследований в области общественных наук, определив их наиболее перспективные направления и проблемы» 13.
      Люди всегда считали историю учительницей жизни и это мнение в общем вполне справедливо. Однако в наши дни на Западе широко распространен скептический взгляд, который гласит, что история не может преподавать нам полезных уроков и поэтому не имеет реального значения.
      Разумеется, это неверно. На практике каждое наше действие — ив общественной и в частной жизни — опирается на знание того, какие последствия в прошлом имели такие же или аналогичные поступки. Это знание — обязательное условие разумного и осмысленного поведения, опора наших суждений и догадок. Опыт прошлого никому не дано игнорировать без серьезного риска.
      Скептики нередко ссылаются на Гегеля, который как-то сказал: «Опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было извлечь из нее» 14. Однако при внимательном чтении Гегеля легко убедиться в том, что великий философ вовсе не был скептиком и не отрицал возможности извлекать полезные выводы из истории. Его мысль заключается в том, что народы и правительства, которые ему были известны, просто не умели использовать поучения, преподносимые историей. В другом месте Гегель объясняет и причину этого: дело в том, что проблемы, возникающие перед человечеством, никогда не повторяясь, всегда облекаются в новую форму. «В каждую эпоху, — писал Гегель, — оказываются также особые обстоятельства, каждая эпоха является настолько индивидуальным состоянием, что в эту эпоху необходимо и возможно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состояния... В сутолоке мировых событий не помогает общий принцип или воспоминание о сходных обстоятельствах, потому что бледное воспоминание прошлого не имеет никакой силы по сравнению с жизненностью и свободой настоящего» 15. Как видим, по мнению Гегеля, польза, которую люди могут извлечь из истории, зависит и от того, насколько хорошо они ее знают, и от того, насколько правильно они умеют реализовать это знание. Такая постановка вопроса не имеет ничего общего с неверием в историю.
      Таким образом, знание прошлого необходимо для того, чтобы успешнее решать проблемы, которые перед нами ставит жизнь. История — это накопленный человечеством опыт, нередко приобретенный очень дорогой ценой, опыт «сын ошибок трудных», по выражению поэта. И люди не имеют права им пренебрегать.
      Разумеется, знание прошлых ситуаций, событий и их последствий не может дать исчерпывающего ответа на сегодняшние проблемы, тем более, что, как говорилось, они всегда появляются в новом виде. Однако это знание позволяет лучше понять ситуацию настоящего, определить правильную перспективу, делает проблему и ее значение более ясными. А это — важнейшее условие для ее успешного решения.
     
      ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      Итак, что же такое история? Для ответа на этот вопрос мы рассмотрели становление и развитие исторической мысли, проследили превращение истории в науку, показали ее внутреннюю структуру, основные приемы работы историков и связь исторической науки с другими научными дисциплинами. Подведем итоги сказанного.
      История — это наука, изучающая общество и общественного человека в их развитии, прошлую жизнь человечества во всей ее полноте, в ее общих закономерностях и в ее конкретности. В пестром калейдоскопе событий, явлений и процессов, в их разносторонности и противоречивости она ищет общие связи, законы развития и функционирования общественного организма и его отдельных частей. Историческая наука служит человечеству, раскрывая эти законы и прослеживая их действие в классовом обществе на различных этапах его движения.
      Однако свою общественную функцию успешно выполняет лишь прогрессивная историческая наука, стоящая на классовых позициях пролетариата и на почве материалистической диалектики. Вооруженная марксистско-ленинским методом, прогрессивная историческая наука позволяет успешно решать проблемы, стоящие перед обществом, и этим облегчает его продвижение вперед.

|||||||||||||||||||||||||||||||||
Распознавание текста книги с изображений (OCR) — творческая студия БК-МТГК.