|
К ЮНЫМ ЧИТАТЕЛЯМ
Дорогие юные друзья! Книга, которую вы сейчас держите в руках, особая и неповторимая. Она впитала в себя многолетний опыт десятков разных народов, и она же говорит нам о сегодняшнем дне, о расцвете нашей многонациональной советской культуры, о том, что завоевано в прошлом и обогатилось ныне новым содержанием.
Советская многонациональная литература, которая создается сейчас на 78 языках народов и народностей нашей страны,— явление прекраснейшее. При этом многие литературы родились в своем письменном виде после Великого Октября. Одно это говорит о подлинной культурной революции, происшедшей в нашей стране, о торжестве ленинских идей.
Великолепная поэзия разных народов, от «Давида Сасунского», «Манаса» и «Калевалы» до произведений современных писателей народов Севера, от Рудаки, Руставели, Хайяма до Бараташвили и Шевченко, Райниса и Исаакяна, от времен Великой Отечественной войны до наших дней, — все это вы сможете прочитать и перечувствовать на русском языке в отличных переводах.
По велению долга и сердца, наконец по писательской своей службе я давно и хорошо знаю нашу советскую литературу. Но вот перечитал эту книгу и вновь, какой уже раз, сердце мое наполнилось гордостью за свою страну и свой народ, которые дали миру такую цельную и вместе с тем наполненную всем многоцветьем национальных красок и оттенков литературу.
Думаю, вам, как и мне, не удастся, пожалуй, прочитать все книги и все произведения советской и мировой литературы, которые стоят того, чтобы быть прочитанными. Но каждое прикосновение к таланту, большому и настоящему, — всегда огромная радость.
Вы испытаете эту радость, открыв книгу.
Уверен, что вы будете читать ее не потому, что так надо, что за это чтение вы получите отметки, а потому, что без знакомства с писателями, произведения которых включены в эту книгу, нельзя — нельзя жить, нельзя любить, нельзя думать о настоящем, прошлом и будущем. Великая многонациональная литература, небольшая часть которой представлена здесь, поможет вам, нашим маленьким юным гражданам, расти добрыми, справедливыми, честными, лучше видеть красоту окружающего мира, бороться за коммунистическое будущее человечества.
Сергей Баруздин
О СОДЕРЖАНИИ КНИГИ
Эта книга поможет вам получить представление о литературе народов, населяющих СССР. Наша страна — многонациональная. По законам дружбы и братства живут в ней все народы. У каждого народа, каким бы маленьким он ни был, есть своя культура, своя литература; она включает в себя произведения устного народного творчества, произведения писателей-классиков, современную литературу.
Иногда литература уходит в глубь веков, как, например, армянская или таджикская художественная литература. А у некоторых народов — например, у народов Севера и Дальнего Востока — письменность появилась лишь с приходом Советской власти. Их литература, ровесница Великого Октября, сейчас занимает достойное место в нашей многонациональной культуре, получившей небывалое развитие после Великой Октябрьской социалистической революции.
Современная литература наших народов — явление многожанровое. Она оригинальна и в то же время развивается во взаимосвязи и взаимовлиянии братских культур. Произведения писателей народов СССР переводятся на русский и другие языки и таким образом становятся доступны широким кругам читателей. Вот и в создании этой книги большую роль сыграли переводчики: они перевели на русский язык множество прекрасных произведений писателей всех советских республик, благодаря чему читатели разных национальностей могут познакомиться с этими произведениями.
Книга расширит и ваше представление об известных русских писателях, выступающих в роли переводчиков. Имена переводчиков указаны в «Содержании». Среди них — А. Фет, С. Маршак, В. Рождественский, А. Ахматова, А. Прокофьев, М. Дудин, Н. Заболоцкий, Б. Пастернак и другие.
Некоторые писатели — представители национальных литератур — писали и пишут по-русски. Например, в книгу включены стихотворения осетинского поэта Косты Хетагурова, рассказы киргизского писателя Чингиза Айтматова, белорусского писателя Ивана Шамякина.
Оригинальная (не переводная) русская литература в книгу не входит: произведения для внеклассного чтения по русской литературе включены в книги под общим названием «В мире русской литературы» — для 4, 5-го и 6-го классов.
Читая эту книгу, вы будете постепенно двигаться от древнейшего искусства — устного народного творчества — к современной художественной литературе. Разделы книги расположены в основном хронологически, то есть в соответствии со временем создания входящих в них произведений: сначала идет раздел «Устное народное творчество» (оно — древнейшее у всех народов), затем раздел «Древняя литература Востока» (произведения X—XIII веков) и т. д.
Самостоятельный раздел книги — «О В. И. Ленине, о Великом Октябре». Раздел этот открывает тему Революции и социалистического преобразования страны — тему, которая проходит и через следующие разделы.
Труд советских людей, высокая нравственность, присущая нашему обществу, готовность к защите Отечества, героизм народа в годы Великой Отечественной войны, ответственность каждого советского гражданина за судьбу Родины — всё это темы, которые пронизывают предлагаемую книгу.
Составители
Фрагмент.
Семён Николаевич Курилов (род. в 1935 г.) — юкагирский писатель, автор романов, повестей, рассказов. Романы «Ханидо и Халерха», «Новые люди» посвящены дореволюционной жизни племени юкагиров, отражают материальную и духовную культуру различных племен Северо-Востока. Пробуждение этих племен к новой жизни — тема ряда других произведений Курилова.
БЫЛ У МЕНЯ ДРУГ...
Рассказ
Не помню, сколько тогда было мне лет, но себя я считал взрослым, так как в ту весну отец подарил мне веселого пестрого щенка. Назвал я его ласково— Кучу-кучу.
С Кучу-кучу мы бегали по тундре наперегонки, играли в прятки, боролись; случалось, что, в порыве нежности, даже целовались... Расставались разве что ночью. Но и во сне он прибегал ко мне, прикидываясь то волком, то медведем. Утром я ощущал на щеках прикосновение его теплого и влажного языка: скучно ему, вот и будит меня — играть.
Чего он только не вытворял — то обувь спрячет, то шапку унесет, то чижа разорвет в клочья. За все это доставалось от матери мне: дескать твой щенок и приучай его к порядку. Когда приезжал гость, то я заранее предупреждал его, что мой щенок любит баловаться. И гости прятали одежду подальше. Щенок обычно лежал молчком, забившись в угол, но как только мы начинали есть, он преображался. Нахальству его не было предела: то мясо с тарелки стянет, то строганину1 вырвет из рук.
1 Строганина — сильно замороженная рыба; при еде ее строгают ножом.
Меня, как друга, не боялся, маму не слушался — привык к ее постоянному крику. Признавал только отца. При нем он помалкивал. Отец его вроде и не бил, не ругал, но все-таки Кучу-кучу его почему-то боялся.
Мать привязывала щенка, и тогда он начинал повизгивать, плакать от обиды. Я не выдерживал и, улучив момент, выпускал бедного Кучу-кучу на волю. Пёсик от радости прыгал мне на шею, благодарно лизал щеки и нос, певуче скулил, запрокинув назад уши. Мать упрекала отца, что, как видно, мал я еще для щенка. Отец же отвечал, что единственного сына ограничивать в веселье не хочет, пусть, пока не появится братишка или сестренка, мальчик не чувствует себя одиноким. Я тут же встревал в разговор и категорически заявлял, что кроме Кучу-кучу мне никого другого не надо — ни братишки, ни сестренки.
Кучу-кучу действительно был не только веселым баловнем, но и очень толковым, во всяком случае умнее, чем щенок Николай-чана — нашего соседского мальчишки. Тот щенок лает без разбору, даже на Луну, и грызет что попало, даже бабушкин подол.
Однажды отец мне сказал:
— Скоро у тебя появится братишка или сестренка... Кучу-кучу пора приучать к привязи. Больше не отпускай его без разрешения.
Я не понимал, зачем мне нужны брат или сестра, но отцу возразить не решился. Однако делал по-своему: мама щенка привязывала — я отвязывал, и потом оправдывался, копируя отцовские интонации:
— Пусть наш единственный щеночек, пока у него не появится братик или сестренка, не чувствует себя одиноким. Нельзя его ограничивать в веселье...
Помню, в ту весну мы с Кучу-кучу много бродили по тундре, мокли в болотах и лужах, выслеживали куликов и даже мышей. Это было не просто: щенок находил мышиную нору и когтями разрывал землю, а я недалеко у другой норки топал ногами и страшно кричал, выгоняя мышей на свет. Перепуганная мышь выскакивала наружу, Кучу-кучу ловко сбивал ее лапой и тут же проглатывал.
Умный был щенок. Играл только со мной. На других детей рычал. Не то что собачонка Николайчана — та возилась с кем попало. Вцепится в подол старенькой бабушки и волочится за ней по земле. Увидит пролетающую куропатку, и ну за ней вдогонку — дура! А мой Кучу-кучу такими глупостями не занимался. Зато частенько издевался над глупым щенком Николайчана: обхватит его лапами, придавит к земле и давай его за уши трепать. Кучу-кучу я баловал, угощал его сахаром, конфетами и даже оленьим языком. А бесстыдник Николайчан как-то накормил своего щенка мясом, перемешанным с табаком. Бедная собачка орала на всю тундру, металась как угорелая. Но еще громче кричала-ругалась мать Николайчана: это из ее кисета пропал измельченный листовой табак. А тому хоть бы что — от хохота по-налимьи разинул рот.
Всяких малышей — оленят, щенят, птенцов и даже голых мышат — я очень любил. А вот детишек любил только до той поры, пока они не начинали говорить. Потому что, научившись складывать слова, они дразнили, обзывали меня. Одному мальчишке я в штаны снегу напихал: он посмел сказать, что из шкуры моего Кучу-кучу хорошая шапка получится.
Погода летом в тундре изменчива. Утром — жара, днем — дождь.
Однажды во время кочёвки мы попали в настоящую пургу.
Я очень обрадовался, что настала зима: значит, пропадут комары и каждый день можно будет есть строганину. Ехали долго, с частыми остановками: то лямка лопнет, то нарта перевернется. Люди бродили по колено в рыхлом снегу, из-под которого зеленела трава. Я совсем продрог в матерчатой каретке маминой нарты и дождаться не мог окончания пути.
Проснулся, когда тордохи были уже поставлены. Снегу стало еще больше. Люди ходили по сугробам, то и дело стряхивали мокрые хлопья снега. Я заскучал по теплому комариному лету. И даже строганину есть расхотелось.
Мама подошла ко мне и протянула сложенные лодочкой ладони.
— Ну-ка, полюбуйся на мою находку. Отогрей.
Что я видел! Это был маленький взъерошенный птенец! Глаза словно бисеринки, клюв тоненький как иголочка, коготки — травинки. Под мокрыми перышками сильно и часто стучало сердце, будто мышь грызла черствую корку.
О, как обрадуется нашему новому другу Кучу-кучу, как весело будет лаять и прыгать на птенца! Нас отныне не двое, а трое, трое веселых друзей — я, Кучу-кучу и птенец. Люди будут смотреть на нас и тоже радоваться. Птенец отогреется, взлетит, весело чирикая, а если устанет, то сядет на ухо Кучу-кучу. Ох, как позавидует нам Николайчан! Он просто-напросто заплачет от обиды.
Я долго отогревал птенца, едва прикасаясь к нему губами. Немножко отойдя, он начал вырываться, тыкал в пальцы игольчатым клювом. Но вскоре привык и доверчиво улегся в моих ладонях.
Представьте себе, что ваши ладони стали птичьим гнездом!
И мое детское воображение подсказало, что я отныне могу стать добрым волшебником и, если захочу, всех сделаю счастливыми.
Когда я протянул щенку ладонь с птенцом, с этой удивительной находкой, Кучу-кучу удивленно выгнул шею и весь как-то заострился, вытянулся, обнюхивая птенца. О, я ликовал, ожидая увидеть их первое знакомство! Сейчас Кучу-кучу, как всегда, ласково поцелует-лизнет нашего нового дружка, а я, поддразнивая, отбегу в сторону, и мы втроем будем играть в догонялки! А Николайчан, бледный от зависти, в штаны себе намочит.
Но тут случилось такое... Щенок жадно облизнулся, и через мгновение послышался слабый беспомощный писк. Я едвг успел заметить, как Кучу-кучу хищно и торопливо проглотил моего птенца.
Можно ли свыкнуться с мыслью, что твой любимец способен на убийство! Напрасно Николайчан убеждал меня, что щенок ни при чем. Ведь это я протянул ему птенца как угощение — как мышонка. Я заливался слезами, впервые так близко столкнувшись с жестокостью. Я не простил ее Кучу-кучу. На этом наша дружба оборвалась.
А потом произошло событие, которое несколько облегчило мои переживания, отодвинуло их на задний план. Это было поздней осенью, когда мы уже прикочевали в тайгу: в нашем тордохе появился новый житель. Еще вечером мама меня кормила, сушила торбаса и ругалась, а утром просыпаюсь — слышу рев непонятного существа. Вроде не щенок... Осмотрелся — много старух и женщин сидят, а рядом на пыжиковой шкурке маленький человечек орет и ногами болтает. Мне сказали, что это мой брат, что теперь я взрослый и должен быть подальше от матери. Такая перспектива не очень радовала, но чувство изумления, вызванное появлением младенца, было сильнее. С любопытством, с некоторым отвращением я рассматривал красное орущее существо и удивлялся: неужели мой брат такой безобразно маленький, не похож на других детишек, которые не орут, а просто плачут и всё понимают?
Первым делом я поинтересовался, где они нашли его. Старухи охотно пояснили: в лесу, в дупле дерева.
В тот же день мы с Николайчаном начали поиски. Планы наши были обширные: найти как можно больше детей, потом разнести их по домам, а нескольких припрятать для подарков. Мало ли что, вдруг пригласят в гости. Обшаривали ближний лес; но, чтобы не мешать друг другу, ходили врозь.
— Ну, как, нашел? — спросил я вечером Николайчана.
— Найти-то нашел, да оставил в дупле. Дупло узкое. Нужно с топором прийти.
— И мне повезло, — соврал я не моргнув глазом, — только до дупла с земли не достать, придется это дерево осторожно срубить.
На другой день мы захватили топорик. Но Николайчан не узнал свое дерево — запутался. А мое дерево я обнаружить-то обнаружил, и даже показал Николайчану пень, который после него остался, — кто-то успел его срубить... Мы каждый день таким образом «отыскивали», «находили» по одному ребенку, но с собой не брали по самым разным причинам: то дупло узкое, то что-то еще... Взрослые хохотали, слушая наши рассказы. По утрам, когда я ленился вставать, бабушка заговорщически сообщала, что пока я бездельничаю, в лесу детишки плачут. Мы с Николайчаном сломя голову бежали им на выручку.
Однажды Николайчан на поиски детей взял своего щенка. Это меня рассердило и я пнул его собачонку, да так сильно, что
сам тоже упал. Удивленному Николайчану объяснил, что все собаки злые, что они могут загрызть ребенка. Не на шутку разойдясь, я подбежал к Кучу-кучу, который теперь всегда был на привязи, размахнулся и ударил его ногой по морде. Не мог я забыть, как он жестоко расправился с птенцом. Однако чем больше я ненавидел Кучу-кучу, тем ласковей становились к нему старухи: сытно кормили, часто меняли снег на лежбище и даже расчесывали его шерсть. Это злило меня еще больше, и в слепой ненависти я отбирал у него корм и относил глупому, зато безобидному щенку Николайчана.
Как-то утром мать протянула мне кусок жирного вареного мяса и велела отнести Кучу-кучу:
— Пусть последний раз поест горячей еды...
А отец добавил:
— Твой Кучу-кучу собирается в далекий путь. Насовсем.
Я сказал, что так и надо ему, пусть больше не появляется.
А раз он проглотил ни в чем неповинного птенца, то этот кусок мяса я лучше съем сам. Отец все-таки заставил меня отнести мясо собачке, и я, выйдя во двор, со злостью пнул дремавшего, покрытого инеем Кучу-кучу. От второго моего пинка он жалобно взвизгнул и, сложив уши, спрятался под нартой.
— Не приходи больше! Видеть тебя не хочу, сатана! — крикнул я ему.
Потом отец взял ружье, повел Кучу-кучу на поводке куда-то в тундру, будто на охоту.
Про щенка я больше не вспоминал, потому что мой братишка уже стал глядеть на меня, узнавать и даже улыбаться. Мир по-иному открывался мне через этого маленького человечка, с которым я возился целыми днями.
Но последняя встреча с Кучу-кучу потрясла меня.
Как-то я вошел в тордох Николайчана и увидел на вешалке красивую черно-белую шкурку. Где-то я уже видел ее, но где?
— Телячья, что ли? — будто невзначай спросил я у матери Николайчана.
— Ты что, не узнаёшь? — улыбнулась она.
И тут я похолодел от страшной догадки.
— Молодец, хорошего щенка вырастил, красивого, — продолжала она. — Мех-то как снег блестит. Твои родители нам подарили...
Сквозь слезы я смотрел на гладкую, аккуратно расчесанную шкуру — вот все, что осталось от моего бывшего друга, с которым я вместе спал, играл, охотился. Я видел его живым, веселым, кувыркающимся в рыхлом снегу, вспоминал, как он ласково лизал мои щеки, как певуче выл от радости.
«Это он от обиды на меня умер!» — Я вспомнил, как пожалел щенку кусок горячего мяса, как больно пнул его — обреченного на смерть. И горько заплакал.
Мать Николайчана потом украсила шкурой Кучу-кучу свою доху, и встречать ее в этом одеянии было пыткой. Неприязнь к этой женщине я сохранил, даже учась в школе, даже тогда, когда она сшила себе другую шубу, с красивой лисьей отделкой.
Много с той поры в тундре выпало и растаяло снегов. Жизнь не раз испытывала меня на человечность, то даря, то отнимая радость истинной дружбы. И я еще не раз утверждался в том, что в мире человеческих отношений нет большей ценности и утраты, чем доверие.
|
