О богатстве русского языка

DjVu

Мы часто говорим и слышим о богатстве русского языка. Широко известно, например, высказывание Алексея Максимовича Горького о том, что «русский язык неисчерпаемо богат и все обогащается с быстротой поражающей» Ч Но слово «богатство» в применении к языку — это метафора, то есть употребление слова не в прямом, а в переносном смысле. Мы говорим так и о музыке — богатство звуков, и о произведениях живописи — богатство красок. Но в чем же состоит богатство языка?
      С первого взгляда на этот вопрос ответить как будто бы не так трудно. Ведь богатство русского языка наиболее полно раскрывается в нашей художественной литературе, в поэзии и прозе наших классиков и современных писателей и поэтов. Мы восхищаемся также богатством и выразительностью языка лучших образцов нашей политической, научной литературы и других видов русской письменной и устной речи — яркостью, красочностью ораторского выступления, четкой убедительностью лекции, доклада, меткостью и остроумием фельетона, гневом и иронией сатиры, юмором анекдота. «Главный характер нашего языка, — писал Герцен в "Былом и думах", — состоит в чрезвычайной легкости, с которой все выражается на нем — отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, "жизни мышья беготня", крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть»2.
      И, действительно, это так! А между тем, говоря о богатстве языка какого-нибудь произведения или устного выступления, мы говорим не только о богатстве русского языка, языка русского народа, но и о мастерстве автора, написавшего свое произведение, об искусстве, умении оратора говорить на этом языке. И, наоборот, когда мы возмущаемся бедностью, невыразительностью, сухостью языка, мы недовольны, собственно, не самим русским языком, а тем, как неумело, неудачно, безвкусно он использован у какого-либо автора, в каком-либо произведении.
      Следовательно, для того чтобы ответить на вопрос, в чем заключается богатство русского языка, нужно сначала договориться, о каком языке идет речь: о самом ли русском языке во всей полноте его разнообразных средств (звуков, слов, грамматики) или о русском языке в том виде, как он представлен у того или иного писателя, поэта, в том или ином произведении, вообще в речи любого говорящего и пишущего на этом языке?
      Для каждого из нас, говорящих по-русски, русский язык, созданный русским народом на протяжении длительной истории его существования, является тем материалом, из которого мы строим свою речь. На одном и том же языке можно говорить хорошо и плохо. В зависимости от целей, которые мы перед собой ставим, в зависимости от содержания того, что хотим сообщить, мы строим свою речь по-разному. Можно говорить и писать просто, по-деловому, и образно, художественно, рассудочно, холодно и эмоционально, строго и шутливо и т. д. и т. п. Можно сказать, например: «Светит луна, снег искрится в ее сиянии», а можно и так:
     
      Кресало желтое луны
      Из снега высекает искры.
      В. Павлинов. «Северный Урал»
     
      Мысль примерно одна и та же, но выражена она по-разному. А между тем материалом как в первом, так и во втором случае послужил один и тот же русский язык. Из него, как из источника, черпались необходимые средства выражения, — в одном случае одни, в другом — другие, и речь из этих отобранных элементов составлялась, строилась по-разному, что и привело к разным результатам. С одной стороны, перед нами — проза, с другой — стихи, с одной стороны — простое повествование, с другой--образное, художественное описание того же явления.
      В этой книжке речь в основном будет идти о богатстве русского языка как «материала», как искони сложившейся системы разнообразных средств выражения. Конечно, это вовсе не значит, что нельзя вообще говорить о богатстве языка какого-нибудь произведения, это не значит, что нельзя говорить о разнообразии приемов и способов использования языкового материала в том или ином виде речи. Но для того чтобы разобраться в этих сложных вопросах, надо прежде всего, хотя бы в основных чертах, выяснить, в чем же заключается богатство языка как «материала», из которого создаются эти различные виды речи.
      Значит ли это, что в богатом языке очень много слов? Конечно, богатый язык содержит в себе большое количество слов, хотя и не только в этом заключается его богатство. Оно состоит также и в том, что такой язык обладает и другими разнообразными средствами для выражения любых мыслей, самых сложных и самых тонких.
      В этой книге богатство русского языка будет рассматриваться главным образом на лексическом материале, В первую очередь мы остановимся на количественной стороне, на том, как накапливается это богатство, какие процессы здесь происходят.
     
      I
     
      Сколько слов в русском языке?
     
      Язык служит средством общения между людьми, он живет и развивается в обществе. Чем выше социальное устройство общества, чем совершеннее его техника, сельское хозяйство, его культура вообще, тем большее количество слов имеется в его языке.
      В русском языке много слов. Но сколько именно? Можно ли это узнать? Обратимся к словарям русского языка.
      В однотомном словаре С. И. Ожегова3 около 53 тысяч слов. Существуют словари большего объема. В четырехтомном словаре под редакцией Д. Н. Ушакова4 более 85 тысяч слов. В четырехтомном словаре Академии наук5 примерно столько же. В настоящее время Академия наук выпускает еще один словарь 6, который будет состоять из семнадцати томов — в нем будет более 100 тысяч слов. Но даже и такой словарь не сможет охватить все лексическое многообразие русского языка.
      Дело в том, что в этих словарях собраны слова литературного русского языка, языка, общего для всех говорящих по-русски, языка, на котором пишутся книги, газеты, который звучит по радио, преподается в школах. Но, кроме того, есть в русском языке слова, известные только в отдельных местностях, областях, понятные далеко не всем владеющим литературным русским языком. Это так называемые диалектизмы (диалект — местное наречие, говор). Так, например, в южных районах РСФСР широко употребляется диалектизм гребовать7, что соответствует литературному слову брезгать; известно также слово го-нобитъся в значении «суетиться, хлопотать», жагриться, что значит «испытывать тревогу, беспокоиться», разлой в значении «разлив», а на севере говорят, например, лонисъ в значении «в прошлом году», лонской — «прошлогодний».
      Многие из этих областных слов отмечены в словаре Даля8, который Ленин и назвал поэтому «областническим»9. В этом словаре более 200 тысяч слов.
      Помимо диалектизмов, в русском языке имеются и так называемые профессионализмы. Они также не входят в общий литературный язык и употребляются только лицами какой-нибудь одной профессии. Такие, например, слова, как бридель «специальная якорная цепь», кава «колья для зачалки речных судов», ланч «род шлюпки», употребляются в среде моряков и за пределами ее неизвестны.
      Хотя диалектизмы и профессионализмы и не входят в общий литературный язык, это не значит, что их нельзя встретить в художественной литературе. Многие писатели часто употиебляют их в своих произведениях. И не только их, а иногда даже слова и выражения из языка очень узкой, замкнутой среды, например из блатного жаргона, пользуются ими, как изобразительными средствами, как необходимыми красками для создания художественного образа, воспроизведения речи своих героев, показа обстановки, среды, где происходит действие.
      Немало диалектизмов встречается в повестях А. Солженицына. Чуткий к языку, он постоянно обращает внимание на то, как говорят его герои, как они произносят, «выговаривают» то или иное слово. «Меня поразила ее речь, — пишет А. Солженицын в повести "Матренин двор". — Она не говорила, а напевала умильно, и слова ее были те самые, за которыми потянула меня тоска из Азии: "Пей, пей с душой желадной. Ты, потай, приезжий?"»; «Стала Матрена повнимательней слушать и мое радио (я не преминул поставить себе разведку — так Матрена называла розетку)»; «Но в тот же день началась метель — дуель, по-матрениному»; «картовь необлупленный, или суп картонный (так выговаривали все в деревне)»...
      Автор использует диалектизмы не только для речевой характеристики своих героев, не только с оговорками, которые указывают, что диалектное слово не свойственно ему самому, а включает их и в свою собственную речь на правах художественного приема для образной характеристики, выразительного описания того или иного явления действительно сти.
      «Их шинели и шапки были только слегка примочены, вразнокап»; «Так он стоял в сумерках под лив, хлест, толчки ветра за окнами» («Случай на станции Кречетовка»). «Может кому из деревни, кто побогаче, изба Матрены и не казалась доброжилой, нам с ней в ту осень и зиму вполне была хороша...» («Матренин двор»).
      Такое слово воспринимается читателем как яркое, художественное вкрапление в общелитературный языковый фон авторского повествования и, не сливаясь с ним, свидетельствует о близости автора к описываемой среде, о том, что он сжился с ней, чувствует и мыслит на ее языке.
      Как уже сказано, в художественной литературе можно встретить и профессионализмы. В сказах Бажова, повествующих о жизни уральских горнорабочих, встречаются такие слова, как бленда, блендочка «рудничная лампа» дудка «шахта», жужелки «маленькие самородки золота», околтатъ «обтесать камень», выражения фаску снять «обточить камень», колер навести «отшлифовать», названия различных камней: дикарь-камень, плитнячок черный, орлец, змеевик, офат, лозоревка, дурмашки, занорыш и другие10.
      Все они необходимы автору для правдивого, реалистического описания труда и быта своих героев, но большинство из них не известны тем, кто не жил на Урале, кто не знаком с жизнью уральских рабочих. Для того чтобы картины, рисуемые автором, были всем понятны, он объясняет эти слова или в тексте или в специально составленном словарике.
      Многие из диалектизмов и профессионализмов постепенно теряют свою местную прикрепленность, проникают в литературный язык, но многие так и остаются за его пределами.
      Но даже если ограничиться одним литературным языком, то все равно мы не сможем ответить на вопрос, сколько в нем слов. Дело в том, что словарное богатство языка, по существу, «неисчерпаемо. Сокровищница русского языка таит в себе такие возможности, которые позволяют говорящим на нем создавать новые и новые слова, как только в них появляется необходимость. Никакой словарь, конечно, не может угнаться за этим процессом и отразить абсолютно все вновь появляющиеся слова.
     
      Новые слова по старым образцам
     
      В русском языке, помимо уже существующих в нем слов, имеются также своего рода образцы или, как говорят языковеды, модели, по которым можно создавать новые слова из наличного в языке материала.
      В 1945 — 1946 гг. появились и получили широкое распространение слова атомщик, атомник. Они были образованы из имеющегося в русском языке слова атом и суффиксов щик и ник по образцам каменщик, доменщик и дворник, печник. В словари же эти слова попали только несколько лет спустя (в словарь С. И. Ожегова они включены со второго его издания, вышедшего в 1952 г;). Точно так же с опозданием были отмечены в словарях такие новые слова (теперь они уж и не такие новые!), как теплопровод (ср. водопровод), озеленитель (ср. учитель, писатель), значкист (ср. машинист, артиллерист), листаж (ср. метраж) и многие, многие другие.
      И вот уже совсем недавно, после исторического полета в космос первого космонавта Ю. А. Гагарина, в печати стали мелькать слова ракетодром, космодром: «Дорога делает последний поворот, и машина подъезжает к широкому полю ракетодрома, где на старте возвышается огромный космический корабль» (Н. П. Каманин. Все идет нормально. — «Огонек», 1961, № 20). «Мы верим: теперь уже недалеко то время, когда с советского космодрома в межзвездное пространство точно по расписанию будут уходить ракеты с красными звездами на борту» («Вечерняя Москва», 13 ацреля 1961 г.).
      Прошло немного времени, и такие слова стали выходить за рамки узко специальной речи, стали использоваться в художественной литературе:
     
      Ой, далеко мчаться нам, далеко!
      Надо торопить своих коней.
      Млечный Путь — цыганская дорога.
      Пыль клубится звездная на ней!
     
      И копыт стремительные громы
      Скоро полетят во все концы —
      Мы выходим на ракетодромы.
      Выводя ракеты под уздцы...
     
      О. Дмитриев. «Разговор с прадедом»
     
      В наши дни эти слова занимают уже прочное место в русском языке наряду с такими новообразованиями, как мотодром, велодром, танкодром, созданными по тому же образцу (ср. ипподром, аэродром), и, конечно, мы будем живыми свидетелями рождения еще многих новых слов, вызванных к жизни новыми достижениями нашего хозяйства, науки, культуры.
      В научно-фантастических рассказах мы встречаемся уже с такими новообразованиями, как планетолет, звездолет, звездолетчик, межпланетник, киберштурман (кибернетический штурман) и другие11.
     
      Пароход и паровоз
     
      Приведенные выше слова — это новые слова, появившиеся в наше, советское время. Но и раньше по мере необходимости создавались новые слова для обозначения новых понятий.
      Сейчас трудно себе представить, что немногим более ста лет назад в русском языке не существовало такого простого, всем известного слова, как паровоз. А его действительно не было, и когда в тридцатых годах прошлого столетия на Урале был сконструирован первый русский паровоз, его называли сначала сухопутным пароходом или просто пароходом, а потом уже «перекрестили» в паровоз 12. В романсе Глинки на слова поэта XIX в. Кукольника поется:
     
      Дым столбом кипит, дымится пароход.
      Пестрота, разгул, волненье, ожиданье, нетерпенье.
      Православный веселится наш народ.
      И быстрее, шибче воли поезд мчится в чистом поле.
     
      Говорится о паровозе, а называется он пароходом!
      Таким образом, слово пароход старше слова паровоз, но и оно тоже не очень старое. Оно появилось в начале прошлого века, когда в России стало развиваться паровое судоходство, и заменило собой нерусские заимствованные из других языков слова стимбот (англ, steambot «паровая лодка») и пироскаф (греч. puroscafos «огненное судно»), которыми в течение некоторого времени называли пароход.
      Еще Пушкин в своих произведениях употребляет наряду со словом пароход слово пироскаф. Например: «Пироскаф тронулся: морской, свежий воздух веет мне в лицо» («Участь моя решена. Я женюсь...») или «...торговые гавани, где задымятся пироскафы...» («Джон Теннер»), Поэт Баратынский, современник Пушкина, назвал свое стихотворение о плавании на Средиземном море «Пироскаф».
      Иногда дароход называли паровым кораблем. У Пушкина читаем: «...когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры... — то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство».
      Наши современные, недавно возникшие слова электровоз и тепловоз имеют своим предком слово паровоз, по образцу которого они составлены. В свою очередь, слово паровоз тоже имело предшественника — слово пароход, по образцу которого в наше время образованы слова теплоход, атомоход, электроход (сокращенное дизельэлектроход). Таким образом, если первая часть приведенных сложных слов (паровоз, тепловоз, электровоз и пароход, теплоход, атомоход, электроход) означает теперь, как и прежде, источник энергии — пар, тепло, электричество и т. д., то вторая часть ход и воз поделили свои функции: ход указывает на движение по воде, а воз — по суше.
      Итак, мы видим, что как только появляется необходимость назвать какое-нибудь новое явление, понятие, до того времени не известное, так сейчас же язык предоставляет в распоряжение говорящих необходимый материал и образцы для создания нового нужного им слова.
     
      Словообразовательные неудачи
     
      Новые слова могут появляться каждый день, так как каждый говорящий по-русски может быть творцом новых слов. Правда; не все вновь создаваемые слова оказываются удачными, а главное, нужными, часто они вызывают протест и общеупотребительными не становятся.
      Любой из нас может по образцу, например, таких слов, как нежность, сырость, вялость создать слова добрость, прямость, кривость. Слова эти будут всем понятны, но вряд ли они нам нужны. Ведь в русском языке есть уже слова, которые эти понятия выражают — доброта, прямота, кривизна, и слова добрость, прямость, кривость окажутся, таким образом, лишними. Но если бы добрость или прямость были нужны для выражения каких-либо понятий, отличных от тех, какие выражены словами доброта, прямота, то есть, если бы добрость и доброта, прямость и прямота выражали бы разные, необходимые для общения людей значения, то они получили бы право на существование. Ведь существуют же в языке одновременно слова крутизна и крутость. Крутизна — это «крутой спуск, крутой подъем», а крутость означает качество чего-нибудь, (крутой нрав, крутость нрава). Существуют также слова новизна (новизна этого дел.э) и новость (приятная новость, последние новости), беднота (в значении «бедняки») и бедность (бедность убранства, жить в бедности).
      Газета «Известия», организовавшая на своих страницах дискуссию «О родном нашем языке», осудила такие новообразования, как ужасально, офонареть, крышный, напечатав их под шапкой «Что такое плохо»13. А почему это действительно плохо? Постараемся дать себе в этом отчет.
      Прежде всего потому, что они просто не нужны и так же, как придуманные нами только что слова добростъ и прямость, не вносят в язык ничего нового. Но к этому нужно добавить еще и некоторые другие соображения.
      Слово ужасально неудачно еще и потому, что оно неправильно образовано, не соответствует имеющимся в русском языке словообразовательным образцам, противоречит им. Словообразовательной моделью для него послужило, вероятно, слово феноменально, употребляемое как восклицание, по значению близкое к «поразительно!», «удивительно!» или, может быть, слово колоссально с тем же значением, слово дурной речевой манеры, дурного пошиба. Но наряду с феноменально есть прилагательное феноменальный, от которого образовано феноменально, точно так же, как наряду с колоссально есть колоссальный, а прилагательного ужасалъный, от которого могло бы быть образовано ужасально, в русском языке нет! Вот почему и не находит себе места в языке этот жалкий уродец. В лучшем случае это слово может претендовать на употребление в очень узком кругу как некая шутка, словесный выверт, но к богатству нашего общего языка оно ничего прибавить не может.
      К словам офонареть и крышный мы не можем предъявить тех же претензий: они образованы законным путем.
      Офонареть, как указывает сам автор заметки, имеет своим образцом глагол обалдеть. Этот глагол, подобно таким, как одуреть, отупеть и другие, значит «прийти в какое-нибудь состояние — в состояние обалдения, одурения, отупения» или, что то же самое, «стать балдой, дураком, тупым». Следовательно, офонареть значит «стать фонарем»? С точки зрения общего языка — это просто бессмыслица. А к лексикону тех, кто это выдумал, прибавилось еще одно грубое слово!
      Но в слове крышный, образованном взамен обычного кровельный, нет даже ничего грубого, и образовано оно, как уже сказано, нормально: печь — печной, обувь — обувной, калоша — калошный, крыша — крышный. Так в чем же тогда дело? А в том, что в русском языке есть уже необходимое для обозначения этого понятия прилагательное кровельный (от слова кровля) — мы говорим «кровельное железо», «кровельные материалы, работы», и вряд ли есть необходимость заменять общепринятое, широко распространенное образование новым, непривычным.
      Новые, не существующие в общем языке слова можно часто услышать в языке маленьких детей. Словарный запас ребенка первых лет его жизни беден, ребенок не успел еще накопить достаточного количества слов, чтобы выразить вое то, что ему хочется и нужно сказать. Он не усвоил еще всех правил и норм языка, чтобы говорить, как все. Это толкает его на изобретение своих собственных слов по тем словообразовательным моделям, которые ему уже стали известны из общения со взрослыми. Так возникают, например, такие слова и выражения как набуквила «написала буквы», скомоченный платок «скомканный, сжатый в комок», дикобраз склубочился «свернулся клубком», люденыш «ребенок» (по образцу звереныш), собачончик «щенок» (от собачонка) и многие другие 14. Хотя эти слова и умиляют нас своей непосредственностью, говорящей об остром языковом чутье и фантазии ребенка, о его способности к словотворчеству, о чем мы с таким интересом читаем в известной книге К. Чуковского «От двух до пяти», порождены они все же неумением пользоваться богатством общего языка, и когда ребенок, становясь взрослым, овладевает этим богатством, они становятся ему не нужны.
      Неудачные слова, подобные приведенным выше, да и многие другие, вызывающие справедливое возмущение нашей печати, являются нередко следствием бедности словарного запаса тех, кто их создает, результатом недостаточного овладения культурой русского слова.
      Такой гениальный мастер слова, как Пушкин, не прибегал в своем художественном творчестве к образованию новых слов. Он мастерски использовал те языковые средства, которые в изобилии предоставлял ему русский язык его времени. Иное дело «метафизический язык», как говорил Пушкин о языке науки, политики, философии, который в то время был еще мало «обработан», — здесь он искал путей к его обогащению.
      Однако у Пушкина в его письмах, то есть в таких материалах, Которые он не предназначал для печати или широкого распространения, мы встречаем ряд придуманных им слов, имеющих всегда шутливый, иронический характер, например, ольдекопничать, воейковствоватъ. Эти глаголы означают «поступать как Ольдекоп и Воейков» (которые позволяли себе в своих изданиях печатать произведения писателей, в том числе и Пушкина, без согласия их авторов). Известно также пушкинское словечко кюхельбекерно в значении «плохо, тяжко, так, как бывает при слушании стихов Кюхельбекера» (лицейского товарища Пушкина, бывшего предметом вечных шуток его друзей). Словечко это даже вошло в одно из шуточных стихотворений, приписываемых Пушкину:
     
      За ужином объелся я,
      А Яков запер дверь оплошно —
      Так было мне, мои друзья,
      И кюхельбекерно, и тошно.
     
      Но эти шутливые словечки, возникшие благодаря обстоятельствам и фактам, известным в узком кругу близких Пушкину людей, а поэтому понятные и имеющие смысл только для них, не стали достоянием общего литературного языка, который в них не нуждался.
      Такие слова возникают, так сказать, походя, в речевом общении небольшого круга, лиц в связи с каким-нибудь конкретным, частным случаем, известным именно в этой среде, и за пределы ее обычно не выходят.
      Достоевский, вкладывая в уста своих героев такие новообразования, как шлепохвостница, куцавеешный (ку-цавеешная капитанша), подробничать, срамец и другие, воспроизводит каждый раз именно такую жизненную ситуацию, когда новые, необычные слова, ею подсказанные, легко срываются с языка. «Прошла квартирная хозяйка в куцавейке, и Коля Иволгин так естественно, как будто это выражение закреплено в академических словарях, говорит князю Мышкину: "Я познакомлю вас с Ипполитом, — он старший сын этой куцавеешной капитанши"»15.
      В этой легкости, с какой по мере необходимости возникают такие слова, ярко проявляется разнообразие словообразовательных возможностей русского языка, свидетельствующее о его исключительном богатстве. Художник слова может создавать такие новообразования, которые благодаря своей смысловой прозрачности метко и эмоционально выразительно называют то или иное явление действительности, например, рылобитие, душедрянство-ватъ, белибердоносцы у Щедрина, свобод о легкомыслие у Л. Толстого, умоотвод, обофицеренный, необыкновенщина у Герцена16.
      Таким образом, такое вновь созданное художником слово обычно несет на себе определенную художественно-изобразительную нагрузку в его произведении и не претендует на всеобщее распространение и употребление.
      Гоголь так же, как и Пушкин, только в гораздо большей мере, в своей частной переписке употреблял выдуманные им самим слова, например, обравнодушить, объи-ностранитъ, омноголюдить, беспроисшествие17, которые и каждый из нас может себе позволить как некое необычное образование, допустимое в непринужденном общении с друзьями, близкими людьми. Однако в своих художественных произведениях Гоголь редко прибегал к новообразованиям, а если и прибегал, то со специальной целью художественной выразительности, например, кучер Сели-фан из «.Мертвых душ» говорит: «Павел Иванович, очень почтенный барин, угостительный помещик», где угостительный характеризует речь героя произведения.
      Чехов, пользуясь словообразовательными моделями русского языка, также в своей переписке походя создавал подобные слова, которые он не считал возможным вводить в широкий литературный оборот, например: «На сей раз посылаю Вам маленькую ерундишку...; Живут шика-рями...; Буду серьезничать только по большим праздникам» 18.
      И Горький в своих письмах в шутку употреблял иногда придуманные им на ходу словечки, которых нет в его художественных произведениях, например: «Не сердись па меня, друг мой милый, я не стою сердитьбы твоей, ей-богу!» (Переписка с Л. А. Сулержицким).
      Примерно то же самое можно сказать и о Маяковском. Достаточно вспомнить хотя бы такие его слова, как «мо-лоткастый, серпастый советский паспорт», «бронзы многопудье», «капитал — его препохабие», керзонить, церете-лить и другие. Создавая новые слова, Маяковский имел в виду художественные, изобразительные цели, «изобретаемые им новые способы выражения Маяковский никогда не считал годными к употреблению и необходимыми в общем русском, особенно — письменном языке», пишет Г. О. Винокур, один из исследователей языка Маяковского, и далее, отмечая, что хотя в прозе Маяковского можно найти языковые новшества, говорит, что они «и здесь продолжают нести на себе преимущественно художественную, а не общегражданскую функцию» 19.
      Создание новых слов у Маяковского, как, впрочем, и у других больших мастеров художественного слова, было обусловлено не бедностью его собственного языка, а, наоборот, глубоким знанием родной речи, проникновением в сущность словообразовательной системы русского языка, что толкало его на поиски новых художественно-изобразительных средств взамен устаревших, не соответствовавших содержанию его поэзии.
     
      Слова-конкуренты и их судьба
     
      Если в языке оказываются слова, одинаковые и по смыслу, и по сфере употребления, то обычно они недолго в нем сосуществуют. У писателей XVIII — XIX вв. можно встретить, например, наряду со словом чувство и слово чувствие, слова бедствие и бедство^ слова свирепость и свирепство, разлука и разлучение, безнравственность, но также безнравие и безнравствие, слово притворяться и слово притворствовать, разнообразие и разнообразность. Впоследствии из этих дублетов-конкурентов сохранилось, как мы видим, только одно какое-нибудь слово — в современном литературном языке нет слов чувствие, бедство, свирепство, притворствовать и т. д., они исчезли из языка как слова лишние, не прибавляющие ничего к тому, что выражено другими оставшимися в языке словами.
      Правда, и сейчас слово чувствие, например, может быть использовано писателем для характеристики речи персонажа. Какая-нибудь сентиментальная героиня может, допустим, сказать: «Он не понимает моих чувствий», но это будет использование или пародийное, осуждающее — автор, употребив такое слово, подчеркнет таким образом неправильность, нелитературность речи своего персонажа, выставит его перед читателями в смешном виде и тем самым осудит его — или характерологическое, имеющее целью передать речь определенной среды.
      В «Евгении Онегине», характеризуя отношения Ленского и Онегина, Пушкин пишет:
     
      Сперва взаимной равнотой
      Они друг другу были скучны;
      Потом понравились...
     
      Слово разнота в современном языке отсутствует, его вытеснили слова несходство, различие, существовавшие и в пушкинское время. Но, кроме слова разнота, то же самое понятие передавалось еще и другим словом — разность. В том же произведении читаем:
     
      Всегда я рад заметить разность
      Между Онегиным и мной.
     
      Это слово существует и в современном языке, но употребляется в другом значении, в значении математического термина — «результат вычитания». Говорят, например: «разность между пятью и тремя составляет два». Слово, таким образом, специализировалось в своем значении, и в том значении, в каком оно выступает у Пушкина, оно сейчас в литературном языке не употребляется, оно ушло из него в область специального языка, языка математики.
      В современном языке для выражения понятия несходства, отличия мы употребляем обычно слова разница, различие. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что между этими словами нет полного тождества, что между ними есть «разность» или «разнота», как сказали бы в XIX в.
      Прежде всего, даже в тех случаях, когда они выражают совершенно одинаковые понятия, например, в сочетаниях «разница характеров» и «различие характеров», «разница во взглядах» и «различие во взглядах» и т. п., можно заметить, что слово различие свойственно более языку книг, письменной речи вообще, в то время, как слово разница чаще употребляется в разговорной речи. Но если даже пренебречь этим, то все же придется признать, что в своем значении они далеко не одинаковы.
      В следующем предложении из рассказа Куприна «С улицы»: «Жильцу пишешь счет преувеличенный, а в книгу заносишь настоящий — разницу себе» — нельзя заменить слово разница словом различие, нельзя сказать — «различие себе». Здесь разница и различие не совпадают в значении, разница не обозначает здесь «несходство, отличие», а значит совсем другое — это «сумма, величина, являющаяся разностью (вот он математический термин!) между двумя другими суммами, величинами», иначе говоря, — это «сумма, остающаяся в результате вычитания одной суммы из другой». Такого значения у слова различие нет, оно в этом смысле беднее по своему содержанию. Поэтому в подобных случаях мы употребляем слово разница, а не различие и не можем, например, сказать «в следующем месяце я получу различие между старой и новой зарплатой», а скажем «получу разницу». Не скажем мы также и «различие в цене, в весе чего-нибудь», а скажем «разница в цене, в весе», «разница в летах, в возрасте».
      Есть также некоторые выражения, где возможно только одно из этих слов. «Какая разница!» — говорим мы в значении «не все ли равно?», например: «Придешь ли ты ко мне, приду ли я к тебе, какая разница! — все равно до отъезда увидимся».
      Есть также выражение «большая разница», которое мы употребляем в значении «совсем другое дело»: «большая разница работать одному или вместе с товарищем». В этих выражениях никак не скажешь различие, а только разница. И наоборот, в таком сочетании, как «знаки различия» (значки, нашивки, погоны, петлицы на форменной одежде) нельзя заменить слово различие словом разница.
      Итак, мы видим, что в языке не уживаются два (или несколько) совершенно одинаковых по смыслу слова. Какое-нибудь из пих оказывается лишним и выходит из употребления. Если же они в языке остаются и продолжают сосуществовать, то обычно хотя бы в одном из них появляется какой-нибудь новый оттенок значения, или они начинают употребляться в разных сферах речи, например, в книжной и разговорной, или входят в состав различных устойчивых выражений. Тем самым эти слова оказываются уже не лишними, — напротив, каждое из них выполняет свою, особую роль, имеет свое назначение.
     
      Многозначность слова
     
      Мы видели на примере слова разница, что слово может иметь не одно, а два значения. У многих других слов значений гораздо больше. Если взять, например, такое, казалось, бы простое слово, как дом, то в нем можно выделить по крайней мере семь значений: 1) здание, строение: Каменный дом, жилой дом; 2) помещение, где кто-нибудь живет, квартира, жилье: После вечеринки все отправились по домам. На улице мороз — из дому не хочется выходить; 3) семья, люди, живущие вместе, одним хозяйством: Мы с ними знакомы домами. Он воспитывался в нашем доме; 4) хозяйство отдельной семьи: По дому у меня дела всегда много; 5) династия, род: Дом Романовых; 6) государственное учреждение для обслуживания культурно-бытовых нужд трудящихся: Дом культуры. Дом отдыха. Дом книги. Дом обуви. Дом моделей; 7) заведение, предприятие: Торговый дом, банкирский дом. Последнее и 5-ое значение слова устарели, но в дореволюционной литературе они встречаются часто. Есть слова, у которых значений еще больше.
      «Шел дождь и два студента. Один в калошах, другой в университет». Это известный старинный каламбур. Комический эффект создается здесь ют соединения несоединимого. Дождь и студенты не могут идти в одном и том же смысле. Дождь льет, а студенты, шагая, направляются в университет — это два разных значения одного глагола. В каком из этих значений употреблен в каламбуре глагол идти) Можно подумать, что дождь шагает так же, как и студенты! Точно так же значение предлога в с винительным падежом (в университет) — одно, а с предложным падежом (в калошах) — другое, и совмещение этих конструкций в данном случае противоречит всякой логике и вызывает смех.
      Каламбур построен на игре двух значений глагола идти и двух значений предлога в. А между тем словари отмечают в каждом из этих слов более двадцати значений!
      Если каждое из значений слова принять за самостоятельную единицу речи, поскольку в речи мы всегда имеем дело со словом не во всей совокупности его значений, а только в каком-нибудь одном из его значений, то словарное богатство языка можно назвать поистине несметным богатством. Ведь для того чтобы его определить, нужно было бы количество всех слов в языке (а это величина, как мы видели, непрерывно растущая, и, по существу, неисчислимая) помножить на среднее количество всех значений этих слов!
      Но этого мало. На примере того же слова разница (см. выше) мы видели, что оно вместе с другими словами образует самостоятельные языковые единицы — отдельные выражения, имеющие свое, особое значение: какая разница (со значением «не все ли равно»), большая разница (со значением «совсем другое дело»). Такие выражения (в языкознании их называют фразеологическими сочетаниями, идиомами) образуются также и с другими словами. Слово дом мы встречаем, например, в таких выражениях: на дом в значении «к себе домой» (брать работу на дом); на дому в значении «у себя дома» (врач принимает на дому) ив некоторых других, как например, в устаревших отказать от дома в значении «перестать принимать кого-нибудь у себя, просить больше не приходить»; принять в дом в значении «включить в состав своей семьи».
      Некоторые слова образуют очень большое количество подобных выражений. У слова рука, например, их несколько десятков. Все из рук валится говорят, когда дело не спорится, не удается; руки не доходят значит «некогда»; он руку набил на этом деле означает «приобрел сноровку, уменье»; мне это на рг/яг/ — «удобно, выгодно»; давать руку на отсечение — «заверять в чем-нибудь»; руки опустились — «нет сил, желанья что-нибудь делать»; на руку нечист — «нечестен, плутоват»; волю рукам давать; с руками оторвать; как без рук; по рукам дать и многие, многие другие.
      К тому же и у фразеологических сочетаний часто бывает не одно, а два и больше значений. Так, выражение подать руку означает, во-первых, «протянуть руку для пожатия в знак приветствия, прощания»:
     
      Простите, милые друзья,
      Подайте руку; до свиданья!
      Пушкин. «Мое завещание друзьям»
     
      во-вторых, — «сопровождая кого-нибудь, предложить опереться на руку»:
     
      Он подал руку ей. Печально
      (Как говорится, машинально)
      Татьяна молча оперлась,
      Головкой томною склонясь.
      Пушкин. «Евгений Онегин»
     
      в-третьих, в сочетании со словом помощь «помочь, оказать содействие кому-нибудь» (он первый подал мне руку помощи).
      Таким образом, если к величине, полученной от умножения количества слов на среднее количество значений, прибавить еще все фразеологические выражения, помноженные на среднее количество их значений, то словарное богатство языка окажется величиной прямо-таки астрономической!
     
      Новые значения старых слов
     
      Обогащение словарного запаса языка происходит, как мы видели выше, за счет вновь создаваемых слов. Но одновременно с этим процессом в языке происходит также процесс обогащения слов новыми, не существовавшими в них прежде значениями. Растет многозначность слов.
      Сравнительно недавно, после революции, слово нагрузка стало употребляться в значении «определенное количество работы, степень занятости кого-нибудь работой» (в школе у меня большая нагрузка). Слово зарядка приобрело новое значение — «комплекс гимнастических упражнений, проводимых с целью закалки, оздоровления организма» (утренняя зарядка, делать зарядку). В слове уклон появилось значение — «отклонение, отход от основной линии партии». В слове бригада — значение «производственная группа, коллектив». Слово белый стало употребляться как синоним слова контрреволюционный (белая армия, белые), а слово красный как синоним слова революционный (красные войска, красные победили).
      Появились новые значения у слов звено, вожатый, загиб, чистка и у многих других.
      Смысловая связь новых значений с ранее существовавшими значениями этих слов обычно довольно близкая и ясная. Между новым значением слова нагрузка нетрудно уловить связь с его основным значением — «друз; то, что нагружается». Недаром мы говорим нагрузить автомобиль, повозку и нагрузить кого-нибудь общественной работой.
      Точно так же уже совсем недавно, в 1957 г., когда понадобилось назвать наше новое изобретение — искусственный спутник, выведенный на орбиту вокруг земли, было использовано давнее слово спутник, одно из старых значений которого было — «небесное тело, движущееся вокруг какой-либо планеты». Тогда же русское слово спутник облетело весь мир и, выйдя за пределы нашего языка, было заимствовано другими языками. Западногерманская газета «Ди вельт» писала в то время: «Каждая искусственная луна, совершающая полет вокруг Земли, будет называться и впредь русским словом "спутник» («Правда», 9 декабря 1957 г.).
      Слово это сделалось тогда настолько популярным во всем мире, что даже цветоводы называли им сорта выращиваемых цветов, выражая этим свое восхищение перед «чудом» советской пауки и техники. Илья Эренбург в своих воспоминаниях пишет: «Этим летом в моем саду цвели чудесные рудбеккии, большие и яркие, как звезды древних мозаик; семена я купил в Париже у знаменитого Вильморэна, и назывались они русским словом "Спутник11» («Люди, годы, жизнь»).
      Кстати, любопытно отметить, что по образцу слова спутник в разных странах стали появляться тогда иронические прозвища для первого американского спутника, запуск которого в космическое пространство кончился провалом. Его называли шпотник (от немецкого слова Spott «насмешка»), флопник, ситник, гуфник (от английских слов flop «неудача», sit «сидеть», goof «глупый»), пуфник, капутник (от puff «пшик», Kaputt). Всюду, во всех этих образованиях — русский суффикс ник.
      С другой стороны, в русском языке впоследствии появилось образованное с помощью этого суффикса слово лунник, которым называли космический снаряд, запущенный на луну.
      Вскоре появляется и слово прилуниться, образованное по образцу приземлиться:
     
      Прилунился
      на лунном диске,
      расстояния преодолев,
      не заморский орел когтистый,
      не свирепый, клыкастый лев.
     
      Слышит космос
      страны моей голос —
      как прекрасна ее судьба!
      На Луне колосится колос
      С трудового ее герба!
     
      В. Костров. «Здравствуй, Луна!»
     
      Прилунился на лунном диске, расстояния преодолев, не заморский орел когтистый, не свирепый, клыкастый лев. Слышит космос страны моей голос — как прекрасна ее судьба! На Луне колосится колос С трудового ее герба!
      В. Костров. «Здравствуй, Луна!»
      На наших глазах возникают такие фразеологические выражения, как искусственный спутник, космический корабль, космический корабль-спутник, в состав которых входят слова спутник и корабль в своих основных значениях.
      Некоторые из вновь появившихся значений слов, выражая понятия особой общественной значимости, выходят за пределы породившего его слова, порывают с ним свою смысловую связь и становятся сами отдельными, самостоятельными словами. Таковыми, например, являются Октябрь в значении «Великая Октябрьская социалистическая революция», Совет — «орган нашей государственной власти», ударник — «передовой работник социалистического труда», пионер — «член детской коммунистической организации» и другие.
      Они, в свою очередь, порождают новые образования, по смыслу связанные именно с их новыми самостоятельными значениями. Ударничество, ударно (работать ударно) связано с ударник в его новом значении, октябренок — с новым словом Октябрь (октябрята — это как бы дети Октября, порождение революции, а не дети, родившиеся в октябре месяце).
     
      Из истории слов
     
      Подобные процессы происходили в русском языке п раньше в разные периоды его существования. Во многих случаях ученым-языковедам удается проследить историю возникновения того или иного значения слова, появления того или иного слова и выражения.
      В своих лексикологических исследованиях 20 академик В. В. Виноградов указывает, что в 40 — 50-х годах XIX в. в связи с (развитием общественно-политического движения в России в слове передовой развиваются значение «прогрессивный» (передовые идеи, передовой человек), а в слове отсталый — противоположное значение. До этого передовой употреблялось только в значении «передний, находящийся впереди», например: «Солнце скрылось за передовым, низким, разорванным облаком...» (Л. Толстой. «Воскресение»); ср. также у Пушкина: «передовые холмы хребта Саган-лу» («Путешествие в Арзрум»).
      У Пушкина же встречаем мы: передовые зрители — «сидящие впереди» («Мои замечания об русском театре»), у Короленко — передовые богомольцы — «идущие впереди» («Птицы небесные»), передовой верблюд у Полонского («Прогулка по Тифлису») и т. д.
      Отсталый значило прежде «отставший, оказавшийся позади других», например: «Вскоре стадо, возвращаясь с паствы, рассыпалось по улице, и ребятишки с обычным криком стали гоняться за отсталыми овцами» (Лермонтов. «Вадим»); «Оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны» (Л. Толстой. «Война и мир»); «Утки были отсталые. Товарищи давно улетели, а они, застигнутые болезнью или недостатком сил для перелета, остались умирать на этой холодной реке» (Короленко. «Мороз») 21.
      От слова отсталый ъ новом значении — «стоящий на низком уровне развития» (отсталая техника, отсталый человек) при домощи суффикса ость образуется новое отвлеченное существительное отсталость.
      Такие слова, как знаменитость, посредственность ь значении «знаменитый, известный человек»; «ничем не выдающийся человек» появляются в русском языке в начале XIX в. и влекут за собой новое образование бездарность, появившееся в 40-х годах прошлого века. В середине же прошлого века появляются новые, не существовавшие ранее значения у слов веяние — «господствующие в обществе взгляды, понятия, образ мыслей» (новые веяния, веяние времени; старое значение слова — «дуновение, движение воздушной струи»), поветрие — «явление, получившее широкое распространение» (старое значение — «эпидемия, распространяющаяся по ветру, воздуху»), халатный — «небрежный, недобросовестный» (халатное отношение к делу), от которого образуется новое слово халатность и другие.
      В это же время появляются в русском литературном языке слова влиять, влиятельный, влиятельность, которые явились следствием возникшего во второй половине XVIII в. слова влияние в значении «воздействие, оказываемое кем-нибудь, чем-нибудь» 22. Точно так же слово голос, получившее в начале XVIII в. значение «мнение, высказывание своего суждения», ложится в основу новообразования XIX в. — голосовать, голосование. Примерно так же оформляется и новое значение слова быт — «уклад жизни, свойственной той или иной среде, социальной группе», которое вытесняет его старые значения: «бытие, пребывание где-нибудь» (в последний быт мой в Петербурге); «состояние, род жизни» (он в быту своем доволен); «пожитки, имущество» (отправили весь свой домашний быт зимним дутем до Твери). От слова быт в его новом значении возникает слово бытовой.
      В конце XIX — начале XX в. па основе смысловых изменений сочетаний предлогов с существительными возникают новые предлоги; в течение (в течение года), в продолжение (в продолжение целого часа), насчет (насчет работы), в области (в области медицины), с целью (с целью закупки) и другие.
      В некоторых случаях можно указать автора того или иного слова. Известно, например, что слова кислота, квасцы, опыт, движение в качестве научных терминов введены в язык В. М. Ломоносовым, слова окись, окисление, окисел, кремнезем академиком В. М. Севергиным (конец XVIII — начало XIX в.), который, как он сам о себе писал, старался «утвердить и, где можно, изобрести, на отечественном языке термины науки»24.
      В ряде случаев удается установить также историю возникновения отдельных фразеологических выражений. Известно, например, происхождение выражения бить баклуши, что означает «бездельничать, заниматься пустяками».
      В старину баклушами у ремесленников-ложкарников Поволжья назывались бруски, плашки, служившие заготовками для изготовления мелкой деревянной посуды. Бить баклуши означало несложный процесс первоначальной обработки дерева, не требующий ни особой затраты сил, ни юпециального уменья, выполняемый между делом. Считалось, что бить баклуши — это заниматься пустяковой работой, все равно, что ничего не делать. С таким значением это выражение и вошло в литературный язык.
      Чтобы понять, как возникло это выражение, нам пришлось объяснить, что значило слово баклуши, так как в современном языке это слово отдельно, вне этого выражения, не существует, а поэтому непонятно. Однако среди фразеологических выражений гораздо больше таких, в которых каждое слово, взятое в отдельности, знакомо и понятно, но смысл всего сочетания в целом не вытекает из значения входящих в него слов. В выражении дело — табак понятны оба слова, но почему сочетание этих слов имеет значение «очень плохо», «безнадежно»? Понять это можно опять-таки, наведя историческую справку.
      Оказывается, это выражение пошло от волжских бурлаков. Переходя вброд глубокие заливы или небольшие притоки Волги, по берегу которой они шли, бурлаки подвязывали свои кисеты с табаком к шее, чтобы они не намокли. Когда вода была настолько высока, что подходила к шее и табак все же намокал, бурлаки считали переход невозможным, а свое положение в этих случаях очень плохим, безнадежным.
      Мы встречаем это выражение, например, в поэме А. Твардовского «Василий Теркин»:
     
      Генерал кивнул: —
      Понятно!
      Дело с отпуском —
      табак.
     
      То же самое видим мы и в сочетании пули лить, которое встречается, например, в характеристике Ноздрева в «Мертвых душах» Гоголя: «И наврет совершенно без всякой нужды... так, что слушающие, наконец, все отходят, произнесши: "Ну, брат, ты, кажется, уж начал пули лить11».
      Что значит пули лить, понятно: «хвастливо лгать, рассказывать небылицы». Понятно и значение каждого слова, но совершенно непонятно, почему эти слова образуют в сочетании такое значение.
      По происхождению это выражение является переделкой других ранее существовавших выражений лить колокол и лить пушку. В древности существовало поверье, что при отливке колокола нужно было нарочно пустить какой-нибудь слух. Чем нелепее выдумка, чем больше ей поверят, тем звучнее будет отливаемый колокол. Так родилось сочетание лить колокол, то есть «распускать маловероятные слухи, лгать».
      В комедии Островского «Зачем пойдешь, то и найдешь» купчиха Белотелова говорит: «Ты говоришь, что разбойники на ходулях ходят? Может быть, это колокол льют».
      Затем в том же значении стали употреблять сочетание пушку лить, из которого впоследствии развилось сочетание брать на пушку («обманывать») и, наконец, пули лить25.
      Профессионального происхождения и такие фразеологические выражения, как точить лясы (первоначально у мастеров плотников означало «вытачивать узорные столбики перил»), встать, поставить в тупик (из речи железнодорожников), играть первую скрипку (из речи музыкантов), положить под сукно (первоначально канцелярское выражение) и другие.
      Все эти и многие другие выражения сначала употреблялись в их прямом смысле в ограниченном профессиональном кругу, обозначая какое-либо конкретною явление, известное именно в данной среде, но затем, получив уже другое, более общею, переносное значение, проникали в разною время в литературный язык. Об их источнике и первоначальном смысле, открывающем ту или иную черту жизни народа, быта прошлого, можно или только догадываться или судить на основании специальных разысканий.
      Многие фразеологические выражения, распространенные в современном литературном языке, имеют и другие источники происхождения 26. Укажу здесь на происхождение только одного выражения — на огонек зайти, забежать, которое означает теперь «зайти мимоходом, непредвиденно для себя». Оно связано с любопытным обычаем провинциальной жизни прошлого столетия, описанным в воспоминаниях Т. А. Кузминской, невестки Л. Н. Толстого, явившейся для него прототипом Наташи Ростовой, героини романа «Война и мир».
      «Дедушка был большой хлебосол, любил хорошо принять у себя и, кроме определенных вечеров и балов, принимал п запросто, как принято было говорить "на огонек". Этот весьма оригинальный способ приглашения вполне заслуживал название "на огонек". На окна, выходящие на улицу, ставили высокие подсвечники с зажженными восковыми свечами, и это считалось условным знаком между знакомыми, что они дома и ожидают к себе тех, кто пожелает их видеть.
      И этот способ приглашения был так принят, что обыкновенно, когда в городе не предвиделся бал или концерт, что, конечно, было известно заранее, то, как говорила мне мать, посылали казачка Петьку посмотреть, у кого из знакомых зажжены свечи, и Петька, надев общий тулуп и валенки, бежал к дому Казариновых, Мининых и прочих и докладывал, в каком доме выставлены свечи»27.
     
      Заимствованные, слова
     
      Наконец, пополнение словарного запаса языка происходит также и благодаря заимствованию слов из других языков.
      За свою многовековую жизнь русский парод не раз приходил в соприкосновение с разными народами, устанавливал с ними различные связи: торговые, военные, политические, культурные. Это вело, естественно, к включению в русский язык слов из других языков. Вместе с тем многие слова из русского языка проникали в языки других народов. «Все народы меняются словами», — писал В. Г. Белинский 28.
      Многие из слов, заимствованных русским языком, были и остаются действительно нужными словами как необходимые названия новых предметов, явлений, понятий, с которыми знакомились русские в общении с тем или иным пародом. Многие заимствованные слова оказывались лишними, являлись результатом известного пристрастия, моды на иностранное и постепенно исчезали. Такие, например, заимствования, как виктория, натура, пейзанин, имевшие место в литературном языке XVIII и начала XIX в., не выдержали конкуренции: соответствующих русских слов победа, природа, крестьянин и вышли из употребления.
      Тем не менее в современном русском языке, как, впрочем, и в любом другом языке, имеется значительное количество заимствованных слов. Многие из них вошли в русский язык очень давно, подверглись внешнему звуковому изменению и, обозначая понятия общеизвестные, получили настолько широкое распространение, что нерусскими словами их можно считать только по их происхождению, о котором, кстати сказать, кроме специалистов-языковедов, большинство говорящих по-русски и не догадывается. Вряд ли известно, например, тому, кто специально не интересовался этим вопросом, что слова лента, парус, фонарь, свекла греческого происхождения, слова чулок, сарай, кумач, сарафан, лошадь тюркского, слова кнопка, кран, лобзик, шина немецкого, ситец, зонтик голландского, актер, портфель французского, кекс, тост английского?
      Большинство других заимствованных слов, об иностранном происхождении которых можно судить и без специального филологического образования, по некоторым свойственным им характерным признакам (например, по отдельным суффиксам — изм, ация и т. п.), представляют собой необходимые термины различных наук и специальностей.
      Вот как, например, характеризует слово прогресс В. Г. Белинский, утверждая его как определенный научный термин: «Слово "прогресс" отличается всею определенностью и точностью научного термина, а в последнее время оно сделалось ходячим словом, его употребляют все — даже те, которые нападают на его употребление» 29.
      Терминами являются и такие слова, как материализм, идеализм, гносеология, материя, относящиеся к терминологии философии, социализм, коммунизм, пролетариат, являющиеся широко известными терминами социологии, реализм, проза, драматургия, трагедия, натурализм — термины литературы и искусства, капитал, базис, кризис — термины политической экономии и многие другие. Все эти слова входят в состав международной терминологии, то есть употребляются в качестве терминов как в русском, так и в других языках.
     
      Забытые слова и выражения.
     
      Из сказанного вытекает, что словарный запас языка все время обогащается. Он пополняется новыми словами, создаваемыми по словообразовательным моделям из существующего в языке материала, старые слова обрастают новыми значениями, возникают новые фразеологические выражения, в язык проникают новые слова из других языков. Но одновременно с пополнением словарного богатства происходит и обратный процесс — процесс его убыли, исчезновения из языка многих слов, значений слов и фразеологических выражений.
      Причины этого процесса разнообразны и сложны, но основная, общая причина заключается в том, что эти слова, значения и выражения оказываются лишними, не нужными. Поскольку в процессе исторического развития меняется жизнь общества, меняются производственные и социальные отношения, происходят изменения в области культуры, искусства и т. д., постольку язык, который живет и развивается в обществе, отражает эти изменения прежде всего в своем словарном составе.
      Мы видели, что словарь языка пополняется новыми словами, по мере того, как в обществе возникает необходимость называть вновь появившиеся предметы, явления определенным словом. С другой стороны, если тот или иной предмет, то или иное явление перестает существовать, то и слово, которое его обозначало, становится лишним, забывается и выходит из употребления.
      В кратком очерке невозможно осветить все стороны этого процесса во всем ею разнообразии на протяжении длительного времени существования русского языка. Ограничимся некоторыми иллюстрациями сравнительно недалекого прошлого.
      Еще незадолго до Октябрьской революции было известно теперь забытое слово конка — название юродского транспорта в России с конной тягой (конка от слова конь). В произведении Серафимовича «Убийца» рассказывается: «Давно это было, очень давно. Еще не было трамваев, а исхудалые клячи долго и мучительно таскали по грязным улицам допотопные дребезжавшие конки».
      Когда конку сменил трамвай, его некоторое время тоже называли конкой или даже электрической конкой, хотя эти два слова по смыслу противоречат друг другу. Затем эти названия забылись, и в язык прочно вошли слово трамвай.
      А сколько совершенно забытых слов и выражений, связанных с конным транспортом, существовавшим в России в те времена, когда еще не было железных дорог! Длинные путешествия через всю Россию по почтовым трактам совершали тогда на долгих, то есть на одних и тех же лошадях, не сменявшихся на постоялых дворах. Понятно, почему такой способ езды носил это название — нужно было время на отдых лошадям на стоянках, и путешествие, естественно, длилось «очень долго. Обломов «в жизни совершил только одно путешествие — на долгих, среди перин, ларцов, чемоданов, окороков, булок, всякой жареной и вареной скотины и птицы и в сопровождении нескольких слуг» (Гончаров. «Обломов»).
      Ездили и на перекладных, то есть в экипаже с лошадьми, из которого на станциях пересаживались в другой экипаж, перекладывая в него и вещи. Такой способ езды назывался также ездой на переменных, на передаточных или на сдаточных, так как при этом менялись ямщики, один ямщик передавал, сдавал пассажиров другому.
      Более скорым способом передвижения считалась езда на почтовых (или на почтовых), то есть на лошадях, предоставляемых почтой, государственным учреждением, осуществлявшим тогда регулярную перевозку почтовых грузов и пассажиров или, как говорили тогда, «почтовую гоньбу».
     
      В поля, друзья! скорей, скорей,
      В каретах, тяжко нагруженных,
      На долгих иль на почтовых
      Тянитесь из застав градских,
     
      — пишет Пушкин в «Евгении Онегине».
      Выражение на почтовых в переносном смысле в значении «очень быстро» употреблялось довольно долго, даже и тогда, когда путешествия совершались уже по железным дорогам. Чехов в одном из своих писем пишет: «мне надо писать, писать и спешить на почтовых, так как для меня не писать значит жить в долг и хандрить» (А. С. Суворину, 8 декабря 1892 г.).
      Ездили и на своих, то есть не пользуясь наемными экипажами, а на своих собственных лошадях. В «Евгении Онегине» читаем:
     
      К несчастью Ларина тащилась,
      Боясь прогонов дорогих,
      Не на почтовых, на своих,
      И наша дева насладилась
      Дорожной скукою вполне:
      Семь суток ехали оне.
     
      Здесь мы встречаем также еще одно незнакомое слово — прогоны. Оно означало плату за провоз на лошадях от одной станции до другой.
      На почтовой станции (в далеком прошлом она называлась ямом, отсюда ямщик, ямская повинность — «обязанность населения совершать перевозки почты, грузов и т. п.») путешественник должен был предъявить специальный документ подорожную на право пользований почтовыми лошадьми.
      Слово подорожная употреблялось также и в переносном смысле, образуя фразеологическое выражение подорожная в жизнь со значением, близким к современному выражению путевка в жизнь. У Герцена в романе «Кто виноват?» читаем: «Кончился, наконец, и курс (университета. — И. И.) раздали на акте юношам подорожные в жизнь».
      В шутливом переосмыслении подорожной называли также лист с текстом молитвы, который клали в проб вместе с покойником30.
      В подорожной, выданной на имя пассажира, мог быть вписан также и его возможный попутчик. Такой попутчик, то есть лицо, которое будет находиться вместе с пассажиром, назывался будущим. В известном «Послании Дельвигу» Пушкин рассказывает о том, как некий студент с помощью кистера, служителя лютеранской церкви, украл из склепа скелет барона Дельвига. Разобрав его на части, а затем, соединив их проволокой, он поставил его к себе в чулан. Весть об этом разнеслась по городу. «Преступный кистер лишился места, а студент принужден был бежать из Риги, и как обстоятельства не позволяли ему брать с собою будущего, то, разобрав опять барона, раздарил он его своим друзьям».
      Понятно, на какие обстоятельства, не позволявшие иметь будущего, намекает здесь Пушкин — ведь попутчиком студента должен был быть скелет!
      Или следующий контекст из незавершенного произведения того же автора: «Приехав на станцию, я отдал кривому смотрителю свою подорожную и потребовал скорее лошадей. Но с неизъяснимым неудовольствием услышал я, что лошадей нет; я заглянул в почтовую книгу: от города * до Петербурга едущий шестого класса чиновник с будущим взял двенадцать лошадей... На станции стояла одна курьерская тройка, и смотритель не мог ее мне дать. Если паче чаяния наскачет курьер или фельдъегерь и не найдет лошадей, то что с ним тогда будет...» («Записки молодого человека»).
      В этом отрывке, кроме слова будущий, имеется целый ряд устаревших слов, обозначавших не существующие теперь явления. О том, что такое почтовая книга мы только догадываемся по содержанию отрывка. Словом чиновник, которое раньше означало государственного служащего, мы теперь называем только служащего-бюрократа, по-казенному относящегося к своей работе. Нам непонятно, что значит чиновник шестого класса, так как деления служащих на разряды, классы по табели о рангах у нас не существует. Не всем, вероятно, понятно также и слово фельдъегерь.
      В таком широко известном стихотворении Пушкина, как «Осень», с которым каждый знакомится еще па школьной скамье, а потом часто слышит в исполнении чтецов до радио и с эстрады, как много, оказывается, непонятных нам или не вполне понятных слов!
     
      Унылая пора! Очей очарованье!
      Приятна мне твоя прощальная краса —
      Люблю я пышное природы увяданье,
      В багрец и золото одетые леса.
     
      Слово багрец означало не только багряный, багровый цвет, но и драгоценную ткань такого цвета, из которой изготовлялась багряница — мантия багряного, пурпурового цвета, принадлежность царской одежды. Слова поэта «пышное природы увяданье» воспринимаются во всей их поэтической конкретности именно тогда, когда известно это значение. Осенний лес предстает перед нами как бы покрытый драгоценной пурпурной тканью.
      Точно так же полнее раскрывается и образ «чахоточной девы», с которой поэт сравнивает любимое им время года — осень, если мы знаем, что слово зев, употребленное в этом стихотворении, значит здесь «зияние», действие по глаголу зиять — «быть раскрытым, обнаруживая глубину, провал, наподобие раскрытой пасти».
     
      Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
      Улыбка на устах увянувших видна;
      Могильной пропасти она не слышит зева;
      Играет на лице ее багровый цвет.
      Она жива еще сегодня, завтра нет.
     
      Слова могильной пропасти она не слышит зева означают «пе чувствует, не замечает зияния могильной пропасти, готовой ее поглотить».
      И слово тревога в необычной для современного читателя форме множественного числа имеет в стихотворении иное, чем теперь, значение:
     
      Как весело, обув железом острым ноги
      Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
      А зимних праздников блестящие тревоги...
     
      Оно не означает здесь «беспокойство, волнение», как можно подумать, исхода из современного значения этого слова. Речь здесь идет о праздничной суете, суматохе, оживлении. В том же самом значении встречаем мы это слово и в других произведениях поэта, например, в «Евгении Онегине», в описании съезда гостей в дом Лариных:
     
      В передней толкотня, тревога;
      В гостиных встреча новых лиц,
      Лай мосек, чмоканье девиц,
      Шум, хохот, давки у порога,
      Поклоны, шарканье гостей,
      Кормилиц крик и плач детей.
     
      В «Сказке о царе Салтане»:
     
      Нос ужалил богатырь;
      На ноге вскочил волдырь;
      И опять пошла тревога:
      «Помогите, ради бога!
      Караул! Лови, лови!
      Да дави его, дави...»
     
      Не совсем точно может быть понято и слово мечта в том же стихотворении «Осень». Мечта в современном языке имеет значение «мысль, дума о чем-нибудь сильно желаемом, манящем», а раньше означало также и «воображение, фантазия», значение ныне утраченное:
     
      Душа стесняется лирическим волненьем,
      Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне,
      Излиться, наконец, свободным проявленьем —
      И тут ко мне идет незримый рой гостей,
      Знакомцы давние, плоды мечты моей.
     
      Плоды мечты моей значит «плоды моей фантазии, создание моего воображения».
      От этого значения слова мечта — «фантазия, воображение» пли, что то же самое, «состояние воображающего, 36
      размышляющею о чем-нибудь человека» один шаг до другого очень близкого к этому, значения — «то, что возникает в воображении, то, что представляется, воображается». Такое значение также существовало раньше в русском литературном языке. Встречается оно и у Пушкина:
     
      Я усыпляю
      Пустые, черные мечты;
      «Евгений Онегин»;
     
      Печальные, печальные мечты
      Вчерашняя мне встреча оживила.
      «Русалка»;
     
      Быть может (Какая страшная мечта!)
      Своим отцом я проклята...
      «Полтава»
     
      Мы видим, что при слове мечта имеются такие определения, как «печальные», «черные», «страшная», которые невозможны при этом слове в современном его значении. Мы не можем сказать о том, чего мы желаем, о том, что нас привлекает, манит (а слово мечта в современном значении — это «мысль, дума о чем-нибудь сильно желаемом»), «страшная» или «черная». Но слово мечта в приведенных текстах не заключало в себе значения чего-то желаемого, привлекательного, оно означало почти то же самое что современное слово мысль, дума — неудивительно поэтому, что мечта могла быть печальной, мрачной и т.п.
      В том же стихотворении «Осень», помимо указанных, есть еще другие слова и выражения, которые требуют теперь объяснения, например, отъезжее поле «отдаленная от жилья, пашен пустошь, используемая для охоты», младые армиды (так говорили в поэзии начала XIX в. о молодых женщинах, называя их именем волшебницы, героини одной из поэм Тассо).
      С тех пор, как писал Пушкин, прошло немногим более ста лет, а если обратиться к произведениям более древних времен, то таких непонятных слов, устаревших выражений и значений, вышедших из употребления, будет гораздо больше.
      Совершенно забылись, например, слова, которыми назывались в древней Руси различные денежные единицы: куна (куница, мех которой высоко ценился), гривна.
      (прежде — «шейное металлическое украшение»; от названия монеты было образовано слово гривенник), резана (отрезанный кусок кожи) и т. д. Пятиалтынным, пятиалтынником называлась монета в 15 копеек, это старое слово еще незадолго до революции в России широко употреблялось. Слово алтын, обозначавшее монету в 3 копейки, от которого были образованы пятиалтынный и пятиалтынник, тоже забыто, и мы его знаем только по поговорке «не было ни гроша, да вдруг алтын», которой Островский назвал одну из своих пьес.
      Так же, как после введения метрической системы постепенно забываются слова верста, аршин, сажень, пуд, фунт, так же в свое время исчезли слова пядь, локоть и другие, обозначавшие в старину различные меры длины. А слово сажень мы употребляем теперь почти исключительно только в выражении и косая сажень в плечах», говоря о статном, широкоплечем человеке, точно так же и слово пядь мы знаем только благодаря некоторым выражениям, например, семи пядей во лбу. Исчезая из языка, эти слова как бы застывают в подобных выражениях, являясь в них компонентами единого устойчивого фразеологического сочетания.
      Большое значение в развитии литературного языка, его словаря в частности, имеет изменение характера литературы, смена литературных направлений и вкусов, обусловленных в свою очередь характером общественных изменений. С возникновением реализма в русской литературе из литературного языка в XIX в. исчезают многие сложные образования, созданные по образцу греческих слов и служившие в свое время выразительными эпитетами в произведениях русского классицизма в XVIII в. Выходят из употребления такие слова, как буревейный, бран-нолюбец, вышепарный, златосиянный, злосмрадный, многодельный, острорезно, полелюбный, скиптродержец, слад-ковонный, тризевный, целоденный, чернозарный и многие подобные. Постепенно перестают употребляться и такие слова, как стогны «площади, улицы», шуйца «левая рука», вздоить «вскормить», зане «так как, потому что», тек-тои «строитель, плотник», отвечающие общему выспреннему тону произведений «высокого слога».
      Мы видим, что утрата языкам ряда отдельных слов объясняется в этих случаях внешними по отношению к языку причинами: слово исчезало потому, что переставали существовать предметы и явления, им обозначавшиеся, или же потому, что менялся характер литературных произведений. В иных случаях процесс лексической убыли, в частности, исчезновение отдельных значений слова, объясняется внутренними причинами, закономерностями, существующими в самом языке.
      В значении целого ряда слов, представляющих собой сложные образования из двух основ, например, великодушие, малодушие, добросовестный и другие, первоначально заметно проступало значение каждой основы, и общее значение сложного слова представлялось как бы членимым, состоящим из суммы значений двух частей. Можно сказать, что слово великодушие в своем первоначальном значении было очень близко к понятию «величие души», проявляющемуся в способности к самопожертвованию, в мужестве, крепости, силе духа. Малодушие, наоборот, означало «свойство человека с мелкой, маленькой душой, ничтожного по своим моральным качествам». Вог как определяет значение этих слов в своих «Философических предложениях» Я. Козельский, писатель второй половины XVIII в.: «Качество, чтобы умерять боязнь и печаль во время опасности и неблагополучия, называется великодушие или крепость духа, а в военных делах — смелость, храбрость (fortitudo), а противное сему качество называется малодушие» 31.
      Именно в этом старом значении употребляет это слово Сумароков.
     
      В великодушии геройство состоит;
      А без него оно имеет ложный вид
      «Мстислав»
     
      В таком же значении употребляется это слово и в следующем контексте из «Рославлева» Пушкина, где пленный офицер наполеоновской армии, потрясенный силой духа русского народа, решившегося ради спасения родины на сожжение древней своей столицы, патетически восклицает: «...Русские, русские зажгли Москву. Ужасное, варварское великодушие! Теперь все решено: ваше отечество вышло из опасности, но что будет с нами, что будет с нашим императором...».
      В производных образованиях от этого слова мы обнаруживаем ту же членимость значения. В «Капитанской дочке» Пушкин описывает «мужественное поведение Коменданта Белогорской крепости Ивана Кузьмича и гарнизонного поручика Ивана Игнатьевича, отказавшихся присягнуть Пугачеву, несмотря на то, что этот отказ должен был повлечь за собой их смерть. «Очередь была за мною, — говорит Гринев. — Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей».
      Здесь великодушный выступает в значении «обладающий высокими моральными качествами, величием души, способный к самопожертвованию, мужественный, храбрый».
      У Пушкина же мы встречаем и старое значение слова малодушие. «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие», то есть «ничтожность, мелкость души».
      На основе этих первоначально членимых значений впоследствии развиваются другие, уже не членимые по смыслу значения, существующие некоторое время наряду со старыми, а потом вытесняющие их. Великодушие впоследствии стало означать и теперь означает «свойство характера, заключающееся в уступчивости, снисходительности, отсутствии злопамятства» (в порыве великодушия он простил ему все обиды), где понятие «величия души» совершенно стерто. То же можно сказать и о малодушии, которое значит «трусость, безволие, нерешительность». Процесс утраты сложными словами старых членимых по смыслу значений коснулся многих сложных слов.
      Сочетание слов добросовестный судья могло пониматься в XIX в. в двух значениях: «судья, добросовестно, честно относящийся к своим Обязанностям», то есть так, как поймем мы его сейчас, и «судья, не запятнавший свою совесть неблаговидными, корыстными поступками, у которого совесть чиста». «Словарь церковно-славянского и русского языка» 1847 г. определяет значение слова добросовестный как «имеющий добрую совесть», а «Словарь Академии Российской», вышедший в 1809 г., — как «праводушный, чистую совесть имеющий», причем в качестве примера приводится именно это сочетание — «добросовестный судья». В этих определениях сквозит старое понимание значения слова как состоящего из двух частей: добрая и совесть, Слово безобразный тоже имело не только значение «уродливый, крайне некрасивый», но и «бесформенный, без определенного облика, образа». В следующих отрывках слово безобразный употребляется именно в атом старом значении: «Едва прошли сутки, и уже рев Терека и его безобразные водопады, уже утесы и пропасти не привлекали моего внимания» (Пушкин. «Путешествие в Арзрум»).
     
      Бесконечны, безобразны,
      В мутной месяца игре
      Закружились бесы разны,
      Будто листья в ноябре...
      Пушкин. «Бесы»
     
      Смысловая членимость была свойственна также словам добродушный, простодушный, благосостояние и другим, утратившим впоследствии эти значения.
      Таким образом, в процессе развития языка наблюдается утрата многих слов и значений слов, исчезновение многих выражений. Но этот процесс в количественном отношении менее интенсивный, чем обратный процесс — процесс пополнения. Убыль не превышает прибыли и даже не равна ей — словарный запас языка, таким образом, все время растет, язык становится богаче.
     
      Словарный запас одного человека
     
      Словарное богатство русского языка, как мы старались показать, по существу неисчислимо. А каков словарный запас одного человека, говорящего по-русски?
      Конечно, он зависит от степени культуры, образованности и возраста человека и не составляет поэтому определенной, устойчивой величины. Но воспользуемся для нашей цели трудом, выпущенным Академией наук, о языке такого великого представителя русской культуры, как Пушкин 32. Оказывается, в своих произведениях и письмах Пушкин употребил более двадцати одной тысячи слов (конечно, (при этом подсчете все повторяющиеся слова принимаются за одно). Однако словарный запас Пушкина вовсе не исчерпывался двадцатью одной тысячей слов. Каждый из нас знает слов гораздо больше, чем употребляет. Такие слова, как вода, ходить, лес, школа, коллектив, партия мы не только знаем, по и часто употребляем в разговоре и на письме. А такие, например, как невзгода, перезвон, потчевать, зашторивать, втуне, нэп знаем, но не употребляем или употребляем редко. Так и у Пушкина в его произведениях нет многих слов, хотя они в его время существовали и, конечно, были ему известны. В произведениях Пушкина нет, например, слова лодочка, но есть слово лодка, от которого оно образовано, нет слова лачуга, но есть слово лачужка, нет слова жмуриться, но есть зажмуриться, нет слова математика, но есть математик и математический. В черновых материалах Пушкина мы встречаем слова люстра, калина, винегрет, еженедельный, пристрелить, усладиться и многие другие, которых нет в его законченных произведениях. Пушкину просто не понадобились эти слова, он их и не употребил. Однако двадцать одна тысяча слов, употребленных Пушкиным в его произведениях, указывает на огромный круг его представлений и знаний и на его умение мастерски пользоваться словарным богатством русского языка.
      Интересно при этом отметить, что почти половину этих слов (более десяти тысяч) Пушкин употребил в своих произведениях (а они в академическом издании составляют 16 томов!) всего только по одному или по два раза каждое. Эти цифры показательны.
      Представьте себе выступление какого-либо человека, который говорит много и долго, говорит о разных вещах, но все время пользуется лишь одними и теми же словами и выражениями — как однообразна, невыразительна и бедна покажется вам его речь! Словесное ’богатство Пушкина заключается как раз в обратном — в исключительном разнообразии применяемых им слов для выражения своих мыслей, даже тогда, когда ему нужно выразить одни и те же или близкие понятия.
      В разных случаях и для разных целей Пушкин называет поэта то поэтом, то певцом, то стихотворцем, то пиитом, то бардом, то скальдом 33, а иногда и такими шутливо-ироническими наименованиями, как рифмотвор, рифмач, стиходей, стихоткач, стопосложитель. Наряду со словом храбрый он употребляет слова смелый (смелый воин), отважный (отважный боец), бесстрашный (бесстрашный витязь), бестрепетный] понятия, связанные с войной, сражением, битвой, он определяет как военные9.
     
      Люблю, военная столица,
      Твоей твердыни дым и гром...
      «Медный всадник»
     
      воинские:
      Слагают тело на арбу
      И с ним кладут снаряд воинский:
      Неразряженную пищаль,
      Колчан и лук, кинжал грузинский
      И шашки крестовую сталь...
      «Тазит»
     
      ратные, боевые:
      Мне чудятся то шумные пиры,
      То ратный стаи, то схватки боевые,..
      «Борис Годунов»
     
      бранные:
      От первых лет поклонник бранной Славы,
      Люблю войны кровавые забавы...
      «Мне бой знаком»
     
      Такое разнообразие средств выражения мы встречаем и у других мастеров слова. Характеризуя речь своих героев, Салтыков-Щедрин употребляет не только глаголы говорить, сказать, но и брякнуть, буркнуть, сболтнуть, рявкнуть, заметить, выражение выдавить из себя и многие другие — всего более тридцати, каждый раз отбирая из языка наиболее точные, меткие, отвечающие смыслу определяемого понятия слова и выражения34.
      Но здесь мы подошли уже к другой стороне того, что называется богатством языка, и чему посвящена вторая часть этой книжки.
     
      Слова торжественные, стилистически приподнятые
     
      Чтобы лучше разобраться в том, в чем же еще, помимо количественной стороны, заключается богатство русского языка, удобно воспользоваться методом языкового эксперимента. Рассмотрим для этого небольшой отрывок из хорошо всем знакомого стихотворения Пушкина «Пророк». Пушкин в образной форме говорит в этом стихотворении о высоком назначении поэта-пророка, о том, что поэт должен своим словом, своим творчеством «жечь сердца людей», будить в них лучшие стремления:
     
      Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
      Исполнись волею моей.
      И, обходя моря и земли,
      Глаголом жги сердца людей.
     
      Стихи звучат торжественно, приподнято. Слова восстань, виждъ, внемли, исполнись, глаголом (то есть словом) для нас необычны: их не услышишь в повседневной речи, редко их встретишь даже в книге. Но и для Пушкина это были не обычные слова. Они не употреблялись в устной речи, хотя и значительно чаще, чем теперь, встречались в стихах, в художественной прозе, нообще в речи письменной.
      Попробуем эти слова заменить другими:
     
      Вставай, пророк, смотри и слушай,
      Наполнись волею моей.
      И, обходя Моря и земли,
      Словами жги сердца людей.
     
      Мы видим, что торжественная окраска, соответствующая высокой теме стихов, померкла. Получилось это потому, что, вместо торжественных, приподнятых слов, мы употребили по смыслу такие же, а по окраске совсем другие, обычные слова, которые каждый из пас часто слышит и сам произносит: вместо восстань — вставай, вместо виждь — смотри, вместо внемли — слушай, вместо исполнись — наполнись, вместо глаголом — словами.
      И Пушкин, создавая свое стихотворение, мог точно так же употребить эти слова, но он выбрал другие; из одинаковых по значению слов он отобрал именно те слова, которые своей торжественностью, приподнятостью подчеркивали значительность его мысли, глубокое содержание темы стихотворения. Иначе говоря — он взял те слова, которые не только выражают данный смысл, но обладают помимо того, еще и определенной стилистической окраской.
      В русском языке очень много слов, и не только слов, но и различных выражений, словесных оборотов, синтаксических конструкций и форм слов, которые имеют одинаковое или очень близкое значение, но различную стилистическую окраску, и мы можем выбирать из них именно то слово, то выражение, ту конструкцию или форму, которая лучше всего подходит в каждом отдельном случае. Таким образом, богатство русского языка заключается также и в исключительном многообразии его стилистических возможностей, в его способности не только выражать самые различные мысли, но выражать их по-разному в зависимости от их содержания, в зависимости от цели, характера и даже условий речевого общения. Для полного овладения культурой речи необходимо не только знание законов грамматики русского языка и правил произношения, но и усвоение его стилистических норм, умение стилистически правильно употреблять слова, формы, синтаксические обороты различной стилистической окраски.
      В нашем эксперименте с «Пророком» Пушкина мы столкнулись со словами торжественной, приподнятой стилистической окраски. Со времени Пушкина состав таких элементов в русском языке значительно сократился. Стихи по своему языку стали более простыми, естественными. Виждь, внемли, глаголом, пожалуй, и пе найдешь у современных поэтов, но многие другие слова этой окраски можно встретить не только в поэзии наших классиков, но и в стихах наших поэтов-современников. Рассмотрим некоторые из них.
      Слово родина употребляется довольно часто и в прозе и в стихах: «Моя родина — Советский Союз»; «Я люблю свою родину».
     
      От Москвы до самых до окраин,
      С южных гор до северных морей
      Человек проходит как хозяин
      Необъятной родины своей
     
      — поется в широко известной песне на текст Лебедева-Кумача.
     
      Родина слышит, Родина знает,
      Где в облаках ее сын пролетает
     
      — пел Ю. Гагарин, совершая свой полет на космическом корабле.
      Но если нужно подчеркнуть особую значимость этого понятия, выразить его торжественно, то появляется слово более высокой стилистической окраски — отечество, отчизна.
     
      И я,
      как весну человечества, рожденную
      в трудах и в бою, пою
      мое отечество, республику мою!
     
      говорит Маяковский, «воспевая нашу родину в поэме «Хорошо». И точно так же Пушкин в патриотическом порыве более ста лет тому назад писал своему другу Чаадаеву:
     
      Пока свободою горим,
      Пока сердца для чести живы,
      Мой друг, отчизне посвятим
      Души прекрасные порывы!
     
      У Лермонтова в стихотворении «Родина» читаем:
     
      Люблю отчизну я, но странною любовью!
     
      Ср. также у Твардовского:
     
      Но во всей отчизне славной
      Нет такого уголка,
      Нет такой земли, чтоб равно
      Мне была не дорога...
      «Есть обрыв, где я, играя...»
     
      Наряду со словом враг, лишенным стилистической выразительности, в поэзии, как классической, так и современной, употребляются эмоционально насыщенные слова недруг, супостат, ворог:
     
      И волны и суша покорны тебе;
      Завидует недруг столь дивной судьбе.
      Пушкин. «Песнь о вещем Олеге»
     
      Отец и два родные брата
      За честь и вольность там легли,
      И под пятой у супостата
      Лежат их головы в пыли.
      Лермонтов. «Беглец»
     
      Не давай, сынок, пощады
      Ворогу лихому!
      Командиром на побывку
      Приезжай до дому!
      А. Твардовский. «Сына провожая»
     
      В поэзии военных лет часто звучали такие стилистически приподнятые, торжественные слова, как рать, кара, мщение, возмездие, расплата:
     
      Пусть тянет руку дерзкий враг
      К нам в ленинградские пределы.
      Их было много, тех вояк,
      Чья рать войти сюда хотела.
      Н. Тихонов. «Наш город»
     
      Мы разгромим врагов. Не за горами дни,
      Когда подвергнутся они
      Заслуженной и неизбежной каре.
      Демьян Бедный. «Я верю в свой народ»
     
      Все, что втоптано в грязь, сожжено и загублено —
      Синий трупик младенца и мертвый завод, —
      В русском сердце дымящейся раной зарублено,
      Вопиет о расплате, возмездия ждет.
      А. Сурков. «Без конца и без края багровые зарева»
     
      В последнем стихотворном отрывке обращает па себя внимание также и слово вопиет в значении «взывает, требует», имеющее ту же торжественную стилистическую окраску.
      Для выражения такого понятия как «крестьянин» в языке существуют также слова приподнятой поэтической тональности — пахарь, оратай:
     
      Вставайте, сермяжные пахари,
      Оратаи, вечно голодные,
      Взмахните широкими крыльями,
      Не знавшие взлета орлы.
      М. Исаковский. «Четыре желания»
     
      Точно так же слова воздвигать, зодчий в торжественно приподнятом, эмоциональном тоне выражают то, что в обычной речи выражается стилистически нейтральными словами строить, строитель, архитектор:
     
      И в грядущее глядя пытливо,
      Воздвигая в тайге города, —
      Комсомольцы второго призыва,
      Мы прорабами были тогда.
      М. Матусовский. «Три поколения»
     
      Строятся разные небоскребы, —
      Зодчим слава и честь,
      Но человек уже хочет иного, —
      Лучше того, что есть.
      Л. Мартынов. «Седьмое чувство»
     
      Ту же функцию выполняет слово очи, употребленное вместо глаза:
     
      В очи бьется
      Красный флаг.
      Раздается
      Мерный шаг.
      А. Блок. «Двенадцать»
     
      Шла девчонка. В горле слез комок.
      Не откроет очи паренек.
      Уложила пуля наповал...
      С. Щипачев. «О любви»
     
      слово прах, употребленное в значении «пыль»:
     
      И пива прахом пропылится,
      И пули запоют впотьмах,
      И конница по ржам помчится —
      Рубить и ржать. И мы во ржах.
      Э. Багрицкий. «Голуби»
     
      Ср. также грядет вместо идет у Маяковского в поэме «Облако в штанах»:
     
      Где глаз людей обрывается куцый,
      главой голодных орд,
      в терновом венце революций
      грядет шестнадцатый год.
     
      Все эти слова, как и многие другие, служат средством создания высокой, торжественной, эмоционально-приподнятой речи.
     
      Несколько замечаний о названиях городов
     
      Элементы высокой стилистической окраски можно встретить не только в поэзии, но даже в такой, казалось бы, далекой от поэзии области применения языка, как названия городов: Ленинград, Кировоград, Калининград, Целиноград (новое название Акмолинска), Волгоград. Вторая часть этих названий — град, ставшая в последнее время широко используемым словообразовательным элементом для создания новых названий городов, означает то же самое, что город. Однако город в образовании новых названий городов участвует редко, ему предпочитают град. Город звучит обычно, просто, городов много, а вот, если назвать какой-нибудь из них градом, то тем самым этот город будет как бы выделен, особо отмечен, и его имя будет звучать торжественно и красиво.
      Если сравнить название города Ленинград, с одной стороны, с названиями таких городов, как Ленино, Ленинск, Лениногорск, с другой стороны, которые образованы от той же фамилии Ленин, но с помощью других словообразовательных элементов, то придется признать, что название Ленинград отличается от них своей стилистической окраской — она более торжественная, приподнято звучащая. Такое имя может носить только очень крупный город, известный в истории выдающимися событиями в жизни народа, имеющий крупное народно-хозяйственное значение. Сравнительно небольшие населенные пункты имеют обычно более скромные названия, например, Ленинское.
      Когда Пушкин писал «Медного всадника», он называл Петербург Петроградом, Петровым градом, заменяя этими наименованиями, торжественными и в то же время поэтическими, официальное название города, образованное из чужого языкового материала:
     
      Над омраченным Петроградом
      Дышал ноябрь осенним хладом.
     
      Красуйся, град Петров, и стой
      Неколебимо, как Россия...
     
      Впоследствии, во время войны с Германией (1914 — 1918 гг.) название Петроград было официально закреплено за городом, а потом, после смерти В. И. Ленина, Петроград, передовой город в русском революционном движении, руководимом Лениным, был переименован в Ленинград.
      От этого изменилось внутреннее содержание (внутренняя форма, как говорят языковеды) названия города — теперь город носит имя вождя пролетарской революции, а не царя Петра I, но вторая часть названия град, придающая имени города торжественную окраску, сохранилась.
      Небезынтересно вспомнить также, что Пушкин, как впрочем, и другие поэты его времени, употреблял для Петербурга еще одно наименование — Петрополъ, образованное с помощью частицы -поль (от греческого слова polis «город»). В том же «Медном всаднике» читаем:
     
      И всплыл Петрополъ, как тритон,
      По пояс в воду погружен.
     
      или в стихотворении Дельвига, современника Пушкина:
     
      Как разнесся слух по Петрополю,
      Слух прискорбнейший россиянину,
      Что во матушку Москву каменну
      Взошли варвары иноземные.
      «Русская песня»
     
      Ср. также у Ломоносова:
     
      Но холмы и древа скачите,
      Ликуйте множество озер,
      Руками реки восплещите,
      Петрополъ буди вам в пример.
      Елисавета к нам приходит,
      Отраду с тишиной приводит.
      «Ода на прибытие императрицы Елизаветы Петровны из Москвы в С.-Петербург»
     
      Это название было тоже названием необычным, поэтическим, по по этому образцу создавались раньше и официальные названия городов, например, Севастополь, Симферополь, Елизаветполъ; они казались красивыми и торжественными. Теперь эта словообразовательная модель устарела, и вновь подобных названий не возникает 35, а при замене такого названия другим, новым от него не остается даже и второй его части поль. Она утратила свою торжественную окраску, ее значение большинству непонятно — словом, она ничего не говорит ни уму, ни сердцу. Показательно в этом отношении, что и мри переименовании города Елизаветполь ему сначала дали местное название Ганджа, а затем, когда в честь Кирова городу решили присвоить новое имя, то образовали его в духе существовавшей в тех краях национальной традиции — Кировабад (ср, Ашхабад, Ленинабад, Джелалабад), где абад значит то же самое, что и град.
      И в названиях улиц можно встретиться также с использованием лексических элементов приподнятого стилистического тона. В Ленинграде есть улица, на которой стоят здания, выстроенные по проектам знаменитого архитектора XIX в. Росси. Она называется улицей Зодчего Росси — зодчего, а не архитектора, как обыкновенно называется эта профессия. В Москве тоже есть улица, носящая имя другого знаменитого русского архитектора XVIII в. Казакова, но называется она просто — улица Казакова. Слово зодчего делает название улицы несколько более торжественно звучащим. Кстати сказать, в этом наименовании улиц проявляется некоторое различие манеры, языковых стилистических вкусов, которое наблюдается иногда между отдельными городами в частности между Москвой и Ленинградом.
     
      Слова стилистически сниженные
     
      Когда Маяковский в годы гражданской войны писал в одном из Окон Роста:
     
      На нас Антанта бронированная перла.
      И то не могла пас взять за горло.
      Так, конечно же, уйдет без задних ног
      Этот злющий империалистический щенок
     
      он при помощи слова перла и выражений взять за горло, без задних ног намеренно снижал стилистическую тональность своих стихов, придавая им нарочитую грубость и тем самым выражая свое отношение к врагам молодого советского государства.
      Слова сниженной стилистической окраски часто встречаются и в других его произведениях:
     
      В «Грандотеле» семгу жрет
      Врангель толсторожий.
      Разевает баба рот
      На рыбешку тоже.
      «Рассказ про то,
      как кума о Врангеле толковала без всякого ума»
     
      Дурню
      снится сон:
      де в раю живет
      и галушки
      лопает тыщами.
      Вдруг
      как хватит
      его
      крокодил
      за живот!
      То урядник
      хватил
      сапожищами.
      «Как ты смеешь спать,
      такой-рассякой,
      Мать твою растак
      да раз этак!
      «Сказка о дезертире»
     
      В этом отрывке, насыщенном грубыми словами и словами-намеками на нецензурные слова и выражения, поэт применил также и другие языковые средства, соответствующие сниженному стилическому характеру произведе^ ния в целом: де (ср. будто, словно), сапожищами (с экспрессивным суффиксом увеличительиости ищ-), нарочитое подчеркивание произносительной стороны слова тысячами как тыщами в эмоциональной разговорной речи.
      Целенаправленность сниженной лексики в этих отрывках из произведений Маяковского очевидна. Она служит идейным и художественным задачам поэта, поэта-борца за молодую республику, против врагов, внешних и внутренних. Замена этих слов другими, более мягкими и деликатными, лишила бы стихи их эмоциональной насыщенности, той необходимой в данном случае грубости, в которой отразилось отношение поэта к лицам, явлениям, событиям, о которых он писал, разрушило бы и самую форму этих произведений, близкую к форме лубка, народного сказа.
      Но не следует думать, что слова стилистически сниженные — это только вульгарные и бранные слова. Стилистически сниженная лексика образует гамму различных оттенков. В книге Л. Чуковской «В лаборатории редактора» приводится пример неудачной замены стилистически сниженного слова словом стилистически незначимым. В рукописи одного автора было написано: «Ученые утверждали, будто чернокожие люди смахивают на обезьян». Редактор заменил слово смахивают словом походят. Возмущаясь такой правкой Лидия Чуковская пишет: «...тут "смахивают" говорило не только о сходстве, нет, это же слово подчеркивало, что ученые презирали чернокожих, и оно же подсказывало читателю, что автор ни в грош не ставит суждения этих ученых» 36.
      Действительно, слово смахивают, помимо того, что оно значит то же самое, что слово походят, наделено еще и дополнительным оттенком, оттенком отношения говорящего к тому, о чем и о ком он говорит. В нем сказывается некоторая пренебрежительность, взгляд сверху вниз по отношению к тому, о ком говорят. Уловив этот оттенок, автор употребил слово так, что оно говорится как бы от лица ученых, утверждающих сходство чернокожих с обезьянами, — это они, эти ученые, а не автор, с пренебрежением к чернокожим говорят об этом сходстве.
      Совсем другие оттенки имеют стилистически сниженные слова в стихотворении Олега Дмитриева:
     
      Я встретил сегодня в Москве дружка.
      «Ты где, старик, пропадал?
      На Шуе? Красивейшая река!
      Я что-то о ней читал...»
      «Красавица Шуя»
     
      Дружок, старик (в значении обращения к человеку не старому) не имеет никакого пренебрежительного оттенка — наоборот, в них сквозит приятельское отношение, допускающее фамильярный тон речи.
      Шутливый, несколько иронический оттенок чувствуется в слове зазноба в стихотворении Виктора Бокова «Боцман»:
     
      У него брезентовый берет,
      Серая просоленная роба,
      И ему совсем немного лет,
      У него в Москве живет зазноба.
     
      Можно было бы привести еще много других примеров различных стилистических оттенков подобных слов. Здесь важно подчеркнуть, что в этих словах, помимо их основного значения, имеется еще дополнительный стилистический оттенок — при помощи этих слов говорящий не только называет какой-нибудь предмет, действие, качество, по и выражает в них свое отношение к различным явлениям действительности, оценивает, квалифицирует их.
      Совершенно справедливо поэтому недовольство Л. Чуковской, автора упомянутой выше книги, неумелой правкой редактора стихотворения М. Альперт «Как я топила печь». Учительнице, приехавшей из Москвы в глухой уголок Казахстана, пришлось преодолеть много трудностей, в том числе и бытовых. «Пришлось повозиться и даже поплакать: в избе холодина, а печь не дает огня, потчует одним дымом» (Л. Чуковская):
     
      И раздувала едкий дым
      Дыханьем собственным своим...
      ...И слезы утереть пришлось, —
      Быть может — дым.
      Быть может — злость.
      ...И снова уж который раз,
      Опять он, подлый, гас и гас...
     
      Последний стих редактор меняет на следующий:
      Опять, капризный, гас и гас.
     
      Заменив слово подлый словом капризный, редактор исказил смысл стиха. Ведь автор этим словом хотел выразить досаду, раздражение учительницы, она со слезами на глазах, сердясь и злясь на огонь, который никак не хочет вспыхнуть пламенем, бросает ему сорвавшееся с языка бранное слово — подлый! Зачеркнув это слово, редактор зачеркнул и чувства учительницы, ее отношение к явлению, которое выражалось этим словом. Слово капризный не равно слову подлый не только по своему значению, но и потому, что не содержит в себе оттенка отношения. Подлый — это слово самой учительницы, оно выражает ее чувства, капризный метафорически характеризует огонь как «этакого игривого плута-шалунишку», не выражая при этом ее эмоций, ее отношения к нему37.
      В шутливом разговоре можно услышать: «Я отмахал тридцать километров». Нейтральные «безобидные» слова кричит, плачет в раздражении, в ссоре заменяются грубыми орет, ревет. Вместо лицо говорят физиономия, если оно показалось неприятным, а в иных случаях и хуже — морда, мурло, вместо суп, если он не понравился, — бурда и т. п.
      Слова сниженной стилистической окраски далеко не всегда и не везде допустимы в речи. Мы не можем употреблять их безразлично, то есть не считаясь с тем, говорим мы или пишем, а если говорим, то где говорим, дома или на работе, с кем говорим, с (приятелем или незнакомым человеком, беседуем ли о своих личных делах или ведем официальный деловой разговор. Каждому слову — свое место, а некоторым — грубым и вульгарным — вообще не должно быть места в нашей речи.
     
      Разговорные слова
     
      В русском языке существуют и такие слова, которые мы также не можем употреблять безразлично, хотя в них нет не только грубого или вульгарного, но даже фамильярного или презрительного оттенка. Примером этого может служить хотя бы слове картошка — это широко употребительное слово разговорного, бытового языка. Но в официальных бумагах, отчетах, агрономических руководствах, в меню столовых слову картошка предпочитается картофель.
      То же самое можно сказать и о таких словах, как свечка и свеча, книжка и книга, печка и печь, известка и известь, окошко и окно, ножик и нож и т. п. Первые (свечка, книжка, печка, известка и т. д.) имеют стилистическую окраску разговорности, в то время 1как вторые (свеча, книга, печь, известь и т. д.) ее лишены. Эти последние только называют данный предмет, являются как бы его именем, но не содержат в себе никаких указаний на то, в какой сфере речи они могут быть употреблены. Поэтому их можно встретить в любой речи, в устной и письменной, в стихах и художественной прозе, в деловых бумагах и научных трудах и т. д. и т. п. В этом отношении такие слова можно назвать стилистически безразличными или стилистически нейтральными.
      Не следует думать, что в своей разговорной речи мы употребляем и должны употреблять только слова с разговорной окраской, то есть что в разговоре мы можем сказать только печка, книжка, известка и не, скажем, печь, книга, известь. Поскольку последние являются, как было только что сказано, нейтральными, стилистически безразличными, они употребляются и в разговорной речи так же, как и в любой другой, но именно слова типа картошка, печка, окошко, известка, то есть слова, стилистически окрашенные, придают речи ее разговорный характер, создают ее стиль, так же как слова типа стезя, ворог, отмщение создают стиль приподнятой, торжественной речи в приведенных выше примерах.
      Слова разговорной окраски могут быть употреблены не только в разговоре, в непринужденной беседе, но также и в других видах речи, например, в стихах, но это обязательно повлияет на стилистический тон стихотворения, придаст ему в той или иной степени налет разговорности. Так, например, в следующем четверостишии М. Матусовского тон разговорности вносится словом жилье:
     
      Прекрасны и неуловимы,
      Меняясь на пути своем,
      Стояли северные дымы
      Над каждым маленьким жильем.
      «Когда шумит Ильмень-озеро»
     
      Этот оттенок разговорной стилистической окраски слова жилье становится особенно заметным, если сравнить его со словом жилище, имеющим, наоборот, некоторый, правда, малозаметный налет книжной, письменной речи. У того же автора читаем:
     
      Лодки сохнут кверху днищем,
      Пахнет горькою золой.
      Над покинутым жилищем
      Ходит ветер нежилой.
     
      Если же сопоставить оба эти слова со словом дом, употребленным в том же значении («жилое помещение»), то очевидно, что это последнее вообще не несет в себе никакой стилистической нагрузки, то есть является стилистически нейтральным:
     
      Идешь с людьми в строю необозримом, —
      У каждого своя родная сторона,
      У каждого свой дом, свой сад, свой брат любимый,
      А родина у всех одна...
      А. Твардовский. «Земляку»
     
      Приведенные выше слова печка, ножик, картошка, окошко обращают на себя внимание еще и тем, что все они имеют в своем составе так называемые уменьшительные суффиксы. «Так называемыми» уменьшительными суффиксами эти суффиксы в данном случае следует назвать потому, что на самом деле они вовсе не указывают на то, что обозначаемый данными словами предмет является маленьким. Печкой, свечкой, окошком и т. п. мы можем назвать предметы нормальной величины, и если за столом вы попросите ножик, то это не будет означать, что вы хотите чтобы вам дали именно маленький нож. Указанные суффиксы в составе данных слов играют роль чисто стилистическую, придавая им разговорную окраску.
      Широкую, большую площадь в центре Москвы, площадь имени Дзержинского, в живом, речевом общении часто называют Дзержинкой.
     
      Площадь Манежыая
      Белая, снежная,
      Площадь Дзержинка
      Вся как снежинка.
      Виктор Боков. «Новый год»
     
      Ср. также: читалка, многотиражка, электричка, калорийна — «калорийная булочка» и т. п.
      Такую же группу слов по стилистическому характеру образуют слова с суффиксом отн-: руготня (ср. ругань), трескотня (qp. треск), толкотня, беготня; с суффиксом ъё: тряпье, гнилье, воронье, комарье, жулье и т. п.
      Таким образом, не только отдельные сло-ва, но и целые разряды слов, объединенных одним словообразовательным элементом — суффиксом, могут обладать определенной стилистической окраской — в данном случае разговорной.
      Что же касается отдельных слов разговорной окраски, то перечисление их было бы бесконечным, как, впрочем, перечисление слов любой стилистической категории русского языка. Приведем в дополнение к уже указанным еще несколько пар слов, где первое слово разговорное, а второе его нейтральный стилистический эквивалент: охота — желание; начистоту — откровенно; по сердцу (мне это по сердцу) — нравится; в сердцах — рассердившись; захворал — заболел; нынче — сегодня; ладно — хорошо (при выражении согласия); недосуг — некогда; давеча — недавно, на днях; неужто — неужели и многие другие. Кстати, слова — недосуг, давеча, неужто стоят уже на грани литературного употребления и относятся скорее к разряду так называемого просторечия. Впрочем, даже и они в некоторых случаях могут быть использованы в литературном языке в художественных изобразительных целях, как, например, в следующих стихах М. Алигер, которая, соединяя просторечное неужто с архаическим ужели, добивается этим определенного стилистического эффекта:
     
      Порой, попав в кромешный мрак,
      В минуты проживешь года.
      Ужели только месяц!
      Да.
      Неужто целый месяц!
      Так.
      «Зима этого года»
     
      Разговорной стилистической окраской обладают также многие фразеологические выражения. Вот несколько примеров из басен С. Михалкова:
     
      Надулся наш Индюк, вдруг став героем дня,
      Хвост распустил, а сам, что было сил
      (Хотя особенно никто и не просил)
      Заголосил....
      «Морской Индюк»
     
      — что было сил указывает на интенсивность действия, здесь — «очень громко».
     
      Вот заяц к ней: «Голубушка... воды...
      Кружится голова... Нет сил моих подняться.
      А тут рукой подать — пруды!».
      «Заяц и Черепаха»
     
      — нет сил в значении «нет возможности», «трудно что-нибудь сделать», рукой подать — «близко».
      Сюда относятся также выражения как снег на голову «внезапно, неожиданно», пора и честь знать «достаточно, довольно, надо прекратить что-нибудь делать», насквозь видеть «хорошо понимать чьи-нибудь намерения, замыслы», терять голову «лишаться самообладания», лямку тянуть «нести тяжелые, трудные обязанности», на людях «на виду у всех», хоть убей:
     
      Была широка ты
      Или узка?
      Темней наших рек?
      Голубей?
      Ах, Шуя, упрямая Шуя-река,
      Не помню я, хоть убей!
      О. Дмитриев. «Красавица Шуя»
     
      и многие, многие другие.
      По сравнению со словами и выражениями стилистически нейтральными, то есть такими, которые, как уже говорилось, допускаются в любом речевом употреблении, в любом высказывании и контексте, не привнося в них никакой стилистической окраски, слова и выражения разговорные воспринимаются говорящими (как слова сниженного стилистического тона, более простые, более грубые, ограниченные в своем употреблении сферой разговорного общения. Это восприятие стилистической окраски слова в шутливой форме удачно отражено в «Золотом теленке» Ильфом и Петровым на противопоставлении разговорного слова штаны и нейтрального брюки.
      По приезде в Лучанск герои романа остановились перед магазином с шикарной вывеской, изображающей различные виды готового платья.
      «Все это великолепие разбивалось о маленькую бумажку, прикрепленную к входной двери магазина:
      Штанов нет
      — Фу, как грубо, — сказал Остан, входя, — сразу видно, что провинция. Написали бы, как пишут в Москве: "Брюк нет", прилично и благородно. Граждане довольные расходятся по домам».
      Те же авторы со свойственным им тонким восприятием стилистических оттенков слова в другом романе «Двенадцать стульев» выстраивают перед читателем целую серию слов и выражений со значением «умереть» преимущественно сниженного разговорного и фамильярно-грубоватого стилистического тона, которую они сами шутливо называют «классификацией человеческих смертей».
      Ипполит Матвеевич Воробьянинов, герой произведения, встречает гробовых дел мастера Безепчука и сообщает ему о смерти своей тещи:
      « — Умерла Клавдия Ивановна, — сообщил заказчик.
      — Ну, царствие небесное, — согласился Безенчук. — Преставилась, значит, старушка... Старушки, они всегда проставляются. Или богу душу отдают, — это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле, — значит, преставилась. А, например, которая покрупнее да •похудее — та, считается, богу душу отдает...
      — То есть как это считается? У кого это считается?
      — У нас и считается. У мастеров. Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели, не дай бог, помрете, что в ящик сыграли, А который человек, торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, приказал долго жить, А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят: перекинулся или ноги протянул. Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают. Так про них и говорят: "А наш-то, слышали, дуба дал"...
      — Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
      — Я — человек маленький. Скажут: "Гигнулся Безенчук". А больше ничего не скажут.
      И строго добавил: — Мне дуба дать., или сыграть в ящик — невозможно: у меня комплекция мелкая...».
     
      Некоторые другие виды стилистической окраски слов
     
      В кратком очерке невозможно рассмотреть все стилистические пласты, имеющиеся в словарном запасе русского языка.
      Не касаясь поэтому ряда существенных групп стилистически окрашенных слов (например, слов официальной деловой речи, слов, характерных для научной литературы и других), остановимся в дальнейшем на некоторых стилистических явлениях, совсем не затронутых в предыдущем изложении.
      Русский язык представляет в наше распоряжение и такой словесный материал, из которого мы можем выбирать слова в Зависимости от того, с кем мы разговариваем, к кому обращаемся с речью.
      В обращении к своему приятелю, другу, любимому человеку, вообще к лицу, нам близкому, мы употребляем местоимение единственного числа — говорим ему ты, а в разговоре с лицом, с которым мы в таких отношениях не находимся, употребляем официально-вежливое вы. Пушкин в стихотворении «Ты и вы» замечательно использует эти речевые возможности:
     
      Пустое вы сердечным ты
      Она, обмолвясь, заменила,
      И все счастливые мечты
      В душе влюбленной возбудила.
     
      Пред ней задумчиво стою,
      Свести очей с нее нет силы;
      И говорю ей: как вы милы!
      И мыслю: как тебя люблю!
     
      Но местоимение ты может быть использовано также п с иными стилистическими целями.
      Нередко, к сожалению, его можно услышать в вульгарной, грубой речи как средство так называемого «тыканья», то есть намеренно грубого или фамильярного обращения к лицам вам не знакомым, с которыми вы не связаны родственными или дружескими отношениями.
      Но то же местоимение ты может быть использовано с другой, прямо противоположной целью. Некрасов в стихотворении «Памяти Добролюбова» пишет:
     
      Суров ты был, ты в молодые годы
      Умел рассудку страсти подчинять.
      Учил ты жить для славы, для свободы,
      Но более учил ты умирать.
      Сознательно мирские наслажденья
      Ты отвергал, ты чистоту хранил,
      Ты жажде сердца не дал утоленья;
      Как женщину, ты родину любил...
     
      Так можно писать только о лице, исключительно уважаемом, известном своею деятельностью, большими заслугами, о том, кого считаешь своим учителем. Употребление местоимения ты в этом случае вносит в обращение тон стилистической приподнятости, торжественности.
      До революции ов России на выборе слов сказывались также и классовые различия в обществе. Так, слуги в обращении к господам или в разговоре о них должны были подбирать такие слова, в которых отражалось их зависимое социальное положение, слова с угодливо-почтительной окраской.
      В книге «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» Т. А. Кузминская рассказывает о том, как старый опытный камердинер Никита поучал молодого парнишку Петьку, только что взятого из деревни в господский дом правилам речевого этикета:
      «Бывало, пошлет его Никита узнать, встают ли господа, Петька придет и скажет: "сплят".
      Никита строго посмотрит на него и, взяв его за ухо, приговаривает:
      — Почивают, почивают, а не спят.
      В другой раз Петька скажет про господ: "поели", и снова муштровка:
      — Покушали, покушали. Господа не едят, а кушают. Дурень ты этакий...».
      Чувствуя этот особый, не приемлемый для нас стилистический налет в слове кушать, особенно в сочетании извольте кушать, где слово извольте имеет ту же окраску приниженности и подобострастия, идущую от времени социального неравенства в нашей стране, поэт Леонид Мартынов пишет:
     
      Бывает мне противно слушать
      Слова, лакеям по плечу,
      Как например: «Извольте кушать»,
      Когда я просто есть хочу.
      «Мы правдой мир вооружаем»
     
      Слова кушать, скушать, покушать, широко распространенные в настоящее время, конечно не содержат в себе теперь оттенка социальной приниженности, но тем не менее они и сейчас не являются словами стилистически нейтральными, безразличными. «Скушай немножко, покушай чего-нибудь», — можно сказать ребенку, больному, но в других случаях, особенно о самом себе («Я скушал», «Я уже покушал») они звучат несколько манерно, жеманно, как-то слишком деликатно, словно подчеркивая, что кушать значит «есть немного, сдержанно, изящно» в противовес якобы более грубому есть. Улавливая тонкие смысловые и стилистические различия этих слов, поэт Ярослав Смеляков удачно используется их в своем стихотворении «Столовая на окраине»:
     
      Тут, взяв что надо из окошка,
      отнюдь не кушают — едят,
      и гнутся слабенькие ложки
      в руках окраинных девчат...
     
      Есть в современном языке глагол стилистически нейтральный, кушать — наоборот, стилистически окрашенный, а поэтому употреблять его можно далеко не всегда, а только в определенных стилистически мотивированных случаях.
     
      Не на своем месте
     
      Нередко в художественной литературе мы сталкиваемся с таким употреблением слов и выражений, когда они намеренно используются не по своему основному стилистическому назначению, а включаются в речь другого стилистического плана, не свойственного данному слову и выражению. Такое намеренное включение слова в контекст, чуждый ему по стилистическому тону, постановка его как бы не на своем месте, часто используются как иронический прием или как средство создания комического эффекта. Нередко для этой цели служат устаревшие слова приподнятой стилистической окраски. В басне С. Михалкова «Назойливый комар» читаем:
     
      Комар пиитом возомнил себя
      (Пищать он в рифму научился!)
      И вот, что было сил в свой хоботок трубя,
      Терпение зверей испытывать пустился.
     
      Устаревшее слово пиит, принадлежавшее к словам высокого, торжественного стилистического тона, попав в несвойственное ему речевое окружение, выполняет в басне роль иронического приема.
      Комический эффект создается также включением слов и выражений определенной профессиональной окраски в не соответствующий им по теме контекст, причем обычно, как в следующем отрывке из «Поднятой целины» М. Шолохова, эти слова и выражения выступают не в своем прямом терминологическом, а в переносном, метафорическом значении: «...один из его ленинградских приятелей, тоже бывший матрос, начиная ухаживать за какой-либо девушкой, отводил его в сторону и, стараясь быть серьезным, заговорщицки шептал: "Семен, иду на сближение с противником. В случае неустойки с моей стороны — поддержи меня с флангов, и если буду бит, пожалуйста, прикрой мое позорное отступление"».
      Эффект комического возникает и тогда, когда языком деловых документов, официальных бумаг описываются сцены бытового содержания, как например, в следующем отрывке: «Расстановка мебели проходила в условиях взаимопонимания и обоюдного доверия. Мирно закончилась подвеска люстр и развешивание семейных фотографий. После этого был объявлен перерыв на обед» (А. Васильев. «Ксантопсия»)38.
      Во всех приведенных примерах мы видели случаи художественного использования приема комического, когда автор сознательно добивался соответствующего результата. Но иногда в нашей, повседневной жизни мы сталкиваемся с тем, что говорящий, не владея в достаточной степени культурой речи, намеренно употребляет те или иные слова и выражения, желая говорить учено или красиво, но невольно, сам того не сознавая, говорит смешно и ставит себя тем самым в неловкое положение. Протестуя против такого манерного употребления слов, которое свойственно людям невысокой культуры, с неразвитым языковым чутьем, А. Шубин в романе «Непоседы» высмеивает употребление медицинских терминов ради их «красивого», необычного звучания:
      «Кто как, а автор искренне думает, что список человеческих болезней нужно пересмотреть наново. Многие болезни следует переименовать: уж слишком красиво они называются! Такие слова, как «диабет», «энцефалит», «эндокардит», «миома», произносить и повторять одно удовольствие. Выскочит на шее у кого-нибудь поганая шишка, а он ходит и хвастается:
      — Вы знаете, у меня на шее появилась атерома!
      Автор сам слышал, как одна дама во всеуслышание кокетничала:
      — Если б вы знали, как я мучаюсь азеной! У меня ужасная азена!
      Автору сдается, что, если бы шишки и желваки именовались бы по-русски, шишками и желваками, а азена по существу называлась бы вонью из носа, их владельцы не задавались бы».
      Таким образом, помимо того, что в русском языке имеются слова различной стилистической окраски, мы можем их употреблять в различном речевом окружении, соответ; ствующем и не соответствующем их стилистическому тону, и в последнем случае возникают еще новые, дополнительные стилистические оттенки употребления.
     
      * * *
     
      Говоря о богатстве языка, мы касались главным образом его словарного запаса, рассматривая его как с количественной стороны, так и со стороны его стилистического разнообразия. Но, конечно, богатство языка заключается не только в одних словах. Русский язык имеет развитую грамматическую систему. Существующие в нем многочисленные формы и конструкции позволяют нам выражать самые различные мысли, строить речь самого разнообразного содержания, передавая при помощи специальных грамматических средств тончайшие смысловые оттенки. Но кроме того, эти разнообразные грамматические средства (формы слов, различные типы их сочетаний, различные виды предложений и синтаксических конструкций, порядок слов в предложении) обладают (так же, как и слова) различной стилистической окраской, образуя в целом сложную систему стилистических соотношений.
     
      Щепотки волосков Лиса не пожалей —
      Остался б хвост у ней.
     
      Стоит сравнить предложение щепотки волосков лиса не пожалей в этих заключительных строках басни Крылова «Лиса» с равнозначной конструкцией, имеющей союз если (если бы лиса не пожалела щепотки волосков), и стилистическая разница этих двух способов выражения одной и той же мысли станет совершенно очевидной. Форма повелительного наклонения, употребленная в басне в значении условного, придает речи характер непринужденной беседы автора со своим читателем. Ту же форму повелительного наклонения в значении условного находим и в «Горе от ума» Грибоедова в речи Фамусова, обращенной к Молчалину:
     
      Ты, посетитель, что? Ты здесь, сударь, к чему?
      Безродного пригрел и ввел в мое семейство.
      Дал чин ассесора и взял в секретари;
      В Москву переведен через мое содейство;
      И будь не я, коптел бы ты в Твери.
     
      Употребленпное здесь будь не я (ср. если бы не я) вместе с грубоватым коптел бы и разговорной формой содейство (ср. содействие) придают высказыванию, и без того простому и легкому в синтаксическом отношении, естественность непринужденной бытовой речи.
      Но кроме того, в приведенном отрывке из басни Крылова в соответствии с его общей разговорной окраской местоимение она в родительном падеже выступает в форме у ней (а не у нее), рифмующей с формой не пожалей.
      Для разговорной речи характерна также форма прошедшего времени бесприставочных глаголов типа хаживал, нашивал, едал, певал со значением многократности действия и с оттенком его давности. Иными словами, вместо того, чтобы сказать, например, и когда-то я к ним часто ходил», можно сказать и «когда-то я к ним хаживал», причем слово когда-то, указывающее на давность, может быть при этом и не употреблено, а смысл останется тот же. Вот некоторые примеры:
     
      Когда-то Муравей был силы непомерной,
      Какой не слыхано ни в древни времена;
      Притом и в храбрости за чудо почитался:
      Где б ни завидел червяка,
      Тотчас в него впивался,
      И даже хаживал один на паука.
      Крылов. «Муравей»
      Мне приятно с вами, —
      рад,
      что вы у столика.
      Муза это
      ловко
      за язык вас тянет.
      Как это
      у вас
      говаривала Ольга?....
      Да не Ольга!
      из письма
      Онегина к Татьяне.
      Маяковский. «Юбилейное»
     
      Стилистическое различие обнаруживается также и при сопоставлении синтаксических конструкций, например, определительного придаточного предложения со словом который и причастного оборота. Такие синтаксические построения, как, например, человек, который идет по улице; ученик, который решает задачу; яблоня, которая дала много плодов предпочитаются в разговорной речи таким, как человек, идущий по улице; ученик, решающий задачу; яблоня, давшая много плодов, которым свойственна окраска книжной, письменной речи.
      Пушкин писал, что «... причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не говорим: карета, скачущая по мосту, слуга, метущий комнату*, мы говорим: которая скачет, который метет и пр., заменяя выразительную краткость причастия вялым оборотом. Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя39.
      В некоторых случаях незначительная, казалось бы, деталь в построении предложения создает его особый стилистический тон. Такое маленькое слово, как частица и. присоединенная к сказуемому предложения, подчеркивает его разговорный характер, например: «Осип: Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть ноги; я и постою» (Гоголь. «Ревизор»); «Ты это напрасно. Пшеничкин — бригадир очень хороший. — А я и не сказал, что он плохой» (Троепольский. «Игнат с балалайкой»); «Гурмыжская: Ты меня извини, я про тебя и забыла» (Островский. «Лес»); «Я и не знал, что тут канавка» (Л. Толстой. «Воскресение») 40.
      Попробуйте отбросить это словечко и — и конструкция сразу изменится, потеряет свой разговорный оттенок.
      Остановимся еще на некоторых любопытных примерах бытового содержания, в которых, наряду с различием лексических средств, наблюдается также стилистическое различие в синтаксическом построении. Кроме обычных, повсеместно распространенных объявлений «Курить воспрещается» и «Просят не курить», которые мы видим в общественных местах, встречается и такое объявление: «У нас не курят». По существу, это последнее является таким же запретительным требованием, как и два других, но это требование выражено в нем в иной, смягченной форме.
      От объявления «курить воспрещается» оно отличает ся, во-первых, тем, что в нем отсутствует слово, выражающее запрет, — воспрещается, а во-вторых, тем, что здесь устранена форма 3-его лица глагола, применяемая обычно в предложениях официального стилистического тона, выражающих требование чего-нибудь не делать, — ср. «входить не разрешается», «запрещается ходить по газону» и т. п.
      Второе предложение «просят не курить» выражает это требование несколько мягче (вас просят, а не запрещают!); но в то же время сочетание глагола просят с отрицанием не и последующим глаголом в неопределенной форме (типичная конструкция, выражающая запрет) здесь налицо. От этого предложения предложение «у нас не курят» отличается тем, что в нем нет даже и этой «запретительной» конструкции. Сообщается факт — «у нас не курят», из которого курящий должен сам сделать вывод, что и ему здесь курить не следует.
      Можно было бы привести еще много примеров различной стилистической окрашенности грамматических средств русского языка. Приведенные здесь примеры, конечно, далеко не исчерпывают всех его стилистических возможностей в этом отношении. В понятие богатства языка входит также и его произносительная система. Различные типы предложений и фраз характеризуются разной интонацией, служащей в живой речи непременным условием речевого общения, определяющим то или иное понимание сказанного.
     
      Мы намеренно не касались в этой книжке различного рода приемов переносного, образного употребления средств языка, так называемых тропов (метафора, метохимия, эпитет и другие), которыми пользуются мастера слова для целей художественной изобразительности. Эта тема могла бы быть предметом особой, специальной книги. Нашей целью было показать средства, «материал» самого языка, как искони сложившейся системы, дать лишь в общих чертах представление о его неисчислимом количественном богатстве, о богатстве его стилистических возможностей.
      Уменье пользоваться этим богатством, применять его в соответствии с идейным содержанием, целями и задачами высказываемого и составляет то, что называется культурой речи. Чем глубже мы проникаем в материал языка, чем лучше узнаем его разнообразные средства и возможности, тем легче овладеваем культурой речи, тем выразительней, точнее, совершеннее становится наш собственный язык.
      Русский язык недаром называют не только богатым, но и могучим языком. И. С. Тургенев в известном стихотворении в прозе писал о русском языке: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»41.
      Памятуя об этом высказывании, В. И. Ленин в статье «Нужен ли обязательный государственный язык?» отвечал своим противникам: «Мы лучше вас знаем, что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского — велик и могуч»42. И если вспомнить о том, что слова могучий и могущий восходят к одному корню — мочь, то, определяя так русский язык, мы как бы говорим, что он все может, может все выразить. Эпитеты великий, богатый, могучий принадлежат русскому языку по праву!