Проверочные материалы по русскому языку

DjVu

      Настоящий сборник содержит тексты диктантов и изложений для проведения итоговых письменных работ по русскому языку в 5—8 классах.
      Для каждого класса рекомендуемый материал представлен большим количеством вариантов, что позволяет руководителям школы ежегодно выбирать новые тексты.
      В сборнике используются связные тексты, отвечающие нормам современного литературного языка, доступные по содержанию учащимся данного класса.
      Подбирая тексты, авторы стремились к тематическому разнообразию. В сборнике представлены отрывки из художественных, научно-популярных и публицистических произведений известных писателей (В. Астафьева, В. Белова, В. Бианки, Б. Васильева, В. Катаева, Л. Кассиля, Ю. Германа, М. Пришвина, И. Соколова-Микитова, К. Паустовского, Э. Шима и др.), а также материалы из популярных детских и юношеских газет и журналов. Они доступны детям, соответствуют их возрастным интересам, имеют воспитательную направленность.
      Тексты несколько адаптированы с учетом учебных целей. В представленном виде они соответствуют программным требованиям каждого года обучения.
      К некоторым текстам даны примечания. В них раскрывается значение отдельных слов, которые, хотя и являются общеупотребительными, могут оказаться незнакомыми для детей той или иной местности (например, пойма, старица, медуница и др.). Значение каждого слова диктанта и особенно изложения должно быть понятно ученику, чтобы он мог сознательно анализировать его состав, правильно употреблять слово в речи.
      С помощью диктантов в 5 — 7 классах проверяются орфографические и пунктуационные навыки.
      Изложение дает возможность проверить не только грамотность, но и умения, связанные с восприятием текста (умение слушать, правильно воспринимать содержание, выделять главное, устанавливать логическую последовательность, запоминать прослушанное), а также умение строить связное высказывание, соблюдая последовательность событий, своеобразие авторского языка, применяя полученные знания по грамматике и практической стилистике.
      На проведение итогового диктанта в 5 — 7 классах отводится один астрономический час, изложения в 8 классе — три часа.
      Диктант сначала медленно и выразительно прочитывается учителем полностью, затем текст читается по отдельным предложениям. Важно, чтобы учитель диктовал не отдельные слова, а законченные смысловые отрывки, что предупреждает ошибки в слитных и раздельных написаниях, в окончаниях слов, в расстановке знаков препинания. Текст читается достаточно громко, чтобы все учащиеся отчетливо его слышали. Темп чтения должен обеспечивать всем ученикам возможность спокойно записывать диктуемое. Недопустимо какое бы то ни было искажение текста при чтении учителем, а также подсказывающее чтение, расходящееся с живой литературной нормой.
      После окончания записи диктанта учитель вторично прочитывает ученикам весь текст, делая продолжительную паузу после каждого предложения, чтобы школьники могли проверить написанное. Закончив чтение, учитель может при необходимости дать ученикам еще 5 — 7 минут для самостоятельного прочтения текста и исправления допущенных ошибок.
      Изложение, как правило, читается дважды. Слушая текст при первичном чтении, учащиеся знакомятся с его содержанием, выявляют основную тему и идею, авторскую позицию. После прослушивания текста учащимся дается время для уяснения композиции текста, выделения его частей, составления чернового плана, некоторых рабочих материалов. Это позволяет более целенаправленно слушать повторное чтение текста, обращать внимание на его речевое оформление, на способы перехода от одной микротемы к другой.
      После вторичного прочтения учителем отрывка учащиеся приступают к письменному изложению. Черновой и окончательный варианты изложения сдаются комиссии.
      План в окончательном варианте изложения необязателен.
      При проверке работ обращается внимание на ошибки, которые есть только в окончательном варианте.
      При оценке диктанта или изложения учитываются ошибки в написании слов и знаков препинания, которые знакомы учащимся по курсу, изученному в этом году, или по пройденному ранее материалу. Ошибки, допущенные на правила, которые изучаются в следующем году, а также в словах, правописание которых не отрабатывалось к моменту проведения проверочных работ, исправляются учителем, но согласно нормам оценки знаний, умений и навыков учащихся по русскому языку не учитываются при выведении балла.
      Все имена собственные (имена, отчества, фамилии героев, названия исторических событий, географических мест), а также слова с непроверяемыми написаниями, над которыми не проводилась специальная работа, можно выписать на доске.
     
      V КЛАСС
      ДИКТАНТЫ
     
      Наступление весны
      Зима кончается, начинается весна. День становится светлее, воздух теплее. Дневное солнце рушит снежные крепости, всюду звенит капель, проступает живая вода.
      Зима не сдается без боя. Ночью мороз одевает воду в броню. Утром вверху блестит солнце, и на белой земле появляются синие тени деревьев. У домов шумят воробьи, под крышей собираются голуби. Звенят в лесу синицы, громко барабанят дятлы.
      Зимние гости улетают на север, а с юга уже летят грачи, скворцы, жаворонки. Для скворцов везде навесили домики.
      Дождались живой воды птицы, пьют из луж сороки, вороны. Купаются воробьи, отмывают зимнюю грязь. Растет весенний шум в полях и лесах. (Из календаря «Звездочка».)
      Первый громок
      Бабушка выставила зимние рамы. И сразу в избе стало светло, весело. За окном в кустах воробьи чирикают, ласточки щебечут, ребятишки кричат и смеются.
      Вдруг затуманилось солнышко. Легкий грохот прокатился над крышей, и острый огонек блеснул в окне.
      Таня бегом бросилась на улицу и закричала: «Дедушка, гроза!»
      Дедушка в огороде копал землю. Он оперся на заступ и посмотрел на небо. А на небе уже снова сияло солнце. И только две маленькие лиловые тучки летели по ветру и словно догоняли друг друга.
      Дедушка разъяснил Тане, что это не гроза, просто столкнулись молодые тучки, ударились, молнию высекли. (По Л. Воронковой.)
     
      Май
      Май — пора быстрых перемен. Нависла над рощей синяя туча, и зазвенел дождь. Не успел дождь вылиться, а над березами уже зеленая дымка.
      Птицы поют днем, иные даже ночью. Лучше всех поют соловьи и певчие дрозды. Но и безголосые не унывают, шумят.
      Дятел носом барабанит, аист клювом трещит. Лягушки и те хором поют, а на болоте танцуют журавли.
      Май — пора светлых ночей. Совы и филины только глазками хлопают. Когда же мышей ловить?
      Появляются цветы. Пчелы гудят, мед собирают.
      И юннатам много работы. Идет посадка, прополка, подрезка деревьев.
      Птицам пора птенцов выводить.
      Много интересных событий происходит в мае. (Из календаря «Звездочка».)
     
      Весна
      Солнце поднялось выше и согрело землю. Все кругом изменилось.
      Булькают ручейки, и снег почти весь растаял. Уцелел только маленький горбатый сугробик под низкими лапами ели, которая растет на краю обрыва.
      На полях зеленеют хлеба. А в лесу над черными прошлогодними листьями поднимаются первоцветы, распускаются голубые подснежники. Пылит ольха, и ветки ивы покрываются нежными золотистыми шарами. На деревьях лопаются почки.
      Тетерева утром слетаются на поляны, чертят крыльями по земле, затевают шумные танцы. Весь день звенят в лесу синицы, распевают чижи. Старый ворон кувыркается в небе и каркает во все горло. Все звери и птицы забыли про зиму. (Из календаря «Звездочка».)
     
      Под весенним дождем
      С утра моросит дождь. Дорога от школы- до деревни идет около опушки леса. Со всех сторон вода капает, течет, льется.
      Зашел я под деревья. Тряхнула березка ветками, и струйка мне за воротник попала.
      Вот стоит старая ель. Нижние лапы у нее шатром висят. Под этим шатром сухо, струится там теплый воздух. Залез я под плотные лапы, сумку сложил, сижу и наблюдаю.
      Тайная работа идет в лесу. Моется он, чистится, готовится надеть весенний наряд. Распрямляются стебельки первой травы, сбрасывают с себя цепкие старые листья.
      Не стану я вам дальше рассказывать о том, что я увидел в лесу тем ненастным днем. Интереснее вам самим поглядеть. (По Э. Шиму.)
      Примечание. Шатер — большая палатка, крытая тканью.
     
      Весенний сев
      Подошла весна. Отгремели буйные ручьи, снег сошел с полей, и земля начала подсыхать. В низине и около дороги подросла щетина травы, зацвели желтые цветы, зазеленели другие растения.
      В полдень Ленька увязался за отцом в поле. Отец нагнулся, из горсти земли скатал шарик и бросил его на твердую дорогу.
      Шарик рассыпался на мелкие комочки. «Можно, сынок, начинать пахать», — сказал он.
      К вечеру полеводческая бригада переселилась жить в поле. Съехались тракторы, доставили в поле бочки с горючим, привезли вагончики, построили кухню.
      Начался сев. (По А. Мусатову.)
     
      Озимый хлеб
      Вокруг деревни поля еще голые, а одно поле словно зеленой краской залито. В солнечную погоду оно такое веселое, праздничное! Торчат кустиками робкие зеленые росточки. Мама объясняет: «Это озимый хлеб растет».
      Хлеб посеяли поздней осенью. До холодов зерна проросли, потом их закрыло пушистым снегом. Над ним свистели свежие ветры, мороз студил землю. Зябко хлебу под снегом, темно. Но вот наступила ранняя весна. Хлеб не пропустил первое тепло, не замешкался. Тянется к солнышку, старается! Скоро колосья стали желтыми, жесткими.
      Идут люди полем, говорят: «До чего хлеб хорош!» Пришла пора его убирать.
      Вкусно молоко с душистым, свежим, золотистым хлебом нового урожая! Слава тем, кто растил хлеб! (По Э. Шиму.)
     
      Лето в тундре
      Коротка летняя пора в тундре. В мае еще налетают метели, гуляют буйные ветры по ее бесконечным просторам. Потом вдруг быстро тает снег, начинает расти трава, распускаются цветы.
      Сколько птиц собирается летом в тундре! Здесь им не нужно беспокоиться о корме. Мошки и комары сами в рот летят. На берегах светлых озер птицы спокойно могут отложить яйца, вывести птенцов. Птицы вырастят их и улетят вместе с ними за далекие горы, леса и моря.
      Но быстро проходит короткое лето. Наступает день, когда солнце не поднимется из-за горизонта. Начнется долгая полярная ночь, и только синие сумерки будут освещать землю. (Из газеты.)
     
      Бубенчик в поле
      Бежал я через поле на почту. Письмо деда опустить. Вдруг сверху долетел звон бубенчиков. Я поднял голову и остановился. Во все глаза стал смотреть в небо и в самой вышине приметил темную точку.
      — Жаворонок! — прошептал я.
      Птица опустилась ниже и повисла в воздухе. Она была рада светлому апрельскому дню, солнцу, весне. Я заслушался и чуть не позабыл про письмо деда.
      Подул ветер, сорвал с моей головы фуражку. Ветер нагнал тучи, и птица спряталась. Я побежал дальше, а песня жаворонка все звенела и звенела у меня в ушах.
      — Чего ты, Юра, такой радостный? — спросила меня на почте тетя Маша.
      И я ответил ей, что бубенчик в поле прилетел. (По А. Баркову.)
     
      Дуб
      Посадил ты меня в центре лужайки в землю, а теперь обижаешься. Почему дуб медленно растет? Не понимаешь ты, что расту я в обе стороны. Кверху стволик тянется с веточками. Л вниз главный корень уходит, землю буравит. Корень этот длинный, и работа у него тяжелая. Он должен землю раздвигать, до глубокой воды добираться. А вот как доберется, укрепится, начнет воду качать. Тогда и я пойду в рост. Будут у меня сотни веток, тысячи листьев, тьма желудей. И стоять я на лужайке буду крепко. Под сочной зеленью и ты в жаркий день от солнца укрыться сможешь. В ненастный день мои листья защитят тебя от дождя. (По Э. Шиму.)
     
      Горох
      Горох нуждается в помощи земледельца. Г.го стебли не могут расти вверх. Если люди оставят их без присмотра, стебли спутаются. Но есть у гороховых листьев гибкие усики. Они дотянутся до опоры, обовьются вокруг нее и зацепятся. А там ухватится горох новыми усиками и снова укрепится. Так и начнет растение карабкаться все выше.
      В огороде можно помочь чудесному нерхолату. Надо воткнуть на грядке палки, остальное доделает горох сам. А как быть на большом поле? Тут на каждый стебель палок не напасешься. Сельские жители справились с задачей. Они выращивают горох на корм скоту вместе с овсом. Горох находит жесткую опору, а овес получает от корней гороха дополнительное питание. (По Н. Осипову.)
     
      Кто сеет в лесу
      Кроты по ночам трудились в лесу на поляне и всю ее изрыли. Насыпали горки земли, распахали бороздки. Человеку трудно стало передвигаться по этой пашне.
      Дождь смочил кротовую пашню, солнце нагрело ее. Кто же начнет сев?
      Вокруг полянки расположились ели, раскрыли свои шишки. Налетел ветер, и полетели бесшумно вниз на желтых парашютиках легкие семена. Одни ветер с поляны унес, другие в траве запутались. Но многие попали на рыхлую пашню, и выросли потом здесь елочки. Они торчат зелеными свечками. Теперь войдешь в лес и не увидишь на бороздках свободного места.
      Так кроты весною пашут, елки и ветер сеют, и лесные поляны зарастают деревьями. (По Э. Шиму.)
      Примечание. Сказать о правописании слова семена.
     
      Переполох в лесу
      На большой полянке играют лисята, радостно кувыркаются в траве. Вдруг с молоденькой сосны прямо на лисенка упала шишка. Малыш испугался и кинулся с поляны. От страха он не заметил откоса и кубарем покатился к реке.
      По берегу шла дикая свинья с поросятами, и лисенок свалился прямо на поросят. Завизжали, захрюкали поросята и разбежались. Один бросился в кусты малины, а там медведь лакомился ягодами.
      Он заревел, ринулся через лес к реке. Мчится медведь берегом, только подошвы мелькают. Остановился на поляне, где раньше лисята играли. Поднял голову, замер.
      На сосновой ветке белочка сидит, шишку срывает.
      Не знал мишка, что эта белочка шишку уронила и переполох в лесу устроила. (По В. Бурлаку.)
     
      Дятел
      Живет в лесу дятел. Спинка у него черная, крылья пестрые, а на головке шапочка с красным кантиком. Лапки у дятла большие, коготки такие цепкие, что он может бегать по стволу. Бежит вверх, а сам клювом по коре стучит. Это он жучков всяких под корой дерева ищет.
      Наступила зима. Нашел дятел в лесу корявое дерево с трещинкой на стволе и начал туда сосновые и еловые шишки таскать. Засунет шишку в трещинку и семена из нее выбирает. Выберет, потом за другой шишкой полетит.
      Не каждое семя дятел съест, иное уронит. А пройдут годы, и около зимней столовой дятла из упавших семян вырастут молодые деревья.
      Берегите, ребята, лесных птиц! (По Д. Горлову.)
      Примечание. Сказать о правописании слова семена.
     
      Грачи
      В старой березовой роще было много гнезд грачей. Как только появлялись на земле первые лужицы, в гнездах выводились птенцы.
      Грачата с утра до вечера открывали рты, кричали, просили есть. Взрослые грачи целый день летали за кормом на поля, где тракторы пахали землю.
      Идет по полю трактор, шумит, трещит, тащит за собой тяжелые плуги, отваливает в сторону черные пласты земли. А за тракторами целая стая грачей перелетает. Привыкли они к трактору, не боятся.
      Ходят по свежей пашне, трудятся, выбирают из нее разных жучков, червячков, личинок. Много еды в рот наберут и летят к гнездам.
      Так помогают птицы выращивать хороший урожай. (По Д. Горлову.)
     
      Аист
      На краю деревни росло большое дерево, на котором аисты устроили гнездо. Однажды люди узнали о гибели одного аиста.
      Когда вывелись птенцы, пришлось другому аисту одному выкармливать птенцов. Это было трудно. Аистята подрастали и все время просили есть. Из гнезда видны были головки птенцов. Малыши беспокойно смотрели по сторонам, потому что были голодны.
      Шли с речки ребята, увидели птенцов. Один мальчик снял со связки маленькую рыбку и протянул на шесте прямо аисту в клюв. Аистята сначала испугались, растопырили крылья, попятились. Но один схватил рыбу и съел. Мальчик опять поднял шест. И другой малыш расхрабрился, потом третий. С тех пор ребята стали помогать аисту кормить птенцов. Каждый день ловили они в речке за рощей рыбу для аистят. (По Д. Горлову.)
     
      Рябчик
      Я сидел в шалаше на берегу лесного озера.
      Вот по опавшим листьям прошелестели легкие шажки. Я выглянул из шалаша. Между жухлой травой пробирается рябчик. Он останавливается, клюет красную бруснику.
      Вдруг над лесом мелькает тень ястреба. Рябчик встрепенулся и исчез. Хищник молнией мчится над шалашом, мечется между кустами.
      «Где же рябчик?» — подумал я. А рябчик был на том же месте. Он съежился, прижался к земле и слился с общим серым фоном.
      У озера воцарилась тишина. Ястреб не выдержал мертвой тишины и улетел.
      И сразу все ожило. Замелькала над водой трясогузка, с писком взметнулись вверх синицы, выплыли из камышей утки. Вскочил и поспешно скрылся в кустах рябчик. (По Н. Устинович.)
     
      Кукушонок
      Кукушка сидела на березе. Вокруг нее сновали между деревьями птицы, таскали перышки, мох, траву, строили гнезда.
      Кукушка слетела с березы и снесла яйцо прямо на землю. Потом схватила его в клюв, подлетела к липе, просунула головку в дупло и осторожно опустила яйцо в гнездо мухоловки.
      Кукушка радовалась, что удачно подложила яйцо в надежное место. Скоро появились четыре птенчика. Они уже подросли и покрылись пушком, когда вылупился из яйца пятый птенец. У него была толстая голова, большой рот.
      «Не нравится мне этот уродец», — сказала мухоловка.
      Но он остался в гнезде, и крошечная мухоловка целое лето кормила большого кукушонка. (По В. Бианки.)
     
      Помог белке
      В лесу нашел я поляну, где белка запасает на зиму грибы. Висят грибы на сучках елок выше роста человека.
      Однажды пасмурным днем заметил я, что на лугу закрываются клеверные листочки. Три зеленых пальчика клевера в кулачок сжимаются. Это означает, что скоро будет дождь. Что сейчас в лесу делается?
      Отправился я в лес. Вижу — белка работает. Таскает она грибные шляпки за десять шагов от полянки в дупло трухлявой березы. Сдернет лапками гриб, схватит в зубы и бежит к дуплу. Тяжелая работа. А тут дождь капать стал. Заторопилась белка, замелькал рыжий хвост. Тогда и я на дерево полез, собрал грибы в корзину и принес к березе. Встал я на пенек, положил добычу в кладовую белки.
      Домой пришел мокрый, но грибы в кладовой у белки остались сухие. (По Э. Шиму.)
      Примечание. Сказать о постановке тире в предложении Вижу — белка работает.
     
      Ворона и лисица
      Над полем ржи бесшумно кружила черная ворона. Вот она ринулась к земле, чуть коснулась крылом стерни и полетела низко над полем. В клюве у нее висела мышь.
      Не успела ворона набрать высоту, а из-за скирды метнулась к ней рыжая лисица. Ворона захрипела от страха, бестолково забила крыльями, и мышь выпала из ее клюва.
      Лисица ловко подхватила мышь и шмыгнула за скирду. Птица долго не могла успокоиться. Она носилась над полем, хрипло каркала. В ее криках слышалась жалоба на хитрость и вероломство лисицы.
      Эта история напоминает известную басню, которую написал Крылов. Только ворона осталась без еды не от похвал лисы, а от страха. (По В. Бурлаку.)
      Примечание. Стерня — остатки стеблей на сжатом поле. Скирда — стог сена или соломы, сложенный для хранения под открытым небом.
     
      Точное время
      Попросили меня с Петькой сходить на станцию, взять почту. Было рано. Петька не хотел ждать на станции, и мы решили посидеть у реки, выкупаться. Легли на теплый камень, глядим в воду.
      и
      Ленивое течение колышет мягкие растения, в них собираются подводные жители. Темный головастый налим вывернулся из норы и стрельнул в заросли. Толчками проносится крупная плотва, а горбатый окунек поднимается и опускается на одном месте. Появляется черный усатый рак, и сразу умчались мальки и плотвички.
      Медленно расходятся на воде зеленые створки кувшинок, и белые листочки разворачиваются в пышный цветок.
      Петька закричал: «Мишка, сейчас поезд подойдет!» Он знал, что кувшинки распускаются в десять часов. (По Э. Шиму.)
      Примечание. Сказать о правописании слова плотвички.
     
      Ночь под белой луной
      Засыпает станица. Гаснут огни в домах. Белая луна висит над крышами. Свет от окна кажется слишком ярким и грубым для этой бархатной ночи.
      Мошки бьются в стекло. Ветер чуть раскачивает тонкую паутинку под окном, но большой паук в паутине упрямо не хочет шевелиться.
      Рыжий кот ползает в тюльпанах, нюхает цветы и наслаждается их запахом.
      Ночью кукушка не кукует, а в эту светлую ночь она щедро считает годы. Лягушки пытаются перекричать ее.
      Луна забирается в яблоневый сад, и деревья в саду становятся белыми. Как много белого у этой ночи! Белая луна, белые стены, белая сирень, паутина...
      Но вот звуки умолкают. Наступает тишина, какая бывает только перед рассветом. (По В. Бурлаку.)
      Примечание. Сказать о правописании слова бархатный.
     
      Кот в сапогах
      В дозор пограничники обычно со служебными собаками ходят. А у нас на заставе кот стал в дозор ходить.
      Однажды один из бойцов принес на заставу сибирского котенка тигровой масти. Был он пушистый, с кисточками на концах ушей. Стал он подрастать, вырос и оказался умненьким и способным.
      Когда бойцы на линейке построятся, он на левый фланг подходит. Стоит, с места не сойдет. Они в дозор уходят, и кот за ними отправляется. Чуть что зашуршит в кустах, и у кота сразу шерстка дыбом.
      Все лето кот на границе служил, а зимой пошел на пост и лапы отморозил. Предложили пограничники обуть кота. Но башмачков кошке не купишь. Тогда сшили пушистому пограничнику меховые пимы. Так на заставе появился кот в сапогах. (По А. Баркову.)
      Примечание. Пимы — меховые сапоги.
     
      Крылатые, хвостатые горожане...
      В утреннем небе кружили и спорили галки. Их крик похож на цоканье друг о друга елочных шаров.
      Ворона сидела на березе и разглядывала серого пуделя. А тот прыгал вокруг дерева и лаял задорно и дружелюбно.
      В саду дети швыряли хлебные крошки голубям, и птицы сыто бормотали и подходили близко к людям.
      Крылатые, хвостатые горожане... Часто мы не замечаем их, зато они следят за нами на улицах города зорко, цепко. Ведь от этого иногда зависит их жизнь.
      Любовь к земле, роще, к радуге, горным вершинам, животным... Не с этой ли любви начинается человек? Без этой любви нельзя быть вершителем судьбы всего живого. (По В. Бурлаку.)
     
      Мишки научили
      Произошел этот случай в мое первое путешествие по тайге.
      Шалаш мы соорудили под скалистым уступом. Внесли в него вещи и рухнули от усталости на подстилку из сосновых веток.
      Разбудил нас грохот и треск. Шалаш вздрагивал, и мы поняли, что сейчас он обрушится.
      Мы выскочили из шалаша и отбежали метров на десять под разлапистые сосны. И только тогда увидели причину камнепада.
      У самого края уступа возились два черных медвежонка. Они сгребали лапами камни и сбрасывали их. Булыжники величиной с кулак крушили наше жилище.
      Вдруг на вершине скалы появилась медведица. Она увела медвежат. Хороший урок получили мы. Нельзя разбивать стоянку в тайге под скалами и обрывами. (По В. Бурлаку.)
     
      Ваня Солнцев в суворовском училище
      На другой день Ваня спал в большой комнате на отдельной кровати под желтым байковым одеялом. На рассвете начальник училища обходил спальни. Он остановился возле койки Вани.
      Генералу была известна история Вани во всех подробностях. Знал он, что бойцы на батарее прозвали его пастушком. Это нравилось генералу. Он сам происходил из простой крестьянской семьи и любил вспоминать детство. Старый боевой генерал долго смотрел на спящего мальчика, затем опустил голову, погладил себя по седым усам и нежно улыбнулся.
      В это время с лестницы по коридорам и залам пролетел резкий и властный звук трубы. Генерал слегка потянул Ваню за руку. (По В. Катаеву.)
      Примечание. Сказать о правописании слов генерал, батарея.
     
      Нашу собаку звали Вьюшка. Мы с ней перестали охотиться, но она надежно служила у нас сторожем. Уйдешь на охоту и знаешь, что Вьюшка чужого в дом не пустит.
      Веселая собачка эта Вьюшка. Всем она нравится. Ушки у нее как рожки, хвостик задирается колечком, зубки беленькие блестят.
      Достались ей однажды от обеда две косточки. Вьюшка развернула колечко своего хвоста и опустила его поленом. Это у нее означало тревогу и начало бдительности.
      Вьюшка разлеглась на траву и занялась одной косточкой, другую положила рядом с собой.
      Вдруг к самому носу налетели сороки. Повернула Вьюшка голову к одной сороке, а другая схватила косточку и унесла. (По М. Пришвину.)
     
      Старое дерево
      Саша с мамой гостили у бабушки в деревне.
      Бабушка была большая мастерица собирать ягоды и каждое утро брала внука в лес.
      Чаще всего они ходили на старую вырубку, где росла одинокая, уже гнилая осина. Под ее низкими ветками бабушка обычно садилась отдыхать. В это время солнце поднималось уже высоко, а похожая на березовый пенек черная корзиночка успевала наполниться до краев спелой земляникой.
      Однажды, пришли Саша с бабушкой на вырубку и не увидели одиноко торчавшей осины. Ночью была гроза с сильным ветром, и гнилое дерево рухнуло, раскидало вокруг сухие ветки.
      Очень расстроилась бабушка. Ведь она еще девочкой бегала к этому дереву.
      — Не огорчайся, — сказал Саша. Он обещал бабушке посадить на этом месте новую осину. (По В. Архангельскому.)
     
      Кошка-воспитательница
      Деревенские ребята принесли с лугов зайчат. Они их на сенокосе нашли. Взяли мы зайчат, и стали они у нас жить.
      Чудесные были зайчата! Лежат мохнатые беспомощные шарики, ушки в разные стороны торчат, глаза большие, а лапки мягкие. Захотели мы их покормить, но травку они есть не стали. Трутся мордочками о сапоги, лижут их. Это они мать ищут. Поняли мы, что нужна срочная помощь.
      Нашли мы в деревне кошку, у которой котята погибли. Поднесли к ней зайчат, малыши сунулись к кошке, присосались, зачмокали. А кошка Стала их вылизывать, радостно замурлыкала.
      Много дней кормила кошка зайчат.
      А потом зайчата подросли, научились сами есть свою заячью пищу и убежали в лес. (По Е. Чарушину.)
     
      Сидел я за столом в горнице. Взглянул в окно и вижу, что на проводе сидит синичка. Сидит и тянет головку то влево, то вправо. При этом ее тоненький клювик открывается и закрывается. Что это она делает?
      Я подошел ближе к окну. Сверху медленно летели белые снежинки. Я пригляделся и увидел, что синичка ловит ртом снежинки.
      Вот лентяйка! Ей не хотелось лететь на речку. Или она принимает снежинки за мошкару и утоляет ими жажду? Не зря ведь люди говорят про первый снежок: «Полетели белые мухи».
      Лето кончилось. Пришло время уезжать из деревни. Эта синичка была последней из всей деревенской живности, с которой я познакомился в это лето. (По В. Белову.)
     
      Чук и Гек готовятся к встрече Нового года
      Декабрь подходил к концу. Чук и Гек решили готовиться к Новому году.
      Надо было мастерить игрушки. Они вытянули у отца из ящиков стола всю папиросную цветную бумагу, разложили ее на столе, и скоро выросла гора пышных цветов. Из лоскутьев и ваты понашили зверьков и кукол.
      Сторож дивился на их затеи. Не выдержал и он, принес большой кусок воска, который у него остался от сапожного дела. И игрушечная фабрика сразу стала свечным заводом.
      Теперь дело было за елкой. Хозяин стал на лыжи и~ ушел по дорожке в лес.
      Он вернулся с елкой к ночи. Дети замерли от восторга. Это была высокая таежная красавица.
      Все было готово к чудесному празднику! (По А. Гайдару.)
     
      VI КЛАСС
      ДИКТАНТЫ
     
      Весенний снегопад
      Весна пришла с мартовскими грозами. Но вдруг на четвертой неделе начался могучий снегопад. Все в природе изменилось.
      Пары грачей сидели рядом с гнездами, сбрасывали со спины и крыльев хлопья снега. Тихо звучала песня скворцов.
      Птицам стало голодно. Пришлось им летать к зимним кормушкам. Но разбухшие от сырости крошки не привлекали даже воробьев. Скворцы не знали кормушек, но прилетели сами и других птиц привели. Присели птички на край деревянных кормушек, осторожно склевали старые крошки.
      Другие птицы ищут спасения в паническом бегстве. Полетели на юго-запад зяблики, певчие дрозды, жаворонки. Обгоняют их, легко преодолевают встречный ветер над Доном бесчисленные чибисы.
      В апреле многих птиц пришлось встречать дважды. (По Л. Семаго. )
     
      Птицы в мае
      Как прекрасен погожим майским днем светлый лиственный лес!
      Сотни птиц распевают в кустах и кронах деревьев. Сладким свистом перекликаются в вершинах берез таинственные иволги. Бьют, рассыпаются дробной песенкой зяблики. В тенистом овражке свистит и щелкает соловей.
      Скворец юркнул в трещину на старой осине, «и из нее донесся писк и возня скворчат. В гнезде на толстой развилине клена стоит презабавный дрозденок. Он глупо смотрит на меня круглым беспокойным глазом, на его голове торчат смешные желтые волосенки, желтая складка обрамляет клюв, который готов раскрыться перед родителем с кормом.
      В дроздиной колонии день первого вылета из гнезда. Один желтоватый дрозденок приседает, трусит, не решается покинуть родную развилину. Дрозды суетятся, будто говорят: «Давай, давай, смелее!» (По В. Чернышеву.)
     
      Галкино болотце
      Крошечное это болотце я знаю. Оно находится в двух километрах от нас.
      Однажды осенью мы с сестрою лакомились на его кочках спелой, мягкой после первых ночных приморозков клюквой. Нашли мы ягод мало, потому что остальные к тому времени уже склевали птицы. Специально за ягодой на это болотце никто не ходил. Человеку тут многим не поживиться, а галкам, снегирям да клестам можно кое-что высмотреть на пушистых кочках.
      В другой раз солнечным сентябрьским днем проходил я мимо Галкина болотца с тяжелой ношей, остановился, свалил с плеч рюкзак и обомлел. Грибы самых разных величин и возрастов стоялнк-тут кругами, простирались мостами, рассыпались и снова сбивались в толпы. Собрать все это и унести одному человеку было трудно. Я срезал только несколько маленьких крепышей. Вот оно какое болотце! (По Ю. Лощицу.)
      Примечание. Сказать о правописании Галкино болотце.
     
      Плавунчик
      Жили мы в деревне. Домик наш стоял на берегу Камы. Раз утром прибегает сынишка, лезет себе за пазуху, вынимает живого плавунчика и пускает его на пол. Преудивительная эта птичка! Ходит себе по избе, нас не боится. Решили мы ее выпустить на волю.
      В лесу знал я маленькое озеро. Туда мы и отнесли птичку Через два дня мы вернулись. Вдруг что-то мелькнуло у нас над головой. Это плавунчик наш на воду садится, подплыл и у ног сынишки кувыркается.
      Скоро птицы отправятся в осеннее путешествие. Но весной они опять прилетят.
      Ребята, если встретите плавунчиков, не трогайте их! Ведь так на душе хорошо становится, когда в тебя крепко верит беззащитное существо! (По В. Бианки.)
     
      Воробьи в городе
      Я люблю весеннее чириканье воробьев. Когда солнышко теплее пригревает землю, на крышах домов, на деревьях, возле луж начинают громко чирикать воробьи. Они радостно встречают приход весны.
      Под крышей какого-нибудь каменного или деревянного дома, в дупле старого дерева они устраивают свои нехитрые гнезда. Иногда птицы забираются в уютные гнезда ласточек, в скворечники. Птенцов своих воробьи старательно кормят и храбро защищают от опасностей.
      Воробьи благополучно живут в большом городе. Человека они не боятся, бесстрашно пролетают под ногами прохожих. Они смело скачут по улицам, по которым проезжают машины. Поймать воробья — дело нелегкое. Приметливые и осторожные воробьи редко попадают в лапы кошек, потому что быстро замечают опасность. (По И. Соколову-Микитову.)
     
      Дуб и ветер
      Могучий и необыкновенный дуб рос на высокой горе. Ни у кого не было сил покорить его.
      Однажды налетел на него ветер, дунул с одной стороны, с другой, старался пригнуть к земле. А дуб стоит и смеется каждым своим листиком. Кто-то подсказал ветру, что погубить дуб может молния. Побежал ветер звать на помощь молнию.
      Раскололось небо, грянул гром, блеснула саблями молния. Загорелась вершина дуба, но пошел дождь и залил огонь. А дуб продолжал расти, даже крепче стал.
      Спросил тогда ветер у величественного дуба: «Почему я не могу погубить тебя?»
      Дуб ответил, что не ствол его держит. Сила его в том, что он в землю родную врос, корнями за нее держится, «Потому никто мне не страшен», — добавил дуб. (Сказка.)
     
      Лекарственный цветок
      Ранней весной земля одевается в пышный зеленый наряд. Одним из первых пробивается к свету невысокое растеньице. Увидишь его и не обратишь внимания. Но пройдет несколько дней, прикоснется солнечный луч к зеленой травке, и на конце стебля начнет распускаться цветок.
      Растение преображается. Теперь от него трудно отвести взгляд. Крупный ярко-желтый цветок словно горит в траве золотым огоньком. Вот и прозвали его горицветом.
      Есть у него и другое имя. Древние греки называли его адонисом в честь прекрасного златокудрого юноши, который погиб от раны дикого кабана.
      Адонис — полезное растение. С давних времен сельские знахари из листьев и стеблей горицвета готовили лекарство от сердечных болезней.
      Теперь огненный цветок выращивают на лекарственном поле. (По Н. Осипову.)
      Примечание. Сказать о правописании слова горицвет. Знахарь — лекарь-самоучка.
     
      Сивучонок
      Я выбрался из пещерки и снова принялся наблюдать за сивучами. Самый маленький сивучонок плюхнулся в воду. Волна тут же окатила его и перевернула на спину. Малыш захлебнулся бы и утонул, но на помощь метнулась светло-бурая самочка. Одним движением головы она перевернула малыша на живот. Сивучонок принялся загребать ластами и извиваться всем телом.
      Волны откатывались от берега и тянули за собой сивучонка. Мать не вмешивалась. Спокойно сидела на берегу и наблюдала.
      Вот малыш изловчился, выбрался на берег и поспешил к матери Его шерстка сверкала на солнце и казалась то черной, то синеватой.
      Я так засмотрелся на морских львов, что не заметил наступление вечера. Надо было устраиваться на ночлег. (По В. Бурлаку.)
     
      Каштан
      Гуляли мама и Душан в парке и увидели на дорожке маленький каштанчик. Душану не понравился грязный плод, и он подбил его ногой. Маму огорчило такое высокомерие. Они присели на скамью, очистили каштан от глины. Все равно он был некрасивый, с трещинками. Но мама сказала: «Это не обыкновенный каштан, а волшебный». Она освободила каштан от скорлупы, разломила его. Душан увидел в каштане самое настоящее дерево. Два зеленоватых листочка были его кроной, маленький стебелек — стволом, а три тоненькие ниточки — корешками.
      В день рождения Душан подарил маме два круглых каштана. Все смеялись: «Нашел что подарить!»
      Только мама знала, что сын подарил ей два прекрасных дерева. Вырастут они, загорятся их белые свечки. А люди будут радоваться. (По Г. Крижановской-Бриндзовой.)
      Примечание. Высокомерие — надменное отношение к чему-либо. Сказать о постановке тире в неполных предложениях.
     
      Длиннохвостые разбойники
      Это было в самом начале весны. Мы с сыном шли по тропинке, прислушивались к голосам весеннего леса. Вдруг слышим, что впереди застрекотали сороки. Тревожно так стрекочут, словно что-то заприметили.
      Вышли мы из-за кустов на лужок. Смотрим и понять не можем, что же там происходит. По лужку мечется заяц, а около него две сороки то взлетят, то на землю садятся. Только какая-нибудь близко подлетит, а зайчишка прямо к ней, норовит передними лапами ударить.
      Стали подходить ближе. Заметил нас заяц и поскакал в лес. Сорокам очень не хотелось улетать, но они помчались за ним.
      Подошли мы к тому месту, где сороки с зайцем дрались. Видим, что в ямке лежит зайчонок. Поняли мы, почему заяц на сорок нападал. Это зайчиха своего детеныша так храбро защищала. (По Г. Скребицкому.)
     
      Птичьи домики
      Ты любишь птиц? Позаботься о них.
      Для постройки скворечника запасись сухими дощечками. Наружную сторону можешь выстрогать рубанком, внутреннюю сторону
      ты не трогай. В передней стенке сделай леток. Отверстие должно быть по величине птицы, а то в твой птичий домик кошка влезет.
      Можно сделать дуплянку. Возьми два округлых обрезка от ствола дерева, выдолби сердцевину, соедини их вместе и прибей сверху широкую крышу. Вот скворечник и готов.
      Вешать скворечник надо не ниже трех метров от земли. Входное отверстие должно смотреть на юг или на восток. Не забудь посыпать в домик смесь из опилок и торфа.
      Зимой птицам трудно добывать пищу. Их надо подкармливать.
      Ребята, принимайтесь за дело! (Из календаря «Звездочка».)
      Примечание. Леток — отверстие для вылета птиц.
     
      Петя на берегу моря
      Низкое солнце ослепительно било в глаза. Море под ним горело во всю ширину.
      Серебряные кусты дикой малины дрожали над пропастью. Крутая дорожка вела зигзагами вниз. Ноги Пети бежали по ней сами собой. Матросский воротник развевался. Мальчик делал страшные прыжки по громадным ступеням единственной лестницы и вдруг со всего размаха вылетел на сухой и холодный песчаный берег. Вязкий и глубокий песок с ямками вчерашних бесформенных следов напоминал манную крупу самого первого сорта.
      Чудеснейший в мире пляж казался диким и безлюдным в этот ранний час. Чувство одиночества с новой силой охватило мальчика. Но теперь это было совсем особое, гордое и мужественное одиночество Робинзона на необитаемом острове.
      Вдруг Петя увидел отца и стал взбираться наверх. (По В. Катаеву.)
     
      Спасение рыбы
      Всю неделю бушевала метель. Огромными сугробами занесло дорогу, придорожные поляны.
      Но вот метель прекратилась, и Леня обрадовался. Завтра он сможет со своим другом Юрой отправиться на Черное озеро ловить рыбу.
      В воскресенье никто не будил мальчиков. Но когда стенные часы отсчитали семь ударов, Леня вскочил с постели, разбудил Юру. Ребята тепло оделись, захватили шерстяные варежки и бесшумно вышли на улицу.
      Приближался рассвет, мальчики спешили на озеро.
      Друзья очистили лед от снега и пробили первую лунку. Леня сачком выбрасывал из воды ледяные куски, как вдруг почувствовал сильный неприятный запах. Это значило, что в озере не хватает кислорода. Друзья поняли, что рыбе грозит смерть. Они забыли о рыбалке. Юра стал пробивать лунки, а Леня побежал за товарищами.
      Общими усилиями пробили несколько десятков лунок, и рыба была спасена. (По П. Ивченкову.)
     
      Купание коней
      Река лежала без единой складочки. В ней отражались курчавые прибрежные кусты и неподвижные облака высокого неба.
      Мальчики опустили поводья. Лошади жадно припали к парной воде, пили долго, не отрывали губ, а ребята преспокойно сидели на них.
      Первым оторвался от воды жеребец Гордый. Он вскинул величественную голову, вытянул мускулистую шею и призывно заржал, словно хотел оповестить всех, что он утолил жажду и теперь свеж и бодр. Потом властно ударил копытом по водяной глади. Вот вода достигла Гордому до груди, коснулась шеи. Жеребец оттолкнулся от песчаного дна, вытянулся и поплыл.
      Костя сделал большой круг по реке, направил коня к берегу, сполз с мокрой спины лошади, нарвал осоки и принялся тереть бока, грудь и спину Гордого. (По А. Мусатову.)
     
      История Каштанки
      Стояла зима. Снег падал пушистыми хлопьями, приятно касался лица.
      Рыжая собачка прижалась к двери подъезда, беспомощно повизгивала и дрожала от холода. Ей хотелось обогреться, но никто не спешил ей помочь.
      Вдруг кто-то толкнул дверь. Собака вскочила, увидела невысокого человека в кожаном пальто. Доверчиво прикоснулась она к его руке. Он отряхнул снег с ее спины и поманил за собой.
      Дома он выделил ей оловянную тарелку, блюдце, и собака осталась жить у него.
      Незнакомец оказался знаменитым артистом цирка Дуровым. История Каштанки описана в известном рассказе Чехова. Но не все знают, что столяр судился с Дуровым, чтобы вернуть собаку. Дуров предложил хозяину большие деньги, и столяр начал колебаться. Судья почувствовал, что столяр не так уж привязан к собаке. И Каштанка осталась у артиста. (По В. Дурову.)
     
      На полярной станции
      С берегов Большой земли поднялись самолеты, полетели на север и приземлились на лед у самого полюса. Из самолетов вышли люди, осмотрелись. Кругом расстилались широкие снеговые поля, горели на солнце горы льда. Но долго любоваться не пришлось. Нужно было поскорее разгрузить самолеты.
      Дул резкий ветер, но никто не прекращал работы. На лед выгрузили продукты, ящики с аппаратурой, вездеходы. Кто-то ставил на лед домики, другие собирали припасы и укладывали в склады. Вскоре вырос среди полярных льдов необыкновенный городок. Затрепетал на ветру кумачовый флаг, задымил костер, поспел первый вкусный обед.
      Летчики заспешили к самолетам. Неустойчивая погода могла преградить им путь на ледяной полосе. А маленький городок зажил своей нелегкой трудовой жизнью. (Из газеты.)
     
      Полярники
      Наступила осень. Круглосуточный полярный день сменился темной ночью. С Большой земли привезли на полярную станцию телеграфные столбы. Полярники развесили фонари над своим городком, и в окнах вспыхнул свет рабочих ламп, ярко загорелись прожекторы.
      Полярникам каждую минуту приходится быть наготове. Крепки полярные льды, но и они порой не выдерживают страшной силы ветра. Широкие трещины змеями пробегают по ледяным полям, огромные льдины крошатся и громоздятся друг на Друга, вырастают горы льда. Но отважные полярники преодолевают все трудности. Когда льды портят посадочные площадки, люди расчищают новые. Когда льды ломают их склады, люди перевозят запасы на новое место. За всеми нелегкими делами полярники не забывают главного. Они помогают отечественной науке раскрыть тайны природы. (Из газеты.)
      Примечание. Сказать о правописании Большая земля, наготове.
     
      Соловьиное яйцо
      Я пришел с прогулки, вынул из кармана коробку и осторожно открыл ее. В вате лежало соловьиное яйцо.
      Я достаю из стола стеклянные трубочки, выбираю самую тонкую, придвигаю к себе блюдечко, достаю булавку. Остается только сделать маленькую дырочку и выпустить жидкое содержимое яйца. На минуту замираю...
      Соловьев много вокруг деревни, в которой я живу. Когда наступили долгие дни и теплые ночи, принялись они щелкать.
      Голос одного в лиственном лесу слаб и высок. Другой красиво берет низкие ноты. А когда запел третий, душа всколыхнулась, самому захотелось петь и радоваться жизни.
      Очнулся я от воспоминаний. На ладони оливковое яйцо. В этой тонкой скорлупе заключен чудесный дар песен. Скорее надо положить яйцо в гнездо! (По В. Бианки.)
     
      Встреча с Юрием Никулиным
      Мы с приятелем притаились в кустах. Я раздвинул ветки и прицелился. Щелкнула резинка рогатки, и камень врезался в стаю ворон.
      С шумом взвились над деревьями черные вороны. Только одна осталась на земле. Она неловко подскакивала, волочила крыло и заваливалась на бок.
      — Птиц из рогаток? — сурово проговорил незнакомый прохожий и поманил нас пальцем.
      Мы понуро подошли. Перед нами стоял известный артист Юрий Никулин. Мы привыкли видеть его на арене и на экране веселым и озорным. Но сейчас он не собирался нас веселить. Он строго говорил, что бить птиц — преступление. Ведь они прилетели в город под защиту человека.
      Много лет прошло. Я часто встречался потом с Никулиным, но не решался напомнить о нашей первой встрече. (По В. Бурлаку.)
     
      Солнечное затмение
      Я запомнил этот необыкновенный полдень.
      Вначале растаял краешек солнца. А остальная часть сделалась белее молодого серебра.
      Смолк на березе певец. Сойка вытянула шею и беспокойно завертела головкой.
      Повеяло холодом. По небу разливался недобрый сине-зеленый свет.
      Беспомощно озирается белочка, и дрозды разлетаются в разные стороны.
      Вот от солнца остается серебристый ободок, и на лес спустилась таинственная темнота. Даже мне стало тревожно. Холод. И ветер будто из космоса. Кто-то завозился на дереве, сверкнули два желтых огонька. Это проснулся филин, взмахнул крыльями, да не успел взлететь.
      Краешек солнца стал увеличиваться. Вот солнце разгорелось, будто сорвало с неба темное покрывало. Запестрели над поляной бабочки. Шмели преспокойно принялись за свою дневную работу.
      Жизнь вернулась. (По В. Бурлаку.)
     
      Июльская гроза
      Дождь бил по стеклам, по жестяным крышам, по деревянным перилам балкона, журчал в водосточной трубе. Раскаты грома дополняли музыку июльской грозы.
      Вспышки молний делали грозу более таинственной и страшной для шестилетнего человека, который один сидел в полутемной комнате. На коленях у него лежал притихший котенок. Взрослых в доме не было. При каждой вспышке мальчик и котенок вздрагивали. Кот жмурился и впивался когтями в ноги и руки мальчика.
      Наконец дождь затих. Гроза миновала. За окном стало светлей. Водосточная труба играла все звонче и веселей отбой дождю, грому и молнии.
      По синим крышам соседнего дома скользнул солнечный луч.
      Там будто кто-то приоткрыл серую дверь, и яркая полоса бирюзового цвета вытянулась в небе.
      Мальчик и котенок бросились на улицу. (По В. Бурлаку.)
     
      Паустовский и вороны
      Мы с писателем Паустовским вышли из здания издательства «Молодая гвардия».
      Над старым домом кувыркались и кружили вороны. Это был какой-то их праздник. Из-под машин летели комья грязного, мокрого снега, но ничто не могло отвлечь ворон от веселья.
      Паустовский посмотрел вверх, даже приподнялся на цыпочки. В темных глазах его сверкнуло любопытство, и сам он стал похож на готовую взлететь птицу.
      — Быть завтра оттепели, — задумчиво произнес он.
      По дороге домой я много узнал от него о городских животных. Характер и повадки их отличаются от лесных собратьев. Они более беззащитны, и человек должен проявлять доброту к ним.
      Любовь к собакам, кошкам, птицам и вообще к природе воспитывает самого человека. Она учит его понимать красоту, ценить прекрасное., (По В. Бурлаку.)
     
      Тук Тукыч
      Нашел Саша птенца дятла и принес его домой.
      Птенчик ничего не ел и не пил. Забился в угол под деревянную лавку и вздрагивал от каждого шороха.
      Вечером дятел беспокойно прыгал под лавкой, не мог выбрать места для ночлега в чужом доме. Мама догадалась дать ему бабушкин темно-коричневый валенок. Птенец прикоснулся к нему клювом, подумал, принял его за дупло, забрался в валенок и уснул.
      На другой день он выглядел несчастным, иногда передвигался неуклюжими прыжками. Правое крылышко еще не слушалось и свисало вниз. Но вот птенчик напился из чашечки, склевал несколько овсяных зерен, проглотил большую муху.
      Примерно через неделю дятел осмелел и стал все долбить своим длинным носом. За это его прозвали Тук Тукычем. (По В. Архангельскому.)
      Примечание. Название текста написать на доске.
     
      Слоненок
      Летом в Москобском зоопарке у слонихи Молли родился необыкновенный слоненок, первый в истории зоопарка.
      С первых же дней слоненок крепко держался на ножках. Он пытался отходить от матери и все норовил приблизиться к ограде, за которой находился его величественный отец Шанго.
      Шанго очень интересовался слоненком, протягивал между чугунными рельсами свой огромный хобот и старался к нему прикоснуться. Но Молли бережно охраняла малыша. Она его от себя не отпускала. Отойдет слоненок на несколько шагов, а она загородит ему дорогу и подпихивает под себя хоботом.
      Неуклюжий малыш играл очень забавно: подпрыгивал, приплясывал, топал ножками, скакал вокруг слонихи.
      Принесут слонам еду. Слоненок выхватит из ведра свеклу, бросит на пол. Свекла катится, а он бежит за ней, будто в мяч играет. (По В. Чаплиной.)
     
      Примечание. Написать на доске клички животных.
      Приемыш
      Лосенок прождал мать всю ночь, но она не вернулась.
      Вдруг затрещали сучья. Раздвинулись кусты, и на поляне показались два странных невысоких существа. Это были дети лесника. Лосенок доверчиво и радостно приблизился к ним.
      Когда Даша прикоснулась к нему и стала гладить лосенка по голове, он забрал в рот поясок от платья девочки и начал сосать. Дети поняли, что он голоден. Они уселись на траву, достали из корзиночки стеклянную бутылку с молоком, сделали из полотняной тряпочки соску, поднесли ее к морде лосенка. Тот схватил бутылочку мягкими телячьими губами.
      — Мишка! Мишка! — позвали нового приятеля Ваня и Даша. Лосенок преспокойно пошел за ними. Ведь у них была такая вкусная еда, и так хорошо они чесали ему шею и спину.
      Так появился в сторожке у лесника новый житель. (По Г. Скребицкому.)
     
      Необыкновенный конь
      У лосенка погибла мать, и он вырос в сторожке у лесника.
      Прошло три года, и Мишка из маленького рыжего лосенка превратился в большого красивого лося. Он был совсем ручной, ходил без привязи по лесу возле сторожки и никуда не убегал.
      Дедушка смастерил для Мишки кожаную сбрую, сделал легкие деревянные санки с жестяными полозьями, приучил лося ходить в упряжке.
      Даше и Ване до школы пять километров. Вот лесник и приладил Мишку ребят возить. Утром запряжет в санки, посадит внучат, а у околицы их поджидают деревенские ребятишки. Каждому охота на таком диковинном коне прокатиться. Насажает дед ребят полные санки и везет в школу.
      А конь хорош! Бежит так, что лошадь не догонит.
      Очень любили ребята своего Мишку! (По Г. Скребицкому.)
     
      Гроза
      По небу ползли со всех сторон свинцово-серые грозовые тучи. Солнце исчезло. Сразу потемнело. В воздухе запахло дождем. Ослепительной змейкой блеснула молния, над самой головой оглушительными раскатами прокатился гром. На минуту все стихло, точно притаилось. Вблизи что-то зашумело, и первые тяжелые капли дождя упали на землю. Через несколько мгновений все превратилось в непроглядную серую массу. Целые реки полились сверху. Была настоящая южная гроза.
      Тёма уселся на окне в детской, уныло следил, как потоки дождя стекали по стеклам. Пустынный двор наполнился лужами. Бульки и пузыри точно прыгали по земле.
      — А где Жучка? — подумал Тёма.
      Он бросился на деревянную лестницу, спустился, узким коридором прошел к выходу, некоторое время постоял в раздумье под крышей и выбежал во двор. (По Н. Гарину-Михайловскому.)
     
      Заплатка
      У Бобки были прекрасные брюки темно-защитного цвета. Бобка очень гордился необыкновенными брюками, в них он воображал себя настоящим солдатом.
      Однажды полез он на деревянный забор, зацепился за гвоздь и порвал брюки. Прибежал домой и стал просить маму зашить их. А мама рассердилась и сказала, что зашивать Бобке ничего не будет.
      Бобка попросил иголку, нитки и лоскуток зеленой ткани. Из материи вырезал заплатку величиной с небольшой огурец, расправил ее, обвел вокруг заплатки чернильным карандашом и начал пришивать ее к брюкам.
      Он долго возился, презабавно пыхтел, зато на заплатку любо было посмотреть. Она была пришита ровно, гладко и так крепко, что не отдиралась и зубами.
      На улице Бобка вертелся во все стороны, чтобы ребята видели, как он зашил брюки. (По Н. Носову.)
     
      VII КЛАСС
      ДИКТАНТЫ
     
      Любовь к природе
      Мне казалось, что никто так не умел радоваться общению с природой, как моя мать.
      Как-то ранней весной отец взял ее и меня на пашню, где он собирался засеять уже вспаханную десятину пшеницей. На меже он распряг лошадь и пустил на попас. Вдруг из-под самых ног отца вылетел жаворонок и, трепеща крылышками, поднялся в глубокую высь. Отец не заметил жаворонка. Но мать!
      — Смотри, смотри, Алеша! Чуть покрупней воробья, а большекрылый, потому и трепетун неустанный! — восторженно кричала она.
      После ее слов я тоже заметил, что действительно у жаворонка крылья и длинны, и широки. И тогда подивился зоркости матери.
      Много времени прошло с тех пор, но и сейчас я вижу поднятое ее лицо, ее глаза, всю ее восторженно-напряженную фигуру, когда она слушала урчание, несшееся из поднебесья. (По Е. Пермитину.)
      Примечание. Десятина — русская единица земельной площади (1,09 га)
     
      Сбор клюквы
      Щипихино болото оказалось почти круглым. По самому краю его можно обойти за каких-нибудь двадцать минут. В нем нет ни одной ямы, ни одного по-настоящему тряского места.
      Высокие пышные кочки, устеленные светло-зеленым мхом, напоминают груду только что взбитых пуховых подушек, которые заботливая хозяйка вынесла просушить на ветерке.
      Новичок долго топчется в недоумении, потому что его просто-напросто подводят глаза, натренированные на сигнальную яркость летней ягоды. Нужно пристально вглядеться в ближайшую кочку. И тогда обнаружишь вдруг, что при слабом солнце вся она посверкивает тяжелыми, западающими в мох алыми каплями клюквы. Вся кочка будто переливается самоцветами, просыпанными чьей-то бережной рукой.
      Собираешь ягоду и не думаешь ни о времени, ни о других делах. Хочется запомнить навсегда пронзительную кислоту прохладной твердой ягоды, воркование птицы в лесу, светлые мхи, пружинистую почву болотной колыбели. (По Ю. Лощицу.)
      Примечание. Сказать о правописании Щипихино болото.
     
      Первый раз в театре
      Когда мне было шесть лет, мы с отцом гуляли однажды по Ленинграду. И вдруг, проходя со мной по площади Островского, отец спросил: «Хочешь на минуту зайти в театр?»
      Я еще никогда в жизни не бывал в театре, и мой ответ угадать нетрудно.
      Мы вошли в ложу, когда действие уже давно началось. Глубоко подо мной чернела тонувшая во мраке бездна. Постепенно глаза привыкли к полумраку, и я увидел огромный, заполненный зрителями зал, слабо освещенную сцену. На ней возвышался грандиозных размеров мост, перекинутый под косым углом из одного конца сцены в другой. Он был залит лунным светом, а у насыпи около него переговаривались какие-то люди.
      Эта декорация стала моим первым сильным впечатлением, подаренным мне театром. (По Ю. Алянскому.)
      Примечание. Декорация — художественное оформление спектакля.
     
      Цунами
      В переводе с японского это слово обозначает большую волну в гавани.
      Цунами — результат землетрясений и извержения подводных вулканов, вызывающих перемещение огромных пластов морского дна. Там рождаются гигантские волны.
      Вблизи очагов землетрясения волны могут подняться на десятки метров. Стена воды несется по океану почти со скоростью реактивного самолета.
      Первый признак цунами — отступление океана от берега. Смолкает привычный шум прибоя, и на сотни метров от берега обнажается дно. А через несколько минут появляется отвесная стена пенящейся воды. Иногда высота этой стены достигает шестидесяти метров.
      Человек пока не может активно бороться с этим грозным явлением. Нельзя построить береговые защитные сооружения, которые способны сдержать миллионы тонн воды.
      Чем же человек может предохранить себя от страшного явления природы? Только четкой службой прогнозирования и своевременным предупреждением об опасности. (По В. Бурлаку.)
     
      На земле Пушкина
      Как-то возвращаясь из Петровского, я заблудился в лесных оврагах. Бормотали под корнями ручьи, на дне оврага блестели маленькие озера. Неподвижный воздух был красноват и горяч.
      С одной из лесных полян я увидел приближающуюся тучу. Она росла на вечернем небе, как громадный средневековый город, окруженный белыми башнями.
      Глухие, грохочущие, неослабевающие звуки долетали издалека, и ветер, вдруг прошумевший на поляне, донес брызги дождя.
      Приглядевшись, я узнал нескошенный луг над Соротью, песчаный косогор, тропинку, ведущую в парк.
      Это было Михайловское.
      Я смолоду изъездил почти всю страну, видел много удивительных, сжимающих сердце мест, но ни одно из них не обладает такой лирической силой, как Михайловское.
      Здесь представляешь себе, что по этим простым дорогам, по узловатым корням шагал пушкинский верховой конь и легко нес своего задумчивого всадника. (По К. Паустовскому.)
     
      На родине композитора
      Свернув с шоссе Москва — Рига, ты едешь к музею Мусоргского.
      Вначале проезжаешь небольшое село Карево, где стояла усадьба, в которой родился великий композитор.
      Справа от дороги, спускающейся к озеру Жижица, — место, где прежде стоял один из флигелей. От усадьбы сохранились только заросший пруд со старой ивой на берегу и кусты сирени, когда-то глядевшей в окна барского дома. Сохранился также проселок, которым теперь почти никто не ездит, потому что больше ездят по новому шоссе и по проходящей неподалеку железной дороге.
      С холма открывается вид удивительной красоты. Среди местных жителей сохранилось предание, что композитор любил с этого холма любоваться чудесным видом на озеро, простирающееся далеко до линии горизонта, с многочисленными островками на нем.
      Приволье, ширь необъятная, дивные солнечные закаты навек запечатлелись в восторженной душе русского музыканта. (По Е. Нестеренко.)
      Примечание. Выписать имена собственные.
     
      Сухой вражек
      От нашего дома до Сухого вражка недалеко. Издали можно принять его за искусственную лесопосадку, разделяющую два больших поля. Он начинается от реки малой канавкой, по краям которой стоят старые сосны и березы.
      Спускаясь под уклон с холма, вода быстро разгоняется, делает несколько резких зигзагов, как бы расталкивая землю и зарываясь в ее толщу. И вот ты уже идешь по дну глубокой канавы, откуда не так-то просто выкарабкаться наверх.
      Зимою здесь я не раз видел лосиные следы. Звери в нерешительности топтались и уходили в поле, не рискуя преодолеть неожиданную пропасть.
      На подступах к реке вражек слегка раздается в ширину, хотя скосы его по-прежнему остаются обрывистыми. Тут по песчаному дну
      проходит уже глубокая траншея. По ней весной мчит с полей пенистый поток. Но остальное время года буерак действительно сух. (По Ю. Лощицу.)
      Примечание. Буерак — небольшой овраг. Траншея — длинный глубокий ров. Сказать о правописании названия местности Сухой вражек.
     
      Первый снег
      Распахнулась дверь подъезда. Обгоняя людей, на улицу выбежал щенок.
      Его рыжий хвост весело покачивался, потом вдруг замер.
      Падал снег. Первый снег в жизни этого малыша. Пес чуть наклонил голову, будто прислушивался. Он следил за опускающимися на землю пушинками. Одна попала ему на нос и тут же растаяла. Щенок мотнул головой и фыркнул. И все-таки снег чем-то притягивал.
      Собака трусцой припустила по дорожке, под лапами захрустел сухой наст. Она остановилась.
      Наконец поняла, что скрипит под ногами снег. Щенок повернул назад. Теперь его внимание привлекли следы, отпечатавшиеся на свежем насте.
      В глазах малыша появилось умиление. Он смотрел на свои следы. Снег постепенно засыпал ямочки. Пес, переступая с места на место, удивлялся новым следам. (По В. Бурлаку.)
     
      Таежный учитель
      Был у меня в тайге покладистый четвероногий приятель. Быстрый, расторопный медвежонок прижился у моей охотничьей избушки и за каждодневные порции лакомства согласился не слишком поспешно убегать от меня. Я частенько бродил следом за ним по тайге и по-своему расспрашивал его о сложном и разумном хозяйстве медведей.
      Медвежонку далеко не хватало той порции вареной рыбы, что отделял я ему от своего небогатого завтрака. Он вынужден был самостоятельно отыскивать в лесу еще что-нибудь более существенное.
      Промышлял медвежонок по опушкам и полянам, откапывал там корни растений. В частом ельнике он навещал муравьиные кучи. На болоте мой приятель собирал клюкву. Часто навещал молодую рощицу, заросшую негустыми зарослями малины.
      Каждое утро у медвежонка была уже продумана определенная цель прогулки. Я следовал за ним. (По А. Онегову.)
     
      Медвежонок
      Из приземистого, исхлестанного ветрами ельника прямо мне под ноги выкатился медвежонок. Малыш растерялся и, склонив голову набок, стал с удивлением меня разглядывать.
      Я показался медвежонку безобидным. Он засопел и спокойно стал почесываться. Его всклокоченная темно-бурая шубка была вся в еловых иголках, причинявших ему боль.
      Я погладил малыша и стал вытаскивать из его шерстки иголки. Неуклюжий приятель сопел от удовольствия.
      Тут послышался треск, и, призывно урча, справа от меня из леса вывалилась злющая медведица.
      Прижался я к стволу лиственницы, даже дыхание старался сдержать. Спас меня малыш. Медвежонок увидел в зарослях какую-то птицу и кинулся налево в чащу ее догонять. Медведица ринулась за ним.
      По верхушкам папоротника, раскачивающимся все дальше и дальше, я понял, что опасность миновала. (По В. Бурлаку.)
     
      Ласточки в доме Пушкина
      В 1951 году в Михайловском рядом с основным домом восстанавливали сожженный фашистами флигелек, в котором некогда была кухня.
      Закончив работу, строители увидели, как на крыльцо влетела ласточка, покружилась и стала лепить гнездо на низеньком косяке входной двери.
      В отстроенном доме открылся музей, стали приходить люди, чтобы поклониться земле, так горячо любимой Пушкиным.
      Сначала никто не замечал птички и ее гнезда, слепленного под крышей. Заметили лишь тогда, когда появились птенцы, не прекращавшие пищать в течение дня.
      Многие посетители, переступающие порог домика, думали, что гнездо и ласточки не настоящие, а музейный макет. Они пытались потрогать их пальцем.
      Какой-то заботливый человек, защищая птичек, повесил объявление: «Граждане, входите осторожнее. Здесь живут ласточки, которых любил Пушкин».
      С тех пор экскурсанты не трогали птичек. (По С. Гейченко.)
      Примечание. Флигель — пристройка сбоку главного здания или дома во дворе большого здания.
     
      Белёк
      Незабываемое впечатление оставил рейс в Ледовитом океане.
      Вокруг одни льдины. За нами тянется узкая полоска воды, которую разрезал во льдах наш корабль.
      Вдруг вижу черные глаза, которые смотрят прямо на меня со льдины, медленно проплывающей мимо.
      — Стой! — закричал я.
      На льдине, освещенной искрящимся снегом, лежал детеныш тюленя — белёк.
      Тюлени надолго оставляют своих малышей на льду, приплывая к ним только утром, чтобы покормить молоком.
      Мы перенесли найденыша на корабль, положили белька на палубу. Я принес ему бутылочку топленого молока, но белёк ничего пить не стал. Вдруг из его глаз покатилась слеза, вторая, потом так и посыпались градом. Плюшевый малыш молча плакал и полз к борту.
      Матросы зашумели, отправились к капитану просить вернуться к льдине. Капитан повернул судно. Положив белька на снежное одеяло, мы поплыли дальше. (По Г. Снегиреву.)
     
      Соловьи
      Неопытный человек скажет, что все соловьи щебечут одинаково. Совсем нет. Даже в одном лесу певцы поют по-разному. И есть места в России, где соловьи поют особенно хорошо. Совсем не зря вошли в поговорку «курские соловьи».
      В курских садах, по оврагам и над ручьями, заросшими черемухой, крапивой и ежевикой, живут певцы необычайного голоса и старания.
      Трудно сказать, откуда в курских садах пошла «соловьиная школа». Но она существует. Соловей имеет природное дарование, но не станет мастером, если не будет учиться у стариков. Соловей-мастер такие чудеса, такие тонкости выделывает, что знатоки плачут от счастья, услыхав однажды такую песню.
      Надо отдать должное не только таланту исполнителя, но и композиторской способности соловьиного рода, с величайшим вкусом отбирающего в песню ярчайшие из лесных звуков. И эта работа лучше всего получается у соловьев курских. (По В. Пескову.)
      Примечание. Сказать о кавычках в выражениях «курские соловьи», «соловьиная школа».
     
      Гречиха
      Когда цветет гречиха, на поле не видно ни зелени, ни земли — сплошной бело-розовый ковер из цветков. И от этого удивительного ковра, колышущегося на ветру, исходит медовый аромат.
      Пройдет немного времени, и на месте цветков появятся мелкие трехгранные орешки. Если снять с них бурую кожицу, это и будет та самая гречневая крупа, из которой варят вкусную кашу.
      Впервые гречиху стали выращивать в Индии четыре тысячи лет назад. Прийдя к нам намного позже, она стала незаменимым пищевым продуктом. Когда-то ее любил Суворов. Ел и похваливал: «Хороша каша! Настоящая пища для чудо-богатырей!»
      Гречиху ценят не только люди. Над нескошенным гречишным полем целый день жужжат пчелы. Собирая с цветков вкусный нектар, они дают людям мед, лечащий от многих болезней. (По Н. Осокину.)
      Примечание. Сказать о правописании чудо-богатыри.
     
      Бим в лесу
      От шоссе до леса шли пешком.
      Иван Иванович остановился на опушке отдохнуть, а Бим поблизости обследовал местность. Такого леса он еще не видел никогда. Лес-то тот же! Они здесь бывали весной, приходили летом, но теперь здесь все было по-новому. Все вокруг было желтое и багряное, все горело и светилось вместе с солнцем.
      Деревья только-только начали сбрасывать одеяние, и листья падали бесшумно и плавно, покачиваясь в воздухе. Было прохладно и легко. Осенний запах — особенный, неповторимый, стойкий и чистый настолько, что за десятки метров Бим чуял хозяина. Вот что-то живое так ударило издали в нос, что Бим приостановился. А подойдя вплотную, облаял колючий шар, выкатившийся из травы.
      Иван Иванович встал с пенечка и подошел к Биму:
      — Нельзя, Бим! Это ежик. Назад! — закричал он и увел Бима с собой. (По Г. Троепольскому.)
     
      Бескорыстные помощники
      Во время первой мировой войны на канадском эскадренном миноносце служил пес по кличке Кубрик. Заслышав шум вражеской подводной лодки, который не улавливали судовые приборы, он давал сигнал боевой тревоги.
      Теперь никто никогда не скажет, сколько безвестных отважных собак погибло во время второй мировой, разыскивая мины и спасая из-под обстрела раненых. Они и связистов заменяли, пробираясь в недоступных для человека местах.
      Человек учит собак разыскивать людей, попавших в беду, погребенных под руинами во время землетрясений и заваленных снежными обвалами в горах, находить полезные ископаемые, пасти домашний скот.
      В мире немало памятников собакам. Жители одного итальянского селения поставили памятник псу по кличке Верный. В течение долгих четырнадцати лет каждый день неизменно ходил он встречать своего хозяина, убитого фашистской бомбой. (По Т. Волынкиной.)
      Примечание. Эскадра — крупное соединение военных судов. Эскадренный — входящий в эскадру.
     
      Учитель и друг
      Я не знаю ни года, ни дня своего рождения. Датой своего рождения я привык считать тот самый прекрасный и светлый день моей жизни, когда я стал коммунаром.
      С какой нетускнеющей яркостью встает в моей памяти этот торжественный прием в коммуну! Огромный зал залит светом, украшен красными флагами и цветами. Я слышу голос председателя совета командиров Шведа, объявляющего о зачислении меня в коммунары. Сердце начинает биться сильнее от радости, глаза застилает туман, но я изо всех сил креплюсь и ищу взглядом самое родное и близкое мне лицо Антона Семеновича Макаренко. Он улыбается, глядя на наши растерянные и счастливые лица. От его слегка прищуренных глаз не ускользает ни одна деталь, он всегда знал все о своих воспитанниках. Он был для нас отцом и матерью, учителем и другом. (По Л. Явлинскому.)
      Примечание. Сказать о правописании слова коммунар.
     
      Воспоминание о художнике Аполлинарии Васнецове
      В небольшой комнате отца стоял стол, мольберт, турецкий диван. Сидя в уголке дивана, поджав ноги калачиком, я любил наблюдать, как работает отец. Он то заглянет в толстую старинную книгу, то развернет какой-то свиток. Все нужные материалы на столе не умещаются, карты и планы приходится раскладывать на полу, и, стоя на коленях, отец рассматривает в лупу подробности чертежей, делает зарисовки. И на его картинах поспешно вырисовываются причудливой формы терема, высокие кремлевские башни, горбатые мосты и деревянные крепостные стены, окруженные рвами.
      Во время работы над картинами отец рассказывает о далеком прошлом Руси, о страшных бедствиях, приносимых иноземными захватчиками. Отец повествует так образно, как будто сам переживал исторические события, сам выдерживал осаду за стенами деревянных городов. (По В. Васнецову.)
      Примечание. Мольберт — подставка для подрамника, на котором художники пишут картину. Сказать о правописании имени художника.
     
      Таинственный ящик
      У Шаляпина был объемистый кожаный портфель, оклеенный множеством ярлыков туристских фирм разных стран и городов, в которых гастролировал певец. Все годы, прожитые за границей, Шаляпин возил портфель с собой, никому не доверял, почти не выпускал из рук.
      В портфеле лежал небольшой ящичек. Не только люди, работавшие с Шаляпиным, но и родные не имели представления о его содержимом.
      Приезжая в новый город и входя в приготовленный ему номер, Шаляпин вынимал из портфеля ящик и ставил его под кровать.
      Зная крутой нрав Шаляпина, никто не осмеливался расспрашивать его о ящике.
      Это было таинственно и непостижимо.
      После смерти артиста его вдова вскрыла наглухо заколоченный ящик.
      В нем оказалась горсть земли, взятой Шаляпиным перед отъездом за границу. Горсть русской земли. (По А. Лессу.)
     
      Великий ученый
      Вот деревянный дом, возвышающийся над широкой Окой.
      Помню узкую скрипучую лестницу, ведущую на второй этаж — в рабочий кабинет Циолковского. Помню бледное лицо, точно вылепленное из воска, пожатие его холодной, чуть влажной руки.
      Константин Эдуардович сидел в глубоком кресле у настежь открытого окна, зябко кутаясь в шерстяной плед.
      В просторной светлой комнате, служившей ученому рабочим кабинетом, мастерской и спальней, меня поразило множество каких-то моделей, станков, приспособлений.
      В тот день я услышал от него слова, которые меня поразили. Он говорил, что межпланетные полеты возможны и первыми в далекие миры полетят русские. Эти слова были сказаны негромко, буднично, но именно поэтому прозвучали сильно и убедительно. Это было в 1934 году.
      Он остался в моем сердце очень старым, но устремленным в будущее, верящим в правоту своих идей, расчетов, планов, непоколебимым. (По А. Лессу.)
     
      Вольфганг Амадей Моцарт
      Случилось это, когда мальчику минуло четыре года.
      Однажды отец застал его лежащим на полу среди разложенных листов нотной бумаги. Они были сплошь исписаны кривыми строчками нот вперемешку с размазанными кляксами.
      — Что ты пишешь? — поинтересовался отец.
      — Концерт для клавира.
      Отец готов был рассмеяться, но, приглядевшись, замолчал.
      Мальчик вскарабкался на стул у клавесина и заиграл.
      Малыша звали Вольфганг Амадей Моцарт.
      Через несколько лет его имя стало известно всей Европе, где он выступал с концертами. Он играл так, что ни один взрослый музыкант не мог с ним сравниться. Когда Вольфганг садился за инструмент, музыка словно рождалась из-под его пальцев.
      Говорили, что этот ребенок со временем затмит всех музыкантов и станет величайшим композитором, когда-либо жившим на земле.
      И Моцарт действительно стал им. (По Л. Закошанской.)
      Примечание. Сказать о правописании слов клавир, клавесин, имени композитора.
     
      Метелица в разведке
      Левинсон, отправляя Метелицу в разведку, наказал ему вернуться этой же ночью. Однако до деревни было дальше, чем предполагал Левинсон.
      Метелица в течение трех часов гнал жеребца изо всех сил, согнувшись над ним. Осенняя тайга все бежала вслед, нисколько не убывая.
      Уже совсем стемнело. Наконец он выбрался из тайги и попридержал коня около сарая, давным-давно заброшенного людьми. Приподнявшись на своих цепких ногах, Метелица вглядывался в ночь. Потом он взобрался на бугор. Слева шла черная гряда сопок, а дальше тянулись немигающие огни деревни. Линия сопок сворачивала в сторону и терялась в синей мгле.
      Метелице стало холодно. Он был в расстегнутой солдатской фуфайке с оторванными пуговицами, с распахнутым воротом. Он решил ехать сначала к костру. (По А. Фадееву.)
      Примечание. Сказать о правописании слов Левинсон, фуфайка.
     
      Спасибо пограничникам
      Дождь, не прекращавшийся ни на минуту, лил третьи сутки. На детскую дачу, напоминавшую потерпевшее кораблекрушение судно, яростно наступала вода.
      Встревоженные дети, воспитатели сгрудились на балконах. Из разбитых окон выплывали жестяные миски, растрепанные куклы, неуклюжий плюшевый медвежонок.
      Но вот глаза детей засветились радостью. На помощь ребятишкам спешили пограничники. Разрезая воду, подходили военные машины и останавливались невдалеке. Цепочка стриженых голов над водой протянулась к даче. И поплыли малыши на крепких солдатских руках над нестрашной теперь стихией. Более трех часов простояли по горло в воде пограничники. А когда детей вывезли в безопасное место, воины, переодевшись в сухое, ушли на охрану государственной границы, унося тепло ребячьих сердец и незабываемые слова: «Спасибо вам, пограничники!» (Из газеты.)
     
      Гагарин в «Артеке»
      Стояло теплое летнее утро. В оливковой роще щебетали птицы. Над пенящимся морем кружили и кричали чайки.
      На берегу на большом камне, поросшем водорослями и усыпанном ракушками, спиной ко мне сидел плотный человек в рыбацкой куртке и высоких резиновых сапогах. На голове у него была соломенная шляпа. Ярко поблескивала серебристая ставридка на дне ведерка, стоявшего у него в ногах.
      Вдруг удилище зацепилось за какую-то проволоку. Рыбак оглянулся, увидев меня, попросил: «Дружище, помоги мне!» Я перебрался к камню, ухватился за удилище, а человек в шляпе наклонился, и тут я узнал в незнакомце Гагарина.
      Вечером на поляне горел костер. Среди собравшихся был Юрий Алексеевич. Он отвечал на многочисленные вопросы о космосе, а потом предложил в «Артеке» создать космическую выставку.
      «Пусть «Артек» дружит с теми, кто летает в космосе», — добавил он. (По Б. Фурину.)
      Примечание. Сказать о правописании лагерь «Артек».
     
      Судьба второго хлеба
      Сегодня трудно поверить, что каких-то двести-триста лет назад ни в одной стране Европы никто не хотел выращивать картофель.
      Родина картофеля — Америка, где он издавна служил пищей индейцев. Когда его привезли в Европу, никто не умел с ним обращаться. Его разводили в садах рядом с цветами. Пытались есть его плоды, но они были горькие и вызывали отравление.
      Тогда министр финансов Франции пошел на хитрость. В разных районах страны распаханные поля солдаты стали засевать каким-то растением. Неся днем караульную службу, солдаты на ночь уходили. Крестьяне, видя караульных, рассудили по-своему: «Ценное растение, если его охраняют». Дожидались мужики темноты и бегом на поле, выкапывали ценные клубни и сажали себе на огородах. Выращенный во Франции картофель попал и в другие страны Европы. (Из журнала «Пионер».)
     
      Тёма на берегу моря
      Прошел год после тяжелой болезни. Тёма незаметно окреп. Теперь он любил убегать в ту сторону, где синело необъятное море. В таких прогулках было столько заманчивого!
      Ах, какое чудесное было море! Все оно точно золотыми кружочками отливало и сверкало на солнце и едва слышно билось о мягкий песчаный берег.
      Тёма забывал, что он еще маленький мальчик. Он стоял на берегу моря. Нежный, мягкий ветер гладил его лицо, играя волосами и вселяя в него неопределенное желание чего-то неизведанного. Он следил за исчезающим на горизонте пароходом и завидовал счастливым людям, уносившимся в туманную даль.
      С уважением смотрел Тёма на загорелые лица рыбаков. Выбиваясь из сил, он помогал собиравшемуся в путь рыбаку стащить в море лодку. Какой гордостью блистали глаза счастливца, оказывавшего последнюю услугу отважному неразговорчивому рыбаку. (По Н. Гарину-Михайловскому.)
     
      В подводном мире
      Волны моря с тихим плеском набегают на камни берега, бьются среди крутых скал. Я делаю еще один шаг и погружаюсь в зеленое мерцание волны. Исчезают шум прибоя, скалы над головой, далекие горы, и за стеклом маски возникает подводный мир.
      Здесь, недалеко от берега, яркий свет, насыщенная кислородом вода, обилие питательных веществ создают наиболее благоприятные условия для жизни.
      Незримые дороги открываются передо мной. Они начинаются у самого берега и разбегаются в разные стороны, пересекая нагромождение камней, песчаные отмели, заросли водорослей, огибая подводные скалы и ныряя в гроты и ущелья. Дороги уходят вдаль и исчезают в темноте больших глубин. Здесь я встречаю множество рыб, сверкающих яркими красками и почти незаметных, сливающихся с серым фоном дна. Одни из них живут на дне среди растений, другие плавают в воде.
      Загадочный и еще не изученный мир. (По Ю. Астафьеву.)
     
      Ночь в горах
      Горы по-настоящему узнаешь лишь с горных высот.
      Я добрался до пихтовых зарослей и расположился на крохотной полянке. Созвездия с непривычными очертаниями запутались в еловых ветвях.
      Вдруг я увидел за черным хребтом оранжевое сияние, делавшееся ярче с каждой минутой. Что-то неповторимое, до сих пор невиданное охватило сердце.
      Это всходила луна. В горах она выскакивает внезапно, и разреженный воздух серебрится, обливая голубым сиянием камни, скалы, деревья.
      Вспомнилась легенда, услышанная в Бурятии. Легенда о монахе, который возненавидел красоту. По ночам он швырял камни в звезды из лука. Чем злее становился монах, тем выше взлетали камни. Последний камень, падая, попал прямо в голову монаха. В народе сказали: «Красота умеет постоять за себя. Звезды отомстили глупому, злому человеку». (По В. Бурлаку.)
     
      Короткое северное лето
      Однажды утром, когда отчаявшиеся люди уже потеряли надежду на приход лета, северный ветер внезапно стих. Из-за свинцовой мути робко и неуверенно проглянул голубой глазок неба. Потом вдали глухо бухнуло. Темные тяжелые тучи поползли на деревню. Они ползли медленно, грозно клубясь и властно разрастаясь до самого горизонта. И вдруг оглушительный грохот сотряс землю.
      Захлопали двери. Люди выбегали на улицу, ставили ушаты под потоки и под проливным дождем радостно перекликались друг с другом. По вспененным лужам носились босоногие ребятишки, всю весну высидевшие дома.
      Началось короткое северное лето. Оно зашагало по влажным, курящимся легким паром полям с проклюнувшимися всходами, по обочинам дорог, опушенных нежнейшей зеленью, по ожившим перелескам. Играла, ширилась на солнце молодая березовая рощица, вся подернутая зеленой дымкой. (По Ф. Абрамову.)
     
      VIII КЛАСС
      ИЗЛОЖЕНИЯ
     
      Пропавшая рукопись
      — Представляете ли вы себе, что значит для писателя пропажа готовой рукописи, не имеющей копии? — воскликнул Александр Бек. — Между тем я пережил однажды такое горе...
      Впервые я побывал в панфиловской дивизии в январе — феврале 1942 года. Когда мне показалось, что я уже владею материалами будущей повести и как будто неплохо изучил жизнь дивизии, я решил ехать в Москву. Комиссар Талгарского полка Логвиненко — кубанец со светлым чубом и светлыми серыми глазами — полушутя-полусерьезно напутствовал меня:
      «Вы побывали в орлином гнезде... Смотрите же, не окажитесь глупым птенчиком!»
      Я не сразу понял смысл этих слов, хотя много думал о них. Впоследствии я догадался, что имел в виду комиссар: повесть, которую я собирался написать, должна быть достойна панфиловцев, их боевых традиций, их героического духа...
      Летом сорок второго года я снял комнату на станции Быково, почти безвыездно сидел там и писал.
      Однажды мне потребовалось поехать в Москву. На даче никого не оставалось. Я побоялся пожара или какой-нибудь другой случайности, которая могла бы вдруг уничтожить мои дневники, заметки, черновики и почти законченную рукопись. Аккуратно сложил все материалы, сунул их в вещевой мешок, надел его на плечи.
      В Москве я заглянул домой. .Жена, провожая меня на дачу, дала мне с собой бидон с супом и строго предупредила: «Я знаю тебя. Ты задумаешься и обязательно оставишь бидон в вагоне...»
      Я дал честное слово, что не оставлю.
      И вот я в дачном поезде. Положил рядом с собой вещевой мешок, а в ноги поставил бидон. И действительно крепко задумался. И вдруг прямо над головой услышал голос проводника: «Быково!»
      Поезд уже остановился. Я вспомнил, что должен что-то не позабыть... Ах да, бидон! Схватив его, едва успел выскочить на платформу. А вещевой мешок с записками, материалами, черновиками и почти готовой рукописью книги уносил поезд.
      Я бросился к начальнику станции, он позвонил на соседнюю, на конечный пункт. Но мешок исчез. Не буду описывать авторских переживаний — все ясно и так.
      Мне ничего не оставалось, как писать повесть заново. Но теперь она потеряла документальный характер — ведь у меня не было моего архива. Пришлось дать волю воображению. Фигура центрального героя, сохранившего свою подлинную фамилию, все более приобретала характер художественно обобщенного образа. Так и родилось мое «Волоколамское шоссе». (По А. Лессу.)
     
      Дорогая реликвия
      В июне 1942 года фашисты начали наступление на юге. Пал Севастополь, жестокие бои шли за Воронеж.
      В эти тяжелые дни в лагере военнопленных под Минском, переживавшем в тоске и тревоге горечь военных неудач, появилась маленькая рукописная газета «Пленная правда». Эпиграфом к газете служили строки Гете: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».
      «Пленная правда» передавалась тайком по лазаретным койкам и нарам рабочего лагеря. Она призывала к сплочению, к побегам из плена. Каждая ее строка поднимала гражданское сознание людей, вдохновляла их, вселяла уверенность в разгроме фашизма, в победе Красной Армии.
      Газету делал известный писатель Степан Злобин — ее единственный автор, редактор и «издатель». Укрытый плащ-палаткой вместе с лампочкой и столом, он писал газету в течение трех ночей. За три ночи ему удалось «выпустить» «Пленную правду» тиражом в три экземпляра. В те опасные ночцые часы Злобина охраняли от внезапного налета гитлеровцев надежные и бесстрашные товарищи, с которыми борьба в плену против фашистов связала писателя нерасторжимой солдатской дружбой.
      Через несколько дней после выхода первого номера газеты Злобин был схвачен гестапо и отправлен в лагерь смерти в глубь Германии. Лишь случайность спасла жизнь писателя.
      Он не знал, конечно, куда девалась выпущенная им газета, и был убежден, что весь «тираж» безвозвратно погиб. Между тем в августе 1949 года какой-то мальчик обнаружил один экземпляр этой уникальной газеты в мусоре строительной площадки под Минском и передал находку в местный музей Великой Отечественной войны. Там она и хранится среди дорогих сердцу каждого советского человека реликвий.
      Случайно писатель услышал об этом. Он обратился с запросом, и вот... В квартиру, где жил Злобин, вошел почтальон. Он протянул писателю большой пакет. В нем оказались фотокопии «Пленной правды».
      Шестнадцать лет спустя Злобин смотрел на эту газету так, будто видел ее впервые, будто не он, а кто-то другой писал ее в те полные напряжения лагерные ночи. Он вчитывался в каждую строку, от волнения дрожали губы, буквы двоились и туманились перед глазами...
      Прошло уже много времени, но нельзя без волнения читать эту газету, этот необычный и воистину героический документ. (По А. Лессу.)
     
      Соловей
      На фронте под Одессой воевал отряд разведчиков-моряков. По ночам они пробирались в тыл фашистов, проползали на животе между минными полями, переходили по грудь в воде осенний лиман, забирались на шлюпке далеко за линию фронта.
      Среди них был электрик с миноносца «Фрунзе», красивый и статный моряк с гордыми усиками, которого за эти усики и за любовь к кавалерийским штанам прозвали «гусаром». Галифе, армейские гимнастерки и пилотки были вызваны необходимостью: не очень-то ловко ползать по болотам в широких матросских штанах и флотских ботинках.
      «Гусар» был одарен необыкновенной способностью к звукоподражанию. Из его розовых полных губ вылетали самые неожиданные звуки: свист снаряда, квохтанье курицы, визг пилы, вой мины, щелканье соловья, отдаленный гул самолета.
      Вечерами, когда разведчики отдыхали после опасного рейда, «гусар» устраивал в хате концерт. В темной хате, где свежо пахло сеном, он свистел соловьем чисто и сильно. И моряки лежали на сене и думали о войне, судьбе, победе и о том, что будет еще — непременно будет! — жизнь с такой же тишиной и мечтательной песней.
      В очередном походе в тыл «гусар» остался в шлюпке в камышах — охранять это единственное средство возвращения к своим.
      ...Крадучись, возвращались разведчики к камышам. Прилегли отдохнуть и стали слушать ночь, чтобы определить, где находится шлюпка. В ночи пел соловей. Он щелкал и свистал, но трели его были затруднены и пение прерывисто. Порой он замолкал. Потом пение возобновлялось. Моряки кинулись на свист соловья.
      «Гусар» лежал в шлюпке навзничь. В темноте не было видно его лица, но грудь его была в липкой крови. Автомат его валялся на дне, все диски были пусты. В камышах моряки наткнулись на трупы врагов. Очевидно, они днем обнаружили шлюпку, и здесь был неравный бой.
      «Гусар» не узнавал голосов своих боевых товарищей. Он лежал на спине и хрипел тяжко и трудно. Потом он набирался сил, и тонкий свист вылетал из-под его усиков, сквозь непослушные губы. Он свистел даже тогда, когда все сели в шлюпку и, осторожно опустив весла, пошли по тихому темному морю. «Гусар» все свистел, не видя, не сознавая, что те, кому он должен был дать спасительный сигнал, уже в шлюпке. Он все свистел, изуродованная, как и его тело, мелодия металась над светлеющим морем, и моряки, прислушиваясь к ней, гребли яростно и быстро, спешили доставить «гусара» в госпиталь. (По Л. Соболеву.)
     
      В полынье
      Это случилось в немецком городе Пренцлау. Вместе с младшим сержантом Михайловым и рядовым Федоровым лейтенант Эдуард Узбеков патрулировал по улице, примыкавшей почти вплотную к берегу большого озера. Вдруг ветер откуда-то издалека донес до них пронзительный и тревожный крик.
      — Кто-то зовет на помощь... За мной! — приказал офицер и бросился к озеру.
      Увидев, что на озере, метрах в пятидесяти от берега, тонут дети, Узбеков на ходу сбросил оружие, вынул из гимнастерки документы и, передав их младшему сержанту, еще быстрее побежал к тому месту, где в ледяном проломе маячили две детские головки в полосатых шерстяных шапочках и откуда доносился душераздирающий крик.
      «Бежать по льду нельзя, — подумал Узбеков, — надо ползти». И он, распластавшись на льду, быстро по-пластунски стал продвигаться вперед.
      Вдруг он увидел, что полосатых шерстяных шапочек в полынье нет и черная вода в ней спокойная. «Дети пошли ко дну», — решил лейтенант и еще быстрее пополз к зияющей промоине.
      У самого пролома лед прогнулся, вмятина наполнилась водой, и Узбеков рухнул в полынью. Ледяная вода обожгла тело, от страшного холода на секунду остановилось дыхание. Но Узбеков быстро овладел собой и, набрав побольше воздуха, глубоко нырнул. В воде он наткнулся на девочку, схватил ее за пальтишко и вытащил на поверхность. Одним ловким движением он выбросил ее на лед и снова нырнул. Девочка, отдышавшись, медленно поползла к берегу. Второго ребенка нигде не было. Тогда Узбеков пошел на крайность: он решил искать ребенка в стороне от полыньи.
      — Утонул, утонул! — в один голос тревожно закричали люди, собравшиеся к тому времени на берегу.
      Но вот над черной разводьей появилась рука, и люди увидели, как она вцепилась в лед. Затем над водой показалась голова лейтенанта, который прижимал к себе мальчика семи-восьми лет. Голова ребенка поникла: он, видимо, лишился чувств. Узбеков пытался положить мальчика на лед, но лед всякий раз под ним проламывался. Тогда офицер решил ломать лед своим телом и спасать мальчика вплавь. Так он продвинулся метров на десять ,к берегу. Но силы его окончательно иссякли. Неожиданно он почувствовал под ногами что-то твердое. Это была какая-то свая. Узбеков встал на нее и перевел дыхание. Заметив, что Федоров ползет к нему, он приказал бойцу вернуться на берег и кинуть веревку, за которую можно было бы ухватиться.
      Конец веревки упал в воду около лейтенанта, но он не смог его взять, так как рука его окончательно окоченела и не слушалась. Тогда Узбеков схватил конец веревки зубами и, держась за нее, выбрался с мальчиком на берег. (По Никольскому.)
     
      Незабудки Мамаева кургана
      Я заметила мальчишку издали. Маленькая его фигурка хорошо была видна среди молодых саженцев на слегка заснеженном склоне кургана. Он подгребал к стволу березки сухой, рассыпчатый снег и притаптывал его серыми валенками.
      Подняться туда оказалось не просто. Пронизывающий ветер упругой стеной вставал на пути, швыряя в лицо пригоршни колючей снежной пыли. Здесь, на кургане, ветер — полновластный хозяин. Он свистел и гудел, прижимая к земле тоненькие березки.
      Деревце, возле которого стоял мальчишка, было крепко привязано к воткнутому в землю колышку и поэтому не сгибалось, а лишь вздрагивало под ветром всеми своими веточками.
      — Брат посадил. В армии сейчас, велел беречь, — объяснил паренек.
      Дальше мы шли вместе. Не сговариваясь, остановились у скульптуры скорбящей матери, навечно склонившейся над телом погибшего сына. У подножья монумента лежали свежие белые розы.
      — Здесь всегда цветы, — сказал Генка.
      Здесь, у города на Волге, решалась судьба человечества. Двести дней и ночей шли ожесточенные бои.
      Солдаты отстаивали каждый дом, твердо зная, что сдать город — значит открыть сердце страны. И выстояли. Не сдали. Здесь выдохся враг.
      Мы с Генкой молча идем вдоль черных мраморных плит с золотыми именами героев. Отсюда, с высоты, хорошо виден расположившийся на крутых холмах город. Террасами спускается к Волге набережная. Сбегают серые ступеньки гранитных лестниц, а по ее склонам упорно карабкаются вверх клены и березки.
      Зимы в Волгограде часто бесснежные. Морозы такие, что не выдерживает, трескается земля. А летом изнуряет беспощадно палящее солнце, пропитанные песком и пылью суховеи. Нелегко волгоградцам сохранять свои скверы и парки.
      Но не прекращается людской поток сюда, на Мамаев курган, не вянут цветы у солдатских могил. Каждый думает о тех, чьи имена начертаны на приспущенных боевых знаменах, кто собственной жизнью заплатил за то, чтобы стояла над землей мирная тишина.
      И шумят листвой на Мамаевом кургане березки и сирень, чинары и пихта, липа и каштан. И глядят летом в знойное волгоградское небо иссиня-голубые незабудки. Незабудки Мамаева кургана. (По Г. Мартыновой.)
     
      Тополь
      Это дерево всегда стоит у меня перед глазами. Его необыкновенную историю рассказал мне старик в маленькой подмосковной деревне.
      Вот эта история.
      ...Когда немцы пришли сюда, они прежде всего устроили в Вер-тушине лагерь для военнопленных — срубили сотни две или три тополей, понаставили столбов, натянули на них усеянную шипами проволоку в несколько тесных рядов.
      Потом фашистов прогнали. Бегство их было таким скоропостижным, что они не успели учинить расправу над пленными.
      Веселее стало на душе. Вскоре началась весна.
      Однажды утром ребятишки вертушинской школы, проходя мимо бывшего лагеря, мимо скованных железом столбов, заметили невероятное...
      Прибежали ребята к учительнице и, перебивая друг друга, задыхаясь от восторга, загалдели:
      — Татьяна Николаевна, он растет!
      — Кто «он»?
      — Столб растет. Если не верите — идемте покажем.
      Когда Татьяна Николаевна подошла к тому месту, куда тащила ее детвора, она увидела: кусок дерева, скованный со всех сторон железом, действительно жил! На его изуродованном теле туго набрякли большие клейкие почки, и, казалось, вот-вот они лопнут, прорвутся зеленым пламенем первого листа.
      Постояли ребята, посмотрели в широко раскрытые глаза учительницы,и вдруг все, как будто сговорились, понеслись наперегонки в деревню, а оттуда — обратно: кто с клещами, кто с топором, кто с чем...
      Вытащили из дерева длинные скрюченные гвозди. Размотали проволоку. Кора у дерева оказалась красной от ржавчины, но это было уже именно дерево.
      Взрыхлили землю вокруг ствола, как сумели перебинтовали раны.
      Тополь начал набирать силу, выбросил устремленные к солнцу побеги, зашумел еще недружной, еще несмелой, но уже ярко-зеленой листвой...
      С тех пор прошло много лет. Красавец-тополь так разросся, что сейчас трудно поверить, что он был кургузым обрубком в два метра высотой. Спиленный верх его оброс со всех сторон ветвями, обтянулся свежей корой, и венчает его такая мощная островерхая крона, что сразу и не разглядишь, где тот горизонтальный срез, когда-то тупо нацеленный в небо. Только посеревшие от времени столбы, стоящие в одной шеренге с деревом, красноречивее человека рассказывают нам историю своего собрата.
      Вот какая эта история. Вот как в маленькой деревеньке Верту-шино началась много лет назад весна нашего наступления. (В. Тельпугов.)
     
      Первая учительница
      Мою первую учительницу звали... К стыду своему, я не помню, как ее звали, но помню ее. Худощавая, строгая, ровная, безулыбчивая, 44
      всегда одетая в темное, из которого ослепительно вырывались белоснежные воротнички и манжеты, она представлялась нам, первоклашкам, очень старой, из прошлого века.
      В один из выходных она велела собраться у школы, но не всем, а тем, кто хочет пойти на экскурсию. Я хотел, пришел одним из первых; учительница пересчитала нас, вывела к знаменитым смоленским часам, под которыми назначались все свидания и от которых шло измерение во всех направлениях, и погрузила в маленький, шустрый и звонкий смоленский трамвай. И мы покатили вниз, к Днепру, выбрались из старого Смоленска, переехали по мосту через Днепр и сошли у рынка. И под предводительством учительницы переулками, садами и дворами вышли... к дубу.
      — Это самый древний житель нашего города, — сказала моя учительница.
      Может быть, она сказала не теми словами, сказала не так, но суть заключалась в том, что этот дуб — остаток священной рощи кривичей, которые жили в селении неподалеку от Смоленска, где и по сей день сохранилось множество их могильных курганов. И что вполне возможно, что Смоленска в те далекие времена еще не существовало, что возник он позднее, когда по Днепру наладилась регулярная торговля, и именно здесь, в сосновых берегах, удобнее всего было смолить суда после длинных и тяжелых волоков. Смолили суда, молились богам в священной роще и плыли дальше из варяг в греки. И постепенно вырос город, в названии которого сохранился не только труд его первых жителей, но и аромат его красных боров.
      Я прикоснулся к дубу раньше, чем учительница велела это сделать. Ей-богу, я помню до сей поры его грубую теплоту: теплоту ладоней, пота и крови моих предков, вечно живую теплоту Истории. Тогда я впервые прикоснулся к прошлому, впервые ощутил это .прошлое, проникся его величием и стал безмерно богатым. А сейчас с ужасом думаю, каким бы я стал, если бы не встретился со своей первой учительницей, которая видела долг свой не в том, чтобы, нафаршировав детей знаниями, изготовить из них будущих роботов-специа-листов, а в том, чтобы воспитать Граждан Отечества своего. (В. Васильев.)
     
      Нурка
      Произошло это в далеком таежном поселке. Директор местной школы Виктор Иванович был разбужен рано утром громким стуком в дверь. В комнату вошел молодой эвенк, одетый в оленью доху. Он с силой втащил за собой собаку, дрожащую от страха.
      — Глупая, не идет. Думает, я ей хочу хуже сделать, — сказал он, прикрывая дверь.
      Хозяин дома с недоумением смотрел на странного посетителя и ждал объяснения.
      — Дайван меня зовут, — представился незнакомец. — Учиться в Ленинград еду. На половине дороги моя собака Нурка догнала меня
      Люди болтают, будто у тебя хорошие собаки, возьми и Нурку.
      Собака, прижавшись к стенке, бросала на учителя враждебные взгляды. Это была остроухая собака, рыжая, статная, с пушистым, как у лисы, хвостом и белой грудкой. Виктор Иванович сразу угадал в ней чистокровную эвенкийскую лайку и, конечно, обрадовался. Но Дайван продолжал: «Одно условие ставлю: пока я жив, Нурку не считай своей. С учебы вернусь — разыщу тебя, возьму ее обратно».
      — Согласен, — сказал учитель.
      Дайван толкнул плечом дверь, шагнул через порожек, но вдруг забеспокоился. Вернулся, подтащил Нурку к кровати, привязал к ножке.
      Нурка, как будто вдруг поняв, что хозяин навсегда уходит от нее, ринулась к нему, завыла диким голосом. Пытаясь оторваться от кровати, она волчком вертелась на натянутом ремне, металась как бешеная.
      Поселили ее во дворе. Много дней собака ничего не ела, дичилась, тосковала по хозяину.
      Шли дни, недели... Очень нескоро Нурка стала понемногу привыкать к новой обстановке. И вот прошло три года. Из Ленинграда вернулся Дайван. Первым делом он отправился к дому директора школы.
      — Нурка жива? — спросил он, волнуясь.
      Видно, все годы разлуки с любимой собакой мучил его этот вопрос.
      Жалко было Виктору Ивановичу расставаться с полюбившейся ему собакой, но он помнил уговор и велел школьному сторожу привести Нурку. Сторож с недоверием оглядел Дайвана и спросил, зачем понадобилась собака. Когда же узнал, что перед ним старый хозяин Нурки, то решил не отдавать ее. Что-то ворча под нос, он пошел в сарай и вывел собаку.
      Дайван сорвался с места, быстро пошел ей навстречу. Собака тщательно обнюхала его и равнодушно отвернулась. Старый хозяин схватил ее за шерстистые щеки, поднял морду, заглянул в глаза, сказал что-то по-эвенски, затем с силой отбросил собаку от себя, повернулся и поспешно пошел прочь.
      Но сторож показал ему не Нурку, а ее дочь, как две капли воды похожую на мать.
      Директор бросился в сарай, отвязал настоящую Нурку. Она по привычке метнулась по двору, наткнулась на след Дайвана и рванулась к калитке.
      Виктор Иванович и сторож выбежали на улицу. Молодой эвенк лежал на пыльной земле, сбитый собакой. А она, ласкаясь, прижималась к нему, нежно повизгивая. Оба были бесконечно счастливы. (По Г. Федосееву.)
     
      Встреча в ночи
      После вечерней охоты старый лесник Иван Максимович, забрав в лодку трофеи, поехал к месту ночлега. Над уснувшим приволжским озером выглянула луна, огляделась и спряталась в облаках.
      Всю жизнь Иван Максимович охотился только на уток. Но нынче у него появились счеты с одним сохатым. Зимой повадился этот великан в сосновый молодняк, который лет пятнадцать назад лесник своими руками сажал. Он налег на весла. Но что это? Невдалеке что-то тяжелое грохнулось в воду и, шумно дыша, двинулось вперед. Да это же... лось! Иван Максимович мгновенно остановил лодку, замер. Вот он легок на помине!
      Лось заходил в камыши испуганно, припадая на передние ноги. Остановился в каких-нибудь двадцати шагах от лодки. Шумно втянув воздух, он поднял ветвистую голову, прислушался. Иван Максимович затаил дыхание. Если зверь услышит запах человека — уйдет.
      Не заметив опасности, великан обессиленно упал в камыши и застонал протяжно, жалобно. Иван Максимович понял: лось ранен. Не иначе на него напали браконьеры.
      Подержав недолго ружье, лесник положил его в лодку и притих. Ведь если лось вдруг бросится сейчас вперед, он попадет в трясину, если на берег — то в руки браконьеров.
      Охотник не спускал глаз с лося. Огромная голова зверя возвышалась над камышом. При лунном свете матовым серебром отливали его мощные, окладистые рога, похожие на корону, а на ветру трепетала черная борода. Лось был немолодой, ему, наверное, пришлось выдержать не один бой с другими самцами и не раз уходить от врага.
      Нет, он не может оставить лося. Раненый зверь теперь на его попечении. Пусть набирается сил и уходит отсюда. А посадки? Если опять будет портить молодняк? Лесник качнул головой: об этом потом подумаем.
      От долгого неподвижного сидения у лесника заболела спина, онемела неловко положенная нога. С утра Иван Максимович не ел и не мог не думать о еде. Но он не смел пошевельнуться.
      Медленно, долго текла ночь. Надоедливо моросил дождь. Лесник весь вымок. Стало холодно. Особенно холодили струйки, стекавшие за воротник с отвислых краев кепки. Несмотря на холод, перед утром Иван Максимович задремал. Но когда занялась заря, положив первые румяна на озеро, он проснулся. Его разбудил всплеск. Это вставал во весь огромный рост отдохнувший лось.
      Иван Максимович свистнул. Лось, откинув на спину гордую голову, помчался через камыши к берегу, там он нырнул в лес и скрылся. Лесник взялся за весла. (По К. Абатурову.)
     
      Липа
      Когда-то хуторяне жили на этом бугре. Потом дома свезли, и задичал бугор. На этом месте и поставил свой дом Игнат Николаевич. Поначалу, когда пришел землемер и отвел рядом с его землей участок новому хозяину, он был недоволен. Но вскоре успокоился — работенка от соседа подвернулась. Надо было поставить ему стандартный дом.
      И дом, и стол под липой, и две скамеечки — все сделал Зимину. Забором из штакетника обвел участок, сарайчик для дров. Какой разговор! Даже застеснялся назначить цену за работу. Спасибо, не обидел сосед. Скворечни захотел поставить Зимин. Пришлось лезть на дуб, а он неохватный, — сначала по дестнице, а уж потом с сука на сук, да чтоб повыше. А возраст за пятьдесят. Ничего, влез, поставил.
      — Сколько же вам? — спросил хозяин.
      — А как сами решите. На такую работу расценок нет, — ответил Игнат Николаевич.
      Зимин дал десятку. Игнат Николаевич принял, поблагодарил, а про себя подумал: «Денег девать тебе, видно, некуда».
      В другой раз пришла Зимину блажь — липу свалить. Тень от нее на розарий падает.
      Игнат Николаевич глянул вверх. Хороша липа! Как шатер, раскинулась над землей. Солнцу не пробиться сквозь ее гущину. В ливень встань под нее — не смокнешь. Ствол чистый, без единого дупленыша, без трещин. Всю пчелиную округу одна обеспечить может. А потом перевел взгляд на розарий — пустяк, пяток всего кустиков. И впервые какое-то раздраженное изумление охватило Игната Николаевича, и глухо, тяжело, совсем для себя незнакомо сказал:
      — Тридцать рублей будет стоить работа.
      — Ну что ж, я согласен.
      И Игнат Николаевич полез. Взял остро наточенную ножовку, канат, чтобы захлестнуть вершинку. Добрался до намеченного места. Глянул оттуда, и вся ширь земли предстала перед ним. Увидел далекие болотники с отсвечивающейся на солнце водой, пашни с зелеными хлебами, темный лес, шагающий по холмам, дорогу, по которой, словно букашки, бежали машины. После этого глянул вверх, на вершину липы, которую ему надо свалить. Густа она была со своей круглой листвой. Сквозь нее еле пробивалось синее небо. И в гущине ее щебетали птахи. Легкий ветер мягко касался ветвей, и все они жили, раскачивались в прозрачно-чистейшем воздухе. И вдруг будто током ударило Игната Николаевича, когда он подумал о том, что вот сейчас предстоит порушить всю эту могучую красоту, и, словно подгоняемый ветром, стал быстро спускаться вниз, радуясь тому, что вовремя его осенило, что не поднял он руки на липу.
      — Что-нибудь забыли? — вежливо спросил Зимин.
      — Чего мне забывать, — тяжело переведя дух, сказал Игнат Николаевич. — А только недобро, Сергей Сергеевич, валить такую красоту. Грех!
      И радовался, проходя мимо участка соседа, видя, как шумит на ветру вековая липа, стоит нетронутая, непокалеченная, живая. (По С. Воронову.)
     
      Подвиг артиста
      Много лет назад, еще до революции, молодой артист Московского Малого театра Александр Остужев, наделенный талантом, благородной внешностью, сценическим обаянием, великолепными манерами, поразительной красоты голосом, заболел. И в несколько дней потерял слух. Почти полностью. Навсегда. Планы, надежды, будущность, слава — казалось, все рухнуло!
      Жить без театра! О нет! Остужев убедил себя в том, что можно дойти до таких степеней совершенства, когда глухота не будет страшна ему..Он знал себя, он рассчитывал на силу воли, на упорство свое, на всепреодолевающий труд. Он верил в дружбу, верил в Малый театр!
      И остался актером.
      Чтобы сыграть в спектакле роль, даже самую крохотную, он выучивал наизусть всю пьесу. Чего стоило ему произносить свои реплики вовремя, поддерживая живой диалог, делая вид, что он слышит партнеров! Забудь он свой текст — ни один суфлер мира не помог бы ему, как кривое колесо шел бы такой спектакль до конца акта.
      Любовь к театру превозмогла все!
      Фамилия Остужева появлялась на афишах театра в продолжение многих лет. И стояла она не в конце, среди лиц без речей, а в начале. Он играл бурных героев Шиллера, Скупого рыцаря Пушкина, героев Шекспира, Чацкого.
      Незадолго до последней войны, когда ему шел шестьдесят третий год, Остужев сыграл роль Отелло — и так, как уже давно никто не играл ее в русском театре. Два с половиной часа сходился и снова шел занавес. Два с половиной часа театральная Москва стоя приветствовала замечательного актера, который совершил великий художественный и, несомненно, нравственный подвиг... Этот образ в его исполнении вошел в число лучших творений нашего театрального искусства.
      Но подумаем: много ли на свете театров, которые решились бы оставить в своей труппе глухого, верили бы в его силы и довели бы его до триумфа? Славные строки вписал Малый театр в свою историю, и без того уже славную, в тот самый день, когда поверил в Остужева! (По И. Андроникову.)
     
      Испытание на человечность (легенда)
      Замечательный советский педагог Василий Александрович Су-хомлинский в одном из писем сыну рассказал ему старинную украинскую легенду.
      Был у матери единственный сын. Женился он на девушке изумительной, невиданной красоты. Но сердце у девушки было черное, недоброе.
      Привел сын молодую жену в родной дом. Невзлюбила она свекровь, сказала мужу: «Пусть не ходит мать в хату, посели ее в сенях». Поселил сын мать в сенях, запретил заходить в хату. Боялась мать показаться злой снохе на глаза.
      Но мало показалось снохе и этого. Говорит она мужу: «Пересели мать в сарай». Переселил сын мать в сарай. Отдыхала однажды вечером молодая красавица под цветущей яблоней и увидела, как мать вышла из сарая. Рассвирепела жена, прибежала к мужу: «Если хочешь, чтобы я жила с тобой, убей мать, вынь из груди ее сердце и принеси мне».
      Не дрогнуло сердце сыновнее, околдовала его красота жены. Он убил мать, вынул из ее груди сердце, положил на кленовый листок, несет. Трепещет материнское сердце. Споткнулся сын о камень, упал, ударился коленом, упало горячее материнское сердце на острый камень, окровавилось, встрепенулось и прошептало: «Сыночек мой родной, не больно ли ты ушиб колено? Присядь, отдохни, потри ладонью ушибленное место».
      Зарыдал сын, схватил горячее материнское сердце ладонями, прижал к груди, вложил сердце в растерзанную грудь, облил горячими слезами. Понял он, что никто никогда не любил его так преданно и бескорыстно, как родная мать. И столь огромной и неисчерпаемой была материнская любовь, столь глубоким и всесильным было желание материнского сердца видеть сына радостным и беззаботным, что ожило сердце, встала мать и прижала кудрявую голову сына к груди. Не мог после этого сын возвратиться к жене-красавице, постылой стала она ему. Не вернулась домой и мать. Пошли они вдвоем в степь и стали двумя курганами. И каждое утро восходящее солнце первыми своими лучами озаряет вершины курганов.
      Такова легенда, созданная народной мудростью.
     
      Нина Чавчавадзе
      Любовь многолика. У нее тысячи имен. Одно из них — Нина. Стройная девочка с куклой в руках.
      У девочки сердце — летняя дикая роза, черные глаза в половину нежного лица, душа гордой птицы. Девочка жила в прошлом веке в Грузии и носила звучную фамилию Чавчавадзе. Отца стройной девочки Александра Чавчавадзе — поэта, просветителя, общественного деятеля — грузинский народ не забудет вовеки — труды духовные всегда переживают житейские.
      Но наряду со светлым именем отца люди не забудут чистого имени дочери. Нина не совершала военных подвигов, не прославилась на театральных подмостках, не сочиняла бессмертных стихов — Нина останется во времени потому, что ей был дан великий дар — умение любить.
      ...Грибоедов знал Нину девочкой, был другом ее отца, частым гостем дома, где Нина росла. Дружба старшего и младшего — вот что много лет связывало их. Но потом оказалось: ровные дружеские отношения прозвучали как увертюра к главному действию — любви.
      Судьба Нины решилась за один летний тифлисский день. Мозаику его она помнила всю свою недлинную жизнь: дорожки утреннего сада, внимательный, вдумчивый взгляд Грибоедова — одного из гостей, потом — стремительное признание Александра Сергеевича и ее стремительное согласие стать его женой, суматоха в доме.
      Нине Чавчавадзе было шестнадцать, когда ее назвали женой Грибоедова. Ей не было восемнадцати — она стала вдовой великого поэта России, погибшего в Персии. Ей не было пятидесяти, когда внезапная болезнь унесла ее в могилу.
      Но ни одного дня своей жизни она не прожила без Александра Сергеевича. Когда она жила в Тифлисе, то почти каждый день поднималась на гору, туда, где похоронены знаменитые сыны Грузии, туда, где покоится прах Грибоедова, — поднималась на свидание с любимым. Нина Чавчавадзе не умела терпеть разлуку... (По И. Андриановой.)
     
      Верность
      Беда пришла к стайке серых уток. Пищи в озере еще было достаточно, но с севера грозно приближался мороз. У одной утки было перебито крыло. Я видел, как это крыло беспомощно волочилось по воде следом за раненой птицей, и с болью догадывался, что утка не сможет улететь и очень скоро погибнет.
      О близкой поживе, видимо, догадывались и лисы. По утрам они незаметно выходили к озеру и, несмело ступая по тонкому ледяному припаю, тянули носы в сторону раненой птицы. Другие утки из этой стайки как будто не знали о скором и неизбежном конце и верно оставались рядом с обреченным товарищем, хотя многие стайки уже покинули замерзающий водоем и улетели на юг. Почему же эти птицы, у которых был ранен собрат, не торопились в дальнюю дорогу? Зачем оставались здесь?
      Раненая утка не могла так легко, как прежде, добывать себе пищу — ей требовалось теперь гораздо больше времени на завтраки, обеды и ужины, которые превращались теперь для нее в трудные и бесконечные попытки разыскать пищу. И теперь она не могла и кормиться, и внимательно посматривать вокруг. Да и опасность раненая утка не могла встретить так, как раньше, — она не могла теперь подняться на крыло и сразу улететь, она могла спасаться только вплавь, а это медленно, и теперь отступать от любой опасности приходилось много раньше...
      Если бы она оставалась одна, то остаток своей жизни вынуждена была бы чутко качаться на волнах вдали от берега, вдали от опасности, но вместе с тем и вдали от кормовых мест. Но сейчас рядом были другие, здоровые утки, которые верно исполняли роль сторожей-наблюдателей. Товарищ, попавший в беду, мог спокойно кормиться, целиком положившись на своих друзей.
      Изредка я подходил к берегу. Утки видели меня, тут же подавали сигнал тревоги и, что самое интересное, не поднимались, как обычно в таком случае, на крыло, не оставляли раненого товарища, а вместе с ним заблаговременно уплывали подальше.
      С морозом раненая утка погибла, ее товарищи поднялись над остывающим озером, тревожно покричали и ушли на юг в поисках открытой еще, не схваченной льдом воды. Они сделали все, что смогли, и самыми последними из всех уток, бывших на озере, покинули наши места. Если бы мороз спустился бы слишком широко и перехватил у запоздавших птиц возможность найти по дороге еще не замерзшее озеро, утки не нарушили бы закона верности, по которому здоровые утки не имели права оставить попавшего в беду товарища. (По А. Онегову.)
     
      Лебяжья верность
      Озеро стыло на глазах, стягивая со всех сторон тяжелым мутным льдом двух взрослых лебедей и трех неокрепших птенцов. Птенцы были одеты в серое детское перо, еще не сменили его на настоящий взрослый наряд. Может быть, эти молодые лебеди запоздали появиться на свет, может, плохое лето помешало птенцам как следует вырасти, окрепнуть, и теперь эти серые лебедята устали и не могли пока продолжить трудное путешествие.
      Если бы переждать день-другой здесь, если бы удержать воду, не дать ей замерзнуть, если бы хоть на время победить лед... И две взрослые сильные птицы с трудом сдерживали наступление мороза. Крылья все время били по воде, не давали острой ледяной корочке ползти дальше к птенцам. Но лебеди уставали, и мороз все-таки настойчиво приближался к ним. Казалось, что конец где-то совсем рядом... Но тут над умирающим озером показалась большая лебяжья стая.
      Нет, пролетавшие лебеди сначала и не собирались опускаться в узкую полынью — они могли спокойно лететь дальше, они не видели в морозном тумане птиц, попавших в беду. Но вот из полыньи раздался тревожный, призывный крик, и тут же над лесом прозвучал уверенный ответТ Голоса летящих птиц еще далеко, они еще высоко над озером, но вся стая уже прервала путь и круто спланировала к клочку воды.
      Опустившиеся лебеди с трудом разместились рядом с серыми птенцами и их родителями, и тут же сильные крылья шумно захлопали по воде. И лед отступил. Птицы победили. Полынью удалось отстоять, а на следующее утро стая поднялась над елями и, перекликаясь, быстро потянулась на юг стройным уверенным клином. В середине стаи уходили вместе с новыми друзьями и три незадачливых птенца.
      Я был спокоен за взрослых птиц, спокоен за птенцов и за те верные крылья, о которых, пожалуй, не просто так сложил наш народ свои мудрые и красивые песни. В этих песнях поется о лебяжьей верности... (А. Онегов.)
     
      Лепажевское ружье и чиновничья шинель
      (из истории создания повести Гоголя «Шинель»)
      Однажды при Гоголе рассказали о каком-то бедном чиновнике, страстном охотнике за птицей. Необычайной экономией и усиленными трудами в часы, свободные от службы, скопил он немалую по тем временам сумму в 200 рублей. Именно столько стоило лепажевское ружье (Лепаж был искуснейшим оружейным мастером того времени), предмет зависти каждого заядлого охотника.
      Счастливый обладатель только что купленного ружья выплыл на лодочке в Финский залив, предвкушая богатую добычу. Каков же был его испуг, когда обнаружилось, что ружье, которое он бережно положил на носу, чтоб не упускать его из виду, исчезло. Очевидно, его стянуло в воду густым камышом, сквозь который пришлось продираться.
      До позднего вечера он пытался отыскать ружье. Шарил по дну в тростниковых зарослях, совершенно выбился из сил, но все поиски были тщетны. Ружье, из которого он не успел сделать ни единого выстрела, навеки было похоронено на дне Финского залива.
      Чиновник возвратился домой, лег в постель, его схватила жестокая горячка. Сослуживцы пожалели его и в складчину купили ему новое ружье.
      Слушателей позабавил случай с незадачливым охотником. Все смеялись. Все, за исключением Гоголя.
      Он один выслушал рассказ задумчиво и опустил голову. Анекдот был первой мыслею чудной повести его «Шинель», и она заронилась в душу его в тот же самый вечер.
      В анекдоте Гоголь услышал совсем не то, что другие.
      Беззаботных слушателей развеселило, что чиновник попал впросак по собственной рассеянности. Благополучный конец совсем как бы стер постигшую его беду.
      Гоголя же рассказ погрузил в глубокую грусть. Он был хорошо знаком со скудным существованием мелких чиновников. Он сам тянул в молодые годы канцелярскую лямку в чине коллежского регистратора (самом низшем в чиновничьей табели о рангах), в должности писца. Велик был у Гоголя запас живых впечатлений от жалких углов, где ютились бедные чиновники. Но до поры до времени этот запас лежал под спудом, неподвижным, нетронутым грузом. Требовался какой-то толчок, чтобы накопленные впечатления созрели, ожили, обрели внутреннее сцепление.
      Анекдот выхватил кусок из туманной петербургской мглы, высветлил его, придав ему живость существования.
      И тут же Гоголь совершает громадного значения подмену. Утрачен предмет не роскоши, как лепажевское ружье. Погибла вещь, без которой нельзя существовать.(По Е. Добину.)
     
      Действующее лицо без имени
      Мы привыкли к тому, что в художественных произведениях персонажи названы Евгений Онегин, Петр Андреевич Гринев, Акакий Акакиевич Башмачкин...
      В «Муму» Тургенев отступает от этого неписаного правила. Одно из главных действующих лиц лишено имени, глухо названо: барыня. Любопытнее всего, что именно этот безымянный персонаж был портретно списан с живого человека и всем друзьям и знакомым Тургенева были отлично известны и его имя, и отчество, и фамилия.
      В образе барыни была изображена Варвара Петровна Тургенева-Лутовинова, родная мать писателя.
      С нее списаны все черточки и повадки барыни. Варвара Петровна, например, была недовольна, что ее сын, родовитый дворянин, посвятил себя литературе. Ему приходилось выслушивать упреки: «Какая тебе охота быть писателем? Дворянское ли это дело?» А узнав, что об одном из тургеневских сочинений кто-то отозвался критически, она совсем взбеленилась. «Тебя, дворянина Тургенева, — кричала она, — какой-нибудь попович судит!» — взыграла в ней дворянская спесь. И пошли тут слезы, рыдания и истерика. Точь-в-точь, как в повести, когда, заслышав лай Муму, барыня начинает стонать: «Ох, ох, умираю» — и она закинула голову назад, что должно было означать обморок.
      Списана с реального случая и вся история с Герасимом, его любимой собачкой и горестным ее концом.
      Однажды по дороге в Сычево Варваре Петровне попался на глаза пахавший в поле крестьянин необыкновенно высокого роста. Она велела остановить карету и подозвать великана. Оказалось, он был глухонемой от рождения. Сычевский староста аттестовал его как мужика трезвого, работящего и очень исправного, несмотря на такой природный недостаток.
      Глухонемого звали Андреем. Его рост и красота пришлись по душе помещице. Немота придавала ему «еще более оригинальности». Варвара Петровна тут же решила взять его во двор, назначив дворником.
      Дальнейшее течение событий известно. Деспотическая барыня распорядилась убрать из господского дома и уничтожить не угодившую ей собачонку — единственную отраду жизни бедного немого. И безропотный крепостной своими руками выполняет безжалостный приказ госпожи.
      Не потому ли Тургенев не дал барыне в рассказе вымышленного имени, чтобы намекнуть тем самым, что персонаж не вымышлен? В антипатичном, бессердечном образе барыни Тургенев дал портрет — и очень верный портрет — своей матери.
      Случай, пожалуй, единственный в истории литературы. (По Е. Добину.)
     
      Мать и сын
      В молодые годы Тургенев горячо и преданно любил свою мать.
      Однажды он отправился с утра на охоту. Под вечер Варваре Петровне захотелось осмотреть поля, и она отправилась в карете, в сопровождении бурмистра.
      В сумерках разразилась небывалая по силе гроза. В помещичьем доме все были в смятении и тревоге. Верховых разослали по всем дорогам.
      Первым появился Тургенев, весь мокрый. К нему бросилась рыдающая воспитанница. «Варвару Петровну убило громом!» — бормотала она. Сначала Иван Сергеевич не мог ее понять. Но, узнав, что Варвара Петровна уже несколько часов как уехала и не возвратилась, он ринулся на конный двор. Вскочил на первую попавшуюся лошадь и уже готов был махнуть за ворота, в бурю, ливень и тьму.
      Но тут же появился бурмистр и успокоил всех сообщением, что Варвара Петровна успела добраться до сторожки лесника и сейчас в полной безопасности.
      А когда наконец послышался стук колес, Тургенев на руках вынес мать из кареты и непрестанно целовал ей руки.
      И перед чужими людьми Иван Сергеевич не таил пылких сыновних чувств.
      В Москву приехал на гастроли Ференц Лист. Варвара Петровна редко выезжала из дому. Ей трудно было ходить, ноги опухали, ее возили в кресле. Но прославленного пианиста и композитора ей хотелось послушать и повидать.
      Лестница, ведущая в концертную залу, была высокая. А лакеи, на грех, забыли захватить из дому кресло на ремнях. Варвара Петровна разгневалась не на шутку, но Тургенев спас положение.
      Высокий, хорошо сложенный, физически закаленный охотой, он схватил мать на руки, как ребенка, понес по лестнице и внес в залу. Среди публики поднялся шепот удивления и умиления. Многие подходили к Варваре Петровне, поздравляя ее со счастьем иметь такого внимательного, любящего сына.
      И мать не чаяла души в своем младшем сыне. Когда Тургенев был долго в отсутствии, он учился тогда в Берлинском университете, она занесла в дневник по-французски: «Иван — мое солнышко, я вижу его одного, и, когда он уходит, я уже больше ничего не вижу...» На письменном столе Варвары Петровны всегда стоял акварельный портрет любимого Ванечки.
      Но настал день, когда нежно любящая мать подошла к письменному столу и швырнула «великую драгоценность» на пол. Стекло разбилось вдребезги, портрет отлетел к стене. На шум вошла горничная и бросилась поднимать портрет. Варвара Петровна закричала: «Оставь!» Так портрет и пролежал на полу несколько недель.
      Сын посмел упрекнуть ее в жестокости к крепостным, деспотизме, выступил в защиту крестьян.
      С того времени Варвара Петровна наотрез отказалась принимать Ивана Сергеевича. До самой ее смерти все попытки Тургенева повидаться с ней разбивались о решительный отказ. (По Е. Добину.)
     
      «Красота спасет мир»
      Ялтинская дача Чехова стояла почти за городом, глубоко под белой и пыльной аутской дорогой. Не знаю, кто ее строил, но она была, пожалуй, самым оригинальным зданием в Ялте. Вся белая, чистая, легкая, красиво несимметричная, с вышкой в виде башни, с неожиданными выступами, стеклянной террасой внизу и открытой — наверху отражала своеобразный вкус писателя.
      Дача стояла в углу сада, окруженная цветничком. Цветничок был маленький, далеко не пышный, а фруктовый сад еще очень молодой. Росли в нем груши, яблони-дички, абрикосы, персики, мйндаль.
      Антон Павлович не любил и немного сердился, когда ему говорили, что его дача слишком мало защищена от пыли, летящей сверху с аутского шоссе, и что сад плохо снабжен водою. Не любя Крыма, а в особенности Ялты, он с особенной, ревнивой любовью относился к своему саду. Многие видели, как он по утрам, сидя на корточках, заботливо обмазывал серой стволы роз или выдергивал сорные травы из клумб. А какое было торжество, когда среди летней засухи, наконец, шел дождь, наполнявший водою запасные глиняные цистерны!
      Но не чувство собственника сказывалось в этой хлопотливой любви, а другое, более мощное и мудрое сознание. Как часто он говорил, глядя на свой сад прищуренными глазами:
      — Послушайте, при мне здесь посажено каждое дерево, и, конечно, мне это дорого. Но и не это важно. Ведь здесь до меня был пустырь и нелепые овраги, все в камне и чертополохе. А я вот пришел и сделал из этой дичи культурное, красивое место. Знаете ли? — прибавлял он вдруг с серьезным лицом, тоном глубокой веры. — Знаете ли, через триста-четыреста лет вся земля обратится в цветущий сад. И жизнь будет тогда необыкновенно легка и удобна.
      Эта мысль о красоте грядущей жизни, так ласково, печально и прекрасно отозвавшаяся во всех его последних произведениях, была и в жизни одной из самых его задушевных, наиболее лелеемых мыслей. Как часто, должно быть, думал он о будущем счастии человечества, когда по утрам один молчаливо подрезывал свои розы, еще влажные от росы, или внимательно осматривал раненный ветром молодой побег. И сколько было в этой мысли кроткого, мудрого и покорного самозабвения! (По А. Куприну.)
     
      Чехов и животные
      Антон Павлович очень любил всех животных. Во дворе его дачи в Ялте жили ручной журавль и две собаки. Журавль был важная, степенная птица. К людям он относился вообще недоверчиво, но вел тесную дружбу с Арсением, дворником. За Арсением он бегал всюду, по двору и по саду, причем уморительно подпрыгивал на ходу и махал растопыренными крыльями, исполняя характерный журавлиный танец, всегда смешивший Антона Павловича.
      Собаки пользовались его особым расположением. О прежних собаках он вспоминал так тепло и в таких выражениях, как вспоминают об умерших друзьях. «Славный народ — собаки!» — говорил он иногда с добродушной улыбкой.
      Одну из его собак звали Тузик, а другую — Каштан, в честь прежней, исторической Каштанки. Ничем, кроме глупости и лености, этот Каштан не отличался. По внешнему виду он был толст, гладок и неуклюж, светло-шоколадного цвета, с желтыми глазами. Вслед за Тузиком он лаял на чужих, но стоило его поманить и почмокать ему, как он тотчас же поворачивался на спину и начинал угодливо извиваться по земле. Антон Павлович легонько отстранял его палкой, когда он лез с нежностями, и говорил с притворной суровостью:
      — Уйди же, уйди, дурачок... не прцставай.
      И прибавлял, обращаясь к собеседнику, со смеющимися глазами:
      — Хотите подарю пса? Вы не поверите, до чего он глуп.
      Но однажды случилось, что Каштан попал под колесо фаэтона. Бедный пес прибежал на трех лапах, с ужасающим воем. На задней ноге кожа и мясо прорваны почти до кости, лилась кровь. Антон Павлович тотчас промыл рану теплой водой с сулемой, присыпал ее каким-то лекарством и перевязал марлевым бинтом. И надо было видеть, с какой нежностью, как ловко и осторожно прикасались его большие милые пальцы к ободранной ноге собаки и с какой сострадательной укоризной бранил он и уговаривал визжавшего Каштана:
      — Ах ты, глупый... Ну как тебя угораздило? Да тише ты... легче будет... дурачок...
      С тех пор Каштан, даже после выздоровления, был на особом положении в доме Чехова. (По А. Куприну.)
     
      Николай Георгиевич Михайловский (Гарин)
      Познакомился я с Михайловским в расцвете его кипучей деятельности, в дни счастливых, удачных начинаний и грандиозных планов, в пору особенного блеска и плодовитости его таланта.
      Это было в Ялте, весною, на даче общего знакомого, на большой белой террасе, которая точно плавала над красивым гористым южным городом, над темными, узкими кипарисами и над веселым голубым морем. Был сияющий, радостный, великолепный день. Издалека из городского сада доносились бодрые звуки медного оркестра. Легкие турецкие фелюги лениво покачивались, точно нежась в малахитовой воде бухты. Сладко благоухали тяжелые синие гроздья цветущей глицинии. И в многолюдном обществе, собравшемся за завтраком на белой террасе в этот веселый полдень, было какое-то праздничное веселье, сверкал молодой, яркий смех, кипела беспричинная, горячая радость жизни.
      Я отлично помню, как вошел Николай Георгиевич. У него была стройная, худощавая фигура, решительно-небрежные, быстрые, точные и красивые движения и замечательное лицо, из тех лиц, которые никогда потом не забываются. Всего пленительнее был в этом лице контраст между преждевременной сединой густых волнистых волос и совсем юношеским блеском живых, смелых, прекрасных, слегка насмешливых глаз — голубых, с большими черными зрачками. Голова благородной формы сидела изящно и легко на тонкой шее, а лоб — наполовину белый, наполовину коричневый от весеннего загара — обращал внимание своими чистыми, умными линиями.
      Он вошел и уже через пять минут овладел разговором и сделался центром общества. Но видно было, что он сам не прилагал к этому никаких усилий. Таково было обаяние его личности, прелесть его улыбки, его живой, непринужденной, увлекательной речи.
      В эту пору Николай Георгиевич был занят изысканием для постройки электрической железной дороги через весь Крымский полуостров от Севастополя до Симферополя.
      Два месяца спустя после нашего знакомства я провел несколько вечеров у него в Кастрополе, где был сосредоточен его инженерный штаб.
      По вечерам мы долго, большим обществом, сидели у него на балконе, не зажигая огня, в темных сумерках, когда кричали цикады, благоухала белая акация и блестели при луне листья магнолий. И вот тут-то иногда Николай Георгиевич импровизировал свои прелестные детские сказки. Он говорил тихим голосом, медленно, с оттенком недоумения, как рассказывают обыкновенно сказки детям. И мне не забыть никогда этих очаровательных минут, когда я присутствовал при том, как рождается мысль и как облекается она в нежные, изящные формы.
      Михайловский бесконечно любил детей. Несмотря на то, что у него было одиннадцать своих ребятишек, он с настоящей, истинно отеческой лаской и вниманием относился и к трем своим приемным детям.
      Таким он запомнился мне в лето 1913 года. (По А. Куприну.)
     
      Как я покупал собаку
      Я попросил своих товарищей присмотреть где-нибудь для меня взрослого, солидного пса, который бы все понимал и умел вести себя дома и на охоте. Мне позвонили и сказали, что есть такая собака в городе Орехово-Зуеве. Хозяин продавал ее не от нужды, а от обиды: поблизости Орехова пропали тетерева и куропатки, и охотиться стало не на кого.
      Огромный сеттер понравился мне с первого взгляда. Навстречу мне он чуть приподнял свою умную, лобастую голову и по приказу хозяина шагнул вперед, сурово и с достоинством.
      Хозяин коротко назначил цену, я не торговался, отсчитал деньги, взял ременный поводок и сам пристегнул его к собачьему ошейнику.
      К машине мы вышли вместе с хозяевами собаки. Томка уселся на заднем сиденьи. Когда машина тронулась с места, Томка вздрогнул и оглянулся. Вслед за Томкой я тоже посмотрел назад. Старый его хозяин все стоял у ворот, жена хозяина вытирала платком глаза.
      В квартиру пес поднялся как будто спокойно. Дома Томка весь день лежал, положив морду на низкий подоконник. Когда стало трудно различать лица прохожих на улице, он встал, подошел ко мне — я в это время сидел на диване — и неожиданно опустил мне на колени свою тяжелую голову. По легкому, чуть заметному покачиванию собачьего тела я понял, что Томка дремлет. Прошло двадцать минут, полчаса. Ноги мои затекли, становилось все труднее сидеть, и наконец я не выдержал.
      Я взял Томку за ошейник и легонько тряхнул. Пес всхрапнул, доверчиво потянулся ко мне всем телом и только потом открыл глаза. И вдруг... в собачьих темных зрачках мелькнул ужас. Томка оскалил зубы и зарычал злобно, непримиримо.
      На третий день нашей совместной жизни я понял, что мне не удастся приручить Томку: он слишком сильно любил своего старого хозяина. Три дня пес лежал в углу, у окна, без сна, не притрагиваясь к пище. Он тосковал и мучился, как человек. Я тоже мучился. Я уже успел полюбить Томку за верность.
      К концу третьего дня я дал телеграмму в Орехово-Зуево. Хозяин приехал за своей собакой тотчас же, с ночным поездом.
      Томка первым услышал его шаги на лестнице. Он еще не верил, что это возвращается самый любимый его человек. Когда я открыл дверь и хозяин вошел в комнату, Томка не бросился к нему. Он только завилял хвостом, лег на бок и закрыл глаза. Может быть, он опять боялся проснуться. Потом он повернулся и, как маленький щенок, опрокинулся на спину. По-собачьему это значило, наверно: «Видишь, я не могу жить без тебя. Это хорошо, что ты вернулся».
      В ту же ночь Томка уехал со своим хозяином-другом. Томкин хозяин понял, что друзей не продают, а я — что друзей не покупают за деньги: дружбу и уважение надо заработать. (По Б. Емельянову.)
     
      Перелетные гости
      Дело как будто к весне шло. Но когда наш корабль был уже недалеко от своих берегов, вдруг опять похолодало, задул свежачок, дохнуло море стужей. Ветер нагнал тучи, такие низкие и тяжелые, что вот, кажется, на мачты навалятся. Пошел колючий мелкий дождь.
      Всю ночь штормило, а утром, когда рассвело, увидели сигнальщики, что под шлюпками, на снастях, на железных поручнях, на чехлах пушек укрылись серые промокшие птички.
      Летели, видно, по весеннему обычаю из теплых стран обратно к себе домой. Застигла их в пути над морем буря, застыли они в холодном воздухе, устали против ветра барахтаться и присели на мачты нашего корабля, чтобы сил набраться, передохнуть и снова пуститься в дальний путь.
      Насыпали моряки на палубу хлебных крошек и семечек, стали перепелочки с места на место перепархивать.
      Только одна птичка как сидела на верхней рее, так и сидит, не шевелится, только дрожит вся.
      Увидел беднягу наш молодой кочегар, влез на самую верхушку мачты, подобрался к той рее, на конце которой перепелка сидела. Протянул к ней тихонько руку, чтобы не спугнуть. А она только крылышки растопырила и взлететь уже не в силах.
      Взял кочегар ее осторожно в ладонь, слышит, как у птахи сердце тукает под мокрыми перышками. Поднес ко рту, стал птицу своим дыханием обогревать. Потом принес ее в свою каюту, изо рта попоил и уложил в коробочку из-под папирос, сверху фланелькой прикрыл.
      Прошло несколько часов. Море успокоилось, вышло солнце. Повеяло южным теплым ветром.
      Перелетные гости корабля обогрелись, завозились на палубе, взлетели на мачты, расселись на снастях и реях, стали чистить перышки, ерошить, охорашиваться. А потом расправили крылья и взметнулись в небо.
      Вынес из каюты свою гостью и наш кочегар. Посадил ее на широкую ладонь:
      — Ну, лети, моя сизокрылая...
      И взлетела с широкой ладони моряка птица, догнала над морем свою стаю и понеслась в далекие, но родные края. (По Л. Кассилю.)
     
      Спасение Жучки
      — Няня, где Жучка? — спрашивает Тёма.
      — Жучку в старый колодец бросил какой-то ирод.
      Тёма с ужасом вслушивается в слова няни. С утра он чувствовал во всем теле какую-то болезненную истому, но, преодолев слабость, начал быстро одеваться.
      Спустившись по ступенькам террасы в сад, мальчик пошел по главной аллее в каретник. Очутившись в сарае, он взял двое вожжей,
      захватил длинную веревку, служившую для сушки белья, и фонарь. День только начинался. Тёма увидел заброшенный, пустынно торчавший старый колодец среди высокой травы. Подбежав к отверстию колодца, вполголоса позвал:
      — Жучка!
      Сперва он ничего, кроме биения своего сердца да ударов молотков в голове, не слышал. Но вот откуда-то, снизу, донесся до него жалобный, протяжный стон. От этого стона сердце Тёмы мучительно сжалось.
      Привязать фонарь, зажечь его и спустить в яму было делом одной минуты. Тёма, наклонившись, стал вглядываться. Фонарь тускло освещал потемневший сруб колодца, теряясь в охватившем его мраке. С замиранием сердца заметил мальчик в углу черную шевелившуюся точку и едва узнал в этой беспомощной фигурке Жучку, державшуюся на выступе сруба.
      От страха, хватит ли у Жучки силы держаться, пока он все приготовит, у Тёмы удвоилась энергия. Он привязывает вожжу к одной из стоек, поддерживающих перекладину, и лезет в колодец.
      Его обдает вонью и смрадом. На мгновенье в душу закрадывается страх, но он вспоминает, что Жучка сидит там уже целые сутки. Мальчик осторожно щупает спускающейся ногой новую для себя опору и, найдя ее, сначала пробует, потом твердо упирается и спускает другую ногу.
      Вонь все-таки дает себя чувствовать и снова беспокоит и пугает его. Тёма начинает дышать ртом. Еще минута — и он благополучно достигает дна. Не теряя времени, Тёма, держась зубами за изгаженную вожжу, обвязывает свободным ее концом Жучку, затем поспешно карабкается наверх. Но подниматься труднее, чем спускаться. Нужен воздух, нужны силы, а того и другого у Тёмы уже мало. Ему уже хочется поддаться страшному, болезненному искушению — бросить вожжи, но страх падения на мгновение отрезвляет его.
      — Не надо бояться! — говорит он дрожащим от ужаса голосом и продолжает взбираться дальше. Незаметно его голова высовывается над верхним срубом колодца. Он делает последнее усилие, вылезает сам и вытаскивает Жучку. Жучка энергично встряхивается, бешено бросается на грудь Тёмы и лижет его в самые губы. (По Я. Гарину-Михайловскому.)
     
      Бойка и Кучум
      Наша экспедиция работала в горах Большого Саяна. Вместе с нами в места, куда редко заходил человек, шла собака Бойка. Она готовилась стать матерью, и мы не знали, что будем делать со щенками. Возить их с собой не могли, выбросить — жалко Бойку: она отличалась необычайной привязанностью к своим детям.
      И вот однажды утром, когда, свернув лагерь, должны были двинуться дальше, мы возле себя не обнаружили Бойку.
      Тайга, окружавшая лагерь, была завалена валежником, обросла папоротником, дикой смородиной. Разве можно найти в таком лесу намеренно спрятавшуюся собаку? Мы искали весь день. Бойка, конечно, слышала наши голоса и шаги, но ничем не выдавала своего тайника.
      Мы втайне считали собаку потерянной: она не бросит щенят, да и не найти ей нас в этой горной тайге, где нет ни конца ни края.
      Прошло три дня. Помню, как сейчас, последний вечер в лагере. Молчаливо надвигалась ночь. Там, где только что погас румянец зари, народилось темное облако. Оно росло, расползалось, затягивало небо. Пошел дождь.
      Я хотел подняться, чтобы застегнуть палатку, как вдруг до слуха донесся странный звук, будто кто-то стряхнул с себя влагу. Затем я услышал, как в темноте раздвинулись борта палатки и этот кто-то медленно приблизился ко мне. Я ощутил на себе теплое дыхание, и какой-то маленький комочек, холодный и липкий, упал мне на руку.
      — Бойка, — шепнул я неуверенно.
      По брезенту скользнула молния, на миг осветив собаку. Она дрожала от холода и беспрерывно встряхивалась, обдавая нас холодной пылью. Я зажег свечу. Глаза Бойки потускнели от голода и, вероятно, от физических мучений. Она была страшно худая и измученная. На ее впалых боках торчала клочьями старая шерсть. И даже хвост, прежде лежавший упругим крюком на крестце, теперь выпрямился и свалился набок обрубком, а спина, как бы отяжелев, осела.
      Из палаток прибежали люди. Все были удивлены. Они ласкали Бойку и с любопытством разглядывали щенка, которого я бережно переложил на теплую постель. Он изредка издавал глухой, еле уловимый хрип. Тогда и Бойка настораживала уши и смотрела на черный беспомощный комочек. Сколько материнского чувства было в ее внимательном взгляде! Как много могла она рассказать о том, что оставалось для нас загадочным в ее поступках! Одно мы знали наверняка: ее преданность людям заставила собаку вернуться к нам и отдать под покровительство людей своего единственного щенка. Так начал свою жизнь Кучум. (По Г. Федосееву.)
     
      Чужие владения
      Ручей долго петлял, блуждал по зыбкому болоту, почти терялся в мокрых кустах ольшаника, но всегда приводил меня к мелкому заливу еще одного лесного озера... Лодка осторожно входила в мягкие, низкие берега. Поворот, другой — и впереди меня беспокойно завертела головкой утка-мать.
      Утята еще не умели летать, в случае опасности они могли только нырять и прятаться в густой траве, но я не торопился, не плескал веслом, а понемногу подгонял утиное семейство. Как и в прошлый раз, я очень хотел заставить выводок кряковых уток прогуляться дальше по ручью и вежливо представиться точно такому же выводку, живущему в другом озере.
      Утка-мать видела меня. Она настороженно подняла голову и время от времени призывно покрякивала, предупреждая утят о возможной опасности. А пушистые утята следовали за ней. Так все семейство, подгоняемое моей лодкой, бочком-бочком все дальше и дальше уплывало от родного залива.
      Чужое озеро неподалеку. Рядом с моей лодкой извилистыми язычками чистой воды уже тянулись наброды — следы по траве — других утят. Я вижу издали еще одну утку-мать. Она быстро выплывает из тростника и беспокойно вертится на одном месте... Сейчас состоится долгожданная встреча соседей. Но мои такие послушные до этого утята вдруг уходят из повиновения...
      Хозяйка лесного озера еще раз подает голос, и тут же утка-мать тревожно вскрикивает и шумно поднимается на крыло. А пушистые утята-птенцы отчаянно ныряют под лодку. Маленькие бурые комочки выскакивают из воды уже сзади меня и несутся по ручью обратно домой. Они в панике бегут оттуда, где только что подала голос хозяйка чужого для них утиного дома. И моя лодка, та самая лодка, что прогнала утят из родного залива, заставила прогуляться далеко по ручью, вдруг стала совсем нестрашной рядом с необходимостью нарушить границу чужого владения.
      На следующий день я снова, как заправский пастух, прогуливаю по ручью свое пернатое стадо. Утята так же послушно, как и в прошлый раз, шествуют впереди среди листьев кувшинок, так же благополучно добираются до чужого озера, но снова один за другим ныряют под лодку и сломя голову несутся домой, заслышав голос чужой утки. И опять территория соседа, его хозяйство, его дом остаются запретным местом... (По А. Онегову.)
     
      Волчьи рейды
      Мой пес рос сильным и крепким. Летом он не знал врагов, но осенью... Осенью к озеру нет-нет да и подходили волки. Они всегда извещали о своем прибытии долгим и не слишком приятным воем.
      Вечерний концерт за озером обычно начинала волчица. Она высоко поднимала голову и долго тянула низкую протяжную ноту, потом меняла голос, и с другого конца озера приходил ко мне высокий безысходный стон. Почти тут же откуда-нибудь со стороны отвечал волчице густой, тяжелый вой самца. Иногда вмешивались и волчата, и вся стая вместе громко объявляла о своем новом набеге, который снова пришелся на предпоследний день недели.
      Так продолжалось с конца августа до начала ноября. В своем дневнике я старательно отмечал все визиты серой стаи и наконец мог с уверенностью сказать, что волки совершают свои рейды тоже по определенному расписанию. Всю неделю я искал на лесных тропах и дорогах свежие следы серых охотников и не находил. Не находил их и в пятницу утром, а в субботу еще до солнца я встречал отпечатки знакомых больших сильных лап как раз там, где они появлялись и неделю назад.
      Свою собаку я забирал домой каждую осеннюю ночь, не очень надеясь на волчье расписание. Но волки оставались верными себе. Как обычно, в конце августа они оставили свой летний дом, свои летние владения, в глубине которых находилось волчье логово, и прежние походы волчицы и волка за пищей для щенков сменились глубокими рейдами целой семьи. Но свое летнее хозяйство наши волки не забывали и осенью, и теперь разноголосый, тоскливый вой за озером говорил мне, что «серые помещики» ровно через неделю опять заглянули проверить — все ли цело в их фамильном имении...
      Так было до зимы, до глубоких снегов. Со снегом стая ушла из тайги поближе к деревням, где были дороги и где можно долго и быстро передвигаться по накатанной колее... Но пока был только сентябрь, пока не было снега, и, опасаясь волков, каждый вечер я забирал свою собаку с улицы в избу. (А. Онегов.)
     
      Великая сила — коллектив
      Беда пришла после громкого, неуемного ветра. Ветер свалился на лес неожиданно и жестоко. Он ломал ветви, мял кусты, а в довершение всего сорвал с дерева сорочье гнездо и раскидал по полю маленьких сорочат.
      Желторотые птенцы могли только неуклюже подпрыгивать. Они сопротивлялись, больно щипали меня за пальцы, отчаянно вырывались из рук. Но наконец мне удалось смастерить клетку и устроить там своих пленников. Птенцы наотрез отказывались есть, сидели в углу клетки нахохленные и недовольно посматривали на меня.
      Перспектива выполнять роль нелюбимого кормильца меня не слишком устраивала, и я стал раздумывать, как бы вернуть птенцов родителям.
      Но сорок-родителей пока нигде не было. В тревогах и поисках родителей, почему-то забывших своих детей, прошел у меня целый день. Вечер тоже не принес ничего утешительного, а утром меня разбудил необычный шум...
      Если собрать вместе все трескучие и пилящие звуки и добавить к ним скрип ржавых колес, то как-то еще можно представить, что творилось в утренний час у моего крыльца...
      Сороки носились по крыше дома, перелетали с изгороди на поленницу, подскакивали к самому крыльцу, кидались на собаку. А тем временем особо доверенная часть птиц суетилась молча около клетки с птенцами и совала между деревянными палочками корм. Я с удивлением обнаружил, что роль заботливых родителей выполняют сразу пять или шесть птиц...
      Ветер сорвал с дерева только одно гнездо, беда пришла лишь к одному семейству сорок, но на эту беду откликнулись чуть ли не все сороки округи. И это произошло летом, когда сороки далеко разлетаются друг от друга. И пусть сороки сварливо переругиваются 64
      друг с другом, когда кто-то из них слишком близко подлетает к чужому «дому», но случилась беда, и вчерашние склочники и ворчуны собрались вместе и пришли на помощь сородичам...
      Я открыл клетку и выпустил птенцов. Сорочата тут же присоединили свои хриплые голоса к крику взрослых птиц и поспешно запрыгали по дорожке за теми сороками, которые только что выполняли роль кормильцев.
      Сороки продемонстрировали перед лицом беды настоящую взаимопомощь. Они победили все вместе, сообща, и я так и не смог определить, кто же из птиц является настоящими родителями плен-ников-сорочат... (По А. Онегову.)
     
      Семья
      В деревню принесли пятерых волчат, посадили их в высокий ящик, из которого малышам самим ни за что было не выбраться, и закрыли этот ящик вместе с волчатами в крепкий рубленый амбар. Но к утру в амбаре волчат не оказалось.
      Утром мне показали следы волков, что вели из леса в деревню, и глубокий подкоп под амбар. По отпечаткам лап я без особого труда разобрал, что выручать щенков ночью приходили мать-волчица и волк-отец. В поступке волка и волчицы ничего странного не было — родители обязаны были помочь своим детям, но мое удивление вызвала другая деталь отважного похода: вместе с матерью и отцом в деревню ночью приходили и два прошлогодних волчонка.
      . Эти прошлогодние волчата были уже ростом с волчицу. Весной, по окончании зимнего похода, им выделялось в тайге собственное хозяйство и запрещалось заглядывать в родительский «дом», где подрастали их младшие братья и сестры. И прошлогодние волчата вели летом самостоятельный образ жизни и только иногда встречались с матерью и отцом для совместных охот. Но прошлой ночью родственники сошлись вместе и вместе направились в деревню на выручку волчат.
      Как покинули деревню пятеро освобожденных волчат: несли ли их в зубах родители и старшие братья, или они сами шли в середине отряда — разобрать не удалось. Волки ушли обратно в тайгу через болото, оставив за собой только глубокую борозду смятого хвоща.
      Волчья цепочка, протянулась по болоту до ручья и тут разделилась на две тропки. Одна тропа уходилд. в еловый лес — это мать и отец уводили за собой щенят, и теперь на белых пятнах лесной глины попадались мне следы малышей.
      Тропа волка и волчицы вела далеко в сторону от того места, где еще вчера было логово и куда нагрянула беда. Но другие следы участников похода, следы прошлогодних волчат, потянулись как раз туда, где они с весны устроили свое летнее хозяйство.
      Поход удался, волки незаметно вошли в деревню, сразу отыскали амбар, где были закрыты волчата, быстро раскидали сильными
      лапами землю под нижним венцом сруба, освободили щенков и не слишком быстрым походным шагом вернулись обратно в тайгу. Чувство стаи сработало и привело к победе. (По А. Онегову.)
     
      Куцый
      Знакомство с Куцым произошло совершенно случайно. Это было в Кронштадте в один ненастный и холодный воскресный день, дня за три до отхода «Могучего», трехмачтового военного судна, в кругосветное плавание.
      Выписывая ногами затейливые вензеля, матрос Кочнев возвращался на корвет, стоящий в военной гавани, и заметил в переулке собаку, прижавшуюся к водосточной трубе и вздрагивающую от холода. Жалкий вид этой бесприютной собаки тронул матроса.
      — Ты, брат, чей будешь? — проговорил он, останавливаясь около собаки.
      Собака подозрительно взглянула своими умными глазами на матроса, но несколько дальнейших ласковых слов, произнесенных доброжелательным тоном, успокоили ее насчет недобрых намерений, и она жалобно завыла. Матрос подошел ближе и погладил ее; она лизнула ему руку, тронутая лаской, и завыла еще сильней.
      Тогда Кочнев стал шарить у себя в карманах. Этот жест возбудил в собаке жадное внимание.
      Кочнев зашел в мелочную лавочку и через минуту бросил собаке куски черного хлеба и отрезки рубцов, купленных на свои копейки.
      Собака с алчностью бросилась на пищу и в несколько секунд сожрала все и снова вопросительно смотрела на матроса. Он ласково свистнул. Собака двинулась за ним и не без некоторого смущения вошла по сходням на корвет и вслед за матросом очутилась на баке среди толпы людей, испуганная и будто сконфуженная своим непривлекательным видом.
      Несчастный вид ее возбудил жалость в матросах. Ее стали гладить и повели кормить вниз. Скоро она, наевшись досыта, заснула недалеко от камбуза (кухни)
      и, не веря своему счастью, часто тревожно просыпалась во сне.
      Наутро, разбуженная чисткой верхней палубы, собака испуганно озиралась, но Кочнев значительно успокоил ее, поставив перед ней чашку с жидкой кашицей, которой завтракали матросы.
      Спустя несколько времени, когда палуба была вымыта, Кочнев вывел ее наверх и предложил матросам оставить ее на корвете.
      Предложение было принято с полным сочувствием. Обратились к боцману с просьбой испросить разрешение старшего офицера. Разрешение было получено. Поднялся вопрос, какую дать кличку псу. Все посматривали на весьма неказистую собаку, которая в ответ на ласковые взгляды повиливала обрубком хвоста и благодарно лизала руки матросов, которые гладили ее.
      — Окромя как Куцым, никак его не назвать! — предложил
      кто-то. Кличка понравилась. И с той же минуты Куцый был принят в число экипажа «Могучего». (По К. Станюковичу.)
     
      Твардовский
      Трудно писать о человеке, с которым недавно расстался, которого любил, знал больше двух десятков лет, с которым даже дружил, хотя дружба с ним была далеко не легка.
      Да, Твардовский не относился к людям, с которыми легко и просто. Но общение с ним всегда было интересным. Он никогда не старался казаться умнее, чем он есть, но почему-то всегда чувствовалось его превосходство, даже когда в споре оказывалось, что прав именно ты, а не он. Побежденным признавать себя не любил, но если уж приходилось, то делал всегда это так по-рыцарски, что хотелось тут же отдать ему свою шпагу. Да, в нем было рыцарство, в этом светлоглазом сыне смоленских лесов, умение отстаивать свою правоту, глядя прямо в глаза, не отрекаться от сказанного и не изменять в бою. Это навсегда привлекло меня к нему.
      Мы познакомились с ним почти сразу после войны. Обоим было тогда лег по тридцать пять. Но он уже ходил в знаменитых писателях, «Теркина» все знали наизусть, а я пришел к нему в кирзовых сапогах, в гимнастерке с заплатанными локтями и робко сел на краешек стула в кабинете. Некоторое время он внимательно и доброжелательно меня разглядывал, а это всегда смущает, потом огорошил вопросом: «Это что же, вы безопасной бритвой так ловко пробриваете усы или опасной?» Я растерялся, но вынужден был признаться, что да, безопасной. Он часто потом возвращался к этим злосчастным усам: «Очень неплохо надо к себе относиться, чтоб этим заниматься». И пожимал плечами...
      Вообще Трифоныч не прочь был иной раз смутить человека каким-нибудь неожиданным суждением или вопросом. Но в тот раз он был удивительно внимателен и заботлив. Просто он очень не любил людей, слишком много уделяющих себе внимания. Вообще пошлость, в любых ее проявлениях, была ему противопоказана. Я видел, как на глазах терялся у него интерес к такому человеку.
      Я говорю сейчас обо всех этих мелочах не только потому, что из мелочей складывается целое, а потому, что именно сейчас, когда его не стало, Твардовский близок и дорог мне именно этими черточками.
      Может быть, с ним не всегда легко было дружить, но от одного сознания, что он есть, всегда становилось легче. (По В. Некрасову.)
     
      Марьины коренья
      Однажды мне довелось побывать на Северном Урале. Я сидел на каменной осыпи одного из отрогов.
      Осыпь эта оканчивается взлетом иссеченных ветрами сопок. Валуны кругом величиной с дома, на сопках лежит снег. А на вы-
      сыпке мелкого камешника, возле маленькой, но уже по-старушечьи скрюченной пихточки я вижу три крупных багрово-розовых цветка.
      Внизу, на склонах Урала, растут они выводками, корней по тридцати, голова к голове, лист в лист. И цветы там яркие, с желтыми зрачками. В народе их называют Марьины коренья.
      Как же попали сюда эти? Каким ветром-судьбою занесло в безжалостные осыпи, в студеное поднебесье их тяжелые семена? Может, птица в клюве принесла? Может, лось в раскопытье?
      ...Стебли их тонки, и листья у них будто из жести, и побагровели эти листья на срезах от стужи.
      А цветы?
      До чего же мудра жизнь! Венцы цветов прикрыты, и желтых зрачков не видать. Цветы стоят, как детишки в ярких шапочках с завязанными ушами, и не дают холоду сжечь семена. И лепестки у цветов с проседью, и мясисты они, толсты. Вся сила этого цвета идет на то, чтобы сберечь семена, и они не откроются во всю ширь, не зазеваются на приветливо сияющее солнце. Они не доверяют этому солнцу. Они слишком много перенесли, прежде чем пробудились от зябкого сна среди голых, прокаленных стужею камней.
      Пройдут годы, и плеснут на осыпи всполохи ярких, багровых цветов. А пока их здесь всего три, мужественных, непокорных цветка, и в них залог будущей красоты.
      Я верю, что они выживут и уронят крепкие семена свои в ручейки, а те занесут их меж камней и найдут им щелку, из которой идет хотя и чуть ощутимое, но теплое дыхание земли. Я верю в это, потому что лет восемьдесят назад здесь не было ни одного деревца. А сейчас в распадках низкие, полураздетые, но сплошные леса. Низкие, почти нагие деревца, такие крепкие, что корни их раскалывают камень. Деревья ведут постоянное, тяжелое наступление и закаляются в борьбе, в вечном походе. Иные из них падают, умирают на ходу, как в атаке, а все-таки они идут. Идут вперед и вперед!
      А следом за лесом летят птицы, идут звери, идет живая жизнь, и вместе с нею эти багрово-розовые цветы с работящими корнями и живучим семенем. И все эти светящиеся внизу на полянах бледными лампадами купавки, желтые лютики и уверенные в себе подснежники с восхищением глядят на нездешних жителей, на трех разведчиков, как бы наполненных живою, горячею кровью.
      Пусть не остынет алая кровь в тонких жилах цветов! (В. Астафьев.)
     
      Сережки
      После сретенских морозов, когда разломится зима пополам и солнце повернет на весну, я, если живу в деревне, наломаю веток ольхи с сережками, поставлю их в банку с водой и с удивлением наблюдаю, как эти черные, почти обугленные ветки, которых и солнце-то коснулось чуть, только чуть, да и солнце-то далекое еще, 68
      морозное, стронутые соком, встрепенулись, зашевелились в себе. Немного тепла, немного чистой воды — вот уже лаковая чернота сережек дрогнула, отеплилась багровым цветом, а ветки шоколадно заблестели и окропились бледными свечечными язычками набухших почек.
      Одна, другая треснет почка, обнажит спрессованную в себе мякоть зелени и замрет, дожидая своего срока.
      И сломаются в изгибах сережки, растрескаются, словно живые птичьи лапки, насорят буровато-желтого цвета, похожего на отруби, и обвиснут в изнеможении, неслышным, последним вздохом развеют прах цвета, бесплотную пыльцу.
      Однажды на исходе января шел я малонатоптанной узкой тропой, вижу: поперек нее лежит ольха, из снега желтеет пенек с красной каемкой.
      Наломал я веточек с вершины срубленной ольхи, подумал и три-четыре ветки от пенька отломил.
      Быстро приободрились ветки в комнатном тепле. Приободрились, да не все. Те, что я от живого пенька отломил, — ожили, зацвели, семенем сорить начали, а на ветках, которые со срубленного ствола, сережки затвердели. Висят каменно, не хватает им сил зацвесть, а судя по срубу пенька, и жили-то отдельно от корней не более недели. Измученная, дохлая, одна сережка наконец-то треснула, потом еще одна. Медленно, заторможенно, каждая по отдельности пробовали цвести сережки со срубленной вершинки, но так на пол-пути и замерли, засохли в полуцвете, выдохнув из своей сиротской души чуть видную порошинку пыльцы — смолкла песня цвета на полуслове.
      А в этой же банке, на том же свету пластали пестрые сережки на неподрубленных ветках, сливая животворящую силу с весенним разгулом цветения, распирало их силой нарождающейся жизни, рвало на них кожу, обнажало жаркую плоть. (В. Астафьев.)
     
      Весенний остров
      Пароход миновал Осиновский порог, и сразу Енисей сделался шире, раздольней, а высота берегов пошла на убыль. Чем шире становился Енисей, тем положе делались берега, утихало течение, река усмирялась, катила воды без шума и суеты.
      Я один стоял на носу парохода и, счастливо успокоенный, смотрел на родную реку, вдыхал прохладу белой, тихой ночи. Нос парохода время от времени так глубоко зарывался в воду, что брызги долетали до меня.
      Пароход шел по Енисею, разрезая, как студень, реку, светлую ночь и тишину ее.
      Я ждал солнце. Оно с час назад укатилось в лес и зависло в вершинах его. Туман поднялся над рекою, выступил по логам и распадкам, окурил берега.
      Утром-то я и увидел впереди остров. В середине его навалом грудились скалы, меж скал темнели кедрачи, местами выгоревшие, а понизу острова кипел вершинами лес.
      Берега яркие, в сочной зелени — так бывает здесь в конце весны и в начале лета, когда бушует всюду разнотравье, полыхают непостижимо яркие цветы Сибири. В середине лета, к сенокосу, цветы осыпаются и листья на деревьях блекнут.
      Но на подоле острова живая лента зелени! Это только что распустившийся гусятник и низенький хвощ. За ними синяя полоса, окропленная розовыми и огненными брызгами. Цветут колокольчики, жарки, кукушкины слезки, дикий мак. Везде по Сибири они отцвели и семя уронили, а тут...
      — Весна на острове! Весна!..
      Я побежал на корму парохода, я торопился. Остров все удалялся, удалялся, а мне хотелось насмотреться на нечаянно встреченную весну.
      Остров зарябил птичьим косяком и задрожал в солнечном блике, свалился на ребро и затонул вдали.
      Я долго стоял на палубе и отыскивал глазами такой же остров.
      Встречалось много островов, одиноких и цепью, но весеннего больше не попадалось. Тот остров оставался долго под водою, и когда обсохли его берега, — всюду уже было лето и все отцвело, а он не мог без весны — и забушевал, зацвел яркой радугой среди реки, и ничто не могло сдержать торжества природы. Она радовалась, буйствовала, не соблюдая никаких сроков.
      Вспоминая о весеннем острове, я думаю и о нас, людях. Ведь к каждому человеку поздно или рано приходит своя весна. В каком облике, в каком цвете — неважно. Главное, что она приходит. (В. Астафьев.)
     
      Видение
      Густой утренний туман пал на озеро Кубенское. Не видать берегов, не видать белого света. Как и когда поднялось солнце — я не заметил. Туманы отдалились к берегам, озеро сделалось шире, лед на нем как будто плыл и качался.
      И вдруг над этим движущимся, белым в отдалении и серым вблизи льдом я увидел парящий в воздухе храм. Он, как легкая, сделанная из папье-маше игрушка, колыхался, подпрыгивал в солнечном мареве, а туманы покачивали его на волнах своих.
      Храм этот плыл навстречу мне, легкий, белый, сказочно прекрасный. Я отложил удочку, завороженный.
      За туманом острыми вершинами проступила щетка лесов. Уже и дальнюю заводскую трубу сделалось видно, и крыши домишек. А храм все еще парил надо льдом, опускаясь все ниже и ниже, и солнце играло в маковке его, и весь он был озарен светом, и дымка светилась под ним.
      Наконец храм опустился на лед, утвердился. Я молча указал пальцем на него, думая, что мне пригрезилось, что я в самом деле заснул и мне явилось видение из тумана.
      — Спас-камень, — коротко молвил товарищ мой.
      И тогда я вспомнил, как говорили мне друзья о каком-то Спас-камне. Но я думал, что камень — он просто камень.
      А тут Спас-камень — храм! Монастырь!
      Не отрывая глаз от удочки, товарищ пробубнил мне историю этого дива. В честь русского воина-князя, боровшегося за объединение северных земель, был воздвигнут этот памятник-монастырь. Предание гласит, что князь, спасавшийся вплавь от врагов, начал тонуть в тяжелых латах и пошел уже ко дну, как почувствовал под ногами камень, который и спас его. И вот в честь этого чудесного спасения на подводную гряду были навалены камнр и земля с берега. На лодках и по перекидному мосту, который каждую весну сворачивало ломающимся на озере льдом, монахи натаскали целый остров и поставили на нем монастырь. Расписывал его знаменитый Дионисий.
      Я смотрел на -залитый солнцем храм. Озеро уже распеленалось совсем, туманы поднялись высоко. Среди огромного, бесконечно переливающегося бликами озера стоял на льду храм — белый, словно бы хрустальный, и все епце хотелось ущипнуть себя, увериться, что все это не во сне, не миражное видение.
      Я смотрю и смотрю на Спас-камень, забыв про удочки, и про рыбу, и про все на свете. (В. Астафьев.)
     
      Сын
      Лечился я в Цхалтубо. Оставалось всего два дня до конца срока, и решил я наведаться в Кутаиси, на рынок.
      Вот у ворот рынка он и стоял. Лет двенадцать ему было, не больше. На ногах рваные сандалишки, в рубашонке, штаны в носки заправлены.
      — Где отец?
      Молчит. Глядит так это зверовато и напуганно.
      — Ты не бойся, я плохого тебе не сделаю. Отец, мать есть?
      — Отца нет.
      — А мать?
      — Бросила меня. Как отец умер, мамка снова замуж вышла. Но муж ее не полюбил меня, и мама отдала меня в детдом. А я убежал оттуда. И сказал ей, что каждый раз буду убегать. В Сочи мы тогда жили. А потом сюда переехали. Отчим не хотел брать меня с собой, но я упросил маму. Плакала она. Говорила — не отдаст. А сама уехала с ним. Я еще спал, когда они уехали. Проснулся — их нет и вещей нет.
      — Неужто так и бросила?
      — Так и бросила.
      Приглядываюсь я к нему, и все больше сердечное расположение овладевает мною, — и жалко мне его, и помочь не знаю чем. Хороший такой мальчишечка. Волосы светлые, носишко шлепочком. И глаза живые, с озорнинкой. Глянет на меня, и на губах улыбка дрогнет.
      — Ты вот что, — говорю ему, — ты приезжай завтра в Цхалтубо.
      — А зачем?
      — В гости. Денег я на автобус дам. Санаторий «Шахтер». Комната сто седьмая. Только не позднее семи. Приедешь?
      — Ладно.
      На другой день жду его. После обеда в комнате у себя сижу. Пять прошло, а его нет. Шесть стукнуло. Нет его. Вот уже и к семи идет. Вышел к автобусу. Гляжу, бежит ко мне.
      — Садись, — говорю, — в автобус.
      Он юркнул — и там. Едем.
      — А куда мы?
      — На вокзал. Уезжаю я, — и тут же, не дав ему опомниться, — я тебя с собой забираю.
      Он зыркнул на меня глазенками — что-то радостное в них и настороженное.
      — А где вы живете?
      — В Ленинграде.
      — А что я буду делать у вас?
      — Чудак человек, — засмеялся я, — да разве я тебя беру к себе, чтобы ты чего-то делал у нас. Я сам работник. Будешь у нас жить как сын родной. В школу пойдешь. Ну, а после школы видно будет, что делать. Может, на завод ко мне пойдешь, а то и в институт.
      Молчит. Думает.
      — Ну, так как, — спрашиваю, — едешь или нет? Надо билет покупать. Если нет, то оставайся тут, дуй на рынок.
      — Я с вами хочу... Как сын хочу.
      Глянул я на него, а у него глаза темные стали, широкие. А может, у меня потемнело, как сказал: «Сыном хочу».
      Ах ты, парень ты мой хороший! Соскучился без родителей. Я к кассе скорей.
      — Получай билет!
      Взял он его и так улыбнулся, так поглядел на меня, что я не выдержал и стал сморкаться. Фу ты, думаю, вот ведь какая она, жиЗнь! Думаешь, как ты живешь, так и все живут, а чуть вглядишься, сколько еще всякого неблагополучия!
      — Звать-то тебя как?
      — Толя.
      — Ну, пошли, Толя, на поезд.
      И так на сердце стало хорошо, как давно не было, потому что жил хоть и честно и работал, как надо, а ничего похожего не было. Собой жил. А тут вон какой случай. И чувствую, как все родней мальчуган мне становится, и уже радуюсь тому, что не обошла меня доброта стороной. (По С. Воронину.)
     
      Через открытое окно рубки послышалась команда: «Отдать носовую», — и маленький теплоходик, задрожав всем корпусом, стал плавно разворачиваться к фарватеру.
      — До Полковничьей рощи есть пассажиры? — спросил матрос.
      — Позвольте, молодой человек, что-то я не вижу в расписании такой пристани? — полюбопытствовал один из грибников.
      — Вы не здешние, что ли? — насупился парень. — Тогда понятно, а то тут у нас все знают. Народ прозвал эту остановку Полковничьей рощей. А так она Косой Овраг. Ее один полковник посадил, фронтовик, комиссар. Крапивин Федор Иванович.
      Впереди показался заросший тальником остров. Сентябрь еще только начался, а леса уже заметно желтели, особенно старые заматерелые березы, стоящие у самой воды. Было тепло и тихо, слабый ветерок, возникающий от хода судна, приятно ласкал лицо.
      Раньше берег тут был унылый, пустырь да рыжий глинистый бугор. Федор Иванович, полковник в отставке, не раз говорил, что стыдно с парохода видеть такое убожество. И стал он сажать деревья по пологому склону и по равнине за домами. Приносил из леса уже большие березки, клены, рябины и черемухи и сажал. Помогать ему было некому, и он все сделал сам. За четыре осени целый парк создал, рощу километра на полтора, которая начала цвести и благоухать. Поставил несколько скамеек у берега, и Косой Овраг преобразился, сюда из города даже на отдых стали приезжать.
      И вот теплоходик топает помаленьку по левому рукаву Волги. Пассажиры посматривают вперед, где уже показалась и деревня Косой Овраг, и Полковничья роща.
      — А можно нам сойти здесь? — спросили девушки у матроса.
      — А чего ж, сходите.
      Теплоходик сбавил ход и мягко осел на травянистый грунт. Матрос опустил сходни, и они сошли на берег. И через десять шагов под ногами зашелестели опавшие листья кленов — начиналась роща. Вблизи она выглядела еще красивее. Тяжелые гроздья рябин заметно и сочно выделялись на фоне берез и елей. Здорово разрослась роща за эти годы. По всему склону и по равнине, где раньше была околица, стоят высокие деревья в несколько аккуратных рядов. Стоят как памятник хорошему человеку. (По Ю. Грибову.)
      Примечание. Фарватер — часть водного пространства, достаточно глубокая для прохода судов.
     
      Чародей музыки
      О жизни Баха пишут, что она бедна внешними событиями. И в самом деле, он не воевал, не участвовал в заговорах или дуэлях, не рисковал жизнью ради любимого человека... Большая часть его жизни текла мирно в двух городах — Веймаре и Лейпциге, где он играл на органе, сочинял музыку.
      ...Когда Баху было уже шестьдесят два года, для него в музыке не было ничего невозможного. И захотел послушать его, познакомиться с ним король Фридрих Великий, сам композитор и музыкант.
      Бах не хотел ехать, он был уже стар и утомлен жизнью. Но при дворе могущественнейшего короля состоял в качестве музыканта один из сыновей Баха, и старый композитор совершил последнее в жизни путешествие...
      Король устраивал у себя каждый вечер камерные музыкальные собрания, на которых и сам исполнял на флейте различные концерты. В один из таких вечеров, когда Фридрих уже вынул флейту, а остальные музыканты чинно расселись, его величеству письменно доложили через дежурного офицера о том, что приехал Бах. Старому композитору было велено тотчас же явиться во дворец. Бах явился в пыльном дорожном костюме, что в XVIII веке, с его утонченными, изысканными формами аристократической жизни, было совершенно неслыханно.
      Король отменил флейтовый концерт и пожелал, чтобы старый Бах осмотрел собранные во дворце фортепиано работы знаменитого мастера. Инструменты,, созданные этим мастером, нравились королю настолько, что он задался целью стать обладателем всех до единого. И это ему удалось, он собрал пятнадцать фортепиано.
      Пятнадцать фортепиано с немыми клавишами, как заколдованные, молчали в величественных покоях.
      Когда безмолвствует орган, чувствуешь его мощь. Безмолвствующее фортепиано печально, как наказанный ребенок.
      Король и придворные ходили из комнаты в комнату, и с ними ходил старый, уставший с дороги человек в пыльном невзрачном костюме.
      Руки Баха касались инструментов, и они — чудо! чудо! — обретали голос. Он расколдовывал их как чародей.
      Бах попросил у восхищенного короля дать ему тему, и тут же на одном из фортепиано сымпровизировал фугу.
      Дело тут, конечно, не в чародействе, а в тончайшем понимании музыки и музыкальных инструментов, в гениальных руках и гениальном взоре, от которого не ускользало ничто из того, что имеет хотя бы отдаленное отношение к искусству. (По Е. Богату.)
     
      Аллея Петровича
      Последние годы жизни Петр Петрович Вершигора провел в родной Молдавии. Он жил в Голерканах — маленьком селе на берегу Дубоссарского моря. Его крохотный домик-шалашик стоял в глубине густого леса. Здесь Вершигора работал над новым романом.
      ...В середине лета 1962 года в Голерканы приехал фронтовой товарищ Вершигоры — Владимир Зеболов, тот самый неистовый партизанский разведчик, который, не имея кистей обеих рук, добровольно пошел на Великую Отечественную войну и с первого до последнего дня сражался в рядах партизанских соединений Ковпака и Вершигоры. Вершигора много вдохновенных страниц посвятил Владимиру Зеболову в знаменитой своей книге «Люди с чистой совестью».
      В тиши молдавской деревни Вершигора и Зеболов, ставший преподавателем истории Новозыбковского педагогического института, писали книгу «Партизанские рейды».
      Однажды Вершигора и Зеболов гуляли по берегу Дубоссарского моря. Перед ними в сиреневой дымке лежала земля Молдавии, искромсанная оврагами. Они как бы вспарывали землю, обнажая пласты чернозема. Его размывали дожди и выветривали знойные степные ветры. Вершигора остановился и, глядя вдаль, с горечью проговорил:
      — Знаешь ли ты, какое это богатство — молдавский чернозем?! А вот во время ливней этот самый чернозем вместе с водой уносится по оврагам в реки и моря. Спасать землю надо!
      — Спасать? Как? — удивился Зеболов.
      — Сажать леса! Понимаешь, Володя, нет такого памятника, который можно было бы сохранить на века. Бронза и та разрушается. Бессмертным памятником являются книги, выдержавшие испытание временем, да леса, посаженные рукой человека...
      И тогда, может быть, Зеболову и пришла на ум мысль посадить у себя на Брянщине, в Новозыбкове, молдавские пирамидальные тополи, которые никогда не росли в этой полосе России.
      — Помогите достать саженцы пирамидальных тополей! — попросил Зеболов, загоревшись неожиданно возникшей идеей.
      И Вершигора исполнил просьбу товарища.
      В один теплый осенний день в Новозыбков прибыла грузовая автомашина. В кузове деревцо к деревцу лежали двести саженцев пирамидальных тополей — по ходатайству Вершигоры их прислал Молдавский ботанический сад.
      Прошло HeMHofo времени, и был устроен воскресник — живой, горячий, дружный. Студенты всех факультетов, вооружившись лопатами, копали ямки, любовно высаживали тоненькие и хрупкие деревца. Так возле нового здания института, в самом центре города, появилась аллея, не предусмотренная никакими архитектурными планами.
      Назвали ее «Аллеей Петровича» — в честь писателя, Героя Советского Союза, генерал-майора Петра Петровича Вершигоры.
      Так на Брянской земле растут, шумят, тянутся к небу пирамидальные тополи Молдавии. И каждое деревцо, вырастая, как бы утверждает вечную славу писателю и воину. (По А. Лессу.)
      Примечание. Факультет — отделение высшего учебного заведения, где преподаются научные дисциплины какой-либо одной отрасли знаний.
     
      Спасение детей
      Танковая рота, которой командовал лейтенант Слепуха, прорвалась в немецкий городок недалеко от Дрездена.
      Остановив из осторожности свои машины на перекрестке, Дмитрий Слепуха вышел из башни. Черный дым полз по желобам улиц. Улицы были совершенно безлюдны, лишь кое-где из окон, с балконов свисали белые простыни. Невдалеке горел большой дом. И вдруг сквозь глухой гул и потрескивание близкого пожарища лейтенант услышал детские крики. Они доносились откуда-то сверху. Нижние этажи дома были объяты пламенем: огонь и дым вырывались из окон, окутывая все здание.
      Когда ветер отнес дым, в окне третьего этажа можно было увидеть двух детей — малыша лет семи и совсем маленькую белокурую девочку. Приподнимаясь к подоконнику, девочка плакала, а мальчик что-то кричал, чего танкист не мог расслышать. Но он понял — дети зовут на помощь.
      Слепуха, как это всегда бывает с опытными военными, мгновенно принял решение. Приказав башнерам развернуть орудия и вести непрерывно наблюдение по смежным улицам, офицер бросился во двор. Металлическая пожарная лестница, приделанная к стене, вела на крышу. И хотя железо внизу уже изрядно накалилось огнем, вырвавшимся из окон, Слепуха, обжигая руки, полез вверх.
      Боевые машины с заведенными моторами, грозно дрожа, стояли на перекрестке. Танкисты в замасленных комбинезонах, потные, возбужденные только что проделанной операцией, стояли на башнях. Запрокинув головы, они смотрели в черную дыру окна, где то высовывались, то исчезали в дыму два искаженных ужасом детских лица.
      И вот позади них в черноте комнаты возникло сухощавое лицо командира. Он что-то сказал детям, наклоняясь к ним, потом окно опустело.
      Через короткие минуты, показавшиеся всем очень тягостными, длинными, в воротах показался Слепуха. Он нес на руках плачущую девочку. Мальчик сам шел за ним, робко, доверчиво держась за синюю штанину промасленного комбинезона.
      И тут произошло нечто невероятное... Улица, казавшаяся вымершей, пустой, вдруг ожила. Откуда-то из подвалов, из подворотен показались изможденные робкие люди с бледными лицами, темными от сажи и грязи. Доверчиво, без опаски подходили они к чужим боевым машинам. Женщина и девушка, отделившись от общей группы, приблизились к Слепухе, приняли от него детей.
      Все это отняло несколько минут. Танки рванулись вперед. (По Б. Полевому.)
     
      Корни жизни
      В густом тонкоствольном осиннике я увидел серый в два обхвата пень. На срезе пня мягкою шапкою лежал линялый мох, украшенный кисточками брусники. И здесь же ютились хиленькие всходы елочек. У них было всего по две-три лапки и мелкая, не очень колючая хвоя. А на кончиках лапок все-таки поблескивали росинки смолы и виднелись пупырышки завязей будущих лапок. Однако завязи
      были так малы и сами елочки так слабосильны, что им уже и не справиться было с трудной борьбой за жизнь и продолжать рост.
      Тот, кто не растет, умирает! — таков закон жизни. Этим елочкам предстояло умереть, едва-едва народившись. Здеь можно было прорасти, но нельзя выжить.
      Я сел возле пенька курить и заметил, что одна из елочек заметно отличается от остальных. Она стояла бодро и осанисто посреди пня. В заметно потемневшей хвое, в тоненьком смолистом стволике, в бойко взъерошенной вершинке чувствовалась какая-то уверенность и вроде бы даже вызов.
      Я запустил пальцы под волглую шапку мха, приподнял ее и улыбнулся: «Вот в чем дело!»
      Эта елочка ловко устроилась на пеньке. Она веером развернула липкие ниточки корешков, а главный корешок белым шильцем впился в середину пня. Мелкие корешки сосали влагу из мха, и потому он был такой линялый, а корешок центровой ввинчивался в пень, добывая питание.
      Елочка долго и трудно будет сверлить пень корешком, пока доберется до земли. Еще несколько лет она будет в деревянной рубашке пня расти из самого сердца того, кто, возможно, был ее родителем и кто даже после смерти своей хранил и вскармливал дитя.
      И когда от пня останется лишь одна труха и сотрутся следы его с земли, там, в глубине, еще долго будут преть корни родительницы-ели, отдавая молодому деревцу последние соки, сберегая для него капельки влаги, упавшие с травинок и листьев земляники, согревая его в стужу остатным теплым дыханием прошедшей жизни. (По В. Астафьеву.)
     
      И один в поле воин...
      Любители спорта хорошо знают Шаварша Карапетяна, установившего десять мировых рекордов по прыжкам в воду. Но главный свой рекорд установил он на месте чрезвычайного происшествия, где судьями были жизнь и смерть.
      В один из сентябрьских вечеров с высокой плотины Ереванского водохранилища сорвался троллейбус с пассажирами. Троллейбус погружался в бурлящую воду. Так началась эта драма.
      Шаварш Карапетян заканчивал ежедневную двадцатикилометровую пробежку и как раз в это время появился на высокой перемычке. Рядом был родной брат Камо и другие спортсмены.
      Чемпион первым оценил обстановку и стал стягивать с себя мокрую от долгого бега одежду. Через несколько секунд братья уже были в воде.
      Первым доплыл до погруженного в воду троллейбуса Шаварш. Он сразу понял, что никто лучше него не сможет сделать то, что нужно сделать: нырнуть на необходимую глубину и что-то сделать для спасения людей.
      Видимость под водой была скверной, не сразу удалось рассмотреть корпус троллейбуса. Преодолевая плотное сопротивление воды, ударил в заднее стекло ногами. Стекло бесшумно раскололось. Шаварш вплыл в салон, где в тяжелой мгле двигались темные тени. Воздух в легких подходил к концу. Он ухватил ближайшую тень, развернулся и выбрался из салона. Оттолкнувшись мощнейшим толчком от крыши, устремился вверх. Всплыв, увидел, что спас женщину.
      На поверхности тем временем собирались лодки, некоторые гребцы и парни с лодок пытались нырять, но у них ничего не получалось: они не умели ориентироваться под водой и удерживаться на глубине.
      Много раз нырял Шаварш, прижимая к себе незнакомых людей, — двадцать один раз проникал в салон троллейбуса.
      Тем временем на плотину прибыли два огромных крана. Теперь надо было зацепить под водой тросы. Это оказалось нелегко. И все же он выбил два боковых стекла и продел трос прямо под крышей троллейбуса. Троллейбус медленно двинулся вверх.
      А в это время на отчаянные усилия Шаварша, самоотверженные действия Камо, который принимал спасенных, смотрел их отец — Владимир Самсонович Карапетян. Ему не позволяли броситься в воду на помощь сыновьям. В сердце и сознании отца произошло открытие: его сыновья — взрослые люди, способные на высшее благородство.
      За достижения в спорте Шаварш завоевал 130 медалей, но лучшей наградой он считал 20 спасенных им жизней. Спасая людей, он помогал всем понять, что может человек, даже если он один... (По Г. Бочарову.)
     
      Ученики и учителя
      Машина шла не спеша, летчик Кругляков оглядывал улицу детства. Но время как-то неузнаваемо изменило знакомый облик. Наконец он направил машину к дому, как бы проступившему в его памяти в своем первоначальном виде.
      Он вылез из машины и пошел вперед, заглядывая в нижние окна. Здесь была слесарная мастерская, его первая школа. Он помнил все: и круглые серебряные очки своего первого учителя Матвея Макеева, и руки, приучившие его к слесарному делу. Много раз вспоминал он об этом первом учителе, вдохнувшем в него страсть к механизмам.
      Он нащупал ногой три ступеньки в полумраке глубокой арки ворот.
      — Макеев здесь живет? — спросил в темноту он и увидел Макеева. Это был тот же Макеев в очках с одной подвязанной дужкой, только один глаз был безжизненно затянут катарактой.
      — Матвей Егорович, — сказал Кругляков, протягивая ему свою широкую руку, — а Сережу Круглякова вы помните?
      И от волнения и радости, от этой встречи с прошлым и возвращения к истокам своей жизни он вдруг отвернулся...
      — А я думал, тебя и на свете нет, — сказал Макеев. — А ты вон какой стал... Сергей.
      Ушел из его мастерской щуплый мальчик, и вот сидит широкий в плечах, только смутно похожий на бывшего ученика человек.
      Кругляков задумался. Больно было видеть старого мастера в немощи, как бы притушенного несчастьем.
      А через некоторое время он уже ехал в санчасть, к врачу Поликарпову.
      Поликарпов, маленький, круглоголовый человек, с ловкими и искусными руками хирурга, давно ставший частью их летной семьи, слушал его рассказ.
      — Ну, старика твоего можно показать Сверчкову, таких глазных хирургов еще поискать надо. Я у него в клинике ассистентом работал. Сказать по совести, давно я его не видел. Забываем первых учителей, а они нам искусство в руки вкладывали, выводили в люди.
      И Кругляков повез Поликарпова в клинику. А в клинике встреча ученика и учителя была похожа на его встречу с Макеичем час или два назад.
      А два дня спустя перед очередным полетом Кругляков узнал, что старому мастеру благополучно сняли с глаз катаракту.
      В пять часов утра самолет шел уже по курсу на север. Спящую Москву застилали облака. Внезапно облака поредели, и первый луч солнца ударил в стекло. Мысль, что возвратили Макееву этот мир, наполнила летчика радостью. (По В. Лидину.)

|||||||||||||||||||||||||||||||||
Распознавание текста книги с изображений (OCR) — творческая студия БК-МТГК.