Русская и советская литература

PDF

      РОМАН-ЭПОПЕЯ Л. Н. ТОЛСТОГО «ВОЙНА И МИР»

      В начале ХХ века Л. Н. Толстого называли «учителем в жизни и искусстве». В последующие десятилетия вплоть до наших дней наследие гениального художника продолжает поражать и жизненными, и творческими открытиями. Читатель любого возраста найдет здесь ответ на свои вопросы. И не просто разъяснит себе непонятное, а «подчинится» редкостно живым толстовским героям, воспримет их как реальных людей. Вот он — феномен писателя. Мудрость его постижения человека, эпохи, страны всего сущего приходит к нам в близких каждому переживаниях. Представляется: действующие лица произведений существуют, продолжая свой путь где-то рядом, их можно увидеть воочию, обратиться к ним с наболевшим. Предельно сильное впечатление такого характера рождает «Война и мир».
      Обращаясь в «Войне и мире» к периоду 1805-1818 годов, Толстой поставил перед собой нелегкую задачу: понять и осмыслить свою современность через историю. Писателя интересовала сложная «проблема мужика» сразу же после отмены крепостного права (1861 г.). Удалось ли Толстому, художнику и мыслителю, осуществить эту творческую задачу? Опережая дальнейший разговор о «Войне и мире», можно ответить утвердительно. Сама апелляция в эпопее к «мнению народному» будировала общественную мысль 60-х годов, содействовала укреплению прогрессивного убеждения: спасение России от всех общественных бед — в народе.
      «Чтобы понять всю мощь «Войны и мира», — писал Р. Роллан, — необходимо уяснить себе единство авторского замысла». Сам Толстой, действительно, был нацелен на создание единого «центра романа, который бы излучал свет на все происходящее и к которому бы сходились все нити повествования». Подобным центром, как уже говорилось, стала «мужицкая правда». Она была донесена в таком объеме и влиянии на окружающее, что «Война и мир» воспринимается новым рубежом художественных обобщений народной жизни. Это глубоко чувствовал В. И. Ленин. В частности, в беседе с Горьким он сказал: «И — знаете, что еще изумительно? До этого графа подлинного мужика в литературе не было».
      В работах о «Войне и мире» сложилось не лишенное справедливости представление, «что в эпизоде охоты было как бы начерно «начертано» распределение ролей между двумя главными сословиями в предстоящей борьбе со «зверем» нашествия… (Камянов В. Поэтический мир эпоса. — М., 1978. — С. 182.) Думается, однако, таким смыслом не исчерпывается символическая картина охоты на волка. Ее значение гораздо шире. В этой сцене не только расставлены, так сказать, фигуры на карте войны России с Наполеоном, предвосхищен исход борьбы, распределены роли в ней. Здесь убедительно определяются причины победы, истоки могущества русской армии, основы народного характера.
      В ответственный момент, когда накал страстей переходит в решительный бросок, его осуществляет крестьянин Данила. Вот как говорит о нем Толстой:
      «Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел, тяжело дыша, бурый, и он услыхал звук падения тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак, на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь все кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данило прошептал: «Не надо, соструним», — и, переменив положение, наступил на шею волка. В пасть волка заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данило раза два с одного бока на другой перевалил волка»».
      Здесь все показательно. Волка как вражью, звериную силу «сострунили», т. е. «заложили в пасть палку», «как бы взнуздали» и т. д. Конкретный термин охотничьей практики становится выражением смысла всего произошедшего — полного лишения свободы хищника.
      Позже то же ожидает «француза». Но не менее важно другое — манера поведения Данилы. Выразительный его жест: схватить волка за уши (как зайца или нашкодившего щенка), «навалиться на волка всей тяжестью» и пр. — резко выделяют Данилу среди охотников. Поэтому даже молодой подвижный Николай Ростов поражен, а всем ясно: «теперь все кончено». Физическая мощь, редкая смелость, смекалка — это ли не главное в победе над врагом? Травят волка многие. Выигрывает столкновение со зверем Данила. Этот мотив, несомненно, символизирует роль народа в войне 1812 года.
      В той же сцене охоты есть и более острые моменты. Видя, что старый граф Илья Андреевич Ростов и его камердинер Семен Чекмарь пропустили устремившегося в их сторону волка, Данила пришел в неописуемую ярость.
      « — Улюлюлю, улюлю!.. — кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
      — Ж…! — крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
      — Про…ли волка-то!.. охотники! — и как бы не удостаивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленною на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял, оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению».
      Достаточно не заметить реакции Ильи Ростова, и смысл всего эпизода исказится. В грубой брани Данилы можно заподозрить прилив классовой ненависти. На самом деле речь идет о превосходстве лихого охотника и его глубоком презрении к неумелому, тяжелому на подъем барину. Поэтому Ростов чувствует себя «сконфуженным, испуганным», «как наказанным». Именно признание самим Ильей Андреевичем своей слабости подчеркнуто подбором этих однотипных определений. А по отношению к Даниле избраны прямо противоположные характеристики: «В глазах сверкнула молния», «понесся вслед за гончими» и т. д. В военных событиях для Толстого немалую значимость тоже приобретают народная энергия, быстрота реакции, врожденная, природная способность к самой трудной практике.
      В критике нередко упрекали Толстого за то, что он не показал в своем романе всех ужасов крепостного права. Автор «Войны и мира» резко критически оценивал социальный строй в России начала XIX столетия, как, впрочем, и его середины. И упоминания об обмене крепостных людей на собак, о сечении солдат, голоде крестьян есть в самом произведении. Но художник не стремился к расширению этих страшных сведений. Неизмеримо более важным для него было раскрыть самые безнравственные основы порочного мира. Формы притеснений менялись, сама сущность положения народа сохранялась.
      «Я знаю, в чем состоит тот характер времени, которого не находят в моем романе, — писал Толстой в статье «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» (1868) , — это ужасы крепостного права, закладывание жен в стены, сечение взрослых сыновей, Салтычиха и т. п.; и этот характер того времени, который живет в нашем представлении, — я не считаю верным и не желал выразить. Изучая письма, дневники, предания, я не находил всех ужасов этого буйства в большей степени, чем нахожу их теперь или когда-либо…
      «Теперь, как тогда». Такая устойчивость вопиющей несправедливости — самое болезненное переживание писателя. Но оно не исключает противоположного чувства. В борьбе 1812 года, как в событиях 1853-1856 годов, Толстой увидел непоколебимую прочность героического духа солдат, боевых офицеров. Так появилось естественное стремление углубиться в истоки вечно живой жизни народа. Показать его несломленную волю, мудрый разум, несмотря, точнее, вопреки унизительному, подневольному положению.
      С этих авторских позиций и воплощается народное бытие в «Войне и мире». Например, в истории так называемого «богучаровского бунта». Мужики в одном из имений Болконских отказались повиноваться господам. Их недовольство проистекало из привычного для России тех лет явления — разорения крестьянского хозяйства: «Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидим. Нет ничего, разорили совсем». Соответствуют этому признанию и внешний облик бунтовщиков (серая ветхая одежда, лапти), и мрачное, гневное их настроение. Толстой говорит здесь о закономерном явлении. Однако, когда случайно оказавшийся в Богучарове Николай Ростов приказывает прекратить беспорядки, они, действительно, прекращаются.
      Что это? Проявление трусости, бессмысленности? О, нет. Писатель был другого мнения о богучаровских жителях и увидел совсем иной смысл в их поведении. Волнение происходит в момент приближения наполеоновских войск. И вызвано неумелыми и эгоистичными распоряжениями растерявшейся в сложной обстановке княжны Марьи. В бурной реакции мужиков чувствуется какое-то особое брожение, вызванное исключительными обстоятельствами. Не случайно именно боевому офицеру Николаю Ростову и удается навести порядок. В атмосфере войны начинала пробуждаться душа крестьян к активному действию. Толстой сам подчеркивает этот факт: «Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой-то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи произвели сильную работу и были близки к проявлению…
      Сцена богучаровского бунта значительна не только сама по себе. В этом большом, занимающем несколько страниц эпизоде осмысливаются черты народного характера: чуткое ощущение опасности для родной земли, естественный, стихийный подъем «новой силы», не терпящей любых проволочек, слабостей. (Ну как тут не вспомнить говорящую деталь — кнут Данилы в сцене охоты.)
      Мастерство Толстого в воплощении конкретного события пластично и двунаправленно. С одной стороны, создается впечатляющая картина реальных человеческих отношений с четким выделением их истоков, характера. Автор освещает контрасты психологического состояния княжны Марьи и богучаров-ских мужиков. Чем более теряет их госпожа, тем наступательнее, озлобленнее становятся они сами. С удивительной утонченностью оттенков выявлено внутреннее различие княжны Марьи и Николая Ростова. Социальное неравенство оба почитают законом жизни. Но Ростов, убежденный сторонник помещичьего мира, неизгладимо суровее, даже черствее. Однако как раз это качество в сложившейся ситуации выглядит как решительность накануне встречи с врагом. Главное же, ради чего, думается, и написана сцена, — показать это зарождение активной воли масс. Поэтому так подробно Толстой описывает изменения в их настроениях.
      С другой стороны, Толстой событийным развитием «подводит» читателя к обобщению: «Но подводные струи…» Автор находит точное, образное понятие запечатленного в человеческих отношениях явления. Здесь — течение струй, причем «подводных», — необычайно проясняет суть происходящего. Писатель склонен к предельному сгущению своего вывода. Вот почему он повторяет опорные слова: струи; новая сила — сильно-сильная работа; близко с народом — близки к проявлению и т. д. Таков стиль писателя на протяжении всего романа. Стиль, который как нельзя более соответствует воспроизведению избранного им ряда сложнейших проблем.
      Еще в начале творческого пути в неоконченной рукописи «Кавказского романа» (переросшего в «Казаков») Толстой сделал пометку: «Ужасно трудно описать характер народа — жизнь». В «Войне и мире» эта трудность преодолена. Художник на редкость многомерно отразил народное бытие: в его конкретнобытовом течении, создании разнообразных типов крестьян, солдат, в авторских толкованиях самой сущности тех, кто с честью выдержал испытания войны, в лирико-философских отступлениях — раздумья писателя о массе и личности в истории. Но, как известно, роман содержит в себе грандиозный материал о других сословиях России (частично и Франции). Прежде всего — дворянства в его сложной духовной дифференциации. Однако и в этом русле повествования «мысль народная» торжествует. Все события, явления, предметы как бы высвечены исходящими от нее лучами. Рисуется ли светская жизнь, салонные развлечения, строятся ли стратегические планы командованием, передают ли душевные борения мыслящей личности, эта мысль всегда присутствует «за кадром». Все и всех художник оценивает в свете правды, коллективной мудрости широких трудовых слоев населения. Авторский голос средствами смелых ассоциаций «оркеструет» лейтмотив романа. Народная стихия сопоставляется с уже отмеченными «подводными струями», затем с величественным, бескрайним морем либо представляется в конкретном образе мести («Дубина народной войны», гвоздящая врага), могучего единения («Всем народом навалиться хотят…»). И далее разворачивается воистину величественная картина партизанского движения.
      Эпицентр эпопейного охвата действительности был определен в «Войне и мире» сразу (под влиянием суждений самого Толстого). Но когда исследователи конкретизировали соотнесенность общего и частного в произведении, то нередко впадали в противоречия. Более того, начинали подозревать в непоследовательности самого Толстого. Под этим знаком рассматривались и некоторые его персонажи, носители массового опыта, и отдельные герои — представители передовых дворянских интеллигентов. Следует освободиться от однозначных оценок великого творения.
      В советском и зарубежном толстоведении разнообразную (подчас спорную) трактовку получил, например, образ Платона Каратаева. В романе он натура смиренная. Каратаев и «каратаевщина» стали восприниматься как олицетворение пассивизма, покорности судьбе, фатальной неизбежности «божьего суда». В этом качестве герой снискал резко отрицательную характеристику в период революционного движения в России и позже — в работах советских литературоведов, особенно 20-40-х годов. Рецидивы «обвинений» допускаются порой и сейчас. У Толстого все гораздо сложнее.
      Вспомним, когда, в каких условиях появляется Каратаев. Горит Москва, французы бесчинствуют в столице, хватают в плен ни в чем не повинных людей. Пьер Безухов, с его удивительной душевной мягкостью, совестливостью, в ужасе перед происходящим теряет веру в человека. Тогда и появляется солдат Каратаев. Отметим — солдат. Пока не попал в плен, он, видимо, аккуратно, выносливо исполнял свой долг. Оказавшись во власти французов, Платон спокойно, уверенно стремится преодолеть и это испытание. Весьма важный момент, тем паче что мучительных трудностей было немало и в деревенской жизни крестьянина. В объективно сложившейся обстановке так проявляется нравственная сила вчерашнего солдата. Платон Каратаев, безусловно, обладает человеческими достоинствами.
      Есть у этого героя еще одно очень существенное качество. Поражает его кротость, готовность прийти на помощь ближнему. Философско-нравственный подтекст образа в значительной степени связан с исканиями самого Толстого. «для изучения законов истории, — писал он, — мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно-малые элементы, которые руководят массами». Одним из бесконечно малых элементов, способных, однако, руководить в борьбе массами, и является склонность к добру, взаимопомощи. Это каратаевское стремление, сохраненное в тяжелейшем положении, свидетельствует об уверенности Толстого в душевной чуткости мужиков, особенно по сравнению с носителями светской морали. Справедливо заметил один из исследователей: «Образ Каратаева в романе выполняет совершенно ясную задачу — противопоставить искусственности и условности аристократии простоту, правду крестьянской жизни; индивидуализму Пьера — воззрения крестьянского мира; злодеяниям захватнической войны с ее мародерством, расстрелами и надругательством над человеческой личностью — идеальные формы альтруизма; общей идейной и нравственной растерянности — спокойствие, твердость и ясность жизненного пути русского мужика». (С а буро в А. А. «Война и мир» Л. Н. Толстого. — М., 1959.)
      Толстому «не прощали» Платона Каратаева, потому что тот смиренно принимает плен. Речь об этом прямолинейно соотносили с антиреволюционной позицией писателя. А во внешнем «круглом» облике Каратаева видели идеализацию «непротивленца». Что ж, Толстой, действительно, отрицал идею классовой борьбы, мечтал о «революции языка». Только в портрете, действиях, суждениях Каратаева отражена абсолютно иная человеческая сущность.
      Верный своему принципу усиливать повторением важные для себя акценты, Толстой пишет: «Вся фигура Платона… была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые, приятная улыбка, большие карие нежные глаза были круглые». И далее: «Лицо, несмотря на мелкие круглые морщины, имело выражение невинности и юности, голос у него был приятный и певучий…» (курсив мой. — М. Р.). Невозможно не заметить сосредоточения в этом описании качеств редкой чистоты, добродушия, искренности. Определение «круглый», постоянно сопутствующее характеристике Каратаева, создает впечатление ее исчерпанности, законченности именно этими чертами. Писатель, без сомнения, стремился к изображению цельной, внутренне гармоничной личности.
      Тем не менее образ Платона очень далек от идеализации. Автор сразу же подчеркивает естественность и одновременно и неосознанность поступков Каратаева. Он просто следует своей природе: «Он никогда не думал, что он сказал и что он скажет…» (курсив мой. — М. Р.). Вот что ценно для Толстого да и для Пьера Безухова. Оба они убеждаются, что доброта — врожденное, пусть лишь для части народа, чувство.
      Платон отнюдь не противопоставляется другим представителям низших сословий: Тушину, Тимохину, Щербатому. Напротив, этот герой выполняет сходную функцию в романе. Платон Каратаев в судьбе Пьера Безухова, как Тушин для Андрея Болконского, Тихон Щербатый для Денисова, становится выразителем весьма далекой от дворянской среды народной жизни. Нравственные искания главных героев «Войны и мира» — процесс мучительный и трудный, приводящий к истине только в трагических военных испытаниях, не без существенной помощи маленьких, как будто незаметных людей, владеющих большой мудростью. Да и в самих характерах Тушина, Тимохина, Щербатого, многих других заметна близость Платону Каратаеву.
      Тушин в военной обстановке вел себя так же естественно, как это, скажем, было бы в обычных условиях, при исполнении привычных дел. Он был совершенно не способен к соблюдению парадного военного устава, что постоянно вызывало недовольство начальства. Но в бою, как мы знаем, именно Тушин, этот маленький, с виду неприметный и неорганизованный человек, показывает пример доблести, мужества и геройства. Последнее не менее органично для него, чем «домашность», простота в быту.
      Внешне неказистым и непривлекательным, но внутренне собранным и организованным предстает и Тимохин. Сначала на полковом смотре — «лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный урок». Затем на Бородинском поле он, как бы приняв эстафету от Тушина, продолжает eгo подвиг на самом ответственном участке сражения, возглавляемом Багратионом.
      Крестьянин села Покровское Тихон Щербатый был «самым нужным человеком» в партизанском отряде. Он умел все делать легко и исправно — раскладывать костры, доставать воду, обдирать лошадей для пищи, готовить ее, изготовлять деревянную посуду, доставлять пленных. Самым главным занятием Тихона, разумеется, было ратное дело. Именно ему отдавал он всю свою физическую силу, смекалку, выносливость. Труженик земли, за которым стоят сотни и тысячи таких, созданных лишь для мирной жизни Щербатых, необычайно естественно становится защитником родины. Но когда в его услугах не нуждаются, он предпочитает оставаться в тени, не обращать на себя внимания.
      Толстой создает емкий образ народа — некое единство духа во множестве разных индивидуальностей. Каждая из них вносит свою лепту в общее святое дело. Причем не только практическую — участие в борьбе, более значимую — нравственную красоту, тепло души. Ток подлинной жизни, исходящий от Данилы, Тушина, Тимохина, Щербатого, сотен других скромных жителей земли, становится чудодейственной силой. Она помогает Болконскому, Безухову преодолеть сомнения. Роль опыта «подлинной жизни» еще величественнее. Он дает веру в настоящее и будущее России, шире, в перспективу исторического развития мира. Поэтому Толстой сказал однажды М. Горькому о «Войне и мире»: «Без ложной скромности, это как Илиада».
      В «Войне и мире» сильно выражено эпопейное начало, но оно органично сочетается с романным. Иначе, общенародное бытие — с раскрытием глубин отдельной души. В существовании отдельной личности по-своему проявляется состояние всего мира. Так считал сам Толстой. Однако нельзя понимать это положение односторонне. Не было бы в произведении неповторимо сложных индивидуальных исканий героев — отсутствовало бы и воспроизведение общих тенденций жизни. Достаточно не заметить раздумья героев о «вечных», все эпохальных вопросах — и обеднится представление о конкретно-исторических явлениях. Романное начало обладает самостоятельным и равным значением в повествовании.
      Громадный массив действующих лиц «Войны и мира» ярок и разнообразен. Но сразу ощущается его членение на две большие группы. В одной из них — люди глухи к велениям совести, зовам сердца, свою пустоту прячут за благозвучными, лицемерными речами. Бесчислен этот ряд: Курагины, Друбецкие, Каракины, многие другие завсегдатаи светских гостиных, в частности салона Анны Шерер во главе с нею самой. Толстой непримирим к ним. Авторским ироническим комментарием сопровождается почти каждое их слово и движение.
      На другом полюсе — обитатели старых дворянских усадеб, сохранившие добрые национальные традиции, живущие в непосредственной близости к народу, в слиянии с природой. Писатель испытывает к ним откровенную симпатию, хотя не замалчивает господствующих здесь сословных предрассудков. Особенное внимание уделено старому князю Болконскому и чете Ростовых: их теплым чувствам к детям, любви к родному краю, их серьезным интеллектуально-нравственным запросам, а в годину военных испытаний — патриотическому порыву. Немудрено, что именно эти семьи — в центре повествования.
      Андрей и Марья Болконские, Наташа Ростова, а также незаконный сын графа Безухова Пьер — любимые герои Толстого. Именно они выражают волновавшие его раздумья и переживания. Течение внутренней жизни всех четырех героев определено логикой развития их характера.
      Князь Андрей и Пьер Безухов стремятся понять сложные явления своей эпохи. Путь их к правде тернист, лежит через преодоление существенных заблуждений. К сожалению, этапами такого движения нередко и ограничивают смысл созданных Толстым образов. Вредная практика. Скажем, Болконский, действительно, отказывается сначала от овладевшей мечты стать неким подобием Наполеона, затем — от механически «общественной» деятельности под началом Сперанского, в войне 1812 года проникается глубоким уважением к мудрости воюющих народных масс и открывает для себя высшие законы мира. Но разве князь Андрей не перенес трагической утраты счастья с Наташей Ростовой, не потерял отца, жену, не был потрясен желанием убить своего соперника? Этот личный опыт накладывал отпечаток и на состояние души, и на сознание Андрея, а следовательно, на все его убеждения. Более того, определенные взгляды на ход вещей, природу человеческую и складываются под влиянием неповторимых судьбы и личности. Посмотрим, как сливаются разные линии бытия героя.
      Первоначальные мучительные раздумья Болконского, равно как опасные желания вкусить славы Наполеона, рождены отвращением к бессмысленной и порочной «светской» жизни. Тем не менее столь тяжелое чувство возникает, растет под влиянием фальшивых отношений с женой Лизой, «маленькой княгиней», как ее все называли. Ложь этих отношений во многом обусловлена тоже «светскими» устоями. Но для самого Андрея непереносимой оказывается мысль о том, что он ошибся в себе, что его любовь к Лизе оказалась мнимой. Подчеркивая редкое внешнее очарование «маленькой княгини», Толстой раскрывает ее внутреннюю бессодержательность. Слишком поздно понимает Андрей, что оказался игрушкой собственной плотской страсти. Он вынужден терпеть около себя пустое и жалкое существо. Когда Лиза умирает при родах, в душе Андрея созревает новое, болезненное ощущение вины перед нею. Отстранившись от нелюбимой, он бросил ее в трудный момент, забыл об обязанностях мужа и отца.
      Так в семейной ситуации конкретизируется восприятие Андреем (несомненно, близкое автору) аристократического мира. Бесконечно сильнее, однако, гнетет Андрея сознание своей двойственности, слабости и эгоизма. В сопереживании герою созревают всегда нелегкие размышления о том, что такое истинное чувство, почему люди нередко ошибаются в своем избраннике или избраннице, каким должен быть их союз». В процессе не просто прочтения, а вживания в произведение очень существенным моментом становится доверие к князю Андрею, ощущение правды его состояний, нравственной чистоты личности. Он близок каждому, так как совершает общие для всех людей ошибки. Но в то же время он бесконечно выше других по глубине мысли, ответственности за свои и чужие поступки.
      Все, что происходит далее с князем Андреем, так или иначе связано с пережитым им. Наташа Ростова привлекает Болконского именно тем, чего была лишена Лиза: искренностью, поэтичностью, свежестью и живостью чувств. А разрыв с Наташей, совпадая с грозными событиями 1812 года, предельно обостряет его одиночество, разочарование в возможности личного счастья. Начинается поиск иных ценностей, иных деяний. Князь Андрей едет на фронт и здесь осознает себя частью большого, а не узкоинтимного мира. Так формируется новое отношение к войне: восхищение сплоченностью, нравственной силой солдат, стремление слиться с ними. Возникшее тяготение к народной жизни ощущается. в сокровенных переживаниях князя Андрея. Читатель понимает это и потому верит произошедшему.
      В автобиографической трилогии Толстой отметил очень важный для себя момент человеческого познания: «Мысль переходит в убеждение только одним известным путем, часто совершенно неожиданным и особенным от путей, которые, чтобы приобрести то же убеждение, проходят другие». Для князя Андрея понимание какого-то явления тоже еще не обретение позиции. Она проясняется в его сложных духовных переживаниях.
      Открытие в кровавых событиях войны высшего народного разума, деяния потрясло Болконского. Личные утраты и боли сместились в глубины подсознания, забылись. Но им предстояло опять глубоко взволновать князя Андрея, вступить в столкновение с новыми его впечатлениями. И только тогда толстовский герой приходит к ответу на свои нравственные запросы.
      В «Войне и мире» на протяжении всего повествования воплощены сходные, хотя каждый раз особенные, психологические ситуации. Они свидетельствуют об изменениях, происшедших в душе героев. Познакомившись с Наташей, князь постоянно вспоминает ее лицо, сияющие глаза; позже его угнетает мысль о разрушителе их счастья — Анатоле Курагине. Вскоре после разрыва с Наташей князь беседует с сестрой: «Но мужчина не должен и не может забывать, прощать», — сказал он, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце». Не думал в данную минуту, но долго носил в себе тягостный груз «невымещенной злобы». Таково соотношение между временным и устойчивым содержанием мыслей. Образ Наташи, наоборот, сначала вызывает у него привычное теплое волнение; потом прилив раздражения.
      Смертельно раненный Болконский встречается и с Наташей, и с Курагиным. Но какая мгновенная перемена! Собственные мучения, окружающие стоны, кровь только вначале гасят разум. Едва боль отступает, в пробужденном сознании князя Андрея возникает светлая картина детства, некогда пережитых радостей, а среди них главное — встреча с Наташей. Память доносит ее юный облик, восхитивший его при первом знакомстве — на бале. Сама жизнь, ее нетленные ценности противостоят страданиям, смерти. Поэтому у Болконского «любовь и нежность к ней (Наташе. — М. Р.) еще живее и сильнее, чем когда-либо, проснулися в его душе». С освобождением от суетного, наносного князь Андрей и в Курагине (оказавшемся в той же операционной избе) видит прежде всего несчастное существо, бесславно умирающее после долгих лет лжи и обмана. «Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце…
      В этой сцене нередко усматривали христианское всепрощение (возлюби врага своего). Толстой вложил в нее иной смысл. Жалость-любовь (народное отождествление этих чувств) проявилась к тому, кто бездумно отнял у себя красоту чистого, осмысленного бытия. Князь Андрей неожиданно понимает эту драму Курагина, в страстном порыве сочувствуя ему.
      Особое отношение рождается и к Наташе. «Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде», — говорит Болконский ей, когда она приходит к нему с горьким раскаянием. «Лучше», а не сильнее. Тут выделено новое качество: чуткое сопереживание оступившейся девушке, мукам ее совести. То, что раньше ожесточало сердце, теперь вызывает у него иные чувства. Князь Андрей определяет это прозрение как «счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных, внешних влияний на человека, счастье души, счастье любви».
      Внутренняя метаморфоза Болконского происходит при небывалом подъеме духовной энергии (упадке телесной). В отрыве от всего материального он постигает высшее («божье», по его слову) предназначение сущего — единение человеческих сердец. С лихорадочным восторгом (это состояние «подчеркнуто» в тексте) он отдается жажде разделить горести и ошибки тех, кто томится в одиночестве. Так выражаются морально-этические идеалы автора. Они волнуют как сама не лишенная призрачности мечта о гармонии мира, мгновенном возрождении личности. Герой будто возвращен к поре чистой юности (мотивы детства, даже «ребячества» сопутствуют повествованию), к вечно живым родникам естественного бытия. И только смерть уносит радостную, светлую любовь к людям, наступает тьма. Трудно переоценить впечатление от этих страниц романа. Приходит иное ощущение наших истинных возможностей, перспектив жизни и ответственности перед нею, краткой, быстротекущей, но единственно прекрасной. Параллель юность — смерть обладает редкой емкостью и силой воздействия.
      Было бы, однако, большой несправедливостью находить в последних побуждениях князя Андрея лишь узколичностный смысл (а такие попытки есть). Только на первый взгляд кажется, что Болконский отрешен физическими страданиями от своих недавних открытий на войне. Но ведь именно там он впервые увидел слияние человеческих душ воедино, полный отказ от эгоистических поползновений и какую-то экстатическую убежденность в победе над смертью! И не просто увидел — сам был приобщен к коллективной мощи. Она оказалась спасительной в тот момент, когда князь Андрей не обрел счастья в отношениях даже с поэтической Наташей. Близость смерти, воспоминания о прошлом, неожиданная встреча с Курагиным, Наташей как бы переплавляют в сознании Болконского два периода его жизни и познанную на фронте мудрость с широкими запросами всех людей.
      Другие главные герои романа хранят в себе подобное же сложное переплетение личного и широкого общественного опыта. Размеры настоящей работы не позволяют остановиться на диалектике их характеров. А может быть, этого и не нужно. Внимательный читатель сможет с большим интересом понять ее сам. Но, думается, необходимо сказать, почему так важны для Толстого Пьер, Наташа, княжна Марья. Может быть, конечно, самый простой ответ. Одной индивидуальностью, хотя и яркой, глубокой, невозможно передать многообразие сущего. В романе Толстого существует и более конкретный источник «значимости» образов Болконского, Безухова, Наташи и княжны Марьи.
      В душе каждого из них есть особое начало, которое позволяет проследить изменения, перерождение личности в переломную эпоху.
      Единственный друг князя Андрея Пьер совершенно другая натура. В ней сосуществуют, казалось бы, трудно объединимые черты. С одной стороны, мягкосердечие, незащищенность перед лицом несправедливости. С другой — устойчивое отвращение к пороку, фальши, злу. Первоначальное положение в свете (незаконный сын крупного сановника), женитьба на развращенной, циничной Элен предельно обостряют — его переживания.
      В период душевных потрясений Пьера на улицах захваченной французами, горящей Москвы именно эти склонности характера приводят его к исступленному желанию помочь несчастным людям. Как известно, Безухов не сумел облегчить их участь. От мук больной совести его самого спасает Платон Каратаев. Но с тех пор некогда замкнутый, неуверенный в себе Пьер захвачен одним стремлением — противостоять страданиям. Поэтому он так чуток, добр с Наташей, княжной Марьей. По той же причине становится членом антиправительственного союза, в условиях которого тоже ищет программу перестройки человеческих отношений. В эпилоге романа автор говорит о нем: «Ему казалось, что он был призван дать новое направление всему русскому обществу и всему миру». Скептически расценивая практику политического заговора, Толстой не случайно подчеркивает поиск «нового направления» миру, не иначе как нравственного очищения и духовного роста. Пассивная позиция ожидания в горниле личных и всенародных испытаний преобразуется в активную, действенную.
      Характер Наташи нередко толкуется как самый гармоничный в романе, изначально определившийся. Что касается внутренней ее гармонии, то она не подлежит сомнению. Героиня всегда вызывает наше восхищение, настолько искренни, прелестны, выразительны движения ее души, талантлива во всем (пении, танце, в общении, увлечениях, любви) ее натура. Вряд ли все-таки можно сказать, что поступки Наташи, пусть одинаково естественные, неизменны. Героиня проходит не только нелегкий жизненный путь. Ее духовное бытие тоже претерпевает серьезные изменения. Как ни странно, начало им было положено доверчивой неиспорченностью юной девушки. К лощеной красоте распутного Анатоля Курагина она почувствовала влечение, чем-то похожее на былую влюбленность князя Андрея в мнимо детское очарование Лизы. С освобождения от ложного соблазна Наташа и вступает в совершенно новое для нее состояние. Дело не только в стыде, болях совести, потрясении, от которых она заболевает. Со всей силой страстной личности Наташа мечтает вытравить из своего существа «порчу», перейти в новое качество. В это время она живет в полусне, пробуждаясь лишь для того, чтобы молить судьбу, небо о снисхождении к ней: «Научи меня, что мне сделать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью…» «Что делать?» — этот вопрос и решает толстовская героиня во все оставшееся романное время. Военные события в стране дают ей первое испытание и отдохновение. Можно ли забыть, как она вела себя, вдруг ожив, при эвакуации из Москвы, отправке раненых? По существу, и собственную вину перед князем Андреем она чувствует неизмеримо острее потому, что он страдает. Наташа постоянно подвергает себя самопроверке. И чувствует успокоение, когда служит другим: раненым, умирающему Болконскому, больной матери. Автор настойчиво говорит о сознательном стремлении Наташи поставить себя в самое трудное положение. Перед ее посещением князя Андрея он пишет: «Она знала, что свидание будет мучительным, и тем более была убеждена, что оно было необходимо». В некоторые моменты девушка вообще забывает о себе. Вспомним ее распухшее от слез некрасивое лицо, сияющие глаза, частые поцелуи руки Болконского. Тем не менее она, удивляясь этому, весьма скоро отдает свое сердце Безухову.
      Наконец-то смысл жизни найден в полном, на сей раз счастливом самозабвении во имя лучшего, впервые близкого человека. Наташу любили и Болконский, и Безухов. Оба чувствовали в ней редкое среди людей тяготение к очищению души.
      В судьбе княжны Марьи нет как будто перепадов. Долго и однообразно живет она в имении отца, во всем его беспрекословно слушаясь. Мудрый старик ограждает дочь от любых непродуманных поступков. Да и сама княжна Марья, лишенная броской привлекательности, мучительно переживающая это, стеснительна, сдержанна, даже неловка. Но некрасивая девушка не случайно оказывается любимой женой Николая Ростова (легко преодолев притязания на него хорошенькой Сони), близким другом Наташи и Пьера.
      Княжне Марье свойственна потребность к глубокому самоанализу. Она не щадит себя, строго осуждает свои сколько-нибудь неблаговидные мысли и чувства. Такой анализ пережитого ничего общего, однако, не имеет с холодной рефлексией. Княжна Марья стремится найти правду в отношениях людей, истоки радостного сближения и горестных утрат. Уже в одиноком девичестве ей открывается суть подлинного бытия, явного и тайного несовершенства человеческой природы.
      Выйдя замуж, она вносит в существование семьи утонченность, теплоту доверительного общения. И Николай Ростов, вовсе не обладая поначалу такими свойствами натуры, интуитивно тянется к жене. Неторопливо, спокойно, любовно она создает светлую атмосферу в доме, так необходимую каждому, особенно детям. А их воспитанию, по существу, нравственному формированию отдается с наслаждением. Да, и в этой героине Толстого есть не просто внутренняя красота и талантливость, а дар преодолевать внутренние реальные противоречия человека.
      Да, каждый из четырех главных действующих лиц романа выражает в какой-то отдельной грани общую авторскую концепцию мира. Того мира, который начисто лишен стройности, гармонии и все-таки поражает духовной силой людей, их мечтой переплавить жизнь и самих себя. Думается, что именно эта особенность характеров всегда будет притягивать взоры человечества. В нашу эпоху великое произведение Толстого воспринимается как феномен самых актуальных открытий. Оно учит мастерству проникновения в разные периоды духовного роста личности. Идея самосовершенствования, которая так долго пугала своей якобы антисоциальностью, более чем современна. Ведь писатель показал не нудное, сухое перевоспитание, а процесс приобщения к радостному творчеству гуманных отношений, перерождения мысли, мужания чувства. Читатель «Войны и мира» больше поверит в свои возможности, глубже поймет слабости, ярче увидит перспективы.
      Перекличка с текущим временем есть и в более крупном русле толстовской эпопеи. Художник отразил исторический период «народной войны». Так или иначе все герои активизировали свои поиски под влиянием движения широких масс, в атмосфере общего перелома. И свершения человека тоже содействовали поступи страны. Толстой всем содержанием «Войны и мирз» утвердил истину, столь важную сегодня: в слиянии народных и индивидуальных устремлений основа прогресса. Наиболее полно эта мысль нашла воплощение в образе Кутузова.
      Полководец владел «необычайной силой прозрения в смысле совершающихся явлений», а источник такого таланта «лежал в народном чувстве». Для автора это явление представляется такой грандиозной важности, что он в своих философских отступлениях высказывает убеждение, что в истории личность не играет существенной роли. В художественном тексте Кутузов — координирующий военные события деятель. Сам писатель говорит о русском главнокомандующем: он направлял все «не на то, чтобы не истреблять и убивать людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их. В другом месте читаем: Кутузов «знал, что решает участь сражения та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
      Психологический облик толстовского Кутузова, его отношения с солдатами, самый быт жизни полностью соответствуют и народному чувству. Поэтому так запоминается этот простой, добрый и мудрый человек. Глубокая симпатия к нему усиливается иронией над его антиподом — самовлюбленным эгоцентристом Наполеоном. Слияние полководца с «духом войска» и приводит к исторической победе: «Россия освобождена и поставлена на высшую ступень славы». Но Кутузов возглавил борьбу своей Родины с врагами. Когда они были изгнаны, «представителю народной войны ничего — не оставалось, кроме смерти. И он умер». Печально звучат эти строки: уходит в небытие знаток народной души. О мирном времени писатель думает с не меньшим волнением. И поэтому передает дальнейшие искания честных, самоотверженных людей.
     
      * * *
     
      В одном из эпизодов «Войны и мира» Николай Ростов, обмениваясь приветствием с крестьянином-австрийцем, произносит знаменитые слова: «Vivat die ganze Welt» — «да здравствует весь мир!» — слова, которые с успехом можно было бы поставить эпиграфом к художественному творчеству Толстого. Устами своего героя писатель славит жизнь, людей, утверждает величие их подвига.
      Современников и последователей Толстого удивляла и восхищала необычная форма «Войны и мира»: широкий эпический размах, углубленный анализ индивидуальных судеб, характеров и взаимоотношений людей. Создавая «Илиаду» нового времени, Толстой не копировал опыт древних греков, в эпосе которых жизнь отдельного человека растворялась в бесконечном потоке внешних описаний.
      Стефана Цвейга поразила многоликость и яркость персонажей романа, новаторских принципов их воплощения. «Когда впервые была переведена на европейские языки «Война и мир», — писал он, — Запад был изумлен тем, что в России могла быть создана подобная эпопея. Толстой открыл Европе источник новой силы и заставил воспринимать ее так, как воспринимает ее сам русский человек. В круг идей и творчества Толстого были вовлечены люди разных стран и культур…
      Наиболее крупные представители западноевропейской литературы связывали художественные открытия Толстого с надвигающимися социальными переменами в общественной жизни России. Это верно лишь отчасти, ибо Толстой как художник вырастал прежде всего на опыте западноевропейского и русского реализма. Его неожиданное появление как автора «Войны и мира» было встречено с восторгом именно сторонниками и приверженцами этого направления в искусстве. Томас Манн восхищался «терпкой, могучей свежестью» толстовского эпоса. «Мир, по его убеждению, возможно, не знал другого художника, в ком вечно эпическое, гомеровское начало было так же сильно, как у Толстого…
      Сила эпического повествования Толстого (и это замечено исследователями его творчества) в том, что он расширил его границы, включив в историческую деятельность творчество народных масс. Очень точно подметил эту особенность толстовского эпоса Борис Сучков: «Эпичность толстовского реализма вырастала из народности его искусства». (Сучков Борис. Исторические судьбы реализма. — М., 1970. — С. 200.) Примечательно, что поиски деятельности, которая бы удовлетворяла запросам мыслящей личности, т. е. полезно для общества дела, Андрей Болконский и Пьер Безухов осуществляют на пути сближения с народом. Герои черпают силы и энергию в процессе общения с солдатами и крестьянами.
      Воздействие толстовского эпоса в «Войне и мире» не было бы, однако, столь сильным, если бы оно было лишено глубокого психологизма. Еще Чернышевский в ранних произведениях Толстого отметил основные принципы его мастерства: «Внимание графа Толстого, — писал Чернышевский, — более всего обращено на то, как одни мысли и чувства развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувства, непосредственно возникающие из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходят в другие чувства, снова возвращаются к прежней исходной точке и опять и опять странствуют, изменяясь по всей цепи воспоминаний; как мысль, рожденная первым ощущением, ведет к другим мыслям, увлекается дальше и дальше, сливает грезы с действительными ощущениями, мечты о будущем с рефлексиею о настоящем». И далее: «Особенность графа Толстого состоит в том, что он не ограничивается изображением результатов психического анализа, — его интересует самый процесс, — и едва уловимые явления этой внутренней жизни, сменяющиеся одно другим с чрезвычайною быстротою и неистощимым разнообразием, мастерски изображаются Толстым». Все эти точные наблюдения можно отнести и к «Войне и миру…
      «Диалектика души» героев романа интересовала Толстого отнюдь не сама по себе. Автору необходимо было выявить духовно нравственные возможности личности в их развитии. Более того, в самом процессе внутренней жизни открыть ее источники вовне, показать взаимосвязь субъективного и объективного начал. Поэтому для читателей «Войны и мира» психическая жизнь толстовских героев «предстает как объективная данность, как объективно развивающийся процесс» (Храпченко М. Б. Лев Толстой как художник. — М., 1963. — С. 507.)
      Попытаемся проследить это на отдельных примерах.
      В стремлении «дойти до корня» изображаемых явлений, «высказать правду о душе человека» Толстой пользовался многообразными приемами. Например, сравнивает искусство с микроскопом, который художник наводит на тайны своей души, чтобы затем оттенить их характерность для всех.
      Наиболее испытанным и любимым средством выявления душевных «тайн» является у Толстого внутренний монолог. Как правило, он восходит к исповеди, внутренним раздумьям героя. Нередко такая «беседа» персонажа с самим собой или с воображаемым собеседником отличается сложным противоречивым содержанием. В «Войне и мире» Толстой пользуется внутренним монологом при обрисовке характеров героев в драматических ситуациях или кризисных состояниях. Вспомним знаменитый монолог-раздумие раненого князя Андрея в поле под Аустерлицем: …«как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, не так, как мы бежали, кричали и дрались… совсем не так ползут облака по этому высокому, бесконечному небу. Как же я не видел прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба». Здесь раздвоенность сознания героя, неожиданно после боя увидевшего мир, гораздо более богатый, емкий, чем тот маленький клочок земли, облитой своей и чужой кровью. Поэтому такие контрастные противостоящие друг другу явления: «бежали, кричали, дрались» — «высокое, бесконечное небо», «тихо, торжественно».
      Не менее показателен монолог Пьера о своих чувствах к красавице Элен: «Но она глупа, я сам говорил, что она глупа». Что-то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что-то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него… Это нехорошо», — думал он; и в то же время… (еще рассуждения оставались неоконченными) он заставал себя улыбающимся и осознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из-за первых, что в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою и как все, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою». Здесь проявляется еще одна особенность повествования. Автор как бы незаметно включается в речь героя, чтобы углубить понимание нами его противоречивого состояния. Позже Пьер будет не раз обращаться к этой теме, и постепенно мы увидим, как он «трезвеет» по отношению к Элен, как побеждает первоначальное его впечатление.
      Внутренние монологи передают в романе переживания героями своих собственных поступков и поступков других людей. Здесь в большей мере, чем в поступках, диалогах, проявляют себя скрытые намерения, тайны души. Однако само течение внутренних монологов, сам психический процесс носят открытый характер.
      Мастерство внутреннего монолога в произведениях Толстого обстоятельно изучен советскими и зарубежными учеными. В их работах освещаются особенности этого звена повествования: «неправильность», динамичность внутренней речи героев. Ученые справедливо делают вывод, что писатель избегал холодных информативных внутренних монологов, а стремился передать напряженный, нередко импульсивный психический процесс. Именно для воспроизведения острых переломов в душевном состоянии героев форма повествования от первого лица заменяется формой от третьего.
      Среди любимых Толстым приемов психологического анализа, воплощения характера большую роль играет психологический портрет. В отличие от живописного и скульптурного, портрет в литературном произведении наиболее динамичен: он передает не общий устойчивый облик, а мимику, жесты, движения личности.
      У Толстого, словно в зеркале, отражается, говоря словами Белинского, «живая правда людской физиономии», «резкими чертами выведено наружу все, что таится внутри… человека и что, может быть, составляет тайну для самого этого человека…
      В портрете толстовских героев все динамично, подвижно: «Отказываясь от статического портрета, Толстой глубоко охарактеризовал динамические связи внутреннего мира человека и его внешних проявлений, — пишет М. Б. Храпченко, — он запечатлел чувства, переживания в их очень тонких и вместе с тем зримых выражениях…
      Психолог С. В. Янкелевич, занимавшийся специальным вопросом изучения «экспрессивности» (выразительности) чувств, нашел в «Войне и мире» 85 оттенков выражения глаз и 97 оттенков улыбки человека, с помощью которых Толстой раскрывал различное эмоциональное состояние своих героев. (Якобсон Н. М. Психология чувств, — М, 1958. — С. 139.)
      Толстой разрушил привычную манеру — давать законченный портрет главного героя в экспозиции произведения, как это делали другие писатели, например Тургенев, Гончаров, у которых — «сначала портрет и рассказ о герое, затем повествование о его участии в описываемых событиях и происшествиях». (Сабуров А. А. «Война и мир» Л. Н. Толстого: Проблематика и поэтика. — М., 1959. — С. 562.)
      Портрет персонажей «Войны и мира» рассредоточен по разным временным и пространственным пластам повествования и, следовательно, неотделим от развития их характеров.
      Отметим два типа изображения внешнего облика героев. Один — когда черта, деталь, повторяясь, оттеняет изменившиеся за длинный промежуток времени переживания. В этом случае чаще всего автор, описывая портрет героя, употребляет «устойчивые» эпитеты — блестящие глаза и большой рот Наташи, тяжелая походка Марьи и т. д. Второй тип портрета — когда писатель передает непосредственно в данную минуту протекающий душевный процесс.
      « — Ложись, голубушка, ложись, дружочек, — сказала графиня, слегка дотрагиваясь рукой до плеча Наташи. — Ну ложись же.
      — Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, — сказала Наташа, постепенно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие, длинные, привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо…»
      В этом отрывке передано волнение Наташи, узнавшей о смертельной ране Андрея. Девушка чисто механически исполняет какие-то привычные действия, а мысли ее очень далеко.
      Именно выражение лица, взора, улыбки наиболее часто подчеркивает Толстой. Оно и понятно. В нем — выражена душа человека.
      Писатель не везде придерживается одного и того же принципа в создании портрета. В романе встречаются и портреты-маски, и портреты-контрасты, и др.
      Портреты-маски Толстой создает в сатирических целях, например при характеристике отрицательных персонажей: Курагиных, Бориса Друбецкого, Берга и т. д. Дважды срывается маска обольстителя с Василия Курагина и обнажаются черты придворного льстеца-карьериста и корыстолюбца. Красивая внешность Берга также обманчива. Она не соответствует его внутреннему облику, а скрывает пустоту и ничтожность.
      Толстой — тонкий мастер пейзажа. Природа в «Войне и мире» — на редкость живая, яркая, переливается разными оттенками красок. Но она обязательно обращена к человеку. Иногда — для того, чтобы открыть ему красоту мира (вспомним небо и раненого Андрея). Чаще — чтобы оттенить какой-нибудь важный смысл происходящего.
      Образы-символы: неба Аустерлица и знаменитого дуба по дороге в Отрадное — неотделимы от образа Андрея Болконского, его мучительных поисков, горьких разочарований и подъемов. Картины святочных катаний и охоты Ростовых сочны, многозначны.
      «Ночь была свежая и неподвижно-светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо-освещенных с другой стороны. Под деревами была какая-то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое-где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правее большое дерево с ярко-белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно, и глаза его остановились на этом небе…
      Далее, мы знаем, появится Наташа и скажет всего несколько слов. Но этого будет достаточно. Ее переживание «донесла» картина природной красоты.
      Совсем другие, жесткие пейзажные зарисовки встречаются в романе при изображении отрицательных персонажей. Мнимое величие Наполеона подчеркивается образом солнца: под Аустерлицем оно освещает поле сражения, а перед началом Бородинской битвы — ослепляет. Но даже эта ясная деталь имеет в романе дополнительный смысл, отмечая полное равнодушие завоевателя к прекрасному светилу.
      Глубина любого мотива, образа романа воистину небывалая и неповторимая. Познакомившись с «Войной и миром» на французском языке, Флобер воскликнул: «Это Шекспир, это Шекспир!» Но даже подобное сравнение не исчерпывает, думается, гениального творения Л. Н. Толстого.