Жизнь и творчество М. Е. Салтыкова-Щедрина

PDF

Творчество великого русского сатирика Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина — явление знаменательное, порожденное особыми историческими условиями в России 50—60 годов XIX века. Писатель, революционный демократ, Щедрин яркий представитель социологического течения в русском реализме и вместе с тем глубокий психолог, по характеру своего творческого метода отличный от современных ему великих писателей-психологов.
      Продолжив и революционно углубив традиции гоголевской сатиры, Щедрин создал высокохудожественные сатирические хроники и романы, в которых подверг уничтожающей критике не только государственное устройство России второй половины XIX века, но и основы эксплуататорского общества в целом. Ни один писатель России и Западной Европы второй половины XIX века не нарисовал таких страшных картин крепостнического и буржуазного хищничества, как Салтыков-Щедрин.
      От первых повестей «Противоречия» и «Запутанное дело» до сатирических романов «История одного города», «Современная идиллия» и последних романов-хроник «Господа Головлевы» и «Пошехонская старина» идейное развитие Салтыкова-Щедрина шло по восходящей линии — от утопического социализма к социализму научному. Он стал одним из предшественников русской социал-демократии, одним из тех великих художников-мыслителей, которые подготовили пролетарский этап революционной борьбы в России. Роль Щедрина в деле пробуждения политического сознания народных масс огромна.
      И не случайно В. И. Ленин так часто обращался к его творчеству, видя в нем единомышленника в борьбе с эксплуататорским социальным строем.
      Велико значение Щедрина и для развития демократической литературы 70—80-х годов XIX века. Это отмечали и современники великого сатирика. «Знаете, что мне иногда кажется: что на его плечах вся наша литература теперь лежит. Конечно, есть и кроме него хорошие, даровитые люди, но держит литературу он»,— писал И. С. Тургенев.
      «Прокурором русской общественной жизни и защитником России от врагов внутренних» называла его революционно-демократическая печать еще при жизни («Искра», 1873).
      И это определение, пожалуй, точнее других характеризует жизненный и творческий путь М. Е. Салтыкова-Щедрина.
      Существует аллегорический портрет писателя, созданный малоизвестным художником Д. Брызгаловым. Щедрин изображен на нем выходящим из леса, кишащего ядовитыми гадами и хищными зверями, одетыми в форму царских жандармов и чиновников. В 1883 году Щедрин писал издателю Н. П. Орлову, что портрет этот «так сходственно и с обстоятельством дела согласно изображает существо веществ». Аллегория художника была глубоко правдивой, ибо вся жизнь Щедрина — это ожесточенное сражение за счастье народа России со злыми силами его угнетателей. В конце своей жизни писатель имел полное право заявить, что «погибает на службе обществу».
     
      КРЕПОСТНИЧЕСКОЕ ГНЕЗДО
     
      Личная биография Щедрина, в сущности, кончается его юностью. Далее идут годы самоотверженного служения обществу. Об этом хорошо сказал В. Короленко: «Был он писатель в большей мере, чем все другие писатели. У всех, кроме писательства, есть еще личная жизнь, и, более или менее, мы о ней знаем. О жизни Щедрина за последние годы мы знаем лишь то, что он писал. Да едва ли и было что узнавать: он жил в «Отечественных записках»... Болело у него то, что болело у русской печати и общества».
      Щедрин много лет был редактором революционно-демократического журнала «Отечественные записки», закрытого правительством в 1884 году за революционную пропаганду. В конце своей жизни, задумав написать автобиографическое произведение, Щедрин признавался в том, что его личная жизнь, не связанная с общественной борьбой, малоинтересна: «...автобиографический материал очень скуден и неинтересен, так что необходимо большое участие воображения, чтоб сообщить ему ценность». Взяв за основу свое трудное и горькое детство, обобщив жизненные факты и события, свойственные социальному строю России 30—40-х годов XIX века, Щедрин создал роман-хронику «Пошехонская старина». В ней не только раскрываются условия формирования реакционеров и человеконенавистников, но и звучит призыв к воспитанию человека будущего.
      Родился Михаил Евграфович Салтыков 27 января 1826 года в селе Спас-Угол Тверской губернии в семье богатых помещиков. «Детство и молодые годы мои были свидетелями самого разгара крепостного права. Оно проникало не только в отношения между поместным дворянством и подневольною массою — к ним, в тесном смысле, и прилагается этот термин,— но и во все вообще формы общежития... С недоумением спрашиваешь себя: как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия, бесконечных терзаний поруганного и ни откуда не защищенного существования?»
      Огромный неуютный дом, похожий на серую коробку, стоял почти на голом месте. К нему лепились многочисленные строения для дворовых, для скота, погреба и клетушки для многолетних хозяйственных припасов. За барским имением на многие версты тянулась болотистая равнина, покрытая хвойным лесом. Местность эта, по словам писателя, «самой природой предназначена была для мистерий крепостного права».
      В доме полновластно господствовала мать — Ольга Михайловна, вышедшая из богатой купеческой семьи, «кулак-баба», по выражению Щедрина. Она не только поставила на ноги оскудевшее, разорившееся поместье мужа, но и в короткий срок удесятерила состояние семьи. Жестокость помещицы-крепостницы сочеталась в ее характере с умелой хваткой буржуа-накопителя. Щедрин так характеризовал своих родителей: «Отец был по тогдашнему времени порядочно образован; мать — круглая невежда; отец вовсе не имел практического смысла и любил разводить на бобах, мать, напротив того, необыкновенно цепко хваталась за деловую сторону жизни, никогда вслух не загадывала и действовала молча и наверняка... В семействе нашем царствовала не то чтобы скупость, а какое-то упорное скопидомство».
      Мать, как и отец — Евграф Васильевич, воспитанием детей не утруждала себя, все ее силы были направлены на приобретательство. «Она являлась между нами только тогда, когда, по жалобе гувернанток, ей приходилось карать. Являлась гневная, неумолимая, с закушенною нижнею губою, решительная на руку, злая».
      Дети в семье Салтыковых делились на «постылых» и «любимчиков». Маленький Михаил в раннем возрасте был «любимчиком», но это не мешало матери применять к нему те же методы воспитания, что и к «постылым». Когда он стал взрослым, рассказывал: «Помню, что меня секут, кто именно, не помню, но секут как следует, розгою, а немка, гувернантка старших моих братьев и сестер, заступается за меня, закрывает ладонью от ударов и говорит, что я слишком мал для этого. Было мне тогда, должно быть, года два, не больше».
      Внешне Салтыков был похож на мать: неуклюжий высокий мальчик со строгим лицом, на котором выделялись большие, выпуклые, не по-детски суровые глаза под густыми бровями. Он то замыкался в себе, то поражал всех необычайной живостью и бесшабашным озорством. В такие минуты даже угрозы матери не могли остановить его. Братья и сестры не очень любили маленького Мишу за прямоту и резкость суждений о них, за смелость и независимость характера.
      Крепостническое «гнездо» Салтыковых было как бы прообразом крепостнической России в миниатюре. Здесь были угнетатели и угнетаемые, здесь шла жестокая борьба за собственность и за привилегии. Рабская психология складывалась не только у крепостных, но и у членов семьи.
      Позднее родные — мать, братья, сестры,— а также знакомые помещики послужили Салтыкову-писателю прототипами многочисленных сатирических персонажей. Так, братья Дмитрий и Илья явились прототипами Иудушки Головлева, брат Николай — прототипом Степана. Многие образы жестоких помещиц-накопительниц навеяны его матерью и знакомыми. В произведениях Салтыкова изображены также те крепостные, в окружении которых проходило его детство.
      Из архивных материалов видно, что трагедии живописца Павла, Мавруши-Новоторки, Бессчастной Матренки, Ваньки-Каина разыгрывались в поместье Салтыковых на глазах маленького Михаила.
      Еще более страшный произвол наблюдал он в имении своей тетки Елизаветы Васильевны, выведенной в «Пошехонской старине» под именем Анфисы Порфирьевны, в имениях родственницы Бурнашевой и соседей — помещиков Барановых.
      Салтыкову незачем было придумывать факты истязания крепостных, примеры беззакония и самодурства помещиков — сама жизнь поставляла их во множестве. Недаром он придавал огромное значение впечатлениям, вынесенным из родного «крепостнического гнезда». «Крепостное право, тяжелое и грубое в своих формах, сближало меня с подневольною массою. Это может показаться странным, но я и теперь сознаю, что крепостное право играло громадную роль в моей жизни, и только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному, сознательному и страстному отрицанию его». Эти условия способствовали зарождению революционно-демократического мировоззрения писателя.
      Домашнее воспитание Салтыкова было весьма скудным. Шестилетнего Мишу обучал грамоте крепостной художник Павел, трагическую судьбу которого Салтыков впоследствии изобразил в «Пошехонской старине». Мальчик очень любил своего учителя, но, когда он научился читать и писать, для продолжения «образования» пригласили священника. А вскоре мать и вовсе отказалась от мысли нанимать учителей: воспитание Миши и младших детей она возложила на дочь.
      Предоставленный дома самому себе, Миша рано пристрастился к чтению и рос довольно развитым мальчиком. Когда ему исполнилось десять лет, мать отдала его в Московский дворянский институт, где он сдал экзамены сразу в третий класс. Этот институт возник на основе знаменитого в то время Университетского благородного пансиона. В начале XIX века пансион считался одним из лучших прогрессивных учебных заведений, в нем учились многие будущие поэты и писатели. «Над дворянским институтом незримо как бы веяло знамя русской литературы... Жуковский, Грибоедов, Лермонтов — каким восторгом бились наши сердца при упоминании только этих трех былых воспитанников института, в котором хранились и повторялись предания о них... Всего почти Лермонтова мы знали наизусть»,— вспоминал учившийся в одно время со Щедриным писатель Г. П. Данилевский.
      Поэзию Лермонтова Салтыков любил страстно. Влияние ее определило раннее творчество Салтыкова: и стихи, и прозу.
     
      В КРУГУ БУДУЩИХ ПОМПАДУРОВ
     
      Салтыков мечтал окончить институт и поступить в Московский университет, но по выбору начальства и по настоянию матери его как одного из лучших учеников направляют в 1838 году в Царскосельский лицей казеннокоштным пансионером. Лицей теперь был далеко не тот, что при Пушкине. Он находился под пристальным полицейским надзором — в стране царила жестокая политическая реакция.
      Вспоминая «годы ранней юности, тяжелые годы, проведенные под сению «заведения»... в котором почти исключительно воспитывались генеральские, шталмейстерские и егермейстерские дети, вполне сознававшие высокое положение, которое занимают в обществе их отцы», Салтыков говорит о своем глубоком духовном одиночестве в лицее. Двенадцатилетний лицеист Салтыков знал жизнь гораздо лучше своих избалованных, богатых сотоварищей, знал всю гадкую и страшную «механику», при помощи которой создаются богатства и привилегии.
      Программа образования в лицее была широкой, но ни одна наука не изучалась глубоко. Щедрин пишет: «Вральманы пичкали нас коротенькими знаниями (был один год, например, когда я одновременно обучался одиннадцати «наукам»), а холоп высшей школы внушал, что цель знания есть исполнение начальственных предначертаний. Сведения доходили до нас коротенькие, бессвязные, почти бессмысленные... Это было не знание, а составная часть привилегии, которая проводила в жизни резкую черту: над чертою значились мы с вами, люди досужие, правящие, под чертою стояло одно только слово: мужик. Вот, чтоб не очутиться на одном уровне с мужиком, и нужно было знать, что Париж стоит на реке Сене и что Калигула однажды велел привести в сенат своего коня».
      Вполне понятно, что лицейские науки не смогли увлечь Салтыкова, и он не только «пристрастился к чтению», но и, по его собственным словам, «почувствовал решительное влечение к литературе, что и выразилось усиленною стихотворною деятельностью».
      Товарищи называли Салтыкова насмешливо «умником», но это не мешало им признавать его бесспорные способности. Они даже провозгласили его «Пушкиным своего курса». Стихи Салтыкова печатались в 1841 —1854 годах в крупных журналах того времени: «Библиотеке для чтения» и «Современнике».
      Первое стихотворение Салтыкова — «Лирика» — наполнено глубокой любовью к Пушкину. Стихотворение «Наш век» проникнуто чувством острой неудовлетворенности, жаждой деятельности. В нем сильно влияние Лермонтова, которое сказывалось и на других стихах Салтыкова. В эти же годы Салтыков переводит из Байрона, Гюго, Гейне. Выбор поэтов свидетельствует не только о большой начитанности лицеиста, но и о серьезности его интересов. Однако строгий к себе Салтыков вскоре критически пересматривает свое поэтическое творчество и по выходе из лицея стихов больше не пишет.
      Жизнь многому научила Салтыкова. Годы, проведенные в семье, обогатили его знанием помещичье-крепостнической России, а шестилетнее пребывание в лицее открыло глаза на то, как воспитываются будущие столпы самодержавия, будущие министры, губернаторы, дипломаты и прочие сановники. Обо всем увиденном он потом расскажет в блестящих сатирах: «Господа ташкентцы», «Круглый год», «Письма к тетеньке» и др.
      В лицее Салтыков встретился не только со своими будущими идейными врагами, но и с единомышленниками. Он познакомился и сдружился с социалистом-утопистом Петрашевским, лицеистом старшего курса, посещал собрания его кружка. В лицее же он горячо полюбил проникнутое демократическими идеями творчество раннего Герцена, великого Белинского и до конца жизни считал себя их учеником.
      С Белинским Салтыков был знаком не только по его статьям — они встречались в домах известных литераторов. Позднее, вступая на тернистый путь сатирика — борца с социальной несправедливостью, Салтыков не раз вспомнит своего учителя: «С иной, более широкой кафедры лилось к вам полное страсти слово Белинского, волнуя и утешая вас, и наполняя сердца ваши скорбью и негодованием, и вместе с тем указывая цель ваших стремлений».
      Не верноподданного чиновника, а непримиримого врага самодержавия получило царское правительство в лице Михаила Салтыкова, окончившего лицей в 1844 году.
     
      НАЧАЛО БОРЬБЫ
     
      Салтыкова зачисляют чиновником в канцелярию военного министерства, но интересы его совсем иные. По выходе из лицея он еще теснее сближается с кружком Петрашевского.
      Это были прогрессивно настроенные молодые люди, большей частью бывшие лицеисты, страстно желавшие освобождения крестьян от крепостной зависимости, мечтающие видеть Россию преобразованной экономически и политически. Петрашевцы отстаивали идеи социализма, почерпнутые из книг социалистов-утопистов: Фурье, Сен-Симона, Кабэ и других. Понимали они необходимость общественной борьбы, допуская при этом и путь революционного восстания. Близость к кружку не могла не отразиться на мировоззрении Салтыкова-Щедрина. Он тоже увлекся идеями социализма, проявлял живой интерес к революционным событиям в Западной Европе и всей душой стремился способствовать улучшению положения народа в собственном государстве. Уже в первых его литературных опытах отразились мировоззрения автора этого времени. Через три года Салтыков начинает всерьез заниматься литературным трудом.
      Под влиянием Белинского в 1847—1848 годах Салтыков пишет рецензии на книги для детей и книги, посвященные вопросам воспитания. Книги эти были очень слабы и в идейном и в художественном отношении, но Салтыкова прельщал не столько разбор содержания, сколько повод, который они давали для размышлений о воспитании нового поколения. В рецензиях он говорит о порочности официальной педагогики, ее стремлении воспитывать покорных рабов самодержавия, людей безвольных, не смеющих мыслить самостоятельно.
      В своей повести «Противоречия», напечатанной в 1847 году в журнале «Отечественные записки» под псевдонимом М. Непанов, Салтыков как раз и показывает плоды такого воспитания. В образе героя повести Нагибина предстает человек, бессильный в разрешении жизненных противоречий. А противоречия эти весьма серьезны: они обусловлены несправедливым общественным строем, где правящее меньшинство присваивает себе труд угнетенного большинства. И по проблемам и по образам повесть «Противоречия» очень близка к «Герою нашего времени» Лермонтова, хотя в ней явственно видно и влияние гоголевской натуральной школы.
      Резкую оценку непримиримых классовых противоречий самодержавной России конца 40-х годов Салтыков дает в повести «Запутанное дело».
      Юноша из бедной семьи приезжает в Петербург искать счастья, а находит нужду и смерть. Для Мичулина, бредущего в свой жалкий угол по холодному, туманному Петербургу, «сытый господин», едущий в карете, «самодовольно развалившись на мягких подушках»,— олицетворение не просто баловня судьбы, а «благополучного человечества», противоположного человечеству, «странствующему во мраке грязи и невежества». И несправедливость эта исторически обусловленная, всероссийская.
      «Россия — государство обширное, обильное и богатое — да человек-то иной глуп, мрет себе с голоду в этом обильном государстве!» — насмешливо замечает автор.
      Мичулина, как и Печорина, одолевает вопрос: «Какая же моя роль, какое мое назначение?.. Ведь годен же я на что-нибудь, есть же где-нибудь для меня место! где ж это место, где оно?» Но понятие о «роли» и «месте» у них разное: для Печорина это возможность овладевать душами людей, вести их за собой, для Мичулина — роль и место в самом обычном житейском смысле. Он как великого блага добивается места в канцелярии, обивает пороги учреждений, согласен на любую работу. Лишь бы был кусок хлеба и крыша над головой. Но и это для него недостижимая мечта. Отсюда и протест Мичулина против всей общественной системы угнетения, представление о классовом обществе как социальной пирамиде (по Сен-Симону), на верху которой — богатые, а внизу — бедные. Отсюда и жажда краха этого общества, призыв к восстанию. И если у Нагибина есть какие-то моменты романтических порывов и мечтаний, то Мичулин лишен их начисто. Это человек, раздавленный и морально, и физически. В душе его есть «только боль и ненависть».
      «Запутанное дело» вышло в свет в марте 1848 года. Это были дни революционных событий во Франции, напугавшие Николая I. Повесть немедленно заметила царская охранка, рассмотрела ее вместе с повестью «Противоречия», и 27 апреля царь лично подписал приказ о ссылке Салтыкова в Вятку.
      Начальник департамента, где служил Салтыков, военный министр Чернышев, оправдываясь перед министром внутренних дел, писал, что повести Салтыков печатал «без ведома и дозволения начальства» и «по рассмотрению оказалось, что как самое содержание, так и все изложение сих повестей обнаруживают вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие».
     
      ЛИЦОМ К НАРОДУ
     
      Двадцатидвухлетнего юношу Салтыкова отправляют в Вятку в сопровождении жандарма на обязательную службу. Ссылка его отличалась от того традиционного представления, которое обычно возникает: тяжелая физическая работа, полуголодное существование и т. д. Нет, в жизни писателя таких тягот не было. Жил он в центре города, имел экипаж, участвовал в балах, позволял себе франтовскую одежду. Но за внешним благополучием стояло глубокое чувство одиночества, постоянного желания вырваться из чуждого ему окружения. Но на все свои запросы получал один ответ: «Рано». Образованного, деятельного молодого человека вскоре назначают чиновником особых поручений при губернаторе. Теперь ему приходится много ездить по губернии, ревизовать уездные учреждения, разбирать тяжбы помещиков и крестьян, преступления религиозных фанатиков-раскольников — жителей глухих мест Вятской губернии. Неподкупный, смелый, он безоговорочно встает на сторону обиженных крестьян, защищает тех, кого силой сгоняли с земли местные богачи.
      За восемь лет ссылки Салтыков повидал многое, столкнулся со множеством безобразий. «Провинциальная жизнь великая школа, но школа очень грязная»,— писал Салтыков 22 декабря 1852 года брату Дмитрию. И эту школу он с честью прошел, не запятнав своей совести, познав всю глубину народных страданий, произвол и беззаконие царских властей.
      Салтыков развернул невиданный доселе обывателями фронт борьбы со взяточничеством, злоупотреблениями властью. Он лично сам ревизует уездные учреждения, отдает под суд чиновников, не считаясь с их рангом, тем более что губернатор полностью доверял ему. Салтыкова до глубины души возмущали не только злоупотребления властей, но и равнодушие и терпимость к ним обывателей. Отчеты и доклады Салтыкова своему начальству полны гнева и протеста против увиденного, фактов и умозаключений, которые затем послужили основой первой сатирической книги — «Губернские очерки». Материал этой книг» собирался в Вятке, потому так быстро, сразу после возвращения из ссылки, стала она печататься. Многие факты легли и в основу рассказов Щедрин 50—60-х годов.
      Уже в Вятке Салтыков открыто выступил защитником крепостного крестьянства и остался и~ в течение всей службы на высоких чиновничьих постах. Но возможности одинокого борца с произволе были весьма ограниченны. В одной из записок к министру после возвращения из ссылки Салтыков так характеризовал суть государственной системы самодержавия: «В провинции существует не действие, а произвол полицейской власти, совершенно убежденной, что не она существует для народа, а народ для нее».
      В Вятке познакомился Салтыков и с его будущей женой — Елизаветой Аполлоновной Болтиной, дочерью вятского вице-губернатора. Женился он на ней в 1856 году. Любил ее всю жизнь, но счастья и взаимопонимания между ними не было. Красивая, но не разделяющая его интересов светская женщина не стала единомышленником и другом великого сатирика.
      Разрешение о возвращении из ссылки Салтыков получил только после смерти Николая I. В начале января 1856 года он вернулся в Петербург, и уже через несколько месяцев прогрессивная Россия узнала имя «нового» писателя — бесстрашного обличителя самодержавно-крепостнического государства. «Н. Щедрин» — впервые подписал Салтыков свое произведение таким псевдонимом. Это были «Губернские очерки», напечатанные в журнале «Русский вестник».
      «Губернские очерки» открыли новый этап в творчестве Салтыкова. На смену отвлеченным, утопическим мечтам о справедливости, юношеским порывам к протесту теперь пришло суровое изображение правды жизни, резкая критика бюрократического аппарата самодержавия. Герои очерков были взяты Щедриным из жизни, изображены обстоятельства, в которых творится «произвол полицейской власти, совершенно убежденной, что не она существует для народа, а народ для нее».
      В «Губернских очерках» он создал широкую галерею типов дореформенного царского чиновничества, дворянства, нарождающейся буржуазии. Живоглоты, чиновники-грабители фейеры, купцы хрептюгины, крепостники-помещики, полоумные аристократы чебылкины, пошлые мещане — обыватели города Крутогорска — все они порождение самодержавно-крепостнической системы. Город Крутогорск, вокруг которого развертываются события, воплощает в себе типические черты царской России. И хотя Щедрин не указывает еще путей борьбы со злом, хотя простые люди изображены не в тяжком труде, а на богомолье, в странствиях и остроге, вся книга звучит гимном порабощенному народу, протестом против его долготерпения.
      Уже в этом первом сатирическом произведении Щедрин начинает борьбу с дворянским либерализмом, высмеивает пустословие дворянских «талантливых натур».
      «Губернские очерки» вызвали большие споры в различных литературных лагерях. Подлинный политический смысл этого произведения по-настоящему оценили Чернышевский и Добролюбов. Их статьи имели решающее значение и для дальнейшего творческого развития писателя. Чернышевский так сказал об особенностях таланта Щедрина: «Он писатель по преимуществу скорбный и негодующий».
      Щедрин продолжал традиции гоголевской сатиры, но уже в «Губернских очерках» он в социальных выводах идет дальше Гоголя. «Никто,— пишет Чернышевский,— не карал наших общественных пороков словом более горьким, не выставлял наших общественных язв с большей беспощадностью».
      Добролюбов в своей статье разбирает, главным образом, метод, которым Щедрин пользуется, изображая либералов и народ, и приходит к заключению что Щедрин «любит этот народ» и «защищает его О' разного рода талантливых натур», то есть либеральных болтунов.
      Чернышевский и Добролюбов провели резкую грань между либеральным «обличительством», которое было модным в литературе тех лет, и подлинно! сатирой «Губернских очерков» Щедрина.
      В этом произведении определилась не толью идейная, но и жанровая особенность творчества Салтыкова-Щедрина. Он первым в русской литератур создал цикл сатирических очерков.
     
      В ГОРОДЕ ГЛУПОВЕ
     
      Почти десять лет (с 1858 по 1868 год небольшим перерывом) Салтыков-Щедрин провел на государственной службе. Был вице-губернатором в Твери и Рязани, председателем Казенной палаты в Пензе, Туле и Рязани.
      По натуре своей Салтыков не мог стоять в стороне от политической деятельности, на каждое новое мест он ехал с желанием активно действовать. Приняв дела в Рязани, Салтыков сразу же заявил чиновникам: «Я не дам в обиду мужика! Будет с него господа! Очень слишком даже будет!» Началась непримиримая борьба со злоупотреблениями чиновников и помещиков. Это восстановило против н подкупного вице-губернатора и все «высшее обществе губернии. В Петербург полетели жалобы, доносы.
      Решительный и требовательный, не терпящий ни какого подхалимства, Салтыков был прям и резок вышестоящим начальством. Вскоре в губернии вице-губернатора Салтыкова стали называть «вице-Робеспьером».
      Люди, близко знавшие Салтыкова, с уважение говорили, что в службу, как и в литературу, с вкладывал всю свою страстную душу. Этот внешне суровый человек горел, волновался, бушевал по поводу всякой, даже самой малой несправедливости: «Он и там вносил в дело ту же прямоту, ту искренность, страстность и ничем не подкупную честность, какими отличался в литературе...» — писал позже сотрудник Отечественных записок Н. С. Кривенко. Некоторые бумаги Салтыкова случалось прочитывать царю при рассмотрении разных дел, царь обратил на них внимание и выразил недовольство их «слишком мрачным тоном».
      То обстоятельство, что Салтыков оставался на службе в канун крестьянской реформы и в первые годы после отмены крепостного права, сыграло для его творчества не меньшую роль, чем вятская ссылка, обогатившая его глубоким знанием народной жизни.
      В начале 1862 года Салтыков вошел в состав редакции журнала «Современник», как раз в то время, когда Н. Г. Чернышевский был заключен в Петропавловскую крепость. Вместе с редактором журнала Н. А. Некрасовым он преодолевает гонения цензуры, борется против либеральной группировки внутри редакции, продолжая отстаивать революционно-демократические взгляды Чернышевского и Добролюбова.
      В 1868 году Салтыков-Щедрин окончательно оставляет службу, убедившись в безнадежности своих усилий облегчить жизнь народа. Он снова вместе с Некрасовым, который после закрытия правительством «Современника» стал редактором журнала «Отечественные записки». Щедрин связывает свою судьбу с этим журналом почти до конца жизни.
     
      * * *
     
      В 60-е годы большое место занимает в творчестве Щедрина борьба с крепостничеством, являвшаяся главным мотивом всей натуральной школы. Но Щедрин поднял эту борьбу на новый идейный и художественный уровень. Этому способствовала и сама обстановка предреформенного времени.
      Для Щедрина уже в 60-е годы вопрос о крепостничестве был значительно шире экономических и правовых взаимоотношений между помещиками и крестьянами. Крепостническими были самые основы Российского государства, крепостничество вошло в плоть и кровь всех классов и сословий России, сформировав характеры, тормозящие развитие общества. Щедрин поставил вопрос не только о необходимости отмены крепостного права — это было очевидно уже предшествующему поколению,— но, что труднее, об исцелении народа от болезни рабства и общественной инертности, выработанной вековым угнетением. В циклах сатирических очерков «Сатиры в прозе» (1859—1862) и книге «Невинные рассказы» (1857—1863) Щедрин показал Россию в период подготовки и осуществления крестьянской реформы.
      Строго реалистические картины народной жизни, судеб конкретных людей совмещаются здесь с образами, нарисованными в тонах едкой сатирической иронии и даже сарказма. Причем, как и в «Губернских очерках», народ здесь представлен не как многоликая масса, а через глубокое психологическое раскрытие горестной жизни ряда ее представителей.
      В «Сатирах в прозе» впервые возникает у Щедрина тема города Глупова, развившаяся из близкой для натуральной школы темы «Брюхова». Об этом в середине 60-х годов Щедрин сообщал в письме к П. А. Анненкову (2 марта 1865 года).
      Город Крутогорск, возникший в «Губернских очерках» как обобщение провинциальной крепостнической России, в сатирах 60-х годов «Наши глу-повские дела», «Глупов и глуповцы», «Глуповское распутство» перерастает постепенно во всеохватывающий символ самодержавного государства, и не только Российского. С конца 60-х годов в творчестве Щедрина осуществляется поворот в самом видении действительности: на первый план выходит социальное зло, отрицательные явления и отрицательные типы, типы же положительные теряют свою бытовую почву и наполняются новым, гораздо более глубоким содержанием. Они становятся носителями черт человека будущего, активного деятеля новой общественной формации.
      Перед литературой Щедрин-критик и Щедрин-писатель ставит новую задачу, соответствующую изменившейся политической обстановке. Его статьи «Напрасные опасения» (1868) и «Насущные потребности литературы» (1869) —литературный манифест русской революционной демократии. «Взятая в общем фокусе, литература есть тот очаг общественной мысли, который служит представителем не только насущной физиономии и насущных потребностей общества, но и тех стремлений, которые в данную минуту хотя и не вошли еще в сознание общества, но тем не менее существуют бесспорно и должны определить будущую его физиономию. Она приводит эти стремления в ясность. Она отыскивает для них надлежащие формы».
      Исходя из новых задач литературы, Щедрин теоретически наметил и основные черты нового человека — борца с социальным злом, и новые задачи сатиры, коренным образом отличающиеся от задач, стоявших перед сатирой натуральной школы.
      В сатирах, предваряющих «Историю одного города», Щедрин говорит о том, что, осмысливая глуповскую историю и «возрождение глуповское», он сталкивается с тем, что материалы «оказываются только отрицательные». Иначе говоря, общество такого рода не имеет будущего. Обращаясь к политической позиции правящих групп России, Щедрин рисует сатирическую картину их отношения к крестьянству. Впервые начинает он сатирически переосмысливать типы русской литературы 40—50-х годов (в частности, «лишних людей» и представителей патриархально-помещичьей среды).
      Во введении «К читателю» «Сатир в прозе» Щедрин определяет политическую суть основных проблем, поставленных в книге. В дальнейшем подобные введения будут предпосланы ко всем щедринским сатирическим хроникам и циклам.
      Все компоненты стиля здесь служат яркой и точной характеристике общественной роли типа и явления. Возникает сатирический диалог, сатирический пейзаж, саркастическое авторское размышление, сатирические формулы и фамилии-клички. Антинародные и народные силы объединяются в обособленные лагери, противостоящие друг другу. Зубатовым, по-лугаровым, удар-ерыгиным под общим именем сидорычи противостоит народ — Иванушка. Здесь намечаются типы многих последующих произведений Щедрина (вплоть до 80-х годов). И наконец, в «Сатирах в прозе» впервые провозглашается непримиримая идейная борьба как с реакцией, так и с либерализмом, звучит призыв к единению всех прогрессивных сил, к переходу от слов к делу.
      Повторяя мысли о литературе как пропаганде идей, Щедрин говорит в сатирах о великом значении освободительного идеала: «Мысль, сделавшаяся
      страстною, мысль, доведенная до энтузиазма,— вот та вулканическая сила, которая из сокровенных недр толпы выбрасывает исторических деятелей, вот та неистощимая струя, которая капля по капле, неотступно долбит камни невежества и предрассудков... Да, только доведенная до героизма мысль может породить и героизм в действиях».
      Как и в юности, Щедрин отвергает «обличительство» литераторов-обывателей, считая маяком Белинского. И конечно, он полностью разделял резко отрицательное отношение Добролюбова к либеральному «обличительству», высказанное критиком также и в рецензии по поводу ранних произведений Щедрина.
      Таким образом, как мы видим, процесс выработки идейных и художественных принципов щедринской сатиры сформировался уже в произведениях начала 60-х годов. Выработаны основные свойства щедринского сатирического стиля, средства сатирической типизации и глубочайших сатирических обобщений, намечены типы — социальные символы.
      От изображения судьбы личности, событий и явлений локального характера сатирик переходит к изображению судьбы классов, судьбы русского народа и его государства. Тип человека и общественного явления приобретает глобальные масштабы, переходит от национального к интернациональному.
      Образы угнетенных русских людей, конкретных по своей сословности и быту, изображенные писателями натуральной школы, в том числе и Салтыковым, теряют в его сатирах эти определяющие свойства, становясь силой, способствующей или задерживающей развитие человеческого общества к более совершенным формам. Главное в человеке, к какому бы классу он ни принадлежал, считает Щедрин-сатирик,— это острое чувство социальной справедливости. Не умение сострадать, как для писателей натуральной школы, а умение противостоять системе, несущей страдание. Этого качества в 60—70-е годы народ в массе своей еще не выработал. Поэтому сатирический город Глупов составляют не только градоначальники и их свита, но и народная масса глуповцев, миросозерцание которых состоит «в отсутствии всякого миросозерцания». Такой народ не может быть опорой истории, силой ее движения вперед, ибо «возможна ли такая история, которой содержанием был бы непрерывный, бесконечный испуг»? Отсюда и беспощадность сатирика в раскрытии отрицательных черт глуповцев, осмеяние их безволия и пассивности.
     
      ОТ РЕАЛИЗМА ГОГОЛЯ К ПОЛИТИЧЕСКИМ СИМВОЛАМ
     
      Вслед за Гоголем Щедрин переходит к утверждению положительного идеала средствами отрицания всех политических и моральных норм несправедливого социального строя, показом их античеловечности и антинародности.
      Разница между положительным героем Гоголя и Щедрина весьма существенна. Один пытался изменить среду, его взрастившую,— другой мечтал о полном ее уничтожении. И тем не менее представление о писателе-сатирике как гражданине и борце за ясно понятый прогрессивный идеал у Гоголя и Щедрина было общим.
      Говоря в конце 60-х годов о расширении «арены сатиры», об отходе от психологического анализа к анализу социологическому и политическому, в котором главное — «сила вещей и разнообразнейшие отношения к ней человеческой личности», Щедрин, как и Гоголь, основным ориентиром писателя считал идеал. «...Для того, чтобы сатира была действительно сатирою и достигала своей цели, надобно, во-первых, чтобы она давала почувствовать читателю тот идеал, из которого отправляется творец ее».
      Создавая типы людей мертвых, исчерпавших возможности своего развития, Щедрин, несомненно, шел от типов гоголевских, которые он считал эталоном по концентрации антидуховного.
      По мнению Щедрина, Гоголь «выставил в настоящем свете то так называемое цельное миросозерцание, представителями которого служили Собакевичи и Ноздревы, и положил ему предел. Далее он идти не мог, потому что дальше уже почувствовалась потребность в правде, в той живой правде, к которой некогда стремился Гоголь, безуспешно отыскивая положительные стороны русской жизни и русского человека».
      Ставя своей целью, как и Гоголь, «напомнить человеку, что он человек», Щедрин рисует гиперболическую картину существующей действительности, не совместимой ни с какими нормами подлинно человеческого общежития. Глобальные обобщения и типы, рисующие античеловеческий, гротескный мир. живущий по своим фантастически-гротескным законам, у Щедрина 70—80-х годов тем не менее неразрывно связаны с реальной политической действительностью России. Идейно выросший писатель «проводит» законы социального зла и предостерегает человечество, показывая ему вполне возможный и реальный результат его исторического развития. Именно поэтому наряду с художественными сатирическими типами Щедрин дает авторские вполне реалистические комментарии к ним. Это новое качество творческого метода зрелого Щедрина, которое могло возникнуть только в эпоху напряженной классовой борьбы.
      Особенно ярко оно проявилось в цикле «Помпадуры и помпадурши», в сатирическом романе «История одного города». Оба произведения наполнены типами — политическими символами. «Литературному исследованию подлежат не только те поступки, которые человек беспрепятственно совершает, но и те, которые он, несомненно, совершил бы, если б умел или смел... Но это будет не преувеличение и не искажение действительности, а только разоблачение той другой действительности, которая любит прятаться за обыденным фактом и доступна лишь очень пристальному наблюдению. Без этого невозможно воспроизвести всего человека,— невозможен правдивый суд над ним...»
      Гротесковый тип — это не фотография жизни, не ее всеми видимое явление и даже не тип с установившейся психологией. Это тип, познанный до конца во всех своих проявлениях, это обнажение характера, его осмысление как общественного явления. То же самое можно сказать и о гротесковом изображении общества в целом. Писатель-психолог имеет дело с естественным процессом мыслей и чувств человека — писатель-сатирик, писатель-социолог берет в качестве творческого материала в основном те черты типа, которые важны для становления общества и общественного строя в целом, определяют направление его развития. Писатель-сатирик «пользуется всяким темным намеком, всяким минутным явлением и с помощью ряда усилий вступает твердой ногой в храмину той, другой, не обыденной, а скрытой действительности, которая одна и представляет верное мерило для всесторонней оценки человека», пишет Щедрин.
      Чтобы обнажить эту «скрытую действительность», правильно понять ее, надо обладать не только прекрасным знанием законов общественного развития, но и верным чувством исторического провидения. Это качество Щедрин считал одним из главных для демократической литературы и вообще для человека-гражданина. «Не останавливайтесь на настоящей минуте, но прозревайте в будущее. Тогда вы получите целую картину волшебств, которых, может быть, еще нет в действительности, но которые придут»,— взывал сатирик к своим согражданам. Гротесковая картина, смещающая представление человека в необычный фокус, выдвигающая на первый план скрытое, непознанное, но лишь предполагаемое делает это скрытое главным. Конечно, прежде всего прием гротеска направлен на обличение, но ведь с его помощью можно «прозревать» и положительный ход истории. Можно рисовать город Глупое, а можно и «Город Солнца» Кампанеллы. Краски, разумеется, противоположны, как противоположно темное и светлое. И жизнь этих городов, как сказал бы Щедрин, жизнь примерная, а не подлинно реальная. И не случайно учение социалистов-утопистов так привлекало Щедрина именно своим провидение будущего, своей идеей.
      Становление революционно-демократического мировоззрения Щедрина неразрывно со становлением художественных средств его сатиры. Путь Щедрина-писателя от «Губернских очерков» к «Истории одного города» и «Современной идиллии» — это путь от конкретного к общему, от изображения социальных явлений к изображению исторических закон мерностей развития несправедливой социальной системы, вплоть до ее конечных стадий. «История одного города» — вершина этого пути, крайняя степе: исторического обобщения, высшая стадия сатирического гротеска. Конкретная история России, осмысленная с точки зрения революционного демократа 70-х годов XIX века, приобрела не только черты жгучей современности, но и черты исторической всеобщности, лишенной географических пределов. Город Глупов в сущности своей интернационален, это типичное явление собственнического мира, его символ. «Понять известное явление — значит уже обобщить его»,— говорил Щедрин.
     
      САТИРИЧЕСКИЕ РОМАНЫ
     
      Знаменитый сатирический роман-обозрение «История одного города» и цикл сатирических рассказов «Помпадуры и помпадурши» написаны в одно время: «История одного города», закончена в 1870 году, а рассказы о помпадур, печатались с 1863 по 1873 год. Щедрин говорил, что оба произведения имеют единый замысел, оба изображают высшую царскую администрацию, ее беззакония и расправу, чинимые над народом. Во многих образах помпадуров — крупных провинциальных чиновников — явственно проступают черты будущих градоправителей Глупова. Помпадур Феденька Крутиков, приехавший в Навознов с либеральными мыслями «о необходимости заведения фабрики, о возможности... населить и оплодотворить пустыни», быстро растерял свой либерализм и «достиг относительного успеха лишь по части пресечения бунт и взыскания недоимок». Знамя либерализма Феденька быстро сменил на «знамя борьбы» со во прогрессивным. И своим обликом и делами он весы напоминает правителя города Глупова — Брудастого-Органчика, который изъясняется с народом с помощью только двух слов: «раззорю!» и «не потерплю!».
      Помпадур Толстолобов, так же как и градоначальник Бородавкин из города Глупова, пытавшийся вначале облагодетельствовать глуповцев посевами персидской ромашки и горчицы, свое отношение к народу выражает одним коротеньким словом «фьюить!», то есть требует расправы со всеми инакомыслящими.
      Работа над образами помпадуров, в которых запечатлены черты высшего царского чиновничества, помогла потом Щедрину создать величайшее сатирическое полотно «История одного города».
      «История одного города» — в сущности, сатирическая история русского общества»,— говорил И. С. Тургенев. Вся жизнь города Глупова нелепа, противоположна нормальной человеческой жизни. Его правители — злобные, жестокие куклы — ставят своей целью уничтожение всего живого. Фамилии-клички указывают на паразитизм и враждебность их носителей всему человеческому и прогрессивному. Градоначальники Глупова — Брудастый-Органчик, Прыщ (Фаршированная голова), Бородавкин, Негодяев, Перехват-Залихватский, Угрюм-Бурчеев — олицетворяют самодержавие и произвол.
      Отвечая на упреки реакционной печати в искажении истории, Щедрин писал: «Для меня хронология не представляет стеснений, ибо я... совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей».
      Не только события из жизни Глупова, но и каждый образ романа полон глубокого политического смысла. Правда, смысл этот завуалирован сложным эзоповским языком сатиры. История города Глупова — это история многовекового угнетения русского народа, его «ошеломления», как говорит Щедрин. Правители Глупова несут в себе черты конкретных, исторически достоверных правителей России, но черты эти доведены «до логического конца», они гиперболизированы, то есть сатирически преувеличены и заострены.
      Основные художественные приемы щедринской сатиры здесь — сатирическая фантастика, гротеск, беспощадная ирония и веселый, торжествующий юмор. Фантастика эта в сущности своей правдива, реалистична, нереальны лишь внешние черты образов и событий. «Говорят о карикатуре и преувеличениях, но нужно только осмотреться кругом, чтоб обвинение это упало само собою... Кто же пишет эту карикатуру? не сама ли действительность? не она ли на каждом шагу обличает самое себя в преувеличениях?» — говорит Щедрин в «Помпадурах и помпадуршах». Элементы фантастики и сатирическое преувеличение лишь помогают более полно выявить жизненную сущность героев, их основные качества.
      Брудастый-Органчик, несмотря на всю фантастичность своего облика (вместо головы у него вставлен примитивный деревянный механизм — органчик, при помощи которого он выкрикивает свои грозные слова), совершает поступки, ничем не отличающиеся от поступков реально существующих правителей, имеющих на плечах настоящую голову, а не деревянную. При въезде в губернию он порет ямщиков, затем день и ночь пишет «все новые и новые понуждения», то есть приказы. «По его приказам хватали, ловили, секли, пороли, описывали и продавали». Такое управление было испытано веками, и. чтобы так управлять, достаточно было иметь «пустую посудину» вместо головы.
      Кроме «раззорю!» и «не потерплю!». Органчику других слов и не требовалось по роду его деятельности. «Есть люди,— пишет Щедрин,— которых все существование исчерпывается этими двумя романсами». В облике Органчика до предела заострены черты автоматизма, бездушия правителей.
      Градоначальник Василиск Бородавкин, знаменитый своими «войнами за просвещение», за внедрение в быт глуповцев горчицы и персидской ромашки, предстает тоже злобной, бездушной куклой и свои дикие войны ведет при помощи оловянных солдатиков. Но поступки Бородавкина отнюдь не более фантастичны, чем поступки любого правителя-самодура. Бородавкин «спалил тридцать три деревни и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиной». Бессмысленные жестокости Бородавкина убеждают читателя в дикости и нелепости этого правителя и общественного строя, его породившего.
      В произведениях, предшествующих «Истории одного города», Щедрин писал о том, что на «физиономии общества» иногда вскакивают гнусные прыщи, олицетворяющие собой его гнилостность, его внутреннюю болезнь. Именно таким олицетворением болезни эксплуататорского строя и является градоначальник Прыщ, он же Фаршированная голова.
      Даже образ Угрюм-Бурчеева — этот символ угнетения и произвола — вобрал в себя многие конкретные черты антинародных правителей России и Западной Европы. Фантастическая, нелепая теория, по которой мир превращен в жуткую казарму, а люди делятся на роты и батальоны, была придумана вовсе не им — Угрюм-Бурчеев, осуществляя ее в Глупове, лишь повторил то, что до него пытались проводить в жизнь другие, реальные правителе (Аракчеев, Павел I и более поздние). Попытка Угрюм-Бурчеева «остановить течение рек» (то есть историю и прогресс) так же дика и бессмысленна как и попытки многих доподлинных правителей.
      Образы градоначальников лишены психологического анализа. И это не случайно. Угрюм-бурчеевым чуждо чувство горя, радости, сомнения. Односторонность их характеров вполне оправдана. Они не люди, а механические куклы, смысл их жизни — угнетение и произвол. Они — полная противоположность живым людям, страдающим и мыслящим. Образы градоначальников Щедрин, как правило, рисует в резкой саркастической манере, но иногда он пользуется и иронией, и даже веселым юмором. Это смех торжествующий, смех человека над кривлянием куклы.
      Но к юмору Щедрин прибегает только при изображении отдельных, не главных черт градоначальников. Когда же речь заходит об отношении градоначальников к народу, в рассказ врывается саркастически-мрачный тон.
      Щедрин всей душой любил угнетенный народ России, но это не мешало ему видеть и осуждать его невежество, покорность. Когда реакционеры обвиняли великого сатирика в том, что он глумится нал народом, Щедрин писал: «Мне кажется, что в слс-ве «народ» надо отличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, вынесшему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием».
      Изображая народ, Щедрин никогда не пользуется теми сатирическими приемами, к которым он прибегал для характеристики градоначальников. Даже когда он осмеивает долготерпение народа, черты рабской психологии, невежество, смех его лишен какой бы то ни было злобы и презрения. Наоборот, эта горькая ирония полна глубокого сочувствия.
      Щедрин, как и революционные народники 70-х годов, верил в неизбежность революционного взрыва, но в отличие от народников он прекрасно видел, что нужна еще очень длительная работа, чтобы пробудить революционное сознание масс и организовать их для борьбы с самодержавием.
      В «Истории одного города» Щедрин пророчески предсказал гибель самодержавия. Униженные, доведенные до отчаяния глуповцы в конце концов начинают понимать невозможность жизни в условиях деспотического режима Угрюм-Бурчеева.
      Щедрин ощутимо передает нарастание народного гнева в атмосферу, предшествующую взрыву. В этом романе мы находим художественные образы-символы, в которых зашифровано глубокое революционное содержание произведения. Например, царские каратели, расправляющиеся с восставшим народом, предстают в образе облака пыли, из которого несутся военные трубные звуки, а революция — в образе ливня или смерча, сметающего с лица земли Угрюм-Бурчеева и все его дикие порядки.
      70-е годы XIX века, по характеристике В. И. Ленина, были в мировой истории началом «перехода от прогрессивной буржуазии к реакционному и реакционнейшему финансовому капиталу... подготовки и медленного собирания сил новым классом, современной демократией» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 26, с. 143). В России это был период бурной капитализации всех отраслей хозяйства, период осуществления буржуазных реформ, явившихся решительным шагом по пути превращения феодальной монархии в буржуазную. Это был также период созревания революционных сил, «хождения в народ» революционного народничества. Щедрин с предельной исторической точностью и правдивостью запечатлел все эти важнейшие процессы.
      Велика роль Щедрина в разоблачении иллюзий народничества, в раскрытии несостоятельности и ложности многих его теоретических положений. Вместе с тем Щедрин горячо сочувствовал движению революционного народничества. В Щедрине, как и в Некрасове, революционная молодежь 70-х годов видела своего верного и постоянного союзника. «Я не принимал в этом движении непосредственного участия — но всегда относился к нему с сочувствием»,— скажет Щедрин в 80-е годы. По его утверждению, в основе идеи «хождения в народ» лежала отнюдь не пропаганда «науки преступлений»... а внесение луча света в омертвелые массы, подъем народного духа».
      Произведения 70—80-х годов отражают могучий рост политического сознания великого сатирика и его художественного мастерства.
      1868—1881 годы были периодом расцвета творчества Щедрина. В это время он создает самые значительные произведения: кроме сатирического романа-обозрения «История одного города», цикла сатирических рассказов «Помпадуры и помпадурши». Щедрин написал сатирические хроники «Господа ташкентцы», «Дневник провинциала в Петербурге». «Благонамеренные речи», «Культурные люди». «В среде умеренности и аккуратности», «Круглый год», «Убежище Монрепо», «За рубежом», сатирический роман «Господа Головлевы».
      Можно сказать, что Щедрин первый не только в русской, но и в мировой литературе ввел жанр сатирической хроники. «У нас установилось такое понятие о романе,— говорит Щедрин,— что он без любовной завязки быть не может... Я считаю мои «Современная идиллия», «Головлевы», «Дневник провинциала» и др. настоящими романами: в них. несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни».
      Сатирические хроники и циклы сатирических очерков Щедрина содержат в себе огромный познавательный материал. Еще современники считали, что Щедрин верно и глубоко запечатлел жизнь России второй половины XIX века. Один из критиков писал в 1881 году: «Для будущего историка русского общества, когда он подойдет к переживаемой нами эпохе, не будет более драгоценного клада, как сочинения г. Салтыкова, в которых он найдет живую и верную картину современного общественного строя... Салтыков во всей истории русской литературы не знает себе равного, когда дело идет о том. чтобы схватить типические черты переживаемого обществом времени, чтобы живо подметить тот или другой новый народившийся тип и осветить его со всею яркостью своего мощного таланта».
      Впоследствии М. Горький говорил об изумительном умении Щедрина «улавливать политику в быте». «Невозможно понять историю России XIX века без помощи Щедрина»,— писал он. Великий драматург
      А. Н. Островский считал Щедрина не только выдающимся писателем, но и «пророком по отношению к будущему».
      Мысли о ниспровержении самодержавного строя Щедрин высказывает особенно открыто в 70-е годы. Это было время, когда русские революционные народники совершали героические подвиги, когда в Россию начал проникать марксизм, нарождались первые революционные организации рабочих.
     
      * * *
     
      Щедрин не случайно по жанру и по глубине обобщений сближал сатирический роман «Современная идиллия» (1877—1883) с романом-хроникой «Господа Головлевы» (1880). В романе-обозрении «Современная идиллия» показан разгул политической реакции, взращенной на почве угнетения и эксплуатации, нарисованы в действии идеологи и защитники политических основ реакционного государства. Все они духовные дети Иудушки Головлева, жестокие лицемеры и человеконенавистники.
      Политическую сущность «Современной идиллии» Щедрин охарактеризовал в письме Пыпину от 1 ноября 1883 года. Возражая против наименования этого произведения «Сборником», Щедрин писал: «Это вещь совершенно связная, проникнутая с начала до конца одною мыслию, которую проводят одни и те же «герои». Герои эти, под влиянием шкурного сохранения, пришли к убеждению, что только уголовная неблагонадежность может прикрыть и защитить человека от неблагонадежности политической, и согласно с этим поступают, т. е. заводят подлые связи и совершают пошлые дела... Путешествие в Проплеванную совсем не водевиль, а самая сущая истина».
      В «Современной идиллии» сатира Щедрина блещет всей многоцветностью красок. Здесь и гротеск, и гипербола, и злая насмешка, и веселый юмор. События сконцентрированы вокруг полицейского участка, который символизирует современную Щедрину самодержавную Россию. Основная сюжетная линия романа раскрывает процесс морального распада либеральной дворянской и буржуазной интеллигенции, действующей «применительно к подлости». Образы, представляющие темные силы эксплуататорского общества, в «Современной идиллии» чрезвычайно разнообразны. Они намеренно снижены сатириком в рангах. Взяв за основу полицейский участок, Щедрин берет и героев соответствующих чинов. Здесь квартальный Иван Тимофеевич, шпион Кшепшецюльский, брандмейстер Молодкин, купец Парамонов, заводчик Кубышкин, банкир и железнодорожный воротила Ошмянский Вооз, хищник, разоритель крестьян Ошмянский Лазарь, преступник и лжец адвокат Балалайкин, проститутка Фаинушка и другие. Подобный аллегорический прием давал большой простор сатирику и был понятен для читателя.
      Это распространенные типы. Они даны с заострением, нарочитым сатирическим подчеркиванием определенных черт, которые не только характеризуют их содержание на данном этапе, но как бы намечают и тенденцию дальнейшего исторического развития.
      Тип квартального Ивана Тимофеевича олицетворяет тупость, беззаконие и произвол самодержавия. Он близок к образам градоначальников из «Истории одного города». В его облике нет фантастических черт, и все же он не менее зловещ, чем Органчик. Заявляя нагло о том, что «внутренняя политика вся теперь на наших плечах лежит», квартальный распоряжается жизнью обывателей, казнит и милует, назначает в шпионы «благонамеренных», арестовывает без суда и следствия «неблагонамеренных».
      Мысль о том, что политическая благонамеренность в буржуазном обществе совпадает с продажностью, последовательно раскрывается Сатириком на протяжении всего романа.
      Все «благонамеренные» персонажи — преступники, морально растленные, продажные люди.
      Адвокат Балалайкин — жулик, лжец, предатель родины, двоеженец, многократно сидевший в тюрьме. Он связан не только с преступными элементами внутри страны, но и с разведкой иностранных государств.
      Редактор «ассенизационно-любострастной газеты» «Краса Демидрона» Очищенный служил прежде тапером в доме терпимости, женат на проститутке Щедрин использует здесь блестящий фантастические прием: стоит ударить по лицу Очищенного, как нг нем проступает такса за побои и оскорбления.
      Купец Парамонов живет с продажной Фаинушкой. Вся его жизнь с самого рождения заполнена темными финансовыми операциями. Либерал Глумов выдвигается квартальным на должность участкового шпиона, он же и любовник Фаинушки.
      В лице всемогущего фабриканта Кубышкина Щедрин показал новую экономическую и политическую силу капитализирующейся России. Это Дерунов на новом историческом этапе. Он ситцевый король, в его руках фактическая власть, он опора реакции и самодержавия. Его рупором является газета «Словесное удобрение», и за его интересы ведет войны полководец Редедя, пробивая ситцам Кубышкина дорогу за границу. Великий сатирик гениально разгадал на самом раннем этапе деятельности русской буржуазии ее империалистические устремления Внешне Кубышкин показан мельком, но дано ясное представление о том, что все нити общественной жизни находятся в его руках. Он опора самодержавия и вдохновитель существующей политической реакции.
      В «Современной идиллии» есть образ, представляющий собой символ самодержавия, произвола, всякой политической реакции. В нем сатирик, как в Иудушке Головлеве, обобщил типические черты отрицательных персонажей романа, в частности черты, выражающие сущность системы государственного управления, зиждущегося на эксплуатации. Таков тип ретивого начальника из вставной «Сказке о ретивом начальнике». Эта сказка — гениальный образец политической революционной сатиры. Ретивый начальник, живущий «в некотором государстве», ставил своей целью, по примеру своих предшественников, «как можно больше вреда делать». Он твердо знал, что «обывателя надо сначала скрутить, потом в бараний рог согнуть, а, наконец, в отделк. ежовой рукавицей пригладить. И когда он вышколится, тогда уж сам собой постепенно отдышится и процветет». Проведя эту программу в жизнь, начальник вскоре достиг желаемого результата: край «остепенился» и наступила... каторга. «Каторга, то есть общежитие, в котором обыватели не в свое дел не суются, пороху не выдумывают, передовых статей не пишут, а живут и степенно блаженствуют. В будни работу работают, в праздники — за начальство богу молят». Именно таким мечтали видеть народ эксплуататоры всех мастей. Через речь ретивого начальника, через раскрытие его мыслей и поступков Щедрин беспощадно обличает произвол, беззаконие и политический террор царизма.
      Такой же глубокий революционный смысл зал жен и во вставных рассказах и сценах «Современной идиллии»: «Властитель дум», «Злополучный пискарь или Драма в Кашинском окружном суде» и др. В фельетоне «Властитель дум» говорится о Негодяе, стремящемся «воспитать общество в ненависти к жизни, к развитию, к движению» при помощи «бараньего рога» и «ежовых рукавиц». Негодяй — олицетворение преступности,— поставивший «себе задачей наполнить вселенную гноем измены, подкупа, вероломства, предательства». В мировой сатирической литературе мало страниц, которые могли бы сравниться со сценой «Злополучный пискарь, или Драма в Кашинском окружном суде», где аллегорически показана судебная расправа самодержавия с угнетенным народом. Продажные царские судьи и прокуроры строят свои обвинения против умирающего пискаря Ивана Хворова на лжесвидетельствах. Основной обвинительницей пискаря в бунтовстве выступает лягушка — «охранительница» существующих устоев. За обвиняемого отвечает жандарм. Подобные судебные процессы над революционерами Щедрин многократно наблюдал в жизни.
      С глубоким сочувствием рисует Щедрин в «Современной идиллии» народные типы. Путешествуя по деревням, компания, предводительствуемая Глумовым, заходит посмотреть древнего старика крестьянина. На вопрос, чем они кормятся, крестьянка отвечает: «Так кое-чем. Тальки пряду: продам — хлеба куплю. Мыкаемся тоже... Строго ноне... Все одно что в гробу живем... Урядники ноне...» Далее Щедрин показывает безысходную жизнь талантливого самоучки — мещанина Презентова, изобретающего перпетуум-мобиле. Этот человек, страстно рвущийся к науке, изнывающий «от жгучих стремлений к чему-то безмерному, необъятному», вынужден влачить нищенскую жизнь.
      В «Современной идиллии» только семейство этого древнего старичка крестьянина да талантливый самоучка-изобретатель Презентов выглядят подлинно разумными людьми...
      Блестящее сатирическое мастерство и политическая острота «Современной идиллии» были высоко оценены крупнейшими писателями — современниками Щедрина. И. С. Тургенев восхищался «полетом сумасшедше-юмористической фантазии» Щедрина и считал, что сила его комизма «нигде не проявлялась с большим блеском», чем в этом произведении.
     
      САТИРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ
     
      Сатирические хроники Щедрина, которые он начал создавать после «Истории одного города», по жанру отличаются от циклов сатирических очерков.
      Единая тема, единая мысль связывает все повествование хроник. В «Господах ташкентцах» — это показ формирования «ташкентцев-цивилизаторов», их антинародных действий в послереформенное время; в «Дневнике провинциала в Петербурге» — оживление крепостников-хищников и их переход на капиталистические позиции; в «Благонамеренных речах» — хозяйничание народившейся буржуазии и групп, ее обслуживающих, наглое попрание буржу азной нравственности, семейных принципов и т. д.: в «Круглом годе» — изображение действий после-реформенной, «новой» администрации, враждебной народу; в «Письмах к тетеньке» — картина разгул крепостнической и буржуазной реакции 80-х годов и т. д.
      Хроника «Господа ташкентцы» (1869—1873) рисует действия старорежимных хищников с их традициями ограбления народа и хищников молодых, для которых характерны определенные моральные черты, необходимые для успешной карьеры «цивилизатора».
      «Ташкентцами» Щедрин называл хищников потому, что они посылались правительством «цивилизовать» вновь завоеванные области на востоке. «Катермин отвлеченный, Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоня ющем»,— пишет сатирик.
      Щедрин создал в этой хронике целую галерею разнообразных типов капиталистических «цивилизаторов», вышедших из различных, главным образом привилегированных, групп российского общества. Тут и чиновники, и помещики, и аристократы, я мелкие буржуа. «Очень часто,— пишет сатирик,— эти люди весьма различны по виду, но у всех имеется один соединительный крик: «Жрать!»
      Персиянов, Мангушев, семейство исправника Хлынова, семейство помещиков Велентьевых, сын чиновника Нагорнов — все они, и молодые и старые, являются хищниками-паразитамИ. Всеми владеет од на мечта: как бы более ловко обездолить других, быстрее обогатиться, дорваться до настоящего гра бежа. Молодое поколение учится в специальных учебных заведениях и выходит на арену государственнс деятельности лишенным всех моральных принципов, с одним напутствием родителей: «Рви!» Свои ненасытные аппетиты «ташкентцы» удовлетворяют за счет обездоленной массы «людей, питающихся лебедой». «Человек лебеды» вконец забит и ограблен. Он представляет собой, по мнению сатирика, в большинстве своем «бесшумное стадо, пасущееся среди всевозможных недоразумений и недомыслий, питающееся паскуднейшими злаками, встающее с восходом солнца, засыпающее с закатом его, не покорившее себе природу, но само покорившееся ей».
      «Мрак, окружающий его («человека, питающегося лебедой».— М. Г.), густ очень достаточно», и без борьбы, без уничтожения «ташкентцев» он никогда не выйдет из этого мрака. Сознавая пассивность народа, призывая к борьбе с «ташкентцами», Щедрин ни на секунду не забывает, что масса «человека лебеды» не однородна, что есть среди нее «элементы, представляющие идею демократизма», и им отдает он свою пламенную любовь. Надо только найти дорогу к сознанию этого обездоленного, «секретно мыслящего, и секретно вздыхающего, и секретно вожделеющего субъекта». «Ташкентцы» не знали и не хотели знать народа. Не знали его и либералы. К этому времени либерализм уже настолько раскрыл свое хищное лицо, что даже для «ташкентцев» стало ясно, что «либерал» и «негодяй» — понятия однозначные. Подлинно свободолюбивую, благородную душу народа могли раскрыть только люди, близкие к нему,— революционные демократы. Именно революционный демократ, по мнению Щедрина, мог «обозревать человека, питающегося лебедою, оставаясь самим собой, то есть не ташкентствуя, но и не лебезя».
      Щедрин не раскрывает психологии персияновых, неугодовых и им подобных изнутри. Он сознательно подчеркивает, что никаких переживаний, колебаний и сомнений у них и не было. Их поступки так же несложны и примитивны, как и мысли. Они болтают, едят, развратничают, нагло рвутся к власти. Умственная и душевная примитивность этих типов сочетается с почти подсознательной звериной ненавистью ко всему подлинно человеческому, прогрессивному. В Персиянове, Нагорнове — «ташкентцах приготовительного класса» — Щедрин показал развитие основных моральных и социальных качеств, свойственных административному аппарату самодержавия.
      Как и ранее, Щедрин идет здесь по пути выделения и подчеркивания ведущих социальных черт типа. В образах Персиянова, Мангушева, Неугодова главное — паразитизм, пустословие, внешний лоск, умственная пустота; в образе «палача» Хмылова — жестокость, глупость, жажда грабежа; в образе будущего финансиста Порфирия Валентинова — страсть к наживе, хитрость, лицемерие, бездушие.
      Этим обусловливается и их внешний, опять-таки собирательный портрет — злобного животного. Черты животности во внешнем портрете Щедрин подчеркивает и в очерках о «ташкентцах», и в «Круглом годе». «...Мимо меня проходили не люди, а нечто вроде горилл, способных раздробить зубами дуло ружья... Чего хотели эти человекообразные? Чему они радовались?»
      «Ташкентцам» в этой сатирической хронике противопоставлен собирательный образ народа — «человека, питающегося лебедою», «человека лебедя (в более ранних произведениях он носит собирательное имя Иванушки).
      «Ташкентство пленяет меня не столько богатство внутреннего своего содержания, сколько тем, что за ним неизбежно скрывается «человек, питаюшиеся лебедою»,— пишет Щедрин.
      Время, когда создавались «Господа ташкентша и сатирическое обозрение «Дневник провинции в Петербурге», было временем бурного развит* капитализма в России.
      «Хищник» — вот истинный представитель нашего времени, вот высшее выражение типа нового человека. «Хищник» проникает всюду, захватывав все места, захватывает все куски, интригует, сгорав завистью, подставляет ногу, стремится, спотыкается встает и опять стремится... «Хищник» — это дикарь в полном значении этого слова». Помещики Дракины, Хлобыстовские и Лизоблюды, размотавшие выкупные свидетельства, теперь шли развернутым фронтом на ошеломленного обывателя разоренной деревни.
      Подводя итоги сатирическому обозрению в «Дневнике провинциала в Петербурге», сатирик с грустью констатировал: «Первый итог — это живучесть идеалов недавно упраздненного прошлого». Он видел, что формальное уничтожение крепостного права мало изменило судьбу народа. Хозяевами остались по-прежнему реакционеры-помещики.
      Щедрин характеризовал либерализм как иделогию эксплуататоров, ставящую своей целью отвлечение массы от «утопии», иначе говоря — от революционых идей, переключить их мысли на пустяки. В «Дневнике провинциала в Петербурге» Щедрин излагает воззрения этих «пенкоснимателей»: «Наше время — не время широких задач! гласит он всякого стыда: не расплывайся! не заезжай! не раздражай! Взирай прилежно на то, что у тебя лежит под носом, и далее не дерзай!»
      Приемы типизации либералов направлены к тому, чтобы подчеркнуть основные, существенные черты либерализма: продажность, реакционность, словоблудие, тупость, космополитизм. Типы либералов созданные Щедриным, сходные по своей сущности и разнообразны по своему внешнему виду, нарисованы не как ходячие схемы, иллюстрирующие мысль автора, а многогранно.
      Это достигается не только мастерской зарисовки внешнего портрета, но и показом особенностей ведения, методов одурачивания народа.
      Не случайно Ленин, разоблачая человеконевистническую сущность контрреволюционных партий, политику правящих классов, рассчитанную ограбление народа, так часто вспоминал щедринскую характеристику либерализма и его сатирические образы либералов. Ленин углубил щедринское оп деление либерализма, показал последнюю ступень его падения, до конца разоблачил антинародное лицо либералов. Ленин дал предельно четкую характеристику сущности либерализма: «Пресловутая борьба крепостников и либералов, столь раздутая и разукрашенная нашими либеральными и либерально-народническими историками, была борьбой внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок. Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 174).
      В «Дневнике провинциала в Петербурге» Щедрин с блестящим остроумием и сарказмом высмеивает также всех благородных героев дворянства — «лишних людей», возвеличенных литературой прошлого. Он оценивает их поведение с точки зрения демократа — защитника интересов народа. Перед читателем вновь проходят фигуры Райского, Лаврецкого, Рудина, Аркадия Кирсанова. Все эти благородные личности, оказывается, нашли свое подлинное призвание в новой общественной обстановке. Все они положительные, трезвые охранители существующего порядка и дальше легкого пикирования с губернатором не идут. Щедрин и во многих других своих произведениях делает подобную же переоценку дворянских героев русской литературы XIX и даже XVIII века, показывая абстрактный характер их гуманизма и неспособность к решительным действиям в новых исторических условиях.
     
      * * *
     
      Щедрин понимал неизбежность процесса капитализации России и в то же время глубоко верил в крушение капитализма, в его историческую обреченность.
      Этот глубокий прогноз Щедрин дает в самом обширном для всего своего творчества сатирическом полотне «Благонамеренные речи».
      Здесь он намечает ряд основных вопросов, которые подробно раскрывает затем в последующих своих произведениях: «Убежище Монрепо», «Дворянская хандра», «Письма к тетеньке», «Пошехонские рассказы», «Мелочи жизни» и др. Щедрин нарисовал предельно яркую, многокрасочную картину действий капиталистических хищников, не упустив из поля своего зрения ни один класс, ни одну общественную группу. Широта этого изображения сочетается у него с глубиной раскрытия нравственного облика представителей эксплуататорских классов.
      Вопрос об исторической роли, о внутренней гнилости и обреченности эксплуататорских групп, об отчаянной безысходности всего мыслящего в рамках этого озверелого грабительства впервые с такой глубиной и трагичностью ставится Щедриным в сатирической хронике «Благонамеренные речи».
      В «Истории одного города» говорилось больше о темных силах реакции, пришедших как бы со стороны в тупой и ошеломленный город Глупов. В «Благонамеренных речах» дается развернутая, наглядная картина возникновения и действия эксплуататоров всех мастей внутри этого города Глупова, эксплуататоров, порожденных самой почвой города Глупова. Этим произведением Щедрин открывает как бы начало нового — третьего и самого обширного периода своего творчества.
      В хронике «Благонамеренные речи» Щедрин рисует галерею портретов «теоретиков обуздания». Здесь и так называемые новые люди, они же краеугольные камни нового времени: маклаки, сводчики, кабатчики, закладчики и пр.; и разорившиеся крепостники-помещики: утробины, терпибедявы, гололобовы, голозадовы; и продажные дворянские либералы. Все это полчище эксплуататоров нещадно грабит народ и прикрывает свое хищническое нутро «благонамеренными речами» о святости собственности, семьи, государства.
      Продолжая в «Благонамеренных речах» обличение либерализма, экономически и морально деградирующего поместного дворянства, Щедрин основно огонь сатиры направляет на нарождающуюся буржуазию.
      Идейный замысел этой хроники чрезвычайно глубок и обширен. Щедрин писал, что он ставил своей целью показать глубочайший распад современных «основ»: «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принцип даже для тех, которые ими пользуются».
      Композиция хроники строго соответствует этому замыслу. В центре хроники стоит капиталист-хищник Дерунов, все остальные герои в той или иной мере связаны с ним или объективно испытывают его в.я яние, зависят от него. Дерунов — знамение новой ступени развития эксплуататорского общества. В нем воплотились многие отрицательны черты уходящего класса эксплуататоров-крепостников, но он несет в себе и новые, еще более разрушительные начала.
      Вместе с Деруновым в «Благонамеренных речах представлен целый лагерь людей, подобных ему: Антон Стрелов, Полушкин и другие. «Во множестве появились неведомые люди, с пронзительными, колючими взорами, с острым и развитым обоняние и с непоколебимой решимостью в Тетюшах открыл Америку»,— пишет сатирик. Как и Дерунов, Антоша Стрелов одержим алчностью, неразборчив в средствах, боек на язык. Он лицемер и грабитель.
      Сатирик показывает в «Благонамеренных речах» и новую демократическую интеллигенцию. Непочтительный Коронат — нелюбимый сын кузины Машеньки — уже с юных лет считает себя слугой народа человеком, который обязан быть там, где он нужнее всего. Он до глубины души презирает хищническую деятельность своей матери. Современный ему общественный строй Коронат сравнивает с домом терпимости и предпочитает «жить в нужде и не имел постоянного ночлега», чем вести постыдный образ жизни своих родных. Став взрослым, Коронат готовит себя к работе на благо народа и в конце концов «ныряет» туда, «откуда одна дорога: в то место, где Макар телят не гонял!». Образ Короната был взи Щедриным из живой действительности. В его лиц показана юность многих деятелей революционной демократии.
     
      ВЕРШИНА СОЦИАЛЬНОЙ САТИРЫ
     
      Роман-хроника «Господа Головлевы» первоначально входил в состав сатирической хроники «Благонамеренные речи», которая печаталась в журнале «Отечественные записки» с 1872 по 1876 год. Рассказы о семействе Головлевых были с восторгом встречены ведущими писателями того времени: И. С. Тургеневым, И. А. Гончаровым, Н. А. Некрасовым и другими.
      Тургенев в письме к Щедрину от 28 октября 1875 года, восхищаясь мастерством обрисовки образов Головлевых, советовал Щедрину приступить к созданию крупного романа с группировкой характеров и событий на основе очерков о головлевском семействе.
      Но Щедрин уже во время опубликования этих рассказов сам очень быстро понял необходимость создания отдельного произведения, посвященного показу гибели помещичьего дворянства, раскрытию причин этой гибели, подведению вековых итогов жизни класса, зиждущегося на почве эксплуатации и угнетения. Отдельной книгой роман «Господа Головлевы» вышел только в 1880 году, на четыре года позднее «Благонамеренных речей». В этом году Щедрин написал заключительную, седьмую главу к «Господам Головлевым» под названием «Расчет».
      Читателю «Господ Головлевых» в глаза бросается прежде всего одна любопытная особенность: Щедрин почти не рисует в этом романе процесса экономического обнищания помещичье-крепостнического дворянства (хотя в других произведениях об этом процессе очень много говорится). Обеднение членов головлевского семейства происходит главным образом из-за причин внутрисемейных. Щедрин, разумеется, никак не упускал из виду прежде всего именно экономическую обреченность дворянства, но в данном случае его интересовала проблема более глубокая — проблема внутренней гнилости всех нравственных и социальных принципов когда-то могучего, да и продолжавшего еще крепко держать политическую власть класса.
      Поместье Головлевых — это государство крепостнической России в миниатюре. Родственные и деловые отношения в этой семье — это общественные отношения. Основной жизненный стимул, движущий семьей Головлевых,— накопление собственности. Вокруг этого разыгрываются трагедии, вопрос этот является вопросом жизни и смерти для каждого из членов семьи. Распад этого семейства олицетворяет собой распад крепостнического дворянского клана в целом.
      В гибели этой виноваты сами члены семьи, поправшие все нравственные и семейные устои, подчеркнуто и названиями глав — «Семейный су «По-родственному», «Семейные итоги» и т. п.,— сущими сатирический подтекст, ибо слово «семь уже неприложимо к этому кругу враждующих не жизнь, а на смерть людей.
      Многое, что нашло свое отражение в творчестве писателя, в частности в «Господах Головлевых», было почерпнуто из личных взаимоотношений с родными, использовались конкретные ситуации и факты.
      В 1872 году умер младший брат Щедрина, которым они были совладельцами, и теперь имен нужно было поделить между вдовой и братьям Михаил Евграфович хотел получить свою долю наследства, поскольку постоянно испытывал материальные затруднения,— литературная работа больших доходов не приносила. А забот в семье прибавилось: в 1872 году родился сын, годом позже дочь. Отцу необходимо было материально обеспечить их воспитание.
      Старший брат Дмитрий пытался чинить препятствия в корыстных для себя целях. Он втягивал в эти споры и настраивал против Щедрина других родственников, и в первую очередь мать. Начала тяжба в суде о разделе имущества. В образе Иудушки позднее сатирик будет использовать многие черты характера своего брата — лицемера и демагога. В одном из писем он пишет о нем: «Не один я — знают, что связываться с ним несносно, и все бегают его. Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую э человек одною рукою богу молится, а другою дел всякие кляузы?»
      Роман начинается предчувствием смерти одним героев (Степаном) и на всем своем протяжении да целую галерею умирающих, сходящих с жизненной сцены людей. Умирают эти люди по-разному, у всех у них смерть мучительная и постыдная. Смерть несет в себе само поместье Головлевых, смерть подготовляется всем строем головлевской жизни. «Головлево — это сама смерть, злобная, пустоутробная, это смерть, вечно подстерегающая новую жертву» — пишет сатирик.
      Семья Головлевых расплачивается за вековую паразитическую жизнь своих предков. «Бывают семьи,— говорит Щедрин.— над которыми тяготеет как бы обязательное предопределение. Особливо это замечается в среде той мелкой дворянской сошки которая, без дела, без связи с общей жизнью и без правящего значения, сначала ютилась под зашитой крепостного права, рассеянная по лицу земли русской, а ныне уже без всякой защиты доживает свой век в разрушающихся усадьбах...»
      Именно такого рода злополучный фатум тяготе над головлевской семьей. «В течение нескольких поколений три характеристические черты проходил через историю этого семейства: праздность, непригодность к какому бы то ни было делу и запой. Первые две приводили за собой пустословие, пустомелие и пустоутробие, последний — являлся как Я обязательным заключением общей жизненной неурядицы. На глазах у Порфирия Владимирыча сгорело несколько жертв этого фатума, а кроме того, предание гласило еще о дедах и прадедах. Все это были озорливые, пустомысленные и никуда не пригодные пьянчуги...»
      Беспомощность, лень, непригодность к делу воспитывались у всех членов семьи, несмотря на неодинаковое отношение их к основным средствам существования, к собственности. Даже дети, относящиеся к числу «постылых» и питающиеся объедками любимчиков, и те жили в полном неведении относительно своего будущего, они презирали труд, считая его уделом «подлых людей», то есть народа.
      Даже единственно активный, жизнеспособный член головлевского семейства, мать Арина Петровна,— рабыня установленного и заведенного ею порядка, построенного на эксплуатации: достаточно его нарушить — и она уже совершенно беспомощна.
      Приступая к созданию нового, небывалого в истории литературы демократического романа, Щедрин прежде всего должен был пересмотреть систему образов так называемых дворянских романов. И вот — в образе Арины Петровны, в частности,— Щедрин пересматривает вопрос об устойчивости патриархальной крепостнической натуры, о степени ее активности и ее творческих возможностях — иначе говоря, вопрос о прогрессивности и жизнеспособности крепостнического строя.
      Серия портретов детей Головлевых старшего и младшего поколений дает яркую иллюстрацию пагубных результатов крепостничества, результатов влияния общественного строя, зиждущегося на почве угнетения.
      Выросшие под игом деспотии Арины Петровны и воспитанные в юности в атмосфере назревающего развала крепостничества, Головлевы вышли людьми, не только окончательно погубившими свое настоящее, но и отравившими будущее других. В лице второго и третьего поколений Головлевых Щедрин опять-таки пересмотрел ряд образов предшествующих романов, наполнил их новым содержанием.
      Вот старший сын Арины Петровны, Степка-бал-бес,— способный, живой человек, но уже с детства морально искалеченный и униженный маменькой. Дворянские писатели, возможно, показали бы его как благородного «лишнего человека».
      Но Салтыков показывает, что активного и осмысленного пути у Степана никогда не могло быть. Его личные способности, его живой ум не нужны были среде, взрастившей его, ни раньше, ни теперь. Поэтому он утопил их в кутежах и разврате. Этот забулдыга и прожигатель жизни приходит в себя только в усадьбе Головлевых. Но и там он не выносит этого недолгого периода «нравственного отрезвления», пытаясь кончить жизнь самоубийством.
      К такому же концу пришел и его брат Павел. Но, в отличие от Степана, который провел свою жизнь в кутежах, Павел вообще никак не проявлял свою индивидуальность, он даже как бы и не мыслил. Павел — результат того фаталистического закона рабства, о котором пишет Щедрин в «Пошехонской старине». Личности, подобные Павлу, пожалуй, самый яркий симптом смерти крепостничества. Это люди, не имеющие и не могущие иметь общественных интересов и вообще никаких интересов, кроме как подсознательной привязанности к собственности, таких людей ожидала не только медленная смерть отупения и запоя, но и перспектива быть проглоченными Иудушкой. Все это и случилось с Павлом.
      Аннинька и Любинька — племянницы Иудушки Головлева — по основным чертам своего характера являются типичными героинями дворянских писателей. Это те самые героини, которые у классического романа о дворянских гнездах всю жизнь «ждали прекрасного помещика», мечтали о благородной, красивой жизни, об искусстве и славе. Это культурное начало дворянских гнезд. Это Лиза из «Дворянского гнезда», Вера из «Обрыва». Но какими жалкими, какими пустыми и потрепанными выглядят герои Щедрина в 80-е годы! Сатирик не случайно называет их вырожденцами — «зауморышами». Щедрин в корне пересмотрел идею романа о «прекрасном помещике и прекрасной помещице», о молодом идеальном существе, рвущемся из житейских дрязг дворянского гнезда. Он показал, что в массе все эти прославленные героини и герои дворянской литературы, вылетев из крепостнического гнезда, были и не могли быть способны ни на что, кроме постыдного и развратного прожигания жизни. «Без руководящей подготовки, без осознанной цели, одним только темпераментом, жаждущим шума, блеска и похвал», Аннинька и Любинька, Петенька и Володенька попали вместо настоящей жизни «в помойную яму».
      Естественно, что все они или кончают самоубийством, или гибнут жертвами разврата и преступлений. Страшное сознание безысходности, ненависти к головлевскому гнезду охватывает их, но ненависть эта пассивная, неспособная к протесту: «Куда идт где оставить этот скарб, который надавливал плечи? Вопрос этот безнадежно метался в ее голове но именно только метался, не находя и даже не ища ответа. Ведь и это был своего рода сон: и прежняя жизнь была сон, и теперешнее пробуждение — тоже сон!»
      Исторический период, в котором жила головлёвская молодежь, только ускорил ее неизбежную гибель, реализовал ее обреченность. Такой же бесславный конец ожидает со временем буржуа попквых, кукишевых и забвенных всех мастей.
      Итоги, к которым пришел каждый из член головлевского гнезда, являются одновременно итогами всего дворянского класса, итогами, противоречащими тем, которые еще и в то время намечали многие авторы романов о дворянстве. Пересмотр и разоблачение героев литературы о дворянстве являлись у Щедрина результатом отрицания всех основ и принципов дворянского правящего класса.
      Слово «по-родственному» дается сатириком как символ разрушения подлинных родственных связей, символ разрушения семьи. Этим словом озаглавлен одна из наиболее потрясающих по силе разоблачения Иудушки глав романа.
      Итоги разрушения подводят сами члены головлевского семейства, и прежде всего мать, Арин Петровна.
      Образ Иудушки — хищника, пустослова лицемера — порождал разнообразные толки у всех критиков, современных Салтыкову, и критиков последующего времени. Многие восхищались Иудушкой как абсолютно надклассовым образом, систематизирующим все общечеловеческие пороки. Восхищаясь глубиной и художественностью «Господ Головлевых» в целом, Гончаров отмечал центральное место Иудушки, выделяющего своей объективностью весь роман «из массы других — чисто субъективных и посвященных быстротекущей злобе дня произведений» Щедрина. Это, по его мнению, и придает особенную художественную силу образу, «заставляет читателя внезапно побледнеть перед образом Иудушки».
      В. И. Ленин первый внес настоящую ясность в содержание этого образа. Он показал, какой глубокий смысл вкладывал Щедрин в образ разлагающегося собственника. Согласно этому смыслу Ленин сделал Иудушку символом всякой эксплуатации и угнетения, символом человеконенавистничества и реакции, символом лжи, пустословия, паразитичности всех эксплуататорских классов и всех групп, обслуживающих эксплуататоров. Образ Иудушки у Ленина всегда берется как обобщающее определение. Такая оценка дает ключ к раскрытию смысла романа «Господа Головлевы».
      По тому, как использовал Ленин образ Иудушки в своих работах, мы можем наглядно видеть те общие черты, которые объединяли крепостника Иудушку с последующими эксплуататорскими классами России и буржуазного Запада.
      Ленин, раскрывая эксплуататорские, крепостнические тенденции в политике различных буржуазных партий, клеймит их образом Иудушки. Саркастически осмеивая политику кадетов, Ленин пишет: «К чему борьба, зачем междоусобицы? говорит Иудушка-кадет, вознося очи горе и укоризненно поглядывая и на революционный народ, и на контрреволюционное правительство. Братия! Возлюбим друг друга! Пусть будут и волки сыты и овцы целы... (Ленин В. И. Поли, собр. соч., т. 12, с. 287—288).
      Из последыша крепостничества Иудушка вырастает перед нами в морально растленного последыша буржуазии.
      Именно образ Иудушки заключает в себе обобщенный идейный смысл романа-хроники «Господа Головлевы». Иудушка одновременно синтез старого, крепостнического строя и нового, буржуазного. В этом его бессмертное историческое значение. Иудушка — живая иллюстрация исторической необходимости гибели эксплуататорского уклада. Потому так долго и сложно выкристаллизовывался образ этот в творчестве Щедрина. Он как бы сконцентрировал в нем черты, свойственные всем эксплуататорским классам и группам, фигурирующим в творчестве Щедрина всех периодов. Появление этого образа к 80-м годам было у Щедрина естественной необходимостью.
     
      ПОЛИТИЧЕСКИЕ СКАЗКИ
     
      Утверждая реальность своего гротескового мира, Щедрин писал о том, даже в русских волшебных сказках можно найти социальную основу, ибо создавали эти сказки люд живущие в классовом обществе. При исследовании может обнаружиться, что «баба Яга не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, и причем забирала встречающихся ей по дороге Иванушек, и, возвратившись домой, восклицала: «покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши»,— пишет Щедрин. И действительно создает цикл сказок, в которых взаимоотношения в животном мире получают социологическое обоснование. Это мир, где градоначальники медведи, волки, щуки держат в страхе и повиновении зайцев, карасей и прочих более слаба где орлы-меценаты терзают ворон-мужиков, а благонамеренные воблушки с высохшими мозгами обращаются к народу с проповедью о том, что «уз выше лба не растут». Комический эффект здесь создается перенесением человеческих черт в животный мир, общественных отношений — на отношениях природы.
      Предшествующий этому гротесковый прием - перенесение животных черт в психологию людей — Щедрина к комизму не приводил; наоборот, служил задаче обличения. И только. Здесь же функции совместились. Все происходящее и смешно и весьма серьезно по своей сути. Реальность сатирической фантастики Щедрина в его сказках особенно от видна. Образы открыто социальны, все типы резко разграничены на два непримиримо враждебных классовых лагеря: угнетателей и угнетенных. Те, кто пытается стать между этими лагерями, вскоре убеждается в бесплодности и даже гибельности своя попыток. Примирительная философия «премудрых пискарей», «здравомысленных» зайцев только способствует миру хищников, обезоруживая мир угнетенных.
      Древнейшее свойство народной фантастики очеловечивания мира животных у Щедрина использовано в целях сугубо политических. Такой социальной четкости не было в гротеске ни у одного писателя-сатирика.
      Сказки в миниатюре содержат в себе проблем и образы всего творчества великого сатирика. Oни как бы подводят итог всей его сорокалетней человеческой деятельности. Перед читателем вновь возм кают знакомые образы щедринских помпадуров - правителей России (сказки «Бедный волк», «Медведь на воеводстве»), эксплуататоров-крепостников («Дикий помещик», «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил»), врагов революции — охранителей существующего порядка («Вяленая вобла»), трусливых, продажных либералов («Либерал», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель»), обывателей, смирившихся перед реакцией («Премудрый пискарь», «Самоотверженный заяц», «Здравомысленный заяц»), образы жестоких и тупых самодержцев России («Богатырь», «Орел-меценат») и, наконец, образ великого русского народа, труженика-страстотерпца, накопляющего силы для решительной борьбы («Коняга», «Ворон-челобитчик», «Баран-непомнящий» и многие другие).
      Сказки Щедрина рисуют не просто злых и добрых людей, борьбу добра и зла, как большинство народных сказок тех лет, они раскрывают классовую борьбу в России второй половины XIX века, в эпоху становления буржуазного строя. Именно в этот период с особой остротой проявлялись основные свойства эксплуататорских классов, их идейные и моральные принципы, их политические и духовные тенденции.
      В сказках Щедрина, как и во всем его творчестве, противостоят две социальные силы: трудовой народ и его эксплуататоры. Народ выступает под масками добрых и беззащитных зверей и птиц (а часто и без маски, под именем «мужик»), эксплуататоры — в образах хищников. Символом замученной крестьянской России является образ Коняги из одноименной сказки. Коняга — крестьянин, труженик, источник жизни для всех. Благодаря ему растет хлеб на необъятных полях России, но сам он не имеет права есть этот хлеб. Его удел — вечный каторжный труд. «Нет конца работе! Работой исчерпывается весь смысл его существования...» — восклицает сатирик.
      До предела замучен и забит Коняга, но только он один способен освободить родную страну. Эта сказка — гимн трудовому народу России, и не случайно она имела такое большое влияние на современную Щедрину демократическую литературу.
      Обобщенный образ труженика — кормильца России, которого мучают сонмища паразитов-угнетателей, есть и в самых ранних сказках Щедрина: «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Дикий помещик». «А я, коли видели: висит человек снаружи дома, в ящике на веревке, и стену краской мажет, или по крыше словно муха ходит — это он самый я и есть!» — говорит генералам спаситель-мужик.
      Показывая каторжную жизнь трудящихся, Щедрин скорбит о покорности народа, о его смирении перед угнетателями. Он горько смеется над тем, что мужик по приказу генералов сам вьет веревку, которой они его затем связывают.
      В сказке «Дикий помещик» Щедрин как бы обобщил свои мысли о реформе «освобождения» крестьян, содержащиеся во всех его произведениях 60-х годов. Он ставит здесь необычайно остро проблему пореформенных взаимоотношений дворян-крепостников и окончательно разоренного реформой крестьянства: «Скотинка на водопой выйдет — помещик кричит: «Моя вода!», курица за околицу выбредет — помещик кричит: «Моя земля!» И земля, и вода, и воздух — все его стало! Лучины не стало мужику светец зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне всем миром к господу богу: «Господи! легче нам пропасть и с детьми с малыми, нежели всю жизнь так маяться!»
      Представители народа в сказках Щедрина горька размышляют над самой системой общественных отношений в России. Все они ясно видят, что существующий строй обеспечивает счастье только богатым. Вот почему сюжет большинства сказок построен на перипетиях жестокой классовой борьбы. Борьба эта — основная движущая пружина собственнического общества. Никакой гармонии, никакого мира не может быть там, где один класс живет за счет другого, держит народ в кабале. Даже в том случае, если представитель правящего класса пытается быта «добрым», он не в состоянии облегчить участь эксплуатируемых.
      Об этом хорошо говорится в сказке «Соседи», где действуют крестьянин Иван Бедный и либеральный помещик Иван Богатый.
      Над вопросом о путях изменения общественного строя России тщетно бьются Левка-дурак (в сказке «Дурак»), сезонные рабочие из «Путем-дорогою», ворон-челобитчик из одноименной сказки, карась-идеалист и многие другие.
      Ворон-челобитчик обращается по очереди ко всем высшим властям своего государства, умоляя улучшить невыносимую жизнь ворон-мужиков, но в ответ слышит лишь жестокие слова о том, что сделать они ничего не могут, ибо при существующем строе закон на стороне сильного. «Кто одолеет, тот и прав»,— наставляет ястреб. «Посмотри кругом — везде рознь везде — свара»,— вторит ему коршун. Таково «нормальное» состояние собственнического общества. Все попытки его «исправления» обречены на неудачу а люди, надеющиеся на классовую идиллию,— ил маскирующиеся враги народа, вроде буржуазны: либералов, или наивные идеалисты-утописты. Именно таким выведен карась-идеалист в одноименно: сказке.
      Коршун из сказки «Ворон-челобитчик» хотя бы; жестоким хищником, но говорил ворону правду звериных законах окружающего их мира.
      Вреднее оказывались люди, стремившиеся к примирению классовых противоречий, те, кто проповедовал приход общественной гармонии без всяких усилий со стороны угнетенных.
      Карась не лицемер, он по-настоящему благороден, чист душой. Его идеи социалиста-утописта заслуживают глубокого уважения, но методы их осуществления наивны и смешны. Щедрин, будучи социалистом по убеждению, не принимал теории социалистов-утопистов, считал ее плодом идеалистического взгляда на социальную действительность, на исторический процесс.
      Известный русский художник И. П. Крамской в письме к Щедрину 25 ноября 1884 года называет сказку «Карась-идеалист» «высокой трагедией» подразумевая под этим крах иллюзий социалистов утопистов (хотя сам он и объявляет себя стороннике: этих иллюзий). История подтвердила прозорливость великого сатирика.
      В иных вариантах теория карася-идеалиста получила отражение в сказках «Самоотверженный заяц» и «Здравомысленный заяц». Здесь героями выступают не благородные идеалисты, а обыватели-трусы, надеющиеся на доброту хищников.
      Олицетворением бескрылой и пошлой обывательщины стал щедринский премудрый пискарь. Смыслом жизни этого «просвещенного, умеренно-либерального» труса было самосохранение, уход от столкновений, от борьбы. Поэтому пискарь прожил до глубокой старости невредимым.
      Но какая это была паскудная, унизительная жизнь! Она вся состояла из непрерывного дрожания за свою шкуру. «Он жил и дрожал — только и всего». Эта сказка, написанная в годы политической реакции в России, без промаха била по либералам, пресмыкавшимся перед правительством из-за собственной шкуры, по обывателям, прятавшимся в своих норах от общественной борьбы. На многие годы запали в душу мыслящих людей России страстные слова великого демократа: «Неправильно полагают те, кои думают, что лишь те пискари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пискари».
      Сказки Щедрина будили политическое сознание народа, звали к борьбе, к протесту. «Доколе мы будем терпеть? Ведь ежели мы...» — грозит властям ворон-челобитчик от имени вороньего общества.
      Наиболее резко и открыто сарказм Щедрина, его политический пафос народного защитника проявился в сказках, изображающих бюрократический аппарат самодержавия и правящие верхи вплоть до царя.
      В сказке «Орел-меценат» дана уничтожающая пародия на царя и правящие классы. Орел — враг науки, искусства и защитник тьмы и невежества. Он уничтожил соловья за его вольные песни, грамотея дятла «нарядил... в кандалы и заточил в дупло навечно», разорил дотла ворон-мужиков. Кончилось тем, что вороны взбунтовались, «снялись всем стадом с места и полетели», оставив орла умирать голодной смертью. «Сие да послужит орлам уроком!» — многозначительно заключает сказку сатирик.
      С необычайной смелостью и прямотой о гибели самодержавия и неизбежности революции говорится в сказке «Богатырь». Сказка эта при жизни Щедрина не могла быть напечатана и увидела свет только после Великой Октябрьской социалистической революции. Щедрин высмеивает здесь веру в «гнилого» Богатыря, отдавшего на разгром и издевательство свою многострадальную страну. Иванушка-дурачок расшиб дупло кулаком, где спал Богатырь, и показал всем, что он давно сгнил, что помощи от Богатыря ждать нельзя.
      Все сказки Щедрина подвергались цензурным гонениям и переделкам. Многие из них печатались в нелегальных изданиях за границей. Этими изданиями и пользовались русские революционеры, ведшие пропаганду в народе.
      Фантастика щедринских сказок реальна, несет в себе обобщенное политическое содержание. Орлы «хищны, плотоядны»... Живут «в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают» — так говорится в сказке об орле-меценате. И это сразу рисует типические обстоятельства жизни царственного орла и дает понять что речь идет совсем не о птицах. И далее, сочетая обстановку птичьего мира с делами отнюдь не птичьими, Щедрин достигает комического эффекта и едкой иронии. Так же построена сказка о Топтыгины пришедших в лес «внутренних супостатов усмирять
      Не затемняют политического смысла зачины концовки, взятые из волшебных народных сказе образы бабы-яги, лешего. Они только создают комический эффект. Несоответствие формы и содержания способствует здесь резкому обнажению свойств типа или обстоятельства.
      Иногда Щедрин, взяв традиционные сказочные образы, даже и не пытается ввести их в сказочную обстановку или использовать сказочные приемы. Устами героев сказки он прямо излагает свое представление о социальной действительности. Таков например, сказки «Соседи» и «Путем-дорогою».
      Образы сказок вошли в обиход, стали нарицательными и живы многие десятилетия.
     
      ПРИЗЫВ К ОБРЕТЕНИЮ ИДЕАЛА
     
      Раскрытие темы мелочей жизни Щедрин начал уже в «Губернских очерках», вплотную к их философскому осмыслению подошёл в 80-е годы, начав вскрывать самые основы собственнического «мелочного» строя. Постепенно понятие о сущности мелочей, о бытовизме, при заземленности человеческой души расширяется включения в систему мелочей всей общественной системы, построенной на эксплуатации, всей деятельности личности и общества, не преследуют идеала освобождения. Защитниками мелочей жизни предстают и верные слуги царизма, и помещики крепостники, и буржуа-мироеды Деруновы. Они ввергают в тину мелочей и угнетенную массу народа. «Ах, эти мелочи! Как чесоточный зудень, впиваются они в организм человека, и точат, и жгут его. Сколь всевозможных «союзов» опутало человека со всех сторон; сколько каждый индивидуум ухитряется придумать лично для себя всяких стеснений!.. Нет места для работы здоровой мысли, нет свободной мину для плодотворного труда. Мелочи, мелочи, мелочи — заполнили всю жизнь...» «Одолели нас эти пустяки. Плывут со всех сторон, впиваются, рвут сердце на части»,— пишет Щедрин во введении к циклу рассказов «Мелочи жизни» (1886).
      Чтобы очистить живые души для борьбы, надо внушить им ненависть к «мелочам», уяснить их тлетворную и античеловеческую суть. «Я не раз задавался вопросом: как смотрели народные массы на опутывающие их со всех сторон бедствия? — и должен сознаться, что пришел к убеждению, что и в их глазах это были не более как «мелочи», как искони установившийся обиход... Шли в Сибирь, шли в солдаты, шли в работы на заводы и фабрики; лили слезы, но шли... Разве такая солидарность с злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется обыденною мелочью жизни?.. Мелочи управляют и будут управлять миром до тех пор, пока человеческое сознание не вступит в свои права». Нужно революционное обновление общества; всякие разговоры — лишь умножение «мелочей».
      Именно такое понимание «мелочей жизни» дано в одноименном цикле рассказов Щедрина. Герои рассказов — люди всех сословий России: крестьяне, ремесленники, помещики, буржуа, интеллигенция. И среди них нет счастливых, ибо все их физические и душевные силы поглощены мелочами, не подлинной жизнью, а ее призраками. И они отдают себя им на растерзание.
      Реалистические картины жизни, сопровождаемые авторскими комментариями, погружают читателя в гущу российской действительности 80-х годов XIX века. Щедрин демонстрирует великолепное мастерство и бытописателя, и тонкого психолога, и глубокого мыслителя — революционного демократа.
      Его выводы и обобщения строятся здесь, как и в «Господах Головлевых», на основе психологического анализа человеческих душ, взаимоотношений людей, лишенных каких-либо сатирических черт. Его повествование о них не содержит ни иронии, ни даже легкого юмора. В нем горечь, трагизм или прямое обличение помещиков, мироедов, земских «сеятелей». Но обличение не посредством морализирования, столкновения добра и зла, нравоучительных сентенций или сатирической гиперболы и фантастики, а прямое, философски обоснованное. Обличение с точки зрения угнетенного народа, с публицистическими экскурсами в историю экономического и политического развития страны. Поэтому многие рассказы являются, в сущности, социологическими очерками, по жанру своему связанными с очерками натуральной школы, но, как видим, глубоко отличающимися от них.
      Щедрин правильно понимал мелкобуржуазную сущность крестьянина-собственника, которого народники считали уже готовым к восприятию социалистических идей. В «Мелочах жизни» он создает тип крестьянина — «хозяйственного мужичка», чья цель жизни сводится к мелочной заботе о своем нехитром хозяйстве, и, несмотря на все ухищрения, обреченного на нищету или «кровопийство».
      Рисуя с разной степенью сочувствия и обличения типы «ухичивающих» и накопляющих — хозяйственного мужика, мироеда, помещика, попа,— Щедрин приходит к одному и тому же выводу: «Подобно хозяйственному мужику, сельскому священнику и помещику, мироед всю жизнь колотится около не чувствуя под ногами иной почвы и не усматривая впереди ничего, кроме крох. Всех одинаково копили мелочи, все одинаково в них одних видят печение против угроз завтрашнего дня. Но кому-то именно мелочи на общепризнанном язы называются «делом», а все остальное — мечтами и угрозою».
      Мелочи объединяют людей разных сословий роднят их духовно. В рассказах «Сережа Растов и «Евгений Люберцев» описана карьера мол чиновников, достигших значительных высот. Все силы их души ушли на это. Они потеряли способность любить, делать добро, думать о жизни, превратившись в людей-автоматов. У них «идея государственности заменилась идеей бюрократии, а интерес государства превратился в интерес казны». Представитель «золотой молодежи» — Геничка Люберцев «оставил при себе только государственную скл а труд предоставил подчиненным».
      Во «Введении» к циклу «Мелочи жизни» Щедрин приходит к выводу о неизбежности решително социальных катастроф в России, о назревании революционного процесса, пока что скрытого.
      «Ясно, что идет какая-то знаменательная уверенняя работа, что народились новые подземные ключи, которые кипят и клокочут с очевидной решимостью пробиться наружу. Исконное течение ни все больше и больше заглушается этим подземным гудением; трудная пора еще не наступила, но близость ее признается уже всеми».
      Это утверждение Щедрин относит и к России особенно, к Европе, где шли уже открытые класс битвы.
      Глубина идейного осмысления Щедриным гоственных процессов, происходящих в 80-е го; России и Европе, поразительна. Он предвидев наступление третьего, решающего этапа революционного движения.
     
      ИСТОКИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕАКЦИИ
     
      «Я позволю себе думать, что в ряду прочих материалов, которыми воспользуются будущие историки русской общественности, моя хроника не окажется лишнею»,— писал Щедрин в предсмертной «Пошехонской старине». Семейная хроника-роман «Пошехонская старина» вышла через девять лет после «Господ Головлевых», но проблемы, поставленные в ней, те же: обнажение крепостнической основы самодержавной России, призыв к воспитанию нового, революционного поколения. «Господа Головлевы» и «Пошехонская старина» — это, в сущности, одно художественное полотно, две друг друга поясняющие и продолжающие книги. «Господа Головлевы» могли быть написаны только тогда, когда у автора было уже четкое представление о прошлом «Пошехонья», то есть рабской консервативной России помещиков и крестьян. Щедрин сознательно исключил из «Господ Головлевых» подробности крепостнического быта, воспитания нового поколения крепостников, их взаимоотношения с крестьянами, как бы предполагая рассказать об этом в особом произведении. И вот в «Пошехонской старине» — лебединой песне великого сатирика — раскрываются самые основы российского «Пошехонья», этой колыбели реакции и человеконенавистничества.
      «Пошехонская старина» — поразительно яркая картина формирования психологии крепостников-реакционеров. В ней нарисовано становление принципов эксплуататорского общества в сознании не только господствующего класса, но и класса угнетенного. Этим она интересна и для нас, и для будущих поколений человечества. Отвергая упреки в бесцельном воскрешении картин прошлого, Щедрин писал в «Пошехонской старине»: «Фабула этой были действительно поросла быльем... Фабула исчезла, но в характерах образовалась известная складка, в жизнь проникли известные привычки. Спрашивается: исчезли ли вместе с фабулой эти привычки, эта складка?»
      «Пошехонская старина» — подлинная историческая эпопея крепостничества. Это произведение, как и роман-хроника «Господа Головлевы», направлено также против семейных хроник, рисующих идиллические картины детства, пусть даже в усадьбе либерального помещика. Щедрин открыто полемизирует с Аксаковым, Гончаровым. Семья Затрапезных в щедринской хронике — это, в сущности, семья Головлевых на более раннем историческом этапе. Это детство Иудушки, его братьев и сестер. Совпадают даже имена многих из них, черты характера, семейные сцены, разговоры. И что очень важно — дана перспектива развития характеров детей в типических условиях крепостнической действительности. Объяснено, как и почему из них выросли иудушки, Степаны, павлы и прочие головлевы. Показано также гибельное влияние рабства на психологию угнетенного народа, формирование того мужицкого «Пошехонья», за пробуждение сознания которого потом долгие десятилетия боролись передовые силы России.
      Но в «Пошехонской старине» Щедрин изобразил также и народ протестующий: крепостных, восстающих против рабства. В Мавруше-Новоторке, Вань-ке-Каине, Сережке-портном, Матренке-Бессчастной, Сатире-скительце и других крестьянах из «Пошехонской старины» живет вольнолюбивая, гордая душа русского народа, которую не смогли убить ни рабство, ни кабала. И для Щедрина, глубоко верившего в силы своего народа, это было залогом грядущей победы. Щедрин знал, что «борьба настоящего неизбежно откликнется в тех глубинах, в которых таятся будущие судьбы человечества, и заронит в них плодотворное семя».
     
      ДО КОНЦА НА ПОСТУ
     
      Последнее десятилетие жизни Щедрина — 80-е годы — было необычайно тяжелым для него. Затянувшаяся тяжба с родственниками доставляла писателю массу неприятностей. Он вынужден был часто отлучаться по этим делам из дома, нервничал, отвлекался от литературной работы. Зимой 1874 года умерла мать Щедрина, и он сильно простудился, отправившись на ее похороны. С этого времени Михаил Евграфович стал чувствовать себя все хуже. Физические страдания не оставляли его ни на один день. Постоянно давало себя знать больное сердце, страшный изнуряющий кашель доносился из комнаты, где он работал. Лечащие врачи удивлялись, откуда у этого насквозь больного человека берутся силы. Усугубляла его состояние и атмосфера равнодушия к его труду в семье. Жена и дети, воспитанные ею по законам светского общества, раздражали его. Взаимное непонимание доводило до нервных приступов, после чего чувство одиночества усиливалось.
      Понимание и поддержку Щедрин находил только среди единомышленников — сотрудников журнала «Отечественные записки». Не случайно поэтому редакция стала для него родным домом, где проходила большая часть его жизни. Близко знавший его С. Н. Кривенко писал о редакторской работе Салтыкова-Щедрина: «Он читал рукописи по беллетристике, правил их, готовил к печати, просматривал корректуры всех отделов журнала, вел переписку с некоторыми из иногородних сотрудников, сам писал статьи... имел объяснения с цензурой и т. д. и т. д., словом, он весь был в журнале, всего себя в него вкладывал и жил в нем душою... Весь досуг, все передышки между приступами болезни и ночные бессонницы, все печали и радости, мечты и помыслы,— все отдавалось литературе. Жить для него значило писать или что-нибудь делать для литературы...»
      С 1878 по 1884 год (после смерти Некрасова) Щедрин становится во главе журнала. Трудно было вести этот журнал вместе с Некрасовым, но еще труднее стало работать одному. В 80-е годы — в период наступления политической реакции в России — издание его было чрезвычайно рискованным. Щедрину приходилось отстаивать с боями почти каждое произведение, печатаемое в журнале. Особенно свирепствовала цензура в отношении его сатир. Сатиры Щедрина запрещали в рукописях, вырывали из журнала, сжигали тираж номера.
      Щедрин-редактор воспитал целую плеяду демократических писателей. И для всей демократической русской литературы Щедрин был духовным отцом и наставником. Он с честью продолжал и развивал традиции Чернышевского, Добролюбова, Некрасова. «Публика читающая... знает, что я не наемный редактор, а кровный»,— говорил Щедрин.
      Редактором, как и человеком, Щедрин был строгим и нелицеприятным. Он прямо в глаза высказывал свое мнение, часто резко. «Любезность не моя специальность»,— отвечал он обижающимся.
      Известный критик — революционный народник Н. К. Михайловский, работавший в «Отечественных записках», так описывает Щедрина 80-х годов: «Внешность Щедрина еще усиливала впечатление его грубоватой манеры: резкая перпендикулярная складка между бровей на прекрасном открытом и высоком лбу, сильно выпуклые, как бы выпяченные глаза, сурово и как-то непреклонно смотревшие прямо в глаза собеседнику, грубый голос, угрюмый вид. Но иногда это суровое лицо все освещалось такой почти детски-добродушной улыбкой, что даже люди, мало знавшие Щедрина, но попадавшие под свет этой улыбки, понимали, какая наивная и добрая душа кроется за его угрюмой внешностью».
      В 1884 году царское правительство закрыло «Отечественные записки». Это было страшным ударом для Щедрина и его друзей. В правительственном постановлении говорилось: «В редакцйи «Отечественных записок» группировались лица, состоящие в близкой связи с революционной организацией... Нет ничего странного, что при такой обстановке статьи самого ответственного редактора, которые по цензурным соображениям не могли быть напечатаны в журнале, появились в подпольных изданиях и у нас и в изданиях, принадлежащих эмиграции».
      «Закрытие «Отечественных записок» произвело во всем моем существе нестерпимую боль. Вижу, что связь моя с читателем порвана, а я, признаться, только и любил, что эту полуотвлеченную персону, которая называется читателем»,— писал Щедрин.
      Своему врачу и другу Н. А. Белоголовому признавался: «Я глубоко несчастлив. Не одна болезнь, но и вся вообще обстановка до такой степени поддерживает во мне раздражительность, что я ни одной минуты льготной не знаю».
      И этот человек, ежедневно ждущий смерти, за последние семь лет смог создать ряд художественных шедевров, разнообразных по жанрам. Какая великая сила духа жила в его истерзанном болезнью теле!
      28 апреля (10 мая) 1889 года перестало биться сердце великого писателя-демократа. И сразу же на имя вдовы Щедрина стали приходить телеграммы и письма из разных концов необъятной России, от людей разных профессий и званий. Одно письмо особенно замечательно. Его прислали рабочие из Тифлиса. «Смерть Михаила Евграфовича,— писали они,— опечалила всех, искренне желающих добра и счастья своей родине. В лице его Россия лишилась лучшего, справедливого и энергичного защитника правды и свободы, борца против зла, которое он своим сильным умом и словом разил в самом корне. И мы, рабочие, присоединяемся к общей скорби о великом человеке... За его любовь к нам и ко всему честному и справедливому мы посылаем ему свое сочувственное прощальное слово и, как человека с благородной, любящей душой, друга угнетенных, борца за свободу, провожаем глубокой грустью. Не услышать нам больше его доброе, смелое слово, но дух его всегда будет жить между нами, в его бессмертных рассказах, будет ободрять нас на хорошее, общее дело, на борьбу против зла, угнетения и на поиски правды и света...»
      Творчество Щедрина отразило все важнейшие общественно-политические процессы второй половины XIX века. Его сатира, несущая в себе революционно-освободительные идеи, провидела далеко вперед. Прошло столетие после его смерти, а мы убеждаемся, что проблемы и образы щедринской сатиры по-прежнему актуальны не только для капиталистического мира, но и мира социалистического. На долгом пути социального и духовного обновления человечества Щедрин неизменно будет нашим соратником.