Плагиат

Часть первая

СРЫВАЕТ С РЕЗЬБЫ

Глава первая
ПОСЛЕДНЯЯ РЕДАКЦИЯ

Не стоило бежать вверх по эскалатору, несколько минут опоздания ничего не изменят. От резкого перепада давления на свежем воздухе в глазах потемнело. Телегин встал у витрины, коснулся пальцами оледенелого стекла, отдышался, затем торопливо зашагал в сторону Адмиралтейства. Ветер с Невы мгновенно продул насквозь пальтишко и свитер. В висках стучало, глаза слезились от февральского мороза и бессонной ночи. Последняя правка, последние изменения, последняя попытка оживить мёртворождённые, до боли знакомые слова и фразы. «Найти и заменить» — самая необходимая функция программы; мгновение ока — и спекулянты превращаются в дилеров, оптовики в дистрибьюторов, шик в гламур, а доллар в евро. Только за эту ночь — сотни три замен, не считая рутинной правки.

Осовременивание текста ведётся давно, и этому нет конца. Вот уже четвёртая, подстроенная под стремительно меняющуюся современность, редакция. Эта — последняя, больше не будет, он решил.

До издательского дома рукой подать: пять минут уверенной ходьбы. В рюкзаке за спиной — свежераспечатанная рукопись, одна тысяча пятьсот страниц, три миллиона знаков, не считая пробелов, и двадцать лет жизни. Уверенность в ногах; на душе отчаянно скребут кошки. Но это уже точно в последний раз: сегодня ночью он дал себе слово…

Второй этаж, кабинет главного. Назначено.

Листает.

— Угу… угу… Мало сократили… Угу… Ну давайте сразу том третий… наши дни.

Телегин начал писать этот труд в 1984-м, будучи ещё студентом журфака ленинградского Университета. Заголовок: «Генеральный Секретарь». Замысел вылился в трёхтомную эпопею — «Ровесник века», «Вставай страна огромная» и «Отвечаю за всё». Босоногое детство, революционная юность, коллективизация, раненый замполит поднимает солдат в атаку, мирное строительство, Второй секретарь, Первый секретарь…

Подробный план дробился на ещё более подробный; на сюжетный линии и, наконец, на главы-ячейки с условными пока ещё заголовками. В эти ячейки, словно кропотливая пчела в соты, он заливал свой мёд творческого вдохновения… В эпопее нашлось место для подвига и предательства, для любви, измены и детальных описаний одежды, природы, производственного процесса….

Уже первые сто напечатанных под копирку страниц были опубликованы в номерах журнала «Комсомол» за январь-февраль 1985-го. Маменька, заведующая отделом культуры горкома КПСС, стала поговаривать о переезде в Москву.

Но вот, в апреле ударила перестройка, и все планы полетели под откос.

К тому времени Телегин уже закончил журфак. Он работал в молодёжной газете «Трудовая смена». Сотрудники редакции приходили после обеда, а расходились поздним вечером, часто нетрезвые. Но каждое утро, ровно в десять, после большой чашки кофе, Телегин садился за машинку и набивал главу «Генерального секретаря». Он уже плохо понимал, для чего. Скорее всего, в силу наработанной привычки, вроде гимнастики, для тонуса.

В 1989-м рукопись была закончена, отредактирована и перепечатана в четырёх экземплярах. Первую копию маменька отдала в нужные руки, и месяц спустя в Литературке появился очерк о подающем надежды молодом писателе.

Но всё уже стремительно менялось. Издательство под различными предлогами тянуло с публикацией. Для «Генерального Секретаря» уже не хватало ни денег, ни бумаги, ни покупательского спроса.

К 1991-му Телегин был почти готов. Он смиренно переправил заголовок и переписал наиболее нелепые теперь фрагменты текста. Редакция 1993 года получила название «Первый Президент». Но издателей уже не устраивал и «Президент» с его махровой партноменклатурной биографией; над освободившейся Россией витал дух ацетоновой водки и кислых приправ для шавурмы.

В девяносто восьмом Телегин предлагал издателям эпопею о династии русско-финского коммерсанта, открывшего в Питере сеть ресторанов быстрого питания «Самовар». Урезанную до восьмисот страниц эпопею поставило в свой план издательство «Феникс». Но тут случился дефолт, и птица сгорела вместе с рукописями и планами.

Очередной римейк, который он принёс в редакцию в 2002-м назывался «Олигарх». Пока трилогию читали, олигархи вышли из моды, и рукопись сочувственно отклонили.

Наступил февраль 2004-го. Телегину стукнуло сорок четыре. Двадцать лет он работает в молодёжной газете, двадцать лет переписывает этот проклятый роман, ставший его наваждением и кошмаром. Настоящая творческая жизнь, которая, наверное, могла бы состояться, но как-то иначе, пролетела мимо, едва успев пролепетать «извините…». В этой, сложившейся не очень удачно, были первая жена и дочка, с которыми он не виделся после развода. Могила родителей, на которой он ни разу не был. Секретарь Ниночка, на которой он двадцать лет назад должен был жениться и которая с каждым годом всё меньше похожа на невесту. Пятнадцать тысяч долларов за квартиру в банке, который лопнул. Сгоревшая зимой пустая полуразвалившаяся дача. Комната в коммуналке, доставшаяся после второго развода…

Издательство «Вехи», второй этаж, секретарша. Его примут.

Новая версия эпопеи называется «Законник». Это история вора в законе, достигшего высшей власти.

— Крысятника держали четверо. Гусев оттянул мошонку и стал резать её у основания тупым ножом. Нечеловеческий крик прорезал тишину тюремных коридоров.

— Откуда в камере нож? — рассуждает редактор вроде как сам с собой. — Заточка?.. Почему тупая?..

Телегин не знает, тюрьму видел только по телевизору.

Редактор пожилой, лысый, худощавый. Повидал всякого. По крайней мере, на бумаге. Листает дальше, изредка на несколько секунд замирает. У него такая отвратительная манера — находить и проборматывать вслух наиболее, как бы это сказать, ароматные участки текста…

— В коридорах государственной Думы было пусто. Гусев закрыл дверь кабинета и щёлкнул замком. Берёзкина прильнула к его мускулистому телу, ладошка скользнула под ремень…

— Прямо как в песне… — замечает редактор. — Там рябина, а у вас берёзка.

— Диван-то кожаный, холодный, а вы с меня уже трусики стащили… Какой он у вас стал большой… товарищ министр. Можно потрогать? Давайте, давайте, ближе, ещё…

Оксана Берёзкина, председатель партии «Женщины без границ», обхватила Гусева за бёдра и притянула к себе, к алым трепещущим губам.

— Где-то уже было: «Авдотья обхватила Никифора за шею и притянула к себе, к жарким трепещущим губам…» Это ладно… Только там, раньше, у вас большой кусок, страниц на сорок, заседание комитета по рыболовству… квоты… Это надо сократить. Или лучше вообще убрать.

Пока редактор листал и рассеянно бормотал вслух, Телегин понял окончательно, что всё напрасно, в несостоявшейся писательской карьере надо поставить точку. Эпизод с конфликтом по поводу квот на вылов минтая он считал лучшим из всего переписанного заново.

— А правда, что в тюрьме мужчины друг друга… ну, по-другому, совсем неприлично, сзади?..

— А меня можешь? Как петуха?.. — Берёзкина встала на колени, прогнула спину, отбросила волосы и обернулась. «Зачем она это делает? — подумал Гусев и послюнявил палец. — Рассчитывает получить комитет по строительству?..»

— Ого… — редактор безотчётно послюнявил палец и перевернул страницу. — Тут у вас посильнее «Фауста» Гёте… Дальше, как говориться, детям до шестнадцати. Чувствуется глубокое знание вопроса.

Телегин покраснел и даже взмок. Какое ещё знание вопроса. Вся эта галиматья от отчаяния. Он даже матом ругаться толком не умеет. А что писать после всех этих… Кто купит книжку, если её не жгли в кострах и не топили в гигантском унитазе?

— Тут у вас не по делу… на свадьбе говорят. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день». Это на похоронах принято. Ну, душа к новому хозяину… вы понимаете.

Пока Телегин думал, редактор прицепился к другой неточности.

— А Борис Абрамыч твой — душегуб. Сколько душ невинных загубил? Одних только депутатов в думе — пять нераскрытых убийств…

— Фамилия другая, — пояснил Телегин.

— При чём тут фамилия. Сколько душ по-вашему может загубить один душегуб? Как вы себе это представляете? Да разумеется, одну, свою собственную, поэтому так и называется.

«Дурак, медведь, животное! — мысленно обругал себя Телегин. — Графоман Графоманович.

— Знаете, Александр… — редактор вопросительно поднял брови.

— Сергеевич.

— Даже так… Знаете, Александр Сергеевич, дело не в содержании, — редактор начал укладывать третий том в папку. — Дело совершенно не в этом. Всё можно обтесать, отшлифовать… когда есть материал, камень, с которым можно работать. Камень, извините, а не папье-маше с акварелью. Не вижу, не чувствую. То, что у вас, я уже видел, читал и слышал. Видел в кино, читал в толстых журналах, слышал по радио… Причём, в основной массе, когда-то давно, в семидесятых. Слова поменяли, а по сути ничего не изменилось. У вас у самого нет такого ощущения?

Такое ощущение у Телегина было. Мало того, он давно уже знал причину творческой беспомощности. Его беда заключалась в редком природном даре — абсолютной памяти. Раз что-то прочитавши или услышавши, он мог безошибочно воспроизвести это и через десять и через двадцать и даже многое через сорок лет. Когда вместе с дачей сгорел лептоп с единственным экземпляром «Олигарха», он без малейших затруднений набил его заново, слово в слово, все полторы тысячи страниц. Уникальная способность помогала ему в рутинной работе, но не давала возможности для творчества. В голову лезли только готовые штампы — когда-то увиденные или услышанные слова, фразы, ощущения, сюжеты… Редактор правильно понял: всё написанное было невольной компиляцией когда-либо увиденного, услышанного или прочитанного.

— Но ведь покупают не за оригинальность стиля, а за пистолет и красавицу на обложке, — попытался защититься Телегин. — Вы лучше меня знаете, что за литература становится у нас бестселлером. Разве мой «Законник» хуже какого-нибудь «Антикиллера»?

— Нет, не хуже. Но вы не хотите писать серию милицейских или дамских романов для электричек. Вы хотите обрушить на читателя современный «Тихий Дон», а по сути пытаетесь навязать ему еду, которую он съел позавчера. Вы можете до бесконечности менять слова, имена, должности, антураж… Но вы не избавите читателя от ощущения затхлости пыльного журнала. Извините за прямоту и примите мой добрый совет: бросьте это дело. У вас замечательная работа; именно в ежедневной газете ценится то, что мешает вам в творчестве — консерватизм и лёгкий налёт… — редактор пошевелил пальцами.

— Плесени?

— В хорошем смысле, как на куске сыра. Честное слово, я люблю читать вашу телевизионную критику — смешно и уютно, как в домашних тапочках.

— Благодарю вас.

Телегин поднялся, взял папку, запихал её в рюкзак. Редактор тоже встал и проводил его до двери.

— Просто бизнес, ничего личного, — пошутил он, подмигнул и сделал указательным пальцем «пиф-паф».

Телегин пожал палец и вышел.

Теперь на работу. Полчаса пешочком до Лениздата. Нинка-как-картинка уже двадцать лет смотрит на него с одинаковым выражением. Читается приблизительно так: «Ничего не хочешь мне сказать?» По существу вопроса сказать нечего.

— Кто-нибудь звонил?

— Да, вам звонили.

Если на «вы», дело плохо.

— Женщина?

Звонят беспрерывно, но вопрос «кто-нибудь звонил?» Ниночка понимает прекрасно.

— Звонила Колтакова, по поводу аккредитации… и Кира Владимировна.

— Ага!

— Что передать Колтаковой?

— Что хочешь. Десять минут не беспокой, прошу как друга.

Телегин захлопнул за собой дверь в кабинет. Сегодня двадцать пятое февраля, день рождения Киры Берёзкиной. Сорок четыре! После очередного развода выглядит максимум на тридцать два. Она всё ещё фотомодель, и нет такого мужчины, который бы с первого взгляда не испытал к ней отчётливого физического влечения. У них был мимолётный роман в далёком прошлом. Скомканная постельная сцена во время туристической поездки. Гусеву повезло больше: он жил с красоткой на даче целую неделю. Есть подозрение, которое неприятно, что они тайно встречаются…

К чёрту. Телегин это я. Когда мне стыдно или когда придётся записывать вымышленные эпизоды, повествование будет вестись от третьего лица.