Глава восьмая
ЛИТЕРАТУРНЫЙ БЛИЦКРИГ
В конце мая вышла моя первая сорокинская книжка. Её ждали, её заметили, о ней заговорили. Прогрессивный критик Вячеслав Курицын назвал «Лёд» гениальным симулякром истинной картины мира, а Телегина «восставшим мертвецом, который теперь живее всех живых». Бенедикт Сорнов, критик старой школы, обозвал текст туманной ахинеей и выразил сомнение в том, что автор сам понимает значение своих собственных строк.
О книге заговорили, её начали покупать. Первый десятитысячный тираж разошёлся за один месяц. Пятидесятитысячная допечатка не залёживалась на складах, предполагалось, что её раскупят за лето. Модного писателя берут не потому, что его приятно читать, а для того, чтобы при случае оказаться способным поддержать разговор.
Когда в феврале-марте я всё вспомнил, обнаружилось много полезных знакомств. Коллеги — директора издательств, с которыми я пьянствовал на дачах и презентациях, — узнали о моей долгожданной новой рукописи и стали наперебой предлагать свои издательские услуги. Я выбрал московский «Феникс», название которого показалось мне символическим для моего писательского возрождения из пепла. К тому же мы были на короткой ноге с его владельцем. В первую неделю после тиража мы инспирировали акции скинхедов по сжиганию «Льда» (под видом «Льда» сжигали непроданный тираж стихов). Жгли не в пустоту, а на камеры съёмочных групп телевидения. Сотней экземпляров оригинала пришлось пожертвовать для крупных планов. Вечером того же дня сюжет обошёл новостные передачи многих российских и некоторых зарубежных телеканалов. В магазинах за моими книгами стали выстраиваться незнакомые юному поколению очереди.
В августе, к выходу «Чапаева и Пустоты» мы планировали молниеносное, в стиле гринписовских акций (возможно, их же силами), сооружение гигантского пенопластового унитаза на Красной площади и утопление в нём «Чапаева» негодующими национал-большевиками.
Фрагмент новой книги вышел в июльском «Новом мире». Там же появились две рецензии: ругательная от Вячеслава Курицына и хвалебная — от Бенедикта Сорнова. На начало августа мы запланировали выход стотысячного тиража.
По просьбе Гусева, который тоже весьма успешно продвигался в своём направлении, я лично пригласил на презентацию Аллу Пугачёву. Я поговорил с ней по телефону, и она сказала, что на её ночном столике лежит моя нашумевшая книга. Дочка позаботилась, чтобы мама тоже получила порцию отрицательных эмоций. «Теперь придётся прочитать. Если не понравится, приду и дам тортом по морде», — пошутила она.
Она разговаривала со мной как с равным; видимо, я перешагнул какой-то определённый уровень популярности, и мы в своём кругу могли материть друг друга, ничуть не напрягаясь.
К этому времени моя жена Таня была на шестом месяце беременности. Тогда, на пороге весны, впервые обнаружив её в своей постели, я снова почувствовал себя подростком на пике гиперсексуальности. Все мои юношеские мечты и фантазии, основанные на изображении постера, висевшего на старой работе в редакции, нескончаемым праздничным фейерверком ударили в небо. И не только в небо, как я благополучно сумел убедиться ровно через девять месяцев.
Для презентации книги арендовали банкетный зал Дома актёров. Одна за другой к подъезду подкатывали мёрсы и BMW представительского класса, оттуда выходили разряженные богачи, шишки всех мастей, а также властители дум, грёз и низменных инстинктов (к последним я причислял, например, Гусева). Пугачёва, первая московская барыня, приехала в лимузине. Голова у меня шла кругом, я хотел скорее напиться, чтобы не замечать камер и репортёров. Творческий человек, в отличие от политика или чиновника, может позволить себе дурачиться на публике. Инженеру человеческих душ не зазорно быть выпивши. Писатель трезвенник вызывает недоверие и подозрение, что всё написано не от души, а по расчёту.
Гусев и Пугачёва сидели за бутылкой хорошей водки и, хитро улыбаясь друг другу, неспешно разговаривали. Я понял, что Гусев кадрит Пугачёву. Это, конечно, была с его стороны наглость. С другой стороны, я ещё не воспринимал его как знаменитость. Я придвинул стул и сел без церемоний.
— А! Писатель! Я прочитала, — Алла протянула руку. — Порадовал. Смешно. Честно, не ожидала.
— Спасибо. Можно с вами выпить?
Гусев налил, и мы чокнулись.
— За тебя, — сказала Пугачёва.
Сказала так, будто я сам ещё не понимаю всех приятных последствий моего открывшегося таланта. А она в этом деле уже собаку съела.
— А где жена? — спросил Гусев.
— Она не пьёт. И вообще… ей лучше побыть в спокойной обстановке.
— В смысле… С каких это пор?
— Ты не понял! — сказала Пугачёва.
— А-а… — сказал Гусев и, покачивая головой, налил по полной. — Тогда ещё раз за писателя… производителя.
В разгар вечеринки эти двое тихонько смылись.
| 
