По дорогам науки

PDF

      ПРЕДИСЛОВИЕ
     
      В этой книге речь идет об открытиях медицинской науки.
      О Замечательны успехи, которыми советские исследователи обогатили медицину — науку о болезнях человека и способах борьбы с ними. Исключительно благоприятные условия работы, в которые поставлены советской властью ученые нашей страны, позволили нашим физиологам, биохимикам, биологам, нашим исследователям дать в руки врачей новые и мощные средства для предупреждения и лечения заболеваний.
      Что такое болезнь? Человек здоров, пока в его организме нормально совершаются все физиологические процессы — процессы дыхания, пищеварения, кровообращения, обмен веществ и нервно-психические процессы. Болезнь есть нарушение правильного течения этих процессов.
      В нашей книге рассказывается о том, какими новыми способами восстанавливаются, если не все, то многие нарушения жизнедеятельности организма; рассказывается о том, кто и как в наше время сумел открыть эти новые способы.
      Эти открытия не являются результатом случайности, непредвиденности, неожиданности? Нет. Они подготовлены всем ходом развития науки.
      Путь, по которому идет исследователь к открытию, неровный и тяжелый путь. Достижение желанной цели требует долгих лет упорной работы, настойчивости, неустанных усилий, сопровождающихся сомнениями, неудачами, подчас глубокими разочарованиями. Зачастую мысль ученого упирается в препятствия, кажущиеся непреодолимыми.
      Если обратиться к истории медицины, то можно увидеть, что новаторы почти всегда сталкивались не только с трудностями самой проблемы. Очень часто они наталкивались также и на сопротивление людей, на сопротивление других ученых. Немалых трудов стоило новаторам науки преодолеть и устарелые реакционные взгляды, живучие предрассудки, например, религиозные. Многие из ученых становились жертвами капиталистической конкуренции. В качестве разительного примера можно привести историю открытия хлороформа.
      Сто лет назад медицина дала человечеству это чудесное средство для борьбы с болью. Но первые врачи, которые пользовались хлороформом при операциях, не только встречали упорное сопротивление со стороны коллег, боявшихся уменьшения своих доходов, но и едва не попали под суд «за покушение на божественную волю», так как они обезболивали роды, а «бог назначил человеку рождаться в муках».
      Преодолевая скептицизм, недоверие, а порой и насмешки многих людей науки того времени, шел к своим открытиям Пастер. На ученых диспутах его доводы и доказательства не раз ожесточенно оспаривались, а каждая неудача в опытах вызывала укоры и даже издевательства.
      Фагоцитарная теория иммунитета, созданная Мечниковым и занявшая прочное место в медицине, встретила в свое время резкую оппозицию со стороны многих ученых. Против взглядов Мечникова выступил, например, такой крупный микробиолог, как Роберт Кох, объявивший вначале труды Мечникова ошибочными.
      Советские исследователи тоже иногда сталкивались не только с трудностями, возникающими в процессе самой работы, но и с отрицательным отношением, с непониманием их со стороны отдельных ученых. Однако все новое, передовое, прогрессивное в нашей стране получает заслуженное признание. Ведь советские исследователи работают в условиях, совершенно отличных от тех, в которых находятся ученые в капиталистических государствах.
      В СССР правительство не жалеет средств для развития передовой науки, которая ставит перед собой задачи улучшения жизни людей, облегчения их труда, поднятия культурного уровня населения, охраны его здоровья. Деятели науки окружены у нас заботой и любовью народа. Именно в нашей стране прозвучали слова Иосифа Виссарионовича Сталина, обращенные к людям науки: «Смелее экспериментируйте... Мы вас поддержим».
      Поэтому советским ученым неизмеримо легче работать, чем ученым в странах капитала. Естественно, это обеспечивает нашим исследователям успехи в преодолении препятствий, которые стоят на пути к овладению законами мертвой и живой природы. Людям науки, в том числе и медицинской, в нашей стране неизмеримо легче выполнять стоящие перед ними задачи.
      По-новому поставлен у нас вопрос о борьбе с причинами болезней. Роли среды, социально-бытовой обстановки отведено настоящее место.
      Общеизвестно, что, например, возбудителем туберкулеза является микроб — так называемая палочка Коха. Но далеко не каждый человек, в организм которого проникла палочка Коха, заболевает туберкулезом. Можно почти безошибочно сказать, что если человек находится в плохих жилищных условиях: живет в сырости, тесноте, духоте, если питается он недостаточно, а работу выполняет тяжелую, выматывающую силы, если труд такого человека не охраняется законодательством, то он легко становится жертвой туберкулеза и других болезней. Наоборот, при удовлетворительных жилищных условиях, при нормальном отдыхе после нормального рабочего дня, при достаточном питании опасность заболеть туберкулезом ничтожна.
      То же самое относится и ко многим другим заболеваниям. Так, например, при длительном пребывании в сыром, лишенном солнечного света помещении легко возникают заболевания суставов, так называемые ревматические заболевания, болезни дыхательных путей; изнурительный труд, психическая угнетенность приводят к появлению болезней кровеносных сосудов, сердца. Следствием неправильного питания являются болезненные изменения в желудке, кишечнике, печени.
      Непрерывное улучшение материально-бытовых условий жизни и повышение культурного уровня трудящихся являются в нашей стране основой успеха в борьбе с болезнями.
      Вот почему в Советском Союзе из года в год уменьшается число детских заболеваний, снижается детская смертность и смертность вообще. Исчезли эпидемии брюшного, сыпного и возвратного тифов, холеры и некоторых других заразных болезней. Все меньше и меньше становится детей-рахитиков, удлиняется средняя продолжительность жизни. Число жертв туберкулеза падает.
      Эти успехи могли быть достигнуты только после Великой Октябрьской социалистической революции, обеспечившей невиданный рост материального благосостояния народа и подъем культурного уровня трудящихся масс.
      Противоположность между трудом умственным и физическим в нашей стране сглаживается, устранена эксплуатация человека человеком. Нашей Конституцией узаконены права на труд и отдых. Создана огромная сеть оздоровительных учреждений, курортов, санаториев, домов отдыха, предназначенных для самых широких масс трудящихся.
     
      Чтобы изучить явления, связанные с болезнью, необходимо знать, как протекают процессы жизни в нормальном организме. Другими словами, надо знать законы, управляющие биологическими и, особенно, физиологическими процессами. Только опираясь на точное понимание физиологических функций в здоровом организме, можно успешно бороться с их нарушением.
      Известно, что в создании биологической науки, науки о развитии живых существ, огромную роль сыграло учение Дарвина об изменчивости и наследственности. Дарвин доказал, что изменения в организме происходят не в результате действия каких-то особых неизвестных внутренних сил, а под влиянием внешних причин, внешней среды.
      Великий русский ученый Иван Михайлович Сеченов указывал, что организм необходимо рассматривать в единстве с условиями его жизни. Если знать эти условия, то можно, управляя факторами внешней среды, влиять в желаемом направлении на развитие и жизнь организма. Ставя живое существо в те или иные условия, можно менять происходящие в нем процессы, укреплять их или нарушать, т. е. вызывать болезни.
      Зависимость организма от условий внешнего мира хорошо понимали лучшие передовые врачи и прежнего времени. Знаменитый русский клиницист Сергей Петрович Боткин давал следующее определение болезни: «Болезнь — это реакция организма на вредно действующее на него влияние среды».
      Другой виднейший терапевт конца прошлого века Алексей Александрович Остроумов определял болезнь почти теми же словами: «Болезнь — это нарушение нормальной жизни человека условиями его существования в среде».
      Отсюда совершенно ясно, что в медицине нельзя подходить к решению вопроса о том или ином состоянии организма в отрыве от условий той среды, в которой он живет. Нельзя изучать физиологию и патологию человеческого организма вне связи со средой и социальными особенностями коллектива. Только учитывая обстановку, окружающую организм, можно научиться изменять течение болезни.
      Первым исследователем, открывшим механизм действия внешнего мира на организм, и прежде всего путем воздействия на большие полушария головного мозга, был великий ученый Иван Петрович Павлов. Найденные им законы, управляющие работой мозга, образование так называемых условных рефлексов, явления возбуждения, торможения условных рефлексов, иррадиации, концентрации, индукции, создали совершенно новую науку о животном организме, о сложном взаимодействии его с окружающей средой.
      Вместе с тем труды Павлова закладывают новые, подлинно научные основы современной лечебной и профилактической медицины.
      Гениальное учение Павлова об условных рефлексах показало, что все процессы, происходящие в организме, подчиняются центральной нервной системе, что деятельность головного мозга оказывает решающее воздействие как на нормальные функции органов и тканей, так и на патологически измененные функции.
      Такое понимание условий, в которых начинается, развивается и заканчивается болезнь, устраняет прежнее воззрение на заболевание как на изолированное, очаговое поражение того или иного органа. Болезненные процессы в организме, представляющем собой, благодаря объединяющей деятельности центральной нервной системы, единое целое, естественно связаны с жизнедеятельностью всех органов и, особенно, с функцией больших полушарий головного мозга.
      Успех всех открытий в медицине становится понятным только в том случае, если допустить, что на новые лечебные методы и средства, применяемые для борьбы с болезнью, дает благоприятную реакцию, в первую очередь, центральная нервная система. И так происходит, надо полагать, даже тогда, когда сам исследователь не учитывает или не видит этого обстоятельства.
      Павловское учение об условных рефлексах, развитое его учениками, прочно ввело в медицину идею нервизма, идею о решающей роли нервной системы во всех нормальных и патологических процессах, происходящих в организме.
      В зарубежной медицине еще сохраняются взгляды, утверждающие, что некоторые болезни родителей должны обязательно появляться у детей и что такую наследственность предотвратить невозможно. Точно так же довольно широко распространено мнение, что если под влиянием внешних факторов в организме возникнут новые свойства, новые признаки, улучшающие состояние, жизнеспособность тканей, то такие приобретенные признаки являются случайными и не передаются по наследству.
      На чем основано подобное нелепое утверждение? На ложном учении о том, что живой организм будто бы состоит из двух совершенно различных частей: из зародышевых клеток, или идиоплазмы, и из тела — сомы, или трофоплазмы. Идиоплазма есть как бы хранитель «наследственных свойств». Наследственно передаются только те признаки, которые заключены в этом «веществе наследственности», в идиоплазме. Приобретенные признаки, вызванные изменениями в теле, в соме, наследственно не передаются. На идиоплазму же внешние факторы не действуют.
      Это антинаучное течение в биологии связано с именами буржуазных реакционных ученых — Менделя, Моргана и Вейсмана.
      Замечательный русский биолог И. В. Мичурин целиком опроверг антидарвиновские воззрения Менделя, Моргана, Вейсмана и их последователей. Он показал, что в мире живых существ — растительных и животных, наследственность и ее проявления зависят также и от условий жизни, что не существует «вещества наследственности», что наследственностью можно управлять, изменяя ее в нужном для человека направлении.
      Наследственные свойства можно изменять, меняя условия существования организма.
      К. А. Тимирязев, И. В. Мичурин, Т. Д. Лысенко внесли в теорию Дарвина дополнения, обогатившие учение об изменчивости и наследственности. Они создали советский творческий дарвинизм, не только объясняющий явления природы, но и управляющий ими в интересах социалистического общества.
      Если живое существо развивается в обычной для него обстановке, то оно очень мало отличается от родителей. Если же заставить его расти в новых условиях, то тип развития получится иной, с измененной наследственностью. Усиливая одни факторы среды, ослабляя другие и комбинируя их, можно создавать по плану сорта растений, породы животных с желаемыми признаками.
      Мичуринское направление в биологии оказалось очень плодотворным. Оно позволило произвести множество чудесных изменений в растительных и животных формах, переделывать растения, превращать, например, озимую пшеницу в яровую, что имеет огромное экономическое значение для нашей страны. Достаточно указать, что И. В. Мичурин вывел более 350 новых сортов плодово-ягодных растений.
      Создавая зимоустойчивые виды растений, ученики Мичурина и Лысенко продвинули границу разведения овощей и фруктов на далекий север. Творческий советский дарвинизм привел к созданию высокопродуктивных пород домашних животных, обладающих повышенной выносливостью, дающих большое количество молока, жира, мяса, шерсти и т. д.
      Законы мичуринской биологии являются общими и для медицины. В свете их по-новому ставятся проблемы борьбы с болезнями и их предупреждения. Мичуринская биология вооружает нас и в разрешении проблемы наследственной передачи приобретенных признаков.
      Творческий советский дарвинизм открывает большие перспективы и перед микробиологией. Известны, например, такие явления как «привыкание» микробов к таким лекарствам, которые их раньше убивали. Препарат стрептомицин уничтожает так называемых менингококков, возбудителей опасного для жизни воспаления мозговых оболочек. Но если стрептомицин применять в недостаточной, неубивающей дозе, то менингококки в конце концов переносят его как безобидное средство. Создается «привыкание» к этому веществу. В дальнейшем оно может даже стать необходимым для их жизнедеятельности. Это значит, что обмен веществ у менингококков под длительным влиянием стрептомицина изменился. И они дают потомство уже с новыми свойствами. Следовательно, под действием лекарственных веществ появились микробы с новыми признаками, передающимися наследственно.
      Медицина, опираясь на мичуринское учение об изменчивости и наследственности, может ставить перед собой задачу превращения опасных для здоровья микробов в безвредные. Это подтверждают и замечательные работы советских ученых-микробиологов. Они получили вакцины из живых микробов, с успехом применяющиеся для борьбы с болезнями человека и животных.
      Идеи Мичурина совпадают с идеями другого русского ученого. Еще много лет назад вопрос о наследственности приобретенных признаков поднял русский физиолог Иван Петрович Павлов. По его учению, на фундаменте врожденных рефлексов вырабатывается у живых существ, у животных и у человека, огромное количество разнообразных условных рефлексов — временных связей. Они составляют всю ту сумму привычек и навыков, которые определяют поведение животного и человека.
      Возникает вопрос: неизменно ли число врожденных рефлексов? Могут ли появляться новые врожденные рефлексы? Могут. Некоторые наиболее частые, наиболее постоянные условные рефлексы способны переходить в безусловные. Они становятся приобретенными признаками, передающимися наследственно. Павлов писал: «Можно принимать, что некоторые из условных, вновь образованных, рефлексов позднее наследственностью превращаются в безусловные». Отсюда следует, что те или иные наиболее полезные для организма условные рефлексы могут стать постоянными, врожденными, передающимися новым поколениям.
      В июне-июле 1950 года в Москве состоялась объединенная сессия Академии Наук СССР и Академии Медицинских Наук СССР, посвященная проблемам учения Павлова. Виднейшие ученые Советского Союза обсуждали самые животрепещущие вопросы физиологии, медицины.
      Сессия показала, что в нашей стране наука, основанная на животворных идеях диалектического материализма, идет вперед как нигде, ни в каком другом государстве. Ее достижения огромны.
      Работы объединенной сессии, утвердившей великое значение павловских идей, несомненно повлекут за собой дальнейший могучий расцвет медицины как лечебной, так и профилактической.
     
      В этой книге автор рассказывает о болезнях и средствах борьбы с ними, которые открыты и предложены медициной.
      При чтении книги следует иметь в виду, что открытия медицинской науки могут с успехом служить для устранения человеческих недугов только в определенных социальных условиях. От социальных условий вообще зависит возможность или невозможность пользоваться в широких масштабах достижениями медицины. На примере нашей великой Родины мы можем видеть, какого высокого расцвета может достигнуть наука, освобожденная от цепей капитализма и служащая народу в его борьбе за социализм и коммунизм.
      Об этом прежде всего необходимо помнить, когда мы говорим о великом значении для человечества тех открытий, которые совершила медицинская наука за время своего многовекового существования.
     
      Глава первая. АМПУЛА ЖИЗНИ
     
      Ни одна ткань в живом теле не вызывала такого интереса к себе, как кровь. Крови отводилось значительное место и в религиозных воззрениях, и в обрядах, и в отношениях между отдельными людьми, и в различных способах врачевания. За ней признавались какие-то особые свойства.
      На протяжении многих веков отношение к крови почти не менялось. Всегда считали, что кровь обладает особенным влиянием на человеческую жизнь.
      Известно, что в разных странах и в разные времена клятвы, например, а часто и договоры скреплялись кровью. Долгое время кровь обязательно входила главной составной частью в снадобья и лекарства, которые должны были действовать особенно сильно. И хотя такие факты относятся, разумеется, уже к области суеверия, тем не менее они совершенно ясно показывают, какое место занимала кровь в сознании и воображении людей.
      Конечно, случайным подобное отношение к крови быть не могло. Оно возникало благодаря огромной роли, которую действительно эта особая, жидкая, красного цвета ткань играет в процессах жизни и о значении которой даже древнему человеку было легко судить.
      Ведь и в самые отдаленные времена люди всегда могли наблюдать, что жизнь угасает по мере того, как вытекает из тела кровь. Чтобы понять это значение крови, не нужно быть ученым. Каждый человек видел и понимал, что означает для жизни кровь.
      Отсюда и возникало глубокое благоговение перед кровью. За ней признавалась могучая сила и исключительная роль в судьбе человека.
      Можно ли считать неправильным такое воззрение на кровь? Нет, оно вполне соответствовало огромнейшему значению крови для живых, и особенно для высокоорганизованных, существ.
      И наука все глубже и глубже постигала всеобъемлющее значение крови. В крови, как в зеркале, отражается все, что происходит в организме. Ни одно изменение в тканях тела, ни одно нарушение биологических процессов не совершается без участия крови.
      Есть болезни, притом тяжелые, которые некоторое время почти ничем себя не обнаруживают. На этой стадии их можно открыть только исследованием крови. Как пример приведем течение диабета, так называемого сахарного мочеизнурения. На протяжении довольно длительного периода это заболевание очень часто никакими характерными симптомами не проявляется. А в крови в это время уже происходят такие явления, такие изменения, которые позволяют безошибочно поставить диагноз.
      Целый ряд заболеваний нельзя ни точно установить, ни определить степень их серьезности, а также нельзя узнать и об успехе лечения без проверки того, что делается в крови.
      Кровь дает тончайшие реакции на болезнетворное начало, внедрившееся в организм. Они чрезвычайно важны для контроля течения патологических процессов. Теперь при лечении болезней в подавляющем большинстве случаев пользуются данными исследования крови.
      Изучение крови показало ученым необыкновенно сложную картину развертывающихся в ней процессов. Кровь оказалась средой, построенной особенным образом. В ней триллионы клеток и разнородные вещества, выполняющие определенные функции, без которых организм не может ни питаться, ни защищаться от болезней.
      Эти свойства крови, постепенно открытые и изученные наукой, были использованы для борьбы за человеческое здоровье.
      Только одна возможность применения крови долго не давалась в руки ученых — это переливание, трансфузия крови.
     
      Две смерти
      Бородинское сражение в Отечественной войне 1812 года отличалось крайней ожесточенностью. Генералы нередко сами вели свои полки в атаку. В одном таком бою был ранен генерал Тучков.
      Узнав об этом, фельдмаршал Кутузов послал своего личного врача, доктора Малахова, оказать помощь раненому, которого уже доставили на перевязочный пункт.
      Малахов тотчас же поспешил к генералу. Но когда доктор увидел Тучкова, заметил резкую бледность его лица, пощупал его пульс, выслушал его сердце, то ему стало ясно, что положение раненого безнадежно. Что же, у Тучкова было такое тяжелое повреждение, при котором гибель неизбежна?
      Нет, ранение генерала не было смертельным. Но осколок гранаты пробил большой кровеносный сосуд — подвздошную артерию, и вызвал огромное кровотечение. Тучков умирал не от самой раны, а от потери крови.
      Доктор Малахов и другие врачи ничего в этом случае сделать не могли. Они могли только остановить кровотечение, но вернуть потерянную кровь было невозможно. Смерть была неизбежна. И, действительно, вскоре жизнь генерала оборвалась.
      Есть еще один исторический пример, относящийся приблизительно к тому же времени.
      В битве между французами и австрийцами при Асперне в 1808 году был тяжело ранен маршал Ланн. Ядро раздробило ему обе голени и разорвало в них кровеносные сосуды.
      Получив сообщение об этом через адъютанта маршала, главный хирург французской армии, доктор Ларрей, поскакал к раненому.
      Ланн еще дышал. Ларрей соскочил с коня и нагнулся над маршалом.
      — Спасите его, доктор, — сказал адъютант, — употребите все ваши знания, все могущество науки. Таково повеление императора. Я должен его вам передать.
      — Увы, спасти его невозможно, — сказал хирург, выпрямляясь после осмотра. — Знания и наука бессильны. Маршал потерял слишком много крови.
      Ланн погиб.
      Что в этих эпизодах интересно для нас, живущих не в начале XIX, а в середине XX века?
      Интересен вопрос: мог бы врач теперь, в наше время, оказаться таким беспомощным перед большой потерей крови?
     
      Случай с архитектором
      Один известный ленинградский архитектор шел по улице в самом хорошем настроении. Вдруг он почувствовал себя дурно. Что-то кольнуло в животе, потемнело в глазах, дома куда-то поплыли. Он потерял сознание.
      Через пять минут машина скорой помощи везла его в больницу.
      Прошло еще немного времени, несколько минут, и врач приемного покоя поставил диагноз — острое желудочное кровотечение. Через двадцать минут после этого архитектор лежал на операционном столе. Дыхание его становилось все реже и реже, сердце билось все слабее и слабее.
      Из отверстия в артерии, разъеденной язвенным процессом, вытекала в полость желудка кровь. А с ней уходила и жизнь.
      Почему с потерей крови угасает жизнь?
      Человек живет, пока живут его клетки — мельчайшие микроскопические образования, из которых состоят ткани и органы тела, — прежде всего клетки мозговых центров. Чтобы клетки жили, они должны снабжаться питательными веществами и избавляться от негодных, использованных частиц. А чтобы усваивать эти вещества, в клетки должен все время поступать кислород. Без кислорода невозможен обмен веществ.
      Свежие питательные вещества и кислород доставляет к клеткам кровь. Прекращается их доставка — наступает кислородное голодание и нарушение обмена веществ в клетках. Клетки перестают работать. Если это клетки дыхательного центра в мозгу — прекращается дыхание. Если это клетки, регулирующие сердечнососудистую деятельность, — останавливается сердце.
      Вот почему при большой потере крови человек умирает.
      Так должен был умереть и архитектор.
      Но он не умер. Через три недели архитектор был благополучно выписан из больницы.
      Что же его спасло? Операция? Да, разумеется. Хирург вскрыл брюшную полость, нашел в стенке желудка кровоточащее место, удалил весь пораженный язвенным процессом участок и тщательно зашил операционную рану.
      Но одной только операции было бы мало для восстановления сил архитектора. Операция не так скоро вывела бы больного из тяжелого состояния, если бы не стеклянная ампула, которую держала медсестра, стоя у головы оперируемого. Пока хирург оперировал больного, другой врач ввел в вену руки архитектора конец иглы, соединенной резиновой трубкой со стеклянной ампулой. В стеклянной ампуле находилась темнокрасная жидкость. Это была кровь.
      Архитектору во время операции производили переливание крови.
      По мере того, как уровень жидкости в ампуле понижался, бледность лица архитектора исчезала, губы розовели. В его тело как бы вливалась жизнь.
      Эту ампулу можно было назвать «ампулой жизни».
      Теперь ясно, от чего, помимо тяжелого ранения, умерли генерал Тучков и маршал Ланн. Они потеряли много крови, а врачи того времени не обладали такой ампулой жизни.
      Тогда еще не умели делать переливание крови, не знали, что это возможно.
     
      Два свойства врови
      Архитектору одновременно с операцией произвели переливание крови. Без переливания крови, как мы уже говорили, даже самая блестящая операция не так скоро поставила бы его на ноги.
      Жизни архитектора могла грозить еще одна опасность. У него через отверстие поврежденного сосуда ушло столько
      крови, что уже возникала опасность паралича дыхательного центра и остановки деятельности сердца.
      Но чужая кровь принесла питательные вещества и кислород к жизненноважным участкам организма больного и этим предотвратила смертельное осложнение. Вместе с тем она восстановила и кровяное давление в артериях, что чрезвычайно важно для работы сердечно-сосудистого аппарата.
      Чужая кровь заместила собственную кровь архитектора.
      Такое значение перелитой крови называется замещающим.
      Но перелитая кровь может выполнять при острых желудочно-кишечных кровотечениях не только замещающую роль.
      В клинику ленинградского профессора Джанелидзе в разное время доставили двадцать больных, у которых было точно установлено кровотечение. Причиной этого была язвенная болезнь — чаще всего язва желудка, язва двенадцатиперстной кишки; реже — язва толстой кишки. Чтобы возместить кровопотерю, всем этим больным делали переливание крови. А затем ждали, что будет дальше. Потребуется ли вмешательство хирурга для остановки кровотечения?
      Оперировать пришлось лишь одного. У остальных кровотечение больше не возобновлялось, хотя сама язва, разумеется, не исчезла и требовала дальнейшего лечения.
      Что же у девятнадцати больных прекратило кровотечение?
      Только переливание крови, как это ни странно.
      Казалось бы, перелитая кровь создает добавочное давление на стенки сосудов, растягивает их. Следовательно, растягивается также и пострадавшая кровоточащая стенка сосуда. Другими словами, кровотечение должно было бы усилиться. На самом деле выяснилось, что перелитая кровь, наоборот, повышает сократительную способность сосудов и тем самым содействует прекращению кровотечения. Предполагают, что это есть результат возбуждающего влияния перелитой крови не только на стенки сосудов, но и на нервные центры, от которых зависит сужение кровеносных сосудов.
      Таким образом, и стенка, разрушенная из-за язвы артерии или вены, если этому не мешают рубцы и спайки, тоже стягивается, суживается.
      А от этого просвет разрыва в стенке уменьшается, что препятствует крови изливаться из сосуда.
      Это первое. А второе и самое главное — переливание усиливает способность крови свертываться. Происходит это благодаря тому, что с кровью больному вводится сразу большое количество веществ, содержащихся в переливаемой крови и способствующих ее свертыванию. И тогда в поврежденном сосуде легче и скорее образуется прочный сгусток крови, закрывается разрыв, прекращается кровотечение.
      Советский исследователь Ермоленко обстоятельно доказал подобное воздействие переливаемой крови.
      Такова еще одна роль переливания — кровоостанавливающая.
      Почему же тогда архитектору сделали, не выжидая ни минуты, и переливание крови и операцию?
      Это нужно было потому, что он потерял слишком много крови. У него был большой разрыв артерии, очень большое кровотечение, которое угрожало его жизни. Медлить было нельзя. Нужны были одновременно и немедленно как операция, так и переливание.
      Однако архитектору влили крови гораздо меньше, чем он потерял. И причины этого понятны. При значительной потере крови сердце больного ослабевает. Никоим образом нельзя давать такому сердцу сразу большую нагрузку, с которой ему трудно будет справиться: может произойти паралич сердца. Нельзя с этим не считаться. Значит, надо уменьшить вливаемую порцию крови.
      Следует заметить, однако, что бывают случаи, когда все же приходится в короткий срок вливать увеличенное количество крови.
      В Московском институте им. Склифосовского нашли способ предупреждать и при этом перегрузку сердца.
      В клинику института однажды поступил больной с огромной опухолью почки. Оперировать его нужно было немедленно. А он был истощен, очень ослаблен болезнью. Даже опытные хирурги считали этот случай почти безнадежным. Чтобы рассчитывать здесь на какой-либо успех, следовало больного раньше предварительно укрепить, дать ему питание, а вместе с тем и усилить деятельность сердца. Без таких мероприятий нельзя было даже приступать к операции. А эти мероприятия требовали времени.
      Но из-за опухоли нельзя было долго ждать.
      Тогда решились на крайнюю меру: перелили больному... семь литров крови, т. е. больше полуведра.
      Переливание длилось шесть суток. Днем и ночью. Капля за каплей. Это было так называемое капельное переливание.
      Капельное переливание явилось тем способом, который должен был помочь пропустить через сердце больного огромную массу крови без опасности паралича сердца.
      Больной получил громадное количество питательных веществ, содержавшихся в семи литрах крови. А сердце при этом не испытало перегрузки, так как переливание совершалось очень медленно и постепенно.
      На седьмой день операция была удачно произведена.
      Все вышло так, как предполагали хирурги.
      Капельный метод, успешно применяемый советскими врачами для переливания больших количеств крови, занял достойное место в медицине.
     
      Источник энергии
      Человека, казалось, вылечили, а он все ходит по больничной палате бледный, вялый. И так уже не одну неделю.
      Лечили его от воспаления тонких кишок, от так называемого энтерита. Воспаление давно прошло, однако у больного осталась слабость, быстрая утомляемость, отсутствие аппетита.
      Тогда врач сделал ему переливание крови, небольшое, грамм сто пятьдесят, т. е. немного больше полстакана. И через несколько дней у больного появился живой блеск в глазах, бодрость и хорошее настроение.
      В клинике кожных болезней долго лежал больной шофер. У него на правой руке были незаживающие язвы. Язвы назывались «трофическими», от греческого слова «трофэ» — питание. Это значит, что язвы вызваны и поддерживаются нарушением питания самих тканей — кожи, мышц.
      Язвы у шофера не заживали уже в течение семи лет. Лечили их электро-световыми процедурами, повязками с разными дезинфицирующими и восстанавливающими лекарствами и даже рентгеновскими лучами. Но ничто не помогало.
      Шоферу сделали переливание крови, сперва одно, потом другое и третье, и тоже — небольшими дозами. Болезнь пошла на убыль. Началось быстрое выздоровление. Язвы исчезли.
      Зачем же этим двум больным переливали кровь? Ведь по отношению к ним не имелось обычных оснований для переливания крови? У них не было ни кровопотерь, ни кровотечений, ни вообще заметного малокровия.
      Это верно. И все же переливание крови здесь было очень желательно.
      Суть не в том, что больным влили кровь, а в том, что вместе с кровью им ввели и белковые вещества другого человека — белки, находившиеся в плазме чужой крови.
      Особенности этого процесса надо представить себе следующим образом.
      Введенные в организм чужие белки являются раздражителями, действующими прежде всего на воспринимающие элементы нервной системы. В этих элементах рефлекторно возникают импульсы, идущие через центральную нервную систему ко всем клеткам и меняющие в них течение жизненных процессов. В результате в организме происходит как бы перестройка.
      А все это выражается в очень интересных явлениях.
      Белки одного человека, как по своему составу, так и по строению, всегда несколько отличаются от белков другого человека. В клетках тела тоже есть белки в виде так называемых белковых коллоидов. Эти белковые частицы очень чувствительны к чужому белку, содержащемуся в плазме переливаемой крови.
      Когда такой чужой белок попадает в организм больного, его собственные белковые частицы клеток как бы получают извне удар: в клетках совершается нечто вроде молекулярной встряски.
      Она не проходит даром. Отживающие, как бы одряхлевшие, белковые частицы клеток, наименее стойкие, начинают выпадать внутри клеток, в так называемой протоплазме клеток. Затем они как ненужный балласт выбрасываются из клеток в кровь, оттуда поступают в почки и выносятся наружу.
      Таким образом клетки освобождаются от старых задержавшихся в них частиц, вместо которых вырабатываются новые.
      В результате все процессы в них ускоряются и улучшается обмен, веществ. А это, в свою очередь, улучшает общее состояние человека, укрепляет его, повышает его силы и бодрость.
      Академик Богомолец и его ученики в течение ряда лет тщательно изучали все эти внутриклеточные «бури».
      Такое толкование механизма действия переливаемой крови получило название теории коллоидо-клазического шока.
      После доклада Богомольца на Международном конгрессе по переливанию крови его теория коллоидо-клазического шока была признана во всем мире как лучше всего объясняющая явления стимуляции, происходящие в клетках при переливаниях крови.
     
      Четвертая роль
      Один молодой человек, по профессии фотограф, рано закрыл после топки вьюшку печки и лег спать.
      Соседи по квартире, почувствовав угарный запах, заподозрили неладное и постучали в комнату фотографа. Никто не ответил. Когда взломали дверь, фотограф был уже без сознания и почти без пульса. Это было отравление окисью углерода, тем газом, который образуется при неполном сгорании угля.
      Скорая помощь быстро доставила угоревшего в больницу. Сознание у него попрежнему отсутствовало. Сердце билось. Врачи выпустили у пострадавшего около стакана крови, а затем влили 400 кубических сантиметров, т. е. два стакана, чужой крови. Фотограф пришел в себя, открыл глаза. Состояние его резко изменилось к лучшему.
      Советскими врачами описаны многочисленные случаи лечения переливанием крови отравлений бертолетовой солью, светильным газом, фенолом, бензином, змеиным ядом, ядом тарантула, хлороформом, эфиром.
      Какая же связь между переливанием крови и лечением отравления, например, окисью углерода?
      Все. становится понятным, если знать, что яд, пройдя сквозь стенки дыхательных путей, всасывается и попадает в кровь. Значит,, надо успеть именно здесь его и обезвредить.
      В одних случаях переливание крови разжижает яд, т. е. уменьшает его концентрацию. В других случаях свежая кровь связывает некоторое количество яда и тем самым мешает ему проникнуть в более важные органы. А при отравлении газом, например окисью углерода, происходит соединение газа с гемоглобином красных кровяных шариков. Связанный таким образом гемоглобин уже не захватывает кислорода воздуха. Может наступить гибель из-за отсутствия кислорода. Перелитая кровь приносит е собой красные кровяные шарики с нормальным, свободным гемоглобином.
      Понятно также, почему фотографу предварительно выпускали кровь. Сделано это было для того, чтобы с кровью вывести из организма часть попавшего в него яда — угарного газа.
      А в чем сущность так называемых инфекционных, заразных заболеваний: брюшного тифа, сыпного тифа, дизентерии, скарлатины?
      Микробы-возбудители этих болезней вырабатывают вредные вещества, токсины. Токсины разносятся с кровью по организму и отравляют его.
      Ясно, что переливание крови будет здесь до известной степени действовать так же, как и при отравлении ядами.
      По той же причине и в случае ожога можно помочь переливанием крови.
      Ведь ожог — это разрушение кожи. При разрушении, распаде кожи образуются вредные вещества. Они всасываются в кровь. Это своего рода сильное отравление. А раз отравление, значит, переливание крови будет действовать как облегчающее средство.
      Такую роль крови естественно назвать обезвреживающей.
      Как видите, четыре свойства крови: замещающее, кровоостанавливающее, стимулирующее, обезвреживающее, позволяют при1 менять переливание крови при самых различных заболеваниях.
      Конечно, узнать все это было не так просто и легко, как может показаться. Каждый шаг вперед по пути овладения лечебной силой перелитой крови требовал и требует тщательного на блюдения и проверки.
      Переливание крови — это такая обширная область в медицине, что предстоит еще много труда и усилий для ее дальнейшего изучения. Тем более, что этим стали заниматься по-настоящему не так давно, хотя думали о чудесных возможностях крови уже в самые отдаленные времена.
     
      Немного истории
      Знаменитый врач древности Гиппократ лечил душевно-больных тем, что назначал им принимать внутрь человеческую кровь, так как по его учению считалось, что в крови здоровых людей содержится и здоровая душа.
      Лет 400 назад возникла теория, которая утверждала, что можно людей сделать храбрыми, великодушными. Для этого надо вливать им здоровую кровь тех, кто отважен и добр.
      Французскую королеву Марию Медичи, жившую в начале XVII века, известную своей жестокостью, пугала приближающаяся старость с ее недомоганиями. Один из придворных медиков королевы предложил ей средство: пить человеческую кровь.
      Папу Иннокентия VIII в конце XV века врачи лечили напитком, главной составной частью которого тоже была человеческая кровь.
      Разумеется, все эти способы применения крови не могли привести ни к чему иному, как к гибели тех, у кого брали кровь. Однако указанные примеры свидетельствуют о том, что мысль о возможности овладеть целебной силой крови давно уже занимала воображение людей.
      Но первое переливание крови, первая трансфузия от человека к человеку, произошло лишь в начале XIX века. Оно было сделано больному, страдавшему раком желудка, т. е. в те времена обреченному на смерть. Неудержимая рвота, нарастающая слабость и резкое исхудание указывали на приближающийся печальный исход. А врач, лечивший его, по имени Блонделль, очень интересовался вопросами переливания крови, которые иногда затрагивались в медицинских книгах, и сам производил над животными различные опыты в этом направлении..
      Так как спасти больного все равно было невозможно, то врач решил применить переливание крови, хотя в те времена попытки переливания крови считались недопустимыми, противоречащими незыблемым основам медицины.
      Больного перевезли в больницу. Один из служителей согласился дать ему часть своей крови. Переливание было выполнено удачно. Прошел день другой, третий, больной жил и с ним ничего плохого не происходило.
      Так было произведено первое в истории переливание крови от человека к человеку. Это произошло в 1819 году.
     
      Неприятная статистика
      В чем заключалась удача этого случая? В том, что после переливания крови больной стал чувствовать себя значительно лучше, стал бодрее и крепче.
      Однако сама болезнь его, рак, осталась, и улучшение долго длиться не могло. Действительно, больной вскоре умер.
      Эта первая попытка показала, что переливание крови от человека к человеку не фантазия, что оно возможно и что даже у тяжелого больного она вызвала подъем сил.
      Через пять лет было сделано еще одно переливание крови женщине, умиравшей от сильного кровотечения. Трансфузия спасла ее.
      Оба эти случая, а затем ставшие известными еще несколько успешных переливаний воодушевили всех, кто занимался вопросами переливания крови, и послужили стимулом для дальнейшего изучения этой проблемы.
      Число трансфузий в разных странах стало расти. С каждым годом увеличивалось количество людей, которых лечили переливанием крови.
      Однако статистические данные показывали, что дело обстояло неблагополучно.
      В 1869 году было подсчитано, что с 1819 года больным, потерявшим много крови, сделали пятьдесят семь переливаний. Из них шестнадцать окончились смертью, т. е. почти каждый третий пациент умирал.
      Другой исследователь в 1873 году изучил результаты двухсот случаев переливания крови. Из них сто семьдесят шесть окончились печально, т. е. почти каждый второй случай переливания приводил к гибели. Смерть наступала при явлениях резкого ухудшения общего состояния, внезапной слабости сердца, судорог.
      Таким образом, то, что должно было приносить жизнь, приносило в большинстве случаев смерть.
      Врачи приходили к мрачным выводам. Они начинали бояться этой операции.
      Даже те больные, которые поправлялись и потом великолепно себя чувствовали, все же в первое время после переливания испытывали много неприятного: рвоту, жар, сердцебиение, головокружение, даже беспамятство. Попадались, правда, и такие больные, у которых не обнаруживалось никаких осложнений. Но таких было мало.
      В России того времени, в сороковых, пятидесятых и шестидесятых годах прошлого столетия, было произведено огромное число экспериментальных исследований и несколько десятков трансфузий. Наибольшее число их сделал доктор Коломнин — 22 переливания. И у русских врачей наблюдалось большое количество осложнений и смертельные исходы.
      И ни в одной стране никто не понимал, в чем дело. Врачи искали причину зла. Каждый предлагал свое объяснение.
      Некоторые утверждали, что вся беда в образовании кровяных сгустков. Значит, чтобы этого избежать, переливаемую кровь надо было предварительно дефибринировать т. е. лишить ее фибрина, от которого зависит свертывание крови.
      Другие, наоборот, выступали против дефибринирования. По их мнению, во всем виноваты были белые тельца крови, лейкоциты, которые разрушаются, если фибрина нет или его мало.
      Были и такие, которые полагали, что дело в почках. При переливании крови, говорили они, моча становится ядовитой, а почки не успевают выводить этот яд. Некоторые думали что осложнения вызывает воздух, попадающий в русло крови.
      Крупнейшие хирурги предпочитали воздерживаться от переливаний крови.
      Была в крови какая-то загадка, но ключа к этой загадке не могли отыскать.
      В конце XIX века в лабораториях и клиниках многих стран охотились за этой тайной крови. И только в начале XX века она была, наконец, раскрыта.
     
      Элементы крови
      При ранении артерии или вены кровь вытекает одноцветной красной струей.
      Но если кровь выпустить в стеклянный узкий сосуд и дать ей спокойно постоять, го в ней через некоторое время окажутся два слоя: верхний — светлый, жидкий; нижний — темный, густой. Происходит это потому, что плотные частицы крови осели, а жидкость осталась сверху.
      Плотные частицы — это элементы крови, имеющие определенную форму, форменные элементы: красные кровяные тельца — эритроциты, белые кровяные тельца — лейкоциты и кровяные пластинки, или тромбоциты.
      Жидкий слой — это плазма крови. Она слегка желтоватого цвета с янтарным оттенком. Если плазму помешать стеклянной палочкой, то из жидкости выпадут хлопья, состоящие из волокнистых нитей — нити фибрина.
      Плазма без фибрина называется сывороткой.
      В сыворотке содержатся питательные вещества, все, что поступает в кровь из кишечного тракта, и все, что должно выделиться наружу, что является как бы отбросами организма, например, углекислота, мочевая кислота, мочевина; кроме того, в сыворотке имеются углекислые, фосфорнокислые и хлористые соли натрия, калия, кальция.
      Как видите, это очень сложная жидкость.
      Сыворотка крови обладает многими свойствами. Но среди них есть одно, обнаружение которого и явилось ключом к разгадке тайны переливания крови.
     
      Сыворотка и эритроциты
      Если взять сыворотку крови человека, который, например, перенес заболевание брюшным тифом, и прилить в нее каплю жидкости, содержащей брюшнотифозные микробы, то можно заметить, что через некоторое время микробы начинают собираться в кучки, склеиваться, перестают размножаться и в конце концов погибают. Это делает сыворотка: она агглютинирует, т. е. склеивает микробы, и тем самым как бы их парализует. С такими микробами защитные силы организма уже легко справляются.
      Явления агглютинации были впервые подробно изучены в девяностых годах XIX века и вызвали чрезвычайный интерес. Почти во всех бактериологических лабораториях изучали эти новые удивительные факты.
      Особенно любопытными, хотя они и не были связаны с микробами, оказались следующие опыты. Была взята капля сыворотки одного человека; в нее опустили каплю крови другого человека. И вот в капле сыворотки появились комочки из склеившихся эритроцитов.
      Это, разумеется, было поразительно. Ведь эритроциты — не микробы. Сыворотка могла агглютинировать микробов. Здесь же микробов не было. Сывороткой агглютинировались эритроциты.
      Такое необычное явление требовало проверки. Проверку провели. Брали каплю сыворотки и опускали туда эритроциты, из пробирок с разной человеческой кровью.
      Несколько препаратов дали ту же картину, которая уже была знакома: склеивание красных кровяных телец. Два препарата не дали ничего похожего. В них эритроциты нормально и равномерно распределялись по всей капле сыворотки, не склеиваясь.
      Что это могло означать?
      Вывод приходил сам собой: агллютинация эритроцитов сывороткой человеческой крови происходит и у многих совершенно здоровых людей. Другими словами, это есть явление нормальное, физиологическое.
      Так, в 1901 году произошло открытие совершенно нового, до того времени никому не известного свойства крови.
      В медицинских журналах стали появляться работы, посвященные агглютинирующим свойствам крови.
      Наибольший интерес представляла статья Ландштейнера, в которой описывались наблюдения над кровью довольно большого числа людей. Статья называлась: «По поводу агглютинационных свойств нормальной человеческой крови». Эта статья повернула в значительной степени все дело переливания крови.
      Исследованию подверглась кровь у двадцати двух человек; в порции крови каждого из них отделили сыворотку от эритроцитов; затем были смешаны между собой сыворотки и эритроциты разных людей. Все эти двадцать два человека были совершенно здоровые люди.
      В результате проделанной работы надо было считать твердо установленным, что кровь у разных людей обладает разными свойствами, имеет свои особенности. Основной особенностью являлось следующее.
      Сыворотка одних здоровых людей склеивала эритроциты некоторых других здоровых людей. Сыворотка в этих случаях словно не допускала пребывания в крови чужих эритроцитов. Это можно было назвать явлением несовместимости крови.
      Но в некоторых препаратах эритроциты располагались в сыворотке совершенно свободно, не собирались в кучи, не склеивались. Сыворотка словно не возражала против пребывания в крови чужих эритроцитов. Это можно было назвать явлением совместимости крови.
      В конце концов оказалось, что по свойствам крови люди делятся на три группы. Совместимой является кровь, принадлежащая хотя и разным лицам, но относящаяся к одной и той же группе. Только кровь людей одной и той же группы не дает склеивания эритроцитов.
      У самой большой группы, которую назвали первой группой, оказалось еще одно интересное свойство. Мало того, что её эритроциты не склеивает ничья кровь этой же первой группы, их также не склеивает кровь ни второй, ни третьей группы.
      Значит, вливание кому бы то ни было крови первой группы не будет сопровождаться агглютинацией.
      Кровь первой группы — совместимая для всех групп.
      Человек, у которого кровь относится к первой группе, может давать ее для переливания любому другому человеку, являясь таким образом универсальным донором (донор — это тот, кто дает свою кровь для переливания).
      Для человека, у которого кровь принадлежит ко второй группе, совместимой является кровь людей второй группы и, конечно, кровь первой группы.
      Для третьей группы совместимой является кровь третьей группы и опять-таки — первой.
      Во всех остальных сочетаниях наступает агглютинация, склеивание.
      Все это и было напечатано в статье «По поводу агглютина-ционных свойств нормальной человеческой крови».
      А что означает для эритроцитов склеивание? Это — их гибель. Вслед за агглютинацией происходит растворение склеившихся эритроцитов, то, что называется гемолизом.
      Если влить человеку несовместимую кровь, то после предварительного склеивания эритроцитов начнется их растворение, распад — гемолиз. Кучки склеенных эритроцитов забивают просвет кровеносных сосудов. Нарушается кровообращение. А распад эритроцитов наполняет кровь ненужными и даже вредными веществами. Тогда у человека наступает рвота, головокружение, потеря сознания, высокая температура, — все, что называется осложнениями переливания крови. Может наступить даже и смерть.
      Тайна крови, тайна осложнений. — этого бича переливаний — была раскрыта.
      Следует отметить, что в учение о группах крови потом пришлось внести поправку: люди по свойствам крови делятся не на три, а на четыре группы.
      Сыворотка четвертой группы совсем лишена способности агглютинировать какие-либо эритроциты.
      Значит, такому человеку можно влить кровь любой группы. Это есть универсальный реципиент. Реципиентом называется тот, кому вливают кровь.
      Четвертая группа крови была найдена несколько позже первых трех групп.
     
      О случайностях
      Случайно ли было открытие групп крови?
      Разумеется, нет. Случайность, если она и была, играла здесь совсем ничтожную роль.
      В самом деле, могли ли быть обнаружены явления агглютинации эритроцитов сывороткой не в 1901 году, а положим, в 1801 году? Нет, не могли.
      Изучая поведение различных микробов в сыворотке человека^ ученые заметили, что в сыворотке некоторых людей микробы стали склеиваться кучками, затем погибали.
      Так ученые открыли и описали явление агглютинации микробов. Это, как мы уже сказали, произошло в девяностых годах прошлого века.
      Если бы явления агглютинации не стали широко известны всем бактериологам, то никто из них, пожалуй, и не заинтересовался бы склеивающими кровь свойствами сыворотки. Они ничего не поняли бы в том, что происходило с эритроцитами в капле сыворотки.
      Открытие агглютинации, микробов подготовило открытие агглютинации эритроцитов.
      Но исследователи агглютинации микробов ничего не увидели бы в микроскопе, если бы за много лет до них, начиная с 1861 года по 1878 год, другие ученые не выяснили, какими микробами вызываются те или иные болезни, и не научились их окрашивать, т. е. делать их более заметными при рассмотрении в микроскоп.
      Но и эти ученые ничего не сумели бы сделать, если бы до них Луи Пастер не раскрыл сущность болезней, называемых заразными. Пастер доказал, что все такие болезни вызываются болезнетворными микробами.
      Вот почему в 1801 году нельзя было открыть то, что было открыто в 1901 году. Открытие совместимости и несовместимости крови обусловливалось уровнем науки того времени.
     
      Удачное начало
      Надо сказать, что в первые годы, прошедшие после опубликования работы Ландштейнера о группах крови, врачи не обратили на нее почти никакого внимания. Выводы из учения о группах крови сделали только судебно-медицинские эксперты. Им знание групп крови в некоторых случаях очень помогало.
      Почему? Потому, например, что оно давало возможность сравнивать кровь убитого с кровью, найденной на одежде того человека, в котором подозревали убийцу. Если окажется, что кровь мертвеца и кровь на одежде задержанного относится к разным группам, значит, задержан не убийца. Кровь на его платье — не кровь убитого.
      Так явление агглютинации стало использоваться в судебно-медицинской экспертизе.
      Только спустя несколько лет начали появляться в медицинской печати сообщения о том, что при переливании необходимо исследовать кровь тех, у кого ее берут, и кровь тех, кому ее вливают, чтобы установить их принадлежность к однородным группам. Нужно производить переливание только совместимой крови. Тогда осложнения не наступают или их бывает немного.
      Благодаря применению лишь совместимой крови можно пользоваться переливанием уверенно, не боясь опасностей.
      Это, конечно, явилось уже настоящим успехом. Однако в переливании крови имелся еще один существенный недостаток. Плохо было то, что приходилось сшивать вену донора с веной реципиента, и тогда кровь донора прямо вливалась в кровь больного. Получалось хлопотно и долго. Кроме того, при таком тесном соединении сосудов нельзя было точно установить, сколько перелито крови.
      Этот малоудобный способ называется методом прямого переливания. Им приходилось пользоваться. Когда пробовали сперва выпустить кровь донора в стеклянный сосуд, чтобы знать, сколько берется крови, а затем вводить ее с помощью шприца и иглы в вену больного, то оказывалось, что из этого ничего хорошего не выходило: кровь в стеклянной банке уже успевала свернуться. В таком виде она для переливания не годилась.
      Что же было делать?
      Обойтись без прямого переливания помог лимоннокислый натрий — натриевая соль лимонной кислоты, которая обладает способностью задерживать свертывание крови. Способ предотвращения свертывания крови с помощью раствора лимоннокислого натрия известен под названием нитратного метода, от латинского слова цитрус, т. е. лимон.
      Теперь можно было уже выпускать кровь донора в любой стеклянный сосуд, прибавив туда лимоннокислого натрия. И можно было пользоваться ею даже спустя некоторое время, не опасаясь свертывания.
      Это было уже не прямое перелйвание. Уже не требовалось сшивания сосудов. Все упростилось, все облегчилось.
      Число переливаний стало быстро расти во всех странах.
      Переливание крови с каждым годом все больше завоевывало признание и, наконец, в первые десятилетия XX века заняло почетное место в медицине.
     
      Чужестранный гость
      Дело происходило в Петербурге в 1913 году.
      Однажды к дому на одной из центральных улиц подкатил рысак и из экипажа вышел плотный, невысокого роста человек-с проседью. Ок был нетороплив и в медлительности его чувствовалось сознание собственного достоинства.
      Это был австрийский профессор Эндерлен.
      В своей большой, богато обставленной квартире, умирала известная в то время певица Вяльцева. Она была больна злокачественным малокровием. Консилиум крупнейших петербургских врачей предложил для спасения больной применить новое тогда средство: переливание крови.
      Родственники богатой певицы решили вызвать специалиста по переливанию крови из-за границы. А за границей знатоком переливания крови считался Эндерлен. После того как Эндерлен осмотрел больную, он также присоединился к мнению консилиума о необходимости прибегнуть к переливанию крови, которое и было им произведено в тот же день. Ассистентами у Эндерлена были два петербургских хирурга. На этой, тогда редкой, операции присутствовали еще несколько крупных врачей столицы. Донором был муж Вяльцевой.
      Операцию проделали по всем правилам прямого переливания. Вену на руке больной соединили швом с лучевой артерией донора. После операции у больной появились осложнения: обморочное состояние, жар, нарушения деятельности сердца. Потом все прошло. Переливание крови, однако, не помогло. Через две недели Вяльцева умерла.
      Надо здесь сразу же сказать, что смерть была вызвана не осложнениями. Теперь определенно известно, что переливание крови само по себе не спасает от злокачественной анемии. Тогда этого не знали. Но в истории с Вяльцевой есть два очень интересных и поучительных момента.
      Во-первых, Эндерлен, несмотря на приписываемый ему авторитет, оказался изрядным невеждой. Он не знал, какую кровь он вливает больной — совместимую или несовместимую. До операции он не выяснил, к какой группе принадлежит кровь донора и реципиента, несмотря на то, что работы о необходимости переливать только совместимую кровь уже публиковались с 1909 года.
      Во-вторых, приглашение иностранного специалиста еще раз свидетельствовало о преклонении правящих классов тогдашней России перед всем иностранным и об их пренебрежении к нашей, отечественной науке. Ведь в XIX и XX веках, даже ранее, открытия русских ученых и их передовые идеи двигали вперед науку. И по проблеме переливания крови уже издавна велась в России упорная и всесторонняя работа.
      Еще в 1832 году петербургский городской акушер Вольф сделал переливание крови роженице, а после того, на протяжении десяти лет, еще четырем женщинам.
      В течение почти всей своей научной деятельности профессор физиологии Московского университета Филомафитский широко занимался экспериментальным изучением проблемы переливания крови. В 1848 году вышел его большой печатный труд на эту тему. Там подробно описывалось не только история переливания крови, но и собственные опыты автора. Он даже изобрел прибор для переливания дефибринированной крови.
      Почти одновременно с Филомафитским много работал над вопросом о переливании крови профессор Медико-хирургической академии Буяльский, тоже сконструировавший свой трансфузион-ный аппарат. С удивительной для своего времени проницательностью он утверждал, что «...операция переливания крови должна войти в круг необходимых практических пособий» и не только при внутренних кровотечениях, как тогда полагали все, кто занимался трансфузией, но и при потерях крови, сопровождавших «наружные раны». И хотя сам Буяльский не произвел ни одного переливания крови больным, тем не менее он угадывал великое лечебное значение трансфузий.
      В 1867 году русский ученый Раутенберг предложил свое средство, которое мешало бы крови свертываться, — углекислый натрий. А в 1872 году доктор Прозоров спас человека, отравленного угарным газом. Больному, который провел шесть часов в атмосфере угарного газа, перелили кровь.
      В 1883 году доктор Алексеевский сообщил в печати, что он успешно лечит переливанием крови больных общим заражением.
      Упоминавшийся уже русский хирург Коломнин первый в мире применил переливание крови на поле боя. Это было во время Русско-турецкой войны 1878 года.
      Творческая мысль русских ученых, как видно даже из этих кратких данных, настойчиво и пытливо работала в области переливания крови.
      Но при царизме ученые России не имели благоприятных условий для своей работы. Самодержавие не было заинтересовано в развитии просвещения, в распространении знаний, так как темнота, невежество масс помогали ему эксплуатировать народ и держать его в рабском повиновении. Успехи русских исследователей мало популяризировались, оставались почти никому не известными, в то время как насаждалось раболепие перед всем иностранным.
     
      Важная дата
      В 1919 году на территории Советского государства шла ожесточенная гражданская война. Армии интервентов вторглись в пределы нашей страны. Молодое государство переживало самый тяжелый период своего существования.
      Заводы и фабрики останавливались из-за отсутствия сырья и топлива. Электростанции давали свет и энергию с перебоями. Транспорт был парализован. Население городов получало ничтожный пищевой паек. Помещения университетов и институтов не отапливались. Профессора читали лекции в шубах.
      В то время молодой хирург, сотрудник Военно-медицинской академии, Владимир Николаевич Шамов все свободные от лечебной работы часы проводил в холодной лаборатории за пробирками, за микроскопом, за пипетками и склянками. У всех, у кого только можно было, кто не отказывал его настойчивым просьбам, он брал по нескольку капель крови, распределял их по пробиркам и затем неутомимо вел различные наблюдения, изучая происходящие в крови явления.
      Тогда уже было известно, что существуют группы крови, что положительный результат дает переливание только совместимой крови. Был найден основной фактор, делавший возможным широкое применение этого спасительного метода: однородность групп крови донора и реципиента.
      Но чтобы двинуть вперед все дело переливания крови, нужно было, прежде всего, разрешить такую конкретную задачу: как устанавливать принадлежность крови больного и крови донора к той или иной группе? С чем их сверять? Где взять образцы сыворотки всех групп?
      Доктор Шамов и бился над тем, чтобы получить ответы на эти вопросы.
      Это было очень трудной, очень ответственной задачей, особенно сложной в суровых условиях продолжавшейся гражданской войны, в разгаре смертёльной схватки нового и старого мира. Нелегко было проводить исследование, не всегда можно было достать нужные препараты, необходимые приборы. И, вдобавок, это была еще почти не разработанная область.
      И все же, несмотря на все преграды, затруднения, нехватку материалов, задача была решена. При содействии еще более молодых сотрудников Военно-медицинской академии, теперь крупных ученых, а тогда студента Петрова и аспиранта Еланского, двух таких же энтузиастов, как он сам, Шамов изготовил стандарты групп крови. В те времена это был научный подвиг.
      Ну и что же? Все было сделано? Можно было приступить к широкому применению переливаний, в которых так нуждались больные? Нет, нельзя было. На пути встало неожиданное препятствие. Не было тех, кто хотел бы сдать свою кровь, не нашлось желающих стать донорами. Такое положение объяснялось многими причинами. Наиболее существенной был инстинктивный страх перед потерей крови. Дать вытечь двум стаканам или даже стакану собственной крови, этому драгоценному жизненному веществу, — не значит ли тем самым обречь себя, если не на гибель, то на длительное заболевание. Такое мнение тогда было очень распространено. К этому надо добавить, что во время гражданской войны снабжение было скудное, люди питались плохо, были истощены. При таких обстоятельствах желающих дать свою кровь для переливания не находилось. Многим вообще переливание представлялось в ту пору таинственной и весьма рискованной процедурой.
      Вот почему многочисленные попытки Шамова склонить кого-либо к донорству были безуспешны.
      Как раз в те дни в клинику профессора Сергея Петровича Федорова, где работал Шамов, поступила тяжело больная женщина, нуждавшаяся в операции. Операцию нельзя было надолго откладывать. От нее зависело спасение больной. Но хирурги не решались на это вмешательство.
      Больная была очень истощена, ослаблена кровотечением и не выдержала бы операции, при которой также неизбежна была значительная потеря крови.
      Шамову, когда он осмотрел эту изнуренную болезнью женщину, стало совершенно ясно, что если бы можно было ввести ей хоть не очень большую дозу крови, то все бы резко изменилось. Силы больной поднялись бы и тогда операция быстро принесла бы ей выздоровление.
      Но для этого все должно было быть сделано без малейшего-промедления. Шамов удвоил усилия в поисках донора. Однако все было напрасно.
      И вдруг, как иногда бывает, помог, точно в сказке, неожиданный случай.
      В одном доме Шамов встретился с молодой девушкой, которая работала в учреждении, связанном с военными организациями. Она собиралась ехать в длительный отпуск по семейным обстоятельствам.
      И счастливая мысль осенила Шамова, смотревшего на молодую, цветущую, крепкую девушку с румянцем на щеках.
      Что если попросить эту девушку подарить немного крови умирающей больной? Не откажет ли она? Как объяснить ей, что она, не пострадав сама, спасет жизнь человеку.
      И врач-энтузиаст в ярких красках рассказал совершенно незнакомой девушке об опасном положении больной и о том, что только кровь донора может дать возможность оперировать больную. Разумеется, если их кровь окажется совместимой.
      Девушка оказалась обладающей отзывчивостью, решительностью, смелостью. Узнав о состоянии больной, она без колебаний согласилась.
      Используя заготовленные им стандарты сывороток, он определил ее группу крови. С явным волнением он следил за реакцией капель крови донора и реципиента. Ему казалось, что все идет страшно медленно.
      Наконец, лицо Шамова просветлело. Сыворотка оставалась прозрачной. Эритроциты больной в ней не склеились. Кровь обеих женщин оказалась совместимой.
      Через три дня в клинике профессора Федорова, хорошо понимавшего, какое значение может иметь успех Шамова, было произведено переливание крови.
      Еще через пять дней больную оперировали. Её состояние с момента переливания настолько улучшилось, что хирург мог спокойно приступить к операции.
      Так впервые в России было сделано переливание с применением точного учета групп крови.
      Эта трансфузия явилась крупнейшим научным событием.
      После победы Великой Октябрьской социалистической революции наука в нашей стране стала делом, близким всему народу. Советская власть создала для нее наиболее благоприятные условия.
      Вместе со всеми другими научными проблемами быстро двинулась вперед и разработка проблемы переливания крови.
      В 1919 году, когда Шамов сделал свое первое переливание, в Советской стране не было ни одного института по переливанию крови, ни одной станции, ни одного пункта.
      А уже в 1940 году насчитывалось свыше десятка институтов и до тысячи пятисот станций и пунктов так называемой службы крови.
     
      Большие запасы
      Лимоннокислый натр предотвращает свертывание крови. Это открытие позволило собирать кровь и затем спокойно, без спешки, вливать её больным в нужном количестве, даже спустя три-че-тыре часа после получения ее у донора.
      Но было бы еще лучше, если бы банка с кровью хранилась, где-нибудь в шкафу не три-четыре часа, а три-четыре дня, а то и три-четыре недели. И чтобы через три-четыре недели кровь оставалась совершенно годной для использования. Тогда можно было бы заготовлять кровь в больницах и всегда иметь ее запасы. Нужно было только найти способ сохранить кровь, найти метод, ее консервирования.
      Для этого надо было выяснить все то, что происходит с кровью-при всевозможных температурных и других условиях хранения. Надо было знать, что происходит не вообще с кровью, а с каждой ее составной частью: с плазмой, сывороткой, эритроцитами, лейкоцитами, с кровяными пластинками и разными химическими веществами, находящимися в ней.
      Это оказалось очень сложной задачей. Ни в одной стране,, вплоть до первой мировой войны, не рождалась даже идея консервирования крови. А если появлялись иногда рассуждения на эту тему, то они носили больше характер пожеланий или надежд*, без практических предложений.
      Между тем, почти 80 лет назад, значит, задолго до открытии групп крови, задолго до введения в практику лимоннокислого-натра была высказана русским хирургом Сутугиным замечательнейшая мысль о том, что кровь можно собирать и хранить много-дней, и она будет оставаться годной для переливания.
      Сутугин не ограничился одним теоретическим изложением-идеи. Он проделал в большом количестве переливания крови, которую за семь дней до того извлекли из вены. И трансфузии проходили совершенно благополучно, без осложнений.
      Разумеется, эти переливания производились не на людях. Да они и не могли применяться широко к людям. Ведь 80 лет назад не знали ничего о группах крови. Не знал этого и Сутугин. Случаи отдельных удач не искупали большого числа смертельных исходов. И Сутугин не мог себе позволить рисковать жизнью больных.
      Опытам с переливанием крови подвергались собаки, на которых он доказал, что хранившаяся до семи дней кровь обладает тем же оживляющим действием, как и кровь, только что выпущенная.
      Как же ему удавалось консервировать кровь на такой довольно длительный срок?
      Сутугин освобождал кровь от фибрина, т. е. дефибринировал ее, потом помещал ее в условия низкой температуры, до нуля градусов. И хотя все это было несовершенно и соответствовало лишь тем первым шагам, которые делала наука трансфузии крови, сама идея консервирования далеко опередила свое время. Она являлась мыслью будущего.
      Лишь в 1930 году задача консервирования крови стала на твердую почву. Раньше, чем кто-либо это сделал за рубежом, совершенно самостоятельно и полноценно ее разрешили советские исследователи. В числе их прежде всего надо назвать Беленького.
      Он разработал такой способ консервирования, при котором кровь не теряет своих свойств в течение четырех недель.
      Способ Беленького и его помощников называется глюкозоцитратным. Из самого названия видно, что лимоннокислый нагр специальным способом связали с сахаристым веществом — глюкозой.
      Другой советский исследователь, Балаховский, пошел по пути присоединения к цитрату некоторого количества физиологического раствора.
      Группа сотрудников Центрального института переливания крови после многочисленных опытов составила особую жидкость, которая консервирует кровь. Эта жидкость получила название «жидкость ЦИПК».
      Методов консервирования крови много. Каждый из них имеет и свои достоинства и свои недостатки. Какой же метод применять? Это зависит от тех или иных обстоятельств. Иногда хорош один метод, иногда другой.
      Вопрос о наилучшем способе консервирования крови — один из серьезнейших во всей проблеме переливания крови. Недаром на недавних международных конгрессах по переливанию крови в Риме и Париже самый большой интерес вызвали доклады советских ученых, посвященные этому вопросу. Доклады содержали много новых очень важных фактов. Но особенное внимание привлекли к себе замечательные работы советских ученых, связанные с переливанием трупной крови.
     
      Решение профессора
      Представьте себе крупное лечебное учреждение в большом городе — какой-нибудь институт скорой помощи. Пройдите в приемный покой такого учреждения. Вы увидите, что здесь почти непрерывно нужна помощь врача. Помимо тех, кто нуждается в срочной операции, сюда доставляются и пострадавшие от различных катастроф — транспортных и других.
      Двери приемного покоя в течение дня открываются много раз. Входят служители скорой помощи с носилками. В теле лежащих на носилках еще теплится жизнь.
      Теперь представьте себе длинный хлопотливый день. Много работы приносит он и дежурному врачу, и палатным врачам отделения, и ассистентам, и профессору, руководящему всей этой работой. В такой день они почти не отходят от операционного стола. И вот поздно вечером доставляют человека, поранившего себя нечаянным выстрелом. Стенка брюшной полости у него пробита пулей. Профессор проверяет пульс. Но пульса почти нет. Произошло внутреннее кровоизлияние. Очевидно, прострелен крупный кровеносный сосуд. Кровь вытекла в брюшную полость. Требуется срочная операция, чтобы зашить ранения органов и сосудов. Но одновременно нужно немедленно произвести и переливание крови, иначе спасение невозможно.
      Сделаны все распоряжения. Донор вызван и должен явиться с минуты на минуту. Консервировать кровь тогда еще не умели.
      И вдруг состояние больного резко ухудшается. Больше с переливанием крови медлить нельзя. Каждая секунда решает вопрос жизни и смерти, а донора еще нет. Как быть?
      И тут профессора вдруг осеняет смелая мысль. Только что привезли в приемный покой человека с тяжелыми повреждениями, сбитого ударом автомобиля. Его доставили живым, но несмотря на оказанную помощь, он скончался в приемном покое. Профессор мгновенно решает: взять кровь умершего и перелить ее раненому.
      Через час все кончено: и операция сделана, и произведено переливание. У раненого появляется хороший пульс, а сердце, как ни в чем не бывало, разносит кровь, взятую у трупа, по всем уголкам тела спасенного человека.
      Конечно, кровь живого и кровь мертвого были предварительно проверены на совместимость их групп.
      Представив себе все это, вы поймете то, что лишь в несколько иных условиях было сделано в 1930 году в Московском институте им. Склифосовского.
     
      Смерть на помощь жизни
      В том же 1930 году состоялся четвертый съезд хирургов Украины. На нем московские хирурги сообщили уже о семи случаях переливания трупной крови. Все они дали весьма благоприятный для больных результат.
      Переливание трупной крови человеку было новостью для участников съезда. Что касается самой идеи использования трупной крови, то она уже имела свою историю.
      Советский ученый, уже знакомый нам профессор В. Н. Шамов, года за три до украинского съезда проделал такой опыт. Он выпустил из собаки девяносто процентов общего количества ее крови, попросту говоря, почти всю. кровь. Это было совершенно смертельно для животного. Когда собака умирала, — у нее уже угасало дыхание, толчки сердца едва прослушивались, зрачки не реагировали на свет, не сокращались, — ей ввели кровь другой собаки, которая десять часов назад была умерщвлена. И обескровленная собака воскресла, точно ей перелили обыкновенную живую кровь, взятую у живого существа, а не кровь из трупа собаки.
      В Институте им. Склифоеовского знали про эти опыты Ша-мова и там впервые практически применили их к человеку.
      Но ведь в трупе наступают посмертные изменения, явления разложения и распада. Кровь должна сразу же подвергаться этим изменениям. Как же можно подобную кровь безнаказанно вводить в живой человеческий организм?
      Все эти опасения оказались напрасными. Проверка показала, что красные кровяные тельца трупной крови нормально выполняли функцию носителей кислорода, а белые кровяные тельца — лейкоциты, сохраняли свою фагоцитарную способность, т. е. способность передвижения, захвата и уничтожения чужеродных частиц. Плазма тоже оставалась пригодной.
      Выяснилось не только это. Исследователи внезапно наткнулись даже на некоторые практические преимущества в использовании крови умерших перед кровью живых.
      Так, количество крови от одного мертвого донора, если можно так назвать труп, достигает трех-четырех литров, а у живого донора берут в один раз триста-четыреста граммов. Значит, один труп заменяет восемь — десять доноров.
      Но преимущества этого способа не только в количестве получаемой крови.
      Однажды в клинике Института неотложной помощи оперировали больного язвой желудка. Больной был настолько истощен, что одновременно с операцией ему произвели переливание крови. Ввели ее целый литр.
      Переливание сделали со всеми мерами предосторожности. П о совместимости не забыли. И все-таки больному стало не по себе: появились, хотя и в слабой форме, головная боль, побледнение и легкие судороги, т. е. то, что называется осложнениями после переливания.
      Они появились оттого, что кровь для переливания взяли у нескольких доноров. Кровь взяли, разумеется, совместимую. Но ведь в крови, кроме эритроцитов и сыворотки, есть еще и фибрин, и кровяные пластинки, и белки, и мочевина, и липоиды, и углеводы, и еще множество веществ, совместимость которых, даже у людей одной и той же группы, не вполне изучена. Кровь имеет еще много тайн, пока ускользающих от человеческого наблюдения. Чем больше число доноров, тем возможнее неожиданности. Значит, все же лучше переливать кровь от одного донора, а не от нескольких. Но у здорового человека обычно можно взять до пол-литра крови — это максимум. У трупа можно взять, как мы уже говорили, до четырех литров.
      Но кроме того, у трупной крови есть еще одно выгодное качество, которое заставляет иногда оказывать трупной крови предпочтение перед кровью живых.
     
      Стабилизаторы
      Во время Великой Отечественной войны потребность в переливаемой крови стала огромной. Она особенно нужна была на фронте: в полковых перевязочных пунктах, в медсанбатах, в полевых госпиталях и даже на самой передовой линии.
      Ведь каждый раненый — это человек, потерявший кровь. Среди них немало таких, которых может спасти только немедленное введение крови взамен той, которая в большом количестве ушла из разорванных, простреленных, пробитых артерий и вен.
      Кроме того, у раненых нередко наблюдается особое состояние, которое угрожает их жизни. Возникновение этого состояния тоже связано с изменениями, происходящими в крови, хотя крови при этом теряется не так уж много. Это состояние называется шоковым. Вся беда в том, что человека в подобном состоянии нельзя оперировать, как бы операция ни была нужна.
      Шок — дословно значит удар, точнее сказать, это болевой удар по центральной нервной системе. Удар этот может быть результатом ранения пулей, осколком снаряда, мины. Кажется при шоке сердце останавливается из-за отсутствия крови. Кровь как бы еле-еле движется и словно совсем исчезает из больших артерий, вен и сердца. Она застаивается в брюшной полости, в печени, селезенке. Получается то, что носит название расстройства кровообращения. Виновата в этом нервная система, которая при ранении как бы дезорганизуется болью. При шоке нервные центры перестают нормально управлять органами тела, в том числе и сердечно-сосудистой системой.
      А между тем жизнь тела требует непрестанного нормального движения крови. Кровь должна обежать весь свой путь в двадцать три секунды, а в сутки сделать свыше трех тысяч таких кругов.
      Если это движение нарушается, то возникают разные неприятные явления: значительно падает кровяное давление; кровь перестает нормально разноситься по телу и снабжать все ткани, все клетки кислородом и питательными веществами; жизнь медленно
      замирает, как бы тлеет слабым огоньком, грозящим вот-вот потухнуть. Все это происходит под влиянием травматического шока, т. е. шока от ушиба, от разрушения тканей. При таких условиях добавлять организму, который и без того обессилен, еше тяжесть оперативного вмешательства, недопустимо. Это значит, идти на огромный риск. Оперируемый может умереть на столе.
      А операция все-таки срочно нужна. Как же быть?
      Переливание крови в случае шока меняет положение.
      Все начинает чудесным образом поворачиваться, как бывает при обратной съемке в кино: кровь возвращается в кровеносное русло, кровяное давление повышается, из глубины брюшных органов кровь в нарастающем количестве поступает в общий поток. Работа сердца приближается к нормальней. Все становится на свое место, жизнь восстанавливается. Вот теперь уже можно приступить к операции. Но ведь таких случаев потери крови при ранениях и таких случаев шокового состояния во время больших сражений бывает буквально сотни и тысячи. Значит, и крови для переливания требуется большое количество.
      Все многочисленные институты переливания крови, их филиалы, станции и пункты заготовляли во всех городах Советского Союза спасительную темнокрасную жидкость. Советские врачи, ученые, исследователи самоотверженно боролись за выполнение благороднейшей задачи и стремились снабдить Советскую Армию этим ценнейшим лечебным средством. В стеклянных банках везли раненым жизнь.
      Но это все было бы напрасным, если бы не лимоннокислый натрий и другие вещества — все эти так называемые стабилизаторы, которые не позволяют крови свертываться.
      Только благодаря стабилизаторам стало возможным сохранять кровь, консервировать ее на срок от двух до четырех недель.
      К сожалению, все стабилизаторы имеют один недостаток.
      Несмотря на тщательный учет совместимости, применение стабилизированной крови для переливания все же нередко сопровождается осложнениями: то рвотой, то сердцебиением, то головными болями и повышением температуры. Конечно, все это происходит в меньшей степени, чем в случае несовместимости групп крови. Но и в слабой форме такие явления нежелательны. Вызываются они как самими стабилизаторами, так и солевой жидкостью, в которой растворяются стабилизаторы. И то и другое не безразлично для организма, особенно для истощенного, обескровленного.
      Значит, было бы лучше всего пользоваться кровью, которая не нуждается в стабилизаторах. И вот такой кровью оказалась трупная кровь. Именно она обладает подобным преимуществом.
      Обнаружили это совершенно неожиданно, спустя много времени после того, как стали ею пользоваться.
      Трупную кровь перед применением нужно, разумеется, тщательно исследовать. Даже у живого человека мало только спросить, нет ли у него какой-нибудь болезни; надо его обязательно и обследовать. Значит, прежде чем перелить кровь трупа, надо предварительно проверить, не заключаются ли в ней возбудители какой-либо заразной болезни. А уже после такого контроля с трупной кровью поступали как с обычной: консервировали путем добавления стабилизатора.
      И вот здесь-то наблюдательность доктора Скундиной, работавшей в институте им. Склифосовского, и привела к неожиданному открытию.
      Однажды она разлила свежую кровь только что умерших в пробирки и собралась перенести их в лабораторию, чтобы исследовать. Но Скундиной помешали. Ее срочно вызвали по какому-то делу. Она оставила пробирки и вышла. Ее отсутствие продолжалось два часа. Что могло за это время произойти с кровью? За это время она должна была обязательно свернуться.
      Скундина, вернувшись, не увидела никакого свертывания. Кровь в пробирках попрежнему была жидкой, без сгустков, точно ее только что влили. Подобное явление не могло не остановить на себе внимания наблюдательного ученого.
      Началось изучение этого удивительного факта. И тогда выяснилось, что кровь трупа действительно не нуждается ни в каких стабилизаторах. Она может храниться до трех недель, не образовывая сгустков. А если сгустки и образовывались, как это иногда наблюдается в самом начале, в течение первых часов после смерти, то вскоре они снова превращались в жидкую кровь.
      Следовательно, переливание трупной крови почти лишено всяких, даже незначительных осложнений, связанных с применением стабилизаторов. Недаром две тысячи пятьсот случаев переливания трупной крови, произведенных еще до 1940 года, и много тысяч случаев после 1940 года прошли весьма благополучно. Они дали в шесть раз меньше осложнений, чем при переливании крови, взятой от живых доноров.
      Почему кровь трупа обладает свойством не свертываться? Это очень интересный вопрос. Однако исчерпывающий и точный ответ на него еще не получен.
      Наиболее удовлетворительное объяснение дали наши ученые Брюхоненко и Янковский.
      Свертывание крови происходит благодаря нахождению в ней особого вещества — тромбина. Когда же человек умирает, то, по мнению Брюхоненко и Янковского, из печени, селезенки, из костного мозга, особенно из легких, выделяется в кровь особый фермент. Его можно назвать антитромбином.
      Этот фермент связывает тромбин. А при отсутствии свободного тромбина свертывание не может произойти. Вот почему трупная кровь не свертывается и без стабилизатора.
      Конечно, это очень хорошее свойство. Однако, использовать такое ценное качество для полной замены крови живых доноров
      нельзя. Дело в том, что получение трупной крови неизбежно ограничено. Кроме того, не всякая трупная кровь пригодна для лечебных целей. Кровь людей, умерших после длительной агонии, так же как и тех, кто умер от заразных заболеваний и от повреждений, сопровождавшихся размозжением крупных кровеносных сосудов, не может быть использована для переливания.
      Таким образом, живой донор остается основным источником для трансфузии крови. Значит, нужны стабилизаторы.
      Пересылка крови доступна в широких масштабах только благодаря стабилизаторам. И прежде всего благодаря лимоннокислому натрию.
     
      Живая лаборатория
      Уже несколько дней мастер одного завода Арсентий Михайлович Снегирев чувствовал себя неважно: одолевала слабость, болела голова, исчез аппетит, хотелось все время лежать. Температура к вечеру поднималась, хотя не высоко — градусов до 37 — 37,5.
      Еще через несколько дней Арсентий Михайлович слег по-настоящему. Температура достигала 38 градусов и выше. Временами помрачалось сознание. Вскоре врачи установили, что у мастера брюшной тиф.
      Болезнь тянулась уже с месяц и протекала тяжело. Появились осложнения со стороны легких, печени, суставов. Врачи применяли все средства, но улучшения не наступало. Хотя крепкий организм боролся с болезнью, однако положение ухудшалось. И вот тогда доктору Баташеву пришла в голову мысль, связанная с проблемой иммунитета. Это была интересная, очень своеобразная мысль.
      Иммунитет означает невосприимчивость к той или иной болезни. Известно, что во время эпидемий заболевают не все. Есть люди, которые не заражаются, а заразившись, очень легко, почти незаметно переносят болезнь. Симптомы болезни выражены у них слабо. Это значит, что у таких людей существует иммунитет к данной болезни. Его можно назвать врожденным иммунитетом.
      Человек, перенесший инфекционное заболевание, допустим, сыпной тиф, даже если болезнь протекала в тяжелой форме, в дальнейшем уже не заболеет, а если и заболеет, то в легкой форме. Человек стал невосприимчивым или маловосприимчивым к сыпному тифу. У него образовался иммунитет. Но этот иммунитет уже не врожденный, а естественно приобретенный.
      Что такое вакцина? Это препарат из ослабленных или убитых микробов. Впрыскивание вакцины есть не что иное, как прививка болезни, только в ослабленной, легкой форме. Тот, кому вакцина впрыскивается, как бы переносит болезнь, после чего у него появляется иммунитет. Но это уже будет искусственно приобретенный иммунитет. Если человек, которому впрыскивали, допустим, противодизентерийную вакцину, потом заболел настоя-
      щей дизентерией, то заболевание пройдет легче и закончится скорее.
      Что же происходит в организме при иммунитете? В чем тут дело? Какие процессы в организме создают невосприимчивость?
      Как мы уже знаем, в крови наряду с красными кровяными тельцами имеются и белые кровяные тельца, или лейкоциты. Это то же клетки, как и всякие другие, но отличающиеся подвижностью, способностью самостоятельно передвигаться. Они могут проходить сквозь стенки кровеносных сосудов и продвигаться в разных направлениях. Но двигаются лейкоциты не беспорядочно. Они направляются к тем чужеродным веществам, которые попадают в организм — будь это заноза или микроб. Лейкоциты захватывают все постороннее: если это микроб, то внутри лейкоцита он часто погибает — переваривается и уничтожается. Поэтому лейкоциты, которые уничтожают микробов, получили название фагоцитов, т. е. пожирателей клеток, от греческих слов «фаго» — пожирать и «цитос» — клетка.
      Значит, невосприимчивость к болезни заключается в том, что белые кровяные тельца уничтожают возбудителей болезни, не дают им размножаться. Если лейкоциты почему-либо не уничтожают болезнетворных микробов, то отсутствует и невосприимчивость. Микробы могут размножаться, болезнь развивается.
      Так объясняет сущность иммунитета фагоцитарная теория. Ее создал великий русский биолог Илья Ильич Мечников. Она имела огромное значение для успехов медицины.
      Но множество фактов указывало на то, что фагоцитарная теория не всеобъемлюща, не все может объяснить.
      Если взять каплю свежей сыворотки крови кролика и поместить туда бактерии сибирской язвы, то вскоре можно заметить, как они уменьшаются в числе, изменяются, а затем гибнут. Но ведь в сыворотке нет ни одного белого кровяного тельца, ни одного лейкоцита. Значит, в данном случае иммунитет, невосприимчивость кролика к сибирской язве, будет зависеть уже не от лейкоцита, а от сыворотки, от каких-то веществ, находящихся в ней. Так появилась сывороточная, или гуморальная, теория иммунитета (от слова гумор — жидкость). Но и гуморальная теория, как и фагоцитарная, не объясняет всех явлений иммунитета. В одной советской лаборатории был проделан следующий опыт. Брюшнотифозную вакцину, то-есть препарат, содержащий тифозные микробы в чрезвычайно ослабленном виде, обычно в убитом виде, впрыснули под кожу кролика. Через несколько часов определили количество защитных веществ, агглютининов, в сыворотке крови. После вакцинации их стало в два раза больше.
      Затем кролику такую же вакцину ввели еще раз, но уже не под кожу, а в пространство под так называемой паутинной оболочкой головного мозга. Что произошло с агглютининами? В сыворотке крови их оказалось в пятнадцать раз больше, чем после подкожного введения вакцины.
      Как понять причину такого увеличения? Надо допустить, что действие вакцины непосредственно на мозговые клетки вызвало усиление их функций. Поток нервных импульсов повлиял на те тканевые элементы тела, которые вырабатывают защитные вещества — антитела, агглютинины, антитоксины. И в результате этого у животного образовался иммунитет, во много раз более выраженный, чем при обычном введении вакцины.
      Таким образом, степень невосприимчивости к болезни зависела от участия нервной системы в процессах иммунизации, з процессах образования защитных факторов организма.
      Был проделан еще один очень интересный опыт.
      В лапу собаки впрыснули столбнячный токсин, яд, вырабатываемый микробами, вызывающими столбняк — опасную, смертельную болезнь. У собаки развился столбняк, приведший ее к гибели. С другой собакой поступили несколько иначе. Ей тоже ввели в лапу столбнячный токсин, но одновременно туда же впрыснули и раствор новокаина.
      Что произошло дальше? Прошли все сроки и никакого столбняка у животного не обнаружилось. Оно осталось здоровым.
      Дело в том, что новокаин — это вещество, лишающее нервные волокна их чувствительности, их восприимчивости к раздражениям. Новокаин в том месте, куда он впрыснут, как бы выключает нервную ткань из процессов жизнедеятельности. Благодаря этому заболевание и не развилось.
      Значит, без участия нервной системы не могла возникнуть реакция организма на столбнячный яд.
      Все это можно понять, если допустить, что процессы иммунитета зависят от руководящего участия в них нервной системы.
      Такое толкование вполне соответствует учению Павлова о ведущей роли нервной системы в организме.
      Это не значит, конечно, что тем самым отпадает значение фагоцитоза или защитных веществ крови и тканей в явлениях иммунитета. И фагоциты, и антитела не представляют собой нечто независимое, самостоятельное. Их деятельность подчиняется нервной системе. И в процессах, обусловливающих сопротивление организма инфекционным заболеваниям, именно они осуществляют важнейшие функции защиты, регулируемые головным мозгом. Защитные вещества сывороток, как мы сказали, носят разные названия — антитоксины, антитела, агглютинины, опсонины. В крови человека, перенесшего болезнь и получившего иммунитет к ней, таких веществ обычно больше, чем в крови у неболевшего.
      Теперь вернемся к больному мастеру. Мысль, которая пришла в голову доктору Баташеву, сводилась к тому, чтобы перелить больному кровь иммунизированного донора, т. е. донора, приоб-ревшего иммунитет к брюшному тифу.
      Если донору ввести некоторое количество убитых брюшнотифозных палочек, то у него вскоре обнаружится легкое недомога-
      ние, сопровождающееся даже повышением температуры. Эго — очень слабая форма болезни, с которой организм справляется без труда. Через день-два наступает нормальное состояние. Болезнь кончилась, организм победил. В крови выздоровевшего образовалось много защитных веществ. Донор стал иммунизированным.
      Кровь такого донора доктор Баташев и перелил Снегиреву. Уже спустя некоторое время, можно было заметить, что в положении больного наступило улучшение. Болезнь продолжалась, но она уже потеряла свои грозные проявления.
      Через три дня такое же переливание было повторено. И опять результат обрадовал врача. Больной шел к выздоровлению. Температура с каждым днем понижалась.
      Спустя три недели, мастер уже сидел на кровати. А еще через неделю он готовился к выписке домой.
      Доктор Баташев избавил его от опасности тяжелой затяжной болезни, от опасности осложнений, от опасности смерти.
      Надо сказать, что это не исключительный случай.
      21 декабря 1949 года в Ленинградском институте переливания крови открылась созванная Министерством здравоохранения РСФСР научная конференция. В плане ее работ одним из программных вопросов стояла проблема иммуно-трансфузии. И уже в первые дни участники конференции услышали очень много интересного.
      С докладами выступили бактериологи, специалисты по инфекционным заболеваниям, специалисты по детским заразным болезням, специалисты по переливанию крови. С кафедры звучали голоса врачей из различных городов и областей.
      С каждым выступлением становилось все яснее, что идея лечения инфекционных заболеваний с помощью переливания крови иммунизированных доноров — идея жизненная, что она уже выходит за стены лабораторий и, вероятно, вскоре займет свое место среди лечебных практических мероприятий. В лабораториях, клиниках, больницах, исследовательских учреждениях выковывается новое оружие против ряда заразных болезней.
      Речь шла не об отдельных случаях. Наблюдения были проведены в большом масштабе, охватывали сотни больных детей и показали, что после переливания иммунизированной крови течение болезни, если и не всегда обрывается, то в большинстве случаев становится легче, бывает меньше осложнений, заметно ускоряется выздоровление.
      Конечно, еще не все вопросы решены, есть еще много неудач даже и при брюшном тифе, при коклюше, при дизентерии, при скарлатине, не говоря уже о сыпном тифе, о тяжелых случаях малярии, паратифе. Следовательно, не надо делать слишком смелых выводов.
      Однако сути дела это не меняет. Использование донора в качестве живой лаборатории, вырабатывающей лечебные противоинфекционные вещества, представляет своеобразный метод, указывающий на большие вполне обоснованные перспективы, заложенные в переливании крови. Но есть еще одна интересная сторона, которая открывается в области трансфузии.
      Случай с ребенком, заболевшим так называемой ксерофтальмией, может служить подтверждением этому. Врачу, осмотревшему больного мальчика, предстояла чрезвычайно тяжелая задача. Он должен был сказать стоявшей перед ним матери его малолетнего пациента, что ее ребенок, который уже потерял зрение на правый глаз, неизбежно ослепнет и на левый.
      Болезнь, как мы сказали, носила название ксерофтальмии. За этим латинским словом скрывается страшный смысл: высыхание роговой оболочки глаза, за которым обычно следует изъязвление этой оболочки и другие тяжелые последствия. Клетки чудесного и тонкого аппарата, который передает мозгу все разнообразие и все краски видимого мира, теряют влагу. В них вода не удерживается, они уплотняются, сохнут, как бы деревянеют. Разумеется, такие клетки лишаются своих свойств и становятся не пригодными для выполнения зрительной функции. Зрение гибнет.
      Врач записывал в истории болезни данные осмотра ребенка. Он медленно водил пером по бумаге, стараясь оттянуть время, не решаясь открыть печальную истину матери. Она стояла перед столом и смотрела на доктора с выражением отчаяния и надежды.
      И вдруг, когда врач уже открыл было рот, чтобы произнести страшные слова о слепоте, внезапная мысль мелькнула в его голове.
      И он сказал матери совсем не то, что собирался сказать.
      — Приведите его сегодня к нам в клинику в три часа, — сказал он. — Мы его примем и будем лечить. Не опаздывайте только.
      Ровно в три часа ребенок уже занимал отведенное ему в палате место. А спустя неделю его выписали домой. Он шел по улице, уже различая людей, автобусы, дома. Мать вела его, беспредельно счастливая.
      Правый, слепой глаз таким и остался. Но угроза второму глазу была устранена. Глаз уже потерял свой безжизненный вид. Ткани его приобрели нормальную упругость, если и не в полной мере, то в такой, которая свидетельствовала о бесспорности выздоровления.
      Что же сделал врач? Мысль, которая внезапно мелькнула в его голове, была мыслью о переливании крови. Именно она родилась вдруг, как надежда на спасение второго глаза ребенка. Но это переливание должно было быть необычным.
      Существуют особые вещества, наличие которых в пище необходимо хотя бы в ничтожных количествах. Называются они витаминами. Среди известных и изученных витаминов имеется витамин А. Он содержится в жирах и особенно его много в рыбьем жире. Он имеет близкое отношение к процессам роста. Для нас интересно сейчас то, что витамин А является также средством против ксерофтальмии.
      У ребенка болезнь зашла далеко. Спасти глаз могло только быстрое прекращение процесса высыхания. А для этого требовалось введение в организм сразу огромного количества витамина.
      Но как ввести ребенку подобную дозу? В чистом виде для впрыскивания в кровь или под кожу витамина А тогда еще не было. Дать в один прием колоссальную порцию рыбьего жира конечно невозможно.
      Неожиданная мысль врача заключалась в том, что он придумал способ снабдить организм ребенка в тот же день огромным количеством витамина А и притом в наиболее усвояемой форме.
      За два часа до переливания крови врач предложил донору выпить целый стакан рыбьего жира. Такую порцию, которую может принять только здоровый взрослый человек, донор проглотил вполне благополучно.
      К моменту переливания кровь донора была перенасыщена витамином А, всосавшимся из кишечника. Это подтвердил и контрольный анализ лаборатории. Вместе с перелитой порцией крови донора в организм ребенка сразу перешла такая доза витамина А, которая оказалась вполне достаточной для необходимого целебного эффекта, для остановки ксерофтальмического процесса.
      Так был спасен глаз маленького пациента.
      Конечно, надо помнить, что подобный способ пригоден лишь в редких случаях. Не всегда, пройдя организм донора, тот или иной препарат появится в крови в должном и неизмененном виде. Но когда ничего другого не остается и есть только один путь — провести лекарственное вещество через донора, как через живую лабораторию, — то можно попытаться прибегнуть и к нему.
      И кто знает, может быть такому методу еще предстоит большое будущее.
     
      Путь крови
      Кровь можно вливать в вену, можно вливать и в артерию. Точно так же кровь можно брать у донора из вены, а можно и из артерии.
      Что лучше?
      Вспомним путь крови в теле человека.
      Главный двигатель в системе кровообращения — сердце. Это полый орган, величиной примерно с кулак того лица, кому сердце принадлежит. Сплошная перегородка сверху вниз делит его на две половины: правую и левую. Иногда их так и называют: правое сердце, левое сердце. Каждая половина состоит из двух частей, сообщающихся между собой: верхней — предсердия и нижней — желудочка.
      Таким образом, у сердца есть правое и левое предсердия, правый и левый желудочки.
      День и ночь, не останавливаясь, сердце сжимается и разжимается. Когда сердце сжимается, оно выталкивает кровь из своих желудочков.
      Из левого желудочка кровь сразу попадает в аорту, самую большую артерию, а оттуда во все остальные артерии. Артерии несут кровь от сердца. По ним кровь, свежая, окисленная, яркого цвета, разносится по всему телу.
      Кровь отработанная, темная, несущая углекислоту и другие клеточные отходы, по венам собирается к сердцу. Две большие полые вены вливают эту кровь в правое предсердие, а оттуда — в правый желудочек. Так заканчивается большой круг кровообращения.
      Теперь отработанная кровь должна набрать кислород. Она может это сделать только в легких. Кровь из правого желудочка, как только он сожмется, мчится в легкие, а оттуда окисленная бежит в левое предсердие и затем в левый желудочек.
      В левом предсердии заканчивается малый круг кровообращения.
      А что делается с кровью, когда желудочки сердца разжимаются? Кровь как раз в эти моменты и переливается из предсердий в желудочки. Иначе, при следующем сжимании сердца, е желудочках было бы пусто. А тогда и сердцу, значит, нечего было бы гнать ,в аорту и артерии.
      Артерии и вены соединяют между собой капилляры. Капилляры — это мельчайшие кровеносные сосуды. Их стенки состоят из одного лишь слоя клеток. Это самая тончайшая стенка: просвет капилляра необыкновенно узок. Как в старинных городках попадаются такие тесные улички, где две тележки разъехаться не могут, так и в капилляре не могут двигаться рядом два красных кровяных тельца — нехватает места. А ведь красные тельца такие крохотные, что «а кончике булавки их помещается огромное количество.
      Капилляры чрезвычайно важны для жизни. Именно через их стенки передаются в клетки кислород и все питательные вещества, принесенные кровью. Каждая артерия распадается на эти капилляры и ими заканчивается.
      Как же капилляры соединяются с венами? Капилляры превращаются сначала в маленькие вены, потом маленькие вены сливаются в вены все более крупные.
      Артерии и вены, таким образом, составляют единую, непрерывную кровеносную систему.
      Ясно, что куда бы вы ни вливали кровь, это существенного значения иметь не будет. Особенно, если вспомнить, что кровь совершает в теле полный круг по артериям и венам всего за 23 секунды. Вольете вы кровь в вену, а она через несколько секунд уже в артерии. Вольете в артерию, а она уже бежит по вене.
      Почему же, однако, кровь берут из вены и вливают в вену?
      Потому что вена для этих процедур более удобна. Стенки вен,
      во-первых, тоньше стенок артерий. Во-вторых, они менее эластичны, менее упруги, не так ускользают из-под иглы; в стенку вены легче попасть иглой, чем в стенку артерии. А если нужно обнажить вену, выделить ее из тканей, то это тоже доступнее, чем такая же операция над артерией.
      А можно ли влить кровь прямо в сердце?
      Можно. Иглой прокалывают стенку грудной клетки и продвигают иглу в полость сердца. Затем к игле присоединяют трубку, идущую от банки с кровью, и производят вливание.
      Делать это, разумеется, нелегко. Не каждый врач и даже не каждый хирург возьмутся за это, да и то не без опаски.
      Такое переливание делают только в самых исключительных случаях, когда, например, налицо огромная кровопотеря, и вопрос жизни решается буквально минутами, а то и секундами.
      Только в таких редких случаях можно пойти на переливание крови прямо в сердце.
     
      Часть вместо целого
      Однажды в больницу доставили человека, упавшего в котел с кипящей водой. У него оказались обожженными спина и ноги. Это был ожог третьей степени, очень тяжелый. Пульс едва прощупывался, сердце плохо работало.
      Этому человеку сделали тотчас же переливание. Но в стею лянной «колбе жизни» была не темная жидкость, не кровь, а светлая жидкость, чуть-чуть желтоватая, янтарного оттенка. Больному перелили не кровь, а плазму крови.
      При ожогах на пораженных местах образуется мною сукровицы, или, выражаясь научным языком, много серозно-слизистого отделяемого. Тело теряет много жидкости. В результате кровь в сосудах сгущается, и сердцу трудно продвигать такую сгущенную кровь.
      Чтобы облегчить его работу, надо разжижить кровь. Для этого лучше всего влить только плазму или сыворотку без всей массы плотных эритроцитов и лейкоцитов.
      В клинику внутренних болезней поступила больная. Лечащий врач сделал ей переливание, но опять-таки необычное. Из стеклянной колбы по трубке в вену текло что-то темное, густое. Это была масса, состоявшая из одних эритроцитов.
      И в данном случае врач поступил вполне правильно. Больная страдала малокровием. У нее в крови было мало красных кровяных телец, ей нехватало эритроцитов, а плазмы было вполне достаточно.
      Значит, иногда полезней переливать какую-нибудь составную часть крови — плазму, сыворотку, эритроциты, а не всю кровь целиком.
      Плазма и сыворотка удобны еще тем, что при их переливании не так уж необходим учет совместимости групп. Ни плазма, ни сыворотка не содержат эритроцитов, а ведь агглютинируются несовместимой кровью именно эритроциты. Кроме того, плазма и сыворотка дольше сохраняются, чем цельная Кровь. Их можно без опасений вливать в больших количествах.
      Наконец, путем обезвоживания можно получить сухую плазму и сухую сыворотку, которые можно пересылать почтой. Чтобы подготовить сухой препарат к переливанию, следует только развести его в дважды дестиллированной воде.
      Советские ученые в Ленинградском институте переливания крови — Депп, Филатов, Богомолова, Шамов, Косумов, а также в Москве — Багдасаров, Дульцин, Розенберг, Балаховский, после долгих и сложных исследований нашли замечательно удобный способ изготовления сухой плазмы и сухой сыворотки, очень облегчивший их применение.
      Эти ценные препараты крови принесли особенную пользу во время войны. Они шли на фронт в большом количестве.
      Плазма и сыворотка называются кровозаменителями, или естественными заменителями крови. Ведь они являются естественной частью крови.
      До известной степени к ним примыкает заменитель крови, предложенный ленинградским ученым И. Р. Петровым. Жидкость Петрова для трансфузии получила в период Великой Отечественной войны широкое распространение. Она состояла в основном из так называемого гипертонического раствора поваренной соли, в котором были растворены еще некоторые соли. Но самое главное — в эту жидкость добавляли кровь, полноценную донорскую кровь, но добавляли ее очень немного, всего десять процентов от общего количества вливаемого раствора.
      И хотя крови добавляли немного, результат получался весьма успешный. Множество жизней советских воинов было спасено жидкостью Петрова.
      Но есть и целиком искусственные заменители крови. Они носят разные названия: рингер-локковский раствор, раствор Норме, нормазоль, тутофизин, трансфузии, инфузин, коллоидный инфу-зин. Все они содержат питательные вещества, сходные по своим свойствам с питательными веществами крови.
      Можно иногда использовать даже ту кровь, которая изливается, например, в брюшную полость при так называемых внутренних кровотечениях, при ранениях артерий и вен внутренних органов. Только надо эту кровь тщательно процедить сквозь стерильную марлю и профильтровать, чтобы в ней не оказалось даже мельчайших сгустков.
      Разумеется, необходимо и предохранить ее от проникновения микробов.
      Так наука о переливании крови стремится найти наиболее удобные способы восстановления функций кровообращения, нарушенных из-за потери крови.
     
      Уничтожение специфичности
      Как мы видим, кровезамешающих средств очень много. Но гематологи, специалисты по изучению крови, ишут все новых и новых заменителей. Почему же так велика потребность в подобных препаратах?
      Объясняется это тем, что переливание крови в том или ином виде получает все большее распространение в лечебной практике. Это, естественно, требует увеличения запасов крови. Но запасы ее не безграничны. Значит, нужны кровезаменители.
      Однако не всякие заменители могут считаться полноценными. Очень многие из них заменяют кровь только в незначительной степени.
      Наилучшим заменителем, конечно, является сама сыворотка крови. Но брать ее, опять-таки, надо у доноров. Значит, и ее получение ограничено.
      А между тем существуют колоссальнейшие, неисчерпаемые источники полноценного заменителя крови. Это сыворотка крови животных, например, коров, овец. От них можно получать сыворотку в любом количестве.
      Почему же этого не делают? По очень простой причине. Человек, корова, овца, лошадь принадлежат к различным видам животного мира. Сыворотка различных представителей животного мира является несовместимой, или, как говорят в таких случаях, видовоспецифической. Выражается это в том, что сыворотка овцы или коровы склеивает красные кровяные тельца человека, вызы-| вает ряд явлений, ведущих к тяжелому состоянию организма, даже к смерти.
      Вот почему все попытки переливания крови от животных человеку приводили всегда только к гибели тех, кому переливали такую кровь.
      Перед наукой стояли два факта, казавшиеся исключающими друг друга. Один — наличие огромных запасов благодетельной сыворотки крови животных, второй — видовая специфичность, делавшая эти запасы не доступными для использования во врачебной практике.
      Исследователи всех стран бились над тем, чтобы найти способ применения крови животных для переливания людям. Это было бы замечательной победой научной мысли.
      Только в наши дни намечается решение этой трудной задачи. Очень много сделал в указанной области советский ученый Н. Г. Беленький. После ряда лет неустанного труда он добился того, что обработанная специальным способом сыворотка животных почти лишалась своих специфических, присущих ей свойств.
      Чтобы проверить, действительно ли произошли изменения сыворотки в желаемом направлении, Беленький проделал множество опытов над склеиванием эритроцитов человека в полученной сыворотке. Опыты давали обнадеживающие результаты. Склеивания не происходило.
      Но все это были только опыты. Они совершались в лабораториях, в пробирках с кровью и сывороткой, на стеклянных пластинках. Нужно было перейти к наблюдениям на людях.
      Но какой человек согласится пойти на такой рискованный опыт? Беленький нашел такого человека. Это был — он сам. Ученый влил себе в кровь почти два стакана обработанной по его способу сыворотки коровы. Никакой отрицательной реакции не наступило, не было никаких признаков шока. Можно было подумать, что он влил себе сыворотку человеческой крови своей группы.
      Таким образом, можно было считать, что видовая специфичность сыворотки, благодаря применению метода Беленького, резко ослаблялась, а может быть и уничтожалась.
      После этого в ряде институтов было сделано множество переливаний подобной сыворотки при различных заболеваниях.
      Особенно значительное число этих трансфузий было выполнено в Московском городском институте Скорой помощи им. Склифософекого под руководством проф. А. Арапова и результаты получились очень хорошие. Почти во всех случаях улучшалось состояние больных, которым переливали сыворотку. Важно также то, что перелитая сыворотка вызывает усиление деятельности жизненноважных органов, т. е. является стимулятором. Это уже проверено на тысячах переливаний.
      Весьма интересные сведения были опубликованы в конце 1953 года проф. Ф. Угловым и Л. Звягиным из хирургической клиники первого Ленинградского мединститута. В течение последних пяти лет они произвели людям с различного рода заболеваниями и при самых тяжелых операциях почти пятьсот переливаний сыворотки Беленького. Результат вполне удовлетворил хирургов. У всех больных наступало заметное улучшение общего состояния, так же как если бы им вливали полноценную кровь. Любопытно, что и здесь у больных наблюдался тот же стимулирующий эффект после переливания.
      Конечно, работы по превращению видовоспецифической сыворотки крупных сельскохозяйственных животных в видовонеспецифическую продолжаются.
      Надо думать, что они приведут к цели, к полному решению проблемы. Этому поможет и улучшение способов исследования.
      И тогда медицина получит в свое распоряжение огромные ресурсы высококачественного заменителя человеческой крови для спасительных переливаний.
     
      Дальнейшие успехи
      Раскрытые силой человеческого ума целебные качества крови поставлены на службу здоровья человека. Дальнейшие научные исследования обнаружили в крови множество новых ценных свойств.
      Всем известна болезнь — туберкулез легких. Заключается она в том, что в дыхательные органы попадают микробы, возбудители этой болезни, и там размножаются. В тяжелых случаях начинает разрушаться легочная ткань и, что особенно важно, те отделы ее, которые выполняют функцию дыхания, — альвеолы. Вследствие этого больным нехватает воздуха, при ходьбе и движениях у них возникает чувство удушья, очень тягостное.
      Чем можно помочь в таких случаях? До сих пор единственным средством являлась так называемая кислородная подушка — резиновый мешок, наполненный кислородом, который можно вдыхать через присоединенную к подушке трубку.
      Не так давно было предложено делать такого рода больным переливание крови. Кровь при этом берут не обычную, а с добавленной к ней перекисью водорода.
      Что же в итоге получается? Перекись водорода, как известно, содержит много кислорода. В организме этот кислород постепенно отщепляется. Пока совершается процесс отщепления, кровь в избытке насыщена кислородом.
      Так компенсируется выключение из дыхания части легкого, разрушенной туберкулезом. Если это и не излечивает человека от самой болезни, то во всяком случае улучшает состояние больного, сохраняет его силы, дает пострадавшему органу возможность несколько оправиться.
      Мы уже говорили выше, что у раненых наблюдается иногда особое состояние, которое чрезвычайно угрожает их жизни. Это состояние называется шоковым. Вся беда в том, что человека в подобном состоянии нельзя оперировать, как бы операция ни была нужна.
      При шоке кажется, будто сердце останавливается из-за отсутствия крови. Кровь как бы еле-еле движется и словно исчезает из больших артерий, вен и сердца. Она застаивается в глубине брюшной полости, в печени, в селезенке.
      Повинна в этом, как мы указывали, нервная система. При шоке нервные центры перестают нормально управлять органами тела, в том числе и сердечно-сосудистой системой. Возникают расстройства кровообращения.
      Отсюда — нехватка в снабжении органов кровью. А это зависит от недостаточного снабжения их кислородом. Недостаток же кислорода влечет за собой прекращение обмена веществ, то-есть процессов питания в тканях. Вот почему шок так опасен.
      Чем же можно быстро помочь возможному восстановлению обмена веществ? Введением крови, насыщенной кислородом. Значит, опять-таки нужно влить кровь с добавленной к ней перекисью водорода.
      Иногда свойства крови используются в медицине и не для переливания.
      К созданию очень интересного препарата привели работы еще одного сотрудника того (же института — Богомоловой. Операция, произведенная в 1949 году больному с опухолью почки, лучше всего показывает значение этого препарата.
      В клинику поступил пациент, у которого в левом боку имелось резкое выпячивание. Опытному врачу не стоило большого труда определить, что выпячивание происходит из-за огромного увеличения объема почки вследствие раковой опухоли. Почка была размером с голову взрослого человека.
      Что с такой почкой надо делать? Конечно, удалить ее. И чем скорее, тем лучше.
      Так и поступили. Операция прошла вполне удачно.
      Но можно ли было считать, что все в данном случае кончилось благополучно? Нет. Злокачественная опухоль была удалена, но возникла новая опасность — кровотечение. Как ни тщательно хирург и его ассистент перевязывали кровоточащие сосуды, кровь продолжала заливать операционное поле. Это кровоточили мельчайшие артерии и вены из так называемой забрюшинной клетчатки, из брыжейки толстой кишки, из клетчатки, покрывающей нижнюю полую вену и аорту. Ничтожные по размерам, прежде спаянные с опухолью, а при операции пересеченные, они теперь сочились кровью и грозили опасной кровопотерей. Перевязка отдельных кровоточащих сосудов не изменяла положения.
      Тогда пустили в ход желтоватое вещество, похожее на губку. Им на некоторое время покрыли всю кровоточащую поверхность. А затем, как обычно после операции, закрыли рану и наложили повязку. Спустя еще некоторое, но значительно более продолжительное время хирург проверил состояние операционного поля. Все было в порядке. Кровотечение прекратилось.
      Прекратило его желтоватое вещество, похожее на губку. Это была губка, состоящая из плазмы крови.
      Благодаря работам Богомоловой этот препарат все шире входит в практику хирургов, как замечательное кровоостанавливающее средство, незаменимое там, где остальные способы менее удобны и более хлопотливы.
     
      Предел потери
      Однажды автомобиль скорой помощи доставил в клинику человека, у которого ногу отрезало трамваем. Другая нога тоже была сильно повреждена. Хотя прошло всего несколько минут, пока приехала машина скорой помощи, но для таких ран и этого было достаточно: кровь неудержимо лилась на землю из обеих бедренных артерий. В приемном покое пострадавшему сразу перевязали артерии и сделали переливание крови. Это не помогло. Бму вскоре повторили переливание, но опять-таки безуспешно. Он умер тут же на столе.
      Почему? Ему перелили мало крови?
      Нет, крови влили ему вполне достаточно. Одновременно ему вводили и необходимые лекарства, чтобы поддержать деятельность сердца. Для его спасения сделано было все.
      Этот человек умер потому, что есть граница быстрой, в короткий срок, потери крови, после которой уже не помогает никакое переливание, тем более, если его не применили немедленно.
      Смерть у людей наступает, если такая потеря крови составляет больше трех процентов общего веса тела. Значит, для человека, который весит, например, шестьдесят килограммов, потеря в кратчайший срок двух-трех с половиной литров крови уже гибельна, если ее быстро не заместить кровью донора.
      Тем не менее сколько бы и в какой угодно короткий срок человек ни потерял крови, надо всегда применять переливание. Были случаи, когда человек терял таким образом до четырех литров крови, и его все же удавалось спасти. Граница смертельной кровопотери не одинакова для всех людей. Она индивидуальна.
      Также не у всех одинаковы как способность организма вое-, станавливать свои кровопотери, так и сроки самого восстановления.
     
      Механизм шока
      Теперь следует вернуться к одному вопросу, который у нас не получил еще должного освещения. Речь идет о посттрансфузион-ном шоке, т. е. шоке, возникающем после переливания крови. Как мы знаем, в результате переливания несовместимой крови наступают тяжелые расстройства, как бы отравление организма: нарушается кровообращение, разрушаются красные кровяные тельца, наступает потеря сознания. Нередко дело кончается смертью.
      Чем объясняется существование такого факта, как наличие групп крови, несовместимости крови? Разумеется, причина может быть одна, биологическая: белки сыворотки крови не у всех людей одинаковы. Их различие и создает разделение на группы, обусловливает несовместимость.
      Но проблема посттрансфузионного шока заключается не в этом. В чем механизм возникновения шока? Благодаря каким процессам возникают тяжелые поражения?
      Обычно возникновение посттрансфузионного шока объясняют так. Сыворотка реципиента обладает биологическим свойством разрушать эритроциты перелитой несовместимой крови донора. Продукты распада красных кровяных шариков и другие элементы несовместимой крови действуют токсически, т. е. ядовито, на клетки, органы, ткани того человека, которому влили эту кровь. Отсюда вся картина шока.
      Правильно ли подобное объяснение, сторонниками которого являются главным образом зарубежные ученые?
      Нет. В основе шока, наступающего при переливании несовместимой крови, лежат совсем другие процессы. Исследования советcких ученых установили настоящую причину посттранефузионных осложнений.
      Интересным и весьма демонстративным явился лабораторный опыт, произведенный у собаки над селезенкой. Как известно, селезенка исключительно богата кровеносными сосудами и тесно связана со всей кровеносной системой организма. Над селезенкой собаки проделали операцию, в результате которой ее сосудистая сеть была тщательно изолирована от всей системы кровообращения. Таким образом, в селезенку не поступало и из нее не выходило ни одной капли крови.
      В такую селезенку влили так называемую гетерогенную кровь, то-есть кровь животного другого вида, являющуюся для собаки несовместимой кровью. Что могло произойти после введения такой крови? Никаких осложнений, никаких явлений посттрансфузионного шока не должно было бы быть. Ведь все артерии и вены селезенки были изолированы от остальной системы кровообращения. Значит, во всем теле животного циркулировала только ее собственная кровь без всякой примеси несовместимой крови.
      И все же у собаки наступил настоящий шок, точно такой, какой бывает при переливании несовместимой крови.
      Почему же так произошло?
      Все представляется непонятным до тех пор, пока не учитывается одно обстоятельство. Дело в том, что хотя кровеносные сосуды селезенки были изолированы от общего русла крови, но ее нервные связи со всем организмом остались ненарушенными. Нервные пути от селезенки к центральной нервной системе сохранились. В этом и заключалась разгадка посттрансфузионного шока.
      Теперь становится понятным механизм наступления шока. Совершенно ясно, что кровь, вводимая при трансфузиях, действует не на клетки, органы, ткани, а, прежде всего, на окончания нервных проводников в стенках кровеносных сосудов. Совместимая перелитая кровь является нормальным раздражителем этих окончаний и вызывает в них нормальные импульсы, передающиеся в центральную нервную систему, что приводит к усилению всех физиологических процессов в организме. Вот отчего переливание крови, сделанное с учетом совместимости, благотворно.
      Перелитая несовместимая кровь представляет собой необычный, ненормальный раздражитель для нервных окончаний, находящихся в стенках артерий и вен. Возникающие в них импульсы являются уже не нормальными, а патологическими. Поступление в центральную нервную систему, в головной мозг патологических импульсов резко меняет воздействие центров мозга на все жизненные процессы организма в неблагоприятную сторону. Нормальное течение всех физиологических функций нарушается.
      Таков механизм возникновения и развития посттрансфузионного шока. Ведущая роль в этом, как мы видим, принадлежит
      центральной нервной системе и ее высшему отделу — головному мозгу, что вполне соответствует положениям Павлова.
      Только в свете учения великого Павлова о роли нервной системы в организме действие совместимой и несовместимой крови при переливании получает правильное объяснение.
     
      Армия дружбы
      В институты переливания крови приходят много женщин и мужчин. Они хотят отдать свою кровь. Это — доноры.
      Донором может стать каждый здоровый человек. Разумеется, дряхлые старики для этого не подходят. Лица моложе восемнадцати — двадцати лет тоже не очень годны: у них медленно восстанавливается отданная кровь.
      О наших советских донорах, особенно ленинградских периода блокады, об их самоотверженности, чувстве долга надо писать стихи и повести.
      Среди ленинградцев есть доноры, которые давали кровь девяносто раз. А одна санитарка — девяносто четыре раза. И она работает и чувствует себя хорошо. Такие доноры вовсе не являлись исключением. Так, еще до Великой Отечественной войны диспетчер Крушинский дал свою кровь более 100 раз, а медицинская сестра Низяева — более 90 раз. Подобные случаи совсем не редкость.
      В капиталистических странах также встречаются случаи дачи крови донорами много десятков раз. Но донорство в этих государствах вовсе не носит характера общественного служения благородной идее спасения больных. Там главным стимулом является личный материальный интерес донора.
      В этом и заключается основная разница между донорством в СССР и донорством в других странах.
      Почему люди становятся донорами за рубежом? В одних странах, например, в Америке, исключительно ради денег. Там донорство — профессия, дающая более или менее определенный доход.
      В других странах, например в Италии, Франции, донорство часто, помимо денежного интереса, также связано с религиозными соображениями. Донорство не всегда там оплачивается, но за кровь духовенство обещает отпущение грехов. Это — религиозная плата.
      В зарубежных странах о самих донорах государство и организации мало заботятся. Взятие крови — бесконтрольно. Когда однажды в Вене проверили состояние здоровья всех доноров, то оказалось, что многие доноры сами нуждались в переливании им крови.
      В нашей Советской стране доноры окружены заботой и вниманием. Перед взятием «рови они тщательно обследуются в отношении не только их здоровья, но и бытовых условий.
      Донорство в Америке да и в любой буржуазной стране — это эксплуатация нуждающихся, бедняков, голодных людей, чаще всего безработных или полубезработных.
      Совсем иначе обстоит дело в Советском Союзе, где каждый трудящийся пользуется при надобности правом лечения переливанием крови за счет государства. И мы уже давно и полностью проводим в жизнь лозунг «Максимум пользы больному и никакого вреда донору».
      Донорство у нас почетно. Награждение значком «Почетный донор» указывает на признание в советском государстве больших общественных заслуг за теми, кто отдает свою кровь больному.
      В 1919 году в Советской России был один донор. Тот, кровью которого пользовался доктор Шамов для своего первого переливания. Теперь их десятки тысяч. Это целая армия дружбы и долга.
      Сама организация дела переливания крови достигла в Советском Союзе небывалого размаха и совершенства. Уже цифры, относящиеся к годам до Великой Отечественной войны, красноречиво свидетельствуют об этом.
      В 1932 году по всему Союзу произведено было 2433 переливания, в 1935 году — уже 22 160, в 1938 году — 100 143, а в 1940 году — 226 000.
      Ни в одной стране земного шара таких цифр нет. Да в капиталистических условиях жестокой эксплуатации широких масс трудящихся и пренебрежения к состоянию здоровья населения их и не может быть.
      Впервые начали широко применять консервированную кровь в 1934 году. В этом же году из 12 942 переливаний 4429, т. е. 26 процентов, были сделаны консервированной кровью; в 1938 году процент поднялся до 70, а в 1940 году — до 90. В этом году 203 333 переливания были выполнены только консервированной кровью.
      Что означает такой рост применения консервированной крови? Это значит — улучшение способов консервирования, умение сохранять большие запасы крови, более совершенное обслуживание больных, большая подготовленность к требованиям борьбы за здоровье людей.
      Цифры советского здравоохранения и в этой области оказались непревзойденными.
      Во время Великой Отечественной войны блестящая организация дела переливания крови явилась одним из важных факторов спасения раненых воинов Советской Армии. Нигде, ни в какой армии воюющих стран не было достигнуто таких высоких результатов излечения бойцов, как у нас.
      «Ампула жизни»! Она стоит в холодильном шкафу каждого госпиталя, каждой больницы, клиники, медпункта, готовая в любую минуту проявить свою могучую силу в борьбе со смертью. «Ампула жизни» никогда не пустеет. Армия дружбы заботится об этом. И ряды ее все растут.
     
      У них и у нас
      В начале XX века уже ни у кого не было никаких сомнений в том, что в переливании крови медицина приобрела могучее средство восстановления человеческого здоровья при самых разнообразных его нарушениях. Можно было ожидать поэтому, что такое великое достижение пытливой исследовательской мысли, такое завоевание науки будет применяться широко, получит максимальное распространение.
      На самом же деле ничего подобного не произошло и не происходит. И в Англии, где впервые было произведено переливание крови от человека к человеку, и в Америке, и во Франции, и в Германии, и в ряде других стран переливание крови применялось и даже теперь применяется сравнительно редко, в масштабах, совершенно не соответствующих огромному значению этого замечательного лечебного метода.
      Объясняется такое положение очень просто. Организация службы крови во всех государствах являлась, а в большинстве случаев является и теперь коммерческим делом.
      Так, например, в Америке наибольшее число трансфузий было проделано в клинике Мейо. А клиника Мейо — это частное дорогостоящее предприятие. Вполне понятно, что широкие, мало обеспеченные слои населения пользоваться завоеваниями медицины не в состоянии. Кризисы, безработица еще более ухудшают положение. Буржуазия не заинтересована в том, чтобы тратить хотя бы часть своих капиталов на улучшение здоровья населения.
      Отсюда же вытекает и другая сторона проблемы переливания крови — научная. Вопросами глубокого изучения трансфузии занимаются главным образом отдельные ученые на свой страх и риск. Поэтому страдает и отстает и исследовательская работа в данной области.
      Только в одной стране дело обстояло с самого начала и обстоит в настоящее время совершенно иначе — в стране Советов. Здесь развитие учреждений, ведающих всем комплексом мероприятий, связанных с обслуживанием населения переливанием крови в целях охраны его здоровья, находится в исключительно благоприятных условиях. Переливание крови, как и вся система здравоохранения, является у нас государственным делом. Неудивительно, что именно в Советском Союзе достигнуты наибольшие успехи в организации всей службы крови.
      Уже в 1926 году появился первый в мире научный центр переливания крови — Московский институт гематологии и переливания крови. Вслед за ним возникает ряд подобных же институтов почти во всех крупнейших центрах страны — Харькове, Ленинграде, Тбилиси, Минске и других городах.
      Советская власть, положившая в основу своей деятельности заботу о человеке, щедро отпускает средства и на развитие дела переливания крови, и на расширение пунктов по обслуживанию населения этим видом лечебной помощи.
      Как мы говорили, уже в 1941 году в Советском Союзе насчитывалось до 1500 учреждений по переливанию крови. Каждое большое лечебное заведение является базой, центром мероприятий по переливанию крови, вокруг которого развертывается и практическая работа и научная деятельность целого района. Нет ни одного населенного участка в наших республиках, даже на далеком Севере, где не имелось бы специалиста по трансфузии и где этот вид медицинской помощи не применялся бы.
      В нашем государстве каждому больному переливание крови, как и всякое врачебное мероприятие, даже самое сложное, производится совершенно бесплатно, за счет правительственного бюджета.
      Точно так же ни в одной стране разработка всех вопросов, связанных с изучением действия крови, не носит такого всестороннего характера, как у нас. Именно в СССР создана теория, удовлетворительно объясняющая стимулирующее воздействие перелитой крови. Впервые у нас изготовлены сухая плазма и сыворотка. Нашими учеными больше, чем всеми другими, сделано в области производства кровозамещающих жидкостей и консервации стабилизированной крови. Советские институты научно обосновали и ввели в практику использование трупной крови, понизив этим процент послетрансфузионных осложнений. В нашей стране было установлено, что кровь, получаемая при лечебных кровопусканиях, является пригодной для целей переливания. Изучение возможностей применения так называемой иногруппной, т. е. несовместимой, крови, и гетерогенной, т. е. чужеродной, взятой у животных, по-настоящему ведется только в СССР.
      Все эти успехи и достижения обеспечили советской медицине ведущую роль в области переливания крови. В работу всех международных конгрессов по переливанию крови главный вклад вносили представители советской страны.
     
     
      Глава вторая. ОБМАНУТАЯ СМЕРТЬ
     
      Джульетта
      В трагедии «Ромео и Джульетта» великого английского драматурга Вильяма Шекспира Джульетта — главное действующее лицо — выпила снотворное средство и заснула так глубоко, что родители приняли ее за умершую. Ей устроили пышные похороны. Тело Джульетты поместили в склеп.
      Шекспир рассказал об этой смерти с такой силой, с таким чувством, что нельзя не поверить всему тому, что произошло с Джульеттой. Всему, кроме того, что заснувшего человека можно принять за мертвого и похоронить. Так могло случиться лишь в том случае, если к заснувшему не был вызван врач.
      Врач сразу узнал бы, в чем дело. Он услышал бы, что бьется сердце. Очень тихо, может быть, но все же бьется. Он нащупал бы пульс, может быть, очень слабый, но все же ощутимый.
      Какое бы снотворное средство Джульетта ни приняла, сердце ее остановиться не могло.
      Перестань оно биться хоть на пять-шесть минут, Джульетта никогда не проснулась бы.
      В пьесе Джульетту похоронили как умершую. Но в действительности при участии врача так вряд ли могло бы произойти.
     
      Пока не остановится сердце
      При одних болезнях человек спит мало. У него бессонница или плохой сон. При других — человек спит больше обычного.
      Но имеется такой недуг, при котором человек спит все время. И сама болезнь внешне выражается именно сном.
      Болезнь эта называется летаргическим сном. Заболевший ею погружается в особое состояние, напоминающее непробудный сон. Сколько ни тормошить летаргика — ничего не поможет. Он не проснется.
      Летаргический сон может длиться день, два, три, неделю, две недели, даже месяцы.
      Человек спит, но он живет. У него работает сердце, хотя и замедленно. Он дышит, но очень поверхностно, неглубоко, так, что почти не видно, как опускается и поднимается грудная клетка. Иногда дыхание может даже остановиться, но только на минуту, две. Пока бьется сердце, летаргик жив, хотя и производит полное впечатление мертвеца.
      Человека в летаргическом сне надо пробовать будить хотя бы на короткий срок, чтобы дать ему пищу. Если разбудить не удается, прибегают к искусственному питанию. Если заснувшего не кормить, он погибнет от истощения.
      Но даже если на некоторое время остановится сердце и прекратится дыхание, это не всегда еще означает смерть.
      Когда я был студентом-медиком последнего курса, мне пришлось однажды присутствовать на операции.
      У больного, художника лет тридцати пяти, правая почка была наполнена камнями, образовавшимися в результате мочекаменной болезни. Такую почку предстояло вскрыть, а камни удалить.
      Операция эта длилась уже довольно продолжительное время. Вдруг хирург, известный тогда в Киеве профессор Волкович, крикнул:
      — Темная кровь! Смотрите за сердцем!
      У художника действительно в этот момент сердце перестало биться. Пульс исчез. Остановилось дыхание.
      Немедленно прекратили дачу наркоза; приостановили операцию. Художнику впрыснули под кожу камфару и кофеин, возбуждающие деятельность сердца. Одновременно начали делать искусственное дыхание. Сердце, однако, оставалось неподвижным.
      Лицо художника побледнело. Ногти на пальцах приобрели зловещий сизоватый оттенок.
      Тогда хирург взял длинную тонкую иглу. Он внимательно смотрел на нее, словно обдумывая что-то очень серьезное, словно высчитывал все шансы за и против. Это продолжалось всего несколько секунд, но они показались мне бесконечно долгими. Наконец, хирург решился. Он пронзил иглой стенку грудной клетки, точным движением вел иглу в сердце и тут же впрыснул раствор адреналина. Сердце забилось раз, другой, чуть-чуть, с длинными паузами. Потом все сильнее и быстрее.
      Адреналин — это сильнейший возбудитель сердечной мышцы, иногда помогающий в тех случаях, когда другие средства оказываются бессильными.
      Впрыскивания в сердце заняли около трех минут. Искусственное дыхание производилось все это время безостановочно.
      Послышался еле уловимый вздох. Одновременно с сердечной деятельностью возвращалось дыхание.
      Еще через несколько минут операция возобновилась и была благополучно доведена до конца.
      Больной, еще не очнувшийся от наркоза, лежал неподвижно, но с порозовевшим лицом. Его ногти приобрели нормальную окраску.
      Я все это очень хорошо помню, ибо впервые видел, как у человека остановилось сердце и как оно снова начало биться. Две-три минуты человек был вне жизни. Еще две-три минуты, и смерть была бы неотвратимой.
      Если не каждый врач, то каждый хирург наверное встречался с такими случаями.
      Почему больной возвратился к жизни после того, как сердце его в течение некоторого времени было неподвижным? Как это понять?
      Дело заключалось в том, что все органы больного были еще вполне жизнеспособны. Его сердце остановилось не от того, что оно износилось. Нет, оно могло бы работать еще долго и безотказно. Прекращение сердечной деятельности вызвал хлороформ. Хлороформ, поступая в организм в большом количестве, является ядом для центров дыхания, для центров регуляции сердечнососудистой деятельности, для самого сердца.
      Операция иногда продолжается час, полтора и даже более. За это время хлороформ обычно не успевает вызвать в органах стойких изменений, таких, которые уже не могут исчезнуть. И если во-время заметить,что с сердцем или дыханием происходит неладное, то дело еще можно поправить.
      Хирург Волкович заметил неладное по крови, по ее цвету. Он крикнул: «Кровь темная!» Кровь темнеет оттого, что в ней исчезает кислород. А кислород исчезает оттого, что кровь перестает двигаться и уже не попадает в легкие, где мог бы поступить в нее кислород воздуха. Тут надо действовать быстро, энергично. Теперь уже нельзя терять времени. Все меры должны быть пущены в ход безотлагательно.
      Больному художнику производили искусственное дыхание, вводили большие дозы лекарств, которые возбуждают деятельность сердца, — камфары, кофеина.
      Можно ли понять, почему камфара и кофеин не помогли? Можно. Ведь их впрыскивали под кожу. А как они могли бы попасть отсюда в сердце или в мозговой центр, управляющий работой дыхательных органов? Только с кровью. Но кровообращение у больного уже прекратилось. Значит, впрыскивание, в сущности, было бесполезным. Тогда оставалось одно: ввести лекарство прямо в сердце. Но теперь уже надо было брать лекарство очень сильное. Волкович так и сделал, использовав для этого адреналин.
      Известны примеры, когда хирург вскрывал грудную клетку, обнажал остановившееся сердце и рукой массировал его. Это,
      конечно, крайняя мера. Очень серьезная, доступная не каждому хирургу. Да и самые опытные хирурги на нее не всегда пойдут. Но когда ничего больше не остается, решаются и на такой шаг. Терять в подобных случаях нечего, а спасение может придти. Поэтому хирурги обязаны действовать здесь смело и решительно.
     
      После того, как остановится сердце
      Один ученый вырезал из вполне уже развившегося зародыша цыпленка маленький кусочек ткани и стал наблюдать за этим кусочком. Он лежал в тарелке с особым раствором, с так называемой питательной жидкостью. И вот этот кусочек отрезанной ткани жил. Клетки его делились. Взамен отмиравших клеток появлялись новые. Прошло много времени.
      Сам цыпленок успел бы за это время вырасти, стать большой курицей, постареть и погибнуть от дряхлости. А вырезанная из него полоска ткани продолжала жить. Только время от времени меняли использованную питательную жидкость на свежую.
      Так, отдельные ткани могут обладать большей продолжительностью жизни, чем целый организм.
      Когда я был молодым врачом, в больнице, где я работал, умер от крупозного воспаления легких мой хороший знакомый, геолог.
      Тогда еще не знали ни стрептоцида, ни сульфидина, ни пенициллина, и крупозное воспаление легких было очень опасным заболеванием.
      Случилось это в Петрограде. Мать окончившегося жила в Москве. Ее вызвали телеграммой.
      Геолог умер в полдень. Его мать должна была приехать утром следующего дня.
      Геолог за неделю болезни не брился и сильно оброс бородой. Чтобы это не произвело на мать еще более тяжелого впечатления, я распорядился побрить умершего. А утром, когда я зашел в покойницкую больницы, на щеках и подбородке умершего лежала как бы темная кайма. За ночь опять появились волосы.
      Если вырезать полоску ткани вместе с тем слоем, из которого растут волосы, и поместить ее в соответствующую питательную Среду, то волосы будут расти еще некоторое время.
      Профессор Кравков, талантливый советский ученый, работал в области фармакологии, т. е. он изучал действие лекарств на человека. Большие способности экспериментатора позволили ему произвести много чрезвычайно интересных и ценных исследований, в особенности над отдельными изолированными органами.
      Кравков отрезал от трупа палец, о чем мы уже говорили, и через кровеносные сосуды пальца пропускал питательную жидкость, называемую в науке ривгер-локковской.
      Пропущенную через палец жидкость Кравков собирал и подвергал химическому анализу. Анализ давал поразительный результат. Из пальца вытекала не та жидкость, которую Кравков
      в него вливал. В ней появились новые вещества, которых раньше не было.
      Откуда же попадали в жидкость эти новые вещества? Эти вещества вырабатывались клетками тканей пальца, являлись продуктом их жизнедеятельности.
      Роль жидкости заключалась в том, что она в известной степени заменяла кровь. Клетки тканей пальца извлекали из нее нужные им питательные вещества, перерабатывали их, а затем выделяли в ту же жидкость продукты своего обмена веществ.
      Иначе говоря, ткани отрезанных у трупа пальцев в известной мере жили почти так же, как и живые клетки.
     
      В лабораториях физиологов
      Томский физиолог профессор Кулябко вырезал у трупа щитовидную железу, расположенную на шее человека, и проделывал с ней то же самое, что Кравков с пальцами, т. е. вливал в артерию железы под небольшим давлением рингерлокковскую жидкость. Войдя в артерию, эта жидкость обегала всю железу и вытекала из наружного отверстия вены. После этого Кулябко собирал ее и исследовал. Он обнаружил в ней присутствие гормона щитовидной железы.
      Считать мертвой такую железу никак было нельзя. Она жила и продолжала вырабатывать гормон. Вместе с тем она давала наглядное доказательство того, что отдельные органы, взятые у трупа, сохраняют свою способность жить в течение более или менее продолжительного срока. Разумеется, это возможно только при соответствующих условиях, в условиях определенной среды.
      Это относится также и к более сложным органам.
      В лаборатории профессора Кулябко можно было видеть еще один удивительный опыт. В центре особого прибора находился : темный, кругловатый, несколько вытянутый, мясистый предмет.
      В него входили стеклянные и резиновые трубки, а рядом располагался небольшой электрический моторчик. Кругловатый мясистый предмет было обыкновенное человеческое сердце.
      Профессор извлек его из трупа спустя сутки после смерти человека. Через стеклянные и резиновые трубки в сосуды сердца с помощью моторчика накачивался раствор Локка, одна из разновидностей питательной жидкости. Сердце, вынутое из трупа через сутки после смерти человека, начинало биться, начинало жить.
      Московские физиологи Брюхоненко и Чечулин проделали поразительный опыт. Они отделили голову собаки от туловища и заставили эту голову жить некоторое время. Голова открывала глаза, закрывала их при резком свете, снова открывала. Когда кислотой смазывали губы, голова высовывала язык и слизывала раздражавшую кислоту. На свист она навостряла уши.
      Вы, конечно, уже догадываетесь, что Брюхоненко и Чечулин поддерживали жизнь головы тем, что пропускали по ее артериям и венам питательную жидкость.
      Чтобы добиться удачи в таком опыте, надо очень долго и много экспериментировать, обладать огромным терпением, настойчивостью, научной изобретательностью и большими знаниями. Это очень сложный и трудный опыт, требующий тщательной подготовки, значительного навыка и хорошо сконструированной аппаратуры.
      В конце концов, только после многих ошибок и неудач оба московских физиолога достигли успеха.
      Их эксперимент доказал, что даже головной мозг может некоторое время работать после того, как всякое проявление жизни в нем должно было бы прекратиться.
      В дальнейшем, основываясь на смелых опытах Ф. А. Андреева, эти исследователи проделали интереснейшие эксперименты с оживлением трупов животных.
     
      Далекое путешествие
      Собаку звали Буян и жила она вместе с остальными лабораторными собаками.
      Это было веселое, добродушное и сильное животное. Когда появлялся профессор, собака, приветливо помахивая хвостом, встречала его радостным лаем. Профессор ласково гладил Буяна и направлялся в свой кабинет. Профессор и Буян были большими друзьями.
      Однажды пришел служитель, взял Буяна за ошейник и повел в лабораторию. Вскоре собака лежала на столе, погруженная в наркозный сон. Профессор и ассистент приступили к операции.
      Они готовили Буяна в далекое путешествие.
      Собаке вскрыли на шее крупную артерию и выпустили из нее всю кровь. Наконец, сердце остановилось, перестало биться.
      Профессор раздвинул веки Буяна. На профессора смотрел тусклый, безжизненный глаз. Собака была мертва.
      Во время опыта специальные приборы непрерывно регистрировали дыхание и сердцебиение. На белой бумаге непрерывно вращающегося барабана движущаяся черная линия отмечала каждый вздох, а другая, параллельная линия — каждый толчок сердца. Сперва, до момента операции и в начале операции, черные линии поднимались и опускались, как при обычном дыхании и биении сердца. Потом подъемы и опускания становились все мельче и реже и, наконец, исчезли, превратились в сплошные ровные линии.
      Таким образом, приборы подтвердили, что жизнь Буяна кончилась. Прекратилось дыхание, прекратилась деятельность сердца. Собака действительно была мертва.
      Кровь, выпущенная из ее тела, однако, никуда не ушла. Не потерялось ни одного грамма. Она вся стекла по трубке в большой стеклянный сосуд, составляющий часть особого аппарата, называемого автожектором и соединенного с моторчиком.
      От этого стеклянного сосуда тянулась еще одна трубка. Она заканчивалась иглой. Игла была введена в крупную вену на шее собаки. Прошло пять минут, еще одна минута, еще тридцать секунд. Труп собаки, бездыханный, неподвижно лежал на столе.
      Профессор не спускал взгляда с хронометра.
      Наконец, стрелка подошла к предельной черте. Теперь нельзя было терять ни секунды!
      Профессор открыл кран, а затем включил моторчик. Зашипел кислород, который по третьей трубке пустили в стеклянный сосуд с кровью. Моторчик погнал из стеклянного сосуда в вену кровь, перемешанную с кислородом. Это была такая же кровь, какая получается при дыхании, после прохождения ее через легкие.
      Моторчик непрерывно работал и нагнетал через вену кровь в собаку. Кровь проходила в сердце животного, оттуда распространялась по всем тканям и органам и, обежав все тело, изливалась из артерии на шее. Из нее она снова попадала в стеклянный сосуд. Здесь к ней примешивался кислород и все начиналось сызнова.
      На белой бумаге регистрирующего прибора перо попрежнему чертило две ровные черные линии.
      Собака лежала с остановившимся сердцем, без дыхания. Но вот пульсовая линия чуть дрогнула, немного подскочила. Через несколько секунд — опять скачок, но уже больший. Линия дыхания также почти незаметно поднялась и опустилась,
      Это отмечались первые толчки сердца и первые движения грудной клетки. Через минуту собака вздохнула и легкая судорога шевельнула ее голову. Собака уже не была мертвой. К ней возвращалась жизнь. Вскоре Буян дышал нормально и сердце его билось, как обычно.
      Еще через несколько минут вся аппаратура была убрана, из артерии и вены удалены иглы с их резиновыми трубками. Они уже не были нужны.
      Прошло немного дней. И опять, когда профессор появлялся в лаборатории, Буян встречал его радостным лаем.
      Буян не знал, что вернулся из далекого путешествия.
      Раньше сказали бы, что это было путешествие в царство смерти.
     
      Шесть минут
      И Брюхоненко, и Чечулин превращали собаку в труп только на шесть минут. После этого, не теряя ни секунды, приступали к ее оживлению.
      Если бы ждали еще две-три минуты, то никакими средствами собаке нельзя было бы вернуть жизнь.
      Почему? Потому что в некоторых клетках наступили бы необратимые изменения.
      Поясним это. Наступление смерти означает прекращение всех функций, в том числе и питания тела. Прекращается питание,
      прекращается обмен веществ, нарушаются все тканевые и внутриклеточные процессы. В результате в клетках, лишенных питания, начинаются процессы разложения, распада.
      Теперь, если даже возобновить «подвоз» питательных веществ, клетка не оживет. Можно сказать, что механизм, который осуществляет диссимиляцию, т. е. расщепление сложных белковых и других органических соединений, и ассимиляцию, т. е. отбор и усвоение нужных частиц, выходит из строя. Происходят необратимые изменения.
      В момент смерти прекращается питание для всего тела. Но наступает ли сразу во всех клетках тела это необратимое состояние?
      Нет, не сразу. Клетки одних органов более грубы, более просты, более устойчивы. В них распад начинается позже. Позже наступают необратимые изменения. Клетки других органов более хрупки, менее устойчивы. В них распад наступает скорее. Раньше наступает и необратимое состояние.
      Некоторые клетки могут жить в течение некоторого времени, даже после установленной смерти человека. Таковы, например, клетки эпителия кожи, клетки, образующие волосы и ногти.
      Самыми хрупкими, самыми неустойчивыми являются нервные клетки мозга, особенно коры больших полушарий. В них необратимые посмертные изменения наступают очень скоро.
      Мы видели из опыта Кулябко, что клетки сердечной мышцы сохраняют жизнеспособность даже через сутки после смерти тела. Клетки же мозга погибают гораздо раньше, в сроки, определяемые не днями или часами, а минутами.
      А ведь клетки центральной нервной системы управляют основными жизненными процессами в нашем организме и дыханием. Срок обратимости изменений клеток высших отделов центральной нервной системы, с момента полной остановки дыхания и кровообращения, равен в среднем всего пяти-шести минутам.
      Вот почему профессор Брюхоненко и профессор Чечулин в своих опытах внимательно наблюдали за стрелкой секундомера. Они следили, чтобы посмертные изменения клеток мозга собаки не длились, после агонального периода, более шести минут. В противном случае собака ни при каких условиях не вернулась бы из своего далекого путешествия.
     
      Не только сердце
      Существует всем известная болезнь — туберкулез легких. При этой болезни, если она запущена, разрушается легочная ткань. Теперь туберкулез легких научились хорошо лечить. Но для того, чтобы с ним справиться, надо вовремя захватить болезнь. В противном случае она развивается, разрушение захватывает большие участки легочной ткани и в результате человек может умереть.
      Есть болезнь, которая называется — пионефроз. У заболевшего ею разрушается ткань почки. Болезненные изменения захватывают важную часть почки — почечные клубочки и канальцы. Если эта болезнь зашла далеко в обеих почках, человек погибает.
      По тяжести заболевания похожа.на туберкулез и пионефроз другая серьезнейшая болезнь, которая называется — цирроз печени. У заболевшего циррозом тоже происходит гибель одной из важных тканей организма — печеночной ткани. Если болезнь не лечить, она прогрессирует и человека ждет смерть.
      Можно ли таких больных после того, как сердце остановится, вернуть к жизни? Поступить так, как поступили с Буяном? Ввести кровь, заставить сердце снова работать? Добиться того, чтобы человек начал дышать и вернулся к жизни?
      Нет, никак нельзя, даже если после смерти пройдет не шесть минут, а только две. И это вполне понятно.
      Чтобы такие люди жили, еще недостаточно одной работы сердца. Им надо иметь: одному — здоровые легкие, другому — здоровые почки, третьему — здоровую печень. Но дать человеку новые легкие или печень медицине пока не под силу.
      Тех, кто умирает от длительных хронических болезней, ог опасных заразных болезней, вызывающих большие изменения в жизненноважных органах, вернуть к жизни невозможно. В таких случаях смерть неизбежна и неотвратима.
      Врачи стремятся и у таких больных отдалить приход смерти. До последней минуты, до последнего вздоха больного врач не складывает оружия, борется с любой болезнью всеми средствами, которыми его снабжает наука.
      Но если смерть наступила, миссия врача окончена.
      Другое дело, если смерть застигла человека неожиданно, совершенно непредвиденно. Его здоровье не было подточено никаким длительным изнуряющим недугом. Внутренние органы не разрушены какой-либо хронической болезнью. Так может произойти иногда при операции, даже иногда и не очень тяжелой.
      Во время операции наркоз, как очень редко случается, может вызвать паралич сердца и дыхания. Наступает состояние смерти. Однако, если удастся немедленно восстановить работу сердца и дыхание, то человек будет жить.
      Человек пострадал при уличной катастрофе. Он ранен, потерял чрезмерное количество крови. У него остановилось сердце, но если оно снова забьется, жизнь может вернуться.
      Очень часто на войне бывает опасна не сама рана, а травматический шок. При шоке резко нарушается нормальная работа вСей нервной системы, почти прекращается деятельность сердца и дыхание.
      Если не избавиться от шокового состояния, наступит полная остановка сердца и дыхания, то состояние, которое обычно называется смертью.
      Но если заставить сердце снова работать и в то же время устранить шок, то это будет возвращением к жизни и, может
      быть, к долгой жизни, потому что все органы человека здоровы.
      Над этими вопросами много думал и работал советский ученый — профессор Владимир Александрович Неговский. После многочисленных опытов над животными, проделанных на протяжении ряда лет, перед ним стали вырисовываться основные приемы оживления организма, определился метод восстановления преждевременно оборвавшейся жизни.
      В годы Великой Отечественной войны профессор Неговский начал борьбу за жизнь советских воинов. Он хотел заставить смерть отступать там, где еще можцо было сохранить жизнь.
     
      Отогнанная смерть
      Во время одного из наступлений наших войск в полевой госпиталь доставили артиллериста сержанта Черепанова. Осколок немецкого снаряда пробил ему правое бедро.
      Рана была очень тяжелой. Артерии, вены и нервы, проходившие по бедру, были разорваны. Пострадала и кость,
      Медицинская служба в Советской Армии организована очень хорошо. Сержант был вынесен с поля боя немедленно после ранения в самый разгар сражения. Через два часа раненый сержант уже находился в полевом госпитале.
      Были приняты все меры, чтобы обеспечить раненому наилучшую и быстрейшую помощь. Его обложили горячими грелками, перевязали сосуды, сделали переливание крови. Но Черепанов был в жесточайшем шоковом состоянии, в шоке третьей степени. Он лежал на операционном столе мертвенно бледный, с тусклыми, безучастными глазами, почти без пульса и без дыхания. Ему впрыскивали камфару, кофеин, адреналин, физиологический раствор... Ничто не помогло. Еле бившееся сердце сержанта остановилось совсем. Он умер.
      В истории его болезни появилось заключение хирурга. Оно гласило: «Умер 8 апреля 1944 года в 19 часов 41 минуту. Смерть последовала от шока и острой кровопотери».
      Эта запись должна была быть последней в биографии русского солдата Черепанова.
      Но в это время в операционной появились только что узнавшие о смерти сержанта четыре человека в халатах: профессор Неговский и его помощники — Смиренская, Литвинова и Козлов.
      Неговский объезжал фронтовые лечебные учреждения, чтобы на месте, во фронтовых условиях, применить свой способ борьбы со смертью. Так он приехал и в госпиталь, где только что умер Черепанов.
      Профессор, учитывая значение каждой секунды, немедленно приступил к делу.
      С момента остановки сердца и видимой смерти сержанта прошло две минуты. Еще через минуту все было готово. Сотрудники профессора без промедления заняли свои места. Неговский склонился над человеком, который собственно мог считаться уже трупом. В безмолвии операционной слышались только короткие распоряжения профессора.
      Вы помните: сержант умер в 19 часов 41 минуту.
      В 19 часов 45 минут 30 секунд появилась первая новая запись. Она содержала три слова: «Первый удар сердца».
      В 19 часов 48 минут — вторая запись: «Обозначается сокращение шейной мускулатуры. Начало самостоятельного дыхания». И дальше: 19 часов 56 минут — «Дыхательное движение грудной клетки»; 20 часов — «Вздох. Первое движение диафрагмы»; 20 часов 7 минут — «Появился рефлекс роговицы глаз»; 20 часов 45 минут — «Появилось сознание»; 23 часа — «Состояние тяжелое. Спит. Легко пробуждается. Отвечает на вопросы. Жалуется, что ничего не видит. Пульс учащенный — 114 в минуту, слабого наполнения. Дыхание глубокое, ровное».
      Через сутки — «Полное восстановление зрения. Может быть эвакуирован в глубокий тыл».
      Нам кажется, что можно не трудиться что-либо добавлять к этим записям. Профессор Неговский отогнал смерть от постели сержанта Черепанова, вернул ему жизнь.
     
      Секрет удачи
      В чем же дело? Может быть, профессор Неговский изобрел какую-нибудь особую аппаратуру, сложный жизневосстановительный агрегат? А может быть, он пустил в ход не известный доселе препарат?
      Нет, ничего такого не было.
      Оборудование Неговский с собой действительно привез, но оно все умещалось в одном свертке, уложенном в небольшой чемоданчик. Это была короткая резиновая трубка и маленькие специальные мехи.
      Вот и все, если не считать, конечно, рук Неговского и его помощников. И, разумеется, знаний.
      Эти знания содержали в себе результат многих часов размышлений и многих лет экспериментальных исследований.
      Что же все-таки сделал профессор Неговский?
      Конечно, он прибегнул к искусственному дыханию, но оно применялось своеобразно. Один из его помощников производил искусственное дыхание тем, что, введя резиновую трубку непосредственно в дыхательное горло сержанта, стал мехами накачивать через трубку в легкие воздух. Делалось так для того, чтобы помочь притоку воздуха усиленным растяжением самой легочной ткани. Возникавшие при этом в самых мельчайших разветвлениях окончаний нервов легочных стенок нервные импульсы направлялись в дыхательный мозговой центр и возбуждали его к деятельности.
      Одновременно с таким искусственным дыханием Неговский пользовался, конечно, и переливанием крови, но тоже своеобразным способом.
      Кровь вливали не в вену, а в артерию, тоже артерию руки. И не просто вливали, а с помощью так называемого аппарата Боброва нагнетали под довольно значительным давлением. Это обстоятельство играло важную роль.
      Задача, которую ставил себе профессор Неговский, заключалась в том, чтобы заставить сердце сержанта работать.
      Сердце не может работать без снабжения его кровью из собственных сосудов. Сержант потерял слишком много крови. Хотя ему уже сделали раньше одно переливание крови, Неговский считал нужным повторить его, но особым способом.
      Сердце скорее и лучше начнет работать, если его мышца будет быстро снабжена питанием. А для этого питательное вещество надо немедленно доставить непосредственно к самой мышце сердца.
      Кровь, нагнетаемая в артерию руки, а оттуда в аорту, т. е. совершающая путь, обратный своему естественному движению, захлопывала аортальные клапаны сердца.
      Следовательно, она не могла попасть в полость сердца. Закрывшиеся клапаны ее туда не пускали, вследствие чего она шла прямо в коронарные артерии, которые отходят от аорты у самой стенки сердца. Это и достигалось давлением с помощью аппарата Боброва.
      Коронарные сосуды представляют собой две небольшие разветвляющиеся артерии, опоясывающие сердце; это — сеть сосудов, питающих только мышцу сердца.
      Переливание трехсот граммов крови именно в артерию и обязательно под давлением нужно было произвести для того, чтобы сразу же увеличить силы сердца, дать его мышце хорошие условия питания и вызвать первые сокращения, первые биения сердца, которые позволили бы быстро подвести кровь к мозговым центрам.
      Вслед за введением крови в артерию Неговский тотчас же произвел переливание еще семисот граммов крови. Теперь для переливания взяли уже вену, как обычно и делают при работающем сердце, чтобы увеличить во всей сосудистой системе количество циркулирующей крови и полностью заместить потерянную кровь.
      Таким образом, первые триста граммов крови должны были в основном питать сердце, а последующие семьсот граммов заполнить кровеносное русло.
      Затем Неговский применил адреналин, этот могучий возбудитель деятельности сердца и кровеносных сосудов. Но применил его тоже своеобразно и очень активно. Он добавил раствор адреналина к тем тремстам граммам крови, которые были введены прямо в коронарные артерии сердца.
      Что еще сделал профессор Неговский?
      Вспомним, что главная опасность, возникающая в результате остановки кровообращения, — это недостаток в крови и тканях кислорода, накопление в них вредных продуктов обмена. У сержанта Черепанова, сердце которого в течение четырех минут находилось в состоянии полной неподвижности, кислородное голодание подошло к той черте, когда возникла угроза биологической катастрофы клеток и тканей. Чем скорее начался бы «подвоз» кислорода, тем скорее устранилась бы возможность такой катастрофы.
      Неговский к вливаемым в вену семистам граммам крови добавил некоторое количество перекиси водорода. Перекись водорода быстро отдает крови свой кислород. Одновременно в кровь вводился также сорокапроцентный раствор глюкозы. Глюкоза очень хорошее питательное вещество.
      Вот и все, что успел сделать профессор за одиннадцать минут.
      Как видите, никакого чуда не было. Были применены знания, являющиеся результатом многих лет экспериментальных исследований.
     
      Последнее слово
      4 минуты и 30 секунд длилась смерть сержанта Черепанова.
      Мы помним, что 6 минут — это срок устойчивости клеток головного мозга. Начнись вмешательство Неговского на 2 — 3 минуты позже, сержант Черепанов не был бы спасен.
      Значит, способ профессора Неговского должен применяться своевременно, пока не наступили явления необратимости в клетках головного мозга. Можно выразиться так: пока явления необратимости не наступили, человек еще не умер по-настоящему, хотя бы сердце его остановилось и дыхание отсутствовало.
      Такая смерть называется у врачей «клинической смертью». При этом все видимые признаки смерти налицо: отсутствие дыхания, пульса, неподвижность сердца, исчезновение зрачкового рефлекса. Однако, клиническая смерть — это не биологическая смерть, так как клетки еще сохраняют жизнеспособность. Это — дорога к смерти, это первые шаги умирания.
      Подлинная смерть — это биологическая смерть, выражающаяся в гибели клеток, может быть, не всех сразу, но, в первую очередь, наиболее ценных и жизненнонеобходимых, например, клеток центральной нервной системы.
      Скажем точнее: способ профессора Неговского, незаменимый при наступлении агонального состояния, действителен и в ряде случаев клинической смерти.
      Теперь немного статистики.
      Пятьдесят четыре раза за ту свою поездку на фронт профессор Неговский становился у операционных столов с лежавшими на них неподвижными телами.
      Для- пятидесяти четырех тяжело раненных бойцов Советской Армии жизнь была кончена и этого приговора медицина не могла
      отменить. Сорок четыре человека из них агонизировали, десять — уже умерли. И от всех сорока четырех агонизировавших профессор Неговский отогнал холодное дыхание смерти. Они остались жить. Дальнейшее уже зависело от течения, от характера самой болезни. Двенадцать из них даже смогли через один-два дня перенести эвакуацию и были вскоре же отправлены в глубокий тыл.
      У десяти клинически умерших смерть наступила только за две-три минуты до появления Неговского. Для пяти человек из этих десяти помощь профессора была безрезультатной. Клиническая смерть уже перешла в биологическую.
      Надо полагать, что период обратимости клеток и тканей разных людей неодинаков, а следовательно, различны и сроки наступления необратимых явлений в клетках. Ведь эти сроки измеряются минутами, даже секундами. Для пяти человек сроки начала необратимости оказались менее шести минут.
      Другие пятеро вернулись к жизни, но четверо вскоре должны были с ней расстаться; на этот раз — навсегда. Однако, это произошло не из-за бессилия метода Неговского.
      Они могли бы благополучно жить, но у них были слишком тяжелые ранения. Даже хорошее сердце и прекрасное дыхание не могли спасти их при тех разрушениях, которые нанесли их внутренним органам пули и осколки.
      Пятый и последний из этих десяти раненых был сержант Черепанов.
      Подведем итог.
      Что дает врачам метод профессора Неговского? Очень многое! Он обогащает арсенал медицины для борьбы с роковыми последствиями таких грозных опасностей, как травматический и операционный шок; для борьбы с такими явлениями, как смерть от наркоза; как смертельные, невосстановимые кровопотери; как смерть от удара электрического тока. Незаменим он и при агональных состояниях.
      При клинической смерти этот метод является, в сущности, единственным средством отогнать подлинную смерть.
      В дальнейшем, по мере усовершенствования метода Неговского, смерть будет отступать все чаще и чаще, освобождая каждый раз место для жизни там, где еще не наступили необратимые явления клеток.
      Теперь, когда прошло несколько лет после истории оживления сержанта Черепанова, можно говорить уже не об одном, а о многих случаях возвращения к жизни людей, спасенных по способу Неговского в ряде городов Советского Союза.
     
      Вопреки миллионам лет
      Современные методы советской науки, и особенно способ Неговского, могли бы возвращать к жизни не десятки и сотни, а, быть может, тысячи жертв ранней смерти.
      Решение этой благородной задачи дало бы замечательнейшие результаты. Но на пути к широкому успеху стоит одно суровое обстоятельство: шесть минут, в течение которых обратимы изменения клеток центральной нервной системы и в первую очередь коры головного мозга.
      Шесть минут — это очень короткий отрезок времени.
      Медицине, даже вооруженной прекрасным методом, опоздать здесь очень легко. Неудивительно, что к этим шести минутам приковано внимание исследователей. Ведь каждая лишняя минута означает возможность спасения еще множества людей, а добавочные десять — пятнадцать минут уже почти решают проблему.
      Возникает вопрос: почему клетки центральной нервной системы, особенно коры больших полушарий, так нестойки? Почему быстрее всего наступает их необратимость?
      Работы советских физиологов раскрыли некоторые интереснейшие детали процессов дыхания.
      Сразу ли в момент умирания прекращается дыхание? Оказывается, что если проследить, как это происходит, можно увидеть ряд последовательных стадий.
      Прежде всего, исчезает равномерность дыхательных движений, нарушается правильность их ритма. Дыхание становится прерывистым, затем судорожным, потом наступают отдельные толчки, чередующиеся с долгими паузами. Наконец, грудная клетка замирает, становится неподвижной.
      Советские ученые, отвоевывая жизнь у смерти, обнаружили смысл этих фаз дыхания.
      Известно, что в клетках живых органов, в их деятельном состоянии, возникают особые электрические токи, так называемые биотоки. Появляются они и в клетках коры мозга. Их можно обнаружить и записать при помощи чувствительных электроприборов. Но когда пришла смерть и наступил паралич дыхания, приборы ничего уже не записывают — биотоков нет. Это значит, что в коре и ближайшей к ней зоне мозга жизнь угасла. В этот момент прекращается ровное дыхание умирающего. Но дыхание не исчезает. Оно продолжается, только вместо правильного ритма, наблюдаются судорожные, прерывистые дыхательные движения.
      Отсюда ясно, что прекратили деятельность клетки, имеющие отношение к регуляции дыхания и связанные с корой мозга. Но раз дыхание продолжается, значит, существуют еще клетки, управляющие дыханием. Где же они помещаются?
      Сохранившийся зрачковый рефлекс, т. е. реакция зрачка на свет, покажет, что участок мозга, расположенный ниже коры больших полушарий, еще функционирует. Вот где находятся еще не погибшие клетки центров дыхания.
      Только исчезновение зрачкового рефлекса будет свидетельствовать о том, что и здесь жизнь клеток мозга прекратилась. Но и после этого дыхание не остановится. Оно будет совершаться отдельными толчками, с большими паузами. Такое дыхание будет агонизирующим. Дыхание видоизменится, но не прекратится.
      Это опять-таки значит, что работают еще какие-то клетки центров дыхания. Теперь уже совершенно понятно, где именно они находятся. Продолговатый мозг — вот место нахождения еще действующих клеток.
      Только неподвижно застывшая грудная клетка удостоверяет, что и продолговатый мозг с его центрами прекратил свою деятельность. Смерть подошла вплотную.
      Исследователи открыли не только эти стадии дыхания. Они установили, что сроки обратимости разных клеток мозга различны. Клетки центра дыхания, находящиеся в продолговатом мозгу, можно оживить не позже чем через тридцать минут, а расположенные выше, ближе к коре, через еще меньший срок — десять и даже шесть минут.
      Чем это объяснить? Почему у клеток, от которых зависит функция дыхания, особенно у тех, которые тесно связаны с корой мозга, такой ничтожный по сравнению с остальными клетками организма период обратимости изменений?
      Здесь открылась чрезвычайно любопытная биологическая подробность.
      У всех ли живых существ имеются в развитом состоянии эти центры, находящиеся в коре головного мозга?
      Нет, их можно найти только у высших млекопитающих.
      Значит, эти отделы появились только на поздней стадии эволюционного развития жизни на земле, у тех видов животного мира, которые возникли относительно недавно, может быть, всего миллион или два миллиона лет назад. Они — самые молодые образования центральной нервной системы.
      Вот в этом и кроется причина их необыкновенной чувствительности к вредным влияниям, причина их хрупкости, легкой увязви-мости. Может быть, у людей далекого будущего, еще через миллионы лет, устойчивость этих участков коры мозга будет иной, тогда, повидимому, и срок обратимости будет более продолжительный.
      Завеса над «тайной шести минут» приподнялась.
      Что же, исследователям проблемы оживления надо ждать миллионы лет, пока срок обратимости клеток центров коры удлинится на несколько минут?
      Разумеется, передовая наука не может примириться с таким положением. И. В. Мичурин говорил: «Мы не можем ждать мило-. стей от природы; взять их у нее — наша задача». Советская наука, познавая объективные законы природы, активно вмешивается в течение биологических процессов, сознательно перестраивает их. Перед профессором Неговским, взгляды которого мы изложили, и перед другими, кто работает в этой области, стоит определенная проблема: уже сейчас добиться того, что возможно лишь через миллионы лет.
      Имеется одно весьма интересное экспериментальное наблюдение. Известно, что причиной смерти под водой является отсутствие воздуха, т. е. отсутствие кислорода. Но потонувшую собаку легче вернуть к жизни, если она попала под воду в наркотизированном состоянии. Ее можно оживить даже после того срока, после которого погибали другие собаки, не наркотизированные.
      Альпинисты на большой высоте испытывают приступы головокружения, слабости, теряют сознание. Объясняется это разреженностью воздуха, т. е. опять-таки нехваткой кислорода. Но если дать пострадавшим снотворное средство, например, люминал, то «горная болезнь» переносится гораздо легче.
      Ленинградский патофизиолог профессор Всеволод Семенович Галкин открыл удивительное явление: в наркозном сне необыкновенно изменяются многие свойства организма. Наркоз позволяет клеткам жить в таких условиях, которые смертельны для клеток, находящихся в обычном состоянии.
      Труды Галкина позволяют понять, например, смысл улучшения, наступающего при горной болезни от приема люминала. Снотворный препарат изменил реакцию клеток тканей на недостаток кислорода. Они стали довольствоваться меньшим его количеством. Наркотизированное животное, извлеченное из воды, удавалось спасти потому, что оно обходилось тем ничтожным количеством кислорода, которое содержалось в организме.
      Эти удивительные качества наркоза, возможно, указывают на один из путей, по которому надо следовать, чтобы изменить биологический закон необратимости явлений, происходящих в клетках. Ведь смерть от остановки дыхания — это в основном тоже смерть от недостатка кислорода.
      Можно допустить, пока, конечно, только очень предположительно, что в последние минуты агонии, когда все обычные врачебные средства спасения уже бессильны, применение наркоза даже в очень ограниченной дозе даст возможность сохранить в клетках минимальную жизнь. Она будет поддерживаться тем ничтожным количествам кислорода, которое находится в тканях и крови, тем количеством, при котором в нормальных условиях клетки коры головного мозга погибли бы при отсутствии поступления воздуха и остановке кровообращения.
      Подобное состояние, без дыхания, без сердцебиения, будет смертью, но так называемой смертью клинической, а не биологической. И, быть может, оно протянется дольше, чем пять-шесть минут.
      Гибель клеток высших отделов центральной нервной системы отодвинется. Срок их обратимости удлинится. Этот выигрыш времени уже позволит организовать возвращение к жизни клинически умерших с большими надеждами на успех.
      Пытливая мысль советских исследователей, несомненно, найдет эффективные средства, использование которых принесет полную победу над преждевременной смертью.
     
      О позиции Павлова
      Итак, вполне ясно, что в процессах умирания организма и в его оживлении, в возвращении всех его функций к нормальному состоянию, главную, ведущую роль играет центральная нервная система, точнее, — кора головного мозга. Совершенно естественно поставить вопрос: в чем значение и смысл процессов, происходящих при угасании жизни и при восстановлении жизни, если их рассматривать в свете павловского учения?
      Это вопрос не теоретический. Если получить на него правильный ответ, то тем самым, несомненно, откроются новые возможности для дальнейших успехов борьбы с преждевременной смертью.
      Что же можно извлечь из всех имеющихся в науке данных относительно умирания и оживления организма?
      Нужно считать твердо установленными два факта.
      Первый: клетки коры больших полушарий головного мозга выключаются, перестают функционировать, умирают раньше всех других отделов мозга. Кора — наиболее чувствительная, наиболее хрупкая часть головного мозга, продолговатый мозг — наиболее устойчивая; он умирает позже других.
      Второй факт: при оживлении организма наблюдается как бы обратное явление. Начинается оживление с восстановлением функций центров продолговатого мозга. Позже, только после того, как все остальные части головного мозга возвратились к своей деятельности, начинают работать клетки мозговой коры.
      Понять смысл этих явлений можно только в свете учения Павлова.
      В самом деле, что такое остановка функций коры мозга при начале умирания? Безусловно, это явление защиты. Необыкновенно чувствительные клетки коры могут выдержать тяжелые, неблагоприятные условия только в течение очень короткого срока. Чем же они могут спастись, если ухудшение обстановки, например, прекращение кровообращения, продолжается? Конечно, только тем, что раньше, чем наступит их полное истощение, их гибель, функция клеток прекратится. А как этого можно достигнуть? Остановить функцию? — Торможением.
      Такое торможение и наступает уже в самом начале. Оно охраняет хрупкие клетки коры мозга от истощения в их борьбе за спасение, за жизнь.
      И, действительно, мы уже знаем, что при наступлении агонального, предсмертного периода сердце еще работает, хотя и очень слабо; еще сохраняется, хотя и неравномерное, толчками, дыхание, но сознание уже отсутствует. Это значит, что функции коры мозга уже выключены торможением. Иначе неизбежно непоправимое истощение клеток. Вот в чем благодетельный смысл охранительного торможения.
      Интересны отмеченные профессором Неговским некоторые факты, раньше остававшиеся непонятными и получившие объяснение только в свете павловских идей. В ряде опытов над собаками им причиняли тяжелые травмы. Если животные перед этим находились долго в возбужденном состоянии, то даже короткие сроки клинической смерти, всего лишь в 2 — 3 минуты, являлись уже гибельными для коры их мозга. Смерть наступала неотвратимо.
      Также понятными теперь становятся наблюдения, касающиеся извлеченных из воды людей. Тех, которые тонули, быстро теряя сознание, или без сопротивления шли, что называется, камнем ко дну, было сравнительно легко оживить. Гораздо хуже обстояло дело с теми, кто при огромном психическом возбуждении бурно напрягал все свои силы, чтобы удержаться на воде.
      Совершенно ясно, что чем меньше люди тратили мышечной и нервной энергии, тем менее истощались клетки коры головного мозга.
      Такова роль торможения в фазе умирания.
      Что касается фазы оживления организма, то вспомним, что сперва появляются первые признаки дыхания, первые сокращения сердца. Но и дыхательные акты и удары сердца совершаются неравномерно, толчками. Эго значит, что продолговатый мозг уже работает. Центры же коры мозга бездействуют. Торможение еще сковывает их функции. И охранительно целебный смысл этого явления понятен. Если бы кора мозга начинала работать с самого начала оживления, когда еще в организме нет нормальных условий питания и обмена, то-есть в тяжелых условиях, то это потребовало бы от хрупких, неустойчивых корковых клеток неимоверных усилий. Снова им грозило бы истощение и гибель. Продолжающееся охранительное торможение и защищает их от подобного финала. Вот почему кора мозга оживает после продолговатого мозга, после восстановления всех других отделов мозга. Только тогда, когда наступает более или менее нормальное течение физиологических процессов во всех органах, корковые клетки могут начать функционировать. Торможение снимается. Организм оживает полностью.
      Таким представляется великое значение целебно-охранительного торможения, как при угасании жизни, так и при ее восстановлении. Вместе с тем здесь открываются и некоторые перспективы для активного вмешательства медицины в спор жизни с преждевременной смертью.
      В самом деле, если торможение клеток мозговой коры благодетельно, то ведь можно его создавать в нужных случаях.
      Эта мысль и была осуществлена сотрудниками лаборатории Неговского на людях, доставленных в клинику после уличных и других транспортных катастроф. Такие жертвы тяжелых травм погибали от ранений и кровопотерь. Их доставляли в клинику уже в состоянии агонии. Чтобы их спасти, им прежде всего делали
      переливание крови. Но переливание сопровождалось еще одной процедурой: одновременно с переливанием вводили и небольшую дозу гексенала.
      Гексенал, как известно, наркотизирующее средство. Оно нужно было для того, чтобы вызывать и усиливать охранительно целебное торможение.
      И в большом числе случаев цель достигалась. Безнадежное состояние, агония сменялись возвращением к жизни. Это делало удлиненное гексеналом торможение клеток коры мозга.
      Искусственное торможение предохраняет кору мозга и от слишком раннего оживления, которое тоже грозит опасностью истощения для хрупких клеток коры.
      Однако, здесь мы встречаемся с другой опасностью. Сколько времени могут, даже при охранительном торможении, выдержать хрупкие клетки коры неблагоприятные жизненные условия, отсутствие кровоснабжения, ухудшение питания? Как было сказано, не более 5 — б минут. После этого срока изменения в клетках коры становятся необратимыми. Торможение сменяется окончательным угасанием клеток. И чем дольше длится эта фаза необратимости, тем меньше надежд на полное или частичное возвращение к жизни. Для клеток продолговатого мозга, для подкорковых центров угасание жизни тоже не должно продолжаться слишком долго. Если срок восстановления затягивается, то после него изменения тоже становятся необратимыми.
      Это не только рассуждение. Проделанные в лаборатории профессора Асратяна эксперименты подтвердили правильность такого положения.
      Опыты были связаны с лишением питания мозга собак. Это достигалось тем, что особым способом перехватывали, сжимали у собаки артерии, идущие в мозг. У одной собаки мозг обескровили на 20 минут. Затем кровеносные сосуды были освобождены. Нормальное кровообращение восстановилось. Что произошло с собакой? Осталась ли она живой?
      Да, в течение двух месяцев, прошедших после опыта, собака продолжает жить. Но она лежит все время на боку, не может ни встать на ноги, ни ходить. Она не может даже выпрямляться. Все сложнорефлекторные акты у нее исчезли. Она похожа на таких собак, у которых удалили и кору больших полушарий мозга и так называемый средний мозг.
      У другой собаки такое обескровливание продолжалось 16 минут. Эта собака могла и стоять, и ходить, и выпрямляться. Но приучить ее, например, цодходить к чашке с пищей, отзываться на кличку нельзя было. У нее пропали все так называемые условные рефлексы. Она похожа была на собаку, у которой хирургически удалили кору мозга.
      Мозг третьей собаки обескровливали на 6 минут. Она становилась такой же, какой была раньше, и ничем не отличалась от собак, не подвергавшихся никаким операциям.
      Таким образом, опыты блестяще подтвердили значение срока клинической смерти, наступающей в результате прекращения кровообращения из-за остановки сердечной деятельности или других причин, приводящих к необратимым разрушительным изменениям в клетках коры головного мозга.
      При изучении проблемы угасания организма от преждевременной смерти и его восстановления все эти положения должны обязательно учитываться.
      Так выглядят процессы, сопровождающие умирание и оживление, в свете учения Павлова. Здесь вполне применимы слова великого физиолога: «Какое обширное и плодотворное поле раскрылось бы для физиологического исследования, если бы немедленно после вызванной болезни или ввиду неминуемой смерти экспериментатор искал с полным знанием дела способ победить ту и другую».
     
      Проблема удлинения жизни нуждается в длительном, глубоком изучении. То, что мы знаем сегодня об открытиях советской науки, вызывает уверенность в успешном достижении цели.
      «Смерть есть факт, подлежащий изучению... Изучать — значит овладевать» (Горький).
     
     
      Глава третья. БОРЬБА ЗА ВРЕМЯ
     
      Как прожить тысячу лет
      Примерно, в 1778 году среди врачей разных стран стало распространяться удивительное известие. На некоторое время оно привлекло к себе общее внимание и даже явилось до известной степени сенсацией. Всюду о нем говорили, возникали горячие споры.
      Удивительное известие заключалось в том, что сообщалось об открытии способа, дающего возможность продлить жизнь человека до тысячи лет. И хотя в большинстве случаев врачи скептически качали головой, слушая это сообщение, однако находились и такие, которые готовы были поверить в возможность подобного открытия. Во всяком случае было точно известно, что ученым, Джоном Гентером, производятся какие-то таинственные опыты в глубоком погребе.
      Через два года был опубликован трактат, в котором подробно рассказывалось об этих опытах.
      Вот как была там изложена работа над проблемой удлинения жизни.
      Человек начинает стареть после пятидесяти лет. Бели бы в это время удалось сильно затормозить все жизненные функции организма, все его отправления, то и старение тканей задержалось бы. Человек в таком состоянии мог бы прожить очень долго, во всяком случае, во много раз дольше, чем при нормальной работе организма.
      Автор трактата после долгих размышлений пришел к заключению, что затормозить функции организма можно холодом.
      Холод останавливает все процессы жизни. Известно, что замороженное мясо, например, не портится, не гниет, не разлагается,
      сколько бы его ни держать на льду. Если такое мясо отогреть через полгода, год или даже более, то оно окажется свежим. Также долго и без порчи сохраняются свежие фрукты в холодильниках.
      Значит, рассуждал автор трактата, то же самое можно сделать и с человеком.
      Человек достиг пятидесяти лет. Теперь его следует подвергнуть замораживанию в определенных условиях, т. е. сделать так, чтобы он не умер, но чтобы и не жил. Все процессы в нем остановятся. Но ничто, ни одна ткань, ни один орган не будут у него портиться и разлагаться.
      Когда пройдет сорок лет, т. е. замороженному исполнится девяносто лет, его отогреют. Он снова начнет пить, есть, спать, ходить, работать как всякий обыкновенный человек в полную меру своих сил, сохранившихся нетронутыми. Десять лет он будет жить, узнает обо всем, что совершилось за истекшие сорок лет. В десять лет он как бы проживает весь период от пятидесяти одного года до сотого года.
      Кончатся десять лет, его снова заморозят. Теперь уже его не тронут девяносто лет. Но на девяносто первом году, вернее, на сто девяносто первом году он с помощью отогревания будет возвращен к жизни. По газетам и книгам он узнает, какие события произошли, пока он был недвижим. Опять десять лет он будет жить, а на одиннадцатом году его снова погрузят в ледяной сон. В этот момент ему уже исполнится двести лет. Опять он будет заморожен на девяносто лет.
      Как только минует двести девяносто лет, все повторится: пробуждение, десять лет жизни, погружение в небытие.
      Таким образом, путем десятикратного замораживания можно прожить тысячу лет.
      Вот что было изложено в трактате об удлинении жизни.
      Что же, пробовал сам автор трактата удлинить этим способом чью-нибудь жизнь? Нет, ни на себе, ни на ком другом он подобной попытки не сделал.
      В конце трактата он написал, что теоретически у него все очень правильно и непогрешимо, но практически пока ничего не может получиться. В этом он сам убедился, проделав опыты на карпах.
      Пять карпов, которые подверглись действию холода, действительно перестали двигаться. Они замерзли. В таком виде их продержали десять дней в леднике подвала, а затем опустили в подогретую воду. Но карпы, как были неподвижны в холоде, так и остались неподвижными в тепле. Они не вернулись к жизни.
      Разумеется, раз опыты не удались на рыбах, делать попытки на людях, а тем более на самом себе, автор этой фантастической идеи уже не рискнул.
     
      Странное явление
      Мы рассказали обо всем этом потому, что, кроме естественного и неизбежного разочарования, ученый испытал еще и удивление.
      Чтобы понять, отчего карпы погибли, он вскрыл их и тщательно исследовал все внутренние органы. В чем дело? Может быть кровь расширилась и разорвала кровеносные сосуды, может быть не выдержало сердце, лопнул плавательный пузырь или была повреждена печень?
      Нет, автор трактата не нашел никаких нарушений. Все внутренние органы карпа были совершенно целы, без каких-либо признаков изменений.
      Вот что удивило ученого.
      Однажды в поле нашли труп замерзшего крестьянина. В ту зиму стояли сильные морозы. Совершенно точно установили, что замерзший пролежал в снежном поле четырнадцать суток.
      Это был человек большого роста, видимо, физически крепкий.
      Вскрытие производил опытнейший прозектор. Все, что он нашел ненормального в теле этого мертвеца, было отсутствие одного глаза.
      Но, как выяснилось, покойный был одноглазым с детства.
      Во всем остальном прозектору не к чему было придраться. Все внутренние органы были в полном порядке. Прозектор не в состоянии был сказать, отчего именно произошла смерть: от паралича сердца или остановки дыхания, от закупорки ли артерии, от прекращения работы печени или почек или еще от чего-нибудь. Никаких болезненных изменений, объяснявших смерть, в организме не обнаружилось.
      Прозектор, разумеется, знал теоретически, что именно можно найти при вскрытии замерзшего человека, но ему пришлось в первый раз производить такое вскрытие и он был удивлен сохранностью тканей и органов замерзшего.
      Такую же картину всегда наблюдали врачи, которым во все времена приходилось производить подобные вскрытия: никаких болезненных, патологических явлений при замерзании не обнаруживается, если, разумеется, человек раньше, до гибели от холода, уже чем-нибудь не болел. Так наблюдалось не только тогда, когда человек замерзал весь, но и тогда, когда у него подвергалась отморожению только часть тела: рука или нога, кисть, стопа или пальцы. Ни в строении тканей этих частей тела, ни в строении их клеток нельзя было даже под микроскопом заметить каких-либо изменений.
      Конечно, кожа становится бледной, даже белой, нечувствительной к уколам или давлению, но и только.
      Настоящие изменения начинаются лишь тогда, когда прекращается отморожение и наступает отогревание. С этого момента картина меняется- — появляются результаты действия холода:
      отеки, почернение, гангрена, распад и затем некроз, т. е. отмирание тканей.
      В 1812 году много французов замерзло на дорогах отступления из России. Главного хирурга наполеоновской армии Ларрея поражало то, что у тех солдат, которые не отогревались у костров, отмороженные руки и ноги казались малоповрежденными. Руки и ноги тех солдат, которые отогревались у огня, были страшными: почерневшими, распухшими, гниющими.
      Как объяснил Ларрей эту разницу? Он пришел к заключению, что во всем виновато согревание у костров, дававших сильный жар. Если бы не было резкого перехода от холода к теплу, то отмороженные конечности не разрушались бы таким страшным образом.
      Мнение о том, что при отогревании отмороженных в условиях тепла должны наступать большие изменения органов, прочно вошло в медицину и безраздельно господствовало в ней на протяжении всего XIX и начала XX веков.
     
      Теория действия холода
      Однажды, лет сорок назад, в одном медицинском журнале было описано странное явление, которое наблюдал хирург у человека с отмороженной левой рукой.
      Пострадавшего отогрели и сделали все, что тогда полагалось делать при лечении отмороженной конечности.
      Но за несколько минут до начала отогревания хирург произвел над больным маленький опыт. Он сдавил на правой, здоровой руке отмороженного плечевую артерию. Другими словами, он остановил питание кровыо здоровой руки.
      Что произошло с рукой?
      С нею произошло то, что происходит с любой тканью, в которой прекращается движение крови. Кожа руки приобрела белосиний оттенок, тот самый, который называется у врачей циано-тичным, синюшным. Посинение кожи было совершенно естественным явлением.
      Затем хирург сделал то же самое и с артерией левой руки. Это была рука, пострадавшая от холода. И вот тут обнаружилась очень любопытная подробность. Кожа, находившаяся выше отмороженного участка, стала цианотичной, т. е. такой, какой ей и полагалось стать при сдавливании. Отмороженный участок захватывал только кисть. И вот кожа кисти не изменила своего цвета. Она осталась бело-мраморной, какою и была до сдавливания артерии, без каких-либо оттенков синюшности.
      Что же все это означало? Почему правая, здоровая рука при сдавливании артерии приобретала мертвенный вид, а левая рука в отмороженном участке сохраняла ту же бело-мраморную окраску?
      Объяснение этому загадочному явлению попытался дать ученый Лейк.
      Что происходит при отморожении с кровеносными сосудами? Они сжимаются, их просвет суживается. Возникает спазм сосуда. Ясно, что в такие суженные сосуды кровь поступает в гораздо меньшем количестве. Поэтому при отморожении кожа резко бледнеет, приобретает бело-мраморный цвет. Это показывает, что кровь имеется, но ее очень немного.
      И вот тут происходит нечто весьма интересное. Холод изменяет кровообращение и в тканях. В охлажденных клетках резко понижается обмен веществ: клетки потребляют мало питательных веществ и выделяют мало продуктов обмена. Но обмен поддерживается кислородом. Значит, таким клеткам нужно кислорода неизмеримо меньше, чем нормально работающим клеткам. Значит, им нужно и мало крови.
      Когда хирург сжал артерию отмороженной руки, то ничтожное количество кислорода, которое еще проходило через сдавленный сосуд, было все же достаточно для питания клеток с их минимальным обменом. И кожа кисти осталась бело-мраморной, т. е. в ней не было синюшности, не было нехватки кислорода.
      С правой рукой все обстояло иначе. Там здоровые клетки требовали обычного притока кислорода. И когда сжатая артерия перестала снабжать ткани кровью в полной мере, тотчас же появилась синюшность. Так объяснил Лейк опыт хирурга.
      Почему же отмороженные руки и ноги после прекращения действия холода чернеют, отторгаются? Лейк и на этот вопрос дал свой ответ. Что совершается при отогревании? Кровь начинает приливать к отмороженному участку в большом количестве. Однако, суженные и парализованные холодом сосуды не могут вместить всю поступающую массу крови и пропускают ее сквозь свои стенки. Получается отек. Отек сдавливает клетки. Эти клетки, как мы знаем, обладают теперь пониженной жизнедеятельностью, обмен веществ в них незначителен. Такие клетки, конечно, лишены обычной стойкости, они легко- повреждаются отеком и гибнут.
      Чем скорее отогревается отмороженное место, тем большая масса крови сразу притекает к этим клеткам. Значит, тем худшие условия создаются для клеток, тем легче они разрушаются. Чем медленнее идет согревание, тем больше возможностей у клеток уцелеть.
      Хотя Лейк жил почти на сто лет позже Ларрея, но взгляды их по этому вопросу полностью совпадали.
     
      Что из этого вытекало
      В 1936 году мне довелось провести зиму в городе Таганроге. Жил я в доме, который находился рядом с больницей. Зима стояла холодная, для тех мест суровая.
      Однажды, когда я вышел из дома, к воротам больницы подъехали сани, за которыми бежала собака. В них рядом с ружьем и ягдташем лежал чернобородый человек с обмотанными одеялом ногами, а возле него сидел другой человек и слегка поддерживал чернобородого.
      Ворота открылись и пропустили сани во двор больницы. Подстрекаемый любопытством, я тоже вошел во двор, чтобы посмотреть, какого же больного привезли в больницу, в сопровождении собаки, с ружьем и ягдташем в санях.
      Сани остановились у крыльца с надписью на дощечке: «Приемный покой». Спутник чернобородого скрылся в дверях и вскоре вернулся, но уже не один. Два человека в халатах, надетых поверх пальто, сопровождали его.
      — Пропали ноги, — сказал чернобородый. — Скорее занесите в помещение погреться. Холодно.
      Но один из тех, кто был в халате, ответил:
      — Нет, в тепло нельзя. Потерпите. Будем вас здесь растирать.
      С ног чернобородого сняли одеяло, сапоги, портянки. Меня поразил мраморный, чуть-чуть желтоватого оттенка цвет кожи обеих его обнажившихся голеней и стоп. Люди в халатах набрали полные пригоршни снега и, разговаривая между собой и попутно расспрашивая лежавшего, стали усердно растирать его голые ноги.
      Я стоял, смотрел и слушал. Постепенно я узнал, что чернобородый — охотник. Он забрел в болотистое место; лед был непрочный, охотник провалился и промочил ноги по колено. К рассвету ударил мороз. Охотник отморозил ноги. Встретившийся крестьянин привез его в город, в больницу. Люди в халатах, растиравшие снегом отмороженные ноги охотника, были доктор и фельдшер.
      — Только тереть надо полегче, Иван Петрович, — говорил фельдшеру доктор. — А то как бы пальцы не отломались. Видишь, они твердые, как ледяшки.
      Охотник охал и время от времени стонущим голосом просил внести его в тепло.
      — Нельзя, — отвечал доктор. — А то ноги совсем пропадут. Придется тогда их отрезать. Надо, чтобы они отошли на морозе. Ты уж потерпи.
      Прошел час, может быть два. Наконец доктор прекратил растирание.
      — Все, — сказал он. — Готово, отогрели.
      Охотника сняли с саней и внесли в приемный покой.
      Таким образом, я присутствовал при оказании первой помощи обмороженному.
      Правильно ли поступили, не внеся сразу больного в тепло и оставив его на морозе?
      Да, по-тогдашнему общему мнению почти всех медиков, действия таганрогского врача были совершенно правильными.
      В медицинских журналах время от времени появлялись статьи видных специалистов на тему об отморожении, которые подтверждали, что быстрое отогревание вредно.
      А один ученый предложил даже такую систему отогревания, которая, по его мнению, должна была давать самые прекрасные результаты. Он рекомендовал зарывать замерзших голыми в снег, так как хотя снег теплее воздуха, но не намного; затем опускать их в ванну с холодной водой так как хотя эта вода теплее снега, но тоже не намного; затем укладывать в холодную постель в холодной комнате, так как человеку при этом будет лишь чуть-чуть теплее, чем в холодной воде. Вот тогда только можно было приступать к растиранию и массажу. Конечно, это была крайность, граничившая с нелепостью, но она показывает, насколько крепко укоренился взгляд на необходимость в постепенном переходе от холода к теплу при лечении отморожений.
      Подобные теоретические воззрения и привели к созданию твердо установившегося способа первой помощи обмороженным. Пострадавшего вносить в теплое помещение не позволялось. Отогревать путем растирания и массажа следовало только на холоде, во дворе или в неотапливаемом помещении.
      Это и был способ медленного согревания. Им пользовались всегда и всюду, в разных странах и в разные времена, в мирную и военную пору. Он господствовал среди врачей и был широко распространен среди населения.
      Вот почему привезенного в таганрогскую больницу охотника растирали во дворе и долго держали на морозе.
      Врач, кроме того, боялся, чтобы не сломались отмороженные пальцы. Он, как и множество других врачей, был убежден в том, что мороз делает замерзшие ткани и органы твердыми и ломкими как стекло.
     
      После отморожения
      Каждую зиму немало людей отмораживают руки и ноги.
      Спустя более или менее значительный срок после отогревания кожа отмороженных участков распухает, покрывается пузырями, чернеет. Чернеют и мышцы, лежащие под кожей. В болезненный процесс вовлекаются нередко и кости. Отмороженный участок омертвевает. Так тянется много недель, даже месяцев.
      Конечно, не у всех пострадавших наблюдается одинаковая картина. Бывает, что после растирания и отогревания кожа теряет мраморный вид, отек исчезает. Жжение и болезненность прекращаются. Пальцы рук или ног снова приходят в нормальное состояние.
      Столь сравнительно благополучно кончается дело лишь при отморожениях так называемой первой степени, т. е. самой легкой.
      Но если появляются пузыри, большие отеки, поверхность кожи чернеет и частично некротизируется, то это уже грозит более длительным заболеванием. Даже после выздоровления ранее отмороженный орган будет давать себя знать болями, ломотой, покраснением, опуханием при охлаждении.
      Это вторая степень отморожения.
      К самым тяжелым повреждениям приводит третья степень отморожения, когда погибает не только верхний слой кожи, но и подкожная клетчатка, сухожилия, мышцы, кости. Все это становится черным, точно обугленным, некротизируется.
      Так тянется месяцами. В конце концов омертвевшие, высохшие ткани отторгаются, отпадают, остается культя стопы или кисти.
      Такова третья степень обморожения. Именно в таких случаях люди после отморожений и превращаются в калек.
      Как боролись с последствиями отморожений?
      Вначале этим занимались преимущественно хирурги. Они рассуждали так: отмороженная ткань почернела, значит, это место полностью омертвело. Надо его отрезать целиком до самой границы здоровой ткани; лучше даже прихватить еще и краешек здоровой ткани. Иначе говоря, надо сделать так называемую ампутацию, отсечение. А потом сшить разрез, чтобы образовалась правильная культя. На правильно зажившую культю уже не трудно надеть протез.
      Так в основном и лечили обмороженных.
      Был ли этот способ лечения хорошим? Казалось бы, да: способ этот и быстрый, и радикальный. На самом же деле все больше и больше появлялось сообщений о том, что эти операции приносили мало хорошего. При такой ранней ампутации, когда даже картина болезни еще недостаточно определилась, часто отрезали ткань, которая могла бы жить. А на кисти или на стопе каждый кусочек мышц, кожи, сухожилий очень ценен, потому что сохранение их может уменьшить инвалидность.
      Кроме того, хирурги жаловались, что после операции ожидаемого быстрого заживления не наступало. Культя гноилась и начинала некротизироваться. Спустя некоторое время приходилось делать новую операцию: отсекать еще один участок конечности, еще кусок некротизировавшейся культи.
      Бывало и так, что после второй операции делали третью. Болезнь затягивалась. Радикального и быстрого излечения не наступало.
      Хирурги стали избегать этих операций. Все больше распространялось мнение, что отмороженные ткани нельзя лечить хирургически, что их надо щадить, применять тепло, электризацию, покой, словом все, что угодно, но только не нож.
      На смену хирургическому, активному методу пришел выжидательный, так называемый консервативный метод.
      Стали предоставлять возможность отмороженным тканям некротизироваться и постепенно превращаться в сухое, черное, мертвое, похожее на мумию вещество, которое в конце концов само отпадало, отторгалось. Так же постепенно в месте отторжения начинали образовываться грануляции, т. е. разрастания клеток здоровой ткани. Тогда появлялся рубец. Если рубец был прочный, не гноился, не изъязвлялся, то он и был поверхностью культи. Если рубец не подходил для этого, то можно было его срезать и зашить рану для создания нового, лучшего рубца.
      Консервативный способ занял главное место в лечении отморожений.
      Хорош ли был этот способ? Конечно. Он имел преимущества по сравнению с прежним способом. Он меньше калечил людей.
      Однако он обладал не только преимуществом. И у консервативного метода были свои недостатки и притом очень крупные. Продолжительное разложение тканей отравляло и ослабляло организм, вредило таким жизненноважным органам, как печень, почки, вредно действовало на кровеносную систему, на сосуды, на сердце. Бывало и так, что из очагов гниения, в которых кишели микробы, инфекция пробиралась внутрь тела и вызывала общее заражение крови — сепсис.
      Значит, и консервативный способ был не таким уж хорошим.
      Но никаких других средств в борьбе с последствиями отморожений медицина не знала.
      Время от времени отдельные ученые пытались улучшить тот или другой способ лечения отморожений. Но все эти попытки давали очень мало положительных результатов.
      Над этими вопросами работали во Франции, Англии, Японии, Германии, Италии сотни исследователей, особенно в период первой мировой войны, когда от холода погибло много солдат не только на фронте, но и в тылу. Однако все эти исследователи не добились решения задачи.
      Новое и вполне радикальное решение было найдено лишь советскими учеными.
     
      На тихой улице
      Эта тихая, небольшая улица, с чистеньким тротуаром, с нарядными, точно вымытыми деревьями, пролегает по соседству с шумным, всегда оживленным районом Финляндского вокзала. Носит она имя знаменитого русского врача Боткина. На одной стороне улицы стоят старинной постройки двухэтажные приземистые каменные дома, выкрашенные в бледнокрасный цвет. На другой стороне поднимается массивное здание в четыре этажа.
      И небольшие дома и высокое здание — корпуса Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова в Ленинграде.
      У входной двери крайней секции четырехэтажного здания можно прочесть на мраморной дощечке: «Кафедра госпитальной хирургии». Начальником этой кафедры является действительный член Академии медицинских наук СССР профессор Семен Семенович Гирголав. Здесь расположены клиники, лаборатории, кафедры.
      По-разному начинается рабочий день у руководителя кафедры. В день, когда я увидел его, он слушал доклад своего помощника. Это было подробное, исчерпывающее изложение двухсот случаев течения травматического шока, опасного для жизни. Речь шла о всех деталях, всех условиях его возникновения, о влиянии на него лечебных процедур и о конечных результатах лечения. Огромный труд многих месяцев заключался в шести страницах рукописи. Они были лишь частью толстой пачки научных материалов, которые ждали авторитетного отзыва ученого. И все они представляли собой серьезные документы, исследования на различные темы, содержащие изучение грандиозного опыта, накопленного советской медициной в ходе Великой Отечественной войны. Выводы из него должны будут лечь в основу деятельности людей, занимающихся лечением болезней человека. Эту в высшей степени ответственную задачу — овладение огромным медико-санитарным опытом войны — Советское правительство поставило перед деятелями медицинской науки нашей страны.
      Невысокий, плотный, седовласый человек в генеральском кителе, виднеющемся из-под белоснежного халата, слушал внимательно доклад. Потом он взял листы и стал их просматривать. Его удивительно молодые глаза сощурились за стеклами очков, словно они видели за бумагой еще что-то.
      По окончании доклада предстоял обход и осмотр больных.
      В этой клинике и в ее лабораториях многочисленные ученики, воодушевляемые творческими исканиями своего руководителя, ставят и решают серьезные проблемы, имеющие большое научное и практическое значение.
      Но из всего того, что было достигнуто в лабораториях четырехэтажного здания на тихой, чистенькой улице, наиболее интересными и плодотворными оказались работы по борьбе с отморожениями, с последствиями длительного воздействия низкой температуры на человеческий организм.
     
      Скрытый период
      Какова температура, например, в отмороженной стопе ноги? Очень низкая? Нет, не очень, градусов десять — двадцать выше нуля. Это — температура воздуха в довольно жаркий летний ленинградский день.
      Но для организма, для его тканей такая температура является очень низкой, так как нормальная температура человеческого тела 36 — 37 градусов выше нуля.
      Если десяти — двадцатиградусная температура будет держаться в ткани много часов, тем более суток подряд, то эта ткань, когда ее отогреют, почернеет и начнет некротизироваться. Она погибнет.
      Именно так и происходит при отморожении.
      Если вырезать из стопы пластинку кожи и заморозить ее при температуре в два градуса холода, что с ней будет? Пластинка, конечно, оледенеет.
      А если ее продержать в таком состоянии, допустим, три дня и затем отогреть? Пластинка почернеет, омертвеет? Оказывается, нет. Поместите ее в сосуд с питательной жидкостью, и «лежи этой пластинки кожи начнут размножаться.
      Если ее пересадить кому-нибудь на кожу, она приживет и будет такою же, как и всякая нормальная жань.
      Вырезанная пластинка кожи сохранила после отогревания всю свою жизнеспособность.
      А находись она на отмороженной стопе, оставайся она частью организма, она погибла бы при гораздо более высокой температуре — не при двух градусах холода, а при двадцати градусах выше нуля.
      Если тело кролика охладить на несколько часов до шестнадцати градусов выше нуля, кролик погибнет; его внутренние органы омертвевают при этой температуре. Но вот при одном эксперименте у кролика вырезали довольно сложный орган — подчелюстную железу, охладили ее до одного градуса выше нуля, продержав при этой температуре 32 дня. Затем эту железу отогрели и пересадили другому кролику. Она прижила и стала функционировать в организме другого кролика так, как будто ее никогда ниоткуда не извлекали и не замораживали.
      Железа сохранила полностью жизнеспособность.
      А в теле кролика она погибла бы при гораздо более высокой температуре.
      Таким образом, перед исследователями обнаружилось важное явление. Ткань в организме и ткань, удаленная из организма, по-разному реагируют на холод. Условия, безнаказанно переносимые изолированной тканью, убивают ткань неизолированную.
      Ткань в организме оказывается гораздо менее устойчивой против холода, чем жань вне организма.
      Это, разумеется, очень удивительное явление. Казалось бы, все должно быть наоборот. В самом деле, ведь в организме существует целая система теплорегуляции — кровеносные сосуды, нервы, железы внутренней секреции, задача которой поддерживать температурное равновесие в теле и приходить, так сказать, на помощь там, где это равновесие нарушилось. В этих условиях выносливость тканей к охлаждению должна была бы повышаться. Между тем сотни опытов показали, что это не так.
      Разгадку, видимо, надо искать в том, что ткань, составляющая часть организма, зависящая от общих биологических процессов, подчиняется определенным законам, действующим во всем организме.
      Есть в химии закон, по которому все химические процессы на холоде замедляются.
      В живом организме происходят сложные, биохимические процессы. Следовательно, и в отмороженном органе все биохимические процессы замедляются.
      Но ведь при отморожении руки, ноги, ушей или носа все остальное тело имеет температуру 36 — 37 градусов выше нуля, т. е. нормальную.
      А всюду, где существует нормальная температура, биохимические процессы протекают нормально.
      Таким образом, при отморожениях в организме как бы образуются две разные области: одна с замедленной, другая с нормальной жизнедеятельностью.
      Но такое двойное положение, двойная, так сказать, жизнь в одном неделимом организме долго продолжаться не может. И участки с замедленными процессами, т. е. с пониженной температурой, иными словами, отмороженные, в конце концов должны выключиться. Выключение их достигается только одним путем: они погибают.
      Все это совершается в клетках еще до того, как становятся заметными болезненные изменения в тканях. С полным правом можно оказать, что при отморожениях существует период, когда повреждения тканей еще не обнаруживаются, хотя они уже имеются. Этот период надо назвать скрытым периодом отморожения.
      Теперь понятно, почему врачи, отыскивая причину смерти замерзших людей или исследуя свежеотмороженные участки тела, поражались, что в них нельзя было найти никаких изменений даже под микроскопом.
      В течение скрытого периода и осуществляются замедленные биохимические процессы, которые не совместимы с жизнью других частей организма.
      Тайна этой несовместимости еще не раскрыта. Но непреложным остается факт, установленный множеством экспериментов и наблюдений: время при этом играет огромную роль.
      Если замедление процессов устранить, то все может пройти благополучно. Чем скорее эти процессы станут нормальными, т. е. чем короче будет скрытый период, тем меньше появится потом вредных последствий.
      Если это произойдет очень быстро, то останутся те изменения, которые называются отморожением первой степени.
      Большая задержка даст изменения второй степени.
      Еще большая задержка угрожает теми разрушениями, которые характеризуются отморожениями третьей степени.
      Дальнейшее охлаждение влечет за собой самую тяжелую форму — третьей степени, которую можно даже выделить в отдельную категорию и назвать четвертой степенью отморожений.
      А что произойдет при очень длительном действии холода? Область замедленных процессов будет расширяться, распространяться до тех пор, пока не захватит все тело. Тогда наступит остановка сердца, остановка дыхания, смерть. Человек замерзнет.
      Таковы в самых общих чертах выводы, к которым пришли на основании многолетних работ профессор Военно-медицинской академии имени Кирова Семен Семенович Гирголав и его ученики — Арьев, Шейнис и другие.
     
      Новые принципы
      Теперь ясно определился и лечебный метод. Борьба с отморожением, первая помощь должны заключаться в быстрейшем сокращении периода замедленных процессов. Другими словами, надо начинать с возможно скорейшего возвращения пострадавшей ткани нормальной температуры, т. е. отогревание должно вестись не постепенно, а возможно более быстро.
      Это значит, что как только обнаружено отморожение, пострадавшего следует сразу же вносить в теплое жилье, поместить, если удастся, в подогретую ванну и тут же приступить к растиранию и массажу.
      В свете работ профессора Гирголава и его школы по-новому предстали опыты русского ученого Лапчинокого, проделанные почти 70 лет назад.
      Опыты заключались в замораживании и последующем отогревании собак.
      Эксперименту подвергалось 60 собак. Всех их одинаково замораживали смесью снега и соли. Этим путем достигалось значительное охлаждение организма, так что у животных прекращалось дыхание и переставало биться сердце.
      Отогревание же производили разными способами.
      20 собак помещались в нетопленную комнату. Здесь они, восстанавливая постепенно температуру своего тела, приходили в нормальное состояние.
      Это было медленное, очень медленное согревание.
      Вернулись к жизни 6 собак. 14 — погибли.
      20 других собак погружали в холодную ванну. Вода была вначале холодной, в ноль градусов, затем становилась все более теплой и, наконец, почти горячей. Потом собак вынимали из воды и переносили в натопленную комнату.
      Это было тоже медленное согревание, но гораздо более быстрое, чем у первой группы. Вернулись к жизни 12 собак. Погибли — 8.
      Последних 20 собак сразу же погрузили в ванну с водой, нагретой до 37 градусов.
      Вернулись к жизни все 20 собак. Ни одна не погибла.
      Таковы были замечательные по своей убедительности эксперименты Лапчинокого.
      Много лет спустя работы школы Гирголава дали столь же блестящие результаты.
      Теорию Лейка о значении медленного расширения сосудов надо было признать ошибочной. Способ постепенного согревания, да еще в условиях холода, оказался несостоятельным. Представлению, которое на протяжении свыше века занимало умы врачей, советскими исследователями был нанесен крепкий удар.
      На место принципа медленного согревания на холоде пришел новый принцип — быстрое согревание в тепле.
      Следует, конечно, учесть еще одно важное, даже, пожалуй, важнейшее обстоятельство. Надо иметь в виду состояние нервных элементов в очаге отморожения. Быстрое отогревание скорее возвращает им нормальные функции. Тепло, являясь температурным раздражителем для воспринимающих нервных приборов, вызывает рефлекторно, через центральную нервную систему, во всех органах и тканях организма процессы, ускоряющие восстановление нормальных свойств пострадавшего от холода участка. Вот в чем, надо полагать, заключается основное значение быстрого отогревания.
      Конечно, если поблизости нет теплого помещения, приходится прибегать к энергичному растиранию и на холоде. Когда у человека, находящегося, например, в поле или в лесу, вдали от жилья начинает белеть кончик носа или уха или замерзают пальцы ног, то будет совершенно неправильным ничего не предпринимать и ждать, пока встретится теплое помещение.
     
      Еще одна ошибка
      В лаборатории клиники проделали небольшой опыт: заморозили белую мышь. Для этого ее подвергли действию 17-градусного мороза и вдобавок применили хлористый этил, понизивший температуру еще на 6 градусов.
      На этом морозе мышь продержали пять дней. Разумеется, она насквозь промерзла, стала холодным трупом. Затем взяли хвост мыши и согнули его в виде буквы «о». И что же? Хвост согнулся, и не сломался.
      Так было доказано, что замороженная ткань и даже целые органы не становятся от холода ломкими. Предположение об их особой, стеклянной хрупкости оказалось неверным.
      А между тем на протяжении десятков и сотен лет существовало мнение, что отмороженные пальцы руки или ноги, или другие части тела могут сломаться, что требуется особая осторожность при лечении отморожений. Эту легенду создавали не только неучи, невежды, мало знакомые с медициной люди. Даже крупные специалисты высказывались в пользу такого взгляда.
      Так, один видный иностранный хирург прошлого века писал в своем руководстве: «Замерзшая полностью нога может быть разбита, как стеклянная». Другой крупный хирург уверял, что «при отморожении уши и кончик носа могут отламываться». Третий описывал, как надо производить массаж при отморожении,
      и предупреждал: «Надо следить, чтобы не сломать отмороженную конечность».
      Такая легенда переходила среди хирургов из поколения в поколение. Это имело нежелательные последствия. Страх перед повышенной хрупкостью отмороженных органов приводил к тому, что медленное отогревание, растирание, массаж производились еще медленнее, затягивались еще больше, т. е. организму причинялся добавочный вред.
      Разумеется, здесь речь идет об обычных отморожениях, о температурах, при которых в действительности замерзают люди. Особая ломкость тканей, если и может появиться, то, пожалуй, лишь при температуре не меньшей, чем 80 — 90 градусов ниже нуля, что в практике отморожений не имело места. А если бы случилось кому-нибудь замерзнуть при такой весьма низкой температуре, то тут уже никакой массаж, никакое растирание не помогли бы.
      Исследования Гирголава и его сотрудников показали, что рассуждения иностранных авторитетов неправильны, что растирание и массаж должны проводиться быстро, энергично, но, конечно, достаточно осторожно, без повреждения кожи, отмороженной и ослабленной, без опасности втереть в кожу болезнетворные микробы.
      Так советской наукой было рассеяно еще одно ошибочное представление.
      Это было новым крупным успехом в борьбе с отморожениями.
     
      Выход наружу
      Избавляло ли ткани от омертвения быстрое отогревание? Нет, и при отогревании в теплом помещении, в теплой 30 — 35-градус-ной ванне, при энергичном массаже все же наступал распад и гибель тканей.
      Какая же разница между постепенным и быстрым отогреванием?
      Огромная! Конечно, если человек долгое время находился под действием холода, то избавить его полностью от последствий отморожения невозможно. Но быстрое согревание, сокращая время действия холода, срок скрытого периода и замедленных биохимических процессов, уменьшает эти последствия. Было точно установлено опытами на животных, а в дальнейшем проверено и на людях, что после быстрого согревания область омертвения, или зона некроза, оказывается гораздо меньшей, чем после медленного согревания. Это значит, что там, где должна была быть вторая степень отморожения, получалась первая, вместо третьей степени — вторая, вместо четвертой — третья или даже вторая. Это значит, что часть тканей удавалось спасти от разрушения.
      Вот в чем разница между двумя способами первой помощи. Таким образом введение нового способа борьбы с отморожениями надо признать большим благодеянием для пострадавших от холода.
      Но первая помощь при отморожении — это хотя и значительная, но все же только часть дела. Потом наступает период лечения. Это тоже очень ответственный период, период борьбы за ликвидацию разрушений, за минимум потери тканей.
      Вспомним, каким был прежде хирургический метод лечения отморожений. По этому методу ампутировали сразу всю пострадавшую часть конечности.
      В чем заключалась неудача такого метода?
      Его сторонники полагали, что разрушения ткани происходят только в районе отморожения, там, где наступило почернение, омертвение.
      Это было ошибкой. Оказалось, что в результате длительного действия низкой температуры повреждаются кровеносные сосуды, нервные волокна, кости, мышцы далеко за пределами участка отморожения, хотя там изменения и незаметны.
      Когда хирург делал разрез выше линии отморожения, он полагал, что режет здоровую ткань, которая потом создает хорошую культю. На самом же деле он резал болезненно-измененные ткани. Следовательно, хорошая культя не могла получиться.
      Более того, операционная травма лишь усиливала эти изменения. Из незаметных, невидимых они становились видимыми, начиналось воспаление, нагноение.
      Вот почему прежний хирургический метод был дефектным и терпел неудачу.
      Неудачи выжидательного метода объяснялись тем, что он приводил к отравлению жизненноважных органов, к наводнению их громадным количеством продуктов разложения, которые всасывались из очага омертвения. Пока отмороженный участок переходил из одной стадии в другую — из влажного некроза в сухой, в так называемую мумификацию, потом в стадию отторжения, грануляции, в стадию образования культи, — все это время продукты гниения в большей или меньшей степени проникали в организм и приносили ему вред.
      Вот почему выжидательный способ давал отрицательные результаты.
      Что явилось бы ценным для хирургического метода? Возможность оперировать тогда, когда это было бы безопасным для соседних тканей, когда одной операцией дело и кончилось бы.
      А выжидательному методу помогло бы ускорение сроков всех стадий, через которые проходит отмороженная ткань, так как одновременно с этим шло бы уменьшение количества продуктов разложения.
      Клиника Гирголава и занималась решением этих вопросов. Трудно представить себе, какую большую работу проделали исследователи, когда видишь, какими сравнительно простыми приемами была решена задача, казавшаяся ученым на протяжении столетий неразрешимой. Так, например, при серьезных, тяжелых случаях отморожений (3-й и 4-й степени) огромный лечебный успех принесла некротомия.
      Некротомия — это рассечение, разрез некротизированной ткани. Нож при этом разрезает кожу, подкожную клетчатку, мышцы. В омертвевшей ткани получается как бы продольная рана. Только в омертвевшей ткани! Ни кусочка здоровой ткани не должно быть задето. Разрезы поэтому начинаются, не доходя на сантиметр до здоровой ткани. Все это безболезненно, — ведь нервные волокна здесь тоже мертвы.
      А если участок некроза окажется очень большим, захватит, например, три четверти стопы и даже больше, то можно часть погибших тканей не рассекать, а отсечь вместе с омертвевшими костями пальцевых фаланг.
      Но к такому приему приходится прибегать лишь в самых тяжелых случаях, при обширных отморожениях.
      Чаще всего нужны и достаточны только некротомии. Они приводят к блестящим результатам.
      Что дают некротомии? Очень и очень многое. Они открывают выход наружу через раневую поверхность сукровице, образующейся в глубине отмороженного участка. Это в значительной мере избавляет организм от всасывания отравляющих продуктов разложения. Некротомия раскрывает во всех слоях зону некроза, мокнущую, гниющую ткань, а следовательно, ускоряет ее высыхание. Срок перехода влажной гангрены в сухую сокращается.
      Если направить на разрез непрерывную струю сухого, теплого воздуха с помощью, например, электровоздушных нагревателей, то это еще более приблизит стадию мумификации, т. е. стадию, при которой уже допустимо оперативное вмешательство.
      Сокращая время различных стадий, некротомия способствует также стиханию болезненных процессов, которые невидимо разыгрываются по соседству с отмороженным участком. Стихание этих процессов, с одной стороны, и быстрая мумификация омертвевшего участка, с другой, — приближают возможность ампутации, способствуют образованию крепкой работоспособной культи.
      Так устраняются дефекты, делавшие порочными прежние, хирургический и консервативный, методы.
      Конечно, мы рассказали здесь весьма схематично то, что на самом деле составляет довольно законченную систему лечения отморожений, подробно разработанную кафедрой профессора Гирголава. Разумеется, предстоит еще много работы, есть еще неясности, пробелы в этом учении об отморожении, в его теории и практике. Но в основном школа Гирголава не только поставила задачу, но и решила ее.
     
      Два кита
      Ранней весной 1944 года я побывал в одном из фронтовых госпиталей на Севере. Начальник госпиталя, майор медицинской службы, знакомил меня со своим учреждением. Во время осмотра
      нам встретился больной, шедший по коридору, опираясь на костыль. Это был юноша высокого роста.
      Начальник госпиталя оказал мне: — Этот лейтенант — командир лыжной группы разведчиков. Восемь часов провел он неподвижно в засаде, в засыпанном снегом ельнике. Оказалось, что рядом под снегом пробивался ключ. Левой ногой лейтенант попал в воду. А сырость, влажность зимой — пострашнее самого мороза. Промокшая нога отморозилась, так как переобуться в тех условиях было невозможно. Конечно, лейтенанту угрожала полная ампутация если не голени, то стопы. А он потерял всего-навсего большой палец и кусок кожи пятки. Знаете, что спасло ему ногу. Ванна и теплая комната. Когда он добрался до штаба ближайшей части, расположенной в какой-то усадьбе, там нашлось и то и другое. И, кроме того, там оказался толковый, хорошо подготовленный для лечения отморожений санинструктор. Теплая ванна, плюс хороший массаж, плюс растирание спиртом, плюс горячий чай были спасением для лейтенанта. Если бы его отогревали на холоду, как принято было прежде, лейтенант так легко не отделался бы. Теперь мы его недели через две выпишем. И выпишем прямо в часть, здоровым. А по прежним временам — он наверняка вышел бы из госпиталя без стопы.
      Отделение для больных с отморожениями 3-й и 4-й степени имело своеобразный вид. В палатах было жарко. Больные на кроватях видны были только от головы до пояса, вторая, нижняя половина тела и ноги были скрыты в каких-то гротах. Стены и крыша гротов состояли из простыни, наброшенной на проволочные полуобручи и сверху накрытой одеялом. На каждой кровати имелся такой грот. Начальник госпиталя приподнял край простыни и одеяла одного грота. Оттуда пахнуло горячим воздухом. Внутри на полуобручах горели электрические лампочки. Это были суховоздушные ванны. В них подсыхали гниющие стопы отмороженных.
      — Мы очень ценим эти ванны, — сказал начальник госпиталя. — Они нам чрезвычайно помогают. Все, кто здесь лежит, подверглись некротомии. Их отмертвевшие стопы покрыты разрезами. И все это — некротомия и горячий сухой воздух — сокращает нам сроки лечения. Вот посмотрите на этого больного,- — он указал на круглолицего парня лет двадцати пяти, — у него вся стопа пострадала до самого голеностопного сустава. Это один из тяжелых больных. Раньше ему пришлось бы провести в больницах год, а то и два. И вышел бы он инвалидом, с отрезанной до половины голенью. До нас он лежал в армейском госпитале месяц и у нас лежит уже полтора. А месяца через два-три мы его выпишем. К тому времени ему будет сделана ампутация. Вместо удаленной одной трети стопы будет протез, хороший, прочный протез. Боец сможет быстро ходить и даже танцевать.
      Мы обошли еще две палаты с такими же больными. И всюду под закрытыми пологами гротов-ванн грелись черные, словно
      обугленные стопы, рассеченные некротомией. Такие же палаты имелись и для тех, у кого были отморожены кисти, только здесь гроты были устроены так, чтобы в них можно было держать руки.
      Начальник госпиталя предложил мне спуститься вниз.
      — Там вы увидите таких же больных, но уже в финале, после лечений, — оказал он.
      Огромный зал был разукрашен лозунгами и плакатами с пожеланиями счастливого пути. Здееь находилось до 50 выздоровевших солдат и офицеров. Некоторые опирались на костыли.
      — Сегодня мы выписываем их из госпиталя, — сказал мне майор медицинской службы. — Многие из них поедут в свои части; многие получили отпуск и поедут домой отдохнуть. Все они выздоровели и нет ни одного, который лечился бы больше полугода. Есть, конечно, и негодные к дальнейшей службе в армии: это те, кто на костылях. А ведь раньше среди обмороженных было инвалидов не меньше, чем девяносто процентов. Все это сделали быстрое отогревание и некротомия. Конечно, и облучение кварцем, соллюксом, и разные укрепляющие лекарства, и хорошее питание, и лечебная физкультура, и многое другое тоже помогли. Но главное — это все же лечение по принципам школы Гирголава.
     
      Большие заслуги
      Во время Великой Отечественной войны на Карельском фронте наблюдалось необычное явление.
      Необычным было то, что в армейские госпитали Карельского фронта и в госпитали фронтового тыла не поступали обмороженные, т. е. конечно, поступали, но их было так мало по сравнению с тем, что ожидалось и к чему госпитали готовились, что обмороженных словно и не было.
      Почти четыре зимы многие десятки тысяч советоких солдат и офицеров вели напряженную боевую жизнь в лесах, горах, тундрах сурового Севера с его постоянными вьюгами и стужей.
      Естественным было также и то, что довольно большой процент обмороженных быстро излечивался. Многие из них возвращались в строй. У этих больных или нехватало кончика пальца или имелись поверхностные рубцы, — словом то, что не мешало нести в дальнейшем боевую службу.
      Другая, большая, часть не возвращалась в строй. У этих больных ущерб был серьезнее — отсутствовали части двух-трех пальцев, а то и целиком два-три пальца, рубцы были шире и глубже. Но они могли выполнять почти любую работу. Многие из них становились нестроевыми, но все же оставались способными к работе.
      Полные инвалиды насчитывались лишь единицами.
      Так обстояло не только на Карельском фронте, но и на всех остальных фронтах, вплоть до самых южных. В истории войн подобное положение являлось совершенно неслыханным.
      В чем же было дело? Дело заключалось в том, что надежная защита воинов Советской Армии от действия мороза и борьба с отморожениями были обеспечены заботой всей страны.
      Огромную роль сыграло отлично поставленное в Советской Армии дело снабжения бойцов хорошей обувью, валенками, полушубками, теплыми портянками, свитерами, в изобилии поступавшими из тыла на фронт.
      А замечательные, небывалые успехи, достигнутые в госпиталях, высокий процент скорого выздоровления были заслугой нового способа лечения отморожений, созданного кафедрой Военномедицинской академии имени С. М. Кирова в Ленинграде, кафедрой, руководимой профессором Гирголавом.
      Если вспомнить о тех миллионах бойцов, которые на всех линиях многотысячекилометрового фронта героически защищали свою Родину от гитлеровских полчищ и перенесли четыре военные зимы, то станет ясно, что, быть может, десятки, если не сотни тысяч людей, которых не останавливали ни стужа, ни холодные реки, ни мерзлые болота, обязаны своим излечением работам клиники Гирголава.
      И в мирное время на беспредельных просторах Советского Союза, особенно в северных и средник широтах, опасности отморожений подвергается много людей.
      Врачи, которые еще десять лет назад были почти беспомощны в случаях тяжелых отморожений, теперь, вооруженные новым учением, знают, что надо делать для уменьшения зла, для того, чтобы сократить некогда длинную, тягостную, мучительную процедуру лечения, почти всегда несшую опасность инвалидности.
     
     
      Глава четвертая. ИСКУССТВО ВОССТАНОВЛЕНИЯ
     
      Двести лет назад
      Примерно двести лет назад один из крупных биологов того времени выкопал недалеко от своего дома небольшой пруд и поселил в нем несколько тритонов. Ученый приносил им корм и целыми днями изучал их образ жизни, повадки и инстинкты. Он завел тетрадь и записывал в нее подробности своих наблюдений. Но биолог занимался не только наблюдениями.
      Он производил над тритонами эксперименты на первый взгляд очень странного и жестокого характера. Время от времени ученый вылавливал одного из тритонов и наносил ему повреждение, и не какое-нибудь пустяковое, а довольно крупное, например, отрезал лапку.
      Спустя некоторое время все тритоны, обитавшие в пруду, стали объектом подобных операций биолога. У одних он отсекал лапку, у других — хвостик, у третьих — нижнюю челюсть, у четвертых — часть глаза. Многие из тритонов подвергались таким операциям по нескольку раз.
      Так продолжалось в течение трех месяцев.
      Что же получилось через три месяца? Надо полагать, что по истечении этого срока в пруду находились уже не обычные тритоны, а тритоны-уроды, тритоны-инвалиды. На самом деле ничего подобного не произошло. Через три месяца почти все обитатели пруда попрежнему имели нормальные конечности, челюсти, глаза. У них все восстановилось; отсеченные части заменились новыми, такой же формы и величины.
      Ученый, тщательно ведший свои записи, точно подсчитал, какое количество частей он удалил у тритонов за время экспериментирования. Их оказалось... 687. И столько же их выросло у тритонов на своем месте.
      То, что наблюдал биолог, было проявлением необыкновенно высокой способности организма тритонов восстанавливать свои потерянные ткани и органы.
      Такое свойство организма носит название способности к регенерации.
     
      Регенерация
      Способность к регенерации проявляется у различных живых существ не в одинаковой степени.
      Ящерица, если ее схватить за хвост, быстро ускользает.
      В пасти врага остается только хвост. Пожертвовав хвостом, ящерица спасает свою жизнь.
      Однако ящерица не долго бегает бесхвостою. Спустя некоторое время, хвост снова у нее отрастает и притом прежней величины. На протяжении жизни ящерицы так может повторяться не один раз.
      У обыкновенной пресноводной гидры из любой отрезанной части вырастает целый организм. Разрежьте ее на 10—20 кусочков и из каждого образуется гидра с пищеварительной полостью, с щупальцами, окружающими ротовое отверстие.
      Планария, плоский червь, обитающий в прудах и болотах, — существо более сложно организованное, чем гидра. У него есть и голова, и кишечник, и нервная система, и мышцы, и органы выделения. Если его разрезать, скажем, на 10 частей, то из каждой вырастает планария с типичной формой тела, кишечником, нервной системой, мышцами. Но этого мало. Разделите головную часть планарии продольными разрезами — образуется ряд полосок, но вскоре из каждой полоски вырастает голова. Один советский биолог получил таким способом многоголовые существа Они походили на какие-то сказочные чудовища, только сильнс уменьшенные в размерах.
      У рака восстанавливается оторванная клешня. Отсеченная у головастика лапка вскоре заменяется новой целой лапкой.
      У птиц не отрастает ни голова, ни лапка, но все же способность к регенерации есть и у них: поврежденный клюв, например, частично отрастает. Особенно ярко это явление выражено у утки.
      Волк или лиса, настигая зайца, нередко схватывают его за кожу спины. У зайца кожа в этом месте тонкая, чрезвычайно слабо связанная с подкожным слоем. Заяц спасается тем, что оставляет в зубах у хищника часть своей шкуры. Образовавшаяся на спине рана быстро затягивается и снова покрывается шерстью.
      Волосяной покров хвоста белки тоже восстанавливается необыкновенно быстро.
      Все это объясняется тем, что условия существования развивают в тех или иных тканях животных большую или меньшую способность к регенерации.
      Нужно отметить, что по проблеме регенерации советскими учеными проведены за последние годы интересные исследования, во многом меняющие существующие взгляды на восстановительные процессы. Заключаются эти исследования в следующем.
      До сих пор принято было считать, что чем выше по своему строению организм, чем дифференцированнее его ткани и клетки, чем сложнее их биологическая роль и физиологические функции, тем меньше у такого организма способность восстанавливать потерянные ткани. Отсюда вытекало, что организм человека обладает минимальной способностью к регенерации. Взамен потерянной руки, ноги или даже пальца образуется только культя, лишенная каких бы то ни было признаков формы бывшей конечности. Регенерация у высших животных, а следовательно, и у человека преимущественно выражается в заживлении ран.
      Но вот что показали опыты в этом направлении.
      В гистологической лаборатории Института морфологии животных Академии наук СССР профессор А. Студитский и его сотрудники вылущением удаляли у кур бедренную кость. Таким образом куры становились калеками. Они не могли ходить. Но через некоторое время уже можно было заметить, что на месте удаленной бедренной кости начинает отрастать новая бедренная кость.
      Удивительно это? Конечно. У птиц никогда раньше такое явление не наблюдалось. Потерянная кость, да еще такого большого размера никогда не восстанавливалась.
      Почему же в этой гистологической лаборатории бедро птицы снова образовывалось, принимало нормальную длину и толщину, выполняло все обычные функции. Главное заключается в том, что при вылущении бедренной кости экспериментатор оставлял иа месте надкостницу.
      Надкостница — это тонкая пленка, покрывающая всю кость как бы тоненьким чехлом. Оказалось, что надкостница является тем материалом, из которого растет и восстанавливается костная ткань.
      Работы той же гистологической лаборатории показали, что у животных, например у кроликов, собак, могут восстанавливаться не только кости, но и мышцы. Основной опыт производился так: у кролика вырезали целиком икроножную мышцу. Затем вырезанную мышцу подвергали измельчению. Эту массу, состоящую из раздробленной мышечной ткани, помещали на то место, откуда удалена была мышца.
      Через некоторое время уже можно было наблюдать образование новой мышцы, такой же, какой была отрезанная икроножная мышца. Удаленный орган восстанавливался. Животное переставало быть калекой.
      Исследования профессора Студитского и его сотрудников открывают новые перспективы в области восстановления утерянных органов у высших животных и у человека.
      Нужно сказать, что наряду с работами лаборатории профессора Студитского ведутся и другие чрезвычайно интересные исследования по изучению явлений регенерации у высших животных. К ним относятся экспериментальные данные, полученные профессором Хрущовым.
     
      Пробуждающие вещества
      Советский биолог, профессор В. К. Хрущов, поместил кусочек ткани, вырезанной у человека, в искусственную питательную среду. Кусочек ткани рос, увеличивался, клетки его размножались. Но вскоре рост прекратился.
      Тогда профессор добавил в эту искусственную среду некоторое количество белых кровяных телец — лейкоцитов; размножение клеток кусочка ткани возобновилось.
      Свойства лейкоцитов нам хорошо известны. Великий ученый Мечников, изучая их, назвал белые кровяные тельца фагоцитами, т. е. клетками, способными поглощать, переваривать чужеродные вещества. Это клетки, защищающие организм от всего вредного, угрожающего.
      Теперь выяснилось, что лейкоциты обладают не только функцией уничтожения, но и функцией восстановления. Они содействуют процессам регенерации. Проходя сквозь стенки мельчайших кровеносных сосудов, лейкоциты собираются к месту ранения и здесь не только уничтожают микробов, но и выделяют особые вещества, способствующие заживлению поврежденной ткани, быстрейшему образованию рубца, т. е. они ускоряют рост числа клеток.
      Вот почему профессор Хрущов добавлял к кусочку ткани некоторое количество белых кровяных телец. И, действительно, размножение клеток ткани в искусственной питательной- среде усиливалось.
      Вещества, усиливающие рост, получили название трефонов.
      Если любую поврежденную поверхность орошать сывороткой крови, обогащенной трефонами, трефонированной сывороткой, то рана заживет гораздо быстрее.
      Работы Хрущова и других советских ученых свидетельствуют о проницательности знаменитого русского хирурга Н. И. Пирогова, который утверждал, что излившаяся в рану кровь стимулирует заживление повреждений тела. Это было свыше ста лет назад.
      Теперь наука, осуществляя предвидение Пирогова, вступила на путь обнаружения веществ, а также создания условий, повышающих способность тканей к регенерации. Выяснилось, что нанесение раны уже само по себе является моментом, усиливающим регенерацию. Без повреждений восстановительная способность тканей не проявляется. Она очень слабо выражена.
      Советский биолог Морозов сделал очень интересное наблюдение. Он приготовил из жидкой части крови кролика особую питательную среду и поместил в нее кусочек печени животного. Стал расти этот кусочек печени? Нет, клетки не размножались. Способность к регенерации у них была ничтожной.
      Тогда Морозов взял другого кролика и произвел ему очень несложную операцию. Он отрезал край печени, но так, что животное не погибло. Спустя некоторое время, ученый из жидкой части крови этого кролика опять приготовил такую же питательную среду и опять поместил в нее кусочек прежней печени.
      Теперь получилось все иначе. Ткань печени стала обнаруживать заметный рост. Ее клетки усиленно размножались.
      Все отличие второй среды от первой заключалось в том, что она была изготовлена из крови оперированного кролика.
      Надо допустить, следовательно, что в кровь второй среды попали вещества, выделившиеся из клеток печени в результате ее ранения. Вот эти-то вещества и стимулировали рост клеток культуры печени. Значит, их также можно отнести к трефонам.
      Опыты, о которых здесь рассказано, еще только первые шаги. Но они показывают, что регенерация может быть вызвана и усилена в результате вмешательства науки. Если будут найдены вещества, дающие могучий толчок регенерации каждой ткани, то, вероятно, появится возможность восстанавливать утерянные части органов человека.
      Для науки такую задачу нельзя считать непосильной. Но разумеется, это вопрос далекого будущего.
      Большие перспективы открывают в этой области работы действительного члена Академии медицинских наук О. Б. Лепешин-ской, которая показала, что в заживлении ран, в образовании рубца, в росте вновь появляющейся кожи наряду с делением клеток играют значительную роль и формообразующие качества бесструктурного живого вещества поврежденных тканей.
      Как ни увлекательны и многообещающи эти работы, однако от них до восстановления органов еще очень далеко. Это тоже вопрос далекого будущего.
     
      Свойства эмбриональной ткани
      Также обнадеживающими обстоятельствами в разработке проблемы регенерации органов человека являются научные события, связанные с другой областью биологии — с жизнью живых существ в эмбриональном, т. е. зародышевом, состоянии и свойствами их тканей. Исследования профессора В. В. Попова и его сотрудников в лаборатории экспериментальной эмбриологии Института морфологии животных Академии наук СССР открыли ряд удивительных явлений. Изучение тканей животных, находящихся еще в зачаточной стадии, привели к установлению фактов, которые еще недавно представлялись бы невероятными. Работы в ла-
      боратории экспериментальной эмбриологии тоже были связаны с вопросами регенерации. В этом направлении и шли поставленные там опыты.
      Известно, что образование зародышей живых существ начинается с деления оплодотворенной клетки. В результате непрерывного размножения клеток создается зародыш, у каждого вида животных имеющий особую форму. В дальнейшем из однородной массы клеток начинают выделяться зачатки будущих органов.
      Имеет ли значение это обстоятельство? Несомненно. Оно позволяет утверждать что никаких предопределенных заранее зачатков органов в зародышевой ткани, в яйце, не существует. Кроме того, появление зачатков органов неразрывно связано с развитием зародыша. Только от процессов хода развития зародыша зависит превращение «леток в зачатки определенных органов. Уровень развития зародыша определяет дифференциацию клеток. До известного периода развития все клетки одинаковы.
      Это — еще одно важное положение.
      Но если все клетки вначале одинаковы, то как же потом из них получаются различные органы? Нет ли в этом утверждении ошибки? Может быть, на самом деле клетки даже на первоначальной, дозачатковой стадии развития уже различны, хотя обнаружить это не удается? Вполне логичные и законные ответы на эти вопросы дали в лаборатории лягушки.
      Как уже известно, в определенный момент жизни зародыша лягушки у него намечается слой клеток будущей кожи, т. е. зачаток кожи. Таким же образом у него намечается так называемая нервная пластинка, т. е. зачаток нервной системы. Исследователи, конечно, знают, когда, на какой стадии развития появляются у зародыша лягушки зачатки органов. И вот, как раз перед самым моментом возникновения зачатков, экспериментатор вырезал кусочек ткани из того участка, где должна была образоваться нервная пластинка. Затем он перенес этот кусочек на участок будущей кожи.
      Что же по мере развития зародыша выросло из пересаженного кусочка? Зачаток нервной пластинки? Нет, из него образовался зачаток кожи.
      Так же точно кусочек будущего зачатка кожи пересаживали на участок, где развивается нервная пластинка. Что же выросло из этого кусочка? Зачаток нервной пластинки.
      Повторные опыты с лягушками, тритонами и другими земноводными давали ту же картину. Были проделаны и более сложные эксперименты; они приводили к тем же результатам. Например, у личинки тритона срезали слой клеток, из которых развивается хрусталик глаза, и пересаживали их на слой будущей кожи. Из клеток будущего хрусталика образовались клетки зачатка кожи. И наоборот, если на место будущего хрусталика глаза помещали пластинку будущей кожи, то из нее развивался зачаток не кожи, а хрусталика.
      Теперь можно сформулировать еще одно важное положение: ведущая роль в образовании органов принадлежит не врожденным свойствам клеток, а влиянию тех частей зародыша, с которыми ткань будущих зачатков тесно, соприкасается и которые являются для будущих зачатков органа их непосредственной средой.
      Это значит, что пересаженная ткань зародыша, откуда бы ее ни взяли, даст тот зачаток органа, а в дальнейшем и полноценный орган, который нормально должен был в этом месте развиться.
      Таков вывод из всего изложенного. Он и указывает путь, возможно самый действительный, к восстановлению органов. До известной степени даже нетрудно себе вообразить примерный ход операции. Нужно зародышевую ткань пересадить на тот участок тела животного или человека, где должен был находиться недостающий орган или где сохранился хотя бы его остаток. Раз органы обладают такой способностью влиять на зародышевую ткань, что она превращается в тот орган, на чье место она пересажена, то это обстоятельство и следует использовать для восстановления утраченной части или всего органа.
      Так намечаются перспективы регенерации. Но тут же встает очень существенный вопрос. Ведь все время речь шла о зародышах, об эмбриональном периоде, о стадиях образования зачатков органов. Однако люди теряют тот или иной орган в результате ранений, травм, болезней не в зародышевом состоянии, а в детском, юношеском, зрелом возрасте. Какова же здесь возможность образования новых органов? Можно ли из культи с помощью пересадки зародышевой ткани восстановить утерянный орган?
      Профессор Попов из Института морфологии животных хочет получить утвердительный ответ. В этом и заключается смелая идея ученого и его сотрудников. Она не беспочвенна. В опытах со взрослыми» лягушками уже удалось добиться успеха.
      У них вырезали роговую оболочку глаза. На ее место прикрепляли пластиночку кожи, взятую у лягушечьей личинки, т. е. головастика. Через некоторое время пластинка кожи уже приобретала свойства роговицы: она утончалась, светлела, становилась прозрачной. В конце концов, никаких следов кожи у нее не оставалось. Получалась обычная роговая оболочка.
      Но так происходило только тогда, когда кожу брали у головастика, до превращения его в лягушку, а сама лягушка, которой пересаживали кожу, была взрослой особью. Вот это в данных опытах и являлось главным обстоятельством.
      Исследовательская мысль движется дальше — к человеку.
      Лягушки, тритоны — это сравнительно просто организованные животные. Дадут ли опыты с более высокоорганизованными животными, с млекопитающими, тот же результат?
      Это вопрос самый основной во всей проблеме. И, нужно сказать, что сейчас уже имеются обнадеживающие данные. Их дали опыты над мелкими млекопитающими — крысами.
      Крысы брались взрослыми. У них вырезали роговицу и на место удаленной прозрачной ткани накладывали кусочек кожи, а для прочности после операции веки сшивали на несколько дней (обычно на 3 — 4 дня). Кожу для пересадки получали от зародышей, извлеченных на четырнадцатый-восемнадцатый день беременности, то есть за три-четыре дня до рождения.
      Надо оказать, что опыты далеко не всегда удавались. Из каждых трех-четырех крыс только у одной пересаженная кожа теряла складки, становилась прозрачной, превращалась в роговицу. Только тридцать процентов пересадок привели к получению из зародышевой кожи безукоризненной роговой оболочки.
      И все же это была огромная удача. Она показывала, что решение проблемы восстановления органов стоит на пути, который может привести к цели.
      Еще одно обстоятельство может содействовать дальнейшему успеху нового метода регенерации — это консервация зародышевой кожи. Способ, предложенный сотрудником профессора Попова Т. А. Бедняковой, заключается в том, что кожу помещают в сыворотку крови и держат там при температуре 4 — 6 градусов выше нуля. Оказалось, что при этих условиях зародышевая кожа может долго храниться, не теряя своих свойств.
      Значит, можно делать запасы такой кожи и всегда иметь ее под рукой в желательном количестве.
      Надо полагать, что это поможет более широкой экспериментальной разработке проблемы.
      Конечно, от опытов с роговицей крыс еще далеко до операций на человеке, потерявшем частично или целиком тот или иной орган. Но глубокое изучение всех законов развития и восстановления органов, а затем овладение этими законами решат задачу. Тогда восстановление органов путем пересадки зародышевой ткани, вероятно, станет обычным вмешательством.
      Но это вопрос будущего. Пока же всякое разрушение органов человека, большую потерю его тканей можно, за самым малым исключением, восполнять одним только путем — хирургическим.
      Этим и занимается восстановительная хирургия.
     
      Тяжелые следы
      Великая Отечественная война потребовала колоссального напряжения сил всей страны, в том числе и учреждений санитарномедицинской службы. Советская медицинская наука с честью разрешила задачи, поставленные перед нею Родиной. Благодаря особенностям советского строя, благодаря самоотверженной работе врачей и отличному оснащению медицинских учреждений всем необходимым, миллионам людей — защитникам советской Родины была сохранена жизнь.
      Но у многих зыздоровевших после ранений остались значительные изменения, устранить которые было невозможно. Например, у бойца, получившего тяжелое ранение или ожог, образовался рубец значительной величины. Он стягивает лежащие под ним мышцы, что приводит нередко к искривлению туловища, сводит конечности. Это так называемая контрактура. Переломы костей нередко ведут к укорочению ног и рук. Человек может ходить, только опираясь на костыль или палку. Укороченная рука не позволяет достаточно хорошо выполнять нужную работу.
      Конечно, если бы человеческий организм обладал такой же способностью к регенерации, как и организм тритонов, то ничего подобного бы не получалось. Раздробленные куски костей и размозженные куски мышц хирург удалил бы, а из их остатков в ноге отросло бы столько костной и мышечной ткани, сколько нужно для образования нормальной конечности. Ни укорочения, ни стягивания мышц рубцами не наблюдалось бы.
      Но у человеческого организма нет такой способности к регенерации. У него хорошими восстановительными качествами обладает, главным образом, соединительная ткань, а ее развитие дает лишь рубец.
      На помощь приходит восстановительная хирургия, которая во многих случаях избавляет пострадавшего от угрозы инвалидности.
      В одну из ленинградских хирургических клиник поступил больной с давно зажившим переломом ноги, после которого получилось укорочение конечности на 18 сантиметров. На месте перелома образовалась костная мозоль. Ходить больной мог, только опираясь на костыль. И это понятно, так как вместо целой бедренной кости у него остались лишь ее сросшиеся уменьшенные две половины. Часть кости в виде мелких кусочков пришлось удалить при операции.
      Чем можно помочь больному в таком положении? Как предупредить укорочение кости? Надо разъединить сросшиеся обломки и вставить между ними взятую где-нибудь, обычно из другой конечности, костную пластинку.
      Но вставить кусок кости длиной в 18 сантиметров еще не значит получить хорошие результаты. Бедро должно обладать мощной опорной выносливостью, которой не имеет пересаживаемая пластинка.
      И все же врачи решили удлинить ногу до естественных размеров.
      Задача была такая: удлинить кость и в то же время не прибегать к пересадке костной пластинки. Но разве подобная задача выполнима?
      Оказалось, что это, как ни странно, можно сделать. Есть операция, которая приводит к цели. Операция носит название — сегментарная остеотомия, т. е. рассечение кости на сегменты. Ее предложил известный советский хирург профессор Богораз. Такая операция удлиняет бедро без пересадки кости.
      Операция заключается в том, что сросшуюся укороченную кость рассекают на косые части, косые сегменты; два, допустим, из верхней, два из нижней половинки. Если один из обломков имеет большую длину, то из него можно получить три сегмента. Затем, при помощи специальных аппаратов производят длительное вытяжение ноги. При вытяжении мышцы тянут за собой эти сегменты, которые скользят своими косыми поверхностями один вдоль другого. Верхний конец каждого сегмента при вытяжении является как бы продолжением нижнего конца предыдущего. Получается цепь костных кусков, почти соприкасающихся между собой. А это в результате позволяет образоваться между ними костным мозолям.
      Такую операцию и сделали больному, у которого было укорочение ноги на 18 сантиметров.
      Через несколько месяцев оперированный выписался из клиники. Он шел ровной, обыкновенной походкой, ступая обеими ногами по панели; костыли остались в клинике.
     
      Прозрачная шапочка
      Операция профессора Богораза — очень удачная операция. Она удивляет своим своеобразием, изобретательностью и в то же время простотой идеи. В этой операции участвуют кости, находящиеся в самой конечности. Это в известной мере облегчает задачу хирурга.
      Бывает так, что человек почти совсем не может ходить или ходит с большим трудом, так как его нога потеряла подвижность. Подобные случаи нередко имеют место, например, при туберкулезном поражении тазобедренного сустава.
      В этом суставе различаются суставная ямка таза и суставная головка бедра, входящая в ямку. Туберкулезная инфекция, поселившись в тканях сустава, постепенно разрушает суставную головку бедра. В сумке сустава тоже происходят болезненные изменения: сначала образуется воспалительный выпот, а потом крепкие рубцы. Рубцы спаивают наглухо весь пораженный сустав. Разумеется, движений в таком суставе нет.
      Что же делать? Прежде хирурги ничего и не делали. Но советская наука решила и эту задачу. Сустав вскрывается, из него удаляются спайки и часть головки бедра, уже негодная для функции движения. На место поврежденной части головки пересаживается крепкая здоровая кость, взятая у трупа. И часто наблюдается хороший результат.
      Однако, во-первых, успех бывает не всегда, а во-вторых, инфекция может перейти и на новую кость.
      Вот если бы пересадить в этот тазобедренный сустав пластинку из материала, не поддающегося воздействию микробов, и в то же время не менее прочного, чем кость, то результат был бы более верным.
      И хирурги нашли такой материал. Для его получения использовали достижения советской техники, создающей прочные и легкие металлы и новые органические соединения.
      Например, советскими учеными найден новый материал — так называемое органическое стекло, или плексиглас. Из него отливают плоские листы, совершенно похожие на стекло по прозрачности; в то же время советский плексиглас несколько легче обыкновенного стекла, а главное гораздо прочнее его. Прочность плексигласа настолько велика, что из него даже изготовляют броню для самолетов и смотровых щелей танков. Плексиглас хорошо обтачивается, пилится, полируется, из него легко изготовить какую угодно деталь любой формы. При кипячении он не теряет своих свойств. Шестидесятиминутное пребывание в кипящей воде делает плексиглас стерильным.
      Плексигласом заинтересовались советские хирурги. После целого ряда опытов оказалось, что этот материал очень удобен и для медицинских целей. Из него, например, можно сделать стерженек для операции образования носа. Если в черепе есть костный дефект, который нужно устранить, плексиглас подходит и для этого.
      Очень интересная статья хабаровского профессора Дыхно была опубликована в 1948 году в журнале «Хирургия». В статье была описана операция с применением плексигласа.
      В клинику профессора Дыхно поступил 17-летний юноша, который не мог ходить, потому что его правая нога была в согнутом положении, подтянута к животу и не поддавалась выпрямлению. Туберкулезный процесс тазобедренного сустава сделал юношу инвалидом. И хотя процесс уже закончился, он успел вызвать необратимые изменения.
      Профессор Дыхно сделал юноше операцию. Хирург проник к тазобедренному суставу и увидел там костные сращения бедра и таза. Впадина сустава была как бы изъедена туберкулезом. Головка бедра, вследствие частичного разрушения, также потеряла свою форму.
      Профессор удалил костные спайки и рубцы. Пораженные части костей тоже пришлось удалить. На месте бывшей суставной ямки таза профессор выдолбил новое углубление. Головку бедра хирург тщательно очистил от пораженного слоя; в результате этого она стала значительно тоньше. Это было плохо, так как она уже не обладала той прочностью, которую должна иметь кость, несущая на себе тяжесть туловища. Кроме того, по размеру она совершенно не подходила к выдолбленной суставной впадине. Тогда профессор Дыхно увеличил эту головку бедра до нужного размера. Он надел на нее шапочку из плексигласа. Она была точно подогнана по размеру и по форме к головке.
      Через месяц оперированная нога полностью выполняла свои функции. Она свободно сгибалась и разгибалась. Ходьба стала доступной больному.
      Мастерство хирурга восстановило работу сустава. Юноша был избавлен от тяжких последствий недуга.
     
      Восстановленный путь
      Осколок мины ударил сержанта в левую руку. От боли он потерял сознание. Пришел он в себя на батальонном медпункте. Левая рука у самой подмышечной ямки была перехвачена резиновым жгутом, наложенным еще на передовой.
      В медсанбате приступили к операции. Раненый, находясь в состоянии наркозного сна, ничего не слышал из того, что говорили врачи. Врачи, обнажив рану, говорили о том, что им делать: ампутировать руку по верхнюю треть плеча или, несмотря ни на что, попытаться сохранить конечность.
      Остановились на последнем. У раненого удалили размозженные мускулы, осколки кости, засыпали во все углубления и складки раны стрептоцид во избежание развития инфекции и наложили повязку.
      Руку удалось спасти. Это было в 1944 году.
      Война окончилась. Сержант жил в Ленинграде, но работать, как раньше, слесарем на заводе уже не мог. Он стал инвалидом. Рука у него уцелела, но кисть висела, как плеть. Лучевой нерв не только был перебит осколком мины, но и лишился своих волокон на протяжении почти трех сантиметров. Между концами разорванного нервного ствола образовался промежуток. Нервы кисти были лишены связи с центральной нервной системой. Поэтому кисть руки превратилась, собственно в простой придаток к туловищу, не способный ни к какой самостоятельной работе. Кисть и пальцы руки были почти неподвижны.
      В 1946 году рука у него опять стала обыкновенной нормальной рукой. Кисть не висела, как плеть, а выполняла любую работу. И если бы не глубокий шрам на плече, который был виден, когда он закатывал рукав сорочки, нельзя было бы догадаться о недавнем травматическом параличе пальцев и кисти.
      Что же сделали с разрывом ствола лучевого нерва? Куда исчез промежуток в три сантиметра, эта пропасть, непреодолимая для передачи нервного импульса?
      Пропасть уничтожили мостиком из нервной ткани.
      Конечно, такая операция очень сложна. Ведь еще несколько лет назад она казалась невыполнимой.
      Советские ученые и здесь добились успеха. Особенно большое значение имели в этой области труды профессора Анохина. Он разработал технику и способы восстановления прерванной нервной связи. Им же был указан материал для этой операции. Наиболее подходящими оказались нервы теленка.
      Извлеченные полосы нервных стволов теленка консервируют и сохраняют в формалине. Перед операцией такой кусок консервированного нерва отмывают от формалина, чтобы не получилось раздражения живой ткани формалином.
      Сама операция заключается в том, что нужного размера полоску нерва вшивают между разошедшимися концами поврежденного нервного ствола, заполняя ею отсутствующий участок. Накладывают мостик.
      И вот тут происходит удивительное явление.
      Сохранившаяся часть лучевого нерва, идущая от мостика к мозгу, не потеряла своей жизнеспособности, а та часть его, которая находится ниже места повреждения и идет от мостика к пальцам, уже перестала участвовать в нервном процессе. Она стала как бы мертвым нервом. Значит, пересаженная полоска нерва является мостиком между живым и мертвым нервами. Что же у них может быть общего? Какая единая функция свойственна им? Да и сам формалинизированный мостик — разве это живая ткань? Какую жизненную роль он способен выполнять?
      Подобные вопросы вполне естественны.
      И, однако, соединение мертвой и живой ткани приводит к нужной цели. Нервы всей кисти от предплечья до пальцев начинают действовать. В них появляется способность вызывать сокращение мышц, и пальцам возвращается движение.
      Это в самом деле удивительно, но никакого чуда здесь, конечно, нет. Факт восстановления функции всего нерва имеет научное, физиологическое объяснение.
      Пересаженный мостик создал новые условия для возможной регенерации нервной ткани. Регенерирует тот конец нервного ствола, который связан с мозгом, — конец живого отрезка нерва.
      Именно в его волокнах обнаруживается рост. Этот конец нервного ствола начинает удлиняться. Волокна его неуловимо медленно движутся по пути, проложенному для них мостиком, проникают в мостик, врастают в старое ложе и так же незаметно движутся все дальше и дальше к мышцам, потерявшим способность сокращаться, — к мышцам кисти, а затем и пальцев. Так, неподвижная часть конечности вновь обретает способность получать нервные импульсы и двигаться.
      Проходят дни, недели, месяцы. Во всей кисти, до того почти неподвижной, застывшей и бессильной, появляется жизнь, спа-^ чала неощутимо, потом все заметней. Начинают шевелиться пальцы.
      Так было и у нашего раненого.
     
      Путешествующая кожа
      Всякий дефект на теле человека неприятен. Особенно тягостны дефекты, обезображивающие лицо. При ранении может быть разорван рот, уничтожена губа или обе губы, часть зубов и десен, размозжен нос... Потом, по мере заживления, на месте разрушенной ткани образуются грубые, стягивающие рубцы.
      Все эти дефекты не только удручают больного, но и затрудняют нередко отправление жизненных функций, например, питание; может быть резко нарушена речь.
      Наилучший способ избавить больного от этого страдания — закрыть дефект пересаженной кожей. Если уже образовались рубцы, то их предварительно вырезают, чтобы приготовить, так сказать, площадку для пересадки.
      Но где же взять пересаживаемый материал — трансплантат? Это очень существенный вопрос. Взять его рядом, тут же на лице, было бы удобно, но это значит создать новый дефект, новое обезображивание, новый рубец. При большом дефекте заимствование на лице куска кожи крупных размеров еще более нежелательно. Значит, нужно взять его с какого-нибудь другого места, где рубец будет не так заметен; например, с шеи, руки, ноги, живота. Но такая вырезанная полоока кожи погибнет, пока ее перенесут на лицо. В ней не успеют развиться и в нее не прорастут питающие ее кровеносные сосуды. Она ссохнется, начнет отмирать.
      Совсем другое получится, если, во-первых, взять трансплантат с отдаленного участка кожи и, во-вторых, не отрывать его от артерий и вен, т. е. от организма.
      Но разве это осуществимо?
      Оказалось, что осуществимо. Такой способ пересадки, который решал бы обе задачи, был найден. Это было замечательным достижением нашей медицины. Теперь можно было вырезать кусочек кожи почти в любом месте тела и доставлять его куда угодно, не опасаясь омертвения трансплантата.
      Самое интересное в том, что кусочек кожи сам может совершать путешествие от места своего естественного нахождения до места пересадки.
      В чем же заключается этот способ?
      В (клинику был доставлен двадцатилетний железнодорожник. Хотя он был еще молод, но у него оказалась болезнь, которая обычно встречается в пожилом возрасте. Он страдал так называемым варикозным изменением вен бедра. Варикозное — значит, мешкообразно расширенное и, в дальнейшем, склонное к изъязвлению.
      В клинику железнодорожник попал из-за последствий той операции, которая была ему сделана три года назад. Тогда на правом бедре и колене у него вырезали кусок расширенной вены. Все было сделано правильно, но послеоперационная рана плохо зажила и образовалась большая язва, не поддававшаяся излечению. С этим незаживающим рубцом железнодорожника и приняли в клинику.
      Врачи детально ознакомились с состоянием больного. Стало ясно, что обычные меры лечения не дали бы успеха.
      Решено было вырезать рубец вместе с язвой и закрыть рану свежей кожей, т. е. прибегнуть к пересадке кожи. Рубец был значительных размеров; требовался, следовательно, и трансплантат большой величины.
      Конечно, его можно было взять с другой, с левой ноги. Однако и там были расширены вены, может быть, не в такой степени, как на правой ноге, но все же достаточной, чтобы оказаться отрицательно на питании кожи. Если же питание кожи несколько ослаблено, то, конечно, использовать ее для пересадки нет смысла, так как на ней может развиться язва. Надо было взять такой трансплантат, который не вызывал бы сомнений.
      Тщательный осмотр больного показал, что наиболее подходящей для этой цели является кожа спины. Оттуда и взяли трансплантат.
      Сделали это следующим образом.
      Хирург наметил в подлопаточной области кожную площадку нужного размера. Она представляла собой четырехугольник, имевший 12 сантиметров в длину и 5 сантиметров в ширину. Кожу, однако, не отрезали сразу, а только надрезали с двух длинных сторон. Затем тонким хирургическим ножом, помещенным в боковой надрез, отслоили, как говорят, отсепарировали эту площадку кожи от лежащих под ней тканей.
      Получилась пластинка кожи. Однако она не была отделена от остальной кожи спины; ее связывали два других, неотрезан-ных края — короткие края четырехугольника.
      Затем хирург взял в руки иглу с продетой в нее шелковой нитью. Длинные отслоенные стороны кожной пластинки врач загнул раневой поверхностью внутрь и сшил их. Образовалось нечто вроде цилиндрика или круглого тяжа, похожего на ручку чемодана. Будучи сшитой именно в таком виде, внутренняя кровоточащая поверхность пластинки была защищена от попадания микробов, от инфекции.
      Может этот тяж отмереть, ссохнуться? Нет. Кровеносные сосуды, проходящие через два коротких неотрезанных края, прекрасно питали его.
      Если теперь пересечь один из этих краев, то длинный кожный тяж с этой стороны освободится и будет походить уже не на ручку чемодана, а на кругловатый стебель с одной ножкой. Он становится подвижным. Его можно согнуть на этой ножке в любую сторону.
      Хирург именно так и поступил. После того как по истечении нескольких дней врач убедился, что кровообращение в тяже сохранилось, он пересек один край «ручки».
      Теперь стебель мог начать «путешествовать». На коже спины отмерили по направлению к ноге расстояние, равное длине стебля, и сделали насечку — надрезали кожу в этом месте. Свободный, отсеченный конец стебля наклонили и вшили в насечку. Через несколько дней он прирос, и получилась снова «чемоданная
      ручка», только переместившаяся в сторону ноги на расстояние, равное своей длине.
      Так трансплантат сделал свой первый двенадцатисантиметровый шаг.
      Мог теперь отмереть кожный тяж? Тоже нет. Он питался по-прежнему через свою неотрезаиную ножку. А для чего вшили отрезанный край в насечку? Чтобы из надреза кожи вросли в «стебель» новые кровеносные сосуды. Тогда питание трансплантата опять обеспечено с двух сторон. Это не позволяет ему ссыхаться и отмирать.
      Через некоторое время он снова мог передвинуться. Для этого отрезали вторую ножку и ее освобожденный конец, описавший дугу, вшили в новую насечку, приготовленную опять на расстоянии длины «стебля».
      Это был второй шаг трансплантата к больному месту на ноге.
      Так, передвигаясь, стебель совершал намеченное врачом путешествие. От лопатки он добрался до бедра, а затем до колена правой ноги. Теперь его свободный конец вшили в насечку, сделанную рядом с границей дефектного, изъязвленного участка кожи.
      Трансплантат прибыл к месту назначения. Последний раз он оставался похожим на ручку чемодана.
      Предстояла заключительная операция. Задняя ножка была пересечена. Стебель держался на одной ножке, вшитой в границу дефектного участка кожи. Его разрезали по длине шва и «стебель» расправился. Из круглого он стал плоским и уже походил не на ручку чемодана, а на развернутый лоскут. К этому моменту старый рубец с язвой был удален, на его месте образовалась раневая поверхность, на которую и наложили развернутый лоскут «стебля». Трансплантат занял свое место. Наложенные швы укрепили его здесь навсегда. Пересадка была закончена.
      Что же стало с той раной на спине, которая образовалась на месте взятия трансплантата? Она к этому времени зажила.
      Хорош этот способ пересадки? Да, конечно, очень хорош. И тот ученый, который его придумал, заслуживает большой благодарности, так как он дал врачам оружие в борьбе против обезображивания и страданий.
      Но и у этого способа имелся один довольно крупный недостаток. Пока «стебель» передвигался от пункта его образования до пункта назначения, приходилось много раз по дороге вшивать в кожу то одну ножку стебля, то другую, много раз ждать приживления стебля. Это делало путь трансплантата очень долгим и, следовательно, выполнение всей операции очень затяжным процессом. Иногда за время, необходимое для проведения этой операции, наступали осложнения. Значит, надо было сократить продолжительность всей процедуры пересадки. Задача казалась трудной, сложной. И все же мысль ученого, одушевленная желанием помочь больным, нашла решение.
      «Стебель», как мы говорили, делал «шаги»; он был «шагающим стеблем», весь путь он проделывал «шаг» за «шагом».
      Ускорить это движение можно было одним способом: посадить «стебель» на подвижную основу, дать пешеходу — стеблю «транспорт». Транспортом могла быть рука.
      Так и сделали. Полоску кожи, превращенную в круглый тяж, в «чемоданную ручку», переводили со спины на живот, что требовало сравнительно немного времени, или стебель сразу же образовывали из кожи живота. Отсюда, с живота, один конец круглого тяжа пришивали к руке, обычно к коже нижней трети предплечья, несколько выше кисти. Когда этот конец приживал к руке и кровоснабжение тяжа обеспечивалось, второй конец трансплантата отрезали от кожи живота и «стебель» держался только на предплечье. Теперь руку можно было поднести сразу же к тому месту, которое нуждалось в пересадке: к голени, щеке, носу, почти к любому участку тела.
      Итак, срок путешествия «стебля» резко сокращался. Вся операция облегчалась. Опасность осложнений также уменьшалась.
      Весь этот способ пересадки, и первоначальный и сокращенный, получивший признание во всем мире, носит название: пластика круглым мигрирующим кожным стеблем. Его разработал и ввел в хирургию русский ученый, окулист, академик Владимир Петрович Филатов.
     
      Новый орган
      В один из дней августа 1943 года во время ожесточенных боев в полевой госпиталь доставили раненого воина Петра Сигаева. Осколок снаряда не причинил ему разрушений, непосредственно угрожающих жизни, но это было очень тяжелое ранение по своему расположению и по своим последствиям.
      Когда врачи разбинтовали голову раненого, то перед ними оказался человек с поврежденной половиной лица. Нижняя челюсть была переломлена в двух местах. Все зубы на ней, за исключением четырех, были выбиты. Вместо слов изо рта больного вылетали невнятные звуки — у Сигаева был размозжен язык. От него остались обрывки тканей, которые тут же под новокаиновым обезболиванием пришлось отрезать вплоть до самого корня.
      Раненого эвакуировали в Москву. Когда он прибыл в Центральный институт травматологии, то состояние раненого ухудшилось. И это вполне понятно. Отсутствие языка постепенно подкашивало силы раненого. Без языка человек не может говорить, но гораздо большая беда в том, что без языка нельзя есть. Прием пищи у Сигаева был резко затруднен, разжевывание и проглатывание пищи были почти невозможны. Еду, даже в ограниченном количестве, можно было принимать только лежа.
      В Институте травматологии раненого стали лечить. Прежде всего занялись его раздробленной челюстью. Через месяц после того, как удалось искусственным питанием несколько поднять силы больного, укрепить его, улучшить общее состояние, была произведена операция: все плотные рубцы в области перелома челюсти рассекли, челюсть вытянули вперед, чтобы она заняла нормальное положение, и наложили на нее гипсовую шину сроком на шесть недель.
      Когда нижняя челюсть была укреплена и срослась, на четыре уцелевших зуба и на верхнюю челюсть поставили протезы, позволявшие хорошо пережевывать пищу. Осколки нижней челюсти были удалены, а дефект кости устранен пересадкой хряща; подбородок образовали тоже с помощью пересаженного кусочка хряща.
      Так, шаг за шагом хирурги восстанавливали лицо Сигаева.
      Оставалось самое трудное — язык. Врачи приняли единственно правильное решение — создать язык заново. Наиболее подходящим материалом для этого оказалась кожа, но нужен был большой кусок ее. Решено было трансплантат взять со спины. На спине, несколько пониже лопатки, приготовили филатовский круглый стебель. Но для «изготовления языка» одной тонкой кожи было мало. Поэтому пластинку кожи отсекли вместе с подкожной клетчаткой и с жировым слоем. Получился стебель нужной толщины.
      Путь для его путешествия выбрали самый короткий. Со спины стебель переместили на живот, а оттуда сразу на руку. Место на руке выбрали такое, что стоило только руку поднести к лицу, как стебель оказывался у рта.
      В ноябре 1946 года была произведена заключительная операция. Остаток корня языка прошили крепкой шелковой нитью и сильно, насколько было можно, натянули. С трудом работая инструментами в глубине полости рта, хирурги освежили раневую поверхность корня языка, т. е. срезали образовавшиеся рубцы. Площадка для приема филатовского стебля была готова.
      Поднятая рука больного приблизила трансплантат к самому рту. Конец стебля распластали и образовавшийся плоский лоскут ввели в глубину ротовой полости. Его сшили там с верхней и нижней поверхностью корня языка. Одна ножка стебля находилась теперь на корне будущего языка, другая оставалась на руке. Чтобы больной не прикусил стебель, на зубы надели добавочный пластмассовый протез с так называемым повышенным прикусом, который мешал зубам сомкнуться.
      Три недели Сигаев держал у рта руку, прибинтованную к голове плотной повязкой; три недели хирурги наблюдали за оперированным.
      Все шло гладко. Стебель прижил.
      Когда стебель отсекли на расстоянии восьми сантиметров от корня, он исчез. На руке от него осталась его меньшая часть, которую вскоре удалили; во рту находилась вторая часть стебля, приросшая к корню языка. Таким путем образовался язык.
      Спустя еще две недели Сигаев уже не был немым. Это был человек с разборчивой и понятной всем речью. Он завтракал, обедал и ужинал, как здоровые люди.
      Высшим удовольствием Сигаева стало показывать язык соседям, демонстрировать его гибкость, подвижность. Все радовались за Сигаева, которому врачи вернули язык, почти не отличимый от нормального.
      Эта тонкая операция, великолепно сделанная профессором Михельсоном, является еще одной крупной победой советской восстановительной хирургии.
     
      Закрытый путь
      В доме, где я живу много лет, недавно произошло несчастье. Мальчик Толя из соседней квартиры нечаянно выпил едкую щелочь.
      Вызвали машину «Скорой помощи». Сделали все, чтобы обезвредить выпитый яд, но беда была уже не устранима. Произошел ожог пищевода. Толю отправили в больницу.
      Принимать пищу через рот так, чтобы она продвигалась через обожженный пищевод, в котором слизистая оболочка представляла сплошную рану, оказалось невозможным. Но пострадавшего надо было кормить.
      Ему сделали гастростомию. Это значит, что у него вскрыли стенку живота, а затем в желудке прорезали отверстие. В желудок ввели резиновую трубку. Приставив воронку к наружному концу трубки, наполняли желудок пищей, разумеется жидкой или очень размельченной.
      Чем кончаются такие случаи, когда кислоты или едкие щелочи сжигают внутреннюю поверхность пищевода?
      Кончаются они тем, что на месте уничтоженной ткани появляются рубцы. Рубцы постепенно уплотняются, стягиваются и суживают просвет пищевода. При незначительном сужении пищу, особенно жидкую, еще можно принимать. Она хотя и с затруднением, но проходит. При сильном сужении пищевод становится непроходимым и для жидкой пищи. Пострадавший обречен на всю жизнь питаться через трубочку в желудке.
      Такая печальная участь должна была ожидать и Толю.
      Существует еще одна причина возникновения непроходимости пищевода.
      Когда я учился в школе, у меня был товарищ по имени Саша. Как-то я остался у него обедать. За столом сидела семья Саши.
      Когда после супа подали жаркое, отец Саши отодвинул тарелку и сказал с недоумением:
      — Не понимаю, что такое. Опять пища у меня задерживается в горле. Мне трудно ее проглатывать.
      Потом он придвинул к себе тарелку и снова начал есть. Но сделав два-три глотка, он с тревогой произнес:
      — Очень странно. Сегодня проходит еще хуже, чем вчера.
      Спустя неделю я встретил Сашу; он куда-то спешил и был очень грустен. Я остановил его и Саша оказал, что торопится в больницу к отцу.
      Потом я узнал, что у сашиного отца врачи обнаружили рак пищевода, и он подвергся срочной операции. Заключалась она, как мне объяснил Саша, в том, что у больного вскрыли желудок и теперь вводят пищу через трубку. Иначе он мог умереть от голода, так как из-за опухоли глотание у него стало совсем затруднительным.
      Два месяца его поддерживало питание через трубку. Ничего другого врачи сделать не могли. Болезнь продолжала развиваться и приблизительно через два месяца сашин отец умер от рака пищевода.
     
      Трудная задача
      Почему же нельзя вскрыть пищевод, найти сужение и, вырезав его, зашить рану — словом, привести все в должный вид?
      Дело в том, что оперировать на пищеводе — чрезвычайно трудная и ответственная задача. Объясняется это местонахождением пищевода, во-первых, и его функцией, во-вторых.
      Пищевод значительной своей частью проходит позади грудины: между легкими с плеврой, недалеко от сердца и вплотную к так называемому заднему средостению — задней части внутри-грудной перегородки. Здесь в тесном соседстве помещаются жизненноважные органы, крупнейшие сосуды сердца. Нечаянное повреждение кровеносного сосуда в этих условиях означает смертельное кровотечение. Внесенная инфекция — верная гибель.
      Ведь операция при сужении пищевода, особенно при сужении, вызванном раковой опухолью, сложная и длительная.
      Конечно, всем хирургам она представлялась практически почти невозможной. Вот почему ее не сделали и Сашиному отцу.
      Кроме всего этого, вырезать часть пищевода еще недостаточно. При опухолях и рубцовых тяжах пришлось бы удалять стенку пищевода на таком большом протяжении, что функция пищевода уже не могла бы восстановиться. Пищевод уже перестал бы быть пищеводом. Что же тогда делать? Как тогда питаться? Нужен был бы новый пищевод. А искусственный пищевод создать еще не умели. Оставалось одно — прорезать отверстие в стенках живота и желудка, образовать свищ, так называемую фистулу, и питать больного через резиновую трубку.
      Введение же резиновой трубки в желудок, хотя и не давало больному умереть с голоду, но приносило много огорчений; это угнетает человека и делает его инвалидом.
      Развитие медицинской науки в течение XIX века и высокий уровень ее в XX веке поставили перед хирургами проблему операции на пищеводе.
      Уже в 1904 году появились работы, доказывавшие возможность создания искусственного пищевода.
      Одним из первых, кто сумел произвести еще в 1908 году подобную операцию, был пусский хирург профессор Герцен.
      Однако самыми важными событиями в истории этой проблемы явились работы хирургов из Московского института имени Склифосовского, выполненные в советское время.
     
      Искусство восстановления
      В Институт имени Склифосовского в Москве поступил больной. Ему было 19 лет. Он приехал из Свердловска.
      Семь лет назад мальчик случайно выпил неочищенную соляную кислоту, приняв ее за воду.
      Сужение пищевода развивалось медленно, но неуклонно. Чтобы не допустить окончательного закрытия просвета, врачи бужировали, т. е. особыми инструментами расширяли суживавшийся пищевод. Однако это мало помогало. Пришлось юноше согласиться на питание через фистулу желудка. В Свердловске пробовали помочь больному более основательно — сделать новый пищевод. Но операция не привела к успеху.
      В Институте имени Склифосовского юношу внимательно осмотрел профессор Борис Александрович Петров. На груди и шее юноши были видны рубцы — следы хирургического ножа.
      Через несколько дней юноша лежал на операционном столе. Хирург вскрыл брюшную полость в самой верхней части живота и извлек большой кусок тонкой кишки, длиной около 30 сантиметров. Точным и верным движением хирург пересек с обеих сторон этот отрезок кишки, отделив его, таким образом, от кишечника. Затем он сшил образовавшиеся два конца кишечника, восстановив его непрерывность.
      Потеряла ли извлеченная и отрезанная часть тонкой кишки всякую связь с кишечником? Нет, не совсем. В ней сохранялись некоторые кровеносные сосуды, шедшие из брыжейки. Брыжейка — это ткань, на которой внутри брюшной полости держится как-бы подвешенным весь кишечник и в которой находятся питающие его кровесносные сосуды.
      Если не сохранить ни одного кровеносного сосуда, то отрезок кишки, лишенный кровоснабжения, быстро омертвеет.
      Теперь, выделив этот отрезок из брюшной полости, хирург, с помощью специально сконструированных в Институте инструментов, проделал под кожей передней поверхности грудной клетки особый ход. Инструменты были сконструированы очень остроумно и целесообразно. Пользуясь ими, хирург приподнял кожу, отслоил ее от нижележащей ткани на всем протяжении от разреза на животе до левой ключицы и даже выше — до шеи. Образовался своеобразный подкожный тоннель.
      В этот тоннель хирург осторожно втянул весь приготовленный отрезок кишки. Она поместилась в тоннеле, как в оболочке. Один конец кишки появился на шее у того места, где внутри шеи расположен верхний отдел пищевода.
      Теперь наступила вторая, не менее ответственная часть операции. Хирург вскрыл боковую поверхность шеи, нашел стенку пищевода, обнажил его и извлек насколько это было возможно. Затем он вшил в него, в отверстие над местом сужения, край кишки, расположенный в тоннеле. Это был ее верхний конец. А нижний — еще раньше вшили в желудок.
      Отрезок тонкой кишки соединил таким образом начало пищевода с желудком.
      Так отрезок тонкой кишки стал пищеводом.
      Операция свердловскому юноше была произведена в 1942 году. До этого и после в Институте имени Склифосовского профессорами Петровым, Араповым, Розановым и другими хирургами было сделано несколько десятков, а теперь можно сказать и сотен подобных операций. Вслед за ними большое число таких же операций было произведено во многих городах Советского Союза. Способы, которыми пользовались наши хирурги, оказались наилучшими из всех, предложенных ранее. Они давали наибольший успех. После такого вмешательства резиновая трубка и свищ желудка очень часто становились излишними.
      Удовлетворились ли такими результатами советские хирурги? Нет, не совсем.
      В том же Институте имени Склифосовокого, где особенно много занимались операцией создания искусственного пищевода, были применены дальнейшие усовершенствования. Здесь же встала задача, которая требовала должного решения. В чем она заключалась?
      Хирурги продумывали до мельчайших подробностей ход операции. Выработанная ими замечательная хирургическая техника и удобно сконструированные инструменты облегчали работу. Наконец, их пытливый ум подсказал новую плодотворную мысль — перенести перевязку артерий к корню брыжейки, подальше от кишки. Эта подробность явилась счастливой находкой в борьбе за спасение жизни оперируемых, так как она обеспечивала наилучшее кровоснабжение отрезка кишки.
      И все же хирурги не были полностью удовлетворены. Это была та творческая пытливость, которая не знает успокоения, для которой каждое достижение — это только основание для нового шага вперед.
      В операции создания искусственного пищевода есть, помимо всего, одна сторона, с которой чуткость врача не может примириться.
      Это — психическая угнетенность больного.
      Если даже новый пищевод хорошо выполняет свои функции, а резиновая трубка и питание через свищ, так удручающие больного, отпадают навсегда, то на шее после операции остаются неестественные рубцы, обезображивающие утолщения, искажающие внешность. Это далеко не маловажное обстоятельство для психики человека.
      Следует иметь в виду, что несчастные случаи, ведущие к сужению пищевода и в дальнейшем к операции, чаще всего встречаются у детей, у подростков. Проходят годы, дети становятся взрослыми. Операция, спасшая их, в то же время в известной мере уродует их внешность. Для юношей и девушек такой физический недостаток является, конечно, сильной психической травмой.
      Советские хирурги не забыли об этой стороне операции, о том добавочном грузе страданий, который этот недуг, даже исправленный операцией, нес молодой жизни.
      Поиски врачей, вызванные глубоким раздумьем над судьбой человека, не оказались напрасными.
      Зимой 1947 года перед хирургом, профессором Бозановым в Институте имени Склифосовского лежала на операционном столе 22-летняя студентка-химик. Резиновая трубка находилась в свищевом ходе желудка. Теперь больной готовились сделать искусственный пищевод.
      Врач приступил к операции. Он сделал ее так, как давно тщательно обдумал и проверил на многочисленных опытах над животными.
      Через шесть недель больная покидала институт. Она была счастлива. Резиновая трубка, ранее введенная в желудок, отсутствовала. Никаких обезображивающих выпячиваний на шее, никаких шрамов, рубцов, никаких иных следов пересадки кишки не было видно.
      Почему? Разве больной не устроили пищевод из тонкой кишки. Устроили, но искусственный пищевод шел не по передней поверхности грудной клетки, не в подкожном тоннеле. Он лежал вдоль своего естественного пути — внутри грудной клетки, позади грудины, рядом со ставшим ненужным прежним пищеводом.
      Это была операция исключительного мастерства и точности. Она выполнялась в сложнейших условиях. Мы уже знаем, что грозит хирургу, когда он оперирует в грудной клетке, где в тесноте собраны жизненноважные органы.
      Выработанная точность расчета, скрупулезная предусмотрительность и, особенно, новый метод наркоза — газовый наркоз, вводимый специальным способом прямо в дыхательное горло, помогли хирургу. Он сумел добиться блестящего успеха.
      Что же было сделано при проведении этой операции.
      Один конец кишечной петли, как и при прежних операциях, вшили в желудок. Для другого же конца петли подкожного, идущего по передней поверхности грудной клетки тоннеля не устраивали, а поступили иначе. В грудобрюшной преграде, диафрагме,
      образовали отверстие, т. е. открыли доступ в грудную полость, «уда и ввели второй свободный конец кишечной петли. После этого с большой осторожностью отыскали и несколько высвободили из окружающей ткани рищевод. В верхней части его определили рубцовосуженное место, делавшее пищевод непроходимым. Сюда поверх этого сужения, подтянули кишечную петлю и свободный конец ее вшили в отверстие, произведенное в стенке пищевода. Отрезок кишки занял свое место вплотную с пищеводом, по соседству с остальными органами грудной клетки — легкими, сердцем, крупными артериями и венами.
      После наложения швов на грудобрюшную преграду операция была закончена.
      Когда разрез на животе зажил, только рубец говорил о перенесенном хирургическом вмешательстве. Больная внешне ничем не отличалась от остальных людей.
      Операция не только удалась, но была произведена с меньшим риском, чем прежде, когда пищевод прокладывался в подкожном тоннеле.
      Успех этот не был случайным. Он явился результатом упорного труда и смелых исканий.
      Дальнейшие операции, даже на пищеводе, пораженном раковой опухолью, т. е. еще более трудные операции, давали нередко такой же замечательный результат и подтверждали правильность смелого новаторского решения советских хирургов.
      Наряду с хирургами Института имени Склифосовского в области восстановительной хирургии прославились томский профессор А. Г. Савиных, московский профессор В. И. Казанский, хирург Института экспериментальной и клинической хирургии Б. В. Петровский, профессор А. И. Савицкий и В. А Мельников, спасшие множество человеческих жизней своими оригинально разработанными операциями при тяжелейших формах рака на нижней части пищевода.
      Эти операции явились новым блестящим достижением советской хирургии.
     
      Краткий итог
      Мы рассказали лишь о некоторых достижениях современной восстановительной медицины. Они достаточны для справедливой оценки великих усилий, огромных успехов советских ученых и в этой области медицины.
      Успехи восстановительной хирургии восполняют в известной мере слабую способность человеческого организма к восстановлению утраченных органов.
      Так современная медицинская наука смело использует законы природы, совершая, казалось бы, невозможное.
      Мы законно гордимся тем, что и в этой области медицины наиболее значительные успехи достигнуты нашими советскими хирургами. Одна из высших наград 1950 года — Сталинская премия — была присуждена группе конструкторов и хирургов Института Склифосовского: инженеру В. Ф. Гудову, врачам П. Андросову, М. Ахалая и другим, за создание аппарата для сшивания кровеносных сосудов. Этот аппарат не только улучшает и упрощает сложную операцию искусственного пищевода или хирургического лечения грудной жабы и всех других труднейших операций, но и приближает осуществление возможности пересадки целых конечностей и даже жизненноважных внутренних органов.
      Вспомним, что с замечательной проницательностью говорил великий хирург прошлого века Н. И. Пирогов. Вот его слова: «Для хирургии настала бы новая эра, если бы удалось скоро и верно соединять кровеносные сосуды». В Советском Союзе эта новая эра настала. Она обещает огромные успехи в медицине.
      Состоявшаяся в июне-июле 1950 года объединенная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, посвященная развитию идей И. П. Павлова, показала, какие широчайшие перспективы открывает разработка наследия великого физиолога и в хирургии. Павловское учение об организме, как об едином целом, вводит в хирургию физиологическое воззрение, рассматривающее оперируемый орган не как изолированный участок тела, а как часть целого, управляемого центральной нервной системой. Такого рода идея, положенная в основу хирургического вмешательства, идея нервизма, предполагает необходимость учета хирургами функционального значения для всего организма того или иного органа, который подвергается операции. Отсюда вытекает и важность оценки состояния всего организма после операции, изучение рефлекторных реакций его на вмешательство, восстанавливающее нормальные функции органов, а также и значение внешних условий, в которых должны находиться оперированные.
      Советские врачи, находясь в исключительно благоприятной обстановке, созданной в нашей стране для работников науки, добились блестящих результатов даже в самой трудной области — в хирургии легких, сердца, пищевода, центральной и периферической нервной системе. Павловская физиология, примененная в медицине, сулит большие успехи в деле плодотворной борьбы за здоровье человека, за полное восстановление утерянных им по той или иной причине органов и функций.
      Только в нашем государстве выполняется грандиозная работа восстановительной хирургии, являющейся крупным разделом хирургической науки. В странах капитализма, где существуют миллионы безработных, где беззастенчивая эксплуатация ведет к преждевременной инвалидности, где весь строй сокращает продолжительность жизни огромного большинства населения, где достижения науки доступны только богатым, — гам не могут использоваться в полной мере для общего блага замечательные достижения медицины.
     
     
      Глава пятая. ОСАДА СЕРДЦА
     
      Два случая
      В медицинских летописях XVI века сохранилось описание одного странного случая.
      Однажды известного в то время хирурга Амбруаза Парэ пригласили прибыть немедленно к месту дуэли.
      Врача это нисколько не удивило. Тогда дуэли были очень распространены. Смывать кровью обиды считалось даже обязательным для поддержания «дворянской чести».
      В то время дуэлисты дрались обычно на шпагах.
      Хирург, приглашенный на случай необходимости оказать медицинскую помощь, стал свидетелем подобной дуэли.
      Один из противников получил удар шпагой в грудь. Собрав все свои силы, раненый стал наступать с такой яростью, что его соперник обратился в бегство. Раненый погнался за ним. Он преследовал своего врага на протяжении почти двухсот шагов, а затем упал. Когда хирург поспешил к нему, чтобы оказать помощь, упавший был уже мертв.
      Этот случай был описан в медицинских хрониках XVI века, как невероятное происшествие, которое очень поразило хирургов того времени.
      Что же так сильно удивило Амбруаза Парэ?
      Двести шагов — вот что показалось ему невероятным. Те самые двести шагов, которые пробежал один из участников дуэли. Ведь их пробежал человек, раненный в сердце.
      На протяжении веков считалось, что удар, пронзивший сердце, влечет за собой немедленную смерть. Хирург, присутствовавший на дуэли, в этом тоже нисколько не сомневался.
      Он никогда не поверил бы, что с сердцем, пробитым острием
      шпаги, можно бежать так долго, если бы не увидел это собственными глазами.
      Но о еще более удивительном случае рассказал почти сто лет спустя другой врач, Мюллер.
      Однажды его позвали к больному. В комнате, соседней с комнатой больного, врач увидел много людей. Это были родственники больного. В комнате, где лежал больной, также находилось несколько человек наиболее близких родственников больного.
      Больной был богатым человеком и все родственники, близкие и дальние, наперебой старались выразить свою глубокую скорбь. Но сквозь эту скорбь пробивалось явное нетерпение родственников, даже их некоторое разочарование в том, что больной не умирал, и у них уже появилось сомнение, — а может быть, он и не умрет. Тогда никто не получит наследства.
      Врач заметил разочарование родственников и их удивление по поводу того, что больной все еще жив.
      Когда врач осмотрел пациента, то и сам был несказанно изумлен. Перед ним на кровати лежал человек, который пятнадцать дней назад получил удар кинжалом в сердце.
      Пятнадцать дней человек жил с пронзенным сердцем!
      Это было неслыханно. Это противоречило всему, что было известно медицине того времени.
      К великой, хотя и скрываемой, радости родственников раненый умер на следующий, шестнадцатый день.
      Но случай этот остался для тогдашних врачей столь же удивительным, как если бы пострадавший прожил не пятнадцать дней, а пятнадцать десятилетий, настолько непонятным было то, что человек не умер немедленно после ранения сердца.
     
      Немного о сердце
      Сердце знают все. Оно бьется в нашей груди; каждый в любой момент может приложить к ней руку и удостовериться в том, что сердце на месте и выполняет свою работу.
      Сердце не останавливается ни на минуту. Оно непрерывно гонит кровь по артериям, капиллярам и венам.
      Если сердце остановится, жизнь организма начинает угасать.
      Прежде всего прекратится жизнь мозга, затем погаснет жизнь в остальных органах тела и наступит смерть.
      Если сердце снова забьется, то человек сможет вернуться к жизни. Однако это должно произойти ни в коем случае не позже чем через пять-шесть минут после остановки сердца.
      Наука знает способы, как возвращать к жизни в течение этой пяти-шестиминутной так называемой клинической смерти. Об этом мы уже говорили. После пяти-шести минут клинической смерти наступает биологическая смерть.
      Сердце разделено непроницаемой перегородкой на две половины. Их иногда условно называют правым и левым сердцем.
      Вспомним, как совершается работа сердца. Предсердие и желудочек каждой половины сердца сообщаются между собой и разобщаются посредством клапанов. Свежая кровь из легких вливается в сердце через левое предсердие, а выталкивается из сердца в аорту через левый желудочек.
      Отработанная, венозная кровь попадает в сердце через правое предсердие, а уходит в сосуды легких для окисления через правый желудочек.
      Само сердце нуждается в большом количестве крови, служащей для его питания. Эта кровь поступает в сосуды сердца из начальной части аорты.
      Без крови сердце работать не может. Постоянное поступление крови — это первое условие, обеспечивающее его деятельность.
      Сердце окутано со всех сторон довольно плотной оболочкой — околосердечной сумкой; называется она перикардий, или перикард.
     
      Недосягаемая мечта
      Почему хирургу XVI века показалось невероятным, что человек, раненный в сердце, пробежал двести шагов, т. е. проделал значительную работу.
      Почему врача ошеломило то, что пронзенное кинжалом сердце продолжало биться пятнадцать дней.
      Потому, что это в самом деле замечательный факт.
      Ведь через сердце проходит вся кровь — столько, сколько ее имеется в теле человека. Каждые 23 секунды сердце пропускает ее всю через себя.
      Сердце выбрасывает из себя кровь в аорту толчками с большой силой.
      Раненое сердце тоже работает. Оно не перестает совершать свои движения. Но при каждом сокращении кровь выбрасывается также и через отверстие раны. Эта кровь уже не попадает в аорту, т. е. и в сосудистую систему, а следовательно, и не возвращается в сердце.
      В течение одной минуты сердце делает 70 — 80 ударов. С каждым ударом сердце будет терять через рану кровь.
      При большой ране сердце может остаться без крови через одну-две минуты, при маленькой — через пять — десять минут.
      Смерть при ранении сердца неизбежна, и если не в первую минуту, то в первые минуты. Так, по крайней мере, считалось на протяжении веков.
      Вот почему изумление Амбруаза Парэ было совершенно законным.
      Врач, описавший больного, жившего пятнадцать дней после удара в сердце, тоже был опытным хирургом. Можно спросить, пытался ли он спасти своего пациента? Если раненый жил пятнадцать дней, то первое, что должно было придти хирургу в го-.лову — это сделать операцию. Надо было зашить рану сердца, и все. Но сделать этого врач как раз не мог. Он даже не предпринял попытки подобного вмешательства.
      И его действия вполне понятны.
      Во-первых, оперировать на сердце тогда еще совершенно не умели. Во-вторых, если бы даже врачи того времени знали, как произвести операцию, они не решились бы на нее, потому что это все равно ничего бы не дало; раненый, безусловно, погиб бы — от гангрены, как тогда говорили, или от заражения крови, как теперь говорим мы.
      Любой хирург в те времена это прекрасно знал.
      Никто из врачей той эпохи не имел представления о существовании микробов или бактерий.
      Случай с дуэлью произошел в 1563 году, а случай с человеком, прожившим пятнадцать дней с раненым сердцем в 1641 году.
      Как видите, это было задолго до появления первого микроскопа, открывшего мир микробов, и за много лет до того, как была твердо установлена роль микробов в происхождении болезней.
      Но если бы даже в XVI и XVII веках было известно о существовании и роли микробов, то это ничего не изменило бы, так как в то время никто не имел представления о том, как бороться с микробами. Первые указания о том, как бороться с болезнетворными микробами при операциях появились только в XIX веке.
      Совершенно ясно, что уровень знаний того времени не допускал возможности операций на сердце. Хирургам и в голову не могла придти мысль о подобной операции.
      Операции в те времена производились почти исключительно только на руках, ногах, на наружных областях тела.
      Вскрывать грудную или брюшную полость и тем более оперировать в области мозга было лишь недосягаемой мечтой хирургии.
     
      Один из десяти
      Прошло не больше года после случая с человеком, жившим пятнадцать дней с раненым сердцем, как стало известно о другом совершенно неожиданном событии.
      Человек, тоже раненный в сердце, не только не умер сразу, но и вообще не погиб от ранения. Он выздоровел и долго жил, словно сердце его не имело никакого изъяна. Произошло это в 1642 году.
      Сколько времени еще прожил этот редкий счастливец после ранения, точно не известно, во всяком случае — годы. Как объяснить такой благополучный исход?
      Врачи того времени не находили объяснений этому факту. Они не могли понять, почему остановилось кровотечение, почему раненое сердце перестало при сокращениях пропускать кровь. Несомненно было одно: рана сердца закрылась сама по себе.
      Закрыться же она могла, конечно, только рубцеванием. Рубцовая ткань как бы затянула отверстие в мышце сердца. А так могло случиться лишь благодаря тому, что в отверстии раны образовался сгусток свернувшейся крови. Это было неоспоримо. Тогда возникает вопрос, почему же в остальных случаях не происходило подобного заживления. Что могло помешать образованию сгустка, а затем и рубца.
      Ответ на этот вопрос получили только через сто двадцать лет. В 1761 году было выяснено, что дело не в потере крови. Смерть при ранениях сердца вызывается тем, что изливающаяся кровь скопляется в околосердечной сумке, в перикардии. Собравшаяся здесь масса крови давит на сердце. Сердце не может работать и останавливается. Поэтому заживление раны рубцеванием не успевает наступить.
      По мере развития науки удалось найти правильное объяснение причин смерти от ранения сердца и, вместе с тем, установить точно, как осуществляется процесс остановки сердца. Он представляется в следующем виде.
      Кровь из раны сердца изливается в полость околосердечной сумки и растягивает ее. Ткани сумки обильно снабжены окончаниями чувствительных нервов. Растяжение сумки раздражает нервные окончания;, в них возникает резкое возбуждение, идущее в центральную нервную систему, в мозг, в тот отдел его, который известен под именем продолговатого мозга. Здесь возбуждение передается клеткам так называемого блуждающего нерва, волокна которого доходят до сердца и разветвляются там. Блуждающий нерв — это нерв торможения. Следовательно, его возбуждение тормозит мышцу сердца, а сильное торможение приводит и к полной остановке ее сокращений. Вот почему растягивание околосердечной сумки изливающейся в нее кровью прекращает работу сердца. Таково наиболее верное объяснение наступления смерти при ранении сердца.
      Но каковы бы ни были причины смерти, факт выздоровления оставался фактом. В 1642 году это было редчайшее явление. Но для науки и один подобный факт был весьма важен. Стало очевидным, что смерть при ранении сердца не всегда неизбежна. И в самом деле. Время от времени появлялись сведения о людях, раненных в сердце и живших длительное, время после ранения.
      Перед врачами возник простой вывод: надо отыскать способы, помогающие своевременному образованию рубца.
      Крупнейшие хирурги начала XIX века разработали такую систему лечения ранений сердца, при которых основными требованиями являлись покой, лед и кровопускание.
      Покой нужен для того, чтобы не перегружать работой пострадавшее сердце.
      Холод способствует более скорому образованию пробки из крови.
      Кровопускание производят для того, чтобы ослабить сокращения сердца. Чем слабее толчки, тем меньше крови уйдет через рану и тем меньше будет опасность повредить сгустки. Если же при кровопускании у больного наступит обморок, то это даже лучше. При обмороке сердце работает совсем медленно, а эго только способствует образованию пробки и затем рубца.
      Для своего времени лечение по такому способу было, конечно, шагом вперед и в известной мере достигало цели. Врачи уже не стояли у постели таких больных, беспомощно разводя руками.
      Подобное лечение можно назвать выжидательным, пассивным.
      Когда в 1868 году подвели итоги, то оказалось, что успех действительно имеется. Были собраны сведения о четыреста одном случае ранений сердца. Полное выздоровление наступило у сорока двух человек. Это составило десять процентов.
      Подобная цифра может показаться маленькой. Но если вспомнить, что смерть раньше не щадила никого из тех, кто был ранен в сердце, то процент этот далеко не маленький. Однако то, что из каждых десяти больных выздоравливает лишь один, удовлетворить врачей, разумеется, не могло.
      Выжидательный, пассивный метод лечения ран сердца не давал настоящих успехов.
     
      Грозное препятствие
      Со времени описанного нами случая на дуэли до середины XIX века прошло около трехсот лет. Появилась ли, наконец, возможность оказывать хирургическую помощь сердцу? Научились ли врачи делать операции на этом важнейшем органе?
      Нет. Сердце попрежнему оставалось недоступным для рук хирурга. И не потому, что медицина того времени не интересовалась сердцем.
      Дело в том, что на пути прогресса хирургии стояло то препятствие, о котором мы уже говорили: заражение ран.
      Каждый врач знал, что стоит сделать любой разрез, рассечь мышцы или даже кожу, как через несколько дней рана обычно начинала гноиться, на ней появлялись серые налеты, нередко она приобретала зловещий цвет и запах гниющего мяса, предвещавшие неизбежный конец.
      Сильный, выносливый человек, которому делали даже небольшую операцию, мог погибнуть в три-четыре дня.
      Еще в начале XIX века в Мюнхене, например, при операциях на костях ног или рук из каждых десяти человек умирало восемь.
      Если кто-нибудь получал повреждение в виде перелома кости и надо (было удалить осколки, то это было почти равносильно смертному приговору. После такой сравнительно небольшой операции как вскрытие нарыва на пальце, часто от пальца вдоль всей руки под кожей протягивалась темносиняя полоса. Затем распухало плечо. Через некоторое время становилась ясной картина гангрены, заражения крови, или, как ее тогда еще называли, «антонова огня».
      Если такими последствиями грозили операции на конечностях, на руках и ногах, то трогать легкие, желудок, печень, пбчки, сердце добросовестные и осторожные хирурги не осмеливались. Вскрыть брюшную или грудную полость — это было все равно, что совершить убийство.
     
      Рождение антисептики
      В 1841 году в Медико-хирургическую академию прибыл новый хирург. Тридцатилетнего профессора перевели в Петербург из города Дерпта, где он занимал тоже кафедру хирургии. Это был Николай Иванович Пирогов.
      Одно из начинаний, которое сразу же по приезде провел Пирогов, заключалось в том, что в госпитале, где он оперировал, появилось особое отделение. Сюда из всех палат клали больных, у которых после операции обнаруживались явления гангрены.
      Всех тогдашних хирургов удивила такая изоляция гангренозных больных. Зачем она нужна? — пожимали плечами врачи. — Что от этого изменится? Не все ли равно, где будут лежать эти люди с воспаленными и зараженными ранами — отдельно или в палатах с другими больными?
      До Пирогова никому из врачей и в голову не приходило устраивать что-либо подобное. Да и смысла они в этом никакого не видели.
      А между тем это было гениальной догадкой Пирогова, результатом его размышлений и опыта. О микробах как о возбудителях болезней тогда еще не знали. Тайна послеоперационных раневых инфекций еще не была раскрыта. Но все, что делал и видел Пирогов, вело его пытливую, острую мысль к правильному решению.
      С первых же своих шагов он как хирург столкнулся со страшным бичом раненых и больных — с госпитальной гангреной. Он испытывал горыкое чувство бессилия, когда замечал зловещие признаки заражения после блестяще проделанной операции.
      Но почему возникают эти осложнения?
      В поисках ответа на этот вопрос Пирогов проделывал колоссальнейшую работу. Он целыми днями не уходил из клиники и из госпиталя, наблюдая и изучая течение процесса осложнений, следя за ними с первого же момента начинающихся изменений. Затем он переходил в помещение, куда сносят умерших. Он вскрывал бесчисленное количество трупов.
      Наконец, в лаборатории сотни животных подвергались экспериментальным операциям.
      Так в этой неутомимой работе проходили годы. Упорство русского хирурга поддерживалось сознанием важности задачи.
      И вот в результате титанических усилий перед ним стала вырисовываться разгадка тайны. Все факты и наблюдавшиеся явления постепенно убеждали его в том, что страшная гангрена вызывается невидимыми образованиями, живыми возбудителями.
      В свете такого допущения становится понятным, почему болезнетворный процесс вначале почти незаметен, почему он неуклонно растет, проникает внутрь организма, захватывает все больше и больше места в тканях. Раз возбудитель живой, то он, следовательно, может развиваться и распространяться.
      Когда в 1863 году вышел замечательный труд Пирогова «Начала общей военно-полевой хирургии», положивший основание для создания новой науки, военно-полевой хирургии, содержавший целый мир глубоких идей, направленных на избавление людей от многих страданий, в нем так прямо и говорилось о возбудителях госпитальной гангрены, что они «есть нечто органическое, что способно развиваться и распространяться».
      Придя к твердому заключению о причинах заражений ран, Пирогов принялся с той же энергией искать средство для борьбы с ними. Прежде всего ему ясно было, что «миазмы», как он называл невидимый источник гангрены, могут попадать от человека с зараженной раной к человеку с чистой раной.
      Значит необходимо отделять всех гангренозных больных от остальных, поступать всегда так, как он сделал в 1841 году. Изоляция обязательна.
      Затем Пирогов требовал строжайшей чистоты белья, помещений, материалов при операциях и перевязках. Для самих ран он предлагал ввести их обмывание раствором хлора, хлорной водой, чтобы уничтожить «миазмы».
      Таковы были поразительные для своего времени взгляды и дела Пирогова в области борьбы с раневыми инфекциями.
      Великий хирург явился первым ученым, понявшим сущность послеоперационных инфекций, а также значение и роль обеззараживания, антисептики.
      Дальнейшее развитие учение о защите ран от заражения, учение об антисептике получило в деятельности английского хирурга Листера.
      Интересно отметить, что Листеру очень помогло улучшить и расширить практику антисептики и ввести ее для всеобщего пользования одно обстоятельство, связанное, как это ни странно, с городским хозяйством.
      Заключалось это обстоятельство в следующем. В каждом городе имеются места, отведенные для вывоза туда отбросов, мусора. Теперь свалки так устраиваются, что никакого зловония они не распространяют. Раньше, однако, было иначе. Города не знали ни канализации, ни очистительных машин. Страшный смрад поднимался от гниющих нечистот. Городские власти не могли придумать, как уничтожить этот отвратительный запах. Наконец,
      в 1864 году, в городе Карлейле нашли способ бороться с этим злом.
      Черная густая жидкость, карболовая кислота, очень хорошо уничтожала запах гниения на свалках. Политые карболовой кислотой нечистоты через некоторое время переставали издавать смрад.
      В январе 1865 года Листеру попалась статья, напечатанная в-одном научном журнале и называвшаяся «Исследования о гниении». Подписана она была малоизвестным тогда именем — Пастер.
      В статье рассказывалось об опытах над гниющими веществами и о причинах гниения.
      Автор доказывал, что гниение вызывается живыми мельчайшими организмами, которые так ничтожны по размерам, что без-увеличительных приборов их увидеть нельзя. Эти организмы находятся всюду: в воздухе, воде, пище, на мясе, во рту, на руках. Автор статьи называл их живыми ферментами. Если бы не было живых ферментов, утверждал он, не было бы и гниения.
      Эта статья привлекла к себе внимание Листера. Ведь госпитальная гангрена, уносившая столько жизней после операций, тоже представляла собой не что иное, как разложение тканей, от которых начинает распространяться запах гниения.
      В этой статье как раз и говорилось о гниении. Тогда, естественно, возникал вопрос: не является ли страшная госпитальная гангрена делом этих невидимых живых существ, живых ферментов?
      К этому времени книга Пирогова «Начала общей военно-полевой хирургии» уже вышла в свет почти сразу на трех языках и вызвала большой интерес среди хирургов многих стран. Надо полагать, что с ней познакомился и такой крупный хирург, как профессор Листер, тем более, что она стала настольным руководством для военных врачей почти во всех странах.
      После статьи Пастера Листеру, разумеется, было не трудно сделать заключение, что живые «миазмы» Пирогова, его «нечто органическое, способное развиваться и распространяться», есть не что иное, как живые ферменты Пастера.
      Замечательное предвидение Пирогова оказалось пророческим. Но если Пирогов и Пастер правы, то, следовательно, для того, чтобы избежать гангрены, достаточно защитить раны от возбудителей гниения, от живых «миазмов», от живых ферментов.
      Перед Листером стоял тот же вопрос, который представлял основную трудность и для Пирогова: как и чем уничтожить живых возбудителей.
      Вот тут Листер и вспомнил город Карлейль, о котором писали газеты, и тот способ, каким городские власти боролись с запахом гниения на свалках нечистот.
      Карболовая кислота — вот что уничтожало запах гниюших нечистот.
      Но раз прекращался этот запах, значит, прекращалось и гниение, а прекращение гниения могло произойти только при уничтожении живых ферментов.
      Логическая цепь замкнулась. Все стало ясным. Стало понятно, что при операциях надо уничтожать возбудителей разложения тканей в ранах тем же самым путем, тем же способом.
      Рассуждая примерно таким образом, хирург города Эдинбурга Листер пришел к мысли использовать в борьбе с заражением ран действие этого химического вещества.
      И в 1865 году в хирургическую практику было введено орошение ран во время операций раствором очищенной карболовой кислоты, а также смачивание им всего перевязочного материала.
     
      Подготовка успеха
      Так в медицине благодаря трудам Пирогова, Пастера и Листера открылась новая эра — эра антисептики.
      Вскоре были найдены более совершенные, чем карболовая кислота, антисептические растворы — сулема, борная кислота, иод, марганец, риванол и другие.
      Антисептика дала громадный толчок развитию хирургии. Антисептика позволила хирургам глубже проникать в рану. Теперь можно было уже думать об операциях на внутренних органах.
      И, действительно, со времени введения антисептики начинается блестящее развитие оперативной хирургии.
      Уже в 1879 году, впервые в истории медицины, с применением антисептики была вскрыта брюшная полость и произведена операция на желудке.
      Спустя два месяца после этого была сделана еще более сложная операция внутри брюшной полости: сшиты желудок и тонкая кишка с образованием между ними отверстия — соустия. Вслед за антисептикой, т. е. уничтожением микробов, была введена асептика, т. е. система мероприятий, ставящих целью недопущение микробов к операционному полю. Асептика достигалась в основном кипячением инструментов, пропусканием через горячий пар в особых аппаратах — автоклавах — всего того, что соприкасается с раной и с руками хирурга — перевязочного материала, операционного белья, халатов.
      Хирургам, вооруженным методами антисептики и асептики, постепенно стали доступны почти все области человеческого тела. Нож оператора мог проникать почти к любому органу. Хирург уже не боялся нагноений, как прежде.
      Но сердце продолжало оставаться неприступным. Подходить к нему со скальпелем попрежнему не решались. Врачи были убеждены, что стоит коснуться ножом мышцы сердца, как оно тотчас же остановится.
      Кроме того, ведь это была сложнейшая и опаснейшая операция, операция, в которой иногда играли роль даже не минуты, а секунды. Никто не верил, что она может быть успешной.
      Сердце попрежнему оставалось, так оказать, «нехирургическим» органом. Но, понятно, так долго длиться не могло. Настоящая наука никогда не могла примириться с таким положением.
      Даже до эры антисептики врачебная мысль работала над проблемой операций на сердце. Операции нельзя было делать, но изучать сердце было можно. Исследователи ставили опыты с кроликами, кошками, собаками. Началось это довольно давно. Еще примерно за полтораста лет до антисептической эры один ученый вонзил острый кусок металла в сердце кролика. Животное прожило после этого еще несколько месяцев; таким образом было доказано, что возможно жить с инородным телом в сердце.
      А за пятьдесят лет до 1865 года ученые показали, что прокол сердца тонкой иглой не убивает его, не выводит из строя, даже часто не оставляет дурных последствий.
      Число экспериментов все умножалось. Это была как бы подготовка к хирургической атаке сердца.
      Тогда встал вопрос о способе, которым можно было бы обнажить сердце. Опыты велись, конечно, на животных.
      Один довольно известный хирург очень удачно оперировал нескольких собак. Он вскрывал им грудную клетку, удалял части двух-трех ребер, закрывавших доступ к сердцу, разрезал перикардий, вытягивал слегка сердце, наносил ему рану и накладывал на нее швы.
      Когда в 1882 году собрался очередной съезд хирургов, его участникам были продемонстрированы четыре собаки. Животные прыгали, лаяли, словом, вели себя как обыкновенные здоровые собаки. Но в груди каждой из них билось зашитое сердце.
      Эти хирургические операции на собаках явились очень крупным событием для науки.
      Дело заключалось, разумеется, не в собаках, а в сердце. Те же физиологические законы, которые управляют работой сердца собаки, управляют и работой сердца человека; поэтому эксперименты на собаках показывали дорогу и к сердцу человека.
      Но на сердце собаки можно было оперировать очень смело, не считаясь даже с тем, что на одно выжившее животное приходилось несколько погибших. Поэтому опыты с собаками непрерывно продолжались. В 1896 году на Международном съезде хирургов были также показаны две собаки, спасенные благодаря наложению швов на сердце.
      Но все это были только опыты на животных. Сердце человека попрежнему оставалось недоступным для хирурга.
     
      Первый случай
      Самое трудное, даже в операциях на собаках, заключалось в наложении швов. Оказалось, что обычные швы, накладываемые при любых операциях с нужным успехом, не годились для той своеобразной мышцы, которую представляет собой сердце. Проблема зашивания поврежденной стенки сердца была труднейшей из всех проблем, с которыми встречался хирург при ранении сердца.
      В 1886 году произошло крупнейшее событие, связанное с этой проблемой. В медицинской печати была опубликована работа русского врача Филиппова. В ней содержались ценнейшие для хирурга указания. И, самое главное, на основании богатого экспериментального материала предлагался такой способ зашивания ран сердца, который, если не совсем, то во многом впервые удачно разрешал проблему наложения швов на сердечную мышцу.
      Этой работой Филиппова хирургия сердца сделала большой шаг вперед и уже вплотную подошла к возможности полного успеха при операциях на сердце.
      Поэтому неудивительным, хотя чрезвычайно волнующим явился тот доклад, который был сделан в 1897 году доктором Реном на Международном съезде хирургов.
      На этом съезде общее внимание привлекал человек среднего роста, скромно сидевший в стороне от президиума и с любопытством смотревший на всех. Его, видимо, немного смущало то, что он попал на такое многолюдное и торжественное собрание.
      Участники съезда смотрели на него с большим интересом, так как среди них уже ходили слухи о необычайном случае, происшедшем с этим человеком.
      В это время на кафедре стоял седовласый доктор Рен и.рдс-сказывал о том, как был доставлен к нему в больницу почти без признаков жизни один больной, раненный в грудь. Рана была нанесена в сердце, человек умирал. Вопрос о его жизни решался секундами.
      Тогда Рен, призвав на помощь весь свой хирургический опыт, решил сделать операцию. Он знал обо всех экспериментах на собаках, об исследованиях на кроликах русского хирурга Саббанеева и о работах других ученых в этой области.
      Рен был знаком со всей медицинской литературой, касающейся сердца, попыток оперировать сердце, способов наложения швов на него.
      Но знал он не только об этом.
      Ему было известно об одном хирурге, Фарине, который в марте 1896 года рискнул добраться до раненого сердца человека, чтобы остановить неудержимое кровотечение. Хирург зашил на сердце рану, т. е. сделал, по медицинской терминологии, операцию кар-диоррафии. Но это не спасло пострадавшего. Вскоре после операции он умер от осложнений.
      Во втором случае, у другого хирурга, Каплене, пациент в том же 1896 году получил удар в сердце острым ножом. Смерть казалась неминуемой, шансов на то, что пациент останется в живых, не было никаких. Именно потому, что шансов не было, хирург пошел на крайние меры. Он рассек грудную клетку в третьем межреберном промежутке и увидел бьющееся красно-фиолетовое кругловатое сердце и в стенке его узкое отверстие, откуда лилась кровь. На это узкое отверстие хирург наложил швы. Но через час пациент умер.
      Все это Рен хорошо знал. Но выбирать было некогда, и он тоже рискнул сделать операцию. Рана оказалась в правом желудочке сердца, прыгавшего под рукой, как живой комок, среди хлюпающей крови.
      Эта операция была сделана 9 сентября 1896 года.
      А в 1897 году участники съезда слушали, не пропуская ни одного слова, рассказ о том, что произошло год назад.
      На собрании присутствовало несколько сот видных хирургов, приехавших из разных стран. И во всем зале, кроме Рена, не было ни одного такого врача, который мог бы оказать, что он держал в руках бьющееся, живое человеческое сердце.
      Тем более во всем зале не было ни одного врача, опять-таки кроме Рена, который мог бы сказать, что он сделал операцию на сердце, и человек с этим сердцем прожил бы более года.
      Человек, скромно сидевший в стороне от всех, подле самой кафедры, по знаку председателя съезда поднялся с места, стал возле Рена и неловко, заметно смущаясь, поклонился собранию. Затем этот человек снял с себя пиджак и сорочку.
      Все увидели длинный рубец и необычную впадину в левой половине груди, там, где находятся ребра, прикрывающие сердце. Впадина опускалась и поднималась, она как бы пульсировала. Ребер в этом месте не было. Их удалила рука хирурга, открывавшего себе доступ внутрь грудной клеши. Сердце билось непосредственно под мышцами.
      Человек, приглашенный на съезд, был пациент доктора Рена.
     
      Большие успехи
      День 9 сентября 1896 года явился поворотным этапом в истории лечения ран сердца. Это был день знаменательный для хирургии сердца: сердце человека перестало быть недоступным, «нехирургическим» органом.
      Все предшествовавшие многовековые попытки придти активно на помощь раненому сердцу наконец завершились успехом. Хирурги всего мира узнали, что и сердце можно оперировать с хорошими результатами.
      В 1903 году Россия вошла в число стран, где были выполнены удачные кардиоррафии. Этим она была обязана хирургу Шаховскому.
      Потом уже стали повсюду насчитываться каждый год успешные операции — одна, две, четыре и больше.
      Однако проблема далеко не была решена. За успехами сразу же последовали тяжелые неудачи.
      Обращение с сердцем попрежнему требовало величайшей осторожности, огромного умения, большого опыта и особенно хладнокровия.
      Это понятно. Ведь при необходимости операции раздумывать долго не приходится, некогда заглядывать в руководства, устраивать консультации, подробно обследовать и разбираться. В этом случае дорога каждая секунда в прямом смысле этого слова, иначе платой за опоздание будет жизнь оперируемого.
      Нельзя медлить, но нельзя и торопиться. Нужно быть хладнокровным, не теряться. Ведь операция над сердцем в огромном большинстве случаев для хирурга- почти всегда новая операция, ранее им не производившаяся. В то же время она сразу же должна быть выполнена хорошо.
      Большинство хирургов, оперировавших на сердце, в течение всей своей медицинской деятельности сталкивалось с этой операцией один — два раза, редко больше.
      Действительный член Академии медицинских наук СССР Герой Социалистического труда Ю. Ю. Джанелидзе, выдающийся хирург, за всю свою богатую врачебную практику произвел всего десять операций кардиоррафии, а других операций он сделал, вероятно, свыше десяти тысяч. Самое большое число операций на сердце, которое когда-либо выпало на долю одного хирурга в условиях мирного времени, это девятнадцать операций хирурга Элькина.
      Во время войны, разумеется, число ранений сердца может быть сравнительно большим, но все же оно будет значительно меньше, чем число ранений других органов.
      Так, на Ленинградском фронте за время Великой Отечественной войны главным хирургом фронтового эвакопункта Колесниковым было отмечено в военных госпиталях всего около ста случаев ранения сердца. Значит, и на долю каждого военного хирурга приходились только единичные операции.
      Тем не менее операция кардиоррафии стала распространяться. В разных странах ее делали и делают.
      В нашей стране за сорок четыре года, то есть с 1897 года по 1941 год, насчитывалось 319 кардиоррафий, т. е. в среднем по семь на год.
      В общем можно сказать, что кардиоррафии вош1та в хирургический обиход. Но она остается настолько серьезной операцией, что даже опытный крупный хирург не знает, чем она окончится, несмотря даже на то, что теперь оператору пришел на помощь такой незаменимый союзник, как рентгеновские лучи.
     
      Условия удачи
      Почему операции на сердце так сложны и успех при них сравнительно редок? Потому, что условия операции очень тяжелы. Ведь в сердце входят и из него выходят большие артерии и вены, от сердца отходит главный кровепровод — аорта. И все эти важные кровеносные сосуды расположены на пространстве величиной, примерно, с кулак.
      Сердце все время бьется, сокращается. Если оно ранено, из раны бьет кровь и так сильно заливает поле операции, что ничего не видно, то можно нечаянно задеть скальпелем не то, что нужно. И если задета крупная артерия или вена, то операция может кончиться печально.
      Тот же Рен, который первый сумел благополучно сделать кар-диоррафию, при второй операции пережил тяжелые минуты. Он сам пишет, что это были «минуты, которые трудно забыть».
      Что у него произошло? Рен обнажил сердце больного, но не увидел раны. Кровь неудержимо заливала поле операции, и ничего нельзя было сделать. Наконец Рен нащупал рану и сдавил ее пальцами, но это тоже не остановило кровотечения. Тогда он наложил шов почти вслепую. Кровь продолжала хлестать. Ассистент Рена тоже закрыл пальцем рану, но и это не помогло. Больной погиб.
      Не надо забывать, также, что вблизи сердца расположены плевра, легкие, диафрагма. При операции на сердце могут пострадать и они, если глазу хирурга не. будет доступно все операционное поле.
      Значит, операция должна быть выполнена быстро и при таких условиях, чтоб все было видно, чтобы ничего не упустить и ничего не повредить. Вот почему кардиоррафия столь сложна и трудна.
      Чем хирург может предохранить себя от оплошности, от неудачи? Главным образом — высокой техникой операции.
      Выработать хорошую технику операции — это значит найти способ, как лучше всего вскрыть грудную клетку, определить, какую часть ребра или ребер следует отсечь, как извлечь сердце, как его держать, как удалить скопившуюся кровь, насколько глубоко накладывать швы. Техника кардиоррафии играет огромную роль. Теперь уже имеются принятые почти всеми хирургами основные способы этой операции.
      Можно, например, сразу вырезать в грудной стенке в районе сердца с трех сторон окно и отвернуть получившийся лоскут, состоящий из кожи, мышц и части ребер, и тогда сердце будет прямо перед глазами хирурга. Оно будет обнажено. Остается только найти отверстие раны.
      Если сразу отверстие не удается увидеть, можно слепка вытянуть сердце, конечно очень осторожно. Тогда оно станет доступным для более детального осмотра. После этого накладываются швы. Кровотечение прекращается.
      Остается удалить излившуюся кровь, затем закрыть окно в грудной клетке, водворив лоскут кожи на свое место, и все. Главное сделано. Это один из хороших способов, он называется лоскутным.
      Можно вести операцию технически иначе. Прежде всего сделать разрез в промежутке между третьим и четвертым или четвертым и пятым ребрами, обычно в том промежутке, куда нанесен удар.
      Если раны сердца не видно, то разрез грудной стенки расширяют. При расширении вниз удаляется часть четвертого или пятого ребра. При расширении вверх удаляется часть четвертого или третьего ребра.
      Иногда приходится удалять не только части третьего, четвертого, но даже и часть пятого ребра. Но совершается все это постепенно. Покончив с одним ребром, наблюдают, не показалась ли рана сердца. Если не показалась, тогда принимаются за следующее ребро.
      Этот способ называется прогрессивным расширением раневого канала.
      Есть и другие способы. Но сколько бы их ни было, как бы они ни назывались, у них всегда одна задача: дать возможность хирургу поскорее обнажить сердце, найти рану и быстро зашить ее. Каким способом воспользоваться, — это дело хирурга. Способ, пригодный в одном случае, может оказаться непригодным в другом.
      Все зависит от расположения и характера раны, от количества крови, от целости соседних органов, от срока, прошедшего с момента ранения, и от многих других обстоятельств.
      Операция сердца — это всегда очень срочная операция. Поэтому было бы очень важно найти такое указание, которое помогало бы выбирать способ кардиоррафии.
      Советский ученый Юстин Юлианович Джанелидзе, о котором мы уже говорили, дал такое указание. Оно родилось в результате большого личного опыта хирурга и тщательного изучения опыта других ученых.
      Это указание заключается в следующем. Если нет сомнений, что ранено именно сердце, то надо пользоваться лоскутным методом, который сразу открывает широкий доступ к сердцу. Здесь нельзя терять на поиски раны ни мгновения. Если точно не известно, какой орган пострадал — сердце или легкое, т. е. когда положение представляется не таким угрожающим, то лучше применить метод постепенного расширения раневого канала.
      И все. Кажется немного. Но это указание явилось настоящим маяком для хирургов при выборе способа кардиоррафии. Оно представляется очень простым и несложным, но именно в этой простоте и несложности заключается большой практический смысл. Если вспомнить, что при кардиоррафии время является важнейшим, иногда решающим фактором, станет ясно, что предложение советского ученого Джанелидзе спасло и еще спасет не одну человеческую жизнь.
      И все же редко операции проходят гладко и спокойно, как по плану. Почти всегда хирурга подстерегают неожиданности и неприятности: то кровь не унимается, то скальпель пр ойдет в плевру или легкое, то больной перестанет дышать или сердце вдруг совсем останавливается.
      Надо тут же мгновенно принимать меры вплоть до искусственного дыхания, до массажа сердца, и обязательно — переливание крови. Теперь, после работ советских ученых, нет сомнений, что в переливании крови хирургия имеет замечательного помощника при спасении человека, раненного в сердце. Но и до широкого применения переливания получались разительные итоги.
      За пятилетие с 1901 по 1905 год из числа раненных в сердце выздоровело 30,5%, умерло — 69,5%. А за пятилетие с 1911 по 1915 год выздоровело 56,5%, умерло — 43,5%.
      Другими словами, во второе пятилетие смертность уменьшилась почти в два раза.
      Это очень большой прогресс.
     
      Выход из тупика
      Такой рост числа выздоровлений объясняется закономерными причинами. Они явились результатом блестящего развития науки и в частности, тех улучшений, которые были введены в технику кардиоррафии.
      Русские хирурги внесли свою долю в этот прогресс и долю очень почетную. В нашей стране было сделано столько операций, что они составляют почти половину всех операций, которые были произведены в остальных странах мира, вместе взятых. Но главное заключается в том, что работы наших ученых сыграли ведущую роль в усовершенствовании кардиоррафии.
      Что самое важное для хирурга, когда перед ним на операционном столе лежит человек, раненный в сердце? Открыть доступ к сердцу? Обнажить его? Найти рану, что иногда тоже очень нелегко? Нет, самое серьезное и решающее — наложить швы, зашить сердце.
      Дело в том, что мышца сердца не находится в покое. Она, как уже указывалось, периодически с силою сокращается; поэтому швы часто рвут мышцы. Швы, говоря хирургическим языком, прорезаются. Таким образом, рана остается незашитой, кровотечение не останавливается, а это грозит смертью. Перед хирургами стояла проблема — отыскать такой способ зашивания раны, чтобы мышца сердца не разрывалась. Значит, надо было чем-то укреплять ее. Только тогда можно было рассчитывать на большой шаг вперед в разработке техники кардиоррафии. Это оказалось очень сложной задачей.
      В 1898 году один крупный хирург стал зашивать рану сердца вместе с прилегающей частью околосердечной сумки. Вслед за ним так же поступали и еще некоторые врачи. Сначала идея казалась удачной: околосердечная сумка тут же под рукой, к тому же ее ткань не чуждая для сердечной мышцы. Все обстояло как будто хорошо. Но вскоре наступило разочарование. Оказалось,
      что часто этот прием не предохраняет от смертельного исхода. Тогда прибегли к другому способу. В 1912 году на съезде хирургов было сообщено, что однажды в больницу доставили человека, раненного ножом в сердце. Накладываемые при операции швы прорезались. Кровь неудержимо била из раны. Больной погибал. Хирург решил вырезать кусочек грудинной мышцы и закрыть им рану. После этого швы, наложенные так, что они проходили и сквозь грудинную мышцу и сквозь сердечную мышцу, уже не прорезались. Кровотечение тут же прекратилось. Однако через пять дней оперированный умер.
      Такие же печальные исходы наблюдались и у других хирургов при пересадке мышц на сердце. Кровотечение останавливалось. Но пересаженные кусочки омертвевали и вызывали перикардит, т. е. воспаление околосердечной сумки. Это было опасным осложнением. Ведь надо учесть, что перикардит протекал не при нормальном, здоровом сердце, а при раненном, пострадавшем, с пониженной устойчивостью, что разумеется ухудшало течение болезни. Кроме того, омертвевший кусочек мышцы становился прекрасной средой для болезнетворных микробов.
      От пересадки кусочков мышц пришлось отказаться или применять ее при самых крайних обстоятельствах.
      Казалось, проблема зашла в тупик. Разрешить ее выпало на долю русских хирургов.
      Джанелидзе, во-первых, обратил внимание на фасции. Фасции — это плотные и тонкие перепонки, облегающие, как чехлом каждую мышцу. Именно фасция переходит в прочное сухожилие, которым мышца прикрепляется к костям.
      Фасция оказалась материалом, очень удобным для подкрепления мышцы раненого сердца. Джанелидзе вырезал пластинку фасции у так называемой большой грудинной мышцы, наиболее подходящей для целей кардиоррафии, накладывал ее поверх раны и прошивал вместе с мышцей сердца.
      Получалось, примерно так, как у портного, накладывающего заплату на рвущуюся непрочную материю.
      И, действительно, эта крепкая и в то же время тонкая ткань выполняла свое назначение. Швы не прорезались. Кровотечение почти во всех случаях останавливалось. Что же касается инфекций, то фасция является плохой почвой для размножения микробов и возникновения гнойных воспалений.
      Этим, учитывая, конечно, и высокое профессиональное мастерство, можно, вероятно, объяснить, что четыре кардиоррафии, которые сделал Джанелидзе еще в 1911, 1912 и 1913 годах, окончились выздоровлением пострадавших.
      Во-вторых, оказалось, что в случаях, если фасция не подходит, можно пересаживать на сердце для той же цели жир. Кусочек жировой ткани, пришитый поверх раны, очень скоро делал свое дело: кровь не выделялась, швы не прорезались. На месте жирового кусочка потом развивалась соединительная ткань, которая продолжала участвовать в деятельности сердца. Легкость получения жировой ткани и ее свойство как бы прилипать к ране явились факторами, способствующими решению поставленной задачи.
      Первым хирургом, удачно использовавшим эти свойства жира при кардиоррафии в 1914 году, был русский врач Недохлебов. Он знал, что до него доктор Портягин опубликовал сообщение о жировой клетчатке как о кровоостанавливающем средстве. Ему также было известно об опытах Поленова и Лодыгина в 1913 году над действием пересадки жировой ткани при кровотечениях из печени, селезенки и почек. Опыты эти сопровождались успехом.
      Применение жира и при ранениях сердца принесло положительный результат. За Недохлебовым по тому же пути пошли доктор Пикин и другие хирурги. Постепенно новый способ остановки кровотечения получил распространение и за рубежом. Применение жировой ткани и в известной мере для ряда случаев — фасции повысило число выздоровлений после операций.
      Русские исследователи удачно решили проблему борьбы с прорезыванием швов.
     
      Недоступное стало доступным
      В доантисептическую эру медицины ни один раненный в сердце не оперировался.
      Что же, все они погибли? Нет. Как мы уже говорили, сорок два человека из четырехсот, т. е. десять процентов, выжили.
      Значит, можно выздороветь и без операции. Да, иногда можно.
      В 1941 году произвели подсчет, сколько же всего людей было оперировано с 1896 года. Таких пациентов набралось ровно 1 000. Из них выздоровело 498 человек, почти 50 процентов.
      Это значит, что результаты оперативного лечения в пять раз превосходят результаты выжидательного лечения, дававшего благоприятный исход только в десяти случаях из ста.
      Стало ясно, что при ранениях сердца операция не заменима никаким способом лечения. Каждый пострадавший должен быть оперирован, даже если положение является безнадежным.
      Совершенно. исключительный случай наблюдался у хирурга Юшковой. Она сделала редчайшую операцию, имеющую себе мало равных, пожалуй, за весь период существования кардиоррафии.
      Девятнадцатилетняя женщина, рассматривая револьвер, неосторожно нажала курок. Раздался выстрел. Пуля прошла через сердце. По некоторым признакам было установлено, что она проникла в брюшную полость. Спустя два часа пострадавшая лежала на операционном столе.
      Хирург Юшкова в стерильном халате, в белом колпаке на голове натягивала резиновые перчатки и смотрела на раненую, уже получавшую наркоз. Пациентка находилась в безнадежном состоянии.
      Юшкова взяла нож и сделала первый разрез. Операция началась. Левый желудочек сердца был прострелен, и Юшкова зашила его. Но при каждом вдохе и выдохе в грудной клетке что-то хлюпало. Оказалось, что была прорвана плевра, которую Юшкова тоже зашила. После этого вскрыта была брюшная полость, куда ушла пуля. В грудобрюшной преграде — диафрагме действительно оказалось отверстие. Оно тоже было зашито.
      Но тут же обнаружилось, что задета также печень. Юшкова наложила швы и на печень.
      Расположенная ниже печени толстая кишка, так называемая поперечная ободочная кишка, тоже была пробита. Юшкова зашила рану и в толстой кишке. Потом она нашла и извлекла пулю.
      Хотя положение было безнадежным, Юшкова упорно устраняла один за другим обнаруживающиеся тяжелые повреждения. Она не хотела уступить смерти ни одного, даже самого крошечного шанса.
      Через месяц после операции молодая женщина вернулась домой. Она была вне опасности. Доктор Юшкова спасла ее.
      Чему учит этот пример? Тому, что если есть показания для операции, то оперировать надо всегда. Даже если больной в очень тяжелом состоянии, без пульса, даже если агонизирует. Пока в человеке еще теплится жизнь надо идти на все ради ее спасения. Так хирурги и поступают.
      Вот чем объясняется цифра 50% выздоровлений.
      Но дело не только в цифре. Дело еще и в том, какого рода эти выздоровления. Возвращается ли раненый к своему нормальному состоянию? Восстанавливается ли его трудоспособность? Не превращается ли он в инвалида?
      Что со всеми оперированными происходило дальше, установить трудно. Трудно разыскать каждого через пять-десять лет после ранения и узнать, как* он себя чувствует, но о многих сведения имеются.
      Сапожник, оперированный Джанелидзе, продолжал заниматься своим ремеслом и жил как и до ранения.
      Пациент хирурга Магулы был возчиком. И через десять лет после операции он таскал тяжести, как ни в чем не бывало.
      Некоторые больные после операции даже были призваны на военную службу.
      Пациент одного хирурга — грузчик — чувствовал давление в области сердца лишь тогда, когда поднимал груз весом свыше 50 килограммов. Известен и такой случай: оперированному больному, когда он выписался из больницы, пришлось возвращаться домой пешком. Путь продолжался 17 дней. В результате такого длительного пребывания на свежем воздухе больной неплохо себя чувствовал, окреп.
      Джанелидзе сделал одному раненому кардиоррафию. После этого оперированный поправился, выписался, стал заниматься своими делами. С раной сердца было покончено, но он часто болел. Уже после операции он болел сифилисом, цынгой, затем сыпным и возвратными тифами, воспалением легких, плевритом. Сверх всего этого он еще получил тяжелую форму гриппа. Все это на протяжении двенадцати лет. И его зашитое сердце все вынесло.
      Профессор Греков в 1916 году оперировал раненного в сердце. Спустя шесть лет этот больной, во время отсутствия профессора Грекова, пришел показаться другому хирургу. Врач увидел человека в превосходном состоянии, с нормальным пульсом, нормальными сердечными тонами. Из обследования выяснилось, что бывший пациент Грекова проходит, почти не уставая, расстояние в 50 километров, по нескольку раз в день поднимается на седьмой этаж, не испытывая при этом никаких затруднений в дыхании. Если бы не рубец на левой стороне груди, слегка втягивавшийся при каждом сокращении сердца, хирург никогда не подумал бы, что перед ним стоит человек, сердце которого подвергалось операции.
      Такой исход наблюдается не всегда, но довольно часто. По сравнению с прошлым, даже недавним прошлым, это является огромным достижением медицины.
      Высокое развитие хирургии и замечательное мастерство хирургов нашего времени обеспечивают этому достижению дальнейшие успехи. Подчеркиваем, что особенно разительны достижения кардиоррафии в Советском Союзе. До Великой Октябрьской социалистической революции в России из 109 операций 73, т. е. подавляющее большинство, приходилось на Петербург. Даже в Москве тогда было сделано всего 4 кардиоррафии. Это значит, что раненный в сердце где-нибудь в Иркутске, Воронеже или Ташкенте в те времена не мог получить на месте оперативной помощи. Теперь же развитие хирургической науки в нашей стране позволяет успешно производить кардиоррафию, например, в таких городах, как Чарджоу, Чимкент, Якуток, т. е. в местах, которые до революции назывались «глухими углами».
      Сердце, остававшееся неприступным в течение многих веков, было, наконец, «взято» хирургами.
      Оно полностью стало «хирургическим» органом.
     
      Еще один шаг
      Итак, в результате успехов хирургии можно было подойти к сердцу, зашить его рану и остановить кровотечение.
      В основном хирургия сердца такими вмешательствами и ограничивалась. Это было, конечно, очень много и знаменовало собой огромный прогресс науки.
      Однако, нередко бывали случаи, когда при ранениях сердца подобное вмешательство оказывалось недостаточным. Мы говорим о таких случаях, когда в сердце попадали и застревали в нем осколки разорвавшихся снарядов или пули.
      Разумеется, это усложняет операцию. Надо уже не только остановить кровотечение и зашить рану, но иайти инородное тело, извлечь его, что иногда выполнить не так легко, а порой невозможно. Чтобы добиться удачи, нередко приходится разрезать мышечную стенку, т. е. наносить сердцу добавочную рану. Получается еще более серьезная, еще более ответственная операция.
      Совершенно естественно, что хирурги, даже самые опытные и смелые, при таких условиях не решались на операцию. И когда случаи зашивания раненого сердца насчитывались уже десятками в разных странах, нахождение в нем инородного тела делало случай не подлежащим операции.
      Так выработалось убеждение в том, что с пулей или осколком в сердце человек может хотя бы в виде исключения остаться в живых, но извлекать их, т. е. дополнительно разрезать сердечную мышцу, для больного — верная гибель.
      Такой точки зрения придерживались очень долго.
      Только в 1905 году этому воззрению был нанесен сокрушительный удар одним русским хирургом, работавшим в клинике университета в городе Юрьеве. Произошло это следующим образом.
      В юрьевскую хирургическую клинику доставили молодую женщину в тяжелом состоянии. За двадцать минут до этого револьверным выстрелом она была ранена в грудь.
      Хирург осмотрел пострадавшую и увидел на передней поверхности грудной клетки маленькую круглую кровоточащую рану — входное отверстие пули; выходного отверстия не было. По этому и по другим признакам совершенно точно можно было сказать, что пуля должна находиться в сердце или возле него. Это «или» имело главное значение. Весь шанс спасения, как в те времена полагали, заключался именно в том, что пуля окажется не в стенке и не в одной из полостей сердца, а вне сердца.
      Операция началась после осмотра врача. Хирург добрался до сердца и обнажил его. На передней стенке еще работавшего, сокращавшегося сердца, в области правого желудочка, находилась рана. Несколькими крепкими швами ее удалось прочно зашить. И вот при наложении последних швов палец хирурга нащупал в мышце сердца что-то твердое. Это была пуля, которая, пробив переднюю стенку и пролетев сквозь полость желудочка, вонзилась в его заднюю стенку.
      Это было то, чего опасался хирург. Чтобы пройти к пуле и извлечь ее, не было никакого другого способа, как вскрыть стенку желудочка. Но это значило сделать еще одну рану в бьющейся мышце сердца, заливавшей кровью поле операции. Кроме того, производить все манипуляции на задней, скрытой от глаз стенке желудочка — труднейшая задача, представлявшаяся тогда почти невозможной. В добавление ко всему, пуля лежала совсем рядом с задней венечной артерией, питавшей сердце. Требовалась величайшая осторожность, чтобы не задеть, не поранить артерию.
      Все это, вместе взятое, резко ухудшило положение. Жизнь больной как бы висела на ниточке, с каждым мгновением становившейся все тоньше.
      Однако колебание хирурга длилось всего одну-две секунды. Операция продолжалась. Хирург приподнял кверху сердце, насколько это было возможно, захватил двумя так называемыми фиксирующими швами мышцу сердца и надрезал в этом месте заднюю стенку желудочка. Разрез шел по направлению к пуле, открывая тем самым дорогу для доступа к ней.
      Вскоре в операционной послышался стук металла о стекло. Это упала в чашку извлеченная пуля. Операция окончилась благополучно. Нить жизни молодой женщины не порвалась.
      Так русский хирург Мантейфель в городе Юрьеве 12 сентября 1905 года произвел первое в мире удаление из сердца инородного тела.
      Надо, однако, оказать, что удача этой операции едва не была сорвана. Во время извлечения пули внезапно возникла новая опасность. Через раневое отверстие пуля едва не ускользнула в полость желудочка сердца.
      Это, разумеется, усложнило бы и без того нелегкую операцию. Искать пулю в полости сердца, в мощных потоках вливающейся и выливающейся крови, при работе внутриссрдечных клапанов — это сразу делало задачу безнадежной. Никто из врачей того времени не представлял себе доступной такую цель.
      Только в дальнейшем оказалось, что искусство хирургии может и здесь добиться успеха. В медицинской литературе стали появляться описания случаев извлечения инородных тел из полостей предсердий и желудочков.
      Операция подобного рода также вошла в арсенал хирургии.
     
      Поправка в операции
      Во время войны Советского Союза с гитлеровской Германией, когда в сражениях участвовали миллионные армии, ранения сердца с попаданием в него осколков и пуль наблюдались сравнительно часто. Через специализированные госпитали одного только Ленинградского фронта прошло свыше ста таких раненых и наши хирурги сумели оказать всем раненым необходимую помощь.
      При этом советские врачи обнаружили весьма любопытное явление. У некоторых бойцов, раненных в сердце, при наличии осколков, застрявших в стенке сердца или даже проникших в полость сердца, общее состояние здоровья не внушало особого опасения. Пострадавшие жили, месяцами не жалуясь на недомогания, ходили, выполняли кос-какую работу, помогали своим соседям по палате, хотя им был предписан покой, — и все это без заметных неприятностей. Оказалось, что сердце, даже раненое, обладает гораздо большим запасом выносливости, чем предпо-
      лагали хирурги. Некоторые люди с осколками и пулями в сердце могут жить годами без осложнений. О том, что способно выдержать сердце, рассказывает история ранения одного бойца.
      Осколок вражеской мины пробил насквозь грудь пулеметчика. При этом задета была плевра — ткань, окружающая оба легких. У раненого развился плеврит — довольно серьезное, тем более в данном случае, заболевание. И все же, когда через две недели пулеметчик был доставлен в специализированный госпиталь, его положение было удовлетворительным. Только тоны сердца были глуховатыми, но это не внушало особых опасений. Поскольку ранение было сквозным, то ни о каком осколке в сердце не могло быть и речи. Мысль о поисках осколка никому не приходила в голову. И сам раненый чувствовал себя неплохо.
      Но так как у больного иногда появлялись боли в области сердца, то его решили подвергнуть просвечиванию лучами Рентгена. К общему удивлению, обнаружилось, что в стенке сердца сидит кусочек металла.
      Как он туда попал? Ведь рана была сквозная.
      Загадка объяснялась просто. Это была пуля, попавшая в сердце еще раньше осколка. Годом ранее пулеметчик был ранен в грудь. Свыше двенадцати месяцев пуля сидела в сердце, но об этом никто не знал. Пуля сидела так, что ее трудно было обнаружить обычными методами исследования. А раненому она нисколько не мешала. Об этом можно судить хотя бы по тому, что пулеметчика из полевого госпиталя выписали в часть, где он переносил все тяготы боевой обстановки, и эта нагрузка не отражалась заметно на сердце.
      Два с половиной месяца наблюдали теперь врачи необычайного больного. Так как боли в области сердца продолжались, решено было извлечь инородное тело. Приступили к операции. Обнажили сердце. Однако пуля вонзилась в толщу мышцы настолько глубоко, что удалить ее оттуда было рискованно из-за опасности сильного кровотечения. Операция вообще оказалась трудной и сильно затянулась ввиду наличия массы грубых и толстых спаек, а также изменений в мышце сердца. Продолжая операцию, можно было опасаться смертельного исхода. Операцию прекратили, пулю оставили, разрезы зашили.
      И что же? Пулеметчик поправился. Его выписали. Он уехал в удовлетворительном состоянии. Сведения, время от времени поступавшие от него, были вполне удовлетворительного характера.
      Такая выносливость сердца поразительна.
      Наши хирурги столкнулись еще с одним удивительным обстоятельством. Оказалось, что для человека, раненного в сердце, бывает иногда полезно, если от операции воздерживаются. Здесь, как и вообще в хирургии, подтверждается старое правило, чго умение хирурга нередко заключается не только в том, чтобы сделать операцию, но и в том, чтобы, не сделав ее, исцелить больного.
      Высокий уровень развития хирургии сердца в настоящее время сказывается в том, что если операцию следует делать, то ее делают очень хорошо и быстро, все с большими и большими шансами на успех, благодаря непрерывно улучшающейся технике и введению в медицину новых замечательных противоинфекцион-ных средств, таких, например, как пенициллин. Но еще большим прогрессом является, пожалуй, то, что теперь знают, когда надо операцию производить немедленно, а когда следует подождать.
      Советские хирурги внесли в эту сложную и трудную область свой огромный опыт и научились избегать ошибок. Их работы составляют золотой фонд хирургии сердца.
      В госпиталях Ленинградского фронта во время войны из ста раненых, у которых были обнаружены инородные тела в самом; сердце или около него, подверглось операции только сорок. Операции прошли благополучно. Остальные шестьдесят продолжали жить с кусочками металла в мышце сердца и в околосердечной сумке. Их решили не оперировать ввиду возможности осложнений.
      Значит, пока нет опасных явлений, трогать сердца не следует.
      И все же бывает так, что пулю надо извлечь, хотя бы она находилась не в сердце, а возле него, и даже в том случае, когда раненый чувствовал себя неплохо. Показаний* к операции как-будто нет, но операцию производят. Дело в том, что если пуля или осколок застряли вблизи крупных артерий или вен, например, у устья аорты или полых вен, — самых больших кровеносных сосудов, то лучше поскореее убрать оттуда инородное тело. Крутой поворот, неловкое движение, резкое усилие могут сдвинуть кусочек металла с места. При этом нетрудно прорвать стенку сосуда. Тогда неизбежно внутреннее кровотечение, чрезвычайно опасное. Путем ряда наблюдений было установлено, что надолго откладывать операцию в таких случаях недопустимо.
      Это, однако, не меняет основного положения. Оперировать сердце следует не при всяком его ранении и не при всяком попадании в него пули. Оказалось, что завоевать сердце хирургически — не всегда значит оперировать его. Нередко это означает, что его совсем не надо трогать.
      Так советская хирургия внесла свою поправку в показания для применения кардиоррафии.
     
      Новые позиции
      Существует болезнь, носящая латинское название, — ангина пекторис; ее называют по-русски грудной жабой. Эго тяжелое заболевание, если оно запущено. Оно нередко кончается смертью.
      В чем его сущность? Эта болезнь является результатом сужения кровеносных сосудов, питающих мышцу сердца и называющихся коронарными, или венечными, сосудами. Она чаще всего бывает при артериосклерозе, когда в стенках сосудов накапли-
      ваются отложения, которые уменьшают просвет сосудов и препятствуют тем самым нормальному прохождению крови. Непрерывно, день и ночь, работающее сердце нуждается в непрерывном и достаточно полноценном снабжении питательными веществами. При склерозе коронарных сосудов в мышцу сердца поступает мало крови, а следовательно, и мало продуктов питания. Тогда для сердца становится непосильной его работа и в нем наступают болезненные изменения. Развивается грудная жаба.
      Грудную жабу лечат разными способами, в зависимости от степени изменений как в кровеносных сосудах, так и в самой мышце сердца. Для каждого больного одни способы более действенны, другие менее. Но когда болезнь уже зашла далеко, то все обычные методы дают только временный успех.
      Между тем все дело в том, чтобы улучшить подвоз питательных веществ к сердцу, улучшить кровоснабжение его мышцы.
      Лечат больных грудной жабой терапевты, т. е. специалисты по внутренним болезням.
      В состоянии ли они применить такой способ лечения грудной жабы, при котором полностью восстановилось бы кровообращение самого сердца? Этого терапевты пока сделать не могут.
      Следовательно, вопрос о радикальном лечении этой болезни нужно ставить инрче.
      Если коронарные сосуды стали, вследствие сужения, непригодными для нормального снабжения сердца питательными веществами, то нельзя ли их заменить пригодными кровеносными сосудами, через которые кровь будет поступать в достаточном количестве.
      Другими словами, не может ли хирург помочь там, где оказался бессильным терапевт?
      Прогресс в медицине вооружил современную хирургию двумя могучими средствами для борьбы с болезнями: переливанием крови и пенициллином. Как одно, так другое средство предоставляется хирургам в неограниченном количестве. Это позволяет врачам, во-первых, не опасаться даже самых сильных кровотечений во время операций и, во-вторых, ие бояться инфекций.
      Следовательно, хирург наших дней может рискнуть на такую операцию: вскрыть грудную клетку, обнажить сердце, разрезать околосердечную сумку, извлечь из нее сердце и подшить к нему кусок ткани, не отсеченной от питающих его кровеносных сосудов. Потом, разумеется, следует поместить сердце опять на прежнее место, затянуть швами рану перикардия, закрыть грудную клетку.
      Что в результате получится? Кровеносные сосуды подшитого куска ткани прорастут в мышцу сердца и будут также участвовать в снабжении сердца кровью. Цель будет достигнута. Ткань для подшивки надо, разумеется, брать такую, которая расположена недалеко от сердца. Это — или грудинная мышца или так называемый сальник из брюшной полости, подтянутый к сердцу через произведенное в диафрагме отверстие.
      Подобная мысль ставит перед хирургами смелую задачу и хирурги, конечно наиболее опытные, стремятся ее осуществить.
      Колесников И. С., профессор Военно-медицинской академии имени Кирова, оперировал больного, получившего огнестрельное ранение грудной клетки в 1944 году. Осколок застрял в мышце сердца. Спустя некоторое время оказалось, что между перикардом и самим сердцем образовались сращения, которые нарушили работу сердца. В результате ухудшилось кровообращение в стенке сердца. Питание сердечной мышцы понизилось. Больной чувствовал себя очень плохо. Слабость одолевала его, он ходил согнувшись.
      Специальнее электрокардиографическое исследование показало, что питание мышцы сердца действительно уменьшилось.
      В январе 1947 года Колесников произвел больному операцию. Осколок удалось извлечь, хотя его окружали рубцы и спайки. Но хирург этим не удовлетворился. Он вырезал рубцовоутолщенный кусок околосердечной сумки и вместо него подшил сальник.
      Уже через два месяца состояние больного совершенно изменилось. Боли в сердце исчезли. Затруднение дыхания прекратилось. Недавний инвалид поступил работать агентом снабжения в универмаге, а такие обязанности, как известно, требуют большой подвижности.
      Электрокардиографические исследования показали на этот раз, что питание сердца значительно улучшилось, что сердечная мышца получает достаточно крови. Причина могла быть только одна: кровеносные сосуды пришитого сальника вросли в мышцу сердца и понесли туда свою кровь.
      Всю эту историю раненого можно было услышать на заседании ленинградского Пироговского общества хирургов 12 марта 1947 года, на докладе профессора Колесникова.
      Следует ли из всего оказанного, что проблема хирургического лечения грудной жабы уже решена? Конечно, нет. Приведенный случай указывает лишь на возможности в будущем, а не в настоящем.
      Надо прямо сказать, что попытки добиться удачи в этой области пока не дали больших результатов, если не считать единичных случаев. Задача оказалась по разным причинам очень грудной. Она еще находится в стадии изучения.
      Но мы знаем, что советская передовая наука, поставив перед собой задачу трудную, иной раз кажущуюся даже невыполнимой, достигает нужных результатов. Надо думать, что она добьется удачи и здесь.
      Есть еще одна тяжелая и редкая болезнь — панцырное сердце. Это, собственно, болезнь не самого сердца, а околосердечной сумки. Перикардий, как известно, окутывает сердце, словно мягкий чехол. И вот в некоторых случаях этот чехол начинает уплотняться, твердеть. Причиной такого явления служит обычно длительный перикардит, хроническое воспаление околосердечной сумки. Продолжительное воспаление ее и приводит к тому, что мягкий чехол превращается в плотный, жесткий, неподатливый футляр, как бы панцырем сковывающий сердце. Постепенно, по мере все большего уплотнения перикардия, сердце работает все слабее и тише. Замедляется и движение крови во всех сосудах тела. Она начинает застаиваться в разных отделах организма.
      Это влечет за собой очень серьезные нарушения жизненных процессов почти во всех органах. В результате болезнь становится смертельной.
      Так было еще сравнительно недавно. Теперь прогресс в медицине позволил изменить положение.
      В одну из ленинградских клиник летом 1948 года поступила больная. Это была девушка лет девятнадцати. Она почти все время лежала; достаточно было ей сделать один-два шага, как она начинала задыхаться. Пульс у нее еле-еле прощупывался. Она вся была отечной, а живот походил на большую водяную подушку — столько в нем накопилось жидкости, просочившейся из застойных сосудов брюшной полости. На шее толстыми веревками вились вены, переполненные кровью вследствие замедленной деятельности сердца. Почкп работали очень плохо, печень была увеличена, казалась рыхлой из-за отечности. Словом, жизнь в этом теле еле теплилась. И все это из-за нанцыря, сдавившего сердце.
      Чем можно было помочь такой больной? Она находилась несколько месяцев в клинике внутренних болезней, т. е. там, где испокон веков таким больным и надлежало находиться. Улучшения у девушки не наступало. Терапевты были бессильны помочь ей. После того как все было испробовано и все оказалось напрасным, оставалось одно — то, что раньше, десять лет назад, пожалуй, никому и в голову бы не пришло, — хирургическое вмешательство.
      И в хирургической клинике, куда перевели больную, операция была произведена. Больной под местным обезболиванием раствором новокаина вскрыли грудную клетку по лоскутному способу: удалили частично несколько ребер на передней стенке и даже кусок грудины, чтобы обеспечить хороший доступ к сердцу. Когда все сделали, перед глазами хирурга предстала плотная, как будто дубленая околосердечная сумка, сжимавшая, словно в кулаке, еле сокращавшееся сердце. Теперь наступило самое главное — отделение, освобождение сердца от перикардия. Это был очень серьезный момент. Ведь внутренняя поверхность сумки могла уже слишком крепко спаяться с мышцей сердца и тогда возникла бы грозная опасность: неизбежное ранение сердца.
      Хирург, врач с огромным опытом, смелый и осторожный, хладнокровный и в то же время полный внутреннего напряжения, сделал первый разрез. Короткими движениями ножа отверстие в отвердевшей околосердечной сумке расширялось все больше и больше. Наконец показалось само сердце.
      Все как будто шло хорошо. Нужно было отделить и отсечь всю переднюю часть измененной ткани сумки. Таким образом, сердце получило бы полную свободу для нормальных сокращений Смертоносный панцырь был бы удален. И вдруг — осложнение: стало падать кровяное давление, т. е. сердце переставало работать.
      Это было опасное положение, которое могло окончиться смертью. И тут на помощь цришло современное оружие медицины — переливание крови.
      Операцию остановили. Рану закрыли большими стерильными салфетками. Один из помощников хирурга, специально наблюдавший за пульсом и кровяным давлением, уже вводил в вену иглу, вставленную в конец резиновой трубки, соединенной с ампулой крови. Больной перелили почти литр крови.
      Через полчаса операция уже могла продолжаться.
      В конце того же 1948 года на научную конференцию Пироговского общества хирургов в Ленинграде перед началом заседания пришла молодая девушка. Она легко поднялась на второй этаж, также легко прошла ряд комнат и нашла председателя Общества. Через несколько минут конференция открылась большим докладом.
      Докладчик, Герой Социалистического Труда — профессор Ю. Ю. Джанелгдзе подробно рассказал участникам заседания, как он произвел операцию на панцырном сердце. Потом поднялась на кафедру и стала рядом с хирургом молодая девушка. Члены Общества с чувством восхищения смотрели и на эту цветущую, с энергичными движениями девушку, на левой стороне грудной клетки которой виднелся шрам полукруглой формы, и на хирурга.
      Шрам — это было все, что осталось от смертоносного панцыр-ного объятия, в которое было заключено сердце.
      Так в лечении болезней сердца хирургия в некоторых случаях начинает занимать место, которое всегда принадлежало к области внутренних заболеваний.
     
      Второе сердце
      На этом, собственно, кончается изложение проблемы операций на сердце, история его осады на протяжении веков.
      Но за последнее время в научной печати появились сообщения, которые указывают, что завоевание сердца совершается еще с одной стороны, несколько неожиданной.
      В лаборатории горьковского профессора Синицына живет лягушка, ставшая предметом исключительного внимания физиологов. Эта лягушка ничем не отличается от других. Она, как и все остальные лягушки, охотится за насекомыми, прыгает, спит, бодрствует, квакает.
      И все-таки эта лягушка — необыкновенная лягушка. В ней нет того сердца, с которым она родилась. В ней бьется чужое сердце. Профессор Синицын сделал замечательную в двух отношениях операцию. Он сумел, во-первых, удалить собственное сердце лягушки и поместить на его место сердце другой лягушки. Во-вторых, при этом не было нанесено повреждений покровам животного. И удаление сердца, и пересадку Синицын сделал через рот лягушки.
      Это чудо экспериментального искусства удалось полностью.
      Новое сердце во всем заменило прежнее. Уже прошло два десятка месяцев — срок для короткой лягушечьей жизни огромный, а пересаженный орган исправно выполнял свои функции.
      Как известно, лягушка — холоднокровное животное. Это, конечно, уменьшает значение выводов, которые могут быть сделаны.
      Между холоднокровными и теплокровными животными существует большое физиологическое различие. Опыты Синицына сами по себе замечательны, но они не дают достаточных оснований для суждения о возможности их повторения на высших животных.
      Такая возможность должна быть доказана только работами на млекопитающих. Задача эта чрезвычайно трудна. Чем выше на лестнице эволюционного развития стоит животное, чем сложнее и тоньше устроен его организм, тем труднее поддается он искусственной перекройке. Но все же поддается.
      Молодой физиолог Демихов, доцент кафедры физиологии Московского университета, сумел добиться решения этой увлекательнейшей, но представлявшейся невыполнимой задачи. Ему удалось сделать то, чего еще нигде, никогда и никому сделать не удавалось.
      Он пересадил сердце крупному животному — собаке. У собаки в груди билось два сердца. Одно — собственное, другое — вынутое из свежего трупа собаки. И оба сердца работали!
      Опыт был повторен на нескольких десятках собак. Успех оказался неслучайным. Опыты удавались на всех этих животных.
      У каждого из них рядом с его собственным сердцем ритмично сокращалось, гоня кровь по телу, второе пересаженное и прижившее сердце.
      Пересадка представляла собой очень сложную операцию. Второе сердце подшивалось своими сосудами к крупным кровеносным сосудам в грудной клетке. Таким образом, оно включалось в круг кровообращения. Чтобы лучше обеспечить хороший результат операции, Демихов некоторым животным пересаживал вместе с сердцем и легкое, а иногда и оба легких. Тогда новое сердце имело уже часть своих сосудов и даже часть малого круга кровообращения.
      Это явилось чудом экспериментального искусства.
      Попутно вполне логичен вопрос: почему первое сердце у собаки не удалялось? Почему экспериментатор оставлял на месте старое сердце, пересадив новое? Почему работали оба сердца?
      Это можно объяснить. Если кровообращение в теле собаки прекратится больше, чем на пять-шесть минут, то смерть животного будет неизбежной. Удаление одного сердца и начало функционирования другого, естественно, требует времени. Одно сердце перестает работать, второе еще не начинает. Образуется пауза. Возникает опасность долгой остановки движения крови в организме, гораздо более продолжительной чем пять-шесть минут. Тогда гибель неминуема. Ее нельзя предотвратить. Сохранение на месте старого сердца обеспечивает, следовательно, бесперебойность кровообращения.
      Конечно, такая операция, такое серьезное преобразование сердечно-сосудистой системы может и не пройти бесследно для организма животных. Действительно, у них иногда наступали перебои в сердечной деятельности и даже внезапные ее остановки.
      У одной собаки это произошло в особенно резкой форме. Неожиданно стал слабеть пульс, кровяное давление упало очень низко. Было похоже, что приближается смерть, но затем, через четыре-пять минут, пульс начал выравниваться, улучшаться, и все опять пришло в нормальное состояние.
      Наблюдая за всем этим, Демихов стал свидетелем любопытнейшего явления. Оказалось, что действительно одно из двух сердец собаки прекратило работу. Это было первое, собственное сердце собаки, на котором пока продолжала лежать главная роль в кровообращении. Но пересаженное сердце, дававшее до того момента малозаметные, слабые толчки и слабые сокращения, вдруг наполнилось кровью и стало энергично сокращаться. Оно полностью взяло на себя функцию остановившегося врожденного сердца. Кровь снова побежала по всему телу. Жизнь восстановилась.
      Второе сердце заменило первое.
      Это было удивительное физиологическое явление.
      В организме животных и людей существует взаимозаменяемость, компенсаторное замещение органов. Бывает, например, у человека так, что одна почка разрушается, предположим, из-за мочекаменной болезни или вследствие туберкулезного процесса. Такая почка не работает. Ее удаляют операционным путем. Тогда вторая почка берет на себя функцию удаленной почки и даже увеличивается в объеме, что дает ей возможность выполнить подобную задачу.
      Если перевязать крупный сосуд, крупную артерию, то функцию кровоснабжения принимают на себя мелкие артерийки, вплоть до капилляров. Они начинают разрастаться и оказываются в состоянии пропустить всю массу крови. Иначе ткань, лишенная питания из-за перевязки сосуда, омертвеет. Все это является физиологическим законом.
      В поразительных опытах Демихова мы видим активное вмешательство советского ученого в жизнь природы, переделку живой природы.
      Собаки с пересаженными сердцами жили до восьми — десяти дней. Погибали они не от дефектов пересадки, а от плевральных осложнений, от инфекции и разрушений соседних тканей, что указывает, разумеется, только на несовершенство самой техники пересадки такого тонкого и сложного аппарата, каким является сердце.
      Понятно, что когда удастся улучшить технику пересадки, то осложнения исчезнут и новое сердце будет выполнять свою работу так же, как и нормальное сердце. Тогда и не понадобится сохранять прежнее сердце, уже изношенное. Оно будет удаляться в момент пересадки.
      Собак не постигнет гибель. Наоборот, жизнь их, поддерживаемая свежим сердцем, удлинится.
      Но ведь все эти эксперименты ведутся на собаках не для того, чтобы увеличить продолжительность их жизни. Цель огромного труда советских ученых в конечном счете — это продление жизни человека.
      Конечно, сейчас еще рано говорить о том, что ожидает исследователей в этой области. Но уже ясно, что могучая сила науки открывает и здесь новые необычайные, хотя и очень отдаленные горизонты.
      В этом решающую роль, обеспечивающую успех, сыграл уже упомянутый нами способ сшивания кровеносных сосудов быстро, просто и удобно с помощью специального аппарата, впервые в мире предложенного советскими хирургами и конструкторами.
      Замена больного сердца здоровым, когда она станет возможной, явится одним из величайших триумфов в истории медицины.
      Надо надеяться, что и это завоевание сердца тоже будет достигнуто. Залогом успеха в этом направлении явятся достижения передовой советской науки.
     
     
      Глава шестая. БОРЬБА СО СТАРОСТЬЮ
     
      Постоянные поиски
      В конце четвертого века Европа подверглась нашествию вестготов. Король вестготов, Аларик, опустошил Фракию, Македонию, Фессалию, Грецию; затем он вторгся в Италию; в 410 году захватил и разграбил Рим.
      Что же, был завоеватель доволен? Наслаждался он своими победами, неслыханной добычей, своим огромным могуществом? Нет. После всех своих завоеваний он стал мрачен, угрюм.
      Объяснялось это тем, что его преследовала мысль о старости, о приближающейся смерти. Его силы уходили.
      И тогда завоеватель объявил, что все свои сокровища, все несметные богатства и даже власть он отдаст тому кто принесет ему рецепт продления жизни, кто остановит наступающую старость, кто вернет ему прежние силы и бодрость.
      Сотни гонцов мчались по всем дорогам его обширных владений, чтобы разыскать того, кто обладал волшебным даром возвращать молодость.
      Легенда рассказывает, что в Южной или, как тогда называлось, Нижней Италии был найден кудесник, владевший тайной сохранения вечной юности.
      Окружив почетом, его доставили к Алариху.
      Король вестготов вышел ему навстречу. Покоритель стран увидел сухого сморщенного старичка. Чародей с трудом передвигал одряхлевшие ноги.
      — Сколько тебе лет? — спросил король.
      Старичку оказалось 68 лет.
      — Я должен был умереть в двадцать лет, — пояснил он. — Но благодаря моему волшебному напитку я дожил до настоящего времени и проживу еще не меньше пяти лет.
      Разъяренный Аларих, которому уже тогда исполнилось 74 года, велел отрубить кудеснику голову.
      Легенда о короле вестготов отражает желание продлить человеческую жизнь, преследовавшее во все времена тех, кто задумывался о старости, о смерти. Особенно много этим вопросом занимались в средние века алхимики. В своих лабораториях, уставленных колбами, ретортами, перегонными кубами самых странных форм, среди стен, покрытых каббалистическими рисунками и таинственными формулами, ученые тех времен стремились проникнуть в магические законы превращения веществ. Они искали «философский камень», с помощью которого можно было получить золото из простых металлов, а также можно было стать молодым и отодвинуть наступившую старость.
      Открытие тайны возвращения молодости волновало последователей тогдашней науки.
      Сменялись поколения алхимиков. А цель оставалась недостижимой.
      Однако проблема удлинения жизни не потеряла своего интереса и тогда, когда человечество узнало успехи настоящей науки. Ею занимаются и в наше время. И в наше время крупные ученые ставят перед собой эту проблему и ищут ее решения.
     
      Сколько надо жить?
      Человек стареет и умирает. Таков закон природы, обязательный для всех организмов.
      Отдельные клетки человеческого тела еще на протяжении жизни человека не раз отмирают, а вместо них образуются новые. Известно, например, что в крови ежедневно разрушается 300 — 400 миллиардов красных кровяных шариков и столько же появляется вновь, В нашем теле каждую секунду отмирает 125 миллионов клеток и столько же возникает.
      Шелушение кожи — это тоже потеря и обновление миллиардов клеток эпителия. Обновляются почечные клетки, печеночные, клетки кишечного канала — одни быстрее, другие медленнее.
      Впрочем, не все клетки обновляются. Клетки головного мозга, например, не заменяются вовсе. Число их при различных заболеваниях может уменьшиться, если они подвергнутся разрушению, но увеличиться не может.
      Сколько же должен жить сам человек? Какова нормальная продолжительность его жизни?
      Ответ на эти вопросы не так прост, как может показаться. Одни люди умирают на тридцатом году жизни, другие — на соро-ковом-пятидесятом. Умирают и в семьдесят-восемьдесят лет. Некоторые доживают до ста и больше лет. Умирают и в юности.
      Вообще же больше всего умирают в возрасте до одного года, особенно, конечно, в колониальных и полуколониальных странах, где миллионы бедняков обречены на ужасы нищеты и безработицы.
      Из всех этих данных можно вычислить только среднюю продолжительность жизни людей, т. е. узнать, сколько человек живет в среднем; но это еще не значит, что будет выяснен тот возрастной предел, которого он мог бы достигнуть при благоприятных условиях жизни.
      Можно задать себе следующий вопрос. Старость человека в общепринятом представлении — это 60 — 70 — 80 лет. После этого* наступает смерть. Почему же средняя продолжительность жизни человека гораздо короче, примерно, 40 — 50 лет?
      Объясняется это тем, что при вычислении средней цифры жизни людей берутся и годы тех, кто прожил до 80 — 90 лет, и тех, кто прожил всего 5 — 10 лет и даже 1 — 2 года. Сюда же включаются и погибшие на войне и унесенные эпидемическими болезнями. Учитываются одинаково и бедные и богатые, и фабрикант, доживающий в обстановке изобилия, ухода до преклонного возраста, и рабочий, живущий впроголодь и рано умирающий от преждевременного истощения и болезней.
      От всех этих разнородных составных элементов и зависит цифра средней продолжительности жизни. Точнее, они и дают среднюю цифру.
      Совершенно ясно, что если бы не было эпидемий, войн, если бы рабочие и крестьяне жили в хороших жилищах, в нормальных условиях труда и отдыха, а их дети не знали безнадзорности, скудости питания, грязи, непосильного детского труда, если бы материнство сопровождалось помощью государства, если бы лечебная помощь была доступна всем больным, то средняя продолжительность жизни резко бы повысилась.
      Следовательно, существование эпидемий, войн, эксплуатации человека человеком, изнурительного труда, безработицы, нищеты населения — все это не позволяет жизни человека достигать нормального физиологического предела. Таков ответ на поставленный выше вопрос.
      Наличие социальных условий, при которых люди пользуются одинаковыми правами на здоровый труд, полноценный отдых, заботливый уход в детстве, бесплатную и доступную всем квалифицированную медицинскую помощь, одинаковое обеспечение в старости — вот что удлиняет среднюю продолжительность жизни широких масс населения. Такие благоприятнейшие социальные условия имеются в Советском Союзе. И на примере нашей великой Родины мы видим как изменение условий жизни широких кругов трудящихся влечет за собой увеличение средней продолжительности жизни.
      Конечно, в классовом обществе, в мире капитализма ничего этого нет и быть не может. Наоборот, неизменные спутники капиталистического строя — это беспредельная эксплуатация трудящихся, бесправное положение рабочих, нищета их семей, антигигиенические условия исизни большинства населения, недоступность для масс медицинского обслуживания, высокая детская смертность, голодная и печальная старость.
      Буржуазная наука, существующая на подачки капиталистов, не ищет путей к удлинению продолжительности жизни всего населения. Нередко бывает и так, что буржуазные ученые «доказывают» вред мероприятий, улучшающих положение низших слоев населения.
      В Германии существовало общество имени Гуфеланда. Врач Христоф Гуфеланд жил во второй половине XVIII века и в начале XIX века. Он написал ряд сочинений, посвященных вопросу удлинения человеческой жизни; особенной известностью пользовалась его книга «Макробиотика или искусство продлить жизнь».
      В 1810 году в Германии было основано общество последователей учения Гуфеланда, носившее его имя и развивавшее его идеи.
      В 1910 году исполнилось сто лет существования общества. На юбилейных торжествах выступил председатель общества профессор Ганземан.
      О чем мог говорить человек, стоящий во главе людей, считающих себя последователями взглядов и принципов Гуфеланда, направленных к сохранению и продлению жизни?
      Надо полагать, вполне логически, что такое лицо должно было призывать к осуществлению мероприятий, удлиняющих жизнь. Но на самом деле произошло совершенно иное.
      Он доказывал, что бороться со старостью не следует, так как старики не нужны государству, что стремиться к уменьшению детской смертности не следует, так как смерть детей есть не что иное, как средство для отбора лучших. Говорил профессор Ганземан об ужасах войны, сокращающей жизнь миллионам людей? Да, он войнам тоже уделил много внимания в своих выступлениях. Он приветствовал войну, так как она, по его мнению, является «фактором отбора»; она помогает выделяться и процветать «сильным расам».
      Может быть, профессор Ганземан представлял собой исключение, редчайший случай, страницу прошлого? Ничего подобного. В более или менее завуалированной форме такие взгляды все чаще высказываются и теперь учеными в капиталистических странах.
      Как пример, можно привести работы уже в наше время профессора Гратиана. В послевоенный период появилась его книга «Социальная патология». Автор — специалист по социальной гигиене. Социальная гигиена — это наука об условиях оздоровления народных масс, о здоровом обществе. Что же должно, по Гратиану, способствовать оздоровлению общества? Уменьшение числа заболеваний и создание таких условий, при которых даже больные могли бы жить десятки лет?
      Нет. Гратиан считает, что уменьшение числа заболеваний и создание больным условий, при которых они могут долго жить, приведет к общему вырождению, к засорению человеческого коллектива «малоценными» элементами.
      В 1948 году вышла в Нью-Йорке книга американца Вильяма Фогта «Путь к спасению». Автор — видный чиновник, сочетающий свою административную деятельность с «научной». Он директор Института охраны природы Панамериканского союза.
      О «спасении» чего может идти речь в книге «охранителя природы», если оно касается людей? Думает ли автор о спасении человеческих жизней и о других гуманнейших проектах?
      Однако достаточно заглянуть в книгу, чтобы наткнуться на совершенно иное. Оказывается, что, по мнению этого мракобеса, путь к спасению — это побольше болезней, голода, страданий, вымирания, войн. Путь к опасению лежит в возможно большем сокращении народонаселения. Увеличение числа жизней — это беда, главное зло. Автор, например, пишет: «К несчастью, несмотря на войну, германские зверства и недоедание, население Европы увеличилось за время с 1936 года по 1946 год на 11 миллионов человек». То, что фашистские убийцы мало, по его мнению, погубили, сожгли, задушили людей, является «несчастьем».
      Государство Чили известно тем, что вследствие нищеты масс и отсутствия санитарных мероприятий там умирает очень много людей. Вильям Фогт видит в этом крупную заслугу социального порядка, царящего в Чили. Он пишет: «Одним из величайших преимуществ и даже, пожалуй, величайшим преимуществом, каким обладает Чили, является высокая смертность населения».
      Изуверский голос Вильяма Фогта не одинок. И другие представители «науки» в буржуазном обществе, такие, как английский философ Карл Пирсон, Юлиан Гекели, профессор Меллер и многие другие усиленно толкуют о пользе уменьшения количества жителей земного шара любыми способами, вплоть до войн.
      Такова капиталистическая действительность и буржуазная наука.
      Совершенно очевидно, что буржуазное общество не создает предпосылок для увеличения средней продолжительности жизни людей. Наоборот капиталистическая система, которая нищету, голод, болезни признает за благо, вполне естественно ведет к сокращению жизни трудящихся.
      Бешеная эксплуатация трудящихся, кризисы, выбрасывание на улицу миллионов людей, обреченных на голод и бездомность, гонка вооружений, пожирающая миллиардные ассигнования за счет ухудшения условий существования народов, массовая заболеваемость туберкулезом, венерическими болезнями, алкоголизм, рост детской заболеваемости, детской смертности — все это приводит к гибели неисчислимого количества человеческих жизней в буржуазных государствах.
      Совершенно естественно, что гам борьба за долголетие есть борьба против капиталистического строя.
      Социальные условия, обеспечивающие неуклонный рост средней продолжительности жизни, имеются в Советском Союзе.
      Причины этого ясны. В нашей стране эксплуатация человека человеком уничтожена. У нас нет кризисов и безработицы, перед всеми трудящимися открыта дорога к культурной и зажиточной жизни.
      Громадная сеть профилактических и лечебных учреждений охраняет здоровье населения во всех уголках страны.
      Обширная, с каждым годом увеличивающаяся организация охраны детства и материнства, большое число родильных домов, яслей, молочных кухонь, детских садов, помощь советского государства многодетным семьям резко снизили детскую смертность, позволяют растить здоровую, цветущую молодежь.
      Неизменная мирная политика нашего государства препятствует англо-американским империалистам развязать новую войну, сопровождающуюся массовым уничтожением людей.
      Становится понятной следующая справка. По данным 1907 — 1910 годов, средняя продолжительность жизни в России того времени равнялась 32 годам.
      Перепись 1926 — 1927 годов показала, что средняя продолжительность жизни в нашей стране составляла 44,3 года.
      Значит, достаточно было одного десятилетия существования советской власти, чтобы средняя продолжительность жизни населения увеличилась больше, чем на целую треть.
      А ведь первые пять лет существования советской власти с гражданской войной, с блокадой и интервенцией, вызвавшими хозяйственную разруху страны, были наиболее тяжелым периодом истории молодого государства.
      Нападение фашистской Германии в 1941 году помешало обработке данных переписи 1939 года. Но все же некоторые цифры, которые уже получены, очень красноречивы.
      В 1926 году население Советского Союза исчислялось в 147 027 915 человек. В 1939 году — 170 467 186 человек. Разница составила почти двадцать три с половиной миллиона человек. Таков прирост за двенадцать-тринадцать лет. Это намного превышает все население Швеции, Норвегии, Дании, Финляндии, вместе взятых.
      Что означает такой рост? Конечно, увеличение рождаемости. Одновременно у нас в Союзе наблюдается и резкое падение детской смертности.
      Это результат улучшения материального благосостояния масс, подъема их культурного уровня, повышения зажиточности населения.
      В первых числах августа 1949 года были опубликованы материалы об условиях жизни рабочего населения в Соединенных Штатах Америки. Как известно, на эту страну не упала ни одна бомба, не было разрушено от снарядов ни одно строение. Вот некоторые сведения из опубликованных данных.
      В городе Атланте (штат Георгия) 137 тысяч человек проживают в грязных, зловонных трущобах, напоминающих выгребные ямы и помойки. Трущобы занимают пятую часть городской территории, а на них падает две трети всех туберкулезных больных города.
      В городе Джеферсон (штат Алабама), как и в каждом городе любой капиталистической страны, есть кварталы с высокооплачиваемыми квартирами и есть кварталы с низкооплачиваемыми квартирами, проще говоря, есть кварталы бедных и кварталы богатых. В кварталах низкооплачиваемых заболеваемость туберкулезом на 507 процентов выше, чем в высокооплачиваемых кварталах. Детская смертность там выше на 117 процентов.
      В трущобных кварталах города Детройта, в этом царстве миллиардера Форда, детская смертность в 6 раз выше, чем в других районах города, а смертность от туберкулеза выше в 10,5 раза.
      Трущобные районы имеются во всех городах Соединенных Штатов. Число квартир в них достигает, по самому скромному подсчету, 4 миллионов. Около 15 миллионов человек живут в этих зловонных, наводненных крысами и бактериями домах.
      Легко себе представить, какова у этих людей может быть продолжительность жизни.
      А вот еще одна очень короткая справка. В 1948 году в Соединенных Штатах от недоедания умерло 275 000 человек. Из-за отсутствия медицинской помощи скончалось 468 000 человек. Среди умерших большой процент составили дети и подростки.
      Таковы опубликованные официальные данные американской Исследовательской ассоциации по вопросам труда. Действительность, конечно, на много ужаснее, чем пишут об этом «ученые статистики».
      Надвигающийся кризис и его спутники: безработица и голод, разумеется, увеличат число бездомных, число болезней и число смертей. Понятно, что средняя продолжительность жизни населения этих городов и всей страны не удлиняется.
      В Советском Союзе не может быть ничего, даже отдаленно напоминающего такую картину.
      Забота о быте и жизни трудящихся, о детях, о матерях за годы послевоенной пятилетки достигла огромного размаха. Количество учащихся в начальных, семилетних и средних школах, техникумах увеличилось на 8 миллионов. Оно составило в 1950 году 37 миллионов человек.
      Только в одном 1950 году многодетным матерям советское государство выдало более трех с половиной миллиардов рублей в виде пособий.
      Растет сеть детских садов, яслей, лечебных учреждений, занятых охраной и укреплением здоровья детей.
      Достаточно сказать, что в 1951 году около 6 миллионов советских детей провели летний отдых в пионерских лагерях, на дачах и детских площадках.
      Так подтверждаются слова И. В. Сталина, который говорил: «Наше государство отличается от всех других государств тем, что оно не жалеет средств на хороший уход за детьми и хорошее воспитание молодежи».
      Эти слова приобретают особое значение, когда мы узнаем разные подробности американского «счастливого» образа жизни. Так, в Соединенных Штатах Америки существует подпольная торговля детьми. Их покупают у бедняков, не имеющих возможности заработать на питание для семьи. Об этом пишет газета «Дейли Компас» как об обычном коммерческом деле.
      Четыре миллиона американских детей не имеют родителей. Это — сироты. Больше половины их спят в подъездах домов, а то и прямо па улице.
      Еще хуже картина в колониях и зависимых странах. Из каждых ста детей Индии, например, шестьдесят не доживают до 14-летнего возраста. Семи-восьмилетних детей заставляют работать на чайных и рисовых плантациях. Неудивительно, что смертность среди них огромна.
      В буржуазных странах, стоявших как будто в стороне от ужасов и разрушений мировой войны, положение тоже не представляет собой ничего хорошего. Экономическая их зависимость от дельцов Уолл-Стрита всюду ведет к безработице, к удорожанию жизни, к обнищанию масс. Растет и заболеваемость. Например, в Испании семьдесят процентов детей в возрасте от 5 до 12 лет больны туберкулезом. Совершенно понятно, что смертность среди них велика.
      Наука в буржуазных государствах находится в услужении капиталистов, поэтому она не улучшает положения трудящихся масс. По этому поводу мы имеем новейшее свидетельство одного из представителей науки буржуазных стран.
      На Всесоюзной конференции сторонников мира в августе 1949 года выступил в Москве английский профессор Бернал. Вот отрывок из его речи:
      «Фактом является и то, что, находясь в распоряжении загнивающего капитализма, никогда наука не может быть применена с пользой для человечества; она может приводить только к увеличению эксплуатации и безработицы и к кризисам, к войне».
      Это — достоверное свидетельство. Оно принадлежит прогрессивному ученому капиталистического государства.
      Положение науки в капиталистическом мире ярко характеризуется той подготовкой к бактериологической войне, которая ведется в Соединенных Штатах Америки. В то время, как советские ученые создают все лучше и лучше действующие средства защиты человека от микробов и вызываемых ими болезней, в американских лабораториях исследователи, находящиеся на службе империалистических правительств, заняты изготовлением бактерий с целью возможно большего уничтожения людей.
      Наша наука помогает жизни. Их наука помогает смерти.
      Совершенно ясно, что в странах, где перед наукой поставлены такие каннибальские задачи, забота о благополучии широких масс не может иметь места.
      Сила науки безгранична только там, где она обращена на благо трудового народа, там, где она помогает народу в его созидательной работе.
      Поэтому у нас средняя продолжительность жизни всего населения неуклонно растет.
      И в странах народной демократии, идущих, следуя примеру СССР, по пути к социализму, уже создаются реальные предпосылки удлинения жизни трудящихся.
     
      Сколько можно жить?
      Такова одна сторона проблемы долголетия. Она определяется социальными факторами. Но есть и другая сторона проблемы. Она вытекает из биологических закономерностей природы человека. Здесь речь будет идти о продолжительности жизни, обусловленной биологическими и физиологическими особенностями человеческого организма.
      Известно, что нередко человек живет 90 лет, 100 лет и больше.
      Советский Союз является страной с наибольшим количеством людей, перешагнувших столетний возраст. По переписи 1926 года, в СССР их насчитывалось около семи тысяч. В одной Москве было 55 человек в возрасте выше ста лет. За нашей страной шла Болгария, в которой их было 158 человек. А в Германии того года столетних стариков нашлось всего 86, в Швеции — 58, в Италии — 51. В такой стране крепких, казалось бы, людей, как Норвегия, было всего 35 человек возраста ста и больше лет.
      Бывают случаи поразительного долголетия. В 1937 году комиссия Института клинической физиологии Украинской Академии наук установила, что в Абхазии есть несколько стариков 130-, 135- и даже 142-летнего возраста. В 1936 году в Очемчирском районе Абхазии умер горец Хапара Кнут 155 лет от роду. Это был самый старый человек во всем мире.
      В августе 1949 года в санатории ВЦСПС № 22 в городе Ессентуки отдыхал колхозник из Ставропольского края Василий Сергеевич Тишкин 144 лет.
      В то же время мы знаем, что много людей доживают только до 80 — 85 лет. Еще большее число живет до 60 — 70 лет. Многие люди достигают лишь 45 — 50-летнего возраста.
      Совершенно естественно возникает вопрос: сколько же по своим биологическим свойствам должен жить человек в том случае, если находится в самых благоприятных условиях? Какова продолжительность жизни, на которую физиологически способен
      человек? Нельзя ли открыть те биологические закономерности, которые позволили бы установить тот предельный возраст, до которого человек мог бы доживать?
      Ученые давно уже пытались найти ответ на этот вопрос.
      Так, например, Бюффон (XVIII в.) предложил свой способ решения задачи. Он подсчитал, сколько времени растут домашние животные. Определяется это по росту костей. Когда кости перестают увеличиваться в длину, это значит, что рост организма закончился. Оказалось, что собака растет до двух лет, кошка — до полутора лет, корова — до четырех, лошадь — до пяти, верблюд — до восьми лет и т. д.
      Затем он взял продолжительность жизни каждого животного и разделил ее на время роста. Итог дал среднюю цифру — шесть. Тогда Бюффон сделал вывод, что жизнь любого высшего млекопитающего животного, в том числе и человека, в пять-шесть раз дольше периода его роста.
      Если исходить из этого, то можно высчитать, какова должна быть нормальная физиологическая продолжительность жизни человека. Рост человека заканчивается приблизительно к двадцати пяти годам. Остается умножить это число на шесть, и задача, по Бюффону, решена. Получится, примерно, 150 лет.
      Известный русский биофизик, академик Лазарев, предложил свой способ определения физиологической продолжительности жизни человека. Он попробовал выразить в цифрах периоды развития организма, сроки нарастания его жизнеспособности с первых лет рождения и затем падения. Это движение, восходящее и нисходящее, можно было представить в виде кривой. Определив математически один отрезок кривой, уже нетрудно получить цифры и для всей кривой.
      Но как установить величину, длительность, степень жизнеспособности организма? По остроте восприимчивости различных органов чувств. Так утверждал Лазарев, положив эту мысль в основу своих расчетов. Он определял кривую развития чувствительности зрения, слуха, обоняния, подъем их восприимчивости по мере роста, затем — к старости — ослабление, снижение. Так он вычислял предельный срок существования органов слуха, зрения и других органов.
      Зная, насколько понижаются функции органов чувств с возрастом, можно установить, сколько еще времени должно было бы пройти, чтобы они совсем прекратились. Вот тогда и должна была бы наступить естественная смерть.
      Вычисления Лазарева показали, что срок жизнедеятельности органов чувств, т. е. граница их существования, лежит между 1150 и 180 годами. Первую цифру Лазарев и принял как характерную для физиологической продолжительности жизни человека. Опять расчет обнаруживал, по Лазареву, приблизительно ту же продолжительность в 150 лет, как и у Бюффона.
      Надо здесь же сказать, что ни Бюффон, ни Лазарев не нашли законов, определяющих физиологическую продолжительность жизни. То, что они считали законами, на самом деле было только предположениями, гипотезой. Но, очевидно, эти гипотезы все-таки заключали в себе какое-то зерно истины.
      Интересно, что и другие ученые, изучавшие вопрос о физиологическом пределе жизни человека и применявшие свои собственные методы, приходили примерно к таким же цифрам. Поэтому можно допустить, что физиологическая граница жизни человека составляет около 150 лет.
      150 лет! Легко себе представить, даже на отдельных примерах, что это значит.
      Лев Толстой, Тургенев, Достоевский могли бы жить в наше время. Сколько великих произведений было бы ими написано! Чайковский, Римский-Корсаков, Бородин, даже Глинка творили бы еще теперь, создавая новые оперы и симфонии. Менделеев продолжал бы обогащать науку новыми гениальными открытиями, а Пирогов мог бы быть свидетелем и участником успехов советской хирургии.
      Но так могло бы произойти лишь в том случае, если бы люди достигали предельного возраста в 150 лет. На самом деле человек чаще всего, как мы уже знаем, не доживает даже до половины этого срока.
      Жизнь незаменимая, неповторимая для каждого со всеми ее красками, героическими делами, участием в общих подвигах, в борьбе за расцвет Родины, с плодотворной деятельностью на благо народа, радостями, любовью, счастьем обрывается гораздо раньше, чем это биологически обусловлено.
      Если бы смерть приходила во-время, то, вероятно, человек не переживал бы расставание с жизнью, как трагедию.
      После долгого трудового дня наступает естественное желание отдыха. Человека тянет ко сну.
      Можно предположить, что так было бы и с естественной смертью. После долгой 150-летней жизни наступило бы желание отдыха, не было бы страха перед смертью.
      Это представлялось бы тогда нормальным. Но ничего этого нет. Человек, даже в преклонном возрасте, даже в глубокой дряхлости, изо всех сил цепляется за жизнь. И это вполне естественно: инстинкт жизни у него еще в полном расцвете. Человек прожил пока только около половины возможного для него срока.
      Почему может не удасться долгая жизнь даже в социально благоприятных условиях? В чем причина старения и омерти, которая наступает в годы, когда жизнь биологическая должна еще длиться?
      Перед биологом и физиологом встает вопрос: каковы причины, которые укорачивают срок жизни?
     
      Жизнь и смерть клетки
      Человек умирает тогда, когда, вообще говоря, умирают его клетки, — прежде всего «летки центральной нервной системы, клетки жизненноважных органов.
      Впрочем, это не совсем верно. Человек умирает, а некоторые клетки продолжают жить. Так, известно, что у трупа некоторое время растут волосы, ногти. Мы уже говорили в этой книге о том, что в лаборатории профессора Кравкова жили отрезанные от трупа человеческие пальцы. Через их сосуды пропускалась жидкость, по составу сходная с кровью.
      Пальцы, в сосудах которых циркулировала эта жидкость, жили неделю и больше.
      Такие эксперименты показывают, что не все клетки погибают, когда умирает человек. К сожалению, те клетки, которые умирают очень медленно, имеют второстепенное значение для человека. Особенно важная роль принадлежит, прежде всего, клеткам центральной нервной системы, а потом и клеткам таких внутренних органов, как, например, печень или почки.
      Отчего же умирают клетки?
      Для жизни любой клетки челозека необходимо, чтобы в ней совершался нормальный обмен веществ, при котором все ее частицы все время восстанавливаются и обновляются, а негодные удаляются.
      Пока этому ничто не мешает, клетка остается деятельной, устойчивой, безотказно выполняющей свои функции.
      Если обмен веществ будет нарушен, то жизнедеятельность клеток изменяется, ослабевает и в дальнейшем развиваются болезненные явления, которые могут привести к гибели сначала клетки, а потом и других, связанных с ними клеток, тканей, органов. Очень важно отметить, что болезненные явления, развивающиеся в какой-либо одной части тела, никогда не бывают изолированными- — они всегда отражаются на жизнедеятельности всего тела. Вместе с тем организм, как единое целое, регулирует деятельность всех своих частей. И это осуществляется через посредство нервной системы.
     
      Соединительная ткань и старение
      Вопросом о продолжительности жизни и причинах смерти организмов в течение многих лет занимался великий ученый Илья Ильич Мечников, творец фагоцитарной теории иммунитета.
      Его увлекала мысль найти способ, который дал бы возможность людям удлинять жизнь, избавил бы их от печальной и болезненной старости. Ведь годы старости это те годы, когда человек обладает наибольшим опытом, зрелостью, житейской мудростью. Какие новые успехи во всех отраслях науки и техники могли бы быть достигнуты, если бы люди жили долго и безболез-
      ненно и в глубокой старости человек был бы в состоянии использовать весь накопленный им опыт и знание.
      Мечников со свойственной ему страстностью взялся за изучение проблемы старости.
      Тело человека состоит из органов и тканей, объединенных в единое целое нервной системой. Что происходит с ними, когда приближается старость?
      Мечников занялся изучением сложнейшего органа — головного мозга. Он делал тончайшие срезы мозга умерших людей и рассматривал эти препараты под микроскопом. Мечников видел знакомую картину: группы нервных клеток с их отростками и между ними, в виде прослоек, клетки соединительной ткани.
      Однако картина не во всех препаратах представлялась одинаковой. В одних препаратах нервных клеток находилось много, соединительнотканных — мало. В других, наоборот, нервных клеток было меньше, а соединительнотканных больше.
      Иногда в поле зрения микроскопа виднелись чуть ли не сплошь одни соединительнотканные клетки.
      Во всем этом не было ничего нового, неожиданного, ничего такого, чего исследователи не встречали бы раньше.
      Но Мечникова занимало главным образом другое. Его интересовал возраст умерших людей, мозговые клетки которых он рассматривал. И здесь перед ним выступила одна интересная подробность. Чем старше был умерший, тем больше соединительнотканных клеток находилось в препарате и тем меньше оказывалось там нервных клеток. Напрашивался вывод, что по мере того, как человек живет, часть мозговой ткани у него вытесняется соединительной тканью.
      Мечников прекрасно знал, для чего служит в мозгу эта грубоватая, довольно плотная соединительная ткань. Она образует как бы футляр, в котором лежит мозг, а ее прослойки составляют нечто вроде перекладин и опорных балок, образующих как бы гнезда, в которых располагаются группы нервно-мозговых клеток.
      Затем Мечников исследовал печень, селезенку, артерии, сердце — и всюду видел то же самое. Специфические, или, как он их называл, «благородные», клетки этих органов с возрастом все более вытесняются грубыми соединительнотканными клетками.
      Вывод отсюда вытекал сам собой. Меньше становится мозговых клеток, — значит, слабеет намять, гаснут умственные способности, расстраивается работа сердца и других внутренних органов. Уменьшается число клеток печени, селезенки, почек, — значит, хуже начинают работать эти органы. Человек становится дряхлым.
      Причина старости, по Мечникову, это замена «благородных» клеток органов соединительнотканными клетками.
      Но почему они вытесняют клетки? Дело в том, что соединительнотканные клетки обладают большей способностью роста и это соответствует той роли, которую они играют в организме.
      Например, рубец, появляющийся на месте ранения, есть не что иное, как обильно размножившиеся соединительнотканные клетки. Они словно спаивают края раны.
      При заболевании человека туберкулезом разрушается часть легкого — и вот начинается рубцевание этого участка. Эту работу выполняет соединительная ткань.
      Пуля пробила в мышцах сквозное отверстие, а спустя некоторое время соединительная ткань «заштопала» отверстие.
      Чтобы все это выполнить, соединительная ткань, ее клетки должны иметь большую способность размножения.
      Как только клетки мозга или клетки печени слабеют и теряют свою жизнедеятельность, устойчивость, сопротивляемость, клетки соединительной ткани начинают усиленно размножаться, заменяя в этом месте высокодифференцированные элементы органов и тканей.
      Этот процесс замещения и уплотнения Мечников назвал склерозированием органов.
      Склерозирование — вот причина старения человека. Чем раньше склерозируются органы, тем раньше наступает старость, а следовательно, и смерть.
      Так полагал Мечников.
     
      Оружие против старости
      Точку зрения Мечникова мы изложили в очень сжатом и упрощенном виде. Мы ничего не сказали о фагоцитах, белых кровяных тельцах, которые поедают пришедшие в негодность «благородные» клетки. Ничего не сказали об артериосклерозе — отвердении стенок кровеносных сосудов, от которого артерии становятся ломкими и в появлении которого особенно повинны заразные болезни, алкоголь, нездоровая пища, табак.
      В процессе наступления старости все это, безусловно, имеет значение и очень большое.
      Однако суть дела от этого не меняется. В конце концов, и деятельность фагоцитов и уплотнение стенок артерий тоже связаны с агрессивностью соединительной ткани, как это вытекает из учения Мечникова о склерозировании. Сам Мечников из своей теории старения сделал определенные выводы.
      В качестве меры защиты против болезней, разрушающих организм, он проповедывал физическую культуру, необходимость внедрения в повседневный быт санитарно-гигиенических навыков. Особенное его внимание привлекала пища, с которой микробы легко проникают в организм. Мечников считал, что пищу следует принимать только в кипяченом, вареном или жареном виде. Сырые фрукты и овощи должны быть тщательно вымыты кипяченой водой. А курение и алкоголь нужно совершенно изгнать из обихода.
      Именно таким образом Мечников считал нужным предохранять «благородные» клетки от падения их устойчивости и сопро-
      тивляемости, в результате чего они становятся жертвой соединительной ткани.
      Самого страшного врага «благородных» клеток Мечников видел в бактериях, которые всегда в огромном количестве находятся в толстых кишках и вызывают гниение, разложение остатков пищи, поглощенной человеком. Продукты гниения всасываются в кровь и достигают клеток мозга, печени, почек и других органов, постепенно ослабляя их.
      Мечников считал, что наличие большого числа людей, доживших в Болгарии до 100-летнего возраста, объяснялось тем, что в этой стране едят много простокваши. В болгарской простокваше содержится особая бактерия, которая не дает размножаться гнилостным бактериям в кишечнике. Поэтому Мечников был усердным сторонником употребления в пищу болгарской простокваши.
      Так, исходя из своих научных исследований и наблюдений, он стремился поставить на практическую почву борьбу со старостью.
      Надо сказать, что Мечников был совершенно прав, когда говорил, что склерозирование приближает старость, что перенесенные инфекционные болезни ослабляют организм, что никотин и алкоголь портят кровеносные сосуды. Более всего был прав Мечников, утверждая, что для предупреждения старости необходимо вести правильный и здоровый образ жизни. Однако истинных причин старения теория Мечникова все-таки не вскрывает.
     
      Работы Воронова
      В начале XX века появились первые сообщения о работах доктора Сергея Воронова, жившего во Франции. Но парижские врачи не очень охотно знакомились с этими публикациями. Когда Воронов попытался однажды выступить с докладом на заседании медицинского факультета, ему не дали слова. Судя по теме доклада, профессора считали, что содержание его несерьезное, что докладчик только зря отнимет время. Тема была о пересадках органов.
      Через восемь лет положение изменилось. Доктор Воронов приобрел уже известность своими операциями. Его охотно выслушивали, когда он выступал с докладами и сообщениями.
      Воронов был хирургом и занимался пересадкой органов. В этой области ему удалось сделать ряд замечательных операций.
      В 1912 году в дверь его квартиры постучался человек, совершивший далекое путешествие. Это был житель Бастии на Корсике. Он привез с собой шестнадцатилетнего сына Жана. На вид подростку можно было дать не более семи лет. Вместе с тем лицо его было одутловатым, цвет кожи землистым, движения апатичные, вялые. Разговаривал он как слабоумный.
      У Жана находилась в зачаточном состоянии, почти отсутствовала, щитовидная железа. Она представляет собой, как известно,
      железу внутренней секреции, т. е. такую железу, которая не имеет выводного протока, как, например, слюнные железы. Выделяемые такими железами вещества носят название гормонов и поступают непосредственно в кровь.
      Даже ничтожные количества гормона играют колоссальную роль в организме. Без гормона щитовидной железы человек резко отстает в росте, умственные способности его не развиваются, появляется рыхлость тела, одутловатость, так как обмен веществ замедляется. Человек превращается в кретина.
      Житель Бастии умоляюще смотрел на Воронова. Он уже побывал у многих врачей. Те пожимали плечами и говорили обычные слова утешения, но помочь его сыну не могли. Болезнь неизлечима, разве можно создать новую железу?
      Но кто-то сказал ему, что есть один врач, который интересуется нарушением работы органов внутренней секреции и делает какие-то опыты, правда, над баранами и козами. И житель Бастии отыскал этого врача, оказавшегося доктором Вороновым.
      Выслушав посетителя, доктор Воронов решил попытаться вернуть Жану то, в чем отказала ему природа, — сделать пересадку.
      Но у кого достать такую железу? Кто из людей пожертвует ее?
      Воронов нашел выход. Вырезав железу у человекообразной обезьяны, он пересадил ее мальчику. Через год Жан был принят в школу, в обыкновенную школу для обыкновенных детей. Он уже не походил на кретина. Щитовидная железа, пересаженная Вороновым, переродила Жана.
      Эта железа — не единственная в человеческом теле железа внутренней секреции. Около той же щитовидной железы располагаются четыре малозаметных, похожих на зернышки железки. Называются они паращитовидными железами. Если их удалить, человек вскоре начинает биться в судорогах и погибает.
      Паращитовидные железы, управляя обменом солей кальция в организме, являются одним из регуляторов состояния нервной системы.
      Удалите маленькие железки, расположенные вплотную над почками — надпочечники, и через два-то и дня у животного наступит смерть от непреодолимой слабости всех мышц, в том числе и мышцы сердца.
      В черепной коробке помещается небольшой, весом в полграмма, орган — мозговой придаток. Это тоже железа внутренней секреции, играющая важную роль в жизнедеятельности организма, в частности, в процессах углеводного и жирового обмена, полового развития, роста и т. д.
      Большие изменения наступают в организме, когда не развивается половая железа. Ни человек, ни животное от этого не гибнут, но утончаются кости, растительность у человека на лице не появляется, мускулы слабеют, организм быстро изнашивается. Человек еще сравнительно молод, но уже похож на глубокого старика, отличающегося утомляемостью, сонливостью, равноду-
      шием, ослаблением памяти. Известно, что с возрастом внутрисекреторная деятельность половых желез угасает. Тогда быть может старость и есть результат угасания желез внутренней секреции?
      Доктор Воронов считал, что это именно так.
      После случая с Жаном из Бастии он провел еще ряд таких же операций над щитовидными железами. И почти все они в какой-то мере давали успех.
      Можно было рискнуть сделать следующий опыт: пересадить половую железу.
      Предварительно Воронов проделал множество экспериментов на животных. Сотни, а может быть, тысячи пересадок половой железы он и его помощники осуществили на баранах, быках, лошадях. Действительно, в результате пересадки одряхлевшие лошади, быки и бараны приобретали моложавый вид, повадки и задор молодых животных.
      Теперь оставалось полученный опыт перенести на людей. И Воронов стал производить такие операции тем, кто хотел, как Фауст, вернуть свою молодость. Он пересаживал им половые железы человекообразных обезьян.
      Сумел ли доктор Воронов победить старость?
      Пациентами Воронова являлись седовласые буржуа, банкиры, адвокаты, подошедшие к закату своей жизни. Они просили вернуть им былую силу. Потом, после операции пересадки, они сообщали доктору Воронову — одни через месяц, два месяца, другие через три-четыре о результатах. В общем, выходило, что они были довольны: у них появлялся подъем сил, наблюдалось общее улучшение, походка становилась бодрее.
      Подобное письмо получил доктор Воронов от одного своего пациента спустя два месяца после операции.
      Однако спустя еще два месяца пришло письмо, но уже не от него, а от сына. Он писал, что его отец скоропостижно скончался. Однажды поздней ночью его нашли у дверей квартиры, на лестнице, мертвым. У него произошло кровоизлияние в мозг.
      Задор молодости к нему вернулся, но артериосклероз, от которого пострадали его кровеносные сосуды, остался. Прилив новой энергии не соответствовал состоянию его сердца и артерий. Половую железу ему пересадили, но пересадить сердце и артерии было нельзя. И старое сердце, болезненно измененные артерии не выдержали.
      У другого пациента, инженера, оказались больными почки. И они не выдержали нагрузки, которую принесла организму пересадка половой железы. Развившийся нефрит, воспаление почек, свел на нет успех омоложения.
      Время от времени поступали и от других пациентов сообщения подобного характера. Вывод был ясен. Пересадка половой железы возможна. Но она лишь тогда целесообразна, когда здоровы остальные жизненноважные органы, когда в них не произошло
      большого склерозирования или других серьезных изменений. У стариков же эти органы обычно уже весьма изменены.
      Итак, пересадка, быть может, улучшает на некоторый срок состояние человека, но она не возвращает молодости, не обновляет всего организма.
      Доктор Воронов не нашел настоящего оружия против старости.
     
      Не враг, а друг
      Своеобразный путь к разрешению этой задачи наметил советский ученый академик Богомолец.
      Он занимался изучением соединительной ткани, ее свойств и значения в организме человека.
      Оказалось, что роль ее в организме весьма велика.
      Мечников утверждал, что соединительная ткань является врагом «благородных» клеток. Богомолец и его сотрудники сумели доказать, что она не враг, а друг всех важных органов человека. Они раскрыли такие качества соединительной ткани, о которых раньше мало знали, а если кое-что и знали, то не обращали на них должного внимания.
      Мы уже говорили, что эта ткань представляет собой опору органов, служит для них как бы каркасом. Считалось, что в этом ее главная функция. Но это оказалось неверным. Соединительная ткань играет очень многообразную и важную роль в организме.
      Клетки без питания жить не могут. Питание доставляется с кровью. Из капилляров в клетки органов питательные вещества просачиваются через тончайшую стенку сосудов, через ее эндотелий. А эндотелий есть не что иное, как разновидность соединительной ткани.
      Есть у соединительной ткани еще одна интересная способность: она вырабатывает особый фермент, который может растворять ненормальные клетки. Такими могут быть, например, клетки раковой опухоли.
      Но и это не все. Соединительная ткань представляет собой резервуар, огромное «депо» для клеток фагоцитов, которые пожирают микробов.
      Один ученый разводил в воде тушь и вспрыскивал ее в вену морской свинки. Спустя некоторое время он умерщвлял и вскрывал животное, разыскивая под микроскопом, куда именно попали из вены частицы краски. Он обнаруживал их в печени, в селезенке, в костном мозгу, в лимфатических железах. И всюду частицы туши находились в определенных участках органов, в особых клетках той ткани, которая имеется во всех внутренних органах, именно — соединительной ткани. Ее клетки были заполнены частицами туши. Соединительнотканные клетки извлекли всю тушь, попавшую в кровь. Можно сказать, что они профильтровали кровь-и выбрали из нее все лишнее, постороннее, в данном случае частицы туши.
      Хорошо функционирующая соединительная ткань обеспечивает нормальную работу клеток, в том числе и «благородных» клеток. Ухудшится состояние соединительной ткани — ухудшатся функции «благородных» клеток. Здоровая соединительная ткань — это здоровые «благородные» клетки. Здоровые «благородные» клетки — это здоровый организм, а здоровый организм — это долгая жизнь.
     
      Причина и следствие
      Теперь ясно, чего, с точки зрения Богомольца, не учел Мечников, в чем заключался серьезный недостаток его воззрений на природу старости. Он неправильно оценивал значение соединительной ткани для организма.
      Отсюда вытекают и другие недостатки учения Мечникова о борьбе со старостью.
      Он считал, что соединительная ткань начинает играть роль только при изменении и ослаблении функции органов и притом роль враждебную. И тогда, чем эффективнее проявляется деятельность соединительной ткани, тем большая опасность угрожает «благородным» клеткам. В условиях падения их сопротивляемости соединительная ткань безжалостно вытесняет ценнейшие клетки организма.
      Таким образом, по Мечникову, выходило, что «благородные» клетки могут разрушаться и стареть при наличии совершенно здоровой, полностью сохранившейся соединительной ткани.
      Это была первая ошибка Мечникова. Она влекла за собой и вторую.
      В чем видел Мечников возможность борьбы с преждевременной старостью? В том, чтобы усиливать стойкость и сопротивляемость «благородных» клеток органов центральной нервной системы, печени, почек, сердца, кровеносных сосудов и чтобы уменьшить активность соединительной ткани. Все средства, которые Мечников предлагал для защиты от преждевременной старости, заключались в том, чтобы не допустить создания в организме вредных условий, вызывающих ненормальные изменения в «благородных» клетках.
      Кроме общегипиенических мероприятий, выработанных Мечниковым для защиты этих клеток от раннего изнашивания, он искал также и средства медицинского вмешательства, например, вспрыскивания какого-либо препарата, укрепляющего и восстанавливающего функции клеток.
      Мечников хотел добиться укрепляющего воздействия на «благородные» клетки вместо того, чтобы искать способа такого воздействия на соединительную ткань.
      Вот в чем, согласно взглядам Богомольца, заключалась основная ошибка учения Мечникова о преждевременной старости и ее предупреждении.
      Идя по пути дальнейшего изучения свойств соединительной ткани, академик Богомолец изыскивал средства для стимуляции ее деятельности. Он предложил для этого специальную сыворотку, названную им антиретикулярной цитотоксической сывороткой. В ряде случаев этот препарат оказался полезным при лечении ран (ускоренное заживление) и некоторых заболеваний, как инфекционных, так и неинфекционных. Но все-таки большие надежды, которые возлагались сначала на сыворотку Богомольца, не оправдались.
     
      Роль коры мозга
      Нужно отметить, что и в теории Богомольца, и в учении Мечникова о старости упущено одно весьма существенное обстоятельство — роль головного мозга, того его отдела, которое носит название коры.
      Это, в частности, подтверждается некоторыми чрезвычайно демонстративными и убедительными экспериментами, проделанными в одной из лабораторий великого физиолога Ивана Петровича Павлова его ближайшей помощницей Петровой.
      Профессор Мария Капитоновна Петрова свыше тридцати лет занималась изучением высшей нервной деятельности. Опыты, которые велись ею в течение многих лет над собаками, дали интереснейшие результаты.
      Для одной группы опытов были взяты крепкие, здоровые собаки. Они были здоровы не только физически; они отличались также живостью поведения, отсутствием чрезмерного возбуждения, не были ленивы. У них был прекрасный сон, а проснувшись, они с веселым лаем носились по комнатам лаборатории.
      Это были собаки с крепкой, неутомимой нервной системой.
      Профессор Петрова поставила их в такие экспериментальные условия, при которых центры головного мозга этих собак находились в постоянном повышенном возбуждении, в перевозбуждении. В результате кора мозга у них оказывалась «перегруженной».
      Так как это происходило в течение ряда лет, то у собак наступало переутомление и истощение центральной нервной системы. Собаки становились апатичными, малоподвижными и бездеятельными, не реагировали на обычные раздражители.
      И вот у них стали обнаруживаться неожиданные явления, о которых вначале не думал и сам экспериментатор: собаки начали преждевременно стареть.
      У них появились характерные черты дряхлости: слабость и дрожание лап, утолщение суставов. На коже образовались гнойники, воспаления, язвы. Шерсть вылезла, зубы покрошились. Ходили они понурив головы и опустив хвосты. Во внутренних органах тоже наблюдались у них характерные старческие изменения; а в некоторых случаях дело доходило до образования злокачественных опухолей.
      В двенадцатилетнем возрасте они выглядели как двадцатилетние, а в тринадцать — пятнадцать лет они погибали.
      Профессор Петрова, создавая для подопытных собак условия, приводившие к патологии высшей нервной деятельности, приближала, следовательно, старость животных.
      С группой других собак поступили иначе.
      Это были собаки со слабой нервной системой. Они легко утомлялись, характера были спокойного, добродушного. Опыты над ними были хотя и продолжительные, но собакам давали достаточный и частый отдых, делали так, чтобы ничто слишком не раздражало их нервную систему, не перегружало их мозг. И вот у собак второй группы оказалась совершенно другая старость.
      Они прожили гораздо дольше первых собак. Оставались спокойными, довольными, шерсть у них лоснилась. Никаких болезней кожи у них не появлялось. В семнадцать — восемнадцать лет они выглядели как десятилетние.
      И здесь профессор Петрова как бы управляла процессом старения собак. Она отдаляла ее по своему желанию, сохраняя нормальную деятельность коры больших полушарий мозга.
      О чем говорят эксперименты профессора Петровой? Конечно, о том, что все жизненные процессы в организме регулируются и связываются воедино, благодаря деятельности головного мозга, под влиянием которого они могут то ослабляться, то усиливаться.
      В свете такого положения нужно рассматривать и учение Богомольца о старости.
      Сыворотка Богомольца сама по себе не может влиять непосредственно и изолированно только на соединительную ткань. Действие сыворотки можно понять лишь в том случае, если допустить, что введенная в организм она вызывает реакцию прежде всего со стороны центральной нервной системы, со стороны коры мозга. Уже отсюда, через всеобъемлющую нервную систему, идет воздействие на остальные органы и ткани, в том числе и специфическое воздействие на соединительную ткань.
      Опыты Петровой свидетельствуют о том, что в процессах старения ведущую роль играет центральная нервная система и, главным образом, высший ее отдел — корковый слой больших полушарий головного мозга. Какие бы причины ни вызывали одряхление органов, совершенно очевидно, что основное значение для ослабления и изнашивания органов и тканей имеет состояние высшей нервной деятельности, правильное течение нервных процессов и нормальное соотношение между ними.
      Это было доказано еще следующим образом и притом на людях. Существует психическая болезнь — шизофрения, особое состояние, напоминающее состояние глубокого нервно-психического переутомления. Человек, страдающий шизофренией, всегда чувствует усталость, он апатичен, угнетен, ничем не интересуется; ему лень одеваться; даже умываться ему тягостно.
      Шизофреник безучастен ко всему. Сосредоточенность не покидает его. Он сидит с опущенной головой, с потухшим взглядом.
      При взгляде на такого человека можно подумать, что он обессилен жизнью, что у него наступило старческое одряхление и равнодушие.
      Богомолец вспрыскивал таким больным ничтожные дозы своей сыворотки.
      Спустя некоторое время, если не у всех, то у многих шизофреников было отмечено заметное улучшение. Спустя еще некоторое время часть их была выписана из больницы как совершенно здоровые люди.
      Но ведь улучшение состояния шизофреников и даже полное исчезновение признаков этой болезни, безусловно, зависит от процессов, разыгрывающихся в клетках больших полушарий головного мозга. Без участия коры мозга не могло произойти никаких изменений в течении этого психического заболевания.
      Значит, только благодаря участию коры больших полушарий головного мозга сыворотка Богомольца оказывала воздействие на состояние больных-шизофреников.
      Из всего сказанного следует с достаточной убедительностью, что во всех процессах старения организма ведущим звеном служит кора больших полушарий мозга, ее функции, связанные в основном с явлениями возбуждения и торможения.
      Вот что было упущено в теории Богомольца и других ученых, трактующих старость как результат изменений в отдельных органах и системах и упустивших совершенно из вида, что организм всегда реагирует как целое, и эта целостность есть результат координирующей, связующей деятельности коры больших полушарий головного мозга.
     
      Возможное решение
      Люди всегда стремились к долголетию.
      Жизнь, которую мы живем один раз, всегда кажется короткой. Никто не хочет умирать. Нет сомнений в том, что жизнь действительно должна длиться дольше. Но люди не только хотят жить дольше. Они хотят жить, оставаясь молодыми.
      Великий немецкий поэт Гете в основу своего знаменитого произведения «Фауст» положил легенду о докторе Фаусте, продавшем душу черту, чтобы вернуть себе молодость.
      Во все века предлагались рецепты возвращения молодости.
      Знаменитый врач XVI века Парацельс, обладавший для своего времени большими знаниями, продавал за большие деньги особые капли. Он называл их «элексиром бессмертия». Пока покупатель принимал эти капли, смерть ему не угрожала. Насколько это средство было действенно, видно из того, что сам Парацельс умер, едва дожив до пятидесяти лет.
      Мы рассказали только о некоторых работах ученых, ставящих своей целью раскрытие причин старения и изыскание средств борьбы с преждевременной старостью.
      Проблема старения организма гораздо сложнее, чем это может показаться.
     
      Другое решение
      Есть вполне обоснованная и очень разумная точка зрения: борьба за продление жизни должна начинаться не тогда, когда организм уже состарился и одряхлел, а значительно раньше. Для успешной профилактики преждевременного старения необходимо соблюдение ряда условий.
      Как совершенно правильно говорит Богомолец, «первый принцип разумной жизни — работа. Работать должен весь организм... Ни одна из функций не должна быть забыта».
      Здесь уместно вспомнить слова одного видного биолога: «Преждевременный отказ от работы... ведет к преждевременной старости».
      Великий поэт-демократ Некрасов, клеймивший лень и барское безделье, в «Песне о труде» высказывал такие мысли:
      Кто хочет сделаться глупцом,
      Тому мы предлагаем:
      Пускай пренебрежет трудом
      И жизнь начнет лентяем.
      Хоть геркулесом будь рожден
      И умственным атлетом,
      Все-ж будет слаб, как тряпка, он
      И жалкий трус при этом.
      Мечников указал на брожение и гниение в кишечнике, на самоотравление организма, особенно при употреблении недоброкачественной пищи и при плохой работе кишечника. Продукты гниения тогда постоянно отравляют ткани тела, в том числе и соединительную ткань. В этом, безусловно, есть известная доля истины. Значит, надо всегда заботиться о нормальном пищеварении, употреблять в пищу продукты, доброкачественные, разнообразные и ограничивающие гниение; очень полезны, в частности, простокваша, кефир; следует есть меньше мяса, следить за регулярной функцией кишечника.
      Физическая работа должна чередоваться с достаточным отдыхом. Тогда не будет чрезмерного физического переутомления, которое истощает и угнетает сердце, ухудшает кровеснабжение.
      Для людей, занимающихся умственной деятельностью, совершенно необходима физкультура — спорт, гимнастика, мышечные упражнения. Это усиливает кровообращение, улучшает поступление кислорода в клетки тканей. Очень правильно указывал К. Е. Ворошилов, что тот, кто не тренируется физически, тот подобен человеку, сознательно решившемуся состариться к 45 годам и форсировать свое одряхление.
      Через кожу выделяется из тела много отработанных веществ. Следует заботиться о том, чтобы поры кожи не были загрязнены, засорены. Значит, надо систематически мыться горячей водой с мылом.
      Советские люди, работая на благо своей социалистической Родины, испытывают чувство творческого подъема. Наша жизнь на каждом шагу дает примеры великолепной и вдохновенной производительности труда. Сознание важности дела, совершаемого нашими трудящимися, стимулирует и поднимает жизненные функции их организма. Психически человек становится бодрее, энергичнее, радостнее, увереннее. При этих условиях ни его нервной системе, ни его мышцам не угрожает перегрузка.
      Это — здоровая психика и здоровая работа. Значит, это ведет не к истощению организма, а к его усилению.
      Теперь ясно, какие условия не допускают преждевременного изнашивания организма. Это — хорошее питание, здоровый быт, включающий физкультуру, плодотворный труд, разумный отдых, санитарно-гигиенические навыки, высокий общий культурный уровень.
      Но, как мы уже говорили, такие условия жизни — не для отдельных групп, а для всей массы трудящихся, существуют только при одном строе — социалистическом.
      Советский строй — лучшее решение проблемы долголетия. Только он ведет к удлинению жизни до ее нормального срока. А продлить жизнь до нормального срока — это значит осуществить то, о чем мечтали люди на всем пути исторического развития человечества: о долгой счастливой жизни с естественной здоровой старостью.
      Социальное решение проблемы долголетия как единственно возможное не устраняет возможности и необходимости содействовать ему мерами медицинской науки.
      Для науки и такая задача может быть разрешимой.
     
      Роль клеточной оболочки
      Здесь следует рассказать и о некоторых своеобразных и интересных работах крупного советского биолога профессора О. Б. Ле-пешинской. Ее исследования в некоторой части также касаются проблемы старения и долголетия.
      Как мы уже говорили, О. Б. Лепешинская своими экспериментами значительно обогатила биологическую науку, разрушив господствовавшее на протяжении более ста лет воззрение, согласно которому организм животных и человека состоит только из клеток, что всякая новая клетка происходит только из клетки, что клетка есть самая последняя форма жизни и что вне клетки нет жизни. Лепешинская показала, что в теле животных и человека имеется также и бесструктурное вещество, обладающее способностью к обмену, следовательно, живое вещество, из которого путем развития могут образовываться клетки. Ею же убедительно доказано, что клетка может возникать из живого вещества и вне организма.
      Все это явилось новым словом в науке о клетке и о микроскопическом строении живых существ.
      Однако еще до открытия внеклеточных форм окизни работы Лепешинской касались очень важных биологических явлений. Изучение развития клетки ставило перед ней все новые проблемы.
      Так, считалось твердо установленным, что клетка, размножаясь, делится на две новые-клетки, совершенно одинаковые. Эти две новые клетки, в свою очередь делясь, дают четыре клетки, опять-таки полностью одинаковые, и так может продолжаться без конца. Выходило, таким образом, что клетки по существу не умирают, что они бессмертны.
      Подавляющее большинство ученых это и признавало.
      Правилен ли подобный взгляд?
      Этим вопросом занялась О. Б. Лепешинская. Изучая клетки, их" строение, их развитие, их изменения, она поставила себе целью выяснить, действительно ли все клетки одинаковы, неотличимы друг от друга, и среди них нельзя найти ни молодых, ни старых, ни тех, которые только что родились, ни тех, которые уже одряхлели. А если все же клетки стареют, то в чем этот процесс выражается?
      И вот здесь профессор Лепешинская встретилась с проблемой клеточной оболочки.
      В науке все время существовало мнение, что клетки растений обладают оболочкой, в то время как клетки животных лишены ее. Это считалось незыблемым положением.
      Советский ученый Ш. Д. Мошковский применял особый способ окраски клеток, при котором протоплазма получается одного цвета, ядро — другого. Конечно, такой метод позволяет лучше изучать строение клеток. Но иногда профессор Мошковский встречался с непонятным явлением, когда окрашивал красные кровяные клетки, так называемые эритроциты: вокруг самой клетки появлялась голубая каемка, как бы футляр. Что это была за каемка? Она была похожа на оболочку, но ведь оболочек у животных клеток не должно быть.
      Лепешинская также столкнулась с этой каемкой. У нее тоже возникло недоумение. Однако она сумела раскрыть значение голубой каемки, окутывавшей клетку: это была окрашенная клеточная оболочка. Многочисленными экспериментами Лепешинская доказала, а затем и подтвердила правильность своих выводов. Оказалось, что клетки животных и человека имеют оболочку. Так был разрушен еще один существовавший в науке неверный взгляд.
      Решив эту задачу, Лепешинская встала перед новым вопросом: а зачем нужна клеткам оболочка? Какова ее роль? Что это — просто футляр или у оболочки есть свои особые, более серьезные и важные функции?
      Большое число экспериментов и наблюдений позволили Лепешинской найти нужный ответ. Значение оболочек заключается не в том, что они изолируют в организме одну клетку от другой. Оказалось, что они играют огромную роль в процессах обмена веществ клеток, роль посредника между клеткой и внешней средой, роль жизненно важную в питании клеток. Как говорит Лепе-шинская, — «оболочка — это первая лаборатория, где вещества внешней среды подвергаются коренным изменениям, претерпевая первые химические реакции».
      То, что нашла Лепешинская в клетках крови, было свойственно клеткам всех тканей организма.
      Но это было не все, что открыла Лепешинская в оболочках клеток. Вскоре она столкнулась еще с одним, на первый взгляд также непонятным явлением. Некоторые клетки крови, некоторые эритроциты были совсем лишены оболочек.
      Конечно, такой удивительный факт требовал разъяснения. Тщательные исследования привели Лепешинскую к раскрытию загадки. Оказалось, что отсутствие оболочек — признак ранней молодости клетки. По мере роста и развития клетки, ее оболочка становится все явственнее.
      Работы в этом направлении дали определенные результаты. Было установлено, что чем плотнее оболочка, тем старше клетка.
      Тогда вполне естественным становился вывод, что состояние оболочки и возраст клетки тесно связаны между собой. А это значило, что от состояния оболочки зависит наступление старости клетки. Когда уплотнение оболочки достигает значительной степени, функции клетки ослабевают. Приближается ее гибель, смерть.
      Вот что принесли работы Лепешинской в эту область биологии. Выяснилось, что клетки не только размножаются, но и развиваются, стареют, умирают, что клетки имеют свою молодость, свой зрелый возраст и возраст угасания. Другими словами, клетка проходит целый ряд этапов на пути своего индивидуального развития.
      Так О. Б. Лепешинская подошла к проблеме старения и смерти. Если стареют клетки, значит, стареют ткани, которые из них образуются, стареет и весь организм.
      В чем же заключается сущность старения? Что происходит при этом с клетками?
      Изучая химико-физические свойства клеточных оболочек, Лепешинская нашла, что оболочки состоят из белковых живых веществ. Как известно, мельчайшие белковые частицы имеют двойной электрический заряд: положительный и отрицательный. Это позволяет им легко вступать в соединения с самыми различными веществами. Но дело в том, что белковые частицы, противоположно заряженные, вступают в соединение и друг с другом. В результате вместо двух частиц образуется одна, но более крупная.
      А такое укрупнение, если оно совершается в белковых оболочках клеток, ведет к их уплотнению.
      Уплотняются оболочки, затрудняется обмен в клетках, так как активных белковых частиц становится меньше. Клетки слабеют. Приближается их старость.
      Теперь вполне законен еще один вопрос. Можно ли задержать, остановить уплотнение оболочек? Есть ли средство, возвращающее оболочкам, начинающим уплотняться, их прежнее состояние?
      Лепешинская пробовала воздействовать на оболочки различными веществами, кислотами, солями, щелочами. Долго нужных результатов не получалось. Но применение соды принесло успех. Раствор соды превращал крупную зернистость оболочек в мелкую. Уже измененные огрубевшие оболочки становились похожими на оболочки молодых клеток.
      Надо полагать, что и обмен в клетках при этом улучшался, усиливался, протекал более активно.
      Были поставлены опыты, подтверждающие действие соды на оболочке клеток. Так, например, у лягушек разного возраста исследовали кровь. И чем старее была лягушка, тем резче, гуще окрашивалась у ее эритроцитов оболочка. У молодых лягушек окраска давала тонкую, едва заметную голубую каемку.
      Потом тем же лягушкам вспрыскивали однопроцентный раствор соды. И снова кровь их исследовалась под микроскопом.
      Получался интересный результат. Оболочки эритроцитов молодых лягушек оставались такими же мало заметными. У старых лягушек картина менялась. Оболочки эритроцитов, еще недавно плотные, крупнозернистые, дававшие резко окрашенную голубую кайму, теперь были едва заметны. Частицы белка у них становились мелкозернистыми.
      Конечно, работы Лепешинской не изменяют наш взгляд относительно первенствующего значения нервной системы в процессах старения.
      Ведь в сложных организмах функция обмена веществ регулируется, как и все функции тела, центральной нервной системой. Отсюда ясно, что и процессы, вызывающие старение организма, зависят от функций нервной системы. Один советский ученый, ухудшая условия деятельности высших отделов центральной нервной системы, смог вызывать состояние дряхлости у молодых крьге. У них выпадала шерсть, мышцы становились дряблыми, слабыми. Другой ученый наносил повреждения коре головного мозга животных и даже удалял ее. В результате наблюдалось ускорение старения этих животных.
      Так велика роль нервной системы в наступлении старости.
      Как же объяснить явления дряхлости и старения, изученные Лепешинской?
      Надо иметь в виду, что и в клетках самой нервной системы, хоть они и обладают очень долгим периодом роста и значительной долговечностью, также происходят с течением времени возрастные изменения: снижается постепенно функциональная активность, ухудшается питание, ослабевают окислительные процессы, то есть нарушается в конце концов обмен веществ. Такое состояние нервных клеток, ухудшая работу нервной ткани, влечет за собой приближение старости всего организма.
      Значит, и здесь восстановление обмена веществ в клетках должно иметь важное значение для задержки старения. Можно допустить, что наряду с лечением сном, с так называемым охранительным торможением, применяемым для улучшения состояния нервных клеток, их функциональных свойств, могут известную роль играть и другие методы восстановления, в том числе и метод, ставящий себе задачу добиться разукрупнения белковых частиц клеточных оболочек.
     
      Диспансеризация старости
      В номере от 10 августа 1950 г. газеты Министерства здравоохранения СССР «Медицинский работник» появилась большая статья, посвященная проблеме долголетия. Статья содержала весьма интересные сведения.
      Оказалось, что в Москве существует поликлиника, в которой ведется прием необычного характера. Туда в определенные дни и часы недели приходят люди, которых никак нельзя назвать пациентами, страдающими от заболеваний и нуждающимися в медицинской помощи. Они сами ни на что и не жалуются: ни на одолевающие их какие-либо недуги, ни на боли, ни на падение сил. Они принадлежат, собственно, к тем, кого принято называть здоровыми: они работоспособны, служат в различных учреждениях, занимают различные, часто ответственные, посты.
      И вот здесь, в поликлинике, их осматривают, тщательно исследуют самыми тончайшими методами, а потом дают им указания, не только о том как работать, но и как питаться, как отдыхать, какого образа жизни придерживаться. А если у кого-либо обнаружится, неожиданная для самого пациента болезнь, то его здесь и лечат, а если требуется, то его поместят в клинику.
      Что же это за посетители поликлиники? Какие признаки их должны объединять, чтобы они попали именно в эти специальные кабинеты? Что у них общего между собой?
      Общее у них только одно — возраст. Они все уже шагнули в шестой десяток, не меньше. Это те, кого мы называем пожилыми людьми, кто находится на пути к старости. В поликлинике они составляют старшую возрастную группу трудящихся.
      Зачем же их приглашают в поликлинику?
      Врачи исследуют их, а тех, у кого уже имеются в тканях и органах изменения, в настоящее время может быть и неопасные и даже незаметные, но при дальнейшем развитии угрожающие тяжелыми недугами, — лечат, стремясь остановить начавшийся процесс. Это люди, у которых наблюдаются такие нарушения, как повышенное кровяное давление, или гипертония, склероз соединительной ткани, уплотнение кровеносных сосудов, или атеросклероз.
      Задача врачей поликлиники заключается в том, чтобы выявить возможно раньше начальные формы этих и им подобных заболеваний.
      Но это только половина дела, выполняемого поликлиникой. Каждый посетитель получает здесь точные указания, что надо предпринять, чтобы замедлить развитие болезненных изменений; для лиц, у которых обнаружились начальные признаки заболевания устанавливается режим работы, отдыха, даются инструкции, как устранить из рабочей и бытовой обстановки все, что может быть вредным для здоровья.
      Систематическое, повторное, через определенные промежутки времени, обследование этих пациентов позволяет врачам следить за правильным выполнением лечебных и профилактических процедур и назначений.
      Это и есть диспансерное наблюдение над той категорией населения, которая на языке медицинских учреждений именуется как старшая возрастная группа трудящихся.
      То, о чем мы сейчас рассказали, это только первые шаги замечательного начинания, преследующего цель сделать бодрой, активной старость и у тех людей, в организме которых уже обозначились предвестники разрушительного действия времени.
      Так, в условиях Советской страны идет наступление на преждевременную старость всеми доступными сейчас науке средствами.
     
      Две старости
      В странах капитализма, где государственные деятели любят выступать с цинично звучащими в их устах декларациями «о правах человека», о высоком значении «свободы личности» и прочем, в газетах имеется раздел, который никогда не пустует. Это сообщение о самоубийствах.
      Самоубийство — обязательный спутник буржуазного строя. И это совершенно понятно. Ведь безработица, нищета, кризисы, при которых тысячи рабочих выбрасываются на улицу, являются неотъемлемыми спутниками капитализма. Многие трудящиеся предпочитают смерть полуголодному беспросветному существованию. Такова судьба миллионов людей в странах, где пытаются прикрыть ужасающее положение народных масс громкими проповедями о «священных правах человека».
      В этом страшном газетном разделе происшествий имеется по-истине трагическая рубрика. Статистика показывает, что 70 процентов самоубийств падает на стариков.
      В условиях капитализма, где безжалостная машина эксплуатации быстро выжимает все соки из человека и превращает его в преждевременно вышедшего из строя, дряхлого, беспомощного инвалида, никому не нужного, не пригодного для тех требований, которые капиталист предъявляет к рабочей силе, старики находятся в особенно тяжелом положении. Они в тягость даже собственной семье. Если старики вынуждены прибегать к самоубийству, то это значит, что жизнь их мрачна, неприглядна, полна лишений и душевных мук. Удлинить свое существование означает для этих людей удлинить свои страдания, а вместе с тем увеличить обузу для своих близких.
      Так оборачиваются успехи науки, в том числе и в области продления жизни, для трудящихся слоев населения в капиталистическом обществе. Достижения науки становятся, с одной стороны, источником страдания огромного множества людей, и, с другой, — источником еще большей наживы для эксплуататоров.
      Совсем другое положение в Советском Союзе. Великая забота о человеке, закрепленная нашей Конституцией, сказывается и в том, что право на материальное обеспечение распространяется и на старость. Но дело не только в этом. В нашем государстве сама старость стала иной, чем в капиталистических странах.
      Существуют две старости. Человек одряхлел, лишился способности к труду не только физическому, но и умственному. Это — старость инвалидная, старость болезненная, патологическая, т. е. ненормальная.
      Но есть старость активная, когда, несмотря на годы, человек остается деятельным, сохраняющим свои творческие силы. Примером этого являются гениальные ученые Иван Петрович Павлов, Илья Ильич Мечников, Иван Михайлович Сеченов и многие другие крупные ученые, например, почетный академик Н. Ф. Гамалея, академик Н. Д. Зелинский. Все они дожили до глубокой старости и в самом преклонном возрасте были полны энергии. Они сохранили трудоспособность, память, яркое и глубокое мышление. Их старость была активной старостью.
      Но подобная старость, не в виде исключения, а как общее явление, может иметь место только при социалистическом строе, который ставит своей целью заботу о человеке, охраняет его здоровье.
      В нашей стране нередко теперь можно встретить колхозников, которым минуло 70, 80, а то и 90 лет и которые работают на полях, заслуженно получая свои трудодни, хотя колхоз обеспечивает их старость.
      Немало на наших заводах мастеров и рабочих, давно перешедших на пенсию; они не оставляют своего места у станков, трудятся и учат молодежь.
      Здесь выступает еще одно разительное отличие советского государства от стран капитализма.
      Что такое для капитализма трудоспособные старики? Это, конечно, новые армии безработных.
      Для страны Советов люди активной старости — это строители новой жизни, обогащенные большим жизненным опытом, вооруженные знаниями, накопленными в течение долгих лет жизни. Можно сказать, что в нашей стране проблема удлинения жизни, проблема активной старости представляет собой проблему государственного значения.
      Задачи, которые ставит перед собой наша страна — достижение высокого уровня культуры и благосостояния трудящихся масс, построение бесклассового коммунистического общества, — требуют огромного роста производительных сил и неисчислимого количества сознательных работников. Нам нужен и дорог каждый человек, и каждый человек у нас находит свое место.
      Будем считать наступлением старости возраст после 60 лет. Сколько стариков тогда найдется в Советском Союзе?
      По переписи 1939 года их оказалось в стране 6,6 процентов всего населения. Это составило почти 12 миллионов человек. Это громаднейшие резервы труда.
      Борьба с преждевременным одряхлением прибавляет нашему государству миллионы тружеников, деятелей медицины, техники, искусства, миллионы специалистов, зрелых, умудренных жизнью, обладающих ценнейшим опытом. Это обогащает нашу страну новыми материальными и культурными достижениями. Осуществляется мечта великого борца за продление жизни — Мечникова, писавшего: «Старость, являющаяся при настоящих условиях скорее ненужной обузой, сделается рабочим, полезным обществу периодом. Старики, не подверженные более ни потери памяти, ни. ослаблению умственных способностей, смогут применять свою большую опытность к наиболее сложным и тонким задачам общественной жизни».
      В нашей стране достигается подлинное решение задачи обеспечения творческой старости, долгой, счастливой жизни.
     
     
      Глава седьмая. СТИМУЛЯТОРЫ ЖИЗНИ
     
      Нозмещенная потеря
      Нередки случаи, когда при переломах ноги приходится удалять осколки кости. И вот рана зажила, кость срослась, но нога стала короче. Человек будет всегда хромать на одну ногу. Это, конечно, плохо, по нельзя было не удалить часть кости: ее обломки мешали заживлению.
      Бывает, что человек лишается части своих тканей. Во время войны это наблюдается у многих раненых. В мирных условиях чаще всего это происходит при различных катастрофах, тяжелых травмах. В том и в другом случае пострадавший может получить столь большую рану, что, когда она заживает, на ее месте окажется огромный рубец. Но рубец — это не прежняя кожа.
      Рубцовая ткань легко кровоточит, легко покрывается язвами, плохо переносит сдавливание. Конечно, рубец лучше, чем открытая рана, но он является гораздо худшей защитой, чем кожа, которая погибла при ранении.
      Кипяток, пар, расплавленный металл могут причинить большой ожог. На месте обожженной кожи разрастается рубцовая ткань, что иногда приводит к тяжелым последствиям. Рубцовая ткань лишена эластичности, мягкости, растяжимости. Она может помешать лежащим под ней мышцам производить движения, может вызвать искривление руки, ноги, спины. А это уже инвалидность.
      Как же быть в подобных случаях? Как борется с такими последствиями медицина?
      Самый лучший способ — это пересадка. При поражении и дефектах не только кажи, но и подкожной клетчатки и мышц, вырезают рубец, а на его место пересаживают части тех тканей, которых нехватает.
      Хирурги уже давно стали накладывать на большие раневые поверхности кусочки кожи, взятые у других людей или у самого же больного, но с другого, не поврежденного участка.
      А если это оказывалось невозможным, то они брали пересаживаемую ткань, так называемый трансплантат, от умерших людей. Зачастую такая пересадка давала хорошие результаты. Новая кожа приживалась и выполняла свои функции совершенно нормально.
      Теперь производят даже пересадку нервов. Техника этой пересадки хорошо разработана советскими нейрохирургами и физиологами. Нервы берутся, разумеется, не у живого человека, а у трупа или даже у животного.
      Иногда пересаживают небольшие отрезки артерий или вен, когда эти кровеносные сосуды почему-либо оказываются в том или ином месте разорванными или размозженными. При очень больших укорочениях ног или рук после операций, вследствие переломов, вставляют кусочки костей взамен удаленных.
      Пересаживают зубы. Пересаживают кусок кишки на место пищевода, если пищевод приходится удалять вследствие ракового заболевания или из-за сужения после ожогов и рубцов.
      В клинике профессора Богораза производили опыты пришивания собаке целой лапы взамен отсеченной. Это оказалось возможным, хотя и очень трудным, очень кропотливым делом.
      Техника операции пересадки достигла теперь большой степени совершенства. Но была одна пересадка, которую хирурги избегали производить, так как врачам она не доставляла удовлетворения, а больным приносила мало пользы. Она почти не давала успеха. Что же это была за пересадка? Может быть, она требовала трансплантата больших размеров? Нет, для пересадки достаточно было одного квадратного сантиметра ткани, не больше. Быть может, эта ткань принадлежит органу, лежащему в глубине человеческого тела, куда трудно проникнуть? Нет, это ткань, лежащая снаружи.
      Это — ткань глаза. Она называется роговой оболочкой, или роговицей.
     
      Свет и глаз
      Лучи света попадают в глаз через роговицу. Весь видимый мир с его красками, движением воспринимается через небольшой кусочек прозрачной ткани — роговицу.
      Одно из самых тяжких человеческих несчастий — это потеря зрения. Как бы мужественно ни переносили люди состояние вечного мрака, невозможность что-либо видеть является огромнейшей трагедией.
      Даже в нашей стране, Стране Советов, где слепые окружены заботой государства, где им создана возможность трудиться и участвовать в культурной и общественной жизни, все же люди, лишенные зрения, глубоко страдают.
      С потерей зрения не может сравниться потеря какого-либо другого органа чувств, даже слуха.
      Великий композитор Бетховен, вся жизнь которого связана была с миром звуков, потерял слух. Это было страшной катастрофой для него как человека и композитора. И все же творческая деятельность Бетховена не прекратилась. Его музыкальный гений продолжил создавать замечательные произведения.
      Но если бы художник лишился зрения, то как бы велико ни было его дарование, он не смог бы написать ни одной картины. Но даже не будь этого, сумей слепой художник рисовать, несчастье от этого не стало бы меньшим. Для каждого человека потерять возможность видеть окружающий мир — это ничем невознаградимый урон.
      Отчего же наступает слепота?
      Глазных болезней, вызывающих полную потерю зрения, очень много. Нередко глаз перестает видеть из-за того, что исчезает прозрачность маленького кусочка той ткани, которая называется роговой оболочкой. Воспаление, язва роговицы приводят к ее помутнению.
      Ушибы, инородные тела, проникающие в роговую оболочку, например, мельчайшие кусочки металла, также влекут за собой нарушение прозрачности роговой оболочки. Могут попасть в роговую оболочку и болезнетворные микробы. От этих и от других причин, если не принимаются лечебные меры, на роговице появляется беловатое пятно. Сперва слабо заметное, оно потом становится все более плотным. Образуется бельмо. Зрачок глаза оказывается как бы задернутым пеленой.
      Бельмо, рубцевое помутнение превращают прозрачную ткань роговицы в непрозрачную. Это преграда, ширма, через которую свет не может проникнуть в зрачок. Раз лучи света не проникают в зрачок, то они не попадут и на заднюю стенку глаза, на сетчатую оболочку, в которой имеются окончания зрительного нерва. Стало быть, в мозгу человека не появится зрительного ощущения. Это и есть слепота. Бельмо, захватившее роговицу обоих глаз, приводит к полной слепоте.
      Досаднее всего, что в таких случаях весь остальной аппарат зрения в полном порядке, а вот кусочек мутноватой ткани величиной с ноготь закрывает от мозга весь мир, делает человека тяжелым инвалидом.
      На протяжении многих веков никому из врачей не приходило в голову, что можно как-нибудь помочь человеку в этой большой беде.
      Только в XIX веке врачи принялись вплотную за решение этой проблемы. Тогда и была придумана очень интересная операция, получившая наименование иридэктомии.
      Бельмо не пропускает лучи света в зрачок. С помощью иридэктомии устраивали другой зрачок, в стороне от прежнего, сбоку бельма. Получался новый зрачок, искусственный.
      Что суживает в нормальных условиях зрачок глаза? Радужная оболочка, или радужка, та самая, по цвету которой мы и различаем цвет глаз. Радужка может расширяться, уменьшая отверстие зрачка, может сокращаться, увеличивая отверстие зрачка. Так регулируется приток света к сетчатке. Радужка — это подвижная диафрагма зрачка.
      Сам же зрачок — это отверстие в радужке, открывающее свету доступ к двояковыпуклому хрусталику и далее — к сетчатке.
      Задача хрусталика вместе с прозрачной роговой оболочкой глаза — собирать лучи света, преломлять и отбрасывать их на сетчатую оболочку с имеющимися в ней нервными окончаниями.
      Иридэктомией создают искусственное отверстие в радужной оболочке сбоку от бельма. Для этого разрезают роговую оболочку там, где ее прозрачность не нарушена помутнением. Через разрез вытягивают радужку и с краю вырезают в ней отверстие, а потом оставшуюся часть радужки возвращают на свое место.
      Теперь световые лучи войдут через новое отверстие, сделанное под роговой оболочкой в радужке, и проникнут в зрачок, а оттуда — в хрусталик. Проникнет, конечно, меньшая часть потока световых лучей, и зрение будет, значит, неполное, но все же неизмеримо лучше, чем полная слепота.
      Иридэктомия была счастьем для многих людей, ослепших вследствие помутнения роговицы. Для многих, но, к сожалению, не для всех. Потому что не у всех таких слепых сохранился хоть краешек прозрачной роговой оболочки. У многих бельмо закрывало всю роговую оболочку без остатка. Таким не помогала и иридэктомия.
     
      Дорога к успеху
      До середины XIX века для борьбы со слепотой врачи ничего придумать не могли, кроме иридэктомии. Слепые, у которых бельмо сплошь закрывало роговицу, так и оставались слепыми на всю жизнь.
      Ослепшие люди обращались к врачам, умоляя их вернуть потерянное зрение, если не полностью, то хотя бы частично. Врачи в те времена тоже не считали, что слепые должны оставаться слепыми. Наоборот, они стремились найти средство борьбы с помутнением роговой оболочки.
      Как больные, так и врачи понимали, что все дело в бельме — в этой небольшой мутной пленочке. Стоит только снять ее, как лучи света хлынут в глаза.
      Можно ли было просто вырезать бельмо?
      Нет, получилась бы рана, которая вскоре заросла бы толстым, грубым рубцом. Такой рубец еще более непрозрачен, чем бельмо. Затем, во время операции через рану могла бы вытечь полужидкая часть глаза — содержимое так называемой передней камеры и стекловидное тело. В рану могли бы, кроме того, попасть микробы, инфекция. Так или иначе человек безвозвратно лишился бы зрения. Бельмо, по сравнению с этим, конечно, меньшее зло.
      Врачи задумались над другим способом лечения.
      Нельзя ли сделать в бельме отверстие прямо против зрачка и вставить туда что-нибудь прозрачное, например, стекло? Стекло не давало бы ране затягиваться сплошным рубцом и позволило бы свету проникать в зрачок. Иначе говоря, нельзя ли применить стеклянный протез?
      Эта мысль долго владела врачами-окулистами. Было сделано многое в этом направлении, испытаны разные, иногда очень своеобразные средства.
      В середине прошлого столетия к немецкому врачу Зальцеру обратился один слепой, настойчиво желавший прозреть. Пациент был не только настойчив, но и богат. Он предложил Зальцеру не стесняться в расходах, но Зальцер ничего не мог сделать.
      Даже самый богатый человек не мог бы купить себе за любые деньги хоть немного зрения. Однако пациент Зальцера продолжал настаивать на своем, и Зальцер, который много думал об искусственных роговицах из стекла и даже производил опыты на животных, решил попытаться вставить протез в один глаз этого настойчивого больного.
      Для протеза достали горный хрусталь. Из него выточили маленький диск и вставили в золотую оправу. На оправе сделали особые острые шипики. Диск можно было вывинчивать из оправы.
      Затем Зальцер вырезал в бельме дырочку и вставил в нее этот хрусталь с оправой, как вставляют раму со стеклом в окно.
      Острые шипики должны были мешать протезу выпадать из глаза.
      Вознаградилась ли настойчивость больного? Стал он видеть? Нет. Хрусталь раздражал ткань глаза, появились мутные выделения. Приходилось беспрерывно вывинчивать хрусталь из оправы, вытирать его и промывать глаз. Кроме того, протез часто сдвигался то вверх, то вниз, то вбок и это причиняло больному большие неудобства.
      Так прошло два года. Наконец, протез перестал держаться в рубце и совсем выпал. Богатому пациенту не помогло его золото: он остался слепым.
      Врачам того времени стала известна неудачная попытка Зальцера и других врачей. Выводы напрашивались сами собой. С протезами было покончено.
      Однако, сама идея удалять бельмо в месте его наибольшей непрозрачности, в центре помутнения, и заменять его чем-то прозрачным, — осталась.
      Заменить же бельмо чем-то таким, что являлось бы не стеклом и в то же время было бы прозрачным, не чужеродным для глаза, можно было только одним — здоровой роговицей.
      Единственная ткань в организме, обладающая прозрачностью — это роговица.
      Попытки удаления бельма и замена его чем-то прозрачным вели к идее пересадки роговой оболочки.
     
      Угасшие надежды
      Первые операции пересадки роговицы начали производить только в 1865 — 1866 годах, т. е. почти через пятьдесят лет после того, как была высказана мысль о возможности такой пересадки.
      Что задержало почти на полстолетие осуществление идеи, которое ожидалось тысячами людей с огромным нетерпением и явилось бы для них настоящим благодеянием? Трудность операции.
      Тогда еще о пересадках ткани на глаз почти ничего не знали. Как вести очень тонкую операцию на таком небольшом пространстве, как площадь роговицы, на таком сложном и важном органе,, как глаз, — об этом даже крупнейшие специалисты того времени имели самое смутное представление.
      Но главное заключалось даже не в этом. Главное заключалось, в материале для пересадки. Брать роговую оболочку у трупа, мертвую роговую оболочку — казалось нелепостью. Нужно было брать ее только у живых. Однако какой человек со здоровыми глазами даст вырезать у себя роговицу, то есть согласится ослепнуть, во всяком случае, на один глаз!
      Если же и найдется такой человек, то получить у него кусок роговой оболочки еще недостаточно. А как ее сохранить? Ведь всякая отсеченная ткань начинает сморщиваться. Лишенная же питания роговица, кроме того, начинает мутнеть. В итоге вместо. Прозрачной ткани окажется пересаженной помутневшая ткань, через которую свет не проходит.
      Все врачи-окулисты того времени это знали, поэтому мысль, о пересадке представлялась весьма необычной.
      Один из видных хирургов начала XIX века, услышав о предложении лечить слепоту пересадками роговицы, воскликнул:
      — Это самая смелая идея, которая когда-либо приходила в голову врача!
      Нашлись опытные хирурги-окулисты, которые стремились, ввести в медицинскую практику пересадку роговицы.
      Некоторые врачи сделали слепым довольно много пересадок роговицы. Среди этих специалистов были и очень талантливые-хирурги и неплохие изобретатели, которые сконструировали особые инструменты, позволившие удобно вырезать отверстие в бельме и такой же кружок в ткани здоровой роговицы.
      Каковы же были результаты?
      Врачи добились того, что пересаженная ткань приживала на. новом месте, срасталась с глазом. Но зрения слепым они вернуть все же не сумели. Пересаженная роговица через некоторое время мутнела.
      Выходило так, что пересаженная ткань, несмотря на блестящее мастерство и виртуозность хирурга, обязательно теряла свою-прозрачность. _ у ^
      Или же врачи допускали какую-то ошибку?
      Действительно, ошибку нашли: все дело портил источник, из которого получали материал для пересадки. Роговицу брали у кроликов, овец, собак, даже у кур. Тогда еще не знали, что ткани животных не могут заменить во всем ткани человека.
      Но когда начали производить пересадку роговицы от человека к человеку, то и от такой операции ничего хорошего для слепых не получалось.
      Опубликованные работы крупных специалистов с сообщением о неудачах надолго охладили у врачей и исследователей интерес к пересадке роговицы.
      Надежды, родившиеся было у тысяч людей, обреченных на вечную слепоту, стали угасать.
      К началу XX века, когда хирурги уже уверенно пересаживали и кожу, и кости, и хрящи, и сухожилия, и даже нервы, почти никто из окулистов не занимался операцией пересадки роговицы.
     
      Свет и тени
      Что же нового дала медицина после всех этих попыток? Вслед за разочарованиями, трудностями, казавшимися непреодолимыми, было ли совершено какое-либо новое открытие?
      В 1906 году в специальной медицинской прессе появилась статья, очень заинтересовавшая врачебный мир. В ней содержалось описание операции, успешно произведенной слепому.
      Ему пересадили роговицу, взятую из глаза другого человека. Пересаженная ткань не только прижилась, но и сохранила свою полную прозрачность. На протяжении ряда лет, до самой смерти, больной превосходно видел. Это была единственная подобная операция, но она бесспорно доказала, что пересадка роговицы вполне возможна и притом с абсолютным успехом. Сделал ее Цирм.
      Разумеется, это событие явилось для всех хирургов-окулистов толчком к новым поискам, к новым экспериментам.
      Был ли в данном случае придуман новый способ операции или нашли новый способ получения материала для пересадки?
      Нет, ничего нового не было придумано, ничего нового не было найдено. Сделали операцию так же, как обычно ее тогда делали. Это был просто случайный успех.
      Неудивительно, что потом опять пошли неудачи.
      Через два года в 1908 году проблемой пересадки занялся один из выдающихся врачей Европы — чешский окулист Элынниг. Техника операции, которую он разработал, оказалась лучше прежней. Затем Эльшниг ввел в употребление инструменты, упрощавшие пересадку.
      Число оперированных стало увеличиваться. Уже до 1931 года Эльшниг и его ученики сделали двести три пересадки. Это была, разумеется, неслыханная цифра, но из них только тридцать одна операция целиком прошла удачно, дав хорошие результаты.
      И все же это представлялось фактом первостепенной важности. Впервые во всем мире не один, а тридцать один человек прозрели. Медицина совершила тридцать одно «чудо» превращения слепых в зрячих.
      Одновременно шла работа и в других странах. К этому же году можно было насчитать до двухсот пятидесяти пересадок, сделанных в Америке, Италии, Англии. И там у пятнадцати процентов слепых зрение восстановилось.
      Действительно, можно было, пожалуй, считать, что в проблеме пересадки роговой оболочки наступила новая эпоха. Выходило и в самом деле так, что в борьбе со слепотой наука сделала огромный шаг вперед.
      Но по существу этот шаг вперед сопровождался большим количеством неудач. Если даже согласиться, что в такой сложной операции невозможно совсем избегнуть неудач, то и допускать их в таком размере не следовало никак.
      Из двухсот пятидесяти человек, подвергшихся операции, остались слепыми почти двести пятнадцать — это приводило в отчаяние окулистов.
      Возникал неизбежный вопрос: отчего в одних случаях исход операции был благоприятным, а в других случаях — неудачным?
      Разгадать причину этого долго никто не мог.
      И вот в те же годы появились сообщения, которые изумили окулистов всего мира. Опубликованные данные говорили, что в нашей стране не только широко поставлена борьба со слепотой, но что результаты превосходят всякие ожидания, все достижения зарубежных хирургов. Высокий процент выздоровлений представлялся неслыханным. В нашей стране была разгадана причина неудачных исходов, всегда сопровождавших операции пересадки роговой оболочки.
      Секрет огромного числа неудач был обнаружен; и тогда же был обнаружен и метод борьбы с этими неудачами.
      Разгадку нашел советский окулист, профессор, а ныне действительный член Академии медицинских наук, Герой Социалистического Труда Владимир Петрович Филатов.
     
      Побежденная ночь
      У редактора заводской многотиражной газеты заболели глаза. С каждым днем состояние больного становилось все хуже. Пришлось оставить работу. Один глаз, закрытый бельмом, совсем не видел. Зрение на втором глазу тоже сильно упало, и там развивалось воспаление. Болезнь называлась паренхиматозный кератит. Редактор стал полным инвалидом.
      Что было делать? Ни один окулист ничего хорошего не обещал осле-пшему. Бельмо! Против этого в медицине нет средств. Надо терпеть. Такова, значит, судьба. А впрочем, не попытать ли
      счастья в Одессе? И редактору посоветовали поехать туда в глазной институт.
      Это было в 1923 году.
      В 1926 году инвалид поехал в Одессу. Сопровождала его родная сестра. Она водила его за руку.
      Сестра привела слепого в клинику. Его принял профессор. Лица профессора больной не видел, то, что говорил профессор своим ассистентам, было непонятно из-за многих специальных медицинских терминов, но в самом голосе профессора ему почудилось что-то ободряющее. Надеждой прозвучали для инвалида слова, произнесенные профессором:
      — Давайте попробуем сделать операцию. Сделаем, все, что можно. Сделаем пересадку.
      Через несколько дней редактора оперировали.
      Пять дней после этого он пролежал почти неподвижно. Ему ежедневно меняли повязку на глазах.
      Через два с половиной месяца он уезжал обратно в свой город вместе с сестрой. Она больше не водила его за руку. Он перестал быть инвалидом. Он стоял почти все время у окна вагона и видел синее небо с плывущими белыми облаками, видел зеленые поля, серую в яблоках лошадь, запряженную в черный шарабан, полосатый шлагбаум у переезда... Радость переполняла его сердце.
      Через две недели заводская многотиражка опять выходила за его подписью, и, как прежде, он правил рукописи.
      Каждые два месяца, год за годом, почтовый вагон увозил в Одессу его письмо. Редактор писал, что видит хорошо, что зрение его нормально. В заключение он посылал слова горячей благодарности тому, кто вернул его к свету, к труду, к жизни. На конверте стоял неизменный адрес: «Одесса, Научно-исследовательский экспериментальный институт глазных болезней. Профессору Владимиру Петровичу Филатову».
      Слепой летчик... Это ужасное несчастье. Привыкнуть видеть необъятные просторы и потом не видеть даже своей руки. Привыкнуть летать с быстротой ветра, а потом двигаться с опаской, еле-еле, мелким, неуверенным шагом, с трудом переходя улицу.
      Нечаянный удар по глазам сделал летчика слепым.
      Удар сопровождался ранениями. После них образовались рубцовые бельма.
      Летчик также попал в Одессу, в институт к Филатову. Он входил туда, еле отличая ночь от дня. Вышел он через несколько месяцев. Теперь он видел все, видел даже издали номер вагона приближающегося трамвая. Он вернулся к своим обязанностям и снова уселся за штурвал своей могучей машины.
      От него, из города Сумы, также стали приходить через определенные промежутки времени письма к профессору Филатову: «Все в порядке. Зрение превосходно».
      Такие же письма каждые полтора месяца приходили из Житомира от библиотекарши, еще недавно погруженной в непроницаемую тьму слепоты.
      Для нее все было кончено. Она была полным инвалидом. Но чудесные руки профессора Филатова вернули ей зрение, вернули радость жизни. В каждую строку своих писем она вкладывала все новые слова признательности.
      С каждым днем, с каждым месяцем, с каждым годом все меньше и меньше становится неудачных операций, все растут и растут стопки писем на столе профессора. Их присылают уже с Дальнего Востока, из знойного Таджикистана, с холодного, сурового Севера. Число городов, откуда пишут недавние пациенты Филатова, непрерывно увеличивается. Отовсюду сообщают о великом благе, которое принес кусочек роговой оболочки, пересаженной профессором.
      Так кусочек роговицы победил темную ночь слепоты.
     
      Счастливое открытие
      Что же, собственно, сделал Филатов? Какую разгадку он нашел?
      Операция пересадки заключается в том, что вырезают бельмо и на его место накладывают пластиночку из роговой оболочки, взятой от другого глаза. У кого можно взять глаз? У только что умершего человека, например.
      Эльшниг, его ученики и все другие окулисты именно так и поступали. Чем раньше после момента смерти удавалось получить роговицу умершего, чем скорее можно было пересадить ее на слепой глаз, тем больше было шансов на успех. А если удавалось получить роговицу сразу же после смерти, через час-другой, то это было совсем хорошо. Еще лучше — роговица живого глаза. Но где ее взять? Очевидно, там, где она становится ненужной. Доставили, например, в больницу человека с размозженными стенками глазницы после уличной или железнодорожной катастрофы. Пострадавший глаз не спасти, его надо удалить, но роговая оболочка цела. Вот у этого удаленного глаза срезают роговую оболочку для пересадки.
      Эльшниг и остальные врачи считали, что гарантия удачи в том, чтобы живая или почти живая роговица возможно быстрее была бы перенесена на место пересадки.
      Филатов эти представления опроверг. Он доказал, что надо поступать совсем наоборот.
      Там, где пересаживали роговицу, только что взятую у живого человека или свежего трупа, удача если и была, то оказывалась чаще всего кратковременной. Роговица приживалась, но потом мутнела. Только немногим операция приносила излечение. Чаще же всего она была безуспешной. Это являлось источником глубокого разочарования для врача и тяжелым ударом для больного.
      Филатов принял противоположное решение. Он категорически возражал против пересадки свежей роговицы. По его мнению, роговицу можно применять не раньше чем через три-четыре дня порле смерти того, у кого она была взята. Эти три-четыре дня до использования роговицу надо хранить в леднике, при трех-четы-рех градусах тепла и уж никак не выше пяти.
      Как обосновал Филатов свое предположение? Он ни на секунду не сомневался в справедливости своего утверждения, потому что результаты многих лет работы очень красноречиво говорили сами за себя.
      Эльшниг вернул зрение 31 больному из 203, т. е. 15 процентам своих пациентов, а применял он почти исключительно роговицу живого глаза.
      Филатов брал только роговицу трупов после трех-четырех дней хранения, консервирования ее в холодильном шкафу. Произвел Филатов 671 пересадку. Вернулось зрение у 305 больных, т. е. у 45 процентов оперированных! Это было в три раза больше, чем при пересадке свежей роговицы.
      Но среди этих 671 больных находилось 294 таких, которые заведомо были непригодны для операции по разным причинам. Им ничто не помогло бы. Филатов делал им пересадку, мало надеясь на успех, чаще всего только уступая их горячим мольбам.
      Если исключить таких больных, то 305 удачных операций приходится уже не на 671 больного, а на 377. Это составляет почти 80 процентов! В пять с лишним раз больше, чем у Элыннига!
      Эти цифры Филатова были получены в результате применения консервированной роговицы. Именно это обстоятельство обеспечило успех. Вот что разгадал Филатов. Это было подлинно счастливое открытие!
      Следует помнить, что даже маленькое достижение, ничтожное преимущество в этой области, является огромнейшей победой. Ведь речь идет буквально о человеческом счастье. Сколько во всем мире слепых? Считается, что их не меньше пятнадцати миллионов. Вероятно, пяти миллионам из них можно произвести пересадку роговицы.
      Понятно, что даже самое небольшое усовершенствование в этой области означает увеличение числа прозревших на сотни тысяч, а при улучшении на пятьдесят-шестьдесят процентов — счет идет уже на миллионы.
      Надо сказать, что Филатов также придумал очень удобные инструменты для такой тонкой, ювелирной операции, как пересадка роговицы. Он выработал свою наиболее совершенную технику, свой способ проведения этой операции.
      Но главное заключалось в подготовке роговой оболочки трехчетырехдневным хранением ее в холодильном шкафу при строго определенной температуре.
      Именно благодаря консервированию трансплантата операция Филатова возвращала зрение почти каждому слепому, если только у него в глазу не произошло непоправимых разрушений.
      Это было замечательнейшим достижением, вписавшим славную страницу в летопись медицины.
      Множество прозревших людей с любовью и благодарностью повторяют имя советского ученого из Института глазных болезней в Одессе.
     
      Новая цель
      Как все же удалось Филатову сделать такое открытие — найти, что консервированная роговица не теряет своей прозрачности. Борьбой с потерей зрения Филатов занимался много лет. Он много лет занимался и вопросами пересадки роговицы. Случайности в его открытии не могло быть.
      В поисках решения Филатов вспомнил один пример из врачебной практики.
      В работе одного окулиста была описана операция, при которой ему срочно потребовалась роговица для пересадки. Свежеудаленного глаза у него не было. Пришлось ввиду безвыходности положения воспользоваться глазом, который хранился на льду уже восемь дней.
      Операция прошла хорошо. Роговица, хранившаяся в течение восьми дней, прижилась и только чуть-чуть помутнела, но и это помутнение вскоре исчезло. Прозрачность быстро восстановилась. Слепой прозрел.
      Окулист описал это, как курьез. Он был уверен, что из операции ничего не выйдет, так как хорошие результаты, по общему мнению, давала только свежая роговица глаза, взятая от живых людей. Описывая свой случай, этот врач как бы хотел сказать: «Вот бывают же такие странности и неожиданности».
      Так посмотрели на это и все остальные окулисты.
      Когда Филатов прочитал попавшуюся ему статью, он отнесся к описанному в ней факту по-иному. Чутьем настоящего ученого он понял, что здесь кроется какое-то чрезвычайно важное обстоятельство. Казавшийся странным случай с длительно хранившейся роговицей требовал изучения.
      История такой удачной операции направила мысль Филатова на обстоятельство, на которое никто не обратил внимания: речь шла о пребывании вырезанного глаза в течение долгого времени на льду.
      Многочисленные опыты показали Филатову, что дело действительно не так просто и объясняется совсем не случайностью. По мере дальнейших исследований перед Филатовым все больше раскрывались преимущества консервированной роговицы. Убедившись в этом, Филатов применил ее на людях и получил те блестящие результаты, о которых мы уже говорили.
      Работы Филатова получили общее признание. В нашей стране и далеко за ее пределами широко распространилась слава о нем как об искусном враче и целителе одного из тягчайших человеческих недугов.
      Казалось, Филатов мог считать себя удовлетворенным теми успехами, которых ему удалось достичь.
      Но он был не только великолепным врачом. Он обладал еще и неутомимой пытливостью ученого. Филатов стал добиваться объяснения, почему консервированная роговица трупа обладает способностью сохранять свою прозрачность.
      И вот в момент, когда все больше и больше становилось людей, которым он вернул зрение, когда Филатов, казалось, достиг всего, чего нужно было достичь, когда он доказал, что его метод действительно самый правильный, и когда на всем этом он мог бы поставить точку и заниматься лишь усовершенствованием своего метода, — именно в этот момент началась цепь новых необыкновенно интересных открытий, приведших к самым неожиданным результатам, имеющим не только теоретическое, но и практическое значение.
     
      Стимулирующие вещества
      Утверждение Филатова о том, что свежая ткань, ткань живого глаза менее пригодна, чем взятая у трупа и законсервированная, было парадоксальным. Распространенное мнение о том, что чем свежее ткань, тем более она пригодна для пересадки, являлось азбукой не только для окулистов, но и для врачей любой другой специальности. А Филатов не только утверждал обратное, но и доказал правильность своего утверждения.
      Как же объяснить такое противоречие?
      Надо допустить, что в тканях умершего человека, сохраняющихся известное время, появляются какие-то вещества, позволяющие некоторое время поддерживать их жизнь. Для того, чтобы эти вещества могли образоваться, нужен срок — несколько дней.
      Так рассуждал Филатов. В сущности это являлось только предположением, но это было единственно достоверным предположением. Филатов назвал такие вещества «биогенными стимуляторами», т. е. веществами, которые могут возбуждать, стимулировать жизненные процессы. Но тут возникали тотчас же новые вопросы. Разве отрезанная ткань не умирает? Разве она уже не мертвая ткань?
      Нет. Известно, например, что ногти и волосы у мертвеца долго еще растут. Известно также, что ткани куриного зародыша могут очень долго расти, если их поместить в специальную питательную жидкость. Да и не только куриного зародыша, но и человека. А в опытах Кравкова «жили» очень долго пальцы, отрезанные у трупа.
      Вырезанный даже через десять-дверадцать часов глаз трупа — не есть мертвый глаз. В его тканях еще не угасли жизненные процессы. При тончайших наблюдениях под микроскопом еще и через пять дней в роговице такого глаза можно обнаружить движение клеток. Значит, эта ткань еще живая.
      Но она поставлена не в те условия, в каких находится в живом организме. Она находится в худших условиях, в условиях, затрудняющих ее жизнь, в условиях отсутствия питания: это все невыгодные для жизни обстоятельства. Хранение при температуре всего в три-четыре градуса тепла еще больше отягощает эти условия.
      Что же происходит с такой тканью? Подчиняется она безропотно гибельной для себе перемене?
      Нет, она живет. Она борется за свою жизнь. Отрезанная, но пока еще живая, ткань борется, но как, чем? Тем, что работа ее клеток перестраивается. Ее клетки начинают вырабатывать вещества, которые поддерживают жизнедеятельность ткани в тяжелых, неблагоприятных, суровых для нее условиях.
      Как можно поддерживать такую ткань? Усиливая ее сопротивление суровым условиям, возбуждая в ней жизненные процессы. Новые вещества, образующиеся в консервированной роговице, помогают ее клеткам выживать.
      Вот почему Филатов назвал эти вещества «биогенными стимуляторами», то есть веществами, поддерживающими жизненные биохимические реакции.
      Опыты показали, что стимулирующих веществ развивается в ткани больше всего к третьему-четвертому дню хранения. К этому сроку они накапливаются в достаточном количестве. Теперь ясно, почему роговица, пересаженная после трехдневного консервирования, приживается и не дает помутнения.
      Приживается она потому, что является жизнеспособной тканью, а не мутнеет потому, что в ней под влиянием усиленного действия стимуляторов идет активная борьба с неблагоприятными обстоятельствами. Вследствие этого выпавшие в прозрачных клетках белковые частицы, образующие помутнение, рассасываются.
      Теперь ясно и другое — почему ткань глаза живого человека менее пригодна для пересадки. Такая ткань находится в нормальных условиях. Она не нуждается в стимуляторах, и она их не вырабатывает. Пересаженная на новое место такая ткань не может поэтому успешно бороться с наступающим помутнением. Она для этого еще не подготовлена, еще не вооружена достаточным количеством стимуляторов.
      Так объяснил Филатов кажущееся противоречие в действии свежей роговицы и консервированной.
      Объяснил не только одно это. Он объяснил еще и то, что наблюдали, но не понимали другие окулисты.
      И Эльшниг, и многие другие врачи отмечали, что при удачных операциях пересадки остается прозрачным не только сам кусочек роговицы, пересаженный против зрачка, но начинает просветляться и часть бельма, еще оставшаяся вокруг трансплантата.
      Такое, само по себе непонятное, явление раньше не привлекло ничьего внимания.
      Филатову же стало ясно, что действие стимулирующих веществ не ограничивается пределами пересаженного кусочка роговицы. Стимулирующие вещества выходят за его пределы, проникают в соседние клетки, где имеются остатки бельма, и повышают их способность к сопротивлению. Вместе с тем Филатов увидел, что теперь открывается еще одна чрезвычайно серьезная сторона вопроса, касающегося пересадки консервированной ткани: речь идет об активности стимуляторов.
      Особенно поучительной в этом отношении была операция, произведенная Филатовым одному железнодорожнику. Этот больной после воспаления на обоих глазах потерял полностью зрение. На каждом глазу было бельмо.
      Профессор Филатов сперва произвел больному пересадку роговицы на правый глаз.
      Пока железнодорожнику меняли перевязки, пока следили за послеоперационным заживлением, пока делали другие лечебные процедуры, шел день за днем. Наконец, повязки были сняты и можно было приступать к операции на втором глазу. И тут Филатов обнаружил необычайное явление. На втором глазу вместо прежнего довольно густого и непроницаемого бельма виднелось только слегка мутнеющее пятнышко. Иначе говоря, бельмо левого глаза почти совсем просветлело само по себе. Для него не требовалось уже никакой пересадки. Это сделали биогенные стимуляторы, поступавшие из трансплантата правого глаза.
      Позже такое явление Филатов наблюдал часто. Но в первый раз оно вызвало изумление. Изумил не только сам факт, поражала сила биогенных стимуляторов.
      В самом деле, каков был размер пересаженного на правый глаз кусочка роговицы? Весил он одну пятую грамма, а величиной был, примерно, с половину ногтя мизинца. Надо полагать, что действие биогенных стимуляторов на различные ткани осуществляется посредством нервной системы. Но возможно еще и действие также гуморальным путем, то есть посредством крови и лимфы. А это значит, что стимулирующие вещества такого крохотного кусочка выделялись в кровь и через нее добрались до второго, левого, глаза; при этом количество их было, конечно, очень ничтожным.
      Но даже и этого ничтожного количества веществ было достаточно, чтобы вызвать в клешах мутной роговицы второго глаза процесс рассасывания. Так велика активность стимулирующих веществ! Филатов тотчас оценил ее по достоинству и сделал отсюда свои очень широкие и смелые выводы.
      Считалось, что задача пересадки сводится лишь к тому, чтобы одной тканью заменить другую. На место негодной, испорченной ткани, на место бельма помещают кусочек нормальной ткани, который, прижившись, должен выполнять функцию прежней ткани. И ничего больше.
      Перед Филатовым, изучавшим случай с железнодорожником, ярко обнаружился новый смысл пересадок. Оказалось, что пересаженная роговица не только была материалом для замены помутневшей роговицы. Она, кроме того, излечивала болезнь, развертывавшуюся у больного совсем не в месте пересадки, то есть не в правом глазу, а сравнительно далеко от него — в левом глазу.
      Разумеется, все это можно было понять только в том случае, если допустить, что биогенные стимуляторы оказывают свое основное действие через весь организм, а стало быть, через центральную нервную систему.
      Теперь вернемся к выводу, сделанному профессором Филатовым.
      Пересаженная роговица обладает не только замещающим свойством, но и лечебным.
      Это был вывод чрезвычайно большого значения.
      Просветление бельма левого глаза в результате влияния стимулирующих веществ, поступающих из отдаленного источника, каким являлся правый глаз, намечало открытие совершенно нового метода лечения болезней.
     
      Нарушение границ
      Теперь совершенно неизбежно возникал законный и весьма важный вопрос: является ли выработка стимулирующих веществ свойством только выживающей роговицы, не обладают ли им и
      другие ткани? Оказалось, что ответ на этот вопрос мог быть только утвердительным. И это понятно. Ведь все ткани подчиняются одним и тем же физиологическим законам. Для любой из тканей могут быть созданы затруднительные, неблагоприятные » условия жизни. Тогда в каждой подобной ткани должны вырабатываться стимулирующие вещества. Но в таком случае можно заставить каждую ткань делать то, что сделала у железнодорожника роговица, пересаженная на правый глаз и вызвавшая рассасывание бельма на левом глазу. Значит, и остальные ткани должны оказывать такое же действие при пересадках.
      Филатов начал с той же роговицы. Одному больному он пересадил роговицу не на бельмо, а сбоку, у самого края бельма. Че-раз некоторое время густое бельмо превратилось в слегка мутнеющее пятно. Еще одна такая же добавочная боковая пересадка совсем «стерла» пятно, довела его до полного просветления.
      Тогда Филатов предпринял то, что прежде показалось бы совершенно невероятным. Он стал лечить помутнение роговицы глаза не пересадкой роговицы, а пересадкой... кожи. Кусочек консервированной кожи, взятой с руки, Филатов пересаживал на висок, и у многих больных наступало улучшение зрения.
      Во всяком случае, не очень запущенные заболевания роговой оболочки хорошо поддавались новому способу лечения.
      Но ведь кожа не связана непосредственно с роговой оболочкой глаза. Если пересадка кожи помогает при воспалении роговицы, то не должна ли она помочь и при других глазных заболеваниях?
      Это предположение было проверено. Пересадку кожи стали применять при воспалении сетчатки, воспалении сосудистой оболочки, при так называемом симпатическом воспалении, — очень тяжелом заболевании глаз, при поражении стекловидного тела, атрофии зрительного нерва, катаракте, повышении внутриглазного давления — глаукоме. Хотя применение нового метода не носило массового характера, — это было только началом, — но успех получался явственный. Почти всегда наблюдалось облегчение, задержка болезненного процесса. Нередко наступало и полное выздоровление.
      После кожи пришла очередь мышц, печени, плаценты. Кусочки органов в консервированном виде пересаживали больным. Иногда пользовались особым видом пересадки — имплантацией. Это уже не пересадка, а введение измельченных кусочков пересаживаемого материала в глубину ткани,, чаще всего под кожу.
      Напрашивался новый вопрос. Разве биогенные стимуляторы действуют только при глазных болезнях? Разве они усиливают жизненные процессы только в больных тканях глаза? Разве при неблагоприятных условиях клетки кожи или слизистой оболочки желудка, или легких, или нервов также не нуждаются в стимулирующих веществах? Нет, для всякого заболевания и этих тканей крайне нужны вещества, усиливающие их сопротивляемость болезни и способствующие выживанию.
      Так учение советского ученого — академика Филатова — вышло за пределы области глазных болезней и постепенно стало завоевывать все новые и новые отделы медицины.
     
      Замечательный факт
      Перед нами встает законный вопрос. Кусочки ткани для пересадок, будь это роговица или кожа, берутся не у самого больного, не у того, кому делают пересадку, а у другого человека, обычно уже умершего. Но ведь, может быть, этот другой человек болел какой-нибудь заразной болезнью. Тогда может случиться, что вместе с кусочком взятой для пересадки ткани в тело человека будут перенесены болезнетворные микробы. Температура в 3 — 4 градуса выше нуля, при которой консервируются ткани, даже в течение 5 — 6 дней не убивает всех микробов. Значит, опасность переноса инфекции при пересадках действительно существует. Что же делать?
      Вспомним, как вообще уничтожают микробов. Для этого применяют различные так называемые дезинфицирующие средства, например, раствор сулемы, карболовой кислоты. Но не всякую ткань можно подвергнуть действию сулемы или карболовой кислоты, так как эти сильно ядовитые вещества могут причинить
      вред не только микробам. Кроме того, они не убивают микробов, попавших в глубину тканей, куда дезинфицирующие вещества проникнуть не могут.
      Другой способ освободить какой-либо материал от микробов, сделать его, как говорят, стерильным заключается в том, что подлежащий дезинфекции материал помещают в особые аппараты — автоклавы. В них можно получить высокую температуру. Микробы же обычно гибнут при нагревании до ста — ста двадцати градусов.
      Допустимо ли и для пересадок пользоваться сильными дезинфицирующими веществами? Мы уже знаем, что нельзя. Они не только убьют микробов, но и повредят пересаживаемую ткань.
      Можно ли использовать для обеззараживания тканей автоклав?
      При пересадках непременным условием успеха является пользование такой тканью тела, которая находилась в неблагоприятной для жизни обстановке, но не погибла. Многочисленные опыты показали, что подобная обстановка создается консервированием при 3 — 5 градусах выше нуля. Эта температура наиболее благоприятна для накопления биогенных стимуляторов. Но чтобы убить микробов, нужна температура не менее ста градусов! При такой температуре образование биогенных стимуляторов будет задержано или вовсе приостановлено. Значит, и автоклавированием нельзя пользоваться.
      В результате настойчивых поисков Филатова и его сотрудников и эта трудная задача была решена.
      Прежде всего, тщательные исследования показали, что многие микробы, в том числе и некоторые возбудители опасных болезней, теряют жизнеспособность и при температуре 3 — 4 градуса выше нуля, если она длится шесть дней. Но самое главное заключается в следующем. При изучении кожи и ряда других тканей, подвергавшихся консервированию, а затем действию высокой температуры, обнаружился замечательный факт. Кусочки кожи консервировались при 3 — 5 градусах выше нуля в течение 4 — 7 дней. К этому сроку, как уже известно, биогенные стимуляторы накапливаются в наибольшем количестве. Затем те же консервированные кусочки подвергались в автоклаве действию 120 градусов выше нуля в течение часа. Дальше следовало посмотреть, насколько потеряли эти кусочки тканей свою целебную силу. Исследователи были уверены, что температура в 120 градусов окажет разрушительное действие на биогенные стимуляторы. Интересно было только узнать, в какой мере.
      Результаты проверки поразили их. Целебное действие биогенных стимуляторов сохранилось полностью. Контрольные опыты подтвердили, что нагревание до 120 градусов в течение часа не уменьшило лечебного эффекта консервированных тканей. Биогенные стимуляторы оказались теплостойкими.
      В то же время мы знаем, что температура в 120 градусов выше нуля убивает всех микробов. Никакие живые возбудители болезней после этого в консервированных тканях не могли сохраниться.
      Так было преодолено препятствие, казавшееся непреодолимым.
      Мало того. Выяснилось, что накопление биогенных стимуляторов даже увеличивалось от действия высокой температуры.
      На первый взгляд, это было уже совсем странно.
      Но странным может представляться явление только до тех пор, пока оно не получит объяснения.
      Дополнительные исследования показали, что консервирование при 3 — 5 градусах вызывает в результате биохимических изменений в тканях появление биогенных стимуляторов. Но часть этих веществ остается в клетках. После нагревания до 120 градусов накопление биогенных стимуляторов увеличивается за счет выделения их из тканей. Все это и ведет к накоплению биогенных стимуляторов.
     
      Большие перспективы
      Когда больная поступила в туберкулезную клинику Одесского медицинского института, то даже палатный врач, заботящийся об улучшении настроения своих пациентов, даже он затруднился сказать ей слова ободрения. Женщина страдала тяжелой открытой формой туберкулеза легких.
      Она болела уже пять лет. Болезнь медленно, но неуклонно прогрессировала. Жар изнурял женщину. От слабости больная едва могла говорить, у нее часто появлялось кровохарканье.
      Но, как выяснилось в клинике, этой женщине особенно не повезло. У нее обнаружили на задней стенки гортани и на голосовых связках туберкулезные язвы. Кроме туберкулеза легких, у больной имелся еще и туберкулез гортани.
      Вот почему палатный врач затруднялся найти ободряющие слова. Что можно было обещать? Чудо? Но чудес не бывает.
      Филатов, как и все советские медики, считает, что врач никогда не имеет права складывать оружие. У постели больного всегда должен стоять врач-оптимист. И когда профессор узнал об этом почти безнадежном случае, он тотчас предложил свой новый способ лечения. Он решил призвать на помощь стимулирующие вещества.
      11 ноября 1937 года Филатов сделал больной пересадку консервированной кожи на шею под челюстью.
      Через три дня профессор зашел в палату. Больная в это время завтракала. Завтракала! А сколько недель до этого она почти ничего не могла есть из-за мучительных болей при глотании. Язвы в гортани стали уменьшаться.
      Через месяц больной была произведена вторая пересадка на шею. Через два месяца — третья. В апреле сделали четвертую пересадку. От пересадки до пересадки состояние больной улучшалось.
      Наконец, в мае 1938 года был пересажен пятый и последний кусочек кожи.
      В июне женщина, прибавив немного в весе, покидала клинику. У нее почти исчезла одышка, кашель, температура понизилась почти до нормальной. Появились аппетит, крепкий сон, бодрость. Она ушла жизнерадостная, полная надежд, вполне работоспособная. Она верила, что сможет выздороветь. «Биогенные стимуляторы» кожной ткани сыграли огромную роль.
      В клинику внутренних болезней в августе 1938 года доставили больного, печатника, с сильным желудочным кровотечением. Кровотечение было такое, что врачи даже не решались ощупать живот больного, опасаясь растревожить кровоточащий в желудке сосуд. Причина была ясна — язва желудка. Рентгеновское исследование подтвердило этот диагноз.
      Болезнь протекала тяжело. Кровотечение иногда возобновлялось. Боли под ложечкой не исчезали. Тошнота и изжога изводили больного. Голодная диета вконец истомила его.
      1 октября печатнику пересадили кусок консервированной кожи на подреберье. Уже через двое суток у него прекратились боли. А 10 октября его выписали на работу, дав указание следить за своим питанием, не есть грубой пищи.
      Но 13 января 1939 года печатника снова доставили в клинику. Он съел слишком много сала и селедки. И это, очевидно, повредило еще не окрепший рубец язвы, и болезнь резко обострилась. Больному опять сделали пересадку кожи.
      На второй день состояние печатника сразу улучшилось. А спустя немного времени он уже приступил к работе в типографии.
      Один инженер заболел гриппом. Грипп прошел. Но осталось присоединившееся к гриппу осложнение — бронхиальная астма.
      Девять лет астма мучила его. Приступы были почти ежедневно. Острый запах, волнение, переутомление, сырость, холодная погода, внезапный порыв ветра сейчас же вызывали приступ. Нередко через три-четыре часа наступал второй.
      Лечили его впрыскиваниями адреналина. Иногда это помогало, чаще — нет. Лечили его облучением селезенки рентгеновскими лучами. Лечили электризацией. Сделали прижигание и операцию в носовой полости. Но все это почти не приносило улучшения.
      7 ноября 1939 года больному пересадили на грудь полоску консервированной кожи. Наблюдались у него после этого приступы бронхиальной астмы? Да, наблюдались. За шесть месяцев у него было два приступа. Вместо ста восьмидесяти, как прежде! Пересадку повторили. Это было уже в марте 1940 года.
      Больше бронхиальная астма не давала о себе знать. Так обстояло, по крайней мере, в течение тех шестнадцати месяцев, пока инженер подавал о себе вести.
      Можно привести еще множество других примеров лечения методом пересадки тканей — не только кожи, но и брюшины, плаценты, хрящей. Можно было бы рассказать о лечении волчанки, о лечении незаживающих язв голени, бедер, рук, о лечении фурункулеза, воспаления брюшины, плохого срастания костей, рев-матизмов, ишиаса, ожогов, отморожений, даже сахарной болезни, брюшного тифа... Но мы ограничимся теми несколькими историями болезней, о которых только, что рассказали. Они достаточно красноречивы.
      Конечно, отсюда еще нельзя сделать вывод о том, что пересадка всегда помогает. Много было и неудач. Понятно, что здесь, как и при любом методе лечения, имеет значение и состояние организма, и многие другие условия. В некоторых случаях те же болезни следует лечить другими способами. В медицине нет и не может быть универсальных, годных на все случаи средств излечения. Это надо хорошо помнить и быть осторожными в выводах, чтобы не допускать чрезмерных надежд и разочарований.
      Следует признать, что даже отдельные удачи в этой области сулят большие возможности. Они показывают, что новый метод борьбы с болезнями, метод тканевого лечения, начавшись с роговицы, властно вторгается в практику больниц и клиник.
      Как объяснить действие стимулирующих веществ в тех случаях, о которых мы рассказали? Надо иметь в виду, что, по Филатову, стимулирующие вещества влияют не только на очаг болезни, но и на все части организма, на всю систему защитных механизмов человеческого тела. Эти вещества действуют как возбудители на все органы и ткани, мобилизуют через нервную систему все их рессурсы для борьбы с болезнью.
      Было поэтому совершенно естественным то, что неоднократно подмечал Филатов: когда лечили пересадкой помутнение одного заболевшего глаза, на другом, абсолютно здоровом глазу повышалась острота зрения, т. е. улучшалось даже нормальное состояние.
      И хотя не всякий туберкулез легких и не всякую форму астмы, язвенной или какой-либо иной болезни можно лечить по Филатову, тканевой терапией, такой метод подает большие надежды. Тканевое лечение — еще очень юное, но многообещающее дитя медицины.
      Проницательный и зоркий взгляд советского ученого сумел рассмотреть сквозь случайные и отдельные факты еще одну великую силу живого организма. И не только рассмотреть, но и использовать ее для борьбы за здоровье человека.
     
      Без таинственности
      Что же такое «биогенные стимуляторы»? Надо сказать, что природа биогенных стимуляторов полностью еще не раскрыта. Но очень много уже известно.
      Так, например, установлено, что они не являются белковыми телами. Их нельзя отнести и к ферментам, играющим огромную роль в обмене веществ. Биогенные стимуляторы растворяются в воде. Они теплостойки. Какова же их химическая структура? На этот вопрос долго не удавалось получить ответ. Но в 1937 году было сделано очень любопытное открытие. Группа ученых выделила из обыкновенных бобов вещество, которое получило название дикарбоновой кислоты. И вот оказалось, что она обладает интересным свойством ускорять заживление ран.
      Открытие такой ценной особенности дикарбоновой кислоты даже привело к тому, что ее стали называть травматиновой кислотой.
      Потом было сделано еще одно открытие. В печени рыб, подвергнутых консервированию, образуются кислоты — янтарная и щавелевая. Эти кислоты относятся к ряду дикарбоновых кислот. Изучение консервированных листьев алоэ позволило извлечь из них коричную и лактон-оксикоричную кислоты, обычно в алоэ не содержащихся. Они тоже принадлежат к группе стимулирующих кислот, близких к дикарбоновым.
      Так стала раскрываться природа загадочных биогенных стиму- * ляторов. Они оказываются веществами определенного химического, состава.
     
      Новые горизонты
      Человек мечется на кровати. Пульс у него неровный, прыгающий, он то обрывается, то снова появляется, становится быстрым и снова обрывается. Видимо, сердце употребляет последние отчаянные усилия.
      Высокая температура сжигает больного. Он дышит часто, прерывисто. Он без сознания, в бреду. Это сыпнотифозный больной. Двенадцатый день его организм борется с тяжелым недугом.
      Наступает тринадцатый день. Состояние больного еще более ухудшается. Столбик ртути в термометре поднимается до 41 градуса и обнаруживает тенденцию подняться еще выше. Высохшие губы потрескались. Стоны становятся слабее. Силы покидают больного. К ночи ему становится уже совсем плохо.
      Но утром четырнадцатого дня врач застает больного в глубоком сне. Врач кладет руку на голову. Жар спал.
      Врач щупает пульс больного, чтобы узнать, что с сердцем. Пульс еще несколько учащен, но он уже ровный, без перебоев, без скачков — сердце работает несколько вяло, но почти нормально.
      Легкая влажность покрывает лоб больного. У него испарина, как будто он пробежал долгий путь или отдыхает после тяжелой работы. Он прошел трудный путь возвращения к жизни. Человек отдыхает после спора со смертью, которая уже стояла у его изголовья.
      Что же произошло в ночь с тринадцатого на четырнадцатый день болезни? Произошло то, что называется кризисом болезни.
      Кризис — это перелом. Болезнь как бы переломилась. До этой ночи она все усиливалась, а затем, как бы подсеченная, пошла сразу на убыль. Что же вызвало перелом болезни?
      Известно, что с болезнью борются не только при помощи лекарств. Борьбу с болезнью ведут внутри организма его защитные средства: антитоксины, антитела, фагоциты. Если они побеждают, человек выздоравливает. Если они оказываются бессильными, то берут верх возбудители болезни, и человек погибает.
      Филатов внес в это толкование свое дополнение, быть может, несколько парадоксальное.
      К моменту кризиса состояние больного резко ухудшается. Это значит, что защитные силы организма уже не могут сами справиться с врагом. Организм изнемогает. Больной начинает умирать. Но он не умирает. Происходит крутая перемена. Натиск болезни обрывается и ослабевает. Можно подумать, что к защитным силам организма подоспела какая-то подмога.
      Кто же этот союзник?
      Филатов дает ответ: биогенные стимуляторы. Это они пришли в последнюю минуту на помощь больному организму.
      Приближение смерти означает наступление самых неблагоприятных условий существования клеток тела. В клетках процессы жизни в это время энергично перестраиваются. Организм как бы делает последние усилия, чтобы выжить в тяжелых, невыгодных условиях, созданных болезнью. Появляются биогенные стимуляторы — последний резерв уходящей жизни. Поток биогенных стимуляторов, вспышка их появления — вот внезапный союзник защитных сил организма. Это и создает кризис болезни.
      Но не будь приближения смерти, не было бы и вспышки биогенных стимуляторов.
      Значит, поворот к выздоровлению вызван наступлением начала смерти.
      Можно сказать такую странную фразу: больной выздоровел потому, что начал умирать. Филатов говорит, что всюду, где была близка смерть, появляются стимуляторы — последний резерв уходящей жизни. Потому что начало умирания — это лишь одна из стадий изменившихся к худшему условий жизни, самая тяжелая стадия.
      От человека мысль исследователя, углубляясь в общие законы природы, идет дальше. Ведь человек — только часть живой природы. Не происходит ли что-нибудь подобное у всякого живого существа — у зверей, птиц, рыб, насекомых, растений?
      Имеются веские основания считать эту возможность достоверной. Вот пример.
      Есть такое тропическое растение — алоэ. Оно любит горячее солнце. Если алоэ держать в темноте, иначе говоря, в неблагоприятных для него условиях, то в его листьях разовьются стимуляторы. Доказательство было продемонстрировано довольно очевидным способом. Из листьев находящегося на воле алоэ получили
      экстракт. Экстракт этот ввели в зародышевый листок другого растения — сирени. Что последовало дальше?
      Ничего. Сирень росла, как и прежде. Ни быстрее, ни медленнее. Тогда сделали другой эксперимент.
      Опять взяли экстракт алоэ. Но экстракт из листьев такого алоэ, которое держали двадцать пять дней в темноте при очень низкой для алоэ температуре — в три градуса выше нуля. Этот экстракт тоже ввели в зародышевый листок сирени.
      Теперь получилась иная картина: рост сирени резко ускорился. Причина ясна. Она в том самом, чего не было в листьях первого алоэ и что оказалось в листьях второго, когда его держали двадцать пять дней в темноте, при суровой для него температуре.
      Причина в появившихся у алоэ биогенных стимуляторах.
      Теперь — небольшая справка из филатовских записей истории болезней.
      Восемнадцати больным, которые страдали воспалением роговой оболочки, сделали впрыскивание под кожу экстракта листьев такого консервированного алоэ. Больные эти попадали к Филатову и его ученикам в разное время на протяжении нескольких лет. У одних заболевание было тяжелее, у других легче.
      Но у пятнадцати человек результат оказался одинаковый. Воспаление пошло на убыль и быстро наступило выздоровление.
      Исцеление принесли им стимуляторы алоэ.
      Усиление роста сирени и улучшение состояния больных было замечательным доказательством того, что алоэ, помещенное в темноту и холод, перестраивало, активизировало свои жизненные процессы в новых, неблагоприятных, условиях.
      Это также, доказывало, что любой организм — животный или растительный — отвечает на всякое ухудшение условий такой же перестройкой. Перестройка может сопровождаться образованием в тканях новых веществ.
      Теперь подведем итог. Учение Филатова о клетке, стремящейся выжить с помощью биогенных стимуляторов, родилось из небольшой операции — пересадки роговицы. Затем оно перешагнуло пределы глазных болезней и проникло в другие области лечебной медицины.
      Оно открыло новые возможности, новые горизонты в науке, став прочным достоянием медицины.
     
      Вместо итога
      Великий физиолог Иван Петрович Павлов, изучая работу органов пищеварения, придумал очень интересную операцию. Он из желудка собаки образовывал два желудка: один большого размера, другой гораздо меньший. Вся пища поступала в большой желудок, там перерабатывалась под действием желудочного сока и затем шла в тонкие и толстые кишки. В маленький желудок пища не попадала: он был очень искусно полностью изолирован от первого желудка. Пища в него не попадала, но желудочный сок при кормлении собаки выделялся и в нем. Сделав в маленьком желудочке отверстие — фистулу, и вставив в нее трубку, можно собирать чистый, без всякой примеси пищи, желудочный сок, такого же точно состава, как и желудочный сок большого желудка, где происходило переваривание.
      Зачем Павлову понадобилась такая операция? А затем, чтобы изучая желудочный сок, получаемый из маленького желудочка, можно было знать, какой сок имеется в большом желудке и какие изменения в нем совершаются при поступлении той или иной пищи.
      Теперь эту замечательную операцию образования маленького желудочка, сыгравшую огромную роль в физиологии, умеет делать каждый опытный физиолог.
      В лаборатории Института глазных болезней, в Одессе, физиологи сделали нескольким собакам такую операцию — образовали малые павловские желудки. Из них стали получать желудочный сок. День за днем этот сок собирали. Было установлено, сколько обыкновенно его выделяется из маленького желудочка каждой собаки. Каждый день получалось определенное количество сока.
      И вдруг произошла перемена. Поступление сока резко увеличилось.
      Но почему? Кормили собак так же, как и раньше, и в те же часы, и в одной и той же обстановке.
      Все дело было в том, что собакам сделали пересадку консервированной кожи. Биологические стимуляторы усилили физиологические функции организма.
      Что произойдет, если у двух головастиков отрезать зачатки задних конечностей? Зачатки снова начнут расти. И этот процесс будет одинаковым у обоих головастиков.
      В лаборатории того же Института двум головастикам отсекли зачатки задних конечностей. Опять они стали расти, но рост оказался неодинаковым: у одного головастика он был более быстрым. А отличался этот головастик от второго тем, что перед операцией его держали двое суток в помещении при четырех градусах выше нуля.
      Взяли два участка одинаково подготовленной земли и посеяли на них хлопчатник. Урожай с одного участка дал хлопка на 20 процентов больше, чем со второго, да и созревание здесь закончилось на три дня раньше. Семена, посеянные на первом участке, были предварительно обработаны экстрактом из консервированных листьев алоэ.
      Все сказанное подтверждает еще раз, что биогенные стимуляторы, накапливающиеся в консервированных тканях, действуют на весь организм, на все функции, на всякую ткань. Само собой разумеется, такое общее влияние у животных и у человека осуществляется при руководящем участии нервной системы.
      Объектами весьма любопытных и в то же время необыкновенно
      поучительных опытов стали спортсмены. Что общего между соревнованием по бегу и учением о биогенных стимуляторах? Может ли быть между ними связь?
      Связь есть. И Филатов со своими сотрудниками ее установил.
      У бегунов перед самым открытием состязаний исследовали остроту зрения. Затем начались соревнования. Сразу же после финиша опять исследовали остроту зрения у тех же бегунов. Она у всех повысилась.
      Но отчего? Вот этим вопросом и занялись ученые. Ведь бегунам никаких пересадок и впрыскиваний не делали, биогенных стимуляторов им не вводили. Как же понять то, что произошло?
      Несложный опыт открыл причину. У одного бегуна после финиша взяли немного крови и приготовили из нее водный экстракт. Экстракт впрыснули другому человеку, который никуда не бежал, ни с кем не состязался, а спокойно сидел на месте и даже не на стадионе, а в лаборатории. И получился интересный результат. У этого пребывавшего в покое человека тоже вдруг повысилась острота зрения.
      Теперь ясно, отчего так могло произойти. В той крови, которая взята была у бегуна, имелись вещества, усиливавшие функцию зрения. Но откуда они могли взяться? Ведь перед состязанием их у бегунов не было? Значит, они появились во время бега. Другими словами, они образовались вследствие усиленной мышечной работы.
      Чтобы определить характер этих веществ, опять взяли у бегунов немного крови и, сделав из нее водный экстракт, испытали их на так называемых тестах, то есть пробных объектах. Проверка на тестах показала, что свойства образовавшихся во время бега веществ, их действие совпадают со свойствами и действием биогенных стимуляторов.
      Таким образом, напрашивается сам собой вывод большого значения: работа повышает образование биологических стимуляторов. Работа физиологически нужна, полезна. Филатов и говорит, что «работая не только физически, но и умственно, человек тонизирует себя, поднимает свой психофизический уровень».
      Так труд приобретает еще одно ценнейшее и благородное значение в жизни человека.
      В нашей стране, где труд есть дело чести и доблести, где труд естественно входит в быт и деятельность строителей коммунизма, учение замечательного исследователя В. П. Филатова представляет особенный интерес, проливая свет на физиологические причины оптимизма и неутомимости советских людей.
     
      Против односторонности
      Наука о глазных болезнях, о том, как их надо лечить, называется офтальмологией. Она, как это должно быть ясно из самой сути дела, занимается тем, что непосредственно связано с органом зрения, с глазами.
      Во все времена офтальмология и представлялась ограниченной областью. Лечили глазное яблоко с его роговицей, хрусталиком, стекловидным телом, передней и задней камерой, сетчатой оболочкой, лечили соединительную оболочку, конъюнктиву, лечили веки, лечили нарушение внутриглазного давления и другие патологические изменения в органах зрения. За пределы этого офтальмологи не выходили. И такое положение считалось совершенно естественным. Заглядывать дальше своего офтальмологического мира специалистам по глазным болезням и не полагалось и не имело никакого смысла. Да и не приходило никому в голову.
      Владимир Петрович Филатов всей своей деятельностью, всем ходом своего научного мировоззрения в корне изменил существовавший взгляд на так называемые узкие медицинские специальности. Он показал, что процессы, которые совершаются в тканях глаза, те же, что и в тканях остальных органов и подчиняются тем же физиологическим законам. Из всех работ русского офтальмолога, исследовательское дарование которого достигло наибольшего расцвета в период Советской власти, следовало, что орган зрения отражает также и общее состояние организма.
      Отсюда следует, что узких специальностей не бывает. Всякая часть организма связана со всем организмом, как с единым целым. Здесь, как мы видим, полностью подтверждается еще раз учение И. П. Павлова о том, что тело животных и человека не есть сумма клеток, а единое целое, в котором все части находятся в тесной взаимной связи, осуществляющейся через нервную систему. И лечебная практика Филатова свидетельствовала, что врач не может замыкаться только в кругу своей специальности, не может быть односторонним в понимании патологического процесса.
      Вот почему метод Филатова распространился далеко за пределы офтальмологии.
      Учение Филатова о биогенных стимуляторах, о тканевой терапии оказалось весьма плодотворным. Оно входит во все лечебные учреждения, во все клиники — ив нервные, и в хирургические, и в кожные, и в туберкулезные, и в инфекционные, и в ушные, и во многие другие. В руках врачей разных специальностей появилось еще одно оружие защиты жизни от болезней.
      Завоевав полное признание в нашей стране, учение о тканевой терапии перешагнуло и через ее границы. Работы Филатова широко известны в странах народной демократии. И там многие больные получают исцеление благодаря работам советского ученого. Министерство здравоохранения Китайской Народной Республики в марте 1951 года опубликовало указание о внедрении в число практических мероприятий лечебных учреждений метода профессора Филатова. Во всех крупнейших городах Китая тканевая терапия уже освоена и применяется с успехом при самых различных заболеваниях.
      Даже в странах капиталистических, где продажная печать распространяет клеветнические измышления о советской науке, в Англии, Франции и в Северо-Американских Соединенных Штатах учение Филатова также находит себе сторонников. И число их непрестанно растет.
      Все это показывает, что труды замечательного советского офтальмолога являются серьезным вкладом в-дело борьбы с болезнями.
      Интересны некоторые черты Филатова как человека. Проводя всегда ту точку зрения, что узких специальностей в медицине не должно быть, Филатов в то же время своей деятельностью показывает, что настоящий ученый не замыкается в своей науке, не отворачивается от всех других сторон жизни. Занятый напряженнейшей исследовательской работой, пролагая новые пути в области медицины и биологии, Филатов ведет большую общественную работу, читает популярные лекции, пишет. Он очень любит художественную литературу, следит за ней, знает ее, сам пишет стихи. Он умело владеет кистью и глядя на многочисленные картины, висящие на стенах его кабинета, невольно думаешь, что в нем ученый помешал развернуться профессионалу-художнику. Филатов понимает и ценит природу; он неутомимый турист. Любовь к людям, к жизни, природе и к науке слились в нем гармонично.
      Эта черта сближает его с такими русскими учеными как Илья Ильич Мечников, Иван Михайлович Сеченов, Иван Петрович Павлов.
      Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской премии, действительный член Академии медицинских наук Владимир Петрович Филатов является достойным представителем передовой советской науки.
     
     
      Глава восьмая. МИКРОБЫ ПРОТИВ МИКРОБОВ
     
      Экскурсия в историю
      Уже около трехсот лет ученые изучают мир микроорганизмов, и почти триста лет назад был устроен прибор, который увеличивал во много раз предметы и открыл перед пытливой мыслью ученых новые горизонты.
      В 1673 году появился первый увеличительный прибор, давший возможность наблюдать микробов. Хотя он весьма мало походил на наши теперешние микроскопы, но для тех времен его способность увеличивать рассматриваемые через него предметы представлялась чудовищной. Он давал увеличение в 270 раз. Это была лупа Левенгука.
      Уже тогда было понятно, что такой прибор — это как бы своего рода чудесный глаз, который может проникать туда, куда до него никто не проникал.
      И, действительно, когда создатель этого первого микроскопа взял каплю воды из лужицы во дворе и поместил ее под стекло своего увеличительного прибора, то в этот момент произошло одно из величайших событий в истории науки: открытие мира незримых существ.
      В капле воды можно было видеть бесчисленное количество каких-то живых телец, похожих то на шарики, то на палочки, кружки, запятые. Одни из них быстро двигались, мелькая в поле зрения. Были и такие, которые еле шевелились. Третьи были неподвижны.
      В дальнейшем все эти микроскопические существа приобрели название вибрионов, спирохет, бацилл, кокков. Среди них оказались такие микроскопические животные, как инфузории, сувойки, амебы и многие другие.
      Их находили всюду: в сыре, в настое сена, в стоячей и в проточной воде. Особенно поразительным представлялся тот факт, что в налете, соскобленном с зуба человека тоже кишмя кишели мельчайшие организмы.
      Все они потом получили общее название микробов — от греческого слова «микрос», что значит «малый». В течение долгого времени никто не понимал, какую роль играют микробы в природе и в жизни человека.
      Одним из первых, кто подошел к правильному пониманию значения микробов в заболеваниях, был замечательный русский врач и ученый Данило Самойлович Самойлович. Жил он в XVIII веке. Это был очень образованный человек. Его пытливый ум особенно привлекали так называемые эпидемические заболевания, например, холера, оспа, чума. Эти болезни уносили много человеческих жизней. Ученый стремился узнать сущность эпидемий, понять, как они возникают, почему они распространяются. В 1770 году в Москве разразилась огромная эпидемия моровой язвы, как тогда называли чуму. Данило Самойлович принимал деятельное участие в борьбе с ней. Наблюдая течение и развитие эпидемии, он пришел к выводу, что имеется какой-то возбудитель этой болезни и что таковым должно являться нечто живое, передающееся от человека к человеку. Подобное толкование Самойлович в дальнейшем применил и к другим заразным болезням, убежденный, что каждая из них имеет свою особую живую причину. О чуме он говорил, что она «вызывается неким особливым и совсем отменным существом».
      Разумеется, подобное представление об эпидемических заболеваниях, высказанное в середине XVIII века, являлось результатом глубокой научной проницательности и показывало, насколько русский ученый обогнал существовавшие в тогдашней науке представления о сущности заразных болезней.
      Только спустя сто лет идеи Самойловича получили дальнейшее развитие в работах Пирогова и особенно Пастера. Этот ученый показал, что именно микробы являются причиной возникновения заразных болезней.
      Открытия Пастера и ряда других ученых обогатили медицину. Почти каждый год ученые обнаруживали все новых и новых возбудителей болезней.
      В 1873 году нашли микроб возвратного тифа.
      В 1878 году был найден микроб проказы.
      В промежутке между 1880 и 1884 годами были открыты возбудители брюшного тифа, холеры, туберкулеза, дифтерии, малярии, столбняка.
      Чумную палочку увидели в микроскопе в 1895 году, а бледную спирохету — возбудителя сифилиса — в 1905 году.
      Мы перечислили только некоторые из важнейших болезней, вызываемых микробами. Но даже из этого перечня видно, какое
      значение для борьбы за здоровье человека имеет изучение микробов.
      Лупа Левенгука давала увеличение до 270 раз. Во времена Пастера и Мечникова достигли увеличения уже в тысячу раз. В наше время оптические микроскопы увеличивают в две тысячи раз и более.
      Все же далеко не всех представителей мира микробов можно увидеть в современный микроскоп.
     
      Еще один мир
      Изучение микробов объяснило сущность многих тяжелых заболеваний. Происхождение эпидемий, уносивших десятки тысяч жизней, опустошавших на протяжении столетий население городов и целых стран, стало понятным.
      Но по мере того, как наука все больше углублялась в изучение инфекций, то есть заразных болезней, обнаружились явления, которые казались загадочными.
      В самом деле. Одной из грозных болезней являлась водобоязнь, или бешенство, возникавшее неизбежно после укуса бешеного животного, например, собаки, кошки, волка. Было, совершенно ясно, что эта болезнь имеет своего возбудителя, который переносится при укусе от больного животного к здоровому животному или человеку.
      Но сколько ни бились ученые всех стран, найти возбудителя бешенства не удавалось. Ни в крови, ни в тканях больного животного или человека нельзя было обнаружить возбудителя страшной смертельной болезни.
      Оспа некогда была повсеместно тяжелым и распространенным заболеванием. Она уносит много жертв и сейчас в колониальных и зависимых странах. Болезнь имеет, несомненно, своего возбудителя — микроба.
      Но увидеть микроба оспы никому на протяжении десятков и даже сотни лет не удавалось.
      В 1889 году в Европе и Америке разразилась финансовая катастрофа, одна из крупнейших в истории того времени. Она была связана с сооружением канала между Тихим и Атлантическим океанами через Панамский перешеек.
      Акционерное общество, затеявшее это предприятие, потерпело крах. Огромнейшие хищения, беззастенчивое мошенничество, вопиющие злоупотребления, воровство — истощили капиталы, собранные с помощью продажи акций, рекламы и спекуляции для громаднейшего строительства. Предприятие обанкротилось.
      Работы были прекращены. Землечерпательные машины превратились в неподвижные груды железа, паровозы, краны, платформы, все оборудование было брошено. Это было одно из величайших технических поражений в борьбе с природой, вызванных условиями капиталистического строя, а не бессилием человека.
      Но самыми ужасными жертвами строительства Панамского канала были люди. Десятки тысяч рабочих погибли среди болотистых низменностей, в сырых зарослях и чащах. Их безжалостно косили малярия и желтая лихорадка. Около двадцати тысяч человек стали жертвой заразных болезней.
      Было известно, что желтая лихорадка — инфекционное заболевание. А вскоре стало известно, что она распространяется среди людей через укус комара «стеговиа», как обыкновенная малярия через укус комара «анофелес». Это насекомое передавало от человека к человеку возбудителей желтой лихорадки.
      Но сколько ни пытались поймать виновника болезни, увидеть его в поле зрения микроскопа, это не удавалось. Ни в кишечнике, ни в выделительных органах комара, ни в его слюнных железах, ни в крови — никаких микроорганизмов, носителей желтой лихорадки, не было. И в крови укушенных насекомыми заболевших людей тоже не удалось ничего обнаружить.
      Тайна желтой лихорадки являлась такой же загадкой, как и тайна бешенства, оспы и многих других заболеваний.
      И только в 1892 году и в последующие годы загадка была полностью разгадана. Добился этого русский ученый Дмитрий Иосифович Ивановский. Он установил, что существуют живые образования, такие ничтожные по размерам, что они невидимы ни в какие обычные микроскопы.
      Замечательный опыт, который проделал Ивановский, заключался в следующем. Листья табака поражаются иногда так называемой мозаичной болезнью. Ивановский выжал из больных листьев сок и пропустил его сквозь особый фильтр из мелкопористого фарфора. Через такой прибор не пройдет ни один микроб, даже самый мельчайший. И, действительно, при исследовании под микроскопом профильтрованного табачного сока из больных листьев никаких микроорганизмов в нем не было найдено. Но когда несколько капель профильтрованного сока переносили на нормальный табак, на здоровые табачные побеги, то листья их стали приобретать пеструю окраску. У них появилась мозаичная болезнь. Заболели не только те листья, на которые попали капли фильтра, но и соседние.
      Значит, то, что вызывало болезнь, обладало способностью размножаться.
      Отсюда само собой вытекало, что в профильтрованной жидкости находились возбудители мозаичной болезни, невидимые в микроскоп.
      Открытие Ивановским ультравирусов, или просто вирусов, как стали называть эти сверхмелкие существа, явилось крупнейшим событием в биологии и медицине. Оно легло в основу новой области науки — вирусологии.
      Теперь стало ясно, почему не могли найти возбудителей бешенства, оспы, желтой лихорадки и ряда других болезней, таких, например, как грипп, корь, трахома, энцефалит. Их было невоз-
      можно увидеть при помощи обычного микроскопа. Все они принадлежат к миру вирусов. Разнообразие вирусов огромно. Вирусы вызывают многочисленные болезни и у растений, и у животных, и у человека.
      Ивановский обнаружил новый мир живых существ, границы которого сейчас еще трудно установить.
     
      Удивительные превращения
      Спустя некоторое время после замечательных работ Ивановского было сделано еще одно важное открытие.
      Оказалось, что у тех микробов, которых мы прекрасно видим в микроскоп и которые давно известны, нередко образуются формы, невидимые в микроскоп. Они получили название фильтрующихся форм, микробов. Есть, например, видимая форма дизентерийного микроба и есть его невидимая форма; имеется видимая форма брюшнотифозного микроба и невидимая. То же самое у стрептококка, дифтерийной палочки, микроба паратифа, туберкулеза и других. Это было открытие, имеющее серьезное значение.
      Современные данные по изучению вирусов, фильтрующихся форм микробов и изменчивости микроорганизмов свидетельствуют о том, что господствовавшая в буржуазной науке идея постоянства форм жизни, в том числе и микробных форм, является несостоятельной. Условия внешней среды меняют свойства животных и растительных форм, меняют формы и свойства микробов, создают новые наследственные изменения. Наблюдения и опыты подтверждают справедливость этих положений материалистической биологии по отношению к миру микробов.
     
      Восемьдесят лет назад
      Лет восемьдесят назад, когда была установлена роль микробов в происхождении болезней, во всех странах шли диспуты среди ученых. Одни доказывали, что учение Пастера ошибочно: другие наоборот, признавали, что микробы действительно являются причиной заразных заболеваний.
      Выдающийся русский врач, ученик знаменитого профессора С. П. Боткина, Вячеслав Авксентьевич Манаесеин в 1871 году выступил со своей статьей в «Военно-медицинском журнале». Статья называлась: «Об отношении бактерий к зеленому кисте-вику и о влиянии некоторых средств на развитие этого последнего».
      Что же содержалось в статье с таким длинным специальным названием?
      В ней описывалось большое количество опытов над зеленым кистевиком. А зеленый кистевик — это грибок часто встречающейся зеленой плесени, очень удобный для исследований потому, что он довольно быстро размножается.
      Манасоеин в своей работе доказывал, что бактерии существуют. Но вместе с тем он обнаружил одно любопытное свойство зеленого кистевика: в его присутствии многие другие бактерии не размножались. Такое удивительное явление заставило Манас-сеина подробнее изучить особенности зеленого кистевика. Он установил, что эта плесень растет только в присутствии кислорода, то есть, что она является так называемым аэробом, что для нее необходимо присутствие сахара в питательной среде, что сильнее всего действует на бактерии, не давая им размножаться, молодая культура зеленого кистевика.
      Вот о чем говорилось в статье Манассеина.
      В 1872 году, то есть в то же примерно время, в журнале «Медицинский вестник» появилась еще одна статья. Ее написал другой русский ученый, известный специалист по кожным болезням, профессор Алексей Герасимович Полотебнов. Речь шла опять о зеленом кистевике. И Полотебнов тоже рассказывал о том, как он убедился, что там, где разрастается зеленый кистевик, другие бактерии обычно исчезают. Он прикладывал эту зеленую плесень к изъязвленной поверхности кожи, ранам и получал заживление, причем прекращались нагноение и другие осложнения. Вот, что написал Полотебнов в своей статье «Патологическое значение плесени».
      «Результаты произведенных мною опытов могли бы, я думаю, позволить сделать подобные же наблюдения и над ранами операционными, а также над глубокими нарывами. Только такие наблюдения и могли бы дать экспериментальное решение вопросов о значении плесени для хирургии».
      Таким образом, и Манассеин и Полотебнов совершенно точно установили, что в присутствии зеленого кистевика другие микробы погибали.
      Эти наблюдения заключали в себе важное научное открытие — открытие бактериоубивающих свойств зеленой плесени.
      Зеленый кистевик по-латыни называется «пенициллиум глаукум».
      Таким образом, русские ученые впервые в мире обнаружили ценные свойства некоторых плесневых грибков и возможность их применения в медицине.
      Это было, как мы сказали, в семидесятых годах прошлого столетия.
      Уровень знаний и техники того времени не позволял извлекать из зеленой плесени бактериоубивающие вещества.
      Решение этой сложной задачи выпало на долю других ученых. Это произошло в наши годы. Только современные успехи техники и науки позволили реализовать на практике идею о целебных свойствах плесени, идею, высказанную и обоснованную Манассеи-ным и Полотебновым.
     
      Зеленое пятно
      В бактериологических лабораториях на полках обычно расставлено множество колб и чашек с питательными средами. Здесь живут микробы.
      Питательные среды — это специально приготовленные вещества, чаще всего в виде смесей, густых или жидких, на которых растут и размножаются микробы.
      Микробы растут не на всякой среде. Необходимо знать, какую среду какой именно микроб предпочитает, — знать, так сказать, их «вкусы». Тогда микробы будут быстро и в изобилии размножаться.
      Искусственно размножившиеся колонии микробов называются их культурой: так есть культура туберкулезной палочки, стрептококка, холерного вибриона. Вид у этих культур самый различный.
      В 1929 году ученые — и прежде всего профессор Флеминг — обратили внимание на следующее явление, происшедшее однажды в чашке с культурой стафилококков. Стафилококки относятся к тем микробам, которые вызывают появление нарывов, фурункулов и многих более серьезных, а порой и смертельно опасных нагноений.
      Культура в чашке, о которой идет речь, была обычной стафилококковой культурой.
      И вот однажды оказалось, что культура в одном месте немного испорчена. На ней виднелось какое-то зеленое пятно. Это было пятно плесени, какая бывает на сырой стене, на залежалом или на отсыревшем хлебе.
      Стафилококковую культуру как испорченную надо было просто выбросить.
      Но в ней обнаружилась одна странная особенность.
      Стафилококковая культура была испорчена необыкновенным способом: под пятном плесени осталось очень немного стафилококков. Плесень лежала почти непосредственно на поверхности самой питательной среды.
      В сущности между плесенью и питательной средой находилась как бы тень тех пышных колоний стафилококков, которые здесь ранее прекрасно разрослись.
      Исчезновение стафилококков под пятном и вокруг него привлекло внимание ученых.
      Странное расположение зеленого пятна, испортившего культуру, требовало объяснения.
      Можно было подумать, что плесень в том месте, где она выросла, уничтожила почти без остатка часть стафилококковой культуры.
      И хотя в работах Манассеина и Полотебнова явление подобной гибели некоторых микробов при действии на них зеленого кистевика уже было давно установлено, в случае с испорченной культурой встал вопрос: могло ли это быть?
     
      Рождение порошка
      Началась проверка возникшего предположения.
      Для этого брали кусочки той же самой зеленой плесени и пересаживали их в другие чашки со стафилококковой культурой. Затем наблюдали, что произойдет дальше. И вот на новых местах плесень быстро разрасталась. А колонии стафилококков под нею редели и исчезали.
      Догадка оправдалась. Больше не оставалось сомнений: плесень убивала стафилококков.
      Перед исследователями вырисовался смысл этой неожиданной разгадки зеленого пятна. Дело заключалось не только в том, что плесень убивала стафилококков. Рамки открытия были гораздо шире.
      Что такое стафилококк? Это только член одного большого семейства микроорганизмов — кокков. Кокк — значит шарик — шарикообразный микроб. К тому же семейству относится стрептококк. Его проникновение в организм нередко влечет за собой общее заражение — сепсис, весьма тяжелое заболевание. Стрептококков находят при рожистых заболеваниях, при ревматических страданиях, при скарлатине, при пороке сердца инфекционного характера. Есть пневмококк — возбудитель крупозного воспаления легких. Одно из самых серьезных заболеваний — менингит, воспаление мозговых оболочек, вызывается менингококком.
      Все эти микроорганизмы — близкие родственники стафилококков. Следовательно, у них у всех должны быть какие-то общие свойства. То, что вредит одному члену семьи кокков, может оказаться вредным и для остальных. Если перед зеленой плесенью беспомощен стафилококк, то имеются все основания предположить, что родичи стафилококка будут также перед ней беспомощны. То, что уничтожает стафилококков, вероятно, должно уничтожить и стрептококков и менингококков.
      Зеленая плесень не поглощает стафилококков, как поглощают микробов лейкоциты, не съедает их, не переваривает. Что же происходит? Было установлено, что она вырабатывает какое-то вещество, которое убивает стафилококков, не дает им размножаться.
      Какое это вещество? Нельзя ли извлечь его из зеленой плесени? Если бы это удалось сделать, то, может быть, удалось бы уничтожить стафилококков не только в культуре, но и в человеческом организме.
      Задача не казалась недостижимой. Но проходили месяцы, а большого успеха не получалось.
      В конце концов, удалось выделить из плесени действующее вещество, но оно содержало еще очень много посторонних примесей. В дальнейшем, когда сумели его выделить в чистом виде, оно представляло собой желтовато-оранжевый порошок. Его добывание было чрезвычайно хлопотным, сложным, длительным.
      Грибок зеленой плесени называется «пенициллиум нотатум».
      Это был другой вид той самой плесени, свойства которой уже открыли Манассеин и Полотебнов. По имени грибка действующее вещество, выделенное из плесени, получило название «пенициллина».
      Процесс извлечения этого порошка был, как мы сказали, чрезвычайно сложным, а сделать его более легким не удавалось.
      И работа в этом направлении прекратилась надолго.
     
      Новое оружие
      Только через восемь лет сумели более простым способом добиться извлечения лечебного вещества — пенициллина — из фильтрата культуры зеленой плесени. Фильтрат обрабатывали эфиром — переводили пенициллин в эфирный раствор. Из эфирного раствора его переводили в водный раствор, а отсюда уже добывали пенициллин в очищенном виде. И упрощенный способ, как видим, тоже был очень сложен.
      Прошло еще около двух лет, пока наладилось более или менее значительное производство пенициллина. И хотя техника его выработки осталась еще очень сложной и громоздкой, тем не менее, получение пенициллина шло гораздо успешней и производили препарата больше. Уже можно было его применять. И пенициллин для испытаний перешел из лаборатории в клинику.
      Первые случаи применения нового препарата сразу же показали его высокую эффективность при различных гнойных заболеваниях.
      У одного больного началось нагноение подкожной клетчатки бедра. Нагноение могло развиться в глубокую большую флег-. мону, с которой уже нельзя было бы справиться без операции. Кроме того, появились признаки общего заражения крови.
      Желто-оранжевый порошок пенициллина развели в физиологическом растворе и стали вливать в вену больного. Воспаление остановилось. Остановилось и общее заражение. А затем в* течение четырех дней исчезли все болезненные явления. Наступило выздоровление.
      Флегмону вызывают стафилококки. Впрыснутый пенициллин добрался с кровью до стафилококков, поселившихся в подкожной клетчатке бедра и в крови и уничтожил их здесь, как уничтожал их в чашке со стафилококковой культурой.
      Потом представился еще более серьезный повод испытать новое средство.
      В больницу доставили мальчика, пострадавшего при железнодорожной катастрофе. У него была разбита затылочная часть черепа и оказалось поврежденным само вещество мозга.
      Несмотря на все принятые меры, обнаружились грозные признаки менингита — гнойного воспаления мозговой оболочки, а вскоре к этому присоединились и симптомы воспаления мозга — гнойного энцефалита.
      Состояние мальчика было очень тяжелым. Гноеродные микробы, попавшие в рану, стафилококки, стрептококки, менингококки продолжали разрушать ткани.
      Опять и в этом случае применили пенициллин, введя его в вену.
      Результаты оказались столь благоприятными, что лечащий хирург был буквально ошеломлен.
      Пенициллин оказался очень сильным и очень эффективным средством.
      Работы с зеленой плесенью, начатые Манассеиным и Поло-тебновым, снабдили медицину новым замечательным оружием.
     
      Дом с миллиардами жильцов
      В Москве на одной из многочисленных улиц стоит большой дом. Он ничем особенным не отличается от других домов. Кроме, пожалуй, одного: жильцы в нем необычные.
      В комнатах этого дома неисчислимые миллиарды жильцов. Они расселены на многочисленных полках, столах и шкафах. Обитатели дома живут колониями в своих колбочках, пробирках, стаканчиках, чашечках.
      В этом доме помещается Институт пенициллина. Здесь работает Зинаида Виссарионовна Ермольева. Имя члена-корреспон-дента Академии медицинских наук профессора Ермольевой часто упоминается на страницах специальных медицинских книг, журналов, на страницах советских газет.
      Она посвятила всю свою научную деятельность, изучению мира микробов. Ничто новое в этом мире не проходит мимо пытливого и острого взгляда профессора.
      Шестнадцать лет назад Зинаида Виссарионовна Ермольева начала изучать лизоцим. Лизоцим — это особое вещество, вырабатываемое некоторыми клетками животных организмом. Его открыл в 1909 году томский ученый П.Н. Лащенков. Оно обладает способностью парализовать жизнь многих микробов. Его можно найти в яичном белке, оно содержится и в слезной жидкости. Это было весьма интересное открытие. Стало понятным, например, почему такая нежная ткань, как соединительная оболочка глаз, остается здоровой, несмотря на то, что она легко доступна для попадания микробов. Одним из защитников этой оболочки и является лизоцим, содержащийся в жидкости, вырабатываемой слезными железами. Он как бы непрерывно охраняет глаза и их оболочки, обеспечивает постоянную дезинфекцию органа зрения. Изучением свойств лизоцима занимается профессор Ермольева со своими сотрудниками. Она первая применила лизоцим для лечения некоторых болезней глаза, уха, горла, носа.
      Большая работа также производилась ею и ее сотрудниками по изучению бактериофагов, то есть мельчайших вирусоподобных веществ, убивающих бактерий и, что особенно важно, многих из
      тех бактерий, которые являются причиной заболевания людей. Профессор Ермольева сумела выработать методы получения бактериофагов, которые действуют на возбудителей тяжелых инфекций, таких, как холера, дизентерия, брюшной тиф. Для каждой из них имеется свой бактериофаг, или, короче, фаг: так существуют холерный фаг, дизентерийный, брюшнотифозный.
      Очень много места в деятельности лаборатории Ермольевой занимали также и исследования над хемофагами — соединениями некоторых химических веществ с фагами. Это была совершенно новая область. Фаголизоцимы также явились специальными препаратами, обещавшими стать грозным оружием против микробов.
      В 1942 году Великая Отечественная война была в самом разгаре. Немецко-фашистские полчища рвались вглубь Советской страны. Шли ожесточенные, тяжелые бои. Советская Армия героически отстаивала каждый клочок родной земли. Ранней осенью этого года профессор Ермольева находилась в Сталинграде. Немецкие войска, истекая кровью, тщетно напрягали все усилия, чтобы захватить Сталинград. На город сыпались немецкие снаряды, бомбы; дома были превращены в груды развалин. Разрушен был водопровод. Канализационная система огромного города вышла из строя.
      Но в развалинах, подвалах разбитых домов, подземных помещениях жили люди, героически дрались советские воины — защитники Родины. Оставалось в Сталинграде и мирное население, не покинувшее города. Суровые боевые условия, отсутствие элементарных санитарных удобств, недостаток воды создавали опасность массовых заболеваний, опасность эпидемий.
      Весь опыт, все свои знания Ермольева употребила для того, чтобы оградить защитников города от распространения инфекций. Она справилась со своей задачей. Самоотверженная работа советских врачей помогла устранить опасность эпидемий, в городе-герое.
      Но одно обстоятельство обращало на себя внимание ученого. Бактериофаги, хемофаги, лизофаги и другие средства останавливали инфекционные заболевания. Но они были почти беспомощны против осложнений ран, вызванных микробами.
      Профессор Ермольева увидела, что все существовавшие средства явились недостаточными для борьбы с осложненными ранениями.
      Нужны были новые работы, новые поиски.
      Вернувшись из Сталинграда в свой институт, она занялась этими поисками.
      Целебная сила бактериофагов приковала мысль ученого к невидимым существам, вырабатывающим вещества, гибельные для опасных микробов.
      Вот почему известие о пенициллине не было неожиданным для профессора Ермольевой. Но в сухом кратком сообщении не содер-
      жалось никаких сведений о подробностях получения нового ценного препарата.
      И это вполне понятно. В капиталистических странах всякое важное открытие, в том числе и способы изготовления новых медицинских средств обычно не опубликовываются. Изобретатель продает свое изобретение какой-нибудь фирме, которая во избежание конкуренции, для получения высокой прибыли, засекречивает открытие. Оно не становится достоянием народа.
      Таким образом, профессор Ермольева не имела в своем распоряжении каких-либо данных о пенициллине и о том, как он получается. Даже точное название грибка — «пенициллиум нотатум» — было долгое время окутано тайной.
      Трудная задача стояла перед профессором Ермольевой и ее сотрудниками. Надо было двигаться совершенно неизвестным путем. И самое главное надо было торопиться. Шла война. Чем раньше удалось бы добиться успеха, тем больше жизней можно было спасти.
     
      Укороченный путь
      Началась охота профессора Ермольевой и ее помощника, доктора Балезиной, за всеми видами плесени. Один за другим появлялись в лаборатории Отдела биохимии различные плесневые грибки. Их поселяли в колбах, в банках с питательными средами, заставляли размножаться. Потом пытались извлечь из них нужное целебное вещество.
      Это была очень кропотливая, очень трудоемкая работа.
      Девяносто три представителя грибков подверглись строгим, придирчивым испытаниям. Один из них оказался подходящим. Его тоже звали «пенициллиум». Но не «нотатум», а «крустозум».
      Впервые на него наткнулись в бомбоубежище.
      Уже после того как изучили его свойства, оказалось, что жилец бомбоубежища не так капризен, как его собрат «пенициллиум нотатум» или другие грибки. Растет он быстрее, и уже через восемь дней даже неочищенный фильтрат его — так называемая культуральная жидкость — останавливает размножение стафилококков, стрептококков и подобных им микробов.
      Сила его действия не только не меньше, но в некоторых случаях даже превосходит силу действия пенициллина, добытого из «пенициллиума нотатум». Он, например, парализует жизнь так называемой кишечной палочки, микроба, на который препараты из других грибков не оказывают никакого влияния.
      Правда, в жидком виде этот препарат тоже нестоек. Через девять — двенадцать дней активность его падает, как и у всякого пенициллина. Но профессор Ермольева со своими сотрудниками разработала оригинальный способ превращения пенициллина в сухой порошкообразный желтоватый препарат, полностью сохраняющий свою пригодность по крайней мере на протяжении шести
      месяцев. Однако массовое производство препарата в начале оставал�