Несерьёзные Архимеды

DjVu

      Полный текст книги

      ОТ АВТОРА
     
      Постоянная серьезность — признак ограниченности. Не помню, кто высказал эту мысль, — если никто, то приходится сожалеть ибо — мысль эта справедлива.
      Несерьезность — истинно человеческий признак. Животные всегда серьезны. Даже тогда, когда они резвятся, они делают это всерьез, как самое важное, жизненно необходимое дело. Из этого, однако, не следует, что гении, в которых в высшей степени воплощено человеческое начало, — самые несерьезные люди. Потому что за внешней несерьезностью у них всегда скрывается самая серьезная мысль.
      За примерами не нужно ходить далеко (две тысячи лет в данном случае не расстояние). Известный всем Архимед просил дать ему точку опоры и предлагал за это перевернуть земной шар. На первый взгляд странное предложение: вы, дескать, мне точку опоры, а я вам за это переверну все вверх тормашками. Кажется, несерьезно (хотя и такие случаи имели место в истории), но в этом несерьезном предложении таилась глубокая и серьезная мысль.
      Когда Сократ втиснул все свои знания в одну короткую фразу: «Я знаю только то, что ничего не знаю», то это вряд ли было серьезно. Все-таки Сократ кое-что знал и наверняка об этом догадывался. Но его, как истинного, ученого, волновало прежде всего то, чего он не знал, — в отличие от невежд, которых волнуют лишь собственные убогие знания.
      И Декарт, который, казалось бы, не находил никакого свидетельства своего существования, кроме своей способности мыслить («Я мыслю — следовательно, существую»), тоже, по всей вероятности, многое находил. Хотя бы потому, что с его образом мыслей в то время было не так-то просто существовать, о чем свидетельствует его биография. Но, видимо, он хотел подчеркнуть, что только мыслящий человек достоин существования и что, только мысля, можно по-настоящему существовать.
      Можно привести много примеров того, как в несерьезные фразы серьезные люди вкладывали очень серьезные мысли. К сожалению, многие примеры до нас не дошли. В частности, примеры того, что говорили о науках ученые люди в перерывах между своими открытиями (ведь были же и у них перерывы). Возможно, осуждали молекулы газа, которые слишком далеки друг от друга, и восхищались молекулами, которые, сблизившись, составили единое твердое тело. Словом, много всяких несерьезных вещей можно говорить о серьезных науках.
      К сожалению, большинство таких высказываний безвозвратно утеряно.
      В этой книге собран предположительный материал: как относились к своим наукам (при всем уважении к ним) несерьезные Архимеды и Пифагоры, Ньютоны и Галилеи, Кириллы и Мефодии. В перерывах между открытиями, обессмертившими их имена.
     
      ФЕЛИКС ДАВЫДОВИЧ КРИВИН
      «От фантазий — через гипотезы — к фактам. От фактов — через фантазии — к гипотезам. От гипотез — через факты — к новым фантазиям». Так определяет автор свой путь в науке, к которой он и сейчас имеет довольно условное отношение.
      Как каждый человек, автор начинал со сказок. Его занимали вещи и животные, с которыми он обращался как с людьми, манера, присущая детству человечества, как и вообще всякому детству. Так появились книги «Вокруг капусты», «В стране вещей», «Полусказки».
      Но настоящей школой автора стала его «Карманная школа». Это была его грамматика, его математика, его физика— то есть именно те предметы, без которых неграмотен самый грамотный человек. Окончив «Карманную школу» и даже выпустив ее в свет, автор продолжал свое образование в книгах «Ученые сказки» и «Божественные истории».
      «Несерьезные Архимеды» — наиболее солидный из его ученых трудов, в котором автор претендует не на ученую степень, а на некоторую степень читательского внимания. И на понимание. И на улыбки — в тех местах, где без них обойтись невозможно.
     
      ПИШЕТСЯ НЕ ТО, ЧТО СЛЫШИТСЯ
      (Кириллы и Мефодии)
     
      ПРИНЦЕССА ГРАММАТИКА
     
      Я познакомился с ней много лет назад, совершая свое первое путешествие по морям и континентам Знаний. Это, пожалуй, единственное путешествие, в которое отправляются все, даже самые закоренелые домоседы. Не все, правда, уходят далеко, многие ограничиваются ближайшими портами, но никто не остается на берегу.
      Отправился я в плаванье вместе с веселой ватагой моих ровесников, которые теперь давно уже стали взрослыми людьми, бывалыми мореходами, открывшими немало прекрасных стран. Математика, Ботаника, Физика, История… Что из того, что эти страны были открыты задолго до нас? Мы впервые открыли их для себя, а значит, тоже были их открывателями.
      После утомительного странствования по Алфавитным островам и долгой стоянки в порту Чистописания мы прибыли в большую страну, которой правила принцесса Грамматика.
      Хорошо помню свой первый визит во дворец. Они вышли мне навстречу: принцесса и пара графов Параграфов, находящихся при ней неотлучно. Принцесса осведомилась о моих успехах, а затем спросила, с какими из ее Параграфов я успел познакомиться. Услышав, что я не знаю ни одного, она хлопнула в ладоши, и в ту же минуту огромный зал дворца стали заполнять Параграфы. Их было много, наверное несколько сот, и прибыли они из разных провинций: из Морфологии, Фонетики, Синтаксиса…
      — Знакомьтесь, — сказала Грамматика, представляй меня Параграфам, и удалилась в свои покои.
      Стал я знакомиться с Параграфами. Боже, до чего это был скучный, унылый народ! Каждый из них знал только свое правило и больше ничего знать не хотел.
      — Я вам должен сказать, — говорил мне один Параграф, — что переносить нужно только по слогам.
      — Я бы не рекомендовал вам ставить мягкий знак после приставки, — степенно вступал в разговор другой.
      Параграф.
      — И вот еще, — развивал свою мысль третий Параграф, — вводные слова выделяйте, пожалуйста, запятыми.
      Этому знакомству, казалось, не будет конца. Я уже совсем не слушал, что говорили мне Параграфы, и когда Грамматика, вторично приняв меня, опять спросила о них, — ничего не смог ей ответить.
      Принцесса хлопнула в ладоши, и в дверях появилась высокая строгая Единица.
      — Проводите его к Параграфам, — приказала ей Грамматика.
      И опять начались бесконечные нудные разговоры. Каждый день Единица приводила меня к Параграфам, потом Единицу сменила Двойка, за ней Тройка… Постепенно я все лучше узнавал Параграфы и даже стал привыкать к ним. Мне уже не казались скучными их правила, а примеры, которые они приводили, были просто интересны. И когда я узнал, в каких случаях ставится запятая перед союзом «как», Грамматика вызвала меня и сказала:
      — Теперь ты знаешь все мои Параграфы, и я не стану больше тебя задерживать. Пятерка проводит тебя…
      — А нельзя ли мне остаться? — спросил я.
      — Нет, нельзя, — ответила принцесса. — Тебя ждут другие страны. Но ты постарайся не забывать обо мне…
      — Никогда! — воскликнул я. — Никогда не забуду!
      — Как знать, — грустно сказала Грамматика. — Многие меня забывают.
      С тех пор прошло много лет. Где я только не побывал за это время! Но я не забыл тебя, принцесса Грамматика! И чтобы ты поверила в это, я написал о тебе и о твоем сказочном королевстве.
     
      СЛУЖЕБНЫЕ СЛОВА
     
      Были же сомнения, были же мечты, но были же «и надежды, что сомнения развеются, а мечты осуществятся!
      Были же…
      БЫ, ЛИ, ЖЕ… Три маленькие частицы, в которых все это выразилось с наибольшей силой.
      Это не просто служебные слова. Их нельзя смешивать с какими-то КОЕ или НИБУДЬ, которые примазываются к членам предложения, держатся за них своей черточкой.
      Частицы БЫ, ЛИ, ЖЕ не таковы. Несмотря на свое служебное положение, они вполне самостоятельны и пишутся отдельно от других слов — это нужно всегда твердо помнить!
      Каждая из них занята своим делом в предложении, старается подчеркнуть главную мысль, чтобы она всем стала понятной. А в неслужебное время… О, о чем только не говорят в неслужебное время служебные слова! Этого вы никогда не прочтете в их тексте.
      — Если бы у меня было не две, а хотя бы три буквы, — говорит частица БЫ, — я бы такое сказала!
      Ах, эта частица БЫ, какая она мечтательница! Вечно ей хочется того, чего нет.
      — Вряд ли, — возражает ей частица ЛИ, верная своей привычке во всем сомневаться. — Да и нужна ли тебе лишняя буква?
      — Это же пустой разговор, — останавливает их ча стица ЖЕ, привыкшая реально смотреть на вещи. — Тебе же вполне хватает двух букв, больше тебе не по ложено по правописанию.
      Но частицу БЫ трудно остановить.
      — Если бы я была Подлежащим, — вдруг заявляет она, — я бы навела порядок в этом тексте.
      — Ой ли! Тебе ли наводить в тексте порядок?
      — Да перестаньте же! У нас же и так порядок. Этот порядок установлен грамматикой.
      Так спорят в свободное время эти частицы. Хотя все они служебные слова, но у каждой свой характер, поэтому ведут они себя в тексте по-разному.
      БЫ — мечтает.
      ЛИ — сомневается.
      ЖЕ — утверждает.
      И попробуйте прожить хоть без одной из этих частиц! Не проживете!
      Попробуйте ни в чем не сомневаться.
      Попробуйте ничего не утверждать.
      Попробуйте ни о чем не мечтать.
      Сможете прожить?
      Не сможете!
     
      МЯГКИЙ ЗНАК
     
      Мягкий Знак давно и безнадежно влюблен в букву Ш. Он ходит за ней как тень из слова в слово, но все напрасно. Буква Ш терпеть не может букв, от которых никогда не добьешься ни звука.
      А Мягкий Знак именно таков. Он робок, застенчив, не пытается выделиться в строчке, занять в слове первое место. Он настолько тих и незаметен, что даже в контрольных диктантах нередко забывают о нем.
      Другим буквам, которым приходится близко встречаться с Мягким Знаком, нравятся эти его качества. Многие из них даже сами смягчаются от его соседства.
      Не смягчается только буква Ш, несмотря на все старания Мягкого Знака. Она по-прежнему тверда и так шипит, что Мягкий Знак буквально теряет самообладание. Но он ничего не может с собой поделать и всякий раз снова становится рядом с буквой Ш — в глаголе второго лица или в существительном третьего склонения.
      Когда это кончится, трудно сказать. У Мягкого Знака слишком мягкий характер, и он не в силах противиться строгим законам грамматики, которая одна распоряжается всем, что написано на бумаге, — от маленькой Запятой до самого Твердого Знака.
     
      СТРАДАТЕЛЬНОЕ ПРИЧАСТИЕ
     
      Всеми обиженное, всеми униженное, никем не привеченное, почти не замеченное — бедное, бедное Страдательное Причастие! Теперь оно Причастие прошедшего времени и все у него в прошлом. А ведь было время…
      Это и многое другое расскажет вам Страдательное Причастие, если вы внимательно прислушаетесь к нему. Это и многое другое оно рассказывает Существительному, которое находится при нем в качестве его дополнения.
      — Ах, не говорите, не говорите! — говорит Страдательное Причастие Существительному, которое вообще ничего не говорит. — Одни страдания!
      Существительное пробует кивнуть, но Причастие не позволяет ему даже этого.
      — Не говорите, не говорите! — развивает оно свою мысль. — Самое дорогое, что у меня есть, это два Н в суффиксе. И вот, стоит мне появиться в тексте без При ставки или хотя бы без Пояснительного Слова, как я сразу теряю одно Н. Но ведь иногда хочется побыть и одному. Разве это жизнь, скажите? Нет, нет, не говори те, не говорите…
      Существительное стоит перед Причастием в винительном падеже, словно это оно виновато, что у Причастия все так неудачно складывается. А Причастие продолжает:
      — И главное, никакого просвета, никаких надежд…
      Даже будущего времени у нашего брата, причастия, не бывает. А как прикажете жить без будущего?
     
      ВОСКЛИЦАНИЕ
     
      Повстречались на листе бумаги Ноль с Восклицательным Знаком. Познакомились, разговорились.
      — У меня большие неприятности, — сказал Ноль. — Я потерял свою палочку. Представляете положение: Ноль и без палочки.
      — Ах! — воскликнул Восклицательный Знак. — Это ужасно!
      — Мне очень трудно, — продолжал Ноль. — У меня такая умственная работа… При моем научном и жизнен ном багаже без палочки никак не обойтись.
      — Ох! — воскликнул Восклицательный Знак. — Это действительно ужасно!
      — И как я появлюсь в обществе? Со мною просто не станут считаться…
      — Эх! — воскликнул Восклицательный Знак и боль ше не нашел, что воскликнуть.
      Вы меня понимаете, — сказал Ноль. — Вы пер вый, кто отнесся ко мне с настоящим чувством. И знае те, что я подумал? Давайте работать вместе. У вас и палочка внушительнее, чем моя прежняя, да и точка есть… про всякий случай.
      — Ах! — воскликнул Восклицательный Знак. — Это чудесно!
      — Мы с вами прекрасно сработаемся, — продолжал Ноль. — У меня содержание, у вас чувство. Что может быть лучше?
      — Эх! — еще больше обрадовался Восклицательный Знак. — Это действительно чудесно!
      Й они стали работать вместе. Получилась удивительная пара, и теперь кто ни встретит на бумаге Ноль с Восклицательным Знаком, обязательно воскликнет:
      — О!
      А больше ничего не скажет.
      Разумеется, если на бумаге больше ничего не написано.
     
      УДАРНЫЕ И БЕЗУДАРНЫЕ
     
      Здравствуйте!
      — Извините, я не А, я О. — О, значит, тезка! А голос у тебя совсем как у А.
      — Стань на мое место, тогда посмотрим, какой у те бя будет голос.
      — Что же у тебя за место такое?
      — Периферия. Ты вот в центре, тебе все внимание, а обо мне кто помнит?
      Разговор происходит в слове между двумя гласными: Ударным О и О Безударным.
      — Конечно, — жалуется Безударный, — слог у меня не тот. В твоем положении легко звучать. Я бы на твоем месте еще не так звучал!
      — Но ведь я под ударением, — напоминает Ударный. — Стань под ударение — и звучи. Кто тебе мешает?
      Безударный произносит какой-то звук, больше напоминающий А, чем О, и умолкает.
      — Так договорились? — не унимается Ударный. — Ты станешь ударным, я — безударным…
      Молчит Безударный. Хмурится. Ему не хочется отвечать. Ему не хочется меняться. Кому охота ставить себя под удар?
     
      ПОЛУГЛАСНЫЙ
     
      А было это вот как. Собрались гласные буквы и стали распределять между собой обязанности. Букве О достался широкий, открытый звук; букве И — тонкий, короткий; букве У — трубный, протяжный. Остальные гласные тоже получили по звуку.
      Один Йот стоял в стороне. «Для чего мне звуки? — размышлял он, слушая, как гласные совещаются. — Лучше жить тихо, безгласно. Это всегда спокойнее».
      Спохватились гласные, что Йоту никакого звука не досталось. А ведь он тоже имеет какой-то голос. Что делать?
      — Знаешь что? — говорят ему. — Сходи-ка ты к согласным. У них звуков больше, может, и на твою долю хватит.
      Подумал Йот, зевнул. Потом еще зевнул и еще подумал.
      — А мне, — говорит, — эти звуки вроде и ни к чему. У меня своих нагрузок хватает.
      — Как же ты будешь жить без звука?. — недоумевают гласные.
      — А что, разве нельзя?
      — Может, и можно, да неудобно как-то. Лучше ты все-таки сходи к согласным, авось что-нибудь и достанется.
      Поколебался Йот, поколебался, а потом смекнул, что у согласных поменьше работы будет да и голоса особого не требуется, и говорит:
      — Я согласный!
      — Какой тебе звук? — спрашивают у него согласные. — Заднеязычный, переднеязычный или, может, шипящий?
      Стоит Йот, раздумывает.
      Взять заднеязычный — так кому охота быть сзади? Переднеязычный взять — тоже хорошего мало: передним всегда больше всего попадает. А шипящий взять — будешь шипеть, наживешь врагов. Нет, лучше уж ничего не брать.
      Так Йот решил и сказал:
      — Все эти звуки — мне ни к чему. Я не согласный.
      Ну, не согласный так не согласный, решили согласные буквы. Насильно быть согласным не заставишь.
      — До свиданья, — говорят, — коли так. Ищи себе работу по нраву.
      Без работы в алфавите не проживешь. Время ятей да ижиц, которые за счет чужих звуков жили, давно прошло. Ходит Йот, ищет, где бы пристроиться. А кто его возьмет? Он и не гласный, и не согласный, нет у Йота определенной профессии.
      С трудом перебивается Йот на подсобных работах. Там слог замкнет, там гласному А поможет в Я превратиться, а чтоб постоянное что-нибудь, самостоятельное — этого нет.
      Трудно Йоту, хоть криком кричи. Может, он и кричит, да разве его услышишь? Очень слабенький голос у Полугласного…
     
      НОВОЕ ЗНАЧЕНИЕ
     
      Пришла РАБОТА к ЧЕЛОВЕКУ и говорит:
      — Я пришла к тебе как Существительное к Существительному. Хотя значение у нас разное, но грамматически мы довольно близки, поэтому я рассчитываю на твою помощь.
      — Ладно, — сказал ЧЕЛОВЕК, — можешь не распространяться. Выкладывай, что там у тебя.
      — Есть у меня сынок, — говорит РАБОТА, — способный, дельный парнишка. Не хотелось бы, чтобы он, как мать, остался неодушевленным.
      — Какая же ты неодушевленная? — возразил ЧЕЛОВЕК. — Разве может быть неодушевленной работа.
      — Ты забываешь, что мы не в жизни, а только в грамматике. А в грамматике много несоответствий. Здесь «жареный цыпленок» — одушевленный, а «стадо коров» — неодушевленное…
      — Да, да, прости, я забыл.
      — Так вот, я и подумала, не возьмешь ли ты моего сынка на выучку? Поработает у тебя Прилагательным, в Существительное выйдет, а там, глядишь, воодушевится…
      — А как зовут сынка-то?
      — РАБОЧИЙ.
      — Ну что ж, имя подходящее. Пусть выходит завтра на работу.
      И вот появился в тексте рядом со словом ЧЕЛОВЕК его ученик — РАБОЧИЙ.
      РАБОЧИЙ ЧЕЛОВЕК… Очень хорошее сочетание.
      — Ты следи за мной, — говорит ЧЕЛОВЕК ученику. — Во всем со мной согласуйся… Пока ты Прилагательное, это необходимо.
      Старается ученик, согласуется. А ЧЕЛОВЕК его поучает:
      — Существительным, брат, стать не просто. В особенности одушевленным. Здесь не только род, число, падеж усвоить нужно. Главное — значение. Вот знаешь ты, что значит — ЧЕЛОВЕК?
      — Откуда мне знать? — вздыхает ученик. — Я ж еще не учился.
      Но со временем он разобрался во всем. Верно говорила РАБОТА, что у нее способный, дельный сынок.
      Увидев, что ученик усвоил его науку, ЧЕЛОВЕК сказал ему:
      — Ну вот и стал ты одушевленным Существительным, как говорят, вышел в люди. Теперь можешь работать самостоятельно — каждому будет ясно твое значение.
      Так появилось в тексте новое Существительное.
      РАБОЧИЙ…
      Это не просто мужской род, единственное число, именительный падеж. Тут, как говорил ЧЕЛОВЕК, значение — самое главное.
     
      ИНФИНИТИВ
     
      Слово берет Инфинитив:
      — Эх вы, разве так надо спрягаться? Я б вам показал, жаль, что у меня нет времени!
      — Время мы найдем. Какое тебе, настоящее или прошедшее?
      — Лучше будущее, — говорит Инфинитив, чтобы хоть немного оттянуть время. — Да не забудьте про Вспомогательный Глагол!
      Дали ему Вспомогательный Глагол.
      Спрягается Вспомогательный — только окончания мелькают. А Инфинитив и буквой не пошевелит.
      Зачем ему шевелить, зачем ему самому спрягаться? Он Инфинитив, у него нет времени.
     
      ЧЕРТОЧКА
     
      Маленькая Черточка знала свое дело. Она с большим искусством разделяла самые сложные слова, присоединяла нераспространенные приложения, даже принимала участие в образовании некоторых частей речи. Чего только не перенесла Черточка на своем веку — и ни разу не нарушила правил переноса.
      Но не бывает же так, чтобы хороший работник долго оставался на своем месте. Однажды Черточку вызвали и сказали:
      — Думаем перевести вас на место Тире. Там больше простора, сможете развернуться…
      — Но я не справлюсь, — замялась Черточка.
      — Ничего, справитесь. В случае чего поможем.
      И поставили Черточку на место Тире — между двумя Дополнениями. А Дополнения эти как раз противопоставляли себя друг другу и поэтому держались на некотором расстоянии. Пока между ними стояло Тире, это им удавалось, но когда появилась Черточка, она первым делом постаралась их сблизить.
      Что тут началось!
      — Отодвиньтесь! — кричало первое Дополнение своему соседу. — Между нами не может быть ничего общего!
      — Сами отодвиньтесь! — парировало второе Дополнение. — Я вас и видеть не желаю.
      — Остановитесь, остановитесь! — умоляла их Черточка. — Не нужно ссориться!
      Но ее прижали, и больше она ничего не могла сказать.
      А Дополнения так разошлись, что на них обратило внимание само Сказуемое, у которого они находились в непосредственном подчинении.
      — Прекратите безобразничать! — прикрикнуло на них Сказуемое. — Что тут между вами происходит?
      Дополнения сразу притихли. Они понимали, что со Сказуемым шутить не приходится.
      — Между нами… — заикнулось первое Дополнение.
      — Между нами… — заикнулось второе.
      — Между нами какая-то Черточка…
      — А должно быть Тире…
      Только теперь Сказуемое заметило Черточку.
      — Как вы сюда попали?
      — Я здесь работаю. Меня сюда перевели, чтобы я развернулась…
      — Вы не можете здесь развернуться, — объяснило Сказуемое. — У вас для этого нет данных.
      — У меня нет данных? Посмотрели бы вы, какие я слова соединяла!
      Шумит Черточка, скандалит, не поймешь, что с ней произошло. Такая была скромная Черточка, такая воспитанная и с работой справлялась неплохо… А вот назначили ее на место Тире…
      Да, конечно, это была ошибка.
     
      ПРЕДЛОГ
     
      Опасаясь, что его возьмут в оборот, Деепричастие БЛАГОДАРЯ старалось поменьше высказываться. Этот страх перед деепричастным оборотом дошел до того, что оно боялось отвечать даже на самые простые вопросы.
      Больше того: у него появилась какая-то робость перед другими словами, даже теми, которые были Деепричастию подчинены. Оно заботилось лишь о том, чтобы ни с кем не испортить отношений, а потому каждому старалось угодить, перед каждым рассыпалось в благодарностях.
      Непонятно, почему Деепричастие БЛАГОДАРЯ так тревожилось за свою судьбу. В тексте оно по-прежнему оставалось полноправным, хотя и второстепенным членом предложения и даже управляло другими словами. И все же какая-то настороженность не покидала его.
      Подчиненные Деепричастию слова за глаза посмеивались над ним, и положение спасало лишь то, что главные члены предложения отделились запятой и не могли видеть, что творится у них на периферии.
      Но когда в тексте появилась фраза: «Благодаря допущенной ошибке снижена оценка», — всем сразу стало ясно, что Деепричастие не на месте. Даже сама ОШИБКА понимала, что ее не за что благодарить. Это и решило судьбу Деепричастия. Его исключили из членов предложения и перевели на должность служебного слова.
      Слово БЛАГОДАРЯ стало Предлогом и вместе с тем поводом для того, чтобы пересмотреть грамматический состав и вывести из членов предложения многие слова, которые давно утратили самостоятельное значение.
     
      ИМЯ ЧИСЛИТЕЛЬНОЕ
     
      Когда ТЫСЯЧА явилась в предложение, все места уже были заняты. ТЫСЯЧА потопталась в нерешительности, а потом подошла к самому большому Слову, предполагая, что оно-то и есть здесь самое главное.
      — Миллион извинений, — сказала ТЫСЯЧА. — Я отниму у вас не больше одной минуты.
      — Пожалуйста, — любезно ответило Слово. — Слушаю вас.
      — Помогите мне устроиться в предложении, — попросила ТЫСЯЧА. — Мне нужно немного, самую малость, только бы приткнуться где-нибудь с краешку.
      — Чем же я могу вам помочь?
      — О, ведь вы здесь — самое большое слово, самый главный член предложения!
      — К сожалению, я не главный член, — сказало Слово с действительным сожалением. — Я всего лишь Деепричастие… Так сложились обстоятельства, ничего не по делаешь.
      — А ваша величина? Неужели с ней никто не считается?
      — Что величина! Вон видите самое короткое слово? А ведь это подлежащее!
      — Так вот оно какое, подлежащее! — протянула ТЫСЯЧА, сразу теряя интерес к своему собеседнику. И направилась к подлежащему.
      Подлежащее было занято срочной работой и поэтому не тратило лишних слов.
      — Существительное, — коротко представилось оно ТЫСЯЧЕ. — А ваше имя?
      — Числительное, — сказала ТЫСЯЧА и тут же добавила: — Можете называть меня просто ТЫСЯЧА. Так меня называют все знакомые.
      И ТЫСЯЧА изложила свою просьбу.
      — Право, не знаю, как вам помочь, — сказало Существительное. — Все вакансии у нас заняты… Разве что зачислить вас на должность служебного слова?
      ТЫСЯЧА поморщилась.
      — Нет, для этого дела я вряд ли подойду, — сказала она и, немного подумав, предложила: — А что, если меня зачислить вместо Деепричастия? Я займу гораздо меньше места…
      Дело не в месте, — сказало Существительное. — Деепричастие прекрасно справляется с работой, а справитесь ли вы, я не уверено. Ведь я даже не знаю ваших качеств…
      — Зачем вам качества? — прервала его ТЫСЯЧА, смелея. — У меня есть количество — и этого до статочно.
      — Количество? — переспросило Существительное. — Что ж, количество — это тоже неплохо. Знаете что? Я оставлю вас при себе. Это будет для вас самое подходящее место.
      И ТЫСЯЧА осталась при Существительном.
      Сначала оно пробовало давать ей разные мелкие поручения, но это ни к чему не привело. ТЫСЯЧА не только не подчинялась Существительному, но даже не хотела с ним согласоваться.
      Понемногу она начала управлять Существительным, а затем и вовсе заняла его место, став первой частью подлежащего и оттеснив Существительное на второй план.
      А Существительное даже не сопротивлялось. Больше того, оно уступило ТЫСЯЧЕ свой именительный падеж, а само удовлетворилось родительным.
      Так оно склонилось перед ее количеством.
     
      ВВОДНОЕ СЛОВО
     
      Слово ГОВОРЯТ как-то выделяется в предложении. Другие слова не имеют ни одной запятой, а ему положены целых две. И каждому понятно, что это вполне заслуженно.
      Слово ГОВОРЯТ издавна славится своими познаниями. О чем его ни спроси — все ему известно, оно охотно отвечает на любые вопросы.
      Вас интересует, какая завтра погода? Спросите у слова ГОВОРЯТ, оно вам ответит точно и определенно.
      — Говорят, будет дождь.
      Хотите знать, хороша ли вышедшая на экраны кинокартина? И здесь к вашим услугам это замечательное слово:
      — Ничего, говорят, смотреть можно.
      Все знает слово ГОВОРЯТ, хотя само не является даже членом предложения. Неизвестно, почему его до сих пор не принимают. Может быть, потому, что главные места заняты Подлежащим и Сказуемым, а предлагать такому слову какое-нибудь второстепенное место просто неудобно.
      Но и не являясь членом предложения, слово ГОВОРЯТ, как вы уже убедились, прекрасно справляется со своими обязанностями. Правда, частенько оно ошибается, иногда любит приврать, но его за это никто не осуждает: ведь оно всего-навсего вводное слово!
     
      БЕЗЛИЧНЫЙ ГЛАГОЛ
     
      Кто ни посмотрит на Безличный Глагол, сразу определит, что вид у него какой-то несовершенный. Но если обратиться за разъяснением к нему самому, он тотчас же ответит:
      — Я лично считаю…
      Безличный Глагол имеет право лично считать: ведь он главный член предложения. Когда началась кампания за сокращение предложенческого аппарата, он первый выразил готовность работать без Подлежащего. С тех пор Безличный Глагол — единственный главный член предложения, и слово его обязательно для всех: от Прямого Дополнения до последней Точки.
      В штате у Безличного Глагола два Дополнения. Одно выполняет его прямые указания, другое — косвенные. Дополнения имеют при себе Определения, а те, в свою очередь, судя по Обстоятельствам, находящимся при них, тоже призваны играть не последнюю роль в предложении.
      Но Безличный Глагол управляет всем единолично. Его не интересует коллективная мысль, он к ней совершенно не прислушивается. Второстепенные члены давно уже привыкли к самоуправству Безличного Глагола и даже не пытаются его критиковать. Косвенное Дополнение обычно высказывается по всевозможным отвлеченным вопросам, а Прямое, хоть и находит в себе смелость выражаться со всей прямотой, но как-то всегда получается, что оно больше дополняет главный член предложения, чем возражает ему. Что же касается других второстепенных членов, то Определения во всем согласны с Дополнениями, а Обстоятельства примыкают к Определениям.
      Не изменяется Безличный Глагол, и ничего с ним не могут поделать. Еще бы! Он важная личность, он без Подлежащего работает!
     
      КОРЕНЬ
     
      Влаголе ВЫНУТЬ исчез Корень.
      Все другие части слова остались на месте: и Приставка ВЫ, и Суффикс НУ, и даже Окончание ТЬ, известное своей неустойчивостью. А Корень — исчез.
      Это был древний Корень ИМ, который веками существовал в самых различных словах нашего языка: ИМЕТЬ, СНИМАТЬ, ПОДНИМАТЬ и многих других. Сохранился он также в несовершенном виде глагола ВЫНИМАТЬ. И куда-то исчез при образовании совершенного вида.
      — Странное усовершенствование! — язвило по этому поводу Окончание. — Чувствую, что скоро мне придется работать за всех.
      — Вы не правы! — перебила его Приставка. — Может быть, с Корнем что-то случилось.
      — Со всеми что-то случилось. Эти штучки нам известны. Но предупреждаю вас, на меня не рассчитывайте.
      У меня и так работы хватает.
      — Ну, ну, — примирительно сказал Суффикс. — Не нужно ссориться. Ясно одно: с этого времени мы должны обходиться без Корня.
      — Мы должны его заменить, — предложила Приставка. — Я раньше обозначала только движение изнутри, — но теперь я возьму дополнительное обязательство.
      — Я тоже, — сказал Суффикс. — Отныне я буду обозначать не только мгновенность действия. А ты, Окончание? Неужели ты останешься в стороне?
      — А мне что, — пожало плечами Окончание. — Я здесь временно…
      Но помощь Окончания не понадобилась. Приставка и Суффикс дружно взялись за дело и с успехом заменили Корень слова.
      С первого взгляда даже не скажешь, что в слове ВЫНУТЬ нет Корня.
     
      ТРИ ТОЧКИ
     
      Сошлись три Точки, разговорились.
      — Как жизнь?
      — Что нового?
      — Да все то же!
      У Точки, известно, жизнь точечная. О ней вспоминают только в самом конце, когда уже к предложению нечего добавить. А ведь как хочется попасть в незаконченное предложение, по-настоящему выразить себя!
      — А что, если нам всем вместе попробовать? В отдельности каждая из нас, может, и немного значит, а втроем…
      — И правда, попробовать?
      — Только бы найти подходящее предложение.
      Точки настораживаются и начинают следить за текстом. Это — законченное, это — законченное… Вот!
      Точки бросаются в незаконченное предложение и как ни в чем не бывало становятся за последним словом.
      Очередное Слово, которое уже готово было сорваться с пера, чтобы занять свое место в предложении, вдруг замечает Точку.
      — Откуда вы взялись? Вы здесь не стояли!
      — Нет, стояла!
      — Вы не могли здесь стоять!
      — Успокойтесь, пожалуйста! — вмешивается в разговор вторая Точка. — Она стоит лично за мной, а вот вас я что-то не видела.
      — Но вы здесь тоже не стояли! — возмущается Слово, болтаясь на кончике пера.
      — Она не стояла?! — изумляется третья Точка. — Придите в себя! Она же стоит за мной!
      Слово видит, что точкам этим не будет конца, и, перебирая в уме все знакомые крепкие слова, отправляется обратно в чернильницу…
     
      БЕГЛОЕ Е
     
      Вызвали Е из алфавита. — Ну как у вас там? — Полный порядок. Все на местах, каждый работает над своей темой.
      — А над какой темой вы работаете?
      — «Некоторые проблемы шестого места как места, находящегося между пятым и седьмым». Тема трудная, но интересная.
      — Придется вам на время ее оставить. Думаем на править вас в текст. Узнаете хоть живое слово, а то застоялись в своем алфавите.
      — А в какое слово меня посылают?
      — Слово хорошее: ДЕНЬ. Бодрое слово, светлое. И не очень сложное: всего один слог. Так что справитесь.
      — Вы думаете?
      — Конечно, справитесь. Вы там будете единственным гласным, и решающий голос будет ваш. Главное — хорошо организовать работу.
      Е пробует возражать, ему не хочется расставаться с алфавитом, с «Некоторыми проблемами шестого места…», — но что поделаешь! Приходится отправляться в текст.
      В слове ДЕНЬ Е стоит на видном месте, ему удобно, спокойно, совсем как в алфавите.
      Но вот слово начинают склонять: ДНЯ, ДНЮ…
      В чем дело? Куда девалось Е?
      Нет его, оно сбежало. Испугалось косвенного падежа.
      Вот какое это Е, всю жизнь проведшее в алфавите. В трудную минуту на него не рассчитывайте.
     
      ЧАСТИЦЫ И СОЮЗЫ
     
      Было. В предложении это единственное слово, которое состоит из двух слогов: БЫ и ЛО. Дружные слоги, тесно спаянные. Недаром в предложении им все завидуют.
      Частица ЖЕ, стоящая неподалеку от них, особенно пристально наблюдала за этой счастливой парой. Однажды она сказала своему соседу, местоимению ТО:
      — Я давно знаю эту частицу БЫ. Мы в грамматике стояли в одном параграфе. И вот — она уже устроила свою жизнь…
      То-то! — ответило ТО. — Не надо зевать. Я вот сколько времени стою возле вас, а вы — ноль внимания. Будто я и не местоимение, а так, ни то ни се.
      Частица ЖЕ придвинулась к нему поближе и сказала:
      — Вы не обижайтесь. Просто я раньше не думала об этом. Пока не увидела эту БЫ. Она всегда была такой нерешительной, только и знала, что строила разные планы, и вот — подумайте!
      — Чего там думать! — небрежно заметило ТО. — Надо действовать.
      — А как действовать? — спросила ЖЕ, прекрасно понимая, о чем идет речь.
      — Известно как — соединиться!
      Частице ЖЕ неудобно было сразу ответить согласием, и, пользуясь ее молчанием, ТО продолжало: — Не забывайте, что я местоимение, я в любую минуту могу занять место существительного!.. А с вами мы составим прекрасный союз…
      Частица ЖЕ придвинулась еще чуточку ближе, но — молчала.
      — ТОЖЕ, — мечтательно произнесло ТО. — Чем плохой союз? Пишется слитно, даже не через черточку.
      Дольше крепиться ЖЕ не могла.
      — Я согласна! — закричала она, бросаясь к местоимению и забывая при этом не только грамматические правила, но и простейшие правила приличия. — Давайте соединяться! Ну скорее же, скорее!
      Так в предложении появилась еще одна пара.
      Поначалу этот союз был счастливым, хотя ТО очень скоро поняло, что теперь ему уже никогда не занять места существительного. Частица ЖЕ была тому явной помехой. Но ТО с удовольствием отказалось от своих честолюбивых планов, принеся их в жертву тихим семейным радостям. Что же касается его подруги, то о ней нечего и говорить.
      — Вот теперь и мы ТОЖЕ! — заявляла она при каждом удобном случае, независимо поглядывая на слово БЫЛО.
      Но счастью этому скоро пришел конец.
      Дело в том, что после образования нового союза в предложении явно что-то нарушилось. Виной тому было слово ЧТО, которое стояло совсем рядом с ЖЕ, если не считать разделявшую их незначительную Запятую.
      Теперь слово ЧТО оказалось единственным свободным словом во всем предложении. И ему, естественно, захотелось с кем-нибудь соединиться.
      Сначала оно попыталось перетянуть к себе частицу БЫ. Но БЫ оказалась не частицей, а самым настоящим корнем слова.
      — Если бы не ЛО, — отвечала она, — тогда другое дело. Я-то и в частицах не пропаду, а оно без меня — что значит?
      — Но я хочу, чтобы…
      — Нет, ЧТОБЫ меня не устраивает. У ЛО я, как видите, на первом месте, а у вас буду только на втором. И кроме того, учтите, что БЫЛО все-таки глагол, а не какой-нибудь союз ЧТОБЫ.
      Что поделаешь? Пришлось отвергнутому ЧТО обратить свои взоры в другую сторону. Здесь его выслушали гораздо внимательнее. Частица ЖЕ сразу прикинула, что ЧТО-то же ТО, только с лишней буквой, и потянулась к своему соседу. Ее даже не смутила Запятая, которая все еще стояла между ними.
      Узнав об измене, ТО сразу отделилось от частицы ЖЕ и вспомнило о том, что оно местоимение. Оно уже подыскивало в соседних строчках существительное, которое можно было бы заменить, и даже не вспоминало о своей бывшей частице.
      А частица ЖЕ только обрадовалась этому. Она тянулась к своему соседу и настойчиво шептала:
      — Ну, теперь я свободна, теперь мы можем соединиться! Ну что же ты?
      — Я бы радо, — отвечало ей ЧТО, — да тут, видишь ли, Запятая…
      Так и не удалось им соединиться.
      И осталось в предложении — ТО ЖЕ, ЧТО БЫЛО.
     
      АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ
     
      А
     
      АРХАИЗМЫ — слова, забывшие о том, что и они были когда-то неологизмами.
     
      Б
     
      БЕЗЛИЧНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ — это предложение неизвестно кого неизвестно кому делать то, что совершается само по себе и никогда ни от кого не зависит.
     
      В
     
      ВОСКЛИЦАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК не сгибают сомнения и вопросы, потому что в предложении его интересует не смысл, а только эмоции.
     
      Г
     
      ГЛАВНЫЙ ЧЛЕН ПРЕДЛОЖЕНИЯ — тот, который сумеет доказать, что он главный, дав ответ на самый главный вопрос.
     
      Д
     
      ДЕЕПРИЧАСТИЕ. Когда из нескольких равноправных сказуемых одно подчиняет себе остальные, то они утрачивают почти все свои глагольные свойства и превращаются в застывшую форму, которую принято называть деепричастием.
     
      Е
     
      ЕДИНСТВЕННОЕ ЧИСЛО. Число «один». Самое меньшее из всех целых чисел. И при этом оно — единственное! — имеет три рода и два числа, а также ряд других присущих только ему качеств. Так бедность оборачивается богатством, а богатство — бедностью.
      ЕСТЬ. Некоторые слова в предложении охотней всего соединяются связкой «есть». Хотя само по себе «есть» — самая ненадежная связка (сегодня есть, а завтра нет),
     
      Ж
     
      ЖЕНСКИЙ РОД. Грамматически совершенно необъяснимо, как этот мягкий и по всем признакам слабый род сумел заполнить собой два склонения, заставив два других рода ютиться в одном. Поистине велика сила слабости!
      ЖИРНЫЙ ШРИФТ. Этот шрифт обычно попадает в заглавие. И вот вечный вопрос: оттого ли он попадает в заглавие, что он жирный, или он жирный оттого, что попадает в заглавие?
     
      З
     
      ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ. В роли знаков препинания иногда выступают слова. Иногда — целые фразы.
      ЗНАЧЕНИЕ МЕЖДОМЕТИЙ. Ничего членораздельно не выражая, одно междометие заменяет десятки значимых слов. И в этом его сила и в этом его значение, благодаря которому оно стоит в предложении особняком, отделяясь от него запятой или даже восклицательным знаком.
     
      И
     
      ИМЯ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ обозначает конкретный предмет и отвечает на соответствующие вопросы. Но иногда имя существует само по себе, ничего конкретно не обозначая. Существует лишь потому, что оно — Имя.
     
      К
     
      КРАТКИЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ. Поучительный пример: если прилагательное и производится в главные члены, то никак не за свою полноту, а, напротив, за свою краткость.
     
      Л
     
      ЛИЦО ГЛАГОЛА. О настоящем лице глагола следовало бы судить по тому, какое действие совершает глагол, а не по тому, кто это действие совершает (я, ты или он).
     
      М
     
      МЕСТОИМЕНИЕ само по себе не имеет значения и приобретает его лишь в зависимости от того места, которое ему отводит контекст. На этом месте оно заменяет другие слова, беря на себя их значение, и делает это успешно, поскольку ему все равно, что заменять: правду или ложь, мудрость или бессмыслицу.
      МУЖСКОЙ РОД. В современной грамматике мужской род подчас мало отличается от женского. Посмотришь на него — и сразу не определишь: чьи это признаки, какого именно рода? И даже сам «мужчина» во всех падежах ничем не отличается от «женщины». Не отличается, как ты их ни склоняй.
     
      О
     
      ОБОБЩАЮЩЕЕ СЛОВО. Слово, которое, обобщает все краски земли, самое невыразительное и бесцветное слово.
      ОДНОРОДНЫЕ ЧЛЕНЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ. Когда десять, и двадцать, и тридцать слов в предложении отвечают на один и тот же вопрос, то для управления ими достаточно одного слова.
     
      П
     
      ПРЕДЛОГИ И ПРИСТАВКИ. Что лучше: быть частью речи и выполнять служебную роль или быть частью слова, без которой слово теряет свое значение? Предлоги предпочитают первое, приставки — второе.
     
      Р
     
      РАЗБОР ПРЕДЛОЖЕНИЯ. В сложном предложении вся сложность заключается в том, чтобы отличить скрытое подчинение от неприкрытого сочинения.
      РИТОРИЧЕСКИЙ ВОПРОС — это такой вопрос, который давным-давно знает ответ, но вынужден делать вид, будто его не знает.
     
      С
     
      СОСТАВ СЛОВА. Даже слово, имеющее несколько разных корней, имеет только одно окончание.
     
      Т
     
      ТИРЕ ПЕРЕД ПРЯМОЙ РЕЧЬЮ — очень важный знак препинания. Он как бы предупреждает: перед тем как что-нибудь сказать, пожалуйста, остановитесь, подумайте!..
      ТИП ПРЕДЛОЖЕНИЯ. Повествовательное предложение отличается от других тем, что там, где хочется спрашивать или кричать, оно умеет сохранить спокойную интонацию.
     
      У
     
      УПОТРЕБЛЕНИЕ ВРЕМЕН. Одним настоящее заменяет будущее, другим будущее заменяет настоящее. А третьим прошлое заменяет и то и другое.
      УТВЕРЖДЕНИЕ И ОТРИЦАНИЕ неразделимы между собой. Отрицая утверждение, мы тем самым утверждаем отрицание. Поэтому так трудно бывает сказать «да» и «нет»…
     
      Ф
     
      ФОНЕТИКА. Взрывные и плавные, звонкие и глухие — какие они разные по характеру звуки! Но звонкие не заглушают глухих, а взрывные не нарушают спокойного течения плавных, и между всеми звуками полный контакт. И взаимопонимание. Между звуками оно существует. А исчезает когда? Может быть, между словами?.. Но это уже не фонетика…
     
      Х
     
      ХОТЯ. Это слово — яркий пример того, как различны бывают обстоятельства цели и следствия. Всю жизнь хотя стать полноправным глаголом, деепричастие «хотя» стало уступительным союзом, хотя, казалось бы, чего уж больше ему уступать!
     
      Ч
     
      ЧАСТИЦА «ни» может употребляться как для усиления утверждения, так и для усиления отрицания. Ей главное усилить, а утверждение или отрицание — это уж зависит не от нее, а от тех, кто ее употребляет.
      ЧЛЕНЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ. Обстоятельство образа действия хорошо знает, каким образом следует действовать, но иногда его смущают другие вопросы. Например: для чего? зачем? Но на эти вопросы отвечает лишь обстоятельство цели. Во всяком случае, оно любит на них отвечать, хотя вряд ли глубоко над ними задумывается.
     
      Ш
     
      ШИПЯЩИЕ. Мягко слышится — твердо пишется. Твердо слышится — мягко пишется. А попробуй напиши иначе или иначе произнеси! Весь алфавит не доставляет столько хлопот, сколько эти четыре шипящие…
     
      Э
     
      ЭТИМОЛОГИЯ. У каждого слова есть своя родословная, которая не всегда совпадает с современным значением слова. Родословная может быть очень большой, а значение — очень маленьким.
     
      Ю
     
      ЮС — древний носовой гласный, гласный — с оттенком согласного. В какой-то степени гласный, но в какой-то степени и согласный… Совершенно исчез из языка из-за попыток примирить в себе согласие с несогласием.
     
      Я
     
      ЯЗЫК. Устный и письменный, литературный и разговорный, свой и чужой, знакомый и незнакомый, правдивый и лицемерный, мертвый и живой — и все это язык, язык, объединяющий и разъединяющий человечество.
     
      ОДИН ПИШЕМ, ДВА В УМЕ
      (Пифагоры и Архимеды)
     
      НОЛЬ
     
      Надоела Нолю холостая жизнь.
      «Так вот живешь и ничего не значишь, — подумал он. — Надо множиться!»
      Стал Ноль искать, с кем бы помножиться. Выбирал, выбирал — все не по нраву. Единица слишком тоща. Тройка горбата. Семерка косо стоит, еле на ногах держится. Все Нолю не так, видно, высокие у него требования.
      Наконец приглядел Восьмерку. Симпатичная Восьмерка, кругленькая, даже будто на Ноль похожа, только поуже в талии. Подкатился к ней Ноль с одной стороны, подкатился с другой, а потом — чего долго раздумывать! — пошел множиться.
      Собрались Восьмеркины родственники. Все старые цифры, солидные. 88, 888, даже 88888, очень большая величина, и та пришла, не погнушалась. Только жених на родственников — ноль внимания. Что ему их многозначность? Он сам Ноль, не кто-нибудь!
      — Ты, — говорит Ноль Восьмерке, — должна понимать, что такое семья. Как я сказал, так и все, без разговоров!
      — Я постараюсь! — обещает Восьмерка.
      Робкая, безответная она была, да и засиделась в восьмерках, только и мечтала, как бы помножиться. И вот — помножились.
      Доволен Ноль. Важный такой стал, степенный. А Восьмерки при нем и не видно. Затер он ее, затер совсем, до того затер, что потом никто и сказать не мог, куда девалась Восьмерка.
      Вот как это выглядело:
      0Х8-0.
      И опять остался Ноль один.
      — Не повезло мне с Восьмеркой, — оправдывается он перед ее родственниками. — Слишком уж она смирная была, ни в чем не перечила. С такой и жить неинтересно.
      Стал Ноль искать себе другую пару. Нашел Пятерку — цифру тоже ничего. Правда, с Восьмеркой ее не сравнить, не те пропорции, но ведь теперь Нолю и выбирать-то особенно не приходится.
      На этот раз Ноль повел себя иначе. «Ну его, это умножение! — подумал. — С этими домостроевскими обычаями, чего доброго, опять жену в гроб загонишь! Нет уж, лучше по-современному: записаться и жить».
      Записались они с Пятеркой. Пятерка и Ноль. Хорошо получилось: 50. Пятерка выросла в десять раз, а Ноль — уж неизвестно во сколько. Семья все-таки много значит!
      Доволен Ноль.
      — Вот как, — говорит, — вышло. Ты простой Пятеркой была, а теперь кем стала?
      — Да, теперь..
      — Именно теперь! — не унимается Ноль. — Именно теперь, когда я взял тебя, когда ты со мной на равных правах.
      — На равных… — эхом отзывается Пятерка.
      — Может, скажешь, не на равных? Я тебя даже вперед пропустил, ты всегда впереди меня. Разве ты не чувствуешь этого?
      — Чувствую…
      — Ты как будто даже не рада?
      Это были долгие разговоры. Сначала Пятерка терпела, думала: ну, поговорит Ноль на радостях и успокоится. Да не тут-то было. Чем дальше, тем Ноль больше распаляется. Зудит и зудит — нет спасения!
      Чуть свет — уже начинает:
      — Вспомни, кем ты была. Уже ночь, а он все еще:
      — Не забудь, кем ты стала.
      Не выдержала Пятерка.
      — Лучше уж, — говорит, — я простой Пятеркой буду, чем так радоваться.
      И ушла от Ноля.
      Остался Ноль в одиночестве и не поймет: что случилось? Так хорошо жили, и вот — покинула его Пятерка. За что, скажите пожалуйста?
      А ему, Нолю, теперь, как никогда, подруга нужна. Стар он стал, здоровье совсем сдало. Еле-еле нашел себе какую-то Двойку. Горбатенькая Двойка, кривая, но все-таки цифра!
      Долго Поль соображал, долго прикидывал, как бы и на этот раз маху не дать. Выведал, с кем Двойка в задачнике встречалась, как вела себя в таблице умножения, какие у нее были плюсы и минусы. Узнал, что Двойка ведет дневник, в дневник заглянул. В дневнике тоже было все в порядке: двойка как двойка, к тому же по математике.
      «Пора закругляться!» — решил Ноль. И сразу приступил к действию.
      — Давайте соединимся!
      — Ишь, старый хрыч! Если хочешь сложиться, так и говори, а нет — проваливай.
      — Я сложусь, я сложусь, — заторопился Ноль. — Я всегда готов, ты не сомневайся!
      Так и сложились они:
      2 + 0.
      Два плюс Ноль… А чему же равняется?
      2 + 0 = 2
      Вот и доигрался Ноль, домудрился. Нет Ноля. Конец ему пришел.
      Даже мелкие цифры, которые всегда ниже Ноля стояли, и те не удержались:
      — Ну и дурак был этот Ноль! Круглый дурак!
     
      ТОЧКА НА ПЛОСКОСТИ
     
      Не знала Точка ни забот, ни тревог, но пришло время и ей подумать о своем месте на плос-
      кости.
      — Я хочу стать центром окружности! — заявила Точка.
      Что ж, по законам геометрии все точки равны и каждая из них может стать центром окружности. Для этого нужны только циркуль и карандаш, и ничего больше.
      Но едва лишь к ней прикоснулся циркуль, Точка завопила:
      — Ой! Больно! Ой! Что вы колетесь?!
      — Но вы хотели стать центром окружности, — напомнил Циркуль.
      — Не нужен мне ваш центр, не нужна мне ваша окружность, оставьте меня в покое!
      Оставили Точку в покое. Но ненадолго. Должна же Точка занять какое-то место на плоскости!
      — Я хочу стать вершиной угла, — заявила Точка на этот раз.
      По законам геометрии вершиной угла тоже может стать каждая точка. Для этою на прямую, на которой она находится, достаточно опустить перпендикуляр.
      Стали опускать на прямую перпендикуляр.
      — Вы что, ослепли?! — закричала Точка при виде Перпендикуляра. — Вы падаете прямо на меня. Разве вам мало места на плоскости?
      Растерялся Перпендикуляр, повис в воздухе.
      — Погодите, дайте-ка мне, — сказала Секущая. — У меня эта Точка станет вершиной сразу четырех углов.
      Но не тут-то было. При виде Секущей Точка прямо-таки забилась в истерике.
      — Не секите меня! — рыдала она. — Я не привыкла, чтобы меня секли!
      Что было с ней делать? Махнули на Точку рукой. Не стала она ни центром окружности, ни вершиной угла, а осталась простой точкой на простой прямой, параллельной тысячам других прямых.
     
      СТЕПЕНЬ
     
      Много лет прослужила Единица без единого замечания, и нужно же было как-то отметить ее заслуги!
      Поэтому Единицу решили возвести в степень. Думали этими ограничиться, но опять Единица служит прилежно, а замечание — хоть бы одно!
      Возвели ее еще в одну степень. И опять ни одного замечания. В третью степень возвели, в четвертую, в пятую — нет замечаний!
      Далеко пошла Единица. Теперь она Единица в тысячной степени. Посмотреть на нее — обычная Единица, но как глянешь на степень — да, это величина!
      А что изменилось от этого? Ничего, ровным счетом. Ведь Единица в тысячной степени — та же Единица.
      И на тысячную долю не больше!
     
      ПРОСТАЯ ДРОБЬ
     
      У Числителя и Знаменателя — вечные дрязги. Никак не поймешь, кто из них прав. Числитель толкует одно, а Знаменатель перетолковывает по-своему. Числитель говорит:
      — У меня положение выше, почему же я меньше Знаменателя?
      А Знаменатель свое:
      — Я-то числом побольше, с какой же стати мне ниже Числителя стоять?
      Поди рассуди их попробуй!
      И ведь что вы думаете — была такая попытка. Целое Число, которому надоело это брюзжание, сказало им напрямик:
      — Склочники несчастные, чего вы не поделили? В то время, когда у нас столько примеров, столько задач…
      — Тебе, Целому, хорошо, — проворчал Знаменатель, и Числитель (в первый раз!) согласился с ним.
      — Знаменательно! — воскликнул Числитель. — Знаменательно, что именно Целое Число делает нам замечание!
      — А кто вам мешает стать Целым Числом? Сложитесь с какой-нибудь дробью.
      — Ладно, обойдемся без ваших задач и примеров, — сказал Числитель, а Знаменатель, придвинувшись к Целому Числу, выразил эту мысль более категорически:
      — Проваливай, пока цело!
      Целое Число махнуло на них рукой и приступило к очередным задачам.
      А Числитель и Знаменатель призадумались. Потом Числитель нагнулся, постучал в черточку:
      — Послушайте, — говорит, — может, нам и впрямь с другой дробью сложиться?
      — Э, шалишь, брат, — возразил Знаменатель, — хватит с меня и одного Числителя!
      — Если уж на то пошло, — обиделся Числитель, — мне тоже одного Знаменателя предостаточно.
      Еще подумали.
      Потом Знаменатель стал на цыпочки, постучал в черточку:
      — Слышь, ты! А если нам так стать Целым Числом, без другой дроби?
      — Можно попробовать, — соглашается Числитель. Стали они пробовать. Числитель умножится на два, и Знаменатель — не отставать же! — тоже на два. Числитель на три — и Знаменатель на столько же.
      Умножались, умножались, совсем изнемогли, а толку никакого. Та же дробь, ни больше ни меньше прежней.
      — Стой! — кричит Знаменатель. — Хватит умножаться. Делиться давай. Так оно вернее будет.
      Стали делиться.
      Знаменатель на два — и Числитель на два. Знаменатель на три — и Числитель на столько же. А дробь — все прежняя.
     
      СУММА
     
      И так, построились по росту: впереди Большое Слагаемое, за ним Среднее, а уж потом Самое Маленькое. Есть? Что там у вас, сзади?
      Сзади высовывается Самое Маленькое Слагаемое:
      — Я хочу сказать: если оно большое, так ему, значит, впереди? А если я маленькое, так мне, значит, сзади?
      Сумма задумывается. Она что-то считает, прикидывает, потом говорит:
      — Справедливое замечание, придется его учесть. Итак, построились по росту: впереди Самое Маленькое Слагаемое, за ним Среднее, а уж потом Большое. Есть? Что там у вас, сзади?
      — Неудобно как-то, — басит Большое Слагаемое. — Я все-таки самое большое, за что же меня в конец?
      Опять думает Сумма. Да, неудобно получается.
      — Сделаем так: впереди Самое Маленькое Слагаемое, за ним Большое, а уж потом Среднее. Построились? Что там у вас?
      — Нег, все-таки это несправедливо, — говорит Среднее Слагаемое. — Почему именно я должно стоять сзади всех?
      Вот именно — почему?
      — Действительно, — соглашается Сумма, — придется кое-что изменить. Построимся так: впереди Большое Слагаемое, за ним Среднее, а уж потом — Самое Маленькое.
      — Но я опять сзади всех! — тянется сзади Самое Маленькое Слагаемое.
      — И то правда. Тогда сделаем так…
      Строит Сумма, перестраивает. Можно того наперед, а можно и этого. Ей-то, Сумме, лично все равно: от перестановки мест слагаемых Сумма не меняется.
     
      ТРЕУГОЛЬНИК
     
      Задумал Угол треугольником стать. Нашел подходящую Прямую линию, взял ее с двух сторон за две точки — и вот вам, пожалуйста, чем не треугольник?
      Но Прямая оказалась строгой линией. Сдерживает она угол, ограничивает. Теперь ему не та свобода, что прежде.
      А вокруг, как назло, ломаные линии вертятся, выламываются:
      — Ну как ты, Угол, со своей Прямой? Ладите?
      Что им ответишь? Молчит Угол. Молчит, а сам думает: «Зря я такую прямую линию взял. Ломаные куда удобней!»
      За этой мыслью пришла и другая: «А вообще-то, чем я рискую? Можно такую ломаную найти, что она с моей прямой и не пересечется».
      Такая ломаная линия быстро сыскалась. Соединил ею Угол те же две точки, что и Прямая соединяла, и — доволен.
      Потом еще одной ломаной обзавелся, потом еще одной. А Прямая верит Углу, ни о чем не догадывается.
      Но вот ломаные линии, как набралось их много; стали между собой пересекаться. Так закрутили Угол, так завертели, что его среди них и не видать.
      Еле выпутался бедняга.
      «Хватит, — решил, — возиться с этими ломаками. Лучше уж прямой линии держаться».
      И опять остался Угол со своей Прямой. Дружно живут. Хороший треугольник.
      Оно и понятно: через две точки, как свидетельствует геометрия, можно провести только одну прямую.
      А ломаных — сколько угодно.
     
      ПРОИЗВЕДЕНИЕ
     
      — Смотрите, — говорят соседям, — это наше произведение. Ну, каково? Двузначное число, не то что мы, однозначные.
      А произведение и не смотрит на сомножителей. Воротит нос, боится, как бы знакомые сотни чего не подумали. Как-никак сомножители — однозначные числа, стыдно произведению иметь такую родню.
      — Произведение ты наше единственное, погляди на нас, хоть словечко молви!
      Куда там! До того ли сейчас произведению! Произведение давно забыло, кто его произвел на свет. Теперь произведению с самой Тысячей помножиться в пору!
     
      ВЫНЕСЕНИЕ ЗА СКОБКИ
     
      Лишь когда его выносят за скобки, все начинают понимать, что это было за число.
      Зато когда его вынесли за скобки, все сразу поняли, что это было за число.
      — Это был наш общий множитель!
      — Это был наш общий делитель!
      Так число приобретает значение. После того, как его вынесут.
     
      УРАВНЕНИЕ С ОДНИМ НЕИЗВЕСТНЫМ
     
      Разные числа — большие и малые, целые и дробные, положительные и отрицательные — впервые встретились в уравнении.
      Они любезно, хотя и сдержанно, обменялись приветствиями, а затем стали знакомиться.
      — Четверка.
      — Очень приятно. Двойка.
      — Тройка.
      — И я Тройка. Значит, тезки!
      — Одна Четвертая…
      — Две Четвертых…
      — Три Четвертых…
      Очень быстро все перезнакомились. Только одно число не назвало себя.
      — А вас как зовут? — стали спрашивать у него числа.
      — Не могу сказать! — важно ответило это число. — У меня есть причины…
      — Ах, подумайте, какие загадки! — затараторила Одна Девятая. — Как можно жить в обществе и совсем не считаться с его мнением!
      — Спокойно, спокойно, — вмешался Знак Равенства, самый справедливый знак во всем задачнике. — Все выяснится в свое время. А пока пусть это число остается неизвестным. Мы назовем его Иксом. Что поделаешь, будет у нас уравнение с одним неизвестным.
      Все числа согласились со Знаком Равенства, но теперь они вели себя еще сдержанней, чем даже во время знакомства. Кто его знает, что за величина этот Икс? Здесь нужно быть осторожным.
      Некоторые попытались заискивать перед. Иксом, по он так важно себя держал, что даже у дробей отпала охота добиваться его расположения.
      — Ну нет, — прошептала Двойка Четверке. — Ты как хочешь, а я перебираюсь в другую сторону уравнения. Пусть я буду там с отрицательным знаком, но зато не буду видеть этой персоны.
      — И я тоже, — сказала Четверка и вслед за Двойкой перебралась в другую сторону уравнения. За ними последовали две тезки — Тройки, а потом и дроби — Одна Четвертая, Две Четвертых, Три Четвертых — и все остальные числа.
      Икс остался один. Впрочем, это его не встревожило. Он решил, что числа просто не хотят его стеснять.
      Но числа решили по-другому. Они сложились, перемножились и поделились, а когда все необходимые действия были произведены, Икс ни для кого уже не был загадкой. Он оказался мнимой величиной, такие тоже встречаются в математике.
      То-то он так мнил о себе, этот Икс!
     
      БИССЕКТРИСА
     
      Заспорили Стороны угла, никак между собой не поладят.
      — Я, со своей стороны, считаю… — говорит одна Сторона.
      — А я считаю, со своей стороны… — возражает ей другая.
      Ничего не поделаешь: хоть у них и общий угол зрения, но смотрят-то они на мир с разных сторон!
      Проходила как-то между ними Биссектриса. Обрадовались Стороны: вот кто будет их посредником! Спрашивают Биссектрису:
      — А вы как думаете?
      — А ваше мнение каково?
      Стоит посредник посрединке, колеблется.
      — Ну скажите же, скажите! — тормошат Биссектрису со всех сторон.
      — Я думаю, вы совершенно правы, — наконец произносит Биссектриса, кивая в правую сторону.
      — Ах, какая вы умница! — восхищается правая Сторона. — Как вы сразу все поняли!
      А Биссектриса между тем поворачивается к левой Стороне:
      — Ваша правда, я тоже всегда так думала.
      Левая Сторона в восторге:
      — Вот что значит Биссектриса! Сразу сообразила, что к чему!
      Стоит Биссектриса и знай раскланивается: в одну сторону кивнет — мол, правильно, в другую сторону кивнет — мол, совершенно верно. Мнение Биссектрисы ценится очень высоко, поскольку оно устраивает обе стороны.
     
      ВЕЛИЧИНА
     
      Позавидовала Единица Десятке: «Конечно, с такой кругленькой суммой, как этот ноль, я бы тоже кое-что значила!»
      Поэтому, когда Единице удалось наконец, обзавестись нолем, она не поставила его сзади себя, как Десятка, а выставила наперед — пусть, мол, все видят!
      Получилось очень внушительно:
      0,1.
      Потом какими-то способами Единица добыла еще один ноль. И тоже выставила его наперед. Глядите, дескать, какие мы:
      0,01.
      Единица стала входить во вкус. Она только и думала, как бы скопить побольше нолей, и после долгих стараний ей удалось собрать их в большом количестве.
      Теперь Единицу не узнать. Она стала важной, значительной. Куда до нее какой-то Десятке!
      Теперь Единица выглядит так:
      0,00000000001.
      Вот какой величиной стала Единица!
     
      ФИГУРА
     
      Прибежала Трапеция к Окружности.
      — Ох, ты даже себе не можешь, не можешь представить! Сверху плоско, снизу выпукло, а о боках нечего и говорить!
      — Что плоско? Что выпукло? Ты объяснишь толком?
      — Вот послушай, — стала объяснять Трапеция. — Появилась у нас в учебнике новая фигура. Откуда она взялась, никто не знает. Может, ее кто нарисовал так, для смеха…
      — Что же это за фигура?
      — Как, ты еще не поняла? Ну пошли, сама посмотришь.
      Пошли они смотреть на Фигуру. А там уже, такое творится! Треугольники, Квадраты, Параллелограммы… А в центре эта самая Фигура красуется…
      При виде ее Окружность так и покатилась со смеху, но не успела откатиться особенно далеко — остановилась, призадумалась.
      — Ты знаешь, — сказала она Трапеции, — в ней что-то есть. Вот эта линия, обрати внимание. Она выглядит вполне Современно.
      — Пожалуй, — согласилась Трапеция. — А поверхность? Видишь, какая у нее поверхность? У нас все слишком плоско…
      — Да, мы привыкли к симметрии, — вздохнула Окружность. — А кому теперь нужна симметрия?
      Подоспели и другие геометрические фигуры. Они с восхищением глядели на незнакомую Фигуру и в один голос вздыхали:
      — Как это асимметрично!
      И вот — Фигуры давно уже нет, а поглядите, что делается в учебнике. Ни одной геометрической фигуры невозможно узнать.
      Все они на одно лицо: сверху плоско, снизу выпукло, а о боках нечего и говорить.
      Мода, ничего не поделаешь.
      Закон моды!
      Вопреки всем известным законам геометрии.
     
      ЗНАКИ
     
      Стоит Пятерка в задачнике, что-то тихонько подсчитывает. Вокруг много знакомых цифр, они то и дело окликают Пятерку, справляются о здоровье, желают всего наилучшего. И вдруг:
      — Стой! Отдай половину! Пятерка растерялась.
      — Я стою, — забормотала она, — но почему вы так со мной разговариваете?
      — А как с тобой разговаривать? Сказано, гони трояк, и баста! Или не узнала меня? Я — Минус!
      Пятерка попятилась в ужасе. Она много слыхала об отчаянном и жестоком Минусе, атамане разбойников, которые держали в страхе весь задачник.
      — Ну давай, а то отниму! — сказал атаман, свирепо шевеля усами. Но Пятерка от испуга не могла двинуться.
      Тогда Минус отнял у нее три единицы и пошел себе как ни в чем не бывало. Он шел и пел свою атаманскую песню.
     
      Я считаю
      — Нечего считать,
      Я предпочитаю
      Вы-чи-тать!
     
      — Эге, да ты, я вижу, с прибытком! — вдруг окликнули его. — Ну-ка, что там у тебя, выкладывай!
      Бравый атаман разбойников сразу узнал этот голос. Он съежился и хотел проскочить мимо, но его бесцеремонно взяли за шиворот.
      — Ты никак спешишь? — ласково спросил толстый Плюс, для верности дав Минусу по загривку. Известный в задачнике коммерсант и делец, Плюс сам ни у кого ничего не отнимал, он только складывал то, что отнимал Минус.
      — Да нет, куда мне спешить, — стал оправдываться Минус. — Просто не заметил вас, извините.
      — Ладно! — сказал Плюс. — Давай, сколько там у тебя?
      Он взял три единицы, отнятые Минусом у Пятерки, отпустил атамана на все четыре стороны и пошел себе, напевая:
     
      Я не сплю и не лежу,
      Я за цифрами слежу,
      Все они у меня в услужении.
      Все, что хочешь, я сложу,
      Я ничем не дорожу,
      Потому что я служу
      Сложению.
     
      Потом он остановился, чтобы прибавить новый заработок к прежней сумме, но ему помешали.
      — Рад вас приветствовать! — сказал, подходя к нему, Знак Деления. — Кажется, у вас есть что разделить?
      — Какое там есть! — несмело запротестовал Плюс. — Жалкие три единицы.
      — Всякое деление благо, — сказал Знак Деления. — Делитесь и умножайтесь, как сказано в чистописании, то бишь в арифметике.
      — Но нас двое, — все еще сопротивлялся Плюс, — а три на два не делится.
      — Не печальтесь, поделим. Дайте-ка сюда эту троицу.
      Он взял три единицы и удалился, оставив Плюс в полном недоумении, каким же образом тройка делится на два.
     
      Мать-и-матика!
     
      — тянул Знак Деления, уходя.
     
      — Мать-и-ма…
     
      — У вас отличное настроение! — сухо сказал ему Знак Умножения.
      — О, я счастлив вас… — начал Знак Деления, но Знак Умножения его не слушал.
      — Тут ко мне приходила Двойка, — продолжал он, — Она была Пятеркой, но ее ограбили. Позаботьтесь о ней, это по вашей части. И, кроме того, у вас что-то есть ко мне?
      — Да так, ничего особенного, — замялся Знак Деления. — Пустяк… три единицы.
      — Давайте их сюда, — сказал Знак Умножения.
      И затянул свою песенку:
     
      Богатство нужно так нажить,
      Чтоб никого не потревожить,
      Умножить — значит умно жить,
      А умно жить — умножить!
     
      И, пряча полученные три единицы, крикнул вдогонку Знаку Деления;
      — Так не забудьте об этой Пятерке! О той, которую ограбили!
     
      АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ
     
      А
     
      АРИФМЕТИКА. Ни одно отрицательное число не считает себя числом отрицательным и каждый свой минус рассматривает как плюс, а чужой плюс считает большим минусом.
     
      Б
     
      БЕСКОНЕЧНЫЕ. Если бы отрезок не считал себя бесконечной прямой, он бы вряд ли дотянул от одной до другой точки.
     
      В
     
      ВЕЛИЧИНЫ десятичных дробях самая значительная величина — запятая.
     
      Г
     
      ГЕОМЕТРИЯ. Окружность может широко распространиться на плоскости, но и при этом будет продолжать гнуться дугой. И никогда ей не разогнуться, никогда не стать прямой линией из-за постоянного тяготения к центру.
     
      Д
     
      ДИАМЕТР — это обычная хорда, впрочем, уже забывшая, что она хорда: ведь проходит-то она через центр!
     
      Ж
     
      ЖИЗНЬ В ЦИФРАХ. Максимум — это то, к чему постоянно стремится минимум, а минимум — это то, чего максимуму всегда не хватает.
     
      З
     
      ЗНАМЕНАТЕЛЬ В ДРОБИ — своего рода пьедестал. Чем меньше дробь, тем больший ей требуется знаменатель.
     
      К
     
      КРАТНОЕ. Даже самое наименьшее кратное — это всегда подельчивое, щедрое самоотверженное число. Сколько бы у него ни было делителей, оно всегда делится без остатка.
     
      М
     
      МЕДИАНА соединяет одну из вершин треугольника с серединой противоположной стороны. Соединить вершину с серединой — это, пожалуй, самая удобная линия, поскольку она позволяет, сохраняя положение на вершиие, избежать крайностей, свойственных противоположной стороне.
     
      Н
     
      НУМЕРАЦИЯ. Когда все расставлено по местам, и подсчитано, и пронумеровано, тогда возникает математический ряд, в котором точно известно, что чему предшествует и что следует за чем. И прошлое десятки — это девять, восемь, семь… а будущее ее — одиннадцать, двенадцать, тринадцать… И никогда ей не вернуться к семерке или шестерке, потому что существует на свете нумерация.
     
      П
     
      ПРОСТЫЕ ЧИСЛА. Что тут говорить о двузначных и однозначных, если и среди десятизначных встречаются числа, которые делятся только сами на себя. Только сами на себя, несмотря на видимую свою многозначность.
     
      Р
     
      РЕШЕНИЕ УРАВНЕНИИ. Лишь узнавая, чему равны Игрек и Зет, Икс постигает собственное значение.
     
      С
     
      СЛАГАЕМЫЕ. Сумма изменяется не от перестановки слагаемых, а от преуменьшения или возвеличения любого из них, пусть даже одного и самого малого. От каждого слагаемого зависит вся сумма.
     
      Т
     
      ТРУДНЫЕ СЛУЧАИ. Главная трудность в решении многих задач заключается в том, что ответы на них даются только в конце учебника.
     
      У
     
      УГОЛ (частный случай угла зрения). Угол зрения состоит как минимум из трех точек зрения.
     
      Х
     
      ХАРАКТЕРИСТИКА ВЕЛИЧИН. Число, которое нельзя отнести ни к положительным, ни к отрицательным, во всех случаях является нолем.
     
      Ц
     
      ЦЕЛЫЕ И ДРОБНЫЕ. Даже целые числа легко привести к общему знаменателю. Для этого достаточно провести черту, которая отделит их от других (стоящих ниже) чисел.
     
      Ш
     
      ШАРОВАЯ ПОВЕРХНОСТЬ обладает универсальными качествами. По ней можно двигаться бесконечно и вместе с тем далеко не уйти, потому что пределы ее все-таки ограничены. Превратить обычную ограниченность в бесконечность — на это способна только шаровая поверхность. И в этом ее универсальность (точнее: универсальность ее ограниченности).
     
      ДЕЙСТВИЕ РАВНО ПРОТИВОДЕЙСТВИЮ
      (Ньютоны и Эйнштейны)
     
      ПРИРОДА ВЕЩЕСТВА
     
      Атом — огромная пустыня, посреди которой затеряно маленькое ядро.
      Одинокое ядро — посреди огромной пустыни. Где-то там, на краю пустыни, движутся электроны, спасательные команды, высланные на помощь ядру, Но они его не найдут, они к нему не дойдут, они будут вечно кружить по краю пустыни, и ни один из них не решится ее пересечь.
      Такова природа вещества.
      Если б она была другой, если б вещество не составляли пустыни, из которых так трудно выбраться… Если б всем одиноким приходили на помощь, а не крутились вокруг да около, как электроны вокруг ядра… Тогда бы все было иначе… А как?
      Физика, добрейшая из наук, уже производит первые опыты…
     
      КТО ДАЛ ЗЕМЛЕ ЖИЗНЬ?
     
      Кто дал Земле жизнь? Кому ей быть благодарной?
      Она получила в наследство не больше других: в основном гелий и водород и ничтожное количество кислорода. Сотые доли процента — на этом не проживешь.
      Не проживет планета. Не проживет звезда. Не проживет Солнце (три сотых процента).
      А у Земли — сорок девять процентов, и Земля живет. Дышит Земля — сорок девять процентов одного кислорода!
      И все это — из ничего. Буквально из ничего. Своим трудом. Своими заботами.
      Вот она, наша Земля.
      С большой буквы Земля.
      Хотя часто ее пишут с маленькой буквы.
     
      К.П.Д
     
      Отношение рожденной мышки к родившей ее горе называется коэффициентом полезного действия.
     
      КОЭФФИЦИЕНТ СОДЕЙСТВИЯ
     
      Настоящая гора не только рождает мышь, но и помогает ей взобраться на вершину.
     
      ЗОЛОТО
     
      Кислород для жизни необходим, но без Золота тоже прожить непросто. А на деле бывает как?
      Когда дышится легко и с Кислородом вроде бы все в порядке, чувствуется, что не хватает Золота. А как привалит Золото, — станет труднее дышать, и это значит — не хватает Кислорода.
      Ведь по химическим законам — самым древним законам Земли — Золото и Кислород несоединимы.
     
      ГЕЛИЙ
     
      Пользуясь тем, что его впервые открыли на Солнце, Гелий держится особняком и пренебрегает нормальными химическими отношениями.
      — Вот у нас на Солнце! — говорит Гелий. — Там не то, что здесь!
      А собственно, что же такое на Солнце? Водород, углерод, железо — все то же, что и на Земле. Да и сам Гелий — обыкновенный земной элемент, только его на Солнце раньше заметили.
      И о Солнце Гелий говорит лишь для того, чтобы оправдать свою земную инертность.
     
      ОКИСЛЕНИЕ
     
      Окисляемся, браток?
      — Окисляемся.
      — Ну и как оно? Ничего?
      — Ничего.
      Разговор ведут два полена.
      — Что-то ты больно спешишь, это, браток, не помоему. Окисляться надо медленно, с толком, с пониманием…
      — А чего тянуть? Раз — и готово!
      — Готово! Это смотря как готово… Ты окисляйся по совести, не почем зря. У меня в этом деле опыт есть, я уже три года тут окисляюсь…
      Окисляются два полена. Одно медленно окисляется, другое быстро.
      Быстро — это значит, горит.
      Медленно — это значит, гниет.
      Вот какие бывают окисления.
     
      ВАЛЕНТНОСТЬ
     
      У кого один — отдает один. У кого два — отдает два. А у кого шесть, семь — тому своих мало, тому еще подавай!
      Естественное явление во время химической реакции: одни атомы отдают свои электроны, другие — захватывают чужие.
      Отдать — это свойство металлов. Быть металлом — значит не брать, а давать. Этому учит нас химия.
     
      ВОДА И ВОЗДУХ
     
      Между атмосферой и океаном постоянный взаимообмен: атмосфера дает океану воздух, океан дает атмосфере воду.
      Без воды не проживешь, как без воздуха.
      Но и без воздуха не проживешь. Как без воды.
      Океану нужен воздух — для жизни.
      Атмосфере нужна вода — для жизни.
      Жизнь за жизнь.
      Кипит жизнь в океане, и кипит жизнь на земле. Вот что значит взаимообмен, взаимовыручка.
     
      СПЛАВ
     
      Сам по себе Алюминий сжимается от холода, расширяется от тепла.
      Сам по себе Никель расширяется от тепла, а сжимается, понятно, от холода.
      Но в сплаве…
      В сплаве Алюминий и Никель ведут себя по-другому. Конечно, им по-прежнему хочется расшириться в тепле и сжаться на холоде, да как-то неловко друг перед другом: на холоде ведь каждый сожмется, а в тепле—каждый расширится… Но в конце-то концов! — металлы они или не металлы? Могут же они, должны же себя показать! Хотя бы друг другу себя показать!
      И они расширяются — на холоде! Там, где никто не стал бы расширяться (кроме воды, но она не в счет), они расширяются — в сплаве.
      А сжимаются — в тепле. Дескать, что нам это тепло — нам подавай холод!
      Так они храбрятся, и становятся все храбрей, и становятся сильней и выносливей.
      Великое дело — сплав!
     
      СОВЕТ МЕТАНУ
     
      Что такое метан по сравненью с алмазом? Нищий болотный газ, у которого на один атом углерода приходится по четыре атома водорода.
      А что такое алмаз по сравненью с метаном? Драгоценный камень, состоящий из чистого углерода.
      Каждый атом метана — это семья с четырьмя иждивенцами. Каждый атом алмаза — свободный углерод, ничем и никем не отягощенный. И что же происходит?
      Стоит повстречаться метану с алмазом (при определенной температуре, конечно), как тотчас он лишается последнего углерода. Драгоценный камень алмаз отбирает углерод у несчастного болотного газа, пуская по миру осиротевшие атомы водорода, с которыми еще неизвестно, что будет, потому что без углерода их метан уже не метан…
      А драгоценный камень растет, накапливает богатство. За счет — стыдно далее подумать! — простого болотного газа, доведенного до определенной температуры…
      Болотный газ, не давай себя подогревать! Вспомни о своих атомах водорода, которые хоть без тебя и не пропадут (в природе ведь ничто не пропадает), но уже будут не то, совершенно не то! Помни о них, болотный газ, и, когда увидишь драгоценный камень, держись от него подальше, будь холоден, не давай себя подогревать!
     
      ЛЕГЕНДА О РЕДКОМ МЕТАЛЛЕ
     
      О водороде ходят легенды, которые в науке называют гипотезами.
      О водороде ходят гипотезы, что в твердом состоянии он — металл.
      Правда, довести водород до такого состояния пока что не удалось, во всяком случае, на Земле его не довели до такого состояния. Но на других планетах уже довели — об этом тоже ходят гипотезы.
      На Земле водород — газ, который встречается на каждом шагу и запросто вступает в любые соединения. В соединение с кислородом (вода), в соединение с углеродом (что-то живое). Металл водород вряд ли стал бы с кем-то соединяться, он, бы существовал сам по себе. И это понятно: ведь по прочности он мог бы заменить сталь, а по редкости мог бы заменить золото. На Земле давно пора заменить сталь и золото, и это с успехом сделал бы металл водород.
      Зачем же ему с кем-то соединяться, если он один может всех заменить?
      В первую очередь он бы заменил воду. Разве станет металл рождать воду, даже если этот металл — водород?
      Во вторую очередь он бы заменил кислород — старый, добрый земной кислород, к которому мы все так привыкли. Его бы, конечно, не было без воды.
      Очень многое изменилось бы на Земле, как, возможно, изменилось и на других планетах. Мы бы, наверно, и не узнали своей Земли…
      А пока о водороде ходят легенды. Легенды, которые в науке называют гипотезами.
      С той разницей, что подтверждение легенд надо искать в прошлом, а подтверждение гипотез — всегда в будущем…
     
      ВОЗРАСТ ЗЕМЛИ
     
      Легкий гелий улетает с Земли, и легкий водород улетает с Земли, а оседает на Землю все тяжелое.
      Тяжелый кремний. Железо. Тысячи, миллионы тонн. Вся тяжесть космоса ложится на плечи Земли — с каждым днем все больше и больше…
      Да, возраст — это не годы и даже не века. Возраст — это то, что происходит с Землею. Когда все легкое улетает, исчезает неизвестно куда. А на плечи ложится тяжелое — неизвестно откуда…
     
      ПОЧЕМУ НА ЗЕМЛЕ УМЕРЕННАЯ ТЕМПЕРАТУРА?
     
      Вода нагревается медленно и остывает медленно. Она привыкает к прохладе и привыкает к теплу.
      Камень или песок — те легко отказываются от холода ради тепла и легко отказываются от тепла ради холода. Им все равно — накаляться от зноя или замерзать. Им бы только сменить температуру.
      А воде не все равно. Вода вообще не очень-то любит крайности. При одной крайности она испаряется, при другой превращается в лед.
      Поэтому она неохотно остывает: а вдруг превратишься в лед?
      И неохотно нагревается: а вдруг испаришься?
      Важно сохранить то, что есть. Прохладу, когда все вокруг нагревается, и тепло, когда все вокруг остывает.
      Чтобы не испариться, не превратиться в лед, важно сохранить, удержать в себе то, что имеешь.
      Вода удерживает прохладу и удерживает тепло.
      Она привыкает к прохладе и привыкает к теплу.
      Она остывает медленно и нагревается медленно.
      Поэтому на Земле умеренная температура.
     
      НЕ НУЖНО БОЯТЬСЯ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ
     
      Землетрясение вызывает грозу. Извержение вызывает грозу.
      И даже пожар вызывает грозу. Беда одна не ходит. Почему она не ходит одна? Может быть, ей в компании веселее? Может быть, ее не так мучит совесть — в компании? Дескать, не я одна, дескать, вот и другие. А чем я хуже других?
      А может быть — она просто боится? Просто боится ходить одна и вызывает другую беду, чтобы не было так страшно? Может быть.
      Может быть, как раз по этой причине — землетрясение вызывает грозу. Извержение вызывает грозу. И даже пожар вызывает грозу. Потому что каждому из них — страшно
     
      БЕЛАЯ ТУЧКА
     
      В топке была жаркая работа, и Дым после смены захотел немного проветриться. Он вышел из трубы, подумывая, чем бы таким заняться, но, не найдя ничего лучшего, решил просто подышать свежим воздухом. «Оно и приятно, — размышлял Дым, — и полезно. Врачи, во всяком случае, советуют…»
      Дым уже начал было дышать — спокойно, размеренно, по всем правилам медицины, — но вдруг что-то сдавило ему дыхание. Даже посторонний наблюдатель сразу бы заметил, что с Дымом происходит неладное: он словно замер на месте и неотрывно смотрел в одну точку… Собственно говоря, это была не точка, а тучка, маленькая белая тучка на ясном весеннем небе.
      Она была очень красива, эта Тучка, кудрявая и пушистая, в голубой небесной шали и ожерелье из солнечных лучей. Так что нечего удивляться, что Дым на нее загляделся.
      Говорят, нет дыма без огня, и наш Дым вовсе не был исключением из общего правила. При виде Тучки он почувствовал в себе огонь и — устремился к ней.
      — А вот и я! — выпалил Дым с бухты-барахты, примчавшись к Тучке и глядя на нее во все глаза. — Хотите со мной познакомиться? Тучка поморщилась.
      — Вы что — пьяны? — спросила она. — Что вы ко мне пристаете?
      Дым смутился.
      — Я не пристаю, — пробормотал он. — И я вовсе не пьян. Просто… хотел… познакомиться.
      У Дыма был очень растерянный вид, и это немножко успокоило Тучку.
      — Поглядите на себя, на кого вы похожи, — сказала она. — Разве в таком виде представляются даме?
      Дым послушно посмотрел на себя. Да, Тучка была права: грязный, растрепанный, весь в саже и копоти, Дым не производил благоприятного впечатления.
      — Извините, — прошептал он. — Я только что со смены. У нас на заводе…
      Вероятно, Дым все же сказал бы, что там было у них на заводе, но тут появился Ветер. Если бы он Просто появился! Нет, он сразу же бросился к Тучке, схватил ее довольно бесцеремонно и поволок. А Тучка прижалась к нему, словно только его и ждала все это время.
      И тогда Дым начал таять. Он таял буквально на глазах, и если бы Тучка была повнимательней, она бы, конечно, это заметила.
      Но она не была внимательной, эта белая Тучка. Она привыкла парить в небесах, и какое ей было дело до Дыма с его заводом, с его будничными заботами?.. Она прижималась к Ветру и уже совсем забыла о Дыме.
      А Дым все таял и таял. И вот уже он исчез, как дым, — то есть, как и всякий другой дым исчез бы на его месте.
      И только теперь Тучка о нем пожалела. Только теперь она почувствовала, что свежесть Ветра — еще не все, что он слишком резок и вообще у него ветер в голове.
      Дым был другим. Он был серьезней и мягче, он смущался, робел, он хотел что-то рассказать Тучке о своем заводе… Теперь Тучка никогда не узнает, что он хотел ей рассказать.
      От одной этой мысли можно было расплакаться. И Тучка заплакала. Она плакала горько и тяжело, плакала до тех пор, пока всю себя не выплакала.
     
      ГРОМ И МОЛНИЯ
     
      Грому — что, Гром не боится Молнии. Правда, с глазу на глаз переговорить с ней у него все как-то не получается. Больно уж горяча эта Молния: как вспыхнет!
      В это время Гром и носа на свет белый не показывает. Ни видать его, ни слыхать. Но зато как заметит, что Молнии нет на горизонте, — тут уж его не удержишь.
      — До каких пор, — гремит, — терпеть все это?! Да я за такое дело!..
      Так разойдется, так разбушуется — только послушайте его! Уж он не смолчит, уж он выложит все, так и знайте!
      …Жаль, что Молния слышать его не может.
     
      ЗАКОН ВСЕМИРНОГО ТЯГОТЕНИЯ
     
      У Вселенной непорядок с одной Галактикой.
      — Что это у тебя, Галактика? Как-то ты вся затуманилась?..
      — Да вот — Солнце тут есть одно…
      У Галактики непорядок с одним Солнцем.
      — Откуда у тебя, Солнце, пятна?
      — С Землей что-то не ладится…
      У Солнца непорядок с одной Землей.
      — Что у тебя, Земля, там происходит?
      — Понимаешь, есть один Человек…
      У Земли непорядок с одним Человеком.
      — Что с тобой, Человек?
      — Бог его знает! Ботинок как будто жмет…
      Один ботинок — и тяготит всю Вселенную.
     
      КАК ВОЗНИКАЮТ ПОЛЯРНЫЕ СИЯНИЯ
     
      И на Солнце бывают пятна, — отмечает — Земля. Не из злорадства, а потому, что видит в этом что-то понятное и земное. Вот Солнце — светило из светил, а и на нем тоже-пятна.
      Обычные пятна…
      Сияет Земля…
      Так возникают полярные сияния.
     
      СВОБОДНЫЙ ХУДОЖНИК
     
      Электрический утюг просил выключить его из электросети, поскольку он переходит на творческую работу.
     
      АБАЖУР
     
      На проводе Абажур: — Нет, товарищи, свет — это все-таки здорово! Свет — это очень, товарищи, хорошо!.. Только ведь надо его подать, преподнести, так сказать, в выгодном свете…
     
      БЕССМЕРТИЕ ТОКА
     
      На холоде проводник теряет сопротивление. Это понятно.
      При абсолютном холоде он становится абсолютным проводником, так что, если его замкнуть в кольцо, ток по нему будет течь бесконечно.
      Почти бесконечно. Многие тысячи лет.
      Это тоже понятно: на холоде все хорошо сохраняется, в том числе электрический ток.
      И он будет бежать по кольцу, тысячи лет он будет бежать по кольцу, потому что только так он может себя сохранить…
      И это тоже понятно.
      Но зачем?
      Для чего себя сохранять на холоде и в кольце? Ничего не осветить, никого не согреть и не сделать ничего, что положено сделать току? А только и делать, что себя сохранять, на тысячи, на десятки тысяч лет себя сохранять… Зачем?
      Вот это уже непонятно.
     
      ИСТОЧНИК ЗВУКА
     
      Много лет провели вместе Смычок и Скрипка, и все любовались ими.
      — Чудесная пара! — гудел Контрабас.
      — И живут-то как! — добавлял Рояль. — Дружно, сыгранно.
      Все было хорошо, но вдруг…
      Старый Смычок решил, что Скрипка ему не пара. «У нее слишком узкая талия», — подумал он и отправился искать себе другую подругу.
      — Какая вы очаровательная, — обратился он к первой встречной Гармони. — Не согласитесь ли вы быть моей Скрипкой?
      Гармонь только посмеялась в ответ: к чему ей Смычок?
      «Вот с кем можно связать жизнь», — подумал Смычок, увидев Флейту.
      Но и Флейта не захотела быть его Скрипкой.
      Все отвергали предложение Смычка. Даже старая, всеми забытая Труба и та от него отвернулась. Только легкомысленная Балалайка с радостью приняла его, и они зажили вместе.
      Однако ничего путного из этой жизни не вышло. Балалайка привыкла обходиться без Смычка и теперь без него обходилась: бренчала в свое удовольствие. А Смычок переживал, переживал, да и пошел на все четыре стороны, как ему посоветовала Балалайка.
      Теперь Смычок уже не мечтает о Скрипке. Постарел он, сдал. И когда встретит на улице что-нибудь струнное, сгорбится, проскользнет мимо и — ни звука.
     
      ЧАСЫ
     
      Понимая всю важность и ответственность своей жизненной миссии, Часы не шли: они стояли на страже времени.
     
      ТЕНЬ
     
      Что и говорить, этот Фонарь был первым парнем на перекрестке. К нему тянулись провода, тоненькие акации весело купались в его свете, прохожие почтительно сторонились, проходя мимо него. А Фонарь ничего этого не замечал. Он смотрел вверх, перемигиваясь со звездами, которые по вечерам заглядывали к нему на огонек.
      Но однажды Фонарь случайно глянул вниз, и это решило его судьбу. Внизу он увидел странную незнакомку. Одетая во все черное, она покорно лежала у ног Фонаря и, казалось, ждала, когда он обратит на нее внимание.
      — Кто вы? — спросил Фонарь. — Я вас раньше никогда не видел.
      — Я Тень, — ответила незнакомка.
      — Тень… — в раздумье повторил Фонарь. — Не приходилось слышать. Вы, видно, не здешняя?
      — Я твоя, — прошептала Тень, этим неожиданно смелым ответом кладя предел всем дальнейшим расспросам.
      Фонарь смутился. Он хоть и был первым парнем на перекрестке, но не привык к таким легким победам.
      И все же признание Тени было ему приятно. Приятность тут же перешла в симпатию, симпатия — в увлечение, а увлечение — в любовь. В жизни так часто бывает.
      И опять-таки, как это бывает в жизни, вслед за любовью пришли заботы.
      — Почему ты лежишь? — тревожно спросил Фонарь. — Тебе нездоровится?
      — Нет, нет, не волнуйся, — успокоила его Тень. — Я совершенно здорова. Но я всегда буду лежать у твоих ног.
      — Милая! — умилился Фонарь. — Я не стою такой любви.
      — Ты яркий, — сказала Тень. — Я всегда буду с тобой. С одним тобой.
      Дальнейший разговор принял характер, представляющий интерес только для собеседников.
      Они встречались каждую ночь — Фонарь и его Тень — и, по всем внешним признакам, были довольны друг другом. Фонарь давно забыл о звездах и видел только свою Тень — больше его в мире ничего не интересовало. Даже закрыв глаза (а это бывало днем, потому что все фонари спят днем), он любовался своей Тенью.
      Но однажды в полдень, когда Фонарю не очень спалось, он вдруг услышал голос Тени. Фонарь прислушался и вскоре сообразил, что Тень говорит с Солнцем — большим и ярким светилом, о котором Фонарь знал только понаслышке.
      — Я твоя, — говорила Тень Солнцу. — Ты видишь — я у твоих ног… Я твоя…
      Фонарю захотелось немедленно вмешаться, но он сдержал себя: было как-то неловко заводить разговор при постороннем Солнце. Зато вечером он выложил ей все. Ему ли, Фонарю, бояться собственной Тени!
      — При чем здесь Солнце? Я не знаю никакого Солнца, — оправдывалась Тень, но Фонарь был неумолим.
      — Уходи сейчас же! — заявил он. — Я не хочу тебя знать!
      — Знай меня, знай! — захныкала Тень. — Я не могу от тебя уйти.
      И она говорила правду: разве может Тень уйти от такого яркого Фонаря?
      — Не сердись на меня! — ныла Тень. — Давай помиримся…
      Фонарь покачал головой.
      О, напрасно он это сделал! Он покачал головой слишком категорически и разбился. Многие потом судачили о том, что Фонарь покончил с собой от любви. А между тем это произошло только от его принципиальности.
      Вот теперь Тень не пришлось упрашивать. Что ей оставалось делать возле разбитого Фонаря? Она прицепилась к пробегавшему мимо Автобусу и — была такова.
      Она долго бегала по улицам, большая и толстая, как автобус, потом деловито шагала куда-то, озабоченная, как человек, и дремала в парке, спокойная, словно дерево. И каждый считал ее своей, потому что, когда она приходила к человеку, в ней ничего не оставалось от автобуса, а когда приходила к дереву, в ней не оставалось и тени от человека…
      Так и бродит Тень по свету, липнет ко всем, каждому предлагает свою дружбу. Возможно, она и за вами увяжется.
     
      ТЕПЛОТА
     
      Мерзнут окна. Они совсем побелели от холода, и ничего-ничего не видно за ними.
      Но стоит дохнуть на них потеплей, и окна сбросят ледяные оковы и откроют вам столько интересного!
      И вы поразитесь, как много могут они вместить — эти маленькие замерзшие окна…
     
      СБРОСИТЬ ВЕС?
     
      360 миллиардов тонн в сутки теряет Солнце на своем излучении.
      Вот прекрасное средство для всех желающих сбросить вес.
      Излучайтесь!
      Отдавайте миру свое тепло, освещайте мир своими лучами…
      Посмотрите, как выглядит Солнце. Вы будете тоже отлично выглядеть.
      Только не удерживайте, не копите свои лучи, которые, как известно, превращаются в массу. В лишнюю массу, которая тяжела и вредна.
      Чтобы чувствовать себя хорошо, чтобы выглядеть всегда хорошо, чтобы действовать на всех хорошо — излучайтесь!
     
      СПЕКТРАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
     
      На вкус и на цвет товарищей нет. И когда Ньютон заговорил сразу о семи цветах, у него стало в семь раз меньше товарищей.
      — Он и прежде любил утверждать, что белое — это черное, — припоминали бывшие товарищи. — А теперь выходит, что белое — это красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, синее и фиолетовое? Так, что ли, надо его понимать?
      Все знали, как надо понимать, и все ничего не понимали. И тогда, чтобы им объяснить, Ньютон взял семь цветов и соединил в один белый цвет.
      — Ну знаете! — зашептались вокруг. — Семь цветов — в один!
      И у Ньютона стало еще в семь раз меньше товарищей.
     
      АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ
     
      А
     
      АКУСТИКА. Там, где гармония звучит диссонансом, диссонанс выступает мерилом гармонии.
      АТОМНЫЙ ВЕС — самый большой вес по сравнению с железным, бронзовым и каменным весом.
     
      Б
     
      БЛАГОРОДНЫЕ ГАЗЫ. Посмотреть на них — и глядеть-то не на что, а каждый держится особняком и не вступает ни в какие соединения. Вот так, чтобы благородным прослыть, иногда достаточно поменьше общаться.
     
      В
     
      ВОДОРОДНАЯ БОМБА. Самая мощная водородная бомба не способна родить каплю воды, чтобы дать жизнь самой малой былинке.
      ВОЗГОНКА. При определенном давлении испаряются не только жидкости, но и твердые тела. Испаряются, продолжая сохранять твердость.
     
      Г
     
      ГРЕМУЧИЙ ГАЗ. Водород и кислород, которых впоследствии водой не разольешь (после того, как они образуют воду), на первых порах очень трудно соединяются. Если же попытаться как-нибудь это ускорить, то произойдет такой взрыв… Так бывает всегда в устойчивых соединениях: сначала трудно соединиться, а потом трудно разъединиться.
     
      Д
     
      ДВИГАТЕЛЬ ВНУТРЕННЕГО СГОРАНИЯ. Только тот, кто способен сгорать, способен по-настоящему что-нибудь двигать.
     
      Е
     
      ЕДИНИЦА МАССЫ. Чем больше масса, тем меньше каждая ее единица по отношению к ней. Хотя в отдельности взятая единица — величина постоянная.
      ЕСТЕСТВО ЗНАНИЯ. Выписка из энциклопедии тридцатых годов: «Стронций —…желтоватый, очень мягкий металл… Технического значения не имеет».
     
      Ж
     
      ЖИДКОСТЬ. На погруженное в жидкость тело действует выталкивающая сила, но не всегда на нее можно рассчитывать.
      ЖИРЫ имеют очень сложный химический состав, но образуются довольно просто, даже, у тех, кто совершенно не знаком с химией.
     
      З
     
      ЗАКОН ВСЕМИРНОГО ТЯГОТЕНИЯ. Человек привязывается к людям, животным, растениям, чтобы подольше задержаться на этой земле.
      ЗАКОН ДВИЖЕНИЯ. Главный закон движения: палок не должно быть больше, чем колес.
     
      И
     
      ИНДУКЦИЯ представляет собой широко распространенное явление влияния на расстоянии. Все притягивают — дай-ка и я притяну! Стоит притянуть одному, как вокруг создается магнитное поле.
      ИЗМЕРЕНИЕ ВЕСА. Тяжелей всего камни — за пазухой.
     
      К
     
      КРИТИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ ВЕЩЕСТВА. В критическом состоянии вещество приобретает свойства одновременно и газов и жидкостей и лишено только свойств твердых тел, даже если прежде эти свойства были ему присущи.
     
      Л
     
      ЛИРИКА И ФИЗИКА. В лирике в отличие от физики чем больше расстояние, тем сильнее притягиваются тела.
     
      М
     
      МЫСЛЯЩИЕ МАШИНЫ. Некоторые люди отличаются от мыслящих машин только тем, что уже давно ни над чем не задумываются.
     
      Н
     
      НОВЕЙШИЕ ОТКРЫТИЯ в физике утверждают, что вакуум (пустота) есть одно из состояний материи. Можно быть материей и вместе с тем быть пустотой. Что ж, это довольно старая истина…
     
      О
     
      ОБТЕКАЕМОСТЬ — одна из форм существования твердого тела в жидкой среде, позволяющая ему приспособиться к этой среде, но окончательно в ней не раствориться.
     
      П
     
      ПОРОГ СЛЫШИМОСТИ различен для разных состояний. В состоянии горя плохо слышны звуки радости. В состоянии радости плохо слышны звуки горя. А в состоянии полного благополучия человек слышит только себя и больше ничего не слышит.
     
      Р
     
      РАСШИРЕНИЕ ТЕЛ происходит под влиянием тепла, а также других благоприятных условий.
     
      С
     
      СИЛЫ. Всем силам, которые действуют на земле, противостоит единственная — сила инерции.
     
      Т
     
      ТЕПЛОТА. В определенных (очень холодных) условиях даже лед излучает тепло. Но стоит ли ради этого создавать такие условия?
     
      У
     
      УГОЛ ПАДЕНИЯ равен углу отражения, но это, увы, не одно и то же.
      УДЕЛЬНЫЙ ВЕС свинца в шесть раз больше удельного веса кирпича, и чтобы уравновесить тонну свинца, приходится строить несколько госпиталей.
     
      Ф
     
      ФОРМА ВРЕМЕНИ. Вероятно, время такое же круглое, как наша Земля. Иначе почему человек, направляясь в будущее, рано или поздно оказывается в прошлом?
     
      Х
     
      ХРОНОМЕТРАЖ. Запасы времени в природе неограниченны, но как мало приходится на каждого человека!
     
      Ц
     
      ЦЕНТРОБЕЖНОСТЬ И ЦЕНТРОСТРЕМИТЕЛЬНОСТЬ. Если бы центробежная сила навязала другим свою центробежность или центростремительная навязала другим свою центростремительность, — интересно, куда бы укатилась наша Земля?
     
      Ч
     
      ЧАСЫ. Остановился маятник, остановились стрелки, и время для маятника остановилось. Вот оно кончилось как хорошо, а он еще колебался!
     
      Ш
     
      ШИРОТА (научная). И торичеллиева пустота что-нибудь вносит в науку.
     
      Щ
     
      ЩЕЛОЧЬ. У нее достаточно едкости, но может ли едкость быть основанием для того, чтобы стать полноценной солью? Основанием — да, но только — основанием.
     
      Э
     
      ЭЛЕКТРИЗАЦИЯ нейтральных тел происходит не только под каким-то влиянием. Иногда эти тела заряжаются сами по себе. Стоит между ними возникнуть какому-то трению, и каждый приобретает заряд, внешне продолжая оставаться нейтральным.
     
      Ю
     
      ЮЛА. В этой игрушке заключен большой философский смысл: она приобретает устойчивость только в движении.
     
      Я
     
      ЯДРО АТОМА. Положительно заряженное ядро окружено отрицательно заряженными электронами. И так в каждом атоме, во всех до одного — положительное невозможно без отрицательного.
     
      МЕЖДУ ВРЕМЕНЕМ И ПРОСТРАНСТВОМ
      (Галилеи и Магелланы)
     
      ПРИЛИВЫ И ОТЛИВЫ
     
      Приливы вынесли жизнь из моря на сушу, отливы оставили ее на земле.
      И началась на земле жизнь. Расцвет и увядание. Богатство и нищета. Рождение и смерть. Приливы и отливы.
     
      ПРОШЛОЕ ПУСТЫНИ САХАРЫ
     
      Пустыня Сахара живет только воспоминаниями:
      — Когда-то я была молодой. Молодой и зеленой. Такой же зеленой, как теперешние леса. Еще совсем недавно, несколько тысяч лет… вы бы меня не узнали. Какие пейзажи! Какой вид с юга на север и с запада на восток! А озера, а живительные источники! А пальмы! Сплошной оазис! Я вся была сплошным оазисом — и подумать только, чем я стала теперь!
      Теперь пустыня Сахара не оазис. Во всяком случае, не сплошной оазис. Теперь она пустыня. Пустынная пустыня…
      Потому что живет она только воспоминаниями.
     
      ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ
     
      Лес возникает оттого, что дерево тянется к дереву.
      Оттого, — что дом тянется к дому, возникают на земле города.
      А если никто ни к кому не будет тянуться… Если никто ни к кому не будет тянуться, опустеет наша земля. И не будет на ней городов, и не будет лесов и садов, — ничего, ничего не останется на земле, если никто ни к кому не будет тянуться…
     
      ШИРОТА
     
      В нашем деле главное — широта!
      Ну, если так считает Экватор, то что остается другим кругам? Им остается мыслить ему параллельно.
      Расходятся от Экватора по карте круги, но сходятся в общем мнении. И даже самый узенький, съежившийся кружок у полюса и тот не преминет подчеркнуть:
      — В нашем деле главное — широта!
     
      ГОРИЗОНТ
     
      Подошло Солнце к Горизонту.
      — Спрячь меня, — просит. — Такой горячий день, нет отбоя от посетителей.
      — Неудобно как-то, — кривится Горизонт. — Что обо мне на земле подумают?
      — А кто будет знать? Если спросят, скажешь, не видел.
      — Не умею я врать, — колеблется Горизонт. — Ну да ладно, что с тобой поделаешь?
      Спряталось Солнце за Горизонт, и тут-то о нем все стали спрашивать. А Горизонт и вправду не умел врать.
      Не знаю, — говорит, — не видел. — А сам покраснел, каждому ясно, что врет Горизонт, знает он, где Солнце.
      Красный-красный стал Горизонт. «Ну его, — думает, это в последний раз. Больше я с этим Солнцем не связываюсь»
      Так думает Горизонт. А как оно будет на самом деле? Что тут гадать!
      Подождем до завтра.
     
      ВСЕМИРНОЕ ТЯГОТЕНИЕ
     
      Травинка выткнулась из земли и увидела над собой звезды. Их много, они со всех сторон, они обступают Травинку, и ей приятно, что звезды ее заметили.
      Травинка тянется к звездам. Она даже немножко приближается к ним, но впереди остается еще довольно приличное расстояние.
      Травинка тянется из последних сил. Ей необходимо узнать, что происходит там. Потому что она любопытна и еще потому, что это приближает ее к звездам.
      А умирает Травинка на земле. Она не может расстаться с землей, слишком глубоко она пустила здесь корни.
     
      СОЛНЦЕ
     
      Снизу, прямо с земли, бьет в глаза яркое Солнце. Что случилось? Может быть, Солнце опустилось на землю?
      Нет, это не Солнце, это только Осколок, всего лишь маленький кусочек стекла. Некоторые считают, что весна его не касается, что не его дело соваться в весенние дела. Но он тоже радуется весне. Радуется, как умеет.
      Это радость делает его похожим на Солнце.
     
      КАК РАСТЕТ ТРАВЯНИСТОЕ ДЕРЕВО
     
      Травы легко пробиваются из земли и легко уходят обратно под землю. А у травянистого дерева все обстоит сложней. Травянистое дерево — не трава и не цветок, хотя относится к семейству лилейных. В семействах бывает по-всякому: может вырасти кустик или цветок, а может вырасти самое настоящее дерево.
      Травянистое дерево — самое настоящее дерево, поэтому ему так трудно пробиться наверх из земли. Ведь наверх ему нужно вынести не стебелек, а ствол. Крепкий ствол, тугой и широкий.
      Можно было б вынести наверх один стебелек, тоненький стебелек, травинку. Но для этого достаточно быть травинкой, а если ты травянистое дерево… пусть травянистое, но все-таки дерево, то тебе не пристало выносить наверх стебелек. От тебя ждут, что ты станешь деревом, причем ждут давно — не год и даже не век. И вдруг ты появишься из земли стебельком. И сразу обманешь все ожидания. Так нельзя.
      Травянистое дерево понимает, что так нельзя, и старается выйти наверх, как положено. Главное — вынести ствол, потому что без ствола дерево — это не дерево.
      Раз, два, взяли! Есть миллиметр?
      Еще раз взяли! Еще миллиметр!
      Трудно даются под землей миллиметры, но травянистое дерево не жалеет труда. Оно не жалеет ни сил, ни времени.
      Сто лет. Двести лет. Триста лет.
      Время идет, ложится сверху веками, и миллиметры сверху растут. Еще не пройденные миллиметры…
      Вот так и получается, что травянистому дереву не удается подняться высоко над землей. За десятки веков ему не удается подняться высоко над землей. И каждый, кто посмотрит на него, скажет:
      — Какое низкое дерево!
      А оно не низкое. Оно, напротив, высокое дерево, только вся его высота — в глубине.
      Там, в глубине, остались пройденные им миллиметры, которые стали метрами и десятками метров.
      Десятки метров — вот высота травянистого дерева, которая, правда, не сверху, а там, в глубине.
      Но разве это плохо, когда высота в глубине?
      Конечно, можно пробиться тоненьким стебельком, чтобы вся твоя высота была на поверхности, но для этого нужно быть травой. А если ты дерево, пусть травянистое, но все-таки дерево, то высота твоя — в глубине.
      Настоящая высота — в глубине, хотя это мы не всегда замечаем.
     
      ЗЕЛЕНЫЕ ЦИСТЕРНЫ
     
      Вокруг пустыня, ни капли воды, а кактус растет, зеленеет. Не цветет, но все-таки зеленеет. Как зеленая цистерна, в которой три тонны воды. Три тонны — это запас. На будущее, на всякий случай. Все-таки вокруг пустыня, а вдруг захочется пить? Но попроси у него глоток — не выпросишь. Половину глотка — не выпросишь. Не даст кактус.
      Боится: а вдруг он останется без воды?
      Он и колючки себе отпустил — чтоб не ограбили. Зеленая цистерна с колючками — чтоб никто в пустыне не напился воды.
      Зеленеет кактус, растет.
      Ему нужно побольше вырасти, чтобы побольше вместить воды.
      И он вырастает. До десяти метров. И у него в запасе — три тонны воды. У одного кактуса — три тонны воды! Может быть, потому вокруг такая пустыня.
     
      ЗВЕЗДЫ
     
      В звездную ночь песчинки смотрятся в небо, как в зеркало, и каждая легко находит себя среди других, подобных ей песчинок.
      Это так просто — найти себя: стоит только посмотреть в небо и поискать самую яркую звезду. Чем ярче звезда, тем легче жить на свете песчинке.
     
      СИНЯЯ ГАЛАКТИКА
     
      Вселенная разбегается, убегает от нас, с каждым днем она от нас все дальше и дальше. Если так будет продолжаться достаточно миллионов лет, мы рискуем остаться совсем без вселенной.
      Это было бы странно и грустно: иметь вселенную—и вдруг лишиться всего. За что? По какой причине? Причина ясна: во вселенной произошел взрыв, и с тех пор вселенная разбегается.
      Но разве в этом взрыве мы виноваты?
      Мы виноваты во многих взрывах, которые происходили у нас на Земле. Но во время того первого взрыва нас еще и в помине не было. Не было нашего Солнца, не было нашей Земли. Мы были совсем ни при чем — почему же от нас убегает вселенная?
      Вся вселенная!
      Неужели — вся?
      Поглядите (разумеется, в телескоп), приглядитесь! Есть одна галактика в созвездии Девы, Синяя галактика, летящая к нам…
      Она еще совсем молодая, в ней нет ни звезд, ни планет, она пока только облако, из которого рождаются звезды. И они родятся — ведь ей еще долго лететь, хотя она спешит со скоростью пятисот километров в секунду.
      Молодая галактика к нам летит, а старые от нас убегают. Убегают, считая, что уносят с собой вселенную.
      Всю вселенную!
      Нет, не всю.
      Вот уже летит к нам галактика, пока что одна галактика, но со временем их будет больше. Их будет много, очень много — целая вселенная…
      А пока что вселенная от нас убегает, старая вселенная от нас убегает, а летит к нам одна галактика…
      Синяя галактика, наша Синяя птица…
     
      МАГЕЛЛАНОВЫ ОБЛАКА
     
      Земли спутник Луна.
      У Солнца спутник Земля и другие планеты.
      У Галактики нашей спутник — Магеллановы Облака. Далекие облака. Высокие облака. Звездные облака, неизменный спутник нашей Гаактики.
      И летит наша Галактика по бесконечной вселенной, пути ее не видно конца.
      Над пропастью — не видно конца.
      Над бездной — не видно конца.
      Может быть, он где-то есть, этот конец, но его не видно.
      И кажется, что его нет. И верится, что его нет.
      И стелется, стелется путь перед нашей Галактикой… Потому что спутник нашей Галактики — облака. Высокие облака. Далекие облака.
     
      ОПРЕДЕЛЕНИЕ МАСШТАБА
     
      Масштаб — это тот аршин, которым малое измеряет великое, чтобы постигнуть его во всем его объеме.
     
      МЫС
     
      Я так окружен водой… Меня даже можно назвать полуостровом… Но если вам все равно, зовите меня полуконтинентом…
     
      ЛЮБОВЬ
     
      Былинка полюбила Солнце…
      Конечно, на взаимность ей трудно было рассчитывать: у Солнца столько всего на земле, что где ему заметить маленькую неказистую Былинку! Да и хороша пара: Былинка — и Солнце!
      Но Былинка думала, что пара была б хороша, и тянулась к Солнцу изо всех сил. Она так упорно к нему тянулась, что вытянулась в высокую, стройную Акацию.
      Красивая Акация, чудесная Акация — кто узнает в ней теперь прежнюю Былинку! Вот что делает с нами любовь, даже неразделенная…
     
      МЕЧТА
     
      Остановилась Лужица посреди дороги и ждет, чтоб на нее обратили внимание.
      Прежде всего ее, конечно, нанесут на карту. Лужица будет выглядеть на карте неплохо — у нее такие ровные берега! Вот здесь, на этом берегу, наверно, построят санаторий. На том берегу — порт или еще что-нибудь. Да, кстати, почему в нее никто не впадает?
      Размечталась Лужица — и это понятно: каждому хочется найти себя в жизни. Но теперь Лужица себя не найдет: она так воспарила в мечтах, что на земле от нее только сухое место осталось.
     
      НЕЖНОСТЬ
     
      Лучи сыплются на Землю, как снег, но совсем иначе ее согревают.
      Снег напяливал на нее шубу, кутал Землю, советовал беречься, строго соблюдать постельный режим. Что поделаешь, видно, он, Снег, имел на это право…
      Лучи скользят по воздуху, почти не смея коснуться Земли. У них нет теплых шуб, у них нет мудрых советов. Им остается согревать Землю только своей нежностью…
     
      НЕ НУЖНО РУГАТЬ БУРЮ
     
      Сильный ветер — сильное стремление. Поэтому не ругайте бурю.
      Самая свирепая, самая холодная буря — это стремление к теплу. Очень, очень сильное стремление к теплу.
      Чем грознее и холодней буря, тем сильнее ее стремление к теплу.
     
      УТЕСЫ И ПЕРЕВАЛЫ
     
      Дорога взбирается на перевал и замирает, пораженная сказочным зрелищем. Перед ней высокий, гордый Утес с остроконечной вершиной.
      — Если б взобраться на этот Утес! — вздыхает Дорога. — Можно б дальше никуда не идти. Да и куда идти, если целый мир под ногами?
      Она лежит в мягкой траве, которую расстелил для нее перевал, в тени кустов, которые он для нее вырастил, и смотрит на голые острые камни.
      — Если б взобраться на этот Утес… Но у него, наверно, своя дорога…
      Неприступный утес. Издали он красиво выглядит. Но нет у него никаких дорог. Дорогам нравится лежать в мягкой траве и тайком вздыхать об утесах.
     
      ДОРОГА
     
      Прибежала Тропинка к Дороге и остановилась в восхищении.
      — Теть, а, теть, откуда ты такая большая?
      — Обыкновенно, — нехотя объяснила Дорога. — Была малой, вроде тебя, а потом выросла.
      — Вот бы мне вырасти! — вздохнула Тропинка.
      — А чего тут хорошего? Каждый на тебе ездит, каждый топчет — вот и вся радость.
      — Нет, не вся, — сказала Тропинка. — Пока я маленькая, меня далеко не пускают, а тогда бы я… ух, как далеко ушла!
      — Далеко? А зачем далеко? Я вот до города дошла, и все, с меня хватит…
      Поникла Тропинка и обратно в лес побрела. «С меня хватит!» Стоит ли ради этого быть дорогой? Может, лучше остаться Тропинкой, навсегда затеряться в лесу?
      Нет, не лучше, совсем не лучше. Просто Тропинка ошиблась на этот раз, просто она вышла не на ту дорогу.
     
      ОСЕНЬ
     
      Чувствуя, что красота ее начинает отцветать и желая как-то продлить свое лето, Березка выкрасилась в желтый цвет — самый модный в осеннем возрасте.
      И тогда все увидели, что осень ее наступила…
     
      ЗЕМЛЯ
     
      На Земле гремят поезда, гудят заводы и рвутся снаряды, но до Луны долетает только тоненький голос скрипки.
      — Это Земля?.. Это та, что поет?..
      Луна прислушивается и расплывается в широкой улыбке. И от этой улыбки бегут на Землю лучи — те лучи, которые по ночам согревают влюбленных. Влюбленные думают, что это свет Луны, но это совсем не так. Луна всего лишь возвращает Земле то, что взяла у нее.
      Тихо-тихо поет скрипка. Но она поет о самом дорогом, поэтому голос ее не теряется среди земного и небесного грохота. Он летит далеко-далеко, на самые дальние луны, и они, не зная, о чем он и для чего, загораются теплой улыбкой чувства и понимания.
      — Это Земля?.. Это та, что поет?..
      И, как струны скрипки, бегут лучи. Тепло Земли возвращается на Землю.
     
      МЕТЕОРИТЫ
     
      Куда ты спешишь, метеорит, куда ты несешься на своей космической скорости? К Земле?
      Это понятно. Сюда многие прилетают из дальних мест. Космические пылинки, частицы, не говоря уже о космических лучах, летящих на Землю с далеких звезд, через другие миры и галактики.
      — Земля!
      — Земля! Каждый кричит:
      — Земля!
      Но не каждый до нее долетает.
      Сбавь скорость, метеорит, ты входишь в плотные слои атмосферы, ты сейчас сгоришь, не долетев до Земли!
      Осторожней, метеорит!
      Погляди, как приземляются космические пылинки. Они просто оседают — медленно, не спеша. Они не горячатся, не кричат: «Земля!», а спокойно и плавно оседают на Землю. Тише едешь, метеорит, дальше будешь. Поэтому космической пыли оседает на Землю ежедневно тысячи тонн, а сколько до нее долетает метеоритов?
      Крупные, конечно, долетают, но и они так обгорят, что будут потом на Земле тысячу лет отлеживаться…
      Подумай над этим, метеорит, остановись и подумай!
      Нет, он летит, не сбавляя скорости. Летит и ликуете
      — Земля!
      Он не долетит. Он только вспыхнет, осветит дорогу к Земле — и погаснет, сгорит в плотных слоях атмосферы…
      Тише едешь, дальше будешь, метеорит! Его не остановишь…
      А может быть, и не нужно? Может, лучше сгореть, осветив дорогу к Земле, чем оседать на Землю космической пылью?
      Может быть, лучше.
      Летят и летят. Летят и сгорают метеориты.
     
      КОСМИЧЕСКИЙ ВЕК
     
      Маленькая Снежинка, медленно опускаясь на землю, спрашивает у встречных Кустов:
      — Это Земля? Скажите, пожалуйста, какая это планета?
      — Да, кажется, это Земля, — отвечают Кусты. Но в голосе их не чувствуется уверенности.
     
      АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ
     
      А
     
      АСТРОНОМИЯ. Двойные звезды освещают друг друга и согревают друг друга, у них так много света и тепла, что хватило бы на сотни населенных планет, а они освещают и согревают друг друга…
     
      Б
     
      БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА. Суть здесь, конечно, не в величине. Не всегда величина выражает самое главное. Ковш у Большой Медведицы — всем бы такие ковши, но Полярная Звезда — в ковше у Малой Медведицы.
     
      В
     
      ВУЛКАНИЧЕСКИЕ ОСТРОВА. Можно подняться с самого дна и достичь высоты довольно значительной. Но для этого сколько нужно пройти! Ну, во-первых, огонь..; И во-вторых, естественно, воду.
     
      Г
     
      ГЛОБУС — это земной шар, возведенный на пьедестал и низведенный до удобных размеров.
     
      Д
     
      ДЮНЫ. И у зыбких дюн бывают крутые склоны. Правда, не против ветра…
     
      Ж
     
      ЖИЗНЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО. Одним не хватает южного тепла, а другим — северного сияния.
     
      З
     
      ЗЕНИТ — высшая точка над головой, обязательно над головой, даже если голова поднята высоко и человек находится в самом зените.
     
      И
     
      ИСКОПАЕМЫЕ. Для того чтобы быть полезным, не обязательно стать ископаемым.
     
      К
     
      КУДА ДУЮТ ПАССАТЫ. Постоянство этих ветров объясняется удачно выбранным направлением: от холода к теплу, от прохладных широт к экватору.
     
      Л
     
      ЛЕДЯНОЙ ПОКРОВ. Земные полюса холодеют оттого, что они центр, что вокруг них все вертится.
     
      М
     
      МАГНИТНАЯ АНОМАЛИЯ. Не всякое отклонение от нормы свидетельствует о скрытом богатстве, хотя для многих и обладает притягательной силой.
     
      Н
     
      НЕБЕСНЫЕ ТЕЛА. Маленькие метеориты сгорают сами, а большие — все сжигают вокруг себя.
     
      О
     
      ОЗЕРА — самостоятельные, обособленные воды, не являющиеся частью Мирового океана. Ни с кем не связаны, ни от кого не зависимы, замкнуты в своих берегах. Со временем мелеют и высыхают.
     
      П
     
      ПРИРОДА ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ. Каждая низменность норовит стать возвышенностью, и это настоящее стихийное бедствие.
     
      Р
     
      РУСЛО. Река еще может поменять русло, но русло реку не может поменять. И когда река его оставляет, оно остается сохнуть и стариться в своих берегах. Такие русла называют старицами.
     
      С
     
      СТОЯЧИЕ ВОДЫ. В ветреную погоду чувствуешь себя кораблем, а в безветренную — необитаемым островом.
     
      Т
     
      ТРОПИЧЕСКИЕ ЛЕСА. Пальмы, бананы, лианы, обезьяны, слоны… Но самое ценное в тропиках — это тропинка.
     
      У
     
      УЩЕЛЬЯ необходимы вершинам, чтобы напоминать им о их высоте и о том, что где-то еще существуют низменности.
     
      Ф
     
      ФАУНА. Чем живы верблюды? Только тем, что, бродя по выжженной, голой пустыне, они носят повсюду милый сердцу горный пейзаж.
     
      Х
     
      ХАРАКТЕРИСТИКА ПЛАНЕТ. Планеты не светила, они обычные, земные тела. И только это дает им жизнь, которой лишены светила.
     
      Ц
     
      ЦУНАМИ. Во время землетрясений, когда все рушится на земле, моря устремляют к небу свои водяные башни — гигантские строения, возведенные на бедах земли.
     
      Ч
     
      ЧЕРТЫ ГОР. Молодые горы выше, острее и круче старых гор, испытавших воздействие ветров, дождей и времени. Высота, острота, крутизна — это ведь свойственно молодости.
     
      Ш
     
      ШОССЕЙНЫЕ ДОРОГИ — хорошо проторенные пути, по которым движется большинство человечества.
     
      Э
     
      ЭКВАТОР. Среди параллелей экватор обладает наибольшей широтой. Поэтому ему приходится особенно жарко.
     
      Ю
     
      ЮЖНЫЙ ВЕТЕР СИРОККО. Из пустыни Сахары этот ветер приходит в цветущие местности и, сколько может, опустошает их — не по злому умыслу, а по простоте, столь естественной в условиях пустыни Сахары.
     
      Я
     
      ЯКОРЬ. Для того чтоб не проплыть мимо цели, иногда необходимо пойти ко дну.
     
      ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ
      (Геродоты и Плутархи)
     
      ПЕРВАЯ ГИПОТЕЗА О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА
     
      Завершив подготовительные работы, Он наконец приступил к настоящему творчеству. Ему хотелось создать Человека, но Он не знал, каким должен быть Человек, а из жизни его взять не мог, потому что в жизни его еще не было.
      Но его это не волновало. Он был весел и даже беспечен, потому что твердо верил в Свое могущество.
      При свете солнца, созданного вчера, он заглянул в водную гладь, позавчера отделенную от суши, и увидел в ней Свое отражение.
      — Ку-ку! — сказал Он и вытянул губы, пытаясь нижней захватить кончик носа. И долго смеялся, потому что это было очень смешно.
      Потом он растянул рот до ушей, слегка даже потеснив их при этом, так что они улезли вверх, освобождая место для новых потешных действий.
      Он надул щеки и свел глаза к переносице. Потом щеки втянул, а глаза развел. И, заведя руки за спину, приставил Себе рожки.
      В этих занятиях прошла первая половина дня. Увидев, что солнце уже высоко, Он спохватился и стал создавать Человека по Своему образу и подобию.
      Глина послушно мялась в Его руках, принимая все более четкие очертания. Нос приплюснутый. Рот до ушей. И все тело надутое, как мячик.
      — Ква! — сказал Человек. И Он понял, что создал лягушку.
      Он отбросил лягушку, и она запрыгала по земле, подтверждая свое сходство с мячиком. А Он опять погрузился в работу. Он старательно разминал глину, вызывая в памяти Свой образ.
      Губы, вытянутые и слившиеся с носом. И рожки на голове, похожие на два пальца, приставленные к затылку.
      — Ме-е! — сказал Человек. И Он понял, что создал козла.
      И опять Он месил глину, пытаясь придать ей ту единственную форму, которая отличает Настоящего Человека. Он создавал Человека, создавал его по Своему образу и подобию, но образов было много, и в них не было ничего человеческого.
      Подобия, одно другого страшней, множились на Земле: ихтиозавры, бронтозавры, мастодонты и стегоцефалы… Но Человека не было среди них.
      Кончился день, наступил вечер, а Он все трудился, ни на минуту не сомкнув глаз. Все смешалось в его голове, и Он подошел к воде, чтобы освежить Себя в памяти.
      Он посмотрел в воду и не узнал Себя. Усталое лицо, бессонные глаза и борозды на лбу, каких не было прежде. И во всем этом столько опыта, неудачного опыта, который впоследствии назовут мудростью…
      Он отошел от воды и вылепил Человека.
     
      НАЧАЛО НАЧАЛ
     
      Мироздание строилось по принципу всех остальных зданий: с самого первого кирпича оно уже требовало ремонта.
     
      МАФУСАИЛ
     
      Первым человеком был Адам. Мафусаил не был первым человеком. Первым пророком был Моисей. Мафусаил не был первым пророком. Поэтому Мафусаил прожил девятьсот шестьдесят девять лет. И в некрологе о нем было написано: «Безвременно скончался…»
     
      РЕБРО АДАМА
     
      — А где еще одно твое ребро?
      Это были первые слова, с которыми на свет появилась Ева.
      — Дорогая, я тебе сейчас все объясню. У создателя не нашлось материала, и он создал тебя из моего ребра.
      Она стояла перед ним — божественное создание — и смотрела на него божественным взглядом.
      — Я так и знала, что ты тратишь свои ребра на женщин!
      Так началась на Земле семейная жизнь.
     
      ПИРАМИДА ХЕОПСА
     
      — О Осирис, я не хочу умирать!
      — А кто хочет? — пожал плечами Осирис.
      — Но я… я же все-таки фараон!.. Послушай, — зашептал Хеопс, — я принесу тебе в жертву сто тысяч рабов. Только разреши мне мою, одну мою жизнь увековечить!
      — Сто тысяч? И ты уверен, что все они погибнут на строительстве?
      — Можешь не сомневаться. Такую пирамиду, как задумал я…
      — Ну, если так… Увековечивай, не возражаю.
      Никто не помнит Хеопса живым. Все его помнят только мертвым. Он был мертвым и сто, и тысячу, и три тысячи лет назад и всегда, всегда будет мертвым.
      Пирамида Хеопса увековечила его смерть.
     
      ПАМЯТЬ ЗЕМЛИ
     
      Аменхотеп Четвертый, я, Эхнатон, мало что говорю памяти потомков. Не ищите моей гробницы — ее нет среди царских гробниц. Не ищите моей могилы — ее нет среди смертных могил, среди множества смертных могил моя — самая смертная. На ней тысячелетняя пыль вселенной, на ней пески всех пустынь, на ней пирамиды веков, более тяжелые, чем гранитные пирамиды. Я лежу в самом сердце земли, и сам я как сердце земли, только я не бьюсь, я устал, мне давно надоело биться.
      Я, Аменхотеп Четвертый, Эхнатон, человек с двумя именами, из которых миру не запомнилось ни одно. Память мира не может вместить всех, она отводит места только избранным. Я, царь царей Эхнатон, при жизни был избранным…
      Только при жизни…
      Но, может быть, вы вспомните меня, быть может, припомните, если я скажу, что был мужем знаменитой царицы Египта?
      Ее вы знаете. Ее профиль украшает ваши дома, ваши одежды. Не скажу, чтобы она была очень красивой женщиной — просто она сохранилась лучше других. Женщины хорошо сохраняются, когда их высекают на камне.
      А меня, Эхнатона, время не пощадило. Я уничтожил всех богов, я заменил их Атоном, Солнцем, которое светит одинаково всем. И в честь него я взял себе имя Эхнатона — Угодного Солнцу. Я был угоден Солнцу, но не был угоден Земле…
      Но я, Эхнатон, жил на Земле, далеко-далеко от Солнца. И она поглотила меня, смешала со своим прахом, так что теперь уже меня не найти. Мало кто помнит на земле Эхнатона.
      Но, может, вы вспомните меня, быть может, припомните, если я скажу, что я родственник Тутанхамона? Знаменитого Тутанхамона?
      Вы знаете его гробницу, ее теперь знают все. Величественная, она возвышается над землей, как само бессмертие, а в середине ее, весь в золоте и драгоценностях, мертвый мальчик Тутанхамон. Он рано умер и ничего не успел совершить, но его знают все. Вот какая у него гробница.
      А у меня нет гробницы, обо мне почти не осталось памяти на Земле. И единственный мой памятник — это Солнце. Солнце, которое одинаково светит всем, вокруг которого вращается наша Земля со всеми ее гробницами и могилами. Вы знаете Солнце? Оно выше всех пирамид, и золота в нем больше, чем в гробнице Тутанхамона.
     
      АРХЕОЛОГИЯ
     
      Вавилоняне раскапывали культуру шумеров, при этом закапывая свою.
     
      МИРМИДОНЯНЕ
     
      Мор уничтожил народ Эгины, и когда Зевс спохватился, на острове остались одни муравьи. Они были маленькие, совсем незаметные и потому уцелели во время бедствия.
      Но для такого бога, как Зевс, муравьи тоже кое-что значат. Он подал знак, и муравьи превратились в людей — в настоящих людей, высоких, стройных и сильных. И назвал Зевс людей мирмидонянами, потому что они произошли от муравьев.
      Это были честные люди, исполнительные и трудолюбивые. Но по старой муравьиной привычке они ходили согнувшись, низко опустив голову, так, как будто над ними висел сапог.
      Зевсу было стыдно за них, и он гремел:
      — Люди, будьте людьми! Люди, будьте людьми!
      Но от этого окрика они пригибались к земле еще ниже.
      А Зевс все гремел и гремел в небесах. Старый, наивный бог, он не понимал простой истины: можно превратить муравьев в людей, но сделать людей людьми — это богам не под силу.
     
      КАК ЧЕЛОВЕК РЕШИЛ ПРОИЗОЙТИ ОТ ОБЕЗЬЯНЫ
      (Вторая гипотеза)
     
      Все звери относились друг к другу с уважением, а иногда даже с трепетом, и только к Обезьяне никто не относился всерьез, потому что она дурачилась и кривлялась как маленькая. И тогда Обезьяна сказала:
      — Произойди от меня, Человек!
      Человек не сразу решился:
      — Мне бы, понимаешь-, лучше от льва. Или, допустим, от носорога.
      — А что такое лев? Вот он что такое! — сказала Обезьяна и тут же изобразила льва.
      Это было довольно похоже, хотя и не так страшно, как настоящий лев.
      — А что такое носорог? — сказала Обезьяна и приставила к носу растопыренную пятерню.
      И вдруг она заговорила серьезно.
      — Конечно, — сказала она, — от льва каждый про изойдет. И от носорога тоже найдутся охотники. А как быть другим? Зайцам, например? Или нашему брату? — Обезьяна вздохнула. — Я вот изображаю тут разных…
      А почему? Потому что мне собой быть неохота.
      — Да, — сказал Человек, — бывают такие ситуации.
      — Бывают, — кивнула Обезьяна. — Только ты не подумай, что я жалуюсь, у меня этой привычки нет.
      Просто… хочется кем-то стать, чтобы к тебе относились по-человечески. Ты произойди от меня, Человек, а?
      Говоря так, она опять скорчила какую-то рожу, в которой Человек мог бы узнать себя, если б посмотрел повнимательней. Но он смотрел невнимательно, потому что думал совсем о другом.
      «Действительно, — думал он, — как это устроено в мире. Кто смел, тот два съел. Сила солому ломит. У сильного всегда бессильный виноват. Каждый хочет произойти от слона или даже от мамонта, а от таких, как Обезьяна, никто не хочет происходить. Несправедливо это!»
      — Ладно, — сказал он, — произойду. — И пожал Обезьяне руку.
      Так Человек произошел от Обезьяны. Из чувства справедливости. Из чувства внутреннего протеста, Из чувства простой человечности.
     
      ЛАОКООН
     
      Высший совет богов постановил разрушить Трою.
      — Подкиньте им троянского коня, — сказал Зевс. — Да не забудьте посадить в него побольше данайцев.
      Воля Зевса была исполнена.
      — Ну как Троя? Разрушена?
      — Пока нет, громовержец. Там у них нашелся ка кой-то Лаокоон…
      — Что еще за Лаокоон?
      — Личность пока не установлена. Но этот Лаокоон не советует ввозить в город троянского коня, он говорит, что надо бояться данайцев, даже если они приносят дары.
      — Уберите Лаокоона. Личность установим потом.
      Воля Зевса была исполнена. Два огромных змея за душили Лаокоона, а заодно и его сыновей.
      Смелый троянец умирал как герой. Он не просил богов о помиловании, он только просил своих земляков:
      — Бойтесь данайцев, дары приносящих!
      — Сильная личность! — похвалил его Зевс, наблю дая с Олимпа за этой сценой. — Такому не жалко поставить памятник.
     
      ЯБЛОКО РАЗДОРА
     
      Богини спорят о красоте.
      — Ну-ка, Парис, кому ты отдашь яблоко?
      Медлит Парис: Гера предлагает ему власть, Афина — славу, Афродита самую красивую женщину.
      Медлит Парис: он любит и власть, и славу, и женщин… Но больше всего Парис любит яблоки.
     
      ТАНТАЛОВЫ МУКИ
     
      — Кланяйся, Тантал, кланяйся!
      Века и века стоит Тантал по шею в воде и склоняется к ней, мучимый жаждой. Но вода исчезает, не уступая ему ни глотка. Под ногами сухая земля, а рядом журчат ручьи, плещет река, и гром гремит в небесах:
      — Кланяйся, Тантал, кланяйся!
      Тантал бросил вызов богам, его соблазнили лавры Прометея. Но Прометей оставил людям огонь, а что оставит после себя Тантал? Только свои Танталовы муки?..
      — Кланяйся, Тантал, кланяйся! Ты уже давно служишь богам, хотя убежден, что борешься с ними.
     
      ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
     
      Когда вас на Земле много, можно проявлятьи холодность, и равнодушие, но когда вас всего двое — тут уж трудно удержаться от взаимного интереса.
      Вот так встретились на Земле первые двое.
      — Посмотри, какие звезды, — сказала Она, впервые заинтересовавшись устройством вселенной.
      — Но ты — лучшая из них, — сказал Он, пробуя се бя в поэзии.
      — Такое скажешь… — смутилась Она. — Они маленькие, а я вон какая большая.
      — Дело не в величине, — возразил Он, тем самым кладя начало будущей физике, — и вообще все это от носительно. — Он помолчал. — Хочешь, я отнесу тебя к той скале?
      Он отнес ее к скале и взобрался с ней на вершину.
      — Как хорошо, — вздохнула Она. — Ты видел, там ручеек, он течет куда-то… Куда он течет?
      — Он течет вниз, а там впадает в реку. Там есть еще ручейки… Сколько ж их там? Один, два, три, че тыре…
      И это было начало географии, и это было начало ма-тематики, и это было начало всех начал, как бывает всегда, когда под звездами встречаются двое.
     
      КАК СТАЛО ИЗВЕСТНО, ЧТО НЕБО ТВЕРДОЕ
     
      Человек бросал в небо камни, но они возвращались на землю.
      Они отскакивали от неба, как от гранитной скалы. Все до одного они отскакивали от неба, как от гранитной скалы, и возвращались обратно на землю. И тогда человек решил: небо твердое. И это его не удивило.
      Потому что не может небо, которое над его головой, быть мягче земли, которая у него под ногами.
     
      КАК СТАЛО ИЗВЕСТНО, ЧТО ЗЕМЛЯ ДЕРЖИТСЯ НА СЛОНАХ
     
      Человек шел по земле, а она уходила в обратную сторону. Деревья убегали одно за другим, а за ними поля и горы Деревья бежали быстро, а поля двигались не спеша и камни под ногами проскакивали, как маленькие зверьки… И все это была земля, и она уходила в обратную сторону.
      Сначала это было загадкой: пока человек никуда не идет, и земля никуда не движется. Но стоит ему сделать шаг — и она начинает уходить… Очевидно, кто-то большой и упрямый уносит землю из-под ног человека. Кто-то очень большой и очень упрямый. Уносит землю в обратную сторону.
     
      ПЕРВАЯ СКАЗКА
     
      У подножья древнего вяза сидела Первая Мама, и Первый Ребенок просил у нее:
      — Мама, расскажи сказку!
      — Какую сказку? Я не знаю никакой сказки!
      — Нет, знаешь! — Первый Ребенок был упрям, как и все более поздние дети. — Ты знаешь сказку, и ты мне ее расскажи!
      — Я мало знаю, — призналась Первая Мама. — Меня никто не учил. И вообще у нас это все только на чинается. Откуда ж я возьму тебе сказку? Я не знаю ее.
      — Тогда расскажи то, что не знаешь. Может быть, это и будет сказка?
      Первая Мама задумалась.
      — Я почти ничего не знаю… Что бы из этого тебе рассказать?
      И она рассказала.
      — В некотором царстве, в некотором государстве…
      Ты знаешь, что такое царство? А государство? Нет?
      Вот и я тоже не знаю… Итак, в этом царстве и государстве жили люди. Много людей. Они были умные люди и образованные, потому-что жили они через много тысяч лет после нас… Ты знаешь, сколько это — тысяча лет? Я тоже не знаю… И был среди этих людей Астроном. Почему его так называли, мне не понять, но его именно так называли. Вот однажды этот Астроном посмотрел на небо и увидел то, что видим и мы, — белые и желтые точки. Чем-то они его заинтересовали, уж не знаю чем, и он взял телескоп, чтобы их получше увидеть.
      — А что такое телескоп? — спросил Первый Ре бенок.
      — Я не знаю. Я ведь рассказываю то, что не знаю.
      Он взял телескоп и посмотрел на белые и желтые точ ки, которые он почему-то называл звездами, и что-то на них увидел, а что именно — откуда мне знать? И по звал Астроном Физика, уж не знаю, почему он назвал его Физиком, и попросил построить такой корабль…
      Ты знаешь, что такое корабль?.. Я тоже не знаю…
      Это должен был быть корабль, который полетел бы ту да, к этим белым и желтым точкам, которые Астроном называл звездами…
      — А можно мне полететь? — спросил Первый Ре бенок.
      — Ты еще маленький. Вот когда вырастешь… Через тысячи лет…
      — Я быстро вырасту, — пообещал Первый Ребенок.
      Так слушай же дальше. Физик согласился по строить корабль. Только сам он его не мог построить.
      Он мог рассчитать скорость, силу движения и еще уж совсем неизвестно что, но — построить корабль он не мог и потому позвал Инженера. Не знаю, что это за такой Инженер, но он согласился взять на себя эту работу.
      И вместе с человеком, которого он называл Техником, они построили эту штуку, которую назвали кораблем, и приготовили лететь к тому, что Астроном называл звездами…
      — Я тоже хочу полететь, — сказал Первый Ребенок.
      Ему, как и всем детям, нужно было по нескольку раз все повторять.
      И Первая Мать повторила:
      — Сначала вырасти.
      Потом она выговорила Ребенку за то, что он ее перебивает, показала ему, как надо сидеть, когда слушаешь, и как надо слушать, когда сидишь, и после этого продолжала:
      — В корабль сел Космонавт. Ты знаешь, что такое Космонавт? Ну и я тоже не знаю… И этот Космонавт полетел на звезду, которая оказалась такой же, как наша Земля, хотя мы с тобой еще ничего не знаем про нашу Землю. Но там, на этой звезде, еще совсем ничего не было — ни царства, ни государства, ни ученых людей. Там сидели только Мама и Сын, и Мама рассказывала Сыну сказку…
      — Это я знаю, — опять перебил Первый Ребенок, потому что он так и не научился слушать и не переби вать. — Ты рассказываешь про нас, а ты расскажи то, чего я не знаю…
      — Я могу рассказать то, что рассказывала Мама Сыну на этой звезде… Но это я уже говорила… А боль ше я ничего не знаю…
      — Расскажи то, что не знаешь, — потребовал Пер вый Ребенок. — Это так интересно — то, что не зна ешь…
      — Но больше я ничего не знаю, — сказала Первая Мама. — Меня никто не учил, и поэтому я так мало не знаю… Вот, погоди, через несколько тысяч лет…
      Я тогда вырасту, — сказал Первый Ребенок. — Я вырасту и буду очень много не знать… Вот тогда я расскажу тебе сказку…
     
      ПЕРВОЕ КОЛЕСО
     
      Ребенок изобрел колесо. Он взял прут, согнул его и, связав концы, покатил по дороге.
      Родители сидели в пещере и разговаривали о своих пещерных делах. Потом они высунулись наружу и увидели ребенка, который бежал за своим колесом.
      — Стыд и срам! — сказали родители. — Он уже изобрел колесо. Все спокойно живут без колес, только ему одному не терпится!
      Ребенок взял еще один прут, согнул его, связал и приставил к первому колесу. У него получилась тележка.
      — Хоть сквозь землю провались! — сказали роди тели. — Все у нас не как у людей.
      Из соседних пещер высунулись ближние и дальние родственники. Они смотрели на ребенка и сокрушенно качали головами: в их роду еще никто не изобретал колеса.
      Ребенок сказал «ту-ту!», изобретая что-то наподобие паровоза. Он сказал «ту-ту!» и помчался быстро, как паровоз, двумя палками чертя впереди себя рельсы.
      И тогда родители не выдержали. Они поймали ребенка, вырвали у него колеса, превратили их в обыкновенные прутья и этими прутьями всыпали своему непослушному детищу. Изобретателю первого в мире колеса.
     
      ЕЩЕ ОДНА ГИПОТЕЗА О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА
     
      Неизвестный корабль опустился на планету Земля, и из него вышли двое неизвестных.
      Впоследствии говорили, что они были откуда-то изгнаны, поговаривали, что якобы даже из рая, но это никак не отвечало действительности, потому что из всех известных науке планет ни одна не может претендовать на такое название. Впрочем, никаких разумных свидетельств того, откуда прибыли двое неизвестных, до нас не дошло, поскольку на Земле в то время не было никаких разумных свидетелей. Были — четвероногие. Были четверорукие. Но разумных, как мы их теперь понимаем, не было в те неразумные времена.
      Двое неизвестных — есть серьезные основания полагать, что это были мужчина и женщина, — вышли из своего корабля и стали осматривать Землю. Им кое-что было известно о ней: они уже знали, что она круглая, потому что видели ее со стороны, и знали, что она вертится, и вокруг чего она вертится — тоже знали. Из книг им было известно, что Земля состоит из многочисленных твердых пород — металлов и неметаллов, что плотность ее довольно значительна и скорость вращения тоже велика. И теперь, выйдя из своего корабля, они шли со всей осторожностью, как только можно идти по вертящейся круглой планете.
      Их многое здесь удивляло. Например, эти штуки, которые торчат из земли. Какие-то столбы, но не металлические и не железобетонные, с зелеными шапками наверху. И что-то там прыгает и поет, верткое и подвижное, как ртуть, но на ртуть непохоже. На ртуть похоже скорее то, что бежит извиваясь по земле — блестящее и журчащее… Чудеса техники, совершенно неизвестные их планете.
      Мужчина и женщина — есть основания полагать, что это были молодые мужчина и женщина, — так увлеклись, что забыли о цели своего приземления. Они приземлились совсем ненадолго, чтобы немного размяться и дальше лететь, куда-то к себе на Альфу Центавра или на Бету Стрельца, но теперь они об этом забыли. Потому что ни на Альфе, ни на Бете, ни на Дельте, ни даже на Сигме не было этих развесистых поющих столбов, и голубого неба, и зелени, которая так мягко стелется под ногами, что хочется лечь и зарыться в нее лицом, и прижаться всем телом к этой фантастической, полной чудес планете.
      И они ходили по Земле, ступая по ней все смелее и все уверенней, и где-то, посреди широкого поля, мужчина сказал:
      — Ты знаешь, Земля, кажется, вовсе не шар, она прекрасное ровное место. И она совсем не вращается, а лежит неподвижно. Может быть, на китах, а может быть, на слонах…
      — Солнце всходит над ней, наполняясь рассветами и растворяясь в закатах, — сказала женщина.
      И они забыли все, что знали, чему их с детства учили на их планете. Они шли по Земле, ее первые люди, и никуда не хотели, никуда не могли лететь. Потому что как лететь — если над головой хрусталь неба, и нет нигде никаких галактик, никаких планет, и здесь, на земле, оканчивается вселенная…
      Все вокруг было неповторимое и единственное, и во всем этом каждый из них был тоже единственным и неповторимым. И они почувствовали это, впервые почувствовали, как это можно почувствовать лишь на Земле.
      И тогда все силы внешних миров вошли в них, как пламя входит в костер…
      Начиналась история человечества.
     
      ПЕРВАЯ БИБЛИОТЕКА
     
      Ашшурбанапал, постиг мудрость Набу, я научился читать и писать, а также стрелять и ездить на лошади…
      Клинышек да клинышек, и еще клинышек… Ашшурбанапал с трудом разбирал клинописные таблички, потому что зрение его стало сдавать, да и память едва удерживала то, что он постиг за многие годы. Он не мог положиться на свою память — мог ли он положиться на память веков? И разве запомнят века, что он, Ашшурбанапал, научился читать и писать, а также стрелять и ездить на лошади? Совсем не исключено, что его могут спутать с Ашшурнасирапалом. Или с Тиглатпаласаром. Или еще с кем-нибудь из ассирийских царей. Он придвинул к себе чистую табличку. «Я, Ашшурбанапал, царь царей, решал сложные задачи с умножением и делением, которые не сразу понятны…»
      Не всякий умеет решать такие задачи. Их умеет решать лишь тот, кто постиг мудрость Набу. Тиглатпаласар не постиг мудрость Набу, поэтому он занимался ерундой, а Ашшурбанапал решал задачи с умножением и делением. Кажется, нетрудно запомнить. Но они, конечно, все перепутают.
      «Я, Ашшурбанапал, усвоил знания всех мастеров…»
      «Я толковал небесные явления…»
      Ничего он не усвоил, ничего он не толковал. И задачи с умножением и делением ему были совсем непонятны. Что же делать — он был похож на всех ассирийских царей, он сам себя от них с трудом отличал, а каково будет его потомкам?
      Но надо, чтоб отличили. (Клинышек!)
      Надо, чтоб отличили. (Клинышек!)
      Клинышек да клинышек, и еще клинышек…
      Целая библиотека.
     
      ГОМЕР
     
      А ведь старик Гомер был когда-то молодым человеком. Он пел о могучем Ахилле, хитроумном Одиссее и Елене, женщине мифической красоты.
      — Вы знаете, в этом Гомере что-то есть, — говорили древние греки. — Но пусть поживет с наше, посмотрим, что он тогда запоет.
      И Гомер жил, хотя кое-кто сегодня в этом сомневается. И он пел — в этом сегодня не сомневается никто. Но для древних греков он был просто способный молодой поэт, сочинивший пару неплохих поэм — «Илиаду» и «Одиссею».
      Ему нужно было состариться, ослепнуть и даже умереть, для того, чтоб в него поверили. Для того, чтоб о нем сказали:
      — О Гомер! Он так хорошо видит жизнь!
     
      ПИГМАЛИОН
     
      Персей много говорил о своих подвигах, но был среди них один, о котором он не любил вспоминать. Отрубив голову Медузе Горгоне, Персей по дороге домой заехал на остров Кипр к знаменитому скульптору Пигмалиону. Пигмалион в то время был влюблен в только что законченную статую, как обычно бывают влюблены художники в свое последнее произведение.
      — Это моя самая красивая, — сказал он, и статуя вдруг ожила.
      От таких слов ожить — дело естественное, но скульптор увидел в этом какое-то чудо.
      — О боги! — взывал он. — Как мне вас благодарить?
      Боги скромно молчали, сознавая свою непричастность.
      Пигмалион долго не находил себе места от радости. Потом наконец нашел:
      — Я пойду в мастерскую, немножко поработаю, — сказал он ожившей статуе. — А ты тут пока займи гостя.
      Женщина занимала гостя, потом он занимал ее, и за всеми этими занятиями они забыли о Пигмалионе.
      Между тем скульптор, проходя в мастерскую, наткнулся на голову Медузы Горгоны, которую оставил в передней неосторожный Персей. Он взглянул на нее и окаменел, потому что таково было свойство этой головы, о котором знали все, кого она превратила в камень.
      Прошло много долгих часов, и вот в прихожую вышли Персей и его собеседница.
      — Какая безвкусица! — сказала ожившая статуя, глядя на окаменевшего творца. — Знаете, этот Пигмалион никогда не мог создать ничего путного.
      Так сказала женщина, и Пигмалион навеки остался камнем…
     
      ДЕДАЛ И ИКАР
     
      — Кто такой Икар?
      — Это сын Дедала. Того, что изобрел крылья.
      Мудрый человек был Дедал. Он знал, что нельзя опускаться слишком низко и нельзя подниматься слишком высоко. Он советовал держаться середины.
      Но сын не послушался его. Он полетел к солнцу и растопил свои крылья. Он плохо кончил, бедный Икар!
      А Дедал все летит. Он летит по всем правилам, не низко и не высоко, умело держась разумной середины. Куда он летит? Зачем? Это никому не приходит в голову. Многие даже не знают, чго он летит — мудрый Дедал, сумевший на много веков сохранить свои крылья…
      Дедал… Дедал…
      — А, собственно, кто такой Дедал?
      — Это отец Икара. Того, что полетел к солнцу.
     
      НАРЦИСС
     
      Женщины ходили за Нарциссом по пятам и делали ему самые заманчивые предложения.
      Но Нарцисс отвечал каждой из них:
      — Я не могу любить сразу двоих — и себя, и тебя. Кто-то из нас должен уйти.
      — Хорошо, я уйду, — самоотверженно соглашались одни.
      — Нет уж, лучше уходи ты, — пылко настаивали другие.
      Но результат был один и тот же. Только одна женщина сказала не так, как все.
      — Да, действительно, — сказала она, — любить двоих — это дело хлопотное. Но вдвоем нам будет легче: ты будешь любить меня, а я — тебя.
      — Постой, постой, — сказал Нарцисс, — ты — меня, а я?
      — А ты — меня.
      — Ты меня — это я уже слышал. А я кого?
      — Ты меня, — терпеливо объяснила женщина.
      Нарцисс стал соображать. Он шевелил губами, что-то высчитывал на пальцах, и на лбу его выступил пот.
      — Значит, ты меня? — наконец сказал он.
      — Да, да! — радостно подтвердила женщина.
      — А я?
      Женщина ничего не ответила. Она посмотрела на Нарцисса и подумала, что, пожалуй, ей трудно будет его полюбить.
      — Знаешь что? — предложил Нарцисс. — Зачем так усложнять жизнь? Ты меня, я тебя…
      Пусть каждый любит сам себя — это гораздо проще.
     
      ДАМОКЛОВ МЕЧ
     
      Дамокл поднял голову и увидел над собой меч.
      — Хорошая штука, — сказал он. — Другого такого не найдешь в Сиракузах.
      — Обрати внимание, что он висит на конском волосе, — растолковывал ему тиран Дионисий. — Это имеет аллегорический смысл. Ты всегда завидовал моему счастью, и этот меч должен тебе объяснить, что всякое счастье висит на волоске.
      Дамокл сидел на пиру, а над его головой висел меч. Прекрасный меч, какого не найдешь в Сиракузах.
      — Да, счастье… — вздохнул Дамокл и с завистью посмотрел на меч.
     
      ПЛАТОН
     
      Платон был общительный человек, и у него было много друзей. Но все они говорили ему:
      — Платон, ты друг, но истина дороже.
      Никто из них в глаза не видел истины, и это особенно обижало Платона. «Почему они ею так дорожат?» — с горечью думал он.
      В полном отчаянии Платон стал искать истину. Он искал ее долго, всю жизнь, а когда нашел, сразу потащил к друзьям.
      Друзья сидели за большим столом, пили и пели древнегреческие песни. И сюда, прямо на стол, уставленный всякими яствами, Платон вывалил им свою истину.
      Зазвенела посуда, посыпались черепки.
      — Вот вам истина, — сказал Платон. — Вы много о ней говорили, и вот — я ее принес.
      Теперь скажите — что вам дороже: истина или друг?
      Друзья притихли и перестали петь древнегреческие песни. Они сидели и смотрели на истину, которая неуклюже и совсем некстати громоздилась у них на столе. Потом они сказали:
      — Уходи, Платон, ты нам больше не друг!
     
      ИСТОРИЯ
     
      Много побед одержал великий Пирр, но в историю вошла только одна пиррова победа.
     
      ЖЕНА ЦЕЗАРЯ
     
      Это был тот день, когда к Помпее, жене великого Цезаря, под видом женщины проник переодетый мужчина.
      — Кай Юлий, это уже не в первый раз! — сказали Цезарю его приверженцы.
      — Не в первый? Я что-то не вспомню других.
      — Кай Юлий, у тебя просто плохая память.
      Цезарь был оскорблен:
      — Ну, знаете… Мне может изменить жена, но память мне изменить не может.
      — Может, может! — хором твердили приверженцы.
      И тогда Цезарь заколебался.
      — Уходи, Помпея, — сказал он. — Жена Цезаря должна быть вне подозрений.
      Это был тот день. Это был последний день Помпеи в доме у Кая Юлия Цезаря.
      — До свиданья, Юлий, — грустно сказала она. — Я думаю, ты еще будешь раскаиваться.
      Жена ушла. Подозрения остались. Жена Цезаря была вне подозрений.
     
      ЦЕЗАРИ
     
      Жребий был брошен вместе со всеми доспехами при попытке обратно перейти Рубикон.
     
      ДИНАСТИЯ КАРОЛИНГОВ
     
      Карл Великий был сыном Пипина Короткого. Легко быть великим имея такого отца.
     
      ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ
     
      До конца своих дней Колумб считал, что побывал в Индии. А может быть, не считал?
      Быть может, он знал, что открыл Америку, быть может, он затем и пересек океан, чтобы открыть эту никому не известную землю? Но на неизвестные земли в королевском бюджете не было предусмотрено средств, поэтому в бумагах Колумб написал, что отправляется в Индию. Написал — и отправился в противоположную сторону.
      Когда после многих дней пути Колумб увидел наконец берег, он сразу понял, что это Америка. Но он ничего не сказал команде, опасаясь, что она учинит бунт. Потому что, когда ты ждешь одного, а тебе подсовывают совершенно другое… И Колумб поздравил команду с прибытием в Индию. В хорошо известную Индию, обозначенную на любой карте.
      И даже дома, в Испании, Колумб ничего ие сказал об открытой им новой земле. Его могли не понять, могли возникнуть осложнения с казначейством… В Испании трудно было кого-нибудь убедить, что на свете существуют новые земли. Но вопреки всему, вопреки всем толкам и привычным суждениям новая земля существовала, она уже была открыта, и Америго Веспуччи собирал уже о ней материал.
     
      ТЕМПЫ РОСТА
     
      От никого — к Робинзону, от Робинзона — к Пятнице, Таков прирост населения необитаемых островов.
     
      ОТКРЫТИЯ
     
      Мало быть Магелланом. Надо, чтоб где-то был еще Магелланов пролив.
     
      МОДЫ
     
      Нимбы носили вокруг головы, а петли — вокруг шеи.
     
      ПРОСТАЯ СТАРУШКА
     
      Старушка подошла к костру, на котором сгорал Ян Гус, и сунула в него вязанку хвороста.
      — О святая простота! — воскликнул Ян Гус. Старушка была растрогана.
      — Спасибо на добром слове, — сказала она и сунула в костер еще вязанку.
      Ян Гус молчал. Старушка стояла в ожидании. Потом она спросила:
      — Что ж ты молчишь? Почему не скажешь: «О святая простота»?
      Ян Гус поднял глаза. Перед ним стояла старушка. Простая старушка.
      Не просто простая старушка, а старушка, гордая своей простотой.
     
      ВОЙНЫ
     
      А что касается войн Алой и Белой розы, то это были только цветочки.
     
      АМУР
     
      За столько веков Амур испробовал все виды оружия.
      Стрелы. Ружья. Пушки. Бомбы разных систем.
      И все это для того, чтобы люди полюбили друг друга.
     
      ОТРЕЧЕНИЕ ГАЛИЛЕЯ
     
      — Между нами говоря, дорогой Галилей, я и сам думаю, что она вертится. Отец инквизитор покрутил пальцем, показывая, как вертится Земля. — Но одно дело — думаю, а другое дело — говорю. Вы ученый человек, неужели вы до сих пор не поняли разницы?
      — Нет, я понял, — сказал Галилей, — и именно поэтому я говорю, а не только думаю.
      — В таком случае говорите так, чтобы вас никто не слышал. А то ведь — я не хочу вас пугать — у вас могут произойти неприятности… Вспомните Джордано Бруно.
      Галилей вспомнил.
      «Я уже стар, — подумал он, — и у меня впереди большая работа. Это очень важная работа, и не хочется умереть, не закончив ее…»
      Святая церковь пышно праздновала отречение Галилея. Рекой лилось вино, приготовленное из крови спасителя. А когда был провозглашен тост за дружбу науки и религии, отец инквизитор подмигнул Галилею и шепнул:
      — А все-таки она вертится!
     
      НЬЮТОНОВО ЯБЛОКО
     
      — Послушайте, Ньютон, как вы сделали это свое открытие, о котором теперь столько разговору?
      — Сам не знаю, как… Просто стукнуло в голову…
      — Яблоко стукнуло? А ведь признайтесь, это яблоко было из моего сада…
      Они стояли каждый в своем дворе и переговаривались через забор, по-соседски.
      — Вот видите, моя ветка свешивается к вам во двор, а вы имеете привычку здесь сидеть, я это давно приметил.
      Ньютон смутился.
      — Честное слово, не помню, что это было за яблоко.
      На другой день, когда Ньютон пришел на свое излюбленное место, ветка была спилена. За забором под своей яблоней сидел сосед.
      — Отдыхаете? — кивнул соседу Ньютон.
      — Угу…
      Так сидели они каждый день — Ньютон и сосед за забором. Ветки не было, солнце обжигало Ньютону голову, и ему ничего не оставалось, как заняться изучением световых явлений.
      А сосед сидел и ждал, пока ему на голову упадет яблоко.
      Может, оно и упало, потому что яблок было много и все они были свои. Но сейчас это трудно установить. Имени соседа не сохранила история.
     
      ПАМЯТНИК МИГЕЛЮ СЕРВЕТУ
     
      Кальвин сжег Мигеля Сервета. Кальвинисты воздвигли ему памятник.
      — Вот здесь, — говорили кальвинисты, — на этом самом месте, безвременно сгорел великий Сервет. Как жаль, что он не дожил до своего памятника! Если б он так безвременно не сгорел, он бы сейчас порадовался вместе с нами!
      — Но, — говорили кальвинисты, — но он недаром сгорел. Да, да, друзья, великий Сервет сгорел не напрасно! Ведь если б он здесь не сгорел, откуда б мы знали, где ему ставить памятник?
     
      МЮНХГАУЗЕН
     
      И так, я летел с двадцать третьего этажа… Мюнхгаузен посмотрел на своих слушателей. Они сидели, ухмылялись и не верили ни одному его слову.
      И тогда ему захотелось рассказать о том, что у него на душе, о том, что его давно печалило и волновало.
      — Я летел и думал, — заговорил он так правдиво и искренне, как не говорил никогда. — Земля, думал я, в сущности, неплохая планета, хотя не всегда с ней приятно сталкиваться. Вот и сейчас она тянет меня к себе, даже не подозревая о возможных последствиях.
      А потом, когда я больше не смогу ей противиться, она спрячет меня, как прячет собака кость. Прячет, а после сама не может найти. Земля тоже не сможет меня най ти… если станет искать когда-нибудь…
      Мюнхгаузен опять посмотрел на слушателей!. Они по-прежнему ухмылялись и не верили ни одному его слову. И ему стало грустно — так грустно, что он величественно поднял голову и небрежно окончил рассказ:
      — Я задумался и пролетел свою конечную остановку. Только это меня и спасло.
     
      ХРОНОЛОИЯ
     
      В 1769 году родился Наполеон. В 1769 году родился Аракчеев. В 1769 году родился Крылов.
      В 1808 году Аракчеев стал военным министром. В 1808 году уже ставший императором Наполеон разгромил Пруссию и готовился к разгрому Австрии. В 1808 году Крылов написал басню «Слон и Моська», В 1810 году Аракчеев организовал военные поселения. Император Наполеон, разгромив Австрию, собирался в поход на Россию. Крылов, написав басню «Лисица и виноград», собирал материал для басни «Волк на псарне».
      В 1815 году Наполеон, вторично отрекшись от престола, удалился на остров Святой Елены. Аракчеев подавлял военные поселения и создавал тройственный Священный Союз. Крылов написал басню «Лебедь, Щука и Рак» и еще вдобавок — «Зеркало и Обезьяна».
      В 1843 году Наполеон давно и мирно лежал в одинокой могиле на своем острове. Аракчеев давно и мирно лежал на общественном кладбище. Иван Андреевич Крылов издал полное собрание своих сочинений.
     
      ИЗВОЗЧИКИ ГОРОДА ГЛАЗГО
     
      Извозчики города Глазго съезжались на свой очередной сбор…
      Стояла зябкая, слякотная погода. В такую погоду хорошо иметь за спиной веселого седока, потому что ничто так не согревает, как разговор, — это отлично знают извозчики.
      Но веселые седоки брели в этот день пешком, возложив на транспорт только свои надежды. На городской транспорт возлагались сегодня очень большие надежды, и, возможно, поэтому он подвигался так тяжело.
      Слет проходил на центральной торговой площади. Первые ряды занимали многоконные дилижансы, за ними шли двуконные кареты, одноконные пролетки, а в самом конце толпилась безлошадная публика.
      Среди этой публики находился и Джемс Уатт.
      Разговор шел на уровне дилижансов. Там, наверху, говорилось о том, что лошади — наше будущее, что если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях.
      Одноконные пролетки подавали унылые реплики. Дескать, не в коня корм. Дескать, конь о четырех ногах и то спотыкается.
      Но эти реплики не достигали высокого уровня дилижансов.
      — Дайте мне сказать! — крикнул безлошадный Уатт. — У меня идея!
      — Где ваша лошадь, сэр?
      — У меня нет лошади. У меня идея.
      На него прищурились десятки насмешливых глаз. Десятки ртов скривились в брезгливой гримасе:
      — Нам не нужны идеи, сэр. Нам нужны лошади.
      Потому что лошади — наше будущее, и если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях.
      Собрание проходило успешно. Отмечалось, что за истекший год городской транспорт увеличился на несколько лошадиных сил, а за текущий год он увеличится еще на несколько лошадиных сил…
      Потому что лошади — наше будущее, и если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях.
      — Дайте мне сказать!
      Стояла зябкая, слякотная погода. Моросил дождь, и Уатт прятал под плащом модель своего паровоза. Он прятал ее не от дождя, а от этих десятков глаз, которым ни к чему паровоз, когда идет такой серьезный разговор о транспорте.
      Настоящий, большой разговор о транспорте.
      О будущем нашего транспорта.
      Об огромных его перспективах.
      …Разъезжались на лошадях.
     
      АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ
     
      А
     
      АВСТРАЛОПИТЕКИ обнаружены в Африке, куда они, возможно, бежали из Австралии, спасаясь от предков своих — обезьян, мешавших им эволюционировать в сторону человечества.
      АМАЗОНКИ. Женщины, ни в чем не уступавшие мужчинам, а кое в чем даже превосходившие их. Такими они сохранились до настоящего времени.
      АПОСТОЛЫ. Первые ученики. Сначала хорошо учатся, потом развивают учение. И всегда остаются первыми, но всегда — учениками.
     
      Б
     
      БРОНЗОВЫЙ ВЕК. События развивались до того бурно, что тысячелетие пролетело как один век, который назвали бронзовым веком. Для него характерно появление новых культур, новых государств (правда, пока еще рабовладельческих). В этом веке положено начало семи чудесам света, завершенным в последующие века. Поэтому бронзовый век является своего рода памятником человечеству в бронзе.
      БУЦЕФАЛ. Один из четырех коней, вошедших в историю. Среди них — Троянский конь, известный своей коварностью; Росинант, известный слабым здоровьем; конь Калигулы, обладавший, возможно, и тем и другим, однако занявший место в сенате. Буцефал никогда не сидел в сенате, он был простым солдатским конем и тем не менее сумел прославить и себя и своего хозяина — Александра.
     
      В
     
      ВАВИЛОН. Столица Вавилонии. Торговый, промышленный, культурный центр, привлекавший многих туристов. Из достопримечательностей — знаменитая башня, построенная по проектам разноплеменных архитекторов (а затем разрушенная — по их же проектам). В настоящее время город пребывает в развалинах, впрочем имеющих немаловажную ценность, и по-прежнему привлекает туристов.
      ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС — это тот самый вопрос, на который в течение многих веков пытался ответить Запад.
     
      Г
     
      ГЕРОДОТ — как предполагают, отец истории. К сожалению, рано умер и не смог позаботиться о ее дальнейшей судьбе.
      ГИППОКРАТ. Всеми признанный отец научной медицины. К сожалению, тоже сравнительно рано умер (см. Геродот).
     
      Д
     
      ДЕЛЬФИЙСКИЙ ОРАКУЛ — предсказатель будущего, живший в те далекие времена, когда были пророки в своем отечестве.
      ДРЕВНОСТЬ. Длительность существования. Отнимает у предмета его настоящую ценность и заменяет ее другой, часто превосходящей первую и зависящей только от умения себя сохранить.
     
      Е
     
      ЕРЕСЬ. Попытка доказать вороне, что черное — это черное, а лебедю, что белое — это белое.
     
      Ж
     
      ЖИЗНЬ. Это только так говорится, что годы берут свое. На самом деле они берут не свое, а чужое.
     
      З
     
      ЗАКОНЫ. Произведения письменности, по характеру своему драматические, ибо предназначены не столько для чтения, сколько для исполнения.
      ЗОЛОТОЙ ВЕК. Всем известный железный век, который мог бы стать золотым, если б не его чрезмерное пристрастие к золоту.
     
      И
     
      ИСТОРИЯ ОТКРЫТИЙ. Уже когда человек изобрел первую дверь, он искал не входа, а выхода.
     
      К
     
      КАМЕННЫЙ ВЕК. Век господства на земле камня. Нельзя забывать, что камни в то время бывали разные: помягче и потверже, помельче и покрупней. Удельный вес человека в обществе определялся тем, какого веса в руке у него был камень.
     
      Л
     
      ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ. Древний поэтический жанр, возникший, по всей вероятности, на Парнасе, вблизи Олимпа. (Парнас — гора, обитель муз, высота 2458 метров. Олимп — гора, обитель богов, высота 2983 метра. Каждый, поднявшийся на Олимп, видит у ног своих вершину Парнаса.)
     
      Н
     
      НАЧАЛО ЗЕМЛИ. Земля представляла собой новостройку, уже законченную, но еще не сданную в эксплуатацию. Свет был подведен, подключена вода, но огромные жилые площади пустовали, потому что некому было их заселять. (В смысле удовлетворения потребностей такое положение могло бы считаться идеальным, если принять за идеал полное отсутствие потребностей.) Но Земля уже готовилась к встрече первых новоселов.
      Зеленые степи убегали вдаль, к горизонту, и там переходили в небо — такую же ровную голубую степь. Горы шушукались реками, шептались лесами — в ожидании. Где-то что-то ухнет, но это еще не зверь, хлопнет, но это еще не птица, потом замолчит, задумается, но это еще не человек…
     
      О
     
      ОРУЖЕНОСЦЫ (буквально — носящие оружие). В рыцарские времена, как, впрочем, и в наши дни, существовало четкое деление на способных носить оружие и неспособных его носить. Но в отличие от нашего времени воевали только те, кто был не способен носить оружие, а кто был способен носить оружие — те просто его носили. Это были мирные люди, и они никому не причиняли вреда. Весь вред причиняли те, которые были не способны носить оружие, да и вообще были мало к чему способны.
     
      П
     
      ПЕРИПАТЕТИКИ (прогуливающиеся). Молодые греки, которые гуляючи создали свою философию. И не потому, что гуляли они в садах академии — мало ли у нас в садах академий гуляет народу! А потому, что гуляли они с Аристотелем. Потому что, если хочешь двигать науку вперед, важно не только с кем ты работаешь, но и с кем ты гуляешь.
      ПИРАМИДЫ. Посмертные дворцы фараонов. Пример того, как в великолепную форму можно вложить совершенно ничтожное содержание.
      ПЛЕБЕИ. В сущности, те же рабы. Но не по принуждению, а по влечению сердца.
     
      Р
     
      РЕЛИГИОЗНЫЕ ВОИНЫ. Битвы за свои убеждения никогда не бывают столь жестоки, как битвы за свои заблуждения.
      РЫЦАРСТВО. Из века в век бродя по дорогам, рыцари одичали, отбились от своих дам и превратились в настоящих разбойников.
     
      С
     
      СВИДЕТЕЛИ ИСТОРИИ могут быть и свидетелями обвинения и свидетелями защиты — в зависимости от того, кто их вызывает на суд.
      СКЕПТИЦИЗМ — опьянение трезвостью.
      СОВРЕМЕННОСТЬ — то, что понимается только со временем.
      СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Отдать кому-нибудь справедливость могут лишь те, кто вообще способен что-то отдать.
      СРЕДНИЕ ВЕКА — века не то что средние, а просто-таки плохие.
     
      Т
     
      ТАЙНЫ ВРЕМЕНИ. Если бы между прошлым и будущим не было настоящего, все плохое было бы уже позади, а впереди было б только хорошее.
      ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА. Знают, от чего нужно танцевать, обычно те, кто танцевать не умеет.
      ТРАДИЦИЯ. То же, что инерция: «Свойство тел сохранять состояние покоя или равномерного движения, если они не подвержены воздействию какой-нибудь силы». Ну, а если подвержены — тогда другой разговор.
     
      У
     
      УТОПИЯ. Попытка перевернуть Землю с головы на ноги, не установив заранее, где у нее ноги, а где голова.
     
      Х
     
      ХРАМЫ НАУКИ. В IV веке до нашей эры в Афинах было два высших учебных заведения: Академия Платона и Аристотеля — и бочка Диогена.
     
      Ц
     
      ЦЕЛЬ ЖИЗНИ. При естественном движении от начала к концу вечное стремление к началу.
     
      Ч
     
      ЧУЖБИНА — всегда чья-нибудь родина.
     
      Ш
     
      ШУТЫ. Весельчаки и остряки, сделавшие юмор своей профессией. Жили обычно при дворе, где удачные шутки ценились высоко, а неудачные стоили дорого.
     
      Э
     
      ЭПИГОН. Обезьяна, которой не удается стать человеком, как она ни пытается повторить уже однажды пройденный путь.
      ЭПОХА, Название, которое дает себе любой отрезок времени, для того чтобы обозначить свое место среди других времен.
     
      Ю
     
      ЮБИЛЕИ. Столбовые версты на проселочных дорогах истории.
     
      ВЕРНЕМСЯ К НАШИМ БАРАНАМ
      (Ламарки и Бремы)
     
      СРЕДСТВО ОБЩЕНИЯ
     
      Клетки светятся. Они посылают друг другу лучи, незаметные лучи, но необходимые для жизни.
      Клетки общаются, посылая друг другу лучи. Светила общаются, посылая друг другу лучи. И люди общаются, посылая друг другу лучи. Незаметные.
      Но необходимые для жизни.
     
      ЗАДУШЕВНЫЙ РАЗГОВОР
     
      Козел горячился:
      — Тоже придумали! Слыхано ли дело — не пускать козла в огород?
      Баран был холоден.
      — Забор поставили, — горячился Козел. — Высокий забор, а посредине ворота…
      — Что? — оживился Баран. — Новые ворота?
      — Не знаю, какие они там — новые или старые.
      — Вы что же — не рассмотрели?
      — Отстаньте, — холодно бросил Козел. — Какое это может иметь значение?
      — Ну как же не может? Ну как же не может иметь? — горячился Баран. — Ну как же это не может иметь значения?
      Козел был холоден.
      — Если не ворота, — горячился Баран, — тогда зачем все? И зачем тогда городить огород?
      — Да, да, зачем? — загорелся Козел. — Я то же самое спрашиваю.
      — Я не знаю, — пожал плечами Баран.
      — Нет уж, скажите, — горячился Козел. — Вы мне ответьте: зачем городить огород!
      Баран был холоден.
      — Вот так — нагородят, — горячился Козел, — не пролезешь ни в какие ворота.
      — Ворота?..
      Баран горячился — Козел был холоден.
      Козел горячился — Баран был холоден.
      И до чего же приятно — встретиться вот так, поговорить о том, что волнует обоих…
     
      ВОЛКИ И ОВЦЫ
     
      Когда волки были сыты и овцы целы, возникла проблема: как накормить овец?
     
      ЛИСИЧКА ФЕНЕК
     
      Лисичка Фенек живет посреди пустыни, куда вести доходят с большим опозданием, но она всегда бывает в курсе последних событий и обо всем узнает не позже, а раньше других. Потому что лисичка Фенек слышит не хуже, а лучше других, потому что уши у нее не меньше, а больше других, хотя сама она по сравнению с ними маленькая.
      Очень большие уши, что тут и говорить, и выросли они оттого, что лисичка Фенек всегда прислушивалась к последним событиям. Да и как не прислушиваться, если с одной стороны волки, а с другой — тигры, а с третьей — кашалоты и крокодилы, и все друг друга едят — вот какие сейчас в мире события!
      Где-то в тундре появился Кодьяк, такой громадный медведь, что неизвестно, как его земля держит. И он ходит по земле, и лисичка Фенек слышит его шаги, и ей кажется, что они приближаются. Хотя, конечно, от тундры до Африки шагать и шагать, но если так все время шагать, то можно в конце концов дойти и до Африки.
      Лисичка Фенек прячется в свое огромное ухо, а другое оставляет для маскировки, чтобы сбить с толку врага. Это очень хитрый маневр, потому что у лисички Фенек два уха совсем одинаковые, и поди догадайся, в котором она сидит.
      Но сидит она недолго: ведь когда одно ухо занято, слышишь только половину новостей. Вот, например, новость: на острове Комодо объявился дракон, о котором раньше слышали только в сказках. Хорошо, что у нас здесь не остров Комодо, если б у нас здесь был остров Комодо, даже страшно подумать, что б с нами было. Даже страшно подумать, думает лисичка Фенек и поскорее прячется в свое ухо.
      Потом она сидит и дальше слушает новости. Одну страшнее другой.
      Кит Полосатик разбойничает в океане, и если, например, нырнуть сейчас в океан, то непременно попадешь в пасть киту Полосатику. Лисичка Фенек не умеет нырять, и вообще она никогда не видела океана, но если б она увидела и нырнула, ей бы плохо пришлось.
      Очень плохо, раздумывает она, отсиживаясь в своем ухе.
      Хитрое ухо! На вид и не скажешь, что в нем что-то есть, кроме новостей, а на самом деле в нем лисичка Фенек. Маленькая лисичка, живущая посреди пустыни, далеко от всех рискованных мест. Умная лисичка, следящая за всеми событиями. Хитрая лисичка!..
     
      СЛАВНЫЙ ТЫ ПАРЕНЬ, МИШКА!
     
      Все началось с того, что Суслик сказал:
      — Славный ты парень, Мишка!
      Медведь смутился:
      — Ну вот еще! Нашел о чем говорить!
      За обедом Медведь сказал жене:
      — Ох, этот Суслик! Такой чудак… Ты, говорит, Мишка, славный парень…
      Вечером пришли гости. Посидели, поболтали.
      — Ты про Суслика скажи, — подтолкнула мужа Медведица.
      — Ох, этот Суслик! — застеснялся Медведь. — Придумает же такое… Ты, говорит, Мишка, славный парень.
      — Так и сказал, — подтвердила Медведица.
      Гости переглянулись.
      — Я и рта не успел раскрыть, — разговорился Медведь, — а он уже: славный ты, дескать, парень…
      Потом было утро, потом был день, а вечером гости Медведя сидели в гостях у Суслика.
      — Медведь какой-то стал не такой, — жаловался Суслик. — Встречаю его сегодня, и что же? Вы бы видели, как он на меня посмотрел. Дескать, он выше, а я ниже…
      Гости переглянулись.
      — Я и рта не успел раскрыть, а он уже посмотрел, — жаловался Суслик. И подумать только: еще вчера был такой славный парень, а сегодня… С чего бы это?
      И опять было утро, и опять был день, а вечером гости Суслика сидели в гостях у Суслика.
      Медведь не принимал гостей.
     
      ВОЛК НА ЕЛКЕ
     
      В новогоднюю ночь старый Волк особенно остро почувствовал свое одиночество. Увязая в снегу, продираясь сквозь цепкие елки, он брел по лесу и размышлял о жизни.
      Да, ему никогда не везло. Самые лучшие куски у него выхватывали из-под носа другие. Волчица — и та оставила его, потому что он мало приносил зайцев.
      Эти зайцы, сколько из-за них неприятностей! У кого их много — перед теми все на задних лапах стоят, а у кого мало… Да, в волчьем мире зайцы решают все.
      Елки, елки… «Елки-палки, — думал Волк, — когда же все это кончится? Никуда не денешься от этих елок, хоть из лесу беги!»
      И вдруг… Волк присел на хвост, протер глаза: неужели правда? Под елкой сидит самый настоящий, самый живой заяц. Он сидит, задрав голову, и смотрит куда-то вверх, и глаза его горят так, словно ему там невесть что показывают.
      «Интересно, что он там увидел? — подумал Волк. — Дай-ка и я погляжу». И он поднял глаза на елку.
      Сколько елок видел он на своем веку, но такой ему видеть не приходилось. Она вся искрилась снежинками, переливалась лунным светом, и казалось, что ее специально убрали к празднику, хотя на най не было ни одной елочной игрушки.
      — Елки-палки! — сказал Волк и замер с открытым ртом.
      Бывает же на свете такое чудо! Посмотришь на него — и чувствуешь, как у тебя внутри что-то переворачивается — не в желудке, нет, а повыше. И уже ничего не хочется — только сидеть и смотреть.
      Так и сидели они рядышком — Заяц и Волк — под новогодней елкой, и смотрели на нее, и внутри у них что-то переворачивалось.
      И Заяц впервые подумал, что есть на свете кое-что посильнее волков, а Волк подумал, что, елки-палки, честно говоря, ведь не в зайцах счастье…
     
      СЧАСТЬЕ
     
      Случилось так, что в один день родились в лесу Мышонок и Медвежонок. Пока матери стирали пеленки, отцы выпили на радостях и пошли добывать для своих детей счастье.
      А счастьем в ту пору в лесу маги ведали. Они получали его по накладной и отпускали в порядке очереди. Всем распоряжался главный маг, которого звали завмагом.
      Увидел завмаг отца Мишку:
      — А, Михаил Иванович, почетный гражданин леса! За чем пожаловали?
      — За счастьем.
      — Сию минутку! Нарезать или целым куском?
      — Тут у меня еще приятель есть, — говорит отец Мишка. — Ему тоже надо бы счастья.
      Стали искать приятеля, да как его найдешь? Затерялся отец Мышка где-то в хвосте очереди. Делать нечего — взвалил на плечи Мишка счастье и домой поспешил — как бы старуха плохого не подумала.
      А отец Мышка отыскался, когда его очередь подошла.
      — Тебе чего? — спрашивает завмаг.
      — Мне бы счастья, для сына.
      — Нету счастья, все вышло! — говорит завмаг, а сам прячет что-то под прилавок.
      Так и вернулся отец Мышка домой ни с чем.
      — Ох беда, — заплакала жена. — нет для нашего сына счастья!
      — Ничего, мать, сказал отец Мышка. — Главное, что есть сын. Вырастет, сам добудет.
      Когда счастья нет, долго тянется время. У отца Мишки — другое дело: не успел оглянуться — сын подрос. А отец Мышка маялся, маялся, и когда сынок на ноги стал, старого Мышки уже на и свете не было— Ну, мать, — говорит сын Мышка. — Собирай меня, пойду в свет добывать счастье!
      — А чего тебя собирать? В доме пусто, как стоишь, так и иди. Не пропадешь, ты у меня не маленький!
      Попрощался сын Мышка с домашними и пошел.
      — Эй, Мышка, и я с тобой! — В берлоге переполох.
      — Не пущу! — ревет Медведица. — Там сыро, холодно, ты простудишься…
      Лег сын Мишка на спину, лапами сучит:
      — А я хочу! Хочу!
      Тут уж дело серьезное — как бы не заболел ребенок. Стали Мишку в дорогу снаряжать. Уложили счастье — и его, и мамино, и все, какое было в берлоге. Еле взвалил на себя сын Мишка.
      — Ты уж, Мышка, присматривай за ним, — просит Медведица. — Видишь, какой он у нас…
      Пошли.
      Ковыляет Мишка со своим счастьем, а Мышка бежит налегке. Дорога трудная, неровная, того и гляди лапку подвернешь. И ночевать под открытым небом… Мышке-то не привыкать, а Мишке обидно: у него все-таки счастье!
      — Хорошее у тебя счастье, — говорит Мышка. — Ты бы его подстелил, все же не на сырой земле ночевать!
      — Ну вот еще! — буркнул Мишка. — Легко тебе чужим распоряжаться!
      Долго шли. Мышка — на что молодец! — и тот притомился. А тут еще овраг на пути — длинный, глубокий.
      Жмется Мишка, не решается, видно, боится счастье потерять. А Мышке терять нечего: раз, два — и перебежал на ту сторону.
      — Ну чего ты там?
      Стыдно Мишке признаться, что он за свое счастье держится, он и говорит:
      — Ты, Мышка, дальше иди, а мне чего-то не хочется. Я, наверно, домой пойду.
      Потащился Мишка домой. Долго тащился. Сколько дорог, не знаешь, по какой идти, в какой лес сворачивать. Пошел не по той дороге, свернул не в тот лес и заблудился.
      Сидит он в чужом лесу, а время идет. Вот уже и зима наступила. Надо бы берлогу вырыть, да как ее выроешь? Даже не знаешь, откуда начинать — сверху или снизу?
      Падает снег, трещит мороз, а Мишка сидит, трясется над своим счастьем.
      Трясся, трясся, потом перестал. Лежит, не дышит.
      Вот тут он лежит, а вот тут — его счастье. Со стороны можно подумать, что Мишка умер от счастья, но на самом деле это не так. Не от счастья он умер — от холода.
      А Мышка долго еще по свету ходил. Правда, счастья так и не нашел, но зато нашел кое-что другое… И стал сам отцом Мышкой, потому что у него родился сын, вот ведь какая радость!
      Ну понятно, как каждый отец, пошел отец Мышка к завмагу за счастьем. Для себя бы не стал, но для сына — сами понимаете. И в очереди постоял, и просил, и вымаливал. Но опять, как и Мышка-дедушка, вернулся домой с пустыми руками.
      — Ох беда, — плачет жена. — Нет для нашего сына счастья!
      — Ничего, мать. Главное, что есть сын. Я прожил без счастья, и он проживет!
      «Я прожил без счастья…» — сказал отец Мышка и улыбнулся счастливо.
     
      ВЫБОР ПРОФЕССИИ
     
      Было тихо. Было темно. В темноте — сквозь окно — светились желтые зрачки звезд.
      В тишине — за окном — притаились какие-то шорохи.
      Мышка сказала:
      — Когда я вырасту большая, я обязательно стану кошкой…
     
      МУСТАНГИ
     
      Слух о мустангах обошел весь мир и дошел до Шакала, который, помимо всего, питался также и слухами.
      Мустанг… Красивое, стройное животное. Одна голова, одно туловище, четыре ноги…
      Шакал посмотрелся в лужу. Ну конечно, не может быть никакого сомнения!
      — Кого ты там увидел? — полюбопытствовала Гиена.
      — Мустанга, кого ж еще!
      Гиена посмотрела на свое отражение.
      — Четыре ноги, одно туловище, одна голова, — объяснил Шакал. — Красивое, стройное животное.
      — Все правильно, — сказала Гиена. — Но почему ты смотришь в лужу? Разве ты не можешь просто смотреть на меня?
      Вот это да! Значит, и она тоже…
      — И ты тоже? — спросил Шакал.
      — Почему тоже? А кто еще?
      Два мустанга стояли над лужей и выясняли свою принадлежность к этому благородному племени.
      — Мы очень быстро бегаем, — сообщил Шакал. — Иногда обгоняем курьерский поезд.
      — А чем мы питаемся? — коснулась Гиена главного вопроса.
      — Мы питаемся травкой, — сказал Шакал. — Ну и вообще… растительностью.
      — Ах, как хочется растительности! — вздохнула Гиена.
      И они стали щипать траву.
      Трава была как трава — совершенно невкусная. Шакал мусолил ее и смотрел на Гиену. У Гиены была голова, четыре ноги и большое мясистое туловище.
      — Не понимаю, что со мной, — сказал Шакал. — Когда я смотрю на тебя, у меня появляется аппетит, а когда смотрю на траву, он сразу куда-то пропадает.
      Гиена смотрела на Шакала. У Шакала была голова, туловище и целых четыре ноги.
      — А скажи, пожалуйста, — сказала Гиена, — мустанги, они не питаются мустангами?
     
      ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ГОРНОСТАЕМ
     
      Если бы я был горностаем, я расхаживал бы, как король, и все удивлялись бы, откуда у меня моя шуба, и все спрашивали бы: «Скажите, где вы купили эту шубу, кто вам ее подарил, кто вам ее прислал, у вас, наверно, богатые родственники?» А я бы ходил в горностаевой шубе, в шубе из чистого горностая, потому что я был бы сам горностаем, и я отвечал бы: «Нет, я нигде не купил эту шубу, и никто мне ее не подарил, и никто не прислал, я хожу в горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сам горностай». Но они бы мне, конечно, не верили, ведь горностая встретишь на каждый день, и они бы просили: «Ах, пожалуйста, дайте нам поносить эту шубу!» А я бы отказывал, я бы всем категорически отказывал: и зайцу, и суслику, и волку… И волку? Нет, пожалуй, волку я бы не смог отказать, волку очень трудно отказать, он наверняка снял бы с меня мою шубу…
      Если бы я был волком, я бы снимал шубу с каждого горностая, и с куницы, и даже с зайца, хотя у зайца шуба очень плохого качества, она все время линяет, и ее едва хватает на один сезон. Но я все равно снимал бы с него шубу, потому что ведь я был бы волк, а волк может себе это позволить, волк может себе позволить абсолютно все, кроме удовольствия залезть на дерево. Волки не лазят по деревьям, хотя, конечно, им очень хотелось бы, они бы не отказались но где им, куда! По деревьям лазят обезьяны, а волки бегают по земле, и им ни за что не залезть на дерево!
      Если бы я был обезьяной, я бы никогда не спускался на землю, я бы прыгал по веткам и кричал, и визжал и швырял бы сверху бананы, стараясь попасть кому-нибудь в голову. И другие обезьяны тоже визжали бы и швырялись, и мы бы соревновались, кто громче завизжит и кто скорей попадет, и радовались бы что никто не может достать нас на дереве. Разве что жирафа, потому что она сама, как дерево, потому что у нее шея такая длинная, что по ней можно лезть и лезть и все равно до конца не долезешь.
      Если бы я был жирафой, я бы ни перед кем не склонял голову, я смотрел бы на всех сверху вниз, такая б у меня была длинная шея. И мне ничего не стоило бы заглянуть через забор, и я видел бы, что там внутри, а там обязательно что-то должно быть внутри, потому что заборы существуют не зря — но, конечно, не для тех, у кого такая длинная шея. И никто до меня не мог бы дотянуться, потому что для этого нужно было бы прыгнуть очень высоко, а это не каждый сумеет.
      Если бы я был леопардом, я бы, конечно, сумел. Я бы прыгнул этой жирафе на шею и в одну секунду откусил бы ей голову. А потом прыгнул бы на дерево и откусил бы головы всем обезьянам, а заодно и волку, чтоб не отнимал чужих шуб, а заодно и горностаю, чтоб не кичился своей шубой. Если б я был леопардом, мне не был бы страшен никто — разумеется, кроме льва, потому что лев каждому страшен. Когда встречаешь льва, хочется стать маленьким и незаметным, хочется зарыться в землю, как крот.
      Если бы я был кротом, я бы каждый день зарывался в землю. Я бы рылся там, под землей, и меня бы совсем не интересовало, что происходит здесь, на белом свете. И кто у кого отнял шубу, и кто кому откусил голову, все это было бы мне ни к чему, я бы рылся в земле, рылся да рылся — и только иногда высовывал голову, чтоб посмотреть, как там растет трава и как ее щиплют бараны. Бараны ходят по полю и щиплют траву, и греют спину на солнышке, и они могут ни о чем не думать, хотя, конечно, и они думают, иногда они так задумаются!..
      Если б я был бараном!.. Но я ведь и есть баран…
     
      ДОРОГОЙ ЖЕЛТОПУЗИК
     
      Дядя у Желтопузика — с одной стороны — работает крокодилом.
      Племянник у Желтопузика — с другой стороны — работает головастиком. А Желтопузик как раз посредине, и он, естественно, нигде не работает.
      Год не работает.
      Два не работает.
      Три не работает.
      Пора уже справлять юбилей.
      На юбилей, как обычно, сходятся гости. С одной стороны — естественно, дядя, и, естественно, племянник — с другой стороны.
      — Дорогой наш! — говорят они толстым голосом и повторяют совсем уже тоненьким: — Наш дорогой!
      Мы так спешили, — говорят они толстым голосом, — мы так торопились, — говорят они тонким голосом, — мы так рады, так рады, так рады, наш дорогой!
      Желтопузик смущается. Он так смущается, что его можно назвать: сначала Розовопузиком, потом — Краснопузиком и наконец—Бордовопузиком. Он слушает эти разные голоса — и смущается, и снова слушает, постепенно превращаясь из Бордовопузика в Краснопузика, из Краснопузика в Розовопузика, а из Розовопузика… ну конечно, в кого же еще? В дорогого нашего Желтопузика!
      Гости располагаются. С одной стороны — дядя, который работает крокодилом, с другой стороны — племянник, который работает головастиком, а посредине — он, Желтопузик, который нигде не работает.
      Год не работает.
      Два не работает.
      Три не работает.
      И теперь справляет свой юбилей.
      Обычные разговоры. Что слышно? Что нового? Говорят, Бегемота перевели в зоопарк. А Леопард? У них, слышали, что-то там было с Верблюдом? Интересно, чем это все кончилось?
      — У меня новость, — говорит племянник, который работает головастиком. — Кажется, меня скоро переведут в лягушки.
      — В лягушки? Ха-ха-ха!
      Это смеется дядя, который работает крокодилом.
      — Не понимаю, что здесь смешного. Просто я хорошо работал головастиком, и теперь хотят отметить мой рост.
      — Рост? И это вы называете — рост? Нет, дорогой, я предпочитаю плохо работать крокодилом, чем хорошо — головастиком.
      — А я, дорогой, предпочитаю наоборот. Желтопузику не приходится занимать гостей. Ему приходится только слушать.
      — Когда хорошо поработаешь, как-то на душе веселей. Да и вообще жить интересней.
      — Интересней?
      Дядя, который работает крокодилом, наклоняется к племяннику, который работает головастиком:
      — Не обижайтесь, дорогой: у вас слишком мелкие интересы.
      — И вовсе не мелкие. Вы думаете, головастиком — это просто, да?
      — А что особенного?
      — Прежде всего голову надо иметь! Битый час — и все о работе.
      вшибаетесь, мой дорогой, — нет, дорогой, это вы ошибаетесь, — жаль, что вы никогда не были крокодилом, — а мне искренне жаль, что вы никогда не были головастиком.
      Дядя — с одной стороны, племянник — с другой стороны, а там, совсем в стороне, главный родственник — Желтопузик. Он слушает эти разные голоса и превращается из Желтопузика в Розовопузика, из Розовопу-зика в Краснопузика, из Краснопузика в Бордовопузи-ка. Потому что — ну сами скажите! — кто же здесь в конце концов дорогой? Дядя, который работает крокодилом, племянник, который работает головастиком, или он, Желтопузик, который нигде не работает?
      Год не работает.
      Два не работает.
      Три не работает.
      Кто же здесь справляет свой юбилей?
     
      ГЛАЗА ХАМЕЛЕОНА
     
      Поэты любят воспевать глаза, но ни один из них не воспел глаза хамелеона…
      Огромные и выпуклые, как две луны, которые светят одновременно в двух полушариях, глаза хамелеона не повторяют друг друга, как прочие луны и глаза, а каждый имеет свое, самостоятельное значение.
      Один глаз как бы говорит (грубо так, по всей вероятности, басом):
      — Ну, попадись ты мне! Только попадись! Ты у меня своих не узнаешь!
      А другой глаз (по всей вероятности, шепотом):
      — Не узнавайте меня, пожалуйста! Я всего лишь хамелеон, ваш хамелеон! Искренне ваш хамелеон! Слава богу, кажется, не узнаете…
      Один глаз — властный и даже нахальный, а другой — робкий, застенчивый. Один на рожон лезет, другой старается держаться в тени…
      Потому что один смотрит на тех, в ком видит добычу хамелеон, а другой — на тех, кто видит в хамелеоне добычу.
     
      ОХ УЖ ЭТИ ЛИЧИНКИ!
     
      Муравьиный Лев ничего общего не имеет с муравьем, а уж со львом он и подавно не имеет ничего общего. И разве он виноват, что его личинка набрасывается на муравьев, словно лев?
      Ох уж эти личинки! И с ними плохо, и без них тоже нельзя. Но пока они разовьются, пока вырастут — прямо беда. Потом иди доказывай, что ты ничего общего не имеешь со львом, и ничего общего не имеешь с муравьем, и даже со своей личинкой не имеешь ничего общего.
     
      ВЕСЕЛЫЙ ДЕНЬ СТАРИКА ДИКОБРАЗА
     
      В этот день старик Дикобраз проснулся раньше обычного и, протерев глаза, обнаружил, что ночевал с открытой клеткой.
      — Ох ты, боже ты мой! — всполошился старик Дикобраз. — Эдак чего доброго украдут…
      Говоря так, старик Дикобраз имел в виду, конечно, себя, потому что, кроме него, ничего доброго в клетке не было.
      — Какая неосмотрительность! — сказал старик Дикобраз и подошел, чтобы закрыть клетку, но в это время его осенила мысль, одна из тех, которые в последнее время все чаще приходили ему в голову.
      «А что если пойти погулять? — подумал старик Дикобраз. — Прогуляться туда-сюда, так сказать, отдохнуть диким образом?»
      И, вместо того, чтобы закрыть дверь клетки, он распахнул ее еще шире.
      Там, снаружи, была свобода, о которой так приятно думать, когда сидишь здесь, внутри. Дикобраз пригладил щетину, имевшую у него привычку торчать, и с удовольствием шагнул изнутри наружу.
      В зоопарке сегодня был день отдыха, но звери все равно показывали себя, словно и не замечали отсутствия публики. Одни делали это небрежно, с достоинством, другие, напротив, бегали, суетились, чтобы успеть каждому попасть на глаза.
      У клетки африканского Слона Дикобраз на минуту задержался. Дело в том, что Слон как раз выставил наружу свой хобот, и Дикобраз не мог его не пожать, поскольку питал давнюю симпатию к Африке. В этом не было ничего фамильярного: он просто пожал протянутый хобот, сказав при этом несколько слов, приличествующих моменту. Но Слон почему-то обиделся, спрятал свой хобот и выставил вместо него хвост. Тут уж старик Дикобраз не мог удержаться от смеха, потому что хвост африканского Слона оказался намного короче хобота. И старик Дикобраз смеялся долго, до неприличия, — и, уж конечно, не стал пожимать Слону хвост, несмотря на свои давние симпатии к Африке.
      Потом он стоял перед клеткой Белого Медведя. Медведь был до того белый, что отсюда, со стороны, походил на большую тетрадь в клетку, так что на нем даже можно было решить какую-нибудь задачу, но старик Дикобраз был в задачах не силен, да и вообще был не настолько силен, чтобы связываться с Белым Медведем. Но он все же от души посмеялся, представив себе, как на этом Медведе пишут задачу или какую-нибудь резолюцию. Резолюцию нужно писать в углу, а где у Медведя угол? И опять старик Дикобраз смеялся долго и от души.
      Все-таки веселое это дело — отдыхать вот так, диким образом!
      Старый друг Водосвинка, с которым они прежде были соседями, обрадовался гостю и попытался распахнуть дверь, но она была заперта с другой стороны.
      — Извини, — сказал старый друг Водосвинка. — Сторож унес ключи… А ты здесь какими судьбами?
      — Да вот, решил побродить. Когда все время сидишь, это, говорят, вредно для здоровья.
      — Вредно, — вздохнул толстый Водосвинка.
      — Может, вместе пойдем? — предложил старик Дикобраз, предвкушая ответ старого друга Водосвинки.
      — Я бы с удовольствием, — простодушно откликнулся тот. — Да сторож ключи унес… Такое безвыходное положение…
      Водосвинка растерянно почесал за ухом, словно надеясь там отыскать ключи, но, так ничего и не найдя, вздохнул и просунул голову сквозь решетку.
      — Жаль, что мне нельзя выйти, — сказала эта голова, хотя в сложившейся ситуации только она и имела такую возможность.
      — Жаль, — сказал старик Дикобраз и засмеялся, потому что ему совсем не было жаль, ему было даже немножко приятно, что у Водосвинки, по сравнению с ним, все складывается не лучшим, а худшим образом.
      — Почему ты смеешься? — подозрительно спросил Водосвинка.
      — Да так… Вспомнил этот анекдот про Моржа. Ты знаешь анекдот про Моржа?
      Водосвинка знал анекдот про Моржа, и поэтому он тоже начал смеяться. Так стояли они, подталкивая друг друга сквозь прутья клетки, и смеялись Водосвинка над глупым Моржом, а Дикобраз — над глупым Водосвинкой.
      — Ну, я пошел, — сказал старик Дикобраз. И не удержался, чтобы не спросить: — Значит, ты остаешься?
      — Остаюсь, — вздохнул Водосвинка. — Сторож ключи унес.
      Тапир, странное животное, нечто среднее между лошадью и свиньей, спросил у Дикобраза что-то по поводу ипподрома.
      — Интересно, кто сегодня первый пришел, — сказал он, укладывая поудобнее свое грузное тело. — Я всегда слежу за тем, кто пришел первым.
      — И вы тоже бегаете? — в свою очередь поинтересовался старик Дикобраз.
      — Бегаю ли я! — воскликнул Тапир и посмотрел на Дикобраза так, как смотрит профессор на студента-двоечника. — Бегаю ли я! Нет, мой дорогой, я отнюдь не бегаю, отнюдь! Но это нисколько не мешает мне быть в курсе того, как бегают другие. Вы поняли мою мысль?
      — Нет, — сказал старик Дикобраз. — Ничего я не понял.
      — Ну как же! — досадливо поморщился Тапир. — Для того, чтобы узнать вкус борща, не обязательно в нем вариться. Для того, чтоб понимать скачки, не обязательно самому скакать очертя голову. Улавливаете?
      — Нет, не улавливаю, — сказал старик Дикобраз и засмеялся.
      — Ну как бы вам популярнее объяснить? — волновался Тапир. — Как бы вам изложить подоходчивей?
      Он задумался, склонив голову, которая, пока он думал, опускалась у него все ниже и ниже, затем коснулась пола и замерла. Глубокая задумчивость обычно переходила у Тапира в глубокий сон.
      Потом был Носорог, страшный зверь, с которым даже жутко болтать, разве что через решетку. Пользуясь этой решеткой, Дикобраз все же с ним поболтал, но не извлек из этого удовольствия, потому что страшный зверь Носорог был начисто лишен чувства юмора.
      — Послушайте, что это у вас на носу? — спросил его старик Дикобраз.
      — Рог, — сказал Носорог.
      — А я думал, что это тросточка.
      — Нет, это рог, — сказал Носорог.
      — А может быть, это хвост? — спросил Дикобраз, вспомнив историю со Слоном. — Может, вы стоите наоборот и с вами нужно с другой стороны разговаривать?
      — Нет, это рог, — сказал Носорог.
      Ничего интересного. Правда, Дикобраз посмеялся, но не от души, а только так, в порядке разъяснения.
      — Смеетесь? — спросил Носорог. — Тут у нас Леопард растерзал Быка. Я тоже очень смеялся.
      Клетка клеткой, но мало ли что…
      — Нет, я не смеюсь, — сказал Дикобраз и попрощался с Носорогом.
      День кончился, пора было возвращаться домой. Старик Дикобраз шел по аллее, в темноте натыкаясь на клетки лисиц и пантер, которые ворчали, выражая свое недовольство. По ошибке он чуть было не попал в клетку Льва, но она, к счастью, оказалась запертой.
      «Хорошо, что они сидят в клетках, — подумал старик Дикобраз. — Иначе хоть не выходи из дому!»
      Дома, уже засыпая, он вдруг вспомнил этот дурацкий анекдот про Моржа и опять посмеялся над простаком Водосвинкой. Потом вспомнил, что Леопард растерзал Быка, встал и поплотнее закрыл дверь своей клетки.
      И снова долго смеялся.
     
      КИВИ-КИВИ
     
      Киви-киви выглядит так, будто у него крылья в карманах, поэтому у него такой независимый вид. И он ходит с этим видом, словно бы говоря: «Вот погодите, сейчас я выну крылья из карманов, тогда посмотрите!»
      А на самом деле у Киви-киви попросту нет крыльев. Был бы он зайцем или бобром, в этом не было бы Ничего удивительного, но он птица, ему положено их иметь, поэтому всем кажется, что у него крылья в карманах.
      Еще в школе, когда он выходил отвечать, учитель всякий раз делал ему замечание:
      — Как ты стоишь? Ну-ка вынь крылья из карманов!
      Но он не вынимал, он не мог вынуть, ему нечего было вынуть, и ему всякий раз снижали отметку по поведению.
      Потом он вырос и встретил Горлицу, и они часто гуляли вдвоем по полянке, пропадая в высокой траве. Киви-киви хорошо бегал, у него были сильные ноги, и он всегда догонял Горлицу, а она его догнать не могла. И так они гуляли и бегали по полянке, и Горлица предлагала ему полететь, а он отвечал:
      — Что-то не хочется.
      Но он обманывал, ему очень хотелось, ему так хотелось полететь с Горлицей, но он обманывал, потому что у него не было крыльев.
      И однажды Горлица улетела с кем-то другим. А он все ходил с независимым видом, будто это его не тревожило, будто — подумаешь, велика беда, скатертью дорога!
      Потом Киви-киви поступил на работу. Он стал почтальоном и должен был доставлять срочные письма, но он доставлял их с большим опозданием, потому что всюду ходил пешком. И когда ему делали замечание, он обманывал, что была буря, что на него налетели коршуны и пришлось задержаться, чтобы их разогнать.
      И у него отобрали все срочные письма и сказали, чтобы он поискал себе другую работу. А он сказал:
      — Подумаешь, велика беда, я и сам хотел уходить, эта работа мне вовсе не нравится!
      Потом он работал на метеорологической станции. Для того, чтоб определить погоду, нужно подняться очень высоко, но он не поднимался, он не мог подняться, и, когда его спрашивали о погоде, он обманывал, что будет дождь, или что будет солнце — тоже обманывал. И все возмущались, все говорили, что это безобразие, что этому нет названия, что эту станцию давно пора разогнать.
      Но станцию не разогнали, а выгнали только его — Киви-киви.
      И все равно он ходил с независимым видом, показывая всем, что, подумаешь, как-нибудь проживем, обойдемся — подумаешь!
      И еще он работал в разных местах, но нигде не задерживался, и его называли летуном за то, что он так часто меняет работу.
      А он все обманывал, обманывал и обманывал, он все обманывал и ходил с независимым видом. Целый день он ходил с независимым видом, а вечером залезал в свою норку и ворочался с боку на бок и долго не мог уснуть. И он тер об землю эти места, где у него должны были вырасти крылья, и вспоминал небо, каким оно было после дождя… И он думал, что небо это — подумаешь, и Горлица эта — подумаешь, и вообще это все — подумаешь!
      Потому что себя он не мог обмануть.
     
      СНЫ
     
      Горбатый бык Зебу увидел во сне странное двугорбое существо и проснулся от страха и зависти. И он пошел к верблюду Дромадеру, большому специалисту по этим делам, и рассказал ему свой сон.
      Верблюд Дромадер возвышался посреди степи наподобие горной вершины, и горб его был неподвижен, в то время как голова раскачивалась взад и вперед, так, словно верблюд Дромадер соглашался со своим собеседником, хотя на самом деле он не соглашался, он не мог согласиться, потому что два горба на одной спине — согласитесь, где ж это видано?
      Это было видано во сне быка Зебу.
      — Бык Зебу, — сказал верблюд Дромадер, — вечно ты видишь во сне то, чего никто не видит в действительности.
      Что правда, то правда. В прошлый раз бык Зебу увидел во сне странное существо — корову. Будто стояла эта корова, не спеша пережевывала траву и говорила:
      — Бык Зебу, какой ты странный, бык Зебу. Разве бывают на свете такие быки?
      Бык Зебу проснулся тогда расстроенный, потому что ему показалось, что, может быть, его и вправду не бывает на свете. Но верблюд Дромадер его успокоил, что этой коровы самой не бывает на свете, а раз коровы не бывает на свете, то бык Зебу есть на свете наверняка.
      А еще однажды он видел странную птицу, воробья. Не павлина, не страуса, а воробья. И ему тоже никто не хотел верить.
      Бык Зебу стоял, печально опустив голову, и его собственный горб был как холмик у подножья горы. И эта гора сказала, покосившись на холмик:
      — Два горба… По-моему, это слишком.
      — У него было два, — тихонько вздохнул бык Зебу. — Я еще специально сосчитал, вышло два.
      — Чудеса! — сказал верблюд Дромадер. И замолчал. Он умел вот так что-то сказать — и замолчать надолго.
      — Так что ты скажешь про эти горбы? — напомнил бык Зебу. — Их было два, я хорошо посчитал.
      Маленький холмик стоял у подножья горы в ожидании.
      — Меньше надо фантазировать, — сказал верблюд Дромадер. — И вообще меньше спать.
      «Ему, конечно, сверху видней», — подумал бык Зебу и тихонько зевнул. Не потому, что ему были скучны рассуждения Дромадера, а просто ему захотелось уснуть, чтобы еще раз сосчитать эти горбы, а быть может, быть может, увидеть во сне странное существо — корову.
     
      О ПОЛЬЗЕ СНА
     
      Сон укрепляет. Сон полезен организму.
      Есть такие организмы, которые, проспав миллионы лет, просыпаются и чувствуют себя бодро и превосходно выглядят.
      Ну просто отлично выглядят!
      Замечательно выглядят — под микроскопом.
     
      МОРСКОЙ КОНЕК
     
      У Морского Конька на животе сумка. И когда у него спрашивают:
      — Вы кондуктор? Или, может быть, почтальон? Морской Конек отвечает с гордостью:
      — Я — отец! В этой сумке — мое потомство! Очень странно. Дети — это забота матери, и уж, во всяком случае, не отцу носиться с какими-то сумками, даже если они набиты его потомством.
      — Может быть, вас оставила жена? — спрашивают у Морского Конька. — Может быть, вы, извините за напоминание, овдовели?
      — Нет, я не овдовел, — отвечает Морской Конек, — и жена меня не оставила. Но я же вам сказал: я — отец!
      И тут уже никто ничего не может понять. Отец! Ну и что, что отец? Разве у отца нет своих дел? Почему бы Коньку, например, не поиграть в шахматы? Ведь посмотреть на него — он так и просится на доску.
      Просится, конечно, просится, и с удовольствием бы поиграл, — но поймите же, он отец, настоящий, самый настоящий отец! А раз так — какие тут могут быть шахматы?
     
      БУДНИ ТУШКАНЧИКА
     
      Орлу нужно небо. Киту нужно море. Козлу нужны горы. А Тушканчику нужна норка. Отдельная норка. Остальное его мало интересует.
      Правду сказать, на все остальное у Тушканчика просто нет времени. У него в его норке — дел, дел, неизвестно, когда их переделаешь.
      С осени до весны — зимняя спячка. С весны до осени — летняя спячка. А там начинается осень — и снова зимняя спячка до весны.
      Ну, конечно, в перерывах между спячками побегаешь за продуктами, запасешься — надо же как-то жить. Но тут уже торопись, не зевай — как бы не проспать спячку. А так чтобы просто побегать, как говорится, пожить для себя — на это у Тушканчика никогда не хватает времени. Было бы время…
      — Эх, было бы время! — вздыхает Тушканчик. — Можно бы столько сделать, горы перевернуть! С зимы до весны — зимняя спячка. С весны до лета — весенняя спячка. А там — летняя спячка, осенняя спячка…
      Планы большие, но когда это все успеть?
      Времени нет, ни минуты свободного времени!
     
      ЗДОРОВЫЙ ОПТИМИЗМ
     
      Мушка верит в мушку, мошка верит в мошку. А мышка верит в мышку — и совершенно не верит в кошку.
     
      ОТДЫХ НА БЕРЕГУ
     
      Я специально пришел пораньше, когда на берегу еще никого не было. Я сидел в высокой траве и смотрел на море, которое у нас называли речкой, но у речки должен быть еще один берег, а я не видел другого берега. Может быть, я просто плохо видел.
      Я сидел и смотрел на море. Потом подошел Геккон.
      — Отдыхаем? — спросил Геккон.
      — Отдыхаем, — ответил я.
      — Море сегодня спокойное, — сказал Геккон.
      — Только течение быстрое, того я гляди все утечет. — Море у нас текло слева направо.
      — Не утечет, — сказал Геккон, — можешь не волноваться. — И тут он меня проглотил.
      — Сегодня хорошее утро, — сказал я. — Интересно, какой будет день?
      Я почувствовал, что он растянулся на траве, и тоже растянулся. Так мы лежали и разговаривали — о том, о сем, ни о чем существенном.
      — Отдыхаем? — я узнал голос Оцелота. Он иногда приходил на берег, но старался держаться поближе к лесу, подальше от воды.
      — Отдыхаем, — ответили мы с Гекконом.
      — Море сегодня спокойное, — сказал Геккон.
      — Река, — коротко бросил Оцелот. Он, вероятно, видел другой берег.
      — Течение только быстрое, — сказал я. — Того и гляди утечет.
      — Не утечет, — сказал Геккон. — Море не утечет.
      — Река, — опять возразил Оцелот и проглотил Геккона.
      Вернее, он проглотил нас с Гекконом, потому что Геккон еще раньше проглотил меня.
      — Утро сегодня хорошее, — сказал я.
      — Да, — сказал Геккон. — Утро просто на редкость.
      Оцелот лежал на траве, его пригревало солнышко, и мы с Гекконом грелись в этом тепле.
      — Отдыхаем? — это был голос Каймана.
      — А? Да, да… — мы почувствовали, как вскочил Оцелот.
      — Море сегодня спокойное, — сказал Геккон.
      — Только течение быстрое, — сказал я, — того и гляди утечет.
      — Море не утечет, — сказал Геккон.
      — Река, — стоял на своем Оцелот.
      — Конечно, река, — подтвердил Кайман и проглотил Оцелота.
      А так как раньше Оцелот проглотил Геккона, а еще раньше Геккон проглотил меня, то получилось, что Кайман проглотил нас троих. И мы все четверо растянулись на солнышке.
      — Утро сегодня хорошее, — сказал я.
      — Какое там утро! — буркнул Кайман. — День в самом разгаре. Такая жара… Пойти, что ли, искупаться?..
      И тут мы все переполошились. Мы привыкли отдыхать на берегу, но лезть в это море или реку — или как там оно называется — нет уж, извините! Хорошо Кайману, ему не привыкать, для него, крокодила, вода — одно удовольствие. А как быть Оцелоту, сухопутной кошке, как быть Геккону, сухопутной ящерице, и, главное, как быть мне, сухопутному муравью?
      — Спасите! Тонем! — крикнули мы и полезли в воду — все четверо.
     
      ЗОЛОТО А НЕ ЛЯГУШКА
     
      Древесная лягушка может стать совсем золотой — посадите ее только на золото. А посадите ее на кучу мусора — и она станет такой же бесцветной и грязной, как сор.
      — Все зависит от среды, — объясняет древесная лягушка. — Хотите, чтоб я вам была золотой? Если вы хотите, чтоб я вам была золотой, посадите меня на золото!
     
      СЧАСТЛИВЫЙ ПОЛЧОК
     
      «Счастье — это палка о двух концах: один в руке, другой на загривке», — говорит крот Слепыш, и в этих словах немалая доля истины. В самый разгар блаженства непременно тебя что-нибудь стукнет по голове.
      У Полчка разгар блаженства начался уже давно, но самый разгар наступил только сегодня, когда белка Векша не просто ему кивнула и не просто спросила, как дела, а когда она уселась рядом с ним, чтобы подробно обо всем побеседовать.
      Кому приходилось хоть раз беседовать с белкой Векшей, тот понимает, что это такое. К этому можно готовиться всю жизнь, а потом еще всю жизнь вспоминать, но для этого нужно иметь две жизни, а когда имеешь одну и тебе все же удается побеседовать с белкой Векшей, можешь считать, что тебе повезло. Потому что белка Векша умеет так посмотреть, что даже медведь Бурый теряет способность шутить и говорит только: «Черт меня подери!» — а больше ничего не может добавить.
      Медведь Бурый — большой шутник. Все помнят, как он завалил камнем норку Байбака, а потом сидел на этом камне и плакал, и говорил всем, что здесь похоронен его лучший друг Байбак, и все тоже плакали, что Байбак уже мертвый, а на самом деле он не был мертвый, а только камнем заваленный. Вот какую шутку отмочил тогда медведь Бурый.
      А Полчка он называет не иначе, как Полчок с кулачок. На кого другого Полчок бы обиделся, но у Бурого такой кулачок, что просто не стоит обижаться. Да и кому-кому, а не Полчку сейчас обижаться.
      Вот он, маленький Полчок, толстенький, кругленький Полчок с кулачок, сидит и разговаривает с белкой Векшей. Бурый бы растерялся, Бурый только раскрыл бы пасть и рявкнул: «Черт меня подери!» — а Полчок вот сидит, разговаривает.
      — А как у вас с орехами? — спрашивает Полчок.
      — У меня нормально, — отвечает белка Векша я при этом так поворачивает голову, что Полчку стоит больших усилий не потерять нить разговора.
      — С орехами нынче тяжело, — продолжает он тянуть свою нить. — Неурожай на них, что ли?
      Белка Векша плохо разбирается в урожаях. Она недавно забралась на самую верхушку дерева, и оттуда ей открылся такой вид! Лес — как зеленый ковер, а потом поле — как желтый ковер, а потом озеро — как синий ковер…
      Все это, должно быть, очень красиво, но Полчок боится потерять нить разговора, поэтому он говорит:
      — У меня орехи еще с прошлого года. В прошлом году на них был урожай, а нынче на них нет урожая.
      Они сидят на ветке рядом, и Полчку приходится сильно косить глаза, чтобы удержать в поле зрения белку Векшу. Потому что шея у него не поворачивается, и так всегда бывает после урожайного года.
      «От счастья поправляются, а это уже несчастье», — говорит крот Слепыш, и Полчок с ним согласен.
      — А как вы храните свои орехи? — спрашивает он у белки Векши.
      Она опять вспоминает свою вершину, с которой можно увидеть все эти ковры, а Полчок скашивает на нее глаза и заранее обдумывает, что он скажет ей в свою очередь.
      — Эй, Полчок с кулачок! — окликает его снизу медведь Бурый и добавляет: — Черт меня подери! — Это он заметил белку Векшу.
      Медведь Бурый — большой шутник, и Полчок привык на него не сердиться. Но сейчас его шутки совсем ни к чему. Полчок вытягивается на ветке, чтобы как можно меньше походить на этот злосчастный кулачок, и говорит белке Векше, игнорируя оскорбительные слова:
      — Ходят здесь… Только зря топчут орехи…
      — Ах ты, Полчок с кулачок! — шутит медведь, отводя от белки глаза, чтобы сохранить чувство юмора. — Что это ты вытянулся, словно сучок проглотил? Полчок с кулачок проглотил сучок! — кричит медведь и смеется, радуясь шутке.
      Полчок начинает понемножку выходить из себя: сначала из него выходит сопение, потом бормотание и наконец вполне членораздельные слова:
      — Как дам орехом по голове! Будешь знать…
      — Орехом? — смеется медведь. — Ах ты… черт меня подери! — это он не удержался и опять посмотрел на белку Векшу.
      И тут белка Векша, которая так приятно беседовала с Полчком, поняла, что из них двоих только она может произвести на медведя впечатление. И она повернула голову, как она это умела, и посмотрела гак, как умела только она.
      Впечатление было такое, что медведь зашатался и с трудом устоял на ногах.
      — Что, испугался? — обрадовался Полчок. — Вот я сейчас достану орех! — И он полез куда-то к себе за орехом.
      Медведь Бурый хотел что-то еще сказать, но тут белка опять на него посмотрела. И он зажмурил глаза и побрел прочь, бормоча про себя: «Черт меня подери!..» — такое белка произвела на него впечатление.
      — Если бы он не ушел, я бы, честное слово, запустил в него орехом, — сказал Полчок, когда медведь Бурый скрылся из глаз.
      И опять они сидели и разговаривали, и все было так хорошо…
      Но вспомните, что сказал крот Слепыш…
      Белка Векша смотрела на счастливого Полчка, но почему-то виделся ей медведь Бурый. Он стоял у нее в глазах и шатался, и жмурился, и было жалко его, такого большого, и было приятно производить на него впечатление…
      — Больше он к нам не сунется, — успокоил ее Полчок.
     
      КУНИЦА ИЛЬКА
     
      Нас было трое: куница Илька, жук Кузька и енот Полоскун. Из всех троих я не был ни могучим енотом, ни прекрасной куницей — я был жуком Кузькой, и этим все сказано.
      Они меня не замечали. Случилось так, что я сидел в траве рядом с ними, нас было трое, и сидели мы в тесном кругу, и все-таки они меня не замечали. Или только делали вид?
      — Илька, — говорил енот Полоскун, — я опять боюсь, что ты простудишься. Может, тебе что-нибудь подстелить? — и он делал такой жест, будто хотел снять свою великолепную шкуру.
      Мне очень нравилась его шкура. Была б у меня такая шкура, я бы надевал ее только по праздникам, а не таскал не снимая, как енот Полоскун. И у меня замирало сердце, когда он готов был постелить эту шкуру прямо на землю. Но Илька говорила:
      — Не нужно, Полоскун, мне вовсе не холодно.
      И она принималась дергать волоски из своего великолепного хвоста. «Любит, не любит», детская игра, а мы тут, кажется, все взрослые. Был бы у меня такой хвост, я берег бы в нем каждую волосинку и пересчитывал бы по вечерам, потому что волосы иногда выпадают. «Любит, не любит»… Интересно, кого она загадала? Может быть, енота Полоскуна? Но енота зачем загадывать, тут все и так ясно. Вот он здесь сидит и моет для Ильки фрукты, и угощает ее фруктами, и любит ее, конечно, любит, и совсем незачем об этом гадать.
      Куница Илька тем временем оставила хвост и принялась за свою красивую мордочку. Она вечно возилась со своей внешностью, и это можно понять: с такой внешностью я бы тоже возился.
      — Я сегодня видела Гризли, — сказала Илька и потрепала себя по щеке. Он мне подарил шишку.
      «Любит, не любит…» Может быть, это Гризли? Огромный медведь, такой, как три енота, не говоря уже об Ильке, а тем более обо мне. Мы все трое боялись медведя Гризли.
      — Ты слышишь, Полоскун? Мне Гризли подарил шишку.
      Настроение у енота сразу испортилось. Он сгорбился, опустил нос и даже перестал мыть фрукты.
      — У меня нет шишки, — сказал енот Полоскун, и голос его звучал виновато. — Гризли — конечно, он может подарить тебе целый лес, потому что он — Гризли.
      — Целый лес? Ты думаешь, он подарит мне целый лес? — спросила Илька и потрепала себя по спине.
      Полоскун промолчал. Он с тоской смотрел на немытые фрукты.
      — Ты обиделся? Нет, не говори, я вижу, что ты обиделся. — Куница Илька опять принялась за свой хвост. — Если хочешь знать, мне не нужен никакой Гризли, я не променяю на него даже нашего Кузьку, если ты хочешь знать…
      «Любит, не любит…» Может, она имела в виду меня? Я представил себя рядом с этим медведем. Медведь Гризли и жук Кузька — даже представить смешно. А собственно, что тут смешного? Если она не хочет променять, то и смеяться нечего…
      Если она имеет в виду меня, то тут дело совершенно ясное, и ей незачем обрывать свой хвост, тем более, что теперь и я имею к нему отношение. Я решил ей так и сказать, но меня опередил Полоскун.
      — Илька, — сказал енот Полоскун, — ты не променяешь на Гризли Кузьку, а меня? Меня ты на него променяешь?
      Куница Илька посмотрела на енота и отвела глаза. Это был очень быстрый взгляд, но все же она успела заметить, как волнуется Полоскун, ожидая ответа. И куница Илька отвернулась от него и опять занялась своей внешностью.
      — Нет, — сказала она, — тебя я не променяю.
      Тут уже не выдержал я:
      — Постойте, как же это? И его, и меня?
      — А, это ты, Кузька, — сказал енот Полоскун и осторожно провел по траве лапой, потому что он, видите ли, боялся меня раздавить. — Что это ты вечно крутишься здесь? У тебя, как видно, много свободного времени?
      — Да, это я, — сказал я, — и времени у меня хватает, и я буду крутиться здесь до тех пор, пока Илька не скажет, кого она из нас на кого променяет.
      — Илька, — сказал енот Полоскун, и я увидел, что он снова волнуется. Илька, ты видишь, Кузька хочет знать…
      Куница Илька оставила в покое свой хвост. Казалось, она совсем забыла о своей внешности.
      — Кузька хочет знать? — сказала она и потрепала енота по голове. И хотя сказала она обо мне, енот почему-то страшно обрадовался. Он присел на свои четыре лапы и твердил одно:
      — Илька… Илька… Илька…
      Как будто на него напала икотка.
      — Кузька хороший, — сказала Илька и потрепала енота. — Кузьку я ни на кого не променяю, — сказала она и опять потрепала енота.
      И енот обрадовался, и я обрадовался и уже ничего не мог тут понять…
      Любит? Не любит?
     
      ЛЕНИВЕЦ АЙ
     
      Может показаться странным и даже загадочным, как это ленивец Ай, никогда не покидавший дерева, вдруг приобрел такую известность. Но он все-таки ее приобрел, и за всю жизнь это было его единственное приобретение. Потому что ленивец Ай никогда ничего не имел и ничем не дорожил, кроме покоя.
      Но покоем он дорожил.
      Когда барсук Сурильо объявил всем войну, а затем начал военные действия, один ленивец Ай не покинул своего дерева. Он смотрел, как удирают лама Викунья и свинка Пекари, как они пускаются наутек и улепетывают без оглядки, но ему даже не пришло в голову позаботиться о себе. И не потому, что ленивец Ай не боялся барсука Сурильо — попробуйте не бояться Сурильо, который всем объявляет войну и затевает военные действия, — но ленивец Ай не побежал по примеру ламы Викуньи и свинки Пекари потому, что не любил, да и не умел бегать.
      Тем временем прибыл броненосец Татупойу, который, по хитрому замыслу барсука Сурильо, воплощал в себе одновременно живую силу и технику. Броненосец Татупойу затормозил у самого дерева и стал бряцать об него своим панцирем, поднимая такой шум, какой бывает только на войне.
      — Эй ты, Ай! — кричал при этом броненосец Татупойу. — Тебя что, война не касается? Ты почему не спасаешься бегством?
      Бегством! Ленивец Ай знал, что если он сейчас побежит, то это будет выглядеть довольно смешно, и броненосец первый же станет над ним смеяться.
      — А зачем бежать? — сказал он, переводя разговор в область абстрактной философии. — От беды все равно не сбежишь, а за счастьем все равно не угонишься.
      В ответ на это броненосец дал задний ход, чтобы его было как следует видно с дерева, и опять пошел на приступ, так страшно бряцая панцирем, что ленивец Ай побежал бы непременно, если б не боялся показаться смешным.
      Объявив всем войну, барсук Сурильо никак не рассчитывал на такое серьезное сопротивление. В военных действиях должны участвовать две стороны, а если одна из них отсиживается на дереве… Как видно, ленивец Ай решил взвалить на барсука Сурильо всю тяжесть войны…
      — Ладно, пускай сидит, — сказал он броненосцу Татупойу. — Но передай ему, что я его все равно победил.
      — Он тебя все равно победил, — сказал ленивцу броненосец Татупойу.
      Ленивец Ай не стал возражать против этого.
      — Если дерево остается деревом, а земля землей и если все остается по-прежнему, то не все ли равно, кто кого победил?
      Так сказал ленивец Ай, и слова его разнеслись по лесу, потому что мысль, заключенная в них, вносила ясность в создавшееся положение.
      И свинка Пекари, которая все еще бежала, с трудом поспевая за ламой Викуньей, вдруг остановилась и воскликнула:
      — Но если все остается по-прежнему?!
      — То не все ли равно, кто кого победил! — подхватила лама Викунья, и они побежали обратно.
      Барсук Сурильо с удовольствием обнаружил в себе победителя, но деревья оставались деревьями, а земля землей — и он никак не мог доискаться, в чем же, собственно, состояла его победа? И он снова и снова гонял по лесу свою живую силу и технику, чтобы еще раз напомнить всем, что он победил.
      — Вы знаете, кто победил? Вы все знаете, кто победил? — допытывался броненосец Татупойу.
     
      СЧАСТЬЕ СВИНЬИ БАБИРУСЫ
     
      Ноги у антилопы Бейзы длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Шея у нее длинная и тонкая, как у Безоарова козла. Рога у нее длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Поэтому, конечно, Безоаров козел полюбит антилопу Бейзу.
      У свиньи Бабирусы почему-то рога на носу. Такая неприятность, вместо того, чтобы вырасти на голове, рога у свиньи Бабирусы выросли на носу, и их никто не называет рогами. Их даже не называют бивнями — как у слона, а называют клыками — боже, какой позор! — просто клыками, как у волка.
      Так-то вообще у свиньи Бабирусы все в норме. И приятная полнота, и короткая, совсем коротенькая щетина… Но клыки, эти клыки! В последнее время ее даже стали спрашивать:
      — Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?
      Ну вот, пожалуйста. Оказывается, у Мамонта точно так же загибались клыки, только их у него называли бивнями.
      — Нет, — говорит свинья Бабируса, — я не знаю никаких мамонтов, у меня нет покойных родственников, я сама по себе.
      Ну почему, почему она не может быть интересна сама по себе? Почему от нее все отворачиваются, лишь только узнают, что она не родственница покойного Мамонта?
      У антилопы Бейзы никто не спрашивает о родственниках, ею интересуются лишь потому, что она — антилопа Бейза. Бейза! До чего неприятное имя! То ли дело — Безоаров козел… Свинья Бабируса называла б его Безоаром.
      — Мой Безоар, как ты спал?
      — Превосходно, моя Бабируса.
      К сожалению, все это только мечты, и никогда, никогда свинья Бабируса не узнает, как спал Безоаров козел.
      — Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?
      Кто знает — может, и родственница. Но разве это что-то изменит? Разве от этого исчезнут ее клыки и на голове вырастут рога — такие, как у антилопы Бейзы? И разве от этого к ней придет ее Безоар?
      Безоар… Странное, загадочное имя. Такое имя можно услышать только во сне, где и видишь, и слышишь все по-другому. И там, во сне, среди каких-то лесов, среди каких-то степей вдруг услышишь ты «Безоар!», чтоб потом, проснувшись, без конца повторять это имя.
      Безоар! Безоар!
      — Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?
      — Да, представьте себе. Я его ближайший потомок.
      В чем дело? Почему все засуетились вокруг? И рогатые, и безрогие сбились в одно стадо, а в центре этого стада — она, свинья Бабируса. К ней подходит Муфлон. Он говорит:
      — От имени всех баранов разрешите вас поздравить, а также передать привет и самые добрые пожелания.
      Бык передает привет от быков, Осел — от ослов, Верблюд — от верблюдов. Кто-то преподносит букет с великолепными, крупными желудями. Кто-то разрыхляет землю, чтоб Бабирусе было удобней сидеть.
      Все интересуются Мамонтом. Как он жил, как он был, как он выглядел. Да, конечно, у него были клыки. Ну и все остальное, как у свиньи Бабирусы.
      — Подумать только! — говорит Муфлон.
      И все остальные говорят:
      — Подумать только!
      Все интересуются Мамонтом. Говорят, что он был больше слона, это правда? А что он ел, а чем он вообще интересовался?
      — Покойный Мамонт был моим предком, — напоминает свинья Бабируса.
      И тут от стада отделяется козел Безоар. Да, представьте себе, козел Безоар выходит из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу. Он подходит к свинье Бабирусе и смотрит на нее — если б вы видели, какими глазами!
      А свинья Бабируса смотрит на него. Боже мой, какие у него ноги, и какая шея, и какие рога! И вообще — какой он, козел Безоар!
      И свинья Бабируса говорит:
      — Покойный Мамонт был моим предком.
      Потом они вдвоем выходят из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу, и идут вдвоем, и свинья Бабируса высоко поднимает свои клыки, точно такие клыки, как были у ее предка Мамонта.
      И все вокруг — совсем, как во сне: и степи, и леса. И тихий голос зовет:
      — Безоар!
      Это голос свиньи Бабирусы.
      Они идут рядом, он и она, и она смотрит только на него, а он — только на нее — если б вы видели, какими глазами! И уже ничего не слышно — ни шелеста листьев, ни птиц…
      — Как ты спал, мой Безоар?
      — Превосходно, моя дорогая!
     
      ИХНЕВМОН И ЦИВЕТТА
     
      — Счастливая любовь, — сказала бабочка Ванесса, — все-таки бывает на свете счастливая любовь!
      Лягушка Квакша вытянула свою короткую шею и с завистью покосилась на змею Анаконду, которая вся состояла из одной шеи и потому могла слушать в свое удовольствие.
      — Это было еще в те времена, когда смельчак Ихневмон охотился на крокодилов. Крокодилы были огромные, но Ихневмон их убивал, потому что он был храбр и любил красавицу Циветту. И в честь Циветты он убивал крокодилов, в этом проявлялась его любовь.
      Бабочка Ванесса тихонько вздохнула, и лягушка Квакша тихонько вздохнула, и змея Анаконда тихонько вздохнула. И Ванесса продолжила свой рассказ.
      — Однажды, когда Ихневмон убил какого-то там крокодила и уже повернулся, чтобы идти дальше, oн вдруг услышал у себя под ногами плач. Ихневмон наклонился и увидел в траве плачущую ящерицу Скаптейру.
      — Бедная ящерица! — сказала лягушка Квакша и опять покосилась на змею Анаконду.
      Ихневмон наклонился к ней и стал расспрашивать, не потеряла ли она чего-нибудь, потому что траве легко что-нибудь потерять. «Потеряла, — сквозь слезы ответила ящерица Скаптейра. — Я потеряла моего крокодила… Ты сам его убил, и ты еще спрашиваешь…» — «Это был твой крокодил? — удивился Ихневмон. — Разве крокодилы бывают чьи-нибудь?» — «Это был мой крокодил, — сказала ящерица Скаптейра. — Ты же видишь, мы с ним похожи, только я маленькая и на суше, а он большой и в воде». — «А почему бы тебе не найти кого-нибудь маленького на суше?» — «Я не хочу маленького на суше, мой крокодил был большой, и он не боялся воды, — сказала ящерица. — Быть может, за это я его полюбила».
      — Как это верно, — сказала змея Анаконда. Она, большая, вот так полюбила Зяблика — за то, что он был маленький и летал.
      — Смельчак Ихневмон стоял над ящерицей Скаптейрой, и ему хотелось как-то загладить свою вину. И он сказал, что если ящерице непременно нужно любить крокодила, то он ей покажет такое место, где крокодилами хоть пруд пруди. Но ящерица ответила, что ей не нужен другой крокодил, что она любила именно этого. И тут уже Ихневмон ничего не мог понять, потому что этот крокодил не отличался от других, а уж он-то, Ихневмон, повидал на своем веку крокодилов!
      «Послушай, ящерица, — сказал Ихневмон, — мне очень жаль, что так получилось. Я бы и сам заменил тебе крокодила, но ты же видишь, я совсем не большой и живу не в воде, а на суше. И кроме того, я люблю Циветту. Ты не сердись на меня, ящерица, но я действительно очень люблю Циветту и ничего с собой не могу поделать, ты уж меня прости».
      И вот здесь начинается самое интересное. Оказалось, что смельчак Ихневмон, по которому тоскует прекрасная Циветта, ящерице Скаптейре совсем ни к чему, что если б даже он захотел заменить ей крокодила, она бы, ящерица, этого не захотела. Оказалось, что смельчак Ихневмон может убить крокодила, но заменить крокодила он не в состоянии.
      Ну что ж, тут, пожалуй, ему бы и уйти, он все сказал, остальное от него не зависело, но ему было жаль эту ящерицу, и, чтоб ее утешить, он готов был заменить ей крокодила… Он помнил о Циветте, он знал, что его ждет Циветта, но не мог двинуться с места, потому что перед ним сидела эта некрасивая, плачущая, отвергнувшая его ящерица Скаптейра, и ему хотелось заменить ей крокодила. Ах, как ему хотелось заменить ей крокодила!
      — Мало ли что кому хочется, — сказала змея Анаконда, которой никто не мог заменить ее Зяблика.
      — Бедная Циветта! — сказала лягушка Квакша.
      — В том-то и дело, что не бедная, — сказала бабочка Ванесса. — В том-то и дело, что Ихневмон вернулся к прекрасной Циветте, и с тех пор у них счастливая любовь. Ихневмон не охотится на крокодилов, он живет со своей Циветтой и никуда от нее не отлучается. Потому что знает: стоит ему отлучиться, и ему снова захочется заменить крокодила какой-нибудь ящерице. Ведь на свете так много ящериц и так мало крокодилов…
      — К сожалению, это так, — сказала змея Анаконда.
      А лягушка Квакша сказала:
      — Бедный Ихневмон!
     
      ВОДА В МОРЕ СОЛЕНАЯ
     
      Король Сельдей не царствовал и не правил. У него не было ничего, что отличает настоящего короля: ни острых зубов, ни могучих челюстей, у него была только корона, по что такое корона по нынешним временам? И тем не менее он был Король, и об этом было записано во и книгах, и все сельди в мире принадлежали ему, хотя сами они об этом не догадывались. И он жил без парадов и почестей, и носил свою корону как обыкновенный картуз, и запросто общался со всякой мелкой рыбешкой.
      Мелкая рыбешка Креветка, которая была даже и не рыбешка по причине своей слишком явной ракообразности, доставляла новости Королю Сельдей.
      — Еще одну селедку поймали, — сообщала она, п Король приходил в отчаянье, и вода вокруг становилась такая соленая, что даже посторонние рыбы не могли удержаться от слез.
      — Не понимаю я тебя, — говорила мелкая рыбеш ка Креветка, которая была даже и не рыбешка, и поэтому где ей было что-то понять. — Не понимаю, как мом но переживать из-за одной, всего лишь одной селедки!
      А Король Сельдей переживал, и ругал себя, и корил, потому что, если где-то что-то случится с селедкой. Кто в этом повинен? Король Сельдей.
     
      КОГДА ЕХИДНА НЕ БЫЛА ЕХИДНОЙ
     
      Тогда она была птицей… У нее были сильные крылья, которые отрывали ее от земли и уносили высоко в небо. Там, в небе, все было совсем не так. Если на земле было пасмурно, то там светило солнце, потому что тучи оставались внизу. Тучи совсем нетрудно оставить внизу, но для этого нужно иметь крылья.
      У нее были хорошие крылья, но мог ли Опоссум это понять? И когда она говорила ему о небе, он, толстенький, пушистый Опоссум, лениво сворачивался клубком и щурил глаза, пряча в них насмешку и недоверие.
      — А если дождь? — спрашивал Опоссум. — Если ливень, гроза, гром и молния?
      — Пойми ты, чудак, — волновалась Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной. — Там ничего этого нет. Если подняться достаточно высоко, все останется внизу — и дождь, и гроза, и молния.
      — И гром? — уточнял дотошный Опоссум. При этом он хвостом цеплялся за ветку и повисал так, что мысли его приливали к голове.
      — Да, конечно, и гром. И буря, и наводнение.
      Мешкопес, больше известный как сумчатый волк, с интересом принюхался к разговору.
      — Допустим, — сказал Мешкопес. — Допустим, что все это так. Но если там ничего нет, как же быть с проблемой питания?
      — Ах, я не о том, — досадовала Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной. — Я говорю о свободе…
      Опоссум довольно искусно умел висеть на хвосте, и при этом лапы его были совершенно свободны.
      — О свободе? — блаженно прищурился он и подвигал всеми свободными лапами. — Мы все говорим о свободе.
      — Между прочим, свобода питания есть одно из проявлений свободы личности, — сказал Мешкопес, с удовольствием принюхиваясь к этой замечательной фразе. А Кенгуру добавил по этому поводу:
      — Только не нужно злоупотреблять. Если дать себе в этом свободу, не возьмешь и самой пустячной дистанции.
      — Кстати, как вам понравилось последнее состязание по прыжкам? — сверху вниз осведомился Опоссум, болтаясь на ветке вниз головой.
      — Слабовато, — откликнулся Кенгуру. — Наши были не в форме, а тут еще погода подкачала…
      — Нет, но все же было несколько дельных прыжков!
      О небе сразу как-то забыли. Опоссум и Кенгуру спорили о прыжках, Мешкопес, презиравший спорт за то, что он отвлекал умы от центральной проблемы питания, пытался перетянуть разговор в область насущных проблем. А Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной, отчаянно подыскивала слова, в которых ее главная мысль прозвучала бы наиболее убедительно.
      — Вы просто не пробовали, — сказала она. — Если б вы хоть раз попробовали полететь, вы бы поняли, что это такое.
      Внезапно Кенгуру заинтересовался этой идеей. Это был чисто спортивный интерес, поскольку он ограничивался использованием крыльев в спорте, точнее — в прыжках на большие дистанции.
      — Тебе хорошо рассуждать, — сказал Кенгуру. — А как быть тем, у кого нет крыльев?
      — А вы б полетели?
      — Конечно, — сказал Кенгуру.
      — Еще бы! — ухмыльнулся Опоссум.
      — Не исключена возможность, — подтвердил Мешкопес.
      И Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной, а была настоящей птицей, поверила им. Она распластала крылья и стала выдергивать из них перо за пером.
      — Это тебе, Кенгуру. Это тебе, Опоссум. Это тебе, Мешкопес.
      Она раздала свои перья, и сама осталась без ничего. Первым это заметил Опоссум.
      — Вы посмотрите на нее! — взвизгнул он и покатился от смеха с дерева. И все посмотрели и тоже покатились от смеха.
      Потому что птица, у которой выдраны перья, — не правда ли? — довольно смешное зрелище.
      — А когда же вы полетите? — спросила Ехидна, которая и теперь еще не была Ехидной.
      И сразу все вспомнили о своих перьях.
      Опоссум вставил себе перо в нос и полюбовался на себя в ближайшую лужу. Второе перо он заложил за ухо. Потом подумал и поменял эти перья местами.
      Кенгуру прыгал, размахивая перьями, но результаты были неутешительными — еще хуже, чем тогда, когда погода подкачала. А Мешкопес жевал перья и думал, что вряд ли они разрешат проблему питания.
      — Тьфу! — сказал Мешкопес и выплюнул невкусные перья.
      И все окружили ее, смешную, общипанную Ехидну, которая все еще не была Ехидной, и стали над ней потешаться.
      — Ну! — говорили они. — Чего ты сидишь? Лети в свое небо!
      А она не могла полететь, потому что у нее больше не было крыльев.
      Тогда Кенгуру поддел ее ногой и подбросил вверх, чтобы она полетела. И все сразу стали ее подбрасывать, а она все падала и падала назад, потому что у нее больше не было крыльев.
      — Да она же сама не умеет летать! — крикнул Опоссум. — Сама не умеет, а еще учит других!
      Небо и земля мелькали в ее глазах, смешиваясь в сплошную серую массу. И она подумала, что, может быть, действительно неба нет, а есть только дождь и слякоть, и эти ноги, которые пинают и швыряют ее? И, может, прав Опоссум, и прав Кенгуру, и прав Мешкопес со своей проблемой питания?
      Вот тогда, в этот самый момент, Ехидна стала превращаться в Ехидну. Она забилась в темную норку и старалась никому не показываться на глаза. Она научилась принюхиваться ко всему, как Мешкопес, и в случае чего сворачиваться клубком, как Опоссум.
      И вместо крыльев у нее появились колючки, острые колючки, совершенно бесполезные в небе, но порой очень нужные здесь, на земле.
     
      ГУСЬ ФЛАМИНГО
     
      Ты пришла, каракатица Сепиола, прекрасная каракатица Сепиола, ты подошла к самому берегу, и вокруг тебя распространялось сияние, словно вокруг медузы Кассиопеи. И гусь Фламинго, поднявший ногу, чтоб уходить, так и замер с поднятой ногой, потому что теперь он не мог никуда уйти, потому что тот, кто раз увидел тебя, был прикован к тебе навеки.
      Каракатица Сепиола, бесподобная каракатица Сепиола, ты вспыхивала и загоралась, ты переливалась удивительными цветами, и море переливалось вокруг-тебя. И не было в то время ни солнца, ни звезд, на тысячи миль светилась ты одна, заменяя собой солнце и звезды. И гусь Фламинго стоял на одной ноге, а вторая нога его была ни к чему, потому что он не мог уйти от тебя, гусь Фламинго.
      Но ты не замечала его, он стоял в темноте, не решаясь войти в круг твоего сияния. Но вот он не выдержал и вздохнул.
      — Кто здесь? — Ты широко раскрыла свои и без того огромные (и, конечно, прекрасные) глаза, ты вобрала в них всю ночь, но не увидела ничего, кроме ночи.
      — Я вас не вижу, — сказала ты.
      Гусь Фламинго не решался выйти на свет, он боялся, что, увидев его, ты уйдешь, и вокруг снова станет темно, как было до твоего прихода.
      — Не нужно меня видеть, — сказал гусь Фламинго.
      Ты попыталась представить его по голосу. Быть может, он похож на Краба? Или на Рака-Отшельника? Скорей всего на Отшельника, раз он не хочет показываться на глаза. А может, он и есть Рак-Отшельник?
      — Я вас узнала, — сказала ты. — У вас десять ног и усы, которые волочатся по земле. Что, угадала?
      Нет, ты не угадала. У Фламинго было не десять, а всего две ноги, да и то одной он почти не пользовался. И усов у него не было — нет, ты ошиблась, приняв его за Рака-Отшельника.
      — К сожалению, вы ошибаетесь. У меня, к сожалению, всего две ноги и усов тоже нет. Не выросли.
      Ты была озадачена. Среди твоих знакомых были десятиногие, восьминогие, были и вовсе безногие, но двуногих не было среди твоих знакомых. И ты сказала, почти приказывая:
      — Я хочу вас увидеть!
      Ему ничего не оставалось, и он подошел.
      Он появился как солнце, когда оно выплывает из-за горизонта, ярко-розовое, в белом оперении облаков. Его шея была похожа на шею лебедя, а его красивые ноги были стройны и сильны, и их, двух, хватило бы на двести ног какого-нибудь Рака-Отшельника. А вместо усов у него был клюв, тоже очень большой и красивый. И весь он, Фламинго, был как огромный коралл, каких никогда не бывало на свете.
      Каракатица Сепиола, прекрасная каракатица Сепиола, твои глаза стали такими большими, что ими можно было увидеть весь мир, но мир показался тебе ничтожным и маленьким по сравнению с гусем Фламинго. И ты смотрела на него, не отрываясь, и чем больше смотрела, тем больше теряла в себе уверенность, а вместе с нею — сияние, которое бывает лишь у тех, кто верит в себя. И так вы остались в темноте.
      Гусь Фламинго исчез, ты его больше не видела, и тебе казалось, что он ушел, потому что зачем ему, красавцу, какая-то каракатица? Но он был рядом и, не видя тебя, думал, что ты ушла, потому что зачем тебе, красавице, какой-то Фламинго?
      Так уж бывает, что, когда вокруг темно, очень трудно увидеть друг друга. А вокруг было темно, и море, еще недавно переливавшееся твоими цветами, ослепло; и ветер, летевший на твой огонек, ослеп; и все вокруг тебя ослепло и, беспомощно тычась в темноту, кричало и звало на все голоса:
      — Где ты, где ты, наша Сепиола?
      Каракатица Сепиола, прекрасная каракатица Сепиола, ты ведь знаешь, как ты прекрасна. Вспомни об этом, и ты снова засветишься, и Фламинго появится перед тобой, большой и яркий, как солнце. И ты увидишь его, а он увидит тебя, и вам будет так светло и радостно вместе…
      Потому что, как бы ни был красив твой гусь, что его красота без твоего сияния, Сепиола?
     
      Я БЫЛ ТАРПАНОМ
     
      Я был тарпаном. Нас был целый табун, и мы неслись по степи, перемахивая через холмы и овраги. Земля пролетала у нас под ногами, и мы были свободны от нее, от земли, и от неба, стынущего над головой, и от скучного долга возвращаться домой, на конюшню. У нас не было дома, у нас ничего не было, чем стоило дорожить на земле.
      Мы неслись между степью и солнцем, испепеляющими друг друга вечным жаром любви, а может быть, ненависти. Мы неслись между двумя огнями, как стрела, пущенная нам вслед, или пуля, летящая нам навстречу. И на закате, когда, изнемогая, солнце и степь склонялись друг к другу, мы одни не чувствовали усталости.
      Мы ничего общего не имели с мустангами, с этими в прошлом домашними лошадьми, которые отказались ходить в узде, но не смогли отказаться от многих старых привычек. Мы никогда не были домашними. Мы всегда презирали узду, даже если она была из чистого золота.
      Мой друг Белогрив, который лучше меня разбирался в жизни, не раз говорил:
      — У послушной скотины сена полные закрома, но ноги ее опутаны толстой веревкой. Желудок у нас один, а ног вон сколько, о чем же мы должны больше думать?
      И, вместо ответа, Белогрив отрывал от земли свои ноги и уносился в степь, увлекая нас за собой.
      Белогрив был самым лучшим из нас. Это понимали все, особенно Рыжая Кобылица.
      Сейчас даже странно об этом вспоминать. Белогрива давно нет, и давно нет Рыжей Кобылицы, и из всех тарпанов остался только я, да и то этому никто не поверит. «Тарпан? — спросят. — А что это такое — тарпан?»
      Но я был тарпаном! И Рыжая Кобылица — это не выдумка, потому что мы ее любили все, все до одного — до того одного, которого она любила.
      И, конечно, это был Белогрив.
      Та ночь застала нас посреди степи, и мы жались друг к другу, стараясь укрыться от зябкого ветра. И тут я увидел, как Рыжая Кобылица подошла к Белогриву и положила ему на спину свою красивую голову.
      — Холодно? — спросил Белогрив.
      — Нет, — она сказала и закрыла глаза.
      — Устала? — спросил Белогрив.
      — Нет, — сказала Рыжая Кобылица.
      И вот Белогрив, который так хорошо разбирался в жизни, на этот раз стал в тупик.
      — Тогда я не понимаю… — сказал он и замолчал.
      Рыжая Кобылица не отходила от него, и голова ее была у него на спине, и глаза ее были закрыты.
      Мы все, сколько нас было в табуне, смотрели на них, но никто не решился им помешать.
      — А если я не могу без тебя… — сказала Рыжая Кобылица.
      — Глупости, — сказал Белогрив. — Ты просто устала.
      — Но ты меня любишь?
      — Нет. Все это глупости.
      Подумать только, что их давно уже нет — ни Белогрива, ни Рыжей Кобылицы. И какое имеет значение, кто кого любил, если их давно уже нет, если от них ничего не осталось?
      Но тогда это имело значение. Тогда Рыжая Кобылица сняла голову с его спины и побрела прочь. Она уходила в степь, а мы смотрели ей вслед, и никто не окликнул ее, никто не пошел за нею.
      Мы смотрели ей вслед и не сразу заметили, что за нею движутся какие-то тени. Они двигались с разных сторон, постепенно смыкаясь вокруг нее.
      — Волки! — крикнул кто-то из нас, но никто не двинулся с места. Мы смотрели на нее, и сердца наши обливались кровью, потому что все мы ее любили. Все, кроме одного.
      И вдруг он, этот один, сорвался с места и поскакал по степи. Он бежал так, как умел бежать только он — почти не касаясь земли, распластавши на ветру белую гриву.
      Там он и погиб — рядом с нею, с той, которую не любил.
      — Ты меня любишь?
      — Нет. Все это глупости.
      Не знаю, быть может, с тех пор нами овладел страх, и нас все чаще настигали пули и стрелы. Мы уже не летели над землей, а прижимались к ней, выбирая места пониже, чтобы не так бросаться в глаза. Но нас все равно находили и все равно убивали. А потом я остался один…
      Но я был, был тарпаном! Я не знал ни этой конюшни, ни этой телеги, я скакал между степью и солнцем, раскаляясь от зноя и бега и видя впереди только степь… И Белогрив — это вовсе не выдумка, и Рыжая Кобылица — не выдумка, и все мы, сколько нас было, не выдумка, не выдумка!
      Все-таки когда-то я был тарпаном!
     
      ЗАМОК АГУТИ
     
      Мелкий грызун Шиншилла был, безусловно, прав, говоря, что заяц Агути парит в небесах, витает в облаках, что он обитает в воздушных замках. Заяц Агути действительно обитал в этих замках. Он проводил в них все время, за исключением тех немногих часов, которые требуются, чтобы пощипать траву, сбежать от охотника, а также побеседовать с мелким грызуном Шиншиллой.
      Замок Агути стоял на горе, вернее, над горой, посреди голубого облака. Некоторые считают, что голубой цвет — это слишком старо и сентиментально, что сейчас больше в моде серые облака, но заяц Агути выбрал именно это облако, потому что был и сам чуточку сентиментален, за что мелкий грызун Шиншилла всячески его порицал.
      Замок Агути был самым настоящим, хотя и воздушным замком, со всеми этими ходами и переходами, а также главным входом, у которого сидели огромные львы, разумеется, не каменные, а живые. Они были привязаны к зайцу, как собаки (чего нельзя сказать о собаках, преследовавших его на земле), но охраняли львы не зайца Агути, они охраняли прекрасную Корзель.
      — Либо корову, либо газель, — возражал по этому поводу Шиншилла, мелкий грызун. — Ты, Агути, всегда все перекручиваешь.
      Бедный Шиншилла, он умел мыслить только логически, у него все было или — или, третьего не дано. И он не в состоянии был понять, что тому, кто живет в воздушных замках, дано третье, и это третье — Корзель, а совсем не газель и, уж конечно, не корова.
      Красавица Корзель была пленница этого страшного Бегелопа, который украл ее у родителей, чтобы добиться ее любви. Но она не могла его полюбить, потому что у него был слишком толстый живот и слишком тонкие ноги. И, кроме того, он так страшно разевал свою пасть, что нет, конечно, Корзель не могла полюбить Бегелопа.
      — Либо бегемота, либо антилопу, — возражал мелкий грызун Шиншилла, верный принципу, что третьего не дано.
      Еще как дано! Еще как было дано, когда Бегелоп явился среди ночи, схватил красавицу Корзель и утащил ее в свою берлогу! В этой берлоге он сообщил ей о своей любви и потребовал немедленной взаимности, но она не знала, что такое любовь, а он не мог ей этого объяснить, потому что у него была слишком большая пасть и слишком тонкие ноги.
      — Это же так просто, — растолковывал ей Бегелоп. — Ты берешь и любишь меня, а я беру и люблю тебя, и значит, оба мы любим друг друга.
      Но она не понимала, что значит — любить.
      — Ну как тебе сказать? — пытался сказать Бегелоп. — Это когда посмотришь — и сразу почувствуешь. Посмотри на меня. Ну? Чувствуешь?
      Но она ничего не чувствовала.
      Тогда Бегелоп позвал своего приятеля Уткорога.
      — Либо утконоса, либо носорога, — вставил Шиншилла.
      Нет, он позвал именно Уткорога и попросил, чтобы тот объяснил подоходчивей, что такое любовь.
      — Любовь… — сказал Уткорог и почесал себя рогом под мышкой. Любовь… — сказал он и почесал себя еще где-то. — Любовь…
      Больше он ничего не сказал. Он только говорил «любовь» и чесался в разных местах, но в этом не было ничего вразумительного.
      Красавица Корзель смотрела на Уткорога и не могла понять, что такое любовь, потому что он слишком много чесался и у него был этот дурацкий рог, и он не мог сказать больше одного слова.
      Тогда Бегелоп позвал Ягудила.
      — Либо ягуара, либо крокодила.
      Тогда Бегелоп позвал Ягудила, и тот приполз, длинный такой и пятнистый, как выкрашенное бревно, и лежал, как бревно, пока Бегелоп объяснял ему, что от него требуется, и только широко раскрывал свою пасть, словно соревнуясь в этом с Бегелопом. И когда Ягудил наконец все усвоил, он так посмотрел на Корзель, что она испугалась и, уж конечно, не могла понять, что такое любовь.
      И вот тогда, только тогда Бегелоп позвал зайца Агути. И заяц Агути пришел, и шерсть его блестела, как золото, а глаза сияли, как звезды.
      Заяц Агути посмотрел на красавицу Корзель и сразу забыл все, что знал прежде, и вспомнил то, чего не знал никогда.
      — Знаешь ли ты, как рождается луна? — спросил заяц Агути. — Она рождается, как серп, который не знал любви, потом она растет и становится похожей на сердце, которому не хватает его половины, а потом находит свою половину и становится полной, как два сердца, слившиеся в одно.
      Заяц Агути был немножко сентиментален, и потому он так говорил.
      — Знаешь ли ты, как вырастает цветок? — спросил заяц Агути. — Сначала он прозябает в земле, но потом пробивается к свету и видит небо над своей головой. И он вдруг понимает, что теперь ему не жить без неба, что теперь их будет двое, только двое на всей земле.
      Бегелоп слушал зайца Агути и пытался запомнить его слова, чтобы потом сказать их Корзели.
      — Знаешь ли ты, как возникает любовь? — тихонько повторял он вслед за зайцем Агути. — Она возникает внезапно, и никто не может сказать, откуда она взялась, как никто не может сказать, откуда луна в небе и цветы на земле. Но когда она приходит, без нее уже невозможно жить, как нельзя жить без луны и цветов, как нельзя жить без тебя, Корзель, потому что ты самая прекрасная…
      Вот что сказал заяц Агути, и хотя это было сентиментально. Корзель опустила глаза и ей захотелось услышать еще что-нибудь в этом роде, потому что она поняла, что такое любовь.
      — Наконец-то ты поняла! — радовался Бегелоп. — Теперь ты, заяц, можешь идти, больше ты нам не нужен.
      — Нет, он нужен, — сказала красавица Корзель. — Он нужен, потому что только с ним я понимаю любовь, а без него мне снова будет ничего не понятно.
      Услышав, что он нужен, заяц Агути почувствовал в себе такую силу, какой не чувствовал никогда.
      — Да, Бегелоп, — сказал он, — я нужен, а ты не нужен. И можешь убираться отсюда и не попадаться мне на глаза.
      И услышав, что он не нужен, Бегелоп почувствовал в себе такую слабость, какой никогда не чувствовал, и он встал и ушел из собственной берлоги.
      Это было именно так, хотя Шиншилла, мелкий грызун, этому не поверил.
      — Либо ты ушел, либо она ушла… Но чтоб ушел Бегемот… — так он по-своему назвал Бегелопа.
      И когда Бегелоп ушел, заяц Агути взял Корзель и повел ее в свой замок. Он бросил к ее ногам все облака, и она ступала по ним, и ей было радостно, как бывает радостно, когда ступаешь по облакам. И заяц Агути шел рядом с ней, и это было самое лучшее, что можно придумать.
      Там они с тех пор и живут, и их охраняют огромные львы, послушные и верные, как собаки. Они живут посреди голубого облака, и по ночам у них в замке зажигаются звезды — вот эти звезды, которые видны с земли.
      А когда заяц Агути щиплет траву или спасается от охотников, он знает, что там, высоко, у него есть замок, где его ждет красавица Корзель.
      — Либо корова, либо газель, — поправляет Шиншилла.
      Мелкий грызун, что знает он о воздушных замках? Что знает он о цветах, которые выбиваются из подземелья, чтобы увидеть небо над своей головой?
     
      АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ
     
      А
      АКТИНИИ, МОРСКИЕ АНЕМОНЫ, ослепительные букеты цветов. Они живут и тогда, когда не остается следа от тех, кому они были преподнесены. Путь ослепленных усыпан такими цветами.
      Б
      БЕГАЮЩИЕ ПТИЦЫ. Среди них встречаются очень быстро бегающие птицы, развивающие скорость до ста километров в час. И это при солидной величине, самой большой среди всех представителей птичьего мира. Казалось бы, при такой величине можно позволить себе не спешить, вести спокойный и размеренный образ жизни. Но, когда не умеешь летать, приходится хорошенько побегать.
      БЕСПОЗВОНОЧНЫМ трудно подняться во весь рост, но ведь это далеко не всегда и требуется.
      БРАЧНЫЙ НАРЯД У животных бывает очень красив, и он действительно привлекает внимание. Но ненадолго. Потому что вскоре начинаются будни — и наряд уже не тот, и, уж конечно, не то внимание. Потому что нельзя всю жизнь прожить в брачном наряде.
      В
      ВИРУСЫ. Настоящая жизнь вирусов началась только с изобретением микроскопа, так как лишь теперь они получили возможность встречаться, общаться и подмечать недостатки своих коллег, вплоть до самых мельчайших черточек.
      ВЫСШАЯ НЕРВНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. И подколодную змею можно довести до того, что она запустит в тебя колодой.
      ВЬЮЧНЫЕ. Тем, кто легок на подъем, достаются наибольшие тяжести.
      Г
      ГОЛОВОНОГИЕ легко обходятся без всего остального: их кормят ноги, которые они используют вместо рук, и голова, которую они используют вместо желудка.
      ГРЫЗУНЫ. Если бы грызунам резцы побольше да когти поострей, неужели они и тогда бы питались травкой?
      Д
      ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ. Вся суть в том, что кошку не тянет в лес, а барана не тянет в горы, а утку не тянет в небо. Все это заменяет им двор.
      ДРАКОНЫ — это змеи, мечтавшие о крыльях и оставившие в легендах свои мечты.
      Е
      ЕЖЕМУХИ — маленькие насекомые, скорее мухи, чем ежи. А ведь были они когда-то скорее ежи, чем мухи.
      ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР. Каждая личинка таит в себе очень большие планы на будущее: к примеру, стать рыбой, или птицей, или, допустим, слоном. Если бы все мечты осуществлялись, если бы настоящее так просто переходило в будущее, на земле давно бы не было насекомых.
      Ж
      ЖВАЧНЫЕ. Чуждые успехам цивилизации, они пережевывают одно и то же и, хотя приучены и к соломе и к воде, никак не дойдут до того, чтобы тянуть воду через соломинку.
      ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХ. И у рыбы бывают минуты тоски, когда ее вдруг мучительно потянет на сушу.
      З
      ЗЯБЛИКОВЫЕ. В каждом зяблике погибает орел. От сознания, что он не орел, а зяблик.
      И
      ИГЛОКОЖИЕ. В их когда-то мягкой и гладкой коже многие оставили свои иглы.
      К
      КРОКОДИЛЫ. Не страшно, когда молодо-зелено, вот когда старо и по-прежнему зелено-это по-настоящему страшно.
      КРЫЛОНОГИЕ. Простые себе моллюски, живут в воде и служат пищей отнюдь не для разговоров. Потому что кто же в воде станет о них говорить, кто заметит — в воде, — что на ногах у них крылья?
      КУЛИКИ. В жизни каждого кулика наступает такая пора, когда он уже не хвалит свое болото.
      Л
      ЛАМА. В семействе верблюжьих только лама не имеет горба. В семействе верблюжьих тоже не без урода.
      ЛОШАДИ. На дорогах истории лошади не ведут, а везут, поэтому они не могут заблудиться на дорогах истории.
      М
      МАМОНТЫ легко обгоняли черепах, но вот черепаха потихоньку приползла в наш XX век, а мамонты отстали на сотню тысячелетий. Уметь передвигаться в пространстве — еще не значит уметь передвигаться во времени. Чаще всего бывает наоборот.
      МЯГКОТЕЛЫЕ не всегда безобидны. Спруты, например, вдвойне опасны как раз по причине своей мягкотелости.
      Н
      НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ. Ну, допустим, слон. Или лев. Но вот что имеет какой-нибудь жалкий, никому не заметный микроб? А ведь и он находит, что передать по наследству.
      О
      ОСТРОВА. Рожденные в океане, кораллы мечтали поселиться на суше, подальше от подводных течений и бурь. И они строили себе сушу, прекрасную, не похожую ни на какие другие, — строили такой, какой она представлялась, какой мечталась посреди океана, строили коралловые острова. Из века в век, из поколения в поколение, рождаясь и умирая в воде, строили они эту сушу, пристанище от подводных течений и бурь, — сушу, на которой никто не живет, потому что не могут жить на суше кораллы.
      П
      ПТИЦЫ И ЛЮДИ. Птицы поднимаются в небо, изо всех сил отмахиваясь от земли. Тем-то от птицы и отличается человек, что он не может ни от чего отмахнуться.
      Р
      РАЗМНОЖЕНИЕ ДЕЛЕНИЕМ. И любовь к себе может быть плодотворной. У одноклеточных.
      РЕГЕНЕРАЦИЯ. Если б ящерицы отрастали с другого конца, у Земли была бы совсем другая цивилизация.
      С
      СПЯЧКА. Особенно крепко спят суслики и сурки, потому что им снятся такие сны, какие никогда не снятся медведям. Медведи спешат проснуться, чтобы начать охоту на сусликов, а суслики только во сне могут охотиться на медведей.
      Т
      ТИПЫ ЖИВОТНЫХ. Подавляющее большинство составляет тип, объединяющий насекомых и ракообразных, а тип, объединяющий птиц, рыб и даже людей, составляет ничтожное меньшинство. Впрочем, нет, не ничтожное, потому что ничтожно здесь все-таки большинство, несмотря на свое видимое превосходство.
      У
      УДАВЫ. В отличие от многих коварных змеи удавы не таят в себе яда, и если кого и заключают в объятия, то совершенно искренне, от души.
      Ф
      ФИЗИОЛОГИЯ. Живое умирает, а мертвое существует миллионы лет, потому что оно совсем не расходует времени.
      Х
      ХВОСТ. В зверином мире хвост — очень важное приспособление. В случае чего можно распустить хвост. Не поможет — вильнуть хвостом. Не поможет — поджать хвост, и — поминай как звали…
      Ц
      ЦВЕТОЛЮБЫ. Жуки цветолюбы очень любят цветы, но что за цветы у них вырастают! Потому что какая же польза от неразумной любви? Один вред сельскому хозяйству.
      Ч
      ЧЕРЕПАХИ известны своей медлительностью. А куда им спешить? На пожар? Пожар погасят без них. На работу? Работа без них сделается. Все сделается, главное — не спешить. Пусть лошадь спешит, она живет тридцать лет. Пусть антилопа спешит, она живет и того меньше. А черепаха живет двести лет — куда ей, собственно, торопиться? Двести лет живет черепаха и потому не торопится. А может быть, она не торопится и потому живет двести лет?… Загадка природы, которую давно пора разгадать… Пора? Так уж и пора… Придет время — разгадают без черепахи.
      Ш
      ШКОЛА ЖИЗНИ. Когда идет облава на волков, первыми разбегаются зайцы.
      Щ
      ЩИТОНОСЦЫ. Чаще на щите, чем со щитом — таков удел всех щитоносцев.
      Э
      ЭМБРИОЛОГИЯ. Ни одно яйцо не любит, когда его слишком высиживают.
      Ю
      ЮЖНАЯ ФАНТАЗИЯ. Полинезия — сказочная земля, все хищные мечтают о Полинезии. Потому что Полинезия — единственная земля, куда еще не ступала нога хищного зверя. Пока не ступала, хищные еще могут о ней мечтать. Пока они могут о чем-то мечтать, они еще не до конца хищные.
      Я
      ЯВЛЕНИЕ АНАБИОЗА. Оживить мертвое намного трудней, чем умертвить живое. Видимо, между жизнью и смертью — туда и назад — совершенно разные расстояния.