Человек — человек

DjVu

      СОДЕРЖАНИЕ
     
      О книге
      Об авторе
     
      Глава 1. От человека к машине и обратно
      «Революция» в Намюре
      Древо знаний стало расти по-другому
      В погоне за специалистами
     
      Глава 2. А нужно ли все знать?
      Призыв с высоких Татр
      Не обижайте чудаков!
      Личность не «табу»
     
      Глава 3. Профессия — кому кем быть
      Началось в Териоках
      Психиатрия для нормальных людей
      101-я услуга — счастье
     
      Глава 4. Коллективы рождаются, живут и умирают
      Римские ассоциации
      О том, как быть начальником
      Свой человек в коллективе
     
      Глава 5. Информационная калория
      Московские трудовики
      Имеющий глаза — да видит
      Имеющий уши — да слышит
     
      Глава 6. Наука отдыхать
      Что делают в паланге!
      Долой свободное время
      Расскажи мне, как живешь, и я скажу, кто ты
      Вместо 7-й главы Человек — документ — человек
     
      Сто лет назад про автора этой книги можно было бы сказать: он перепробовал множество профессий — был геологом, физиком, космохимиком, документалистом…
      Но это не совсем так. Научные результаты в каждой из названных областей часто требовали их приложения совсем в других областях. И возникала дилемма: либо дожидаться, пока за ними придут или продублируют работу, либо самому отправляться в «чужие» владения. После некоторых колебаний выбирался второй путь. И основная тема работы превращалась в хобби. Такой извилистый путь, естественно, привел в кибернетику, где нет «чужих» проблем, где ценят научную гибкость и широкий взгляд на вещи.
      Геннадий Григорьевич — автор около 200 научных статей, нескольких монографий, одна из которых на новую в мировой практике тему — «Информационная культура». Область его интересов сейчас: теория семантической информации — полюс, где сходятся меридианы физико-математических, технических, естественных и гуманитарных знаний.
      Сейчас Геннадий Григорьевич очень увлекается информационной природой живописи, но, кто знает, останется ли это хобби или выльется в новое серьезное исследование.
     
      Глава 1. От человека к машине и обратно
      «Революция» в Намюре
     
      Настоящее есть следствие прошедшего,
      потому непрестанно обращай взор свой
      на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок.
      Козьма Прутков
     
      На стрелке при слиянии рек Мааса и Самбры, под статуей Леопольда, как всегда, удят рыбу мальчишки. Проплывают буксирные пароходы с цветочными горшками на палубе и домашними туфлями у входа в рулевую рубку. Проплывают мимо Дворца культуры, где сейчас идут дебаты о революции.
      Каждые три года бельгийский король Бодуэн на открытии в Намюре международного конгресса по кибернетике приветствует тех, кто прямо или косвенно связал себя с этой пока еще таинственной наукой.
      Сначала здесь было больше математиков, «автоматчиков», «вычислителей», «связистов». Потом появились медики, психологи, социологи, экономисты, организаторы-управленцы. Может быть, из-за этого не всегда ладили между собой заседавшие одновременно секции конгресса. А в 1970 году произошло неожиданное даже для тех, кто был уверен, что хорошо разбирается в кибернетической «кухне». Секция «Кибернетика и гуманитарные науки», как каша в сказке, заполнила до краев волшебный котелок и стала быстро расползаться.
      Заметно пустели кулуары, когда на трибуне поднимался вопрос о гуманитаризации. С трудом удерживали волнующуюся аудиторию председатель — рыжеволосая миловидная американка, профессор Дориан Стэг, и ее заместитель из Грузинской Академии наук Дали Цкипуришвили. Поминутно открывались и закрывались двери. Занимали свободные места и становились у стен перебежчики из других секций.
      Аудитория была пестрая. Кивали друг другу всем известные и неизвестные ученые. С ними вступали в разговор инженеры, к большому неудовольствию жен променявшие отпуск на кибернетику. Краснели от волнения студенты-старшекурсники из университетов Европы и Азии. Солидно держали себя вице-президенты по вопросам организации из крупных промышленных фирм.
      Заседавшие в других секциях не подозревали о готовящемся «перевороте»: провозглашении примата гуманитарных наук над инженерными.
     
      Человек умнее компьютера
      Человека, впервые попавшего в среду кибернетиков, естественно, волнуют многие вопросы. И первый из них: что же все-таки такое кибернетика, о которой так много говорят, так много написано — и все-таки многое непонятно?
      Кибернетике уже исполнилось четверть века. Эта наука (с дословным переводом названия — «умение водить корабль») родилась в столовой Гарвардской медицинской школы, где собирались после обеда для свободного обмена мнениями представители далеко отстоявших друг от друга научных специальностей. И хотя эти люди говорили на одном языке, они с трудом понимали друг друга: слишком велика была преграда, именуемая профессионально-языковым информационным барьером.
      Вполне обычно, когда встречаются и обсуждают интересующие их вопросы, скажем, математик-русский и математик-француз. Кстати сказать, математики меньше других ощущают второй, национально-языковый информационный барьер: ведь их объединяет язык формул. Но чтобы встретились вместе математик и экономист или врач и филолог, раньше такое было трудно себе представить. А польза в подобных контактах огромная. Науковеды утверждают, что самые значительные открытия ожидают теперь исследователей не в недрах существующих наук, а на стыках. Там, где растут цветы общих, межотраслевых проблем. На базе одной из таких проблем — сходства между человеком и машиной — стала расти кибернетика.
      Шли годы. Послеобеденные беседы за несколькими сдвинутыми вместе столами с кофе и печеньем переросли в международный форум. Изменился и состав участников теперь уже символического круглого стола.
      Часто говорят, что кибернетика прочно держится на трех «китах»: математических методах, автоматизации и информационном подходе. Но есть и другие «киты»: экономические оценки, физиологические, психологические и социальные факторы. Трудно сказать, какой «кит» важнее и тем более что будет через десять-двадцать лет.
      Редко кто из пришедших в кибернетику с грузом своей науки не грешил против истины: каждому казалось, что его «кит» самый главный, если не единственный. Для математика — математика, для инженера — автоматика. Да и трудно было охватить все многообразие завязанных в один узел знаний. Трудно было удержаться на должной кибернетической высоте и не съехать на решение частных, по существу, псевдокибернетических задач.
      И, может быть, поэтому, раскрыв книгу с многообещающим заголовком «Введение в кибернетику», неискушенный читатель тотчас закрывает ее, испугавшись обилия формул: не есть ли новая паука еще один раздел математики?
      Или почему вот директор завода, купивший электронную вычислительную машину, сразу говорит о кибернетике?
      Конечно, математика и ЭВМ сами по себе еще не кибернетика. Хотя бы потому, что написаны книги: «Кибернетика без математики» и «Кибернетика без ЭВМ». Недавно в оргкомитете кибернетической выставки серьезно обсуждали вопрос: выставлять робота в качестве экспоната или нет, а то вдруг опять подумают, что робот — уже кибернетика. Известный своими лекциями в области организации В. Терещенко всегда говорит, что ЭВМ — хорошо, только когда не забыты люди.
      Теперь можно дать определение кибернетики: это наука об оптимальном управлении большими динамическими системами. Значит, главное здесь — управление, но управление не всякое, а оптимальное, эффективное или близкое к таковому, и не всякими, а сложными, меняющимися, развивающимися, совершенствующимися системами. На вопрос «какие это системы?» сначала отвечали: «машинные». Тут же прибавив: «и живые». Теперь говорят: «и общественные». Конечно, машина, растение, человек, государство — очень разные объекты. Но что-то между ними есть общее. Это и интересует кибернетику.
      Сначала кибернетику ругали: как это посмели сравнить машину с человеком? Теперь кибернетика — мода. А всякая мода имеет две стороны: хорошую и плохую. Сильно звучит в газетах — «Кибернетика и народное хозяйство», «Здравоохранение и медицинская кибернетика». Но настораживают заголовки: «Кибернетика на службе индпошива», «Кибернетика на письменном столе».
      Хирург-виртуоз Н. Амосов, теперь решивший посвятить себя также и новому кибернетическому направлению — моделированию личности, критикует тех, кто стал заниматься математическим украшательством своих научных работ. Инженеров лечат от «электронного чванства»: слишком большого преклонения перед большой техникой, в ущерб малой технике и организационным методам. И кибернетику продолжают упрекать, что она слишком разбрасывается, пытается заниматься всем, порою мельчает. Правда заключается в том, что кибернетика есть везде, но нельзя всякий автомат или математический метод громко именовать «кибернетикой».
      На конгрессе объявлен обеденный перерыв. Оживленно переговариваясь, участники выходят на площадь. Одни устремляются в лабиринт улиц, гулко ступая по блестящим от утренней мыльной мойки плитам. Другие поднимаются на гору, к крепости, чтобы посмотреть панораму и представить баталии первой и второй мировых войн, не пощадивших город.
      Нам же нужно обсудить еще один вопрос, чтобы успеть к вечернему заседанию.
      Единственного из трех «китов» — информационный подход — никто не приносил с собой: он появился в самой кибернетике.
      Каждая эпоха имеет модные слова, характеризующие ее. Одним из таких современных слов является «информация» — очень понятное и вместе с тем не очень.
      Если читатель самостоятельно пытался вникнуть в его смысл, он наверняка сделал для себя два маленьких открытия. Во-первых, почти во всех европейских языках и во все времена, вплоть до Древнего Рима, существовало слово «информация». Но толковалось оно несколько по-разному: сообщение, новость, наставление, рапорт, отчет, данные. У меня дома есть старый, дореволюционный словарь иностранных слов. Там написано: «Информация — прошение малороссийских гетманов московскому царю или польскому королю».
      Казалось бы, за этим непростым словом стоят обыденные вещи. Только, наверное, им пользовались, когда хотели придать речи или тексту оттенок официальности, интеллигентности, книжности, если хотите, бюрократичности. Иное дело сейчас — мы слышим его на каждом шагу и сами употребляем в разговорах даже на бытовые темы.
      И второе маленькое открытие: во всех без исключения энциклопедиях понятие «информация» до сих пор не рассматривалось, и вдруг в последние годы появились на эту тему пространные статьи. И философы, не сговариваясь и не пререкаясь, сразу поставили информацию в один ряд с такими категориями, как пространство, время, материя, энергия. Что же произошло?
      Лет десять назад начала обсуждаться в печати проблема информации, более остро именуемая «информационным кризисом» и даже «информационным взрывом». Приводились данные: вот уже два столетия число наименований научных журналов удесятеряется каждые 50 лет и к 2000 году, если ничего не случится, превысит 1 миллион; в библиотеках насчитываются десятки миллионов названий книг, а объемы архивов в пять раз больше объемов библиотек, причем современное государство в состоянии обеспечить для любознательного потомства хранение не более 1-3 процентов циркулирующих деловых бумаг; музеи и картинные галереи не видят способов открыть свободный доступ к своим запасникам, объемы которых в несколько раз превышают объемы экспозиций.
      Именно поэтому наряду с библиотеками, архивами и музеями стали функционировать бюро, институты и центры научной, технической, экономической и культурной информации. Становится массовой профессия информационного работника — посредника между теми, кто создает информацию, кто ее хранит и кто ею пользуется. Новая проблема потребовала термина для своего обозначения. И вспомнили старое слово, в которое вдохнули новую жизнь.
     
      Где искать спасение в море информации?
      Первое научное определение информации дали советские философы и, кстати сказать, совсем недавно. Его квинтэссенция: «нарушенное однообразие».
     
      Нарушенное однообразие
      Информационные работники любят подчеркивать, что, вопреки распространенному мнению, факты сами по себе ни о чем не говорят — они приобретают значение в сравнении с другими фактами. Если в газете сообщается, что такой-то завод выпускает столько-то тонн продукции, то предполагается, что читатель знает, сколько тонн выпускалось раньше и сколько дают другие заводы. В противном случае это не информация.
      Представьте себе, что уже много дней вы находитесь одни в пустой комнате без окон. Вам нечего читать, не на что смотреть, не с кем разговаривать, а все, о чем можно было думать, уже передумано. Это называется информационным вакуумом. Проще говоря, вы голодаете — в информационном смысле, конечно. С вожделением обращаете свой взор на радиодинамик как на возможный источник информации, но он молчит. И вдруг через много дней, нарушив тишину, радио заговорило. С почти физическим наслаждением вы слушаете все: концерт, рекламу, урок английского языка, советы домашним хозяйкам. Потом, немного утолив информационный голод, становитесь более разборчивым. Констатируем: радиосообщение — это информация как нарушенное однообразие тишины.
      Теперь изменим обстановку. Радио говорит целый день, одна передача сменяется другой. Мы заняты своим делом, но прислушиваемся. Голос диктора: «Передаем информационное сообщение!» Что это значит? Ведь информация — это и есть сообщение. Может быть, диктор ошибся, назвав масло масляным? Вовсе нет. Просто он хотел подчеркнуть важность этого сообщения, выделив его из других, нарушить тем самым их общее однообразие.
      Вместе с термином «информация» стал популярным термин «система». Вокруг себя мы теперь видим системы, они пронизывают нас, объединяют и разъединяют: солнечная система, торговая система, метрическая система, система Станиславского. Потом синтезировали эти два понятия, появились информационные системы.
      Собственно говоря, всякая система будет информационной, если выделять в ней информационные связи: в неживой природе — элементарную (физическую и химическую), в живой природе — также и биологическую, в человеческом обществе — еще и семантическую, то есть смысловую. Живой организм не может существовать без постоянного обмена биологической информацией с окружающей средой. Человек, как информационная система, отличается от других живых существ тем, что производит и обменивается с другими семантической информацией.
      Системный подход к науке заключается в том, чтобы рассматривать интересующий объект как систему, состоящую из взаимосвязанных элементов, которые, в свою очередь, можно рассматривать как системы и так далее.
      Самая простая система: два элемента и связь между ними. В этом отношении муж и жена тоже система, поскольку их соединяют узы брака. Но вот у них родился ребенок. В первые годы жизни он находится под неусыпным информационным влиянием родителей, которые, как известно, могут не только дополнять, но и в чем-то исключать друг друга. Положение усложняется, если в воспитании участвуют бабушки и дедушки. Ребенок растет и последовательно приобщается к информационным системам детского сада, школы, улицы, кино, телевидения, книг. Комплексное влияние всех этих систем формирует характер человека, дает ему образование, развивает культуру, определяет образ жизни. И поэтому пусть родители не удивляются, глядя на плоды «своего» воспитания. По-видимому, воспитывать — не только влиять самому, но и организовывать постороннее влияние, не сводя его к действию более или менее случайных факторов, как это делал, впрочем, вполне успешно, отец бессмертного героя Ч. Диккенса — Сэма Уэллера.
      Даже в течение дня мы беспрерывно меняем сферы влияния информационных систем. Дома это семья: взаимоотношения супругов, воспитание детей, отношение к родителям и соседям, решение бытовых проблем. На улице прохожие, продавцы, милиционеры, а также реклама. На работе решение служебных задач, контакты с сотрудниками, отношение к начальству и подчиненным, участие в общественной жизни. Помимо этого, чтение газет и книг, встречи с друзьями, посещение кино и театров. Так человек собирает, обрабатывает, хранит в своей памяти и передает другим семантическую информацию, различную по содержанию, широте и глубине охвата, которая для разных систем может быть более или менее полной, более или менее полезной и ценной.
      Буксирный пароход осторожно тянет по реке две длинные баржи. Рулевой не только смотрит вперед, но и назад и в зависимости от положения барж корректирует свой курс. Это есть обратная связь. Кибернетика впервые выделила ее как особый вид информационной связи в динамических системах. А между тем это очень старое правило — оглядываться назад. Сделал шаг — посмотри, что получилось, плохое старайся не повторять, хорошее возьми на вооружение. Тогда последующие шаги будут эффективнее предыдущих. И динамическая система станет самосовершенствующейся, то есть кибернетической. Обратимся к примерам.
     
      Обратная связь
      Работает холодильник. Температура опускается до заданного предела, и холодильное устройство автоматически отключается. Вновь поднимается температура, сигнал — и холодильное устройство включается.
      Человек протягивает руку за стаканом воды, его глаза автоматически измеряют расстояние от руки до стакана и посылают сигналы мозгу, который, перерабатывая информацию, корректирует действия рук.
      Директор предприятия диктует приказ, получив и использовав данные конкретной производственной обстановки. Выполнение приказа и эффективность полученных результатов проверяются, и это служит основанием для последующих административных действий.
      Во всех перечисленных случаях хорошо или плохо работает механизм обратной связи. Если плохо, то действия системы носят зигзагообразный характер. Корабль плохо слушается руки неопытного рулевого и отклоняется то в одну, то в другую сторону. В холодильнике испортился термостат, и продукты то замораживаются, то оттаивают. У больного временно нарушена координация движений: протягивается рука, и стакан падает на пол. Директор плохо знает производственную обстановку и делает опрометчивые распоряжения. Как видим, между болезнями людей, неисправностями машин и сбоями в административной работе есть не только различия, но и что-то общее.
     
      Испорченный телефон
      В отличие от инженерных наук, к которым на первых порах (а кое-кто и сейчас) нередко причисляли кибернетику, последнюю никогда не интересовали отдельно взятые механизмы с их техническими и эксплуатационными параметрами. Но когда собирается машинный комплекс (система) и его параметры интегрируются, то есть могут быть лучшими и худшими, чем их сумма, — это уже интересно для кибернетики. Так возникла проблема информационной связи «машина — машина»: как обеспечить оптимальное взаимодействие станков, чтобы, образно говоря, они лучше понимали друг друга и комплекс работал, словно одна машина?
      Но как бы ни механизировалось производство и не обезлюдевали цехи-автоматы, роль человека — оператора такого производства — отнюдь не уменьшалась. Она, конечно, изменилась и стала даже более ответственной. Представим себе по-дилетантски управление автоматизированным производством, как удобное сидение у пульта и нажимание нужных кнопок. Спрашивается: если мы научили машины очень многим сложным процессам, то почему им нельзя поручить и нажимание кнопок? Значит, это непростой, ответственный, интеллектуальный процесс. Так кибернетика выдвинула вторую проблему — информационной связи «человек — машина», проблему человека-оператора, который должен дружить с машиной, понимать ее, срабатываться с ней. Этим занимается инженерная психология, возникшая на стыке кибернетики и традиционной психологии.
      И теперь вполне логично появление третьей проблемы: «человек — человек». Парадоксально, но факт, что в больших системах управления, элементами которых являются множество людей и множество машин, информационная связь «человек — человек» оказалась наименее изученной и наименее управляемой.
      Впервые серьезно об этом заговорили в 1970 году на конгрессе в Намюре, отнеся проблему человека и отношений между людьми к третьей научно-технической революции. Почему третьей?
      Первая связана с классической промышленной революцией прошлого века, о которой мы в общем-то знаем. В это время наука (а точнее — ее прикладные области) перестала быть уделом профессоров и вошла в сферу насущных интересов общества. Вокруг профессии инженера был возведен ореол почтительного уважения и даже некоторой романтики. Певец той эпохи — Жюль Верн, так удивительно переплетавший технически-действительное с желаемым. (Кстати сказать, если читатель думает, что живет в век техники, то он ошибается. Техническим был все-таки XIX век, а XX — административный, когда, как любят говорить наши управленцы, царство техники подчинила себе конторская империя. И если мы этого не замечаем, завороженные техническим прогрессом сегодняшнего дня, что ж, может быть, в этом и заключается особенность — если не трудность — нашего роста.)
      Вторая научно-техническая революция совпала с появлением кибернетики, когда уже стали говорить не столько о механизации, сколько об автоматизации, и не столько о технике вообще, сколько о вычислительной технике. Постепенно рассеялось пренебрежительное отношение практиков к так называемой «чистой» науке — фундаментальным исследованиям. Хороший урок этому дали полеты в космос и возросший престиж астрономов. Передовые отрасли народного хозяйства стали охотнее вкладывать средства в фундаментальные исследования, видя в них свое обеспеченное завтра.
      В это время был поднят престиж математики, которая снялась с давно занимаемых ею позиций, именуемых точными отраслями знания, и вторглась в неведомые для нее отрасли. Сначала это произошло с химией и геологией, потом с биологией и медициной и теперь происходит с общественными науками.
      Однажды в Москве, на научной конференции, посвященной применению технических методов в археологии, кто-то из участников патетически заявил: «Товарищи! Все мы пришли в археологию, потому что в школе не любили математики. А теперь она догнала нас».
      Нельзя сказать, чтобы такая экспансия проходила гладко, без коллизий с обеих сторон. Во-первых, нашлись ученые, которые упрекали математиков в замашках чуть ли не оккупантов, доказывали, что в неточных науках математические методы не нужны, а даже способны принести вред. Плохое быстро забывается, но ведь совсем недавно можно было услышать подобное из уст известных экономистов, ратовавших за экономику под флагом арифметики.
      С другой стороны, такой переход не мог не потрясти основ математики. До сих пор математика занималась только хорошо организованными системами (астрономия, физика, машиноведение). Здесь применялся детерминистский подход, выражаемый в известном аргументе: «Что же вы хотите — это доказано математически и даже выведена формула!» Попробуйте на это возразить. Детерминизм властвует до сих пор в школьных задачниках, на последних страницах которых приводятся однозначные ответы на задачи.
      По мнению советского ученого В. Налимова, недетерминистский, вероятностный, подход не дает однозначных ответов и нередко приводит к нескольким ответам с разной долей вероятности. Это обычное явление при изучении плохо организованных, так называемых диффузных систем, биологических и общественных. Здесь действует очень много взаимосвязанных факторов, и нельзя, выделяя одни, полностью абстрагироваться от других. Поэтому гипотезы и теории заменяются дающими заведомо упрощенное (и, следовательно, искаженное) представление о действительности моделями, все большая совокупность которых постепенно приближает нас к истине.
      Кто-то удачно сравнил метод математического моделирования с тем, что делают некоторые художники-новаторы, выделяющие какую-нибудь из сторон интересующего их явления, как будто бы искажающие этим действительность, но добивающиеся большого эмоционально-эстетического эффекта. Знает ли читатель, что понятие «идеальный муж» переведено с английского model hasband, что действительно означает не настоящего мужа, а некоторую модель?
      В отличие от гипотез, модели не конкурируют между собой, а дополняют одна другую. В отличие от классической математики новый подход использует неточный, многозначный математический язык, и формулами здесь не доказывают, а показывают. Отсюда и недоразумения и боязнь, что такие важные «вещи», как жизнь, борьба, любовь, кто-то хочет заменить сухими формулами. С позиций детерминизма это абсурд, с позиций вероятностного подхода — это реальность (только не «заменить» формулами, а «понять» с помощью формул).
      Формулы говорят правду, если в них заложены реальные вещи, и они могут врать, если исходят из неверных предпосылок. По этому поводу В. Налимов на серьезном научном собрании как-то пошутил: «Математизация не есть способ исправлять генетический код научного работника, поэтому наряду с математизацией знаний происходит и математизация глупостей».
      Теперь, увидев математика, вы можете спросить: вероятностник он или детерминист? Однажды у нас решили проверить, много ли детерминистов среди школьных учителей математики, и на учительской конференции задавали каждому вопрос: выражение «3 равно или меньше 5» истинно или ложно? Детерминист считал его ложным, так как мыслил категориями: или — или. Вероятностник говорил «истинно», так как представлял себе два множества, находящиеся между собой в соотношении «меньше или равно», а 3 и 5 отвечают этому условию. В семье вероятностника вырастают и дети-вероятностники. Так одна сюсюкающая гостья, тормоша сына математика, сказала: «Ах какой ты хорошенький, ну почему ты только не девочка?» И услышала в ответ: «Наверное, потому, что я мальчик».
      Описываемый процесс привел к перестройке математики: появились новые направления, другие начали усиленно развиваться. Возникла необходимость в переделке школьных и вузовских программ.
      Вычислительная техника также способствовала усиленному развитию ряда математических дисциплин, в том числе таких, которые считались сугубо абстрактными, полностью оторванными от жизни. Поучительный пример — логика, с помощью которой создаются языки вычислительного программирования. В предисловия недавно переведенной у нас популярной книжки «Язык логики» говорится про читателей, которые о космосе толкуют с детства, а о логике думают, будто это что-то средневековое: «Но в последнее время слово «логика» (да еще с эпитетом «математическая») неожиданно вошло в моду: журналисты, физики и лирики приучили своих читателей ассоциировать его со всяческой кибернетикой. Совсем ничего не знать о логике становится уже как-то неприлично, старомодно, что ли».
      Не успела не только закончиться, но даже развернуться математизация, как началась волна гуманитаризации (некоторые склонны называть это третьей революцией). Оказывается, не только общественные науки нуждаются в технизации и математизации, но и техническим и другим негуманитарным наукам также требуется, как сейчас любят говорить, гуманитарное облагораживание. Везде, где работает человек, где есть коллективы и большие социальные группы, где действуют факторы личности, межличностных и общественных отношений, нельзя обойтись, кроме общественных наук, также и без помощи психологии, филологии, искусства.
      По словам упоминавшегося выше Н. Амосова, современная медицина становится более психологичной, а современная психология — социологичной. Врач лечит не болезнь, а больного (личность!), который был здоров и должен вновь обрести здоровье, а оно зависит не только от внутренних, но и внешних причин. Потому-то профилактика требует брать под контроль всех здоровых людей, а психиатров все больше интересует нормальная психика с ее временными, промежуточными отклонениями, стоящими на пути к патологии.
      Чем в основном занималась недавно наша психология, говорит факт существования единственного в стране Института психологии в составе Академии педагогических наук РСФСР. Сейчас новый институт создан в Академии наук СССР, где будут развиваться инженерная и социальная психологии.
      Психологию и социологию связывает прежде всего общий интерес к поведению. Только первая исследует индивидуума, а вторая смотрит в масштабах общества. Промежуточное положение занимает социальная психология, ориентирующаяся на малые социальные группы, которые могут действовать изолированно (экипаж космического корабля, ателье, мастерская) или входить в тесный рабочий контакт с другими группами (научная лаборатория, цех, отдел универмага, школьный класс). Бурному развитию социологии способствовало не менее бурное развитие каналов массовых коммуникаций — газет, журналов, радио, телевидения. На опыте работы разных форм институтов общественного мнения, взявших на себя функцию обратной связи, появилась самостоятельная дисциплина — конкретная социология. С помощью своего оружия — вероятностно-статистических и других математических методов — она старается перейти от социального анализа к социальному прогнозу и точному планированию.
      Гуманитаризация — это также возрастание роли пограничных, полугуманитарных дисциплин, использующих одновременно совершенные технические средства, математические методы и информационный подход. Сюда относятся, во-первых, семиотика — наука о знаке и знаковых системах, изучающая корни, приводящие к разнообразию способов общения между людьми. К семиотике тесно примыкает математическая лингвистика, точная наука о естественных и искусственных языках, а к ней — документалистика, рассматривающая информацию уже не на «молекулярном» — знаковом, — а на «клеточном» уровне, то есть в зафиксированном виде. В отличие от традиционного документоведения, документалистика расширяет понятие «документ», относя сюда не только деловые бумаги, но и книги, кинофильмы, картины и архитектурные сооружения.
      Вторая революция породила миф об ЭВМ, их чудодейственных свойствах и безграничных возможностях, когда писатели-фантасты облюбовали себе тему о взбунтовавшихся автоматах. Третья революция развенчивает этот миф. Ведь ЭВМ — это не более чем огромная счетная линейка, с помощью которой можно все считать быстрее и точнее, попутно запасая вычислительную информацию впрок и извлекая ее из электронной памяти по мере надобности. И возникшее в кибернетике понятие «искусственный интеллект» не следует понимать буквально и думать, будто машина должна полностью вытеснить человека. Цели здесь иные; изучение и моделирование процессов мышления с передачей машинам сначала рутинных, а затем все более сложных логических задач.
      Сейчас много говорят и пишут об автоматизированных системах управления, АСУ. Но совсем недавно полагали, что главное здесь ЭВМ с их широкими техническими возможностями. Теперь, когда многие предприятия, хотя и за большие деньги, могут машины покупать, выясняется, что для решения простых, арифметических задач они только «пушки по воробьям»; вместе с тем сложные задачи для их минутного решения требуют многомесячной кропотливой работы по составлению программ. То есть та же проблема, что и на транспорте: час лететь самолетом и два часа добираться до аэропорта.
      Естественно, возникла нужда в опытных математиках-программистах, которых стало не хватать. Да тут еще новая трудность: неполнота, избыточность, несопоставимость поступающей на машинную переработку документальной информации. Стали звать на помощь документалистику, констатируя факт, что стержнем всего является человек. Ведь при его участии создается поток документов, который в отсутствии контроля превращается в «бумажный вихрь».
     
      Минусы кибернетической революции
      Все, о чем говорилось выше, имеет прямое отношение к науке, ее современному состоянию и тенденциям развития. До средних веков включительно науку делали «затворники». В эпоху Возрождения их сменили «утонченные любители», а с приходом капитализма — «нищие профессионалы» — разночинцы. Потом наступила эра «владетельных князей» — авторитетов (Эйнштейн был одним из последних). Теперь ученых больше чем когда-либо можно назвать «служащими». В странах английского языка появился термин «сайентификация», проникновение науки во все, даже самые укромные уголки практической деятельности. Знаете ли вы, что У. Черчилль — один из первых государственных деятелей, который стал держать при себе постоянного научного консультанта? (Кстати, этот консультант Ф. Линдеман за особые заслуги перед правительством получил титул лорда Черуэлла). Знаете ли вы, для чего какая-нибудь крохотная капиталистическая фирма, занимающаяся мытьем окон или окраской помещений, держит у себя научного консультанта? Не только для консультаций, но и для марки, как свидетельство того, что фирма идет в ногу со временем.
      Научный потенциал наряду с военным является важным стратегическим фактором. Поэтому современное государство становится все более полноправным хозяином науки. Оно учится определять и формулировать свои потребности, прогнозировать и планировать исследования и разработки.
      Научно-технический прогресс принято отражать в графиках роста отдельных народнохозяйственных показателей. Мы радуемся, когда какая-нибудь статистическая кривая круто ползет вверх, огорчаемся и тревожимся, когда она становится пологой или даже приобретает тенденцию понижаться. Но всегда ли это плохо? Ведь существует сложный взаимосвязанный комплекс, когда развитие одних составляющих тянет за собой другие и убирает с дороги третьи. Может ли нефтяная промышленность развиваться бесконечно, без изменения структуры энергетической базы? О чем говорит валовой прирост выплавки чугуна и стали, когда идет борьба за легированную сталь и широкое применение пластмасс?
      Мы ругаем планирующие организации, когда магазины завалены кастрюлями, но нет утюгов и тарелок; что вузы готовят мало психологов, а химикам стало труднее находить работу по душе. Ругаем и не всегда утруждаем себя объективно разобраться в современных условиях.
      Прогресс сейчас — не только темпы роста, но и постоянная необходимость перестроек, маневрирования, готовность к быстрой перекачке средств из одной отрасли в другую с соответствующей переброской и переквалификацией специалистов.
      И еще один важный вопрос: действительно ли должен ученый или изобретатель собственноручно доводить результаты своей работы до массового использования? Если вчера в этом трудно было сомневаться, то сейчас индустриализация науки идет по принципу строгого разделения труда; система «теория — практика» принимает ступенчатый, конвейерный характер, со строгой преемственностью процессов. Гуманитарию теперь проще заняться математикой, чем практику — разработкой теории, даже несмотря на то, что практик теснее связал себя с наукой.
      Вот почему нам придется рассмотреть весь технологический процесс реализации научных идей, начиная от «чистой» науки и кончая «чистой» практикой, — каким он будет завтра и что уже есть сегодня.
      Первый этап — фундаментальные исследования в области физики, химии, математики. Это джунгли науки, где рыщут «охотники за идеями», выбирая и прокладывая пути среди множества увлекательных проблем. «Охотникам» особенно не нравится, когда их называют служащими, сажают за письменные столы и требуют творческой отдачи в положенные часы работы. Они тяготятся излишней опекой начальства и точно так же тяготятся подчиненными. (Кстати сказать, мы порой многое теряем оттого, что талантливый ученый почти автоматически становится во главе лаборатории, отдела, института, а талантливый инженер — начальником цеха или директором завода. Способности к научной и административной работе разные, хотя и бывает счастливое сочетание.)
      Лет десять назад, а может немногим больше, при крупных промышленных фирмах в высокоразвитых странах стали создаваться исследовательские подразделения, в организационном отношении сильно отличающиеся от обычных НИИ. Чаще они известны как институты думающих инженеров, хотя и не везде их так называют. Руководители фирмы, долго присматриваясь к своим инженерам, выделяют среди них интеллектуально-активных с явными творческими задатками и переводят на свободный режим «охотников», не пренебрегая при этом и научными работниками, зарекомендовавшими себя на стороне.
      Здание такого института располагается обычно вдали от основного предприятия, где-нибудь в «зеленой зоне», и даже от автостоянки нужно пройти немного пешком. Не забыты клумбы и спортивная площадка. В помещении хорошая звукоизоляция, свежий воздух, регулируемая температура. Стены окрашены в пастельные тона. Имеется множество боксов, в любом из них можно уединиться и, взяв ключ, закрепить бокс за собой, превратив в маленький кабинет. Есть небольшие холлы для бесед, коллоквиум-холлы и конференц-зал.
      Но первое, что бросается в глаза: везде, даже в буфете и столовой, на стенах бледно-зеленые грифельные доски, на столах пишущие, копировальные и счетные машины, наборы канцелярских принадлежностей, а также справочники. И библиотека открыта с утра до глубокой ночи. Общий секретариат оказывает «охотникам» мелкие технические услуги. По телефону (даже из города) легко связаться с диктофонным центром и продиктовать статью или отчет.
      «Охотник» может работать в институте, ездить в другие организации, сидеть дома или уединиться за городом — в лесу, в горах или на морс, но в рамках достаточно большого отчетного периода должен выдать «энное» число оригинальных идей, пригодных для использования или перепродажи. Когда возникает необходимость в лабораторных, вычислительных, конструкторских работах, он не становится руководителем соответствующих подразделений, а последние на время и в требуемом объеме подключаются к нему. Кроме гарантированной оплаты, расчет за идеи. И как ни странно на первый взгляд, при такой форме организации фирма извлекает значительно большие прибыли, чем в условиях существовавшего ранее жесткого графика.
      Кстати, чем объяснить, что в наших академических институтах по сравнению с ведомственными присуждается больше ученых степеней и званий и они меньше коррелируются с административным положением сотрудников? Эти «лишние» академики и доктора с известной натяжкой могут быть названы «охотниками за идеями». Такой же «охотой» можно заниматься в вузе, совмещая ее с преподавательской деятельностью, однако при условии небольшой лекционной нагрузки.
      Теперь представим себе, что какой-то «охотник» выдвинул ценную, но еще далекую от практической реализации идею. Кто должен заниматься ее доводкой? «Охотник»? Но он бросил идею и пошел дальше, быстро позабыв о ней или даже не придав должного значения. Кстати, развитие радиоэлектроники так и началось с нечаянно оброненной кем-то идеи, а лавры, и по заслугам, достались инженерам, претворившим ее в жизнь.
     
      Идея: от охотника к подрядчику
      Работа по доводке должна начинаться с четкой формулировки цели и составления сметы на исследовательскую работу. После утверждения сметы и выделения ассигнований подыскивается кандидатура ученого-«подрядчика», способного такую доводку осуществить. При благоприятных условиях «подрядчик» приходит сам и даже с готовым предложением. Главные условия, которые ставятся ему: объем затрат и приблизительный срок исполнения. Остальное: подбор сотрудников, аренда помещения, приобретение оборудования и материалов — его прерогатива. Поскольку все где-то постоянно работают, заключаются договоры об их временном откомандировании. Ученый-«подрядчик» — «мозговой центр» системы, вдохновитель и организатор своей небольшой научной дружины. А когда работа будет выполнена и написан отчет, дружина распадется, все разъедутся по своим местам.
      Правда, необычную на первый взгляд форму организации нам предлагают? Но так уж она необычна? В сущности, по такому же принципу комплектуются все экспедиции. И в киностудиях также снимаются фильмы: создается временная кооперация автора, оператора, режиссера-постановщика (под эгидой последнего), тщательно подбираются актеры, а хозяйством заведует директор картины (продюсер).
      Известно, как трудно бывает создать исследовательский коллектив, но еще труднее распустить его. Вот довольно обычная картина. Некогда молодые и активные сотрудники состарились, и умер их заслуженный руководитель. Рабочую тему уже нельзя продолжать дальше. Приходит новый руководитель и вместе с ним новое задание, но, будучи морально неподготовленным, коллектив упорно сопротивляется, некоторые сотрудники уходят, но в конце концов все улаживается. А сколько потеряно ценного времени!
      Все-таки коллективы должны когда-то распускаться, а вовремя — лучше всего.
      Третий этап движения от «чистой» науки к «чистой» практике — реализация идей. Место действия: отраслевой НИИ прикладного профиля, проектно-конструкторское бюро, опытный завод — внешне стабильная административная структура, внутри которой должна быть обеспечена максимальная мобильность. От этого, как стали понимать сейчас, зависит очень многое.
      Возглавляет коллектив уже более администратор, чем ученый. Назовем его «генерал». И он действительно, как «генерал», не идет впереди армии, а находится позади позиций, на КП, откуда виден весь фронт разработок. (Заметим кстати, что в отличие от военного фронта научный фронт — система односторонней борьбы, когда активность одной стороны преодолевает пассивное сопротивление другой. Один из идеологов американской разведки, В. Плэтт, в переведенной у нас книге «Информационная работа стратегической разведки» подчеркивает военное правило, что успех зависит не только от того, что мы делаем, но и чего мы не делаем; иными словами, нужно всегда быть сильным там, где это нужно, и слабым, где это можно.)
      «Генерал» усиливает людьми и оборудованием перспективные подразделения за счет других, морально поддерживает тех, кто терпит временные неудачи, и решает, когда прекратить работы в направлении, оказавшемся бесперспективным. Он широко использует помощь временных бригад («коммандос»), создаваемых из специалистов разного профиля для решения конкретных оперативных задач на срок от нескольких недель до нескольких месяцев. При таких условиях почивающему на лаврах «офицеру» очень легко растерять своих «солдат» и в лучшем случае попасть в резерв. Соответствующим образом распределяются зарплата, премии и другие льготы: не «каждой сестре по серьге», а по результатам, пусть даже отрицательным (в конце концов повесить на научном пути знак «проезда нет!» — тоже какая-то заслуга исследователя).
      И, наконец, четвертый и последний этап — традиционная, но несколько утратившая свое значение полностью стабильная административная структура. Это орган государственного управления или промышленное предприятие, работающее по давно сложившейся технологической схеме, и где всякая модернизация осуществляется по договору с кем-нибудь другим. Во главе такой структуры стоит руководитель-«дирижер» (название тоже выбрано удачно).
      Вы никогда не удивлялись, что приезжает какая-нибудь музыкальная знаменитость, работает недельку-другую с местным оркестром и затем пожинает плоды славы? Что произошло за столь короткий срок? Почему слушатели не узнали свой оркестр, а оркестранты — самих себя? Искусство дирижера, не только музыкальные, но и организаторские способности, умение от каждого взять все, на что тот способен, если не больше, и спаять всех в единое целое.
     
      Искусство дирижера, не только музыкальные, но и организаторские способности, умение от каждого взять все, на что тот способен, если не больше, и спаять всех в единое целое
      Разве не требуется то же самое от директора предприятия или учреждения, где каждый выполняет строго определенные обязанности, где в определенные дни и часы проводятся заседания, обрабатывается определенный объем документации и где никого не будит по ночам телефон?
      Талант администратора-«дирижера» проявляется в том, что его работа кажется до удивительного простой. Он не станет гоняться за дешевой популярностью, суетиться, висеть на телефоне, шумно распекать подчиненных, заваливать письменный стол иностранными журналами в ярких обложках и в конце дня у всех на глазах уносить в портфеле кипу бумаг. Он может уехать надолго, а хорошо отлаженная система будет продолжать работать в заданном ритме. Но когда такой директор уйдет совсем и появится новый, худший руководитель, как все постепенно (не сразу и потому незаметно) станет расстраиваться и разлаживаться.
      Вечернее заседание кончилось. Поток участников как-то неохотно растекается по улицам. Вокруг Дориан Стэг особенно шумно:
      — Как увязать кибернетическую классификацию научно-технических революций с другими существующими классификациями?
      — Каковы социальные последствия революций в странах развитых и развивающихся, с разными национальными традициями, разным общественно-политическим устройством?
      На эти вопросы не так-то легко ответить.
      За столиками кафе, занявшими часть тротуара у отеля «Фландрия», допоздна сидят кибернетики. Молодой человек с трубкой — консультант по организации одной из голландских фирм — спорит с респектабельным директором французского института техники организации. Советский философ что-то доказывает с помощью карандаша американскому философу.
      — О какой революции они говорят? — недоумевают прохожие.
      Для многих жителей Намюра — валлонцев — «революция» ассоциируется с наболевшим вопросом о федерации с фламандцами в рамках Бельгийского королевства, крохотное пятнышко которого на карте Европы так обманчиво кажется единым целым.
      Древо знаний стало расти по-другому
      Всякая вещь есть форма проявления беспредельного разнообразия.
      Козьма Прутков
      После закрытия конгресса мэр города Намюра устроил для участников прием. Официанты переходили от одной группы к другой, предлагая шампанское и сигары. Они поднимали брови и прислушивались к разговорам о системах, обратной связи и оптимизации. В одной из групп говорили особенно эмоционально — немец, израильтянин, русский, француз и чех. Разговор издалека начал француз.
      — У нас ходит такой рассказ. В Париже жил библиофил, который каждый день покупал новые книги и заполнил ими всю свою комнату. Когда семья наложила «вето» на его хобби, он ухитрялся приносить книги под полой или просил об этом друзей. И умер он, упав ночью с лесенки, когда тайно засовывал под потолок новую покупку. Родственники продали библиотеку чохом букинисту, и тот очень выиграл на этом: подогнав машину и очистив от книг комнату, он обнаружил за ней еще одну, также заполненную книгами, о существовании которой давно забыли.
      Книг действительно стало довольно много. Статистика утверждает, что теперь люди их чаще покупают.
      Но и книг стало издаваться больше. Раньше каждый культурный человек собирал библиотеку, а теперь это лишь удел библиофилов. И вопрос «сколько стоит?» все чаще заменяется на «куда класть?».
      В СССР сейчас 30 процентов книг оседает в общественных библиотеках. За десятилетие средний размер научной книги уменьшился на 30 и средний тираж — на 40 процентов. Но ежегодно книжные полки такой библиотеки, как, например, Ленинская в Москве, увеличиваются чуть ли не на 20 километров.
      «Одна из болезней нашего века — засилие книг. Их столько расплодилось в мире, что и не уследишь за всей той чепухой, которая выводится каждый день и идет гулять по миру». Этот «крик души» относится не к нашему времени, а к 1613 году. Спустя почти триста лет Лев Толстой сказал: «Интересно, что будут читать мои правнуки? В наше время был определенный круг классиков, и было известно, что нужно прочитать, чтобы быть образованным человеком. А теперь выпускается такая масса книг!»
      Беда, конечно, не в том, что книг стало много. Книгу, попавшую в библиотеку, потом уже не так легко бывает оттуда извлечь. В той же Ленинской, как говорит статистика, большую часть книг никто никогда не спрашивал, разумеется, не потому, что эти книги абсолютно никому не нужны. Специалисты все больше испытывают раздражение по этому поводу, нелестно называя библиотеки складами целлюлозного сырья и считая, что по неудобствам, которые они доставляют, их можно поставить разве что после зубных врачей.
      Правда, в библиотеке есть каталог. Но (весьма симптоматично) и в научной, и в заводской библиотеках им пользуются только в 1 проценте случаев. Это библиотекари сделали из каталога «священную корову», уделяя ему страшно много рабочего времени и не задумываясь о приносимой пользе. Кстати, приведенное выражение принадлежит директору Национальной библиотеки Великобритании, физику по специальности, сменившему на этом посту библиотекаря-профессионала. Вступив в должность, он первым делом вывесил в вестибюле плакат с изображением динозавра и надписью: «Библиотекари! Помните, что случилось с этим чудовищем, оказавшемся на суше, — он погиб под бременем собственной тяжести».
      Каталог представляет собой одноаспектную поисковую систему или, как говорят математики, таблицу с одним входом. Пока книг было мало, классификация, лежащая в его основе, вполне оправдывала себя. Но с глубиной информационное пространство становится более многомерным, и одноаспектная система уже не годится.
      Предположим, вы пришли в небольшую районную библиотеку: там в книгах — обо всем понемногу, и вполне подходит иерархическая классификация в виде ветвящегося дерева. Сначала основные отрасли: наука, промышленность, сельское хозяйство, искусство. Науки делятся на технические, естественные, гуманитарные и так далее. Какова вероятность, что в одной книге можно прочитать одновременно о музыке и сельском хозяйстве? Вероятность, конечно, есть, но крайне небольшая: говорят же, что под звуки джаза огородные культуры растут быстрее.
      Но при дальнейшем дроблении рубрик эта вероятность все более увеличивается. У животноводства и овощеводства больше общего, чем у сельского хозяйства и музыки, у мелкого и крупного рогатого скота — еще больше, а на уровне овцеводства мы уже имеем типичную многоаспектность. Здесь: география, климатология, физиология, паразитология, обработка мяса и шерсти и многое другое. Дифференциация переходит в интеграцию.
      Если на небольшой глубине на книгу достаточно завести одну каталожную карточку, то в условиях многоаспектности нужно много карточек. Библиотекари же обычно этого не делают. И в библиотеке вы тогда ничего не найдете.
     
      Беда не в том, что книг стало много, а в том, что трудно отыскать нужную!
      Кстати, прекрасный пример из библиотечной статистики — оборачиваемость книжного фонда, то есть время, за которое число книговыдач достигает общего числа книг. По-видимому, этот показатель характеризует работу библиотеки, но библиотекари знают, что можно сравнивать лишь библиотеки одинаковой широты и глубины комплектования. Потому что в больших и глубоко комплектуемых библиотеках оборачиваемость всегда меньше. Причина: во всех библиотеках книгу в среднем расписывают на одинаковое число карточек, без учета многомерности информационного пространства.
      У меня на столе лежит один из томов сочинений Н. Миклухо-Маклая «Статьи по антропологии и этнографии». Библиотекарь, естественно, завел бы на него две карточки. Но, кроме этих дисциплин, там имеются сведения по географии, медицине, искусствоведению, экономике, сельскому хозяйству, ботанике, климатологии, социологии, фольклористике, филологии, лингвистике, зоологии, истории, военному делу, кулинарии, политике, эстетике и еще многому другому. Если книга находится в библиотеке института географии или школы поваров, то, конечно, ее можно разыскать. А в большой универсальной библиотеке?
      В связи с этим я расскажу, как можно определить глубину охвата содержания книги и тем самым — мерность информационного пространства. Возьмем книгу с хорошим предметным указателем. Число страниц-отсылок у данной рубрики говорит, насколько детально рассмотрен этот вопрос. Однако рубрики различаются не только числом страниц, но и числом отсылок. Иными словами, можно сослаться один раз на большой кусок текста или много раз на мелкие. В первом случае вопрос лежит в основном аспекте повествования, а в другом — нет. Следовательно, чем больше рубрик первого рода, тем меньше мерность информационного пространства, захватываемого тематикой книги. В общем все просто: если вы пишете обзор о состоянии мировой науки, то редко возвращаетесь к одним и тем же вопросам; другое дело, если взять очень узкую тему и сильно углубить ее, — ко многим вопросам придется возвращаться по многу раз.
      Я предлагаю читателю сделать опыт: обойти несколько библиотек и посмотреть, под какой рубрикой в библиотечных каталогах находится кибернетика. Окажется: в одном случае — в математике, в другом — в физике, в третьем — в технике, в четвертом — в философии. А что правильно? Ничто. Кибернетика — интеграционная наука, а каталог построен по дифференциальному принципу.
      Одна диссертация называлась: «К вопросу обозначения мастей крупного рогатого скота в монастырских писцовых книгах XVII века». К какой области она относится: к истории, филологии, животноводству? Или вот другая диссертация — «Математические основы некоторых геохимических понятий», которую по специальности «химическая физика» защитил мой знакомый и получил степень кандидата физико-математических наук. Здесь сошлись четыре главные дисциплины (математика, геология, химия, физика) и две производные (геохимия, химическая физика).
      Сначала генеалогическое древо наук росло очень просто: разделились науки и искусства, потом общественные и естественные науки, выделились астрономия, химия, поделили сферы влияния зоология и ботаника, так продолжалось до XIX века включительно. XX век начался расцветом смежных наук — физической химии и химической физики, геохимии, геофизики, биофизики, биохимии. Впервые заговорили о «пограничных» областях и появились первые журналы, посвященные этим областям. Чаще открытия стали делаться именно на этих границах.
      Вторая половина нашего века — становление интеграционных наук на пересечении уже не двух, а более дисциплин. Так генеалогическое древо превратилось в сплошной клубок. В печати появились призывы к межнаучной и межведомственной кооперации.
     
      Вторая половина нашего века — становление интеграционных наук на пересечении уже не двух, а более дисциплин
      У нас в составе Академии наук уже работает много научных советов, комитетов и комиссий по межотраслевым проблемам. Они собирают информацию и координируют исследования, устраивают межведомственные научные встречи, опекают энтузиастов. Любопытно, что в Научном совете по комплексной проблеме «Кибернетика» работают вместе филолог, математик, инженер, философ, медик, геолог, химик, лингвист. Иногда по этому поводу мы слышим не то чтобы упреки, а недоумение — вот мол «изменили» своим наукам. Но что было бы без таких измен? Кибернетике исполнилось четверть века, а кибернетиков широкого профиля высшая школа еще не готовит.
      Еще совсем недавно усердно пели дифирамбы , специалистам узкого профиля и пугали их, что, если из-за роста объемов информации они не будут каждые восемь лет сужать свои профессиональные интересы вдвое, то деквалифицируются и превратятся в никчемных дилетантов. Но этого не произошло. Образно говоря, дифференциальному закону надоела дифференциация и он передал бразды движения науки интегральному закону. По-видимому, хвала тем, кто умеет ломать заборы и распахивать межи, всем коммивояжерам новых методов и средств. Наступает интеграция. Конечно, я не передал всего разговора на приеме у мэра. Но суть его сводилась к следующему: что такое интеграция?
      Прием окончен. Гости расходятся. На улице тихо. Спешат редкие прохожие. Через витрину видно, как в детской комнате кафе малыши терпеливо дожидаются родителей.
      Разговор об интеграции продолжается. Как будто бы мы предали анафеме книги. Но ведь это «золотой фонд» науки. Книга — путеводитель для тех, кто учится и кто вторгается в чужие владения. А научные журналы были созданы, чтобы заменить собою книги. Сначала это были всего лишь монографические серии, чтобы облегчить жизнь авторам, издателям и читателям. Потом монографии превратились в статьи, появилась сигнальная информация в виде «писем к редактору» и заметок для скорейшего утверждения приоритета. Но и журналы расплодились. Раньше каждый издатель мечтал стать монополистом в своей области. А что получилось? О проблеме современного научного журнала мнения расходятся:
      — Журналов слишком мало. Стало труднее публиковаться. Редакции завалены рукописями. Редакторы сокращают поля, злоупотребляют мелким шрифтом. Уменьшились гонорары, а теперь уже кое-кто берет плату за право публиковаться.
      — Журналов слишком много. Издатели потому и сокращают гонорары, что им приходится туго в конкурентной борьбе. Как заметил один из экономистов, дееспособность современного журнала определяется не столько его тиражом, сколько энтропией на рынке — возможностью попасться на глаза читателю. В СССР раньше на каждого специалиста приходилась в среднем годовая подписка одного журнала, а теперь только полугодовая.
      — Журналы мало специализированы. Недавно ЮНЕСКО сообщило, что из ста просматриваемых специалистом журналов в среднем пять используются им в работе. В Ленинской библиотеке, например, статьи по геохимии можно обнаружить в трехстах журналах специального, ста пятидесяти общего и двухстах смежного профиля, и это не считая ста непериодических сборников в год и той зарубежной литературы, которая не поступает в библиотеку. При этом, обратите внимание, половина того, что нужно геохимику, встречается в журналах в виде единственной статьи в году. Разумеется, он не будет выписывать такие журналы.
      — Журналы слишком специализированы. Каждая статья рассчитана на разное число потребителей, а вместе они издаются одним тиражом и в принудительном порядке предлагаются всем подписчикам. Так питается один из мощных источников бумажной макулатуры. Отсюда и нежелание выписывать журналы.
      Конечно, журналов относительно мало. Иначе бы лишний материал не переливался в сборники статей, которые, в отличие от журналов, играют с читателями в прятки, появляясь без должной рекламы и под разными названиями. Особенно плохо обстоит дело с трудами университетов, скомпонованными не по тематическому принципу, и где под одной обложкой можно найти все, что угодно, начиная от фольклора и кончая тяжелой индустрией. Поэтому и библиотеки, и индивидуальные читатели их не приобретают. В нашей стране прирост журналов остановили особенно энергично, и сборников расплодилось видимо-невидимо. Л читаются они, по свидетельству наукометристов, в два раза меньше, чем журналы.
      — Да, журналу приходит конец. Его задушит конкуренция. И приговор был подписан, когда к западному издателю пришел первый информационный фирмач и предложил ему сделку: купить право «первой ночи» на рукопись, принятую к печати. Информационная фирма размножает их и рассылает в виде препринтов по своей собственной абонентской сети, не позабыв при этом и автора. Спрашивается, кто после этого будет выписывать журналы?
      Появились препринты и в нашей стране. Уже многие исследовательские организации выпускают их, не прибегая к услугам издательств. В этом новшестве есть еще одна привлекательность. Поскольку в результате интеграции интересы каждого читателя не концентрируются на одном журнале, а распыляются между многими журналами, членам редколлегий приходится все труднее рецензировать незнакомые и часто совсем непонятные для них статьи. Тогда препринты становятся спасением: это пробные камни перед публикацией для получения коллективных рецензий. И авторы довольны, что их работы раньше увидят свет и не успеют еще устареть.
      Правда, есть один способ спасти журналы. Их нужно разброшюровать. И подписывать не на весь журнал, а на статьи по интересам.
      За разговором не заметили, как далеко зашли от центра города и остановились перед ярко освещенным подъездом казино. Приветливый швейцар стал приглашать зайти. Ученые засмеялись и повернули назад, навстречу машинам, проносящимся вдоль реки.
      Препринты становятся мощным фактором в развитии незримых научных коллективов, внутри которых происходит обмен самой свежей информацией. А кто не входит в этот круг, получает ее устаревшей. Это тоже результат интеграции: успех в науке определяют сейчас не только интеллект и материальное обеспечение, но и «пропуск» в незримый коллектив.
      В коллективе настолько сильно действуют свои этико-моральные нормы, что наряду с препринтами обращаются и препрепринты — черновики подготавливаемых к публикации работ. Это помогает общими усилиями апробировать их и дополнить. С помощью магнитофонной ленты, посылаемой по почте, организуются заочные дискуссии — это тоже обмен информацией.
      Почему большинство ученых честны в своих исследованиях? Не потому, что им присуща особая честность. Они находятся под постоянным «полицейским контролем» коллег, имеющих возможность всегда проверить результаты. А в незримых коллективах в особенности. Поставишь на себя пятно и не смоешь его никогда. А быть выброшенным из незримого коллектива очень может означать конец научной карьеры.
      Вполне естественно, что незримые коллективы вступают в конфликты со зримыми, юридически оформленными административными системами.
      Представим себе, что существует важная народно-хозяйственная проблема, но проблема межотраслевая, то есть ничейная: различные отрасли заинтересованы в ее развитии, готовы финансировать, но никто не хочет ею заниматься. И каждая отрасль по-своему права: ведь она получает средства на развитие своих проблем. Мы нарочно упрощаем пример, называя проблему важной; а сколько проблем, важность которых еще надо доказать!
      Итак, как решают межотраслевую проблему? Бывает, все отрасли берутся за нее, и тогда налицо массовое дублирование и явный перерасход средств. Бывает, никто не берется, и тогда находятся энтузиасты — научные работники, инженеры, — они ставят «подпольные» эксперименты, ездят друг к другу в командировки, встречаются на семинарах и симпозиумах и даже, бывает, выпускают опытные образцы. Все это без ведома непосредственного начальства. И когда будут получены первые обнадеживающие результаты, каждый из работников пойдет к своему директору, чтобы положить на его стол «незаконнорожденного ребенка».
      Как прореагирует на это директор? Он будет вынужден принять «соломоново» решение: вынести выговор и благодарность одновременно. Выговор — за нарушение финансовой дисциплины. Благодарность — за то, что проблема была решена и при участии данного предприятия. А в основном потому, что, когда завтра директор поедет с «ребенком» в министерство, там прореагируют приблизительно таким же образом. Затем межотраслевой проблеме найдут место, и она будет благополучно развиваться дальше. Только за это время возникнет еще больше новых межотраслевых проблем, и их тоже как-то нужно будет решать.
      Сейчас для администрации уже стало обычным приглашать на работу не только специалистов основного профиля, но и так называемых смежников и межотраслевиков.
      Это тоже проявление интеграции. Но пока что получается явная дискриминация, которую никто не замечает. О «своих» специалистах проявляется естественная информационная забота. Их отправляют в командировки, а они, как известно, преследуют цель выполнения не только конкретного служебного задания, но также обмена опытом и расширения кругозора, устраивают семинары, посылают на курсы усовершенствования, выписывают литературу. А как же быть с не «своими» специалистами? Обычных форм информационного обеспечения они лишены. Им просто нельзя не входить в профессиональные незримые коллективы, встречаться с коллегами, работающими в самых разных ведомствах, получать от них информацию и апробировать свою работу.
      До чего интересная вещь — социология незримых профессиональных коллективов: здесь неформальные законы, и правила, и традиции, неформальные лидеры, которым подчиняются не за страх, а за совесть сотни специалистов, и где есть своя незримая демократия.
      Последняя ночь в Намюре близится к концу. Завтра кто-то уезжает домой, а кто-то в экскурсию по стране. Мы долго жмем друг другу руки:
      — До новых встреч в незримом коллективе!
      — Через три года у Дориан!
      В погоне за специалистами
      Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння.
      Козьма Прутков
      Спор вспыхивал несколько раз. Точнее, это был не спор, а взволнованное обсуждение проблемы, которое увлекало, заставляло говорить громче обычного и забывать, что нужно еще смотреть по сторонам. Было это в Брюссельском университете, где бастовали студенты, и мы шли по шуршащим листовкам с призывом: «Federalismus!» Было при посещении бенилюксовского филиала американской фирмы по производству вычислительных машин — «Ай-Би-Эм». Было в автобусе на долгой, без поворотов и перекрестков, автостраде, когда шофер отдыхал, съезжая на крайнюю полосу и сбавляя ход, затем вновь менял полосу, а то и две, обгоняя легковые машины с трайлерами, возвращавшиеся после воскресного отдыха. И снова это было в автобусе от Остенде до антверпенского парома в Голландию, где шел дождь и казалось, что он пахнет устрицами, и ярко краснели поля тюльпанов. В загонах паслись коровы, никогда не видевшие пастухов. И, может быть, по этой причине оград не хватило на коттеджи, которые стояли открытыми, и с дороги было видно, как играют дети, папа читает газету, а мама вяжет чулок. Четыре картинки помогли сделать один рассказ.
      Проблема называется: специалист вчера, сегодня, завтра.
      Есть такой закон Лехмана — среднестатистическая кривая деловой активности специалистов в зависимости от их возраста. От 20 к 35 годам активность быстро повышается, а потом идет на убыль к 70. Отмечены небольшие различия для отдельных стран. Например, кривая для СССР немного отличается от кривой для США. Есть несколько большие профессиональные различия. Но в целом закон действует довольно четко.
      В связи с этим управленцы заявили, что те государства добьются наибольших экономических успехов, которые (при прочих равных условиях) обеспечат своим гражданам: в 20 лет — полное образование (на что человек предназначает себя, не растягивая «удовольствие» вечернего или заочного обучения до преклонного возраста); в 30 лет — опыт работы, административные права и всю меру ответственности. И чтобы руководящие должности давались не как плата за былые заслуги, а как аванс, достаточно обеспеченный и научно обоснованный.
      Обратите внимание, это не совсем то, что говорили молодежи недавно: окончил школу, хочешь учиться дальше — не торопись, поработай рядовым, а потом думай, что делать; хочешь быть руководителем или поступить в министерство — не торопись, поработай рядовым инженером, узнай, что к чему, а когда будет нужно — тебя выдвинут. Но когда, во сколько лет? В административной лестнице очень много ступеней, и, чтобы пройти их все, не хватит человеческой жизни.
      Лица пожилого возраста восприняли закон Лехмана как «камешек в их огород». Стали делать скрупулезные подборки противоречащих закону биографических фактов. Но, как известно, исключения только подтверждают правила.
      Занялись ревизией самого закона, чтобы вскрыть его механизм. Если социально-демографические факторы действуют, но в общем незначительно, то, может, главное здесь чистая физиология? В 20 лет человек думает, что способен своротить горы, потом становится более трезвым — оглядывается назад, подводит первые итоги, оценивает, что предстоит дальше.
      Ревизия дала неожиданные результаты, не менее сенсационные, чем сам закон. Я впервые об этом узнал в Брюсселе. Оказывается, за среднестатистической кривой скрываются две совершенно различные социальные группы специалистов, характеризующиеся своими среднестатистическими кривыми. Для одних активность также поднимается от 20 к 35 годам, но потом не медленно убывает, а сразу падает вниз — так что, казалось бы, отправь такого человека на пенсию в 40 лет, и общество от этого не многое потеряет. Для других же после 35 хотя и происходит уменьшение, но очень незначительное, и только после 60 следует резкий спад. Что же за эти две удивительные группы? В чем секрет деловой молодости вторых?
      Первые — это молодые специалисты, получившие узкую специальность и пришедшие на работу по специальности. Это на них не могут нарадоваться администраторы, сразу чувствуя отдачу и упрекая систему высшего образования, что она не может готовить всех специалистов такими же, как эти. Но когда контроль за молодым специалистом прекращается, никто не замечает, как в 40 лет он становится ярым консерватором с атрофированным чувством нового, не интересующимся, что делается в других подразделениях, на других предприятиях и в других отраслях, не проявляющим желания обмениваться опытом, учиться и тем более менять специальность. Что же с ним произошло?
      Сложившаяся веками система образования всегда грешила некоторым детерминизмом. В каждом учебнике в большей или меньшей степени все причесано, приглажено, противоречия, столь обычные для практической жизни, по возможности сняты. В результате создается довольно жесткая профессиональная модель, которая служит молодому специалисту недолго, пока он во всем не разберется сам. Именно поэтому идеологи высшего образования придают столь большое значение стажерству после окончания вуза. Если же молодой человек на первом рабочем месте сталкивается с тем, чему его учили, модель окончательно «закостеневает», и потом бывает трудно что-либо изменить.
      Удивительно, что любовь к учебе прививается не в средней и высшей школе, а в первые несколько лет практической деятельности. Опасность скрывалась там, где ее меньше всего ожидали, — в идеальном соответствии рабочего места занявшему его молодому работнику.
      Что касается второй группы специалистов, то сюда относятся все, кто получил узкую специальность, а пришел работать по другой. Получил звание младшего научного сотрудника в университете — и попал на производство, окончил специализированный институт — и сразу занялся широкой общественной деятельностью.
      Во всяком случае, сначала им было страшно трудно. Неопытность соединялась с незнанием. Постоянно уязвляемое самолюбие выливалось в приступы неверия в свои силы и возможности. Кому приятно услышать, что занимаешь место инженера, а толку от тебя меньше, чем от разнорабочего?
      Но всему наступает конец. Молодой специалист перестает «барахтаться» и начинает прочно держаться на поверхности. Администрация уже не обращает на него особого внимания. И никто не замечает, что эти два-три года не пропали даром. Человек приобрел исключительно ценимые в настоящее время качества: острое чувство нового, интерес ко всему, что делается вокруг, желание экспериментировать, учиться и учить. А если понадобится, даже сменить профессию.
      Отсюда был сделан практический вывод: если хотите продлить свою деловую молодость, то, будучи ученым, имейте мужество два-три раза резко изменить тематику своей научной работы, а будучи инженером, сделайте это пять-семь раз. Следовательно, всю жизнь проработать на одном предприятии и в одной должности или каждый год менять работу — одинаково чревато неприятными последствиями.
      Итак, изменились требования к специалистам. Раньше ученых уважали за то, что они знали все. Но последним человеком, который знал все (для своего времени), был Лейбниц. После него началась эпоха узких специалистов, когда слово «дилетант» приобрело иронический, пренебрежительный оттенок. Дилетант, — конечно, он знает многое, но неглубоко, и поэтому пользы практически от него маловато. Теперь же время узких специалистов кончилось. Узкий специалист стал обузой для мобильно развивающегося общества. Потребовалась так называемая «Т»-специализация: широкий кругозор и узкий профиль, который всегда можно сменить на другой.
      Представим себе, что мы спрогнозировали профессиональную структуру нашего народного хозяйства, которая будет через пятнадцать лет. Представим себе, что через пятнадцать лет наша система высшего образования подготовит кадры в соответствии с этой структурой. Хорошо это или плохо? Хорошо для того, что будет через пятнадцать лет, а через семнадцать лет профессиональная структура изменится: увеличится потребность в одних специалистах и их, соответственно, станет не хватать, появятся новые специальности, которым вообще не учат, уменьшится потребность в третьих… Что делать?
      Обязать систему высшего образования, чтобы она корректировала свои программы каждый год? Но специалист учится пять лет, и за это время в программе его подготовки мало что можно изменить. А потом работает десятки лет, прежде чем уйдет на пенсию, и на смену ему придет специалист другого профиля. Выход один — морально подготовить всех специалистов к возможной переквалификации и даже полной смене профессии. Этот принцип в 1961 году был провозглашен ЮНЕСКО.
      Когда разгорелись страсти по поводу того, каким должно быть высшее образование, чтобы отвечать новым требованиям, американская система, служившая объектом постоянных нападок как внутри страны, так и за рубежом, неожиданно для всех вырвалась вперед.
      Есть известные исторические причины, в силу которых сформировалась столь анархичная система, одиозная даже для капиталистического мира, когда в одном государстве уживаются вузы с разными требованиями, разными программами и разными условиями для учебы; когда ценность диплома определяется названием учебного заведения и может колебаться от уровня нашего техникума до аспирантуры. Одним из элементов этой пестрой системы являются гуманитарные колледжи — форма, возникшая для детей привилегированных родителей в XVIII веке, в «доброе старое время», когда бизнесу еще не учили, и отец, передавая дело сыну, рассчитывал на его развитие вне профессиональной специализации. Без существенных изменений, если не считать расширения программы за счет общетехнических и общеестественных дисциплин, эти колледжи просуществовали до середины нынешнего столетия и неожиданно привлекли к себе внимание промышленности. В гуманитарии увидели прекрасный полуфабрикат инженера.
      Какая-нибудь фирма, вроде «Ай-Би-Эм», с дирекцией филиала которой у нас об этом шла речь, берет такого выпускника, пока считая его за «годного необученного», и посылает за свой счет на краткосрочные инженерные курсы очень узкого профиля. Это очень выгодно, ибо когда через несколько лет технология изменится, часть инженеров окажется не у дел, и, вместо того чтобы выбрасывать их на улицу и брать нужных специалистов, которые, кстати сказать, на улице не валяются, можно послать инженера-гуманитария на новую специализацию, и тот пойдет на это более охотно, чем инженер, окончивший «добротный» втуз.
     
      Традиции замедляют науку
      Отсюда сделаем вывод, что в традиционной системе образования университетская подготовка становится более предпочтительной. А если прогнозировать ее дальнейшее развитие, можно представить себе увеличивающуюся роль межфакультетских кафедр, причем студенты перестанут закрепляться за факультетами и будут учиться по индивидуальным и мелкогрупповым программам. Это позволит лучше учитывать их способности и наклонности, цели, которые они себе ставят, равно как и требования профессионального рынка. Опыт работы таких мобильных структур есть, в частности, в вузах Австралии.
      Университетская подготовка будущего, надо думать, положит в основу такую же программу гуманитарного колледжа. На второй ступени будет делаться общая отраслевая ориентация, а на третьей — узкая специализация. Такая трех-, а по существу, многоступенчатая система позволит прерывать образование на любом уровне для пополнения рядов среднетехнического персонала, нехватку которого мы ощущаем сейчас очень остро; при этом будет выдаваться не справка, а диплом, дающий право не только занимать определенную должность, но и возобновлять учебу, то есть повышать квалификацию.
      В результате при всеобщем среднем образовании вузы станут без особых условий принимать всех желающих, и естественный отсев равномерно распределится между всеми курсами. С другой стороны, можно оттянуть решение кардинального вопроса «кем быть?» при возможности вовремя исправить ошибку, понеся при этом минимум моральных и физических потерь. Насколько это серьезно, видно из данных, сообщенных недавно журналом «Вопросы психологии»: только 77 процентов наших выпускников средних школ остановились на какой-то специальности. 20 из них меняют свой выбор в пределах трех месяцев, а одна треть поступивших в вуз практически не имеет представления о будущей профессии.
      Опять-таки в «доброе старое время» было проще: человек получал знания в вузе на всю свою жизнь и мог безбоязненно расходовать их до самой смерти. Теперь же информация быстро стареет, на смену ей приходит новая. И традиционную вузовскую систему, с одной стороны, начинает дополнять межотраслевая система научных семинаров, летних («пляжных») и зимних («лыжных») школ, где одни специалисты учат других и где программы никогда не повторяются.
      С другой стороны, на наших глазах система институтов и курсов усовершенствования и повышения квалификации, начав с врачей и учителей, распространилась на все без исключения министерства и ведомства. И надо сказать, что институты и курсы не столько повышают квалификацию, сколько стараются сохранить ее. Все мы уподобляемся пловцам: пока болтаем ногами и руками, держимся на поверхности. Но, кроме сохранения квалификации, нужна еще переквалификация (почему, мы уже знаем). Этим тоже занимаются здесь: специалистов новых профессий, естественно, не хватает, на вузовскую систему надежды мало, следовательно, нужно переквалифицировать собственных специалистов. Но не все собственные специалисты к этому морально готовы. Тем, кто морально не готов, требуется предварительно расширить кругозор: гуманитариям — дать знания в области математики и техники, инженеров — гуманитарно облагородить.
      Всеобщая экономическая учеба, охватившая нашу страну, есть одно из наступлений гуманитаризации.
      В 1954 году при Пенсильванском университете в США был организован Гуманитарный институт для административных работников. Так был заложен опыт принудительного расширения кругозора специалистов. В Бельгии я разговаривал с одним из выпускников этого института.
      Первой сюда прибыла группа из 17 администраторов среднего ранга в возрасте от 35 до 48 лет. Командировавшая их телефонная компания «Белл» одна из первых признала, что в процессе «интеллигентизации» управления на административные должности пришли выпускники втузов, обнаружившие «вышколенную бездарность» узких специалистов с огромным пробелом в гуманитарных знаниях.
      10-месячная учебная программа включала 555 часов лекций, семинарских занятий и дискуссий, не считая времени на индивидуальное чтение и коллективное посещение концертов, театральных представлений, музеев, картинных галерей и осмотр исторических памятников. Чтобы сразу выбить у них почву из-под ног и расстроить многолетний рутинный ритм, администраторов не только оторвали от работы и семьи, поселили рядом со студентами и создали «школярскую» обстановку. Согласно разработанной стратегии, первые лекции сразу же окунули их в совершенно иной, ничем не связанный с повседневными интересами мир. Сначала — формальная логика, необычная даже для хорошо знакомых; с классическими математическими абстракциями. Потом — экскурс в историю и искусство Востока. Коллективная читка средневекового японского романа «Похождение князя Генжи». И так каждый день, без лирических воспоминаний о молодых студенческих годах, служебных и домашних забот.
      Через пять месяцев разрешено было свидание с родными, и то лишь при условии, что на пару дней жены и дети приедут к своим мужьям и отцам.
      «Гвоздем» программы по замыслу первого директора института, большого энтузиаста этой затеи, был доскональный разбор мучительно сложного романа Дж. Джойса «Улисс», построенного по схеме гомеровской «Одиссеи» и повествующего об одном-единственном дне, 16 июня 1904 года из жизни главного героя. Каждый получил для разбора одну главу. Сначала задача казалась трудной до отчаяния. Но потом, когда были проштудированы критическая литература и справочники, докладчики поражали предварительно подготовившихся слушателей, но больше всего удивлялись сами. В память об этом один из них 16 июня разослал открытки, поздравив всех с Днем гуманитаризации.
      Лекции читали 160 видных представителей научной интеллигенции, с которыми каждый мог вечером в клубе ближе познакомиться, чтобы лучше оценить их.
      По окончании курса администраторы-инженеры сделали для себя, своего начальства и для организаторов эксперимента несколько важных выводов.
      Одну перемену заметили сразу: возвратившись домой, мужья сразу принялись «облагораживать» своих жен — водить на концерты симфонической музыки, на художественные выставки, покупать дорогие книги с красочными репродукциями. Когда сын одного из них стал совершеннолетним, тот не купил ему обещанный красный «бьюик», а дал деньги на туристскую поездку в Европу.
      Оказалось, что за единицу времени администраторы больше извлекали пользы, чем в студенческие годы, то есть научились по-настоящему учиться. И может быть, как заметил кто-то, в 20 лет легче получить знания по математике, физике, химии, тогда как в зрелые годы лучше понимается Шекспир или Достоевский.
      Сев в пустовавшее десять месяцев служебное кресло, администратор первым делом, взяв «топор» и «колышки», принялся столбить участок своих прерогатив и при этом, где было можно, захватил «ничейную землю». Всем известен административный парадокс: подчиненный думает, что вся его судьба в руках начальства, которое «крутит» им, как хочет, а став руководителем, с удивлением обнаруживает, что его права существенно ограничены: того нельзя и этого. Оказывается, административный пост — прокрустово ложе, которое только чистые инженеры с их удивительной способностью сжиматься чувствуют вполне свободным. Сейчас этого нельзя было сказать.
      Расширение кругозора привело к самоутверждению. Работник стал меньше чувствовать себя соломинкой в административном потоке. И вообще фирма получила обратно страшно «ершистых» людей. Они стали критически относиться буквально ко всему: к регламенту ведения заседаний, стилю выступлений, содержанию деловых бумаг.
      И еще одно — выполнять служебные обязанности стало легче, появилось больше оперативности. Уже не тревожил страх перед необходимостью принимать решение и связанными с ним неизбежными ошибками, возникло желание учиться на них. Вопреки ожиданиям скептиков, администраторы в общении с кабинетными учеными не заразились от них нерешительностью, а, напротив, приобрели ценное качество — видеть альтернативы и в принятии решений предпочитать быстрое хорошее запоздалому отличному.
      Сейчас в развитых странах промышленность все пристальнее присматривается к вузам, начинает влиять не только на программы и способы обучения, но и отбирать молодых специалистов задолго до того, как они получают право так именоваться. Крупные фирмы (в нашей стране — крупные предприятия) нередко устанавливают постоянные контакты с вузами. Имеется интересный профессиональный опыт «охотников» за кадрами — лиц, сочетающих знания производственной технологии, демографии, социологии, психологии и пользующихся безусловным доверием у своего руководства. Они даже устраивают постоянные представительства при институтах, что дает возможность наблюдать студентов в процессе учебы и производить более квалифицированный отбор.
      По примеру учебных институтов, предприятия сами устраивают «дни открытых дверей» с той лишь разницей, что двери открываются не перед всеми желающими, а для кандидатов, отобранных «охотниками». В результате происходят тройные смотрины: студент знакомится с тем, где ему, возможно, придется работать, администрация видит будущего молодого специалиста и оценивает деятельность «охотника». Некоторые фирмы США, придирчиво отбирая кадры и регулярно практикуя такие дни, нередко оплачивают (и ставят это в условие) поездку на каникулы по своим основным объектам не только кандидата-юноши, но и его жены, невесты либо просто знакомой девушки, что психологически совсем немаловажно. Девушка-студентка получает, соответственно, такое же предложение.
      Охотники за кадрами в капиталистических странах Запада пробуют свои силы и в другом направлении. Они переманивают уже работающих, наиболее способных специалистов из других фирм, соблазняя их более высоким окладом и лучшими условиями работы, получая комиссионные за каждую удачную кандидатуру. В свою очередь, руководство фирмы не остается безучастным к потере собственных специалистов, за что, собственно, и отвечает служба кадров.
      В одном из учебников по административному управлению с разбором деловых ситуаций приводится такая сцена:
      Инженер Браун просит босса принять его и говорит:
      — Я получаю у вас десять тысяч в год. Фирма «Стандарт» предлагает мне двенадцать. Вы, может быть, прибавите мне, или я туда перейду?
      — Хорошо, — отвечает босс, — я подумаю и затем сообщу вам.
      После ухода Брауна он снимает трубку и говорит с его непосредственным начальником:
      — Мистер Смит? Только что приходил ваш инженер Браун. Он говорит, что «Стандарт» предлагает ему двенадцать тысяч. Как по-вашему: я должен ему прибавить или пусть уходит?
      — Думаю, пусть уходит.
      — Благодарю вас… Соедините меня с инженером Брауном. Мистер Браун? С завтрашнего дня вы свободны. Желаю вам удачи.
      Проходит год. В фирме «Стандарт» инженер Браун начинает получать уже 13,5 тысячи. На старом месте отдел кадров, узнав об этом, докладывает боссу. Тот вызывает Смита:
      — Мистер Смит! Вы плохо знаете людей или, может быть, что еще хуже, сводите личные счеты. Я снижаю вам содержание на 3,5 тысячи, ровно столько мы потеряли на инженере Брауне. «Стандарт» ведь зря платить ему не будет.
      Несколько лет назад мировая общественность волновалась по поводу «утечки мозгов» в США. Сейчас социологи науки анализируют обратный процесс. Кажется, впервые об этом также заговорили на конгрессе в Намюре: американцы задавали вопросы докладчикам из Австралии и Кении, мы спрашивали американцев из «Ай-Би-Эм».
      Дело в том, что за Соединенными Штатами закрепился престиж высококвалифицированной подготовки инженерных и научных кадров. Многие специалисты, в том числе из развивающихся стран, проходят стажировку там, получая возможность ознакомиться с новейшей техникой, и после возвращения на родину при приеме на работу пользуются преимуществом по сравнению с коллегами, не прошедшими такой стажировки.
      Развивающиеся страны не могут конкурировать с США по уровню заработной платы. Но как привлечь квалифицированных специалистов? Нужно, чтобы они не чувствовали, словно находятся на задворках мира, чтобы тема научной работы была интересной, условия жизни и работы — отличными, чтобы систематически устраивались поездки по стране. Теперь приезжие ученые во многих отдаленных странах каждые 3-5 лет получают годичные творческие отпуска с оплатой гостиничных и транспортных расходов, чтобы посетить научные центры в других странах, встретиться с коллегами, обменяться опытом. Кроме этого, раз в 1 — 2 года короткие поездки на симпозиумы и конференции.
      Так началась, казалось бы, неравная борьба с научной сверхдержавой. «Утечка» постепенно стала уменьшаться, и журналисты проводившие по этому поводу газетную кампанию, не заметили, что уже идет обратный процесс. Многие семьи американской интеллигенции, недовольные рутиной, заключают контракты и совершают путешествие за один или другой океан. Следя за научной литературой, я давно обратил внимание, как меняются адреса американских авторов.
      «Утечка мозгов» из США приняла такие размеры, что этой проблемой занялась одна из комиссий конгресса, усмотревшая аналогию между этим процессом и утечкой долларовой валюты, после чего, как известно, разразился финансовый кризис.
     
      Глава 2. А нужно ли все знать?
      Призыв с высоких Татр
     
      Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает
      входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется.
      Козьма Прутков
     
      Тихо в октябре в Высоких Татрах. Летний сезон окончился, а зимний не начался. По мокрым дорожкам осторожно ступают престарелые немцы в аккуратно заштопанных гольфах.
      Здесь в Татранска Ломница в 1973 году открылся коллоквиум по проблеме творчества. Проблема наших дней, хотя творчество и творческие личности существовали всегда.
      Как-то журнал «Новый мир» поместил рецензию на книгу «Хочу все знать». Рецензия называлась: «А нужно ли все знать?» Вопрос отнюдь не праздный.
      Известно, что слова «ученый» и «научный работник» употребляются как синонимы. Это отчасти так, если речь идет о служителях науки. Но насколько наука древности отличается от науки сегодняшнего дня, настолько старое слово «ученый» отличается от «научного работника». В толковом словаре написано: «Ученый — выученный, наученный чему-нибудь, много знающий, то есть эрудированный».
      В рассказе о Таваддуд из «1001 ночи» эрудированная женщина знала грамматику, поэзию, астрономию, законоведение, толкование корана и лексику, музыку и науку о долях наследства, счет и деление, землемерие, геометрию, философию, врачевание, логику, риторику; знала весь коран, число его сур и стихов, его частей и половин, и четвертей, и восьмых, и десятых, и число падений ниц, и даже общее количество букв. Учителя тогда не щадили память учеников, заставляли заучивать большие тексты и стихи на все случаи жизни.
      По данным Всесоюзной книжной палаты, книга стоит сейчас в среднем 70 копеек (за рубежом дороже), а сотни лет назад она считалась ценнейшей военной добычей. Иметь собрания книг могли лишь считанные лица в государстве. И естественно, что роль эрудита была тогда очень почетной.
     
      Книги перестали быть роскошью. В нашем распоряжении — информационные центры, энциклопедии, справочники
      Прошло время. Книги перестали быть роскошью. В нашем распоряжении — информационные центры, энциклопедии, справочники. Но общественное мнение по старинке преклоняется перед «ходячими энциклопедиями». На олимпиадах и конкурсах призы получают те, кто знает больше дат, имен и названий. На страницах научно-популярных журналов дают советы, как тренировать память.
      Некоторые сравнивают память со школьной доской и сетуют, что знания быстро стираются. Но ведь это величайшее достоинство! Ни доска, ни память не беспредельны. И лучше несколько раз обновить написанное, чем писать на «грязной», плохо протертой доске.
      А. Эйнштейну приписывают ответ на вопрос досужего корреспондента: «Велика ли скорость света?»
      — Я никогда не запоминаю то, что можно прочитать в любом справочнике.
      Великий теоретик, конечно, бросил камень в современную систему обучения.
      Будущим творцам новых идей и новой техники пока еще дают слабую общетеоретическую и методологическую подготовку, перегружают их память описательным материалом, не приучают к самостоятельной работе с литературой, плохо преподают иностранные языки и делают больший упор на экзамены, чем на коллоквиумы, семинары и лабораторные занятия.
      Кстати, об экзаменах — этом средневековом обычае, который нужно не забыть изучить, пока он не исчезнет. В самом деле, почему экзаменуемого сажают под «информационный колпак», то есть в обстановку, более отвечающую робинзону, чем современному специалисту, у которого всегда под рукой необходимые пособия? Может быть, лучше послать экзаменуемого в библиотеку или вообще отпустить домой, предложив ему такое задание, которое выявит умение собирать, систематизировать, анализировать и синтезировать, то есть рассуждать и мыслить. И какие-нибудь подсказки и шпаргалки мало в чем могут помочь.
      А нужны ли вообще экзамены? С точки зрения кибернетики, это запоздалая форма обратной связи в обучающей системе, когда выявленный брак, как правило, уже неустраним.
      Итак, наша жизнь балует эрудитов. Они окружены вниманием и заботой. Хорошо учатся в школе и служат предметом неудержимого тщеславия родителей. Легче преодолевают преграды, намеренно возводимые при всеобщем среднем образовании перед дверьми вузов. И все благодаря памяти, когда каждый узнанный факт застревает как заноза.
      Недостаточные знания нашими специалистами иностранных языков, их панический страх сделать в разговоре или в письме грамматическую ошибку объясняются, в частности, тем, что преподаватели-эрудиты в классе обращают внимание прежде всего на себе подобных и ставят в пример тех, кто действительно легко усваивает школьный курс, с успехом выступает на тематических вечерах и по совету тех же педагогов поступает в языковой вуз, пополняя касту эрудитов. Все сказанное вовсе не означает, что эрудиты сейчас не нужны. Просто их перехваливают и переоценивают. Администраторы по-прежнему держат у себя под рукой все помнящих референтов. Эрудит — большей частью лучший оппонент, рецензент, эксперт. Только нужно их контролировать. Потому что в силу своих знаний они могут быть более агрессивными, безапелляционными, нетерпимыми. Пусть читатель-эрудит не отнесет это на свой счет.
      Модель памяти эрудита — это соты с изолированными ячейками, в каждой из которых закрепляется единичка информации. Ячейки работают независимо одна от другой, фиксируя и выдавая сразу много сведений. Отсюда применительно к такой форме памяти можно говорить о степени заполнения ячеек (эрудиция), пропускной способности (усвоение), времени сохранения информации (собственно память). После забывания (стирания) ячейка вновь приобретает способность к запоминанию.
      Различают две формы памяти — оперативную и долговременную. Вот если бы кто-нибудь изобрел такую записную книжку: адреса и телефоны, которыми не пользуются, постепенно стирались бы от времени, и освобождалось место для новых записей. Так останется впрок только ценная информация. Но при необходимости, с помощью специального проявителя, стершуюся надпись можно было бы восстановить.
      Основная особенность памяти эрудита заключается в том, что разница между когда-либо узнанным и знаемым сейчас не является значительной. Более научно это звучит так: информационная емкость общего тезауруса системы хотя и больше, но соизмерима с емкостью ее нуртезауруса. В переводе с греческого «тезаурус» означает — богатство, сокровище, то есть совокупность знаний и интересов; нуртезаурус — то же самое в настоящий момент.
      Предположим, вы поступили в химический учебный институт. Ваш тезаурус — химия, но пока вы еще мало знаете: тезаурус неразвит. Потом вы стали крупным специалистом в узкой области химии, знаете очень много об очень малом: тезаурус выродился, так как всякая новая информация не является для вас новой, а соседними областями вы не интересуетесь. Углубление и расширение знаний с постепенной сменой интересов приводит к перемещению тезауруса по глубине и широте информационного пространства, общий тезаурус резко увеличивается и отличается от нуртезауруса.
      У творческого работника в большей или меньшей степени развита ассоциативная память, когда единица информации закрепляется не за одной, а за комбинацией ячеек. Тогда применительно к модели, где полностью действует такой механизм, тезаурус, отвечающий всем возможным комбинациям ячеек, резко увеличивается, а нуртезаурус, отвечающий одной комбинации, уменьшается: эрудит в данный момент знает больше, чем творческий работник, тогда как за все время творческой деятельности последний генерирует такой объем информации, который трудно бывает отнести на счет одного человека.
      Чтобы лучше уяснить это, представим себе крохотную модель памяти, состоящую из четырех ячеек: 1, 2, 3, 4. Для эрудита максимум, что он может запомнить, — это четыре единицы информации. При двойном ассоциативном запоминании, когда единица информации закрепляется за двумя ячейками, четыре ячейки дают 6 вариантов сочетаний: 1-2, 1-3, 1-4, 2-3, 2-4, 3-4. Следовательно, общий тезаурус увеличился до 6, а нуртезаурус уменьшился до 1 единицы, поскольку нельзя зафиксировать здесь более чем одну комбинацию. Прибавим к двойному еще тройное ассоциативное запоминание — и общая емкость увеличится на четыре единицы: 1-2-3, 1-2-4, 1-3-4, 2-3-4.
      Отсюда возможность классифицировать творческих работников по числу одновременно ассоциируемых идей. Обнаруживается при этом, что тот, кто ассоциирует сразу 6 понятий, выполняет творческую задачу в 15 раз быстрее того, кто ассоциирует только 4 понятия. В результате небольшие вариации в творческой способности дают огромную разницу по результативности.
      В науке известно понятие «Эффект Матфея». Евангелисту Матфею приписывают слова: «То, что у бедных берется, — богатым дается». Р. Декарт переформулировал это в том смысле, что бедному труднее разбогатеть, чем богатому приумножить свое богатство. Труднее построить завод, чем уже существующему заводу увеличить выпуск продукции. Труднее учащемуся получить знания, чем ученому их приумножить. Так, эрудит выигрывает по сравнению с необразованным человеком, а творческий работник — по сравнению с эрудитом.
      С возрастом человек становится более эрудированным, и ассоциативная память утрачивает свое значение. Это называется законом Кларка, который в известной советскому читателю книге «Предвидимое будущее» так говорит о старческом консерватизме: «Когда выдающийся, но уже пожилой ученый заявляет, что какая-либо идея осуществима, он почти всегда прав. Когда он заявляет, что какая-либо идея неосуществима, он, вероятнее всего, ошибается».
      История знает слишком много примеров, когда гении, с трудом поломавшие лед недоверия своими революционизирующими идеями, впоследствии не смогли по достоинству оценить не менее революционизирующие идеи учеников и последователей. Это подтверждает мысль, что накопившиеся у них знания стали препятствием дальнейшему движению вперед. Так путешественнику с увеличивающимся багажом каждый раз труднее сниматься с места, а хозяйке — убирать квартиру, набитую вещами. Иными словами, ассоциировать творческому работнику бывает трудно как при слишком малых, так и при слишком больших знаниях.
      Опять-таки постоянное обновление тезауруса может продлить творческую активность ученого. Яркий пример тому — отец советской кибернетики академик Л. Берг, жизнь которого, равная жизням нескольких обычных творческих работников, включает последовательную смену интересов: подводный флот, радио, радиолокацию, полупроводники, вычислительную технику, кибернетику, теорию информации, программированное обучение и многое другое.
      Итак, творческая способность — это умение ассоциировать, комбинировать новые идеи на комбинациях старых понятий, концентрировать мысль на одних моментах при игнорировании других, чтобы свести умственный процесс к взаимосвязи простейших элементов. Интуиция — не что иное, как стремительное движение мыслей по этим элементам.
      В чем заключается творческая работа? Смотреть, чтобы понять. Задавать самому себе вопросы. Давать определения, чтобы уточнить расплывчатые понятия. Попарно комбинировать понятия. Переносить понятия из одних сфер в другие. Представлять себе объекты в неожиданной обстановке.
      Ученые и инженеры из шести стран, поднявшиеся на Высокие Татры, подходили к проблеме творчества с разных позиций. Что общего между научным, техническим и художественным творчеством? Как увязать разные подходы — традиционный (психология) и кибернетический? Как развивать творческую способность не только у творческой личности, но и у любого человека? Мало призывать творчески относиться к делу. Следует знать, что для этого нужно. А прежде всего — что такое творческая личность и чего она хочет.
      Не обижайте чудаков!
      Гений подобен холму, возвышающемуся на равнине.
      Козьма Прутков
      Творческая личность, как говорят социологи, чаще всего единственный ребенок в семье, отец которого видел в нем средство реализации своих неисполненных надежд, а мать оказывала всемерную моральную поддержку. Он очень эмоционален, чувствуя собственное предначертание и связанное с этим таинство творческого процесса, легко возбуждается, испытывает постоянную потребность работать и радуется своим результатам. В каждом художнике есть что-то от науки, и каждый ученый, особенно теоретик, испытывает особое отношение к искусству. И наконец, многим творческим личностям присуще чувство юмора: они умеют шутить и любят разыгрывать. Об этом написана не одна книга.
      Творческая находка имеет под собой чисто статистическую основу. Постоянно действующий механизм ассоциаций дает несомненное преимущество, повышая вероятность получения той комбинации, которая именуется открытием. Не верьте менторскому утверждению, что гений — только упорный, тяжелый, изнурительный труд, и не вспоминайте по этому поводу, сколько лет Ч. Дарвин посвятил своей теории и сколько раз Л. Толстой переписывал «Войну и мир». Трудным это кажется для эрудита, от которого нередко тоже требуют творческую отдачу и который тратит уйму времени на инвентаризацию своего умственного имущества. Для творческой личности заниматься тем, чем она хочет, — это естественное состояние, потребность, счастье. Ведь недаром говорят, что творческий работник не остается безучастным к вознаграждению, но в случае чего он готов платить деньги за право заниматься любимой работой.
      О сосредоточенности, умении отвлекаться, ослаблять обратную связь и от этого становиться рассеянным, чудаком, «не от мира сего» говорилось много. Именно к такому обращался С. Маршак:
      Ты много ли видел на свете берез?
      Быть может, всего только две, —
      Когда опушил их впервые мороз
      Иль в первой весенней листве.
      А может быть, летом домой ты пришел,
      И солнцем наполнен твой дом,
      И светится чистый березовый ствол
      В саду за открытым окном.
      А много ль рассветов ты встретил в лесу?
      Не больше, чем два или три,
      Когда, на былинках тревожа росу,
      Без цели бродил до зари.
      А часто ли близких ты видел своих?
      Всего только несколько раз —
      Когда твой досуг был просторен и чист
      И пристален взгляд твоих глаз.
      Творческий работник оригинален и независим в суждениях, питает отвращение к банальности, всегда стремится к новому, нетривиальному. Он мыслит самостоятельно, не связывая оценку информации с авторитетностью ее источника. Фантазируя, подвергает сомнению очевидные для всех истины. Он тот «дурак», который не знает, что задача неразрешима, приходит и решает ее. И он лишен косности не только в своей работе.
      Еще более удивительное — беспечность творческой личности, щедрость, доходящая до расточительности. Идея предлагается и, если нет желающих воспользоваться ею, бросается и забывается. Поэтому порой на свои ранние произведения ученый и художник смотрят как на созданные другими. Так, жена Ф. Достоевского вспоминала, что через пять лет после выхода в свет романа «Униженные и оскорбленные» автор уже смутно помнил его содержание и с интересом перечитал.
      Такой ученый замкнут. Он живет в собственном творческом мирке. И чем богаче этот мир, тем реже возникает потребность покидать его. В неблагоприятных жизненных условиях «скорлупа» даже помогает. Выдающийся ученый-революционер Н. Морозов четверть века провел в заключении, в основном в Шлиссельбургской крепости. Из-за слабого здоровья товарищи по заключению прочили ему скорую гибель. Но спасла интенсивная умственная деятельность: он не только думал, читал и писал, но и с помощью стука устраивал лекции для других заключенных. Собственно научная деятельность Н. Морозова началась уже после тюрьмы и продолжалась сорок лет.
      Не менее интересную историю поведала нам минувшая война: математик Я. Трахтенберг, уроженец Одессы, побывал во многих гитлеровских концентрационных лагерях и в условиях каторжных работ изобрел и усовершенствовал метод устных арифметических действий с многозначными числами, принесший ему мировую известность.
      Однако замкнутость может усиливаться и по другим причинам: все большее углубление в свою область, боязнь критики со стороны эрудитов и семейные конфликты также толкают к одиночеству. В результате перестает действовать одна из составляющих удовлетворенности работой — участие и признание.
      Забота о творческих личностях — важная общественная задача. Такие люди порою с детства начинают проявлять свою непохожесть на других, вызывая неодобрение педагогов и школьных товарищей, а потом начальников и сослуживцев. Оригинальность суждений, характер с «завихрениями», житейская беспомощность, естественно, нравятся не всем. Перестанем упрекать предков, что они сразу не оценили Коперника, Колумба, Сезанна. Лучше займемся нашими «чудаками» и не будем давать их в обиду.
     
      Забота о творческих личностях — важная общественная задача
      Итак, много ли творческому работнику нужно? Возможность увлекаться, возможность уединяться, доброжелательно поговорить с коллегой, а если коллеги нет — заменить его своим близким и, делясь с ним, допонять недопонятое. А что нужно для творческого подхода во всем? Почти то же самое.
      За площадью Маяковского в Москве стоит обычное школьное здание. Вы проходите мимо шумной ребячьей вешалки, поднимаетесь по лестнице и на четвертом этаже попадаете в необычную обстановку: ковры и кресла, фотографии и яркие смешные плакаты на стенах, музыка и улыбки. Здесь владения Игоря Юрьевича Шехтера — педагога, лингвиста, психолога, социального психолога, но прежде всего энтузиаста нового метода обучения иностранным языкам. Он рассчитан не на эрудитов, пассивно заполняющих свою необъятную память, а на творческий подход с яркими зрительными, звуковыми и образными ассоциациями.
      Пятнадцать человек в течение месяца приходят сюда каждый день после работы. Конечно, все утомлены, многие озабочены текущими делами, некоторые раздражены по личным и неличным поводам. Но все это исчезает, прежде чем прозвучат музыкальные позывные к началу занятий. И когда поздно вечером они смешиваются с толпой выходящих из Театра сатиры, их оживленные лица кажутся чуть менее усталыми.
      Каждая учебная группа подбирается заранее. Языковой текст различает, но не разделяет членов группы на «абсолютные нули» (никогда не изучавшие язык) и «практические нули» (изучавшие его). Вместо зачетной книжки каждый получает вымышленное иностранное имя и краткую биографию. Так начинается двойная жизнь.
      Первый день. Кресла, в которых сидят все пятнадцать, образуют кружок. Входит преподавательница и говорит по-английски:
      — Здравствуйте, дамы и господа! Я рада познакомиться с вами. Меня зовут Лина Файн. О, доктор Кук! Какими судьбами вы здесь, Ричард? Проводите отпуск? Тесен мир! Ричард, познакомьтесь с моими друзьями. Это мистер Уолтер Уест из Вашингтона. Он химик. Чарлз Кларк — архитектор. Он из Кардиффа…
      Так происходит знакомство и начинается двадцатичетырехактный спектакль, где зрители по совместительству выполняют обязанности актеров. Здесь нет парт, не вызывают к доске и не ставят отметок. Активные импровизации сменяются пассивным прослушиванием того, что в лицах изображает преподавательница, потом просто читает, резко меняя высоту тона, потом читает очень тихо под звуки музыки Баха. Так закладывается фундамент того, что вылезает в разговорах через несколько дней. И несмотря на то, что каждый день на головы слушателей выливается много непонятного, у самых робких в конце концов развязываются языки, не умеющие петь поют и водят детские английские хороводы, ничуть не смущаясь почти постоянно присутствующих зрителей — преподавателей из Москвы и других городов или просто любопытных. Читать и писать учатся по тому, что уже усвоено на слух.
     
      И у самых робких в конце концов развязываются языки
      В один прекрасный день участники «приезжают» в Москву в качестве иностранных туристов. Они беседуют с «гидом», обмениваются впечатлениями, кто как устроился в гостинице, что кому хочется посмотреть в Москве, в какой город поехать. Те, кто уже раньше был в советской столице, делятся своими познаниями. Потом к дверям школы подается теперь уже настоящий автобус с настоящим гидом «Интуриста», и совершается поездка по Москве. «Иностранцы» веселы, шумливы, перебрасываются словами и тормошат гида. А тот целый день мучается над разгадкой: кто они — англичане, американцы? Конечно, нет, говорят с непонятным акцентом, но тогда кто же?
      Заключительный акт — с натяжкой его можно назвать экзаменом: в присутствии комиссии и всех желающих учащиеся разыгрывают уже придуманные ими жизненные ситуации, демонстрируя, чему научились. А потом каждый называет свое настоящее имя и делится впечатлениями. Страшно не хочется расставаться: двадцать четыре дня с радостью ждали занятий, привыкли друг к другу и к своей Лине Файн. Елене Анатольевне. Выступает бывшая Джейн Бостон из Шотландии. Она волнуется. Игорь Юрьевич напоминает, как на семнадцатом занятии та вдруг употребила несколько слов и конструкций, которым ее не учили. А в досье точно сказано: «абсолютный нуль». Напрасно «Джейн» клялась, что не изучала английского. Все объяснилось просто: ее мама вдруг вспомнила, что сорок лет назад отдавала дочку в уличную «английскую группу».
      Вопросы, которые волновали всех: почему столько тратится школьных часов, а в вузах сдается много «тысяч слов» и без большого эффекта? Почему даже при любви к учебе так трудно посещать обычные вечерние школы и вечерние отделения вузов? Ответы давал Игорь Юрьевич, волновавшийся на каждом обсуждении не менее других.
      — Вы знаете детскую игру «…черное и белое не носите, «да» и «нет» не говорите. Вы поедете на бал?» Эта игра напоминает традиционную систему обучения языкам: адаптивный перевод, говорить учат сначала в настоящем времени, потом в прошедшем, знакомят с каким-нибудь «партиципом-цвай» и так далее. Но ведь это насилие над интеллектом. Надо учить язык так, как учит его ребенок: творчески, играючи, активно, интересно, с хорошим психологическим настроем, без ошибкобоязни и сначала не отдавая себе отчета в падежах и частях речи.
      Обучение во сне и метод внушения — это терапия. Наш же метод — жизнь, языковая стихия. Вы помните день, когда наступала апатия и казалось, что так никогда не научитесь говорить? И когда по дороге домой, в метро или автобусе, вам начинало казаться, что окружающие говорят по-английски. И та ночь, когда впервые приснился английский сон?
      Мы дали вам полторы тысячи слов. Они составили вашу основу и присоединились к тем, что вы знали. Желающие могут прийти через три месяца и записаться на дополнительный месячный курс для усовершенствования. Когда-нибудь мы введем и третий — высший курс. Мой совет — пока тренируйтесь, слушайте радио, читайте английские тексты, но без словаря, и не смущайтесь, что местами вообще ничего не понимаете — со временем начнется приращение словарного запаса. Только за эти три месяца не включайтесь в какую-либо другую систему обучения языку.
      Потом задаю свой вопрос я:
      — Если бы к вам приходили толпы преподавателей, желающих работать у вас, какие требования вы предъявляли бы к ним?
      — К нам действительно приходит много желающих, и остается один из тридцати. Мы его изучаем психологически. Он не должен быть интравертом, то есть закрытым: не наладится тесный контакт с учащимися. Слишком большой эстраверт, то есть открытый, — тоже плохо: появится желание работать на себя. Ему придется отказаться от учительской привычки постоянно исправлять ошибки. Он должен быть эмоциональным. Недавно в Англии вышла интересная книга «Мимика учителя». И еще он должен бегло и живо говорить и петь. Потом мы приглашаем преподавателя из МХАТа, и он обучает нас начаткам сценического искусства…
      Так трудится коллектив кафедры новых методов обучения иностранным языкам. Совершенствуется и изменяется программа, насыщается музыкой, вводятся молчаливые дни с просмотром фильмов, прослушиванием магнитофонных записей сцен, раскладыванием «пасьянсов» и складыванием кубиков с конструкциями фраз. И все это под заочным пристальным надзором лингвистов-эрудитов, которые никак не могут представить себе учебную программу без доски, тетрадей и ручек и без неукоснительного соблюдения грамматических правил.
      Однажды, поднявшись на свой четвертый этаж, Игорь Юрьевич увидел «Джейн», одиноко сидевшую в кресле.
      — Здравствуйте! Не гоните меня отсюда. Я зашла, чтобы исправить настроение. Вот уже стало почти совсем хорошо…
      Не так давно социологи распространили в нескольких странах анкету с перечнем дел, которыми человек занимается в течение недели, и с просьбой указать, что стимулирует его творческую деятельность. Первые места по числу голосов заняли три процесса: утреннее лежание в постели, утренняя прогулка и воскресная загородная прогулка.
      Утром вас разбудил будильник. Вы не выскакиваете, как пылкий воин из своей палатки (по выражению Ч. Диккенса). И, прежде чем не спеша совершить туалет и позавтракать без хронического страха опоздать на работу, можете позволить себе минут 15-20 (не более) полежать, вспомнить, что делали вчера и что предстоит делать сегодня. Не исключена возможность, что важное решение будет принято именно в это время. Здесь нет ничего удивительного: ночью ваши мыслительные процессы лишь приторможены, но не бездействуют, и как сразу же после пробуждения лучше вспоминается сон, так и «вдруг» решается задача, над которой бились не один день. Утренняя спешка сильно снижает творческий потенциал.
     
      Утреннее лежание в постели стимулирует творческую деятельность
      Выйдя затем из дому, вы не толкаетесь в городском транспорте, а хотя бы несколько кварталов медленно идете пешком. Обязательно медленно. Потому что просто утренняя ходьба хороша для здоровья, а медленная — для творчества. И пусть прохожие обгоняют вас, недоуменно оглядываясь, не обращайте на них внимания и не переключайтесь на их темпо-ритм.
      Воскресная загородная прогулка тоже очень важный фактор (лучше если он сочетается с первыми двумя, потому что трудно вдруг настроиться на ассоциативное мышление, занимаясь рутинной текучкой всю неделю). Считается, что в воскресенье вы отдыхаете: гуляете со своими детьми (если они у вас есть) или без детей (если их у вас нет), дышите чистым воздухом, но мысли ваши далеко-далеко.
      Кое-кто, по данным анкетного опроса, сохраняет творческий накал в столовой, на затянувшемся совещании, вечером — на концерте или в гостях. Но только сохраняет, при наличии основных стимулирующих факторов. Имеются, конечно, такие, кто уверяет, что ночь — идеальное время для творчества. Во-первых, всегда бывают индивидуальные отклонения. Во-вторых (что вероятнее всего), ночное бдение — это единственное средство для сильной творческой личности преодолеть дневную рутину.
      В Новосибирске провели другое обследование, показавшее, что даже при жестком графике работы пятую часть лабораторных и половину литературных занятий мужчины-ученые умудряются выполнять в более спокойной домашней обстановке, при этом треть бездеятельного суточного отдыха у них приходится на рабочие часы в институте. Женщины по известным причинам дома научной работой не занимаются, и поэтому творческая отдача у них, соответственно, меньше.
      Однажды я целый день провел в крохотном отраслевом институте. Началось с того, что у порога меня чуть не сбила пожилая женщина: часы показывали без одной минуты. Темп ее ходьбы настолько не соответствовал возрасту, что я стыдливо отвернулся, тут же забыв про обиду. Потом я увидел эту женщину в коридоре: она долго не могла отдышаться. В обеденный перерыв небольшой пищеблок прилагал максимум усилий, чтобы за час обслужить всех. За пять минут до конца рабочего дня наступила какая-то напряженная тишина, чуть подрагивали выходящие в коридор двери. Зазвенел звонок — и пронесся стремительный, всесокрушающий вихрь. Горе случайному посетителю, который оказался бы здесь в это время. Через десять минут все стихло, и по коридору шла уборщица, подбирая бумажки.
      Мне невольно на ум пришли слова академика А. Ферсмана, что тот не ученый, кто каждый день запирает свою лабораторию ровно в пять и спокойно отправляется домой.
      Через несколько дней на межведомственной комиссии обсуждались условия труда сотрудников института. Представитель дирекции с гордостью поделился опытом разработки новой документной формы: двойной объяснительной записки за опоздание более двух минут. Если опоздавший ссылался на троллейбус, сотрудник отдела кадров звонил в троллейбусный парк, писал соответствующее объяснение и скреплял своей подписью; бумага затем подшивалась в личное дело. Была разработана и другая форма: отпускной лист. Отпросившийся до делам в другой институт писал обоснование и результаты похода, после чего шли визы; листы также подшивались в дело, и суммарное время отлучек вычиталось из годового отпуска.
      И это еще не все. Дирекция предусмотрела сотрудникам не только места для курения, но и время двух общих перекуров.
      Между тем сотрудники работали по 50 человек в комнате с одним телефонным аппаратом, который, естественно, был всегда занят и создавал непрерывный шумовой фон. Как видим, кто не хотел творчески работать, мог не работать — лишь бы не опаздывал и не отпрашивался. Кто же хотел работать, добиться большого эффекта здесь было довольно трудно. Представитель дирекции так и не понял, почему в их адрес не было похвал.
      (А вот что я узнал на Высоких Татрах из опыта словацких товарищей: там, где придается значение творческой составляющей в труде, вводится скользящий график. Есть обязательные часы работы и необязательные — до и после; в пределах необязательных часов сотрудник приходит и уходит, когда ему вздумается, регистрируя приход и уход и контролируя таким образом свой бюджет времени. Впрочем, это не относится к лицам собственно творческих профессий.)
      Но пусть читатель не думает, что все условия для творчества — в организации рабочего места. Почти треть полезной для себя информации инженер получает из непосредственных контактов с коллегами, административный работник — и того больше.
      Послушаем, о чем говорят в коридоре или на лестничной площадке в НИИ — самых неудобных «местах для курения». Только ли о футболе и женщинах? И почему вдруг в курилке проходят апробацию многие научные идеи, назначаются важные встречи, именуемые кулуарными?
      Конечно, существуют те, кто имеет собственный кабинет или имеет на него право. А как быть основной массе сотрудников? Где им принимать посетителей и совещаться с коллегами? На рабочем месте, мешая при этом соседям? Или же в другом месте? Но каком?
      Мы привыкли ставить чуть ли не знак равенства между разговором, болтовней и беседой. Кто-то назвал беседу выставкой интеллектуальных предметов ширпотреба, где каждый занят собственным товаром и не смотрит на чужие. Отсюда лозунг — побольше дела и поменьше слов, который все же нельзя понимать буквально. Во всяком случае, не будем забывать, что словесный контакт, когда он возможен, — это самая оперативная и дешевая форма обмена информацией. Чтобы сделать его эффективным, стимулирующим творчество, требуется гарантия содержательности (информативности).
      Поэтому нотовцы уделяют все больше внимания организации кулуарных встреч, а дирекция отводит для этого особое помещение, если хотите, коллективный кабинет, проветриваемый, с плохой акустикой, чтобы за несколько метров ничего не было слышно (можно с мягкими диванами и венгерской кофеваркой) — все это, разумеется, под административным контролем.
      В НИИ на этом диване можно провести, например, исследовательский поиск. Кстати, он поэтому назван кулуарным. Опытный творческий работник старается заручиться поддержкой не менее опытного эрудита, чтобы на основе взаимного доверия повторить с ним логический путь рассуждений до возникшего тупика, прощупывая при этом все варианты возможных выходов.
      Любопытно, что паре творческих работников (при условии, что они не работают вместе над одной темой) проделать этот путь бывает труднее, а трое легко уподобляются лебедю, раку и щуке, так как имеют разные интересы.
      Когда в кулуарном поиске участвует одно лицо с творческим складом и два эрудита, то движение по лабиринту знаний также будет затруднено: ведущий потратит больше сил на ведомых, а ведомые могут не только не понимать логику ведущего, но и друг друга. Кроме того, их численный перевес чреват бунтом — открытой критикой, которой творческий работник страшится более всего. Когда же согласья в товарищах нет, из научных джунглей можно не вернуться.
      Существует классический пример информационного вакуума: производственные совещания. Нотовцы любят прикидывать, сколько людей при этом отвлекается от работы, на какой срок, какую они получают зарплату и сколько каждый при этом получает полезной информации. Напрашивается вывод, что налицо один из эффективных способов пускать государственные деньги на ветер. Сказанное не означает, что совещания совсем не нужны. Во-первых, не будем называть их производственными, поскольку их проводят не только на заводах. Во-вторых, совещание — это когда советуются, вместе решают какой-то вопрос. Если же руководитель созывает всех, чтобы получить отчетные сведения, дать инструктивные указания, кого-нибудь выругать или похвалить, пусть называет это как угодно, но только не совещанием.
      Созывая совещание, начальник должен быть уверен, что ставится вопрос, который не был решен ни индивидуально, ни в кулуарах. Что участники приглашены числом поменее, ценою подороже, преимущественно активные творческие работники. Что атмосфера совещания — самая непринужденная; каждый может свободно сказать то, о чем думает, и нет любителей обсуждать чужие мнения, не высказывая собственных. Что такое новая идея? Жалкий, маленький росток. Нет ничего героического растоптать его. Конечно, многие ростки — пустоцветы, но нужно дать им подрасти, чтобы затем заняться прополкой и пересадкой.
      И совсем неважно, что будет результатом совещания: примется коллегиальное либо единоначальное решение или председатель поблагодарит и распустит собравшихся, сказав, что еще подумает сам и решит окончательно. Важно, было бы над чем подумать. Важно стимулировать коллективное творчество и зажимать неуместную в данных условиях критику. Как сказал известный информационный работник: «Если через водопроводный кран пустить холодную и горячую воду — пойдет не холодная и не горячая, а теплая вода. Если вы будете одновременно критиковать и творить — у вас не получится ни достаточно охлаждающей критики, ни достаточно воспламеняющих идей».
      Бывает, что совещание ни к чему не приводит. Тогда руководитель прибегает к последнему средству: он организует совещание более высокого уровня, по методу «мозгового штурма». Этот метод разработан в 50-х годах в США. Существует опыт его применения в нашей стране, опыт не всегда положительный, и не потому, что метод плох; при кажущейся простоте он не такой уж простой.
      Первое, что надо сделать: тщательно подобрать состав участников, позвонить директорам родственных предприятий, попросить у них взаймы творческих работников, имеющих какое-нибудь отношение к решаемому вопросу. Хорошо, если это отношение будет разным. Проверить, чтобы вместе не попали начальники и их подчиненные, и вообще лучше, чтобы участники мало знали друг друга.
      Затем издается приказ с перечислением состава участников. Одновременно назначается комиссия эрудитов для обработки материалов «мозгового штурма».
     
      Мозговой штурм
      «Штурмовиков» сажают на автобус и отвозят куда-нибудь подальше: в лес, степь, на море или в горы, чтобы на несколько дней вырвать из круга служебных и житейских забот. Прикомандированный психолог проводит моральную подготовку. И в назначенный день при закрытых дверях, за символическим или реальным круглым столом, а то и просто на траве проводится «штурм». Председатель — опытный организатор и обаятельный человек, не являющийся начальником никому из присутствующих, еще раз обрисовывает создавшееся положение, отмечает спорные моменты и возможные направления поиска. Потом включает магнитофон и поочередно вызывает всех.
      Время выступления — две минуты. За две минуты нужно коротко изложить пришедшую в голову мысль, не заботясь о ее обосновании; обсуждать, критиковать высказывания других и даже внешне реагировать на выступления запрещается. Нарушившие эти условия «выставляются за дверь».
      Так в быстром темпе, до 45 минут без перерыва, происходит «штурм». Каждый слушает и не знает, когда спросят его мнение. Но он может попросить слово вне очереди и сразу же получит его, если поднимет два пальца: знак того, что ему удалось соединить две высказанные идеи в одну, а это очень отрадно.
      Общая продолжительность дневного «штурма» не превышает полутора часов, но, по данным физиологических исследований, энергозатраты участников за это время соответствуют 10 -12 часам обычной работы.
      Через два-три дня все возвращаются в город. Пленка с записями передается комиссии эрудитов, которые внимательно прослушивают ее и выуживают все сколько-нибудь ценное. Как показывает опыт, в среднем на 100-120 высказанных идей лишь несколько заслуживают внимания и только одна содержит решение поставленной задачи. При этом не доискиваются, кто первый сказал «э», и автором принятой идеи считается весь коллектив «штурмовиков».
      Как видим, в основе метода лежит стимуляция коллективного творчества с максимальным ослаблением обратной связи: «А вдруг я говорю чушь, вдруг меня засмеют или, еще хуже, назовут дураком».
      А когда же можно посадить эрудитов и творческих работников в один садок? На заседаниях, проводимых по методу с интригующим названием «адвоката дьявола». Этот метод пришел к нам со времен средневековых церковных диспутов и в чистом виде сохранился в практике защиты диссертаций.
      Идет заседание ученого совета. Диссертант делает доклад. Выступают оппоненты. Все разыгрывается как по нотам. И все знают, что диссертация будет защищена. К чему все это? Бывает, конечно, что диссертант «проваливается», но тогда страдает не только он, но и ученый совет — за то, что выставил на защиту неподготовленную работу. Опять, спрашивается, зачем все это?
      Отвечаем — для доводки.
      В буддийской иерархии обучения существовало множество ступеней: сначала нужно было научиться грамоте, потом окончить обычную монастырскую школу, потом школу реалики буддизма, школу символики, высшую школу символики, вторую высшую школу символики, факультет философии буддизма для избранных и, наконец, факультет восточной медицины. На каждом из этих переходов устраивался не экзамен, а диспут, когда старшие коллеги поверяемого — оппоненты (то есть «возражающие»), «адвокаты дьявола» старались вопросами сбить его с толку, сомневались во всем.
      Но вернемся в наши дни. Зал исследовательской или проектной организации наполнен. Идет активное обсуждение проекта или отчета. Кто они, находящиеся на сцене? Растратчики государственных средств, очковтиратели? Почему столько резких порою вопросов и реплик из зала? Тот же метод «адвоката дьявола». Эрудиты долго молчали, терпели, пока творческие личности растили идею. Теперь ее можно потрогать, пощупать, потрепать, постараться вскрыть недочеты, показав свою эрудицию. И это лучше сделать теперь, чем позже. И никто за внешней запальчивостью не выходит за рамки частных оценок идеи. Раз ее довели до стадии такого обсуждения, в целом она имеет право па существование.
      Это напоминает стендовое испытание машины, запускаемой в массовое производство. Почему ее подвергают предельным эксплуатационным нагрузкам, далеко выходящим за нормальные? А чтобы посмотреть, какой узел «выскочит» первым, и затем заняться его доводкой, сделав конструкцию в конечном итоге более надежной.
      «Мозговой штурм» — принудительная форма коллективного творчества. Существуют и произвольные формы. К числу их относятся коллоквиумы.
      Коллоквиум в переводе с латинского — беседа, непринужденный, без критики, обмен мнениями, поиски новых подходов. Известный Пуассийский коллоквиум был созван в 1561 году, чтобы примирить католиков и протестантов. И кибернетика родилась за столом коллоквиумов при участии «повивальных бабок» — представителей многих наук.
      Коллоквиум в Татранска Ломница в общем соответствовал всем канонам. Только организаторы его были чуть пристрастнее, отдавая отчет в том, что приехали специалисты по условиям творческого труда.
      Участников поселили в одном отеле, где оформление вестибюля, по ироническим отзывам, вызывало кровожадные инстинкты, а ночью будоражил воображение ярко-синий или ярко-красный цвет мебели. Заседали в одном из залов ресторана, где каждая делегация номинально имела свой стол, где, слушая докладчиков, можно было пить минеральную воду или кофе, но задавать докладчикам вопросы было нельзя. Ели в другом зале ресторана, и после ужина засиживались допоздна.
      Вместе отправлялись на экскурсии. Любовались остроконечными вершинами, которые кутались в пушистых облаках и затем вдруг раскрывались, сверкая только что выпавшим снегом. Вместе гуляли вблизи отеля между двумя церквушками: католической, новомодной, из бетона, стекла и алюминия и протестантской, по-старинному строгой, почти аскетической. Последняя ночью светилась своей белизной на черном фоне леса, и к ее закрытым дверям вела таинственная извилистая тропинка. Мы восхищались этой красотой и уходили спать с мыслями завтра снова увидеть ее. И однажды кто-то сказал: «Вот бы церквушку во двор нашего института, и жар-птица творческих удач прилетала бы к нам каждый день».
      Как всегда, в ночь перед отъездом не хотелось спать, и особенно остро проявлялось чувство незримого коллектива. Профессор из Карл-Маркс-Штадта хотел сказать всем что-то очень теплое, но потом взял мел и написал на доске, которую еще не сняли в ресторане: «Мне кажется, что если между народами нет истинного сотрудничества, то это происходит оттого, что люди друг друга не знают и поэтому друг друга боятся. Людям ненавистно то, что внушает им страх. Но люди не боятся того, что им хорошо знакомо. Поэтому необходимо ближе узнавать людей, больше с ними общаться. А если знаешь людей — нельзя их не любить» (Жорж Сименон). Вот так в науке. Так и среди специалистов.
      Личность не «табу»
      У человека для того и поставлена голова вверху, чтобы он не ходил вверх ногами.
      Козьма Прутков
      Братиславский экспресс, рассекая поперек страну от польской до австрийской границы, увозил участников коллоквиума. Поезд бросало из стороны в сторону на узкой колее, и проходившие пассажиры падали от толчков в открытые двери купе, где шел дорожный семинар. Тема семинара: творчество — это интеллект, интеллект — это личность.
      В разговоре часто повторялось ТЭРА. Это формула интеллекта: Т — творческий склад, Э — эрудиционный склад, Р — рутинность, А — активность. Все четыре показателя взаимосвязаны и в сумме дают константу.
      Раньше одним ученым платили мало, другим не платили ничего. Теперь, когда людские ресурсы науки соизмеримы с такой отраслью хозяйства, как, например, строительство, возникает вопрос: одинакова ли роль ученых в науке и одинаково ли всем принадлежит заслуга движения вперед?
      По этому поводу французские социологи неожиданно для себя получили, а советские интерпретировали следующие факты: науку двигает вперед только 3 процента активных творческих работников, которым принадлежат чуть ли не половина всех открытий. Помогают им в этом 16 процентов активных лиц промежуточного и чисто эрудиционного склада. Итого приблизительно 20 процентов. Еще 30 — люди с пассивным интеллектом, которых нужно толкать, чтобы они что-нибудь делали. И остается еще половина научных работников, которых называют рутинерами и лучшее достоинство которых усидчивость и аккуратность.
      Можно оспаривать точность этих цифр, допускать, что в других, ненаучных, коллективах соотношение будет несколько иным. Однако очевидно: все люди очень разные, и это в административной работе следует учитывать.
      Может возникнуть вопрос, нужно ли науке столько рутинеров? Трудно сказать. В том, что они действительно нужны (может быть, в меньшем количестве), не приходится сомневаться: наука состоит не только из открытий, но и огромного объема «черных» работ, и кто-то должен собирать и регистрировать факты, получая премии за адское терпение, повторять одни и те же опыты.
      Одна из ошибок у администраторов состоит в том, что делается выбор между двумя дисциплинарными крайностями: закрутить ли всем гайки насколько можно (конечно, не сорвав резьбу) или, напротив, ослабить их, полагаясь на сознательность людей. И то, и другое неверно. Нужно уметь закрутить Иванову, открутив при этом Петрову для предоставления большей инициативы, правда, будучи всегда готовым, если потребуется, сделать наоборот. В этом и состоит гибкость руководства. А Иванову нечего говорить: «Почему это Петрову можно, а мне нельзя?»
      Но вернемся к формуле ТЭРА. Т + Э = И — интеллектуальный показатель, в котором отражаются три составляющих мышления — анализ, интуиция и вера. Настоящий ученый больше полагается на анализ. У художника преобладает интуиция, у фанатика — вера. И-А = П — интеллектуальная продуктивность, которая больше бросается в глаза. Т-А = ТП — творческая продуктивность, что особенно важно в науке. Не будем забывать, что все это только модель, имеющая, однако, практический смысл.
      Представим себе двух человек с одинаковой интеллектуальной продуктивностью; только у одного она за счет большей величины И, у другого — за счет А. Значит, механизм интеллектуальной продуктивности неодинаков, и было бы наивно методику одного «Как я работаю» рекомендовать всем желающим научиться хорошо работать. Или вот третий человек, тоже слывущий неплохим работником, но интеллектуальная продуктивность у него низкая, а общая работоспособность высокая. Очень часто именно такой человек прекрасно справляется с рутинной работой.
      Однажды интеллектуальное обследование проходила пожилая, с изможденным лицом женщина. У нее трудная судьба: тридцать лет заботилась об инвалиде-муже, не закончила среднюю школу, не имеет определенной специальности, но урывками что-то читает и может поразить собеседника неожиданностью суждений. Вот ее формула ТЭРА: 3,0 — очень хорошо, 2,5— неплохо, 2,8 — очень много, 1,7 — очень, мало. И = 5,5 — прекрасный. П = 9,35 — никуда не годится. Пациентка имела редкие прирожденные, но, к сожалению, не реализованные возможности; однообразная жизнь усилила показатель рутинности, из-за этого упала активность.
      С возрастом Т несколько уменьшается, Э возрастает (мы уже знаем — это закон Кларка), А уменьшается, и в самые преклонные годы также уменьшается И — все это за счет Р.
      Итак, мы можем классифицировать людей на активно-творческих, пассивно-творческих, активно-эрудиционных, пассивно-рутинных и так далее.
      Оказывается, ничего не читать — не значит иметь пониженный интеллект, чтение не освобождает от необходимости думать, и те люди, через головы которых проходят потоки осознанных мыслей, не обязательно проделывают большую умственную работу. К сожалению, есть еще много таких, кто предпочитает книге игру в домино, часами, не меняя позы, смотрит телевизор, с возмущением покидает зрительный зал, где демонстрируется серьезный кинофильм, и систематически притормаживает мыслительные процессы действием алкоголя. Интеллектуальные возможности человечества еще далеко не исчерпаны.
      Писатель и философ Р. Уэйл сказал: «Человек не выносит, когда ему говорят о трех вещах: о том, что у него плохой вкус, что он не умеет хорошо относиться к людям и что он не умеет думать». И все это потому, что одно, второе, третье трудно доказать. Когда-то, во времена Галена, «табу» было заглянуть внутрь организма человека. На нашей памяти — операции в областях сердца и мозга. Сейчас мы остро ощущаем «табу» — личность. Впрочем, это может приносить известные удобства: легко спрятать оценку человека за ширму субъективности. Я знаю даже психологов, восклицающих: «Личность — ведь это так сложно, так условно. О чем здесь серьезно говорить?»
      Однако проблема «человек — человек» начинается с личности, и это «табу» непросто обойти.
      Личность определяет психика, здоровье, интеллект, характер, отношение к окружающим, отношение к обществу. С другой стороны, принимаются во внимание развитие личности, ее целостность, убеждения, самооценка, устойчивость, потребности вообще и осознанные потребности. Потребности бывают низшие — витальные (питание, самосохранение, сексуальное влечение) и высшие — интеллектуальные, моральные, эстетические.
      По мере развития личности меняется ее структура. От первого класса школы к вузу возрастает значение таких показателей, как волевые качества, отношение к себе, отношение к труду, способности, убеждения; относительно уменьшаются — отношение к учебе, к учебникам и другим школьным вещам, значение дисциплины. Для пятиклассника очень важны его интересы и склонности и отношение к педагогам. В восьмом классе он больше приглядывается к одноклассникам, серьезно относится к общественным поручениям и жизненным планам. В десятом классе бурно проявляются эмоционально-динамические качества и вновь приобретают значение интересы и склонности.
      Как формируется тезаурус информационных интересов личности, можно проследить на примере кино. Бригада социологов опросила зрителей многих городов СССР и установила, что в возрасте 16-18 лет больше всего импонируют четкий ритм фильма, быстрый темп и яркие образы, между 19 и 23 годами уже ищется какая-то мысль, идея, в 24-30 к этому добавляется форма и в 41-50 лет обращается серьезное внимание на режиссерскую работу. В еще большем возрасте вкусы начинают приближаться ко вкусам детей.
      По-разному воспринимают кино мужчины и женщины. Из того, что вышло в 1963 году, больше понравился мужчинам фильм «Все остается людям», а женщинам — «Оптимистическая трагедия».
      По сведениям эстонских социологов, человека с образованием до четырех классов кино только в 11 процентах случаев заставляет задуматься и у 3 процентов вызывает желание спорить, тогда как уже при незаконченном высшем образовании эти показатели возрастают соответственно до 57 и 40.
      Социологи кино пытаются чертить первые карты распределения вкусов и выясняют, что предпочитают в целом горожане и деревенские жители, северяне и южане, население отдельных союзных и автономных республик.
      Почти аналогичные выводы были сделаны в области живописи.
      Доктор технических наук В. Налимов, имя которого читатель-эрудит наверняка запомнил, когда шла речь о борьбе вероятностного подхода с детерминистским, однажды обратил внимание на серию репродукций картин художников-модернистов из собрания Государственного музея изобразительных искусств имени А. Пушкина в Москве. Он задал себе вопрос: как относятся к этой живописи обычные люди, не эстеты?
      Если известное суждение «о вкусах не спорят» следует понимать буквально, то оценки картин достаточно большого числа людей (назовем их «экспертами») распределяются нормально, образуя классическую колоколообразную кривую Гаусса: значительное число оценок будет группироваться около какого-то среднего значения, количество оценок выше и ниже этого значения уравняется, и чем больше отличается от средней, тем их меньше. Когда кривые для разных картин не сходятся по положению пика на шкале оценок — значит, существует определенная значимость картин. Если пик очень высок и мало оценок, сильно отличающихся от средней, по-видимому, о вкусах нужно спорить, ибо существует какой-то объективный критерий. И наконец, когда кривая оценок не симметрична и тем более имеет несколько пиков, — существуют вполне определенные разные вкусы для каких-то демографических и социальных групп, где выделяются личности типичной структуры и развития.
      Какое из предположений верно, не так уж трудно проверить. Только какую шкалу оценок выбрать? Предложить экспертам оценивать картины по пятибалльной школьной шкале, значит, натолкнуться на случай, когда пятерка, скажем, Моне Лизе «Джоконде» потребует ставить единицы всем другим картинам. Этот недостаток устраняется при способе ранжирования — расстановки картин в том порядке, как они экспертам нравятся; но тогда отсутствуют абсолютные оценки и расстояния между оценками. Тем самым, даже если эксперту нравятся все картины или же все они не нравятся, будет установлена определенная последовательность: что нравится (или не нравится) больше и что меньше.
      При этом важно следующее: эксперимент не ставил задачу определения общественной значимости художников и их картин, тем более что представленные репродукции имели разное качество исполнения и разные размеры. Интересовал сам принцип оценивания: если художник — это источник информации, а зритель (реципиент) — приемник, то картина — средство передачи информации, реализуемое с помощью языка живописи. И художник, и реципиент — личности, и в зависимости от личностных особенностей может передаваться и получаться разная информация.
      В. Налимов стал предлагать своим коллегам — математикам и физикам — ранжировать репродукции и собрал интересный статистический материал. Построенные кривые распределения оценок оказались разными для разных картин — и по положению, и по конфигурации. С одной стороны, выделялись картины, которые воспринимались не так, как другие. С другой стороны — группа экспертов, воспринимающих живопись по-своему. Тезис «о вкусах не спорят» оказался правильным в его узком толковании: единого мнения быть не может, но существуют определенные разные мнения.
      Исследование нужно было продолжить. Вокруг инициатора собралась группа: математик, программист, художник и информационный работник — автор этой книги. Решили сделать новый набор репродукций, ограничившись произведениями беспредметной (абстрактной) живописи, чтобы выделить чистую эстетику красок и форм, не отвлекая экспертов содержанием. Число картин было ограничено девятнадцатью, чтобы «эксперты» испытывали меньшие трудности при расстановке.
      Репродукции стали путешествовать по московским институтам. Как относились к эксперименту ученые-эксперты? По-разному. Одни (многие) с восторгом и участием. Другие с осторожным интересом и предубеждением, что все это недоступно их пониманию. Третьи категорически отказывались участвовать в опыте, даже не выяснив его суть (среди них было в десять раз больше лиц пожилого возраста, чем среднего, и ни одного молодого ученого). Кстати, с этим обстоятельством сталкиваются все СОЦИОЛОГИ, фиксируя тем самым определенные свойства личности и социальной группы. В целом коллекцией картин чаще восхищались физики и математики и реже — гуманитарии. Итоги превзошли ожидания.
     
      Лучшая картина
      Во-первых, выделились 9 типичных «женских» и «мужских» картин, а по 5 картинам, оказывается, можно определить возраст реципиента с точностью до десяти лет. Характерным примером служит фреска известного художника Р. Мата в здании Секретариата ЮНЕСКО в Париже, изображающая борьбу рациональных сил с иррациональными и проникнутая определенным техно-космическим звучанием. Она выдержана в мрачных синих тонах с желтыми и красными вкраплениями, и на первые места ее поставили 10 процентов экспертов в возрасте до 30 лет, 33 процента — от 30 до 50 лет и 72 процента лиц — старше 50 лет. Оказалось, что одним из индикаторов возраста является цвет: более светлые тона, яркие и спорные сочетания чаще нравятся молодым.
      18 картин из 19 стали индикаторами профессиональной специализации. Вот выводы. Биологи больше предпочитают природные краски и формы, чутко реагируют, когда «в природе так не бывает», и не признают прямого заимствования изобразительных средств как из природы, так и из техники; кроме того, они испытывали несколько большие трудности при расстановке. Физикам и математикам нравятся сложные, запутанные композиции; при этом как личности они обнаруживали самую большую несхожесть во взглядах. Техники склоняются к строгим геометрическим формам, любят чистые цвета, плохо разбираясь в полутонах и сложных цветовых гаммах, и чаще голосуют за картины с инженерным звучанием. Гуманитарии обычно ищут хотя бы иллюзию предметности и труднее всего идут на ассоциации. Лица, относящиеся по склонностям, образованию и опыту работы сразу к нескольким из этих категорий, обнаруживали соответствующее смешение при расстановках; при этом у них проявлялась такая же, как у физиков и математиков, личностная индивидуальность.
      Одну-единственную картину — «Вита сегрета» итальянского художника Дж. Сантомазо, как оказалось, чаще предпочитают те, чьи родители имеют начальное образование, тогда как выходцы из интеллигентных семей обычно отводили ей последние места.
      Наряду с естественниками большую трудность и нерешительность при расстановке испытывали женщины-ученые, выполняющие рутинную работу. Творческих личностей явно привлекают картины, заставляющие думать и вызывающие неожиданные ассоциации. Не говорит ли это о том, что среди гуманитариев меньше лиц такого склада? Творческие работники, а также в целом женщины и молодые ученые более эмоционально воспринимают живопись. Среди тех, кто после расстановки выразил желание иметь у себя некоторые репродукции (необязательно для того, чтобы повесить на стену, а просто изредка смотреть на них) — больше творческих работников, а также в целом мужчин и молодых.
      Итак, личность, несмотря на свою неповторимость, в чем-то обнаруживает сходство с другими личностями и входит с ними в разные социально-демографические группы. Все свойства личности тесно связаны между собой: структура интеллекта, психика, характер, культурно-образовательный уровень, вкусы.
      Существуют люди, представляющие закрытую (интраверсную) информационную систему: внутренние потоки информации преобладают над внешними и захватывают прямую долговременную или ассоциативную память. К ним относятся многие специалисты. Тезаурус у них стабильный, то есть почти не перемещающийся в информационном пространстве и потому предрасположенный к вырождению.
      Существуют идеальные специалисты — социальные амбаверты (то есть не интраверты и не экстраверты): внешние и внутренние информационные потоки уравнены, при этом, как правило, доминирует ассоциативный тип памяти. Тезаурус их интересов постоянно перемещается в информационном пространстве. В искусстве они ищут решение жизненных проблем и придают значение его экспериментальной роли.
      Есть культурные дилетанты — экстраверты — открытые информационные системы, но потоки информации обычно не заходят глубже прямой долговременной памяти. В искусстве им нравится модная дискуссионность.
      И наконец, есть обыватели: информационная система у них не развита, по мощности внешние и внутренние потоки хотя и уравнены (амбавертная система), но мощность явно мала для удовлетворения естественных информационных потребностей. Это объясняется тем, что процессы не заходят глубже внешней, оперативной памяти, и пока человек «ест» — он «сыт». Характерным примером служит пресловутый образ старушки, которую можно встретить в любом городе и на любой улице и которая прекрасно знает, кто где живет и что в каждой семье делается. Эта старушка обрабатывает объемы информации, эквивалентные тому, что делает главный инженер какого-нибудь завода. И налицо все основные информационные процессы: она более или менее активно собирает информацию, хранит в своей оперативной памяти, немножко видоизменяет (творческое отношение?) и активно передает другим.
      Если вы присмотритесь к обывателям в кино, то выделите несколько их типов — сентиментальных, развлекающихся, патетиков и эклектиков. Сентиментальность чаще проявляется у молодежи и женщин с начальным и средним образованием. Развлекающиеся — чаще рабочие-мужчины. Патетики — люди пожилого возраста со средним образованием, пенсионеры, домохозяйки, сельские жители; их страсть — фильмы о необыкновенных людях и экзотика. Эклектики — тоже большей частью пожилые крестьяне и рабочие, пенсионеры, с небольшим образованием; им нравятся почти все фильмы.
      Здесь важно сделать следующий вывод, к которому мы еще вернемся: если специалист чаще находится под угрозой информационных перегрузок и интуитивно старается оградить себя от лишней информации, то обыватель чаще испытывает информационный голод и вынужден прибегать к искусственно создаваемым информационным ситуациям. Это особенно удается игрокам в настольные игры.
     
      Глава 3. Профессия — кому кем быть
      Началось в Териоках
     
      Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?
      Козьма Прутков
     
      Сентябрьский ветер гонит тучи над Финским заливом. Шумят верхушки сосен. Но в лесу тихо, тепло и пахнет вереском.
      Певучее слово «Териоки» (Зеленогорск) ассоциируется с И. Репиным. И правда, его усадьба Куоккала совсем недалеко отсюда. Затихли в «Северном Артеке» ребячьи голоса, а через несколько дней лес заполнится голосами взрослых: триста работников всех министерств и ведомств съедутся на Всесоюзную научную школу по документальным системам. Пока же мне нужно написать статью о тестах и приготовиться с бригадой ленинградских психиатров к первому в стране групповому тестированию.
      Действие происходит в 1971 году.
      В популярных журналах можно встретить описание психологических игр, именуемых тестами. Это приятное развлечение дома и в гостях. И не только развлечение.
      Вся занимательность личностного игрового теста, его пикантность заключаются в том, что он говорит определенную долю правды, которую испытуемый знает и скрывает, не знает и боится — или же не боится — знать.
      У подавляющего большинства слово «тест» вызывает в памяти эти игры и недоверие, когда в них вкладывают более серьезный смысл. Выпуск издательством «Мир» перевода книги известного английского психолога Г. Айзенка «Проверьте свои способности», ставшей «бестселлером» за рубежом, несколько поколебал эти представления. На примере того же, но достаточно обширного игрового материала автор показывает, как самому достаточно точно определить скорость протекания умственных процессов. При этом оставляются в стороне более трудные и еще более надежные «профессиональные» тесты, находящиеся на вооружении психологов и психиатров.
      Вопреки представлениям, история тестов не такая уж короткая, и есть сферы, где о них не спорят, а успешно используют: при отборе космонавтов и летчиков, в клинической практике, для обнаружения неисправностей в электронных машинах. Другое дело — психология нормальной личности в нормальных условиях. Здесь, как сравнительно недавно писал выдающийся специалист по исследованиям личности профессор В. Мясищев, тесты, «которые за рубежом чрезвычайно распространены, у нас же либо неизвестны, либо не применяются как по соображениям критической требовательности, так и по мотивам робкой осторожности». С тех пор положение резко изменилось и продолжает меняться на наших глазах.
      Уже несколько лет в Школе ученых-организаторов при Московском Доме научно-технической пропаганды каждый учащийся получает свой психологический портрет и учится такие же портреты делать сам. Тесты изучают в некоторых ведомственных институтах повышения квалификации, Б целях оптимальной расстановки кадров тестируются сотрудники ряда проектных организаций Москвы, Новосибирска, Тулы.
     
      Проверьте свои способности
      В начале века пионер в области детской психиатрии А. Бинэ опубликовал во французском академическом журнале тест для определения умственных способностей детей в возрасте от 3 до 13 лет. Этим способом довольно легко узнать, как протекает умственное развитие ребенка и какие нужно вносить коррективы в его воспитание и обучение. Несмотря на очевидную полезность, тест шокировал многих психологов, возмутившихся от одной мысли, что в психологии возможны количественные методы. Сейчас эти консерваторы во Франции уже вымерли, а консерватизм расцветает на новых позициях научного прогресса. Любопытно, что тест Бинэ, хотя и в несколько измененном виде, применяется до сих пор. В 20-30-е годы получили популярность профессиональные тесты для выявления способностей и навыков к выполнению тех или иных производственных операций, где главным критерием служит время. Придумали множество тестов в виде наборов простых инструментов, разрезных картинок, сложной формы кубиков. У будущего часовщика проверяется умение быстро втыкать пинцетом булавки в мельчайшие отверстия, у механика — подбирать и привинчивать гайки к штифтам, у летчика — быстро реагировать на разные сигналы.
      Когда в США вышел закон, предоставивший ветеранам второй Мировой войны право возвратиться на прежнее место работы, приобрести новую специальность или получить высшее образование за счет государства, американские психологи воспользовались этим, чтобы внедрить в практику более специальные, в том числе интеллектуальные, тесты. В отдельные месяцы осени 1946 года через бюро профотбора при Нью-йоркском университете проходили испытания до 30 тысяч человек. Оказалось, что интеллектуальные тесты могут заменить обычные экзамены, проверяя не знание отдельных фактов (которые ветераны, естественно, могли позабыть), а общий уровень подготовки, необходимый для поступления в вуз.
      Стерев на низеньком столе утреннюю росу, я поставил перед собой увалень-боровик, чтобы любоваться им, и приготовился писать. Через кусты быстро шел человек с большим чемоданом.
      — Здравствуйте, меня зовут Олег Александрович. Я в Школу.
      — Но она откроется через пять дней.
      — А я хочу еще учиться тестам.
      — Кто вы по специальности?
      — Психолог.
      — Детский?
      — Нет, взрослый, производственный психолог.
      — Ну это другое дело. Производственных психологов настолько мало у нас, что каждого можно носить на руках.
      — Положим, меня трудно носить. Я тяжелый. Но готов служить вам верой и правдой все пять дней или немногим больше.
      Мы познакомились и на следующий день оживленно ходили по мокрой траве, стараясь не наступать на спелую бруснику. Олег Александрович был чуточку скептик. Он нападал на собеседника ровно настолько, чтобы растормошить его, а затем отступал, увлекая за собой.
      — Я понимаю, тесты — это важно, но не очень доверяю им.
      — В аналитический метод нельзя верить или не верить. Разве вы слышали, чтобы химик говорил: этому методу он верит, а тому нет? Но он скажет: тот метод грубый, зато быстрый, а этот точный, но трудоемкий.
      — Химические анализы можно проверить, а личность?
      — Химические анализы тоже не всегда проверяются, например в ходе металлургической плавки. А личность можете проверить, если знаете ее давно. В конце концов, любое испытание — это тест, но то, что понимаем мы с вами, — испытание автоматическое с гарантией необходимой точности.
      — А, понимаю. Это как лекарство. Если оно вылечивает в семидесяти процентах случаев — его запускают в производство.
      — Да, вот вы рекомендуете человека как безусловно честного, поскольку знаете его двадцать лет. А я не верю и требую доказательств. Тогда вы копаетесь в своей памяти и извлекаете факт, свидетельствующий о его честности. Я пожимаю плечами и говорю: «Очень может быть, но вспомните что-нибудь еще». И вы снова думаете и снова выдаете мне один факт. Если вероятность сделать неверный вывод из первого факта равна нулю целых и шести десятых, а из второго — нулю целых и четырем десятым, то произведение этих вероятностей нуль целых и шесть десятых на нуль целых и четыре десятых равно нулю целых и двадцати четырем сотым, гарантия правды увеличивается. И я мучаю вас до тех пор, пока не буду полностью уверен.
      — Да, но если вы при этом доверяете мне.
      — Это уже другой показатель — валидность: знание, умение, желание и возможность реципиента давать необходимые сведения. Это тоже учитывает тест и снабжает определенными инструкциями тестолога. Кстати, «валидность» — действительность — и «инвалид» — недействительный — слова одного и того же корня. Главное, чтобы реципиент не чувствовал подвоха.
      — Но это очень трудно, особенно в наше время. Возьмите медицину. Спорят сейчас, кого и от чего охраняют халаты: то ли больного от врача, то ли наоборот. А может быть, халат — мундир, чтобы отдавать ему честь. Раньше, когда врача и пациента обычно разделял высокий культурно-образовательный барьер, считалось вполне этичным полное моральное подчинение и безусловная вера в искусство врачевания. Теперь же больной нередко выставляет напоказ свое неверие, сравнивая, кстати, достижения медицины с такими областями, как исследование космоса. Больному мало знать — чем лечиться, он хочет знать — почему именно так, а не иначе.
      — Поэтому прогрессивный врач уже ищет иных контактов с пациентом, видит в нем не объект лечения, а субъекта, союзника в борьбе с болезнью. В этом «психологичность» современной медицины.
      — И тестологии?
      — И тестологии. Тестолог испытывает аналогичное, если не большее давление со стороны тестируемого. Он не может играть роль мага и волшебника, научной «цыганки», толковательницы снов, отгадывающей мысли и предсказывающей судьбу. Поэтому он заключает с ним договор о дружбе и сотрудничестве, получив согласие быть экспертом самому себе. Учитывая при этом, что, во-первых, не все бывают достаточно компетентными, чтобы вести экспертизу (не обязательно глупыми, не умеющими анализировать, но и, может быть, слишком умными, придающими всему этому слушком большое значение). Во-вторых, личность тестируемого окружает психологический барьер «страусового крыла», и он нередко предпочитает не знать о себе ничего, чем неожиданно узнать плохое. Иногда любопытство перевешивает, а иногда и нет.
      — Что-то мы такой термин не проходили.
      — А это наш информационный термин. В-третьих, человек ограждает себя из чисто престижных соображений, поскольку одним из условий нормальных отношений с людьми является обеспечение собственного авторитета. В-четвертых, цели, которые ставит тестирование, могут просто не отвечать его информационным потребностям (это уже другой, резонансный, барьер).
      — Как я понимаю, вам нужен самый благожелательный тестируемый?
      — Большая благожелательность — тоже плохо. Это может обернуться «медвежьей услугой». Самая высокая валидность — при среднем уровне мотивации: не враждебность и не участие, а просто интерес. И такой интерес проявляют больше мужчины, чем женщины, больше молодые, чем пожилые, больше подчиненные, чем начальники, и те, кто имеет более высокое образование и занимается общественной работой. Это общая социологическая черта.
      — Может быть, обратимся к фактам? Как вы, тестологи, боретесь за валидность?
      — Например, тест, разработанный в двадцатых годах швейцарским психиатром Роршахом. Вы, конечно, помните, как в первом классе с удовольствием капали на бумажный лист чернила, а потом сворачивали его пополам и затем с интересом рассматривали, что получилось? Чернильные пятна, оказалось, размазываются по определенным правилам и в то же время служат стимулятором для фантазии, ассоциирующей их с теми или иными образами. Изучив возможные формы пятен, Роршах пришел к выводу о существовании определенной связи их интерпретации с психической структурой. А вы без подозрительности будете играть со мной в эту игру, если вообще согласитесь.
      — Вот именно. Воображаю лица моих сослуживцев, когда они капают и размазывают, а я после этого советую, какую работу им лучше всего выполнять. Психиатрам легче: у них больные, которые в известном смысле подчиняются им.
     
      Тест Роршаха
      — Хотите аналогичный тест на основе репродукций картин абстрактной живописи? К этому роду живописи все проявляют если не интерес, то любопытство. Сейчас этот тест проходит испытание в двух московских школах: выпускники расставляют картины в том порядке, как они им нравятся, что позволяет выявить их самую общую профессиональную наклонность, разумеется, ничего не предопределяя и не навязывая.
      — Меня вообще интересуют тесты как игры. Все эти задачи на сортировку, систематизацию, выборку, дополнение, складывание картинок и слов. Ими действительно можно увлечь.
      — Да, но главный недостаток игровых тестов: они не подходят тем, кто не любит играть. К сожалению, в эту категорию попадают многие творческие работники. Поэтому все-таки самые популярные — тесты-вопросники. Но об этом завтра.
      — Еще только один скептический вопрос. Нельзя ли привыкнуть к тестам и научиться быстро решать предлагаемые задачи?
      — Формально можно. Некоторые зарубежные критики тестов считают, что ребенок, сталкиваясь с тестами в яслях, детском саду и в школе, постепенно адаптируется и получает преимущество перед тем, кто не имеет достаточного опыта. Но объективный анализ показывает, что не все тесты допускают адаптацию, а когда она действительно имеет место, ее следует рассматривать по аналогии с практикой экзаменов: ведь студент-«дневник» с неутраченным школьным опытом быстро приобретает известную «хватку» готовиться и сдавать, тогда как «вечерник», особенно после значительного перерыва, испытывает трудности в сессию, несмотря на предоставляемые ему известные поблажки. Если же тест достаточно сложный и практически лишен престижности, он даже рекомендуется для многократного использования. С таким «флагманом» тестового флота вы познакомитесь в Школе.
      На следующий день, сев на краю обрыва, образуемого огромной старой дюной, мы занялись тестами-вопросниками.
      Когда-то по рукам ходил тест, еще не называвшийся тестом, типа «Что вы знаете о себе?» или «Кто вы такой?». Он состоял из четырех групп вопросов, по четыре вопроса в каждой группе.
      «Можете ли вы пройти без очереди? Часто ли делаете замечания людям? Легко бы поставили двойку плохому ученику? Непримиримы ли вы?» и так далее.
      Точность определяется четырьмя бьющими в одну точку вопросами. Если в группе превалирует «да», то группа получает 1, если «нет» — 0. Комбинации четырех значений дают 16 типов людей: 0000 — обиженный обыватель, 0010 — ученый интеллигент, 1000 — мрачный тиран… Как видим, ни точность, ни валидность здесь невелики, и тест является не более чем занятной игрой.
      Всякая вопросная форма чревата двумя неприятными моментами. Первый: можно ошибиться, строя конструкцию ответа на вопрос «Непримиримы ли вы?» — «Нет, я не непримирим». Особенно, когда вопросов много и тестируемый к тому же не в ладах с русским языком. Второй момент: вопрос в какой-то мере уже предопределяет ответ. Если из двух одинаковых групп людей одних спросить: «Правда, что вам часто снятся сны?», — а других: «Правда, что вам редко снятся сны?» — полученные числа положительных ответов в сумме превысят 100 процентов. Срабатывает «Комплекс Панурга» (помните героя Ф. Рабле и его стадо?): склонность некоторых чаще соглашаться с навязываемыми формулировками. Поэтому в достаточно серьезных тестах вопросы переводятся в утверждения, с которыми можно соглашаться или не соглашаться, а утверждения рассчитанные на ответы «да» и «нет», чередуются. Такие тесты все равно называются «вопросными», а точнее — «опросными».
      Вот, например, наш СПИТ — «Социально-психологический интраверсионный тест», определяющий степень замкнутости человека и, соответственно, его пригодность быть руководителем, продавцом, агентом по снабжению. Замкнутость бывает двоякая — социальная — приверженность к месту жительства и работы, дому и семье, и психологическая — желание и умение сходиться с людьми. Стопроцентный интраверт должен на половину всех вопросов ответить «да», на другую половину — «нет»; стопроцентный экстраверт — наоборот:
      «Тихо ненавижу транзисторы»;
      «Не понимаю людей, которые прислушиваются к своим ощущениям и очень заботятся о своем здоровье»;
      «Мне не раз приходилось по поводу других или себя вспоминать поговорку: «Везде хорошо, где нас нет»;
      «С интересом пробую незнакомое блюдо, даже если оно из продукта, который раньше считал несъедобным».
      Однажды на конгрессе в Намюре при безуспешной попытке уловить хотя бы общий смысл доклада с мудреным названием «О многошаговой квазиградиентной оптимизации», который читал, запинаясь, на английском языке русский эмигрант из ФРГ, меня толкнул под локоть сосед — преподаватель из Толедо — и предложил развлечься «Кругом Айзенка». Круг разбит на четверти: верхняя половина — стабильный, нижняя — нестабильный характер человека; правая — экстраверт, левая — интраверт; левая верхняя четверть — меланхолик, правая нижняя — сангвиник, правая верхняя — холерик, левая нижняя — флегматик.
      Каждый вопрос записан в альтернативных вариантах ответов на противоположных секторах круга. Таким образом, «Комплекс Панурга» не действует. Отвечающий на вопросы ставит отметки по окружности, и получается «роза ветров»: отметки группируются в какой-то части окружности, указывая на определенную структуру личности, имеющую отношение к профессиональной ориентации. Мы так увлеклись этим тестом, что не заметили, как начался следующий доклад.
      Еще лучше, когда вопросы предусматривают не два («да» — «нет»), а несколько вариантов ответов. И если все варианты нетрудны и безобидны, отсутствие установки дает хорошую валидность.
      Так называемым «Аренин»-тестом определяется брачный потенциал, то есть прочность действительных или предполагаемых брачных уз:
      «Больше всего я ценю: 1) любовь и внимательность; 2) мирный характер; 3) доверие».
      «При возникновении жизненных затруднений: 1) сразу же заговорю об этом; 2) подожду — может быть, затруднение пройдет и так; 3) постараюсь решить проблему сам (а)».
      «Свои невольные проступки: 1) постараюсь скрыть, чтобы не причинять огорчения; 2) расскажу, чтобы получить прощение так же, как прощаю сам (а); 3) уверен (а), что эти проступки не так уж важны, и быстро о них забываю» и т. д.
      Каждый вариант имеет свою цену (балл). Наименьшая сумма очков указывает на непрочный брак, и партнерам неплохо бы было кое о чем подумать. Средняя сумма — заурядный брак. Наибольшая сумма — самый прочный брак. По соотношению цифр для обоих супругов психолог видит, кто из них взваливает на себя основное бремя, и дает полезный совет.
     
      Так называемым «Аренин»-тестом определяется брачный потенциал
      С подобным тестом можно поступить иначе: предложить отвечающему самому придумать конец каждой фразы, причем число вариантов будет вполне ограничено. На обдумывание отводится минимум времени, чтобы импульс гарантировал высокую валидность. Психиатры называют это методом незаконченных предложений и особенно любят применять в своих клиниках. Число таких фраз обеспечивает нужную точность:
      «Когда ко мне приближается мой начальник, я…»
      «Моей самой большой ошибкой было…»
      «Знаю, что глупо, но боюсь…»
      «Если все против меня, то я…»
      Когда реципиент затрудняется в ответе, он должен сразу перейти к следующей фразе, что уже само по себе дает тестологу важную информацию. Перефразируя известную поговорку, здесь скажу: «Рука моя — враг мой».
      В клинику Ленинградского института имени В. Бехтерева поступил больной. Медицинский психолог привел его в маленький кабинет, усадил перед собой, приветливо улыбнулся и начал разговор. Потом извинился, сказал, что скоро придет, и попросил в его отсутствие ответить на вопросы необычной анкеты.
      — Думайте, отвечайте, не бойтесь, а ваши ответы помогут мне разобраться в недуге и вылечить вас.
      Больной раскрыл маленькую книжечку-буклет. 25 вопросов о свойствах личности: настроение, самочувствие по утрам, отношение к будущему, школе, незнакомым, друзьям и родителям, отношение к деньгам. По каждому вопросу 13 вариантов ответов-мнений:
      «1. Нехватка денег меня раздражает.
      2. Деньги меня совершенно не интересуют.
      3. Очень огорчаюсь и расстраиваюсь, когда денег не хватает.
      4. Не люблю заранее рассчитывать все расходы. Легко беру в долг, даже если знаю, что к сроку отдать будет трудно.
      5. Я очень аккуратен в денежных делах и, зная неаккуратность многих, не люблю давать в долг.
      6. Если у меня взяли в долг, я стесняюсь об этом напомнить.
      7. Я всегда стараюсь оставить деньги про запас на непредвиденные расходы.
      8. Деньги мне нужны только для того, чтобы как-нибудь прожить.
      9. Стараюсь быть бережливым, но не скупым, люблю тратить деньги с толком.
      10. Всегда боюсь, что мне не хватит денег, и очень не люблю брать в долг.
      11. Временами я к деньгам отношусь легко и трачу их не задумываясь, временами все пугаюсь остаться без денег.
      12. Я никогда и никому не позволю ущемлять меня в деньгах.
      13. Ни одно из определений мне не подходит».
      Статистика вариантов ответов укажет на определенные отклонения психики. Можно специально расположить и пронумеровать все варианты, и тогда график-гистограмма ясно покажет пик — максимум значений, приходящихся на один номер.
      И этот же тест применяется в отделе кадров академического института. Психолог дает молодому специалисту буклет:
      — Отвечайте на вопросы искренно. Не старайтесь приукрашивать себя: я сразу это замечу, и вам же будет неудобно. Мнение, которое я составлю о вас, поможет руководству решить, чем будете вы заниматься, какие из порученных дел вам будут лучше всего удаваться и где улыбнется вам научное счастье.
      Психиатрия для нормальных людей
      Пороки входят в состав добродетели, как и ядовитые снадобья в состав целебных средств.
      Козьма Прутков
      Триста человек заняли свои места. Сегодня будут не лекции, читаемые одними специалистами для других, а практические занятия по тестам и анкетному методу. Бригада ленинградских психиатров приступила к работе.
      — Товарищи! Каждый из вас получил книжку с пятьюстами шестьюдесятью шестью вопросами-мнениями и анкеты-матрицы с пятьюстами шестьюдесятью шестью пронумерованными клетками. Если вы согласны с предлагаемым вам мнением, перечеркните верхнюю часть клетки, если не согласны — нижнюю. Помните, в тесте работают несколько детекторов и будьте предельно внимательны. Каждый из вас может оставить анкету анонимной, проставить инициалы либо полностью фамилию. Проставившие инициалы получат свою психологическую характеристику по шести показателям. Для написавших фамилию открыты двери нашего лесного психиатрического кабинета, и профессор даст о вас сведения по более расширенной программе.
      Итак:
      «1. Вам нравятся научно-популярные журналы по технике.
      2. У вас хороший аппетит.
      3. Чаще всего вы просыпаетесь утром свежим и отдохнувшим.
      4. По вашему темпераменту вы могли бы работать в библиотеке.
      5. Вы легко просыпаетесь от шума.
      6. Любите читать в газетах фельетоны и заметки о происшествиях.
      7. Ваши руки и ноги обычно теплые…»
      Тридцать лет назад перед научными работниками Миннесотского университета в США была поставлена трудная задача: разработать диагностическую систему психических заболеваний. Если в медицине, как нередко говорят, меньше науки и больше искусства, что же тогда говорить о психиатрии? И кто такой психиатр: ученый, утешитель, чародей?
      Нужен огромный клинический опыт, чтобы не разойтись в диагнозе на консилиуме и разобраться в десятке патологических отклонений, составляющих костяк психических заболеваний. Там, где порой проблематичен даже столь обычный для медицины процесс, как лечение. Помимо всего прочего, существуют этические трудности, непонимание таинственного механизма интеллекта и из-за этого боязнь потерять рассудок, почти средневековый ужас перед умалишенным. Непредосудительно обратиться к глазному врачу или терапевту, но человек не может пока непринужденно сказать сослуживцам, что был на приеме у психиатра.
      Правда, теперь все чаще говорят о психопрофилактике и психогигиене, как и профилактике и гигиене вообще. Начинаются широкие психические обследования. Психиатр снимает с себя мантию таинственности и пишет популярные книги для «Эврики», выступает с лекциями, открывает свой кабинет в заводском цехе, ищет контакты с психологами, социологами, кибернетиками.
      Но вернемся в Миннесотский университет. Трудная задача была решена, и, надо сказать, остроумно.
      Сначала решили обратиться к самим психиатрам, стучали в двери их кабинетов и просили разрешения присутствовать на приеме. Как известно, эти врачи большей частью разговаривают с больными. Умение вести беседу — вот что ценится здесь. Ибо это почти единственный способ извлечения нужной информации. По-видимому, разработать хорошую диагностическую систему — значит, найти способ формализации сведений, извлекаемых при разговоре, чтобы с минимальными усилиями и в короткий срок узнать то, что нужно.
      Кропотливо выделялись из словесной руды элементарные мысли-мнения. Постепенно составилась коллекция, насчитывающая несколько тысяч таких мнений. Ее дали на просмотр тем же знатокам-психиатрам. Каждый голосовал за те мнения, которые считал важными в диагностической практике, не аргументируя, почему они важны. Если большинство голосовало «за» — мнение оставлялось. Так после чистки получилась «энциклопедия мнений». Ее назвали «Эм-Эм-Пи-Ай», что значит: «Миннесотский многофакторный личностный опросник». Потом психологи долго шлифовали каждое мнение, упрощая его смысл и снимая престижность. Потом в разных странах переводчики переводили опросник на другие языки, и снова психологи шлифовали перевод, сверяя его с языком оригинала. Эта работа в мировом масштабе еще окончательно не завершена.
      В вопросник сразу заложили два «детектора» — внимательности (общая валидность) и лжи (природная неискренность). По существу, это самостоятельные тесты.
      Первый из них включает 64 мнения, позволяющие проверить, насколько тестируемый был последовательным при ответах и нет ли здесь элемента случайности. Эта цель достигается контрольными вопросами, прямо или косвенно проверяющими непротиворечивость ранее высказанным мнениям, а также подсчетом ответов, не совпадающих со статистическим большинством.
      Если приводится вопрос, на который более 90 процентов людей говорят «да», а вы утверждаете «нет» — это еще ни о чем не говорит (мало ли какие у вас были на это причины). Когда же несовпадение повторяется 10-15 раз, вступает в силу теория вероятностей, исключающая возможность такого частого несовпадения. При более чем 15 несовпадениях результаты тестирования вообще бракуются. Здесь большую роль играют условия проведения эксперимента. Если опрос проводится в шумном помещении, где ходят, заглядывают через плечо и сами тестируемые ведут себя несерьезно, комментируют, советуются с соседями — вероятность брака резко увеличивается.
      Пример: «Я люблю свою мать». Почти все реципиенты не отрицают этого. Когда же вы утверждаете обратное, тому возможны три объяснения: у вас действительно плохая мать, вы сами плохо относитесь к ней или же просто ошиблись. В данном случае возможная ошибка берется на учет, и при ее повторениях «детектор» бьет тревогу.
      «Детектор» лжи включает 15 вопросов, про которые можно сказать, что психолог-«доводчик» не снял с них полностью налет престижности. На этом и ловится тестируемый. И здесь одно попадание ни о чем не говорит. С престижным признанием «Мои манеры за столом в домашних условиях не так хороши, как в гостях» не согласиться — значит либо солгать, либо заявить о повышенных требованиях к собственным манерам. «Детектор» на всякий случай это запомнит, а через некоторое время задаст вам другой вопрос, совсем не по поводу манер, и снова посмотрит, что вы ответите.
      Когда я впервые познакомился с «Эм-Эм-Пи-Ай», то, естественно, первым делом решил испытать его на себе. Тестируемым и экспертом был я сам, стесняться было некого, и в глубине души я рассчитывал на самую высокую оценку по искренности. Но надежда не оправдалась. Нет, я не получил плохой оценки; она была более чем приличная. Но не лучшая. Как у некоторых других. Позже, детально разобравшись, что такое «детектор» лжи, и помня, по-видимому, как действуют его ловушки, я подвергнул себя повторному тестированию. Результат был тот же. Сработал автоматизм.
      К настоящему времени на основе «энциклопедии мнений» во всем мире созданы сотни тестов, далеко выходящих за пределы психиатрии. «Энциклопедия» действительно оказалась энциклопедичной. Ее эффективность заключается в том, что она не старается поймать беззащитного испытуемого на каком-то варианте ответа, а учитывает любой ответ. Вот, например, мнение № 39: «Бывает, у меня появляется желание что-нибудь разбить». Вы сказали «да» — покатились три шара в лузы нормального характера, импульсивности и потребительского отношения к жизни. Вы сказали «нет» — два шара в пользу депрессивного состояния и зависимости в суждениях (хвостизм). Но возможности метода далеко не исчерпаны. Десятки, если не сотни тестов еще ждут своей разработки. Ряд тестов создан и в нашей стране.
     
      Хвостизм
      Эксперимент затянулся на три с лишним часа. Участники выходили, щурясь, из зала, собирались группами у обрыва, смотрели на плоский залив с плоским Кронштадтом и обменивались мнениями.
      Триста человек — триста психических структур, ни разу не повторившихся, но в чем-то похожих в целом у женщин и мужчин, молодых и старых, творческих работников и рутинеров, математиков и гуманитариев.
      Если мысленно поместить всех людей на большой круглой площади с огненным кольцом психических заболеваний, то мало кто будет находиться точно в центре, а любое расстояние от центра — уже приближение к одной части кольца и удаление от другой.
      И, как в «театре теней», начинают мелькать силуэты, по которым угадываются образы. Хнычет и жалуется на плохое самочувствие ипохондрик. Ему вторит мрачный депрессивный тип. С наслаждением бичуют себя раздражительный психастеник и злобный, склочный психопат. Но вот их заслоняет колоритная фигура маньяка — рвача по натуре, беспокойного, раздражительного и подозрительного эгоиста. За ним следует шизофреник — безразличный к себе и к жизни, язвительный и уязвимый. А подальше от всех держится пара: истерик и параноик. Один — общительный, внимательный к другим, доверчивый, мнительный и тревожный. Другой — справедливый, чувствительный, неуверенный и страшно обидчивый.
      Тени исчезают. Перед нами снова обыкновенные люди, довольно симпатичные, со своими привычками и причудами, со своим отношением к жизни, к себе и другим, но, в общем, очень разные. Здесь и приходят на смену психиатрам психологи и социальные психологи. Они стараются понять, почему девушки ниже ценят себя, чем юноши, а женщины-директора — выше по сравнению с мужчинами-директорами. Почему более импульсивны техники и высшие руководители, чем творческие и административные работники среднего звена. Почему чувство тревоги развито в два раза выше у подчиненных, чем у начальников, и в три раза выше у лиц, примазавшихся к науке. С другой стороны, почему так спокойно чувствуют себя творческие ученые, библиотекари и архивисты? И еще многое другое.
      Два года спустя мы снова беседуем с Олегом Александровичем. Эксперимент в Териоках позволил заложить основу многофакторного исследования личности, разработать нормативы, с помощью которых можно оценивать разные показатели, сравнивая разных людей. В архиве личностной службы накопилось уже более тысячи психологических портретов.
      Только что свой портрет получил Олег Александрович. Сто чисел, над которыми можно размышлять не один день.
      — Ну, как вы находите себя?
      — Сказать, что я потрясен — может быть, немного сильно. Просто мне хочется молча уйти. Но я не уйду. Мне требуются комментарии.
      — Ну, все очень просто. Самое главное, вы свободно прошли по валидности. Но кое к чему здесь можно прицепиться. Во-первых, не очень высокая компетентность: слишком копались в сути вопросов. Во-вторых, тенденция перечить. В-третьих, вы все-таки были невнимательны. Что же касается неискренности, общественной диссимуляции (приукрашивание себя в общественном плане) и медицинской симуляции (жалобы на здоровье), то здесь вы вне подозрений.
      — Что означает эта кривая?
      — То, что у вас прочная, вполне по возрасту психика, правда с шизоидным уклоном.
      — Это опасно?
      — Нисколько. Но если ваша жена имеет такой же пик и муж вашей дочери такой же, то по поводу внуков можно уже беспокоиться.
      — Э, я чувствую, вы клоните к наследственности.
      — А почему бы нет? Впрочем, шизоидный тип психики самый распространенный. Что же касается абсолютно прочной, молодой психики, без предрасположений, то обладатели ее — отнюдь не самые интересные в интеллектуальном отношении люди.
      — Вы хотите сказать, что все интересные — немножко сумасшедшие?
      — Не совсем так. Даже напротив, по статистике среди людей с высшим образованием чаще бывают психически неуравновешенные, но психически ненормальных больше среди имеющих начальное образование.
      — А вот тест ошибся: он определил мне тридцать два года.
      — Ну это не ошибка. Во-первых, точность самого теста плюс-минус два года; а во-вторых, тест определяет не ваш возраст, а статистику признаков старения, которые вы, естественно, можете недобрать или перебрать.
      — Ну конечно, иначе бы все умирали в одно время, за исключением тех, кто попадает под машины.
      — Да, и на этом же принципе построены другие медицинские тесты: потребность в лечении — та же статистика жалоб, алкоголизм — та же статистика признаков, показывающая, какое расстояние отделяет вас от хронического алкоголизма. Независимо от того, пьете вы или нет.
      — Так, ну а о чем говорит ТЭРА?
      — ТЭРА говорит, что творческая и эрудиционная способности у вас уравнены, что в интеллектуальной деятельности вы прежде всего берете активностью, а не интеллектом и, наконец, что вы ненавидите рутину. И еще, что у вас чувства преобладают над анализом, а анализ — над верой. Это значит, что в церковь на старости лет вы не придете, в науке особых успехов вы не добьетесь, а вот в искусстве…
      — Наверное подействовали мои детские домашние спектакли.
      — Идем дальше. Общая работоспособность под стать интеллектуальной продуктивности, отсутствие службистского характера связано с отвращением к рутинности, есть некоторые преподавательские способности и очень высокий школьный потенциал.
      — А я неважно учился в школе.
      — Школьный потенциал не коррелируется со школьными оценками (может быть, это и плохо). Пересилит ли у вас любопытство перед страхом, когда вы увидите змею? А в час стихийного бедствия, когда все прячутся в подвалы, не выйдете ли на улицу, чтобы посмотреть, что делается? Только не называйте это храбростью.
      — Почему?
      — Потому что храбрость не бывает просто так. Она всегда с чем-то связана.
      — Дальше характер. Хорош ли он у меня?
      — По крайней мере нормальный и средней оригинальности: открытый, довольно твердый и волевой, самоуверенный, но без достаточного самообладания и самоконтроля, не живой, но гибкий и слегка неуравновешенный, без импульсивности, чувствительности, эмоциональности, тревоги и мнительности. Честность не исключает поступки, вызывающие осуждение у окружающих, и, может быть, поэтому развита совестливость.
      — Позвольте, все ли ваши подопечные согласны со своими портретами?
      — А несогласие относится к отдельным, частным характеристикам, в основном престижного свойства, как, например, честность. Различия только в эмоциях: одни бурно выражают свой восторг, другие молча уходят.
      — Простите, если можно, следующее.
      — Следующее — отношение к жизни: почти оптимистическое, терпимое, независимое, с хорошей приспосабливаемостью к меняющимся условиям. Отношение к себе: довольно высокая самооценка, без приниженности, самоотчужденности и ханжества. Отношение к людям не враждебное, но и не благосклонное, со средним проявлением альтруизма.
      — Что это значит?
      — То, что вы не считаете людей априори хорошими, но ваша хорошая оценка окончательна. Если бы враждебность и благосклонность были, напротив, высоки, то последняя, конечно, маска. У вас нет нужды в привязанности и духа соперничества, но иногда мешает язвительность. При своем открытом характере вы очень коммуникативны, но без чувства коллективизма. Умеете подлаживаться под чужие мнения (конформизм), но при этом сохраняете независимость в суждениях (отсутствие хвостизма). У вас хороший авторитет и слабые организаторские способности. И наконец, социальные показатели…
      — О, вот теперь вы навесите ярлык.
      — Нет, не навешу. Сам по себе социальный статут (центростремительные силы, тянущие вас к людям) ничего не говорит о вашей душе. И социальная отчужденность (центробежные силы, толкающие вас от людей) в известных пределах совсем не плоха. Может быть, не выполняется норма одиночества, и летом появляется желание бежать ото всех подальше. Но предложи вам в лесу хорошую трапезу, так вы потребуете еще и сотрапезников.
      Аналогичная зависимость между социальной значимостью и социальной уверенностью, социальными потребностями — нуждой в обществе и ответственности перед ним. У наших детей в целом развита потребительская тенденция: брать без спроса, бросать на пол бумажки, писать на стенах — лишь к тридцати годам она входит в норму. Социально-экономический статут — экономическое чутье. Конечно, бывают неблагоприятные сочетания, в особенности для некоторых сфер. Например, у человека большое экономическое чутье, но при явной потребительской тенденции и без чувства социальной ответственности. Ему просто не следует доверять материальные ценности.
      — Так почему же вы не проверяете продавцов и завскладами?
      — Все будет в свое время. И вот теперь уж, наконец, комплексный тест профориентации — супертест, работающий на основе данных, полученных по всем названным тестам. Сюда входят десять способностей: быть руководителем, работать на производстве, в конторе, сфере обслуживания и т. д. Это грубая ориентация. Но каждый может применительно к конкретным условиям разработать свои конкретные тесты.
      Мы не заметили, как вышли из вычислительного центра на улицу и спохватились, когда ожидающие на трамвайной остановке стали прислушиваться к разговору.
      — Итак, согласны вы с тем, что дано в портрете?
      — Про одну часть я могу сказать, что знал это и без вас. Про другую: как это я сам раньше не догадался. Что касается третьей, то здесь приходится поверить на слово. А можно через год прийти и получить новый портрет?
      — Не только можно, но и желательно.
      — И будет что-то новое?
      — Разница, как две фотографии, снятые в разное время: в чем-то будут искажения за счет метода, в чем-то проявятся ваша зрелость и результаты самовоспитания, в чем-то — естественные флуктуации — ритмичные колебания таких эмоциональных показателей, как энергия — усталость, счастье — горе, веселость — грусть, приветливость — отчужденность.
      — Вопросов больше не имею. Теперь ваша очередь.
      101-я услуга — счастье
      Если хочешь быть счастливым, будь им.
      Козьма Прутков
      И вот я в гостях у Олега Александровича. Огромный горнохимический комбинат. В психологическом отношении здесь все принадлежит ему. И подходит для него: много ходить, мало сидеть и многих видеть.
      Вспомним время, когда в спортивную команду впервые пришел психолог. Спорили оптимисты и скептики, обсуждались взаимоотношения тренера с психологом. Потом споры утихли, все стало на свои места, и теперь уже как-то странно представить себе спорт без психологии.
      Нечто подобное будет в школе, в вузе, на производстве. Только для этого нужна армия психологов. Первые офицеры этой армии учатся в университетах, где открыты кафедры психологии, но еще не изучается тестирование. Пока же объявлен набор волонтеров — всех, кто может сменить профессию, желает стать психологом или социальным психологом, кто не побоится в чем-то начинать сначала и не будет обижаться на психологическую «элиту», смотрящую свысока. Этот путь выбрал Олег Александрович, распрощавшись со своей экономикой и не послушавшись жены и друзей.
     
      Если хочешь быть счастливым, будь им
      Его конторка невдалеке от конторки мастера цеха, такая же крохотная, но может быть чуточку кокетливая. Это штаб по соблюдению правил психогигиены, управлению информационным режимом, контролю за характерами, разбором конфликтов, в том числе семейных неурядиц.
      Мы проходим мимо электролитных ванн, по краям которых бесстрашно ступают женщины в халатах.
      На стене плакат: «Почему бы тебе не говорить людям учтивые и приятные слова столь же легко и естественно, как ты бы спрашивал их, который час?»
      Потом сидим на заседании профкома по распределению жилой площади. Когда выступили все, спросили мнение Олега Александровича.
      Во дворе нас обгоняет поезд с медными слитками, и девушка-автокарщица приветливо машет рукой.
      Мы снова в цехе, теперь уже горячем. Снопы искр, и кажется, что вся одежда вот-вот покроется мелкими дырочками. На стене надпись: «Люди мелкие начинают торопиться, когда дело, за которое они взялись, им не по плечу».
      Потом мы попадаем в царство пыли и грохота. Вагоны длинного состава дожидаются своей очереди. Сцепщик отделяет вагон, и через минуту он опрокидывается в станке, глыбы руды сыплются в жерло дробилки. Невольно представляешь себя там, внизу.
      После этого в цехе пульпы кажется особенно тихо. Лопасти медленно мешают тонкую рудную кашу. И, глядя на причудливые узоры, мы ведем неторопливый разговор.
      — Вы нашли свое призвание?
      — Не очень. Моя мечта работать в школе или в вузе, но там власть традиционной педагогики и старое трудно пробить. Я часто представляю, как занимаюсь подгонкой стандартных программ к жизненным условиям района, возрасту и развитию учащихся. Вожусь с теми, кто плохо учится или слишком легко усваивает материал и поэтому склонен лениться, или просто не может усидеть на одном месте. Ведь для них у педагога вечно не хватает времени. Как здесь важно треугольник «родители — ученик — учителя» превратить в тетраэдр. Поощрять и развивать детскую инициативу, приучать к конкретному труду, приучать считать деньги. Чтобы дети не понимали буквально: все для них. Чтобы родители не путались между сюсюканьем и выбором морально обоснованных мер воздействия и не обвиняли бы детей в тунеядстве.
      Мы вышли из цеха пульпы, прочитав в коридоре: «Никогда никого не бери за пуговицу или за руку, для того чтобы тебя выслушали, ибо если человек не склонен тебя слушать, лучше не придерживать его, а вместо этого придержать свой язык». Я засмеялся, а Олег Александрович, приоткрыв дверь туалета, показал мне другую надпись: «Со сплетнями дело обстоит так же, как с воровством: укрывателя краденого считают таким же негодяем, как и вора».
      Заводоуправление виднелось чуть ли не на горизонте. Дул горячий сухой степной ветер. По дороге мы продолжали разговор о школе.
      — Понимаете, важно не только выявить способности каждого ребенка, исходя из принципа, что неталантливых людей нет, но и убедить ученика и родителей развивать их. Смешно, но самыми непослушными бывают родители: и те, кто придумывает десятки доводов, лишь бы ребенок далеко не уезжал из дома; и слишком ретивые, у которых после музыки, английского языка, фигурного катания и плавания просто не останется времени, чтобы еще что-нибудь развивать. Вот тут очень важно составить прогноз и нарисовать картину будущего: какие трудности ожидают подростка на каждом из выбранных путей и что нужно для их преодоления. Если есть воля, настойчивость и доза честолюбия, достаточные, чтобы чего-нибудь достичь или чтобы ограничиться средними успехами, почему бы не попробовать?
      — Собственно, так и есть в спорте. Ведь успехи в тренерской работе заключаются не в том, чтобы взять хилого мальчика и сделать из него чемпиона. Просто надо искать, находить и развивать способности. Но работа в вузе, пожалуй, интереснее.
      — И сложнее. Между пятнадцатью и двадцатью пятью годами перебаливают «детской болезнью» страха перед горой, неверия в свои силы и возможности. По вашей терминологии, это нормальный социальный статут, низкая социальная уверенность и еще более низкое чувство социальной значимости. Вопрос общественной значимости для студента — особенно важный вопрос. Ведь уход из школы, нежелание, несмотря на настойчивость родителей, поступать в вуз и, правда, в более редких случаях, уход из вуза бывают связаны именно с этим. Излишняя опека дома с упреками под горячую руку в сидении на шее, незнание своих сил, приступы недооценки себя и поэтому желание скорее подвергнуться испытанию, начать самостоятельную жизнь, вкусить запретные плоды.
      — Вы не сказали, кстати, о половой проблеме.
      — И половая проблема тоже. Перед психологом в вузе взрослые и не вполне взрослые люди. Им нужно помочь подготовиться к вступлению не только в общественную, но и в семейную жизнь. А когда это лучше сделать: на первых курсах рановато, на последних — поздновато. Молодые, вступающие в брак, должны знать, что такое психологическая совместимость, азбука половой жизни и наука воспитания детей. Наивно не учить всему этому и рассчитывать, что залог здоровых семейных отношений и хороших плодов воспитания — только в сознательности и ответственности родителей.
      — Но ведь эти же проблемы вы можете решать здесь, на производстве.
      — Да, но здесь уж слишком широко. Нужна специализация.
      После обеда мы заходим в канцелярию. Висит такой же, но более длинный плакат: «Надо быть очень невоспитанным человеком, чтобы оставить без внимания обращенный к тебе вопрос, или ответить на него невежливо, или уйти, или заняться чем-то другим, когда кто-то заговорил с тобою, ибо этим ты даешь людям понять, что презираешь их и считаешь ниже своего достоинства их выслушать, а тем более им ответить».
      Другой плакат в приемной: «Прокладывай дорогу к разуму человека через его сердце. Дорога, ведущая непосредственно к разуму, сама по себе хороша, но, как правило, она несколько длиннее и, пожалуй, не столь надежна».
      — А, наш «продавец счастья»! — приветствует Олега Александровича заместитель директора по хозяйственной части. — Валя, позовите художника.
      Совещание между заместителем директора, художником-оформителем и психологом происходит довольно бурно. Если дать волю художнику, он создаст завод-дворец, завод-храм, завод-сад. Он потрясет и вызовет зависть своих коллег широким размахом, смелым подходом, эстетическим блеском. Но зама не трогает эстетический блеск. Каждый день он проходит мимо розового фасада, гипсовых фигур физкультурника и физкультурницы и интенсивно-синих панелей на лестнице (точно таких же, как в туалете). Его волнует другое — смета. И он не лишен воображения, представляя себе лицо главбуха, когда тот будет подтверждать некоторые статьи расходов.
      Здесь и нужен психологу чисто научный подход: доказательства, что приветливая окраска, изящная отделка, газоны, действующий (а не бездействующий) фонтан и даже большой декоративный камень — не роскошь и не излишества. Это положительные эмоции, рабочий комфорт и повышение производительности труда.
      Это воспитание вкуса и гордость именно за свой комбинат. Конечно, есть реальные возможности, которые следует учитывать, и реальные условия, которыми следует пользоваться. И Олег Александрович перебрасывает мост между «небом» и «землей», ведет по нему художника и зама, рисуя панораму настоящей и будущей жизни. В конце концов хозяйственная деятельность — это тоже романтика.
      Я внимательно слушаю и в который раз читаю: «Лучше быть на самом деле грубым и жестким и казаться обходительным и мягким, нежели наоборот».
      Дальше наш путь лежит в общежитие. Обсуждается план очередного вечера отдыха. Здесь нужно вникнуть во многое: когда начало и конец вечера и почему; насколько загружена программа и одинаково ли она интересна для всех категорий работающих; что будет во время перерывов и не омрачится ли радость приятных встреч несовпадением интересов молодых пар, пожилых пар и одиноких; чем задержать часть присутствующих после формальной программы, чтобы не создавать сутолоку в вестибюле.
      Я ожидаю Олега Александровича и, уже не удивляясь, читаю такие же плакаты: «Молодые люди обычно бывают уверены, что они достаточно умны, как пьяные бывают уверены, что они достаточно трезвы». Или:
      «Многие думают, что если они не заняты ни ученьем, ни каким-либо делом, то этим самым уже предаются наслаждениям. Они глубоко заблуждаются: они просто ничего не делают и с таким же успехом могли бы спать».
      Вечером Олег Александрович читает лекцию административно-хозяйственному активу под названием: «Организация работы в женских коллективах».
      Эмансипация, общественное равенство не избавляет женщину от необходимости рожать и воспитывать детей, от того, чтобы нести главное бремя домашних забот. Что касается сознательных мужей, детских яслей и садов, прачечных-автоматов, универсамов и фабрик-кухонь, то они лишь сглаживают, но не решают проблему. Факт остается фактом, что в профессиях, требующих полной эмоциональной отдачи (как, например, в науке и в административном управлении), женщина по-прежнему отстает от мужчины, если не жертвует чем-нибудь в семье. По-видимому, в определенных случаях нужна фора, как в спорте, в отношении продолжительности рабочего дня и в норме выработки. Трудовые законодатели когда-нибудь этим займутся.
     
      Эмансипация, общественное равенство не избавляет женщину от необходимости рожать и воспитывать детей, от того, чтобы нести главное бремя домашних забот
      Разница в физиологическом развитии женщины и мужчины находит отражение в демографических данных: половое развитие у девочек протекает чуть быстрее, чем у мальчиков; разница в периоде физического расцвета у девушек и юношей уже заметно больше; а половая жизнь у женщин заканчивается значительно раньше, чем у мужчин; зато женщины имеют самый длинный старческий период и умирают в среднем на восемь лет позже мужчин. Собственно, на этих несоответствиях строится добрая половина публикуемых романов.
      Физиологические особенности проявляются и в психологии. Девушка в 20 лет менее любознательна, чем юноша, импульсивна, заметно чувствительна, несколько неуравновешенна и плохо держит себя в руках; она мягка и немного неуверенна; к жизни относится скептически и зависимо; недостаточно ценит себя и любит копаться в собственных недостатках; к людям относится чуть менее благосклонно, чуть более настороженно и небескорыстно, трудности в контактах усиливаются плохим чувством коллективизма; неумение подлаживаться (конформизм), сочетается с зависимостью в суждениях (хвостизм); при низких чувствах социальной значимости и социальной ответственности повышена потребительская тенденция и плохо развито экономическое чутье.
      Затем, с возрастом, что-то выравнивается. Но в целом у женщин по сравнению с мужчинами на 15 процентов меньше самообладания, на 10 процентов ниже самооценка, меньше эмоциональности и уравновешенности, больше тревоги и мнительности, на 5 процентов меньше живости и больше чувствительности.
      Эти и другие особенности следует учитывать в административной практике. Руководитель должен знать, что, так же как курящие нуждаются в перекурах, многие женщины хотят разговаривать, и нужно предусматривать короткие передышки и места для разговоров. Женщина больше нуждается в помощи со стороны непосредственного начальника, острее реагирует на похвалу, и формы поощрений должны быть здесь несколько иными.
      Лекция закончилась. Задают вопросы. Просят дать список литературы. Олег Александрович разводит руками: литературы почти нет, практически нет. И первая книга, посвященная психологии труда женщин в нашем обществе, разойдется огромными тиражами, и ее переведут на множество языков.
      По дороге домой мы заходим в вечернюю школу. И даже там я вижу плакаты: «Следуй природным своим побуждениям, а отнюдь не моде: положи на одну чашу весов всю ту радость, которую несут тебе наслаждения сегодняшнего дня, а на другую — то, что неизбежно за ним следует, и, руководствуясь здравым смыслом, сделай свой выбор»; «Знания могут придать человеку вес, но только воспитанность может придать ему блеск, а людей видящих гораздо больше, нежели способных взвесить».
      Уже поздно. Потушил свои огни Дворец культуры металлургов. Огни Дворца культуры строителей так и не зажигались: там капитальный ремонт. В городе продолжает светиться только вход в ресторан.
      — Да, Олег Александрович, я все забываю спросить: откуда вы взяли все эти изречения?
      — Из писем лорда Честерфилда сыну, опубликованных «Наукой» в позапрошлом году. Обратите внимание: XVIII век.
     
      Глава 4. Коллективы рождаются, живут и умирают
      Римские ассоциации
     
      Люди не перестали бы жить вместе, хотя бы разошлись в разные стороны.
      Козьма Прутков
     
      Прямо из автобуса мы попадаем в древний мир Помпеи. Здесь сохранилось все: улицы, переулки, дома, вещи. Нет только людей. Стертый от рук мрамор водопроводного фонтана. Столбик у въезда в частный переулок — знак запрета для повозок. Белые камешки между плитами мостовой — ориентиры для запоздалых прохожих. Разрезанный пирог в одном доме, инструменты зубного врача наготове — в другом. В общественной бане гигант из гигантов: мраморная чаша, дар архитектора за щедрость горожан. Мрамор из каменоломни за 600-700 километров отсюда. Как притащили сюда через горы эту тяжелую глыбу? Гид из «конторы» Кука обстоятельно рассказывает о высокой организации труда древних, о методах управления рабочими коллективами.
      В древней книге Екклезиаста написано: «Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое», — но это уже было в веках, бывших прежде нас».
      Картины Помпеи долго стоят перед нами. Из вагона поезда мы смотрим на виноградники Кампаньи — шпалеры уходящих к горизонту тополей — стоек для живых стен виноградных лоз — и думаем о Древнем Риме. Завтра в современном Риме открывается конференция по переработке информации. Основной тезис конференции (май 1967-го), предтечи Намюрского конгресса: нельзя дальше развивать механизацию и автоматизацию без решения вопросов организационного характера.
      В словаре иностранных слов написано: «Коллектив — совокупность людей, объединенных одними целями». Социальные психологи добавляют при этом — «общественными целями». Иначе: воровская шайка — тоже коллектив, а она только клика, потому что цели ее антиобщественные.
      Между прочим, социальных психологов интересуют и клики, но главное для них — это коллективы. Чтобы коллективы достигали поставленных целей, необходимо хорошо управлять ими. А для этого знать законы их организации и развития.
     
      Взаимное уважение
      Коллектив сплачивает атмосфера отношений, традиции, то, что теперь любят называть психологическим климатом, или микроклиматом, если речь идет о небольшом коллективе, где люди не только знают друг друга, но имеют друг о друге вполне сложившиеся мнения. Симпатии, дружба, встречи во внерабочее время — вот что играет здесь большую роль. И слишком дружный рабочий коллектив может даже вступить в конфликт с коллективами семей.
      Один из основателей польской математической школы, 3. Янишевский, вспоминает, как возникла и утвердилась благотворная научная атмосфера, когда в коридорах и во дворе, во время обеда и прогулок говорят о математике, когда каждый человек и каждый предмет постоянно напоминают о ней, когда новые идеи так и роятся в воздухе, не позволяя замкнуться в узком вопросе. В такой атмосфере меняются и формы научного руководства: администрацию уже больше беспокоят результаты и сроки исполнения, а не то, когда сотрудники приходят и уходят с работы и приходят ли они вообще. У профессора на семинаре в качестве нерушимой традиции присутствовавшим предлагали бутерброды и кофе. Никого не удивляло, что местом научных встреч выбирались кафе или ресторан, а вечером дискуссия продолжалась где-нибудь в гостях.
      Хорошим тестом такого коллектива является проверка желания сотрудников приглашать коллег из других организаций непосредственно к своему рабочему: месту, а не встречаться с ними по служебным делам где-нибудь на нейтральной почве.
      В сильных коллективах хорошо отлаженный механизм контролирует интеллектуальный уровень, этический уровень, иногда даже внешний вид членов коллектива, их умение выступать на больших собраниях, делать доклады и вообще держать себя в обществе.
      Установившиеся традиции приводят к тому, что члены коллектива постоянно чувствуют моральный долг: «Нужно добросовестно трудиться: доброе имя нашей «фирмы» к этому обязывает». Овеянные легендами образы замечательных предшественников как бы продолжают жить в коллективе. Однако если обновление коллектива происходит слабо, то образы превращаются в идолов, а если слишком сильно, о них забывают. К тому же для новичков это всего лишь исторические фигуры, и чрезмерная идеализация методов и обычаев вызывает с их стороны критическое отношение. Естественно, новички не хотят в достаточной степени признавать заслуги старых членов коллектива и связанные с этим привилегии, на которые порой те хотели бы претендовать.
      Однако как бы ни был монолитен коллектив, всегда проявляется его демографическая и профессиональная структура. Складываются определенные отношения между мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, женатыми и неженатыми, лицами со средним и высшим образованием, представителями основных, смежных и межотраслевых профессий, между творческими работниками, эрудитами и рутинерами. Как ни странно, структура проявляется резче, если отсутствует дифференциация в мерах дисциплинарного воздействия и рычагах стимулирования; когда культивируется уверенность, что можно одному — дозволено другому и что все обязаны проявлять одинаковый интерес к работе.
      Все это не так просто. Мы уже говорили, что люди все разные, и это разное нужно уметь видеть, уметь уважать и уметь им административно пользоваться. Если инженер увлечен работой, то увлечение автоматически не перейдет к технику, а от техника — к рабочему. Материальные стимулы одни, моральные стимулы разные. Иными словами, чем более административно насаждается уравниловка, тем более разрыхляется коллектив.
      В последнее время, в связи с процессом сайентификации, возникла этическая проблема статуса ученого в сферах производства и обслуживания. Только за год я прочитал об этом десятки научных статей. Что нужно, чтобы увлечь ученого постановкой чисто практических задач, удержать его и не дать уйти в университет или академический институт? По-видимому, нужно создать условия, чтобы тот их «просто не замечал». Если когда-нибудь напишут «Кодекс директора», то уж наверняка отведут этому целый параграф.
      Прекрасно действовавший административный метод: «попроси — покажи — материально заинтересуй — дай пинка» — изжил себя. Он не подходит к современным специалистам-практикам, ни тем более к ученым, приглашаемым со стороны.
      В отличие от инженера, ученый менее заинтересован в административном продвижении, но требует за это компенсацию: право на эксперименты и связанные с ними ошибки, свободное время для творческих занятий, возможность встречаться с коллегами, где бы они ни работали, и, конечно, публиковаться. Планируя свою работу, ученый сформулирует ее так, чтобы включить интересующие его вопросы. О некоторых опытах он никому не будет говорить, потому что, может быть, пропадет к ним интерес либо будут получены отрицательные результаты. А из многих подходов выберет тот, который легче изложить в научной статье. Со всем этим придется мириться и все это учитывать директору. Даже, казалось бы, такую мелочь, что когда приезжают высокие гости, пусть лучше специалисты им сами дают объяснения, а директор при этом помолчит.
      Охота за учеными не должна исключать и поисков собственных талантов в среде инженерно-технической молодежи. Автор одной из статей, администратор, а не психолог, как подчеркивает он, разработал метод оценки творческих способностей у новичков. Во-первых, он спрашивает у молодого человека, считает ли он сам себя способным, учитывая при этом, что многие могут и не подозревать о своих способностях. Потом предлагает вспомнить о школьных и институтских опытах, поразивших своей красотой и необычностью. Отмечено при этом, что эрудированные вспоминают то, что твердо усвоено, а творческие личности — что так и осталось непонятным. Потом просит дать определения и комментарии по поводу известных, но абстрактных понятий: счастье, совесть, вера, эстетичность. Учитывает, сколько раз в разговоре испытуемый ссылался на авторитеты. Предлагает решить задачу, не имеющую однозначного ответа, и обращает внимание на реакцию. И наконец, оставит наедине с заведомо творческой личностью: если они увлекутся беседой и забудут о времени — экзамен выдержан блестяще.
      Еще сложнее обстоит дело с приглашением ученого в сферу административного управления. Приятно, когда молодому кандидату наук предлагают ответственный пост. Но каково после этого слышать реплики вроде: «Он еще и статьи пишет. Ему, наверное, нечего делать. Надо его загрузить»?
      Очень неприятной и щекотливой является кампания по аттестации и переаттестации при строго не нормированном характере труда. Некоторые если не говорят, то думают, что делают больше, а получают меньше; те же, кто явно меньше делает, желали бы, чтоб этого не заметили. Несмотря на установленные сроки, переаттестация нередко оттягивается и задерживается. А причин основных две: отсутствие апробированных методик оценки и моральная неподготовленность сотрудников. Первое не беда, второе — полбеды.
      Разработать методику в принципе можно: просмотреть публикации последних лет (по этой теме даже собирались симпозиумы), сформулировать то, что хочется и требуется от работников. Если критерии формального свойства (физический объем разных видов работ), то необходимые для аттестационной комиссии данные представляют отдел кадров, непосредственный начальник и сам проверяемый. Для оценки по неформальным критериям привлекаются эксперты — сотрудники, которые как на соревновании по фигурному катанию проставляют баллы за инициативу, сотрудничество, качество выполненных работ, изобретательность, разносторонность. При этом руководитель каждый критерий может снабдить своим весом (коэффициентом) в зависимости от того, какое значение придается ему в данной административной системе.
      Таким образом, сотрудник утешается двойной субъективностью оценок: с одной стороны, это мнение коллектива, который все-таки может ошибаться; с другой стороны, его способности не обязательно реализованы в полной степени из-за специфики выполняемых работ. Но администрация научного института, например, вправе опросить о каждом, каков его вклад в мировую и отечественную науку, какова от этого польза ведомству, институту и, наконец, лаборатории. Значение чисто научных показателей на производстве, естественно, меньше, но ненамного, если там действительно нуждаются в научных работниках.
     
      Сотрудник утешается двойной субъективностью оценок: с одной стороны, это мнение коллектива, который все-таки может ошибаться; с другой стороны, его способности не обязательно реализованы в полной степени из-за специфики выполняемых работ
      Выше я вскользь упомянул о семье, которая тоже представляет собой коллектив. И каждой семье — время жить и время умирать, иногда со смертью ее главных членов, иногда раньше. С увеличением роли моральных факторов относительно материальных меняются организационные формы рабочих и семейных коллективов. Но особенно это заметно на примере семьи.
      Говорят, раньше брачные узы были прочнее. А что определяло эту прочность? Экономическая целесообразность, закон и общественная мораль. Но все настойчивее раздавались призывы к эмансипации женщины, замене церковного брака более упрощенным гражданским, примату любви над расчетом. Поэтому не будем бояться сказать: да, современный брак менее прочен — и не потому, что институту семьи приходит конец. Этот институт переживает трудный переходный период, пору организационных перестроек, когда старое еще не изжило себя, а новое не все еще пришло. Что такое заработок и что такое любовь, знают все, хотя все и желали бы лучшего. Но как семейную монархию преобразовать в республику, обеспечив при этом должную свободу и должную демократию? Как увязать социальное равенство с физиологическим неравенством? Как обеспечить психологическую совместимость? Психология брака плохо еще разработана, а социальной психологии брака практически нет.
      На конференции в Риме рассказывалось, как моделировать на вычислительных машинах развитие рабочих коллективов, и называлась цифра оптимального прироста — 20 процентов в год.
      Перспективный коллектив обязан численно расти, и расти постепенно. Что будет, если вновь сформированному отделу сразу выделят 50 штатных единиц, а потом многие годы не будут ничего прибавлять? Во-первых, трудно набрать сразу такое число неслучайных людей. Затем эти люди все сразу морально состарятся, прежде чем состарятся физически. И последующее резкое обновление плохо отразится на здоровье коллектива.
      Однако и расти нельзя бесконечно, хотя бы лаборатория превратилась в институт, а мастерская — в завод. Английский ученый-памфлетист Н. Паркинсон сформулировал «Эффект тысячи»: «Каждое учреждение или ведомство, аппарат которого насчитывает более тысячи человек, теряет способность поддерживать нормальные контакты с внешним миром… возникает такой оборот бумаг, что внешний мир становится для него как бы ненужным». Кроме того, тысяча — это информационные возможности человека знать других и чувствовать себя членом коллектива.
      По традиции мы говорим о коллективе предприятия, на котором работают тысячи человек. Но это так же правильно, как говорить о коллективе города. В действительности настоящий коллектив на таком заводе-гиганте — это коллектив цеха, где все знают друг друга хотя бы в лицо, где хорошо чувствуется локоть.
      С ростом тесно связана обновляемость. Люди приходят и уходят, что надо рассматривать не только как поиски лучшего, но и как признак их индивидуального роста, и как обмен опытом. Отсюда текучесть кадров и проблема текучести кадров — это не одно и то же.
      Известный читателю В. Налимов нарисовал такую картинку: «Представьте себе, что 5-10 лет назад в лабораторию пришел молодой сотрудник Петр Иванович, в просторечии Петя. Когда-то это был хотя и талантливый, но еще мало подготовленный работник. Прошли годы, и он неузнаваемо изменился. С большим интересом стали относиться к его работе и идеям сотрудники других коллективов. А в своем коллективе он по-прежнему Петя: «Что можно ждать от Пети, ведь мы его хорошо знаем!» Эта социально-психологическая черта не новость. Еще древние говорили: «Нет пророка без чести, разве что в отечестве своем и в доме своем». Поэтому всегда неудовлетворенный растущий специалист, как рак-отшельник, меняет свою раковину и, если у него есть способности лидера, может создать свой коллектив.
      Один из основателей кибернетики, Н. Винер, в книжке «Творец и робот» затрагивает этическую проблему смерти. Пока проблема существует в зародыше.
      Вот медленно и тяжело умирает человек, и медицина не может его спасти: рак. Один за другим прекращают работу органы, и увеличиваются боли. Человек доживает в угаре адских страданий и молит о смерти. Свидетель затяжной агонии — врач — впрыскивает увеличенные дозы наркотиков, уже не рискуя ничем. Сознавая, что было бы лучше прекратить мучения, врач следует своему долгу — бороться до конца.
      Общеизвестно, что цель медицины — обеспечить долголетие. В этом направлении уже сделано кое-что. И на улицах стало больше стариков, чем детей. А дальше? И до каких пор? Каждый из нас хочет дольше прожить и чтобы родители жили. И вот, предположим, врач научился, держа руку на рычаге управления, продлевать на какое-то время жизнь. Кто возьмет право приказа снять руку с рычага? Врач? Он откажется быть палачом. (К слову сказать, палачи — только исполнители чужой воли и даже получили право коллективного исполнения приговора, когда неизвестно, в чье ружье попадет заряженный патрон и чья кнопка включит электрический стул.)
      Коллектив — живой организм. Он родился, живет, когда-то достигает расцвета и (если он выполнил свою задачу) от чей-то руки должен прекратить существование. Та же проблема кнопки. Трудно решиться списать на слом хорошо работающее оборудование, как морально устаревшее; труднее закрыть отдел, лабораторию, цех; совсем трудно — институт или завод. Но они не могут жить вечно. Первые реорганизации — это и новые соки и новые силы, а затем — не более, чем инъекция морфия.
      О том, как быть начальником
      Легче держать вожжи, чем бразды правления.
      Козьма Прутков
      В зале Дворца конгрессов в Риме, где проходила конференция, раздался смех. Докладчик рассказал анекдот про начальника, который гладил новую электронную вычислительную машину и говорил ей: «Ну что ж, будем управлять вместе». И эффективность управления увеличилась еще до того, как машину пустили в ход. Потом этот анекдот путешествовал по газетам и журналам и попал, наконец, в «Литературную газету»; только теперь это был уже не английский, а советский начальник.
      Откуда берутся начальники, какими им быть, как их учат и как заставляют работать? — вот вопросы, естественно, волнующие всех подчиненных, в том числе и начальников, потому что они тоже имеют своих начальников.
      Было время, когда говорили об искусстве руководителя. Талант — только «от бога». Знание, опыт — дело второе. Значит, если нашел в себе «искру божью», иди и руководи кем угодно и чем угодно.
      Потом со словом «искусство» стало соседствовать и «наука». Мнение о руководителе изменилось: нельзя управлять кем угодно и чем угодно, нужно знать отраслевую специфику, нужно быть специалистом. И пошли инженеры командовать промышленностью, а ученые — наукой. Когда одного народного артиста спросили, может ли он быть министром, тот ответил: «Отчего же нет — я царей-королей играл и министра культуры наверняка сыграю». Конечно, это шутка, но повременим смеяться, а задумаемся: ведь начальнику-артисту и впрямь кое в чем захочется поиграть, а начальнику-ученому — поэкспериментировать. Тогда как нужно управлять.
      Сейчас мы переживаем то время, когда «искусства» становится меньше, а все больше говорят о «науке управления».
      Итак, все-таки: кто лучший руководитель? Тот, кто сочетает талант руководителя, широкий кругозор и знание, чем и как управлять.
     
      Откуда же беруться руководители?
      Рабочий, инженер, ученый могут быть виртуозами своего дела и при этом иметь право не быть начальниками. Если счетовод станет бухгалтером, затем главным бухгалтером, бухгалтером главка и, наконец, министерства, то вряд ли из него потом выйдет министр: слишком долго он специализировался.
      Личность, прошедшая все ступени иерархической лестницы благодаря непрестанному труду, желанию достичь успеха и сильному честолюбию, становится анахронизмом, подобным алхимии. И даже сейчас, когда говорят о жизненном пути от слесаря до министра, то это не следует понимать буквально: рабочий закончил вечернюю школу, потом заочный институт, был бригадиром, мастером, начальником цеха, главным инженером, директором, начальником главка. Ступеней слишком много, а жизнь человеческая коротка. И на каждой ступени естественные препятствия: отсутствие вакансий, недоверие, собственные промахи. Поэтому человек делает скачки, получая общую подготовку, а потом крупными шагами идет по ступеням и специализируется.
      Такой способ дискретного продвижения имеет свои недостатки: совершивший большой скачок вверх плохо знает, что делается на ступенях, которые он миновал. Трудно инженеру, который не был рабочим, но еще труднее директору завода, который не был ни рабочим, ни инженером. Для исправления этого недостатка прибегают к одноступенчатой или многоступенчатой стажировке. Особенно хорошо это организовано в геологии, где студенты все лето работают в геологических партиях: перешедшие на III курс — рабочими, на IV — коллекторами (техниками), на V — исполняют обязанности инженеров.
      Известный государственный деятель прошлого С. Витте, окончив математический факультет Новороссийского университета, получил приглашение занять руководящий пост в управлении Одесской железной дороги, минуя касту Корпуса инженеров путей сообщения. Но для этого в течение полугода, занимая формально этот пост, он прошел основные ступени: был билетным кассиром, помощником и начальником станции, контролером и ревизором. К сожалению, такая многоступенчатая стажировка, как раньше, так и сейчас, большая редкость. А жаль.
      В административном управлении происходит процесс «интеллигентизации»: все больше постов занимают лица с высшим техническим или гуманитарным образованием; некоторые из них имеют ученые степени. Аспирантуры и докторантуры управления у нас практически нет, но развертывается всесоюзная кампания совершенствования кадров. Этим занимаются партийные органы, центры НОТ, специальные отраслевые курсы и институты, а также практически на каждом предприятии. Я говорил уже о «гуманитарном облагораживании» инженеров-администраторов, принудительном расширении их кругозора. Гуманитарии, в свою очередь, нуждаются в «оматемачивании» и лечении от «машинобоязни».
      Скрепки, резинки, шариковые ручки перестают быть символами административного руководства. Их сменяют нормы времени, учет производства, логарифмические линейки и оргатехника.
      В литературе последних лет много пишут о требованиях, предъявляемых к руководителю. Там и лидерство, интеллект, открытый, приветливый характер, мужество, уравновешенность, проницательность, искренность, справедливость, уверенность, ответственность, чувство юмора и очень многое другое.
      Типичный руководитель в США: 44-летний мужчина, работающий в данной компании 12 лет и пять с половиной лет на данном посту. Один из путей, которым он занял свой пост, конкурс по методу «групповой дискуссии», в котором участвует 4-8 человек. Тема дискуссии формулируется заранее на 1-2 страницах, в соответствии с характером вакантной должности. Экспертам-судьям предлагается составить граф-диаграмму, отражающую связи между участниками в ходе дискуссии, частоту высказываний и их соответствие теме. По пятибалльной шкале анализируется роль участника (инициативная, стимулирующая, критическая, аналитическая). По трехбалльной шкале определяются качества: активность, самостоятельность, лидерство, самообладание, вклад в решение вопроса. Точность этой методики 80-90 процентов.
      В «Курсе для высшего управленческого персонала», выпущенном у нас несколько лет назад, приводится следующий эпизод из американской практики. Одна из фирм открывала новый завод, на пост директора котоого претендовали два лица — назовем их просто Кэл и Гарри, личные друзья и оба — друзья президента фирмы. Все их данные совпадали как две капли воды, но завод один. Выбор все-таки сделали. Вспомнили, что когда оба они одинаково добросовестно выполняли ночную работу, планируя узловые моменты производства по дороге домой Кэл полушутя говорил: «Ну что ж, пропала еще одна возможность посмотреть, как играет наша команда», или: «Интересно, понравилась ли Алисе пьеса?» Гарри уходил с репликами другого рода: «Подождать тебя?», «Как насчет чашечки кофе, чтобы завершить это дело?» И назначение на пост с двойным окладом получил он. Через пять лет фирма открывала новый завод, но тогда уже наступал пенсионный возраст Кэла.
      Руководитель, получивший пост и думающий, что сможет уделять этому 40 часов в неделю, пусть сразу уходит. Теоретически, может быть, это и правильно, но, как утверждают американские специалисты, способны на это несколько человек из миллиона. Труд руководителя и называется ненормированным потому, что совсем не требуется уделять работе что-нибудь 12 часов в день. А ровно столько, сколько нужно. Корни этого вопроса не только организационные, но информационные тоже.
      Срубите растущее дерево, переверните его стволом вверх и представьте, что это иерархическая система административного управления. Главный ствол — директор, идущие от него стволы — заместители директора, ветви от них — начальники отделов, и так далее. Листочки — только подчиненные, причем листья на главном стволе — секретарь директора и другие его технические помощники. По стволу к листочкам движутся соки (прямая информационная связь) и от листочков к стволу (обратная связь). О роли обратной связи мы уже знаем. Близко расположенные ветви и листья — горизонтальная связь (здесь аналогия с деревом заканчивается): отношения между замами, начальниками отделов, и, наконец, между сотрудниками отдельных групп.
      Иерархическое дерево растет по определенному закону. Вспомним, что коллектив — это не более тысячи сотрудников. Откуда берется тысяча? Во-первых, через каждые 4-5 этажей следует просвет, и единое государственное дерево можно рассматривать как систему деревьев: совет министров, аппараты министерств, предприятия. Если строится гигантский завод, то происходит адаптация в соответствии с этим законом: цехи начинают играть роль отдельных предприятий, и снова мы видим те же 4-5 этажей.
     
      Где дверь?
      Во-вторых, от каждой ветки отходят 5-7 веток поменьше. Говорят, эти цифры назвал еще Наполеон, но если покопаться хорошенько, то, может быть, кто-либо еще до него. Вы имеете двух подчиненных: вы еще не начальник и в принципе им не нужны. У вас двадцать непосредственных подчиненных — вы наверняка плохой начальник, даже если и талантливы, так как руководство будет чисто номинальным. Не следует забывать: человек — информационная система с определенной пропускной способностью, и можно следить за работой только пяти-семи помощников, чтобы вовремя поправлять их, взыскивать и поощрять.
      Присмотритесь внимательно, и вы увидите, что эти ветви неодинаковы, одни толще и короче, другие тоньше и длиннее. Есть хорошее управленческое правило: «Породистые лошади — на длинном поводке», что означает: кого я больше люблю, ценю и доверяю, тому предоставляю больше инициативы и меньше уделяю внимания, и наоборот.
      В идеальной иерархической системе каждое звено управления может непосредственно сноситься только с прямым руководителем (вверху) и прямыми подчиненными (внизу). Это смежная связь. Директор тогда знать никого не знает, кроме своих замов и технических помощников. Такая идеальная субординация более всего характерна для армии, где действует цемент дисциплины и где нельзя жаловаться на своего начальника, не поставив его предварительно об этом в известность.
      Практически же каждый руководитель осуществляет двойную вертикальную связь — не только смежную, но и трансиерархическую, то есть минующую непосредственных начальников и подчиненных. Чем выше уровень иерархии, тем больше трансиерархических связей, тем напряженнее информационный режим, тем больше, образно говоря, директор разрывается на куски. Когда вы приходите в какое-нибудь учреждение и видите в приемной очередь у кабинета директора, а к его замам никто не хочет идти, знайте: здесь злоупотребляют трансиерархическими связями, или, как говорят управленцы, плохо делегируются полномочия.
      Представьте себе следующую ситуацию. В ходе вашей служебной деятельности возник вопрос, которого никогда не было раньше ни у вас, ни у ваших предшественников. Кто его должен решать? Не зная этого, на всякий случай вы отправляетесь к своему начальнику. Как он прореагирует на это? Может быть, отправит вас назад, может быть, решит вопрос сам или же пойдет к своему начальнику.
      Вопрос будет подниматься по иерархической лестнице. И все напряженнее будет наверху информационная атмосфера от подобных вопросов. Между тем это можно предотвратить: вписать в должностную инструкцию не только то, что должен делать работник, но и то, что он делать не должен. Тогда все новые вопросы будут решать те, у кого они возникают, и до тех пор, пока вышестоящие начальники не вздумают распространить на них свои прерогативы.
      Итак, идеальный руководитель — широко распахивающий перед всеми свои двери, будучи уверенным, что никто без должных оснований не рискнет переступить порог его кабинета.
      Изучая формы связи «руководитель — подчиненный», наука обращает внимание, насколько заинтересован весь коллектив в целях, которые ставятся перед ним, какие применяются меры материального и морального воздействия и есть ли реальная возможность перехода в другой коллектив. Стиль руководства проявляется в том, как замещаются штатные и вакантные должности, кто и как часто наказывается и поощряется, сидит на совещаниях и ездит в командировки, кого обслуживает секретариат: по возможности всех или только одного начальника.
      Для подчиненного начальник — не только распорядитель, но и помощник, и опекун. Политика начальника не должна вступать в противоречие с политикой сверху и с инициативой снизу. Нужно уметь требовать без навязывания и помогать без навязчивости. И горе тому, кто служит лишь выразителем «чужих» интересов и проводником «чужих» идей.
      Социальные психологи точно установили, что на постепенно возрастающее давление сверху коллектив сначала реагирует тем, что снижает свою эффективность, а затем повышает ее, но до определенного предела. После этого эффективность стремительно падает, отражая общую подавленность и начавшийся процесс деморализации, что очень может означать приближение моральной смерти.
      Социальные психологи также отметили, что, когда две вышестоящие инстанции придерживаются одного стиля руководства, допускающего инициативу подчиненных, — производительность труда и удовлетворенность бывают обычно самыми высокими. Когда оба они применяют автократический стиль, производительность хотя и может быть большой, но удовлетворенность небольшая. И самое плохое, когда автократический стиль применяет только непосредственный начальник.
      Наука проникает в практику, практиками становятся ученые, и в практических организациях создаются исследовательские подразделения. Как складываются отношения между ними и вышестоящими инстанциями? Бывает, что верхняя инстанция не очень разбирается в том, что делают и должны делать ученые, и тогда профессиональная мотивация последних с умелыми, пусть непонятными, формулировками и тщательным подбором аргументов одерживает победу при слабой встречной мотивации.
      Большую роль в этих условиях играет руководитель, его авторитет, особенно если это крупный ученый и существует боязнь его перехода в другое ведомство. Тогда терпимость сверху будет служить надежным зонтиком для своенравного коллектива: в принципе он сможет заниматься тем, чем ему вздумается, что для него интересно. Но в иных случаях он может вообще ничего не делать, и наверху будут довольствоваться только маркой: «Вот у нас работает такое светило!» На конференции в Риме сетовали, что таким «светилом» нередко становится лауреат Нобелевской премии, которого стараются заманить к себе и университеты, и промышленные фирмы.
      Но вернемся к исследовательскому подразделению в практической организации. Упрочившаяся связь науки и практики отнюдь не означает, что практика должна потребительски относиться к науке. Просто наука сейчас делается не только в лабораториях, но и в цехах. И наряду с решением практических задач ученый в промышленности должен заниматься хотя бы немного и теорией. Поэтому промышленным заказчикам следует помнить, что, когда они пользуются услугами исследовательских организаций, выполняющих для них договорные работы, они платят деньги не только за конкретные решения, но и за ненужную им теоретическую науку, делаемую «контрабандой», полуофициально и идущую в качестве принудительного ассортимента.
      Этой интересной проблеме сегодняшнего дня посвящена книга польского профессора А. Матейко «Условия творческого труда», переведенная у нас.
      Закончилось заседание, и мы сели на автобус, направившийся к центру Вечного города. На другом берегу Тибра автобус пересек белую черту перед собором Святого Петра — границу государства в государстве — и повернул направо к Дворцу пап. Раздвинулись алебарды швейцарских стрелков. Анфилады залов со старинными картинами, и папская свита, словно сошедшая с этих картин. Весь в белом Павел VI сел в своё кресло на возвышении, ему подвинули под ноги скамеечку с подушкой, секретарь развернул папку. Начался прием. Официальная часть — обмен приветствиями. Неофициальная часть, когда скамеечка была отодвинута в сторону, — знакомство с представителями национальных делегаций на конференции и обмен мнениями по проблемам информации, организации и управления.
      В эпоху массовых коммуникаций и глобальной информации, взаимозависимости и сосуществования нельзя оказаться вне хода научно-технического прогресса. И в частности, нельзя не считаться с мнением кибернетики. Вот ведь гордилась католическая церковь своей, казалось бы, совершенной иерархической организацией, но и на эту структуру сильно повлияла современность. Понадобилось быстро менять облик католического священника, от которого больше стали требовать интеллигентности и образованности. Теперь без знания психологии, социологии, науки организации и управления далеко не уйдешь. И Ватиканская академия наук стала строже придерживаться фарватера современной науки.
      Накануне отъезда так же, как в Намюре три года спустя, мы долго ходили по ночному Риму. Смотрели, на восходившую из-за живописных руин Форума луну искусно подсвечиваемый Колизей, не пощаженный ни временем, ни христианами. Пробирались по плотно заставленным автомашинами переулкам и искали словно забытый кем-то мотоцикл на углу — ориентир переулка с нашей гостиницей. Ходили и разговаривали о взаимоотношениях руководителя с социальным психологом.
      Когда к руководителю приходит социальный психолог и предлагает узнать, что думают о нем подчиненные, то не всегда слышит в ответ: «Да, если это вас не затруднит. Буду вам премного благодарен». Чаще всего, после некоторой паузы — вкрадчивый голос и большой палец, указывающий через плечо:
      — Видите ли, я прекрасно понимаю, что каждый из них имеет собственное мнение обо мне. Мало, скажу вам, они собираются в уголке и перемывают мне кости. Но ради бога, избавьте меня от этого. Зачем нарушать душевное равновесие?
      Равновесие-то, может быть, и нет, но обратная связь, безусловно, нарушится.
      Каждый в своем поведении использует обратную связь. Мы хотим быть оригинальными если не умом, то характером или одеждой. Оригинальных в коллективе любят. Но стараемся не превратить оригинальность в оригинальничание. Этого не прощают. А где пролегает граница? Этого мы не знаем, но интуитивно ходим посередине. Есть три категории людей, никак не попадающие на середину или не думающие о ней.
      Первые — личности с несколько нарушенной психикой, которые, совершая поступки, не умеют их контролировать, то есть смотреть на себя со стороны. Вы хорошо знаете такого человека: он ловит вас за пуговицу и долго, нудно рассказывает о своих делах, совсем не подозревая, что это вам не интересно. Вы мысленно корчитесь под потоком бесполезной информации, хотели бы вырвать свою пуговицу, а прямо сказать стесняетесь.
      Вторые — гениальные личности, которые уже в силу собственной гениальности не могут соизмерять свои поступки с поступками других. Мы недолюбливаем их за непохожесть, третируем за недостаток чувства коллективизма и в лучшем случае зовем «чудаками».
      И наконец третьи — это сплошь и рядом руководители, особенно высоких рангов. Потому что не каждый из них умеет читать в глазах подчиненных все, что они о нем думают. А если умеет, то зачастую боится. Информационный барьер «страусового крыла»: лучше знать меньше, но хорошее.
     
      Позиция страуса
      Методика, предлагаемая социальным психологом, не так уж сложна и не так уж опасна. Ведь речь идет не о том, что думает именно X или Y. Информация отражает мнение коллектива в целом. А с этим нельзя не считаться.
      Социальный психолог раздает сотрудникам для заполнения анкету — как они относятся к своему руководителю. Чтобы обеспечить хорошую валидность, используется, так называемая полная принудительная анкета, на ее разработку потрачен не один месяц. В ней не только задаются вопросы, но и предлагаются на выбор возможные варианты ответов. В результате, корреспондент ничего не пишет, только подчеркивает и остается анонимным.
      Считаете ли вы своего руководителя талантливым, просто способным, заурядным или хуже? Выберите одно из четырех значений. Обладает ли он достаточной глубиной знаний и широтой интересов? Хорошо и доступно говорит? Быстро ли принимает решения, часто ли делает и повторяет ошибки? Как относится к новому, особенно если раньше не видел и не слышал о нем? Насколько инициативен и поддерживает ли инициативу других? Кто он — оптимист, резонер, скептик, пессимист или, хуже того — циник. Как относится к подчиненным, о чем разговаривает с ними, чем интересуется и в чем помогает? Считаете ли вы своего начальника физически красивым и физически здоровым; говорите ли с гордостью знакомым, увидев его на улице: «Это мой шеф»? Его культура в отношении речи, одежды, поведения, чистоты, рабочей эстетики и неслужебных интересов?
      Все это лишь канва анкеты. Формулируются вопросы так, чтобы они были нетрудны, понятны и даже интересны.
      Собранные анкеты опечатываются и прячутся в сейф. Проходит полгода, год. Обследование повторяют, иногда даже дважды. И только потом подвергают обработке и делают выводы. Мало ли что может временно исказить коллективное мнение. Вот пример.
      Начальник резко входит в комнату и громко говорит: с сегодняшнего дня все будут делать то-то и то-то. Кто не будет делать, с ним случится то-то и то-то. Всем понятно? Молчание. Почти что хлопает дверь. И тут появляется социальный психолог со своею анкетой. Вот уж когда можно разрядиться под горячую руку!
      Пусть вы влюблены в своего руководителя и видите в нем только хорошее. Или за что-то невзлюбили, и ненависть плотно закрыла глаза. Это неважно. Ведь коллективный портрет — мнение большинства. И как интересно сопоставить его с портретом «Эм-Эм-Пи-Ай». В чем обнаружится разница? И не укажет ли она на источник коллективного заблуждения? Во всяком случае, информация служит объективным основанием для вышестоящего руководителя, чтобы похвалить, рекомендовать на более ответственный пост, указать на отдельные недостатки и дать срок для их устранения, перевести в другой коллектив или посоветовать оставить административную работу. Но это уже область управленческих решений. Во всяком случае, социальный психолог таким способом редко «открывает Америку»: он лишь документирует то, о чем интуитивно все догадывались.
      И в дополнение к этому сотрудник, заполняющий анкету, конечно, знает, для чего все это нужно, и сознательно вносит свой вклад в коллективное мнение. Но он никогда не узнает результат. Как видим, престижу начальника здесь наносится меньший ущерб, чем на общем собрании, когда поднимается уже настолько наболевший вопрос, что никто не думает о последствиях. Образно говоря, социальный психолог — терапевт, обязанность которого — не доводить воспалительный процесс до нарыва, когда требуется уже хирургическое вмешательство.
      О результатах такого обследования знают только три лица: вышестоящий начальник, сам подчиненный и социальный психолог. Последний, как врач, хотя и не «ангел без крыльев», но должен уметь молчать.
      Читатель скажет: все это хорошо применяется, наверно, за границей, но применимо ли у нас?
      Свой человек в коллективе
      Прежде чем познакомиться с человеком, узнай: приятно ли его знакомство другим?
      Козьма Прутков
      Олег Александрович — производственный психолог. Владимир Михайлович — социальный психолог, отвечающий за взаимоотношения людей в конкретном коллективе. Это собирательный образ, «собранный» в результате посещения одного нашего завода, воинской части, пяти проектных и конструкторских бюро, двух исследовательских институтов, одного универмага. Чаще всего он сотрудник отдела (лаборатории, группы) НОТ, но может быть отдела кадров или просто энтузиаст.
      Когда Владимир Михайлович впервые пришел в коллектив, все с любопытством и пристрастно рассматривали невысокого седого человека, а девушки откровенно пересмеивались. Кем он станет в коллективе — агентом администрации, третейским судьей, четвертой стороной треугольника, психологическим комиссаром? А руководитель в который раз задумывался: не зашел ли он в своем новаторстве слишком далеко, сработается ли с социальным психологом?
      Прошло время, и Владимир Михаилович стал своим человеком, незаметно появлялся, незаметно исчезал.
      Со всеми сблизился, никого не забывал поздравить с днем рождения, рождением ребенка, новой квартирой, о чем в сутолоке могут забыть даже друзья.
      Все уже знают, что производительность труда колеблется в пределах плюс-минус 18 процентов только по причине того, нравятся или не нравятся работающие рядом люди, много ли таких, которых с радостью встречаешь каждый день или обходишь стороной. Социальный психолог как-то умеет на это влиять.
      Вот в отделе появился новичок. И на доске объявлений все увидели фотокарточку с надписью: «Товарищи! У нас новый сотрудник…» (зовут так-то, фамилия такая-то). А если придет новый начальник, социальный психолог не ограничится одной фотографией и вывесит целую памятную записку: «Внимание! У нас новый начальник. Столько-то лет. Работал там-то и там-то. Имеет такие-то заслуги. Женат (не женат). Жену зовут так-то. Столько-то детей по стольку-то лет. Любит байдарку. Рыбу ловит на мормышку. Болеет за «Спартак». Зачем ненужные слухи и пересуды, игра в таинственность? Дается полная и правдивая информация. Должны же подчиненные знать о своем начальнике и узнают в конце концов. Новичок — инородное тело в коллективе, новый начальник — важный, но пока что тоже инородный орган. Задача социального психолога, чтобы процесс вживления прошел быстро и безболезненно.
      Владимир Михайлович боком вошел в кабинет начальника и посмотрел на него исподлобья:
      — Александр Федорович, я к вам. Что же вы сделали со Львом Николаевичем: вызвали, вручили букет цветов, произнесли панегирик — и сразу на пенсию.
      — Мы ему и премию дали.
      — Не в премии дело, а во внимании. Вы видели, какие у него были глаза?
      — Я понимаю, конечно, пенсия не так уж велика. Но ведь вы сами твердите мне: омолаживайте коллектив. А когда начинаю омолаживать, так все в кусты, все недовольны. В конце концов, вы забываете, что государство предоставляет человеку заслуженный отдых, ему законом гарантирована обеспеченная старость.
      — Да не в этом дело…
      Разговор продолжается. Оказывается, нужна психологическая настройка. Врачи утверждают, что такой скоропалительный акт сокращает человеку жизнь в среднем на два-три года. Хорошо, если впереди два десятка лет, а если меньше? Человек ведь старится не сразу. Чем отличается старый от молодого? Он менее живой, более медлительный, осторожный, если хотите, консервативный, но знает он много и более дотошный. Этим необходимо пользоваться: требуется хватка, известный риск — пусть работает молодой, где главное — опыт и терпение — понужней пожилой. И постепенно передвигать стрелку по шкале: от распорядительного к совещательному. И постепенно готовить к пенсии, чтобы каждый заранее знал свой срок и морально готовился.
      Или вот, почему за пенсионером захлопывается дверь, отбирается пропуск (если есть пропуска) и о нем так быстро забывают в сутолоке повседневных забот? А когда пенсионер приходит, на него смотрят удивленно, радостно, рассеянно, недослушивают, извиняются и убегают по делам. Между тем пенсионер многим мог бы помочь (речь не о законных двух месяцах), например участвуя в работе совета старейшин с правом совещательного голоса, народного контроля, разбирая конфликтные ситуации, которыми никто не хочет заниматься — да мало ли какое дело можно поручить. Разумеется, пройдет некоторое число лет, и ниточки одна за другой порвутся, пенсионер вступит в новый этап своей жизни, но постепенно.
      Владимир Михайлович не только ходит и разговаривает. Он также документирует. Ведет, например, «звездную карту» коллектива.
      — У меня к вам просьба. Можете уделить пять минут? Это важно и серьезно. Для нашего общего блага. Вот три цветных карандаша, вот список наших сотрудников и вот урна. Подчеркните три фамилии, чтобы я не видел, и бросьте список в урну. Приготовились. Вопрос первый: с кем бы вы больше всего хотели выполнять одну и ту же работу, результаты которой нельзя разделить, и никто не узнает, кто из вас что делал? Подчеркните фамилию красным карандашом. Подчеркнули? Вопрос второй: вы пришли в ресторан и увидели там своего сослуживца, кому бы вы обрадовались больше всего? Синим карандашом. Так, теперь третий вопрос: представьте, что судьба забросила вас на необитаемый остров, с кем бы вы предпочли разделить вашу печальную судьбу? — зеленым карандашом. Вот сюда. Спасибо.
      Так составляется «звездная карта», и видно, как распределяются симпатии между членами коллектива. Конечно, бывают такие, с кем все хотят идти в ресторан, но никто не хочет работать. Важно набрать побольше разносторонних симпатий.
      Неформальные лидеры — те, кто пользуется самыми большими симпатиями и уважением, за которыми в случае чего пойдут многие. Замыкают шествие «разрыхлители» коллектива — те, кого в лучшем случае не замечают. С теми и другими предстоит кропотливая работа.
      Представим себе ту самую ситуацию, когда после внушения за начальником захлопнулась дверь. Сначала все молчат, но когда начальник сделал за дверью какие-нибудь десять шагов, кто-то, сидящий в углу, негромко произнес: «Чепуха!» А этот кто-то — неформальный лидер. И коллектив раскололся на тех, кто за начальника, кто за неформального лидера, и, конечно, «неприсоединившихся», но в душе, наверное, сочувствующих одному или другому. Конечно, начальник предчувствовал реакцию коллектива и сознательно шел на это, но он не учел одного — мнения неформального лидера. Задача социального психолога, чтобы формальный и неформальный лидеры работали сообща, и тогда коллектив не будет напоминать дымящийся вулкан. Если союз не удастся заключить, кто-то из двоих должен покинуть коллектив. Конечно — неформальный лидер.
      Что касается «разрыхлителей», то удивительно, как это их раньше не замечали? Работает человек хорошо — администрация довольна; выполняет общественные поручения — с другой стороны все в порядке. Но есть и третья сторона…
      В заключение рассмотрим еще одну ситуацию. Приехал высокопоставленный начальник. Его ведут по отделам и в ходе осмотра знакомят с сотрудником, отвечающим за один участок работы. Высокопоставленный начальник говорит: «Знаю, знаю. Это у вас много лет болеет жена, и приходится ходить за детьми, и с работой прекрасно справляетесь. Очень рад познакомиться», — и жмет руку.
      Может быть, даже наверняка какой-нибудь Владимир Михайлович шепнул ему об этом, а через пять минут он, конечно, забудет. Все равно приятно.
      Как дешево обходится внимание и как дорого ценится!
     
      Глава 5. Информационная калория
      Московские трудовики
     
      Говорят, что труд убивает время; но сие последнее, нисколько от этого
      не уменьшаяся, продолжает служить человечеству и всей вселенной постоянно
      в одинаковой полноте и непрерывности.
      Козьма Прутков
     
      Многим красна Москва. Для специалистов 70-х годов она красна и научными семинарами. На семинарах слушают доклады по самым «свежим», еще не написанным работам, обсуждают их, рекомендуют для публикации, диссертационной защиты и практического использования. Вход всегда открыт для всех, ходить никто не принуждает, но все понимают, что сейчас без этого не обойтись. Служба новостей, школа, «биржа труда» и клуб — BOT что такое научный семинар.
      Члены незримого коллектива, интересующиеся общими и частными вопросами кибернетики, встречаются на семинарах Дома ученых, Дома научно-технической пропаганды, Московского университета, Московского энергетического института, Научного совета по комплексной проблеме «Кибернетика». Здесь можно увидеть специалистов из других городов. А если в Москву приедет с визитом иностранный ученый, то и он не преминет воспользоваться случаем посетить один из таких семинаров.
      Мало кто из проходящих по шумной улице Кирова обращает внимание на особняк с наглухо закрытым главным входом (традиция, отмеченная еще И. Ильфом и Е. Петровым). Когда-то здесь жил один из правителей забытого Касимовского царства — вассального татарского государства XV-XVII веков, созданного Москвой и подчинявшегося ей. В этом историческом особняке, где сейчас Дом научно-технической пропаганды, в 1972 году проходил семинар, посвященный научной организации труда инженерно-технических и научных работников.
      Информация к размышлению. То, что до последнего времени относилось к НОТу, на 99 и сколько-то девяток после запятой ограничивалось физическим трудом. Между тем производительность труда современного инженера, по оценке компетентных лиц, составляет 10 процентов от его потенциальных возможностей. Что касается научных работников, то у них положение не лучше, если не хуже.
      Председатель семинара — психолог из волонтеров, решительно променявший инженерию на психологию. Он формулирует задачу: составить документ (нет, нет, не указывающий, а лишь советующий директору), какие условия нужно создавать творческим работникам и эрудитам, чтобы им лучше работалось. Гарантии: никаких.
      Честно говоря, неизвестно, получится ли такой документ. А если получится, то будет ли он хорошим. И что скажут о нем директора. Если ничего не скажут, то, по крайней мере, прочтут ли? И еще несколько «если».
      Первым получает слово медик.
      — Всем известен термин «профессиональные заболевания». Но часто забывают, что это не только силикоз в угольных шахтах или аллергия в парфюмерной промышленности. Гипертонической болезнью чаще болеют кассиры, телефонисты, а также в целом народы Европы по сравнению с Азией и Африкой. Атеросклероз встречается в пять раз чаще у лиц, занимающихся умственным трудом. Инфаркт миокарда в три раза более распространен среди служащих, чем среди сельскохозяйственных рабочих. Или вот метод «адвоката дьявола». Почему-то нет врача и носилок у входа в зал, где идет защита диссертации, а травмы там бывают чаще, чем на футбольном поле. Довожу до сведения присутствующих, что, когда диссертанту 20 лет, артериальное давление повышается у него в 5 процентах случаев, а когда 60 лет — в 40. В среднем 7 процентов кандидатов и докторов наук вместе с дипломом получают на всю жизнь гипертоническую болезнь. Пока что наука — вредное производство, и молоком здесь не отделаешься.
      Эмоциональное выступление медика вызывает улыбки. Присутствующие удобнее рассаживаются и вынимают записные книжки.
      Сотрудник Института питания:
      — Мы часто забываем о питании. Есть старое индийское правило: завтрак съешь сам, обед подели с другом, ужин отдай врагу. В сущности, это английский метод: завтрак, довольно скоро за ним — ленч, хороший обед и легкий ужин. Но вот другой метод — романский: утром чашечка кофе со сливками, маленькая теплая булочка, крохотный кусочек масла и столько же конфитюра. (О, как мучаются по утрам наши русские, приезжающие в Италию, Францию, Бельгию!) Потом плотный обед и такой же, если не более плотный ужин (бывает — первое, второе, третье, четвертое). Какой метод хорош? Если отбросить традиции, то смотря когда и смотря для кого. Творческий работник, как известно, чаще продуктивен утром, а слишком плотный завтрак вызывает сонливость. Когда же умственное напряжение приходится на позднее время, снять его, чтобы вызвать глубокий сон, может только хороший ужин: желудок оттягивает кровь от головы. Другое дело — отпускное время: повышенные дозы пассивного отдыха и дневной сон увеличивают вероятность бессонницы, и тогда ужин требуется самый легкий, а после него — вечерняя прогулка. Во всяком случае, я рекомендую универсальный принцип: есть почаще и поменъше. Так же как и работу чередовать с отдыхом, и отпуск делить на части: на летний и на зимний…
      — А тема моего выступления — спорт. Как бездумно мало работники умственного труда, особенно пожилые, занимаются спортом. И утренней зарядкой гоже. Обязательно нужны прогулки: утром легкая, чтобы не утомиться, днем побольше, вечером еще больше, а в воскресные и отпускные дни — дальние туристские походы. На Ленинском проспекте есть институт с огромным прекрасным садом. Каждый день я иду вдоль длиннющего забора и никого не вижу на заросших дорожках. Что их там, взаперти держат? Скажу и о конторках: нельзя же целый день проводить за письменным столом…
      — Меня вы, конечно, не знаете. Я здесь новый человек — из института по проектированию зданий институтов. Нас называют романтиками, идеалистами за то, что мы бредим декоративными камнями, зеленью, переползающей из сада в дом. Мы против рабского отношения к вещам. Мы за максимальный рабочий комфорт…
      Официальная часть семинара постепенно переходит в неофициальную. Общий разговор, как река, то уходит в сторону, то разбивается на отдельные рукава, затем сливающиеся вместе.
      Гигиенист долго трясет руку информационному гигиенисту:
      — Вот это встреча! Вы не сердитесь, но до сегодняшнего дня я вообще не знала, что существует информационная гигиена. Просто захватывает дух, когда думаешь, что можно здесь сделать.
     
      Информационная гигиена
      Поздно. Нарочито шумит своей щеткой уборщица. Кое-кто стыдливо исчезает (говорят, это тоже английский метод). Председателю напоминают об информационном режиме.
      Еще недавно смело говорили: труд бывает физический и умственный; нельзя противопоставлять один другому (что значит не противопоставлять?); производительный — только физический труд (почему — только?). Подчеркивалось, что научно-технический прогресс — это значительное повышение производительности труда: в десятки и даже в сотни раз. Но какого труда? Физического.
      Термин «автоматизация» у нас как родной. Кажется, он существовал всегда. Хотя точно известен год его рождения: 1947-й. Известен автор, Д. Хардер — сотрудник компании «Форд», сказавший на одном из заседаний: «Дайте нам больше этих автоматических средств… побольше этой автоматизации». Термин понравился, его подхватили, и через десять лет его употреблял уже весь мир.
      Благодаря автоматизации сокращается численность промышленных и сельскохозяйственных рабочих, растет численность занятых в сфере услуг и, соответственно, увеличивается значение этой народнохозяйственной сферы.
      Что касается умственного труда, то здесь, исключая вычислительный процесс (благодаря ЭВМ), человечество мало чем может гордиться: повышение производительности в лучшем случае в два раза, а кое-где даже уменьшение по сравнению с тем, что было сто лет назад. И не потому, что люди стали ленивее. Появились факторы, которых не было раньше и которые мы часто не видим, а если видим — стараемся не замечать, или, честно говоря, не знаем, что предпринимать.
      Вот почему некоторые категории работников умственного труда по приросту численности опередили в целом население земного шара. Если в начале века в США один «белый воротничок» служащего приходился на более чем 20 «синих воротничков» производственных рабочих, то сейчас это соотношение достигло 1:6. Штаты административно-управленческого персонала, как головы гидры, растут тем быстрее, чем больше их сокращают. По-видимому, волюнтаристские действия здесь не хороши сами по себе, но они все-таки пока нужны за неимением научно обоснованных методов.
      Служащий непроизводительно работает не потому, что часто отдыхает, а потому, что он делает многое не то и не так. И автоматизация немногим может помочь, хотя по аналогии с цехами-автоматами сейчас серьезно говорят об автоматах-канцеляриях. Научные же методы нельзя разрабатывать, не уяснив себе, что такое умственный труд и что требуется рационализировать.
      Физический труд — мышечные процессы, умственный труд — процессы информационные. Непротивопоставление одного другому следует, в частности, понимать в том смысле, что невозможно одновременно работать руками и ничего не делать головой. Подсчитано, что даже труд уборщицы на 10 процентов умственный; у слесаря эта доля составляет уже 30, у машинистки — 70 процентов. А вот еще одна профессия — шофер, которую на спокойных дорогах можно отнести к разряду (физических (35 процентов), а в большом городе — умственных (60 процентов). Не существует вообще чисто физического и чисто умственного труда, и разговор о НОУТ будет часто касаться НОФТ.
      Умственный труд — производительный, когда информацию не только обрабатывают (собирают, сортируют, доводят до кондиции, хранят, ищут и транспортируют), но и перерабатывают, то есть генерируют на основе ее новую информацию. Следовательно, производительный труд — творческий. Традиция давно ввела в обиход «творческие» профессии, но это не значит, что нет здесь доли физического и рутинного умственного труда; мало того, эта доля бывает весьма существенной. Вот почему наша задача не только создать условия для творчества, увеличив время на генерацию новых идей, но и увеличить творческую составляющую во всех без исключения профессиях.
      С точки зрения обывателя, пользующегося старыми оценками, профессия грузчика — образец мужской, силовой, мышечной работы, требующей больших затрат и соответствующей компенсации. Что по сравнению с этим профессия бухгалтера? Смех. Простите за выражение, просиживание брюк. Вместо того чтобы заниматься утренней гимнастикой, пусть лучше бухгалтер пойдет потаскает кули с мукой и узнает, что почем.
      Но автоматизация в первую очередь пришла в сферы тяжелого физического труда. И если профессия грузчика не скоро исчезнет, то она наверняка перестанет быть тяжелой.
      Теперь обратимся к научным данным. Вы лежите на диване, лениво перебирая в уме события прошедшего дня, или спите и видите сны; ваши энергозатраты составляют 65-80 килокалорий в час. Потом вы сели — стрелка на воображаемом калориметре подошла к 95. Встали — 110. Прошлись по комнате — 140. Вышли погулять — 170. Пока эти затраты почти чисто физические. Но вот вы спокойно беседуете сидя: вместо 95 — уже 110 килокалорий. Работаете, стоя перед лабораторным столом или пультом: 150-180. Читаете лекцию в большой аудитории: 240-270.
      Оказывается, быть бухгалтером — не просто сидеть за письменным столом в тепле и уюте. А если сложные расчеты, большая ответственность и нужно, чтобы сошелся баланс? Писатель, художник, ученый, увлеченные творческой работой, забыв о времени и о себе, — огромные, в том числе энергетические, затраты. Но не будем все сводить к килокалориям, есть и «калории» информационные.
      Поскольку я упомянул о гимнастике, к этому следует добавить, что физическая культура — удел не только работников умственного труда, компенсация за их сидячий образ жизни. Трудно найти такую профессию, которая обеспечивала бы всестороннее физическое развитие. В каждом виде трудовой деятельности усилены одни и ослаблены другие процессы. Вот их-то и учитывает физкультура. Поэтому не просто при заводе или институте открыть спортивную площадку: следует подумать, какие виды спорта развивать. А то ведь может получиться, что ученому после работы предложат участие в шахматном матче, а почтальону — в спортивной ходьбе.
      Специалисты по труду утверждают, что, по самым скромным оценкам, в 80 процентах случаев трудовая усталость наступает не в результате мышечных или умственных перегрузок, а из-за грубого нарушения информационного режима. Обратите внимание: речь идет не о каких-нибудь единицах, а о десятках процентов. Вот где скрываются богатейшие резервы повышения производительности труда!
      В течение рабочего дня активность человека не остается постоянной: обычно она сначала возрастает, достигает максимума к концу первой трети дня и идет на убыль к обеденному перерыву; потом вновь возрастает, быстрее, чем утром, но уже не достигает того максимума, и за час-полтора до конца работы наступает резкий спад.
      Что мешает работе? Необходимость настраиваться, монотонность, сбои темпо-ритма, недостаток или обилие информации.
      Оказывается, если человек не опоздал на работу, еще не означает, что он энергично взялся за нее. Недаром организаторы производства говорят, что тем, кто живет в часе езды от работы и кто в доме напротив, одинаково плохо, потому что первый успевает устать, а второй никак не проснется.
      Монотонность труда нарушается, если разнообразить его чередованием разнородных процессов, следуя принципу «отдых — перемена работы». Но каждый процесс требует настройки. Поэтому увлекаться здесь тоже не следует.
      В качестве иллюстрации разыграем две сценки, характеризующие два стиля в работе руководителя. Условно назовем один стиль «единоначальным», а второй — «демократическим», взяв определения в кавычки, чтобы не отдавать явного предпочтения какому-нибудь из них.
      Вы пришли на прием. Но пробиться к начальнику не так-то просто: обитая черным дерматином дверь и секретарь, который никого не пускает и всех спрашивает: зачем и почему? Затратив усилия и крайне раздраженные, вы в конце концов проникаете за дверь, в сумеречную тишь кабинета. И ваше раздражение постепенно улетучивается: начальник слушает внимательно, разговор не прерывает некстати зазвонивший телефон, вошедший с бумагами секретарь или следующий назойливый посетитель. Хорош «единоначальный» стиль или плох?
      Сценка вторая. Вы входите в приемную — и какая приятная неожиданность: приоткрытая дверь кабинета, секретарь, что-то печатающий в углу и не обращающий внимания на входящих и выходящих. Но ваше лицо вытягивается, когда вдруг видите в кабинете еще десяток человек. Заметив вас, начальник тут же прерывает разговор, здоровается через головы других, о чем-то спрашивает, вы открываете рот, чтобы ответить, но звонит телефон, потом появляется двенадцатый посетитель, и история повторяется. Чувствуете, что придется посидеть не менее часа, и неизвестно, удастся ли так кратко изложить свое дело, чтобы уложиться во временной интервал «демократического» внимания.
      Можно ли сравнить работу начальника, умеющего сразу разговаривать по нескольким телефонам, принимать одновременно несколько посетителей и при этом подписывать бумаги, с работой многостаночника?
      Работать на нескольких станках отнюдь не означает бегать от одного к другому, когда возникают разные неполадки. Просто режим строится на плановых переключениях внимания с одного станка на другой, поскольку ни один из них не нуждается в постоянном контроле. Четкий ритм такого процесса и разнообразие приводят к высокой производительности при относительно малой утомляемости.
      Но вот я у директора одного из московских предприятий. Девять ноль-ноль — девять тридцать: «летучий прием». Настежь открыта дверь кабинета. В это время сюда может прийти или позвонить, минуя секретаря, каждый средний или младший командир производства, чтобы оперативно разрешить какой-нибудь вопрос. Время на разговор с каждым — не более нескольких десятков секунд. На столе маленькие песочные часы, которые директор не забывает переворачивать, когда начинает разговор. За это время можно вполне понять суть вопроса и дать указание или назначить отдельную встречу. После обеда — часы «заказного приема»: на три минуты с каждым назначенным или записавшимся у секретаря. В пределах этих минут — гарантия, что никто не помешает разговору. И даже если будет срочный звонок, секретарь попросит «минуточку подождать» и затем вклинит абонента между двумя посетителями. И наконец, «закрытый прием» в конце рабочего дня, когда считается, что директор ушел, но он говорит при закрытых дверях с нужным лицом и ровно столько, сколько считает нужным.
      Мы не любим красный глазок светофора, а предпочитаем зеленый свет. Даже когда не торопимся. Потому что это сбой темпо-ритма нашего движения. Кстати, термин «темпо-ритм» придумал К. Станиславский, чтобы измерять динамику сценического действия. Потом им воспользовались информационные, потом управленческие работники.
      В связи с этим мне вспоминается один из многих американских рассказов В. Терещенко. Вот его суть. Управление одной из фирм размещалось в многоэтажном здании. Сотрудники, переходя по служебным делам с одного этажа на другой, постоянно жаловались на плохую работу лифтов. Тогда в дирекцию пригласили инженеров, которые стали предлагать дорогостоящие проекты переоборудования лифтового хозяйства. Но вот пришел организатор, посмотрел и сказал: «Лифты тут ни при чем. Повесьте на каждой лифтовой площадке зеркало, и все будет в порядке». В дирекции удивились, но зеркала повесили. Вот подходит к лифту женщина, нажимает кнопку, лифта нет. Увидев зеркало, она поправляет прическу. Подходит мужчина, нажимает кнопку, лифта нет. Он смотрит на женщину. В это время подходит лифт. Не так уж велики рабочие простои, чтобы заниматься техническими переделками. Важно другое — сбои темпо-ритма, возникновение дискретных информационных вакуумов, которые нужно чем-то заполнить.
      А теперь вспомните свой рабочий день. Много ли у вас таких сбоев, когда вдруг нечего делать, нужно восполнять рабочие запасы, стоять в очереди и мало ли что еще?
      Мы уже знаем: человек — динамическая информационная система. Коллектив — тоже система. Каждая система работает в определенном режиме. Представим себе аудиторию. Идет лекция. Лектор — источник информации. Слушатели — коллективный приемник.
      Первый режим — информационный голод. Лектор говорит вяло и скучно. Многие изрекаемые истины давно всем известны. Поэтому кто делает вид, что слушает, и борется со сном, кто рассматривает улицу или играет в «морской бой». В результате потери даже того немногого, что можно из лекции извлечь.
      Второй режим нормальный. Лектор — знаток своего дела. Много знает и умеет преподнести. Четко действует обратная связь: благодарная реакция слушателей подливает масло в огонь, но если пламя начинает затухать, лектор тотчас перестраивается. В аудитории деловая атмосфера. Многие ведут конспекты. Кто не пишет, внимательно слушает. Потери информации минимальные.
      Третий режим — информационные перегрузки. Лектор, может быть, тоже большой знаток, но его буквально распирает от фактов, и все это он хочет дать ошеломленным слушателям. Царит нервная атмосфера: конспектируют немногие, записи носят телеграфный характер и не всегда поддаются расшифровке, соседи переспрашивают друг друга, некоторые даже пытаются прервать лектора, но тот, не обращая внимания, говорит свое. Результат: значительные потери информации.
      Четвертый режим — отказ. Лектор говорит быстро, словно читая по написанному, и невозможно что-либо понять. В аудитории разряженная, апатичная атмосфера. Коли нельзя уйти, каждый занимается чем может.
      Делаем выводы: недостаток информации — также плохо, как и ее избыток; утомление не всегда зависит от объема информации. Информационный режим включает две составляющие: основной процесс и его окружение. Если основной процесс слишком прост, окружение может предоставить необходимое информационное питание. Когда же система работает на третьем режиме, окружение может стать информационным шумом. Как-то я читал лекцию в одном подмосковном городе. Директор Дома культуры с гордым видом ввел меня в зал, где недавно закончился капитальный ремонт. У меня зарябило в глазах; стены раскрашены в яркие, контрастные цвета; портреты великих ученых и изобретателей, под каждым крупными буквами даны основные биографические сведения; красочные диаграммы, показывающие рост народнохозяйственных показателей; увеличенные фотографии, показывающие жизнь в различных уголках нашей страны.
      Начинаю лекцию и чувствую, что она не получается: внимание слушателей раздвоено. Они не знают, то ли слушать меня, то ли смотреть на стены. А стены не просто дают информацию — они зовут и даже кричат. И если художники-оформители так и понимали свою задачу — превратить зал в сплошной броский плакат, то они сделали все от них зависящее, чтобы здесь поменьше слушали лекторов и поменьше смотрели на трибуну.
      Не имея достаточной информационной культуры, директор грубо нарушил информационный режим. Впустую затрачены средства. Ведь даже в перерывах здесь просят покинуть зал, чтобы проветрить помещение. И неизвестно, когда все это можно рассматривать и читать. Другое дело в фойе. Там гуляют, проводят время, ждут и с радостью воспримут любую, тем более познавательную и художественно представленную графическую информацию.
      Рассмотрим противоположный случай. Представьте себе, что вы администратор. Берете на работу вахтера и говорите ему: «В целях противопожарной безопасности нужно, чтобы черный ход был всегда открыт. Будете сидеть там в коридорчике и смотреть, чтобы с улицы не забегали мальчишки. Ну а если придут сотрудники, проверите, свой или чужой. Хотя сотрудники черным ходом пользуются редко. Как видите, работа несложная». Собственно, и зарплата небольшая. Но как-то совестно платить больше за ничегонеделание.
      Вахтер приступает к своим обязанностям, а через неделю подает заявление об увольнении. Вы искренне недоумеваете: в чем дело, чего ему не понравилось? Такая легкая работа. Вам невдомек, что ничего не делать — это как раз тяжелая работа.
      Что вы дали бедному человеку? Целый день взирать на плохо побеленные стены. Нет даже окна, через которое можно рассматривать прохожих. Не с кем перекинуться словом. Нельзя ни читать газету, ни вязать.
      Значит, каждый вечер изможденный, разбитый и опустошенный человек возвращается домой. А вы говорите — легко. То ли дело у главного входа: снуют взад и вперед сотрудники, спрашивают, как пройти, посетители, можно перекинуться словом с курьером и почтальоном. Там, как и в канцелярии, — сборный пункт новостей. И быстро проходит время.
      Что такое информационный вакуум и как его заполняют, хорошо знают геологи, совершающие многокилометровые маршруты. Обычно ходят по двое: инженер и коллектор. И хотя инженер может быть обременен годами и одышкой, а коллектор — парень-здоровяк, первому ничего не стоит загонять второго.
      Работа геолога хотя и тяжела физически, но она все-таки умственная и к тому же творческая. Во время перехода от точки к точке нужно многое продумать, осмыслить, чтобы потом записать в полевой книжке. Уставать некогда, при этом подстегивает азарт: подтвердятся или не подтвердятся сделанные ранее предположения. А коллектору что: иди следом, смотри по сторонам; когда геолог пишет, отбери образцы пород, заполни этикетки, заверни и поджидай лежа, погрызывая травинку. Оттого-то и трудно коллектору. И когда студенты-практиканты учатся вести самостоятельную съемку, каждый в паре норовит стать геологом: трудно, конечно, ответственно, но зато как будто бы легче физически.
      Почему при конвейерной системе производства больше текучесть рабочей силы? Перестарались инженеры, разбили производственный процесс на слишком простые операции. То, чему можно научиться за пятнадцать минут, всегда менее интересно, монотонно, быстро надоедает и утомляет. Человек отличается от других живых существ тем, что обрабатывает семантическую — смысловую — информацию и не может существовать в семантическом информационном вакууме. И тогда организаторы производства в конвейерных цехах устанавливают источники дополнительного питания: раскрашивают стены в яркие цвета, вешают картины и плакаты, сажают декоративные растения, организуют музыкальные радиопередачи.
      Проблема информационного вакуума — опять-таки современная проблема. Она проявляется во многом. Вот еще один небольшой пример. С введением автоматизации на железных дорогах упрощаются функции машиниста, но совсем без него нельзя: он как бы подстраховывает автоматику. Но если машинист простого поезда когда-нибудь ошибается, то на автоматизированной дороге он будет ошибаться чаще (первый режим). И теперь инженеры-психологи решают задачу: откуда взять информационное питание, не дать человеку уснуть, сосредоточить внимание.
     
      Информационный вакуум
      После одного из семинаров мы шли по Москве, как всегда суетливой и пестрой. Критически смотрели вокруг и подвергали информационному анализу.
      Улица живет по своим законам. Для нас это яркое платье женщины, это витрина, номер телефона на проехавшем автофургоне, звук тормозов, запах пирожных и бензина.
      Эскалатор уносит нас под землю в обмен на тех, кто поднимается навстречу к дневному свету. По нашей одежде и осанке они стараются угадать, какая сейчас наверху погода. Женщины оценивающе осматривают друг друга. Демонстрация характеров, мод и вкуса. Информация — нарушенное однообразие. Мода — тоже нарушенное однообразие. Значит, мода — информация. Вот старушка, одетая по моде 30-х годов. Ее наряд по-своему информативен, потому что не такой, как у других, а когда-то был чересчур смелым, новаторским и тоже информативным. Как танго или чарльстон.
      ‚Осторожно, двери закрываются!» Те, кто не успевают войти, делают безразличные лица и отходят. А те, кто вошел, также с нарочитым безразличием смотрят на оставшихся. Следующий поезд не через час, а только через минуту.
      В вагоне две временные социальные группы: сидящие и стоящие. Вторые читают, чтобы заполнить информационный вакуум, интересуются, что читают другие, и рассматривают сидящих. Сидящие тоже читают, но на стоящих не глядят. Поезд выходит на поверхность. Гаснет электрический свет. Пассажиры жмурятся и жадно смотрят в окно, хотя этот пейзаж за окном видят ежедневно.
      На перроне мы секунду растерянно ищем спасительный указатель и вновь обретаем уверенность москвичей.
      В центре особенно шумно и пестро. Много иностранцев. Они озираются и, наверное, видят не то, что мы.
      В подземном переходе даже трудно пройти. Пишут в неудобных позах любители «Спортлото». Те, кто работает в условиях больших информационных нагрузок, недоуменно пожимают плечами. Книгопродавец под звуки эстрадной музыки громко расхваливает детектив. Люди недоверчиво вытягивают шеи и стараются увидеть, что у него на лотке.
      — Не люблю подземные переходы.
      — А кто же их любит. Но можно с ними мириться, когда есть информационная компенсация за спуск и подъем. Как в Киеве, под Крещатиком: черный кофе, кофе со сливками, чай, мороженое и пирожные, парфюмерия и бижутерия, афиши, газеты, журналы, «тютюн».
      — Знаешь, за что я люблю Москву? Что никто на тебя не глядит, а ты смотришь на всех. Когда приезжаешь в областной город и быстро оглядываешься, обязательно поймаешь чей-нибудь взгляд. В районном центре откровенно рассматривают тебя. А в деревне даже делают рукой над глазами козырек.
      Имеющий глаза — да видит
      Не будь цветов, все бы ходили в одноцветных одеяниях!
      Козьма Прутков
      Через два кубических дециметра мозга, содержащего 15 миллиардов клеток-нейронов, проходит за человеческую жизнь 107-109 бит, то есть простейших информационных единиц, каждая из которых фиксирует минимальную долю разнообразия. Более 80 процентов внешней информации мы получаем с помощью зрения.
      Докладчик на семинаре в Доме ученых изобразил большой квадрат. Это рецепторное поле человека: пять органов чувств — пять каналов поступающей информации, главный из которых — зрение. Если выбывает из строя один канал, усиливают свою работу другие, стараясь скомпенсировать недостаток информации. Три уровня памяти: оперативная, прямая долговременная, ассоциативная. Чем большей глубины затрагиваются уровни, тем мощнее поток внутренней информации, тем меньше зависит человек от внешней среды, и отпадает угроза информационного голода.
      На доске все это выглядело красиво и просто.
      Яркость полуденного солнца равняется 150 000 стильбов, а полной луны — только 0,25 стильба. Яркость более одного стильба ослепляет человека, и он старается не смотреть на источники света сильнее свечи, он не любит, когда вокруг слишком много полированных поверхностей, которые по совместительству часто пускают «зайчики».
      Освещенность поверхностей измеряется в других единицах, известных из школьной физики, — люксах. Человеческий глаз обладает удивительным свойством, адаптации, быстро приспосабливается к изменению освещенности. Когда мы с улицы спускаемся в погреб, плотный мрак окутывает нас, но затем мы различаем очертания предметов и еще несколько минут спустя почти свободно ориентируемся. Обратный процесс происходит при выходе на улицу: в первые мгновения яркий свет ослепляет, по потом все быстро приходит в норму.
      Однако этой способностью не следует злоупотреблять, потому что зрение становится тогда менее острым и глаза быстро утомляются. Поэтому черные школьные доски и черные крышки столов вредны, так как отражают только 5 процентов света, а белые стены и белая бумага — 80; получается соотношение 1:16, тогда как гигиена требует 1:3.
      Несколько раньше этого администраторы установили, что не нужно скупиться на освещенность рабочих помещений и рабочих мест. Если в прокатном цехе можно примириться с 15 люксами, то портной и чертежник просто не могут обойтись без 100 и будут благодарны за 250. Плохая освещенность недопустима даже во вспомогательных помещениях — тамбурах, проходах, на лестницах, так как действует угнетающе и способствует появлению надписей на стенах, в числе прочих других актов вандализма. Даже такая «мелочь», как протирка пусть даже труднодосягаемых оконных стекол, плафонов и замена перегоревших лампочек должна планироваться административно. Интересно, что одна американская фирма посчитала более выгодным не держать постоянного электромонтера, а менять все лампочки по расписанию, не дожидаясь, пока перегорят.
      Общеизвестно, что естественный свет самый здоровый. Но урбанизация вводит свои ограничения, и окна все больше играют психологическую роль. Итак, приходится мириться с искусственным светом. Но это не беда. Плохо, когда смешивается разный свет: естественный и искусственный, от ламп накаливания и люминесцентных ламп. Тогда образуются цветные тени, которые утомляют и раздражают.
      Бывает и так, что требования гигиены зрения административно удовлетворены, а человек халатно относится к своим глазам, словно нарочно портит их. Руководство одной из компаний в США произвело принудительное обследование 3 тысяч своих работников в конторах и на промышленных предприятиях, обнаружив в результате, что 60 процентам нужны очки, 20 процентов их носят и у трети этого числа очки не подходят для работы. Конечно, в СССР иные условия, но вряд ли наш сознательный гражданин вполне сознательно относится к себе.
      Более сложное воздействие оказывает на человека цвет. На минуту представьте себе город, в котором серые здания, все люди ходят в серых костюмах, красят комнаты в серый цвет и спят на серых простынях. Легко ли прожить в таком городе, несмотря на то, что серый цвет имеет множество оттенков? Есть люди с искаженным и утраченным цветовым восприятием. Врожденным (реже приобретенным) дальтонизмом страдают 8 процентов мужчин и 0,4 процента женщин. Наверное, им трудно бывает не только на уличных перекрестках. По существу, это жизнь в «сером городе».
      На вопрос, зачем красят предметы в разные цвета, можно назвать несколько причин. Одна причина — оптико-физическая: белая окраска холодильника предназначена отражать тепловые лучи. Гигиеническая причина: нелепо окрасить паровоз в белый цвет, он быстро станет грязно-серым. Но главные причины информационные: физиологические, психологические (биологическая информация), интеллектуальные и эстетические (семантическая информация).
      Цветоведы бросают нам лозунг: больше смелости в выборе цвета, меньше пестроты! Но, по-видимому, здесь нужен еще и разум.
      Говорят, один шофер на грузовике сине-зеленого цвета написал номер оранжевой краской такой же светлоты: как будто бы вполне различимо, но у милиционеров рябило в глазах, и издалека они путали цифры. Если вы хотите, чтобы в темном помещении люди натыкались на предметы, окрасьте их в черный или красный цвет. Если, напротив, вы этого не хотите, предметы должны иметь белый или синий цвета.
      Существуют цвета холодные: синий, сине-зеленый. Прохладные: зеленый, желто-зеленый. Теплые: красный, оранжевый. Поэтому лучше, если окраска горячего цеха будет прохладной, а в комнате поликлиники, где раздеваются перед врачебным осмотром, есть что-нибудь оранжевое.
      Оранжевый цвет, кроме того, сухой, и им лучше выкрасить подвал. А синий — влажный, и синие домики в пустыне выглядят более привлекательно, чем в лесу, и воздух не будет казаться таким сухим.
      Художники-декораторы с помощью цвета, словно по волшебству, могут изменять размеры, вес и расстояние до предметов, раздвигать и сужать стены, поднимать и спускать потолки. В театрах в стиле рококо, где художественная перспектива устраняет впечатление, что сцена — это нечто малое, а зрительный зал — нечто большое, актеры в красных и желтых костюмах кажутся совсем рядом со зрителями, а фиолетово-зеленый задник уходит в бесконечную даль. Вы находите, что ваша квартира несколько тесна — пусть в ней доминируют желтые тона, а голубоватый потолок никогда не будет казаться низким. Но помните при этом, что даже несколько предметов красного, пурпурного, фиолетового, синего и сине-зеленого цвета могут создать впечатление, что комната забита тяжелыми вещами. Красный цвет делает огромный цех более уютным, в полутемноте его стены становятся как бы прозрачными и создают впечатление глубины, а железные перекрытия белого, желтого, желто-коричневого цвета как бы парят в воздухе.
      Есть громкие, кричащие цвета — красный и оранжевый: они возбуждают нервную систему, снимают сонливость, вызывают учащение дыхания и пульса, помогают мускульной работе. И быки не случайно так реагируют на красный цвет. Причем этот цвет действительно «кричит»: в шумном помещении становится более шумно, так как усиливается слуховая чувствительность. Зеленый и синий, напротив, успокаивают. Именно поэтому, отказавшись от черных школьных досок, остановились на оливково-зеленых. Но зелеными не могут быть лестничные ступени, так как увеличатся шансы споткнуться. С другой стороны, окружите себя сплошной зеленью леса — возникает «зеленый шум»: слух обострится, вы будете ко всему прислушиваться и чувствовать себя неспокойно.
      И еще совет. Не бойтесь садиться на стулья с черной или фиолетовой обивкой — это, только кажется, что они жесткие. Не бойтесь надевать желтые и оранжевые костюмы — это только кажется, что они легко могут порваться.
      Как видим, цветом можно и нужно управлять, исключая элемент случайности, который еще властвует над нами. При этом большую роль играют не только отдельные цвета, но и их сочетания.
      Если верить художникам-психологам (уже есть такая профессия), сочетание желтого и фиолетово-синего располагает к серьезным размышлениям и сосредоточивает — этим можно воспользоваться в библиотеке. Красный и сине-зеленый цвета стимулируют общую работоспособность, и Олег Александрович добился, чтобы так раскрасили вестибюль в вечерней школе. Желтый или желто-зеленый с оранжевым снимают умственное утомление (к сожалению, еще нет Олегов Александровичей в Домах ученых). Сочетание красного с зеленым снимает физическое утомление, и его можно использовать на предприятиях с низким уровнем механизации. Оранжевый и зеленовато-синий создают жизнерадостную атмосферу — это цвета детских садов, домов отдыха и праздничных шествий. Красный и черный угнетают.
      Эстетическая сторона восприятия цветов особенно сложна. Слишком по-разному этот фактор действует, где вместе работают люди с разным культурным развитием и запросами, выросшие в разном цветовом окружении. Кроме того, каждый имеет «свой собственный, очень индивидуальный вкус. Особенно хорошо это заметно в восприятии абстрактной живописи и при выборе обоев с абстрактным рисунком: одно и то же может оставлять равнодушным, раздражает, восхищает, поднимает тонус, быстро утомляет и надоедает.
      Но имеются общепринятые понятия о неуместных цветах и цветосочетаниях, основанные на простейших ассоциациях. Так, реклама с оранжево-красным и зеленым на фасаде оперного театра наверняка вызовет у вас эстетический протест, тогда как для цирка это вполне обычные цвета. Красная окраска неуместна в больнице, желто-коричневая — в столовой: это уже не только отсутствие вкуса, но и так называемая »информационная диверсия».
      Наконец, еще одна составляющая зрительного восприятия — форма. Осторожно она напоминает о себе в фактуре окрашенной поверхности. Когда художник комбината предложил ярко расписать стену, а замдиректора настаивал на белой стене, Олег Александрович предложил компромисс: нарочито неровно оштукатурить ее, чтобы заиграли все оттенки белого цвета.
      А вот пример другой стены — в кафе. Художник покрасил грубую штукатурку в зеленый цвет и поместил на нее большой солнечный диск. Получилось здорово. Другой художник сделал то же самое на гладкой стене другого кафе. Получилось плохо. Почему? Может быть, не случайно так эффектен желтый одуванчик на зеленом лугу, где важна не только зелень, но и фактура травы. А теперь сделайте наоборот: пустите виться плющ по желтой стене, и все станут отворачиваться.
      Информация формы чаще всего семантическая. Это геометрия архитектурных планировок, растительность, графическое оформление, детали машин, снующие взад и вперед люди. Хорошая организация формы стимулирует работоспособность и позволяет хорошо отдохнуть. При плохой организации разбегаются глаза или не на чем остановить свой взгляд — наступает преждевременная усталость, которая не проходит после работы. Скоро между Москвой и Ленинградом станут ходить сверхскоростные поезда. Обтекаемая форма головного вагона — дань не только аэродинамике, но и информационной культуре: не должно быть мелькания шпал, достаточный кругозор должен развлекать, но не отвлекать.
      Но вот другой пример — больница. Здесь владения медицины и царство информационного голода. Не на чем остановить свой взгляд, сплошная молочная белизна. От скуки начинаются разговоры о болезнях, и выздоравливающие долго не могут прийти в норму.
      Московская бригада социологов изучает специфический вопрос: как влияют на условия работы новые формы архитектурной планировки? При жизни одного поколения архитектурные каноны неузнаваемо изменились. Стало много бетона, пластика, стекла. Исчезли портики и пилястры. Может быть, новые формы разряжают напряженную информационную атмосферу. Может быть, они слишком уж упрощают и холодят. И не потому ли вошла в моду комбинация нового и нарочитой старины? Не потому ли современный эстет, получив новую квартиру, обеспечивает себе дополнительное информационное питание за счет комнаты, тщательно отделанной под стиль Людовика XIV?
      Теперь представим себе современное рабочее помещение, где под одним потолком за станками или письменными столами трудятся сотни людей. От общего коридора помещение отделяет стеклянная стена. Получается необычно: с одной стороны, стена есть — не войти, с другой — ее нет, широкий простор. Пока все работают, коридор пустой. Но вот в соседнем помещении обеденный перерыв, и коридор заполняется людьми. Нужно проверить: если в толпе появился новый человек — и этот человек молодая, красивая женщина, она вытащила блокнот и стала что-то писать, — то какой процент работающих мужчин и какой процент работающих женщин обратит на нее внимание? Мы уже знаем, многое зависит от характера работы: следовательно, в одних случаях стеклянная стена развлекает, а в других — отвлекает.
      Выйдем теперь на улицу. Архитекторы, планирующие новые районы, стараются нарушить однообразие стандартных зданий разноцветной окраской торцевых стен, необычной расстановкой и нарочитым контрастом по высоте. При этом получается странный эффект: то, что красиво выглядит на макете, что впечатляет автотуристов, совсем по-другому воспринимает житель микрорайона, отправляющийся в магазин по соседству. Причина: различия в ракурсе и темпо-ритме. И тогда врачи подарили архитекторам приборчик, позволяющий рассматривать будущий город не с птичьего полета, а глазами прохожего. Поэтому больше внимания стали уделять малым архитектурным формам — павильонам, киоскам, витринам — для тех, кто передвигается со скоростью не 50, а 5 километров в час.
      Если вы будете в Ленинграде, обратите внимание на отделку чугунных мостов через Мойку. Эти украшения созданы для плавающих на лодках и гуляющих по берегу. А не для тех, кто идет деловым шагом или едет в автобусе.
      Международная архитектурная премия 1964 года «Золотой циркуль» была присуждена создателям Миланского метро не за сложные подземные сооружения и не за красочные панно в подземных вестибюлях, а за графику ориентации. Пассажиру метро нужно знать сначала, куда идти, а потом уже он будет обращать внимание на уют и эстетику. Так на первый план выступает графическая информация, с которой я столкнулся в Доме культуры, когда читал лекцию.
      Самолет Аэрофлота прилетает в Голландию, и первое, что вам бросается в глаза, — графическое оформление аэропорта «Стипхол». Здесь архитекторы не думали поражать роскошью и смелостью инженерных решений. Все было подчинено двум задачам. Когда человек, который не знает языка и никогда не летал, опаздывает на самолет, он должен из любой точки и без посторонней помощи найти к нему наикратчайший путь. И никакие киоски, стенды и рекламные объявления не должны ему при этом мешать. Если же происходит непредвиденное, но обычное (вылет задерживается по метеорологическим условиям), тот же пассажир получает бесплатное информационное питание (опять-таки, заметьте, не зная языка), не надоедая администрации каждые четверть часа вопросом, когда же он улетит, и не сетуя громко на то, что не поехал поездом.
      Среди психологов ходит анекдотический, впрочем, вполне правдивый рассказ про эксцентричную выходку известного английского профессора. Как всякий устный рассказ, он оброс постепенно разными подробностями. Я расскажу его так, как услышал в первый раз в Риме, придав явно информационный аспект.
      Человек, о котором идет речь, вышел на одну из самых людных улиц Лондона утром в час «пик», когда все торопились на работу, остановился у выхода из метро, стал у колонны так, чтобы его не толкали, снял шляпу и повесил на грудь плакатик. За час или полтора мимо прошло несколько тысяч людей. Подавляющее число его просто не заметило, некоторые скользили по плакатику безучастным взглядом; правда, находились и такие, кто бросал в открытую шляпу монетку или две. По прошествии названного времени мнимый нищий собрал и спрятал в карман горсточку монет, надел шляпу и снял с груди плакатик, удостоверившись, что никто так и не прочитал, что там написано. В вольном переводе с английского это выглядело приблизительно так: «Все вы дураки! Я зарабатываю больше вас».
      Проанализируем этот случай. Профессор с табличкой — источник информации, который был помещен в неподходящем месте: люди поднимались из метро, боялись споткнуться на лестнице, старались не наступать Друг другу на ноги, и смотреть при этом по сторонам не было никакой возможности. Источник действовал в неподходящее время: люди торопились на работу, боялись опоздать, думали, все ли в порядке оставили дома, с чего начнут работать. И даже те немногие, кто заметил одинокую фигуру у колонны, выразил сочувствие и вытащил из кармана монету — ведь они тоже не читали плакатик. «Зачем? — сказал бы такой человек, если бы мы взяли его за рукав. — Мало того, что я даю деньги, так я еще должен читать?» И правда, если на Западе у нищих принято вешать на грудь плакатик, то в общем-то можно представить, что на нем написано. Значит, это не информативно. Описанный эксперимент заставляет о многом задуматься.
      Придем на какое-нибудь предприятие или в учреждение. Кто отвечает за все это? Не за содержание лозунгов и плакатов, предупредительных надписей и инструкций по технике безопасности. А за то, как все это подано, где повешено и сколь долго будет висеть.
      В «Крокодиле» есть постоянная рубрика «Нарочно не придумаешь». Читая ее, удивляешься, возмущаешься и смеешься одновременно, думая при этом, что смог бы сам собрать не худший материал. Стоит только прогуляться с фотоаппаратом по улицам и перечитать все вывески и объявления. Почему уже больше года красуется вывеска «Кофетерий»? Сколько таких, кто эту ошибку просто не заметил; заметил, посмеялся и тут же забыл о ней, заметил и научился неправильно писать?
     
      Реклама
      Мы подошли вплотную к очень интересной области — рекламе, которую также следует рассматривать как средство информации. По-видимому, уже нет людей, которые видят в торговой рекламе только зло, не понимая, что в условиях тотальной информации без рекламы просто не обойтись. Однако недостатки рекламы существуют, недостатки морального свойства. Реклама не только извещение, реклама — также соревнование, соперничество, конкуренция, борьба, честная и нечестная, с правилами и без правил. Реклама может быть ложной, навязчивой, отвлекающей, антихудожественной, глупой. Современный город — это прежде всего рекламное окружение, оказывающее влияние на моральный облик человека, его информационный режим и образ жизни.
      Раскроем учебник рекламного дела для торговых работников. Читаем: наилучшее место для городской рекламы — уличный перекресток, где есть светофор. А мы уже догадываемся почему: загорается красный свет светофора, возникает дискретный информационный вакуум, человек сбит с темпо-ритма, растерянно смотрит по сторонам, взгляд его падает на рекламу. Значит, здесь рекламу видят чаще. Учебник добавляет: чаще, чем на главной улице, где толчея.
      Первая цель, которую ставит художник-оформитель, — привлечь внимание. Вторая цель — внимание удержать. Социологи торговли точно подсчитали, что 61 процент людей ограничивается сведениями, почерпнутыми из верхней половины большого рекламного щита, в том числе 41 — из верхней левой четверти, и только 14 процентов дотошных доходят до правой нижней четверти.
      Прибавим к этому, что люди бывают разные: мужчины и женщины, старые и молодые, со средним и высшим образованием, старожилы и приезжие. Всем надо угодить, никого не обидеть. Опять торговая статистика: в среднем одиночный мужчина простаивает у витрины на 30 процентов меньше времени, чем одиночная женщина (но все-таки немного больше, чем мужчина в обществе мужчин), наполовину меньше, чем в паре мужчина и женщина, и в два с лишним раза меньше, чем женщина в обществе женщин.
      Профессор с плакатиком стоял в неподходящем месте. А всегда ли подходящие места выбираются для графической информации? Специалисты по технической эстетике рассказали в печати о посещении в Киеве предприятия, где работают слепые. Рабочие помещения там буквально пересыщены графикой. Для кого? Может быть, для зрячего начальства?
      В современной живописи одно время процветала школа сюрреалистов («надреалистов»), писавших фантастические картины, которые поражают воображение необычными свойствами и сочетаниями реальных предметов. На одной такой картине — множество карманных часов из несуществующего мягкого материала, и одни из них вяло лежат, чуть свисая, на ветке дерева. М. Оппенгейм в картине «Мех на завтрак» изобразил настоящую чашку с блюдцем и ложкой, но меховые. И каждый раз ее антиэстетичность вызывает содрогание. Или вот вы в рабочей столовой, и рядом с меню видите плакат о желудочно-кишечных заболеваниях с красочными картинками. Чем не сюрреализм? Информационная диверсия — наверняка.
      Прежде чем закончить этот раздел, я расскажу еще об одном свойстве информации — избыточности и сверхизбыточности. Когда есть угроза, что приемник не получит информацию, источник повторяет ее во времени или в пространстве. Это называется избыточностью.
      Вновь обратимся к учебнику рекламного дела: чтобы довести информацию о новом товаре до всех жителей миллионного города, необходимо 80-100 щитов определенного размера выставить на срок от 20 до 25 дней. К чему такая точность? К тому, что меньше 20 дней — нет гарантии, что все взрослое население где-нибудь да увидит этот плакат и его содержание дойдет до сознания. А 25 дней — гарантия, что он не успеет примелькаться и надоесть.
      Как администрации научить всех сотрудников читать доску объявлений? Очень просто. Нужно менять содержание доски каждый день, в крайнем случае — через день, и у людей станет привычкой хождение к доске, даже издалека. Опять-таки социологи отметили, что 80 процентов сотрудников читают вывешенный приказ в первый же день. Но чем он будет дольше висеть, чтобы охватить остальные 20 процентов, тем больше сократится число читающих приказы.
      Такова уж моя психология. Вот иду я по коридору. Вижу: через месяц лекция на такую-то тему, читает такой-то. Как здорово у нас планируют: знают, что будет через месяц. А вообще интересно, надо только не забыть про эту лекцию. Плакат висит и через пару дней напоминает мне. Я киваю головой и снова забываю. Так снова и снова. Потом инстинктивно обхожу плакат стороной. О чтении вывешенных рядом сообщений не может быть и речи. В пылу борьбы с назойливой информацией забываю сходить на лекцию. Потом плакат висит еще много дней. Потом его снимают. Может быть вариант этой истории, когда я смотрю и не вижу того, что должен читать ежедневно. Это и есть эффект сверхизбыточности.
      Предложу еще один мысленный эксперимент. Представим себе, что «газетчики» сыграли с нами злую шутку, исходя при этом из вполне благих намерений. Они рассуждали так: все публикуемые в газетах материалы, конечно, различаются по важности. Что если самые главные статьи публиковать по нескольку раз — сегодня, завтра, послезавтра — для тех, кто не успел купить или невнимательно прочел газету? Сказано — сделано. Утром вы разворачиваете пахнущий краской лист, читаете и в конце статьи обнаруживаете, что уже видели ее вчера. Досадливо морщитесь — жалко время — и забываете об этом. Назавтра снова спохватываетесь, прочитав первые несколько абзацев той же статьи. При этом произносите вслух пару нелестных слов. Потом станете бояться читать все подряд, с опаской поглядывая на каждый заголовок. Так приятная утренняя информационная прогулка превратилась для вас в барьерный бег. Может быть, лучше вообще бросить читать газеты? Как хорошо, что это всего лишь мысленный эксперимент!
      Имеющий уши — да слышит
      Иной певец подчас хрипнет.
      Козьма Прутков
      За деревьями улицы Губкина универмаг «Москва» кажется белым океанским пароходом, пришвартовавшимся у Вычислительного центра Академии наук. В вестибюле центра всегда шумно:
      — Я на «Урал».
      — «Мир» не работает.
      — Нина, жди меня на «БЭСМ-6».
      Это марки электронных вычислительных машин.
      В кабинете председателя Научного совета по комплексной проблеме «Кибернетика», адмирала, академика А. Берга идет заседание очень маленького и очень представительного семинара. Докладчики даже смущаются, увидев нескольких озабоченных людей, а потом попадают под сильный град вопросов и замечаний. Чего только не слышали стены этого кабинета! Сколько идей, широко обсуждаемых в газетах, впервые появилось здесь!
      Тема сегодняшнего семинара — социальная проблема борьбы с шумом, несемантическим и семантическим.
      Слуховую информацию по насыщенности никак не сравнить со зрительной. Лучше быть глухим, чем слепым. Впрочем, имеется одна особенность: легко «закрывать глаза», трудно «затыкать уши». Хотите — не смотрите по сторонам, не читайте объявления. Но попробуйте не слышать. Оттого-то слуховой шум самый главный и самый коварный. Это одна из проблем современности, наряду с проблемой загрязнения среды. И бороться приходится на два фронта: с несемантическим и семантическим шумом.
     
      Шум — одна из проблем современности, наряду с проблемой загрязнения среды
      Даже маленькие дети разбираются в температуре. И никто не спрашивает: что такое «плюс двадцать», холодно или тепло? А что вы знаете о децибелах шума: давлении, испытываемом барабанной перепонкой? Скоро это будут усваивать с детства. Подсчитано, что перевод «шумной» конторы в разряд «тихой», то есть уменьшение шума с 60 до 40 децибел, на 30-50 процентов уменьшает число ошибок в письме и расчетах, на 20 процентов увеличивается при этом производительность труда, на 40 процентов сокращаются потери рабочего времени, на столько же уменьшается число невыходов на работу, от 5 до 50 процентов при прочих равных условиях сокращается текучесть кадров.
      Как видно, охрана труда нужна не только в горячих цехах. К сожалению, тривиальную головную боль мы нередко устраняем таблеткой амидопирина, не очень затрудняясь анализом причины недомогания. Просто так ведь боли не бывает. Нельзя нарушать механизм обратной связи, выключать сигнал, не устранив опасность. А опасность часто связана с нарушением информационного режима.
      Докладчик говорит ровно, не громко и не тихо. Рядом с часами над доской я представляю себе табло, как на автомагистрали, и светящиеся цифры: «55». Во двор въехала машина. Послышались голоса грузчиков и грохот чего-то сбрасываемого с машины. Засветилось: «70». Все посмотрели в окно. Сидящий рядом прикрыл одну раму — «60». «И вторую, пожалуйста!» На табло снова «55», но стало душно.
      Под впечатлением доклада я иду домой и осматриваюсь. Вот детская площадка — 65 децибел, если не все 70. Как же здесь рядом работают люди? На Ленинском проспекте еще шумнее. Зайти в универмаг? Не стоит, там не меньше 80 децибел. Конечно, на аэродроме хуже, но там не занимаются интенсивной умственной работой и не слышат 120 децибел турбореактивного самолета более чем 10 минут — иначе наступит глухота и еще что-нибудь хуже.
      Я вспоминаю саркастический вопрос в одном научном журнале: «Может ли конструктор авиационных двигателей принимать ответственные решения по проблеме шума? Это не его область. Для этого есть акустики, не правда ли?»
      Но существуют и более коварные, неслышимые ультразвуки, которыми в одних случаях лечат, в других случаях вредят здоровью. Здесь уже обратная связь не действует или действует очень плохо.
      Знакомый психолог, тот, что променял инженерию на психологию, рассказал мне следующий случай. Живет он в пригороде и вдруг замечает у себя участившиеся случаи бессонницы. Отнес это к приближению старости, стал строже следить за режимом. Но бессонница не проходила. Как-то поделился тревогой с соседом. Каково же было удивление: сосед тоже страдал бессонницей и в те же самые ночи. Значит, здоровье здесь ни при чем. Существует внешняя причина. Ее стали искать и нашли.
      Оказалось: когда работает аэродинамическая труба, то создает неслышимые звуки, и за несколько километров от нее люди не могут уснуть в обманчивой тишине. Трубу перенесли в другое место. Как будто бы все хорошо, что хорошо кончается. А сколько еще таких необнаруженных источников в межведомственной мозаике большого города? Немного фантазии — и представим себе романтическую профессию шумового инспектора, который, словно в шпионском детективе, ездит по улицам и прислушивается, кто и где шумит.
      В условиях информационных перегрузок все стремятся к тишине, каждый хочет оградиться от соседей и сослуживцев. Но вот американские строители научились строить дома с «абсолютной» звукоизоляцией. И теперь, когда таких домов стало довольно много, послышались протесты гигиенистов: нельзя там ни жить, ни работать. Почему? Слишком тихо. Тишина если не кладбищенская, то пещерная; когда обостряется слух, начинаешь вздрагивать от скрипа собственной обуви, а некоторые даже слышат биение своего сердца.
      Тогда предприимчивые электрокомпании освоили производство шумовых имитаторов — небольших и недорогих приборчиков с одной или несколькими программами. Вы покупаете такой имитатор, ставите в угол, включаете в розетку, и полное впечатление, что где-то там, через квартиру, плачет ребенок, кто-то печатает на машинке, он и она выясняют отношения, правда, не слышно, о чем говорят. И вам уже не так тоскливо, пропало щемящее чувство одиночества вместе с «абсолютной» тишиной, которой вы так патетически добивались. Все имеет свои пределы.
      Информационное окружение, как мы знаем, может мешать и помогать. Пусть фон не становится шумом, но совсем без фона нельзя. Поезжайте на море, поживите в лесу. Послушайте шум прибоя и листьев. Врачи уверяют, что это полезно, укрепляется нервная система. Может быть, от темпо-ритма, может быть, от чего-нибудь еще.
      Переходя к семантической информации, представим, что после шумного дня мы возвращаемся в метро домой. Обостренно чувствуется подземный гул, привычный, но все-таки оглушающий грохот подходящего поезда. А тут еще радио, стараясь перекричать, призывает нас сегодня поступить на работу в метрополитен. А ведь это информационная диверсия, грубое нарушение информационного режима, принудительная нагрузка к праву проезда для пассажиров, не помышляющих о перемене работы.
      Несколько иное положение мы наблюдаем в троллейбусе, где относительно тихо и слышно, о чем говорят вокруг. Коммуникативные экстраверты, испытывающие хронический информационный голод пенсионеры и люди «молчаливых» профессий охотно вступают в разговор. Некоммуникативные интраверты и выдержавшие на работе большую информационную нагрузку отнюдь не склонны разговаривать. Поэтому не всем нравится словоохотливый водитель, который с помощью плохо отлаженного микрофона насилует слух комментариями об объявляемых остановках и разносом нерасторопных пассажиров. Как хорошо вон тому озирающемуся иностранцу, который явно не понимает по-русски и для которого шум только несемантический. Неплохо бы повесить объявление: «Водитель и пассажиры, будьте взаимно внимательны и не давите на уши более чем на 60 децибел!»
      Может быть, у вас нет телефона, и вы хотели бы его иметь. Может быть, он у вас есть, и теперь вы мечтаете об аппарате с клавишным набором цифр или шаблоном, который нужно вставить в щель, и он мгновенно соединит с постоянным абонентом. Или вам нравится зуммер, дребезжащий в кармане, когда не слышен телефонный звонок. Или еще лучше: всегда находиться в системе радиовызова, вызывать и отвечать абоненту, где бы вы ни находились. Однако если в течение дня было уже полсотни приятных и не очень приятных телефонных разговоров и первый домашний звонок застанет вас у вешалки, а второй — за тарелкой супа, восторг перед техническим прогрессом легко улетучится. Вышел из-под контроля информационный режим.
      То же самое относится к радио. В празднование 50-летнего юбилея советского радио вспоминали, как происходила первая радиотрансляция на нескольких московских площадях. С каким восхищением слушали диктора толпы людей. Потом каждый старался иметь в своей комнате черную «тарелку», которая, естественно, не выключалась и вещала от шести утра до двенадцати ночи. Мощные громкоговорители стали непременной принадлежностью парков культуры.
      Но прошло 50 лет, и парк теперь вряд ли назовешь культурным, если по всем аллеям вас преследуют звуки бравурной музыки или лекция о повышении урожайности. Возникла необходимость в потребительской дифференциации. Даже временную социальную группу пришедших в парк с единственной целью отдохнуть различают разные информационные потребности: молодых и пенсионеров, учащихся, рабочих и служащих, веселых в этот вечер и грустных, которым хотелось бы помечтать, узнать что-то новое или просто тихо либо шумно развлечься.
      Авторы короткометражного фильма по НОТ с гордостью заявляют, как удобно стало с введением радиофикации на заводе, раскинувшемся на многие километры. «Инженер Макаров, срочно зайдите в кабинет главного инженера!» — громогласно объявляет диктор. Удобно. Но правильно ли это? Смотря по тому, какое производство. А если большой шум, который стараются перекричать, как в метро? Может быть, работа требует особого внимания, и когда ищут одного, отвлекается тысяча. А может, опасения напрасны: здесь тихая, простая работа, и радиовызовы даже развлекают: «Ага, попался Макаров, наверное, за пиво после вчерашней получки», — просто так, без оснований думает работающий и мысленно улыбается.
      Медики давно узнали, как вреден этот метод в их практике, хотя в больнице часто и срочно ищут врача. Может быть, лучше дребезжащий зуммер в кармане? Не всегда. Переоделся врач, пошел в операционную, а зуммер в кармане зовет. Можно применить дифференцированную систему: человек не просто так растворяется на территории больницы — вероятнее всего его искать на определенном участке. И тогда на рабочих местах дежурных участка раздается сигнал вызова, причем такой, что его не слышно за несколько метров. Отсутствует здесь врач, поиск переводят на второй контур, пошире. И только в крайних, экстренных случаях следует глобальный вызов по всей больнице. Лучшего пока не придумали.
      Есть профессии, где радио во время работы категорически недопустимо, да и после работы его включают в расчете на конкретные передачи. Бывает, что радио работает целый день, и никто не спрашивает, мешает ли оно, а следовало бы спросить. Пример тому — парикмахерская. В третьих случаях практикуются специальные передачи, в основном музыкальные. Такая музыка называется функциональной. Она настраивает на работу, стимулирует, снимает утомление и напряжение нервных центров, устраняет несемантический шум и звуковой резонанс, прекращает неуместную болтовню и делает многое другое.
     
      Будьте взаимно внимательны и не давите на уши более чем на 60 децибел!
      Появился этот метод в 30-е годы в Англии и США и получил боевое крещение в годы войны, когда радиостанция Би-Би-Си стала регулярно передавать музыкальные передачи для рабочих, не отходивших тогда от станков по 10-12 часов. Еще через десять лет музыку стали использовать 2500 английских предприятий. У нас в числе зачинщиков называют Пермский телефонный завод.
      Если верить весьма разноречивой статистике, функциональная музыка способствует повышению выработки, особенно у малоквалифицированных рабочих, до 25 процентов, снижает брак на 30 процентов, повышает активность в первый час работы на 10 процентов и общую работоспособность до 70. Лучше всего реагируют на музыку молодые рабочие и женщины и, независимо от возраста и пола, работающие в ночную смену. 12 процентов людей ассоциируют звуки с цветом (синестезия), и их отзывы особенно восторженны. На одном из наших заводов психологи проверяли реакцию у рабочих и сосредоточенность у конструкторов, установив, что музыка долго сохраняет эти показатели на хорошем уровне, не давая людям уставать. На другом заводе, где производственный шум низкого тона (фа-диез мажор) раздражал работающих и вызывал большую текучесть кадров, первая же музыкальная программа, причем в том же тоне, повысила производительность труда на 10 процентов.
      Внедрить функциональную музыку отнюдь не означает взять на работу мальчика, дать ему денег на покупку пластинок по личному вкусу и поручить «крутить» их целый день. Таким способом повысить производительность нельзя, но можно ее уменьшить; посыплются жалобы, и метод будет дискредитирован.
      Начнем с того, что насвистывание и «мурлыканье» под нос собственного репертуара хорошо знакомых и любимых мелодий имеет во время работы вполне определенное значение. Когда же человек пытается разучить по памяти новую вещь, это в отдельных случаях уже не развлекает, а отвлекает.
      Музыка, исполняемая для всех, не всем одинаково известна и приятна. Поэтому она должна быть по возможности нейтральной, немодной и непрограммной. Последнее означает, что как предметная (неабстрактная) настенная живопись может отвлекать сложным сюжетом (представьте себе на секунду перед вашим рабочим местом «Боярыню Морозову» в натуральную величину), так и программная музыка, особенно симфоническая, требует определенных условий и определенных умственных усилий для восприятия.
      Мой знакомый провел целый день на французском швейном предприятии. В 6.50, за десять минут до начала работы, раздались бодрые, мажорные звуки. Бравурные марши и энергичного характера танцы сменяли друг друга. Они были слышны уже на улице и сопровождали до самого рабочего места. Работницы сбрасывали с себя последние остатки сна и даже меняли походку.
      7 часов. Проверка времени. Представитель администрации, назвав себя по фамилии, поздоровался со всеми и пожелал хорошей работы. Затем диктор кратко сообщил производственные новости, и началась музыка «втягивания». В 7.10 радио замолкло, а в радиостудии приступили к испытанию следующей программы.
      8.35-8.45. Перерыв для женских разговоров. Для нежелающих разговаривать — радиопередача по заявкам.
      В 10.00-10.20 и 11.00-11.20 — успокаивающие и отвлекающие мелодии: начинал сказываться монотонный характер труда.
      С 11.45, за пять минут и в первые десять минут обеденного перерыва, звучали активные, тонизирующие мелодии.
      С 13.10, за пять минут до конца обеденного перерыва и в первые пять минут работы, — ритмичная, спокойная музыка «втягивания».
      В 15.30-15.45 и 16.00-16.20, как и в первую половину дня, — снятие напряжения и утомления.
      17.05-17.20 — мелодичные, тонизирующие звуки до сигнала о конце рабочего дня.
      — Как вы составляете музыкальную программу?
      Методист, по профессии учитель, окончивший также музыкальную школу, отвечал, подбирая слова, понятные собеседнику:
      — Все мелодии должны иметь по возможности непрерывные звуки, нечеткий ритм, не очень медленный темп — лучше всего трехдольный размер, — и тональность, соответствующую тональности наших швейных машин. Значит, ни танго и ни джаз здесь не подходят.
      — А инструменты?
      — Лучше всего электрические, народные, в том числе русские, и камерные.
      — Я слышал русские песни.
      — Мы включаем в программу солистов, но только поющих на нефранцузском языке, чтобы работниц не отвлекали слова. А вот хоровое исполнение здесь не подходит: производительность, не знаю почему, заметно падает.
      — Я заметил, один цех у вас не слушает передачи.
      — Там производственный шум 70 децибел и к тому же высокой частоты.
      — Часто вы меняете программу?
      — Каждый день, но потом один раз повторяем, а отдельные произведения повторяем три-четыре раза…
      Я собрался уж было кончать главу, как вспомнил, что ничего не сказал о других информационных каналах. Кроме того, что человек видит и слышит, он вкушает, обоняет и осязает, и ко всему этому думает.
      Рецептор вкуса, несмотря на значительную пропускную способность, работает дискретно и связан с одним физиологическим процессом — приемом пищи. Зато два другие рецептора работают непрерывно и выполняют разнородные функции.
      С тех пор, как биологическая борьба за существование утратила свою остроту, а промышленное окружение создало гамму грубых раздражителей, человек лишился значительной доли своих возможностей «видеть» носом. Мы знаем животных, у которых органы зрения вообще плохо развиты, но, пожалуй, наибольшее впечатление производит слепая кошка, которая, хотя и ведет себя странно по сравнению с другими кошками, но по объему восприятия и уверенности в поступках далеко превосходит слепого человека.
      Свой сравнительно небогатый мир запахов мы делим на три категории: неприятные (вонь), обычные и приятные. Есть своя эстетика запахов, и всякий раз приходишь в восторг от искусства парфюмера и винодела, умеющих различать и составлять тонкие букеты. Но существует более утилитарная сторона области восприятия, связанная непосредственно с режимом труда и отдыха. В науке эта область самая неизведанная.
      Подобно нашему противоречивому отношению к искусству йогов, такое отношение вызывает и первое знакомство с восточным искусством составления и применения благовоний. Вы, может быть, не поверите, но существуют многие тысячи рецептов, иногда очень сложных и дорогих, куда входят сандаловое дерево, душистые смолы, высушенные рыльца и лепестки растений. Благовония не только курятся в приалтарном сумраке храмов, но и дома: одни — во время обеда, другие — при чтении, третьи — ночью. Воскуривают новый дом. Воскуривают себя поэты во время творческих занятий. Признаемся себе, что мы ничего не понимаем в этом, и не будем спешить в своих европейских оценках, которые уже не раз подводили нас. Где проходит граница между самовнушением, химической стимуляцией и наркотическим воздействием — мы не знаем. Хотя все это любопытно.
      Что касается осязания, то здесь с развитием цивилизации наши способности также скорее всего утрачиваются, чем развиваются. Все началось с того, что голый первобытный человек напялил на себя одежду, создав микроклимат тела, менее зависимый от погодных условий. Прогрессировали промышленность и портновское искусство и все менее чувствовалась эта зависимость. В больших городах теперь наблюдается другая параллельная тенденция: зимою все меньше носят теплые вещи, а летом мужчины реже снимают галстуки, соблюдая служебный и вечерний этикет. Этому способствует важная новинка — кондиционирование воздуха.
      В руководствах по административному управлению подчеркивается, что кондиционеры не роскошь, а необходимое средство препятствовать утечке квалифицированного персонала, сохранять всегда хорошую работоспособность, избавлять от частого хождения к бачку, фонтанчику, в туалет. И без этого просто не обойтись, когда среднемесячная температура в июле превышает 24 градуса.
      Уже точно известно, что мужчины предпочитают температуру 20 градусов, а женщины — 22 и что самая лучшая для работы влажность 40-60 процентов. Только нарушение этих условий снижает производительность труда на 10 процентов.
      У осязания есть еще одна функция: распознавать форму и фактуру поверхностей. В этой области преуспевают слепые. Утрачиваем ли мы в целом эту чувственную способность? Может быть, да. Привычка ходить по ровным, асфальтированным дорожкам, боязнь запачкаться и заразиться, опасение стереть полировку и оставить пятно на обоях, с детства усвоенное правило «руками не трогать» — конечно, не делает осязание особенно острым. К сожалению, нотовцы по этому поводу ничего не могут сказать, кроме совета: «Используйте в работе чувство осязания — экономьте движение глаз!»
      Работе мешает не только программная музыка и программная живопись, но и программное мышление.
      Все, что мы знаем и умеем, делаем машинально: убираем комнату, совершаем туалет, ездим по привычным маршрутам городского транспорта и даже говорим с домашними. Творчески увлеченные люди могут так же машинально идти или ехать по незнакомым местам, разговаривать с незнакомыми людьми — и от этого нередко попадают впросак. Чем больше внимания требует работа, тем более машинальными должны быть действия, связанные с информационным окружением. Но даже землекоп отвлечется, если во время работы будет решать проблему всей своей жизни.
      В редакцию зарубежного журнала по организации управления читатель-бизнесмен прислал письмо с вопросом: может ли он разрешать своим работникам пользоваться служебным телефоном в личных целях? Редакция журнала попросила психолога, социолога и экономиста ответить на письмо. Пространный ответ сводился к следующему: не только можно, но и нужно давать такое разрешение. И вот почему.
      Всякая административная акция предусматривает некоторый экономический эффект, выражаемый, скажем, в рублях. Но каждая такая акция сопряжена и с расходами, также выражаемыми в рублях. Следовательно, получается баланс — положительный или отрицательный. Запрет телефонных разговоров — тот случай, когда возможен отрицательный баланс.
      Легко сказать — нельзя разговаривать, а, интересно, как это контролировать. Набрать штат подслушивающих телефонные разговоры? Тогда наверняка это обойдется в «копеечку». Впрочем, как-то вы этот вопрос разрешили. Но работнику не жалко монеты, и он направится на улицу к телефону-автомату, да по дороге еще кого-нибудь встретит. Что администрация выиграла от этого? Можно, конечно, запереть двери и приказать вахтеру никого не выпускать до обеденного перерыва.
      И все останутся на местах, но будут плохо работать — от мешающих дум.
      Мы знаем, что труд не только приобретение средств к существованию. И остро чувствуем хотя бы символическую шелковинку, привязывающую нас к рабочему месту.
      На двух наших предприятиях, где работают в основном мужчины, организаторы уговорили администрацию, чтобы пропуск получал не только рабочий, но и его жена, а если нет жены, то мать. Жены, получив пропуска, как правило, ими не пользовались, но производительность труда сразу же возросла: на одном предприятии на четыре с лишним процента, на другом — почти на шесть. От одного сознания, что работающий не заперт в четырех стенах. Что если дома что-нибудь случится, к нему сразу же придут прямо к рабочему месту, а не будут просить у ворот или по телефону вызвать такого-то.
      И когда администрация открывает детские сады и ясли, стол заказов гастронома и приемный пункт предприятия бытового обслуживания, она преследует не только человеколюбивые, но и меркантильные цели: поменьше думать о посторонних вещах — получше работать.
     
      Глава 6. Наука отдыхать
      Что делают в паланге!
     
      Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.
      Козьма Прутков
     
      На проводах расселись мыши. По двое, по трое, уцепившись тонкими лапками и свесив длинные хвосты. Участники симпозиума подходили к фотографии и по хитрым мышиным глазкам старались отгадать — что они делают: отдыхают? спасаются от напасти? или терпеливо дожидаются сыра?
      С потолка курортной читальни свисает большой синий флаг с кабалистическим знаком: квадрат, стрела и буква «Д» (документалистика).
      Из читательских столов образован большой овал — здесь сидят участники.
      Вдоль стеклянных стен разместились гости. Читальня прямо среди деревьев, и некоторые из них растут даже внутри, протыкая волнистую крышу. Еще внутри есть дворик, похожий на аквариум, — здесь кулуары: пьют кофе, разговаривают и прислушиваются, о чем толкуют выступающие.
      Последние сентябрьские могикане-курортники машинально обходят играющих под деревьями белок, но недоуменно останавливаются у входа: что можно делать на курорте, если не отдыхать? А если работать, то при чем здесь курорт?
      «Хозяйка» симпозиума Клавдия Ивановна озабочена: на заседании слишком тесно, не оправдался расчет, что некоторые уйдут заседать на пляж.
      Слово «симпозиум» известно сейчас не только людям науки. Злые языки утверждают, что оно особенно нравится бухгалтерам, отпускающим деньги на командировки, то ли своей красотой, то ли непонятностью. Но обратитесь к словарям, и вы это слово там не найдете.
      Неологизм вошел в наш обиход из… монастырского жаргона. «Симпозиум» означает буквально дружескую пирушку, застольную встречу узкого круга лиц, спаянных общими интересами.
      Научный симпозиум — почти то же самое за исключением вина: круглый стол, заказные доклады для дискуссионной затравки, каждый садится за стол и покидает его когда вздумается, и критические нотки в выступлениях самые дружественные. Симпозиум — уже не коллоквиум, но еще не конференция, где впервые появляются трибуна, президиум, внемлет, но и может резко критиковать зал и большинством голосов принимается решение.
      Обеденный перерыв объявлен на четыре часа. За это время можно не только пообедать, но и поискать янтарь в покрытой пеной морской траве, позагорать, лениво комментируя выступавших утром. Храбрые заходят в воду, и ветер доносит на берег обрывки научных и отнюдь не научных фраз.
      Вечером после ужина в старом графском парке уютно, таинственно светится розарий, колышутся верхушки сосен, причудливо изогнутых под напором постоянного ветра с моря. Присев в неудобной позе у фонаря, кто-то стремительно пишет в блокноте. На лацкане пиджака синий значок симпозиума.
      Паланга, Литва. 1969 год.
      Один физиолог как-то подсчитал, сколько информации получают за день сидящие на конференции. Получают столько, что люди должны сойти с ума. Но почему-то не сходят: умеют отключаться, делать вид, что слушают, отдыхая на одних докладах и готовя себя к другим. Все же это ненормально. Нужны кулуары, нужен свежий воздух, нужны юморески-разрядки в слишком серьезных докладах и юморески-плакаты в фойе. А пока продолжает действовать устойчивая ассоциация: заседание — значит полутемный зал, пахнущий табаком неподвижный воздух и гипнотизирующий блеск графина на столе президиума. Некоторые так привержены к этому, что нарушают ритуал только единственным словом «симпозиум» вместо привычного — «конференция».
      Старое управленческое правило «пришел на работу — отдай все работе, кончил работу — делай что хочешь» изжило себя. Нельзя противопоставлять работу отдыху, потому что это один информационный режим. И «отдых» совсем не означает броситься с размаху на диван и неподвижно лежать пластом. Поэтому стараются отделить «активный» отдых от «пассивного». Впрочем, последнего в течение 16 бодрствующих часов может вообще не быть, если вовремя менять разные процессы: сидеть, стоять и ходить, читать, писать и говорить, что-нибудь бездумно делать, думать и ломать себе голову.
      Итак, отдых — перемена работы. И, поскольку работа разная, не существует единого отдыха. Короткие рабочие передышки, обеденный перерыв, послерабочее время, воскресенье, отпуск и, наконец, пенсионный период должны обеспечивать то, чего не хватало на работе.
      После угольного забоя — яркое солнце, после слепящей пустыни — влажное марево Прибалтики. И как хорошо по минутам рассчитанный график конвейера сменить на лесное бродяжничество. Много, исступленно работающий разучивается отдыхать; долго отдыхающий отвыкает от работы. Поэтому не нужно спорить — чья очередь идти летом в отпуск: пусть лучше будет два маленьких отпуска — и летом, и зимой. Специалисты по науке к такому выводу уже пришли. Специалисты по другим видам трудовой деятельности также придут.
      На работе, мы уже знаем, устают от неправильного информационного режима. Отдыхая, можно тоже уставать, например, от информационного голода, проще говоря, от ничегонеделанья.
      Недавно в Гомеле я прочитал табличку на дверях: «Заместитель директора завода по кадрам и быту». Слово «быт» подчеркивает расширившиеся функции службы кадров, но скоро их не нужно будет подчеркивать, потому что кадры — не только работа, но и дом, семья и отдых.
      Написано много книг, как нужно работать. Но нет еще учебников, как отдыхать. Правда, авторы их уже родились и, будем надеяться, давно закончили школу.
      Долой свободное время
      Начиная свое поприще, не теряй, о юноша, драгоценного времени!
      Козьма Прутков
      После встречи в осенней Паланге — зимняя встреча в Рузе, под Москвой, в доме отдыха театральных работников. Первый всесоюзный симпозиум «Точные методы в искусстве и культуре». Организаторы симпозиума не смогли полностью отрешиться от традиции: круглого стола не было, но докладчики старались не стоять за кафедрой; был стол президиума, но пустой; был зрительный зал, но люди входили и выходили, чтобы погулять по аллеям и побеседовать. И, как в Паланге, отдыхающие недоуменно всматривались в серьезные лица, прислушивались к разговорам, а молодежь, толпившаяся в баре и старавшаяся походить на старых театральных волков, даже окружала спорящих.
      На симпозиуме, проходившем под знаменем научной интеграции, не было искусствоведов, не признававших точных методов, так же как и математиков, гнушавшихся «нечистой», прикладной математикой. Но и те, кто присутствовал, сильно различались между собой. В контексте одних выступлений звучало: «Допустим, вы сильнее нас и вторглись в наши владения. Но ведите себя, по крайней мере, прилично, не думайте, что мы дикари и у нас нет научных традиций». Другие напускали нарочитую веселость: «Вы пришли нам помочь? Чудесно. Давайте же сюда ваши точные методы. А мы посмотрим, нужны ли они нам». И только третьи по-настоящему изъявляли желание дружить и сотрудничать, но они были классические гуманитарии и ничего не смыслили в точных науках. При этом, надо признаться, и математики нередко выказывали свою невежественность в вопросах искусства и вели себя не всегда терпимо и достаточно корректно.
      Точные методы пришли в искусство через социологию культуры.
      С недавних пор социологи рыщут по стране, забираются на пароходы, дежурят в фойе кинотеатров, останавливают прохожих на улицах. Их интересуют образ жизни, потребности, запросы, общественное мнение и поведение. Чтобы прогнозировать и правильно планировать. В своих незримых коллективах они спорят, как собирать достоверную информацию, как обеспечивать точность и валидность. Одни предлагают брать наугад завод, институт, кинотеатр, улицу и опрашивать чуть ли не всех. Другие предпочитают обращаться к отдельным лицам в разных городах, на разных улицах и разных предприятиях. В принципе при некоторой оптимальной, то есть не слишком большой и не слишком малой, выборке результаты должны быть одни и те же.
      Эстонские социологи взяли за основу списки избирателей республики, выбирали каждого пятисотого и разыскивали его. Если человек жил на хуторе, к нему отправлялись на хутор; если рыбачил на траулере, то в порту дожидались прихода этого судна. Один из обследованных оказался в тюрьме, и социолог провел целый вечер в тюремной камере, выясняя, что значит: «не хлебом единым жив человек».
      Мы привыкли оценивать людей по их образованию, но менее охотно делаем это в отношении культуры. Пусть эти понятия взаимосвязаны. Но не уравнены, обычно культура растет с образованием, несколько отставая от него.
      Старая английская максима отвечает на вопрос: «Что нужно, чтобы стать джентльменом?» — «Очень просто, нужно окончить три колледжа». — «Как, сразу?» — «Нет, один колледж — вы, другой — ваш отец и третий — дед». В нашей стране многое изменилось, на глазах меняются люди. Но никто не будет отрицать значение таких факторов в воспитании, как культурные папа и мама, дедушки и бабушки.
      Сейчас социологи заняты составлением первых географических карт культуры и задают вопросы: почему учащаяся молодежь более культурна, чем неучащаяся? Почему студент, становясь специалистом, повышает свою культуру, что не всегда бывает с учителями средних школ, вкусы которых порой совпадают со вкусами домашних хозяек? Может быть, причина в чрезмерной учебной нагрузке; может быть, в навыке строгого и неукоснительного деления всего на правильное и неправильное, на плохое и хорошее.
      Институт международного рабочего движения Академии наук СССР выпустил книгу «Человек после работы. Социальные проблемы быта и внерабочего времени». Прежде чем обратиться к сухим цифрам статистики, я, используя метод юморески-разрядки, приведу шутку одного математика, сравнившего статистику с одиноким уличным фонарем: конечно, фонарь ничего не освещает, но на него, по крайней мере, удобно опереться. Итак, что делают люди после работы?
      По сравнению с женщинами мужчины в среднем на 16 часов в неделю меньше занимаются домашними делами, на 8 часов больше отдыхают, на 6 часов больше посвящают себя культуре. Четыре основных занятия женщины: приготовление пищи, уборка квартиры, приобретение товаров, уход за одеждой. Четыре основных занятия мужчины: телевизор, приобретение товаров, чтение газет, бездеятельный отдых. Женщины в пять раз реже занимаются спортом и в двадцать раз реже неспортивными играми. Если сравнивать четыре развитых страны, то больше времени на покупку товаров тратят женщины США, на приготовление пищи и уход за одеждой — женщины СССР, на уборку дома — женщины ФРГ и Франции, на работу в саду и в огороде — женщины ФРГ.
      Чем больше город и выше образовательный уровень, тем реже женатые мужчины гуляют одни, без семьи, а замужние женщины чаще ходят в гости. Побываем в рабочем поселке в воскресный вечер и будем заглядывать в ярко освещенные окна (хотя это не этично) — чем занимаются в гостях? Мужчины чаще сидят за столом, играют и слушают музыку, а женщины смотрят телевизор, танцуют и поют. Казалось бы, все это мелочи, но чтобы учить науке отдыхать, надо сначала выяснить, как отдыхают разные социально-демографические группы, чем они довольны и что они хотят.
      Статистика подтверждает поговорку: «Скажи мне — кто твой друг, и я скажу — кто ты». Большинство выбирает себе друзей не ниже и не выше своего образовательного уровня. Значит, если человек в культурном отношении растет, он сохраняет лишь тех друзей, которые растут вместе с ним. Чем выше образование и культура, тем более содержательные, разные и спорные темы для разговоров, тем больше читается книг, посещается кино и театров и реже, как ни странно, покупаются телевизоры.
      Небогатые помещики пушкинских времен развлекались (скажем по-современному: удовлетворяли информационные потребности) тем, что ездили друг к другу в гости, вели содержательные и бессодержательные разговоры, играли в карты, музицировали, устраивали «живые картины» и домашние спектакли, изредка выбирались в город, чтобы побывать в театре.
      Театр — это искусство, зрелище, клуб, ритуал. Здесь удовлетворялось много разных потребностей. Теперь стало проще. Москвич, не переодеваясь, может после работы поехать в театр, смешавшись там с приезжими. Не побоимся сказать: театр растерял многие функции, но осталась самая главная функция: зрелищно-эстетическая. Осталось то, что никогда не позволит исчезнуть театру: возможность прямого общения актера со зрителем, обратная связь, создающая высокое искусство не перед столом с зеленым сукном и не перед случайно забредшей парой, а в переполненном зале, взбудораженном, как улей.
     
      Необходимость зрелищ
      Кто он: типичный сегодняшний театрал? Что приводит его сюда? Что он получает и что хотел бы получить? Чаще служащий, работник науки или культуры, студент, то есть тот, кто имеет высшее образование или стремится к нему. Из рабочих сюда чаще приходят женщины, из пенсионеров — мужчины. Самые непритязательные — последние: в общем им нравится весь репертуар, особенно классика и комедии. Деятели науки, литературы, искусства довольны менее всех и явно отдают предпочтение психологической драме. Мало, что думают они на работе, им хочется думать и в театре. А когда нечего думать, все очень ясно, они ворчат.
      В целом, как узнали социологи, наши театралы более всего предпочитают комедию, потом классику, потом психологическую драму, спектакли на современную и молодежную темы, детективы и, наконец, исторические вещи. На вопрос — почему он пришел? — более культурный обычно отвечает: узнать что-то новое, нравится автор, привлекло название пьесы, играет известный актер. Менее культурный скажет: есть свободное время, пригласили, хочу отдохнуть, честно признается, что попал случайно.
      Все функции, которые растерял (или избавился от них) театр, захватило кино — самый массовый и молодежный вид искусства. Театр начинается с вешалки, кинотеатр — с фойе, где должно быть уютнее, чем на улице. И наши кинодеятели вполне понимают, что такая массовость держится на двух «китах» — хороших кинофильмах и комфортабельных кинотеатрах. Когда плохой фильм — спасает кинотеатр, и может быть наоборот.
      Школьники и студенты (чаще вдвоем, реже втроем и еще реже в одиночку) в среднем проводят в зрительном зале полчаса в сутки, люди в возрасте 30-40 лет — 5 минут, старше 50 лет — менее минуты. Отсюда специфичность киноискусства, развенчивающая миф, что хороший фильм хорош для всех. Во-первых, не будем забывать, что половина общей кинопотребности — развлечение, Для части сельской молодежи (как определили социологи, потенциальных мигрантов в город) это также окно в мир. Эстетическая составляющая быстро растет с образовательным уровнем, но никогда не заслоняет полностью развлекательную функцию.
      Кино, кое в чем потеснившее театр, в свою очередь, теснится телевидением. Правда, телевидение еще не совсем нашло себя, и его побочная кинодеятельность остается пока что решающей. Дело в том, что существенная часть любителей кино, особенно лица старшего возраста, когда им предлагают на выбор хорошее качество изображения или домашнюю обстановку, останавливаются на последнем.
      С некоторых пор в печати раздаются голоса, что телевидение превращает человека в пассивного созерцателя. Причем автор закона Кларка (о консерватизме стариков) так и сказал, что тем, кого боги хотят уничтожить, они сначала дают телевизор. Но это гипербола. Ведь кино уже перестало быть модной новинкой, а телевидение еще нет. По-видимому, пройдет какое-то время, и выключенный телевизор станет неотъемлемым, но не доминирующим элементом домашнего и общественного интерьера. Просыпаться он будет в расчете на конкретные передачи, как сейчас радио. Притом телевидение — мощный источник информационного питания для страждущих, и если благодаря ему поредеет число участников обитого жестью стола, где с треском «забивается козел», уже тогда можно сказать большое спасибо и заняться приобщением телезрителей к социальным группам книголюбов, посетителей музеев, художественных выставок, концертов симфонической музыки.
      Кстати, о книге и о чтении. Раньше опять-таки было проще: кто больше читал, тот быстрее становился культурным человеком. Теперь важно не сколько, а что читаешь. Приятно смотреть в метро на уткнувшихся в книги, журналы, газеты. Но поинтересуйтесь, что именно читает каждый, и вы лучше узнаете людей. У нас теперь каждый культурный человек, живущий даже в «медвежьем углу», может вполне удовлетворять познавательную и эстетическую потребности за счет кино и книг. И по начитанности ему не трудно обогнать культурного москвича, в распоряжении которого есть и другие источники информации, а времени хронически не хватает.
      Итак, долой свободное время, долой ничегонеделанье и непродуктивные занятия! Труд и отдых — это единый информационный режим, от которого зависит производительность нашего труда, наше здоровье и наша культура.
      Культурный ли вы, читатель? Я дам вам на память самый простенький тест. Если вы часто подгоняете время и убиваете его, вы находитесь на низшей ступени культуры. Если безделье вам незнакомо и время заполняется стихийно — это средняя ступень. И если вы сознательно строите свой информационный режим — это уже высшая ступень. Вес определяет ваш информационный образ жизни.
      Расскажи мне, как живешь, и я скажу, кто ты
      Смотри вдаль — увидишь даль; смотри в небо — увидишь небо;
      взглянув в маленькое зеркальце, увидишь только себя.
      Козьма Прутков
      В Паланге и в Рузе, где в общем присутствовали разные люди, был впервые употреблен термин «информационный образ жизни» человека, социальной группы, области, страны.
      Информационный образ жизни человека складывается из трех этапов. Молодость: наивные мечты, желание найти себя поскорее, но мельче, или не торопясь, но глубже. Зрелость: анализ, первые итоги и первые ограничения желаний. Старость: эксплуатация привычек, подведение итогов и строгая ограниченность желаний. На каждом этапе по-разному выглядят внутренний и внешний мир. При убогом внутреннем мире внешний мир всегда питает, но больше формой и поверхностным содержанием; в жизни вечная угроза информационного голода, жажда развлечений, погоня за непритязательными раздражителями. И. Ильфа и Е. Петрова поражала разница между большими и мелкими делами, между большими и мелкими людьми. И в записной книжке появилась многозначительная фраза про «спокойный, торжественный разговор курьерш, неторопливый обмен мыслями канцелярских сотрудников: «А на третье был компот из вишен». При богатом внутреннем мире человек менее зависим от внешней среды, которая тем не менее становится щедрее к нему.
      Лично для меня люди полнее раскрываются не на работе, где нивелируют общие дела, и не дома, где тоже много забот. А в отпуске, где человек встает в своем «первородном» обличье, без фигового листика обязанностей.
      Просыпается он утром: чистый воздух, ясное небо и солнце. Впереди целый месяц: никакой программы, только распорядок дня. Завтрак, обед, ужин, сон, процедуры. Можно целый день лежать на песке, изредка переворачиваясь со спины на живот. Можно заниматься спортом, изучать окрестности. Не торопясь читать «Войну и мир» или Диккенса. Флиртовать, играть в преферанс, пить водку (не открыто, конечно). Так стереотипный фон разделяет отдыхающую массу на несхожие социально-демографические группы, по-своему легко и с трудом заполняющих информационный вакуум, ищущих того, чего не было дома, и по возвращении в разной степени чувствующих себя счастливыми и отдохнувшими.
      Когда начались полеты в космос, психологи специально стали изучать вопросы сенсорной изоляции (информационного вакуума): как влияет она на личность и взаимоотношения людей, вынужденных долго находиться вместе. Но еще великий норвежский путешественник Ф. Нансен писал, как при долгом дрейфе во льдах портились его отношения с неразлучным спутником и другом О. Свердрупом, и это несмотря на взаимные симпатии, общность интересов и опыт совместных путешествий.
      Есть и другой пример — литературный. Помните рассказ О‚Генри »Справочник Гименея» о судьбе двух золотоискателей, застигнутых зимой в заброшенной хижине? Сначала они смеялись, так как были дрова и были продукты. Потом стало не до смеха. Автор пожалел и снабдил их двумя книгами, которые они, постоянно читая, выучили наизусть и, вырвавшись на свободу, говорили цитатами, поражая обывателей невиданной эрудицией.
      В муках вынужденного (тюремного) безделья был впервые изобретен кроссворд. Что же касается сильных интеллектуальных личностей, то они в таких условиях способны на большее, чем изобретение кроссворда. Вспомните судьбы Н. Морозова и Я. Трахтенберга, о которых говорилось выше. Здесь мы подходим к важному вопросу взаимосвязи между информационным режимом и информационным образом жизни.
      Разберем еще один литературный пример — психологическую «Шахматную новеллу» С. Цвейга, экранизация которой была осуществлена сравнительно недавно. Человека неожиданно, прямо с бала заперли в дешевом номере гостиницы, занятой гестапо. Ставился психологический эксперимент: можно ли сломить дух в долгом одиночестве. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не сборник шахматных партий, который удалось стащить на допросе, и не одеяло в черную клетку.
      Между тем ситуация не была крайне тяжелой в информационном смысле. Только не следовало бросаться во фраке на кровать, в слепой ярости стучать по колченогому комоду и требовать хотя бы одного слова у молчаливого официанта, приносившего еду. В камере, то есть номере гостиницы, была пусть убогая, но все же обстановка: умывальник, постельное белье, окно, смотрящее в глухую стену, по которому можно отличить день от ночи, обои, наклеенные на старые газеты. Требовался только строгий информационный распорядок дня: скрупулезное изучение формы и фактуры разных предметов, перестановка их, занятия гимнастикой, чистка одежды, воспоминания по очереди разных эпизодов жизни, сочинение стихов, речей, докладов, обдумывание разных проблем.
      А теперь немного фантазии, читатель. Представьте себе, что вам двадцать лет. Вы вернулись из армии и хотите поступить в торговый флот. Впереди четырехмесячное плавание с кратковременными заходами в экзотические порты, от названий которых радостно замирает сердце. А в душе вы романтик. Работы не боитесь, дисциплины тоже.
      Что может быть лучше, особенно сейчас, когда после береговой суеты растянешься на узкой койке и рассматриваешь на потолке дрожащие блики.
      Но вот началось плавание. Первый день, второй, третий. Первая неделя, вторая, третья. Одна и та же вахта, одно и то же море, одна и та же еда, одни и те же лица. Внутри нарастает какой-то ком. В среднем через месяц и десять дней у некоторых наступает кризис. Если человек умеет и любит драться, он бросается на ни в чем неповинного соседа. Если он умеет и любит ругаться, то отделывается словами. А если не умеет ни драться, ни ругаться? Тогда может быть хуже.
      Психологи совсем недавно узнали, что шумное поведение, отличающее многих матросов в портах всех времен, — это не только недостаток культуры, а естественная разрядка с целью сохранить нормальную психику.
      А как же экзотические порты, как же военный флот? Не та экзотика. Моряк не турист, для которого морские переезды — отдых после информационных перегрузок в новых городах и странах. И военный флот не торговый. Военный моряк всегда находится, как говорят психологи, в экстремальных условиях, он собран, да и свободного времени нет. Опять свободное время!
      А пока торговому флоту требуются психологи, социальные психологи, специалисты по информации.
      Образ жизни деревни и города — разве не интересная социальная проблема?
      Когда провинциал приезжает в столицу, его поражают не только высота и красота зданий, число автомашин, пестрая толпа, но и ускоренный темп жизни, калейдоскоп впечатлений, несмолкаемый шум. Он теряется в этой суете, ночью долго не может уснуть, глядя на мигающий свет реклам, прислушиваясь к скрипу тормозов и вдыхая запах бензина. Утром встает с головной болью и уверяет, что ни за что бы не остался жить здесь. Однако, став горожанином, приспосабливается к быстрому темпу, учится выбирать, экономить впечатления. И если ходит в Третьяковку, то не затем, чтобы за тридцать копеек и за шесть часов осмотреть все.
      Шутка. Существует рассказ про старого врача, поучавшего своего молодого коллегу: «Вам не нужно беспокоиться за здоровье всех своих пациентов. Третья их часть не страдает чем-нибудь серьезным, природа исцелит их с помощью или без помощи ваших лекарств. У второй трети — неизлечимые болезни, и вам не удастся серьезно повлиять на ход их течения. Остается еще одна треть пациентов, которая действительно нуждается в вашей помощи и которым вам следует уделять свое основное внимание». Не правда ли, звучит жестоко, бездушно? А приезжему не кажется бездушным этот льющийся с работы поток москвичей, мало чему удивляющихся, уткнувшихся в свои воротники, занятых своими мыслями, ворчащих на замешкавшихся с чемоданами и отвечающих на вопросы, не замедляя шаг?
      Говорят, современный темп жизни опасен для психики. С удвоением населения земного шара число психических больных учетверяется и сегодня составляет по меньшей мере 50 миллионов человек. Но самый чувствительный удар получают те, кто без большого образования и без определенной специальности переселяются в город. По данным статистики, среди горожан с начальным образованием в три раза больше психических больных, чем среди тех, кто имеет среднее образование; 80 процентов попадающих в вытрезвители — опять-таки лица с начальным образованием.
      Чтобы представить себе этот информационный образ жизни, каждодневные трудности, чувство информационного голода среди мощных источников информации, послушаем разговор французской журналистки с парижанкой — одной из двух процентов лиц, так и не научившихся читать и писать:
      — Есть ли слова, которые вы узнаете, хотя и не можете прочитать их?
      — Да, это три слова: названия двух станций метро на той линии, где я езжу каждый день… и моя девичья фамилия.
      — Могли бы вы отличить их от других слов?
      — Думается, я нашла бы их среди дюжины других.
      — Не кажутся ли они вам похожими… на рисунки?
      — Да, они вроде картинок, если хотите…
      — Когда вы пробовали учиться читать, вам было трудно?
      — И не говорите. Это было ужасно.
      — Почему вам так кажется?
      — Не знаю точно… Может быть, потому, что все такое… такое маленькое… Простите, я не умею хорошо объяснить.
      — Наверное, вам трудно жить в таком городе, как Париж, и бывать в разных его концах, не умея читать?
      — О, если язык хорошо подвешен, куда хочешь дойдешь.
      — Как же это у вас получается?
      — Ну, я часто спрашиваю. И потом надо шевелить мозгами. Удивительно, до чего быстро запоминаешь все, что видишь и слышишь. А запоминаю я гораздо быстрее, чем другие. Вроде как слепая. Есть места, которые узнаешь сразу. И потом я расспрашиваю людей.
      — Вы когда-нибудь говорите людям, что не умеете читать?
      — Нет, никогда. Я всегда говорю, что позабыла очки.
      — Не мешает ли это вам работать?
      — Нет, я хорошо работаю. Просто мне приходится быть более внимательной, чем другим. У меня есть сообразительность, и я очень внимательна. У меня не бывает никаких неприятностей.
      — А как вы развлекаетесь? Любите кино?
      — Нет, там все так быстро, и никак не разберешь, о чем они говорят. А в начале картины обязательно что-нибудь написано. Люди читают эти буквы, и ты видишь их на экране. Они огорчаются или радуются, а я не пойму, что к чему. Но я хожу в театр.
      — Почему в театр?
      — Там хватает времени, чтобы все услышать. Они говорят то же самое, что делают. Там не пишут. Разговаривают медленно. И понимаю я лучше.
      — А еще как вы развлекаетесь?
      — Я люблю ездить за город и смотреть на спортивные соревнования. Я ведь не глупее других, но если не умеешь читать, то ты все равно что малый ребенок.
      — А когда вы, скажем, слушаете радио, оно вас раздражает?
      — Да, это как в кино. Они всегда говорят слова из книжек. Я не привыкла слушать этих людей и не понимаю, что они говорят. Я понимаю только, если мне кто-нибудь объяснит все с самого начала.
      — Вы когда-нибудь забываете, что не умеете читать?
      — Нет, как только выхожу из дому, я все время помню об этом. Это утомляет и отнимает время. Но не хочется же, чтобы люди заметили. Вот и приходится думать об этом. Всегда боишься.
      — Чего боишься?
      — Не могу объяснить вам. Мне кажется, что люди все-таки могут заметить. Этого не скроешь.
      Образ жизни социальных групп складывается в образ жизни целого народа.
      Говорят о таких национальных чертах характера, как воинственность, педантизм, чопорность, трудолюбие. Но если не ограничиваться интуицией, а использовать социологические методы, можно много интересного узнать о каждом народе. Каковы природные условия, уровень экономического развития, какая роль отводится науке, искусству, как заботятся об интеллигенции, ценят памятники старины и вообще чем живут.
      Социологи, путешествующие по Африке, задают местным жителям такие вопросы:
      — Два одиннадцатилетних мальчика остановились на поле и стали придумывать способ выращивания того же количества кукурузы за меньшее количество часов работы. Отец одного мальчика заметил: «Об этом стоит подумать». Другой отец возразил: «Выращивать кукурузу можно только тем способом, которым мы всегда это делали. Говорить о его изменении бесполезно, это только потеря времени». Какой из этих отцов сказал более мудрые слова?
      — Ученые изучают, например, такие вещи, как причины, отчего рождаются мальчик или девочка, и как зерно превращается в растение. Считаете ли вы эти исследования очень полезными, полезными в некоторой степени, ненужными или даже вредными?
      — Некоторые люди считают, что мужчине и его жене необходимо ограничить количество детей, чтобы быть в состоянии заботиться о тех, которых они имеют. Другие считают неправильным сознательно ограничивать рождаемость детей. С каким из этих мнений вы согласитесь?
      — В каких странах находятся города Москва и Вашингтон?
      В результате на географической карте выявляются не только районы, разные по природным богатствам, культурным традициям, но и разные по национальному самосознанию и информационному образу жизни.
      Одни народы развиваются в природной или искусственной изоляции. Другие живут, как говорится, на перекрестке и берут понемногу ото всех.
      О чем говорит, например, такой факт, что 70 процентов кабардинцев знают русский язык и менее 1 процента — другие языки, кроме русского; тогда как немногим более 10 процентов таджиков знают русский язык и столько же несколько других языков?
      Эскимосы Гренландии в борьбе с информационным голодом в полугодовом безделье полярной ночи выработали удивительную систему бытовых ритуалов, условностей и утонченных правил поведения. Китайские императоры возвели великую стену, помешавшую распространению китайской культуры и в конце концов сделавшую эту страну отсталой. Знаменитый национализм исландцев создал механизм выталкивания из исландской культуры всего неисландского. Исландцы слушают «свою» музыку, чтут чистоту языка, газеты подробно освещают внутренние события и печатают фотографии чуть ли не всех молодоженов, а международным событиям уделяют мало внимания.
      В Монголии почти нет городов, но нельзя пройти и километра, чтобы не встретить человека и не вспомнить поговорку: «У каждого холма есть вершина, у каждой встречи — исполнение желаний». Случайно или нет, что в монгольских степях и пустынях расцветают яркими цветами шелковые халаты и пояса аратов, а юрты покрываются орнаментом аппликаций? Между тем костюм гималайского гуркха очень и очень прост. Как-то английский путешественник встретил в Гималаях старика, сидевшего в неподвижном одиночестве, и спросил его, как он здесь живет. Тот ответил: «Я смотрю на эти большие вершины, и каждый день и в каждый час они мне видятся другими».
      Вместо 7-й главы Человек — документ — человек
      Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол», не верь глазам своим.
      Козьма Прутков
      Мокрый ветер рвал тучи, черный штормовой флаг на пирсе и мой плащ. Я старался разглядеть сквозь мглу огоньки Таллина.
      Наконец-то долгожданный пограничный катер. Мокрые веселые лица, знакомые по московским семинарам. Через два года я увижу их в Паланге на Первом всесоюзном симпозиуме по документалистике, еще через два года — в Зеленогорске на Первой всесоюзной школе по документальным системам. Это оптимисты-документалисты. Сейчас судьба забросила их на остров Аэгна в Балтийском море на научно-техническое совещание по перфокартам.
      Все предусмотрели организаторы совещания. Только забыли про плохую погоду, когда пригородные теплоходы — «трамваи» не ходят. Пришлось звать на помощь пограничников.
      Катер издал бодрый гудок — он презирал майский шторм, — похлопал бортом скользкий пирс и отчалил за следующей партией документалистов.
      Утром, отрезанные от внешнего мира, мы принялись осматривать свои владения. Два с половиной на полтора километра — небольшие размеры, но здесь уместилось все: дикие скалы, песчаные пляжи и дюны, леса, болота и большой плакат: «Привет участникам совещания, несмотря на погоду!»
      Научно-техническое совещание — конференция и симпозиум одновременно, когда собираются для обсуждения актуальной народнохозяйственной проблемы специалисты, еще не притершиеся друг к другу. В эти майские дни обсуждалась проблема перфокарт — документов с необычными свойствами, от которых был переброшен мост к документам вообще, а от них — к информационной культуре.
      Человек как информационная система вступает в информационную связь с другим человеком через информационную систему общества. В основе этой связи могут быть дела, дружба, любовь. Людям не помеха теперь любые расстояния, так как связь благодаря современным техническим средствам всегда сохраняется.
      Но есть нечто усложняющее эту связь и наделяющее ее новыми свойствами. При чтении книги вы не раз на это натыкались. Это нечто — документ, фиксатор семантической информации, коварный посредник между людьми. Коварный, потому что он может упрощать, затруднять и прерывать эту связь. И чтобы он не был помехой, его нужно знать. А заодно и тех, кто составляет документы, тех, кто их размножает, собирает, перераспределяет, хранит, ищет, выдает по ним справки в виде новых документов и, наконец, тех, кто все это читает (не обязательно то, что хотелось бы, не обязательно с пользой и необязательно с удовольствием).
      Бьют многочисленные документальные источники. Ручьи собираются в реки, текущие в озера и моря. На берегах сидят авторы, они же — адресаты. Пишут, прячут написанное в бутылки, закупоривают их и бросают в море. Потом ждут. Нетерпеливые садятся в лодки и отправляются в опасное плавание, зорко всматриваясь, нет ли где бутылок, а если есть, то те ли, которые нужны. Кроме лодок, ходят большие пароходы. Капитаны предлагают свои услуги по вылавливанию бутылок и гадают на перфокартах, где может быть улов.
     
      Человек как информационная система вступает в информационную связь с другим человеком через информационную систему общества
      Так можно представить себе область, где хотят навести порядок документалисты. Как видим, документалист — не тот, кто имеет отношение к документальному фильму, потому что художественный фильм — тоже документ, гак же как справки с места работы, книги, магнитофонные ленты, картины художников и даже произведения зодчества.
      В одном из французских учебников задается вопрос: «Можно ли считать документом звезду в небе? Документ ли — камень, валяющийся в канаве? Живой зверь — документ или нет?» Ответ гласит: «Нет, нет и нет. Но документами являются фотографии звезд, камни в минералогическом музее и животные в зоопарке».
      Вы не знаете, как выглядит слон. Пойдите в зоопарк и посмотрите, в нем запечатлена семантическая информация. И неважно, что слон не знает, что он слон. И неважно, если на загородке будет отсутствовать надпись.
      Как и кибернетика, дочерью которой она считается, документалистика родилась за круглым столом в присутствии библиотекарей, архивистов, музейных и канцелярских работников, которые до этого никогда не собирались вместе. И несмотря на то, что говорили они на одном и том же русском языке, долго друг друга никто не понимал. Слишком велика была преграда, именуемая профессиональным информационным барьером. А когда барьер был преодолен, все увидели, что перед ними общая проблема, требующая для решения единых подходов.
      Так образовался незримый коллектив документалистов, которые стали думать — что такое семантическая информация, на чем ее фиксировать, каким способом и на каком языке, чтобы облегчить труды авторов, читателей и всех тех, кто в общении им помогает.
      Но, кажется, я слишком увлекся. Это тема другой книги.
      Человек — человек
      Каким должен быть современный специалист; как определять, уважать и использовать разносторонние способности людей; чем сплачивается коллектив; кто может быть хорошим руководителем; что такое информационная гигиена, психологический и информационный климат, информационный образ жизни человека — обо всем этом рассказывается в книге. Интересующийся наукой читатель узнает, как ведутся исследования за пределами лабораторий — на предприятиях в учреждениях и школах, на улице и дома.