Тайная полиция США

DjVu

      Полный текст книги

      Введение
      Выдающийся американский просветитель и демократ, уроженец Англии Томас Пейн в своем знаменитом памфлете «Здравый смысл», увидевшем свет в 1776 г., стремился убедить своих современников в том, что «королем в Америке является закон»1. Почти через 200 лет, в начале 60-х годов нынешнего века, Бертран Рассел, тоже англичанин, ученый с мировым именем, пришел к прямо противоположным выводам. Опровергая расхожие пропагандистские мифы о добродетелях американской демократии, он писал, что США слупили на путь превращения в образцовое полицейское государство, где попираются конституционные гарантии, где царит преследование за инакомыслие и жестоко подавляются индивидуальные свободы2. Принцип суверенитета народа, идея правительства «для блага всех», о чем мечтал Пейн и его единомышленники, оказались недостижимым фантомом, миражем — к такому выводу пришел Рассел, опираясь на свой личный опыт длительного общения с американской действительностью.
      В атмосфере кратковременной оттепели, наступившей после эры маккартистской истерии, в либеральных кругах США суждения Рассела были встречены как образец предвзятости и недружелюбия, как дань критической моде, как игра слов под влиянием вспышки плохого настроения, не имеющего ничего общего с трезвым, рассудочным сознанием. Идея Пейна и других американских просветителей об универсальных преимуществ ах и вневременных свойствах общественного порядка, воцарившегося в США в результате американской революции, многим все еще была больше по душе. Однако подчинение национального мышления духу милитаризма, агрессия во Вьетнаме, упорное следование курсом имперской политики интервенционизма и экономической экспансии, грабеж национальных богатств других народов, массовые убийства мирных жителей «во имя спасения демократии» в тех странах, где народ поднялся против деспотических, проамериканских режимов, культ насилия и полицейской власти, грубое и жестокое, без оглядки на мораль и право подавление внутренней оппозиции, наконец, серия общенациональных политических скандалов опрокинули эти иллюзии.
      Памятник гуманизму и свободе, воздвигнутый усилиями тех, кто идеологически обосновал и в освободительной войне 1776 — 1783 гг. отстоял принципы буржуазного правопорядка, как видно, был сделан не из долговечного материала, если дух социального пессимизма в середине 60-х годов XX в. проник даже на самые верхние этажи государственного здания. 36-й президент США Линдон Джонсон на объединенной сессии конгресса в 1965 г., испрашивая согласия на использование всех ресурсов государства для «искоренения уродливого наследия фанатизма и несправедливости» , обещал вернуть Америке сознание возвышенных целей. Всего лишь через два года Национальный комитет за эффективный конгресс, влиятельная «беспартийная» организация, в аналитическом обзоре внутриполитического положения вынужден был констатировать, что страна управляется исходя не из общепризнанных правовых норм и уважения суверенных прав граждан и каждой личности в отдельности, а на основе произвола и эгоистического манипулирования властью4. 37-й президент США Ричард Никсон в ходе избирательной кампании 1968 г. клялся защищать «закон и порядок» в стране, а за полгода до его вынужденной отставки с поста президента газета «Нью-Йорк тайме» в редакционной статье от 13 января 1974 г. в меланхолическом откровении отмечала: «Словом «кризис» слишком часто злоупотребляют, однако приходится говорить о вынужденной переоценке ценностей и стиля жизни... Америка потеряла способность видеть в себе единое общество или единую систему ценностей, забыла о своих традиционных идеалах». Настоящей эпитафией биллю о правах стали опубликованные в начале 1976 г. доклады комиссий конгресса о деятельности спецслужб США. Комментируя их, журнал «Тайм» писал: «Двухтомный доклад комиссии Чёрча... это жуткий, страшный приговор разведывательным службам США и шести президентам... за то, что они с легким сердцем нарушали демократические идеалы и индивидуальные права граждан...»6
      Невольно напрашивается вопрос: как могло случиться, что в области гражданских прав со времени американской революции произошли необратимые изменения, почему были обесценены ее идеалы, как угасли факелы, о которых Джефферсон говорил, что они сделают Америку «лучшей надеждой всего человечества», а на самом деле все достижения страны оказались воплощенными в абсолютной цифре национального дохода и военном могуществе? Однозначно на это ответить невозможно. Этот процесс — явление закономерное, имеющее глубокие исторические корни и классовую природу. Впрочем, существует и иное толкование, в соответствии с которым рост беззакония и деградацию политических нравов в США целиком или почти целиком относят за счет огрубения нравов и обычаев в силу всеобщей погони за материальной выгодой, а чаще всего чисто внешних причин. Сенатор Юджин Маккарти в разгар агрессии США в Юго-Восточной Азии говорил, например, что сумасшедшая логика сторонников массового террора, проникшая, по его словам, в Америку 60-х годов, была всего лишь отзвуком вьетнамской войны7. И по сей день буржуазная печать в попытке ослабить отрицательную реакцию мирового общественного мнения на разгул терроризма в общественно-политической практике США рисует это явление как роковую цепь случайностей и чьих-то ошибок (к тому же уже якобы ставших достоянием прошлого) на фоне нравственного распада современной цивилизации. Насилие, политическая коррупция, злоупотребление властью в США, заявляет она, не являются-де атрибутом государственной системы. Утверждают, что они никогда не были орудием классовых, групповых интересов и исторически связаны с целой полосой жестокости и безумного бунтарства, охвативших в наше время все человечество8.
      Но почему, позволительно спросить, объектом насилия и жертвой беззакония в США, как правило, становятся борцы за гражданские права, демократы, прогрессивные деятели и организации, а порой и видные буржуазные деятели, но, правда, только те, кто склонен занять более или менее реалистическую позицию по вопросам внутренней и внешней политики, т. е. отваживаются бросить вызов официальной линии? Да и так ли уж все это ново?
      Разве казнь чикагских мучеников в 1887 г., уничтожение нескольких десятков бастующих горняков и членов их семей в Ладлоу в 1913 г., хладнокровное убийство Джо Хилла в 1915 г., Сакко и Ванцетти в
      1927 г., заточение в тюрьму Ю. Дебса, Т. Муни, У. Хейвуда, Ч. Рутенберга, Э. Г. Флинн, гонения на деятелей профсоюзного и коммунистического движения не являются прелюдией к тому, что происходит в Соединенных Штатах в наше время, когда дело касается «инакомыслящих»? Разве имя Гувера, в недавнем прошлом шефа Федерального бюро расследований (ФБР), не преуспевшего в борьбе с уголовщиной, но зато прослывшего незаменимым экспертом по выкорчевыванию внутренней «крамолы», не стало (и уже давно) мрачным символом растления закона, двуличия и тупой жестокости репрессивно-полицейского аппарата США? Обратившись к историческим источникам, легко убедиться в том, что централизованный аппарат подавления политической оппозиции сложился уже давно, а его роль в общественной практике и структуре политических органов власти США все время возрастала.
      Мужественный организатор рабочих Том Муни, отсидевший по ложному обвинению более 20 лет в одиночной камере тюрьмы Сан-Квентин (Калифорния), после своего освобождения в 1939 г. предупреждал, что угроза стать жертвой подобного же произвола до тех пор будет сопутствовать борцам за социальную справедливость в Америке, пока политическое господство в стране принадлежит Богатству9. Муни вышел из тюрьмы накануне второй мировой войны. Философия политического либерализма в то время была признана государственной доктриной. Президент Рузвельт обещал примирить классы, и многие тогда отнесли слова бывшего узника Сан-Квентина к разряду мрачных пророчеств в устах человека, все мерящего на свой аршин.
      Жизнь действительно ушла вперед. Перемены произошли как во внешнем облике Соединенных Штатов, так и частично в структуре государственных институтов страны. Менялись сами приемы насилия, технология контроля за инакомыслием. Однако существо политики правящего класса оставалось неизменным, еще раз подтверждая вывод марксизма о том, что любая форма государства при капитализме, какими бы либеральными аксессуарами она ни обставлялась, есть не что иное, как машина подавления народного протеста, тех общественных сил, которые объективно противостоят господствующему классу, монополистическому капиталу10.
      Главная линия никогда не прерывалась. Даже в буржуазной печати сегодня нет-нет да и проглянет признание, что ни в одном из эпизодов современной хроники беззакония, творимого политической реакцией США, нельзя винить случайные обстоятельства, капризы или странности. Так, в январе 1980 г. газета «Вашингтон стар» писала: «Нет ничего такого, что не было бы известно в прошлом. «Имперское президентство»... не было изобретением Ричарда Никсона. В большей своей части (включая незаконное применение средств слежки за политическими противниками внутри страны) оно создавалось его предшественниками. В основе вьетнамской катастрофы, какой бы страшной она ни была, лежат стратегические доктрины, разработанные по крайней мере за 20 лет до того, как эта далекая страна задала нам нервотрепку»11. Красноречивое признание!
      Раскрыть генезис кризиса буржуазной демократии в США — задача сложная и многообразная. Существенное значение в этом плане имеет изучение роли репрессивно-полицейского аппарата в политическом процессе, т. е. той части государственной машины США, которая прямо и непосредственно обслуживает господствующий класс, защищая его привилегии. Предлагаемая вниманию читателя книга представляет собой попытку рассмотреть эту проблему в исторической ретроспективе.
      Тема настоящей работы таит в себе специфические трудности, ведь речь в ней идет о наиболее глубоких, а потому наиболее скрытых пружинах государственного механизма. Не случайно вплоть до недавнего времени в американской буржуазной историографии господствовало мнение, что историк, если он желает оставаться на почве науки, при разработке внутриполитических проблем не должен касаться ряда «запретных» тем. К их числу в первую очередь была отнесена деятельность спецслужб. Это мотивировалось главным образом недоступностью документальных источников. Действительно, тот факт, что разведывательное сообщество в США является той частью государственной машины, которую всегда тщательно скрывали от посторонних глаз, а также скудость (вернее, почти полное отсутствие) аутентичных материалов длительное время служили одним из существенных препятствий в исследовании данной проблематики. Нельзя не сказать и о сознательном нежелании большинства буржуазных авторов привлекать к этой области внимание публики.
      Были и другие причины, например боязнь риска нажить могущественных врагов. У всех перед глазами был пример прогрессивных публицистов Корлиса Ла-монта, Альберта Кана, Макса Ловенталя, Элеоноры Бонтеку и Фреда Кука, смело сказавших правдивое слово о феномене Федерального бюро расследований и об истинном характере его деятельности в прошлом и настоящем12. Все они были отнесены к разряду «неблагонадежных» элементов, подверглись преследованиям, а их книги либо замалчивались, либо объявлялись написанными людьми, изменившими патриотическому долгу.
      Но время и ход событий полностью подтвердили обоснованность и достоверность большинства общих оценок и прогнозов, сделанных теми, кто, не страшась репрессий и угроз, развенчивали искусственно созданный культ ФБР, изобличали пагубное влияние федеральной службы политического сыска на все стороны общественной жизни США. Интеллектуальная честность и гражданское мужество Ламонта и Кана, Ловенталя и Кука получили признание демократической общественности.
      Социально-политический кризис в США конца 60-х — начала 70-х годов и последовавшие один за другим национальные скандалы обнажили зловещий смысл деятельности ФБР и других спецслужб США в рамках общего натиска на гражданские права американцев и конституционный порядок. Достоянием гласности стали еще вчера тщательно скрываемые факты, позволяющие заглянуть «за кулисы» событий, полнее увидеть изнанку политического процесса, глубже и всесторонне оценить взаимодействие различных факторов (внутренних и международных), повлиявших на его течение и результаты. Досье ФБР пополнилось документами и материалами, которые сегодня не может игнорировать ни один серьезный исследователь послевоенной Америки. Подъем массовых народных движений в стране в 60-х годах также сделал возможным появление ряда новых исследований, проливающих свет на малоизученные, но важные вопросы социально-политической истории США в эпоху империализма 13. Особый интерес их авторы правомерно проявили к складыванию и функционированию репрессивно-полицейского аппарата, разведывательного сообщества, ставшего столь важной частью всей государственной машины, что еще в 50-х годах Р. Миллс назвал его закулисным кабинетом США14.
      Значение социально-критической литературы в деле развенчания официозных мифов о «свободном обществе» и «плюралистической демократии» в США весьма велико15. Вместе с тем нужно признать, что авторы многих выходящих в США критических публикаций, констатируя обман и нарушение законности, не раскрывают должным образом их мотивов, перенося подчас все внимание на, как им кажется, самопроизвольный, спонтанно увеличивающийся флюс секретности и тиранию отдельных политиканов, незаконно присвоивших себе право навязывать свою волю обществу. Между тем самые глубокие корни хорошо скоординированной и целенаправленной преступной деятельности спецслужб США, и прежде всего ФБР, при таком объяснении остаются невыясненными. Спору нет, профессиональный аморализм и культ безответственных решений как одно из проявлений кризиса политических устоев современного государственно-монополистического капитализма должны быть увязаны с ростом бюрократизации, с так называемой беловоротничковой преступностью вообще, вызывающей омертвение общественных институтов, вырождение этических понятий, продажность и прочие злоупотребления36. Но есть своя закономерность в том, что особое распространение они получают именно тогда, когда страна переживает периоды обострения социальных конфликтов, подъема рабочего и массовых общедемократических движений, когда у правящей олигархии появляется боязнь утраты захваченных ею политических привилегий, ощущение непрочности собственного господства. Нельзя не видеть также органическую связь между ростом реакционности монополистической буржуазии США, вспышками ее деспотизма, контрреволюционными метаниями и обострением внутренних и внешних противоречий американского империализма по мере углубления общего кризиса капитализма.
      Содействовать правильному пониманию социальноклассовой подоплеки этих явлений, взятых в их исторической взаимосвязи, разоблачению приемов и методов, используемых политической реакцией США в тайной войне против свободомыслия и движения народа за мир и социальный прогресс, — в этом назначение книги, в основу которой положено исправленное и доработанное издание 1981 г.
     
      Глава 1 Эпоха «красного ужаса»
      Доброе имя (нации) значительно легче сохранить, чем восстановить...
      Пейн Т. Американский кризис. — XIII.
      Избранные сочинения. М., 1959, с. 172
     
      Самое начало
      Механизм контроля за радикальными политическими течениями в масштабах всей страны сложился в США практически незадолго до первой мировой войны. Ранее эти функции осуществляли власти штатов, опирающиеся на полицию и национальную гвардию, а также весьма разветвленная сеть частных сыскных бюро, всегда готовых предложить свои услуги предпринимателям. Структура федеральных правительственных учреждений не предусматривала специальной службы политического сыска. Первыми, кто осознал это «упущение», были президент Теодор Рузвельт и его энергичный министр юстиции Чарльз Бонапарт — внучатый племянник венценосного правителя Франции. Оба этих деятеля, не очень разборчивые в выборе средств, когда речь шла о достижении поставленных ими целей, столкнувшись с нежеланием конгресса удовлетворить их представления о создании федеральной секретной службы, попросту решили не считаться с особым мнением законодателей. Воспользовавшись тем, что конгресс был распущен на каникулы, правительство летом 1908 г. втихомолку учредило при министерстве юстиции Бюро расследований. Последнее, таким образом, претендуя на роль блюстителя законности, не может похвастаться чистотой собственного происхождения. Однако первоначально поле деятельности Бюро было ограничено борьбой с уголовными элементами и слежкой за конгрессменами, недружелюбно настроенными к администрации. Однако вскоре для жандармерии в штатском нашлась работа поважнее.
      Накануне первой мировой войны политический небосклон в США заволокло тучами. Классовые столкновения становились все ожесточеннее. Среди рабочих росло влияние Социалистической партии и революционного синдикализма. Деятельность организации «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ) вызывала особую тревогу как у капиталистов, так и у федеральных властей. Рассматривая ситуацию как «очень серьезную» 19 правительство Вильсона взяло крен в сторону использования новых возможностей, открывшихся благодаря созданию централизованной системы внутреннего шпионажа и диверсий. Калифорния с ее быстро развивающейся военной промышленностью и судостроением стала испытательным полигоном нового тактического оружия. В ответ на призыв местных толстосумов поставить преграды на пути распространения социалистических идей и революционного синдикализма (в особенности среди самой обездоленной части американских трудящихся) здесь впервые довольно широко были использованы правительственные агенты-провокаторы, намеренно создававшие обстановку хаоса и внутренней дезорганизации в рабочих рядах.
      На годы «кампании готовности» и участия США в первой мировой войне приходится бурный рост реакционных настроений в буржуазных слоях. Это было вполне закономерно. Именно в такие периоды, как пишет К. Маркс, общая склонность империалистической буржуазии к варварству «приобретает методический характер, безнравственность возводится в систему, беззаконие находит своих законодателей, а кулачное право — свои кодексы»2. В недрах американского общества возник рецидив того явления, которое М. Твен в свое время справедливо назвал «лживым патриотизмом» биржевых спекулянтов. Пышным цветом в стране расцвел махровый антирадикализм, направленный против рабочего движения и политического свободомыслия. Видный деятель социалистического движения Норман Томас писал в частном письме в сентябре 1917 г.: «В моем представлении главная опасность нынешней ситуации состоит в том, что на страну накатывается растущая волна обывательской истерии, в навешивании ярлыка «изменника» и «германофила» каждому, кто поднимает вопрос по поводу трагедии этой мировой войны»3. Война, которая была проклятьем для одних, сулила сказочные дивиденды другим. Не удивительно поэтому, что у многочисленного племени самозваных рыцарей внутренней безопасности, понимаемой как свобода от всякого социального протеста, появился желанный повод для того, чтобы дать выход классовой мести4.
      Объектом атаки стали прежде всего социалисты и члены союзов ИРМ. Что касается последних, то они заслужили особую ненависть своих врагов возрождением былой активности среди рабочих лесной, угольной и строительной промышленности, а также среди сельскохозяйственных рабочих Среднего Запада и штатов Тихоокеанского побережья. Угроза со стороны правительства в адрес ИРМ и других рабочих организаций прозвучала уже в ряде довоенных выступлений президента Вильсона. 7 декабря 1915 г. президент в ежегодном послании конгрессу отозвался о гражданах США, «которые вносят яд в кровеносные артерии нашего общественного организма», в не предвещавших ничего доброго выражениях и пригрозил репрессиями зачинщикам «беспорядков», устраивающим «заговоры против собственности»5. В выступлении Вильсона содержался намек на то, что правительство располагает для этого особым родом оружия. 4 июля 1916 г. в обращении к АФТ президент пообещал пустить его в ход, если рабочие не будут сидеть смирно. Предупреждение Вильсона было облечено в форму полемической «шутки», прозвучавшей, однако, довольно мрачно6.
      Администрация Вильсона дала ясно понять, что она будет придерживаться жесткой линии в рабочем вопросе. Тем не менее многие представители господствующего класса и видные буржуазные политические деятели выражали свое недовольство недостаточно твердой, по их мнению, позицией правительства, заявляя, что оно действует с оглядкой на критиков. Унизительным разносам и шельмованию подверглись прогрессисты. Известный юрист Ф. Франкфуртер, который в качестве члена правительственной посреднической комиссии по трудовым отношениям выступил с осуждением бесчеловечного обращения предпринимателей Аризоны с рабочими, одним из первых был занесен в списки опальных7. От видных промышленников западных штатов Орегон, Монтана, Вашингтон и Айдахо в министерство юстиции широкой рекой стекались требования расправиться с «изменниками», «которые ни во что не ставят правительство», «оскорбляют флаг» и подстрекают к «неповиновению»8. Губернаторы штатов Калифорния, Орегон, Вашингтон и Юта в секретных письмах на имя министра внутренних дел и министра юстиции настоятельно рекомендовали президенту в борьбе с рабочим движением употребить тот вид «оружия», который уже был опробован в Калифорнии: подрыв рабочих союзов изнутри путем внедрения в них полицейской агентуры, тайного выслеживания лидеров, понуждения их к капитуляции методом неожиданных и коварных упреждающих ударов 9.
      Белый дом не остался глух ко всем этим предложениям. На ноги был поставлен ряд правительственных ведомств — от преобразованных в целях более оперативного руководства военным производством отраслевых управлений (типа Управления судостроительной промышленности) до военного министерства. Части регулярной армии и ее разведывательная служба особенно широко использовались в отдаленных промышленных районах, где военщина и местные власти творили все, что им заблагорассудится10.
      Однако грубая лобовая атака на рабочие союзы с участием военных команд далеко не везде могла быть осуществлена даже в условиях военного времени. Солдаты в своем усердии могли разрушить до основания помещение союза, но они не в состоянии были уничтожить дух рабочей солидарности, то «понимание между людьми», которое, по словам сенатора У. Бора, позволяло рабочей организации существовать тогда, когда она, казалось, была мертва11, т. е. формально значилась распущенной. Из осознания этого факта в недрах вашингтонских департаментов родился коварный план подрыва всего движения на Западе путем создания параллельных «патриотических» союзов, соединяющих «узами братства» рабочих и предпринимателей. Военное министерство, министерство труда и руководство АФТ горячо одобрили этот «улучшенный» вариант зубатовщины и настойчиво стремились проводить его в жизнь на американской почве12. Разумеется, создание и сколько-нибудь нормальное функционирование этих «патриотических» союзов, официальной целью которых объявлялась «защита страны от врагов внутренних и внешних»13, были просто немыслимы без участия охранки, без услуг сети тайных осведомителей, которые держали бы власти в курсе всего, что делается в рабочей среде. Так Запад стал своеобразным полигоном, где отрабатывался и проверялся арсенал средств полицейских интриг против рабочих организаций.
      Особую тревогу вперемешку с озлоблением вызывали выступления рабочих против войны, их требования не допустить участия США в кровавой бойне за новый передел мира. Пацифизм рабочих в глазах власть имущих стал синонимом социального бунтарства, идеи непримиримости классового антагонизма. Вот почему признано было важным провести максимум контрмер для очищения почвы от всего, что напоминало бы несогласие с правительственным курсом во внешней политике.
      В первой же крупной акции, официальной целью которой провозглашалось «воспитание заблудших», «по недомыслию» или сознательно срывавших военизацию Америки, ведущая роль отводилась Бюро расследований. Ему были поручены разработка общего плана и руководство в соответствии с законом, принятым в мае 1917 г., кампанией по выявлению лиц, которые уклоняются от воинской повинности. Размах операции и способы ее проведения затмевали все известное ранее в США. Во многих городах агенты Бюро расследований в сотрудничестве с местной полицией и воинскими командами организовали массовые уличные облавы. Ими был ознаменован первый раунд борьбы с «предательством».
      С каждым днем правительственная политика все более направлялась по пути всемерного ограничения допустимых в США свободы убеждений и свободы действий. Идея депортации инакомыслия была признана государственной доктриной. Она нашла свое отражение в ряде законов и правил, определивших категорию лиц, которые подлежали принудительной высылке как «бациллоносители» радикализма. После вступления США в войну пропаганда пацифистских и особенно антиимпериалистических взглядов в связи с оценкой происхождения и характера мировой войны стала рассматриваться как прямое доказательство политической неблагонадежности. В июне 1917 г. принимается так называемый закон о шпионаже, который с самого начала стал применяться для борьбы с прогрессивными силами. В 1917 — 1920 гг. в 23 штатах были приняты законы о мятеже, являющиеся вершиной классового законодательства, направленного исключительно против левых течений в рабочем движении14. Важнейшей особенностью этого свода антирабочих законов было то, что он давал возможность правительственным и судебным чиновникам в рабочем вопросе руководствоваться чисто конъюнктурными политическими соображениями. «Правда состоит в том, — говорил известный американский юрист 3. Чефи-младший, — что формулировки законов о мятеже подобны надписям на мече. Главное — это оружие. Как только оно попало в руки людей, находящихся у власти, эти люди, игнорируя то, что на нем написано, смогут разить им всякого, чьи устные или письменные выступления... покажутся им недопустимой критикой их политики»15.
      Бюро расследований взяло на себя координацию и общее руководство закулисной стороной всех мероприятий по созданию «лоялистских» лиг, число которых к началу 1918 г. сильно возросло16. Фабрикация слухов, порочащих участников антивоенного движения, в какой бы форме оно ни выступало, стала постоянной его заботой. Дело было поставлено на широкую Hoiy17, благо для этого были возможности. В пестрой социальной среде, движимой идеей -«успеха любой ценой», сравнительно нетрудно было найти определенное число рабочих, одурманенных шовинистической пропагандой или измученных безработицей и скитаниями, которые не прочь были за известную мзду не только вести слежку и тайное дознание в профсоюзах, но и при случае выступить в качестве лжесвидетелей. Кое-кто из эмигрантов не гнушался именно таким способом выбиться в люди.
      Однако, как правило, тайные агенты набирались из числа мошенников высшей и низшей квалификации, банкротов, неврастеников, воров и вообще людей с темным прошлым. Многочисленные осведомители частных корпораций поставляли министру юстиции дополнительную информацию18. Предприимчивые осведомители нередко разукрашивали свои донесения «потрясающими» подробностями, призванными убедить даже маловеров в близости катастрофических событий, а заодно и в исключительной полезности авторов доносов.
      Американский историк Фрейдхейм, натолкнувшийся в библиотеке штата Вашингтон на комплект донесений тайных агентов, отмечал хорошо натренированный педантизм отдельных агентов, не оставлявших без внимания ни одной мелочи, и одновременно буквально бьюшую в глаза предвзятость и отсебятину в общих оценках. Способность к перевоплощению отдельных экземпляров этой популяции профессиональных предателей была феноменальной — некоторым из них, набросившим на себя личину пламенных борцов за пролетарское дело, удалось пробраться на руководящие посты в рабочих организациях20.
      Охотно используя эти общественные отбросы и побуждая правительство ко все более решительным действиям, власти западных штатов выдвинули грандиозную программу умиротворения беспокойного региона. Предлагалось добиваться ослабления рабочих союзов путем насильственного удаления из их рядов активистов левого крыла. Шла война, и патриотическое фанфаронство, широко разлившееся по всей стране, могло служить, как полагали, подходящим прикрытием самых жестких мер, в том числе и принудительного заключения в концентрационные лагеря больших групп рабочих без предъявления им каких-либо обвинений.
      Авторы программы «бесшумных» арестов делали особый упор на привлечение к ее осуществлению федеральной секретной службы, что, по их мнению, давало ряд существенных преимуществ. Обычные аресты и длительная судебная процедура могли вызвать неблагоприятную реакцию общественности. Напротив, осуществление плана карательным аппаратом федерального правительства позволило бы избавиться от назойливого любопытства местной прессы и таким образом блокировать организованный протест. Правительство Вильсона не сразу решилось уступить давлению реакции. Общественный климат в стране не был еще для этого достаточно благоприятным. Однако во многих местах Бюро расследований в качестве пробного шара арестовало ряд видных деятелей Социалистической партии, обвинив их в саботаже военных усилий правительства22. Важно было выяснить реакцию публики.
      Но вот наконец сами события дали повод для разжигания страстей. Осенью 1917 г. ИРМ начала широкую кампанию под лозунгом организации рабо-чих-нефтяников в Канзасе и Оклахоме. Несмотря на репрессии, вновь усилилось брожение среди сельскохозяйственных рабочих Калифорнии. Стачки лесорубов в ряде западных штатов затронули интересы могущественных военных концернов. В ход была пущена версия о том, что ИРМ на «немецкое золото» проводит саботаж на промышленных предприятиях в пользу германского кайзера. С этого момента создалось такое положение, когда любая стачка, случись она по инициативе ИРМ даже на кондитерской фабрике, немедленно отождествлялась с вражеским заговором. «Обоснованность» подозрений была нарочито подчеркнута самим президентом Вильсоном, назначившим судью Гарри Ковингтона (члена Верховного суда округа Колумбия) обследовать бухгалтерские книги ИРМ. Узнав из печати о миссии Ковингтона, лидер ИРМ Билл Хейвуд публично пригласил его посетить штаб-квартиру ИРМ в Чикаго и обещал оказать ему всяческое содействие в ознакомлении с фактическим состоянием дел. Эмиссар президента не снизошел до того, чтобы принять приглашение. Вместо этого 5 сентября 1917 г. Бюро расследований под предлогом поисков компрометирующих документов устроило одновременно налеты на помещения ИРМ по всей территории США.
      Цель, которую преследовало Бюро, заключалась не только в дискредитации руководства ИРМ, но и в конфискации принадлежащей организации официальной и частной переписки, материалов совещаний, списков членов местных организаций, пропагандистской литературы и прочей документации. Реквизировалось все, вплоть до мебели и пишущих машинок. Захваченная пропагандистская литература, а также показания группы платных осведомителей о критических высказываниях членов ИРМ в отношении правительственной политики послужили основанием для осуждения 184 руководителей и активистов ИРМ на срок от 3 до 20 лет23. От этого удара ИРМ уже никогда не смогла оправиться.
      Как только в США стало известно о социалистической революции в России, идеологическая обработка широких слоев населения в антирадикальном духе усилилась многократно. «Все существовавшие тогда технические средства и формы выявления общественного мнения и пропаганды, — пишет американский историк Мэррей, — были употреблены с целью предупредить о существующей опасности. Честолюбивые политики, сверхусердные ветераны войны, предприниматели, ненавидящие тред-юнионы, суперпатриоты, сторонники идеи превосходства белой расы и гоняющиеся за сенсацией журналисты полезли в драку, применяя жупел радикализма в качестве удобного средства для достижения собственных целей»24. Результаты не замедлили сказаться. Подозрительность в отношении радикальных движений, неустанные поиски заговорщиков стали неотъемлемым элементом общественной жизни. В ловушке антирадикальной ура-патриотической истерйи очень скоро оказались большие массы населения: средние слои, мелкая буржуазия и даже часть рабочего класса. Именно этого, действуя согласно известному полицейскому правилу25, и добивались блюстители порядка.
      Для того чтобы восстановить широкие слои общественности против организованного рабочего движения, в каждом мало-мальски серьезном выступлении рабочих в защиту их экономических и социальных прав стали усматривать признаки какого-то общего плана, якобы переданного по особым каналам связи из Москвы и ставящего целью насильственное ниспровержение правительства США путем заговора и террора. Сообщения телеграфныхагентств из самого близкого «к большевистской России» промышленного центра США Сиэтла сопровождались наиболее тревожными комментариями. Справедливости ради следует сказать, что поводов для беспокойства у реакции было предостаточно, но вовсе не в том смысле, что кому-то удалось обнаружить следы таинственных пришельцев из-за океана с секретными инструкциями руководства РСДРП(б) в кармане, хотя по страницам печати кочевало немало домыслов на этот счет. Действительным признаком надвигающегося кризиса был рост радикальных настроений среди членов сиэтлских тред-юнионов, которые отвергли курс АФТ на классовое сотрудничество с капиталом26 и в ряде выступлений выразили свои симпатии к Советской России.
      В предчувствии решающей схватки правительство и местные власти наводнили Сиэтл своей агентурой27. Но полицейские меры только накаляли обстановку, приближая момент большого столкновения. Всеобщая стачка рабочих Сиэтла вырастала из политической конфронтации, в которой по одну сторону баррикад были борющиеся за право отстаивать свои убеждения рабочие доков, транспортники и моряки, по другую — гонители свободомыслия, поборники демократии для избранных.
      Говоря о знаменитой сиэтлской стачке 1918 г., мы справедливо подчеркиваем ее организованность, массовость и политический характер. К тому же она вошла в историю рабочего движения США как пример интернациональной солидарности рабочих, поскольку одной из существенных черт этого выступления было проявление симпатий к революционным массам России. Но следует отметить и другое. Стачка в Сиэтле проходила на фоне буквально всеобщей мобилизации сил и средств репрессивно-полицейского аппарата, координируемой уже из единого центра. Действуя по мандату федеральных властей, он сосредоточил в своих руках руководство и приступил к осуществлению плана тотальной ликвидации очагов неповиновения. Ставилась задача соединенными усилиями федеральных агентов, местных лесопромышленников, железнодорожных компаний и военной контрразведки обеспечить прежде всего проведение массовых арестов и принудительную депортацию за пределы Соединенных Штатов тысяч рабочих, подозреваемых в сочувствии левым.
      Представители министерства юстиции и Иммиграционного бюро министерства труда, использовав неограниченный кредит местных лесопромышленников, в кратчайший срок создали в штате Вашингтон концентрационные лагеря, способные одновременно вместить тысячи заключенных28. Промышленники наперебой предлагали свои услуги, предоставляя обширные участки земли под будущие резервации для радикалов. Эта «хозяйственная» деятельность протекала под покровом абсолютной тайны. В ходе ее, однако, не мог не возникнуть один щекотливый вопрос, связанный с одновременным лишением свободы сотен людей, в поведении которых самый придирчивый блюститель порядка не смог бы обнаружить состав преступления. В поисках выхода из создавшегося положения министерство юстиции предложило, как оно полагало, оптимальное решение этой задачи. Закон о шпионаже в трактовке юрисконсультов политической полиции вовсе не предусматривал наличия состава преступления. Считалось достаточным быть заподозренным в сочувствии тем или иным «подрывным» организациям. Доктрина признания ответственности за связи, впервые получившая широкое применение в сиэтлском эпизоде, в дальнейшем стала вытеснять юридическую концепцию, в основе которой лежит признание личного характера вины за определенное конкретное преступление против закона.
      Вооружившись этой формулой, Бюро расследований в содружестве с иммиграционными властями в феврале 1918 г. приступило к массовым арестам. После подавления всеобщей стачки в Сиэтле репрессии усилились. В течение нескольких дней места заключения в самом Сиэтле оказались буквально забитыми арестованными. Сотни их были направлены в отдаленные округа — Элленобург, Якима, Валла-Валла, где им предстояло отбывать заключение как врагам государства в ожидании депортации. Многие активисты рабочего движения, оказавшиеся за колючей проволокой и в тюремных камерах по обвинению в нарушении закона о шпионаже, опасались неприятного соседства с настоящими кайзеровскими шпионами. «Но эти тревоги были напрасны, — пишет в своих воспоминаниях участник событий X. О’Коннор. — Вышло как-то так, что агенты Бюро расследований предусмотрели заточение в концлагеря только социалистов и членов ИРМ»29.
      Травля в Сиэтле была первым звеном в цепи событий, которые составляли содержание так называемой эпохи «красного ужаса». Новый пароксизм реакционной политики был вызван укреплением Советской власти в России, подъемом революционной волны в странах Западной Европы и отзвуком, который получили эти события в США30. У. Престон писал: «...образ и пример русской революции устрашающе действовал на консервативные слои общества в такой же мере, в какой они вдохновляли и придавали силы тем, кто находился на левом крыле... Классовые антагонизмы, обострившиеся в процессе перевода экономики на мирные рельсы, а также под влиянием революции в России, воздействовали на эмоции, все еще настроенные по камертону военного фанатизма»31.
      В этой обстановке правительство Вильсона твердо решило противостоять любой попытке со стороны рабочих выступить с инициативой самостоятельных политических действий. Впрочем, и чисто экономические выступления рабочего класса в форме массовых стачек, количество которых в 1919 и 1920 гг. необычайно возросло, также стали рассматриваться официальным Вашингтоном чуть ли не как знамение социальной катастрофы. Хладнокровие явно покинуло даже слывшего либералом министра труда Уильяма Вильсона, усматривавшего в забастовках результат происков большевиков и пролог общенационального восстания32.
      Многие мероприятия правительства и конгресса в области внутренней политики, относящиеся к этому времени, писал В. И. Ленин, приравнивали буржуазную демократию Америки к полувоенной деспотической Германии33. В 1918 г. конгресс США принял поправку к закону о шпионаже, грозящую 20-летним тюремным заключением каждому, кто «высказывается устно или письменно в нелояльном, хулительном, грубом или оскорбительном тоне о форме государственного устройства (США. — ГГ. К.) или в отношении вооруженных сил...». А в октябре того же года был принят новый закон об иммигрантах, согласно которому в Соединенные Штаты запрещался въезд иммигрантов, «помышляющих о насильственном свержении правительства США», и предусматривалась принудительная высылка таковых, если они к моменту вступления закона в силу проживали на территории США34. С целью раз и навсегда заставить замолчать недовольных, взывающих к Биллю о правах, страну решили поразить зрелищем кровавого террора против подпольных революционеров и их преследованием по всем азимутам. События в Чикаго были его прелюдией.
      Здесь в один из сентябрьских дней 1918 г. в здании федеральных властей взорвалась бомба. Четверо чиновников были убиты, многие ранены. Еще дымились обломки внутренних перекрытий, а Бюро расследований уже поспешило объявить о том, что виновниками террористического акта являются члены ИРМ. Была арестована группа лидеров ИРМ, в момент взрыва находившихся в том же здании и только чудом избежавших гибели. Но данное обстоятельство не смутило расследователей, которые отнесли этот факт за счет несогласованности в действиях злоумышленников. Прозрачными намеками публике дали понять, что вот именно с таких внешне бессмысленных покушений на представителей власти и начинается смута, всеобщее безумство, в котором революционеры чувствуют себя как рыба в воде.
      Далее все шло по заранее отработанному сценарию. Полгода власти усиленно содействовали распространению панических слухов о подготовляемых беспорядках 1 Мая 1919 г. — в День международной солидарности трудящихся, который якобы должен непременно завершиться всеобщим кровопусканием. Во все концы страны политическая полиция рассылала памфлеты об «опасных» идеях радикалов и о подготовляемых ими мятежах35. Пророчества Бюро расследований, заста-вившие-таки власти многих городов к 1 Мая 1919 г. принять меры, напоминающие введение осадного положения, не оправдались. Ожидаемых бунтов не произошло, но бацилла страха сделала свое дело.
      Устрашающий эффект был обеспечен методом шоковых ударов. И вновь все началось с Сиэтла. 28 апреля в адрес мэра Сиэтла Оле Хансена, сыгравшего немалую роль в срыве всеобщей стачки в этом городе, была получена почтовая посылка, завернутая в красную бумагу с надписью: «Новинка». Пакет какое-то время пролежал нетронутым на столе в доме мэра, и только случай помог выяснить, что «новинка» — это самодельная бомба. Взрыв удалось предотвратить, но на следующий день трагическая участь постигла служанку отставного сенатора Томаса Хардуика в его доме в Атланте. Бомба, тщательно упакованная в небольшой сверток, взорвалась у нее в руках, искалечив женщину и причинив ожоги супруге сенатора. Никто не мог объяснить, какая связь существует между двумя этими покушениями. Хансен был известен как отъявленный реакционер, а почтенный Хардуик давно отошел от политической деятельности и по всем признакам являлся неподходящим объектом для террористов. Сенатор, счастливо избежавший смертельной опасности, не мог понять, почему именно он был избран жертвой. «...У меня нет ни малейшего представления о том, кто бы мог это сделать...»36 — удрученно и, по-видимому, вполне искренне говорил он.
      Происшествия в Сиэтле и Атланте не остались только сенсацией. Продолжение не заставило себя ждать. На сей раз местом действия был Нью-Йорк. Здесь молодой почтовый служащий Чарльз Каплан, узнав из вечерних газет о событиях в Атланте, вспомнил, что из-за неполных данных в адресах он задержал 16 таких же, судя по описанию, пакетов. Самые худшие опасения подтвердились: во всех пакетах, предназначавшихся для разных лиц, содержались смертоносные заряды. С помощью почтового ведомства полиции удалось изъять немало подобных «подарков». Немедленно вслед за тем слово было предоставлено Бюро расследований, которое сразу же заверило население, что располагает всеми данными о чудовищном заговоре против «федерального правительства», нити которого ведут «к русским большевикам, оплачиваемым немцами»37.
      Ожесточение, охватившее состоятельные слои38, панический страх перед невидимым убийцей, подстерегавшим каждого из-за угла, создали нервозную обстановку, в которой как-то сами собой растворились сомнения по поводу странного выбора жертв, предназначенных «революционерами» на заклание. Многие лица, для которых была уготована насильственная смерть, оказались из числа тех, кто пользовался среди местных реакционеров и охранителей порядка дурной репутацией либералов. По-видимому, последнее соображение смутило и невидимую мафию, решившую внести коррективы в свои действия. 3 июня 1919 г. газеты аршинными заголовками оповестили читателей, что террористы принялись за реализацию адского плана уничтожения высших правительственных чиновников и крупных дельцов. Серия бомб, разорвавшихся в один и тот же час вечером 2 июня 1919 г. в Бостоне, Филадельфии, Питтсбурге и ряде других городов, на сей раз предназначалась трем федеральным судьям, мэру города (в Кливленде), конгрессмену, ряду известных промышленников и католическому епископу. Последнее, судя по всему, должно было подчеркнуть атеистическое происхождение злодейского умысла.
      Но все это ни в какое сравнение не шло с тем невообразимым шумом, который был поднят вокруг покушения на жизнь вновь назначенного министра юстиции Митчелла Пальмера, претендовавшего на пост кандидата в президенты от демократической партии на выборах 1920 г. История с налетом на его дом преследовала двоякую цель: он должен был одновременно и потрясти американцев, и окончательно снять покров загадочности, остывавший намерения заговорщиков. Все как бы становилось на свои места: истребление ведущих государственных деятелей с целью сделать страну неуправляемой принимало методический характер.
      Подробности случившегося леденили кровь. Сообщалось, что злоумышленник не смог проникнуть дальше крыльца вашингтонского особняка министра юстиции. Впоследствии это объясняли игрой случая. Так это было или не так, установить невозможно, но фактом остается то, что механизм бомбы почему-то сработал раньше срока. Внушительной силы взрыв разорвал ночную тишину. Особняк Пальмера серьезно пострадал, но обитатели его остались невредимы. Единственной жертвой взрыва был сам покушавшийся, опознать которого так и не удалось, настолько деформированы были его останки. Впрочем, среди разбросанных взрывом частей человеческого тела, писали потом газеты, были найдены две левые ноги и две шляпы. Однако полиция настаивала на причастности к покушению одного лица39. Весьма любопытен следующий факт. Погибший как будто заранее позаботился о том, чтобы оставить на месте взрыва памфлет ультрареволюционного содержания, который дал повод говорить о принадлежности незадачливого террориста к анархической организации. Но, увы, подлинные организаторы покушения так и не были раскрыты. Газета «Нью-Йорк тайме» писала не без ехидства: «Неужели современные детективы лишены великого дара и умения выгонять из норы преступника?»40
      Путь наверх... ведущий вниз
      «...Паника, — писал очевидец событий, видный правительственный чиновник, — во многих отношениях напоминает диких животных. Если их не кормить, они погибают. Не получая очередной дозы горючей смеси, общественное возбуждение, возникшее в связи с майскими и июньскими взрывами, к середине месяца (июля) стало спадать»41. Сознавая невыгоды такого оборота событий, Бюро расследований решило продолжить эскалацию ужасов. Из каких-то неведомых источников политической полиции стало известно, что ко Дню независимости (4 июля) готовится целый фейерверк бомбовых ударов и покушений. Снова заработала машина антирадикальной пропаганды. И хотя 4 июля прошло спокойно (если не считать обычных происшествий), Бюро расследований могло поздравить себя с успехом: кривая внутренней напряженности вновь пошла вверх. Журнал «Сатердей ивнинг пост» 1 ноября 1919 г. пророчески писал: «Будущие историки, анализируя наше сегодняшнее состояние умов, найдут, что оно соответствовало стадии, за которой следуют акты сожжения ведьм, крестовые походы детей, всеобщее помешательство и другие эксцессы, вызываемые размягчением мозгов»42.
      Лихорадочный поиск таинственного синдиката убийц, заранее отождествляемого с происками «красных» и радикалов, буквально загипнотизировал податливое большинство законодателей на Капитолийском холме. Конгресс с легкостью согласился на ужесточение репрессивного законодательства (уже в мирное время), увеличение финансовых дотаций для проведения операций Бюро расследований, расширение его функций и значительное увеличение аппарата. При Бюро создается новый орган — Общий сыскной отдел (ОСО), призванный заниматься исключительно политическим шпионажем43. Реорганизация Бюро была связана также с выдвижением на передний план Эдгара Гзвера, назначенного 1 августа 1919 г., несмотря на свою молодость (ему было тогда 24 года), главой ОСО.
      Гувер слыл расторопным и усердным чиновником. Но не это или, лучше сказать, не только это помогло недавнему скромному клерку из отдела каталогизации Библиотеки конгресса возвыситься до кресла руководителя ключевого отдела Бюро расследований. Иные качества привлекли особое внимание тех, от кого зависело быстрое продвижение рядового агента по служебной лестнице. Карьере Гувера содействовали и незаурядная деловая предприимчивость, и весь его нравственный облик, соответствующий уже ставшему таким знакомым представлению о непреклонном суперпатриоте, готовом вцепиться в горло каждому, кто посягнет на философию силы, энергии и прогресса «величайшей нации на земле». Ни новый шеф Бюро расследований Флинн, ни министр юстиции Пальмер не могли оставить незамеченным человека, прослывшего аскетом, возводящего повиновение в первую людскую добродетель, а главное — убежденного ретрограда и шовиниста.
      Гувер был плоть от плоти той породы американцев, которая в собственном воображении рисует себя воплощением всех старомодных демократических добродетелей и добрососедского духа, а в действительности олицетворяет собой стяжательство и его защитников. Воспитанный в строгих традициях семьи потомственного вашингтонского чиновника, вышколенный в министерстве юстиции, Гувер развил заложенные в нем способности, не съезжая с торной колеи антирадикализма и антикоммунизма, добиваясь честолюбивых целей угодничеством, вероломством и жестокостью пополам с двоедушием и самовосхвалением. Помимо этого Гувер выделялся особым даром пустопорожней, но запоминающейся антирадикальной декламации, которая пользуется признанием вследствие извращенных представлений наиболее отсталых масс населения США о каждом, кто своими убеждениями сделал идеалы социальной справедливости.
      Надо признать, что на фоне мелких полицейских ничтожеств Гувер выглядел человеком с фантазией, сумев зарекомендовать себя «новатором» по части приемов выслеживания политической «измены». Именно Гуверу Бюро расследований обязано созданием огромного архива из конфискованных незаконным путем материалов, произвольно манипулируя которыми секретная служба фабриковала свои политические приговоры. Навыки каталогизатора позволили Гуверу внедрить принципы систематизации «компрометирующих» данных на неблагонадежных (по стандартам министерства юстиции) лиц и организации, что привело к укоренению системы политических преследований в ее наиболее опасной форме44. В руки профессиональных «охотников за ведьмами» было вложено преступное оружие, позволяющее им решать судьбы людей не на основе установленных правил судопроизводства, а пользуясь домыслами злобного недоброжелателя.
      Рационализация системы политического сыска выразилась также в появлении специальной службы анализа, в задачу которой входило обобщение информации, собираемой часто с помощью чисто гангстерских методов — подслушивания, краж, перлюстрации переписки. В кратчайший срок ОСО собрал и обработал биографические данные более чем на 600 тыс. лиц и получил массу сведений о видных представителях общественности. В его штате состояли 40 переводчиков и референтов, которые просматривали ежедневно около 500 газет, издаваемых на иностранных языках в США и за рубежом, и составляли на этой основе доклады о характере и размахе «радикальной пропаганды»45. В систему вошли секретные еженедельные доклады Бюро расследований правительству о состоянии дел в рабочем движении вообще и об активности его левого крыла в особенности46. Как сказано было в официальном документе министерства юстиции за 1920 г., «вначале вся эта работа ограничивалась изучением ультрарадикального движения, теперь же (т. е. в 1920 г. — П. К.) она расширилась до масштабов разведывательной деятельности, включающей не только наблюдение за ультрарадикалами, но и анализ международных проблем (международного революционного движения. — Л. К.) и вызывающих их экономических причин»47. Особая слежка устанавливалась за возникшим в 1919 г. коммунистическим движением.
      Репрессивно-полицейский аппарат, непрерывно будоража публику сообщениями о том, что Бюро расследований близко к раскрытию широкого антиправительственного заговора «красных», готовился к главной операции. Эта экстраординарная активность вызывала тревогу всех демократов48. Их худшие опасения вскоре оправдались.
      День «X» был приурочен руководством Бюро расследований ко второй годовщине Октябрьской революции в России — к 7 ноября 1919 г. Первый массированный удар было решено нанести по Федерации союзов русских рабочих США и Канады, существовавшей легально с 1907 г. и уже много лет державшей широко открытыми двери для каждого, кто хотел приобщиться к ее по преимуществу просветительной, культурнической деятельности. Налетами на русские клубы и серией массовых арестов Бюро расследований рассчитывало, во-первых, продемонстрировать высокую степень готовности «расквасить нос радикалам»; во-вторых, поддержать легенду о том, что внутренняя угроза исходит в первую очередь от инородцев, готовых отдать на поругание святыни Америки, ее обычаи и политические институты; в-третьих, дискредитировать идеалы революционного пролетариата России, изобразив его эдаким чудовищем, жаждущим покорения всего мира коварными средствами заговоров, покушений и вооруженных путчей.
      Тесное сотрудничество, установившееся между Пальмером и Гувером, с одной стороны, и Иммиграционным бюро министерства труда — с другой, подавало самые лучшие надежды на успех. Заместитель министра труда Л. Пост был достаточно самокритичен, признав позднее, что министерство труда в вопросах, касающихся рабочего движения, превратилось в механическую игрушку в руках Бюро расследований49. И действительно, Иммиграционное бюро, формально подчиненное министерству труда, со всем своим разветвленным аппаратом фактически выполняло роль вспомогательной службы политической полиции.
      Два момента все же доставляли некоторое беспокойство обоим ведомствам. Первый — отсутствие каких-либо доказательств намерения членов клубов русских рабочих и других прогрессивных рабочих организаций насильственно узурпировать власть вопреки воле подавляющего большинства американцев. Поскольку фактов не было, их решили... выдумать. Для этого воспользовались услугами тайных осведомителей, которые за дополнительное вознаграждение всегда готовы были дать свободу фантазии и обнаружить целый арсенал оружия и легионы грозных боевиков там, где их никогда не было. Доносы «клеветников без дарования», несмотря на всю фантастичность приводимых в них домыслов, и были использованы для придания действиям охранки видимости законной акции.
      Архивные источники позволяют восстановить картину общей обстановки, в которой донос и наговор стали явлением обычным, особенно когда дело касалось активистов рабочего движения и вообще людей демократических убеждений. Никто не мог чувствовать себя в безопасности рядом с племенем доносчиков, способных на самые дикие вымыслы ради того, чтобы оболгать своих политических противников ради одной только корысти. Ниже приводится образец этого жанра, дошедший до нас в переложении одного из иммиграционных инспекторов в штате Массачусетс50. Обращает на себя внимание беспорядочное нагромождение невероятных «открытий» и желание придать им особое политическое звучание путем увязки с «подрывной деятельностью» Бюро советского представительства в США, возглавляемого тогда Л. Мартенсом. Все в этом документе — его содержание и стилистика — свидетельствовало о той непримиримо враждебной линии правительственных органов США ко всему, что хотя бы отдаленно напоминало о революционной России.
      Министерство труда США Канцелярия министра
      Вашингтон, округ Колумбия 21 ноября 1919 г.
      Меморандум заместителю министра
      Вчера пополудни, в 4 часа дня, я получил известие от м-ра Крипана и м-ра Березняка, которые ранее уже упоминались в докладе от 24 октября. М-р Крипан поделился самой последней информацией о деятельности Русского клуба в Куинси, штат Массачусетс. М-р Крипан заявил, что на последнем собрании, имевшем место во вторник вечером, было решено повысить ежемесячные взносы с целью создать необходимый фонд для закупки ружей, которые подлежат раздаче на следующем собрании. М-ру Крипану предложили работать в качестве секретаря клуба, в связи с чем он запросил меня, как поступить. Я посоветовал ему занять этот пост и передать мне список 85 членов, из которых все являются иммигрантами и к которым, следовательно, могут быть применены правила о депортации. М-р Крипан далее заявил, что м-р Скульский, представитель Мартенса, главы Советского правительства (так в тексте. — П. К.) в Нью-Йорке, сообщил на одном из собраний клуба его членам, что на следующем собрании, которое состоится во вторник 2 декабря, в 8 часов вечера, он снабдит каждого из них оружием и необходимым снаряжением. Он призывал всех собравшихся пробудиться, поскольку настало время действий, а без оружия ничего путного нельзя сделать.
      М-р Крипан говорит, что м-р Скульский свяжется с ним за несколько дней до предстоящего собрания, чтобы узнать, собраны ли необходимые средства, и в случае, если это будет сделано, он доставит оружие...
      Я заверил м-ра Крипана, что его имя будет держаться в секрете, так как выполнение им роли осведомителя сопряжено с большим риском. Администрация «Фол-Ривер шипбилдинг К0» также настаивала на том, чтобы истинное лицо м-ра Крипана не было раскрыто, даже если придется арестовать его вместе с остальными членами клуба. М-р Крипан говорит, что оружие будет доставлено в помещение Русского клуба (65, Самнер-стрит, Куинси, штат Массачусетс) в 8 часов вечера, в день собрания.
      Прошу Вашего решения касательно моего намерения заполучить список членов клуба через м-ра Крипана на случай, если будет получено указание о депортации, а также в отношении ордера на обыск на предмет изъятия оружия и снаряжения и на арест всех иммигрантов, оказавшихся в этот момент в помещении клуба.
      С уважением Маккарти, иммиграционный инспектор
      Как правило, за спиной инспектора Иммиграционного бюро стояло местное отделение Бюро расследований51, целью которого являлось втянуть в свои операции центральный аппарат министерства труда. Таким способом Бюро расследований стремилось преодолеть еще одно затруднение, связанное с юридическим «буквоедством» некоторых руководителей министерства труда. Оно касалось процедурных вопросов. Дело в том, что тайные осведомители вроде Крипана и Березняка не могли открыто выступать в качестве свидетелей на предстоящих судебных процессах над «коммунистическими заговорщиками», ибо это означало бы конец их малопочтенной деятельности. А кое-кто из высших чиновников министерства труда стал робко протестовать против упрощенной процедуры, настаивая на соблюдении всех правил судебного разбирательства. Тогда-то и был найден выход из этого щекотливого положения: обвиняемые были лишены права на защиту. Предполагалось, что плохо осведомленным в деталях судопроизводства жертвам будущих облав не придет в голову добиваться от обвинения раскрытия подлинных источников информации об их причастности к «заговору». В одном из писем руководителю Иммиграционного бюро Э. Гувер писал, что разрешение арестованным сноситься о своими адвокатами означало бы «поражение правосудия»52 и крах всего предприятия.
      Осенью 1919 г. правительственные ведомства окончательно «завизировали» согласованный план действий. Он включал внезапное и одновременное нападение на клубы и просветительные учреждения Федерации союзов русских рабочих, массовые аресты, снятие показаний с тайных осведомителей (при закрытых дверях), захват всей литературы и переписки, принадлежащих организациям, попавшим в «черный» список, допрос арестованных с предъявлением им обвинений в антигосударственной деятельности на основе доносов анонимных свидетелей при соблюдении в качестве главного условия полной изоляции жертв облав от внешнего мира. Отправка в принудительном порядке за океан тех «подозрительных» лиц, которые не имели гражданства США, должна была венчать всю эту процедуру. Престон в связи с этим пишет: «Как поросенок, попавший на чикагские скотобойни, иммигрант подлежал укладке на движущуюся ленту конвейерной линии разделки туш, лишался всех прав и упаковывался для заморского путешествия — все это в ходе одной умело налаженной и непрерывной операции. Американский технический гений пригодился для того, чтобы организовать административное мероприятие на манер поточного производства»53.
      7 ноября 1919 г. вечером в один и тот же час агенты Бюро расследований провели рейды против Федерации союзов русских рабочих в 13 городах страны. Главный удар был нанесен по русскому «Народному дому» на 15-й улице в Нью-Йорке. Около 500 человек, застигнутых во время налетов в помещениях союзов или у себя на квартирах, было арестовано, многие при этом избиты. В ажиотаже погони за «врагами государства» буржуазная печать намеренно оставила незамеченными два факта: во-первых, большинство задержанных были гражданами, не подлежащими депортации; во-вторых, при всем старании агентам Бюро расследований и их добровольным помощникам не удалось обнаружить каких-либо следов приготовления к вооруженному путчу54. Однако власти посчитали «вину» доказанной: около 250 человек было вскоре выслано за пределы США55. Из них добрая часть поплатилась даже не за убеждения, а за свою тягу к знаниям, поскольку посещала клубы русских рабочих с чисто просветительными целями.
      То, что самые тщательные старания не привели к очередной «сенсации», не слишком огорчило организаторов травли «красных». Подозрительность, окружавшая землячества рабочих иностранного происхождения, сделала свое дело: реакция общественного мнения выразилась в равнодушии к вопиющим нарушениям конституционных норм и демократических традиций страны. Бюро расследований без труда уловило этот благоприятный для себя внутренний настрой. Никаких изменений в общий стратегический план внесено не было. Подготовка к следующему раунду — рейдам на помещения коммунистических партий, различных прогрессивных организаций, ИРМ и т. д. — продолжалась своим чередом. По требованию министерства юстиции в конце декабря 1919 г. министерство труда предоставило Иммиграционному бюро полное право самостоятельно решать вопрос о выдаче ордеров на арест. Согласно предварительной «заявке», Бюро расследований рассчитывало произвести около 3 тыс. арестов. Однако шли разговоры, что намечается цифра в 60 тыс.
      27 — 28 декабря 1919 г. филиалам Бюро расследований во многих городах была направлена директива центра следующего содержания: «В день арестов наше учреждение (штаб-квартира Бюро расследований в Вашингтоне. — П. К.) будет функционировать всю ночь. Хотелось бы, чтобы Вы сносились с м-ром Гувером каждый раз, когда в ходе операции возникнет такая необходимость. В Вашем распоряжении время с 7 часов вечера и до 7 часов утра следующего дня, которое должно быть использовано для производства арестов и снятия допросов. Вам предлагается утром, после того как будут произведены аресты, прислать специальным письмом на имя м-ра Гувера список арестованных с обозначением их места жительства и принадлежности к общественной организации, а также информацию о том, были ли они включены в первоначальный список лиц, подлежащих аресту. Я прошу Вас также сообщить детально о результатах арестов в телеграмме с пометкой «Внимание м-ра Гувера...»»56. 31 декабря 1919 г. исполняющий обязанности директора Бюро Бёрк вновь напомнил шефам филиалов о порядке проведения операции. «Аресты и снятие допросов, — писал он, — должны быть завершены утром в субботу 3 января 1920 г., после чего всю информацию надлежит направить специальной почтой на имя м-ра Гувера»57.
      Со 2 по 6 января 1920 г. министерство юстиции в содружестве с полицией и иммиграционными властями провело серию облав на ячейки Коммунистической партии и Коммунистической рабочей партии США, местные отделения различных прогрессивных организаций и на отдельных граждан, о которых было известно, что они состоят в этих организациях или просто сочувствуют им. По имени тогдашнего министра юстиции США Пальмера облавы получили название пальмеровских, но они с одинаковым успехом могли быть названы и гуверовскими — в честь их главного стратега58. Среди арестованных наибольший процент составляли простые рабочие — сталелитейщики и медеплавильщики, плотники и маляры, печатники, официанты, шоферы, механики, сапожники и т. д. Аресты проводились в крупнейших городах от восточного до западного побережья Соединенных Штатов. Во многих местах (особенно в Детройте) они сопровождались ничем не вызванной жестокостью. Сотни людей (часто скованные одной цепью) сгонялись в «концентрационные пункты». Предварительно с целью устрашения публики «пленников» проводили по многолюдным улицам городов.
      Выступая перед сенатским комитетом по юридическим вопросам в 1921 г., М. Пальмер сказал, что он не знает точного числа арестов, произведенных в результате налетов 2 января 1920 г.60 Впоследствии было установлено, что около 10 тыс. американцев подверглись длительному аресту по одному только подозрению в «подрывных действиях»61. Сотни людей были высланы за пределы страны. Ну а как же со смертоносным оружием «заговорщиков»? Увы, самый придирчивый обыск не дал желаемых результатов: было обнаружено лишь несколько пистолетов. Все они (за исключением трех) оказались вовсе не пригодными для стрельбы и входили в реквизит любительского театрального общества. Однако это не помешало министру юстиции Пальмеру в официальном заявлении сделать намеки на обезвреживание вооруженного путча, хотя здравый смысл подсказывал, как пишет Шлезингер-младший, что снаряжения, изъятого у радикалов, вряд ли было достаточно для «гигантского заговора».
      Тем не менее политическая полиция не испытывала угрызений совести из-за несовпадения ее гипотез с реальными фактами. «Я думаю, — говорил М. Пальмер, выступая перед сенатской комиссией, — на все это можно просто закрыть глаза в свете того, что такие действия оказались в целом полезными для страны. Вот все, что я хотел сказать»63. Сенат фактически согласился с ним. А что другое мог означать отказ определить свою позицию?
      Слова Пальмера об «общей пользе» нельзя считать случайно оброненными. Они имели вполне конкретное значение. «Польза», по мнению М. Пальмера, от карательных экспедиций и шумных кампаний по «промыванию мозгов» состояла в том, что все эти меры прямо или косвенно сковывали боеспособность рабочего движения. Они создавали вокруг него особую атмосферу недоверия и подозрительности, вносили в его ряды разлад и яд антирадикализма, что вело к изоляции не только классово сознательных элементов, но и вообще «людей с огоньком», не согласных с навязываемой установкой на покорность буржуазии.
      Скудность информации не помешала В. И. Ленину увидеть главное в происходящем за океаном. В беседе с корреспондентом американской газеты «Уорлд» в феврале 1920 г., касаясь сущности социальной политики правительства Соединенных Штатов, он сказал: «...ваше правительство применяет чрезвычайно жестокие репрессии не только против социалистов, но и против всего рабочего класса в целом, по сравнению с любым другим правительством, даже по сравнению с реакционным французским правительством»64.
     
      Состав преступления
      Благодаря рекламе репутация Бюро расследований как блюстителя буржуазного правопорядка и незаменимого выслеживателя внутренней крамолы быстро укреплялась. Но для того чтобы сохранить ее, Бюро нуждалось в новых доказательствах собственной полезности. Затянувшиеся поиски участников террористического заговора должны были иметь свою развязку. И тут помог случай. В конце февраля 1920j4. агенты Бюро расследований производят в Нью-Йорке арест рабочего-печатника Андреа Салседо, иммигрировавшего в США из Италии. Вместе с ним по подозрению в соучастии в террористических актах мая — июнй 1919 г. был арестован и некий Элия. Оба они содержались под строгой охраной в помещении филиала Бюро расследований в Нью-Йорке на Парк-роу, 15, оставаясь на «попечении» тайной полиции в течение восьми недель.
      Отвечая впоследствии на критические замечания по поводу незаконного распространения на Салседо и Элия тюремного режима, руководство Бюро объяснило это «добровольным» (?! — 17. К.) волеизъявлением своих подопечных65. Заточение, стало быть, было произведено по их собственному желанию, поскольку, как заявлял сам министр юстиции Пальмер, и Салседо и Элия были одержимы мыслью передать в руки правосудия ключ к разгадке июньских покушений. Их длительное пребывание на Парк-роу объяснялось одной лишь необходимостью всесторонней проверки полученной от них «ценной информации» о местонахождении остальных участников разветвленного заговора и опасениями за их жизнь66. Так обстояло дело согласно версии министерства юстиции, подготовленной Бюро расследований.
      Однако «ценная информация», о которой говорил Пальмер, так никогда и не была обнародована. Что касается обоих «раскаявшихся» заговорщиков, то сама судьба их разоблачила легенду, выдвинутую Бюро расследований: один из них, Салседо, не вышел живым из «дружеских объятий» Бюро, а другого с поразительной поспешностью выдворили за пределы США.
      Как же все происходило в действительности? Ф. Кук в своей книге приводит свидетельство Элия о том, что Салседо жестоко избивали на допросах. Не в силах перенести эту пытку, в последней надежде облегчить свою участь Салседо признал себя виновным в преступлении, которого он никогда не совершал: это он якобы тайно печатал анархистские листовки, прилагаемые к бомбам67. После этого Бюро расследований немедленно дало понять представителям печати, что оно напало на след.
      Однако вопреки логике и всем ожиданиям никаких дальнейших разоблачений не последовало. И хотя пересуды вокруг личности Салседо не прекращались, Бюро расследований не проявляло признаков усердия в своих поисках. А 3 мая 1920 г. утренние газеты сообщили, что главный подследственный покончил с собой, выбросившись ночью из окна камеры на четырнадцатом этаже здания, занимаемого филиалом Бюро в Нью-Йорке. От удара о землю тело Салседо превратилось в бесформенную массу. Это делало любое его освидетельствование бессмысленным. Объявив об утрате своей драгоценной находки корреспондентам, глава нью-йоркского отдела Бюро заявил, недоуменно пожимая плечами: «Его внезапное решение... покончить с собой войдет в анналы антирадикального розыска как «необъяснимое»» 68. Немного погодя Бюро расследований подготовило специальный меморандум, в котором, не приводя сколько-нибудь веских аргументов, заявило о связях Салседо с террористами и выразило сожаление по поводу того, что правосудие в результате его отчаянного шага лишилось главного источника информации69. Доклад Бюро получил широкую огласку и соответствующие комментарии проправительственной прессы, которые ни у кого не должны были оставить сомнений относительно причастности Салседо к преступным замыслам архиреволюционеров и причин его гибели. Вместе с тем без внимания остались важные детали рассказа Роберто Элия, как будто сведения, сообщенные им, ничего не прибавляли к уже известной сумме «достоверных» фактов. Увы, у последнего не было возможности настаивать на своей правоте, так как вскоре он был выслан из США.
      А между тем Элия успел рассказать о том, как, проснувшись в утро гибели своего сотоварища по заключению и найдя его койку пустой, он сразу же почуял недоброе. Вскоре в камеру вошел дежурный надзиратель и тоном, каким объявляют о повседневных мелочах, заявил: «Ваш компаньон мертв. Он выбросился из окна». «Кажется невероятным, — комментирует Кук, — что Элия мог оставаться спящим в момент самоубийства своего товарища (если это было самоубийство) или во время той суматохи, которая почти наверняка должна была бы всполошить всех, едва только тело Салседо было обнаружено на тротуаре. Можно ли предположить, что агенты Бюро не бросились в комнату, где содержались оба арестованных, с целью выяснить, что же случилось?.. Тишина, ничем не вызванное извне пробуждение, почти обычное замечание надзирателя по поводу того, что один из задержанных выбросился из окна, — все это мало вяжется с достоверностью»70. Об этом будет написано позже. А тогда гибель, как считали, «убоявшегося возмездия» соучастника многочисленных преступлений и хранителя их тайн показалась публике очень правдоподобной. Скептические реплики сомневающихся не поколебали общей убежденности в правильности версии Бюро расследований. Лишь в организованном рабочем движении раздавались протестующие голоса71.
      В свете всех предшествующих и главным образом последующих событий гибель С алее до не должна рассматриваться обособленно от них. Еще тогда, когда узник на Парк-роу в Нью-Йорке томился под надзором агентов Бюро расследований, по поручению землячества итальянских рабочих штата Массачусетс в город приехал их представитель с намерением узнать обстоятельства таинственного ареста Салседо и выяснить возможность оказания ему помощи. Это было в конце апреля 1920 г. По-видимому, поиски ничего не дали. Ходатай вернулся домой72, а 4 мая итальянская колония узнала о том, что Салседо погиб в результате загадочного падения с четырнадцатого этажа.
      Но пребывание в Нью-Йорке провинциала-итальянца не могло остаться незамеченным для агентов Бюро расследований. Вот почему едва ли можно считать простым совпадением его арест полицией г. Броктона (штат Массачусетс) за несколько дней до митинга протеста против расправы над Салседо. Вместе с ним под стражу был взят и сопровождавший его товарищ73. День ареста — 5 мая 1920 г. Имена арестованных — Ванцетти (тот самый, что приезжал в Нью-Йорк) и Сакко. Им было предъявлено обвинение в ограблении и убийстве кассира и охранника обувной фабрики в Саут-Брентри. Так было положено начало ужасающей несправедливости и преступлению, из-за которого, по словам выдающегося американского демократа Уильяма Уайта, «США потеряли свой престиж в глазах миллионов во всем мире».
      Когда-нибудь станут известны все подробности участия федеральной политической полиции в умерщвлении двух рабочих-иммигрантов, вина которых перед американским законом никогда не была доказана. Бюро расследований сделало все, чтобы замести следы своей причастности к делу, хотя из показаний на процессе явствовало, что министерство юстиции располагало специальным досье на Сакко и Ванцетти 5, что оба они задолго до ареста находились на «заметке» у агентов Бюро как радикально настроенные рабочие-иммигранты 76.
      Видный американский юрист, будущий член Верховного суда США Ф. Франкфуртер в опубликованном в 1927 г. анализе дела Сакко и Ванцетти писал: «Были раскрыты факты — и обвинение не отрицало их достоверности, — которые показывали, что дело, возбужденное против Сакко и Ванцетти, по обвинению в убийстве являлось одной из мер, принятых в результате тайного сговора между окружным прокурором и агентами министерства юстиции; сговор имел целью избавить страну от этих итальянцев, так как они были замешаны в радикальной деятельности. В качестве доказательства этого мы имеем показания, данные под присягой двумя бывшими правительственными служащими...» 77
      Опираясь на показания двух бывших агентов Бюро расследований, Франкфуртер раскрыл механизм этого сговора. Он, в частности, писал, что бостонский филиал Бюро расследований располагал большой документацией по «делу» Сакко и Ванцетти, наличие которой никогда не отрицалось, но и в ознакомлении с которой было наотрез отказано как самим обвиняемым, так и представителям защиты78. Если все эти материалы хотя бы в малейшей степени подкрепляли версию обвинения, то разве не было бы министерство юстиции само заинтересовано сделать их достоянием гласности? Ясно, что отказ допустить представителей защиты к досье Сакко и Ванцетти мог означать только одно: предъявление материалов грозило погубить все «дело», а также тех, кто его состряпал. Чей «вклад» более весом в фабрикации «дела» Сакко и Ванцетти и доведении его до фатального конца — массачусетских властей, известных своими антипатиями к рабочему движению, или бостонского филиала Бюро расследований? На этот вопрос еще предстоит дать ответ историкам будущего. Одно несомненно: оба пали жертвой «красной» истерии, раздутой политической полицией в содружестве с буржуазной реакцией79.
      Цепь событий от «самоубийства» Салседо до убийства в 1927 г. на электрическом стуле Сакко и Ванцетти, преданных смерти за преступление, которое они не совершали, ознаменовала важный поворот во всей репрессивно-полицейской практике. Спору нет, все эти события стоят в одном ряду с делом «чикагских мучеников», судебными расправами над братьями Макнамара, Томом Муни, попыткой выдать за заговорщиков и террористов Б. Хейвуда и других лидеров ИРМ. Но нигде так обнаженно не заявило о себе стремление федеральной политической полиции утилизовать предрассудки, невежество и просто страхи обывателя в целях подогрева всеобщей нетерпимости к так называемому антиамериканизму, который связывали прежде всего с проявлением социально-критических настроений. Это распространилось также на партии и организации, литературные произведения и продукцию кинематографа, активистов рабочего движения и маститых представителей либерального направления. Бюро расследований навязывало всему обществу свои критерии примерного гражданского поведения, законо-послушания и верности флагу, хотя ни один из них не мог бы выдержать проверку Биллем о правах.
     
      Цель оправдывает средства
      Видный деятель американского профсоюзного движения Сидней Хилмен говорил в своей речи 29 декабря 1920 г.: «Мы являемся свидетелями начальной фазы одного из самых неистовых натисков, когда-либо предпринятых против рабочего движения... Этот натиск... не есть результат поспешных решений; он венчает собой согласованную акцию, задуманную и спланированную на длительный срок, осуществление которой откладывалось до подходящего момента»80. Как это выглядело в повседневной жизни, видно из письма членов федерального рабочего союза № 15582 (АФТ) в штате Монтана представителям этого штата в конгрессе США. Они сообщали о репрессиях, которые обрушились на рабочих и об особой пытке неблагонадежностью, которой они подвергаются на каждом шагу. В письме, в частности, говорилось: «Тысячи членов рабочих организаций брошены в тюрьмы на длительные сроки, а в некоторых случаях осуждены на пожизненное заключение только за то, что они воспользовались прекрасной старой американской традицией свободы слова...»81
      Репрессии нанесли немалый урон развитию прогрессивных тенденций в рабочем движении США. Политический террор превратил многие промышленные штаты в зону «выжженной земли», т. е. «свободную» от профсоюзов территорию82. Обе коммунистические партии вынуждены быди работать в условиях полулегального существования. В июне 1920 г. ОСО, оценивая весомость собственного «вклада» в искоренение политической оппозиции за первые десять месяцев своего существования, констатировал: «Результатом арестов был... заметный спад революционной активности в Соединенных Штатах». В декабре того же года руководство ОСО уже просто похвалялось, заявляя, что принятые репрессивные меры «привели к разгрому коммунистических партий в стране»83.
      В этих хвастливых реляциях чаще всего желаемое выдавалось за действительное. В то же время нельзя недооценивать трудности, которые возникли на пути расширения коммунистического движения. Ч. Рутен-берг, один из основателей Коммунистической партии США, говорил в 1924 г., что национальные федерации, присоединившись к Коммунистической партии США, «потеряли в результате правительственных репрессий большую часть своих членов. По меньшей мере две трети членов этих федераций ушли из партии после налетов, организованных правительственными органами» 84.
      Однако, несмотря на отчаянные усилия задушить радикализм, американской реакции так и не удалось отпраздновать окончательную победу в «социальной войне». Коммунисты, приспосабливаясь к новым условиям существования, перестраивали свои ряды, стачки рабочих по-прежнему носили ожесточенный характер, число их не убывало. Во многих местах возникали рабоче-фермерские партии, находившие поддержку в ряде тред-юнионистских федераций штатов и крупных межнациональных союзов, входивших в АФТ. Осенью 1920 г. была создана Лига профсоюзного просвещения (ЛПП) во главе с У. Фостером, ставшая центром притяжения прогрессивных элементов в профдвижении. Как тревожный симптом буржуазия восприняла известие о том, что летом 1920 г. на съезде АФТ в Монреале, несмотря на сопротивление президента АФТ Гомперса, делегаты подавляющим большинством голосов одобрили резолюцию о национализации железных дорог и учреждении системы «демократического управления» ими85.
      Столкнувшись с этими фактами, Бюро расследований объяснило живучесть мятежных настроений среди рабочих и мелкобуржуазной демократии «происками» бунтарей-одиночек, финансируемых Москвой. Министерство труда в свою очередь изображало дело таким образом, будто оно не видит иных причин возникновения острых трудовых конфликтов в промышленности86. Найдена была, таким образом, универсальная политическая формула, позволяющая отнести любое движение и выступление, в котором присутствовал элемент социального протеста и даже просто критики, к ереси, подброшенной извне враждебными силами, стремящимися навязать нации чуждый уклад. Не боясь переусердствовать, руководство Бюро расследований взяло за правило «стращать» публику образом политических оборотней, проникших якобы во все поры общественной и культурной жизни страны и готовившихся взорвать ее изнутри. Его представители в истерических заявлениях в комиссиях конгресса запугивали своих слушателей рассказами о тотальном характере «красной инфильтрации в американскую действительность — в образование, религиозные учреждения, средства массовой информации, кинематограф и водевиль»87.
      У Бюро расследований помимо целей общего порядка были еще и свои узковедомственные причины поддерживать в стране состояние страха и недоверия к левым и коммунистам. Пользуясь обстановкой внутреннего ожесточения, оно научилось ловко извлекать из нее материальную выгоду. Опыт показывал, что конгресс всегда с готовностью уступал домогательствам Бюро, если ему указывали на «конкретные» признаки тайно существовавшего замысла революционеров взорвать устои «американской системы», на их жестокость и неразборчивость в средствах, и, напротив, становился малосговорчивым, едва спадала волна возбуждения по поводу очередной лопнувшей сенсации. Вот почему вопли о «заговорах» неуловимых террористов часто совпадали с моментом, когда требовалось воскресить интерес и щедрость конгресса в отношении операций Бюро расследований. Всего только один пример.
      Когда в первой половине 1920 г. конгресс решил несколько уменьшить ассигнования на операции тайной полиции и сократить его персонал, Бюро расследований немедленно усмотрело в этом наличие опасной тенденции, явно шедшей вразрез с его планами. Еще более негодующе оно отнеслось к участившимся призывам со стороны ряда общественных организаций освободить сотни политических заключенных, все еще томящихся в тюрьмах, отказаться от гонений на прогрессивные силы и следовать «духу конституции».
      Загадочное происшествие прервало это рискованное, по мнению министерства юстиции, размягчение политической линии. 16 сентября 1920 г. на Уоллстрит, в этом узком ущелье, зажатом гигантскими зданиями финансовых учреждений, как раз напротив банкирского дома Моргана, взорвалась нагруженная взрывчаткой конная подвода, неведомо как очутившаяся здесь. Взрывом огромной силы было убито несколько десятков прохожих, много ранено. В сознании обывателя мишенью террористов могли быть только представители мира бизнеса, хотя никто из пострадавших не принадлежал к могущественной элите финансовых акул. Впрочем, думать можно было о чем угодно: как и во всех других случаях, подлинные виновники катастрофы не оставили в руках полицейских детективов и Бюро расследований никаких нитей, ведущих к раскрытию ее тайны. Это не помешало М. Пальмеру и У. Флинну заявить, что взрыв скорее всего представляет собой звено в длинной цепи «преступлений красных элементов»88. Все другие версии происхождения взрыва были сразу же отвергнуты. Лица из ближайшего окружения М. Пальмера прямо заявляли: если удастся «обнаружить, что причиной взрыва была бомба или адская машина, это полностью оправдает антикрасную кампанию, которую министерство юстиции проводило под руководством М. Пальмера» 89.
      Последний сам нашел, что взрыв на Уолл-стрит предоставил ему великолепную возможность высказать имеющиеся у Бюро расследований претензии к конгрессу и подтвердить правильность общей линии. На первой же встрече с репортерами Пальмер пожаловался, что уменьшение ассигнований на нужды Бюро расследований вынудило на треть сократить его штат, а также свернуть программу слежки за представителями политической оппозиции. Дело было представлено таким образом, будто только скаредность конгресса помешала Бюро предотвратить взрыв на Уолл-стрит путем упреждающего удара по очагам левой опасности90.
      Вскоре были сделаны новые намеки, призванные подкрепить версию министерства юстиции о наличии широко задуманного заговора против «американского народа и американского правительства». Сначала шеф Бюро расследований У. Флинн дал понять, что взрыв на Уолл-стрит — дело рук анархистов, к которым принадлежали Салседо и Элия92. Затем взоры охранки были демонстративно направлены на ряд лиц славянского происхождения, которые по предположению Бюро расследований (о чем специально было сообщено прессе) были или могли быть (!? — И. К.) в контакте с русским иммиграционным землячеством и советскими представителями в США (Л. К. Мартенсом и его сотрудниками)93. И наконец, Бюро поставило точку над i, обвинив Коминтерн в причастности к взрыву. Специалисты по антирадикализму в ОСО внушали, что по логике вещей всемирная организация революционеров просто не могла ограничиться жалкими хлопушками в стиле бомбометателей 1918 — 1919 гг., а должна была взорвать целый вагон, начиненный динамитом, и непременно на Уолл-стрит. Кому, как не тайному врагу, этому заграничному средоточию дьявольских усилий, помышляющему о страшной мести, могла прийти мысль уничтожить «Дом Моргана» и его обитателей?
      Несколько лет подряд в ходе расследования по делу о взрыве на Уолл-стрит ОСО арестовывал и освобождал людей, усердно содействуя распространению всякого рода слухов и домыслов, как правило, антисоветского характера94. Никто не утруждал себя поисками их подтверждения, не принято было делать и опровержения. Стоило ослабнуть доверию к очередной версии полиции, как скептические голоса (а они были)95 немедленно заглушались новыми утверждениями, что Бюро расследований напало на след, что круг подозреваемых сужается и что вот-вот исполнители преступного замысла будут схвачены.
      Лидер Социалистической партии Америки Юджин Дебс, находившийся тогда в тюрьме, великолепно вскрыл цель этих манипуляций и инсценировок с выслеживанием «красных заговорщиков». В статье «Бомба на Уолл-стрит», опубликованной 2 октября 1920 г., он писал: «Пребывание в тюрьме не лишено преимуществ. Произнеси я речь в Нью-Йорке накануне взрыва на Уолл-стрит, против меня сразу же возбудили бы дело. А сейчас у меня отличное алиби... Необходимо доказать, что взрыв на Уолл-стрит — результат заговора, и приклеить его надо какому-нибудь «красному» заговорщику. Мистер Пальмер, специалист по «красным», и армия его натасканных шпиков должны без труда задержать преступника и добиться его признания в том, что именно он совершил преступление. Тем временем можно будет организовать новый американский легион из бесчисленных сыщиков, доносчиков, наводчиков и шпиков, не уступающих гнили, которая поражала страну царя... Они делают все, чтобы народ не сводил глаз с вращающихся шаров фокусника, пока угольный трест, трест скотобоен и прочие шарят у него по карманам».
      Когда широкая публика осознала, что ей годами морочили голову, репутация Бюро расследований несколько пошатнулась, а само оно стало объектом критики и со стороны либеральной прессы. Однако сдвиг в общественной психологии произошел не сразу. Еще долго Бюро расследований пожинало плоды с нивы, любовно возделанной Пальмером и Гувером в 1917 — 1920 гг. Духом нетерпимости к рабочему движению были отмечены все стороны деятельности министерства юстиции в 1921 — 1924 гг. Мэри Бирд, осведомленный историк, писала, что в этот период министерство юстиции продолжало прежнюю линию, нацеленную на сокрушение радикалов и разгром рабочих союзов. Ежегодные доклады министерства юстиции неизменно содержали хвастливые заявления на этот счет97. Представители Бюро расследований на местах не гнушались сотрудничать с бандами гангстеров, нанимаемых предпринимателями с целью терроризировать рабочих и отбить у них охоту к организованному сопротивлению капиталу98. Во многих случаях вооруженный бандитизм оплачивался из федеральной казны. Одно слово «социализм», произнесенное в ходе публичных дебатов в рабочей аудитории в своем собственном значении, легко могло стать поводом для запугиваний, обысков, арестов и даже отдачи под суд с ведома и при непосредственном участии местных филиалов Бюро расследований99.
      1922 год был годом крупных трудовых конфликтов. Для рабочего класса это были чаще всего оборонительные бои, но он вел их крупными силами, самоотверженно и стойко. Активизировалось движение за независимые политические действия. Усилилось влияние политического радикализма в национально-освободительном движении афроамериканцев.
      Учитывая сложившуюся ситуацию, в самых высоких сферах Вашингтона благосклонно отнеслись к расширению деятельности тайной полиции. Родились планы превращения Бюро расследований в сверхагентство внутреннего шпионажа, которое подчинило бы себе другие службы с аналогичными функциями, существовавшие на разных уровнях государственного здания. Осуществление этих планов связывали с назначением нового директора Бюро расследований — У. Бернса. Он прошел школу секретной службы при министерстве финансов и много лет возглавлял крупнейшее частное сыскное агентство, обслуживающее монополии. Оно поставляло штрейкбрехеров, вело слежку за профсоюзными активистами и выполняло разного рода другие поручения, стоившие рабочим и демократам многих жертв, искалеченных судеб, сорванных выступлений в защиту материальных и социальных прав и т. д. Великим достоинством Бернса патроны считали его «новаторский» подход к технологии шпионажа: он первым ввел в систему использование подслушивающих устройств, похищение документации, тайные обыски и т. д. Избранник денежных воротил своим заместителем сделал Эдгара Гувера.
      Перемены в структуре центрального аппарата Бюро расследований указывали, в каком направлении должна развиваться его деятельность. «В Вашингтоне, — пишет Ловенталь, — Бюро расследований было организовано на военный манер, с тем чтобы действовать сообразно возникающим критическим обстоятельствам. Оно выполняло обязанности, которые обычно ложатся на плечи разведывательной службы в военное время. Ежедневно составлялась сводка о масштабах и ходе забастовочной борьбы во всех уголках страны, все собранные данные наносились на специальные ежедневные карты, предназначенные для министра юстиции и военного министра. Бюро выступало также с прогнозами развития событий в будущем» 10°. Таким образом, хотя война рабочему движению официально и не была объявлена, велась она по всем правилам оперативного искусства, с применением широкого набора диверсионных средств.
      Коммунисты были признаны главным врагом. Получив от осведомителей секретное донесение о готовящемся национальном съезде Рабочей партии, Бюро расследований решило предупредить события. Поправ законность, его агенты совместно с чинами местной полиции 21 августа 1922 г. совершили налет на помещение, где проходила конференция коммунистов в Бриджмене (округ Беррин, штат Мичиган), и арестовали группу видных деятелей коммунистического движения во главе с Ч. Рутенбергом. Хотя коммунисты обвинялись в нарушении не федеральных, а местных законов (незадолго до этого законодательное органы Мичигана утвердили новый закон о преступном синдикализме), инициатива и техническое исполнение операции принадлежали федеральной секретной службе101.
      Судить за грубое превышение власти следовало директора Бюро расследований У. Бернса, давшего указание произвести аресты. Однако на скамье подсудимых оказались У. Фостер и Ч. Рутенберг, обвиненные в незаконной политической деятельности и «подстрекательстве к насилию».
      Жесткий контроль устанавливался за деятельностью профсоюзов АФТ. Своей активной защитой экономических интересов рабочих они заслужили у буржуазии и секретной службы дурную репутацию убежища для «бунтовщиков». Поскольку любая попытка расширить сферу влияния профсоюзов рассматривалась буржуазией как покушение на ее привилегии, руководители Бюро расследований в 1922 г. заявили, что они приложат максимум стараний, чтобы отбить охоту у тред-юнионов посягать на принцип «открытого цеха»102, т. е. не позволят им проникнуть в те отрасли промышленности, в которых предприниматели не желают видеть рабочих объединенными в добровольные ассоциации. Фигура шпиона, тайного агента, состоящего на правительственной службе и действующего на предприятиях, получила, таким образом, вполне официальный статус. Многочисленным полевым агентам Бюро расследований вменялось в обязанность ежедневно информировать штаб-квартиру в Вашингтоне о положении на стачечном фронте, о внутренних процессах, происходящих в тред-юнионах, о политических убеждениях их лидеров, о силе и слабости левой оппозиции и т. д.
     
      М-р Гувер и м-р Гомперс
      Казалось, все это было продолжением обычной полицейской практики. Новизна ситуации действительно определялась не этим. Она проявилась в удвоении масштабов подрывных операций, а также в том, что руководство профдвижения США в лице исполкома АФТ, постоянно твердившее о своей приверженности принципу невмешательства федеральных властей в «домашние дела» профсоюзов, в данном случае не возражало против наихудшего вида вторжения. У лидеров АФТ были на то свои причины: они панически боялись роста влияния левых сил. Принципы, отстаиваемые левым крылом, — независимое политическое действие, производственный тред-юнионизм и дипломатическое признание Советской России Соединенными Штатами 04 — никак не согласовывались с курсом на пресмыкательство перед буржуазией, проводимым Гомперсом и другими руководителями федерации. Намерение прибегнуть к крутым мерам в борьбе с левым крылом заставило верхушку АФТ искать самоубийственного союза с Бюро расследований. Последние формальные препятствия для этого были устранены, когда на съезде АФТ в Портленде в 1923 г. исполком федерации официально добился одобрения курса на исключение из рядов профсоюза каждого, кто был замечен в сотрудничестве с левым крылом105. Вот почему укоренение системы промышленного шпионажа под эгидой Бюро расследований не только не вызвало протесты со стороны консервативной верхушки АФТ, но и фактически осуществлялось с ее одобрения.
      Министерство труда и его эмиссары на местах также оказались втянутыми (по доброй воле, разумеется) в этот альянс «в интересах порядка». К этому времени либералы вроде J1. Поста были изгнаны из состава его сотрудников, в самой же структуре министерства появился специальный отдел по борьбе с радикализмом в рабочем движении (Radical Section). Новый министр труда Д. Дэвис был обеспокоен тревожными известиями с мест. Оттуда сообщали о живучести прогрессивных традиций в профдвижении, о признаках разочарования рядовых членов тред-юнионов общей линией консервативных лидеров, о сдвигах влево в настроениях рабочей массы и т. д. Кроме того, его беспрерывно тормошили особо «дальнозоркие» буржуа, предлагая оказать всю необходимую поддержку правым лидерам АФТ перед лицом вновь возникшей угрозы. «Общепризнанным фактом, — писал в 1922 г. видный нью-йоркский предприниматель Д. Дэвису, — является то, что рабочие волнения, охватившие сейчас всю страну, прямо связаны с влиянием радикальных элементов. Несколько дней назад я говорил с одним джентльменом из профсоюзного руководства. Мой собеседник утверждал, что влияние красных элементов в тред-юнионах все увеличивается. Это может показаться просто невероятным, но он горячо убеждал меня, что красные элементы взяли верх над консерваторами, в результате чего последние не могут эффективно отстаивать свою линию» 106.
      Сигналы подобного рода совпадали с информацией тайных осведомителей министерства труда, которые также сообщали о «нестабильной обстановке» в некоторых крупных тред-юнионах, входящих в АФТ, и высказывали опасения о распространении этой «болезни» на руководящие центры движения. Один из них сообщал из Орегона о падении престижа С. Гомперса среди рабочих, о недовольстве его соглашательской промонополистической политикой, о росте оппозиционных настроений и т. д. «Если что-нибудь случится с С. Гомперсом, — заключал агент, — неизбежно произойдут резкие изменения и в политике тред-юнионов; между тем в настоящее время было бы трудно подыскать человека достаточно сильного, чтобы удержать в руках АФТ» 107. «Удержать в руках АФТ», еще теснее связав ее с правительственным курсом в рабочем вопросе, — вот цель, которую преследовали государственные органы, этот совокупный капиталист.
      В ходе реализации намеченной программы министерство труда укрепляло свои контакты с Бюро расследований в тех местах, где складывающаяся обстановка, с точки зрения властей, была особенно неблагоприятной. Одним из таких «горячих» районов все еще оставались штаты Дальнего Запада. Главные события разворачивались именно здесь.
      Но сначала несколько предварительных замечаний, поясняющих факты и документы, о которых речь пойдет ниже. С конца войны штаты Калифорния, Орегон, Вашингтон, Юта стали не только новым Клондайком для больших и малых дельцов, но и оплотом агрессивной антипрофсоюзной деятельности имущих классов. Всеобщая стачка в Сиэтле, решительная борьба ИРМ за интересы рабочих горнорудной, лесной промышленности и батраков на сельскохозяйственных плантациях вызвали прилив ярости местной буржуазии. Мщение стало ее девизом. Разбогатевшие нувориши западных провинций развили невиданную активность, направленную на ликвидацию тред-юнионизма. Любая попытка объединить рабочих рассматривалась как вызов «порядку», стачка же приравнивалась к восстанию, для подавления которого все средства считались пригодными. Организованный гангстеризм наймитов промышленников и торговцев, цинично попиравших закон, превзошел все известное ранее108. «Комитеты бдительных граждан», «клубы гармонических отношений», созданные буржуазией повсюду, стояли на страже ее привилегий.
      Особое рвение проявляла основанная в мае 1920 г. организация «Федерация за лучшую Америку», объединившая исключительно представителей крупного промышленного и торгового капитала Калифорнии и контролировавшая все полицейские силы, Штаб-квартира ее была в Лос-Анджелесе. Вся политическая и пропагандистская деятельность федерации фактически была подчинена борьбе с рабочими организациями и обработке населения в духе махровых, сегодня мы бы сказали ультраправых, идей109.
      Весь этот букет антирабочих организаций усердно занялся насаждением системы политического шпионажа в рабочих организациях, не обходя, разумеется, и «респектабельных» союзов АФТ. Опыт Сиэтла научил капиталистов не доверять даже им. Аппарат Бюро расследований и специальная служба посредничества министерства труда оказывали всяческую поддержку инициативе местных виджилянтов («бдительных»). Об этом свидетельствовали многочисленные наезды руководящих чиновников Бюро расследований в Лос-Анджелес, ответные визиты представителей федеральных служб в Вашингтон со специальными докладами о положении на рабочем фронте, суета в связи с организацией полицейских инструктажей, согласованием планов совместных антирадикальных акций, центральной фигурой которых непременно был внедренный в профсоюзы осведомитель, агент-провокатор. О значительном размахе тайных операций говорит и секретная переписка между комиссаром-посредником министерства труда в Калифорнии и его коллегой в Портленде (штат Орегон). Ее содержание обнаруживает, чем реально были озабочены в Вашингтоне110. Каждому, ищущему ответ на вопрос, как могло случиться, что революционный синдикализм столь быстро утратил свои позиции там, где еще совсем недавно они были прочны, следует помнить, что дело здесь не обошлось без репрессивного аппарата, все равно под чьей вывеской он осуществлял свои «мероприятия» — министерства юстиции, министерства труда или местной полиции.
      Речь в этой секретной документации идет о тайной миссии Бюро расследований, которую последнее осуществляло при содействии чиновников министерства труда, тесно связанных с ассоциациями промышленников, судовладельцами, торговой буржуазией западных штатов, с одной стороны, и верхушкой консервативных тред-юнионов АФТ — с другой. Сеть внутреннего шпионажа, налаженная Бюро расследований, минуя промежуточные звенья, с начала 1924 г. стала работать и на руководство АФТ.
      Слежка за прогрессивными общественными организациями и рабочими союзами, подрыв их изнутри стали нормой повсюду, где выявлялись оппозиционные настроения и движения. Кичливый Бернс и немного таинственный Гувер рука об руку с чиновниками министерства труда и профсоюзными бонзами насаждали «режим стоячей воды» в профсоюзах, «освобождая» их от бунтарей и политически сознательных элементов. Неугодные Гомперсу и гомперсистам деятели изгонялись с занимаемых ими должностей, подвергались шельмованию, дискриминации, расправам. «Никогда еще в истории рабочего движения США, — писал Сейпосс в 1926 г., характеризуя сложившуюся ситуацию, — не проводились такие массовые чистки среди членов профсоюзов»112. М-р Гомперс нашел надежного союзника в лице м-ра Гувера.
     
      Глава 2
      «Бюро расследований не интересуется политическими или другими убеждениями отдельных лиц»
     
      Такова обычная манера мнимого либерализма: вынужденный делать уступки, он жертвует людьми — орудиями, и сохраняет неизменной суть дела — данный институт. Этим отвлекается внимание поверхностной публики.
      Маркс К. Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч., m. 1, с. 4 — 5
      Avers1 и Revers2
     
      Слова, которые дали название главе, принадлежат Харлану Ф. Стоуну, ставшему министром юстиции США в 1924 г. Однако как могло случиться, что краеугольный принцип, которым руководствовалось Бюро расследований много лет, был формально признан недействительным?
      Пертурбации, стоившие карьеры и потери немалых доходов некоторым лицам в руководстве Бюро расследований, нежданно случились в тот момент, когда, казалось, ничто не угрожало их благополучию. Выяснилось, что в своем усердии они зашли слишком далеко. За нападки и подстрекательство против отдельных видных буржуазных общественных деятелей, за скандальные истории, в которых оказались замешанными чиновники самого высшего ранга, министерство юстиции попало под перекрестный огонь весьма острой критики, вдруг обнажившей картину позорного самоуправства.
      Полицейская, мелочная, придирчивая внутренняя политика правительства вызвала сначала недоверие, а затем и стихийный протест. Нагромождение абсурдных обвинений в адрес рабочих организаций и либералов и прочие мистификации секретной службы в духе графа Калиостро были на руку критикам3. Разоблачение ряда должностных преступлений также в какой-то степени способствовало отрезвлению публики. Министр юстиции Догерти, достойный преемник М. Пальмера, осуществлявший тогда этот курс, вынужден был уйти в отставку. Президент Кулидж назначил на его место Харлана Стоуна, представителя видной адвокатской конторы «Салливен, Кромвелл энд К°», известного и в университетских кругах. Новый министр юстиции в благородном порыве освободить Бюро расследований от «несвойственных ему функций» обещал не допускать нарушений законности, покончить со шпионажем, подслушиванием телефонных разговоров, всякого рода провокациями4.
      Внешне министерство юстиции стало быстро преображаться. Приободренная несколькими возвышенными фразами о конституционных гарантиях и политической веротерпимости, буржуазно-либеральная общественность с негодованием стала вспоминать ужасы пальмеровских облав, громко сетуя на отдельные проявления произвола, допущенные правительством в отношении левого крыла рабочего движения и прогрессивно настроенной интеллигенции. «Не может быть двух мнений, — писал в частном письме X. Стоуну 15 мая 1924 г. воспрявший духом Феликс Франкфур-тер, очень неуютно чувствовавший себя под пристальным оком «большого брата», — в отношении того, что система шпионажа, утвердившаяся в правительственной практике, способствовала в большой мере всевозможным нарушениям законности, злоупотреблениям и атмосфере коррупции, столь характерной для последних лет»5.
      Едва сев в кресло министра юстиции, Стоун заявил, что политические убеждения частных лиц не должны интересовать Бюро расследований, которое правомочно брать в расчет только их поступки, да и то такие, которые несовместимы с американскими законами. «Когда полицейская система, — сказал Стоун, — выходит за эти рамки, она превращается в угрозу справедливому отправлению правосудия и человеческой свободе, которую мы должны в первую очередь оберегать, как святыню»6. Новый министр юстиции обещал положить конец «охоте за красными» по причине ее несовместимости с принципами свободы политических убеждений. Заявив о своей решимости восстановить конституционный порядок, попранный его предшественниками, Стоун произвел генеральную чистку Бюро расследований.
      Первой жертвой стал директор Бёрнс. Сочли, что он слишком однообразен в приемах, прямолинеен, лишен фантазии и часто бестактен. 10 мая 1924 г. Стоун пригласил к себе в кабинет нового кандидата на вакантное место шефа Бюро. Им был Эдгар Гувер — глава Общего сыскного отдела, специальный помощник министра юстиции по борьбе с радикализмом и в последнее время правая рука Бёрнса. Стоун, величественный и угрюмый, несколько секунд бесстрастно разглядывал Гувера, а затем сделал ему предложение занять должность исполняющего обязанности директора Бюро расследований. Гувер потребовал большей самостоятельности в обмен на два-три плоских комплимента Биллю о правах. Стоун не возражал.
      Трудно поверить, чтобы Стоун, человек, надо признать, не чуждый либеральных убеждений, ничего не знал о политическом кредо и о послужном списке нового шефа Бюро, одного из самых последовательных и ревностных проводников того курса, который по крайней мере публично был осужден самим Стоуном еще в 1921 г. Все объясняется очень просто: вопрос о замещении Бёрнса Гувером был решен за пределами кабинета нового министра юстиции7. Разумеется, новый директор Бюро расследований на словах готов был отмежеваться от бесчинств политической реакции в 1917 — 1923 гг. и заявить о своей приверженности идеалам либерализма. Он даже повесил в своем кабинете портрет X. Стоуна как символ новой эры. Воистину 29-летний Гувер проявил незаурядные способности быстро менять внешнее обличье и выходить сухим из воды, часто за счет своих коллег и бывших покровителей. Не велика беда, что многие из них перестали при встрече здороваться с ним за руку.
      Вступив в должность, Э. Гувер в специальном меморандуме помощнику министра юстиции Уильяму Доновану, в выступлениях перед комиссиями конгресса, как молитву, повторял слова Стоуна об обязанности Бюро расследований оставаться в рамках законности и о ликвидации системы политического шпионажа8. «Конечно же, — говорилось в меморандуме, — следует помнить, что деятельность коммунистов и других ультрарадикалов до самого последнего времени не шла вразрез с федеральными законами; в соответствии с этим министерство юстиции теоретически (! — П. К.) не имеет никакого права вести расследование этой деятельности, как не противоречащей федеральным законам»9. Создалось впечатление, будто Гувер распростился с прошлым. Но в действительности это было совсем не так. Как явствует из документов, ни весной 1924 г., ни позже «обновленное» Бюро расследований не прекратило своей борьбы с демократическим движением и никогда всерьез не помышляло это делать.
      Но спектакль, по-видимому, удался, если и поныне многие американские историки, настроенные весьма критически, склонны верить, что в 20-х и 30-х годах на деятельность политической полиции был наложен запрет. Престон, например, пишет: «Под руководством Стоуна министерство юстиции и Бюро расследований вернулись к выполнению своих прямых обязанностей, состоявших в контроле за соблюдением законов. К 1925 г. все, что осталось от энергичного крестового похода министерства юстиции, было воплощено в списках подозрительных радикалов и секретных досье на них, собранных рьяными детективами во времена Пальмера и Догерти. Хотя министр юстиции Стоун возражал против сбора информации об образе мышления и поведения радикалов, он не имел права уничтожить секретные архивы министерства юстиции без санкции конгресса. Эти досье остались в качестве не имеющего практической ценности символа ушедшей в прошлое истерии. Так продолжалось вплоть до 1939 г., когда Общий сыскной (антирадикальный) отдел был восстановлен на новой основе. Только тогда правительство смогло использовать эти досье, с тем чтобы пополнить новые «дела» старыми сплетнями»10. Ф. Кук также считал, что Бюро расследований к 1933 г. чуть ли не окончательно исчезло с политической арены. «Возможно, главная причина состояла в том, — рассуждал он, — что его функции были существенно урезаны реформой Стоуна. В течение девяти лет деятельность Бюро ограничивалась узкой сферой борьбы против нарушений федеральных законов...»11 Видные американские историки Этан Теохарис и Голдштейн в целом придерживаются той же версии: в середине 20-х годов на внутреннем фронте наступает затишье, политическая полиция сходит со сцены, от нее остается только тень... Заблуждение, порожденное обманом, выдается за банальную истину.
     
      О чем говорят документы
      Все упомянутые выше авторы проявили непростительную доверчивость, не удосужившись обратиться к архивным материалам. А они свидетельствуют о многом. Во-первых, в своей частной переписке сам Стоун настойчиво проводил мысль, что не может быть и речи о ликвидации секретной полиции как политического института12. Во-вторых, материалы рабочих и демократических организаций показывают, сколь жестким был прессинг тайной полиции, если она усматривала в позиции того или иного лица или группы лиц признаки радикализма.
      Разумеется, методы работы Бюро расследований были изменены, но существо ее осталось прежним. В неблагоприятном общественном климате Бюро удвоило осторожность, стало осмотрительнее. Оно стремилось избегать шумных эскапад в виде погромных операций, повальных арестов и «изобличений» мнимых антиправительственных заговоров «красных». Однако специальные службы министерства юстиции продолжали широко пользоваться услугами тайных осведомителей, внедряли агентов-провокаторов в рабочие организации, не прекращали слежки за общественными деятелями, оказавшимися на заметке за свои демократические убеждения. Министерство труда со своей стороны также не прибегало к массовым депортациям политически «нежелательных элементов» из числа иммигрантов, но его комиссары-посредники на местах совместно со специальными агентами Бюро расследований делали все возможное, чтобы затруднить или сорвать усилия активистов рабочего движения, которые стремились возродить его боевой дух. Вовлечение в эти операции на правах третьего партнера многих лидеров АФТ облегчало задачу правительственных ведомств.
      Обо всем этом достаточно полно говорится в секретном докладе комиссара-посредника министерства труда «Деятельность радикальных элементов на Тихоокеанском побережье», составленном для руководства в Вашингтоне и датированном 3 марта 1924 г. Документ дает представление о характере и стиле комбинированных действий, натравленных против левых сил в рабочем движении. Он красноречив сам по себе и, думается, не нуждается в комментариях.
      502, Дом федеральных властей Лос-Анджелес, Калифорния 3 марта 1924 г.
      Министерство труда Канцелярия министра Вашингтон, округ Колумбия
      Достопочтенному X. Дэвису, комиссару-посреднику министерства труда
      Совершенно секретно
      Деятельность радикальных элементов на Тихоокеанском побережье
      Как полагает комиссар Мэрш и я, нижеследующая информация должна быть доведена до Вашего сведения, с тем чтобы Вы смогли ознакомить с ней м-ра Кервина. Принимая во внимание деликатную ситуацию, которая может возникнуть в случае утечки информации, следует уделить особое внимание хранению документов обычным порядком.
      Мы всегда считали, что нам принадлежит исключительная роль в осуществлении связи между консервативными лидерами АФТ и агентами министерства юстиции, причем если мы и присоединимся к линии, проводимой обеими сторонами, то сделаем это, оставаясь за кулисами. Некоторое время назад лидеры АФТ доверительно сообщили нам, что если будут обнаружены конкретные данные, уличающие рад членов АФТ в сотрудничестве с Лигой профсоюзного просвещения (ЛПП), являющейся коммунистической организацией, то немедленно последует исключение их из местных организаций АФТ путем издания руководством соответствующего межнационального союза специального циркуляра. Для того чтобы иметь достоверные и вполне конкретные улики, вооружившись которыми консервативные лидеры могли бы действовать, не опасаясь стать объектом обвинений в сотрудничестве с полицией, агенты министерства юстиции 1 марта совершили налет на митинг коммунистов.
      Коммунисты собрались в том же здании, в котором обычно проводят свои собрания члены ИРМ. Воспользовавшись этим, полиция устроила облаву на членов ИРМ, а заодно потревожила и коммунистов под предлогом, что они являются также членами ИРМ. Все лица, присутствовавшие на собрании ЛПП, были задержаны, препровождены в полицейский участок и включены в специальный список вместе со сведениями о роде их занятий. Все арестованные заявили, что они являются членами организаций, разрешенных законом, и сообщили о своей принадлежности к различным цеховым союзам АФТ, что и требовалось. Таким образом, официальный список полицейского управления содержит теперь имена всех лиц, которые были задержаны во время рейда и доставлены в полицейский участок, а также сведения о том, к какому союзу они принадлежат. Это может служить серьезным основанием для немедленных действий.
      При посещении лидерами местных союзов АФТ полицейского участка им были переданы все необходимые данные. Отныне они смогут в обычном порядке исключать из членов союза каждого, на кого заведена карточка, свидетельствующая о его принадлежности к
      ЛПП. К настоящему письму прилагается материал, содержащий имена всех задержанных. Этот материал нарочито изложен в таких выражениях, которые способны замаскировать подлинные цели налета. Он послужил самым лучшим намерениям и дал возможность передать в руки лидеров АФТ улики, на основе которых они могут принять необходимые меры. Таким образом, налицо самые обнадеживающие результаты, если иметь в виду поставленную цель — уничтожение опасной группы, намеревающейся захватить союзы изнутри. Теперь вы можете сделать вывод о роли автора этого письма и его коллеги (Мэрша. — П. К.) в осуществлении программы, разработанной в нашем ведомстве. События субботнего вечера явились кульминацией в операции, назначение которой — снабдить ряд консервативных лидеров секретной информацией. Теперь они располагают ею, и, следовательно, осуществление поставленной задачи... очистить рабочие организации от нежелательных элементов — будет зависеть только от них. Результат рейда и арест активистов создадут все необходимые условия для того, чтобы вынудить коммунистов перейти к оборонительной тактике в этом районе, что будет на руку консервативным элементам и заставит их быть более настойчивыми.
      Комиссар Мэрш и я по праву можем высоко оценить достигнутые результаты и надеемся повторить процедуру на Северо-Западе.
      С уважением Чарльз Коннел14
      Обращаясь к подобным мерам, правительственные ведомства рассчитывали на то, что левая оппозиция будет сначала блокирована, а затем полностью ликвидирована. Экономический бум 20-х годов, как считалось, должен был способствовать изоляции прогрессивных элементов. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Более того, в рядах АФТ окрепло оппозиционное течение (Конференция за прогрессивное рабочее действие и др.), а созданная коммунистами Лига профсоюзного просвещения, несмотря на чинимые препятствия, играла активную роль координационного центра для многочисленных групп левого меньшинства в тред-юнионах АФТ. Процесс оказался весьма устойчивым, хотя его развитие было затруднено.
      В секретном донесении в Вашингтон от 14 мая 1927 г., приводимом ниже, уже известный нам Коннел между строк признается в неудачах, постигших программу борьбы с рабочим радикализмом в Калифорнии. И хотя Коннел и на этот раз не в силах отказать себе в хвалебном отзыве по поводу проявленного им усердия, тем не менее отмеченные в донесении «подвиги» вряд ли выглядят такими внушительными, как этого хотелось бы его автору. Коннел отлично сознавал незаконность деяний политической полиции, их несовместимость с принципами невмешательства во внутреннюю жизнь профсоюзов, о чем с такой помпой с некоторых пор стали говорить высшие правительственные чиновники в Вашингтоне. Отсюда его тяготение «ко второму плану», к руководству операциями «издали», «строго неофициальным образом», принимая во внимание «распространенное чувство антипатии ко всему, что не отвечает духу американизма и противоречит нашим законам и государственной практике». Но суть в другом — политическая полиция вела неусыпное наблюдение за рабочими организациями, «просвечивая» каждую их клетку, контролируя каждый их шаг. Итак, документ.
      Чарльз Коннел X. JL Кервину 14 мая 1927 г.
      Совершенно секретно
      В порядке предварительной информации сообщаю Вам, что автору письма со стороны представителя АФТ в Калифорнии м-ра Дж. В. Дейла было сделано предложение попытаться собрать совещание с участием м-ра С. Хорна, сотрудника Управления общественных работ в Лос-Анджелесе и бывшего секретаря Центрального совета тред-юнионов, чиновников министерства юстиции и представителя департамента полиции Лос-Анджелеса. Цель совещания — обсудить вопрос о растущей активности радикальных элементов в Лос-Анджелесе, в особенности в кругах, близких к Центральному совету тред-юнионов, а также в некоторых рабочих организациях. Весьма осторожно относясь к официальному участию в подобных мероприятиях из-за возможных осложнений, я решил действовать строго неофициальным образом, частным путем, принимая во внимание распространенное чувство антипатии ко всему, что не отвечает духу американизма и противоречит нашим законам и государственной практике. Поэтому я связался с капитаном Гопкин-сом и Хайнсом, сотрудником секретной части департамента полиции Лос-Анджелеса, который осведомлен о деятельности «красных» в этом районе лучше, чем любой другой полицейский чин. Оба джентльмена ранее участвовали в подобного рода акциях, действуя рука об руку с консервативными лидерами тред-юнионов. Последние вполне искренне пытались изгнать радикальные элементы из своей среды.
      Мне удалось достичь взаимопонимания между всеми заинтересованными сторонами. Выступая в качестве посредника, я обеспечил для участников мероприятия возможность встретиться в укромном месте, соблюдая полную секретность. Эта встреча дала им возможность обменяться мнениями и проинформировать друг друга о предпринимаемых шагах, которые должны содействовать взаимному ознакомлению с движением радикальных элементов и обеспечить обмен сведениями о причастных к нему лицах, в том числе о действующих инкогнито, особенно о лидерах, их политике и намерениях.
      12 мая стороны, о которых идет речь, встретились в моем служебном помещении. В ходе обсуждения состоялся обмен доверительной информацией, а также были выработаны планы противодействия распространению влияния радикальных элементов. Согласованные меры схожи в основном с теми, к которым мы прибегали прежде и которые дали хорошие результаты. Возможно, они оказались более эффективными, чем где бы то ни было в США.
      М-р Дейл и м-р Хорн располагают сведениями о некоторых лицах, известных полиции как «коммунисты», а также о других, весьма восприимчивых (к коммунистической идеологии. — П. К.) и т. д. Устраивая это совещание, я полагал, что оно будет способствовать АФТ в ее усилиях, направленных на искоренение радикальных элементов в профсоюзах, а потому действовал в полном соответствии с пожеланиями м-ра Дейла. Едва ли целесообразно вникать в детали состоявшегося обсуждения. Достаточно только отметить, что положение хорошо контролируется нами и определенное число лиц скоро будет изгнано из этих организаций.
      С уважением Ч. Коннел15
      Этот документ весьма характерен и интересен, в особенности в свете данных, приведенных в статье американского историка Эдвина Лейтона о деятельности ультраправых организаций калифорнийской буржуазии, написанной на основе местных архивных материалов и прессы. Донесение Ч. Коннела от 14 мая 1927 г. вполне подтверждает вывод Лейтона о том, что силы крайней реакции не смогли выполнить программу-максимум, которую они перед собой ставили. Разочарование по этому поводу вместе с калифорнийскими суперпатриотами разделили и правительственные чиновники, работающие с ними рука об руку. Однако не следует забывать, что и Коннел из министерства труда, и капитан Гопкинс из полицейского управления Лос-Анджелеса, и люди Э. Гувера, и Дейл из АФТ, и толстосумы из «Федерации за лучшую Америку» — все вместе располагали огромными возможностями для того, чтобы добиться вполне осязаемых результатов.
      Но было бы недостаточно ограничиться констатацией урона, нанесенного рабочему движению на Западе (да и не только на Западе) подрывной работой тайной полиции. Тайные операции 20-х годов открыли новую эру в деятельности Бюро расследований. Наиболее характерной ее чертой стало принятие новой концепции поведения в условиях «нормального» политического развития и эйфории показного благочестия на верхних этажах государственного здания. Дэвид Вильямс в статье «Истоки системы политического шпионажа», опубликованной в ведущем историческом журнале США в декабре 1981 г., писал: «Как глава Общего сыскного отдела, Гувер обнаружил, что конгресс и президент будут терпимо относиться к антирадикальной деятельности Бюро расследований, если его усилия направлены на подавление выступлений диссидентов. В то же время Гувер осознал важность проведения всех операций в обстановке полной секретности. После депортаций начала 20-х годов он проникся уважением к законной процедуре, по крайней мере на словах, и хорошо усвоил ту истину, что, если Бюро расследований вовлечено в деятельность, несовместимую с конституционными установлениями, все расследования должны быть засекречены... Таким образом был создан важный прецедент. В последующие 50 лет опасение оказаться в поле зрения публики стало основным, если не центральным элементом в процессе формирования курса ФБР в вопросах внутренней безопасности. Если Бюро приходит к заключению, что операция пройдет «благополучно» и обеспечит доступ к важной информации, то все вопросы о ее законности и совместимости с курсом политического руководства страны отходят на задний план, игнорируются. Так, несмотря на то что указание Стоуна, сделанное в 1924 г., заставило Бюро, по крайней мере временно, отказаться от агрессивной расследовательской тактики, эта директива не привела к прекращению слежки ФБР за вполне законной политической деятельностью»16.
      А ведь и в самом деле не привела, но суть состоит не в непослушании Гувера и не в отсутствии должного контроля за ФБР со стороны конгресса или правоохранительных органов. Правильная оценка всех модернизаций полицейской машины США невозможна без учета главных тенденций в социально-политическом развитии как в национальном, так и в глобальном масштабе. Ведь период становления федеральной службы политического сыска приходится как раз на те годы, когда весь мир озарили сполохи величайшего революционного взрыва, потрясшего в октябре 1917 г. устои всего буржуазного общества. За короткий срок Бюро расследований удалось обеспечить за собой важную роль в системе государственных учреждений США, классовая функция которых состояла в том, чтобы защищать привилегии монополистической буржуазии и держать «в узде» силы, которые уже одним своим существованием бросали вызов ее господству.
      Во второй половине 20-х годов, в период либерального «пробуждения», стало модным говорить и писать о пережитой вспышке полицейского террора и политической нетерпимости как о трагикомичном по стилю рецидиве национального ослепления наподобие «охоты за ведьмами» в колониальном Массачусетсе. Полные нравственного негодования, либеральные критики выражали надежду, что здравый смысл победил окончательно и бесповоротно, а «наваждение» 1917 — 1923 гг. навсегда кануло в Лету и должно быть вычеркнуто из писаной истории США. Лишь очень немногие тогда отдавали себе отчет в том, что после победы социалистической революции в России и отзвука, который она получила в международном масштабе, весь мир стал иным. Буржуазия повсюду тоже стала другой. Об этом писал В. И. Ленин в 1920 г., подчеркивая, что характерный признак необратимых перемен в политике правящего класса в странах капитала выявляет себя в переносе им центра тяжести на насильственное подавление оппозиции слева, демократических народных движений17.
     
      Глава 3 Комментарии к «новому курсу»
     
      Кто интриговал и боролся против движения
      народа к демократии в дни «нового курса»?
      Лак А. Измена родине. М., 1951, с. 396
     
      Расчеты и просчеты
      «Доктрина Стоуна», формально освободившая Бюро расследований от наблюдений за политической благонадежностью американцев, была впервые открыто нарушена летом 1932 г., когда президент Герберт Кларк Гувер поручил Эдгару Гуверу расследовать причины, вызвавшие знаменитый поход ветеранов первой мировой войны на Вашингтон1. После изгнания из столицы силой оружия безработных ветеранов, которые пришли просить помощи у конгресса, правительство остро нуждалось в оправдании своих действий в глазах общественного мнения. С точки зрения администрации, Бюро расследований превосходно справилось с задачей: его доклад возлагал всю вину за «бесчинства» в Вашингтоне на происки «коммунистических заговорщиков» и «уголовников»2. Стало известно также, что сама идея расправы над полномочными представителями голодающей Америки под предлогом «засоренности» их рядов коммунистами была подброшена Герберту Гуверу Эдгаром Гувером3.
      Легко понять, почему негодование по поводу насильственного подавления народного протеста и неуклюжих уверток правительства чувствительно задело и ведомство Э. Гувера. Однако наивные представления о неполитическом характере Бюро расследований, якобы строго ограниченного в своей деятельности рамками борьбы с организованной преступностью, все еще были распространены весьма широко. Справедливости ради надо сказать, что в ту пору нелегко было докопаться до истины. Газеты пестрели захватывающими описаниями успешных операций Бюро против гангстеризма, внедрения новой техники расследования преступлений, которая вот-вот поставит-де уголовную мафию в безнадежное положение жалких дилетантов, обреченных на уничтожение в кратчайший срок. На смену эре романтического воспевания преступности, столь характерной для 20-х годов, пришла новая эра романтического воспевания борцов против преступности — талантливых и неустрашимых джи-менов (условное обозначение агентов Бюро расследований. — II. К.) и их наставника Эдгара Гувера4.
      В ушах многих еще звучали торжественные декларации о невмешательстве Бюро расследований в политику и высоких моральных требованиях, которые оно обязалось предъявлять к собственной деятельности. Много лет подряд Э. Гувер в публичных выступлениях не уставал подчеркивать абсолютную невозможность для Бюро преступить неписаный кодекс благопристойности. В 1929 г., например, выступая перед комиссией по ассигнованиям палаты представителей, Гувер объявил недопустимым для агентов Бюро заниматься подслушиванием телефонных разговоров. Он назвал подобный прием неэтичным и пообещал уволить немедля любого агента, который не сможет устоять перед соблазном прибегнуть к «неджентльменским» методам в своей работе. Никто еще не знал, что начиная с 1930 г. элементы «грязной» практики вновь заняли место в арсенале средств дознания Бюро расследований, а наблюдение за политической благонамеренностью отдельных граждан и общественных групп с помощью этих приемов вновь становилось повседневным, обыденным делом5.
      Однако эпизод с расследованием «дела» участников похода ветеранов на Вашингтон, чьи побудительные мотивы и намерения были ясны всей Америке, послужил первым тревожным напоминанием о событиях 1917 — 1923 гг., хотя до повторения старой истории было еще далеко. Вместо открытого выхода секретной полиции на авансцену политической жизни (что, судя по всему, было не за горами, если бы Г. К. Гувер просидел в Белом доме еще один срок) она вновь вынуждена была умерить свои притязания. Драматические события, связанные с обострением классовых столкновений в стране в 1929 — 1932 гг., содействовали перегруппировке политических сил, росту радикализма и в конечном итоге приходу к власти на волне народного протеста либерального крыла буржуазии, признанным лидером которого был Ф. Д. Рузвельт. Последний еще в ходе предвыборной кампании 1932 г. отверг реакционные методы управления страной, найдя их ненадежными и в сложившейся тогда ситуации чреватыми самыми рискованными последствиями для правящего класса.
      Став президентом, Ф. Рузвельт заявил в марте 1933 г. о намерении правительства быть покровителем всех классов, заботиться о благополучии «забытого человека» и не допускать незаконного ущемления его прав в угоду эгоистическим интересам олигархических групп. Реалистично мыслящие представители администрации «нового курса», ее глава не собирались приписывать всеобщее распространение мятежных настроений в стране козням «кучки подстрекателей»
      Новые веяния, по-видимому, породили слухи о шатком положении Э. Гувера и его предполагаемой отставке6 Трудно судить, насколько они были обоснованы, тем более что, какой бы ни была первая реакция ближайшего окружения Рузвельта в отношении персоны самого Гувера, в конечном счете силы, подпирающие эту фигуру, взяли верх7 На руку Бюро расследований оказалось намерение Белого дома осуществить обширную программу по борьбе с организованной преступностью, под предлогом которой правительство добилось от конгресса дополнительных средств на расширение деятельности федеральной полиции.
      Многие либеральные деятели высказывали в то время свои опасения, что потворство Рузвельта и Л. Хоу (ближайший сотрудник нового президента) ведомству Гувера будет иметь отрицательные последствия для демократических институтов8. Однако сочувственного отзвука эти речи в Белом доме не нашли. К тому же внешне все выглядело очень благопристойно. Кэри Маквильямс в своей книге «Охота за «ведьмами»» писал: «...тот факт, что правительству Рузвельта удалось остаться в стороне от крестовых походов против еретиков и непатриотов времен вильсоновской администрации, породил иллюзию о достижении нами (США. — 17. К.) уровня, при котором маловероятно возвращение к нецивилизованным методам политического руководства»9. Эта иллюзия всячески подогревалась руководством Федерального бюро расследований. Э. Гувер публично заявил, что ФБР своей основной задачей считает защиту гражданских прав и свобод американцев, включая тех из них, против которых как правонарушителей имеются серьезные улики. В самых сильных выражениях было подтверждено, что обязанности ФБР кончаются установлением фактов и передачей их судебным инстанциям. «ФБР, — говорил ГувеР — не вторгается в область отношений между рабочими и предпринимателями... Сведения, которыми оно располагает, не могут стать достоянием частных лиц или частных корпораций»10.
      Существовала вместе с тем и другая сторона этого показного благочестия. Совсем не случайно шеф ФБР выпячивал нейтральность секретной службы в конфликте труда и капитала: в прессу стали просачиваться сведения об осуществлении федеральной секретной полицией своеобразного методического руководства промышленным шпионажем, с особым усердием насаждавшимся в 30-х годах частными корпорациями11, с использованием целой армии наемных агентов. Спрос на услуги частных сыскных агентств в период бурного контрнаступления рабочего класса на позиции капитала под лозунгом борьбы за трудовые реформы и признание профсоюзов достиг небывалых размеров. Одно лишь детективное агентство Пинкертона получило за свои «антирадикальные операции» от «Бетлехем стил корпорейшн» в 1933 — 1936 гг. свыше 25 млн. долл.12 Только за 1936 г., по самым грубым подсчетам, американские капиталисты израсходовали по крайней мере 80 млн. долл. на оплату шпионов, детективов, штрейкбрехеров, погромщиков и убийц13.
      В карательных акциях против движения рабочих за создание массовых профсоюзов повсюду угадывался знакомый почерк. Местным охранителям было бы не под силу организовать такую скоординированную травлю, с замысловатыми ходами, ловушками, ложными выпадами и провоцированием расколов в руководящем ядре вновь создаваемых производственных союзов. «Рабочее движение в Алабаме, — писал президент федерации труда штата в 1936 г., — подвергается атакам со всех сторон. Профсоюзных активистов избивают, запугивают и сажают в тюрьмы. Нашим собраниям стремятся помешать, а иногда их срывают. В ряде случаев профорганизаторов принуждают покинуть город»14. «... Вы не можете себе представить, какая слежка ведется за каждым нашим шагом, — писал в 1936 г. профсоюзный активист президенту местной организации союза рабочих электротехнической промышленности в Пенсильвании. — Наши телефонные разговоры подслушиваются, за каждым из нас постоянно следует «хвост», проделываются и другие вещи в том же духе»16.
      С особой тщательностью руководство ФБР заметало следы своего участия в подобных операциях. Рузвельт не потерпел бы шумного скандала. Однако известно, что частные детективные агентства и специальные отделы в административном аппарате крупных промышленных компаний не ощущали недостатка в людях, прошедших школу ФБР. Отставные «специалисты» по антирадикализму из многочисленных филиалов ФБР были желанными кандидатами на должности надсмотрщиков за политической благонадежностью рабочих и служащих на предприятиях. В 30-х годах «личная уния» между федеральной политической полицией и частным сыском получила санкцию свыше. Сам Гувер одобрительно относился к переходу агентов ФБР в царство частной инициативы16.
      Этот опыт после войны был весьма высоко оценен журналом «Бизнес уик» и рекомендован для более широкого распространения. В статье от 20 июля 1946 г. журнал ссылался на факт назначения Джона Бугаса, бывшего главы филиала ФБР в Детройте, на пост руководителя отдела трудовых отношений компании Форда, сосредоточившего в своих руках огромную власть17. Главной задачей Бугаса было оказывать противодействие Объединенному союзу рабочих автомобильной промышленности, добившемуся вовлечения в свои ряды сотен тысяч неорганизованных рабочих на территории автомобильных империй «Дженерал моторе», «Форд» и «Крайслер». Статья называлась «Ветераны ФБР»18 и имела многозначительный подзаголовок: «Деловой мир находит, что джи-мены великолепно подготовлены для работы на руководящих должностях на предприятиях...» В статье освещался процесс миграции агентов ФБР в сферу частного бизнеса и приводился длинный перечень имен бывших агентов ФБР, которые, подобно Бугасу, заняли аналогичные посты в административном аппарате различных корпораций.
      Среди самых именитых были названы У. Ларсон — советник по вопросам трудовых отношений корпорации «Дженерал моторе», Дж. Хэнсон, выполнявший примерно те же функции на заводах «Локхид эйркрафт» (Калифорния), и др. «Опыт, которым располагают бывшие агенты ФБР, — резюмировал журнал, — позволяет им... быть осведомленными обо всем, что делается в рабочей среде. С особой тщательностью они ведут наблюдение за коммунистической деятельностью»19. Таким образом, явление, которое буржуазная экономическая мысль с 30-х годов называет «революцией управляющих», понимая под этим создание широкого слоя администраторов корпораций, включало в себя в качестве составного элемента переход сотен бугасов, прошедших выучку в политической полиции, на положение членов элиты менеджеров ведущих промышленных и коммерческих фирм. Политический смысл этого превращения с циничной откровенностью раскрыл журнал «Бизнес уик».
     
      Старое русло
      В феврале 1935 г. Джон Фрей, вице-президент АФТ, человек самых реакционных убеждений, подготовил меморандум, названный им «Основы реорганизации трудовых отношений в промышленности». Цель меморандума — содействовать выработке взаимопонимания между рабочими и предпринимателями, находившимися в состоянии жестокой классовой войны. Поскольку меморандум предназначался для внутреннего пользования, его автор позволил себе называть многие вещи своими именами. Он писал: «... следует принять меры к заключению добровольных соглашений о сотрудничестве между предпринимателями и рабочими. В настоящее время ничего подобного в практике не существует. Вместо этого предприниматели и рабочие расколоты на два более или менее враждебных лагеря, движимые взаимным недоверием и антагонизмом. Обе стороны думают исключительно о своих собственных проблемах и сверх того ничего не желают знать»20.
      Положение действительно оставалось тревожным, несмотря на все меры, принятые в пожарном порядке правительством Ф. Рузвельта. Поляризация классовых сил углублялась: промышленные центры США охватывало мощное стачечное движение, в нарастающем темпе благодаря стихийному порыву снизу проходила кампания за вовлечение в профсоюзы миллионов неорганизованных рабочих. В АФТ, руководители которой всячески тормозили этот процесс, возник острый конфликт между сторонниками консервативной цеховщины и теми, кто выступал за демократизацию тред-юнионов, за сближение их с основной массой рабочего класса и превращение в активный фактор политической жизни. Продолжалась борьба безработных, не улеглось брожение в фермерских округах.
      Выросла сознательность рабочего класса, в его рядах сильнее выявилось желание порвать с хвостизмом в политике, искать новые формы организации и борьбы. Тон стало задавать левое крыло рабочего движения, повысилось идейное и организующее влияние Коммунистической партии. Джордж Саул, известный американский публицист, в своей книге «Грядущая американская революция», вышедшей в 1934 г., писал, что 30-е годы в США следовало бы назвать «потенциально революционным периодом»21. Общее положение в стране он охарактеризовал в следующих словах: «В наши дни капитализм, как никогда ранее, приблизился к своему окончательному краху... Правящие классы обуял страх, их моральное состояние находится на крайне низком уровне. Они попросту не знают, что следует предпринять, и многие публично сознаются в этом»22.
      Уже вскоре после того, как «новый курс» вошел в силу, влиятельные круги буржуазии подвергли его критике, усмотрев в реформах причину активизации рабочего и демократического движения. Правительство Рузвельта начало испытывать всевозрастающее давление реакционных сил, сторонников крайних мер. Почта президента и министра труда Ф. Перкинс, поступающая из промышленных центров, содержала множество посланий с настойчивыми просьбами «подрезать крылья коммунистам и профсоюзным агитаторам», запретить забастовки и даже перекрыть все каналы связи с Советским Союзом, ибо там, как заявляли разного рода политические кликуши, находится конец невидимого бикфордова шнура, ведущего к горючему материалу внутри страны23. Многие авторы посланий-манифестов изливали свою тоску по старым временам, когда репрессивно-полицейский аппарат без оглядки на общественное мнение и Билль о правах мог восстанавливать «спокойствие и порядок» кулачными методами. «Я думаю, — писал Ф. Рузвельту некто О’Фаллон из Денвера, — тщательное расследование (силами ФБР, разумеется. — П. К.) даст возможность убедиться, что стачечники не являются патриотами по своему образу мышления и намерениям... Эти строки написаны законопослушным гражданином, который надеется, что федеральное правительство может одним ударом положить конец беспорядкам и наносимому ими ущербу для жизни и собственности граждан и что наказание будет достаточно суровым... Сделаем так, чтобы закон и порядок восторжествовали любым путем»24.
      Правительство конечно же не оставляло эти предложения без последствий, однако и не спешило показать себя сторонником теории «одного сокрушительного удара». Стремясь не давать повода для разочарования в широких кругах демократической общественности, на которые оно опиралось при проведении ряда важных экономических и социальных мероприятий, администрация Рузвельта предпочитала действовать осмотрительно. Она не только не афишировала свои планы, но и тщательно скрывала их. Небезынтересна в связи с этим одна деталь. Правительство дало понять через прессу, что сеть секретных информаторов, работавших на министерство труда, распускается, а приемы блокирования рабочего движения, применяемые во времена Гардинга, Кулиджа и Гувера, признаны непригодными26.
      Однако в действительности все осталось по-прежнему. Более того, в середине 30-х годов правительство США принимает решение о расширении и централизации системы тайного надзора за рабочим движением и политической оппозицией. Это произошло в тот момент, когда классовые столкновения в стране достигли высокого накала и фактически закончилось формирование нового прогрессивного профцен-тра — КПП, а у буржуазных лидеров появилось ощущение непрочности двухпартийной системы в связи с ростом популярности радикальных социальных программ и усилением тенденции к независимому политическому действию в массовых рабочих и фермерских организациях, в средних слоях.
      24 августа 1936 г. в 9 часов утра Э. Гувер, директор ФБР, был приглашен в Белый дом. По прибытии в резиденцию президента его немедленно препроводили в кабинет Рузвельта. Поприветствовав вошедшего, президент сразу же перешел к делу. «Я пригласил вас сюда, — сказал он, — чтобы попросить выполнить одно задание, которое надлежит держать в секрете». Из дальнейшего стало ясно, что Рузвельт, будучи обеспокоен ростом опасности справа (со стороны ряда профашистских организаций и агентуры германского нацизма в США) и слева (главным образом со стороны Компартии), желал быть лучше осведомленным о положении на обоих флангах. Президент был лаконичен и вместе с тем уклончив. Он не выдвигал никаких
      конкретных предложений, как бы приглашая своего собеседника сделать это. И хотя Гувер с полуслова понял, чего от него хотят, он, стараясь попасть в тон президенту, продемонстрировал высшую предупредительность в отношении конституционных порядков. «Я сказал ему, — отмечал Гувер в своей записи беседы, — что в настоящее время в США нет правительственного учреждения, которое осуществляло бы подобное всеобщее дознание...» ФБР, жаловался Гувер, бессильно что-либо сделать: членство в Коммунистической партии не является нарушением закона. Вот если бы президент предоставил ему специальные полномочия для ведения подобного рода расследования...26
      Никто не мог бы упрекнуть ГУвера в излишней навязчивости и в стремлении подстегнуть события. Субординация также была соблюдена. Президент первым обратился с просьбой, следовательно, контрпредложение о легализации политического сыска и сосредоточении всех его нитей в руках ФБР должно было восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Однако Рузвельт дал понять, что он не согласится с планом, у которого слишком много сомнительных сторон. Высказавшись в том духе, что «вопрос так или иначе должен быть решен», президент в то же время прозрачно намекнул на нежелание ставить свою подпись под официальным указанием на этот счет и предложил Гуверу изыскать иные возможности для возобновления тайной политической слежки на «законных основаниях». И снова ответ был готов немедленно. Гувер, разумеется, знал «выход». Он сослался на возможность проведения расследований по специальному запросу государственного секретаря США. От президента требовалось только одно — предложить государственному секретарю К. Хэллу обратиться к ФБР с официальным письменным запросом... Рузвельт в принципе согласился с планом Гувера, но избрал такую процедуру, которая формально делала его непричастным к ней.
      25 августа Гувер был вновь вызван в Белый дом. На этот раз в кабинете Рузвельта он застал К. Хэлла. Президент в общих чертах высказал свои пожелания. Хэлл в свою очередь с готовностью выразил согласие гарантировать конституционное прикрытие принимаемых мер. Согласованное таким образом решение представляло собой устную директиву Рузвельта ФБР начать широкое негласное расследование деятельности оппозиционных политических партий и групп (в первую очередь коммунистов), которая, по мнению правительства, представляла угрозу для устоев существующей в США общественной и государственной системы. Хотя во время бесед Рузвельт весьма определенно высказался в том смысле, что вся собранная ФБР информация не может быть использована в качестве материалов для преследования, однако в отношении методов дознания никаких ограничений предусмотрено не было. Согласно секретной инструкции Гувера от 5 сентября 1936 г., агенты ФБР получили право использовать «любые источники информации»27.
      Через несколько лет у ФБР появились новые возможности для расширения политического сыска. В 1939 г. конгресс принял закон Хэтча, который не допускал приема на государственную службу лиц, чьи политические взгляды расценивались как нелояльные и предосудительные. Это ставило ФБР в положение главного эксперта в вопросах назначения на любую должность в учреждениях федерального подчинения — от рассыльного до министра. В том же 1939 г. Рузвельт дал директивное указание ФБР заняться расследованием деятельности, которую правительство рассматривало как «подрывную». Толкование этого понятия не имело определенных границ29. Еще через год конгресс проголосовал за печально знаменитый закон Смита о регистрации иностранцев, который предусматривал жестокие репрессии за «подрывную деятельность». В повседневной жизни закон был повернут против левых и прогрессивных политических групп и течений, выступающих с позиции критики системы социального и расового неравенства, критики капитализма.
      Наряду со складывавшейся благоприятной для него ситуацией в области законодательства ФБР приобрело влиятельного союзника в лице созданной в 1937 г. комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Штат советников и следователей КРАД был сформирован в основном из лиц, прошедших службу в ФБР. Среди них выделялась фигура Ри Уайтли, долгое время занимавшего высокие посты в политической полиции30. Первый глава комиссии, М. Дайс, выступив с антикоммунистической и антилиберальной программой, с призывом «к патриотам» добиваться разложения прогрессивных организаций31, от имени конгресса выдал своего рода индульгенцию ФБР. Добавим к этому, что еще в марте 1937 г. по предложению того же Дайса палата представителей рассматривала вопрос о необходимости расследования причин знаменитых сидячих забастовок в промышленности. Поскольку их организатором был Конгресс производственных профсоюзов, основной удар был направлен против него. Резолюция не прошла, но большое число голосовавших за нее косвенно подтвердило наличие сильных и крепнущих антирабочих настроений на Капитолийском холме. ФБР, имевшее свои собственные «глаза и уши» в конгрессе, могло уже тогда прикинуть с большой долей вероятности характер общего изменения обстановки. Необычайная шумиха, которая была создана вокруг комиссии Дайса, и паблисити, обеспеченное ей буржуазной прессой, говорили сами за себя.
      В деятельности комиссии, большинство членов которой представляли реакционный блок в конгрессе, выделялись три главных направления: антикоммунизм и антисоветизм, подрыв влияния КПП и, наконец, дискредитация «нового курса» 33. Один из членов комиссии Дайса, в будущем ее председатель, Парнелл Томас, прямо отождествлял «новый курс» с политикой Компартии34. Сам Дайс заявлял, что главной целью он ставит подрыв доверия к «новому курсу», который, по его словам, не сможет «устоять перед критикой»36. Следуя этой линии, Мэтьюс, главный эксперт комиссии, выступая в ноябре 1938 г., прямо связывал «новый курс» с «происками международного коммунистического движения»36.
      Руководство ФБР конечно же разделяло основные установки Дайса, Томаса и других, хотя, учитывая политическую ситуацию, не стремилось афишировать свои связи с комиссией, а в редких случаях даже могло пожурить ее за отдельные нарушения политического этикета37. Со временем эти второстепенные разногласия были сведены на нет и между ФБР и комиссией Дайса установились отношения, которые были охарактеризованы членом палаты представителей от штата Мичиган Миченером как тесное взаимодействие 38.
      Авторитетное подтверждение этому было сделано также супругой президента США Ф. Рузвельта Элеонорой Рузвельт. В своей автобиографии она писала: «Однажды мой муж и я получили секретный перечень организаций, которые рассматривались как комму нистические, подрывные или антиамериканские. Это был список, составленный ФБР для комиссии Дайса. Лица, которые участвовали в деятельности этих организаций или хотя бы делали взносы в кассу любой из них, ipso facto попадали под подозрение. Мы обнаружили, что среди тех, кто пожертвовал какие-то суммы, были министр обороны Стимсон, военный министр Нокс и мать моего мужа. Франклин и я страшно потешались по случаю того, что ее имя оказалось в этом списке; мы представили себе, как ужаснулась бы она, узнав, что пожертвованные ею пять или десять долларов в кассу, по-видимому, невинной благотворительной организации обеспечили ей место среди членов подрывных организаций, а она сама может ждать вызова в комиссию Дайса» 39. Добавим к этому, что и Стимсон и Нокс (оба республиканцы) принадлежали к числу наиболее консервативно настроенных членов рузвель-товской администрации.
      Комиссия Дайса совместно с ФБР создала определенный исторический прецедент, заключающийся в объявлении «непатриотами» больших групп людей, занесенных в «черные списки», которые оглашались на заседаниях КРАД и таким образом становились известными всей стране. Источником подобной информации могла быть только армия тайных осведомителей, большинство которых находилось на службе ФБР. Весьма показательно, что одним из первых свидетелей «со списком» руководящих деятелей КПП, отнесенных к числу «опасных красных», выступил в комиссии в августе 1938 г. вице-президент АФТ Джон Фрей. Он назвал фамилии 283 активистов КПП, которые, по его сведениям, были коммунистами40. Фрей не один год собирал досье на «прокоммунистически настроенных» активистов в профдвижении США, пользуясь при этом данными, поступающими как от своих «друзей» в новых союзах КПП, так и от профессиональных осведомителей ФБР. Хотя практика составления списков неблагонадежных лиц и вызова их в особое присутствие для дачи показаний, как мы могли уже убедиться, не была чем-то необычным для США, тем не менее на рубеже 40-х годов в нее были внесены существенные новшества. При сохранении средневековой техники она стала применяться в невиданных дотоле масштабах с охватом больших масс населения и не от случая к слзчаю, а методично и последовательно.
      Все возвращалось на круги своя. В начале 1941 г. правительство США подтверждает свою санкцию на использование ФБР всего арсенала средств тайного дознания в целях подавления левых течений в рабочем движении и пресечения их роста. Цинизм и антиконституционность такого метода покоробили даже некоторых видавших виды деятелей администрации. Выразил свое несогласие и министр юстиции Роберт Джексон, оставивший нам важный документ, который достаточно полно проливает свет на всю ситуацию. Ниже мы приводим его полностью как важное свидетельство того, что происходило за фасадом «нового курса» в момент, когда противоборство двух тенденций — либеральной и реакционной — во внутренней политике США достигло высокого накала41.
      29 апреля 1941 г.
      Меморандум президенту США
      Заместитель военного министра Паттерсон и помощник военного министра Мак-Клой вчера нанесли мне визит, которому предшествовала их встреча в субботу с м-ром Эдгаром Гувером.
      Я хотел бы привлечь к этому Ваше внимание, поскольку они заявили, что именно Вы дали «зеленый свет» сделанному ими предложению, которое кажется мне чрезвычайно опасным.
      Если быть кратким, предложение состоит в том, что в случае возникновения рабочих беспорядков ФБР разрешается вести их расследование более энергичными и свободными методами, чем это делалось до сих пор в соответствии с существующим законодательством и нормативными актами. Цель, преследуемая этим, — выяснить, не финансируются ли лидеры профсоюзов из иностранного источника.
      Паттерсон и Мак-Клой сетовали на то, что ФБР вынуждено проводить свои расследования в рамках закона, в то время как, по их мнению, обычные методы должны быть отброшены и агенты ФБР должны совершенно свободно разрешить себе подслушивание телефонных разговоров, похищение вещественных доказательств, производство арестов, обысков, использование звукозаписывающих аппаратов и т.д. и т.п.
      Моя позиция, в правоту которой я глубоко верю, состоит в следующем:
      1. Незаконные методы, могущие дать временный эффект, немедленно деморализуют министерство юстиции. Падение престижа министерства в глазах публики в годы Пальмера покрыло его несмываемым пятном позора и содействовало послевоенной коррупции, которая едва не привела к полному развалу министерства. Имея пять тысяч агентов, невозможно контролировать их деятельность, не руководствуясь определенными стандартами поведения.
      2. Они (Паттерсон и Мак-Клой. — J7. К.) предложили создать так называемые труппы самоубийц, которые вели бы расследования,
      применяя так называемые незаконные методы. Я сказал им, что министерство юстиции не будет этим заниматься, поскольку это означает нарушение законности, и что я не тот человек, который возьмется направлять всю эту деятельность...
      Может быть, где-то подобные группы и следует создать, но я конечно же не могу рекомендовать это. Я знаю, что военно-морская разведка уже ведет систематическое подслушивание разговоров, касающихся ситуации, связанной с деятельностью профсоюзов. Теперь незаконные методы настойчиво пытаются распространить повсюду.
      3. Я хорошо понимаю желание этих людей обнаружить какие-либо компрометирующие рабочих лидеров материалы. Однако я не думаю, что Ваша администрация может позволить себе стать на путь нарушения законов. Все равно это раскроется и станет причиной острого конфликта.
      4. Я считаю, что до тех пор, пока мы не столкнулись с более серьезной опасностью, мы должны использовать только законные средства дознания в тех случаях, когда речь идет о подрывных течениях в рабочем движении или в других массовых движениях.
      Если Вы не согласитесь с вышеизложенным, я все равно хотел бы услышать Ваше мнение по этому поводу.
      С уважением
      Роберт Джексон, министр юстиции
      С мнением Р. Джексона не согласились. Правда, он и сам не слишком настаивал на этом. Голос совести заглушил сомнительный довод «от личности»: реакционные эксцессы имеют своим источником чью-то злую волю или просчет. Однако в реальной жизни расширение деятельности репрессивного аппарата не происходило по прихоти отдельных твердолобых политиков, а знаменовало собой существенные смещения вправо политической линии правящего класса, напуганного нестабильностью экономической и политической обстановки и обеспокоенного неэффективностью принимаемых мер. Кое-кто из либералов сначала не принимал всерьез азартную игру ФБР в сверхподозрительность. Но горькое похмелье наступило очень быстро. Между прочим, в этом сказалось одно из удивительных свойств системы «черных списков»: если то или иное лицо каким-то образом оказывалось включенным в список «неблагонадежных», оно навсегда оставалось в нем и никакие перемены не в силах были изменить его своеобразный статус опального. Смятение, которое породила такая практика у либералов 30-х годов, можно было понять. Их отношение к новому росту влияния ФБР, приобретавшего характер неконтролируемого процесса, не могло быть однозначным. Еще не забылись репрессии 1917 — 1924 гг., что заставляло многих из них с опаской относиться к возобновлению практики, которая была осуждена как противоречащая конституции и Биллю о правах. Однако больше, чем врагов демократии, либералы боялись самой демократии, сделавшей заметный шаг вперед в борьбе с монополистической олигархией в период «красного десятилетия».
     
      Глава 4
      ФБР борется с «саботажем»
     
      Это старая-престарая история. Это история трагедии демократии, которая погребла сама себя, отказавшись от борьбы с реальным противником и способствуя распространению антикрасной истерии.
      Из выступления Вито Маркантонио в конгрессе 8 февраля 1943 г. — Congressional Record vol. 89, Pi. I, p. 729
     
      Свастика и орел
      Согласно устной директиве президента, полученной ФБР в августе 1936 г., оно должно было вести расследование движений ц действий, представляющих угрозу для «безопасности страны». Но если говорить о наличии реальной угрозы, то она исходила справа, от монополистической реакции, делавшей все возможное, чтобы нанести поражение «новому курсу», и с превеликой охотой поддержавшей расплодившиеся перед войной ультраконсервативные, полуфашистские и черносотенные организации, союзы и общества, более чем дружелюбно настроенные к нацизму. Большинство их обязано было своим появлением страху, тревоге, охватившим имущие классы в связи с радикализацией народных масс, и сочувствию определенных слоев буржуазии тем методам «оздоровления» обстановки, которые применил фашизм в Германии и Италии. К этому следует добавить, что в фашистских движениях американского образца находили выход консервативные умонастроения, которым, подобно вспышкам эпидемий инфлюэнцы, довольно часто подвержен американский обыватель. Внутренняя угроза проявлялась все отчетливее по мере укрепления многообразных связей монополистических групп США с военно-промышленной олигархией Германии и нацистскими главарями1. Это традиционное партнерство, подчеркивает американский исследователь Г. Колко, постоянно развивалось даже в годы войны, несмотря на формальный запрет. Вермахт извлекал для себя немалую выгоду из тайных контактов и коммерческих соглашений немецких фирм, работавших непосредственно на войну, с ведущими промышленными концернами США, находившимися к тому времени уже в остром конфликте с «третьим рейхом»2. Министерство юстиции США и ФБР ничего не сделали для пресечения этих контактов.
      Все сказанное выше во многом объясняет секрет жизнеспособности прогерманских групп, часть которых открыто провозгласила интересы нацистского рейха своими собственными и подчинялась руководству соответствующих отделов центрального аппарата нацистской партии в Берлине, а через них абверу и специальным службам германского МИДа3. Эти группы выступали за свертывание военной программы Рузвельта, за поражение лидера «нового курса» на выборах 1936 и 1940 гг., а впоследствии за выход США из антигитлеровской коалиции. Они оказывали прямую помощь питомцам адмирала Канариса и поставляли ценную информацию нацистским дипломатам.
      Но почему же эта такая опасная по своим возможным последствиям деятельность не встречала должного отпора? Может быть, здесь сказывалось влияние изоляционистской пропаганды? Это, безусловно, многое объясняет. Расчеты дипломатической службы США, вынашивавшей свои собственные планы в отношении Европы и не желавшей иметь трения с Германией? И это существенно. Однако были и другие очень важные причины.
      Эмигрировавший в США после прихода Гитлера к власти Альберт Гржезинский (в 20-х годах занимал высшие политические посты в Пруссии, Берлине, одно время был министром внутренних дел) в ноябре 1940 г. писал, что «американская публика все еще находится в неведении относительно тайного прогитлеровского механизма, действующего в США». Гржезинский особо указывал на разветвленную немецкую шпионскую и пропагандистскую сеть, функционирующую под руководством германских дипломатов, штат которых непосредственно перед войной необычайно разбух. Многочисленные германские консульства, писал Гржезинский, полностью контролируют деятельность прогерманских группировок в США. ФБР, как явствовало из статьи, не сумело или не пожелало найти противоядие этому явлению. А главное — широким слоям народа не было привито чувство опасности перед лицом тайных операций реально существующей «пятой колонны»4.
      Авторы исследований, написанных в недавнее время, широко использовав немецкие архивы, целиком подтверждают выводы Гржезинского6. Изменилось ли положение в годы войны? Ненамного. Видный юрист и правительственный чиновник, изучавший в составе специальной группы министерства юстиции в 1946 г вопрос о нацистском проникновении в США, писал: «До нашего расследования в большинстве официальных заявлений по поводу нацистского проникновения в Соединенные Штаты масштабы и значение нацистской деятельности недооценивались» 6. Едва ли нужны особые пояснения к тому, что пассивность ФБР в отношении пронацистских сил и пронацистской пропаганды сама по себе способствовала поддержанию опасного благодушия, в котором все еще находилась значительная часть американцев.
      В литературе, относящейся к истории ультраправых, профашистских движений в США, бытует сегодня выражение «группы ненависти», практически отражающее суть идейного багажа и морали больших и малых неофашистских образований вроде «черного легиона», «серебряных рубашек», существовавших в 30-х годах в США едва ли не повсеместно7. Особую активность проявлял так называемый Германо-американский бунд, основанный фактически в 1924 г. (под другим названием) и постоянно опекаемый центральным аппаратом национал-социалистской партии в Берлине8. Многие деятели Бунда одновременно являлись высокопоставленными членами партийной иерархии национал-социалистов (к ним относятся Фриц Джизибл, Джозеф Шустер и др.).
      К началу второй мировой войны Бунд насчитывал 200 тыс. членов, многие из которых работали в военной промышленности, служили в армии. Вербовка и подыскивание «крыши» для нацистских шпионов наряду с прогитлеровской пропагандой составляли основное содержание деятельности Бунда9. Его местные организации, как правило, были засекречены. Военная разведка нацистской Германии (абвер) специально ориентировала своих агентов в США на сотрудничество с членами Германо-американского бунда, в том числе и в проведении диверсионных актов10. Радиус действия штатных агентов абвера и их подручных был очень велик: один только Германо-американский бунд имел в дни Перл-Харбора около сотни отделений на американской земле11.
      Задолго до войны подлинным прибежищем профашистских элементов стал также и так называемый Христианский фронт, созданный детройтским католическим священником Чарльзом Кофлином. Псевдопо-пулистская демагогия лидеров этого движения была слишком прозрачна, чтобы скрыть его черносотенное нутро. Движение быстро эволюционировало в сторону фашизма. Лидеры движения официально признали идеалом общественного устройства США «путь Франко»12. Рассматривая «ось» Берлин — Рим — Токио как «величайший оплот против распространения коммунизма», вожаки Христианского фронта прилагали все усилия к тому, чтобы как можно большее число американцев отнеслось с «пониманием» к глобальной стратегии германского нацизма, к методам реализации его программы. В ожидании благоприятного момента для фашистского путча в США лидеры фронта делали упор на военные приготовления (сбор оружия, тренировка в стрельбе и т. д.).
      Властям была хорошо известна как легальная, так и нелегальная деятельность этой организации. В министерство юстиции, как свидетельствует Г. Хоук, автор работы о действиях профашистских элементов в США в годы войны, лично убедившийся в этом, приходило огромное количество писем антифашистов, информировавших о нравах и художествах паствы преподобного Кофлина13. Однако ФБР равнодушно внимало этим предостережениям, хотя данных о том, что Христианский фронт своими действиями ставит себя вне закона, было предостаточно. Однажды агенты ФБР застали несколько членов Христианского фронта за тренировкой в стрельбе. Мишенью служил портрет президента Рузвельта14.
      Любопытная закономерность: чем ближе был момент вступления США во вторую мировую войну, тем больше в стране появлялось реакционных, антирабочих и антикоммунистических групп, партий и объединений. Их члены не только припасали оружие, чтобы в подходящий момент пустить его в ход. Руководствуясь инструкциями абвера, они разнюхивали военные и дипломатические секреты США, организовывали акты саботажа и диверсий, рассчитывая нанести урон делу снабжения военными материалами стран, воюющих с Германией15. И все это сходило с рук. Ни ФБР, ни министерство юстиции не видели повода для вмешательства. Волей-неволей, как показал в своей известной книге «Комната 3603» Монтгомери Хайд, английской контрразведке пришлось взять на себя заботы по выявлению и обезвреживанию центров агентурной деятельности держав «оси» на территории США.
      О деятельности ФБР в связи с нацистским проникновением в США накануне войны красноречиво свидетельствуют секретные депеши временного поверенного в делах Германии в Вашингтоне Ганса Томсена, который держал в своих руках важные нити прогерманской интриги и информировал о всех ее перипетиях ведомство на Вильгельмштрассе в Берлине. Еще в мае 1940 г., в самом начале прогерманского пропагандистского наступления, Томсен выражал серьезную тревогу по поводу действий своих секретных агентов, опасаясь, что они могут натолкнуться на контрмеры «американской секретной государственной полиции». Он писал даже о возможных провалах16. Однако 19 июня 1940 г. Томсен сообщил о благополучном завершении первой стадии «пропагандистской кампании против интервенционистской политики Рузвельта»17. «Я хочу доложить о том, — доносил он, — что эта пропагандистская кампания проводилась успешно, как мы и предвидели... В результате применения различных методов камуфляжа и соблюдения нашими агентами чрезвычайной осторожности, — продолжал он, — можно надеяться, что до сегодняшнего дня американские власти не обнаружили ничего такого, что они могли бы использовать против нас. Во всяком случае, мы до сих пор не наблюдали никаких признаков этого»18.
      В промышленных центрах фашистские агенты использовали так называемую Национальную рабочую лигу, вобравшую в себя ряд реакционных организаций и не скрывавшую своих прогитлеровских симпатий. Все эти организации действовали почти открыто, можно сказать, под боком ФБР, которое не чинило им особых препятствий19. Время от времени ФБР совершало превентивные рейды против подпольных фашистских групп (главным образом в Нью-Йорке). Однако, имея достаточно оснований для более решительных контрмер (были, например, обнаружены склады оружия), ФБР обычно ограничивалось внушением. Американский публицист Джон Карлсон, с целью разоблачения фашистской агентуры проникший в ее ряды, пишет в своей книге, что «имена вожаков, действовавших из-за кулис, остались никому не известными»20.
      Судьба Национальной рабочей лиги неплохо иллюстрирует терпимость ФБР по отношению к пронацист-ским элементам. В годы войны ее лидеры не только продолжали обработку общественного мнения в духе геббельсовской пропаганды, но и засылали своих людей на крупные промышленные предприятия, где те, орудуя под флагом защиты привилегий белых рабочих, сеяли расовую рознь и недоверие среди братьев по классу. Выступая против военной программы правительства, Национальная рабочая лига опиралась на сотрудничество с ку-клукс-кланом, который в свою очередь в августе 1940 г. установил деловой контакт с Германо-американским бундом21. Альянс этих организаций, базирующийся на общности их идейной позиции и политической линии, в ряде случаев привел к срыву неотложных военных заказов22. Лишь в 1944 г. трое главарей лиги (Сейдж, Лимэн, Олдермен) предстали перед судом по обвинению в организации беспорядков. Однако дело вскоре было прекращено по чисто формальным мотивам. Г. Хоук пишет: «Многие из секретов, которыми они располагали, так и останутся нераскрытыми: слишком быстро окончился процесс. Откуда они получали деньги? Оплачивали ли чикагские промышленники (настроенные прогермански. — Л. К.) счета за саботаж на заводах, а также за попытки нарушить непрерывность производства? Все это теперь покрыто мраком неизвестности. Совсем не исключено, что люди из Национальной рабочей лиги действуют и сейчас... Никто этого не знает. Расследование не состоялось...»23
      Еще весной 1937 г. президент Рузвельт предложил ФБР серьезно заняться деятельностью Германоамериканского бунда, связанной с подготовкой фашистских боевиков. ФБР действовало «с прохладцей», избегая противоборства с главными силами движения. Вплоть до вступления США в войну, констатирует Дон Уайтхед, дело практически не сдвинулось с мертвой точки24. Известный американский публицист Л. Фара-го отмечает, что даже после издания 6 сентября 1939 г. специальной директивы Рузвельта, возлагавшей на ФБР ответственность за борьбу со шпионажем и диверсиями, иностранным агентам (японским и германским) было позволено «действовать почти безнаказанно»25. Что же касается бунда, то формально он был распущен летом 1942 г., но фактически продолжал существовать, «перевоплотившись» в разного рода общества с самыми что ни на есть невинными и патриотическими названиями. Между тем газеты сообщали об актах саботажа на заводах и фабриках, на железных дорогах, о таинственных авиационных катастрофах и пожарах на американских судах в открытом море. Снисходительность ФБР к профашистским группам дорого обходилась союзникам.
      Почему все это могло произойти? Близость руководства ФБР к германофильской партии в конгрессе, в кругах финансово-промышленной буржуазии, бесспорно, во многом объясняет пассивность этого ведомства в борьбе с подрывной деятельностью пронацистских элементов. Но это еще не все. Со временем выяснилось и документально было подтверждено, что вплоть до Перл-Харбора, т. е. до декабря 1941 г., ФБР находилось в тесных, «дружественных» контактах с полицейским ведомством «третьего рейха», а сам Гувер подарил свою фотографию его главе по личной просьбе последнего. Это случилось за месяц до нападения на Польшу27.
      Конечно, многочисленные фашистские группировки были страшны не столько сами по себе, сколько тем, что во многих местах с ними все теснее сотрудничали представители финансово-промышленных кругов, тайно подкармливавшие доморощенных нацистов. Им отводилась особая роль в стратегических планах наиболее консервативных сил правящего класса. Последние предусматривали возможность ликвидации буржуазной демократии в традиционной для США форме — путем насильственного устранения правительства «нового курса» и узурпации власти крайне правыми элементами.
      Небезынтересно отметить, что сразу же после победы Рузвельта на выборах 1936 г. в Нью-Йорке имела место секретная встреча между лидерами фашистских групп и консервативными представителями делового мира, которые пришли к соглашению относительно способов «фашистского действия». В декабре 1938 г. в том же Нью-Йорке в отеле «Уолдорф-Астория» состоялось еще одно примечательное собрание. На этот раз оно носило вполне официальный характер ежегодного съезда нью-йоркской Торговой палаты. Но его участников интересовали отнюдь не только коммерческие вопросы. Особое оживление вызвало выступление известного своими профашистскими настроениями отставного генерал-майора Джорджа Ван Хорн Мозли, который, обвинив либеральную администрацию «нового курса» в потворстве «внутреннему Bpaiy», пригрозил сторонникам прорузвельтовского курса кровавым террором невероятной силы. Речь Мозли нашла горячий отклик. Аплодисменты аудитории, разумеется, вовсе не были вызваны ораторским искусством Мозли, а служили одобрением того, что крылось за его словами. В течение ряда лет в прессу просачивались сведения о подготовляемом крупной буржуазией заговоре против Рузвельта и «нового курса». В автобиографии, опубликованной в 1959 г., промышленный магнат Корнелиус Вандербильт писал, что после новой победы Рузвельта на выборах 1940 г. группа бизнесменов пыталась организовать похищение президента и добиться изменения политического курса страны28. По примеру комиссии Дайса на эти «мелочи» ФБР попросту закрывало глаза. Избрание же коммуниста на руководящий пост в профсоюзе немедленно вызывало у него враждебную реакцию.
      Органы юстиции США с конца первой мировой войны в делах, касающихся безопасности государства, формально руководствовались концепцией «ясно выраженной, реальной опасности» (clear and present danger), предложенной в свое время членами Верховного суда У. Холмсом и Л. Брандейзом. Согласно этой концепции, правительство США имеет право ограничить политические свободы, и в частности свободу слова, если в определенных чрезвычайных обстоятельствах (таких, как война) они могут нанести ущерб интересам нации. В свое время ФБР и судебные власти использовали эту концепцию в качестве правового обоснования репрессий против социалистов, коммунистов, членов ИРМ и т. д. Такому толкованию первой поправки к Конституции США был обязан своим заточением в тюрьму в 1919 г. Ю. Дебс, выступавший с пропагандой идей социализма и мира.
      Однако накануне второй мировой войны, когда угроза национальным интересам страны стала и в самом деле реальной, когда внутреннюю безопасность подрывали происки профашистских сил, власти оказались инертными, медлительными, а порой незрячими. Конгресс, прекрасно осведомленный обо всем, что касалось профашистских групп, занял по отношению к ним позицию, похожую на попустительство. Объяснения этому следует искать в том, что каждая попытка заглянуть за кулисы черного бизнеса обнаруживала там следы присутствия чрезвычайно влиятельных сил, таких, например, как газетный трест Херста, отдельные монополистические группировки, связанные с германским капиталом давними связями, и т. д.29 В свою очередь ФБР... Впрочем, вот что пишет Хоук: «Конечно же ФБР очень ревниво относилось к сохранению своей репутации среди конгрессменов. Оно было озабочено проблемой финансирования своих операций. Это диктовало необходимость добиваться дружественного расположения со стороны конгресса. Поэтому-то ФБР было не заинтересовано в доведении до конца расследований об антигосударственной деятельности...» прогерманской агентуры. Яснее не скажешь.
      ФБР находит... себя
      Двойной стандарт в линии ФБР ярче всего проявился в его отношении к антифашистскому движению. Интимные связи американских промышленных концернов с германской военной машиной и японскими милитаристами не вызывали никаких подозрений у бдительных стражей безопасности США. ФБР не мешало американским экспортерам снабжать военными материалами фашистские державы в Европе31, продавать японской армии грузовики, на которых она продвигалась в глубь Китая32. Напротив, тот факт, что коммунисты, а вместе с ними и вся демократическая общественность выступали с инициативой движения помощи испанским антифашистам, был истолкован Бюро чуть ли не как акт измены.
      Тысячи и тысячи американцев изъявили готовность вступить в армию республиканской Испании. Нельзя не согласиться с автором работы об американских интербригад овцах, когда он пишет: «Они были движимы самыми высокими чувствами. Их концепция человеческой морали не имела ничего общего с той циничной моральной концепцией, которая вызвала к жизни эмбарго, наложенное американским правительством на поставки оружия республиканской Испании в январе 1937 г.»33. Удивительно ли, что ФБР, глядевшее сквозь пальцы на распространение пронацистского влияния, установило пристальную слежку за общественными группами, принимавшими участие в формировании батальона имени Линкольна, представив эту инициативу антифашистов как разновидность заговорщической деятельности коммунистов, как стремление кучки «агентов Коминтерна» взбаламутить народ, заразив его мятежным антиправительственным духом, и т. д.34 В штаб-квартире ФБР было заведено специальное досье на выдающегося американского прозаика Эрнеста Хемингуэя, после того как он 4 июня 1937 г. на съезде американских писателей в нью-йоркском «Карнеги-холле» заявил, что госдепартамент США, поддавшись влиянию фашистов, пытается извратить суть событий, приведших к гражданской войне в Испании. Этого оказалось достаточно, чтобы вплоть до самой смерти Хемингуэя в 1961 г. за ним велась слежка на предмет выяснения его «сопричастности к коммунистической деятельности». Эдгар Гувер лично следил за наполнением досье автора «Фиесты» и «Прощай, оружие»35. За выражение симпатий к Испанской республике к категории «неблагонадежных» был отнесен и Альберт Эйнштейн.
      Центр антифашистской мобилизации находился в Детройте. Здесь открыто проводилась организационная подготовка к отправке добровольцев-интернацио-налистов в Испанию. И хотя досье детройтского филиала ФБР (во главе которого стоял известный читателю Бугае) распухло от различных материалов, касающихся формирования батальона имени Линкольна, те, кто решил оказать помощь республиканцам в деле спасения демократии в Испании, не делали из этого секрета. Их цели были благородны. Иное дело — ФБР, создавшее вокруг детройтского центра двойное кольцо слежки и нарочитой таинственности. Вкупе с реакционной печатью и госдепартаментом ФБР старалось дискредитировать все движение и сорвать отправку волонтеров антифашистской армии. Но в целом в 1937 г. ведомство Гувера все еще в основном ограничивалось слежкой и сбором информации. Это был год небывалого подъема массового рабочего движения, крупнейших сидячих забастовок, роста организованного движения безработных.
      Однако после того как остатки батальона имени Линкольна, мужественно сражавшегося в Испании, вернулись домой, положение изменилось. Реакция подняла голову. В рабочем движении дали себя знать внутренние конфликты. Сложные перипетии развития международных отношений после Мюнхена привели к серьезным разногласиям в демократических слоях, чем не преминули воспользоваться антисоветчики и антикоммунисты всех мастей. Появились симптомы, напоминавшие начало новой вспышки антирадикальной истерии. Ее провоцировали определенные круги буржуазии. В министерстве юстиции США у них нашлись единомышленники, и притом очень влиятельные. У многих возникли ощущения возврата в обстановку, предшествовавшую «пальмеровским» налетам. Они укрепились, когда министр юстиции Фрэнк Мэрфи, выступая в конце ноября 1939 г. на пресс-конференции, дал понять, что не исключена возможность принятия крутых мер против левых в общегосударственных масштабах и что агенты ФБР уже некоторое время готовят для них «сюрпризы». Вскоре все смогли убедиться в том, что либерал Ф. Мэрфи руководствовался не одним только желанием угодить консерваторам. Предупреждение министра юстиции одновременно послужило и своеобразным сигналом аппарату принуждения начать новый раунд преследований левых3.
      6 февраля 1940 г. в 4 часа утра ФБР произвело налеты на квартиры нескольких десятков коммунистов и демократов в Детройте и Милуоки, о которых было известно, что они активно участвовали в сборе средств помощи республиканской Испании и формировании батальона имени Линкольна. Одновременно был совершен рейд на штаб-квартиру организации «Ветераны батальона имени Линкольна» в Нью-Йорке. Группа людей, арестованных агентами ФБР в Детройте без каких-либо оснований, некоторое время содержалась в тюрьме38. Этот инцидент произошел тогда, когда в Европе уже занялся пожар мировой войны, развязанной теми же силами, которые не удалось остановить в Испании. Месть международного фашизма борцам против зверств и агрессии была совершена руками администрации, отвергавшей фашистские методы как аморальные, противозаконные и противоречащие христианским традициям. Было над чем задуматься.
      ФБР не избежало критики. Э. Гувер немедленно приписал ее проискам коммунистов, хотя в общем хоре несогласных громко звучали голоса сенаторов Ф. Норриса и Р. Вагнера, историка М. Бирд и других видных буржуазных политических и общественных деятелей, республиканцев и демократов. Сенатор Норрис говорил, что следствием необоснованных и безответственных действий ФБР в отношении левых будут розыски «красных» шпионов за «каждым пнем и во всех клозетах...»39. Газета «Милуоки джорнэл» писала:
      «Тактика людей Гувера заслуживает самого резкого осуждения. Создается впечатление, что применяются методы гестапо, которое может упрятать людей за решетку, оклеветать их и вообще сделать со своими пленниками все, что пожелает... Почему нужно было арестовывать людей в 4 часа утра, если их не трудно было разыскать в любое время в течение дня? Чем вызвано столь жестокое обращение, когда на человека надевают наручники, хотя он не подает никаких признаков сопротивления? Не намерен ли директор Гувер и его люди создать атмосферу военной истерии? Или это обычное проявление тенденции драматизировать аресты?»40
      Неожиданно резкий удар по престижу ФБР нанесла сенатская комиссия по юридическим вопросам, куда входили сенаторы Р. Вагнер, Б. Уиллер и др. В докладе комиссии содержалось знаменательное во всех отношениях заявление о том, что политическая полиция прибегает к порочной практике, проявившейся в возобновлении системы слежки за людьми, «которые не совершили никаких преступлений, но чьи политические убеждения расцениваются должностными лицами из учреждений, ответственных за поддержание правопорядка, как предосудительные» 4 Здесь слышался упрек в адрес ФБР за ревизию «доктрины Стоуна», и Эдгар Гувер должен был его отнести прежде всего на свой счет. Видный прогрессивный деятель, член палаты представителей Вито Маркантонио в своем выступлении показал связь между активизацией ФБР в борьбе против левых сил и ростом угрозы со стороны внутренней реакции. По его словам, действия ФБР подготовляли почву для генерального наступления на гражданские права, для политики террора, осуществляемой путем «инвентаризации опасных граждан» 42. Его опасения разделяли в то время очень многие прогрессисты в конгрессе. Сенатор Норрис в открытом письме новому министру юстиции Джексону также потребовал обуздать ФБР и провести расследование его деятельности43.
      Критика была достаточно сильной, чтобы заставить Джексона отказаться от поддержки обвинения против арестованных антифашистов , и они вскоре были освобождены из-под стражи. Однако министр юстиции отклонил требование о расследовании нарушений закона, имевших место в связи с детройтским эпизодом. Позиции Эдгара Гувера оставались прочными. Шеф политической полиции к тому времени завоевал такой авторитет в высших сферах, что отдельные наскоки не могли быть для него опасными. 16 марта 1940 г. на ежегодном обеде в честь корреспондентов, аккредитованных при Белом доме, присутствовавший здесь Гувер удостоился особого внимания со стороны президента Ф. Рузвельта. Новость молниеносно разнеслась по столице.
      Почувствовав, что удалось благополучно и без ощутимых потерь миновать пороги, Эдгар Гувер принялся за обработку общественного мнения в духе, отвечающем намерениям реакции. При этом он не отказал себе в удовольствии свести счеты с непочтительно отозвавшимися о нем самом и ФБР критиками. Целясь в них, Э. Гувер преподнес такие образчики антидемократических и антилиберальных формул-клише, которые прочно вошли в лексикон реакционных политиков от Дайса до Дентона и Бакли. Требования гласности и уважения конституционных прав Гувер квалифицировал как словесное прикрытие «антиамериканизма», как стремление «выбросить за борт» национальные святыни Америки и предать их осмеянию46. Над всем этим доминировал призыв к особой бдительности в отношении передовых идей, пропаганды знаний, социальной критики. 23 сентября 1940 г., выступая с трибуны съезда Американского легиона в Новой Англии (здесь сосредоточено много учебных заведений), Гувер предложил свое определение допустимых пределов духовной свободы для стопроцентного американца. «Интеллектуальная свобода, — говорил он, — является нашим величайшим достоянием. Интеллектуальная вольность и дебоширство являются чертой антиамериканской. Пришло время, дав выход справедливому негодованию, разоблачить дебоширов...»
      Однако кто же призван определять границы между интеллектуальной свободой и преступным вольнодумством? Где тот критерий, который позволит отличить конституционный образ мышления от «дебоширства» и «красной ереси»? По убеждению Гувера, не было ничего проще найти верную позицию. Стоило только сопоставить спорные идеи с идеологией и практикой таких организаций, как Американский легион и «Дочери американской революции». Их-то Гувер и объявил истинными жрецами патриотизма и хранителями духовных ценностей «американской системы»48.
      Итак, благополучие страны — в застое, в спасительной неподвижности, в способности противостоять тем мощным импульсам к переменам, которые приносят развитие современных научных знаний, общественная практика, меняющийся окружающий мир. В июне 1941 г., выступая в Теннесси, Гувер поставил точки над «i», обозначив круг неблагонадежных лиц, которых американцам следовало остерегаться, дабы сохранить существующие в США порядки: главная угроза исходит от радикалов и коммунистов. Серьезную угрозу Гувер усмотрел также в проникновении яда «псев до либерализма» в интеллектуальную среду США, представители которой, по его словам, в ложном ключе трактовали все действия ФБР и тем самым снижали сопротивляемость американцев «разрушительным» идеям коммунистов. «Кого натравливают на нас (на ФБР. — П. К.) эти люди? — вопрошал Гувер. — Тех, кому мы больше всего доверяем, учителей школ и преподавателей высших учебных заведений, писателей, жиреющих на гонорарах, которые выплачивает им американский народ, и воспитывающих своих читателей в духе классовой ненависти и недовольства, болтливых политиков, одной рукой скребущих голоса избирателей, а другой размахивающих флагом псевдолиберализма, и самое худшее — некоторых служителей господа бога, во всеуслышание признающих за коммунистами право разрушить Америку и ее богобоязненный образ жизни... Само слово «либерализм» представляет собой нечто такое, с чем следует быть чрезвычайно осмотрительным и осторожным в эти тревожные дни, которые переживает нация. Мы должны пробудиться!»49
      Многое в ту пору Гувер недоговаривал. Он не решился, например, открыто присоединиться к реакционной группировке в конгрессе, обвинявшей правительство Рузвельта в благожелательном отношении к «красным». Это за него сделали политические лоббисты ФБР в конгрессе. Член палаты представителей республиканец У. Диттер воспользовался пропагандистскими речами Э. Гувера как шпаргалкой для своих антирузвельтовских выступлений перед аудиторией, в одобрительной реакции которой он мог быть уверен, как в самом себе. 6 сентября 1940 г. на собрании магнатов электропромышленности Пенсильвании он говорил о либералах как о «пятой колонне», подрывающей единство нации: «Маскируясь различными лозунгами и ловкими фразами вроде «либерализм», «общественные идеалы», они коварно втираются в доверие к миллионам американцев и все больше подчиняют себе наш национальный образ мышления... К ним охотно тянется самая многообещающая часть молодежи. Им предоставили ряд самых почетных мест в мире науки. В опасных пропорциях они были допущены в правительственные учреждения, и сделано это было не по злому умыслу, а из самых добрых побуждений. В самом деле, некоторые пекущиеся о благе страны деятели (намек на президента. — ГГ. К.) стали рассматривать их (либералов. — ГГ. К.) как опору в проведении правительственной политики. В этом таится огромная опасность»50. Заимствуя у Э. Гувера идею о близости либерального реформизма с «экономическим материализмом» К. Маркса и его последователей в Советском Союзе, Диттер призывал объявить непатриотическим деянием пропаганду перемен, критику социальных язв капитализма. Тезис о заморском, «внеамериканском» источнике социально-критического поветрия был, как известно, коньком директора ФБР51.
      Некоторые члены кабинета Рузвельта по меньшей мере с сомнением относились к пропагандистским упражнениям шефа ФБР, однако сам хозяин Белого дома не делал попыток сдержать этот поток антикоммунистических пошлостей. Президент США считал небесполезным в то время идейно «обезвредить» радикальные движения и тем самым локализовать их влияние, хотя в его планы, по-видимому, не входили такие действия, которые восстановили бы против правительства широкие демократические слои народа, рабочие массы, либеральную интеллигенцию. Не желая выпускать из своих рук политическую инициативу, Рузвельт вынужден был считаться с их поддержкой.
      С другой стороны, нельзя не учитывать, что правительство «нового курса» испытывало все усиливающееся давление консервативных элементов. В конгрессе выявились серьезные разногласия по вопросам внутренней и внешней политики. Либеральное социальное законодательство «нового курса» конца 30-х годов, филиппики в адрес монополий, с которыми выступал сам президент, ускорили оформление антирузвельтов-ского крыла правящей партии, следствием чего было укрепление реакционного блока республиканцев и дик-сикратов, недовольных внутриполитическим и внешнеполитическим курсом правительства. Двигаться ли Америке по пути дальнейших либеральных преобразований или же свернуть на рельсы контрреформ и реакции? Так ставился вопрос в развертывавшейся политической борьбе, исход которой в конечном счете зависел от соотношения классовых сил в стране. В этой сложной ситуации президент предпочел не ввязываться открыто в политические дебаты52.
      Правительственная практика отражала двойственный подход Белого дома. В сентябре 1939 г. Белый дом специальным постановлением увеличил штаты ФБР и санкционировал воссоздание Особого сыскного отдела, который журнал «Юнайтед Стейтс ньюс» назвал «антикрасным» учреждением53. И в то же время глава администрации «нового курса» не дал загипнотизировать себя мифами о проникновении «красных заговорщиков» в государственный аппарат США, о чем настойчиво твердил Э. Гувер в своих секретных докладах54. Рузвельт неодобрительно отзывался о домыслах политиков типа М. Дайса, которые могли объявить вице-президента КПП С. Хилмена «красным революционером»5 , подосланным из России, а Комитет политического действия 56 — законспирированным отпочкованием коммунистического движения.
      Сознавая, что действия ФБР в Детройте сильно смахивали на повторение «пальмеровских облав», правительство, дабы «сохранить лицо», предприняло ряд демаршей морально-политического характера. Как акафист гражданским свободам прозвучало выступление министра юстиции Джексона 1 апреля 1940 г. перед собранием государственных обвинителей. Он говорил: «Во времена страха и истерии политические, расовые, религиозные, социальные и экономические группы, часто руководствуясь самыми лучшими намерениями, требуют принести в жертву отдельные личности или группы, потому что им не нравятся чьи-то взгляды. Мы должны быть особенно беспристрастными и мужественными, когда речь идет о так называемых подрывных действиях. В этих случаях надо помнить об опасности для гражданских свобод, потому что у обвинителя нет четкого критерия в определении сути подрывных действий...» Джексон не сказал об этом прямо, но было ясно, что он имел в виду ФБР, которое понятие «подрывные действия» стало распространять и на стачки рабочих. Это создавало нервозную обстановку в профсоюзах. Джексон поспешил их успокоить. Он заявил, что коллективные действия рабочих, направленные на улучшение их материального благосостояния, не могут рассматриваться как «подрывные». «В процессе контроля за исполнением закона, — сказал Джексон, — мы должны карать только за акты насилия, а не за убеждения...»67
      Выступление Джексона, так же как в свое время «доктрина Стоуна», было занесено во все хрестоматии по гражданскому праву США и так же осталось всего-навсего общим пожеланием, или, как говорят, призрачной ценностью. «Мы должны научиться судить о людях по тому, что они думают»68, — заявил Э. Гувер в 1940 г. Директора ФБР уже нимало не смущало, что его обоснование необходимости контроля над мыслями находилось в вопиющем противоречии с торжественной декларацией Джексона и с клятвой на верность свободе совести, которую он много раньше принес X. Стоуну. Справедливости ради следует сказать, что сам Джексон в повседневной практике, по-видимому, не чувствовал себя связанным принципами политической терпимости, сторонником которых он объявил себя в теории. Пресса писала, что Гувер едва ли мог самостоятельно решиться на акцию против демократов, не имея на то соответствующего указания свыше59.
      Американский буржуазный исследователь Ангар пишет в своей работе: «Раз Гуверу удалось пережить реформы «нового курса», впереди ему ничего серьезно не могло угрожать. Хомер Камминс легко ладил с шефом ФБР, то же, с некоторыми оговорками, можно сказать о его преемниках на посту министра юстиции в кабинете Рузвельта — о Фрэнке Мэрфи, Роберте Джексоне и Фрэнсисе Биддле: но даже если бы они и не симпатизировали Гуверу, он все равно не остался бы беззащитным. Рузвельт сделал Гувера своим союзником как в мирное время, так и в годы войны. Именно во время президентства Рузвельта Гувер, несмотря на все заявления президента о подчинении ФБР непосредственно министру юстиции, начал действовать в обход своих номинальных шефов, передавая непосредственно Рузвельту различные материалы, которые могли его интересовать, включая сплетни о членах кабинета и других крупных общественных деятелях, а также другую важнейшую информацию»60.
      И все же в целом подъем рабочего и демократического движения в годы «нового курса», антифашизм масс обеспечили сравнительно высокий уровень гражданских и политических свобод в стране. Высшие судебные инстанции приняли ряд решений, сковывавших действия реакции. М. Ньюберри пишет, что политический климат в стране в годы войны (1941 — 1945) не позволял ФБР развернуться во всю ширь и показать, на что оно способно61. Приведем еще одно высказывание, принадлежащее на сей раз автору, чьи взгляды далеки от того, чтобы назвать его сочувствующим традициям, которые стали утверждаться в общественной жизни, а отчасти и в государственной практике США в результате борьбы демократических сил в «бурные 30-е годы». Имеется в виду Лэтем. С плохо скрываемой досадой он пишет, что в период «нового курса» при «наличии множества различных предписаний и правил... в правительственных учреждениях не наблюдалось сильного желания всерьез заниматься чистками. Подтверждение тому — доклад министра юстиции конгрессу от 1 сентября 1942 г. В нем говорится, что ФБР направило руководителям правительственных ведомств 1597 дел, содержащих компрометирующие сведения (под этим обычно понимались сведения о причастности того или иного лица к Компартии США или к деятельности других прогрессивных организаций. — JT. К.) на их подчиненных. Руководители ведомств должны были сообщить свое мнение относительно необходимости расследования. Спустя три месяца выяснилось, что лишь в 193 случаях последовало обращение к ФБР, 254 дела были возвращены с пометкой о нежелательности расследования; по поводу остальных 1150 дел ФБР вообще не получило никакого ответа. В связи с этим министр юстиции 21 октября 1942 г. сообщил соответствующим ведомствам, что он дал указание ФБР самостоятельно провести расследование, не информируя об этом руководство правительственных учреждений»62.
      «Нам нечего бояться, кроме самого страха», — сказал Рузвельт, вступая на пост президента США. К концу десятилетия своего пребывания в Белом доме он, только покривив душой, мог бы утверждать, что Америка победила этот недуг. Сама политика реформ, многие ее сторонники оказались под обстрелом крайне правых сил, снова вытащивших жупел «красной опасности». В создавшейся ситуации не каждый американец понимал, что истерия радетелей стерильной чистоты правительственных учреждений была продиктована не заботами о спасении «нового курса», а стремлением поскорее похоронить его без всяких почестей. Сохранить способность независимого суждения и противостоять в этих условиях напору реакции было нелегко. Надо отдать должное Ф. Рузвельту: антипатии к коммунизму не помешали ему разглядеть в назойливых предупреждениях о засоренности правительственного аппарата «иностранными агентами» ловушку для легковерных. Реальна угроза безопасности нации справа, говорил он, последствия ее могут стать необратимыми. «Действительно, — сказал Рузвельт в своей речи 11 января 1944 г., — если реакция возьмет верх, если история повторится и мы вернемся к так называемому нормальному положению 20-х годов, можно будет определенно сказать: хотя мы и разгромили врагов на полях сражений за рубежами нашей страны, здесь, у себя дома, одержал победу дух фашизма»63.
      Тревога была ненапрасной. Реакция располагала такими возможностями, что могла рассчитывать на успех. Важным подспорьем для нее было скрытое, но быстрое увеличение могущества и политического влияния ФБР. Еще до вступления США в войну на него была возложена обязанность по проведению разведывательных и контрразведывательных операций на территории США и всего западного полушария. Присутствие агентов ФБР становилось все ощутимее даже в служебных помещениях Белого дома. С бесцеремонностью, за которой стояло сознание безнаказанности, ФБР «переворошило» дела секретарей супруги президента, не посчитавшись с протестом Э. Рузвельт64. С 1943 г была установлена слежка и за самой супругой президента: Э. Гувер не испытывал доверия к ее окружению65. Агенты ФБР следовали по пятам за импульсивным Г. Гопкинсом, в годы войны выполнявшим многие важные поручения Рузвельта за рубежом. Его либеральные убеждения всегда вызывали неприязнь Гувера66. Затем появились другие возможности, которыми ФБР охотно воспользовалось. Сначала оно получило право контроля за состоянием службы безопасности на крупных промышленных предприятиях США. И хотя профсоюзы возражали против введения системы промышленного шпионажа, их протест не возымел действия. В июле 1942 г. Гувер информировал Белый дом, что ФБР располагает уже огромным штатом тайных информаторов фактически на всех крупных предприятиях, выпускающих продукцию военного характера. Их число достигало 21 тыс.67
      Одновременно ФБР стало посягать на область, относящуюся к компетенции военной контрразведки.
      Оно устанавливает наблюдения за многими учеными, работающими над проблемами ядерной физики. С начала существования так называемого Манхэттенского проекта (производство атомной бомбы) ФБР участвует в организации службы по охране секретности68 Рост численности личного состава ФБР также говорит о многом. Перед войной в штате центрального аппарата и в местных отделениях работало уже 14 тыс. человек 69.
      Был сделан новый шаг в создании системы тотальной слежки. В августе 1942 г. Гувер сообщает в Белый дом, что несколько тысяч специалистов ФБР по дактилоскопии заняты проведением кампании по снятию отпечатков пальцев американцев. К тому времени картотека ФБР содержала 48 млн. отпечатков70. Уже в самом начале войны ФБР установило пристальное наблюдение за деятельностью Компартии в профсоюзах, в негритянском движении. На заметку брались сторонники сближения с Советским Союзом, активисты обществ дружбы с СССР, деятели культуры, стоявшие на позициях активного антифашизма. Ничуть не стесняясь, Э. Гувер направлял в Белый дом жалобы-протесты по поводу согласия тех или иных близко стоящих к администрации видных общественных деятелей участвовать в антифашистских форумах, организованных прогрессивными силами. Среди них могли быть и мэр Нью-Йорка Ф. Ла Гардия, и супруга президента Элеонора Рузвельт71. По доносу осведомителей в связи с Компартией ФБР был обвинен видный философ-теолог Р. Нибур. Это вызвало шок в правительственных сферах, настоявших на дополнительном расследовании, показавшем необоснованность сведений «людей Гувера». Сообщая об этом Франкфуртеру, заместитель государственного секретаря С. Уэллес признал всеохватывающий характер операций ФБР по выявлению сочувствующих Советскому Союзу служащих государственных учреждении.
      Постоянное наблюдение велось за многими общественными деятелями, учеными, писателями и художниками, бежавшими из Европы с приходом в Германии к власти фашизма. Особая слежка была установлена за Бертольтом Брехтом, выдающимся поэтом и драматургом XX в., эмигрировавшим из Германии после поджога рейхстага. По личному указанию Гувера его телефонные разговоры прослушивались, переписка перлюстрировалась, контакты проверялись. В секретном деле, заведенном ФБР на Брехта, он именовался «потенциальным коммунистом» или «потенциальным агентом Советского правительства»73. Газета «Интернэшнл геральд трибюн», обнародовавшая летом 1979 г. тайну папки № 100-18 112, писала, что подозрения в шпионаже в пользу Советского Союза, которые ФБР раздувало вокруг фигуры Брехта, были просто «смехотворными» 74.
      С начала второй мировой войны ФБР развернуло широкие операции и против различных советских учреждений в США с использованием подкупленных агентов. Известны случаи, когда оно бралось и за антисоветские акции глобального масштаба. Так, Хайд в своей книге пишет о попытках ФБР, используя методы «стратегической дезинформации», подтолкнуть Гитлера после поражения Франции к скорейшему развязыванию войны против СССР. Для этого в германское посольство в Вашингтоне были подброшены сфабрикованные документы75.
      Движение за скорейшее открытие второго фронта ФБР рассматривало как непатриотическую, враждебную интересам Соединенных Штатов «коммунистическую затею». Каждое усилие в этом направлении вызывало нервозную реакцию ФБР, протесты Гувера с требованием положить конец пропаганде сторонников данного движения76. В этой связи показательно (по тону и содержанию) секретное послание Э. Гувера Г. Гопкинсу, в котором директор ФБР сообщал специальному помощнику президента об изменении позиции Филиппа Мэррея, президента КПП, по вопросам военно-дипломатической стратегии США. Гувер не скрывал своего ликования по поводу углубления разногласий в профсоюзах КПП, сползания его руководства на позиции антисоветизма и антикоммунизма. Он писал: «...нами получена информация, согласно которой Филипп Мэррей недавно заявил нескольким профсоюзным лидерам, что он совершенно определенно выступает против движения за немедленное открытие второго фронта и за свободу Индии. По имеющимся сведениям, эта позиция диаметрально противоположна занимаемой им ранее по данному вопросу. Она свидетельствует также о его стремлении противодействовать распространению коммунистического влияния в Конгрессе производственных профсоюзов»77.
      Процесс углубления дипломатического и военного советско-американского сотрудничества в рамках антигитлеровской коалиции вызывал у руководства ФБР приступы ярости. Об этом можно судить не только по отрицательной реакции ФБР на мероприятия общественности в поддержку СССР и Красной Армии. Гувер, например, добровольно взял на себя посредническую миссию в осуществлении первых контактов с представителями германского абвера с целью выяснения возможности проведения сепаратных переговоров о прекращении войны между США и Англией, с одной стороны, и Германией — с другой. Первое секретное послание по этому вопросу с явной надеждой «пробудить к нему интерес» президента Гувер отослал на имя Гопкинса еще в сентябре 1943 г. Повторное напоминание о заманчивых предложениях задержанного ФБР агента адмирала Канариса последовало со стороны Э. Гувера 29 января 1944 г., в момент напряженной подготовки операции «Оверлорд». Оба, и президент и Гопкинс, воздержались от выражения своего отношения к демаршу директора ФБР78. Такая позиция Рузвельта и его специального помощника была мотивирована не только политическими соображениями общего характера, но и, по-видимому, нежеланием поощрять инициативу ФБР в этой сфере.
      Еще накануне войны руководство ФБР вынашивало планы стать во главе всеобъемлющей системы разведки, контрразведки и политического сыска. За пределами США наиболее интенсивно ФБР внедрялось в странах Латинской Америки. Здесь работало около 200 опытных резидентов ФБР. В их распоряжении находились три мощные радиостанции; в Кито (Эквадор), Рио-де-Жанейро (Бразилия) и Сантьяго (Чили)79. С этого плацдарма Гувер рассчитывал не без помощи британской разведки перебросить мост в Европу и Азию. Дело как будто бы шло именно к этому. Но Белый дом в последний момент рассудил иначе. В июне 1941 г. была создана служба координатора информации в целях обороны (военная и политическая разведка) во главе с генералом У. Донованом, который издавна (по личным мотивам) не питал симпатий к Гуверу и вдобавок был ответствен только перед президентом 80. Через год на базе службы информации образовалось Управление стратегических служб (УСС). Э. Гувер почувствовал себя ущемленным. Так родилось соперничество между двумя ведомствами, больше похожее на глухую вражду. Она давала себя знать в годы войны, ощущалась и после ее окончания81.
     
      Глава 5 Демократия в полицейском футляре
     
      ...Ваша страна больна страхом... Вы пугаетесь тени вашей собственной атомной бомбы... Не удивляйтесь, если по всей Европе прозвучит клич: «Берегитесь! Америка взбесилась! Ее следует сторониться, иначе мы сами будем искусаны и станем сумасшедшими!»
      Из статьи Жана-Поля Сартра в «Liberation», 21. VI. 1953
     
      Крещение страхом
      «Какую ужасную картину будет представлять наша страна! Это ведет к созданию системы шпионажа, вся страна будет кишеть доносчиками, шпионами, осведомителями — этим подлым рептильным племенем, которое размножается в лучах деспотической власти. Минуты самого искреннего доверия, дружеская близость и собственный дом не будут для вас безопасными. Собеседник, которому вы должны доверять, друг, на которого вы должны полагаться, захотят предать вас, воспользовавшись вашей неосторожностью, и неправильно истолкуют ваши слова, извратят их клеветой, передав их в тайный суд, где подозрение является лучшим доказательством, к которому прислушиваются. Не говорите нам о том, что для того, чтобы разжечь страсти против иностранной агрессии, мы должны установить тиранию у себя дома или что мы настолько глупы, что считаем себя свободными и просвещенными в то время, когда потворствуем принципам, которые опозорили бы век готского варварства» Когда и кем это сказано? В 1798 г. сподвижником Джефферсона, членом американского конгресса Ливингстоном в связи с обсуждением проекта закона об иностранцах и о «подстрекательствах к мятежу». Однако, не будь известна точная дата, можно было бы подумать, что речь идет об Америке нашего времени.
      Резкий крен в сторону реакции и насаждения полицейских порядков после разгрома фашизма был связан с поворотом к «холодной войне», с выдвижением американской буржуазией идеи мирового господства, достижение которого мыслилось средствами дипломатического диктата, экономической и военной экспансии. Провозглашение контрреволюционных планов «отбрасывания коммунизма», подавления революционного движения рабочего класса и национально-освободительной борьбы народов колониальных и зависимых стран, нарастающей во всем мире, дополнялось пересмотром классических доктрин политических свобод, выработкой реакционного законодательства и быстрым превращением ФБР в ведущий институт политической системы США2. Рождался новый правопорядок, где главным критерием были не столько реальные действия, сколько образ мыслей действующего лица. Говоря словами К. Маркса, он представлял собой не что иное, как «позитивную санкцию беззакония»3. Одновременно решался и ряд технических проблем. Кто-то должен же был «творить» это «право», этот «порядок», эту «законность», когда покушение на свободу убеждений и слова облекалось в личину долга, патриотизма и борьбы за сохранение национальных святынь, национального приоритета, национального могущества.
      После окончания войны ФБР стремится стать законодателем всего и вся, что касается политической морали и норм гражданского поведения4. Политическая полиция узурпирует право проскрипций, не зафиксированное ни в одном уложении. Она исходит исключительно из неписаного кодекса, согласно которому всякая критика основ существующего строя США предосудительна, всякое самостоятельное суждение о международных событиях, отличное от толкования Белого дома и государственного департамента, злонамеренно, всякий призыв к переменам губителен. С какой удивительной быстротой дал свои всходы этот ядовитый посев!
      Томас Манн, выдающийся немецкий писатель-антифашист, художественные творения и эпистолярное наследие которого являются волнующим документом эпохи упадка старого буржуазного мира, эрозии и краха его институтов и морали, оставил нам во многих отношениях замечательные наблюдения заражения политического процесса в «послерузвельтовской» Америке смертельно опасной болезнью ультраконсерватизма и шовинизма. Автор «Будденброков» и «Доктора Фаустуса», переживший ужасы порабощения Германии нацизмом и эмигрировавший в США, начиная уже с 1944 г. с возрастающей тревогой обнаруживал нарастание знакомых симптомов отравления американского общества злокачественным культом национального превосходства, «великой богоглупостью» лозунга «Американского века»5, подозрительностью и ненавистью к инакомыслию. Писатель находил возмутительным то, что сама идея войны против фашизма, стоившая миру больших жертв, усердием «политической подлости» оказалась «преданной и распроданной»6. «Осатаневшая корысть»7, говорил он, воспользовалась этим для того, чтобы форсировать приготовления к новой, еще более страшной бойне. Предостережением американцам звучали следующие его слова, написанные 12 октября 1947 г.: «Ощутимы первые признаки террора, идеологического шантажа, политической инквизиции, начинающегося несоблюдения законности, оправдываемые состоянием якобы emergency (вынужденности, необходимости. — П. К.). Как немец, я могу только сказать: так начиналось и у нас»8.
      Свое отвращение к охватившей страну ксенофобии, антирадикальной и антисоветской истерии Манн не переносил н& американский народ. Он-то никак не мог быть заинтересован в ограничении свободы личности и публичном осквернении Билля о правах. Тонкий психолог и гуманист не позволил обмануть себя фальшивой бравадой охранителей, ура-патриотов. Хорошо знакомые по 30-м годам в Германии словесные пошлости доморощенных борцов с «красной опасностью», «агентурой Москвы» и прочим не могли прикрыть усилившуюся тиранию «социального организованного аппарата» 9, непреклонно добивающегося одной цели — установления абсолютного контроля над волей, поведением, самим образом мыслей американцев. Классовая природа этого явления писателю была не вполне ясна, но за всей фанаберией юродствующих политиканов и святош он увидел начало процесса превращения США в полицейское государство.
      Увы, замечательная прозорливость Томаса Манна контрастировала с заблуждением подавляющей части демократической общественности США, верившей в поверхностный характер этого процесса. Ей явно недоставало живого ощущения действительности, т. е. восприятия атмосферы «охоты за ведьмами» как реальности, а не как тяжелого сновидения, как своего рода утопии ужасов. Между тем масштабы угрозы порабощения гражданской совести американцев и обесценения конституционных свобод с каждым годом все расширялись.
      Элеонора Рузвельт с болью говорила в 1947 г. о внезапной утрате американцами доверия друг к другу, о всеобщей настороженности и подозрительности. Непосредственным возбудителем этой взаимобоязни была шпиономания, раздутая ФБР до огромных размеров, едва только окончилась война. Солдаты еще зачехляли орудия, дипломаты только усаживались за «круглые столы», чтобы выработать принципы мирного урегулирования, а в офисах ФБР уже готово было ядовитое пропагандистское варево насчет «вероломства» вчерашнего союзника — СССР, фабриковались слухи о «кольце русского шпионажа», о ничем не восполнимых утратах, якобы постигших США из-за излишней «близости и доверчивости» к «красным», И т. д.11
      В прессу по тайным каналам стали просачиваться сообщения, будто во время войны руками «коммунистической пятой колонны» у США был выкраден ряд самых важных военных секретов. Вина за это возлагалась на государственный аппарат, оказавшийся-де по вине «мягкотелых» деятелей «нового курса» засоренным людьми, помышлявшими «советизировать» Америку, подрывавшими изнутри могущество страны, ее способность локализовать и подавить очаги революционного брожения во всем мире. Всякую новую победу антиимпериалистических сил, возрастание экономического и оборонного потенциала СССР и его политического авторитета стали объяснять или провалами внешнеполитической службы США, или действием искусно законспирированных заговорщиков. С легкой руки республиканцев была пущена в оборот и прижилась фраза о «двадцати годах государственной измены». Поговаривали о каком-то секретном докладе ФБР президенту Г. Трумэну о «русских агентах» на государственных постах. Много позднее стало известно, что 8 ноября 1945 г. Э. Гувер действительно направил в Белый дом первое секретное уведомление о раскрытии якобы существовавшей в правительственных учреждениях «подрывной сети». Полный доклад (на 71 странице) был направлен Гувером 4 декабря 1945 г.12
      В эти провокационные хлопоты вплеталась ирония: ведь именно Гувер и возглавляемое им ФБР обязаны были охранять государственные секреты военного и политического характера. В 1946 г. ФБР получило задание держать под замком и «атомные секреты»13. Огромные средства отпускались конгрессом на нужды контрразведки. Шеф ФБР, питавший неодолимую слабость к рекламе, еще с начала военных действий в Европе во всех публичных заявлениях изображал свое ведомство всевидящим оком, способным предвосхитить и упредить любой коварный выпад врага. В военные годы ФБР неизменно заявляло, что оно благодаря высокой бдительности и непревзойденному профессионализму своих агентов полностью контролирует положение. 11 февраля 1945 г. был опубликован доклад Э. Гувера, в котором говорилось об успехах в борьбе со шпионажем14, а в августе того же года, подводя итог своей деятельности в годы войны, руководство ФБР как самое важное достижение отметило сохранение секретов атомного производства. Представители ФБР особо подчеркнули, что его агенты играли ключевую роль в обеспечении контроля за контактами работников атомной промышленности и научно-исследовательских центров. Каждый, кто так или иначе был связан с работой над атомной бомбой, прошел самую тщательную проверку15.
      И вдруг — на тебе! Всего через полгода после того, как Гувер заявил о великолепном, прямо-таки из ряда вон выходящем успехе контрразведывательных операций ФБР, вся страна узнала о том, что в самых высоких правительственных сферах Вашингтона творилось нечто невообразимое, исчезали чуть ли не на глазах у всех сверхсекретные документы, президент и члены кабинета получали заведомо ложную информацию по вопросам военной стратегии и дипломатии, в свою очередь сами проявляя преступную беспечность, и т. д. В комиссии по расследованию антиамериканской деятельности со ссылками на таинственные источники стали делаться заявления о «заговорах красных шпионов». Торговая палата США опубликовала в сентябре 1946 г. доклад, в котором указывалось на распространение «массового шпионажа», на захват коммунистами крайне важных правительственных постов и на бездеятельность властей. В докладе содержался призыв к массовым чисткам среди федеральных служащих16. Выдвигалось требование «расследовать» деятельность «агентов Москвы», навязавших США тегеранские, ялтинские и потсдамские соглашения. Газеты Херста изо дня в день печатали сенсационные статьи, смысл которых сводился к следующему: выиграв войну в составе антигитлеровской коалиции, США проиграли ее в своем собственном тылу, предоставив свободу рук «вражеским элементам», сумевшим ловко воспользоваться слепотой «псевдолибералов» из окружения Ф. Рузвельта17. Фигуры директора ФБР Э. Гувера и его помощников внезапно оказались в центре внимания. К ним обращены были вопросительные взоры, у них искали ответов. Дирижируя из-за кулис этой кампанией, ФБР преднамеренно подставляло под удар собственную репутацию, готовясь одновременно к генеральному трюку.
      Итак, еще вчера ФБР ставило себе в заслугу неприкосновенность государственных сейфов, а сегодня оно само своим молчанием или прозрачными намеками содействовало распространению слухов о государственной измене. Ф. Кук в связи с этим пишет: «Много лет подряд постоянно повторяющийся рефрен об абсолютной безопасности благодаря заботам ФБР уступил место потрясающему открытию, что русские украли у нас почти все. Мы, следовательно, имеем дело с одним из самых удивительных явлений в истории: полицейский непогрешим в своих действиях, он может стяжать славу за подвиги на службе по охране порядка и в то же время не быть в ответе, если эта служба признана бесполезной. Ни один восточный маг не сотворил бы подобного чуда»18.
      Журнал «Юнайтед Стейтс ньюс» (всегда придерживающийся правой ориентации и обычно хорошо осведомленный о «начинаниях» ФБР) в ноябре 1946 г., предвосхищая события, писал о признаках подготовляемого большого наступления на левые силы. Директор ФБР Эдгар Гувер, говорилось в одной из статей, «форсировал эту тенденцию», предприняв ряд пропагандистских демаршей в сочетании с практическими мерами. Однако, сетовал журнал, «общее настроение еще не достигло такого уровня», который позволил бы без помех повторить удачную (по мнению авторов статьи; операцию против коммунистов и радикалов 1919 — 1920 гг. Статья заканчивалась фразой, звучавшей мрачным предзнаменованием: «Если начнется «охота за красными»... у правительства будет под рукой все необходимое для преследований. В 1920 г. министр юстиции Пальмер говорил, что он имеет сведения о 70 тыс. подозрительных лиц. Сегодня правительственное досье содержит имена сотен тысяч человек»19.
      Не проходило дня, чтобы по каналам радио, телевидения, прессы в самой различной форме не доводились до широкой публики «разъяснения» и «инструкции» ФБР, как должны поступать «патриоты» в случае обнаружения тайных приготовлений к антиправительственному путчу, инспирированному извне. Весной 1947 г., воспользовавшись предоставленной ему на заседании комиссии по ассигнованиям палаты представителей конгресса США трибуной, Эдгар Гувер «выстрелил» сенсацию, заявив, что число коммунистов в США превосходит число русских большевиков накануне Октябрьской революции20. На фоне массовой забастовочной борьбы, которую в тот момент вели рабочие Америки, этот дешевый прием произвел на многих, как и рассчитывал шеф ФБР, сильнейшее впечатление. 35 млн. долл., которые просил Гувер для ФБР на 1947/48 финансовый год, были немедленно вотированы комиссией.
      Концепция «троянского коня» и «коммунистического заговора» не существовала отдельно от мифа о том, что Россия повсюду сеет хаос, стремясь одновременно усыпить бдительность Америки настойчивыми демаршами в пользу мирного сотрудничества и решения проблемы разоружения. В стенах конгресса члены палаты представителей Мартин, Рэнкин, Томас, сенаторы Мундт, Истлэнд и десятки других реакционных краснобаев, захлебываясь от ненависти, чванливости и ханжеского лицемерия, обрушивали на СССР потоки клеветы. Они изображали советские инициативы как уловки, с помощью которых хотят лишить Соединенные Штаты монопольного права контроля над силами устрашения. Дипломаты вроде У. Буллита и Д. Грю, мнящие себя экспертами по советской внешней политике, заявляли, что стоит только Советскому Союзу получить в свое распоряжение атомное оружие, как оно немедленно будет обращено против Соединенных Штатов21. Путем «запугивания антикоммунисты, — писал американский историк Флеминг, — оправдывали свои призывы к атомному блицкригу против России и маскировали подготовку плана такой войны»22. В результате насаждения извращенного образа мышления над страной повисла пелена предубежденности, обладавшая характерным свойством: она не рассеивалась даже тогда, когда реальные факты доказывали смехотворность утверждений о тайных намерениях СССР поработить народ Соединенных Штатов или даже истребить его в изнурительной, кровопролитной войне. Костер общественного негодования разжигался с необычайным усердием; при этом не брезговали ни мелкими провокациями, ни средствами «стратегической дезинформации».
      Бросая ретроспективный взгляд на первые годы послевоенной Америки, супруги Шнир пишут: «Временами казалось, что вопросом вопросов американской жизни того периода были нелояльность, подрывная деятельность, шпионаж и измена. Некоторые исследователи рассматривали эти события как простое повторение кампании антикрасной истерии после первой мировой войны; другие с тревогой спрашивали, не являются ли они свидетелями радикальной переоценки национальных политических ценностей и идеалов». Уолтер и Мериам Шнир продолжают: «Требования, предъявляемые к критерию истинности, постепенно снижались, вплоть до того, что уже большие массы людей, по-видимому с легкостью, соглашались принять на веру любое голословное утверждение демагога-политика, каким бы фантастическим и бездоказательным оно ни было... Как будто какая-то коварная болезнь разрушала мыслительные способности американцев, туманила их сознание, делая невозможным фиксирование чрезвычайно важных, хотя и тонких различий, низводя любую ситуацию до грубого противопоставления хороших парней плохим парням. Шаг за шагом неумолимо уменьшалась способность американцев подойти рационально и разумно к кошмарным проблемам, связанным с наличием... атомного оружия» 23.
      Страх перед неотвратимым тотальным конфликтом отрицательным образом воздействовал на способность больших масс населения критически осмыслить поведение правительства, Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, ФБР. Манипулируя порабощенным сознанием обывателя и наращивая ярус за ярусом каркас большой лжи, о которой Ф. Кук говорил, что, будучи повторенной многократно, она стала приниматься за истину24, вдохновители кампании по «промыванию мозгов» американцев использовали в собственных целях моральную коллизию вокруг самой чувствительной и одновременно самой ужасной проблемы в истории цивилизации — проблемы владения атомным оружием.
      В конце июля 1945 г. военное министерство США представило правительству «Отчет об испытании атомной бомбы» в Нью-Мехико 16 июля 1945 г. После того как чудовищный эксперимент был повторен на жителях двух японских городов в августе того же года, документ был рассекречен. Среди прочих в нем выдвигалось следующее положение: «Стоимость проекта, включающего возведение целых городов и невиданных доселе заводов, растянувшихся на многие мили, небывалая по объему экспериментальная работа — все это, как в фокусе, сконцентрировано в опытной бомбе. Никакая другая страна в мире не была бы способна на подобную затрату мозговой энергии и технических усилий (курсив мой. — П. К.)»25. Стоит вчитаться в эту фразу. В ней сформулирована одна из посылок, лежащих в основе того стереотипа политического мышления, который не без успеха в последующие годы навязывался народным массам США. Кичливость «национальным гением», самоуверенная убежденность в собственном превосходстве и обладании недосягаемой мощью, дающих будто бы право Америке, как выразился в 1945 г. Трумэн, взять на себя «бремя ответственности за дальнейшее руководство миром»26, равно как и упрощенное и абсолютно нереалистическое представление о любой потенциальной силе, которая могла стать на пути политики «Pax Americana», — вот черты этого стереотипа. С помощью постоянного внушения утопия превращалась в идеологию.
      В 1945 г. мир стал свидетелем нечеловеческой жестокости правителей США, когда они, руководствуясь не военными, а чисто политическими соображениями, двумя атомными бомбами уничтожили сотни тысяч жителей Хиросимы и Нагасаки. (Главный советник военного министра США Стимсона по атомным делам Ванневар Буш позднее писал, что бомба была сброшена для того, чтобы не делать каких-либо уступок России в конце войны27.) Затем, после краткой паузы, каннибальские планы всемирной бойни стали приписывать Советам, которые одни-де стремятся к уничтожению христианской цивилизации.
      Проблема «доверия к России» в связи с появлением нового оружия в условиях углубления революционных процессов в мире стала главной темой дебатов в высших политических сферах США сразу же после войны. ФБР делало все от него зависящее, чтобы эти дебаты развивались в нужном русле. Ни одно выступление Гувера не обходилось без истеричных рефренов на избитую тему о том, что лишь сверхподозрительность в отношении СССР может сохранить за США главное преимущество в глобальном соперничестве — монополию на средства тотального уничтожения, на супербомбу. Шеф ФБР заклинал американцев отречься от «наивной» веры в возможность обоюдовыгодного сотрудничества США и СССР в интересах всеобщего мира. Робким попыткам рузвельтовских либералов призвать в свидетели исторический опыт успешного взаимодействия СССР и США в годы войны, предупреждениям видных ученых-физиков о временном характере американской монополии на атомную бомбу и о способности СССР в ближайшем будущем догнать США противопоставлялись мрачные пророчества в духе худших образцов геббельсовской пропаганды на завершающем этапе войны: СССР — враг западной цивилизации; коварство большевиков беспредельно; чего стоит их искренность, если, взывая в ООН к запрещению оружия массового уничтожения, они одновременно охотятся за тем, что Соединенные Штаты должны хранить пуще глаза, — атомными секретами.
      Буржуазная печать жадно ловила любую сплетню, неимоверно раздувая ее. А тем временем в кабинете Трумэна, где большинство постов занимали деятели, стоявшие на позициях «холодной войны», верх легко взяла линия на использование атомной монополии в качестве средства достижения Соединенными Штатами главенствующего положения в мире. Трезвые голоса Г. Стимсона и Г. Уоллеса, считавших, что утаивание научных данных ни к чему не приведет, разве только посеет вражду между народами СССР и США, не были услышаны. Возобладала точка зрения, отстаиваемая министром военно-морского флота Дж. Форре-столом и в особенности министром юстиции Томасом Кларком, в аргументации которого мотивы, развиваемые ФБР, слышались сильнее всего28.
      В конечном счете именно ложное представление об абсолютном техническом превосходстве США и иллюзии на длительный срок сохранить монополию на атомное оружие привели к тому, что успехи других стран, и прежде всего СССР, в развитии новейшей техники стали рассматриваться в высших сферах Вашингтона как результат актов предательства29. Можно, пожалуй, сказать, что представители этих сфер стали пленниками собственной близорукости и невежества. Но еще долго блеф-великан об «атомном шпионаже» играл роль подпорки для «атомной дипломатии» США и в «кампании за ненависть к врагу»30. В расчетах реакции ему принадлежала важная роль. Нельзя не видеть и прямую связь между всевозрастающей активностью ФБР в деле фабрикации слухов о кознях «агентов Москвы» и той ожесточенной полемикой, которая развернулась весной 1946 г. в правительственных кругах США вокруг вопроса о контроле над производством атомных материалов и атомного оружия. Пентагон добивался права решающего голоса в этом деле. ФБР явно подыгрывало военщине, всеми силами стремясь ослабить позиции ее противников31.
      С начала 1946 г. ФБР производит серию арестов и обвиняет в «атомном шпионаже» ряд лиц из военнотехнического персонала, занятого на атомных полигонах. Буржуазная печать немедленно подхватывает «сенсации» пресс-центра ФБР и с помощью броских заголовков выдает их за стопроцентную явь, будто секрет атомной бомбы можно изобразить в виде краткой формулы или схемы на кальке, которую любой мало-мальски сведущий в технике человек в состоянии воспроизвести полукустарным способом. Однако самое придирчивое расследование ничего не дало. Тогда в марте 1946 г. ФБР фабрикует «дело Николая Редина». И вновь скандальный конец: в ходе длительного судебного разбирательства ни одно из обвинений, предъявленных работнику советского консульства в Сан-Франциско, не было доказано. Суд признал его невиновным, хотя прокурор заклинал присяжных не ставить осведомителей ФБР в положение лжесвидетелей 32.
      Однако ФБР это не остановило. Оно стремилось выжать максимум из каждой сенсации. В 1948 г. по доносу осведомителей ФБР коммунист Стив Нельсон предстал перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности по обвинению в «атомном шпионаже». При всем старании новых инквизиторов предъявленные материалы доказывали только одно — невиновность Нельсона. Но. несмотря на то что судебного дела против него возбуждено не было, сам факт вызова в комиссию и провокационный допрос, устроенный Нельсону, были использованы для разного рода вымыслов. Следовательно, часть своей программы ФБР могло считать выполненной.
      Так было положено начало походу, побочным результатом которого, как признавал впоследствии
      Г. Трумэн, стало «истребление характеров». Итог общеизвестен: многие видные американские ученые оказались лишенными права участия в разработке важных научных проблем, часто не имеющих никакого отношения к военному производству, другие сами вынуждены были менять род деятельности. В этой накаленной обстановке ФБР предпринимает свою печальную акцию против «отца атомной бомбы» Роберта Оппенгей-мера, связав его имя с подозрениями об «утечке» атомных секретов. Еще в 1947 г. ФБР добилось отстранения Оппенгеймера от участия в работе над атомным оружием, не переставая собирать информацию, которая могла быть использована против него. Вашингтонский корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд три-бюн» Роберт Донован в связи с этим сообщал, что через несколько лет накопилось такое количество бумаг, которые, если сложить их вместе, достигли бы величины человеческого роста33.
      Теперь окончательно признано, что единственной причиной опалы Оппенгеймера было проявление с его стороны признаков раскаяния в связи с хиросимской трагедией и отрицательное высказывание по поводу создания водородной бомбы. Американский историк Лефэбр в своей работе пишет: «Никто не мог доказать, что Оппенгеймер являлся нелояльным гражданином. Один-единственный член комиссии по атомной энергии, кто думал именно так в 1954 г., Томас Э. Маррей, через несколько лет после этого признал, что его решение было продиктовано крайней обостренностью момента»34.
      Ю. Дебс: Окончательный приговор в «великих судебных процессах» выносит не суд, а народ
      Как ловкий биржевой плут, наживающийся на спекулятивной горячке, ФБР добивалось своих целей, играя на порабощенных страхом, подозрениями и фиктивными оценками гражданских чувствах американцев. Это нагнетание избыточного внутреннего давления приводило к тяжелым последствиям для политической обстановки в стране. Видный американский буржуазный историк Г. С. Коммейджер в статье, опубликованной в июне 1949 г., писал: «Кажется, мы ничему не научились у собственной истории. Нас захлестнула волна преследований и притеснений, более жестоких, более безрассудных, более широких и вследствие этого более опасных, чем все, что знала наша история... Повсюду кричат: «Лови, держи!»... невзирая на отсутствие у министерства юстиции и ФБР доказательств о нанесении предателями, шпионами и подрывными элементами существенного урона стране»35.
      Разумеется, правящие круги США не только не испытывали укоров совести, но и всемерно поддерживали это состояние возбуждения, страха, подозрительности. Общественный невропсихоз, вызванный расчетливой рукой, сам в свою очередь облегчал задачу наследников судьи Тэйера, отправившего на казнь Сакко и Ванцетти в силу одной только ненависти, которую он питал к людям, не согласным с экономическим и политическим строем США.
      К политике вполне применимо понятие цепной реакции. Пользуясь им, легко объяснить, как могло случиться, что Америка стала жертвой духовного кризиса, вызванного внезапно открывшейся пропастью между убеждениями (точнее, предубеждением, неведением) и реальностью, когда в сентябре 1949 г. в Советском Союзе была испытана атомная бомба. Этот шок через новый приступ ура-патриотизма и обиды за «поруганное национальное достоинство» привел к трагической развязке. Так стали возможными на основе наговоров самых ненадежных свидетелей арест в 1950 г. и осуждение супругов Юлиуса и Этель Розенберг и М. Собелла — людей, известных своими прогрессивными убеждениями.
      В наши дни, когда всему миру известны достижения советской науки и техники в области атомной энергии, космических исследований и ракетостроения, едва ли можно подыскать более убедительные доказательства абсурдности обвинения в «выдаче секрета атомной бомбы», предъявленного Розенбергам и Собел-лу. Разве Советский Союз своей исторической победой над оснащенной по последнему слову техники гитлеровской военной машиной не доказал, какими неисчерпаемыми запасами научных талантов, передовой инженерной мысли и рабочего мастерства располагает его индустрия? Разве каждый день своим доблестным трудом и в годы довоенных пятилеток, и в годы войны советские люди не явили достойный пример готовности пойти на любые жертвы ради сохранения и упрочения завоеваний Октября? Разве эпопея возрождения народного хозяйства после войны не была одновременно и проявлением организационной зрелости передовой экономической системы, новаторского духа ее руководящих кадров и преданности патриотическому долгу рабочего класса и колхозного крестьянства нашей страны?
      У англичан есть крылатое выражение «Caviare to the general» (икра для простолюдинов!, употребляемое тогда, когда хотят сказать о тонких материях, не доступных грубому восприятию. Примерно так можно было бы охарактеризовать реакцию американского обывателя на доводы об иллюзорности планов удержать превосходство в оснащении армии США оружием массового уничтожения, сохранив надолго (если не навечно) секрет атомной бомбы. Да существовал ли вообще этот секрет? И были ли Соединенные Штаты когда-нибудь его монопольным обладателем? В конце концов именно эти вопросы должны были поставить и министерство юстиции, и ФБР, и судья Кауфман, председательствовавший на процессе, бросая обвинение Розенбергам и Собеллу.
      Начнем с того, что рядом с несбыточными надеждами всегда существовали реальные оценки, к которым, однако, не хотели прислушиваться в высоких сферах США. Ну а широкой общественности они не были известны. Между тем ряд крупнейших ученых-атомников еще в 1944 и 1945 гг. специально уведомили американское правительство о самой скорой (в три-четыре года) ликвидации разрыва между США и СССР в оснащенности атомным оружием. Среди них были Нильс Бор, Ванневар Буш, Джеймс Конэнт, Джеймс Фрэнк, Лео Сциллард, Гарольд Юри, Юджин Рабинович и др.36 В июле 1945 г. в специальном меморандуме, направленном семью чикагскими физи-ками-атомниками (Ю. Рабинович, Г. Сиборг, Дж. Никсон, Дж. Стернс, Л. Сциллард, Дж. Фрэнк, Д. Хьюд-жес), в частности, говорилось: «В России... основные сведения о ядерной энергии имелись и ее значение хорошо сознавалось уже в 1940 г., а подготовка русских ученых в ядерных исследованиях вполне достаточна, чтобы в самые ближайшие годы повторить достигнутое нами, даже если мы будем делать все от нас зависящее с целью утаить наши достижения»37 Этот вывод был сделан на основании объективного анализа состояния дел в мире ядерной физики, в развитие которой советская наука внесла свой достойный вклад.
      Секрета атомной бомбы для ученых Советского Союза не существовало уже за много лет до того, как в середине июля 1945 г. на испытательном полигоне в Аламогордо американцы взорвали атомное устройство. Имелось лишь отставание в налаживании сложных технологических комплексов, необходимых для производства расщепляющих материалов, что объяснялось главным образом концентрацией всех сил и средств для разгрома гитлеровских полчищ. В короткий срок, едва только появилась возможность перераспределения человеческих усилий и капитальных вложений, это отставание было ликвидировано, и Советский Союз добился новых успехов в использовании атомной энергии в мирных и оборонных целях. Всего четыре года понадобилось Советскому Союзу, чтобы догнать США в производстве атомного оружия.
      В свете этих фактов мотивы поведения ФБР в «деле Розенбергов» предстают в совершенно определенном смысле. Воспользовавшись неосведомленностью одних и предубеждением других, голословными утверждениями не внушающих ни малейшего доверия свидетелей и вымыслами платных осведомителей, ФБР всемерно способствовало внедрению в сознание американцев концепции, согласно которой СССР есть источник всех настоящих и будущих бед. Преступление венчал приговор, заранее, еще до процесса Розенбергов, подготовленный и сформулированный в офисах ФБР. В заявлении руководства Компартии США от 10 июня 1978 г. говорится: «Казнь Этель и Юлиуса Розенберг 19 июня 1953 г. была величайшим преступлением, преднамеренно совершенным правительством США. Умерщвление на электрическом стуле невинной молодой четы и заточение в тюрьму на длительный срок Мортона Собелла на основании сфабрикованного обвинения в атомном шпионаже являлись политическим актом, совершенным правительством, ведущим «холодную войну». Это был акт жестокого террора против миролюбивых и демократических сил нашей страны. Он был совершен под аккомпанемент оркестрованной правительством антикоммунистической и антисоветской истерии... Преступление подобного рода, жертвой которого стали невинные люди, не могло обойтись без сфабрикованного процесса, дурно пахнущего лжесвидетельством, подлогом и нарушениями закона со стороны судьи и министерства юстиции. Недавно рассекреченные документы ФБР, ЦРУ и министерства юстиции разоблачают постыдное поведение правительства»38. Лишь малая часть документов по «делу Розенбергов» стала достоянием гласности39, но и она показывает, что бесчеловечная расправа была следствием растворения американского правосудия в политических махинациях, низких помыслах и до убожества примитивных подтасовках.
      Само движение протеста, возникшее в связи с процессом и вынесением смертного приговора Розенбергам, свидетельствовало, что здравый смысл не капитулировал под напором реакционного исступления. Характерно, что уже в марте 1954 г. газета «Нью-Йорк тайме» опубликовала изложение выступления одного из руководящих чиновников комиссии по атомной энергии перед собранием промышленников Нью-Йорка, где начисто отметалась нелепая версия ФБР о конструировании советской атомной бомбы по американским чертежам. «Чиновник комиссии по атомной энергии, — писала газета, — обязанностью которого является наблюдение за сохранением атомных секретов, предупредил вчера, что «реакция страуса» на атомные секреты может привести к национальной катастрофе. Д-р Джеймс Беккерли, начальник секретного отдела КАЭ, сказал, что наступило время прекратить одурачивание самих себя разговорами об атомных «секретах» и покончить с мнением о некомпетентности советских ученых... Д-р Беккерли подчеркнул: ни атомная, ни водородная бомба не были выкрадены у нас лазутчиками... Русские располагают как необходимыми знаниями, так и заводами для производства расщепляющихся материалов и атомных бомб... Атомные и водородные бомбы не могут быть выкрадены и переправлены в форме информации... Научные идеи, что зерна, — продолжал д-р Беккерли. — Глядя на мешок с таинственными семенами, вы не можете ничего сказать о скрытых в них возможностях. Единственный шанс выяснить эти возможности — поместить семена в благоприятную среду, уберечь их от птиц и ждать, что из этого получится»40. Убийственная аллегория била прямо в цель, но сделано это было, увы, с запозданием. Во время процесса над Розенбергами Джеймс Беккерли сидел за столом обвинителей в качестве представителя комиссии по атомной энергии. В тот момент сказать все, что он думает, ему помешали те же могущественные силы, которые стояли и за спиной судьи Ирвинга Кауфмана, в нарушение элементарных норм судопроизводства в ходе процесса тайно согласовывавшего каждый свой шаг с ФБР41.
      Ставшие недавно известными некоторые секретные документы ФБР и ЦРУ показывают, что «дело Розенбергов» было использовано правительством США в качестве инструмента психологической войны против Советского Союза и коммунистического движения, — войны, в которой все средства были признаны годными, если они способствовали достижению главных целей американского империализма. Газета «Дейли Уорлд» так раскрывает их суть: «Процесс над Розенбергами был продуктом террора периода «холодной войны». Он давал правительству возможность, прежде всего, «объяснить», как США «утратили» монополию на атомное оружие; во-вторых, внедрить в общественное сознание идею о том, что американские коммунисты являются «иностранными агентами» и «предателями»; в-третьих, оправдать агрессию США в Корее и другие подобные начинания «холодной войны»; в-четвертых, пополнить арсенал оружия, применяемого против прогрессивного движения, рабочего класса, и в особенности против Коммунистической партии»42. Сказано очень ясно и убедительно!
      Нет, ФБР не смогло достичь всего того, что замышлялось в процессе фабрикации «дела Розенбергов». Обвинение осталось недоказанным, и это признают даже те, кому сегодня очень хотелось бы оказать услугу реакции43. Но в то же время из общественной истерии, поднятой волной шпиономании, ФБР научилось извлекать для себя огромные преимущества. За ним было официально признано право контроля над образом мышления американцев, наблюдения за их деловыми и чисто личными связями, симпатиями и антипатиями, даже литературными интересами. Никогда еще ранее ФБР не получало такого простора для своей деятельности. Издание президентом Трумэном 21 марта 1947 г. печально знаменитого распоряжения № 9835 о проверке лояльности государственных служащих и ряда другие аналогичных актов44 создало условия для лобового натиска реакции. В июне — августе 1947 г. был принят конгрессом и вступил в силу реакционный закон Тафта — Хартли, в соответствии с пресловутой 9-й статьей которого должностные лица профсоюзов обязывались представлять ежегодно письменное свидетельство о непринадлежности к Компартии. КРАД начала «расследования» коммунистической деятельности. Министр труда Швеленбах потребовал запретить Компартию. Начиная с 1949 г. была инспирирована целая серия процессов над руководителями и активистами коммунистического движения, им предъявлялось необоснованное обвинение в заговорщической деятельности с целью насильственного ниспровержения правительства Соединенных Штатов. В 1950 г. принимается закон о внутренней безопасности (закон Маккарэна — Уолтера), затем, в 1954 г., закон о контроле за коммунистической деятельностью (закон Хэмфри — Батлера).
      Система проверки лояльности позволила ФБР, так сказать, явочным порядком (при молчаливом согласии высших законодательных и судебных органов) присвоить себе такого рода административные и следственные функции, отправление которых полицейской властью делало иллюзорными многие основные конституционные права граждан Америки. Газета «Чикаго дейли трибюн» весной 1947 г. с удовлетворением отмечала, что президент Трумэн, порвав с практикой «нового курса», освободил ФБР «от необходимости давать отчет об источниках его информации, когда дело касается преследований «красных». Номинально оставаясь в подчинении министерства юстиции, ФБР все более выходило из-под контроля любого внешнего по отношению к нему государственного органа46. Если к этому добавить, что на ФБР никогда не распространялся регламент, установленный для правительственных учреждений, то станет очевидным, к каким последствиям для буржуазно-демократических свобод США вела эта концентрация авторитарной власти в руках карательного органа, всегда в практике своей, говоря словами К. Маркса, отдававшего безусловное предпочтение праву интереса перед интересом права 47.
      Вторжение ФБР в деятельность самых различных общественных организаций, учебных заведений, правительственных органов и в частный бизнес шло усиленными темпами. Мы видели уже на примере бывшего директора детройтского филиала ФБР Бугаса, что промышленники с энтузиазмом укрепляли свои связи с ФБР. Дело дошло до того, что уже в сентябре 1947 г. встал вопрос о текучести кадров специальных агентов ФБР в связи с переходом их в «частный сектор», где они, разумеется не оставляя своего ремесла, выступали в новом амплуа «специалистов» по трудовым отношениям и руководителей отделов личного состава промышленных предприятий и торговых фирм48. В 1962 г. ведущий печатный орган делового мира США журнал «Уолл-стрит джорнэл» отмечал, что многие бывшие агенты ФБР занимают высокие посты в крупных коммерческих предприятиях, в издательском деле и даже в зрелищной индустрии. Среди них журнал называл президента железнодорожной компании «Милуоки, Сен-Пол энд Пасифик», издателя «Холидэй мэгэзин», президента «Кэмпбелл соуп», президента кинотелевизионной фирмы «XX век Фокс», вице-президента «Стандард ойл оф Индиана» и др. К тому времени под непосредственным руководством Бугаса, вице-президента компании Форда, «трудилось» около 40 бывших агентов ФБР. В компании «Норт-америкэн авиэйшн» в управленческом аппарате работало свыше 60 бывших агентов ФБР49.
      В конце сентября 1947 г. командование вооруженными силами США потребовало от промышленных фирм увольнять с работы любого, кто оказывался почему-либо «на заметке» у ФБР50. Указание немедленно стало проводиться в жизнь. Отдельные слабые протесты не возымели, разумеется, никакого действия. Армия агентов и тайных информаторов ФБР «прочесывала» промышленные предприятия так, будто она действовала в условиях военного времени. Только жертвами этого крестового похода тайной полиции были не разоблаченные диверсанты и шпионы, а сотни профсоюзных активистов, политически сознательных рабочих и служащих, не раболепствующих перед хозяевами и профбоссами. Многим эта карательная экспедиция против левого крыла рабочего движения напоминала тайные операции 20-х годов, но масштабы ее далеко превзошли все известное ранее. При той высокой централизации полицейской системы, которая была достигнута в США к этому времени, увольнение или обвинение в симпатиях к «красным» означало автоматически исключение навсегда из привычной рабочей среды, из привычного круга общественных контактов и обязанностей. Профсоюзное движение, лишаясь своей передовой части, несло огромный моральный урон. ФБР, таким образом, действуя заодно с реакционными либералами АФТ и КПП и предпринимателями, подготовило условия для контрнаступления правых в тред-юнионах, завершившегося позднее кампанией исключения прогрессивных элементов из большинства профсоюзов США. Оправиться от этого удара рабочее движение США не смогло вплоть до наших дней.
      В октябре 1947 г. министерство юстиции и ФБР опубликовали список «коммунистических, фашистских, тоталитарных и подрывных» организаций. Примерно половину его составляли организации американцев немецкого, итальянского и японского происхождения, хотя ни одна из них к моменту публикации списка... уже не существовала. В остальной же части списка значились различные прогрессивные организации. Если, следовательно, американец был замечен хотя бы в сочувствии им, он автоматически рассматривался в качестве потенциального изменника. Напротив, того, кто никогда не имел ничего общего с движением в защиту гражданских прав, расового равенства, с борьбой против реакции и фашизма, относили к категории «лояльных граждан».
      Опираясь на этот документ, узаконивший de facto антидемократический принцип деления нации на «подозреваемых» и «подозревающих», ФБР параллельно рассылало по различным адресам дополнительные списки неблагонадежных лиц, которых следовало подвергнуть проверке «на лояльность». При этом ФБР менее всего заботило, соответствует его информация действительности или нет, оно просто «сигнализировало», делая вид, что руководство учреждения, предприятия или общественной организации должно решать вопрос самостоятельно. Однако довольно скоро выяснилось, что политической полиции вовсе не безразлично отношение к сообщаемым ею сведениям и что она-то, во всяком случае, не считает все начинание невинной игрой в почтовые операции52.
      Казус, возникший в связи с подкопом ФБР под Федеральную комиссию связи (детище «нового курса»), в составе которой было немало сторонников либерального курса Рузвельта, показал, что политическая полиция не намерена пустить дело на самотек. В 1946 г. Э. Гувер, в нарушение существующих правил вмешавшись в деятельность комиссии, воспротивился выдаче лицензии на радиостанцию группе калифорнийских предпринимателей. При этом ФБР сослалось на свою осведомленность о либеральных, прорузвельтовских симпатиях подателей заявки и на мнение тайных доносчиков об их «возможных» связях с «возможно» существовавшим некогда левым крылом демократической партии в Калифорнии53. Когда один из влиятельных членов комиссии, известный юрист Клиффорд Дарр, публично выразил свое возмущение по поводу бесцеремонного вмешательства ФБР в дела комиссии и назвал информацию Гувера «безосновательной сплетней», последний ответил ультиматумом. Смысл его состоял в том, что комиссия, не желая придавать серьезного значения сведениям, переданным ей ФБР, расписывается в собственной политической близорукости и тем самым ставит себя в невероятно сложное для правительственного учреждения положение54. Окрик возымел немедленное действие. Комиссия быстро капитулировала, выступив с заявлением, составленным в покаянных выражениях. Дарр подал в отставку.
      Отсутствие ясного критерия, на основании которого могло быть предъявлено обвинение в «нелояльности», избавляло ФБР от всяких формальностей и вполне отвечало преследуемым им целям. Более того, ФБР нарочито напускало туман, создавая видимость какой-то неопределенности и насаждая в стране дух перекрестной слежки. Изобретатели этой полицейской уловки, наверное, должны были испытывать глубокое удовлетворение от того, что, например, калифорнийская Ассоциация любителей стрельбы из лука, всерьез восприняв клич ФБР «быть начеку», потребовала от своих членов принести присягу в лояльности55.
      Что же касается членства в Компартии, то оно стало рассматриваться как открытое пособничество врагу и акт предательства. Более того, любые мимолетные контакты с коммунистами на чисто личной основе в самом отдаленном прошлом, увлечение советской литературой, музыкой, живописью, кино могли стоить любому человеку служебной карьеры, положения в обществе, репутации добропорядочного члена общины. Отсюда был только один шаг до зачисления в категорию «опасных» либералов, пацифистов, сторонников расового равенства и т. д. Недаром в выступлениях и интервью Гувера все чаще вновь стали встречаться рассуждения о сложности распознавания коммунистической угрозы из-за совпадения точек зрения коммунистов и либералов по отдельным проблемам внутренней и внешней политики. Отвечая, например, на вопросы корреспондента газеты «Нью-Йорк геральд трибюн»
      Берта Эндрюса, Э. Гувер говорил в ноябре 1947 г.: «Очень сложно доказать, является ли тот или иной человек коммунистом. Фактически самые опасные коммунисты ведут сегодня скрытую работу, не являясь формально членами Компартии... Они выдают себя за либералов и активистов прогрессивных движений...» 56
      Видный американский буржуазный историк Генри Стил Коммейджер показал порочность и несостоятельность как в юридическом, так и в практическом отношении попыток определения вины перед нацией лишь на основе политического инстинкта и чисто внешних признаков сопричастности к неортодоксальному образу мышления или движению, не согласующемуся с официальной политической линией или доктриной. «Некоторые усилия в этом направлении, — писал он, — доказали наличие опасности, кроющейся за такими попытками. Так, например, м-р Гувер среди самых «легких тестов», с помощью которых можно определить принадлежность той или иной организации к коммунистическому фронту, назвал следующий: «Постоянно ли данная организация поддерживала американскую точку зрения?» В то же время он не объяснил нам, в чем суть этой «американской точки зрения» или кто должен оценить последовательность общей линии. Вот другой контрольный вопрос, предложенный Гувером: «Можно ли сказать о данной организации, что она постоянно в дружественном тоне упоминается на страницах коммунистических изданий?» Совершенно очевидно, что, исходя из этого, легко поставить вне закона такие организации, как «Дочери американской революции» и Американский легион, одобрительно отозвавшись о них в «Дейли уоркер»»67. К. Маквильямс, как бы продолжая ту же мысль, заявил, что сама неопределенность понятия «нелояльность» может быть использована против любых действий, которые сочтут необходимым осудить58.
      Слабые протесты не помогли. Точка зрения Гувера возобладала. Согласно его «разъяснениям», борьба с коммунистическим движением и радикализмом должна была вестись на основе какого-то особого нюха на «смутьянов», а обвинения в нелояльности не нуждались в тщательной и беспристрастной проверке как по линии содержания доказательств, так и по линии анализа данных о процессе их формирования. В полном соответствии с этими разъяснениями» появился приказ президента Трумэна № 10241, подписанный
      28 апреля 1951 г., позволяющий увольнять правительственных служащих на основании одного только «разумного сомнения» в их благонадежности59.
      Таким образом, центр тяжести в квалификации политической неблагонадежности переносился на психологическую способность делать заключения о мере истинности доказательств без рассмотрения их подлинной сущности, всей совокупности относящихся к делу данных. Тем самым принижалось и обесценивалось значение объективных факторов, в то время как субъективному фактору — интуиции, эмоциональному состоянию того, кто проводит расследование, придавалось самодовлеющее значение. На основании этих принципов расследования ФБР с 1947 г. занялось выявлением «подозрительных» среди государственных служащих, которое стоило доброй репутации многим американцам. Председатель Управления по проверке лояльности государственных служащих С. Ричардсон (республиканец по партийной принадлежности) сообщил через некоторое время конгрессу: «За этот период не было раскрыто ни одного случая шпионажа...»60 Однако политическая полиция могла считать свою задачу выполненной: страна была опутана перекрестной слежкой.
      ФБР к началу 50-х годов стало чрезвычайно влиятельной силой в стране. Энергичное выполнение им роли светской инквизиции, с готовностью принятой из рук буржуазной реакции, ускоряло процесс перерождения буржуазно-демократических институтов, независимо даже от воли тех или иных буржуазных лидеров или партий способствовало распространению культа авторитаризма, насилия и ненависти к инакомыслию. По закону 1951 г. ФБР получило право производить аресты без ордера61, а это означало, что радиус действия политической полиции еще более расширялся. Ощущение неотвратимости дальнейшего ужесточения полицейского террора становилось доминирующей чертой общественной атмосферы. Видный деятель демократов Эдлай Стивенсон в предвыборной речи в 1952 г. говорил: «Тревожные явления имеют место в нашей стране. Публичные гражданские казни невинных людей заставляют благоразумных, заикаясь от страха, приносить извинения, а робких забиваться в щели»62. У эмигрировавшего из Германии в момент разгула нацистского террора Томаса Манна эти «явления» вызывали более конкретные ассоциации. В конце марта 1950 г. он писал в частном письме У. Перлу: «.„стать мучеником собирается здесь сегодня всякий, кто выступает против уничтожения демократии, зашедшего под предлогом ее защиты весьма далеко. Не кажется ли Вам все это жутковато знакомым по Германии? «Должно было произойти что-то очень неправильное и скверное», о да. Происходят вещи и готовятся вещи, доселе немыслимые в стране, где фашизм еще не выступал открыто и в полную силу. «Холодная война» разоряет Америку физически и морально...» 63
      Усиливается слежка за Э. Хемингуэем, в поле зрения ФБР попадает другой крупнейший современный писатель — Грэм Грин, издавший к тому времени своего «Тихого американца» и вызвавший взрыв ярости в стане шовинистов 64. Существенную роль сыграло ФБР в злоключениях Чарли Чаплина — кумира мирового кино. В октябре 1952 г. Чаплин выехал из Америки, чтобы присутствовать в Лондоне на премьере своего фильма «Огни рампы». Через три дня после его отъезда министр юстиции США обвинил его в связях с Коммунистической партией, в нарушении общественной морали и «неприязненно-издевательском отношении к стране, предоставившей ему гостеприимство». Предлогом для выдвижения подобных обвинений послужили два события чуть ли не десятилетней давности, в том числе его выступление в 1942 г. на митинге в поддержку движения за скорейшее открытие второго фронта. Напомним, что в глазах Эдгара Гувера так мог поступить только «советский агент». Чаплину был запрещен въезд в Соединенные Штаты б5.
      В книге «Десятилетие ужаса» Д. Кемпер писал: «Мания безопасности, сочетавшаяся с полным пренебрежением к свободе и справедливости, осуществлявшаяся вначале на уровне федеральных учреждений, охватила управленческий аппарат в штатах и на местах, а также частные корпорации. К 1955 г. специальные распоряжения административных органов и частные правила о приведении к присяге лояльности составляли целый свод законов. Джон Лорд О’Брайан в своей книге «Национальная безопасность и свобода личности» назвал их «превентивными законами», после принятия которых правопорядок в США претерпел существенные изменения. Прежде уголовный кодекс предусматривал наказание только в том случае, если mens геа (преступный умысел) вел к явным действиям или к сговору с целью такого действия. Программа проверки лояльности ставила целью предупредить подрывные действия путем зондирования состояния умов граждан Америки. Вначале эта программа затронула только 6 млн. служащих центральных, штатных и местных органов власти. Затем последовательно она была распространена на лиц свободных профессий, рабочих и служащих частных предприятий... «Превентивные законы» охватили Vs всего работающего населения Америки... Старое доказательное право уступило место новой системе, в основу которой были положены «извлечения» из бесед, сведения о наклонностях того или иного лица, его дружеских связях и знакомствах. Принцип «виновности за связи» получил официальное признание...»66
     
      Профессия Элизабет Бентли
      Одно тесно переплеталось с другим. Система мер, с помощью которых гражданские свободы подвергались такому существенному ограничению, предусматривала укоренение института платных осведомителей ФБР. Рекрутируемые повсюду, они принадлежали к той породе людей, которых А. И. Герцен в свое время ославил как «воров», награждаемых начальством, благословляемых церковью, защищаемых войском и не преследуемых полицией, потому что они сами к ней принадлежат. «Это люди, — писал великий русский демократ, — ворующие не платки, но разговоры, письма, взгляды».
      К концу 40-х годов фигура осведомителя ФБР становится таким же неотъемлемым атрибутом американской действительности и приобретает такое же собирательное значение, как и тип политика-рэкетира в эпоху после гражданской войны. Видный представитель клерикальных кругов США епископ методистской церкви Окснам писал в начале 50-х годов: «Тайные осведомители буквально пропитали всю ткань американского общества на всех ее уровнях — национальном, штатном и местном. Они вторгаются в частную жизнь, доносят о дискуссиях в учебных аудиториях и читальных залах, бросают вызов святости храмов. Это люди сумерек, рожденные страхом и питающие страх. Они говорят шепотом. Член Верховного суда У. Дуглас называет их «безыменными и безликими» людьми. Они не подлежат вызову в суд, молчат при перекличке, не осмеливаются взглянуть в лицо человека, против которого выдвигают обвинение... Они являются продуктом полицейского государства...»68
      В своих суждениях епископ Окснам допустил существенную неточность: в новые времена профессия осведомителя приобрела респектабельность в глазах известной части общества благодаря своей прибыльности и тем почестям, которыми официальная пропаганда окружила этих паладинов «патриотизма». ФБР наделило их особыми полномочиями и доверием, пресса и телевидение — балаганным блеском. Наиболее предприимчивые из них уже не нуждались в сохранении своего инкогнито; напротив, они назойливо предлагали себя публике, хорошо зарабатывая на скандальной популярности. «Бродячие менестрели» доноса, как метко окрестил их К. Ламонт69, перебираясь с места на место, смущали покой обывателя угнетающими подробностями «раскрытых» и еще не раскрытых заговоров с экранов телевизоров, охотно давали интервью, резонерствовали с церковных кафедр, сочиняли и издавали мемуары с помощью «литературных консультантов» из ФБР. По данным на 1962 г., ФБР содержало около 1500 тайных осведомителей, оплачиваемых из специальных фондов, которые существовали отдельно от ежегодного бюджета Бюро, утверждаемого конгрессом (150 млн. долл.)70. Примерно сотня «специально подготовленных» осведомителей, писал Дэн Гиллмор, кочевала «из залов заседаний расследовательских комиссий конгресса в комиссии по проверке лояльности, оттуда в офисы иммиграционной службы, где рассматриваются дела о депортации, и в залы судов. Их основной капитал составляют имена и репутации. Они живут доносами на своих бывших друзей, любовников, любовниц, мужей и жен...»71.
      Социальный тип осведомителя ФБР, психологию его ремесла вскрывает в своей работе Фрэнк Доннер. Он пишет: «Доброволец системы тайного политического сыска убежден, что выполняет патриотический долг, погружаясь вместе со своей семьей в пучину заговорщической деятельности. Он неизбежно прибегает либо к извращению фактов, либо (явление более типичное) к извращению значения фактов. Убежденный в существовании злонамеренного, подрывного заговора, способного душить нацию, он начинает видеть измену под каждой кроватью. Для него все, что делает коммунист, подернуто дымкой подготовляемого мятежа. Этот тип информатора, как правило, вербуется из людей, спекулирующих на патриотизме. Он ждет от соотечественников признания и восхищения своим мужеством... Его внутренняя потребность — представить в преувеличенном виде опасности, подстерегающие страну, — чрезвычайно велика. Уж если ему суждено стать святым Георгием, то, разумеется, чудовище, которое предстоит уничтожить, обязательно должно быть драконом» 72.
      Еще один распространенный тип информатора ФБР — тайный осведомитель, чьи мотивы преимущественно ограничиваются денежным интересом. Доннер писал, что «доход такого осведомителя зависит от его способности поставлять информацию за соответствующую плату... Он знает, что, если ему не удастся раздобыть материал, его ценность в глазах работодателей падает. Наличие экономического стимула делает ненадежными поставляемые им сведения о лицах, «замешанных в подрывной деятельности». Когда компенсация прямо зависит от числа лиц, которых пытается очернить агент ФБР, легко объяснить, почему обвинения осведомителя становятся все наглее и экстравагантнее» 73. На своем собственном процессе бывший осведомитель ФБР и Комиссии по внутренней безопасности X. Матусоу, отвечая на вопрос, намерен ли он был лгать, когда шел в ФБР, сказал: «Прямой и честный рассказ не удовлетворил бы ФБР. Я чувствовал, что для того, чтобы придать себе важность, я должен был приукрасить факты и обстоятельства» 4.
      В пестрой толпе доносчиков, необычайно расплодившейся в политической атмосфере США периода «холодной войны», были настоящие виртуозы своего ремесла вроде Мэннинга Джонсона, который, будучи припертым к стене, сознался, что в интересах ФБР он готов солгать хоть «тысячу раз»75. Но и среди этой породы нашлись подлинные достопримечательности, снискавшие поистине громкую известность. Это Элизабет Терилл Бентли и Уиттекер Чеймберс. Им обоим была отведена отнюдь не второстепенная роль в той сложной политической игре, которую давно затеяла реакция, чтобы окончательно вытеснить из правительственных сфер представителей умеренных группировок буржуазии, отсечь от общедемократического движения его левое крыло, поставить вне закона Коммунистическую партию и довершить обработку общественного мнения в духе законченного антисоветизма. Дебют обоих профессиональных осведомителей состоялся в 1948 г. Они были выпущены ФБР «на публику» с интервалом в три дня. Элизабет Бентли шла первой. Однако за много месяцев до ее сольного выступления настроенная на соответствующий лад буржуазная печать уже заранее смаковала детали обещанных грандиозных сенсаций с разоблачением сети «коммунистического шпионажа» в государственном аппарате76. Местом разоблачений должна была стать Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности конгресса США, главными героями — осведомители ФБР.
      Совместное появление Бентли и Чеймберса в 1948 г. было подчинено общему плану. Оставалось три месяца до выборов президента и членов конгресса. Республиканцы спешно изыскивали контршансы для срыва широкого фронтального маневра, предпринятого Трумэном в ходе избирательной кампании, когда он в отчаянном усилии задержать падение престижа своей партии обещал американцам осуществить широкую программу преобразований («справедливый курс»). Позднее бывший председатель Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, член палаты представителей от республиканской партии Парнелл Томас с циничной откровенностью рассказал о том, какие пружины были приведены в действие для нанесения удара по престижу демократической партии с целью лишить ее надежды на успех. В разгар избирательной кампании, говорил он, председатель Национального комитета республиканской партии «понуждал меня начать расследование дел о шпионской сети. Он настаивал на том, чтобы я оставался в Вашингтоне и поддал жару Гарри Трумэну» 77.
      Республиканцев, главенствующих в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, не остановило даже то обстоятельство, что правительство через голову ФБР специальным уведомлением предупредило П. Томаса о полном отсутствии у него каких-либо вещественных доказательств, подтверждавших версию Бентли78. И хотя в 1948 г. республиканцам не удалось нанести поражение Трумэну, тем не менее на частичных выборах в конгресс 1950 г. они снова сделали ставку на страх перед «подрывной деятельностью», упрекая демократов в недостаточной твердости79. «Беспартийный» Эдгар Гувер, отлично сознавая, откуда дует ветер, с готовностью предоставил в распоряжение комиссии, в которой республиканцы составляли большинство, секретные досье ФБР, заботясь о том, чтобы у Томаса и его коллег не было простоя. Впоследствии Томас с чувством признательности говорил о тесных отношениях между комиссией и ФБР и даже о полном «взаимопонимании» между ними80.
      В уста Э. Бентли ФБР вложило одну из своих самых фантастических легенд насчет «сети коммунистического шпионажа» в правительственных учреждениях США. Судя по всему, интимные отношения между Бентли и ФБР были установлены еще до войны, скорее всего в ходе слежки за интернационалистами, оказывавшими помощь испанским республиканцам. Бентли знала кое-кого из них лично и могла быть, с точки зрения ФБР, «полезной». В своих «мемуарах» она подтверждает тот факт, что впервые оказалась в «магнитном поле» ФБР в 1940 г.81 Ив дальнейшем ФБР не спускало с нее глаз82, будучи хорошо осведомлено обо всем, что касалось ее личности, общественных и частных связей. Однако официально известно, что контракт о сотрудничестве был подписан осенью 1945 г
      В ноябре того же года Э. Гувер пускает пробный шар, уведомляя Белый дом о наличии в его руках информации чрезвычайной важности, источником которой была все та же Бентли. Как теперь стало известно, доклад на самом деле не содержал ничего сверх указания на то, что в правительственных учреждениях Вашингтона имеется с десяток служащих, которые якобы входят в подпольную коммунистическую ячейку и дальнейшее пребывание которых на своих постах сопряжено с риском для государственных интересов США. Во главе этой группы, говорилось в докладе, стоит Гарри Декстер Уайт, видный деятель «нового курса», долгое время занимавший пост заместителя министра финансов в рузвельтовской администрации. Однако ФБР не представило ни одного сколько-нибудь существенного факта, подтверждавшего версию Э. Бентли. И позднее на всех многочисленных слушаниях в комиссиях конгресса и в ходе судебного разбирательства с участием Э. Бентли не фигурировало ничего похожего на реальные доказательства законспирированной, заговорщической деятельности названных Бентли лиц. Однажды сам Гувер вынужден был признать, что ФБР «не располагает достаточными материалами для поддержания преследования по суду» членов «группы Г. Уайта».
      Отсутствие прямых и косвенных улик против лиц, обвиненных Бентли в государственной измене, ФБР пыталось восполнить грандиозностью приписываемых им преступлений. Иными словами, решили следовать испытанному методу: крупномасштабная ложь всегда предпочтительнее, ибо имеет больше шансов на то, что ей поверят.
      В качестве одного из самых эффектных доводов обвинения повсюду фигурировал факт похищения тайны дня «Д» и передачи ее Советскому правительству. День «Д» — это точная дата высадки союзнических войск в Нормандии в 1944 г. По словам Э. Бентли (в «мемуарах» она вновь касается этого эпизода, подчеркивая, что выдача Москве секрета дня «Д» есть самый большой успех «группы Уайта»)84, Советское командование, воспользовавшись услугами симпатизировавших коммунизму чиновников госдепартамента США, «выкрало» сведения о начале операции «Оверлорд». Поскольку сам Эдгар Гувер торжественно заверил американскую общественность об исключительной важности и ценности всех сведений, сообщаемых Э. Бентли, проверенных, по его словам, ФБР, не лишним будет убедиться, чего стоят эти утверждения.
      Впервые показания об «утечке» секрета дня «Д» были даны Бентли на заседании КРАД в 1948 г.85 Под аккомпанемент исступленных криков реакционеров о «советской угрозе» вздор был воспринят как «исповедь века». И только значительно позже, после спада реакционной волны, этот вымысел Бентли был открыто поставлен под сомнение и в буржуазной печати. Тогда многие для себя открыли, что тайна дня «Д» всегда оставалась тайной лишь для держав фашистской коалиции, а не для союзников, стремившихся скоординировать свои действия таким образом, чтобы облегчить проведение высадки в Нормандии. Выяснилось, что первым, кто «приоткрыл» завесу над тайной дня «Д», был... президент США Ф. Рузвельт, заявивший 28 ноября 1943 г. на конференции в Тегеране, что вторжение во Францию желательно осуществить не ранее 1 мая, но и не позднее июня 1944 г.86 Вслед за тем он же на заседании 29 ноября предложил У. Черчиллю и И. В. Сталину окончательно «договориться о сроке этой операции»87. После совещания американских и английских советников с участием Рузвельта и Черчилля советская сторона 30 ноября 1943 г. была проинформирована союзниками о том, что операция «Овер-лорд» начнется в мае 1944 г. При этом Черчилль заметил, что «объединенные британский и американский штабы будут находиться в тесном контакте с маршалом Сталиным с тем, чтобы операции всех союзников могли координироваться и чтобы по врагу был нанесен одновременно удар с обеих сторон». Со своей стороны Рузвельт приветствовал возможность скоординировать удары по врагу одновременно с двух направлений, дав понять, что рассматривает это как главное условие успеха плана «Оверлорд»8д. В специальном секретном протоколе, принятом участниками Тегеранской конференции, говорилось, что операция «Оверлорд» начнется в мае 1944 г., и констатировалось намерение Советского командования «примерно в одно и то же время» предпринять широкое наступление «с целью воспрепятствовать переброске немецких сил с Восточного на Западный фронт»90.
      Нет нужды останавливаться на других примерах, неопровержимо свидетельствующих об абсурдности версии Бентли. Об обстановке же, которая сложилась в Соединенных Штатах в 1948 и 1949 гг., можно судить по тому, что легенда о «похищении дня «Д»» долго принималась публикой за чистую монету, а многочисленные высокопоставленные лица (включая в первую очередь и самого Д. Эйзенхауэра), которым была хорошо известна подоплека всей этой истории, хранили молчание. Даже руководство бывшего Управления стратегических служб вынуждено было без звука «проглотить» обвинение в неблагонадежности, адресованное Бентли ряду его бывших сотрудников в связи с «делом» о разглашении секрета дня «Д».
      Чуть ли не вершиной предательства национальных интересов США и всего западного мира, совершенного Уайтом, Бентли назвала его участие в разработке «плана Моргентау», целью которого являлись деиндустриализация и расчленение Германии после войны. По словам Бентли, Уайту принадлежали сама идея этого плана и инициатива ее продвижения в угоду тайным намерениям... Советского Союза.
      Буржуазная печать правого толка и представители антирузвельтовских группировок в политических сферах немедленно использовали данное нехитрое изобретение «знатоков» дипломатической истории из ФБР. Критики и противники всей внешней политики Рузвельта в годы войны ухватились за него, заявляя, что недальновидная стратегия Рузвельта обезоружила западный мир перед лицом эвентуальной «советской агрессии»92. Между тем приписывать «план Морген-тау» Советскому Союзу столь же нелепо и беспочвенно, как и возлагать на него вину за обмен мнениями между Рузвельтом и Иденом 15 марта 1943 г. в Вашингтоне, во время которого президент США и министр иностранных дел Англии единодушно высказались за раздел Германии на несколько мелких государств93. Еще раньше, в декабре 1941 г., о том же говорил Черчилль, а созданный в США Консультативный комитет по послевоенным проблемам, возглавлявшийся государственным секретарем США К. Хэллом, с конца того же года принялся изучать проекты дробления Германии на ряд независимых государств, подготовленные специальной исследовательской группой госдепартамента. Любопытно, что в Консультативный комитет входили видные представители американской финансовой олигархии, такие, как Б. Барух, Д. Диллон, М. Тэйлор, Д. Ачесон, Д. Форрестол и Г. Моргентау-младший.
      Известно также, что в годы войны и сразу же после нее в политической литературе США и Англии появилось множество аналогичных (нередко просто сумасбродных) проектов решения германской проблемы после капитуляции «третьего рейха»95. Авторами этих предложений являлись профессиональные английские и американские дипломаты, которых никак нельзя заподозрить в сочувствии Советскому Союзу. На конференции в Тегеране Рузвельт и Черчилль четко и определенно высказались за расчленение Германии96. Сталин, напротив, выразил сомнение в правильности этой идеи97.
      «План Моргентау» генетически был прямо связан с этими проектами ликвидации целостности Германии. При этом он являлся не только отражением ненависти, питаемой к германскому милитаризму большинством населения стран антигитлеровской коалиции98, но и отзвуком тех надежд на устранение конкурентов в лице германских концернов, которые вынашивались в советах директоров многих ведущих американских корпораций. Таким образом, этот план не был изолированным явлением и представлял собой некое обобщение проектов политического решения германской проблемы. Совсем не случайно он был принят за основу той внешнеполитической линии, которой одно время совместно решили придерживаться и Вашингтон и Лондон". На Квебекской конференции в сентябре 1944 г. Рузвельт и Черчилль подписали декларацию, где был изложен план превращения Германии в «страну главным образом земледельческого и пастбшцно-скотоводческого типа» 10°. Сам Моргентау писал, что этот документ в окончательном виде был сформулирован... Черчиллем101. Нет оснований не доверять Моргентау хотя бы потому, что этот факт подтверждает и Антони Иден. Лично У. Черчилль, свидетельствует он, не только не возражал против «плана Моргентау», но и в весьма резкой форме отвел доводы Идена против него102.
      Надо признать, что «план Моргентау» вызвал серьезные разногласия в правительственных кругах США. Одним из соображений, которые выдвигал К. Хэлл, выступая за отклонение плана, являлось то, что принятие столь важного решения по Германии без участия представителей Советского Союза, за его спиной могло привести к серьезным осложнениям в антигитлеровской коалиции103. Хэлл не ошибся: Советское правительство не поддержало «план Моргентау». Уже одно это, как признают многие американские исследователи, способно перечеркнуть версию Бентли104. У лжи действительно оказались короткие ноги. В официальной публикации сената США, вышедшей в декабре 1967 г. и подготовленной на основе материалов подкомитета по вопросам внутренней безопасности, сюжет с мифическими происками «советских агентов» в пользу принятия «плана Моргентау» вообще обходился 10. Разумеется, ни в одном издании о «подвигах» ФБР в годы «холодной войны» мы не встретим ни слова об этих провалах. К чему, дескать, ворошить прошлое? О действиях же Бентли все еще пишут как о символе «патриотических побуждений».
      А между тем картины, рисуемые Бентли, явно говорили о сумеречном состоянии умственных способностей доносчицы и прямо-таки поразительной невзыскательности ее наставников. Ложь в таких случаях принимала очертания гротескные, анекдотичные. И все же, несмотря на вздорный характер показаний Э. Бентли, множество людей было подвергнуто гражданской казни часто на основе одного только упоминания их имен в протоколах различных расследовательских комиссий, использовавших фантазию Элизабет
      Бэнтли в качестве универсального инструмента дознания. Попытки реабилитации, как правило, наталкивались на непреодолимое сопротивление ФБР.
      Показательно в этом отношении «дело Уильяма Ремингтона», чиновника министерства торговли, осужденного на основании показаний Бентли в 1953 г. за то, что он якобы ложно отрицал свою принадлежность к Коммунистической партии. Ремингтон возбудил против Бентли иск за клевету, и, хотя он был отклонен, защита продолжала бороться, накапливая все новые и новые данные, вскрывающие необоснованность показаний Э. Бентли. Маленькое «дело» грозило обернуться большим скандалом. Положение спас «случай», вездесущий «случай», который уже не раз в критические моменты выручал политическую полицию. В конце ноября 1954 г. в камеру, где сидел Ремингтон, отбывавший заключение в федеральной тюрьме г. Луисбур-га, ворвались трое уголовников и нанесли ему смертельные ранения. От ударов кирпичом по голове 22 ноября 1954 г., не приходя в сознание, Ремингтон скончался106. Двумя месяцами позже генеральный прокурор штата Нью-Хэмпшир (в этом штате Ремингтон долгое время жил) Л. Вайман опубликовал обстоятельный доклад о результатах специального расследования, из которого явствовало, что главное обвинение Бентли против Ремингтона было построено на песке107. Вот почему, наверняка зная о проводимом расследовании, ФБР поторопилось закрыть «дело Ремингтона». Оно стремилось к этому и раньше, ставя всяческие препоны защите, препятствуя, в частности, опросу беспристрастных свидетелей и привлечению их для дачи показаний в судебном заседании. Делалось это почти открыто и с явным расчетом на безнаказанность. Эдгар Гувер всегда считал, что его ведомству, по евангельскому изречению, вина прощается семьдесят семь раз!
      Хотя жертвы осведомителей в отдельных случаях добивались морального удовлетворения по своим кассационным жалобам в высшие судебные инстанции, однако ФБР, которое, казалось бы, должно нести ответственность за клятвопреступления опекаемых им лжесвидетелей, оставалось практически неуязвимым для критики. Как ни в чем не бывало в ноябре 1953 г. шеф ФБР говорил: «Вся информация, представленная мисс Бентли и поддающаяся проверке, оказалась правильной. Она была подвергнута самому тщательному перекрестному допросу; ее свидетельские показания были рассмотрены различными составами присяжных, взвешены судьями и, как выяснилось, соответствуют действительности»108.
      Вряд ли нужно доказывать, чего стоит «правдивость» Э. Бентли. Что же касается утверждений директора ФБР об установлении судебными инстанциями достоверности ее показаний, то это такая же выдумка, как и история с превращением госдепартамента в питомник «русских агентов». В работе, вышедшей в 1962 г., профессор права Стэнфордского университета Г. Паркер, тщательно изучивший все публичные показания Бентли, пришел к выводу, что заявление Гувера «о верификации этих показаний в ходе нормального судопроизводства и признании их достоверными является необоснованным» 109. Латинская поговорка гласит: «Et quis custodit custodes ipsos?» (И кто караулит самих часовых?) Вчитываясь в пухлые отчеты судебных процессов и заседаний многочисленных расследовательских комиссий, материал для которых готовился ФБР, сопоставляя их, американские юристы, историки и журналисты обнаруживают все новые и новые вопиющие противоречия и просто курьезы в показаниях осведомителей ФБР, взаимоисключающие версии, прямые искажения данных следствия, наконец, лжесвидетельства самого директора политической полиции Эдгара Гувера110.
      По части осведомительского ремесла Э. Бентли была не одинока. У нее был достойный «конкурент» и напарник Уиттекер Чеймберс, бывший в услужении у ФБР (по его собственному признанию) с 1939 г.111 Ему отводилась роль главного свидетеля обвинения на нашумевшем в 1948 — 1951 гг. процессе Алджера Хис-са, служащего госдепартамента в период пребывания у власти рузвельтовской администрации. Жертва была избрана не случайно. Либеральные взгляды Хисса были хорошо известны и, как пишет К. Ламонт, возбуждали злобу реакционеров112. Он принимал участие в Ялтинской конференции, являлся генеральным секретарем конференции в Сан-Франциско, на которой был принят Устав ООН. Обозреватель Маркиз Чайлдс, всегда превосходно осведомленный о настроениях в вашингтонских кругах, писал о самом начале процесса А. Хисса: «Многие смотрят на Хисса как на символ рузвельтовской эры. Если Хисс будет осужден, они будут рассматривать этот факт в качестве признания виновности самого покойного президента и всех тех, кто вместе с ним несет ответственность за политику «нового курса»»113. Такое же впечатление вынес присутствовавший в зале судебного заседания обозреватель «Нью-Йорк тайме» Джеймс Рестон114.
      Невзгоды, выпавшие на долю Хисса, не заставили его сожалеть о причастности к наследию 30-х годов, столь непопулярному в эпоху «холодной войны» и реакции. «Тяготы борьбы с клеветническими обвинениями, — писал он, — разрушающим образом сказывались на моей жизни и принесли боль как мне самому, так и всей моей семье. Но ничто не может подавить то чувство удовлетворения, которое я испытываю при мысли, что мне довелось играть известную роль в осуществлении правительственных программ, в правильности которых я убежден. Я глубоко удовлетворен также тем, что принимал участие в конструктивных усилиях «нового курса» и в создании ООН. Демократические идеалы, которыми я руководствовался, находясь на правительственной службе, продолжают составлять основу моего мировоззрения»115. Таково гражданское лицо Алджера Хисса.
      Чьими же стараниями рассчитывало ФБР погубить репутацию этого человека и, пригвоздив его к позорному столбу как «пособника международного коммунизма», утвердить в сознании народа недоверие и злобную неприязнь к либеральным деятелям «нового курса»? По своей духовной организации У. Чеймберс представлял собой классический тип провокатора вроде Титуса Оутса116, находившего наслаждение в том, чтобы быть профессиональным доносчиком и возбудителем общественной тревоги. Честолюбец, с явными признаками душевного расстройства, подтвержденного диагнозами врачей (а в частной беседе с адвокатом Хисса — самим заместителем министра юстиции Александром Кэмпбэллом117), коллекционировавший впрок различные сведения и слухи о людях, которых он лично подчас никогда и не встречал, одержимый к тому же манией стать знаменитостью, Чеймберс был просто находкой для ФБР и Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, которые постарались выжать из него все, на что были способны его больное воображение и жажда прославиться любой ценой118. Этот портрет следует дополнить несколькими штрихами из автобиографии самого Чеймберса, проливающими свет на то, как он понимал место осведомителя в системе политического сыска и свой особый статус. Чеймберс писал: «Осведомитель ничем не рискует. Он пребывает в полной безопасности и использует свою особую осведомленность для того, чтобы уничтожить других... Он находится под охраной полиции. Когда она свистнет, он немедленно приносит в зубах очередную обглоданную кость информации...» 119
      В начале 60-х годов Чеймберс нашел себе пристанище в крайне правом реакционном листке «Нейшнл ревью», издаваемом У. Бакли120, идеологом ультраправого движения. Благодаря литературным упражнениям Чеймберса, выдержанным в духе крайнего антикоммунизма, история сохранила за этой убогой фигурой доносчика и провокатора собирательное значение рупора движения. Не случайно многие современные ультраправые считают долгом называть Чеймберса своим политическим ментором. Среди них — Рональд Рейган.
      Юристы с мировым именем находят, что вина Хисса не только осталась недоказанной, но и существовала лишь в виде легенды, сочиненной Чеймберсом и ФБР121. Даже такой автор, как Лэтем, считает, что показания Чеймберса против Хисса сбивчивы, противоречивы, а потому абсолютно ненадежны с точки зрения выяснения истины122. Два члена Верховного суда США — Ф. Франкфуртер и С. Рид — выступили на процессе Хисса в качестве свидетелей защиты. С ними солидаризировался губернатор Иллинойса Э. Стивенсон 123.
      Суд присяжных, рассматривавший летом 1949 г. дело об обвинении А. Хисса в лжесвидетельстве, на основании всех относящихся к делу данных отказался признать его виновным. Как явствует из воспоминаний Р. Никсона (в то время члена Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности), приложившего титанические старания для пересмотра решения, бесславный провал «дела» Хисса мог дорого обойтись КРАД, вплоть до ее роспуска. «Услуга» ФБР обернулась ловушкой для КРАД, в которую Гувер, сам того не желая, заманивал своего парламентского соучастника124. На карту было поставлено слишком много. В критический момент, мобилизовав дополнительные средства психологического давления на публику, реакция добилась пересмотра дела. Спасая положение, ФБР прибегло к... подлогу. Хисс был осужден. Лишь много позднее, проделав огромную расследовательскую работу, защита Хисса начала распутывать паутину, сотканную ФБР вокруг его имени.
      Со своей стороны ФБР изо всех сил стремилось поставить защиту в невероятно трудные условия работы. Адвокат Хисса Честер Лейн впоследствии вынужден был сделать следующее официальное заявление: «Мы задаем вопросы — ФБР не позволяет людям беседовать с нами... И хуже всего то, что честные и патриотически настроенные граждане, которые хотели помочь нам, удерживались от этого из-за установленной за ними... слежки и системы подслушивания телефонных разговоров, а другие, оказывавшие нам услуги в интересах справедливости, боятся огласки самого факта участия в защите, ибо это, по их мнению, может повредить им...»125 И все же документально было установлено, что узловые места в показаниях Чеймберса были вымышлены. Данные экспертизы, не опровергнутые министерством юстиции, подкрепили предположения защиты о том, что самая важная «улика» против Хисса (дубликат пишущей машинки марки «Вудсток», в 30-х годах принадлежавшей семье Хисса) была искусно сфабрикована в специальных лабораториях ФБР126.
      В известном смысле складывалась весьма банальная ситуация. Буржуазная реакция, стремившаяся подавить инакомыслие внутри страны, вкупе с охранкой уводила общество под сень страха и всеобщей подозрительности. Видный американский литературный критик Максуэлл Гайсмар, как бы бросая взгляд в прошлое, писал: «Эта история пятидесятых годов, отделившая либералов от левых, сама была, подобно делу Розенбергов, недостоверной, фальшивой, хладнокровно сфабрикованной...»12 Тем не менее механизм «сработал», благоприятные условия для маккартизма были созданы. Известный американский писатель Норман Мейлер, подводя итог целой полосе в политическом развитии США, заметил: «Пришла корейская война, вместе с ней на страну упала тень атомной бомбы, и мы оказались вполне созревшими для военного диктатора. Дядюшка Гарри (Г. Трумэн. — П. К.) вымостил доро1у для «папаши» (Д. Эйзенхауэра. — П. К.), а культ внутренней безопасности и духовное пресмыкательство стали нормой повседневной жизни, ее сутью. Если кто-то пытался оспаривать это, то являлся Джозеф Маккарти со своими методами раскрытия измены именем божьим, и все становилось на свои места. В пропитанной тоталитаризмом духовной атмосфере тех дней каждый, кто работал в правительственных учреждениях, отучился быть самим собой, наблюдались явления атрофии мысли в результате ее застоя. В конечном итоге благие порывы утратили направляющее начало, упорядоченность — здравый смысл, разговоры о безопасности подменили собой подлинную заботу о благополучии страны, риторика же начисто лишилась реального содержания» 128.
     
      ФБР и маккартизм
      Маккартизм — это порождение кризиса буржуазной демократии в США и одновременно специфическая форма проявления доминирующей активности ультраправых сил в конкретной обстановке 50-х годов, сложившейся в стране. Он явился закономерным продолжением того общего курса на разжигание антикоммунистической, антирадикальной истерии, который избрали американская буржуазия и ее лидеры после второй мировой войны в условиях обострения внешних и внутренних противоречий американского империализма. Бывший министр юстиции в правительстве Рузвельта Ф. Биддл (он сменил на этом посту Роберта Джексона) так сказал об этом последовательном сползании в трясину реакции: «Шаг за шагом мы создавали благоприятные условия для прихода новой тирании» и позволили «зажать нам рты, закрыть глаза, заткнуть уши»129.
      Обычно разгул маккартизма связывают с деятельностью КРАД, специальной комиссией Джозефа Маккарти и их многочисленных дублеров в штатах. Однако существенную инициативную роль в оформлении и осуществлении этого курса играло Федеральное бюро расследований. Принцип разделения труда был полностью соблюден. Основной заботой КРАД и комиссии Маккарти являлась политическая эксплуатация антикоммунистической паранойи, подыскание же «материала» и использование различных технических средств, пригодных для этих целей, ложились на плечи ФБР. Зкс-агент ФБР Джек Левин рассказывает: «Теперь общепризнано, что, преувеличивая «внутреннюю угрозу», Гувер помогал создавать прототип чудовища Франкенштейна130, способствуя тем самым разжиганию реакционной истерии, направленной на уничтожение любых признаков либерализма, на срыв усилий в защиту социального прогресса... Своим тридцативосьмилетним династическим правлением директор ФБР обязан близостью к правым экстремистам...»131
      И в самом деле, «охота за ведьмами», организованная с гигантским размахом в 50-х годах различными расследовательскими комиссиями на самых разных уровнях общественной жизни, продемонстрировала не только полную тождественность целей ФБР и маккар-тистов, но и самое тесное практическое взаимодействие их. Более того, львиная доля всего, что затевали сенатор Маккарти и расследовательские комиссии конгресса, могла быть реализована лишь при содействии ФБР, его гигантского аппарата по фабрикации «улик» и подбору «дружественных» свидетелей. Не являясь судебными инстанциями, но и не будучи связанными нормами доказательного права, Маккарти и комиссии конгресса постоянно использовали осведомителей и досье ФБР в качестве подручного средства для публичного шельмования неугодных реакционерам общественных деятелей.
      ФБР порой просто вынуждало запуганных преследованиями американцев встать на путь «покаяния», выступить перед микрофонами расследовательских комиссий с очередными «сенсационными» заявлениями о деятельности левых организаций или участии в них отдельных граждан. Сейчас это полностью подтверждено и неопровержимо доказано132. В Голливуде таким образом ФБР завербовало некоторых работников кинематографа, «скомпрометированных» ранее участием в производстве «непатриотической» продукции, и, пообещав снять с них опалу, препроводило в зал расследовательских комиссий для «покаяния». Были и такие служители Мельпомены, которые добровольно разменяли честь и достоинство актера на благоволение политической инквизиции.
      Еще в 1948 г. тогдашний председатель КРАД Пар-нел Томас (кончивший свою карьеру в тюрьме, куда он был упрятан за лихоимство) говорил: «...тесные отношения существуют между Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности и ФБР... Я считаю, что мы достигли полного взаимопонимания. Есть кое-что, однако, что не позволяет нам много распространяться на этот счет» 133. Это «кое-что» прежде всего установление в обход закона личной унии между КРАД и ФБР: штат расследовательских комиссий обычно наполовину формировался из экс-агентов ФБР. На заседаниях комиссий постоянно присутствовал и личный представитель Э. Гувера. С 1950 г. КРАД фактически уже не отделяла себя от ФБР. Это стало нормой, особенно после того, как кресло председателя комиссии занял конгрессмен Гарольд Вельде, бывший агент ФБР134. Это он ошеломил Америку в 1950 г. требованием отказаться от идеи развития сети публичных библиотек в сельскохозяйственных районах под тем предлогом, что влияние коммунизма держится на просвещении народа135.
      В 1956 г. КРАД занялась расследованием деятельности Американского комитета защиты лиц иностранного происхождения (АКЗ). В виде приложения к опубликованным комиссией материалам, призванным доказать, что АКЗ является «коммунистической организацией», фигурировало множество документов, датированных 30-ми годами. Вскоре выяснилось, что они были попросту выкрадены в служебных помещениях АКЗ агентами ФБР, а затем уже перекочевали в папки комиссии136. Сама способность КРАД заставить замолчать критиков (в том числе и в конгрессе) базировалась на страхе перед местью комиссии, которая располагала таким истребительным средством, как досье ФБР и его проскрипционные списки. Хорошо известно, что немало обитателей Капитолия фигурировало в них как «псев до либералы», а то и как «сочувствующие коммунизму» 137.
      Особенно тесная дружба связывала ФБР и его директора с сенатором Маккарти и возглавлявшейся им постоянной подкомиссией сената США по расследованию (сокращенно — комиссия Маккарти). Когда неистовый сенатор от Висконсина, грозя всеми карами коммунистам и либералам, 9 февраля 1950 г. впервые бросил фразу о том, что у него «в руках есть список» неблагонадежных лиц138, не многие могли предвидеть, что она станет символом и проклятьем целой эпохи. Но Эдгар Гувер не мог не знать ее сокровенного смысла хотя бы потому, что «блестящая» идея истребления инакомыслящих по спискам и чистки правительственных учреждений сверху донизу обрела плоть и кровь в стенах штаб-квартиры ФБР. Можно не сомневаться, что и «черные» списки Маккарти составлялись при участии (если не под прямую диктовку) ФБР139.
      Большинство так называемых экспертов и технических сотрудников комиссии Маккарти, так же как и
      КРАД, являлись бывшими сотрудниками ФБР140. X. Матусоу в своей книге «Лжесвидетель» писал: «Самым важным мотивом использования бывших агентов ФБР в качестве следователей комиссии было то, что, уходя из ФБР, они уносили в своей памяти и секретную информацию» 1. Не удивительно, что с содержанием секретного доклада о «неблагонадежности» Р. Оппенгеймера сенатор Маккарти был ознакомлен раньше, чем министр юстиции Браунелл и сам президент Д. Эйзенхауэр. Долг платежом красен: в пылу погони за «коммунистическими агентами», атакуя госдепартамент, армию и даже ЦРУ143, Маккарти никогда не изменял своему дружескому расположению к ФБР.
      Гувер отвечал Маккарти и маккартистам полной взаимностью. Однажды в интервью газете «Сан-Диего ивнинг трибюн» он не только выразил свое восхищение всем обликом сенатора, но и ясно дал понять, что ФБР кровно заинтересовано в сотрудничестве с ним. «Маккарти, — сказал он, — бывший морской пехотинец. Он был боксером-любителем. Он ирландец. Соедините все это воедино, и вы получите представление о сильной личности, которая не даст заморочить голову и не позволит обвести себя вокруг пальца. Я не берусь судить о технической стороне работы комиссии Маккарти, как и других комиссий сената. Это дело сенаторов. Должен, однако, сказать, что расследовательские комиссии делают ценную работу. Они имеют право привлекать к даче показаний различных свидетелей, без чего некоторые важные расследования не могли быть закончены... Я не был знаком с сенатором Маккарти до его появления в сенате. Теперь я близко познакомился с ним по служебной линии и лично. Я считаю его своим другом и полагаю, что он платит мне тем же»144. Гувера ничуть не смутило тогда, что президент Трумэн назвал Маккарти «патологическим лжецом»145.
      В эпоху маккартизма, крепко уверовав в окончательный триумф реакционного курса в политике, руководящее ядро ФБР открыто шло на сближение с республиканской партией. В сложившихся условиях «великая старая партия» стала центром притяжения консервативных и ультраправых элементов146. После победы республиканцев на выборах 1952 г. эти элементы настойчиво стремились использовать вымысел о «коммунистической инфильтрации», чтобы окончательно «утопить» демократов, лишив их всяких надежд на реванш в 1956 г.147 К шумной кампании маккарти-сты постоянно подключали ФБР, которое являлось для них эталоном преданного «патриотической идее» учреждения. Некоторое снижение популярности республиканцев к середине 1953 г. еще сильнее утвердило стратегов «великой старой партии» в намерении вбить клин между демократами и избирателями, используя затасканный жупел просачивания левых в государственный аппарат при Рузвельте и Трумэне148.
      В ноябре 1953 г. с санкции правительства Эйзенхауэра ФБР провело показательную операцию — гигантскую чистку аппарата госдепартамента, в результате которой было уволено несколько сот чиновников по «соображениям безопасности». Эта акция должна была подкрепить версию об «измене» в дипломатической службе США при демократах149. Затем право нанести еще один удар было предоставлено министру юстиции Г. Браунеллу. В своей речи (которую он предварительно согласовал с пресс-секретарем Белого дома Джимом Хеггерти, специальным помощником Эйзенхауэра Шерманом Адамсом и самим президентом)150, произнесенной в ноябре 1953 г. в Чикаго, Браунелл обвинил бывшего президента Трумэна в... содействии «шпионским усилиям» Г. Д. Уайта (к тому времени давно умершего). Совершенно неожиданно новая попытка искусственно взвинтить нервы публике обернулась конфузом, последствия которого вскоре же дали себя знать. Дело в том, что Браунелл не смог ничем, кроме бранных слов, подкрепить свои заявления. Ни одного достоверного факта, ни одного доказательного довода, ничего, кроме голой фразы. Видавшие виды американцы на этот раз были поражены неразборчивостью лидеров правящей партии в выборе средств политической полемики. На пресс-конференции, состоявшейся сразу после речи Браунелла, президент Эйзенхауэр, не столько осознав, сколько почувствовав общее настроение, нашел нужным признать обвинения Браунелла необоснованными и не заслуживающими доверия151. Таким образом, «дело Уайта», вновь всплывшее на поверхность, принимало неожиданный оборот для тех, кто пытался его гальванизировать.
      «Казус Браунелла» только укрепил растущие сомнения американцев, сохранивших способность критически мыслить, в отношении ценности информации ФБР. Весьма симптоматичной для меняющихся настроений широкой публики середины 50-х годов следует считать появившуюся в марте 1954 г. статью известного журналиста, члена редколлегии газеты «Вашингтон пост» А. Барта, названную им «Насколько доброкачественны доклады ФБР?». В ней Барт писал: «Парадоксом середины 50-х годов является то, что доклады ФБР... не принимаются всерьез, если вообще не игнорируются ответственными чиновниками правительственных органов... Среди высших государственных служащих ФБР скорее вызывает подобострастие, чем уважение. Министр юстиции Г. Браунелл предложил объяснение этому парадоксу, указав на безразличие правительства демократов к проблеме коммунистической инфильтрации и на влияние духа сочувствия либерализму, который многие унаследовали со времени «нового курса»». Сам Барт корень недоверия к политической полиции видел в «природе докладов ФБР», базировавшихся на «инсинуациях мошенников, дураков или фанатиков, чей собственный патриотизм весьма сомнителен». Кстати, к этой породе людей Барт безоговорочно относил и Э. Бентли 2.
      Спасая положение, министр юстиции Браунелл и шеф ФБР Э. Гувер 17 ноября 1955 г. выступили перед сенатской подкомиссией по вопросам внутренней безопасности под председательством сенатора-респуб-ликанца У. Дженнера. В этой аудитории и тот и другой могли рассчитывать на самый благосклонный прием. С самого начала было ясно, что выступление Браунелла было продиктовано узкопартийными интересами и преследовало цель помочь уловить дополнительные голоса избирателей. Эдгар Гувер, старательно распространявший версию о своем «политическом безбрачии», содействовал, как только мог, республиканцам в осуществлении этого замысла153. Вновь последовала словесная бравада насчет элементов «скрытой измены» в политике демократической администрации во времена Рузвельта и Трумэна. Нежелание же обосновать эти обвинения было объяснено секретным характером досье ФБР. Сам шеф ФБР во вкусе министра юстиции и под стать ему оставался предельно неконкретным, зато все, что он говорил, было выдержано в «лучших» традициях политической риторики сенатора Джозефа Маккарти154.
      Выступления.Гувера и Браунелла не принесли бессмертия этой паре и вопреки всем ожиданиям не увеличили шансов республиканцев в предстоящей политической схватке. Скорее наоборот. «На выборах 1954 г., — пишет исследователь истории избирательных дуэлей республиканцев и демократов Б. Фелкнор, — республиканцы потеряли свой быстротечный контроль над конгрессом... В этот год, надеясь избежать традиционных потерь на промежуточных выборах, они разыграли большой антикрасный гамбит, но их постигла неудача, и демократы установили свой контроль над конгрессом, завоевав большинство в 29 голосов» 155.
      Однако урон, который понесло общество в результате массированного воздействия политической реакции на его институты, нельзя было восполнить никакими парламентскими комбинациями. Они не возвратили стране живительного духа перемен. Г. С. Коммейджер писал: «Редко случается так в истории, чтобы великая нация, достигнув вершины своего могущества и успеха, пришла вместе с тем к такому разочарованию в своих интеллектуальных и моральных ресурсах. Но именно так это случилось с Соединенными Штатами после 1949 г. Мы не только потеряли доверие к самим себе, растратили нашу энергию, отказались от надежд, на место принципов поставили антипринципы, а на место политики — антиполитику. Мы еще и утратили веру в человека вообще». Свою статью Коммейджер озаглавил «Наши забытые свободы» 156.
     
      Глава 6 Хроника «Коинтелпро»
     
      ЦРУ и ФБР — это угроза нашей стране. Если мы не обуздаем ЦРУ, нас перестанут уважать за рубежом. Если мы не призовем к порядку ФБР, мы утратим всякое уважение к себе дома.
      Представляется нетерпимым, что мы должны сохранять агентства, которые фактически никому не подотчетны, — это секретные организации, которые по своему моральному кодексу подобны легендарной фирме убийц.
      Что же это за страна Америка, что мы за народ, если позволяем кучке безликих спекулянтов осквернять нашу честь?! ЦРУ за границей и ФБР здесь — это вызов тому историческому наследию, которое мы собираемся чествовать в 1976 г. Они опозорили наше знамя. Они, по существу, извратили и дискредитировали вверенные им законом функции проведения расследований.
      Из письма в редакцию газеты «Вашингтон пост», 11.XII.1975 (цит. по: ЦРУ глазами американцев. М., 1976, с. 188)
     
      «Новая левая» и старые страхи
      Ранней весной 1971 г. Америка впервые узнала о существовании программы «Коинтелпро». Под этим кодовым названием, как оказалось, была законспирирована общенациональная тайная акция против левой оппозиции и широких народных движений социального протеста. Она включала слежку, подрывные действия против политического инакомыслия и насильственное подавление демократической оппозиции с использованием самых изощренных и абсолютно противозаконных методов пресечения разрешенной законом деятельности. «Коинтелпро» расшифровывается как «Программа контрразведки». Но контрразведка — понятие совершенно определенное. Это предупредительные действия, которые ведутся в отношении агентурной разведки противника, врага государства, угрожающего его безопасности извне или изнутри. Что же выдавалось за происки противника и какой, собственно, противник имелся в виду? Для того чтобы ответить на этот вопрос, воспользуемся суждением сенаторов США.
      Как известно, в пылу постуотергейтской «реформации» сенатская комиссия под председательством Фрэнка Чёрча под давлением общественности в апреле 1976 г. опубликовала свой нашумевший «заключительный доклад» о деятельности разведывательных служб США. Как и в прошлом, в середине 20-х годов, когда гневный тон и театральные монологи министра юстиции Харлана Стоуна призваны были успокоить общественность, критический пафос Чёрча и его коллег также должен был искусственно создать ощущение неотвратимости справедливого возмездия. Но независимо от того, какую цель преследовали сами сенаторы, их доклад давал достаточно полное представление как о «Коинтелпро», так и о тех, кого ФБР принимало за партизанскую армию, проникшую нелегально на территорию США и проводившую подрывную работу в интересах враждебных Америке международных сил. Вот отрывок из этого примечательного документа:
      «Слишком много правительственных учреждений шпионило за слишком многими людьми, и была собрана слишком обширная информация. Правительство часто прибегало к тайной слежке за гражданами из-за их политических взглядов, даже когда эти взгляды и не были связаны с угрозой насилия или незаконных действий со стороны враждебной иностранной державы. Правительство, действуя прежде всего через посредство секретных осведомителей, а также используя другие методы слежки, такие, как подслушивание телефонных разговоров, установка подслушивающей аппаратуры, тайное вскрытие почтовой корреспонденции и взломы, собрало огромное количество информации, касающейся личной жизни, взглядов и принадлежности американских граждан к тем или иным организациям. Наблюдение за группами людей, которые считались потенциально опасными (и даже за группами, которые подозревались в связях с потенциально опасными организациями), продолжалось в течение десятилетий, несмотря на то что эти группы не занимались незаконной деятельностью. Группы и отдельные граждане подвергались преследованию и гонениям из-за своих политических взглядов и образа жизни...
      При этом против них применялись недостойные и злонамеренные методы, включая анонимные попытки разрушить семью, сорвать собрания, подвергнуть виновных остракизму на службе и спровоцировать вражду между группами, за которыми велось наблюдение, что могло бы привести к человеческим жертвам... Правительственные должностные лица, включая тех, чья главная обязанность состояла в обеспечении соблюдения законности, нарушали и игнорировали закон в течение длительного времени и выступали в поддержку и защиту своего права нарушать его» 1.
      Нельзя сказать, что общий вывод из доклада комиссии Чёрча стал великой сенсацией. Все это было хорошо известно и ранее. Давно стало правилом зачислять в агенты «иностранной державы» и «международного коммунизма» тех американских граждан, которые в борьбе за свои законные политические и социальные права, действуя строго в соответствии с конституционными установлениями, пытались добиться от властей уважения этих прав и соблюдения законов. Но даже консервативная буржуазная печать была поражена размахом операции, охватившей столь значительный процент взрослого населения страны, что слово «тотальный» уже и для скептиков перестало казаться преувеличением. Не случайно журнал «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт» обратил внимание именно на то место в докладе, в котором отмечался всеобщий характер полицейской акции. Согласно докладу сенатского комитета, писал он, «кампания электронного перехвата и подслушивания, перлюстрации переписки, запугивания, слежки и уничтожения гражданской репутации людей коснулась сотен тысяч американцев...»2.
      Итак, «Коинтелпро» существовала длительное время, «в течение десятилетий». Комиссия Чёрча не сочла нужным сказать тогда яснее и определеннее. А между тем установление точной даты начала всей операции имеет немаловажное значение и способно пролить дополнительный свет на функционирование репрессивно-полицейской системы в США. Дело в том, что в 1955 и 1956 гг. давление изнутри и протесты мировой общественности вынудили маккартизм несколько отступить. В эти годы Верховный суд США принял серию постановлений, смысл которых сводился к требованию пересмотра наиболее одиозных полномочий Управления по контролю над подрывной деятельностью, фактически ставящих Компартию США вне закона и оправдывающих любые акции произвола ФБР в отношении коммунистов и им сочувствующих3. От ведомства Гувера потребовалась известная перестройка. Так в 1956 г. появилась «Программа контрразведки» — «Коинтелпро», которую комиссия Чёрча называла явлением, безусловно недостойным свободного общества 4.
      Пока Верховный суд с чувством исполненного долга бесстрастно взирал на постыдные сцены братания либерализма с реакцией, а буржуазная пресса твердила о конце эпохи «истерии и жестоких несправедливостей» 5, ФБР втихомолку, даже не получив формальной санкции министерства юстиции, готовило удар, нацеленный на уничтожение коммунистического движения. Маккарти ушел, маккартизм оставался.
      Свод принятых к тому времени конгрессом законов, направленных против «подрывной деятельности», создавал идеальное прикрытие для ФБР. «По закону — всем ведомо — лучше», — говорил великий русский сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин. Законодатели на Капитолийском холме как бы на многие годы вперед снабдили полицейскую машину охранной грамотой, позволившей ФБР не прекращать составление досье на «неблагонадежных», «черных списков» и особо секретных «индексов безопасности». Оказаться среди тех, кто фигурировал в этих ликвидационных списках, означало автоматически стать кандидатом на превентивный арест и заключение в концлагеря в случае возникновения «чрезвычайных обстоятельств». ФБР впрок запаслось ордерами на задержание лиц, внесенных в этот сводный каталог «главных внутренних врагов»6. Но дело не ограничивалось сбором информации и смахиванием пыли со старых досье.
      На поверхности явлений атмосфера как будто бы постепенно очищалась от маккартистской скверны. Стало меньше зловещих слушаний в расследовательских комиссиях конгресса, судебная машина сбавила обороты. Управлению по контролю над подрывной деятельностью помогали умирать медленной смертью, сокращая до минимума его бюджет. Тем самым избавлялись от требующей гласности процедуры политического дознания, которая, мягко говоря, никак не вязалась с первой поправкой к Конституции США. В то же время никто не препятствовал сосредоточению в руках ФБР, а потом и других спецслужб всей системы внутренней слежки и проведения под плащом секретности карательных операций особого рода, которые, как было задумано, без лишних хлопот и огласки способны были развалить Компартию путем «очернения ее в глазах американской общественности», «разжигания фракционности...», «насаждения уныния, разочарования среди ее рядовых членов»7.
      На официальном языке ФБР все это именовалось «программой разрушения». По словам У. Сэксби, министра юстиции в правительстве Р. Никсона, в рамках данной программы борьбы против Компартии ФБР было осуществлено 1388 операций. В их основу были положены, пользуясь терминологией того же Сэксби, «отвратительные», «грязные трюки», приличествующие, как он выразился, разве только «типично военной разведке» 8. Согласно спецификации комиссии Чёрча, в ходе осуществления этих операций применялись следующие технические средства: «Анонимная критика политических убеждений лиц, являющихся объектом преследований, с целью побудить предпринимателей зволить их с работы. Отправка анонимных писем по адресу супруга преследуемого лица с целью разрушения семьи. Получение от Главного налогового управления сведений об уплате налогов объектом преследования и последующие попытки спровоцировать расследование со стороны этого зчтравления. Ложное или анонимное разоблачение того или иного члена группы как правительственного осведомителя, что навлекало таким образом, на ложно обвиненное лицо угрозу исключения из организации или згрозу физической расправы с ним».
      Далее шел длинный перечень других действий, к которым прибегали в целях срыва мероприятий и массовых выступлений, организуемых Компартией. К ним относились использование дезинформации и передача ложных команд по радио для введения в заблуждение участников манифестаций, нагромождение различного рода трудностей и препятствий с помощью домовладельцев, местных властей, почтового ведомства, дорожной полиции и т. д.9 Однако все это выглядело сравнительно невинно рядом с более серьезными акциями вроде организации террористических актов против руководителей и активистов Компартии США. Так, весной 1975 г. стало известно о санкционированной Гувером еще в 1966 г. «операции Худзчадк», суть которой состояла в натравливании организованных преступных элементов на Компартию. Предполагалось, что мафия, используя свойственные ей методы «сведения счетов», сможет кровавой десницей довершить дело подрыва и разгрома Компартии. «Лишь незначительная часть из 1388 операций против Коммунистической партии США и ее членов, — констатируется в специальной публикации КП США, — была раскрыта» п.
      В 1961 г. Эдгар Гувер предпринял новые шаги в развитии «Коинтелпро», имевшие далеко идущие последствия. 6 марта 1961 г., в ходе очередных слушаний в конгрессе по вопросам бюджета ФБР, он объявил о слежке федеральной полиции за 200 «известными или находящимися на подозрении» организациями «коммунистического фронта», а также за «некоторыми снискавшими известность самозваными пацифистами, состоятельными и занимающими видное положение людьми», сознательно или бессознательно играющими-де на руку коммунистам12. Это заявление, сделанное сразу же после инаугурации (вступления в должность) президента Кеннеди, прозвучало зловещим предупреждением всем, кто выступал против бесправия, угнетения, социальной и расовой дискриминации, добивался поворота от «холодной войны» к разрядке международной напряженности, отвергая политику империалистической экспансии. Под прицел ФБР, таким образом, попадал огромный сектор общественной жизни США, иными словами, любые общественные силы, подвергающие критике внутренние порядки и внешнеполитический курс или выступающие за их изменение. Ни со стороны конгресса, ни со стороны буржуазной печати эта декларация о начале нового тура тайной войны против вольнодумства и оппозиционных настроений не встретила возражений.
      Таким образом, фактически с санкции высшей законодательной власти «Коинтелпро» стала приобретать черты универсальной программы. Дальнейшие события служат подтверждением тому. 12 октября 1961 г. (еще одна важная дата) Э. Гувер в секретном меморандуме высшим руководителям ФБР объявил о распространении «Коинтелпро» на все другие (не считая Компартии) левые группы и оппозиционные движения, которые, как сказано в документе, «в последние несколько лет открыто пропагандируют свою линию на местном и общенациональном уровнях путем выдвижения кандидатов на выборные должности, выступают в поддержку или руководят кампаниями в защиту Кубы Фиделя Кастро или в поддержку интеграционных процессов на Юге США» 13. Заметим кстати, что среди сторонников нормализации американокубинских отношений в то время было немало видных либеральных деятелей, а за десегрегацию на Юге, в защиту предоставления элементарных человеческих прав афроамериканцам выступал вновь избранный президент США Джон Фицджеральд Кеннеди.
      Суть и значение всех этих новаций ФБР мшут быть правильно поняты в свете следующих обстоятельств и фактов. С конца 50-х годов в соотношении сил на мировой арене произошли важные сдвиги в пользу мира, демократии и социализма. Укрепилось военно-экономическое могущество СССР, стран социалистического содружества, выросло их международное влияние, серьезные поражения потерпела политика идеологической изоляции Советского Союза, усилились и углубились революционные процессы в Азии, Африке, Латинской Америке, после временных неудач восстанавливало и укрепляло свои позиции рабочее движение в развитых капиталистических странах.
      В 1959 г. победила революция на Кубе. Несмотря на все попытки со стороны США сколотить единый антикоммунистический фронт в Латинской Америке, ширилось движение солидарности с островом Свободы. В самих Соединенных Штатах кубинская революция вызвала горячие отклики, подъем радикальных настроений среди угнетенных и политически дискриминируемых слоев населения — национальных меньшинств, молодежи, прогрессивной интеллигенции. Поэтому в удушении кубинской революции правящие круги США стали видеть важное условие пресечения нарастающего внутреннего сопротивления империалистической реакции, духовной деградации и гражданской пассивности, т. е. всего того, что развязывало руки сторонникам внешнеполитических авантюр, политики «отбрасывания коммунизма» и «силового давления».
      В конце 1960 г. правительство США установило экономическую блокаду Кубы и взяло курс на подготовку вооруженного нападения на нее. 3 января 1961 г. президент-республиканец Д. Эйзенхауэр подписал декрет о разрыве дипломатических отношений с Кубой, а 17 апреля вновь избранный президент-демократ Д. Кеннеди, уступая нажиму ЦРУ и пентагоновских «ястребов», санкционировал военное вторжение в заливе Кочинос на Плайя-Хирон15.
      Вторжение потерпело провал. Президент Кеннеди не решился пойти на риск прямой интервенции, «трезво оценив возможные тяжелые последствия такого шага для США и всеобщего мира»16. Сторонники «жесткой линии» осудили его за это. Бывший вице-президент Р. Никсон позднее в интервью говорил, что он советовал Кеннеди «найти подходящее правовое прикрытие и... вмешаться в события» 17. Критику справа можно было предвидеть, замечает Манчестер. А вот большой неожиданностью, признает он далее, стал стремительный спонтанный рост мелкобуржуазного радикализма, движения «новой левой» — аморфной коалиции демократической молодежи, мелкобуржуазных слоев, оппозиционно настроенной интеллигенции, поднимающихся на борьбу национальных меньшинств. Озадаченные и не на шутку встревоженные сторонники концепции «порядка любой ценой» винили правительство за отход от «жесткой линии» и принижение роли репрессивного аппарата.
      Дело было, разумеется, не в недостатке полицейской строгости. Провалы внешнеполитических авантюр США, саморазоблачения маккартизма и вызванная этим бурная реакция протеста в стране лишь обнажили острейшие социальные конфликты американского общества, лежащие буквально на поверхности и словно только ждущие своего момента, чтобы вырваться наружу в многоликом сочетании пестрых лозунгов, программ, настроений, тактических установок и идеологических облачений. Движение против милитаризации и войны и движение за гражданские права черных американцев развивались бок о бок, дополняя и усиливая друг друга. Активизировалась борьба рабочего класса, возросло влияние Компартии, укрепились ее ряды. Особенно примечательным, однако, было то, что в общее движение включилась, пожалуй, большая часть американской молодежи. Долгое время воспитываемая в духе антикоммунизма, она все же сумела противостоять той «стратегии убеждения», в разработке и осуществлении которой столь значительная роль принадлежала «экспертам» ФБР, и в первую очередь самому Гуверу18. Эскалация агрессии в Индокитае, предпринятая американским империализмом в середине 60-х годов, обострение расовых конфликтов внутри страны сильнейшим образом способствовали подъему массовых народных движений и выдвижению ими требования радикальных перемен в системе политических институтов США. Имея в виду эту новую ориентацию движения социального протеста, журнал «Ныосу-ик» в июле 1967 г. писал: «Целое поколение молодых американцев (а вместе с ним немало людей старшего возраста) должно было переоценить основные концепции о роли Америки в современном мире, о происхождении коммунистической угрозы, доставшиеся ему по наследству от 50-х годов» 9.
      По мере усиления внутреннего брожения и расширения движения «новой левой» операции в рамках «Коинтелпро» получали особый, все более широкий размах. Характерно, что в своих секретных докладах и заявлениях, датированных началом 1961 г., руководство ФБР уже не проводило особых различий между отдельными течениями демократической оппозиции, относя их все к организациям «коммунистического фронта». В меморандуме министру юстиции Роберту Кеннеди в январе 1961 г. Гувер прозрачно намекал на целесообразность и необходимость возвращения к практике жестоких судебных преследований в отношении всех прогрессивных организаций, и особенно в отношении профсоюзов, «находящихся под влиянием коммунистических элементов» 20.
      Обосновывая свою позицию, Гувер специально указывал на исключительную ценность разветвленной сети тайных осведомителей, внедренных в демократические организации и ведущих там свою работу по добыванию информации. В условиях быстрого роста антиимпериалистических сил во всем мире и отражения этого процесса во внутренней жизни США Гувер придавал особое значение вербовке и натаскиванию этой тайной армии политических диверсантов-донос-чиков, подобно термитам способной изнутри подточить любой здоровый организм, искрошив и обессилив его21.
      Осведомителями обычного типа дело не ограничилось. В кадре вновь появляется классическая фигура агента-провокатора, проникшего в движение социального протеста по заданию ФБР и подбивающего его участников к эксцессам, к необдуманным действиям, насилию, часто влекущим за собой репрессивные контрмеры властей, полицейские жестокости и произвол. Террористические акты и похищения, вооруженные нападения, ограбления банковских и коммерческих учреждений, взрывы, поджоги и акты вандализма делали в глазах обывателя вмешательство специальных подразделений полиции, национальной гвардии и регулярной армии законным и даже крайне необходимым условием, особенно когда учащались случаи гражданского неповиновения в негритянских гетто, студенческих городках, индейских резервациях, в лагерях батраков-мигрантов и т. д.
      ФБР, как и прежде, всячески отрицало свою причастность к вспышкам насилия, хотя весьма показательным было постоянное стремление Бюро не доводить до конца расследование сомнительных случаев. Существует много косвенных признаков участия ФБР в организации разного рода террористических актов, способных бросить тень на массовые движения социального протеста — студенческое, негритянское, антивоенное. Но более важно, пожалуй, другое. В самое последнее время прибавилось число фактических доказательств, собранных прогрессивными общественными деятелями, неопровержимо свидетельствующих о широком использовании агентами-провокаторами ФБР средств из арсенала преступной мафии, мира организованного гангстеризма22.
      Одна из неопровержимых улик — специальный меморандум Э. Гувера, направленный высшим чиновникам ФБР в сентябре 1970 г. и санкционирующий «агрессивную политику подбора осведомителей качественно новой разновидности, способных проникнуть в ряды террористических организаций и в состав редколлегий подпольных газет»23. События в Сиэтле, Сан-Диего и других местах раскрыли суть этой новой, «агрессивной политики». Печать писала об актах террора с применением взрывчатки, едва не стоивших жизни многим людям, о подстроенных ФБР ограблениях с перестрелкой и полицейскими засадами24, о подстрекательствах к хулиганским выходкам и потасовкам в кампусах и на политических форумах со стороны отдельных ультрареволюционеров, на поверку оказывавшихся осведомителями или агентами-провокаторами ФБР25. Когда в 1975 г. на президента Форда было совершено покушение, никто не удивился, узнав, что стрелявшая была платным агентом-осведомителем ФБР, долгое время шпионившим за молодежными группами.
      Стратегам «Коинтелпро» принадлежит идея фабрикации и распространения среди участников большой антивоенной демонстрации в апреле 1969 г. в Нью-Йорке фальшивки, зовущей к беспорядкам, стычкам и кровопролитию26. Весной 1978 г. документально было
      подтверждено наличие связи и сговора между ФБР и образовавшейся среди студентов Колумбийского университета группой, назвавшей себя Национальным союзом рабочих комитетов (НСРК) и под предлогом борьбы с «левым терроризмом» творившей бесчинства в Нью-Йорке и других городах27. Газета «Вашингтон пост» отозвалась о НСРК следующим образом: «Синдром подобного рода знаком каждому, кто изучал историю возвышения Гитлера»28. Может быть сама того не подозревая, газета приоткрыла завесу над очень существенной и содержащейся в строжайшем секрете стороной деятельности ФБР. Ее назначением было насильственное подавление левых и прогрессивных организаций и даже физическое истребление их членов путем сколачивания и поощрения развития шовинистических, погромных групп правого толка. Существует достаточно доказательств того, что ФБР преследовало именно эту цель, все шире используя в качестве главного оружия правоэкстремистские, неофашистские организации и многочисленные группы «ненависти», возникавшие, как по мановению дирижерской палочки, повсюду, где обострялись социальные конфликты и происходили массовые выступления молодежи, черного меньшинства, антивоенных групп и т. д. Специальные комиссии конгресса, занимавшиеся в середине 70-х годов расследованием деятельности спецслужб, обошли стороной этот вопрос. А между тем он мог бы дать ключ к разгадке многих тяжких преступлений, потрясших страну в 60 — 70-х годах и оставшихся нераскрытыми.
      Комиссия Чёрча, например, уделила лишь незначительное внимание достоверным сведениям о создании ФБР из остатков развалившейся в конце 60-х годов полувоенной правоэкстремистской организации «Ми-нитмены» так называемой Организации секретной армии (SAO). ФБР обеспечило своему агенту (Говарду Годфри) важный пост в ее руководстве. Боеприпасы и оружие, столь необходимые для налетов на помещения прогрессивных организаций, редакций местных газет и книжных магазинов «новой левой», для поджогов и взрывов в общественных зданиях, автомашинах, для одиночных террористических актов и т. д., приобретались на средства ФБР, т. е. на деньги налогоплательщиков 29. Немало людей пострадало в результате кровавого «самосуда» хорошо натренированных боевиков из SAO, направляемых опытной рукой агентов ФБР.
      Случалось так, что судебные власти возбуждали дело против схваченных на месте преступления террористов. Но стоило в обвинительном заключении упомянуть фамилии тех, чье сотрудничество с ФБР являлось установленным фактом, результат всегда был один и тот же: находили «козлов отпущения», подлинные же виновники благополучно ускользали из рук правосудия. Кое-где гражданские власти, отчаявшись найти управу на ФБР, даже пытались жаловаться в высшие инстанции вплоть до конгресса, требуя положить конец подстрекательской деятельности агентов Бюро, дабы восстановить «спокойствие и порядок» на улицах городов30. Пресса писала об этом как о курьезах, только и всего.
      Опасаясь вызвать кризис доверия, штаб-квартира ФБР порой считала необходимым урезонить не в меру инициативных агентов на местах. В Вашингтоне понимали, что воображаемый образ бесстрашного рыцаря «порядка» может потускнеть в результате чьих-либо неосторожных действий и разоблачения подлинных организаторов кровавого маскарада. В одном из директивных документов ФБР, датированном началом 70-х годов, содержалось обращение к личному составу не создавать о себе печальной славы людей, которые «вооружены пистолетами, швыряют бомбы, устраивают ограбления... или становятся прямыми участниками подобных актов»31. Действовать через подставных лиц, чужими руками руководителям ФБР представлялось безопаснее и политически надежнее. В качестве прикрытия, например, использовались группы «бдительных» и ура-патриотов, религиозных и политических фанатиков крайне правого толка. Еще с 20-х годов ФБР взаимодействовало с ними в попытках «держать в узде» левые силы в рабочем движении. «Подтверждение тому — деятельность существовавшей в Детройте вплоть до 1973 г. самозваной, «добровольческой», полуконспиративной группы «Стресс», сформированной из белых полицейских-расистов и терроризировавшей негритянские кварталы города под видом борьбы с преступностью»32.
      Не случайно ФБР всегда стремилось преуменьшить негативную роль и значение правоэкстремистских организаций, ку-клукс-клана в политической жизни США, умалить их численность и влияние33. В свою очередь неспроста обычно злопамятные и коварные предводители расистских и неофашистских групп не только легко прощали Э. Гуверу словесные порицания, которые директор ФБР от случая к случаю адресовал ультраправым, но и не переставали видеть в нем своего идола. «Эдгар Гувер — наш человек, — провозглашал Джордж Рокуэлл, тогда лидер американской нацистской партии. — Он говорит, как розовый, но действует, как стопроцентный белый!» «Общество Джона Бёрча» действия ФБР и Гувера преподносило как образец «американизма»34. Практически не известно ни одного серьезного случая, когда бы ФБР по-настоящему расследовало деятельность американских «ультра» и передало эти результаты следствия. Даже жестокий террор ку-клукс-клана в отношении черных и активистов движения за гражданские права на Юге США в первой половине 60-х годов не побудил Э. Гувера выступить против расистских погромщиков. В специальном меморандуме штаб-квартиры ФБР, направленном 2 сентября 1964 г. агентам Бюро в южных штатах, действия клана были охарактеризованы всего лишь как проявление «заблуждения» и «двоедушия»Зб.
      Напротив, движение «новых левых» едва ли не с самого начала ФБР стремилось представить как предательский заговор, финансируемый из-за рубежа и угрожающий внутренней безопасности США, их обороноспособности, а заодно и устойчивости двухпартийной системы. Беспощадно и методично Бюро наносило по нему удары, сделав его объектом такой же травли, как некогда ИРМ.
      Студенческое движение было давно «на подозрении» у ФБР, но со второй половины 60-х годов оно было приравнено к вражескому лагерю. Система тайных осведомителей и агентов-провокаторов была трансплантирована на территории университетских кампусов. Вербовщики, по-видимому, не испытывали затруднений, поскольку ФБР платило за услуги высокие «стипендии» (200, а то и 300 долларов в месяц). Это прибавляло усердия «патриотически» настроенным юнцам и девицам, взявшимся доносить на своих однокашников и соседей по общежитию. Завербованный ФБР в 1965 г. для работы в качестве агента-осведомителя в рядах студенческого движения Уильям Дайвейл опубликовал в 1970 г. сенсационную книгу-саморазоблачение. В ней он рассказал, какие поручения руководителей «Коинтелпро» выполнялись им в университетских городках на протяжении пяти лет. Поражает не только всеохватывающий характер системы слежки, установленной ФБР за движением «новой левой», но и объем шпионской информации, которая поступала от каждого агента в отдельности и оседала в сейфах политической полиции. Дайвейл писал: «Мой секретный архив, созданный по заданию ФБР, насчитывал тысячи страниц, документально запечатлевших день за днем, собрание за собранием и с перспективой на долгие годы вперед эволюцию положения в университетах — от распространения социал-демократических настроений до ростков радикализма и далее, к революционным действиям. В нем значились имена четырех тысяч активистов, с которыми в различных местах нашей страны или за рубежом я работал бок о бок или просто был знаком. Моя ценность для Бюро заключалась в том, что в ходе студенческой «революции» я играл постоянно возрастающую активную роль. Я был лидером, а не просто попутчиком»36.
      Поскольку быстро выросшая прогрессивная студенческая организация «Студенты за демократическое общество» (СДО), возникшая в I960 г., сразу же оказалась на самом плохом счету у ФБР, главные усилия были сосредоточены именно против нее. Гувера не интересовали сложные духовные поиски поколения «бунтующей молодежи». Задача, которую он ставил перед своими подчиненными, была сформулирована по-жандармски прозаично: просачивание в организацию, очернение ее «разоблачением» тайных связей с «подрывными» элементами (с Компартией, социалистическими группами, антивоенными организациями и т. д.), искусственное возбуждение процесса внутреннего разложения и раскола путем разжигания фракционной борьбы и противопоставления отдельных группировок и отдельных лидеров друг другу, тактика постоянного психологического и силового давления (аресты, преследования, клеветническая кампания в печати, физические расправы над демонстрантами и т. д.). Американский исследователь пишет: «Как только СДО и ее лидеров зачислили в категорию особо опасных, ФБР немедленно обрушилось на нее с мстительной яростью, неизвестной еще в истории этого учреждения. К телефонным аппаратам местных отделений СДО были подключены подслушивающие устройства, все их контакты ставились под наблюдение, собрания посещались специальными информаторами, каждый шаг членов СДО контролировался с целью привязать их действия к преступному уголовно наказуемому умыслу. Число агентов, которые выделялись для выполнения этих заданий, удваивалось, утраивалось и даже иногда учетверялось...» 37
      В университетах штатов Калифорния, Иллинойс, Индиана, Техас, Канзас, Мичиган, Огайо и многих других шпионско-диверсионная деятельность ФБР и других спецслужб приняла скандальные размеры. В секретные досье, заведенные на «неблагонадежных», подчас вместе с радикально настроенной молодежью попадали члены либеральных студенческих групп, не помышлявшие ни о каком «разрушении основ», ни о какой серьезной конфронтации с истеблишментом. Бывали случаи, когда напористость ФБР вызывала слабые протесты со стороны администрации университетов, но чаще всего эти протесты приводили к обратным результатам. Гувер усиливал нажим на высшие учебные заведения, рассматривая всякую критику как доказательство существования глубоко укоренившейся в их стенах крамолы.
      Студенческий авангардизм еще не вышел из пеленок, из стадии поисков своей позиции по основным вопросам общественной жизни середины 60-х годов, а ФБР уже поспешило вынести свой не подлежащий обжалованию приговор: «Замечен во враждебной Соединенным Штатам заговорщической деятельности в интересах международного коммунизма». Участие в антивоенном движении, проявление сочувствия борьбе за гражданские права черных, высказывания в поддержку нормализации советско-американских отношений — все это было отнесено ФБР к особо опасным разновидностям антиамериканской деятельности. «Контроль за движением против войны во Вьетнаме, — говорилось в докладе, подготовленном ФБР в 1965 г., — совершенно очевидно перешел из рук умеренных элементов в руки коммунистов и экстремистов, которые открыто симпатизируют Вьетконгу (так официальные круги США предпочитали называть силы национального освобождения Южного Вьетнама. — П. К.) и враждебны Соединенным Штатам»38.
      Прошло два года, насыщенных бурными событиями (эскалация войны во Вьетнаме, подъем волны социального протеста внутри Соединенных Штатов), и тон Гувера стал еще более категоричным. «...Вместе с Клубами Дюбуа (молодежная коммунистическая организация. — 17. К.Л — говорил он, выступая в 1967 г. перед комиссией конгресса, — так называемая новая левая в лице, например, СДО постоянно действует в полном соответствии с целями и задачами Коммунистической партии...»39 Чуть позднее, используя готовые формулы антирадикализма времен «пальмеровских облав», Гувер отозвался о СДО уже как о сборище «анархистов и нигилистов», порывавшихся пустить под откос все достояние американской нации40.
      1968 год был годом очередных президентских выборов. Обстановка в стране достигла к этому времени высокого накала. Раскол американского общества углубился. Внутри правящей демократической партии возник острейший кризис в связи с поражениями во Вьетнаме, дискредитацией политики президента-демократа Л. Джонсона, обострением борьбы между сторонниками либеральных течений (Ю. Маккарти, Дж. Макговерн) и правым крылом партии. На волне широкого общественного недовольства возник «феномен» Роберта Кеннеди, заявившего о своих притязаниях на президентское кресло и воскресившего надежды на перемены у тех, кто стремился к скорейшему окончанию позорящей Америку войны. В какой-то момент могло показаться, что молодежный радикализм нашел свой путь к активному вторжению в высокие сферы политики...
      С ранней весны 1968 г., задолго до намеченного на август съезда демократической партии, ФБР с ведома Белого дома начало широкую фронтальную атаку на «новое левое» движение и СДО. Всякая сдержанность и видимость законопослушания были отброшены. Гувер потребовал от агентов ФБР неукоснительно следовать «агрессивной» линии с применением всех имеющихся в их распоряжении средств, не вдаваясь при этом в соображения морального и юридического порядка. Ставилась задача — заблаговременно очистить политическую сцену от леворадикального оппозиционного движения, пока оно не повлияло на принятие важных решений на партийных форумах, на настроение избирателей, а главное — не оформилось в самостоятельную партию и не закрепилось в общественной жизни страны.
      На войне как на войне. Специальные агенты и армия осведомителей ФБР получили новые инструкции, из которых следовало, что «внутренний враг», координируя свои планы с центрами за рубежом, приготовился к решительным действиям с целью ниспровержения законного правительства страны. Под этим предлогом ФБР развернуло операцию по вскрытию почтовых отправлений, электронный шпионаж за деятельностью иностранных посольств, устроило ряд тайных вторжений и взломов в занимаемых ими помещениях. Все внимание при этом было сосредоточено на усилиях по дискредитации, разложению и подавлению молодежных организаций, физическому устранению наиболее активной и политически зрелой части ее лидеров. На брифингах с участием руководящих чиновников ФБР о СДО говорилось уже только как об орудии тайного антиправительственного заговора, замаскированного под студенческую вольницу.
      ФБР, как свидетельствовал в прессе один из бывших осведомителей, упорно натаскивало своих агентов в том духе, что СДО «в сущности представляет собой заговор взбесившихся радикалов, которыми из-за кулис манипулируют бывшие члены Компартии, установившие контроль над движением в целях разрушения... демократических учреждений путем насильственной революции в самом ближайшем будущем» 41. Эти установки последовательно доводились до всех звеньев полицейской системы. В апреле 1968 г. руководящий чиновник ФБР, выступая перед членами специального подразделения чикагской полиции, именуемого «Красной бригадой», по словам одного из чикагских журналов, «стремился охарактеризовать деятельность и состав движения «новой левой», абсолютно извращая и то и другое... Представляя движение в целом как некую федерацию организаций и стараясь создать впечатление, будто лидеры «старой левой» (коммунисты. — П. К.) стоят у руля «новой левой», представитель ФБР нарисовал перед побратимами из «Красной бригады» путающую картину того, как коммунистические идеологи, черные бунтари и революционная молодежь подрывают фундаментальные основы республики» 42.
      Философия преследования была предельно четко выражена в секретном меморандуме штаб-квартиры ФБР от 9 мая 1968 г., направленном всем полевым агентам ФБР и детально определяющем мотивы, цели и средства предпринимаемой акции против «новой левой» и ее «ведущих активистов». При чтении текста этого по-своему неповторимого документа обращают на себя внимание два момента. Во-первых, буквально в каждой строке его слышатся панические нотки перед растущей волной гражданского неповиновения в стране, подъемом борьбы демократических масс. Во-вторых, общедемократическое движение против войны и за гражданские свободы безоговорочно отнесено в нем к разряду опаснейших антиобщественных деяний, в сущности к государственной измене. У тех, кому предназначался этот документ, не могло остаться ни малейших сомнений относительно того, как им надлежало действовать и чего от них ждет высокое начальство в Вашингтоне.
      Приведем отдельные выдержки из майского меморандума. Они заслуживают того. «Наша страна, — говорилось в документе, — переживает период развала и насилия, вызванных в значительной степени действиями лиц, относящихся к «новым левым». Некоторые из них настоятельно призывают к революции в Америке и к поражению Соединенных Штатов во Вьетнаме... ФБР пристально наблюдает за деятельностью «новой левой» и ее ведущими активистами и в высшей степени обеспокоено тем, что анархические выпады немногих могут парализовать учебные заведения, призывные пункты, затруднить движение транспорта, препятствовать осуществлению надзора за соблюдением закона, и все это в ущерб нашему обществу. Деятельность организаций и активистов, пропагандирующих идеи революции и незаконно бросающих вызов обществу, не только должна быть затруднена, но и нейтрализована. Закон и порядок абсолютно необходимы для цивилизованного государства, если оно намерено и далее функционировать. Поэтому вы обязаны подходить к этому современному образу поведения некоторых с дальним прицелом, энтузиазмом и вниманием, чтобы исполнить свой долг. Значение всей этой новой активизации мы не можем и не должны проглядеть» 43.
      В свете этих фактов можно ли считать, что последовавшая новая серия политических покушений, арестов, погромов и тайных операций была всего лишь простым совпадением, никак не связанным с переходом ФБР к другой, более жесткой тактике подавления оппозиционного движения? Мартин Лютер Кинг был убит 4 апреля 1968 г., буквально накануне проведения Похода бедняков на Вашингтон; Роберт Кеннеди убит 5 июня 1968 г., незадолго до ожидаемого всеми триумфа его сторонников на съезде демократической партии в Чикаго в августе того же года. Сам же съезд вошел в историю США главным образом благодаря кровавому побоищу, учиненному силами «порядка» над безоружными участниками антивоенной демонстрации. Сенатор Макговерн, присутствовавший при сем, следующим образом прокомментировал эпизоды этой заблаговременно задуманной и тщательно спланированной ФБР полицейской акции: «Я не видел ничего похожего после фильмов о нацистской Германии» 44. Эдгар Гувер хорошо запомнил эти слова. Материалы его секретного архива свидетельствуют, что с 1971 г., после очередной стычки с Макговерном, директор ФБР начал подумывать о том, как бы использовать против строптивого сенатора всю «мощь» ФБР45. Что сие означало — разглашение «компрометирующих» сведений, шантаж, запугивание или что-нибудь пострашнее, — никогда уже не будет известно: Гувера отговорили от слишком рискованных шагов против лидера демократов. Поскольку молодежное движение поддерживало кандидатуру Макговерна на президентских выборах 1972 г., спровоцировать новую вспышку его возмущения посчитали нежелательным.
      Последовательно наращивая давление на молодежь, ФБР в то же время постоянно ощущало острую потребность в поддержке выдвинутой им версии о всеохватывающем антиправительственном заговоре «новых левых», якобы питаемом извне и грозящем Америке поражением в борьбе с «международным коммунизмом». Вот почему там, где порой даже ЦРУ не находило никаких нарушений законности, ФБР всегда усматривало грозные симптомы просачивания «иностранных агентов» в правительственные учреждения, руководящие органы общественных организаций. Следы разрушительного влияния «новой левой» виделись ФБР повсюду: в университетских лабораториях и школьных классах, в редакциях либеральных газет и в церковных кругах, в конгрессе и руководящем аппарате главных политических партий. Погоня за «доказательствами» и «уликами» становилась первейшей заботой будничной деятельности ФБР.
      В попытке вызвать общественное недоверие к движению «новой левой» как к проводнику «иностранного влияния» и чужеродных идей и побудить молодежь порвать с ней ФБР взяло на себя миссию по фабрикации и тайному распространению фальшивых многотиражных изданий от имени якобы существующей «умеренной» оппозиции, критикующей правительство, но еще больше встревоженной «красным влиянием» в антивоенном движении. Именно такую цель преследовал листок, издаваемый местным отделением ФБР для студентов Индианского университета в Блюмингтоне на протяжении двух семестров в 1968 г.46 Однако психологическая диверсия была лишь вспомогательным средством борьбы. Центр тяжести приходился на тактические замыслы оперативного характера. Детально разработанная летом 1968 г. руководителями «Коинтелпро» инструкция предусматривала проведение серии мероприятий, способных вызвать организационный развал движения «новой левой». Наряду с обычными для ФБР методами действий речь в ней шла и о проведении превентивных арестов активистов «новой левой»47.
      В июне 1970 г. так называемый Межведомственный комитет по разведке под председательством Э. Гувера подготовил для президента Р. Никсона специальный доклад, помеченный грифом «Совершенно секретно»48. Это было время мятежей в негритянских гетто. Поэтому особое внимание в докладе уделялось политической деятельности радикальных групп в негритянском движении. Но и «новая левая» не была обойдена стороной. «Движение бунтующей молодежи, — говорилось в нем, — «новая левая» пользуется влиянием у значительной части студенчества и потенциально способно вызвать серьезные внутренние потрясения». «Новая левая», утверждалось далее, преследует «революционные цели», пытаясь проникнуть в ряды рабочего движения и радикализовать его. Но, разумеется, самым важным «открытием» было обнаружение духовной и политической общности «новой левой» с международным коммунистическим движением49.
      «Специальный доклад» от июня 1970 г. (в разработке которого самое активное участие приняли руководители ФБР и один из помощников Никсона — Хастон) можно, по-видимому, считать своеобразным манифестом о мерах по обеспечению «внутренней безопасности», поскольку помимо общей декларативной части в нем содержались рекомендации, одобренные затем в виде отдельного меморандума. Они предусматривали применение специальных мер против общественных сил, которые правительство США и разведывательное сообщество относили к числу оппозиционных и «подрывных» (перехват почтовых отправлений, подслушивание телефонных разговоров американцев с работниками иностранных учреждений на территории США, проникновение в служебные и жилые помещения с целью похищения различного рода материалов, документации и прочих «улик» и т. д.). Так родился «план Хастона», так была открыта прямая дорога к Уотергейту50.
      Нет ничего более противоестественного, чем полицейский страж порядка, совершающий кражу со взломом. И в Белом доме, и в руководстве разведывательного сообщества отлично сознавали абсолютную противозаконность «плана Хастона». Однако вопреки более поздним утверждениям нет никаких доказательств того, что «план» был отменен вскоре же после его одобрения Никсйном51. Еще меньше оснований в формальной отмене «плана Хастона» усматривать попытку поставить в известные рамки осуществление ФБР программы «Коинтелпро». Сенатор Чёрч 11 декабря 1975 г., резюмируя обсуждение деятельности ФБР в сенатской комиссии, говорил, что Бюро «расширило (подчеркнуто мной. — П. К.) свою политическую слежку в направлении, определенном «планом Хастона», даже после того, как президент пересмотрел свое решение» 52.
      В самом деле, 1970 — 1974 годы побили все рекорды по части ограблений особого рода, когда таинственные взломщики, проникая в помещения антивоенных, демократических организаций, в конторы и дома прогрессивных деятелей, по странной прихоти оставляли без внимания традиционный для грабителей набор предметов. Уносили же они бумаги, корреспонденцию, рабочие документы, пропагандистские материалы и многое другое, что в руках полиции и ФБР могло быть использовано в качестве орудия шантажа, средства запугивания и дискредитации, а при желании давало повод для возбуждения судебных преследований отдельных лиц и целых организаций.
      Антивоенное движение достигло своей кульминации весной 1971 г. Не случайно именно в это время ФБР проявляет особое рвение в раскрытии многочисленных «антиправительственных» заговоров левых и прогрессивных элементов. Отбрасывались все ограничения, дозволенными считались любые приемы, которые могли раздробить и ослабить движение, в ложном свете представить его цели, опорочить лидеров. В декабре 1977 г. газета «Нью-Йорк тайме» писала: «У. Салливен (руководитель программы «Коинтелпро». — П. К.), в прошлом третье лицо в ФБР, сказал в недавнем интервью, что он сообщил федеральному
      Большому жюри об указании Гувера использовать любые средства (подчеркнуто мной. — П. К.) с целью посадить под арест радикалов-бунтовщиков, возглавлявших антивоенное движение».
      И вот фабрикуются фантастические обвинения против католических священников братьев Берригэнов, якобы пытавшихся взорвать отопительную систему правительственных зданий в Вашингтоне и похитить помощника президента по вопросам национальной безопасности Генри Киссинджера54; предпринимаются настойчивые попытки путем грязных махинаций упрятать надолго за решетку Анджелу Дэвис — мужественного борца за свободу и справедливость; организуются многочисленные тайные рейды на помещения, занимаемые чилийскими гражданами и дипломатами, с целью «обнаружить» доказательства нелегальных контактов между правительством С. Альенде и левыми в США. Осенью 1970 г. последовала новая вспышка мистических похищений без признаков участия уголовных элементов. В Нью-Йорке, Вашингтоне, Лос-Анджелесе, Детройте — повсюду стали исчезать списки членов левых и прогрессивных политических организаций, подписчиков на публикации этих организаций, доверительные материалы, рукописи и переписка. Вооруженные самой современной техникой, опытнейшие полицейские детективы обнаруживали странную беспомощность во всех этих случаях: по традиции они не находили никаких следов преступников, но в то же время лица, чьи имена фигурировали в похищенной документации, испытывали на себе специфическое внимание агентов ФБР или увольнялись с работы без каких-либо серьезных объяснений.
      Демократические силы пытались контратаковать, нанося иногда чувствительные удары ФБР. Вечером 8 марта 1971 г. группа неизвестных, назвавшая себя Комиссией граждан по расследованию деятельности ФБР, проникла в помещение отделения ФБР в Медии, пригороде Филадельфии, отобрала и вынесла более тысячи документов, с которых были сняты дубликаты, разосланные затем редакциям газет, конгрессменам, журналистам, общественным организациям. Разумеется, «документы из Медии» не могли дать достаточно полного представления об операциях в рамках «Коинтелпро»: в большинстве случаев они (документы) носили , локальный характер. Однако то, что всплыло наружу, вызвало огромную волну общественного негодования. Прежде всего выяснилось, что, фактически игнорируя борьбу с организованной преступностью, ФБР сконцентрировало свои усилия на политическом шпионаже и диверсиях55. Слежка и сбор информации, как подтвердилось еще раз, рассматривались в виде дополнения к активным «разрушительным» действиям, способным взорвать изнутри оппозиционные группы, дезориентировать их, направить на ложный путь и т. д. Поражали всеохватывающие масштабы мер по контролю за деятельностью находившихся на подозрении у ФБР лиц и организаций. Практически каждое правительственное и частное финансовое учреждение, коммерческое предприятие, авиакомпания, учебное заведение поддерживало контакты с ФБР. Почтовое ведомство и телефонная компания находились с ним в самом тесном взаимодействии, предоставляя регулярно все необходимые сведения и оказывая множество прочих «мелких» услуг. Документы отражали особый интерес ФБР к туристам и ученым, выезжающим в социалистические страны и участвующим в международных форумах специалистов. Все они брались на заметку и рассматривались как подходящий материал для выполнения различного рода разведывательных «поручений» б6.
      Впервые в истории политического сыска США после скандальных разоблачений в марте 1971 г. штаб-квартира ФБР не сделала никакого опровержения. Однако пребывание в состоянии шока было недолгим. И хотя все опросы общественного мнения после марта 1971 г. показывали, что большинство американцев решительно высказывается за отставку Э. Гувера, президент Никсон сохранил за ним пост директора ФБР. Комплекс совестливости никогда не мучил Никсона. Помимо этого концепция «имперского президентства», являвшаяся ядром его политической философии, не отрицала, а предполагала использование всего инструмента грязного бизнеса, служению которому всего себя без остатка посвятил Эдгар Гувер.
      Меморандум от 27 апреля 1971 г., на который чаще всего ссылаются буржуазные авторы, желая установить дату прекращения операций по программе «Коинтелпро», отнюдь не означал, что практика «контрразведывательных действий» была осуждена и отвергнута. Напротив, в документе результаты «Коинтелпро» оценивались очень высоко. Многозначительная ссылка на «соображения безопасности» также не дает повода к однозначному, в духе официальной версии толкованию содержания меморандума. Речь шла всего лишь о смене вывески, что подтверждает указание на необходимость продолжения «контрразведывательных акций» в условиях, обеспечивающих «абсолютную секретность» и максимум контроля за осуществлением каждой операции со стороны штаб-квартиры ФБР57. Наверху были обеспокоены не противозаконностью тайных операций ФБР, а неуклюжими промахами отдельных агентов и ослаблением общей дисциплины.
      После «катастрофы в Медии» буржуазная печать занялась обсуждением темы о «параноидальном» образе мышления Эдгара Гувера, возмущалась предельной глупостью, вероломством и жестокостью отдельных представителей его воинства, одержимых будто бы всего лишь желанием выслужиться перед начальством ценой нагромождения небылиц и изобретения ловушек, в которые легко могли угодить даже ничего не подозревающие «стопроцентные патриоты». В то же время был обойден основной вопрос, волновавший общественность. «Как документы «Коинтелпро», — пишет в связи с этим американский публицист Блэк-сток, — так и некоторые другие обнаруживают лишь отдельные глупые ошибки и неверные оценки ФБР Однако они не дают представления об общей картине деятельности хладнокровных, расчетливых профессионалов, бизнес которых — тайная война против тех, кто бросает вызов власти богатства. Этим прежде всего занято ФБР»58.
      Последующие события подтвердили, что с целью утихомирить критиков акценты были лишь временно переставлены. Генеральная линия не прерывалась, она только видоизменилась, приспосабливаясь к переменам в общественном климате и к «новой конфигурации» международной политики американского империализма.
     
      Орудие политического геноцида
      Одна из самых мрачных и, пожалуй, трагических страниц хроники «Коинтелпро» связана с ведением тайной войны против освободительного движения афроамериканцев, — войны, не знающей передышек и милосердия. В ходе этой войны сегодня различаются несколько сменяющих друг друга фаз: сначала попустительство расистским линчевателям, затем активное содействие им же, потом открытый террор в отношении общественных организаций черных американцев и их популярных лидеров. Даже в официальных документах конгресса США общая линия ФБР квалифицировалась впоследствии как проявление «расизма в стиле ФБР».
      Подъем борьбы черных американцев за свободу, бесспорно, принадлежит к числу наиболее замечательных явлений в развитии современного движения социального протеста в США. Она началась в середине 50-х годов с больших массовых выступлений на Юге против сверхэксплуатации, экономического и социального бесправия негров, в защиту человеческого достоинства 20 млн. американцев с черной кожей, подвергающихся тройному угнетению: расовому, классовому и национальному59. К началу 60-х годов на счету освободительного движения черных было немало достижений: решение Верховного суда США о десегрегации школьного обучения, устранение в ряде мест явочным порядком дискриминационных правил на транспорте, в местах общественного пользования и т. д. Но самым существенным было то, что движение за гражданские права сумело вовлечь в свои ряды огромные массы вчера еще пассивных и в политическом отношении отсталых тружеников, за короткий промежуток времени выковав из них армию борцов, полных решимости сражаться и умирать за равные с белыми права своего народа, его достоинство и честь.
      Правительство Джона Кеннеди, пришедшее к власти в 1961 г., вынуждено было считаться с этим подъемом движения против расовой дискриминации и обещало провести ряд реформ. Однако уже первые робкие начинания лидеров «новых рубежей» натолкнулись на противодействие ФБР. Собственно говоря, это было продолжение неизменной линии ФБР в негритянском вопросе — недопущения отступлений к либерализму, никаких уступок. И хотя новый министр юстиции Роберт Кеннеди выступил с заявлением, что ФБР прекрасно справляется со своими обязанностями, связанными с надзором за исполнением федеральных законов в области гражданских прав, оно, мягко говоря, не соответствовало действительности. Опубликованный одновременно с этим заявлением доклад комиссии по гражданским правам констатировал совсем обратное, а именно полную незаинтересованность ФБР в пресечении зверств по отношению к черным со стороны террористических банд и местных полицейских властей, действующих заодно с расистами61.
      Иногда, имея в виду безнаказанность куклуксклановцев, говорят, что ФБР спит. Право же, если оно и спит, то с открытыми глазами. Вопиющие факты приводились в вышедшей в 1964 г. книге историка Говарда Зинна — активного участника борьбы за расовое равенство в США. Он разоблачил тайное сотрудничество ФБР с реакцией, пытающейся нанести поражение движению за гражданские права. Искать защиту у ФБР, говорили активисты движения, — значит рассчитывать на чудо, а подчас даже подвергать себя смертельной опасности, ведь имя жалобщика сразу же становится известным местной полиции, шерифам, всегда готовым учинить расправу-самосуд над ним62. Известно немало случаев, когда ФБР выдавало в руки линчевателей тех, кого оно должно было защищать.
      Каждый раз, когда полицейский или шериф сознательно совершают акт жестокости по отношению к американцу с черной кожей, они нарушают федеральный закон, известный как Уставное уложение 1870 г. (дополнение к Закону о гражданских правах от 1866 г.). Однако, несмотря на бесчисленные нарушения этого закона, федеральная полиция фактически никогда не возбуждала дел против местных блюстителей «порядка», ссылаясь на то, что белые присяжные в местных судах все равно не признают полицейского виновным в превышении власти. Вот почему агенты ФБР бездействовали, когда полиция разгоняла мирную демонстрацию, производила незаконные аресты или даже прибегала к физическим расправам над безоружными людьми. А ведь ФБР наделено большими правами. Напомним, что еще в 1951 г. в результате изменений административного кодекса США агенты ФБР получили право производить аресты без предъявления ордеров, если то или иное лицо нарушает в их присутствии федеральные законы. Г. Зинн в связи с этим писал: «ФБР, правомочное на месте преступления произвести арест в случае ограбления банка, незаконной торговли наркотиками, шпионажа и т. д., уклоняется сделать это, сталкиваясь с фактами нарушения гражданских прав. Следовательно, не только черные являются гражданами второго сорта, но и законы о гражданских правах также являются второсортными». Зинн продолжал: «ФБР продемонстрировало неспособность внести конструктивный вклад в решение расовой проблемы, свою абсолютную беспомощность в деле защиты американских граждан Юга от оскорблений и насилия. Постоянно обнаруживалось, что агенты ФБР были безучастны, неотзывчивы, временами враждебны»63 к сторонникам расового равенства.
      В августе 1978 г. по иску Американского союза защиты гражданских свобод ФБР вынуждено было обнародовать около 3 тыс. секретных документов, из которых явствовало, что Бюро не только обеспечивало прикрытие куклуксклановцам, но и непосредственно из-за кулис направляло кампанию террора против участников «маршей свободы» на Юге США в 1961 г. Через своих осведомителей в организациях клана оно содействовало выбору места, цели и времени для нападений на группы активистов движения за десегрегацию на Юге. Многие из них были искалечены или убиты во время этих побоищ64.
      В феврале 1980 г. редакции газеты «Нью-Йорк тайме» удалось получить секретный доклад министерства юстиции, в котором содержались многочисленные факты, свидетельствующие об участии платных агентов и осведомителей ФБР с ведома Эдгара Гувера и других руководителей ФБР в многочисленных террористических актах и покушениях на жизнь черных американцев. Агент ФБР Гэри Томас Роу, чья ежегодная зарплата составляла 22 тыс. долл., входил в тройку руководителей ку-клукс-клана в Алабаме, принимавших решения о проведении террористических актов. На его руках кровь негритянских детей, погибших при взрыве церкви в Бирмингеме 15 сентября 1963 г. Гувер лично распорядился тогда затормозить и свести на нет расследование этого преступления, хотя у местного отделения ФБР имелось достаточно улик против его организаторов. Роу принимал участие и в убийстве активистки движения за гражданские права Виолы Лиуззо в Сельме (Алабама) в 1965 г.66
      В интервью газете «Нью-Йорк тайме» 19 ноября 1962 г. лидер освободительного движения афроамериканцев Мартин Лютер Кинг открыто обвинил ФБР в потворстве южным расистам. «Одна из самых больших проблем наших взаимоотношений с ФБР на Юге, — говорил он, — состоит в том, что его агенты — белые южане находятся под влиянием традиционного уклада, господствующего в общинах. Чтобы сохранить свое положение, они должны поддерживать дружественные отношения с местной полицией и теми, кто выступает за сегрегацию. Всякий раз, когда бы я ни сталкивался с агентами ФБР в Олбэни, они действовали заодно с полицией»66. Э. Гувер, ознакомившись с этим заявлением признанного лидера черной общины, назвал Кинга «лжецом».
      Даже буржуазная печать была смущена таким наглым выпадом. Все знали, что Кинг был на сто процентов прав. После опубликования осенью 1964 г. годового отчета ФБР либеральный еженедельник «И. Ф. Стоуне уикли», тщательно проанализировав его, высказал следующее суждение: «Годовой отчет ФБР за 1964 г. отводит грозящей внутренней опасности целую главу (речь идет о нарастающем подъеме общедемократического движения в стране. — ГГ. К.), а вопросам гражданских прав — всего одну треть страницы... Отчет ни словом не упоминает о белых террористических организациях и не свидетельствует о каких-либо усилиях ФБР, направленных на подрыв их деятельности, как оно это делает в отношении коммунистических или либеральных организаций. Нет никаких упоминаний о покушениях с применением бомб, которыми были разрушены десятки церквей и жилых негритянских домов, или о какой-либо активности ФБР в рамках федеральных законов в борьбе против таких покушений»6. В 1978 г. комиссия министерства юстиции, расследовавшая взаимоотношения ФБР с его платными осведомителями в организациях ку-клукс-клана, обнаружила, что на протяжении многих лет шеф ФБР намеренно утаивал от министерства юстиции материалы, уличающие тех, кто совершал акты террора против черных68.
      Убийцы, бросающие бомбы в негритянские церкви и дома, уничтожающие негритянских детей и линчующие тех, кто хотел бы отстоять их будущее, действовали и действуют с сознанием собственной безнаказанности. И дело тут не столько в недостатке оперативности ФБР или засилье в его местных филиалах людей, тайно или явно сочувствующих расистским порядкам. Сам шеф ФБР не раз публично высказывал свое отрицательное отношение к движению за расовое равенство. Лучше других об убеждениях Эдгара Гувера знали его давние единомышленники — южные политиканы, сторонники сегрегации. По вполне понятным причинам верхушка ФБР не афишировала свою близость с этими силами, хотя едва ли данное обстоятельство составляло когда-нибудь секрет в Америке. Об этом писалось и говорилось в 60-х годах немало. Многие буржуазные деятели движения черных намеренно сосредоточивали свою критику на персоне Гувера. Но вопреки своим правилам Э. Гувер не отвечал на порой чувствительные уколы со стороны умеренных лидеров черной общины. По-видимому, он не был уверен в реакции Джона Кеннеди, ведь президент дорожил голосами избирателей-черных, настороженно относился к погромной правоэкстремистской риторике и весьма реалистически оценивал причины, породившие «негритянскую революцию».
      Однако вскоре настали иные времена. С «либеральным ребячеством» было покончено. После распада правительства «новых рубежей», последовавшего за убийством Кеннеди, Эдгар Гувер в специальном докладе Белому дому «внес ясность», утверждая, что в негритянское движение «проникли коммунисты»69. Значит, следовал вывод, в выборе методов лечения «заболевания» необходимо исходить из старой формулы: негритянская община есть злокачественный нарост на здоровом теле нации, особо опасные свойства которого могут быть объяснены существованием хорошо известных посторонних возбудителей70. Если для них будет создана эффективная блокада, негритянская проблема сама собой утратит всякое политическое значение.
      Черты такого подхода ясно обнаружились и в речи президента JL Джонсона от 4 июня 1965 г. Анализируя сложившееся положение и говоря о бедах негритянского народа, а также связанных с ними проблемах, Джонсон объяснял их человеческими качествами самих негров, делая упор на их «безразличие» к просвещению, непрочность семейных отношений и т. д. Президент при этом много раз употреблял прилагательные типа «искалеченный», «немощный», «гниющий», «деградирующий» и т. д.71 После подавления негритянского восстания в Лос-Анджелесе в конце августа 1965 г. Джонсон уже прямо говорил о черных как о «бунтовщиках», посягающих на конституционные порядки «свободной Америки». Президент приравнял борцов за равноправие к погромщикам и пригрозил им тяжкими карами72. Затем последовал ряд административных указаний, которые ставили перед ФБР совершенно конкретные задачи по обнаружению очагов «преступной» инициативы и их «обезвреживанию». Деятельность же ФБР в сфере, относящейся к «раздорам по вопросу о гражданских правах черных» (это выражение принадлежит Л. Джонсону), была признана «превосходной». Исходные позиции ФБР были, таким образом, подтверждены: за теорией заговоров негласно признано ключевое значение.
      Летом 1964 г., когда в округе Нешоба (штат Миссисипи) расисты зверски убили трех активистов прогрессивных молодежных организаций (Джеймса Чэни, Эндрю Гудмена и Майкла Швернера), директор ФБР, прибывший в г. Джексон, осудил не убийц, а мужественное поведение борцов за расовое равенство. Он квалифицировал его как проявление «излишней увлеченности» проблемой гражданских прав. При этом Гувер заявил, что ФБР, «вне всякого сомнения, не считает нужным брать под защиту добровольцев»74. Это был прозрачный намек на то, что директор ФБР усматривает в поступках людей вроде Чэни, Гудмена и Швернера покушение на «внутреннюю безопасность» США, в чем могли быть заинтересованы только враги Америки. В дальнейшем Гувер и его ближайшее окружение, ободренные президентскими заявлениями, открыто принялись развивать эту тему. В прессу, например, просочились сведения о показаниях Гувера на заседании сенатской комиссии по вопросам внутренней безопасности и в подкомиссии по ассигнованиям палаты представителей в мае 1967 г., которые расследовали так называемые подрывные влияния, «вызвавшие бунты в негритянских городских районах». Как сообщали, Гувер пытался там очернить многих лидеров негритянского движения, представляя их как проводников некоего внешнего влияния, направленного на «насильственное свержение капиталистической системы в США»75. Журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт» в конце февраля 1968 г. писал: «ФБР внимательно следит за негритянскими группами, пытаясь выяснить, не являются ли мятежи результатом заговорщической деятельности»76.
      Как известно, негритянское движение в своем развитии прошло несколько этапов, для каждого из которых были характерны специфические формы и методы борьбы. С середины 50-х и до середины 60-х годов движение в основном следовало тактике ненасильственных действий, находя свое проявление в маршах, походах, сидячих забастовках, «рейдах свободы» и разного рода мирных манифестациях. Однако общий результат этих массовых выступлений был несоизмерим с надеждами, которые на них возлагались77. Расизм, чувствуя достаточную прочность своих позиций и поддержку судебно-полицейской машины, стремился жестокостью и террором отбросить движение назад. Но вместо спада движения произошел бурный рост воинственных настроений в массах, вызвавший в свою очередь формирование различных радикальных негритянских организаций и известное полевение традиционно умеренных течений. В негритянских гетто произошли многочисленные восстания. Первое из них вспыхнуло летом 1964 г. в Гарлеме. В ходе борьбы получил признание лозунг вооруженной самозащиты от расистских зверств и всякого рода притеснений. Часть негритянской молодежи была склонна принимать отдельные вспышки гнева и акты личной мести за универсальный способ решения реальных проблем. Но общая тенденция показывала, что движение не остановится на этом уровне.
      В рядах созданной в нью-йоркском Гарлеме в конце 50-х годов негритянской организации «Нация ислама» («Черные мусульмане») стали проявляться признаки новых веяний. От проповеди сепаратизма, черного национализма, религиозного мистицизма и культурной изоляции наметился переход к более ясному пониманию условий и целей борьбы. Настроенный решительнее других, один из лидеров «Черных мусульман», Малькольм Икс, весной 1964 г. порвал со старыми руководителями и сделал заявление, которое свидетельствовало о прогрессе в просвещении негритянских масс, распространении среди ее передовой части анти-капиталистических идей, сознания общности борьбы черных с борьбой угнетаемых империализмом народов других стран, в частности с борьбой вьетнамского народа за освобождение и объединение своей родины.
      Малькольм Икс пользовался большим авторитетом в нью-йоркском Гарлеме. Были основания считать, что он мог быстро вырасти в фигуру общенационального значения. Однако в феврале 1965 г., буквально накануне большой антивоенной акции, назначенной на 17 апреля, лидер «Черных мусульман» был убит на паперти тремя невесть откуда взявшимися неизвестными. Обстоятельства убийства Икса и по сию пору покрыты непроницаемой тайной. ФБР, проводившее расследование, не обнародовало никаких данных, прямо относящихся к этому событию.
      А между тем было хорошо известно, что Малькольм Икс и его окружение находились под постоянным наблюдением ФБР в рамках программы «Коинтелпро» еще с 1960 г.78 Каждое движение негритянского лидера контролировалось с применением новейших средств наблюдения79. Его убийство едва ли могло застать ФБР врасплох. На размышления наводит и другое — документы «Коинтелпро» неопровержимо свидетельствуют, что ФБР расценило убийство Малькольма Икса как политическую удачу, резко снижающую возможность расширения представляемого им движения и блокирования его с другими радикальными и прогрессивными общественными течениями. В меморандуме нью-йоркского отделения ФБР от 15 июня 1965 г. эта мысль была высказана очень прозрачно: «С момента смерти Малькольма Икса и Мусульманская мечеть (основана Малькольмом Иксом в Гарлеме), и Организация афро-американского единства (общественное движение, возглавляемое Малькольмом Иксом) переживают упадок как в отношении численности, так и своего влияния» 80.
      Однако ликование полицейских чинов было преждевременным, ибо устранение М. Икса уже не могло остановить волну гнева. В стране существовал еще более мощный центр притяжения сил негритянского протеста — организация Конференция христианского руководства на Юге во главе с выдающимся деятелем освободительного движения афроамериканцев Мартином Лютером Кингом. Развитие этого направления в рамках общего потока также неуклонно шло по восходящей линии, открывая перспективы формирования со временем массовой антирасистской партии с прогрессивной или даже левой ориентацией. «Длинный, трудный, но благородный путь, пройденный Мартином Лютером Кингом от Монтгомери до Мемфиса, — писала газета американских коммунистов, — был одним из самых значительных явлений в нашей стране»81.
      С конца 50-х годов ФБР окружило Кинга и его сподвижников по Конференции христианского руководства такого рода «вниманием», которого удостаивалась разве что Коммунистическая партия. На представляемое им движение за гражданские права негласно был навешен ярлык «иностранная агентура»82. Коретта Кинг, вдова Л. Кинга, выступая в мае 1978 г. в
      Атланте, заявила, что «ФБР третировало движение за гражданские права, как будто это было вторжение вражеских полчищ на территорию Соединенных Штатов»83. Большинство буржуазных исследователей склонно видеть во всем этом проявление патологической ненависти самого Э. Гувера к личности М. Л. Кинга, так сказать разновидность неизлечимого недуга. В действительности все обстояло куда сложнее. Распространение слухов о связи Кинга и его ближайших помощников с «иностранными резидентами» призвано было служить оправданием тех абсолютно противозаконных действий, к которым прибегло ФБР с целью растоптать репутацию Кинга и развалить все движение.
      Официальная версия ФБР гласит, что прослушивание всех телефонных разговоров Кинга началось осенью 1963 г. с санкции министра юстиции Р. Кеннеди. Фактически все началось значительно раньше. Преемник Кеннеди Катценбах (умышленно уводя в сторону от истины) отрицал участие Р. Кеннеди в этом деле84, но так или иначе с начала 60-х годов, по словам бывшего агента ФБР Артура Муртага, Кинг стал объектом беспрецедентной «массированной и непрерывной слежки, поношения и шантажа» 85. Телефонные разговоры Кинга прослушивались и записывались; в гостиницах, где ему приходилось останавливаться, устраивались провокации; соратникам Кинга систематически подбрасывали разного рода ложные сведения, порочащие негритянского лидера; в ходе его выступлений с целью вызвать панику среди слушателей имитировались сигналы тревоги; банкеты в его честь по настоянию ФБР подвергались бойкотам. Особое значение ФБР придавало сочинению сплетен о частной жизни Кинга, клеветой и наговорами пытаясь подорвать его нравственные силы, выдержку и хладнокровие86.
      Идеальным в штаб-квартире ФБР считали создание обстановки раскола в руководстве движением с последующим смещением Кинга с поста лидера либо добровольный его уход со сцены. Пробовали вариант с самоубийством, подбросив Кингу и его жене накануне вручения негритянскому лидеру Нобелевской премии мира в ноябре 1964 г. анонимное письмо, полное угроз и грязных намеков. Писатели-невидимки из ФБР вложили в конверт пленку с записью разговора Кинга, полученную путем электронного подслушивания, рассчитывая лишить его самоконтроля и подтолкнуть к роковому шагу 87.
      Надеждам ФБР тогда не суждено было сбыться. Движение продолжало неуклонно развиваться, собирая под свои знамена все большие массы людей, преодолевая внутренние разногласия и подавая пример эффективных коалиционных действий. Укрепились его связи с профсоюзами, важные изменения претерпела идейнополитическая платформа. Сам М. Л. Кинг в своих выступлениях особое ударение начинал делать на анализе экономической подосновы социального и расового неравенства в США, политики расизма, все чаще подчеркивал общность судеб всех угнетенных, белых и черных, необходимость их солидарности в борьбе с угнетателями. Его резкие выступления против агрессии во Вьетнаме, за пересмотр всей внешней политики США призывали к активному противодействию преступной, авантюристической линии американского империализма, военно-промышленного комплекса на международной арене. Морализм, резонерство, призывы к нравственному очищению богатых и бедных уступали место более ясному пониманию основной исторической связи явлений и событий, объективного характера происходящих социальных изменений в мире. Национальный председатель Компартии США Генри Уинстон писал: «Незадолго до своей гибели Кинг перешел на позиции антиимпериализма»88.
      В 1967 г. Кинг и его соратники объявили о начале подготовки грандиозного общенационального Похода бедняков на Вашингтон. Поход был задуман как средство сплочения бедняков всех этнических групп и как вызов правящей элите, несущей ответственность за безработицу, дух милитаризма, эскалацию войны во Вьетнаме, трущобы, голод и расизм89. Уведомив читателей о планах Кинга, буржуазная печать охарактеризовала их как «угрозу национальной безопасности». Имеющий самое широкое хождение в США общественно-политический журнал консервативного толка «Ридерс дайджест» в передовой статье назвал Кинга «самым опасным человеком в Америке» 90. Можно было не сомневаться в отношении источника такого толкования деятельности Кинга: с давних времен штаб-квартира ФБР поддерживала прямые связи с теми, кто определял позицию и линию журнала91.
      Задача обезглавить освободительное движение черных была поставлена в общей форме руководством
      «Коинтелпро» еще летом 1967 г.92 А 4 марта 1968 г. Эдгар Гувер в специальном секретном меморандуме сформулировал конкретные цели ФБР в борьбе против освободительного движения черных американцев. Документ столь красноречив, что не нуждается в комментарии. В нем, в частности, говорилось:
      «... Имея в виду достижение максимальных результатов программы контрразведки, а также не затрачивая усилий попусту, устанавливаются следующие долговременные цели:
      1. Препятствовать образованию коалиции воинственных групп черных националистов. В единстве сила. Этот трюизм не утратил своего значения, несмотря на избитость. Эффективная коалиция групп черных националистов может стать первым шагом к реальному движению типа «Мау-Мау» (так называлось движение борцов против колониального гнета в Кении. — П. К.) в США, началом подлинной негритянской революции.
      2. Предотвратить появление «мессии», который мог бы объединить и вдохнуть энергию в воинственное движение черного национализма... (далее вымарано, но речь скорее всего шла о Малькольме Иксе. — П. К.) мог бы стать таким «мессией», но сейчас он мертв... (далее вымарано, но, вероятно, упоминается Элия Мухаммед. — 17. К.) домогается этой позиции, но он менее опасен из-за преклонного возраста... (далее вымарано, но, очевидно, имелся в виду М. Л. Кинг. — И, К.) мог бы быть вполне реальным претендентом на это место, если бы он отказался от приписываемого ему «послушания» «белой, либеральной доктрине» (ненасильственных действий) и присоединился к черному национализму... Обладая необходимыми харизматическими качествами, он может превратиться в подлинную угрозу, стоит ему встать на этот путь.
      3. Помешать применению насильственных методов борьбы черными националистическими группами. Это является задачей первостепенной важности и, разумеется, целью всей нашей расследовательской деятельности; то же должно стать целью программы «Коинтелпро». Посредством контрразведки мы получим возможность выявить потенциальных бунтарей и нейтрализовать их до того, как они прибегнут к реализации своего потенциала насилия.
      4. Добиться дискредитации воинствующих черных националистических групп... Эта цель может быть
      достигнута трояким путем. Во-первых, вы должны опорочить их в глазах ответственных представителей негритянской общины. Во-вторых, они должны быть дискредитированы в широких слоях белой общины. Особенно надо подорвать к ним доверие в среде «либералов», которые проявляют симпатию к воинствующим черным националистам лишь потому, что те негры. В-третьих, умалить значение этих групп в глазах негритянских радикалов. Но здесь требуется иная тактика, нежели в первых двух случаях...
      5. Конечной целью следует считать пресечение роста воинственных организаций черных националистов, прежде всего за счет молодежи. Необходимо изолировать от них молодежь...»93
      Меморандум Гувера пестрит обтекаемыми терминами — «нейтрализовать», «изолировать» «предотвратить». Какой смысл вкладывался в них, видно хотя бы из того факта, что «нейтрализацию» Дина Грегори, видного негритянского актера и поборника расового равенства, Гувер поручил через своих помощников в Чикаго тамошней преступной мафии94. В 1978 г. Грегори удалось документально подтвердить этот факт.
      Покушение на Кинга готовилось точно таким же путем. События развивались по знакомому зловещему сценарию. 3 апреля 1968 г. Кинг выступил с яркой антивоенной речью, а 4 апреля он был убит в Мемфисе, куда прибыл в связи со стачкой работников коммунального хозяйства города. Убийца (или убийцы) скрылся, но уже через несколько часов после выстрелов в Мемфисе министр юстиции Рамсей Кларк заявил, что ФБР не обнаружило «никаких признаков заговора». Поразительно поспешное суждение! Парадоксально, но это факт, что вплоть до ареста Рея ФБР ничего не сообщало общественности о предполагаемом убийце Кинга, что могло бы пролить свет на мотивы преступления и на то, как оно было подготовлено. Между тем в главе биографии Рея (бежавший из тюрьмы уголовник, объявленный убийцей М. Л. Кинга и задержанный в лондонском аэропорту Хитроу), прямо и непосредственно связанной с его побегом из миссурийской тюрьмы в апреле 1967 г. и убийством Кинга, есть ряд ключевых мест, без выяснения которых любая версия одиссеи Рея, включая появление его в Мемфисе 4 апреля 1968 г. и бегство после убийства Кинга, будет оставаться всего лишь очередной гипотезой.
      В самом деле, ни одно правительственное ведомство США до сих пор не устранило, говоря языком юристов, «обоснованные сомнения» в отношении следующих вопросов. Как могло случиться, что Рей в одиночку, с фантастической ловкостью обманул бдительность тюремной охраны и совершил побег из неприступного каменного мешка, где он отбывал двадцатилетнее заключение за вооруженное ограбление? Кто были те всемогущие покровители, которые обеспечили Рею спокойную и безбедную жизнь в течение года, работу, возможность путешествовать по всему Северо-Американскому континенту, долю участия в прибыльном контрабандном бизнесе плюс беспрепятственное прохождение сквозь таможенные барьеры многих стран? Что могло заставить Рея, благополучно избежавшего правосудия, вкусившего сладость свободы и комфорт безбедного существования, решиться на тягчайшее преступление, о котором он никогда не помышлял? Желание прославиться? Но Рей не страдал этим недугом. Каким образом Рею удалось обзавестись фальшивыми документами на имя трех жителей Торонто, внешность которых напоминала его собственную, и благополучно выехать за пределы Северо-Американского континента? На каком основании показания местных свидетелей, заявлявших, что они не видели Рея на месте преступления, были отвергнуты, а за основу взята версия ФБР, опирающаяся на сбивчивый лепет хронического алкоголика, 155 раз подвергавшегося приводам в полицию?
      В то же время ряд фактов и обстоятельств, относящихся к делу об убийстве Мартина Лютера Кинга, должны и могут быть истолкованы только однозначно. Вот некоторые из них. Агенты ФБР следовали за Кингом неотступно, тщательнейшим образом (в особенности накануне Похода бедняков) «просвечивая» всех из его окружения, фиксируя все перемещения и контакты. Повсюду в отелях, где останавливался Кинг, устанавливались посты наблюдения. Бывший министр юстиции Рамсей Кларк говорил, что за пару дней до убийства Кинга Э. Гувер испрашивал у него разрешения на подслушивание телефонных разговоров негритянского лидера95. Как не вяжутся со всем этим нерасторопность и неповоротливость ФБР, проявившиеся в ходе выяснения личности убийцы и изучения всех обстоятельств преступления. И то и другое велось на самом примитивном, поистине дилетантском уровне, в подчеркнуто медлительном темпе. Даже в самом задержании Рея, как признает Ангар, ФБР не играло никакой заметной роли96.
      И еще одно обстоятельство. Опасность стать жертвой покушения преследовала Кинга повсюду. Угрозы расправиться с ним накануне проведения Похода бедняков участились, их характер уже не походил на очередную сравнительно безобидную попытку припугнуть, заставить повиноваться, вывести из равновесия. Р. Абернети, ближайший соратник Кинга, выступая в августе 1978 г. на специальном слушании в палате представителей, говорил о том, что накануне роковых событий Кинг получил еще одно послание подобного рода. Как объяснить, что все это не привлекло внимания ФБР, не насторожило его? Более того, за несколько часов до трагических событий среди полицейских чинов Мемфиса были проведены непонятные и необоснованные перемещения, которые помешали принять необходимые меры по охране негритянского лидера и провести серьезное расследование преступления 4 апреля 1968 г.
      ФБР не свело концы с концами и в выводах, сделанных на основе проведенных им же экспертиз. Баллистические испытания, например, не дали утвердительного ответа на вопрос, был ли роковой выстрел произведен Реем или другим снайпером, скрывавшимся поблизости, в придорожных кустах. Но если даже допустить, что стрелял именно Рей и стрелял из своего укрытия, то и в этом случае придется признать, что версия ФБР построена на очень зыбком фундаменте, ведь для того, чтобы ухитриться сделать прицельный выстрел из окна крохотной ванной комнаты пансионата, расположенного напротив мотеля «Лерейн», убийца должен был укоротить оружие. А между тем «брошенная» Реем на улице винтовка не свидетельствует об этом. Нигде не удалось обнаружить и других вещественных доказательств того, что стреляли именно из ванной комнаты, — никаких следов пороха на окне и стенах, никаких следов краски или царапин на стволе винтовки97.
      Отсутствие необходимых улик в виновности Рея ФБР компенсировало тем, что с порога отвергало любые версии и доказательства наличия заговора, настойчиво добивалось от Рея через подосланных лиц признания в совершенном им преступлении. ФБР не допросило ближайшего соратника М. Л. Кинга Абернети, который в момент покушения находился рядом с негритянским лидером98. Когда полиция Лос-Анджелеса предложила материалы, определенно указывающие на существование заговора, представитель ФБР отклонил эту добровольную помощь, заявив: «Мы сцапали нашего парня (Джеймса Рея. — 77. К.) — и крышка. Директор, после того как Кинг был убит, не зажег ни одной поминальной свечки»99.
      Действия ФБР в процессе «расследования» обстоятельств убийства М. Л. Кинга поразительно похожи на действия местного отделения Бюро в Бирмингеме (Алабама) в 1963 г., где куклуксклановцы взорвали негритянскую церковь, похоронив под ее обломками четверых детей. 14 лет преступление оставалось «нераскрытым», хотя, как показал судебный процесс, проведенный в ноябре 1977 г., необходимые доказательства виновности некоего Роберта Чэмблиса и его сообщников из местного ку-клукс-клана все это время находились в распоряжении ФБР100.
      Согласно опросу службы Харриса, только 12% американцев в 1969 г. поверило в официальную версию убийства М. Л. Кинга.
      Вдова Мартина Лютера Кинга Коретта Кинг потребовала провести полное расследование. «На спусковом крючке ружья, убившего Кинга, отпечатки пальцев многих людей», — сказала она. За спиной убийцы, вновь заявила она через семь лет, «заговорщики из правительственных ведомств» 101. Будет ли когда-нибудь проведено настоящее расследование всех обстоятельств убийства Кинга, состоится ли настоящий суд над Реем, утверждающим, что он невиновен, — этого пока никто не знает. Но прогрессивные силы США, все те, кто боролся рядом с Кингом и разделял вместе с ним опасность, убеждены, что Рей играл роль «подсадной утки» или в лучшем случае статиста в этой тщательно спланированной операции, главной целью которой было устранение популярного лидера, ставшего надеждой и знаменем массового движения. В конце концов, писала газета «Дейли уорлд», вопрос о том, что заставило врагов Кинга убить его, представляется более важным, чем вопрос, кто убил его. «Кинг был убит потому, что Монтгомери (столица Алабамы, где в 1955 г. зародилось движение за гражданские права негров. — 77. К.) привел его в Мемфис. Он был убит скорее потому, что понимал источник милитаризма, а не потому, что исповедовал пацифизм. Слишком много людей любили его, и слишком далеко он зашел в своих исканиях, чтобы и дальше испытывать терпение (власть имущих. — IT. К.)»102.
      Джордж Джексон, один из «соледадских братьев», сам ставший жертвой политического убийства, писал Анджеле Дэвис из тюрьмы Сан-Квентин в июне 1970 г.: «... нельзя объяснить простым совпадением то, что и Малькольм Икс, и Мартин Лютер Кинг погибли в определенный момент. Малькольм Икс только что успел понять, что к чему (как дважды два). Я серьезно думаю, что и Кинг это понимал, но выжидал и преподносил людям истину таким образом, чтобы воздействовать на них сразу... Профессиональные убийцы могли бы давно его прикончить. Они давали возможность Малькольму годами ратовать за мусульманский национализм, потому что знали: это пустой идеал, но, как только он встал на твердую почву, они его убили. Нас убивают слишком легко...»103
      «Нас убивают слишком легко» — эти слова Джексона могут стать эпиграфом к рассмотрению особого раздела хроники «Коинтелпро», который был связан с осуществлением операции по ликвидации партии «Черные пантеры». Охота на «Черных пантер» началась с момента, как только в 1966 г. в негритянском освободительном движении оформилось самостоятельное течение, заявившее, что оно отвергает философию ненасильственных действий и переходит к вооруженной самообороне. Мотивы карателей, бросившихся по следу «пантер» и с необычайной жестокостью расправлявшихся с ними, были совершенно ясны. И дело было вовсе не в левацкой риторике и конспиративнотеррористических концепциях, составлявших первоначальную платформу партии Бобби Сила и Хью Ньютона. Основная причина состояла в том, что «Черные пантеры» представляли собой боевую организацию, «поставившую целью борьбу против граничащего с геноцидом угнетения черных американцев». Партия, писал Г. Уинстон, успешно боролась и завоевывала широкую поддержку в негритянских гетто. Она попробовала сделать несколько шагов в сторону марксизма-ленинизма 104.
      Ставшие известными в 1975 — 1977 гг. документы ФБР обнажают всю глубину аморальности карательных принципов, применявшихся политической полицией против движения черного радикализма. Их исходная посылка просматривается с абсолютной четкостью. Черный американец, поднявший голос протеста против существующих в стране порядков, не может быть отнесен к категории политических диссидентов. Он принадлежит к другому миру — миру низменных страстей, человеческих пороков, распущенности и пагубных, неконтролируемых порывов, опасных для окружающих, несущих разрушение и тиранию страха. Вывод: негритянских радикалов следует причислить к разряду низших существ, в обращении с которыми нельзя руководствоваться общепринятой судебно-полицейской этикой и правовыми нормами105.
      Руководители отделения ФБР в Сан-Франциско в специальном меморандуме от апреля 1968 г. следующим образом наставляли свой персонал: «Добиваясь успеха в ходе осуществления контрразведывательной программы, следует иметь в виду, что сознание негра-бунтовщика сфокусировано на двух вещах — сексе и деньгах... Моральные стандарты белых недоступны неграм этого типа»106. По своему звучанию документ смахивает на индульгенцию. Подтекст его несложно расшифровать: в ходе борьбы с политической организацией черных радикалов дозволено все: и то, что всегда считалось добром, и то, что даже в анналах охранки считалось злом, — убийство на месте, что называется «средь бела дня», без видимого предлога и прикрытия, подлог и подстрекательство к актам вандализма, насилия в еще невиданных масштабах и т. д.
      «Расизм в стиле ФБР» по отношению к партии «Черных пантер» под стать был «подвигам» куклуксклановцев в эпоху Реконструкции (1865 — 1877 гг.), когда разбитые в открытой борьбе бывшие рабовладельцы, белые южане-расисты, массовым террором, истязаниями и убийствами пытались (и небезуспешно) отнять у негритянского народа все завоеванное их страданиями и кровью за годы борьбы за освобождение в сражениях Гражданской войны. Под предлогом спасения страны от «главного» внутреннего врага, угрожающего устоям национальной безопасности, ФБР организовало подлинную осаду партии «Черные пантеры», причем осажденные не могли рассчитывать на снисхождение: партия была приговорена к уничтожению.
      Указание Гувера о распространении «Коинтелпро» на леворадикальное течение черных американцев было направлено всем филиалам ФБР 25 августа 1967 г. Язык меморандума был не обычным. В каждом его абзаце сквозило намерение не просто пресечь рост движения, но и добиваться физического истребления его руководителей, чтобы в кратчайший срок задушить политическую инициативу радикально настроенной негритянской молодежи. Согласно инструкции, агентам ФБР надлежало действовать «с энтузиазмом» и «изобретательностью», т. е. не жалея усилий и не стесняясь в выборе средств. Общая задача операции определялась следующим образом: «вносить сумятицу, мешать нормальной деятельности, развенчивать, дискредитировать руководство и любыми другими способами (подчеркнуто мной. — П. К.) нейтрализовать организационную активность». Попытки различных политических групп на левом крыле негритянского движения «консолидировать силы или вербовать новых сторонников среди молодежи» должны быть сорваны, говорилось в меморандуме. Указывались конкретные способы достижения этой цели — через разжигание «организационных и личных конфликтов в руководстве групп» 107. Действуя в контакте с местной прессой, ФБР рассчитывало таким образом создать впечатление, что оно воюет не с политической партией, а с враждующими кланами вооруженных гангстеров, превративших в кошмар спокойную жизнь городов и университетских кампусов.
      В 1968 г. ФБР внедрило платного провокатора и шпиона в руководство чикагской секции «Черных пантер», преднамеренно вызвало ряд уличных стычек и ограблений, а затем 4 декабря 1969 г. организовало ночной налет на жилое помещение, снимаемое негритянскими лидерами. В ходе налета руками местной полиции были застрелены Фред Хэмптон — председатель секции партии в штате Иллинойс и его товарищ Марк Кларк. Хэмптон был убит в постели (предварительно усыпленный наводчиком сильной дозой снотворного). Его знали в Чикаго как одного из самых способных организаторов борьбы в негритянском гетто и популярного агитатора, который в своих выступлениях, кстати говоря, выражал неодобрение ошибочной тактике всегда и везде «пускать в ход оружие» и ультралевацкой фразеологии отдельных лидеров «Черных пантер».
      Дело Фреда Хэмптона и чикагских «пантер» может рассматриваться как исключительное лишь в одном смысле. В нем как в зеркале отразились в тесном сочетании все основные элементы тактического плана ФБР, к числу которых относились: внедрение агента-провокатора, разжигание групповой розни среди членов организации и трений между различными организациями, противопоставление их друг другу и, наконец, венчающая всю операцию акция — облавы и нападения ударных групп с применением огнестрельного оружия всех видов вплоть до гранатометов, пленение осажденных, погром в помещениях, конфискация имущества организаций и лиц, «виновных», согласно полицейской версии, в беспорядках или в подготовке к ним.
      Из конца в конец страны этот план проводился в жизнь с железной последовательностью. По настоянию ФБР в большинстве крупных промышленных центров активизировалась и расширялась деятельность полицейских сил особого назначения, специально обученных подавлению уличных выступлений участников негритянского движения. В разных местах они назывались по-разному, но характер их деятельности был повсюду одинаков. И «Красная бригада» в Чикаго, и «Бригада специального оружия и тактики» в Лос-Анджелесе, и «Мобильный отряд чрезвычайного назначения» в Беркли (Калифорния), сформированные из ветеранов войны во Вьетнаме и бывших агентов ФБР, выполняли исключительно разрушительные функции, устраивая нападения на собрания сторонников партии «Черных пантер», погромы в помещениях местных отделений, захватывая заложников (превентивные аресты) и т. д.108 В сущности эти группы и отряды, хотя формально и подчинялись городским властям, на деле являлись структурными подразделениями ФБР, ударными командами федеральной службы политического сыска. На них часто возлагалась обязанность подбора нужных людей, способных вызвать смуту, раздоры и кровавую междоусобную войну внутри негритянского движения.
      Штаб-квартира ФБР обращала особое внимание персонала своих местных отделений на необходимость использовать любой шанс для искусственного создания и извлечения выгоды из ситуации, когда партия оказывалась втянутой в жестокую внутреннюю междоусобицу. Широко пропагандировался опыт тех местных отделений, которым удавалось разжечь настоящую братоубийственную войну между отдельными группировками негритянского движения. За образец обычно выдавались результаты провокационных действий на Западном побережье, затянувших партию «Черные пантеры» в изматывающую силы распри, а затем и в кровавые стычки с другой организацией (так называемые «Объединенные рабы»), оспаривавшей у «пантер» руководство движением. Есть данные, что ключевые посты в этой организации принадлежали лицам, близким к полиции и ФБР.
      В секретном меморандуме руководства «Коинтелпро» от 25 ноября 1968 г. метод «разделяй и властвуй», апробированный политической полицией на Западе, возводился в ранг универсального. Строго говоря, мы сталкиваемся здесь со знакомой уже тактикой побуждения к самоубийству, доведения до самоубийства с той только разницей, что избранной жертвой на сей раз становились не отдельные неугодные власть имущим борцы и лидеры, а радикальная партия черных американцев, зачастую неосторожно принимавшая мнимые цели за подлинные, а благодаря склонности к авантюризму легко попадавшая в уготованные ей полицией ловушки. Меморандум содержал наказ культивировать эти слабости негритянского радикализма, раздувать угли внутренних разногласий, чтобы в их губительном огне погибло все движение без остатка. «... Серьезная борьба, — говорилось в документе, — происходит между партией «Черные пантеры» и организацией «Объединенные рабы». Борьба практически обрела характер военных действий, сопровождаемых угрозами убийства и актов возмездия. Для того чтобы полностью использовать разногласия между партией «Черные пантеры» и «Объединенными рабами», равно как и возможность углубления противоречий в самой партии «Черные пантеры», соответствующим руководителям вменяется в обязанность представить предложения об эффективных и действенных мерах, способных подорвать силы партии «Черные пантеры»»109.
      Итак, секретный меморандум о подготовке и нанесении рассекающих ударов по партии «Черные пантеры» был разослан адресатам по особому списку ФБР 25 ноября 1968 г. Вслед за тем стали приходить сообщения об участившихся столкновениях между «Черными пантерами» и другими леворадикальными организациями в негритянском движении, уличных потасовках, выстрелах из-за угла, попытках покушения на активистов партии. И наконец, в этой войне перешедшая в наступление сторона — ФБР сделала главные ходы. Град ударов был обрушен на опорные пункты движения, на крупнейшие местные отделения партии «Черные пантеры».
      В январе 1969 г. при загадочных обстоятельствах в Лос-Анджелесе были убиты два лидера «Черных пантер — Ион Хаггинс и Банчи Картер, игравшие ключевую роль в движении за организацию черной молодежи города. Вскоре стало известно, что в них стреляли члены организации «Объединенные рабы», возглавляемой Роном Каренгой, связи которого с полицией признаны фактически доказанными. Формально в деле И. Хаггинса — Б. Картера у ФБР сохраняется алиби: убийство было совершено руками черных экстремистов, враждовавших с «пантерами». Однако причастность ФБР к преступлению в Чикаго, завершившемуся убийством Фреда Хэмптона и Марка Кларка, подтвержденная документально и неопровержимыми свидетельскими показаниями в судах, наталкивает на совершенно определенный вывод. Хотя одно преступление от другого отделяет год, характерный почерк убийц безошибочно указывал на то, что и тут и там исполнители действовали по единому плану. Соблюдена была даже последовательность операций: физическое уничтожение руководителей завершали погромы в помещениях местных отделений партии. Полиция и ФБР делали вид, что ищут оружие. На самом же деле уничтожались документация и множительная техника — одним словом, все, что является материальной собственностью и символом партии и без чего немыслима ее повседневная деятельность.
      В мае и декабре 1969 г. штаб-квартира «Черных пантер» в Лос-Анджелесе была разгромлена в результате двух налетов специальных подразделений городской полиции, действовавших в тесном контакте с ФБР. Анджеле Дэвис довелось быть свидетельницей одного из этих ночных налетов. Она пишет: «Район, в котором находилась штаб-квартира, был оцеплен по меньшей мере за три квартала от места перестрелки... В воздухе завис вертолет. Только что на крышу здания была сброшена бомба. Весь район кишел полицейскими. Все они действовали, не издавая ни звука. Их абсолютная сосредоточенность придавала нападению гипнотический, даже безумный вид. Они напоминали роботов, но их действия выглядели слишком хорошо организованными, чтобы можно было предположить стихийность. Похоже, нападение давно и тщательно готовилось, вплоть до того, что позиции каждого полицейского были определены заранее... Репрессии против «пантер» отражали расистскую политику правительства США в отношении черного населения. Преступная логика этой политики означала не что иное, как геноцид... Несколько месяцев спустя выяснилось, что именно таким был план правительства, которое решило разом расправиться с организациями партии «Черных пантер» по всей стране. Эдгар Гувер заявил, что «пантеры» представляют «самую большую угрозу внутренней безопасности страны». И полиция в большинстве крупных городов ополчилась на местные отделения партии»110.
      Поскольку директива вашингтонской штаб-квартиры требовала от местных отделений ФБР действовать с «выдумкой и изобретательностью», руководители последних дали волю своей одержимости. Подготовляя налет на штаб-квартиру «Черных пантер» в Сиэтле, ФБР с помощью провокатора инсценировало попытку взрыва с преследованием и задержанием «преступника». Результат — убийство случайного человека, подрядившегося за небольшую мзду подыграть мнимым «революционерам». В Сан-Диего, как о том свидетельствуют документы, ФБР усердно занималось подстрекательством к братоубийственной войне между различивши негритянскими группами. Шеф отделения ФБР в Сан-Диего в специальном меморандуме директору Бюро рапортовал, что применяемая его подчиненными хитроумная тактика приносила «осязаемые результаты». «Убийства, избиения, высокая степень возбуждения, — говорилось в документе, — наблюдаются на всей территории негритянского гетто в юго-восточной части Сан-Диего... Есть основание полагать, что эта смута в значительной мере обязана своим возникновением осуществлению контрразведывательной программы» 1И. Полицейский чин просто упивался той вакханалией насилия, в которую были ввергнуты негритянские кварталы. В начале 1970 г. отделение ФБР в Сан-Диего, уже не скрывая самодовольства, докладывало Гуверу о полном успехе своих подрывных усилий. «В результате принятых нами мер, — утверждалось в секретном меморандуме, — в Сан-Диего больше не существует партия «Черные пантеры». С ней покончено навсегда»112.
      1 мая 1970 г. ФБР организовало полицейский налет на штаб-квартиру местной секции «Черных пантер» в Балтиморе. Было арестовано, а затем предано суду 10 человек. 20 ав1уста такой же налет был совершен на помещение Национального комитета борьбы с фашизмом — организации, связанной с партией «Черные пантеры». Осенью 1970 г. ФБР и местная полиция сорвали проведение съезда «Черных пантер» в Филадельфии, арестовав все руководство местной секции партии и учинив унизительную процедуру обысков и шельмования в печати всех, кто был причастен к деятельности партии.
      Стремясь подорвать доверие демократической общественности к лидерам партии «Черные пантеры», ФБР разработало целый каталог «грязных трюков», способных, как считалось, нанести непоправимый урон репутации негритянских деятелей, превратив их в объект всеобщего осуждения. Через печать и телевидение распространялись вымыслы об их частной жизни, психической неустойчивости, уголовном прошлом и т. д. Широкое хождение получили анонимные письма рядовым членам партии, содержащие обвинение лидеров и активистов в тайном пособничестве полиции, тюремным властям, телеграммы с ложными директивами и т. д.113 В преданном гласности в ноябре 1977 г. докладе нью-йоркского отделения ФБР Э. Гуверу от 24 августа 1970 г. излагалось содержание, как было сказано, трех «превосходных анонимных писем», разосланных разным лицам.
      Путем «распространения инсинуаций» в отношении одного из ведущих руководителей «Черных пантер», Хью Ньютона, намеревались посеять подозрительность и рознь среди рядовых членов партии. Он был изображен человеком, «вступившим на скользкий путь сотрудничества с полицией с целью добиться освобождения из тюрьмы»114. Когда же всего этого показалось недостаточно, в феврале 1971 г. особо предприимчивые резиденты ФБР в Новом Орлеане предложили идею с фиктивным банковским счетом на имя того же Ньютона. По договоренности между «соответствующим банком» и ФБР этот счет мог бы время от времени пополняться путем вкладов, поступающих от ФБР в качестве оплаты тайных «услуг», разумеется, ничего не подозревавшего Ньютона. Приготовлением копии фальшивого банковского документа и отсылкой его по почте в штаб-квартиру «Черных пантер» — вот таким трафаретным финалом должна была завершиться эта нечистоплотная мистификация115.
      Технология изготовления «подметных» писем широко применялась ФБР и в прежние времена. Однако в деле «Черных пантер» эпистолярный гангстеризм, грязный бизнес на клевете и подлогах был осуществлен с подлинно индустриальным размахом. Оправдался расчет стратегов «Коинтелпро» на то, что радикальные группы в негритянском движении в наибольшей мере были подвержены тяжкому недугу американских левых: в их рядах не было единства, процветали групповщина и фракционность, питающие недоверие и подозрительность.
      «От штата Мэн до Калифорнии и от штата Вашингтон до Флориды борцы за освобождение черных подвергаются судебным преследованиям на основании самых фантастических в истории обвинений» 116 — так писала в 1968 г. газета черных радикалов Детройта. Серия громких судебных процессов над членами партии «Черные пантеры», организованных по всей стране, преследовала одну цель — выставить в самом отталкивающем виде леворадикальное движение афроамериканцев, обвинить его в поклонении культу насилия и вандализма.
      Грандиозное судилище состоялось в Нью-Йорке весной 1969 г. Правда, никаких сенсационных разоблачений не последовало, кроме одного. Выяснилось, что секции партии «Черные пантеры» в Нью-Йорке и его окрестностях были опутаны густой сетью агентов-провокаторов и осведомителей ФБР и его дочерней организации — так называемого Бюро специальных служб нью-йоркского департамента полиции (BOSS). Агенты BOSS в ряде случаев даже выступали в роли учредителей секций партии, подбрасывая их членам идеи разного рода покушений с применением огнестрельного оружия и самодельных бомб. Среди наиболее колоритных свидетелей на процессе фигурировал некий Джин Робертс, агент BOSS с 1964 г., вступивший в ряды «Черных мусульман» и состоявший в телохранителях Малькольма Икса. Увы, в ходе судебного слушания не было сделано ни малейшей попытки выяснить контакты Робертса, что позволило бы, возможно, продвинуться вперед в разгадке тайны убийства лидера «Черных мусульман» 117.
      В июне 1971 г. в Лос-Анджелесе состоялся еще один шумный процесс над 13 руководителями «Черных пантер», которые обвинялись в сговоре с целью осуществления вооруженных нападений и незаконном хранении оружия. Главным свидетелем обвинения выступал платный агент ФБР, проникший в руководящее звено местного отделения партии и проявивший на
      своем посту особое рвение. В его задачу входила организация сбора оружия118. «Крестовый поход» под фальшивым лозунгом «закона и порядка», писал в 1975 г. X. Люмер, нашел свое воплощение «в массовых арестах и судебных процессах над членами партии «Черные пантеры» и другими черными радикалами, сопровождаемых вакханалией полицейских убийств лидеров «Черных пантер». Сфабрикованный характер этих процессов был столь очевиден, что большинство их кончались оправдательными приговорами»119. Увы, партия «Черные пантеры» не нашла в себе сил противостоять такой гигантской судебно-полицейской акции. И если кризис партии нельзя объяснить исключительно террором и преследованиями, обрушившимися на нее, тем не менее следует признать, что они в огромной мере содействовали ее изоляции и упадку. Журналист Эрл Колдуэлл, в газете «Нью-Йорк тайме» весной 1971 г. размышляя о последствиях полицейской атаки на партию, сказал: «От «Черных пантер» остался один скелет...» 120
      Правительственные ведомства и ФБР долгое время хранили молчание относительно своей роли в этом политическом убийстве. Было выгодно, должно быть, поддерживать впечатление, будто «Черные пантеры» прекратили свое существование по причине внутренних разногласий, так сказать, естественным путем самоликвидировались в результате несовместимости своих идеалов с американской действительностью. В доверительной же переписке под грифом «Секретно» руководители ФБР предпочитали называть вещи своими именами. Так, когда в 1976 и 1977 гг. демократической общественности удалось добиться обнародования некоторых предварительно тщательно цензурованных материалов «Коинтелпро», выяснилось, что факт ликвидации партии «Черные пантеры» как общенациональной организации ФБР практически ставит в заслугу только себе. В документе ФБР, датированном 4 марта 1971 г., говорилось об этом в тоне победной реляции: «Анализ показывает, что хаотическое внутреннее положение в партии «Черные пантеры» и раскол среди ее лидеров... являются, по всей видимости, прямым результатом наших интенсивных контрразведывательных усилий...» 121
     
      Глава 7 Власть посредством насилия
     
      В нашей стране сложился союз экстремистских, фашиствующих, ультраправых, милитаристских и антидемократических элементов... Фанатически настроенное, сплоченное, руководящее ядро ФБР находится в самом центре этого заговора.
      Из интервью Генерального секретаря Компартии США Гэса Холла 19 октября 1962 г. (Political Affairs, November 1962, p. 12)
     
      От Далласа до «Уотергейта»: вопросы, оставшиеся без ответа
      Лидеры демократов, возвратившись в 1961 г. в Белый дом, ощущали некоторую неловкость, обращая свои взоры к ФБР. Близость руководства Бюро к республиканской партии, сложившиеся между ними отношения тесного партнерства раздражали многих из окружения Кеннеди. Одиозная фигура самого Гувера, судя по ряду признаков, не вызывала восторга и у нового президента, который находил, что как сам директор ФБР, так и стиль его работы выглядят старомодно и плохо согласуются с интерьером «новых рубежей». Газета «Вашингтон пост» в июне 1966 г., ссылаясь на одного из бывших советников Кеннеди, писала, что покойный президент «был озабочен, столкнувшись с наваждениями Гувера в духе известной формулы «красные — под каждой кроватью» и чувствовал себя не в состоянии вести с ним обстоятельный разговор»1. В прессу проникли слухи о возможных переменах в центральном аппарате ФБР. Они не были беспочвенными. А. М. Шлезингер-младший писал, что вопрос этот обсуждался в присутствии президента. «Одни предлагали дать отставку Эдгару Гуверу, другие — Аллену Даллесу, директору ЦРУ. Кеннеди, слушавший с видимым интересом, поощрял откровенный обмен мнениями на этот счет среди своих друзей. Поэтому последние были несколько раздражены, прочитав назавтра в утренних газетах заявление Кеннеди о том, что Гувер и Даллес остаются на своих местах»2.
      У Кеннеди имелись весьма серьезные, в том числе и личные, мотивы объявить о сохранении за Гувером его поста раньше, чем был сформирован новый кабинет и назначен новый министр юстиции. В декабре 1977 г. газета «Нью-Йорк тайме» опубликовала материалы, свидетельствующие, что в период избирательной борьбы ] 960 г. Эдгар Гувер в своем личном архиве хранил сведения, которые в случае их обнародования могли нанести сильный урон репутации Кеннеди3. Впоследствии это полностью подтвердилось4.
      Но разумеется, не только эта причина помешала Кеннеди устроить большую ревизию ФБР. Соображения более существенные заставили новую администрацию избегать открытых трений с могущественным директором ФБР и его ближайшим окружением и отложить планы о перемещениях в центральном аппарате ФБР до лучших времен. В стране вновь обострились социальные конфликты. В этих условиях правящая демократическая партия перестала бы быть сама собой, если бы, едва овладев Белым домом, позволила своим лидерам довести частные разногласия с верхушкой ФБР до большой ссоры, открытого конфликта, которые, как считали, повлекли бы сразу же ослабление «внутренней дисциплины» в стране, усиление демократических движений, инакомыслия. Писатель Норман Мейлер как-то заметил, что благодаря наделению тайной полиции огромными, почти абсолютными полномочиями в сфере контроля за различными аспектами американской жизни, избираемыми по ее собственному усмотрению, ФБР из простого стража порядка и сыщика превратилось в политический феномен. Демократическая партия сама всячески содействовала этой трансформации, следовательно, не ей было пенять на неминуемые последствия.
      Разумеется, все это не означало, что отношения между администрацией Кеннеди и ФБР и лично между президентом и Э. Гувером оставались безоблачными, что не произошло никаких перемен. Начать с того, что, вручив своему брату портфель министра юстиции, Джон Кеннеди тем самым уже существенно урезал автономию ФБР и абсолютную власть его директора. «Поддерживая дружественные отношения с 1вером и приглашая его время от времени в Белый дом, — пишет тот же А. М. Шлезингер-младший, — он (Кеннеди. — 17. К.) также целиком и полностью соглашался с точкой зрения Роберта насчет того, что Бюро должно вернуться обратно в систему министерства юстиции. Впервые на протяжении жизни целого поколения связь между Бюро и Белым домом стала осуществляться через министра юстиции»5.
      Авторы работы о Роберте Кеннеди писали: «В годы пребывания Роберта Кеннеди на посту министра юстиции Эдгар Гувер, легендарный деятель с 40-летним стажем работы на посту директора ФБР, внезапно обнаружил, что некое лицо втолковывает ему, как следует руководить вверенным ему учреждением. Такого никогда не случалось прежде, хотя, согласно закону, министр юстиции располагает всей полнотой власти над ФБР. Деспотичный старый шеф ФБР на своем веку видел, как приходили и уходили более чем две дюжины министров юстиции, и был убежден, что создал подвластную только ему одному империю. Но это не оправдалось в случае с Робертом Кеннеди. Опираясь на авторитет стоящей за ним президентской власти, Роберт Кеннеди не разрешил Гуверу занять всех лучших агентов слежкой за коммунистами. Бобби хотел, чтобы ФБР принялось за расследование организованной преступности и стало на защиту гражданских прав. У Гувера не было иного выхода, кроме как подчиниться распоряжению министра. Позднее, когда Линдон Джонсон стал президентом, а Роберт Кеннеди утратил близость с Белым домом, Эдгар Гувер быстро восстановил свою прежнюю власть...»6
      С начала 1963 г. отношения администрации «новых рубежей» с ФБР осложнились. Роберт Кеннеди настаивал на включении в состав агентов хотя бы минимального числа цветных американцев. Гувер наотрез отказался это сделать7. Попытки нацелить ФБР на более активную борьбу с организованной преступностью также ничего не дали. Рассказывали, что, когда однажды министр юстиции попросил руководство ФБР информировать его положении дел в борьбе с гангстеризмом в Нью-Йорке, он не получил вразумительного ответа. Объяснение причины смахивало на анекдот: будто бы из-за стачки газетчиков ньюйоркское отделение ФБР оказалось отрезанным от главного источника информации8.
      Ошибочно было бы видеть в этих отговорках, симуляции слепоты и нежелании быть на высоте своего прямого долга — карающим мечом правосудия разить подпольные синдикаты убийц, грабителей и рэкетиров — одни лишь бюрократические увертки недобросовестных полицейских служак, утративших чувство профессиональной ответственности. Все обстояло куда сложнее. Мафия столь глубоко проросла в ткань общественной жизни и политики США, что любое вторжение ФБР в эту чувствительную сферу, как признает американский исследователь Ангер , бумерангом могло ударить по могущественным друзьям ФБР в органах исполнительной и законодательной власти, в коммерческих кругах, в профсоюзах, наконец, по самому разведывательному сообществу. Гувер был полон решимости не допустить этого.
      Натолкнувшись на сопротивление директора ФБР, администрация Джона Кеннеди учредила особое ведомство под эгидой министра юстиции, в задачу которого входило вести борьбу с организованной преступностью по всей территории страны. Гувер воспринял это как открытый вызов своей власти и авторитету. Он не скрывал своего раздражения. В свою очередь Роберт Кеннеди был главным источником в распространении версии, что дни Гувера на посту директора ФБР сочтены. В ответ на жалобы своих сотрудников о трениях с ФБР министр юстиции стал отвечать туманными намеками на перемены после января 1965 г.11 Осенью 1964 г. должны были состояться очередные президентские выборы, победу на которых Джон Кеннеди мог считать для себя обеспеченной.
      Гувер отлично знал, что Белый дом не был безгрешен, поддерживая через третьих лиц контакты с мафиози, широко используемых ЦРУ в попытках организации многочисленных покушений на Фиделя Кастро и других революционных и прогрессивных лидеров за рубежом 2. Однако директор ФБР нигде ни слова не проронил об этом, не воспользовавшись, казалось бы, удобным поводом, чтобы свести счеты и «поставить на место» своих противников. В традиции ФБР, как известно, входит широкое применение методов шантажа, но это, очевидно, был особый случай. Зная о великолепной осведомленности ФБР в отношении планов Белого дома и ЦРУ использовать контрреволюционное отребье и уголовную мафию для организации покушений на руководителей иностранных государств13, резонно предположить, что Гувер был решительно против демаскировки ФБР в этих разговорах. Это во-первых. И во-вторых, искусство делать все, что тайно затевало ФБР, «правдоподобно опровергаемым» за много лет было доведено специалистами из Бюро до совершенства. Этому могли позавидовать их коллеги из ЦРУ, топорная работа которых приводила к частым провалам. Контрреволюционеры, тесно связанные с подпольными синдикатами преступников и опекаемые Белым домом и ФБР, могли чувствовать себя в безопасности до того момента, пока обязательство не совершать агрессию против Кубы, взятое на себя после карибского кризиса правительством Кеннеди14, а также «предупреждения», сделанные им отдельным террористам 15, и ограничение их свободы не изменили ситуацию в худшую сторону.
      Участие гангстеров, связанных с кубинской иммиграцией, в убийстве Кеннеди и в фантастической по размаху операции по прикрытию убийства можно считать доказанным. Это авторитетно засвидетельствовал Линдон Джонсон в интервью журналу «Атлантик», сказав, что убийство в Далласе вполне могло быть актом возмездия за провалы и неудачи, ответственность за которые непосредственные исполнители склонны возлагать на его предшественника16. Заявление Джонсона приобретает особый вес и смысл, если принять во внимание традиционно доверительные отношения, существовавшие между ним и Гувером. Однако, признав наличие заговора и участие в нем подпольного мира кубинских контрреволюционеров и гангстеров, Джонсон сказал только часть правды, намеренно обойдя вопрос о роли спецслужб в далласском убийстве. Но этого нельзя было от него и ожидать в свете тех непрестанных усилий, которые предпринимаются, чтобы сделать неприметными тех, кто управлял пестрой мафией и в случае необходимости подставлял ее вместо себя. У Джонсона были свои причины для того, чтобы оставить будущие поколения американцев в неведении относительно других важных подробностей тайны убийства президента Кеннеди.
      Стремление к мировой гегемонии, авантюризм, возобладавшие во внешней политике американского империализма после второй мировой войны, по закону обратной связи с неизбежностью вызывали все более серьезные расстройства во внутренней жизни страны. Деяния правящей олигархии, неподотчетной народу, на международной арене воплощались в культ силы и презрения к суверенитету и национальному достоинству других народов, в секретные операции спецслужб, балансирование «на грани войны», локальные войны.
      В домашних условиях своей проекцией они имели чрезмерное усиление исполнительной власти и ее антиконституционные действия, преследования за инакомыслие, ущемление личных свобод, организацию широкой системы слежки, внутреннего шпионажа, в атмосфере которой пышно расцветало насилие, политический аморализм, предательство.
      Авторы исследования по истории тайной войны американских спецслужб против революционной Кубы пишут: «... заряжая пистолет шпионажа внутри страны, никогда нельзя знать точно, куда он будет нацелен. Наилучшим подтверждением этому служит тот факт, что во времена Джона Кеннеди он был направлен в президента. Ричард Никсон навел его на правительство, а он выстрелил в него самого»17. Вот почему нет ничего удивительного в том, что после покушения 22 ноября 1963 г. и убийства президента Кеннеди в США предпринимались большие усилия с целью представить случившееся из ряда вон выходящим инцидентом и утопить его в анналах уголовной хроники. Сознательное стремление замести следы, отвлечь внимание от организаторов заговора одних, накладываясь на непроизвольные психологические установки других, гасило интерес к закулисной стороне трагедии в Далласе и придавало ей нереальные черты легенды, остросюжетной кинодрамы, созданной игрой воображения фантазеров и любителей сенсации.
      Однако разоблачения «Коинтелпро», многих подлинных организаторов убийств негритянских лидеров, других политических преступлений и скандалов и, наконец, «Уотергейт» снова поставили все на свои места. Они убедительно показали, что вопрос о том, кто стоял за спиной непосредственных исполнителей покушения на президента Кеннеди, ничуть не утратил и, по-видимому, долго еще не утратит своего значения и актуальности. Весьма показательно, что в последние годы поток исследований и выступлений, подвергающих обоснованной критике главный вывод комиссии Уоррена (Ли Харви Освальд — «убийца-одиночка», одержимый единственным желанием прославиться и увидеть свое имя в заголовках газет), увеличился. Сторонников этой версии становится все меньше18, хотя все еще предпринимаются немалые усилия, чтобы опровергнуть сомнения и переубедить скептиков.
      Показательно и другое. Даже те, кто предпочитают оставаться на почве официальной версии, убеждаются в жизнестойкости позиции ее противников хотя бы потому, что всякий новый факт или деталь, всплывающие на поверхность, не только не снимают вопросов, но и прибавляют новые. Нью-йоркская консервативная «Дейли ньюс», всегда яростно защищавшая доклад комиссии Уоррена, 9 ноября 1977 г. в передовой статье в связи с публикацией очередной порции документов о расследовании покушения в Далласе писала, например: «Утверждение, что Ли Харви Освальд в одиночку задумал и осуществил убийство президента, трудно принять» 19. «Нью-Йорк пост», длительное время также стремившаяся занимать промежуточную позицию беспристрастного арбитра, проанализировав те же документы, на этот раз не удержалась от выражения недоверия к официальной версии. «Материал, — отмечала газета, — возможно, вызовет больше вопросов, чем ответов, в отношении того, что случилось в Далласе 22 ноября 1963 г., и загадок, порожденных этими событиями»20.
      В свете фактов, выявленных в ходе повторного расследования 1978 г., особое значение приобретает признание, сделанное много раньше представителем официального лагеря, но отнесенное тогда к разряду «вздорных» и «клеветнических». Гаррисон Солсбери, ведущий американский журнальный обозреватель, написавший хвалебное предисловие к первому изданию (1964 г.) доклада комиссии Уоррена, в 1966 г. изменил свое мнение и публично (на этот раз в малотиражном издании прогрессивного направления) заявил, что важнейшие вопросы, вставшие в связи с убийством Кеннеди, даже принимая во внимание доказанность вины Освальда, остаются без ответа. «Комиссия Уоррена, — писал Солсбери, — имела серьезные основания быть озабоченной проблемой национальных интересов, беспокоиться в отношении морали нации и взять на себя миссию по устранению слухов. Но сегодня и завтра единственным критерием расследования должна быть истина — все элементы истины, которые могут быть добыты, — и смелое рассмотрение нерешенных и неразрешимых дилемм». Не эти ли самокритичные заявления подтолкнули многих людей к самостоятельному расследованию убийства Кеннеди?
      Если говорить конкретно, то большая часть вопросов, о которых писал Солсбери, должна быть отнесена к категории ключевых и, добавим, самых сложных, т. е. к линии спецслужб, и в частности к ФБР, начиная с первых звеньев во взаимосвязанной цепи обстоятельств и положений, служивших прологом к покушению, и кончая стилем расследования, а также не в последнюю очередь способом оповещения о его результатах.
      Начать с того, что вслед за выстрелами в Далласе ФБР тотчас же пыталось направить поиски убийц по ложному следу, выступив с секретным меморандумом, в котором подчеркивалась заинтересованность правительств неких «недружественных держав» в устранении президента Кеннеди. Известно, что первую оценочную информацию о личности Освальда и об обстоятельствах убийства Кеннеди Эдгар Гувер представил комиссии Уоррена через две недели после покушения, высказав при этом предположение о причастности Кубы к его организации22. Советник Кеннеди Т. Соренсен, ознакомившись в присутствии президента Л. Джонсона с этими домыслами шефа ФБР, прокомментировал их одним словом: «Бессмыслица»23.
      Новые материалы неопровержимо показывают, что ФБР, говоря попросту, изо всех сил старалось упрятать подальше от публики сведения о своих контактах с Освальдом до убийства президента и о круге знакомств предполагаемого убийцы, среди которых были люди, способные на все. Вот как об этом писала в 1977 г. нью-йоркская «Дейли ньюс»: «В январе 1964 г., как свидетельствуют документы, ФБР намеревалось добиться от Джонсона публичного заявления, подтверждающего, что Бюро до покушения не располагало такими сведениями об Освальде, которые позволили бы рассматривать его как человека, потенциально способного на покушение. Между тем ФБР знало о существовании Освальда, о его пребывании в Далласе и даже допрашивало его жену Марину, русскую по происхождению. Побудительной причиной для планируемого выступления Джонсона послужило письмо, полученное президентом от далласского фотографа М. М. (Пэт) Мэофри. Он просил Джонсона публично оградить полицшо Далласа от критики за ее действия, последовавшие за убийством Кеннеди. В ответ на просьбу Белого дома подготовить соображения на этот счет ФБР сообщило, что «Бюро постоянно и без промедлений информировало секретную службз (личная охрана президента. — /7. К.) о всех имеющихся в его распоряжении сведениях, представляющих интерес с точки зрения выяснения наличия потенциальной опасности для президента и членов его семьи. Данные, которыми ФБР располагало до 22 ноября, не давали абсолютно никаких оснований полагать, что он (Освальд) является человеком, потенциально способным на покушение»24.
      Зачем же ФБР понадобилось скрывать свою осведомленность? Боб Кац из независимой расследовательской организации «Информационное бюро по вопросам, связанным с убийством президента Кеннеди» предложил весьма убедительное объяснение этому факту. Однако, прежде чем перейти к изложению имеющихся у него на этот счет соображений, он обратил внимание на насквозь фальсификаторский характер подброшенной ФБР первоначальной версии о том, что Кеннеди погиб от рук «коммунистических заговорщиков». Сомнения быть не может, это был обычный отвлекающий маневр с целью помешать вести поиск в нужном направлении. Между тем в туманной истории Ли Харви Освальда, говорит Кац, есть ориентиры и побочные обстоятельства, отчетливо показывающие, куда в действительности ведут следы.
      Пребывание Освальда в корпусе морской пехоты до осени 1959 г. проходило в тесном контакте со спецслужбами25. С лета 1962 г., вернувшись из Советского Союза, Освальд подвизался в аристократических кругах русской белоэмиграции в одном из районов Далласа (форт Уорт), причем среди его знакомых были лица, чья биография пестрела указаниями на их доверительные отношения с ФБР26. Летом 1963 г., перебравшись в Новый Орлеан, Освальд предстал в обличье левака — сторонника справедливой политики в отношении Кубы. Как это ни парадоксально на первый взгляд, представляемая им (в единственном лице) фиктивная организация обосновалась под одной крышей с осиным гнездом антикубинских и антисоветских шпионско-диверсионных элементов, существовавших, обучавшихся и действовавших с ведома и при участии ФБР и ЦРУ.
      Между прочим, среди организаторов этого филиала синдиката контрреволюционных боевиков был и ветеран вторжения на Кубу в 1961 г. Говард Хант, давний сотрудник ЦРУ, великий мастер «грязных трюков» и диверсий. «Независимый революционер» Освальд и будущий герой Уотергейта оказались по соседству и, возможно, общались. Но если о контактах Ханта с Освальдом пока можно строить только предположения, то близкое знакомство Освальда с другим участником провалившейся агрессии против Кубы — Дэвидом Ферри — подтверждено восемью свидетелями на суде над Клеем Шоу в феврале 1969 г.27 Можно назвать еще несколько имен обитателей Нового Орлеана, с кем Ли Харви Освальд был на дружеской ноге. И все они принадлежали либо к бывшим сотрудникам ФБР, либо к связанным с ФБР лицам, чьи убеждения были еще дальше от политического радикализма, чем миросозерцание самого Гувера28.
      Итак, было бы просто нелогичным, хотя бы в свете истории «Коинтелпро», если бы в этих обстоятельствах ФБР не знало и не интересовалось существованием Освальда, его связями, передвижениями, образом жизни. Но коль скоро это так, то чем могут быть мотивированы действия, направленные на заведомое искажение или даже сокрытие реальных фактов? Сравнительно безобидным (в данной ситуации) желанием оправдать собственную беспомощность или стремлением содействовать заметанию следов тех, кто непосредственно подготовил и совершил убийство президента? Комиссия Уоррена решила не принимать во внимание факты, содержащиеся в заявлении генерального прокурора Техаса Карра и далласского прокурора Уэйда, утверждавших, что Освальд был осведомителем ФБР. Сделано это было якобы из-за невозможности перепроверить сведения. Но факт существования в далласском отделении ФБР досье на Освальда, а также обнаружения в его записной книжке служебного адреса, номера телефона и номера водительских прав агента ФБР в Далласе Джеймса Хости не требовал верификации. Его просто невозможно было отрицать, хотя ФБР на первых порах и пыталось это сделать жульническим способом, опустив имя Хости в описаниях содержания записной книжки29. И только в 1975 г. директор ФБР Келли признал существование переписки между Освальдом и далласским отделением ФБР. Однако о содержании ее ничего не известно, она значится уничтоженной.
      Таким образом, вопрос сегодня в сущности не в том, поддерживал ли Освальд контакты с ФБР и другими спецслужбами, а в том, как далеко и глубоко зашли эти контакты, как конкретно осуществлялось манипулирование Освальдом, кто ассистировал ему или кому ассистировал он, было ли ФБР заранее знакомо со всеми деталями подготовляемого покушения на президента, а если знало об этих деталях, то почему совместно с секретной службой не приняло экстренных мер для его предупреждения.
      Как уже упоминалось, после убийства президента широко распространилась версия об «убийце-одиночке». Известно, что после того, как лопнула легенда об Освальде как орудии «коммунистического заговора», немедленно была пущена в ход другая — об отсутствии всякого заговора. ФБР не смущало, что это противоречит объективным данным — баллистической экспертизе, показаниям многочисленных свидетелей из числа тех, кто оказался на Дили-плаза в момент покушения, характеру входных и выходных пулевых ранений на теле президента Кеннеди, различного рода техническим показателям. Центральная мифологема в версии «убийцы-одиночки», например, строится на гипотезе о трех выстрелах, произведенных одним снайпером из итальянской винтовки устаревшей модели «Манлихер — Каркано» за промежуток времени в 4,6 секунды, на совмещении поражения Кеннеди и губернатора Коннели первой пулей. Большинство исследователей сегодня сходятся на том, что, только базируясь на чисто произвольных допущениях, можно прийти к подобному заключению30.
      Далее. Убийство Освальда Джеком Руби фактически дало в руки ФБР и комиссии Уоррена главный шанс утверждать, что Освальд действовал абсолютно самостоятельно, без чьей-либо помощи. В то же время именно фигура Руби в конечном счете перечеркивает этот шанс. По официальной версии Руби также является «убийцей-одиночкой», выстрелом в живот закрывшим навеки рот Освальду, руководствуясь при этом единственным побуждением — видеть Кеннеди отмщенным. О связях «патриота» Руби с полицией и подпольным миром организованной преступности в ней говорится невнятно, в ничего ровным счетом не значащих выражениях, а знакомство Освальда с Руби отрицается начисто.
      Между тем факты неопровержимо свидетельствуют о другом. Освальд был хорошо известен Руби, а последний не только был хорошо известен полиции Далласа, но и поддерживал с ней самые тесные контакты в качестве высоконадежного осведомителя особого подразделения, именуемого Бюро специальных служб (SSB). Это подразделение в сотрудничестве с ФБР выполняло специальную задачу — вело наблюдение за «подрывной деятельностью» (т. е. слежку за радикальными элементами, к числу которых номинально принадлежал и Освальд), осуществляло контроль за торговлей наркотиками и организованной преступностью. Именно этому подразделению было поручено изучение обстановки с точки зрения обеспечения мер безопасности в случае визита важных особ, таких, как, например, президент Кеннеди. Таким образом, появление Руби в коридоре подвального этажа полицейского управления в Далласе никак нельзя считать случайным и неожиданным. Позволив ему проникнуть в охраняемое помещение, могли ли сотрудники SSB (а следовательно, и ФБР) не знать, что его туда привело?
      Заключительный доклад комиссии Уоррена (составленный по шпаргалкам ФБР) всячески преуменьшает связи Руби с преступным миром, ограничивая их лишь сферой контактов с профессиональными картежника-ми-аферистами, да и то на почве светских развлечений. Без внимания были оставлены интимные отношения Руби с чикагским преступным миром, а главное, его близость с изгнанными кубинской революцией бывшими содержателями гаванских игорных домов, экс-королями рулетки и бизнеса на человеческих пороках, ставшими во Флориде и Техасе, Нью-Джерси и Нью-Йорке главными организаторами и кредиторами боевиков из пестрых террористических банд кубинских эмигрантов. Опираясь на выводы ФБР, комиссия Уоррена проделала вербальную пластическую операцию: Джек Руби, владелец низкопробных ночных заведений, человек с темной родословной и двойным «дном» (связь с полицией и преступным миром), чудесным образом превратился в скромного, даже симпатичного предпринимателя, который еще до суда над Освальдом решил отомстить за смерть обожаемого им президента.
      Рассекреченные в последние годы документы вновь подтверждают, что ФБР прибегло к подтасовкам, умолчаниям и сокрытиям фактов, руководствуясь чисто политическими соображениями. При всей своей ограниченности эти документы позволяют судить об осведомленности руководящей верхушки ФБР относительно Руби, его биографии, связях и т. д., а также о направлении, в котором могло бы идти расследование, если бы оно строго следовало логике фактов, а не подчинялось постороннему замыслу. Сошлемся на все тот же меморандум Э. Гувера от 12 декабря 1963 г., излагающий содержание его разговора с юрисконсультом комиссии Уоррена Рэнкином. В нем говорилось: «Я заявил, что Рубинштейн (Руби. — 17. К.) — мрачная фигура, связанная с преступным миром Чикаго. В его прошлом нет ничего хорошего, в настоящее же время он содержит ночной клуб в Далласе и является полицейским соглядатаем... Хотя я и заявил, что, по-моему, между ним и Освальдом нет никакой связи, тем не менее не хочу, чтобы в докладе прозвучала абсолютная уверенность в этом»31. Специальная сенатская комиссия, изучавшая в 1979 г. материалы, относящиеся к убийству Кеннеди, уточнила: и Освальд и Руби были связаны с организованной преступностью32. Следовательно, пожелай ФБР «взять след» главных злоумышленников, оно должно было бы прежде всего ухватиться за эту нить, которая неизбежно выводила на ядро заговора. Невозможно поверить, чтобы детективам ФБР изменил профессиональный нюх, да еще в таком деле, как убийство президента.
      Сказать, что расследование убийства Кеннеди велось с нарушениями всех общепринятых нормативных требований и процедур, — значит ничего не сказать. ФБР действовало по большей части прямо противоположно тому, что, казалось, диктовалось обстановкой и представлениями о стандартном поведении в поисках истины. В сторону отбрасывались многие важные улики и свидетельства, топились побочные линии, пресекались попытки к их восстановлению. Одновременно прессе подбрасывались легенды и домыслы, призванные запутать публику, напустить туману и способом fait accompli (свершившихся фактов) навязать комиссии Уоррена, средствам массовой информации совершенно определенный ход мыслей.
      Работы американских публицистов, историков, юристов и социологов Лейна, Эпштейна, Фокса, Бьюкенена, Совжа, Вейсберга, Поупкина, Каца, Скотта и других независимо от того, насколько достоверны их собственные гипотезы, полностью изобличают профессиональную несостоятельность, необъективность и за-данность приемов и методов в раскрытии «преступления века», к которым прибегало ФБР. На стиле расследования покушения на Кеннеди специально счел нужным остановиться и такой осведомленный автор, как У. Манчестер. Он писал в своей книге «Смерть президента»: «Уже первые шаги в начавшемся расследовании вызвали беспокойство. ФБР отрядило 50 агентов для изучения всех обстоятельств дела, составило сухой отчет, в котором были опущены щекотливые вопросы за счет повторения одной и той же фразы — «нет доказательств», а затем позволило ему просочиться в прессу. Весь эпизод предстал пугающим примером того, как бюрократический аппарат, чьи интересы оказались под угрозой, пренебрег интересами нации, защищая себя» 3.
      В высказанном Манчестером суждении содержится лишь часть правды. ФБР в своем стремлении скрыть истину, укоротить нити, ведущие от непосредственных исполнителей преступления в Далласе в глубь «коридоров власти», было озабочено не только престижными соображениями, идеей спасения собственного лица. События, связанные с расследованием «уотергейтского дела», продемонстрировали еще раз, что побудительным мотивом всех действий ФБР, направленных на укрывательство реальных сил, стоящих за преступлением, были отнюдь не одни только опасения за узковедомственные интересы, за честь мундира. Конечно, нельзя отрицать, что в обоих случаях прежде всего обращает на себя внимание сходство в тактике ФБР. Но о чем это говорит? О верности профессиональной традиции или о единстве политической линии? Есть смысл поподробнее остановиться на этом вопросе.
      О связи событий 22 ноября 1963 г. с «Уотергейтом» заговорили сразу же, как только стало известно, что среди так называемых водопроводчиков (созданная в 1971 г. по распоряжению Р. Никсона специальная разведывательная группа для проведения тайных операций против политических противников республиканской администрации), осуществивших неудачное ночное проникновение в штаб-квартиру демократической партии 16 июня 1972 г., были ветераны тайных операций ЦРУ и ФБР, к которым прямо или косвенно причастны лица, чьи имена мелькали в деле об убийстве президента Кеннеди. Среди них были Фрэнк Старджис (Фиорина), тесно связанный с антикубинской эмиграцией, участник многочисленных диверсий против Кубы до и после убийства Кеннеди, а также уже упоминавшийся Говард Хант. Еще двое уотергейтских взломщиков — Джеймс Маккорд и Гордон Лидди — являлись бывшими агентами ФБР. Многих насторожило также отсутствие директора ФБР Грея в момент ночного налета на «Уотергейт». Он находился в это время в Южной Калифорнии вместе с руководителями избирательной кампании Никсона, министром юстиции Джоном Митчеллом и Джебом Магрудером, направлявшим операции «водопроводчиков».
      Однако реже обращалось внимание на другое: с конца 60-х годов наметились резкие осложнения между ФБР и либерально-прогрессистскими группировками в демократической партии. Обострение общественно-политического кризиса в стране на рубеже 70-х годов — явление сложное и многообразное. Одним из его проявлений было углубление сверх обычного противоречий и разногласий между той частью правящего класса, которая делала основную ставку в проведении внутренней политики на неуступчивость, жесткий курс, репрессивно-карательные меры, и другой, выступавшей за более гибкое приспособление к меняющейся обстановке внутри страны, за более эластичную социальную политику, учитывающую возросший вес и влияние массовых народных движений в общем социально-политическом балансе сил и изменившийся общественный климат.
      Сочувствие и симпатии ФБР и других спецслужб были целиком на стороне правоконсервативного лагеря.
      Маневры демократической партии, способность ее к политической мимикрии, которая благодаря более разнообразной по социальному спектру массовой базе всегда была выше, чем у республиканцев, обычно наталкивались на настороженность Гувера и его окружения. Появление в ней влиятельных прогрессивных группировок, фракций, вобравших в себя элементы молодежного, антивоенного и негритянского движений, усиливало эту подозрительность и недоверие. Особое беспокойство Бюро вызвало увеличение в руководящем звене южных анклавов партии удельного веса активистов движения за гражданские права черных и белых, их усилия, направленные на десегрегацию партии. Стоило накануне съезда партии в 1964 г. расистским элементам, контролирующим демократическую партию штата Миссисипи, быть оттесненными молодой порослью демократов, как немедленно ФБР провело беспрецедентную акцию прочесывания состава будущих делегатов на предмет выявления среди них нежелательных и неугодных руководству партии, Белому дому активистов. Оно сделало все, чтобы затруднить им доступ на съезд. При этом ФБР, как показывают опубликованные осенью 1975 г. документы, независимо от руководства партии вынесло свой приговор в отношении отдельных группировок, существовавших внутри партии, рассматривая их как «незаконные».
      Этим своеобразным «просвечиванием» демократической партии, проведенным ФБР с ведома и одобрения президента JL Джонсона, руководил ближайший помощник Э. Гувера К. Делоуч. В упоении вседозволенностью Делоуч в докладе начальству следующим образом оценил проделанное: «Используя осведомителей, применяя различного рода секретную технику посредством инфильтрации в основные группировки, опираясь на деятельность тайных агентов и маскируя их под репортеров прессы, мы оказались в состоянии держать Белый дом в курсе всех главных событий во время съезда»34. На хвастливом донесении своего заместителя Гувер оставил автограф: «Делоуч заслуживает награды» 5.
      Присвоение ФБР (при попустительстве JL Джонсона) функций мандатной комиссии и проведенные им «пробы на лояльность» среди делегатов съездов демократов в 1964 и 1968 гг. вызвали сильнейшее раздражение части влиятельных, либерально настроенных лидеров партии. Они усмотрели в этих действиях весьма опасное явление для репутации партии среди молодежи и демократических слоев населения. Настойчивость, с которой ФБР навязывало свое участие в подготовке съезда 1968 г., затрагивала уже проблему контроля над партийным аппаратом. Как следствие этого, участились требования приструнить Гувера.
      В 1970 г. у ФБР произошло новое серьезное столкновение — на этот раз уже с умеренными группировками в демократической партии, сохранившими за собой важные позиции и после убийства Кеннеди. Столкновение было вызвано выходом в свет книги бывшего министра юстиции Рамсея Кларка «Преступность в Америке». Болезненная реакция ФБР и лично Гувера на появление на книжном рынке этого вполне обычного произведения объяснялась отчасти успехом сочинения Кларка среди читателей36. Но главной причиной недовольства являлась та резко негативная оценка, которую Кларк давал деятельности ФБР. Ряд критических выпадов Кларка политическая полиция должна была принять на свой счет. В частности, автор обрушивался на практику тайного надзора за американцами с использованием достижений новейшей техники. Рассказав об усилиях ФБР по компрометации отдельных политических лидеров (таких, как М. Л. Кинг), Кларк приоткрыл завесу над тайной «Коинтелпро», не называя, впрочем, этого собственным именем. Осуждением террора ФБР звучал и следующий вывод автора: «Весь наш предшествующий опыт, несомненно, показывает, что... крайне репрессивные меры всегда приводят к еще большему распространению насилия и служат потенциальным источником новых его проявлений»37.
      Ознакомившись с книгой Кларка, Гувер пригласил к себе журналистов и назвал ее автора «медузой», «мямлей», «худшим из министров юстиции», включая Роберта Кеннеди, под началом которых ему пришлось служить. Директор ФБР счел момент подходящим также для того, чтобы обрушиться на покойного Роберта Кеннеди за его попытки сделать уступки движению в защиту гражданских прав цветных.
      Демократы, либералы и умеренные не остались в долгу. В декабре 1970 г. руководство демократической партии Калифорнии потребовало отставки Гувера за грубые выпады против Р. Кеннеди, М. Л. Кинга и Р. Кларка. Большинство лидеров демократов, имевших шансы быть выдвинутыми кандидатами на пост президента США в 1972 г., поддержали это требование. Сенатор Эдвард Кеннеди высказался за отставку Гувера и расследование деятельности ФБР конгрессом. Сенатор Э. Маски рассказал о слежке, которую ФБР установило за ним. Сенатор Джордж Макговерн, победивший на предварительных выборах, нанес самый чувствительный удар, упрекнув ФБР в создании тотальной системы шпионажа за каждым «общественным деятелем, выступающим за мир и социальную справедливость»39.
      Республиканцы и администрация Никсона вступились за Гувера и ФБР, стремясь оградить их от критики. Президент Никсон заявил, что Гувер стал жертвой «запрещенных ударов». Вице-президент Спиро Агню сказал, что «оппортунисты», ополчившиеся на ФБР, «делают это с целью обеспечить себе поддержку со стороны леворадикальных элементов»40. Министр юстиции Митчелл устроил пышный прием, на котором в честь Гувера и ФБР провозглашались громкие здравицы. Правая печать в один голос обвинила критиков ФБР в сговоре с «красными». Однако результаты опросов общественного мнения, указывавшие на резкое падение престижа ФБР, подсказывали его адвокатам, что нужны более сильные средства для того, чтобы сдержать инициативу политических противников Гувера.
      Таким образом, интересы ФБР полностью совпали с устремлениями республиканцев из аппарата Белого дома. Получив поддержку, ФБР усиливает розыски «государственных преступников» в либеральных и прогрессивных кругах, не останавливаясь перед фабрикацией вздорных клеветнических обвинений в адрес известных деятелей литературы, искусства, церковнослужителей. Так, по личному указанию Гувера летом 1970 г. готовилась специальная акция против актрисы Джейн Фонда с целью представить ее в качестве фанатички, одержимой идеей покушения на жизнь президента Никсона. Эта утка должна была вызвать «замешательство» в кругах многочисленных ее почитателей41 и морально разоружить либералов.
      Со своей стороны республиканская администрация, преследуемая призраком «сползания» демократов к политическому «оппортунизму» во внутренней политике, решила действовать самостоятельно, установив наблюдение за всем, что происходило в штаб-квартире демократической партии. Немалую роль во всем этом сыграло стремление хозяев Белого дома свести личные счеты со своими противниками. В группу «водопроводчиков» Холдемана (руководитель аппарата Белого дома) — Митчелла входили отставные агенты ФБР, но задание, которое они получили, мало чем отличалось от общего направления деятельности их коллег, состоящих на действительной службе в специальных подразделениях ФБР. «...Хант, — пишут Хинкл и Тернер, — искал документы, которые могли бы выявить связи Макговерна с американскими радикалами, выступающими против войны»42. Следовательно, в сущности и Гордон Лидди и Говард Хант могли бы легко поменяться ролями с теми, кто допрашивал их после скандального провала 17 июня 1972 г. ФБР всегда использовалось как личное сыскное бюро Белого дома в целях шпионажа за политическими противниками. «Что такого сделал Никсон... — с циничной откровенностью пишет один из авторов многочисленных работ об уотергейтском скандале, — чего не делали бы многократно его предшественники?»43 Действительно, культ перекрестной слежки, политических диверсий и жульничества пропитал каждую клетку партийнополитической системы США. В любой момент могло и всегда может произойти нечто подобное. Именно в этом смысле, очевидно, и следует понимать замечание Никсона, сделанное им в интервью Дэвиду Фросту 3 сентября 1977 г., в котором бывший президент США сказал, что «Уотергейт» был неизбежен, поскольку «мог случиться в любое время», будучи вызван и другими конкретными обстоятельствами 44.
      Несмотря на то что все это действительно «уже было в прошлом», именно «Уотергейт» стал символом «повреждения нравов» в общегосударственном масштабе и одновременно знамением новой роли ФБР в учащающихся острых политических ситуациях, ставкой в которых могли быть не только прерогативы власти, но и сама власть. Газета «Вашингтон пост», в очередной раз касаясь этой темы и подводя зловещий итог давно ставшему фактом бесцеремонному нарушению конфиденциальности общения и «просвечиванию» как политических врагов, так и единомышленников, сетовала в феврале 1982 г. на короткую память американцев и на плотную завесу тайны над многими, в том числе и этой, сторонами деятельности попеременно сменяющих друг друга администраций45. Наделенное функцией главного хранителя тайны, ФБР неизменно использовало свое положение для наращивания собственного влияния в самых верхних этажах государственного здания.
      В обстановке секретности, всеобщего прослушивания и просматривания ФБР чувствовало себя как рыба в воде. Вот почему общественное негодование, вызванное «Уотергейтом», и прямо и косвенно задевало и его. Стоит ли удивляться тому, что ФБР подчеркнуто стремилось держаться в стороне от бушевавшей стихии межпартийной борьбы, в которой отчетливо проглядывала главная цель — победа на выборах 1976 г. Руководство Бюро, десятилетиями нарушавшее федеральные законы и нормативные акты, фальсифицировавшее или фабриковавшее документальные материалы, уничтожавшее всякие раскрывающие его действия улики46, постоянно мистифицировавшее публику, изменило бы самому себе, если бы усмотрело в действиях Холдемана, Эрлихмана, Митчелла, Магрудера, Лидди, а тем более самого президента что-либо предосудительное и аморальное. «Если ты не умеешь лгать, то ничего не достигнешь...» — говорил Р. Никсон. Этому же правилу всегда следовал Эдгар Гувер.
      Два года тянулось расследование «уотергейтского дела», после того как действовавшая вслепую вашингтонская полиция накрыла на месте преступления потерявшую бдительность группу «водопроводчиков» во главе с Бернардом Баркером и Гордоном Лидди. Как же так получилось? Что дало возможность аппарату Белого дома и самому президенту почти без помех длительное время приводить в порядок свои дела и морочить голову общественности всякими небылицами, скрывая тех, кто стоял за ночными налетчиками? Чего, собственно, они добивались?
      Боб Вудворд и Карл Бернстейн, вашингтонские журналисты, размотавшие сеть уотергейтской паутины и изложившие свои открытия в серии статей, а затем в известной книге, обратили внимание на то, что ФБР, взявшись за расследование, не допросило множество людей, имевших прямое отношение к делу. Так, остался в стороне Боб Холдеман. После длительных проволочек тогдашний директор ФБР Грей разрешил допросить некоторых сотрудников Белого дома, но в присутствии юрисконсульта президента, что, естественно, не располагало к откровенности. Более того, ФБР передало все записи допросов и другой «сырой» материал в руки тех, кто отдал распоряжение о налете на «Уотергейт». Иными словами, оно позволило центральным фигурам всей этой истории заблаговременно составить тактический план защиты и даже становилось депозитарием ряда секретных материалов, которые организаторы уотергейтского вторжения стремились держать как можно дальше от глаз публики. Среди них были сфабрикованные Хантом шифровки, назначение которых состояло в том, чтобы восстановить общественное мнение против критиков Никсона47. Никто не пытался установить, действовал ли вездесущий Хант по собственной инициативе или выполнял задание тех, кто стремился наглухо закрыть дверь к рычагам управления государством сторонникам либеральных реформ48.
      «Уотергейт» воочию показал, что ФБР служило и служит инструментом воли и интересов тех элементов в правящем классе американского общества, которые безоговорочно стоят на позициях концепции «имперского президентства». Хорошо известно, куда ведет этот опасный путь — к еще большей централизации власти в руках исполнительных органов, принижению роли законодателей и полному подчинению судебнополицейской системы кучке людей, действующих по указке реакции.
     
      Смутные времена
      Эдгар Гувер, бессменный директор ФБР с 1924 г., умер 2 мая 1972 г. 9 августа 1974 г. вынужден был уйти в отставку во избежание «импичмента» президент Никсон.
      За сравнительно короткий промежуток времени между этими двумя неравнозначными событиями в результате серии расследований, вызванных уотергейтским скандалом, всплыли многочисленные факты злоупотреблений и преступлений ФБР. Один их перечень приводил в замешательство даже видавших виды «друзей» Эдгара Гувера на Капитолийском холме. Слово «Коинтелпро» замелькало на первых полосах газет.
      Попытка изобразить эти разоблачения бурей в стакане воды не помогла. Скандал разрастался. Ввиду этого, предупреждая еще большие осложнения, министерство юстиции по согласованию с ФБР опубликовало доклад, содержавший выборочный перечень злоупотреблений, совершенных ФБР в ходе реализации программы «Коинтелпро». Министерство пошло на этот шаг единственно потому, что журналистам неосторожно уже было обещано это сделать. Публикация же первых документов «Коинтелпро» в конце 1973 г. вопреки отчаянному сопротивлению ФБР стала возможной лишь благодаря сильнейшему нажиму общественности и боязни вызвать еще большее углубление кризиса доверия к государственному аппарату в целом.
      ФБР не хотелось быть козлом отпущения. Его новое руководство взывало к верноподданническим чувствам сенаторов и конгрессменов, объясняя свои действия заботой о «национальной безопасности» и даже запугивая расплатой за критику. Однако конгресс США в сложившейся обстановке, приняв решение о проведении публичных слушаний по докладу министерства юстиции о злоупотреблениях ФБР, демонстративно решил отмежеваться от в сущности собственного позорного наследия. При этом конгрессмены и сенаторы дружно делали вид, будто они впервые слышат об операциях ФБР, о многочисленных нарушениях гражданских свобод, о «грязных трюках» и т. д. Конгрессмен Дон Эдвардс, в прошлом агент ФБР, выступил в роли самого сурового критика, хотя весь пафос его критики пришелся на осуждение практики «Коинтелпро», якобы не имеющей параллели в истории. Ни одна статья конституции, — говорил он, — ни один закон, принятый конгрессом, или президентский декрет, как я полагаю, не дают права ФБР чинить произвол, т. е. действовать так, как об этом сказано в докладе. Много лет назад я служил агентом ФБР. Я не помню ни одного параграфа административных кодексов, в которых разрешалось бы нечто подобное. Вне зависимости от того, нравятся нам или нет отдельные граждане или организации, конституция не позволяет федеральным властям вторгаться в их деятельность, если она не противоречит существующему законодательству. В этом деле не может быть никаких исключений. Ни одно федеральное ведомство, ни ЦРУ, ни ФБР, не может быть одновременно полицейским, прокурором, судьей и коллегией присяжных... Я обеспокоен тем фактом, что м-р Келли (новый директор ФБР. — П. К.) высказался в защиту «Коинтелпро»... Я считаю, что в основе философии, оправдывающей «Коинтелпро», лежит пагубный принцип, наделяющий любого государственного чиновника, президента или полицейского каким-то наследственным правом не считаться с конституцией, если ему кажется, что общественный интерес или «национальная безопасность» требуют этого. Этот принцип является постулатом тирании»49.
      Давно зная цену показному негодованию законодателей по поводу опасности превращения США в полицейское государство, время от времени находящему выход в шумных словесных тирадах под куполом Капитолия, в штаб-квартире ФБР первоначально довольно спокойно отнеслись к этой новой вспышке ностальгии по забытым конституционным правам. Однако более ощутимым был удар в ноябре 1975 г., когда комиссия конгресса по вопросам правительственной деятельности провела слушания в связи с операциями ФБР против инакомыслия и инакомыслящих. В интересах справедливости следует оговориться, что в пылу запоздалой самокритики комиссия сенатора Ф. Чёрча не сделала никаких сенсационных открытий.
      Признавая это, сенатор Мондейл как-то в ходе прений философски заметил, что незаконные действия ФБР, выступающего в качестве самозваного «протектора политических идей», восходят еще ко времени первой мировой войны и что история просто-напросто повторилась 50.
      И действительно, в принципиальном отношении вскрытые факты не блистали новизной, к тому же они составляли лишь меньшую, надводную часть айсберга. Основная, подводная часть осталась скрытой от глаз общественности или уничтоженной51. А кроме того, сенаторы сделали оговорку: они собрались не для «осуждения» ФБР, а с тем, чтобы определить основы своеобразного кодекса поведения, которым должно руреннего шпионажа.
      Тем не менее даже на видавших виды американцев, да и на самих сенаторов сильное впечатление произвели масштабы слежки, ее всеохватывающий характер (от массовых демократических организаций до высших церковных кругов и ассоциаций бизнесменов), неразборчивость ФБР в выборе средств при проведении своих операций. Наконец, всех поразили численность и состав армии осведомителей и провокаторов, существующих за счет налогоплательщиков и нередко выдающих себя то за правоэкстремистских террористов, то за революционеров крайне левого толка, то за бродячих фанатиков — проповедников различных «коммунистических» сект и раскольнических групп.
      Биография одного из них, некоего Гэри Роу, сама по себе весьма красноречиво свидетельствовала о многом. Бывший морской пехотинец, вышибала в ночном клубе, платный осведомитель ФБР в ку-клукс-клане, непосредственный участник многих террористических актов, таких, как убийство в 1965 г. Виолы Лиуззо, активистки борьбы за гражданские права на Юге, близ Сельмы, зверское избиение участников Марша свободы в Бирмингеме в мае 1961 г., пособник Роберта Чэмблиса, организовавшего взрыв баптистской церкви в 1963 г., Роу сознался, что каждый свой шаг он делал с ведома и под непосредственным руководством ФБР53.
      ФБР вынуждено было защищаться, но, защищаясь, оно контратаковало. В январе 1976 г. в комиссию Чёрча был представлен обширный доклад, из которого повседневной практике внутявствовало, что начиная с первых операций в рамках Коинтелпро» руководство ФБР регулярно ставило о них в известность Белый дом, сменявших друг друга министров юстиции, государственный департамент и... конгресс54. И ни разу ему не было выражено неодобрение.
      Удар был хорошо рассчитан. Критики в Капитолии сбавили тон, опасаясь, видимо, затрагивать дальше эту щекотливую тему.
      Вслед за тем произошло то, что должно было произойти, — реабилитация ставшей уже традиционной практики политической полиции в отношении левой и демократической оппозиции. Сначала последовали двусмысленные «разъяснения» министерства юстиции о допустимых пределах тайной слежки за деятельностью общественных организаций и отдельных граждан. Следующим шагом явилась предпринятая с одобрения администраций Форда и Картера пропагандистская кампания руководства ФБР, преследующая цель разглагольствованиями о «высших интересах страны» обосновать «естественное право» ФБР оставаться над законом. Публике ясно дали понять, что перемены ограничатся косметической реформой, самое большее — созданием какого-нибудь каучукового кодекса поведения, главным толкователем которого будет все то же ФБР. Тем не менее все это не помешало буржуазно-либеральной печати писать о магическом преобразовании ФБР в образцовое во всех отношениях учреждение. Небезызвестный обозреватель Джек Андерсон, любящий позировать в тоге «разгребателя грязи »л с серьезным видом заверял читателей газеты «Нью-Йорк пост», что ФБР при новом директоре Кларенсе Келли превратилось в полицейское агентство, по «честности и благородству» не имеющее себе равных в мире55. Вкупе средства массовой информации гасили недовольство, не позволяя ему вырасти до опасных размеров политического бунта.
      Что же касается атмосферы, царившей на Капитолийском холме, то и здесь грозовые тучи не пролились очищающим ливнем. Даже упреки в превышении власти и нарушении конституции были подслащены сочувствием к «многотрудной миссии» ФБР, у которого «забот и хлопот по горло». Те, кто все еще упорствовали в осуждении практики доносов, грязных интриг и провокаций, запугиваний и шпионажа, преследований и гонений, вскоре остались в явном меньшинстве.
      Хорошо осведомленный журнал «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт» уже в мае 1976 г. заметил, что настроения в конгрессе, первоначально критические к разведывательному сообществу, «драматически изменились» в противоположную сторону за короткий период в несколько месяцев. Влиятельный сенатор Говард Кэннон, отражая «общее мнение», с неповторимым цинизмом и откровенностью заявил: «Стоит ли отрубать собаке голову, если она сделала что-то не так. Я ищу такое решение проблемы, которое позволило бы не прибегать к мерам, способным повредить разведывательному сообществу» 56.
      Без труда уловив, откуда дует ветер, ссылаясь на сложность определения критериев в оценке поведения персонала ФБР в целом и на разного рода другие надуманные причины, министерство юстиции сначала решило вообще не возбуждать судебного преследования в отношении всех лиц, принимавших участие в противозаконных операциях ФБР по программе «Коинтелпро» 57.
      Затем, после прихода осенью 1976 г. к власти демократов, нехотя, под давлением общественного мнения была сформирована группа с задачей расследовать вину высших руководителей ФБР в организации незаконных преследований и преступных акций против общественных организаций и отдельных лиц. Однако вскоре ее деятельность была заморожена, а сама группа в знак протеста против обструкционистской позиции Гриффина Белла, министра юстиции в администрации президента Картера, демонстративно подала в отставку58. Белл поставил точку над «i», заявив 19 апреля 1978 г., что виной всему самочинные действия отдельных агентов ФБР отнюдь не самого высокого ранга59. Немедленно буржуазная печать ударилась в рассуждения о том, как дорого налогоплательщикам обойдутся бесконечные разбирательства и розыск горстки(?) виновных60. Сменивший П. Грея на посту директора ФБР К. Келли тотчас же подхватил это, цинично вопрошая: а кто выиграет от того, что в результате «осуждения целой эры» мораль ФБР будет низведена до крайне низкого уровня? 1
      Мало-помалу все громче стал звучать знакомый мотив: в интересах «национальной безопасности» ФБР не может уклониться от слежки и надзора за инакомыслием, от тайного подрыва организационных усилий левых (и в первую очередь коммунистов) в политике, в рабочем и негритянском движении. Смысл этого заявления был совершенно ясен. ФБР и впредь намеревалось по собственному усмотрению решать вопрос о выборе объекта своих так называемых расследований. Осенью 1978 г. правительство Картера подкрепило эту позицию, выступив перед конгрессом с предложением принять закон, делающий агентов ФБР неподсудными за должностные преступления, совершенные по указанию вышестоящего начальства62. Едва ли не каждый день приносил новые доказательства того, что программа «Коинтелпро» отнюдь не была списана в архив. Даже из материалов расследовательской группы комиссии Чёрча явствует, что после весны 1971 г. (официальная версия предлагает считать этот год водоразделом между «старым» и «новым» ФБР) мало что изменилось. Так, прибегая к обычным для него жульническим приемам, ФБР пыталось летом 1971 г. организовать травлю известного антивоенного деятеля Дэниеля Элсберга63. А во второй половине 70-х годов оно приложило руку к раздуванию новой вспышки антисоветского, антикоммунистического ажиотажа, давшего в свою очередь толчок милитаристскому психозу и походу против разрядки.
      Сегодня общепризнано, что результаты шумных «проработок», устроенных ФБР в комиссиях конгресса, оказались эфемерными. Факт обнародования лишь 1600 страниц из двух десятков тысяч страниц документального материала, относящегося к программе «Коинтелпро»,, говорит сам за себя64. Летом 1977 г. газета «Нью-Йорк тайме» сообщала: «С 1968 г., т. е. с того момента, когда были узаконены подслушивания разговоров, до 1976 г. включительно (подчеркнуто мной. — 17. К.) федеральное правительство и штаты установили 5495 электронных устройств и прослушали 3,6 миллиона переговоров между 282 429 людьми... Более точные подсчеты заставляют предполагать, что сотни тысяч американцев каждый год становятся жертвами операции по прослушиванию, как считается, в интересах национальной безопасности»65. В 1975 — 1977 гг. отдельные левые группировки, а также представители женского и негритянского движений на основании закона о праве обращаться в правительственные ведомства для ознакомления с документами, утратившими характер секретности, через суд потребовали от ФБР предоставить в их распоряжение материалы, относящиеся к преследованиям за инакомыслие и антивоенную деятельность. Даже малая часть тщательно отобранных и цензурованных документов, переданных в руки истцов, еще раз подтвердила, что слежка и подрывные операции против общественных организаций и движений социального протеста продолжались и после 1971 г.66
      Не прекращалось и своеобразное состязание ФБР с профессионалами преступного мира в занятии, которое криминалисты называют хищением, кражей со взломом, разбоем, а в документах ФБР оно именуется «черный мешок». Осенью 1977 г. агентство Ассошиэй-тед Пресс со ссылкой на новые материалы, полученные посредством судебного иска, распространило информацию, согласно которой с I960 по 1976 г. включительно ФБР выплатило 1,6 млн. долл. сотням агентов, выполняющих поручения особого рода и снабжающих Бюро краденой документацией — списками членов местных отделений прогрессивных организаций, перепиской, официальными материалами, финансовой отчетностью и т. д. Среди тайных «добытчиков» было несколько высокооплачиваемых. «ФБР, — сообщало агентство АП, — по-видимому, рассматривало осведомителя № 505 как самого удачливого, выплатив ему (или ей) 46 383 долл. за период с 1970 по 1976 г.»67.
      Затруднения, связанные с распространением юрисдикции закона о свободе информации на деятельность ФБР, удалось обойти путем перенесения части «обязанностей», вытекающих из программы политического шпионажа и диверсий против прогрессивных сил, на специальные подразделения полиции на местах и на частные детективные агентства, как правило обслуживавшие крупные корпорации и усилившие в последнее время шпионаж в рабочем движении68. Судьба самого закона «о свободе информации» была незавидной. Известный американский историк Томас Патерсон в статье, опубликованной в бюллетене Американской исторической ассоциации в апреле 1984 г., писал: «Доступ к правительственным документам и информации заблокирован сегодня сомнительной интерпретацией закона, ограничительными правилами и предписаниями, которые закрывают их на длительное время, а также враждебно настроенными чиновниками, чья приверженность секретности чрезмерна»69.
      Лицемерие либерализма, льющего крокодиловы слезы по поводу отдельных проявлений нарушения законности со стороны ФБР и ЦРУ, по поводу глумления над конституцией, никого не должно вводить в заблуждение, ведь это он вооружил репрессивный аппарат легальной формулой превентивного подавления70 демократической оппозиции, левых сил. Либерализму вопреки всем его притязаниям подняться над общественными конфликтами и быть беспристрастным судьей никогда не удавалось сойти с узкоклассовых позиций как в вопросах правозащиты, так и в оценке карательной функции государственной власти. Красивая декламация не равнозначна подлинной заинтересованности в отстаивании гражданских свобод и равных прав для всех независимо от социальных градаций, цвета кожи, религиозных и политических убеждений.
      Упорное стремление объяснить эксцессы политических репрессий и узурпацию репрессивно полицейским аппаратом большой власти либо злой волей кучки реакционеров, либо упущениями политико-правовой теории — в лучшем случае плод узкого кругозора, наивной веры в буржуазную законность, непонимание ее исторических пределов. Говорят, что, несмотря на злоупотребления отдельных лиц, «стандарты западной цивилизации» сохраняют свое непреходящее значение, забывая в самообмане или сознательно умалчивая о превращениях, которые претерпели эти самые стандарты в эпоху государственно-монополистического капитализма.
      Конечно, буржуазный либерализм может делать вид, будто он не замечает ни этих качественных изменений, ни их причин, но непомерное увеличение удельного веса спецслужб во всей общественной практике США говорит само за себя. Оно показывает, сколь сильно подорваны устои представительной демократии в главной стране капитализма, как далеко зашел процесс разложения ее идейно-политических принципов, как велик образовавшийся разрыв между фальшивыми клятвами в преданности идеалам народовластия и режимом вседозволенности для репрессивнополицейского аппарата, воспитанного в духе непризнания моральных запретов и преклонения перед авторитаризмом. С поистине жандармской прямолинейностью это положение разъяснил У. Салливен, «человек № 3», как его называли в бытность на посту заместителя директора ФБР. «Я никогда не слышал, — говорил он, — чтобы кто-либо (включая меня самого) задавался вопросом: является ли этичным или нравственным тот образ действий, который мы считали законным?» 71
      Уместно напомнить в этой связи слова Томаса Пейна о том, что случайное, временное прекращение деспотизма не есть прекращение его принципов; первое зависит от достоинств людей, находящихся в данный момент у власти, последнее — от доблести и мужества нации, от существующей формы правления72.
     
      Глава 8 «Новое начало» в стиле «ретро»
     
      Приходилось ли когда-либо людям дышать такой отравленной атмосферой, настолько перенасыщенной глупой мерзостью? Мы живем в мире беды, из которого уже не уйти.
      Томас Манн Эриху фон Калеру, Калифорния, 23.IV. 1951 г. — Томас Манн. Письма. М., 1975, с. 292
     
      Свобода, как ее понимают «новые правые»
      Либералам, полагавшим, что они не дрогнут под натиском пестрого, но исключительно влиятельного движения, именующего себя «новой правой» и по крайней мере отстоят свои позиции, маневрируя по традиции на разных уровнях парламентского действия, пришлось вскоре горько разочароваться. Выборы 1980 г. не только принесли поражение президенту-демократу Картеру, как будто намеренно сужавшему с каждым новым шагом своей администрации массовую базу, на которую она первоначально опиралась, но и резко сократили в конгрессе число приверженцев умеренных реформ, противников полицейского надзора и бесконтрольности разведывательного сообщества. За чертой остался и сенатор Фрэнк Чёрч, так «насоливший» ФБР и ЦРУ. Лично для него уход из конгресса означал конец политической карьеры и признание безнадежности ввести в какие-то рамки противозаконные секретные операции, грязные трюки и тягу к подчинению государственной машины неуклонно растущему влиянию репрессивно-полицейского аппарата. Как бы то ни было, для такого вывода были веские основания. Сам лозунг «нового начала», выдвинутый Р. Рейганом в ходе избирательной кампании 1980 г., имел двоякий смысл: его можно было понять и как призыв вернуться к формуле «порядок любой ценой», сторонником которой он зарекомендовал себя на посту губернатора Калифорнии в бурные 60-е.
      Спад массовых движений социального протеста во второй половине 70-х годов на фоне усиления консервативных, националистических настроений и милитаристской пропаганды привел к подрыву позиций критиков ФБР и ЦРУ в конгрессе2. Более того, по иронии судьбы именно конгресс превратился в своеобразный реанимационный центр антидемократического законодательства, восстановившего и расширившего права спецслужб ценой, разумеется, ущемления гражданских прав американцев. Проповедники консерватизма, на всех углах обличавшие противников ФБР, превратили еще недавно популярных либеральных деятелей в проштрафившихся честолюбцев, якобы заслуженно наказанных за подрыв национальной безопасности и веры соотечественников в высокое предназначение разведывательного сообщества — стоять на страже священного права монополий США, по-своему, произвольно хозяйничать у себя в стране и за тысячи миль от ее границ. Похоже было, что новый состав конгресса безоговорочно принял вывод влиятельного консервативного политолога из «Фонда наследия» Бартона Пайнса, назвавшего политику либералов усиленной демонстрацией национального мазохизма и обвинившего их в выхолащивании деятельности ФБР и ЦРУ, и прежде всего их способности противостоять «советскому вызову»3. Публичное признание полезности деятельности покойного сенатора Джозефа Маккарти устами председателя новой сенатской подкомиссии по безопасности и терроризму Дейтона тоже кое-что значило4.
      Но бесспорно решающим фактором, обеспечившим простор для развертывания нового наступления на гражданские свободы и циничного возобновления в полном объеме (и сверх того) практики тотальной слежки и аналогичных охранительных мероприятий, явилось провозглашение республиканской администрацией Рональда Рейгана всеобщего «крестового похода» против социализма, за утверждение непререкаемого верховенства американского империализма в мире. При этом ставка во внешней, а следовательно (как это бывало и в прошлом), и во внутренней политике делалась на грубую силу. «Американский империализм, — подчеркивалось на XXIII национальном съезде Компартии США, — в безумном стремлении восстановить мировое господство, изменить соотношение сил в свою пользу, нарушить существующее ныне военное равновесие между США и СССР и пойти на риск ядерной войны ради своих глобальных интересов встал на гибельный путь ядерной конфронтации. Уничтожить мир социализма, и прежде всего Советский Союз, — вот главная цель империализма США. Именно эта цель предопределяет каждое решение администрации Рейгана...»
      Мессианская модель международной политики США, которая была выдвинута в ряде выступлений Р. Рейгана после его избрания на пост президента и четко сформулирована 8 июня 1982 г. в речи в британском парламенте (призыв начать «крестовый поход против социализма с целью выбросить его на свалку истории составлял ее контрапункт), отвечает прежде всего интересам военно-промышленного комплекса. Она предполагает также сведение счетов со всеми умонастроениями оппозиционного характера, с несогласием поддержать курс на насаждение везде и всюду на планете проамериканских режимов, кровавые оргии которых не мешают Вашингтону называть их «дружественными». Действуя строго «по правилам», в духе традиций эпохи «красного ужаса» 1918 — 1920 гг., республиканская администрация с первых дней своего правления шаг за шагом направляет курс государственного корабля в особое русло, крайне опасное для остатков демократических свобод.
      Попытка «вновь сделать Америку великой», как отмечали многие наблюдатели, направлена прежде всего против тех критиков в самих Соединенных Штатах, которые считают, что либо Америка безвозвратно утратила шансы сделаться мировым лидером, либо возможности Америки не беспредельны. В связи с этим проф. Гэрри Уиллс очень точно сформулировал мысль, доказательность и обоснованность которой чем дальше, тем все больше подтверждается. Он писал в 1982 г. в статье «Президентство по-ватикански»: «Точно так же как Трентские реформы укрепили ордена6, рейгановская контрреформация означает благословение секретности и подрывным действиям ЦРУ, устранение положений закона о свободе информации, распространяющихся на ФБР. Было бы непростительным из-за некоторых злоупотреблений отзывать наши армии ночи из их долгой схватки с князем тьмы»7. Язвительное замечание Уиллса бьет в самую точку: контрреформация Рейгана покоится не только на проповеди «истинной веры» в свободу рыночной стихии в сфере экономики и на формуле «Америка превыше всего» в сфере внешней политики, но и на подавлении гражданских свобод у себя дома, внутри страны.
      Показательно, что вышеозначенные принципы своей политической философии Рональд Рейган сформулировал не в отвлеченной форме общих рассуждений и не в традиционных для президента интервью, заявлении на пресс-конференции или в телепрограмме перед общенациональной аудиторией. Ради того, чтобы подчеркнуть особую «историческую» миссию ФБР и ЦРУ в обществе, Рейган намеренно избрал местом своего появления перед публикой штаб-квартиры этих организаций.
      Выступая перед сотрудниками ФБР в новом здании его штаб-квартиры на Пенсильвания-авеню в Вашингтоне и не скрывая своего восторженного отношения к этому ведомству, Рейган сказал: «В прокламации, которую я собираюсь подписать, вкратце излагается история Федерального бюро расследований и достигнутые им успехи (26 июля 1983 г. президент подписал документ о провозглашении 26 июля Днем ФБР. — П. К.). Можете мне поверить, выглядит этот послужной список весьма внушительно... Ни один документ, ни одна официальная версия того, что было сделано сотрудниками ФБР, никогда не смогут полностью передать то, что стоит за ФБР — даже за самими буквами...»8 Через год, 24 мая 1984 г., в таких же высокопарных словах Рейган оценил «вклад» ЦРУ в безопасность Америки. Его выступление в честь «невидимок» из Лэнгли (штаб-квартира ЦРУ) было составлено из одних хвалебных восклицаний, которые кому-то могли даже показаться пустой словесной бравадой, не будь они выдержаны в стиле отпущения грехов и напутствия на темные дела именем «национальной безопасности».
      Воистину все так быстро переменилось, что даже всенародно опозоренные своим участием в противоправных действиях бывшие агенты ФБР, вчера еще осужденные судом присяжных за совершенные ими тяжкие нарушения закона, сегодня под аплодисменты единоверцев разъезжают но всей стране с отчетами о своих прошлых «подвигах»! Необычайное, например, паблисити создано было вокруг одиозной фигуры бывшего «водопроводчика» Гордона Лидди, издавшего книгу воспоминаний, где он бесстыдно прославляет Гитлера. Андре Каспи, размышляя в связи с этим о превратности американской политической жизни, заметил во французском журнале «Экспресс»: «Лидди сегодня является звездой средств массовой информации. Его лекции в Соединенных Штатах приносят ему большие деньги. Его приглашают повсюду. Он пользуется успехом. То ли в силу своих убеждений, то ли в силу необходимости он играет роль видной персоны, защищает свои идеи и выступает в роли защитника фундаментальных ценностей Америки»9.
      Когда вчерашний взломщик и изобретатель целого каталога «грязных трюков» превращается в кумира доверчивой публики, это уже свидетельство серьезного и укоренившегося неблагополучия в общественном климате. Но каким же ему быть, если сам президент открыто призывает к многократному усилению полицейской слежки, воспевает как добродетель удачу в интригах (когда это требуется) по отношению к гражданам собственной страны, равно как и к суверенным государствам за пределами США. Подтверждение тому — сентенция, высказанная Рейганом на пресс-конференции 20 октября 1983 г., не допускающая никакого иного толкования. «Тайные операции, — говорил он, — являются составной частью деятельности властей. Страна, полагающая, что ее интересы наилучшим образом обеспечиваются проведением тайной деятельности, имеет право на такую деятельность» 10. Иными словами, цель оправдывает средства. В соответствии с этой формулой было совершено не одно преступление, но по крайней мере ни один президент не связывал свое имя с безоговорочным ее признанием в качестве универсальной.
      Когда-то во времена почитаемого Рейганом президента Калвина Кулиджа министр юстиции Харлан Стоун публично говорил о недопустимости вторжения правительства в частную жизнь американцев, нарушения ее конфиденциальности. Лозунг «нового начала», провозглашенный Рейганом в ходе избирательной кампании 1980 г., как выяснилось уже вскоре после победы республиканцев, предполагал в этом смысле нечто прямо противоположное. При этом нового хозяина Белого дома совершенно не волновала моральная сторона вопроса. Приличиями было решено пренебречь. Не удивительно, что ограничения, наложенные на операции ФБР и ЦРУ и еще частично сохранявшиеся к началу 80-х годов, были отброшены с прямо-таки вызывающей, демонстративной поспешностью. Все это произошло иод аккомпанемент новой серии террористических актов против работников советских дипломатических учреждений и агентства «Аэрофлота» в Нью-Йорке, а также против кубинских дипломатов. 11 сентября 1980 г., в день седьмой годовщины военнофашистского переворота в Чили, был убит проезжавший в автомашине по улицам Нью-Йорка атташе кубинской миссии при ООН. Удивительнейшим образом протянувшее по всей стране щупальца разведывательное сообщество, многократно продублировавшее средства «наведения» на центры подпольной деятельности, оказалось беспомощным перед творимой почти открыто кровавой оргией фанатиков антикоммунизма.
      Весной и летом 1981 г. администрация Рейгана предприняла энергичные действия, добиваясь не только отмены всех ограничений на шпионаж за поведением американцев и на другие тайные операции, но и расширения полномочий ФБР и ЦРУ в этой области11. При этом критикам ФБР дали понять, что уступок им не сделают ни в чем, даже в мелочах. Желая подчеркнуть бесповоротность принятого им решения, Рейган немедленно снял обвинения с двух бывших ближайших помощников Эдгара Гувера (Марка Фелта и Эдварда Миллера), осужденных в 1980 г. за грубейшие нарушения конституционных прав американцев в пору буйного расцвета «Коинтелпро». Им были принесены извинения за урон, нанесенный их кошельку (суд оштрафовал обоих на незначительную сумму) и репутации; при этом президент самолично назвал проявлением высшей гражданской доблести тайные проникновения в жилища американцев и другие подобные операции, к которым прибегало ФБР в поисках «улик». Представитель министерства юстиции прокомментировал это по-своему знаменательное событие следующими словами: «Большинство из нас считает, что ФБР должно возобновить слежку... Либералы зашли слишком далеко в ее ограничении»12. В свою очередь «Нью-Йорк тайме» откликнулась на все это репликой Дэвида Уайза, опубликовавшего статью под заголовком «Прощение ФБР». «Президент одобряет, — писала она, — ночные кражи со взломами, совершаемые правительственными агентами»13.
      Такие действия истолковывались демократической общественностью страны да и самими виновниками «прощения» однозначно. Один из читателей «Нью-Йорк тайме» в письме в газету выразил свое отношение таким образом: «Господа Фелт и Миллер заявили, что Рейган своим поступком подтвердил абсолютную правильность их действий и что это благоприятно скажется на «деятельности разведывательного сообщества». В условиях разворачивающейся новой авантюры в Центральной Америке и начала порочной социальной политики дома президент хочет открыть сезон охоты на соотечественников, которые активно противодействуют его планам» 14.
      Изменения в нормативных актах также не заставили себя ждать. В декабре 1981 г. вошли в силу особая инструкция министра юстиции о порядке проведения секретных операций ФБР и исполнительный приказ президента США № 12 333 «Разведывательная деятельность США», которые, несмотря на все чисто вербальные оговорки, в корне ревизовали правила, установленные для ФБР после 1976 г. Официально было признано целесообразным проведение ФБР целого рода тайных операций, как-то: использование осведомителей, их вербовку из числа членов любых общественных организаций и групп, создание подставных (фиктивных) организаций с целью установления доверительных отношений с лицами, находящимися на подозрении у ФБР, и многое другое, что всегда было в почете у мастеров полицейских провокаций.
      Под предлогом необходимости борьбы с угрозой «внутренней безопасности» с агентов и осведомителей ФБР снимался запрет на участие в противоправных действиях. Это означало, в частности, что те из сотрудников ФБР, которые в 60 — 70-х годах участвовали в террористических актах громил из ку-клукс-клана, получали отпущение грехов. Фактически разрешались и особо опасные операции, в том числе подстрекательство к таким действиям, которые могли быть пресечены властями самыми жестокими мерами. На этом основании расстановка «ловушек» агентами-провокаторами могла быть использована в любой момент наравне с обычными, так сказать, рутинными средствами подавления активности, почему-либо неугодной правительству.
      Исполнительный приказ президента № 12 333 особое внимание обращал на то, что главной функцией ФБР остаются выслеживание и «обезвреживание» политически неугодных правительству организаций, борьба с инакомыслием, рабочим и демократическим движением. Помимо этого приказ подтвердил главенствующую роль ФБР в обеспечении военных секретов. Россыпи туманных фраз призваны были создать впечатление, что речь идет об обычной практике спецслужб. Однако если отбросить словесную шелуху, которая покрывала приказ № 12 333 и изданную в качестве дополнения к нему в марте 1983 г. инструкцию министерства юстиции о порядке расследования по делам об общеуголовных преступлениях, деятельности синдикатов организованной преступности, внутренней безопасности и терроризме, то их особый смысл вырисовывается довольно отчетливо. В части, трактующей вопрос о «внутренней безопасности» США, они по примеру «Коинтелпро» ориентируют ФБР на осуществление долгосрочных, в сущности непрерывных программ слежки и внутреннего подрыва отдельных групп и организаций, которые признаны правительством США нежелательными и опасными. Санкционируя неограниченно широкое внедрение агентов (в том числе и агентов-провокаторов) ФБР в различные (главным образом конечно же прогрессивные,левые) организации, новые нормативные акты в сочетании с общей линией Белого дома способствовали отказу, уклонению американцев от участия в политической деятельности из боязни оказаться «под колпаком» ФБР со всеми вытекающими отсюда последствиями. Излишне говорить, что конституционные свободы американских граждан от такого неуважительного обращения с ними лишь проигрывают.
      Существует еще один важный аспект наступления на Билль о правах, предпринятого администрацией Рейгана совместно с правым крылом конгресса и, разумеется, со всем разведывательным сообществом. С начала 80-х годов ими настойчиво проводилась линия, объясняющая причины оживления различных демократических движений социального протеста — фермерского, негритянского, движения индейцев, коренных жителей Америки, за равноправие и, разумеется, прежде всего движения за мир, — «международным терроризмом», насаждаемым якобы извне и направляемым из единого центра за рубежом. «Эскалация слухов об угрозе терроризма, — писала весной 1981 г. газета «Вашингтон пост», — представляет собой один из элементов новой политики паранойи, охватившей Вашингтон» 15. Поддерживая ее, президент сделал своим любимым коньком нападки на антивоенное движение. Он не постеснялся даже повторить все, что пишут об этом движении бульварные листки ультраправых, напичканные до отказа антисоветизмом. Эти листки
      весьма бегло просматривают прохожие, но зато их охотно используют в качестве «материала» в пропагандистских шоу, в залах заседаний конгресса и его комиссий, на телевидении, военизированных сборищах и т. д. Ссылки Рейгана или сенатских ястребов на подобного рода материалы характерны сами по себе. Но если учесть, что в них содержатся выдумки о «зарубежных» источниках финансирования антивоенного движения США, то становится понятным, почему президентской рати претит сама мысль о законопослушном ФБР, о сдержанности в отношении используемых им методов борьбы с «внутренним шпионажем» 16. Уж если речь идет об измене, допустимы ли здесь церемонии? Одна реплика президента со ссылкой на все тот же «Ридерс дайджест»17 снимала все сомнения на этот счет.
      Подхватив эту тему и подогревая снова атмосферу шпиономании, министерство юстиции увеличило штат агентов ФБР во многих крупных городах США18. Быстро подстроившись под общий тон, директор ФБР У. Вебстер обрушил на головы американцев ворох вымышленных цифр, пытаясь заставить их поверить, что его ведомство буквально с ног сбилось в попытке отразить смертельную угрозу безопасности Америки со стороны дипломатов социалистических стран, торговых делегаций, туристских групп, ученых, приезжающих по линии научного обмена, и т. д.1 В служебном рвении Вебстер был неподражаем — в открытый ФБР список «подозреваемых» в таинственных связях с Москвой антивоенных организаций были зачислены самые известные и, можно сказать, именитые благодаря составу их руководящих органов и активистов. Это «Комитет 12 июня», «Врачи за социальную ответственность», «Мобилизация за спасение», Совет мира США. Все это было сделано с расчетом произвести устрашающий эффект.
      «Новое начало» в преследовании антивоенного движения США покоробило многих людей и вызвало возмущение как в США, так и за их пределами. Английский журнал «Нью стейтсмен» нашел, что обвинения названных выше и снискавших высокую репутацию авторитетных организаций в получении каких-то тайных подачек из-за рубежа нелепы и полностью необоснованны, ибо все они «открыты взорам общественности, существуют на общественные пожертвования и не делают секрета из того, чем занимаются» 2( Известный политический обозреватель газеты «Нью-Йорк тайме» Флора Льюис назвала формы «общения» администрации Рейгана с демократическим движением «методами намордника».
      Вернувшись в конце 1983 г. из Европы, где она проводит большую часть времени, Льюис сразу же обнаружила тревожные перемены в атмосфере американской столицы. Ледяное дуновение всеобщей подозрительности и тяжелый пресс тайного надзора со стороны спецслужб наводили на мрачные мысли. «Странное настроение господствует в столице... — писала Льюис. — Слово, которое все время всплывало в разговорах с людьми, посвященными в тайны вашингтонской жизни, было «боюсь». Его произносили политические деятели и работники их аппарата, а также редакторы». Как выяснилось, боятся всего — быть «уличенным» в сочувствии движению за замораживание атомных вооружений, протестовать против предоставления полной свободы рук ЦРУ, критиковать подход администрации к советско-американским отношениям и многого другого в том же духе. Задаваясь вопросом, что же это сулит стране, Флора Льюис резюмировала: «Ловкое поведение на публике, образ «хорошего парня», дробь барабанов, патриотические речи, по-видимому, достигают того, чего в конечном счете не смог добиться покойный сенатор Джо Маккарти с его угрюмым видом и угрозами»21.
      Возможность активизации массовых народных движений, и прежде всего рабочего движения, на фоне экономического спада, характерного для первых трех лет пребывания Рейгана у власти, никак не входила в расчеты республиканцев, поглощенных планами милитаризации страны и развертывания глобальной внешнеполитической экспансии под штандартами нового «крестового похода» против социализма. Эпизод с уничтожением профсоюза авиационных диспетчеров, ослушавшегося президента и начавшего стачку, показал всей стране, что Рейган предпочитает иметь дело с послушным, лишенным всякой самостоятельности рабочим движением. Бывший губернатор Калифорнии и его окружение не забыли о молодежных беспорядках и черных бунтах 60-х годов в этом штате и перенесли свои антипатии на все, что хотя бы отдаленно напоминало начало цепной реакции стихийного массового протеста.
      Устами нового руководства Национального управления по трудовым отношениям (НУТО) профсоюзы были строго предупреждены, что стачки в случае необходимости могут рассматриваться как насилие, запугивание и политическое вмешательство с целью воспрепятствовать отдельным лицам (читай — штрейкбрехерам) воспользоваться своим правом на труд. В конгрессе этот мотив был охотно и дружно подхвачен правым крылом партии президента, внесшим предложение приравнять забастовку рабочих к актам вымогательства. Это означает, что любые столкновения в ходе забастовки могут быть представлены как следствие преступного умысла, а камень, брошенный расчетливой рукой провокатора, обернется двадцатью годами тюрьмы для профсоюзного руководства22. Поскольку рабочее движение США в лице профсоюзов отказало Рейгану в доверии и политической поддержке23, он мстит ему, навешивая ярлык гангстеризма на профсоюзную деятельность.
      Сделанное в конце 1983 г. заявление Белого дома о новом (в который раз!) наступлении на организованную преступность и о назначении специальной комиссии из 20 человек для изучения этого вопроса явилось своеобразным уведомлением о том, что к расследованию деятельности профсоюзов подключается ФБР. Казалось, каким образом это может затронуть интересы профсоюзов? Оказывается, самым прямым. Дело в том, что уже на первом заседании комиссии 29 ноября 1983 г. директор ФБР У. Вебстер потребовал обратить особое внимание на коррупцию в профсоюзах, на их контакты с миром организованной преступности. «Разведывательная система» ФБР, заявил всевидящий Вебстер, обнаружила «связь между организованной преступностью и рабочими лидерами»24.
      Когда комиссия по борьбе с гангстеризмом начинает свою работу с обвинения профсоюзов в подпольной и противозаконной деятельности, это уже кое-что значит. Когда же эти обвинения выдвигаются в разгар избирательной кампании, в ходе которой профсоюзы заранее заявили о своей оппозиции рейганомике и рейганизму, это со всей очевидностью свидетельствует, что «расследование» коррупции в профсоюзах означает в сущности объявление войны рабочему движению. История знает немало примеров тому. Джордж Моррис в этой связи писал в «Дейли уорлд»: «Эта практика очень часто применялась в прошлом в политических целях. Подобные «расследования» предшествовали принятию законов Тафта — Хартли, Лэндрема — Гриффина, Хоббса и других антирабочих узаконений и процедур... Совпадение по времени начала действий ФБР против преступности в профсоюзах с периодом разгара избирательной кампании вызвано вполне очевидными причинами.
      Такие действия направлены одновременно как на дискредитацию рабочего движения в целом, так и на отвлечение внимания публики от серьезных проблем на истории с мошенническими проделками в профсоюзах. Спору нет, такие случаи есть и их несложно обнаружить. В некоторых профсоюзах всегда имелся материал, который при желании можно было выдавать публике за «типичное» явление для всего рабочего движения»25.
      Если бы руководство АФТ — КПП серьезно занялось подсчетом того урона, который нанесла профсоюзному движению новая вспышка ажиотажа вокруг коррупции в отдельных его звеньях, возможно, оно сделало бы для себя важное открытие: профсоюзы в начале 80-х годов превратились в козлов отпущения для ультраправого движения и его представителей в правительстве и конгрессе наравне с антивоенным движением и дискриминируемыми категориями населения. Ранее с профсоюзами заигрывали, противопоставляя их антимилитаристам. При Рейгане же и те и другие оказались в числе подозреваемых в нелояльности, нуждающихся в неусыпном наблюдении.
      Еще осенью 1982 г., столкнувшись лицом к лицу с подъемом мощного движения за замораживание ядер-ных арсеналов в стране, президент абсолютно недвусмысленно отнес его к разряду манипулируемых извне26. Поскольку профсоюзы поддерживали и поддерживают это движение27, они автоматически оказались в черном списке неблагонадежных. У. Вебстер, директор ФБР, не отклоняясь от линии на запугивание публики тайными происками подпольных заговорщиков, начал кампанию за очищение профсоюзов от преступных элементов и откомандировал своего представителя в постоянную комиссию палаты представителей по разведке на слушания по вопросу «О советских активных мероприятиях по прямому стимулированию антивоенного и антиядерного движения за рубежом» 28. И хотя ничего вразумительного помощник начальника разведывательного отдела ФБР сказать конгрессменам не смог, тем не менее и этого оказалось достаточно, чтобы в столичном воздухе вновь повеяло маккартистской стужей.
      Вся полицейская и судебная машина перестраивалась на новый или, лучше сказать, старый лад, изготавливаясь для антидемократических акций. Рейган и его приближенные много и часто говорили о разгуле преступности в стране и о необходимости положить этому конец29. Однако каждый раз они не забывали бросить обвинения в адрес политической оппозиции, которая-де питает терроризм самой опасной разновидности. «...Внутри нашей страны, — писала газета «Пиплз уорлд», разоблачая этот маневр ультраправых, — согласно утверждениям сторонников Рейгана, орудует «политический терроризм». Предполагается, что у нас он принимает форму народного движения, идентифицирующего себя с национально-освободительным движением за рубежом либо поддерживающего его, или предстает в образе людей, которые выступают за мир, против размещения евроракет, людей, протестующих против установки ракет на побережье Атлантического океана, в штате Нью-Йорк. Все их действия выдаются за «акты терроризма», потому что, как говорят, они препятствуют «миротворческой политике» американского правительства...» 30
      Газета американских коммунистов назвала эту хитроумную тактику «криминализацией движений за социальные перемены». Сказано точно и выразительно. И сразу же как бы сама собой напрашивается вполне оправданная аналогия с периодом, когда во времена Вильсона, Гардинга и Кулиджа действия реакции против левых сил сделали их объектом преследований на основании законов о «преступном анархо-синдикализме». В широком смысле тогда все рабочее и демократическое движение, сохранявшее самостоятельность в отстаивании своих прав и требований, подводилось под категорию особо опасного деяния, приравниваемого к уголовным преступлениям. В Америке наших дней «криминализации» также подлежат общественные организации и группы, избравшие такие формы борьбы (например, стачки, демонстрации, пикетирование), которые администрация США по своему усмотрению относит к недопустимым в тех или иных конкретных обстоятельствах места и времени, хотя они уже в далеком прошлом стали традиционными для выражения коллективной воли или протеста. Такому подходу соответствует разработанный правительством новый «пакет инициатив», создающий полный простор для ФБР.
      3 апреля 1984 г. Рейган подписал секретную директиву Совета национальной безопасности № 138, составленную в нарочито общих выражениях. Однако, как писал журнал «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт», некоторые официальные лица интерпретируют ее как лицензию на упреждающие рейды и другие жесткие меры против «проводников терроризма». И хотя речь как будто бы шла о террористах, засылаемых извне, тем не менее беспрецедентные масштабы приготовлений, сведения о которых просочились в печать, показывали, что широкое наступление против невидимых врагов государства будет развернуто по всему фронту. Предусматривались операции с неизменным участием ФБР, ЦРУ и специальных формирований Пентагона, которые были предусмотрены в этом прейскуранте мер по пресечению угрозы национальной безопасности США. Только на вознаграждение тайным информаторам, участвующим в расследованиях, имеющих отношение к национальной безопасности, выделялся специальный фонд в 10 млн. долл.32
      Спрос рождает предложение. Не прошло и полуго-да, как в печати появились сенсационные сообщения о разоблачениях агентов-провокаторов, внедренных ФБР и ЦРУ во многие антивоенные организации. Вот только ничего предосудительного с точки зрения закона в деятельности этих организаций им обнаружить не удалось.
      Журнал «Нейшн», подчеркнув, что исполнительный приказ № 138, только юридически оформивший ту линию, которая на практике уже осуществлялась под прикрытием туманных фраз, резонно заметил: настоящее его предназначение состоит не в повторяющихся указаниях на опасность «международного терроризма», а в стремлении запугать оппозицию33. Истина так близко лежала на поверхности, что даже видавшие виды осторожные сотрудники конгресса США не посчитали нужным прикидываться незрячими, когда речь заходила о существе дела. Один из них в беседе с журналистом из еженедельника «Спотлайт» сказал: «Я не знаю, насколько этот новый крестовый поход Белого дома под знаменем национальной безопасности выводит из равновесия или запугивает, скажем, Иран и Сирию. Но он наверняка выводит из равновесия и пугает меня, да и еще кое-кого в Капитолии. Это огульный поход, при котором скорее пострадают ни в чем не повинные люди, чем настоящие террористы. Думаю, что конгрессу придется внимательно присмотреться к этим мерам запугивания во имя национальной безопасности, прежде чем какие-либо из них будут претворены в жизнь... Эти правила, пожалуй, в большей мере идут вразрез с конституцией, чем всякие иные нарушения, замышлявшиеся другими президентами» 34.
      Опасения по поводу того, что расширение полномочий ФБР приведет скоро и неминуемо к полной ампутации и без того куцых гражданских и демократических свобод, вызвали робкие протесты со стороны отдельных законодателей. А юридический комитет палаты представителей счел нужным в мае 1984 г. указать в одном из документов, что ФБР в своей деятельности «сильно отклонилось от общепризнанных стандартов в сторону, грозящую существенным уроном для индивидуальных прав граждан»35. Действительно, впору было начинать новое расследование или даже выносить обвинительный вердикт. Но в конгрессе не нашлось ни одного охотника вновь помериться силами с могущественным разведывательным сообществом, тем более что вскоре правительство сделало серьезное предупреждение критикам и несогласным.
      В конце мая 1984 г. стало известно, что Белый дом в срочном порядке издал совершенно секретную директиву, которая содержит инструкцию по созданию и укомплектованию десяти гигантских концентрационных лагерей, расположенных в различных районах страны. Еженедельник «Спотлайт», обнародовавший эти сведения, сообщил, что начинается подготовка к беспрецедентной волне арестов иммигрантов и «ненадежных» от Восточного до Западного побережья США. Главная цель широкой полицейской акции под кодовым названием «Рекс-84» состоит в том, чтобы задерживать и высылать нежелательных иммигрантов. Но по тем же сведениям, «Рекс-84» имеет и другую, еще более важную и тщательнее расписанную задачу — применить меры типа «поимка и заключение» к политическим противникам, к тем, кого правительство США считает своими «врагами»36.
      Отказавшись прокомментировать это сообщение, правительственные чиновники подтвердили вместе с тем факт существования изложенного выше проекта, суть которого сводилась к запугиванию населения.
      Итак, от слов к делу! По-видимому, этот «призыв» особенно актуально звучит в нынешней ситуации, когда наступило обострение во взаимоотношениях правительства США с антивоенным движением в стране. Все новые сообщения поступают о судебных расправах над борцами за мир, против ядерной угрозы и военных приготовлений. Летом 1984 г. завершился суд над восемью антивоенными активистами, участвовавшими весной того же года в демонстрации протеста в г. Орландо (штат Флорида). Каждый из «орландской восьмерки» был приговорен к трем годам тюремного заключения только за то, что требовал убрать из Западной Европы новые американские ядерные ракеты. 10 августа 1984 г. во время антивоенной демонстрации в Миннеаполисе (штат Миннесота) были арестованы Барб Катт и Джон Лафордж. Им грозит штраф и 10 лет тюремного заключения за участие в манифестации протеста на территории фирм, производящих компоненты для бомбардировщика В-1, атомных подводных лодок и ракет системы «Трайдент». Состоялись позорные судилища в Сан-Франциско и Понтиаке (штат Мичиган). И в том и в другом случаях на скамье подсудимых оказались десятки людей, вся вина которых состоит в том, что они протестовали против приготовлений к ядерной войне. В октябре 1984 г. за участие в антивоенной акции у Белого дома были арестованы и брошены за решетку известные борцы за мир Б. Спок и Ф. Берриган.
      Итак, изоляции от общества подлежат не те, кто наподобие одного из руководящих деятелей Пентагона в рейгановской администрации заявляет, что Америка способна не только выжить в тотальной ядерной войне, но и в два — четыре года полностью восстановить свою жизнедеятельность37, а те, кто пытаются помешать фанатикам первого ядерного удара стать безраздельными хозяевами положения. Задача ФБР как раз и состоит в том, чтобы оградить первых от критики и разоблачений со стороны вторых. Существенную роль в этом призвано сыграть не только усиление обычной практики полицейских преследований, но и особая система контроля над мыслями, которая за годы пребывания у власти администрации Рейгана была в значительной мере усовершенствована. В рамках этой многократно продублированной системы «просвечивания» мельчайших структур общественного организма США ФБР осуществляет координирующие функции головного правительственного учреждения. «Продай свои одежды, но сохрани мысли» 3 , — говорил великий американский демократ Генри Торо. В свете того, что происходит в современной Америке, этот призыв превратился в простой анахронизм.
     
      В паутине слежки и секретности
      Большой знаток американских политических нравов, известный буржуазный историк Артур Шлезингер-младший так написал о методах управления государственными делами при Рейгане: «...заявляя о себе как о поборнике законности и порядка, он возглавляет правительство, деятельность которого внутри страны отмечена явным отступлением от общественной этики, а за границей — поразительной решимостью сделать волю США законом для остального мира»39. Идеолог умеренного либерализма тщательно и осторожно подобрал слова для обозначения того направления, которое избрало правительство Рональда Рейгана в сфере политических убеждений («отступление от общественной этики»). Склонные к более реальной оценке, многие другие наблюдатели предпочитают называть вещи своими именами. Наступление на свободомыслие и конституционные права, ведущееся с начала 80-х годов и поддержанное Белым домом, развивается так интенсивно, что невольно у многих рождаются ассоциации с 50-ми годами40. Сам президент и его помощники время от времени пытаются отшутиться от прямых вопросов на этот счет, но для тех, кто хорошо знаком с обычаями и повадками администрации, такие отговорки звучат неубедительно.
      «...Правительство Рейгана, — писала «Нью-Йорк тайме» в августе 1983 г., — пытается так перекроить закон, чтобы он лучше соответствовал его идеологии. Это не новость, если речь идет о г-не Рейгане. Он был против Закона о гражданских правах 1964 г., называя его «неконституционным», и он же признал несостоятельным объявление действий Холдемана и Эрлихма-на в дни Уотергейта преступлением, считая, что эти лояльные республиканцы не были «в душе преступниками». Для Рейгана и тех, кого он назначил на государственные посты, юридические нормы и традиции во многих случаях являются только препятствием для их консервативного натиска на завоевания в социальной сфере»41.
      Авторитетная организация «Американский союз защиты гражданских свобод» (АСЗГС) придерживается того же мнения. В опубликованном в конце 1982 г. докладе его руководители подчеркнули: «Впервые мы имеем дело с администрацией, которая, кажется, решительно выступает против ключевых правовых и политических принципов, лежащих в основе нашей конституционной системы... В истории США были и другие периоды, когда над гражданскими свободами нависала опасность, например во времена Джозефа Маккарти или Ричарда Никсона. Но эти люди не были идеологически привержены проводить фундаментальные изменения в нашей правовой системе. Они не придерживались какой-либо конкретной теории государственного устройства. Они были движимы личными политическими амбициями, и конечно же они не колеблясь отметали в сторону Билль о правах, когда он становился им преградой... Но что касается теперешней администрации, то для нее эрозия Билля о правах, похоже, является главной целью, а не побочным результатом деятельности. Эта администрация стремится произвести такие структурные изменения в нашей системе правления, после которых — в случае, если она их добьется, — будет нелегко дать обратный ход по окончании срока ее пребывания у власти»42.
      Администрация Рейгана приняла ряд чисто пропагандистских мер для опровержения критики. Эдвин Миз, советник президента, обрушился на АСЗГС с гневной тирадой, назвав его «лоббистом преступного мира» 43. Но от фактов никуда не уйти. Президентские директивы, снимающие ограничения со спецслужб и расширяющие их полномочия, сужение процессуальных гарантий правосудия, и в частности права на освобождение до суда под залог, постановление Верховного суда США, разрешающее полиции и ФБР по собственному усмотрению устанавливать средства электронного наблюдения и использовать против обвиняемого в суде незаконно полученные ими улики, постоянный нажим администрации в пользу принятия правил, резко ограничивающих возможность обжаловать незаконные действия судебно-полицейских органов многое другое в том же духе — все это показывает, что в современной Америке реализация демократаческих принципов правосудия становится все более затруднительным делом 44.
      Одновременно это означает, что ФБР может чувствовать себя, как никогда, вольготно, не опасаясь оказаться в роли ответчика за «грязные трюки» и мышеловки, которые всегда были в ходу у этого ведомства, когда дело касалось преследования прогрессивных сил. Не случайно прекрасно осведомленный обо всем, что касается спецслужб, столичный обозреватель Джек Андерсон несколько лет назад сказал: чувство безнаказанности у аппарата ФБР при новой администрации возросло многократно, в его поведении появились признаки циничного пренебрежения к авторитету конгресса и глумления над его полномочиями в сфере контроля за деятельностью спецслужб45.
      Английский журнал «Экономист» в опубликованной в октябре 1982 г. статье о закате «американской мечты», затронув вопрос о феномене насыщения техникой, писал об опасностях, которые ожидают американцев: «Техника — это не зло и не добро: она нейтральна. Но не следует считать, что она — синоним прогресса. Одним из непредвиденных последствий ее развития может стать растущая отчужденность тех, кто ею пользуется. А в обществе, которое перестало верить в американскую мечту и все больше склонно к социальной раздробленности, это может привести к серьезным последствиям»46. По правде сказать, это суждение выглядит несколько односторонним, но не будем спорить. В чем автор из «Экономиста» очень близок к истине, так это в предчувствии неминуемых и, может быть, даже катастрофических последствий использования новейших технических средств силами разобщения, чуждыми интересам прогресса. История ФБР последних двух десятилетий — лучшее тому подтверждение.
      Небезынтересно в связи с этим сделать небольшой исторический экскурс. До середины 30-х годов ФБР могло вести слежку за американцами с использованием технических средств (подслушивание телефонных разговоров) и установкой их в жилых помещениях без санкции судебных властей фактически беспрепятственно. Но и после объявления конгрессом этой практики незаконной в 1934 г., как это признает Этан Теохарис, положение мало изменилось4. Устные, а затем и письменные (1940 г.) распоряжения Рузвельта существенно расширили возможности ФБР в этой области.
      В 1946 г. по инициативе Гувера и с согласия Трумэна электронная слежка была распространена на все обще-ственные элементы, которые правительство относило к числу потенциально «подрывных»48. Неопределенность этого термина позволяла ФБР действовать без оглядки на четвертую поправку к конституции, трактующую, в частности, о неприкосновенности жилища49. В 1954 г. ФБР обеспечило за собой право «неограниченного использования» технических средств слежки, когда усматривало в этом необходимость, исходя из присущего ему понимания интересов национальной безопасности 50. В 60-х годах в электронном шпионаже за американцами был поставлен новый рекорд. Президент Ричард Никсон и министр юстиции его правительства Джон Митчелл, вообще изъяв слежку за политической оппозицией из-под контроля органов юстиции, отдали ее всецело на откуп ФБР51. К тому же электронный шпионаж никогда не был исключительно монополией ФБР. Ему постоянно ассистировали в этом деле военная разведка, Агентство национальной безопасности (с 1952 г.), ЦРУ, секретная служба и местные полицейские власти. Но ФБР всегда принадлежала направляющая роль в этом грязном бизнесе.
      Насыщение «среды обитания» американцев всеми видами подслушивающих и подглядывающих устройств, звукозаписывающей аппаратуры идет непрерывно. Беспределен творческий разум, а также фантазия охранителей, приспосабливающих результаты созидающих усилий человеческого гения к совершенно чуждым ему интересам. Американские журналисты Коуэн, Эрглесон и Хентоф, посвятившие свою совместную работу этой теме, пришли к следующему заключению. В Соединенных Штатах, пишут они, «нельзя доверять ни одному телефону. Полиция может проследить даже разговоры из будок платных телефонов-автоматов и немедленно подслушать их. Лучи лазера, направленные на стекла окон, дают возможность подслушать, о чем говорят в комнате. Из автомобиля с надлежащим оборудованием можно подслушать разговор шепотом, ведущийся в автомобиле, идущем впереди. Шпики имеют микрофоны в каблуках своей обуви. В подвалах телефонных станций записываются на магнитофонную ленту сотни разговоров...»52.
      Доказано многократно и подтверждено документально, что так называемые расследования ФБР с использованием электронных средств и прочих технических «новинок» приводили к самым тяжелым последствиям для репутации многих демократически настроенных американцев, ломали судьбы, порой приводили к самоубийствам. Но ФБР в связи с этим никогда не испытывало ничего даже отдаленно похожего на раскаяние. Об этом было официально заявлено его директором У. Вебстером53. И менее всего Бюро было расположено что-либо менять в этой области, несмотря на встряску середины 70-х годов.
      Нравы не изменились, но... В сложной, неблагоприятной обстановке (реакция общественности, критика) ФБР особенно тщательно заметало следы своих деяний. Для этого изобретались различные уловки, ничуть, однако, не влиявшие на способность и умение руководства ФБР сохранять в своем арсенале методы и средства, применение которых в случаях, не связанных с уголовными преступлениями, неоднократно публично осуждалось. «Никогда прежде, — писал в июне 1984 г. журнал «Нейшн», — начиная с того момента, когда администрация Никсона довела эту практику в начале 70-х годов до невероятных масштабов, электронное наблюдение федеральными органами не проводилось так интенсивно, как это имеет место в наши дни»54. Ссылаясь на официальные данные судебных органов США, журнал показал, что с 1980 г. число случаев скрытого применения электронной аппаратуры в интересах «национальной безопасности» резко возросло. В 1980 г. (последний год пребывания у власти демократической администрации) было выдано 320 официальных разрешений на установку подслушивающей аппаратуры в связи с наблюдением за политически «неблагонадежными» лицами и организациями, в 1981 г. — уже 433, в 1982 г. — 475, в 1983 г. — 54955.
      Язык цифр весьма красноречив. Но как показал многолетний опыт, статистика и любые официальные отчеты являются абсолютно ненадежным делом, если речь идет об операциях ФБР или ЦРУ. Взять, например, скандальные истории с незаконными, тайными проникновениями агентов ФБР в жилища американцев, в номера отелей или в служебные помещения общественных организаций, иностранных посольств, консульств, торговых миссий и т. д. Эта практика в 1966 г., согласно официальному уведомлению Э. Гувера, была запрещена56, но... не прекращена. Более того, в начале 70-х годов вторжения в помещения с целью добывания «улик» против политических «врагов» приобрели характер эпидемии, причем большая их часть либо вообще никак не отражалась в документации, либо фиксировалась в особо секретном, не доступном никому за пределами ФБР архиве57.
      Уже в конце 70-х годов и в особенности в годы правления администрации Рейгана все подобные операции перестали относить к категории незаконных. Выше уже говорилось о том, что исполнительный приказ Рейгана № 12333 прямо предусматривает проведение таких операций при расследованиях «контрразведывательного» характера. Министр юстиции Уильям Смит со своей стороны подтвердил, что все ограничения, установленные правилами, разработанными его предшественником Гриффином Беллом, аннулируются. Пользуясь лозунгом борьбы с терроризмом как ширмой, администрация благополучно обходит закон, разумеется умышленно не фиксируя на этом внимание и не испрашивая на то согласия конгресса. К чему формальности и бюрократические процедуры? Рецепт Гувера вновь в ходу: тайные операции ФБР всегда должны составлять единое целое с операциями правительства по прикрытию.
      Очень кстати коснувшись этой темы, «Нью-Йорк тайме» в апреле 1981 г. напомнила об «Уотергейте», участники которого, оправдываясь, дружно напирали на тезис о «национальной безопасности». Газета писала: «Во время слушаний по «Уотергейту» в сенатской комиссии сенатор Эрвин, гневно поднимая бровь, решительно отверг притязания Джона Эрлихмана на то, что правительство может тайно проникать в жилища американцев, когда речь идет о «национальной безопасности». Сенатор Эрвин процитировал тогда Уильяма Питта-старшего, говорившего: «Бедняк может в своем доме бросить вызов всей королевской рати. Его дом может едва держаться — крыша может быть дырявой, ветер, буря могут в нем гулять и дождь может его заливать, но король Англии в дом войти не может». Теперь же, девять лет спустя после взлома в «Уотергейте», новый президент (Рейган. — П. К.) говорит нам, что если король что-то и не мог, то ФБР может все» 58.
      Эти операции ФБР прямым образом связаны с созданием под эгидой Бюро национальной компьютерной системы сбора и хранения информации об американцах с уголовным прошлым, включающей также в качестве составной части и сведения о лицах, которые по нормативам ФБР относятся к политически «неблагонадежным»59. К 1981 г. к этой системе были уже подключены восемь штатов. К 1984 г. ФБР расширило ее до 14 штатов и планировало довести к 1990 г. до 50. Даже в конгрессе перспектива превращения компьютерной системы ФБР в гигантский банк памяти наподобие пылесоса, всасывающего в себя все сведения о каждом американце, включая слухи, сплетни и подозрения, вызвала настороженность и тревогу. Уж очень легко себе представить, что станет с правами личности, когда амбициозные планы наследников Гувера осуществятся полностью! Общественное мнение успокаивают разговорами об антиуголовном характере этих мер, прогнозами снижения преступности. Однако уже и сейчас очевидно, что здесь все остается без перемен, коль скоро продолжает расширяться социальная почва для роста преступности в силу обогащения одних и обнищания других. Реальность выглядит совсем иной: «Трайпл III» (кодовое название новой системы сбора информации) уже используется как фактор устрашения демократической общественности. Дон Эдвардс — член палаты представителей конгресса США и глава ее подкомитета по гражданским правам — признал, что все это «слишком серьезно и тревожно», чтобы вызывать к себе столь спокойное отношение 60.
      Еще одним очень важным направлением в идейнопсихологическом воздействии ФБР и ЦРУ на массовое сознание американцев является проводимое ими при полном одобрении Белого дома постоянное ужесточение режима секретности и цензуры в отношении источников информации научного и политического характера. Речь идет не о военных секретах или каких-то особо важных государственных решениях. Имеется в виду грубое вмешательство спецслужб, и прежде всего ФБР, в сферу деятельности историков, журналистов, юристов, в архивное и библиотечное дело, в воспитание молодого поколения. Что должны писать о прошлом страны американские историки, что должны читать в газетных репортажах, видеть в телепередачах и слышать по радио, на лекциях и пропагандистских выступлениях за рубежом простые американцы, какой должна быть внешняя и внутренняя политика страны — все эти вопросы, как выяснилось, относятся ныне к компетенции спецслужб. К этому опасному явлению было привлечено внимание на съезде Американской исторической ассоциации в декабре 1983 г., и это также вызывает тревогу в Соединенных Штатах.
      В послевоенные десятилетия сменявшие друг друга хозяева Белого дома вне зависимости от их партийной принадлежности любили порассуждать о правах человека и о благах демократии в США, но едва ли кто-нибудь из них отличался большим усердием в этом деле, чем Рональд Рейган. В ходе избирательной кампании осенью 1984 г. он сравнил общественный строй США с «сияющим хрустальным дворцом на вершине холма» 61. Не секрет, что Рейгану хотелось бы, чтобы благодарные соотечественники особо воздали должное его личному вкладу в строительство этого образцового сооружения. Но что же думают по данному поводу сами американцы? Вот только несколько авторитетных высказываний.
      Летом 1984 г. председатель Комиссии США по гражданским правам Кларенс Пендлтон в письме Рейгану заявил: «Ваша политика наносит ущерб конституции США и законам в области гражданских прав». А представитель Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения был еще более категоричен: «Гражданские права попали в осаду с первых же дней после прихода к власти нынешней администрации. Она хочет повернуть назад часы истории»62. С этой оценкой согласен и журнал «Нейшн». По его мнению, пришло время, когда наконец американцы должны задуматься о буду иге м. Журнал заключает: «На четвертом году пребывания у власти администрации республиканцев, содействовавшей расширению практики электронного наблюдения, усилению цензуры, применению детекторов лжи и других подобных устройств, невольно задаешься вопросом, что может произойти с обществом, в котором властвует тирания слежки и секретности?»63
     
      Послесловие
      Сравнительно недавно у американцев был прекрасный повод оглянуться назад, в далекое и близкое прошлое своей национальной истории, с тем чтобы определить, какой путь пройден, что отнести в актив, а что — в пассив. В 1976 г. исполнилось 200 лет с момента создания американского государства. Однако воздать хвалу достижениям страны во всех областях общественной и государственной жизни за два века ее существования оказалось делом необычайно сложным (если вообще возможным) даже для тех пропагандистских органов и учреждений, которые были специально для этого созданы. Нота пессимизма прозвучала уже в докладе специальной юбилейной комиссии, представившей в июле 1970 г. свои предложения президенту США. «При всем нашем богатстве и влиянии, — говорилось в нем, — что-то сделано не так. Мы жаждем мира, однако находимся в состоянии войны. Мы верим в справедливость и равенство, однако в нашей стране существуют зло и несправедливость. Мы благоговеем перед данной нам богом природой, однако допускаем ее загрязнение. Мы верим в братство людей, однако улицы стали ареной беспорядков... студенческие городки потрясают волнения... Идеалы свободы, превратившие нас в 1776 г. в независимую нацию, живы и важны, однако сейчас они подвергаются новым испытаниям. Может ли наше общество действительно добиться равных возможностей и полных гражданских прав для всех, и посвятит ли оно себя этой задаче?»1
      Прибегнув к самокритике и сформулировав задачу народовластия, достопочтенные члены комиссии рассчитывали достигнуть положительного эффекта, наведя румянец на потускневший лик Америки. Однако хотели они этого или нет, их доклад лишь дал старт пропагандистскому марафону в честь забытых свобод, растоптанных иллюзий и несбывшихся ожиданий, не подвинув вперед ни на дюйм решение главных проблем, стоящих перед обществом. Славословия конституции не обеспечили трудовой Америке того, чего у нее никогда не было и в чем она так нуждается, — реальной власти, реальных прав, фактического гражданского равенства. Демократизм для трудящегося населения в капиталистической Америке был и остается суженным, урезанным, изуродованным2. Этот вывод В. И. Ленина получил свое подтверждение всей современной историей США. Само празднование 200-летия образования США, проходившее в унылой и тревожной обстановке кризиса доверия к государственным институтам со стороны большинства населения США, несмотря на все усилия его организаторов и парадные мероприятия, символизировало бег на месте, имитацию движения.
      «Дать трезвую оценку конституции и самим себе», к чему призывали американцев организаторы юбилейных торжеств, после Вьетнама и «Уотергейта» оказалось самым сложным, а для буржуазных политиков и идеологов в сущности невозможным делом, поскольку данное требование, если его понимать неформально, предполагает строго научный анализ сердцевины политики, т. е. характера отношений между классами и борьбы классов (внутри страны и на международной арене). А между тем нацию, как признавал в середине 70-х годов публицист Б. Уоттенберг, преследовал «комплекс упадка и вины». Страх, беспомощность перед решением реальных проблем, перед углублением критических настроений породили «феномен Картера», ту новую, организованную в 1976 г. по всем правилам ведения психологической войны пропагандистскую мистерию на тему «права человека», которая предназначалась как для внутреннего, так и для внешнего пользования. Вслед за тем последовали «крестовые походы» Рейгана против социализма и «советской угрозы». Эти тщательно обдуманные и спланированные акции преследовали чисто утилитарные, узкоклассовые цели: с помощью высокопарных фраз реабилитировать порядки, царящие в США, придать им благообразный облик и, прибегая к клевете и наговору, дискредитировать реальный социализм, добиться его подрыва и ослабления.
      На какое-то время эти шумные пропагандистские кампании заслонили американцам видение того, что происходит у них под боком. Бесконечно уставшим от политических скандалов, тотальной слежки, других злоупотреблений властью, коррупции и предательства, им импонировало узнать, что конгресс и правительство ставят целью удержание всей полицейской системы в определенных границах функциональности. Для очень многих вызов отставных чиновников ФБР и ЦРУ в комиссии конгресса для дачи показаний об их прошлой деятельности или критические выступления ведущих буржуазных газет в адрес Гувера, Салливена, Делоуча, Грея послужили вполне достаточным основанием в пользу умозаключения о коренных переменах в сфере государственной деятельности. И очень многим по-прежнему было невдомек, что «довод к человеку» ложен прежде всего потому, что он основывается не на объективных данных, а на стремлении повлиять на эмоции убеждаемого.
      Администрация Рейгана продолжила эту линию массированной обработкой сознания американцев, всячески подчеркивая особую роль ФБР и ЦРУ в борьбе с мнимой внешней угрозой Америке со стороны международного коммунизма и проводниками его влияния внутри Соединенных Штатов. Уместно здесь сказать словами В. И. Ленина: старое соединяется с новейшим — так было всегда в приемах подавления активности народных сил контрреволюционными классами.
      Вопрос об источнике и об ответственности за политические репрессии и политический терроризм в США последних лет, как считают сегодня многие американские авторы, может быть правильно решен только с учетом исторической ретроспективы, т. е. в свете анализа всего предшествующего опыта и в тесной связи с развитием главных внутренних противоречий и конфликтов американского общества. Совсем не безобидны, признают они, попытки списать преступления последних десятилетий, убийства и лишение свободы борцов за свободу, организацию покушений на видных общественных деятелей, бомбы и карательные экспедиции против прогрессивных организаций на консервативные настроения большинства населения, по сути дела на массы или действующих в обход законов зарвавшихся «бешеных» в учреждениях, призванных неукоснительно блюсти те же законы. Лицемерные ссылки на традиционный виджилянтизм обывателя, его враждебность к нонконформизму, пишет, например, Престон, одним из первых обратившийся к этой важной теме, изобретены с целью околпачить простаков, внушить им почтение к побуждениям правящей элиты, монополистической олигархии и подконтрольному ей правительства3. Место самозваных охранителей с их спонтанной и беспорядочной реакцией давно заняли многочисленные правительственные органы с их армией осведомителей, агентов-провокаторов, вооруженные техническими средствами выслеживания и подавления внутренней «крамолы», репрессивный полицейский аппарат, многократно продублированный на местах сотнями мелких и крупных формирований стражей «порядка». «Виджилянты теперь работают на правительство»4, — писал Престон.
      Важным представляется и следующее соображение. «Экстремизм именем порядка, — отмечал Престон, — в США имеет давнюю историю... Реакционная паранойя и власти предержащие постоянно осуществляли давление на оппозицию. Правительственные учреждения, такие, как Пентагон, например, использовали целый арсенал репрессий в ходе длительных забастовок. Всегда существовала возможность осуществлять систематическое и методичное преследование определенных групп людей, с тем чтобы мешать их деятельности, не давая передышки. Что касается всего народа, то в этом случае всегда делалось то же самое, но с интервалами между репрессивными кампаниями. Сторонникам движения за гражданские права следует помнить, что интерлюдии между вспышками репрессий являлись всегда лишь паузами, во время которых правительство вело подготовку к еще более агрессивному натиску в будущем» 5. Свой вывод Престон подкрепил материалами вышедшей в 1978 г. книги Роберта Гольдштейна «Политические репрессии в современной Америке с 1879 г. до наших дней». Последовавшие события подтвердили обоснованность данного вывода.
      И в самом деле, зловещая цикличность в проведении политики полицейского террора давно стала естественным, закономерным явлением для США эпохи империализма: вспышки политических репрессий в отношении левой оппозиции, прогрессивных сил время от времени сменяются периодами затишья, отступления реакции, но затем неизменно следуют новые ее приступы, причем порой в более острой и опасной форме. Нельзя недооценивать в этом смысле ту роль, которую играет разветвленный и глубоко укоренившийся репрессивно-полицейский аппарат в политическом процессе США.
      Задолго до эпохи «холодной войны» и маккартизма с благословения правящего класса ФБР приобрело огромную власть, которой оно часто пользовалось по своему усмотрению, содействуя в огромной степени формированию общественного психоза и подхлестывая в нужный момент антидемократические, правоэкстремистские тенденции в правительственной политике. События последних лет, связанные со сдвигом вправо во внутренней и внешней политике США и вновь заставившие всех убедиться в том, сколь велико влияние ФБР и ЦРУ в системе государственных органов, говорят сами за себя.
      Память истории хранит такой эпизод. В связи с убийством расистской толпой в 1837 г. аболициониста Ловчжоя с речью к лицеистам Спрингфилда обратился молодой, тогда еще совсем малоизвестный политик из партии вигов. Он сказал: «Мы, граждане Америки, живем по законам страны, чьи политические институты куда в большей степени соответствуют концепции гражданской и религиозной свободы, чем все, что знала писаная история человечества. Мы считаем себя законными наследниками этих самых фундаментальных прав... Как же мы должны пользоваться ими? Откуда же надвигается опасность? Каким образом следует быть готовым ее отразить? Должны ли мы страшиться пасть под ударом какого-то трансатлантического военного гиганта, который для того, чтобы поразить нас, пересечет океан? Никогда!.. Откуда же следует ждать приближения опасности? На это я отвечу вам: если ей вообще суждено когда-нибудь появиться, она возникнет среди нас же самих. Она не придет из-за рубежа. Если мы обречены на гибель, то сделаем это собственными руками. Мы или будем существовать вечно как нация свободных людей, или умрем, совершив самоубийство.
      Я бы хотел надеяться, что я преувеличиваю, но, увы, уже и теперь мы наталкиваемся на дурные предзнаменования. Я имею в виду всевозрастающее неуважение к закону, которое охватывает страну, все большую склонность поставить дикие, необузданные страсти на место трезвого суждения...»6
      Эти пророческие слова принадлежат Аврааму Линкольну, великому гражданину Америки, которому нельзя отказать в даре предвидения неизбежных последствий того, что ожидает страну, если беззаконие, жестокость и вероломство окончательно будут возведены в ранг национальной политики. Его смерть от руки наемного убийцы была грозным предупреждением всем будущим поколениям американцев. Но история учит лишь в том случае, если только у нее учатся. Увы, в Америке наших дней считается дурным тоном вспоминать о заветах Линкольна, да и о нем самом. Горьким признанием подчинения правительственной доктрины нынешней администрации всецело идее борьбы с мифической внешней угрозой в ущерб демократии и правам человека у себя дома звучат слова, высказанные ведущим американским газетным обозревателем Джеймсом Рестоном на страницах «Нью-Йорк тайме» весной 1985 года. Он писал, размышляя о предложенной правительством Рейгана новой военной программе ядерных и космических вооружений: «Президент утверждал, что если бы он потерпел поражение по этому вопросу в то время, когда в Женеве начались переговоры о ядерных вооружениях, то это продемонстрировало бы «нерешительность и раздробленность» Соединенных Штатов. Он также доказывал, будто отклонение программы MX привело бы к потере оборонных подрядов и рабочих мест в округах ряда членов палаты представителей и, возможно, к потере ими своих мест в конгрессе на следующих выборах. Подобные вещи не оставляют без внимания на Капитолийском холме. Президент, несомненно, искренне полагает, что главную угрозу безопасности страны представляет наращивание советских ядерных вооружений, что на Москву производит впечатление только военная мощь, а следовательно, Вашингтон должен любой ценой осуществлять свои программы производства ракет наземного базирования и оружия для «звездных войн», чтобы убедить Москву добросовестно вести переговоры с целью обеспечения большей безопасности в мире.
      Это политика, которую нельзя не принимать всерьез, но ее отвергают не менее искренние люди, считающие, что мы уже установили надежное равновесие ядерной мощи. По мнению этих людей, главную угрозу для безопасности страны представляют бюджетный и торговый дефициты, спад в наших старых отраслях промышленности в городах и в фермерских хозяйствах в прериях, угроза роста преступности, наркомании и расовой напряженности и моральное разложение общества, в котором все больше распространяется стяжательство» 7.
      Вероятно, нет необходимости здесь полемизировать с Рестоном по поводу предлогов и домыслов, выдвинутых Белым домом с целью протащить программу наращивания вооружений через конгресс. Чего они стоят, хорошо известно, и вряд ли их следует принимать всерьез. Но, констатируя негативные последствия этого крена в сторону милитаризации национального мышления американцев, забвения подлинных интересов социально-политического развития страны, Рестон высказал далеко не все, с чем столкнулось общество в результате запугивания его угрозой оказаться во власти безбожных сил — красных революционеров и им сочувствующих, культивирования грубой силы и идеи вседозволенности для суперпатриотов. Журнал «Нейшн» зафиксировал пугающее явление нового погружения американского общества в состояние, которое социологи Фло Конвей и Джим Сигелмэн назвали «новой формой террора»8, окрашенного в религиозные тона политического фанатизма, с ведома и одобрения правительства осуществляющего функции контроля за идеологической стерильностью общества.
      Нарисованная «Нейшн» картина выглядит разительным контрастом по сравнению с риторикой президента Рейгана, расписывающего царящие в США порядки в виде земного рая, купающегося в теплых лучах небесной благодати. Суровая достоверность этой картины подтверждается невыдуманными фактами и данными повседневной действительности, свидетельствующими о все ухудшающемся положении в области прав человека в США, подлинная опасность которым грозит дома, а вовсе не со стороны каких-то иноземных сил. «Нейшн» писал в передовой в январе 1985 г.: «В американской культуре наблюдается опасное явление, и оно нашло свое воплощение этой зимой в актах мести виджилянтов, нападениях на хирургические клиники, производящие аборты, и в многочисленных случаях убийств, нападений и ограблений, учиненных расистским антисемитским молчаливым Братством. Все эти случаи отличаются друг от друга по своему характеру и последствиям, но все они обнаруживают общие черты приступа неистовства, рожденного процессом общественного распада. Они являют собой пример террористических актов самой пугающей разновидности, ибо им нет разумного объяснения. Все те, кто их осуществляет, эксплуатируют самые злостные побуждения и темные страхи в обществе, руководствуясь целью создать беспорядок. Возможно, что терроризм виджилянтов приближается сейчас к критическому уровню, и вину за это следует возложить на политическое руководство; судя по всему, именно оно санкционирует эмоциональный настрой, который и дает толчок насилию, хотя на словах оно же и осуждает те или иные конкретные акты насилия» 9.
      Редакторы журнала «Нейшн» ничуть не сгустили краски: существует прямая связь между новой вспышкой терроризма в стране и созданной в ней атмосферой пренебрежения к конституционным правам граждан Америки, равно как и ободряющими призывами правительства ко всем «настоящим» американцам встать на защиту «великих американских ценностей» и «американской морали» от посягательств со стороны их врагов. К последним автоматически может быть причислен каждый, кто стоит левее идеологической платформы современного ультраправого движения.
      В линии ФБР в ее настоящем виде представлен весь комплекс поведения властей — благословение преступного самоуправства «бдительных» и жесткий курс по отношению к социальной критике, к оппозиционным силам, выступающим против внутренней и внешней политики правительства. Директор ФБР У. Вебстер в последнюю неделю 1984 г. четко и ясно высказался по этому поводу, заявив, что он не считает террористами тех, кто по «моральным» мотивам взрывает медицинские учреждения с целью устрашения сторонников равноправия женщин. Поступая так, сказал он, они не преследуют антиправительственные цели, стало быть, не могут представлять для общества особой опасности, а для ФБР — существенного интереса10. Иными словами, ФБР не изменяет правилу, рассматривая ультраправый экстремизм в качестве союзника в войне против инакомыслия и движений социального протеста. Но это еще не все. В подмигивании Вебстера реакционному терроризму, рядящемуся в тогу религиозного воинства, мы сталкиваемся с по-своему классическим образчиком манипулирования общественным мнением страны в интересах тех, для кого социальный прогресс является синонимом катастрофы.
      Видный американский публицист Харрисон Солсбери, касаясь появившихся новых данных из прошлого тайной войны ФБР против демократических сил страны, не случайно обратил особое внимание на махинации Э. Гувера по части «извращения функциональной деятельности государственных институтов и поведения правительственных деятелей». Несколько наивно Солсбери полагает, что тщательный анализ всех секретных материалов, относящихся к деятельности в прошлом всесильного директора ФБР, сможет привести к рассеиванию того гипноза, под воздействием которого все еще находится американское общественное мнение, в неведении даже не представляющее, «до какого низкого уровня был низведен наш демократический процесс усилиями учреждения (ФБР. — Л. К.), чей высший долг — защита американцев от преступлений и заговоров». Нельзя вместе с тем не согласиться с Солсбери, что опасность возвращения худших времен никуда не исчезла и продолжает подкрадываться в тени «темных коридоров бюрократического Вашингтона»11.
      Прогрессивные силы страны, учитывая уроки прошлого и характер главных тенденций в развитии современного государственно-монополистического капитализма США, призывают американский народ хранить бдительность в отношении существующей реальной опасности. «...Капитализм, — говорится в книге по истории Компартии США, изданной ее руководством, — особенно в лице его самых реакционных представителей и руководителей, способен прибегнуть к любым средствам, имеющимся в его распоряжении, когда ему кажется, что возникает угроза его абсолютному господству».

|||||||||||||||||||||||||||||||||
Распознавание текста книги с изображений (OCR) — творческая студия БК-МТГК.