Хочу всё знать!

DjVu

      Пушкин и Чаадаев... Со школьной скамьи мы хорошо помним, что офицер лейб-гвардии гусарского полка, участник отечественной войны 1812 года, член «Союза Благоденствия» П. Я. Чаадаев стал другом лицеиста Пушкина, что Пушкин посвятил ему свое знаменитое послание, начинающееся словами «Любви, надежды, тихой славы...» Стихи эти заучивают наизусть в школе, сохраняют в памяти на всю жизнь. Даже сейчас они способны взволновать человека, хотя написаны более ста пятидесяти лет назад; а на передовую молодежь пушкинского времени оказывали особенно «сильное воздействие» (как сказано в школьном учебнике литературы). Почему?
      Еще в учебнике справедливо написано: Пушкин явился «самым ярким поэтом поднимающегося революционного декабристского движения». Но почему «самым ярким»?
      Ответа на этот вопрос учебник не дает. Как не раскрывает он и такое важное утверждение: «В дружеском послании Чаадаеву мы видим нередкое у Пушкина слияние лирики интимной и гражданской». Что конкретно означает это «слияние»? Как его «увидеть» и «услышать» в самом стихотворении?
      А ведь мы действительно ощущаем в нем какую-то особенную выразительность и поэтическую силу. Да, прав школьный учебник, в котором говорится о том, что лексика (то есть словарный состав) этого стихотворения характерна для «поэтического стиля декабристов (отчизна, власть, самовластье, честь, свобода)». Одним употреблением данных слов никак не объяснить удивительной силы поэтических строчек.
      Эти же самые слова употребляли и другие поэты, современники Пушкина, поэты-декабристы, например Кюхельбекер. Однако не только мы с вами, читатели второй половины XX века, но уже современники Пушкина всем другим авторам политической лирики предпочитали именно Пушкина. Почему?
      Попробуем ответить на эти вопросы, приблизившись к пушкинскому времени. Перенесемся в ту далекую эпоху и представим себе, как мог воспринимать знаменитые пушкинские стихи тот, кому они были адресованы, — сам Петр Яковлевич Чаадаев, который был не просто гусарским офицером, не только участником войны против Наполеона, членом «Союза Благоденствия», но и умнейшим, образованнейшим человеком, одним из самых проницательных людей своего времени.
     
      Мы ждем с томленьем упованья Минуты вольности святой.
      Как ждет любовник молодой Минуты верного свиданья.
      Чаадаев повторил про себя эти строчки, и его обдала радостная волна открытия.
      Стихи Пушкина вот уже скоро два года жили в нем, но только сейчас, кажется, осознал он магическую их силу. Раньше просто зачитывался ими, твердил, как молитву, впитывал слова, как впитывают молодое, крепкое, веселящее сердце вино: все его мысли, все существо восторженно отзывалось на эти стихи, и в то же время они оставались загадкой. Они были просты, но действовали сильнее, чем всякие другие. И было не до конца понятно, почему именно эти стихи так возбуждают ум и сердце, а не строки других поэтов, например, Радищева или Рылеева, которые тоже имели смелость писать о самовластье и свободе...
      Чело надменное вознесши.
      Схватив железный скипетр, царь,
      На громком троне, властно севши.
      В народе зрит лишь подлу тварь... Возникнет рать повсюду бранна, Надежда всех вооружит;
      В крови мучителя венчанна.
      Омыть свой стыд уж всяк спешит;
      В различных видах смерть летает;
      Над гордою главой паря.
      Ликуйте склепанны народы;
      Се право мшенное природы На плаху возвело царя.
      Торжественно и отрешенно от каждодневной речи. Разумеется, это не просто стихи, а политический акт. Радищев знал, как ковать поэтическую крамолу. Из всех нынешних один Рылеев ближе всего к этой громоподобной и величавой поэзии.
      Такие стихи удобно читать на площади, с помоста, бросая над толпой раскатистые, тяжеловесные фразы. «Осьмнадцатое столетье» дышало в этих ямбах.
      А у нас на исходе второе десятилетие девятнадцатого века.
      Он только начался, а мы уже полюбили другую литературу — Гете, Байрона и наших — Карамзина, Жуковского, Крылова. Они приучают говорить по-другому: проще, человечнее, мягче.
      Впрочем, Василий Андреевич Жуковский порой взнуздывает ораторский пафос. В 1812 году он разразился одой... Тогда ею зачитывались все. Но в те поры даже военные реляции возбуждали мирное население. «И ты, наш Петр, в толпе вождей. Внимайте клич: Полтава! Орды пришельца снедь мечей, и мир взывает: слава!»
      Пушкин пишет по-другому. Пишет, как говорит, с милой, задушевной интонацией, словно заглядывает в сердце. Ему не нужны обветшалые обороты, годящиеся скорее для церковной проповеди, нежели для поэзии. Ну, кому другому, кроме Пушкина, могло прийти в голову сравнить святую вольность со свиданьем? А он сделал это словно бы мимоходом, вставил в стих как нечто само собой разумеющееся. Вот в чем суть! Он освобождает высокую поэзию от ее гремящих котурнов. И делает это просто, естественно, с шуткой и даже подчас с милыми глупостями, которые только он один умеет столь уместно вставить в стихи.
      Для него не существует высокого и низкого. Есть жизнь — со всем ее хорошим и плохим, и он делится со своими друзьями мыслями об этой жизни, нимало не заботясь о том, чтобы его стихи укладывались в какие-нибудь рамки пиитик Буало и Ломоносова.
      О вольности он пишет с таким же трепетом, как о любви; а о любви — с таким же благоговением, как о вольности.
      «Может быть, в этом и заключен гений? — подумал Чаадаев. — Во всяком случае, со стихов Александра начинается какая-то совершенно новая эпоха в нашей литературе. Это почувствовал даже Василий Андреевич. Недаром же он подарил Александру свой портрет с такой недвусмысленной надписью: «Победите-лю-ученику от побежденного учите-
      ля». Но для Александра его поэма, равно как и стихи этих лет, — рубеж пройденный. Он сам признавался, что дописывает «Руслана» через силу и не такие сказки стали ему сниться».
      Да, сказки ныне жизнь диктовала иные. Но Александр стал страшно дерзок и неосторожен. Никаких резонов слушать не желает. А за некоторые его сказочки можно запросто попасть на зуб Аракчееву или самому царю. Даже удивительно, как это он до сих пор не попался!
      Чаадаев повторил мысленно одну из самых злых поэтических сатир Александра, «рождественскую сказку» про его венценосного тезку:
      Ура! в Россию скачет
      Кочующий деспот.
      Спаситель горько плачет.
      За ним и весь народ.
      Мария в хлопотах Спасителя стращает:
      «Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
      Вот бука, бука — русский царь!»
      Царь входит и вещает...
      Тут все подлежит каре — и хула на царя и богохульство! Но ведь как остро, и весело, и изящно! И так, как случается действительно с царем только в сказках: «Закон постановлю на место вам Горголи, и людям я права людей, по царской милости моей, отдам из доброй воли».
      Любопытно, что думает по этому поводу сам Горголи, мстительный тупица, петербургский обер-полицмейстер?
      Уж он-то наверняка заполучил эти стихи в свои лапы. Может быть, сам Александр Павлович после полицейского доноса посоветовал сделать вид, что никаких таких оскорбляющих честь царя и его слуг стихов и не существует в природе? У Александра Павловича — самодержца всея Руси — на это ума хватит.
      А вот хватит ли у него терпения
      и впредь сносить жалящие наскоки бывшего лицеиста? Ведь ни для кого не секрет, что автор этих стихов — выпускник царскосельского лицея, а нынче чиновник коллегии по иностранным делам Александр Пушкин.
     
      В прихожей зазвенел колокольчик, и Чаадаев услышал, как камердинер Иван Яковлевич пошел отпирать. «Кто бы это мог быть на ночь глядя?» — подумал Чаадаев, прислушиваясь к звукам из прихожей.
      А там раздался бодрый, звонкий голос Пушкина:
      — Дома? Я знаю, что дома. Свечи в кабинете горят. Поди, Иван Яковлевич, доложи.
      Он стряхивал снег с шинели, нимало не печалясь о том, что на паркете от снега натает лужа.
      Иван Яковлевич не сердился. Он любил этого приятеля своего барина. Молодой чиновник Александр Пушкин не только никогда перед ним не чинился, но и с неподдельной охотой заговаривал на самые разные темы.
      А Иван Яковлевич хорошо отличал тех, кто не высокомерничал с простыми людьми...
      Пушкин по привычке бросил взгляд на свое отражение в зеркале, но не задержался возле и на приглашающий жест Ивана Яковлевича быстро взошел в чаадаевский кабинет.
      Если бы вы не знали, кому он принадлежит, то никогда бы не догадались, что его хозяин — лейб-гусар. Ничего гусарского в кабинете не было и в помине. Даже любимого большинством военных персидского ковра с кинжалами, шашками и пистолетами. Скорее бы вы сказали, что в этой комнате поселился старый умник, который поставил своей целью перечитать все книги на свете.
      Оттого-то, в частности, и любил забредать сюда Александр Пушкин. У Чаадаева всегда можно было найти книгу, которой еще не получали даже в лавке Плавилыцикова. Жадный до книжных новинок гусар наладил корреспонденцию прямо с Парижем.
      Пушкин поздоровался и сразу же бросился в кресло у камина.
      Помешал кочергой в горящих поленьях, протянул руки к огню. Но долго не усидел, вскочил, отворил шкаф, принялся выдергивать с полок книги, перелистывать их и резко вдвигать на место.
      — Что это вас носит в темень да еще в такую погоду? — спросил Чаадаев, сдерживая улыбку, и Пушкин почувствовал, что хозяин, как всегда, рад его внезапному вторжению.
      — Последняя мартовская метель, — сказал Пушкин. — Хорошо!
      — Ничего хорошего, — пробурчал Чаадаев. — Вы же собирались в театр?
      — Передумал. — Пушкин закрыл шкаф, опять принялся за поленья. — Там нынче Колосова, а она мне надоела.
      — Метаморфоза, — удивился Чаадаев. — Отчего это вдруг отставка такой артистке?
      — Разве вдруг? — Пушкин швырнул кочергу на железный лист перед камином. — А вы сами, Петр Яковлевич?
      — Я давно нахожу наслажденье в другом.
      — А я?! — горячо воскликнул Александр. — Еще год назад я кидался на все, что давала мне жизнь. Теперь я разборчивей — модой меня не прельстишь. Я жду без лихорадки того, что случится завтра: большие события сваливаются на нас не каждое утро. Не так ли? Я это понял вслед за вами — и мне легко. Я не хватаюсь за свежую книгу журнала. Если в нем есть что-
      то ценное, оно таким останется и завтра. Подумайте, Шекспир писал за двести лет до нас, а наш современник берет впервые «Ромео и Юлию», и перед этим меркнут все злобы дня!
      — Вы становитесь философом.
      — Нет. — Лицо Пушкина стало сосредоточенно-светлым, — Мне кажется, я просто становлюсь поэтом. Прежде я писал без системы.
      — А теперь?
      — По крайней мере, учусь размышлять. — Он снова уселся в кресло и уставился на огонь. — Я иногда думаю, сколько прекрасных вещей появится после нас! Мы их незнаем, но они как бы уже существуют. Завидую потомкам...
      Чаадаев пересел от стола к камину — огонь стал ближе, он озарял лицо Александра, трепетал в его глазах.
      — Хотите — сварим пунш? — предложил Чаадаев и крикнул Ивана Яковлевича.
      В серебряной ендове вспыхнуло голубое пламя; Чаадаев наполнил бокалы.
      — А все же, что вам не сидится дома? — спросил он.
      — Вас не перехитришь, — засмеялся Александр. — Я написал восемь строчек. Так, безделицу, но мне захотелось прочитать вам.
      Он допил пунш, поставил пустой бокал на ковери негромко прочитал:
      Мне бой знаком люблю я звук мечей;
      От первых лет поклонник бранной славы, Люблю войны кровавые забавы.
      И смерти мысль мила душе моей.
      Во цвете лет свободы верный воин.
      Перед собой кто смерти не видал.
      Тот полного веселья не вкушал И милых жен лобзаний не достоин.
      — Вы не боитесь, что однажды Аракчеев разгадает тайный смысл ваших стихов? — спросил Чаадаев.
      Был бы рад, — с гордой беспечностью встрепенулся Александр, и
      для Чаадаева сразу воскрес прежний Пушкин, обычный для светского Петербурга, Пушкин — весельчак, повеса и балагур.
      — А я нет, — жестко заметил Чаадаев, — вы еще мало знаете этих господ.
      — Зачем мне их знать! — отмахнулся Александр. — Выпьем лучше за милых жен. — Он снова стоял перед Чаадаевым, а его голос звенел дразняще. — Вы знаете, где пребывают в данный момент наши приятели Каверин и Горчаков? Вас не терзает зависть?
      — Ах, Пушкин, Пушкин, кто мне только что внушал о системе?
      — Так что же? — с вызовом глядел Александр на Чаадаева. — Нельзя же всю жизнь, вроде вас, прожить анахоретом.
      — Так, по-вашему, я анахорет?
      — Несомненно.
      — Ну, ну, — Чаадаев медленно отхлебывал из своего бокала.
      — Но гораздо больше вы — загадка. — Глаза Пушкина опять весело заблестели. — Особливо для дам. Танцуете вы превосходно, а целуете ручки с неохотой.
      — Вы и это подметили?
      — Да-с. Мне еще моя няня говорила, что у меня глаз вострый.
      — Так и говорила — вострый? — улыбнулся Чаадаев.
      — Да, именно так.
      — Она жива?
      — Жива. Представьте, я снова подружился с ней, когда ездил в деревню прошлым летом...
      Они еще долго разговаривали, и Иван Яковлевич трижды тихо появлялся в кабинете и оправлял оплывающие свечи. Напольные, в виде готической башни часы пробили два раза, когда Пушкин попрощался с Чаадаевым, накинул на плечи шинель и, перешагнув порог чаадаевской квартиры, растворился в ночном, пляшущем снеге.
     
      Г. Васильева
      НА ПРАЗДНИКЕ ДИОНИСА В АФИНАХ
      Всем нам хорошо знакомо то волнующее чувство, которое охватывает нас, когда мы вместе с нарядной праздничной толпой входим в театр. Он встречает нас таинственными звуками настраиваемых инструментов, блеском бронзовых украшений, великолепными росписями потолков, искрящимися люстрами.
      Мы садимся в кресло и ждем: вот сейчас погаснет свет, наступит тишина, и мы, как в волшебном зеркале, увидим другие страны, других людей, будем жить их жизнью, волноваться за их судьбу, радоваться их счастью.
      А задумывались ли вы о том, что наш современный театр имел далекого предка — театр Древней Греции, что люди, жившие 2500 лет тому назад, так же, как и мы, ходили в театр, любили его и всегда радовались встрече с ним? Древнегреческий театр был и похож и непохож на наш современный театр. Как же узнать, каким он был?
      Много сведений о театральных представлениях мы получаем из греческой литературы. Много сцен из известных греческих трагедий и комедий мы можем увидеть изображенными на античных вазах, хранящихся в залах различных музеев мира. Археологи, историки, искусствоведы постепенно восстанавливают картину греческих театральных представлений. Попробуем мысленно перенестись в древние Афины первой половины V века до нашей эры.
      Весеннее утро. Солнце уже встало, но воздух еще не прогрелся, свежо. Несмотря на ранний час, улицы Афин полны народа, тут
      мужчины и женщины, подростки и старики. Все одеты в праздничные платья. Оособенно нарядно выглядят женщины. Небрежно наброшенные поверх одежды гиматии , окрашенные в розовые, белые, сиреневые тона, отделанные черной или красной полосой, задрапированы в красивые складки; на ногах яркие плетеные сандалии. Одни держат в руках веера, напоминающие цветок лотоса, другие — зонтики. Почти у всех мужчин в руках посохи. Многих сопровождают слуги-рабы.
      Вот впереди нас идут два афинянина. Старик, весь закутанный в плащ; у него тучное тело, полное обрюзгшее лицо и борода на старинный манер, закрывающая только щеки и нижнюю часть подбородка. У него одышка, он передвигается с трудом, время от времени присаживаясь на небольшой складной стульчик, который ставит перед ним слуга. Его спутник, совсем еще юный, с короткими кудрявыми волосами, все время о чем-то спрашивает старика. Их сопровождают несколько слуг, которые несут в руках довольно большую поклажу. Среди мягких узлов можно заметить небольшие плетеные тростниковые корзины, наполненные едой. Все эти люди направляются к центру Афин.
      Что здесь происходит? Может быть, сегодня в Афинах праздник? А если так, то что это за торжество?
      — Почему здесь так много народа, и куда все направляются? — обращаемся мы к проходящему мимо юноше.
      1 Г и м а т и й — кусок ткани продолговатой формы, выполняющий роль плаща.
      Театр Диониса в Афинах (современный вид).
      — Как, вы не знаете? — удивленно восклицает юноша. — Похоже на то, что вы чужестранцы, — оглядев нас внимательно, добавляет он. — Сегодня у нас большой праздник — Весенние Дионисии. В этот день бог Дионис — бог вина и виноделия — возвращается к себе на родину после долгих странствий на чужбине. Он несет с собой радость, тепло, веселье. Мы же спешим к Акрополю, в театр, чтобы посмотреть на те представления, которые будут происходить там в его честь.
      Как же нам повезло, что мы попали прямо на праздник, которым греки чтили бога Диониса. Ведь именно на городских Дионисиях возникли первые театральные представления, которые получили название трагедий.
      Давайте прислушаемся, о чем говорят люди вокруг нас. Может быть, мы узнаем, что сегодня будет происходить в театре. Знакомые нам афиняне ведут разговор между собой:
      — Я вижу, Никий, что твои
      слуги хорошо позаботились о тебе. Корзины твои полны едой, и ты смело сможешь оставаться в театре до заката солнца. Даже непогода не страшна тебе, плащи и одеяла в твоем распоряжении, — говорит мальчик мужчине. — А как ты думаешь, кто выйдет победителем в сегодняшнем состязании?
      — Трудно сказать... Эсхил и Софокл — достойные соперники.
      — Говорят, Эсхил сегодня покажет нам «Прометея»? — снова задает вопрос юноша.
      — Кажется, да. Помню я «Персов» Эсхила. Что это была за трагедия! Клянусь Зевсом, лучшего я не видел! Театр ликовал. Война с персами еще не кончилась; только что отгремела битва при Саламине. Эсхил в этой трагедии играл персидскую царицу Атосс. Она и ее приближенные оплакивали гибель персидского войска, а это наполняло душу каждого эллина гордостью.
      Театральные представления в Греции длились с восхода до заката солнца.
      — Да! Мы, эллины, свободный народ, и победить нас никто не может!
      Мы продвигаемся по городу, а народу становится все больше, наверное, уже близко место театральных представлений. Так оно и есть. Перед нами Акрополь. Но не будем подниматься наверх, а свернем к южному склону. Мы окажемся на открытом месте — площадке, вокруг которой прямо по склону холма идут сиденья. Это и есть первый в мире театр, театр бога Диониса в Афинах. Он немного напоминает современный нам стадион, так как расположен на открытом воздухе и сиденья, вырубленные в акрополь-ской скале, секторами спускаются вниз к полукруглой площадке с жертвенником в центре. Эта площадка называется «орхестра». В переводе с греческого значит «место для пляски». За орхестрой стоит небольшая постройка «скэнэ». Она выходит к зрителям гладкой деревянной стеной, на которой подвешены декорации. Само слово «театр» древние греки относили только к той части, где сидела публика, ведь в переводе оно означает «место для зрелища».
      Афиняне рассаживаются на сиденья, каждый спешит попасть на представление первым и занять лучшее место, ведь билетов в театр в это время еще нет и вход свободный. Продавать билеты в театр греки начнут позднее, в середине V века до н. э.
      Мы следуем примеру афинян и тоже усаживаемся на свободные места. Сидим на самом верху, и весь театр перед нами как на ладони. Синее южное небо, камни акро-польского холма на солнце кажутся фиолетовыми, а дальше, за театром, открывается вид на Афины.
      Театр быстро заполняется зрителями. Но что это за высокие мускулистые мужчины с огромными ду-
      бинками в руках, которые так важно прогуливаются в проходах? Вот один из них усаживает кого-то на свободное кресло, другой несколькими ловкими ударами дубинки улаживает конфликт, возникший из-за места между двумя молодыми афинянами. Наверно, эти люди выполняют роль билетеров наших театров, только действуют намного решительнее.
      В первых рядах рассаживаются почетные граждане: стратеги, герои-победители Олимпийских игр, иностранные гости. Их сиденья удобны, имеют спинки и подставки для ног. Центральное место в театре занимает жрец бога Диониса. Над его креслом яркий балдахин, поэтому место жреца видно отовсюду.
      В центре орхестры около жертвенника стоит статуя бога Диониса. В обычные дни она находится в храме, но накануне праздника, вечером.
      Кресло жреца бога Диониса в афинском театре.
      самые красивые юноши Афин при свете факелов несут эту статую через весь город сюда в театр, где она находится все дни состязаний.
      Вот наступает тишина, и на орхестру первым выходит жрец. Торжественным шагом, очень медленно подходит он к жертвеннику, на котором разведен огонь. Жрец облачен в нарядные одежды, на голове у него венок из виноградной лозы, в руках он держит корзину, в которой лежат маленькие молочные поросята. Решительным движением жрец срезает несколько клочков щетины с их голов и бросает в огонь. Затем, посыпав поросят сверху смесью ячменя с солью, заносит над поросятами нож и перерезает им горло. Алая кровь сильной струей брызжет в подставленную чашу. Наполнив ее доверху, жрец подходит к публике и кровью окропляет присутствующих.
      — Зачем он это делает? — спрашиваем мы у соседа.
      — Надо умилостивить Диониса, принести ему жертву, только тогда театральные представления будут успешными, — отвечает тот.
      Жрец продолжает свои таинственные действия. Сняв шкуру с поросят и вытащив внутренности, он разрезает тушки на куски и кладет их на жертвенник. Пахнет поджаренным мясом, и струя густого синего дыма поднимается к небу. В театре очень тихо. Все внимательно следят за тем, что происходит. Через некоторое время мясо готово. Жрец обходит публику, предлагая ей самые поджаренные куски свинины. Но вот с обрядом покончено. По звуку трубы перед публикой появляются актеры, начинается трагедия Эсхила «Прометей Прикованный».
      Древняя легенда рассказывает о том. что титан Прометей создал людей из глины и вод.», богиня мудрости Афина вдохнула в них жизнь, но люди не знали огня, они жили в вечном мраке и холоде, не сознавая того, что происходит вокруг них. Тогда Прометен похитил для людей с Олимпа огонь. Он принес его в полой тростинке и научил людей пользоваться им, готовить пищу,добывать металл, трудиться, он научил людей грамоте. Прометей сделал людей сильными, независимыми от богов. И за это его ждала ужасная расплата. Зевс велел унести Прометея в далекие Кавказские горы, приковать его к скале, и громадный орел должен был вечно клевать его печень. Эту древнюю легенду знает
      IIрикованный Прометей. Роспись на древнегреческой вазе.
      каждый афинянин. Эсхил же в своей трагедии рассказывает о страданиях Прометея.
      Перед нашими глазами на орхестре появляются два актера, изображающих Власть и Силу. Но как странно выглядят древнегреческие трагические актеры! На их лицах маски — массивные деревянные футляры. Маски ярко раскрашены, поэтому даже нам, сидящим далеко, они хорошо видны. Ходят актеры довольно медленно — им мешает тяжелая обувь с необыкновенно толстой деревянной подошвой. Это ко-
      турны — деревянные скамеечки в 20 сантиметров вышиной, которые привязываются к ногам актера и тем самым увеличивают его рост. На актерах тяжелые, богато расшитые, доходящие до пят одеяния.
      Власть и Сила ведут за собой Прометея. За ними следует бог кузнечного дела Гефест. Ему жаль Прометея, но, выполняя волю Зевса, он подходит к Прометею и вонзает ему в грудь алмазный клин, а железными цепями приковывает его к скале. Но, пожалуй, больше всего нас поражает то, что актеры поют, а в некоторых местах переходят на мелодекламацию. Назвать это представление оперой нельзя, так как здесь непривычно для нас сочетается пение актера с движением его по сцене. Внимательно наблюдая за актерами, мы понимаем, что каждой музыкальной фразе соответствует определенный жест актера, а жесту соответствует слово и движение. Получается как бы музыкально-ритмизованный спектакль, и зрители очень четко ощущают его ритм.
      Прометей остается на орхестре один. Он знает свою судьбу, знает, что обречен на страшные муки, но не раскаивается в своем поступке. Неожиданно для всех на сцене с большим шумом появляются крылатые колесницы. Управляют ими дочери титана Океана. Они в длинных одеяниях, на лицах у них мас-
      ки. Океаниды, их двенадцать, покидают колесницы и становятся вокруг жертвенника. Океаниды составляют хор в трагедии Эсхила «Прометей Прикованный». Хор — обязательный участник всех греческих трагедий, он переживает за судьбу героев, дает им советы. Хор поет, восхищаясь Прометеем, сочувствуя его страданиям: «Ты сердцем смел, ты никогда жестоким бедам не уступишь». Артисты хора не только поют, они еще и танцуют. Их
      танцы необычны для нас. В танце они покачивают головой, шеей, их руки совершают ритмические движения. Одновременно с этим хор передвигается сначала в одну сторону вокруг жертвенника, потом в другую. Танцы хора напоминают современные нам восточные танцы.
      Прометей рассказывает хору, что Зевс его ненавидит, что он обрек его на страдания, вынуждая открыть известную только Прометею тайну о том, кто сможет свергнуть Зевса. В это время появляется посланник Зевса титан Океан. Он сочувствует Прометею и уговаривает его смириться. Но Прометей неумолим, он горд в своих страданиях. Тогда Зевс посылает к Прометею своего сына Гермеса, вестника богов. Он, выполняя волю отца, угрожает ему новыми муками: одна из скал падет от молний Зевса и погребет под собой Прометея. Прой-
      дут годы, прежде чем он снова увидит свет. Гермес говорит, что только тогда будет освобожден Прометей, когда кто-либо из богов сам добровольно откажется от своего бессмертия. Но Прометею угрозы не страшны.
      Но разве я не видел, как с Олимпа Упали два тирана? И увижу, как третий. Ныне правящий, падет...
      Так пусть же огненной разит стрелою. Подземным громом пусть гремит, смешает Все небо в белокрылую метель И все до основанья уничтожит:
      Меня не сломит он. и не скажу я.
      От чьей руки он потеряет власть.
      Тогда Гермес велит Океанидам отойти в сторону, но они хотят погибнуть вместе с Прометеем. Раздается страшный грохот. Это разгневанный Зевс обрушивается на бесстрашного Прометея. Сверкает молния, содрогаются скалы, и Прометей проваливается под землю.
      Некоторое время в театре стоит гробовая тишина, и вдруг все разражаются громом рукоплесканий. Трагедия закончилась. Но люди, окружающие нас, и не думают расходиться. Они взволнованы увиденным, громко разговаривают, оживленно жестикулируя.
      — Вот это трагедия! Эсхил непревзойден! А как прекрасно он играет! — восклицает один из наших соседей.
      — Да, играет Эсхил великолепно, — поддерживает его другой. — Мне кажется, что в этом состязании Софокл займет второе место. Его трагедии, которые мы смотрели вчера, да и трагедии того новичка, которые шли в первый день состязания, слабее Эсхиловой. Да и голоса у них слабее, Софокла совсем не было слышно.
      — Простите, — вмешиваемся мы в их беседу, — разве Эсхил не только написал текст трагедии, но и играл в ней?
      — А как же. Он играл Прометея.
      К участию в состязаниях у нас допускаются лишь очень талантливые люди. Они должны не только написать трагедию, но и создать к ней музыку, поставить ее и сыграть в ней главную роль. Такие состязания между поэтами и актерами длятся три дня. После чего 10 судий, по одному из каждой греческой филы (области), решают, кому какое место присудить. Сегодня последний день состязаний, и вечером мы узнаем, кого же судьи нашли достойнейшими. Победители будут увенчаны венками из виноградной лозы, и их имена будут навечно выбиты на каменных плитах, стоящих в ограде храма Диониса.
      Прервем на этом месте наше пребывание в Афинах. Мы с вами получили только общее представление о греческом театре. У него был своеобразный язык, который необходимо знать, чтобы понять то, что происходило на сцене. Сначала в трагедии играл только один актер. Эсхил ввел второго, Софокл — третьего. Если по ходу действия появлялись еще действующие лица, то они не имели права говорить. Актерами всегда были мужчины, и им приходилось играть даже женские роли. Вот здесь-то маски и костюмы помогали перевоплощению. По цвету костюма зрители могли всегда определить, что за персонаж перед ними. Цари носили красные плащи, царицы — белые с красной полосой, изгнанники — синие с черным и так далее.
      Поэты и актеры в Греции пользовались всеобщим признанием и уважением. Эсхила же греки чтили как отца греческой трагедии. Что же мы о нем знаем? Жил Эсхил в период с 524 по 456 год до н. э. Написал он 90 трагедий, но сохранилось только 7. Он был единственным греческим трагическим поэтом, который писал трагедии не только на мифологические сюжеты. Его инте-
      ресовали и события из реальной жизни.
      Современниками Эсхила были и два других греческих поэта, которые также жили в V веке до н. э., но были младше Эсхила. Это Софокл (497 — 406 годы до н. э.) и Еврипид (485 — 406 годы до н. э.). Их трагедии пережили века, потому что проблемы, которые они поднимали в своих произведениях, — проблемы человеческих взаимоотношений, любви к своей родине, — а также выразительность и сила показанных ими характеров не могли оставить равнодушными людей всех времен.
      С праздником в честь Диониса связано возникновение не только трагедии, но и комедии. Появились комедии в селах и очень долго, как произведения низкого жанра, не допускались в город.
      Слово «комедия» тоже греческое и в переводе означает «песни веселых поселян». Представьте себе веселую, шумную толпу сельской молодежи во время праздника Диониса. Среди них много ряженых, одетых в причудливые костюмы. Мелькают маски зайцев, коз, лошадей, рыб и фантастических существ. Тут же разыгрываются коротенькие сценки, где насмехаются, например, над трусливым хвастуном или обжорой поваром. Вот вам и первые комические представления. Вся эта пестрая, веселая толпа с шутками, смехом ходит из дома в дом, рассказывая забавные истории, вернее, передавая их песнями и танцами.
      Древнегреческая комедия прежде всего связана с именем Аристофана. Сведений о нем очень мало. Мы знаем, что жил он приблизительно с 446 по 385 год до н. э. Из написанных им 40 пьес время сохранило 11. В его комедиях отразилась вся жизнь Афин второй половины V века до н. э. Он затрагивал вопросы мира, войн, воспитания, высмеивал политических деятелей. Его насмешек не избежали даже греческие боги и герои.
      Большая часть жизни Аристофана совпала с периодом страшной для Афин войны со Спартой. И в целом ряде своих пьес Аристофан с огромной страстью призывает людей бороться за мир. В комедии «Ахарняне» он высмеивает ничтожные причины войны, ведущей к гибели людей. Другая его комедия «Лисистрата», что в переводе с греческого означает «Уничтожающая войну», звучит как открытый протест женщин всей Греции против войны.
      Аристофан считал, что основная задача поэта — приносить пользу родному городу. Как учит детей школьный учитель, так и поэт — наставник взрослых. Со всей силой своего таланта Аристофан обрушивался на недостатки в демократических порядках Афин того времени. Комедии Аристофана, как правило, строятся на столкновении разных точек зрения.
      Актеры и хор, обязательный участник греческой комедии, вступают в состязание друг с другом. Обычно хор активно поддерживает главную идею произведения или выступает ее противником. Он все время вмешивается в действие пьесы, спорит с актером, обменивается впечатлениями. Все это хоревты — участники хора — выполняют шумно, весело, чередуя пение и танцы.
      Помимо песен и плясок, которые исполнял хор, в комедиях Аристофана существовала так называемая парабаза: своего рода обращение хора к публике. Оно не имело отношения к общему ходу действия пьесы. Хоревты снимали маски и высказывали мысли автора по ряду злободневных для афинян вопросов. Часто такая парабаза решала успех комедии, так как то, что говорилось в ней, было понятнее и важнее для жителей Афин, чем вопросы, поднятые в самой комедии.
      Так, например, комедия «Лягушки» не только получила первое место на состязаниях, благодаря своей парабазе, но и судьи вынесли очень редкое для того времени решение: повторить пьесу. В комедии «Лягушки» ставился важный для поэтов того времени вопрос: как нужно писать трагедии? Как писал «отец трагедий» Эсхил или как Еврипид? Симпатии Аристофана оказались на стороне Эсхила. Трудно представить себе, чтобы подобная тема могла захватить горожан. Но они отдали свои голоса за эту пьесу. Их взволновала парабаза комедии. В ней говорилось о том, что благополучие афинского государства можно восстановить, прекратив гонения на инакомыслящих, возвратив им отобранные у них гражданские права. К таким призывам афинский зритель не мог оставаться равнодушным.
      Древнегреческий комический актер даже по своему внешнему виду отличался от трагического. Хотя он
      тоже надевал на лицо маску, но в его фигуре всегда старались подчеркнуть все самое смешное и уродливое. Поэтому к животу актера привязывали подушки, чтобы он казался толще. Его фигуру облегало яркое трико, поверх которого надевались короткая рубашка и плащ.
      У Аристофана хор был одет в причудливые костюмы. Так, в комедии «Птицы», где действие происходит в фантастическом государстве, между небом и землей, хор был одет птицами. Обтянутые пятнистыми трико с привязанными крыльями, хвостами и пучками перьев у колен — так выглядели хоревты. В «Лягушках», где Дионис, отправляясь в подземное царство Плутона, переправлялся через бездонное озеро, хор был одет лягушками, которые своим пением помогали перевозчику грести и злили Диониса.
      В комедии «Осы», содержащей нападки на афинский суд, хор как бы олицетворял судей — ос, которые больно «жалят» своими решениями. У одетых осами хоревтов нарочито подчеркивались тонкие талии, а сзади к трико крепились длинные жала.
      Маски комедий были очень выразительны. В них специально стремились подчеркнуть самые характерные особенности образа. Иногда их старались преувеличить, чтобы публика могла сразу понять, что за персонаж перед ней.
      Во время представления комическому актеру часто приходилось не только говорить, но и петь, танцевать, жонглировать, ходить на руках, вызывая веселую улыбку и смех. Такие представления всегда шли в очень быстром темпе.
      Мы с вами как будто побывали в древнегреческом театре, смотрели и слушали трагедию с ее торжественной музыкой и танцами, познакомились с комедией.
      Более двух с половиной тысяч лет отделяет нас от того времени, когда творили Эсхил, Софокл, Еврипид и Аристофан. Но до сих пор их произведения не сходят со сцены наших театров, их можно увидеть даже в кино. Из этих пьес мы многое узнаем о жизни греков того времени: об их обычаях, взаимоотношениях, политических проблемах. И смотрим мы эти произведения не равнодушно, а волнуясь, переживая вместе с их героями. Переживаем за прекрасную Ифигению, идущую на смерть во имя счастья своего народа, страдаем вместе с Антигоной, которая принимает казнь из любви к брату, вместе с Медеей ненавидим неверного Ясона, мучаемся, глядя на страдания и гибель царя Эдипа.
      Человек, сильный духом, борющийся с судьбой, любящий свою родину, своих близких, умеющий глубоко чувствовать и переживать, — таков герой греческой трагедии. Этот же образ мы встречаем и в греческой скульптуре, и в живописи, и в литературе. Во всех произведениях греческого искусства поется гимн человеку — гимн его силе, его уму, его душевным качествам.
      «Много на свете есть дивных сил, — говорит Софокл в одной из своих трагедий, — но сильней человека нет».
     
      Л. Брауде
      ПУТЕШЕСТВИЕ НИЛЬСА
      ВСТРЕЧА С НИЛЬСОМ
      Когда едешь в какую-нибудь страну, непременно вспоминаешь все самое яркое, что знаешь о ней. И по дороге в Швецию мне вспомнился Нильс Хольгерсон, герой обошедшей весь мир книги шведской писательницы Сельмы Лагер-лёф «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями по Швеции». Было известно, что в современной Швеции Нильса, летавшего верхом на гусаке Мор-тене, называют «гусенавтом» и что туристские фирмы усиленно рекламируют и проводят туристские путешествия по маршруту Нильса Хольгерсона. Невольно возникла надежда: а вдруг пути нашей группы где-то скрестятся с путями Нильса? Ведь «встретился» с ним «Железнодорожник Лабан»! На память пришел рассказ шведского же писателя Рейнхольда Эриксона, который описал «встречу» Нильса со знаменитой в Швеции куклой по прозвищу «Железнодорожник Лабан», — эта кукла с помощью одного веселого железнодорожного служащего разъезжала по всем дорогам Швеции.
      Надежды оправдались лишь частично, когда мы оказались в южной части Швеции, в провинции Сконе, откуда Нильс родом. Но из Сконе гусиная стая полетела по направлению к острову Готланд. Наш путь лежал в сторону города Гётеборга. И дороги наши с Нильсом скрестились уже только в конце путешествия, в столице Швеции Стокгольме, куда Сельма Лагерлёф намного раньше нас привела своего героя. Были и другие «встречи» с Нильсом Хольгерсоном и его создательницей. В вестибюлях гостиниц, на рекламах мальчик безудержно мчался вперед верхом на гусаке Мортене. В витринах магазинов красовались фарфоровые, глиняные и деревянные изображения Нильса. Они мелькали на пестрых книжных обложках, на почтовых марках. И первый же подарок, преподнесенный нам в Швеции, был деревянной фигуркой Нильса Хольгерсона, облаченного в красный колпачок и восседавшего на белоснежном красноклювом гусе. А в городе Ландскруне мы остановились перед невысоким серым домом с прикрепленной на фасаде мемориальной доской. В этом доме Сельма Лагерлёф писала свою первую знаменитую книгу «Сага о Йесте Бер-линге».
      И подумалоЛ», что удивительно не только путешествие Нильса, но и судьба его создательницы, ставшей из скромной учительницы всемирно известной писательницей. Удивительна судьба ее книг, которые продолжают жить и сейчас, и история их создания. А удивительней всего превращение Нильса Хольгерсона из забияки и драчуна в чудесного мальчугана.
     
      НАША СЕЛЬМА
      20 ноября 1858 года в семье отставного военного и учительницы родилась дочь Сельма-Оттилия-Ловиса Лагерлёф, которую в будущем вся Швеция называла «наша Сельма».
      Детство ее прошло в одной из живописнейших областей страны — определили и романтический настрой писательницы, и ее любовь к фольклору. Окончив семинарию в Стокгольме, Лагерлёф стала учительницей в Ландскруне, небольшом городке на юге Швеции. Там в 1881 — 1891 годах родилась ее замечательная книга «Сага о йесте Берлинге», основанная на сказках и преданиях родного Вермланда.
      В книге «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями по Швеции» писательница также не отказалась от избранной ею сказочной темы.
      Сельма Лагерлёф (1868 — 1940).
      Вермланде, в родовой усадьбе Мор-бакка, о которой отец девочки как-то шутливо заметил:
      «В нашей усадьбе, как и в прочих старинных усадьбах Вермланда, всегда было все что угодно, кроме денег».
      Зато Морбакка была богата старинными легендами, преданиями и сказками. С незапамятных времен их рассказывали на берегах прекрасных озер Фрюкен, где стояла эта усадьба. А в библиотеке отца выстроились на полках чудесные книги: сказки Ханса Кристиана Андерсена, романы Вальтера Скотта и Томаса Майн Рида, стихотворения и поэмы шведских поэтов Фредерика Бельмана и Эсайаса Тегнера. Народные сказки и предания, а также творения этих художников навсегда стали спутниками Лагерлёф. Они привели ее к творчеству.
      «Никогда не стала бы я писательницей, — призналась позднее Лагерлёф, — если бы не выросла в Мор-бакке с ее старинными обычаями, с ее богатством легенд, с ее добрыми дружелюбными людьми».
      Воспоминания детства во многом
     
      УДИВИТЕЛЬНАЯ ГЕОГРАФИЯ
      «Нильса Хольгерсона я любила ребенком, — сказала наша современница Астрид Линдгрен, автор хорошо известной вам книги «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». — Поразительно, что это прежде всего учебник шведской географии!».
      За письменным столом.
      В самом деле, первоначально книга Лагерлёф была задумана как учебник географии для девятилетних детей, учеников первого класса. Но стала эта книга сказкой, любимым чтением детей не только в Швеции, но и во всем мире.
      К началу XX века учебник для народных школ, которым пользовались с конца XIX века, уже устарел.
      «Национальное бедствие!» — так назвала этот старый учебник крупная общественная деятельница Швеции писательница Эллен Кей. А прогрессивные педагоги Альфред Да-лин и Фритьоф Берг уже давно мечтали о том, чтобы шведские дети взяли в руки новую интересную книгу о Швеции. Такого рода произведения, созданные по типу краеведческих пособий, уже существовали в других странах. В Финляндии, например, крупнейший сказочник Са-кариас Топелиус издал книгу под названием «Наша страна» (1875). Но кто мог бы взять на себя подобную задачу в Швеции? Прежде всего — педагог. С другой стороны — человек, обладавший несомненным литературным талантом. Оба эти качества объединяла в одном лице
      бывшая учительница и талантливый автор замечательного романа «Сага о Йесте Берлинге» Сельма Лагерлёф. Альфред Далин и Фритьоф Берг обратились к другу и будущему секретарю писательницы — Вальборг Уландер.
      «Предложите Сельме, — сказал Далин, — написать учебник по географии для Шведского общества учителей. Однако этот учебник должен содержать не только описания озер, рек, лесов, полей и лугов, но и короткие рассказы, сказки и предания. Несколько северных саг и лирических стихотворений. Главное же — это настроение книги. Оно должно формировать патриотические впечатления ребенка от его родины и от шведской природы».
      Писательница обрадовалась предложению Далина. Но со свойственной ей творческой самостоятельностью отвергла его план, заметив Вальборг: «Ведь это мы — писатели — должны выдумать что-то новое, не правда ли? Ведь для другого мы не созданы».
      Несколько лет обдумывала Лагерлёф план учебника, но приступить к работе, к собиранию материала смогла только в 1904 году. С самого начала она твердо решила «оживить» географическую карту Швеции. Создать веселую и развлекательную книжку. А так как Лагерлёф была замечательной сказочницей, то у нее все чаще и чаще мелькала мысль: «А не оформить ли учебник в виде сказки?» Она вспоминала прекрасные сказки своего детства и придирчиво отбирала самые лучшие из них. Сказка о Довр-ской ведьме! Но она уже вошла в роман «Сага о йесте Берлинге». Сказки о троллях! Но их хорошо знают шведские дети по школьным хрестоматиям. А вот сказка о дочерях великана из сборника Хермана Хофберга несомненно подойдет для рассказа о месторождениях швед-
      ской руды. Назвать такую главу можно будет «Сказка о Фалунском руднике». Старый великан запретил дочерям пускать в. заповедные горы людей, и дочери свято выполняли его завет. Скалы рушились на головы отважных смельчаков, и только одному из них удалось проникнуть в недра гор! Но сказка сказкой, а забывать об основной цели книги нельзя. И писательница все снова и снова принималась изучать географию, ботанику, геологию, историю и зоологию Швеции. У нее появилось множество добровольных помощников-консультантов. Например, в области языка Лагерлёф консультировал знаменитый шведский лингвист Адольф Нурен.
      Писательница постоянно задавала себе вопрос:
      «Что должен в первую очередь знать ребенок, о чем он должен иметь свежие и живые представления?» И сама себе же отвечала: «Первое, что должны узнать малыши, — это их собственная страна».
      Писательница неустанно путешествовала по Швеции, заново открывая для себя родину, изучая связанные с каждой областью легенды. Вот Смоланд! Сколько нагромождено там скал и валунов, сколько горных расщелин заполнено реками, озерами и болотами! Не случайно так упорны, ловки и умелы жители Смоланда. Нужно быть особенно предприимчивым, чтобы добыть пропитание в такой бедной стране. Вот остров Эланд неподалеку от Смоланда. Очертания его напоминают большую бабочку. По преданию, огромная бабочка опустилась некогда на морскую гладь и превратилась в остров, на котором выросли леса и поселились люди. А какие чудесные птицы — гуси, дикие лебеди и утки — гнездятся на берегах озер и рек Швеции! В лесах бродят гордые лоси, крадутся хитрые лисицы. «Мо-
      жет, показать птиц и животных на фоне какого-нибудь ландшафта? Попытаться оживить этот ландшафт? Ведь сделал же это Киплинг, поместив маленького Маугли среди диких зверей», — думала Лагерлёф. На память пришел и мальчик Пер, герой повести знаменитого шведского писателя Стриндберга «Путешествие Счастливчика Пера». Вовремя странствий он встречался с говорящими птицами и животными. А в сказке «Неизвестный рай» шведского же писателя Рихарда Густафсона, последователя великого датского сказочника Андерсена... Да, да, там мальчик из Сконе даже летал с птицами по всей Швеции.
      Мысли наслаивались одна на другую, постепенно складывался авторский замысел. Но окончательно он сложился, когда Лагерлёф поехала в проданную за долги родительскую усадьбу Морбакка. Она увидела там старый невзрачный дом, окруженный каймой удивительно высоких рябин. Без конца бродила писательница по запущенному саду, где и сейчас еще росли посаженные ее отцом дуб, пирамидальный тополь и каштан. На Лагерлёф нахлынули воспоминания. Она услыхала давно умолкнувший голос бабушки, замечательной сказительницы, вновь услыхала волшебные истории о гномах, эльфах и великанах. Вспомнила и удивительную историю, которая во времена ее детства случилась в Морбакке. Однажды весной по дороге на север туда залетела стая диких гусей. Когда они тронулись в путь, с ними вместе отправился и домашний гусак. Ко всеобщему удивлению, осенью он вернулся назад, в Морбакку, но вернулся не один, а с гусыней и девятью гусятами...
      Мысли и воспоминания, волновавшие писательницу, постепенно начали складываться в отчетливую фантастическую картину. И вдруг, неожиданно для себя, гуляя по старому саду, она мысленно услыхала крики. Кто-то жалобно звал на помощь. Лагерлёф представилось, что она поспешила на зов и увидела маленького человечка, который отбивался от огромной совы. Писательница прогнала сову, а человечек поблагодарил ее за помощь. И она ничуть не удивилась, словно бы все время ждала, что ей доведется пережить нечто удивительное у дверей своего старого дома. Спасенный Лагерлёф человечек рассказал ей свою историю: как его заколдовал гном и как вместе с гусиной стаей он путешествовал по всей Швеции. «Слушая» рассказ, который сама же и придумала, Лагерлёф все больше и больше радовалась. «Нет, ну и счастье же встретиться с тем, кто верхом на гусиной спине пропутешествовал по всей Швеции, — думала она. — Все, что он рассказал, я и опишу в моей книге».
      Так, в фантазии писательницы, родился окончательный замысел этого удивительного учебника: показать Швецию, ее области и города, ее архитектурные и природные достопримечательности, увиденные глазами ребенка, облетевшего всю страну верхом на гусаке. А чтобы мальчик мог поместиться на гусиной спине, была придумана сказка о гноме, заколдовавшем Нильса и превратившем его в крошечного человечка. Учебник, который должен был пробудить патриотические чувства у шведских школьников, предстояло облечь в форму сказки. Писательница вернулась из Морбакки в Стокгольм и принялась за работу. 24 ноября 1906 года вышел в свет первый том книги «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями по Швеции». За ним, в 1907 году, последовал и второй.
      УЧЕБНИК ИЛИ КАЗНА?
      «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями по Швеции» — прежде всего книга для чтения, учебник, популярная география Швеции. Причем не только география, но и геология, и ботаника, и зоология. Однако, как писал шведский поэт Карл Снойльский, Лагерлёф удалось вселить «жизнь и краски в сухой пустынный песок школьного урока», «одухотворить и заставить разговаривать леса, скалы, реки родины и даже мертвую массу руды». Писательница оживила карту Швеции, преподнесла ее как удивительную сказку. Вот рассказ о провинции Упланд, о ее рельефе и достопримечательностях. Он так ц называется: «Сказка об Упланде». Упланд предстает у Лагерлёф в образе бедной странницы, которая бродит по всей Швеции, побирается и просит землицы у других областей. А вот «Сказка о Смо-ланде». Дети никогда не забудут бесплодную, бедную почву, скалистый рельеф Смоланда. Потому что сказочница поведала им о судьбе несчастных сирот, нищих гусопасов Осы и Матса. О том, как они голодали у себя дома в Смоланде и как бродили по всей стране в поисках отца, который после многих неудач ушел из дому. Мир чудесной шведской природы открывается детям в книге благодаря истории трогательной дружбы лося Серая Шкура и собаки Карра.
      Главное же здесь — сказка о Нильсе: она прочно скрепляет все познавательные — географические, природоведческие и исторические — сведения. Гном жестоко наказал драчливого, непослушного и ленивого крестьянского мальчишку из Ско-не, превратив его в крошечного человечка. Волшебные чары рассеются, если Нильс вернет домой живым и невредимым белоснежного домаш-
      него гусака Мортена. Вместе с гусиной стаей знаменитой гусыни Ак-ки Нильс летает по всей Швеции. Во многих местах пути его скрещиваются с путями Осы и Мат-са. Он видит их нужду и несчастья, он начинает понимать страдания и нищету бедняков; он мечтает облегчить их жизнь. Вначале Нильс старается быть добрым к животным и птицам, а также сохранить Мортена. Ведь животные и птицы, помимо воли, оказались единственной его опорой и защитой в мире! Но постепенно Нильс становится добрым. Он искренне полюбил животных и птиц, он сам стал их опорой и защитой. По всей Швеции разнеслась молва о маленьком человечке — защитнике слабых и обездоленных. Под коней совершается чудо; Нильс возвращается домой в Сконе вместе с белоснежным гусаком Мортеном. Мор тен жив и невредим, а прилетает он не один, а вместе со своей прелес1 ной подругой гусыней Дунфин и ма ленькими гусятами. Гном возвра щает мальчику прежний облик!
      Удивительная сказка Лагерлёф сразу понравилась детям. Ко дню 50-летия писательницы сотни школьников прислали ей поздравительные открытки. Зато многие критики не очень хорошо встретили эту книгу.
      «У Лагерлёф слишком много сказочного, фантастического!» — говорили одни. «Бесконечные стаи птиц — слишком однообразно...» — вторили им другие.
      Многие консервативные учителя возмутились тем, что Лагерлёф изобразила Смоланд бедным и «некрасивым».
      «Будь у меня власть, а желание у меня есть, «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона» ни одного дня не использовалось бы как учебник, прежде чем «Сказка о Смоланде» не была бы удалена из
      этой работы либо не была бы полностью переработана...» — заявил некий Хенрик Берг.
      Однако многие прогрессивные педагоги и критики высоко оценили это произведение. «Революция в нашей педагогике!» — так назвал один из них книгу Лагерлёф.
      А крупный шведский литературовед Фредрик Бёк посвятил этому учебнику восторженную статью. «Сельма Лагерлёф, — писал он, — отказавшись от призвания учительнины, дабы свершить поэтический подвиг, вернула себя Нильсом Холь-герсоном школе. Но школе еще более значительной. К ней в школу шведские дети будут ходить много лет в грядущем, и одно поколение за другим будет жадно внимать устам, которыми глаголет простая и глубокая мудрость сказки. Потому что она слила воедино задачу поэта и задачу учителя...»
      В Швеции начала XX века происходили необычайные события. В стране, где слава выпадала, в основном, лишь на долю мужчин, почетным доктором Упсальского университета стала в 1907 году женщина.
      Сельма Лагерлёф с детьми.
      Ей же в 1909 году была присуждена «за благородный идеализм и богатство фантазии» Нобелевская премия. А в 1914 году, когда борьба за женское равноправие достигла в Швеции некоторых успехов, она стала одной из восемнадцати «бес-
      смертных» Шведской академии. Этой женщиной была Сельма Лагерлёф, автор книг «Сага о Иесте Бер-линге» и «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона», которые прославили ее далеко за пределами родины.
      Город Германской Демократической Республики Дрезден называют сФлоренцией на Эльбе». Есть в этом городе всемирно известный музей «Цвингер». В определенное время над музеем плывет мелодический
      звон.
      Это звучат 40 колоколов, сделанных из знаменитого мейсенского фарфора. В старину колокола раскачивались вручную, а теперь — с помощью сжатого воздуха.
     
      Н. Внуков
      ОСТРОВ СОКРОВИЩ
      Мне было лет тринадцать, когда в руки мои попала книга английского писателя Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ». Помню, с какой жадностью я читал и перечитывал ее довольно-таки потрепанные страницы. Особенно мне нравилось то место, где доктор Лив-си и сквайр Трелони вскрывают пакет с бумагами покойного боцмана Билли Бонса.
      «... — А теперь, — сказал сквайр,-посмотрим, что здесь.
      Конверт был запечатан в нескольких местах. Печатью служил наперсток — вероятно, тот самый наперсток, который я нашел у капитана в кармане. Доктор осторожно сломал печати, и на стол выпала карта какого-то острова, с широтой и долготой, с обозначением глубины моря возле берегов, с названиями холмов, заливов и мысов. Вообще здесь было все, что может понадобиться, чтобы без всякого риска подойти к неведомому острову и бросить якорь.
      Остров имел девять миль в длину и пять в ширину. Он напоминал жирного дракона, вставшего на дыбы. Мы заметили две гавани, хорошо укрытые от бурь, и холм посредине, названный «Подзорная Труба».
      Как я завидовал Джиму Гокинсу, герою романа, которому эта карта случайно попала в руки и который потом отправился в такое чудесное путешествие к острову, затерянному в голубом блеске океана! Я представлял себе этот остров так четко, будто сам исходил его вдоль и поперек. Я знал леса и болота, видел скалы, о которые с пушечным грохотом бьются волны, и тысячу раз
      перелезал через частокол форта и поднимался по косогору, с которого скатился Джим во время схватки с пиратами.
      А потом мне вдруг сказали, что такого острова нет и не было и что это всего-навсего выдумка писателя.
      — Но ведь у них была карта! — возразил я.
      Мне сказали, что карту легко выдумать, еще легче, чем приключения.
      И это была правда. Я вспомнил, что герои «Кондуита и Швамбра-нии» Лелька и Оська тоже выдумали материк Большого Зуба, нарисовали на нем реки, горы и границы, уютные бухты и заливы. И вели на этом материке кровопролитные войны два швамбранских императора, попеременно одерживая победы.
      После этого разговора Остров сокровищ потускнел в моих глазах и я постепенно стал забывать его. Он превратился в интересную сказку, которую слушаешь, заранее зная, что все приключения кончатся хорошо.
      Много лет спустя мне пришлось работать в крупной библиотеке. Я просматривал множество журналов и книг, делал выписки и заметки. Моя работа выла связана с географией, и, неожиданно для себя, мне снова пришлось столкнуться с Островом сокровищ. Я узнал множество интересного, и прежде всего то, что Стивенсон не выдумал свой остров. Он только немного увеличил размеры и изменил очертания береговой линии существующей земли, а в остальном написал в своей книге правду, хотя никогда в жизни и не видел этого острова. Такова сила художественного обобщения!
      Итак, знаменитый Остров сокровищ — это маленький необитаемый островок, принадлежащий Коста-Рике. Он расположен в Тихом океане на 5°33 северной широты и 87°2 западной долготы и тянется в длину на 3,5 мили, а в ширину на 2 мили. На географических картах он называется островом Кокос.
      Над океаном высоко поднимаются его скалистые берега. Только две бухты пригодны здесь для причала судов. Более крупная и, пожалуй, одна из красивейших островных бухт в мире — бухта Вейфа (названа так в честь корсара Лайонела Вейфа, который побывал здесь в 1685 году). В южной части бухты вздымаются на высоту трехсот метров скалистые стены, заросшие бархатной зеленью. С этих стен вниз, в море, низвергаются длинные серебряные нити водопадов и, не долетая до воды, разбиваются в пыль. В солнечные дни над скалами встает легкая многоцветная радуга. Плоский песчаный пляж бухты окаймлен кокосовыми пальмами, за ко-
      торыми круто поднимаются к вершинам острова лесистые склоны. Вершин на острове три: Безымянная — в северной части, между бухтами Чатам и Вейфа (помните Фок-мачту Острова сокровищ?), гора Вейфа — в центре острова (Подзорная Труба), поднимающаяся на высоту 686 метров, и гора Рондер — на юге (Бизань-мачта). Против бухты Чатам расположен островок Ну-эс (у Стивенсона он назван Островом Скелета).
      История была щедрой к этому клочку суши. По сведениям, собранным дотошными искателями кладов из архивных документов, завещаний, писем, старинных судовых журналов, путевых заметок и военных рапортов, на острове зарыты три сокровища общей стоимостью 90 — 100 миллионов долларов.
      Первый клад относится к XVII веку. Он был спрятан здесь соратником знаменитого Генри Моргана капитаном Эдвардом Дэвисом. В 1687 году Дэвис напал на город Леон в Никарагуа и захватил несколько груженных серебром и золотом испанских галеонов. На своем корабле «Бэчелорс Дилайт» Дэвис доставил добычу в бухту Чатам. Золота было столько, что при дележке пиастры отмерялись кувшинами. Куда были зарыты сокровища испанских галеонов — неизвестно. Капитан Дэвис в старости жил на Ямайке как всеми уважаемый и сказочно богатый человек.
      Второй клад принадлежал Бенито Бонито, офицеру в отставке португальской армии, одному из самых жестоких морских разбойников XIX столетия.
      Он грабил корабли сначала у берегов Вест-Индии, затем у западного побережья Южной Америки, между Перу и Мексикой. Свой клад, стоимостью 3 — 4 миллиона долларов, он спрятал в 1820 году в северной части бухты Вейфа.
      Самым большим считается клад Скотта (Шкота) Томпсона. Когда армия и флот Симона Боливара, борца за независимость Южной Америки, подошли в 1821 году к столице Перу Лиме, аристократия, духовенство и богатые торговцы погрузили все свои сокровища на борт случайно оказавшегося в порту Кальяо английского торгового судна «Мэри Рид». Губернатор Перу договорился с капитаном Томпсоном, что сокровища будут перевезены в Испанию. Среди сокровищ была статуя Мадонны в человеческий рост, отлитая из чистого золота. Томпсон считался честным торговым моряком, однако это искушение оказалось даже для него слишком большим. Едва скрылись за горизонтом берега Перу, как испанские часовые были убиты и Томпсон повернул свой корабль к Кокосу. Он бросил якорь в бухте Вейфа. Не успели англичане спрятать добычу, как в бухту вошел испанский военный фрегат. Команда «Мэри Рид» была вздернута на реях своего собственного судна. В живых испанцы оставили только Томпсона и одного матроса, которые должны были указать место клада. Однако капитану и матросу удалось бежать: ночью они выпрыгнули из иллюминатора испанского корабля, доплыли до берега и скрылись в джунглях. Испанцы не сумели их отыскать и, пустив на дно «Мэри Рид», ушли с острова с пустыми руками.
      Примерно через год английский торговый корабль, зашедший на Кокос, чтобы запастись пресной водой, подобрал Томпсона и доставил его в Англию.
      По словам капитана, матрос, оставшийся с ним на острове, умер от лихорадки. Томпсон поселился в Бристоле и подружился там с человеком по имени Китинг. В доме Китинга капитан прожил до самой смерти. Он был угрюм и замкнут, не любил общества и никогда не выходил на улицу днем. Перед смертью он передал Китингу карту, на которой было отмечено место, где спрятаны сокровища. Китинг нашел богатого купца, который снарядил корабль для поездки на остров. Это плавание окончилось мятежом и убийством. Китингу удалось уйти с острова лишь с крошечной частью клада, на которую он потом и жил. Быть может, Стивенсон услышал историю Китинга в одном из портовых кабачков Бристоля. Она вдохновила писателя на роман, который вошел впоследствии в золотой фонд английской литературы.
      Поиски сокровищ Дэвиса, Бенито и Томпсона, начавшиеся во времена Стивенсона, продолжаются до сих пор. Только за последние двадцать лет на Кокосе побывало около пятисот экспедиций!
      В 1896 году командир английского корвета «Хоуфи» капитан Шрапнел, ослепленный блеском золотого миража, привел свой корабль к острову, высадил на берег экипаж и заставил всех искать клады. Двести военных моряков в течение пяти
      дней исследовали все ущелья, пещеры и овраги и не нашли ничего. В отчаянии капитан Шрапнел, знавший, что в Англии ему грозит суд за самоуправство, и решивший, что теперь уже все равно, за что отвечать, приказал обстрелять остров фугасными снарядами. Двенадцать часов продолжалась бомбардировка. Когда весь боезапас корвета был израсходован, Шрапнел снова выпустил на берег своих матросов. Он надеялся, что в одной из воронок, вырытых снарядами, блеснут наконец тяжелые золотые пиастры. Но — увы! Золото не блеснуло...
      Капитан вернулся в Англию, был разжалован и с позором изгнан из флота. С тех пор Британское адмиралтейство категорически запретило всем своим кораблям за чем бы то ни было подходить к соблазнительным берегам.
      В 1926 году швейцарцу Зюссу Гисслеру удалось получить патент от правительства Коста-Рики на поиски сокровищ. Он поселился на острове вместе с черным пуделем, своим любимцем, и прожил там двадцать лет. В 1946 году его, одинокого и озлобленного, снял с острова американский исследовательский корабль. Гисслеру удалось найти в оврагах бухты Вейфа единственный золотой испанский дукат чеканки... 1788 года! Он явно был потерян одним из искателей кладов.
      В 1934 году в Лондоне была организована фирма с любопытным названием «Кладоискательство ли-митед». Главная цель фирмы — во что бы то ни стало отыскать сокровища острова Кокос.
      Организаторы фирмы выпустили и за короткий срок распродали акции на сумму 40 тысяч фунтов стерлингов. Вскоре фирма прекратила существование, так и не начав поисков. Куда исчезли деньги акционеров, неизвестно по сей день...
      Знаменитый гонщик и конструктор автомобилей и моторных лодок, недавно погибший Малькольм Кэмпбелл, истратил на поиски около ста тысяч долларов.
      Увлекся романтикой этого дела и несколько раз приезжал на остров бывший президент Соединенных Штатов Америки, ныне покойный Франклин Делано Рузвельт. До сих пор одна из пальм в бухте Вейфа носит его имя.
      Самым упорным кладоискателем был фермер из Калифорнии Джон Форберг. Он организовал на остров пять экспедиций. Последняя из них состоялась в 1950 году.
      Какой только землеройной техники не повидали эти берега! Экскаваторы, буровые машины, драги, пневматические молоты, скреперы и простые лопаты... Среди холмов и зеленых чащ работали археологи, горняки, подрывники, геологоразведчики, а на отмелях и в бухтах — водолазы и аквалангисты. Но никто не мог похвастаться удачей.
      В конце 1962 года на поиски собрались три француза: путешественник и спелеолог (исследователь пещер) Робер Вернь, писатель Клод Шолье и автор многих приключенческих романов Портель. Перед отъездом из Франции они заявили журналистам:
      «Техника и наука наших предшественников оказались бессильными. В этом деле успех может принести только интуиция. Мы попытаемся не слепо копать землю, а встать на точку зрения тех, кто прятал сокровища, побыть, так сказать, в их шкуре и взглянуть на остров их глазами...»
      Французы взяли с собой лишь акваланг, металлоискатель, ружья и небольшую складную лодку, отказавшись от радио, от судна, которое могло бы доставить их до ближайшей населенной земли, и от продовольствия. Пищу должны были давать им рыболовство и охота.
      18 декабря 1962 года костарикан-ский парусник высадил трех молодых людей с их скромным багажом на остров. Через три дня друзья спустили на воду свою лодочку.
      «Мы хотели, — рассказывал потом Вернь, — объехать вокруг острова и снять побережье кинокамерой. В час отплытия из бухты Вейфа море было бурным, а погода пасмурной. Шел дождь. Я просил товарищей повременить с отъездом, но они предпочли не ломать первоначальный план.
      Не прошли мы и мили, как оказались среди разбушевавшегося моря, и первая же огромная волна перевернула наш челнок».
      Это произошло всего в десяти — пятнадцати метрах от берега, но при таком волнении Роберу Верню едва удалось выбраться на поверхность и, отчаянно борясь с волнами, добраться до берега.
      «Оказавшись на суше, я стал искать глазами спутников, но от них не осталось и следа. Лишь через несколько минут остатки разбитой лодки показались в волнах и скрылись в открытом море...»
      Вернь знал, что Портель не умеет плавать. Возможно, что в панике он уцепился за Шолье и не дал ему выплыть, а может быть, проворнее друзей оказались акулы, которых вокруг острова водится великое множество.
      В отчаянии Вернь долго лежал на берегу. Наконец, разбитый, измученный, потащился к пустому лагерю. И начались бесконечные, безрадостные дни одиночества на неуютной земле.
      Через два месяца, как было условлено, к берегу подошло костари-канское судно «Элинор», а еще через неделю Вернь был в Пунта-Аре-нас и рассказал газетчикам о случившемся.
      «Остров Кокос навсегда останется для меня проклятым островом», — так начал он свой рассказ.
      Почему же никто из искателей сокровищ не мог похвастаться удачей? Ведь диаметр острова составляет в среднем 3 мили (около 6 километров), и кажется невозможным проглядеть на таком небольшом пространстве сокровища.
      Но только ступив на землю, можно понять коварство острова. Главная трудность при поисках заключается в характере самой местности — вулканической, изборожденной сотнями оврагов и пещер, покрытой непроходимым влажным лесом. Почти все время идет дождь. Вершины гор прячутся в густом тумане. Парная духота стоит в чаще. Пахнет гнилью и плесенью. Тысячи муравьев и маленьких красных пиявок нападают на каждого, кто осмелится углубиться в джунгли. Крутые склоны грозят обвалами и камнепадами. У побережья поразительно много акул. Кажется, что они собираются сюда со всего Тихого океана. Можно затратить несколько десятков лет, и то их не хватит для детального осмотра всех уголков острова. Поэтому мы тоже не будем заниматься таким бесполезным делом и покинем этот клочок суши, предоставив решать загадку трех сокровищ любителям.
      Мы отплывем от Кокоса ранним утром, с первыми лучами солнца. В эти минуты остров необыкновенно красив. Из-за большой влажности и росы, покрывающей листву, все краски сочны и ярки, все блестит и переливается. Море вдоль крутых берегов, до снежно-белой полосы прибоя, светится изнутри зеленовато-голубым огнем. Над водопадами бухты Вейфа дымится радуга. У островка Нуэс с грохотом взлетают вверх волны, разбитые скалами.
      Наш корабль уходит все дальше в океан. Через полчаса только вершина горы Вейфа темнеет над синей чертой горизонта, а еще через несколько минут исчезает и она.
      Я знаю — это не тот остров, только очень похожий на тот, что описал в бессмертном романе Стивенсон. Но на всю жизнь остаются в памяти строки, которые прочитал в детстве:
      «Теперь меня ничем не заманишь на этот проклятый остров. До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега, и я вскакиваю с постели, когда мне чудится хриплый голос Капитана Флинта: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!»
     
      И. Луканов
      ПОД ВЫВЕСКОЙ „ПОДЗОРНАЯ ТРУБА“
      « — Будь он хоть адмирал Хок, я и тогда заставил бы его заплатить!»
      Одноногий моряк сказал это громко, на всю таверну, и с таким жаром, что Джим Хокинс не мог не поверить словам Долговязого Джона.
      Имена Джона Сильвера и Джима Хокинса хорошо известны всем, кто читал «Остров сокровищ». А вот кто такой Хок, о котором упомянул одноногий? Чем прославился адмирал Бенбоу, имя которого носил трактир, принадлежащий отцу Джима? Существовали ли эти люди на самом деле, или это только плод пылкого вображения Роберта Льюиса Стивенсона, автора книги?
      Старый адмирал Бенбоу прославлен в английских рассказах и песнях как честный и грубоватый моряк, кумир матросов. Он отваживался на самые рискованные предприятия.
      19 августа 1702 года адмирал Бенбоу во главе небольшой эскадры атаковал французов близ испанского порта Картахена. Вскоре корабль Бенбоу «Бреда» остался в одиночестве. Другие суда его эскадры частью отстали, частью были выведены из строя огнем противника. Рассчитывать на их помощь не приходилось. Но и один Бенбоу продолжал преследовать французов, день и ночь не спуская с мачты сигнала «Бой на близкой дистанции!» Штиль долго мешал погоне.
      Но вот паруса «Бреды» поймали свежий ветер. 24 августа адмирал Бенбоу настиг неприятеля и трижды пытался взять на абордаж французский адмиральский корабль. Французские канониры вели ураганный огонь, стараясь сбить паруса и мачты английского корабля и тем замедлить его ход. Стрелкй, сидевшие на мачтах, осыпали палубу «Бреды» градом пуль. Сам Бенбоу был ранен в лицо, потом в руку. Французское ядро оторвало ему ногу. Искалеченного, истекающего кровью адмирала хотели унести с палубы, но он велел посадить себя на бочку и продолжал командовать с прежней решимостью. «Бреда», с изрешеченным французскими ядрами корпусом и изорванными парусами, не могла больше продолжать погоню. Вскоре после боя адмирал умер. Капитанов его эскадры, которые не пришли на помощь Бенбоу, после возвращения в Англию отдали под суд.
      Адмирал Эдвард Хок (правильнее Хоук) — также лицо историческое. Его называли отцом британского флота. Он одним из первых отказался от изжившей себя линейной тактики боя и смело бросался на врага, не заботясь о сохранении строя. «Если на вашу долю выпадет счастье столкнуться с неприятелем, — говорил он, — подходите к нему как можно ближе; только при этом условии сражение непременно будет решительным». 20 ноября 1759 года Хок одержал блестящую победу над французским флотом в Киберонской бухте. Адмирал Хок любил подчиненных и неустанно заботился о них. Команды его кораблей платили ему тем же и, не раздумывая, шли за ним в огонь и в воду. В отличие от многих других прославленных адмиралов Хок был лишен всякого честолюбия и знал лишь одну заповедь — выполнение долга.
     
      О. Туберовская
      С РЕВОЛЮЦИЕЙ В НОГУ
      Возбужденные, оживленно переговариваясь, высыпали на улицу ученики Екатеринбургского художественно-промышленного училища.
      — Стройся! — зазвенел над рядами молодой голос. Коренастый юноша с красным флагом стал впереди колонны. Торопливым шагом двинулись демонстранты по Вознесенскому проспекту. Задние отставали, бегом догоняли товарищей, на ходу подхватывали уже звучащую над рядами песню: «Вставай, поднимайся, рабочий народ!..»
      Многие из учащихся были детьми рабочих, другие — сами работали на фабриках и только по вечерам собирались в училище, где изучали прикладные искусства.
      Шел грозный 1905 год. В ответ на «Кровавое воскресенье», на расстрел безоружной толпы в Петрограде, по всей России начались забастовки и демонстрации. Волна народного гнева докатилась и до Урала, до горного города Екатеринбурга (теперь города Свердловска).
      Вскоре к демонстрантам примкнули старшеклассники-гимназисты, потом — ученики горнозаводской школы, молодые рабочие гранильной и ткацкой фабрик. Колонна росла. И когда демонстранты подходили к Кафедральной площади — главной площади города — их было уже больше трех тысяч. Тут и там мелькали красные флаги, раздавались выстрелы, звенели песни.
      Но настанет пора, и проснется народ.
      Разогнет он могучую спину.
      И на бар и царя, на попов и господ
      Он отыщет покрепче дубину. —
      На бой кровавый, Святой и правый Марш, марш вперед. Рабочий народ!
      уверенно, дерзко выводил запевала старую рабочую песню, и тысячи молодых голосов с увлечением подхватывали:
      Эх, дубинушка, ухнем!
      Эй. зеленая, сама пойдет!
      Подернем, подернем
      Да ухнем!..
      Колонна поравнялась уже с хлебными рядами, когда по толпе пронесся тревожный слух: на площади избивают! Но теперь уже ни остановиться, ни повернуть обратно не было никакой возможности: задние ряды, еще ничего не зная, напирали на идущих впереди. Колонна продолжала двигаться, и вскоре вся многочисленная толпа высыпала на площадь. Это была ловушка. Откуда-то раздались свистки, крики «бей их!», и десятки дюжих молодцов выскочили из засады. Вооруженные кольями, они бросились избивать безоружных. Городовые стояли тут же, но даже пальцем не шевельнули, чтобы прекратить расправу. И только когда демонстранты стали вырывать из мостовой камни, чтобы обрушить их на врага, полиция, угрожая оружием, бросилась на молодежь. Через пять — десять минут все стихло: флаги сорваны, древки изломаны в щепки, толпа рассеялась, а с площади выезжали извозчичьи пролетки с лежащими на них окровавленными телами.
      Участником этой демонстрации и свидетелем расправы над безоружными людьми был и семнадцатилетний ученик художественно-промышленного училища Иван Иванов, впоследствии известный советский скульптор — Иван Дмитриевич Шадр. На всю жизнь сохранил он в душе воспоминания о тех страшных минутах. Запомнил, чтобы впоследствии рассказать о них своим искусством.
      Тяжелым было детство скульптора. Он родился в небольшом селе неподалеку от Шадринска. От этого городка, затерянного в предгорьях Урала, и взял он свой псевдоним, свою новую фамилию, — стал называть себя не Ивановым, а Шадром. Отец скульптора, уральский плотник, каждую весну с топором за поясом и с инструментом в плетеном коробе уходил по деревням на заработки — строить дома. В этих походах сынишка был его неизменным спутником. Позже довелось мальчику работать «на побегушках» в лавке купцов Панфиловых, изведать и унижения, и нищету. Только благодаря способностям к рисованию с большим трудом удалось юноше поступить в Екатеринбургское художественно-промышленное училище. Здесь лепке обучал его скульптор Залькалн, учил терпеливо, радуясь и удивляясь успехам ученика. Однако и трех лет не проучился юноша любимому искусству: за участие в демонстрации и за злые карикатуры на существующие порядки его исключили из училища.
      Начались скитания. Он страстно хочет учиться, едет в Петербург. Но разве просто безвестному крестьянину найти дорогу к знаниям! На берегу Невы ночует он под баржей. Полумертвый от истощения, вместе с шарманщиком бродит по дворам, поет под унылые звуки ручного органчика, а маленькая обезьянка, дрожа от холода, сморщенной лапкой достает записочки — вынимает «счастье» для таких же полуголодных людей, как сами музыканты.
      И все-таки Шадру повезло. Его пение услыхал известный артист императорских театров Михаил Дарский. Очарованный молодым и звучным голосом юноши, он помог ему поступить на театральные курсы. Занятия пошли так успешно, что Шадра даже приняли в труппу Московского художественного театра. Но он не становится актером: ему хочется лепить, рисовать. Талант скульптора-самоучки замечают новые друзья — артисты. Они собирают деньги и отправляют Шадра за границу — в Париж, а затем и в Рим для изучения искусства скульптуры.
      Приходит Октябрь. Шадр спешит на Родину. Он снова в России — теперь уже в России советской.
      План монументальной пропаганды, подписанный В. И. Лениным в апреле 1918 года, призывает скульпторов создавать памятники — не ца-
      Почтовая марка. Красноармеец.
      Почтовая мирка. Рабочий.
      рям и их верным слугам, а борцам революции, художникам, артистам. С увлечением включается Шадр в эту работу, и уже в 1919 году по его проекту воздвигают памятник Карлу Марксу в городе Омске, один из первых советских революционных памятников. Скульптор лепит портретные бюсты Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Он берется с энтузиазмом за любое дело, словно торопится отдать весь свой талант революционному народу.
      Те из вас, кто собирают почтовые марки, конечно знают марки начала двадцатых годов: на них изображены новые хозяева страны — красноармеец в шлеме-буденовке, рабочий в кепке и блузе с расстегнутым воротом, бородатый крестьянин с густой шапкой волос. Образы своих современников с натуры вылепил из глины, а затем отлил из гипса Иван Дмитриевич Шадр. Со статуй Шадра и были сделаны рисунки для марок. Если вы всмотритесь в них, разглядите через лупу, сразу увидите — рисунок на марках не плоский.
      Фигуры красноармейца, рабочего и крестьянина освещены — одни боковым, другие верхним светом, они словно вылеплены энергичной рукой. Это произведения скульптуры, запечатленные рукой гравера.
      В те же годы создал Шадр величественный памятник Владимиру Ильичу Ленину. Не на городской площади — среди суровых Кавказских гор, при слиянии Куры и Араг-вы, над плотиной одной из первых советских гидростанций — Земо-Авчальской ГЭС возвышается этот памятник.
      Огромную статую для памятника лепил скульптор не в мастерской: в мастерской такая большая фигура не могла поместиться. Работал Шадр на открытом воздухе, защищенный от дождя небольшим навесом. К тому же вне стен мастерской он мог, все время видеть, как освещает статую солнце в разное время дня: и утром, и в полдень, и вечером, перед закатом солнца. Много пришлось поработать скульптору и на Кавказе, чтобы найти место для
      Почтовая марка. Крестьянин.
      И Д. Шадр. Памятник В. И. Ленину на ЗАГЭСе. 1925 — 1927
      памятника. Сделали деревянный макет в натуральную величину — 25 метров вместе с постаментом, перепробовали десятки мест и наконец нашли — установили монумент у самой гидростанции. Еще издали четко вырисовывается силуэт Ленина на фоне южного неба. Позади — воспетые Лермонтовым высоты Мцыри, внизу — грохочущий водопад электростанции. Художник очень удачно нашел жест руки, которым
      Ленин указывает на бешеную- силу течения Куры, тем самым как бы утверждая идею электрификации нашей страны.
      Много и плодотворно работал скульптор, но среди постоянных трудов ни на минуту не оставлял его давнишний замысел. Драма, разыгравшаяся в дни первой русской революции на площади в Екатеринбурге, стояла перед глазами так живо, словно все это случилось
      И. Д. Шадр.
      «Булыжник — оружие пролетариата. 1905 год». 1927.
      только вчера. Статую, в которой воплотилась ненависть восставшего народа к самодержавию, Иван Шадр назвал «Булыжник — оружие пролетариата».
      Только одна фигура. Но даже при первом взгляде на нее легко догадаться, что происходит вокруг, понять, в какое бурное время переносит нас скульптор.
      Молодой рабочий, обнаженный до пояса, пригнулся к земле и сильными руками выворачивает из мостовой тяжелый камень — булыжник. Нет, это не строитель: его взгляд устремлен вперед, глаза пылают ненавистью, вся фигура полна решимости. Он нагнулся лишь на мгновение, чтобы тотчас же, как тугая пружина, распрямиться и обрушить на врага тяжелую глыбу. Это герой восстания — пролетарий. Это сам 1905 год, трагический и грозный, отлитый в бронзе.
      Скульптор не побоялся сложнейшей позы. Одна нога рабочего отставлена назад и напряжена до предела. Другая уверенно шагнула вперед и всей своей тяжестью упирается в мостовую — она точно слилась с постаментом: не сдвинешь ее никакой силой! Но выразительнее всего руки рабочего — могучие, мускулистые. Как цепко ухватились они за камень, с какой силой, с каким упорством выворачивают его из земли. Сейчас они поднимутся вверх со своей грозной ношей, замахнутся, — и мы уже чувствуем, как страшен будет удар.
      Не менее выразительно и лицо, и вся голова рабочего. Всклокоченные волосы, они слиплись, лоб перерезают морщины, глаза исподлобья смотрят вперед — только вперед, нацеливаясь, выбирая мишень: бить можно только наверняка, попадешь — смерть врагу, промахнешься — погибнешь сам. Бой беспощаден. Лицом рабочий даже похож на самого скульптора. Это сходство говорит о том, насколько близки были Шадру идеи и чувства, воплощенные в статуе.
      Посмотрим на спину статуи. Она прекрасно вылеплена. Мы видим, как напряжен каждый мускул: решение принято — будет бой! А теперь зайдем с левой стороны. Вот они — сильные, крепкие руки рабочего! Глыба камня уже сдается, отделяется от земли, — оружие найдено!
      В одной фигуре скульптор живо передал экспрессию движения в неподвижной статуе, рассказал о целой эпохе — о долгих годах революционной борьбы. В одной фигуре раскрыл, как назревал, зарождался гнев народный, как разразился сокрушительным могучим ударом.
      Так переживания юности помогли мастеру создать скульптурный образ, который и сегодня волнует зрителя. Такова сила искусства.
     
      Э. Герловина
      СОЛНЕЧНЫЙ КАМЕНЬ
      Когда-то на дне сурового Балтийского моря в янтарном замке жила богиня Юрате. За смелость и красоту полюбила она молодого рыбака Каститиса и увлекла его в свой прекрасный замок. Узнал об этом бог богов Перкунас, разгневался. Молниями убил он Каститиса, разрушил замок, а Юрате приковал к его развалинам. Рыдает Юрате по Каститису — волнуется море, выбрасывает на берег кусочки желтого камня. Те, что побольше, — это обломки замка, маленькие — слезы Юрате...
      Такую легенду сложил литовский народ об удивительном камне янтаре. Действительно, красота его необычна. По разнообразию золотистых красок, неповторимости рисунка в каждом куске с ним, пожалуй, не сравнится ни один самоцвет. Только в янтаре можно увидеть лепестки цветов, травинки, мелких насекомых и другие включения невиданных форм.
      Балтийское море богато янтарем, и местные жители с незапамятных времен научились добывать и обрабатывать его. Первые найденные янтарные изделия относятся к эпохе неолита, к четвертому тысячелетию до нашей эры. С помощью простейших кремневых и костяных инструментов янтарь распиливали, шлифовали и делали бусы, серьги, фигурки людей и животных. Наверное, потому, что в янтаре навечно сохранились растения и насекомые, он издавна считался священным камнем: янтарные фигурки носили как амулеты против болезней и несчастий, дымом сгорающего янтаря окуривали новорожденных и молодоженов, охотников и рыбаков, чтобы прогнать злых духов.
      Около 4000 лет тому назад отважные и искусные мореплаватели финикийцы достигли берегов Балтийского моря. Покоренные красотой янтаря, они привезли его на родину, и с этого времени янтарь стал известен народам юга. Греки и римляне снаряжали специальные экспедиции за «камнем севера». Его привозили в необработанном виде: из прозрачного делали браслеты, ожерелья, статуэтки, украшали им оружие, непрозрачный же янтарь белого и воскового цвета использовали для благовонных курений. Янтарю приписывали и целебные свойства. Его толкли в порошок и давали как лекарство при самых разных болезнях. Особенно высоко ценился
      янтарь в Древнем Риме. Римский ученый и писатель Плиний Старший писал, что небольшую статуэтку из янтаря можно было обменять на одного, а то и двух рабов. Известный своими причудливыми вкусами и жестокостью, правитель Рима Нерон решил украсить янтарем цирк, где в дни празднеств устраивались бои гладиаторов и другие состязания. Янтарь искрился в песке арены, украшал сетку, которой ограждалась нижняя часть цирка, им были инкрустированы оружие гладиаторов и носилки для погибших.
      Начиная с I века нашей эры янтарь известен всей Европе. В средние века Тевтонский рыцарский орден, владевший янтарными залежами, присвоил себе монопольное право добычи и продажи янтаря. Орденские береговые управители, «янтарные господа», следили за добытчиками, и горе тому, кто утаил хоть кусочек, — его ждала виселица.
      Искусство янтаря расцветает в XVII — XVIII веках. В Государственном Эрмитаже и Оружейной палате хранятся янтарные вазы, кубки, светильники, шахматы и другие изделия этого периода. Они украшены великолепной резьбой, оправлены в золото и серебро.
      В некоторых из них несколько сортов янтаря с большим вкусом подобраны и соединены в прекрасное целое.
      Среди этого великолепия особое место занимало убранство Янтарной комнаты в Екатерининском дворце в Пушкине. Стены комнаты были облицованы мозаикой из разных по форме и величине кусочков полированного янтаря желтовато-коричневого цвета. Резные янтарные рамы делили стены на четыре плоскости, середину которых занимали мозаичные пейзажи из цветных камней. Янтарная комната была подарена прусским королем Фридрихом I Петру I и вначале украшала Зим-
      ний дворец. В 1760 году, по желанию императрицы Елизаветы, архитектор Растрелли перенес ее в Царскосельский, ныне Екатерининский, дворец. Во время Великой Отечественной войны фашисты похитили отделку комнаты, и найти ее, к сожалению, до сих пор не удалось.
      Слава янтаря росла из века в век, а тайна его рождения оставалась неразгаданной. Что же такое янтарь? Как в нем оказались насекомые и растения? Эти вопросы интересовали ученых всех времен. Одни считали, что это горный жир, дру-
      Нагурилкные куски балтийского янтаря.
      гие — сок деревьев, который густеет от солнечной жары, третьи — что это застывшая морская пена... Не умея объяснить тайну рождения янтаря, люди слагали о нем легенды.
      Первым, кто научно объяснил, что янтарь — ископаемая смола деревьев, которые росли в прошедшую геологическую эпоху, был М. В. Ломоносов. Последующие многочисленные исследования подтвердили гипотезу великого ученого.
      «Там, где сейчас вздымаются вершины Феноскандинавских гор, в течение неизмеримо долгих геологических эпох была обширная суша... — писал выдающийся советский минералог А. Е. Ферсман. — В начале третичной эпохи, примерно за 50 миллионов лет до нашей эры, здесь
      господствовал теплый, почти жаркий климат. Густые субтропические леса спускались к бурным рекам и теплым морским волнам... Сильные бури ломали ветви и валили деревья молнии частых гроз зажигали пожары. Под влиянием их горячего дыхания, под палящими лучами солнца в сыром буреломе тропических лесов обильно выделялась и накапливалась смола различных деревьев, главным образом, вечнозеленых сосен. Многочисленные насекомые садились на блестящую смолу и тонули в ней. Смола постепенно застывала — так рождался янтарь».
     
      СОДЕРЖАНИЕ
     
      ЛАБОРАТОРИЯ — ЗАВОД - ЖИЗНЬ
      Я. Крымов. Что такое АСУП? 7
      В. Абчук. Наука «Кто кого?» Рис. Н. Арутюнян, Н. Бондаренко 13
      Геннадий Черненко. Два крыла за спиной 18
      В. Арро. Богатырь на колесах. Рис. Б. Кузнецова 27
      Л. Ильина. Фабрика времени 35
      В. Белоусов. Машина сдает экзамен. Рис. Ю. Смольникова 43
      Г. Георге. Пять часов от Таймыра до Балтики. Рис. В. Бродского 49
      Б. Бревдо. На языке сигналов Рис. Б. Кузнецова 56
      Б. Никольский. Как я опускался под воду. Рис. В. Шевченко 63
      Т. Панизовская. На пустыре. Рис. Л. Аксеновой 69
      ЗЕМЛЯ - ЗНАКОМАЯ И НЕЗНАКОМАЯ
      Д. Раша. Танкеры-гиганты и катастрофа века. Рис. А. Хоршака 79
      М. Данин и. Кардиограмма растения. Рис. В. Бродского 90
      М. И в и и. Том Пус и зеленая революция. Рис. С. Лесина 95
      Ев г. Николин. В гостях у берендеев. Фото Б. Черемисина 105
      НО СПИРАЛИ ПРОСТРАНСТВА
      А. Т о м и.л и н. Конструкция мира. Рис. Ю. Аземши 115
      А. Томили н. К звездам и со звезд. Рис. Ю. Аземши 124
      Е. Михайлов. М. Михайлов. Клуб космических цивилизаций. Рис. С. Лесина 133
      Н. Горбачева. Марс — конец легендам? Рис. А. Микрюкова, Ю. Аземши.. 144
      A. Ардашев. В. Сокольский. Антенны корабля науки. Фото авторов.. 152
      B. Арро. Телескоп-великан 158
      ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ОСИ „1“
      Аскольд Шейки н. Печати говорят о мечте 167
      В. Нестеров. Главные часы советской державы. Рис. Н. Лаврухина 171
      Б. Алмазов. Красная конница. Рис. В. Курдова 179
      В. Гол ант. Еще один очаг культуры 188
      И. Квятковский. Гроза морей. Рис. Ю. Аземши. А. Хоршака 194
      Б. Хотимский. В глубь столетий по ниточке слов. Рис. А. Хоршака 204
      Д. Драгунский. О чем рассказывают рукописи. Рис. Б. Забирохина 213
      В МИРЕ ПРЕКРАСНОГО
      И. Смольников. Ты сердце знал мое. Рис. Н. Лаврухина 225
      Г. Васильева. На празднике Диониса в Афинах 231
      Л. Брауде. ПутешествиеНильса 240
      Н. Внуков. Остров сокровищ. Рис. Н. Арутюнян, Н. Бондаренко 247
      И. Луканов. Под вывеской «Подзорная труба» 253
      О. Туберовская. С революцией в ногу 254
      Э. Герловина. Солнечный камень 259
      Ю. Барский Сразись с гроссмейстером Блэком! Рис. Л. Фильчакова 264
      А. Крести некий Наш сказочник 276