Хочу всё знать!

DjVu

      КОРОТКИЕ ЗАМЕТКИ
      ОХОТНИКИ ЗА ДЕСЯТИЧНЫМИ ЗНАКАМИ
      Еще в древности ученые пытались определить отношение окружности круга к его диаметру. Это отношение (л) может быть представлено с небольшой ошибкой как 3,14 (то есть окружность круга в 3,14 раза длиннее диаметра). Но если говорить о большей точности, то приходится иметь дело уже с бесконечным числом десятичных знаков, так как деление каждый раз происходит с остатком.
      Теоретический интерес не оставляет математиков. Они продолжают вычислять число, добиваясь все большей точности. В конце XVI века было известно тридцать десятичных
      знаков. Сто лет назад английский ученый Вильям Шенск за двадцать лет усидчивой работы выстроил в ряд 707 таких знаков числа л (а в 1945 году специалисты обнаружили, что Шенск допустил ошибку на 527 цифре).
      С появлением электронно-вычислительных машин достижения математиков стали быстро расти: в 1962 году — до 100 ООО, в 1973 году — до 1 миллиона десятичных знаков. А ныне два японских ученых, Тамура и Канада, работая на усовершенствованной ЭВМ, довели этот своеобразный рекорд до 8 388 608 десятичных знаков. Суммарное время действия ЭВМ для решения столь удивительной задачи составило всего 6,8 часа!
     
      Многие, кто бывал в деревне, наверное, даже не задумывались над тем, откуда пришла к нам корова. Это животное настолько привычно, что без него трудно представить себе деревенскую жизнь. Да и вообще, когда и как появилась вся та живность, которую можно встретить на фермах, на крестьянском дворе или в доме? Когда корова, лошадь или собака стали домашними? А став домашними, прежде дикие животные, неужели не изменились за всю историю совместного житья при человеке? Изменились, и это каждый знает. Но как изменились? Вопросов много. Попробуем на них ответить. Конечно, обо всех домашних животных мы не сумеем рассказать. Поговорим хотя бы об одном — о корове.
      Итак, начнем. «Собака была дикая, и Лошадь была дикая, и Корова была дикая, и Овца была дикая, и Свинья была дикая — и все они были дикие-предикие и дико блуждали по Мокрым и Диким Лесам». Эти строчки из сказки Р. Киплинга «Кошка, гулявшая сама по себе». Вы, конечно, читали ее. Вот мы и начнем рассказ о нашей корове с тех Диких Времен, когда приручались и одомашнивались первые животные, тысячи лет назад. Каким образом и когда в человечьем хозяйстве оказалось степенное и неторопливое животное — корова? И кто был ее предком? Попробуем ответить на эти вопросы.
      Как и у многих домашних животных, установить точного предка нынешней коровы трудно: слишком давно произошло приручение. Предполагают, что одомашнивание крупного рогатого скота началось примерно десять тысяч лет тому назад. Известно это благодаря археологическим
      раскопкам поселений древнего человека. Что же касается места одомашнивания, то тут сведения противоречивы. Судя по всему, этот процесс протекал независимо и неодновременно в разных местах: в Средиземноморье, в Центральной Европе, в Южной Азии. Ученые предполагают, что большинство пород крупного рогатого скота произошло от двух предков — «свайного» скота и диких туров. «Свайными» первых коров называли вот почему. В некоторых местах — у нас в Приуралье, а в Европе — в Швейцарии — были обнаружены интересные постройки людей, живших примерно пять тысяч лет назад. Жилые помещения со всем прочим хозяйством располагались не на земле, как обычно, а... на воде. Целые деревни строились на сваях, далеко уходящих от берегов в глубь озер. Вблизи озер и обнаружили кости предков крупного рогатого скота.
      Почему же все-таки надо было приручать корову? В хозяйстве к тому времени уже имелась свинья — а значит, мясо, коза — молоко и мясо, но крупный рогатый скот плюс к перечисленному обладал еще мускульной силой и выносливостью. Кстати, молоко корова стала давать позже, прежде всего важны были сила и мясо. «Свайный» коровий предок был низкорослым, с короткими рогами и довольно миролюбивым нравом, чего не скажешь о туре — втором родоначальнике коровы. Нрав у тура был скорее свирепым. Тур необычайно красив: высоконо гий, мускулистый, с прямой спиной и высоко посаженной головой на мощной шее, с острыми и длинными рогами. Быки были черными, с узким белым «ремнем» вдоль спины, а коровы — гнедые, рыжевато-бурые.
      Участь этого красивого и мощного животного печальна. В своих «Записках о галльской войне» Цезарь описывает их под именем «ури». Почти тысячу лет спустя на туров охотились в Западной Европе и даже в
      России. Об этом сохранились письменные свидетельства. В своем «Поучении» князь Владимир Мономах вспоминает о военных походах и охотах: «...а кроме того же, по Роси ездя, ималъ есмъ своима рукама те-же кони дикие. Тура мя 2 метала на резехъ и с конем, олень мя одинъ болъ...».
      Исчезли туры немногим более 350 лет тому назад. Последнее животное пало под Варшавой в 1627 году, где туров содержали искусственно.
      Люди не остались навсегда жить в свайных домах на озерах. Они стали селиться по долинам рек, где были сочные заливные луга, где можно было сеять хлеб. Но для того чтобы посеять, необходимо землю вспахать. Вот тут-то пригодилась «бычья» сила. Земледелие оказалось настолько связанным с крупным рогатым скотом, что это отразилось у многих народов в религиозных обрядах. Например, у египтян существовал культ быка Аписа, посвященного Озирису и Солнцу. Связь с землей обнаруживается в тогдашнем обычае запрягать Аписа в плуг при вступлении на трон нового фараона. Властелин Египта проводил плугом священную борозду на поле. Чтили скот и на Востоке — в Индии. Но там поклонялись не быку, а корове. Священная корова олицетворяла богиню Луны. Индуисты до сих пор не употребляют говядину в пищу. Убийство коровы считается величайшим религиозным преступлением. Коровы пользуются полной свободой; нередко на улицах городов выстраиваются целые колонны автомашин из-за того, что животное разлеглось посреди проезда, и никто не смеет его оттуда прогнать — любое насилие запрещено.
      Постепенно корова из гостя древнего человека превратилась в незаменимого помощника. «Теперь не Дикая Корова ей имя, но Подательница Хорошей Еды. Она будет давать нам белое парное молоко во веки веков». Так и случилось.
     
      СВОЙСТВА, СОРТИРОВКА, ОТБОР
      Итак, на вопрос, откуда взялась корова в истории человека, мы ответили. Но есть еще один, не менее важный вопрос: каким образом возникли многочисленные породы крупного рогатого скота? Что для этого делал человек? Что он должен был знать? Откуда взялась не просто корова — домашнее животное, а. скажем, корова холмогорской породы? Сейчас речь пойдет об отборе и размножении лучших, нужных и ценных качеств у животных. Именно благодаря отбору родительских форм с желательными свойствами были получены все наши породы домашних животных: и необыкновенно мясные, и необыкновенно молочные породы крупного рогатого скота, и овцы, отличающиеся чрезвычайно мягкой шерстью вроде мериносов, и крупные бельгийские кролики, превышающие по величине обыкновенных в два-три раза, и многочисленные породы собак.
      Итак, нужна сортировка огромного разнообразия изменчивых качеств и свойств животных, или, как назвал этот процесс Ч. Дарвин, систематический выбор производителей для получения новых пород — искусственный отбор. Искусственный отбор — дело рук человека. Но и до появления человека на Земле, и до первого домашнего животного в природе уже шел отбор, да и сейчас он идет. Тут не человек, а природа выступает в роли селекционера. Правда, называется природная селекция по-другому — естественный отбор.
      Отбор в природе необходим, и вот почему. Легко вообразить, что могло бы произойти, если бы вновь рождающиеся живые существа- звери, птицы, насекомые — так и оставались жить и размножаться без природной сортировки. Предположим, что запасы пищи неисчерпаемы, мир потонул бы в несметном числе потоков и в многообразии их форм через ряд поколений. Нельзя было бы от-
      личить один вид животного от другого — границы бы исчезли. Разница между кровожадными хищниками и беззащитной жертвой пропала бы: кого есть? От кого спасаться? А каково стало бы человеку? Попробуй разберись, кто есть кто во всем этом живом калейдоскопе форм. Но, к счастью, запасы пищи во внешней среде ограниченны, из-за этого-то у любых существ жизнь подчиняется правилу. «Много званых, мало избранных», в том числе и у домашних и у диких животных Отбор является одним из механизмов регуляции и упорядочивания исходной изменчивости любого живого организма.
      Если многообразие признаков — это поток, то отбор можно сравнить с берегами, ограничивающими его бурное движение. В то же время, благодаря естественному отбору, остаются жить только те формы, которые лучше приспособились к изменчивым окружающим условиям. Вот пример.
      В 1899 году в одной из областей Америки прошла сильная буря. Погибло множество всякой живности, в том числе и воробьи После тщательного просмотра мертвых птиц и наблюдений над оставшимися в живых оказалось, что в основном погибли воробьи или с очень длинными, или с очень короткими крыльями и хвостами. Выжили все, кто имел среднюю длину крыльев и хвостов. В следующих поколениях воробьи этой местности оказались гораздо устойчивее к подобным катаклизмам: отбор «поработал» и отсеялись слабые.
      Главное, характерное для естественного отбора, это то, что он никогда не оставляет в населении одной местности много форм, различающихся между собой. В этом, кстати, одна из причин «одинаковости» диких животных какого-либо вида, «похожести» их друг на друга: волк похож на волка, заяц — на зайца. Их
      сходство — результат отбора в данной местности. Случай с американскими воробьями особенный, но если говорить о естественном отборе в целом, то плоды его действия обнаруживаются обычно не так скоро. Чаще мы не замечаем, как он «работает», но поражаемся успешности отбора.
      Что же роднит и что отличает отбор природный и искусственный? Прежде всего искусственный отбор — тоже «берега», правда сооруженные человеком и к тому же чрезвычайно искусно Так же как и в природе, искусственный отбор действует на получение и выживание более приспособленных форм к среде обитания. Но к какой среде? Вот здесь-то и начинаются отличия.
      Поле деятельности искусственного отбора — это хозяйство человека. Отбор ведется с целью создания новых ценных пород животных, а это повышает в свою очередь производительные силы общества. Человек искусственно ограничивает случайность сочетаний признаков, выбирая лишь те из них, которые необходимы ему. В животноводстве селекционеров прежде всего интересуют породы с такими признаками, как высоко-удойность, быстрый прирост веса, устойчивость к заболеваниям, к неблагоприятным погодным условиям.
      Искусственный отбор «работает» быстрее, чем естественный: одно-два поколения — и результат получен, свойство закрепилось. Однако породы домашних животных стойки лишь в той мере, в какой мере постоянны усилия человека в контроле за ценными качествами. Это вовсе не значит, что они менее жизнеспособны, чем их дикие собратья, или хуже их наследственность. Исчезает их «породистость»! Дело в том, что «домашняя» обстановка стала их средой обитания и смена ее на нечто другое, на тот самый Дикий Лес, уже порой совершенно невозможна Любая порода домашнего вида может быстро утратить свои ценные качества, если племенное дело поставлено плохо, даже самые уникальные врожденные качества могут пропасть без следа, если нет должного ухода за животными.
      У Джека Лондона есть рассказ, в котором говорится о домашней собаке, попавшей на север Аляски В этом суровом краю она одичала, в ней проснулись инстинкты предков По винуясь «голосу крови», собака в конце концов ушла к волкам Извест ны и более значительные случаи оди чания некогда домашних животных.
      Так получилось с европейскими лошадьми, попавшими на Американский континент с испанскими конкистадорами Они быстро размножились на новой родине, а одичавшие в бескрайних прериях образовали огромные табуны мустангов. Повторное приручение этих строптивых животных доставило немало хлопог фермерам Так, добрый собачий нрав может испортиться в Диком Лесу и признаки породистости рысаков могут исчезнуть без следа
      Создание искусственным путем новых пород животных с определенными свойствами представляет как бы часть общего могучего процесса эволюции природного процесса созидания нового С легкой руки человека эта часть эволюционного потока приняла несколько иной характер. она разрослась больше вширь, потеряв из-за этого в глубине, хотя
      суть осталась прежней: и в том и в другом случае мы видим возникновение новых форм живых существ, приспособленных к новым условиям.
     
      ГЕНЫ И ПРИЗНАКИ
      Теперь немного о сокровенных тайнах селекции — о генах и признаках. Иначе будет неясно, откуда же все-таки взялась корова. Любое животное — существо многоклеточное. Основой клетку можно считать еще и потому, что именно из одной клетки развивается целый организм. В клетке главное — ядро. В ядре нас будет интересовать не все, а только особые образования — хромосомы. В определенный-! период жизни клетки они особенно хорошо видны под микроскопом. Химическое строение хромосом довольно сложно. В основном они состоят из молекул различных белков и, что особенно для нас важно, из ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты). Молекула ДНК представляет собой двойную спираль, которая состоит из еще более мелких молекул. Вот эти молекулы и есть те
      самые «кирпичики», без которых не построить «дома-клетки», а следовательно, и всего организма. Набор «кирпичиков» в ДНК определен для каждого вида животного природой. Сочетаясь особым образом друг с другом, наши «кирпичики» составляют ген. В ДНК огромное количество генов — сотни тысяч. Группа генов, реже один ген, отвечает за какой-либо признак. Например/ цвет глаз заранее закодирован в молекуле ДНК еще до появления самих глаз. Кроме «необходимых» есть и «опасные» гены, они ответственны за проявление болезни. У одной из пород крупного рогатого скота широко распространен ген, вызывающий водянку. Эта болезнь губит телят сразу при рождении или вскоре после него. У новорожденного скапливается большое количество жидкости в различных частях тела. Когда отекает головной мозг, то смерть наступает мгновенно.
     
      ПОЛЕЗНОЕ И НЕОБХОДИМОЕ
      Наследственная программа — это основа, на которой развивается организм, но не только в ней дело. В чем же еще? Неужели не достаточно запрограммированных в молекуле ДНК свойств и качеств будущего организма? Каждый признак, нормальный или отклоняющийся от нормы, — результат воздействия не только генов, но и среды. Множество полезных признаков, например таких, как высокоудойность и вес у коров, зависит в том числе от ухода и кормления, то есть от среды, в которой они развиваются. Особенно ярко видно различное воздействие среды на близнецов. Разумеется, нас интересуют в первую очередь коровьи близнецы. У крупного рогатого скота нередки случаи рождения так называемых идентичных близнецов, когда телята похожи именно по тем признакам, которые зависят только от действия генов.
      Что это за признаки? Прежде всего — пол, отсутствие или наличие рогов, цвет шерсти и даже такой забавный признак, как кожный отпечаток носа — точь-в-точь как рисунок кончиков пальцев у человека. Вот, например, родилась двойня у ко-
      ровы мясной породы. Мы вправе ожидать, что телята через положенное время вырастут в увесистых бычков. Ведь признаки породы — в генах. Но попробуйте посадить телят на разный пищевой рацион, через полгода один из них будет весить 500 килограммов, а другой — 300 килограммов; один питался вволю и получал все необходимые витамины, у другого пища была более однообразной и менее питательной. Или возьмем другой, не менее важный для животноводства, признак — жирность молока. Буренка, которая каждый день пасется на лугу с сочной травой, а вечером в стойле еще получает пойло, порадует и количеством и качеством молока. Можно и не выгонять корову на луг, кормить ее пойлом, забот меньше, но и молока будет мало, да и не такое оно будет жирное. Изменили среду, кормление, уход — изменилось качество проявления признака. Сколько труда требуется от животноводов и селекционеров, чтобы создать такие условия, когда все генетические задатки проявятся в полной мере.
      Главная цель и задача селекции — это создание высокопродуктивных пород животных. Породы крупного рогатого скота делят на две большие группы: молочную, когда важна величина удоя, процент жира и белка в молоке, и мясную — в этом случае важны показатели веса и темпов роста. Существуют и смешанные породы коров, соединяющие в себе оба ценных качества: молочность и хорошее качество мяса.
      При разведении любых домашних животных, в том числе и коров, основываются на двух способах скрещиваний. Один из них — близкородственное скрещивание. При этом способе скрещиваются родители и дети, братья и сестры. Так получают чистые породы племенного скота, с прочно закрепленными качествами в потомстве. Другой способ, гораздо более распространенный, называется неродственным скрещиванием.
      В этом случае важно, наоборот, избежать скрещивания родственников. Коров и быков берут из разных стад, привозят из разных стран.
      Такие путешествия домашних животных с ценными свойствами начались давно.
      На рубеже XVII века Россия вступает в новую эпоху. Царь Петр I занят не только военными походами, он реорганизует хозяйство России. В страну выписываются станки, целые мануфактуры, специалисты и... коровы. Деятельному царю до всего дело. Ему известно, что коровы самых по тому времени лучших молочных пород в Европе паслись на голландских лугах. Очень неплохо было бы и в России иметь таких животных. И что же? «Голландки» отправились в дальний путь через Северное и Баренцево море в Россию. Их выгрузили в Архангельске, основном портовом городе страны. Петербурга тогда еще не существовало. Пока «голландки» ждали отправки в другие
      области, их поместили в с гада местных коров. В результате скрещиваний привозной и местной породы появилась ныне хорошо известная черно-пестрая молочная холмогорская порода. Название она получила по имени северного города Холмо-горы, что расположен недалеко от Архангельска. Отбор и селекция сначала стихийно, а потом и целенаправленно позволили довести в среднем удой от одной коровы холмогорской породы до 4 тысяч литров молока в год. В древности человек мог только мечтать о таком количестве молока, он был счастлив и миске в день...
      Существует множество и мясных пород. Особенно ценны английские: шортгорнская порода с замечательными мясными качествами и гере-фордская, быстро прибавляющая в весе. Вообще, в мясном скотоводстве очень важна скороспелость породы. Много труда стоит, чтобы теленок быстро рос и достигал необходимого веса в кратчайший срок. В племенном деле молодой бычок, достигший к полутора годам 470 — 500 килограммов, называется «бэби-биф» — «ребенок-бык». Для того чтобы вырастить такого «ребенка», приходится изрядно потрудиться. Новорожденных телят не отнимают от коров, а оставляют с матерями. Бычки вволю питаются материнским молоком, получая с ним большое количество питательных веществ. По мере их роста соблюдается особый пищевой рацион — строгое чередование натуральных и комбинированных кормов. У нас в стране организована целая сеть крупных откормочных предприятий, где все трудоемкие процессы механизированы
      Для мясного животноводства оказалась очень полезна и такая странная порода, как «зуброкорова». От скрещивания зубра и обычной домашней коровы получены гибриды, которые обладают ценными мясными качествами. Они плодовиты, их можно разводить. Это очень важно, так как не всегда такие далекие родители дают потомство — зубр и корова принадлежат к совершенно разным видам животных. «Зуброкорова» — недавнее приобретение животноводства.
      До этого были известны гибриды крупного рогатого скота с яком, сочетающие высокую продуктивность первого с устойчивостью к неблагоприятным условиям второго. Ведь родина яков — Тибет — край суровый.
      Ценная порода крупного рогатого скота Санта-Гертруда была создана на основе скрещивания европейской породы с зебу. Зебу обитают в Южной и Юго-Восточной Азии. Они составляют в основном коровье население Индии. Это те самые коровы, не несущие молока, которых запрещено убивать. Они характерны небольшим горбом на спине, почти как у верблюда. Так вот гибрид совместил в себе мясную продуктивность и устойчивость к высокой температуре.
      Путем сложной и кропотливой селекционной работы возникли многие породы не только крупного рогатого скота, но и свиней, лошадей, домашних собак. Что-то человек отбирал в животных себе на пользу, что-то для удовольствия, но и в том и другом случае сегодня без прочных знаний в генетике и в истории селекции домашних животных обойтись невозможно.
      Так откуда же взялась корова?
     
      МЫ ЖИВЕМ В «ЖЕЛЕЗНОМ ВЕКЕ»
      Историки различают каменный, бронзовый и железный века. Железный длится уже третье тысячелетие, и конца ему не видно. Почему? Потому что и алюминий, и пластмассы, и керамики, вместе взятые, не составят и одной десятой производимой стали. Только бетона да кирпича выпускается больше, но они неинтересны для машиностроителя. Но чтобы человечество не очень зазнавалось, сразу скажем, что годовое производство стали во всем мире составляет едва 1/10 кубического километра. Средний вулкан за одно слабенькое извержение выбрасывает больше материала. Но как же из небольшого объема металла удается изготовить так много машин? Дело в том, что наша техника, по сути, — техника тонких пленок и стержней. Автомобиль сделан из листов толщиной в миллиметры и доли миллиметра. Громадный корабль обшит двух-, трехсантиметровыми листами. Подвесной мост висит на канатах, свитых из миллиметровых проволочек. Ясно, что тонкие детали будут работать, только если материал имеет высокие качества: прочность, твердость, вязкость. А механические свойства высоки у чистых сталей, в которых мало серы и фосфора, а также растворенных газов — водорода, кислорода, азота.
      Как «чистят» сталь? Лет тридцать назад ее рафинировали, держали в мартеновской печи по нескольку часов, пока примеси не перейдут в жидкий, расплавленный шлак — «пенку» из извести или песка на жидком металле. Долго и дорого. Заставить бы сталь маленькими каплями протекать через слой шлака! Так появился электро-шлаковый переплав. Толстый стальной стержень — расходуемый электрод — медленно опускается в колодец — кристаллизатор с жидким шлаком. Через электрод подается электрический ток, он подогревает шлак. Конец электрода постепенно плавится, сталь каплями проходит через шлак и внизу, в кристаллизаторе (он охлаждается водой), застывает. И вот шестерни или шарикоподшипники из стали того же состава, только очищенные переплавом, работают вдвое- втрое лучше!
     
      КОРОТКИЕ ЗАМЕТКИ
      В финском городе Котка один из рок-ансамблей проводил репетиции в здании, расположенном поблизости от скотобойни. Через некоторое время потребители мяса, поступающего с этой скотобойни, стали жаловаться на его необычный вкус. Исследования показали, что в мясе этих коров был повышен уровень щелочности в результате, как сочли специалисты, сильных эмоциональных потрясений, вызванных рок-музыкой.
     
      Чем и как питаются растения? Науке понадобилось по крайней мере две тысячи лет, чтобы найти верный ответ на вопрос, который сегодня нам кажется таким несложным. Ведь уже в пятом классе учительница биологии объясняла нам, как все происходит...
      Но давайте перенесемся ненадолго в античную Грецию, в III век до
      нашей эры. Послушаем, что говорит крупнейший ученый древности Аристотель. «Растение — это как бы животное, поставленное на голову: органы размножения у него наверху, а при помощи корней, играющих роль рта, оно извлекает из земли готовую пищу, а потому и не производит нечистот...»
      Любимый ученик Аристотеля Фео-фраст (пишут также — Теофраст), которого именуют «отцом ботаники», долгие годы изучал растения. Приблизительно 2300 лет назад он написал «Исследование о растениях» — большой труд, дошедший до наших дней и переведенный на многие языки, в том числе и на русский. Фео-фраста очень интересовала роль листьев в жизни растения. Неужели они служат дереву только лишь для украшения, как думают многие или даже все? Ученый мог только размышлять на эту тему. Задавать вопросы самому растению, то есть ставить опыты, тогда еще не умели.
      Почему, думал Феофраст, листья поворачиваются к свету? Почему нижняя и верхняя поверхности зеленого листа столь различны? Почему многие деревья и кустарники сбрасывают на зиму свое украшение? Размышления породили смутную догадку: не служат ли зеленые листья вторым ртом для растения?..
      Два тысячелетия спустя, в семнадцатом веке нашей эры, была предпринята первая попытка выспросить у самого растения, чем оно питается. Голландский ученый Ян Баптист Ван-Гельмонт, химик, физиолог, врач, поставил опыт, длившийся пять лет. В большой глиняный сосуд была высажена ивовая ветка. Перед этим ученый просушил землю для горшка и взвесил ее, равно как и ветку, с точностью до унции. Ван-Гельмонт поливал растение дождевой водой и никому не разрешал прикасаться к нему. По прошествии пяти лет ветка стала деревцем. Вынув растение из горшка, ученый очистил корни от земли и взвесил иву: за пять лет она стала тяжелее на 164 фунта и 3 унции. Взвешена была также земля из горшка; из двухсот фунтов убыло за тот же срок всего лишь две унции. Откуда же взялись те вещества, из которых построены ствол, ветви, корни деревца, если не из земли? Из воды, которой поливалось растение все эти годы, — решил Ван-Гельмонт. Не из воздуха же?!
      Опыт голландца поставлен был безупречно, чисто. Но вывод, сделанный из него ученым, как мы теперь легко можем сообразить, ошибочен. И он, этот вывод, породил заблуждение, продержавшееся в науке под названием водной теории питания растений более полутора столетий. А между тем в Брюсселе в конце прошлого века Ван-Гельмонту воздвигли памятник. Тем самым потомки как бы утверждали право честного ищущего ученого на ошибку...
      В 1753 году в Петербурге, на годичном собрании Академии наук, Михаил Васильевич Ломоносов высказал удивительную, предерзостную для того времени мысль: «Преиз-обильное ращение тучных дерев, которые на бесплодном песку корень свой утвердили, ясно изъявляет, что жирными листьями жирный тук в себя из воздуха впивают: ибо из бессонного песку столько смоляной материи в себя получить им невозможно».
      Выражаясь языком Аристотеля и Феофраста, Ломоносов высказал уверенность в том, что листья служат вторым ртом для растения. И в следующие десятилетия догадка выдающегося русского ученого была подтверждена точными опытами.
      В начале 70-х годов того же восемнадцатого столетия английский химик Джозеф Пристли дознался, что растения каким-то образом исправляют воздух, испорченный дыханием животных (состав воздуха тогда еще не был известен науке). Голландский врач и натуралист Ян Ингенхауз, проведя сотни опытов, дополнил открытие Пристли: исправляют, но только зелеными своими частями и только на свету. А Жан Сенебье, естествоиспытатель из Женевы, добавил к этому, что тот газ, который делает воздух непригодным, служит растению пищей. Наконец, Теодор Соссюр, соотечественник Сенебье, уже в начале нового, девятнадцатого столетия выпустил книгу, в которой утверждалось: зеленый лист улавливает на свету углекислый газ воздуха и разлагает его, потребляя для своего роста и развития углерод и выделяя кислород; в этом процессе участвует вода, которую подают в лист корни.
      Так был открыт биологический процесс, который потом назвали фотосинтезом. В него прямо, непосредственно вовлечена солнечная энергия. Без него немыслима жизнь на планете. Сотни ботаников, химиков, физиков продолжают прилагать большие усилия, чтобы раскрыть процесс фотосинтеза во всех подробностях. Очень много сделали для познания сложнейших реакций фотосинтеза наши отечественные ученые А. С. Фаминцын, К. А. Тимирязев, М. С. Цвет. Но зеленый лист выдал пока что не все свои тайны...
      Итак, у растения в самом деле как бы два рта — два источника питания: корневое и воздушное. Какой источник важнее, главнее? Оба! Никакие реакции фотосинтеза не могут идти без воды, нагнетаемой в листья корнями; в свою очередь, корни отомрут, если из листьев не будут поступать к ним питательные вещества. Так что система питания зеленого растения едина или, можно сказать, двуедина.
     
      * * *
     
      Теперешняя наука считает, что растениям для нормального развития нужно шестнадцать элементов. Двенадцать из них растения получают из почвы, четыре, в конечном счете, — из атмосферы. Почему я говорю «в конечном счете», станет понятно немного позже. Семь из шестнадцати называют микроэлементами, так как они нужны растению в малых количествах.
      Дикие растения сами добывают все, что им потребно для роста. Культурным растениям земледелец должен помогать. А это становится все сложнее, так как человек добивается от возделываемых им культур все больших и больших урожаев. Особенно много сложностей с азотом, который составляет главную массу вносимых удобрений. Что же это за сложности? Чтобы в них разобраться, я отправился во Всесоюзный институт сельскохозяйственной микробиологии, который помещается в городе Пушкине, вблизи Ленинграда.
      Микробиологов из Пушкина интересует тот слой почвы, который называют корнеобитаемым. В этом слое кишмя кишит жизнь. Среди неразличимых простым глазом созданий, обитающих бок о бок с корнями, а то и на самих корнях, много друзей урожая. Самые известные из них те, что помогают растению усваивать азот.
      В переводе с древнегреческого «азот» «безжизненный», «не поддерживающий жизнь». Из школьных уроков химии нам об азоте известно, что это бесцветный газ, не имеющий ни запаха, ни вкуса; преобладает в составе земной атмосферы — почти восемьдесят процентов по объему. Известно также, что атмосферный азот инертен, он без принуждения не вступает в химические реакции. Над квадратным метром земной поверхности содержится около восьми тонн ленивого газа, растения буквально купаются в нем, но использовать его не могут подобно тому, как это происходит с углекислым газом, который жадно поглощается листом при помощи устьиц — крохотных щелей на его зеленой поверхности. Так что азот как будто вполне оправдывает свое название — безжизненный. Но ведь он известен как один из главных биогенных элементов; он необходим для жизнедеятельности всех организмов, обитающих на планете. Азот входит в состав важнейших веществ живой клетки — белков и нуклеиновых кислот. Так что никакой он не безжизненный, а самый что ни на есть жизненный! Но вот название, которое дали ему в давние времена, когда его роль в природе еще не была разгадана, за ним сохранилось.
      Как же все-таки попадает азот в клетки растений? Через корневую систему. Но до корней он доходит разными путями. Значительные запасы азота содержатся в почве. Однако лишь сотая их доля доступна для питания растений. И землепашцу приходится добавлять к ним удобрения. В прежние времена довольствовались навозом, который содержит не только азот, но и все другие элементы, потребные растению. Потом стали вносить и селитру, она содержит азот. А затем химики открыли, что можно получать на заводах искусственные азотные удобрения, принуждая азот воздуха вступать в химические реакции. Советский Союз стал самым крупным в мире производителем азотных удобрений.
      Неудержимый рост производства минеральных удобрений, в первую очередь азотных, вызывает немалые трудности и усложнения. О них рассказал мне директор института микробиологии член-корреспондент Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук Олег Александрович Берестецкий.
     
      Немного экономики.
      Хлеб, картофель, молоко, мясо, корм для скота непрестанно дорожают во всем мире. Ибо дорожает производство продуктов сельского хозяйства. И оказывается что треть затрат на растениеводство — это стоимость азотных удобрений. Чтобы получить тонну азотных туков, надобно израсходовать пять тонн нефти. А нефть, в свою очередь, в последние десятилетия сильно вздорожала. Чтобы досыта накормить стремительно растущее население планеты, надо кормить вдоволь возделываемые человеком растения, а это многим народам, жителям бедных стран, вовсе не по карману. И другая неприятность. Нельзя перекармливать растения азотом. Ведь и человек от переедания тучнеет, обзаводится болезнями. У злаков при избытке азота возрастает в зерне содержание нитратов веществ, не безвредных для человеческого организма; картошка, если вносят при ее посадке слишком много — сверх норм, установленных наукой, минеральных туков, вырастает водянистой, невкусной, хотя клубни могут быть и очень крупными. Кроме того, избыточные дозы минеральных удобрений легко вымываются из почвы, загрязняя озера и речки.
      Население Земли ежегодно возрастает на семьдесят с лишним миллионов в год. Каждую секунду, говорит статистика, на планете появляется два новых рта. Они требуют пищи. Главный ее источник — земледелие. Распахивать новые земли? Но во многих странах, например в западно-европейских, целины нет: все распахано либо застроено. В других же государствах, чтобы изыскать землю под пашни, надо сводить леса. А это грозит природе — стало быть, и человеку — всякими бедами. Леса — это гигантские фабрики кислорода; хранители вод; источник лекарств, ценнейших пищевых продуктов; это дом для тысяч видов зверей, птиц; это — наилучшее место отдыха для человека.
      Значит, непрерывное повышение плодородия уже распаханных, освоенных земель — вот главнейший способ прокормить всех людей планеты. Но мы видим, что на этом пути возникают серьезные препятствия. Можно ли их преодолеть, обойти? Необходимо, иного выхода нет. Значит — можно! Хотя это и очень не-[егко. Помимо удобрения почвы есть емало приемов, позволяющих брать «ысокие и сверхвысокие урожаи. Выводятся все новые и новые сорта зерновых, овощных, картофеля, которые более продуктивны, более выносливы, нежели их предшественники. Проводится мелиорация, то есть улучшение земель. Широкая программа мелиорации принята и проводится в жизнь в нашей стране. Разрабатываются более действенные меры защиты урожая от вредителей и болезней.
      И наконец, ученые стали пристальнее смотреть в корень.
      Давно известно, что растения, не имея возможности брать азот прямо из воздуха, получают его, так сказать, обходным путем, из почвы, через корни. На корнях бобовых растений, таких, как горох, соя, бобы, люцерна, клевер и вика, можно увидеть нечто вроде бородавок, именуемых клубеньками. В них живут клубеньковые бактерии. Они обладают способностью улавливать азот и переводить его в соединения, доступные корням. Это называется фиксацией азота. Живут в почве, а также в воде и другие микроорганизмы, которые природа наделила такой же способностью — усваивать азот. Это и бактерии, и некоторые грибы.
      Многие десятилетия понадобились ученым, чтобы познать сложнейший биологический процесс азотфикса-ции. Остаются еще неясности, впереди новые и новые открытия, но главное раскрыто. Например, подсчитано, что бобовые растения, пользующиеся услугами клубеньковых бактерий, способны за сезон привнести на гектар пашни от 100 до 250 килограммов азота. Известно, что растения семейства бобовых содержат гораздо больше белка, чем, скажем, злаки. Наращивать урожаи бобовых и отводить под них больше пашни в севооборотах важно по двум причинам. Во-первых, среди них много ценных пищевых и кормовых культур. Во-вторых, бобовые обогащают почву азотом и служат отличными предшественниками для многих других сельскохозяйственных культур.
      Наука нашла способ приумножить армию невидимых друзей урожая. Во Всесоюзном институте сельскохозяйственной микробиологии выпускают ризоторфин. Это бактериальный, стало быть живой, препарат. Его приготовляют из торфа, обогащенного углеводами, минеральными веществами, витаминами и микроэлементами. На этой питательной смеси разводят те же бактерии, которые живут в содружестве — симбиозе — с корнями бобовых; при этом подбирают особенно активные штаммы, расы микроорганизмов. В одном грамме ризоторфина содержится не менее двух с половиной миллиардов клубеньковых бактерий. Препарат расфасован в небольшие полиэтиленовые мешки, которые удобно перевозить. Ризоторфином не удобряют
      почву. Им обрабатывают семена бобовых растений при посеве. В результате улучшается снабжение корней растений биологическим азотом. На гектар посева для обработки семян требуется всего 200 граммов ризоторфина. Стоит такая порция рубль. Вообще же производство «живого удобрения» обходится дешевле азотных туков раз в тридцать — сорок. Специалисты говорят, что ризоторфин, разработанный ленинградскими микробиологами, значительно превосходит по своим достоинствам подобные препараты, производимые иностранными фирмами.
      В Белоруссии недавно пущен завод, выпускающий ризоторфин. Препарат приготовляют и в других местах, любой колхоз или совхоз может его купить. Важно еще вот что. Ризоторфин избавляет землепашца от применения азотных туков. Минеральное удобрение даже вредно в таких случаях, так как оно угнетает микроорганизмы почвы.
      Однако еще не все работники сельского хозяйства поверили в ризоторфин. Двести граммов торфяного порошка на гектар... Все-таки надежнее внести мешок-другой азотной минералки. Между тем доказано, что если семена сои перед посевом обработать ризоторфином (затраты — 1 рубль 20 копеек на гектар), то урожай будет таким же, как после внесения ста килограммов азотных удобрений на гектар.
      До сих пор речь шла о бобовых. Ну а как же другие возделываемые человеком растения?
      Вот что писал еще десять с лишним лет назад известный советский физиолог и биохимик растений академик А. Л. Курсанов: «Одной из интереснейших, хотя и не ближайших перспектив... могло бы стать такое изменение клетки культурных растений, например, пшеницы, чтобы она самостоятельно «добывала» азот из атмосферы». В самые последние годы стала быстро развиваться новая отрасль науки - генная инженерия. Ученые умеют теперь производить тончайшие внутриклеточные операции, пересаживая гены носители наследственности от одного вида другому. Можно надеяться, что генная инженерия позволит приблизить осуществление идеи, высказанной
      А. Л. Курсановым.
      Растения выносят из почвы ежегодно многие миллионы тонн азота. Землепашец принужден затрачивать огромные усилия и средства, чтобы восполнить эту убыль, внося в почву удобрения. А если принудить само растение, с помощью тех же бактерий восполнять эту убыль?! Это будет самый настоящий «микробиологический переворот» в земледелии. И он назревает.
     
      ДВТОМОБИЛЬ УЗНАЕТ ХОЗЯИНА
      Утверждают, что к середине 90-х годов появятся автомобили, которые будут «узнавать» своих хозяев. Опознание они будут производить по инфракрасному излучению владельца машины. «Своему» человеку они откроют дверцу, запустят двигатель.
     
      СВОЙСТВА ДИВНЫЕ ИМЕЮТ...
      то посеешь, то и пожнешь*. Как же, значит, важно сеять, сажать самые наилучшие, урожайные культуры зерновые, огородные, садовые!.. Таково веление Продовольственной программы СССР. И ученые выводят все новые сорта растений, используя и очень редкие, малоценные сами по себе, ботанические виды, относящиеся к разным семействам, но сходные по своим по-истине непревзойденным для селекции свойствам.
      Расскажем о трех таких уникумах, выделившихся из всего огромного зеленого мира планеты.
     
      БЕССМЕРТИЕ В ПОДАРОК
      В начале 20-х годов по горам и равнинам Закавказья бродил молодой ботаник Петр Михайлович Жуковский. Невысокий, неутомимый и очень подвижный, он высматривал что-то среди трав, деревьев, на полях; порой, сорвав колос, лущил его, сдувая с ладони полову...
      Возле селения Азарми искатель набрел на сухой холм, где росли какие-то странные злаки. «Дикоккоидес», —
      удивленно произнес ученый латинское название растения. Однако как попал сюда этот редкий вид пшеницы — полбы, уроженки дубовых лесов Северной Палестины?!
      Грузин-крестьянин, шедший на поиски коровы, охотно объяснил, что это зандури местная стародавняя хлебная культура, растет она и как сорняк...
      Позже Жуковский, он был тогда директором Тифлисского (ныне Тбилисского) ботанического сада, убедился, что зандури лишь похожа на дикоккоидес, а в действительности это неведомый науке представитель семейства злаковых, рода Тритикум (пшеница). В пору было воскликнуть: «Эврика!» Не так-то богат арсенал главнейшей нашей кормилицы, всякое его пополнение ценно. Жуковский стал изучать редкостную находку, чтобы дать ей научное описание.
      Тем временем подоспело тридцатилетие деятельности в Закавказье агронома С. Н. Тимофеева. Он, как водится, созвал гостей. На юге жизнь протекает большей частью в садиках, внутренних двориках, увитых виноградом, так что приглашенных ждал стол, накрытый под зеленой сенью. Несмотря на жару, виновник торжества был в пиджачной паре и крахмальной сорочке с галстуком-бабочкой. Ему пришлось еще примерить подаренную войлочную сванскую шапочку, накинуть бурку, прицепить большой грузинский кинжал... Все знали его любовь ко всему кавказскому, хотя был он родом из Ростова-на-Дону. П. М. Жуковский явился со скрипкой в черном футляре: но не в подарок же принес он свой любимый инструмент?!.
      Каждый поздравитель заготовил речь в честь юбиляра. Жуковский прежде всего отдал должное заслугам уважаемого Степана Николаевича, «связанного с Тифлисским ботаническим садом идейно, исторически и узами взаимного почитания». Обратился оратор в несколько академичной манере и к его прошлому. Сына мелкого ремесленника после начальной школы хотели отдать в железнодорожную службу, но воспротивились учителя: способный ученик должен окончить реальное училище... Семье совсем пришлось трудно, когда умер отец, но все же училище мальчик окончил, и окончил с отличием. Снова вмешались педагоги: нужно высшее образование...
      Однако на первом же курсе Петровской земледельческой академии студент заболел — нелады в легких, потом операция... Подвижническим усилием получив диплом, молодой специалист по совету врачей поехал работать на юг. Закавказье действительно возродило его, и он отдает все силы развитию земледелия Грузии...
      Такая биография близка труженику Жуковскому — сам с четырнадцати лет зарабатывал уроками.
      Свой сюрприз оратор приберег «под занавес». Сообщив достопоч-тимым коллегам об открытии нового вида злака, сказал, что присвоил ему научное название — «пшеница Тимофеева».
      Эффект был велик, все зааплодировали. Степан Николаевич покраснел, стал поглаживать усы, поднялся было с места, потом опять сел... Ведь если ботанический вид носит имя кого-либо, то это обычно ученый, чьи заслуги имеют непреходящее значение. Скромный Тимофеев, о ком Жуковский только что отозвался как об авторитетнейшем, интересном собеседнике, причислив его к «тем редким агрономическим деятелям, прототипом которых был сам знаменитый Иван Александрович Стебут», долго не мог совладать с волнением. Он никак не ожидал, что столь высоко будут оценены его труды по зерновым культурам, виноградарству, чаеводству, цитрусовым, маслинам... Ну кто бы сохранил память о нем, теперь же его имя обрело бессмертие, оно стало неотделимым от названия вида пшеницы Triticum timopheevi. Скрещивая ее с другими злаками, тысячи ботаников, селекционеров обоих полушарий начнут «строить» новые сорта на благо своих народов. И занятие это бесконечное, потому что даже самые знаменитые призеры хлебных полей, увы, постепенно стареют и умирают, подобно тем, кто их создал.
      Открыв для науки зандури, П. М. Жуковский одарил бессмертием и это творение поколений грузинских земледельцев. Однако тогда еще никто не мог предвидеть истинных размеров славы пшеницы Тимофеева. Образцы ее разошлись по опытным станциям, исследовательским институтам, и началось как бы переоткрытие древнего злака. Оказывается, ему (и только ему!) нестрашны самые злые грибковые заболевания хлебов, например ржавчина, способная разом погубить урожай на корню. Но если гены устойчивости зандури властью науки передать культурному сорту, то и он обретет завидное здоровье! Ботанической сенсацией стало и выявление у зандури уникальной особенности: у ее гибридов пыльца бесплодная, что сильно упрощает селекцию. Позже академик ВАСХНИЛ, профессор П. М. Жуковский, породнив зандури и ее высокогорную землячку — черноколосую дику, вывел новый вид пшеницы, которую назвал грибобойной, так высок у нее иммунитет.
      Но страшная угроза нависла над зандури — она занесена даже в Красную книгу исчезающих с лица земли ботанических видов! Сельские хозяева теперь предпочитают возделывать более продуктивные селекционные сорта, нежели малоурожайный «первобытный» злак, пусть даже он и дает муку отменного качества...
      Обо всем этом ленинградский уче-94 ный Р. А. Удачин рассказал супругам Алашвили, у которых снимал комнату, когда лечился в Цхалтубо. Он объяснил также, почему важна сохранять зандури именно на ее родине: во всякой другой местности она.может утратить свои замечательные свойства. Надо, чтобы ее не переставали сеять и при школах юные натуралисты, и вообще любители природы.
      Супруги Алашвили вызвались тоже стать самодеятельными хранителями древнего злака и теперь возделывают его в Цхалтубо, а собранные семена посылают Всесоюзному институту растениеводства в Ленинград, показывая пример того, как всем народам надо беречь сокровища природы.
      А спрос на знаменитый злак все растет: нужны ведь все новые высокоурожайные, устойчивые к болезням сорта, чтобы, как сказано в Продовольственной программе, довести сбор зерна в двенадцатой пятилетке до 250 — 255 миллионов тонн в год. Из Ленинграда семена пшеницы Тимофеева рассылаются в пакетиках советским селекционным центрам, а также за рубеж; в Англии, США, Канаде, Индии, Кении, Египте, Японии, Австралии, других странах создаются сорта с генами устойчивости, что равнозначно получению многих миллионов тонн дополнительного продовольственного зерна. Своего рода подобием пшеницы Тимофеева располагают теперь и селекционеры второго хлеба — картофеля.
     
      А САМ ОСТАЛСЯ ДИКАРЕМ...
      Индеец Монтесума был верховным вождем ацтеков, главой союза дружественных племен... Взят в плен испанскими завоевателями... Умер в 1520 году... За скупыми словами исторической хроники видится кровавый поход конкистадоров — с беспримерной наглостью и жестокостью уничтожили они самобытную высокоразвитую цивилизацию Нового Света.
      Спустя много времени ботаника увековечила имя Монтесумы в названии великолепной, стройной мексиканской сосны. Хвоинки на ней растут пучками, каждая длиной с вашу шариковую ручку, ими набивают матрацы, даже подушки. Ну а что это за трава облюбовала себе приют среди высоких медно-красных стволов? Советский ученый С. М. Бу-касов и англичанин Е. Хоке признали в ней вид картофеля Соланум демис-сум. В Мексике, Гватемале есть и еще похожие растения. Их Букасов объединил в серию Демиссум. А что дальше? Ведь картофель-то никудышный! Кустики небольшие, розе-точные, только цветонос торчит, а уж о клубнях лучше и не говорить — мелкие, как лесной орех. Словом, демиссум — типичный дикарь, подружившийся с гигантской красавицей — сосной Монтесумы.
      И все же Букасов, ступая по мягкому хвойному ковру, бережно собрал ягоды с семенами и клубеньки демиссума. «Быть может, науке пригодится и это невзрачное растеньице, — рассуждал ученый, — ведь как-никак оно родич нашего второго хлеба — Соланум туберозум».
      Однако высаженный в оранжерее под Ленинградом демиссум стал неузнаваем — с пышной ботвой, но... без клубеньков. Растениеводы догадались, в чем причина: родина-то дикаря — экваториальная зона, где ночь и день всегда примерно равны, тогда как на берегах Невы летом «одна заря сменить другую, спешит, дав ночи полчаса». Избыток света — причина метаморфозы! Стали помещать цветочные горшки с растениями в особые вегетационные домики, прикрывая их на двенадцать «ночных» часов, и дикари перестали капризничать.
      Демиссум превзошел самые смелые ожидания ученых, показав очень высокую устойчивость к опаснейшей болезни картофеля — мокрой гнили, или фитофторе, уничтожающей зачастую до трети урожая. Фитофтора тоже родом из Мексики, и, видимо, там за тысячи лет, в процессе эволю ции, демиссум приспособился к постоянной инфекции, выработал иммунитет.
      Но ведь всякое свойство зеленого организма, иммунитет в том числе, зависит от наличия в растительных клеточках особых генов — носителей наследственных качеств. Один ген «заведует» формой листочков, другой — цветом лепесточков, третий — здоровьем зеленого организма и так далее. Значит, важно взять у демиссума ген сопротивляемости фитофторе и передать его культурному сорту, чтобы тот обрел тоже невосприимчи вость к заразе...
      Этим и занялись ботаники. Картофельное растение — самоопылитель, то есть оно однодомное, в нем есть и мужское и женское начала. Ученые приступили к ювелирной операции — удаляли в цветках культурных сортов тычинки и наносили на пестики пыльцу демиссума. Так были выведены первые сорта, устойчивые к фитофторе, а значит, и более урожайные, с лучшим качеством здоровых плодов. Скромный «мексиканец» стал могучим союзником селекционеров. Использовал его и видный ленинградский ученый профессор А. Я. Ка-мераз. Созданные им сорта Детско-сельский, Пушкинский, Камераз и другие успешно возделываются в Нечерноземье.
      Была у академика ВАСХНИЛ Героя Социалистического Труда С. М. Букасова аспирантка — старательная девушка Е. А. Осипова. Теперь она — известный селекционер, автор ряда превосходных фитофтороустойчивых сортов, в частности Столового-19. Елизавета Александровна хорошо помнит день, когда этот ее первенец держал экзамен ia опытном поле Научно-пронзводственного объединения «Белогорка» под Ленинградом. После копалки земли не стало видно — одни клубни. Гладкие, округлые. Чистить такой картофель — одно удовольствие, даже механизировать можно этот процесс. Осипову поздравляли с удачей. Но какая же тут «удача»: прилежный, многолетний труд плюс, конечно, умение. Оно тоже далось не сразу.
      Интерес и любовь к растениям пробудились у нее еще в детстве. «Виновной» была учительница биологии Анна Алексеевна — как знала предмет, умела увлечь ребят! Запомнились ее слова: «Тебе, Лиза, надо обязательно стать ученым-растениеводом...» Вот она и стала!..
      Обычно селекционеры стремятся к высокой урожайности нового сорта, ну а вкус клубней — дело десятое. Осипова же хотела сочетать в своем будущем детище оба эти важные свойства. Задача поистине творческая! Прежде следовало подобрать родительские пары, а для этого изучить «биографии» сотен исходных сортов. Вот лишь одна из таких комбинаций: хорошо известный в Нечерноземье сорт Приекульский ранний (отцовская форма) и эстонский поздний Олев, в ком течет «кровь» и зеленого волшебника демиссума. По мысли Осиповой, Олев должен был придать ее сорту устойчивость к фитофторе, а Приекульский — скороспелость. Но от мысли до дела бывает еще очень далеко.
      С утра дотемна, неизменно в белом халате, она терпеливо переносила пыльцу одного растения на пестики другого. Тысячи цветков подвергались такой операции. Они дали спелые ягоды с семенами. Призови снова терпение, селекционер: надо ждать весны.
      С проблесками тепла семена высеяли в парники. Когда пошла в рост рассада — десятки тысяч крохотных неженок, — Осипова, никому недоверия, сама ее пикировала, особо пестуя кустики, казавшиеся ей перспективными, бракуя массу «гадких утят»...
      Но это лишь первый долгий отбор! Из последующих потомств она год за годом выбирала лучшие растения, пока наконец не получила поколения лучших из лучших. В ходе этих стараний на опытное поле обрушился град. Прежде чем промокшая Осипова добежала до своих питомцев, от них остались измолоченные стебельки. Только отдельные кустики еще «дышали». Елизавета Александровна принялась выхаживать раненых...
      Столовый-19 назван так потому, что именно столько лет потребовалось на его создание. Раньше всех оценили новинку работницы опытного поля — стали сажать и на своих огородах, возить на базар. Там картофель, что называется, с руками отрывали: он ведь и крупный, и вкусный, и рассыпчатый.
      По мере того как Столовый-19 занимал все большее место на совхозных и колхозных полях, ему готовились достойные преемники. Это, например, сорт Арина, названный так автором в честь русской крестьянки Арины Родионовны, чей деревянный домик, в котором она жила, прежде чем стать няней Александра Пушкина, сохранился в деревне Кобрино, неподалеку от «Белогорки», это и осиповские же сорта Невский, Ганнибал. Они также превосходны, а урожай могут давать до пятисот центнеров с гектара — вдвое-втрое больше обычного. В них тоже есть гены демиссума.
      «Ускорить выведение высокоурожайных сортов и гибридов картофеля...» — сказано в Продовольственной программе. Эта работа энергично ведется теперь во всех советских республиках. А всего в мире уже выведено при участии демиссума более шестисот сортов разного назначения, приспособленных к местным природным условиям. А сам он как был, так и остался дикарем. Правда, не совсем обычным — очень уж велика его всесветная слава. Впрочем, дикарем осталась и наша сибирская яблонька, хотя ее известность тоже далеко перешагнула границы родины.
     
      ЗАРЯЖЕННЫЕ КУЛЕЧКИ
      В дали минувших десятилетий видится среднего возраста житель села Рыбацкое под Ленинградом. По вечерам он и соседские ребятишки занимались странным делом — сворачивали тугие бумажные кулечки, набивали их перегноем из ящика... Последнюю операцию мужчина выполнял сам — «заряжал» каждый кулечек яблоневым семечком и заворачивал края. Такие «снарядики» он укладывал в посылочные ящики и писал адреса: Няндома... Шенкурск... Каргополь...
      А теперь перенесемся в наше время... Хотя основные направления Продовольственной программы — животноводство, полеводство, яблоки тоже нельзя сбрасывать со счетов. Врачи-диетологи рекомендуют съедать за год не менее ста килограммов плодов и ягод, а ведь сады есть не везде! В иных районах Сибири жители шутят, что, дескать, у них лучший фрукт — огурец. В «Толковом словаре» Владимира Даля издания 1880 года прямо сказано, что в Сибири растут лишь земляные яблоки, то есть картофель, а никаких других нет...
      Сегодня же надо сказать — «не было», потому что даже в зоне вечной мерзлоты зацвели на радость людям красавицы яблони. Одним из энтузиастов и пионеров северного садоводства был житель Рыбацкого ботаник Василий Иванович Чирков, младший брат известного рабочего поэта-революционера Николая Рыбацкого. Заметив, что Васятка любит копаться в саду, помогая бабушке, он сказал: «Ну быть тебе знаменитым садоводом!» Николай погиб в гражданскую войну, а Василий действительно поступил в Агрономический институт, где слушал лекции великого биолога Николая Ивановича Вавилова. Затем уехал работать на опытную станцию Вологодской области.
      Там молодого специалиста удивили рослые яблони. Не вымерзают же! Оказалось, что вологжане выращивают сады не из саженцев, а из... семян. Пакетик с такими семенами Чирков сразу послал родным в Рыбацкое с наказом, как их сажать. Однако Вологда и Ленинград — это еще не самые наши северные пределы!
      Василий Иванович глубоко проникся вавиловской идеей об осевере-нии земледелия. Вавилов утверждал, что многие овощные культуры могут доходить до самого Ледовитого океана, причем растения становятся даже выше и более развитыми. Но ведь овощам не приходится зимовать в поле, как яблоням!
      В предвоенные годы Чирков узнал, что есть на Валааме (остров Ладожского озера) самый северный в мире сад, принадлежавший до революции древнему русскому монастырю, и отправился туда. Он увидел мрачные скалы, поросшие дремучим хвойным лесом, и среди этой суровости росли четыреста порядком запущенных яблонь десятков сортов. Монахи не только молились, они в свое время поддерживали связи даже с «Русской Америкой» (Аляской), умело занимались садоводством, огородничеством, вывели и один из лучших в Нечерноземной зоне сортов картофеля — Валаамский.
      Черенки с острова Василий Иванович едва успел привить саженцам в поселке Отрадное (Карельский перешеек), как началась Великая Отечественная война. В армию его не пустили врачи — пошел на оборонительные работы. Осенью, когда над Ленинградом нависла фашистская угроза, вступил в партию.
      Чем может быть полезен садовод, если людям не до садов? Чирков дежурил на крыше главного корпуса Ботанического института, сбрасывая зажигалки и, когда еще никто не думал о блокаде, проявил счастливую смекалку. На Садовой улице был магазин семян, их, естественно, никто не покупал. Заведующий готов был выбросить товар, чтобы не разводились крысы. Чирков забрал все овощные культуры, кое-как дотащил груз, запрятал на чердаке Ботанического института.
      Сотрудники его весной 1942 года перекапывали лужайки Ботанического сада под огород. Отсюда ленинградцы получили свыше девяти миллионов кустиков рассады капусты, брюквы, свеклы. Так Чирков спас многих от голодной смерти, ибо он еще разводил картофель из отдельных глазков и столонов — отростков клубней. Таким кропотливым способом можно килограмм клубней превратить в центнер второго хлеба.
      Но даже в те тяжелые дни он не оставлял мысли об осеверении яблонь, собирал по разным источникам данные за сто лет о наиболее суровых зимах, губящих сады. Таковых набралось более десяти, они повторялись, с промежутками от года до семнадцати лет. В 1939/40 году в Ленинградской, Калининской, Смоленской, Тульской областях мороз погубил четыре пятых плодовых насаждений.
      Впоследствии Чирков убедился, что не переносят суровых зим обычно деревья, выросшие из саженцев, тогда как сеянные сохраняются. Значит, они должны служить продвижению плодоводства далеко на Север, туда, где о собственных яблоках и не помышляли! Были, впрочем, попытки нарушить природное табу — иной любитель привозил отборные саженцы, хорошо за ними ухаживал, но все равно весной вытягивал из грунта мертвые прутики. Чирков и тут доискался причины неуспеха. Виноват не мороз! Ведь у саженца стержневой корень обрублен наполовину, мелкие корешочки частью оборваны или усохли, ему нужны особо благоприятные условия, чтобы выжить, у сеянца же цела вся подземная «борода», с наступлением тепла он быстро пускается в рост.
      Итак, на Севере сады надо сажать семенами, но какими? Еще И. В. Мичурин отметил высокую морозостойкость китайской яблони. Правда, плоды китайка дает мелкие, это так называемые райские яблочки, из которых варят варенье, но привить-то к такому подвою можно любой сорт! В Сибири, на Дальнем Востоке вообще дико растут низкорослые, очень выносливые ко всяким невзгодам яблоньки. За ними теперь к нам едут даже ученые из Западной Европы, чтобы использовать их у себя в качестве непревзойденных подвоев.
      Занявшись всерьез сеяными садами, Чирков из года в год продвигал их все выше по сетке географических координат, вплоть до Полярного круга. Но зачем, спросите?
      Так ли уж нужны трудоемкие яблоневые сады Северу, если туда завозят южные фрукты? Нужны! Тут мы встречаемся с врожденным стремлением человека быть ближе к живой природе. Северянину яблоко, выращенное наперекор климату, собственными руками, милее марокканского апельсина. Это подтверждали и многочисленные ответы на посылки кулечков, «заряженных» семечками китайки. Вот что написала К. Т. Крюкова из Яранска, что на берегу холодной Вычегды: «Благодаря Вам, дорогой Василий Иванович, я обрела счастье любоваться яблонями. Сотни их выросли из семян у меня и на пришкольном участке...»
      Врач из Лешуконского В. П. Пехов сообщил, что на зиму он деревья не укрывал. Несколько раз оттаивало и снова замерзало. Морозы доходили до 42 градусов, но все яблоньки сохранились. Неутомимый акклиматизатор В. П. Личугин из Мезени, что у самого Белого моря, прислал снимки своих плодоносящих деревьев.
      История всех этих насаждений такова. В 1950 году зимой поехал В. И. Чирков в Котлас специально, чтобы посеять в совхозе «Родина» семена петергофской китайки. Из них, вопреки скептикам, развились мощные деревья, не боящиеся ни морозов, ни солнечных ожогов. Они ежегодно обильно плодоносят, семена идут на выращивание северного подвойного материала. Такие яблони пригодны и для гибридизации. Даже в Архангельске опытник А. В. Жуков опылил местные яблони пыльцой из Черкасской области и получил плоды с гибридными семенами. Выращенные яблони могут служить для селекции особо морозостойких сортов.
      В. И. Чирков доказал, что беспересадочные подвои — одна из основ северного плодоводства. Он рекомендовал также для этого с осени
      Дикая сибирская яблонька способна расти даже на берегу Тихого океана в каменистом грунте, пропитанном соленой морской водой.
      готовить яму, заправленную перегноем, компостом, минеральными удобрениями, а зимой на это место высевать под снег десять — пятнадцать семян китайки, желательно от котласских деревьев.
      ...Всего около полувека прошло с начала развития садоводства на Севере. В Сибири им занимаются уже до тысячи совхозов и колхозов, у них сто тысяч гектаров плодовых насаждений и ягодников. Множится и число любителей — садоводов. В Барнауле работает Научно-исследовательский институт садоводства Сибири, уже выведены десятки сортов, дающих плоды с особо питательными и целебными свойствами.
      И каждое деревце славит даровавшего ему жизнь и место на земле!
     
      ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
      В 1965 году в Ленинградской области было двадцать куриных хозяйств. Это была часть большого совхозного хозяйства. Оно занималось одновременно и разведением крупного рогатого скота, и свиноводством, и выращиванием земледельческих культур. К чему это вело? К распылению сил и знаний. Одним и тем же людям нужно было и за скотом ухаживать, и за птицей, и картошку сажать.
      До поры до времени с этим мирились. Ведь не так давно один человек собирал часы от первого винтика до последнего, один мастер сапоги тачал и кожу для них дубил и мял. Дело медленно шло. Пара часов в день, пара сапог в неделю. А людей стало намного больше! При таких темпах сколько бы народу без часов и босиком ходило, а уж яичко и раз в месяц не увидело. Поэтому-то и встал вопрос о специализации хозяйств на селе: пусть каждое занимается одним каким-то делом. Скажем, птицеводством. Такой коллектив изучит все, что имеет отношение к курице: как ее лучше кормить и содержать, как от болезни лечить и как сделать, чтобы она была сильной, выносливой, больше яиц несла. Ну и так далее.
      Любым начинанием необходимо руководить. После мартовского (1965 г.) Пленума ЦК КПСС в Ленинграде была создана специальная организация — «Птицепром». В ней собрались лучшие специалисты по птице и начали обсуждать, как вести хозяйство. Сначала, конечно, проанализировали положение дел на тот момент. Оказалось, что кроме двадцати куриных хозяйств, о которых вы уже знаете, существовало еще несколько маломощных птицефабрик. Одна из них — племенная. Но всюду царил РУЧНОЙ ТРУД. Словом, те же дед с бабкой на том же птичьем дворе. Хоть и больше он стал, все равно корм руками рассыпают, ведра таскают, метлой подметают...
      Птицеградом птицекомплекс «Си-нявинский» Кировского района Ленинградской области называют не для красного словца. Впрочем, судите сами: тридцать одноэтажных птичников для племенной птицы. В каждом птичнике живет по пять тысяч. Шесть девятиэтажных — для цыплят. Девять девятиэтажных — для кур-несушек. На двести сорок тысяч каждый птичник. Помножьте! Сложите! Около четырех миллионов получилось!
      Площадь «Синявинского» 800 гектаров. Общая протяженность дорог в нем составляет 30 километров, а сетей водопровода, канализации, теплоснабжения и того больше — 100! 25 зданий для подсобно-хозяйственных служб.. Газовая котельная, электростанция и очистные сооружения с полной биологической очисткой сточных вод. Разве не город? И как любой город, он поделен на районы: зона племенной репродукции, зона промышленного стада, администраМиллион яиц в день ежедневно отправляется из птицеграда в торговую сеть.
      тивно-хозяйственная часть, а лучший район — самый красивый и зеленый — отдан птенцам.
      «По своей технологически-органи-зационной структуре комплекс — качественно новое явление в сельскохозяйственном производстве, — говорится в проспекте, посвященном си-нявинскому птицекомплексу. — Характер организации труда, полная автоматизация всех процессов с помощью сложного современного оборудования делают комплекс похожим на крупное промышленное предприятие».
      Здесь трудятся инженеры, техники, слесари, токари, электрики, наладчики автоматов, шоферы, птичницы-операторы... Шесть тысяч человек! Вот сколько «дедов» и «бабок» требуется курочке-рябе. Да только это немного. Поделите 4 миллиона на 6 тысяч. Ну как? Справились бы люди без техники с таким объемом работ? Тем более что кроме выращивания птицы и получения от нее яиц, на комплексе заготовляют куриное мясо, вырабатывают яичный порошок и костную муку, собирают куриный пух и перо.
      Но «Синявинский» хоть и промышленное предприятие, а все-таки особенное — биологического типа. То есть занимаются там живыми существами. А живому бывает холодно, бывает жарко, есть-пить хочется, и заболеть оно может, случаются у него и перепады в настроении. Не мелочь это вовсе. От настроения птицы зависит прибавка в весе и количество снесенных яиц. Вот и работают на комплексе врачи, медсестры, эпидемиологи и даже специалисты, изучающие психологию птицы.
     
      СКОРО СКАЗКА СКАЗЫВАЕТСЯ
      Красота в птицеграде, спору нет. Все в нем продумано, организовано по науке. Транспортеры подают корм 102 в кормушки, кормушки установлены так, чтобы он не высыпался, воду другой транспортер доставляет; кругом центральное отопление, вентиляторы, регуляторы влажности. Даже противоинфекционные прививки проводят сразу всему птичнику, через воздух — методом распыления. А ведь еще два-три года назад те же прививки делались вручную, каждой птичке, всем четырем миллионам.
      Сказка сказывается скоро. Дело делается значительно медленнее.
      Как же добились того, что 240 тысяч кур мирно живут и в не таком уж просторном доме, да еще яйца несут, и не как на воле — самое большое восемь месяцев в году, — а все двенадцать, и не по два яичка за раз, а по четыре, пять, случается и шесть?
      А как вообще родилась идея высиживать цыплят без наседки? Может, куры подсказали? Не исключено. Возможно, прототипом инкубатора послужил «роддом», который строят австралийские куры для своих цыплят.
      За шесть месяцев до кладки яиц петух выкапывает ямку, сгребает в нее листья и траву. В начале весны он ворошит перепревшую массу, пока она не станет горячей. После этого, проложив в «инкубатор» ход, приглашает курицу на осмотр своего творения. Если курица довольна, она несет первое яйцо. А через четыре — восемь дней остальные. Окажется привередой, петух снова прокладывает ход, уже в другом месте. После кладки петух-папа ни на день не оставляет яйца без внимания. По утрам выдалбливает в стенках «инкубатора» отверстия для удаления лишнего тепла. К ночи, когда заходит солнце, тщательно их заделывает.
      «Рукотворный» инкубатор известен человечеству уже более двух тысяч лет. Египтяне делали его так: вырывали глубокий котлован, в нем возводили двухэтажное, глинобитное строение — первый этаж получался подземным. В нем в специальных камерах помещали яйца, предназначенные для инкубации. Во втором этаже располагались печи. Теплый воздух проникал вниз через сложную систему отдушин. Но ведь яйцу, чтобы в нем нормально развивался зародыш, нужно не просто тепло, а соответствующее теплу наседки. Древние египтяне ухитрились без градусника поддерживать постоянный и точный обогрев. Методом проб и ошибок они нашли такую смесь сала и масла, которая плавилась именно при температуре куриного тела. Вот и нагревали помещение до тех пор, пока эта смесь не начинала плавиться, и зорко следили, чтобы она не остывала. Но контроль за температурой не исчерпывал всех забот: курица не сидит на яйцах сутки напролет. Нет-нет да и встанет прогуляться. Не для разминки ног — для охлаждения яиц. Египетским птицеводам приходилось три раза в сутки переворачивать яйца вручную. На двенадцатый же день вообще резко менять температурный режим — переносить яйца наверх, в более прохладное помещение. Трудоемкая технология, не правда ли?
      Ее совершенствование не всегда приносило радость «рационализаторам». Сравнительно недавно, лишь два с половиной века назад, «святейшая инквизиция» такими словами охарактеризовала создание одной из моделей инкубатора: «...изобретатель вступил в сношение с диаволом и с его помощью устроил ящик, в котором во всякое время года мог выводить цыплят к соблазну и совращению добрых сынов церкви».
      Сами понимаете, каким образом в те времена поступали с пособниками «диавола». Итальянскому ученому Джованни Порто не удалось избежать суровой кары.
      И все же инкубаторы дошли до наших дней. Постепенно они становились все производительнее и вылуплялись в них не сотни цыплят, а тысячи. В том-же «Синявинском» получают 240 тысяч.
      А куда деть такое количество птицы?
      Перевести в специально построенные для них девять девятиэтажных зданий, верно, скажете вы, вспомнив прочитанное.
      А как их там разместить?
      Не гадайте, я вам подскажу: в клетках.
     
      ПТИЦА В КЛЕТКЕ
      Идея клеточного содержания птицы совсем молода, ей еще нет и ста лет. Гусей, правда, откармливали в клетках, кур — никогда.
      В конце прошлого века в Париже решили устроить выставку домашней птицы. Собрались птицеводы в путь. Кур повезли в клетках. «Ничего, — размышляли люди, — недельку-дру-гую поживут в неудобстве, помучаются, потом отойдут на воле».
      Однако в дороге птицы в весе не потеряли, перышки у них блестели, но самым удивительным было то, что куры продолжали нестись. Тут-то и мелькнула мысль: «А не разводить ли вообще кур в клетках? Выстроить клеточные батареи в два, а то и в три яруса, поместить их под крышу, а задние отапливать и проветривать». «Подумайте сами, — убеждали поклонники нового способа содержания
      кур, — клеточные батареи экономят площадь. Сколько кур может поместиться на квадратном метре, если не ограничивать их передвижения? Пять-шесть. А в клетках, поставленных друг на друга, все тридцать». — «Так-то оно так, — возражали им скептики, — но одно дело — держать птицу в клетке несколько дней, иное — месяцы».
      И действительно. Долгого пребывания в клетках куры все же не выдерживали. Начинали болеть, снижали яйценоскость и в конце концов гибли. Ведь курица — не канарейка. Миски с кормом ей для жизни недостаточно. Она любит разгребать землю в поисках червей, бегать, взлетать на забор или насест...
      Но сторонники клеточного содержания не сдавались. Они обратились к ученым. «Подумайте, — попросили они, — из какого материала надо сделать клетки? Сколько можно разместить в них кур? Наверно, и кормить их надо как-то особенно?»
      Ученые принялись думать. Стали искать разные решения и ставить опыты.
     
      ДЕД И БАБКА-86
      Синявинский птицекомплекс называют крупнейшим в стране и Европе. Он полностью обеспечивает потребности Ленинграда и области в товарном яйце.
      Что стоит за этими словами? Давайте пройдемся по птицеграду, рассмотрим его повнимательнее.
      Еще издали бросится в глаза то, что почти все здания возведены на свайных основаниях. Это во много раз сократило объем земляных работ.
      А что бы мог заметить взгляд опытного строителя?
      Во-первых, птичники построены из полносборного каркаса, что избавило от трудоемких кладочных и штукатурных работ. Во-вторых, применены 104 трехэтажные колонны со стыками ра-
      бочей арматуры. Это позволило вдвое уменьшить время монтажа и сэкономить 350 тонн металла. В-третьих, создана оригинальная конструкция полов. Они состоят из специальных водонепроницаемых плит, уложенных так, чтобы уклон шел к воронке для сбора воды.
      Все эти строительные нововведения помогли снизить общие трудозатраты на сорок шесть тысяч человеко-дней, а стоимость строительства на один миллион рублей и на год ускорить завершение всех работ.
      А что интересного предложено по устройству цехов?
      Давайте сначала заглянем в цех племенной зоны, где отбирают яйца для инкубатора.
      В сортировочном зале у столов стоят женщины в белых халатах. Осматривают яйца, малейшая царапина, пятнышко, не попадание в нужный размер — и яйцо идет в брак. Яйца, выдержавшие проверку, аккуратно складывают и отправляют в инкубаторий. Там снова проверяют: вылупятся ли из них здоровые цыплята. Но прежде чем поместить яйца в инкубаторные шкафы, им делают первую прививку. Не шприцем, конечно. Яйца закладывают в специальные камеры, а туда впрыскивают аэрозоль. Он проникает через поры яичной скорлупы и повышает сопротивляемость зародыша к инфекции. После этого обработанные яйца помещают в лотки, а лотки в инкубаторные шкафы, которые снабжены необходимыми техническими устройствами. Например, для переворачивания яиц три раза в сутки, для регулирования температуры и влажности. С тринадцатого по девятнадцатый день «высиживания» яиц воздух в шкафах становится горячее. В первые и последние дни — прохладнее. И вот цикл завершен. Если в это время открыть инкубаторный шкаф, увидишь презабавное зрелище. Цыпленок проклевывает скорлупу, высовывает из нее головку. Сидят цыплята в скорлупе, как в ванночке, и пищат. Когда вылупятся все, лоток вынимают и, рассортировав цыплят, осторожно пересаживают их на транспортер. Ленточная «дорога» ведет через туннель, где птичку прогревают кварцем, а затем сразу делают прививку. Ведь захворай даже один цыпленок, другие непременно от него заразятся. Это как пожар, от которого спастись невозможно. Прививки вызывают у цЪшлят и кур иммунитет — способность не поддаваться заболеванию. А так как болезней, которые могут поразить кур, несколько, то и прививок тоже несколько, и делают их птицам в разном возрасте. Конечно, не только они предохраняют от болезней. Чтобы попасть на территорию комплекса, надо обязательно наступить на мат, пропитанный дезинфеци-рующим раствором. Даже машины, проезжая через грузовые ворота, касаются колесами огромных влажных от раствора матов.
      Итак, после первой прививки цыплят отправляют в «ясли-сад». Это огромное помещение. В нем сплошными рядами ярусы клеток. От многочисленных труб — вентиляции, теплоцентрали, подачи корма и воды — помещение кажется еще больше. Увидев посторонних, цыплята начинают пищать и метаться по клетке. Шум поднимается невообразимый. Обычно они ведут себя вполне сносно, по крайней мере в присутствии птичницы и слесаря. Но стоит тем скрыться из виду... Оказывается, не только петухи, но и курицы, даже очень юные, не прочь подраться.
      А слабых и больных здоровые курицы просто не подпускают к поилке или кормушке. Если бы не птичница-оператор, страшно представить, во что бы превратилось через пару недель куриное царство. Птичница постоянно следит за дисциплиной подопечных, отсаживает в «изолятор» поклеванных и заболевших, выхаживает их. Еще она следит за тем, как они едят.
      Корм, как и вода, подается механически. Но машина поведение куриц предугадать не может: слишком те взбалмошные существа. Есть у куриц дурная привычка — разгребать корм лапами. Причем не к себе, а от себя. Корм, естественно, сыплется на пол. Чтобы куры не оставались голодными, птичница собирает корм с пола и подсыпает его в кормушку. У куриц-малоежек лишнюю еду забирает, чтобы не повадно было швырять добро на пол.
      Кроме птичниц-операторов о курах заботятся множество работников комплекса. Пищу для птиц готовят прямо на «Синявинском». В кормоцехе по рекомендациям ученых делают смесь из кукурузы, сои, ячменя, дрожжей, фосфатов, мела, соли, муки, кальция, калия, натрия... Птица, живущая в клетке, должна получать полноценный рацион, обогащенный витаминами. За качеством корма следят очень тщательно. Ведь если в корме чего-то недостает, цыпленок станет плохо расти, а курица или вообще перестанет нестись, или яйца будут похожи по величине на голубиные. Иногда яйцо получается крупным, зато скорлупа оказывается тонкой. Тронь — разобьется, и уж, конечно, такие яйца не довезти до магазина. Для контроля за кормом на комплексе существует специальная лаборатория. Инженерная служба отвечает за бесперебойную работу конвейеров, доставляющих к клеткам корм и воду, за исправность отопления и вентиляции. Даже на час нельзя лишить кур привычного комфорта: это обернется огромными убытками.
      В «яслях» птица находится сто двадцать дней. Потом кур-несушек переводят в корпуса для взрослых, внешне похожие на «ясли-сад», только клетки там побольше. Да и у птичниц-операторов хлопот прибавляется: приходится и за курами ухаживать, и яйца собирать.
      Удобно, когда птица сидит в гнезде одна. Иное дело — когда в клетке их много. Дотронешься до курицы неаккуратно — она возмутится, толкнет соседку, и начался переполох. Считай, пропали яйца. Птичницы с несушками работают опытные. Таких случаев у них почти не бывает. Поэтому целехонькие яйца они перекладывают в широкий лоток, ставят его на специальную тележку и спускают в грузовом лифте на первый этаж. Там их упаковывают и грузят в ящики.
     
      БУДУЩЕЕ ПТИЦЕГРАДА
      Ходить по птицеграду можно долго. Хоть целый день. Хоть целый месяц. Все равно останется что посмотреть, чему научиться, чем заинтересоваться. А заинтересоваться в птицеводстве есть чем. Очень много в нем проблем.
      Да какие же? — возможно, удивитесь вы. Все уже сделано, механизировано, дальше некуда.
      Да нет. Не все. Яйца-то, как вы видели, вручную вынимают, вручную на транспортер кладут, вручную — в коробки. И нет-нет выскользнет яичко из рук, что мышка хвостиком сбросит. И хотя братиславские инженеры придумали автомат, который восемнадцать тысяч яиц, не разбив ни одного, за один час укладывает в коробки, он еще очень несовершенен.
      Или взять, например, клетки. Даже в молодом птицеграде они уже не отвечают требованиям сегодняшнего дня. Конструкторы предложили новые клетки, но завтра и они, возможно, устареют.
      И кормовая смесь нуждается в улучшении. Над этим постоянно работают ученые. Думают они и о выведении новых пород птиц. Крупных, мясных и чтобы яйца несли часто и обязательно одинаковой величины, иначе трудно автоматизировать процесс их сбора и перевозки. Заботятся селекционеры — так называются специалисты, занятые выведением пород, — и о густоте оперения куриц. Но самая главная их забота — закрепить полученные свойства, чтобы они не исчезли у последующих поколений кур.
      Видите, как много дел в птицеводстве.
      А сам птицеград: не изменит ли он завтра своего облика?
      Наверно, изменит. И это даже хорошо. Значит, приключение мысли никогда не кончается.
     
      ЮНЫЕ ТЕХНИКИ И ИССЛЕДОВАТЕЛИ — РОДИНЕ!
      Со всей страны юные конструкторы, изобретатели в дни школьных каникул привезли в столицу Эстонии свои лучшие работы, составившие экспозицию выставки научно-технического творчества школьников. Она отразила многогранную поисковую деятельность ребят по самым разным направлениям. Многие устройства и приборы разрабатывались по заданиям промышленных предприятий, колхозов и совхозов, в помощь своей школе и предназначены для решения конкретных народнохозяйственных задач. В десяти секциях авторитетное жюри рассматривало работы юных техников и исследователей в области промышленности, строительства и транспорта; сельского хозяйства; агропромышленного комплекса и мелиорации; лесного хозяйства и охраны окружающей среды; экономии энергии, сырья и материалов; электроники, кибернетики и медицины; химии; авиации и космонавтики; спортивнотехнического моделирования. В самостоятельную секцию было выделено и такое направление, как разработка и изготовление учебных пособий. Всего в конкурсе участвовала 351 работа. 5 из них признаны изобретениями, 23 — рационализаторскими предложениями. Дипломами отмечены 111 работ.
      Таковы итоги XIII Всесоюзного смотра «Юные техники, натуралисты и исследователи — Родине», подведенные в Таллине в рамках Всесоюзной недели науки, техники и производства для детей и юношества.
      ...Кишиневскому десятикласснику И. Грин-чевскому принадлежала идея совершенствования плазмотрона — наиболее перспективного аппарата для резки, сварки и нанесения защитных покрытий. Но существующий аппарат, к сожалению, пока еще имеет немало недостатков. Над искоренением одного из главных — быстрой «снашиваемостью» катода — и работал Игорь. Он предложил такую кон-
      струкцию катода, который обеспечивает его более длительную эксплуатацию. Уже получен положительный отзыв на эту работу в Кишиневском политехническом институте, в производственном объединении «Молдав-гидромаш». Интересно, что именно по заказу этого предприятия Игорь занимался плазмотроном в научном обществе учащихся «Вии-торул», созданном при Кишиневском Дворце пионеров.
      ...Тбилисский школьник Паата Сичинава уже не в первый раз участвует в подобных конкурсах. И каждый раз его технические идеи отличаются простотой и оригинальностью. В Таллине П. Сичинава демонстрировал проект системы ограждения дорог от снежных заносов и песчаных бурь. Для этой цели он предложил использовать... старые автомобильные покрышки. Идея получила положительный отзыв Госкомизобретений, юному изобретателю выдано авторское свидетельство.
      ...Понравилась жюри и идея девятиклассника средней школы № 33 Ростова-на-Дону Дениса Ромашко. Он собрал электронный счетчик движущихся объектов. Прибором заинтересовался опытный завод автозаправочных станций.
      ...С интересом члены жюри секции «Юные техники — сельскому хозяйству» рассматривали электрическую микрокосилку «Агидель» и микрорыхлитель «Гном», собранные Шамилем Валеевым и Виталием Мельниковым на Башкирской станции юнЫх техников.
      ...Надежным помощником окулиста станет тренажер «Электрон», созданный Денисом Красноуховым из подмосковного Кли-мовска. В нем воплощена идея известного врача Ю. И. Утехина об исправлении близорукости. Денису удалось впервые в нашей стране создать такой тренажер, где каретка передвигается не вручную, а механически.
     
      РАССКАЗЫ О ПРОФЕССИЯХ
      Т. Бутовская
      ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНАЯ ИГРА
      — Монотонная? — искренне удивится она. — Да что вы, какая же она монотонная?
      Ей объяснят: дескать, прядут-то теперь машины. Работница веретено с навитой на нем ровницей закрепила на машине, а автоматика вполне самостоятельно вытянет из рыхлой, ватной ленточки хлопка крепкую крученую нитку нужной толщины и смотает ее в початок. Прядильщица же следит за работой машин и, если увидит где порвавшуюся нитку, быстро соединяет концы, присучивает, как говорят прядильщицы...
      шшш.
      урналисты иногда задают ей вопрос:
      — Скажите, Римма Алексеевна, за что вы любите свою профессию?
      — А вы? — спрашивает она в свою очередь.
      — Ну, как вам сказать... за многое...
      — Вот именно. Вы сейчас на пальцах будете перечислять, за что вы ее любите, а самого главного — уверена! — не назовете. Так и у меня.
      — Но есть мнение, что работа прядильщицы монотонная.
      — Так то ж не прядильщица получается, — перебивает Римма Алексеевна, — а, извините, присучалка. Это разные вещи! — И подумав, добавляет: — Конечно, бывает и такое: проработала работница всю жизнь на машинах, уже на пенсию собирается, а прядильщицей так и не стала.
      Говорят, если человек талантлив, то талантлив во всем. То есть, разумеется, одно дело ему будет удаваться легче, другое труднее, в одном его ждет удача, в другом, возможно, даже поражение, но к любой задаче — идет ли речь о конструировании автомобилей или приготовлении
      супа — такой человек будет подходить творчески. Бесталанный красиво работать не может.
      Римма Алексеевна Вершинина работает красиво. И, что очень важно, умеет оценить красоту в работе другого.
      Каждый день перед началом смены идет она по цеху между шеренгами высоких, выше человеческого роста, прядильных машин и, поглядывая то направо, то налево, все примечает. Так-так, это кто там суетится? Катя? Бегает, снует около машин, а смотри-ка, сколько веретен вхолостую работает: нитка оборвана. Да и машины хорошо бы почистить, много на таких грязнулях не наработаешь...
      Ну вот, а здесь что за горе такое случилось? Прямо море слез! Ученица? Первый день в цехе? Понятно. Не получается пока. Вон уже и пальцы до кровавых мозолей стерла. Резче надо початок останавливать, когда нитку присучиваешь, смелее и держать его крепче — вот так! Скорости-то какие, надо же понимать! Со временем сгибы пальцев немного затвердеют — легче будет. Прядильщица прядильщицу всегда по рукам узнает на улице, из тысяч...
      А на этих машинах, справа, початки выстроились залюбуешься: ровненькие, стройные, ниточка к ниточке, один к одному, как команда футбольная! Душа радуется! Взглянешь на такую продукцию, и сразу ясно: работа мастера! Работающая здесь ученица Вершининой и вправду настоящий мастер, хотя совсем еще молоденькая, девочка почти...
      Крутятся веретена, крутятся, тянутся нити, рвутся, пальцы привычным движением останавливают вращающийся початок, присучивают тонкую, бьющуюся жилку нити. Одну, другую, третью... пятнадцатую, теперь обойти машину, другая сторона. Обрыв, еще обрыв, сменить веретено, обрыв, проход, вторая машина, глоток крепкого чая на ходу, обрыв, заменить бегунок, почистить нажим-
      ной валик, проход, третья машина... обрыв. Пальцы мелькают — не уследить. Одно мгновенное, точное движение — и оборванная ниточка снова «здорова», а прядильщица уже «лечит» следующую. Как это вы, Римма Алексеевна? Еще разок, помедленнее, пожалуйста! Но Вершинина качает головой: не отвлекайте! Смотреть смотрите, а все вопросы потом, после смены. Потому как для прядильщицы важно не сбиться с взятого ритма. Чуть отвлечешься, уйдешь мыслью в сторону от дела, потом спохватишься, взглянешь на часы: маршрут (обход по кругу всех машин, которые обслуживает прядильщица) занял вместо получаса сорок минут. И кровь от сердца отхлынет: сколько же метров нитки недосчитаешься?
      Все у прядильщицы складывается из таких вот мелочей. Секунда дается на то, чтобы ликвидировать каждый обрыв. Секунда на обрыв нити! А таких ниток у работницы 1500.
      В цехе машут рукой:
      — Что вы, сейчас на фабрике уже никто так не работает, хотя по норме действительно тысяча пятьсот Все перешли на двойную зону обслуживания: семь сторонок (у каждой машины две рабочие стороны), три тысячи семьдесят два веретена... Не верите? Прядильщицы смеются: — Еще недавно сами считали, что такое невозможно. Если бы не Вершинина со своими сменщицами, наверное, так до сих пор бы и думали. Все с ее, Риммы Алексеевны, легкой руки началось.
     
      * * *
     
      Они перешли на двойную зону обслуживания первыми на ленинградской прядильно-ткацкой фабрике «Рабочий» и одними из первых в стране. Кто — они? Двадцатидевятилетняя Римма Вершинина, признанная в том же, 1976, году «Лучшей прядильщицей РСФСР», Антонина Кирилловна Павлова и Альбина Васильевна Яковлева. Три первоклассные прядильщицы образовали «гнездо», как здесь говорят. То есть были хозяйками одних и тех же машин, но каждая в свою смену. (Ведь машины работают круглосуточно, практически без перерыва, и только в выходные дни их железным мышцам дают немного передохнуть.) От того, как сработала прядильщица, в каком состоянии передала машины, зависела работа сменщицы. Понятно, что «гнездо» в этом случае должны были образовать не случайные люди, а единомышленники.
      Троица не просто перешла на двойную зону, а официально заявила, что за одну пятилетку собирается выполнить две. Коллеги посмотрели на них с интересом. И с сочувствием. Поскольку в успех мероприятия поначалу в цехе не верили.
      Когда позже у Вершининой спросят, зачем они взвалили на себя добровольно эту тяжкую ношу, эту двойную зону, она скажет очень серьезно
      и официально: «Этот рекорд диктовало время». В общем, правильно скажет. «Кримпленовый бум» к тому времени кончился, в моду вошел хлопок, и все от мала до велика захотели вдруг носить натуральное: ситцевое, крепдешиновое, батистовое. И хотя много тканей у нас выпускается — так много, что можно, пожалуй, земной шар запеленать в них, как младенца, — а стране все равно не хватало. Спешно шла массовая реконструкция текстильных предприятий — ведь они у нас в основном старые, родившиеся еще в прошлом веке; и фабрика «Рабочий», на которой трудится наша героиня, в этом году отметит 140 лет своего существования. Огромные средства были отпущены на автоматизированные станки и машины. Но машины, они всего лишь машины, и сколько их ни уговаривай, быстрее прясть не будут — технологический режим! Вывод напрашивался простейший: для того чтобы увеличить количество выпускаемой продукции и «перехитрить» всегдашнюю нехватку рабочих рук, оставалось одно — расширить зону обслуживания каждой прядильщицы. Собственно, ее и так расширяли, но до двойной зоны дело не доходило.
      А Вершинина рискнула. Разумеется, ей и ее сменщицам должны были помочь инженеры. Прежде всего — снизить обрывность капризной нити, которая рвется от неощутимого дуновения ветерка, загрязненности воздуха, изменения влажности, качества хлопка, — да мало ли? Но главное все же зависело от них, от прядильщиц.
      Конечно, в первую очередь им хотелось испытать себя. Хотелось, как говорится, «выжать до предела». Чтоб хоть приблизительно узнать: где он вообще, предел твоих возможностей? Твой потолок? Интересно же в конце концов...
      Было ли им страшно? Еще как было. Не сразу и не всегда, а временами, особенно в минуты неудач (им достанется целый «букет» неудач, о чем они поначалу, естественно, не догадывались), когда казалось, не хватит выдержки, как не хватило ее у
      Точным движением останавливает прядильщица вращающийся початок, присучивает тонкую, бьющуюся жилку нити... Секунда — и оборванная нитка снова «здорова»!
      другой троики, начинавшей вместе с Вершининой, товарищей и соперников: распались они вскоре.
      Сотни глаз, следящих за ними внимательно, чувствовали они в самые трудные минуты, и о том, чтобы повернуть вспять, не могло быть и речи.
      Итак, двойная зона. Дорога длиною в пять лет. 3024 веретена, и каждое, как утверждает Вершинина, «со своим фокусом».
      Сначала все шло как по маслу. 200 процентов продукции вместо плановых 100 выдавали не то чтоб легко, но и без надрыва. В эти дни не ходили по цеху — летали, как на крыльях. Настоящие трудности пришли позже, когда партия за партией стал поступать на фабрику хлопок низкого качества. Обрывность подскочила мгновенно. Вместо обычных 60 — 80 обрывов в час на каждую тысячу веретен доходило до 200! Машины переставали подчиняться прядильщицам и становились похожи на диких неуправляемых животных. Весь цех лихорадило, а о вершинин-ской тройке и говорить нечего: на двойной зоне и беды двойные.
      — Надо потерпеть, — внушала Вершининой начальник цеха, ее наставник и друг, — а все эмоции вот здесь должны быть, — и она сжимала пальцы в кулак. — Вот ты сейчас шла заплаканная по всему цеху, машины остановила, а тебе смотрели вслед и говорили: «Вершинина-то сразу же раскисла. Ненадолго хватило». Самолюбие-то есть у вас?
      Самолюбие у них было. То профессиональное самолюбие, которое заставляло упрямо и зло биться с обрывностью за «живую нитку», биться с собственной усталостью, раздражением, и ссориться с собой, и снова мириться, и не слышать тихого, вкрадчивого голоса, шептавшего: «Да брось ты... да гори оно все огнем...» И после каждого такого жестокого боя чувствовать себя чуть-чуть сильнее и как-то даже ростом выше, что ли?
      Все окупится и все трудности покажутся пустяковыми, когда через полгода, смущенно улыбаясь, они поднимутся под аплодисменты на сиену, щурясь от яркого света прожекторов, магниевых вспышек фотоаппаратов, неумело позируя, встанут рядом: Яковлева, Павлова и Вершинина, почти на полголовы выше подруг. Антонина Кирилловна, оглядывая зал, подтолкнет ее локтем: «Смотри-ка, никак с телевидения приехали?» Зал будет полон прядильщицами в легких цветастых халатиках, в тапочках на босу ногу — пересменка. А потом чей-то голос, усиленный динамиками, произнесет: «...три прядильщицы, три коммуниста выполнили за шесть месяцев план первого года пятилетки. Давайте поздравим наших товарищей с этой высокой победой на их трудном пути. С победой и с Новым годом!» И откуда-то в самом деле взялась елка, живая, зеленая, украшенная гирляндами, как в настоящий Новый год, как будто и не начало осени за окном. И весь зал вдруг дружно встал, и Вершининой показалось на секунду, что она попала в ткацкий цех: станки там звучат именно так — словно много-много людей хлопают в ладоши.
      Это станет правилом на фабрике: торжественно, как настоящий праздник, отмечать каждые полгода их работы, то есть каждый год пятилетки в пересчете «на индивидуальный календарь», как это принято говорить.
      Глядя на трех прядильщиц, стоявших на сцене, можно было только удивляться, как они, такие разные, сработались. Антонина Кирилловна Павлова, мягкая, спокойная, со всегдашней благодушной улыбкой, — прирожденный миротворец. Говорит: «Мы — мирные люди, и профессия у нас самая мирная на земле, лишь бы только войны не было».
      Римма Алексеевна Вершинина — сгусток энергии. Импульсивная, подтянутая. Спина прямая, походка 112 стремительная. Расплакаться может из-за пустяка, но зато в критических ситуациях собирается быстро.
      Альбина Васильевна Яковлева, крутая, вспыльчивая, если что не так, выложит напрямую, открыто, не жалея голосовых связок (впрочем, привычка разговаривать громко, стра-раясь «перешуметь» гул работающих машин, есть у многих прядильщиц).
      Словом, лебедь, рак и щука, если в одну упряжку. Но как работали в этой самой упряжке! Притирались, правда, трудно, случалось, царапались о колючки друг друга, и раны заживали долго, болезненно, особенно у Риммы Алексеевны. Но потихоньку осваивали тяжкий труд чело-векопонимания. Общее дело — лучший учитель. И оно учило: если не ладится работа, если плохое настроение, если товарищ твой сердит и вот-вот из-за пустяка вспыхнет ссора, найди в себе силы улыбнуться и пошутить, и тогда увидишь! — тебе обязательно улыбнутся в ответ и все обиды — как рукой снимет. Ведь злому тяжелее живется!
      Теперь каждая из трех женщин говорит: «Самое главное в общем деле, знаете, что? Дружба! Ведь то, второе гнездо, начинавшее вместе с нами, распалось только потому, что ладу между сменщицами не было, хотя работницы они сильные. Если бы не наша дружба, мы бы этого дела не подняли, это точно!»
      Прошло полгода, год, и в них поверили. Дело наладилось. Двойная зона перестала быть для людей пугающе недосягаемой. Вершининой и ее подругам казалось, что самое трудное позади, что дальше легче будет, «само пойдет». Но само не пошло.
      Крутой вираж произошел, когда время отсчитало половину их пути к рекорду — два с половиной года. В один прекрасный день им сказали: «Все, с понедельника выходите на работу в новый цех на правом берегу Невы». И хотя прядильщицы знали давно: переезд не за горами, а все равно оказалось как снег на голову. По идее — праздник: новый корпус открыли, современное, по последнему слову производство. По идее... А на деле? Новую квартиру и ту люди месяцами обживают. А каково обживать новый цех, новые машины? К ним, к машинам, не одну неделю приноравливаются, свои, родные, по звуку узнают, из десятков других отличают, ход их чувствуют, характер, все их чудачества. На чужие, бывает, встанет работница — мало ли подменить кого — сразу немного сбоить начнет: не свое, не привычное. А тут — вовсе не обкатанные машины!
      Прядильщицы — 300 человек — в новый цех ехать не хотели. Упирались, выдумывали предлоги, оттягивали переезд как могли. Все в этом цехе казалось им неудобным: и проход слишком длинный, и потолки слишком высокие, и свет какой-то не такой. Капризничали по любому поводу. Ругали новые машины, говорили: неудобные, тяжелые. На самом деле и удобные, и легкие оказались, но сказывались сила привычки, доведенные до автоматизма приемы труда. Перестройка навыков давалась действительно трудно. Прядильщицы в этом смысле народ упрямый.
      Вершининой переезд представлялся катастрофой. Робко заикнулась начальству: «Может, повременить
      с нами, с троими? Вы же знаете, у нас самый разгар работы?» Но их давил собственный же авторитет. Им сказали: «На вас все смотрят. Поедете вы, за вами поедут остальные. И потом, какая разница: днем раньше, днем позже?»
      Переезд ударил по плану незамедлительно. Выработка у Вершининой и сменщиц упала до ста пятидесяти процентов. Машины, как и следовало ожидать, не шли. Их нужно было привести в порядок, «разносить», привыкнуть, в конце концов. Потом кто-то обронит: «При переезде Вершининой лучшие машины достались!»
      «Странные люди, — пожмет она в ответ плечами. — Машины любить надо, вот и все. Ты утром сама умылась почисти машину. Себя в порядок привела — и ее приведи. Тогда плохих машин не будет».
      Обрывность в новом цехе повысилась. Температурно-влажностный режим не налажен. Да какой тут режим, когда стекла в окнах кое-где не вставлены еще, ветерок по цеху гуляет. А капризная, трудная «сотка», сотый номер нитки, на котором работает Вершинина, паутинка эта, рвется даже от колебаний атмосферного давления. Пухосборщики — автоматические обдуватели, которые оттягивают хлопковую пыль с машин, — работают плохо, а то и вовсе не работают. Пух по цеху летает, машины засоряются, рвут нитку... Окинешь их взглядом, стоя в проходе: одно веретено «гуляет», другое криво идет, третье тянет... Тут валик эластичный весь в заусенцах, мастера надо срочно вызывать, там шпилька никуда не годится. И «угаров» — отходов хлопка, не ушедших в произ- 113
      водство, — накапливается выше всякой меры. Автоматика сбивается, на-моты — косяком, початки получаются кривые, страшненькие, так бы вот и выбросила в окно, чтоб глаза не глядели! К тому же весь цех без чая сидит: не успели установить титаны, где всегда можно было взять кипяток. А без глотка крепкого чая и работа не идет, особенно в ночную смену. (Его заваривают в огромных кружках и выпивают в течение смены — профессиональная привычка.)
      Пока цех воевал за титаны, Вершинина со сменщицами продолжала воевать за план.
      ...Было начало лета. Стоял июнь, теплый, томный, с сиреневым запахом, с белыми ночами. В раздевалке женщины размягченно говорили о лете, о дачах, об отпусках и платьях из «легкого ситца». И как же это не вдохновляло на трудовые подвиги! Как же вдруг захотелось пожить, как вроде все нормальные люди живут: отработал — и голова не болит, и душа не ноет. Чтоб счетчик там, внутри, перестал наконец щелкать, отсчитывая два дня — за день, две нормы — за одну. Чтоб отпустило... Нет, не отпускало!
      Антонина Кирилловна/ Павлова (недавно ее с почетом проводили на пенсию), восстанавливай ощущение того времени, подпадает под его власть, волнуется: «И/уешь на работу, думаешь, как ты сводня отработаешь? Будет ли ровнйца? Не будет ли «рвани»? Обедаешь на ходу, а сама на машины поглядываешь. Среди ночной смены иногдэ чувствуешь — нет сил, ноги не держат. Чаю крепкого выпьешь — и ничего вроде, можно дальше работать. Тяжелее всего было оттого, что все на тебя смотрят».
      Раньше только свои приходили смотреть на работу трех прядильщиц, теперь чужие пошли, незнакомые: два прядильных производства объединили, народу стало в два раза больше в цехе. «Подойдут поближе, — рассказывает Антонина Кирилловна, — встанут в проходе, под-боченясь, и смотрят. А ты крутишься как белка в колесе, зашиваешься и спиной, затылком, кожей всей чувствуешь этот любопытный, прожигающий тебя насквозь взгляд, и стыдно, стыдно как!»
      Вершинина за это время изменилась. Это раньше она могла расплакаться из-за пустяка, из-за чьей-нибудь злой реплики. Теперь — нет. Чем труднее было, тем крепче становилась. Шутила часто, подбадривала приунывших сменщиц. Откуда брались у нее силы? Может быть, из опыта преодоления, из тех постоянных, методичных усилий во имя цели, которые тренируют душу, делая человека личностью, гражданином, полноценным участником жизни... Пришло время, и теперь ты в ответе не только за себя — за все, что вокруг. Все теперь тебя касается, задевает, беспокоит. До мелочи. Брошенный кем-то на лестнице волокнистый кусочек хлопка, из которого получилось бы несколько метров нитки, заставлял остановиться. Наклонялась, подбирала растоптанный десятками ног ватный клочок, окликала проходящую мимо работницу: «Ты в цех? Брось, пожалуйста, это в «угары»!» Вот что такое чувствовать себя хозяйкой!
      С полгода обживались в новом цехе. К зиме только разогнулись. Выкарабкались. Пошло дело. Повеселели, огляделись: «А цех-то красавец какой!» Потолки высоченные, окна огромные, светло, чисто, уютно. О том, что тепло, и говорить нечего: 28 градусов выше ноля! Женщины в босоножках, сарафанах открытых — Крым, да и только! Любовались — настоящий дворец, фабрика будущего. Издалека еще, из автобуса видно: красивое, все насквозь светом пронизанное, высокое здание на берегу Невы. Хорошо! И впервые после стольких переживаний, связанных с переездом, появилось что-то вроде привязанности к новому дому. Потом прядильщицы будут с улыбкой вспоминать, как не хотели уезжать со старой фабрики, как все здесь, на правом берегу, казалось чужим.
     
      * * *
     
      Когда спортсмены бегут в колонне в затылок друг другу, тяжелее всего первому. Он принимает на себя сопротивление воздуха, рассекая его собою. Телом своим, нервами, сердцем. Остальные бегут в волне. Им тоже тяжело. Но все-таки они защищены спиной товарища.
      Вершинина и ее сменщицы были первыми. Рекорд их стал теперь обыденностью. Обидно? Грустно? Наверное. Но лауреат Государственной премии СССР, депутат Ленсовета Римма Алексеевна Вершинина, как человек мудрый и мыслящий по-государственному, говорит: «Наша заслуга именно в том, что мы — не единицы, что за нами пошли люди. Мы свое дело сделали. А теперь есть прядильщицы, которые и лучше нас работают». И если вы гость на фабрике, то обязательно проводит вас на четвертый этаж, где работает прядильщица Лидия Шонкина и ее сменщицы. Из чувства справедливости и уважения к труду товарища приведет она вас сюда. И еще... еще, чтобы, пользуясь случаем, полюбоваться коллегой и пережить то знакомое каждой настоящей прядильщице чувство, когда от красивой работы другого «аж дух захватывает».
      — Не ревнуете к Лидии Шонки-ной?
      — Конечно ревную! — улыбается Вершинина.
      Да и может ли быть иначе?
     
      * * *
     
      Каждый день приходит она в цех к своим машинам и каждый день по-прежнему ведет не видимый ни для кого бой. О своих повседневных победах и поражениях знает только она.
      Она — и больше никто. Это ее маленькая профессиональная тайна.
      Вот привычным движением левой руки приостановила на полном ходу вращающийся початок, правой — подтянула нить, соединила разорванные концы, чуть подкрутила, запустила нитку — нет, плохо, хотя со стороны все в норме. Неудачная присучка, на нитке будет едва заметное утолщение. Рука тяжелая, мышцы деревянные, в пальцах нет всегдашней чуткости, не разработались еще — первые десять минут всегда так. В результате ткачиха тебе спасибо не скажет, давно известно: «Что напряла, то наткала».
      Вот удалось несколько долей секунды сэкономить на операции. Со стороны опять же не видно, а у нее настроение — резко вверх. И кто-то там внутри одобрительно кивает: «А ты молодец вообще-то, Римма!» Берешь в руки початок, и улыбаться хочется: ниточка к ниточке! Красавец! Когда отработала играючи, когда «идут» машины, так что говорить: домой возвращаешься окрыленная.
      Не проходит чувство новизны, ежедневно переживаемого острого
      рабочего азарта, игры, потому что в труде обязательно должны присутствовать азарт и игра, которые, собственно, и делают его творческим. Игра с самим собой в первую очередь, игра в «смогу — не смогу», «получится — не получится». Очень серьезная игра, в которой непременно побеждаешь или проигрываешь. Ничьей не бывает. И чем выше цель, тем больше риск, тем напряженнее и увлекательнее борьба. Кто испытал такое, у того в жизни был сюжет. Не внешний, а внутренний, изумительный «сюжет преодоления».
      — Да, у нас есть что вспомнить, — легко вздыхает Римма Алексеевна Вершинина. И улыбается светло: — А вы говорите, монотонная работа. Что вы, дорогие мои!
     
      ТВОРЧЕСТВО МОЛОДЫХ
      Голографическая установка, которая весит всего S килограммов, создана двумя учениками 10-го класса Ярославской средней школы № 29 А. Морозовым и А. Митрофановым. Установку отличают компактность — она свободно помещается в портфеле, — оригинальность конструкции и высокое качество объемных изображений. С помощью
      установки уже получены голограммы коллекции отечественных орденов и медалей со времен Петра Великого до наших дней.
      Этот комплект голограмм, названный ребятами «Награды Отчизны», высоко оценен специалистами. Работа ярославских школьников отмечена золотыми медалями ВДНХ СССР.
     
      РАССКАЗЫ О
      ПРОФЕССИЯХ
      И. Крашенинникова
      Иногда жизнь преподносит неожиданные подарки, а нам не понять их значения: то ли еще малы и неопытны, то ли надеемся, что жизнь впереди большая и этот подарок не последний...
      Так и получилось у нас в пятом классе с нашей новой учительницей литературы, приехавшей из Ярославля. Сначала мы приглядывались к ней; когда уехала опомнились и затосковали...
      Не помню, как она вошла в класс, как открывала журнал и знакомилась с нами, — тридцатилетие унесло из памяти мелкие штрихи, оставив навсегда, до зрелости, взмах ее ресниц, золотинку глаз, певучесть речи. Зачем она рассказывала нам о Лермонтове — с самого первого урока — уже не чтения, а русского языка и литературы, — что мы могли понять тогда во всем этом, мы, рожденные в войну, но ставшие учениками в мирное время, пишущие на газетах, потому что не было тетрадей, помнящие, каким был голод у нас на Украине: мы с бабушкой собирали ботву с замерзших огородов, хворост в лесу...
      Понимали мы, дети, что есть огромные радости на земле? Наверное, нет...
      Бабушка нашла на огороде одну замерзшую картошку, сварила ее, дает тебе — вот вся радость твоя! Но бабушка клонится, клонится и вдруг упала, и ты, ребенок, бежишь босиком по ледяной тропинке к соседке: «Бабушка, моя бабушка умерла!» Нет, она не умерла тогда, просто изголодалась очень, но открыла глаза — не хлеба просит, не воду ищет глазами, а тебя, малышку: «Испугалась? Не бойся, детка». Я всегда думала: откуда это в людях — сильнее страха, голода, болезней — дух, нетленный, жертвенный, потрясающий, откуда?
      ...Каждый вечер на улице кого-нибудь хоронили... Кончилась война? Конечно, кончилась, но мы жили в Западной Украине и детским своим сознанием успели впитать другое страшное слово после слова «вой-
      на» — «бандера»: ночью закрывали железные брамы — толстые двери, ограждающие дом от улицы, а днем мы играли в костеле — прятались за колоннами и смотрели в огромное, вырубленное в потолке костела окно прямо в небо... А на улицах бабахало — стреляли в лесу; с приходом сумерек мы нос боялись высунуть за ворота. Казалось, это никогда не кончится, но постепенно выстрелы из леса умолкли, наступила тишина... Еще некоторое время мы привычно вздрагивали по вечерам, но потом и это прошло.
      ...Запах простого мыла, которым нам мыли волосы... Земляной пол, на котором мы писали уроки, потому что не было стола Целые страницы
      исписанных «восьмерок» по арифметике; в верхнем кружочке «восьмерки» — красные точечки, внизу — зеленая трава... И хмурое лицо мамы: «Зачем так разрисовала тетрадь по арифметике? Садись и переписывай!» Глотая слезы, переписываешь, но так хочется опять зеленым и красным карандашом, чтобы красивее... За школой был сад... Но почему я его не помню? И почему я помню все до этого урока литературы только со словом «страх»? А потом? Когда она рассказывала нам о Лермонтове?
      «В руках у него был кулечек с черешнями, и когда Мартынов выстрелил в упор, черешни рассыпались по траве...» Говорила она о черешнях? Были они? Неважно... Только с этого дня, с этого урока литературы, я забыла страх слов «война» и «бандера» и с этого дня запомнила деревья в саду за школьным двором, руки бабушки, собирающей траву, черноту ее горестного лица и книги, первые библиотечные книги: «Русские народные сказки», «Сказки народов мира», которые я читала, замирая от счастья...
      Анна Ивановна Михайлова, жена директора школы и наша учительница литературы, приводила к нам в класс своих детей: их не с кем было оставить дома, пока она учила нас грамоте в нетопленной школе; малыши сидели неподвижно, закутанные в серые платки, и, не мигая, смотрели на класс, а она с горящими, невидящими глазами говорила нам: «Снежинка упала с неба... Какая она? Думаете, всегда круглая? Нет, и с резными краями, и звездочкой. Не успеете рассмотреть — растает». Не помню, чтобы мы писали у нее диктанты, — всегда изложения, сочинения на вольную тему. Произносила три слова: «Утро, ведро, колодец», — по ним нужно было составить рассказ... И правила грамматики — этот лишенный поэзии материал — объясняла окрыленно, с гордостью за русский язык, заставляла искать в суффиксах, корнях смысл и тайны слов. Она прививала нам уважение не к одному русскому языку; позже мы с таким же вниманием вдумывались в необыкновенно лиричный украинский язык, в немного закрытый, но точный и сжатый польский язык...
      Анна Ивановна внушила нам, что всякий язык — диво, что нет мертвых строк, если они настоящие, что каждое слово нужно искать, каждое предложение — составлять, каждый смысл — прочувствовать... Она вела дневник строк, поразивших ее в книгах, и часто говорила нам об этом: «Я подарю этот дневник тому, кто русскую литературу полюбит по-настоящему». Мы все полюбили по-настоящему. Я не знаю, почему именно мое большое сочинение «Зимнее утро» заставило ее прийти к нам домой. Я так смутилась, что спряталась за шкаф, пока она говорила с моей мамой: «Галина Владимировна, ваша дочь будет писателем», — и мама, заглядывая ко мне, позвала насмешливо и немножко устало: «Писатель, выходи, проводишь Анну Ивановну».
      Мы вышли и остановились возле зимней, заледеневшей калитки. Анна Ивановна повернулась ко мне и очень серьезно сказала: «Запомни на всю жизнь: литература — твой конек. Не сходи с него, будь ему верна. Будут отговаривать — не слушай, людей много есть хороших, найдутся и те, что поймут. Когда выйдет твоя первая книжка, пришли мне ее». Сказать по правде, я не приняла эти слова целиком на свой счет: мне показалось, что Анна Ивановна пришла подбодрить меня, зная, как больны мои мама и бабушка, но мне почудилось, что возле калитки появился большой снежный шар и я катаю его по тропинке, трогаю руками, прижимаюсь к нему и его обнимаю... А потом шар исчез. Анну Ивановну с мужем перевели на работу в город Самбор Львовской области, и я никогда
      больше не встречалась с ней... Перед отъездом она забежала к нам в класс — попрощаться — и стояла стройная, молодая и тоже очень взволнованная, как и мы, подошла к каждому из нас, пожала руки, потом положила коричневую тетрадь — свой Дневник — на мою парту, еще раз оглянулась и — ушла.
      В тот же день мы собрались всем классом у высокого тополя на горе и, сидя в траве, открыли ее Дневник: он был исписан до конца и на последней странице она умудрилась дописать неизвестные нам слова: «„Любите то, что Вы два раза не увидите11. Роден».
      Тогда я не знала, что через пятнадцать лет буду ходить по музею Родена в Париже и экскурсовод скажет слова, которые покажутся мне знакомыми: «Великий Роден завещал:
      «Любите то, что вы два раза не увидите». Что он имел в виду? Каждый понимает по-своему, но, наверное, для всех одно — жизнь».
      Так вот почему она приписала, уезжая, эти слова: беспокоясь за нас, намеренно оттолкнула от литературы и заставила повернуться в противоположную сторону — живой жизни...
      Нужно было время, чтобы мы смогли связать литературу и ее основу — жизнь — воедино, с тем чтобы не разлучать их уже никогда.
      В девятом классе пришла к нам новая учительница, но мы не смогли полюбить ее: нам казалось, что говорит она казенным языком, а «Сказки об Италии» Горького рассказывает так безжизненно, что хочется спать. Теперь я понимаю, что причина была не в ней, — просто мы успели отдать свою первую детскую любовь Анне Ивановне, а детская любовь — самая искренняя, непроходящая и верная, она не умеет подстраиваться. Она просто есть или ее нет. И потом... не всем же так сиять, как сияла Анна Ивановна: с этим нужно родиться. И хотя мы чаще видели ее строгой, чем доброй, мы не переставали вспоминать о ней. Но и радоваться за нас она умела: когда мне наконец сшили новую школьную форму и белый воротничок выделялся на вишневом кашемире, я, счастливая, шла но коридору и вдруг встретила Анну Ивановну. «Тебе очень идет это платье», — сказала она... Она понимала, что значило для нас тогда новое платье... Она все понимала...
      А мы? Нам это еще предстояло — учиться понимать, и понимали мы медленно, не всегда догадываясь, кому мы обязаны этим пониманием. «Когда выйдет твоя первая книжка, пришли мне ее»...
      Я не смогу прислать вам книжку, потому что ее нет: все эти годы мне приходилось много писать, но это были не сочинения, а истории жизни и болезней моих больных... И не всегда я помнила о суффиксах и корнях, и часто забывала о стиле предложений, но каждый раз, возвращаясь из раздумий над запутанными судьбами моих пациентов к литературе, училась у нее, заряжалась ею, опиралась на нее...
      Все эти годы я не попыталась найти Анну Ивановну... Может быть, хотела, чтобы она осталась в моей памяти молодой и неизменившейся?
      «Запомни: литература — твой конек». Может быть, это было и так, но есть такие вещи, ради которых и коньком можно поступиться. И в этом нет жертвы. Все случается, как должно... Правда, приходишь к этому не без борьбы, но приходишь...
      В нашем городе Тернополе был только один институт — медицинский, и я поступила в него: мама и бабушка много болели, хотели видеть меня врачом, и я была не только их надежда, но и защита... Когда я приходила домой, у них оживали лица... Еще немного я пометалась между зубрежкой формул и мыслью: «А как же литература?!», но на втором курсе, после смерти бабушки, окончательно пошла на поводу у медицины, не умея не заинтересоваться ею.
      ...На пятом курсе института, во время практики по психиатрии, я вела больную, у которой в автомобильной катастрофе погибли муж и сын... Месяцами она сидела молча, неподвижно уставившись в одну точку... Медленно я искала путь к ее душе...
      Я тогда была уже замужем, ждала ребенка, уставала на лекциях, но не забывала забежать к моей подопечной. Однажды она мне улыбнулась. В тот вечер я поняла, как будет называться моя специальность: психотерапия, а литература будет тем мостком между врачом и больным,
      который так необходим и выстроить который одними собственными словами трудно...
      «Стихи мои, спокойно расскажите про жизнь мою...» Анна Ивановна учила нас не только синтаксису; благодаря ей мы приобщились к огромной и живой сокровищнице литературы — поэзии... Может быть, поэтому настоящей болью отдают в сердце слова, сказанные небрежно о поэтах: «Знаем мы эту литературу и всех этих поэтов». Кто так говорит, тот не знает, тот сам не написал ни одной строчки светлой за свою жизнь, не испытал муки, когда слова не уходят от тебя, складываются в образы, толкаются вперед, когда сон не сон, еда не в радость, покой не нужен; здоровья не хватает, ночи изматывают, а дней мало... «Поэзия — не пирожные. За нее рублями не расплатишься», — сказал Есенин. Целой жизни иногда мало, чтобы расплатиться...
      Литература... Да будь она и поэзия, и проза — всегда настоящая, если пришла из настоящей жизни, если собрана, соткана, выстрадана, продумана, выпестована, вымучена...
      Поэзия... Это — глаза Окуджавы на редких телевизионных встречах; это — дрожащие руки Ахмадулиной у микрофона; это — прорывающий стены домов крик Высоцкого... А если еще раньше и еще больнее — это Елабуга Цветаевой; это — мужество быть собой Ахматовой; это — несгибаемость Берггольц; это строки Мандельштама: «Ленинград, я еще не хочу умирать. У меня телефонов твоих номера...».
      Но поэзия — это и улыбка на лице Окуджавы; это — счастливые глаза Ахмадулиной после прочтения стихов; это — прижизненная слава Высоцкого... «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи...» (Думаю, из самого сердца и после сумасшедшего труда над словами, на который способны немногие...) «Верьте, Вы строги не по заслугам», — писал Антон Павлович Чехов своей адресатке.
      Вот так и мы, читатели, строги не по заслугам к своим поэтам, забывая о том, что поэт, как монтажник, идет на высоте, а там возможны срывы: идти по земле, да еще с пустой ношей, куда легче... Сегодня нам нравится этот поэт, завтра не нравится, а поэт идет — всегда немного впереди нас и поэтому не всегда нам сразу понятный: то, что поэт чувствует сегодня, мы ощутим позднее... Но у читателя (не у воинствующего мещанина, а у настоящего читателя) всегда есть верное читательское чутье и зрение: поэт, который говорит, волнуясь, за свою землю и за всю планету, не может быть плохим... Хотя поэты часто ссорятся при жизни — это у них от ранимого самолюбия и незащищенности... Читатель же всегда должен оставаться великодушным и уметь ждать: время все поставит на ноги. В психотерапии есть термин — лечение ожиданием (это когда пациент не назначается сразу на сеансы психотерапии, а ждет встречи с врачом, что-то пытаясь понять и осмыслить еще до прихода к врачу). Вот это и есть второй урок литературы после урока грамотности — урок великодушия. Анна Ивановна внушала нам: нужно уметь радоваться за чужой талант, чужие стихи, чужой успех. Ведь только радуясь за другого, мы больше всего — люди.
      Вот мы и подошли к последнему уроку литературы... Но прежде чем сказать о нем, я хочу вспомнить апрель семьдесят четвертого года... Наш туристский автобус мчится по дорогам Южной- Франции. Позади остались Ницца, солнечные улицы Канн; впереди — маленькое княжество — Монако — и целые заросли цветущего миндаля по пути Вдруг наше оживление прерывается дорожным указателем с названием, знакомым каждому, кто читал Бунина, — Грасс; и мы заметались от французского гида к русскому, объясняя, как важно остановиться. Наконец уговорили их и спустя полчаса отправились на поиски виллы «Жаннет», в которой жили до войны Бунины — Иван Алексеевич и Вера Николаевна. Найти виллу было непросто: французы — благодарная нация, но у них нет привычки ставить памятники эмигрантам. Наконец удалось отыскать виллу. Она оказалась небольшим двухэтажным домиком, в котором были заколочены ставни, закрыты двери: хозяева в Париже, приедут летом... Но если бы они были сейчас, что бы они рассказали нам?
      Разве мы сами не могли представить ясный, солнечный день довоенного года, большую, бедно обставленную комнату на вилле «Жаннет», старый письменный стол, за которым сидит сухощавый пожилой человек, — он правит рукопись, заносит план новых замыслов в записные книжки... Вдруг дверь с шумом открывается и в комнату влетает маленькая, шестилетняя девочка, радостная и сияющая. Это — Олечка Жирова, живущая с матерью на втором этаже виллы «Жаннет». У Бунина нет своих детей, и поэтому он так любит Олечку, а у Олечки нет папы, потому она любит Бунина. Ей он разрешает все: играть с ним в прятки, ставить его в угол, выворачивать карманы его брюк в надежде найти подарок, а он только смеется в ответ: «Теперь у дяди Вани нет ничего в кармане, нет хлеба, нет колбаски, остались — только сказки». Но Олечка любит его и за сказки, и когда он рассказывает ей их, сидит, как мышка... Девочка растет в литературной семье и хорошо понимает, какая работа у дяди Вани, — он писатель. Он ей тоже писал! Мама ругает Олечку за то, что она так часто бегает к Бунину и мешает писать. Олечке интересно: о чем пишет дядя Ваня? Сидя у него на коленях, она спрашивает: «Расскажи, о чем сегодня писал?» Он ничего не отвечает ей, только прижимает к себе теснее... Если бы ты была немного старше! И все же отвечает ей: «Писание мое всегда одно — Россия». Что такое Россия, девочка знает, хотя живет во Франции и дом ее именуют — вилла «Жаннет». Но Олечкина мама, и сама Оля, и дядя Ваня — русские. Сколько раз, засыпая, она думала, что спросит его завтра о России... А он думает, как сказать ей, что Россия — это то, чем он жил, чем дышал, что его держит в жизни, чем он горд...
      Если бы ты знала, девочка, как пахнет трава в России, как свет от звезды купается ночью в пруду, как снег скрипит под ногами зимой, как спеют колосья ржи и шумят сады, как люди говорят! Как никогда он не смог забыть Россию! Как часто во сне видит родную землю! Разве объяснишь все это Олечке? Как скажешь ей, что жизнь уходит из-под ног, словно земля раздвигается при обвале, что он уже «стар, худ, сед, но все еще зол и ядовит»... На кого? Да сам на себя, девочка! За все, за все, в чем никогда не признавался никому, — лишь душной ночи в далеком от России Грассе, лишь звездам в открытое настежь окно, лишь старым, уставшим ладоням, которые давали пролиться его горьким, злым, необлегчающим страдания души слезам.
      Пройдут годы... Олечка Жирова вырастет, прочитает все его книги, узнает о «легком дыхании» Оли Мещерской, о Лике, Натали, прикоснется к пленительным женским образам, присоединится к тайне великой, неумирающей Любви... Она откроет «Жизнь Арсеньева» так, как открывают карту, чтобы увидеть на ней все — леса, дороги, проселки, реки; услышит, как говорят русские люди, поймет, как больно без России. И тогда она по-новому полюбит его, уже не «дядю Ваню», а необыкновенного в своей жизни и в творчестве Ивана Алексеевича Бунина.
      Ноябрьским днем 1953 года она придет с матерью на Русское кладбище в Париже, чтобы проводить в последний путь писателя, так удивительно видевшего весь мир и всю землю, но горько тосковавшего по одной ее части — России. Вечером, засыпая, она вспомнит большую, бедно обставленную комнату на вилле «Жаннет», старый письменный стол, за которым сидели когда-то вдвоем пожилой, сухощавый человек и маленькая, шестилетняя девочка.
      Через десять лет после смерти Бунина умрет в Париже молодая Оля Жирова... Не слышно в комнатах виллы «Жаннет» легких шагов ее хозяина и его маленькой гостьи...
      Ушел Бунин... И Олечка ушла... Остались книги... Книги, которым посвятил жизнь этот неутомимый Художник.
      ...Невеселые возвращались мы к автобусу по гористым улочкам Грас-са: так и виделось, что сейчас вдали улицы появится стройная фигура пожилого человека в светлом костюме...
      Легкой походкой он направится к нам и вдруг остановится, всматриваясь в наши лица и не решаясь задать самый важный для него вопрос...
      Так в далекой Франции мы неожиданно получили один из самых серьезных уроков русской литературы — урок верности своему народу, своей Отчизне, верности, особенно необходимой в трудные часы Родины...
      «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий...» Именно так.
      Я часто думаю: есди бы не Анна Ивановна, могди бы мы, ее ученики, сами научиться так трепетно открывать книги, вчитываться в них, задумываться над ними... Наверное, ребенку все-таки нужно, чтобы в детстве ему кго-нибудь посветид, ну хоть спичкой чиркнул на мгновенье!
      Анна Ивановна цедый факед для нас зажгла. Сколько дет прошло, а свет от него не исчезает. И если раньше меня беспокоила мысль: «Когда я встречусь с ней, как объясню, что не последовала ее совету?» — то теперь настойчивее и чаще только один вопрос: «Анна Ивановна, живы ли вы?» Потому что в конце концов неважно, служат ваши ученики прямо литературе или любят ее со стороны; литература — такая огромная, такая богатая, что только улыбнется снисходительно на такие читательские огорчения: вот я не стал писателем! Главное то, что мы живы литературой, черпаем из нее, стараемся разглядеть в ней... «Весь мир и счастье тому, кто рано встает».
      Спасибо вам, Анна Ивановна. За возвращение в детство — из нашего безрадостного вы нас каким-то волшебным образом вытащили... И если бы меня спросили сегодня, какое лицо вы считаете красивым, я бы ответила: «Живое лицо. Такое, как было у Анны Ивановны: с горящими, темными глазами, бледным и нежным лбом, маленьким упрямо сжатым ртом...»
      Потому что только с таким лицом и с такими глазами можно было заставить нас, военных детей, забыть то, что не годится знать в детстве, и обратить к тому светлому, что всегда есть рядом... Передавая нам то, чем владела сама, она, быть может, надеялась, что мы со временем скажем ее слова своим детям? А если это слишком большая смелость брать на себя такое и я ошибаюсь?
      ...На одной из страниц дневника Анны Ивановны была запомнившаяся мне строчка: «Тысячу раз ошибайтесь, но, ради бога, рассуждайте. Лессинг».
      Что ж, это верно... От ошибок никто из нас не застрахован, но думать и рассуждать человек должен, пока он живет...
     
     
      На многие километры растянулся Архангельск вдоль Северной Двины. Прежде, когда мощные ледоколы не проводили караваны судов через замерзающие северные моря, город, казалось, засыпал с наступлением зимы и с концом навигации. До самых окошек деревянных низкорослых домов сползали искристые белые шапки. Крепкая наледь покрывала тротуары, сковывала движение прохожих. Только налетавший колючий ветер иногда словно встряхивал город, развевая по улицам снежную пыль. Но весной светлел и прогревался воздух. Северная Двина потягивалась, похрустывая льдом. Ее робко, а потом все настойчивее будило разноголосье гудков. Суда здоровались с рекой и прощались. Начиналась навигация. Открывались ворота в Арктику.
      Так было раньше. Теперь круглый год к причалам, точно к магниту, тянутся суда. Маленькие и большие, узкие и широколобые, обшитые деревом и стальными листами. На глазах вырастает надводный городок с улочками-трапами. К нему из распахнутых дверей складов и пакгаузов подъезжают машины и тележки. Пыхтя, ползет паровик с гружеными платформами. Башенные краны и лебедки переносят тюки и контейнеры в трюмы кораблей.
      Из Архангельска суда уходят к дальним северным портам. Преодолевают непогоду, шторма, ледяные поля, чтобы доставить необходимый груз. Сюда они возвращаются отдохнуть и подлечиться.
     
      МАСТЕРА НА ВСЕ РУКИ
      Каждый не раз видел торчащие из-под автомашины ноги водителя. Подстелив старую куртку, он часами копошится в брюхе стального коня. Вылезет, откроет капот, оглядит мотор, ощупает проволочки и винтики. Заберется в машину, поколдует там.
      Нечто подобное происходит и с судами. Только осматривают их люди самых разных специальностей. Электрик проверяет приборы. Радист — радиостанцию. Механик — машинное отделение. Матросы под дотошным взглядом боцмана наводят глянец на все, что лежит выше ватерлинии. А как узнать, в каком состоянии лопасти винта и днище? Конечно, можно вытащить судно из воды и поставить его в док. Однако это долго и дорого, да и доков не хватит. Выход один: позвать водолазов.
      Тщательно, сантиметр за сантиметром обследуют они корпус корабля. Разошлись швы — нужна сварка. Водолаз берется за сварочный аппарат. Надо заменить лопасти винта — приходится взяться за гаечный ключ и кувалду. Заметил пробоину — накладывай пластырь. На палубе сколачивают деревянный щит, обивают его войлоком и рубероидом, спускают под воду и закрепляют стальными тросами на корпусе. На любом объекте в ход могут пойти самые разные инструменты. И получается, что один человек должен соединять в себе многих «сухопутных» работников — плотника и слесаря, сантехника и сварщика. В этом я убедилась не по рассказам, а побывав на нескольких станциях архангельских водолазов — так называется место работы подводных мастеров.
     
      ПОД ВОДОЙ — НЕ НА СУШЕ
      И на земле проложить трубопровод непросто. На строительной площадке всегда много народа. Кто-то переговаривается с крановщиком, который опускает и поднимает трубу. Несколько человек ее подхватывают и подводят. Кто-то скрепляет болтами фланцы труб. Вроде бы все на виду, а сколько волнений, шума. Как же укладывают трубопровод под водой? Туда не спустишься всей толпой, не поднимешься быстренько наверх, чтобы повернуть стрелу крана.
      Стоя на палубе катера, я следила за монтажом подводного трубопровода. Конечно, трубы сверху видно не было: она скрывалась водой. Зато я ощутила, какое хлопотное и тонкое дело — монтаж. Ведь трубопровод не видели и те, кто помогал водолазу, находящемуся на грунте. Трубы метрового диаметра он стыкует в одиночку. На полубаке катера, у переговорного устройства сидит другой водолаз, принимает команды из-под воды и передает их крановщику. Кажется, не сложно. Но подумайте, как все трое должны понимать друг друга, если «чуть-чуть майна» или «слегка вира» молниеносно переводятся в точные движения стрелы крана.
      В работе портового водолаза есть характерная особенность. Любой мальчишка легко забьет в стену гвоздь, распилит доску, закрутит гайку. Но то, что легко на земле, трудно под водой. На суше устроился, как сподручнее, пригляделся, а здесь не покрутишься: вода не воздух, сопротивляется. От повышенного давления воды у водолаза учащается пульс, изменяется ритм дыхания.
      Казалось бы, почему не послать под воду сразу несколько человек? Все-таки удобнее.
      Но на все есть свои причины. Даже двух водолазов на «узкий» объект не отправляют. А вдруг у них при стыковке труб перепутаются шланги подачи воздуха или сигнальные
      концы? В темноте подводного царства и не то случается. Можно ненароком задеть напарника, повредить костюм.
      Другая помеха труду водолазов — время.
      — Будь в запасе минут двадцать, я бы эти трубы скрепил, — сказал мне водолаз, поднявшийся на поверхность. — Теперь сменщику надо все по новой начинать. Пока приноровится, почувствует расположение труб.
      Физические возможности человека позволяют ему долго находиться под водой. Ограничивает другое. При дыхании на глубине в крови водолаза растворяется из-за повышенного давления воды больше азота воздуха, чем это происходит на земле. При быстром подъеме пузырьки газа выделяются из крови и могут закупорить сосуды. Чтобы этого не случи-
      лось, нужно подниматься очень медленно. Во много раз дольше, чем работаешь под водой. Так образуются длительные простои.
     
      ТРЕБУЮТСЯ НАСТОЯЩИЕ МУЖЧИНЫ
      К барже — речному пристанищу другой группы водолазов — меня подвезли во время обеда. В деревянном домике, состоящем из одной комнаты, было тепло и уютно. За столом, разложив пряники и бутерброды, сидели хозяева. Я сразу обратила внимание на одного из них. Чуть подрагивая рукой, он накладывал в стакан сахарный песок.
      — Оттуда? — показала я на пол, подразумевая плескавшуюся под нами Северную Двину.
      Водолаз утвердительно кивнул.
      Тростниковая трубка — водолазное приспособление наших далеких предков.
      Потом был изобретен водолазный кожаный шлем с дыхательной трубкой и поплавком.
      Донная прокладка телефонного кабеля внешне напоминает сухопутную. Так же тянется по дну катушка с кабелем, только на земле ее перекатывают вчетвером, а под водой — один человек. Углубления в грунте для кабеля делают с помощью гидроманипулятора. И хотя в воде предметы становятся легче, удержать в руках манипулятор трудно. Вибрирует он не меньше своего «земного брата» — отбойного молотка, — а создаваемые им волны способны сбить с ног. Поэтому водолазы стараются одеваться «потяжелее». Наверх после смены они выходят мокрые от пота и долго не могут унять дрожи в руках и ногах.
      Чтобы стать портовым водолазом, надо сначала закончить Новороссийское мореходное училище. Оттуда выпускники разъезжаются по всей стране. Я сперва думала, что в Арк-
      тику водолазы распределяются неохотно. И удивилась, когда узнала: те, с кем знакомилась, не сетовали на судьбу. Их не пугали ни короткое арктическое лето, ни долгая полярная зима, ни опасная работа со льда.
      — Чем же так привлекает Север? — спрашивала я у всех.
      Кто-то говорил, что родился в Арктике, и считал ответ исчерпывающим. Другой доказывал, как неприметное тоже может быть красивым, а суровое привлекательным. А один водолаз мне сказал так:
      — Сюда тянет людей только определенного сорта. Тех, кто любит трудности и умеет их преодолевать.
      В этом, наверно, и кроется разгадка характеров портовых водолазов. Потому что иначе никак не понять, почему работу, которую нелегко выполнять на «свежем» воздухе, некоторым нравится делать в еще более сложных условиях — под водой.
     
      ВОДОЛАЗ — ПРОФЕССИЯ ДРЕВНЯЯ
      Глядя на водолаза — в скафандре, в матовом шлеме с отводами шлангов, — невольно сравниваешь его с космонавтом (недаром моря-океаны называют подводным космосом). Многим и профессия водолаза видится чем-то сродни космической. Такой же романтичной, трудной и... современной. Между тем еще в далекие времена ныряльщики, обмотав камень веревкой, уходили на тридцатиметровую глубину и оставались там три-четыре минуты.
      Первым приспособлением для дыхания были полый тростник и наполненный воздухом мешок из кожи или бычьего пузыря. Около четырехсот лет назад им на смену пришел водолазный колокол. Человек дышал в «воздушной подушке». Иногда под воду брали закупоренные бутылки. Их разбивали в колоколе и так «освежали» воздух.
      В России хорошие водолазы были в почете. Еще бы! В Московской Руси они занимались ловлей речного жемчуга и установкой учугов — подводных сооружений из столбов, досок и лозы для ловли рыбы. При Петре I водолазы поднимали затонувшие суда, проводили работы в портах. Именно тогда появилась идея создания первого водолазного скафандра. Он состоял из кожаного костюма и бочонка, надеваемого на голову.
      После изобретения воздушного насоса снаряжение для работы под водой стало удобнее. Бочонок сменился металлическим шлемом. В него сверху подавался сжатый воздух.
      Большим достижением было изобретение акваланга — «искусственных легких». Человек наконец почувствовал себя в воде свободным.
      Два типа скафандров: мягкий — для неболь
      Однако такой способ ограничивал маневренность водолаза. Да и риск повредить воздушный шланг был велик. Поэтому еще в средние века пробовали создать автономный аппарат.
      В России его сконструировали в 1871 году, но при царском режиме не спешили внедрять новое и постепенно изобретение забыли. Индивидуальные кислородные аппараты начали применять лишь в 30-е годы нашего столетия для спасения экипажей подводных лодок.
      В последние десятилетия водолазная техника развивается быстро. Придумываются дыхательные смеси, устройства для спуска под воду и даже подводные дома. Но все эти новинки мало коснулись портовых водолазов. Их работа — осмотр судов, расчистка фарватеров рек и подъем затонувших кораблей.
     
      НА РЕЧНОЙ ДОРОГЕ
      Северная Двина сильна и полноводна. Днем и ночью тащит на себе труженица-река множество судов. Покачиваются лодчонки, шныряют катера, извилистой ребристой лентой тянутся плоты, проходят большие корабли. Когда плывешь по реке, чувствуешь, как мимо полосами идут запахи. Пахнет древесиной — значит, по борту лесопилка. Горючим — нефтеналивная база. Рыбой — рыбокомбинат.
      Все оставляет после себя след. И не только пенистой волной или запахом: на речное дно оседает разный мусор. Вот водолазы и проводят «уборку» фарватеров. И все равно на водных, как и на любых, дорогах случаются аварии. То дерево-топляк неожиданно всплывет и оцарапает бок судна, или железная балка распорет корпус, то нанесенные течением галька и камни, точно наждаком, снимут защитное покрытие, и коварная вода начнет разрушать обшивку. Иногда корабль просто садится на мель.
      Мне не удалось увидеть работы спасателей — это бывает не часто, — но водолазы со специального спасательного катера рассказали о том, как снимают суда с мели.
      Сначала осматривают поврежденный корабль и составляют планшет глубин. После этого грунт вокруг потерпевшего вымывается и «инвалида» стягивают по промытому каналу на глубокую воду. Там латают дыры, а если невозможно справиться собственными силами — транспортируют в порт.
      Гораздо больше хлопот доставляют затонувшие корабли. Когда судно затонуло недавно — «свеженькое», по выражению водолазов, — подни-матьего нетяжело. Зацепили тросами, подвели под корпус брезентовые полотенца и подняли. А когда «залежалое»?.. Его нужно предварительно отмыть от наносов ила, песка, глины. Зачастую спасателям приходится изряднопокопаться, прежде чем откроется «лицо» корабля.
      Летом работа у водолазов разнообразнее. Кроме осмотра и ремонта судов — в пик навигации их не сосчитать — приводятся в порядок подводные части береговых сооружений, причалы, набережные, подходы к берегу. Несколько лет назад проводилась операция, которая осталась в памяти не только архангельских водолазов, но и всех жителей города.
      В годы Великой Отечественной войны союзники доставляли в Архангельск по воде продовольствие и военные грузы. Подводные лодки неприятеля охотились за нашими судами, торпедировали их и топили. Много невзорвавшихся бомб и снарядов оказалось на дне. При строительстве причала в одном из районов города — Бакарицы — портовые водолазы вытащили и обезвредили более десяти тысяч смертоносных «железок».
      — А сейчас у вас бывают необычные задания? — поинтересовалась я у начальника водолазной службы Архангельского пароходства.
      — Конечно, — ответил он. — Поезжайте на строительство нового моста через Северную Двину. Сложная там ребятам выпала работа.
     
      КАК ВОДОЛАЗЫ ПОМОГЛИ СТРОИТЕЛЯМ
      На строительство я приехала рано утром. Несмотря на октябрь, погода стояла по-настоящему зимняя. Задувал ветер. Река набухла и потемнела. С неба сыпались клочья тусклого, липкого снега. Падая на землю, они соединялись в грязные лужицы.
      В современных глубоководных аппаратах широко используются манипуляторы. При помощи этих механических рук акванавты могут брать с морского дна различные предметы, грузить их на борт аппарата, производить другие работы.
      Мост еще совсем не походил на мост. От обоих берегов Двины по макушкам выступавших из воды готовых опор тянулись бревенчатые навесные дороги. Они обрывались, не дойдя до середины реки. По одной половине моста ездили грузовики: от берега — со строительными материалами, обратно — с речным грунтом. Там, где находилась я, движения не было. Стрела мощного башенного крана с негодованием отвернулась от торчащей среди помоста незаконченной опоры моста.
      Строитель в пятнистом от влаги ватнике объяснил мне, что здесь произошло.
      Опору делают из широкой бетонной трубы — оболочки. Ее ставят вертикально в реку. Опускают внутрь «четырехрогий» бур. Он кромсает пласты глины, и труба — она же тяжелая постепенно входит в грунт. Когда оболочка дойдет до нужной глубины, грунт из нее вычерпывают, а освободившееся пространство заполняют арматурой, заливают бетоном, и получается свая — будущая опора моста.
      С незаконченной оболочкой сначала все шло как положено, и вдруг «рога» бура наткнулись на валун и обломились. Их засосало глинистое месиво.
      Работа остановилась. Надо было «отмыть рога» от глины, зацепить и вытащить на поверхность.
      Я подошла к трубе-оболочке и, словно можно было увидеть обломки, стала всматриваться в изжелта-бе-лую, пенистую, замусоренную щепками воду, плескавшуюся в гигантском «стакане».
      — Едут! — крикнул кто-то.
      — Пятый день приезжают, — сказал мой собеседник. — Да не удается им схватить бур за «рога». Труба узковата: всего два метра. В тяжелом, под девяносто килограммов, костюме особенно не повернешься, да и работать приходится на ощупь. Река и так мутная, а тут, в оболочке,
      вообще все вверх дном. Не вода — сплошная взвесь глины. Один «рог» нащупают, так пока мы его воздухом «отмываем», остальные заносит.
      К помосту подходил катер. Вернее, не просто катер, а плавучая база с приборами, баллонами сжатого воздуха, инструментами и костюмами.
      На помост перекинули трап. По нему с катера поднялись четверо мужчин. Они вынесли катушку с сигнальным шнуром, скамейку в деревянной решетке, похожей на беседку, и большой кусок брезента. На него с тяжелым стуком легли сцепленные свинцовые грузы — по форме они напоминали два соединенных детских «слюнявчика», — свинцовый пояс и ботинки со свинцовыми подошвами. Казалось, носить эту амуницию по силам только тяжелоатлету. Но вот из кубрика вышел водолаз в прорезиненном костюме — мужчина среднего роста и совсем невыдающегося телосложения. Он поднял с помоста грузы, закрепил их на груди и уселся в «беседку». К его ногам пристегнули ботинки, потом привинтили болтами к костюму медный шлем. Откуда-то возник белый эмалированный чайник. Из него на клапан шлема полили горячей водой — на случай, если он замерз, — и подсоединили шланг подачи воздуха. Все это, несмотря на холод, проделывалось неспешно. Наконец махнули крановщику и водолаз повис над помостом. «Беседку» бережно подвели к оболочке. «Майна! Еще майна!» — раздались команды, и «беседка» скрылась в желтой воде, вспучив ее поверхность пузырьками воздуха.
      Прошло около часа — водолаза подняли. Переодевшись в нормальную одежду, он принялся рисовать в кубрике расположение «рогов» бура. Несколько строителей, заглядывая через его плечо, нетерпеливо спрашивали:
      — Какой «рог» глубже ушел? Где начинать «отмывку»?
      Водолаз устало мотнул головой и стал рисовать оболочку в другом разрезе: на бумаге виднее, чем на словах.
      Строители с рисунком поспешили наверх, опустили в оболочку промывочный шланг, включили технику.
      Скоро урчанье двигателя смолкло и послышалась команда: «На выход!».
      В воду пошел самый молодой водолаз группы. Второй — стоял на страховке. Двое были в кубрике катера. Из переговорного устройства доносился голос спускавшегося. С глубиной он становился все тоньше и тоньше.
      «Я на грунте, приступаю», — наконец пискнул динамик.
      ...Настроение у строителей было неважное. Время приближалось к обеду, там, глядишь, и по домам пора, и надежда, что, может, сегодня извлекут из оболочки бур, таяла. Состояние строителей передалось и мне.
      Снежная морось не прекращалась.
      Я вернулась в кубрик и, забившись в угол койки, задремала. Проснулась от громких голосов водолазов. Потом наступила тишина и динамик радостно возвестил: «Ребята, нащупал!».
      «Радист» припал к микрофону, точно к уху, и проговорил:
      — Не спеши, друг. Действуй аккуратно.
      И крикнул тем, кто стоял на помосте:
      — Спустить в оболочку стропы!
      ...Водолаз сидит в «беседке».
      С него только что сняли шлем. Он вытирает со лба пот и счастливо улыбается, словно совершенно забыл о медленном, нудном подъеме с глубины, о том, как тяжело досталась победа.
      Способность переключаться — тоже одна из черт водолазов. С ней связано их умение быстро принимать решение, быть готовыми к непредвиденному и при этом всегда оставаться спокойными. Да, им нельзя спешить, 141
      суетиться. И не потому, что можно повредить костюм, запутать шланги и сигнальные концы. Дело в том, что водолаз сам выполняет и сам принимает свою работу. Кто его проверит? Только жизнь! От его добросовестности зависит безопасность существования людей.
     
      СИГНАЛИЗАЦИЯ СОЛНЕЧНЫМ «ЗАЙЧИКОМ»
      Знаете ли вы, что расстояние, с которого видно пятно света от солнечного «зайчика», очень велико? В ясный день зеркальце размером 5Х 5 сантиметров, которое умещается в ладони, можно увидеть с удаления на 13 километров. А «зайчик», отраженный обычным карманным зеркалом, отчетливо виден с расстояния до 25 — 30 километров. Вот почему, например, среди спасательных средств для дальних экспедиций рекомендуется иметь зеркало. Хорошо известен случай, в котором роль зеркальца играла блестящая металлическая фольга. Когда шли поиски потерпевшей аварию экспедиции Нобиле на Северный полюс, то поисковым самолетам со льдин удачно сигналили при помощи фольги от плитки шоколада.
     
      ЯКОРЬ ПРИМЕРЗАЕТ КО ДНУ
      Не сосчитать, сколько якорей придумали для судов, начиная от камня, привязанного к веревке, и кончая многотонными коваными конструкциями с мощными поворотными лапами. А теперь корабелы могут вписать в свой актив новый вид якоря — холодильник. Это плита с холодильным агрегатом, получающим
      идут на осмотренном водолазами судне по расчищенному водолазами фарватеру, которые передают важные сообщения по телефонному кабелю, проложенному водолазами по дну реки.
      Вот какая нужная и ответственная профессия — водолаз!