«Манипуляторы сознанием»
«СМИ и культурное господство»

PDF

      В предлагаемой советскому читателю книге «Манипуляторы сознанием» объединены две книги известного американского ученого Г. Шиллера — «Манипуляторы сознанием» и «Средства массовой информации и культурное господство», вышедшие в разные годы.
      Г. Шиллер знаком нашему читателю по публикациям переводов его статей в советских журналах и газетах. В Соединенных Штатах Америки в последние 10 — 15 лет вокруг его работ идет весьма острая полемика, при этом деятели средств массовой информации пытаются поставить под сомнение выводы ученого, обвиняя его в опасном для Америки радикализме.
      Герберт Шиллер родился в 1919 г., участвовал в войне против гитлеровского фашизма, затем окончил Колумбийский университет в Нью-Йорке и защитил там диссертацию. Долгое время он занимался проблемами экономики.
      С 1970 г. Г. Шиллер — профессор факультета средств массовой информации в университете Калифорнии в Сан-Диего. Кроме чтения лекций по журналистике в Америке он активно участвует в международных конференциях по проблемам международной информации и неоднократно выступал в качестве лектора в европейских университетах — в Голландии, Швеции и других странах. Г. Шиллер пользуется большим уважением международной научной общественности, что нашло отражение в том, что он в течение полутора десятилетий является вице-президентом Международной ассоциации по научным исследованиям средств массовой информации (АИЕРИ).
      Исследовательская работа Г. Шиллера тесно связана с проблемами политической и социальной жизни Америки. Книга «Массовые средства информации и американская империя» вышла в свет в разгар подъема движения против войны во Вьетнаме, активным участником которого был и Г. Шиллер. В ней он показал, какую зловещую роль в агрессивной политике американских правящих кругов играют средства массовой информации.
      Именно здесь Шиллер вводит и широко использует термины «информационный» и «электронный» империализм. «Дипломатия канонерок, — писал он в 1969 г., — теперь сдана в архив, но зато процветающим бизнесом сегодня стала дипломатия средств массовой информации». Г. Шиллер показал, как империалистическая Америка опутала мир сетью своих радиостанций и путем внедрения своей печатной продукции и распространения своих кинофильмов и телевизионных материалов для неокрепших телевизионных организаций не только развивающихся, но и многих капиталистических стран вмешивается в дела других государств, подчиняет их своему идеологическому и политическому влиянию, вселяя в умы народов ложные идеи и представления.
      Г. Шиллер выдвинул в этой книге также понятие «американской империи», рассматривая печать, радио и телевидение и их использование в целях внешнеполитической пропаганды как важнейшее орудие монополий для политической и военной экспансии.
      К критике военной, политической и экономической экспансии он добавил еще один важный аспект — критику информационно-пропагандистского аппарата американских монополий, электронного информационного империализма.
      Книга Г. Шиллера была обращена прежде всего к американскому читателю. Она остро и наглядно поставила перед ним проблему использования средств массовой информации военно-промышленным комплексом американских монополий и корпораций в интересах укрепления власти крупного капитала. Здесь экономическое образование автора помогло ему глубже вскрыть зависимость средств массовой информации от истинных хозяев Соединенных Штатов.
      В 1973 г. Г. Шиллер издал новую монографию — «Манипуляторы сознанием», которая целиком воспроизведена в качестве первой части настоящего издания. А в 1976 г. вышла в свет книга Шиллера «Массовые средства информации и культурное господство», составляющая вторую часть его.
      Критика американских средств массовой информации приобрела в этих работах новую глубину и основательность.
      Книги Г. Шиллера содержат богатейший фактический материал и помогают разностороннее, основательнее и явственнее понять угрозу, которую представляет для миролюбивой общественности, для национального суверенитета капиталистических и развивающихся стран, для их культуры и национальной независимости пропагандистская машина американского империализма.
      В работе «Манипуляторы сознанием» автор последовательно рассматривает основные аспекты воздействия средств массовой информации на массовое сознание, на формирование буржуазного общественного мнения, на управление обществом посредством информационно-пропагандистского аппарата.
      Подобный подход позволяет автору разносторонне показать всю систему средств массовой информации, действующую в рамках американского государственно-монополистического капитализма. Он как бы вычленяет информационно-пропагандистский комплекс из других социально-экономических институтов и скрупулезно анализирует все составные части его и их роль в манипулировании сознанием, в управлении поведением американцев. Монография начинается с анализа самого процесса манипулирования и того, что автор называет «расфасованным сознанием». Он выделяет при этом пять основных мифов буржуазной пропаганды: миф об индивидуализме и личном выборе; миф о нейтралитете; миф о неизменной природе человека; миф об отсутствии социальных конфликтов и миф о плюрализме средств массовой информации. Выделение этих основных направлений, которые призваны замаскировать классовый характер буржуазного общества и буржуазной пропаганды, помогает автору дать достаточно серьезную научную основу для понимания читателями системы манипулирования сознанием.
      Хотелось бы специально подчеркнуть важность и обоснованность критики Г. Шиллером мифа о плюрализме средств массовой информации. Он справедливо подчеркивает, что буржуазная информационно-пропагандистская промышленность создает иллюзию информационного выбора, выдавая обилие разного рода информационно-пропагандистских материалов, изготавливаемых на конвейере американской пропагандистской промышленности, за разнообразие содержания. Исследователь достаточно остро и глубоко показывает те основные тезисы, на которых строят пропагандистскую обработку населения буржуазные органы массовой информации и пропаганды. В качестве важнейших приемов воздействия на сознание аудитории Шиллер выделяет фрагментацию информационного потока и мгновенность доставки информации.
      Фрагментация информационных сообщений, стремление подать их как поток разнородных сведений лишают аудиторию — телезрителей, радиослушателей, читателей — возможности воспринять картину мира в целом. Намеренная раздробленность информационного потока ведет к раздробленности восприятия мира, что либо обезоруживает аудиторию, лишая ее общего представления о мире, либо облегчает искажение различных аспектов социальной реальности, давая возможность преувеличивать значение одних событий за счет умалчивания других. Фрагментация информационного потока является, конечно же, важнейшим приемом, открывающим широчайшие возможности для искажения информационной картины мира в сознании аудитории средств массовой информации.
      Вместе с тем видимость немедленности сообщения, причастности телезрителей, радиослушателей, читателей к сообщениям, видимость чуть ли не соприсутствия при событиях, о которых идет речь, создает дополнительные возможности для воздействия на них. Г. Шиллер справедливо отмечает, что стремление как можно быстрее сообщить о событиях, являющееся одним из важнейших принципов американской журналистики, также активно используется в целях манипулирования сознанием. Автор подчеркивает, что быстрота доставки информации едва ли является сама по себе достоинством. Видимость быстроты, исключительной оперативности сообщений облегчает распространение заведомо непроверенных, неточных, а подчас и просто ложных сообщений. И в этом смысле абсолютизация оперативности, как и фрагментарность ее, открывает серьезную и опасную возможность для искажения сообщений и для оправдания этих искажений, а следовательно, для самого откровенного манипулирования сознанием.
      Как важнейшую сторону процесса манипулирования Шиллер рассматривает пассивность восприятия. Он видит в этой пассивности главную цель манипуляторов сознанием. Буржуазные средства массовой информации не только не стремятся привлечь аудиторию к участию в деятельности телевидения, радио, печати, а, наоборот, воспитать у них пассивное, потребительское отношение.
      И Шиллер справедливо делает вывод о том, что «цель телевизионных и радиопрограмм, фильмов в конечном счете не возбудить, а уменьшить озабоченность социальными и экономическими реальностями». В этой пассивности, которую воспитывает буржуазная пропаганда, он видит большую опасность для сознания масс.
      В целом его концепция манипулирования сознанием, как мы видим, достаточно глубока и выявляет классовую природу этого процесса. Но мы должны более четко подчеркнуть мысль о том, что не следует забывать, что в процессе манипулирования сознанием важнейшую роль играют не только средства массовой информации, но и сами общественно-экономические условия. Буржуазная пропаганда стремится закрепить пассивность населения, подавить его сознание. В этом смысле буржуазная пропаганда как бы закрепляет деятельность институтов буржуазного общества: буржуазного государства, аппарата монополий и корпораций, аппарата принуждения — армии, полиции и пр., буржуазных политических партий, церкви, системы школьного и университетского образования и воспитания.
      В данном случае вычленение средств массовой информации, конечно, дает возможность разносторонне выявить особенности их воздействия на общественное сознание, по вместе с тем несколько обособляет их от других факторов, часто имеющих решающее значение в этом процессе.
      Рассматривая различные отрасли манипулятивной промышленности, Г. Шиллер анализирует деятельность правительственного аппарата пропаганды, который он называет «правительственным участком промышленности знаний», выявляя серьезную, часто решающую роль, которую играет американское правительство как производитель и хранитель информации. Он разрушает иллюзии буржуазных пропагандистов, пытающихся доказать, что американские средства информации лишены правительственного контроля.
      Более того, автор справедливо подчеркивает, что усиление роли правительства наряду с усилением влияния корпораций ведет к монополизации и концентрации в распространении информации и к реальному ограничению доступа к информации для американцев; говоря словами Г. Шиллера, «это означает конец участия в информационном процессе для большинства американских граждан».
      Отдельная глава посвящена роли военно-промышленного комплекса в информационно-пропагандистском процессе манипулирования. Раскрывая процесс милитаризации американского общества, Шиллер показывает, что министерство обороны вместе с военно-промышленным комплексом способствует «воспитанию» американцев в духе милитаризма.
      Особый раздел книги «Манипуляторы сознанием» раскрывает роль массовой культуры в утверждении статус-кво. В процессе манипулирования, с точки зрения Шиллера, наряду с воздействием направленного и искаженного информационного потока важнейшую роль играют различные формы массовой культуры, распространяемые через телевидение, радио и печать. При этом автор справедливо подчеркивает, что массовая культура оказывается особенно сильным источником воздействия на сознание, поскольку только на первый взгляд кажется, что она автоматически исключает возможность осознанного воздействия, скрывает те самые буржуазные идеи, которыми проникнуты все виды коммерческой культуры, начиная от телевизионных многосерийных фильмов и кончая сериями рисованных картинок — комиксами.
      Как особый механизм манипулирования сознанием автор рассматривает промышленность опросов общественного мнения, в которой он видит не только и не столько средство измерения состояния общественного мнения, сколько средство производства общественного мнения и воздействия на него. Шиллер — один из первых буржуазных ученых, показавших, что широкое распространение опросов общественного мнения способствовало не столько выявлению реального состояния общественного сознания, сколько созданию новой формы манипулирования им. Произвольно составленные программы опросов ведут часто к заранее запрограммированным результатам, которые в свою очередь способствуют созданию ложных представлений о мире, искажающих реальное соотношение политических сил, социальную картину мира.
      Не случайно даже во многих буржуазных странах запрещены публикации опросов общественного мнения в период предвыборных кампаний, поскольку выяснилось, что их данные намеренно искажаются, для того чтобы воздействовать на избирателей.
      Безусловно, заслугой Г. Шиллера было то, что он сумел увидеть, как промышленность, изучающая общественное мнение, превратилась в промышленность, сознательно управляющую общественным мнением или пытающуюся управлять им во имя интересов крупного капитала.
      Рассмотрев, таким образом, различные аспекты манипулирования сознанием в Соединенных Штатах Америки, Шиллер переходит к проблемам использования приемов манипулирования сознанием в области внешней политики. В главе «Манипулирование сознанием выходит за пределы метрополии: экспорт методов убеждения» он раскрывает роль американского информационно-пропагандистского бизнеса в системе внешнеполитической экспансии США, рассматривая международную деятельность информационно-пропагандистских монополий как важнейшее средство проникновения американского капитала в другие страны мира для усиления своего господства. При этом автор подчеркивает, что внешнеполитическая деятельность американского информационно-пропагандистского и манипулятивного бизнеса укрепляет систему капитализма и за пределами США.
      Важный смысл вкладывает автор в главу, посвященную усилению прямого политического контроля над средствами массовой информации. Автор считает, что в Соединенных Штатах Америки все более очевидным становится стремление правительственных органов воздействовать на средства массовой информации. И здесь он безусловно прав, что бы ни говорили современные апологеты американских информационно-пропагандистских монополий, пытающиеся представить публикацию пентагоновских документов и «уотергейтское дело» как доказательство чуть ли не конфронтации правительства и средств массовой информации. На деле же здесь речь шла о борьбе различных сил американского капитала за влияние на правительственные учреждения. Средства массовой информации выступали в этой борьбе лишь как инструмент и, конечно, сами по себе сыграли важную роль в укреплении влияния восточного истэблишмента США на американское правительство, что проявилось в устранении Никсона от власти и назначении на пост вице-президента Соединенных Штатов Америки Н. Рокфеллера, представителя могущественнейшего клана американских корпораций, членам которого ранее никогда не удавалось занимать такое высокое официальное положение. В известном смысле американские средства массовой информации в «уотергейтском деле» выполнили роль тех самых сил, которые по традиции были главными исполнителями всякого рода дворцовых интриг и переворотов в эпоху феодализма. На деле же процесс усиления влияния правительства на средства массовой информации возрастает. Об этом свидетельствует и политика теперешнего президента США Картера. Так, в федеральном правительстве работают до 5 тыс. служащих, занимающихся пропагандой его деятельности. Это намного больше, чем в любой другой стране, где количество таких работников исчисляется десятками или сотнями.
      Не следует забывать и о том, что крупнейшей в мире правительственной пропагандистской машиной является Управление международных связей, которое инкорпорировало в себя ЮСИА — Информационное агентство Соединенных Штатов Америки и Пентагона.
      Заключает монографию Г. Шиллера «Манипуляторы сознанием» глава, содержащая в своем названии вопрос: «Информационная технология как демократизирующая сила?» В ней автор выдвигает вопрос о путях противодействия манипуляторам сознанием. Он видит в роли главных хозяев средств манипулирования сознанием господствующие в американском обществе корпорации, растущую национальную бюрократию и подчеркивает, что система средств массовой информации в Соединенных Штатах «едва ли действует в интересах общественности, сколь бы расплывчатым ни был этот термин».
      Перспективы противодействия манипулированию сознанием автор несколько наивно, с нашей точки зрения, усматривает в развитии промышленности информации и ее рабочей силы (подразумеваются журналисты и сотрудники технических служб средств массовой информации), в росте скептического отношения рабочего класса к современной социальной системе, в появлении так называемых независимых информационных изданий, пытающихся противостоять информационно-пропагандистской промышленности в целом. Он также считает, что и сама американская действительность должна помочь увидеть ложность и иллюзорность представлений, которые распространяются средствами массовой информации. Шиллер предполагает, что с каждым годом все больше американцев не верят тому, что они видят и слышат в своих средствах массовой информации, и он хочет надеяться, что «их цинизм, который сегодня укрепляет статус-кво, может при наличии других стимулов превратиться в четко выраженную оппозицию и политическое сопротивление».
      Таким образом, Г. Шиллер стремится не только констатировать факты манипулирования сознанием, но и пытается выявить определенные пути противодействия. К сожалению, здесь наиболее очевидно сказывается ограниченность буржуазно-либеральных концепций автора, который при всем своем сочувствии к революционному движению не в состоянии увидеть место средств массовой информации в общей структуре буржуазного общества государственно-монополистического капитализма. В результате этого разносторонняя, насыщенная богатейшим фактическим материалом и острейшими аргументами критика информационно-пропагандистского бизнеса оказывается отрезанной от анализа социально-экономических структур буржуазного общества. Показав важную роль средств массовой информации как инструмента манипулирования сознанием, автор вместе с тем не стремился, и может быть, и не сумел показать, что эта система является только одним из инструментов в руках буржуазного государства и монополистического капитала в укреплении их господства.
      Сильные стороны критического анализа американских средств массовой информации и пропаганды особенно наглядно выявляются во второй книге Г. Шиллера, включенной в настоящее издание, — «Средства массовой информации и культурное господство», где он углубленно анализирует, как уже указывалось, роль буржуазной пропаганды на международной арене. Автор выделяет четыре главные проблемы, на которых он сосредоточивает внимание:
      1) источники, контекст и современные «стили» культурного господства;
      2) дипломатия культурного господства и свободный поток информации как главная форма этой дипломатии;
      3) технология культурного господства;
      4) национальная политика в области средств массовой информации как арена социальной борьбы.
      Г. Шиллер в этой книге подчеркивает: современная история показала, что далеко не всегда американским
      правящим кругам удается навязать свою волю народам мира. Он обращает особое внимание на катастрофические результаты поражения американского империализма во Вьетнаме и в связи с этим — на стремление правящих кругов Америки подновить методы своего воздействия на международной арене с помощью средств массовой информации.
      Автор показывает, что деятельность американских средств массовой информации направлена не только против социалистических и развивающихся стран, но и против стран Западной Европы, где наблюдаются признаки не только экономической, но и информационно-пропагандистской экспансии США через посредство американских информационных агентств АП и ЮПИ, выступающих в роли транснациональных корпораций.
      Во второй части монографии Г. Шиллер подвергает глубокой критике концепцию свободного потока информации. Он широко цитирует при этом выступление президента Финляндии Урхо Кекконена в мае 1973 г., который высказался о том, что поток информации между государствами является в значительной степени односторонним, несбалансированным. Автор справедливо подчеркивает, что лозунг свободного потока информации на деле означает оправдание информационно-пропагандистской экспансии Соединенных Штатов в целях достижения ими идеологического господства.
      Г. Шиллер подробно рассказывает о новейших технологических достижениях в области пропагандистской деятельности. При этом он выявляет активную роль экспорта информационно-пропагандистской техники в укреплении идеологической зависимости тех стран, которые пользуются ею (как развивающиеся страны Азии, Африки и Латинской Америки, так и развитые страны Западной Европы), от Соединенных Штатов Америки и от тех транснациональных корпораций, которые производят эту технику.
      Важным средством противодействия информационно-пропагандистской экспансии американских монополий Шиллер считает разработку национальной политики в области средств массовой информации. Он видит в этой национальной политике важнейший шаг в борьбе против культурного и социального господства во всех его формах, старых и новых.
      Конечно, средства массовой информации требуют углубленного к себе внимания, определенных форм планирования и управления. Разработка национальной политики в этой области может иметь серьезное значение, но лишь при определенных условиях: если эту национальную политику действительно определяют народные массы, но это возможно только в условиях общества, освободившегося от частной собственности на средства производства, в том числе и на средства массовой информации и пропаганды.
      В известной степени Г. Шиллер абсолютизирует средства массовой информации, провозглашая возможность усовершенствования их деятельности вне реальностей социально-экономической и политической борьбы, недооценивает роль политического фактора в борьбе против информационно-пропагандистского комплекса США на международной арене.
      Интересные и глубокие мысли содержатся в послесловии автора. Здесь он вновь возвращается к критике так называемого информационного плюрализма, показывая, что информационный плюрализм на деле служит защите интересов крупного капитала. «Обладающий собственностью класс, — подчеркивает Г. Шиллер, — чувствует себя в безопасности с информационным плюрализмом, когда весь остальной культурный аппарат находится в его руках». Развивая эту мысль, Шиллер вновь подчеркивает, что плюрализм лишь скрывает классовое господство крупного капитала.
      Критикуя свободный поток информации, ученый подвергает критике и буржуазную концепцию свободы информации, которая на деле прикрывает свободу для крупного капитала манипулировать информационным потоком.
      В заключение автор выдвигает новую для него идею о важной роли социалистической культурной политики. Но этот тезис остается у него неразработанным, поскольку вся концепция революционного процесса, обосновываемая Г. Шиллером, рассматривается в рамках буржуазного либерализма и достаточно далека от научного марксистского подхода.
      Это особенно отчетливо проявляется в послесловии к части 2 «Средства массовой информации и культурное господство», посвященном событиям в Чили.
      Автор с глубоким сочувствием анализирует деятельность правительства Альенде, по-своему стремится установить причины, которые позволили реакции свергнуть это правительство, и связывает их с некоторыми особенностями политики Альенде в области средств массовой информации.
      Эти суждения, посвященные критике теории плюрализма и буржуазных концепций свободы печати, безусловно, представляют интерес.
      К сожалению, при большой остроте критики определенных моментов политики в области информации Г. Шиллер по существу не видит реальных путей такой организации системы средств массовой информации, которая позволила бы поставить их на службу народу, революции, социализму.
      Таким образом, Г. Шиллер в двух книгах, которые объединены в настоящем издании, показывает методы использования американским государственно-монополистическим капитализмом, международными монополиями информационно-пропагандистской промышленности в целях укрепления господства капитала как внутри стран государственно-монополистического капитализма, так и на международной арене.
      Книга Г. Шиллера помогает лучше понять важнейшие аспекты современной идеологической борьбы. Она дает в руки советскому читателю, в руки прогрессивным читателям многих стран мира богатейший фактический материал, острые и надежные аргументы в борьбе против информационно-пропагандистских монополий, хотя и остается в рамках концепции буржуазного либерализма. При знакомстве с работой Г. Шиллера советский читатель должен учитывать некоторые особенности употребляемой автором терминологии. Так, например, когда Шиллер пишет о «центре системы», «мировой экономической системе», он имеет в виду американский империализм, мировую капиталистическую систему; под термином «провинция» подразумеваются страны, зависящие от США в экономическом отношении. В столь же специфическом смысле автор употребляет некоторые другие термины и понятия.
      В предисловии к книге «Средства массовой информации и культурное господство» Г. Шиллер называет имена тех, кто помогал ему в работе над книгой и прочитал разные ее части. Среди них — американские профессора Тран Ван Дин и Джордж Гербнер, голландец Сеес Хамелинк, финны Каарле Норденстренг и Тайно Варис, канадец Даллес Смайт. Эти люди во многом близки по взглядам американскому исследователю. Их объединяет с ним глубоко критическое отношение к манипулятивной деятельности информационно-пропагандистского бизнеса, осуждение методов психологической войны, сочувствие прогрессивным силам и национально-освободительному движению, причем позиции многих из них не совпадают по различным вопросам.
      Издание монографии американского ученого Г. Шиллера позволит советскому читателю познакомиться с одним из тех представителей западной интеллигенции, которые, несмотря на свои либеральные иллюзии, оказываются в состоянии их переступить в критике информационно-пропагандистского империализма, а это требует большого мужества, и за это все они заслуживают глубокого уважения со стороны прогрессивной общественности.
      Я. Засурский, профессор, доктор филологических наук.
     
     
      Части I и II — в текстовом файле (слишком большой объём).
     
     
      ЧАСТЬ II
     
      СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ
      И КУЛЬТУРНОЕ ГОСПОДСТВО
     
      ПРЕДИСЛОВИЕ
     
      Завоевание политической независимости более чем 90 странами после второй мировой войны переключило внимание на экономическую беспомощность и зависимость, которые мешают развитию по меньшей мере двух третей всех государств планеты. Два, а в некоторых случаях даже три десятилетия разочаровывающих усилий, направленных на то, чтобы избавиться от этой зависимости, приводят во многих странах к пересмотру всей концепции общественного развития.
      В то время как экономические факторы засилья — контроль капитала, рынков сбыта и финансовой инфраструктуры на международной арене — проанализированы достаточно хорошо, культурно-коммуникационные источники власти только-только начинают осознаваться. Силы, влияющие на сознание, в значительной степени определяют мировоззрение того или иного общества, направление его и конечные цели развития. Таким образом, коммуникации, поток сообщений, как письменных, так и визуальных, внутри стран и между странами — особенно между развивающимися и доминирующими государствами — приобретают особую важность. Какое значение имеет многолетняя борьба за независимость, если затем эта независимость подрывается ценностями и привычками, унаследованными от, казалось бы, побежденного колонизатора?
      По этой причине во многих странах внимание начинает сосредоточиваться на источниках, характере и содержании коммуникационных потоков, пересекающих национальные границы и растекающихся внутри суверенных государств. Не удивительно, что в большинстве своем эти потоки по-прежнему отражают (в одних странах более явственно, чем в других) старые имперские связи.
      Но если угнетенные постепенно пробуждаются и начинают осознавать важность культурно-коммуникационных компонентов в своей борьбе за подлинную независимость, то угнетатели в не меньшей степени понимают их значимость. Может быть, они уделяют этой проблеме даже больше внимания, чем их жертвы. Это объясняется целым рядом причин.
      За последние десять лет произошли глубокие перемены в распределении сил на международной арене. Американская империя потерпела целый ряд тяжелых поражений. Ее неспособность преодолеть сопротивление Национального фронта освобождения и Демократической Республики Вьетнам оказалась, возможно, ее величайшим поражением и источником ее нынешних и будущих бед.
      Катастрофические итоги войны во Вьетнаме имели далеко идущие последствия для американского капитализма. Внутри страны весь политический процесс стал вызывать глубокие подозрения. Инфляция и неправильное распределение ресурсов, частично объясняемые попытками скрыть от народа подлинную стоимость войны, продолжают оказывать дестабилизирующее воздействие на экономику и создают дальнейшее опасное экономическое неравенство в обществе. На международной арене соперничающие центры капиталистического господства, также переживающие кризис, тем не менее сумели извлечь выгоду из серьезных экономических проблем Соединенных Штатов. Американской гегемонии все более настойчиво бросают вызов, усиливается сопротивление продолжающемуся экономическому засилью, особенно в бывших колониальных странах.
      Столкнувшись с этим уже значительным, но все еще развивающимся кризисом, менеджеры американской империи настаивают на приспособлении к изменяющимся временам. Разумеется, они яростно сопротивляются любому покушению на самую сердцевину их власти — эвфемистически называемые «многонациональные корпорации», чья рыночная стоимость во всем мире в настоящее время превышает 160 млрд. долл.
      И тем не менее испытывающий ограничения в возможностях применения военной силы американский империализм начал разрабатывать и создавать дополнительные, если не альтернативные стратегию и методику для защиты своих шатающихся и все более оказывающихся под угрозой глобальных позиций. Все большее значение в этом процессе придается идеологической сфере.
      Техника пропаганды, манипулирования и культурного проникновения становится все более важной и более умышленной в арсенале американского империализма.
      Эта техника становится более эффективной в результате применения сложного коммуникационного оборудования, созданного в ходе осуществления космических программ, ориентированных на военные цели. Кроме того, полувековое развитие и совершенствование методики сбыта продукции (маркетинга) на внутренних рынках теперь активно используется на международной арене.
      Система маркетинга, созданная и доведенная до совершенства для продажи потребительских товаров промышленности, в настоящее время применяется также для продажи в глобальном масштабе идей, вкусов, взглядов и верований. Фактически на современной стадии развитого капитализма производство того, что капитализм любит называть «информацией», превратилось в одну из ведущих и необходимых составных частей всей системы. Сообщения, как письменные, так и визуальные, жизненный стиль, информационная техника, несущие на себе клеймо «Сделано в Америке», широко распространяются за рубежом и, что не менее важно, имитируются во всем мире.
      Сегодня многонациональные корпорации являются глобальными организаторами мировой экономики, а информация и коммуникации стали жизненно важными компонентами в системе управления и контроля. Необходимо отметить, что понятие коммуникации включает в себя намного больше, чем сообщения и признанные системы связи, по которым эти сообщения передаются. Коммуникация определяет социальные реалии и в этом смысле влияет на организацию труда, характер технологии, учебные программы системы образования и использование «свободного» времени, т. е. по сути дела на все основные социальные параметры образа жизни.
      Соответственно предстоящий период наверняка будет периодом обострения культурно-коммуникационной борьбы — как внутри стран, так и на международной арене — между теми, кто стремится покончить с засильем, и теми, кто хотел бы закрепить существующее положение. Цель данного исследования в том, чтобы внести скромный вклад в исход этой борьбы. Этот вклад, я надеюсь, заключается в описании процесса культурного империализма, некоторых составляющих его элементов, механизма его действия и экспансии и, наконец, некоторых общих замечаний о возможных способах сопротивления культурному империализму.
     
     
      Глава 1
      КУЛЬТУРНЫЙ ИМПЕРИАЛИЗМ:
      ИСТОЧНИКИ, СОДЕРЖАНИЕ
      И СОВРЕМЕННЫЕ МОДЕЛИ
     
      В своем всестороннем исследовании «современной мировой системы» Иммануэль Уаллерстайн рассматривает три основных элемента. Он считает, что система состоит из:
      «(метафорически)... единого рынка, внутри которого на первом месте стоят соображения максимальной прибыльности и который, таким образом, определяет в конечном счете объем производства, уровень специализации, системы оплаты труда, товаров и услуг, а также внедрение технологических изобретений»;
      «...серии государственных структур различной степени силы и влияния (как внутри национальных границ, так и в противоборстве с другими структурами мировой системы)...»;
      «...присвоения прибавочной стоимости таким образом, что процесс эксплуатации состоит не из двух, а из трех ступеней»1.
      Современный «культурный империализм» можно понять, я считаю, принимая во внимание следующие ключевые элементы. Он развивается в рамках мировой системы, внутри которой действует единый рынок, а условия и характер производства определяются характером этого рынка и распространяются за его пределы. Государственные структуры существуют как часть мировой системы. Обычно действия государств способствуют (или стремятся способствовать) удовлетворению интересов господствующих классов внутри национальных границ. Для сохранения системы как в международном масштабе, так и внутри каждого государства необходима промежуточная прокладка, или прокладка «третьей силы». «Средние классы» и «информационный плюрализм» являются не только модными понятиями, по и необходимыми компонентами существования системы.
      Культурно-коммуникационный сектор мировой системы развивается по необходимости в соответствии с целями и задачами общей системы американского империализма. Односторонний в основе своей поток информации — от центра к периферии (из США в другие части мировой капиталистической системы. — Примеч. пер.) — является одним из атрибутов власти. Другим атрибутом является навязывание единого языка — английского. Создается и развивается высокоскоростная, всеохватывающая техника коммуникаций (спутники и компьютеры). Разработка этой технологии тесно связана со структурой и нуждами господствующих элементов системы.
      Мы еще вернемся к этим вопросам. Пока что важно отметить, что та техника, которая в настоящее время обслуживает и укрепляет систему господства, в последующем может стать основой для трансформации и замены существующей структуры эксплуатации.
      Существует еще один важный фактор, относящийся к культурно-коммуникационной сфере мировой системы. Производство культурно-информационной продукции в значительной степени, хотя и не на 100%, определяется теми же самыми рыночными потребностями, что и производство товаров и услуг. И в то же время, как мы все хорошо знаем, культурно-информационная продукция представляет собой нечто значительно большее, чем обычные потребительские товары: она воплощает в себе идеологические особенности мировой капиталистической экономики. Культурно-информационная продукция в высшей степени эффективно рекламирует ценности системы. Например, Дэвид Огилви, основатель могущественного рекламного агентства «Огилви энд Матер», в своем щедром восхвалении «Ридерс дайджеста»* писал: «Журнал экспортирует лучшее в американской жизни... По-моему, «Дайджест» делает не меньше, чем Информационное агентство Соединенных Штатов, в борьбе за сознание людей»2.
      * «Ридерс дайджест» («Читательское обозрение») — ежемесячный американский журнал карманного формата, имеющий самый высокий в мире тираж — свыше 30 млн. экземпляров. Значительная часть тиража журнала, около 14 млн. экземпляров, распространяется за границей на многих языках, представляя собой значительный фактор идеологической экспансии американского империализма. — Примеч. пер.
      Как развивались культурно-информационные процессы в контексте современной мировой капиталистической экономики, особенно после окончания второй мировой войны? В своих предыдущих работах (см. «Введение». — Примеч. пер.) я исследовал цели и характер деятельности многонациональных корпораций в области коммуникаций. Возможно, здесь будет уместно повторить, что основным организационным подразделением современной мировой капиталистической экономики является многонациональная корпорация. Несколько сот этих гигантских агломераций капитала, принадлежащих главным образом американцам, господствуют на глобальном рынке в производстве и распределении товаров и услуг. Наиболее значительным, с нашей точки зрения, является то, что их господство простирается также на производство и распространение культурно-коммуникационной продукции.
      Эти агрессивные империи бизнеса организуют мировой рынок наилучшим для себя образом, с учетом, разумеется, недостаточных и часто минимальных ограничений национального законодательства, а также различных уровней экономического развития в тех районах, в которых они действуют. Для того чтобы обеспечить себе устойчивые рынки сбыта и максимальные прибыли, многонациональные корпорации стремятся оказать влияние и, если возможно, установить господство в сфере культуры и информации. Это не конъюнктурная или эпизодическая необходимость, скорее это постоянная потребность, обусловленная рыночной системой во всех ее проявлениях — от вознаграждений до санкций.
      Уильям Рид, анализируя деятельность тех, кого он называет «торговцами американских средств массовой информации» (почему не империалистами?), настаивает на том, что экономические, и только экономические, факторы определяют всемирное распространение и проникновение культурно-информационной продукции, изготовленной в Соединенных Штатах:
      «Каждая коммерческая организация, изготовляет ли она автомобили или производит кинофильмы, имеет так называемую «нижнюю линию», отделяющую в финансовом гроссбухе прибыли от убытков... Именно эта «нижняя линия» побуждает американские средства массовой информации добиваться доступа на иностранные рынки, и именно эта линия является тем критерием, которым они руководствуются, рассматривая вопрос о распространении своей продукции за границей... Они добиваются доступа туда ради прибылей»3.
      Безапелляционно изложив это положение, Рид счел, что он опроверг существование культурного империализма, потому что действительно проникновение происходит на экономической основе. Однако подобный чисто экономический детерминизм не учитывает многие последствия того процесса, который Рид стремится проанализировать. Хотя экономические соображения и лежат в основе культурного проникновения, влияние этого явления простирается далеко за пределы стремления к прибыли кучки огромных и влиятельных монополий печати и телевидения и культурных конгломератов. Проникновение в область культуры, происходившее в течение последних десятилетий, охватывает все социальные институты целых регионов планеты. И хотя это также происходит главным образом по экономическим причинам, воздействие такого проникновения неизбежно сказывается на индивидуальном и общественном сознании соответствующих регионов.
      Рассмотрим для примера деловую (статистически) практику типичной многонациональной корпорации. Корпорация имеет средства производства в двух десятках стран. Процесс принятия решений, либо в высшей степени централизованный в стране местопребывания штаб-квартиры (обычно в Соединенных Штатах), либо предоставленный более или менее автономным менеджерам в филиалах на трех или четырех континентах, нуждается в координации. Но еще важнее то, что они должны следовать философии и общей линии, выработанной на высшем уровне корпорации, где бы она ни находилась. Как достигается подобное единообразие? Главным образом, как выразился один автор, путем «трансмиссии культуры бизнеса».
      Несколько элементов участвуют в этом процессе: перевод руководящего аппарата на работу в филиалы; подготовка бизнесменов как внутри фирмы, так и в специальных школах бизнеса за границей, специально созданных для подготовки управляющих и рабочих международных компаний из числа местных жителей; внедрение английского как общего языка международного бизнеса (например, «Филипс», гигантская голландская многонациональная корпорация, в настоящее время использует английский как единственный язык для всей внутренней переписки); использование опыта и ресурсов (главным образом) американских рекламных агентств, компаний по исследованию рынков сбыта и институтов по изучению общественного мнения.
      Результатом этих разнообразных, но взаимосвязанных действий является так называемый культурный захват общества. Деятельность, которая приводит к господству в области культуры, начинается с экономических акций, но это обстоятельство ни в коей мере не уменьшает воздействия на культурный ландшафт страны проникновения. Более того, если эта страна решит производить свою собственную культурно-коммуникационную продукцию, она не может избежать первоначального стремления к прибыльности, свойственного корпоративному капитализму.
      После того как процесс захвата начался, он распространяется на все институты страны проникновения. Социальные процессы тесно взаимосвязаны, и развитие из одного канала может переключаться на другой. Кроме того, современная мировая система безжалостна в своих потребностях. С того момента, как тот или иной регион или нация полностью включается в систему американского империализма, они вынуждены — с учетом уровня развития и степени политической независимости — приспосабливать свое производство, занятость трудовых ресурсов, характер специализации и распределения капиталовложений к нуждам мировой капиталистической экономики.
      Разумеется, международная система господства существовала сотни лет. В данном случае мы рассматриваем трансформацию этой системы — перераспределение центров власти, изменение источников эксплуатации, современные методы организации и контроля.
      В этом смысле концепция культурного империализма, существующая в настоящее время, лучше всего объясняет сумму процессов, в результате которых общество превращается в современную мировую систему, и то, как его правящая верхушка привлекается и иногда подкупается для перестройки социальных институтов, с тем чтобы они соответствовали ценностям и структуре господствующего центра американского империализма.
      Для успешного проникновения держава, стремящаяся к господству, должна захватить общественные средства информации*.
      * Термин общественные средства информации используется здесь для обозначения того, что обычно называют средствами массовой информации. Я согласен с Сейзом Хамелинком, что термин общественные средства информации лучше объясняет или по крайней мере дает возможность понять процессы, при помощи которых сообщения становятся общественным достоянием.
     
      Это достигается главным образом путем кооперирования теле- и радиовещания. (Печать неизменно является коммерческой с самого начала.)
      Например, Латинская Америка представляет собой периферийный регион, в котором (за исключением Кубы) теле- и радиовещание полностью коммерциализированы и обслуживают потребности многонациональных корпораций и их пособников на местах. Два исследователя сообщают, что, в частности, передачи коммерческого телевидения Венесуэлы «состоят главным образом из рекламы, насилия и импортируемых фильмов»4.
      Западная Европа, которая сама находится в центре мировой капиталистической экономики, также движется в направлении коммерциализации теле- и радиовещания, удовлетворяя ненасытные рыночные нужды своего собственного бизнеса, не говоря уже о существенном американском. Становясь коммерческими, теле- и радиовещание повсюду будут передавать культурные материалы, производимые в ключевых районах (Соединенных Штатах, Великобритании, Федеративной Республике Германии и некоторых других). В тех случаях, когда теле-кино-печатные отрасли промышленности будут требовать своей доли на национальных рынках, могут появляться имитации таких материалов. Прямо или косвенно результат оказывается одинаковым. Содержание и стиль программ, как бы их ни приспосабливали к местным условиям, несут на себе идеологический отпечаток основных центров мировой капиталистической экономики.
      В этом плане продукция Диснея является типичной: сейчас она распространяется на 18 языках. В Латинской Америке Дисней говорит на испанском и португальском со страниц журналов, которые слегка отличаются от издаваемых в других районах и в Соединенных Штатах. Более того, существует по крайней мере четыре различных издания комиксов Диснея только на испанском языке. Разница между ними не касается существа содержания.
      Точно так же характер и организация образования и научных исследований как в ведущих, так и в периферийных странах вынуждены приспосабливаться к потребностям многонациональной корпоративной экономики.
      Система образования в развитых капиталистических странах готовит менеджеров, администраторов и высококвалифицированных рабочих для многонациональных корпораций и государственной бюрократии. Аналогичные, хотя, возможно, и менее эффективные системы образования созданы за пределами ведущих районов.
      Одна из важнейших задач Агентства международного развития заключается в организации школ и институтов, скопированных с североамериканской модели, в странах третьего мира. Иногда ведущие американские университеты под видом филантропии в области образования помогают создавать учебные центры за пределами Соединенных Штатов. Школы журналистики, например, растут как грибы по всей Латинской Америке. Многие из них были созданы и субсидируются из года в год на средства американских фондов5, причем средства эти иногда поступают из весьма темных источников.
      На высшем уровне подготовки — менеджеров и директоров корпораций — наиболее престижные школы бизнеса американских университетов принимают активное участие в распространении за рубежом своих методов обучения. Школа бизнеса Гарвардского университета создала филиал — школу управляющих в Лозанне (Швейцария); другая школа управляющих в Лозанне в интеллектуальном отношении также связана с Гарвардом. Нью-Йоркский университет совместно с лондонской школой бизнеса и коммерческой школой во Франции организовали нечто вроде кооперативного института. «Выпускники первых двух лет, — говорилось в его отчете, — легко нашли себе работу. Их наняли такие концерны, как «Фёрст нэшнл сити бэнк», «Морган гаранти траст», «Ирвинг траст», «Фёрст Филадельфия бэнк», «Аллен энд Гамильтон», «Ай-си-ай» и Французское агентство промышленного развития»6.
      В других европейских институтах «преподаватели и выпускники Гарварда и Уартона составляют влиятельную, если не господствующую группу среди профессорско-преподавательского состава, и в большинстве случаев лекции и рекомендуемая для изучения литература явно отражают характерные черты американского бизнеса». Все это неизбежно приводит к выводу о том, что «следующее поколение ведущих менеджеров Европы, более или менее одинаково подготовленное для того, чтобы рассматривать коммерческие интересы своих корпораций превыше любых других соображений, все более отрывается от своих национальных структур и отражает философию ведущих школ бизнеса Соединенных Штатов»7.
      Это влияние ни в коем случае не ограничивается Европой. Так, «Файнэпшл тайме» (3 октября 1973 г.) описывает факультет бизнесменов-управляющих Американского университета в Бейруте как «Гарвард Ближнего Востока... который снабжает весь район интеллектуальными сливками».
      Нужды многонациональных корпораций определяют не только характер образования будущих лидеров бизнеса и правительственных административных сотрудников в системе мировой капиталистической экономики. Вся организация работы, перспективы развития и превалирующее мировоззрение также находятся в центре внимания, направляются и подвергаются необходимым изменениям. Исследовательница Рита Круз О’Брайен анализировала, как организационные формы и методы работы в важнейшей области теле- и радиовещания переходят из стран-метрополий (сердцевина системы) в менее развитые общества (на периферию). Она пишет:
      «Такие организации, как Би-би-си, РТФ, Эн-би-си, Си-би-эс, экспортируют не только свою структуру, но и свою философию, последствия которой сказываются в большей или меньшей степени в Африке, Азии и Латинской Америке. Эти последствия усиливаются в результате постоянного перемещения персонала, организации «курсов по повышению квалификации», импортирования и имитации программ»8.
      Наряду с этими мерами наступает эпоха в высшей степени развитой техники и профессионализации. Профессионализация в том виде, в каком она известна и практикуется в Соединенных Штатах и Западной Европе, является одним из наиболее эффективных средств разделения рабочей силы. Она вводит в практику дифференциацию и конкуренцию и рекламирует ложный тезис об аполитичной и объективной трудовой активности в процессе выработки решений. Как отмечает О’Брайен, «процесс профессионализации в теле- и радиовещании (как и повсюду) сам по себе привносит новые ограничения и сопротивление к переменам в организационной структуре... Похоже, что нет лучшего способа оградить существующую систему подготовки кадров от любых перемен, чем убеждать, что такие перемены «снизят профессиональные стандарты»9.
      Деспециализация, открытый подход к набору персонала и производственная инициатива снизу вверх явно противоречили бы общей структуре и потребностям современной мировой капиталистической экономики.
      Аналогичное положение существует во всех научных организациях периферийных и полупериферийных районов современной мировой капиталистической экономики. Здесь также действует, по определению Хуана Корради, «международный научный рынок» 10. Этот рынок, хотя и менее организованный и менее доступный для обычного исследования, подчиняется тем же правилам, которые характерны для обычных рынков. Так, направления и области научных исследований определяются нуждами и соответственно решениями, принимаемыми в центрах власти (корпоративной, государственно-бюрократической и военной) ведущих капиталистических стран. Соответственно определенные области науки рассматриваются как достойные внимания и получают щедрую финансовую поддержку. Другие направления исследовательской работы, как бы потенциально они ни были волнующими с научной точки зрения, не получают развития, если центры власти считают их малообещающими.
      Понятно, что нужды пародов периферийных районов всегда находятся в этой последней категории. Еще более пагубно то, что научные работники в зависимых районах сознательно или бессознательно (это не имеет значения) привязаны к научно-исследовательским интересам и приоритетам, установленным международным научным рынком. Если ученые в этих районах считаются перспективными, они или неизбежно уезжают и присоединяются к категории высокооплачиваемых и, как полагают, занимающихся более интересной исследовательской работой в центральном районе, или остаются и занимаются аналогичной работой, но уже на более низких ролях, часто лишь «собирателями информации», которая затем обрабатывается в других местах п. В любом случае нужды зависимых регионов остаются неудовлетворенными, а направление работы их исследователей определяется извне.
      Не менее существенно то, что технология, которая разрабатывается в результате этих исследований, никак не соответствует насущным нуждам абсолютного большинства развивающихся стран.
      Процессы, которые ранее развивались десятилетиями, теперь происходят почти мгновенно. Это можно наблюдать в коммерческом спорте, туризме и современных коммуникациях. Модными становятся комплексные мероприятия, в которых спорт служит основной приманкой. Место проведения соревнования становится особо важным фактором, рекламируемым местной элитой в качестве подходящей базы для будущего туристического комплекса. Недавние «международные» матчи по боксу хорошо иллюстрируют это явление.
      Заир, например, был избран для проведения матча на первенство мира по боксу, который транслировался на весь мир по телевидению. Организаторы этих чрезвычайно прибыльных мероприятий появляются то в одной зависимой стране, то в другой. Журнал «Тайм» писал об одном из них: «Кинг (организатор) вел переговоры с правительствами. Понимая, что матч на звание чемпиона мира с участием Али — это один из тех рекламных спектаклей, которые любят ставить в развивающихся странах, Кинг соблазнял глав государств в Каире, Тегеране, Лусаке, Маниле и Куала-Лумпуре»12.
      Приготовления в Куала-Лумпуре не менее поучительны: Гарун, который пытался организовать матч в Малайзии, говорил: «Мы выставим 2,5 млн. долл, для Али (чемпиона) и полмиллиона для Багнера (претендента) для того, чтобы представить Малайзию остальному миру». Кто организует это представление? «Гарун, бывший адвокат... который также является главным министром штата Селангор, одного из 14 штатов Федерации Малайзии... Он организовал группу малайзийских банкиров для финансирования поединка»13.
      В таких репортажах явственно прослеживается механика современного культурного империализма. Мировая система — театр, и действие перемещается из центра сцены к краю подмостков. Это происходит по взаимному согласию, можно сказать, даже по ходатайству местных правителей. Эти правители страстно стремятся втянуть свои страны в систему мировой капиталистической экономики.
      По этой причине, возможно, неправильно характеризовать современный механизм культурного контроля как результат «вторжения», хотя я и сам в прошлом использовал этот термин.
      Э. Данино пишет:
      «...Последствия культурной зависимости в Латинской Америке не являются результатом «вторжения» иностранного «противника». Этот выбор был сделан самим правящим классом латиноамериканских стран во имя национального развития. В результате такого выбора жизнь наций и национальная культура подчиняются динамике международной капиталистической системы, низводящей национальные культуры до безликой однородной формы, что считается необходимым условием существования международной системы»14.
      Происходит «культурная и идеологическая гомогенизация мира, к которой стремится и на которой настаивает не какая-то одна страна, а объединенная система различных национальных секторов, приверженная специфической форме социально-экономической организации»15.
      Процессы информационного контроля умышленно организуются и применяются в большей степени, чем когда-либо ранее. В доимпериалистический период, с точки зрения тех, кто владел капиталом и соответственно обладал полнотой власти, рыночной экономики как внутри страны, так и за рубежом было достаточно для регулирования экономической, политической и культурной жизни. Не менее важным было то, что к достоинствам рыночной системы в пропагандистских целях можно было относить видимую аполитичность, бесконтрольность и отсутствие произвольного манипулирования.
      И по сей день нас стараются уверить — как в центре системы, так и на периферии — что рыночный механизм и основные параметры модели остаются нетронутыми. Тем не менее определенные сомнения тревожат руководство центра (речь идет об американском империализме. — Примеч. пер.). Поломки случаются слишком часто, и отклонения распространились слишком широко. Усиливается давление мировой системы. Национально-освободительные движения, антиимпериалистические войны, углубление экономического и сырьевого кризиса в центре системы — все эти факторы не позволяют надеяться исключительно на «естественные» процессы стабилизации мировой капиталистической экономики.
      Отражая эту озабоченность, первый вице-президент «Мэнюфэкчурерс Хановер траст», одного из ведущих коммерческих банков в Нью-Йорке, пишет:
      «Консервативно настроенные экономисты все чаще задают себе вопрос: остается ли жизнеспособной рыночная система частного предпринимательства, так хорошо служившая нам 200 лет? Если реалистически взглянуть на всемирную историю в течение этого двухсотлетнего периода, мы увидим многочисленные эпизоды тяжелых депрессий (кризис 1930-х гг. отнюдь не был нашей первой серьезной депрессией), которые перемежались периодами роста между кризисами. В условиях политической автократии, характерной в большинстве случаев для мировых правительств до второй мировой войны, позиции рабочих, страдавших больше всего от кризисов, были настолько слабы, что, как правило, эти депрессии не сопровождались серьезными политическими беспорядками.
      Мы должны задать себе вопрос: не является ли необычным этот 30-летний период после второй мировой войны? Мы привыкли гордиться тем, что в этот период удалось решить проблемы нестабильности, которые были бедствием капиталистической экономики в течение всей ее истории. Однако на самом деле не жили ли мы в период необычной стабильности, поддерживаемой, с одной стороны, сильной американской экономикой, а с другой — дешевыми природными ресурсами развивающихся стран? Если случится худшее, если нынешнее выздоровление является лишь временной передышкой, в течение которой инфляция снова наберет темпы и приведет к более серьезному спаду через несколько лет, и если это будет сопровождаться нехваткой продовольствия во всем мире, каковы могут быть перспективы внутри стран и на международной арене в отношении не только экономической стабильности, но и политической гармонии?»
      Действительно, нельзя предсказать результаты культурного господства, которые некогда вытекали со всей очевидностью из контроля капитала и доступа к информационному аппарату. Поэтому становится необходимым целенаправленное управление сферой сознания, которое осуществляется наряду с обычным, коммерческим, «непреднамеренным» господством, характерным для предыдущей эпохи. Современное американское засилье в области культуры осуществляется вполне сознательно и преднамеренно.
      Рассмотрим, например, характер и направление американских научных исследований в области коммуникаций. Они обслуживают интересы корпоративной системы, которая в значительной степени финансирует эти исследования. Научные работы в области коммуникаций, сохраняя интерес к изучению национальной аудитории, приобрели больший международный характер для лучшего обслуживания многонациональных корпораций — своего основного спонсора. Хамид Моулана собрал богатый материал об этом явлении. Он пишет: «За последнее десятилетие (1960 — 1970) в Соединенных Штатах уделяется беспрецедентное внимание сравнительному и комплексному изучению социальных институтов, политического поведения, социальных перемен, общественного мнения и средств массовой информации» (с. 79). Хотя проделанный Моуланой анализ научных исследований в области массовых коммуникаций охватывает период в 120 лет, начиная с 1850 г., не удивительно, что «более половины исследований — 52% — было опубликовано между 1960 и 1969 гг.» (с. 81). Кроме того, как и следовало ожидать, «количество исследований, посвященных отдельным культурным и географическим районам, приблизительно соответствует американской вовлеченности в этих районах». Моулана пишет: «Этот фактор вовлеченности оказывает сильное влияние как на тематику региональных исследований, так и на перевод иностранных работ на английский язык» (с. 82). Он приходит к выводу, что «интересы Соединенных Штатов и их вовлеченность в события за рубежом стимулируют научную работу в неменьшей степени, чем методологические или чисто исследовательские соображения» (с. 90).
      Другими словами говоря, частные американские корпорации стимулируют и поощряют такие научные исследования, которые необходимы для их укрепления и экспансии. Появился даже совершенно новый раздел исследований в области коммуникаций, специально изучающий эти вопросы. Благопристойно нареченный «публичной дипломатией», этот раздел охарактеризован одним университетским центром как занимающийся «причинами и последствиями настроений и мнений общественности, влияющих на разработку и проведение внешней политики»18. На деле это означает, что публичная дипломатия занимается применением на практике результатов исследований в области коммуникаций и других общественных наук для воздействия на сознание иностранной аудитории, с тем чтобы внешняя политика Соединенных Штатов или любого другого государства, использующего аналогичные приемы, вызывала чувство восхищения или по крайней мере воспринималась без возмущения.
      Некоторые примеры публичной дипломатии в действии приводит один из ее теоретиков и практиков. Глен Фишер, директор Центра по изучению стран и регионов при Институте дипломатии государственного департамента США, пишет: «... при выборе курса действий на международной арене для достижения желаемых целей необходимо высокое мастерство...»19. По этой причине, считает Фишер, программа исследования космического пространства в значительной степени способствовала «американскому престижу на международной арене». Точно так же, говорит он, «корпус мира был задуман с учетом эпохи публичной дипломатии»20. С другой стороны, Фишер озабочен тем, что, «хотя после тщательного анализа доказательств американцы легко поверили в то, что президент Кеннеди был убит сумасшедшим-одиночкой... за границей существует удивительно широко распространенное убеждение, что существовал заговор, концы которого спрятали в воду»21.
      Очевидно, что публичная дипломатия испытывает трудности, когда невозможно полностью управлять ходом событий. Но цели ее ясны: «необходимо пытаться завладеть умонастроениями значительных групп» и «нацию необходимо воспринимать как систему коммуникаций»22.
      Это сложные задачи для исследователей в области коммуникаций, но ученые без колебаний берутся за них. Информационное агентство США (ЮСИА)*, главный работодатель для специалистов в области коммуникаций, как теоретиков, так и практиков, находится в первых рядах приверженцев нового направления. Уилсон Дизард, один из наиболее знающих руководителей агентства, пишет: «Как практики деликатного искусства интерпретации за рубежом американских намерений и действий, мы должны теперь вести работу гораздо более утонченно, с большим, чем когда-либо ранее, вниманием к настроениям нашей аудитории... ЮСИА нуждается в первую очередь в улучшении умения слушать, совершенствовании каналов восприятия... Мы должны убедить политиков, начиная с Белого дома, в важности коммуникационной окружающей среды за границей»23.
      * С 1 апреля 1978 г. — Управление по международным связям (УМС). — Примеч. пер.
      Недавний взлет исследований в области международных коммуникаций, описанный Моуланой, появление «публичной дипломатии» и призыв официальных лиц ЮСИА осознать важность «окружающей среды» международных коммуникаций представляют собой разные стороны одного и того же явления — глобальной вовлеченности американского капитализма и его стремления получить надежную информацию об обстановке и настроениях в тех районах земного шара, в которых он активно действует.
      Исследователи коммуникационной политики, переведенные в настоящее время из категории простых консультантов в разряд специалистов по рекламе и связям с общественностью, теперь разгуливают по коридорам посольств и штаб-квартир корпораций. К их услугам стремятся, ценность их вклада хорошо осознается.
      Фонды, частные институты и университетские программы берутся за разработку проблем контроля информации в потенциально взрывоопасной международной окружающей среде. Возросшая критика во многих странах наиболее очевидных аспектов культурного засилья требует аргументированного и убедительного ответа со стороны угнетателей и их представителей. Такие организации, как ЮНЕСКО и ООН, все более становятся ареной напряженных критических дебатов по вопросам культурного суверенитета и культурного империализма. Хотя подсознательно это делалось и ранее, в настоящее время преднамеренная подготовка операций в идеологической области признается крайне важной и занимает все более видное место в корпоративном капиталистическом «планировании»24.
      Назначенная правительством, но финансируемая из частных источников, Комиссия по вопросам международной информации, образования и культурных отношений под председательством Фрэнка Стэнтона, в течение последних 30 лет одного из наиболее влиятельных представителей американской коммуникационной индустрии, следующим образом объясняет новую роль коммуникаций в меняющейся атмосфере 1970-х гг.:
      «В то время как Соединенные Штаты сохраняют значительное, может быть, господствующее, положение в международных делах, возможности Америки диктовать ход международных событий уменьшились. Это означает, что Соединенные Штаты, более чем когда-либо, должны полагаться на разъяснение и побуждение. Резко возросшая роль побудительных мотивов делает культурную дипломатию очень существенной для достижения американских политических целей»25.
      Хотя совершенно справедливо, что «возможности Америки диктовать ход международных событий уменьшились», истоки «культурной дипломатии» следует искать значительно раньше — в той эпохе, когда корпоративно-военный комплекс США начал заявлять о себе на международной арене. Именно к этому периоду, в течение которого были впервые сформулированы принципы информационного контроля, мы обращаем теперь наше внимание.
     
     
      Глава 2
      ДИПЛОМАТИЯ КУЛЬТУРНОГО ИМПЕРИАЛИЗМА
      И СВОБОДНЫЙ ПОТОК ИНФОРМАЦИИ
     
      В течение четверти века одна доктрина — идея о том, что никакие барьеры не должны препятствовать потоку информации между странами, преобладала в международном мышлении о коммуникациях и культурных отношениях. Возникновение и распространение концепции свободного потока информации приблизительно совпало с началом глобальной гегемонии Соединенных Штатов. Теперь очевидно, что историческое совпадение во времени двух явлений — политики свободного потока информации и усиления имперского господства Соединенных Штатов — не было случайным. Первый элемент был одним из основных компонентов второго, и их взаимосвязь заслуживает детального рассмотрения.
      По мере того как вторая мировая война приближалась к концу, внимание в Соединенных Штатах на высших политических уровнях начало переключаться на проблемы послевоенной эпохи. Уже в 1943 г. стало ясно, что Соединенные Штаты выйдут из конфликта физически невредимыми и экономически всемогущими.
      Наиболее красноречивые сторонники концепции «американского века» предсказывали, что мир освободится от старых колониальных оков и станет ареной деятельности американского частного предпринимательства. Многочисленные преимущества американского бизнеса неизбежно приведут к тому, что он будет процветать и распространит свое влияние в самые дальние уголки мировой капиталистической системы. Ограничения, налагаемые на эти экспансионистские планы самим существованием сектора социалистической организации общества, были в то время непонятны и неприемлемы для самоуверенного североамериканского руководства.
      В основе резкого увеличения операций американского корпоративного предпринимательства за рубежом лежали экономические мотивы, однако важность культурно-информационного компонента в процессе экспансии признавалась с самого первого акта драмы. Быстрое глобальное наступление американского капитализма, начавшееся еще в 40-е гг., оправдывалось и рекламировалось как беспрецедентное и взаимовыгодное выражение растущей свободы на международной арене — свободы движения капитала, ресурсов и потоков информации.
      Это был период, особенно благоприятный для превознесения достоинств неограниченного движения информации и ресурсов. Зверства и опустошения, совершенные нацистами, нанесли глубокие травмы Европе и значительной части остального мира. Идеи свободы информации и передвижения отражали желание и законные устремления народов оккупированных стран. В то время было сравнительно легко сплести в единый клубок подлинные национальные нужды и цели частного предпринимательства.
      Джон Найт, владелец крупнейшей в Соединенных Штатах цепи газет, который в 1946 г. был президентом Американского общества газетных редакторов, высказал мысль, которая, хотя запутывала больше, чем проясняла, тем не менее отражала настроения многих людей в то время:
      «Если бы силы нацистов и фашистов в Германии и Италии не захватили с самого начала печать и все средства коммуникации, рост этих ядовитых диктатур мог бы быть предотвращен, а обработка национального сознания в духе ненависти и подозрительности стала бы невозможной»1.
      Свободный поток информации не только противопоставлялся действиям фашистов, но также и ассоциировался с надеждами на мир, к которому повсюду стремились народы, уставшие от войны. Палмер Хойт, другой влиятельный американский издатель, заявил через несколько месяцев после окончания войны:
      «Я совершенно убежден, что наша планета не выдержит еще одной войны. Но я точно также убежден, что всеобщая война и полное разрушение станут неизбежными, если немедленно не будут предприняты шаги, обеспечивающие для начала свободу информации — по американскому образцу — между народами земли. Цивилизация, которая не информирована, не может быть свободной, а мир, который не свободен, не может существовать» (курсив мой. — Г. Ш.).
      В то время американские сторонники облегчения передвижения информации спекулировали на горьком опыте и эмоциональном состоянии народов, переживших ужасы войны и недавно освободившихся от фашистской оккупации. Однако риторика о свободе прикрывала мощные экономические силы, мастерски использующие политическую и семантическую стратегию.
      В первые десятилетия двадцатого века важные секторы американской промышленности проявляли раздражение и нервозность по поводу того, что их исключали из зоны действия в огромных регионах, которыми ранее завладели все еще могущественные британская и французская империи. На практике это означало, что британские глобальные имперские действия, связывающие в единый узел ниточки различных зависимостей колониальных стран от метрополии, делали невозможным коммерческое проникновение других предпринимателей.
      Глобальная британская система коммуникаций контролировала как систему трансокеанских кабелей, так и административный и коммерческий аппарат распространения информации. Система коммуникаций связывала воедино всю колониальную империю, рекламировала ее преимущества и препятствовала вторжению извне. Все это не могло не привлечь внимания Соединенных Штатов. Американское наступление было предпринято именно против этих прекрасно отлаженных структурных связей. Это наступление очень умело прикрывалось добродетельными проповедями и благородными идеалами «свободного потока информации» и «всемирного доступа к новостям».
      Однако истинные цели, прикрытые звонкими лозунгами, не вызывали сомнений. В течение многих лет директор «Ассошиэйтед пресс» (АП) Кент Купер стремился разорвать на международной арене мертвую хватку европейских информационных картелей, прежде всего агентства «Рейтер», а также агентств «Гавас» и «Вольф». В своей книге «Долой барьеры!» («Barriers Down!», New York, 1942) Купер описал глобальный раздел территории между этими картелями, а также ограничения, которые такой раздел налагал на деятельность «Ассошиэйтед пресс». Еще в 1914 г., писал Купер, «совет директоров АП обсуждал вопрос о том, не должно ли агентство прорваться на огромную территорию Южной Америки, контролируемую (французским) «Гавасом»» (с. 41). Он вспоминал: «Несправедливость установленного в XIX в. разделения территории планеты для распространения новостей обсуждалась на каждом ежегодном заседании совета директоров «Ассошиэйтед пресс» вплоть до 1934 г.» (с. 43).
      Обвинение Купером старых картелей звучит особенно иронично сегодня, когда американские агентства занимают господствующее положение в мировом потоке информации:
      «Препятствуя «Ассошиэйтед пресс» распространять новости за границей, «Рейтер» и «Гавас» достигали трех целей: 1) они избавлялись от конкуренции «Ассошиэйтед пресс»; 2) они получали возможность сообщать пренебрежительно о Соединенных Штатах или не сообщать ничего; 3) они получали возможность в высшей степени благоприятно освещать события в своих собственных странах, не опасаясь опровержений. Их собственные страны всегда прославлялись. Это делалось в репортажах о великих достижениях английской и французской цивилизаций, плодами которых, разумеется, будет осчастливлен весь мир» (с. 43).
      Купер также понимал важность британского господства над трансокеанскими линиями связи:
      «Кабели мгновенно соединяли Австралию, Южную Африку, Индию, Китай, Канаду и весь остальной британский мир с Лондоном на Темзе... Британия намного опередила все остальные страны в прокладке кабелей. Прежде всего она опутала ими всю свою империю. Затем она связала со своей империей все остальные страны. И в соответствии со всей викторианской практикой новости и сообщения, которые передавались по этой гигантской кабельной сети, были призваны служить британским интересам» (с. 11).
      Купер был не одинок в понимании этих преимуществ. Джеймс Лоуренс Флай, председатель Федеральной комиссии связи в годы второй мировой войны, также обращал на это внимание:
      «Среди искусственных преград на пути свободного развития коммерции во всем мире ни одна не является более раздражающей и менее оправданной, чем контроль линий связи одной страной, создавшей систему предпочтительного обслуживания и льготных тарифов для своих собственных подданных...
      Великобритания владеет львиной долей кабельных линий во всем мире, и будет справедливо сказать, что в результате... эта страна господствует в области глобальной связи»3.
      Осознание того, что господство над коммуникациями означает огромную власть, сказалось два десятилетия спустя, когда американские компании, получившие огромные правительственные субсидии, первыми разработали, а потом монополизировали системы спутниковой связи.
      Нетерпеливые американские ассоциации печати, правительственные эксперты в области коммуникаций и многие другие понимали, какие преимущества дает контроль над глобальными коммуникациями для расширения внешней торговли и экспортных рынков. Журнал «Бизнес уик» писал:
      «...Вашингтон понимает, что в послевоенном мире особую важность в обмене товаров и услуг будет играть более свободный доступ к коммуникациям. На менее высоком уровне и в более практическом смысле это означает, что служащие федерального правительства пытаются ослабить британский контроль над линиями кабельной связи, который еще более усилился после войны в результате захвата немецкой собственности... В мирное время удешевление передачи сообщений поможет стимулировать нашу торговлю, усилит нашу пропаганду и в целом будет способствовать развитию бизнеса на всех направлениях»4.
      Журнал суммировал точку зрения бизнесменов, процитировав одобрительно комментарий, опубликованный в лондонском «Стэн дар де»: «Контроль над коммуникациями дает возможность изучать мировую торговлю и... способствует проведению мероприятий, которые служат интересам тех, кто осуществляет этот контроль».
      Разумеется, британские власти были осведомлены о заинтересованности Соединенных Штатов в этих вопросах. Влиятельный журнал «Экономист» в конце 1944 г. резко реагировал на экспансионистскую кампанию Кента Купера в защиту свободного потока информации: «Огромные финансовые ресурсы американских агентств позволят им господствовать во всем мире... Купер, подобно большинству крупных бизнесменов, испытывает особый моральный пыл, когда его идеал свободы совпадает с его коммерческими интересами... Демократия не обязательно означает, что агентство «Ассошиэйтед пресс»
      должно чувствовать себя как дома во всем мире»5. «Экономист» забыл добавить, что демократия точно так же не означает сохранения контроля агентством «Рейтер» или корпорацией «Бритиш Кэйбл».
      Заместитель государственного секретаря Уильям Бентон отвечал за выработку и разъяснение политики США в сфере коммуникаций в первый послевоенный период. Бентон, который впоследствии стал сенатором и президентом «Энциклопедии Британика», сформулировал в радиопередаче государственного департамента в январе 1946 г. правительственную позицию по вопросу о свободе информации:
      «Государственный департамент намерен предпринять все возможные шаги по политическим и дипломатическим каналам с целью разрушить искусственные преграды, стоящие на пути глобальной экспансии частных американских информационных агентств, журналов, кинофильмов и других каналов коммуникации... Свобода печати — и в целом свобода обмена информацией — является неотъемлемой составной частью нашей внешней политики»6.
      Экономические аспекты политики свободного потока информации, разумеется, не составляли секрета, хотя пресса особенно и не углублялась в вопрос о своей корыстной заинтересованности в столь широко разрекламированном принципе, а также не разъясняла общественности всех последствий такой политики. Вместо этого «большая пресса», ассоциации и издатели при поддержке всей индустрии организовали мощную пропагандистскую кампанию с целью возвести свободный поток информации в высший национальный и международный принцип. Эта кампания преследовала две привлекательные цели: мобилизовать общественное мнение в поддержку коммерческих интересов, замаскированных под этический императив, и одновременно создать эффективный «идеологический пул», направленный против Советского Союза и других государств, вышедших из-под капиталистического влияния.
      Было очевидно, что одна из основополагающих предпосылок свободного предпринимательства — доступ к капиталу определяет доступ к распространению сообщений — является неприемлемой для стран, которые ликвидировали частную собственность на средства производства, и в частности на производственное оборудование
      массовых коммуникаций. Поэтому концепция свободного потока информации стала для творцов американской политики мощным культурным аргументом, призванным вызвать подозрительность по отношению к альтернативной общественной системе. Этот аргумент использовался, чтобы ослабить огромный интерес к социализму в Европе и Азии.
      Джон Фостер Даллес, один из основных творцов и исполнителей американской политики «холодной войны», был предельно прямолинеен по этому вопросу: «Если бы я должен был избрать только один принцип внешней политики и никакой другой, я провозгласил бы таким принципом свободный поток информации»7. В послевоенный период американская дипломатия периодически возвращается к этой теме. Например, два года спустя делегация США на конференции ООН по вопросам свободы информации сообщила:
      «Мы все надеемся, что эта конференция помогла укрепить свободу, которая находится в опасности почти во всем мире. Мы убеждены, что при выработке нашей внешней политики в будущем Соединенные Штаты должны продолжать предпринимать энергичные меры в области свободы мышления и выражения»8.
      Хронология провозглашения и настойчивого рекламирования доктрины свободного потока подтверждает мнение, что эта доктрина была детально продумана и тщательно подготовлена в критический период, охватывающий несколько лет до и после окончания второй мировой войны. Те, кто считают, что эра «холодной войны» началась в 1948 г., не учитывают более ранний период, когда в Соединенных Штатах велась подготовка к общему наступлению американского капитализма во всем мире. Как мы увидим, именно в это время впервые был поднят вопрос о свободном потоке.
      Задолго до окончания войны американский бизнес включил вопрос о свободном потоке информации в официальную политическую идеологию. В июне 1944 г. директора влиятельного Американского общества редакторов газет приняли резолюцию, призывающую обе главные политические партии поддержать «глобальную свободу информации и неограниченную передачу новостей по всему миру»9. В течение следующих двух месяцев как демократы, так и республиканцы включили в свои партийные программы соответствующие пункты. Демократы
      провозгласили: «Мы верим, что при сохранении суверенитета длительный мир и развитие находятся в пределах досягаемости человечества. Мирное развитие принесет с собой большее пользование свободами и более свободный поток идей и обмен товаров между народами земли». Республиканцы заявили: «Все каналы новостей должны быть открыты при равенстве доступа к источникам информации. Если другие страны согласятся придерживаться таких же принципов, это станет ценным вкладом в будущий мир»10.
      В сентябре 1944 г. сенат и палата представителей приняли резолюцию, в которой нашли отражение рекомендации редакторов и издателей. Конгресс выразил «веру в глобальное право информационных агентств, самостоятельных или ассоциированных, обмениваться новостями без какой-либо дискриминации в том, что касается доступа к источникам информации, распространения, тарифов и расценок; это право должно быть закреплено международным договором»11.
      Добившись одобрения конгрессом своих целей, директора Американского общества редакторов газет на ежегодном съезде в ноябре 1944 г. заявили, что «большинство американцев и их газеты будут поддерживать политику правительства... и действия, направленные на ликвидацию всех политических, юридических и экономических барьеров на пути средств информации... и наше правительство должно довести это с предельной ясностью до других государств»12. Участники встречи с удовлетворением отметили, что недавно назначенный государственный секретарь Эдвард Стеттиниус объявил о намерении Соединенных Штатов «провести предварительные переговоры с другими государствами с целью достижения международного взаимопонимания, чтобы гарантировать, что никаких барьеров не будет воздвигаться на пути обмена информацией между всеми народами»13.
      В то же время Американское общество редакторов газет, агентства АП и ЮПИ объявили о направлении за рубеж делегации, для того чтобы «лично донести послание международной свободы печати до каждой дружественной столицы земного шара»14. Весной 1945 г., еще до окончания войны, делегация посетила 22 крупных города в 11 союзных и нейтральных странах, пролетев в общей сложности около 40 тыс. миль вокруг земного шара.
      В то время как частная группа представителей американской прессы путешествовала за границей, чтобы заручиться поддержкой доктрины свободного потока, директора «Ассошиэйтед пресс» «предоставили фонд в размере 1 млн. долл, в год в распоряжение исполнительного директора Кента Купера для того, чтобы превратить АП в глобальную организацию»15.
      По мере того как приближалось окончание войны, подготовка к провозглашению и пропаганде доктрины свободного потока переключалась на международный уровень. Обеспечив себе поддержку со стороны конгресса, политических кругов и умело обработанного общественного мнения, сторонники свободного потока начали яростную кампанию по международным дипломатическим каналам, которая активизировалась после окончания военных действий.
      Межамериканская конференция по проблемам мира и войны, проведенная в Мехико в феврале 1945 г., стала одним из первых международных форумов, на котором была выдвинута доктрина свободного потока. Латинская Америка, которая более столетия рассматривалась как главная зона американских интересов и в которой в результате войны экономическое влияние Европы было практически равно нулю, стала естественной лабораторией для испытания новой доктрины в благоприятной, если не сказать контролируемой международной обстановке. Как и следовало ожидать, конференция приняла звонкую резолюцию о «свободном доступе к информации», которая была «основана главным образом на предложениях Соединенных Штатов»16.
      После того как достоинства «свободного потока» были с успехом разрекламированы в западном полушарии, внимание переключилось на остальной мир. В то время создавался международный механизм поддержания мира, и Соединенные Штаты приложили огромные усилия для того, чтобы только что созданная Организация Объединенных Наций и связанная с ней Организация по вопросам образования, науки и культуры (ЮНЕСКО) сделали особый упор на проблему свободного потока.
      Использование ООН и связанных с ней организаций в качестве инструмента американской политики и, кроме того, как эффективных форумов для пропаганды доктрины свободного потока необходимо рассматривать в контексте международной экономики того времени.
      На первых заседаниях ООН в 1945 г. Присутствовали представители 50 государств, всего треть нынешнего состава. Из этих 50 стран две пятых составляли латиноамериканские государства, в то время почти полностью подверженные давлению со стороны США. Западноевропейские члены ООН были опустошены экономически, нестабильны политически и сильно зависели от экономической помощи Соединенных Штатов. Немногие страны Азии, Африки и Ближнего Востока, которые принимали тогда участие в деятельности ООН, все еще оставались, за редкими исключениями, частью западной империи. В целом ООН 1945 — 1948 гг. была далеко не всемирной организацией и еще менее того независимой. Фактически главной отличительной характеристикой ООН было «автоматическое большинство», используемое во всех случаях, когда это было желательно ее главному источнику финансирования и самому сильному в экономическом отношении члену — США.
      Западные манипуляторы сознанием часто нападали на Советский Союз за то, что он пользовался своим правом вето. При этом они не упоминали политические и экономические отношения, которые позволяли Соединенным Штатам без труда проводить выгодные для себя решения подавляющим большинством голосов. В таких условиях одобрение Организацией Объединенных Наций доктрины свободного потока вряд ли можно считать удивительным. Также вряд ли можно считать, что эта доктрина получила подлинную международную поддержку. Скорее наоборот, это был поразительный пример использования механизма международной организации самым могущественным членом этой организации. Ниже следует краткий обзор того, как трибуны ООН и ЮНЕСКО использовались для пропаганды доктрины свободного потока.
      Уже в первых проектах конституции ЮНЕСКО, разработанных комиссией американских экспертов и одобренных государственным департаментом, концепция свободного потока фигурировала как одна из главных целей ЮНЕСКО17. В отчете об участии американской делегации в конференции по выработке конституции ЮНЕСКО в Вашингтоне и Лондоне в октябре и ноябре 1945 г.
      Глава делегации Арчибальд Маклиш неоднократно повторял свои (и делегации) взгляды, что свободный поток информации является основополагающим принципом18. Многие люди в Соединенных Штатах, особенно в литературных и гуманитарных кругах, также полностью поддержали концепцию свободного потока, не задумываясь (или, возможно, проявляя безразличие) о главной цели, которой эта доктрина была призвана служить.
      В этом смысле первый доклад Национальной комиссии США по делам ЮНЕСКО, представленный государственному секретарю в начале 1947 г., является необычным документом. Он содержал лишь умеренное определение доктрины свободного потока, сопровождавшееся некоторыми оговорками. Комиссия рекомендовала:
      «Американская делегация (в ЮНЕСКО) должна выдвигать и поддерживать предложения, направленные на устранение препятствий на пути свободного потока информации в соответствии с положениями доклада Консультативного комитета государственного департамента по проблеме «Средства массовой информации и ЮНЕСКО». Комиссия, однако, расходится во мнениях с Консультативным комитетом и считает, что ЮНЕСКО должна заниматься качеством международных коммуникаций через средства массовой информации и должна проводить серьезные исследования того, каким образом средства массовой информации могут играть более позитивную и созидательную роль в деле международного взаимопонимания и соответственно мира» (курсив мой. — Г. Ш.)19.
      Комиссия поспешила добавить: «Разумеется, ЮНЕСКО должна избегать любых действий или предположений о цензуре».
      Забота о качестве редко звучит (если вообще когда-либо звучит) в официальных американских заявлениях о желательности свободного потока информации. Когда же такие предложения регулярно выдвигаются социалистическими государствами, их тут же отвергают как оправдание цензуры и подавление свободы. Когда вопрос о качестве был поднят в 1946 г. в самих Соединенных Штатах Комиссией по свободе печати, возглавляемой профессором Хатчинсом, он был просто проигнорирован20.
      По инициативе делегации США ЮНЕСКО с самого начала сделала свободный поток информации одной из главных своих забот. В отчете о первой сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО, которая проходила в Париже в ноябре — декабре 1946 г., делегация США сообщала, что она внесла предложение в подкомитет по вопросам массовых коммуникаций, чтобы «ЮНЕСКО сотрудничала с подкомитетом по вопросам свободы информации Комиссии по гражданским правам в подготовке доклада ООН о преградах на пути свободного потока информации и идей...»21.
      Аналогичные шаги по пропаганде доктрины свободного потока предпринимались в ООН с первых дней создания этой организации. Комитет ООН по экономическим и социальным вопросам создал в феврале 1946 г. Комиссию по правам человека, а в июне 1946 г. уполномочил эту комиссию создать подкомиссию по свободе печати и информации22.
      Еще раньше делегация Филиппин предложила Подготовительной комиссии ООН включить в программу первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН проект резолюции, в которой предлагалось провести международную конференцию по проблемам печати, имея в виду «обеспечить создание, деятельность и распространение свободной прессы во всем мире»23. При всем уважении к национальным чувствам невозможно представить себе филиппинскую инициативу без поддержки, если не поощрения и наставления со стороны Соединенных Штатов.
      Новый проект был представлен Генеральной Ассамблее делегацией Филиппин в ходе второй части первой сессии (октябрь — декабрь 1946 г.). В этом проекте предлагалось расширить программу международной конференции и включить в нее также и другие средства информации, такие, как радиовещание и кино. 14 декабря 1946 г. Генеральная Ассамблея приняла резолюцию №59 (1), в которой провозглашалось, что «свобода информации является одним из основных прав человека, пробным камнем всех других свобод, на которых основана Организация Объединенных Наций», и что эта свобода «подразумевает право беспрепятственно собирать, передавать и публиковать новости повсюду»24. Ассамблея также постановила созвать конференцию всех стран — членов ООН по вопросам свободы информации.
      Такая конференция проходила в Женеве с 25 марта по 21 апреля 1948 г. Она продемонстрировала международную идеологическую поляризацию, на которую и рассчитывали творцы американской политики. Уильям Бентон, глава делегации Соединенных Штатов на конференции, заявил: «Наша конференция в Женеве, как и следовало ожидать (курсив мой. — Г. Ш.), резко разделилась... Сторонники свободы столкнулись лицом к лицу с теми, чья идеология ведет их к уничтожению свободы». Но, продолжал Бентон, «мы находимся в Женеве не для того, чтобы заниматься пропагандой. Мы находимся здесь для того, чтобы сделать все возможное для преодоления барьеров на пути потока информации между странами и народами». И тем не менее, как указал тот же Бентон, одной из основных целей американской делегации, трудно совместимой с его утверждениями об объективности, была «задача обеспечить соглашение о создании внутри ООН постоянно действующего механизма, который будет концентрировать внимание всего мира на важнейшем вопросе свободы выражения внутри наций и между нациями»25.
      Заключительный документ конференции, отражающий в основном американские взгляды на свободный поток информации, был принят тридцатью голосами против одного (Польша голосовала против) при пяти воздержавшихся (Белорусская ССР, Чехословакия, Украинская ССР, СССР и Югославия). Советское предложение о том, чтобы заключительный документ был подписан только президентом и ответственным секретарем конференции, а не представителями всех участвовавших правительств, не понравилось делегации Соединенных Штатов. Тем не менее советское предложение было принято единогласно, возможно из-за беспокойства, вызванного откровенно провокационным характером конференции26.
      Участники конференции также постановили передать принятые ими резолюции и проект соглашения Комитету ООН по экономическим и социальным вопросам, с тем чтобы Комитет после соответствующего рассмотрения передал их для окончательного утверждения Генеральной Ассамблее ООН. В августе 1948 г., после затянувшихся ожесточенных дебатов, Комитет по экономическим и социальным вопросам передал весь комплект — три соглашения и сорок три резолюции — без каких-либо рекомендаций Генеральной Ассамблее ООН 1948 г. Там они и увязли — никакого решения по этим резолюциям принято не было27. Несмотря на сильное влияние Соединенных Штатов в ООН в то время, сама структура организации затрудняла проталкивание всех вопросов через сложную систему комитетов, комиссий и механизм самой Генеральной Ассамблеи.
      Конференция по вопросам свободы информации явилась, по мнению американских обозревателей, «в основном... победой американских целей... Из 45 существенных предложений делегация США голосовала только против одного и воздержалась от голосования только три раза, поддержав, таким образом, 41 решение конференции»28. Но были и те, кто рассматривал результаты конференции иначе. Например, лондонский журнал «Экономист», одобряя в целом работу конференции, тем не менее отметил:
      «... У большинства делегатов создалось впечатление, что американцы хотели обеспечить своим агентствам новостей полную свободу на рынках сбыта информации, что является целью всех их шагов в коммерческой области. Американцы рассматривают свободу информации в первую очередь как продолжение хартии Международной организации по вопросам торговли, а не как особый вопрос, важный сам по себе. Непреклонная оппозиция, с которой они встречали все индийские и китайские усилия защитить слабые национальные агентства новостей, подтверждает это впечатление»29.
      Такая оценка положения журналом «Экономист» отражала противоречивое отношение западноевропейских союзников Соединенных Штатов к проблеме свободного потока информации. Хотя они полностью отдавали себе отчет в том, что доктрина свободного потока представляет собой коммерческую угрозу коммуникационной индустрии в их собственных странах, особенно если учесть мощь средств массовой информации Соединенных Штатов, тем не менее западные государства с рыночной экономикой, в частности Великобритания, поддерживали принцип свободного потока как наносящий ущерб социалистическим странам и ставящий их в идеологическую оборону. Объединенная западная позиция по этому вопросу, защищающая частную собственность на средства массовой информации, в данном случае взяла верх над внутренними конфликтами в западном мире по вопросу о том, кто должен господствовать в области коммуникаций на международной арене.
      Хотя усилия, направленные на то, чтобы добиться широкой международной поддержки концепции свободного потока, оказались малоэффективными, за период, прошедший после конференции, эта доктрина воплотилась на практике. Новые технологические достижения в области коммуникации — компьютеры, спутники связи, телевидение — в сочетании с мощной и постоянно расширяющейся системой корпоративного бизнеса способствовали тому, что Соединенные Штаты оказались в центре мировой экономики.
      Изготовленные американским частным сектором продукты средств массовой информации распространились по всему земному шару. Особенно важным был экспорт американских фильмов30, американских коммерческих Телевизионных программ31 и распространение по всему миру американских периодических изданий. «Ридерс дайджест», «Тайм», «Ньюсуик», «Плейбой» и продукция «Уолт Дисней корпорейшн» доходили до миллионов читателей и зрителей за пределами Соединенных Штатов. Кроме того, многие иностранные издательства были поглощены американскими конгломератами. Наряду с таким более или менее обычным проникновением средств массовой информации многие новые виды коммуникационной деятельности сопровождали глобальную экспансию частного американского капитала. Возможно, наиболее важным в этом смысле было распространение за границей опросов общественного мнения и исследований потребительских привычек и склонностей, которые теперь проводятся по всему миру, часто под эгидой американских исследовательских компаний32.
      В результате того, что поток американских культурных материалов заполонил остальной мир и узурпировал национальные системы коммуникаций (которые были вынуждены распространять эти материалы), международное общественное мнение в конце 60-х — начале 70-х гг. начало занимать новую позицию по отношению к свободному потоку информации. Все чаще стали раздаваться голоса в защиту культурного суверенитета и культурной автономии, против внешнего вмешательства в культуру других стран, против возможности культурного империализма.
      Другим фактором (помимо количества и последствий свободного потока информации), который, возможно, способствовал изменению акцентов за пределами Соединенных Штатов, является изменение характера самого международного сообщества. С 1945 г. появились и заняли свое место в сообществе народов более 90 новых государств, многие из них все еще в ранних стадиях экономического развития. Крайне важной заботой этих государств является сохранение их национального и культурного суверенитета. Сказались и долгие годы фактического распространения свободного потока информации. Трудно не заметить глобального распространения стилей американской массовой культуры, которые дают себя знать в фильмах, пластинках, телевизионных программах и глянцевых журналах. Премьер-министр Гайаны следующим образом высказался об их воздействии: «Нация, чьи средства массовой информации управляются из-за границы, не является нацией»33.
      Сегодня кажутся пророческими замечания, сделанные в 1948 г. Робертом Леем, директором Комиссии по свободе печати:
      «Суть моего доклада заключается в том, что в настоящее время, особенно за пределами национальных границ, вера в существование всезнающего гражданина планеты, обслуживаемого только потоком слов и образов, является сверхупрощепием процесса и эффекта массовых коммуникаций... Позиция, выраженная лозунгом «Долой барьеры!», представляет собой неадекватную политику на международной арене. Внимание переключается со свободного индивидуального выражения как права на насущную необходимость людей повсюду в мире получить постоянный доступ к надежной информации, равно как и доступ к существующему различию идей, мнений и аргументов, касающихся общественных дел. Такой подход не означает отрицания свободы; он утверждает, что свобода должна служить правде и взаимопониманию. Концепция ответственности, доведенная до логического завершения, подразумевает выделение явно вредной категории (безответственных) массовых коммуникаций, которая не должна находиться под защитой самой свободы (курсив мой. — Л Ш.)34.
      Наконец, возможность прямого телевизионного вещания через спутники Земли на домашние экраны, минуя наземные станции, находящиеся под национальным контролем, вызвала серьезную озабоченность проблемой сохранения культурного суверенитета. Это было особенно заметно в ходе дискуссий Организации Объединенных Наций.
      В 1969 г. была создана рабочая группа по проблеме прямого телевизионного вещания «для рассмотрения главным образом технической возможности прямого вещания через спутники Земли»35. С тех пор эта группа встречается более или менее регулярно, изучая не только технические, но и социальные, юридические и политические последствия прямого телевизионного вещания.
      Кроме того, ЮНЕСКО — в свое время главный адвокат доктрины свободного потока — значительно изменила свою позицию по сравнению с прежней безусловной поддержкой. В принятой в октябре 1972 г. «Декларации об основных принципах использования телевизионного вещания через спутники для свободного потока информации» ЮНЕСКО признала «необходимость того, чтобы государства, принимая во внимание принцип свободы информации, заключали предварительные соглашения о прямом телевизионном вещании через спутники, направленном на население других стран за пределами страны, из которой ведутся передачи»36. Генеральная Ассамблея ООН поддержала эту точку зрения в ноябре 1972 г. 102 голосами против одного; единственной страной, голосовавшей против, были Соединенные Штаты.
      Реакция на эти события в частном секторе американских массовых коммуникаций была, как и следовало ожидать, враждебной. Фрэнк Стэнтон, один из наиболее влиятельных людей в американских средствах массовой информации в эпоху информационной гегемонии США, писал: «...американцы были лишены права говорить, с кем они пожелают и когда они пожелают»37. Главное возражение Стэнтона по поводу документа ЮНЕСКО заключается в том, что его положения вводят цензуру, которая позволит каждому государству заключать предварительные соглашения со странами, ведущими прямые передачи, относительно характера программ.
      Стэнтон, так же как и значительная часть других манипуляторов информации (включая престижную «Нью-Йорк тайме»), считает, что право наций контролировать характер сообщений, передаваемых на их территорию, является опасным и грубым нарушением той статьи Конституции США, в которой говорится о свободе слова: «Таким образом, игнорируются права, положенные в основу нашей Конституции, и принципы Всемирной декларации прав человека»38.
      Таким образом, Стэнтон рассматривает Конституцию США как основной закон для всего международного сообщества. Кроме того, Стэнтон и иже с ним полагают, что конституционные гарантии свободы слова для индивидуумов относятся также к многонациональным корпорациям и конгломератам средств массовой информации. Однако еще много лет назад Эрл Вэнс писал: «Следует ли рассматривать свободу печати как личное право всех граждан, что, несомненно, и имели в виду отцы-основатели, или свободу печати следует рассматривать как право собственности, гарантированное владельцам газет п других изданий, как мы привыкли считать сегодня?»
      Стэнтон и компания трактуют понятие свободы слова как права собственности на все современные виды электронных коммуникаций и ожидают всемирного согласия с их интерпретацией. Однако согласие с этой точкой зрения уже не является таким абсолютным, как это было в 1945 г. Мир уже не зависит полностью от экономической мощи Соединенных Штатов. Восстановление экономической активности в Западной Европе и Японии, значительный рост и расширение некапиталистического мира и не в последнюю очередь опыт, приобретенный за последнюю четверть века, привели к совершенно новым международным отношениям.
      Эта новая атмосфера, как мы уже отметили, отражается на результатах голосования в международных организациях — отражается настолько, что представитель США горько жаловался на то, что, в частности, ООН и ЮНЕСКО практикуют «тиранию большинства», которая «совершенно игнорирует чувствительность меньшинства» 40. Что еще ужаснее — эти организации становятся «политизированными»41.
      Полезно процитировать ответ на эти обвинения представителя Алжира в ООН. Абделлатиф Рахал напомнил Генеральной Ассамблее:
      «Может быть, стоит начать с того, что страны, которые сегодня протестуют против правления большинства, — это те самые страны, которые составляли большинство вчера, те самые страны, чье вчерашнее поведение лучше всего помогает понять поведение сегодняшнего большинства... Таким образом, если те, кто теперь критикуют нас, протестуют против правил, которыми руководствуется эта Ассамблея, они должны помнить, что именно они были авторами этих правил, и они не должны забывать, что уроки, которые они желают преподать нам сегодня, мало стоят по сравнению с их собственным прошлым поведением»42.
      Соединенные Штаты и их ближайшие союзники (и соперники), разумеется, по-прежнему подчеркивают, что доктрина свободного потока является основой мира и международной безопасности. Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, начавшееся в середине 1973 г. и закончившееся в июле 1975 г., ясно это продемонстрировало. В период предварительных консультаций участникам конференции были даны инструкции «подготовить предложения, обеспечивающие более свободное и широкое распространение разнообразной информации»43. Именно этому вопросу западные делегаты уделили наибольшее внимание, стремясь привязать все другие решения к приемлемой для них резолюции о свободном потоке. Британский министр иностранных дел сэр Алек Дуглас-Хьюм, в частности, заявил: «...вопрос... повестки дня, который относится к сотрудничеству в гуманитарной области, является, на мой взгляд, самым важным из всех вопросов, которые мы обсуждаем. Если наша конференция — это главным образом конференция о людях и о доверии, то необходимо что-то предпринять, чтобы убрать барьеры, стоящие на пути передвижения людей и обмена информацией и идеями»44.
      Однако, несмотря на настойчивые заявления политических и экономических лидеров Запада о важности доктрины свободного потока, начинают появляться альтернативные формулировки. Одна из них была изложена в речи президента Финляндии Урхо Кекконена на симпозиуме по проблемам коммуникации в мае 1973 г. Всесторонне проанализировав основные аспекты международных коммуникаций, Кекконен особенно детально остановился на доктрине свободного потока:
      «Когда после второй мировой войны была разработана декларация прав человека, ее авторы руководствовались либеральными идеями Адама Смита и Джона Стюарта Милля. Свобода действий и предпринимательства была объявлена высшей ценностью в мире бизнеса и идеологии; при этом совершенно игнорировались интересы тех, за счет кого достигается успех в этом мире. Государство предоставляет каждому возможность действовать, но не несет ответственности за последствия. Таким образом, свобода сильных вела к успеху, тогда как слабые разорялись и погибали вопреки этой так называемой свободе. Таков был результат, что бы ни говорилось о более справедливой социальной политике»45.
      Кекконен затем рассмотрел эту общую закономерность на примере международных коммуникаций и доктрины свободного потока:
      «В мире коммуникаций проблемы свободы слова внутри одной страны идентичны проблемам в мировом сообществе, состоящем из различных государств. На международном уровне существуют идеалы свободных коммуникаций и существует извращенное воплощение этих идеалов в жизнь: для богатых, с одной стороны, и для бедных — с другой. В глобальном масштабе поток информации между государствами — особенно в области телевидения — является в значительной степени улицей с односторонним, несбалансированным движением. Ни в коей мере этот поток информации не обладает глубиной и разнообразием, которые предполагает принцип свободы слова».
      Затем президент Кекконен задал вопрос: «Не означает ли это, что адвокаты беспрепятственной и неограниченной коммуникации находятся на стороне сильных и богатых и меньше всего озабочены достижением равенства между народами?» Он также отметил, что международные организации фактически отходят от безоговорочной поддержки доктрины свободного потока:
      «Мои наблюдения показывают, что Организация Объединенных Наций и ЮНЕСКО за последние несколько лет уменьшили количество деклараций об абстрактной свободе слова. Вместо этого они начинают выражать озабоченность по поводу отсутствия сбалансированности в международных коммуникациях».
      Президент Кекконен сделал следующий вывод: «...либералистская свобода коммуникаций не является нейтральной идеей; напротив, при помощи этого термина крупное частное предприятие, имеющее в своем распоряжении огромные ресурсы, располагает большими возможностями утвердить свою гегемонию, чем его более слабые конкуренты».
      Размышления Кекконена позволяют сделать общий вывод (который следовало бы сделать давным-давно), касающийся всех внутренних и международных отношений, а не только тех, которые относятся к области коммуникаций. Всюду, где существует неравное распределение власти и капитала среди индивидуумов или групп внутри государств или между государствами, лозунг свободы — свободы продолжать делать то, что привело к существующему положению, — служит дальнейшему укреплению уже могущественных и ослабляет тех, чье положение уже непрочно. Многочисленные доказательства этого можно встретить во всех аспектах современной жизни — в расовых, профессиональных и международных отношениях. Свободы, которые формально звучат очень красиво, могут на практике оказаться очень деспотическими, когда ими прикрывают усиление существующего неравенства, утверждая в то же время, что они представляют равные абстрактные возможности для всех.
      Не удивительно, что индивидуумы, группы и государства все более настойчиво стремятся ограничить такую свободу, которая закрепляет неравенство. С этих позиций лучше всего можно понять меры, направленные на регулирование свободного потока информации. Более того, это позволяет лучше понять новые направления культурно-коммуникационной политики Соединенных Штатов, о чем пойдет речь в следующей главе.
     
     
      Глава 3
      ТЕХНОЛОГИЯ КУЛЬТУРНОГО ИМПЕРИАЛИЗМА
     
      После тридцати лет почти безоговорочного господства на международной арене (за исключением социалистических стран) доктрина свободного потока информации в настоящее время все больше находится в обороне. Вопреки американским заявлениям Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе можно считать явным ограничением концепции свободного потока1. Состоявшаяся осенью 1974 г. XVIII Генеральная конференция ЮНЕСКО одобрила очередной план на 1977 — 1982 гг., в котором говорится, что традиционное определение свободного потока информации «должно быть дополнено более сбалансированным и объективным потоком как между странами, так и внутри регионов и между регионами»2.
      В свете этого власть предержащие и их советники не без задней мысли усиливают поиски политических альтернатив, которые позволили бы Соединенным Штатам сохранить свое влияние, если не доминирующее положение в международных культурных и экономических отношениях. По сути дела нынешний замысел американской политики в области культуры заключается в повсеместном распространении ультрасовременной коммуникационной техники. Эта техника включает, помимо прочего, компьютерные сети, которые могут действовать в международном масштабе, и системы глобального телевизионного вещания через спутники Земли.
      Например, Леонард Маркс, бывший директор Информационного агентства Соединенных Штатов, выступая на конференции, организованной государственным департаментом США в 1974 г., высказывался совершенно определенно:
      «... Наша стратегия не может основываться на существующей системе коммуникаций... Еще задолго до того, как прямое телевизионное вещание через спутники Земли станет практически возможным, будут созданы глобальные электронно-компьютерные сети — некоторые из них уже действуют, — которые поставят в повестку дня реальные вопросы о потоке информации и целостности культуры... Эти сети будут с высокой скоростью передавать огромные объемы информации за пределы национальных границ. Более того, они будут вне досягаемости традиционных форм цензуры и контроля. Единственный способ «контролировать» электронно-компьютерную систему, передающую... 648 миллионов бит информации в секунду, заключается в том, чтобы выдернуть вилку из розетки. Распространение в ближайшие годы в международном масштабе электронных систем передачи почтовой корреспонденции, информационных банков и других новшеств окажет гораздо большее влияние на национальные культуры, чем любые системы прямого телевизионного вещания. Наша стратегия должна будет принять это во внимание»3.
      Г-н Маркс также не мог скрыть озабоченности попытками ограничить внедрение и распространение новой техники: «В настоящее время, однако, наша первоочередная задача заключается в том, чтобы предотвратить упреждающую акцию, направленную на введение международных ограничений на какой-либо вид коммуникационной технологии»4.
      Это — стратегия дальнего прицела. Предложение современной техники, особенно коммуникационной, несомненно, заманчиво для значительной части международного сообщества. Уже поэтому крайне важно рассмотреть общую роль техники не только как инструмента достижения господства в области культуры, но и как воплощение этого господства.
      Современный мир резко делится на промышленно развитые, сравнительно состоятельные общества, и не-индустриализованные, лишенные средств страны. Возможность экономического развития в высшей степени привлекает бедные страны и их лидеров. Меньше, однако, их привлекают условия развития по западным моделям.
      Техника и ее использование затрагивают основы инфраструктуры социальной коммуникации. Поэтому «стратегия развития» в том или ином государстве означает нечто большее, чем промышленная техника и оборудование. То, как люди относятся друг к другу и взаимосвязаны друг с другом на работе, в семье и в обществе, определяется в значительной степени характером техники, тем, как она используется и какие социальные силы определяют ее использование.
      Парадоксально, но, вероятно, неизбежно, что дискуссия о развитии в западной научной литературе извращает взаимоотношения сил и путает причину и следствие. Это особенно заметно, когда речь идет о взаимосвязи развития и коммуникаций.
      Многие исследования, главным образом американские, тесно связывают коммуникации — в частности, средства массовой информации — с экономическим развитием. Проповедники подобных взглядов указывают на желательность того, чтобы современные средства информации содействовали тому, чтобы люди стремились стать «современными», отказывались от «традиционализма», стремились приобретать товары западного потребительского общества, покинуть сельские районы, переселиться в города и стать «урбанизированными».
      Подобных концепций придерживается, в частности, группа политологов Массачусетского технологического института, среди которых наиболее известны Даниэль Лернер, Фредерик Фрей, Итэль де Сола Пул и Люсиан Пай. Ф. Фрей следующим образом описывает теорию коммуникаций и развития Даниэля Лернера, возможно наиболее детально разработанную: «... в основе теории лежит соотнесение процесса модернизации с четырьмя изменяющимися показателями: урбанизацией, грамотностью, воздействием средств массовой информации и «участием»... Далее Фрей пишет: «Повсюду... возрастающая урбанизация ведет к увеличению уровня грамотности; увеличение уровня грамотности ведет к усилению воздействия средств массовой информации; усиление воздействия средств массовой информации сопровождается более широким экономическим участием (доход на душу населения) и политическим участием (голосование на выборах)»5.
      Приблизительно в то же время, когда Лернер разрабатывал эту теорию развития, ЮНЕСКО — все еще находившаяся под сильным влиянием США (см. предыдущую главу) — опубликовала критерий минимальных уровней средств массовой информации, необходимых для успешного развития. Это были ныне хорошо известные нормы экземпляров газет, количества радиоприемников, мест в кинотеатрах и т. д. в расчете на 100 человек населения6.
      Технология, под которой понимают почти исключительно машины и оборудование, прекрасно согласуется с утверждениями, что она нейтральна, не несет в себе ценностных оценок и может работать при любой социальной системе. Более того, концепция свободного потока информации, согласно которой выигрывает каждый, участвующий в этом потоке, на самом деле представляющем собой улицу с односторонним движением и усиливающем господствующие позиции уже могущественных, распространяется и на область технологии, что почти наверняка усиливает зависимость более слабых7.
      Технология современного капитализма вряд ли подходит для развивающихся стран, и важно понять, что эта технология сама по себе является выражением капиталистических структур. Концепции и практические разработки технологического оборудования и технологических процессов определяются производственными и общественными отношениями, существующими в то или иное время.
      Разумеется, развитие техники полностью зависит от поддержки и поощрения ведущих экономических центров, это и не может быть иначе. Николас Гернхэм писал: «...мы должны рассматривать технику скорее как потенциал, который та или иная социальная структура власти намерена конкретизировать и институционализировать... Короче говоря, проблемы взаимоотношения техники и общества — это политические проблемы. Они касаются взаимоотношений различных правящих групп внутри общества и принятия решений о характере этого общества, направлении его развития и соответственно разработке природных ресурсов»8. Раймонд Уильямс поясняет, что одно из давних заблуждений — вера в то, что «новая технология внедряется как бы в независимой сфере и затем создает новые общества или новые условия жизни людей». Историческая реальность, отмечает Уильямс, выглядит иначе:
      «Эти системы коммуникаций (телевидение и связанное с ним электронное оборудование) ни в коем случае не создают нового общества или новых социальных условий. Перестройка промышленного производства и его новые социальные формы, которые появились в результате длительного накопления капитала и совершенствования технических процессов, привели к появлению не только новых потребностей, но и новых возможностей; и системы коммуникаций, включая телевидение, были естественным результатом этой перестройки»9.
      Технология обслуживает господствующую систему социальной власти, хотя, с другой стороны, она часто способствует переменам в организации и распределении этой власти. В экономическом развитии Западной Европы и Северной Америки частная собственность на средства производства составляет основу социальной власти. Созданная там технология существует для удовлетворения нужд этой власти, ее укрепления и расширения. Взаимодействие технологии и капитализма и попытки представить эти неразделимые взаимоотношения как аполитичные заслуживают детального рассмотрения.
      Даллас Смайт приходит к выводу, что идея об «автономной технологии» сама по себе является «политической концепцией». Если согласиться с тем, что «технология является универсальным явлением (или автономным фактором), то это неизбежно приведет к тому, что люди будут рассматривать технику как нечто навязанное им без их ведома, согласия, без возможности контролировать ее»10.
      Вера в то, что производительные силы возникают автономно, возможно, имела некоторое основание в более ранний исторический период, однако по крайней мере со времен второй мировой войны значительные правительственные и корпоративные ассигнования выделяются на научные и технологические исследования с вполне определенными целями. Технические новшества, появляющиеся в результате этих огромных расходов, вряд ли можно рассматривать как случайные открытия или автономные явления.
      Непонимание социальных корней техники в значительной степени объясняет чувство личной беспомощности, которое сегодня охватывает граждан большинства промышленно развитых государств. Но по крайней мере в таких важных областях, как коммуникации и транспорт, капиталистическое происхождение и определяемый системой характер используемой технологии не вызывают сомнения.
      Например, как отмечает Уильямс, радио- и телевизионные передачи создаются в расчете на «атомизированное» общество, в котором каждая семья живет в частном доме. Такая направленность программ неизбежна в условиях рыночного развития, которое расчленяет общину и обрекает людей на жизнь в физически и психологически изолированных кубиках. Передача программ и сообщений из коммуникационных центров на «атомизированные» индивидуальные приемники служит одностороннему потоку, который является неотъемлемой частью системы и отделяет управляющих от управляемых.
      Точно так же автомобиль, как пишет Гернхем, «не был результатом изобретения двигателя внутреннего сгорания; скорее наоборот, двигатель внутреннего сгорания был одним из инструментов, изобретенных капитализмом на определенной стадии промышленного развития для социального использования путем внедрения поточного производства и, что еще более важно, маркетинга. Более того, развитие автомобильной промышленности зависело от внедрения этих новшеств в политическую структуру, что позволило в итоге строить дороги на общественные средства, тогда как прибыли от производства и продажи автомобилей оседают в частных руках» и.
      Барри Коммонер, тщательно изучивший взаимосвязи между преобладающей технологией и социальной системой, утверждает:
      «Современная технология является главным связующим звеном между прибылью и загрязнением окружающей среды. Побуждаемые стремлением к максимальной прибыли, современные частные предприятия хватаются за технические новшества, которые обещают удовлетворить это стремление, обычно не задумываясь, что нововведения часто оказываются разрушительными для окружающей среды»12.
      Совершенно очевидно, что стремление к прибыльности является основным фактором при внедрении новой техники. «Незнание» последствий — это на самом деле безразличие к социальной стоимости (в данном случае к разрушению окружающей среды), которая затрагивает интересы общества, а не производителя.
      Особый интерес представляет вывод Коммонера о том, что техника, созданная в Соединенных Штатах Америки, особенно после второй мировой войны, разрушает экологическую среду. Но, как мы знаем, обслуживающий господствующую систему информационный аппарат доводит такие жизненно важные сведения до широкой общественности в совершенно искаженном виде. В качестве объяснения чудовищных преступлений людям подсовывают мистическую абстрактную «технику», а не конкретную технику стремящегося к максимальным прибылям капитализма.
      Подчинение технологии интересам военных кругов — один из наиболее ярких примеров управления со стороны власть имущих. Финансируемые Пентагоном программы доминируют в области американских научно-исследовательских работ уже в течение нескольких десятилетий. Изучив контракты, заключенные министерством обороны со Стэнфордским университетом по состоянию на 9 февраля 1971 г., ученые пришли к следующему выводу:
      «Наше исследование показало, что военные создали рациональную, хорошо отлаженную программу, которая определяет приоритеты в области научных исследований с точки зрения нынешних и перспективных военных нужд. С учетом этих нужд оплачиваются научно-исследовательские работы в университетах. Таким образом, хотя научный процесс в каждом конкретном проекте развивается объективно, наличие или отсутствие финансовых средств предопределяет выбор учеными тех или иных исследовательских программ» (курсив мой. — Г. Ш.)13.
      Эти ученые цитируют высказывание официальных представителей министерства обороны: «Министерство обороны не просто использует научные и технологические новинки, которые стихийно появляются в результате независимых научных исследований в университетах. Скорее наоборот: заинтересованность министерства обороны в тех или иных направлениях науки может стимулировать развитие исследовательских работ для удовлетворения краткосрочных или долгосрочных технологических потребностей военных»14.
      Другим примером социально-политических корней технологии является развитие спутников связи. Хотя принято восхвалять космическую технику за обеспечение глобальных коммуникаций, мгновенного доступа к хранилищам (банкам) информации и культурным ценностям во всем мире, необходимо иметь в виду, что средства на разработку и создание этих высоколетающих передатчиков были предоставлены американским военно-промышленным комплексом, преследовавшим совершенно определенные цели. Это не был «стихийный» поиск более совершенных средств коммуникации. Развитие спутников с самого начала представляло собой успешную операцию частных коммуникационных корпораций США, направленную на то, чтобы лишить англичан их доминирующего положения в международных коммуникациях. Для достижения этой цели монополистический бизнес работал в тесном контакте с вооруженными силами США, которые были чрезвычайно заинтересованы в получении мгновенных глобальных коммуникаций для обслуживания американской империи, чьи войска были размещены на всех континентах. Как известно, первая система спутниковой связи контролировалась военными15.
      Спустя десять лет, в начале 70-х гг., был создан международный консорциум (ИНТЕ Л CAT), в который входит 91 страна. Консорциум действует на основе созданной в США системы спутниковой связи. Эта система с самого начала контролировалась американским Большим Бизнесом — «Америкэн телефон энд телеграф», Ай-ти-ти, Ар-си-эй, Комсат и другими корпорациями, которые работали в тесном сотрудничестве с государственным департаментом США. За последние годы националистические настроения среди многих стран — членов ИНТЕЛСАТа привели к уменьшению формального контроля со стороны Соединенных Штатов (в том, что касается механизма голосования). Но, несмотря на это, все участники согласны с принципами и методами работы технической системы, созданной частнокоммерческими монополиями. Для структуры и критериев деятельности этой системы больше всего характерны рыночные стандарты.
      Исследователь ИНТЕЛСАТа Джозеф Пелтон отмечает, что в этой организации «решения принимаются, исходя из финансовых или технических соображений, независимо от политических целей или далеких идеалов»16. Другими словами, все члены ИНТЕЛСАТа признали превосходство принципов эффективности и функционализма над политическими и социальными соображениями. Это — немалая идеологическая и коммерческая победа капитализма в целом и американского корпоративного бизнеса в частности, потому что, когда за основу берется рыночное определение «эффективности», в общей смете неизбежно исчезают расходы на социальные нужды.
      Суммируя вышесказанное, можно сделать вывод: технология, особенно коммуникационная, после окончания второй мировой войны разрабатывается и производится в интересах монополистического капитализма. В некоторых случаях необходимо признать возможность использования техники в альтернативных целях. Это положение, однако, нуждается в тщательном исследовании на конкретных примерах. Более подробно оно будет проанализировано в следующем разделе.
      Поскольку западная техника не только является неотъемлемой частью системы эксплуатации, но и способствует усилению эксплуатации, существует ли альтернатива такому положению?
      Один возможный подход заключается в отказе от преобладающих характерных черт западной технологии и поисках альтернативных направлений, по которым могло бы пойти развитие технических открытий в условиях иной социальной системы. В основе этой точки зрения лежит признание того факта, что изобретения, открытия и наука в целом возникают в результате исторического развития и социальных нужд своего времени. Разработка и создание того или иного изделия или машины может проходить по-разному. Распределение социального влияния и власти определяет, какое направление возобладает, какие возможности будут использованы, а какие останутся неисследованными.
      Гернхем отмечает, например, что движение луддитов в Англии в начальный период развития промышленного капитализма подвергалось злобной клевете, а его цели умышленно искажались:
      «До недавнего времени это движение оппозиции нарождающемуся промышленному капитализму со стороны нарождающегося рабочего класса описывалось как глупое, обреченное на провал сопротивление выгодному для всех прогрессу. В действительности все обстояло иначе. Это была борьба не с техникой, как таковой (ткачи хотели освободиться от изнурительного труда), а с выбором определенной техники и характером ее использования... Они (луддиты) были против внедрения такой техники, которая укрепляла централизованный контроль капитала на фабриках и ослабляла децентрализованный контроль самих ткачей»17.
      Хотя многие первоначально открывавшиеся возможности в различные исторические эпохи были безвозвратно упущены, признание того, что нынешняя технология не является единственной и неизбежной и не обладает эволюционным превосходством, чрезвычайно важно само по себе, особенно для тех стран, которые еще могут иметь какой-то выбор18. Понимание того, что внедрение техники может оказать далеко идущее и, возможно, разрушительное влияние на всю структуру социальных отношений, является важным условием вдумчивого руководства обществом.
      Такое понимание как минимум означает сдержанность в стремлении копировать западные модели развития (и коммуникации). Это предполагает отпор той точке зрения, что развитие — это «состязание», что участие в состязании не терпит промедления и что состязаться необходимо по дорожке, проложенной теми, кто находится в пути уже длительное время.
      Когда в странах третьего мира и повсюду в мире речь идет об импорте западной техники, руководство к действию можно сформулировать так: «Зачем спешить?» В самом деле, паролем здесь могут быть такие слова, как «отсрочить» или «отложить». Джон Лент пишет, например, о ситуации в Малайзии, где «планируют внедрить цветное телевидение еще до полного распространения черно-белого телевидения. Почему?»19. Ответить на этот вопрос могут не только в Малайзии, но также и в главном центре монополистического капитализма. В конце 50-х гг. рынок для черно-белых телевизионных приемников в Соединенных Штатах оказался почти полностью насыщенным. Для того чтобы сохранить производство и прибыли на высоком уровне, местный рынок начал быстро заполняться цветными телевизорами. Нужно ли было это Америке? Выиграют ли жители азиатских стран, следуя тем же курсом?
      Многочисленные примеры показывают огромную пользу осмотрительности, обдумывания и тщательного взвешивания перед внедрением где бы то ни было последних моделей новейшей техники и результатов исследований, исходящих из корпоративного, ориентирующегося на прибыль Запада.
      Так, только сейчас начинают осознавать последствия столь широко разрекламированной Зеленой революции — внедрения высокоурожайных сортов зерновых культур во многих азиатских странах. Вот что писал по этому поводу журнал «Сайенс»:
      «Зеленая революция — это попросту американская сельскохозяйственная технология, вывезенная за границу; она отнюдь не приспособлена к условиям менее развитых стран. Таково общее критическое замечание. Наиболее важный аспект этой критики заключается в том, что Зеленая революция, так же как и американское сельское хозяйство, опирается на большие вложения в виде удобрений, пестицидов, топлива... Методика Зеленой революции копирует западные коммерческие модели крупномасштабного производства и высоких прибылей. Она предполагает выращивание монокультурных урожаев, т. е. все поле засевается одной и той же разновидностью одной и той же культуры... Как правило, сокращение разнообразия идет на пользу только в условиях высококоммерческого сельского хозяйства, при котором выращивание одной культуры в больших количествах помогает механизировать уборку урожая, упаковку и сбыт готовой продукции. Однако крестьянину-одиночке сокращение числа выращиваемых культур гарантирует только больший риск».
      Таким образом, то, что предлагается в качестве спасительной технологии, может обернуться катастрофой для всей общины.
      Еще один печальный пример того, чего можно ожидать от техники, ориентированной на рыночные нужды, касается медицины. Специалисты-онкологи отмечают, что «разновидности раковых заболеваний, с которыми мы сейчас сталкиваемся, появились от 15 до 35 лет тому назад... Воздух, которым мы дышим, содержит газы и частицы, никогда ранее не проникавшие в человеческие легкие. В нашу еду добавляют химикалии, рассчитанные на то, чтобы улучшить ее вкус, свежесть и внешний вид, которые, однако, отрицательно влияют на наши внутренние органы, почки, печень, кровь». Они указывают также, что «не производится предварительных испытаний новых материалов на рак или другие серьезные заболевания. Испытания проводятся с точки зрения прикладной полезности и возможностей сбыта новой продукции»21.
      Не так давно группа американских исследователей молекулярной биологии рекомендовала прекратить некоторые виды генетических экспериментов, до тех пор пока не будет удостоверена их безопасность. Обозреватель по вопросам науки «Нью-Йорк тайме» писала по поводу этого беспрецедентного предложения: «...у нас не проводилось разумных предварительных дискуссий по этой научной проблематике... Необходимо срочно разработать более совершенные социальные и политические меры контроля за опасными исследованиями»22.
      Американский ученый Леон Касс взволнованно писал по тому же вопросу:
      «Поскольку нам не хватает мудрости, мы крайне нуждаемся в осторожности. Или, говоря другими словами, из-за отсутствия в этой «абсолютной мудрости» наша мудрость может заключаться в понимании того, что мы недостаточно мудры. Когда нам не хватает мудрости в наших действиях, мудрость заключается в бездействии. Осторожность, сдержанность, выжидание — вот что эта вторичная (и, возможно, единственная) мудрость подсказывает нам, когда речь идет о технологии человеческой инженерии»23 (курсив мой. — Г. Ш.),
      Он спрашивает: «Разве нет противоречия в том, что мы можем контролировать все возможные последствия техники, но не можем ответить на вопрос, нужно ли было вообще создавать эту технику?»24.
      Это все материальные вопросы. А кто начал задумываться над культурно-психологическими вопросами, над влиянием на сердца и души сотен миллионов людей товаров и сообщений, проверенных только с точки зрения рекламного и потребительского воздействия?
      Лишь немногие люди в развитых обществах с рыночной экономикой призывают под влиянием усиливающегося социального кризиса к осторожности и сдержанности по отношению к науке и технике. Еще меньше людей связывает характер научно-исследовательских работ и техники со структурой преобладающего социально-экономического порядка. Тем не менее по отношению к сельскому хозяйству, медицине, атомной энергии, электрической энергии, производству синтетических моющих средств и возрастающему числу других отраслей промышленности усиливаемся мнение, что настал — и давно настал — момент остановиться хотя бы на некоторое время.
      Возможно ли это в условиях рыночной системы, остается открытым вопросом. Важно отметить, однако, что неуверенность и сомнения относительно функционирования этой системы появились в самом центре глобальной капиталистической структуры. Предупредительный желтый свет уже мигает по всей периферии системы — во всех тех зависимых, полузависимых и наполовину союзных странах, которые образуют мир, гротескно называемый «свободным». На некапиталистической орбите государства, которые тайно или явно восхищались западной техникой и моделями развития, также начинают пересматривать свои слепые увлечения.
      Нет простых правил и рекомендаций для тех, кто хотел бы избежать пагубного пути, по которому в настоящее время идут общества, ориентирующиеся на частную собственность. Совершенно обязательным является понимание социального происхождения и развития техники. То, в какой степени социальная структура отражает интересы трудящегося населения, может служить показателем решимости государства давать отпор навязыванию техники, которая ведет к усилению эксплуатации. Там, где социальная система не учитывает классового характера общества, последствия очевидны: дальнейшее поглощение западной экономической системой неизбежно.
      Сомнительно, чтобы независимая национальная политика могла проводиться в обществе, основанном на частной собственности и разделенном на антагонистические классы. Одинаковые, или почти одинаковые, императивы (умиротворение трудящихся, организация консьюмеризма, чтобы угодить среднему классу, жаждущему определенного статуса, и превыше всего — сохранение системы в неприкосновенности) характерны для всех обществ с рыночной экономикой — развитых, развивающихся и тех, которым еще предстоит приступить к развитию. Поэтому их отличают лишь колебания в степени копирования, проникновения и доминирования в каждой периферийной или полупериферийной рыночной экономике.
      Если исходить из того, что техника и связанные с нею процессы удовлетворяют нужды господствующего класса, то из этого следует, что подлинные нужды периферийных, слабых и зависимых стран никогда не учитываются производителями и экспортерами новой техники. Весьма поучительны в этом смысле статистические данные: Хамид Моулана писал, что в настоящее время «98% научно-технических исследований проводится в промышленно развитых странах для собственных нужд и только один процент исследований посвящается специально проблемам развивающихся стран»25.
      Космическая программа — драматический пример того, как техника служит интересам господствующей власти, которая, однако, расписывает преимущества ее использования для бесправных. В сообщении «Нью-Йорк тайме» отмечалось, что «Организация Объединенных Наций не обладает ни финансами, ни квалифицированными техническими специалистами, чтобы помочь бедным странам применить новые открытия на практике. В настоящее время ежегодный бюджет космической программы ООН составляет 77 тыс. долл. Предполагается, что этой суммы достаточно для ознакомления 100 стран со всеми аспектами космических исследований»26.
      Для сравнения можно указать, что Агентство по исследованиям космического пространства (НАСА) в течение последних 15 лет ежегодно имело в своем распоряжении приблизительно 5 млрд, долл., и в 1975 г. его бюджет все еще составлял 3,5 млрд. долл.
      Удивительно ли в свете этого, что более слабые государства вынуждены брать то, что господствующие страны им предлагают? Но если угнетенные не могут доверять, а еще менее опираться на обслуживание и техническое оснащение, которое поставляют их могущественные источники, то что им остается делать? Если говорить коротко, им остается опираться на собственные силы. Для слабых стран это единственно надежный способ быть уверенными, что они не останутся в вечной зависимости от своих «благодетелей».
      Из каких основных элементов состоит политика опоры на собственные силы? Если говорить о странах, в которых капитализм уничтожен если не полностью, то по крайней мере в значительной степени и в которых уже утвердились некоторые основные отличительные черты социализма, то в этом случае важнейшее значение приобретает централизованное планирование и строгий контроль за экономической жизнью. Соблюдение этих условий будет оказывать очень сильное влияние на технологию. Планирование и контроль будут регулировать соотношение импорта и экспорта, размеры иностранных капиталовложений (если таковые будут), уровень и характер потребления (включая потребление информации). Такая опора на собственные силы «потребует использования ресурсов страны для удовлетворения трех социалистических ценностей: основных нужд населения, полной занятости и равенства. Ресурсы не будут больше растрачиваться попусту, ради того, чтобы незначительное меньшинство могло наслаждаться западными предметами роскоши. Вместо этого ресурсы будут использоваться для производства и распределения продовольствия, жилья, школ, медицинского обслуживания для всех»27.
      Подобные приоритеты выгодны и в других отношениях. Они автоматически обеспечивают передышку, паузу, позволяющую избежать необдуманного использования технологии в интересах иностранных вкладчиков капитала, а не в интересах местного населения. Кроме того, они позволяют избирательно подходить к тому, что может быть действительно полезным и нужным в той массе продуктов, которые выставляет напоказ для продажи охваченный технологическими метастазами Запад.
      Предупреждения Франца Фэнона касаются всех, кто потенциально намерен следовать модели развития, отличной от западной:
      «Сегодня мы можем делать все, если не будем имитировать Европу, если нас не охватит маниакальное стремление «догнать» Европу... Два века тому назад бывшая европейская колония решила догнать Европу. Она настолько преуспела, что Соединенные Штаты Америки превратились в монстра, в котором все пороки и болезни Европы выросли до ужасающих размеров...
      Нет, мы не хотим никого догонять. Мы хотим все время двигаться вперед, днем и ночью, в компании людей. Караван не должен слишком растягиваться, потому что в этом случае каждый ряд не будет видеть тех, кто идет впереди... Мы должны перевернуть новую страницу, мы должны разработать новые концепции и постараться создать нового человека»28.
      Реально ли ожидать, что развивающиеся страны будут разборчиво относиться к продукции и процессам монополистического капитализма? Все, что можно сказать в настоящее время, — это «возможно». Но даже «возможно» может оказаться слишком оптимистической оценкой, если процесс отбора не будет сопровождаться четким перспективным планом. В таком перспективном плане руководители страны должны разработать пути развития экономики, место всех людей в этом развитии, а также основные цели общества в целом. Даллас Смайт, который уделил значительное внимание изучению этих вопросов, заметил: «Не может быть социалистического пути развития в условиях западной капиталистической технологической окружающей среды»29.
      В реальной действительности не существует такого торгового центра, в котором для удобства и выбора потенциальных участников «состязания» в развитии были бы выставлены напоказ нейтральные машины, процессы и товары. То, что предлагается, ни в коем случае не может рассматриваться как то, что действительно необходимо. Если и бывает такое совпадение, оно случайно. В таком случае можно и нужно этим воспользоваться. Однако здравый смысл подсказывает, что такая счастливая взаимность может быть лишь редким совпадением. Это, в частности, отмечает И. Алисабана:
      «Вопрос о том, имеется или не имеется подходящая промежуточная технология или альтернативная технология для менее развитых стран (МРС), не должен ставиться в зависимость от того, имеется ли такая техника на иностранных рынках. Этот вопрос должны решить руководители МРС и исследовательские институты МРС... с помощью всех прогрессивных мыслителей и всех потенциальных возможностей развитого мира»30.
      Однако проблема заключается именно в отсутствии опытных и компетентных организаций и отдельных лиц. Если бы зависимость в технологической области не была столь абсолютной, опасность была бы значительно менее серьезной.
      Хуан Корради, например, привлек внимание к слабому развитию и зависимому состоянию науки в Латинской Америке. Это еще один аспект общего состояния зависимости и эксплуатации. Корради описывает то, что он называет «наукологией», и ее последствия для стран Латинской Америки:
      «Говоря более конкретно, «наукология» означает сегодня положение тех латиноамериканских ученых, которые приспособились к международному научному рынку и которые перестали задумываться над социальными и культурными последствиями их деятельности в контексте латиноамериканской зависимости. Они занимаются специализированными исследованиями, признавая цели и стандарты, установленные международными центрами. Такое положение ведет к нескольким важным последствиям. Одно из них заключается в том, что «наукология» усиливает культурную и другие формы зависимости в Латинской Америке. Эта зависимость выражается как во внутреннем развитии научных исследований в каждой стране, так и в международной «утечке мозгов» из зависимых районов в метрополии. «Наукологические» ученые латиноамериканских стран обычно находятся в подавленном состоянии. Те из них, которые посвятили свою жизнь фундаментальным исследованиям и которые стремятся занять свое место в международных научных кругах, часто сталкиваются с бесчисленными институционными и культурными преградами в своих странах — от откровенной подозрительности или отсутствия помощи со стороны властей до нехватки средств и оборудования, а также постоянной неуверенности в своей работе. Стремясь преодолеть эти препятствия, многие ученые устанавливают тесные связи с иностранными институтами, в которых направления исследований никак не совпадают с подлинными интересами стран Латинской Америки. Другие ученые умерили свои амбиции и превратились в сборщиков информации и исходных данных, которые обрабатываются в зарубежных научных институтах; или же они применяют в своих странах результаты исследований, проведенных за границей. Они становятся все более «деинтеллектуализированными» по сравнению с исследователями фундаментальных наук в том смысле, что они становятся специализированными научными рабочими. Интеллектуальные проблемы поразительно похожи на проблемы экономической зависимости: страны Латинской Америки превратились в производителей исходного сырья для исследований и в экспортеров квалифицированного научного персонала»31.
      Можно ли ожидать в такой ситуации избирательного подхода к технологическим вопросам, необходимого для того, чтобы избавиться от зависимости? Вряд ли! Еще меньшего можно ожидать от современных капиталистических центров развития. В этих центрах, какими бы соображениями они не руководствовались, решения традиционно принимаются теми самыми группами, которые контролируют исследования и решают, какие товары будут производиться в результате этих исследований. Более того, вместо оценок дальнейшего развития часто предпринимаются шаги — по крайней мере в Соединенных Штатах, — направленные на то, чтобы воспрепятствовать изучению возможного долгосрочного воздействия новой технологии на общество и окружающую среду. Поучительным в этом смысле является пример прямого телевизионного вещания через спутники Земли.
      Хотя никто не утверждает, что передача программ через спутники непосредственно на домашние телеприемники — перспектива уже завтрашнего дня, тем не менее технология для такой передачи уже известна и соответствующая система в принципе может быть создана. Неудивительно поэтому, что многие государства выразили глубокую озабоченность возможными последствиями прямого телевизионного вещания через спутники в будущем. Эта озабоченность вытекает из нынешней ситуации, при которой небольшая кучка коммуникационных конгломератов из богатых, промышленно развитых капиталистических стран уже господствует над международным потоком информации, фильмов, журналов, телевизионных программ и т. д.
      Соединенные Штаты всеми возможными способами препятствуют любым шагам по линии ЮНЕСКО или ООН, направленным на то, чтобы предотвратить полное подчинение прямого телевизионного вещания тем же самым коммерческим интересам. Позиция Соединенных Штатов, прямо выражающая интересы североамериканских коммуникационных конгломератов, заключается в том, что «любое международное соглашение о принципах, которые должны определять вещание через спутники, является преждевременным». Согласно этой точке зрения, «ближайшая задача заключается не в разработке принципов международного соглашения, а в продолжении экспериментов с целью выяснения всех потенциальных возможностей спутникового вещания для того, чтобы можно было разработать методы международного сотрудничества в этой области. Если ограничительные правила будут введены слишком рано, заявляют Соединенные Штаты, они могут заморозить развитие спутникового вещания» (курсив мой. — Г. Ш.)32.
      Короче говоря, никаких правил, никаких оценок: пусть техника развивается сама по себе. Только после того, как она станет диктовать свои собственные условия — в соответствии с интересами господствующей системы корпоративной власти — вопрос о регулировании и контроле встанет в повестку дня. А к тому времени, разумеется, все параметры уже будут установлены и составители правил и принципов столкнутся со свершившимся фактом, как технологическим, так и экономическим.
      Эдвин Паркер изучил проблемы, с которыми сталкиваются те, кто хотел бы видеть «конструктивное» и «прогрессивное» применение техники. Он пишет:
      «Существо проблемы заключается в социальных институтах, которые контролируют развитие и распространение технологии... Институты, которые захватили монополию на определенные технологические достижения (или выросли вокруг этих достижений), составляют господствующую силу в обществе. Изменение технологии наземного транспорта, например, будет означать изменение всей автомобильной промышленности и ее поставщиков (включая производителей стали), нефтяной промышленности, а также системы налогов на бензин, которая стимулирует строительство шоссейных дорог в ущерб другим видам транспорта» 33.
      Паркер приходит к выводу, что, прежде чем станет возможна оценка развития техники при капитализме, необходимы «перемены в социальных институтах».
      Короче говоря, серьезная оценка техники теми социальными институтами, которые в настоящее время доминируют в этой области и в области научных исследований, невозможна. Однако ухудшающееся состояние окружающей среды в Соединенных Штатах вызывает все большую озабоченность общественности и требования произвести такую переоценку, которая может означать вызов самим основам экономической структуры. Например, Рут Дэвис, директор Института компьютерных исследований и техники, писала:
      «Совершенно очевидно, что чаша общественного терпения переполнилась. Общественность хочет, чтобы были предприняты какие-то предупредительные меры. Отдельные лица берут на вооружение то, что можно назвать «превентивной технологией». Мы видели, как общественность действует подобным образом, когда речь шла о сверхзвуковом самолете, или как она реагировала на выбор площадки для строительства атомной электростанции. Подобное использование «превентивной технологии» убеждает людей, что она не безгрешна и не всесильна. Однако, прибегая к «превентивной технологии», важно понимать, что наука была основной движущей силой благотворных перемен на протяжении всей истории человечества.
      Настало время для формального узаконивания «превентивной технологии» в качестве научной дисциплины. Этим новым научным направлением должны заниматься экономисты, юристы, технологи, ученые. Оно будет объединять весь цикл: исследования, открытия, внедрение, распространение и воздействие технологии. Это позволит, с одной стороны, улучшить науку, а с другой — успокоить людям душу. Можно с уверенностью предсказать^ что промедление с узакониванием «превентивной технологии» в качестве научной дисциплины плохо отразится как на науке, так и на будущих переменах в обществе»34.
      Страны, вставшие на новый путь, — те, которые уже изменили свои основные социальные институты, — вряд ли могут судить с технической точки зрения о воздействии сверхсовременной технологии и процессов, разработанных на Западе. Однако они могут оценить социальную структуру системы, которая предшествовала их системе. Более того, они могут лучше, чем кто-либо другой, понять подлинные нужды своих народов, поэтому у них должно быть четкое видение социальных целей.
      Это самые общие принципы для выработки политики, которая нуждается в высокой точности и большом наборе средств воплощения. Повторяем, что главное — соблюдать осторожность, несмотря на огромные неудовлетворенные человеческие нужды. Такое направление развития, которое может оказаться необратимым и которое в лучшем случае приведет к плохому копированию того, что уже существует и функционирует столь убийственно в развитой капиталистической части земного шара, — такое направление развития не принесет пользы народам, крайне нуждающимся в улучшении материальных условий жизни. И, как мы отметили в начале этой главы, техника сама по себе является мощной формой коммуникации, а не только каналом для ее передачи.
     
     
      Глава 4
      НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА
      В ОБЛАСТИ КОММУНИКАЦИЙ:
      НОВАЯ АРЕНА КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ
     
      Современное манипулирование сознанием при помощи информации, системы образования и техники выдвигает перед угнетенными народами — как внутри промышленно развитых капиталистических стран, так и в периферийных, зависимых от них районах — новые проблемы.
      На протяжении длительного периода истории классовый конфликт рассматривался как экономическая битва, как противоборство между соперничающими группами, между рабочим классом и классом владельцев частной собственности. Рабочий класс в первую очередь борется за большую долю произведенной продукции, а в конечном счете — за контроль и управление системой производства. Однако в настоящее время в ведущих промышленно развитых капиталистических странах Западной Европы, Северной Америки и Японии это противоборство характеризуется также новым элементом: максимальным использованием правящим классом необычайно разросшегося, всепроникающего информационного аппарата. В развивающихся странах борьба за преодоление экономической зависимости, за подлинную национальную независимость и социальное переустройство наталкивается на сильное противоборство господствующего класса (внутри страны или за границей), которое выражается, в частности, в контроле над системами коммуникаций.
      В связи с этим классовые конфликты явно переместились в настоящее время в коммуникационно-культурную сферу; выработка в ряде стран национальной политики в области коммуникаций отражает борьбу противоборствующих интересов в культурно-информационном секторе. Эту борьбу нельзя рассматривать как второстепенное столкновение интересов. Коммуникационно-культурный сектор постоянно расширяется во всех странах с рыночной экономикой. Вполне вероятно, что он займет как количественно (с точки зрения занятых рабочих рук, вложенного капитала, стоимости готовой продукции и т. д.) так и качественно (с точки зрения воздействия на общество) важное, а может быть и центральное, место в будущей борьбе внутри капитализма п против капитализма. Появляется все больше свидетельств растущей классовой и национальной озабоченности деятельностью тех сил, которые создают и формируют индивидуальное и групповое сознание и мировоззрение.
      В июне 1972 г. правительство Финляндии объявило о создании официального комитета для «рассмотрения шагов, которые должно предпринять государство в области массовых коммуникаций»2.
      В марте 1973 г. правительство Канады представило «Предложения о повой политике в области коммуникаций для Канады», а в январе 1975 г. государственный секретарь по иностранным делам — о новой политике Канады, которая предусматривала бы «укрепление экономики п других секторов национальной жизни для того, чтобы обеспечить независимость страны»3.
      Комиссия ЮНЕСКО по вопросам исследований в области коммуникаций в 1972 г. рекомендовала выработку во всех странах национальной политики в области коммуникаций4. В осуществление этой рекомендации комиссии, ЮНЕСКО начала публиковать в 1974 г. серию исследований о национальной политике в области коммуникаций в различных странах5. В июне 1972 г. в Хельсинки под эгидой ЮНЕСКО была проведена межправительственная конференция о различных направлениях культурной политики в Европе.
      Политика европейских стран в области коммуникаций обсуждалась на симпозиуме, организованном Международным институтом радио- и телевизионного вещания в мае 1973 г.6 Европейский совет также начал систематически рассматривать вопросы политики в области коммуникаций в общеевропейском масштабе7.
      Лейбористская партия в Англии8, правительство Перу, французское правительство, социалистическая и коммунистическая партии Франции9 в недавнем прошлом разработали более или менее детальные проекты национальной политики в области информации и коммуникации.
      Кроме того, проведенная в Колумбии конференция по вопросам политики в области коммуникаций 10 и резолюция против культурного империализма, утвержденная неприсоединившимися странами в Алжире в 1973 г.11, показывают глубину международной озабоченности.
      Поскольку вопрос о коммуникациях и информации неотделим от основного вопроса о социальном контроле, естественно, что на участие в выработке и осуществлении коммуникационной политики претендуют не только официальные лица и организации правительства. Политические партии, профессиональные организации, профсоюзы, научные учреждения, международные ассоциации и отдельные лица также активно излагают свои взгляды.
      Возрастающая озабоченность ситуацией, сложившейся в области культуры и коммуникаций, объясняется многими причинами: возросшим самосознанием, улучшением экономического положения трудящихся, достижением национальной независимости. Важную роль в привлечении внимания к национальной политике в области коммуникаций играет усиливающийся контроль над экономикой и культурой со стороны как недавно возникших, так и давно существующих монополистических групп. Эти многочисленные, подчас противоречивые явления заслуживают пристального внимания и тщательного анализа.
      Борьба за избавление от угнетения, как внешнего, при котором центр власти расположен за пределами национальных границ, так и внутреннего, когда власть принадлежит правящей верхушке внутри страны, является (хотя и не все это осознают) основным фактором при выработке и проведении в жизнь современной коммуникационной политики. На международном, национальном и индивидуальном уровне борьба ведется между силами господства и теми, кто сопротивляется и бросает вызов этому господству. Сегодня все основные проблемы коммуникаций так или иначе связаны с этим все более напряженным противоборством.
      Похоже, что линии боев более четко очерчены на международной арене, поскольку они почти полностью соответствуют знакомым контурам взаимоотношений между промышленно развитыми и развивающимися, богатыми и бедными, белыми и «цветными» государствами. Колониальная система, которая быстро исчезает как формальный аппарат господства, в то же время продолжает существовать и даже процветает в сложной сети экономической, политической и культурной зависимостей.
      По мнению руководителей неприсоединившихся стран, «очевидно, что действия империализма не ограничиваются политическим и экономическим засильем; они охватывают также социальную и культурную сферу, утверждая иностранное идеологическое господство над народами развивающихся стран. Поэтому главы государств и правительств неприсоединившихся государств придают особое значение необходимости развивать национальную культуру, сохранять национальные традиции и ликвидировать разрушительные последствия колониальной эпохи»12.
      Пагубные последствия империалистического воздействия на культуру вызывают сильную озабоченность коммуникационно-культурными проблемами в бывшем колониальном мире. Однако это не вопрос прошлых взаимоотношений. Основные формы господства сохраняются — некоторые в измененном, а многие в своем первозданном виде. Для новых государств, которые не столь давно были колониями, усилия по разработке политики в области культуры и коммуникаций в целях национального освобождения и улучшения материальных условий жизни трудящихся являются важнейшей задачей.
      Политические перемены, которые не изменяют радикально условия жизни людей в самом низу социальной пирамиды, вряд ли можно назвать освобождением. Подлинное освобождение подразумевает удовлетворение насущных нужд широких народных масс.
      Страны, которые не находились в колониальных тисках, но которые в силу различных причин ощущают на себе возрастающее иностранное засилье в области культуры, также сталкиваются с проблемами национальной целостности и выживания. Канада, например, страна огромных потенциальных возможностей, длительное время развивающаяся в условиях независимости, в настоящее время выражает глубокую и оправданную озабоченность сохранением своей собственной культуры п ее дальнейшим развитием. Из пяти основных вопросов, которые рассматривались в правительственном документе о национальной политике в области коммуникаций, в трех выражалась озабоченность засильем извне.
      В начале документа эти вопросы формулировались следующим образом: «Как должны развиваться и использоваться канадские системы телекоммуникаций, чтобы они могли наилучшим образом воспитывать у населения канадские социальные и культурные ценности и распространять канадские представления о Канаде и остальном мире среди всех канадцев?». «Как могут сохраняться и развиваться связи между востоком и западом, которые важны для социального, культурного и экономического развития страны, если учесть мощное воздействие связей между севером и югом (Канадой и Соединенными Штатами)?». И наконец, «какие шаги необходимо предпринять, чтобы канадские системы телекоммуникаций действительно принадлежали канадцам или оставались под канадским контролем?»13.
      Господство извне в области коммуникаций и культуры достигается многими способами, однако важным предварительным условием является контроль как над сообщениями (образами, информацией), так и над каналами передачи этих сообщений. В двух наиболее важных каналах коммуникации — телевидении и кино — ведущая роль нескольких промышленно развитых капиталистических стран Запада хорошо известна и документально подтверждена.
      Томас Губак изучил механику контроля частными корпорациями Соединенных Штатов финансирования и проката кинофильмов во всем мире. «Во всех отношениях, — пишет он, — американские кинопрокатные фирмы представляют собой наиболее важную группу в Европе, если не во всем мире. В Европе крупнейшие кинокомпании — не английские или французские, или итальянские, или немецкие, или даже европейские. Они американские». В производстве кинофильмов господство США столь же очевидно: «В 1969 г. американские компании финансировали за границей производство 185 полнометражных фильмов на общую сумму приблизительно 235 млн. долл, (в самих Соединенных Штатах в том же году было снято 142 фильма, на что затрачено 228 млн. долл.)».
      Анализируя эту ситуацию, Губак спрашивает: «Учитывая массивные американские капиталовложения в Европе в целом п американские капиталовложения в производство и распространение европейских кинофильмов в частности (не говоря уже о засилье чисто американских фильмов в европейских кинотеатрах), как можно реалистически говорить о культурном суверенитете»?14 Именно этот вопрос задают повсюду в мире.
      Точно так же Соединенные Штаты и несколько других западных стран господствуют в производстве и распространении телевизионных программ. Каарле Нордепстренг и Тапио Варис доказали это в своем исследовании, удачно названном: «Обмены в области телевидения — улица с односторонним движением?»15
      В основе всех средств массовой информации и коммуникации лежит техника. Создание новой технологии, ее распространение и контроль над нею являются важнейшими аспектами деятельности современной власти, которые определяют ее способность господствовать. Как и следовало ожидать, Соединенные Штаты, используя свой гигантский промышленный потенциал и расходуя огромные суммы на программы военных исследований и разработку повой технологии, занимают командные позиции в этой важнейшей области. В официальных американских документах такое положение рассматривается, естественно, с большим удовлетворением:
      «Технология является основным источником повышения производительности труда и эффективности производства. Ее распространение за границей имеет важные последствия для международных экономических отношений. В течение многих лет Соединенные Штаты занимают ведущее положение в области научных исследований и их практическом применении в комхлерческих целях. В области управления и маркетинга опыт США также широко распространяется в мировой экономике»16.
      В 1973 г. доходы американского бизнеса от продажи за границу некоторых видов технологического оборудования и технологических процессов составили 3,5 млрд, долл.
      Учитывая эту сильную, в некоторых случаях почти абсолютную зависимость от иностранных средств массовой информации, иностранной техники и технологических процессов, вполне понятно стремление как развитых, так и развивающихся стран сохранить хотя бы чуточку культурной автономии.
      И тем не менее, несмотря на преобладающие тенденции в международных потоках информации и технических процессах, создается впечатление, что технология, по крайней мере потенциально, может нарушить существующую структуру мирового господства. Самым важным в этом смысле было появление в течение последних десятилетий новых видов коммуникаций: телевидения, спутников, компьютеров и т. д.
      Нетрудно представить, что быстрое увеличение разнообразных каналов коммуникации привело к проблемам и даже кризисам в установившемся порядке распространения информации и других сообщений. В самом деле, представление о том, что именно техника, и только техника, повинна в угнетенном состоянии современного человека, широко распространено, особенно в Соединенных Штатах. Итэль де Сола Пул, например, указывая на возросший интерес к «исследованиям политики массовых коммуникаций», объясняет этот интерес главным образом «быстротой технологических перемен». Он отмечает ускоряющийся темп нововведений в средствах коммуникации (речь — 500 тыс. лет, письмо — 4 тыс., печатный станок — 500, телефон — 100, радио — 50, телевидение — 25, компьютер — 25, спутники связи — 10 лет и т. д.) и видит в этом главную причину социальных потрясений, которые привлекают внимание к коммуникационному сектору17.
      Некоторые из этих рассуждений несомненно справедливы, но де Сола Пул упускает из виду главное. Прежде всего, как хорошо объяснил Раймонд Уильямс, технологические перемены сами по себе не являются определяющим фактором:
      «Системы коммуникаций никоим образом не создают ни нового общества, ни новых социальных условий. Коренная перестройка промышленного производства и его новые социальные формы, которые появились в результате длительного накопления капитала и внедрения усовершенствованной техники, не только вызвали новые потребности, но и создали новые возможности, в результате чего появились новые коммуникационные системы, включая телевидение»18.
      Технические изобретения не возникают сами по себе. Они разрабатываются превалирующей социальной системой и, более того, являются составной частью этой системы, помогая господствующим в обществе элементам достичь своих целей. Уильямс отмечает, что часто изобретения приводят к неожиданным последствиям, которые противоречат расчетам людей, контролирующих систему. Тем не менее очевидно, что новое техническое изобретение, по крайней мере на первом этапе, будет использоваться господствующими в обществе силами. Но, разумеется, могут быть всякие неожиданности, и результат не всегда возможно предсказать.
      В Соединенных Штатах и других странах, в которых бурными темпами идет разработка новых технологических систем в области коммуникаций, наблюдается очевидное обострение борьбы за господство, которая идет на нескольких уровнях. Прежде всего это соперничество между владельцами давно существующих коммуникационных центров и новыми вкладчиками капиталов в современную технику. Разумеется, часто интересы этих групп переплетаются. Например, владельцы телесетей стремятся закрепиться на рынке кабельного телевидения. Но тем не менее группировки, принадлежащие к различным видам средств массовой информации, существуют и активно преследуют свои цели.
      Другая сторона конфликта относится к национальным и международным коммуникациям. В области космической связи, например, американские корпорации отвоевали значительную часть международной системы коммуникаций у ранее доминировавших британских частных владельцев. Аналогичное положение сложилось и в производстве электронно-вычислительных систем, где американские корпорации господствуют в Европе. В обоих случаях — в разработке как спутников связи, так и компьютеров — существуют и общие проекты нескольких стран, а иногда международный капитал выступает единым фронтом против интересов трудящихся. Но это не обязательно улица с односторонним движением. Широкие массы начинают, хотя и скромно, требовать участия в управлении повой техникой.
      Исход этой борьбы не совсем ясен из-за нестабильности положения. Дело не в том, что система контроля вдруг исчезла или техника оказалась над схваткой. Правители остаются у власти, и техника быстро приспосабливается к их нуждам и интересам. Тем не менее как внутри государств, так и за их пределами открываются новые возможности, которые могут привести к перераспределению власти.
      Поучителен в этом смысле пример спутниковой связи. Задуманные, разработанные и запущенные наиболее агрессивными секторами американского капитализма, спутники служат интересам и целям американских промышленников, электронных корпораций, военного истэблишмента, рекламных и коммерческих компаний. В то же время создание системы спутниковой связи привлекло внимание к таким важнейшим вопросам, как структурный контроль, финансовая и технологическая зависимость и драматическая картина информационного вторжения с неба. Всеобщее внимание к этим вопросам подняло на новый уровень борьбу против господства, вовлекло в эту борьбу новые силы, представляющие разнообразные интересы. Внедрение новой техники космической связи усилило позиции тех, кто стремится навязать новые, чрезвычайно эффективные средства господства и контроля. Но с другой стороны, эта техника помогла пробудить тех, кто подвергается угнетению, она помогла усилить их сопротивление и расширить зоны противоборства.
      Изучение условий, в которых кабельное телевидение, кассеты и компьютеры появились на рынке Соединенных Штатов и других западных стран, выявляет аналогичные тенденции. Господствующие корпоративные интересы диктуют правила, устанавливают определенные параметры и в значительной степени определяют характер новой бытовой техники и стационарного оборудования. Тем не менее конфликты возникают внутри самих господствующих групп и, как следствие, в некоторых случаях общественность пробивает себе дорогу и принимает участие в выработке решений. Разворачивающаяся дискуссия, как бы неохотно корпорации не принимали в ней участие, открывает дополнительные возможности альтернативного применения техники.
      Таким образом, именно стремление господствующей прослойки внедрять новую технику и управлять ею для достижения своих целей (получения прибылей и поддержания стабильности системы) определяет направление общественных дебатов в целом. Это позволяет лучше понять то огромное внимание, которое уделяется в настоящее время разработке национальной политики в области коммуникаций и культуры.
      Неравные и односторонние потоки информации и разработка новейшей коммуникационной технологии — это те специфические факторы, которые частично объясняют стремление многих стран сформулировать национальную политику в области коммуникаций. Огромная концентрация частного капитала способствовала созданию крупномасштабного промышленного производства, что в свою очередь обеспечило необычайно высокий уровень производительности труда. Автоматизация, рациональная организация труда на рабочем месте и не в последнюю очередь возросшее мастерство и профессиональная подготовка рабочей силы позволяют производить все большее количество продукции при уменьшающихся затратах труда.
      Как следствие высокой производительности труда и давления со стороны профсоюзов, наблюдается существенное увеличение нерабочего времени в повседневной жизни трудящихся. Мы не рассматриваем здесь, можно ли считать эти нерабочие часы «свободным» временем для развлечений или, более правильно, временем для восстановления сил после изнурительного труда. Отметим только, что в 1966 г. взрослое население страны имело в среднем немногим более пяти часов в сутки того, что правительство определяет как «свободное» время, значительная часть которого затрачивалась на просмотр телевизионных программ (полтора часа ежедневно)19.
      Сочетание высокой производительности труда, большого промышленного потенциала и высококвалифицированной рабочей силы, проводящей все больше времени вне рабочих мест, содержит все компоненты нестабильного положения, которое угрожает в любой момент перерасти в беспрецедентный экономический и социальный кризис развитого капитализма.
      Чтобы загрузить промышленность и обеспечить рабочие места, система нуждается в постоянном, — но в то же время социально не планируемом расширении. Рабочие, по крайней мере до недавнего времени, получали свою долю растущих материальных благ и в течение целого поколения были относительно обеспечены работой. Совершенно неясно, насколько хватит терпения рабочих в случае резкого спада производства и увеличения безработицы. Кроме того, увеличившаяся прослойка хорошо образованных, высококвалифицированных рабочих в сфере управления и обслуживания представляет собой дополнительный фактор потенциальной нестабильности существующего порядка.
      Старые меры принуждения, далеко еще неизжитые, — экономический кризис, безработица, голод, неуверенность в завтрашнем дне — уже не в состоянии заставить рабочую силу смириться с инфляцией или дать системе возможность передохнуть и перегруппировать своп разношерстные и несовместимые компоненты.
      Эти реалии современной индустриальной жизни заставляют современный капитализм во все большей степени опираться на пропаганду и создание имиджей. Ежегодный бюджет индустрии рекламы превысил в 1975 г. 28 млрд. долл. Большая часть этой огромной суммы была израсходована на организацию и направление потребительского спроса. Разнообразные социальные индикаторы не дают информации о других формах психологической обработки, которые занимают важное место в деятельности правительства и промышленных корпораций. Правительственная информация, корпоративные службы «паблик рилейшпс», опросы общественного мнения и средства массовой информации являются сегодня составными компонентами общей систематической работы, направленной на обольщение, побуждение, манипулирование и управление.
      Учитывая эти стороны деятельности современного капитализма, не приходится удивляться, что формирование национальной политики в области коммуникаций имеет как внутренние, так и международные аспекты, а критерии угнетения одинаково применимы как дома, так и за границей. За рубежом американские корпорации и их филиалы стремятся заполучить рынки сбыта и обеспечить себе свободу действий путем установления контроля над средствами массовой информации, что в свою очередь позволяет контролировать механизмы манипулирования. Внутри страны происходит то же самое, только на более высокой ступени.
      В Соединенных Штатах вопросы доступа к коммуникациям, регулирования ими, применения новой техники и финансирования их лучше всего рассматривать в рамках развитого и подверженного кризисам капиталистического порядка. Вопросы, связанные с коммуникациями, приобретают все большее значение в общей борьбе за сохранение или изменение системы. Информация и весь процесс коммуникации становятся ключевыми элементами социального контроля. Поэтому разработку национальной политики в области коммуникаций можно рассматривать как поле боя противоборствующих сил на социальной арене.
      Возможно, что в течение некоторого времени разработка национальной политики в области коммуникаций будет полностью оставаться прерогативой господствующего класса, отражая в то же время разделение интересов и мнений внутри этого класса. По мере того как важность и значение информационного сектора становятся все более очевидными, неизбежно, что борьба за участие в разработке коммуникационной политики будет привлекать все большее внимание угнетенных масс.
      Можно ожидать, что первыми в разработку национальной политики в области коммуникаций окажутся вовлеченными рабочие, непосредственно занятые в производстве информации и других сообщений. Это произойдет как по материальным, так и по идеологическим причинам.
      Одна из основных отличительных черт индустрии производства и передачи информации, индустрии формирования сознания заключается именно в том, что это индустрия. В рыночном обществе все аспекты деятельности средств массовой информации подчиняются тем же экономическим законам, что и другие отрасли промышленности. Рабочие производят прибавочную стоимость, которую присваивают предприниматели. Одно частное предприятие расширяется за счет другого. Концентрация средств массовой информации следует тем же экономическим курсом и подвержена тем самым ограничениям (или отсутствию таковых), что и другие отрасли промышленности.
      В области производства культуры и информации рабочая сила (журналисты, фотографы, дикторы, редакторы, литературные сотрудники и т. д.) испытывают прямое экономическое давление. Например, в газетном производстве всех развитых капиталистических стран тенденция к максимальной концентрации ложится тяжелым бременем на рабочую силу. По мере того как газеты и их редакционные аппараты сливаются, журналисты теряют работу.
      Когда газеты продаются и покупаются и новые владельцы начинают проводить иную редакционную политику, сотрудники газет узнают на практике, что означает свобода печати в условиях частного предпринимательства. Это приводит к сильной реакции со стороны наиболее активных профессиональных работников против организационной структуры, управляющей этим сектором. Так, широкое движение за внутриредакционную демократию и участие в разработке редакционных решений
      в Голландии является прямым следствием подобного кризиса в издательском деле20.
      Интересно отметить, что именно материальные нужды индустрии, формирующей сознание, — сектора, который специализируется на производстве нематериальной продукции, — привлекают внимание к более общим проблемам коммуникационной политики и контроля над средствами массовой информации. Однако, когда экономическое давление на индивидуума сочетается с высоким уровнем информированности, что характерно для работников этой отрасли, можно ожидать сильного сопротивления. Во всяком случае озабоченность своим материальным благополучием со стороны работников индустрии, формирующей сознание, особенно типографских рабочих, приводит к участию в борьбе за разработку политики в области коммуникаций влиятельного отряда рабочей силы стран развитого капитализма.
      Борьба за всесторонний подход к информационно-коммуникационным проблемам, цель которой — действительное информирование людей, ни в коем случае не может рассматриваться как свидетельство того, что в настоящее время в странах с рыночной экономикой не существует никакой коммуникационно-культурной политики. Наоборот, как отметила комиссия экспертов ЮНЕСКО в 1973 г., «Коммуникационная политика существует в любом обществе, хотя во многих случаях она завуалирована и непоследовательна, тогда как должна быть гармоничной и четко сформулированной. Поэтому то, что мы предлагаем, не является чем-то совершенно новым. Это скорее новый подход, четкое изложение и рассчитанное на перспективу определение уже существующей практики».
      То, что уже существует — главным образом в странах с развитой рыночной экономикой, — это различные комбинации правительственного контроля и субсидий средствами массовой информации. Правительство само является мощным агентством по сбору и распространению информации. Помимо него существует более или менее предприимчивый частный сектор, который доминирует в области коммуникаций за пределами официального сектора. Этот частный сектор включает производство фильмов и телевизионных программ, газет, книг, пластинок, рекламы, а также агентства по связям с общественностью и институты по изучению общественного мнения и рынков сбыта.
      В частном секторе не преобладает какая-либо определенная политика, в ней, как правило, отсутствуют своды определенных правил и кодексов. Существующее положение можно скорее назвать институционализированным господством в области коммуникаций — точно так же, как это выражение используется применительно к расе или полу. Институционализированный расизм, например, утверждает, что жизнь людей регулируют не специальные дискриминационные законы (хотя таковые также могут иметь место), а что социальное существование так уж устроено, что расизм неизбежен. Если, к примеру, черные в прошлом были лишены возможности получить образование, то затем динамика системы увековечивает существующее неравенство в доходах и возможностях сделать карьеру. При этом отдельные лица могут справедливо, хотя, возможно, и лицемерно утверждать, что они не в состоянии что-либо предпринять, чтобы предоставить дискриминируемым людям лучше оплачиваемую работу, поскольку они не обладают соответствующей профессиональной подготовкой.
      Аналогичная ситуация существует и в институционализированном коммуникационном господстве. В уже упоминавшемся докладе ЮНЕСКО говорится: «...современные структуры средств массовой информации выросли из систем, предназначенных распространять информационный поток сверху вниз»22.
      Движение коммуникационных потоков сверху вниз — неизбежное следствие такой классовой системы, в которой обладающий частной собственностью господствующий класс направляет вниз приказы (информацию). Фактически в большинстве, если не во всех странах с рыночной экономикой технические средства коммуникации рассматриваются как частная собственность. Нередко частное лицо или группа лиц владеет крупным каналом информации. При таком положении было бы абсурдно полагать, что поток сообщений, затрагивающих важные социально-политические вопросы, может исходить из глубин экономической системы.
      Иногда, как уже отмечалось, выясняются и изучаются взгляды и мнения угнетенных, широкой публики. Во всех случаях это не отклонение в работе центрального механизма, а использование более тонких методов манипулирования для укрепления господства23.
      Суммируя вышесказанное, можно сделать следующие выводы: институционализированное коммуникационное господство в странах с рыночной экономикой не имело, по крайней мере до недавнего времени, четких правил или детально разработанной политики. Система частной собственности более пли менее беспрепятственно использовала поток коммуникаций для укрепления структуры господства, основанного на собственности. По сути дела привлечение внимания к механике этого процесса может само по себе создать проблемы для господствующего класса. Система лучше всего работает, когда ее считают неорганизованной.
      Внимание, которое сейчас уделяется процессу коммуникаций, лучше всего подтверждает обострение борьбы за господство в этой области. Это подтверждает, в частности, описание детальной финской программы по формулированию национальной политики в области коммуникаций. Каарле Норденстренг, один из членов финской группы по выработке проекта, пишет: «Предлагаемая реформа подразумевает более рациональную координацию действий и увеличение влияния парламента (через правительство) в формулировании политики и принятии более четких политически важных решений» (курсив мой. — Г. Ш.)24.
      Когда принимаются более четкие и ясные политические решения в области коммуникаций, т. е. когда они более понятны широкой общественности, поле боя значительно расширяется. Вместо решений, принимаемых несколькими представителями господствующей элиты, принятие их потенциально становится ареной бурных общественных дебатов.
      Естественно, не всюду к этому относятся с энтузиазмом. Хотя, как мы уже отметили, существует некоторое единство взглядов о необходимости всесторонней национальной политики в области информации и коммуникаций, очевидно, что различные группы преследуют при этом различные цели.
      Те группы населения, которые в настоящее время исключены из процесса принятия решений (рабочие, женщины, национальные меньшинства), стремятся к тому, чтобы процесс сбора информации проходил более открыто, подлежал общественной проверке и прежде всего отвечал их нуждам. Рекламные агентства, корпорации, которые они обслуживают, и значительная часть правительственной бюрократии преследуют иные цели. Они выступают за более узкий и осторожный подход к формулированию коммуникационной политики. Вопрос о попытке пересмотреть саму существующую систему коммуникаций вообще не рассматривается. Внимание сосредоточивается на технических деталях повышения эффективности системы, другими словами, на том, чтобы составные части системы лучше функционировали без каких-либо изменений существующей структуры.
      Типичен в этом смысле такой подход к проблеме: «Исследователь может легко превратиться во второразрядного псевдофилософа, разглагольствующего о социальных нуждах, вместо того чтобы продолжать копаться в эмпирических фактах той области науки, в которой он компетентен». И далее: «...убедительные эмпирические факты пауки и экономики являются абсолютно необходимой предпосылкой любой разумной дискуссии по вопросам политики. Априорная идеологическая аргументация — это еще не исследование политики, хотя эти два понятия часто путают». Что такое «идеологические» аргументы с точки зрения этого автора? Противопоставление общественной и частной собственности, замечает он, «вряд ли можно воспринимать серьезно в 70-х гг.». Точно так же он не воспринимает и национальный суверенитет — понятие, которое он считает «архаичным»25.
      Согласно такой точке зрения, в центре внимания должна быть эффективность системы, а не система угнетения. Однако реальности 70-х гг. предопределили иной подход: каким образом могут женщины, национальные меньшинства, целые классы и государства покончить с угнетением, которому они подвергались и подвергаются?
      Конечно, им нужны факты, чтобы обосновать свои аргументы и организовать борьбу. Однако факты устанавливаются в определенном идеологическом контексте, внутри которого они прежде всего и отбираются как «факты». Когда политико-философский контекст преднамеренно игнорируется, обнаруженные факты касаются лишь отдельных нюансов политики и оставляют без изменений превалирующий структурный порядок.
      Разработка коммуникационной политики, исследование и планирование, которые предшествуют такой разработке, могут, разумеется, вестись и таким образом, чтобы содействовать укреплению существующего порядка, именно в этом направлении во многих случаях и ведется работа. Трудно представить себе альтернативные социальные модели, если не ставятся под сомнение основы самой системы, а в борьбе против угнетения разработка альтернативных социальных моделей необходима в первую очередь. Экономические реальности также должны учитываться, однако они не столь важны, как различные концепции того, что нужно, что желательно и что человечно.
      В чем же заключается национальная политика в области коммуникаций и культуры, цель которой — покончить с внутренним и внешним господством? Возможно, легче ответить на этот вопрос, объяснив сначала, какой не должна быть такая политика. Можно сомневаться в отдельных деталях недискриминационной системы коммуникаций, но гораздо легче определить характерные черты и признаки эксплуатации.
      С самого начала можно согласиться, что формы, методы и общая структура западных капиталистических коммуникаций не могут быть восприняты в их нынешнем виде в качестве подходящей модели теми странами, которые стремятся к культурной независимости, хотя именно эту модель им постоянно навязывают западные эксперты п исследователи.
      Нелегко игнорировать западную систему коммуникаций и ее продукцию. Это могущественная система, обладающая необходимыми средствами и возможностями, чтобы распространять свою продукцию по всему земному шару. Более того, виртуозность инструментовки в сочетании с дорогостоящей, искусно выполненной продукцией создают впечатление обо всей системе как о квинтэссенции всего самого нового, современного, привлекательного. Другие формы коммуникации в сравнении с нею выглядят примитивными и безнадежно устаревшими. Те, кто знаком с американской рыночной системой, знают, какое большое значение придается упаковке: обертка, цвет, размер шрифта, форма и тип контейнера часто играют более важную роль, чем его содержимое. В системе коммуникаций также нельзя игнорировать разницу между содержанием и упаковкой (формой). Главное внимание должно уделяться именно тому, что в контейнере. Когда это станет очевидным для всех, неизмеримо возрастет способность правильно оценивать западную модель коммуникаций.
      Некоторые исследователи утверждают, что стремление к культурной целостности, защита национальной культуры означают на практике защиту традиционализма и усиливают консервативные и репрессивные силы главным образом в бедных странах. Как утверждает наиболее влиятельная группа американских ученых в области коммуникаций, западные средства массовой информации являются инструментами модернизации и способствуют социальным переменам; выступать против них — значит выступать против модернизации и поощрять застой, неграмотность и отсталость26. В действительности, однако, дело обстоит как раз наоборот. Цель национальной культурной политики заключается не в запрещении распространения культурных ценностей, ее цель — помочь росту сознания. По самой своей сути культурная политика выступает против установившихся, традиционных канонов и авторитетов.
      Несколько лет назад Франц Фэнон заметил, что к культуре нельзя относиться как к реликвии, музейному экспонату27. Для Фэнона и других радикальных писателей культура народа развивается в процессе борьбы. Ее не бальзамируют, и перед нею не благоговеют. Опа рождается в ежедневных столкновениях и битвах с местными и иностранными угнетателями. А поддерживал ли традиционализм, например, Амилкар Кабрал (выдающийся деятель освободительного движения в Африке — -прим, пер.)? Он писал:
      «Несомненно, пренебрежительное отношение к культурным ценностям африканских народов, основанное на расистских чувствах и стремлении увековечить иностранную эксплуатацию, нанесло большой вред Африке. Однако не менее вредными для Африки будут такие явления и оценки: безудержные комплименты; систематическое восхваление достижений без критики просчетов и недостатков; слепое копирование культурных ценностей без учета того, что они могут содержать регрессивные элементы; путаница между выражением объективной и материальной исторической реальности и тем, что выглядит как творение определенного ума или своеобразного темперамента; абсурдное увязывание качеств художественного произведения — хорошего или плохого — с предположительными расовыми характеристиками и, наконец, ненаучный подход к явлениям культуры»28.
      Очень легко проверить, играет ли защита культурного суверенитета на руку реакционному традиционализму. Культурно-коммуникационному освобождению претит репрессивная власть и угнетение независимо от того, находится ли источник угнетения внутри страны или за границей. Адвокаты культурного статус-кво иногда бросают вызов иностранному господству, но только для того, чтобы укрепить свои собственные привилегированные позиции. Их протесты затихают, когда борьба переносится на территорию своей страны и возникает угроза их собственному господствующему положению. В связи с этим Амилкар Кабрал, говоря о начальном периоде национально-освободительного движения, отмечал:
      «Несколько старых, традиционных и религиозных лидеров присоединяются к борьбе в самом начале или в ходе ее развития и с большим энтузиазмом вносят свой вклад в дело национального освобождения. Но и здесь бдительность крайне необходима: сохраняя глубоко укоренившиеся предвзятости своего класса, такие лидеры обычно видят в освободительном движении единственное действенное средство избавиться, используя самопожертвование масс, от колониального угнетения их собственного класса и восстановить таким образом свое собственное полное политическое и культурное господство над людьми»29.
      В современную эпоху переплетающихся экономических связей и мощного электронного оборудования, распространяющего информацию в глобальном масштабе, полное избавление от иностранных коммуникационных материалов невозможно. Несколько примеров действительной автаркии в. 50-х и 60-х гг. носят исключительный характер и, возможно, уже не повторятся. Китай благодаря своему географическому положению, языку и бескомпромиссной враждебности к Соединенным Штатам в течение двадцати лет был относительно изолирован от западной информации. Куба в результате эмбарго, наложенного ее могущественным соседом после революции, в течение многих лет также обладает необычайной свободой в области культуры.
      И тем не менее полная автаркия в качестве культурной политики является нереалистичной и самоограничительной. Существует множество альтернатив культурному господству извне. Это, однако, не означает одобрения концепции коммуникационных монополий о «свободном потоке информации». Отнюдь нет! В данном случае предлагается учитывать технико-материальные реальности, высокий уровень информационной избирательности и продолжающиеся усилия по популяризации культурноинформационной деятельности среди широких народных масс.
      Поучительно ознакомиться с мнением кубинцев, которые пережили буквальную блокаду относительно политики в области культуры. В докладе министра образования Кубы на конгрессе по вопросам культуры, состоявшемся в Гаване в 1971 г., подчеркивалось, что опора на собственные силы в развитии национальной культуры является основой для «избирательной ассимиляции мировой культуры». В докладе отмечалось:
      «Растущее технологическое совершенствование средств массовой информации и пока неясные последствия этого процесса обязывают наше революционное общество бороться против отравления эфира империалистической идеологией путем создания идеологических антител для нейтрализации ее пагубных последствий. Единственная альтернатива в современных условиях — это борьба. Поэтому насущной необходимостью являются общественные дискуссии, анализы, научные исследования и правильные оценки, которые подготовят массы к критическому восприятию всех форм выражения буржуазной идеологии»30.
      Автаркия, за исключением нескольких стран, обладающих соответствующим географическим положением, лингвистическими особенностями и природными ресурсами, не является практическим решением проблемы. В то же время усиливается организованное и произвольное информационно-культурное проникновение. Только сознательная и всесторонняя борьба может преодолеть идеологические диверсии и культурный империализм. Это подразумевает еще одно направление сопротивления — широкое ознакомление народа с историей, пересмотренной с классовой точки зрения.
      Мы уже отметили, что культура — это не собрание музейных экспонатов и что борьба с культурным империализмом не означает защиты традиционализма. Однако было бы неправильно делать из этого вывод, что история начинается только с современного освободительного движения против угнетения. В борьбе против культурного и информационного империализма нельзя недооценивать роль истории. Именно история напоминает и освежает в памяти важнейшие события, сознательно замалчиваемые или искаженные в интерпретации угнетателей. Есть множество примеров как утаивания информации, которая могла бы обогатить сознание, так и искажения информации в интересах угнетателей.
      До недавнего времени трехсотлетняя борьба черных Северной Америки полностью замалчивалась и в школьных классах страны, и в средствах массовой информации. Многие эпизоды этой борьбы и сейчас еще скрыты от общественности. Однако одним из достижений движения черных в 60-х гг. было то, что в коммуникационном потоке страны появилась, хотя и в ограниченном количестве, информация о жизни и борьбе черных. То же самое происходит и в женском движении Соединенных Штатов.
      Естественно, история, о которой здесь идет речь, — это не та история, которую нам предлагают прислужники угнетателей, как подчеркивает Шейла Роуботем в своей метко названной книге «Скрыто от истории»31. Это еще одна сторона продолжающейся борьбы против угнетения во всех его видах. Это скорее открытие прошлого, чем его пересмотр, потому что известные и широко распространяемые версии представляют события с точки зрения привилегированного класса.
      Язык, не менее чем история, использовался как орудие угнетения. Этот факт не нужно разъяснять жертвам. Женщины и черные, например, хорошо знакомы с систематическим использованием языковых средств для создания их непривлекательных образов. Увековечение определенных лингвистических форм и выражений совпадает со стремлением увековечить саму систему господства. Почему общество, которое стремится изменить свою экономическую и социальную систему, продолжает употреблять выражения, которые так хорошо служили старому общественному порядку?32
      Использование языка, разумеется, — палка о двух концах. Языковые перемены могут также ограничить критическое мышление и ввести людей в заблуждение. Например, пентагоновская терминология — «защитный предупредительный удар», «отражение вторжения» и т. д. — является просто орудием угнетения. Однако, когда новые социальные силы берут бразды правления обществом в свои руки, следует ожидать, что некоторые слова и выражения, характерные для предшествовавшего социального порядка, будут постепенно изъяты из употребления хотя бы потому, что исчезнут понятия и явления, которые они выражали.
      Подход к технике является одной из важнейших проблем при разработке независимой политики в области коммуникаций, поскольку техника взаимодействует со всеми аспектами современного сознания. Как было отмечено в предыдущей главе, технологию — от проекта до широкого распространения — чаще всего крепко держит в руках та или иная группировка господствующего класса. Этот контроль самым непосредственным образом влияет на характер, применение, модификацию и дальнейшее развитие нового оборудования и процессов.
      Мы не собираемся настаивать на том, что новой техники следует избегать, что от нее необходимо отказываться или сводить до минимума ее роль в разработке культурно-коммуникационной политики, направленной на формирование критического сознания. Точно так же, как культурная автаркия не может быть сама по себе продуктивной, огульное отрицание техники свидетельствует о беспомощности и растерянности. Необходимо лишь, чтобы люди, ответственные за принятие решений, осознали, что техника является социальным фактором. Она не нейтральна. Она воплощает в себе черты создавшего ее социального порядка. Самое первое, что должны сделать люди, стремящиеся установить новые социальные отношения, — это тщательно рассмотреть, взвесить и обсудить все «за» и «против» внедрения той или иной машины, процесса, инструмента или устройства, взятого из «развитого» общества.
      За исключением некоторых очевидно полезных изобретений (что само по себе не так легко определить), которые следует сразу же внедрять, например в области медицины или сельского хозяйства, интересам народа в области техники лучше всего служат решения неспешные, обдуманные и критичные. Необходимо всегда иметь в виду насущные нужды людей и помнить, что технология и производственные процессы одной социальной системы могут оказаться неподходящими для другой.
      Если цели и структура западного капитализма кажутся более предпочтительными, тогда логично импортировать западную технологию и производственные процессы. Если же страна стремится к иной модели, как бы неопределенны ни были ее окончательные контуры, необходимо соблюдать предельную осторожность, прежде чем приступать к оптовому копированию способов производства, свойственных рыночной системе.
      Показательно, что современная система угнетения навешивает ярлык «реакционной» или «непрогрессивной» на любую оппозицию своему господствующему положению. Если, например, ставится под сомнение доктрина свободного потока информации, который распространяет по всему миру десяток крупнейших коммуникационных корпораций из нескольких развитых стран, поднимается страшный шум о том, что сама свобода находится в опасности.
      Всем, кто борется с системой угнетения, важно понимать, какой силой обладают те, кто контролирует процесс выработки определений, навешивания ярлыков. Навешивание фальшивых ярлыков и искажение целей борьбы идеологических противников — типичный прием пропагандистской машины угнетателей.
      Поэтому первый шаг в направлении установления контроля над определениями заключается в том, чтобы попытаться не уступить крайне важной терминологической территории. Например, когда слово «интернационализм» используется многонациональной корпорацией для обозначения своей деятельности под маской «гражданина планеты», с этим термином необходимо бороться. В то же время в борьбе против господства монополистических гигантов следует избегать такой аргументации, которая выглядела бы как узкие, националистические, мелочные устремления.
      Политика в области коммуникаций и культуры является национальной только с точки зрения места действия, которое совпадает с географическими границами страны. По своей же сути такая политика глубоко интернациональна. Она признает освободительную борьбу народов за завоевание критического сознания повсюду, где происходит такая борьба, уважает эту борьбу показывает ей содействие.
      Хотя за последние десятилетия было допущено немало ошибок в проявлении подлинной интернациональной солидарности народов, сам принцип является в высшей степени благородным и постоянным. В сфере информации, где борьба за освобождение носит очень острый характер, интернационализм — не побочный вопрос, не тривиальный довесок к чему-то более важному. Невозможно добиться освобождения индивидуального сознания внутри страны, не стремясь к общечеловеческой солидарности в борьбе против угнетения повсюду в мире.
      При разработке всесторонней коммуникационной политики определение новости, например, может быть практическим указателем того, в какой степени те, кто собирают и распространяют новости, руководствуются подлинным интернационализмом. Солидарность с международным освободительным движением и борьбой против империализма во всех его проявлениях вызывает необходимость отказаться от нынешней формы подачи радио-и телевизионных новостей, которая принята на Западе и которой подражают практически достаточно широко. Фрагментарные, минутные, антиисторические отчеты о событиях (если о них вообще сообщают) ежедневно заполняют то, что принято называть информационными программами или бюллетенями новостей радио и телевидения.
      При разработке общенациональной политики в области коммуникаций не обязательно создавать утвержденный во всех деталях устав на все случаи жизни. Так, в настоящее время трудно сказать, что конкретно придет на смену радио- и телевизионным новостям в их нынешнем виде. Важно, однако, понимать, что нынешняя техника подачи новостей служит лишь подавлению свободомыслия и укреплению власти правителей. Перевертывание социальной пирамиды требует новой формы, нового содержания и превыше всего — международной перспективы.
      Как мы уже отметили ранее, одним из факторов, приведших во многих странах к необходимости разрабатывать национальную политику в области коммуникаций, было возрастающее (количественно и качественно) значение интеллектуальных работников — профессионалов, инженеров, журналистов, дикторов, редакторов и др. в общем составе рабочей силы. В промышленно развитых странах их число продолжает возрастать.
      Полезно проанализировать некоторые проблемы, возникающие в этой пока еще не типичной, но все более важной прослойке рабочей силы. Это позволит нам получить некоторое представление о том, что нас ждет в будущем, по мере того как ухудшающиеся экономические условия накладывают свой отпечаток на сознание тех, кто работает в отраслях промышленности, формирующей сознание. Можно, на наш взгляд, выделить два этапа борьбы, разворачивающейся в индустрии сознания.
      На первом этапе происходит прямое наступление на экономическое положение работников, в этом смысле типична ситуация в газетном деле. Потеря рабочих мест в результате слияний и внедрения автоматизированных процессов постепенно развенчивает миф, все еще распространенный в сфере умственного труда, что профессиональный работник может продвигаться вверх по служебной и экономической лестнице и достичь определенного положения, статуса, богатства и обеспеченности33. Со временем для некоторых журналистов становится очевидным, что для того, чтобы добиться хотя бы минимальной гарантии рабочих мест, необходимо настаивать на тех или иных (каких именно — пока еще не совсем ясно) совместных действиях. Начинают оспариваться прерогативы руководства частного предприятия (газеты, журнала, издательства) принимать окончательные решения.
      Однако на этом борьба не кончается. По мере того как экономическое положение ухудшается, а владельцы начинают отстаивать привычные «права» капитала, наступает второй этап. Некоторые интеллектуальные работники начинают усматривать связь между характером и структурой той индустрии, в которой они работают, и их собственными трудностями и неуверенностью в завтрашнем дне и сохранении рабочих мест. Когда это происходит, один из сильнейших идеологических бастионов системы становится уязвимым. В той мере, в какой журналисты и другие работники сферы информации начинают понимать, что существует связь между их специализированными рабочими местами и общим состоянием коммуникационного контроля, разрушается миф об объективности рыночной системы коммуникаций. Разумеется, этот процесс развивается не гладко. В большинстве западных стран он только начинается. Против него борется и будет яростно бороться на идеологическом фронте класс собственников, используя риторику о свободе и объективности.
      Другим потенциальным оружием класса собственников в этой борьбе является использование управленческой техники специализации и профессионализации. Капиталистическое частное предприятие использует специализацию производства и достигает высокого уровня производительности труда. На этом основании пропагандируется утверждение о высокой эффективности и жизнеспособности всей системы. Менее заметно, но не менее важно социальное и психологическое воздействие специализации. Лучше подготовленная часть рабочей силы обладает определенными материальными привилегиями и наслаждается в комфорте чувством собственного достоинства и мнимой значительности.
      В области информации, как и в любой другой области, специализация была важным фактором как создания иерархической структуры в промышленности, так и элитарности на высших уровнях профессии. В свою очередь эти явления породили большинство идеологических предвзятостей капитализма, укоренившихся в системе коммуникаций. Рита Круз О’Брайен проанализировала, что может означать профессионализм для тех развивающихся стран, которые выбирают капиталистическую модель: «Процесс профессионализации в радио- и телевизионном вещании может привести к новым самоограничениям, сопротивлению к переменам в организационной структуре... Похоже, что нет лучшего способа сохранить подготовку журналистов в ее нынешнем виде, чем утверждать, что перемены «снизят профессиональный уровень»34.
      Если информационной системе когда-либо суждено стать силой в процессе освобождения сознания, она не может сохранять свою нынешнюю структуру, даже если редакционным сотрудникам и будет предоставлено большее право участия, на чем они начинают настаивать. Вся концепция специализации должна быть поставлена под сомнение.
      Противоречие между увеличением участия журналистов в процессе принятия решений при издании газет и в то же время отказом в этом праве не редакционным сотрудникам представляет серьезную опасность, которую в ущерб себе игнорируют профессиональные работники. Это реальная проблема. Этим противоречием в подходящее время (а во многих случаях уже сейчас) не преминет воспользоваться класс собственников, для того чтобы вбить клин между профессиональными и непрофессиональными работниками.
      Руководство «Вашингтон пост», одной из «престижных» и, по ее собственному определению, либеральных газет Соединенных Штатов, показало пример подобной тактики. К сожалению, значительная часть репортеров и литературных сотрудников редакции этой газеты в период забастовки типографских рабочих выступила на стороне предпринимателей, что в конечном счете привело к поражению бастующих.
      Элитизм, специализация и профессионализм, несомненно, необходимы, когда единственным критерием является максимальная прибыльность производства. Они, однако, становятся серьезным препятствием в тех случаях, когда необходимы крупные социальные перемены и совершенно новые средства для вовлечения в активную общественную жизнь огромных масс людей, ранее лишенных какого-либо серьезного участия в ней.
      Специализация и профессионализм хорошо служат для пропаганды идеи объективности — главного мифа рыночной системы коммуникаций. Поэтому неудивительно, что структура и контроль системы средств массовой информации не изучаются в школах журналистики американских университетов. Профессионализму, напротив, уделяется огромное внимание, и многие курсы посвящены его изучению.
      Очень часто даже ЮНЕСКО выступает как сторонник специализации. Необходимо признать ведущую роль ЮНЕСКО в разработке вопроса о национальной политике в области коммуникаций и побуждении многих государств сформулировать такую политику, однако предпочтение, отдаваемое экспертам, профессионализму, разработке политики сверху вниз, совершенно явно просматривается в докладах и других документах ЮНЕСКО по этому вопросу.
      Привлечение специалистов, правительственных служащих и ученых к планированию коммуникационной политики может оказаться необходимым на первом этапе. Однако ограничение участия в планировании коммуникационной политики только этими социальными категориями очень сужает массовую социальную базу, без участия которой не может быть достигнута конечная цель — активизация общественного сознания. На определенной стадии необходимо сделать выбор между профессионализмом и массовым участием.
      Специализация, родная сестра эффективности, сама зависит от дифференцированной подготовки и неравного
      вознаграждения. Она становится фундаментом для иерархических структур и элитистских концепций — основных подпорок системы господства.
      Комиссия ЮНЕСКО по исследованиям в области коммуникаций, хотя и предупреждает, что нельзя рассматривать коммуникационную политику как политику ограничений и «директив сверху», в то же время рекомендует «создание правительствами национальных советов по разработке политики в области коммуникаций». Такие советы, по мнению экспертов, «должны состоять из политических лидеров, специалистов по управлению, журналистов-практиков и исследователей-теоретиков в области коммуникаций»36. А где же трудящиеся? Где непрофессионалы? Откуда должны исходить инициативы в таком предлагаемом совете? Совершенно очевидно, что сверху. В рекомендациях ничего не говорится об инициативах снизу.
      В другом месте эксперты ЮНЕСКО определяют, «кого касается планирование и формулирование политики в области коммуникаций». Они перечисляют следующие категории (именно в таком порядке): ответственные лица правительства; законодательные органы; учреждения, ответственные за социальное и экономическое планирование; отдельные министерства; частные коммуникационные предприятия; профессиональные организации и, наконец, граждане. Когда эксперты в конце концов упомянули и его (ее) они отметили, что «граждане имеют прямое право участвовать в разработке коммуникационной политики»37.
      Пауло Фрейре пишет: «Правые нуждаются в элите, которая думает за них и помогает им в осуществлении их планов. Революционное руководство нуждается в народе для того, чтобы революционный план стал реальностью, — таком народе, который в ходе революционного процесса становился бы все более и более критически мыслящим»38. Фрейре добавляет, что этот процесс развития критического сознания совершенно необходим и после полной победы революции для развенчивания мифов, все еще коренящихся в человеческом сознании, для борьбы с растущей бюрократией и для понимания новой технологии, которая важна для общественного развития, но которой нельзя позволить окутаться ореолом таинственности и выйти из-под общественного контроля.
      Планирование национальной политики в области коммуникаций — всеобъемлющая функция для обозначения борьбы против культурного и социального угнетения во всех его проявлениях, старых и новых, внутри страны и за ее пределами. Эта борьба разгорается по мере развития критического сознания народа и способствует его дальнейшему развитию. Поэтому политика в области культуры и коммуникаций не может формулироваться экспертами и преподноситься остальному населению как законодательный подарок.
      Специалисты и администраторы могут руководить разработкой такой политики на первых стадиях, однако для осуществления поставленной цели — широкого развития критического сознания — совершенно необходимо самое широкое участие в этом процессе всего народа.
      И последнее. Всегда хочется верить, что поставленная цель будет достигнута к определенному, хотя бы и отдаленному времени. Развитие критического сознания не конечная цель, а постоянный процесс, который будет всегда удивлять нас и изменять образ мышления и поведения на каждом этапе исторического пути развития человечества. Нынешние попытки сформулировать культурно-коммуникационную политику следует рассматривать именно в этой перспективе. Какими бы научными или примитивными ни оказались эти формулировки, они не более чем дорожные указатели или километровые столбы на бесконечном пути к реализации человеческого потенциала.
     
     
      Послесловие
     
      ЧИЛИ: КОММУНИКАЦИОННАЯ ПОЛИТИКА
      РЕФОРМ И КОНТРРЕВОЛЮЦИИ
     
      Недавний опыт Чили подтверждает высказанное ранее убеждение, что во многих странах формулирование культурно-коммуникационной политики становится ареной ожесточенной социальной борьбы. В самом деле, в Чили, где социалистическое по своему мышлению, но на самом деле вполне реформистское правительство было свергнуто и заменено жестоким и репрессивным режимом, основная часть борьбы, предшествовавшей перевороту, происходила в средствах массовой информации и вокруг них. И не случайно массивное американское вмешательство, направленное на дестабилизацию правительства Альенде, в значительной степени заключалось в тайной поддержке оппозиционных средств массовой информации.
      Свобода информации исчезла в Чили после переворота в сентябре 1973 г. Правящая хунта ввела жесткую цензуру. И напротив, система средств массовой информации, которая существовала в 1971 — 1973 гг., в период правительства Народного единства, являла собой пример почти уникального плюрализма в современную эпоху.
      При правительстве Народного единства чилийцы получили то, за что на словах так ратуют западные политические лидеры, — почти неограниченный поток информации, отражающий все оттенки политического спектра. А тот режим, который сверг правительство Народного единства, представляет собой, опять-таки по западным стандартам, полное попрание свободы информации.
      Возникает вопрос, который приводит в недоумение. Почему сравнительно чистая модель свободного рынка идей и мнений, которую правительство Народного единства разрешало, если не поощряло, так ошельмовывалась противниками как внутри Чили, так и за пределами страны, особенно если учесть, что одним из основных политических лозунгов системы частного предпринимательства является видимость информационного плюрализма и свободы печати?2
      И пока мы будем искать ответ, возникает следующий вопрос: «А насколько оправданным было уважение правительством Альенде принципа и практики «свободного» потока информации, не подотчетного социальному контролю?»
      В краткий период правления Народного единства ни в печати, ни на радио, ни на телевидении не было господства какого-то одного политического или культурного течения. На телевидении, к примеру, взгляды правительства отражали один государственный и три университетских канала. Однако с точки зрения охвата аудитории (что всегда является основным западным критерием при оценке эффективности телепрограмм) наибольшее число зрителей собирал коммерческий канал, передававший главным образом антисоциалистические материалы и развлекательные программы, импортированные из Соединенных Штатов («ФБР», «Невозможная миссия» и др.).
      Нил П. Харли, которого трудно заподозрить в симпатиях к правительству Альенде, писал о ситуации, сложившейся в то время на чилийском телевидении:
      «Поражает растущая коммерциализация в течение трех лет правительства Альенде как государственного канала № 7, так и трех университетских каналов №4, №9 и №13... Количество теленовелл, этих «мыльных опер» латиноамериканского телевидения, увеличилось, и они явно насыщены тем, что марксисты называют буржуазными ценностями. Возрос также импорт из Соединенных Штатов — «Джулия», «Бонанза», «Мэнникс», представления Поля Линде, Фреда Эстайра, Дина Мартина и Дорис Дэй. Необходимо представить себе эти программы в атмосфере социалистического развития, чтобы осознать, насколько они заряжены идеологически: ценности, герои и героини верхнего и среднего класса, американская гостиная, кухня, ванная, спальня, вся обстановка «эскалаторного» образа жизни»3.
      Социалистические взгляды начали звучать в передачах по радио, однако большинство станций оставалось в руках частных владельцев, которые сохраняли антиправительственную направленность передач. В прессе также наблюдался весь политический спектр слева направо, однако число консервативных газет за годы правления Альенде возросло.
      Материалы, отражающие социалистическую точку зрения, впервые появились и в массовых журналах, издававшихся при поддержке правительства. Однако и здесь коммерческие периодические издания и сборники комиксов оказывали сильную конкуренцию новым журналам, отличавшимся необычной критической ориентацией4.
      Вопреки непрерывным паническим кампаниям в иностранной печати Чили при Альенде была страной, в которой каждая точка зрения находила выражение в средствах массовой информации. Частные консервативные издания и станции не только не подвергались ограничениям, но и открыто вели подстрекательскую антиправительственную кампанию. Фред Лэндис, работавший в то время корреспондентом в Чили, составил список некоторых заголовков, редакционных статей и корреспонденций, опубликованных в 1972 г. в «Эль Меркурио», основной консервативной газете страны.
     
      Редакционные статьи в «Эль Меркурио»
      26 июля. Маленький ребенок насильно угнан в партизаны, чтобы сражаться со своими родителями. Дети шпионят за родителями в социалистических странах.
      28 июля. Конец мечты Фиделя Кастро. Экономический хаос на Кубе.
      31 июля. Антикубинская редакционная статья.
      1 августа. Христианские демократы лицемерят, обвиняя нас в использовании тактики запугивания на выборах.
      3 августа. Провал режима Кастро. Терроризм. Революционное головокружение. Роковой момент. (Все четыре редакционные статьи — о Кубе.)
     
      Заголовки информационных сообщений в «Эль Меркурио»
      26 июля. Партизаны Боливии проходят подготовку на Кубе. Чилийские партизаны готовятся в Боливии. Лидеры боливийских партизан находятся в Чили.
      27 июля. Партизаны Боливии пройдут подготовку на Кубе для подрывных действий в Чили.
      28 июля. Кастро — «В будущем положение ухудшится». Боливийские партизаны отправляются на Кубу — из Чили...5
     
      Это верно, что социалистические идеи получили большие возможности для распространения по всей стране, чем когда-либо ранее. И это, как я полагаю, объясняет яростную враждебность антиальендистов по отношению к свободе печати, существовавшей в Чили с 1971 по сентябрь 1973 г.
      Когда под влиянием нарастающего движения народных масс появляется подлинно открытый форум для обмена идеями и мнениями, на котором систематическое выражение критического мышления бросает вызов устоявшимся взглядам собственников, эти последние приходят к выводу, что конкуренция, особенно если она ведет к социальному действию, недопустима и непереносима. Именно в этом случае средства массовой информации, ориентированные на существующий порядок, резко выступают против тех принципов, которые, если верить их постоянным утверждениям, они защищают. Таким образом, выявляется подлинное значение терминов «плюрализм» и «свобода печати», как их понимают и употребляют в обществе, основанном на частной собственности. В такие исторические периоды, как правление Альенде, когда обостряется массовое сознание и исчезает всеобщая апатия — это обычное порождение формальной демократии, энтузиазм класса собственников относительно подлинно плюралистической информации улетучивается.
      Другой важный урок чилийского эксперимента заключается в полной и неразделимой взаимосвязи информационной системы и всей экономики. Класс частных собственников чувствует себя увереннее в условиях информационного плюрализма только тогда, когда весь аппарат культуры и информации прочно находится в его руках. Если к тому же заводы и фабрики, школы, вооруженные силы, профессиональные организации и союзы правильно выполняют возложенные на них функции по укреплению существующей системы, тогда широкие информационные обмены допускаются и даже оказываются полезными для укрепления стабильности и законности режима.
      Однако когда социальный процесс и классовые силы начинают оказывать давление, которое нарушает ход
      значительной части отлаженной социальной машины, — например, предпринимается далеко идущее перераспределение доходов, некоторые фабрики оказываются под контролем рабочих, часть крестьянства начинает требовать проведения аграрной реформы — короче говоря, когда бросается прямой вызов позициям и безопасности превалирующей системы собственности, тогда широкая общественная дискуссия о будущем социальном порядке становится недопустимой для привилегированных классов. И это понятно. На такой стадии дискуссия уже перестает быть простым словопрением и перерастает в осмысленный процесс, который вполне может привести к коренным социальным и экономическим переменам.
      Большинство массовых коммуникаций в капиталистических странах не представляет угрозы существующему порядку, потому что они являются частью сети охранительных институтов системы. Эти всепроникающие структуры и сети делают упор на распространение успокоительных сообщений. Критические материалы, которые изредка (для подчеркивания прочности режима) исходят из информационных каналов, обычно игнорируются. Когда критическому анализу начинает подвергаться сам охранительный аппарат — функции государства, установленные законом права собственности, организация школьного образования, — тогда свободная деятельность средств массовой информации перестает устраивать сторонников частнособственнической демократии. Это подтвердили и события в Португалии.
      Еще один вопрос, который заслуживает внимания и прямо вытекает из чилийского эксперимента, — это вопрос о связи индивидуальной свободы и творческого таланта с информационным потоком промышленно развитого западного общества. Наиболее влиятельные представители класса собственников утверждают, что свобода информации является одной из самых привлекательных черт рыночной демократии, которая якобы отсутствует в любой альтернативной форме социальной организации.
      Стремление американских многонациональных корпораций придать глобальную значимость требованиям о свободном потоке информации означает распространение того же принципа на международной арене.
      Поток информации и коммуникаций между странами — до некоторой степени это относится и к странам социалистической организации — отражает международное разделение труда, которое в свою очередь определяется структурой и практической деятельностью крупнейших капиталистических государств. Эти страны, обладающие наиболее мощными каналами информации, монополизировали поток международных сообщений. В экспорте телевизионных программ господствует несколько промышленно развитых стран, главным образом с рыночной экономикой. Еще более монополизирован международный прокат кинофильмов, который находится в тисках американского капитала. Международная информация и теленовости также находятся под контролем нескольких англо-американских агентств и корпораций. То же самое происходит и с журналами, комиксами, переводами на иностранные языки книг и энциклопедий, даже с производством игрушек. Все это составные части международного передвижения имиджей и информационных потребительских товаров6, направляемого главным образом несколькими коммерческими корпорациями промышленно развитых стран, в частности, Соединенных Штатов.
      Доктрина свободного потока информации служит теоретическим обоснованием сложившейся системы международного обмена информацией. Она узаконивает и усиливает стремление нескольких стран, занимающих господствующее положение в экономике, навязывать остальному миру свои стандарты и ценности в области культуры — все во имя невмешательства в предположительно свободную и независимую творческую деятельность.
      Нелепо, однако, считать, что культурная и информационная продукция, производимая в странах с рыночной экономикой, создается писателями, режиссерами и другими творческими людьми независимо от «индустрии развлечений». В 1972 г. журнал «Форчун» впервые включил в свой ежегодный список 500 крупнейших промышленных корпораций несколько ведущих информационно-культурных корпораций Соединенных Штатов. Си-би-эс, Эй-би-си, Эм-си-ай и «Коламбиа пикчерс» оказались наряду со старыми коммуникационными конгломератами, такими, как Ар-си-эй, «Вестингхаус» и «Дженерал электрик», в избранной группе американских суперпромышленных компаний.
      Определение современной западной культуры как результата художественного творчества индивидуальных авторов звучит привлекательно, но вводит в заблуждение.
      То же самое происходит и в экономической сфере, где малюсенькие частные лавочки приравниваются к огромным многонациональным корпорациям, затем все они перемешиваются, и в итоге появляется среднестатистическая недифференцированная группа, которая называется «индивидуальное деловое предприятие». Причина этих вводящих в заблуждение определений и усредненных величин ясна. Такие расплывчатые категории скрывают подлинные источники власти в обществе. В то же время, используя их, суперкорпорации стремятся заручиться той же широкой поддержкой, которой пользуются маленькие предприятия и индивидуальная трудовая деятельность. Утверждается, в частности, что монополистические конгломераты ничем не отличаются от индивидуальных производителей, или писателей, или маленьких предприятий, которые они заменили или поглотили.
      Конгломераты, которые господствуют в области производства и распространения информации — и вообще всех видов сообщений — нельзя рассматривать, как это практикуется в Соединенных Штатах, как индивидуумов, на которых распространяются конституционные гарантии свободы слова и печати. Например, Ар-си-эй, «Джеперал электрик», Си-би-эс и «Ридерс дайджест» не являются отдельными индивидуумами, чьи личные права неприкосновенны. Они являются прежде всего частными корпорациями, стремящимися к максимальной прибыли, чья продукция производится в соответствии с коммерческими требованиями. Разумеется, индивидуальный труд входит составной частью в производство культурных товаров, однако окончательный продукт является именно корпоративным, содержащим корпоративные идеологические концепции.
      Взглянем на исследование комитета по правительственным операциям конгресса США. Оно показывает, что несколько крупнейших нью-йоркских банков обладают значительными пакетами акций (и соответственно правом голоса) в американских телевизионных корпорациях. Например, ««Чейз Мапхеттэн бэнк» контролирует более 14% акций Си-би-эс («Коламбиа бродкастинг систем»), а также 4,5% акций корпорации Ар-си-эй («Рэйдио корпо-рейшн оф Америка»), которой принадлежит телесеть Эн-би-си («Нэшнл бродкастинг компани»); «Банкере траст» контролирует более 10% акций Эй-би-си («Америкэн бродкастинг компани») и 9,8% акций корпорации «Метромидиа»; «Ферст нэшнл Сити бэнк» контролирует 7,1% акций корпорации «Кэпитал ситис бродкастинг», которой принадлежат, в частности, 6 телевизионных и 11 радиостанций; И банков контролируют в общей сложности 34,1% всех акций телесети Эй-би-си...»7.
      Можно ли рассматривать предприятия по производству и распространению имиджей, находящиеся под контролем банковского и промышленного капитала, как индивидуумов, обладающих неотъемлемыми правами? Конечно, нет. Более того, продукция культурно-коммуникационной индустрии нуждается в еще большем общественном контроле и проверке, чем обычные потребительские товары. Это верно, что многие потребительские товары несут на себе отпечаток индивидуалистской природы породившей их социальной системы (например, пожирающие бензин автомобили). Поэтому они почти всегда отражают ценности этой системы. Еще очевиднее это проявляется в продукции индустрии, формирующей сознание, которая по самой своей сути является идеологической. И горе тому обществу, чья социальная политика не учитывает это важнейшее обстоятельство.
      Так, например, полагать, что продукция американской кинопромышленности служит только развлечению и не несет идеологической нагрузки, — значит сознательно игнорировать одну из наиболее действенных форм культурного империализма. Нынешняя чилийская диктатура не имеет никаких заблуждений на этот счет. Одной из первых «культурных» инициатив после переворота было открытие чилийских рынков для американских кинофильмов, чтобы, по словам генерала хунты Лея, «покончить с кошмаром марксистского кино»8. (Американские фильмы отнюдь не отсутствовали на чилийских экранах в период правления Альенде. В 1971 г. «История любви», «Тора, тора, тора», а также фильмы Уолта Диспея, Джона Уэйна и другие демонстрировались во многих кинотеатрах Сантьяго.)
      Мы не хотим сказать, что вся культурная продукция развитого капиталистического общества направлена исключительно на то, чтобы навязать выгодную хозяевам системы идеологию. Во многих случаях это именно так, особенно в некоторых средствах массовой информации. Ясно, однако, что индустрия культуры должна учитывать современные социальные реальности. Для того чтобы пропаганда была эффективной, необходимо, чтобы
      материал как можно меньше непосредственно затрагивал потенциально взрывоопасные проблемы. Это означает, как указывает Стюарт Холл, включение социальных противоречий в само сообщение9.
      Однако ни при каких обстоятельствах такие противоречия не высказываются открыто. И тот факт, что некоторые люди даже в самом невразумительном тексте умеют разглядеть критическую проблему, еще не дает оснований считать, что средства массовой информации сами роют себе (и системе) могилу.
      Сторонники свободного потока информации, выступающие за неограниченное распространение культурно-информационной продукции корпораций, являются в то же время ярыми критиками национального суверенитета. Для директоров многонациональных корпораций национальный суверенитет — болезненно воспринимаемое, враждебное понятие, и они делают все, чтобы уничтожить его или по крайней мере подчинить своему господству. Необходимо, однако, иметь в виду, что в сфере культуры и коммуникаций национальный суверенитет — последняя линия обороны против наступательного марша конгломератов средств массовой информации. Если падает барьер национального суверенитета, уже ничто не может уберечь государство от стремительного захвата технологического оборудования, коммуникационных структур и всего содержания средств массовой информации кучкой глобальных частных монополий.
      При правительстве Альенде в Чили были предприняты некоторые меры, направленные на защиту национальной культуры. Поощрялся импорт фильмов из разных стран, был уменьшен импорт американских фильмов, которые раньше почти полностью доминировали на экранах страны. Была резко ограничена деятельность рекламных агентств, особенно тех, которые принадлежали могущественным многонациональным корпорациям. Были созданы государственные издательства, в массовых органах печати появились прогрессивные по своему характеру материалы, отражающие национальные интересы страны 10. И тем не менее, оглядываясь сейчас назад, можно сказать, что это были маленькие и очень ограниченные шаги11. Достаточно отметить, что в этот же самый период чилийское издание «Ридерс дайджеста» по-прежнему распространялось тиражом 100 тыс. экземпляров в месяц.
      Какие же выводы можно сделать из чилийского опыта относительно всего информационно-коммуникационного сектора? Будущие действия государств, направленные на переустройство общества, должны включать принятие быстрых и решительных мер в двух направлениях.
      Один удар должен быть направлен против иностранной сети массовых коммуникаций, занимающей господствующее положение внутри страны. Сюда мы включаем рекламные агентства, службы «паблик рилейшнс», опросы общественного мнения, а также весь набор импортируемой культурно-информационной продукции — от книг и кинофильмов до телевизионных программ. Это будет рациональный удар, направленный исключительно против материалов и структур угнетения.
      Ксенофобия, которой, наверное, нелегко избежать на практике, несовместима с подлинно национальной политикой в области культуры. Проблема заключается не в иностранных культурных имиджах, как таковых, а в коммуникациях, закрепляющих и усиливающих угнетение, каково бы ни было их происхождение. Например, журнал «Ридерс дайджест» вряд ли выживет в случае серьезного переустройства общества не потому, что он делается главным образом в Соединенных Штатах, а потому, что он пропитая идеологией индивидуализма и эгоизма, промонополистического предпринимательства, враждебности к основным нуждам простых людей и шовинистического милитаризма, если перечислить лишь некоторые из его постоянных тем.
      Второе направление в культурно-коммуникационном переустройстве общества заключается в быстром создании таких альтернативных структур средств массовой информации, которые обеспечат широкое участие народных масс.
      Осуществление обеих этих программ — огромная задача. Нет никакой гарантии, что специфические методы, успешно примененные в одной стране, окажутся подходящими для другой. Важно понимать сущность и общее направление необходимых перемен, учитывать изменяющиеся обстоятельства и особенности исторического периода развития.
      Очевидно, что широкое участие народных масс является основным обязательным компонентом альтернативной массовой коммуникации. Любые средства и методы, поощряющие как можно большее количество людей участвовать в информационном процессе, потенциально заслуживают внимания и применения на практике. В этом смысле заимствование жанров, стилей и композиций ныне господствующей иерархической структуры коммуникаций ляжет тяжелым грузом на вновь создающуюся социальную систему.
      К «добродетелям» плюрализма, как мы уже убедились, также следует относиться с осторожностью. То, что чаще всего представляют как плюрализм, в большинстве случаев оказывается всего лишь еще одной гранью все той же индустрии культуры, основанной на коммерческих началах и неразрывно связанной идеологически с частной собственностью.
     
      Суммируя сказанное, уроки, которые можно извлечь из чилийской трагедии, сводятся главным образом к следующему:
      1. Плюрализм в коммуникации скрывает классовое господство. Когда возникает серьезная угроза этому господству, плюрализм отбрасывается в сторону теми, кто обычно восхваляет его добродетели.
      2. Культурно-коммуникационные материалы изготовляются корпорациями и распространяются в коммерческих целях. Утверждения, что они изготовляются и распространяются на основе индивидуальной свободы выражения, не соответствуют действительности.
      3. Защита национального суверенитета в области информации и культуры не должна сводиться к узкому провинционализму. В первую очередь защита национального суверенитета означает обязательство сопротивляться проникновению многонациональных корпораций. Поэтому необходимое условие сохранения культурного суверенитета — проведение национальной и социалистической политики в области культуры.
      4. Возросшее индивидуальное сознание — важная составная часть революционно-освободительного процесса. Оно не возникает автоматически в результате внедрения новой, улучшенной технологии коммуникаций. Наоборот, необходимо постоянное внимание и упорная работа, чтобы использовать современную технологию для удовлетворения социальных нужд. В ходе национально-освободительной борьбы информация и коммуникации крайне важны, поэтому необходимо всячески развивать и поощрять массовое участие в процессе коммуникации. Это не разовая кампания. Слишком многие печальные исторические примеры показывают, как однажды развитое массовое сознание со временем атрофировалось. С его исчезновением усиливается манипулятивный информационный контроль. Участие в процессе коммуникации может оказаться единственным средством развития и сохранения индивидуального и группового сознания, обеспечивая таким образом динамику перемен и обновления.