Мода, престиж, личность

DjVu

ВЯЧЕСЛАВ ПАВЛОВИЧ МОТЯШОВ родился в 1943 г. в Красноярске. Окончил Московский государственный педа-югический институт им. В. И. Ленина, работал в областной молодежной газете «Смена» (г. Калинин) литеотрудником, заведующим отделом. Затем более шести лет — специальным корреспондентом газеты «Советская Россия», на страницах которой регулярно появлялись его очерки и статьи. После окончания в 1976 г. Академии общественных наук при ЦК КПСС возглавил отдел коммунистического воспитания
      молодежи в журнале «Политическое самообразование». В настоящее время — на партийной работе.
      Кандидат философских наук В. П. Мотяшов является автором брошюр, многочисленных статей по вопросам социальной политики, нравственного воспитания, критики буржуазных концепций «общества потребления», «качества жизни». Его перу принадлежат книги «Потребляющий мир: за и против», «Богатство духа и дух богатства», «Власть вещей и власть человека».
     
      Художник Л. А. Хачатрян
     
     
      Содержание
     
      К юным читателям 3
      Мода и престиж 6
      Идолопоклонники 21
      Стиль жизни на экспорт 37
      Потребление и потребительство 57
      Почем «духовность»? 71
      Ничто человеческое не чуждо 81
      Самоутверждение: бескорыстие против эгоизма 99
      Свет личности 117
     
     
      Дорогие друзья!
      Вы вступили в пору, когда в полный голос заявляет о себе свойственная людям потребность самоутверждения. Еще недавно многих из вас не очень-то заботило, как оценивают окружающие ваши качества, черты характера, способности и возможности. Но вот стала все чаще тревожить мысль о том, кто же вы, чем отличаетесь от других, острее стала осознаваться собственная неповторимость, уникальность своего «я», захотелось, чтобы оно было заметным и замеченным.
      Поиск признания, уважения, жажда того, чтобы с тобой считались, видели в тебе личность, — в высшей степени естественные стремления. Однако это еще не значит, что и осуществляются они всегда естественным образом. Выбор путей и средств самоутверждения — задача не из простых. Здесь человека, особенно молодого, нередко подстерегает соблазн принять видимое за действительное, ложное за истинное.
      Желание подчеркнуть свою индивидуальность вы ощущаете раньше, чем у вас сложится, сформируется четкое представление о том, в чем, собственно, она, эта индивидуальность, заключается, в каком деле, на каком поприще вы можете полнее и ярче проявить, раскрыть свои таланты и дарования. Конечно, вам не раз приходилось слышать и читать, что в нашем, социалистическом обществе человек завоевывает авторитет и признание трудом. Для вас это прежде всего настойчивая учеба, овладение знаниями. развитие своего кругозора, воспитание в себе высокой внутренней культуры. Путь этот, правда, не только самый плодотворный, но и наиболее трудный, долгий.
      А ведь издавна известны и не столь обременительные способы привлечь к себе внимание, выглядеть неординарной личностью. Среди них экстравагантная манера поведения, вызывающий или не всем доступный наряд. У части подростков, юношей и девушек желание поскорее заявить о себе, как-то выделиться тоже порой ведет к тому, что на первом месте оказываются бросающиеся в глаза показатели престижа, антураж становится важнее внутреннего содержания личности. Все это, как правило, возрастное, своего рода переходная ступень к действительным, продуктивным формам самоутверждения.
      Вместе с тем нельзя не видеть и того, что отнюдь не у всех самоутверждение с помощью внешних эффектов и вещей является лишь «детской болезнью», которая со временем проходит бесследно. Вполне безобидное желание поразить сверстников модными кроссовками может для кого-то через годы обернуться совсем не безобидным стремлением возвыситься над окружающими, превзойти их в умении вести так называемую «красивую жизнь» — далеко не всегда честную, трудовую.
      Задиристый, но в общем-то остающийся игрой, вызов вкусам взрослых при определенных обстоятельствах способен перерасти в нешуточное оскорбление общественных норм и нравов. Подмена человеком истинной своей ценности суррогатами во всех случаях рискует стать началом того мелкого, завистливого, пошлого существования, которое характеризуется понятиями «мещанство», «обывательщина».
      Следует ли из сказанного, что достойно лишь стремление к духовному богатству, а желание иметь модные вещи предосудительно? Ответ на этот и многие другие вопросы вы найдете в этой книге.
      Важно всегда сознавать, что отношение к моде, престижу часто не является политически и идеологически нейтральным. В мире, в котором силам социализма и прогресса противостоит темная власть капитала, мода, например, участвует в борьбе за сердца и умы людей, широко используется как идеологическое оружие. С ее помощью буржуазная пропаганда пытается навязать советской молодежи чуждые ценности, подготовить почву для атак на коммунистическое мировоззрение, на наш социалистический образ жизни.
      Особые надежды западные «ловцы человеческих душ» связывают с тем, что мода на отдельные иностранные вещи, на отдельные элементы буржуазной культуры, входя в привычку, влияя на склад мыслей, поведение, для некоторых может превратиться в моду на буржуазный стиль жизни. Инструментом такой подгонки индивида под «западные стандарты» — постепенной, подспудной, не всегда заметной — выступает психология потребительства. Чтобы лучше видеть эту опасность, надо уметь различать признаки потребительства, симптомы так называемой болезни «вещизма», проникающей подчас и в среду молодежи.
      Автор будет удовлетворен, если книга поможет вам, дорогие читатели, соединить стремление к самоутверждению с формированием разумных потребностей, воспитанием культуры потребления, борьбой с проявлениями «вещизма», потребительства вообще.
      Отношение к моде, престижу — это выражение идейной, нравственной позиции. Выбор способа самоутверждения означает и выбор жизненной цели — благородной или эгоистичной, значительной или ничтожной, реальной или призрачной. Хочется пожелать вам, чтобы, утверждая, реализуя свое «я», вы избрали такие цели и средства, которые уберегут вас от растраты сил и способностей по пустякам, от горьких разочарований, откроют широкую дорогу для достижения истинного успеха в работе и в жизни, который неотделим от служения общему благу.
     
      Мода и престиж
      Надо ли стремиться в жизни быть первым? Когда социологи задают этот вопрос молодежи, мнения отвечающих обычно разделяются. Однако граница не всегда пролегает между сказавшими «да» и «нет». Нередко позиции тех и других в главном совпадают. Ведь желательность личных достижений практически никто не отрицает. Выдвигаются лишь оговорки, исключающие карьеризм, осуждающие погоню за признанием и благополучием любой ценой.
      И напротив, коренные различия во взглядах порой обнаруживаются среди тех, кто формально дал одинаковый ответ. Так, наряду с доводами в пользу того, что в максимальном раскрытии дарований каждого человека, а значит, и в его желании добиваться успеха, брать на себя ответственность и лидер ство в работе заинтересовано все общество, попадаются и аргументы вроде этого: «Надо стараться быть первым только там, где тебе выгодно».
      Все дело, следовательно, в побудительных силах, мотивах, определяющих положительное или отрицательное отношение к стремлению первенствовать.
      Мне вспоминается опубликованное несколько лет назад в «Комсомольской правде» письмо 16-летней девушки, назвавшейся Алисой. Суть ее рассуждений сводилась к тому, что все девочки в ее классе делятся на «аристократок», куда входит автор письма, и «сереньких мышек». Сама она учится почти на одни пятерки, среди лучших учениц и две ее подруги. «Да, — пишет Алиса, — мы держимся несколько особняком от остальных, у нас другие интересы. Нам интересно поговорить и о пьесе, недавно увиденной в «Современнике», и о таланте певицы Большого теат-
      ра, исполняющей главную роль в «Князе Игоре», и в конце концов просто об интересных и «престижных» дисках, вышедших в свет». Алиса упоминает о том, что она очень любит стихи, в том числе стихи Пушкина, Блока, Волошина, обожает оперетты Штрауса, Кальмана и Оффенбаха, вальсы Шопена, произведения Бетховена и Моцарта, органную музыку Баха.
      Показав, как ей кажется, достаточно убедительно возвышенность, богатство духовного мира людей «своего круга», Алиса с нескрываемым презрением и высокомерием замечает: «А этим всем сереньким мышкам просто непонятны наши разговоры. Сами-то они говорят только о тряпках, кто чего достал, ведь ничего нет, и родители «не могут», так вот они и треплются — все легче на душе...»
      У Алисы и ее подружек иная ситуация. Хотя они еще не проработали в своей жизни и дня, у них есть все, что душеньке угодно, потому что их родители «могут». Достаточно, например, взглянуть на гардероб Алисы, который она с дотошным вниманием к наиболее дорогим и престижным вещам перечисляет. «С пятого класса и ежегодно у меня были джинсы штатских фирм, в шестом мне купили японский кассетный магнитофон со всей прилагающейся аппаратурой, в седьмом было кожаное пальто, в восьмом — первосортная дубленка, а сейчас мне подарили лисью ушанку».
      Столько в этом перечне благ небрежного самодовольства, что становится ясно: вовсе не настойчиво выпячиваемые интеллектуальные и эстетические запросы, а именно возможность пользоваться достатком. которого нет у других, бравировать вещами, которые не всем по карману, и составляет истинную основу оценки Алисой себя и всех прочих людей. Главная здесь мера — деньги и вещи. Обладание ими, как уверена она, автоматически обеспечивает «аристократкам» духовное первенство над не столь обеспеченными материально «серенькими мышками».
      Мы не будем сейчас касаться того, совместима ли истинная духовная и нравственная культура с барскими замашками, с убеждением, будто достоинства и авторитет человека определяются его покупательными возможностями (а в данном случае даже покупательными возможностями его родителей). Разговор об этом впереди.
      Пока же попытаемся прояснить для себя вопрос, который, как показали отклики на письмо Алисы, волнует очень многих: о соотношении моды и престижа. Известно, например, что обладатель модных вещей нередко пользуется репутацией современного человека, высоким престижем у немалой части молодежи. Более того, для некоторых следование моде становится средством возвыситься над окружающими — над сверстниками, друзьями, одноклассниками. С другой стороны, ограниченность возможностей угнаться за модой порой воспринимается отдельными юношами и девушками чуть ли не как личная драма, они чувствуют себя ущемленными, ущербными, завидуют тем, кто щеголяет в модной одежде.
      Что стоит за модой? Итак, какого свойства престиж, обеспечиваемый покупкой модных вещей, насколько он прочен? Что вообще стоит за модой, столь обычной и вместе с тем таинственной, которая при самом разном к себе отношении — серьезном и ироническом, раболепном и презрительном, импульсивном и спокойном, восторженном и безразличном — так или иначе затрагивает каждого из нас, побуждает даже самых консервативных вносить изменения в свою одежду, в свою жизнь вообще в соответствии с господствующими веяниями, вкусами, капризами?
      Психологи и социологи утверждают, что мода как фактор перемены, новизны, разрушения однообразия служит защитным механизмом от монотонности существования, повторяемости впечатлений, предоставляет людям возможность удовлетворить потребность в психической разрядке и тем самым избежать стресса. В то же время, и в этом заключается один из парадоксов моды, она защищает человека и от «избытка» впечатлений, от их калейдоскопической и хаотической разноголосицы, «упорядочивает новизну», сводя меняющиеся вкусы и увлечения в одежде, предметах быта, в стиле поведения к более или менее массовому стереотипу. Следуя очередному модному стандарту, мы стабилизируем свой образ жизни в бурном потоке изменений, экономим время и энергию на более важные занятия, нежели размышления по поводу того, что из новинок купить, что надеть, чему отдать предпочтение.
      Таким образом, мода помогает людям и служит им. Но она же заключает в себе и немалый риск для некоторых из них. Сопряжен он с тем, что, в известной мере лишая человека части самобытности, обезличивая, уподобляя его всем, кто принял диктуемые ею образцы поведения, мода предоставляет возможность (вот еще один ее парадокс!) подчеркнуть свое отличие от других, обратить на себя внимание. Иными словами, в ней может найти отдушину стремление индивида утвердить себя, повысить свой престиж.
      Притягательность такого чисто внешнего способа самоутверждения объясняется его доступностью. От человека в этом случае не требуется больших творческих усилий, труда «души», заботы о своем интеллектуальном и нравственном развитии. Чтобы выде литься, ему достаточно надеть на себя модную вещь. Понятно, что это примитивный способ проявления и утверждения своего «я». Не случайно люди, живущие насыщенной духовной жизнью, отличающиеся богатыми интересами и потребностями, во все времена были более чем равнодушны к причудам моды. Создатель теории относительности А. Эйнштейн опередил свою эпоху не только в физике, но и в повседневном костюме. В годы, когда в одежде «культурного человека» доминировали фрак, смокинг, сюртук, великий ученый отдавал предпочтение скромной шерстяной кофте.
      Свитер, универсальные по своему назначению и избавляющие от многих забот джинсы (не надо постоянно утюжить, отдавать в химчистку, бояться сесть где придется, смять, посадить пятно и т. п.) — это прежде всего удобно. А если к тому же вещи добротны и красивы, то можно только порадоваться, что они еще и модны. При этом место их изготовления может иметь лишь один рациональный смысл — косвенно указывать на качество, степень добротности. Глупо осуждать человека за то, например, что он носит «фирменные» джинсы, отдав им предпочтение перед другими, у которых, скажем, и фактура ткани хуже, и покрой менее удачен, и отсутствуют прочие утилитарные и эстетические достоинства. Но всегда ли, для всех ли этикетка иностранной фирмы на той или иной вещи — всего лишь гарантия ее высокого качества, и ничто больше?
      Кому не известны «модные» мальчики и девочки, а также вполне взрослые дяди и тети, для которых самое важное и заветное в вещи, делающее ее объектом сладостных мечтаний и азартной охоты, — именно импортный ярлык. Бывает, «фирмоманы» несут материальный ущерб, когда ловкие проходимцы всучивают им по фантастическим ценам «черного рынка» отечественную продукцию, снабдив ее этикетками иностранных фирм. Однако куда серьезнее сопряженные с погоней за импортными тряпками потери нравственные и духовные! Ведь тот, кто готов бездумно носить на своей одежде любую нашивку, любую этикетку или надпись, лишь бы они были на чужом языке, не только роняет собственное достоинство, но и оскорбляет достоинство страны, в которой живет.
      Антикоммунистов, мечтающих о том, чтобы протащить в нашу страну вместе с «фирменным» товаром и определенную систему взглядов, порадовали бы, думается, и те, пусть весьма немногие парни и девушки, которые не нашли лучшего способа быть «красивыми» и «непохожими», чем рекламировать на своих майках, рубашках, куртках, вязаных шапочках изображение флага государства, чьи руководители не скрывают сегодня своих милитаристских устремлений, проводят откровенно антисоветскую политику, враждебную миру, прогрессу, надеждам человечества на будущее без ядерной катастрофы.
      Понимание того, что мода способна быть идеологическим оружием, требует соответствующего к ней отношения. Речь, разумеется, не идет о том, чтобы бросаться в крайности. Мода нынче интернациональна. Нельзя видеть в каждом, кто носит заграничную одежду или сшитые по ее образцам вещи, проводника западного образа жизни. В то же время хотелось бы, чтобы советские юноши и девушки проявляли больше самостоятельности, не плелись бы в хвосте почти целиком заимствованных из капиталистических стран моделей и стилей одежды.
      Стремление одеться красиво и хорошо естественно. Никакая вещь не повредит человеку, если это только вещь, а не средство продемонстрировать окружающим свое «я». Ибо «я», отождествляемое с «фирменной» наклейкой, может в конце концов слиться и с более широким спектром ценностей, которые такая наклейка символизирует. Наши недруги в отчаянной и безнадежной попытке «потеснить» марксизм очень рассчитывают на изъяны в политической и нравственной культуре советской молодежи.
      Нравственная глухота — питательная почва для некритического восприятия моды. А такое отношение к ней стимулирует однобокое, ущербное удовлетворение потребностей. В результате вещи подчиняют себе человека, а не являются его добрыми друзьями и слугами. На первый план в них выступают не полезные свойства, а цена (джинсы с «фирмой» стоят нередко дороже отличного шерстяного костюма), способность вызывать зависть, придавать их обладателю признаваемый в определенном кругу людей престиж. Этими качествами отличается, разумеется, не только «фирменная» одежда.
      Сегодня, например, иными людьми признается хорошим тоном надевать на себя побольше украшений из золота. Даже те, у кого отнюдь нет избытка денег, подчас стремятся непременно приобрести золотую вещицу, хотя для этого и приходится отказать-
      ся от покупки более необходимой вещи. Может быть, самое противоестественное в этом «позолоченном» престиже то, что от него не остались в стороне и молодежь, подростки. Приходится порой слышать, как старшеклассницы завистливо ахают вслед своей подружке, которая «ходит вся в золоте». Не устояли и представители «сильного пола». Золотая печатка, смотришь, украшает далеко не всегда блещущий чистотой перст какого-нибудь юнца, а шею другого обвивает золотая цепочка.
      Золотой блеск, как и «фирменный знак отличия», манит прежде всего тех, для кого обладание «престижными» предметами представляется возможностью выглядеть значительнее в глазах окружающих, продемонстрировать свою незаурядность, «умение жить», компенсировать отсутствие действительно заслуживающих уважения качеств. Вовсе не красота привлекает многих сегодняшних любителей «зо-
      лотишка». Тут они явно лукавят. В самом деле, какое отношение к красоте и совершенству имеют массивные, купеческие кольца и перстни, лишенные изящества и отличающиеся лишь размерами цепочки и браслеты, которые к тому же надеваются нередко все сразу, как игрушки на елку?
      Нельзя, конечно, исключить и ту причину, что для части людей золотые вещи — это выгодный способ помещения накоплений, поскольку «благородные» металлы имеют тенденцию к удорожанию. Но все-таки в социалистическом обществе не эта причина в большинстве случаев побуждает видеть в золоте нечто большее, нежели просто ювелирное украшение.
      Престиж, измеряемый вещами. Для охваченного потребительским ажиотажем человека самодовлеющее значение приобретает желание получить хотя бы временно недоступные другим блага. Дух соперничества безразличен к общедоступному. Предложи сегодня участнику состязания в «престижных» затратах какой угодно широкий выбор благ, он обязательно отыщет нечто такое, что пока является редкостью и не всем по карману, превратит это благо в показатель ценности того, кто им обладает, в необходимый атрибут «уважаемого человека». В силу своей дорогой цены или дефицитности «фирменные» вещи, некоторые другие товары и оказались объектами поддерживаемой потребительскими страстями моды.
      Подобный потребительский крен таит в себе немалую опасность для нравственного и духовного здоровья любого человека. Но наиболее пагубно сказывается он на юных. Блага, которые так трудно порой доставались старшим поколениям, иные избалованные папами и мамами чада склонны воспринимать как должное. «Иметь все», не считаясь с материальным достатком семьи, становится в ряде случаев не только их ведущим желанием, но и требованием, удовлетворить которое, по их мнению, родители просто обязаны.
      По данным социологических исследований, сегодня рост затрат на детей в значительном числе семей почти в два раза превышает рост доходов. Это означает, что взрослые экономят на себе, считая нужным во что бы то ни стало удовлетворить любые запросы сына йли дочери. Оправданием чаще всего служит формула ложно понятого престижа: «У других детей есть, а наш ребенок не хуже».
      Не нужно обладать большой прозорливостью, чтобы увидеть всю порочность такого понимания престижа. Человек меряется набором принадлежащих ему благ, а не тем, что собственно составляет его личность. По существу, отрицается наличие у него качеств, которыми он ценен сам по себе, независимо от того, есть у него те или иные вещи. Не здесь ли источник убеждения части молодых людей, что без импортных джинсов, батников, блейзеров и прочего, без так называемого джентльменского набора, они хуже тех, у кого все это есть? И не из упомянутого ли источника рождается нелепая и позорная уверенность у части молодежи в своем «превосходстве» над сверстниками и друзьями только потому, что семейный достаток позволяет делать неординарные покупки?
      Проникшись сознанием, что никак нельзя быть «хуже других», заявляется в школу девчушка в бриллиантовых серьгах. А кто-то из ребят, глядишь, щеголяет в дорогом кожаном пальто. Выделившись таким образом, они начинают связывать внимание к своей персоне со стороны окружающих, самоуважение исключительно с внешними атрибутами. Черты собственного внутреннего мира становятся для них чем-то второстепенным. Не удивительно, что со временем для таких молодых людей увеличивается притягательность приобретения и накопления вещей, бездумной погони за модой, поощряющей потребительские страсти. И точно так же не удивительно, что именно в семьях с ориентацией на престижное потребление дети нередко растут эгоистами с гипертрофированными потребностями, чаще встают на преступную или, во всяком случае, безнравственную стезю ради достижения превратно понимаемого «богатства».
      Воспитание в семье — исключительно важная, но, разумеется, не единственная сфера, где закладывается и формируется разумное или, напротив, неразумное отношение к моде. То, чем станет она для человека, во многом зависит от него самого. Истинно человеческий подход к ней — это и результат самовоспитания, которое продолжается у каждого из нас в течение всей жизни.
      Разговор о потребительской моде будет неполным, если не упомянуть о таком на первый взгляд противостоящем ей явлении, как «антимода». Выражается она в подчеркнутом пренебрежении к своему внешнему виду. Тому, что признается большинством общества нормой в одежде, противопоставляется шокирующий стиль: нарочито обшарпанные и застиранные джинсы, грубо залатанные свитера, замызганные балахоны, «жеваные» шляпы, сумки из дерюги... Будь перед нами действительно борцы с «вещизмом», они, несмотря на их экстравагантную
      экипировку, могли бы даже вызвать симпатию. Но дело в том, что никакой борьбы с потребительством тут нет.
      В моде на обноски нет ничего радикально отличного от моды на «шикарные» вещи. Зачастую потребительские принципы торжествуют в ней, только в более извращенной, антиэстетической форме. Лохмотья становятся изысканным дефицитом, символом престижа, акцент с личности перемещается на вещи. А такое отношение к ним и есть потребительское — независимо от того, что является объектом вожделения: добротное изделие из прекрасной ткани или рубище, место которому на свалке.
      Красивых, полезных, совершенных, помогающих развитию личности вещей становится в нашем быту все больше. И право же, хорошо, когда золотое украшение перестает быть для представительниц прекрасного пола чем-то из ряда вон выходящим, когда сегодняшний подросток видит в магнитофоне или стереопроигрывателе обычные и прочно вошедшие в наш обиход предметы. Неразумно и смешно выступать против каких угодно вещей только потому, что они могут стать объектом аномальной моды, уродливого потребления. Аскетическое пренебрежение к материальным благам чуждо нашему социалистическому обществу не меньше, чем самоцельный культ материального преуспеяния.
      В конечном счете проблема состоит не в том, сколько у человека вещей и какова их цена. Вопрос в том, чем они для людей являются, какими способами приобретаются, какую социальную функцию выполняют. Ясно, что если покупка делается с целью «произвести впечатление», вызвать чью-то зависть, если она становится средством самоутверждения, демонстрации материальных возможностей, «превосходства» над теми, у кого таких возможностей нет, то ничего, кроме вреда моральному здоровью, от такого приобретения не будет.
      Сказанное не следует истолковывать в том смысле, будто моде противопоказаны области серьезные, оказывающие подчас заметное влияние на формирование человеческого «я». Известно, например, что мода иногда полезна в искусстве и науке, играющих важнейшую роль в духовном развитии общества. Здесь периодически возникают модные идеи, которые быстро овладевают умами многих людей. Потом они не менее быстро теряют свою привлекательность для большинства тех, кто поначалу проявил к ним жгучий интерес. Это не значит, однако, что идея была пустоцветом, хотя и такое нередко случается. Просто, оставаясь серьезной и актуальной, она перестает быть модной.
      Так, в сферу моды в последние десятилетия попадали теоретическая физика, кибернетика, генетика. Положительный смысл выпавшей на их долю популярности состоял в том, что на ее гребне резко повысился социальный престиж данных наук. Благодаря этому увеличился приток одаренной молодежи в соответствующие вузы, что благотворно сказалось на нынешнем составе исследователей, работающих в переживших «пик» моды областях знания.
      И все-таки значение моды как средства формирования личности чрезвычайно ограниченно. Ее стихийность, поверхностность, апелляция не к сознанию, а к эмоциям создают возможность для закрепления вкусов и потребностей, которые могут ориентировать человека на ложные ценности. Наибольшую опасность таит в себе то обстоятельство, что в принятии моды действует механизм внушения и подражания, а не убеждения. Это обусловливает некритическое восприятие модных веяний, идей, преувеличение и даже абсолютизацию их роли как в жизни отдельного человека, так и в жизни общества. И тогда возникают ситуации, когда на место идеалов встают идолы.
      И долопоклонники
      Идолы и идеалы. В одной из молодежных дискуссий недавняя выпускница школы, возражая взрослому оппоненту, сочла несущественной грань между идолом и идеалом. Свою точку зрения она аргументировала так: «Потребность в идоле у человека с незапамятных времен. Есть они у меня, у вас, у всех есть. У молодежи идолы свои, например музыка. Лично я выбираю «Битлз», кто-то выбирает что-то другое. Считается похвальным побывать в пушкинских местах. По-моему, это ничуть не благороднее стремления некоторых молодых людей на Западе собирать пыль с «кадиллаков» короля рок-н-ролла Элвиса Пресли».
      Пушкин и Пресли... Несопоставимы две эти фигуры, несоизмерим их вклад в мировую культуру, разное отношение они имеют к обогащению, возвышению человеческого духа. Но иные критерии у тех, кто этого различия не видит. Кому (или чему) хотим, тому и поклоняемся, утверждают они. Довод, что и говорить, не самый убедительный. Все же не станем отбрасывать и его.
      Пресли был идолом для тех своих современников, которые крушили в экстазе стулья на его концертах, рвали в клочья пиджаки и рубашки кумира, дабы завладеть заветным лоскутком, благоговейно соскребали и даже слизывали (это факт!) пыль с его автомобиля. Однако еще при жизни певцу грозило почти полное забвение. Только ранняя смерть от злоупотребления наркотиками на короткое время всколыхнула прежний интерес к закатившейся «звезде». Побывав идолом, Пресли ни для кого не стал идеалом, да и не мог им стать. Идолы живут ровно столько, сколько живет мода на них. А мода, увы, недолговечна.
      Имя Пушкина, его творения вот уже полтора столетия входят в сознание миллионов людей, согревают их сердца. И это, можно не сомневаться, на века. Другие, нежели у поклонников Пресли, чувства движут многими тысячами паломников, которые ежегодно устремляются в ленинградскую квартиру поэта на Мойке, в Михайловское и Болдино. Их влечет сюда мир Пушкина, в котором «и жизнь, и слезы, и любовь». Хочется еще лучше понять его, открыть в нем что-то новое для себя. Это, если хотите, прикосновение к святыне, но к святыне животворящей. Это и поклонение, но не унижающее, а возвышающее, очищающее, заряжающее человека спасительной нравственной силой, благородством чувств i помыслов, верой в радость и красоту, всем тем, что заложено в произведениях великого стихотворца.
      Разумеется, не исключено, что и Пушкин кем-то может быть превращен в идола. Среди посетителей пушкинских мест встречаются и такие, у кого в домашней библиотеке книги поэта не открывались со дня их покупки, вся необъятная глубина его волшебной лиры исчерпывается слышанным и читанным в детстве. Желание не отстать от моды, совершить престижное турне — главный, а подчас и единственный стимул для подобных «почитателей». Это явление сродни «духовному» потребительству.
      Прогрессивный социальный, нравственный идеал нужен человеку. Он указывает на осознанную цель личных, общественных устремлений, обращен к будущему, открывает вдохновляющую, окрыляющую перспективу, направляет и умножает человеческие силы. В основе такого идеала всегда лежит убеждение, он выступает концентрированным выражением всего лучшего, что есть в жизни, в организации общества, в той или иной личности, побуждает стремиться к совершенству. Для идеала важны суть, глубинное содержание. Они-то и делают его тем образцом, которому хотелось бы следовать.
      У идола же все «наоборот». Осознанное отношение к себе он исключает и подменяет его слепым, рабским поклонением. Вместо высоты чувств и ясности помыслов — стихийный, бездумный порыв; вместо веры в человека, его возможности — вера в фетиш, нечто мистическое. В идоле не важна сущность, зато важны видимость, внешние черты, атрибутика. Понятно, что при таком подходе на задний план отступает противоположность истинного и ложного, добра и зла, прекрасного и безобразного. Это попросту не имеет значения. Идол принимается таким, каков он есть, принимается потому, что так диктует мода. Идолопоклонник — это человек, лишенный своего «я», лишенный личности.
      Во все времена идеал олицетворял культуру, идол — примитив. Идеал предполагает и требует определенного уровня этической, политической культуры, для идола же она не только не нужна, а категорически противопоказана. Именно недостаток у части молодежи нравственной и политической культуры, а вследствие этого отсутствие или непрочность идеалов мостит дорогу в число идолопоклонников, избирающих различные «амплуа».
      Может быть, и вам знакомы группы молодых людей, которые навязчиво преследуют популярных артистов, музыкантов, «дежурят» у их подъездов, причем приезжают для этого иногда даже из других городов. Они устраивают ажиотаж в зрительных залах, перенимают одежду, манеры, жесты, голос своих кумиров, хвастаются осведомленностью о подробностях их личной жизни, знакомством с ними, часто выдуманным или преувеличенным. И невдомек им, сколь убого такое превращение в тень знаменитости, сколь неопрятно спекулирование интимной информацией, подсматривание в замочную скважину, сколь тягостно их поклонение для многих из тех, кого они избрали своими идолами.
      Не менее примитивны в своих интересах толпы мнимых болельщиков, исступленно надрывающих голосовые связки на стадионах, всем своим видом, вплоть до цветов одежды, демонстрирующих фанатичную преданность тому или иному клубу. Однако типичные для них хулиганские выходки на трибунах, яростная нетерпимость к другим командам и к их болельщикам не имеют ничего общего с благородными идеалами спорта, с его рыцарскими законами.
      Идолопоклонство не бескорыстно. Это пусть часто и неосознаваемая, жалкая, унижающая человека попытка самоутвердиться за счет чужой известности, славы. Возможность отождествлять себя с особо приближенными к кумиру, наиболее «посвященными» людьми дает ощущение собственной избранности, удовлетворяет тщеславие.
      Теперь в самую пору задаться вопросом, который, наверное, занимает и вас: откуда такое чужеродное для нашего общества явление? Разве у нас не осуществляется один из самых захватывающих в мировой истории идеал коммунистического преобразования жизни людей? Разве мало в Советской стране реальных, отраженных в человеческих судьбах образцов беззаветного служения народу и Родине? Разве каждый день мы не являемся свидетелями многочисленных проявлений доброты, благородства, бескорыстия, трудолюбия, взаимовыручки?
      Бесспорно, что социалистическое общество предлагает самую человечную и справедливую на сегодня общественную и личную перспективу. Но даже в очень благоприятных условиях между возможностью и ее реализацией возникает немало препятствий, одни из которых встречаются на протяжении всей жизни, другие характерны больше для юного возраста. Непростой, подчас болезненный поиск путей самоутверждения, повышенная восприимчивость юношей и девушек ко всему модному, необычному, внешне броскому, дающая порой о себе знать у некоторых из них нравственная, гражданская, политическая инфантильность — все это вместе взятое влияет на появление и живучесть различных форм идолопоклонства среди молодежи.
      Но здесь необходимо и одно очень важное дополнение. По сути дела, все наши, так сказать, доморощенные идолопоклонники в подавляющем своем большинстве лишь повторяют, копируют «образцы» поведения, которые пышным цветом расцвели в капиталистических странах.
      Для идолопоклонства на буржуазном Западе есть и объективные причины, и реальная почва.
      Отчасти это своеобразное проявление социального протеста молодого поколения против традиционных ценностей эксплуататорского общества, идеалов «добропорядочного буржуа». Стихийное неприятие их в условиях, когда действительные, открываемые марксизмом-ленинизмом пути к свободе, торжеству человеческого разума и достоинства часто скрыты от молодежи, толкает ее на ложный путь. Кроме того, речь идет также и о сознательной политике господствующих классов, стремящихся держать молодое поколение подальше от опасных для капитализма идей.
      Весьма показательно, как используется для этого музыка, вернее, та ее сфера, которая наиболее притягательна для молодежи. Именно здесь сосредоточено массовое, поточное «производство» идолов, не только диктующих музыкальные вкусы, но и дающих мощный импульс моде на одежду, прически, манеру поведения, пропагандирующих взгляды и ценности, выгодные заправилам капиталистического мира.
      Зачем создаются кумиры. Не все, наверное, помнят, что снова вошедшие сегодня на Западе в моду панки появились во второй половине 70-х гг. на волне скандального успеха английского ансамбля «Секс пистолз». Прославился он тем, что принес на эстраду отталкивающую разнузданность и самую откровенную порнографию. Ансамбль вскоре распался, после того как один из его участников, приняв дозу наркотиков, зарезал подругу. Но остались поклонники, воспринявшие от своих кумиров подчеркнуто уродливый внешний вид и нарочито вызывающий образ действий. Благодаря тому и другому они получили свое имя — «панки», что переводится с английского как «отбросы», «гнилье», «подонки», «шпана».
      О том, насколько это название соответствует действительности, можно судить по описаниям панков в западной прессе: «Безобразно размалеванная молодежь, одетая в тряпье с помоек...»; «На танцующих разорванные майки, их всклокоченные волосы окрашены в зеленый, розовый или фиолетовый цвет и для устойчивости смазаны помадой из вазелина и талька. У некоторых щеки, губы, нос или мочки ушей проколоты английской булавкой»; «...Сталкиваюсь с парнем, у которого мочку уха сильно оттягивает средних размеров висячий замок. К другому уху приделан ключ. Взяв пива, он отошел к своей подруге. У той на шее захлестнута цепочка от бачка унитаза. Деревянная ручка кокетливо свисает на грудь». Среди других типичных аксессуаров панков — искромсанные ножницами и утыканные металлическими шипами кожаные жакеты, майки с надписями, скопированными со стен общественных туалетов, башмаки фасона раннего средневековья, всевозможные серьги, цепи, ремни и многое другое, что призвано придать вид если не устрашающий, то воинственно-протестующий.
      Хотя поклонники «панк-моды» обнаружили склонность к нигилизму и анархизму, предпочли обычному костюму рванье или нечто экстраординарное, отвергли принятые в обществе нормы и прочие «условности», они тем не менее вполне устраивают класс собственников. Правящая элита терпимо и даже поощрительно относится к таким «ниспровергателям», которые не посягают на основы ее господства. Главное для нее то, что у панков полностью отсутствуют какие-либо положительные идеалы, благородные цели, пусть утопические представления о будущем устройстве общественной жизни, в которой не было бы обездоленных и отверженных.
      Не мудрено, что панкам не потребовалось много времени для соединения, казалось бы, несовместимого: наивной уверенности в том, что они взрывают капиталистический строй изнутри, с уготованной им ролью защитников этого строя. Осуществить такой синтез для буржуазных духовных пастырей было делом несложным. Им помогли в этом сами панки с их безыдейностью, позерством, тщеславным стремлением во что бы то ни стало обратить на себя внимание.
      О панках заботятся. Их не ограничивают ничем, дают вволю «напротестоваться», покуражиться над общественным вкусом. Им предоставляют широкие трибуны (так, в Англии концерты их групп проходят во всемирно известном королевском Альберт-холле, в церквах и на многочисленных фестивалях). Для буржуазного общества они — «трудные дети», не более того, которым дают три-четыре года, чтобы «перебеситься», выплеснуть вхолостую разрушительную энергию, а затем, в полном соответствии с запрограммированной для них эволюцией, вернуться в лоно матери-системы. Парижский еженедельник «Пари-матч», например, уверен, что у сегодняшних панков через десять лет будет безукоризненный пробор и строгий портфель-«дипломат» в руке.
      Еще лучше не ждать, а сразу придать этому контролируемому «движению» желательную для правящих кругов политическую окраску. И предпринимаемые ими усилия не остаются тщетными. В последние годы шумные ватаги панков в Западной Европе и Америке все больше приобретают отчетливое классовое лицо. На фиолетовых и зеленых затылках чаще встречается намалеванная белилами свастика, традиционную атрибутику нередко дополняют нацистские «железные кресты» и другие подобные знаки отличия, грязное тряпье сменяет униформа — черные куртки и черные штаны с бесчисленными «молниями», стихийный вандализм и площадная брань по любому адресу уступают место направляемым опытной рукой хулиганским выходкам. Банды подростков нападают на представителей прогрессивных молодежных организаций, на зарубежные отделения учреждений социалистических стран.
      Судьба всякой исчерпавшей себя идеи — вырождение, превращение в злую карикатуру на саму себя. Быстротечная эволюция панков, начавших с демонстративного вызова нормам и ценностям буржуазного общества и кончающих самым дешевым фиглярством и бесчинствами фашистского пошиба, подтверждает эту истину.
      Сущность «панк-движения», как правило, неизвестна тем нашим подросткам, которые, стремясь к оригинальности и действуя понаслышке, заимствуют некоторые присущие панкам особенности одежды, манеры. Видимо, очень смутное представление имеют о них и некоторые самодеятельные ансамбли, которые претенциозно именуют себя панк-
      группами, а свой репертуар — панк-роком. Знай они, кому в действительности пытаются подражать, скорее всего, отшатнулись бы от тех западных «коллег», чей облик и чье «творчество» даже в родных стенах оцениваются в основном однозначно: банды наркоманов и дегенератов, источающие бред, похабщину, истошные вопли и грохот. Убогая «философия» и пещерная мораль панков определяют и уровень их музыкальной продукции — донельзя убогой и отвратительной.
      Вы, по всей вероятности, уже обратили внимание на то, что в разговоре о зарубежных поп- и рок-идолах не раз всплывало слово «наркотики». Это не случайно. «Белая чума», как называют еще пристрастие к героину, ЛСД, кокаину и прочей подобной отраве, и систематически насаждаемое среди западной молодежи идолопоклонство очень часто оказываются связанными друг с другом. Капитал настолько аморален, что в погоне за чистоганом не гнушается самыми грязными преступлениями, умышленно культивирует человеческий порок и очевидную патологию. И в этом неоценимую услугу оказывает ему идоломания.
      Ведь все вкусы, наклонности, привычки кумира толпы становятся заразительными для тысяч желающих походить на него фанатиков. И если в один прекрасный момент через прессу, телевидение, рекламу им вроде бы невзначай намекнуть, что их идол не прочь в перерывах между аплодисментами, любовными похождениями и захватывающими дух оргиями «побаловаться» героином или кокаином, покурить «травму», то можно надеяться на дальнейший рост и без того баснословных прибылей от бизнеса на пороке.
      Свою лепту в романтизацию и мифологизацию наркотического угара вносят и сами рок-звезды. Одни, как, например, Мик Джеггер, поют песенки вроде «Бурого сахара» и «Диких лошадей», где убийственные последствия употребления наркотиков предстают чем-то второстепенным по сравнению с их таинственно-притягательной силой. Другие, как Пол Маккартни, афишируют собственные пагубные привычки (Маккартни у всех на виду свертывает сигареты с марихуаной, что приводит к многочисленным инцидентам на таможне во время его зарубежных поездок, зато безмерно радует дельцов, наживающихся на смертоносном товаре).
      Даже гибель кумиров от злоупотребления наркотиками расписывается буржуазными средствами массовой информации так, что она вызывает чуть ли не восхищение. Когда алкоголь и ЛСД свели на тот свет в 28 лет основателя и руководителя американской группы «Дорз» («Двери») Джеймса Моррисона, газеты не преминули увидеть в этой трагедии сознательное стремление жертвы «расширить» свое
      сознание, «сжечь» себя ради достижения творческих откровений. Тем же романтическим ореолом окружалась смерть от наркотиков и других бывших идолов молодежи, среди которых Джэнис Джоплин, Джимми Хендрикс, Брайен Джонс, Сэм Кук.
      Надо ли удивляться после всего этого той разрастающейся эпидемии наркомании и смертей от нее, которая поразила сегодня страны Запада, в первую очередь их молодое поколение. В США ежегодно тысячи подростков (точной цифры никто не знает) умирают от сверхдоз наркотиков. По данным французской полиции, 80% имеющихся в стране наркоманов — молодежь от 15 до 25 лет. Две трети наркоманов в Италии не старше 23 лет, а самым младшим — 13. Сотрудники службы здравоохранения ФРГ подсчитали, что 1 млн. западногерманских детей в возрасте от 11 до 15 лет регулярно употребляют наркотики.
      И дело здесь не только в том, что молодое поколение приносится в жертву многомиллиардному бизнесу. Насаждая мораль вседозволенности, усыпляя ум и волю наиболее динамичной, наиболее беспокойной и ищущей части общества, правящие буржуазные круги облегчают себе задачу ее идеологической обработки в интересах сохранения капиталистического строя.
      Духовное растление, обезличивание, подгонка под желаемый стандарт — непременный результат идолопоклонства, чего бы оно ни касалось. Вот почему создание идолов, навязывание их молодежи превратилось в буржуазном обществе в настоящую индустрию, стало важнейшей составной частью так называемого культурного империализма главных капиталистических государств, прежде всего США, стремящихся навязать другим странам вместе со своими идолами и свою культуру, свою идеологию, свой образ жизни.
      Есть много примеров, дающих представление о том, как это делается. Один из них — история появления новой суперзвезды поп-музыки американца Майкла Джексона. Утверждают, что сначала его образ был вычислен с помощью ЭВМ. В компьютер заложили программу, учитывающую все качества, необходимые для завоевания музыкального рынка 80-х гг. Машина «выдала» модель, в соответствии с которой выбор заправил шоу-бизнеса и пал на никому дотоле неведомого певца.
      Сегодня смазливый молодой человек с тонким «женским» голосом и миловидной улыбкой, с непрестанно и замысловато вихляющимся во время выступлений хрупким телом не сходит с экранов телевизоров, с газетных и журнальных полос. Его гастроли сопровождаются такой шумной рекламой и таким ажиотажем, будто, по меньшей мере, на Землю прибыл инопланетянин. Среди молодежи проводятся телевизионные конкурсы на «лучшего Майкла». Счастливчика, сумевшего точь-в-точь повторить ужимки и прыжки идола, ожидает бесплатная поездка в Голливуд. Косметические кабинеты приглашают желающих полностью перенять с помощью пластической операции облик своего кумира, обещают сделать нос, разрез глаз и прочее «абсолютно, как у Майкла». Вирус «джексонома-нии», обогащая тех, кто его запустил, исправно заражает тысячи юношей и девушек, выполняет возложенную на него сверхзадачу: наштамповать как можно больше по одному шаблону бездумно прыгающих ногами и поющих хвалу капитализму «Джексонов».
      Идеологический «камень за пазухой». Было бы удивительно, если бы опробованные у себя «дома» методы отравления сознания молодого поколения защитники капиталистической системы не попытались использовать в подрывной деятельности против стран социалистического содружества. И они систематически это делают. Враждебная нам пропаганда, прежде всего та, которую ведут против Советской страны западные радиостанции, свой шанс усматривает в увлечении нынешних подростков, юношей и девушек современными танцевальными ритмами, поп-музыкой.
      Различные буржуазные радиоцентры включают в свои программы развлекательные передачи для молодежи, «прокручивают» записи популярных групп. Так, на волнах «Голоса Америки» еженедельно с двумя, а то и тремя повторами выходят в эфир «Джазовая программа», «Музыка для танцев». Программы поп-музыки и джаза регулярно передает Би-Би-Си. Причем наряду с «роком» без устали пропагандируются песенки различных эмигрантов, начиная от послереволюционных, поющих с надрывом «жестокие романсы» и приблатненные куплеты из репертуара нэпманов, и до нынешних диссидентов, сочетающих свое «песенное творчество» с сочинением пасквилей по заказам находящегося на содержании ЦРУ радио «Свобода».
      Во всех этих случаях уже сам подбор музыкальных произведений, олицетворяющих «западную культуру» или «политический протест инакомыслящих», выдает цели составителей программ.
      Еще явственней идеологический «камень за пазухой» просвечивает у подвизающегося в русской редакции Би-Би-Си Севы Новгородцева. Этот бывший ленинградский саксофонист, предавший Родину и переметнувшийся в стан наших врагов, усердно отрабатывает свой гонорар. И делает это, надо сказать, не без ловкости. С аудиторией он запанибрата, его «отмычки» к душе подростка, молодого слушателя — лихой псевдомолодежный жаргон, пикантные детали из жизни рок-идолов, шуточки, которые он, втира-
      ясь в доверие, не боится отпускать и в собственный адрес. Но за внешне безобидным зубоскальством сплошь и рядом проглядывает оскал изощренного рок-диверсанта, ярого антикоммуниста и антисоветчика.
      Вот отзвучала еще одна предложенная Севой музыкальная запись, и возникает совсем не музыкальная тема. «Я обращаюсь ко всем тем, — вещает отщепенец, — кто корпит в преддверии зимней сессии над теорией прибавочной стоимости и проблемой товарного фетишизма. Воспряньте духом, орлы!» Походя объявив учение К. Маркса неверным, он и не пытается привести какие-либо аргументы, которых у него попросту нет. Да и до них ли, когда через секунду-другую снова зазвучит «рок». А пока раздается призыв: «Плюньте, ребята, на все, чему вас учат. Давайте лучше станцуем под суперхит группы «Клэш».
      Но все-таки в наибольшем почете у дикторов западных радиослужб, заманивающих доверчивых слушателей в идеологические тенета, пропаганда западного образа жизни. Именно она чаще всего составляет содержание антрактов в музыкальных передачах. И именно ей отводится ударная роль в идейном и моральном разоружении молодого поколения стран социалистического содружества.
     
      Стиль жизни на экспорт
      Под личиной благожелательности. Известно, что молодежь не любит поучений, наставлений. Ее стремление к самоутверждению побуждает больше всего ценить возможность свободного выбора поведения, вкусов, взглядов. Этим, в частности, не преминули воспользоваться в своей подрывной работе буржуазные пропагандисты. Ненавязчивое по форме внушение, полагают они, скорее будет воспринято юными слушателями, у которых останется ощущение самостоятельности, добровольности выводов, сделанных на основании сведений, почерпнутых из передач западного радио. Юношам и девушкам словно бы говорят: вот вам факты, оценивайте их сами и думайте о них что хотите. Особенно пригодным для такого скрытого внушения оказалось внедрение в еще не окрепшее сознание потребительских взглядов и установок.
      Сегодня в традиционном для буржуазной пропаганды восхвалении западного образа жизни акценты все больше смещаются на темы обилия потребительских товаров, разнообразия и доступности всевозможных услуг и форм проведения досуга. Пропаганда потребительства имеет целью вызвать зависть потенциальной аудитории к капиталистическому «изобилию», породить неудовлетворенность социалистической действительностью, расшатать марксистско-ленинское мировоззрение. Причем все это делается под маской вкрадчивой благожелательности, показной сдержанности, мнимо беспристрастной «констатации фактов», не сопровождаемой часто никаким комментарием.
      Какова же рецептура потребительских блюд, которые готовятся под музыкальным соусом на кухнях «Голоса Америки», Би-Би-Си, «Немецкой волны» и других буржуазных радиоцентров с целью поощрить у своих слушателей интерес к потребительским ценностям? Обратимся к некоторым примерам.
      Из передачи в передачу кочуют искусно вмонтированные в музыкальное обрамление фрагменты о «шикарной жизни» на Западе, о «фантастических» заработках, интервью с кумирами и звездами эстрады, которые все свои откровения сводят к деньгам, виллам, автомобилям, развлечениям. К примеру, «Немецкая волна», рассказывая об ансамбле «Роллинг стоунз», подробно расписала те «блага», которые его участники имеют во время гастролей. С придыханием диктор смаковал, как «Роллинг стоунз» прибывает на гастроли в собственном «боинге», как музыканты получают список лучших ресторанов, а в контрактах указывают все до мельчайших подробностей, начиная от сорта любимого сыра и кончая маркой мыла в ванной.
      Типичным образчиком упрятанной в модернистские ритмы идеологической начинки является и прозвучавший в одной из передач «Голоса Америки» рассказ о студентке, которая, решив стать «независимой от родителей», сняла с двумя подругами квартиру и теперь ходит в рестораны, устраивает вечеринки с танцами и покупает все, что ей хочется. Разумеется, вопрос о том, чьи чада могут позволить себе предаваться беззаботной праздности и сорить деньгами, в передаче не затрагивался.
      Подобные «картинки», повторяясь и варьируясь, призваны медленно, но верно формировать у поглощенного музыкой любителя модных записей представление о веселой, свободной от опеки старшего поколения, обеспеченной и вольготной жизни юношей и девушек в «свободном мире». Человек сам не замечает, как превращается в объект идеологического воздействия.
      Есть все основания полагать, что музыкальные передачи западных «радиоголосов» рассчитаны на то, чтобы стать лишь первой ступенькой в идейнополитическом и нравственном подчинении тех, кого удалось заполучить в качестве слушателей. Когда с наигранной задушевностью бархатноголосый диск-жокей с берегов Потомака, Темзы или Рейна приглашает юношей и девушек провести приятный вечер в своей компании, он прекрасно знает, чего ждут от него хозяева. Нет, вовсе не для того выпустили его к микрофону, чтобы развлекать публику. На него возложена задача проводить в жизнь тщательно разработанную «музыкальную стратегию» наших классовых противников, которая подчинена долговременным планам духовного отравления советской молодежи.
      На все лады расхваливая «высокий уровень жизни», будто 6^1 обеспечиваемый всем гражданам капиталистических стран, западные радиоцентры стремятся в то же время предстать перед слушателями в качестве чуждых какой-либо предвзятости источников информации. От «Голоса Америки», к примеру, не часто услышишь доброе слово в адрес нашей страны. Но и такое случается. Как-то взяли
      да и передали беседу с одним западноевропейским экономистом, который отметил «исключительно резкий рост за последние годы стандарта жизни в СССР», лестно отозвался о стабильности в Советском Союзе цен на продукты питания, квартиры и городской транспорт. К чему бы эти реверансы?
      Последующая часть передачи показала, что отнюдь не ради установления истины взялась буржуазная радиостанция хвалить достижения нашей страны. Признавая факт, который и без того общеизвестен, пропагандисты ничего не теряли, зато надеялись кое-что приобрести. Фон правдоподобия и мнимо дружественные интонации понадобились затем, чтобы, во-первых, привлечь внимание аудитории к определенной теме, а во-вторых, создать впечатление ее объективного освещения. А уж тогда можно с деланной бесстрастностью сообщить, скажем, о том, сколько нужно проработать «среднему американскому рабочему» для приобретения автомобиля, или заявить, что «у американцев нет никаких проблем, кроме одной-единственной: когда входишь в супермаг, не знаешь, что купить, так как слишком обилен выбор».
      И словно не существует в этом «рае для потребителей» ни безудержного роста цен, ни постоянной угрозы лишиться заработка, ни громадного числа остро нуждающихся людей.
      Ведущаяся против нас массированная радиоинтервенция опирается на новейшие технические средства, использует несравненно более хитрые и завуалированные, чем прежде, приемы. Подталкивая население стран социалистического содружества к признанию потребления в качестве главной жизненной ценности, буржуазные пропагандисты стремятся тем самым сделать его податливым для последующей идеологической обработки. Этой цели служат не только «выигрышные факты», поданные аудитории в словесной оболочке. Идеологи Запада не упускают и других возможностей.
      «Социологическое» внушение. Особые надежды возлагают наши идейные противники на так называемую социологическую пропаганду. Что это такое? Речь идет о довольно многочисленном и пестром наборе способов воздействовать на человека как бы с идеологического тыла. Такая пропаганда, в отличие от пропаганды словесной, стремится облечь свои утверждения в чувственно-зрительные образы, придать им наглядность, осязательность, подать их, так сказать, во плоти. Пропагандистское содержание вкладывается в какую-то конкретную жизненную ситуацию, в частицу, фрагмент окружающего материального мира, выступает в виде элемента или картины повседневного быта. Из вполне реальных «кусочков» действительности буржуазная машина духовного конструирования складывает, как из детских кубиков, поддельную, не имеющую ничего общего с настоящей жизнью «вторую действительность», наделенную привлекательными чертами и искусно выдаваемую за подлинную.
      Идеологические стратеги капиталистического мира ждут от «социологической пропаганды» результатов, недоступных пропаганде в ее традиционном понимании. Речь идет о внушении, которого сам подвергающийся его воздействию не замечает, ибо это не внушение тех или иных взглядов и концепций, а навязывание исподволь вкусов, привычек, желаний. Они-то и формируют постепенно соответствующую жизненную позицию, которая в огромной мере упрощает последующее восприятие согласующихся с ней идей.
      Страшась открытого, сулящего поражение идейного поединка с марксизмом-ленинизмом, западная пропаганда делает все для того, чтобы затруднить, а по возможности и не допустить осмысленное отношение к капиталистической действительности, к проблемам, в которых запуталось буржуазное общество. Опасные для его правящей верхушки доводы разума она стремится заменить непосредственным вторжением в психическую жизнь людей. «Социологическая пропаганда» предлагает для этого разнообразные средства.
      Для оболванивания собственных покупателей на Западе, особенно в Соединенных Штатах Америки, очень широко используется реклама. Может показаться невероятным, но специальные подсчеты показали, что в среднем на каждого гражданина США в день обрушивается около 1500 рекламных сообщений. Оказывая огромное психологическое давление, они формируют потребительские вкусы и в конечном счете внедряют в сознание значительной части людей систему нравственных ценностей буржуазного образа жизни. Коммерческая и «аполитичная» западная реклама выступает, таким образом, как замаскированная форма идеологии, представляет собой систему обработки общественного сознания не только в экономических, но и в политических целях монополий.
      Коварство этого вида «социологической пропаганды» часто недооценивается по той простой причине, что человеку кажется, будто он волен смотреть рекламу или нет, принимать ее содержание или отвергать. Но иллюзия независимости сознания потребителя как раз и является важнейшим условием эффективности рекламного воздействия. Удивительное безразличие, а часто даже явное презрение, с каким относятся к рекламе, например, многие американцы, ничуть не мешает им постоянно находиться под ее прессом.
      Американский социолог Уилсон Ки в своей книге «Подсознательное обольщение» указывает, что специалисты по рекламе умышленно стараются делать ее несколько туповатой, неинтересной для критического осмысления. В случае удачи потенциальный покупатель становится наиболее уязвимым. Уверенный в собственном интеллектуальном превосходстве над рекламной продукцией, он не замечает, как она вторгается в его подсознание, порабощает его и в результате командует желаниями и поведением. Буржуазная реклама делается с таким расчетом, чтобы обязательно вызвать эмоции, причем эмоции, недоступные контролю разума. Ибо, как замечает тот же Ки, «если смысл подсознательной информации становится очевидным для сознания, то убеждающий потенциал ее оказывается разрушенным».
      Понятно, что столь успешно применяемый на Западе метод психологической обработки масс буржуазная пропаганда стремится использовать в идеологической борьбе двух мировых систем. Хотя возможности капиталистической рекламы за пределами ее, так сказать, родных стен выглядят довольно скромными, все же и этот канал служит для экспорта западного образа жизни.
      Специально предназначенные для стран социалистического содружества западные иллюстрированные издания систематически помещают красочные и броские фотографии, рисующие «шикарную» и преимущественно праздную жизнь в окружении многочисленных красивых вещей. Эти идиллические картинки подаются в качестве общедоступного стандарта буржуазного общества, совершенно игнорируя теневые стороны капиталистической действительности, которая, как известно, наделяет благополучием далеко не всех.
      Поставщики подобной продукции возлагают надежды на то, что какая-то часть населения стран социалистического содружества, в первую очередь молодежь, воспримет рекламный мир как реальный, общество вопиющей социальной несправедливости — как общество подлинно всеобщего благосостояния. Такое представление должно, по намерениям западных пропагандистов, способствовать закреплению в умах людей стереотипов, препятствующих их нормальной познавательной деятельности, обрекающих на ограниченное, некритическое мышление с заранее подсказанными оценками того, что следует признать хорошим и что — плохим. Тщательно скрывая свои действительные цели, буржуазные манипуляторы уповают на неоднократно подтверждавшуюся историей истину, что обыватель и стяжатель готовы поддержать любое социальное устройство, если оно обещает им удовлетворение их узкоэгоистичных интересов.
      «Социологическую пропаганду» распространяют и западные фильмы, прежде всего американские. Вслед за Мэдисон-авеню (улица в Нью-Йорке, на которой сосредоточены крупнейшие рекламные фирмы и агентства) Голливуд вносит существенный вклад в создание выгодных буржуазии псевдоидеалов, которые должны стать жизненными ориентирами для зрителей не только в самих капиталистических странах, но и за их пределами. И надо заметить, далеко не всем удается отделить зерна от плевел, миф от реальности.
      Эффективность кино как средства насаждения культа потребления значительно усиливается благодаря глубоко завуалированному характеру такой пропаганды. Именно потому, что широко пропагандируемые в западных фильмах потребительские идеи и поведение нередко упрятаны в контекст развлекательной фабулы, затенены житейскими коллизиями, человеческими эмоциями, приятными мелодиями, этот род воздействия, избегая раздражающей назойливости рекламы, сохраняет многие ее мани-пулятивные возможности.
      Прошедший несколько лет назад по нашим экранам фильм « АББА» не отнесешь к числу тех, где оголтело проповедуется «вещизм», материальное преуспеяние. Большую часть времени зрители видят на экране то выступления известной поп-группы, то доведенную почти до экстаза, испускающую восторженные стоны и вопли публику. Авторы фильма нигде и словом не упоминают о том, что четверка «супершведов» — это оборотистые бизнесмены, основавшие собственный концерн, прибравшие к рукам нефтяные скважины, производство велосипедов, картинную галерею и общественные бани Стокгольма, другие прибыльные предприятия. Операторы ни разу не показывают их роскошный стокгольмский дворец, зато дважды в кадре — скромная хижина на острове, где якобы в непритязательном уединении творят артисты.
      В фильме не представлено ничего, что могло бы помешать созданию легенды о простых, милых, щедрых на улыбки, «своих в доску» ребятах, которые не могут не нравиться всем. Музыканты-миллионеры для такой легенды не годятся. Чтобы шире открыть карманы и кошельки толпы, надо вызвать у нее не зависть, а обожание. И еще веру в то, что удача и преуспеяние не мираж, они доступны в условиях капитализма каждому, как оказались доступны, например, певице ансамбля Агнетте — вчерашней неприметной телефонистке автомобильной фирмы, а сегодня блистательной диве.
      «Деньги — все в этом мире!» — звучит в одной из песенок «АББА». Они истинный бог поп-группы, главный, хотя и не выпячивающий себя герой фильма, альфа и омега тех «ценностей», которые исподволь внушаются зрителям. В шведском ансамбле шведским остается только акцент, с которым исполнители произносят английские слова. И это тоже не случайно. Известно, кто заправляет на мировом
      рынке шоу-бизнеса и кому прибыльнее всего можно продать свою ходульную философию и самих себя.
      И в западной рекламе, и в западных фильмах используется прием «социологической пропаганды», заключающийся не столько в искаженном объяснении действительности, сколько в манипулировании отдельными элементами этой действительности. Но наиболее подходящими для такого приема, по мнению буржуазных идеологов, являются экспорт товаров и разнообразные зарубежные выставки.
      Торговлю, которая служит естественным и важным элементом отношений между государствами, в том числе и принадлежащими к противоположным социальным системам, некоторые деятели на Западе склонны рассматривать и как средство экономического давления (особенно любят грозить всевозможными экономическими «санкциями» и «эмбарго» американские руководители), и как идеологическое оружие. В последнем случае расчет строится на том, что часть людей отождествит выставочную экспозицию, которая действительно впечатляюща и ярка, или отдельный товар, который в самом деле неплох, с буржуазным образом жизни вообще.
      Надо сказать, что такое отождествление возможно. И оно тем вероятнее, чем больше подвержен человек потребительской психологии, чем сильнее приглушено его рациональное восприятие. Тогда для него стирается грань в понимании реально существующей капиталистической действительности и ее фальшивого образа, сконструированного с помощью импортных или выставочных вещей. Этот искусно подстроенный подвох трудно заметить тому, кто упивается самой мыслью о возможности обладать заграничными вещами. Усвоение символов вместо истины представляется в подобных случаях кратчайшим путем к знанию, поскольку снимается необходимость анализировать то, что скрыто за оптимистическим покровом «социологического» обмана, т. е. далекую от приукрашенных образцов изнанку эксплуататорского общества.
      Для популяризации буржуазного образа жизни пропагандисты Запада стремятся использовать туризм, культурные и деловые обмены, личные контакты представителей капиталистических и социалистических стран. Они ищут возможность продемонстрировать якобы органически присущие буржуазному обществу и одинаково доступные всем его членам материальное изобилие, комфорт, высокий уровень обслуживания.
      За последние годы в официальных кругах США не раз подчеркивалось, что различные программы контактов людей, выезжающих за рубеж, носят «стратегический характер». На любую делегацию из этой страны, на студентов и стажеров, на туристов и частных гостей возлагается миссия создавать у других народов образ богатых, свободных Соединенных Штатов, указующих человечеству путь, по которому ему следует идти.
      Не меньшие надежды связывают западные идеологи и политики с вероятностью превращения части советских людей, посещающих капиталистические страны, особенно туристов, в невольных пропагандистов увиденного. В отличие от коренных жителей, хорошо знакомых с неприглядной действительностью буржуазного общества, туристы и другие приезжие не всегда имеют возможность заглянуть за его рекламный фасад. Их восприятие, ограниченное кратковременностью пребывания и знакомством с внешней стороной жизни — историческими и культурными достопримечательностями, гостиницами, магазинами, склонно к односторонности, а потому и таит в себе известный риск поддаться чарам «социологической пропаганды».
      К «социологическим» методам близки и попытки экспортировать в социалистические страны элементы буржуазной «массовой культуры». Она проникает к нам, например, с западной музыкой, об использовании которой в подрывных целях уже говорилось. Сразу надо подчеркнуть: речь идет не об отрицании модернистской музыки вообще, не о высокомерном игнорировании вкусов и интересов, которые у разных категорий населения в разном возрасте имеют свою специфику. Поп- и рок-музыка стоит на одном из первых мест в удовлетворении культурных потребностей молодежи, служит ее внутригрупповому общению, самоутверждению, составляет весьма важную часть ее внутренней жизни. Эта музыка получила довольно широкое распространение благодаря прежде всего своей форсированной ритмической основе, что позволяет ей выполнять функцию массового танца, она отвечает повышенной импульсивности молодого поколения, дает выход его бьющей ключом энергии.
      Вместе с тем нельзя не видеть, что указанный музыкальный феномен таит в себе и определенную опасность. Для части молодежи выступления и записи популярных групп, по существу, исчерпывают все богатство музыкальной культуры, увлечение западными «дисками» и магнитофонными записями зарубежных ансамблей становится тем искривленным, искажающим действительную картину стеклом, через которое воспринимается и оценивается богатейшая отечественная культура. Несомненно и то, что наши дискотеки, вокально-инструментальные ансамбли, исполнители самодеятельной песни встают порой на путь эпигонства, некритического заимствования далеко не лучших образцов музыкальной продукции Запада, в которой немало содержащих изрядную дозу духовной отравы шлягеров — низкопробных, пошлых, прославляющих аполитичность, аморализм, культ денег.
      «Социологическая пропаганда», пытающаяся спекулировать на молодежной музыкальной культуре, лишится самой почвы, когда ей неизменно будут противостоять люди, умеющие отделить подлинное искусство от коммерческих суррогатов, неуклонно поднимающиеся в своем развитии к признанию более широкого спектра музыкальных ценностей, вообще к пониманию и принятию духовных ценностей самого высокого порядка.
      Иммунитет советских людей против буржуазной идеологической пропаганды — факт бесспорный. Вся многолетняя история нашего государства подтверждает несокрушимую силу марксистско-ленинского учения, правоту социализма. Это в значительной степени объясняет, почему подрывные службы империализма стремятся опираться на «социологические» методы, которые до поры до времени не вступают в непосредственный конфликт с идеологией.
      Древнегреческий миф рассказывает о том, как однажды грозный повелитель Олимпа Зевс, разгневанный поступком Прометея, похитившего для людей огонь, давшего им знания и научившего ремеслам, послал на Землю юную Пандору. Боги одарили ее необыкновенной красотой, сияющими, как солнце, одеждами, лживыми и полными лести речами. Обманув своим пленительным обличьем людей, Пандора принесла им много бед. Сегодня заправилы капиталистического Олимпа отводят роль Пандоры скрывающему свою сущность под покровом привлекательных пропагандистских одежд буржуазному образу жизни.
      Но никакая, даже самая тонкая и изощренная фальсификация не в состоянии изменить объективную реальность, повлиять на закономерности общественного развития. Советские люди в абсолютном своем большинстве отвергают упрятанные в «социологическую» и прочую яркую упаковку коварные дары Пандоры, фальшивые ценности, навязываемые извне.
      В то же время нельзя не учитывать пусть временные, пусть ограниченные возможности, которые открывает перед буржуазными манипуляторами использование нередко вполне легальных каналов экспорта потребительской отравы, стереотипов западного образа жизни. Знание приемов буржуазной пропаганды является важнейшим условием наступательной борьбы против нее.
     
      Потребление и потребительство
      Когда вещи становятся господами. Вы, конечно, обратили внимание на то, сколь часто встречаются в этой книге слова «потребительство», «вещизм». Но все ли вкладывают в них одинаковый смысл? Ведь нередко по чисто внешним признакам (скажем, по количеству вещей в личном обиходе и их стоимости) в разряд мещан-накопителей оказываются занесенными люди, которые таковыми в действительности не являются. И наоборот, всамделишный мещанин, глядишь, слывет за интеллектуала, человека возвышенных интересов.
      Между тем и «потребительство», и «вещизм», хотя термины эти стали употребляться сравнительно недавно, обозначают вполне определенные явления и человеческие отношения, которые имеют длинную историю.
      Пробный камень, позволяющий вполне определенно различать потребление и потребительство, заключен в вопросе: для чего нужно потребление? В первом случае оно всегда является лишь средством; во втором — конечной целью. Отсюда вытекают, по меньшей мере, два важных вывода. Один из них состоит в том, что потребительство в равной степени может характеризовать как материальное, так и духовное потребление. Позднее мы вернемся к этой мысли. Сейчас же подчеркнем, что само по себе потребление материальных благ, стремление окружить себя материальным комфортом, увеличение в обиходе человека количества и многообразия вещей не являются ни причиной потребительства, ни его признаком.
      Сущность потребительства заключается вовсе не в «переборе» находящихся в личном пользовании благ — все равно материальных или духовных, хотя количественную характеристику было бы неправильно полностью игнорировать. Эта сущность — в искаженном, «перевернутом» отношении к миру. Люди и вещи как бы поменялись в нем местами. Человеку отводится роль простой функции вещи, ее придатка, не имеющего никакой самостоятельной ценности. Зато объект потребления обретает душу, ум, авторитет, достоинство, власть, которыми готов милостиво поделиться с теми, кто за него заплатит.
      Во всех эксплуататорских обществах положение людей прямо зависит от количества и стоимости принадлежащих им материальных ценностей. Поэтому сами объективные условия здесь способствуют тому, что мир вещей противопоставляется человеку в качестве единственной реальной ценности. Это в огромной степени исказило естественное назначение вещей. На первый план в них выступают не полезные свойства, не способность выполнять присущую им служебную роль, помогать человеку раскрыть свои физические, интеллектуальные, эстетические, нравственные возможности, а сам факт обладания ими. Превратившись в мерило ценности и достоинства человека, вещи стали господствовать над «царем природы».
      Широчайших масштабов это явление достигло в современном буржуазном обществе, особенно в странах развитого капитализма. Людям здесь внушается, что они живут в «обществе потребления», что только оно способно осчастливить каждого и что истинное счастье заключается в приобретении вещей.
      Одно из жестких требований, которые предписывает людям капиталистическая конкуренция, гласит: хочешь повысить свои шансы, покупай как можно больше! С рекламных щитов, со страниц газет и журналов, с телеэкрана в тысячах вариаций раздается призыв: не останавливайся! Потеряешь темп — отстанешь от сослуживцев, которые обойдут тебя. Замешкаешься — не сможешь угнаться по части покупок за соседями, которые будут презирать тебя.
      Если кто-то не в состоянии следовать этим требованиям и призывам, значит, он неудачник. А неудачнику нечего рассчитывать на уважение, ему не предложат приличную работу, для него практически закрыта возможность продвижения по служебной лестнице. Надо ли удивляться, что даже в малообеспеченных семьях нередко из кожи лезут вон, обрастают долгами, отказывают себе в удовлетворении культурных запросов, лишь бы иметь более дорогие вещи и, следовательно, создать о себе лучшее впечатление.
      В зависимости от покупательной способности для различных слоев населения в буржуазном обществе существует что-то наподобие норм престижа. Чем выше социальный статус человека, тем больше он должен платить за поддержание его, за сохранение уважения окружающих, следить, чтобы у него были более дорогое жилье, более дорогой автомобиль, более дорогая одежда, чем у стоящего ступенькой ниже.
      Причем важнее всего именно цена. Например, вещь в шикарном магазине для толстосумов может стоить в несколько раз дороже точно такой же, продающейся в скромном заведении по соседству. Но уже сам факт покупки в магазине для избранных должен засвидетельствовать, что тот, кто ее совершает, занимает завидное общественное положение и достоин всяческого уважения.
      Навязываемая людям при капитализме изматывающая борьба за обладание материальными символами «успеха» вынуждает их жить в постоянном физическом и душевном напряжении. Между сфабрикованным рекламой образом «преуспевающего человека» и стремящейся походить на него жертвой «общества потребления» часто возникает непроходимая пропасть.
      Такое несоответствие желаемого и действительного усугубляет извращение человеческих отношений в мире капитала. Здесь калечит души и разъедающая зависть к тем, кто больше преуспел в обладании атрибутами счастья — вещами, и высокомерное презрение к тем, кто не сумел вырваться вперед в бешеной гонке за призраком удачи. Недаром это иссушающее мозг и сердце состязание, в котором участники не ведают жалости ни к себе, ни тем более к соперникам, чаще всего сравнивается западными социологами и журналистами с крысиными бегами.
      Особенно пагубно культ потребления, созданная им социальная и нравственная атмосфера влияют на молодежь. Невозможность для многих реализовать потребительские идеалы порождает в ее среде настроения отчаяния, формирует тип опустошенного и озлобленного неудачника, ведет к росту душевных заболеваний и самоубийств.
      Но все очевидные издержки, связанные с настойчивыми попытками как можно шире внедрить идеологию и психологию потребительства, для правящих кругов капиталистических стран ничто по сравнению с выгодами, которые они надеются при этом извлечь. Цель буржуазных проповедников потребительского счастья довольно прозрачна. Для отживающего строя гораздо спокойнее иметь дело с духовно выхолощенными и жалкими в своем самодовольстве обладателями стандартного набора вещей, нежели с людьми, добивающимися социальной справедливости и озабоченными развитием своей личности.
      В мире социализма культ вещей не имеет таких корней. Он глубоко чужд господствующим в нем общественным отношениям, морали, пониманию смысла и целей человеческого бытия. Однако преждевременно было бы говорить о том, что здесь достигнута полная гармония во взаимодействии человека с вещами. Пока что и в новых социальных условиях они для некоторой части людей заслоняют все многоцветье интеллектуальных, эстетических, нравственных интересов и ценностей, становятся средством поддержания престижа.
      Это, понятно, вызывает естественные вопросы: откуда и почему проявления «вещизма» в социалистическом обществе? Какое лекарство способно излечить недуг?
      Опасность мнимая и действительная. Чтобы ответить на поставленные вопросы, давайте окинем мысленно путь, который прошла за несколько десятилетий наша страна. Свое восходящее движение она начинала с весьма низкого уровня развития экономики, с разрухи, остановившихся заводов, нетопленых бараков, с драгоценных осьмушек наполовину состоящего из мякины хлеба. В течение долгих лет аскетизм считался добродетелью и в действительности был ею. Он формировал характеры, презиравшие бытовой комфорт и материальные блага, которых люди не могли тогда иметь. Он создавал нравственный климат, при котором даже безобидный галстук или дешевенькое женское украшение воспринимались как отступление от революционной непритязательности, как оскорбление святых жертв, приносимых ради скорейшего наступления счастливого и безбедного завтра. Узость сферы потребления обеспечивала на-
      копления, без которых было попросту невозможно создать собственную индустрию, укрепить обороноспособность, выжить в кольце капиталистической блокады. А потом новая страшная война, новые ужасающие разрушения, снова годы залечивания ран и жесточайшей экономии на самом необходимом...
      Сегодня, когда положение коренным образом изменилось, когда мощь социалистической экономики позволила перейти к значительному расширению сферы потребления, инерция былого аскетизма приобретает подчас самые противоречивые формы.
      Некоторым людям, справедливо гордящимся своей трудной юностью, но склонным идеализировать даже ее лишения, непросто приспособиться к совершенно иным возможностям потребления, к качественно выросшему уровню потребностей. Им кажется, что молодое поколение, получившее как бы «готовым», «не заработанным» собственным трудом тот достаток, к которому они сами шли через годы упорнейшего труда, борьбы и самоограничений, может вырасти избалованным, неспособным понять и по достоинству оценить героические усилия, сделавшие достижимым нынешнее благосостояние.
      Однако здесь опасность скорее мнимая, нежели действительная. Ведь вряд ли можно признать нормальным такое положение, когда бы современный паренек вместо красивой и удобной куртки облачился в некогда популярный, но далекий от эстетического совершенства стеганый ватник. Изобилие, а не скудость является естественным для человека желанием.
      Вместе с тем надобно признать, что тревога по поводу «болезни вещизма» не всегда оказывается ложной. Переход от скромных материальных возможностей к большей обеспеченности вызвал среди части населения реальное оживление потребительских предпочтений. У одних такой крен сопряжен со стремлением «наверстать» то, что было недопотреблено в молодости, компенсировать себя за прошлые вынужденные ограничения. Другие не претендуют на многое лично для себя, но с усердием, переходящим порой границы разумного, осыпают материальными благами, которых были лишены сами, своих детей.
      Видимо, существуют и более стойкие причины, способствующие сохранению социальной почвы, на которой могут пробиваться ростки мещанского «вещизма».
      Основоположники научного коммунизма показали, что степень зрелости общественного сознания зависит от степени зрелости общественного бытия. Чтобы личность была человечной, нужны соответствующие человечные обстоятельства. Это азбука исторического материализма. Применительно к нашей теме материалистическое понимание общественного развития означает, что необходимо видеть не только субъективные, но и объективные, т. е. не зависящие от сознания отдельных людей, факторы, которые тормозят изживание потребительской психологии, делают возможной обывательскую погоню за символами престижа в ущерб духовному развитию личности и в социалистическом обществе.
      У нас, к примеру, не преодолены еще существенные различия между умственным и физическим трудом, значительная часть людей вынуждена выполнять непривлекательную, рутинную, неквалифицированную работу. Устранение этого препятствия для всестороннего и гармоничного развития личности входит в число важнейших социальных задач социалистического общества. Покуда же существуют виды деятельности, которые не требуют приобщения к богатствам духовной культуры, сохраняется и более широкая основа для реализации потребности в самоутверждении на поприще приобретательства, состязания в покупке «престижных» вещей.
      Чтобы материальные блага, материальные ценности утратили свойство престижности, они должны распределяться по потребности. Но социалистическое общество еще не имеет необходимой для этого материально-технической базы. Да и сознание людей не достигло пока ступени, когда бы каждый трудился по способности и видел в труде на благо общества первую жизненную потребность. Поэтому главным критерием распределения при социализме является труд — его количество и качество. Следовательно, неизбежна разница в материальном вознаграждении, обусловливающая и неравенство в потреблении. Может ли это как-то влиять на поддержание у части людей желания искать самоутверждение в потребительстве?
      Видимо, может, чему есть и психологическое объяснение. Труд не только главный у нас критерий распределения, но и высшее мерило общественного признания, общественной ценности личности. А поскольку хороший труд предполагает и хорошее вознаграждение, постольку заработок тоже становится в определенной степени показателем социального престижа. В сознании кое-кого эта связь порой трансформируется таким образом, что свидетельство достоинства личности усматривается уже не в ее способности трудиться, а в ее возможности покупать то, что не в состоянии себе позволить люди с меньшей зарплатой. Тут уже отчетливо просматривается ориентация на утверждение себя с помощью вещей.
      Или взять, скажем, существование в нашем обществе товарно-денежных отношений. Конечно, эти отношения кардинально отличаются от капиталистических, наполнились новым содержанием, перестали быть инструментом эксплуатации. Но все же они пришли к нам из вчерашнего дня и исчезнут на высшей ступени коммунистического общества. Порожденные чуждой общественной системой, они сохраняют некоторые негативные черты, даже будучи перенесенными на принципиально иную социальную почву.
      При капитализме у вещи, превратившейся в товар, ее полезность отступает на задний план. Зато нередко главенствующее значение приобретает способность быть эквивалентом другой вещи и даже самого человека, деньгами, золотом, капиталом. Именно эти свойства вещи, которые она получила в условиях товарного производства, сделали ее объектом фетишистского поклонения, потребительского культа.
      В новом обществе вещи уже не являются господствующей силой. Главным в них становятся реальные свойства и достоинства, а не иллюзорная, фантастическая «ценность», определяемая исключительно количеством денежных знаков и способностью делать своего владельца «значительнее» в глазах других людей. Но до тех пор, пока вещь остается товаром, существует опасность, что для кого-то денежное выражение вещи заслонит ее прямое назначение, т. е. на первый план выступит не конкретное содержание предмета, а его абстракция — «очищенная» от индивидуальных свойств способность быть показателем престижа, которая побуждает человека поклоняться вещам.
      Было бы, однако, глубоко ошибочным полагать, что поскольку в социалистическом обществе еще сохраняются объективные факторы, способствующие различным проявлениям потребительства, то и сами эти проявления чуть ли не обязательны. Неверны также представления, будто бы по мере совершенствования развитого социалистического общества потребительские взгляды и поведение угаснут автоматически, без каких-либо серьезных усилий.
      Обстоятельства изменяются людьми. Конечно, социальная среда в первую очередь формирует личность. История убедительно доказала утопичность воззрений, согласно которым общество можно изменить с помощью одного лишь воспитания, подменяя им реальный процесс изменения материальных отношений. Но, как подчеркивал Маркс, «обстоятельства изменяются именно людьми».
      Для устранения экономических и социальных причин, поощряющих культ вещей, потребительскую психологию, необходима наша активность. Она нужна, например, для того, чтобы трудовой вклад каждого человека получал справедливую и объективную оценку, чтобы принцип социалистического распределения по труду неукоснительно проводился в жизнь. Если он нарушается, приходится иметь дело с предосудительными или незаконными способами обеспечения достатка, с нетрудовыми доходами.
      Вот почему такое большое внимание в нашей стране уделяется повышению действенности государственного и общественного контроля за мерой труда и потребления. Именно участие массы трудящихся в учете и контроле за жуликами и тунеядцами, подчеркивал В. И. Ленин, «может победить... эту заразу, чуму, язву, оставленную социализму по наследству от капитализма». Борьба с рецидивами мелкобуржуазной психологии означает перекрытие всех каналов паразитического потребления, использование всей силы закона против крайних форм потребительства — хищений, взяточничества, спекуляции.
      Но далеко не все те, кого в той или иной степени затронула «болезнь вещизма», вступают в конфликт с советскими законами, с нашим Уголовным кодексом. Мещанин, человек с примитивными потребительскими устремлениями, не обязательно жулик, хотя ущерб, который он причиняет собственному духовному и нравственному здоровью, общественным интересам, велик. Ведь сколь ни малочисленно при социализме племя потребителей, оно, будучи само частью общества, оказывает определенное негативное влияние на него, в меру своих сил воспроизводит себе подобных.
      Вообще в рамках одной и той же общественной среды существует великое многообразие человеческих индивидуальностей, которые по-своему реагируют на окружающий мир. Наряду с социалистическим обществом как целым на человека влияют личные обстоятельства его жизни, коллектив, в котором он учится или трудится, семья, друзья, соседи. И отнюдь не всегда эта «микросреда» действует в одном направлении с общей социальной средой. Между светлыми идеалами и гуманными принципами социализма и отдельным человеком могут встать отжившие взгляды и нравы, собственнические привычки и потребительское поведение, исходящие от ближайшего окружения. Это окружение способно исказить влияние на некоторых людей преломившейся через призму отсталой «микросреды» социалистической действительности. Следовательно, и самые человечные обстоятельства не исключают «нечеловеческое», потребительское к себе отношение.
      Потому-то чрезвычайно важным, но далеко не достаточным является устранение объективных условий, питающих «вещизм». Чтобы предостеречь и уберечь от него людей, чтобы вытащить из мещанского болота тех, кто по какой-либо причине туда угодил, необходимо формировать интересы и потребности личности. Совершенствование социального бытия и совершенствование сознания — это диалектическое единство взаимозависимостей. Точно так же как социалистические обстоятельства целенаправленно превращаются строителями нового общества в коммунистические, должен целенаправленно и активно изменяться сам человек.
      Советский, социалистический образ жизни — синтез нового общественного бытия и нового общественного сознания — является главной преградой превращению роста потребления в самоцель, в потребительство. Он возвращает потреблению материальных и духовных благ его естественные функции, делает мерилом ценности человека не вещи, а личные достоинства, личный труд. Во все большей степени сами люди становятся носителями престижа, высшим воплощением общественного богатства.
      Процесс воспитания в антипотребительском духе совершается у нас в социальных условиях, которые, в отличие от капиталистических, объективно способствуют развитию человеческой личности, а не разрушению ее. При всей реальности зла потребительства и недопустимости его недооценки в социалистическом обществе важно вместе с тем видеть огромную разницу и в масштабах, и в характере, и в будущности этого явления в рамках двух противоположных социально-экономических формаций.
      В капиталистическом мире потребительство — неизлечимый недуг, глубоко поразивший всю частнособственническую систему, свидетельство ее враждебности духовной культуре, ее готовности принести на алтарь наживы трепещущее сердце, мозг, живую душу человека. Для социализма это проявление недостаточной зрелости первой фазы коммунистического общества, когда наряду с сегодняшними проблемами сохраняются еще и проблемы, оставшиеся нам от вчерашнего дня. Они решаются на пути совершенствования новых общественных отношений, восходящего движения по ступеням духовной и нравственной культуры.
      Рост материального достатка в условиях господства общественной собственности на средства производства, совершенствование социалистической демократии, расширение возможностей для всестороннего самоутверждения каждого человека в труде ликвидируют объективные причины потребительства, поклонения вещам. Глубокое усвоение людьми марксистско-ленинской идеологии, коммунистической морали, мировой духовной культуры, активное включение их в социальное творчество устраняют яд потребительства из сферы субъективного — сознания, нравов, поведения людей.
      В процессе ваяния коммунистической личности важнейшее место принадлежит выработке умения, привычки разумно пользоваться увеличивающимся общественным богатством, которое может быть обращено не только на пользу людям, но и при неразвитой культуре потребления во вред им.
     
      Почем «духовность»?
      Внутренняя нищета за внешним эстетическим шиком. Нередко, когда речь заходит о потребитель стве, имеются в виду только противоестественные формы отношения к материальным благам. Между том при этом, как правило, остаются в стороне скрытые, утонченные, изощренные формы «вещизма». Опасность, зло потребительства многократно возрастают, когда в поле его разрушительного влияния оказы ваются вовлеченными продукты интеллектуального труда, знания, наука и искусство, чувства дружбы, любви, другие человеческие отношения.
      Выяснение истоков «духовного вещизма» позво ляет не только составить более полное и верное пред ставление о сущности потребительства, но и шире взглянуть на проблему престижа. Ведь стремление выглядеть значительнее в глазах окружающих может оказывать на личность и в высшей степени положительное воздействие, стимулировать ее эстетические, нравственные, интеллектуальные искания, развитие творческих интересов и потребностей. Все дело в том, с чем именно связывает человек самоуважение и желание добиться признания.
      Одна из первых попыток запечатлеть в литературе проявления потребительского поведения и мышления принадлежит жившему в I в. н. э. древнеримскому писателю Петронию Арбитру. В его романе «Сати рикон» среди персонажей выделяется фигура разбогатевшего вольноотпущенника Трималхиона. Он роскошествует, расточительствует, назойливо демонстрирует свое богатство. Но его притязания простираются дальше сугубо материального потребления. Гостям на его пирах вместе с обильными яствами и напитками преподносится своего рода «десерт» — хозяин с упоением потчует сотрапезников своими познаниями в поэзии Гомера и философии Сенеки, декламирует вирши собственного сочинения, с гордостью говорит о двух своих библиотеках.
      Однако поэтические и философские увлечения Трималхиона являются на поверку всего лишь стремлением «пустить пыль в глаза». До эпоса древних греков и идей философа-стоика ему нет никакого дела, он их не знает, не понимает, безбожно перевирает (считает, например, что Трою завоевал Ганнибал). Его «ученость» приобретает пародийный, шутовской характер, но он изо всех сил старается представить себя почитателем Гомера и последователем Сенеки, потому что тогда на этих авторов была мода, выказывать знакомство с;их произведениями было престижно. Того же свойства и «библиофильство» Трималхиона. Он исправно копит книги на латинском и древнегреческом языках, но, как видно, никогда их не читает.
      Не правда ли, в разбогатевшем выскочке времен императора Нерона легко рассмотреть типичные черты некоторых наших современников, для которых объекты духовного потребления превращаются в модные вещи, призванные засвидетельствовать принадлежность к интеллектуальной среде, к кругу избранных.
      Известно, как авторитетны и уважаемы в нашей стране культура, образование, творческий труд. И вот потребитель со своей узкой вещной меркой вторгается в обитель человеческого духа. Движимый стремлением казаться, а не быть, озабоченный не совершенствованием своей личности, а созданием личины эрудита, знатока литературы, ценителя прекрасного, он рьяно скупает книги, хотя ценит в них не содержание, а рыночную стоимость и сложность «доставания». Он рвется на концерты, спектакли, художественные выставки, но только такие, на которых «престижно» побывать, которые являются объектом моды. Не имея ни склонности, ни таланта к научной работе, он всеми правдами и неправдами добивается научных степеней, дабы возвыситься над другими, урвать для себя частицу того уважения и достатка, которыми заслуженно пользуются в нашей стране ученые.
      Даже высшая из всех ценностей — человек — рассматривается потребителем как разновидность ширпотреба. Ведь есть, к сожалению, и такие, что знакомятся и водят дружбу не с людьми, а, если можно так выразиться, с должностями, званиями, окладами. Для них авторитетна не личность с ее чувствами и мыслями, неповторимостью внутреннего мира. Их привлекают в людях связи и положение, из коих можно при случае извлечь выгоду; известность, в лучах которой, глядишь, заблестит фальшивым блеском и собственная серая, мелкая, мещански пошлая душонка.
      Как и мода на вещи, погоня за символами престижа в духовной сфере не имеет постоянного «предмета любви», привязанности. В ней нет того живого, трепетного чувства, которое делает пристрастие к искусству, культуре, знанию глубоким, стойким, не зависящим от случайного каприза, от конъюнктуры — все равно сугубо денежной или прикрытой «идейным» флером.
      В последние годы все мы были очевидцами неоднократных смен интеллектуальной моды, когда поначалу повальное увлечение тем или иным именем в литературе, искусстве шло на убыль, уступая место разговорам и страстям вокруг нового имени; а то вдруг, как грибы после дождя, плодились почитатели русских икон, старины... Одни утверждали таким образом свою «интеллигентность», создавали для себя «интерьер духовности», другие, пряча за эстетическим шиком корысть, бойко торговали «непреходящими ценностями», третьи сочетали обе названные цели. И в самом этом сочетании нет ничего неожиданного.
      Мода на «духовность» мало затрагивает, к примеру, тех, кто ценит в книгах их содержание, или тех, кто, собирая произведения живописи, знает и понимает искусство и не извлекает из своего занятия никакой материальной выгоды (многие настоящие коллекционеры — бессребреники, как правило, они передают и завещают свои бесценные собрания в общенародное пользование).
      Вообще превращение интеллектуального багажа в подобие чемодана с модным платьем редко когда служит действительному внутреннему богатству, зато часто смыкается с торгашеским отношением к созданиям человеческого духа, выступает формой потребительства. Ведь для потребительского сознания и духовность не более чем вещь, а вещь — цель и смысл бытия, идол, сжигающий в своей бездуховной плоти живую человеческую душу.
      У современного Трималхиона много любимых коньков, на которых он гарцует, чтобы выигрышно подать себя. В литературе, музыке, живописи, театре, кино, философии — решительно во всем для него нет белых пятен, всюду он демонстрирует свою осведомленность, блещет «эрудицией», сыплет именами и «умными мыслями». Однако тщетно было бы искать за фейерверком его «модного трепа» что-либо, кроме желания поразить. Нет за ним ни истинного знания, ни истинной культуры — прошедших через сердце, перевернувших душу, побудивших быть честнее, добрее, лучше, полнее жить, ощутить кровную сопричастность эпохе.
      Будучи вынужденным прибегать к сравнительно трудоемким и требующим хотя бы поверхностных знаний способам утверждения своей неординарности, принадлежности к «духовным личностям», пытающийся не отстать от времени мещанин выработал и способы более «экономные». Порой, чтобы прослыть человеком утонченным, книжником, ему бывает достаточно где-то вскользь заметить, что у него есть «весь Монтень», или небрежно похвалить последний сборник известного поэта, посетовав при этом на его «неполноту» и отсутствие в нем «лучших вещиц».
      Тернист путь к духовному богатству. Может быть, именно аномальное отношение части людей к книге, столь ценимой и почитаемой в нашем обществе, наиболее явно обнаруживает сегодня как пороки «духовного потребительства», так и сложность, неоднозначность проблемы борьбы с ним. Дело в том, что вспышка «вещизма» в сфере, которая, казалось бы, всем своим существом отрицает его, произошла на фоне воистину небывалого, повсеместного интереса к художественному слову, к музеям и выставкам, в обстановке увеличения числа людей, действительно стремящихся к вершинам духовной культуры.
      Известно: тех, кто приезжает в нашу страну, всегда поражает обилие читающих людей. Человек с открытой книгой в руках — в вагонах метро, на скамейках бульваров — одна из загадок для жителя Запада. При самых больших в мире тиражах книг многие издания расходятся у нас почти мгновенно, большой удачей считается подписаться на собрание сочинений классика отечественной или зарубежной литературы.
      В то время как издатели и книготорговцы капиталистических стран пребывают в печали по поводу все большего падения спроса на художественную литературу, за исключением разве бестселлеров, у нас при постоянном росте выпуска книг не уменьшается острота их дефицита. Редко в какой советской семье не увидишь сегодня полок с книгами. Противоположная картина в «обществе потребления». Например, в домах американцев, даже считающих себя интеллигентами, практически отсутствуют библиотеки, нет потребности общения с книгой. Здесь серьезную литературу, по свидетельству западной прессы, читает не более 2% населения.
      Вот лишь два характерных сравнения. Исследование бюджетов времени советской молодежи показало, что наши юноши и девушки в среднем прочитывают по 23 — 24 книги в год. Изучение отношения к книге молодых американцев побудило газету «Нью-Йорк тайме» в номере от 12 апреля 1984 г. ударить в тревожный набат. Оказывается, 37% молодежи США в возрасте до 21 года вообще не читает книг, причем процент нечитающих постоянно увеличивается. Вице-президент издательства «Прентис-Холл» и председатель Исследовательской группы книжной промышленности Лео Альберт назвал это трагедией для нации.
      Мы по справедливости гордимся бесспорными доказательствами благородной духовной жажды советских людей, постоянным расширением многомиллионной читательской аудитории. В то же время нельзя не видеть, что сформировался и довольно-таки причудливый тип нечитающего фанатика книги. Он с упоением украшает жилище настенными коврами из цветных книжных корешков, облагораживает свое реноме «умным дефицитом». Это ему принадлежат встречающиеся в картотеках отделов обмена при книжных магазинах записи типа: «Книга требуется только в зеленой обложке». Для некоторых нынешних собирателей домашних библиотек «стоящая» книга не та, которую стоит прочесть, а та, которая больше стоит.
      Оборотная сторона престижа, связанного с обладанием книгами, тщеславным желанием казаться «читающим человеком», обнаруживает иногда себя и в формах анекдотических, побуждающих вспомнить бессмертного Хлестакова. Как-то в ходе одного из социологических исследований, ставившего задачей выяснить отношение читателей к некоторым изданиям, ученые допустили умышленную «ошибку». Они включили в перечень название' никогда не существовавшего журнала. Результат был поразительным. Оказалось, что у «журнала» не только есть поклонники, но он пользуется популярностью даже большей, чем многие реально существующие издания.
      Сама по себе возможность неестественного отношения к духовным благам, в частности к книгам, родилась не сегодня. В английском словаре для библиотекарей, составленном I. Харродом, зафиксированы многие отнюдь не новые отклонения, которые проявились и у нас на волне книжного «бума». Так, более распространенными стали фигуры библиомана — неразборчивого коллекционера книг, библиоманьяка — маниакального собирателя, библиота-фа — человека, держащего книги под замком, превратившего их накопление в самоцель, библиофага — пожирателя, глотателя книг, читающего их одну за другой без всякого разбора и не пытающегося осмыслить прочитанное. Несомненно, что все эти случаи могут характеризовать не только невзыскательного читателя, но и человека, желающего снискать лавры библиофила, т. е. истинного любителя книг, знатока, эрудита.
      Но вот что действительно ново, поистине уникально — сам факт перемещения центра престижности на предметы, которые предназначены удовлетворять духовные запросы. До сих пор мы говорили о негативных сторонах этого процесса. Но давайте задумаемся вот о чем. Мыслимое ли дело, чтобы такое случилось в «обществе потребления»? Почему ни одна из тех капиталистических стран, где всеобщая грамотность была достигнута раньше, чем у нас, не стала самой читающей в мире?
      Превращение книги, как и любого другого рассчитанного на удовлетворение интеллектуальных, эстетических, нравственных потребностей блага, в объект моды, «вещизма» — это, конечно, плохо. Однако то обстоятельство, что у нас даже люди, одержимые погоней за вещами, вынуждены демонстрировать свое небезразличие к пище духовной, свидетельствует о глубине происшедших в советском обществе преобразований. Вся социальная практика социализма имеет ярко выраженную гуманистическую направленность, утверждает приоритет внутреннего богатства над внешним.
      Сказанное, конечно, не означает, что можно снисходительно относиться к людям, чей интерес к книге свелся к нездоровому ажиотажу. Вне всякого сомнения, наделение созданий человеческого гения — литературы, искусства — качествами мещанской престижности, вовлечение духовных ценностей в спекулятивный «бизнес» дельцов, спешащих погреть руки на обывательской моде, — это реальные опасности. Они разрушительны для личности, оборачиваются немалым ущербом для общества. Борьба с ними необходима. Но в чем она должна заключаться?
      Иногда высказываются, например, сомнения относительно целесообразности домашних библиотек. Довод тот, что многие книги прочитываются-де лишь раз, а иные не открываются годами и, по существу, выводятся из обращения. Некоторые видят выход в том, чтобы сделать книги подороже. Предполагается, что тогда их будут покупать меньше, во всяком случае более избирательно, они перестанут быть дефицитными и, следовательно, служить целям «престижного» потребления.
      Но политика нашего социалистического государства состоит в том, чтобы максимально облегчить и расширить доступ советских людей к духовным богатствам. В нашем обществе недопустимо как превращать книгу в предмет роскоши, так и делить людей по принципу: этот — духовная личность, книги ему нужны, ибо для него они важнее хлеба насущного, а этот еще не проникся возвышенными интересами, поэтому пусть подождет, пока не «одухотворится».
      Вообще неразумно винить во всех сложностях, связанных с покупкой хороших книг, тех, кто видит в духовных благах прежде всего модные «вещи», символы престижа. С какими бы очевидными издержками ни было сопряжено такое отношение, само наличие в домах тех же книг, даже лежащих пока мертвым капиталом, открывает в перспективе возможности для изменения морального и интеллектуального климата в семье, для превращения «вещи в себе» в действующую сокровищницу человеческого Духа.
      Во всяком случае, как показывают социологические исследования, существует вполне четкая связь между интенсивностью чтения и количеством книг в личной библиотеке. Так, по данным ученых, исследовавших читательские интересы молодежи, из тех, кто имел в своей библиотеке свыше 100 книг, регулярно читали художественную литературу 91,6%. А среди тех, у кого в личном пользовании было не более десятка книг, регулярно читающих оказалось всего 51,8%.
      Можно добавить, что высокоразвитый человек уже в силу одного этого имеет огромные преимущества в пользовании духовными благами, к которым он постоянно стремится, испытывает в них потребность. Не имея книги дома, он возьмет ее в библиотеке, сходит на спектакль в театр и посмотрит выставку после того, как спадет ажиотаж вокруг них. Иное дело — человек, только еще приобщающийся к культуре. По крайней мере, на первых порах его нередко влечет к ней на волне моды. И отними у него такую возможность, кто знает, сумеет ли он найти другой, сопряженный с меньшими издержками путь к духовному богатству.
      Вместе с тем само по себе обладание книгой, как и любой другой вещью, предназначенной для удовлетворения культурных потребностей, не прибавляет ее владельцу ни грана духовности. Общение с литературой, искусством духовно лишь тогда, когда прочитанное, увиденное в кино и театре, в музее и картинной галерее соотносится с собственной нравственностью, с собственным отношением к людям, к своему делу, с трудовой жизнью, со всем тем, где человек действительно реализует обретенный им духовный потенциал.
     
      Ничто человеческое не чуждо
      Разумные потребности. Все, что было уже сказано о потребительстве, его истоках, о проявлениях болезни «вещизма» у некоторых людей в социалистическом обществе, вплотную подвело нас к ответу на вопрос: что же является мерой разумного отношения к потребляемым благам?
      Карл Маркс, говоря о всесторонне развитом человеке будущего, представлял его себе «как человека с возможно более богатыми свойствами и связями, а потому и потребностями» и вместе с тем способного пользоваться множеством вещей, для чего «он должен быть в высокой степени культурным человеком».
      Совмещение максимального богатства потребностей и того, что можно было бы назвать культурой потребления, выражающейся в умении употреблять блага на пользу себе и другим, вроде бы не лишено противоречивости. Ведь оно предполагает одновременно безграничное развитие потребностей и заключение их в определенные рамки, известное ограничение их. На самом же деле одно невозможно без другого. Социально и интеллектуально раскрепощенный человек обязательно испытывает стремление к универсальности своего развития, что определяет разнообразие его потребностей, их постоянное расширение и обогащение. Но без культуры потребления сам процесс умножения запросов может принять однобокую направленность, привести к потребительским перекосам, нанести ущерб личности.
      Культура потребления в качестве неотъемлемого элемента общей культуры человека как раз и позволяет ему согласовать беспредельные в своем восходящем движении потребности с наличными средствами их удовлетворения, которые объективно ограничены в каждый исторический момент. Но само по себе признание этого положения мало что дает для формирования культуры потребления. В конце концов люди, пораженные «болезнью вещизма», тоже нередко считают, что их желания непредосудительны и разумны, что каждый человек волен распоряжаться доступными ему материальными и финансовыми возможностями по своему усмотрению — лишь бы это не противоречило Уголовному кодексу. Поэтому возникает надобность разобраться в том, что же такое разумные потребности и каковы их критерии.
      Еще в древности высказывалась мысль, что потребности человека не однозначны. «Из желаний, — указывал Эпикур, — одни естественны и необходимы, другие — естественны, но не необходимы, третьи же — не естественны, не необходимы, но порождены пустым представлением». В этих словах античного мыслителя намечена та шкала потребностей, которая признается большинством исследователей данной проблемы и сегодня.
      Все запросы, желания, стремления людей можно разделить на два ряда: истинно человеческие и извращенные, вредные. Удовлетворение первых служит гармоничному развитию личности, богатству ее человеческих проявлений, движет общество вперед. Удовлетворение вторых уродует человека духовно и физически, ведет к общественной деградации. Именно извращенные потребности составляют основу культа вещей, всячески поощряются современным капиталистическим обществом, буржуазной пропагандой.
      Среди естественных потребностей различаются необходимые, т. е. те, с которыми связаны жизнедеятельность людей, умножение созданного обществом материального и духовного потенциала. Реализация необходимых потребностей диктуется нуждами расширенного воспроизводства производительных сил, в первую очередь самого человека, готового практически осуществить задачи, поставленные на очередь достигнутым уровнем общественного прогресса. В качестве необходимости на нынешнем этапе совершенствования развитого социализма в нашей стране выступает не только обеспечение людей продуктами питания, одеждой, жильем, медицинским обслуживанием, предоставление им возможности полноценного отдыха и т. д., но и, к примеру, получение молодежью образования не ниже среднего, что закреплено в специальном законе.
      Но не противоречащие человеческой природе потребности включают в себя и такие, которые на том или ином этапе не являются общественно необходимыми, непосредственно не влияют на темпы социальных преобразований. Их либо еще не сделал насущными достигнутый уровень материальной и духовной культуры, либо они вообще никогда не будут таковыми.
      Удовлетворение подобных потребностей обогащает, украшает, облагораживает, облегчает нашу жизнь, но не воспринимается как нужда в масштабах всего общества. Скажем, далеко не все советские люди чувствуют сегодня потребность в классической музыке. Во всяком случае, многие вполне обходятся без симфоний, скрипичных и фортепьянных концертов, оперных арий. Можно, впрочем, предположить, что социальный прогресс достигнет когда-нибудь таких духовных высот, на которых приобщение к сложным формам искусства станет насущной потребностью для все большей части общества. А, к примеру, собирание марок или пристрастие к устрицам вряд ли и в будущем выйдет за пределы весьма ограниченного круга людей.
      Вот почему для обозначения всех истинно человеческих потребностей, как необходимых, так и не являющихся таковыми, применяется более широкое понятие: разумные потребности. Их формирование и входит в задачу коммунистического воспитания новой, свободной от власти вещей личности. Человечность, человеческий характер — наиболее общее требование к разумным потребностям. Именно на этом сделал упор Маркс, когда на один из вопросов «анкеты», предложенной ему старшей дочерью Жен-ни, ответил словами своей любимой латинской пословицы: «Ничто человеческое мне не чуждо».
      Однако в реальной жизни вовсе не так просто определить, где имеет место разумное отношение к потребляемым благам, а где оно переходит в прихоть, вожделение, утрачивает целесообразность, становится потребительским, нечеловеческим. Скажем, до какого предела количество и разнообразие вещей в личном обиходе можно считать разумным? Является ли факт опережающего развития потребностей оправданием неограниченного потребления?
      Тут мы упираемся в проблему выбора объективных критериев разумности тех или иных потребностей. Сложность состоит в том, что, с одной стороны, должны быть как бы приведены к общему знаменателю индивидуальные различия людей, их несхожие вкусы, способности, жизненные обстоятельства. С другой стороны, степень отвлечения от конкретной личности не должна переступать ту грань, за которой индивидуальное своеобразие вовсе не принимается во внимание. Хорошее и разумное для одного человека может быть плохим для другого. Телевизор, например, служит и средством развития личности, обогащения ее духовного мира, полноценного отдыха, повышения социальной активности, и он же в ряде случаев причиняет очевидный вред физическому и духовному здоровью человека, вытесняет и книгу, и театр, и загородную прогулку.
      Так что, как ни велик соблазн отыскать точные количественные критерии разумных потребностей, их «магическую формулу», вряд ли это возможно. Спору нет, необходимо связывать запросы людей с тем или иным количеством благ при разработке, например, народнохозяйственных планов. Они служат ориентирами для производства и определяют меру потребления (но не потребностей!), которая соответствует, во-первых, экономическим возможностям общества, а во-вторых, господствующим в нем представлениям о нужном, полезном и допустимом с точки зрения существующего уровня знаний, общественной морали, традиций, национальных особенностей, географических условий и т. д. Однако жесткие нормы малопригодны для регламентации потребностей, отличающихся «безграничностью» и «способностью к расширению» (К. Маркс).
      Социальное развитие постоянно изменяет качественные и количественные характеристики человеческих нужд и желаний. Как бы ни выравнивались потребности в направлении их возвышения, облагораживания, в них всегда будет наблюдаться большое разнообразие в зависимости от основного занятия человека (и еще долго и от дохода), склада его характера, физических данных, местожительства и множества других факторов.
      Разумные потребности имеют не сугубо личную и не целиком общественную, а индивидуально-общественную мерку. Индивидуальность их означает, что они во всех случаях не должны препятствовать развитию личности, совершенствованию ее духовных и физических качеств, реализации ее творческих сил и задатков. Общественный же характер их проявляется в том, что они ставят осуществление желаний отдельного человека в зависимость от реальных возможностей общества, достигнутого уровня производства на том или ином конкретно-историческом этапе.
      Это значит, что неразумно не только требовать невозможного, но и желать для себя больше, чем может предоставить общество за равноценный труд любому другому своему члену. В самом деле, если каждый получает от общества соразмерно своему трудовому вкладу, то никто не живет за счет другого, сумма всех потребляемых благ не превышает того,
      чем располагает общество. Однако удовлетворение личных потребностей в зависимости от количества и качества труда еще не может считаться разумным, если при этом не принимаются во внимание другие соображения.
      Бывает так, что и общество располагает всем необходимым для удовлетворения определенных запросов, и сами эти запросы оправданны, подчас даже необходимы в структуре потребностей человека, а разумность их тем не менее сомнительна.
      Кто, например, возьмется оспаривать достоинства автомобиля — современного, удобного, скоростного средства передвижения? Но уже сегодня крупнейшие города мира столкнулись с проблемами, вызванными чрезмерной автомобилизацией. Среди них — непосредственно отражающиеся на здоровье людей загрязнение окружающей среды, особенно воздуха (на автомобили приходится часто более половины всех вредных выбросов в атмосферу), отнимающие уйму времени и нервной энергии заторы и пробки на дорогах, «пожираемые» автостоянками все новые площади, которые могли бы стать парками, стадионами и т. п., увеличение числа несчастных случаев.
      Вспомним, что защитники капитализма с упоением и настойчивостью повторяют мысль об идентичности общественного прогресса растущему объему потребления товаров и услуг. В США особенно гордятся, что практически каждая американская семья имеет автомобиль, а то и два. Но... Жертвами дорожных происшествий ежегодно становятся здесь более 2 млн. человек, общее число погибших намного больше потерь Америки во всех войнах, которые она когда-либо вела. За десятилетие — с 1970 по 1980 г. — на дорогах США и стран Западной Европы погибли 1,3 млн. человек! Американские социологи указывают на многомиллиардные убытки в результате автокатастроф, на колоссальные ресурсы, отвлекаемые на нужды автотранспорта в ущерб первоочередным социальным программам, на обостряющуюся проблему гиподинамии — малоподвижности в результате злоупотребления автомобилем — и ее опасных спутников — бессонницы, ожирения, сердечно-сосудистых заболеваний.
      Конечно, уродливые формы, которые приняла автомобилизация в Соединенных Штатах, обусловлены в громадной степени капиталистической действительностью: искусственно вызываемым спросом, который стимулируют у населения заинтересованные автомобильные, сталелитейные, нефтяные и автодорожные монополии; плохим состоянием и дороговизной общественного транспорта; превращением автомобиля в символ престижа и социального статуса. Но некоторые негативные последствия, связанные с бурным увеличением автомобильного парка, могут проявиться и в социалистическом обществе.
      Дабы этого не произошло, мы уже сегодня должны спросить себя: является ли благом неконтролируемый рост числа автомобилей? Нужно ли стремиться к тому, чтобы каждая советская семья имела свою автомашину? Ведь, с одной стороны, благодаря росту материальных возможностей у нас с каждым годом становится все больше владельцев легковых автомобилей. А с другой стороны, ясно, что если не ограничить личный автопарк, особенно в крупных городах, то это может превратить бесспорное общественное благо в столь же очевидное зло.
      Удовлетворение любой потребности не является разумным, если оно признает только личную пользу, сиюминутные выгоды отдельных людей, но игнорирует долговременные интересы коллектива, общества, а в итоге и интересы самих этих людей. Наряду с соответствием запросов и желаний общественным возможностям другим критерием их разумности выступает соотнесенность с общественной пользой, их объективная общественная направленность. Без таких «ограничителей» немыслимо налаживание гармоничного взаимодействия человека с вещами, преодоление потребительских пережитков, формирование коммунистического типа личности.
      Наконец, необходимым' показателем разумности потребностей является соответствие запросов и желаний, а также способов их удовлетворения моральным нормам социалистического образа жизни. Им противоречит чванливая похвальба своими материальными возможностями, отсутствие скромности и чувства меры в реализации даже честно заработанных денег.
      Не только потребление за счет и в ущерб другим, но и потребление, оскорбляющее достоинство других, не может считаться разумным. Какими бы рациональными мотивами ни руководствовались те, кто по-барски, отрешаясь от всяких моральных соображений, пользуется недоступной большинству нашего общества частью благ, их потребление объективно становится формой ложного, эгоистического самоутверждения. Оно выпячивает их «исключительность», «особое положение», показывает пренебрежение к тем, кто не столь «даровит» и «полезен». Само такое потребление неизбежно приобретает оттенок безнравственного.
      Вот почему истинная культура потребления определяется не только рациональными критерями, но и высокой моральной ответственностью личности.
      Пределы и беспредельность. Любая попытка выяснить, что же представляют собой разумные потребности, не может обойти стороной вопрос о границах таких потребностей. В научной литературе по этому поводу ведутся споры. Иные авторы, соглашаясь с тем, что забота социалистического общества о росте интеллектуальных и социальных запросов людей не означает отказа от материальных благ и удобств, признают безграничными лишь духовные потребности. А вот умножение массы вещей в человеческом обиходе и вообще материальных потребностей должно остановиться на некоторой черте насыщения, за которой всякое их расширение станет ненужным и абсурдным. Речь тогда может идти лишь о совершенствовании, облагораживании средств и способов удовлетворения оптимально ограниченного набора материальных нужд и желаний.
      Больше того, предлагается «затормозить», «свернуть» вещный поток. Сторонники этой точки зрения ссылаются на то, что уже сейчас среди обилия появляющихся новых предметов трудно найти принципиально новые. Множится число модификаций одного и того же. А посему недурно было бы перейти к вещам более универсальным, соединяющим в себе по возможности самые разные функции. Спаситель-
      ным представляется сокращение срока службы вещей.
      Таким путем якобы возможно решить одновременно две задачи: приостановить лавиноподобное разрастание искусственного предметного окружения человека и выработать спокойное, разумное отношение к данному окружению. Вещам-однодневкам некогда и незачем будет «прорастать» в людях, а людям не надо будет приспосабливаться к вещам, ибо обладание ими полностью уступит место пользованию.
      Ошибочность приведенных доводов меньше всего состоит в стремлении к универсализму вещей. Если бы, скажем, сегодня удалось построить самолет, соединяющий в себе достоинства многочисленных модификаций самолетов, это было бы во всех отношениях выгодно. А пока что нам нужны легкий и экономичный Як-40 и могучий Ил-86, скоростной Ту-154 и тихоход Ан-2. Правда, универсализм не есть и что-то абсолютно полезное. Наши предки обходились одним котлом вместо всего огромного многообразия нынешних кастрюль, гусятниц, утятниц, сковород, чайников и т. д., универсализмом отличался и их туалет. Однако вряд ли такая непритязательность могла бы считаться нормальной для современного уровня развития человечества.
      Действительная же ошибка тех, кто настаивает на необходимости замедлить расширение предметного окружения людей, ограничить их материальные потребности неким пределом, разрушить устойчивость связи «человек — вещь» посредством ускорения оборота различных предметов, заключается в вольной или невольной фетишизации вещей, в приписывании им способности самостоятельно подчинять себе человека. Стоит только признать, что никакой демонической, независимой от отношений людей власти у вещей нет, как перечисленные предложения обнаруживают свою очевидную несостоятельность.
      Уменьшение разнообразия вещей в обиходе людей, сужение рамок созданной трудом предметной среды означает прежде всего обеднение мира человека — как внешнего по отношению к нему, так и его внутреннего мира. Ведь в богатстве вещей опредмечивается, реализуется, получает дальнейшее развитие богатство неисчерпаемой человеческой сущности, его неукротимая творческая мощь. Дело вовсе не в количестве вещей, а в характере человеческих отношений.
      В мире, где правит капитал, не видно конца господству вещей над человеком. Напротив, вместе с увеличением массы товаров растет и их демоническая власть. Поэтому человеку здесь предлагают безропотно согласиться на первенство вещи и, пожертвовав духовным развитием, безвольно нестись в потоке самодельного потребительства.
      Иной взгляд на взаимодействие людей и вещей отстаивают марксисты. Они не усматривают никакой опасности для человеческого развития в умножении количества материальных благ. С вещей не только снимается приписываемая им вина, но и признаются их выдающиеся исторические заслуги, их незаменимая роль в дальнейшем социальном прогрессе. Эту точку зрения можно выразить с еще большей определенностью и категоричностью: без мира вещей человек никогда не стал бы человеком.
      В самом деле, достаточно задаться вопросом о том, что окружает нас в повседневной жизни, что действует на наши чувства и мысли, чем мы пользуемся для удовлетворения своих потребностей, как с очевидностью обнаружится: чаще всего это вещи, сделанные человеком. Сегодня трудно представить, что стало бы с людьми, если бы вдруг они разлучились со своими верными спутниками — вещами: орудиями труда, предметами обихода, одеждой, средствами передвижения, книгами, музыкальными инструментами. Уже одно это предположение показывает, в какой огромной степени искусственный материальный мир, включающий все многообразие вещей, определяет человеческое в человеке.
      Многие вещи живут значительно дольше своих создателей. Благодаря им мы проникаем в глубь эпох, узнаем об исчезнувших цивилизациях, о населявших когда-то нашу Землю народах, открываем для себя неведомые страницы истории. В вещах для нас предстают творческие возможности человеческого рода в том виде, в каком они развились к определенному моменту. От поколения к поколению переходят эти грандиозные хранилища материализованного человеческого духа, передается эта, по выражению Маркса, раскрытая книга опредмеченных сущностных сил человека. И хотя в этой книге до сих пор недостает многих важных страниц, а содержание иных свидетельствует о периодах упадка и деградации, в целом она отражает неуклонное восхождение человека по ступеням освоения и преобразования им окружающего мира и самого себя.
      Такое восхождение стало возможным потому, что вещи не просто накапливают в себе знания и опыт людей, богатство их интеллекта и чувств. Они и возвращают человеку это богатство, оказывают обратное влияние на его материальную и духовную деятельность, расширяют и обогащают ее. В этом проявился их изначальный общественный характер, способность служить не одному своему непосредственному изготовителю и отражать не только его личные черты. Воспринимая зафиксированные в вещах плоды упорства, фантазии и созидательных сил своих предшественников, следующие поколения людей получают возможность строить на этом фундаменте еще более величественное здание.
      Предметное окружение человека является той средой, в постоянном взаимодействии с которой он формирует себя, реализует собственную индивидуальность. «Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа, — писал К. Маркс, — развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, — короче говоря, такие чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя как человеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), — одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, — возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе».
      Без предметов искусства — памятников зодчества, живописных полотен, скульптур, украшений — присущее людям чувство прекрасного далеко не было бы тем, чем является сейчас. Без музыкальных инструментов человечество не только никогда не услышало бы шедевров Баха, Моцарта, Шостаковича, но и в неразвитости своих чувств не испытало бы в этом никакой потребности. Не придумай когда-то человек простейшего вертела и примитивнейшего огнеупорного сосуда, он до сих пор питался бы сырым мясом. А если бы люди не оставляли своим потомкам аккумулированных в вещах знаний о себе и мире, человеческий мозг никогда не обрел бы сегодняшних творческих возможностей.
      Воплотив в себе знания и умения людей, все многообразие их свойств, способностей и интеллектуальных усилий, искусственный окружающий мир неизмеримо раздвинул возможности человека, отпущенные ему природой, удивительнейшим образом изменил их количественные и качественные характеристики. В биологическом смысле практически нет никакой разницы между античным греком и современным человеком. Но органам чувств представителей двух этих эпох открываются разительно непохожие масштабы окружающего мира. Такай обыкновенная для нашего времени вещь, как телевизор, позволила ограниченному в своем восприятии человеческому глазу видеть за многие тысячи километров, а столь же несовершенному уху слышать голос всей планеты. Вещи сделали контакт человека с природой универсальным, открыли для него такую сложную гамму ее проявлений, какая недоступна ни одному самому развитому органу животного.
      Словом, существует множество доказательств того, что сами по себе обладание и пользование материальными благами не только не вредят духовному развитию, а во многом способствуют ему.
      Любые разумные потребности — материальные, духовные, социальные — имеют постоянную тенденцию не только к возвышению, облагораживанию, но также и к расширению. Покуда существует человечество, никакой достигнутый уровень потребностей и потребления не будет конечным. В этом проявляется их безграничность. Вместе с тем на всех этапах социального прогресса возможности людей потреблять были ограниченными, что сообщало ограниченность и самой мере разумных потребностей. На заре человеческой истории основными препятствиями являлись примитивность развития общественной ма териальной базы и самого человека. Пришедшие следом антагонистические формации, придав невиданное ускорение развитию производительных сил и способностей рода «человек*, сделали это за счет большинства индивидов и даже целых социальных классов. Многие трудящиеся лишились возможности, а часто и способности развивать и удовлетворять общественно доступные разумные потребности.
      Социалистическое общество уничтожило классовые антагонизмы и впервые соединило в своей практике создание материального изобилия, налаживание подлинно гуманных общественных отношений и всестороннее развитие каждого отдельного человека. Оно упразднило отчуждение трудящихся от плодов их рук и разума, уничтожило социальную почву для превращения вещей в выразителей человеческой сущности и делает сегодня реальные шаги на пути гармонизации материального и духовного начал в жизни людей.
      Но и при социализме понятие разумности потребностей еще носит ограниченный характер. Не все желания и запросы, не противоречащие человеческому естеству, могут быть удовлетворены без ущерба для других людей. Только с построением коммунистического общества любые действительно человеческие потребности становятся разумными, ибо устраняются все материальные и социальные преграды для их осуществления.
      Для этого мало одного только изобилия благ. Нужен и новый человек. Бесспорно, что для самого появления такого человека необходим высокий уровень материального производства и потребления, ибо «истинное царство свободы», в котором развитие человеческих сил выступает самоцелью, как отмечал Маркс, «может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своем базисе». В то же время только духовно насыщенная, действительно богатая жизнь служит прочной гарантией того, что какой угодно высокий материальный достаток никогда не превратится в нашем обществе в самоцель, никогда не будет обращен во вред человеку, не станет средством разрушения личности.
     
      Самоутверждение: бескорыстие против эгоизма
      Бескорыстие не в моде? Существует точка зрения, согласно которой главным, а иногда и единственным показателем успеха, свершившихся надежд являются материальные приобретения, возможность сорить деньгами, ни в чем себе не отказывать, а достойной целью в жизни — забота о собственном благополучии, собственном уютном гнездышке, за пределами которого простирается «чужая территория».
      Как-то в одной из молодежных газет мне попались на глаза такие строки: «Мне — 21 год, жене — 20. Скоро нас будет трое. Сначала я свою семью поставлю на ноги и буду иметь все — пусть даже на это уйдет вся моя жизнь. Потом уж буду думать о других. А бескорыстие уже не в моде».
      В этом категоричном заявлении не все, наверное, надо принимать всерьез. Тон его, скорее всего, драматизирован обстоятельствами временными: в молодой семье ожидается пополнение, неизбежны новые заботы, в том числе и материальные. На этом фоне острее представляются и сложности продолжения учебы, и необходимость в чем-то себе отказывать, и бытовая неустроенность, и понятный у студентов недостаток денег. Тут недолго в жестком, эгоистичном, «трезвом» практицизме увидеть спасительное решение всех ставших вдруг обнаженно реальными жизненных проблем. И задиристая непреклонность — способ оправдаться перед собой, защитить уязвимую в моральном отношении точку зрения. А в запальчивости чего не скажешь. Ведь если всю жизнь заниматься собой и лишь потом думать о других, то последнее окажется возможным только при условии существования загробной жизни.
      Но вот слова о том, что бескорыстие, дескать, теперь не в моде, — это уже серьезно, в каком бы дурном настроении они ни были произнесены. Это допущение моды на человеческое «я». Выходит, один день можно быть добродетельным, а на другой посчитать это «несовременным»; сегодня исповедовать одни нравственные, политические и идейные принципы, а завтра объявить их не соответствующими моде и поменять на противоположные. По существу, речь идет об оправдании цинизма, безыдейности, хамелеонства.
      Доброта, благородство, ум, честность, порядочность — все качества, которые определяют человеческое в человеке, могут быть «немодными» лишь в обществе, в котором «немоден» сам человек. Так оно и есть в капиталистическом мире, в котором господство денег и вещей перевернуло всю систему ценностей с ног на голову.
      В «Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что «как эгоизм, так и самоотверженность есть при определенных обстоятельствах необходимая форма самоутверждения индивидов». Необходимой формой самоутверждения в условиях капиталистической конкуренции является индивидуализм, который эгоистичен по своей сути. Какой бы внешне различный вид он ни принимал, его мотивы, движущие силы, направленность имеют один нравственный смысл: добиться удовлетворения, наслаждения, успеха, счастья только для себя. Другие же люди — лишь средство для достижения этой цели, на пути к которой позволительно делать их несчастными, обездоливать, топтать, уничтожать.
      В условиях социализма самоотверженность, а не эгоизм превращается в необходимую форму самоутверждения индивидов. И, если говорить о коммунистическом бескорыстии, причины, его порождающие, неизмеримо основательнее любого модного поветрия. Эти причины — в новых критериях ценности человека. Показателем его достоинства, заслуг выступает не принадлежащая ему собственность, не возможность покупать и потреблять, не материальный достаток, а полнота, с какой аккумулированные им знания, мысли, чувства, социальный опыт служат общему благу.
      Новое отношение к людям родилось в нашей жизни вместе с новым строем и составляет его неотъемлемую черту, его великое преимущество перед миром корысти и власти денежного мешка. Да и может ли быть подвластно моде то, что является самой человеческой природой? Возможна ли мода на дыхание, на биение сердца, на способность мыслить? Бескорыстие — такая же часть человеческого естества. И она утрачивается лишь там, где извращаются человеческие отношения.
      Бесчисленные проявления не претендующего на вознаграждение добра одухотворяют жизнь тысяч и тысяч советских людей. Мы привыкли к высоконравственному поведению и воспринимаем его как норму. Когда для спасения человека требуется перелить ему кровь, никого не удивляет, что всегда находятся добровольцы отдать пострадавшему свою. Бескорыстие — не редкость и в ситуациях вовсе не чрезвычайных, будничных. Молодые строители Саяно-Шушенской ГЭС каждый месяц посылают часть заработка в Фонд мира. Студенты на деньги, заработанные во время летнего трудового семестра, купили автобус для ребят из детского дома...
      Примеры эти нетрудно пополнить. В них зримое отражение того поведения, того душевного отклика на нужды других людей, того уровня сознания, которые определяют нравственное развитие нашего общества.
      Разумеется, встречается еще и негативное отношение к бескорыстию. Некоторые люди склонны усматривать в нем лишь «странность» отдельных, не от мира сего «чудаков», а то и неискренность, за которой скрывается корысть. С их точки зрения, лучший способ отблагодарить человека за добро — деньги, дорогие подарки или иное материальное вознаграждение. Бескорыстие порой истолковывается превратно — только как призыв, требование трудиться задаром, а потому и как нечто противоречащее курсу партии на устранение уравниловки в оплате труда, на повышение роли материальных стимулов в развитии социалистической экономики.
      Наша партия занимает в данном вопросе позицию трезвую и вместе с тем диалектическую. Коммунистическое бескорыстие потому и коммунистическое, что в качестве массового явления, в качестве нормы сознания и поведения всех членов общества или, по крайней мере, большинства из них оно принадлежит скорее будущему, нежели настоящему. Но партия считает своим долгом помогать, не сходя с реальной почвы, каждому ростку нового пустить корни в советской действительности, утвердиться, стать неотъемлемым элементом нашей жизни.
      Можно припомнить, как трактовал вопрос о соотношении материального интереса и бескорыстия В. И. Ленин. Мало кто так глубоко, как он, понимал огромную, незаменимую роль материального поощрения в процессе социалистического строительства. Вместе с тем он говорил: «Коммунизм есть высшая ступень развития социализма, когда люди работают из сознания необходимости работать на общую пользу». По его словам, коммунизм начинается там, где человек трудится с заботой о том, что достанется не ему лично и его «ближним», а «дальним», т. е. всему обществу в целом.
      Формирование такого отношения к труду, такого сознания не одномоментный акт, а процесс, который идет уже сегодня, на наших глазах. Его проявления — и коммунистические субботники, и индивидуальное и коллективное наставничество, и переход
      работников, подчас с потерей в заработке, в отстающие коллективы с целью вывести их в передовые, и многое другое.
      И мы все можем помочь этому процессу, в частности, тем, что с большим вниманием, с большей благодарностью будем относиться к таким человеческим свершениям, мотивы которых лежат за пределами соображений сугубо личного материального расчета. Любому человеку по силам способствовать тому, чтобы не претендующие на вознаграждение полезные и добрые дела не наталкивались на глухую стену непонимания, чтобы в нашем обществе всегда хорошо жилось тем, для кого человеческое «спасибо» дороже денег, кто, говоря ленинскими словами, не высчитывает с черствостью Шейлока, «не переработать бы лишних получаса против другого, не получить бы меньше платы, чем другой...»
      Обывателю с его идеалом личного довольства мудрено понять бессребреника, не взявшего причитающегося ему «по закону». У него вызывает неприязнь любой, кто, отметая соображения узкой материальной выгоды, готов потратить свои трудовые рубли на общественные нужды. Ему удобно лучшие человеческие чувства и поступки объявить модой, которую хочешь — принимай, а не хочешь — отвергай.
      Однако мода, самой своей природой олицетворяющая непостоянство, способность легко отрекаться от вчерашних кумиров и выбирать себе новых, допустима лишь в отношении преимущественно внешних сторон существования человека. Ее объектом могут быть вещи, вкусы, увлечения, но никак не нравственные принципы и убеждения. Полагать, что последние можно менять с той же легкостью, что и одежду, значит не иметь ни прочных моральных устоев, ни заслуживающей уважения жизненной позиции.
      Человек, который, говоря словами поэта, «взглядом упирается в свое корыто», не только роковым образом сужает для себя спектр ценностей, обеспечивающих полнокровную и полноценную жизнь. Для него нередко стирается, размывается принципиальная разница между буржуазным и социалистическим подходом к благополучию, оно однобоко и однозначно отождествляется с материальными благами. В результате при сравнении двух образов жизни такой человек склонен игнорировать наши бесспорные социальные, духовные достижения и завоевания, зато самодовлеющее значение придавать, скажем, возможности купить автомобиль или другие престижные вещи. Но для нас, о чем уже шла речь, в корне неприемлемо состязание с «обществом потребления» по предложенным им параметрам «вещизма», роскоши, эгоистического, мещанского довольства.
      Счастье в труде. Свойственные советскому обществу и неведомые ни одному эксплуататорскому строю отношения между людьми по-новому ставят старый, как мир, вопрос: в чем больше всего нуждается человек? Отвечая на него, можно перебрать великое множество жизненно необходимых людям благ, упомянуть и пищу, и кров, и здоровье, не забыть всевозможные вещи, духовные и нравственные ценности, но так и не назвать главного. Одна из причин этого кроется в том, что само представление о наиболее необходимом для человека носит исторический характер, меняется вместе с прогрессом общества.
      На протяжении веков труд воспринимался людьми как проклятие рода человеческого. Ни у раба, исполнявшего функции говорящей скотины, ни у крепостного крестьянина, отбывавшего барщину и платившего оброк, ни у рабочего в буржуазном обществе, создающего прибавочную стоимость для капиталиста, невозможно иное восприятие. Во всех эксплуататорских обществах желанное человеческое существование мыслится за пределами труда, который предстает лишь безрадостным процессом, печальной необходимостью, средством для жизни, а не самой жизнью.
      И сегодня в условиях капитализма подневольный труд не способен стать призванием, смыслом бытия, обязательным элементом счастья. Такими свойствами обладает только свободный труд свободных людей, сообща владеющих средствами производства. При социализме все полнее раскрывается истинная природа труда, который не только создает материальные и духовные блага, но и служит поприщем реализации человеческих замыслов, развития личности. И чем больше труд будет становиться трудом «для души», способом проявления сущности человека, его самовыражения, тем скорее он будет превращаться в первую жизненную потребность, находящую удовлетворение в себе самой, в наслаждении творчеством, созиданием.
      Конечно, не стоит упрощать сложность этого процесса. И в социалистическом обществе он совершается не вдруг, не по мановению волшебной палочки.
      Хорошо известно, например, что навыки трудовой жизни закладываются уже в детстве, в семье. Важнейшим камнем в фундаменте, на котором личность «строит себя» все последующие годы, безусловно, является впервые испытанная радость работы, выполненной для других. Между тем такие факторы современной жизни, особенно городской, как механизация быта и малочисленность большинства семей, сужают круг домашних обязанностей детей, порождают у некоторых родителей стремление уберечь свое единственное чадо даже от самых элементарных трудовых операций, от всякой помощи взрослым в
      ведении домашнего хозяйства. Без систематической же выработки привычки и умения трудиться может уже в раннем возрасте сложиться потребитель с его «инстинктом хватания», стремлением побольше урвать для себя и поменьше дать другим.
      Жизнь выдвинула и задачу значительно улучшить подготовку молодежи к труду, к сознательному выбору профессии. Здесь пока немало проблем, которые решаются в ходе осуществляемой сейчас реформы народного образования. Участие в посильном общественно полезном труде наряду с учебой становится систематическим и обязательным для каждого из вас. На это существенно увеличено время в учебном плане. Привить молодому поколению вкус к работе, понимание того, что только общественно полезный труд придает весомость человеческой жизни, — такова одна из коренных целей, поставленных партией.
      Только тогда, когда у юноши или девушки появляется осознанная потребность в труде на благо общества, можно говорить о достижении ими социальной зрелости, о понимании ими своей исторической миссии строителей нового общества. «...Нельзя себе представить идеала будущего общества, — отмечал В. И. Ленин, — без соединения обучения с производительным трудом молодого поколения: ни обучение и образование без производительного труда, ни производительный труд без параллельного обучения и образования не могли бы быть поставлены на ту высоту, которая требуется современным уровнем техники и состоянием научного знания».
      Одна из ключевых задач школьной реформы как раз в том и состоит, чтобы сделать труд учащихся непременно производительным, нужным людям. Ведь как нередко было до недавнего времени? Школьные уроки труда представляли собой нечто вроде игры: на них производилась не имеющая никакой общественной ценности, по существу символическая «продукция», которая затем просто выбрасывалась, хотя на нее и расходовались силы, способности, дефицитные и уж во всяком случае необходимые в другом месте материалы. Подобные уроки формализма и расточительства, понятно, никак не вязались с формированием социалистического отношения к труду.
      Сейчас положение меняется. Между школами и предприятиями устанавливаются прямые и по-настоящему деловые взаимоотношения. В предоставленных ребятам учебных цехах они делают то, что действительно необходимо заводу или фабрике, нашему народному хозяйству. Школьники получают возможность реально почувствовать, что их труд полезен, «повариться в рабочем котле», усвоить конкретные уроки уважительного отношения к трудовому рублю, четче определить свой жизненный путь.
      Это чрезвычайно важно, если учесть, что и сегодня после окончания школы некоторые молодые люди, пользуясь материальной обеспеченностью родителей, склонны жить беззаботно, не спешат устраиваться на работу. Одна из причин — недостаточно высокий престиж рабочих профессий, который не соответствует ни общественной потребности в них, ни положению рабочего класса в социалистическом обществе.
      Зачастую свое понимание интеллектуального, творческого, имеющего высокий престиж труда выпускники школы ограничивают весьма узким набором профессий: научный работник, артист, журналист, врач. Такой односторонний подход, берущий истоки прежде всего в семье, оторван от реальных процессов, изменений, происходящих сегодня в материальном производстве. Он игнорирует тот факт, что ныне творчество самой высокой пробы отличает труд тысяч и тысяч рабочих, которые стали подлинными мастерами своего дела, живут этим делом, и оно приносит им счастье.
      Промахи профессиональной ориентации не только наносят ущерб общественным интересам, создавая нехватку некоторых категорий работников. Они ведут подчас и к острой нравственной дисгармонии личности, оборачиваются психической травмой для тех юношей и девушек, которые в угоду ложно понятому престижу избрали специальность не по душе, не по призванию.
      Ясно, что разрешение подобного рода нравственных коллизий связано не только с внесением серьезных коррективов в семейное и школьное воспитание, в систему профессиональной ориентации молодежи. Оно имеет необходимой предпосылкой и постоянное обогащение содержания труда, его правильную организацию, сокращение и ликвидацию непривлекательных, тяжелых, малоквалифицированных работ, которые не приносят молодым труженикам удовлетворения, сковывают развитие у них творческого начала. Это принципиальная установка социальной политики нашей партии.
      В то же время нельзя не видеть, что в сознании части молодежи она иногда трансформируется в формулу своеобразного иждивенчества: дескать, создайте сначала условия, а уж тогда ждите результата.
      Что можно заметить по этому поводу? Во-первых, устранение недостатков в организации труда, наполнение его творческим содержанием предполагают наличие у каждого человека активной жизненной позиции, стремления и воли самому сделать свой труд интересным, радостным, открывающим возможности для самоутверждения. Во-вторых, нужно отдавать себе отчет и в том, что еще не год и не два степень технико-экономического развития нашей страны не позволит обеспечить каждому советскому человеку работу, целиком отвечающую его потребностям. Немеханизированные, монотонные виды труда не могут быть просто «упразднены». Для их преобразования нужны и материальные ресурсы, и новые технические и технологические решения, и время.
      Такова реальность. И если исходить из нее, то напрашивается вывод о необходимости добросовестно относиться к любому труду, ясно понимать общественную ценность всякой работы.
      Иногда выработке такого понимания мешает сохраняющееся в публикациях некоторых обществоведов, в устных беседах со школьниками преувеличение достигнутых на нынешнем этапе социальных результатов научно-технической революции, ее темпов, масштабов, глубины воздействия на наше общество. Это поддерживает нереалистические представления о характере и условиях современного труда. Среди некоторых молодых людей бытуют маниловские ожидания того, что труд должен быть непременно легким, что не сегодня-завтра он сведется к «нажиманию кнопок».
      Как не вспомнить тут слова К. Маркса о том, что и при коммунизме труд останется «дьявольски серьезным делом», следовательно, никогда не будет забавой, развлечением. Настоящий труд всегда будет трудным, в нем человек всегда будет не только пожинать успехи, но и испытывать неудачи и разочарования, не только получать глубочайшее удовлетворение, но и преодолевать себя. Вот почему быть готовым к труду — значит быть готовым к тому, чтобы не дрогнуть, не согнуться под грузом исторической ответственности за будущее своей Родины, за судьбы социализма и мира, уметь освоить опыт старших поколений и обогатить его собственными свершениями.
      И еще: трудовая жизнь — это единственный, универсальный путь как к богатству внешнего по отношению к человеку мира, так и к богатству его внутреннего мира.
      Люди для людей. «Богатый человек, — писал К. Маркс, — это в то же время человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни, человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда». Эта нужда, этот никогда не утоляемый до конца «голод» на полноту саморазвития и самовыражения есть истинное богатство, высшее человеческое проявление, к пониманию чего люди приходят не сразу. Лишь с уничтожением классового господства, по мере утверждения социалистических общественных отношений человек испытывает все большую нужду в универсальной развитости своих способностей и «в том величайшем богатстве, каким, — если продолжить дальше мысль Маркса, — является другой человек».
      Именно этот другой человек и есть для каждого из нас, даже когда мы этого не сознаем, неисчерпаемая, самая настоятельная и самая человечная потребность, вершина всех потребностей. И развиваемся, и самоутверждаемся мы только благодаря другому человеку, «растрачивая» себя для него, реализуя себя в нем. Эгоист, который избегает подобных трат, имеет, как это ни парадоксально, сплошной минус там, где, казалось бы, должен иметь плюс. Он лишает собственное личное начало объекта, опоры и тем самым губит его. Ведь замечательнейшее свойство душевного богатства в том и состоит, что чем больше его расходуешь, тем больше приобретаешь.
      Но это совершенно необходимое для собственного развития и самоутверждения отношение с другим «я» не лишено внутренней противоречивости. В самом деле, с одной стороны, человек стремится к выделению себя, своей не похожей ни на какую другую индивидуальности, неповторимости своей личности с присущими ей мыслями, чувствами, желаниями. Но с другой стороны, он неотъемлемая частица мира людей, вне которого невозможно его человеческое существование. Поэтому он, стремясь к личной автономии, в то же время ищет единства с окружающими — с друзьями, коллегами, с определенными группами людей (возрастными, профессиональными и т. д.), к которым относит себя или хотел бы принадлежать, с обществом в целом.
      Это противоречие утрачивает при социализм*-антагонистический, непримиримый характер. Однако и в нашем обществе непростой проблемой в духовном становлении личности является согласование индивидуальных и общественных интересов.
      Например, одна из самых важных и характерных черт социалистического образа жизни — коллективизм. Чем бы ни занимался у нас человек, он только тогда богат духовно, когда сердцем и мыслями находится с другими, активно участвует в делах общества, не остается равнодушным к тому, чем живет народ. «Только в коллективе, — отмечали основоположники научного коммунизма, — индивид получает средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков...» Поэтому в универсальном богатстве общественных связей и отношений заключается и универсальность развития отдельной личности.
      Даже там, где раньше решающее слово принадле жало одиночкам, скажем в научной деятельности, коллектив создает наиболее благоприятные условия для развертывания творческих способностей людей. Так, талант и рядового и выдающегося ученого может проявиться сегодня только через коллектив соратников, помощников, последователей. Современная нау ка идет к открытию все более глубинных законо мерностей развития природы и общества. А ддг этого нужны столь обширные и разнообразные знания, что одному человеку не под силу овладеть ими.
      Однако отмеченная тенденция имеет и оборотную сторону. Как указывают некоторые исследователи, в общем количестве ученых сокращается доля творчески одаренных научных работников, ярких индивидуальностей, зато растет число тех, кто, не претендуя на роль «первой скрипки», растворяется в массе исполнителей. Одна из причин — происходящее порой обезличивание результатов научного исследования. Но это также и проявление противоречия, вообще присущего научно-технической революции с ее требованиями больших коллективов, широкой стандартизации, конвейерного производства.
      Задача максимального раскрытия и реализации задатков, способностей большинства людей принципиально неразрешима при капитализме, где ценность и достоинство человека поставлены в зависимость от принадлежащей ему собственности, где подавляющая масса населения лишена возможности заниматься творческим, интеллектуальным трудом, отторгнута от культуры.
      Иное дело при социализме. Здесь нет социальных классов или групп людей, которые были бы экономически и политически заинтересованы в ограничении интеллектуального развития, приобщения ко всем богатствам культуры других классов и групп. Чем полнее проявляет каждый человек свои задатки и способности, тем в большем выигрыше оказывается все общество. Умножаются возможности расцвета науки и техники, роста экономики, материальной обеспеченности населения. Более мощное и совершенное производство, предъявляя повышенные требования к уровню знаний и квалификации работников, делает настоятельным дальнейший духовный прогресс и создает для него благоприятные материальные предпосылки. Один из основополагающих принципов коммунизма — свободное развитие каждого является условием свободного развития всех — как раз и отражает то значение, какое новое общество придает раскрытию внутреннего богатства человека.
      Юный Маркс в гимназическом сочинении написал: «Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком.
      История признает тех людей великими, которые,
      трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принес счастье наибольшему количеству людей...»
      Жизнь автора приведенных строк, его дела — лучшее свидетельство того, что личные достижения неотделимы от понимания общественного назначения способностей. Творческие силы Маркса обрели небывалую мощь и простор потому, что были подчинены наиболее достойной и прекрасной цели — благу человечества.
      Для реализации своего «я» недостаточно «романа с собой», для этого нужен «роман с миром». Именно в распахнутости каждой отдельной жизни для общественных интересов открываются поистине безграничные возможности самоутверждения. Чем раньше приходит к человеку осознание этой истины, тем больше у него времени для выявления своих дарований, тем вероятнее, что его судьба окажется счастливой судьбой свершившейся личности.
     
      Свет личности
      Твое назначение на Земле. Личность ценна не тем, что на ней, а тем, что в ней. Эту, казалось бы, очевидную истину всегда находилось немало охотников опровергнуть. Потому что не так уж редко глупцы и бездари, люди безнравственные и эгоистичные имели блага, несоразмерные их личным достоинствам и достижениям. Мы и сегодня можем видеть, как кто-то помышляет только о собственном благополучии и большой зарплате, другой мастерски устраивает свои дела, ухитряется из-под земли достать любой дефицит; третий живет припеваючи на нетрудовые доходы... И все они с самодовольным чувством превосходства посмеиваются над теми, кто не умеет
      «делать» карьеру и деньги, ловчить, запускать руку в чужой карман.
      Но вот примеры другие. Они из жизни великих. И потому именно великих, что была у них совсем иная мера и успеха, и счастья, и своего назначения на Земле.
      Высочайшим образцом Человека с большой буквы являлся для своих современников и остается для всех последующих поколений Владимир Ильич Ленин. Академик М. И. Авербах, принимавший участие в лечении Ленина, вспоминал на склоне лет, как трудно ему было однажды, в гимназические годы, написать сочинение на отвлеченную тему: «Кого мы называем истинно хорошим человеком?». «Если бы теперь, — продолжал академик, — мне задали такую работу, я исполнил бы ее очень легко и просто. Я только описал бы жизнь Владимира Ильича и набросал несколькими штрихами его интеллектуальную и моральную фигуру».
      Какой же штрих избрать нам? Что выделить в этой титанической, не поддающейся обычным меркам жизни, в этом неохватном для кого бы то ни было, поисти-не вселенском интеллекте? Определяющим моментом неповторимо прекрасной судьбы Ленина было беззаветное служение интересам угнетенных и эксплуатируемых, делу рабочего класса. От первого вздоха и до последнего он видится всецело и нерасторжимо слитым с освободительной борьбой многомиллионных масс трудящихся.
      При всей обширности своего творческого наследия создатель партии большевиков и первого в мире социалистического государства почти не оставил объяснений того, почему он взвалил на себя всю громаду горестей мира, почему избрал неимоверно тяжелый жизненный путь. И не сделал он этого прежде всего потому, что был до самоотречения скромным человеком. Всех встречавшихся с Лениным
      всегда поражала его простота. Она поначалу почти разочаровывала тех, кто в своем воображении рисовал образ легендарный, чуть ли не сказочный. Ничего бьющего на внешний эффект, ничего, что хотя бы отдаленно напоминало заботу о том, как воспримут его окружающие.
      Для Ленина это было совершенно не свойственно и не нужно. Он и без того был ярко выраженной личностью и потому не боялся быть самим собой. «Простая на первый взгляд внешность, но именно только на первый взгляд, — как отмечал видный соратник Ленина Г. М. Кржижановский, — а затем та же внешность, необычайно привлекательная по своему озарению особой духовной красотой, простые слова его речи, но в таком сочетании, в котором немедленно сказывается концентрированная, необычайная мощь его интеллекта...»
      Совершенно естественной и органичной для Ленина была непритязательность, скромность его домашнего быта. Эта скромность внешней обстановки никогда не производила впечатления чего-то искусственного, нарочитого, служащего назиданием другим: смотрите, мол, какого самоотречения от жизненных благ требует революционная борьба. Ничто не может быть более далеким от правды, чем представление о Ленине как об аскетической натуре. Коммунизм, считал он, должен нести с собой не аскетизм, а полное благосостояние, полноту жизни. И в нем самом жизнерадостно бился неиссякаемый родник оптимизма, остроумия, веселья, повод для которого он умел находить и в минуты самого короткого отдыха.
      Просто во всей жизни Ленина проявлялось идущее от глубокой внутренней культуры отсутствие потребности в том, без чего можно обойтись, без предметов роскоши, вещей неизвестного назначения. Зато в квартире главы Советского правительства было все,
      что нужно человеку, всецело поглощенному духовными интересами, занятому огромной, нередко изнурительной работой, находящему высший смысл жизни и высшее счастье в служении тем, кого он беззаветно любил, — трудовому люду.
      Прекрасный в каждом своем проявлении, Ленин неудержимо притягивал к себе удивительной внутренней цельностью, совершенной гармонией сердца и разума. В его присутствии всегда создавалась особая атмосфера душевного подъема. Людям хотелось быть лучше, они словно обретали крылья, мысль их обострялась, рождалось желание больше знать, думать, читать, учиться, делать добро, напряженно работать.
      В Ленине гений и благородный человек соединялись неразрывно. И потому одинаково необходимо овладевать бесценным богатством, которое Владимир Ильич оставил и в своих бессмертных трудах, и в том, как он жил.
      Вспомним еще судьбы, которые учат жить осмысленно и одухотворенно. Всего три имени, хотя можно назвать и больше. Данте, Моцарт, Лобачевский — гений поэзии, гений музыки и гений математики. Что объединяет их?
      Каждый из них познал настоящую удачу — удачу воплощенного замысла, свершений, реализованного «я». Каждый оставил в наследство потомкам плоды своего труда, свет своей личности, сделал человечество богаче духом, человечнее. Каждый обрел истинное бессмертие.
      Ныне никому не приходит в голову считать их неудачно, плохо прожившими свою жизнь на том основании, что труды их не были должным образом вознаграждены современниками, что материальное богатство или обошло их стороной, или оказалось непрочным. Творец волшебной музыки по бедности своей был похоронен в общей могиле с бродягами и нищими без роду и племени. Нужда неотступно пре следовала создателя неевклидовой геометрии. Автор «Божественной комедии» достиг обеспеченности и высокого общественного положения, но лишился на закате дней того и другого, испытал горькую участь изгнанника.
      Почему же мы тем не менее считаем их гульбы за видными? Потому что никакие материальные у граты и неудачи не могли отнять у них богатства, которое они несли в себе, не могли обесценить того, что они сумели дать людям. Личность тем отличается от не-личности, что она имеет самостоятельную ценность, не зависящуют от ценности принадлежащих ей вещей и занимаемого ею «места под солнцем».
      Разумеется, достаток и комфорт ни в коей мере не являются помехой духовному расцвету. Отказ от жизненных благ так же чужд социалистическому обществу, как и потребительское поклонение вещам.
      От роста уровня жизни зависят повышение уровня образования, культуры, квалификации, производственная и политическая активность личности. Чем богаче общество материально, тем больше сил и средств может оно уделить созданию духовных ценностей. В свою очередь, развитая лцчность предъявляет большие требования к удовлетворению своих материальных запросов, которые, приумножаясь и возвышаясь, становятся базой для новых потребностей.
      Чтобы у человека развились, например, способности пользоваться благами культуры, заниматься самообразованием, наслаждаться искусством, понимать литературу, со вкусом одеваться, ему нужны помимо всего прочего и соответствующие вещи: книги, музыкальные инструменты, записывающая и воспроизводящая аппаратура, добротная одежда, красивые ткани и многое другое; нужен достаток, позволяющий все это покупать и вообще исключающий необходимость экономить на культурных запросах.
      Однако расцвет, самореализация личности невозможны, когда фундаментом их пытаются сделать довольство, безразличное ко всему, что выходит за рамки желаний сладко есть, удачливо покупать, беззаботно веселиться.
      Брать и давать. Одно из стойких заблуждений гоняющегося за модной «духовностью» мещанина состоит в том, что можно, как он полагает, сначала создать определенные материальные предпосылки для внутренне богатой, творчески наполненной жизни, скажем, скопить деньжат, купить кооперативную квартиру, дачу, обзавестись библиотекой, стереосистемой, развесить в доме картины, а уж тогда духовно развиваться, полной мерой вкушать эстетические, интеллектуальные и вообще возвышенные удовольствия.
      Тот, кто считает главным в жизни умение брать и в то же время полагает, что это умение может в конце концов послужить его духовному развитию, впадает в трагическое, разрушительное для личности противоречие. Ибо многократно подтвержденная жизнью истина состоит в том, что эгоизм и духовность — «две вещи несовместные». Корысть никогда не обладала возвышающей и облагораживающей силой, даже если паразитировала на живом древе искусства. Книги и картины в доме себялюбца мертвы, потому что художественные откровения не дойдут до сердца, убаюканного сознанием эгоистического довольства, равнодушного к заботам, радостям и горестям других людей.
      Да, духовность в нашем социалистическом обществе престижна больше, чем где бы то ни было. Но она отнюдь не следует автоматически из доступных человеку материальных благ и способных служить духовному развитию вещей. Богатство внутреннего мира — это не то, что можно приобрести за деньги, позаимствовать, присвоить в готовом виде, чему легко научиться. Это тем более не то, что может взрасти на ниве благополучия, достигнутого ценой сделок с совестью, отступлений от нравственности.
      Человек, откладывающий «на потом» жизнь немелочную, духовно богатую ради того, чтобы добиться прежде положения, встать на ноги, делает первое попросту невозможным. Логика потребительства такова, что она не только постоянно отодвигает в будущее вожделенную обеспеченность, но и привносит в способы ее достижения растущую нахрапистость и аморальность, безжалостно растаптывает все лучшее в человеке.
      Ни на одном из своих этапов отпущенная нам жизнь, в том числе и пора молодости, не может быть черновым вариантом, замусоренной и изобилующей недоделками стартовой площадкой для последующего блистательного взлета. «Временные» нравственные компромиссы имеют свойство обращаться в постоянные, духовные потери уподобляют душу человека нищенской суме, с которой он выклянчивает подаяние у моды и «престижных» вещей, а финалом претензии на исключительность становятся самая пошлая обыденщина и штамп, ибо все обыватели «на одно лицо».
      Далеко не всякому человеку, раскрывшему и применившему на благо людям свои способности, суждено прочертить яркий след в развитии цивилизации. Не всегда жизни одухотворенной и достойной сопутствуют выдающиеся успехи, заслуживающие быть вписанными в скрижали истории. Но и в самой будничной работе, в самой обыкновенной судьбе открывается широкий простор для того, чтобы наполнить возвышенным смыслом жизнь, обрести счастье. Путь к этому известен: своими делами умножать ценность окружающего мира, делать богаче другие жизни, излучать собственный свет, а не обманывать взор отраженным блеском «престижных» символов.
      И напротив, существование, направленное на эгоистическое потребление, одностороннее присвоение благ, всегда ущербно, частично, неуниверсально. Стоит приобретателю лишиться возможности утверждать себя с помощью покупок, как тотчас обнаруживаются полная его никчемность и несостоятельность, зияющая пустота бездарно, зря прожитых им лет.
      Внутренне богатая жизнь — обязательно жизнь трудовая, в которой мысль деятельна, а дело освящено благородными помыслами и стремлениями. В конце концов призвание всякого человека в том и состоит, чтобы жить для других, а тем самым и для себя. Это призвание, развитое и осуществленное, и есть истинная реализация своего «я».
      Антитезой ему является всепоглощающая забота о куцем «потребительском рае». Она лишает человека иммунитета перед накатывающимися одна за другой эпидемиями мод, бросает в погоню за нелепыми призраками покупного престижа, создает ирреальный, выморочный мир, в котором алчность и практицизм выдаются за черты «современника», где приемлемыми становятся любые нравственные компромиссы, а чистое и возвышенное в людях подвергается осмеянию или поруганию.
      В чем же суть верного отношения к моде, престижу, самоутверждению? Что нужно для того, чтобы они не превращались в синоним культа вещей, не становились возбудителями разрушительной душевной проказы? Мы ответим на эти вопросы так: мода и престиж займут надлежащее им место в шкале человеческих ценностей, если в шкале, человеческих желаний стремление давать будет стоять выше желания получать. Вот, думается, краткая формула гармонии моды, престижа, личности.
      Конечно, здесь имеют немалое значение и общая культура, и вкус, и сила характера, стойкого или податливого перед напором массового стандарта, повального увлечения. Однако потребительство, бездуховность — главные виновники смещения самого представления о том, что подвластно моде, а что составляет вечную, непреходящую ценность, не зависящую ни от каких модных веяний.
      И мода на вещи, и мода на «духовность» первостепенное значение придают внешней стороне, тому, что лежит на поверхности, бросается в глаза. Если такой подход торжествует в выборе платья, то большой беды нет, хотя и тут желательно приспосабливать не себя к моде, а моду к себе. Именно в этом, кстати, заключается умение одеваться одновременно модно и красиво. Иное дело — мода на «духовность». Положительный смысл ее может состоять только в одном: стать побудительным толчком, стимулом к переходу от внешних аксессуаров, от видимости интеллектуально богатой, духовно наполненной жизни к действительному всестороннему и гармоничному развитию своей личности.
      А такое развитие означает прежде всего выход за пределы узколичного, замкнутого существования в мир общественных интересов. Обретение духовности не сумма тех или иных признаваемых «интеллигентными» поступков, форм поведения, манеры говорить и т. п. Это не прекращающаяся до последнего удара сердца работа души, продолжающееся всю жизнь трудное познание истины. Это отраженная в человеке вся сложность бытия, потребность думать, сострадать, защищать правду. Это пролегающая через годы дорога от себя поверхностного к себе глубокому, настоящему.
      Избравшему эту дорогу не надо вечно догонять кого-то, больше преуспевшего в бездумном потребительстве, не надо под кого-то подстраиваться, стремиться пустить пыль в глаза. Ему достаточно быть самим собой. Тогда мода и престиж становятся свободным и осмысленным выбором, а не диктаторами, навязывающими свою волю. Они принимаются постольку, поскольку выражают Личность, но ни в коем случае не заменяют ее.
      Духовно насыщенная, общественно полезная жизнь служит прочным фундаментом того уважения и признания людей, которое нельзя имитировать «престижным» потреблением и мимолетными символами моды. Не охотнику за «фирменной» нашлепкой и блеском золота, не салонному «интеллектуалу» и самодовольному обладателю «престижных» вещей, а человеку с трудолюбивыми руками и трудолюбивой душой дано испытать ту истинно человеческую полноту и радость бытия, которая так же отличается от иллюзорных потребительских радостей, как живительный свет солнца от холодного мерцания светлячка.

|||||||||||||||||||||||||||||||||
Распознавание текста книги с изображений (OCR) — творческая студия БК-МТГК.