Пути и методы
натуралистического
просвещения

DjVu

      ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
      Пути и методы натуралистического просвещения — так назван по совету друзей сборник моих педагогических работ, выпущенный Академией педагогических наук в связи с моим восьмидесятилетием.
      Разумеется, я выбирал для этого сборника наиболее суще-, ственное из написанного мною, что не утеряло своего значения для нашего времени. Такими я считаю прежде всего статьи по истории учебного естествознания. Эти статьи, приведенные в хронологический порядок, дают довольно полную и документально обоснованную картину развития методики естествознания в русской школе начиная с XVIII в. Множество фактов из этой области установлено в этих статьях впервые, в том числе такие, как появление первого русского учебника естествознания, раскрытие личности его автора, выяснение роли и значения первых русских естественников-методистов, в том числе основоположника методики естествознания в России Александра Герда, и т. д. Этот материал составляет первую часть сборника.
      Вторая часть книги посвящена узловым вопросам общей методики естествознания, в разработке которой автор принимал личное участие. При выборе соответствующего материала автор счел целесообразным оставить в стороне те статьи, которые носят преимущественно полемический характер. В свое время таких статей было написано немало, но теперь они потеряли значение, так как отпали самые поводы для полемики.
      Напечатанные в книге статьи воспроизведены в том виде, в каком появились в печати первоначально. Кроме необходимых сокращений, допущены корректурные поправки в тексте, какие сочло нужным сделать издательство АПН. Конечно, не все, что автор написал много лет тому назад, при иных исторических условиях, он разделяет в настоящее время. Но в интересах исторической правды он не стал изменять и переделывать прежний текст, и внес соответствующие оговорки и поправки в примечаниях.
      За недостатком места пришлось совершенно отказаться от статей по вопросам частной методики естествознания: неживой природы, ботаники, зоологии, анатомии и физиологии человека, геологии и проч. Пришлось также оставить ib стороне и многочисленные статьи о педагогах прошлого (некрологи, воспоминания).
      [ва последние десятилетия своей жизни автор занимался преимущественно историей естествознания как науки и опубликовал в этой области ряд работ. Материал этого рода не затронут в настоящем сборнике, как не имеющий к нему прямого отношения.
      В заключение считаю долгом выразить живейшую признательность Президиуму Академии педагогических наук за осуществление этого издания и особо благодарить председателя Редакционно-издательского совета АПН Алексея Николаевича Леонтьева за существенную помощь в этом деле.
      Я очень благодарен доктору биологических наук профессору Юрию Ивановичу Полянскому и ветерану методики естествознания профессору Александру Александровичу Яхонтову, которые любезно приняли участие в редактировании книги и примечаний к тексту. Очень признателен также редактору издательства АПН Антонине Анатольевне Шапошниковой за внимательное отношение и помощь в работе.
      Лисий Нос 25 мая 1960 г.
      Б. Е. Райков
     
      СТАТЬИ ПО ИСТОРИИ УЧЕБНОГО ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ
     
      ЕСТЕСТВЕННОИСТОРИЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ В XVIII в.
     
      Этюд по истории школьного естествознания в России
      Светское образование завел на Руси Петр Великий. Первое время оно было почти исключительно профессиональным и мало интересовалось такой отраслью знания, как естественные науки, вне зависимости от их приложения. До Екатерины II Россия почти не имела общеобразовательной школы. Слабые начатки ее были представлены всего лишь тремя гимназиями, организованными к тому же крайне неудовлетворительно.
      Старейшей была академическая гимназия, основанная в 1726 г. при Академии наук в Петербурге. Она влачила довольно жалкое существование. Это было полурусское учебное заведение, устроенное по плану немецкого ученого-педагога Байера, с учителями, которые не понимали русского языка, и учениками, которых набирали насильно, без внимания к знаниям и возрасту, так что в одном классе были пятилетние дети и молодые люди старше 20 лет. Обязательного курса не было, число классов оставалось неопределенным; учились главным образом языкам, арифметике и рисованию, а остальным предметам — кто хотел. Естественная история не преподавалась вовсе. Языком преподавания был в младшем возрасте, по необходимости, немецкий, а в старшем — латинский. Учителя-иностранцы были невысокого качества. Об учителе Фишере сообщается, например, что он «во обучении российского языка довольного искусства не имеет и российского языка мало знает, к тому же глух и мало видит, и сверх того, весьма часто при своем деле бывает пьян, в чем ему ученики всегда почти смеются». Другой учитель — Штенгер совсем не знал по-русски и жестоко бил учеников тростью, так что одному повредил глаз.
      Впоследствии академическая гимназия была реформирована, но толку в ней все же было немного, и в 1805 г. она была упразднена.
      Не в лучшем положении были и другие две гимназии: казанская, основанная в 1758 г., и московская при Московском университете, основанная в 1755 г. Хотя в них и изучали по шести иностранных языков — а для желающих еще халдейский и еврейский, — но серьезного в педагогическом смысле из этого ничего не выходило, и состояние преподавания было хаотическим. В 1812 г. московская гимназия сгорела во время пожара и не была более восстановлена.
      Имелось еще одно доекатерининское среднее учебное заведение — сухопутный шляхетский кадетский корпус, учрежденный при Анне Иоанновне (в 1732 г.); но он был скорее профессиональной школой. Обязательных предметов там было только три: закон божий, арифметика и военные упражнения; остальным предметам — а было их великое множество — учились по желанию, и чаще всего они фактически не преподавались. Так было и с натуральной историей, которая хотя и значилась в программе 4-го и 5-го возрастов, но «по неизвестной причине» не преподавалась.
      Система народного образования была, как известно, впервые создана в России при Екатерине II. В основу реформы была положена австрийская система народного образования, которая в то время считалась лучшей в Европе. Другие государства подражали Австрии в деле организации народного образования, соперничали с ней*.
      Будучи принята к руководству, австрийская система потребовала опытного, знающего исполнителя. Роль эта была возложена на австрийского серба Федора Ивановича Янковича де Мириево (1741 — 1814), который был автором отличных учебников и окружным директором школ одной из славянских провинций Австрии. Екатерина вызвала его в Россию в 1782 г., и он стал душою нового дела. «Я очень благодарна брату Иосифу**, — писала Екатерина 15 ноября 1782 г. Мельхиору Гримму, — что он дал мне опытного и знающего человека, уже открывшего сто школ.. Этот человек греческого вероисповедания и говорит по-русски так же, как я, и даже лучше меня».
      7 сентября 1782 г. была организована для заведования всем делом реформы особая комиссия об учреждении народ-
      * (М. И. Сухомлинов, История (Российской академии, т. IV, стр. 243 и олед.
      ** Речь идет об австрийском императоре Иосифе И, с которым Екатерина была в дружеских отношениях.
      ных училищ. «По намерению нашему, — говорится в указе об учреждении комиссии, — учредить во империи нашей народные школы, указали мы собрать и перевести потребные к тому книги и сверх того, для удобнейшего изъяснения, призвали мы одного из трудившихся в устроении таковых народных школ в землях Его Величества Императора Римского, директора сих училищ в Темешварском уезде, Федора Янковича, знающего язык российский и наш православный закон исповедующего».
      Первоначальный состав комиссии был очень небольшой. Председателем был будущий министр народного просвещения сенатор П. В. Завадовский, членами — академик Эпинус и тайный советник Пастухов, а секретарем — Козодавлев. Интересно, что душа комиссии, главный вдохновитель и руководитель всего дела — Янкович не был назначен действительным членом ее и получил это звание лишь через 15 лет (в 1797 г.).
      Энергия, которую сразу развил Янкович, поистине удивительна; дело двинулось с совершенно исключительной быстротой. Первое училище было открыто в Петербурге одновременно с учреждением комиссии, а в конце той же зимы было открыто десять школ, в которых обучалось больше тысячи учеников.
      К осени 1786 г. училища были открыты в 25 губерниях и число их дошло до 165. Понадобился «Устав народным училищам в Российской империи», утвержденный 5 августа 1786 г. В общем, до 1801 г., к*о времени воцарения Александра I, было учреждено 315 училищ, в которых было 750 учителей и 19915 учащихся обоего пола*.
      Открываемые училища разделялись на две категории: малые и главные. Курс учения в малых продолжался два года и ограничивался чтением, письмом, счетом и изучением закона божьего. Курс главных училищ был рассчитан на пять лет и, кроме перечисленных предметов, включал, между прочим, географию, историю, механику, физику и естественную историю, отнесенную к старшему, IV классу училищ.
      Таким образом, между 1782 — 1786 гг. мы впервые встречаемся с естествознанием как официально узаконенным обязательным предметом общего образования.
      Чтобы подробнее ознакомиться с характером изучения новорожденного предмета, следует прежде всего обратиться к тем руководствам, какие употреблялись во вновь открытых училищах.
      Заведение учебных книг лежало на обязанности комиссии. Указ предписывал собрать и перевести потребные книги, «ис-
      * Сборник материалов по истории просвещения в России, изд. Мин. нар. проев., т. I (Журнал Комиссии народных училищ от 2 апреля 18G1 г., № 86).
      правив их для соглашения с законом нашим православным и с состоянием гражданским империи нашей». Работа эта представлялась весьма важной и неотложной, так как никаких подходящих учебных руководств доселе не существовало. Она пала главным образом на того же Янковича как знатока педагогической литературы, который и эту сторону дела повел с неменьшей энергией. В первые четыре года существования комиссии ему удалось издать около 25 учебных руководств, уставов и инструкций. Это число очень значительно, если принять во внимание скудные технические средства того времени и ограниченный круг составителей*.
      Для своих издательских предприятий комиссии пришлось оборудовать типографию и открыть книжную лавку при Петербургском главном народном училище. Из журнала комиссии видно, что до 1801 г. ею было издано всего около 50 сочинений, частью довольно объемистых, глобусы большой и малый и 9 ландкарт и атласов **.
      Большинство руководств было переведено и переделано самим Янковичем или при его ближайшем участии, в том числе и замечательное для своего времени первое на русском языке систематическое изложение начал дидактики и методики, в связи с училищеведением, предназначенное для наставления учителей открываемых школ ***.
      По ходу работы выяснилось, что некоторые сочинения по наукам, имеющим местное значение, не могут быть заимствованы с иностранного, но требуют оригинального авторства, например русская история и география, русская грамматика и пр. К этой же категории была отнесена и естественная история, к написанию которой комиссия привлекла молодого натуралиста адъюнкта Академии Василия Зуева, только что вернувшегося из своего двухлетнего научного путешествия по югу России.
      В какие же руки попала эта ответственная задача — написать сочинение, которое должно было явиться не только первым учебником нового предмета, но и чуть ли не первым на русском языке общедоступным популярным сочинением по естествознанию?
      Василий Федорович Зуев принадлежал к просвещеннейшим людям своего века, к той славной .генерации русских ученых XVIII столетия, которые впервые ознакомили русских с собственной их родиной. Спутник знаменитого Палласа, неуто-
      * См. «Реестр книгам, продающимся в книжной лавке глав. нар. учил, города св. Петра» по май 1786 г. («Растущий виноград», 1786, апрель).
      ** Журнал Комиссии народных (угчилищ № 126 от 8 мая 1801 г. См. сборник материалов по .истории просвещения в России, т. 1, стр. 336 — 387.
      *** «Руководство учителям первого я второго классов народных училищ Российской империи, изданное по высочайшему повелению царствующей императрицы Екатерины Второй». В Санктлетер*бурге 1783 года.
      мимый путешественник, терпеливый исследователь, В. Ф. Зуев вместе с академиком Степаном Румовским, Николаем Озе-рецковским, Иваном Лепехиным и др. как бы вновь переот-крыл Россию для русских.
      По происхождению Зуев был разночинцем, сыном солдата Семеновского полка (родился в 1754 г.) Как сын гвардейца он попал в академическую гимназию, но настоящей школой для молодого Зуева была командировка за границу, где он пробыл пять лет (1774 — 1779), слушая лекции в Лейденском и Страсбургском университетах. Особенно долго он пробыл в Страсбурге, занимаясь естественными науками, посещая лаборатории и анатомический театр и попутно изучая французский язык.
      Вернувшись в Россию, Зуев написал диссертацию о метаморфозе у насекомых и был удостоен звания адъюнкта Академии3. С этого времени для молодого ученого начинается полоса долгих странствований по необъятной России. В качестве члена экспедиции академика Палласа Зуев отправляется в Сибирь, где самостоятельно обследует некоторые пункты отдаленного севера, едет в Уральские горы, в Обдорск, в Березов.4 По возвращении Зуев затевает собственное путешествие на отдаленный юг России — в Херсон, которое он описал впоследствии в особом сочинении.
      Путешествие по России в то далекое время, как впрочем и в наше время, было делом очень нелегким, своего рода подвигом 5. Помимо всевозможных лишений, которые надорвали крепкое здоровье Зуева и, вероятно, ускорили его смерть, ученые подвергались и невзгодам иного рода, от которых не гарантировало их и положение академика: это, выражаясь слогом Зуева, «неистовые и нахальные поступки» больших и малых сатрапов наших захолустий, которые чувствовали себя совершенно независимыми властями и не чинились даже с путешествующими по казенной надобности. Испытать приключения такого рода пришлось и Зуеву. Харьковский наместник генерал-поручик Щербинин, без всякой вины посадил молодого ученого на ночь под арест, а на утро еще издевался над ним: «Вас вежливости в Академии не учат, так я много вашу братию учил и тебя учить стану». Насилу Зуев выбрался из Харькова и «сидел в карете 120 верст, остолбенев, не выходя до самой Полтавы».
      В своем донесении по этому поводу Академии Зуев пишет: «Я не защищения от вас требую, мои высокопочтенные господа, ниже предстательства, а только знать даю своим приключением, сколь спокойно и сколь безопасно можно путешествовать по России — в России моем отечестве, где и чужих и своих, и подданных и начальствующих должно опасаться насильствования»*.
      Полный радужных надежд возвращался Зуев в Петербург из своего последнего путешествия: он был убежден, что его тотчас по возвращении произведут в академики. Однако скоро ему пришлось горько разочароваться в своих надеждах, и одним из препятствий, как это ни странно, послужила для него работа над учебником естественной истории для народных училищ.
      По приезде в Петербург Зуев был приглашен к участию в трудах комиссии об учреждении училищ как в смысле составления нужных руководств, так и в деле подготовки учителей для вновь открываемых школ. С большим увлечением взялся он за новую работу, но она-то и сделалась для него источником серьезных неприятностей, вплоть до удаления его из Академии6.
      Чтобы понять, как это могло случиться, необходимо принять во внимание, что главный покровитель Зуева, академик по кафедре естественной истории, знаменитый исследователь России Петр-Симон Паллас, и президент академии, княгиня Дашкова, были во враждебных отношениях между собой. Паллас, европейски известный ученый, близкий к императрице и пользовавшийся её полным доверием, едва ли страдал от этого, но неприязнь Дашковой пала и на его любимого ученика. В результате В. Ф. Зуева долго не производили в академики, хотя он имел на это все нрава и другие академики вполне это признавали. Человек с характером, умевший за себя постоять, Зуев в конце концов решил обратиться в Академию с длинным воззванием, где жаловался на несправедливость и требовал должной оценки своих трудов.
      «Приятство ваше, мои высокопочтенные господа, — пишет он академикам, — с каким вы меня приняли в заседание опять с вами по моем возвращении, обещало мне оное (звание академика) давно, и я в получении от вас имени академика из лиц ваших уже был уверен. Но почтение, какое я имею к сему месту, и скромность не позволили мне до сих пор в том изъясниться или настоять на своих требованиях, которые, однако, насколько законны, вас самих свидетелями призываю».
      Далее Зуев подробно рассказывает о своих трудах в пользу Академии и пишет: «Служа в моем отечестве более из чести, нежели из-за денег, исправлял я все то, что в нашем обществе академики делают, и если я старался до сего времени усугублять мое знание и мои успехи в науке, то не для чего, как чтобы быть достойным сето звания, которое для ме-
      * Приключение Зуева подробно описано академиком М. Сухомлиновым в его статье «Академик Зуев и его путешествие по России». «Древняя и новая Россия», 1879, № 2.
      ня драгоценно. Итак, ссылаюсь я на моего путеводителя г. Палласа, ссылаюсь на факультет нашего собрания, ссылаюсь на вас всех, если вы столько же беспристрастны, сколько праведны: скажите, достоин ли я быть академиком и занимать под сим именем место в собрании между вами?».
      Эта горячая и наивная в своей откровенности просьба не только была оставлена без внимания, но вскоре Зуева постиг неожиданный удар. Княгиня Дашкова, воспользовавшись тем, что жалобщик занялся делами комиссии народных училищ без ее позволения, 7 февраля 1784 г. прислала в Академию предписание: «адъюнкта Зуева из академической службы исключить и, сие записав в журнал, ему объявить», — причем поставила ему сверх того в вину самовольное изменение маршрута при его экспедиции на юг России.
      «Хотя, кажется, невозможно и полагать, — писала Дашкова Академии, — чтоб подчиненные, находящиеся при каком-либо месте, могли располагать временем своим по собственному произволу без дозволения на то от начальства и не дав о том знать тому месту, в котором они определенно находятся; тем менее еще терпимо, чтобы подчиненные совсем не уважали своими должностями; но адъюнкт Императорской академии наук Василий Зуев поведением своим сие точно показал на деле, и, не взирая на все сделанные ему наставления, в сем не поправился, забыв все излиянные Академиею на него благодеяния» *.
      Если бы не Паллас, Зуеву пришлось бы плохо; но его всегдашний покровитель немедленно обратился к императрице и осведомил ее о поступке княгини Дашковой. Екатерина согласилась с Палласом, нашла, что Зуев удален несправедливо, и дала повеление, вполне восстановлявшее последнего в правах: «Воля наша непременная есть, что если кто из академиков, профессоров или адъюнктов употреблен будет комис-сиею (о народных училищах) для дел, ей порученных, в том не надлежит препятствовать или же затруднения делать. И ежели кто из академиков, профессоров и адъюнктов употреблен или же употреблен будет, оный свое место в Академии или в Университете (академическом) сохранять неотъемлемо долженствует».
      Таким образом, Зуев вернулся в академию через две недели после удаления, а княгиня Дашкова получила серьезный удар. Конечно, она не забыла его, и Зуев должен был дожидаться производства в академики еще целых три года.
      Между тем работа Зуева над руководством по естественной истории подвигалась вперед, и скоро рукопись была готова. Комиссия народных училищ издала ее в 1786 г. без имени автора, как все официальные учебники того времени, под заглавием: «Начертание естественной истории»*.
      Книга была тотчас разослана по училищам, всюду введена в обязательное употребление и на целую четверть века стала основным и классическим руководством для школьного и внешкольного познания природы. Таким образом, влияние Зуева на первые шаги нашего школьного естествознания огромно. Можно с уверенностью сказать, что впоследствии ни один естественноисторический учебник не определял собою в такой степени и самый предмет преподавания, как произведение нашего опального академика. Ниже мы остановимся на этой замечательной книге подробнее7.
      Влияние Зуева на школу закрепилось еще сильнее благодаря его непосредственному участию в подготовке личного состава учителей для открываемых училищ. Это важное дело также лежало на обязанности комиссии, т. е. главным образом на Янковиче, которому высочайший указ 7 сентября непосредственно поручал «наставление учителей в образе учения».
      Первую партию учителей в 35 человек Янкович подготовил лично**, а затем подготовка дальнейшего состава была сосредоточена при Главном народном училище в граде св. Петра. Кроме учащихся, на общем основании там состояло еще сто человек, готовящихся к учительскому званию. К 1786 г. эта мера была окончательно оформлена образованием при названном училище учительской семинарии. Контингент подготовленных воспитанников для нового педагогического учреждения обеспечивался духовными семинариями, откуда он обычно и подбирался ***.
      Дела учительской семинарии на первых порах пошли блестяще. Зуев, еще раньше принимавший участие в предприятиях комиссии, был назначен в семинарию профессором на-
      * «Начертание естественной истории, изданное для народных училищ Российской империи по высочайшему повелению царствующей императрицы Екатерины Второй», ч. I и II, Спб., 1786, 16°. 240+220 стр. Книга выдержала впоследствии целый ряд изданий.
      ** Из них 20 было взято из Александро-Невской семинарии, а 15 из Московской духовной академии. Жури. Мин. нар. проев., 1867, ч*. 134.
      *** Вот типичное curriculum vitae одного из учителей естественной истории первого набора: «Учитель исторических и географических наук Яков Мяшкавский, священнический сын из Чаусовского уезда Могилевского наместничества, учился латинскому языку, пиитике, риторике, философии и богословию в Могилевской семинарии, где так о ж после обучался латинскому языку п поэзии; потом был отправлен в Санктпетербург, обучался еще в учительской семинарии древней и «овюй истории, истории естественной и ученности математической, и гражданской геопрафим, арифметике, физике, греческому и немецкому языкам, российскому слову и рисовальному искусству». (Из рапорта директора Могилевского главного народного училища в 1789 г. Ом. Сборник материалов по история просвещения в России, т. I, стр. 85).
      туральной истории; таким образом, в его руках сосредоточилась подготовка будущих учителей в области естествознания, и он выступил в роли первого русского методиста нового предмета. Следы этой работы с несомненностью сказываются и на его учебнике.
      Способный и энергичный человек, натуралист, изучавший природу и в сибирской тайге, и в степях Новороссии, путешественник, объехавший отдаленные углы своей родины, ученый, много знавший, и педагог, умевший хорошо передавать свои знания Зуев был драгоценным приобретением для учительской семинарии. Молодой академик пользовался там большим влиянием и с интересом отдался делу педагогического руководства.
      * На близкую связь Зуева с семинарией и авторитет его в этом учреждении с очевидностью указывает факт, что он стал душою весьма любопытного предприятия, созданного лицами, группировавшимися вокруг этого дела. Мы говорим об издании при участии учителей училища и студентов семинарии научно-литературного журнала под символическим названием: «Растущий виноград». Журнал этот начал выходить под редакцией Зуева с апреля 1785 г. и просуществовал более двух лет, выходя ежемесячными книжками. * Кроме научно-популярных статей, из которых многие принадлежали самому редактору, мы находим там и обширный литературный отдел в виде од, посланий и разных других поэтических произведений, написанных студентами семинарии.
      Занимаясь педагогической деятельностью, Зуев продолжал и свои научно-литературные труды по академии, участвуя в переводе на русский язык описания путешествия Палласа**, в котором многие страницы принадлежали самому Зуеву, и переводя вместе с другими академиками сочинения знаменитого французского натуралиста Ьюффона, которыми увлекалась Екатерина и которые она пожелала видеть на русском языке***. Несколько статей Зуева есть и в издававшемся Академией наук журнале «Новые ежемесячные сочинения (1786 — 1796)». Специальные мемуары Зуева, написанные на латинском, французском и русском языках и напечатанные в академических изданиях, относятся преимущественно к области зоологии. Между прочим, им описано несколько новых видов животных, которые доныне сохранили имя Зуева (Murena alba Zuiew и др.).
      К сожалению, деятельная жизнь молодого академика оказалась очень недолговечной и прервалась неожиданно быстро. Отличаясь всегда очень крепким здоровьем, он $ 1792 г. заболел простудною горячкою, которая крайне изнурила его и навсегда погубила его острую память. Поправиться ему уже не было суждено. Проболев целый год, 8 января 1794 г. В. Ф. Зуев умер на сороковом году жизни.
      Перейдем теперь к «Начертанию естественной истории», оставленному Зуевым русской школе. Это первое русское руководство по естествознанию является вместе с тем и лучшим документальным источником для суждения о том, что представлял собой этот учебный предмет в первый период его существования. Устав народных училищ от 5 августа 1787 г. не дает ни программы естественной истории, ни подробной объяснительной записки к постановке нового предмета. Все это заменяет и как бы воплощает в себе официально утвержденный и выпущенный одновременно с уставом труд Василия Зуева. Значение работы последнего возрастет еще более, если мы примем во внимание, что «Начертание естественной истории» не только первый, но и единственный для всего XVIII и даже для первой четверти XIX в. русский оригинальный учебник, охватывающий три царства природы.
      Тем отраднее отметить, что для своего времени учебник академика Зуева представлял явление замечательное. Авторитетный Паллас в своем отзыве о нем * говорит, что он превосходит все тогдашние иностранные руководства по этому предмету: «superieur en tout a ceux quon a fait dans се genre en dautres langues pour la premiere instruction de la jeunesse dans les ecoles».** Мы увидим впоследствии, что это не фраза, не любезность учителя к своему ученику и сотруднику. Четвертью века позже, много лет спустя после смерти Зуева, митрополит Евгений писал в «Словаре», что естественная история В. Ф. Зуева и «доныне во всех народных училищах за классическую книгу употребляется» ***.
      Заслуга Зуева как автора учебника заключается в том, что подобрав подходящий для школы и вполне научно достоверный материал, он сумел счастливо обойти подводные камни, грозившие ему с двух сторон, — своего рода педагогическую Сциллу и Харибду. Он не утонул в бездонной пучине телеологии, которой так злоупотреблял по старинной традиции XVIII век и образцы которой имеются в современной Зуеву
      * Дела Архива Мин. на.р. проев., картон 1, 280, № 38, 505.
      ** Перевод; «Лучшее, что сделано в этом роде «а других языках для первоначального обучения юношества в школах».
      *** «Словарь русских светских писателей» митрополита Евгения, т. I, М., il845, стр. 235.
      популярной литературе; он не был угрызен и той сухой и roj лой систематикой, которая составляла преимущественное содержание тогдашней науки. А последнее было особенно соблазнительно. Имя Линнея было уже знаменито, и Зуев по званию академика казалось бы, должен был прежде всего почерпнуть от господствующей научной тенденции своего времени, но, к счастью, он не сделал этой ошибки. Может быть, его спас от этого Бюффон, которого он переводил и который так жестоко осмеивал ученых, видевших в науке только одну классификацию.
      . «Естествословы-наименователи, — писал Бюффон, — одни токмо держатся старинного предрассудка и препятствуют приращению естественной истории таким же образом, как схоластические любомудры препятствовали через столь долгое время приращению наук: они хотят делать определение различным произведениям природы, прежде нежели могли достаточно описать оные, сие значит хотеть судить прежде познания, и учить других тому, чего сам не знаешь... В самом деле, какое понятие можно получить о животном, коего представляют токмо нам зубы, сосцы или лапы, что нам изображает толь нелепое сложение... Порядки наименователей ничто иное суть, как весьма несовершенные наметки в картине Природы, которая только полными описаниями изображена быть может» *
      Как бы то ни было, но в учебнике Зуева нет голого перечисления отрядов, семейств, родов и видов. Он предпочел, по завету Бюффона, дать монографическое описание отдельных животных и растений, удержав лишь самые общие систематические разделения. На первый план Зуев выдвинул флору и фауну России, причем более подробно выделил то, что важно в практическом отношении. «Каждое в наместничестве народное училище, — пишет он в предисловии к учебнику, — наи-первее да примется за познание собственных своих произведений, которые следовательно «аипервее и должны быть собраны, а познавая соседственные, узнает, как у себя и чужие разводить, и свои размножать, удобрять и распространять должно».
      Основная мысль, которой проникнуто все произведение Зуева, — идея полезности. По состоянию науки во времена Зуева было бы очень трудно, если не невозможно ввести природу в школу вне утилитарной окраски. Во всяком случае, это было лучше, чем приспособлять школьное естествознание к воспитанию благочестия и страха божия или вкратце пересказывать линнеевскую систематику.
      * Бюффон (1707 — il786) — зна-менитый французский естествоиспытатель, автор «Histoire naturelle generate et particuliere». Цит. по современному Зуеву переводу: «Всеобщая и частная естественная история Графа де Бюффона», т. IV в переводе Ив. Лепехина, Спб., 1789.
      «Почти нет человека, — доказывает Зуев в своей книге, — которому бы познание вещей естественных не было нужно, полезно, а иногда и необходимо. Мы не говорим здесь о бренном нашем составе, который беспрестанной требует помощи от тою же десницей сотворенных былий; но пища и питие, одеяние и прикрытие, нужды естественные, по разным света полосам различный, однако всегда первыя, действующие на нас еще с самого нашего рождения, уже довольно доказывают, сколько надобно сведение тех вещей, коими мы оным удовлетворяем. Каким же образом вещи сии познавать, приобщать, употреблять, тому служит книга сия, заключающая в себе, токмо нужнейшее, и при том по большей части из произведений Российских». В наставлении для учителей Зуев предлагает «рассказывать о всех веществах, как которые куда употребляются; которые наипаче заслуживают в рассуждении заведения или размножения их для частной или общественной пользы особенного внимания; которые годны ко введению в употребление; которые к заменению чужестранных».
      Зуев трудился над своим учебником свыше двух лет. К весне 1785 г. работа была закончена. Комиссия народных училищ признала ее годной для напечатания и представила на благовоззрение императрицы. 17 декабря 1785 г. секретарь Екатерины Храповицкий написал председателю комиссии народных училищ следующее письмо: «Сочиненное для народных училищ начертание естественной истории Ее Императорское Величество высочайше приказать соизволила исправить согласно со вложенными здесь замечаниями профессора господина Палласа и, показав ему, как которая статья будет переправлена, напечатать потребное число экземпляров».
      Таким образом, по желанию Екатерины рецензентом сочинения явился Паллас, отзыв которого был блестящим *.
      * Отзыв Палласа написан на французском языке. Привожу его в переводе на русский полностью:
      «Согласно приказа вашего сиятельства, я прочел со вниманием, «Краткий курс натуральной истории», предназначенный к изучению в нормальных школах, учрежденных Ее Императорским Величеством, и я должен выразить автору этого курса самую лестную признательность как за метод, коим излагал он свою науку, также и в отношении выбора материалов, которые он ввел в эту работу. Лишь одна часть минералогии показалась мне требующей большего совершенства, почему после совещания со ммою по этому поводу автор решил внести кой-какие поправки, которые сделали бы эту часть более инструктивной.
      Беру на себя смелость приложить при сем на русском языке небольшое количество поправок, по вопросам незначительной важности, которые ускользнули от влима.ния автора, в остальном жз приношу самую искреннюю похвалу его работе, которую я нашел выше всего, что сделано в этом роде на других языках для первоначального обучения юношества в школах.
      Честь имею оставаться с глубочайшим уважением Вашего Сиятельства преданнейший и покорнейший слуга П. С. Паллас.
      16 декабря 1785 г.»
      (См. дела Архива мин. нар. проев., д. № 38 505, кар. 1280).
      Поправки, которые он предложил, по его собственным словам, являются второстепенными и незначительными *.
      Замечания Палласа были пересланы Зуеву, который согласился с ними и произвел в рукописи соответствующие перемены. В одном только пункте молодой академик оказался не согласен с П. С. Палласом в вопросе о классификации ископаемых тел: «Я их располагал по своим правилам, — пишет Зуев в своем отзыве комиссии, — имел свои причины, но когда угодно г. Палласу, который и славой и знанием меня превосходит, а сверх того и как бывший учитель имеет право от меня требовать, чтобы я с его мнением согласовался, то и применил, по его мнению, следующим образом...» (следует изложение, где простейшие земли делятся на «пыловатые, известковые, глинистые и песковатые»).
      В 1786 г. учебник Зуева был отпечатан в двух частях и разослан по школам. Автор получил за его написание 1000 руб. — гонорар по тому времени довольно значительный.
      С тех пор «Начертание естественной истории» сделалось в течение сорока лет основным руководством для русской школы и надолго пережило своего автора. Я не могу указать среди естественноисторических учебников второй книги, которая пользовалась бы таким влиянием и настолько определила бы собою самый характер преподавания предмета. Книга вышла пятью изданиями, из них последнее появилось в 1814 г., т. е. уже после Отечественной войны, и, следовательно, обслуживало школу конца александровской эпохи.
      Описания Зуева ясны, точны, сделаны хорошим языком и своим фактическим содержанием стоят на высоте научных познаний того времени 8. Зуев сумел совершенно освободиться от всякого баснословия. А насколько это была нелегкая для того времени задача, показывает пример самого Линнея, который даже в 5-м издании своей Systema Naturae 1747 г. описывает еще целый ряд диковинных животных (animalia ра-radoxa), к которым относит дракона, единорога, феникса, мантикору и т. п., вымышленных существ. В число этих «парадоксальных животных» у Линнея попала и лягушка, так как историю ее превращения и развития Линней считает против-
      * Эти поправки приложены к отзыву Палласа и написаны им собственноручно на русском языке. В общем, Палла-с предложил около 15 поправок в таком, например, роде:
      «Шоколадное дерево в одной Америке родится. Может быть ошибкою копеиста вместо Гвиана — написано Гвинея».
      «Корсак стадами никогда не собирается, а жщвет поодиночке, в норах: стадами же около Кавказа водится шакалка».
      «Базалт не можно почесть между первоначальными горными породами. Они хотя и близко, иногда над самым гранитом находятся, однако по всем приметам кажется, что он от подземных огней происходит». (См. дела Архива Мин. нар. проев., д. № 38 505, кар. 1280).
      ным закону природы: Ergo legi naturae contraria foret haec mutatio *.
      Уже значительно позднее выхода в свет учебника Зуева в России был напечатан целый ряд популярно зоологических сочинений вроде «История о животных бессловесных» ** или «Любопытного словаря удивительных естеств и свойств животных» Киприана Дамского***, где сообщалось наряду с верными фактами множество самых фантастических, нелепых и суеверных вымыслов.
      Другая заслуга Зуева — это полная свобода от всякой телеологии, о чем мы уже упоминали выше. Писатели XVIII в. и даже первой половины XIX в. весьма злоупотребляли в Этом отношении. Даже высокие ученые авторитеты наполняли свои сочинения -богословскими соображениями и уснащали цитатами из библии;-«Система природы» Линнея во ©сех многочисленных изданиях, вышедших в течение XVIII в., начинается и заканчивается библейскими текстами.
      Профессор анатомии Московского университета Эразмус доказывал бытие божие, разбирая строение человеческого тела, и ссылался при этом на авторитеты славных врачей и анатомов, которые выводили существование бога из премудрого устройства всего тела (Гофман), сердца (Гамбургер), руки (Донат), глаза (Штурм) и т. д. Другой профессор того же университета, Ловецкий, в учебнике зоологии, выпущенном для высшей школы ****, главной целью естественной истории ставит «познание бога, природы и самого себя». «Природа, по его мнению, есть вещественная лестница, по которой ум наш восходит к первому не вещественному вещей — богу».
      Естественноисторические сочинения XVIII XIX в которые преследовали задачи широкой популяризации в этом направлении еще гораздо дальше, букваль-превращаясь в какие-то богословско-натуралистические трактаты. Популярное описание трех царств природы, выпущенное в Москве в 1806 г., так и названо «Бог в натуре» и науки, шли но
      * Caroll Linnaei, Systema Naturae, in quo Naturae regna tria seounda-um classes, ordtnes, genera, species system itice propomtur. Halae Magde-aurgicae, editlo altera, 1747. См. стр. 73 — 74. Это издание хотя и помечено вторым, но в общем ряду оказывается пятым, как это указано в предисловии издателя к 13-му лейпцигскому изданию Гмелина 1788 г.
      ** «История о животных бессловесных, или физическое описание известнейших зверей, птиц, рыб, земноводных, насекомых, червей и животно-растений, с присовокуплением нравоучительных уподоблений из природы их взятых», пер. с латинок. яз., пять частей, М., 1803. Эта книга носила архаический характер и была переводом одного старинного бестиария 1612 г.
      *** Любопытный словарь удивительных естеств и свойств животных. К. Д. в Петрополе, 11795, .печатано у Ф. Мейера, 2-е издание вышло в Москве в 1801 г.
      ***» Краткое начертание естественной истории животных, 2 чести, М., 1827,
      посвящено не кому иному, как Досифею, епископу Орловскому и Севскому*.
      Телеологическая точка зрения на природу оказалась чрезвычайно живучей. Мы продолжаем встречаться с ней особенно в учебной, популярной и детской литературе, по естествознанию на протяжении всего XIX в. Официальный учебник ботаники, составленный в 1852 г. по поручению министерства народного просвещения проф. Иваном Шиховским, прямо указывает, что задача естественных наук — «быть самыми удобными и ближайшими руководителями к познанию творческой воли».
      Даже рационалистические 60-е годы, породившие обширную литературу, посвященную популяризации естественных наук, подарили нас наряду с Бюхнером и Карлом Фоггом сочинениями вроде Жане, Гартвига, Кэрби и Спенса** и др., где
      господствует та же неприкрашенная телеология.
      Полвека спустя автор одного из самых распространенных московских учебников естествознания «Три царства природы», директор учительского института — В. В. Григорьев заявил на совещании педагогов-натуралистов при съезде русских естествоиспытателей и ученых в январе 1894 г., что одно из главных достоинств естественных наук в том, что они «представляют обильный материал для развития религиозно-нравственного чувства... Учащему представится не мало случаев, чтобы указать, например, и на премудрость божию».
      Наконец, даже в наше время известный популяризатор естествознания и опытный экскурсионист проф. Д. Н. Кайго-родов, рекомендуя вышедший на русском языке перевод известного биологического учебника Шмейля «Животныя» (1904), считает возможным сослаться на тот же «Великий разум, которым все созидается и управляется в природе», как на одну из целей изучения естественных наук.
      Ничего подобного мы в учебнике Зуева не находим. В век наивной телеологии он сумел остаться на строго научной почве, и это несмотря на то, что писал сочинение, предназначенное
      * «Бог в натуре, или философия и религия природы», соч. Г. Дален-бурга, перевод с нем. Я. Сильвестрова, 2 части, М., 1806. Книга представляет собой популярное изложение сведений из области неживой природы, ботаники и зоологии, всецело приуроченных к воспитанию благочестия.
      Совершенно подобный же характер носит сочинение «Каргина всемогущества премудрости и благости божиея, созерцаемая в природе», Спб., 1796. Это краткий курс анатомии человека, физики и космографии, облеченный в теологическую форму.
      (Все эти сочинения чрезвычайно типичны для своего времени. Подобных им было очень -много в руках читателей XVIII и начала XIX в.
      ** Жане, Конечные причины, или целесообразный порядок вещей в природе и его причины.
      Кэрби и Спенс, Общая естественная история насекомых, пер.
      с. алгл. А. Е. Мина, М., 1863.
      Г. Г а р т в л г, Бог в природе, или единство мироздания, М., 1866.
      для юношества, т. е. преследующее учебно-воспитательные цели. Здесь было так легко соскользнуть на традиционный путь душеспасительных размышлений о премудром устроении мира создателем. Однако Зуев этого не сделал: его строгий рационалистический ум не позволил увлечь себя в сомнительном, чуждом истинному духу естественных наук направлении.
      Наконец, другая не менее важная заслуга Зуева состоит в том, что он в своей работе далеко не ограничивался одним внешним описанием признаков животных и растений, но отвел очень видное место и тем сведениям, которые мы в настоящее время называем «биологическими». Достаточно прочитать, например, его описание пеструшки (где рассказывается о массовых переселениях этих грызунов), описание той же белки, бобра, крота и т. д., чтобы видеть, насколько хорошо владеет автор этим материалом, несомненно, пользуясь при этом и данными своего обширного личного опыта «полевого натуралиста».
      Сообщаемые Зуевым биологические сведения в большинстве случаев вполне научно достоверны; автор не впадает в обычные преувеличения и строго воздерживается от непроверенных анекдотических описаний. Даже рассказывая о таких животных, как пчела, муравей, слон, при описании которых большинство старых авторов (да и не только старых) впадают в ложный антропоморфизм, Зуев умеет удержаться от всяких наивных уклонений в эту сторону, от всяких восхищений умом слона, трудолюбием пчелы и домовитостью муравья; он описывает только то, что, действительно наблюдал, без всяких ложных экскурсов ad hominem.
      Наконец, следует отметить, необыкновенную для учебной литературы живость изложения при точности, ясности и сжатости языка 9.
      Образовательное значение естественных наук Зуев понимает преимущественно в утилитарном смысле. Формально-образовательное значение учебных предметов для него, как и для других педагогов XVIII в., неясно.
      Зато идея пользы для автора всюду на первом плане. Он не забудет упомянуть даже о том, что песок годен для засыпки писем, а липа «употребляется на аллеи».
      Невозможно, разумеется, удовлетворяться утилитаризмом как руководящим принципом изучения природы в школе. Но нельзя упускать из виду, что академик Зуев был сыном своего века, когда утилитарная точка зрения была господствующей в деле народного образования. Иначе, впрочем, и быть не могло. На заре нашей педагогии школьное обучение было делом, целесообразность которого надо было еще доказывать. А какой же аргумент мог быть более убедительным для людей XVIII в., как ни тот, что приращение знаний о природе умно-
      жает благосостояние отечества. В журнале «Растущий виноград», который старался распространять правильные взгляды на значение народного образования, есть весьма характерный стихотворный «Разговор Музы с Российским Земледельцем о заведении народных училищ».
      3емледелец:
      «Недавно в деревнях такия вести пали,
      Что будто бы всю Русь учить наукам стали,
      И станут собирать в училища детей.
      Кто хочет, отдавай по воле всяк своей...»
      Мужичок сомневается в пользе учения и просит Музу разрешить его сомнения:
      «Пожалуй, расскажи ты, Муза, мне о том,
      К чему в училищный детей сбирают дом?
      Муза:
      «Сбирают для того, чтоб жителей российских Дворян, купцов, мещан и самых званий низких Умы науками, как светом, озарить,
      И стыд невежества навеки истребить.
      К блаженству общему всяк узрит путь широкий,
      В России потекут различной пользы токи...»
      Затем Муза пространно доказывает пользу каждой науки из курса народных училищ. Доходит дело и до естествознания 10:
      Наука, что земной шар точно разбирает,
      С приметами тела и пользу их являет.
      Откроет ясно вам три царства разных тел И скажет, для чего быть бог им восхотел:
      Какой родится где металл она покажет И как его достать из недр земных расскажет,
      Какие камни вам полезны или нет,
      -Какие соли где земля с водой дает,
      К чему где вещества горючие пригодны,
      Какие из земель полезны иль бесплодны,
      Какие травы где, цветки, древа растут,
      Какую древ плоды вам пользу принесут;
      И как их размножать, узнаете вы сами:
      Какие — почками, какие — семенами.
      Какое место где животны населяют,
      Где звери дикие, где птицы обитают?
      Узревши точно их, вы можете судить,
      В какую для себя их пользу обратить»*.
      Так рассуждали учителя и руководители педагогической молодежи, так думали члены комиссии народных училищ, так смотрела и сама императрица. Сохранилась ее черновая записка о средних школах: «Средния школы, — пишет она, между прочим, — устанавливаются для наставления юноше-
      * «Растущий виноград», июль, 1786, стр. 14 — 15.
      Ства в науках тех, через которые юношество готовится быть в свое время полезно своему отечеству, следственно и все науки к пользе и сходственно пользе империи выбраны и определены быть долженствуют по положению естественному каждой губернии». Нетрудно видеть, что эта мысль вполне тождественна с тем, что Зуев писал в предисловии к своему «Начертанию естественной истории». Таким образом, он вполне сходился в понимании задач народного образования с передовыми умами своего поколения и в этих пределах исполнил свою задачу наилучшим образом.
      Работа Василия Зуева — единственный учебник естественной истории XVIII в. в точном смысле этого слова, изданный комиссией народных училищ. Однако не малую долю естественноисторического материала заключает и другое издание комиссии: «Зрелище вселенный» — ряд наглядных уроков по общему мироведению, которые, однако, преследуют столько же натуралистические, сколько и цели языкознания. Книга эта не что иное, как извлечение из знаменитого педагогического труда Амоса Коменского «Orbis Pictus», первый раз переведенного на русский язык в 1768 г. профессором Московского университета Иоганном Шаденом *.
      Янкович воспользовался переводом Шадена и взял из него несколько глав, приспособив их для употребления в народных училищах под заглавием «Зрелище вселенныя» **.
      Зоологический материал, предлагаемый «Зрелищем», гораздо слабее зуевского и отдает архаизмами XVIII в.
      «Глава XVII. Животные и, во-первых, птицы.
      Животное родится, живет, чувствует, движется, питается и растет, стоит, или сидит, или лежит, ходит, или бегает и умирает. Птица пухом и перьями покрыта, летает по воздуху двумя крыльями и имеет столь же ног
      * «Видимый свет на латинском, российском, немецком, италианском и французском языках представлен, или краткое введение, которым изъясняется, что обучающемуся юношеству легким способом не только языку, разумным упражнением, но также и вещи достойные знания самонужней-шия должны быть вперены, из ста пятидесяти одной главы состоящие, из которой каждая вместо надписи и содержания из священного писания взятым свидетельством означена, и с реестром самых нужнейших российских слов, которой вместо лексикона для употребления российского юношества служить имеет место, на пяти языках дополнить может изданное». М., 1768, 8°. 477 стр. Сопиков (№ 2471) указывает, что было и второе издание в 1788 г.