Свирель Багашара

DjVu

      Полный текст книги

      ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
      «Свирель Багашара» — это записки натуралиста, впечатления человека, знающего природу и умеющего видеть в ней то, чего многие не замечают. Это знание ценно тем, что подготовленный наблюдатель не только сам чувствует и понимает природу, но и приковывает к ней внимание окружающих, которые не всегда способны разобраться в тех или иных явлениях и правильно объяснить их. А ведь сколько своеобразного, нередко просто удивительного в поведении птиц, зверей и насекомых!
      Наблюдения натуралистов учат читать неисчерпаемую книгу природы, расширяют наш кругозор, прививают любовь к живым созданиям, населяющим землю. И как бы ни обогащалась современная биология химическими, физическими, математическими и другими приемами исследований, старый классический метод — непосредственные наблюдения проницательным взором человека живых организмов — никогда не потеряет значения, ибо именно из природы берутся объекты для сложнейших современных лабораторных исследований биологов! Именно природа питала и будет питать смелые поиски инженерной мысли в такой новой и быстро развивающейся отрасли науки, как бионика, которая является синтезом техники и биологии.
      Наблюдения в природе предшествуют созданию сложных приборов и аппаратов, двигающих ныне вперед технический прогресс. Но книг, подробно рассказывающих о животных, у нас еще недостаточно, хотя читатели весьма интересуются анималистическим жанром. Поэтому «записки» И. Ф. Самусева, зоолога по специальности, с детских лет стремившегося проникнуть в «тайны бытия» птиц, зверей, рыб и других животных, в какой-то степени дополняют литературу, посвященную вечной теме — природе.
      Очерки И. Ф. Самусева охватывают его наблюдения почти за полувековой период, и «география» их весьма обширна, хотя особенно много он пишет о Казахстане. Как доцент Усть-Каменогорского государственного педагогического института, он руководит экскурсиями студентов — будущих учителей биологии и географии, а нередко и учителей школ, знакомя их с фаунистиче-скими богатствами нашей республики.
      Зоологические исследования в целях науки требуют иногда от ученого, чтобы он добывал животных, иногда даже и очень редких. Поэтому в повествованиях автор этих записок предстает и в роли охотника. Но читатель, конечно, поймет, что если автор заглядывает в птичьи гнезда, то делает он это не со злым умыслом, а в интересах науки, ибо чтобы понимать явления природы, нужно сначала изучить их.
      Автор этой книги писал ее с заботой о природе, об охране ее богатств. Она проникнута желанием поделиться с читателем пережитым, увиденным, знаниями натуралиста, которому, кстати сказать, не чужд и добродушный юмор. «Записки» И. Ф. Самусева представят интерес и для взрослых, и для юношества, дадут представление о фауне позвоночных Восточно-Казахстанской области и даже о таких ее редкостях, как гусь-сухонос, малюсенький трубкоухий тушканчик и о других, не часто встречающихся животных, большинство которых чрезвычайно полезно в природе и хозяйстве человека (например, большинство насекомоядных и хищных птиц и зверьков, лягушки, жабы, ящерицы, многие змеи). Знакомя читателей с их повадками, с образом жизни в естественных условиях, книга И. Ф. Самусева окажется полезной и с педагогической стороны, ока учит любить и понимать природу.
      В. С. Бажанов, доктор биологических наук, профессор.
      Вы, кто любите природу — Сумрак леса, шепот листьев, В блеске солнечном долины, Бурный ливень и метели,
      И стремительные реки В неприступных дебрях бора, Я в горах раскаты грома... — Вам принес я эти саги...
      Г. Лонгфелло.
     
      Далекие детские годы.
      Много воспоминаний теснится в памяти о том неповторимом времени. И связаны они больше с природой, с деревней. Да город и не может оставить о себе такую память, даже окрестности его не сравнить с сельским привольем.
      Целые дни, бывало, проводили мы в лесу и в поле, отыскивали истоки безымянных ручьев и речушек. Все хотелось посмотреть своими глазами, ощупать руками, узнать, как плодится и благоденствует разная живность: птицы, звери и рыбы.
      В нескольких километрах от деревни было у нас одно заветное местечко, названное нами почему-то «дачей». С одной стороны дачу огибала речка. Журчала она по перекатам в тальниках, кусты смородины купали свои ветви в ее струях. С другой стороны — го-
      ра невысокая, а на ней белые березки и зеленый осинник. У самого ее подножия — большой развесистый шатер из кустов черемухи, окутанной весной белыми облаками цветов. Почва здесь была покрыта ковром из мягкой зеленой травы.
      Дача была для нас миниатюрным «заповедником».
      В развилке тонкой высокой черемухи висело гнездо иволги, прикрепленное к веткам волокнами какого-то растения. Выстлано оно было размочаленной травой и тонкой белой кожицей бересты. В гнезде лежали четыре белых с черными крапинками яйца. На них сидела иволга-самка. Самец тут же, неподалеку где-нибудь, на ветке, развлекал свою подругу пением. Заливистый посвист его напоминал флейту: «Фиу-тиу-лиу...»
      Удивляло нас, что иволга не слетала с гнезда, а самец не переставал петь даже в нашем присутствии. Наверное, они привыкли к нам и знали, что им ничего не грозит.
      От черемухи с гнездом иволги начинался короткий спуск к небольшому болоту. Тут можно было попрыгать с кочки на кочку, забраться в осоку, заглянуть в лужицы, покрытые лопухами и желтой клужницей. Люди нечасто забирались в эту глушь, и здесь устроила свое гнездо утка-кряква. Подкравшись потихоньку поближе, мы, затаив дыхание, наблюдали, как она, сойдя с гнезда, часто-часто лопотала широким клювом, разыскивая в болотце свою поживу. В гнезде у нее лежало десять крупных чуть зеленоватых яиц. Со дня на день из них должны были вылупиться утята, и мы с нетерпением ждали их появления на свет. Это была наша великая тайна — даже закадычные дружки не знали о существовании гнезда.
      Селезня возле него не бывало, он даже не знает, где гнездо. Утка встречается с ним только в период кладки
      яиц. Потом она уходит и прячется, так как селезень, если найдет гнездо, может растрепать его.
      Оставшись один, «отвергнутый» селезень ищет себе таких же товарищей. Вместе они забираются на дальние глухие озера и меняют там оперение, линяют. Про это мы тогда не знали, нам рассказал это много позже старый охотник.
      И вот явились мы еще раз проведать свою подопечную утку, глядим, а около нее плавает уже табунок темных комочков пуха с плоскими клювиками и малюсенькими перепончатыми лапками. Забавные эти утята, чуть не из скорлупы прыгают в воду и сразу начинают плавать. Потом утка уводит их на тихий плес речки в травяные заросли. Там она учит их находить пищу. Утята суетятся, везде поспевают за клювом матери.
      Потомство росло и крепло, а в середине августа молодые утки поднялись на крыло. Теперь они уже не нуждались в опеке матери-утки. По рассказам мы знали, что осенью они соберутся в стаи и полетят на юг, но на следующую весну обязательно возвратятся туда, где родились, и все повторитея снова.
      А еще в том болотце на высокой груде сухого хвороста было гнездо горлицы. Оно и на гнездо-то не похоже — просто куча мелких прутьев, набросанных друг на друга. А на этих прутьях пара белых гладких яиц. Насиживают их по очереди голубь и голубка. Когда сидит голубка, голубь где-либо рядом глуховато воркует. Часто у гнезда показываться не следует, иначе голуби его могут бросить.
      А в тальниках вокруг нашей дачи было много дроздов. Гнезда они делают из стебельков трав, склеенных глиной, илом и грязью. Выстланы они внутри травинками, листьями. В каждом гнезде — пять-шесть яиц.
      Если подойти к гнезду, спугнутые дрозды будут летать над тобой, громко и трескуче крича.
      Из болота вытекал ручеек, впадавший неподалеку от «дачи» в речку. На этом ручье мы иногда устраивали маленькие плотины и мельницы. Целыми днями, бывало, возились в воде, мокрые, перемазанные глиной и илом. Дома поругают, а завтра мы опять за свое.
      Когда на «даче» созревала черёмуха, рябина, калина, смородина и боярка, здесь начинали хозяйничать симпатичные полосатые зверюшата — бурундуки.
      Под развесистой черемухой был у нас тайничок: прятали мы там старенький чайник и котелок. Собираясь на дачу, мы не забывали захватить с собой по куску хлеба, по пучку зеленого лука, картошку и соль. Чай заменяли нам листья смородины, а сахар — ягоды. Было их здесь вдоволь, только не ленись, собирай!
      Случалось, что мы забирались гораздо дальше заветной «дачи». Идем однажды по лесу, глядь — на высокой толстой без сучьев осине гнездо коршуна. Сложено оно было из довольно толстых сучьев, подстилкой было тряпье и клочья шерсти и на ней — три яйца, величиной с куриные, с черноватыми и ржавого цвета пятнышками.
      Залез мой приятель на осину, а тут откуда ни возьмись налетели коршуны. Яростно вереща, набросились на любопытного, едва он от них палкой отбился. Убравшись восвояси подальше от гнезда коршунов, мы еще долго слышали тревожные и тоскливые крики птиц. Коршун кормится, как правило, грызунами. Но мы видели, как он нападал и на цыплят.
      Один раз на полянку выпорхнул из кустов кулик-перевозчик. Отчаянно пища, хитрый долгоносик побежал к речке, притворяясь, будто вот сейчас упадет и
      уже не встанет. Наша собачонка бросилась за ним со всех ног. Кулик вспорхнул, отлетел и опять пал на землю. Песик не отставал, а долгоносик, уведя его подальше от гнезда, упорхнул из-под самого носа.
      Пока кулик занимался собакой, мы заглянули в его гнездо — простую ямку в земле, чуть выстланную тра* вой. Пестрые яйца в нем не очень заметны. Лежат они острыми концами внутрь, впрочем, иначе четыре крупных яйца и не поместятся в маленьком гнездышке.
      А немного дальше от этого места, тоже на берегу, поймали мы крохотного молодого куличка, уже покинувшего гнездо. Птенец уже хорошо бегал. Было это презабавное создание: комок серого с черными крапинами пуха, с коротеньким клювиком и странно длинными ножками.
      Пока его держали в руках, он вел себя спокойно, временами только попискивал тоненьким голоском. Мы думали, он так пищит, а он звал на помощь. Тут вдруг налетели кулики-родители. Мы и выпустили куличка. Смотрим, что будет? Не затаится ли птенец тут же, на берегу? Но маленькая бестия засеменила быстро-быстро вдоль речки — и прыг... в воду! Поплыл наш куличок, ловко загребая лапками. На другом берегу затаился в камнях, но изредка подавал голос. Видимо, извещал родителей: жив, мол, я, жив!
      Много позже, бродя по берегам речек, по отмелям, не раз видел я бегающих куликов. Садился неподалеку и подолгу наблюдал за ними, слушал их мелодичный свист. А если не знаешь их повадок, то сколько ни смотри, не увидишь куличка. Слился он, комочек серого пуха, с камнями на берегу, и нет его вроде.
     
      НА БЕРЕГУ
      Горячее летнее солнце стоит почти в зените.
      Тихо. Ни дуновения ветерка, ни шороха листьев.
      Река сверкает. Мне кажется, что так сверкает расплавленное стекло — гладь ее без единой рябинки.
      Река широка, а береговая полоса в мелкой поросли молодых тополей узкая. Деревья вылезли прямо из гальки, перемешанной с речным песком.
      Вдали, на песчаной косе, протяжно и мелодично свистят кулики. Широко и немного грустно льется их песня.
      Рыба давно не клюет, и поплавки недвижимо лежат на воде: слишком жарко, слишком много света и солнца, чтобы рыба могла заинтересоваться жалкой приманкой, насаженной на крючок удочки. Да и мы не особенно досадуем на такую рыбью пассивность. Уж очень хорошо вокруг! Просто сидишь, смотришь вокруг и радуешься, что на земле может быть так хорошо!
      А вокруг кипит жизнь, хотя и ленивая в жаркий полдень, но полная красоты и обаяния лета. В нескольких шагах обрывается в реку откос, а на нем курчавятся дремотной зеленью осины, березы, черемуха. Кое-где среди них растут молодые ели и сосенки.
      Там, в этой тенистой чаще, то прокукует кукушка, то зальется песней иволга. Больших дорог поблизости нет. Только изредка промычит корова в лесу. Пасутся они здесь свободно, без пастуха. Иногда же пробубнит еще медное ботало на шее лошади. Это значит, что и она ушла подальше от деревни, тут не так скоро найдет ее хозяин, чтобы надеть на шею хомут. Она в лесу! Хлеща хвостом слепней и оводов, пьет из ключа холодную воду. Лучшего ей и не нужно.
      Небо, бездонное, беспредельное, глубокое, и в знойной глубине его — солнце. Можно часами смотреть в эту сияющую лазурь. Вот плывет легко, почти незаметно облачко. Будто клок белоснежной ваты кто-то взбил и бросил вверх. Кажется, что облачко стоит неподвижно, но оно плывет, медленно плывет, почти не меняя свих очертаний.
      К солнцу тянется все: и трава, и деревья — все живое! Листья осины при восходе солнца всегда обращены к нему своей лицевой стороной. Подсолнечник, сам ярко-желтый как солнце, цветком своим будто следит за ним, пока оно совершает дневной обход с востока на запад. Пчела-царица в брачном полете устремляется к солнцу в сопровождении целой свиты самцов-трутней.
      Река неслышно струится, воды ее текут все дальше и дальше, и нет конца краю этому ее путешествию! И все так же мелодично свистят кулики.
     
      ВЕШНИЕ ВОДЫ
      Весна... Поет ноздреватый рыхлый снег под теплым ветром, почти на глазах превращается в воду. Бежит она ручейками, собирается в ручьи, и они несут ее в реку.
      Пня разлилась широко, правый ее берег обрывистый, высокий. До него не достать вешним водам. Левый же — низкий, затоплен далеко-далеко...
      Если смотреть с холма, видно, что повсюду торчат верхушки кустарников, наполовину затопленные деревья.
      Раздолье в эту пору рыбакам! На всех перекатах, на сливах озер торчат колья и загородки из ветвей. Это «заездки» для установки морд — рыболовных снарядов, сплетенных из ивовых прутьев. Иной такой заездок тянется на десятки метров, и через каждые два-три метра в нем проделаны проходы. В эти проходы и ставят «морды». Сюда и попадают караси, чебаки, щуки.
      В глубоких омутах другие снасти — там стоят верши, по озерам раскиданы сети и вентеры, и все они дают рыбакам богатую добычу.
      По мелководью можно добрести до косогора. Там уже можно найти щавель и пожевать его глянцевитые зеленые, кислые-кислые листья. Это одно из первых весенних съедобных растений.
      На затопленные паводком луга мы добирались в долбленом челноке. Легко скользит он по спокойной воде! Зеленеющие уже деревья отражаются в водной глади, как в зеркале. Только легкая волна от проплывшей лодки поколеблет их отражение: задрожит оно, подернется струйчатой рябью. Но прошла лодка, и гладь успокоилась, и все как было.
      От заброшенной, затопленной мельницы до Сухой гривы — так называется возвышенность — несколько километров. Гриву вешние воды не заливают. Здесь нет тишины! Здесь стоит неумолкаемый гогот диких гусей, крякают утки, трубят журавли — они живут внизу, среди глухого болота. А наверху Сухой гривы почти на каждой высокой березе — воронье гнездо.
      Мальчишки переправлялись сюда, чтобы сверлить дырки в стволах старых берез. Вставляли в них длинные трубки-лотки и ставили под трубку ведро. И капал, бежал по лотку березовый сок, сладкий и приятный.
      Много чудесных мгновений пережили мы в детстве на Сухой гриве! Бродили там до сумерек, а потом плыли домой мимо старой мельницы, принадлежавшей некогда богатому сибирскому мужику. Не было для нас тайн в обветшалых, обширных когда-то скотных дворах и сараях. В рухнувшей местами кровле из толстого слоя соломы нашли себе приют шумные воробьиные стаи.
      В паводок к этим сараям можно было добраться только на лодке. Молчали, не громыхали тяжелые, покрытые уже пылью жернова. С любопытством и некоторым страхом заглядывали мы в темные провалы соломенной крыши: там жутко темнела вода. И однажды в темном нутре сарая заметили табунок тревожно гогочущих гусей, домашних конечно.
      Приплывали они на мельницу по разливам с другой стороны реки, где на высоком берегу стояла деревня. Что бы гусям здесь делать? Мы заинтересовались и решили все это выяснить. Глубина в сараях до метра. Лодка вошла свободно в распахнутые ворота, и мы осторожно двинулись на ней в темень. Свет проникал сюда лишь сквозь провалы кровли. Гуси покачивались на воде возле огромной колоды-корыта, в которой когда-то кормили скот. При нашем приближении они угрожающе загоготали. Гусаки злобно шипели, вытянув длинные шеи.
      Заглянули в колоду — вот так удача! В удобном гнезде из сенной трухи и перьев лежат в ней больше десятка крупных яиц! А мы были, надо сказать, голодные. За день набегались, да и дома в те трудные годы на сытный ужин можно было рассчитывать не всегда. А тут гуси припасли для нас какую яичницу! Разбили одно яйцо, глянули: нет, не насижены! Осторожно переложили яйца из колоды в лодку, и хоть жалко было, но пару на «развод» оставили. Стараясь не волновать больше гусей, уплыли восвояси и прибыли на лодке к самому крыльцу своего дома.
      Потом мы еще несколько раз делали набеги на мельницу. Но однажды не нашли там ни яиц, ни гусей. Видно, они догадались перенести свое гнездовье в другое место..
      Намаешься, устанешь за день и радуешься, что темно-голубой сумрак разлился над притихшей землей. И, засыпая, все еще смотришь в окно, в темное небо, где уже зажглись первые звезды. Тишину ночи изредка нарушает крик выпи в болоте или трескучая песня коростеля на лугах.
      А на заре под трели соловья снова встает над миром утренняя заря, и лучезарно сверкают капельки росы на траве, на листьях деревьев. Рассеется легкий прозрачный туман над водой, и снова заманчивой далью засверкает на солнце ровная гладь не тревожимых ветром вешних вод.
     
      НА ГОРНОМ ОЗЕРЕ
      Тянь-Шань. Небесные горы.
      И верно: до гор еще далеко, а вдали, на горизонте, уже встают снежные гребни и пики. Все, что ниже их, теряется в голубой дымке. А белые гребни как в небе висят.
      Мы долго ехали на автомашине, потом целый день пробирались тропами по долинам речек и перевалов Кунгей-Алатау, одного из хребтов Тянь-Шаня.
      С альпийских лугов последнего перевала открылось перед нами горное озеро Кульсай. Когда-то в этом месте глубокого ущелья произошел обвал. Огромные глыбы камня завалили ущелье. Образовалась естественная плотина, преградившая путь горной речке. Кульсай постепенно заполнила ущелье водой, и по ее бывшему руслу образовались озера, и не одно, а три: Нижний, Средний и Верхний Кульсай.
      Озера красивы. Окружают их высокие горы, покрытые ельником. Издали вода в них кажется темно-зеленым зеркалом, а ближе в них четко отражаются горы во всех подробностях: с деревьями, скалами, кустарниками. На самом же деле вода в озерах прозрачна и чиста как хрусталь и холодна как лед.
      Берега озера круто обрываются. Глубина сразу большая, а к середине озера достигает пятидесяти-семиде-сяти метров, а то и больше.
      С трудом пробравшись по тропке, что вьется среди колючего густого ельника по склону горы, мы вышли к завалу плотины, поросшему могучими вековыми елями. Их возраст и замшелые камни говорили о том, как давно произошел здесь обвал. А сколько столетий ушло на то, чтобы образовалась почва!
      Здесь на плотине и разбили мы свой лагерь: поставили палатку, сколотили из нескольких бревен плотик для плавания по озеру. Перед нами стояла задача изучить гидробиологию горного озера, промерить его глубину, взять пробы воды и грунта на разных глубинах и т. п. Словом, занятия предстояли довольно однообразные, и все-таки пребывание на озере сулило нам интересные впечатления.
      В углу озера, близ нашего лагеря, в воду вертикально обрывались высокие скалы. В трещинах и на уступах были гнезда скалистых голубей, сюда слетались они на ночлег. Когда заходящее солнце ярко освещает этот гранитный обрыв, хорошо видно, что всюду, где только можно зацепиться — на выступах, в расщелинах, в углублениях камня, — парочками сидят красивые сизые птицы.
      Очень нам хотелось добраться до этой колонии го-
      лубей, посмотреть их гнезда. Но скалы круто нависают над озером и добраться до гнезд невозможно ни снизу, ни сверху.
     
      ПОГАНКИ
      Перед нашим приездом на Кульсайские озера был там известный зоолог, профессор, автор учебника, по которому мы, студенты, учили зоологию. Нашел он на Кульсае каких-то птиц, хотел их добыть для коллекции, но не удалось, и мы получили задание восполнить этот пробел.
      Мой спутник Муса в дружбе с ружьем не был, его стихия — беспозвоночные животные, всякая водяная мелочь. Я же был исполнен решимости во что бы то ни стало добыть птиц: они нужны науке...
      И вот птицы эти передо мной! Стайка их среди озера. Сплываясь и расходясь в стороны, они кружатся на одном месте и вовсе не проявляют желания приблизиться к берегу. Ну что ж! Надул я резиновую лодочку и поплыл к птицам. Они, конечно, не ждут меня, но расстояние между нами все-таки сокращается. Подпустив ближе, птицы вдруг разом ныряют и появляются на поверхности воды втрое дальше, чем были!
      Я не теряю надежды и продолжаю преследование. В конце концов после нескольких неудачных выстрелов две птицы у меня в лодке. Но в азарте погони я не заметил, что лодочка моя понемногу шипела да шипела. И вот, когда добыча была уже в руках, перегнулась пополам, завертелась от весла на месте. Воздух из нее вышел наполовину и, не выдержав моего веса, лодка начала погружаться. Оказавшись по пояс в ледяной озерной воде, стал звать на помощь.
      — Муса! Гони сюда плот!
      А он и так заметил, что у меня не все ладно. Оттолкнулся от берега и погнал плот ко мне, огребаясь шестом.
      А я уже, можно сказать, держусь из последних сил. Привязал ружье и патронташ к лодке, а добытые птицы и так не утонут. Вывалился из лодки и, коченея уже, вплавь добрался до плота, вылез на бревна. Этак недолго на дно пойти! Но птицы все-таки были добыты.
      Немного отдышавшись, взял у Мусы шест и, неистово работая им, постепенно согрелся. Подогнали мы плот к совсем обмякшей уже, «выдохшейся» резиновой лодке. Выловили и подняли на него все плавающее имущество и двух тех злосчастных птиц. В лагерь возвратились благополучно.
      Из птиц я сделал шкурки. Набил их паклей, а в городе сдал их чучела в музей заповедника.
      Позже нашел я в одной научной книге запись: «Поганка серощекая. Добыта на озере Кульсай 6 августа 1938 г.» Это были мои птицы. Но никто из читателей книги и не подозревал, конечно, какой ценой могли достаться они охотнику.
     
      СВИРЕЛЬ БАГАШАРА
      Багашар состоял в нашей экспедиции при лошадях. Хорошо зная тот край, он был нашим проводником. Придя на новое место, он помогал развьючивать лошадей и, пока мы разбивали лагерь, пускал их отдохнуть, попастись на горном травяном приволье. Казах по национальности, он знал только несколько русских слов, я знал столько же по-казахски. Таким образом, объяснялись мы сносно, а в трудных случаях приходил на помощь Муса, он свободно говорил и на том и на другом языках.
      Однажды вечером, пустив лошадей на пастбище, Багашар после традиционного чаепития долго что-то искал в высокой траве. И нашел-таки! Принес ствол какого-то растения. Срезал с него листья, сделал дудку, поколдовал над ней с ножиком в руках и, приложив ко рту боком, как флейту, подул, перебирая пальцами.
      Был вечер. Солнце садилось за дальнюю гору. На зеркало озера пали уже вечерние тени. И только на другом берегу алые отблески заката отражались в его спокойной глади.
      Вокруг таинственная тишина. И плывут, льются в нее мелодичные звуки свирели Багашара. Играет он немудреную грустную мелодию. Но кажется, что в природе стало еще тише.
      Где-то в отдалении, на прибрежных лугах, вторят свирели коростель и перепел — извечные спутники тихого вечера. Чарующие звуки свирели провожали солнце и, слушая их, ночь как будто не торопилась. Но с озера все ощутимее наплывают на берег клубы тумана. Свирель замолкает. Ночь в горах сразу почему-то теряет свое очарование. И мы забираемся на ночлег в палатку.
     
      АЮ!
      Утром Багашар собрал лошадей и повел их на водопой в тот угол, где из озера среди нагромождения циклопических глыб журча пробирается вниз речка. Мы не спеша заканчивали в палатке утренние дела, готовясь к выходу на озеро.
      Вдруг видим: бежит по тропе Багашар. Выскочили к нему навстречу:
      — Что там случилось?
      — Аю! — выдохнул он полушепотом.
      А по-казахски «аю» — это медведь. Тут уж не до пробирок и дночерпателей.
      Я бросаюсь в палатку, хватаю ружье, патроны — и к водопою.
      Медведь бродил ночью где-то в окрестных лесах, а утром вышел к озеру. Почуяв людей, он пустился наутек в гору, и пока я бежал к водопою, аю поднялся по довольно крутому гребню и стал хорошо виден. Выпалив впопыхах по медведю из обоих стволов, я, наверное, зацепил-таки его пулей: зверь рявкнул и еще быстрее заковылял в гору.
      Перезарядив ружье, я последовал за ним. Медведь скрылся за перевалом. Осторожно подобрался я к перевалу и с опаской выглянул из-за камня: вот он, чернеет грудой в кустах! Вскинул ружье и влепил для верности еще одну пулю. Медведь уже не шевелился. Подошел ближе, а это камень!
      Медведь же скрылся по другую сторону гребня в таком буреломе, где его и с собаками не сыскать.
     
      ПЧЕЛИНЫЙ «ВОЛК»
      Сценка эта произошла в жаркий летний полдень на лужайке у опушки соснового бора.
      Пчела старательно трудилась на красном клевере, обшаривая его цветки в поисках нектара.
      Вдруг — откуда ни возьмись — оса! Хищница эта тут же напала на мирную трудолюбивую пчелу. Завязалась схватка. Оса и пчела бились не на жизнь, а на смерть. Бились они на листке подорожника, но ни та, ни другая долго не поддавались противнику. Наконец оса изловчилась и откусила пчеле голову, отхватила как бритвой!
      И не удивительно, кроме ядовитого жала у нее есть и мощные челюсти. Оса — хищное насекомое. Она победила.
      Некоторое время оса сидела, пошевеливая усиками возле поверженной жертвы, отдыхала. Затем принялась за работу. Обежала вокруг пчелы и раз и другой, поочередно откусила своей жертве крылышки, затем лапки и, ухватив тело пчелы, улетела с добычей в свое гнездо.
      Оса — злейший враг пчеловодства, ее так и называют — пчелиный волк. Уничтожает она и других насекомых: мух, комаров.
      Ее яд отличается замечательными консервирующими свойствами: парализованное ядом осы насекомое долгое время еще живет, сохраняется в «свежем» виде, хотя двигаться и не может.
     
      КУЗНЕЧИКИ
      В начале лета в густой траве у воды всегда можно видеть толстоголовых зеленых кузнечиков, неуклюже волочащих грузное тело по травинкам. Иногда они даже пытаются тяжелыми прыжками преодолевать препятствия.
      Около середины июля, во второй половине дня, эти кузнечики все разом улетают с лугов от воды на более сухие гривы, поднимаясь в воздух на высоту 10 — 15 метров. Так кузнечики переселяются в более подходящие для них места.
      Заметили это передвижение птицы, налетели во множестве, стали хватать жирных кузнечиков и в воздухе и на земле.
     
      РОЙ
      Был ясный, тихий, погожий день. Распевали птички, стрекотали кузнечики.
      Вдруг послышался довольно сильный, хотя и глуховатый шум. Не то гул, не то жужжание.
      Вертолет, что ли?
      Нет, не вертолет! Столбом, не так уж высоко, в каких-нибудь десяти метрах над кустами, быстро пронесся большой рой пчел. Значит, «отроился», как говорят пасечники, да и ушел из родного улья в поисках нового жилья.
      Мы шли в том же направлении, куда летел рой, и вскоре дошли до пасеки, расположенной в лощине среди невысоких увалов в роще из берез и осин. Студенты побежали к роднику пить студеную воду, иные расспрашивали пасечника о пчелах, а я обошел рощу с намерением сделать снимок экскурсантов на фоне пасеки. Особенно подходила для «переднего плана» развесистая береза. Глянул, а она облеплена пчелами! Уж не тот ли рой, что мы в пути видели, осел здесь?
      Позвали пасечника. Он тут же прибежал с дымарем, решетом и веником. Подставив лестницу, пасечник залез к рою и давай сгребать его веником в решето. А скоро нашел он и пчелу-матку, взял ее да и посадил в улей, а за нею перешли туда и все пчелы.
      Так нам и посчастливилось увидеть в тот день и летящий рой, и водворение его в улей.
      Монотонное басовитое гудение или жужжание достигает вашего слуха, и вы начинаете тревожно оглядываться: шмель, шершень?!
      Хорошо, если шмель, мохнатый и симпатичный увалень. Он редко когда жалит. А вдруг шершень? С этой свирепой осой шутить не приходится, жалит больно, долго чесаться будешь. Отмахиваются от шершней весьма энергично.
      Шмель живет в одиночку, выроет себе норку в земле, настроит там сотов и таскает туда мед, как заправская пчела. А шершни живут колониями, большим роем. Вот на такую колонию-рой мы однажды и наскочили. Было это еще в детстве.
      Шли как-то с удочками по берегу небольшой, обросшей кустарником речке, вдруг слышим: у толстого ствола ивы что-то потрескивает.
      Что такое? Присмотрелись, а это рой шершней строит себе жилье!
      Крупные насекомые мощными челюстями отрывали мелкие кусочки свежей древесины. От этого и треск был!
      Дружная работа спорилась: одна волна, оторвав по кусочку, ползла выше, по пути грызя древесину, за ней следовала другая волна, затем — следующая. Так, отряды шершней довольно быстро вгрызались в ствол ивы. «Опилки» сыпались непрерывно. Но как они узнали, что сердцевина толстой зеленой ивы выгнила и внутри была пустота, дупло?! Вот ведь инженеры!
      Мы долго наблюдали за кропотливой, но уверенной работой шершней на приличном, конечно же, расстоянии.
      Повадки шершней нам были известны, не раз мы были ужалены. Позже мы узнали, что шершни полезны, они поедают мух, комаров и других насекомых.
     
      ГУСЕНИЦА
      Она свалилась сверху, с листьев, березы, под которой мы проезжали: гладкая, оранжевая, одетая как бы в шлем с надзатыльником, на хвосте — острая шпора-копье, торчащее кверху. На все тело как будто надеты кольца, а в более узких промежутках между ними боль» шие, округлые, оранжевого цвета пятна.
      Голова, как видите, у гусеницы бражника страшная.
      На каждом членике-кольце пара цепких конечностей. Ими гусеница крепко держится за подставленный ей стебелек, причем половина тела висит в воздухе и изгибается во все стороны в поисках опоры.
      Голова у нее, как видите, страшная. Это гусеница бражника, толстобрюхой бабочки-пьяницы. Взрослая
      бабочка-бражник, насосавшись нектара — сладкого сока цветов, покачивась как пьяная, перелетает на другой цветок. За это и названа бражником.
      Когда эта гусеница превратится в бабочку, она будет «бражничать» на цветках, а попутно и опылять их.
      Выходит — полезное насекомое.
     
      ОСЫ
      Была середина сентября, и временами случались прохладные вечера и ночи. Сильный северный ветер напоминал, что лето кончилось. Пожелтела и осыпалась листва, пожухли травы, попрятались насекомые, с каждым днем их становилось все меньше. И только стрекотание кузнечиков слышалось в поле.
      Но низменная пойма Иртыша еще сохранила зелень.
      Пробираясь по кустам обширного острова в поисках спелой черемухи, мы вышли на берег тихой протоки. По плесу то и дело выпрыгивали чебачки, спасаясь от щуки. Неподалеку стоял плавучий дом отдыха — пароход. Рядом было много любителей похлестать речку удочкой. Двое решили уединиться — отправились на протоку. Выбрали они местечко на полянке. С этого берега удобно было забрасывать спиннинг. Затрещали катушки, захлюпали по воде блесны. Я отошел от рыбаков в поиске других удобных подходов к воде. Не сделал и десятка шагов, как сзади раздался отчаянный вопль. И тут же, ломая кусты, мимо меня промчался один из рыбаков с парохода. Другой глухо стонал где-то в кустах.
      Налаживая спиннинг, топтались они на кромке обрывчика. И угораздило же одного наступить на боль-
      шое гнездо ос, что было в земле. Свирепые насекомые, а они к зимовке готовились, вырвались из раздавленного гнезда как из трубы.
      Первый успел убежать, а другого осы окружили роем и сильно искусали, причем норовили жалить в голову. Бедняга успел схватить плащ, закутал им голову, забился в кусты. Оттого и голос его звучал глухо из-под плаща.
      Но кое-как уполз и он. А спиннинг-то нужно выручать! Вот мы обрядили не искусанного еще неудачника в плащ, обернули голову пижамой, а руки — носовыми платками. На его счастье основная масса ос уже разлетелась. Оставшиеся напали, но эффект был уже не тот. Спиннинг все-таки был вынесен из «опасной зоны». Хотелось нам посмотреть, возвратятся ли осы в старое гнездо или станут строить новое.
      Но никто на это не отважился.
     
      В ДУПЛЕ СТАРОГО ДЕРЕВА
      Бывает, что в период разделения роев один из них покидает пасеку, улетает в лес и, найдя там подходящее дерево с дуплом, поселяется в нем. Если внимательно проследить за полетом возвращающихся пчел, можно найти их улей-дупло.
      Так мы однажды и сделали с лесником, проследили, куда летают пчелы, и нашли дерево, в дупле которого они жили. Это было высокое дерево, вход в дупло-леток был на высоте трех-четырех метров.
      В основании оно было источено ходами. Здесь в гнилушках жили крупные черные муравьи — соседство с пчелами не совсем обычное, хотя и на разных этажах.
      В дупле несомненно был мед диких пчел, и мы повалили лесного богатыря, окурили его дымом, а потом стали вырубать место предполагаемого «улья».
      Когда была вскрыта верхняя часть дупла у отверстия, внимательно осмотрели его изнутри и снаружи и по остаткам различных материалов и характеру «работы» прежних его жителей «прочитали» следующую историю лесного жилья. Первым дупло приспособил иод гнездо дятел, только он мог проделать вход, что и было видно по следам работы его долотообразного клюва.
      Затем, когда сердцевина достаточно прогнила и дупло расншрилось, «квартиру» заняла белка. На это указывали волоски из ее шкурки у входа в дупло. После белки здесь гнездилась или коротала день маленькая сова-сплюшка: перышко, оставшееся в мусоре, выдало ее присутствие.
      Со временем сердцевина дерева прогнила еще больше, дупло увеличилось и стало уже не удобным для сплюшки. Долгое время в дупле, вероятно, никто не жил. Но наконец его заняли пчелы, которые, судя по старой вощине сотов, жили здесь уже не первый год.
      Из дупла мы извлекли килограммов десять сотов, наполненных медом. Рой же был пересажен в улей, принесенный с пасеки.
     
      ЖИВЫЕ БАРОМЕТРЫ
      Известно, что муравьи, ласточки, стрижи и другие животные могут предсказывать своим поведением погоду. Муравьи перед дождем спешат укрыться в глубоких муравейниках. Однако при кратковременном, несильном дождике муравьи нередко продолжают хлопотливо двигаться по своим дорогам. Это значит, что насекомые чувствуют, что дождь скоро перестанет.
      Ласточки и стрижи чувствуют это не сами, им дождь безразличен, разве только сильный ливень загонит их в укрытие. А они кормятся насекомыми, которых ловят только в воздухе. Но насекомые чутко воспринимают любое изменение атмосферного давления и влажности воздуха. Чувствуя приближение ненастья, они обычно с высоты опускаются все ниже к земле и прячутся в траве. Снижаются вслед за ними и быстро
      снующие стрижи и ласточки. Обычно перед дождем они летают над самой землей.
      Летом, когда наступает жара, насекомые стараются подняться повыше, где немного прохладнее. Устремляются за ними и ласточки со стрижами. Часто они поднимаются так высоко, что их становится едва видно, но там они находят свой корм — насекомых, а попутно предсказывают и погоду.
      Но бывает, что и они ошибаются. Неизвестно почему, но только случается, что вслед за признаками, предвещающими обычно хорошую погоду (стрижи и ласточки летают высоко), вдруг соберутся тучи и пойдет дождь.
      А однажды в конце сентября совсем все напутали наши природные барометры. Выглядывали мы из палатки на берегу Зайсана и проклинали нудный, мелкий осенний дождик. Смотрим: стрижи стаей носятся высоко в воздухе, как и в хорошую погоду. Дождь все барабанит по парусине палатки. И так с утра до полудня!
      Как объяснить это? Возможно, что осенью наверху оказался слой более теплого воздуха, чем внизу, и мошки, несмотря на мелкий дождь, поднялись туда. А где насекомые, там и стрижи — осенью им нечем больше кормиться. А там они явно гонялись за добычей.
      Так же ведут себя и стрекозы. Эти «воздушные волки» охотятся за комарами, мухами и другими мелкими насекомыми.
      И в тихие дни стрекозы так же могут предсказывать погоду, как и ласточки.
      Получается что и они тоже «барометры».
      В широкой устьевой пойме речки Медвежьей, недалеко от плотины гидроэлектростанции, образовался широкий залив. Берега его каменисты, причудливо выветренные граниты поросли редкими соснами, березками, осинами. Межгорные лощины весной как будто мыльной пеной заполнены, так буйно цветет черемуха. По склонам рдеют пионы, раскрылись яркие огоньки и цветы шиповника.
      Воздух чист и прозрачен, напоен ароматом сосны, лесных цветов и трав. В тихую солнечную погоду обширный плес водохранилища сверкает гладью. Сюда доносится едва слышное урчание еле заметных вдали катеров. Взбивая высокий пенистый бурун, в отдалении стремительно проносится «Ракета» — мощный корабль на подводных крыльях: не успеешь схватиться за бинокль или фотоаппарат, как «Ракеты» уже нет, скрылась вдали.
      На соснах видны чьи-то гнезда: стукнешь палкой по стволу, а из гнезда выскочит белка, то рыжая, то черная, оказывается, это их гнезда.
      Можно здесь встретить и другого древесного грызуна — лесную соню. Она меньше белки, ведет ночной образ жизни, днем спит где-нибудь в бывшем беличьем или собственном гнезде. И белке и соне ухо востро нужно держать: кроме них здесь водятся хорек, каменная куница, нередко и рысь.
      В кустах по долинам ручьев и речек птичий гам. На все голоса поют иволги, дрозды, ремез, длиннохвостый снегирь, соловей, овсянки.
      Затопленные прибрежные кусты облеплены рыбьей икрой: здесь нерестятся плотва, окунь, лещ, язь. На
      берегах всюду сидят с удочками рыбаки, приехавшие из ближних и дальних селений.
      Среди массива гранита тянется светлая жила пегматита с вкрапленными в него черными кристаллами, которые свободно режут стекло. Здесь и разбили свой лагерь студенты-биологи. Совершая экскурсии по горам и долинам рек, они знакомились с растениями и животными этого уголка, собирали коллекции.
      В лагере жили две маленькие белочки, лесная соня, пара молодых желтоглазых сов, сорочонок и вороненок. Вся эта орава с утра уже оглашает окрестность криками: просят корма, да много...
      Ребята экспериментируют: дают им то хлеб, то кашу, а грызунам — куски колбасы. Все поедается без разбора.
      Ходили мы далеко. Видели и речку Аюду. Катит она мутные воды в сплошь замытой глиной пойме: это рудники в горах «отправляют» подальше от себя сточные воды производства. В этой пойме тихо, не слышно голосов птиц, сохнут деревья и кустарники. Сточные воды отравляют залив, поражая заодно и рыб.
      Но все-таки природа здесь пока еще хороша, живописна. Подышишь смолистым, здоровым воздухом несколько дней и пожалеешь, что не везде еще насажены у нас сосновые леса.
     
      ИВОЛГА
      В вершинах высоких тополей слышится посвист иволги. А вот и она сама — желтая, трудноразличимая в бесконечной смене теней и солнечных бликов в зеленой листве. Но, присмотревшись, и снизу можно заметить ее гнездо, искусно сплетенное из мочалы и травы в развилке длинной ветки. Высоко оно! Попробуй добраться! Но наблюдатель природы — человек любознательный. Полез на соседнее дерево. Поднялся выше гнезда и смотрит. А там четыре белых с черными крапинками яйца. Глядь, а совсем близко еще два гнезда — снизу их не заметить. И в гнездах птенцы, голенькие, оранжевые. Самки тревожно-трескуче перекликаются. А самцы посвистывают что-то вроде: «Пью с Игорем», «Вижу впервые», «Бить тебя некому»...
      Пришлось скорее слезать. Неподалеку, совсем невысоко от земли, на самой нижней ветке, еще одно гнездышко. И там птенчики. Значит, если ничто иволгу не беспокоит, она пренебрегает высотой, строится и на нижних этажах леса. А там, где люди часто бывают, там ее гнездо высоко-высоко.
     
      ДРОЗДЫ
      Аккуратные гнезда дроздов заметны издали. Они прочно слеплены из глины и грязи, армированы стеблями трав.
      У этих птиц в один день можно встретить и едва насиженные и сильно насиженные яйца, голых и уже начавших оперяться птенцов. Отчего у них такой разнобой? Мы считали, что ранние кладки — у птиц, поселившихся здесь с начала весны, а может быть, и зимовавших где-то поблизости. А запоздалые — у более поздних пришельцев, первые гнезда которых, возможно, были разорены. Это и не удивительно при их открытом гнездостроении. А чтобы по две кладки за лето у пары дроздов, такого не замечали.
      В горах у Бухтарминского моря обычно встречаются рябинники, реже — темнозобый дрозд и еще реже — певчий. У этого гнездо тоже из грязи слеплено, но внутри выстилки нет, а яйца голубые с редкими крапинками. Защищают свои гнезда дрозды своеобразно. Отчаяние придает им смелости, они бросаются на налетчика и тут берегись: так окатят пометом, не отплюешься. И норовят-то попасть в лицо. Ясно, что налетчик пасует.
      Дрозды — родители преданные. Подберешься к гнезду, а из него через край хвост дроздиный торчит рукой достать. Дроздиха упорно сидит, до последнего яйца собой прикрывает, но руку чует как-то, не возьмешь ее. Успевает выпорхнуть из гнезда.
     
      ЩЕГОЛ
      Щеглы обычно строят свое гнездо на высоких деревьях, ближе к вершине, да еще на конце длинной ветви. Одно такое гнездо нам удалось рассмотреть только с соседнего дерева, так как щегол построился на таком тополе, куда невозможно было залезть даже самому искусному верхолазу.
      Но один щегол сделал свое гнездо почему-то на тонкой молодой черемушке метрах в двух от земли, хотя рядом было много высоких тополей. Вероятно, нечего ему было бояться, людей близко нет, никто не беспокоит щегла. Искусно свитое гнездышко было хорошо запрятано среди широких листьев черемухи. Самка насиживала, а самец распевал на соседнем тополе, разливался на все лады. Уж нет ли тут где-нибудь гнезда?
      Стали искать, щеголиха и вылетела из этой чере-мушки, выдала секрет. Пять голубоватых с черточками лиц были уже насижены.
      За этой семьей щеглов мы наблюдали потом до самого вылета птенцов. Подходишь к гнезду совсем близко, вот оно — рукой достать, а самка сидит, упорно сидит. Птичка привыкла к тому, что мы ходим, заглядываем в ее домик, но и он, и его содержимое остаются всякий раз целыми. Только при осмотре обе птички суетятся и беспокойно щебечут, присаживаясь совсем рядом на ветке.
      Как только щеглята начали порхать, вся семья покинула приютившую их черемушку.
     
      ПРЕДПРИИМЧИВЫЕ КВАРТИРАНТЫ
      В нашем горном «заповеднике» кашли мы два гнезда, устроенные своеобразно в чужих старых гнездах. Серая мухоловка облюбовала для этой цели высокий пень, на котором уже было старое гнездо дрозда, но «переоборудовала» его по-своему, как будто и ни к чему ей готовая основа.
      Когда подходишь к гнезду, птичка сидит неподвижно, вроде ее и нет. Но только протяни руку — и мухоловка тенью шмыгнет из гнезда и сядет неподалеку на ветку. Стоит отойти от гнезда шага на три-четыре, она скова порхнет туда, усядется на яйца и внимательно следит за вами глазками-бусинками. Словно ждет, когда же вы ее в покое оставите. «Нельзя, мол, мне надолго от гнезда отлучаться, кладка яиц остынет, а из них скоро и птенчики мои должны появиться. Уходите, люди!»
      Наверное, так бы она и сказала, если бы говорить умела. Нельзя не отступить перед такой храбростью! Перед этой неистребимой силой жизни!
      Пренебрегая опасностью, птички стремятся в свое гнездо. Лето коротко, нужно и вывести и выкормить свое потомство. И мы, покоренные этой самоотверженностью, быстро осматриваем уступленное птичкой гнездо и уходим. Насиживай!
      Мухоловок здесь много и на торцах пней, и за отколовшейся от пня щепкой, и в углублении дерева — по-лудупле. И все терпеливо сидят, пока мы их фотографируем.
     
      ГОЛУБИНОЕ МОЛОЧКО
      Горлинка забралась в самую густую чащу кустов и там построила свое гнездо — небрежное сооружение из нескольких веточек. Набросала их друг на друга в полутора метрах от земли. Два белых яйца на этих ветках хорошо заметны за несколько шагов.
      Горлинку, сидящую на гнезде, я пытался сфотографировать, подполз уже близко, но кусты зашуршали и она улетела.
      Неподалеку в другом гнезде было уже два птенца (больше и не бывает). Лежали они на прутьях гнезда, уже покрытые перьями, и угрожающе щелкали клювами. Удивительно, что клюв у птенцов гораздо крупнее и шире, чем у взрослых голубей. Это для того, чтобы удобнее кормиться голубиным «молочком» — жидкой кашицей белого цвета из зобов родителей.
     
      ВЕРТИШЕЙКА
      На обычных и всем знакомых дятлов эта птичка не похожа, хотя она тоже из дятлов, а пальцы у нее, как и у них, — два вперед, два назад.
      Гнездятся вертишейки в дуплах на любой высоте, иногда у самой земли. Много их гнезд осмотрели мы. И все без подстилки. Просто на гнилушках десять-двенадцать белых яиц, и вертишейка их насиживает.
      Ребята из пионерского лагеря хотели пошарить в одном дупле и вдруг оттуда — змея! Шарахнулись они от дерева. А это не змея, а вертишейка. Вытягивает длинную шею, изгибает ее, вертит головой да еще шипит! От неожиданности испугаешься. Только этим и может защищаться птица.
      Гнездо вертишейки.
     
      СКВОРЦЫ
      В скворечнях они селятся возле жилья человека. А в лесу — в дуплах деревьев. Найти такое дупло нетрудно: подножие дерева, а часто и ствол запачканы поме-
      том скворчат, который старики выбрасывают из своего жилья.
      Удивительно, конечно, не то, что скворцы чистоплотны, а то, что живущие в скворечнях уносят из них помет птенцов в специальных капсулах-мешках подальше от родного домика. А лесные дупловики, не утруждая себя такой работой, пачкают «преддверие» своего жилища и этим выдают его.
      В одном дупле нашли мы недавно вылупившихся скворчат. Головки их и шеи были облеплены клещами. А чего бы, кажется, проще — несколько движений клювами родителей и нет клещей! На земле, на деревьях, на пнях собирают все что угодно, а собственных детей очистить от паразитов соображения не хватает.
      Тощие птенцы эти были невзрачны. Мы и подумали: пропали скворчата!
      Через несколько дней снова заглянули в это дупло. Нашли в нем уже оперившихся, нормального вида скворчиков, без единого клеща. Очистили их «старики» или клещи сами отвалились — неведомо. Скворцы, казалось, только и поджидали нас, чтобы во всей красе показаться. Едва кто-то протянул к ним руку, чтобы разглядеть получше, как они стали выскакивать из гнезда и все дружно разлетелись по деревьям.
      Дупло это давно было нам знакомо, в нем поочередно жили скворцы, вертишейка, совка-сплюшка, снова псворцы и еще раз сплюшка. Чем не коммунальная квартира?
     
      СИНИЦА
      В трухлявом пеньке дырочка, из нее вылетела мания птаха — синица-гаичка. Значит, л*ам гнездо. Кто-то
      из нас неосторожно ухватился за сук, и пенек с гнездом разломился: совсем гнилой был. Мы его кое-как соединили, связали. А гнездо осмотрели. В клубке перьев и пуха лежало десять мелких светлых яиц.
      Первое время синичка жила, а потом бросила гнездо — видно, в щель дуло. Жаль было, что так случилось. Кто же знал, что пенек-то тот совсем гнилой был!
     
      ПУСТЕЛЬГА
      На высоких отвесных скалах нередки гнезда пустельги. Это небольшие рыженькие соколки. Гнезда их высоко, на труднодоступных выступах, в трещинах каменных глыб, в глубоких щелях. Пока птенцы в гнезде, его можно заметить, только проследив полет стариков. Подросший молодняк из гнезда вылезает и сидит возле него на камнях. Здесь соколиков и можно поймать. Они хорошо приручаются, охотно берут корм — мясо, живых мышей. Если подросших ручных пустельг отпустить на волю, они долго держатся возле дома, даже охотятся на огороде за мышами. А ближе к осени все-таки улетают на юг.
     
      СОРОКОПУТ ЖУЛАН
      Эти строят свои гнезда чаще на кустах жимолости. Но не раз мы находили их на наклонных стволах тополей, густо заросших мелкими веточками. Такие тополя мы называли «небритыми». Гнездиться начинают сорокопуты почему-то позже других птичек, и наши сроки пребывания в поле не позволили дождаться их птенцов.
     
      ЧЕЧЕВИЦА
      Постройка гнезда у чечевицы небрежная — торчат во все стороны стебли травы, гнездо просвечивает. В нем четыре-пять голубых или зеленоватых с крапинками яиц.
      Чечевица на гнезде.
      Сидит чечевица как привязанная. Подойдешь потихоньку, придвинешься к гнезду, даже коснешься птички, а она — ни с места, да еще и клюнуть в руку пытается: «Уйди, человек!»
      А человек словно не понимает ее необходимости нмвести птенчиков. Не отходит-таки. Тогда уж она глотает с яиц. И суетится в кустах рядом, волнуется гтрашно! Оказывается, один птенец уже вылупился, а
      тут еще недавно дождик попрыскал, свежо! Каково деткам! И чечевица, как любая мать, не оставляет их. Можете, мол, меня и убить, а гнезда не покину.
      Дивятся ребята: неужели есть люди, способные в таких случаях разорить гнездо птички?
      Нет, они не из таких. И потихоньку уходят. Пусть успокоится. Самка скорее на гнездо порхнула, а самчик с красной манишкой рядом в кустах посвистывает: « че-че-ви-ца, че-че-ви-ца, ти-тю-ить-витю!»
     
      СОЛОВЬИНЫЕ ГНЕЗДА
      Поет соловей, и все слышат, а вот увидеть не каждому посчастливилось. Спрятался в листьях — и нет его.
      Когда ищешь гнездо, и то не найдешь. Лишь случайно заметишь, как выпорхнет. Вот оно на земле, не очень чтобы и упрятано. И не всегда оно в густых кустах, как пишут об этом. Мы находили в разных местах. Одно — среди толстых ветвей, в черемухе, другое — у тропинки, под невысоким, сантиметров в тридцать, кустиком, третье — и вовсе на полянке, в траве, в двух шагах от куста. Все выстланы сухими листьями, и в них яйца шоколадного цвета. Четвертое гнездо было пустое, но зато с целым ворохом листьев.
      Поет соловей утром, вечером, по ночам, а часто и днем. Пробовали на слух считать «колена» его песни — » что-то больше десятка получается.
     
      СПЛЮШКА
      Эта желтоглазая совка похожа на лубочного чертика, особенно если поставит ушки. Заглянешь в дупло — одни глаза видны.
      Совка рядом с дуплом, где у нее гнездо.
      Первый раз мы ее вытащили из дупла, сфотографировали и пустили. Она метнулась в лес, а за ней, откуда ни возьмись, птичья мелочь ринулась с писком и погнала сплюшку в глубь леса. Наверное, не зря, хотя и считается эта маленькая сова «мышатницей».
      Осматривая ее гнездо, мы совку просто спихивали с яиц и считали, все ли целы. Она терпеливо переносила это вторжение, привыкла к нам. Терпела даже, когда появились птенцы-комки светлого пуха разной величины (потому что совка и откладывает яйца и насиживает).
      В гнезде другой сплюшки мы взяли подросших уже
      птенцов. Ребята их вырастили. Оки у них долго жили. Потом улетели и не вернулись.
     
      ГНЕЗДО НА ТРОПКЕ
      Козодоя мы видели по вечерам не раз, когда он метался в погоне за мошкарой. Но гнезда не доводилось найти.
      И вот нашли его в роще. Шли по тропинке и вдруг видим: рядом, прямо на песке, два овальных серых яйца. Ни ямки, ни подстилки! Положит на песок и насиживает. Правда, по тропе той редко кто ходит. А когда сюда пастух коров пригоняет да земляника созреет — пропасть ее тут, — то это уже после паводка, когда спадет вода. В это время птицы успевают вывести птенцов и разлететься.
      Гнездо козодоя.
      В обрывах над речкой на разной высоте нередко можно увидеть норки. Это гнезда зимородка, красивой и ярко расцвеченной птички.
      Зимородок питается рыбой, потому и держится по берегам рек. Нора идет глубоко — до семидесяти и более сантиметров — и кончается гнездовой камерой. Яйца в ней лежат прямо на земле, никакой подстилки не бывает, разве только немного рыбьих костей. Голые птенцы тоже на голой земле. А полностью оперившийся зимородок похож на ежа: все его красивые цветные перышки — в трубочках, позже трубочки лопаются и птичка оказывается покрытой голубыми, зеленоватыми и оранжевыми перьями.
      Птенец зимиродка слеткг. 47
      Нередки в обрывах и гнезда трясогузок — белой и горной. Но эти особенно не углубляются, просто находят выемку в почве, еле скрывающую гнездо.
      В обрывистой скале над рекой жил еще удод, но гнездо его было глубоко в трещине, мы его не могли осмотреть, но видели, как чубатые удоды прыгали по камням.
      Немного осталось уголков, где привольно птенцам, все меньше их вблизи городов.
      Придет время, и в наш заповедник в горах Алтая придут люди, построят тут дом отдыха или пионерский лагерь, и станет здесь по-другому. И тут уж ничего не поделаешь.
     
      НА ГЛУХОЙ ПРОТОКЕ
      Я плыл по одной из проток старого русла Черного Иртыша. Течение здесь тихое, русло извилистое. Работая веслами, я не спеша подвигался вверх по протоке. Высокая стена тростников хорошо укрывала ее от ветра. Вскоре на пути лодки стали попадаться разные птицы: гуси, утки, поганки, лысухи. Скрыться им было некуда, и они вели себя по-разному. Одна старая линяющая гусыня, отвернувшись от выводка, подплыла к берегу и пыталась взобраться на невысокий обрыв. Беспомощно цепляясь лапами, она помогала себе крыльями и... скатывалась обратно. Хотел я уже помочь ей — шестом подтолкнуть вверх, как она сама наконец изловчилась, вскарабкалась на берег — страх придал силы! — и скрылась в густой осоке.
      Крупные уже гусята ныряли и тут же всплывали, растерянно хлопая глазами и огрызками крыльев. Поганки тоже ныряли, но дальше гусят. А одна, нырнув в отдалении, показалась у самой лодки. Молодая была, глупая.
      Наиболее степенно вели себя лысухи: заметив лодку, они без лишней суеты быстро подвигались к берегу и скрывались в тростниковых чащах.
      А на заболоченном берегу узкого и длинного зали-ва я неожиданно наткнулся на спящих журавлей. Все трое, стоя на длинных ногах, спали, завернув головы на спину. Заметили они лодку, когда я был от них не дальше чем в десяти метрах. Один поднял голову, а я нарочно стукнул шестом о борт. Как вскинулись перепуганные птицы! Быстро махая крыльями, они побежали по топкому грунту, поднялись и полетели низко над тростниками, громко крича.
      Много любопытного подсмотрел я в тот день из жизни птиц и зверей. И нападение сапсана на чайку, и разные проделки ондатр на обмелевших протоках. Застал врасплох крякву, мирно сидевшую в маленькой лужице в окружении выводка пуховиков. Все утята сразу удрали в заросли осоки, а один остался и пищал, суетился на месте. Растерянная мамаша не знала, что же ей делать, бежать ли или остаться с этим глупым утенком.
      Притаившись в зарослях, наблюдал я таинственную и занятную жизнь, щелкая временами фотоаппаратом. К полудню оставил так позади около двадцати километров. Солнце стояло в зените, пора было подумать об отдыхе и обеде: работа веслами и шестом требовала восполнения затраченной энергии. Кусок хлеба я давно уже прикончил, обмакивая его в водицу, и уже не раз отрывал куски от вяленой щуки. Выбрав сухой берег повыше, я причалил, разложил костер, поставил на огонь варево. Весело трещат сучья, а я тем временем устанавливаю марлевый полог от комаров.
      Наконец все было готово. Похлебка и чай вышли на славу. И все показалось вкусным.
      Вдруг почудилось, что вдали как будто кто-то кричит. Подал голос и я.
      — Ого-го-го!
      И настолько неожиданным был этот зычный крик в предвечерней тишине безлюдья природы, что стаи розовых и серых скворцов, вороны, коршуны, гуси, утки — сотни птиц испуганно взвились с земли, с деревьев, с воды, из тростников и шарахнулись в разные стороны. А виновник этого переполоха с удивлением взирал на всю эту птичью панику. Когда птицы угомонились, я стал купаться, а вокруг звенящими тучами вились комары...
      Потом забросил в реку перемет и полез в марлевый полог спасаться от комаров.
      Постепенно все стихло. Где-то далеко заухала выпь, завели свои песни коростель и перепел. Изредка подавали голос и журавли да плескалась жирующая рыба.
      Кончился еще один день, наступила ночь.
     
      ДЕНЬ НА ОСТРОВЕ
      Наша небольшая группа состояла из преподавателей и студентов. В середине мая мы отправились на озеро Зайсан и Черный Иртыш посмотреть эти края. Ведь скоро они должны были стать дном Бухтарминского моря.
      В Тополевом мысу мы со своей лодкой зацепились за грохочущий всеми металлическими частями моторный катер, которому студенты сразу дали меткое название: «Железный лапоть».
      Весна была в разгаре. Поднимались травы, все вокруг зелено. На Черном Иртыше начинался паводок, вода медленно прибывала. Многие птицы к этому времени уже вывели птенцов и многие еще только начинали гнездовье.
      Вокруг по всей дельте Черного Иртыша горели сухие прошлогодние тростники. В пожаре гибли кусты и деревья. Черные столбы дыма застилали окрестность, из этой дымовой завесы временами вырывались мощные языки пламени. Это означало, что огонь добрался до залома сушняка.
      Много всякой живности погибло в огне пожара. Птицы, спасаясь, скапливались на островах, где языки пламени не могли их достать через широкие протоки. Даже такие скрытные звери, как кабаны, косули, и те выскакивали на чистое выгоревшее место из зарослей. Два кабана держались в затопленном тростнике, безопасном от пожара. Косули же нам попадались на глаза несколько раз.
      «Железный лапоть», оглушительно грохоча, отбуксировал нас по Черному Иртышу до того места, где он разделялся на два потока. Здесь мы распрощались с катером и поплыли по Старому Иртышу. Когда затих вдали его грохот и лязг, нас сразу окружила тишина природы.
      Мутные волны Иртыша струились, сверкая под солнцем. Вокруг простиралась водная гладь. У берегов сухо шелестели камыш и осока. Радовали глаз зеленые острова, заросшие ивняком и высокими осокорями. Своим становищем мы избрали один из таких островов. В кустах, защищавших от ветра, поставили палатки. Небольшой заливчик стал «гаванью» для нашей лодки.
      Первое, что мы увидели вблизи, было большое гнездо. Оно было на высоком дереве, что росло на другом берегу протоки. Пришлось туда переправиться.
      Гнездо было велико — больше метра и поперечнике, слежено из толстых палок. От земли до него около пяти метров. Забраться туда оказалось не так уж трудно, и вот два смельчака уже на гнезде. Там — два крупных птенца, покрытых сероватым пухом. Возраст их примерно около недели. На краю гнезда — кости рыб и высохшая голова крупной щуки, сразу видно, чем питаются эти птицы. Старые орланы с криками высоко кружат над своим гнездом.
      Подбираясь к гнезду, смельчаки вспугнули скворца. Хитрый скворец недурно устроился под защитой орланов. Позже мы находили еще несколько гнезд орланов, и обязательно в его постройке жила чета скворцов, а одн&жды мы видели даже две парочки: при недостатке гнездилищ в этих краях такое соседство было, вероятно, обычным и для скворцов и для орланов.
      На том же дереве пониже орланьего «дворца» было гнездо сороки, а почти рядом с ним еще чье-то, построенное из листьев рогоза, но оба этих гнезда были старые.
      Возвратившись из набега на орланов, мы поставили в протоке сеть и уже через час извлекли несколько щук. Уха из них была вкусна, ароматна! Пока наша маленькая экспедиция ужинала, рядом в протоке там и сям показывались ондатры. Они, казалось, не обращали на нас никакого внимания. Ценные эти заморские зверьки чувствовали себя здесь как дома. Впрочем, протока и впрямь была их домом. Давно уж тут живут ондатры, тут и родились.
      Стемнело. От воды потянуло холодком, и мы полезли в палатки.
      Утром было решено осмотреть остров детально.
      Вокруг много кряжистых тополей, все с дуплами, и в каждом — гнездо галки. Из одного дупла вылетела галка. Глубиной дупло было более метра, но через трещину туда проникал свет, и мы увидели на дне дупла четыре снесенных ею яйца и одно чужое. Нужно достать их и узнать, чье. У кого-то за голенищем оказалась деревянная ложка, мы ее обрезали, привязали к палке и, повозившись, извлекли яйцо: оказалось — гоголя.
      Как он залез туда? И кто раньше начал кладку — галка или гоголь? Галочьи яйца были немного насижены, значит, она раньше.
      В более мелких дуплах гнездятся подряд скворцы, их голубые как небо яйца есть и свежие и насиженные.
      У толстого кряжа осокоря валялись три расклеванных яйца гоголя и тонкий сероватый пух: откуда это? На коре ствола несколько пушинок, значит, сверху. А там на стволе большое дупло, и в нем еще ком пуха, перемешанного с гнилушками. В глубине дупла два яйца. Видимо, ворона однажды напала на гнездо, но гоголь продолжал нестись, несмотря на вороний разбой. Интересно, что в прежних гнездах гоголя, которые мы находили, пуха не было, яйца там лежали прямо на гнилушках.
      Груды обрубленных зимой тополевых сучьев почти всюду обгрызены, обработаны, как резцом, — косуля в холода потрудилась.
      На одном дереве мы нашли три старых гнезда: два сорочьих и одно воронье. Последнее занято болотной совой: шесть белых круглых яиц сильно насижены.
      Взобрались на огромное гнездо орлана: четыре парня уселись на нем! Оказалось — старое, площадка-лоток плотно убита глиной. Из-под этого гнезда вдруг вылетел кобчик, тут оказалось его гнездо с пятью насиженными яйцами.
      Стрекочущая сорока пыталась нас отвлечь от своего жилища, но мы добрались и до него, хотя дерево стояло среди воды: шесть сорочьих яиц были свежие. Запоздала что-то стрекотуха.
      Набродившись и налазившись по деревьям, мы возвратились в лагерь. Вытащили сеть со щуками и окунями, сварили уху, а после обеда с сожалением покинули богатый жизнью и интересный остров.
     
      ПО КУЛУДЖУНУ И КРАСНЫМ ПЕСКАМ
      Летом в межень Кулуджун — речонка. Еле пробивается она среди зарослей, а то и вовсе пересыхает. Но весной в половодье — это река. Начинается она в Кал-бинских горах. Бурно и шумно стремит свои воды среди каменных глыб, несет их с гор на простор Зайсанской котловины, а лотом течет навстречу Иртышу, вдоль его левого берега. От Иртыша ее тут отделяет полоса песков шириной в 10 — 15 километров.
      Здесь Кулуджун то бежит в тростниках, извиваясь среди обширной низменной поймы, то вдруг исчезает, растекаясь среди зарослей и заломов влаголюбивой растительности. Пробиваться на лодке тут можно только с превеликим трудом и только в половодье. Там, где лощина кончается, вся кулуджунская вода сливается в единое русло, прорытое ею в песчаных и глинистых берегах. Широкая пойма переходит в узкое русло за не таким уж высоким порогом — с метр, не больше. Местные жители называют это место «водопады».
      Быстрое течение лихо несло нашу лодку по узкому рукаву среди высоких, стоявших стеной тростников. Сделанная из толстой фанеры, она свободно выдерживала вес пятерых людей, не считая того тяжелого скарба, который был с нами. Все мы, кроме рулевого,
      подготовились к наблюдениям и фотографированию.
      Но Кулуджун готовил нам неприятный сюрприз. Вскоре мы уперлись в мощный залом тростника, под который убегала вода. Прижало нашу грузную лодку быстрым течением к залому — и ни туда ни сюда. Вода глубока, упереться шестами и веслами некуда.
      Что делать? Кое-как отбились на плес, тащили лодку бродом, вылезли из стремнины на разливы и волоком добрались до сухого берега.
      Дело к вечеру было. Двое остались здесь ночлег готовить, трое поехали в разгруженной лодке искать в этих джунглях свободную протоку.
      Пока мы хлопотали с устройством лагеря, подъехали наши «первопроходцы» на лодке. Тут выяснилось, что протоки через заросли нет, и как нам пробираться дальше, неизвестно.
      Пока судили да рядили, наш биолог студент Валерий заметил, что возле него шевельнулась трава. Изловчившись, он прикрыл это место ладонью, а под ней что-то живое, теплое.
      Разобрали содержимое горсти, а в траве — крохотная землеройка, с усами и длинным хоботком. И такое существо в состоянии поймать и задавить мышь!
      А наутро мы раздобыли у чабанов телегу, погрузили скарб и лодку и перевезли все к чистой воде.
      Здесь была довольно широкая и глубокая протока. Поставили сети. Место по виду рыбное, а рыбы мало: поймалось несколько линей, карасей, плотвиц и щучек. Видно, трудно и рыбам пробраться в зарослях даже во время паводка. А летом, когда вода спадает, поток становится прерывистым, на карте его обозначают пунктиром.
      С трудом пробивая и проламывая для лодки водную «тропу», мы преодолели еще десять-пятнадцать километров и вышли на глубокую и чистую протоку.
      К левому берегу ее здесь совсем близко подступают пески. Это почти настоящая пустыня. Называется она Кызыл-Кумы — красные пески, хотя пески скорее белые.
      Высокие песчаные дюны покрыты редкой и чахлой растительностью, изрезаны оврагами. Вылезешь наверх — чистый и мелкий песок, гонимый ветром, сечет лицо. Куда ни глянь — пески, сыпучие, полузакрепленные, местами покрытые рябью, как мелкими волнами. Кажутся они бесплодными, но жизнь и здесь зацепилась, приспособилась. Чахлые травы сменяются зарослями стелющегося можжевельника, тамариска, кое-где встречаются кустики барбариса.
      И вдруг, что за чудо? На склоне песчаного холма яркое светло-зеленое пятно. Подошли ближе, а это тянется к солнцу молодая поросль черемухи. А неподалеку изогнулись гибкие светло-зеленые веточки ивняка.
      Откуда они добывают воду? Значит, не очень она глубоко, раз эти растения, извечная краса берегов, достают ее своими корнями.
      А по западным склонам песков местами растут сосны. Невысокие, чахловатые, искривленные, они, казалось, выдержали тяжелую битву с песками. Но выстояли, отвоевали себе место для жизни.
      Можжевельник же здесь обычен повсюду, лежит зелеными заплатками на склонах барханов. На дне же лощин его длинные плети, протянувшиеся в разные стороны, густо покрывают песок.
      В этих-то песках и увидели мы наконец косуль. В одиночку и парами, по три и по четыре они не спеша отходили к дюнам.
      Изрезанная местность, кусты и сильный ветер, который дул от косуль и заглушал шум шагов, позволили подойти к ним совсем близко. Впрочем, косули и вообще-то не очень пугливы в этой безлюдной пустыне. Но вот чья-то голова показалась из-за бугра, и прянула косуля стрелой. Мелькнул белый зад, как флажок, только ее и видели.
      Вслед ей защелкал фотоаппарат с телеобъективом. Охотники были вполне довольны. Но каково же было их огорчение, когда оказалось, что пленка с косулями оказалась засвеченной!
      В Кызыл-Кумах много волков. Не раз попадались нам в песках кости косуль, зарезанных этими хищниками. В пойме Кулуджуна пасутся стада коров, овец и лошадей. Пастухи рассказывали, что волки иногда заходят в стада, но животных не трогают. У них здесь поблизости логова с волчатами. Выходит, не зря существует поговорка, что волк в своем стаде овец не режет.
      — И мы не трогаем волчьи выводки, — рассказывали пастухи, — только тронь — по л ста да перережут!
      Мы нашли два волчьих логова. Это были глубокие норы в блюдцеобразных углублениях среди песка. Рядом находилось небольшое болото с водой ржавого цвета, заросшее осокой и окруженное густыми кустами. На песке повсюду следы волков и волчат. У одного логова — туша крупной косули-самца с рожками, покрытыми пушистой кожей, немного разорванной. Наверное, волчата тренировались.
      Пока мы осматривались, волк или волчица дважды серой тенью мелькали среди кустов.
      Лопат у нас не было, и мы решили выкурить волчат огнем: взяли да и зажгли густую полегшую прошлогоднюю осоку. Казалось нам — сгорит трава и конец волчьему логову. Да не тут то было! Трава загорелась как порох! Огонь кинулся на кусты, на редкие травы! И такое поднялось, уноси только ноги. Можжевельник исчезает в туче дыма с оглушительным треском.
      Вот тебе и голые пески! Мы уж стали бояться — как бы огонь из песков не перекинулся к камышам в пойму речки. Однако пожар вскоре утих, на пути его лежали пески.
      Ящерица испуганно замерла на песке.
      Волчатам в логове огонь не страшен, но задохнуться от дыма они могли. Удостовериться в этом не удалось, откапывать было нечем. Но мы были убеждены, что погубили выводок. И то хорошо, меньше волков будет в округе.
      А в песках своя жизнь. Пока идешь по луговой пойме, под ноги попадаются прыткие ящерицы. Самки — серые, самцы — зеленые. Ближе к пескам появляются ящерки, заходящие частично и в пески. А в песках — одни круглоголовки, забавные существа: малюсенькие, плоские, круглоголовые, с широким брюхом. Но бегают просто на удивление. Спугнешь ее — стрелой пробежит несколько метров и вдруг остановится, закрутит хвост кольцом. Это у нее угрожающая поза, да и опять наутек. И таких — на каждом шагу. А вот змеи тут не видели ни одной.
      Натуралисту до всего дело, даже до погадок — отрыгнутых остатков пищи. Нашли их на песке под кривой сосенкой. Здесь же были и перья филина. Погадки крупные, ссохшиеся. В них были кости, черепа и зубы ондатр, а в одной — кусок вороньего клюва. Из этого можно было сделать вывод, что охотился филин, видимо, чаще всего у воды за ондатрами.
      Походили, походили мы по пескам да и расстались с ними, подались к своему стану, к реке. Более полусотни километров излазили по зарослям тростников, рогоза, камыша. Нигде ни кустика тальника, ни тополя. Только в начале нашего маршрута по Кулуджуну видели один карагач да небольшую рощицу тальника.
      Но однажды, где Кулуджун глубок и чист, набрели мы на кстау — зимовье кочевника. Бродили здесь некогда номады — казахи — со стадами от пастбища к пастбищу, жили в войлочных юртах. А к зиме выбирали место поближе к воде и строили землянку или саманку. Две таких кстау-избушки мы и нашли. Давно уж они брошены. Развалились стены, заросло все бурьяном. И утка где-то вблизи поселилась. Гнезда ее мы не отыскали, но у избушек подобрали два свежих расклеванных яйца кряквы.
      Пески подступили вплотную, но близ кстау зеленела маленькая рощица молодых тополей. В пустыне и это лес. Палку добрую можно вырубить для всяких надобностей.
      На изумрудно-зеленой лужайке перед зимовьем мы поставили палатки и жили там два дня, а затем снова погрузились в лодку и поплыли дальше.
      Протока снова потерялась в зарослях. Забравшись в плавни, мы наткнулись на сухой островок, такой редкий и желанный среди паводка! Заночевали на остатках сена. Было оно хоть и прошлогоднее, но еще источало слабый аромат. Под боком, в сухой траве, шуршат мыши. Много их собралось на этот островок спасаться от наводнения.
      Тишь кругом первозданная. Горит костер, над ним булькает в котлах чай и похлебка. Мы смотрим на огонь и слушаем голоса природы. Она живет своей таинственной жизнью, которую мы пытаемся понять, изучить.
      Солнце скрылось за горизонтом. В темном небе загорелись звезды.
      Хорош ночлег на сене!
      А утром мы снова ломимся на лодке сквозь заросли и с трудом выходим на чистый плес — Чаечье озеро. Оно небольшое и почти все заросло.
      На этом озерке мы провели более двух часов.
      Столько было шуму, когда мы грузились, стучали, перекликались! Вдруг из залома тростника у борта лодки вылетела кряква: посмотрели, а на кочке там у нее гнездо и в нем шесть яиц. Птица сидела, трепеща от страха, ведь беда была совсем-совсем рядом! И все-таки не выдержала, вылетела, когда люди, уже отчаливая, ударили по воде веслами.
      За озером пойма Кулуджуна вскоре постепенно сузилась, уклон стал больше и течение быстрее. Где-то в зарослях послышался глухой шум падающей воды.
      Это и были водопады, о которых мы столько слышали.
      Здесь Кулуджун тремя рукавами вытекает из зарослей, с шумом перекатывается через пороги и сходится в одно узкое извилистое русло со стремительным течением.
      Легко спустив разгруженную лодку через перекат, мы ниже его снова погрузились, пустились в дальнейший путь. Мели и коряги, извилистый фарватер, быстрое течение — все это заставляло нас быть начеку.
      Нередко мы высаживались, сходили на берег. Осматривали колонии береговых ласточек на обрывах, видели даже щурок золотистых, которых мы нашли в этих краях впервые. И береговушки и щурки только еще ладили в норках гнезда.
      Была тут даже пустая пачка от сигарет.
      Попалось нам тут интересное гнездо пустельги (таких гнезд было особенно много). Птица натаскала в него всякой мягкой подстилки. Была тут даже пустая пачка от сигарет, совсем не помятая! А также хвост и лапы недавно съеденного большого тушканчика.
      Снова стремительное течение понесло нашу лодку. Совсем немного отплыли, как вдруг над быстриной кто-то из нас заметил висящий на ветке клубок. Причалили к берегу и пошли посмотреть, что это такое. Оказалось то гнездо ремеза. Висело оно на тонкой длинной ветке над самой стремниной. Мы его осторожно сняли и осмотрели. Гнездо было прошлогоднее, брошенное по какой-то причине птичками. Ветка, на которой висело гнездо, была сухая, усохли и семь яичек ремеза, закутанных растительным пухом, как ватой.
      Остальной отрезок пути проплыли быстро. Кулуджун стал шире, течение менее стремительным, больше попадалось отмелей, и наконец впереди засверкала речка Буконь. В половодье она была широка, хоть на плоту плыви. Все береговые обрывы были источены гнездовыми норками береговых ласточек. Их было на удивление много.
      Скоро Буконь вынесла нас в Иртыш.
      По Иртышу мы прошли до бывшей пристани Баты. Поселок был уже снесен, зона подготовлена к затоплению.
      В сентябре мы тут совсем ничего не узнали — водохранилище было уже заполнено. Над островком, который приютил нас весной, гуляли волны Бухтарминско-го моря.
      В следующем году мы побывали на Кулуджуне еще раз уже с длительными остановками у широкого плеса, куда сумела дойти автомашина с лодкой на борту, и на Чаечьем озере, куда мы пробрались на повозке через разливы и нетоптанные еще заливные луга.
      На Чаечьем озере, как и в прошлом году, было безлюдно. Ближайшие фермы пусты, стан пастухов примерно в десяти километрах, до деревни еще дальше.
      Сносно себя чувствовать здесь можно было только утром да днем: утренняя прохлада и дневной зной несколько усмиряют несметные полчища комаров. Казалось, их стало гораздо больше, чем было в прошлом году.
      Начинает светать. И все окрест оглушает трескучее пение камышовок. Перекликаются лысухи, крачки.
      Почти непрерывно кукуют кукушки, самцы их гоняются за самками, нередко по двое за одной. Вдали перекликаются журавли.
      Утро разгорается ярче. В зеркально-неподвижных плесах стеной отражаются стоящие по берегам тростники. Вдоль них широкой полосой желтеют головки кубышки. Ласточки чертят воздух во всех направлениях, ловя комаров, благо, их здесь пропасть.
      А солнце поднимается выше и выше, жжет немилосердно. На песок босой ногой уже не ступишь. Легкие порывы ветра почти не дают прохлады. От этой жары и духоты куда-то прячется все живое. Птичий хор умолкает, и только в зарослях ярко-зеленого ивняка еще щебечет какая-то певунья.
      К вечеру жара несколько спадает, дышать становится легче. Оживает и природа: снова поют и кричат разные птицы, над поймой пролетают утки, журавли,
      цапли, крачки, чайки. Снова перекликаются лысухи, поднимая жалобные стоны при приближении разбойника — камышового луня, хотя он их в густых зарослях и не достанет. Снова журчит в воздухе бекас и ухает в зарослях выпь. Величаво проплывает в воздухе белая цапля.
      Яркими красками полыхает закат. И когда посмотришь в бинокль, гряды и гребни Калбинских гор — одни дальше других — становятся все бледнее, а самые дальние кажутся почти прозрачными.
      На юго-востоке за песчаными гребнями дюн расплываются огромные грибы черного дыма. Это горят тростники в пойме Иртыша, до которого отсюда около двадцати километров. Жгут ли их умышленно, очищая дно водохранилища, или там возник обычный «случайный» пожар? Как бы там ни было, огонь погубит гнездовья птиц, их выводки.
      Если ветра нет, то с закатом солнца наступает царство комаров и мошек. Их здесь мириады, житья от них нет ни скоту, ни людям, и вечер превращается в тяжелое испытание. В такие вечера невольно вспоминается побасенка о старике, который при встрече с волшебником прежде всего попросил уничтожить всех комаров... А ведь это было одно из трех сокровенных желаний, которые обещал выполнить добрый волшебник.
      Но нам он не приходил на помощь, и оставалось только залезать в палатку, бить там комаров и коротать ночь в душной парусиновой «крепости».
      .Однажды перед закатом солнца пролетел над лугами журавль и сел недалеко от наших палаток, за речкой. Курманбек, как был в трусах, схватил ружье, переправился туда в лодке и, крадучись, стал пробираться к журавлю через осоковое болото. А в это время, надо сказать, у комаров как раз начинается самый
      жор». Облепили они голого человека — и тут ему уже не до журавля: отбивайся от комаров! Ничего из этой охоты не вышло. Комары жалили зверски, чуть не заели, а журавль заметил Курмана — и как не заметить, если человек машет руками, — да и улетел.
      И это в мае! А что будет позже, когда наступит самая жара? Но мы скоро уедем и не прочувствуем, как свирепствуют комары летом на Чаечьем озере.
     
      ВОРОНЕНОК
      Геннадий забрался в воронье гнездо и принес в лагерь черного вороненка, он уже оперился, имеет здоровенные лапы и огромный клюв.
      Быстро освоившись, вороненок стал надоедать своими криками. Это означало, что он хочет есть. А есть он хотел с утра до вечера.
      Утром вылезешь из палатки, а он тут как тут. Смотрит голубыми глазами и, прихлопывая крыльями, орет, разинув вишнево-красную птичью «пасть». Заглянешь в нее и видно, как широко открывается гортань при крике.
      Так и ходил вороненок за нами, требуя пищи. Кормили его неплохо. Потроха карасей он заглатывал целиком. Если не было ничего более подходящего, давали моченый хлеб. Изредка, сильно проголодавшись, вороненок ел и хлеб. А чаще проглотит и тут же выбросит обратно. Отрыгивал он все для него «неудобоваримое» совершенно свободно.
      Наевшись, вороненок ложился брюшком на землю, опускал голову и, упершись в песок длинным клювом, спал. В жару вороненок спал на ногах, свесив крылья и широко открыв клюв.
      Птенец рос и покрывался пером очень быстро. Не раз развлекал он нас и поражал своей прожорливостью. Не получит пищи у одного, переходит к другому, становится напротив и, открыв клюв, кричит, похлопывая крыльями.
      Хотели мы его вырастить и увезти в город, но не стало подходящего корма. Да и крики его надоели. Отнесли мы его обратно в гнездо к братьям и сестрам, пусть растет. А заодно и пометили всех их кольцами.
     
      УТИНАЯ ЗАЩИТА
      У самого лагеря нашли мы два гнезда красноголовых нырков. Построили их утки на сплавинах из листьев рогоза и выстлали пухом. В каждом гнезде по семи крупных яиц, крупнее куриных.
      Утки насиживали. А мы время от времени наведывались и заглядывали в гнезда. Заметив, что приближается лодка, утка соскальзывала с гнезда, крадучись отбегала по сплавине в сторону и тогда только взлетала. Но однажды мы нагрянули внезапно, и утки взлетели одна за другой прямо с гнезд. Когда же мы заглянули в гнезда, оказалось, что обе кладки яиц были залиты отнюдь неблаговонным пометом. Наверное, утки хотели так защитить свои кладки от похищения.
      Как бы поступил здесь лунь болотный или черная ворона — любители утиных яиц, — неизвестно, хотя сверху запачканные яйца заметить труднее. Мы же, зажав носы, повернули скорее обратно. Оказывается, и такая защита помогает.
      Над зелеными заливными лугами вдоль Кулуджуна стоит птичий гомон: кукуют на лету кукушки, щебечут чеканы, желтые трясогузки, поют жаворонки, «блеет» бекас, перекликаются, бродя по лугу, журавли
      Несколько пар длинноногих веретенников токуют, попрыгивают, поскрипывают голосом. Потревоженные, они поднялись на крылья и стали кружить над лугом.
      В нашей коллекции не было веретенника, и я подстрелил одного. Вся стая залетала с криком над лугом, держась, однако, в отдалении. И только овдовевший самец долго кружил около с тоскливыми криками.
      Наконец кулик отстал. Я прошел несколько километров дальше, побродил по болотам и повернул обратно. И вот над знакомым уже лугом снова встретил меня вдовец-веретенник, снова долго провожал, летал вокруг, тоскливо крича. Вот ведь какая привязанность у них друг к другу! Хорошо, что веретенники только готовились к гнездовью. Найдет и этот себе пару.
     
      ПРИЗЫВНЫЕ ГОЛОСА
      Весна в разгаре. День будет жаркий, но утро еще свежее, прозрачное.
      Многочисленные птицы мечутся с криками над заливными лугами. «Бге-ее-е» — проблеял ягненком бекас — это он перьями хвоста производит такие звуки — и бросился сверху в траву, отчаянно крича: «чи-ка, чи-ка, чи-ка». Подзывает подругу!
      Крякает утка, шипит и «жвякает» селезень.
      Поодаль за кустами перекликаются журавли. Их трубные переливчатые трели слышны далеко. Мелодично посвистывая, летит длинноносый крупный кулик-кроншнеп. Жалобно попискивают и свистят другие кулики: веретенник, чибис, травник. Нескончаемо разносится скрипучая песня камышевки в зарослях тростника. Звенит бесконечная трель жаворонка. Отовсюду слышится «ку-ку!» В кустах и воздухе самцы мечутся по всем направлениям по одному, по два в поисках бездомной, вернее, безгнездной кукушки. Весна, весна!
      Я бреду по лугам или отдыхаю на остатках стогов сена среди залитого водой луга и слушаю, слушаю песни и голоса птиц, песни весны и природы...
      И, глядя на мечущихся с криками птиц, в шутку начинаю их передразнивать. Подражание их голосам весьма отдаленно напоминало их призывные крики.
      Но каково же было мое удивление, когда жаждущие свидания, а может быть, и боя с соперником птицы начали откликаться! Кроншнепов я и раньше так обманывал, довольно удачно подражая их свисту. Летящий долгоносик при этом заворачивает, делает круг на подсвист и садится неподалеку. Однажды подманил так самца, летавшего в паре с самкой. Сели оба.
      А тут и другие птицы отзываются! Чибиса подманил, совсем уж нахальничая, грубо подражая, да еще с прибаутками, но отзывается и подлетает!
      На что уж кукушка, нелюдимая и осторожная птица, и та поддалась обману. Одна из них подлетала близко, всякий раз откликаясь своим мелодичным «ку-ку». Потом замолчала и села на кустик возле наших палаток. Самец кукушки, пролетавший довольно высоко, изредка посылал призывы подруге. Я отозвался. Он завернул, снизил полет и, отвечая на мои отклики, пролетел совсем рядом.
      Чего только не натворит эта весна!
      Стройные, грациозные птички с длинными крыльями и скрипучими голосами целый день летают над водой и зарослями. Нет-нет да и бросится крачка в воду, схватит рыбку или плавунца какого.
      Мы искали гнезда крачек и нашли. А если бы не искали, не обратили бы внимания на горстку сухих камышин, плававших на воде среди зарослей. Два-три бурых с пестринками яйца незаметны на фоне гнезда, настолько удачно природа раскрасила их.
      А в другом месте ветром и волной набило растительного мусора целую кучу. Здесь гнезда совсем незаметны. Собственно, гнезд и нет, просто на мусор положены яйца, и все.
      Одни крачки сидят на гнездах, другие вьются в воздухе тут же. При подходе лодки крикливый хоровод крачек кружится над ней, отдельные птицы даже угрожающе пикируют на лодку с людьми. И как тут не подивиться их отваге! Но мы все-таки осмотрели гнезда, сфотографировали их. А птицы носились над головами с тревожными громкими криками. Среди стаи этих черных крачек были две светлокрылые. Это уже другой их вид. Черные подлетали почти вплотную, а светлокрылые держались поодаль, как будто знали, что люди ими интересуются и им нужны доказательства, что есть здесь такие птицы, ибо на слово в таких случаях не верят.
      Когда лодка приблизилась к гнездовой колонии крачек, мы заметили, что с мокрых грязных и еле заметных над водой кочек попрыгали и тут же нырнули в воду черношейные поганки. Оказалось, живут здесь эти птицы, получившие столь неблагозвучное название, бок о бок с крачками. Первые — хорошие летуны, вто-
      рые — хорошие ныряльщики. И вот столь разные по характеру птицы в дружеском соседстве собрались выводить птенцов.
      Почуяв опасность, поганушка загребает на яйца грязь, гниющие растения, которые она добывает со дна озерка. Гнездо ее постоянно мокрое, яйца тоже.
      Если же птиц застигнуть врасплох, они не успевают спрятать свои драгоценные кладки, и яйца их, белые в черном грязном гнезде, видны издалека.
      Эти пичуги не нападают и не угрожают, пока мы возимся с гнездами. Они держатся где-то в зарослях, тревожно перекликаясь. Но едва только лодка скроется в камышах и станет тихо, как и крачки, и поганки возвращаются к гнездам: первые — с воздуха, вторые — из воды. Они тут же усаживаются или снести очередное яйцо, или насиживать. Время не ждет, нужно скорее выводить птенцов.
     
      СЕРОЩЕКАЯ
      Это тоже поганка, но крупнее. И неведомо было, гнездится она здесь или нет. Никто достоверно не знал. Встречалась она мне когда-то на Зайсане, но кладки еще не было и гнездовье не было доказано.
      А на этот раз установили все точно: добыли и птицу и гнездо нашли с кладкой яиц. Гнезда у серощеких поганок тоже плавающие и тоже мокрые. От такой небрежности вынуждены поганки начинать гнездовье, когда вода становится теплой.
      Воробьи, эти давние спутники человека, привычны нам во дворах, на заборах, за наличниками окон, в застрехах, на крышах домов. А тут — что за чудо! — из норы в обрыве берега речки вылетает воробей, другой, третий! Осмотрели норки эти, а в них гнезда с воробьиными яйцами. Что загнало старых знакомцев гнездиться в такое, казалось бы, необычное для них место?
      Где же гнездиться воробьям?
      Жили эти воробьи, вероятно, в селениях по берегам Иртыша. А к той весне, когда мы их нашли в норах, поселки были уже перенесены из зоны затопления Бух-тарминского водохранилища поближе к горам. На новом месте и хаты и надворные постройки были новые,
      крытые уже не соломой или камышом, а тесом, шифером, железом. Исчезли застрехи, широкие наличники, не стало развалюшек-сараев и удобных для птиц прочих дворовых сооружений. Где же гнездиться воробьям? Вот и полетели они в разные стороны в поисках новых мест для гнездовья и нашли в обрывах речек многочисленные норки береговых ласточек.
      А чем норка не дом? Сухо, не дует, корм поблизости можно найти. И поселились там воробьи. Может быть, и гнездились они вот так же в незапамятные времена, когда человек не умел еще строить домишек с застрехами. А потом переселились к нему поближе. Легче прокормиться рядом с человечьим жильем, особенно зимой. Но вот перенесли дома в другое место, и пришла большая вода. Заняли воробьи чужие норы и стали жить, как их далекие предки.
      И образовались на обрывистом берегу птичьи общежития. Береговые ласточки, щурки, зимородки — природные «норники», они сами себе роют пристанище. А эти новые их соседи — квартиранты желанные или нежеланные: галки, скворцы, воробьи — поселились среди аборигенов в старых, заброшенных ими норках.
      Но самые удивительные среди норников — береговые ласточки. У них крохотный клювик, слабые ножки, а роют в твердом грунте глубокие норы, да еще каждый год новые. Как они ухитряются это делать? Размачивают грунт слюной или отщипывают по крошке сухую землю? Никто этого еще не подсмотрел.
     
      СТРЕКОЗЫ
      Сильный ветер дует то вдоль долины Кулуджуна, то поперек от песков Кызыл-Кум. Тугая волна иссутающего воздуха прижимает все живое к зарослям. Даже птичек и тех редко увидишь в полете.
      На пути ветра плотная стенка толстых стеблей тростника. За ней — затишье, можно даже спичку зажечь, не закрываясь. Здесь кипит своя жизнь: мириады стрекоз реют или сидят на тростниках, греясь на солнце. Но едва станешь к ним подходить — тучи их поднимаются над зарослями и собираются в затишье за камышовой стеной. Мы идем по траве и поднимаем укрывшихся там комаров и мошкару. За ними-то и бросаются стрекозы.
      Стоит только отойти немного — комары в траву и стрекозы тут же рассаживаются гроздьями на стеблях тростника. Однако они настороже. Едва попытаешься подойти ближе — крылатые летуны снова в воздухе.
      Так и прячутся от ветра до вечера. Перед закатом солнца он обычно стихает. Тишина наполняется криками сумеречных птиц и тучами комаров! Для стрекоз наступает страдная пора ловли комаров. Поедают их много — на целые сутки, чтоб продержаться до следующего вечера, если, конечно, снова будет мешать сильный ветер. А в тихую погоду они охотятся весь день.
      С закатом солнца стрекозы снова унизывают гирляндами тростники, и тут их можно свободно, на выбор, брать руками.
     
      ВАРАКУШКА
      Всякая птичка приспособилась жить в какой-либо местности. Одни облюбовали луга поближе к речке, другие обитают только в кустах или в песках.
      А этой, варакушке, везде хорошо: гнезда ее мы находили и на лугу под низеньким кустиком таволги у самой дороги, и в песках под кустиками, и на голом месте среди трав, и под защитой колючек шиповника. Но гнездышко у варакушки везде аккуратное, старательно свито из стебельков трав, корешков, волоса, с глубоким лоточком.
      С гнезда слетает обычно самочка, а ее синегрудый кавалер скрытно «цыкает» где-то рядом, в кустах. А однажды на гнезде был замечен и самец.
      Из-под саманного кирпича среди развалин зимовья выскочила самочка. Сидя на травинке, бойко прощебетала коротенькую песенку-трельку и с тревожным криком стала летать вокруг, присаживаясь то на траву, то на кустики...
      В песках гнезда их мы находили на расстоянии трех-четырех километров от поймы. Влаги до самой речки ни капли. Правда, зеленые кустики в лощинах несколько оживляют уныло однообразную картину песков. Мало здесь живности, мало и хищников. Может быть, это варакушке и нужно?
     
      ОСЕНЬЮ
      А еще ездили мы на Кулуджун в октябре.
      Вода в речке сильно упала, болота и озерки пообсохли, и если весной мы здесь едва пробирались в лодке и бродом, то теперь лихо подкатили на мотоцикле.
      Травы на заливных лугах скошены и сложены в стога. Шуршит на ветру подсохший тростник. Сплавины, гонимые весной ветрами по озеру, застряли на обмелевшем плесе.
      Вдоль берегов речки, где высокие тростники стояли в глубокой воде, теперь сухо. Среди зарослей торная дорожка. Ее охотники протоптали. Глубокие омуты сплошь укрыты лопухами, кувшинками.
      Не слышно скрипа и треска камышевок, не видно вьющихся хороводов крачек. Улетели чайки, варакушки, бекасы, веретенники, кроншнепы. Пусто и глухо вокруг. Крякнет только изредка утк , подаст голос лысуха. Эти еще держатся здесь по омутам среди зарослей. Да еще видели пастушка — скрытную болотную птичку.
      Место нашего весеннего бивака заросло травой, она уже пожухла, полегла, все следы занесло песком.
      Так и все в жизни. Проходит время, и все заносит песком забвения.
     
      ФИЛИАЛ РАЯ
      Около трех недель провели мы на краю самой настоящей песчаной пустыни, почти ежедневно совершая экскурсии в пески. Пустыня эта небольшая, называется Кызыл-Кумы — красные пески...
      При сильном ветре песок летит в воздух, сечет лицо, глаза... Кое-где его закрепляют скудные травы — торчат, запустив свои корни на большую глубину в толщу песков. Местами, в низинках, встретишь и мелкие кустики, а можжевельника много не только в низинках, ко и по склонам барханов. Словом, места довольно унылые, картина порой угнетающая.
      Мы поспешили покинуть Кызыл-Кумы. Плыли потом на лодке речками то среди обширных зарослей тростников, то мимо полупустынных берегов, пока наконец не вышли в Иртыш. Была весна. Кругом голые
      песчаные бугры, прошлогодние тростники. Пошел дождь, холодный, затяжной. Вокруг все мокро. Сильный восточный ветер и волны затрудняли движение лодки.
      Но вот наконец удалось пересесть на автомашину. Погрузились на нее вместе с лодкой и километров через двадцать заехали в буйную зелень тополей, ивняка и цветущей черемухи в пойме речки Каинды. Взору открылась красота весенней земли. У ног расстилался сплошной ковер густых цветущих трав, а чуть выше пенилась белая кипень цветущей черемухи. Соловьи пели почти в каждом кусте. И такой это был резкий контраст с оставленной позади пустыней, что нам показалось — попали наконец в филиал рая, и назвали ту пойму Долиной соловьев.
     
      СТЕПНОЕ ОЗЕРКО
      Нашел я это степное озерко километрах в десятипятнадцати от озера Зайсан. Представляет оно собой расширенное русло пересыхающего летом потока. Вода здесь солоноватая, так как в одном месте прямо в него упирается солонец шириной метров двадцать-тридцать. Вся остальная береговая линия покрыта малодоступными зарослями тростников, рогоза, осоки.
      За широкой полосой водной растительности вдоль озера тянутся пойменные луга, всегда уставленные скирдами сена. Некоторым из этих почерневших уже скирд несколько лет — вот как много здесь сена.
      Все зеркало озерка было укрыто водяной птицей — утками, гусями, лысухами, поганками. Когда мы подошли, с луга снялось несколько журавлей и небольшая стая гусей. Над прибрежными болотами и мокрыми лугами летают и бродят чибисы, веретенники.
      Я подбираюсь к озеру сначала во весь рост, потом пригнувшись и, наконец, ползком среди редких тростников и осоки. Потихоньку приподнимаюсь на локтях. И сразу оглушительно захлопали крыльями взлетевшие птицы — весь солонец был укрыт спящими или отдыхавшими утками. А гуси плавали на воде, поодаль.
      Ночевать пришлось в скирде сена. Сено было старое, слежалось, преет после дождей и тепло из него пышет, как в бане. Сбросил плащ-палатку, но тут одолели комары! Лезут в глаза, в нос, в рот, в уши! И пришлось от них удирать в степь. Поодаль от скирды разложил костер из влажного сена и в густом его дыму спасался от комаров до рассвета. Спать почти не пришлось.
      На рассвете к озерку стали слетаться со всех сторон утки, поганки, чибисы, пролетели дрофы. Позже пошел дождь, но лёт птицы не прекратился.
      Было это в августе, а в сентябре я еще раз навестил озерко и привел с собой приятеля. Он не подозревал, какая здесь пропасть птиц бывает, да я и не хвалился, а вдруг ничего не будет.
      Залез на .ту же скирду, глянул — озерко укрыто птицей, как и месяц назад.
      — Лезь, — говорю, — сюда! Смотри в бинокль.
      Навел он на озерко бинокль и чуть не выронил его от неожиданности. Такого скопления птиц ему еще не приходилось видеть, и был он буквально ошарашен. Постреляли мы с ним немного, все было так же, как и прошлый раз.
     
      БОЖУРЫ В АПРЕЛЕ
      Божуры — низменное место в пойме Иртыша — излюбленное место городских охотников и рыбаков. Здесь
      среди кустов и зарослей тростника разбросаны небольшие озера, поблескивают протоки.
      На Божуры от города можно доехать на велосипеде, а то и просто дойти пешком.
      Была середина апреля, снег почти весь стаял. На берегу протоки еще лежат оставшиеся от ледохода осколки льдин, уже рассыпающихся на тонкие столбчатые кристаллы. Мы поехали на Божуры понаблюдать ход весны. Оказалось, не мы одни
      Прокоротали кое-как холодную ночь и рано утром разбрелись в разные стороны. И тут стало слышно, сколько здесь таких собралось: со всех сторон гремели выстрелы, там и сям среди кустов можно было увидеть охотников. Брели группами и в одиночку. Какая уж тут охота!
      Выбрал я большую копну прошлогоднего сена, взобрался на нее, осмотрелся.
      С копны хорошо видны полянки и проходы между кустов и тростника. Вот бредет охотник с собакой. Навстречу ему вышли три парня с ружьями. Поодаль полянку переходят еще двое в одном направлении и трое в другом. Два парня проехали на велосипедах, затем еще двое на мотоциклах. И так без конца: идут, едут, бредут. Разве ж тут может держаться дичь? Как уцелеет против такой прорвы охотников?
      Только раз или два над полями пролетели утки — стремительно и высоко, но и по ним палили изрядно.
      Солнце уже высоко, хорошо пригревает. Защебетали жаворонки, дрозды, камышевки.
      Неподалеку от стога сена пара полевых луней, самец и самка: он светло-серый, она бурая. Самец начал токовать. Взлетев метров на двадцать над землей, иногда перевертываясь в воздухе и тут же снова взмывая вверх, он потом стремительно пикирует почти до самой
      земли. И так несколько раз. Затем садится вблизи самки, немного посидит и снова начинает взлетать и падать.
      А вот совы болотные — птицы ночные, а токуют днем. Самка села в бурьян, скрылась. А самец, как и лунь, взвивается свечой вверх и так же, по вертикали, опускается, трепеща крыльями, иногда перевертываясь через голову. Потом садится на землю и снова взлетает, и так много раз.
      Жаворонок с непрерывным звонким щебетаньем взмывает почти вертикально высоко в воздух, его чуть видно. С песней же и опускается, но умолкает, не долетев до земли метров двадцать, и уже без песни стремительно, по наклонной как бы скользит вниз и садится где-то, вероятно, возле самки.
      В кустах с громкой трескотней суетятся дрозды, они держатся еще стаями, да и гнездятся тоже колониями, неподалеку гнездо от гнезда.
      А близ копны, где был мой «наблюдательный пункт», небольшое болотце, там урчат лягушки. Но как только приблизишься к луже, все лягушки перестают урчать и стремглав ныряют на дно.
      Я выбрал кочку поудобнее, уселся на нее и замер. Сижу не шевелясь. Прошло несколько минут, и лягушки одна за другой всплывают на поверхность лужи. Молча растянувшись на воде, они выжидают: не несет ли опасности нечто громоздкое, возникшее вдруг на кочке у самой воды?
      Но «нечто» недвижимо, и постепенно лягушки образуют около меня полукруг, вытянувшись на воде мордами ко мне и тараща глаза.
      Я не двигаюсь, стараюсь не дышать и глазами не моргать, и лягушки совсем успокаиваются. Понемногу начинают заниматься своими лягушиными делами, тоже токуют, хотя икра еще не откладывается, вода холодна — с двух сторон в лужу упираются сугробы снега.
      Однако нет-нет да и подплывет какая-нибудь поближе и лежит на воде, уставившись на меня. По-видимому, нет доверия все-таки к непривычному предмету на берегу, который и дышит и моргает глазами, хотя старается удержаться от того и другого.
      Наконец я не выдержал и громко чихнул. В тот же миг — буль-бульк — все лягушки-ротозеи исчезли. Теперь они появятся не скоро, доверие к берегу потеряно. Наблюдать все это занятно. Тем же, кому неинтересно, совсем здесь делать нечего.
     
      ЗИМОЙ НА ИРТЫШЕ
      Когда-то с осени всю зиму лежал Иртыш под ледяным покровом, засыпанным снегом, исчерченным дорогами и тропами. Но с тех пор, как завертелись турбины гидроэлектростанции, вода, совершив большую работу, не замерзает ниже плотины более чем на двадцать километров. Помогают этому и теплые сточные воды, что текут по Ульбе в Иртыш.
      Вот и середина зимы, морозы трещат, берега завалены снегом, а река струится, бежит, сверкает под холодным солнцем в ясные дни. А раз есть открытая вода, значит, она не очень холодна, значит, в ней и корм кое-какой можно найти. И некоторые птицы задержались, а потом уж и поздно было лететь на юг: все, кроме этого участка реки, покрыто льдом и снегом.
      Уже не первую зиму наблюдали на Иртыше чомг или поганок. И нынче на этом участке реки большое оживление: почти до середины декабря держались ласточки, отыскивая в песке и в камнях каких-то насекомых. Лeтом они ловят насекомых только в воздухе, зимой же приходится брать корм с земли. Позже, когда ударили сильные морозы, ласточки исчезли. Вероятно, погибли от холода и голода. А раньше такого не было, ласточки улетали одними из первых.
      Оляпка — птичка величиной со скворца, постоянно зимует у нас, но только на горных, не замерзающих на перекатах речках. А в эту зиму и на Иртыше появилась. Летит, вытянув шею над самой водой, миг — и нет ее, нырнула! Под водой она с минуту, а то и больше бегает по камням на дне, отыскивая водяных насекомых. На незамерзшей реке она будет кормиться всю зиму, а весной улетит в верховья горных речек на гнездовье.
      А вот и чомги. У них короткий хвост, вытянутые назад ноги хорошо видны на расстоянии.
      В отдалении мелькнула еще стайка каких-то птиц, как будто крохали, но снег падал густыми хлопьями и хорошо их рассмотреть не удалось.
      В середине января на берегу Иртыша увидели мы и уток. Пара гоголей пролетела над водой вверх, потом вниз.
      Но там, где утки, там должен быть и охотник. Сидит, зарывшись в снег у канализационной трубы. Здесь вода совсем теплая и есть надежда, что утки сюда обязательно прилетят, а то и сядут. Тут же, неподалеку, лежит на снегу надутая резиновая лодка. Значит, охотник рассчитывает сделать удачный выстрел.
      Но река широка, утки плывут посредине. Они недосягаемы. А охотник сидит в снегу, вспоминает весну или осень, ему и этого достаточно: был на охоте. И кто втолкует ему, что не стоило бы гоняться за этими утками! И так не сладко им на зимней реке. Пусть бы перезимовали у нас, не всем же в Индию лететь для этого.
      Чирикая и топорща перья, два воробья затеяли на дороге драку, но им то и дело мешали прохожие, хотя на воробьев никто и внимания не обращал. Потом забияки смешались с другими воробьями, и все принялись усердно рыться в мусоре.
      Вдруг откуда-то на дорогу слетел еще один воробей, да необычный, как все. Крылья у него целиком белые. Стаю воробьев появление белокрылого нисколько не удивило. Вели они себя, как и прежде.
      Через два-три года я еще несколько раз видел на улице белокрылого воробья, но уже в другом районе города, в нескольких километрах от места встречи с первым белокрылым. Тот ли это был или другой — как узнаешь?
      Встречаются в наших местах и другие альбиносы. Один охотник рассказывал, что видел белую лису, когда она подкрадывалась к колонии сурков. И среди этих зверьков известны альбиносы: белые шкурки сурков не раз принимали в заготовительных конторах.
      В одном из селений на Черном Иртыше года два кряду видели белую сороку.
      Хотя альбинизм довольно редкое явление, однако бывают находки. Хорошо бы, чтоб каждая находка такая стала достоянием науки.
     
      ОЛЯПКА
      Зима. Горная речка, незамерзающая на порогах и перекатах, глухо шумит под толщей снега. И вдруг из такого вот незамерзшего «окна» вылетела небольшая
      коричневатая птичка с белой грудкой и опустилась в сугробы на русле речки.
      Стараясь не шуметь, я потихоньку иду на широких лыжах к тому месту, где скрылась птичка. А там оказалось другое «окно», промоина. Но птички уже нет, хотя я хорошо видел, что она скрылась именно здесь.
      Куда же она пропала? Вытоптав в глубоком снегу ямку, я присел на корточки и решил подождать. Глядь, а снизу летит такая же птичка, и прямо ко мне!
      Я почти скрыт в снегу, сижу не двигаясь. Пичуга, не обращая на меня внимания, опустилась в промоину и села на торчащий из воды камень, задорно задравши хвостик. Повертевшись немного на камне, птичка вдруг прыгнула в воду и скрылась в ней!
      Это оляпка. Местные жители называют ее часто водяным воробьем. Кормится она насекомыми. Но где их найдешь зимой, когда все завалено снегом? И оляпка нашла их на дне речки, среди камней и под ними. Она бегает по дну, переворачивает камешки, ищет корм. Как только воздух, наполняющий легкие, иссякнет, она выскакивает из воды.
      Иногда в зимнее время, когда полыньи малы, оляпка бежит по дну речки подо льдом из одной полыньи в другую, где и выскакивает из воды. Перья у нее хорошо смазаны жиром и не намокают, сохраняя тепло тела даже в студеной зимней воде.
      Такая приспособленность позволяет оляпкам жить оседло, они не улетают на зиму в теплые края. И на алтайских реках оляпки обычны повсюду.
      Суровая зима вступила в свои права, толстый снеговой покров надолго устлал алтайские горы.
      В окрестных горах, холмах и степях барсуки, сурки, суслики крепко спят в глубоких норах. Волки семьями-выводками перешли из глубокоснежных районов тоже туда, где снега меньше, там обычно и пасется зимой скотина на подножном корму.
      Меньше боится многоснежья лисица. Копаясь у ометов соломы, у стогов сена, она всегда найдет собравшихся там на зимовку мышей и полевок.
      А что происходит в алтайских лесах?
      Снежный покров там еще толще, чем на открытых местах. Бурый медведь спит в берлоге, ему глубокий снег не страшен: чем больше снега, тем теплее в берлоге.
      Сон медведя чуток, от шума он может проснуться и покинуть берлогу и уж потом не сможет залечь снова, будет шататься по лесу. Такой медведь опасен и для скотины и для людей: он голоден, а корма в зимнем лесу нет.
      Целыми днями бегают в поисках корма по своим охотничьим участкам мелкие хищники: соболь, горностай, солонгой, хорь и ласка. Забираясь в незасыпан-ные снегом пустоты подснежного бурелома и между камней, они отыскивают мелких грызунов. На поверхности снежного покрова ловят иногда птиц, зайцев, а на деревьях — белок.
      Косули из глубокоснежных районов спешат к югу, где меньше снега. Единственное их спасение от волков и рысей — быстрые ноги, а как побежишь по глубокому снегу? В такие периоды они массами гибнут от хищников, а нередко и от рук браконьеров.
      За косулями обычно бредут звери — рысь, росомаха, волки.
      Заяц-беляк питается зимой корой и молодыми побегами осины, тополя, ивы. Встретишь летом осину с обгрызанной корой на высоте в полтора-два метра от земли. Кто погрыз? Оказывается, зайка кормился. И высоту снежного покрова, кстати, определить можно по заячьим погрызам.
      Белка в холодные дни и бураны лежит, свернувшись клубком, в гнезде. А когда потеплее, бегает под деревьями, отыскивая грибы, орехи, если с осени запасла, а чаще шелушит шишки пихты. А то хвоей пихтовой пообедает.
      Крот — подземный житель — тоже не прекращает зимой работы землекопа, только норы его проходят
      ниже слоя промерзшей земли. Когдя земля не укрыта толстым слоем снега, она глубоко промерзает и кроты гибнут от голода.
      Цокор, как и крот, живет под землей, но на зиму делает запасы корма, собирает в норы растения. А нередко цокор пробирается в погреб или в яму, где зарыт картофель, и там зимует, питаясь овощами.
      Запасает корм и пищуха — сеноставка. Всю осень она сушит и таскает разные травы, плотно укладывая их под камнями, чтобы дождь не намочил ее сено. Оно и весной пахнет так же, как и свежевысушенное.
      Трудно пережить диким животным суровую зиму, много их гибнет от голода, от мороза, от хищников. В такие периоды человек должен всячески охранять полезных животных, а если есть возможность, и подкармливать их, чтобы они дожили до весны.
     
      КАК ЧАЙКИ ЗАЩИЩАЛИ ГНЕЗДОВЬЕ
      Необозримая равнина, покрытая буйной весенней зеленью, на горизонте сливается с небом. Кажется, нет ей ни конца ни края. И вдруг в плывущем над степью мареве блеснула водная гладь. Не то это мираж, не то на самом деле озеро. Чем дальше едем, тем отчетливее видно, что это не мираж, а большое озеро. Противоположный берег его едва виден. Но как и все равнинные озера, оно мелкое. С каждым годом зеркало его уменьшается. Это видно по террасам береговой полосы. Ступени, по которым отступает вода, покрыты однолетней, двухлетней и многолетней растительностью. На самой нижней ничего еще не успело вырасти — это полоса грязи и ила.
      Недалеко от берега — низкий, илистый островок,
      возникший одновременно с последней террасой. На нем гнездилась колония чаек. Заметив, что я, увязая по колени в вязкой прибрежной жиже, приближаюсь, чайки дружно поднялись. Оглушая трескучим криком, они всем скопом накинулись на застрявшего в грязи врага. Они взмывали вверх и пикировали, едва не касаясь головы. Началась такая «бомбардировка» — сверху похуже града сыпались экскременты, — что пришлось изо всей мочи бежать назад. Так и не добрался даже до воды, отделявшей их гнездовье от берега. Я был уверен, что эти чайки выведут и выкормят птенцов обязательно.
     
      КТО И КАК СТРОИТ
      Птицы строят разные гнезда, хотя живут в одних и тех же условиях.
      Дятлы, скворцы, синицы и другие птицы, чтобы вывести потомство, ищут только дупло. Птенцы у них вылупляются голые, слепые, беспомощные. Таким нужно хорошо укрытое гнездо, которое защищало бы от холода и непогоды.
      Такие же птенцы и у всякой воробьиной мелочи: мухоловок, пеночек, овсянок да и у более крупных — сорок и ворон. И все они так искусно строят свои гнезда, что диву даешься. Стоит только посмотреть на гнездо иволги или длиннохвостой синицы. Трудно поверить, что это птичка сплела так, лапками и клювиком, себе жилище.
      У орлов, коршунов, ястребов птенцы выклевываются из яйца тоже беспомощные, но хорошо одетые пухом и зрячие. И гнезда этих крылатых хищников устроены более примитивно — на ворохе сучьев клочья шерсти, тряпья и прочей дряни.
      Гуси, утки, чайки, кулики и куриные называются выводковыми птицами. Птенцы у них тоже одеты пухом и зрячие. Выбравшись из скорлупы, они, едва обсохнув, начинают бегать, плавать, а вскоре и самостоятельно кормиться. И гнезда у них не так уж примитивны: гуси, утки, например, гнездо делают довольно тщательно, глубокое, хорошо выстилают его пером и пухом, хотя и нужно оно им только до появления птенцов. Потом они оставляют гнездо и дальше уже обходятся без него.
      Если птенцы голые и слепые и их нужно долго выкармливать в гнезде, то, казалось бы, должно оно быть уютным, «благоустроенным». А если одеты пухом, зрячие да еще бегать и плавать сразу могут, то вроде бы теплое гнездо им и ни к чему.
      Но вот парадокс. У широко распространенных везде голубей — сизого, вяхиря, горлицы — птенцы вылупляются голехонькие, слепые. «Старики» должны их кормить в гнезде. Мало того, первое время они кормят их не козявками и червяками, как большинство птиц, а особой кашицей, которая образуется у птиц в стенках зоба. Вот уж кто, кажется, должен был бы тщательно устроить свое гнездо! А посмотришь на него — диву даешься. Разве ж это гнездо? Просто горсть веточек, беспорядочно набросанных в кучку. В них ни углубления, ни выстилки. Все оно просвечивает, яйца снизу через ветки видны. Вот тут и разберись, почему так.
      Голубей много, около четырех сотен видов. Большая их часть живет в теплых и жарких странах, там им не нужно теплого гнезда. А как же на севере, в суровых условиях? Или давно привыкли несколько видов голубей к холоду? Не только привыкли, да еще и зимуют некоторые! Приспособились. А вот постройкой более сложных гнезд не занимаются. От Средней Азии до тайги выводит голубь птенцов на горстке веточек!
      А клест? Он и птенцов-то выводит не весной, не в начале лета, а зимой, в январе — феврале, в самые морозы. Почему? Ведь птенцы голые, слепые!
      Объясняют, что кормить их нужно семенами хвойных: сосны, ели, пихты. Так ведь семена эти созревают осенью, когда еще нет морозов. Можно бы и раньше начать гнездование!
      Клювы у клестов особенные, концы их перекрещиваются, мошку таким клювом трудно схватить, а шишки шелушить способно. Вот и живут они в ельниках, где много шишек.
      А почему выводят птенцов зимой — все-таки непонятно.
     
      ГНЕЗДО ЩЕГЛА
      Среди высоких тополей слышен посвист щеглов, вот и сами они летают среди ветвей. Наверное, здесь гнездо. Но где оно? Найти его не так уж просто. Но я долго глядел в бинокль на порхающего щегла и заметил все-таки гнездышко в пяти метрах от земли в развилке двух толстых тополевых суков. Построили его щеглы да так замаскировали в листве, что снизу и понять трудно, что там такое.
      Взобраться на этот тополь невозможно было, и я залез на соседний, поднялся выше гнезда. Отсюда и гнездо, и пять голых птенцов были хорошо видны. Щеглы так и строят свои гнезда. Всегда подобраться к ним трудно.
      Но раз нашел я их гнездо на тоненькой черемухе, в двух метрах от земли. Паводком на черемуху намотало клубок всякого мусора, на нем и устроил щегол гнездо, хотя рядом были высокие тополя. Здесь проследил я жизнь щеглов до самого вылета птенцов. Выросли они быстро, недели за две.
     
      ЧЕРНЫЙ СТРИЖ
      Черные, похожие на ласточек птички с длинными серповидными крыльями живут обычно в скалистых горах. Как и ласточки, они ловят насекомых только в воздухе, на землю даже не садятся никогда.
      Осенью стрижи обычно улетают на юг.
      А однажды они запоздали. В конце сентября мы сидели в комнате на четвертом этаже и сетовали на ранний холод: за окном шел снежок, дул холодный ветер. И вдруг видим: стайка черных стрижей быстро снует вдоль стены противоположного здания. Казалось, что птицы, трепеща крылышками, заглядывают в окна. Два стрижа припали к стене, уцепившись лапками за какие-то шероховатости.
      Покружив вокруг дома, они улетели.
      Посочувствовали мы птицам: корма нет, лететь на юг далеко. Холода в наших краях наступили в том году раньше, чем в северных районах, откуда летели стрижи на юг. Вот они и наткнулись у нас на суровую уже для них позднюю осень.
     
      ТРЯСОГУЗКА
      Трясогузки суетились на крутом берегу речки. Тут в одном из многочисленных отверстий, сделанных полыми водами в обрыве, было их гнездо.
      С этого дня я стал потихоньку наблюдать за птичками. Подолгу сидел на камне почти рядом с гнездом. Птички привыкли и не обращали на меня никакого внимания: подходи и смотри, ничего, мол, не имеем против. Так я проследил, как они вывели четырех птенцов, как их кормили до вылета из гнезда.
      Трясогузка с добычей.
      Целый день, С утра до вечера, обе трясогузки непрерывно летали поблизости, ловили всяких насекомых и таскали их в гнездо по очереди, а то сразу вдвоем.
      Вот сидит трясогузка на камне, но, увидев летящую мошку, взовьется в погоне за ней почти вертикально, «свечкой», и схватывает на лету. Опустившись с добычей в клюве обычно у самой воды, трясогузка некоторое время сидит, озираясь вокруг. Все спокойно. Тогда
      она потихоньку шмыгает между камней, пробираясь к обрыву.
      Там она снова немного подождет и, если нет никакой опасности для нее, быстро порхнет в свою норку-гнездо, и тут уж вся ее хитрость прахом идет: сидя на краю норки, трясогузка покачивает длинным хвостом и как бы сигналит всем: «Вот оно, мое гнездышко!» И сигналы эти видны издалека.
      Однако трясогузкам везло. Берег обычно был пустынен, только я один и приметил. А я, видно, считался у них «своим»: ходит тут смотрит, но не трогает. И то ладно. Свой, значит.
      Изредка появлялись на берегу рыбаки, но все их внимание было всегда сосредоточено на танцующем в быстрых струях воды поплавке: авось хариус схватит! О птичках они и не думали.
      Как -то, когда гнездовой период близился уже к концу, я набрался терпения и наблюдал за трясогузками целый час. За это время птички сделали до двадцатитридцати прилетов с кормом. И я мог подсчитать, сколько насекомых истребляла пара трясогузок за время выкармливания птенцов. Получалось до пятисот насекомых в день или около сотни на каждого птенца!
      Однажды утром, умываясь на речке, я увидел, что молодые трясогузки уже всей семьей выглядывают из гнездовой норки.
      Целый день я бродил в горах, а вечером опять пришел к речке. Гнездо уже было пусто. Молодые трясогузки сидели поблизости, перепархивали поодиночке. Так было дня два. Скоро молодняк стал прилично летать, и вся семья переселилась куда-то в другое место. Скорее всего птички стали подаваться к югу, так как встречались трясогузки в этот период очень редко.
      Свое гнездо ласточки делают из глины или любого мокрого грунта, «арматурой» им служат волоски и травинки. Склеивают все слюной. Такое гнездо прилепляют обычно к карнизу дома.
      Но вот в дельте Черного Иртыша постройки очень редки, да и те невысокие, — бывают и в рост человека. Но и тут ласточки строят гнезда — очень уж удобны эти места для кормежки. Уйма комаров, поденок и других насекомых. Вволю тут корма. Только не ленись, добывай! И приспособились здесь ласточки жить бок о бок с человеком, больше гнезд негде строить.
      Две избушки рыбака на Старом Иртыше сделаны из тростника и глины. Они приземисты — рукой можно свободно достать до потолка. А потолок — тот же тростник, уложенный на балках-жердях. Вот к этим жердям и прикрепляют ласточки свои гнезда. В одних сенях обычно несколько гнезд.
      Привыкли птички к человеку. Летают смело, чуть ли не задевая его крыльями. Целый день суетятся ласточки, подмащивая старые гнезда грязью, непрерывно снуют через двери на улицу и обратно.
      Вечером двери закрывают от комаров. Ласточки знают это время, и к закрытию дверей они уже все в сборе. Правда, и время закрытия дверей совпадает с сумерками, когда ласточки заканчивают трудовой день.
      Утром, с рассветом, уже слышен их звонкий щебет: проснулись на охоту и на работу. Хозяйка поднимается рано: надо коров доить и выпускать их на пастбище. И ласточки уже ждут. Едва откроется дверь на улицу, как они одна за другой вылетают. И начинается дневная суета. Ласточки поодиночке и по нескольку сразу вылетают и залетают раз за разом в двери.
      Ласточка на жердочке.
      Бывает, что дверь закроют или кто-нибудь стоит в дверях. Тогда ласточки, пошмыгав вокруг, садятся на жердочке рядком здесь же и терпеливо ждут, когда вход к гнездам будет свободен.
      Так и живут вместе — человек и птицы. И всем хорошо. Должно быть, и человек хороший.
     
      ВОРОБЬИ
      Воробьи давно уже приспособились жить в близком соседстве с человеком. Питаются они всякими отбросами, семенами сорняков и культурных растений: подсолнуха, проса, конопли.
      Налетая на поля огромными стаями, они могут причинить людям урон, особенно если поле не убрано своевременно. Кое-где поэтому считают воробья вредной птицей. И мало кто вспоминает тогда, что воробьи выкармливают свое многочисленное потомство насекомыми, червяками, личинками, среди которых большинство — вредители леса, сада, огорода, поля. Всем известно, что скворец — полезная птица. Однако выводит и выкармливает он птенцов один раз в году. Но вот мало кто знает, что воробьи делают это два, а то и три раза за лето. Значит, все лето уничтожают они вредителей, защищая посевы, сады и леса. И только осенью, воспитав последний выводок, воробьи собираются в стаи и летят на посевы. Будто напоминают сеятелям, что пора убирать урожай, а не ждать, пока он осыплется.
      С поздней осени и всю зиму воробьи кормятся на дорогах, на мусорных свалках. Одни из немногих зимующих птиц, они даже как-то оживляют зимний пейзаж. Их хлопотливая суета и чириканье всегда предвещают потепление.
      Много воробьев гибнет зимой от холода. Много их гнезд разоряют ребятишки. И жаль, что даже взрослые иногда не пресекают этой бессмысленной жестокости. Спасает воробьев от истребления только большая их плодовитость.
      Интересно, что воробьев в Америке не было. Их завезли туда лет сто назад для борьбы с сельскохозяйственными вредителями. С тех пор они там и распространились и вредными птицами не считаются.
     
      ПОДКИДЫША ВЫШВЫРНУЛИ
      Молодого воробья-слетка деревенские мальчишки принесли нам в школу. Желторотого угощали дождевыми червями, букашками. Все это он охотно ел.
      А над ним, за оконными наличниками сельской школы, суетились старые воробьи. Там у них были гнезда. Решили ребята подбросить молодого воробья в одно из гнезд. Пусть они и кормят подкидыша. Один мальчик залез на окошко и сунул воробьишку за наличник, в гнездо. Как подняли тут старые воробьи крик, как засуетились! Самец-воробей шнырял то в гнездо, то обратно. И вдруг из-за наличника вылетел, да не сам вылетел, а был вышвырнут наш подкидыш!
      Вот так раз, не признали его воробьи за своего!
      Снова положили птенца в то же гнездо и снова хозяева гнезда вышвырнули его оттуда, и шлепнулся он на землю. Так повторилось и после следующей попытки водворить подкидыша в гнездышко. Старые воробьи решительно не желали его усыновлять.
      Другим птичкам подбросишь, кормят как своего. Чечетки, например, кормили щегленка, правда, меньшего возраста. Кукушонка кормят многие птички. А воробьи прогоняют. Или хватало им хлопот со своим новым потомством и здорового уже нахлебника-туне* ядца кормить не хотели?
      Мы оставили их в покое.
     
      СУХОНОСЫ
      Сухонос — дикий гусь. Встречается он на Дальнем Востоке, местами — в Восточной Сибири и в Восточном Казахстане на озере Зайсан. Сухонос несколько больше обычного серого гуся. У него длинный черный клюв, а по светло-серой шее сверху тянется рыжевато-коричневая полоса.
      Когда-то на Зайсане гуси эти были многочисленны и встречались повсюду. Позже я их искал три года и нашел только в одном месте, на тихой протоке старого русла Черного Иртыша.
      Гусь этот не любит соседства с людьми и держится обычно в наиболее глухих зарослях.
      В двух встреченных мной небольших стайках сухо-носов половина гусей линяла. Они сразу принялись нырять. Остальные поднялись на крылья и улетели.
      Серые гуси обычно уплывают от опасности, вытянувшись по воде, а сухоносы опускаются в воду так, что сверху торчит только голова, и уплывают. Из других птиц так делают только большая поганка и баклан. Ныряет сухонос тоже лучше и дальше серого гуся.
     
      ЖУРАВЛИ
      В трубном журавлином кличе есть что-то тревожное.
      Может быть, в нем тоска прощания с родными местами? Ведь журавлиная родина у нас, на юге они только зимуют. Нельзя равнодушно смотреть на пролетающих журавлей.
      Летят они высоко в небе да еще трубными звуками провожают уходящее лето. Летят журавли, — значит, наступает осень. Сколько стихов и песен посвящено этим птицам!
      Пожалуй, только лебедь да соловей так опоэтизированы в литературе. А на самом деле вблизи он не такой уж привлекательный: лысая голова на длинной шее, злые глаза. Да к тому же и клюнуть может пребольно.
      Журавль — чуткая птица. Чтобы добыть его, нужно узнать, где он спит, и суметь неслышно подобраться к сонному.
      Гостил я у знакомого пасечника. Стояла эта небольшая пасека в березовой колке на берегу ручья. Однажды просыпаюсь на рассвете от трубного клича. Где-то близко перекликались журавли. Вылез из шалаша, бросился на поиски. Когда кустарники кончились, пришлось ползти через луг по росистой траве. Промок до нитки. Но, заметив недалеко журавлей, я уже не чувствовал холода.
      Журавли стояли в траве близ ручья, завернув головы на спину. Переполз ручей. И так же плашмя дальше. За мной — след мокрый. А журавли, потрубив немного, если и спали, то очень чутко: услышали шорох, встрепенулись и, разбежавшись с криком по лугу, взлетели все вместе и скрылись за пригорком.
      В другой раз — много лет спустя — плыл я на лодочке по одной из проток дельты Черного Иртыша. Глухая, извилистая, она завела в непроходимые заросли тростника. Подталкивая понемногу лодку, я за поворотом увидел трех журавлей. Стоя на берегу, птицы, видимо, спали, заложив головы на спину. Мне казалось, что двигаюсь я бесшумно, но журавли все-таки услышали. Встрепенулись, загорланили отчаянно с перепугу, мелодичных звуков здесь уже не было, и улетели.
      Много раз их видел, а никогда близко не подпускали. Не совсем обычно было встретить их высоко в горах Алдая, недалеко от Белухи, у верхней границы леса. Были здесь только одиночные кедры. И вдруг от пихтачей донеслись так хорошо знакомые трубные сигналы журавлей! Вероятно, это были пролетные, остановившиеся на отдых.
     
      ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
      Испокон веков существует легенда о необычайной верности лебединой пары. Птицы якобы так привязаны друг к другу, что если одна из них почему-нибудь вдруг погибнет, то другая не может пережить этой утраты. «Овдовевший» лебедь будто бы поднимается высоко в небо, поет свою последнюю, «лебединую», песню (именно поэтому последняя — прощальная песня и называется лебединой) и, бросаясь камнем вниз, разбивается оземь.
      Правда ли это? Едва ли. Но то, что один из «четы» лебедей после гибели другого долго летает над этим местом и тоскливо кричит: «куу-у — куу-у», верно.
      Таких случаев известно немало. Но свойственно это и другим животным, о которых почему-то не сложили легенд.
      Прочитать о лебедях можно самые удивительные истории. Попалась мне как-то книжка, в которой описано, что сталось с одним «любителем», который хотел записать лебединую песню. К прилету лебедей забрался он в тундру, к местам лебединых гнездовий, и, дождавшись пролета их, подбил одного лебедя.
      Смертельно раненная огромная белая птица падала молча. «Любитель» лебединых песен склонился над поверженной, но живой еще птицей и стал ждать предсмертной песни.
      Дождался он ее или нет, неизвестно (никто «своими ушами» лебединой песни не слышал!), но стая будто бы повернула и, налетев скопом на незадачливого искателя лебединых песен, забила его клювами и крыльями до смерти.
      Вся эта история маловероятна. Однако верно то, что лебедь очень сильная птица и ударом крыла может сбить с ног человека, особенно если нападет неожиданно.
      У нас на озере Зайсане гнездится лебедь-кликун. Птиц этих мало, и гнезда их найти трудно: запрятаны они в тростниковых чащобах.
      В начале июня из зарослей на открытую воду выплывают большие птицы в сопровождении четырехпяти пепельно-серых птенцов. Такими молодые лебеди остаются вплоть до осени. Светлеют они постепенно и белыми становятся только на третьем году жизни.
      Однажды рыбаки поймали на Зайсане подросших уже лебедят. Один из них попал в город и вырос во дворе у своей хозяйки. А чтобы лебедю не было скучно, ему в «сотоварищи» дали обычного серого гуся. Птицы так подружились, что едва одна из них скроется, как другая тут же поднимает неистовый крик и ищет товарища во всех закоулках.
      Обе птицы — и лебедь и гусь — были молодые, «сеголетки», иначе говоря, неполовозрелые, так что никакой такой «верности» между ними не было, просто — дружба.
      Птицы «привыкают» друг к другу, и это явление в природе обычно. Но до «самоубийства», как это приписывают лебедям, не доходит. «Овдовевшая» птица полетает, покричит, потоскует да и создает новую пару.
      В одну из холодных весен уже прилетевшие на Зай-сан водяные птицы были застигнуты стихийным бедствием: внезапно повалил снег. Вскрывшиеся было ото льда полыньи и отмели замерзли снова. Бедные птицы сбились плотной массой на небольшой промоине в устье реки, впадавшей в озеро. Но и тут им не было спасения, явились охотники, загремели выстрелы.
      Утки, гуси, крохали, чайки, те улетели на поля искать проталины, лужи. Стая же лебедей, полетав с тоскливыми криками над заснеженными тростниками и застывшим озером, опустилась на голый синеватый лед: ни воды, ни еды, ни укрытия от врагов и непогоды. Проголодав несколько дней, птицы дождались тепла и полетели дальше, на север, к местам гнездовья.
      А красивая легенда о лебединой песне продолжает жить, и пусть живет.
     
      ЗАПОЗДАЛИ
      Ранний и обильный снегопад вызвал небывалый в горах Рудного Алтая пролет водоплавающих птиц; днем на небольшой высоте пролетали большие косяки гусей, лебедей и уток. Было видно, что птицы отлетают поспешно, плохо ориентируясь при слабой видимости в заснеженных горных хребтах. Другими причинами трудно объяснить столь внезапное и необычное появление гусей и лебедей, которых прежде в горах никто никогда не видел, тем более днем.
      Старожилы не могли припомнить таких массовых перелетов в этих краях, так же были для них неожиданны и осенние дожди с радугой и грозы со снегопадом. Это еще больше напугало заблудившихся птиц.
      Обычно они с наступлением холодов спешат своевременно улететь на юг. Но на реке Ульбе, не так уж далеко от города, мы увидели белую цаплю, выпь и утку шилохвость даже во второй половине ноября, когда уже выпал глубокий снег и ударили крепкие морозы. Шилохвость плавала по незамерзшей еще благодаря быстрому течению части русла. Выпь и белая цапля уныло бродили по мелководью вдоль береговой кромки льда в поисках корма.
      Зима в том году пришла на Ульбу в обычные сроки, а эти птицы летели, вероятно, из более северных районов, где зима наступила позднее, чем всегда, для тех мест. Гонимые оттуда холодом, птицы встретили на своем пути к югу уже настоящую зиму.
      Шилохвость и выпь были добыты охотником. Чучела их сейчас в краеведческом музее. Белая цапля улетела. Скорее всего она погибла в пути, не достигнув не только мест зимовки, но и озера Зайсан, через которое ей надо было лететь. И озеро Зайсан к этому времени уже замерзло.
      Почему же все-таки отстали эти одинокие птицы от своих стай?
      Наверное, от истощения. Были они худые-прехудые. Не хватило сил следовать за здоровыми.
     
      БЕЛАЯ ЦАПЛЯ
      Покровительственная окраска у животных — средство защиты. Очень трудно бывает заметить иных зверей или птиц даже рядом, так гармонирует, сливается их окраска с окружающей местностью.
      Белая цапля.
      А вот белоснежное оперение без единого темного пятнышка выдает белую цаплю на значительном расстоянии. Рядом с белой цаплей живут родственные ей болотные птицы — серая цапля и выпь. Первую из них можно заметить на фоне растительности только за несколько десятков метров, а вторую и в двух шагах не заметишь. А эта вот, белая, выделилась из всех и красуется и выдает с головой свое присутствие издалека. Откуда и для чего такие контрасты? Какая в таком оперении целесообразность?
      Пока это не понято, не разгадано. Весной, когда цапли прилетают с зимовок, у них на спине есть пучок длинных развесистых перьев. Называют их «рассученные» перья, или эгретки. Перья эти красивой метелкой спускаются ниже хвоста. Летом, когда птица линяет, эгретки выпадают, а новые отрастают только к следующей весне.
      За этими-то перьями-эгретками и гонялись в прежние времена охотники. Сбывали их по высоким ценам. Пучки эгреток украшали короны королей и султанов, их носили на шляпах светские франты, не говоря уж о женщинах-модницах.
      В наше время охота на этих редких красивых птиц запрещена повсеместно. Да и мода на эгретки прошла, короли теперь — музейная редкость, а где и есть, то перья уже не носят. Благодаря этому численность белых цапель значительно увеличилась.
      На озере Зайсан и Черном Иртыше цапли эти — обыкновенные представители пернатых. Гнездятся они в глухих зарослях тростников. Найти их гнездо и добраться до него довольно трудно.
      Вреда от белых цапель нет, основное их питание — саранча, водные насекомые, лягушки, реже — мелкая рыба.
      В последние годы, когда воды Бухтарминского моря «растворили» в себе озеро Зайсан, часть тростниковых зарослей оказалась затопленной совсем, часть их стала еще малодоступнее, и белые цапли размножились в еще большем количестве. Осенью мы видели огромные стаи этих белоснежных птиц. Цапли то стояли на мелководье среди травы, то медленно летали в воздухе над разливами. Стаи были по 150 — 200 птиц.
      Едва только крикливые чайки отыщут на мелководье рыбью мелочь, как и цапли спешат сюда же: осенью насекомых мало или нет вовсе, и рыбья мелочь нередко становится их добычей. Но продолжается это недолго, вскоре цапли отлетают на юг.
      Белые цапли — украшение наших водоемов. Понаблюдайте и вы увидите сами, как прекрасна эта большая белоснежная птица, медленно плывущая в воздухе на фоне голубого неба.
     
      ЛЫСУХИ
      Стая лысух плавает недалеко от тростников. Птицы, наверное, кормятся или отдыхают.
      Едва завидев приближающуюся лодку, лысухи постепенно отплывают к зарослям, сохраняя приличное расстояние между собой и лодкой. Грохнул выстрел. Лысухи шарахаются от него и, долго разбегаясь по воде, поднимаются на крылья. Вот уже и скрылись в спасительных зарослях.
      Лодка тоже подходит к тростникам и маскируется в них. Минут пять все тихо. Затем в глубине зарослей начинается перекличка:
      — Кик? «Как, мол, там у воды дело?»
      — Кик. — Доносится с другой стороны. — «Вроде спокойно».
      Перекличка все ближе к открытому плесу. И минут через десять из зарослей появляется черная птица, за ней другая. Лысухи становятся все смелее. И вот уже снова весь плес усеян ими. Они отплывают от тростников все дальше и дальше.
      Гнездятся лысухи в зарослях водных растений, как густых, так и редких, лишь бы они были безлюдны. На кочках, на кучах старых стеблей тростника, среди затопленных зарослей — везде можно найти их гнезда, Еыстланные мягкими листьями рогоза.
      Лысухи плодовиты: в каждом гнезде яиц не меньше десятка, да и гнезда их сухопутным хищникам недоступны. Поэтому лысух повсюду и больше, чем уток.
     
      ПРОЖОРЛИВЫЙ БАКЛАН
      У нас бакланы обычны на Черном Иртыше, да в восточном углу Зайсана. Ныряет он раз за разом — ловит рыбу. До того доныряется, что перья обмокнут и болтаются, как тряпки. Только после этого баклан вылезает на корягу или на песок и, распустив крылья, сушит их на солнце и ветре. А как только крылья подсохнут, снова нырять принимается.
      Одного такого, только что вынырнувшего, баклана удалось подстрелить. Изо рта у него торчал хвост большой щуки. Мы ее извлекли из его глотки и взвесили. Около четырехсот граммов оказалась. Вот это аппетит!
      Птенцов баклан кормит полупереваренной рыбой,
      отрыгивая ее из желудка. А как только птенцы начинают летать, все они объдиняются в большие стаи и до осени держатся на озере и по Черному Иртышу.
     
      ЧЕРНОЗОБАЯ ГАГАРА
      Из старых книжек о птицах озера Зайсан я узнал, какие из них там есть, каких нет, а о чернозобой гагаре было сказано, что она редко бывает здесь на пролетах и никогда не гнездится.
      И все же однажды я увидел эту крупную птицу на озере в гнездовый период и стал следить за ней, искать гнездо среди стоящих вдоль затопленного водой берега тростников.
      Чернозобая показалась из зарослей и низко над водой полетела из обширного залива на простор огромного озера.
      Место вылета я заметил. Подплыл туда в лодке, обшарил все вокруг в поисках гнезда — и ничего.
      Вот хитрющая птица!
      А в середине лета наткнулся так же неожиданно на выводок довольно крупных птенцов с самкой. Но осторожная птица все время держалась от лодки на приличном расстоянии. Если же выводок упорно преследуют, то птицы ныряют, рассыпаются во все стороны и тут же прячутся где-то в зарослях или уходит далеко в озеро.
      Знакомый рыбак, осматривая утром сети, нашел в одной из них молодую гагару. Глупая птица, нырнув за рыбой, залезла в сеть и погибла.
      — Первый раз вижу здесь такую птицу, — сказал рыбак, отдавая мне тушку этой гагары.
      А мне очень хотелось добыть здесь взрослую птицу,
      да не было случая. И вот сижу в скрадке на маленьком островке среди широкой протоки. Ожидаю пролета гусей. Сижу тихо. Совсем близко пролетел баклан, но стрелять нельзя: скоро гуси пойдут, напугаешь еще.
      Стало известно, что эта птица гнездится на Зайсане.
      И вдруг вижу: сквозь тростники плывет она, чернозобая! Не спеша двигается вверх по протоке, изредка ныряет, крутится на месте. Одна без выводка.
      Вот она уже напротив меня, до нее метров тридцать. Великолепный экземпляр для коллекции. Я знаю, что она может нырнуть, опередив выстрел.
      Но тут, на мое счастье, гагара всплывает вся, приподнимается над водой на лапах, махая крыльями. Тихонько поднимаю ружье. Гремит выстрел. Гагара ныряет, но тут же всплывает и, немного повертевшись, затихает.
      Добыть здесь впервые чернозобую гагару — большая удача натуралиста. Это, во-первых. Во-вторых, стало известно, что птица гнездится на Зайсане.
     
      ЧАЙКИ
      Наступает весна. По небу поплыли белые кучевые облака. Появились проталины. Вот уж и ранние птицы прилетели, и среди них чайка серебристая — мартын, как ее называют рыбаки.
      Прибрежные болота уже оттаяли, но лед на озере еще лежит, и только у берегов темнеют полыньи.
      На песчаной отмели едва заметного острова, а то и на сплавине среди озера чайки строят свои гнезда, близко одно от другого. Ночами еще бывает холодновато, но чайки уже насиживают по два-три крупных пятнистых яйца.
      Льет дождь, дует пронзительный ветер — чайки сидят. Налетают на гнезда хищники — коршун, лунь, ворона — чайки яростно отбиваются. Они и сами могут клюнуть пребольно.
      Проходит время, из яиц вылупляются птенцы в пестром пуху. Они тут же начинают выбираться из гнезда, ползают по сплавине или по песку. А вскоре и в воду заходят, начинают плавать.
      Чайки-родители от зари до зари летают над водой, над степью, ищут, чем поживиться. Вот прилетела чайка к гнезду, отрыгнула полупереваренный корм в разинутые клювы птенцов. А им все мало!
      Птенцы быстро растут. К середине лета они становятся крупными, почти ни в чем не уступают взрослым, но окраска оперения у них совсем другая — темная, шиферно-серая, у взрослых же она белая с сизоватой спинкой.
      В этот период отношение родителей к потомству резко меняется. Если весной они из кожи вон лезли, чтобы высидеть и выкормить своих птенцов, то теперь и те и другие сделались врагами.
      Обычно чайки охотятся порознь. Каждая подберет то, что найдет. Только у рыбных промыслов, где рыбаки потрошат рыбу, они собираются стаями и подбирают отходы вместе с другими птицами. Но стоит только появиться здесь молодым чайкам, как старики, как бы не узнавая в этих темно-серых птицах своих детей, яростно, с криками набрасываются на них, клюют, бьют крыльями, стремятся отогнать от добычи.
      Молодняк, однако, в обиду себя не дает: отбиваясь от старых не менее агрессивно, они не улетают, стараются урвать свою долю. Борьба за существование, ничего не попишешь.
      У крупных чаек молодые приобретают «взрослый» наряд-оперение только на третьем, а то и на пятом году жизни, но на следующую весну они еще темно-серые. Однако весной и летом таких чаек на наших озерах нет. Значит, до наступления половой зрелости они живут на местах зимовок и, только став вполне взрослыми, прилетают на свою родину.
     
      ЖИВЫЕ КРАСКИ
      Обследуя ондатровые угодья, я расставил в заливах и протоках Зайсана капканы и рано утром поехал их осматривать. В некоторые попались зверьки, а в одыодо оказалась защемленной птица, живая еще, недавно попалась.
      Вытащил ее, осмотрел: конец клюва ярко-желтый, а выше красный, на лбу красная нашлепка, ноги зеленые, а над суставом карминно-красный поясок. Как кистью нарочно раскрашена! Была это обыкновенная камышница.
      Пробираясь по линии капканов дальше, нашел еще одну камышницу, но уже без ярких цветов в ее окраске. Эта была мертва, видимо, попала в капкан с вечера.
      Возратившись на стан, я стал разбирать свои трофеи и тут увидел, что и первая камышница, которая была в капкане еще живой, тоже начала терять яркую окраску клюва и лап. А через несколько часов как не бывало этих праздничных красок — пожухла, потускнела вся птичка. И напрасно бы стали вы искать среди коллекции птичьих шкурок такую камышницу, какой она описана в книгах, не найдете, цвет ее будет уже иной. Значит, «живые» краски перьев умирают вместе с птицей.
      Иногда можно подсмотреть, как камышница идет прямо по воде. Что такое? А это она, растопырив длинные пальцы, переступает не по воде, а по широким плавающим листьям кувшинок или кубышек. Ничего особенного, а все-таки интересно самому посмотреть.
     
      КРАЧКИ
      Стройные длиннокрылые птички кружат стаями над озером, оглашая округу скрипучими криками. Иногда одна из них бросается с размаху в воду и выхватывает из нее маленькую рыбку. Но главный корм крачек — водные насекомые и личинки, хотя иногда они ловят на лету и стрекоз и саранчу.
      Встречаются крачки везде, была бы вода! Обычно они черные, но встречаются и более редкие птицы — светлокрылые. Гнездятся же они на дальних глухих заболоченных озерках, в зарослях тростников и рогоза. Гнезда делают на сплавинах, еле возвышающихся над водой, или на плавающих сухих стеблях тростника. На сплавине это невысокие кочки. Сложены гнезда из грязи и растений, одно возле другого. А на плавающих стеблях — это кучка листьев того же тростника, и все.
      В середине июля в гнездах (в колонии их может быть не менее полусотни) много разновеликих птенцов — от совсем крохотных, только что вылупившихся пухсЕичков, до подросших, уже с кисточками перьев.
      Появись лодка — и в гнездовой колонии крачек поднимется невероятный шум: взрослые крачки оглушительно кричат, проносясь над людьми, птенцы громко пищат, старшие из них, крадучись, сползают с гнезда на воду, расплываются в разные стороны, прячутся среди листьев кувшинки.
      Иногда крачки гнездятся по соседству с поганками — у тех тоже плавучие гнезда.
      Молодые крачки по окраске оперения совсем не похожи на своих родителей. Но на зимовках они пере-линивают и на следующий год возвращаются к нам все одинаковые.
     
      БЕКАСЫ
      Кто не слышал весной бекасиный ток! Взлетит долгоносик над болотом повыше и бросается вниз, издавая звуки, немного напоминающие блеяние ягненка.
      В книгах написано, что звуки эти производят растопыренные перья хвоста. Возможно, так оно и есть. Только больно уж коротко пикирование бекаса и не такое уж стремительное, чтобы заставить перья звучать. Утка вон как быстро машет крыльями и то у нее только «свись-свись!» А тут «бге-е-е».
      По внешнему виду и форме перья хвоста у всех бекасов как будто одинаковые. А «блеяние» у разных бекасов несколько отличается то тембром, то высотой тона. Пробовал я, держа хвостовой веер бекаса в руке, стремительно рассекать воздух, не получилось «блеяния», наверное, не хватило скорости. Присмотришься, и бекас вроде не быстрее пикирует, а у него получается. Еще и скорости не набрал, а «блеяние» уже слышно. А может, это он языком так в полураскрытом клюве? Так звучит берестинка, зажатая между пальцами. Ведь кричит же он, сев на кочки: «чи-ка, чи-ка, чи-ка».
      Концы клюва на шкурках бекасов в коллекциях имеют характерную шероховатость, одинаковую у всех. А у только что добытых бекасов концы клюга гладкие, но с продольной бороздкой сверху. Шероховатость же появляется, когда клюв немного усохнет. Например, у добытого рано утром бекаса шероховатость появляется во второй половине дня, к вечеру.
      Однажды наблюдал я, как два бекаса играли-токо-вали в воздухе, потом один опустился за другим на кочку среди мокрого луга и давай драться! Наскакивают друг на друга, щиплются — клювы-то тупые.
      Я изрядно прополз по мокрой земле, чтобы понаблюдать поединок поближе.
      А был случай, когда я увидел бекаса на верхушке телеграфного столба. Уж очень необычное для бекаса место. Почему он туда уселся — неведомо. И от воды далековато.
      Редки стали дрофы повсюду. Поразогнали их, повыбили. А еще не так давно, в конце сороковых годов, эти огромные степные птицы табунами бродили в зайсан-ской котловине.
      По осени, в сентябре, когда «пешая» саранча выходит из камышей и поднимается на крылья, дрофы собираются в этих местах и пожирают саранчу во множестве.
      Однажды утром в степи мы заметили трех дроф, клюющих саранчу. Через малое время увидели еще семь птиц, затем четверку. Они не подпускали нас ближе чем метров на двести и при всякой попытке сократить это расстояние отходили дальше.
      При назойливом преследовании дрофы поднялись на крыло и улетели.
      Выбрав стог повыше, мы взобрались на него и осмотрели округу в бинокль: в поле зрения было до десятка табунков дроф, от двух-трех до семи-восьми птиц в каждом. Только одна дрофа ходила в гордом одиночестве. Это был крупный усатый дрофич-самец. Мы стали подходить к нему, наметив еще со стога пути подхода. Максим, мой товарищ, должен был зайти со стороны, чтобы гнать дрофича на меня, сидевшего в засаде. Но Максим пошел на него раньше, чем я успел достигнуть намеченного места. Я видел, что дрофич, заметив опасность, сначала отходил спокойно, высоко подняв голову. Затем, тяжело разбежавшись, взлетел и, махая огромными крыльями, пролетел мимо меня в солидном отдалении.
      В тот день мы случайно наткнулись на дрофиную драму. Среди скирд сена, возвышавшихся на обширном лугу, мы нашли свежую кучу костей и перья крупной дрофы. По помету видно было, что здесь, метрах в пятидесяти от стога, ночевало больше десятка дроф. Из-за этого стога, наверное, и подкралась к ним лиса. И одна птица стала жертвой рыжей хищницы.
      При нашем приближении с останков дрофы слетели пировавшие коршуны и черные вороны.
      В другой раз отправились мы на охоту за дрофами на подводе. Доехав до нужного места, Николай, наш возница, завернул прямо на стаю и погнал ее на стрелков. Однако дрофы прошли недолго, поднялись и полетели. Грянул выстрел, и одна дрофа «отвалила» от стаи, стремительно стала падать. Другому охотнику не повезло. Его выстрелы не достали птиц.
      Весила убитая дрофа около десяти кило. В желудке ее нашли саранчу и только что оторванный хвост ящерицы.
      Прилетают дрофы рано, кругом еще снег. Стаял он только на дороге, да и то не везде.
      Мы едем на Зайсан и недалеко от озера видим: на небольшой проталине у дороги сиротливо стоит дрофа. Кругом стыло, корма нет — конец марта еще, зачем прилетела?
      Зато летней почью при свете фар на дороге даже издалека заметили несколько дроф с птенцами. Они купались в пыли и глотали камешки. Камешки им нужны для перетирания пищи в желудке.
      Машина — стоп! И птицы врассыпную. Ничего уже нет на дороге.
      Ага, вот он, один птенец бедняга, замешкался и попался. Оказался колченогий. Одна лапка была сломана и срослась неправильно, криво. Потому и не сумел убежать.
      Привез я его в поселок, держал несколько дней, давал есть все, что находил: зерно, хлеб, червей, семена разных трав, среди которых он жил. Не ест ничего, отощал совсем и погиб. Отнести бы его в степь, так ведь далеко до того места, километров пятьдесят. А где попало отпустить — найдет ли родичей?
      Хотел приручить, да вот не вышло. Все эти встречи были давненько. А в последние годы, хоть проехали по зайсанским степям больше семисот километров, только в одном месте, близ Курчумских гор, видели четыре дрофы.
      Зато автомобильных дорог в степи не перечесть, по всем направлениям, да накатанные. Разве же тут удержаться дрофам?
     
      ПТИЦА С КОПЫТЦАМИ
      Живет в Зайсанской котловине интересная птица — саджа, или копытка. Называют ее так потому, что три передних пальца на ее лапках срослись и образовали стопу, похожую на копытце. Это у птицы приспособление к жизни в пустынной местности, в песках, хотя известно, что развеянных песков она избегает. Обычно же в степи ее называют бульдуруком, — вероятно, за характерный, похожий по созвучию на ее название крик.
      Где гнездится копытка и как живет — нелегко проследить. Но нам однажды удалось найти ее гнездо в Зайсанской пустыне. Да это и не гнездо было, а просто ямка в песке. Сидели в ней три пуховых птенца с замечательной защитной окраской. Потревоженные, они ползали на своих малюсеньких лапках с копытцами среди низеньких и редких растений пустыни.
      Пока движется птенец — заметен. Но как только затаился, слился с почвой и травкой, нет его! А как иначе ему, крохотному и беспомощному, скрыться от опасности?
      Было это в мае. Видели мы их парами, стайками, до десятка птичек в стае, потом крупными стаями. Саджи сидели на дороге или возле нее, купались в пыли. Летя перед машиной, они собрались в стаю до семидесяти штук. Были тут и пуховые птенцы и взрослые птицы.
      К осени саджи собираются в стаи и с «цыраканьем» перелетают по степи в поисках корма. В эту пору они представляют хорошую дичь. Самоха, житель этих мест, безобидный на вид старик, хвастался нам:
      — Я на охоте много пороха не жгу: в нужное время и в известном месте поджидаю стаю. Один-два выстрела — и полмешка дичи. Вот такое совпадение!
      Про Самоху говорили, что всякую дичь он «подравнивал». Летят ли утки, бегут ли зайцы — Самоха ждет, пока они «подравняются», то есть окажутся на одной линии. Тогда-то вот одним выстрелом он «сметает» полмешка или мешок дичи. Трудно сказать, сколько тут было правды, сколько фантазии.
      Но однажды, сидя у степного озерка в ожидании какой-нибудь водяной птицы, я услышал характерное «трюк-блдрюк» попыток, и тут же стремительные стаи этих птиц посыпались на голый, не покрытый растительностью берег озерка.
      Опустившись на песок и укрыв его сплошным движущимся ковром, бульдуруки быстро семенили ножками к воде и, едва коснувшись ее, взмывали в воздух и уносились стремительно в степь. Взлетевших сменяла другая стая. Так, одна за другой в течение десяти-пят-надцати минут прошло здесь до десятка стай, и в каждой было до полусотни и более птиц. Это они прилетали на водопой. Тут, действительно, пара хороших выстрелов и... браконьер с добычей. Не потому ли так мало становится птиц в степи! Не потому ли все реже слышишь их голоса над тихой водой маленьких, когда-то полных жизни озер?
     
      ПРО КУКУШКУ
      Шумит река, освободившаяся от зимних ледяных оков, радостно, звонко переливаются ее струи.
      Подойдите к речке утром, днем, вечером и вслушайтесь, как журчит вода между камней, коряг или на мелком перекате. Это бесконечно однообразное и в то же время так много говорящее сердцу журчание — песня весны.
      Березовые рощи уже кудрявятся зеленой дымкой. Появились мелкие листочки у черемухи. По взгорью, как пламя, цветут огоньки. И всюду белеют, синеют, желтеют, горят подснежники, фиалки, ветреница, пунцовые тюльпаны. Под кустиками и деревьями кивают голубые и синие венчики водосбора — аквилегии: привет весне!
      Рощи наполнены запахом березовых и черемуховых листьев и птичьим гамом. Но в щебете, чириканье, свисте различных птичек чего-то еще не хватает, кто-то еще молчит. В общем хоре не слышно солиста, что ли?
      Давайте утром, когда едва только покажется из-за дальнего леса солнце, пойдем в поле, в лес или на речку.
      Она видна с пригорка, обросшая тальником, черемухой, калиной, за нею овраг с такими же зарослями. А дальше стелется поле, широкое, ровное, с оазисами деревьев. И все это заполнено, оглушено морем звуков.
      В зарослях у речки разливаются трели соловья,
      трескуче кричат дрозды. На воде, среди сухой осоки и камышей, раздается кряканье — там утки. Где-то в овраге слышится флейтовый посвист иволги: «пью с Игорем, пью с Игорем».
      Кувыркаясь в воздухе, журчит ягнячьим блеянием бекас — кулик. Голоса разных птиц над лугами возглавляют серебряные трели жаворонков.
      С дальнего болота доносится трубный призыв журавлей.
      Пролетают гуси: «га-га-га, ка-га-га...»
      Разноголосье звуков несется со всех сторон — оглушает, радует, зовет все дальше в поле, на простор.
      И вот в общую гармонию песен весны включается еще один голос — простой, немудрый, даже не песня, но почему-то, услышав его, хочется слушать еще и еще, без конца: «ку-ку, ку-ку». Голос доносится из глубины леса. И все, кто услышит этот голос весной, радуются ему.
      Серая длиннохвостая птица, в полете похожая на ястреба-перепелятника, быстро промелькнула среди деревьев. Кукушка...
      Своего гнезда она не имеет, природа обделила ее в этом, и ей приходится класть яйца в чужие гнезда, подбрасывать мелким птичкам — славкам, мухоловкам, трясогузкам, овсянкам.
      В тропиках у кукушки много родни: одни из них строят свои собственные гнезда, сами насиживают и кормят птенцов, другие, как и наша северная кукушка, подбрасывают свои яйца другим птицам.
      Почему — пока убедительных объяснений нет.
      Говорят, что кукушка откладывает яйца через шесть-восемь дней по одному и разносит их по разным гнездам. А как это узнали, кто подсмотрел? Очень уж скрытная и осторожная птица, эта кукушка.
      Растянутая в сроках кладка яиц встречается и у других птиц. В одном гнезде — яйца и птенцы или разновозрастные птенцы, как, например, у сов.
      А чем объяснить недельные промежутки в кладке яиц? Может быть, малочисленностью кукушек и сравнительной редкостью встреч самцов и самок? Или недостатком корма — гусениц, что отражается на скорости созревания яиц?
      Михаил Александрович Мензбир — старейшина русских орнитологов писал: «Единственное возможное объяснение заключается в прожорливости кукушки, которая нуждается в огромном количестве пищи для прокормления себя, и едва ли была бы она в состоянии выкормить 4 — 6 птенцов».
      У других крупных птиц, требующих много корма, птенцов обычно мало — один-два, например у крупных хищников. А почему кукушке понадобилось много птенцов? Почему эта небольшая птица столь прожорлива? Куда она расходует энергию?
      Сама кукушка питается крупными волосатыми гусеницами. Другой добычи, наверное, не ловит, не собирает. А разве дашь эту гусеницу малому, голому еще кукушонку? Ему нужны мелкие мошки, которых ему приносит славка и которых кукушка своим большим клювом даже и не ухватит.
      А почему подкидыш-кукушонок вылупляется из яйца обычно раньше, чем собственные птенцы какой-лйбо славки? Не может ли быть, что кукушка сколько-то дней носит готовое яйцо в яйцеводе, там оно и «насиживается», а в чужом гнезде его только «досиживают»? Много еще есть «почему». Вот таинственная птица!
      Птенца кукушки я нашел когда-то в гнезде белой трясогузки, в углублении обрыва, над речкой. Кстати сказать, влезть в это углубление кукушка для снесе-
      ния яйца никак не смогла бы. Значит, она снесла его на земле и подложила в чужое гнездо уже клювом.
      Кукушонок вывелся раньше всех и яйца трясогузки выбросил из гнезда. И как это он сообразил, что трясогузке всех не выкормить? Бедные пичуги, забыв о собственных потомках, таскали корм прожорливому кукушонку, превосходившему величиной своих приемных родителей. И разве не странно, что он, большеротый и большебрюхий, в будущем будет обладать голосом, звучащим неизъяснимо сладкой печалью и нежной тоской. Чудны дела природы, вкладывающей в немудрое «ку-ку» такие нюансы.
      Кукует кукушка обычно сидя на сучке, на верхушке дерева, на кустиках, задрав хвост кверху, опустив крылья и покачиваясь, кивая в такт кукованию. Нередко кукует она на лету. Это самец. Самка же в полете иногда издает своеобразный хохот. Шел я однажды лесом с группой студентов и рассказывал им о кукушке, а она тут как тут. Пролетая, «хохотнула», села на сук и давай куковать!
      К середине лета кукушка перестает куковать. «Колосом подавилась», — говорят сибиряки, зная, что конец кукования совпадает с началом колошения ржи.
      Рожь она, конечно, не ест. Не может и колосом подавиться. Просто некуда яйца класть — все птички к этому времени птенцов уже вывели.
      Помню, был как-то в алтайских лесах в конце июня необычайный «урожай» на волосатых толстых гусениц сибирского непарного шелкопряда. В пойме ручья среди пихтового леса собралось тогда много кукушек.
      «Ку-ку, ку-ку» — то там, то здесь непрерывно и поспешно захлебывались кукушки. В таком куковании, похожем иногда на собачий лай, не было уже тех нюансов, которые слышатся в их весенних кличах.
      Кукушки словно взбесились — летали, метались по три, по четыре сразу, гонялись друг за другом. Корму-то с избытком, только и откладывать бы им яйца, да некуда. Все птички повывели птенцов, уже слетки порхают. А те, что в гнезде еще, оперились. К таким яйцо не подбросишь. Вот и мечутся, и бесятся.
      Первые впечатления о кукушке сохранились у меня с детства, Но где она и что делает после того как умолк ее голос, не знал. Да и теперь боюсь утверждать. Но вероятнее всего, что по голосу кукушки самцы и самки отыскивают друг друга весной перед гнездовьем (хотя бы и в чужие гнезда). И чем дольше и чаще кукует кукушка, тем яснее, что поблизости ей нет пары. Позже я о кукушках прочитал много. Потом и сам стал натуралистом, много перевидел птиц, ловил их, стрелял, делал шкурки и чучела, кольцевал, в том числе и кукушек. Но и теперь, как заслышу ее таинственный голос из глубины леса, подернутого легкой дымкой с запахом дальних весенних палов, что-то замирает внутри, чего-то ждешь еще.
      Ибо это голос самой природы, призывы жизни!
     
      ГЛУХАРИ
      Где и как живет глухарь, что ест, где гнездится, написано много. Но особенно часто описывают, как крадется охотник к токующему глухарю под его песню, как замирает с поднятой ногой до следующего запева.
      Встречались и мне глухари не раз. Но особенно запомнился случай в сосновом лесу, что рос по склонам Калбинского Алтая. Нашел я их вблизи от кордона лесника. Найти их местопребывание нетрудно в любое время года по кучкам помета. Зимой помет глухарей почти сплошь из хвои сосны.
      На одном маршруте застал я глухарку с цыплятами у лесного муравейника: старка разгребала лапами древесный мусор, из которого был сложен муравейник, и тихим квохтаньем приглашала цыплят принять участие в этой работе.
      Цыплята с писком суетились вокруг матушки и клевали муравьев, а больше их белые личинки — «муравьиные яйца». Выскочившая из кустов собачонка, увязавшаяся за нами, нарушила эту лесную идиллию. Глухарка, громко квохча, взлетела и села на сосну. А цыплята, хотя они едва только начали покрываться перьями, дружно рассыпались в разные стороны, некоторые взлетели даже на низкие ветви деревьев, прочие попрятались в зарослях — было их около десятка.
      Мамаша перелетала с сосны на сосну с громким тревожным коканьем: «кок-кок-ко-коо». Этим она пыталась отвести опасность от выводка на себя. Глупые цыплята «позировали» перед фотоаппаратом. Наконец я ушел с полянки. Некоторое время было слышно квох-канье глухарки, собиравшей свой выводок, потом все стихло. Видимо, она увела его в лесную глушь.
      Километрах в двух от этого места состоялась и встреча с петухом — глухарем. Шел я сосновым бором, поглядывая по сторонам, слушал лесные звуки. Вдруг вижу: за неглубоким ложком под сосной подозрительная кочка. Пригляделся, а это глухарь отдыхает.
      Сбросил я с плеч всю амуницию: ружье, фотоаппарат, бинокль, сумку и начал, крадучись, подползать к спящей птице. Черный петух — орел куриного рода — мирно спал, склонив голову почти до земли. Осталось до него совсем мало, но лежали тут кругом сухие тонкие ветки. Двигаться по ним — затрещат, обходить — услышит. А хотелось подержать в руках живого глухаря.
      И тут я, чуть дыша, приподнялся и ринулся в последнем прыжке на бедную птицу. Но оказалось, что и спящий глухарь держится наготове. Петух, оглушительно хлопая крыльями, рванулся и улетел. Но я успел-таки ухватить его за хвост. Остался в руке пучок рулевых перьев — глухарь как раз линял.
      И теперь, спустя много лет, перебирая свои коллекции, я вижу пучок перьев из хвоста глухаря и вспоминаю этот забавный случай.
     
      ГЛУХАРЬ-ИНВАЛИД
      Я шел на широких, подшитых шкуркой лыжах по рыхлому глубокому снегу вдоль реки Становой Убы. Снег в ту зиму был на удивление глубоким: в ином месте толкнешь в него трехметровую палку и не достанешь до земли. Молчалива заснеженная небольшая рощица. Заиндевелые деревья стоят редко, и среди них ка чистом снегу маленькие следы. Подхожу ближе — следы глухаря. По рассказам местных охотников, глухарей здесь не должно быть, отлетели они еще с осени за Тигирецкий хребет. А тут — вот они, следы, и свежие.
      Осторожно иду вдоль следа, и он рассказывает мне, что делал глухарь. Вот у поваленной березы он топтался и насорил — склевывал березовые сережки. Обед скудный, но глухарь довольствовался и этим. От березы до кустов ничто не говорило, чтобы он пытался кормиться. Пройдя еще метров двадцать, я издали заметил в разрытом сугробе снежный бугорок. Следов дальше не видно было: значит, глухарь залег здесь, зарылся в снег.
      Подобрался я к ямке в бугорке и накрыл ее ветвистой хворостиной. Глухарь сразу затрепыхался, но было поздно: подоспел мой товарищ, и мы вдвоем взяли его в «плен» руками. Когда осмотрели птицу, стало ясно, почему она зимовала на Становой Убе. Одно крыло у глухаря было повреждено, и летать он не мог. Бродил по лесу «пешком», сердяга, один. А все его родичи зимовали в более подходящих для них местах.
     
      У КОСАЧИНОГО ТОКА
      Еще снег кругом, едва задымились проталины, а у косачей начинается ток. Любят они собираться на лесных полянах, среди деревьев. А у нас, в Калбинском Алтае, лесу мало, но косачи почти всюду встречаются, везде и токуют.
      В апреле поехали мы на речку Уланку поискать уток на знакомом болоте-разливе. Едва пробились туда на «газике»-вездеходе. Разбрелись по болоту, хотя уже вечерело.
      Вдруг слышим: в отдалении «булькотят» косачи, да так, что, кажется, будто собралось их там видимо-невидимо. Но так как уже темнело, никто не пошел искать ток, а утром отправились. За болотом кустарник невысокий. Стоя не спрячешься в нем. Тут-то и расположились токовики. Кусты редкие, прошлогодняя трава под ними тоже не густа и видно: среди травы важно ходят черныши, чуфыкают, булькают, наскакивают друг на друга, топорщатся.
      Кто-то из нас, подбираясь поближе, спугнул косачей. Птицы разлетелись. Было их десятка два. Через час-полтора пошел я снова ток посмотреть: ретивые токовики вернулись, снова слышно токование.
      Рядом промоина, подполз поближе: прыгают, петушатся! Ползу дальше, намереваясь «стрельнуть» фотоаппаратом, но птицы чуткие — совсем близко вз .етело штук пять петухов и две тетерки. Пролетев метров две-сти-триста, все опустились в кусты. И снова понеслось задорное бульканье и чуфыканье. Время не ждет. Весна! Пора гнездиться.
     
      НА РЕЧКЕ УБИНКЕ
      Добраться до этой глухой горной речки не так-то просто. Узка полевая дорога. Тропа вьется то по крутым, то по отлогим склонам холмов, пересекает ручьи и, наконец, выходит к обрывистому склону, густо поросшему непролазным кустарником. По сухой дороге, если знаешь ее, здесь можно проехать. А после дождя и не пытайся!
      Долина речки то узко тянется вдоль берега, то расширяется. Растут здесь высокоствольные тополя и кустарники, перевитые хмелем. Среди зарослей — тихие старицы, превратившиеся в зарастающие озера.
      В Убинке на спиннинг можно поймать тайменя. По берегам же ее водятся косачи. Пока пробираешься в зарослях вдоль берега со спиннингом в руках и ружьем за плечами, косачи нет-нет да и вылетят чуть не из-под ног, словно дразнят охотника. А когда, бросив на берегу спиннинги, мы стали искать только косачей, они как сквозь землю провалились, ни одного!
      Ясный сентябрьский день. Не жарко, но солнце греет еще хорошо. Находившись по кустам и склонам, мы отдыхаем у машины на берегу речки.
      Саша, мальчонка лет восьми, берет кружку и идет по тропе к речке. Отошел он от нас не больше чем на десять метров, вдруг, испугавшись чего-то, стремглав повернул обратно:
      — Ты что, сынок?
      — Там под кустом сидит кто-то! Птица какая-то черная, на петуха похожа.
      — Ясно — косач!
      Так вот где он притаился!
      Мы сразу к кустам. Дудки, не тут-то было. Косач успел удрать в гору по кустарникам, хотя и невысоким, но густым. Сидел он почти рядом с нами, а мы его в лесу искали.
      Хитер косач: кругом, поодаль, люди бродят, а у машины весь день никого. Здесь он и пристроился на отдых.
     
      «КУЗНИЦА» ДЯТЛА
      В паводок лесозаготовители спешат использовать горные речки для сплава леса из дальних и труднодоступных горных районов. Иначе его оттуда и не вытащишь. Других дорог нет. Поэтому в начале лета берега горных речек обычно завалены бревнами. Почти все они аккуратно очищены от коры и изрядно избиты о камни. Все это сделала вода, быстро несущая бревна через перекаты.
      А одно бревно было обработано как будто плотником: сверху донизу на нем выдолблены кругловатые, а больше — четырехугольные дыры. Это в свое время, когда бревно было еще деревом, поработал черный дятел — желна. Точили ствол вредители. Вот дятел и выбрал его для своей кузницы и обработал, как долотом! Не дал жукам-короедам, древоточцам и усачам губить другие, здоровые деревья.
      Работа дятла.
      Мы нашли в лесу много сухих, обнаженных пихт, почти целиком без коры. А там, где она еще была на стволах, слышен был не то треск, не то скрип, хорошо, явственно слышен. Отвернули топором сухую кору, а под ней в древесине высверлены дырки — ходы, и из них торчат жирные белые червяки. Грызут они челюстями древесину так, что слышно через кору на расстоянии. Черви эти — личинки будущих жуков, вредителей леса.
      Дятел тоже слышит этот треск и летит к дереву. Раздолбит клювом его кору, пробьет древесину и вылавливает червяков-личинок.
      Молодец дятел! Не зря живет в лесу.
     
      РЕМЕЗ
      В зарослях кустарников у речки нашел я летом гнездо ремеза — небольшой птички. Гнездо было похоже на рукавичку с полуоторванным пальцем. Свитое из трав и различных волокон, оно висело на конце гибкой ветки вербы над глубоким омутом: попробуй достань! Но я все же достал, интересно ведь посмотреть такое произведение природы. Пошарил пальцем через небольшую дырочку, а внутри полно пуху растительного и яиц много, не сосчитать одним пальцем, наверное, около десятка. Пришел туда недели через три, а оно пустое. Наверное, улетели хозяева. Утащить яйца из такой рукавички никто не сможет.
      Много лет спустя уже на другой речке, среди песков, удалось увидеть гнездо ремеза еще раз. Так же на тонкой ветке ивы висела над стремительным потоком мягкая рукавичка, облепленная растительным пухом. И внутри было много пуху и семь яичек. Но все
      это было прошлогоднее. Бросили ремезы гнездо почему-то.
      Летом эта речка мелеет, едва струится, и к гнезду легко подобраться. Только к этой поре ремез уже выведет птенцов и улетит вместе с ними.
      Но сколько нужно времени, труда и терпения, чтобы изготовить на кончике ветки над потоком такое сооружение! Вот какой искусник наш ремез!
     
      КВАРТИРОСЪЕМЩИКИ
      Дупло было со всеми удобствами, в прочном толстом пне. Рядом, в нескольких шагах, вода. Кругом тополевый лес, кустарники и густая высокая трава.
      В позапрошлом году жили в дупле скворцы, выводок их благополучно оперился и улетел. В прошлом году здесь поселилась сплюшка, маленькая, лупогла-зенькая, забавная. Этой не повезло: мы ее поймали, осмотрели и тут же отпустили. Но, навестив гнездо через несколько дней, совки здесь не нашли. Кладка ее была холодная, и мы взяли яички эти для коллекции.
      На следующий год дупло ранней весной снова заняли скворцы и клещи. Эти твари так облепили скворчат, что «лица» их были в струпьях. Впрочем, к вылету птенцов из гнезда все это исчезло. Клещи отвалились. Окольцованные птенцы дружно покинули гнездо и улетели в лес.
      Навестив этим же летом дупло еще раз, мы нашли его снова занятым. На этот раз вертишейкой — небольшим серым дятликом, уже отложившим пяток белых яиц. Вертишейку мы до конца не проследили, но, наверное, вывела птенцов и она.
      А еще через год мы нашли в знакомом дупле снова совку-сплюшку. Мы ее достали из дупла, осмотрели, сфотографировали и отпустили. Кажется, как тут не напугаться! Но она продолжала насиживать яйца и вывела птенцов. Значит, первая совка покинула гнездо не по нашей вине.
      Так и не пустует никогда пень-теремок! И объясняется это просто: птиц-дуплогнездовиков здесь много, а подходящее для гнезда дупло найдешь не всегда. Их не хватает. Вот птицы и поселяются в нашем дупле каждый год, да еще и в две смены.
     
      ФАЗАНЫ
      Горная речка, сбегающая со склонов хребта Кунгей-Алатау на Тянь-Шане, называется Тау-Чилик. Временами по ее берегам встречаются тугаи — заросли тополя, карагача, джиды, тальников, мелких кустарников и трав. Тугаи полны жизни. В густых их зарослях находит приют все живое.
      Я ехал верхом вдоль речки по такому тугаю. Глухая лесная дорожка вилась в чаще кустарников, росших среди тополей и старых карагачей. Над головой порхали дикие голуби. Мелкие птахи наполняли гомоном всю окрестность. А на тропе то и дело встречалась фазаны с выводками. Цыплята еще малы, пуховички. И много их у каждой фазанки: в выводке по десять-двенадцать штук, а то и более.
      Когда подъезжаешь к выводку, фазанка с тревожным квохтаньем убегает в кусты и зовет за собой цыплят. А они еще не совсем хорошо разумеют, что им надо прятаться, и нередко с писком топчутся на той же тропе. Однако поймать их не так-то просто. При явной
      опасности они, как мыши, шмыгают в заросли, переплетенные колючей ежевикой, или под защиту джиды, вооруженной шипами. Тут уж их и с собакой не поймать.
      Много раньше в этих местах водилось фазанов, тем более, что и район тогда был заповедным. Редкие и небольшие — из трех-пяти юрт или землянок — казахские поселения не были помехой для расселения и размножения этих красивых птиц.
      Но теперь фазанов мало. Свели их почти на нет браконьеры. Ездят они сюда на персональных, личных и всяких других автомобилях. Только единичные особи фазанов скрываются теперь в тугаях Тау-Чилика.
     
      РАННИЕ ГОСТИ
      Еще трещат сорокаградусные морозы, ветер обжигает лицо, еще день невелик, но в природе уже происходят некоторые явления, указывающие на отступление зимы и приближение весны.
      Медведицы в берлогах рождают медвежат. В густых таежных елях и пихтах можно найти гнезда клеста, в которых эта птица насиживает уже яйца. Разве не удивительно? Зимой в сильные морозы клесты выводят птенцов! Правда, это бывает не всегда, а только в годы обильных урожаев семян хвойных деревьев, особенно ели и пихты. Этими семенами кормятся сами клесты, ими же выкармливают птенцов. Гнездо они строят очень тщательно, хорошо его утепляют. Самка сидит на яйцах все время, не сходя с гнезда. Корм ей приносит самец.
      Случается встретить в зимней тайге не совсем обычных у нас птиц. Однажды нам принесли, например,
      беркута и орлана-белохвоста. Оба они из самых крупных хищников. Беркут весит около пяти килограммов, орлан — пять с половиной. Оба гнездятся в наших краях, но на зиму перелетают обычно в более теплые районы и возвращаются обратно лишь ранней весной.
      Почему же так рано прилетают эти хищники?
      В лесах Южного Алтая зимой собирается много косуль. За косулями обычно следуют хищные звери, но лесная кошка-рысь наиболее опасный их враг. Рысь подкарауливает косуль сидя на суку над звериной тропой. Нередко она настигает их и по глубокому снегу.
      Задрав косулю, рысь, как рассказывают местные охотники, выедает только внутренности: сердце, печень и прочее, а туша остается другим, менее удачливы»! хищникам. Ведь дикие кошки, в том числе и рысь, питаются свежепойманной добычей. Падаль они едят редко. Вот на оставленные ими тушки задранных косуль и слетаются кочующие в поисках пищи беркуты. Одного из них мы и поймали у туши косули.
      Орлан же белохвост живет обычно у водоемов, основная его добыча — рыба. А где ее возьмешь, когда все водоемы замерзли? Орлана мы добыли на Зайсане, где он кормился мелкой рыбой, оставляемой рыбаками у проруби при подледном лове.
     
      ПОКРОВИТЕЛЬ ОРЛАНА
      Орлов иногда называют царями птиц. Но никаких царей-государей у птиц нет. Не зря же говорят — волен как птица! Однако орел не боится ни птиц, ни зверей. Только человека боится.
      Высоко в поднебесье парит он на распростертых огромных крыльях, высматривая свою добычу зоркими
      глазами. Заметив зайца, сурка, суслика, орел камнем падает с высоты — и добыча в когтях!
      Но царство орла кончается там, где появляется человек. Человек умнее, сильнее и хитрее всех, он подчиняет себе и переделывает природу, он приручает животных, даже самых диких.
      Нашли мы однажды гнездо орлана на толстом корявом пне осокоря, недалеко от берега Черного Иртыша. В гнезде сидел один птенец, молодой орлан. Он уже оперился, но еще не летал. Он защищался когтями, клювом и крыльями, шипел и верещал, но мы накрыли его мешком и унесли с собой.
      В поселке, куда мы привезли молодого орлана, один мальчик, звали его Коля, взял шефство над пленником. Коля устроил ему нечто вроде гнезда, кормил орла рыбой, хлебом, саранчой, иногда давал мясо.
      Два юнца, птица и двенадцатилетний мальчик, понемногу привыкли друг к другу. Птица не хотела признавать никого, кроме своего покровителя. Когда кто-либо подходил к орлану, тот топорщил крылья, горбился, угрожающе щелкал клювом и верещал. Но тут появлялся Колька, покровитель и друг.
      — Орлик, орлик! — окликал он своего питомца.
      И, удивительное дело, орлан узнавал голос мальчика, подходил к нему, успокоенно складывал взъерошенные перья и уже ни на кого больше не обращал внимания.
      Осенью орлан, став взрослой птицей, пытался летать, хотя был привязан веревкой за ногу.
      Стали рядить, что с ним делать. Кто-то из взрослых сказал, что орлана нужно убить. Узнав об этом, Коля потихоньку отвязал орлана. Отнес его в степь и отпустил на волю. Лети, друг, к своим.
      У вороньих гнезд нередко появляются небольшие хищники, то ли ястреб-перепелятник, то ли кто из мелких соколов. Они своих гнезд не строят и стараются пристроиться в старых, вороньих, а то и из нового выгоняют ворону. В этом случае был ястреб. Но ворона птица не из трусливых, особенно если противник меньше ее. И пара ворон — они и сами собрались гнездиться — кинулась на хищника.
      Ястреб увильнул в сторону — вороны за ним. Он взмыл вверх, вороны не отстают. Ястреб, наверное, уже и не рад, что связался с ними! Он поднимался все выше и выше, но вороны не отставали. Уж очень он им досадил. Как же так, гнездо хотел захватить!
      Но одна ворона все-таки отстала, назад полетела. Вторая же, выделывая сложные пируэты в воздухе вместе с ястребом, поднялась за ним так высоко, что их обоих с земли еле видно стало.
      Вот с какой отвагой вороны отгоняют врага подальше от своего гнезда.
     
      НА ОДНОМ ДЕРЕВЕ
      На высоком осокоре большое гнездо. В нем живет орлан-белохвост, в гнезде — птенцы. Старые орланы кружат около дерева, пока мы осматриваем гнездо и его жителей.
      Гнездо это — большая груда толстых и тонких палок. В этой груде тоже гнездо, маленькое. Скворец устроился и тоже вывел птенцов.
      В густых ветках — отпрысках осокоря — метрах в трех от земли соорудила свое гнездо сорока. Но оно старое, нежилое. Ниже еще чье-то гнездо, сделанное в
      развилке сучка из одних только листьев рогоза, тоже старое и нежилое.
      Жили ли когда-нибудь одновременно в этих гнездах орлан, скворец и сорока, трудно сказать. Деревьев здесь не густо, а птиц очень много. И на каждом дереве, вот так же, по нескольку гнезд разных птиц. Больше всех понастроили гнезд грачи и черные вороны: на одном дереве около сорока грачиных гнезд, но жилых штук десять только.
      А в старых гнездах этих птиц часто поселяются другие, которые сами не строят: совы, мелкие соколы, а то и утка-кряква загнездится. Так и живут — то все враз, то по очереди на одном дереве.
      Широки у нас просторы для гнездовья птиц — степи, леса, кустарники. Однако бывают и здесь «квартирные» конфликты. Из-за недостатка ли пригодной «жилплощади» или иных причин, но интересы двух птиц: утки-кряквы и сокола-пустельги — столкнулись в одном гнезде, принадлежащем, кстати сказать, вороне, ею и построенном.
      Только подошли мы к дереву, на котором было это гнездо, оттуда вылетела пустельга, небольшой сокол. Заглянули в гнездо, а там четыре яйца пустельги и два — кряквы! Насиживала эту сборную кладку пустельга.
      Зная повадки птиц, мы объяснили эту своеобразную комбинацию следующим образом.
      Кряква откладывает яйца раньше многих птиц. И если в районе гнездовья рыскают лисицы, хорьки, барсуки, то утка нередко делает кладку не в собственном гнезде на земле, а на деревьях, в старых гнездах других птиц, чаще вороньих (обычно вороны ежегодно строят новое гнездо). Видно, здесь так и случилось.
      Затем, когда кряква уже отложила два яйца, это же гнездо облюбовала пустельга. Она также предпочитает гнездиться в старых вороньих гнездах. Найдя его уже занятым, эта агрессивная птица «отогнала» утку. Возможно, конечно, что крякву мог убить браконьер.
      Так или иначе, но пустельга отложила свои яйца в занятое ею гнездо и продолжала насиживать все его содержимое. И утиные и соколиные яйца были насижены. Неудобно, конечно, насиживать небольшой птице (с голубя величиной) утиные яйца, но что поделаешь, не выбрасывать же их.
      Вот диво! В одном гнезде яйца пустельги и кряквы.
      Любопытно было бы узнать, что получилось бы из этого, столь необычного семейства? Но ожидать его было еще долго, а мы заглянули в гнездо по пути. Сфотографировали его и пошли дальше.
     
      ЯСТРЕБ-ПЕРЕПЕЛЯТНИК
      Пришла весна. Птицы начали готовить гнезда. Первыми приступили к этой работе вороны. Выбрав подходящее дерево, пара ворон выстроила на нем гнездо.
      К этому времени прилетел с юга и ястреб-перепелятник. Он тоже гнездится на деревьях. Но он гнездо обычно не строит, а предпочитает занять чужое. Облюбовав для потомства тот же район, что и вороны, ястреб готовых, но пустых гнезд не нашел. Наверное, он знал также, что вороны — плохие соседи. И вот завязалась борьба не только за гнездовый участок, но и за самое гнездо. Перепелятник, налетая на ворон, всячески стал мешать им в их работе по устройству гнезда.
      Вороны яростно отбивались, в свою очередь нападали на ястреба, стараясь прогнать его подальше. Однако маленький, верткий хищник был неуязвим. Вороны ничего не могли с ним поделать. Потеряв в драке несколько перьев, вороны решили больше не связываться с назойливым хищником и оставили свое гнездо, улетели искать для него новый участок.
      Ястреб выждал некоторое время и, не видя уже здесь ворон, устроился в гнезде. Самка стала откладывать яйца.
      Прошло время. Из яиц вылупились птенцы. Когда они немного окрепли, подросли, мы взяли одного из птенцов, чтобы воспитать его в неволе и приручить.
      Однако ястребенок или не хотел принимать пищу,
      или возрастом еще не вышел, чтобы есть пищу, не переваренную хотя бы частично родителями. Повозились, повозились с ним и дня через три положили обратно в гнездо, да и забыли об этом. И вспомнили только осенью, когда все птицы покинули уже гнезда.
      Заглянули в ястребиное гнездо и нашли там скелет птенца. Был он примерно того же возраста, как и тот, которого мы снова подкинули.
      Что же случилось? Может быть, птицы оставили гнездо вообще после того, как у них похитили одного детеныша? Но куда же тогда подевались остальные пять птенцов? Или тот, который побывал в неволе, погиб? Если так, то почему же старики не выкинули его из гнезда? Неужели его останки находились в гнезде до тех пор, пока остальные птенцы не набрались сил и не улетели?
      Вопросы эти так и остались без ответа.
     
      ПТИЧЬИ СБОРИЩА
      Все видели, как собираются по осени в большие стаи воробьи, скворцы, галки, вороны. А еще позже, накануне отлета на юг, и многие другие птицы. Значительно реже можно наблюдать собравшихся в стаю хищных птиц, да еще задолго до начала отлета. Но однажды Еесной, проплывая на лодке по Черному Иртышу, мы видели, как перед вечером слетаются на огромные осокори коршуны.
      Целый день они кружат над камышами, полями, над водою в поисках добычи. Часто сидят они и у рыбачьих станов, выжидая удобного момента, чтобы стянуть рыбину. Здесь каждый из них действует сам по себе, в одиночку.
      А к вечеру они собираются на ночлег в одно место, компаниями, выбирая для этого наиболее высокие и развесистые деревья. Обычно это самцы, так как самки в этот период насиживают кладку яиц.
      Желая проверить, много ли их здесь собралось, я пальнул по деревьям из ружья, и невидимые в листве коршуны стаей поднялись над вершинами. Было их десятка два, а то и больше.
      Вначале разлет их был беспорядочным. Но, поднявшись повыше, коршуны стали кружить над рощей этакой гигантской каруселью, поднимаясь все выше и выше по спирали и почти не махая крыльями, парящим полетом. Поднялись они на такую высоту, что стали еле видны в сгустившихся сумерках. И наконец совсем пропали вдали.
      В другой раз, а это было перед началом осени, я ехал в автомашине по пустынной Зайсанской котловине. Степная малоезженная дорога извивалась среди низких кустарников чингиля и кочек чия.
      Вечерело. И вот вижу: почти рядом с дорогой, на голой солончаковой поляне, сидят на кочках какие-то крупные птицы. Было их десятка полтора-два. Подъехали ближе — оказывается, это луни степные.
      Когда машина подошла вплотную, все дружно взлетели и рассыпались в разные стороны.
      Обычно стайные птицы: воробьи, галки, скворцы, располагаясь на ночлег компанией, оглушительно кричат. Хищники же, коршуны и луни, сидят молча, как перед началом серьезного совещания.
     
      САПСАН И ЧАЙКА
      Сокол-сапсан сидел, затаившись на суке высокого дерева, и зоркими глазами озирал берег Черного Ирты-
      ша, высматривал, на кого бы напасть. Этот смелый хищник нападает на птиц обычно в воздухе и бьет их когтями или сшибает грудью.
      На этот раз жертвой сокола стала неосторожная чайка, пролетавшая над рекой. Стремительно бросившись на чайку, сокол, однако, промахнулся — с кем не бывает! Чайка увернулась и села на воду. Тут ухватить ее сапсан уже не мог — самому бы не шлепнуться в реку!
      Однако атаки продолжались. Сокол пикировал на чайку, выставлявшую навстречу ему острый клюв, и сейчас же взмывал вверх. Сидеть бы ей на воде, пока хищник не убедится в бесплодности своих попыток и не отвяжется. Но нервы, что ли, не выдержали у глупой птицы? Взлетела она себе на горе.
      Сокол не отставал. Некоторое время чайка увертывалась, вертясь в воздухе. Но воздух — родная стихия сокола, и сапсан, изловчившись, ударил жертву когтями.
      С предсмертным криком чайка кувырком полетела вниз,- сапсан налету закогтил ее и стал снижаться. Густые камыши спрятали и хищника и его добычу. Так закончилось еще одно происшествие в мире пернатых.
     
      НЕОПЫТНЫЙ БАЛОБАН
      Сокол был голоден. За все утро ему ничем не удалось поживиться. Но вот в поле его зрения появилась черная ворона.
      Сокол сорвался со скалы — своего наблюдательного пункта — и вихрем ринулся на ворону. Он сшиб ее грудью и тут же схватил когтями. На земле, крепко
      держа ворону в когтях, балобан принялся терзать ее острым крючковатым клювом.
      Тут-то и появился человек. Увидел птицу, стал подходить ближе, а сокол не улетает, не выпускает добычу. Голод или жадность заставили его забыть осторожность. А человек изловчился да и схватил сокола. Помял его при этом не так уж сильно, но балобан почему-то вскоре издох.
      Обдирая сокола на чучело, мы обратили внимание на то, что это была молодая и страшно худая птица. Недоставало ему жизненного опыта, чтобы уцелеть в борьбе за существование. Сокол погиб. Теперь чучело его украшает кабинет зоологии.
     
      НОЧНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В СТЕПИ
      Однажды, идя по узкой, малозаметной тропинке среди тростников и густых трав возле степного озерка, я нашел окоченевшую уже болотную сову. В крепко сжатой лапке был стиснут пучок перьев, вырванных ею у филина. Вероятно, голодный филин напал на свою родственницу. Совы подрались, и меньшая, болотная сова, погибла.
      Пройдя еще километр, уже в степи среди мелких кустиков набрел я на кучку перьев опять-таки филина. Кем-то, лисой или волком, филин был съеден нацело. Не осталось ни одной косточки, только кучка перьев. Скорее всего это пообедал волк. Лиса оставила бы крупные кости.
      Тот ли это был филин, с которым сражалась погибшая сова, сказать трудно. Видимо, все-таки тот, так как крупные хищные птицы придерживаются своего охотничьего участка, стараются не залетать на чужой.
      А еще дальше над скошенным лугом кружили коршуны, орлы, вороны и сороки. Доедали они останки дрофы.
      Дрофы, как видно, ночевали стаей на ровном лугу, поодаль от скирд. Об этом можно было узнать по кучам помета. Подкралась к ним лиса, и одна птица стала ее жертвой. Что дрофа была крупная, видно было по оставшимся от нее костям и перьям.
      Оказывается, живет степь и ночью. Одни спят, другие бодрствуют и нападают и на спящих и на бодрствующих.
      ФИЛИН
      Из невысоких колючих кустиков чингиля вдруг вылетел филин. Наверное, спал там, разбойник, после ночной охоты.
      Взмахивая огромными крыльями, филин испуганно вертел своей кошачьей головой, и его страшные желтые глазища тоже как будто вращались.
      Человек не воробей, не заяц. Чего ему бояться филина? А все-таки жутко становится при виде глаз этого пугала. Недаром в сказках филин — неизменный спутник ведьм, леших и другой нечисти.
      А еще образ совы почему-то символизирует мудрость. За что они в такой чести? За позу загадочную, когда днем в полном безразличии и неподвижности восседают на дереве да переваривают сожранную за ночь добычу?
      По казахским поверьям перья филина обладают магической силой. Суеверные старики и сейчас, увидев в руках охотника филина, выпрашивают: «Продай! Подари!»
      Пучки мягких и рыхлых перьев филина прежде привязывали к шапке ребенка для «отпугивания» злых духов.
      Такие же султаны из перьев филина можно видеть сейчас в театрах на шапочках артисток-танцовщиц, в спектаклях, как неотъемлемое украшение женской национальной одежды.
     
      ВИДЯТ ЛИ СПЛЮШКИ ДНЕМ?
      На крутом склоне, где росла черемуха, заметил я сорочье гнездо. Дело было в сентябре и, конечно, чего-нибудь интересного в нем не могло уже быть. Однако еще с земли я заметил, что там кто-то шевельнулся. Это разожгло любопытство, и я полез к гнезду. Я осторожно придвинулся к нему как можно ближе и заглянул во входное отверстие — сорочьи гнезда с крышами, сверху в них не заглянешь. Но в гнезде было пусто. Выходит, все показалось. Но тут случайно глянул я вниз и вижу: прямо передо мною, под гнездом, протяни руку — достанешь, сидит на сучке крохотная глазастая совка-сплюшка и таращит на меня неподвижные желтые глаза. Ростом совка не больше скворца, пестренькая, рыжевато-серая, с торчащими перяными ушками.
      Уж до чего уморительно было выражение ее лупоглазой «физиономии»! Еле удержался от смеха. Совка сидит неподвижно, а я смотрю на нее. Сфотографировать бы, да боюсь спугнуть потешную птичку. Как можно осторожнее потянул руку к затвору фотоаппарата, но тщетно! Совка сорвалась с сучка и улетела. Вот вам и «не видит» сова днем!..
      Заглянул я по привычке в старое гнездо, где совка проводила дневку. На дне его была дыра, через которую она, заслышав шум моих шагов, и выпорхнула наружу.
      Встречались мне такие гнезда не раз. С большими предосторожностями подбирался я к ним, но увы, не в каждом гнезде совки проводят дневки.
     
      СОВКА-ПРИТВОРЯШКА
      Старый толстый пень сломанной бурей березы одиноко торчал на склоне горы среди тонких молодых осинок. В расщепленном его обломе темнело дупло. Из него вдруг вылетела маленькая совка. Не тут ли ее гнездо? Потихоньку подкрались мы к пню да и прикрыли дупло. Когда заглянули туда, из сумрака дупла сверкнули два больших глаза: ага, тут совка, притаилась в гнезде, пугливо втянула голову.
      Мы извлекли совку из убежища, окольцевали да хотели и отпустить с миром. Но я решил сделать фото глазастой. Замерла она в руках, не шелохнется. Выходит, перепугалась до смерти, даже не вырывается. Посадил я ее перед собой, стал нацеливаться «зенитом», но тут она встрепенулась, метнулась в сторону, взмахнула крыльями — и была такова...
      Не получилось снимка. Зато в другой раз нас ожидала удача. Нашли одно дупло, где совка жила несколько лет подряд. Ловили мы ее здесь не раз, фотографировали, осматривали ее птенцов, покрытых густым белым пухом. А одного взяли и вырастили сами. Борису, их опекуну, очень хотелось проникнуть в тайны совиного зрения, и он вел за ними наблюдения.
      Раз весной поймали мы совку-маму. Борис посадил ее в футляр от бинокля. Немного погодя посмотрели, а она лежит на самом донышке футляра и не шевелится. Что с ней такое? Борис огорчился: «Бедная совка!» и стал поглаживать ее перышки. Тут я и вспомнил про то, как однажды обманула нас совка, которую я выпустил, чтобы сфотографировать, и рассказал, как ловко она провела меня.
      — Нет, — говорит Борис, — эта не притворяется. Ей совсем плохо, смотри, головка валится.
      Положил он ее на траву. Совка чуть приоткрыла один глаз. И пырх — взмахнула крыльями! Борис кинулся за ней! Да поздно! Поминай, как звали. Оказывается, совки хитренькие, притворяшки.
      Летела над Черным Иртышом птица с коршуна или побольше. Вдруг камнем бросилась в воду, но тут же взлетела. А в когтях — рыбина.
      Эта птица — скопа, водяной орел, как ее иногда называют. Скопа — хищник, живет по берегам рек и озер, питается рыбой.
      Мерно, небыстро взмахивая округлыми крыльями, летает скопа над водой, высматривая всплывающую к поверхности рыбу. По берегам Черного Иртыша я не раз находил ее гнезда. Скопа их устраивает обычно на толстом дереве. Гнездовая постройка у нее внушительная, там можно усесться, выдержит даже человека.
      Плыли мы однажды на лодке по Черному Иртышу. Начинался уже летний паводок.
      И вот видим: среди широко разлившегося потока воды торчит пень, а на нем — огромное гнездо. Тут же поблизости летает скопа. До гнезда рукой подать. Подогнали лодку, стали во весь рост, заглянули в гнездо. Там два яйца. В других гнездах обычно по три — величиной они с куриные, густо покрыты крупными и мелкими ржаво-бурыми пятнами.
      Гнездо — из толстых палок, в лотке — клочья шерсти, немного рыбьих костей, даже тряпки.
      В какой-то книге, кажется у Брэма, читал я, что водяной орел — «фиш-алер», — бросаясь за рыбой, погружается в воду целиком. Там даже рисунок был: взлетает скопа с рыбой в когтях, а с нее ручьями течет вода.
      Не раз мы наблюдали на Черном Иртыше, где, между прочим, бывал в 1874 году и Врем, как скопа охотится за рыбой. Но ни разу не случалось видеть, чтобы она погружалась в воду. Всегда она только шлепалась о ее поверхность и тотчас же взлетала.
     
      НЕОБЫЧНОЕ СОСЕДСТВО
      Скопа жила на ветвях толстого кряжистого дерева метрах в трех от земли на берегу Черного Иртыша.
      Наблюдая за ней, мы заметили утку-гоголя, пролетевшую и раз и другой почти у самого гнезда сапсана.
      Что ей там понадобилось? Стали наблюдать и увидели, как утка юркнула в дупло на соседнем дереве, дупло было рядом с гнездом скопы и почти на одной высоте с ним.
      Пошли посмотреть, что там. В дупле оказалось пять крупных зеленоватых яиц, отложенных прямо на гнилушки, без всякой подстилки. Говорят, если забрать у гоголя часть яиц, утка будет откладывать еще и еще, пока не доведет кладку до полной (иногда до десяти штук). Вот и любопытно было самому проверить, так ли это. «Ограбил» я гнездо гоголя, оставив только пару яиц.
      Дня через три опять заглянул в гнездо гоголя. Нашел там уже четыре яйца. Пару добавила гоголиха после моего вторжения. В гнезде скопы все оставалось без изменения.
      Скопа кормится больше рыбой, которую ловит сама, выхватывая ее из воды. На птиц скопа нападает редко, когда не хватает другого корма. Кроме кучки рыбьих костей у гнезда нашей скопы были еще клочья шкурки ондатры. Гоголь же избрал соседнее со скопой дерево скорее всего из-за того, что удобные дупла, в которых он обычно гнездится, встречаются редко. Кроме того, соседство с хищной птицей выгодно — она отпугивает ворон — больших любителей заглянуть в чужое гнездо, особенно когда хозяев нет дома.
      Такое же необычное соседство наблюдал я там же, на Черном Иртыше. Гнездо коршуна с двумя уже подросшими и оперившимися птенцами было на тополе, а выше, метра через полтора, примостилось еще чье-то величиной с небольшую шапку, округлое, сплетенное из мягких стеблей трав и выстланное внутри перьями, с небольшим отверствием сбоку. В гнезде этом было только одно яйцо, голубовато-белое, маленькое.
      Что за птица здесь жила? Просидев близ тополя некоторое время, я все же не дождался возвращения птиц. Скорее всего это было гнездо длиннохвостой синицы.
      А вот на иве гнездо сороки. Только сорока делает такое, с крышей. Однако жителем его оказался на этот раз кобчик. Он и вылетел из гнезда. Заглянули туда, а там пять уже немного насиженных яиц. Сам кобчик гнезда не строит, занимает чье-либо старое, воронье или сорочье. А сороки, наоборот, редко селятся в старых своих гнездах, каждый год они строят новое.
      В крыше того сорочьего гнезда было еще одно маленькое гнездышко, но пустое. Наверное, воробей жил здесь. Вообще, на Черном Иртыше в каждом почти гнезде коршуна, скопы или орлана можно найти среди сучков гнездовой постройки «домики» мелких птиц — воробья или скворца, а то и по два.
      Так и живут эти своеобразные соседи, не мешая ДРУГ другу.
     
      ПО СЛЕДАМ ЛЮБОПЫТНОГО
     
      ЗАЯЦ» РЫСЬ И ОХОТНИК
      Тихо и торжественно в алтайской тайге зимой. Высокие ели, пихты и кедры, отягощенные снегом, недвижно стоят вперемежку с белыми от инея осинами и березами. Спит укрытая глубоким снегом земля. Плохо в эту пору бедняге зайцу. То коры осины, то ивняка, а то и ветки кустарников погрызет косой горемыка. Весь лес исчерчен заячьими тропами. Сколько нужно обегать косому, чтобы прокормиться в долгую студеную зиму!
      Много в лесу у зайца-беляка врагов: филин, горностай, лиса, соболь, рысь. Все выслеживают быстроногого, и не всегда помогает спастись ему среди снега белая шубка.
      Вот рысь набежала на свежий след зайца. Она сыта, но случай соблазнительный. Насторожила уши с длинными кисточками. Большими прыжками пустилась по следу и скоро настигла белого, ударила лапой, но когти
      не вонзила — сыта, а сытому зверю поиграть хочется. Заяц так и обмер со страху, а рысь, отойдя на несколько шагов, легла, не спуская, однако, с добычи глаз.
      Лежал заяц, лежал, да как вскочит — и наутек. А рысь одним огромным прыжком перемахнула через него и снова легла в нескольких шагах. Так она позволила поиграть зайцу в жизнь и смерть несколько раз, а позабавившись, задавила беднягу. Часть зайца съела, часть зарыла в снег, про запас.
      Эту лесную трагедию подсмотрел дед Софрон, старый таежный зверолов. Он знал, что рысь, проголодавшись, придет доедать зайца, и решил взять ее своей хитростью. Софрон осторожно «подрезал» деревянной лопаткой след рыси возле остатков зайца, поставил под него капкан.
      Через пару дней рысь наведалась к оставленному «НЗ» и попалась в капкан.
      Дед Софрон вытащил ее из капкана и, поглаживая серый пушистый мех разбойницы, довольно ухмыльнулся в бороду: «Что посеешь, то и пожнешь».
     
      ЗАЙЧАТА-БЕСПРИЗОРНИКИ
      Зайчонок был пойман в середине июня в кустах. Было ему, крохотному, два-три дня от роду. Слегка волнистая его шкурка только что просохла.
      Стали мы думать, что с ним делать, чем кормить. Можно, конечно, и отпустить, но интересно все-таки самим вырастить зайца.
      На воле сгусток сытного молока зайчихи питает зайчонка несколько дней, до недели. Проголодавшись, зайчонок пищит, и случившаяся поблизости другая зайчиха, мать совсем других зайчат, так же брошенных, как и этот пискун, подбежит, покормит малыша и убегает.
      Так беспризорниками, притаившись в траве, зайчата живут недели две, сил набираются. Потом уж и сами начинают попрыгивать в кустиках и питаться растениями.
      Пойманных зайчат мы попробовали кормить молоком через соску: сделали их из резиновых пипеток и надели на флакончики, куда было налито коровье молоко. Поднесли юному зайцу соску, он азартно схватил ее и энергично стал сосать. Понравилось молоко и другому. Значит, проголодались косые.
      Через некоторое время зайчатам стали давать зелень: салат, капусту, морковь. Все это они поедали охотно.
      Один из зайцев месяц жил в городе, вырос и на свободе гулял по огороду, но в назначенное время возвращался попить молока.
      Хотели мы проследить, как подросший заяц станет линять осенью, но не удалось, заяц сбежал из огорода. А может быть, его собаки поймали?
     
      ЗИМОЙ У РЕЧКИ
      Становая Уба — быстрая горная река, на перекатах здесь часто встречаются полыньи. К одной из таких полыней я и скатился на лыжах с пригорка и пересек чей-то след. Завернув обратно, я понял, что зверь был коротконогий, с широкими лапами, брел он по рыхлому снегу волоча хвост. Не иначе выдра!
      След вел к небольшой полынье и там закончился: выдра ушла в воду, за рыбой охотиться. Нырнет под лед, пройдет до следующей полыньи и что-нибудь да добудет, а то и попусту накупается. А если следующая полынья далеко, то заходит в нее снова по берегу.
      Неподалеку от того места была пасека. Дед-пасечник сделал в реке подо льдом «заездок» — загородку из прутьев и ставил там мордочки на налимов.
      Молодая выдра — неопытная, глупая еще, дойдя подо льдом до загородки, нашла проход-окошко и пролезла прямо в мордочку! Обратно ей выбраться не удалось, захлебнулась, бедная. Вместо налима пасечник вытащил из мордочки выдру да снял с нее шкурку.
      Старая выдра, та в просак не попадется, она найдет выход. На нее в таких же проходах-окошках старик ставил капканы. И ловил, я сам видел шкурки. А выд-рятину старый таежник ел, да и нас еще накормил. Натушила ее старуха с чесноком. Дед зовет:
      — Отведайте, гости, хорош ли глухарь!
      Сели за стол. Жуем.
      — Что за глухарь?
      Стали отплевываться мои спутники — охотники Нефед и Клим. Старика ругали: «Зверь и зверь этот дед, всяку пакость ест!» А было мясо как мясо, бывает и хуже.
     
      КОТ-РЫБОЛОВ
      На берегу одного из озер, разбросанных среди гранитных скал Калбы, стоит избушка промышляющего тут рыбака. Около нее обычно останавливались городские рыболовы, расположились тут и мы. К хозяйству рыбака бежит по арычку из озера вода. Вблизи избушки канавка оканчивается, и вода растекается на небольшом уклоне между травами.
      Старик рыбак вышел к нам покурить, побеседовать, За ним следом явился степенный, солидный кот и сел на травке рядом с хозяином. Посидел кот так недолго. Смотрю: направился к арычку, к тому месту, где он кончался, и стал что-то высматривать.
      Взяло меня любопытство. Что там у воды коту нужно? Подошел к канавке-арыку и вижу: несет под уклон озерная вода мелких пескарей и гольянов. Вода устремляется вниз, в траве разливается. Трепыхаются в ней рыбешки. Скоро конец им. Одна запуталась в траве совсем близко от замершего в прыжке кота. Но он не прыгнул, а стал подбираться к рыбешке и, брезгливо поджимая лапы, подкинул пескаря, швырнул его ловко на сухое место и прыг туда же. Тут он отряхнул поочередно мокрые лапы, схватил рыбку в зубы, отошел от воды подальше, съел свою добычу и опять туда же, к арычку. Посидел, нацелился и тем же манером поймал гольяна.
      А мы смотрели на него и дивились: Ну, рыболов!.
     
      ТУШКАНЧИКИ
      На склонах песчаных холмов — норки, а возле них — малые следочки и свежие покопки. Попробовали измерить глубину норок гибким прутом, уходит на полтора-два метра, а дальше — то ли поворот хода, то ли конец норки — неведомо.
      Днем тушканчиков не увидишь, они сидят в своих подземельях. Перед вечером мы расставили у нор ловушки, в сумерках зверьки вышли из них и попались. В десяти ловушках были мохноногие тушканчики, большеглазые, длинноногие, а из одной зверек вырвался, только клочья шерсти остались.
      А однажды поймали мы два живых тушканчика. Этих мы посадили в клетку. Вскоре зверьки привыкли к нам, стали ручными. Днем они спят, но если их растолкать, разбудить, то они, как и всякие другие, будут поскакивать около лагеря. Зверьки грызли травку, потом принимались копать нору, оба одну, да дружно так, по очереди, только летит песок из-под ног! Роет-роет, потом ляжет на спину и подравнивает потолок норки, а нарытый песок носом как бульдозером выталкивает. Ребята смотрят, потешаются.
      Но потеха потехой, а не так уж часто можно посмотреть, как ночной зверек роет норку.
      Все их операции я «накрутил» на кинопленку, как и другие забавные сценки. Теперь время от времени смотрим.
     
      ЗВЕРЕК С НАПЕРСТОК
      Сальпинготус — это тоже тушканчик величиной чуть больше наперстка. Был он найден в наших песках в начале пятидесятых годов одной зоологической экспедицией, причем тогда это была единственная в Советском Союзе находка вида. Правда, зверек был дохлый.
      А нынче летом этого малюсенького тушкана поймал живьем один из моих постоянных спутников, поймал в тех же песках, но на другой его окраине, у Кулуджуна.
      В бурный Чилик впадает много притоков и среди них речка Курмекты. Как-то пришлось мне бродить в этих местах Тянь-Шаня.
      Вот уж где глухомань! Узкая долина реки, зажатая крутыми скалами, вся загромождена каменьями, густо заросла кустарником.
      Слыхал я, что водятся здесь кабаны, но сам их не встречал еще. И вот с ружьем, заряженным дробью на фазана, пробираюсь я вверх по ущелью по малозаметной тропке. Местами она поднималась по скалам довольно высоко над рекой, местами снова сбегала к воде.
      На одном из подъемов тропинки остановился я передохнуть. Вдруг выше по речке послышался шорох, легкий треск, кусты зашевелились, из них высунулась кабанья клыкастая морда!
      Я находился выше зверя метров на двадцать, бояться мне его было нечего, и все-таки стало не по себе. Кабан не чуял меня. Я крикнул и кинул в него камень. Громогласно хрюкнув, зверь рванулся в кусты. И пошел за ним такой треск! Кусты зашумели, заходили, будто по ним вихрь пронесся. Кабан-то, оказывается, не один был, а с целым стадом! Свиньи и поросята тихо стояли в кустах, пока вожак-секач проводил разведку местности. А когда вслед за секачом они бросились наутек и стали перескакивать через речку, сверху я увидел их всех. Было их около десятка.
     
      ПРЫЖОК КОСУЛИ
      Вдвоем с Багашаром мы верхом на лошадях подъезжали к озеру. Тропа вилась по холмам предгорий, то огибая их, то забираясь на вершины.
      Холмы здесь безлесные, поросли травой и кое-где кустами барбариса. Близ одного такого куста Багашар вдруг остановился и сделал мне предостерегающий знак рукой: тихо, мол. По взгляду его я понял, что нужно смотреть на куст. Приглядываюсь, но ничего особенного не вижу.
      По выражению лица Багашара понимаю, что он уже сердится. Молчит, пальцем на тот же куст указывает, а я все равно ничего не могу там рассмотреть. Багашар, потеряв терпение, тихонько шепчет:
      — Елик.
      Ага, раз елик — это другое дело! Я слезаю с седла и осторожно подкрадываюсь к кусту барбариса. Но не успел сделать и нескольких шагов, как в кустах шевельнулось. Тут уж и я разглядел — косуля!
      Пока мы не двигались, стояла и она, как изваяние, но стоило мне шагнуть к ней, как косуля уже сделала несколько больших легких скачков. Это был самец-рогач.
      Прянул он под уклон, как пружина, и, описав в великолепном прыжке длинную дугу, коснулся копытцами почвы, а затем огромными прыжками умчался за гору.
     
      КОШАЧЬЕ СЕМЕЙСТВО
      У одного рыбака на Зайсане было удивительное хозяйство: девять собак и пятнадцать кошек! Жил он на отшибе, в дельте Черного Иртыша, среди необозримых тростниковых зарослей. Редкие здесь, небольшие по площади, песчаные гривы-островки поросли травой и колючим кустарником. Скотине домашней тут приволье, корму сколько угодно и с острова не разбредется. Однако скота у рыбака — всего корова да телка. Зато собак вот сколько! Это не так уж удивительно для тех мест: собаки охраняют хозяйство, часть их — помощники в охоте на волка, лисиц. И все они — тягловая сила: зимой их запрягают в сани.
      А кошек куда столько? Не для интереса, оказывается, а на шкурки, для заработка. Корм даровой — рыба. Поблизости, в озерке, стоит у рыбака двойной вентеро-заход. С двух сторон рыба идет в эту ловушку. При каждом осмотре берет из нее рыбак пуда два карасей, линей, плотвы. А возле дома — большая верша из прутьев, в ней постоянно запас живой рыбы на корм собакам и кошкам.
      Рыбу ежедневно варят в старой железной бочке. Собачьей своре уху разливают в несколько тазиков, рыбу раскладывают порциями. И пока все это делается, собаки тихо и терпеливо сидят и лежат вокруг. Только самые молодые проявляют нетерпение и суются к «столу» раньше времени. За это достается им и от хозяина и от старых собак — не нарушай порядок. За еду принимаются все разом, когда она остынет.
      Кошки в ухе не нуждаются. Большинство их — молодняк, эти всегда около дома. А старые — «на подножном» корму: целыми днями пропадают они в зарослях. Здесь и мыши, и полевки, и ящерицы, а часто и птички. Но никто из кошачьего стада не пренебрегает и рыбой. Среди них особо выделяются два здоровенных кота: черный, как уголь, Агроном и дымчатый Васька, оба величиной с небольших собак.
      Серый Васька редко выходит на берег, обычно он охотится в кустах. Черный же, Агроном, как только завидит, что кто-нибудь из жителей хуторка идет к воде, так будто из-под земли вырастет и шествует следом. Это «рыболов».
      На берегу тихой протоки старого русла Иртыша валяются удочки. Рыба клюет здесь в любое время чуть ли не на голый крючок.
      Заметив пристрастие Агронома к рыбной ловле, я не раз забавлялся с ним. Только подойду к удочкам и возьмусь за удилище, он уж тут как тут, сидит рядом и глаз с поплавка не спускает.
      Клев начинается сразу. Вот поплавок дрогнул и заплясал на воде. Кот изготовился, подался вперед. Глаза у него горят зеленым огнем, кончик хвоста нервно подергивается. Знает, что это клюет рыба!
      Подсечка, рывок — и порядочный окунь летит на леске по воздуху... Кот провожает его глазами и точно определяет место падения. Прыжок — и окунь уже в когтях котофея. И никогда на крючок не наколется. Кот не уходит, даже насытившись. Теперь ему хочется позабавиться пойманной рыбкой. И только наигравшись, он ложится на солнышке или уходит в тень — смотря по погоде и настроению — отдыхать.
      А вот и новое развлечение для всех, в том числе и для нас, сидящих в холодке обширных сеней, построенных из камыша.
      Старая кошка поймала ящерицу и живой принесла ее для обучения котят. Ящерица отпущена посреди сеней: она настороженно озирается, ищет, куда бы юркнуть. Кошка следит за каждым ее движением, настигает легким ударом лапы, и ящерица снова на середине, в центре внимания.
      Первой подступает к ящерице мохнатая, как клубок шерсти, презабавная игрунья Катька. Она осторожно, боязливо тянется мордочкой к вытянувшейся ящерице, и когда носы обеих соприкасаются, ящерица «тяпает» котенка зубами. Катька верещит обиженно и убегает,
      тряся головой. Мама-кошка наказывает грубиянку-ящерицу ударом лапы.
      Вскоре Катька снова приближается и пытается играть с ящерицей, трогая ее лапой. Однако та снова тянется к ее носу, и Катька, помня науку, сразу же пятится назад.
      Обманув бдительность кошки, ящерица постепенно придвинулась к камышовой стене и — была такова! Кошка прыгнула, но уже поздно: пленница улизнула между камышинок.
      В сенях на балке — гнездо ласточки, в нем уже птенцы, и птички непрерывно снуют в открытые двери, таскают корм.
      Ласточкино гнездо с пискунами-птенцами — предмет неугасающего вожделения всей кошачьей стаи. Ласточки недосягаемы. И все же котята следят за ними непрерывно: авось ласточка оплошает и пролетит ниже, чем следует.
      Ласточки к кошкам тоже привыкли и не обращают на них внимания.
      А осенью, попозже, когда кошки подрастут и вылиняют, хозяин превращает их в мягкие шкурки, оставляя на племя Агронома, Ваську и две-три кошки.
     
      ДОМАШНИЕ СУРКИ
      Поймал однажды охотник пару молодых сурков и принес их домой. Сурчата довольно быстро привыкли к неволе и стали почти ручными. Жилье им было определено в подполье, где они вырыли себе нору. Из подпола в кухню они выходили через специальный лаз. На зов «сур-сур!» зверьки быстро вылезали наружу.
      К зиме подросшие сурки натаскали соломы в свое гнездо, забили вход в нору землей, да так, что и не найти его! И залегли в зимнюю спячку.
      Весной, как только потеплело и стаял снег, сурки проснулись и однажды появились на кухне. Проголодались!
      Приехал как-то на рудник бродячий фотограф, а вслед за ним и почтальон с почтой. Остановились они у этого охотника.
      Посторонних обычно в поселке мало, крючков и замков на дверях нет. Почтальон ушел ночевать в другую хату, сумку свою бросил под кровать. Фотограф тогда сидел с красным фонарем, проявлял фотографии. Закончив работу, он, как и хозяева, лег спать.
      Утром почтальон хватился сумки, а ее нет. А в сумке были переводы и деньги на большую сумму.
      Поднялся переполох. Фотограф божится и клянется, что не трогал и не видал сумки. А кроме него и хозяев, в хату как будто с вечера никто не входил. Пока судили да рядили, под полом послышался шорох и какая-то возня. Тут хозяина и осенило. Открыл он подпол, залез туда и кричит:
      — Нашлась пропажа! Здесь твоя сумка!
      Оказалось, что рано утром сурки вылезли из своего убежища в поисках корма и, не найдя ничего более подходящего, прихватили почтовую сумку, потянули в нору, как это они делали и раньше с разными тряпками. В лаз в полу сумка пролезла, а для норы оказалась великоватой. Здесь и нашел ее хозяин хаты. И сурков торжественно извлек наверх. Как-никак, а из-за них чуть не пострадала его репутация, как хозяина.
      В сумке все оказалось на месте: и деньги и почта. Все это было для сурков несъедобным.
      «Сур-сур!» — зовет охотник. И «воры» вылезают из подвала, недоуменно хлопают глазами, ждут подачки.
      По гудронированному шоссе из города на станцию и обратно снуют одна за другой автомашины: здесь и автобусы, и мощные грузовики-самосвалы, и юркие «Победы», и «Москвичи», и «Волги».
      Рядом по обочине дороги бодро бежала лошадка, запряженная в санки. Никакого почтения у лошадки к современной автомобильной технике, она к ней давно привыкла.
      Вдруг лошадка шарахнулась от испуга, взвилась на дыбы, перевернула сани, едва не сломав оглобли. Кто зто на нее такого страху нагнал?
      Я осмотрелся и вижу: по другую сторону шоссе, навстречу лошадке, помахивая кудлатой гривой и надменно поводя маленькой головой, идет верблюд. Его-то и напугалась лошадка.
      Автомашины ей не в диковину, а вот верблюда повстречала впервые и напугалась.
     
      ЛИСИЦА
      Среди высокой травы и редких кустиков мелькнула лиса — большая, рыжая, с длинным хвостом. Завидев ее, засуетилась, застрекотала сорока. Лиса не обратила на сороку никакого внимания. Она мышковала — ловила мышей и полевок!
      Через бинокль хорошо были видны все ее действия. Лиса меня не заметила и не спеша двигалась вдоль склона горы. Тогда я, не двигаясь с места, громко свистнул. Лиса сразу присела, опираясь на передние лапы, уставилась в мою сторону, поставив уши торчком.
      Я не шевелюсь, и лиса неподвижна.
      Так продолжалось с минуту. Потом лиса осмелела и не спеша побрела по склону.
      Я снова свистнул, и снова повторилось то же. Как только лиса начинала двигаться, я свистел и она замирала на месте, оборотившись ко мне мордой и навострив уши. Потом она, видно, сообразила, что от неподвижно стоящего столбом и свистящего предмета ничего хорошего ожидать не приходится, и дала ходу. Бежала она галопом, вертя хвостом, и уже не остановилась при свисте. Только у гребня горы обернулась разок и тут же скрылась за перевалом.
     
      ТРЕХЛАПЫЙ СОБОЛЬ
      Соболь на редкость свирепый и хищный зверек. Может быть, поэтому алтайские охотники никогда не говорят «соболь», но всегда — «зверь».
      Они же заметили, что в тех местах, где соболь живет, других мелких хищников — колонков, хорьков горностаев — очень мало или нет вовсе. Всех их соболь либо выгоняет со своего участка, либо убивает, «высекает», как говорят таежники.
      Однажды в ловушку, поставленную охотником, попался соболь. У него не было одной передней лапы — оставалась только короткая культяпка.
      Когда и где мог потерять соболь лапу? И вспомил охотник, что два-три года назад, осматривая капканы, нашел он в одном из них зажатую пружинами лапу соболя. Тогда он подумал, что соболя в капкане съел какой-нибудь хищник — рысь или расомаха. Это в тайге бывает нередко, хотя следов этих зверей у капкана не было.
      И вот, осматривая трехлапого соболя, охотник по* думал: «А не отгрыз ли он, попавшись в капкан, собственную лапу, чтобы уйти?» По рассказам таежников такое бывает. Свобода дороже лапы!
      Но рассказы рассказами, а так ли это бывает в действительности, точно не установлено.
     
      ЛЕТЯГА
      Светло-серый зверек живет на деревьях, как белка, и поэтому его нередко зовут белкой-летягой. Глаза у нее большие, темные, по бокам и между лапок — широкая складка кожи. Раскинет летяга лапки в стороны, складки натянутся, и скользит она сверху вниз, с ветки на ветку на своих крыльях, как планер.
      Летяга выходит из дупла под вечер и лазает по деревьям в поисках корма, иногда спускается вниз. А по земле она бегает не очень-то быстро, тут вот и поймали ее деревенские мальчишки, привязали шнурком за лапу и таскают напоказ.
      Увидел я эту «забаву», отобрал у ребят летягу, а она как вцепится в палец зубами! Больно, но ничего, потом она поймет, что я выручил ее из плена, пожалеет, что укусила.
      Отнес я летягу в лес и пустил на самую большую сосну, где ее уже никто не поймает.
     
      МЕДВЕДЬ «КАТАЕТСЯ»
      Бывая в таежных районах, много всяких историй можно услышать о медведях. Но такой, о которой здесь будет рассказано, я еще не слыхал нигде.
      В глухом уголке тайги, на берегу речки Тайдон, мы заметили на склоне невысокой, но увалистой горки полосу сильно примятой травы. Будто здесь проволокли сверху вниз что-то тяжелое. Травы в тайге буйные, высокие, и примятый след сразу бросился в глаза. И начинался он вверху и заканчивался внизу слепо.
      Странно, почему так необычно примята трава? Скота здесь нет, редкие пасеки далеко друг от друга.
      Вернувшись к вечеру на пасеку, где мы базировались, рассказали все старику пасечнику. Слушал он, ухмылялся в бороду, а потом объяснил:
      — Это медведь катался. А отчего взбрело в его лохматую башку кататься, неведомо.
      Но факт налицо. Рано утром, когда трава покрыта росой (именно росой, а не после дождя), медведь является на склон подходящей горки. Сначала он примнет по шерсти» траву, выбросит, если есть, палки и сучья, и с довольным ревом катится на заду сверху вниз. Съехав так, опять лезет в гору и снова катится. И так несколько раз, пока не устанет.
      Такое и в цирке вы не увидите! А тут, на вот тебе, медведь развлекается.
     
      ЦОКОР
      Цокор — житель подземный. На Алтае его обычно называют кротом, хотя крот совсем другой зверек, меньше и темнее окраской.
      Всю жизнь цокор роется в земле, проделывая там длинные ходы. Кучки земли, которые он выталкивает на поверхность, нередко портят луга, затрудняя сенокошение. А если нападет цокор на огород — урон ово-
      щам-корнеплодам будет немалый. Крот же питается червяками, личинками.
      Глаза у цокора еле заметны, да и не очень ему они нужны, так как на поверхность почвы из норы он выходит редко, чаще это делают молодые зверьки.
      Одного такого, почти уже взрослого, мы и поймали. Вылез он наверх и тыкался носом в почву, отыскивая потерянную нору.
      На берегу ручья мы вздумали искупать цокора. Как он поведет себя в воде? И каково же было наше удивление, когда цокор бойко поплыл. Задрав голову, заработал лапами, как будто только и ждал этого! Мы не дали ему выйти на берег, несколько раз заставили переплыть ручей и убедились, что он нисколько не боится воды.
      Вот тебе и подземный житель!
      Выйдя на берег, цокор решительно отряхнулся и стал шарить носом в траве в поисках удобного места для рытья норы. Рыл он ее на удивление быстро, прямо-таки на глазах уходил в землю.
     
      БУРУНДУКИ
      Ворохнулось что-то в густой траве. Широкие листья заколыхались бегучей дорожкой. Кто-то от нас наутек пустился! Мы — за ним, а это бурундучок — полоса-тенький, хвост трубой, но только маленький, молодой. Клубнику ел, лакомка, да и бежать к дереву спасаться.
      Звереныш еще глуп; взбежав на нижнюю ветку тополя, уставился на нас темными бусинками глаз. Ему бы выше по стволу забраться, а он, глупыш, добежал до самого конца ветки и притаился. Мы подставили энтомологический сачок, встряхнули ветку, и бурундучок оказался в сачке.
      Поместили мы его в клетку, кормили хлебом, под-кладывали разные зеленые травы, сменяли воду.
      Бурундучок еще глуп.
      Забавно спал бурундучок: закопается в траву, в мох, свернется плотным клубочком и не шевельнется.
      Потом привезли мы его в институт. Мечется звереныш в тесной клетке, на волю просится. Пожалели, выпустили его, и стал ему кабинет зоологии вотчиной.
      В июле кабинет заняли заочники-учителя, народ взрослый, серьезный. Разомлев от полуденной жары и духоты, студенты изнывали, слушая монотонную речь лектора. И вдруг — оживление, шепот, улыбки: это бурундучок выглянул из-за шкафа, уморительно умы-
      вая мордочку лапками. Даже бояться людей перестал: хвост трубой — и бегает по столам, по муляжам.
      Однажды забыли оставить ему на ночь воды, он захотел пить, полез на ведро, сорвался — и утонул, бедняга. Жалко было бурундучка, пусть бы лучше жил в тополевой роще на берегу горной речки.
      На следующий год в той же роще снова встретился я с бурундучками. Один из них, малыш, гулял в траве. По качанию травинок я проследил его путь и пугнул. Бурундучок кинулся бежать в гнездо и, конечно, выдал его. Оно оказалось в дупле толстого ивового кряжа, от земли около метра. Расширив вход в дупло, я просунул в него руку: дупло было обширное и все заполнено сухими листьями.
      Пошарив рукой, нащупал зверят, хотя они и старались забиться подальше в щели. Один из них, похрабрее других, куснул меня за палец. Я отдернул руку, и плут этот воспользовался моментом, юркнул из дупла в траву, и был таков. Другой выскочил тоже, но не удрал, а стал кружить по пню у дупла и сам забежал в руку. Третьего я извлек из дупла, нащупав в листьях его хвостик.
      На обратном пути удалось поймать старого бурундука. Принесли мы их в школу и поместили в клетку, положив им кучку сухого мха. Бурундучки быстро освоились, ели морковь, печенье, пили воду. Потом их стали выпускать в комнату. Молодые и ловкие зверята быстро лазили по развешенной на стене одежде, взбирались и на людей.
      Как раз поспела клубника, и ребята стали таскать им ягоды. Выберет бурундучок самую спелую и крупную, возьмет ее в лапки — и нет уже ягоды, только щеки оттопыриваются от набитых защечных мешков.
      Всех трех я роздал любителям. Много потом слышал рассказов о проказах бурундучков. Глядя на них, даже не хочется верить, что эти зверюшки могут быть вредными, если их много живет близ пшеничного поля или массивов других зерновых культур.
     
      ЛЮБИТЕЛЬ ПТИЧЬИХ ЯИЦ
      В углублении прогнившего ствола ивы, в полудупле, поселилась белая трясогузка. Было у нее четыре яйца, а из пятого птенец уже вылупился.
      Трясогузка захлопоталась: тут и насиживать нужно и кормить первенца.
      Но расположенное низко полудупло — плохое место для гнезда. Не дождалась трясогузка потомства в то лето. Заглянули мы в гнездо через два-три дня, а в нем пусто. Скорее всего полоз утащил и птенцов и яйца. Примеры такого разбоя здесь нередки.
      Маленький куличок-перевозчик облюбовал себе место недалеко от речки, в густой траве под небольшим кустиком таволги. Четыре крупных для такой птички яйца с темными пестрыми крапинками лежали приостренными концами гнезде.
      Ребята наблюдали за ним несколько дней. Но однажды, придя к гнезду, подняли шум. Оказалось, пристроился около него еще один «наблюдатель» — хотя и неядовитая, но до птичьих яиц большая охотница. Обвившись кольцами вокруг гнезда, полоз было уже широко раскрыл пасть, примеривался схватить яйцо. Как раз в этот момент и заметили его юннаты. Спугнули его, спихнули палкой на землю. Пытался он уйти, но попал в банку с формалином.
      А еще одного полоза мы застали на гнезде славки, за которым наблюдали. Висело оно на тоненьких ветках кустика таволги в полуметре над землей. Этот полоз съел все четыре яйца, и пасть его была еще измазана желтком.
      А за куликом тем мы проследили. Он вернулся к гнезду. И через несколько дней оно было уже пустым — только скорлупки остались. Молодые кулики выклюнулись из яиц и разбежались по берегу, как они обычно и поступают.
      Птенцов «досиживал» самец, так как самку добыл студент для коллекции еще до того, как наткнулся на это гнездо. Но зато мы убедились, что самец тоже насиживает. Спасенное от полоза гнездо дало семью куликов. А еще гнезда их были вдоль берега и над речкой. Мы находили их на галечниках, на песке и с яйцами и с птенцами.
     
      ДЖЕЙРАНЫ
      Маленькие антилопы — джейраны, грациозные и быстроногие, еще недавно были обычными в пустынных просторах Казахстана.
      Впервые я увидел их когда-то в межгорных долинах Тянь-Шаня. Стадами, до пяти-десяти, а то и в пятнадцать голов бродили они по каменистой пустыне, собирая скудную здесь растительность. Бывалые охотники рассказывали, что эти животные любят устраивать гонки с автомобилями. Не очень-то верилось в такие «соревнования», пока не увидел сам. Заметив издалека машину, быстро идущую по степной дороге, джейраны бегут вдоль нее, постепенно сближаясь с машиной, и всегда норовят перебежать дорогу буквально перед самым автомобилем.
      Любопытство, спортивный ли азарт, или еще что привлекает их в этих гонках? Но этим всегда пользовались охотники для истребления джейранов. Давно это было, в трудное, голодное время. Чтобы кормить людей, было тогда разрешено добывать джейранов.
      Военно-охотничье общество, где я был короткое время охотоведом, направило в горы команду солдат-охотников для добычи дичины у подножия гор Кату-тау. Еще до нашего приезда другая группа охотников вывезла оттуда более полутора сотен козлов. И вот на трех автомашинах направились мы за новыми трофеями.
      Кое-как пробившись через занесенные снегом горные перевалы, мы выехали на обширное плоскогорье. Снижаясь на юг, оно переходило в долину Или.
      Вечером, перед закатом солнца, я осмотрел в бинокль долину и не поверил своим глазам. Сотни джейранов группами легкой рысцой двигались по всем направлениям к горам.
      Снег в долине, обращенной скатом на юг, уже сошел, и бродившие здесь в поисках корма копытные подались ближе к горам.
      И много же их здесь было! Куда ни глянь, бегут, бегут, на ходу подхватывая растения. Охотники засели в сухой промоине. Я осмотрел долину в бинокль и вскоре заметил табун джейранов, пробегавших примерно в двухстах метрах от нашей засады.
      Способ охоты был такой: стреляй, но не показывайся сам. После выстрела джейраны топчутся на одном месте, но не убегают. Так все стадо можно перебить.
      Поднялся я из промоины и гикнул на джейранов — только их и видели, скрылись моментально.
      И все же трофеи той команды охотников были внушительны — всего триста семнадцать голов: один горный козел — тек, семнадцать архаров, остальные — джейраны.
      Давно это было. С тех пор я в тех краях не бывал. Но из газет, журналов и книг можно узнать, что мало теперь джейранов в степях и пустынях. Много тому причин. Но главная — браконьерская охота на автомашинах.
     
      ПРО ЗМЕЙ И ЯЩЕРИЦ
      Змей никто не любит, все их боятся. Может быть, потому, что не могут отличить ядовитую змею от неядовитой.
      И всяк, увидев змею, или удирает, или старается убить ее. Так убивают и безвредных ужа и полоза, хотя и ядовитые змеи тоже полезны.
      Приписывают змеям всякие небылицы. У нас на Алтае почти повсеместно можно услыхать что есть-де такая змея «огневка», красного цвета, страшно ядовитая, прыгает на человека.
      Как высоко прыгает, никто толком сказать не может, потому что никто из рассказывающих сам агрессивным наскокам «огневки» не подвергался.
      Еще шире распространены слухи, будто змеи заползают в рот человеку. Найдутся и «очевидцы» столь страшных событий. Они-то и расскажут (кстати, не о себе, а всегда о ком-нибудь другом), что человек, в нутро которого залезла змея, проснувшись, говорил, что-де сон ему чудной привиделся: будто пьет он холодный квас или воду со льдом, а это змея лезла в горло!
      Зачем распространяют такие небылицы, неведомо, скорее всего из пристрастия к брехне. Слушают люди, рассказчик — в центре внимания.
      А гипнотическая сила взгляда змей? Сколько говорят об этом, сколько написано. Но попробуйте поближе рассмотреть глаза ужа, полоза! Они обыкновенные, с круглым зрачком и, если хотите, с «добрым» выражением. Это потому, что они неядовиты, мы их не боимся.
      А «гипнотическая» сила взгляда удава — у него тоже круглый зрачок — не в глазах, а в том страхе, который он внушает своей силой. Удав может задавить кольцами своего тела. Боятся его и мелкие и большие животные! Не могут сдвинуться с места, парализованные ужасом.
      Такое действие, вероятно, оказал бы и взгляд тигра, столкнись с ним носом к носу!
      А наукой установлено, что никакого гипноза во взгляде змей нет. Просто мало мы еще знаем природу. Значит, нужно учиться, наблюдать, узнавать.
     
      ГАДЮКА
      Пробираясь сосновым бором, увидел я однажды на гранитной плите среди сосен греющуюся на солнце гадюку.
      Гадюка.
      Присел на корточки и стал разглядывать ее. Змея лежала, свернувшись кольцами. Заметив наблюдателя, гадюка и не подумала бежать, она только немного приподняла голову и, издавая легкое шипение, уставилась на меня змеиными глазами. Именно змеиными. Ибо ничьи больше глаза не действуют так завораживающе, как змеиные.
      Змей я знаю и не боюсь их. Но, глядя в гадючьи глаза, что-то такое заставляет стягиваться кожу на голове и спине. Какую-то смутную жуть внушает гадючий взгляд, омерзение какое-то, что ли?
      Имея лишь смутное представление о нервных импульсах нашего и других животных мозга, иной человек пытается объяснить действие змеиного взгляда гипнотической силой, будто бы присущей змее. Но это просто страх, предостерегающий нас о неумолимой опасности.
      Но такое ощущение бывает только при встрече с гадюкой. Попытайтесь проверить это на «переглядках» с ужами, полозами и убедитесь, что у этих змей взгляд совсем не тот, что у гадюки. А ведь это тоже змеи.
     
      ЩИТОМОРДНИК
      Щитомордник сродни американской гремучей змее. У нас их много по берегам Иртыша, в каменистых местах они обычны. Окраска их довольно разнообразна: в одном районе они серые с белыми пятнами по бокам и на спине, в другом — красноватые и тоже с пятнами, а дальше в горах серые с нерезко выраженными пятнами по бокам.
      Однажды возле одного из озер студенты, бывшие со мной на экскурсии, загнали щитомордника в кучу камней. Расталкивая палкой камни, мы прижали змею к земле, но она извернулась и заползла еще глубже, в узенький тупичок. И когда мы стали палками выгребать ее оттуда, змея внезапно брызнула густой белой жидкостью, и довольно далеко, почти на метр.
      Брызги жидкости попали кое-кому на лицо и руки, мне — тоже. Мы поспешили промыть «пораженные» места водой в озере. Все обошлось благополучно, потому что на коже ни у кого не было царапин или других повреждений. Было бы хуже, если бы яд попал в ранку.
      А щитомордник так и ушел от нас в камни.
     
      ЯЩЕРИЦА-ВОДОЛАЗ
      У одной из проток Черного Иртыша я заметил в траве изумрудно-зеленую ящерицу. Это был самец обычной у нас прыткой ящерицы.
      Удирая, ящерица бросилась в воду. Пробежав немного по дну, остановилась на глубине 20 — 30 сантиметров и уставилась на меня, задрав головку вверх.
      Тут же, глянув на часы, я заметил время и стал наблюдать за ящерицей, присев возле водоема на корточки. Ящерица не двигалась, однако бока у нее все время раздувались, качались, как при дыхании.
      Так мы — я на берегу, ящерица в воде — просидели шесть с половиной минут. Затем ящерица задвигалась, быстро пробежав по дну, выскочила на берег и скрылась в траве.
      Легкие у ящерицы не очень объемистые, а вот просидела же в воде столько времени!
      Все ящерицы обычно откладывают свои яйца в почву, в растительный мусор и оставляют их на попечение солнечного тепла. А эта, живородящая, носит яйца в яйцеводах и рождает таких же, как сама, маленьких ящериц, которые тут же разбегаются.
      В учебниках и других книгах указывается, что эта ящерица распространена по всему Алтаю, но вот достоверно найдена только на реке Вере ли в 1897 году и в верховьях реки Бухтармы в 1903 году.
      Собирая со студентами всяких животных для научных коллекций, мы в течение девяти лет каждое лето вылавливали много ящериц в разных местах, и все они были прыткие, живородящей — ни одной. И вот на десятый год в этих же местах нам наконец удалось найти и живородящую!
      Когда студенты узнали, что здесь мы встретили живородящую ящерицу впервые, они с азартом стали искать их повсюду (а встречаются они большей частью по берегам речек), и нам удалось найти еще несколько живородок. А в августе на сенокосе в Курчумских горах была поймана совсем не знакомая им ящерица.
      Когда ее вскрыли, нашли внутри десять маленьких, длиной около сантиметра, ящерят. Все они были живые и стали расползаться в разные стороны.
      Эти находки подтвердили, что живородящая ящерица действительно распространена по всему Алтаю, но найти ее не всегда можно.
     
      ДВУХВОСТЫЕ ЯЩЕРИЦЫ
      Среди множеств~а ящериц по холмам вокруг города и в других местах изредка встречаются необычные, как бы двухвостые, ящерицы. Попалась и нам одна такая, с разветвленным хвостом: ближе к его концу — боковой отросток. Отчего бы это?
      Боковой отросток на хвосте ящерицы.
      Известно, что прыткая ящерица, спасаясь от хшцников, может отломить кусок хвоста. Называется это автотомия, или самокалечение. Стоит только схватить ящерицу за хвост, как она обламывает его, оставляя кусок в ваших руках, в зубах или клюве хищника, и убегает. Это сохраняет ей жизнь. Потом отломленная часть хвоста восстанавливается, отрастает снова. Но в этой восстановленной части костного скелета (хвостовых позвонков) уже нет.
      Однако бывает, что хвост только немного надломился, но не оторвался. Вот и этом месте надлома и отрастает новый кончик хвоста.
      Так получились и у нашей ящерицы два конца хвоста — старый и новый.
     
      КАК ЯЩЕРИЦА ОБЛАМЫВАЕТ ХВОСТ
      Из книг можно узнать, что ящерица, схваченная за хвост, конвульсивным сокращением специальных мышц обламывает его.
      А вот мы наблюдали и другой способ.
      Однажды в Калбинских горах увидел я на камне крупную прыткую ящерицу. Хотела она шмыгнуть под защиту нависшего кустика, да я успел-таки крепко прижать конец ее хвоста к камню, хотя сама ящерица оказалась уже на ветке куста. Попавшись, она, не делая никаких конвульсивных движений, просто перевернулась, перекатилась разок-другой и вдруг юркнула в траву, а конец хвоста остался у меня в руках. Выходит, хвост был просто откручен.
      Тут подошли мои ученики-студенты, посмотрели на хвост жертвы моего эксперимента и решили сами удостовериться, что все было так, как я рассказал. Ящериц было много. Сделали еще несколько опытов, результат был тот же: ящерицы перевертывались и откручивали прижатый конец хвоста.
     
      ХОРОВОД ГОЛОВАСТИКОВ
      В жаркий полдень мы бродили с удочками по берегу степной речки, сильно обмелевшей в летний зной.
      То она петляет среди холмов узким, но глубоким руслом, то расширяется, раздвигает берега, образуя и мелкие перекаты, где вода еле бежит по камешкам.
      А в одном месте образовалось слабопроточное озерко-старица, покрытое водяными растениями. Вот тут в заросшем углу этого плеса и наблюдали мы своеобразный лягушиный хоровод: масса крупных головастиков медленно плыла по кругу против часовой стрелки, на солнце. Зачем, для чего они это делали?
      Было жарко. Возможно, что в застойной воде было мало кислорода, который нужен головастикам для дыхания, а движение все-таки «вентилирует» воду, помогает обогатить ее кислородом. В такой воде головастики обычно совершают беспорядочные движения, вертятся. А тут — организованный хоровод! Головастики широкой лентой двигались по кругу.
      Молодая щучка знала, чем здесь заняться. Она неподвижно стояла среди тростинок, но время от времени молниеносно «тюкалась» в край хоровода и тут же подавалась назад, успевая, вероятно, выхватить из густой массы головастиков десяток-другой себе на закуску.
      Головастики кружили в теплой воде, щучка исправно завтракала у своеобразного хоровода, а я наблюдал эту сцену, но так до сих пор и не знаю, почему водили тот хоровод будущие лягушки.
     
      РЫБАЧЬИ ИСТОРИИ
     
      ЛОВЛЯ ЩУК КРИВДОЙ
      Паводок. Вода в Черном Иртыше поднимается с каждым часом, течение стало более стремительным. У выдавшегося в реку мыса, у глинистого обрыва, у выво-ротней толстых осокоревых кряжей крутятся водовороты. Ниже этих препятствий течение в заливчике заворачивает в обратную сторону. Его-то и используют рыбаки для ловли щук кривдой. Не такая щука рыба, чтобы поймать ее правдой — вот и появилась кривда.
      Это, конечно, шутка. Но снаряд для ловли щук с таким названием все-таки есть. Возникло оно от слов «кривой», «кривизна». Кривда представляет собой Р-образную снасть из шеста длиной метра три-четыре и полуобруча с мешком из неводной дели или куска сети.
      В паводок щуки идут на нерест вдоль берега массами, ищут мелкие протоки, ручьи, заливы, где бы они могли икру выметать.
      В водовороты с обратным течением и забрасывают рыбаки кривду — полукруглый обруч касается у берега дна. Рыбак прижимает ногою шест, чтобы снасть не всплыла, и держит на нем руку.
      Щука, идя вверх по реке, заходит в залив-водоворот, где встречное течение относит сетяной мешок и создает свободный вход в него.
      Зайдя в кривду, щука обязательно ткнется носом в ячеи мешка, и этот легкий толчок ощутит рука рыбака, лежащая на шесте. Тут нужно быстро повернуть снасть так, чтобы вход оказался вверху, и поднять кривду из воды. Из мешка щука уж не уйдет.
      Когда я подошел к рыбаку, на берегу возле него высилась кучка из нескольких крупных щук. Взялся за кривду и я. Первый заброс принес большую щуку на три-четыре килограмма. Интересно было держать руку на древке снасти и ждать, когда щука тюкнет носом в сеть. Толчок слабый, но чувствуется отчетливо.
      Второй заброс был более удачливым, в мешок залезли сразу две щуки — самец и самка, вернее, наоборот. Самка в воде идет впереди, а самец — за ней или рядом. Вслед за этим я вытащил еще две щуки, по одной за заброс.
      Забросили еще разок. Жду. Рука на шесте. Вдруг знакомый уже легкий толчок. Повернул снасть кверху, приподнимаю, держа кривду за конец шеста, пытаюсь, как обычно, выбросить щуку на берег. Да не тут-то было. Не поднять снасть со щукой!
      Она трепещет в мешке так бурно, что приходится тянуть кривду волоком. Так я и вытянул на берег огромное серое полено с длиной зубастой пастью и злыми глазами.
      «Все это удача! — сказал рыбак. — Таких крупных здесь нынче еще никто не ловил».
      И я, признаться, немного гордился своей добычей.
      Паводок на Черном Иртыше набирает наибольшую силу в июне. Мутные воды заполняют все русло и во многих местах широко затопляют и низменную пойму и лощины, где летом обычно сухо.
      Я ловил удочкой мелюзгу. Собственно, мелюзгой она считается здесь, на Черном Иртыше. В другом месте это был бы чудный улов крупной плотеы. Клевала она у самого берега без удержу, иногда почти на голый крючок.
      Такая ловля скоро наскучила, и я решил попробовать ловить щук на живца.
      Поймал крупную плотву, насадил ее на большой стальной крюк, привязанный к прочному шнуру на толстой палке, и забросил в омут. Насадка с грузилом стала уходить вглубь. Но, не успев затонуть и на два метра, снасть моя ожила. Шнур вдруг дернуло, повлекло в сторону.
      Я засек рыбину и стал тянуть шнур к себе, а рыба — к себе!
      Ну и рыбка! Намотал шнур на руку, уперся и потянул снова. Шнур прочен, не лопнет, но больно врезался в руку, пришлось его выпускать до самого удилища — толстой палки.
      Положив это удилище на плечо, я повернулся спиной к реке и поволок свою добычу на берег грубой силой, без всякого вываживания. Скоро из воды показалась здоровенная щучья голова. Еще усилие, и вот вся щука на прибрежном песке. Бьется, прыгает, рвется к реке. Ну и крокодил! Я выждал, когда она затихла. Лежала она на сухом берегу и только изредка судорожно открывала и закрывала страшную зубастую пасть.
      Я присел на корточки рядом, закурил. Показалось, что щука следит за мной настороженным глазом.
      Взвесить ее было нечем. Динамометр на пять килограммов, который с собой прихватил, был слабоват для такой добычи.
      Подивившись ее размерам, я взял толстую палку и слегка стукнул щуку по морде. Пасть открылась шире, и как только я сунул в нее палку, захлопнулась намертво.
      Щука оказалась на палке, я ее поднял, взвалил на плечо. Роста я немалого, но щука, повиснув на палке, своим хвостом почти доставала до моих пяток.
      Местные рыбаки говорили, что такие щуки у них на Черном Иртыше не редкость.
     
      ХИЩНИЦА
      На степной речке Канайке мы поймали небольшим бреднем несколько щучек. Когда их стали чистить и потрошить для ухи, то в брюхе самой крупной щуки обнаружили трех молодых еще целехоньких водяных крыс, совсем недавно проглоченных.
      Щука была забракована для ухи. Возможно ли, крыс жрет!..
      На Зайсане щук ловят повсюду и много. Мне хотелось узнать о щуках-утятницах, и я всегда расспрашивал рыбаков, встречались ли им такие. Но только один рыбак вспомнил, как однажды, много лет назад, нашел он в желудке щуки лапки утенка.
      В те годы на Зайсане было очень много рыбы, потому, может быть, они и обходились без утят.
      Есть в Сибири небольшая красивая речка Иня. Росли в ней кувшинки, рдесты и другие водоросли. Вот на этой-то речке в детстве я и Коля, старший брат, часто рыбачили, ставили жерлицы на щук. К удилищу привязывают прочную леску с большим крючком, на него насаживают живца — плотву или пескаря. На леску навязывается большой поплавок из сосновой коры. Вечером толстое удилище-палку торчком втыкают в грунт дна речки, там, где водной растительности побольше, и так оставляют на ночь.
      Вот как-то раз пошли мы посмотреть свои жерлицы. Собрали улов. Но на одной из жерлиц ждал нас сюрприз: насаженную на крючок плотву схватил приличный окунь, да не успел, видно, опомниться победитель, как на него напала здоровенная щука — проглотила вместе с плотвой и крючком. Случилось это скорее всего под утро: обе проглоченные рыбы — плотва и окунь — были почти что в свежем виде. Все это мы узнали, когда распотрошили щуку.
      А однажды зимой распорол я брюхо купленной мороженой щуки, а там полно маленьких, по пять-шесть сантиметров длиной, плотвичек, насчитал их шестьдесят штук.
      Но не всегда щуке удается поесть так плотно.
      Весной в реке Кулуджун попалась нам в сеть небольшая щука. Ничего в желудке ее, кроме гаммару-совбокоплавов, не оказалось. Видно, в заболоченных плесах этой реки не было молоди, и пришлось щуке закусывать беспозвоночной мелочью.
      Много про щук рассказывают, да ведь не все самому подсмотреть удается.
      Хариус — широко распространенная рыбка, встречается повсюду в реках Сибири и Алтая. И в разных местах его ловят по-разному.
      В Сибири хариус обычен по всем мелким речкам, даже по ручьям. Он очень осторожен, пуглив.
      Смотришь на ручей — мелко, плес хорошо освещен, но хариуса не видно. А он тут вот, под носом у вас ходит, но темная его спинка и пятнистые бока так хорошо гармонируют со дном, игрой света на воде, солнечными бликами, что заметить хариуса трудно.
      Леска на него нужна тонкая, в два-три волоска из конского хвоста или жилки из пластмассы в ноль-два миллиметра. Крючок тоже малюсенький, а грузило не нужно совсем. Наживка — муха, бабочка или кузнечик — все равно, лишь бы трепыхалось.
      Подойти к плесу нужно тихо, не показываться, а из-за куста нахлыстом забросить удочку. И только бабочка падет на воду и пойдут от нее круги, как хариус тут как тут.
      Схватывает наживку чаще сразу, тут не зевай, подсекай!
      А в ином месте речка делает перепад — небольшой водопадик, здесь тоже жди хариуса. Здесь можно не прятаться, играя в бурлящих струях переката, хариус или не видит рыбака, или не обращает на него внимания, не боится.
      Весной, в паводок, хариуса ловят мордочками и еще более простой снастью — рукавом. Рукав — это коническая длинная корзина из прутьев с прямоугольным открытым устьем. На Алтае такой снаряд зовут «сурпой».
      Продвигаясь вверх по бурной речке, хариус встречает плетенную из прутьев загородку-заездок, тычется в нее, пока не найдет проем-окно. Зайдет он в него, а тут как раз и стоит рукав-сурпа. Забравшись в узкий, на нет сходящийся конец рукава, хариус почему-то и стоит в нем. Заднего хода дать не может, что ли? А повернуться здесь невозможно.
      Вытаскивать для просмотра рукав нужно умеючи. Поднимать сразу устьем вверх, иначе рыба уйдет. Наиболее добычлив рукав весной, когда вода еще мутноватая.
      Это все в Сибири. На Алтае почти те же снасти. Чаще всего здесь ловят удочкой. Через плечо — торба для рыбы да мешочек с червями. Бродит такой рыбак по речке, стегает воду, за день много километров исходит. Но наловит.
      В некоторых местах хариус «избалован», червяка не берет, и мальчишки пробавляются еще кобылками, а взрослые придумывают искусственную наживку. Здесь уж кто во что горазд! Но чаще сходятся на том, что для «мушки» лучше всего срезать клок волос под мышками, и желательно рыжих...
      Летом, когда горные речки мелеют, поперек русла кладутся камни покрупнее, косыми сходящимися грядами, между ними оставляют узкие проходы для мордочек.
      В небольших ручьях удочкой тоже не поймаешь. Там вода перебивается на перекатах из одного омутка — бочажка — в другой, тут и надо искать стоящих в тени кустов хариусов.
      И вот уж новый способ ловли: на двух метровых палках натянут кусок мелкоячеистой сетки, ловец берет палки в руки, растягивает сетку во весь размах рук и опускает ее в омут — «шерудит» под кустами, под камнями, в укромных уголках. И все это сноровисто,
      умело! Выхватывают снасть из воды быстро. Не всегда, не в каждый заброс, но хариусы попадают иной раз и по паре сразу. Набродится рыбак, бывает, и упадет, поскользнувшись на камнях, вымокнет, но на «щербу» наловит. А вымокнуть — не беда, на то и рыбалка.
      Да только все меньше и меньше становится хариусов и другой рыбы в горных и таежных речках. Но тем ценнее и привлекательнее становится хариус для рыбака.
     
      РЫБАЧЬИ СТРАСТИ
      Трое в небольшой лодочке направились на озеро за карасями. Преодолев семь-восемь километров вверх по реке, подхватили лодочку со всем багажом на плечи и перенесли ее в озеро. Нести пришлось с километр.
      Озеро узкое и длинное, типично пойменное, пряталось в густых зарослях кустарников. У берегов сплошь кувшинки, кубышки, телорез и всякие другие водяные растения.
      Поплавав по озеру, мы выбрали подходящее местечко и для рыбалки, и для ночлега, а найти его было не просто — везде были почти сплошные качающиеся сплавины.
      Вечером клев был неважный, и мы занялись подготовкой ночлега; набрали хворосту для костра, вскипятили чай, сделали все, как положено на рыбалке.
      Отужинали, легли вокруг костра, стали вспоминать разные рыбачьи истории.
      На приозерных лугах перекликались перепел с коростелем, еще какие-то птицы подавали голоса.
      Луна смотрелась в водную гладь.
      Тишина. Только хворост потрескивает возле, да красные искорки летят в темноту. Ночь была свежая, и спалось хорошо. Утром поднялись до рассвета, подготовили удочки и все необходимое. Было пасмурно и довольно прохладно.
      Чуть стало светать, а мы уже снова в лодке среди кувшинок.
      Скоро начался клев, и неплохой. Караси, хотя и небольшие, с ладошку, навалились стаей и клевали без передышки. И так часа полтора. Потом как отрезало: ни одной поклевки!
      Но и того, что поймали, было достаточно. Улов мог считаться по тем местам вполне подходящим.
      Тут и погода испортилась. Подул сильный ветер, начал брызгать дождик. Делать нечего, стали собираться домой. Снова перетащили лодку к реке. Уселись в нее и с трудом, преодолевая встречный ветер, кое-как за-плюхали веслами вниз по течению.
      Как уж это случилось, то ли повернулся кто неуклюже в утлой лодчонке, то ли волной захлестнуло, но лодка вдруг — набок, а рыбаки — кувырк в воду, а с ними и все остальное...
      На счастье, глубина оказалась по грудь. Мы сразу стали на дно. Но караси, караси! В лЬдке они лежали прямо на дне, а теперь тоже были на дне... реки!
      Не снимая кожанки, Федя вразмашку пустился за уплывающими удочками и веслами. Я и Виталий схватились за лодку. Успели зачерпнуть ею кое-какие вещи, пока они тонуть собирались. В том числе спасли два-три десятка карасиков. Все это произошло так быстро, что вещи не успели еще как следует намокнуть и не ушли на дно.
      Разобравшись с имуществом, мы ногами нащупали и извлекли из реки недостающее — ведерко, кружки. А карасей как ни бывало!
      Вытащив все на берег, мы развели большой костер, стали греться и сушиться, проклинали рыбу, рыбалку и рыбаков!
      А в следующую субботу поехали снова.
     
      РЕДКАЯ ДОБЫЧА
      Попалась мне с братом однажды старая отцовская охотничья сетка, сплетенная из очень прочного шнура. Повозившись, мы нашли секрет ее плетения. Потянутый за конец шнур быстро расплетался, и мы намотали его на добрую леску для удочки. Была эта леска толстовата, но зато прочна необычайно. Сами-то мы тогда были еще малы и не умели плести лески из конского волоса.
      Удочка была изготовлена, и мы с Федей, он был постарше, немедленно отправились на речку. Здесь уже хлестал воду удочкой знакомый хлопец. Мы расположились по соседству.
      Было утро. Клев шел неважный, поймался на нашу уду один только окунь. Но вот леса туго натянулась, Федя дернул, а она не поддается, не желает выбираться из воды.
      Брат, вытаращив от волнения глаза, тянул удилище. Я тоже вцепился, потянул вместе с ним удилище.
      — Тяни!.. Держи-и-и! Не пускай! Хватай! — неслись по реке наши бестолковые вопли.
      Подоспел тут и парень, бросил свои удочки, на помощь кинулся. Втроем мы и выволокли на берег здоровенного язя.
      Это был язь так язь! Братишка пал на него животом, чтобы язь не прыгнул в реку обратно, хотя и оттащили мы его от воды уже прилично.
      Парень, помогавший нам, пытался было «примазаться» к нашей славе, но мы его отшили.
      То-то было ликования! И какая уж там рыбалка. Удочки были смотаны, и мы направились домой.
      — Дай и мне понести! — клянчил я у брата. И он давал.
      Я еле двумя руками удерживал язя и, пыхтя, тащил его до околицы. Однако как только подошли к своей улице, язь был у меня отобран. Федя понес его сам, а мне были вверены удочки и ведерко с единственным окунем, сиротливо болтавшимся там.
      Но что за беда, что не я несу такую солидную добычу? Важно, что и я участвовал во всей язевой эпопее, держал его в руках.
      Встречные дивились:
      — Вот это язина! Не всякий мужик такого лавливал, а тут — ребятишки. Молодцы!
      На подступах к дому высыпали навстречу сверстники и приятели. Весь остальной путь мы прошли торжественным маршем в сопровождении свиты, с завистью взиравшей на рыбу и рыболовов.
      Дома нас похвалили, конечно.
      Кормильцы!
     
      НА МОРЕ
      Первое настоящее море, которое я увидел, было Балтийское. Было это в годы войны, там же застало меня и ее победоносное окончание. Там, на Балтике, и увидел я одну из любопытных рыб — речного угря. Любопытны они тем, что это одновременно и морские и пресноводные рыбы. Живут угри в реках, но, достигнув половой зрелости, устремляются в Балтийское море.
      Иногда они переползают даже на брюхе по мокрой росистой траве из пойменных озер в реку.
      Из Балтики угри плывут в Атлантический океан, в тот его район, который именуется Саргассовым морем. Море это берегов не имеет, вся его поверхность густо покрыта водорослями — саргассами. Там самая теплая и самая соленая вода во всей Атлантике. Достигнув Саргассова моря, угри опускаются на большую глубину, мечут икру и молоки и умирают...
      Мальки-личинки, вышедшие из икры, не похожи на взрослых угрей, они плоски, как листок бумаги, и прозрачны, как стекло. В течение нескольких лет личинки плывут в теплом течении Гольфстрим на северо-запад, к берегам Европы, и к концу этого путешествия превращаются во взрослых рыб, которые и разбредаются по рекам, в том числе и рекам, впадающим в Балтийское море.
      Все это я уже знал, но самих угрей не доводилось видеть. Но однажды стоял я над морем, на высоком песчаном берегу, поросшем редкими соснами.
      Вдруг неподалеку раздался глухой взрыв! Взметнулся фонтан воды и упал. Только вода волнуется и всплывает на поверхность оглушенная рыба. На наших чебаков похожа. Сколько ее погибло за войну от всяких взрывов, а тут опять взрыв! Оказывается, кто-то из солдат, из трофейной команды «рыбачит» — бросает в воду гранаты. Подхожу к тому месту, а они уже улов собирают. Вот и угорь наконец! Метровой длины, толщиной в руку змеевидная рыбина яростно извивается, крутится у поверхности воды. Пока искали, чем бы поймать, угорь, крутясь, погрузился на дно. Но одного все-таки удалось подхватить сачком.
      Рассмотрели, ощупали его. Стал рассказывать, как живут угри, как странствуют в океане до Саргассова
      моря. Слушали солдаты и дивились странной судьбе этих интересных рыб. А пойманного угря потом зажарили.
     
      ШИПОВКИ
      Бежит эта речка с Тарбагатая в Зайсанскую котловину по песку и гальке среди крутых берегов. Выкопала глубокое русло, хотя сама мелкая.
      У глинистого обрыва я и заметил вереницу мелких рыбешек. Потянулись они ручейком-дорожкой вдоль обрыва у самой поверхности воды. Бросишь камешек — исчезнут вглубь, но сейчас же снова появляются.
      Что это за рыбки? Что ищут у самого обрыва?
      При мне был накомарник из тюля. Я растянул его на руках, подобрался к обрыву и подхватил этим неводом» несколько порций воды с рыбками. Вытряхнул добычу на песок, разобрал ее и посчитал. Оказалось, попало в мой накомарник 135 шиповок, 12 гольянов и один османчик.
      Шиповки очень живучи. Давно затихли выброшенные на песок гольяны и османы, а шиповки извиваются, все еще прыгают на песке и все ближе к воде.
      Пригоршню рыбок, уже затихших и обваленных в песке, я бросил в воду и стал смотреть: гольян ни один не ожил, а шиповки ни одна не погибла. Какие сразу, а какие немного погодя очнулись и уплыли.
      С осени и всю зиму пара шиповок жила у нас в аквариуме. Вода в нем прозеленела от водорослей, а им хоть бы что. Плавают, резвятся, роются в песке, все корни водных растений обнажили.
      А на ночь зарываются в песок. Очень любопытные рыбки.
      Старожилы рассказывают, что некогда мельник привез в бочке на телеге из реки Чу в речку Каскеленку близ Алма-Аты сазанов и выпустил их в запруду около своей мельницы. Сазаны приобвыкли и стали размножаться.
      Но однажды весной паводок прорвал мельничную плотину, и вода унесла сазанов в реку Или, а по ней и в озеро Балхаш.
      Было это в начале нашего века. С тех пор сазан размножился и стал в Балхаше и Или главной промысло-во рыбой.
      А уж из Балхаша сазанов привезли в озеро Зайсан по воздуху, на самолете! Больше десяти лет наблюдали и не могли установить, размножаются сазаны в Зайса-не или нет.
      Ученые мужи приезжали: плавали в лодках по озеру, заглядывали всюду и спорили. Одни считали, что размножаются, другие утверждали — нет. А мальков нет ни у тех, ни у других.
      Стали искать и мы сазанчиков. Интересно все-таки, есть они или нет?
      — Да вы на мойню плывите, там должны быть! — посоветовали нам местные жители.
      Мойня — укромный заливчик на мысу, где Иртыш переходит в озеро. Поплыли и видим: должны быть сазанчики. Издали видно — стоит в воде цапля и тычет носом в воду, не зря стоит, наверное.
      Завели мы частый бредень, вытянули, а их, сазанчиков, полная мотня! Да такие же симпатичные эти сазанчики-годовики, золотистые, аккуратные! У большого толстолобого сазанища совсем другой вид, грубый.
      Взяли мы сазанчиков столько, сколько нужно для науки, а остальных отпустили. А две этих рыбки и до сих пор хранятся у меня в пробирке с формалином. Посмотрю и вспомню Зайсан.
     
      КРАСНОПЕРКИ
      Речка Кальджир течет из озера Маркакуль и впадает в Черный Иртыш.
      Летом, когда тают снега в горах, это бурный поток — ни перейти, ни переехать через него. Позже, когда спадает вода, Кальджир — обычная узкая и мелкая речка с мелями, перекатами и заросшими травой плесами.
      Однажды, бродя с удочкой по речке, я нашел укромное местечко: тихий неглубокий плес, весь заросший хвощом, только местами среди хвоща зеркальца чистой воды. Стебли хвоща в тихой воде временами шевелились — значит, рыба здесь толчется.
      Оседлал я удобный для сиденья пень, забросил удочку в прогалинку среди травы. Клевало хорошо. Потянешь — и на крючке толстая жирная красноперка, одна за другой!
      Вдруг комары налетели, да не простые, а малярийные, черные — нет отбою. Руки заняты, охмахи-ваться нечем, а они лезут и в нос, и в рот, и в глаза.
      Нечего делать. Обмазал я все доступные комарам места полужидким илом. Стало лучше, комары липнут на ил, но проткнуть его хоботком не могут.
      На жаре ил сохнет быстро, трескается, комары в трещины лезут, снова жалить начали. Снова мажу илом, слой за слоем, и снова за рыбалку.
      Много я вытащил там красноперок и запомнил эту рыбалку. А комары, что ж? На то они и комары, чтобы кусаться.
      В другой раз снова явился туда же, уже вооружившись накомарником собственной конструкции: было в нем целлулоидное окошечко из фотопленки. Расположился на том же седлообразном пне, подготовил удочку, забросил и туда и сюда — хоть бы раз клюнуло! Видно, всякому овощу свое время. Зато и комары не беспокоили.
      Примерно в этом же месте от Кальджира шла неглубокая лощина и огибала село — вела прямо в Черный Иртыш. В паводок по этой лощине идет вода, и более или менее глубокие бочаги все лето наполнены ведой. Есть, конечно, здесь и рыба. Подойдя к такому плесу, я заметил стаю крупных плотвиц, плавающих у самой поверхности воды.
      Плес покрыт лопушками, желтыми цветочками ним-фейника. Ветра нет, вода не шелохнется. Толстая ветла стоит на самом бережку.
      Снимаю с удочки грузило, ловлю и надеваю на крюк бабочку, оборвав ей слегка крылья. Из-за ветлы, чтобы не спугнуть рыб, забрасываю удочку. Бабочка трепыхается, и стая плотвы сейчас же окружает ее. Окружает, но не берет. Ходят вокруг, то приближаясь, то отходя, а брать не берут. Вот привередливые рыбки!
      Наконец одна не выдержала соблазна. Дав задний ход, отошла, видно, для разгона немного назад и тут же бросилась на бабочку. Подсечка, и плотва покидает родную стихию, летит по воздуху и шлепается на землю.
      Одну за другой я выдергивал плотвиц из воды до тех пор, пока не потерял бдительность и не вышел из-за ветлы. Рыба была напугана и ушла.
      Плотва, она же чебак, обычная повсюду рыбка. Она неприхотлива, живет в любых водоемах. И величины достигает изрядной. Но везде она на правах бедной родственницы, сорной рыбой ее считают.
      Много плотвы развелось в Бухтарминском море, да крупной. Рыбаки поддевают ее на удочку и радуются: будет уха.
      Лещ вообще-то мало чем отличается от плотвы, но считается более благородной рыбой. Его в самолетах в специальных вагонах перевозят.
      Попривык лещ в зайсанских и бухтарминских водах, поосмотрелся, начал размножаться и породнился с плотвой, старожилкой зайсанской.
      И плавают теперь здесь вместе с плотвой и лещами гибриды — помесь леща с плотвой. Специального имени им еще не придумали, так пока гибридами и зовутся. А позже, наверное, когда их станет много, придется дать собственное название новой рыбе. Уже теперь в пробном вылове на семьдесят штук плотвы было больше десятка гибридов, такой же величины и веса, как и плотва, — до трехсот и больше граммов.
      Родители и потомки хорошо различаются подхвостовыми плавниками да и общим обликом. Так вместе с целенаправленным рыбоводством возникает и стихийное.
     
      У ОЗЕРА ЯЗЕВОГО
      По широкой высокогорной долине когда-то прополз ледник. Потом он растаял, исчез, отступил ближе к Белухе, оставив после себя морены — россыпи крупных камней, да две безымянные речки, да несколько клю-
      чей-родников. Вот эти-то потоки и заполнили ложе ледниковой долины, образовав озеро Каракуль. Из озера вытекает речка Язевка. В нескольких километрах ниже озера она круто обрывается уступами, образуя каскад красивых и бурных водопадов — порогов, которые не то что язю, но и обитателю горных речек хариусу не преодолеть. Но факт остается фактом: озеро Каракуль заселено язями, а как они попали сюда — неизвестно. Кроме язей, мы нашли здесь еще вьюнов.
     
      РЫБЬИ СВАДЬБЫ
      Паводок на Зайсане начинался в конце мая или начале июня, когда становилось тепло в горах Монгольского Алтая, фирновые поля и ледники которого питали Черный Иртыш и озеро.
      К этому времени на Зайсане уже зелено, буйные травы покрывают прибрежные луга среди зарослей тростников.
      Луга эти затопляются паводковыми водами, в это же время наступают и сроки нереста у многих озерных рыб.
      Мелководье залитых лугов, хорошо прогреваемое солнцем, — наилучшее нерестилище для сазанов и линей. Они устремляются сюда массами. Любопытно наблюдать эту картину: здоровенные сазаны ползут брюхом по дну, половина спины торчит над водой. Здесь на затопленных лугах они оставят икру и молоки. Это и есть нерест.
      Отметав икру, они уйдут в озерные просторы. Позже вода еще прибудет, станет здесь глубже. Проберется сюда уйма мелких окуней, ершей, налетят утки и другие птицы — любители рыбьей икры. Много ее будет съедено, но много и сохранится, и в середине лета из икринок выклюнутся мальки.
      А к осени мальки превратятся в маленьких сазанчиков. Из них вырастут толстые, лупоглазые взрослые сазаны и караси.
      Но если в эту пору воду из водохранилища сбрасывают, нужна ведь она и в низовьях Иртыша, то отмели нерестовые обсыхают и икра погибает. Мальки, оставшиеся в икринках, тоже погибнут.
      Бесплодными будут рыбьи свадьбы.
     
      ЩУКА И ЛЯГУШКА
      Сидя безмолвно и неподвижно на берегу с удочкой, можно подсмотреть многое из того, что происходит вокруг.
      А произошло вот что.
      Лягушке почему-то вздумалось переплыть тихую неширокую речку. Когда она добралась почти до середины, около отважной пловчихи неожиданно пробурлила хвостом большая щука.
      С громким воплем — не кваканьем, а именно воплем! — лягушка увернулась от щуки. Но та не отступила, напала снова, еще раз пробурлила хвостом.
      Громкие лягушачьи вопли огласили всю речку. И на них с обоих берегов дружно ответили другие лягушки — отозвались на последний крик путешественницы. Прожорливая щука утащила ее на дно. Лягушки через пару минут не стало.
      А зеркальная гладь реки по-прежнему сверкает на солнце. Птичий хор немолчно славит прекрасное утро. Драма среди реки забыта.
      Жизнь природы идет своим чередом.
      Плотва (чебак) встречается повсеместно: в больших и малых реках, речках, ручьях, озерах, прудах. И везде ее много. Разве только в горных водоемах с ледяной водой не найдешь эту всем известную рыбку.
      Когда же речь заходит о ценности рыбы как продукта питания, обычно в первую очередь упоминают осетра, нельму, тайменя, затем уже сазана, язя, щуку да и других. И самой последней называют плотву да еще и с пренебрежением: это-де сорная рыба! А там, где разводят ценные породы рыб, плотву считают нужным даже уничтожать, чтоб не мешала. Ни во что не ставится бедная плотва!
      А теперь спросим у людей, кто из них часто едал осетрину и семгу, а кто едал плотву-чебака? И окажется, что чебак общедоступен и всегда был хорошим подспорьем в рационе народа.
      Но разве только этим ценна неприхотливая и плодовитая рыбка? Сколько радости доставляет она человеку, решившему провести выходной на лоне природы. Всяк, кто отдыхал, сидя с удочкой над тихой водой и подавливал чебачков, знает это. Сотни тысяч людей в возрасте от семи до семидесяти лет ловили и ловят плотвичку. И с гордбстью несут ее домой на уху.
      Конечно, неплохо бы всем ловить нельм, осетров и прочих подобных им. Но слишком медленно эти дорогие рыбы размножаются и растут. Все меньше ее становится в водоемах. На всех и прежде-то никак не хватало.
      А чебак тоже рыба.
      Удивительные по форме фигурки создает природа из переплетенных веток и корешков растений. Под рукой скульптора они обретают вторую жизнь. Он видит, где подрезать, где отломить, глядь — и фигурка! А у нас — вот она, во всем естестве и немалой величины.
      «Лесной царь» назвали мы ее. Тут не подстрогаешь ножиком. А если бы подрубить кое-что сверху, получилось бы нечто вроде собаки с оленьими рогами.
      Но мы решили: пусть «лесной царь» будет в натуральном виде, каким и произвела его сама природа.
     
      ЦВЕТКИ И ЯГОДЫ
      Всему, говорят, свой черед. Сначала — цветы, потом — плоды. А чтобы и то и другое вместе, это уже необычно. А все же случается. Осенью, в сентябре, на
      небольшом деревце черемухи появились спелые черные ягоды. Это нормальное явление. Приспело время для ягод! Но что это? На одной с ними ветке — кисточки белых цветов! И это на зиму-то глядя! Зачем?
      Покопался в книгах, нашел ответ: при затяжной теплой осени некоторые растения начинают свой жизненный цикл второй раз в году, как эфемеры в пустыне.
      Явление такое в наших краях редкое, особенно с черемухой. Но бывает.
      ШИШКИ пихты
      Бродили мы по лесу и нашли вершинку пихты длиной около двух метров. Вся она была сплошь усыпана шишками.
      Не обрывая, мы подсчитали их. Оказалось более
      двухсот штук! А в каждой шишке примерно около двухсот семян. И всего получается до сорока тысяч семечек! И это только на одной вершинке. А сколько шишек было еще и на других ветках! Но основная масса шишек у пихты именно на вершине. Все равно хватит и на посев и на корм лесным зверькам и птицам.
     
      СЕРЕБРИСТЫЙ ТОПОЛЬ
      В наших краях этот оригинальный тополь встречается в пойме Иртыша.
      Посмотришь, ничем вроде не отличается от других. Такой же развесистый, с лопушистыми листьями.
      Но только подует ветер и широкие листья тополя враз зашумят, повернутся к нему нижней своей серебристо-белой стороной, и сразу он резко выделится из темно-зеленой листвы обычных тополей. И кажется издалека, что в зарослях их расцвели яблони.
      Серебристый тополь — красивое декоративное дерево, но почему-то редко встретишь его в скверах и садах Казахстана.
     
      КНЯЖИК
      Есть такой полукустарник — княжик сибирский. Тонкие его стебли цепляются за другие кустарники и деревья. Опутает он черемуху, тополь, жимолость, переплетет их, создавая непроходимые заросли.
      Летом княжик малозаметен, листья у него мелкие.
      Осенью же, в сентябре, княжик преображает опутанные им заросли. Созревшие его семена длинными
      волнистыми кудрями-бородами сплошь укрывают кусты, превращая их в своеобразные клумбы.
      Очень хорошо было бы приспособить этот вьюнок на живых изгородях: и живописно и не пролезешь.
     
      СИЛА ЖИЗНИ
      Толстая гранитная плита лежит на склоне горы среди сосен многие тысячи лет. Ветер, который веками способствовал образованию почвы в трещинах скал, занес под плиту вместе с разным мусором и семечко сосны. Дождевая вода увлажнила землю, и сосна стала расти.
      Однако расти ей пришлось не вверх, как всем обычно деревьям, а в сторону, горизонтально, в узкой щели под гранитной плитой. Так росла сосна долго, до тех пор, пока не добралась до трещины, рассекшей гранитную плиту поперек. Добравшись до нее, сосна повернула под прямым углом вверх и стала расти нормально, как и прочие сосны.
      Тянулась сосна не только вверх, но и в толщину. Вот здесь-то и проявилась великая сила жизни растения: горизонтальная часть ствола сосны, все утолщаясь с годами, приподняла собою тяжелую гранитную плиту весом в несколько тонн. А вертикальная часть сосны, проникшей в трещину, постепенно раздвинула обе половинки плиты на толщину ствола.
      Эта феноменальная сосна растет и будет расти, будет продолжать свою титаническую работу — раздвигать гранит и приподнимать могучим своим коленом каменную плиту. Где это происходит, мы знаем и как-нибудь проверим, как идет это удивительное единоборство живой природы с мертвой материей.
     
      ФЕНОМЕНЫ ПРИРОДЫ
      Лесоводы относят черемуху и рябину к кустарникам. Да и верно. Не на каждую из них и залезть можно — гнутся. Стволы их чаще всего не толще десяти сантиметров.
      Но есть и среди этих кустарников «патриархи».
      Однажды мы нашли их над ручьем в глубокой и узкой лощине. Это была рощица на диво толстых черемух. Ту, которая мне показалась самой толстой, я измерил на высоте около метра от земли. Получилось, что ствол ее имел в поперечнике без малого тридцать во-
      «Обезглавленные» старые осокори в дельте Черного Иртыша.
      семь сантиметров. Было их таких могучих черемух в рощице десятка два.
      А в другом месте, тоже на Алтае, на северном склоне горы натолкнулись мы на «куст» рябины, состоявшей из девятнадцати хлыстов или стволов примерно одинаковой толщины. Смерили самый толстый, оказалось девяносто шесть сантиметров — почти тридцать сантиметров в поперечнике. Вот так «тонкая рябина»! Да она не только сама не качается, а и любой дуб поддержит, чтобы он не качался.
      Но, конечно, такие черемухи и рябины — большая редкость, и их, наверное, следует охранять, как феномены природы.
      Давайте пройдемся среди кустарников осенью. Листья уже облетели. Все съедобные ягоды: малина, смородина, черемуха — давно собраны людьми, съедены птицами или осыпались. Лишь кое-где на кустах шиповника еще краснеют блестящие его плоды.
      И только голые ветки крушины густо облеплены крупными и сочными черными ягодами. Их никто не собирает. Не замечал я никогда, чтобы их клевали птицы, ягоды даже и не осыпались еще, и их много.
      К весне они осыплются на землю. Много семян прорастает, образуя молодую поросль крушины. Большая же их часть погибнет. Кусты крушины не так часты, как другие кустарники.
     
      ТОПОЛЬ В ПЛЕНУ
      Созрели у тополя семена и осыпались вместе с пухом. Пух помогает им перелетать на большие расстояния.
      В июне целые груды его можно найти повсюду. Он носится в воздухе, лежит на земле везде, где растут поблизости тополя.
      И разве не чудо, что из крохотного, закатанного в пух зернышка вырастет огромный, раскидистый тополь, в тени которого будут отдыхать люди?
      В тополевой роще, на берегу речки, у пионерского лагеря, уже давно стоит старая полусгнившая кадка, выброшенная за негодностью. Семечко тополя упало рядом с кадкой, проросло, потянулось к свету. Угораздило тоненький стволик тополька подлезть под железный обруч, скрепляющий кадку. Так и оказался этот побег в плену.
      Но тополек растет. Настанет время, когда мощным стволом он разорвет оковы. Да только к тому времени кадка, вероятно, сама сгниет, а железный обруч перержавеет.
      Но тополек так и останется кривым.
     
      ЖИВУЧИЕ ПОЧКИ
      В конце ноября забрел я в лес посмотреть, что там происходит. Снег уже выпал, но было тепло. Морозов в ту осень еще не было, временами даже дождик брызгал.
      Теплая погода да длинная осень и привели к тому, что растения пробудились, словно ожидая весны. На осине сильно набухли почки и даже немного раскрылись.
      Отразится ли это на появлении и развитии листьев весной, предстояло еще проверить.
      Вскоре ударили морозы, и почки могли замерзнуть совсем.
      Но летом, в июне, осины были, как всегда, зелены и кудрявы. Значит, не повредил мороз почки.
     
      РЕВЕНЬ
      Едва только в горах сойдет снег, как из земли на склонах холмов появляются листки ревеня. Постепенно они разрастаются в огромный лопух с коротким толстым черешком. Вот эти-то черешки и собирают мешками да возами окрестные жители. Приезжают за ревенем и издалека.
      В старой литературе можно прочитать про ревень любопытные сведения. Упоминал о нем и путешественник Г. Потанин. «Иногда караваны привозили корень ревень. В 1744 году было привезено 300 пудов, в 1747 — 286 пудов 17 фунтов», — писал этот известный ученый и далее пояснял: «Ревень составлял предмет монополии как русского, так и джунгарского правительства. В России частная торговля была запрещена под страхом смертной казни и ревень назывался «секретным товаром, корнем ревенем».
      В другой книжке сообщается, что в 1793 году аптекарь Иван Сивере посетил Алтай специально с целью поисков родины ревеня.
      В мае это растение дает только розеткц листьев. В середине июня из розетки выгоняется дудка высотой до полутора и более метров, на которой почти от середины образуется метелка желтовато-белых цветков. Это в более низких местах. А с повышением в горы сроки развития ревеня, как и других растений, сдвигаются на более поздние.
      Собирают ревень для киселя, пирогов, варенья и т. п. Но главная его ценность заключается, вероятно, не в гастрономических достоинствах, а в лекарственных. Корень его целебен. Поэтому ревенем и интересуются издавна.
     
      ФЕНИКС
      По легенде сказочное существо феникс живет тысячу лет, затем сгорает и вновь возрождается из пепла молодым.
      Об этой сказке вспомнил я, стоя среди леса у большого полусгнившего пня лиственницы. Вся середина пня сгнила, там только труха, но края еще держатся. Получилась своеобразная кадка, наполненная перегноем. А добрая почва никогда не пустует. Занесло в углубление пня семена, и вот уж две маленькие березки растут в этой «кадке». Одна около метра, другая немного больше. А с березками оказался здесь и кустик алтайской жимолости, эта уже плодоносит: на кустике продолговатые сизые ягоды.
      И получилось, что одно дерево умерло, как говорят, сгорело (гниение — тоже горение), для того чтобы могли развиться другие, молодые.
      Чем не феникс?
     
      ЕЛЬ-ВЕЛИКАНША
      В пойме речки Белой Борели среди разреженного леса я увидел огромный еловый пень. Вокруг него, как за круглым столом, могла бы заседать целая ассамблея.
      Срез был не очень давний, только древесина потемнела, растрескалась. Концентрические годичные кольца на пне были хорошо заметны, и я, вооружившись лупой и терпением, лег на пень и принялся считать по кольцам возраст ели.
      Считал долго, а подсчитав, подивился ее солидному возрасту. Вероятно, ель была патриархом среди лесных великанов поймы, хотя поблизости были и березы и ели, лишь немного уступавшие толщиной «моей», спиленной лет десять назад. Сидя на широком пне, я пытался вспомнить некоторые события, случившиеся при жизни этой ели.
      Выросла она из крохотного семечка, пожалуй, еще в конце царствования Ивана Грозного. А когда Степан Разин гулял со своей вольницей по великой Волге, елочке было уже 84 года.
      Ей «стукнуло» 119 лет, когда на Неве был основан Петербург. На 142-м году ее жизни в России была основана Академия наук, а на 171-м году — Московский университет.
      Елочка эта пережила и пугачевское восстание, а в 228 лет — Бородинское сражение. Когда ей исполнилось 227 лет, в России отменили наконец крепостное право.
      Да, много всяких событий произошло на «памяти» лесной великанши. Но у нее не было памяти. События, потрясавшие троны и народы, никак не отразились на ее жизни, они не волновали старую могучую ель.
      Немногие широкие слои нарастания или кольца говорили о том, что в иные годы условия особо благоприятствовали успешному росту ели. Но таких широких колец было десятка два, приходились они на первые два века ее долголетней жизни. Позже годичные кольца пошли узкие: ель начала стареть.
      А всего она прожила около 380 лет.
     
      К СОЛНЦУ
      Надломленная пихта продолжала расти, распластавшись по склону горы. Затем постепенно ствол ее изогнулся кверху и, описав правильную, как будто циркулем выведенную, полуокружность, стал расти даже на крутизне склона горы строго вертикально, как и все деревья. Но и в таких неблагоприятных условиях ствол пихты достиг в толщину тридцати сантиметров. Дерево продолжает расти и по сие время.
      В Калбинских горах слой почвы по гранитам тонок, и если сосна не укрепится корнями в глубоких трещинах, они, корни, не удерживают дерева. Сильный ветер валит его, не обрывая, однако, корней. И сосна продолжает жить лежа. Верхушка ее постепенно загибается вверх, тянется к свету вертикально. Такие лежачие сосны в этих горах попадались на каждом шагу. Одну мы осмотрели. Сосне этой было двадцать лет, и уже седьмой год она продолжала расти лежа на грунте. Но какие бы причины ни заставили растение изменить направление роста, стебель или ствол его всегда стремятся к солнцу, тянутся вверх. Явление это — «отрицательный геотропизм». Объясняется оно стремлением растений к свету.
     
      СЕВЕРНЫЕ ЦВЕТЫ
      Огоньки — так называют эти цветы в Сибири. На Алтае они известны больше как «жарки», в России — как «купальница». А по-научному это троллиусы. Но всякий, кто видел эти цветы, скажет, что сибирское и алтайское названия наиболее подходят к цветку.
      Пройдите в конце мая, в июне по склонам алтайских гор и сколько же там увидите вы огоньков! Кажется, что склоны горят, пламенеют, рдеют и полыхают.
      Круглые, как шарики, жаркого пламени цветки на высоких ножках-стебельках сплошным ковром покрывают и луга и поляны между деревьями.
      Чудесные северные цветы идут в гору вместе с весной: внизу — отцвели, повыше — еще горят, а еще выше — готовятся расцветать. Огонек — один из самых замечательных и жизнерадостных цветков весны.
      Водосбор, или аквилегия, — родня огоньку, оба они лютиковые. Но аквилегия — сине-голубая, с белым и желтым в центре цветка. Оригинальный по форме цветок на высокой ножке склонил свою головку-колокольчик набок и следит ею за солнцем, словно обращая свое «лицо» к светилу.
      Внизу, в пойме речки среди леса, водосбор появляется в мае, но редко. В июне он здесь уже отцветает. Он, как и огонек, шествует в горы вместе с весной. В июле внизу только в самых тенистых и влажных местах можно увидеть одиночные цветки водосбора с осыпающимися лепестками, зато на верхних склонах гор они образуют даже целые поляны.
      Наверху же, под гольцами, на альпийских лугах, водосбор синим ковром покрывает все вокруг. Куда ни глянь — всюду сине-белые колокольчики. А среди них и скромные горные фиалки самой различной раскраски, желтые маки, астры, наперстянки и совсем высоко эдельвейсы! Дунет легкий ветерок, и цветы закивают головками-венчиками: привет весне!
      Ах, как хороши, как восхитительны эти милые дары северной природы!
      Одни прошли, полюбовались и рады, что увидели такую красоту, а другие тащат домой целые охапки цветов — снопы огоньков, аквилегий, букеты пионов, уже увядших, поникших. Постоят они дома день-другой на столе — и их выбросят. Вот и подумаешь, стоило ли губить ради этого столько цветов? Наверное, не стоило! Но люди уносят их с собой, как красоту земли!
      В горной тайге Южного Алтая кедр довольно обычен, местами имеет чистые насаждения. Внизу, в поймах речек, его немного, но чем выше взбираешься в горы, тем кедра больше. Уж и лиственница осталась позади, а кедр лезет все выше и выше.
      Внизу, в долинах и по склонам, кедры высоченные, раскидистые. Но зато шишки лишь на верхних ветках. С высотой это дерево как бы уменьшает свой рост — сказываются суровые условия гор. Крона его густа, особенно со стороны господствующих ветров. Здесь она щеткой-стеной укрывает все дерево от холодного ветра. Поэтому и после долгого многодневного ливня под кедром сухо и даже тепло: дождь не может пробить его густую крону.
      Толстый слой постепенно опадающей хвои укрывает подножие кедра, как мягкий матрац. И в дождь, когда кругом в лесу нет ни одной сухой веточки, под кедром всегда сухая хвоя: поднеси к ней спичку — и костер готов, только подкладывай дрова.
      На водораздельном хребте между реками Белой Берелью и Катунью по вершине и северному склону кедр растет почти сплошь. Невысокие густые деревья стоят группами и одиночно. И шишки не только на вершинке, но почти на всех ветках, да много: по две, по три, а то и по четыре шишки в гнезде. И лезть на дерево не нужно, прямо с земли срывать можно.
      В середине августа на кедрах нижней зоны появляются кедровки, или, как еще называют этих птичек, ореховки. С громким криком перелетают эти пестрые величиной с галку птички, клюют шишки кедра, которые здесь уже начинают созревать. Кедровые орехи — их основная пища. В желудках добытых птиц мы находили только ядрышки орехов. Кедровка расклевывает шишку, и, если ядра еще малы, незрелы, бросает ее и принимается за другую. Из нескольких десятков осмотренных шишек почти половина была расклевана кедровками. Однако такие шишки не гибнут, они дозревают.
      Орехи, а это семена кедра, крупны и тяжелы. В шишках они держатся крепко. Ветром их не переносит. Кедровка же, наевшись орехов, продолжает доставать их из шишек, переносит в клюве и прячет где попало: в мох, в грунт, в мусор. Найти орешки она, конечно, после не может да и не ищет. Это просто инстинкт запасания корма.
      А орехи, попав в благоприятные, нужные для роста условия, прорастают и дают новые деревья. Иначе трудно объяснить проникновение кедра в верхнюю зону леса.
      Так и живут в содружестве дерево и птица. Дерево кормит птицу, а та способствует его расселению. Истребление орехов кедровка компенсирут возобновлением кедровых насаждений, а кедр обеспечивает кормовую базу для будущих поколений кедровок. И для человека это кстати, так как при сборе орехов люди часто портят деревья, ломают кедровые ветки и как раз те, которые плодоносят. А вот чтобы сеять кедр, это случается редко.
     
      ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ
      Казахстан — край резких контрастов: степь, равнина и вдруг вдалеке горы с заоблачными вершинами. Жара всеиссушающая и тут же, вот кажется рукой подать, вечные снега и лед. Едешь по сухой равнине, а за машиной курится огромный хвост пыли. Пыль густо поднимается из-под колес и долго висит тучей в неподвижном воздухе.
      Безжизненные на первый взгляд пески, щебенистые пустыни, такыры и вдруг здесь же где-нибудь зеленый пышный оазис из деревьев и кустарников.
      Разбили мы как-то с группой студентов-биологов в степи бивак. Кругом голо, не на чем глаз остановить. Но вот едва только подует ветер, как приходят в движение какие-то катыши из спутанных стеблей. Я уже знаю: это перекати-поле, по местному — курай. Впрочем, здесь все, что можно сгрести в кучу и сжечь в костре, все курай.
      Днем было тепло. Мы разбрелись собирать всякую живность для своих коллекций. Но как только наступил вечер и солнце село за горизонт, сразу стало прохладно. Из глубины степи потянуло пронизывающим ветром, а защиты от него никакой, одеты мы легко, а для бивака избрали бугор, открытый всем ветрам.
      Несколько часов мы собирали для костра курай, набрать надо было много. Едва бросишь пучок сухой травы в костер — пых, и нет его. Было собрано вокруг все на значительном расстоянии. И пока горел костер, все мы поворачивались к огню то одним, то другим боком. Так кое-как половину ночи и скоротали. Но топливо кончилось. И, закутавшись кто во что, мы, тесно прижавшись друг к другу, немного вздремнули. Однако пиджак да легонькое старое одеяло, в которое мы пытались завернуться, никак не спасали от пронизывающего утреннего холода. Кое-как промаялись до рассвета, подхватили свои котомки и подались в степь искать другого пристанища.
      Шли не так уж долго, пока путь нам не преградила неширокая, но глубокая промоина. Извиваясь, тяну-
      лась она по степи к недалекой речке. Но в степи и промоина — укрытие. Недолго думая, мы спрыгнули под обрывистый берег промоины. Стало тихо. От ветра избавились — и то хорошо!
      Стали устраиваться, и тут что-то хрустнуло под сапогами. Рассвет чуть брезжит, присветили фонариком — о радость! — почти вся промоина доверху набита сухими клубками перекати-поля! Долго катились под ветром эти растительные шары, пока не достигли промоины. Здесь они и успокоились до следующего паводка.
      И мы, очистив нужную площадку, сложили курай в кучу и подожгли его. Пламя мощного костра быстро пожирало постоянно подбрасываемый курай — перекати-поле. Рытвина во всю ширь наполнилась теплом. Благодать!
      Мы установили дежурство для поддержки огня, и вся наша компания выспалась под утро совсем неплохо.
     
      БАДАН
      В горах, у верхней границы леса и выше, целые поляны покрыты глянцевитыми зелеными листьями — лопухами. Из листовых розеток торчат стрелки с розовыми и фиолетовыми цветами.
      Это — бадан. Местами он укрывает не только почву, но и камни скал и даже отдельные валуны иногда сплошь оплетены. Как же он там пристроился?
      А вот как. В мелкие трещины набилась пыль, перегной, образовалась почва, ветер занес туда семена бадана, и камень оказался заселенным.
      Почитаешь в книгах — и дубитель он ценный, и в медицине применяется, и вместо чая его заваривают, и еще что-то можно из него получить. Но мало кто собирает его по горам. Целые плантации бадана отмирают по осени и сгнивают, накапливая только плодородную почву на каменном основании.
     
      МЕДВЯНАЯ РОСА
      Был конец июня. Мы шли по крутому северному склону горы, поросшему молодыми осинами. Густые травы — борец, дягиль, живокость, купырь — скрывали нас с головой. Со стороны наше продвижение угадывалось только по колыханию верхушек двухметровых травяных джунглей.
      Ближе к вершине горы верхний ярус леса был уже из старых толстых осин с подлеском из кустарников и тех же высоких, но росших уже более редко трав. Листва этих осин, кустов и трава были покрыты чем-то липким и сладким, блестели, как лакированные.
      Что за явление такое?
      Из книг можно узнать, что это «медвяная роса» — сахаристое выделение тлей, червецов и других насекомых, питающихся соками растений. Но сколько же нужно тлей, чтобы сплошь обрызгать «медвяной росой» такую уйму листвы да еще на большой площади? Медвяная роса может быть и чисто растительного происхождения. Наверное, так оно и было здесь.
      Когда пчелы не находят цветочного нектара, они собирают медвяную росу. Мед с этой «росой» у зимующих пчел вызывает болезнь, приводящую их к гибели.
      Мы едва выбрались из липкого царства листвы...
      Осенью, когда уже были небольшие морозы и выпало немного снега, мы еще раз посетили этот уголок леса. Деревья стояли голые. Листва с них осыпалась
      вместе с медвяной росой. Буйные и высокие травы поникли, как обваренные, полегли на землю. Джунглей как не бывало, бегом бежать можно между деревьев.
      А на будущее лето лесная земля, сдобренная перегноем из опавшей листвы и умерших трав, снова даст пышный, обильный и высокий травостой, снова здесь будут джунгли.
      Но будет ли здесь медвяная роса и какого происхождения, от тлей или растительности, этого определенно не скажешь.
     
      ЛЕСНОЙ ОАЗИС
      Суровы природные условия Калбинского Алтая особенно для плодового и декоративного садоводства, хотя садоводы и лесоводы добиваются и здесь кое-каких успехов. Особенно ценен для тех мест один уголок Кал-бы, где среди гор с редкими соснами сохранился питомник, насажденный еще в 1909 году. На небольшом участке произрастают здесь не только многие алтайские породы деревьев, но и ряд экзотов, завезенных из других мест, подчас издалека.
      Липы мелколистная и крупнолистная, тополь серебристый, сирень обыкновенная и амурская, слива, миндаль, яблоня-райка, орех, вишня, лиственница, крыжовник, вяз гладкий, карагач, клен, барбарис, тополь лавролистный, смородина черная и золотистая, ирга, береза, жимолость, калина, можжевельник, дереза, желтая акация, малина, шиповник, черемуха, бузина, спирея — вот далеко не полный перечень древесных и кустарниковых пород этого небольшого сада. Все ра-стения-неалтайцы акклиматизировались и плодоносят, не говоря уже о местных породах.
      В те годы, когда я посетил это место, ухода за садом не было почти никакого. Сад был запущен, зарос сорняками. Осыпавшиеся семена дали всходы, и молодая поросль различных пород глушила друг друга.
      Надвигалась на него и каменная гора — террикон соседней обогатительной фабрики. Вода от гидромониторов, разбивших террикон, стекала в сад, заболачивала его. Было это давно. Я там не был лет десять, но сышал, что сад и поныне в таком же, как тогда, если не в худшем, состоянии.
      А жаль. Сад этот — настоящий оазис среди пустыни — и должен бы стать питомником, откуда «зеленые друзья» человека шагнули бы на улицы молодых и старых городов Казахстана.
     
      ПРО РАЗНОЕ
     
      ТАППАЙ - ГРОЗА ВОЛКОВ
      На берегу Иртыша, ниже озера Зайсан, среди безбрежных тростниковых плавней, был когда-то маленький поселок Алгабас. Сейчас здесь Бухтарминское море. Но тогда в этих краях на реке, на старицах, на пойменных озерах среди зарослей — повсюду плавали большие стаи водяных птиц: уток, гусей, бакланов, лысух.
      Много здесь и рыбы всякой. Щуки, язи, караси, плотва ловились в сети, вентери, на удочку.
      Зимой же вся обширная равнина и отдаленные горы покрыты снегом. Но, присмотревшись, повсюду среди камышей и в степи можно было найти крупные и более мелкие следы, похожие на собачьи. Это бродили волки и лисицы. Водилось здесь их великое множество. Жители Алгабаса занимались рыбалкой и скотоводством, вот и рыскали волки вокруг поселка в надежде ухватить заблудившуюся овцу или телку, благо скотину здесь и зимой держали на подножном корму. Этот разбой нередко им удавался. Но в поселке жил охотник Таппай. Долгую и трудную жизнь прожил этот старик. Был он пастухом у богатых баев, лето и зиму пас чужой скот и никогда не имел своего. Выручала его охота: за долгую жизнь добыл он около пятисот волков и до тысячи лисиц.
      Когда мы встретились с Таппаем, ему было за семьдесят. Но был он еще бодр, а глаза зорки. Зимой он ставит капканы на волков и лисиц, летом ловит рыбу, ондатру, помогает колхозу. В том же году он добыл семь волков.
      И когда заходит разговор об охоте, особенно об охоте на волков, глаза у старого Таппая молодо блестят, он готов рассказывать сколько угодно.
     
      ВРАСПЛОХ
      Человек ехал верхом на лошадке таежной тропой по своим делам. Лошадка то шагом, то трусцой быстро подвигалась вперед. И вдруг из-за поворота тропы медведь навстречу!..
      Не первый день человек в тайге, не один медведь на его счету, не испугался. Лошадка рванулась в сторону, забилась, еле удержал и успокоил ее седок.
      Медведь тем временем, рыкнув, завернул — да и в лес! Дело было поздней осенью, зверь был сыт и готовился к зимнему сну.
      «Эк, дурья голова! — выругался про себя человек, — что бы ружье прихватить, была бы свежая медвежатина!»
      Но без ружья за медведем не гонятся. Поехал дальше, а на пути, поперек тропы, лежит поваленное когда-
      то грозою толстое дерево. Крона давно сухая. Пригнулся человек да и перемахнул через ствол, и тут его как дернет назад! Чуть не вылетел из седла. Глянул, а это ружье за спиной. Оно-то и зацепило за верхний сук.
      Старый зверолов, ничуть не стесняясь, рассказал об этом:
      — Вот, ребята, никогда не верьте, что есть люди, которые ничего не боятся. Я тогда вроде бы не испугался, а ведь про ружье-то забыл!
     
      МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ
      На нашем участке фронта было затишье. «Ничейная» полоса тянулась по широкой лощине. На западной стороне ее окопались немцы, по восточной проходила наша оборона.
      День был ясный. Свежевыпавший снег ослеплял своей белизной. Обманчивое безмолвие зимнего леса изредка нарушали отдельные хлопки винтовочных выстрелов, еще реже стрекотали короткие пулеметные очереди.
      Однако, несмотря на затишье, наблюдатели внимательно следили за противником. Следили, конечно, и немцы за нашей линией. Это особенно хорошо показало редкое и не обычное для фронта происшествие.
      Где-то на нейтральной полосе шлепнулась мина. И вдруг, откуда ни возьмись, неподалеку от места разрыва выскочил заяц! В долговременной обороне зимой и заяц — развлечение для солдат. Сейчас же по нему с обеих сторон стали палить из винтовок. Лощину огласили свист, громкое улюлюканье: «Эге-гей! Держи косого! Улю-лю!».
      Что-то по-своему кричали и немцы. С их стороны
      дали по зайцу несколько длинных пулеметных очередей.
      Стрельба поднялась такая, что те, кому неизвестны были ее причины, встревожились, по телефонным проводам стали выяснять, в чем дело!
      Бедняга косой, сжимаясь в комок, огромными прыжками несся во всю прыть между двух огней.
      Вдогонку зайцу летели сотни пуль. Особенно усердствовали фрицы. Однако зайцу повезло. Скрылся за сугробами невредимым.
     
      БЕГЛЫЙ ЗАМОРСКИЙ ЗВЕРЬ
      Случилось это вскоре после войны в небольшом прибалтийском городке.
      Шел я под вечер вдоль речки, разделяющей этот городок на две части. У взорванного и провалившегося серединой в воду моста стояла толпа солдат, они что-то рассматривали.
      Подхожу: что такое? Сначала у берега, потом среди обломков моста увидел и я что-то серое. Мелькнула из воды крысоподобная морда.
      Солдаты еще не разучились стрелять. Один прицелился и — бац! Не промахнулся. Другой быстро пробрался по обваленному мосту и с помощью длинной палки извлек из воды... огромную крысу!
      — Глянь, с небольшую собаку! — дивились солдаты. — Ну и крысы у фрицев!
      Взял я этот трофей за хвост и рассказал солдатам, что это нутрия — зверь заморский, из Южной Америки. А в реку она попала, вероятно, со зверофермы, где их разводили. Хозяева, видно, бежали и нутрии тоже.
      Выслушав это объяснение, один старый солдат изрек:
      — Война, братцы, даже крысам покоя не дает!
     
      ПРОСПАЛИ КАБАНОВ
      Случилось это в дельте Черного Иртыша. Рыбаки, разделав рыбу, выбросили ее внутренности подальше от своего стана.
      А через некоторое время туда пришли кабаны и все съели. Кругом было натоптано, а земля изрыта.
      Один охотник быстро смекнул, что надо сделать. Выбрал подходящее место и выложил там рыбьи потроха. Кабан пришел на приманку и был убит, правда, не тем охотником, который все подготовил, а совсем другим. Вышло так потому, что в первую ночь по выкладке привады охотники кабана не ждут независимо от того, придет он к приманке или нет. Зверя нужно приманить наверняка и ждать на вторую или на третью ночь. Он и решил идти на третью. А другой охотник явился на вторую. Кабан — тоже. Таким образом, второй охотник и кабан подложили первому охотнику «свинью».
      Решили и мы с Максимом, товарищем по охоте, приманить кабана. Собрали на рыбпункте внутренности сазанов, линей и карасей. Всего этак килограммов двадцать, и оттащили все в заросли тростников на приличное расстояние от избушки, где жили.
      Ночью собака Николая, нашего хозяина, затявкала в ту сторону.
      — Чует, пришел кабан! — авторитетно заявил Николай.
      Наутро мы с Максимом отнесли туда еще корыто
      требухи и увидели, что кабан действительно был, натоптал, все съел и ушел. При нас вороны подбирали остатки.
      Положив принесенную приваду на то же место, мы привалили ее стеблями камыша, чтоб до вечера вороны не растащили. А вечером, как стемнело, отправились в засаду.
      Устроившись неподалеку друг от друга, стали ждать кабана.
      Сидим час, другой. Курить хочется, а нельзя.
      Еще час прошел, время тянется медленно.
      Не выдержал я, потихоньку набил трубку и, укрывшись полушубком, закурил ее. Лучше стало ждать, веселее, а кабан-то дым чует далеко — не променять бы кабана на трубку.
      Прошло еще сколько-то после трубки, спать захотелось, хотя днем поспали авансом. Однако я не выдержал и какое-то время вздремнул.
      Вдруг — шорох.
      Кабан!?
      Ан нет, Максиму все надоело, приполз ко мне. Уселись рядом, договорились — спать будем по очереди. Раз-другой так поменялись ролями, а потом прикорнули оба, да до самого почти рассвета проспали.
      Хороши охотники!
      Подходил ли кабан, и то не знаем. Так ни с чем и вернулись в избенку утром, а Николай говорит:
      — За полночь собака брехала на кабана. Я даже вышел во двор, ожидая выстрелов.
      — Врет! — выдала его жена. — Он и обулся, и оделся. Подсоблю, говорит, кабана тащить.
      Вот и «притащили»...
      А в следующие ночи пошел на наше место опытный и терпеливый охотник. Сидел две ночи. Но кабан не
      пришел. Наверное, слышал он, как мы с Максимом в ожидании его похрапывали, и не захотел приманки.
      Помнится мне и еще одна почти такая же история. Поздней осенью, по первой пороше, трое охотников из города и двое местных вышли на кабанов облавой. Бродили они по зарослям целый день, умаялись, но видели только следы диких свиней.
      Стемнело, до дому идти далеко, невмоготу. Решили ночевать в поле.
      Выбрали два стога, что стояли неподалеку один от другого, и зарылись наверху в сено. Двое в одном стогу, трое в другом.
      Растаявший было за день снежок ночью подновился опять.
      Проснулись утром, глядь — под стогом следы и лежки свиней. Как это случилось? Ветер ли дул от кабанов, и они не почуяли соседства. Но факт остается фактом. Кабанам тоже приглянулся затишек от ветра за тем стогом, где спали двое охотников.
      Благополучно переночевав там, кабаны чуть свет ушли в камыши. Не менее благополучно проспав в сене, охотники обнаружили, какой произошел с ними конфуз. Переглянулись, пообсуждали случай и не солоно хлебавши подались в город.
     
      У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ
      В небольшом пойменном озерке — старице необозримых плавней дельты Черного Иртыша — поставил человек сеть и сейчас плыл в лодчонке, чтобы ее проверить.
      От протоки к озерку была пробита среди камышей узкая тропка. По ней и пошел человек, причалив к берегу. Шел не спеша, погруженный в думы. Дорога знакомая, сейчас поворот, за ним и озеро. И вдруг на самом повороте встреча — носом к носу кабан!
      Оба опешили: и человек и зверь! Человек ухнул, чтобы пугнуть кабана, да со всех ног назад, к берегу — ружье-то в лодке оставил. А сзади — треск, кабан по пятам! Откуда только прыть у рыбака взялась — из последних сил, с маху сделал огромный прыжок — плашмя повалился в лодку. А она была не привязана, оттолкнулась от берега, да чуть не перевернулась. Удрал! Лежит в лодке, в себя приходит, дивится. Как же это кабан его не настиг?
      В камышах тихо. Взял человек ружье, сменил дробь на пули, причалил к берегу и опять на ту же дорожку вышел. А кабана не видно, не слышно. Присмотрелся, нет и следов на тропке. Только на повороте, у места встречи, рытвина во влажном грунте. Нежился в ней кабан, а тут откуда ни возьмись — человек. В одно мгновение с ним он тоже дал стрекача... в противоположную сторону!
      Недаром говорят, что у страха глаза велики. И охотник-то был не из трусливых, но с голыми руками на кабанов не ходят. Их свирепость давно известна. А вот бывает же. Встретились внезапно человек и зверь, и кабан струсил!
     
      СНЕГ В АВГУСТЕ
      В жаркий августовский полдень мы занимались на своем плотике обычными делами: опускали в озеро дночерпатель и резервуар для донных проб воды, разбирали и сортировали добытое, делали необходимые записи. Так и не заметили, как со стороны озера
      Иссык-Куль, которое было за хребтом, выползла туча. Потянуло холодком, громыхнул гром, и вот на наши голые спины повалил большими хлопьями снег.
      Пришлось спешно свертывать всю работу и подгребать к берегу.
      Пасмурная прохладная погода задержалась, а вечером стало совсем холодно, и снова пошел снег. Вот так жаркий август!
      До вечера мы сидели у костра под елями, потом залезли в палатку, наглухо закрыли вход и окошко и зажгли несколько стеариновых свечей. Показалось, что в палатке стало совсем хорошо.
      Утром слой снега был в три-четыре сантиметра. Но тучи разошлись. Выглянуло солнце и быстро растопило его. И мы, снова полуголые, вышли в озеро на свою работу.
     
      КРЫЛЬЯ БЕРКУТА
      Мы едем по Калбе. Вьючная тропа петляла по горам среди соснового бора. Через бор протекает небольшая речка Березовка, и сосновый бор называется тоже Березовым.
      Высокие сосны покрывают склоны гор, и только кое-где среди красноватых их стволов белыми и зелеными свечками выделяются стройные березы и осины.
      Шорох легкого ветерка в хвое сосен перемежается со стрекотанием кузнечиков на лесных полянках и гомоном лесных птиц в кустарниках подлеска. Все эти звуки сливаются с неумолкаемым журчанием горных ручьев, часто даже невидимых между камнями и высокими травами, среди которых много медоносов, лекарственных и всяких других растений. Нагретый воздух
      кажется густым от смоляного настоя соснового леса и тонких запахов лесной травы.
      Но вот кончился лес, и едва заметная тропа вывела нас на склоны уже безлесых гор Калбинского Алтая.
      Над вершинами гор в голубом безоблачном небе плавают парящие орлы-беркуты. И когда мы поднялись на перевал, один из беркутов неожиданно налетел из-за горы так близко, что кто-то не утерпел и, не слезая с седла, ударил по хищнику из ружья. Беркут был сражен. Однако на снятие и обработку шкурки времени не было, нужно было спешить и до наступления ночи спуститься с гор. Чтобы птица не оказалась загубленной зря, я обрезал у беркута крылья, голову, хвост и лапы и засунул трофеи в привьюченную к седлу палатку. Пригодятся для экспонатов.
      К вечеру мы спустились в долину и остановились на ночлег в казахском поселке. Развьючивая лошадей, мой спутник вытащил останки беркута. К нему подошел старик казах. Он взял в руки крылья беркута и стал внимательно их разглядывать. Потом положил крылья на колени и молча, с какой-то затаенной грустью смотрел потухающим уже взглядом на синеющие вдали вершины гор.
      — Что это он? — спросил я у парня. Тот обратился к старику по-казахски. Старик встрепенулся, взгляд его оживился, он горячо и быстро стал что-то рассказывать. Затем снова умолк и, отвернувшись от нас, стал глядеть на вершины гор.
      — Что он говорил? — снова спросил я у парня.
      — Он раньше был охотником, ловил молодых беркутов, приручал их, дрессировал и охотился с ними на волков и лисиц, — пояснил мой спутник.
      Теперь я понял, почему так задумчив старый охотник. Крылья беркута разбудили в нем воспоминания
      о минувшей молодости, о тех днях, когда он, молодой, сильный и ловкий джигит, рискуя сломать себе шею, лазил по скалам за молодыми беркутами, обучал их, а потом скакал с ними по степи, добывая зверя и птицу.
      Пальцы старика непрерывно перебирали и оглаживали лежащие на коленях у него крылья беркута.
      Я молча курил и так же, как и старик, смотрел на теряющиеся уже в сумерках вершины гор.
      — Он спрашивает, зачем тебе эти крылья? — перевел мой молодой спутник-проводник. — Он просит подарить ему несколько перьев.
      Я дал старому охотнику крыло и хвост беркута.
      Старик поблагодарил и, кинув последний взгляд в сторону утонувших в сумраке гор, удалился в дом, унося с собой память о своей молодости. Ушли и мы на отдых.
      А второе крыло и до сих пор у меня.
      Смахивая этим крылом с книг пыль, я тоже вспоминаю былые скитания по горам и лесам.
     
      ПОЖАР
      Нас трое: я, Мурзахмет, заведующий промысловым участком, и охотник Калибек, молодой еще парень. Еле мы разместились в лодочке-плоскодонке.
      Плыли сначала по руслу Черного Иртыша, затем свернули на затопленную паводком лощину и дальше — по залитым лугам в глубь дельты. Пересекли несколько небольших озер, соединенных паводком, вышли к гриве — возвышенной полосе суши.
      По пути спугивали с воды много уток, гусей, цапель и других водяных птиц. Видно было, что у уток
      и гусей уже были птенцы, которых они прятали в зарослях.
      Выбрав мало заросший участок, мы причалили к берегу. Ширина суши здесь была около ста метров. Здесь и решено было переброситься через гриву в протоку Кырсау.
      Разгрузив лодку, мы хотели вытянуть ее на берег, но не тут-то было. Плоскодонка как прибита к земле! Обычно мы переносили ее втроем на плечах куда угодно, а тут, на вот тебе, с места не сдвинуть!
      В чем тут дело? Оказалось, что густо смазанное смолой днище лодки прилипло к сухим прошлогодним стеблям осоки и тростника.
      Плохо варили смолу! Не должна быть липкой! — ворчал Мурзахмет.
      Бились, бились да и послали Калибека в поселок за лошадьми. Сухим путем — это три-четыре километра. Вскоре он возвратился с лошадью в хомуте с постромками.
      С большими усилиями лодка была оторвана от растений, и гриву мы преодолели на лошади без остановки. Отправив ее обратно, снова уложили все в лодку и поплыли по чумеку Кырсау на веслах, осматривая по пути норы и хатки-жилища ондатры.
      Неширокая протока выше стала сужаться. Местами она уже заросла кочками, перешейками тростника и рогоза, и здесь приходилось проталкиваться шестами.
      Когда протокой пробираться стало совсем невозможно, мы разгрузились, выбросив все имущество на берег. Здесь же сделали привал. При этом от костра выгорела небольшая полянка сухой осоки, на середине этой полянки мы и сложили наши пожитки, накрыв их брезентом.
      В облегченной лодке мы прошли еще около десяти
      километров, дальше лодка уже не могла двигаться. Высадившись и осмотревшись, мы с Мурзахметом пошли отыскивать чумек Бал дыр — «белое пятно».
      Около полутора километров ползли и скакали по кочкам, иногда проваливаясь по пояс. В руках у нас были длинные шесты. Держа их горизонтально, мы опирались ими о кочки и не тонули.
      Потом пробирались сквозь заболоченный редкий кустарничек, пробирались через высоченные толстые тростники. Они росли на колыхавшейся под ногами сплавине. И вот он, чумек Балдыр, — широкий плес в пят-надцать-двадцать метров шириной, скрытый стеной тростников, грядкой росших на сплавине.
      Просунувшись сквозь эту стенку, я оглядел протоку: вот где уголок непуганых птиц и зверей! Во всех направлениях бороздят водную поверхность ондатры — днем это бывает только на глухих водоемах. Тут же выводки уток и гусей, много и старых птиц. Хатки ондатры видны повсюду.
      Мурзахмет подполз ко мне, но под нами двумя сплавина стала погружаться в воду, и он перешел на другую сплавину.
      Долго наблюдал я непуганых животных! Вот уж где им приволье! До сих пор здесь еще никогда не беспокоил человек. Я наводил на них фотоаппарат, но это мало тревожило птиц. Жаль, что пешком здесь далеко не уйдешь. Хорошо еще, что нашли местечко подобраться к самой протоке!
      Осмотрев все, что было нужно, мы двинулись обратно. Ружье у меня было, но я не стрелял ни разу — зачем нарушать вековую тишину этого уголка? Немного ведь таких осталось.
      Выбравшись из этих заболоченных дебрей к своей лодке, мы облегченно вздохнули. Нелегкий был путь!
      И поплыли обратно по Кырсау, туда, где оставили свои пожитки.
      Мы плыли по извилистым протокам, редко посещаемым людьми. По обе стороны поднимались сплошные тростники, которые с годами создали такие мощные заломы из сухих стеблей, что пробраться сквозь них можно только с большим трудом, да и то не везде.
      Тростниковые палы — пожары — здесь обычное явление. Бросит ли кто окурок или спичку, зажгут ли нарочно для улучшения осоковых лугов — и пошел гулять огонь по обширным зарослям сухого тростника, губя животных и их гнезда. Так и сейчас вышло. Су-нули-таки мои спутники зажженную спичку в сухой залом тростника. Он вспыхнул как порох. Огонь быстро охватил довольно широкую полосу, и пожар с мощ-
      ным угрожающим ревом двинулся дальше, направляемый небольшим ветерком.
      Вначале мы плыли в сторону от пожара, затем протока завернула, и мы оказались на пути движущегося вала огня, сопровождаемого огромным столбом черного дыма. Не успели мы сообразить, что делать, как и соображать-то уже некогда было, нужно было спасаться. Кинувшись к противоположному берегу протоки, где было неглубоко, мы выскочили из лодки в воду и накрылись мокрым брезентовым плащом.
      Огонь налетел с ревом, но десятиметровая ширина протоки не пустила его дальше. Пахнуло горячим воздухом, сверху посыпался горящий тростник, дышать стало нечем, густой едкий дым лег над водой. На наше счастье, ветер, однако, скоро погнал этот дым и жар через нас, а новой их волне неоткуда было взяться — огонь съел все до самой воды, и пожар завернул вдоль протоки.
      Мы вылезли из воды, отбросили плащ и осмотрели ДРУГ Друга. Калибек был перепуган, задыхаясь от дыма, он прохрипел: «Нельзя зажигать камыш, плохо будет!»
      Печальную картину являли собой берега протоки после пожара. Черно кругом, летает пепел и сажа. Сгоревшие хатки ондатр кочками торчали там и сям, сами же зверьки уплыли, а может быть, и погибли в пожаре. Кругом расстилалась мертвая черная пустыня. Над этим пожарищем летала гусыня, искала своих птенцов. И только коршуны, болотные луни да черные вороны налетели со всех сторон в поисках обгоревших тушек птиц и зверьков. Таков был апофеоз пожара в тростниковых джунглях.
      Мы наблюдали это явление в августе в долине речки Белой Берели, близ высшей точки Алтая — горы Белухи. До этого весь день с небольшими перерывами шел дождь. Мрачные тучи сплошь окутывали горы густой пеленой, висели низко, чуть ли не достать рукой.
      После полудня в прорыве между ними выглянуло солнышко, и тут широкая цветная полоса легла по земле от берега речки до лесистого склона. В этой радуге преобладал зеленый цвет. Сверху он был окаймлен узкой оранжево-красной полоской. Потом снизу возникла широкая, на весь пойменный луг, оранжевая полоса.
      Эта «наземная» радуга продержалась несколько минут и пропала, но вскоре заиграла снова уже немного выше — по лесу, на склоне горы. Минут через десять солнце опять спряталось в тучах, и необычная радуга исчезла.
      Было тут чему подивиться: никогда раньше такой радуги нам видеть не приходилось.
     
      ПОЮЩИЙ ПЕСОК НА ЗАЙСАНЕ
      Поющие пески — явление редкое.
      Встречаются такие пески по берегам морей, озер, в песчаных пустынях. В нашей стране есть четыре места с поющими песками: на берегу Белого моря, на Байкале, на Рижском взморье и в горах Калкан на реке Или, недалеко от Алма-Аты.
      Предполагают, что звучание песков зависит от особенностей, размеров, формы и шероховатости песчинок, а также и благоприятного сочетания этих свойств.
      Просматривая старые дневники, я нашел запись о поющих песках. В августе 1949 года на озере Зайсан, на мысу Голодаевском, близ истока Иртыша из озера, слышали, как поют пески. Берега здесь на большом протяжении поросли тростниками, и чистые песчаные пляжи с выходом к воде среди них были редки.
      В тихий августовский день уже под вечер мы, проходя по пескам в этом районе, обратили внимание на какой-то скрип под ногами. Заинтересовавшись этим явлением, мы стали всячески ворошить и передвигать песок ногами, руками, палкой. При этом песок издавал громкий и звучный «тугой» скрип. Когда же его пересыпали, скрип был едва слышным.
      По этим пескам мы и прежде чуть ли не ежедневно ходили, однако ничего подобного не случалось. А тут вдруг песок зазвучал!
      Вероятно, зависит это не только от формы и других качеств самого песка, а также и от определенного состояния атмосферы. Именно в этот вечер мы наблюдали здесь редкую световую рефракцию: противоположный берег озера с тростниками, до которого было около пятнадцати километров, ранее не видимый из-за высоких тростников нашего берега, вдруг как бы приподнялся и стал хорошо просматриваться.
      Хребет Тарбагатай, обычно едва различимый в синей дымке, тоже «приблизился», стал хорошо виден.
      Световая рефракция вызывается определенным состоянием влажности атмосферы, не это ли и является одним из условий, определяющих звучание песков?
      В последующие дни в обычных для Зайсана условиях песок уже не звучал.
      На Зайсане видели мы и другие * фокусы» атмосферы — мираж.
      Случилось это в апреле, когда еще было прохладно. И вдруг — что за чудо! Противоположный берег озера как бы приподнялся выше этаким серебряным, вернее, перламутровым обрывом с вертикальной слоистостью. Это на берегу был еще лед, он и дал такое отображение. Красивый и невиданный был этот мираж, особенно в бинокль. И труднообъяснимый: горячего-то воздуха не было.
      Мираж возникает обычно в жаркой пустыне, где струится раскаленный воздух. Зеленые кущи оазиса предстают вдруг перед глазами путника. А он, утомленный дорогой, унылым однообразием плоской равнины, стремится к открывшемуся на горизонте озеру или роще деревьев. Едет-едет и никак не может доехать.
      И все-таки мираж воскрешает надежды на скорый отдых у желанной воды, в тени деревьев, где ждет спасительная прохлада. Но на Зайсане в апреле нежарко. Воздух еще от зноя не колебался, а почему возник этот мираж, мы объяснить не могли.
     
      БРАТЬЯ
      Кличек этих двух псов я не помню, да это и неважно. Их и тогда еще звали больше «братья», поскольку держались они всегда вместе — куда один, туда и другой. Щенки были действительно братьями, одного помета.
      Хозяин их, наблюдатель заповедника, Степан, жил в селе Ивняки, близ подножия горного хребта. Мы заехали к нему переночевать.
      Выйдя из автомашины, я направился к крыльцу. Однако лежащий на крыльце огромный пес несколько смутил меня, я приостановился.
      Пес не лаял, не бросался. Он лениво повернул огромную голову на незнакомого и только беззвучно приподнял верхнюю губу, показав страшенные клыки. Я отступил и тут увидел, что за крыльцом лежит и второй точно такой же пес.
      На счастье, вышел хозяин, приветствовал нас.
      — Собаки не тронут! — успокаивал он. — Проходите.
      Мы поднялись на крыльцо и с опаской, бочком, прошли мимо собаки. А она, закрыв глаза и положив голову на лапы, даже не посмотрела на нас.
      Перекусив и отпробовав грушевого «узвару», предложенного хозяйкой, мы стали расспрашивать у Степана, где он достал таких собак, что за порода.
      — Порода — медиляны, — охотно объяснил он. — Взял их еще щенками, братья они родные. Вот, выросли. Добродушные собачки.
      Однако, как выяснилось, дверей и калитки на ночь Степан не запирает и спит спокойно. «Братья» исправно несли охранную службу. Кроме того, они ходили с хозяином на волков.
      Седлает Степан лошадку и едет в степь. «Братья» бегут рядышком за ним. Но если они возьмут след серого, то тут оба быстро убегают. Хозяин только замечает направление, куда они побежали, и не спеша, легкой рысцой едет за ними.
      Но вот где-то далеко «братья» подают голос.
      Я знаю — это они взяли волка в «клещи»! — рассказывает Степан.
      — Что за «клещи»? — интересуемся мы.
      — А это они, как догонят волка, то заходят вдвоем
      с боков и хватают его зубами за уши, осаживают назад! В таком положении и ждут меня, подают голос. Подъеду, остается только прикончить волка. Можно, конечно, взять его и живьем, если нужно.
      Выходит, не напрасно мы прониклись к «братьям» уважением с первого взгляда!
      Утром медиляны смотрели на нас, как на своих, зубов уже не показывали. И морды их были по-щенячьи добродушны.
     
      ГАСКЕР
      Зашел я однажды к приятелю. Вижу: лежит у него на подстилке в передней охотничий пес, белый с мелким черным крапом лаверак, по кличке Гаскер.
      — Откуда он взялся у тебя? — спрашиваю.
      — Брат ездил на охоту и на время оставил его, — пояснил приятель.
      Гаскер тем временем смотрел и приветливо хлопал хвостом по полу.
      Разговорились о том о сем. Хозяйка между тем нарезала на тарелки колбасы, ветчины, сыра — готовит стол. Захлопоталась, а нас за хлебом отправила. Вот приходим, а она все на кухне возится. Кричит оттуда:
      — Сейчас подаю! Садитесь за стол!
      Вдруг слышим: ахнула наша хозяйка. Вбегает расстроенная:
      — Вы ж посмотрите, что Гаскер натворил! Поставила закуску в холодок, а он подчистую все тарелки вылизал! Ни колбасы, ни сыра, ни ветчины!
      Можете представить, как неприязненно посмотрели мы на невоспитанного лаверака! А чистопородный лакомка ублаготворенно облизывался и довольно хлопал
      по полу хвостом, лежа на своем коврике. Приветливый пес...
      А на охоте я Гаскера не видел.
      ЖУК
      Подарили нам весной щенка. Брат принес его домой за пазухой. Щенок был черный как уголь, с белой звездочкой на груди. Назвали его Жуком.
      В начале лета отвезли нас с братом в деревню. Стали жить в домике на краю села. Сразу за огородами лес, речка. Целые дни, бывало, бродили мы по лесу, собирали грибы, ягоды, ловили рыбу.
      Жук наш подрос и превратился в самого настоящего пойнтера с гладкой блестящей шерстью. Охотников в семье не было, никто не обучал Жука охотничьим хитростям. Но он сопровождал нас во всех похождениях.
      В лесу было много бурундуков, нередко они попадались нам на глаза. Мы старались поймать зверька: шкурки их принимали в кооперативе по десять копеек за штуку.
      Жук наш очень быстро научился отыскивать зверьков, загонять их на дерево и облаивать. Стоило только стряхнуть бурундука с ветки — и он неизбежно попадал Жуку на зубы, пес тут же клал свою добычу у ног хозяев».
      Не раз случалось, что Жук убегал в лес один и, загнав бурундука на березу, тявкал на него, призывая нас на помощь. Приходилось бросать все и бежать в лес, так как азартный пес мог сидеть так под березой до вечера.
      А как ловко раскапывал Жук норку, загнав в нее мышь! Только земля летела из-под задних лап.
      Много было у нас с Жуком детских походов в лес. Я и до сих пор помню его, как самую что ни на есть лучшую охотничью собачку.
     
      ЛИСИЧКА
      Откуда она взялась и как попала в наш двор, неизвестно. Мы ее покормили, и собачка восприняла это так, как будто попала она домой — расположилась под крыльцом.
      Занятная собачонка очень уж похожа была на лисицу: низкая на ногах, длинная, с длинным же пушистым хвостом, огненно-рыжая — лиса и только! Тут же к ней и прилипла кличка Лисичка. Наверное, раньше ее звали по-другому, но скоро она привыкла и к новой кличке.
      Но особенно внушительным был у Лисички голос: просто невероятно было подозревать в такой собачонке устрашающий голосище: густой да басовитый, будто у огромного пса-волкодава.
      Когда к крыльцу приближался не знакомый Лисичке гость, она неторопливо рыкала басом, не вылезая, однако, из-под крыльца. Гость озадаченно останавливался и с опаской отходил подальше, ожидая, что оттуда вылезет громадный пес.
      — Эй, хозяева! — кричал гость.
      И на его голос выходил кто-нибудь из домашних, одновременно показывалась из-под крыльца и остренькая мордочка желтой Лисички.
      — Ну и голосище у вашей собачонки! — удивлялся гость. Да и мы всякий раз поражались не меньше.
      Исчезла Лисичка так же неожиданно, как и появилась. Наверное, нашла старого хозяина.
     
      ШТОРМ НА ЗАЙСАНЕ
      Был июль — самое жаркое и грозовое время на Зайсане.
      Мы уже проделали солидный маршрут на лодке по Черному Иртышу, вышли в озеро, прошли восточным побережьем до Бакланьего мыса и, закончив свои дела, возвращались в Тополев мыс. До места оставалось около пятнадцати километров, когда на западе начала пухнуть темная туча. Поглядывая с тревогой на нее, мы стали нажимать на весла, так как оказаться посреди озера в бурю — перспектива не из приятных. Однако скоро стало ясно, что от тучи нам не уйти. Она росла, дыбилась к зениту на глазах. Уже скрылось жаркое солнце, потянуло свежим ветерком, к сожалению, не попутным, а в бок.
      Вдали завиднелись вихревые смерчи: сначала где-то на берегу, в полупустыне, а затем и на воде. Белесые края тучи клубились, оттеняя свинцово-синюю черноту ее нутра.
      Все это указывало на приближающийся шторм. Нужно было что-то делать. И мы стали привязывать к лодке наиболее ценные вещи: ружья, бинокли, фотоаппараты, — распределили что потяжелее на
      дне лодки — надо было добиться наибольшей ее устойчивости. Парус сбросили. Ветер разгулялся уже не на шутку.
      И вот рванул шторм. Лодка наша ринулась, увлекаемая метровым уголком паруса, запрыгала по высоким волнам. Тут только держись по ветру да гляди,
      чтоб не подставить борт волне — вмиг захлестнет и потопит!
      Мы все трое сидели на дне лодки. Один придерживал уголок паруса, второй правил веслом, третий вычерпывал воду, залетавшую с верхушек волн от ветра в лодку.
      Шторм ревет. Сверху уже сыплет дождь, полыхают молнии, грохочет гром... Лодка стремительно несется по волнам, а мы окриками подбадриваем друг друга.
      Тут и береговая полоска тростников завиднелась. Но от этого не легче: заросли сплошные, стоят глубоко в воде, которую шторм сгоняет сюда со всего Зайсана. Если налетим на тростники, лодка остановится и ее захлестнет волнами...
      До зарослей — рукой подать. Толстый густой тростник, зеленой стеной стоящий в тихую погоду, почти лежит под ветром на воде.
      На счастье, прямо перед нами оказался узенький проход в зарослях. Мы устремились в него, здесь волна бьет не так яростно. Этот короткий и узкий коридор в зарослях проскочили в одно мгновение. Вот уже мы в небольшом заливчике, окруженном тростниками. А ветер за стеной клонящихся зарослей почти не ощущается, шумят только верхушки.
      Какое сразу облегчение наступило. Гора с плеч! А лодку все еще качает мертвая зыбь.
      Но тут отыскалась среди тростника и твердая кочка. Втянули мы на нее лодку, и качка-болтанка прекратилась, совсем хорошо стало. Укрывшись парусом от дождя, достали кое-какую еду и подкрепились.
      Скоро туча прошла. Но ветер, хоть и не штормовой, однако довольно сильный, дул еще часа три. За это время кое-кто успел и подремать. Наконец и волнение на озере стало успокаиваться, вода пошла на убыль, ска-
      тываясь обратно, и тогда оказалось, что ее нагнало сюда ветром почти на метр выше обычного уровня.
      Оставив тихую пристань-заливчик с твердой кочкой, мы выбрались из зарослей тростника на открытую воду и поплыли вдоль берега потихоньку в поисках места, пригодного для ночлега, так как было ясно, что засветло нам до пристани не добраться.
      Километров через шесть открылось устье речки Ко-марухи. Немного поднявшись по ней, мы нашли рыбачий стан и здесь разбили бивак. Спасаясь в дыму костра от комаров, — речка не зря называлась Комару-хой! — мы наварили из крупных линей ухи, поужинали и залезли под марлевые пологи на ночлег.
      Ночь была тихая, звездная. Такое же было и утро. Озе^о сверкало как зеркало. Плыть на лодке семь километров через залив по спокойной воде — одно удовольствие, это просто утренняя физзарядка на веслах.
     
      ПРИРОДНЫЕ СКУЛЬПТУРЫ
      Гранитные скалы Калбинского Алтая очень живописны. Огромные плиты гранита как бы нарочно руками сказочных великанов свалены в причудливые нагромождения. Они свисают карнизами, консолями, образуют навесы, своеобразные шалаши-дольмены.
      Вблизи все это выглядит хаотически. Но если отойти подальше и выбрать определенное место для обзора, взору предстанут самые удивительные фигуры.
      Вот слон, свесив хобот и уши, задумчиво остановился среди скал. Под хоботом у него отверстие с площадкой, где может расположиться целая компания. Вот тяжелый, одетый броневыми плитами танк, устремив вперед орудие, идет в битву.
      Гранитные скалы живописны.
      А вот и совсем фантастическая гора, на которую как будто и взобраться никто не сможет, округлые каменные глыбы нависают с вершины и кажется, вот-вот рухнут на голову смельчаку, дерзнувшему прикоснуться к ним.
      Но это только кажется, глыбы эти висят уже много веков. И только черные стрижи стремительно снуют вокруг горы. В не доступных никому, кроме них, щелях устроили они свои гнезда и живут там из года в год.
      А чуть поодаль, по хребту, поднимается нечто вроде средневекового замка: стены с зубцами, башни и башенки и даже бойницы в них! Но рыцарей, принцесс и колдунов в этом замке нет. Среди камней там мирно живут сурки, бродят архары, лисы. И еще, рассказывают, где-то в пещере замурован богатейший клад.
      У подножия горы — следы разработок, прииска: добывали олово и еще что-то. Может быть, это и есть клад?
     
      НА СЕБИНСКИХ ОЗЕРАХ
      Гранитные скалы гор Коктау окружают Себинские озера почти со всех сторон. Огромные плиты гранита лежат и горизонтально, и вертикально, и наклонно. В трещинах кое-где растут низкорослые искривленные сосенки, березки, разные кустарники: таволга, можжевельник. Большая же часть склонов и вершин голые.
      Однако и здесь, среди раскаленных летом гранитных плит, органическая жизнь нашла себе место.
      Ветру и воде, этим извечным разрушителям гор, поддается даже твердый гранит — олицетворение прочности. На вершине гранитного мыса, лежащего между двух озер, ветер и вода высверлили огромный котел — в поперечнике он метров двадцать и пять-шесть — глубиной.
      С весны дно котла наполняется водой от снега и дождей. Веками ветер заносил сюда частицы почвы, сухие растения, семена, и крохотное озерко в котловане стало зарастать осокой, постепенно превратившись в кочковатое болото.
      Почти при каждом посещении этого своеобразного уголка мы вспугивали из осокового озерка уток. В поисках укромных мест кряквы обнаружили это укрытое от человека и зверей болото даже на голой гранитной скале, в такой не свойственной для них обстановке.
      Кто бы их тут стал искать?
      Впрочем, мы вот нашли...
     
      ЗМЕЙ-ГОРЫНЫЧ
      Озеро называлось Кара-Унгур — «черная пещера». Старожилы рассказывали, будто бы живет в нем страшное существо, нечто вроде Змея-Горыныча.
      Решил я проверить, чем питаются эти слухи. На пути к загадочному озеру встретил ехавших в районный центр колхозников как раз из села, расположенного близ озера Кара-Унгур.
      Встретившись, закурили цигарки, присели. Мы с товарищем первым делом спросили, не знают ли они чего-нибудь об этом озере интересного.
      — А как же! — начал рассказывать один из этих людей, — живет в нем большущая змея длиной этак в пять-шесть метров, а толщина — в-оо! Сантиметров двадцать будет! Да не одна живет, с детенышами, те будут поменьше ее...
      — Вы сами видели этих змей? — спросил я.
      — Нет, не довелось. А другие удостоверились. Один раз их видела целая бригада. Они на лужку траву косили. Лужок покато спускается к озеру. Были они от него не дальше, чем с полкилометра.
      Вдруг кто-то глянул на озеро:
      — Смотрите, братцы! Змей плескается!
      Побросали косы. И вправду, хорошо видно — змей!
      А рядом с ним был другой, поменьше.
      А еще сапожник наш, любитель порыбачить, видел. Сидел на берегу с удочками перед вечером да задремал. В сумерках он неожиданно проснулся и видит в воде совсем близко огромного змея. Плыл вдоль берега. Сапожник наш подхватился и — давай бог ноги. Но это еще кто знает! Может, это ему во сне привиделось. А вот бригада косарей! Тут верить можно.
      Получив еще кое-какие сведения об озере, мы распрощались с колхозниками и к вечеру были в селе. Остановились ночевать у одного старика. Хозяин тоже уверял, что «змей» действительно в озере живет.
      Поднявшись рано утром, я отправился туда один. Озеро было довольно большое, километров пять-шесть в поперечнике. Юго-западные берега его высокие, местами скалистые, покрыты сосновым лесом. Дальше виднелись луга и пашни, отлого спускавшиеся к озеру.
      В одном укромном затончике у скалистого обрыва нашел я узкую расселину. Она глубоко уходила в воду. Длинный шест, сунутый в темный провал, не встретил препятствия. Вот она Кара-Унгур! Не достал дна и семиметровый шнур с грузом на конце.
      «Здесь и быть змею», — весело подумал я. Биологу зазорно верить фантастическим историям. Покидав в пещерку увесистые камни, я ничего не добился. «Змей» не пожелал выйти на свидание, однако ружье я дер-
      жал наготове, помня про рассказы старика, уверявшего, что змей и в лесу ползает — телят таскает. По узенькой полоске берега, покрытого крупным песком, пошел я вдоль воды к сосновому бору.
      Слева — озеро, гладь зеркальная, справа — сосны. Кругом — тишина. Но что это? Из воды по песку в лес тянется след именно такой, какой может оставить огромная змея-удав! А вот еще след. Значит, полз обратно к воде. Обогнул по береговому песку дугу, снова ушел в озеро...
      Что за наваждение? Берег пустынен, кто мог так «наследить»? Как тут не разыграться воображению?
      В бору еще сумрачно. Вокруг — мертвая тишина. Иду по следу удава, нервы напряжены. И вдруг... Что бы вы думали? На земле — колючая хвоя срубленных веток и свежеспиленный сосновый пень! От сосны след! А дальше — еще и еще.
      Ну и змей! Мало ему телят, сосны начал пилить!
      Теперь многое стало ясно. Вернувшись на берег, осмотрел хорошенько песок: раз кто-то тащил бревна к озеру, значит, ищи возле и следы ног в сапогах! Но ни одного следа на песке, ни следа носа лодки, пристававшей к берегу. Самовольный порубщик из деревни, что была на другом берегу озера, следы в буквальном смысле «замел». Но выяснить, какого «змея» видела в воде бригада, так и не удалось. Может быть, это была чернозобая гагара? Их немало на озерах Северного Казахстана.
      Был я на Кара-Унгуре давно, еще до войны. А случай запомнился.
      Собрались двое молодых ученых в дальнюю экскурсию, очень их интересовали гнездовые колонии золотистой щурки. За один день туда и обратно не обернуться, нужно с ночевкой идти. Ночевать придется в кустах, на берегу, а там — комары. Для защиты от них выпускается крем «Тайга», он, и вправду, отпугивает насекомых. Крем лежал в кармане куртки, что висела на стенке палатки, был там кроме «Тайги» и тюбик с мыльным кремом, и зубная паста.
      На другой день являются вечером наши ребята «на базу», голодные, искусанные комарами. Стали их ухой кормить, а они наперебой рассказывают о всяких происшествиях, случившихся с ними в походе: как гнездо орлана нашли на сосне, и как щурок добывали, и как считали, сколько воробьев над обрывом гнездится, и как, набродившись, прибились к шалашу пастуха. Вечер был тихий. Комаров — пропасть, спасения от них никакого. Но тут ребята вспомнили о «Тайге», извлекли антикомарин и обильно намазались, гостеприимному пастуху мази тоже не пожалели. Пусть на себе почувствует блага цивилизации!
      Стемнело, а проклятые комары чудодейственной мази вроде не замечают — досаждают, как прежде. Намазались еще погуще. Крем скользкий, нежный. Глянули на тюбик, а это не «Тайга» вовсе, а мыльный крем для бритья. Уже в темноте пошли отмываться! А крем все пенится! Долго плескались. И от комаров не избавились и перед пастухом оконфузились.
      Крутой и длинный склон горы, вершина которой дыбилась скалистыми пиками, обрывался в глубокое ущелье. Ветер и дожди веками рушили ее гранит, и вот огромная каменистая осыпь протянулась от гребня горы, сползая на дно ущелья.
      Эту осыпь пересекала вьючная тропа, — единственная дорога в горах.
      Подъехав к этой застывшей неподвижно лавине камня, мы остановились. Боязно смотреть на нее, но ничего не поделаешь, нужно двигаться дальше. Пошли вперед осторожно. И когда перевалили уже половину осыпи, сверху послышался легкий шум. Это скатился небольшой камень. Падая вниз, он зацепил по дороге другой, третий и каждый еще по одному, уже крупнее, и тут пошло! Осыпь ожила! Поток камней стремительно покатился вниз. Каменная лавина тронулась!
      Спрыгнули мы с лошадей и что есть духу, понукая их, бросились вперед.
      На счастье, мы были уже вблизи ступенчатого обрыва и успели укрыться под его выступом. А сзади, где мы только что были, катились, погромыхивая, малые и большие камни. Задержись мы там самую малость — могло бы и прибить, унести вниз. Даже лошади понимали, чем грозит этот поток. Стояли смирно, вздрагивая и поводя ушами, когда шальные камни со свистом перелетали через наше укрытие.
      Когда обвал прекратился, мы с облегчением вздохнули и поехали дальше.
     
      СОДЕРЖАНИЕ
     
      Вместо предисловия 4
      На приволье 9
      Далекие годы 9
      На берегу 14
      Вешние воды 15
      На горном озере 19
      Поганки 21
      Свирель Багашара 22
      Аю! 23
      Пчелиный «волк» 24
      Кузнечики 25
      Рой 26
      Шершни 27
      Гусеница 28
      Осы 29
      В дупле старого дерева 31
      Живые барометры 32
      Весна у Бухтарминского моря 34
      Иволга 35
      Дрозды 36
      Щегол 37
      Предприимчивые квартиранты 38
      Голубиное молочко 39
      Вертишейка 40
      Скворцы —
      Синица 41
      Пустельга 42
      Сорокопут жулан —
      259
      Чечевица , 43
      Соловьиные гнезда 44
      Сплюшка —
      Гнездо на тропке 46
      Гнезда в норах 47
      На глухой протоке 48
      День на острове 60
      По Кулуджуну и красным пескам 65
      На Чаечьем озере 64
      Вороненок 66
      Утиная защита 67
      Птичья печаль 68
      Призывные голоса —
      Крачки и поганки 70
      Серощекая 71
      Птичье общежитие 72
      Стрекозы 73
      Варакушка 75
      Осенью 76
      Филиал рая 77
      Степное озерко 78
      Божуры в апреле 79
      Зимой на Иртыше 82
      Альбиносы 84
      Оляпка —
      Зимой в горах 86
      Как чайки защищали гнездовье 88
      Кто и как строит 89
      Гнездо щегла 91
      Черный стриж 92
      Трясогузка —
      Ласточки 95
      Воробьи 97
      Подкидыша вышвырнули 98
      Сухоносы 99
      Журавли —
      Лебединая песня 101
      Запоздали ЮЗ
      Белая цапля 104
      Лысухи 107
      Прожорливый баклан 108
      Чернозобая гагара 109
      Чайки Ill
      Живые краски 112
      Крачки 113
      Бекасы 114
      Дрофиная драма 116
      Птица с копытцами 118
      Про кукушку 120
      Глухари 124
      Глухарь-инвалид 126
      У косачиного тока 127
      На речке Убинке 128
      Кузница» дятла 129
      Ремез 131
      Квартиросъемщики 132
      Фазаны 133
      Ранние гости 134
      Покровитель орлана 135
      Воздушный бой 137
      На одном дереве —
      Чудеса в вороньем гнезде 139
      Ястреб-перепелятник 141
      Птичьи сборища 142
      Сапсан и чайка 143
      Неопытный балобан 144
      Ночные происшествия в степи 145
      Филин 146
      Видят ли сплюшки днем? 147
      Совка-притворяшка 148
      Водяной орел 150
      Необычное соседство 151
      По следам любопытного 153
      Заяц, рысь и охотник —
      Зайчата-беспризорники 154
      Зимой у речки 156
      Кот-рыболов 157
      Тушканчики 158
      Зверек с наперсток 159
      Кабаны в горах 160
      Прыжок косули —
      Кошачье семейство 161
      Домашние сурки 164
      Лошадь и верблюд 166
      Лисица 166
      Трехлапый соболь 167
      Летяга 168
      Медведь «катается* —
      Цокор 169
      Бурундуки 170
      Любитель птичьих яиц 173
      Джейраны 175
      Про змей и ящериц 176
      Гадюка 178
      Щитомордник 179
      Ящерица-водолаз 180
      Живородящая ящерица 181
      Двухвостые ящерицы —
      Как ящерица обламывает хвост 183
      Хоровод головастиков —
      Рыбачьи истории 185
      Ловля щук кривдой —
      Щука-великан 187
      Хищница 188
      Трое на одном крючке 189
      За хариусами 190
      Рыбачьи страсти 192
      Редкая добыча 194
      На морэ 195
      Шиповки 197
      Сазаны 198
      Красноперки 199
      Плотва и лещ 201
      У озера Язевого 202
      Рыбьи свадьбы —
      Щука и лягушка 203
      В защиту чебака 204
      Среди зеленых друзей 205
      «Лесной царь* —
      Цветки и ягоды —
      Шишки пихты 206
      Серебристый тополь 207
      Княжик —
      Сила жизни 208
      Феномены природы 209
      Ягоды крушины 211
      Тополь в плену 211
      Живучие почки 212
      Ревень —
      Феникс 214
      Ель-великанша 216
      К солнцу 217
      Северные цветы 218
      Кедр и кедровка 220
      Перекати-поле 221
      Бадан 223
      Медвяная роса 224
      Лесной оазис 225
      Про разное 227
      Таппай — гроза волков —
      Врасплох 228
      Между двух огней 229
      Беглый заморский зверь 230
      Проспали кабанов 231
      У страха глаза велики 233
      Снег в августе 234
      Крылья беркута 235
      Пожар 237
      Радуга на земле 242
      Поющий песок на Зайсане —
      Мираж 244
      Братья —
      Гаскер 246
      Жук 247
      Лисичка 248
      Шторм на Зайсане 249
      Природные скульптуры 251
      На Себинских озерах 253
      Змей-Горыныч 254
      Комары и мыло 257
      Обвал 258

|||||||||||||||||||||||||||||||||
Распознавание текста книги с изображений (OCR) — творческая студия БК-МТГК.