|
СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава первая. Мир насекомых
Зрение
Слух
Химическая чувствительность
Глава вторая. Бабочки и пламя
Тропизмы в поведении насекомых
Тропизмы и их классификация
Хемотропизмы
Гигро- и термотропизм Геотропизм
Глава третья. Познакомимся со школой объективистов
Глава четвертая. Возможно ли обучение насекомого
Глава пятая. Насекомые узнают дорогу к своему обиталищу и к корму
Глава шестая. Миграция насекомых
Глава седьмая. Явления высшего порядка Соблюдение определенных норм и общение в обществах насекомых
Объединение: теория сверхорганизма
Глава восьмая. Хищники и жертвы
Покровительственная окраска, пугающая окраска, миметизм
Покровительственная окраска
Предупредительная (пугающая) окраска
Миметизм
Что обо всем этом думать
Общие выводы
И. Xалифман. Новая книга Реми Шовена
ВВЕДЕНИЕ
«Они не понимают, кан могут противоположности сходиться к подобию. Гармония есть движение в двух противоположных направлениях; это верно и для лука и для лиры».
(Отрывок из Гераклита)
И на пространствах, измеряемых тысячами световых лет, и между двух стебельков мха совершает свое движение вселенная, полная тайн. Как бы ни были различны проблемы макро- и микрокосмоса, это проблемы одного порядка, проблемы, побуждающие к философским размышлениям.
Многие не сумели это увидеть и высмеивали науку о насекомых: кто не подшучивал над любителем бабочек и жуков Не стану отрицать, что некоторые «образцы» этих почтенных специалистов, уже приближающиеся к ископаемым, до сих пор встречаются в галереях музеев. Но с каждым днем они уступают место ученому более современного типа — биологу, для которого насекомое — лишь повод для пристального изучения жизни; и какой повод!
Число известных и учтенных видов насекомых, пожалуй, уже превышает полтора миллиона; и к ним ежегодно прибавляются сотни новых. Специалисты по систематике считают, что на земле существует, по всей вероятности, 2 — 3 миллиона видов, из которых нам, следовательно, известна лишь небольшая часть. Не так давно один исследователь, разрывая землю под камнем, открыл не
вид, а целый отряд — отряд ногохвосток-Протур, крошечных, но чрезвычайно интересных для филогении насекомых.
По числу видов насекомые намного превосходят всех остальных животных, вместе взятых. Нередко я даже надавал себе вопрос: достигли ли они вершины своего развития Ведь палеонтологи учат, что все группы животных возникают, достигают предела развития — его отличительная черта — большое число видов и широкое географическое распространение, — а затем приходят в упадок. В настоящее время признаки подобного упадка наблюдаются у большей части важнейших отрядов: все они были более развиты и более дифференцированы в предшествующие геологические эпохи.
Ни одного подобного признака я не могу найти у насекомых. Они так многочисленны, так многообразны, так распространены, что человеку стоит зачастую огромных трудов избавиться от них при помощи различных ядов, нередко оказывающихся лекарством, приносящим вреда еще больше, чем сама болезнь.
Двойной интерес — и теоретический, и практический — привлекает к изучению насекомых большое число исследователей. Ежегодные или ежемесячные перечни работ по энтомологии занимают все большее место в библиографических изданиях. Насекомые представляют собой чрезвычайно удобный материал для опытов, это приводит к чрезмерному сужению поля деятельности многих ученых. Так, во Франции, ставшей со времени Латрейля признанной родиной науки о насекомых, число энтомологов непомерно велико в ущерб другим отраслям биологии.
Нужно сказать также, что широкую публику всегда привлекают занимательные рассказы о насекомых, особенно когда они написаны хорошим языком. Все, например, читали бессмертные «Энтомологические воспоминания» Фабра, и многие ученые, в том чпсле и я, обязаны им выбором своей специальности. И, конечно, нельзя вести речь о пчелах или о термитах и не вспомнить о Метерлинке.
А все же я не знаю, достаточно ли четко до сих пор ставились основные проблемы современной науки о насекомых, достаточно ли ясно была показана их связь с другими, гораздо более широкими и определяющими проблемами общего порядка.
Пусть же цивилизованный человек в лесу и в поле, приглядываясь к насекомому, глубже ощутит влекущие и до сих пор еще не разгаданные тайны жизни.
Вот к чему я стремлюсь.
Совершенно очевидно, что предлагаемая читателю работа не претендует на полноту изложения. В основе ее лежит описание нескольких опытов, выбранных мною из числа наиболее интересных; возможно, что выбор этот был несколько произвольным.
Надеюсь, читатель не посетует на меня за то, что я широко использую мои собственные труды и труды моих учеников. Дело не в том, что они интереснее других; просто я с ними лучше знаком.
НОВАЯ КНИГА РЕМИ ШОВЕНА
(Послесловие)
В краткой автобиографии, написанной специальна для издания настоящей книги в переводе на русский язык, Р. Шовен сообщает:
«Родился 10 октября 1913 года.
— Изучал биологию и медицину в Сорбонне в 1934 — 1938 годах.
— В 1941 году, защитив диплом на тему «Биология стадной саранчи», получил ученое звание.
— В связи с тем же удостоился двух премий Академии наук.
— Выполнял в Марокко, Алжире, на Корсике ряд научных поручений по исследованию в натуре биологии саранчи.
— В 1946 году назначен научным сотрудником Национального центра исследований, затем в 1948 году научным руководителем Национального исследовательского сельскохозяйственного института.
— С этого же времени руководит пчеловодной опытной станцией в Бюр-сюр-Ивет.
— Является членом некоторых научных обществ, в том числе Индийского общества зоологов.
— Опубликовал свыше ста работ, посвященных насекомым; написал Руководство по физиологии насекомых, выдержавшее два издания; последнее вышло в 1956 году.
— Продолжает специализироваться в области психологии и поведения животных, а также сравнительной физиологии»,
Что еще следует сказать о Реми Шовене
В маленьком селении Бюр-сюр-Ивет (департамент Сены и Уазы), километрах в 20 от Парижа, примерна полтора десятка лет назад основан новый центр биологических исследований.
«Сюда легко попасть, — пишет Илер Кюни во французском журнале «Горизонты», — по специальной линии метрополитена, связывающей Париж с солнечной долиной Шеврезы. Дойдя до площади перед ветхой сельской церковью, сверните на узкую тропинку и через несколько минут вы окажетесь на лоне природы.
Здесь-то, среди полей и лугов, в новых, совсем еще-недавно отстроенных лабораториях развивается та наука, в области которой Франция стоит в ряду первых... Под руководством профессора Реми Шовена институт добился выдающихся успехов. Говоря так, я уверен, что никто иг его сотрудников не станет со мной спорить. Шовен — это один из самых светлых умов, какие мне приходилось встречать, один из самых обаятельных людей, какие мне известны».
Для советских биологов имя Реми Шовена не ново Еще в 1953 году Издательство иностранной литературы опубликовало упоминаемое в приведенной выше автобиографии капитальное руководство «Физиология насекомых».
Глава и старейшина советского «корпуса энтомологов» академик Е. Н. Павловский в предисловии к русскому изданию «Физиологии» особо отметил как широту круга вопросов, трактуемых в книге Шовена, так и свежесть привлеченного им описательного материала.
И вот после известной одним лишь энтомологам, и разве что еще физиологам и биохимикам, книги тот же Шовен опубликовал небольшой томик, нисколько не похожий на научный трактат. Это нечто вроде исповеди ученого, отчасти его автобиография, отчасти самоотчет,, размышления вслух и одновременно страстный призыв к развитию и совершенствованию науки о насекомых, науки о живом вообще.
С каждой страницы этой книги встает ее автор, влюбленный в свое дело, не сомневающийся в величии задач, стоящих перед биологией, воспитывающий себя в духа неутомимых исканий и беспощадной требовательности к себе, предостерегающий всех натуралистов и испытателей природы от соблазнов самообмана, воодушевленный
сам и воодушевляющий читателей перспективой постановки новых, все более строгих опытов, решения новых, все более трудных задач.
«Жизнь и нравы насекомых» — действительно незаурядное произведение. И написано оно так, что всякий, кто хотя бы мельком пробежит глазами одно только введение или первые попавшиеся на глаза, наугад раскрытые страницы, вскоре вернется к началу и залпом или маленькими глотками, — это уж кто как умеет или любит, — но при всех условиях с самым серьезным и пристальным вниманием, с горячей заинтересованностью и признательностью прочитает весь томик от вводного эпиграфа из Гераклита до заключающих труд общих выводов.
Книга не оставляет читателя равнодушным. Не только специалисты — энтомологи или шире — биологи, но и читатели далеких от биологии отраслей с симпатией и благожелательностью будут следить за мыслью автора, хотя, скажем об этом сразу, не только специалисты отметят про себя коренное несогласие с некоторыми его положениями.
Но об этом — далее. А сейчас подчеркнем, что книга вводит читателя в удивительный и, к сожалению, очень мало, гораздо меньше, чем он того заслуживает, известный мир — в необъятный мир насекомых и в крайне тесный, гораздо более узкий, чем следовало бы, мир людей, изучающих жизнь и нравы видов, относящихся к классу, наиболее многочисленному и самому разнообразному из населяющих землю.
Все, о чем говорится в книге, для большинства читателей неспециалистов ново, удивительно, часто совершенно невероятно и всегда в высшей степени интересно. Идет ли речь об опытах, заключающихся в измерении чуткости слепого и глухого кузнечика, реагирующего на невидимые и неслышимые колебания амплитудой до половины диаметра атома водорода; или о чудовищных стаях саранчи (одно насекомое из составляющих стаю весит меньше 2 граммов, а вся стая — свыше десяти тысяч тонн!), о саранчуках, гасящих своими телами зажигаемые на их пути костры и ценой жизни прокладывающих путь остающимся; сообщает ли автор об итогах опытов роттэмстед-ских специалистов, собравших за 4 года в свои гигантские — высотой до 16 метров — ловушки около полумиллиона ночных бабочек, доказав при этом, что рамцы и сам-
ки 1 одного вида летают до встречи на разной высоте; или об опытах немецкого химика Бутенанда, переработавшего несколько сот тысяч экземпляров шелковичного червя, чтобы получить несколько миллиграммов чистого секрета пахучей железы, — каждый эпизод представляет новый яркий и впечатляющий пример могущества науки и необъятности перспектив, открываемых ее победами.
И где бы ни происходили описываемые в книге события — в лаборатории Парижского университета или в Марокко, где изучаются повадки саранчи; в темном сыром погребе на одном из Антильских островов или на пасеке опытной станции в Бюр-сюр-Ивет, где., изучаются факторы, определяющие воинственность пчел; в каштаново-ореховой рощице близ Эпернона, где проводятся наблюдения над муравьями Лазиус; или у лагуны Эбрие, в районе Берега Слоновой Кости, где изучаются строительные способности невыносимо больно кусающихся муравь-ев-ткачей, — всюду читатель видит перед собой страстно ищущего, неутомимо думающего исследователя и одновременно писателя, умеющего не только лаконично и точно, но также красочно и с блеском набросать картину, живо и с юмором рассказать о своей работе, талантливо и доходчиво раскрыть то большое значение маленьких фактов, которое извлекается из наблюдений только подлинными учеными, проницательно расчленяющими общее и частное, случайное и необходимое.
Все мы с детства помним и любим великолепные рассказы Фабра, открывшего для широчайших кругов читателей чудеса мира насекомых. Но Фабр живет почти вне времени. Он иногда напоминает Робинзона, попавшего в чужой край и, даже без Пятницы, один на один с окружающими его загадками, исследующего неведомое. Шовен в своей новой книге всесторонне современен и злободневен.
Начать с того, что книга — не в бровь, а в глаз многим биологам — напоминает, полемизируя со сторонниками «чистой» науки: да, «наука действительно изучает только то, что можно измерить, это верно, но надо сначала выделить то, что заслуживает быть измеренным, потому что слишком много цифр могут быть лишены интереса и возможности применения».
Практическая нацеленность автора, его стремление заранее планировать опыт так, чтобы обеспечить действенное применение выводов, заметны во всем. Говорит ли
он о поисках средства защиты шерсти от платяной моли или человека от москитов, старается ли разобраться в факторах, способствующих сосредоточению стай саранчи, задумывается ли над тем, как научиться выводить сорта растений, которые не повреждались бы вредителями, или как ускорять развитие одних и сдерживать размножение других видов — позиция ученого всегда активно направлена. Приходится, однако, отметить далеко заходящую непоследовательность в этом вопросе автора, для которого наука была также средством уйти от жизни, превращалась в башню из слоновой кости.
Несмываемой печатью времени — и именно второй половины XX века — отмечены многие описанные в книге опыты, представляющие нередко шедевры исследовательской мысли, вооруженной последними новинками лабораторной техники. Описание работы катодного осциллографа, рассказ об электродах, введенных в глаз насекомого, прожекторы в опытах с колорадским жуком, на пути которого ставятся прозрачные препятствия, микрофоны, используемые в опытах, имеющих целью исследовать стрекот сверчка, рассказ о поляроидах, применявшихся профессором Фришем при изучении зрительных восприятий пчелы, анализ результатов опыта со скармливанием общественным насекомым корма, сдобренного мечеными атомами, опыты со стереоизомерами, с помощью которых измерялась точность обоняния насекомых, опыты с измерением порога химического восприятия при прикосновении и на расстоянии — все эти подробности сливаются в убежденное и веское слово о важности использования достижений физики и химии, вооружающих биологию для все более углубленных исследований природы живого.
Однако, воздавая должное вооруженной новыми методами эксперимента и «достойной восхищения изобретательности ученых, благодаря которой они перешагнули через границу того, что может показаться недоступным», а наряду с этим и «волнующему характеру выводов», к которым нас приближают многие из таких исследователей, Шовен приводит немало наглядных примеров,, показывающих, что и с помощью простейших средств можно успешно ставить опыты, приводящие к выводам, существенно обогащающим науку. В этом смысле достаточно убедителен рассказ о старой коробке из-под суха-
рей, помещенной в центре кулиг саранчи и послужившей «оборудованием», с помощью которого в лапках насекомых был открыт орган, выполняющий определенную функцию в их ориентировке. Поучительна в этом смысле и вся глава об опытах с насекомыми в лабиринте и история ученика Шовена, заставлявшего взбираться по щепочке таракана, опыты с простенькими стойками и «самым покладистым на свете насекомым» — палочником. Упоминаемые здесь п проведенные по сути без всякого специального оборудования опыты помогли совершить без преуЁеличения выдающееся открытие: в них на новых объектах веско подтверждена возможность обучения насекомых!
Эти страницы книги много радости (и пользы!) принесут всем любителям природы, которых не удовлетворяет умиротворенное любование ее чудесами и совершенством и которые ищут возможности развить в себе действенный, преобразовательский подход к изучению любого явления в органическом мире.
Формально в книге никакого отклика не нашла та борьба направлений в биологии, которая в нашей стране разгорелась в столкновении между мичуринской и анти-мичуринской теориями. Похоже даже временами, что автор не слышал о Мичурине, о критике вейсманизма-морганизма, о драматическом споре вокруг вопроса о возможности и необходимости наследования приобретаемых свойств, о возможности изменений наследственности под воздействием условий среды. И тем не менее многие факты, сообщаемые в книге, настолько точно и строго описаны, насыщены столь значительным содержанием, что они, пусть даже в самом деле бессознательно, затрагивают именно те спорные вопросы, которые давно наметились на магистральных направлениях биологии. Может быть, более всего показателен в этом смысле делаемый Шовеном анализ явления покровительственной и пугающей окрасок и миметизма и приводимые в этой связи данные, обосновывающие, может быть, даже несколько церемонно сформулированное, но по сути вполне категорическое отрицание возможности органической эволюции как цепи случайных мутаций.
Шовен рассматривает в книге большое количество исследованных учеными фактов, относящихся к этой области, и, обобщая суть проблемы, пишет: «Не подлежит сомнению, что крыло Kallima с таким совершенством воспроизводит увядший лист, что фитопатологи смогли даже установить, какой именно вид плесени на этом листе оно изображает. И не только Phyllies и палочники похожи на зеленые стебли или листья, но и их яйца подобны зернам настолько, что их порою не отличишь. И опять возникает вопрос: как же все это могло сложиться »
Скажем здесь заранее, что содержательного ответа на этот вопрос сам Шовен не дает, а его попытки строить предположение об «организующих импульсах» и о «целях эволюции», звучат по “меньшей мере странно рядом с той здравой критикой финалистов, какая дана в книге. Но вместе с тем нельзя не отметить, что Шовен веско опровергает до сих пор весьма распространенные концепции эволюции, исходящие из понимания отбора только как механического сита, отбирающего и сохраняющего изменения, способствующие усовершенствованию приспособлений.
«Обратимся к официально признанным путям эволюции — естественному отбору и мутациям. Представим себе ряд мутаций, каждая из которых добавляет, например, какому-нибудь пилоусу сколько-нибудь сходства с Thonalmus. Те особи, которые больше всего похожи на Thonalmus, все меньше и меньше истребляются Anolis. Отбор при этом идет автоматически и по прошествии длинного ряда веков приводит к появлению безукоризненной копии. Вот теория, в которой нельзя увидеть ничего абсурдного, пока не присмотришься к ней поближе. И многие настаивают на том, что она верна, потому что она стройна и приводит в восторг геометра, который дремлет в душе многих биологов».
Прямо называя в своей книге имена последователей формальной генетики Джулиана Гекели и Рональда Фишера, чьи концепции эволюции он отказывается признать, и высказываясь за сохранение дарвиновского понимания отбора, Шовен подчеркивает значение для правильного анализа данного вопроса случаев «лучших имитаций, представляющих, собственно говоря, сверхуподобления, бесполезные и абсурдные с точки зрения естественного отбора». «Можно ли быть уверенным, — размышляет Шовен, — что такие абсолютно безукоризненные копии, как Kallima, необходимы для того, чтобы обмануть хищника, или что лишний шанс выжить дает имитация, вос-
производящая в точности все до такой степени, что ботаники могут определить, какого рода плесень изображена на крыле, представляющем увядший лист, или что не довольно было бы пятна, смутно напоминающего плесень »
Ссылаясь на многочисленные опыты с грубыми приманками, успешно обманывающими насекомых и птиц, Шовен решительно заявляет, что явление «сверхуподобления нельзя объяснить с помощью отбора», понимаемого как механическое сито.
К числу примеров, обогащающих обоснование материалистических позиций в разных разделах биологии, должны быть отнесены и некоторые излагаемые Шовеном факты, касающиеся природы так называемой семьи общественных насекомых, рассматриваемой как биологическое единство, как некое подобие органической целостности. Так же обстоит дело и с приводимыми в книге многочисленными примерами, подтверждающими роль обучения в онтогенезе даже таких представителей животного мира, как насекомые. Шовен горячо доказывает — и это один из лейтмотивов его книги, — что способность к обучению представляет одно из неотъемлемых свойств живой материи.
Очень содержательны данные о биологическом эффекте группы, являющиеся новым веским доводом, опровергающим возможность внутривидовой конкуренции организмов; факты, говорящие о том, как признаки и свойства, строение тела и поведение взрослых насекомых определяются условиями развития личинок; новые доказательства наличия активной избирательности во всевозможных проявлениях жизни.
Однако и здесь мы должны осветить те стороны концепции автора, с которыми нельзя согласиться; едва Р. Шовен переходит от изложения фактов и описания явлений к их осмысливанию, его постигают те же неудачи, что и других естествоиспытателей, которые, будучи стихийными материалистами, неизбежно оказываются беспомощными в своих философских выводах и обобщениях.
Это прежде всего проявляется уже в том, как безоговорочно переносит Шовен и на человека многие выводы, сделанные из наблюдений над насекомыми.
Р. Шовен в своей книге объявляет себя последователем западногерманского ученого Конрада Лоренца и сторонником его школы «объективного познания», достоинства которой он всячески превозносит.
Лидер этой школы профессор Конрад Лоренц, глава того направления в изучении инстинктов п поведения животных, которое видит причины их конкретного поведения не в соотношении и взаимодействии организма с условиями его существования, а в развертывании врожденного, раз навсегда данного поведения, в автоматической нерефлекторной деятельности нервной системы, являющейся следствием и результатом внутреннего процесса «аккумуляции специфической энергии».
Разумеется, нельзя отрицать, что разные органы чувств функционируют по-разному. Однако развиваемый Конрадом Лоренцем закон специфичности энергий в деятельности органов чувств говорит о другом. Согласно этому, сформулированному еще Иоганнесом Мюллером закону, ощущения обусловлены не спецификой воздействия раздражителей, доходящих до организма из внешнего мира и регистрируемых специализированными нервными приемниками, а только специфической функцией соответствующих органов чувств. По Мюллеру и Лоренцу, таким образом, ощущение не связывает организм со средой его обитания, а, наоборот, отрывает, отгораживает его от внешнего мира.
К. Лоренц и Р. Шовен (как можно видеть из приводимых в книге материалов) правильно признают, что для инстинкта может иметь значение обучение, возникновение условного рефлекса, что на проявление инстинкта может той или другой стороной влиять внешняя среда, участвующая в формировании сложного строения инстинкта.
Однако в целом оба рассматривают деятельность нервной системы как процесс, идущий сам по себе, на основе присущего ему автоматизма, беспричинно й независимо от условий развития.
Этологи придают большое значение в органической жизни так называемым ритмическим процессам, которые они рассматривают как эндогенные, автоматические, как процессы самовозбуждения центра. Подобные процессы действительно существуют, но исследования показывают, что они развертываются в результате возбуждения центров под влиянием определенных раздражителей, в процессе обмена веществ, следоБательно, тоже рефлекторным путем. Между тем Лоренц и Шовен, противопоставляя свою позицию материалистической позиции Ив П. Пав
лова, сосредоточивают внимание именно на «эндогенном накоплении энергии» в нервных центрах и на пусковом механизме, освобождающем выход этой энергии. По Шовену, «нервная система выделяет деятельность так же, как печень — желчь, почки — мочу».
Роль внешней среды, по Лоренцу — Шовену, сводится, таким образом, только к устранению, снятию преград для выхода энергии, непроизвольно накапливающейся независимо от влияния внешней среды в нервной системе животного.
Эта накопившаяся энергия и есть направляющий фактор, она определяет поведение животного.
«Общей закономерностью строения и функционирования органов чувств у особей животного царства является адекватность их экологическим условиям жизни этих особей и основной функции взаимоотношения данного организма и среды его обитания», — разъясняет один из крупнейших наших специалистов Н. И. Гращенков. Он подчеркивает, что «при сравнительно-физиологическом изучении органов чувств, или анализаторов, вскрывается механизм образования специфичности в деятельности органов чувств. Это механизм постепенного приспособления каждого данного анализатора к улавливанию внешних или внутренних специфических раздражителей, начиная с его периферического конца до подкорковых п корковых образований. В этом случае представления... об изначальности, неизменности и врожденности специфических свойств органов чувств теряют всякий смысл, а закон возникновения специфических энергий в функции онировании органов чувств получает свое эволюционное материалистическое обоснование»1.
Вполне очевидно существующая специфичность энергии в действии органов чувств не есть таким образом нечто раз и навсегда данное и независимое от условий, а результат органического развития, продукт взаимоотношений организма с условиями его существования. Соответствующие системы регистрации сигналов развиваются в неразрывном единстве с условиями жизни, в постоянном восприятии разнообразных нервных раздражителей, сигналов, поступающих в организм со световымп или звуковыми колебаниями через обоняние, вкус, осязание и т. д. Именно об этой стороне явленпя и писал наш выдающийся физик С. И. Вавилов, утверждая, что глаз представляет подобие Солнца и что, не зная Солнца, нельзя понять ни устройство, ни действие глаза.
Формирующее действие внешней среды и — ближе — условий существования, действие специфических форм раздражения на органические системы восприятия отдельных раздражителей исчерпывающе подтверждается морфологией и строением клеток не только зрительных, но и прочих органов чувств.
В той критике на два фронта — против механицистов и виталистов, которую развивает в книге Шовен, справедливое самым причудливым образом переплетается с неверным. Шовен по заслугам оценивает — высмеивает — учение Рабо, объявившего, что органическим миром правит случайность, «прихоть химических соединений», в связи с чем жизнь «всегда находится на грани смерти из-за того, что неприспособленность преобладает над приспособленностью». Шовен во многом точно вскрывает ошибки механистического учения Леба о тропизмах. Он не совсем безоснователен в своей критике картезианского метода исследований, сводящегося к тому, чтобы «дробить поведение на составные части, якобы более простые для понимания», он высказывает законное опасение по поводу того, не делает ли невозможным последующий синтез «Деление трудной задачи на возможно большее число частей». Исходя пз всего этого, Шовен полностью противопоставляет друг другу данные исследований в условиях аналитического эксперимента и результаты наблюдений в условиях свободного поведения животного в природе. Отсюда он приходит к выводу, что собака И. П. Павлова, заключенная в башню молчания, уже не является более собакой.
Недавно во Франции на большом.международном совещании по вопросам о природе инстинктов и поведения животных и человека1 взгляды К. Лоренца подверглись критике со стороны ряда зарубежных ученых. И на другом совещании, посвященном тем же вопросам, на этот
1 См. отчет об этом совещании в книге «L instinct et le сою-portement des animaux et de l homme», 1956.
раз в США теоретические положения учения Лоренца были также раскритикованы рядом биологов1. Наша критика ошибок «объективистов» отмечает прежде всего метафизический характер противопоставления поведения врожденного и обусловленного средой развития, бесполезность и абиологичность такого противопоставления, которое в какой-то мере сродни известному разделению организма на генотип и фенотип.
«Мы должны резко критиковать попытки этологов считать инстинктивные акты животных не рефлекторными,, а спонтанными проявлениями врожденных сложных комплексов реагирования нервной системы», — указывает проф. Д. А. Бирюков2.
Кроме того, уделяя много внимания вопросам физио-логии нервной системы, органов чувств, поведения и инстинктов насекомых, Шовен дает им не всегда правильное толкование, квалифицируя их как «психическую деятельность насекомых», — отмечал в предисловии к «Физиологии насекомых» академик Е. Н. Павловский.
Конечно, было бы ошибкой отбрасывать все факты, на которых сосредоточивает внимание школа объективистов, а также все выдвигаемые ими положения, в частности положение о сигнальном значении объектов для поведения животного. С другой стороны, нельзя не отметить, что и сам Шовен, превознося достоинства поднимаемой им над материализмом и идеализмом школы объективного познания, не совсем закрывает глаза на ее несостоятельность в решении ряда вопросов. Не случайно он повторяет в книге, что в большинстве областей новейшей биологии мы еще пребываем «в ожидашш Галилея или Коперника», что «наука о насекомых ждет того, кто поможет ей подняться на следующую ступень... Как некогда астрономия, биология ждет своего Коперника. Пожелаем же, чтобы он скорее явился!» и т. д. Кроме того, неустанно клянясь в верности школе объективистов, Шовен на деле — внимательный читатель отметит это — оспаривает отдельные ее положения, развивает, хотя и не всегда,
1 См. журнал «Science», сентябрь, 1957, т. 126, № 3274г стр. 599 — 603.
2 См. его предисловие к русскому изданию книги Яна Дем-бовского «Психология животных». Изд-во иностранной литературы,. Москва, 1959.
Более правильную, склоняющуюся к материализму точку врения.
Можно согласиться с утверждением Шовена о том, что современная «биология находится еще в пеленках», но советские биологи могут с законной гордостью сказать о том, что Шовен ошибается, полагая, будто в биологии все еще нет «незыблемых основ, вокруг которых должно строиться все».
Такие основы есть, они заложены в советском творческом дарвинизме, в мичуринском учении, в приложении диалектического материализма к исследованию явлений живой природы.
Читатель, знакомый с положениями мичуринской биологии, откажется признать неразрешимыми загадки явлений покровительственной и пугающей окрасок, или явлений миметизма, включая различные выражения «сверхуподоблений». В книге Шовена в высшей степени убедительно и справедливо показано, что перечисленные явления представляют собой труднейшую задачу для биологов, исповедующих неодарвинистские концепции эволюции, И Шовен очень метко и точно разъяснил, как и почему списываемые явления подрывают, а во многом и взрывают самые основы этих широко распространенных по сие время концепций.
Каким же многозначительным и содержательным является тот факт, что в свете идей материалистической, мичуринской биологии даже эти наиболее сложные н загадочные явления сверхуподоблений вполне естественно, свободно и без малейшего насилия над фактами и логикой объясняются с помощью давно сформулированных общих положений теории. Явления сверхуподобления представляют, как нетрудно понять, частный случай и наиболее резко выраженный пример мимикрии, покровительственной и отпугивающей окрасок. Во всех таких явлениях ясно сказывается действие закона, согласно которому мертвые элементы природы и вообще внешние условия в широком понимании этого словаг будучи однажды ассимилированы живым телом, становятся его частицами. Вместе с тем они приобретают в сильной степени выраженное «тяготение к той форме элементов внешнего, которая 45ыла присуща им до ассимиляции их живым телом, до их превращения в данную живую форму»,.«они становятся -частицами живого тела и для своего роста и развития
уже требуют той пищи, тех условий внешней среды, какими в прошлом они сами были» .
Таким образом живое тело, ассимилировавшее новые, случайные условия внешней среды, биологически уже «будет отличаться от старого своей наследственностью, то есть новым, но определенным типом ассимиляции и диссимиляции, потребностью в новых, но тоже определенных условиях внешней среды. Этими определенными условиями и станут те, которые впервые ассимилировались путем случайного воздействия на исходное живое тело. Так в органическом мире осуществляется переход случайности в необходимость, в наследственность»2.
Вот как выглядит при глубоком понимании явления тот «физиологический механизм», который, действуя «слишком быстро или слишком долго», привел Шовена к ошибочному заключению, будто «из всего этого нельзя сделать четких выводов «с точки зрения развития».
Как мы видим, вполне четкие выводы и именно с точки зрения развития сделаны советским творческим дарвинизмом. И эти выводы продолжают и обогащают важные для эволюционного учения положения о накопляющем действии отбора, которое, как указывал Дарвин, является «самым важным, преобладающим условием изменения» . Накопляющее действие отбора вырастает из тяготения, из сродства, из избирательного поглощения конкретной формы элементов внешнего, которые в поколениях накапливаются, усиливаясь и развиваясь в ряде случаев даже в сверхуподобления, действительно могущие быть бесполезными и абсурдными с точки зрения отбора — сита. Такое же объяснение могут получить те аналогичные сверхуподоблению явления, о которых пишет Шовен, указывая на «огромные разветвления рогов оленя Мегацерос» или «безумное, абсурдное, ни с чем не сообразное развитие груди у полужесткокрылых горбаток». Мичуринское понимание природы этих явлений указывает путь к управлению ими, дает возможность использовать их в, целях человека, ставящего себе на службу организмы растений и животных, активно избирающих из внешней среды ту пищу, те условия, какими в прошлом они были сами.
1 Т. -Д. Лысенко. Избранные сочинения, М., 1958, т.Т, стр. 46 и 438.
2 Там же, т. 2, стр. 337.
3 Ч. Дарвин. Происхождение видов, М., Сельхозгиз, стр. 147.
Конечно, мичуринская биология еще очень молода и только начала свой исторический путь, с первых шагов отмеченный выдающимися победами, каждая из которых свидетельствует о том, что будущее принадлежит Мичурину.
Плодотворность творческого действенного подхода в решении задач управления природой живого в последние годы все шире и шире признается во всем мире биологами разных специальностей. Книга Р. Шовена, в которой советский читатель найдет убедительные иллюстрации, подтверждающие общебиологическое значение основных обобщений, сформулированных в мичуринском учении, свидетельствует также о том, что и в учении о поведении животных искания прогрессивных ученых — несмотря на все ошибки — подготавливают тот же поворот от заблуждений идеализма, эклектики и различных разновидностей механицизма и витализма к единственно верному, ведущему ж победам познания диалектико-материалистическому направлению.
Я. Халифман
|
