Глава третья

Проспав до половины девятого вечера, Котов поднялся, вышел на кухню и жадно доел консервированную рыбу из банки, откусывая большими кусами булку и с треском в ушах прожёвывая. Теперь он тешил себя мыслями, что человечек в бутылке померещился ему во сне.

Пора было ехать. Котов побрился, уложил в сумку заметно не новый эстрадный костюм с блёстками, взял футляр с саксофоном и вышел из квартиры. Встреча была назначена у станции метро «Лесная».

О предстоящей халтуре договаривался, как обычно, Андрей Осипов — барабанщик, который пригласил Котова в оркестр. В составе был ещё клавишник Вадик Лисовский (тоже старый знакомый), контрабас и тромбон.

Когда все собрались, Осипов начал объяснять смысл предстоящего мероприятия.

— Дело такое: башляют сразу и много. Народ будет серьёзный, возможно с валынами. Чем меньше задаём вопросов, тем дольше живём. В морду плюнут — говорим «спасибо». Всё понятно?

Коллектив молчал.

— А может, не стоит? — неуверенно подал голос клавишник.

Котов проворчал: «Не стреляйте в пианиста»…

Осипов будто только ждал возражений.

— Не стоит? — повысил он голос. — А это мне нужно? А с долгами рассчитаться, а новые костюмы купить стоит или не стоит? Нас в этих скоро приглашать перестанут. А разбитый микрофон, а микшерский пульт?..

Коллектив молчал.

— Так разве кто-нибудь против? — бодро сказал Котов.

Как стало понятно, Осипов рассказал не всё. Музыкантам предстояло играть не в банкетном зале, не в кафе и даже не в загородном коттедже, а в бассейне. В огромном бассейне с десятиметровой вышкой и пустыми трибунами.

Здание оздоровительного центра принадлежало виновнику торжества, сухонькому улыбчивому старичку с хвостиком на затылке и всё замечающими глазками. По тому уважению и робости, с которыми говорили о нём присутствующие, называвшие его дядей Гошей, было понятно, что это очень не простой старичок.

Гости были в вечерних туалетах и сидели за пышно накрытыми столами, расставленными вокруг бассейна. Между столами сновали нанятые официанты, в плохой микрофон произносились тосты, и раскатистое невнятное эхо гуляло под высокими сводами.

Музыканты расставили инструменты на маленькой импровизированной сцене, переоделись в костюмы и стали ждать. Мужчина, представившийся распорядителем, сказал:

— Сидите пока здесь, на трибуне. Будьте готовы в любую минуту. Если что-то потребуется, махните официанту. Напиваться раньше времени не советую: тут есть люди, которые очень, очень нервные. Надо работать в полную силу. Приспичит в туалет, терпите до перерыва.

Чувствуя себя виновным и ответственным за происходящее, Осипов немедленно подозвал официанта. Через минуту на нижней лавочке трибуны, за бортиком, развернулась скатерть-самобранка. Все, кроме Котова, выпили для храбрости коньяку и закусили бутербродиками с икрой. Когда выпили по второй, и Котов снова проигнорировал, Лисовский поинтересовался:

— Котов, ты в порядке? Играть сможешь?

— Не понял, — с вызовом ответил Котов. — А что случилось?

Осипов и Лисовский переглянулись и пожали плечами.

Вскоре распорядитель сообщил, что обязательная торжественная часть закончилась и теперь, пока гости закусывают, можно поиграть что-нибудь спокойное, для фона. Пятидесятилетних, кое-где с проседью, музыкантов он называл ребятами, а они по привычке не обижались.

«Ребята» вышли на сценку, взяли инструменты и с отсчёта заиграли «Strangers In The Night» — неторопливую, комфортную тему из репертуара Фрэнка Синатры.

Гостям это понравилось: галдёж и женский смех зазвучали громче, активнее зазвякала посуда. Попурри из спокойных, переходящих из одной в другую мелодий продолжалось ещё с полчаса, лишь изредка прерываясь для произнесения необязательных, но глубоко прочувствованных каким-нибудь созревшим для этого гостем тостов. Котову запомнились только обрывки вроде того: «Дядя Гоша дал нам всё… «, «Больше, чем своего мужа…» и «Если хоть одна падла скажет про него плохо…»

Постепенно атмосфера праздника становилась всё более непринуждённой: сидящие за столами перекрикивали друг друга, несколько пар и один пьяный вышли танцевать на площадку перед оркестром.

Вскоре танцевала уже половина гостей, репертуар стал более знакомым и ритмичным, Лисовский запел. Музыкантам посыпались заказы, сопровождаемые щедрыми чаевыми. Подошёл распорядитель и сделал особый заказ.

— А сейчас, — провозгласил он в полной тишине, — любимая песня дяди Гоши!

Жующие сделали умилённые лица и отложили вилки. Над подёрнутой табачной дымкой гладью бассейна полилось нежное органное вступление «A Whiter Shade Of Pale».

«Он всёгда плачет, когда слушает эту песню», — предупредил распорядитель, и «ребята» старались как могли.

Дядя Гоша действительно прослезился, смахнул платком слезу и, когда музыка стихла, в возникшей на несколько секунд вежливой тишине похлопал в сухонькие ладошки. Выжидательно смотревшие на него гости развернулись к оркестру и шумно зааплодировали, выкрикивая «браво!»

Потом, в перерыве, распорядитель рассказал, как однажды дяде Гоше не понравилось исполнение песни, и он велел вырезать вокалисту гланды. И это почти случилось, и только заступничество одной дамы спасло несчастного, который после этого потрясения совсем уже никогда не мог петь.

Выслушав эту историю, Вадик Лисовский, хотя и обладал абсолютным слухом, во втором отделении сходу взял фальшивую ноту. Но это была уже другая песня и другая программа. Дядя Гоша удалился к себе в офис, находившийся в «деловой» части комплекса, чтобы кое-что кое с кем обсудить.

А публика начала гулять по-настоящему. Гости скинули смокинги дамы переоделись в купальные костюмы, и все попрыгали в воду. Оркестр вдарил рок-н-роллы, шум и визг поднялись невообразимые.

Ближе к утру кто-то наклонился и начал блевать прямо в бассейн, и воду пришлось менять. Когда старую воду слили, из душевых со смехом и визгом выбежала преследуемая кавалером подвыпившая дама и с разбегу нырнула в пустой бассейн. С множественными переломами её унесли в «скорую», а в вымытый через шланг резервуар снова пустили воду.

Во время одного из перерывов, пока его товарищи угощались на трибуне, всё ещё трезвый как стекло Котов отправился искать туалет. Душевая, через которую он проходил, состояла из нескольких рядов кабинок, в каждой из которых было в полу сливное отверстие. Чтобы не усложнять себе задачу. Котов зашёл в одну из кабинок и расстегнул ширинку.

Но едва только он начал осуществлять задуманное, как рядом в проходе послышались голоса.

— Этого не будет, раз сказал — всё, — говорил один. — Как говорят фраера, лучше платить налоги и спать спокойно. Я устал, больше не могу. Передай дяде, что я выхожу из игры.

— А ну стой, — тихо сказал второй. — Не торопись в ментовку, Спортсмен, надо ещё поговорить.

— Не о чем мне с тобой говорить, Бек. Лучше посторонись, пока я не размазал тебя по стене как поганку.

— Ладно, иди, — примирительно заговорил Бек. — Я и сам уже устал от всего этого. Мне бояться нечего, я сам в этих делах почти не путался. Если про меня спросят, скажи, что я тоже вышел из игры.

— Правильно, Шамиль, — подхватил Спортсмен, — хватит уже лизать пятки этому психопату. Честную жизнь начинать никогда не поздно. Ты ведь правда, ещё не по уши увяз в этом дерьме?

— Правда, правда, парень. Проходи вперёд, а я за тобой…

Подождав немного, Котов выглянул в проход, и волосы у него встали дыбом. Здоровенный парень, наверное тот самый, которого называли Спортсменом, стоял на коленях, неуклюже привалившись лицом к стенке душевой кабины, а над ним стоял худощавый тип с изрытым оспинами бледным лицом и вытирал окровавленный нож. Из раны убитого струйкой пульсировала кровь и уходило в сточное отверстие. Убийца потянулся к крану и пустил воду из душа.

Дрожа всем телом, Котов метнулся к выходу.

— Ах, чёрт, — прошептал Бек, подставлявший руки под струи воды, — этот лабух из оркестра… он всё видел.