Глава третья
ПРОГРАММА ВНУТРИ
Прошло часа два или три. Именинница танцевала с незнакомыми кавалерами, Гусев работал в оркестре, лишь изредка, в перерывах, подсаживаясь к нам. Мы сидели вдвоём с Зюскевичем, уже сильно выпившие, пили ещё и разговаривали. Я говорил о самом важном.
— …Понял давно. Признаваться не хотел. Боялся.
— Кому? — говорил Зюскевич, роняя пепел себе в рукав.
— Я боялся признаться самому себе, что всю жизнь занимаюсь не своим делом.
— А что такое?..
— Я пишу роман.
— Да-да, эпопею. Все знают.
— Смешно?
Зюскевич удивлённо помотал головой.
— Вот именно. Это даже не смешно.
— А сейчас все пишут. Скачивают программу и пишут.
— Какую программу?
— «Логос». Сто тысяч цитат, изречений и афоризмов.
— Ну и что?
— Берёшь за основу какую-нибудь экзотическую хрень, вроде арабских сказок. Чтобы стиль. Ну, не Маринина…
— Понятно.
— Подставляешь немного другие имена, немного другой сюжет. Можно перенести в нашу реальность. А самое главное, после каждого осмысленного куска вставляешь умное отступление. То есть, если, допустим, ключевое слово этого куска «лошадь», ты вводишь в программу «ЛОШАДЬ» и выбираешь цитату. Или две. Пишешь своими словами. То есть, в стилистике тех же арабских сказок. И так страниц на четыреста. Чем не Пуэльо? А читателю приятно, что не Донцова, что он вроде как приобщается…
— Коэльо. На четыреста много. Сейчас столько не читают. Двести страниц за уши. Только мне уже не надо.
— Правильно, лучше не надо. Начнёшь думать, что ты в правду талантлив. Это не надо.
— Не надо.
— Но важнее всего детали. Допустим, если на почте, то обязательно указать, что пахло сургучом, а в сарае — прелым сеном. Метафоры, вроде того, что лужа под деревом похожа на спящую цыганку…
Я стал думать, что раньше совершенно не знал Зюскевича. Мне мешало его понять то, что он влюблён в Берёзкину.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Пишу такую программку для шефа. Он маршал Советского союза, хочет мемуаров.
Мы чокнулись и выпили.
— Или ещё есть такая штука — «Литератор», — продолжал Зюскевич. — Для стилизаций.
— Что делает?
— Сама пишет.
— Может сочинять?
— Ну так. Немного. Стилизации.
— Объясни.
— Ну, представь, что твоя фамилия Акунин, а ты хочешь писать как Гоголь.
— Или как Чехов.
— Как Гоголь или как Чехов. Хочешь?
Я кивнул и махнул рукой.
— Ты садишься за стол и выписываешь на нарезанные квадратики начала, середины и концы фраз. Из Гоголя или Чехова. Складываешь в три кучки и перемешиваешь.
— Как домино.
— Как домино. Потом раскладываешь по три карточки…
— Ага!
— …Получаются новые предложения.
— Фигня. Легче написать.
— Кому как. Кому-то, может быть, легче бумагу резать.
— Картон.
— Картон! А кому-то легче написать.
— У Сорокина есть. Куски. Клоны пишут.
— Да, точно. Типичные такие болванки текста. Как будто мёртвый написал. Зомби.
— А что программа?
— Она делает. Там, внутри. Эти тексты. Книги. Нажал — «Три мушкетёра», нажал — «Собор Парижской Богоматери»…
— Два.
— Как?..
— «Три мушкетёра-два». Сиквел.
— Точно. То есть, конечно, надо ещё править. Редактировать. Но главное уже есть. Болванка. Массив художественного текста. Делается одной кнопкой. Раз — и готово.
— С сюжетом всё равно будет проблема.
— А если без сюжета? Я читал. Такого тоже много.
— Можно без сюжета, — кивнул я. — Джойс, Кафка, Пруст… Поток сознания.
— Поток?..
— Ну, бывает. Талант есть… а писать нечего. Тогда пишут просто так, ни о чём, поток сознания.
— А кто читает?
— Критики любят. Но это другое. То, что ты говоришь, — рыба.
— Рыба?..
— Ну, твоя программа. Песни сочиняют. Сначала музыку. Стихов нет. Поют рыбу — тары-бары-растабары… набор слов. Потом поэт сочиняет. Болванка называется «рыба».
— Нет, не «тары-бары», там уже заложено…
— Я понял.
— В чём проблема?
— Проблема в том, — я поднял глаза на Зюскевича, — что ЭТА ПРОГРАММА У МЕНЯ В ГОЛОВЕ.
Зюскевич несколько минут думал. Он гений. Хотя и пьяный. Он всё понял.
— Такая хорошая память?
— Четыреста томов Библиотеки Всемирной литературы. Плюс всё заметное, что выходило после перестройки. Вот это особенно, хотелось бы… удалить. Ну, delete по вашему.
— Почему?!
— Не хочу. Моя голова, имею право. Потому что вообще больше не хочу. Завязал.
Зюскевич не понял. И начал смотреть на бутылку.
— Не туда!! Писать.
— А… Это ничего. Эпопею?..
— И вообще. Эпопею в первую очередь. Сожгу.
— Правильно. Как-то она тебя не радует. Чисто по жизни.
— Отсюда как стереть?! — я постучал себя ладонью по голове.
— Н-не надо. Нельзя. В психику нельзя. Туда, в ум, нельзя. Ни в коем случае.
— А как? Как избавиться?
— Ну как… Ну, допустим, если ты заехал куда-то… Как от этого избавиться?
— Не понял.
— Ну, ты повернул и заехал… не туда. Что делать?
— Вернуться.
— Вернуться — и — выбрать — правильную — дорогу.
Ошибочно приняв последнюю фразу за метафору, я надолго задумался.
— Дзен-буддизм?
— Куда? — не понял Зюскевич.
— Вернуться и выбрать правильную дорогу. Дао? Дзен-буддизм?
— При чём тут дзен-буддизм. Это, скорее, научная фантастика. Машина времени.
— Машина времени?
— Ты в каком возрасте всю эту… трехомудию читал?
— Что?
— Всемирную библиотеку.
— В четырнадцать… в пятнадцать.
— А кем ты хотел быть? В смысле профессии?
— Это… продавать мороженое. Нет, тогда уже космонавтом, то есть, моряком загранплаванья. Чтобы привозить жевачку и джинсы.
— Стало быть, в четырнадцать ты ещё был совершенно здоров.
— Так.
— Что мы делаем, — Зюскевич вынул ручку, попытался что-то смело изобразить на салфетке, но порвал бумагу и спрятал ручку. — Короче. Засылаем тебя машиной времени туда. И ты — не читаешь.
— Куда, что?..
— Не читаешь книг. Тебе четырнадцать лет. Максимум — листаешь порно. Занимаешься онанизмом и каким-нибудь лёгким спортом на свежем воздухе. Растёшь здоровым и крепким. Чтобы не сублимировалось. Чтобы вообще не было потугов к творчеству. Не напрягаешься с учёбой в школе. Идёшь работать… официантом. Или товароведом. Начинаешь любить деньги; после смены любовно разглаживаешь каждую бумажку. Ты свободен, ты счастлив, ты уверен в завтрашнем дне.
— Отличная идея. Я согласен.
Мы встали и обменялись рукопожатием.
| 
