Глава четвёртая
МНОГО ЗНАТЬ ВРЕДНО
На уроке Кира настороженно косилась на мальчиков и усиленно думала. С одной стороны, Гусев на протяжении двадцати лет периодически был её любовником. С Телегиным ничего… почти ничего не было. Но это в той, другой жизни. Там она испытывала к мужчинам здоровое физиологическое влечение, естественное для её возраста. С какого возраста? Примерно, лет с двадцати восьми. Да, примерно так. До этого романтические фантазии увлекали её больше, чем секс. Этой весной, в седьмом классе, у неё была первая любовь. Не в школе, в бассейне. Она занималась плаванием, могла бы стать спортсменкой, если бы не бросила. Он её просто не замечал. Она даже не знала, как его зовут по настоящему. Слышала прозвище — Акула. Ему было лет восемнадцать или двадцать… Интересно посмотреть на него потом, через тридцать лет. Больной и старый. Хотя… для здорового мужчины самый расцвет. Если жизнь удалась, холёный, подтянутый, выглядит на сорок. Пожалуй, это она была бы для него старовата. Господи, какая несправедливость! Надо увидеть его. Даже интересно, а вдруг она опять влюбится? Нет, теперь она знает все уловки, теперь ей ничего не стоит охмурить и бросить любого мужчинку. Главное это то, как ты сама о себе думаешь. Как ты сама себя ощущаешь — так тебя видят окружающие. Если чувствуешь себя уверенно, красивой и соблазнительной, они сами полезут… как эти два придурка… Бивис и Батхед. Нет, малолеток она к телу не подпустит. Фу, какие-то ненормальные. Сумасшедшие сперматозоиды. Возрастная гиперсексуальность. Дотронулся в автобусе до женщины — и штаны мокрые. Противно и неинтересно было бы даже в сорок четыре. Связываться с детьми, извращение какое-то. Пусть сублимируют — сочиняют стихи, сходят с ума, хамят взрослым, дерутся, бегают по крышам, трясутся на ночных дискотеках… которых ещё нет. Что вообще происходит? Что есть? Брежнев, три канала телевидения, подпольные магнитофонные записи битлов, литература, кино, театр…
— Берёзкина.
Ой. Какой урок?.. Литература. «Евгений Онегин». Онегин я скрывать не стану… Нет, это из оперы.
— Учила?
Опустить глаза, покачать головой.
— Садись, два.
Водит карандашом по журналу. Тишина. Они от этого кайф ловят…
— Телегин.
Ага, попался! Хотя… чего ему бояться? Он знает литературу лучше учительницы. Лучше всего Пушкинского дома. У него абсолютная память. Ему, главное, не очень сильно волноваться, чтобы не показаться чересчур умным… Видно, что волнуется. Говорит что-то, бормочет себе под нос. Но вот голос его крепнет, он сам увлекается своим докладом, учительница настороженно поднимает голову, смотрит. В классе смешки и ропот, все переглядываются, делают круглые глаза.
— Погоди, что это, — испуганно говорит учительница, — откуда? Я вам не это задавала. Хулиганство какое-то… Это кто тебя научил?
Телегин уже сам понимает, что его занесло не туда, что он извлёк из памяти совсем не тот текст, что он погиб.
— Не научил, — бормочет он едва слышно, — Сам прочитал. Синявский, «Прогулки с Пушкиным», эссе…
Он не договорил, потому что следующие слова «…тысяча девятьсот семьдесят пятого года» невозможны.
— Это какой же Синявский… — шёпотом произносит учительница, вдруг резко поднимается и выходит из класса.
Шумный процесс по делу антисоветчиков Синявского и Даниеля ещё на слуху.
«К директору пошла…», — проносится по классу. Все смотрят на Телегина как на приговорённого.
Вдруг Кира поняла, что она делает вид, будто они не знакомы. Ситуация более чем типичная, описана ещё в Библии. Гаденькое ощущение «хорошо, что не меня» не накатывало на неё со времён комсомольской юности.
К директору… Кира подумала, что они, пожалуй, чересчур сильно вошли в образ. Они чувствуют себя детьми на все сто процентов. Взрослые для них — это взрослые. Страх перед родителями, которые могут накричать или наказать, страх перед учителями, абсолютная зависимость, бесправие и невозможность что-либо изменить. И они, как хамелеоны, мгновенно приняли нужную окраску, вписались в форму и согласились с правилами игры.
Учительница вернулась и, не глядя на Телегина, сухо произнесла:
— Сию минуту к директору.
|
