Глава пятая
НА КОВРЕ (1)
В своё время Телегина не приняли в Литературный институт из-за сочинения, в котором он изложил собственное понимание поэмы «Двенадцать». Россия — это Христос, которого распинают большевики в знак предостережения миру об опасности коммунистической угрозы. Сам Блок, скорее всего, не знал подобной трактовки. Настоящие поэты вообще не понимают того, что пишут. Проверяющие всё поняли. Испугались даже не за него, а за себя. Это было в семьдесят седьмом. Потом два года армии и вторая попытка. Но у него не захотели принимать документы, не помогли даже хлопоты партийно-влиятельной мамаши. В итоге он поступил на журналистику. Трёхтомная эпопея о Брежневе поставит всех на свои места. Но размах был взят слишком широко, её написание растянулось на десятилетие, а затем она превратилась в кошмар, навязчивую идею всей жизни… Слава богу, с этим покончено. Молодёжная газета с колонкой телевизионной критики в той, настоящей жизни, была и останется для него убежищем и бухтой спасения.
Тук-тук-тук.
— Входи!
Директор пьющий, толстомордый, всегда ласково улыбается. Был ректором института культуры, почему-то попал сюда. Говорят, у него большие связи. Поднялся, обошёл стол, присел на краешек. Осматривает с ног до головы.
— Ну, чего ты ей наговорил?
Добренький или притворяется?..
— У меня память хорошая. Где-то прочитал или услышал.
— Сам-то понял?
— Не-а.
— Дверь закрой.
— Чего?
— Дверь закрой, чтобы никто не мешал. Через пять минут перемена.
Телегин повертел ключ в скважине, но не закрыл. Всё-таки ему уже не четырнадцать. Повернулся. Директор смотрит ещё ласковей, совсем нехорошо.
— Спортом занимаешься?
— Не.
— Ну, иди сюда. Ближе, ближе. Поговорить надо.
Телегин подошёл к директору, тот погладил его по голове.
— Надо что-то придумать. Эта грымза тебя съест, у неё нюх на диссидентов.
— На кого?..
— На политику. О процессе Синявского и Даниеля слыхал? Она по материалам суда доклад писала. Потом ходила читала по всем школам. Может твоим родителям жизнь подгадить. Она любого слопает.
Директор наклонился, подмигнул и шёпотом добавил:
— Только меня боится. Я позвоню куда надо — от неё пшик останется, понял?
Телегин почувствовал сладковатый запах спирта и мятной таблетки.
Директор провёл пальцем по его голой шее.
— Дружить будем? Хочешь, школу с золотой медалью? Ни одна сволочь четвёрку не поставит. Я знаю, ты способный. Хороший мальчик, красивый…
Директор обнял ребёнка за талию, рука скользнула в трусы и стала ласкать, язык защекотал ухо. Одновременно в коридоре загремел звонок.
Телегин опомнился.
Резким махом головы он перебил директору нос, вытащил его руку из своих трусов, грохнул об стол и стал колошматить по пальцам мраморным пресс-папье. Затем они, в одной связке, налетели на стеклянный шкаф, который накрыл их осколками, книгами и сувенирами.
На крик сбежались, появился учитель физкультуры. Директор школы и ученик лежали на полу, в крови, изрезанные стеклом. Девочки завизжали, учитель физкультуры разжал пальцы Телегина и рывком поднял его на ноги.
Директор глядел неподвижными, широко раскрытыми глазами в потолок. Рот его был чудовищно перекошен. Под головой растекалась лужа густой крови. Из горла торчал осколок и, затихая, пульсировал фонтанчик крови.
Картинка завертелась и улетела, глаза Телегина заволокло красным. А когда через мгновение прояснилось, он всё ещё стоял перед директорской дверью. Опять срывает. Вот где простор для психоаналитика. Зюскевич обещал исправить…
| 
