Глава двенадцатая
ПИПЛ ДОЛЖЕН ХАВАТЬ
В течение недели Кварцхава оформил необходимые документы. В трудовых книжках его самого и Гусева появились записи о постоянном трудоустройстве в Ленинградской филармонии. Остальные трое работали на договоре. Как только нашли аппаратчика, двинули на первые гастроли по Северо-Западу. Мурманск, Архангельск, Петрозаводск. Георгий Семёнович, хорошо знавший эти места, действовал быстро и профессионально. Главное — вовремя заказать, получить и расклеить афиши. Если успевали, собирали полную кассу.
На переднем плане афиши сидел улыбающийся Кварцхава с бабочкой и бакенбардами. Из-за его спины выглядывали, на манер одной из фоток битлов, четверо хмурых музыкантов. «Молодёжный ритм-квартет «Загадка» — было написано довольно мелко; «под управлением художественного руководителя» — ещё мельче; «ГЕОРГИЯ КВАРЦХАВЫ» — очень крупно.
Кварцхава понимал, что с таким репертуаром им позволят работать только в провинции. Их для того и легализовали, чтобы держать подальше от столиц. А работать так, без перспективы развития — это не его стиль. Георгий Семёнович решил серьёзно поговорить с Гусевым.
Разговор состоялся за бутылкой коньяка в вагоне-ресторане поезда «Петрозаводск-Ленинград» — на обратном пути по окончании первых гастролей. Называли друг друга «Гоша» и «Витёк».
— Нравится такая жизнь? — спросил Гоша.
— Ничего, — осторожно отвечал Витёк.
— Так ведь собачья жизнь.
— Почему?
— Ну сам посуди: кому ты нужен? Эти ребята, которые сейчас балдеют от твоих придумок, очень быстро повзрослеют. Приобретут нормальные профессии, заработки. А ты не повзрослеешь. Ты постареешь. Вот эта вот кожаная курточка на тебе — она перестанет застёгиваться на животе. Волосы поредеют, поседеют. Ты уже не будешь героем. Ты будешь нелепым и жалким клоуном. А эти ребята, твои поклонники, они о тебе не вспомнят. В своих «Жигулях», по пути на дачу, они будут слушать твои записи 1984 года и плевать им, в какой канаве ты захлебнулся блевотиной.
Гусев внимательно смотрел на Кварцхаву. Он говорил умно и убедительно, однако к чему клонил, было пока не ясно.
— Представь себе, Витёк, что этот ресторан — твоя публика. А ты — повар. Ты хороший, утончённый и изысканный повар. Ты используешь разные пряные травки, специи, разные там экзотические ингредиенты. Ты делаешь такие кушанья, которые может оценить настоящий гурман. Некоторые от них просто без ума. Некоторые, чтобы придать себе вес, говорят, что они тоже без ума. Но все остальные, а их процентов девяноста, они тихонечко, под каким-нибудь предлогом, уходят. И они приходят в другой ресторан, в столовую или кафе, где им дадут нормальную котлету с нормальными макаронами. И выстраиваются в очередь за этими котлетами. А твой ресторан с твоими изысками нерентабелен, он прогорает или работает себе в убыток. А ещё он многих раздражает. Потому что если человек не понимает, то это самое начинает его сильно раздражать. И твоё начальство, которое любит борщ и котлеты, тоже нервничает. И что ты имеешь в итоге? Нескольких преданных тебе чудаков, пустой карман и весь мир, ожесточившийся против тебя.
— Гоша, говори прямо.
— Говоря прямо, ты должен сейчас, вот здесь, решить свою дальнейшую судьбу. Или ты хочешь дальше валять дурака или мы делаем тебе хорошую карьеру. Выступления на телевидении, на праздничных концертах для самой верхушки. С годами станешь членом всевозможных союзов, худсоветов. Звания, крупные денежные премии, поездки в капстраны. Не клоуном, который вырос из собственных штанишек, но обеспеченным и уважаемым человеком.
Гусев подумал про перестройку. До неё осталось меньше года. Делать репертуар «гражданского звучания» не имеет никакого смысла.
— А что если без идеологии?
— Попробуй без идеологии. Было бы странно делать идеологию сразу после такой программы. Программа хорошая. Очень хорошая. Но люди не будут каждый день кушать устриц. Устрицы быстро приедаются, поверь мне, Витёк. Пусть они тоже будут, но так, изредка, разок-другой за сезон. Это будет для души, для гурманов. Народ, Витёк, хочет комплексного обеда на каждый день. Народ хочет хавать. Витёк, дай народу то, чего он хочет.
Гусев доверял чутью будущего медиамагната и в принципе был готов следовать его советам.
— Как ты себе подставляешь?
— Нормально чтоб было. Без белиберды, без трудных аккордов. Простые понятные фразы, простая понятная мелодия.
— Я попробую.
— Ты ведь умный человек, Витёк. Умный и талантливый. Я в тебя верю.
Они оставили недопитую бутылку официанту и пошли спать на свои места.
На другой день, уже у себя дома, Гусев позвонил Тропилле, чтобы посоветоваться.
— Ты ничего не знаешь? — сказал тот, не выказав радости.
— В смысле, — испугался Гусев.
— Боб выбросился.
— Что?
— Боб сошёл с ума и выбросился из окна.
— Почему… То есть, он жив?
— Он жив. Зацепился там что-то… дерево или провода… Снимали пожарной командой. Потом в больницу… оттуда — в дурки.
— А что… Что-нибудь говорит?
— Я не знаю. По слухам, бормочет тексты.
— Тексты?
— Да. Твои тексты.
Гусев потерял дар речи.
— Завязывал бы ты с этим. Сочиняй так, чтобы не было похоже. Человек столько руды перелопатил, ты вроде как подсел на всё готовое…
Повесил трубку, не попрощавшись.
Гусев нервно закурил, затолкал окурок в пепельницу и откинулся на кровати. Взял гитару. Глядя в потолок, начал задумчиво перебирать струны.
Нужная песня выскочила легко, сама собой. Он проработал пятнадцать лет в кабаке и знал, что именно заказывает народ. Что нужно народу, а без чего он как-нибудь перетопчется. На полочках его профессиональной памяти хранились тысячи мелодий, гармоний и текстов. Всё, что «пипл хавает».
Он пел сначала негромко и неуверенно, а потом во весь голос. После каждого нового куплета он приглушал струны, делал короткую паузу и выкрикивал так, что было, наверное, слышно на лестнице: «борщ!», «котлета!», «макароны!», «компот!», «попс!», «говно!», «пипл!», «хавает!»…
На
маленьком плоту
через шторм и гро-озы!..
| 
